Хозяйственно–этические взгляды отцов Церкви

II. Учение отцов церкви о собственности

III. Учение отцов Церкви о приобретении земных благ

IV. Учение отцов Церкви о пользовании земными благами

V. Внутреннее развитие этико–экономических учений отцов Церкви

Заключение

Предисловие к Русскому изданию

Предлагаемое в русском переводе исследование Игнатия Зейпеля «Diewirtschaftsethischen Lehren der Kirchenvater» Wien 1907 (из католической серииTheologische Studien der Leo—Gesellschaft, hrsg. Von Prof. A. Ehrhardt und Prof. F.M. Schindler) заполняет собой существенный пробел в нашей богословско-экономической литературе, в частности в истории этики хозяйства. До последнего времени научная любознательность в этой области должна была удовлетворяться или совершенно отрывочными сведениями, приводимыми как в курсе патристики, так и истории политической экономии, или же тенденциозным и потому научно малоудовлетворительным изложением Каутского в коллективном социал-демократическом труде «Geschichte desSocialismus ». В самые последние годы появилось несколько монографий, имеющих своей задачей выяснение хозяйственно этических воззрений отцов церкви трех с половиной веков нашей эры. Кроме книги Зейпеля сюда относятся: исследования Th. Sommerlad. Das Wirtschaftsprogramm der Kirchedes Mittelalters. Leipzig. 1903 (с выводами Зоммерлада полемизирует Зейпель в заключительной главе своего сочинения), исследование Otto Schilling.Reichtum und Eigentum in der altkirchlichen Litteratur. Ein Beitrag zur socialen Frege. Freiburg in Breisgau. 1908. Сюда же относятся некоторые из новых исследований по истории первохристианства (Каутский, Кальтгофф, Дейсман, Мауренбрехер и др.). Однако книга Зейпеля имеет перед всеми ними преимущества полноты и объективности. Она не ставит задачей доказать определенный и предвзятый тезис, как Зоммерлад или новейшие марксистские историографы, и отличается преимущественно повествовательным характером, при чем основывается на серьезном и внимательном изучении первоисточников. Главная ценность этой книги и состоит в изобильно цитируемых и систематически подобранных отрывках из первоисточников, в их подлинных текстах, другими словами, в этих многочисленных и обширных примечаниях, в которых он дает слово самим изучаемым церковным писателям. В собственном же его тексте содержится преимущественно пересказ этих мест. В виду особенной ценности этих примечаний, а русском переводе, рядом с оригинальным текстом, которым ограничивается немецкий подлинник, дается и русский перевод. В этих суждениях встают пред нами церковные писатели первых трех веков в их понимании хозяйственных и социальных проблем того времени.

Общий характер этих учений оттенен уже в заглавии книги: здесь речь идет преимущественно об этике хозяйства, о нормах хозяйственного поведения. Вопросы принципиальные, касающиеся философии хозяйства и ее основ в христианстве, остаются за пределами исследования Зейпеля. Для них, несомненно, пришлось бы привлечь к рассмотрению иные стороны христианства, и более его онтологию, нежели этику, а соответственно с большим вниманием остановиться на других писателях церковных. Этих вопросов совершенно не ставит перед собой наш автор. Однако, и рассматриваемые им имеют жгучий интерес и для современной церковной жизни и церковного самосознания.

У отцов Церкви нет того, что можно было бы назвать определенным экономическим миросозерцанием, которое следовало бы принять для церковного руководства, — по одним и тем же вопросам, применительно к разным условиям, они высказываются неодинаково, и даже в вопросе о частной собственности здесь можно наблюдать разные оттенки суждений от аскетического отвержения собственности до примирительного толкования Климента Александрийского в «Quis dires salrectur?» В богословской литературе наших дней иногда, под предлогом аскетизма, творится апология существующего хозяйственного строя: на том основании, что христианство принципиально отличается от социализма, делается странный вывод, будто бы, поэтому самому оно призвано, во что бы то ни стало оправдывать капитализм и капиталистическую собственность. Апологеты эти убедятся, как мало оснований для подобной апологетики дают творения отцов Церкви. Последние неизменно рассматривают хозяйственные отношения как особую область отношений религиозно этнических и принципиально подчиняют их морали, оценивают их по критерию служения людям, но не личным интересам. И, хотя христианство вообще оставляло людей в том же звании, в каком заставало, но всякое звание рассматривалось им как возможность нравственного служения, а потому и вся общественная организация понималась как система обязанностей. Конечно, было бы совершенно неправильно истолковывать хозяйственные суждения отцов Церкви в смысле современного социализма (что делает, например, Каутский), однако, если добросовестно спросить себя, как могли бы отцы Церкви при своей этической требовательности отнестись к теперешнему капитализму, то очевидно, сколь далеко они разошлись бы с его апологетами.

Руководящее значение хозяйственных учений отцов Церкви, мы полагаем, поэтому не в тех или иных оценках и суждениях, но в принципиальном понимании хозяйственного поведения как вопросов совести, системы нравственных обязанностей, а не одной стихийной борьбы интересов. Конечно, при этом остается возможным, что один из их мнений могут вполне сохранять свою силу и значение до настоящего времени, наоборот, другие носят резко выраженный отпечаток исторической обусловленности. Из этих последних наибольшую важность и особенный интерес представляет учение отцов Церкви о проценте на капитал, который они, вслед за Аристотелем, единогласно считают противоестественным, безнравственным и греховным, и это мнение на целую тысячу лет оставалось руководящим для церковной практики, канонической доктрины и светского законодательства. Ясно, что в этом осуждении процента осуждается и весь капитализм, основывающийся на производстве прибыли, а, следовательно, в корне отрицается вся новейшая хозяйственная культура, порожденная капитализмом. И замечательно, что отцами Церкви отнюдь не с такой же безусловностью отвергается частная собственность, одним из выражений которой является и процент на капитал. Мы можем рассматривать эту непримиримость только в исторической перспективе, как дань эпохе.

Вообще говоря, процент на капитал можно отвергать лишь по мотивам, так сказать, социалистическим, в связи с отрицанием частной собственности во имя общей, — но на такую точку зрения отцы Церкви не становятся. Они имели пред собой грубые формы ростовщической эксплуатации, которые, конечно, не исчерпывают собой всех форм капиталистического хозяйства и отнюдь не определяют значения процента на капитал вообще, каковое связано с историческим значением капитализма. И в этом отрицании процента содержится, бесспорно, веское предостережение против капиталистического «маммонизма», о чем не мешает помнить теперешним представителям церковной кафедры.

Заслуживает особого внимания высокая оценка труда вообще, а в частности и хозяйственного («производительного») труда, которая вводится в жизнь христианством и получает свое выражение в патристической литературе. В той общей переоценке ценностей, которая была совершена христианством, была произведена и новая оценка труда, которая вывела его из униженного и презираемого положения и поставила на недосягаемую дотоле нравственную высоту. Эта переоценка труда в христианстве для истории хозяйственного самосознания имеет первостепенное значение, ибо в ней закладывается духовный фундамент всей европейской культуры, основанной на свободном труде нравственных личностей, а не подъяремных рабов.

Перевод сделан О. А. Капелющем и Н. А. Сафронеевым (последняя глава), некоторые параграфы переведены Л. С. Мееровичем. Общая сводка перевода принадлежит также О. А. Капелюшу.

С. Булгаков.

Предисловие

Хозяйственно–этические учения отцов Церкви представляют большой интерес для нас. Упрек, бросаемый христианству, что оно привело к презрению жизни и бегству от мира и сделало людей неспособными к делам мирской жизни, проще всего опровергается именно этими учениями. Они помогли впервые пробиться важнейшему для будущего прогресса мирской культуры началу должной оценки физического и духовного труда. Стремление отцов направлено было на применение нравственных начал христианства ко всем областям, а следовательно и к области хозяйства. Они были далеки от мысли обосновывать преобладание Церкви в том смысле, чтобы последняя взяла в свои руки все средства хозяйственной власти и тем либо проложила путь некоторому христианскому коммунизму, либо по меньшей мере навязала свою опеку лицам, посвятившим себя хозяйственной деятельности.

Для выяснения сказанного автор настоящего труда мог избрать два пути. Он мог либо сгруппировать отцов Церкви по месту и времени и дать связное изложение всех хозяйственно–этических учений в пределах каждой из групп, либо проследить в последовательном порядке, начиная с апостолов и вплоть до конца рассматриваемой эпохи, те ответы, которые отцы дают на отдельные, важные для морали хозяйственной жизни, вопросы. Первый путь представлял то преимущество, что в каждом отдельном случае можно было исходить из условий времени и оценивать учение отцов с этой точки зрения. Тем не менее, автор избрал второй путь, полагая, что ему представлялось наиболее интересным во всем ходе развития, а именно, как воззрения, первоначально чуждые Евангелию, были преодолены мало–помалу непрерывной диалектической переработкой со стороны отцов Церкви, так что они в конце концов неизменно оказывались утвержденными на почве нравственного учения Евангелия. Но чтобы, тем не менее, представить учения отцов в подобающей связи как между собой, так и с экономическими условиями их времени, книге предпослан, в качестве введения, «обзор римской хозяйственной жизни в первые века христианства» и в заключение дана глава о «внутреннем развитии этико–экономических учений отцов Церкви».

Развитие это прослежено было лишь до блаженного Августина, в котором древнехристианская литература достигла, бесспорно, своей высшей точки. Что великий церковный учитель и в области этики хозяйства сказал по многим вопросам решающее слово, это мы постараемся показать в последующем изложении.

Поводом к написанию настоящего сочинения послужила вышедшая в 1903 году книга Тео Зоммерлада «Хозяйственная программа средневековой церкви». Автор не счел возможным согласиться с данным в этой книге толкованием и применением всех приведенных в ней мест из творений отцов и еще менее с основным выводом этого исследования, а посему во многих местах полемическое отношение к сказанной книге являлось неизбежным.

Вена, 17 апреля 1907 г.

I. Римская хозяйственная жизнь в первые века христианства

1. Взгляд на эпоху республики

Хозяйственное положение римской империи при господстве императоров кажется, в общем, периодом упадка. Начало этого периода относится, впрочем, далеко к эпохе республики, и как раз при императорах были сделаны серьезные шаги к улучшению. Но так как предпринимавшиеся много раз попытки реформ, ни разу не были доведены до полного конца, то они не могли задержать, а лишь замедлили процесс разложения хозяйственной жизни.

1. В последнее время республики капиталистическая форма хозяйства окончательно стала господствующей в Риме. Огромные состояния были накоплены в руках сравнительно небольшого числа лиц — число это немногим превышало 2000. Им принадлежала почти вся плодородная почва Италии и отчасти также и провинций. Через посредство свободных арендаторов, большей же частью через посредство многочисленных рабов они организовали хозяйство на своих латифундиях, в которых наряду с скотоводством и земледелием существовали кирпичные заводы, войлочные и горшечные фабрики и трактирные заведения, а местами также каменоломни и горные рудники. Рабам отдавалось предпочтение, так как они были свободны от военной службы. Лишь ничтожная часть их состояла из рожденных рабами, большинство же доставлялось на рынки либо как военнопленные, либо как похищенные. Так как похищение людей в эпоху, когда войны не доставляли уже достаточно рабов, велось с согласия римских богачей, могло случиться и так, что бедные римские граждане были превращены в рабов. В таком случае они лишь с трудом получали снова свою свободу. Землевладельцы пользовались своими рабами, не считая себя связанными какими‑либо соображениями. Мягкое обращение с рабами, каким оно было в старину, уступило место обращению очень суровому, в особенности со времени пунических войн. Содержание одного раба обходилось господину ежегодно примерно в 18 рублей даже в то время, когда хлебные цены поднялись уже очень высоко. Таким образом, издержки производства в хозяйстве латифундий были не велики. И если даже наряду с рабами бывало занято некоторое число свободных рабочих, эти издержки поднимались незначительно. Так в то же время поденщик зарабатывал не больше 12 часов — около 24 копеек в день.

Эксплуатируемые таким образом имения не составляли, однако, главного источника доходов для их владельцев. Доход с них шел часто лишь на то, чтобы посредством блестящих игр и щедрых хлебных даров народу завоевать влияние в римском народном собрании. Влияние это нужно было для того, чтобы в качестве наместника или откупщика податей иметь возможность извлекать огромные суммы из провинций, хотя последние уже и без того были обременены тем, что должны были одни платить все государственные налоги. Кроме того при арендах должны были быть уплачиваемы залоги, которые могли состоять лишь из земельных участков. Торговое дело в провинциях также было особенно прибыльно; нужный для этого капитал приходилось, разумеется, приносить с собой из Италии. Занятие ростовщичеством в Риме было стеснено тем, что процентная норма была точно установлена законом. Уже в 450 г. до Рождества Христова законодательство 12 таблиц вводит процентный максимум в 8½%. В 317 году его понижают до 4½%. В 303 году закон Генуция запрещает вообще взимание процентов. Но этот запрет либо никогда не был проведен, либо же был забыт с течением времени. В 54 году до до Р. Х. процентная норма снова поднимается до 8%. Эта норма устанавливалась в провинциях особым эдиктом, который выпускал проконсул или пропретор при вступлении в управление. Однако, как указывают многие примеры, несмотря на эти эдикты, можно было не налагать на себя в этом отношении никаких ограничений. Как только должники переставали исправно платить проценты, против них беспощадно употреблялись все средства государственной власти. Со времен Суллы сюда прибавилось нововведение, очень обременительное для должников, но давшее заимодавцам возможность незаметно повышать процентную норму. Ссуды делались уже не на годы, а на месяцы, причем взимались месячные проценты, как это уже раньше было в обычае у греков. Процентной нормой при такого рода расчетах был один месячный (centesima pars sortis) или 12 годовых процентов. При этом должники были часто вынуждаемы давать долговые обязательства на такие суммы, которых они не получали полностью; проценты же, если они не могли быть уплачены, причислялись к капиталу, так что долговые обязательства переписывались на следующий год на соответственно возросший капитал. Этого рода прием называли анатоцизмом. Такая эксплуатация провинций была возможна вследствие того положения, в котором они согласно римскому государственному праву находились по отношению к столице. Со времени Гракхов римский народ считался собственником провинциальной территории. Жителям провинций предоставлялось лишь пользование ею. Согласно этому взгляду доход с провинций должен был поступать в государственную кассу. Понятие провинции было для римского государства, прежде всего понятием фискальным. Это нашло свое выражение в обозначении провинции, как вотчины римского народа (praedium populi Romani). С этой точки зрения государственная власть видела свою главную задачу в поддержании и дальнейшем развитии материального благосостояния провинций. Поэтому в покоренных странах римляне заботились о развитии земледелия, поощряли колонизацию, прокладывали шоссе, дороги и т. д. Зато туземное население находило лишь ничтожную защиту. Так, например, оно целые столетия страдало от притеснений откупщиков податей. Для них образовалось даже своего рода обычное право. При каждой сделке с поставщиками удерживалась известная часть, например, за размен неримских монет, за плату писцам, за письменные материалы и т. д. Это вознаграждение взималось в известном проценте со стоимости поставленного товара. Помимо этого платились еще некоторые проценты в виде надбавки. Эти побочные доходы откупщиков податей существовали по праву отчасти до 4–го столетия по Р. Х. Правда, против них часто выпускались эдикты, но они приносили так же мало пользы, как и многочисленные законы об управлении провинцией вообще и в частности о защите их от притеснений. Дело в том, что налоги, которые римляне взимали с провинций, были сами по себе не чрезмерно велики. Обыкновенно это были те самые налоги, которые еще раньше платились в данной стране, часто даже немного уменьшенные. В некоторых провинциях они состояли из десятины с той части римской государственной земли (ager publicus populi Romani), которая была оставлена жителям провинций; в других — из определенной денежной суммы, которая была распределеан по округам провинций. Лишь в том случае, если эти налоги не достигали установленной суммы, прибегали обыкновенно к налогу на имущества, который у неимущих принимал форму подушного налога. Все эти налоги отдавались в аренду. Римляне, являясь в провинцию в качестве чиновников или по своим частным делам, стремились, прежде всего, к личному обогащению. Так как чиновники занимали свои должности обыкновенно не более одного года, то провинции при взяточничестве чиновников слишком уж часто переходили из рук в руки одних притеснителей к другим. Даже при доброй воле наместники почти никогда не могли удержать откупщиков податей от вымогательств, так как эти откупщики принадлежали и составляли могущественную партию; они могли стать опасны самому наместнику по истечении срока его службы, особенно в то время, когда римские суды присяжных состояли еще из патрициев (123–80 гг. до Р. Х.). Во всяком случае наместнику приходилось прибегать к помощи Сената, чтобы привести свои эдикты в защиту жителей провинции от откупщиков податей. Но и на Сенат нельзя было положиться. Дело в том, что часть сенаторов в свою очередь была в сношениях с теми римскими дельцами, которые поселились в провинциях и занимались там ссудой денег. Эти последние, отдавая взаймы свои капиталы за неимоверные проценты, зарабатывали тем больше, чем более истощены были коммунальные и частные кассы в провинциях. Сенаторам, правда, были запрещены этого рода дела; но они часто обходили закон, давая третьим лицам большие суммы для ведения за их счет денежных дел и обещая им участие в прибыли.

2. Рядом с немногочисленным слоем богачей существовала в Риме целая армия неимущих. К ней принадлежали не только не имеющие собственности граждане пролетарии, жившие или на средства богачей в качестве клиентов) или же бесплатными государственными раздачами хлеба — в обоих случаях влача лишь жалкое существование, но так же и те многие лица из старинных семей, которые обнищали от различных причин — от потерь ли в военное время, от неудавшихся спекуляций, от распутной жизни, или же от политических неудач). Раздачи хлеба, о которых здесь идет речь, принимали все большие размеры. В 73 году до Р. Х. издержки на них составляли около 10 миллионов, в 62 году — 30, в 56 году — 40, а в 46 году даже 79.800.000 сестерций, или около 6 миллионов рублей. И, однако, эти раздачи не соответствовали действительной потребности, так как женщины и дети ничего не получали. Помочь нужде, впрочем, и не было целью этих раздач. Они не были благотворительностью, а лишь средством держать в покое имеющих избирательные права граждан и приобретать их расположение для находящегося в данный момент у власти правительства. Основание для пролетаризации большой части римских граждан было положено уже в старые времена. Военные расходы всегда покрывались налогом, распределенным по трибам, а в рамках последних взимаемых соответственно высоте подлежащего обложению имущества. Только в том случае, если военная добыча бывала так значительна, что могла покрыть собою все издержки, было возможно отказаться от этого налога. Но так как обложению подвергались лишь надельные, а не оккупированные земли, и так как этими последними владели только богачи, то каждый такой налог ложился непропорциональным бременем на беднейшее население. Вследствие этого сословие мелких землевладельцев впадало все больше в долги. Суровые долговые законы, бывшие долго в силе, часто давали богатым возможность выселять бедных крестьян и таким образом расширять свои латифундии. Одновременно с этим почти совсем исчезло среди римских граждан сословие ремесленников, так как капиталисты присвоили все средства производства и ввели повсюду дешевый рабский труд. Правда, существовали еще некоторые ремесла, которые были исполняемы свободными людьми, как, например, ремесла сапожников, дубильщиков, валяльщиков, кузнецов, рабочих по золоту, горшечников, мясников и пекарей, равно как и мелкая торговля, но они едва ли имели значение. В последнюю эпоху до Р. Х. производство Рима сводилось, главным образом, к производству предметов роскоши. Это производство велось большей частью вольноотпущенными греческими рабами, которых крупные капиталисты ввозили в Рим, и только благодаря этим рабам торговля и промышленность последних времен республики были приведены в цветущее состояние. Также и торговля, вторая отрасль специфически–городской хозяйственной деятельности, находилась тогда уже совсем в руках чужестранцев: греков, сирийцев, финикийцев и иудеев, в них она и осталась вплоть до византийской эпохи. Римляне вообще не высоко ставили торговлю, как источник дохода. Особенно же нечистой и бесчестной профессией была в их глазах мелкая торговля, вероятно потому, что они не могли себе представить занятие ей без обмана. На крупной торговле не было клейма бесчестия, но она и не считалась благодетельной для Рима, так как способствовала роскоши, и кроме того потому, что благодаря ей значительная часть римского национального богатства уходила в провинции или даже за границу. В самом деле, ввоз товаров в Италию был гораздо выше, чем вывоз их в провинции. Так Италия вывозила кроме вина и масла лишь немногие металлические товары, между тем как в самом Риме потреблялись продукты всего мира. Деньги, притекавшие таким образом в провинции, снова возвращались оттуда в Рим, благодаря эксплуатации последних капиталистами. Состояния, скоплявшиеся при описанных условиях в руках отдельных лиц, достигали часто невероятной высоты. Триумвир Красс, например, владел землями, одна ценность которых достигала 200 миллионов сестерций, или около 16 миллионов рублей, кроме того им были вложены крупные суммы в дома и торговлю рабами. Для бедного же гражданина кроме военной службы, которую он нес не из идеальных побуждений, а единственно ради собственного обеспечения, и еще некоторых низших гражданских должностей, которые, впрочем, были доступны лишь особенно счастливым, не оставалось почти возможности зарабатывать себе честным трудом все необходимое для жизни, даже если была готовность к этому.

3. Следствием такого строя хозяйственной жизни было, как и следовало ожидать, глубокое нравственное вырождение. У богачей возрастала с одной стороны алчность, не брезгавшая никаким средством обогащения, с другой стороны — распутство и роскошь; бедняки теряли мало–помалу всякую охоту к труду и не делали больше различия между дозволенными и недозволенными средствами удовлетворения своих потребностей. Обманное присвоение наследства и подкупность были общераспространенными преступлениями. Даже женщины зажиточных сословий были охвачены страстью наживы. Они старались поэтому сохранить за собой также и после брака право свободного распоряжения своим имуществом. Однажды масса имущества, скопившегося в руках женщин, была так велика, что был издан особый закон, который (lex Voconia от 169 года до Р. Х.) запрещал назначать женщин наследницами. Безбрачие и ограничение числа детей стало также всеобщим явлением. Для бедняков бремя браков было слишком велико; для богачей брак служил препятствием к необузданным наслаждениям, кроме того они стремились оградить свое имущество от раздробления. В этом отношении лучше было только в провинциях. Плодовитость браков в Египте и Африке возбуждала буквально изумление у римлян.

Для борьбы с этим злом искали помощи в законодательстве. Так были изданы законы о блюдах и роскоши. Чтобы уничтожить возможность подкупа при соискании высших государственных должностей, ограничили число кандидатов, связав право избрания некоторыми затрудняющими условиями. Чтобы бороться с сокращением числа браков, были предоставлены особые льготы семьям с большим количеством детей. Был установлен максимум земельной собственности и скотоводства, чтобы остановить дальнейший рост латифундий; неоднократно предпринимались также попытки провести новое разделение земельной собственности. Был издан указ, что одна треть сельскохозяйственных рабочих должна состоять из свободных рабочих: таким путем надеялись доставить работу этим последним.

Несмотря на эти законы, не наступило оздоровления хозяйственных отношений. Дело в том, что законы о реформах были направлены по большей части лишь против симптомов зла, но не затрагивали его в корне, да и кроме того они не были проведены полностью.

2. Реформы при Цезаре и Августе. Их последствия

Перемена в хозяйственных отношениях римской империи наступила лишь тогда, когда Цезарь и Август обновили самые основы государства. Они проложили себе дорогу к верховной власти и экономическому господству в государстве первым делом тем, что обратили силу хозяйства капиталистов против самих же капиталистов. Добытую таким образом власть они употребили на то, чтобы реформировать всю хозяйственную жизнь.

1. Прежде всего, они ограничили по мере возможности эксплуатацию провинций. В те провинции, в которых римское владычество еще не было обеспечено, были назначены императорские чиновники с определенным жалованием и строгими инструкциями. В спокойных провинциях наместники сената подвергнуты были надзору независимых от сената чиновников. Вместе с тем был удлинен срок их службы, так что отныне каждый год не означал уже более для провинций нового периода притеснений. Отдача податей в аренду частным предпринимателям была сохранена лишь для косвенных налогов, причем и здесь взимание налогов было подчинено контролю особых чиновников. Земельный и поголовный налоги взыскивались непосредственно самим государством. Кредит и торговля также выиграли, так как императорские судьи добросовестнее соблюдали изданные на этот счет законы. Все это привело к тому, что латифундии представляли теперь далеко не ту цену как прежде, они не могли более служить средством приобретения власти в провинциях, а с ней и полную свободу эксплуатации последних. Многие крупные землевладельцы оставляли поэтому добровольно на произвол судьбы часть своих земель, главным образом те участки, которые не представляли чрезвычайной ценности, благодаря своему географическому положению, рудникам и т. д., а рабов, которые до сих пор нужны были им для ведения хозяйства на этих поместьях, они отпускали на волю. Благодаря этому освободилось очень много земель для колонизации. Еще больше земель предоставляли государству многочисленные проскрипции, постигавшие членов партии оптиматов. Это дало Цезарю возможность расселить как в провинциях, так и в окрестностях Рима много тысяч римских граждан–пролетариев и превратить их в крестьян. Гражданам, имевшим много детей, отдавалось при этом предпочтение, а за бездетность и безбрачие были установлены особые штрафы. Чтобы склонить пролетариев к трудовой, но зато хозяйственно–самостоятельной жизни в колониях, Цезарь отнял у большей части из них возможность вести праздную жизнь в столице за счет государства. С этой целью он из числа 320.000 получателей хлеба, которые тогда числились в Риме, вычеркнул из списков 170.000.

2. Эту экономическую политику продолжал в том же духе, после смерти Цезаря, Август. Предпринятые им многочисленные постройки, предоставляли работу также многим из оставшихся в столице. Он стремился также поднять уровень граждан, затрудняя отпуск рабов на волю. Отпуск на волю, как известно, уравнивал бывших рабов с гражданами. Благодаря этому вся нация смешивалась с несвободными ранее элементами. Вольноотпущенники нередко добивались даже очень влиятельного положения в семьях, коммунах и в государстве, но морально стояли большей частью нижу свободных от рождения граждан. Развитие правовых воззрений содействовало стремлению создать новое среднее сословие и помешать дальнейшему росту пролетариата. Этому развитию способствовала в особенности прокулианская школа, с юристом Марком Антистием Лабеоном во главе.

Наем на труд (locatio conductio operis) был отделен от служебного договора (locatio conductio operarum). Таким образом, хозяйственно–самостоятельный рабочий был отличен от простого подручного рабочего. Первому принадлежал продукт его труда и тогда, когда он обрабатывал чужой материал. Власть главы семейства была ограничена в тех случаях, когда сыну или рабу поручалось с ведома главы какое‑нибудь торговое дело. Новым крестьянам облегчили приобретение необходимых домашних животных, подведя последних под понятие неподлежащей обложению собственности (res nec mancipi) до тех пор, пока животные были еще слишком молоды для полевых работ. Учение упомянутой школы юристов о том, что собственность прежнего владельца на покинутую им вещь прекращается только с того момента, как ею овладевал другой, имело важное значение для крупных землевладельцев. Если они не хотели нести дальше тяготы по их теперь обесцененным латифундиям, им оставалось или искать для них нового владельца или заселять их рабами, которых они намеревались отпустить на волю, т. е. они должны были давать своим вольноотпущенникам нужный для ведения хозяйства капитал. Затем было проведено более справедливое распределение налогового бремени. Неопределенная десятина провинций уступила место определенному поземельному налогу. Свобода римских граждан от налогов была также уничтожена, а именно вначале лишь относительно косвенных налогов. Уже при Цезаре была введена пошлина на иноземные товары, в особенности на ввозимые в Италию предметы роскоши. Эти пошлины взимались по всей империи, и не только на окраинах империи, но и на границах отдельных провинций и комплексов провинций были учреждены таможни. Высота пошлины была очень различна, смотря по местности; в первое время она составляла обыкновенно от 2½ до 5% со стоимости товара. Первая попытка ввести в Италии прямые налоги была сделана Августом в виде налога на наследство. Каждый римский гражданин должен был уплачивать государству 5% с каждого наследства и с каждого завещания. Освобождались от этого сбора лишь ближайшие родственники и наследства не выше 100.000 сестерций, или около 10.000 рублей. Мы видим, что именно на крупные имущества была возложена обязанность финансовой поддержки государства. Сопротивление, вызванное налогом наследства, Август подавил угрозой ввести в Италии поземельный налог. Наконец, так как уже со времени республики сравнительно дешевый кредит создало именно накопление больших капиталов — в первое время империи 11 и 12% считались ростовщическими процентами, — то в наличности имелись многие условия, позволявшие надеяться на всеобщее оживление хозяйственной жизни в римской империи.

3. Тем не менее, и на этот раз все эти усилия не увенчались успехом. При Августе и его преемниках имущества отдельных капиталистов возросли еще выше, чем в конце республики. Денежный голод не уменьшался. Состояние в 5 миллионов динариев (свыше 1,5 миллиона рублей) казалось некоторым нищенским. С другой стороны Цезарь оставил в Риме 150.000 пролетариев, которые все еще должны были содержаться за счет государства. Число их при Августе возросло до 200.000, и с тех пор эта цифра остается постоянной. Для них по–прежнему должны были доставляться в большом числе хлебные припасы из провинций, особенно из Египта; одновременно часть этих припасов продавалась по цене ниже существующей. Таким образом, цены на хлеб искусственно держались на римском рынке на низком уровне. Это было столь губительно для сельского хозяйства Италии, что зажиточное крестьянство могло возникнуть только вблизи самого Рима на почве разведения овощей, птиц, плодов, цветов, рыболовства, пчеловодства и т. п. Сама государственная казна оказалась в опасности, благодаря расходам на поставки хлебных припасов. Расходы эти были огромны. 1 3/4 миллиона гектолитров пшеницы доставлялось ежегодно из Египта в Рим. Но этого запаса хватало только на 4 месяца, так как его употребляли не только на даровые раздачи, но и на упомянутую уже продажу по цене ниже рыночной. По приказу Августа, который в 21 году до Р. Х. Взял на себя заботу об обеспечении Рима хлебными запасами (cura annonae), был выстроен особый императорский флот (classis Alexandrina) для регулярной доставки хлеба. Коммод прибавил к нему еще один, который был назван африканским флотом (classis Africana). Для снабжения города припасами должна была, разумеется, содержаться целая армия чиновников. Во главе ее стоял praefectus annonae в Риме, которому были подчинены многочисленные чиновники в провинциях и подсудны все жалобы по продовольственному делу. С течением времени к раздачам хлеба присоединились еще и другие, которые точно так же причиняли большие расходы. Уже при республике иногда давали также в придачу вино и оливковое масло. Это называли congiaria. При империи сюда были прибавлены еще соль, мясо, одежда, даже наличные деньги. Их раздавали все чаще и при известных обстоятельствах регулярно, пока мало–помалу раздача мяса, масла и вина и совсем была отнесена к хлебному продовольствию. Так, начиная с Септимия Севера и до Константина Великого, бесплатно раздавалось оливковое масло, с Аврелия также свиное мясо, вино же продавалось по особенно низкой цене. Если мы прибавим сюда еще и расходы на цирковые зрелища, великолепие и размеры которых все увеличивались, расходы по содержанию постоянной армии в 300.000 человек и ветеранов, расходы на жалованье чиновников, понадобившихся после превращения республики в монархию, наконец расходы на дорогие постройки, производившиеся за государственный счет, то мы получим картину тех финансовых затруднений, с которыми Риму времен империи приходилось бороться, несмотря на упорядоченную и доходную налоговую систему, и большую прибыль от испанских и дакийских рудников благородных металлов. Еще хуже обстояло дело, когда спустя два столетия часть этих доходных источников закрылась. Начиная с 3 века, особенно сказывается упадок горной промышленности. Дакийские рудники прекратили большей частью работу.

Чтобы преодолеть финансовую нужду, были испробованы разные средства. Одно из них было излюбленное Цезарем и Августом средство проскрипций. Некоторым императорам, например, Тиберию или Веспасиану, было на руку осуждение богатых людей, так как оно давало возможность легко и быстро справляться с денежными затруднениями. Поэтому это средство применялось часто, но непланомерно. Другим средством было ухудшение мелкой монеты. Единой имперской валюты не существовало почти никогда. В 15 году до Р. Х. право чеканки монеты было разделено между Сенатом и императором. Император присвоил себе золотую и серебряную чеканку, право же медной чеканки было сохранено за Сенатом. Местные общины также имели нередко право чеканить мелкую медную монету. Это право было уничтожено в восточных провинциях только при Аврелиане (270–275). Такое отсутствие единства вело за собой, разумеется, постепенное ухудшение монеты. При Цезаре чеканная римская золотая монета содержала в себе еще 8,185 грамма золота, при Диоклетиане чистого золота было уже 5,453 гр. Серебряные монеты при Нероне содержали 5–10%, при Траяне — 20% меди, при Сентимии Севере больше 50, при Элиагабале (218–222) даже государственные кассы не принимали серебряные монеты; налоги должны были быть уплачиваемы золотом. Высота налогов, в свою очередь, превзошла платежеспособность подданных. Начиная с Калигулы, кроме прежних налогов, был введен еще особый промысловый налог для тех, которые, не владея имуществом, жили только от своего трудового дохода. При следующих императорах этот налог был распространен на все более широкие круги. Уже во 2 столетии император Адриан во время своих поездок по провинциям подарил населению налоговые недоимки на сумму около 100 миллионов рублей. Диоклетиан уничтожил последнее различие в налоговой системе Италии и провинций, а именно ввел и в Италии те прямые налоги, которые до тех пор взимались только в других частях империи. Отныне налоги ложились одинаковым бременем по всей империи.

4. Такими мерами государственная власть пыталась справиться с финансовыми затруднениями, которые стояли на ее пути. Но эти меры имели также и другое действие: они все более затрудняли массе населения возможность жить доходом с своего имущества и труда. Это было новым и еще более настоятельным стимулом для государства брать в свои руки снабжение народа всем необходимым.

Чтобы сохранить обычные раздачи припасов, надо было позаботиться о ввозе хлеба в достаточном количестве. Для этой цели был приспособлен Императорский транспортный флот. Но уже вскоре он оказался недостаточным. Тогда обратились за содействием к частным отправителям (navicularii) хлеба. Чтобы обеспечить их содействие, им была навязана с половины 3 столетия принудительная профессиональная организация в товарищества, с пожизненной принадлежностью к ней. При этом было ясно указано, что члены ее не должны быть одновременно членами какого‑нибудь другого союза. Их профессия считалась такой важной общественной службой, что они были освобождены от всех других государственных повинностей, налогов, военной службы и т. д. Они имели выборного старосту, утверждаемого властями. Члены получали через него приказы от Императорского продовольственного управления. За правильное выполнение этих приказов несло солидарную ответственность все товарищество. Зато оно имело коллективное наследственное право на имущество своих членов. Плата за провоз была точно установлена. Равное распределение этой платы между отдельными членами было делом старосты. Несмотря на все эти льготы, наплыв в такие принудительные товарищества был невелик. Поэтому они заполнялись одно время по судебному приговору нищими и бродягами. Чтобы удержать их от побегов, на них налагалось клеймо. С той же целью в другие времена членам товарищества даровались различные отличия. При Константине Великом они были возведены в патрицианское достоинство. Совершенно аналогично этому профессиональному товариществу организованы были впоследствии родственные профессии: взвешивателей зерна (mensores frumentarii), возчиков барок (codicarii), которые доставляли хлеб в Рим по Тибру, носильщиков хлеба (kotabolenses), пекарей и мельников (pistores). Эти последние были организованы уже Траяном.

Привоз достаточного количества зерна требует достаточного развития земледелия. Однако последнее не удалось сделать настолько выгодным для сельского хозяина в Италии, чтобы он был склонен посвятить ему весь свой труд. Поэтому и здесь были приняты принудительные меры. Для охраны земледелия Домициан запретил насаждение новых виноградников на почве Италии. Но этот запрет не был проведен на деле. Все было напрасно; Италия по–прежнему оставалась в полной зависимости от провинций. Но и там возделывание хлеба грозило уменьшиться, так как число земледельческого населения все время убывало. Чтобы избегнуть этой опасности, пришлось прибегнуть к принудительному закрепощению рабочих сил в сельском хозяйстве. К этому римское государство вынуждало еще и другое, близко касавшееся его обстоятельство.

Вследствие неблагоприятных условий рынка за крестьянами накоплялось все более недоимок по тем налогам, которые платились деньгами. Поэтому при Адриане подати были заменены для них натуральными. Это вполне совпадает с общим ходом развития: во 2 и 3 столетии государство вообще возвращается назад от денежного хозяйства к натуральному, хотя и не в такой степени, чтобы денежное хозяйство совсем исчезло. Это имело свое основание отчасти в чрезвычайном увеличении раздач хлеба, главным же образом в кризисе монетной системы; благодаря этому кризису, самому государству выгоднее были взимать налоги натурой, нежели негодной денежной монетой. Даже жалованье чиновников с течением времени стали платить натурой. Со времени Александра Севера денежная и натуральная плата существуют рядом; начиная же с Диоклетиана, жалованье чиновников выплачивается исключительно в разного рода натуральных продуктах. Последние остаются мерилом ценности и цены и тогда, когда снова были сделаны попытки перевести эти продукты на деньги (adaeratio), так как при этом всегда исходили из данной рыночной цены. В 4 столетии выплачивались натурой также судебные издержки и адвокатский гонорар. Ответственность за правильное поступление натуральных повинностей с крестьян и арендаторов должны были принять на себя муниципальные управления или же самостоятельные крупные землевладельцы. Для сельского хозяина эта эволюция являлась некоторым облегчением, но в то же время и эволюцией от крестьянина или полноправного арендатора к неполноправному. Государство, а также арендаторы и землевладельцы, отныне непосредственно заинтересованы в доходе с полей. Поэтому они требуют для себя права надзора за крестьянским хозяйством. Это сильно обесценивало мелкое землевладение. Само государство запрещало одно время вкладывать опекунские деньги в землевладение. Многие крестьяне, не желая терпеть многочисленных ограничений свободы, которые были на них наложены с течением времени, предпочитали бежать со своей земли. В интересах обеспечения народа хлебом стали привлекать к сельскому хозяйству новые рабочие силы. С этой целью в 193 году до Р. Х. Был издан указ, что оставленные поля переходят в собственность тех, кто станет их занимать и обрабатывать. Так как это не привело ни к чему, то к концу второго столетия мелкие аренды даже частные договорные изменены были путем административных распоряжений в колонат. Крестьяне были отныне на всю жизнь прикреплены к земле, со всем своим будущим потомством. Последние остатки крестьянской свободы исчезли в 3 столетии, когда императорские указы совсем уничтожили свободу передвижения колонов. Отныне они нераздельно принадлежали к поместью и были продаваемы вместе с ним. Бегство их наказывалось как преступление. Брак колона с женщиной не из колонов был запрещен.

Итак, производство хлеба от самого засева и вплоть до размола было строго организовано и находилось под строгим надзором. Вскоре дело зашло также далеко и с производством других предметов потребления. При Аврелиане (270–275) продавцы свинины (Suarii) организовались на тех же началах, как раньше отправители хлеба. За ними последовали продавцы бараньего и воловьего мяса, виноторговцы, поставщики дров и угля, каменщики и плотники, торговцы известью и т. д. Ко времени Диоклетиана и Константина Великого в важнейших городах все ремесла по обработке и доставке необходимых для ежедневного обихода благ были организованы в принудительные профессиональные товарищества. Диоклетиан стремится еще усилить это непосредственное воздействие государства на сельское хозяйство и промышленность. Издав в первые месяцы своего царствования свой монетный устав для противодействия непрекращающемуся обесцениванию римских денег, он издал в 301 году указ о таксе, который устанавливал максимальные цены на все продукты сельского хозяйства и промышленности, а также максимум заработной платы.

5. Раз хозяйственные отношения времен империи не изменились по существу, то остались, разумеется, также в силе и их неблагоприятные последствия, описанные нами выше. В особенности продолжалось безбрачие. Вследствие этого уменьшение римского населения принимало все более грозные размеры. Когда убедились в том, что законы, изданные Августом для поощрения браков, не привели ни к чему, создан был институт по подобию государственной раздачи хлеба: государственный прокорм детей (alimentationes). Уже при Августе некоторые муниципии учредили фонд, доход с которого поступал на содержание и воспитание свободнорожденных детей. Со времени Нервы сами императоры делали подобные вклады, чтобы создать более благоприятное для браков настроение и этим способствовать умножению числа граждан в Риме и Италии. Отныне и частная благотворительность нередко действовала в этом направлении. Траян взял на попечение в Рим 5.000 детей, записав их в число получателей хлебных припасов, и распространил эти свои институты по всей Италии. Его примеру последовал Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий и позже Александр Север. Существовали воспитательные фонды для мальчиков и девочек. Лишь со времени Константина они снова исчезают, так как распространение христианства сделало их, хотя отчасти, излишними.

6. Все вышесказанное относится, главным образом, к хозяйственным отношениям Рима. Но оно содержит уже указания и об Италии и провинциях. Влияние Рима сказывалось с такой силой, что по всей Империи чуть ли не все отношения складывались наподобие римских. Лишь немногие провинции сохранили наиболее значительные особенности своей хозяйственной жизни. В Италии первоначальный общинный строй давно уже уступил место организации городов наподобие римской. Крупным и надежным городским общинам, которые носили общее имя oppida, но различались между собой как «муниципии», «колонии» и «префектуры», были подчинены мелкие общины и отдельные хутора. Вся область была подчинена самостоятельному городу, власти которого были за все ответственны и в случае недоимок в налогах или натуральных повинностях (tributum и annona) должны были их возмещать. Этот же порядок был введен также и в провинциях, и таким путем в последних мало–помалу установились одинаковые формы хозяйственной жизни. По мере того, как Италия теряла при императорах свои политические привилегии перед провинциями, исчезали также хозяйственные различия. Этому содействовало также предоставление отдельным жителям провинций римского гражданского права. При Каркале это право было дано уже всем свободным жителям провинций. Каждый из больших городов образовывал с течением времени маленький Рим, имел своих особых сенаторов, военачальников, свои публичные игры и раздачи хлеба и свой всецело от него зависящий округ. Эта эволюция шла, разумеется, не во всех провинциях одинаково быстро. В тех странах, которые раньше находились под владычеством греков или финикиян, римляне уже находили налицо отношения, подобные италийским. Чтобы разделить всю провинцию на ряд городских округов, надо было лишь определить, какие города сохранят свои городские права и какие должны быть причислены к другим. Лишь в том случае, если число подходящих городов оказывалось недостаточным, приходилось создавать новые. В других провинциях было не так легко преобразить их по подобию Италии. Так, например, Египет имел свое коренное централизованное управление, которое пришлось римлянам сохранить. Как сам уклад Египтян — благодаря непрестанному гнету деспотических правительств они потеряли способность к самоуправлению, потеряли нравственные устои и стали ненадежны, — так и личный интерес императоров, а также непрекращающаяся хлебная нужда Рима говорили против дарования городам Египта автономии наподобие той, какая была дана городам других провинций. Значение Египта, как житницы Италии, делало обладание им постоянной и безусловной необходимостью для владык Рима. Поэтому все враги этих последних от Веспасиана до Алариха и Вандалов прежде всего стараются уморить Рим голодом, отрезав к нему подвоз припасов из Египта и, если возможно, завладев для этой цели самим Египтом. К тому же стратегическое положение этой провинции было таково, что мятежный наместник легко мог в ней утвердиться, и усмирение его было бы сопряжено с чрезвычайными трудностями. Поэтому Август не сделал из Египта ни сенаторской провинции, ни казенного владения, но превратил его в свою частную вотчину, которой управлял лично перед ним ответственный прокуратор из патрициев, выступавший перед Египтянами в качестве вице–короля. В остальном все оставалось так же, как было при Птоломеях. Страна делилась на 8 больших областей (Epistrategia), области на округа (комы), округа на волости (топархии), а последние на села и деревни. Из всех египетских городов одна лишь Александрия владела римским городским правом, другие же были официально лишь местечками. В Египте сохранилось, быть может, дольше, чем во всех других римских провинциях свободное крестьянство и не образовались латифундии (если не считать коронных земель Птоломеев, которые перешли в частное владение императоров). Поэтому вне Александрии почти не существовало рабов. Разделение на номы сохранилось до 7 столетия. Отсюда мы можем заключить, что и остальные отношения немного изменились. Впрочем, мы не должны представлять себе Египет, как чисто земледельческую страну. Именно в Египте больше, чем где‑либо в римской империи, торговля и промышленность стояли на первом плане. Широко распространенное земледелие в свою очередь служило торговле, так как почти вся жатва вывозилась. При этом Египет обладал высокоразвитым денежным хозяйством. Взимание процентов было всеобщим явлением и приносило большой доход; банковое дело процветало. Все, богачи и бедняки, лихорадочно стремились к обогащению и были не особенно чистыми дельцами. Хозяйственная жизнь других провинций шла везде по тому же пути, по которому пошло развитие Рима, с той лишь разницей, что не зашла далеко вперед. В интересах римского владычества было способствовать этому развитию. Это удалось вполне. В Галлии и Испании быстро росло число городов с муниципальными правами, в Галлии, Каппадокии и Сирии медленнее и даже в наиболее бедных городами областях, как, например, в странах Рейна и Дуная, в Нумидии и Мавритании, такие города вырастали из постоялых квартир легионов.

7. Как уже сказано, городские декурионы отвечали за уплату налогов и своевременное поступление натуральных повинностей своим собственным имуществом. Они должны были также заботиться о том, чтобы покинутые участки с их налоговой повинностью причислялись к общине. Со времени образования колоната и принудительных профессиональных товариществ им принадлежал также надзор за этими учреждениями. Это все ложилось на них тяжелым бременем, и такая обязательная порука постоянно грозила им потерей имущества. Граждане стали поэтому избегать этих почетных должностей и предпочитали покидать города, чем подвергать себя этому. Тогда государство снова вмешалось и сделало из должности декурионов обязательную сословную организацию. Принадлежность к ней была пожизненной и наследственной, как и в профессиональных товариществах. Всякая попытка уклониться от этой обязанности наказывалась конфискацией имущества и насильственным выдворением назад в город.

Последним этапом этой государственной организации всего народа в заранее предопределенные профессии было превращение солдатской профессии в наследственную. При Александре Севере и Пробе уже образовалось сословие пограничных солдат из тех, которые были одновременно воинами и крестьянами. Сын лишь в том случае получал двор своего отца, если был согласен служить пограничным солдатом. После Диоклетиана военная служба вообще стала наследственной в семьях ветеранов.

Хозяйственную самостоятельность сумели сохранить лишь те немногочисленные семьи сенаторов и других крупных землевладельцев, которым удалось добиться от императора изъятия их владений из муниципального союза. Они покидали свои дворцы в городах и даже сносили их с лица земли, лишь бы избегнуть опасности попасть вместе со своими потомками в какое‑нибудь принудительное товарищество. Они устраивались в своих поместьях по возможности независимо. Здесь колоны, свободные наемные рабочие и рабы добывали им нужные сырые продукты и тут же обрабатывали их. Впрочем, и этот путь сохранения хозяйственной самостоятельности был открыт лишь до 3 столетия. Когда наплыв из городов в свободные поместья усилился, императорское правительство запретило его под страхом тех же наказаний, которые угрожали декурионам за попытки покинуть свое сословие.

3. Эпоха после Диоклетиана и Константина

1. Описанные отношения продолжались с незначительными изменениями в эпоху после Диоклетиана и Константина Великого. По–прежнему правительство должно было заботиться о продовольствии столицы хлебом. В этом отношении Константинополь занял почти такое же место, как раньше Рим. По крайней мере, было запрещено вывозить хлеб из Египта куда‑нибудь в другое место, кроме новой столицы. Бесплатная раздача хлеба определенному числу граждан, т. н. frumentatio (кормление в тесном смысле) прекратилось, правда, уже раньше, именно со времени Александра Севера. Но зато (вероятно с Аврелиана) ежедневно раздавался хлеб нищим, что продолжается еще в эпоху после Константина. Но и кроме этого необходимо было постоянное и строгое регулирование привоза хлеба вообще, дабы рынок всегда снабжался им в изобилии, и цены не поднимались слишком высоко. В столицу и вообще в приморские города еще сравнительно легко было привозить хлеб из других стран. В других же городах недостаток в предметах ежедневного обихода давал себя весьма сильно чувствовать в 4 столетии, тем более, что внутренняя торговля подвергалась быстрому и значительному упадку, а рынки не приморских городов посещались крайне скудно.

2. Установившиеся в первое время империи формы правления, которые, правда, ограничивали свободу отдельного гражданина, но зато предоставляли городским общинам значительную автономию, уступили место при Диоклетиане и Константине чисто бюрократической системе. Провинции были разделены на части и подчинены непосредственной администрации правительства. Содействие коммунальных властей в управлении стало, таким образом, излишним. В связи с этим произошло изменение налоговой системы, которое не осталось, разумеется, без влияния на хозяйственную жизнь вообще. Все частное землевладение в Италии было разделено на податные единицы. Эти единицы не были равны ни по своим размерам, ни по своей ценности. Где было много латифундий, как в Италии, там могла быть принята большая единица меры. На каждую податную единицу падало точно определенная сумма налога. Если имение состояло из нескольких таких единиц, то платилось за несколько; если же несколько лиц сообща владели одной, они и налог платили сообща. При взимании налога высчитывались натуральные повинности (annona и т. д.). Разумеется, этот налог простирался только на тех, кто жил с дохода от своих земель (possessores). Промышленники (negotiators) должны были платить другой налог. Они платили его лишь в том случае, если для их дела требовалось имущество, так что их доход можно было считать своего рода процентом с этого имущества. При переписи имущества у них так же, как и у поссессоров, записывались все его части в отдельности: корабли, дома, рабы, лошади, ослы, мулы и т. д., а кроме того все имущество оценивалось полностью. Так как при цензе гражданами часто давались ложные сведения на счет своего дохода, то производилось подробное расследование, иногда даже с применением пыток. Оценка капитала производилась в особенности у банкиров, которые в области обложения приравнены были к поссессорам. Но там, где обложению мог подлежать лишь трудовой доход, где, следовательно, в основу предприятия не был положен приносящий доход капитал, такого рода фиксация налога не могла иметь места. Поэтому, в эпоху после Диоклетиана все промышленники были занесены в особые списки, и, так как они составляли в каждой общине одну корпорацию, то с последней сообща взимались определенные налоги, которые они затем должны были раскладывать между собой. Ни одна из этих форм обложения не подходила к колонам; с них взыскивался поголовный налог. Хозяин поместья платил его за всех своих колонов вместе со своим собственным налогом, и взыскивал затем с них уплаченное за них. Уплату налога значительно облегчало то, что она могла происходить в рассрочку. Пошлины оставались в прежних размерах, они даже были еще увеличены. В 4 столетии существовал общий для всех торговых товаров пошлинный тариф в 12½%.

3. Распределение имущества осталось и в этот период таким же, каким оно было раньше, так что римский хозяйственный строй можно назвать капиталистическим. Еще в начале 5 столетия некоторые семьи, кроме доходов натурой, имеют чистый годовой доход в 40 центнеров золота, многие другие получали от 10 до 15 центнеров. Это должно было равняться по приблизительному расчету для первых сумм в 1,700 тысяч рублей, для вторых — от 425.000 до 565.000 рублей. Ростовщичество приносило еще больше. В 3 столетии уровень процентов снова повысился. Диоклетиан и Константин устанавливают законный максимум в 12%. Однако после Константина платили по закону 12½ %. Юстиниан определил уровень процентов для обыкновенных сделок в 6% для торговых дел — в 8%, а для заморской торговли, в которой до тех пор не сделано было никаких ограничений на этот счет в виду связанного с ней риска для капитала — в 12%. Одновременно запрещен был анатоцизм. Тем временем ростовщичество получило такую силу, что уже в 4 столетии является опасностью, как для богачей, так и для бедняков. Существующие законы ростовщики обходили главным образом с помощью фиктивных продаж товара, ростовщичество на деньгах заменялось ростовщичеством на товаре. Уже во время Константина была категорически разрешена определенная форма ростовщичества на хлебе. Существовали две его формы. Одна состояла в следующем: в неурожайные годы жизненные припасы давались взаймы с тем, чтобы быть возвращенными после жатвы при той же якобы ценности в количестве в 1½ раза большем. Вторая форма заключалась в следующем: в урожайное время давались взаймы деньги с тем, чтобы они были выплачены в неурожайное время хлебом, причем в основу расчета должна была быть положена цена хлеба в урожайный год. Какая ужасная нищета царила среди неимущих, и как с другой стороны богачи не брезгали ничем для безмерного увеличения своих доходов, показывает нам один указ Константина Великого. Диоклетиан отнял у родителей право продавать своих детей, что допускалось по старо–римскому представлению об отцовской власти. Константин снова дозволил продавать своих новорожденных детей в случае крайней нужды. Уже и тогда нищим было так трудно содержать своих детей, что император опасался для них еще большего зла, чем продажа.

4. В одном отношении во всю эпоху римской империи наблюдается прогресс к лучшему, именно в положении рабов. По старому праву раб считался у римлян вещью. Юридически он не был человеком; поэтому у него не было ни родительских, ни брачных прав, ни права собственности. Но в 3 и 4 столетии рабы получили если и не законное, то фактическое признание их человеческих прав: из вещей они стали людьми. Этот переворот совершался медленно; он начался уже в 1 и 2 столетии, в 3 и 4 он сказывается в более значительной мере. Рабы получили право брака, родственное право и право приобретать собственность, которой хозяин их уже не мог так безусловно распоряжаться, как peculium’om (вещами раба) в тесном смысле, а также право защищать эту собственность если не каждому, то хоть одному из рабов того же хозяина. Они получали также разрешение вступать с согласия хозяина в корпорации (collegia tenuiorum). Еще важнее была правовая защита, которую закон предоставил рабам. Уже в начале империи хозяева потеряли право осуждать рабов на бой с зверями. Это право имел в Риме лишь городской префект, в провинции — наместник. Раб имел также право жаловаться префекту на слишком суровое обращение. Согласно рескрипту императора Антонина Пия префект мог, если жалоба оказывалась справедливой, продать раба другому господину. Клавдий постановил считать свободным больного раба, прогнанного своим хозяином. Адриан запретил мучить и самовольно убивать рабов и продавать их содержателю гладиаторов (lanista) или своднику. Константин объявил намеренное умерщвление раба убийством (homicidium). Он запретил также в 325–ом году бои гладиаторов на Востоке, для Запада этот запрет был издан Гонорием в 404 году. Ограничения, сделанные Августом в вопросе об отпуске рабов на волю, были отменены уже в 1 столетии. До отмены рабства, впрочем, дело не дошло. Еще в 6 столетии некоторые хозяева владели большими семьями рабов; но та огромная цифра рабов, которая имелась при первых императорах, несомненно, не была больше достигнута. Взгляд, что человек может извлекать выгоду из такой собственности, остался, таким образом, нетронутым. И все же понятие этого права собственности подверглось таким изменениям, что его уже нельзя было сравнивать с правом собственности на вещи. Можно назвать разные причины этого прогресса, так, например, философские принципы (особенно стоические), легшие в основу общественных и частных учреждений, тогда как прежде руководились только обычаем предков (mos maiorum); затем то, что иссякли главные источники рабства — подвоз военнопленных и похищение людей; наконец, все растущую зависимость свободных от государя, вследствие чего разница между свободными и рабами выступала не так резко. Но главной причиной было, несомненно, христианство, которое уже давно, еще раньше, чем сделалось государственной религией, влияло на мысли и действия жителей римской империи.

4. Отдельные экономические профессии

Какими путями отдельные римские граждане могли приобретать деньги и имущество? При ответе на этот вопрос мы оставим в стороне сельское хозяйство, так как уже достаточно говорили о нем. Что касается остальных профессий, то мы сделаем тут некоторые дополнения.

1. Для богачей существовало много средств увеличить свое богатство. Если они принадлежали к сословию сенаторов или патрициев, им была открыта очень почетная и вместе с тем, как мы видели, очень доходная карьера в высших государственных должностях, как военных, так и гражданских. Хотя жалованье их было велико, по всей видимости, ни один из высших сановников римской империи не жил исключительно за счет своего жалованья. Подобно тому, как императоры не имели цивильного листа, и покрывали издержки по содержанию своего двора доходом от своего частного имущества, часто тратили даже собственные средства на расходы, которые по праву должны были бы лежать на казне, так должна была поступать и римская аристократия. Сенаторам вменялось в прямую обязанность устраивать за свой счет некоторые государственные предприятия. Так, они должны были устраивать для народа пиршества и игры, раздавать хлеб, вино, масло; но кроме того они должны были также строить улицы, водопроводы, театры, библиотеки. Так как в довершение всего от них ожидали поддержки поэтов и художников, так как далее им была, безусловно, необходима толпа клиентов для поддержания их престижа, и, кроме того, наконец, их личные расходы поглощали огромные суммы, то понятно, что они должны были заботиться о подыскании для себя все новых источников доходов, если не желали пасть со своей высоты на уровень нищих. Самым фешенебельным доходом всегда считалась эксплуатация крупных поместий и связанных с ним промыслов. Отсюда извлекали свои доходы также члены императорской фамилии. Рядом с этим богатые люди охотно употребляли свои капиталы на денежные дела, к которым римляне с давних пор имели особую склонность. Очень удобно было также пополнять свое имущество с помощью рабов. С этой целью часто обучали рабов какому‑нибудь ремеслу или искусству и употребляли их затем в собственном хозяйстве или отдавали за плату в наем: в Риме всегда можно было найти рабов на какую угодно работу. Или же рабам поручали самостоятельные дела: например, управление имением, кораблем или банковское дело. Если раб обладал уже своим собственным имуществом, то с ним можно было заключить арендный договор. В противном случае он или получал капитал на ведение дела, за который должен был платить проценты, или же вел дело за счет хозяина и получал долю прибыли. Мореходство и заморская торговля приносили очень большие доходы богатым людям. Последняя, правда, разрешалась сенаторам лишь в очень ограниченном размере, но они все же могли извлекать из нее очень значительную прибыль через участие в акционерных обществах (societates publicanorum). Эти общества давали и мелким капиталистам возможность участвовать в крупных делах и их прибыли. Из интеллектуальных профессий знатным была предоставлена кроме высших государственных должностей, адвокатура. Существовал, правда, один закон от 204 года до Р. Хр. (lex Cincia), запрещавший получение гонорара за защиту перед судом, но хотя этот запрет был возобновлен Августом, однако не было возможности воспрепятствовать защитникам получать и принимать подарки своих клиентов. Впоследствии были разрешены в известных границах требование и уплата адвокатского гонорара. Высота дохода была очень различна, смотря по ловкости и положению адвоката. Мы читаем, что доходы некоторых достигали многих миллионов рублей в год. Профессия эта выбиралась, главным образом, и не только ради дохода; сенаторы прибегали к ней лишь изредка; большей частью за нее брались люди менее состоятельных сословий, так как она давала им шансы добиться хороших должностей. Со времени Адриана высшие государственные должности отдавались предпочтительно юристам.

2. Низшими должностями были места apparitores или писцов (scribae). Уже во время республики они отличались от чиновников магистрата тем, что получали жалованье из общинной кассы (merces). Мы не в состоянии установить теперь размеры их жалованья. Но, по–видимому, все категории писцов были хорошо обставлены. При империи одно лицо часто занимало несколько должностей. Это было облегчено также тем, что некоторые из этих должностей стали синекурами. Эти чиновники пользовались иногда таким влиянием и почетом, что даже патриции вступали в их среду. Другой формой служения государству за деньги была военная служба. Годовое вознаграждение рядового легионера обходилось до Цезаря в 120 динариев, начиная с Цезаря — в 225, начиная с Домициана — в 300, т. е. в 40–75–100 рублей. Служившие в городских и преторианских когортах получали больше, а именно до 720 динариев, т. е. до 240 рублей. Высшая ступень, которой мог достигнуть вступивший в войско рядовым легионером, был чин Primipilus, дальнейшее повышение составляло исключение. О жаловании унтер–офицеров не дошло сведений.

Об учителях государство вначале вовсе не заботилось. В прежнее время это были по большей части рабы; даже содержатели школ были в лучшем случае вольноотпущенники, которым часто приходилось бороться с острой нуждой; содержание школ, особенно же первоначальное обучение, приносило плохие доходы. Так осталось и при Империи. Конкуренция была так сильна, что школьные учителя жаловались, что зарабатывают меньше ремесленников и едва могут заплатить врачу, сапожнику и за платье. Только тот, кому удавалось получить 20 учеников, мог свести концы с концами. Частный учитель получал квартиру и 200 драхм, или около 60 рублей годового оклада. Зато учителя высших школ добились со времени Веспасиана видного положения и прочных окладов из общественных денег. Этот император назначил на годовое содержание учителей латинской и греческой риторики в Риме до 100,000 сестерций (10,000 рублей). Адриан основал школу — Атенеум. Этот институт, в котором риторы и поэты, получавшие определенный оклад, читали лекции, существовал очень долго. Александрийский музей тоже был императорским учреждением. Жалование профессорам грамматики, риторики и философии в Афинах было сперва выплачиваемо городом, пока Марк Антонин не взял часть его на счет государственной кассы. Жалованье это составляло от 6–15 тысяч драхм или 24060 т. сестерций, т. е. около 2,400–6,000 рублей. Точно также и в других больших городах профессора оплачивались коммуной и государством. Часть их пользовалась особыми привилегиями, но не все. Смотря по величине города, было точно установлено, сколько учителей отдельных наук могло пользоваться привилегиями. Позже была и в Константинополе основана школа, в которой преподавали многочисленные латинские и греческие грамматики и риторы. Они точно также получали определенные и высокие оклады.

Совершенно аналогичную эволюцию проделывает сословие врачей. Вначале ими были только рабы или вольноотпущенники, с 219 года до Р. Хр. Также свободные, но только греки. Они занимались своим делом с помощью вольноотпущенников, которых они для вышколки брали одно время с собой к пациентам; подучив рабов, они позволяли им практиковать под условием дележа прибыли. Таким путем некоторые тогда уже достигали больших доходов. С тех пор, как Цезарь даровал учителям и чужестранцам–врачам право гражданства, в Рим стало стекаться много врачей из Греции, Азии и Египта. Со времени Августа и Тиберия стали себя посвящать этой профессии и сами римляне. Знаменитые врачи зарабатывали очень много денег. Знатные больные платили большие суммы денег за свое исцеление. Пользуясь этим, бессовестные врачи искусственно вызывали кризис болезни, чтобы получить большие гонорары. Способным врачам назначалось также определенное жалование, самым знаменитым в качестве придворных врачей; они получали очень высокий гонорар, соответственно доход их городской практики (от 250.000 до 500.000 сестерций, или от 25,000 до 50,000 рублей), другие служили военными врачами, при гладиаторах или на коммунальной службе. Должность придворных врачей существовала до 6–го столетия. Первые городские врачи в провинциях появляются при Антонине Пие. Они разделяли привилегии риторов и грамматиков. В Риме лишь при Валентине I и Валенте были учреждены в 368 г. Должности городских врачей, по одному на каждый из 14 округов города. Они получали разное жалование, смотря по сроку службы, и за то были обязаны бесплатно лечить бедных. Вместе с тем им было запрещено заниматься частной практикой. Где конкуренция была сильна, в особенности в Риме, существовало также много врачей–специалистов: зубных врачей, хирургов, глазных врачей, ушных врачей, врачей и врачих по женским болезням (кроме акушерок), врачей для фистул, грыжи и т. д. Они различались между собой также по школам, к которым принадлежали; так существовали методики, эмпирики, эклектики, сторонники лечения воздухом, водой и вином. Так как свидетельства об учении не требовалось, то дела обманщиков и шарлатанов процветали. Аптекарей не существовало. Изготовление лекарств было делом врачей, тщательно скрывавших их состав; они прописывали часто самые дорогие средства, чтобы увеличить свой доход.

3. Собственно–научная деятельность, исследование, писательство, поэзия не были у римлян профессией. Писателями были или зажиточные, имущие люди или адвокаты, риторы и клиенты. Им не полагалось гонорара. Литературная собственность также не пользовалась защитой закона. Зато книгопродавцы делали хорошие дела. Во время империи они имеются не только в Риме, но во всей Италии и в провинциях. Одни из них, хотя вели свою торговлю главным образом в Риме, в провинциях имели отделения; другие же имели в провинциях своих постоянных заказчиков–книгопродавцев. За упомянутым уже отсутствием авторского гонорара, им приходилось уплачивать лишь абонемент за оригиналы, которых у них еще не было, и тогда эти последние переписывались в любом количестве. Потому и цены на книги были не велики. Половина цены перепадала торговцам в виде чистой прибыли. Их делом было также переплетение книг, наклеивание пергаментных или бумажных листков на палки, на которые можно было наматывать их. Они умели также роскошно издавать излюбленные книги. Разумеется, цена таких изданий повышалась. Переписка книг поручалась рабам или свободным работавшим за известную наемную плату. Такие наемные писцы находили себе пропитание также в качестве конторских служащих у купцов или же в качестве переписчиков у людей, которые не умели писать или же не хотели сами заниматься чисто химической перепиской.

Среднее положение между членами свободных профессий и собственно ремесленниками занимали художники; однако у римлян они причислялись скорее к ремесленникам. Особенно большие доходы приносили, конечно, лишь исключительно ценные работы, большинство же художников и в экономическом отношении жило не многим лучше хорошо поставленных ремесленников. К последним, а именно к архитекторам, причислялись также механики (automatarii) и часовщики (мастера солнечных и водяных часов). Сюда же, быть может, надо причислить и рабочих по слоновой кости, по крайней мере, тех, которые изготовляли предметы роскоши.

Благодаря царившей в римской знати роскоши, процветали выделка и продажа предметов украшения и туалета. Согласно Илинию уходило ежегодно за границу за одни духи около 100.000 сестерций (свыше 10.000 рублей). Этот большой спрос объясняется тем, что римляне употребляли благовония в самых различных случаях: при богослужении, купании, при обедах и при похоронах. Прибыль от предприятий часто повышалась фальсификацией продуктов. Точно также обстояло дело и в торговле редкими и потому дорогими целебными средствами. Впоследствии эти средства добываются в провинциях отчасти под надзором особых чиновников или наместников, складываются в государственные магазины и рассылаются оттуда. В Энгадди, в Иудее, имелись, например, императорские плантации бальзама, продукты которых продавались в пользу казны. Лекарствами, мазью, духами и тому подобными предметами торговали также разносчики.

4. Торговцы жизненными припасами всегда могли рассчитывать на сбыт своих товаров. Пекари были частью вольноотпущенники, частью свободные граждане. В период, когда пекарни были организованы государством, продолжали существовать также частные пекарни, так как публичные пекли только обыкновенный хлеб, а не излюбленное тонкое печенье. Помол также был вначале делом пекарей. Хлеб доставляли им особые торговцы зерном. Таким образом, уже и тогда, как мы видим, торговец является посредником между производителем и потребителем. Лишь в 4–ом и 5–ом столетии, когда в Риме были введены водяные мельницы, ремесло мельников выделилось из ремесла булочников. Виноторговцы были обыкновенно вольноотпущенники: впрочем, между ними были также и члены уважаемых сословий. В Лионе, например, они имели ранг патрициев (вероятно вследствие связи с гильдией корабельщиков). Они снабжали вином таверны. О значении винной торговли в Риме говорит то, что, по свидетельству Илиния, здесь кроме плохих сортов вина торговали еще около 80 известными сортами вина. Простые вина были очень дешевы, особенно в старое время, но старые и благородные вина ценились высоко. Цену назначали так, что она покрывала не только первоначальную покупную цену вина, но и обычные проценты за все то время, которое вино пролежало. Плохой репутацией пользовались повара и трактирщики, потому что с трактирами были связаны большей частью игорные притоны и публичные дома, и трактирщики создали себе славу мошенников. Они поэтому и перед судом считались людьми с запятнанной репутацией. Кроме них поставщиками жизненных припасов были торговцы овощами, фруктами, скотом, мясники, ремесло которых, как уже раньше замечено, было почетным, торговцы дичью и птицей, рыбаки и рыботорговцы, которые также мариновали рыбу и приготовляли рыбью уху, продавцы мяса, меда и, наконец, соли.

Изготовление одежды и торговля ею давали занятие целому ряду лиц. Материал доставляли в Рим торговцы овечьей и козьей шерстью и льном; они скупали его у сельских производителей. Хорошие дела делали также добытчики пурпура. Многие материи выделывались в провинциях и вместе с готовыми платьями ввозились в столицу. Для разных родов товаров существовали особые торговцы, которые большей частью принадлежали к сословию вольноотпущенников: торговцы шерстяными, полотняными и шелковыми товарами. Обработка сырого материала и приготовление платьев на заказ были разделены между чесальщиками, красильщиками, ткачами, валяльщиками, вышивальщиками, позолотчиками, позументщиками, выделывателями нагрудников, рубах, портными, портнихами и выделывателями покрывал (centonarii). Торговля платьем была также большей частью в руках вольноотпущенников. Она велась или в магазинах, или разносчиками (circitores). С ней же было связано очень прибыльное ремесло обойщика. Тогда как все эти профессии ценились невысоко, сапожники и дубильщики составляли гражданские гильдии. В их среде бывали часто и богатые люди, особенно крупные торговцы иностранными фабрикатами. Между цирюльниками, большей частью вольноотпущенниками, встречались также зажиточные, хотя более знатные римляне пользовались исключительно услугами своих собственных рабов. Зато цирюльники зарабатывали на том, что господа посылали своих рабов к ним в обучение, разумеется, за плату.

Строительные ремесленники, каменщики, рабочие по мозаике, штукатуры, живописцы, были все рабы или вольноотпущенники. Производство кирпичей и простых изделий из глины, торговля которыми велась очень бойко, уже давно было изъято из рук ремесленников и стало предметов связанной с латифундиями крупной промышленности. Более тонкая работа осталась в руках мелких промышленников, на которых работали рабы и вольноотпущенники. Рабочие по металлу занимали, напротив, самостоятельное положение, даже работая в мастерских фабрикантов, как, например, рабочие по серебру. Те, которые обрабатывали благородные металлы, считались собственно художниками. Рабочие по золоту были римские граждане и вольноотпущенники. У императорской фамилии были, впрочем, между рабами рабочие по золоту. В руках рабочих по золоту было иногда и ювелирное дело; впрочем, им занимались почти исключительно греки. Работы по меди и бронзе, как выделка канделябров, фонарей, гирей, шлемов и щитов, равно как работы по свинцу, из которого изготовлялась водопроводная труба, производились фабричным способом.

Государство часто выделывало водопроводные трубы за собственный счет с помощью городских рабов (servi publici). Между рабочими по железу, кузнецами, выделывателями мечей, ножей и серпов было больше самостоятельных мастеров. Так же обстояло дело и с рабочими по дереву, именно корабельными плотниками, которые составляли особые коллегии в приморских городах, столярами, скульпторами по дереву, колесниками, лакировщиками, набойщиками матрацев, седельщиками, выделывателями недоуздков и шатров. Торговля деревом была очень выгодным делом и велась большей частью вольноотпущенниками. Производство стекла процветало особенно в провинциях, где оно развивалось издавна — в Египте, Финикии и Кипре. Но и в Италии и Галлии, в последней до 4 столетия до Р. Хр., оно давало работу очень многим.

5. Кто не работал самостоятельно в одном из названных ремесел, а добывал себе пропитание в качестве наемного рабочего, тому приходилось очень плохо. Заработная плата была чрезвычайно низка, так что обойтись ею было совершенно невозможно. Так как наемный труд к тому же находился в презрении, и каждый клиент получал больше рабочего, то понятно, что бедные жители предпочитали служить клиентам, чем жить трудами рук своих. Клиенты первоначально получали свое содержание в доме патрона. Но со временем это стало слишком дорого. Только некоторые из числа тех клиентов, которые посещали хозяина утром и сопровождали его в течение дня, были приглашаемы к столу. Другие же уносили домой свою долю пищи в корзинке (sportula). Еще позже им стали давать вместо еды деньги (они также назывались sportula), обыкновенно 100 квадрантов или 25 ассов, т. е. около 35 копеек, во время обеда (coena) или же сразу при утреннем визите. На эти деньги клиент не только должен был покупать свой обед, но и покрывать все свои издержки. Только иногда вознаграждение увеличивалось, особенно в день рождения хозяина, или же давался какой‑нибудь чрезвычайный подарок, например, тога. Напротив, оно совсем не уплачивалось, если клиент не сопровождал патрона, или если хозяин уезжал и не брал клиента в свою свиту. Так что иные клиенты получали не больше 120 сестерций, т. е. около 12 рублей ежегодно, на которые они никак не могли прожить. При Домициане клиентов снова кормят в доме патрона. Но они не были довольны этим, так как им недоставало денег на другие потребности. Поэтому введение денежного вознаграждения клиентов было в интересах, как хозяев, так и клиентов. Как долго вообще существовала клиентура, мы не знаем.

К числу клиентов само собой принадлежали также вольноотпущенники. Те из них, которые в бытность свою рабами научились только оказывать личные услуги своему господину, не могли делать ничего другого и в качестве клиентов. Тем же, которые раньше употреблялись в торговом деле или в качестве ремесленников, патрон давал возможность продолжать свой промысел. Когда им не предоставляли уже готового дела и не дарили или не ссужали капитала для ведения нового дела, то во всяком случае дарили их peculium (личное имущество раба). Знатным римлянам было очень на руку, если их вольноотпущенники вели бойкие дела, как это было в большинстве случаев; они могли в высшей степени прибыльно помещать свои деньги в предприятиях своих вольноотпущенников, не стесняясь характером этих предприятий. Таким образом вольноотпущенники легко наживали большие состояния; это было столь частым явлением, что богатство вольноотпущенника вошло даже в поговорку. Именно вольноотпущенники вытеснили мало–помалу всякую мораль в римской хозяйственной жизни. Честность и совесть никого не удерживали уже от позорного промысла, если только последний приносил доход. Кто имел деньги, спекулировал ими, нисколько не заботясь о законах права и нравственности. Даже самые видные и уважаемые личности не гнушались извлекать доход из позорных промыслов. Дурное влияние вольноотпущенников сказывалось также среди чиновников и писцов. Выдача тайн и шпионство все росли. Процветали также и доносы ради денег. Тертуллиан упрекает своих языческих современников в том, что у них все стало продажным, даже насилие на собраниях.

Из того, что было раньше сказано об эксплуатации рабов их господами, видно, что и рабы имели возможность кое–какого заработка. Это имело место и тогда, если раб вел дело не самостоятельно, а для хозяина. Он имел право наряду с заработком для последнего накоплять свое личное имущество (peculium). Эту возможность имел почти каждый раб. Дело в том, что кроме платья и содержания рабы получали еще обычно пять динариев ежемесячно. Кроме того им были предоставлены известные выгоды по службе. Так, например, пастух мог взращивать несколько овец для собственных нужд. Сюда же присоединялись довольно щедрые денежные подачки, которыми часто дарили рабов, в особенности в городах, гости хозяина. Этот последний был рад сбережениям раба, так как это было признаком способности и прилежания; кроме того, если раб причинял какой‑либо убыток, хозяин мог возмещать его из сбережений раба. Приобретенное имущество раб употреблял, прежде всего, на то, чтобы купить себе свободу. Таким путем он вступал в уже описанное экономическое положение вольноотпущенников. При отпуске на волю совершался расчет, в силу которого хозяин отказывался впредь от всякого притязания на личное имущество отпущенного.

6. Таким образом, экономические условия жизни в римской империи в первые века христианства были очень разнообразны. Таковы же были, впрочем, и потребности. Богачу нужно было, по крайней мере, в 100 раз больше, чем бедняку; ибо богачом считался только тот, кто мог содержать целую армию клиентов и рабов. Мы не должны себе при этом представлять жизнь бедняков очень дешевой. Правда, цена некоторых предметов или вообще была низка, или искусственно держалась на низком уровне; несмотря на это, тогдашние квартирные цены показывают нам, как трудно приходилось бедняку. Ниже 180, даже 400 рублей нельзя было найти в Риме хотя бы скромного жилища. В провинциях было, впрочем, лучше. Высокие квартирные цены были следствием спекуляции на почве огромного скопления населения в столице, а также следствием того, что отдача квартир в наем производилась через агентов, которые со своей стороны часто тоже имели дело не с самими нанимателями, а уже от себя сдавали дома арендаторам. Таким путем до 30% квартирной платы оставалось в руках посредников. За это платили, разумеется, наниматели, которые к тому же были бесправны и беззащитны в отношении к домовладельцам. О сбережениях не могло быть и речи при таких условиях; жившие бедняками почти все бедняками и умирали. Единственное, что они могли для себя сделать, это — обеспечить себе приличные похороны вступлением в погребальные кассы (collegia tenuiorum), которые принимали всех без различия, даже рабов.

В Риме имущество издавна играло главную роль в общественном положении человека. Это выступило особенно ярко во время империи. Имущество в 100 000 сестерций, т. е. 10 000 рублей, давало во всех крупных провинциальных городах доступ в сенат декурионов, 400 000 сестерций требовались для того, чтобы стать римским патрицием, 1 000 000 сестерций или 100 000 рублей составляли сенаторский ценз. По дошедшим до нас сведениям, семей сенаторов было около 600, семей патрициев — около 5000. Но эти данные действительны только до 4 столетия, когда патриции перестали существовать, как особое сословие. Полное обнищание людей знатных и богатых было не редким явлением, даже если не считать конфискации имущества и других катастроф. Римляне были, правда, по характеру и традициям хорошими хозяевами, но роскошь времен империи и общественные тяготы высших кругов разоряли даже огромные состояния. Азартная игра, раньше строжайше воспрещенная, тоже требовала своих жертв. В одну ночь можно было потерять все свое состояние. Лишь Юстиниан снова выступил против игорной горячки. Впрочем банкротство не считалось бесчестным. Обратные случаи, когда серые люди, как, например, ремесленники, наживали большое состояние, а с ним почесть и почет, также имели место, хотя и не очень часто.

С нравственной точки зрения, несомненно, вышеописанные хозяйственные отношения подтверждают наше положение, что эпоха римской империи была эпохой упадка.

Жажда богатства и наслаждения задавала тон всей жизни. Положение гражданина определялось, прежде всего, его богатством, все другое ценилось постольку, поскольку способствовало обогащению или услаждало жизнь богатых. Кто не имел надежды добиться богатства и с ним вместе доступа в высшие круги, мирился с своим положением, если только мог жить по возможности беспечно и по–своему счастливо.

Разница между нравственными и безнравственными средствами обогащения существовала лишь в теории. Если законодательство, в котором от доброго старого времени сохранилось больше следов, нежели в повседневной жизни, и налагало некоторые ограничения, то их можно было легко обойти, соблюдая букву закона. В стремлении к наживе люди не останавливались ни перед какими средствами, совесть и честность оставались совсем на заднем плане в области хозяйства. Так как экономическое могущество находилось в руках сравнительно немногих, они вскоре образовали замкнутое сословие со своими особыми принципами, с особой, так сказать, господской моралью, которая разрешала им попирать чужие права. Впрочем, и в их среде попадались люди, которых занятие философией сделало гуманнее, но они не могли добиться господства своих принципов. В то время уже отлично умели эксплуатировать производительный труд рабочего, но не уважали его. Даже те, кто сами в поте лица своего добывали свой хлеб, делали это только под давлением нужды. Именно низшее население столицы было пропитано неизлечимым презрением к труду. Это презрение воспитали в них политические условия, причем это была не столько вина империи, сколько республики: отвращение к труду было наследием республики, и все благожелательные постановления и указы не могли уничтожить его.

В потреблении приобретенных благ высшие и низшие сословия следовали главным образом своей жажде наслаждения, которая развила невероятную роскошь в высших слоях населения. Результаты этого сказывались и помимо народного хозяйства в безбрачии и ограничении числа детей.

Однако именно в высших кругах и богатых кругах не было недостатка в примерах выдающейся самоотверженности во имя общего блага. Впрочем, часто здесь говорила не любовь к ближнему и к отечеству, а лишь сила общественного мнения и традиции. С другой стороны, государству приходилось иногда прибегать при взимании налогов к насильственным мерам, а еще чаще приходилось употреблять эти меры, чтобы добиться правдивых показаний имущества. Это могло действовать лишь деморализующим образом.

В общем же, хотя государственная власть и желала осуществить такой строй хозяйственной жизни, который служил бы к общему благу и отвечал законам морали и справедливости, но средства, употребляемые ей для этой цели, были или недостаточны, или вообще негодны; в отдельных же случаях, когда у императоров и их чиновников отсутствовало чувство ответственности перед высшей властью — к сожалению, эти средства были даже безнравственны. Что же касается частных лиц, то они за редкими исключениями не имели никаких высших нравственных императивов, идущих дальше собственного благополучия и минутных наслаждений.

Таковы были экономические условия римской империи, когда на сцену явилось христианство, которое с самого начала выступает с притязанием регулировать и, если надо, перестроить заново всю жизнь человека.

II. Учение отцов церкви о собственности

1. Ценность земного богатства

1. Первая христианская община возникла на римской территории, в столице небольшой, подчиненной императорскому прокуратору провинции, Иудее. Вскоре последователи нового учения имеются уже почти во всех городах, во всех странах, находящихся под римским владычеством. За пределами Иудеи христианской общины процветают уже во время апостолов в городах Сирии и Финикии, в Малой Азии и на восточных островах Средиземного моря; значительнее всех была община в Антиохии, столице Сирии. В 170г. в Эдессе правит на положении римского вассала последователь учения Христа. В Аравию христианство уже проникло очень скоро. В лице Оригена оно находит здесь сильную опору. В Армении оно пускает корни в 3–м столетии. В Африке центрами христианства являются Александрия (Египет), Кирена (Пентаполис), и Карфаген с прочими городами проконсульской Африки и Мавританией и Нумидией. Около 250 г. св. Киприан упоминает уже о съезде 90 нумидийских епископов, состоявшемся за много лет раньше. Что касается Европы, то Греция и смежные провинции были завоеваны для церкви еще самими апостолами. О раннем распространении христианства в Испании, Галлии, римской Германии и Британии свидетельствуют Ириней, Арнобий, Doctrina Apostolorum и Григорий Турский. Средоточие империи, Рим и Италия, стали так же средоточием христианства. О величии христианских общин, точнее, о процентном отношении христианского и языческого населения имеется мало данных, в особенности за время до Константина Великого. Из письма св. Киприана, написанного им из ссылки своим заместителем, можно заключить, что он еще знал лично всех христиан Карфагена, знал частную жизнь всех их. Впрочем, для этого требовалось безвыездное пребывание в город, как об этом и говорится в письме.

Религия Иисуса Христа проникает во все провинции Римской империи, она находит себе так же доступ во все сословия. Уже у Тертуллиана мы читаем про жалобы язычников, что христиане заполнили города и веси, замки и острова, что мужчины и женщины, лица всех возрастов и занятий, даже важные сановники переходят в христианство. Ориген и Златоуст сообщают, как язычники с пренебрежением говорили о составе первых христианских общин: это мол все темные люди, рабы, ремесленники, женщины, кормилицы, повитухи и обрезанные; Афинагор сам признает, что их было много, однако Златоуст ссылается как на всем известный факт, что церковь состояла первоначально вовсе не из одних этих элементов. Когда же христианство стало при Константине религией императоров, то несомненно в каждом сословии, в каждой честной профессии имеется уже много христиан; с течением времени язычество и совсем сходит со сцены. Но вступая в лоно церкви, все должны были одинаково подчиняться ее правилам, последние распространились на все сословия. Сам император не представлял в этом случае исключения. Так, например, св. Амвросий безбоязненно заявляет Валентиану I: «Император в церкви, но не выше ее».

Итак, все формы экономической жизни, все разновидности ее, местные и сословные, охватывались христианством. А раз так, разница между христианами и нехристианами, поскольку она существовала не только в религии, но в жизни, должна была вытекать не из внешних условий, а из самого отношения христиан ко всему окружающему; она должна была, значить, проявляться и во взглядах на экономическую жизнь. Это признает уже автор письма к Диогнету: «Христиане, — говорит он, — отличаются от своих сограждан — язычников не особыми условиями своей жизни, они живут в точно таких же условиях, как и другие, а между тем все же живут совершенно по другому. Им безразлично жить в греческих или варварских городах, они видят в этом лишь удел, предназначенный им от Бога. Что касается одежды, пищи и всего прочего образа жизни, они вполне приноровляются к нравам окружающей их среды».

2. В своем отношении к собственности христиане первых столетий не выходят из обычных рамок. Ерм, автор Пастыря, говорит о своей земельной собственности, как о чем‑то вполне естественном. Бедность, доходящую до недостатка средств, необходимых для жизни, он не считает большим несчастьем для человека; человек, совершенно лишенный средств, находится в таком же беспомощном положении, как узник в кандалах. При этом и душа подвергается большой опасности: слишком удрученный нуждой не принесет обильного и хорошего плода в вертограде Господнем. Нищета может даже довести человека до самоубийства. Именно из этого следует, что состоятельный должен помогать бедному, иначе он рискует стать убийцей. Итак, владение временными благами есть ценный дар Божий. Св. Климент Римский заканчивает свое послание к Коринфянам молитвой, в которой благодарит Бога также за земные блага. Ерм тоже неоднократно высказывается в том смысле, что эти блага дарованы нам Богом.

Интересно объясняет наше право собственности Климент Александрийский: оно вытекает из дружбы человека с Богом. Точно так же, как на земле друзья делятся своим добром, так человек имеет право на все, что принадлежит его Божественному Другу. А так как истинным другом Божьим можно стать только через посредство Логоса, то только христиан надо считать действительно богатыми. Зато христианин должен смотреть на свое имущество, как на дар Божий. Ориген тоже не раз высказывается в том смысле, что все наше земное богатство от Бога. Все, что мы приобретаем честным и достойным путем: и хлеб наш насущный, и сладкая лоза, плод который по словам Св. Писания веселит душу человека, и плоды оливкового дерева, освежающее лицо наше, все это Промысел Божий дает нам без всякого посредничества Кесаря. Другими словами: не следует думать, что Бог передал государям в собственность все блага земли, а обыкновенным смертным предоставил пользоваться ими лишь со вторых рук, милостью императора; нет, каждый из нас получает их непосредственно от Всевышнего. Здесь Ориген оговаривается: мы имеем от Бога только то, что приобрели честным путем. Св. Иоанн Златоуст развивает эту мысль подробнее. Не во всяком богатстве и не во всякой пище, говорит он, следует видеть перст Божий. Ведь есть богачи, скопившие себе богатство грабежом, кощунством и искусством скомороха; эти люди не достойны вообще жить на свете, а тем паче в роскоши и богатстве. Откуда у них это богатство? Не от Бога, а от греха. Или возьмем следующий случай: легкомысленный юноша растратил на женщин свое имущество, или попал в лапы мошенников, или предается какой‑либо другой страсти; если он таким образом впадает в нищету, то эта нищета уже не от Бога, а результат его собственной расточительности.

3. Если с одной стороны собственность наша так или иначе от Бога, то с другой стороны не надо забывать, что Бог не дал нам полного права собственности: верховное право Господь оставил за собой. У тебя нет ничего своего, говорит Златоуст: ни имущества, ни языка, даже душа твоя принадлежит Богу. Слова «мой» и «твой» — лишь слова и мало означают. Ибо и воздух, и земля, и вещество — принадлежат Творцу, ты, который пользуешься ими, в том числе, и все и вся на земле. И если тебе дано пользование этими предметами, то и оно далеко не надежно. Ибо, отымая у тебя твое имущество, Бог лишь берет назад свою собственность; отымая у тебя честь, славу, тело и душу, он берет лишь то, что принадлежит ему. Когда Бог отбирает у тебя твоего сына, он берет к себе не твоего сына, а своего раба. Тот же святой отец рассуждает следующим образом: богатство не может быть чем‑либо дурным, ибо Бог не создал ничего дурного; только злоупотребляя тем, что Бог сотворил во благо, человек рождает грех. Бл. Августин развивает ту же мысль: богатство создано Богом во славу Творца, для испытания праведных и наказания грешников, поэтому нет никаких оснований хулить его. Золото и серебро в том виде, как они даны нам Богом, являются сами по себе благом, хотя и не высшим и вообще не большим благом.

4. Обладание земными благами имеет также опасные стороны. Забота о своем имуществе может так поглотить человека, что он забудет свой долг. Ерму явилось видение, в котором ему открылась причина несчастья, обрушившегося на него и его дом: слишком занятый своими денежными делами, он мало заботился о нравственности своих домочадцев. Затем, богатство часто ведет к невоздержности и делает человека пленником мирской суеты. У богатого часто не хватает времени для дел благочестия; а если он и творит молитву, то бессильна она и лишена своего главного достоинства, так как мысли и душа его всецело во власти его богатства: поэтому богатый оказывается перед Богом нищим, тогда как молитва и благочестие делают бедного богатым; молитва бедного имеет большую силу перед Господом. Многие так впутываются в денежные дела, что лишь на половину принадлежат Богу, другой половиной умерли для Бога. Другие хоть и веруют в душе, но по своему образу жизни стали совершенными язычниками. Все их помышления направлены лишь к тому, чтоб добыть себе почет у язычников; для этой цели они соперничают с ними в богатстве. Богатство совращает их на путь честолюбия, они гнушаются общения с бедными праведниками, их братьями во Христе. Поэтому о богатых сказано, что им трудно войти в Царствие Божие. Они избегают сношений с слугами Господа из боязни, чтобы те не попросили у них чего либо. Если богатые не обращаются на путь добродетели, Бог предоставляет их порокам, которые в результате ведут их к вечной гибели. Есть даже такие, которые из‑за мамоны не принимают св. крещения. Они словно круглые камни: должны быть сначала обтесаны и лишь тогда могут пойти на постройку Церкви. Здесь может помочь только раз навсегда принятое решение: отказаться от мира и его сокровищ. — Все эти возможные недостатки, связанные с богатством, перечислены в Пастырь Ерма.

Св. Киприан сетует, что многих богатство совращает с пути истины. Они имеют призвание последовать примеру Спасителя, оставить все, имущество и родителей, как это сделали уже апостолы и многие после них. Но любовь к богатству ослепляет их и не дает им пойти по пути праведников; богатство держит их в своих тесках, они рабы своих страстей. Они считают себя хозяевами своего богатства, на самом же деле богатство держит их в своей власти, они не хозяева, а рабы своих денег.

Св. Василий великий указывает на тот факт, что богатство часто служит к удовлетворению духовных вожделений, тогда как бедность налагает в этом отношении узду даже на тех, кто вообще склонен к порочной жизни. Поэтому, учит он, не следует во что бы то ни стало избегать бедности и стремится к богатству.

5. Итак, богатство может иметь пагубные последствия для нравственности и благочестия богатого; но если даже, отвлекаясь от этих последствий, иметь ввиду исключительно приятности сей жизни, то богатство далеко не такое благо, которого следует добиваться всеми силами. Как говорит Татиан, богатый не имеет много пользы от своего богатства: в конце концов, ведь бедный тоже получает свою долю из жатвы богатого. В известном смысле богатый даже беднее бедного, он имеет больше потребностей, и удовлетворить их бывает подчас очень трудно, тогда как бедному легко удовлетворить свои скромные нужды. Св. Каприян добавляет к этому, что богатство сопряжено с различными заботами, которых не знает бедный. Во всех успехах и наслаждениях жизни богатому не перестают мерещиться убийцы, он боится воров и грабителей, боится людской зависти, этого заклятого врага всех живущих в довольстве, боится злых наветов и клеветы, которую могут притянуть его к суду. Богатые во истину достойны сожаления, тем более, что у них же под рукой средство избавится от всех этих треволнений, но в своем ослеплении они не видят его. Стоит им только раздать свои избытки, и они свободны. Однако они предпочитают дрожать под своим богатством, лелеять свое собственное несчастье. Поэтому Климент Александрийский советует благочестивому христианину: «Если хочешь помочь брату своему, не испрашивай себе для этого у Бога богатства, лучше проси Господа, чтоб он сам помог нуждающемуся».

Отцы не однократно указывают на то, что богатство много теряет вследствие своей ненадежности и непостоянства. Лактанций считает крайне не разумным накоплять богатства, когда имеешь необходимое: ведь богатство ваше легко может стать жертвой грабежа или проскрипций, и уже, во всяком случае, вы не возьмете его с собой в могилу. Василий Вел. иллюстрирует в Шестодневе ненасытную жажду наживу притчей из мира животных. Рыбы пожирают друг друга — это напоминает Василию судьбу тех, которые помышляют только о богатстве. Последние тоже пожирают друг друга: богатые разоряют менее богатых и в свою очередь становятся жертвой других, еще более богатых. Василий находит, что богатство по самой своей природе быстротечно и преходяще: быстрее горного потока деньги покидают своего хозяина, а кому везет, тот нисколько не может положиться на это.

2. Истинное и ложное богатство

1. Итак, отцы видят как в богатстве, так и в бедности хорошую и дурную сторону: бедность, так и богатство не являются для них абсолютным благом, сопряжены с опасностью и ущербом для человека. Отцы неоднократно обращают взоры верующих на другие, нетленные богатства. Клемент Александрийский рисует яркий контраст между жаждой вечной правды и низменным корыстолюбием: первая стремится к высшему и достойнейшему богатству, к бедности желаний, тогда как в последней гнездятся все слабости и пороки людские. Однако не всякий бедняк богат в этом смысле. Можно раздать все свое имущество и все‑таки сохранить любовь к нему в сердце своем. Такой поспешный отказ от своего имущества делает человека вдвойне несчастным: с одной стороны ему досаждает непривычная бедность, с другой его гложет раскаяние, его терзает мысль, что он напрасно расточил свое добро. Ибо не следует бросать на ветер свое богатство, ведь оно может так же послужить на пользу ближнему. «Имущество» дано нам для того, чтоб мы имели его, а «средства» должны служить средством к добру. Поэтому надо не губить свое добро, а лучше искоренять в себе дурные наклонности и страсти, не дающие нам пользоваться им как следует. Ибо страсти делают человека нищим. Почти в тех же выражениях поучает Ориген; он тоже называет богатство вещью само по себе безразличной, ни дурной, ни хорошей. Все зависит от образа жизни богатого; дурные люди имеются как среди богатых, так и среди бедных. Ориген различает двоякого рода богатства; «слепое» и «зрячее»; истинное богатство открывает нам глаза; обогащает наш умственный взор, противоположность же его, пагубная нищета, которую напрасно называют богатством, ослепляет человека так, что бедный (пред Богом) — угрозы не слышит. Истинное богатство может быть дано как богатому, так и бедному; точно так же- богатство ложное. Поэтому надо точнее определить, какого рода богатые не войдут в Царствие Небесное, — это те, которые находятся в плену у своего бренного богатства, те, которых оно осуждает на бесплодие в вертограде Господнем, это так же богатые лжеучением.

2. Из учения об истинном и ложном богатстве исходит так же Тертуллиан, когда увещевает женщину — христианку не гнушаться брака с бедным христианином: «Богатая жена, — говорит он, — приносит мужу земные сокровища, зато бедный муж приобщает ее к людям, которым, по словам Спасителя, принадлежит Царствие Небесное, и таким образом дает ей богатства другого, высшего рода». Василий Великий различает бедных в истинном, хорошем смысле этого слова и бедных, которые называются так лишь потому, что лишены средств, но на самом деле должны быть причислены к алчным и жадным, так как ропщут на свои уделы и все хотели бы иметь больше и больше. С другой стороны, среди имущих тоже есть бедные люди. Беден тот, у кого нет в достаточной мере того, что ему нужно. Имущих делает бедными их ненасытное сребролюбие; имея десять талантов, сребролюбец, непременно хочет еще десять. Брат Василия Великого, Григорий Нисский очень хорошо рисует разницу между истинным и ложным богатством. Истинное богатство в добродетели, ложное богатство — преходящие земные сокровища, прельщающие и совращающие наху душу. Беден тот, кто лишен таких драгоценных благ, как воздержание, трезвость, скромность, ум, справедливость; такого рода бедность действительно достойна сожаления. Кто добровольно отрекся от греха и порока, тоже беден; но его бедность заключается в том, что он не дал места в сердце своем сетям дьявола, он гнушается сокровищ нечистого; бедные блаженны у господа. Святой отец оценивает человека по его внутреннему богатству и бедности, но ясно, что он предпочитает и полную внешнюю бедность и не доверяет материальному богатству. Аналогично высказывается так же св. Иероним в своем толковании Ев. от Луки, а именно слов Спасителя: Приобретайте себе друзей богатством не праведным. Святой подчеркивает слово: неправедным. Ибо, говорит он, всякое богатство — не праведного происхождения, источник его не справедливость; что приобрел один, то потерял другой. Поэтому правду говорит поговорка: каждый богач или сам не справедлив, или наследник несправедливого. Но Иероним считает возможным так же богатство, приобретенное честным путем, не в ущерб другому. Богатство так же не гибельно для души, если пользоваться им, как следует. Бедность же не смягчает вины бедняка, не берегущего свою душу от греховных поползновений. Итак, для св. Иеронима исключительным мерилом оценки человека уже является не внешний факт бедности и богатства, а нечто другое, живущее в самом сердце человека. Св. Амвросий тоже оставляет в стороне внешние факты. Не всякая бедность священна, и не всякое богатство — преступно. Бедность красится благочестием, а богатство позорят излишества. Сами по себе богатство и бедность вещи безразличные. Согласно Иоанну златоусту, истинное богатство заключается именно в отсутствии самого желания быть богатым. А в сущности ни богатство, ни бедность не является сами по себе злом; богатство не есть зло, если приобретено без алчности, без хищения и насилия, бедность и подавно нет, так как она по меньшей мере мать здоровья. Бедность и богатство, говорит Златоус в другом месте, не в деньгах, а в наших помыслах и побуждениях: тот всех беднее, чьи глаза самые завистливые, самые не на сытные. Когда же — восклицает Златоуст — перестанут, наконец, говорить о богатых и нищих в общепринятом смысле! Не тот беден, у кого ничего нет, а тот, который желает слишком много. Не тот богат, кто имеет много, а тот, кому ничего не нужно. Не в собственности дело, а в самом взгляде на жизнь; богатство и бедность — вопрос миросозерцания. Бл. Августин тоже высказывается за переоценку понятий о богатстве и бедности. Ведь называем мы богатыми мудрецов и праведников, которые совсем не имеют денег или имеют их очень мало; они богаты в высшем смысле, богаты своими добродетелями, благодаря которым довольствуются тем, что имеют, даже терпя нужду во многом. С другой стороны мы называем бедными скупцов, которые все хотят иметь больше и больше и при всем своем богатстве чувствуют себя вечно неудовлетворенными. Сколько им не дай, немыслимо, чтоб они успокоились на этом. — в приведенных цитатах мы видим две тенденции, в общем одинаково распространенные: одна подчеркивает, что людей надо судить не по их эмпирическому богатству, а по другим, внутренним критериям; другая выступает против преувеличенной оценки эмпирической бедности, против мнения, будто последняя вернейший знак совершенства.

3. Не без основания Ерм приводит в связь любовь к богатству и желание пользоваться почетом у язычников. Ведь у язычников, т. е. у римлян, по имуществу определялся ценз, а от ценза зависела возможность добиться влияния и почета в обществе. Возможно, что иные не прельщались бы богатством, во всяком случае, нашли — бы достойное применение для своих денег, но их удерживала от этого боязнь потерять свой ранг в римском обществе и государстве, свои привилегии и общественное положение, другими словами, свой ценз. Отцы отлично понимали, что их увещания ценить людей не по цензу, а с высшей, моральной точки зрения, резко противоречили господствующим взглядам, в особенности же воззрением официальных римских сфер. Св. Амвросий различает мудрость плоти и мудрость от Бога: «Первая, — говорит он, — выше всего ценит выгоды и удобства, доставляемые богатством, вторая же ни во что не ставит этот всеобщий кумир». Здесь сказывается противоречие между римским и христианским мировоззрением, их различная оценка хозяйственных благ. Сетуя на то, что многие предаются роскоши и мамону, Амвросий имеет в виду римскую знать, к которой он сам принадлежал по своему происхождению. В той же плоскости надо искать объяснения тактике отцов, которые обязательно называют богатством всякое высокое душевное качество человека: они надеяться популяризировать, таким образом, свое учение о тщете земного богатства, приноровить его к пониманию людей, которые привыкли видеть богачей всегда на первом плане. Истинному богатству отцы дают различные определения. Чаще всего они исходят из следующего определения: богат тот, кто имеет все то, что желает себе. Отсюда они выводят положение: истинное богатство заключается в бедности желаний. Мы встречаем это толкование у Климента Александрийского, Василия Вел. И Златоуста. Тертуллиан считает бедных богатыми, так как на них распространяется обещанное Спасителем вечное блаженство. Ориген видит богатство в обладании откровением, в вере и познании, Григорий Нисский требует, чтобы христиане были богаты добродетелью, Амвросий называет богатыми праведников, Августин считает все, что придает внутреннее достоинство человеку: ум, справедливость и доброту — богатством высшего порядка. Очевидно, дело не в том, в чем именно отцы, каждый по своему, видят духовное богатство человека, а лишь в том, что они единодушно отрицают первенство материального богатства, не признают за ним решающего значения, а, стало быть, не считают его также очень большим, а тем более, самым большим благом.

4. Старания отцов вызвать к жизни новую оценку богатства и бедности увенчались успехом; это доказывает другая тенденция в их писаниях: отцы неоднократно выступают против слишком уж коренной перетасовки прежних понятий и подчеркивают, что материальная нищета сама по себе не знак совершенства, а богатство не доказывает греховности богатого. В такого рода преувеличения было очень легко впасть; даже некоторые отцы, в особенности те, кто имели касание к монашеству, как например Григорий Нисский и Иероним, не вполне свободны от них. В 4–ом столетии пошли еще дальше: за богатыми не признают вообще возможности спастись и войти в Царствие Небесное. Эта доктрина была одной из отличительных черт эвстатианцев, еретической секты, исходившей из чрезвычайно одностороннего аскетизма. Послание вселенского собора в Гангре в Пафлагонии — собор этот состоялся между 343 и 351 г. — приводит в числе прочих лжеучений эвстатиан следующее положение: если богатый не откажется от всего своего имущества, он не имеет надежды на спасение в будущей жизни.

3. Церковное имущество

1. Тогда как отцы продолжают наставлять верующих об истинной цене земных богатств, Церковь или вернее отдельные церкви сами становятся собственниками. По всем видимостям, это имеет место уже в самый ранний период христианства. Ибо уже св. великомученик Иустин говорит о денежных сборах по время богослужения, поступавших в распоряжение епископа. Согласно Тертуллиану, христианские общины были организованы в товарищества; несомненно, при этом были установлены также известные членские взносы. Взносы эти, по всей вероятности, поступали, хотя и добровольно, но с достаточной регулярностью. С другой стороны расходы на бедных подвержены были колебаниям; ведь община помогала также приезжим братьям, затем гонимым за веру: заключенным в тюрьму, отправленным в заточение или осужденным на каторжные работы в рудниках. Поэтому надо полагать, поступающие взносы не расходовались немедленно целиком, часть их сберегалась на черный день, главным образом на случай гонений. Таким путем, по–видимому, возникло первое движимое имущество церкви. Отдельные богачи, вступая в Церковь, тоже дарили ей иногда очень значительные суммы. Так, Тертуллиан сообщает, что Маркион подарил церкви в Риме 200000 сестерций, но получил их обратно при своем исключении из церкви. Из этого тоже явствует, что уже тогда было в обычае оставлять часть поступавших в церковь пожертвований более или менее долгое время нетронутыми. В письме папы Корнелия к св. Киприану новацианский дьякон Никострат обвиняется в числе других преступлений также в растрате церковного имущества. В своем ответе на это письмо св. Киприан делает различие между растратой денег вдов и сирот с растратой церковного имущества. Должно быть, под церковным имуществом подразумевались суммы, собранные общиной и переданные в распоряжение епископа для раздачи нуждающимся; тогда как под деньгами вдов и сирот подразумевались деньги, унаследованные ими и лишь отданные на хранение в церковную кассу, затем специальные пожертвования частных благотворителей в пользу вдов и сирот. Епископа — конкурента св. Киприана — тоже обвиняют в том, что он похитил деньги вдов и сирот, отказался выдать церковные деньги. Впрочем, уже Ерм говорит о растрате денег вдов и сирот преступными дьяконами, которые стараются извлечь для себя корыстную выгоду из своей службы и плохо исполняют свои обязанности; особое церковное имущество им не упоминается.

2. К самой ранней недвижимой собственности церкви принадлежали особые места для погребения. 4–ый вселенский собор, состоявшийся в 254 г. в Карфагене под председательством св. Киприана, высказывает порицание испанскому епископу Марциалу, похоронившему своих сыновей по обряду язычников на кладбище одной языческой коллегии с неверующими. Значит, христиане имели свои места для погребения, где они могли быть похоронены отдельно от язычников. Последнее было возможно лишь в том случае, если вся коллегия, которой принадлежал кладбищенский участок, состояла исключительно из христиан. Порицание, высказанное собором Марциалу, заставляет предполагать существование церковного запрета или, по крайней мере, считавшегося всеми обязательным обычая не погребать покойников–христиан рядом с язычниками. Как бы то ни было, из того факта, что даже епископ позволил себе нарушить этот запрет, надо заключить, что этот запрет или обычай в то время все еще не считался безусловно обязательным. Эвсебий тоже сообщает, что церкви имели в то время свои собственные кладбища. Он повествует, что император Галлиен (260–268) разрешил епископам выкупать конфискованные у христиан земельные участки, на которых находились христианские кладбища.

О другом недвижимом имуществе церкви говорится в приводимом Лактанцием эдикте Лициния о веротерпимости (313 г.). Этот эдикт постановляет возвратить христианам отобранные у них места их собраний; лица, которые тем временем купили или получили в дар эту недвижимость, не имеют права требовать вознаграждения. Позднее это предписывается и относительно других недвижимостей, не служивших прежде местами собраний христиан, но принадлежавших не отдельным лицам, а всех корпорации, т. е. церкви. Тем, кто в точности исполнит это постановление, император обещает возместить их убытки. Константин Великий разрешил составлять завещания в пользу церкви. Этот император также первый дает церкви субсидии из средств государства.

3. Некоторое сходство с эдиктом Лициния представляет по своему содержанию 15–ый канон Анкирского собора 314 г.; этот канон постановляет, что церковь может требовать обратно земли, бывшие прежде ее собственностью, но проданные священниками во время вакантности епископского престола; смотря по обстоятельствам, церковь не всегда даже обязана возвращать лицам, купившим эти земли, уплаченные ими деньги. Мы видим здесь зачатки церковного законодательства в защиту церковного имущества. Знаменитый собор в Антиохии (341 г.), названный encaeniis, тоже издает законы в этом направлении. Так, он издает точные постановления об управлении церковным имуществом. Оно должно находиться в руках епископа, которому ведь вверено также попечение о душах всей паствы. Но священники и дьяконы тоже должны быть самым точным образом посвящены в состояние церковного имущества, чтобы они, в случае смерти епископа, знали, на что простираются имущественные права их церкви и могли отстаивать их. Впрочем, речь идет не только о сохранении, во что бы то ни стало, церковного имущества. Напротив, епископ имел право распоряжаться им по своему усмотрению: 25–ый канон того же собора говорит, что епископ имеет право выдавать из церковного имущества нуждающимся; канон лишь призывает епископа поступать при этом добросовестно и богобоязненно. Епископ имеет право брать и для себя из церковного имущества необходимое, если нуждается в этом; а также для братьев, т. е. для иногородних епископов, пользовавшихся его гостеприимством. Но только необходимое. Если же он, не довольствуясь этим, употребит церковное имущество на свои личные потребности или предоставит заведование церковными доходами своим домочадцам или родственникам, вместо того чтобы распоряжаться с согласия священников и дьяконов, то позволившего себе такое нарушение своих полномочий должен призвать к ответу епархиальный синод. Если епископ и священники тратят на себя церковное имущество и, таким образом, наносят ущерб бедным и создают дурную славу Слову Божьему и его служителям, то синод должен наставить их на путь истины и, смотря по обстоятельствам, принять соответствующие меры. 39–й апостольский канон говорит, что епископ не имеет права уделять из церковного имущества даже своим родителям, за исключением того случая, если они терпят нужду; в таком случае они будут на таком же положении, как и другие бедные. 72–й канон направлен против злоупотребления церковными сосудами. Упомянутый уже собор в Гангре налагает наказания на тех, которые самовольно присваивают себе приношения натурой в пользу церкви, а также на тех, которые отдают эти приношения в ненадлежащие руки. Поводом к этому послужили те же эвстаяне, которые в качестве «Божьих святых» заявляли притязания на церковные сборы. Из этих канонов мы усматриваем также, что часть церковных доходов состояла в приношениях натурой. 6–й собор в Карфагене в 401 г. Ограничивает право епископов распоряжаться церковным имуществом, запрещая им продавать церковное имущество без согласия примаса. Впрочем, принятый в Codex canonunt ecclesiae Africanae 33–й канон гласит менее строго. Он постановляет, что епископы не имеют права продавать церковные имущества без ведома своего синода или своих священников. 18–й собор в Карфагене в 421 г. Снова требует согласия синода или примаса. Так как сборы в пользу церкви не всегда исправно, 11–й собор в Карфагене (13–го июня 407 г.) обратился императору с просьбой назначить пять чиновников для взимания этих сборов.

4. Такими путями церковь старалась обеспечить свою собственность. Какую цель преследовала она при этом? Стремилась ли она к экономическому могуществу? Нет. Св. Амвросий категорически указывает на призрение бедных, как на цель церковной собственности. Церковное добро–это добро бедных, говорит он. Даже эта цель не делает в глазах св. Иоанна Златоуста желательной церковную собственность в ее различных видах (собственность на земли и здания, дома, сельскохозяйственные орудия, скот и пр.) Если церковь не может обойтись без собственности. То вина в этом падает на прихожан, они, а не церковь, должны были обладать всем тем, что составляет теперь церковную собственность, и предоставлять свое имущество к услугам церкви каждый раз, когда является надобность в этом. Но так как они не желают этого, церкви приходится прибегнуть к другому способу. Отсюда вытекает двойное зло: с одной стороны верующие лишаются возможных заработков, с другой- священники вынуждены заниматься делами, которые, собственно говоря, не их обязанность. Бл. Агустин тоже не рад иметь под своим началом много церковного добра; напротив, уверяет, что это ему очень в тягость. Если могло возникнуть какое‑либо подозрение в законности доставшегося церкви наследства, он предпочитал не принимать его вовсе. Так, некий священник, по имени Януарий, имел небольшое имущество, о котором, впрочем, всегда говорил, что оно принадлежит его дочери, а он лишь управляет им. После его смерти оказалось однако завещание, в котором он оставляет это имущество церкви. Возник спор. По букве завещания наследницей являлась церковь. Но дочь умершего ссылалась на удостоверенные слова ее отца и требовала на их основании имущество в свою пользу, так как это ее собственность. С другой стороны заявил притязания и брат ее, как законный наследник. Августин от имени церкви отказался от наследства и устроил между братом и сестрой соглашение: они поделились. Вообще он принимал наследство для церкви лишь в том случае, если завещатель умер бездетным. «Кто лишает своих детей наследства и завещает все церкви, тот — говорит Августин — пусть ищет себе кого‑нибудь другого, который бы согласился принять такое наследство, Августин же на это не согласился. Но имущество, которое уже находилось в руках церкви, следует беречь, ибо — подчеркивает он по адресу донатистов — оно принадлежит бедным». Защищая церковное имущество, епископы стоят за бедных, а не за свою собственную выгоду. Августин сам принимает горячее участие в этой защите. Некий Кай Сей оставил завещание, в котором назначил наследницей своего имущества «церковь, во главе которой стоял Фаустин». Когда на это наследство заявили притязания еретики, Августин выступает против них в защиту прав церкви. Он ссылается на законы императора; последние не признают за лицами, называющими себя христианами, но стоящими вне католической церкви, права приобретать и владеть собственность от имени церкви. В обоснование этой ссылке он развивает целую теорию церковного имущественного права. «На чем, — спрашивает он, — вообще покоится право церкви на владение каким‑нибудь определенным имуществом (речь идет о земельной собственности)?» «Оно — говорит святой, не может покоиться на божественном праве; ибо последнее не знает размежеванных участков, а только одну, заселенную всеми нами землю. Все принадлежит Богу, перед которым нет ни имущих, ни неимущих». Итак, в основе лежит не божественное, а человеческое право; а последнее тождественно с законами императора, ибо Бог дает нам его через посредство кесаря и царей от мира сего. Это значит, что как собственник, церковь юридически стоит на той же ступени, как и все прочие собственники, права которых уже нормируются государственным законодательством. Еретики, продолжает Августин, основывают свои притязания на наследство Кая Сея на тексте завещания его, каковое назначает наследником «церковь, во главе которой стоит Фаустин». Но этим самым они уже не могут не признавать этого права и в других его постановлениях, не дозволяющих им обладание церковной собственностью. Уже до Августина св. Амвросий тоже открыто заявил, что церковная собственность покоится на императорском праве. Он идет еще дальше: если императору нужны церковные земли, он может взять их, ни один епископ не окажет ему сопротивления. Но при этом Амвросий делает характерную оговорку: он готов отказаться от полей и домов, принадлежащих церкви, но здания, посвященные богослужению, храмы Божьи, не подлежат власти императора. Когда его хотели заставить передать одну базилику арианам, он пишет Валентиану: «Не мни, о император, что твое императорское право простирается на то, что Божье. НЕ превозносись! Если ты хочешь царствовать дольше, подчинись Господу. Ибо написано: Божье Богу, Кесарево Кесарю. Тебе, императору, принадлежат дворцы, храмы принадлежат епископу».

5. Итак, подведем итоги вышеприведенным цитатам: отцы церкви считают собственность благом, но не высшим и вообще не большим благом.

Она есть благо, как противоположность нужде, которая ведет за собой много зол как в этой, так и в той жизни; но прежде всего имущество есть благо потому, что оно от Бога, и все те отдельные блага, из которых оно состоит, суть творения Божьи.

С другой стороны не следует высоко ценить богатство, ибо оно сопряжено также с вредом и опасность для здешней и потусторонней жизни человека.

Человеку не дано также право неограниченно распоряжаться своим добром. Верховное право собственности принадлежит Богу. Поэтому человек не должен по своему произволу пользоваться земными благами, он должен в пользовании последними подчинять свою волю Божьей.

Рядом с богатством в обычном смысле существуют богатства высшего порядка, которые в большей степени заслуживают это название. Это нравственные ценности в самом человеке. На них должна быть построена оценка человека; христианин должен отказаться от языческого обычая оценивать людей по их имуществу.

Церковь сама с ранних пор оказывается собственницей. Первоначально церковное имущество состояло из излишков, остававшихся от взносов прихожан после покрытия расходов церкви и общины, затем из более и менее крупных пожертвований, вносимых богатыми лицами при вступлении в лоно церкви. Вскоре церковь приобретает уже и недвижимости; вначале только особые места погребения, затем также поместья и дома, доходы с которых поступает в церковную кассу. Церкви пришлось на собственном опыте убедиться, что всякая собственность сопряжена с известным ущербом для собственника: управление церковным имуществом нередко отвлекало священников от их обязанностей, а верующие, полагаясь на богатство церкви, стали менее усердны в делах благотворительности. Но с другой стороны обладание собственным имуществом давало церкви возможность помогать бедным и в тех случаях, когда вследствие вообще ли плохого времени или охладевшей щедрости делателей пожертвования поступали в недостаточном количестве. Так как собственность церкви получена была вполне законным образом, церковь требовала для своей собственности такой же охраны, какой пользовалась частная собственность всякого другого лица.

4. Мнимый коммунизм отцов церкви

1. Однако, не противоречат ли этим учениям отцов другие места из их писаний, места, где говориться в пользу общности имуществ? Действительно, уже в Учении 12 Апостолов мы читаем: Раздели все с братом своим и не называй ничего своей собственностью. Но смысл этих слов выясняется из последующего: «Ибо если вы сообща пользуетесь благом непреходящим (подразумевается: вера и обетование вечного блаженства), то тем более следует вам делиться благами преходящими?» Итак, на основании аналогии с равенством нашим в области сверхъестественного требуется известное идеальное равенство в области благ естественных. НЕ раздел имуществ, а благостыня приближает нас к этому идеалу: цитированные слова Учения должны лишь побудить верующих к добровольному отказу от части своего достатка, в общем же последний категорически признается частной собственностью. Другими словами, мы имеем здесь дело не с пропагандой коммунизма, а с чисто–моральной проповедью; цель ее установить правильный взгляд на обладание земными богатствами, а вовсе не равенство имуществ. Аналогичные тексты Апостольских правил и послания Варнавы тоже не содержат ничего более и составлены почти в тех же самых выражениях. Слова Правил, что Бог уготовил всем людям общее участие в материальных благах. Говорят лишь, что каждый имеет право на необходимое. Здесь речь идет вообще об участии в материальных благах, а не о равенстве прав и долей. Еще ярче выступает это в Послании Варнавы, где непосредственно вслед за увещанием не называть ничего своим стоит другое: не пожелай имения ближнего своего. Последнее ни в коем случае не могло бы считаться грехом, если б все принадлежало всем.

Фактически деление людей на богатых и бедных везде признается отцами. Самый факт, что отцы то и дело призывают богатых помогать бедным, доказывает, что в пределах деятельности их всегда оставалась в силе частная собственность. Так, например, св. Иустин мученик в своей первой апологии говорит, что прежде христиане подобно другим выше всего ставили деньги и богатство, но потом, просветленные учением Христа, отдают свое добро на общую пользу и делятся им с каждым бедным. Значит, христиане сохраняли за собой свое имущество, но в известном смысле считали его общим достоянием. Чувствуя себя обязанными уделять из него также бедным.

Если в Послании к Диогнету говорится, что у христиан общая трапеза, но не общее ложе, то это тоже не может служить доказательством коммунистической организации древне — христианских общин: по всему контексту видно, что ударение, очевидно здесь на второй части фразы. Цель автора опровергнуть взводимое на христиан обвинение, будто на их общих трапезах практикуется разврат.

2. О том, что Бог дал людям земные блага для совместного пользования подробно высказывается Климент Александрийский. Господь — говорит он — предначертал человечеству жить в общности; Он сделал все блага общим достоянием, ибо не желает, чтобы одни имели больше других; он дозволяет каждому пользоваться его дарами, но не через меру, а в пределах необходимого. Как потребности, так и потребление должны быть у всех одинаковы. Поэтому крайне странно и позорно, если один живет в богатстве и роскоши и предоставляет голодать другим. Ведь даже земная слава приобретается не столь богатством, сколь добрыми делами. В самом деле, ведь и гораздо разумнее употреблять свой излишек на пользу ближних, нежели покупать на него золото и драгоценности. — На ту же тему пишет св. Киприан: «В сущности все принадлежит Богу и одинаково предоставлено всем нам для пользования: Бог никого не исключает от своих милостей и даров, дабы щедростью его пользовалось все человечество». В одном месте Климент даже ставит вопрос: Возможен ли вообще переход собственности из рук в руки, раз никто не имеет ничего своего? А если так, то, значит, вполне в порядке вещей, что собственник сохраняет свою собственность по крайней мере для того случая, если последняя понадобится на пользу нуждающихся. Климент действительно подчеркивает всюду духовный отказ от собственности, который, поскольку он не сопряжен с отказом материальным, проявляется главным образом в подаче милостыни. Даже слова Евангелия: «Продай все, что имеешь», Климент толкует в этом, духовном смысле. Не о той продаже речь, когда в обмене за свою землю получаешь цену ее деньгами, другими словами — меняешь одну собственность на другую; нет, надо все бренные богатства, которых ты прежде жаждал в сердце твоем, променять на другие, неувядаемые сокровища, ведущие к вечному блаженству; первые затворяют для нас врата рая, вторые могут спасти нашу душу. Приведенное выше положение из послания к Диогнету напоминают следующие слова Тертуллиана: «Они — говорит он о своих современниках христианах — живут между собой до того по–братски, что все у них общее, за исключением жен». Это должно служить мерилом того, до каких пределов идет у христиан любовь к ближнему. Зложелатели — язычники даже обвиняли христиан на этом основании в расточительстве. О перевороте в распределении имуществ мы не находим ни слова у Тертуллиана.

3. Однако, иной способ распределения богатств может и оказаться в столь разительном противоречии с идеалом общности имуществ, что должен заслуживать полного осуждения. Такого рода распределение, а именно строго- капиталистическое, пришлось иметь перед собой отцам церкви, и против него они борются. Лактанций видит великую несправедливость в том, что горсть людей присваивает себе все материальные богатства мира, служившие прежде многим, и, накопляя их в своих амбарах, заставляет других голодать и таким образом порабощает их себе.

Однако этот отец церкви, так ратующий против несправедливого распределения частной собственности, категорически высказывается против коммунизма, — по меньшей мере, против его насильственного введения. Он обвиняет Платона, что он во многом заблуждался более кого- либо другого, в особенности же в требовании общности владения. Правда, ярче всего несуразность этого требования сказывается в том, что Платон желал также общности жен; в области материальных благ с требованием Платона еще можно было помириться, но и оно не осуществимо и несправедливо. Лактанций считает введение коммунистического строя невозможным потому, что никогда все люди не дойдут до такой степени совершенства, чтобы презирать деньги; несправедливым же потому, что при этом больше всего пострадали бы те, кто трудом своим добился большого состояния, а выгадали бы те, кто по собственной вине имеет меньше других.

Идеал Лактанция — народное хозяйство на почве безусловной справедливости. Великие философы, говорит он, Платон и Аристотель, тоже превозносили справедливость, но они не уразумели ни сущности ее, ни источника ее, ни требований ее: они не поняли, что она требует блага всех и каждого; поэтому они лишь немногих удостаивают того, на что имеют право все. В действительности же законы справедливости простираются на всех без исключения, даже на последнего нищего и калеку. Справедливость не могла восторжествовать ни у греков, ни у римлян, так как и у тех, и у других была целая лестница общественного первенства, начиная от бедных и до богатых, от частных лиц вплоть до царей. А где нет всеобщего равенства, там не может быть и справедливости. Итак, Лактанций требует замены системы привилегий, господствовавшей у греков и римлян и считавшей полноправными членами человечества знатных и имущих, системой равноправия для всех. Он ссылается при этом на волю Всевышнего: ведь Богу угодно, чтобы все люди были равны, Бог все нам предопределил одинаковые условия жизни, всех призвал к мудрости, всем обещал бессмертие, никто не исключен от его милостей. Перед Богом нет раба и нет господина. Он всех отец, а мы его чада, поэтому все свободны. Перед Богом беден лишь тот, кто беден благочестием, богат тот, кто богат добродетелями. Неравенство пошло с дележа земли (здесь Лактанций цитирует слова Виргилия): «Сообща надо было бы обрабатывать землю. Бог дал людям землю для того, чтобы они жили на ней сообща, никто не нуждался в том, что растет для всех, а не для того, чтобы алчность немногих отдельных лиц захватила себе все.» Но Лактанций тут же оговаривается: «Не следует думать, что в золотом веке не было частной собственности.» Это всего лишь поэтическая гипербола. Ее надо понимать лишь в том смысле, что люди были в то время щедрее нашего: не прятали злаков в амбарах для своего исключительного пользования, а предоставляли бедным часть жатвы, на которую те положили труды рук своих. Интересно, как Лактанций представляет себе возврат к идеалу всеобщего равенства. «Кто желает — говорит он — вернуть человечество на путь равенства, тот не должен отменять браки или собственность; не это, а гордыню, спесь и надменность должен он уничтожить, так чтобы сильные мира сего не гнушались считать братом своим и последнего бедняка». Но этого может достигнуть только религия. «Богатство — говорит в другом месте Лактанций — благотворнее всего, если употребляется не для личного наслаждения, а на пользу многих, не для минутной утехи, а в интересах вечной справедливости; только в таком случае богатство — истинное благо». Лактанций перечисляет следующие способы добросовестного пользования своим богатством; гостеприимство, выкуп пленных, раздача милостыни достойным, попечение о вдовах и сиротах. Бесцельное выбрасывание своего имущества глупо и не имеет ничего общего со справедливостью. Итак, Лактанций нисколько не ратует за коммунизм. Выступая против царившего в его время экономического неравенства и клеймя его несправедливость, он, однако, не заходит до требования уничтожить частную собственность. Все свои надежды в этой области он возлагает исключительно на применение нравственных начал христианства в экономической жизни, только они вернут человечество к справедливости. Такое же впечатление выносим мы из писаний св. Астерия Амасийского. И он видит виновника нищеты в существующем неравенстве, но тем не менее требует от богатых не полного отказа от своего имущества, а лишь добровольного самоограничения в пользовании им и щедрых даяний бедным.

4. Мысль о первоначальном равенстве и счастье людей мы встречаем также у других отцов церкви, например, у св. Григория Назианзского и Василия Великого. Первый полагает, что лишь с распространением греха, зависти, вражды и алчности возникла противоположность богатства и бедности, свободы и рабства. Христианин, говорит он, должен всегда иметь перед глазами первоначальное равенство; поэтому пусть свободный не считает себя лучше несвободного, а богатый не кичится над бедным — верующий христианин должен стараться превзойти других только набожностью и милосердием к бедным. Согласно этим словам богатые могут сохранять за собой свое богатство, точно также свободно пользоваться своим привилегированным положением сравнительно с рабами; необходимо лишь известное уравнение сословий на почве христианской любви. Свою ссылку на первоначальное равенство людей св. Григорий подкрепляет указанием на то, что как раз лучшие и прекраснейшие вещи на земле действительно принадлежат всем, богатым бедным без различия; так например, воздух, огонь, вода, земля — доступны всем и каждому. Только менее ценные вещи, как например, благородные камни, дорогая и искусно сделанная одежда, изысканные яства, оказываются в исключительном владении богатых.

Чтобы показать, на какой слабой основе покоится экономическое неравенство людей, а с другой стороны, как оно все же может быть оправдано, Василий прибегает к следующему сравнению. «Что — спрашивает он — действительно может быть названо твоей собственностью? Принес ли ты что‑нибудь с собой в эту жизнь? Нет». Если подумать, то все словно место в театре. Кто вошел первым, тот занимает себе место и не позволяет занять его тем, которые пришли после; он читает, что это его место, хотя ясно, что оно назначено для общего пользования. Точно также поступают богатые. Они захватывают общее добро и утверждают потом, что это их собственность. Если бы при этом каждый брал себе лишь столько, сколько ему нужно, в этом не было бы еще беды; но тогда не было бы ни богатых, ни бедных. Такое полное согласование противоречий не осуществимо в мире, его можно найти только в монастыре. Поэтому св. Василий так хвалит монастырский режим; в стенах обители упразднена собственность, а между тем отлично пекутся об удовлетворении насущных потребностей. Ведь нет человека, который мог бы обойтись лишь собственными средствами, не прибегая время от времени к помощи другого; эту помощь он и находит в совместной жизни. Василий развивает эту мысль подробнее на столь излюбленном древними примере членов человеческого тела, которые, при всем различии их функций, преследуют одну общую цель — благо всего организма. Конечно, монашество требует известных жертв и лишений, но зато оно освобождает человека от оков, привязывающих его к земной жизни и заключающихся в различных обязанностях. Вступающий в него стряхивает с себя все эти путы, в том числе и заботу о родственниках. Если последние действительно нуждаются и ведут богоугодную жизнь, игумен монастыря позаботится о них; если они безбожники и, стало быть, можно предположить, плохо воспользуются деньгами и имуществом, кандидат в монахи не должен непременно оставить им свое имущество. Решившись посвятить себя Богу и отречься ради него от своей собственности, он может считать последнюю освященной этим решением и пусть лучше раздаст ее по своему усмотрению. Следовательно, кандидат сохраняет свое право собственности до окончательного вступления в монашество. Став монахом, он теряет однако право распоряжаться вещами, которые получает в свое пользование; он не вправе даже дарить свою старую, негодную одежду, а должен вручить ее обратно тому, кому специально поручена раздача и приемка одежды монахов. Итак, полная общность имущества вменяется в долг монахам, но не всем остальным христианам. Впрочем, праведники сами приходят к ней. Кто любит ближнего, как самого себя, тот оставлять за собой не больше того, что имеет ближний. Чем кто богаче, тем больше должен он отдавать бедным, иначе он не исполнит заповеди любви. Ведь если мы не будем поступать так, мы окажемся безжалостнее животных. Последние совместно пользуются подножным кормом: овцы мирно щиплют траву на склоне горы, кони, сколько бы их ни было в табуне, пасутся на одном и том же лугу. Только люди захватывают в свою личную пользу то, что принадлежит всем, превращают это в частную собственность. Пример язычников тоже должен устыдить христиан. Ведь у язычников были даже случаи, что весь народ имел один общий стол, одни общие яства и составлять как бы одну семью. Но еще важнее для нас пример первой христианской общины в Иерусалиме, где 3000 верующих владели всем сообща, составляли одно нераздельное братство. Что в Василии тоже жил священный пламень братской любви, он доказал, еще не будучи епископом, во время большого голода в Цезаре. Из надгробной речи св. Григория Назианзского своему великому другу мы узнаем, что Василий выставлял для голодающих горшки с копченым мясом и стручковыми плодами; пример тем более замечательный, что другие, напротив, старались нажиться на народном бедствии и ссужали припасы под большие проценты.

5. Подобно Василию Великому, другие отцы церкви тоже воздают хвалу первым Иерусалимским христианам за их добровольный отказ от своего имущества. Тем не менее, в этом есть увещания к коммунизму. Так например, св. Киприан говорит о том, что верующие продавали свои земли и вручали выручку апостолам; но у него ничего не сказано о том, что имело целью общность имуществ. — напротив, апостолы должны были раздавать эти деньги бедным. Следовательно, иерусалимские христиане не имели в виду основание экономического товарищества на коммунистических ли, или иных началах, они желали лишь следовать Спасителю в преподанном им примере совершенной бедности. Святой жалуется, что его современники христиане не способны более к таким жертвам; но он вовсе не желал бы повторения последних, его огорчает лишь недостаток единодушия, сказывающийся в этом охлаждении. Со времен апостолов, говорит он, многое изменилось: тогда верующие продавали свои дома и земли и отдавали вырученные деньги, чтоб сподобиться за них сокровищ небесных; теперь же они не платят даже десятины со своего имущества, они не только не продают свое добро, как велит Господь, а напротив стараются увеличить его прикупками. Все это доказывает, что живая сила веры и нравственный подъем верующих уже ослабели.

Справедливость такого толкования рассказа Деяний Апостолов подтверждает, по–видимому, и само Св. Писание. Уже ап. Павел говорит о «бедной» Иерусалимской общине; он устраивает в пользу нее сборы в других общинах и берется лично передать собранное. Надо полагать, что виной этого обнищания было, по крайней мере, отчасти, рвение первых лет, когда состоятельные раздавали свое имущество бедным и, таким образом, сами становились нищими; с течением времени, когда наступило затишье в прилив богатых адептов, или же последние, вступая в общину, не отказывались более от своего имущества, пришлось искать помощи извне.

6. Св. Иоанн Златоуст тоже предлагает меры для устранения явно несправедливого экономического неравенства различных классов населения; он гораздо конкретнее всех его предшественников, и объясняется это тем, что он исходит из условий одной общины, имеет в виду только ее одну. Златоуст делает подсчет, какие материальные жертвы понадобились бы от состоятельных жителей Антиохи для того, чтобы устранить нищету в этом городе; при этом оказывается, что на каждого приходится сравнительно ничтожная доля, и потому позорно, что несмотря на это, у них в городе столько нуждающихся. Рассмотрим, говорит Златоуст, кого больше у нас в городе, богатых или бедных, и сколько у нас людей с средним достатком? Можно сказать в общем, что богатые составляют одну десятую населения; совершенно лишенные средств составляют тоже одну десятую, все остальные — люди среднего достатка. Разделите общую цифру населения города на число нуждающихся, и вы увидите, какой позор обнаруживается перед вами. Правда, богатые оказываются в меньшинстве, но зато ведь преобладают люди среднего достатка, а число бедных, опять‑таки, меньше. И вот, несмотря на то, что налицо столько могущих помочь голодающим, многие жители не имеют куска хлеба насущного. Имущие отлично могли бы помочь, но они жестоки и бесчеловечны. Ведь если бы богатые и состоятельные жители города поделили между собой тех, кто терпит недостачу в хлебе и одежде, то один бедный пришелся бы на пятьдесят, быть может даже на сто зажиточных. Итак, нет недостатка в людях, которые могли бы снабдить бедных необходимым; а между тем стоны и слезы бедствующих не прекращаются. Бесчеловечность богатых выступает в особенно ярком свете, если сравнить с ней благотворительную деятельность церкви. Церковь, примерно, располагает лишь доходами одного богатого и одного средне–состоятельного человека; а между тем она содержит почти три тысячи вдов и девушек, сюда надо прибавить узников в темницах, больных в приютах, пришельцев, увечных, церковных нищих и других обездоленных. Обо всех них со дня на день печется церковь, и однако средств ее хватает на это. Если бы на подобные жертвы согласились хотя бы всего десять богатых, в Антиохии не было бы больше ни одного нищего. Последняя фраза находит себе пояснение в другой проповеди Златоуста, в которой он определяет число Антиохийских христиан в 100.000. Если и здесь отсчитать на совершенно неимущих одну десятую общего числа, то один богатый должен был бы быть в состоянии содержать 1000 человек, так как десять богатых, сказано выше, могут прокормить всех бедных в городе. В таком случае размеры церковной благотворительности все же оказываются, по меньшей мере, вдвое больше того, что требуется от самых богатых: ведь она имеет доход не трех богатых, а лишь одного богатого и одного среднезажиточного человека. Златоуст говорит, что, если бы каждый зажиточный дал кому‑нибудь из бедных кусок хлеба, все жили бы в довольстве, если бы каждый из них пожертвовал хотя бы по одному оболу, это положило бы конец всей нищете. Мы видим, от чего святой ожидает разрешения экономической неурядицы: он возлагает свои надежды на щедрые деяния имущих. Необходимо иметь это в виду для правильного толкования последующего.

Дело в том, что Златоуст предпринимает позднее в Константинополе такую же попытку, как в Антиохи; он берется вполне конкретно доказать, каким образом можно устранить в этом городе нищету. При этом он опять исходит из примера первых христиан в Иерусалиме. Они, говорит он, обращали на общественную пользу не только часть своего имущества и вырученные деньги раздавали не как свою личную собственность; нет, они приносили все свое добро к стопам апостолов и делали их господами и управителями последнего, сами же получали из общей сокровищницы то, что им было нужно. Таким образом, они изгоняли из своей среды неравенство и жили все в избытке. Если бы, уверяет святой отец, снова ввести теперь этот порядок, то всем бы жилось лучше, не только бедным, но и богатым. Но так как современники Златоуста не проявляют действительного желания осуществить этот план, он ограничивается изложением преимуществ такого режима и доказывает, что, продавая свое имущество на общую пользу, богатые не станут бедными, но бедные станут богатыми. При этом он предупреждает, что богатым нет основания беспокоиться, а бедным волноваться — ведь пока это только слова, он дает лишь описание этого строя. По мнению Златоуста, вся сумма частной собственности в Константинополе составляет миллион фунтов золотом, не меньше, а вероятнее даже вдвое или втрое больше. Христиан в городе около ста тысяч, иудеев и язычников тоже много. Число бедных вряд ли превосходит пятьдесят тысяч. Кормить всю эту массу ежедневно на общий счет будет, конечно, сопряжено с огромными расходами; но, тем не менее, нечего опасаться, что это истощит все ресурсы и разорит город. Милосердие Божье сторицей воздаст за такую жертву, в этом не следует сомневаться. Если возможно было устранить нищету среди трех и пяти тысяч христиан, то ведь тем легче сделать это при столь многочисленных населений. Несомненно, охотно помогут также иногородние христиане. Златоуст указывает далее на выгоды общежития: опыт учить, что гораздо дешевле, если многие живут одним хозяйством, нежели если каждый вынужден приобретать для себя особо то, что может одновременно служить многим. Это поясняется сначала на примере семьи, состоящей из отца, матери и десяти детей, затем на примере многочисленной челяди рабов. Монашеские общежития тоже доказывают эту истину. Наконец, Златоуст прибегает к следующему аргументу: бог непременно поможет на этот на этот раз в гораздо большей степени, нежели тогда в Иерусалиме: ведь тогда большинство были язычники, христиан было так мало; теперь же, вероятно, не останется ни одного язычника, если христиане подадут такой великий пример.

Это восхваление общности имуществ существенно отличается от сходных изречений древнейших отцов церкви. Златоуст, очевидно, усматривает в хозяйственных распорядках первой христианской общины действительный коммунизм. Тот факт, что состоятельные отказывались от своего имущества, он рассматривает вне связи с советом Спасителя последовать за Ним по пути бедности; в изложении Златоуста христиане отдавали свое имущество апостолам не для того, чтобы жить в бедности, а напротив, чтобы положить конец бедности, освободить от заботы о хлебе насущном и тех, кто был доселе беден; поэтому апостолы называют у него «господами и управителями» переданных им денег. Характерна ссылка на пример монастырей, она отчасти объясняет нам эту перемену во взглядах на жизнь первых христиан. Монастыри считались подражанием и продолжением предполагаемого коммунизма первых времен, а отказ от земных благ вел в монастырях, действительно, не к бедности в житейском смысле, а скорее к богатству: обитель пеклась о всех потребностях иноков и освобождала их от материальных забот. Естественное понятие бедности заменялось искусственным, монашеским.

Монах отказывался от права частной собственности, но в сущности ничего не терял при этом, напротив, приобретал еще право на содержание; правда, последнее под условием добросовестного исполнения своих обязанностей, среди которых труд занимал очень видное место. Считалось, что такого рода бедность тоже соответствует совету Евангелия. Златоуст был большим другом и поклонником монашества; ему могло казаться, что земля превратится в рай, если жизнь на ней всюду устроить по образцу монастырей. Разумеется, он отлично знал при этом, какие громадные, даже непреодолимые трудности стояли на пути к осуществлению этого идеала.

Главное препятствие заключалось в человеческой воле. Если бы даже отдельные лица решились перейти к совместной жизни, которую в таких восторженных красках описывал Златоуст, если бы даже удалось склонить к этому многих, большинство все же было бы против и не дало бы им осуществить это решение, и уж по всяком случае не допустило бы этого начальство; а Златоуст не избежал бы упрека в том, что сеет смуту и подрывает порядок. Поэтому он так настойчиво предупреждает своих слушателей, что им нет основания беспокоиться: он лишь описывает совершенный строй и не имеет в виду касаться существующих отношений. Затем, он говорит только о Константинополе. Что касается остальной территории империи, то, несомненно, он представляет себе дело так, что там все останется по–старому; ибо оттуда он ожидает помощи на тот случай, если в столице все же воцарится нужда. Такое противопоставление столицы провинциям становится понятнее нам, если вспомнить, что государство веками содержало Рим на счет провинций, причем значительная часть населения столицы избавлена была от необходимости добывать себе пропитание; в этом отношении Константинополь унаследовал от Рима многие льготы. Отчего же и христианам в провинциях не внести свою лепту на поддержание в столице образцовой общины, которая уже одним своим примером должна будет сослужить величайшую службу всей церкви? Противники общности имуществ предсказывали, что она поведет к всеобщему разорению; Златоуст не соглашается с ними и доказывает, что это уж во всяком случае, наступило бы не так скоро — однако, по–видимому, он сам признает, что обыкновенными средствами нельзя будет избежать этого наверняка; в конце концов он надеется только на Провидение Божье, даже прямо на чудо, и утешает своих слушателей тем, что Господь уже здесь, на земле воздаст сторицей за принесенные ему жертвы.

Итак, Златоуст прекрасно понимал невозможность ввести в обыденной жизни и в широких размерах коммунизм, скопированный с монастырской жизни. Он вовсе не собирался основать в Константинополе образцовую общину в духе первых Иерусалимских христиан, точно так же как и в Антиохии он не имел в виду раздать бедных на кошт богатым. Тем не менее, его похвала общности имуществ характерна. В любви к ближнему, доведенной до полного отказа от своей собственности, он видел нечто столь великое, что ожидал от торжества ее устранения всех недостатков нашей экономической жизни.

Вместе с тем он не забывает, однако, что такое самопожертвование требует от человека высоких нравственных достоинств, которые не могут быть уделом каждого заурядного смертного. Поэтому он советует это только избранным; остальным же разрешает сохранить свое имущество и даже заботиться об увеличении его. Он лишь дает им следующий совет: творите милостыню и таким образом увеличивайте ваше добро! Ибо кто подает бедному, тот по словам Св. Писания отдает свои деньги в рост Богу. Златоуст согласен даже, что начало экономического неравенства людей положено самим Богом, Который ведь является источником всех благ мира сего; но богатый имеет свое богатство не только для себя, а и для своих собратьев, он, так сказать, их эконом, их управляющий. А в таком случае, раз богатый не оказывается хозяином своего богатства, то какой смысл имеет для него владеть им? Он должен поэтому стараться стать действительным собственником. — Значит, по мнению Златоуста, богатство может стать действительной, совершенно правомерной собственностью, если только употреблять его согласно воле Божьей.

В одном месте Иоанн Златоуст даже хвалит существующее деление на богатых и бедных. Если бы, говорит он, все были богаты, то никто не согласился бы исполнять разные крайне необходимые работы, например, большую часть ремесел, работу плотника, кузнеца, сапожника, вить канаты и прочее. А как необходимы эти ремесленники для всех нас, в том числе и для богатых, мы видим тогда, когда богатый собирается построить себе дом. Какой прок ему от всего его золота, серебра и жемчуга, если у него нет необходимых рабочих, сильных, привычных рабочих. То, что люди не могут обойтись друг без друга, совершенно согласно предначертаниям Божьим; Господь желает связать нас воедино нашими потребностями. Поэтому и экономическое неравенство им соответствует. Поэтому и земля не везде все родит. Поэтому волей Божьей возникли города с многочисленным населением. Поэтому же Бог соединил морями отдаленные страны и создал быстрые ветры, облегчающие мореходство. Бог так тесно связал работу для собственной пользы и работу на пользу других, что ни один работник не может заработать что‑либо для себя, не сделав при этом что‑либо для другого. Чтобы жить доходом со своих полей, земледелец должен сеять не только для себя; чтобы кормиться своим делом, купец должен отправлять товары не только для себя; оба они должны работать также для других, только тогда труд их приносит им пользу. Хозяйственные отношения людей, как и вся жизнь вообще, заключается в том, что с одной стороны даешь, с другой получаешь. Так обстоит дело у пахаря, в школе, у художников и ремесленников.

7. У Амвросия и Августина мы тоже встречаем рассуждения в духе Златоуста. Некоторые, говорит Амвросий, удовлетворяются тем, что воздают должное как общественной, так и частной собственности; они видят в этом верх справедливости, а между тем это противоречит природе, которая родит свои продукты для общего пользования. Бог дал нам землю в совместное владение; все, что растет на ней, предназначается для всех нас одинаково. Значит, естественной можно считать только общую собственность, частная собственность — продукт захвата. Алчность человеческая породила в результате все несчастья. Это доказывает пример птиц небесных; они не терпят недостатка, потому что птица не присваивает себе, не прячет общего корма. Мы нуждаемся в той же пище, что и животные; значит, даже самое необходимое Бог не дал человеку в его исключительное пользование — тем более не правы те, кто считают себя исключительными собственниками своего богатства. Наконец, еще одно доказательство: деньги и имущество не принадлежат к самой природе человека, они вне ее; мы не приносим их с собою в этот мир и не можем также взять их с собою в могилу. Итак, нельзя не признать, что частная собственность могла быть введена лишь путем несправедливости, жадностью и корыстолюбием.

Это налагает, конечно, известные обязанности. Однако характерно, что Амвросий, точно так же, как Златоуст и прочие его предшественники, не требует отказа от частной собственности или введения общности имуществ; он говорит лишь следующее: «Если ты заявляешь исключительные притязания на то, что Бог дал всему роду человеческому, даже более того, всей живой твари одинаково, если ты присваиваешь себе это в твою частную собственность, то не забывай хоть уделять из этого бедным, которые имеют равное с тобой право на земные блага, и не отказывай им в пропитании».

8. Св. Августин объявляет частную собственность причиной пререканий, споров, вражды, войны, восстания, разногласия, огорчений, греха, несправедливости, и убийства. Из‑за тех благ, которые мы имеем сообща, как, например, свет и воздух, не бывает спора. Первые иерусалимские христиане избрали путь, совершенно противоположный обычному: они превращали свою частную собственность в обществуенную. Поэтому они заслуживают высшей похвалы. В пылу этих рассуждений Августи восклицает: Братья, воздержимся от частной собственности! Но сейчас же прибавляет: или, если не можем этого, то хоть от любви к собственности.

Августин, стало быть, знает, что полная общность имуществ возможна не для всех христиан и поэтому не есть долги каждого. Безусловно, необходимо только делиться с нуждающимся братом. Отказ от частной собственности есть уже более высокая степень совершенства: кроме того он имеет то значительное преимущество, что освобождает человека от материальных забот. Поэтому Августин настойчиво советует этот шаг тем, которые решили пойти путем высшего совершенства. Отказываясь от своей собственности, они покажут, как велико их упование на Всевышнего. Августин ссылается здесь на пример монахов, которые не желают делать запасов на будущее, чтоб не проявить сомнения в Промысле Божьем. Все, что они приобрели своим трудом, они немедленно отдают бедным.

Любопытно, как Августин оправдывает с точки зрения уравнения имущественных и правовых различий даже завоевательную политику Рима. По его мнению, покоренные Римом народы не имели в сущности никакого основания жаловаться на то, что римляне вводили у них свои законы, если только последнее происходили без насилия и кровопролития. Впрочем, еще лучше было бы, если бы всем жителям провинций с самого же начала даровано было римское право граждансвтва — это сделано было лишь впоследствии. Гуманная и милостивая мера эта сделала общим достоянием то, что прежде было лишь уделом немногих. Августин считает также вполне справедливым, чтобы народ, не имеющий своего земледелия, получал продовольствие от других. Опять‑таки, правильнее было бы, конечно, если бы доставка хлеба в столицу организована была не против воли жителей провинции, а в мире и согласии, под началом размуных управителей. Одни были победителями, другие побежденными; из этого, однако, нисколько не следует, что у последних должно было остаться чувство горечи, разве что из‑за пустого тщеславия. Ибо ведь между победителями и побежденными нет более никакого различия: и те, и другие платят подати со своих полей, и те и другие могут изучать те же науки; в провинциях имеются и свои сенаторы, в том числе даже такие, которые никогда Рима и не выдывали.

9. Сам Августин неоднократно старается осуществить в небольшом кругу то, что он назвал более совершенным. Первую попытку он предпринял еще до своего обращения. Вместе со своими друзьями он решает сделать складчину из всего их имущества; они решают выбрать на год двух управляющих и передать им попечение обо всем необходимом, так чтоб остальные были свободны от этого. Но этот план не был приведен в исполнение; от него пришлось отказаться, потому что друзья боялись оппозиции со стороны женщин, с которыми они, во всяком случае, некоторые из них, жили. Августин тогда потерпел неудачу, но впоследствии неоднократно возвращается к своему плану. Ставши священником, он собирает вокруг себя единомышленников, раздает все свое скудное имущество, — ибо он пришел в Гиппон почти нищим, имея чуть ли не одну только одежду на теле, — спутники его следуют его примеру, и все они стали жить сообща, без частной собственности. Будучи епископом, Августин опирается на весь свой авторитет и влияние и склоняет к подобной жизни своих клириков, осуществляет с ними свой излюбленный план совместной жизни. В речах «о жизни и нравах своих клириков» он сообщает об этом верующим и излагает свои принципы. Все его клирики приняли решение жить вместе с ним в бедности. Свое решение они тотчас же превращают в дело. Конечно, некоторые из них наталкиваются при этом на различные трудности и препятствия и должны сначала, так или иначе, устранить их. Прежде всего, необходимо было уладить юридическую сторону, в особенности притязания родственников. Иподьякон Патриций, племянник Августина, имел несколько участков земли в нераздельном владении со своим братом; он мог пока лишь обещать, что как только произведен будет раздел между ними, внесет свою долю в церковь, так что доход с его полей будет служить тогда всему общежитию. Он имел также несколько рабов, тоже в нераздельном владении с братом; что касается их, он обещает дать им свободу, когда выделится. Дьякон Фаустин имел очень скудное имущество. Так как братья его тоже были очень бедны, он с разрешения Августина резделил свое имущество и отдал половину братьям, а другую половину бедной церкви своего родного города. Гиппонский дьякон, еще не будучи клириком, купил себе на заработанные им деньги несколько рабов; теперь он отпускает их на волю. Крайне характерно для Августина, как он поступил с имуществом дьякона Эраклия, которого он впоследствии посвятил в священники и даже назначил своим приеемником. Эраклий обладал довольно значительными средствами и хотел предоставить их Августину для раздачи бедным. Эти деньги пришлись бы очень кстати св. отцу, который как раз тогда имел много забот со своими бедными. Однако он отклонил предложение Эраклия и посоветовал ему вместо этого купить поместье и подарить его церкви. Так как денег дьякона не хватило для этого, он остался должен часть покупной цены, и долг этот надо было выплачивать постепенно из доходов, приносимых имением; Церковь, стало быть, в течение ряда лет не имела бы никакой пользы от этого приобретения. Августин поступил так потому, что Эраклий был еще слишком молод; мать его могла бы еще заявить протест и обвинить епископа в том, что он сделал ее сына нищим. К тому же нельзя было знать, не раздумает ли сам Эраклий. Со всем этим надо было считаться, и потому Августин посоветовал Эраклию купить имение; имение во всякое время можно было отдать обратно. Дьякон имел также несколько рабов, которые уже давно поступили в монахи; он их формальным образом отпустил на волю.

Никто из клириков не был принуждаем к совместной жизни. Августин уже прежде объявил, что не будет более посвящать в духовный сан тех, кто не решится на общую жизнь с ним и прочими клириками; поэтому он имел бы полное право исключать тех церковнослужителей, которые не исполняли бы этого раз принятого решения. Но он отказался от своего намерения, чтобы не иметь дело с лицемерами, и обещал не смещать никого. Впрочем, относительно тех, которые вполне добровольно дадут обет совершенной бедности и, несмотря на то, сохранять за собой свою собственность, он решил поступать со всей строгостью; он возвестил, что будет лишать их сана и настоит на этом, хотя бы они апеллировали к тысяче соборов. Он твердо надеется на помощь Всевышнего, который не допустит, что такие отступники оставались клириками в его, Августина, епархии.

Августин обращается также к своей пастве и просит не давать ничего клирикам, дабы они не были введены в искушение изменить желанию своего епископа и принятому ими самими решению. Если верующие хотят сделать приношение, то пусть дают его всем, так чтобы каждому досталось столько, сколько ему нужно. Сам Августин чрезвычайно строго соблюдал обед нищеты. Его биограф рассказывает, что он никогда не распоряжался лично деньгами, а предоставлял это тем, которые специально были назначены управлять церковным имуществом; только раз в году он требовал у них отчета.

10. В этих стремлениях св. Августина замечательно следующее. Его первая попытка избавить себя и товарищей от материальных забот была настоящим коммунистическим экспериментом; друзья не отказывались от своего имущества, но отныне оно должно было стать их общей собственностью, один внес больше, другой меньше, смотря кто сколько имел, но в общежитии все должны были пользоваться равными правами. В бытность же свою священником и епископом Августин возвышается уже вполне до образа действий первой христианской общины. Члены этой общины стремились подражать Христу в преподанном им примере совершенной бедности; с этой целью они продавали свои дома и земли и отдавали вырученные деньги главе общины для раздачи бедным. Уже при этой первой попытке обнаружилось, что полный отказ от имущества не может быть проведен у всех. Поэтому в дальнейшее время такой отказ, который считается путем к совершенству, остается доступен сравнительно лишь немногим, поведение коих не могло иметь значения в экономической жизни широких кругов населения. Желающие вступить на этот путь переходили в монашество. Монастырская жизнь имела много преимуществ: она освобождала человека от материальных забот и от многочисленных искушений, сопряженных с частной собственностью. Поэтому, когда позднее забыты были печальные результаты, к которым привело обобществление имуществ в Иерусалимской общине, создалось представление, будто полный отказ от частной собственности есть панацея против всех зол экономической жизни. В пользу этого говорили также следующие соображения: с одной стороны существующее неравенство в распределении земных благ ни в коем случае не могло существовать испокон веку, с другой стороны предполагалось, что полное равенство в этой области соответствует равенству всех людей в области благ духовных. С течением времени изменилась исходная точка этих рассуждений: вопрос шел уже не об отказе от собственности, а о соединении частных имуществ в одно общее имущество. Однако фактически ни разу не было сделано серьезной попытки провести такую организацию собственности в широких размерах, т. е. вне монастырских стен. Ни один отец церкви не решился требовать этого: ведь это было бы очевидной несправедливостью по отношению к собственникам, с другой стороны нельзя было надеяться, что все добровольно согласятся на это. Кроме того никто, даже Златоуст, самый горячий поборник общей собственности, не решался взять на себя ответственности в том, что действительно наступят ее благие последствия. Итак, отказ от имущества имел место только в монастырях и в тому подобных общежитиях, как например, в основанном св. Августином для своих клириков. Причем в этом последнем случае как раз ничего не сообщается о том, что имущество клириков составляло собственность коммуны; клирики отдавали то, что у них осталось от их имущества после надлежащего удовлетворения родственников и пр., в руки Церкви. Мы наблюдаем, таким образом, известный прогресс и в жизни самого Августина. Будучи епископом, он не делает более коммунистических экспериментов, а стремится со своими клириками к самому высшему: не иметь вообще ничего, быть нищим и, как и прочие нищие, жить на средства церковной благотворительности или подаяниями верующих. Для тех, кто стремились к особому совершенству, это считалось самым подобающим. А всех же прочих мысль, что земные блага существуют для всех, — должна была лишь побуждать уделять из своего избытка бедным. Другого смысла изречения отцов Церкви, по–видимому благоприятные коммунизму, не имеют.

III. Учение отцов Церкви о приобретении земных благ

Обладание земными благами является по учению отцов само по себе вещью безразличной и может иметь как хорошие, так и дурные последствия. Бог посылает людям эти блага с намерением сделать добро нам; но люди злоупотребляют своей свободой и часто превращают благо во зло. Смотря по тому, как человек приобретает свое имущество и как он пользуется им, последнее перестает быть безразличным в нравственном отношении и становится добром во зло.

Если человек приобрел свое имущество дурным, греховным путем, он не в праве более считать последнее даром Божьим. Он грешит, удерживая в своей собственности несправедливо приобретенное. Поэтому отцы неоднократно увещевают верующих противостоять искушениям корыстолюбия и любостяжания: в приобретении земных благ не следует переступать меры дозволенного и пользоваться дурными, не подобающими христианину средствами. «Кто в своем любостяжании не гнушается нечестивых средств, тот служит мамону, а служение мамону не совместимо со служением Богу. Христианин, — говорится в «Учении», — не должен даже в мыслях предпочитать получать что‑либо от других, нежели отдавать свое другим; это должно быть чуждо его душе». Там же говорится, что не следует давать с целью получить свое даяние обратно. Ибо все это ведет на путь смерти. Св. Поликарп тоже видит в жажде наживы своего рода идолопоклонство. Поэтому позорнее всего она у тех, которые посвятили себя служению Богу. Но и мирянам не подобает стремиться всеми средствами к обогащению и нарушать при этом чужие права. Как на отягчающее вину обстоятельство, Ориген указывает на то, что, слушая в храме слово Божье, христиане имеют возможность познать путь истины. Кто задается в церкви благими намерениями, но, едва покинув ее, вожделеет чужого и норовит отнять у ближнего его достаток, тот подобен неверному слуге, расточающему добро, вверенное ему Божественным Хозяином. Поэтому христианам вменяется в преступление то, что у других остается без внимания. Нельзя называть себя христианином и в то же время в своих житейских делах, в исполнении своего ремесла, в хозяйничании вверенным имуществом дозволить себе хотя бы малейшую несправедливость и кражу; одно с другим совершенно не совместимо. Тертуллиан причисляет обман к самым тяжким грехам и определяет его, как похищение чужого добра или отказ в возврате долго. Григорий Назианзин объявляет нечестное стяжание залогом несчастной жизни.

Согласно Ерму, христианину позволительно приобретать только то, в чем он имеет действительную необходимость. Не следует накоплять лишнего. Ведь христианин лишь странник в этом мире; его истинная родина далека отсюда. Для мира и владыки мира человек всего остается пришельцем, чужим. Если человек богатства ради приспособится к законам сего мира, он теряет право гражданства в своей истинной родине. Если же не приспособится, то владыка мира сего всегда может лишить его всего его имущества. Счастлив, кто не ослеплен любостяжанием и приобретал себе лишь необходимое! Он с радостью покинет все в сознании, что остался верен законам своей родины.

1. Ценность труда

1. Правильным средством для приобретения необходимого является труд. «Если — говорит «Учение» — в общине поселяется христианин, знающий какое‑нибудь ремесло, он должен заниматься своим ремеслом и таким образом добывать себе необходимое к жизни. Если он не изучил никакого ремесла, пусть община найдет ему занятие по своему усмотрению; ни в коем случае она не должна терпеть праздности у людей, называющих себя последователями Христа. Остерегайтесь тех, которые сами не работают, а выезжая на своем христианстве, норовят жить на счет других. Для них христианство лишь выгодная сделка, их вера не серьезна». Кто не знал никакого ремесла, тому не трудно было найти заработок в качестве поденщика. Климент Римский говорит о рабочем, получающем «хлеб труда своего» от того, к которому он нанялся в работу. Надобность в наемных рабочих имелась, вероятно, все время, ибо многие христиане имели поля и виноградники и занимались скотоводством.

2. Отцы Церкви высказываются в пользу физического труда; впрочем, на первом плане стоят у них при этом не столько этико–экономические, сколько гигиенические и аскетические соображения. Климент Александрийский советует юношам гимнастические упражнения; что касается женщин, то состязания в беге и борьбе не для них, вместо этого им следует заниматься работой; последняя — вовсе не позор. Климент имеет при этом в виду работу в домашнем обиходе: прядение и тканье, молотьбу и печенье хлеба, стряпанье и прислуживанье мужу за столом. Эта работа, говорит Климент, будет лишь полезна для здоровья женщин; она будет также угодна и божественному Учителю, Который хвалит женщин, творящих полезное за веретеном или помогая бедным или кормя алчущих. Для мужчин тоже нет ничего позорного в работе, в особенности в работе по домашнему и сельскому хозяйству; мудрый король Митилены Питтак сам молол себе хлеб, чтобы приучить себя к тяжелому труду. Хорошо также работать лопатой, самому колоть себе дрова и черпать воду. Климент имеет здесь в виду чуть ли не исключительно гигиеническую сторону труда; это видно из того, что он тут же предостерегает от чрезмерного напряжения: работа хороша перед едой, но, если перейти известную меру, она становится источником болезни, утомляет и вредит организму. Надо избегать праздности, но не следует также работать до изнеможения. В пользу труда Климент приводит еще следующее соображение: с одной стороны хорошо обходиться без посторонней помощи и справляться со всем собственными силами, с другой стороны — долг справедливости и любви к ближнему повелевает помогать своим братьям. Под этой помощью он подразумевает здесь в особенности уход за больными и призрение бедных.

Чтобы творить дела милосердия, необходимо также обладать достаточными средствами. По учению отцов, это обстоятельство — главная причина, почему человек должен искать себе доходную работу. Василий ссылается, при этом, на слова апостола, повелевающие трудиться, чтобы быть в состоянии помогать бедным. На том же основании он предписывает своим монахам физический труд. Впрочем, он руководится при этом и другим соображением: надо предотвратить возможность того, чтобы под маской благочестия не нашли себе убежища лень и праздность. Праздность — большое зло. Это следует уже из слов апостола: «Кто не работает, тот не должен и есть». Точно так же, как человек ежедневно нуждается в пище, так ему необходима ежедневная работа, та или другая, соответственно его силам. Итак, заключает Василий, польза труда сводится к следующим двум мотивам: заботе о своем здоровье и любви к ближнему. Для монахов оба эти мотива должны быть единственным побуждением к труду. Они должны работать не для барыша, а лишь во исполнение слова Божьего и для пользы своих ближних. Григорий Назианзин кроме того ценит труд, как таковой. «Наработаться до усталости, — говорит он, — уже само по себе награда для того, чья душа не погрязла еще совсем в корыстолюбии».

3. Для Иеронима, как и для Василия, необходимость труда тоже вытекает из положения: кто не работает, не должен и есть. Рядом с этим подчеркиванием связи между трудом и необходимостью прокормить себя, Иероним ценит труд главным образом с аскетической стороны. «Ты не должен отказываться от труда, — пишет он Димитриаде, — на том основании, что милостью Божьей ни в чем не терпишь недостатка; трудись, как всякий другой, работа направить все твои помышления на путь благочестия и истины. Если даже ты раздашь все твои доходы бедным, самым драгоценным даром в глазах Христа будет все же тот, который ты изготовила собственными руками». Монаху Рустику он дает следующий совет: «Делай что‑нибудь, дабы дьявол всегда заставал тебя занятым. Если апостолы, — а они ведь имели право жить от своей проповеди, — не гнушались физического труда, дабы не стать кому‑либо в тягость, почему тебе не удовлетворять собственным трудом свои потребности? Плети корзины из гибких ивовых прутьев, копай землю и разводи в грядках капусту и прочие овощи; занимайся улучшением диких деревьев, и работа твоя в скором времени принесет тебе сладкие плоды. Устраивай ульи для пчел и учись у этих невзрачных тварей монастырскому распорядку и монархической дисциплине. Плети рыбачьи сети. Переписывай книги; это даст тебе не только хлеб насущный, но и духовную пищу. Египетские монастыри не принимают в свои стены послушников, не знающих никакого ремесла, и поступают так не столько вследствие материальных, сколько духовных соображений; ибо необходимо уберечь дух наш от праздных и пагубных мыслей».

В занятиях монахов аскетическая цель труда естественно выступала на первый план; в выборе занятий, прежде всего, руководствовались этой целью, а затем уже их практической пользой для обитателей монастыря. По уставу св. Василия самые подходящие занятия для монахов ткацкое и сапожное ремесло. Ремесла плотника и столяра, земледелие и работа по металлу вносят слишком много шума в обитель и могут отвлечь монахов от совместной жизни. Если же этой опасности не имеется, то эти занятия достойны всякого поощрения, в особенности земледелие. Последнее имеет то преимущество, что доставляет все необходимое для жизни, не отвлекая монахов надолго из дома. О том что работа монахов не оставалась безобидной и позволила им иногда накоплять богатые запасы, явствует из одного замечания бл. Августина; последний рассказывает, что сирийские монахи нагружали своими продуктами целые корабли и посылали их туда, где была особенная нужда.

Если сравнить работы, которые советует монахам св. Василий, с теми, о которых пишет Рустику св. Иероним, наше внимание обращает на себя выступление Иеронима в пользу умственного труда. Как ни как, он рекомендует переписку книг именно потому, что с ней связано чтение их, дающее пищу уму. О себе самом Иероним рассказывает, что для борьбы с искушениями плоти он взялся за тяжелую умственную работу, изучение еврейского языка. Ему, привыкшему к ясности латинский и звучности греческой речи, это стоило большого труда; но он настоял на своем. Впоследствии знание еврейского языка пригодилось ему в его библейских исследованиях.

4. Раз работа, как физическая, так и умственная, очищает и освещает человека, она не может быть позором; напротив, Иоанн Златоуст энергично выступает против предубеждения древних, презиравших физический труд. «Простой рабочий, — поучает он, — так же брат тебе, как и богач, разъезжающий на колеснице, имеющий 10.000 рабов и всюду встречаемый с подобострастием и раболепием. Не презирать должен ты дровосека или молотобойца, почерневшего от сажи, а восхищаться им. Ибо апостол Петр тоже отправлялся подсучившись на работу, тащил сети и ловил рыбу даже после воскресения Христа. Апостол же Павел после того, как предпринял свои далекие путешествия и совершил столько чудес, все еще продолжал работать в мастерской и сшивал шкуры для шатров». Поэтому никто не должен стыдиться своего ремесла; пусть стыдятся лучше тунеядцы, на которых работает их многочисленная челядь. Зарабатывать свой хлеб упорной работой достойно мудреца: это очищает сердца и укрепляет души».

Итак, не презирать должны мы тех, кто живет трудами рук своих, а считать их счастливыми.

Златоуст чтит физический труд также тем, что объединяет его в понятии «искусства» с высшими проявлениями духовной деятельности человека, с церковным и светским господством. Каждое искусство и ремесло исполняет свою определенную задачу во благо человечества, каждое из них необходимо в своем роде; важнее всего искусство управления, затем следует земледелие.

5. Августин также ссылается на пример ап. Павла, который кормился трудами рук своих, хотя имел право требовать себе содержания от общины; приходится, — говорит Августин, — лишь удивляться, как Павел, всецело поглощенный своей апостольской деятельностью, мог вообще находить время для физического труда. Этот пример должны, прежде всего, иметь перед глазами монахи, среди которых, как жалуется Августин, есть, к сожалению, и бездельники. А ведь до поступления в монастырь последние, быть может, должны были всю свою жизнь тяжело работать; их праздность тем непростительнее, что с другой стороны в той же обители нередко можно встретить прилежных и работящих монахов, которые притом раньше были сенаторами.

Из этих слов бл. Августина мы видим, что предубеждение против труда было оставлено именно в высших кругах общества, по крайней мере, ради аскетических целей. Гораздо труднее было победить закоренелое отвращение к труду у низших классов. Оно давало себя временами чувствовать даже в монастырях.

Уже в первые времена христианства считалось предосудительным, если кто без надобности становился бременем для других; «Учение» обращается по этому поводу с увещанием к беднякам, живущим милостыней, и осуждает тех, кто попрошайничает без нужды. Придет время, когда они должны будут дать точный отчет в каждом полученном ими милосердном деянии. Они не получат свободы, пока не возвратят все до последней копейки. Для предупреждения злоупотреблений «Апостольские правила» требуют, чтобы нищие довольствовались церковной благотворительностью и не осаждали домов богачей, прося подаяния. Меры против попрошайничества оправдывались тем, что мнимые нищие нередко пускали в оборот полученные ими деньги и отдавали их под проценты.

2. Содержание духовных лиц

1. «Учение» признает право получать содержание от общины только за пророками и учителями, отчасти также за апостолами; сверх же того это допускалось лишь в случаях крайней нужды. Апостолы имели право требовать, чтобы община снабжала их всем необходимым на дорогу до ближайшего города. Они трудились для общины, а поэтому заслуживали, чтобы община заботилась о них. Но они должны брать лишь самое необходимое. Если кто из них злоупотреблять своим положением для личного обогащения, в нем видели не пророка, а лжепророка. Даже более того: апостолы не должны были оставаться в одном месте более одного — двух дней. Им строго запрещалось требовать денег, разве что для раздачи другим, а именно нуждающимся. На почве этих взглядов объясняются нападки Аполлония на пророчиц монтанизма; они принимали богатые подарки; это для него доказательство, что они ни в коем случае не могут быть действительными пророками.

Самого ересиарха Монтана он обвиняет в том, что для него все сводится к получению богатых даров; дело не изменяется от того, что Монтан называет последние приношениями и пытается таким образом скрыть свои истинные намерения. На эти выклянченные деньги Монтан снаряжает своих посланцев, так что успех его учений покоится главным образом на подкуп.

2. У позднейших церковных писателей право получать содержание от общины переносится с апостолов, учителей и пророков на клириков, епископов, священников и левитов. В пользу этого права проводятся те же соображения, что и в «Учении», но в расширенном и дополненном виде. Повторяются также увещания не злоупотреблять церковным саном для личной наживы. Ориген энергично настаивает на обязанности верующих заботиться о содержании своего священника. Говоря о ветхозаветных приношениях первоплода, он изменяет своему излюбленному аллегорическому толкованию и заявляет, что этот закон следует исполнять в буквальном смысле. «Бог, — говорит он в другом месте, — нарочно устроил так, что священники и левиты, не обладающие сами никаким имуществом, живут среди христиан, которые им обладают. Они получают от верующих то, что им необходимо для этой жизни; с другой стороны верующие получают от них небесные и божественные блага. Ибо Слово Божье доверено священникам и левитам: они одни должны заниматься им и отдавать ему свое время и силы. Для этого они нуждаются в материальной поддержке мирян; без нее им придется самим заботиться о своем прокормлении, они не смогут всецело отдаться проповеди Слова Божьего. А это может повлечь за собой пагубные последствия для их паствы: прихожане рискуют не получить спасенья».

Кроме того, сам Господь повелел: «Возвещающие Евангелие да живут от Евангелия, служащие алтарю да живут от алтаря». Исходя из тех же доводов, св. Киприан требует, чтобы со священников снята была забота о хлебе насущном. Когда епископ Фурисиский, вопреки категорическому постановлению одного из первых вселенских соборов, назначил в своем завещании опекуном священника, св. Киприан воспользовался этим поводом и отстаивал право клириков отстраняться от всяких житейских сделок. «Но для этого, — говорил он, — необходимо, чтобы прихожане, для спасения которых пастырь денно и нощно проводить время в молитве, заботились об его содержании». Св. Киприан уподобляет эту заботу ветхозаветной десятине левитов. Впрочем, он не говорит об отчислении в пользу клириков определенной доли дохода мирян или о назначении им постоянного жалования. Бывало, что тот или другой проповедник Слова Божьего добровольно отказывался от материальной поддержки со стороны прихожан. Пример этому подал ап. Павел. Как Ориген, так и бл. Августин заявляют, что это не долг, а больше долга, самопожертвование, и не считают грехом, если другие не следуют этому примеру.

3. Является еще вопрос, существовала ли в первые века христианства десятина и другие сборы в собственном смысле в пользу клириков? «Учение» в точности перечисляет, что верующий должен приносить в дар пророкам и учителям. Пророкам надо отдавать первоплод со своего гумна и виноградника, а также от рогатого скота и овец; ибо пророки занимают среди христиан такое же положение, как первосвященники в Ветхом Завете. Христиане должны отдавать пророкам также первоплод со своего зерна, с каждого ковша своего вина и масла, наконец, с серебра, одежды и прочих предметов, поступающих в их собственность. Размеры приношений плода представляются на усмотрение самого дающего. Это говорит в пользу того, что мы имеем здесь дело не столько с податью, сколько с милостыней или добровольной жертвой. Другое, еще более веское свидетельство заключается в дальнейшем увещании: если в общине нет своих пророков, первоплод следует отдавать в пользу бедных. Итак, на первом плане здесь не содержание пророков, а деяние, жертва. Ириней тоже упоминает о приношениях первоплода, предписываемых Ветхим Заветом, а также о законе десятины. «Но, — продолжает он, — долг десятины превращен Спасителем в общую обязанность христиан уделять бедным из своего достатка и быть готовыми даже к насильственному отнятию их имущества». Слова св. Писания о первоплоде он толкует в смысле литургической жертвы.

Изречения отцов с одной стороны и постановления вселенских соборов о церковных сборах с другой позволяют заключить, что особых сборов в пользу клириков не было, и право последних получать содержание от общины было лишь косвенное.

Верующие делали взносы в общинную кассу, который заведовал епископ. А среди получивших содержание на средства общины на первом плане стояли сами клирики. Упомянутый выше канон собора in encaeniis и соответствующий ему апостольский канон разрешают епископу брать из церковных доходов необходимое для него и его гостей–епископов. Св. Амвросий внушает епископам иметь клириков на особом попечении при управлении церковным имуществом. Епископ не должен быть по отношению к ним не слишком скуп, ни слишком щедр. Первое было бы не гуманно, ибо нельзя отказывать в необходимом людям, которым не позволяешь искать себе заработка; второе было бы расточительностью, ибо ведет клириков на путь роскоши. Два апостольские канона, определяющие, какие дары следует приносить на алтарь и какие в жилище епископа и священника, вменяют последним в обязанность делиться ими дьяконами и прочими клириками. Так как приношения натурой частью делались на алтаре, частью в жилище епископа и священника, они сами собой распадались на долю церкви и на долю церковнослужителей. Это различие намечается уже, быть может, и в послании Климента Римского к Коринфянам. С упрочением организации церкви и с ростом ее нужд, добровольные приношения должны были превратиться в обязательные; вместе с тем можно было строже оттенить право церковнослужителей на эти приношения в отличие от самовольного присвоения этих последних. Как уже замечено выше, собор в Гангре высказывается в этом смысле против эвстасианцев.

Духовные лица получали подарки от прихожан также при совершении таинств. Но это имело ту дурную сторону, что при этом не всегда удавалось избежать подозрения в торге божественной благодатью. Поэтому вселенский собор в Эльвире счел нужным запретить принимающим крещение бросать в купель монеты для священника, как это было в обычае.

4. Не все клирики получали содержание от Церкви: некоторые добровольно отказывались жить на счет общины, а иные церкви вообще не были в состоянии содержать своих клириков. Последние в таком случае вынуждены были прибегать к мирским заработкам. Однако и вполне обеспеченные клирики нередко обнаруживали большое пристрастие к денежным сделкам. Это угрожало Церкви серьезной опасностью обмирщения; кроме того, поведение таких пастырей часто подавало поводы к неудовольствиям и столкновениям. Поэтому Церковь вынуждена была неоднократно выступать против злоупотребления церковнослужителей в их мирских сделках; а некоторые отцы полагали, что эти злоупотребления вообще неизбежны, раз духовные лица занимаются мирскими делами.

Ориген считает отказ от последних условием праведной жизни и требует его от тех, кто стремится к высшему совершенству. Конечно, последние в особенности достойны осуждения, если в погоне за наживой не останавливаются перед нечистыми средствами. Св. Иероним горько жалуется на людей, которые лишь на словах отреклись от мира и, переменив одежду, думают, что этого достаточно; свой образ жизни они не изменили, имущество их не сократилось, а напротив, увеличивается, по прежнему они пользуются услугами своих рабов и предаются чревоугодию. Не изменив своей частной жизни, они не удалились также от дел, — их пособники ведут дело на свое имя, а не как прежде от имени хозяина, но последний по прежнему дает деньги на дело и получает от него прибыль. Добро б еще, если б они ограничивались заработком на жизни, — сам апостол велит это, и в этом не было бы еще никакой беды, — но нет же, они алчут барышей, в своей алчности они превосходят даже мирян; многие из них, казалось, жили в бедности, а оставили по себе большие состояния. Иные устраивались еще удобнее: они злоупотребляли своим званием для того, чтобы под всяческим неблаговидными предлогами выманивать деньги и обогащаться за чужой счет. Святой встречал также недостойных монахов, наживавшихся нечестными способами: они пользуются своим положением, чтоб сбывать свои товары по несправедливо высокой цене. В доказательстве того, что его сетования, к сожалению, не лишены основания, святой ссылается на законы, воспрещающие духовным и монахам получать наследства. «Если б эти законы изданы были императорами–язычниками, — говорит святой, — я не ссылался бы на них; ибо можно было бы предположить, что они изданы лишь в ущерб христианам. Но нет, они изданы императорами–христианами и, что всего печальнее, изданы не без основания. Они вызваны были любостяжанием церковнослужителей. К сожалению, они не в состоянии были искоренить зло. Найдены были различные пути обходить эти законы. Этим они показывают, что чтят законы императора более, нежели учение Спасителя. Поэтому разумно завещать свое состояние не отдельным церковнослужителям, а матери–церкви, которая и без того печется о своих чадах. Посвящающий себя служению Христу не должен искать в этом земных выгод. Имущество клирика не должно быть больше того, что он имел до своего посвящения в духовный сан. От священников, видящих в своем сане лишь средство поправить свои дела, разбогатеть и выдвинуться в высшее сословие, надо бежать, как от чумы,» — наставляет святой юношу Непоциана.

Монаха Илиодора святой увещевает предоставить другим печальное занятие скряжничества и погоню за имуществом матрон: «Пусть те тешатся в монашестве богатством, которого не имели в миру; пусть копят на службе бедному Христу сокровища, которых не имели на службе у богатого сатаны». Поучая клириков сторониться мирских дел и сделок, св. Амвросий прибегает к следующему доводу: «Клирики — божьи воины; солдатам императора не разрешается вести процессы, участвовать в общественных прениях и заниматься торговлей, — тем более должен воздерживаться от мирских дел тот, кто стал под знамена веры; он должен довольствоваться доходом с своего клочка земли, если имеет таковой, или тем, что получает от Церкви».

В речи, ошибочно приписываемой бл. Августину, говорится о клириках, которые не довольствуются содержанием от алтаря, положенным им Господом, и занимаются торговыми сделками, которые, чего доброго, продавали свое благословение за деньги и зарились на дары вдовиц, — они не клирики, а дельцы.

Однако торговля не везде была воспрещена духовным лицам. Многие из них жили по примеру ап. Павла трудами рук своих, занятие торговлей играло при этом далеко не последнюю роль. Собор в Эльвир категорически разрешает епископам, священникам и дьяконам заниматься торговлей и довольствуется лишь некоторыми оговорками на тот предмет, чтобы слуги церкви не слишком уж отклонялись от своего призвания. Так, последним не разрешается оставлять для торговых целей место своего служения; если им необходимо предпринять поездку в отдаленную местность, они должны посылать туда вместо себя своего сына, вольноотпущенника, служащего или друга, вообще своего заместителя; кроме того, им разрешается вести дело только в пределах своей провинции.

Так как на Пиренейском полуострове имелось четыре, а позднее и пять различных провинций, то понятно, что это постановление значительно суживало круг торговой деятельности духовных лиц. Однако эти меры не имели серьезного успеха; в лучшем случае он наблюдался лишь в той или другой стране. В своей законченной в 403 г. хронике Сульпиций Север резко нападает на священнослужителей, занимающихся земледелием и торговлей или же, что еще хуже, под маской отказа от мирских барышей спекулирующих на приношения прихожан и торгующих своим саном.

3. Мирские профессии

1. Мирянам оставались обычные заработки на почве труда. Говоря о различных профессиях, Климент Александрийский категорически заявляет, что можно слушать слово Божье и в то же время заниматься мирскими профессиями; надо лишь соблюдать при этом божественные заповеди. Так, например, при купле или продаже не следует назначать две различные цены. Кто требует лишь одну цену, справедливую, выигрывает даже не получая ее, ибо приучает себя к честности и правдивости. Затем следует в особенности воздерживаться от божбы при торговых сделках. Купцы и торговцы должны помнить заповедь: «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе!» Поступающих противно этому, сребролюбцев, ханжей и лицедеев, торгующих истиной, Спаситель прогнал их храма, дабы не был дом Божий местом нечестных сделок, негодных слов и только материального обогащения. Климент требует от живущих в мире и мирскими заработками умеренности во всем. По отношению к солдатам и откупщикам податей он ограничивается наставлениями, с которым к ним, согласно Евангелию от Луки, обращался Иоанн Креститель. Судьям он внушает, следуя книге Судей, неподкупность и беспристрастие. Занимающихся сельским хозяйством он поучает, что нечестно приобретенное добро не идет в прок, делает человека беднее.

«Облеченные должностью начальника да берут пример с Моисея и подобно ему употреблять свою власть лишь во благо подчиненным. Они должны поставить себе в особенности задачей искоренять разнузданность нравов и вероломство, оказывать почет добрым гражданам и карать по справедливости дурных».

Таким образом, Климент объявляет дозволенными самые разнообразные профессии. В своем писании против язычников он даже призывает новообращенных продолжать свое прежнее занятие и доказывает, что в каждом ремесле можно служить Богу. «Если ты земледелец, продолжай пахать свое поле; но познавай при этом Всевышнего. Если ты моряк, отправляйся смело в путь, поручив себя божественному кормчему. Если благодать веры осенила воина, да повинуется он по–прежнему разумным приказаниям своего начальника».

2. Однако не все промыслы, существовавшие в то время в Римской империи, были совместимы с достоинством христианина. В писаниях отцов Церкви нет недостатка ни в общих предостережениях против недостойных занятий, ни в частных осуждениях того или другого промысла. Св. Игнатий пишет своему соепископу Поликарпу, чтобы он избегал дурных занятий и предостерегал от них в своих проповедях к народу.

Занятия, открыто ставящие себе целью обогащение или удовлетворение честолюбия, считались неподобающими для христиан. «Я не хочу власти, — уверяет Татиан, — не хочу богатства, не хочу быть претором; я ненавижу разврат и не намерен скитаться по морям наживы ради». Он отказывается от почетных государственных должностей, и, несомненно, им руководит при этом то соображение, что честолюбие недостойно христианина. Морскую торговлю он считает по примеру древних римлян неблаговидным занятием, потому что единственным побуждением к ней является алчность. Ориген требует освобождения христиан от государственных должностей, ибо христиане гораздо более споспешествуют благу общества, если всецело посвящают свое время служению Всевышнему. Тертуллиан считает немыслимым для государственного чиновника уберечься от всякого общения с идолопоклонством. Уже самое ношение должностного значка не кажется ему невинной вещью. Св. Григорий Назианзин не запрещает христианам занимать государственные должности, но все же считает последние не безопасными для души: «Ибо кто живет на миру, тот неминуемо подвергается его тлетворному влиянию. Поэтому кто только может, пусть лучше не принимает участия в политической жизни и бежит от ее треволнений; ибо что у него общего с Кесарем и его делами!»

Тертуллиан указывает на настоящую причину недоброжелательного отношения церкви к занятию христианами государственных должностей. Дело в том, что пока императоры оставались язычниками, само государство тоже было языческим. Несомненно, христиане на этом основании и не добивались тогда общественных должностей. Но последствия все более становились повинностью, уклоняющиеся от нее подвергались жестоким преследованиям. С другой стороны каждая должность связана была с необходимостью принимать участие в языческих обрядах и обычаях. Так, городские чиновники обязаны были иметь надзор за общественными играми и участвовать в официальных процессиях, во время которых совершались обряды языческого культа. Церковь считалась с таким положением вещей и не была слишком строга к христианам — магистратским чиновникам. Собор в Эльвир просто постановляет, что дуумвиров (высшее муниципальное начальство) не следует пускать в церковь в тот год, когда они несут свою службу. Разумеется, эти трудности существовали лишь до тех пор, пока государство оставалось языческим. Поэтому вселенский собор, состоявшийся в Арле всего через год после эдикта Константина о веротерпимости, издает уже совершенно другие постановления, нежели собор в Эльвире. Он постановляет, что христианин, назначенный в наместники, должен взять от своего епископа рекомендательное письмо к епископу своего нового местожительства. Лишь в случае фактического нарушения им церковной дисциплины он должен быть лишен св. причастия. Те же принципы были положены в основу отношения Церкви к христианам, находящимся во главе муниципального управления.

Конечно, с примирением Церкви и государства, общественное мнение все еще не сразу примиряется с занятием христианами административных должностей. Это были отголоски эпохи гонений. Так еще в 402 г. один римский собор объявляет, что кто, будучи христианином, занимал муниципальную должность, не может стать служителем алтаря без предварительного покаяния.

3. Такие же трудности возникали для христиан в вопросе о военной службе. Ориген высказывается за освобождение христиан от воинской повинности. Он ссылается на льготы языческих жрецов и требует их и для христиан. Последние заслуживают этого: они неустанно молятся за ведущих справедливую войну и за справедливого правителя и таким образом оберегают их от неудач, не обагряя однако рук своих в крови. Вот как воюют христиане за кесаря, хотя и не под его командой. Они знают, что такого рода война не покроет их славой; но они и не ищут ее. Тертуллиан категорически высказывается против поступления христиан в солдаты. В первой главе своего «De corona militis» он в четырнадцати блестящих антитезах излагает причины, по которым воинская служба не подобает христианину. «Христианин дает при крещении обет в верности Богу и не может поэтому приносить ту же присягу человеку. Солдат должен отречься от отца, матери и всех своих присных; учение Христа велит чтить и любить их. Господь возвестил миру: поднявший меч от меча погибнет; солдат же действует мечем. Христиане — дети мира, им не подобает воевать. Солдату приходится исполнять обязанности тюремщика и палача, христианин же должен делать ближнему только добро. Солдат служит кесарю; христианин должен служить Христу. Солдат не может даже чтить день воскресный, как велит Господь. Солдат должен стоять на страже перед языческими капищами, тогда как в нем самом — храм Божий. В капище разделяет он трапезу неверных, вопреки велению апостола. Он опирается на копье, которое пронзило тело Спасителя. В своем воинском значке он носит изображения языческих богов, стало быть, дьявола, врага Бога. Солдат получает свой значок от императора; а между тем он уже при крещении восприял неизгладимую печать Христа. Его хоронят под звуки труб; но он уповает лишь на трубу Архангела, которая подымет его из гроба. Труп его сжигают в лагере, а между тем христианин не должен жечь (подразумевается: благоухания), не будет также и сам гореть в пекле, от которого его спас Христос» — как видим, это более красноречивые, нежели убедительные доводы.

Впрочем, в заключение Тертуллиан сам делает оговорку. «Если кто служил в солдатах еще до обращения своего в христианство, тогда, — говорит он, — дело меняется». Так было, например, с теми центурионами, о которых повествует Евангелия и Деяния апостолов. Такие новообращенные должны или совсем оставить воинскую службу, — как многие и сделали, — или же по крайней мере стараться избегать всякого дурного поступка. Звание воина не должно служить оправданием для несправедливости. Напротив, солдат должен быть готов принять мученическую смерть за веру. Тертуллиан высказывает эти взгляды не только в упомянутой книге, написанной им в период его увлечения монтанизмом, но уже и ранее и даже в еще более резкой форме. В своей книге De idololatria он ставит вопрос так: «Может ли христианин стать солдатом и может ли солдат стать христианином?» На второй вопрос он дает следующий ответ: «Даже простые рядовые не могут быть христианами, хотя они и не обязаны принимать участие в языческих жертвоприношениях и не они выносят смертные приговоры; ибо присяга Богу и присяга человеку, знамение Христа и знамение дьявола, воинство света и воинство тьмы несовместимы друг с другом. Душа человека не может служить одновременно двум господам, Христу и Кесарю». Впрочем, в другом месте Тертуллиан перечисляет солдатскую службу среди профессий, дозволенных христианину. Мы имеем в виду то мето, где он восстает против мнимой непроизводительности христиан в области хозяйственной жизни. «Мы, — говорит он, — вместе с вами ездим по морям, вместе с вами отбываем воинскую службу, возделываем землю, занимаемся ремеслами и торговлей; мы доставляем свои товары на рынок для вашего потребления».

Никейский собор назначает кары для тех, кто, оставив однажды военное сословие, затем добровольно возвращается в него и даже покупает это право за деньги. По всем вероятиям, здесь речь идет о тех, которые под начальством Лициния воевали против Константина; поэтому из этого нельзя сделать общего вывода. Вероятно, дело обстояло здесь точно так же, как в вопросе о занятии христианами государственных должностей. Пока императоры были язычниками, христиане всячески уклонялись от военной службы. Но это удавалось не всем: во всяком случае те, кто приняли христианство, уже будучи солдатами, обязаны были закончить срок своей службы, поэтому в войсках императора насчитывались и христиане. Они, конечно, повиновались лишь необходимости. Военная служба во многом шла в разрезе с их религиозными убеждениями. Лактанций вполне уверен, что ни один христианин не питает пристрастия к ремеслу солдата. Он позволяет себе даже замечание, что, благодаря этому, христиане в меньшей степени рискуют быть убитыми. Но ему известно, что им не всегда удается уклониться от военной службы.

Когда христианство стало государственной религией, служба в войсках императора–христианина считалась для христианина делом само собой разумеющимся. Однако один римский собор в 386 г. и другой в 402 г. исключают из духовного звания тех, кто служил в солдатах после принятия св. крещения; первый толедский собор разрешает им поступление в клирики, но исключает их от дьяконата.

4. Тертуллиан высказывается против того, чтобы христиане шли в учителя и профессора. Весь строй государственной школы слишком уж тесно был связан с языческой религией государства. Учителю было гораздо труднее уклоняться от участия в языческих религиозных обрядах, нежели ученику, так как учителя находились под строгим надзором. Тертуллиан не имеет ничего против того, чтобы дети христиан обучались в государственных школах, но он решительно против учителей–христиан.

Лактанций, подобно Тациану и Тертуллиану, проводит параллель между военной службой и торговлей, главным образом заморской торговлей. Присущая христианам скромность и нетребовательность не позволяют им отправляться в чужие страны за заморскими сокровищами. В книге «Ad uxorem» Тертуллиан замечает однажды, что слово «покупать», т. е. торговать, употребляется в Св. Писании, как синоним грехов, совершенных на почве корыстолюия. Это доказывает, насколько пагубной он считал торговлю.

Впрочем от отцов Церкви не скрылись и некоторые положительные стороны заморской торговли. Св. Григорий Назианзин признает заслуги ее в целесообразном распраделении предметов потребления. Он видит преимущество приморских городов в том, что они вывозят свои продукты и получают взамен их — тоже морским путем — нужные им товары.

Занятие ремеслами было сопряжено для христиан с опасностью греха, поскольку они занимались изготовлением предметов языческого культа. Поэтому Тертуллиан считает дозволенными только те ремесла, которые не имеют ничего общего с языческим ритуалом. «Без сомнения, — говорит он, — для ремесленников останется еще достаточно работы, если они и откажутся от этой отрасли производства. Пусть плотники исправляют потолки, покрывают стены штукатуркой, выкладывают камнем колодцы, возводят здания. Они могут также украшать их различного рода картинами, только не изображениями богов. Точно так же и живописцы, мраморщики, бронзовщики и литейщики могут без греха исполнять свое ремесло; пусть лишь довольствуются при этом скромными и незатейливыми работами. Они будут иметь тогда и ту выгоду, что не должны будут ломать себе голову. Разве тому, кто в состоянии написать картину, не легче выкрасить простую доску? Разве тому, кто умееть изваять статую Марса, не легче и скорее смастерить шкаф? Все наши утонченные искусства — лишь результат разнообразных вожделений человека» — «Но скажут, ведь труд художника вознаграждается гораздо выше труда простого ремесленника!» — «Совершенно верно, — отвечает Тертуллиан, — но то, что теряешь на отдельной вещи, легко можно наверстать на количестве произведенных предметов. Кроме того, на эти простые товары спрос гораздо больше, чем на произведения искусства. Тот, кто занимается позолотой обуви, ежедневно имеет работу, между тем как случай позолотить статую Меркурия или Сераписа выдается очень редко». Разумеется, Тертуллиан считает безусловно недозволенной торговлю предметами языческого культа.

У Оригена мы находим прекрасну оценку ремесел и искусств. Обобщая слова Св. Писания о художниказ Веселиле и Олиаве, он говорит, что «всякое художество дано нам от Бога», не только искусство золотых и серебряных дел мастера, но и обработка других материалов, как, например, ткачество и т. п. А если и эти искусства от Бога, то тем более искусства высшего порядка: замлемерное и строительное. Наконец, еще выше стоит музыка и врачебное искусство.

5. Профессия актера была совершенно несовместима с христианскими принципами. Тертуллиан объявляет, что сам Бог запрещает христианам театральные и цирковые представления. Св. Киприяна спросили однажды, можно ли терпеть в церковной общине актера, продолжающего и после своего обращения заниматься своим ремеслом и обучать ему подрастающее поколение. Святой ответил отрицательно; «В таком случае, — писал он, — снисходительность принесет Церкви не почет, а позор». Он исходит при этом из соображений общественной нравственности и доказывает греховность актерской профессии ссылкой на закон Моисея, запрещающий мужчинам ношение женской одежды; ибо актерам не только приходится подчас надевать женские платья, их искусство именно в том и заключается, чтобы подражать движениям и гримасам женщин, в том числе и таким, которые неминуемо должны вызывать в зрителях безнравственные мысли. Грешит также актер, который, хотя сам и не выступает более на сцене, но содержит актерскую школу и наживается на заработке своих воспитанников. Грехи последних зачтутся ему; ибо не может же он утверждать, что покинул свой прежний греховный образ жизни, если продолжает его в лице других, к тому же многих. Если, отказываясь от своего ремесла, актер теряет своей единственный заработок, о нем должна позаботиться община. Правда, за его столом не будет изысканных явств, но зато совесть его будет чиста. Рядом с воровством, взломом, разбоем и сводничеством бл. Августин считает греховными и неподобающими христианину профессии возничего, гладиатора и актера.

Этим взглядам отцов соответствуют постановления соборов. Собор в Эльвире требует от возничих и актеров, желающих перейти в христианство, чтоб они предварительно бросили свою профессию и никогда более не возвращались к ней. Если они возвращаются к ней после принятия ими св. крещения, они должны быть исключены из лона Церкви. Собор в Арме в 314 г. повторяет, что «возничих, исполняющих свою профессию, не следует допускать к св. причастию, точно так же и актеров». Пятый собор в Карфагене (401 г.) дополнил эти законы, запретив совращать обращенного актера к его пржней деятельности и принуждать его к ней.

4. Ссуда денег под проценты

Ссуда денег под проценты была очень распространена в римской империи и, конечно, была известна также отцами Церкви. Уже антимонтанист Аполлоний в дошедших до нас у Евсевия отрывках его книги упрекает пророков монтанистов в том, что они ссуждают деньги под проценты; это является для него основанием не признавать их истинными пророками, так как такое поведение их находится в явном противоречии с Св. Писанием. Климент Александрийский ссылается на слова Иезекииля, что праведник возвращает должнику залог, не отдает своих денег в рост и не требует больше того, что дал взаймы. В другом месте он ссылается на закон Ветхого Завета, запрещающий брать рост от брата своего. Братом же надо считать не только рожденных от одних родителей, но всех тех, кто одного с нами народа и веры и вместе с нами приобщен был тому же Слову. Истинное человеколюбие повелевает иметь к братьям доброе сердце и щедрую руку. Требуя от брата вознаграждения за оказанную ему услугу — ссуду, мы нарушаем эту заповедь. Ориген упоминает однажды о процентах, но не высказывает суждения об их дозволенности или недозволенности. Тертуллиан ссылается на Лук. 6,34 в доказательство того, что христианин не должен отдавать свои деньги в рост; затем он, подобно Клименту, приводит слова Иезекииля. Киприан, в свою очередь, остается при ветхозаветных текстах, но прибавляет к приводимым Климентов цитатам также последний стих 14–го псалма. Коммодиан говорит, что взимание процентов рождает сознание своей вины и требует возмездия. Лактанций осуждает проценты, как средство извлекать выгоду из несчастья другого; человек состоятельный не должен отказывать в ссуде нуждающимся и не брать себе ни процентов, ни подарков; последнее сводит на–нет все благодеяние займа и кроме того предосудительно; надо воздерживаться от всякого чужого добра; несправедливо получать назад больше, чем дал.

Аванасий, тоже исходя из 14–го псалма, приводит десять правил, обязательных для тех, кто желает унаследовать вечное блаженство. Девятое правило запрещает ссужать под проценты. Гиларий из Пуатье, толкуя тот же псалом, указывает на противоречие между ссудой, которая по–настоящему должна бы быть добрым делом и требованием процентов: вместо того чтобы помочь бедному, лишь усугубляют его нужду. Отдающий деньги под проценты лишает себя надежды на небесное блаженство. Христианину непозволительно обогащаться иначе как трудами рук своих и делать нужду ближнего источником своего дохода. Если он не уделяет ближним из своего достатка, то пусть хоть и не хищнячает и не обирает их, требуя от своего должника больше того, что ссудил ему. Наконец, надо помнить, что Христос ради бедных избрал себе в своей земной жизни удел бедняка; всякое благо, всякое зло, которое ты причиняешь бедному, ты в лице его причиняешь самому Христу Господу нашему. Кирилл иерусалимский предостерегает оглашаемых от дел дьявольских и в числе их считает скупость и взимание процентов, причисляя их к грехам, происходящим из неумеренности.

2. Тогда как перечисленные выше церковные писатели рассматривают вопрос о процентах с точки зрения заимодавца, получающего проценты, Василий Великий обращается в своих поучениях к должнику, платящему проценты. Он пускает в ход все свое красноречие, чтобы удержать бедных от заключения долгов. Прежде всего, чисто практический аргумент: «Ты беден, но зато свободен! От долгов же ты не разбогатеешь, а лишь потеряешь свою свободу. Впрочем, если бы даже и можно было разбогатеть с помощью долгов, не следует покупать богатство такой ценой; ибо, в конце концов, чем отличается бедный от богатого? тем, что имеет меньше забот». И действительно, в долги впадают главным образом не бедные, а моты и расточители. Возразят, что многие сумели на занятые деньги нажить себе богатство; на это святой отвечает, что «еще больше должников кончило самоубийством». Однако, предостерегая бедных от долгов, Василий, как он сам замечает, метит этим также в богатых, в заимодавцев: его предостережения, стало быть, тоже относятся к борьбе отцов Церкви против ростовщичества. И в самом деле: если бедные предпочтут терпеливо нести свою бедность, чем отдавать себя в лапы ростовщиков, богатые не будут иметь возможности наживаться на лихве. Василий находит, что жестокосердные богачи, не соглашающиеся давать взаймы без платы за несомый ими риск, не только поступают против любви к ближнему, но оскорбляют Всевышнего; они верят богатому человеку, который поручится за должника, но не верят Богу, который обещает воздать за всякое добро, оказанное бедному, они не хотят Бога в поручители. Так ссужать деньги, как это делают богатые, т. е. требовать сверх капитала еще процентов, бесчеловечно; это — не что иное, как эксплуатация нужды своего ближнего.

Два других великих каппадокийца вполне сходятся с Василием Великим в своем осуждении процентов. «Берущий проценты, — говорит св. Григорий Назианзин, — пожинает то, чего не сеял, и эксплуатирует нужду бедного». Очень резко высказывается Григорий Нисский: «Если назвать несправедливый процент своего рода воровством и разбоем, мы не уклонимся далеко от истины. Ведь, в конце концов, совершенно одно и то же: проломать ли воровским манером дыру в стене и похитить чужое имущество, убить ли странника на проезжей дороге и присвоить себе его добро, или же прийти к тому же результату путем ростовщичества». Как видим, Григорий тоже разделяет взгляд, что берущий проценты присваивает себе чужое добро.

3. Иероним сопоставляет различные изречения Св. Писания о взимании процентов и находит в них известную градацию. «Закон, — говорит он, — запрещал брать проценты у братьев, пророк распространяет этот запрет на всех. Многие, — продолжает святой, — полагают, что ростовщичество возможно только на ссудах деньгами, а между тем оно практикуется также на ссудах натурой: полевыми плодами, маслом, вином и прочими продуктами. Так, например, ссужают зимой 10 мер, с тем, чтобы во время жатвы получить обратно 15, т. е. на половину больше. А кто довольствуется четвертью, тот уж и совсем считает себя выше всяких упреков». В оправдание своего образа действия заимодавец рассуждает следующим образом: «Я дал взаймы одну меру, но, посеяв ее, должник мой собрал десять мер; что же несправедливого в том, если я получу назад на полмеры больше? Ведь, благодаря моей щедрости, должник мой заработал 9 мер!» На это святой отвечает: «Кому дал ссуду наш великодушный ростовщик, имущему или неимущему? Если даже ссуда дана человеку не совсем неимущему, то, во всяком случае, она дана ему на положении неимущего, ибо имущий не имеет в ней надобности; а раз ссуда дана неимущему, то нельзя при требовании ее обратно видеть в должнике человека имущего. Далее, есть и такие, которые не считают себя ростовщиками, если не требуют процентов, но получают взамен их разные подарки. Пусть знают они, что рост всегда остается ростом, раз только кто‑либо получает от должника больше, чем дал ему».

4. Св. Амвросий яркими красками описывает козни ростовщиков; изложение его не оставляет никакого сомнения в том нравственном негодовании и возмущении, которые вызывает у святого взимание процентов; рельефнее всего это сказывается в тех местах, где святой противопоставляет ростовщичеству благодеяния, которые богатые могли бы и должны бы были оказывать бедным. «Вот каковы благодеяния богатых, — говорит он, — они дают меньше, а требуют назад больше! Вот каково их человеколюбие: даже помогая человеку, они обирают его! В лучшем случае у бедного должника есть еще столько денег, что он в состоянии выплатить ссуженную сумму; но он ни в коем случае не в состоянии платить сверх того проценты. Итак, вот каково милосердие богатых: они освобождают бедняка из рук одного заимодавца лишь для того, чтобы самим занять место последнего и поработить себе свою жертву!» Человек борется с нуждой, а ему велят платить проценты; он ищет себе спасения, богатый дает ему яд; он просит хлеба, ему протягивают меч; он молит о свободе, богатый делает его своим рабом; он требует освобождения, богач еще крепче затягивает петлю на шее несчастного, пока не задушит его окончательно. «Ты пьешь, — обращается Амвросий к ростовщику в другом месте, — а другой проливает горючие слезы; ты пируешь, и твоими яствами давятся другие; ты наслаждаешься сладкими звуками музыки, другой воет от горя и отчаяния; ты вкушаешь плоды, другой должен глотать шипы. Ты богатеешь на горе других, питаешься чужим голодом, тучнеешь на чужих слезах; ты дерешь шкуру с твоих жертв…и ты еще считаешь себя богатым! Хорош богач, который требует денег от нищего!» Сострадание св. Амвросия вызывают в особенности молодые люди, по неопытности и легкомыслию попадающие в цепкие лапы ростовщиков. Вообще же он согласен с св. Василием в том, жертвы ростовщиков большей частью сами виноваты в своей доле: они жили на широкую ногу, не считаясь со своими средствами. Запрет процентов Амвросий обосновывает не только на постановлениях Ветхого Завета, но и на воззрениях древних, заимствуемых им от Цицерона. В словах Второзакония: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего‑либо другого», — он, правда, вместе с Иеронимом не видит полного запрета процентов, так как они разрешают взимание процентов от чужого. Это исключение он толкует следующим образом: слово «чужой» равносильно слову враг, взимание процентов покоится в этом случае на праве войны, которое разрешает даже убивать врага. Кроме того Амвросий замечает, что Евангелие содержит более полную истину, нежели Ветхий Завет; мы должны больше повиноваться Евангелию, чем последнему. Впрочем, считая дозволенным взимание процентов с врага и в то же время заявляя, что «христиан и римских граждан нельзя считать врагами», Амвросий в сущности совершенно запрещает своей пастве взимание процентов; ибо вряд ли ей приходилось вступать в деловые сношения с теми, кто не был ни христианином, ни римским гражданином. Точно так же как вышеприведенный текст Второзакония, он не делает никакого различия между ростовщичеством на деньгах и продуктах и энергически восстает против попыток прикрыть лихву тем или иным благовидным названием. Амвросий тоже ставит ростовщичество на одну доску с грабежом и разбоем, как мы это видели уже у других отцов. Для наглядного доказательства несправедливости процентов, Амвросий приводит еще следующий довод, к которому уже прибегали его предшественники: всякий излишек нашей собственности над потребностями нашими принадлежит бедным, людям, лишенным необходимого. Раз все люди братья, мы должны поступать с бедными по–братски, другими словами, с радостью делиться с ними своим добром. Кто же вместо этого требует лихвы от брата своего, тот, несомненно, берет большой грех на душу.

5. Св. Иоанн Златоуст высказывается в том же духе. Он лишь прибавляет, что «ростовщик, в сущности, еще хуже вора и разбойника, так как действует более тиранически». К этому суждению Златоуст тоже приходит путем собственных размышлений и на основании слов Св. Писания. «Несправедливо, — говорит он, — требовать от должника больше того, что дал ему взаймы, а кроме того это также явно противоречит Слову Божьему». Это есть те оковы неправды, те узы ярма, о которых сказано у пророка; сам Господь сказал: «Давайте взаймы и не ждите возмездия за это». Особенно ненавистна Златоусту лихва на зерне. «Ибо что, — спрашивает он, — может быть ужаснее богатого человека, который денно и нощно мечтает о наступлении народного голода, долженствующего обогатить его!» Златоуст отнюдь не признает возражения, что иной вынужден брать проценты, чтобы прокормиться. «Есть, — говорит он, — достаточно честных путей заработка, например: земледелие, скотоводство, ремесла, домашнее хозяйство. Если вас пугает то, что успех земледельца зависит от злых случайностей, от градобития, наводнений, неурожая, то имейте в виду, что доход ростовщика еще гораздо менее надежен». Златоуст приводит против ростовщичества также доводы чести и общественного уважения. «Что, — говорит он, — весь свет считает позорнее: предъявлять требования к богатому или к бедному? Ясно, что второе. А между тем именно так поступают богатые, требующие от бедных процентов. Далее, что позорнее: принимать доброхотные приношения или брать силой? Разумеется, позорнее брать у того, кто не желает давать. Это тоже делают богатые, вымогая от бедных проценты».

6. Бл. Августин тоже останавливается на том, что не может быть достаточного основания зарабатывать себе на жизнь именно ростовщичеством. «С таким же правом, — говорит он, — и разбойники, сводники и волшебники могли бы требовать санкции своего ремесла, так как оно дает им хлеб». Зло именно в том, что они выбрали себе грешный промысел. К сожалению, сами церковнослужители давали подчас дурной пример и ссужали деньги под проценты. На это неоднократно ссылались миряне, требуя и для себя права иметь доход от процентов. Августин опровергает и это возражение. «Пастырь твой, — говорит он, — увещевает тебя не брать роста; сам он при этом или не берет роста, или же берет. Но если он — лихоимец, разве из этого следует, что тот, кто в его лице говорит к тебе, т. е. Бог, тоже лихоимец? Если же пастырь живет согласно своей проповеди, а ты не следуешь ей, он войдет в царствие небесное, ты же будешь гореть в вечном огне. Если и он грешит и не идет по пути добродетели, который проповедует тебе, то вы оба будете преданы огню ада». В написанной против донатистов книге о крещении Августин высказывается с такой же силой и тоже заявляет, что «берущие проценты не войдут в царствие небесное»; в подтверждение этого он ссылается на 14–ый псалом и на 1–ое послание к Коринфянам. Эти свидетельства, в особенности слова 14–ого псалма, кажутся ему столь ясными и убедительными, что даже сами ростовщики не могут не видеть всей безбожности своего поведения; они не могут не видеть, что их образ действий идет в разрез с волей Всевышнего и поэтому крайне мерзок и отвратителен.

7. Различные соборы неоднократно выступают против взимания процентов духовными лицами. Собор в Эльвире 306 г. постановляет, что клирики, ссужающие деньги под проценты, должны быть лишены сана и отлучены от церкви. Мирянину еще можно на первый раз оказать снисхождение, если он обещает не ссужать впредь под проценты. Если же он продолжает свое нечестивое занятие, он должен быть отлучен от церкви. 12–ый канон собора в Арме тоже содержит запрещение духовным лицам ссужать под проценты; но здесь речь идет только об отлучении, а не о лишении сана. Никейский собор говорит о клириках, которые в своем ослеплении алчностью и корыстолюбием забыли слова Св. Писания: «Он не давал свои деньги в рост», — и требуют от своих должников один процент лихвы в месяц. Если они не исправятся и будут, например, требовать с должника в полтора раза большую сумму, нежели та, которую они ссудили в действительности, или же будут прибегать к другим ухищрениям в роде этого, их следует исключать из духовенства. 44–ый апостольский канон, который надо считать одним из старейших, грозит епископам, священникам и дьяконам, отдающим деньги в рост строгой карой, если они не откажутся от этого занятия. Из письма св. Василия к Амфилохию мы видим, что занимавшийся в миру ростовщичеством мог быть посвящен в священство, если отказывался в пользу бедных от нечестно приобретенного имущества и таким образом проявлял твердую волю противостоять в будущем бесу любостяжания. Пятнадцатый из канонов, дошедших до нас под именем св. Ипполита, — на самом же деле происхождение восходит к восьмой книге Апостольских правил, — высказывается строже. Он содержит общий запрет ростовщичества, распространяющийся не только на духовных лиц, и требует, чтобы ростовщики не допускались к оглашению и крещению, пока не откажутся от своей профессии. Вопрос о взимании процентов обсуждается также на лаодикийском (между 343 и 381 гг.), гиппонском (393 г.) и мнимом 4–м карфагенском соборе, которые постановляют тяжелые наказания для духовных лиц, провинившихся в ростовщичестве. Косвенным образом вопрос о процентах затрагивается также в замечательном постановлении анкирского собора, о котором мы уже упоминали выше при разборе мер в защиту церковного имущества. 15–ый канон этого собора гласит: «Если при замещении епископской кафедры священники продадут часть церковного имущества, то Церковь имеет право требовать ее обратно; при этом епископ решает, должны ли быть возвращены купившему уплаченные им деньги или нет». Дело в том, что последний за это время мог уже успеть выручить из купленного им больше, чем уплатил за него. Итак, купившим церковное имущество обещают возместить затраченные ими деньги лишь в том случае, если они не вознаграждены уже самим пользованием купленным ими имуществом. То, что они могли бы на уплаченные ими деньги выручить тем временем прибыль в других сделках, вполне последовательно оставляется без внимания.

8. Из приведенных нами свидетельств явствует, что вопрос о процентах с очень ранних пор занимает Церковь и церковных писателей. Первое осуждение ссуды денег под проценты последовало на основании ссылки на Священное Писание вообще, определенные места еще не цитировались; это осуждение сначала распространялось только на тех лиц, которые должны отличаться особой праведностью, ссуды под проценты были объявлены неподобающими для пророков (Аполлоний). Климент Александрийский основывает свой всеобщий, т. е. простирающийся на всех христиан, запрет процентных сделок на Ветхом Завете. Вышеприведенные слова Иезекиля (18,4) цитируются только мимоходом, а главным образом Климент ссылается на закон Моисея, запрещающий брать рост у брата своего (Лев. 25, 35 и Второз. 23,19). Впрочем, несомненно, что он исходил при этом и из своих собственных, самостоятельных соображений; ибо он не удовольствовался Моисеевым запретом, но расширил его согласно своему христианскому чувству, придав слову «брать» более широкое толкование. Моисеево разрешение отдавать деньги в рост чужим создает трудности и для позднейших отцов Церкви. Это сказывается в их стараниях оправдать это разрешение. Св. Иероним доказывал, что уже в Ветхом Завете запрет процентов распространяется впоследствии не только на брата. В этом смысле он считает слова Иезекиля (18, 8) шагом вперед сравнительно со словами Второзакония. Св. Амвросий конструирует искусственную связь между правом требовать проценты и военным правом, но с другой стороны вообще объявляет постановления Старого Завета устарелыми после Евангелия. Другие отцы Церкви отказались от этой ссылки и предпочитают основывать свое осуждение процентов на 14–м псалме (стих 5), так, например, Киприян, который взял из Второзакония, только различие между денежной ссудой и ссудой товарами, затем Афанасий, Гиларий и Августин. Все это позволяет нам заключить, что своим осуждением процентов отцы не желали возобновить правовые нормы Старого Завета, как таковые, а лишь пользовались ими для подтверждения своего собственного убеждения о предосудительности процентных сделок. Наталкиваясь в своем толковании Священного Писания на место, содержащее общий или ограниченный известными рамками запрет процентов, они пользовались этим случаем, чтобы высказать свои собственные воззрения на этот счет. Конечно, они при этом указывали также и на другие места Св. Писания, которые гласили в том же или аналогичном смысле.

Тертуллиан первый исходит из одного места Нового Завета (Лука 6, 35); слова пророка Иезекиля он приводит лишь для определения понятия ростовщичества. Ссылку на Луку мы находим также у Златоуста, который толкует слова пророка Исайи: «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, — в смысле воздержания от ростовщичества». У Лактанция на первый план выступает требование естественного чувства справедливости. Взимание процентов в той или иной форме он считает предосудительным по трем причинам: кто взимает проценты, тот присваивает себе чужое добро, эксплуатирует несчастье другого и превращает благодеяние в злодеяние. Требование, что ссуда должна быть делом милосердия, не искаженным взиманием процентов, высказывает также Гиларий. Что «из нужды ближнего не следует извлекать для себя выгоды», повторяют Гиларий, Василий и Григорий Назианзин. Взгляд, что взимаемые с должника проценты представляют собственно чужое имущество, разделяют с Лактанцием тот же Григорий Назианзин, затем Григорий Нисский, Иероним, Амвросий и Златоуст. В качестве нового аргумента Гиларий приводит ссылку на Христа: «Нищие суть Его собственность, купленная Его кровью, и Его должны мы видеть воплощающимся в каждом нищем».

Василий тоже полагает, что при большем усердии к слову Божьему ростовщичество могло бы быть искоренено и богатые давали бы бедным ссуды за одну небесную награду. Кирилл Иерусалимский видит во взимании процентов доказательство невоздержанности, Василий — доказательство жестокосердия, точно так же Иероним и Августин. Василий и Амвросий осуждают ростовщичество на том основании, что оно лишает бедных их великого блага — свободы. Однако, по мнению отцов, в ростовщичестве греховно не только угнетение бедных, как это может казаться из предыдущего изложения. Иероним и Амвросий осуждают также взимание процентов у состоятельных людей, временно вынужденных прибегать к займам; Василий считает проценты пагубными даже именно для богатых.

Наконец, к аргументам, подчеркнутым из Св. Писания и правового сознания человека, отцы присоединяют еще аргументы на почве честности и благоприличия. Мы встречаем их в особенности у Амвросия и Златоуста.

Все эти изречения отцов Церкви решительно и бесповоротно осуждают взимание процентов во всем его объеме; краткие, но резкие слова Августина на эту тему могут считаться вполне правильным выражением учения отцов в вопросе о ростовщичестве.

На вопрос, откуда отцы почерпали все эти аргументы, сам собой является ответ: из наблюдения окружавшей их экономической действительности, наблюдения под тем углом зрения, который Спаситель преподал своей заповедью любви.

Вселенские соборы осуждают ростовщичество точно так же, как отцы Церкви. Они, понятно, сначала выступают строже всего против провинившихся во взимании процентов духовных лиц, а затем уже против мирян. Они лишь ссылаются (Никейский собор) на Священное Писание Ветхого Завета (Пс. 14:5) и не считают нужным мотивировать свои запреты, так как эту мотивировку можно было предполагать и без того известной из церковных проповедей, и включение ее нарушило бы краткую формулировку канонов. Постановления соборов в этом, как и в других вопросах, то строже, то мягче; эти колебания достаточно объясняются различиями во времени и месте отдельных соборов. Из неоднократных постановлений соборов по этому вопросу, а также из некоторых вышеприведенных мест из писаний отцов Церкви мы можем констатировать еще следующее: несмотря на предписания отцов Церкви, многие христиане и в их числе также клирики различных степеней не соглашались бросить свои денежные операции. Если принять во внимание, что ссуды под проценты были очень распространены в Римской империи и законодательство считало их вполне дозволенными, до известного довольно высокого уровня процентов, то нет ничего удивительного, что направленные против процентов учения христианства, — которые к тому же ни в Ветхом, ни в Новом Завете не были высказаны настолько категорически, чтобы не оставалось никакого сомнения на этот счет, — лишь медленно пробивали себе дорогу, а в некоторых местах, быть может, и вовсе не достигали полного признания.

От внимания отцов не укрылось, что многим становилось уже очень трудно добывать себе кусок хлеба. Св. Киприан видит причину этого в перенаселении мирского мира. Поэтому он считает живущих в добровольном воздержании особенно угодными Господу; Спаситель именно потому и дополняет ветхозаветное «Растите и размножайтесь» своим советом воздержания, что земля заселена уже в достаточной степени. Чтобы рабочий мог жить на свой заработок, хозяева, которым он продает свой труд, должны быть хоть настолько благородны, чтобы точно и честно выплачивать ему условленную плату. Климент Александрийский напоминает предписание Ветхого Завета, согласно которому заработная плата должна выдаваться бедным еще в тот же день. Василий Великий знает, как дорого рабочим их время; когда его проповедь затягивается, он утешает их тем, что «Бог воздаст им сторицей за эту жертву своим временем»; по мере возможности он всегда старается закончить свою проповедь пораньше и отправить слушателей на работу, он приглашает их прийти еще раз, вечером, когда они закончат свою работу, и голова их будет свободнее от будничных забот. Впрочем кое‑что можно урезать для богослужения: ведь работа лишь дело второстепенной важности для христианина. Это подчеркивают также «Апостольские правила». Иногда Василий даже с умыслом удлиняет богослужение, чтобы удержать верующих от дурных занятий; однажды, когда вечерняя проповедь его продолжалась дольше, чем принято было, он наперед отрезывает протесты замечанием, что слушатели могут лишь выиграть от этого. Он подразумевает под этим, что иначе многие сейчас же из Церкви поспешат к игре в кости. А при этом дело не обходится без легкомысленной божбы, без споров и раздражения, и вместе с тем дает себя знать и корысть. В обоих случаях, при выигрыше и проигрыше, игра лишь возбуждает страсти.

Приобретать что‑нибудь без труда, только благодаря случаю, как при игре в кости, считалось, разумеется, не подобающим христианину, а в особенности духовным лицам. 42–й апостольский канон под угрозой тяжелых наказаний запрещает епископу, священнику и дьякону наравне с пьянством игру в кости. 43–й канон распространяет этот запрет также на низших клириков и на мирян, причем карой назначается отлучение от Церкви.

Различные законные формы приобретения помимо труда и дара, а именно юридические нормы передачи владения в другие руки отцы признают, как само собой разумеющиеся; дозволенность их нигде не подвергается сомнению. В области наследственного права Августин всецело становится на почву светского законодательства. Еще прежде антиохийский собор in encaeniis горячо выступил в защиту права епископов завещать свое личное имущество по собственному благоусмотрению; один из апостольских канонов тоже высказывается в этом смысле. Гиппонский собор 393 г. И 6–й Карфагенский собор (401 г.) запрещают епископам завещать свое имущество язычникам и еретикам под угрозой анафемы, которая обрушится на ослушника после его смерти. Епископ должен еще при жизни принять меры, чтобы имущество его не попало при отсутствии завещания в руки языческих или еретических законных наследников.

Учения отцов о справедливых способах приобретения содержат также предписания, как следует христианину относиться к потере своего имущества. Верующему не следует стремиться сверх меры к материальным благам; точно так же, имея их, он всегда должен быть готов потерять их. Это нетрудно для него, ибо он знает, что его земное добро не войдет с ним в царствие небесное. Если к тому же потеря имущества принесла ему большую возможность жить согласно слову Божьему, то он даже может радоваться случившемуся. Так рассуждает Ерм. Он предполагает при этом, что кто‑нибудь потерял свое имущество без всякой вины со своей стороны, напротив, именно вследствие своей богоугодной жизни. Но потеря имущества может быть также наказанием за грехи. Тогда, конечно, следует принять этот удар со смирением и покаянием. Ерм рассказывает о посетившем его откровении; голос свыше объявил ему: «Ты потерял большую часть своего состояния потому, что не уделял должного внимания своим детям и таким образом навлек на себя тяжкий грех». В другом видении ему явился ангел, карающий тех, кто предается земным вожделениям и утехам. На вопрос Ерма, какие кары назначены за эти грехи, ему, прежде всего, было указано на потерю имущества и материальную нужду. Аналогично высказывается и Климент Александрийский: «Бедность посылается людям Богом, точно так же как болезнь и другие страдания, в предостережение; эти несчастья должны с одной стороны побудить людей загладить свои прегрешения, с другой стороны — предостеречь их на будущее от дурного». Верующий должен переносить потерю своего имущества с таким же душевным спокойствием и безмятежностью, как и богатство; Климент мотивирует это тем, что только при этом условии можно причислить себя к нищим духом, которых Спаситель объявил блаженными. Тертуллиан присовокупляет еще другие мотивы: следует брать пример с нашего божественного Искупителя. Во время своей земной жизни Он не стремился к бренным сокровищам мира сего, потому нам, Его последователям, не должно быть трудно лишиться всего или части нашего состояния. Кто не в состоянии спокойно переносить утрату материальных благ, тот поступает в разрез с учением Христа, предписывающим презирать этот мир; тот живет, как язычник. Христианина должна отличать как щедрость в подаяниях, так и терпение при потерях. Кроме того, надо предполагать, что, кому нелегко примириться с постигшей его потерей, произошла ли она вследствие кражи и разбоя или от его собственной лени, тот не очень склонен также творить милостыню. А так как все, что имеет человек, в сущности не его, а чужое, то, стало быть, тот, кто слишком огорчается при потерях, желает себе чужого добра. Бренные сокровища не только нечто постороннее, различное от человека, человек также гораздо выше их. Поэтому, говорит св. Амвросий, достоинство человека требует, чтобы он не слишком близко принимал к сердцу утрату этих сокровищ. Он должен чувствовать себя выше этого.

Как мы видим, в писаниях отцов Церкви отражаются различные стороны экономической жизни их эпохи. Если отцы и не дают систематического кодекса морали в области экономической жизни, то они, тем не менее, имели возможность осветить с точки зрения христианства все связанные с этой областью вопросы.

Они отмечают важность того, каким путем добыто имущество; объясняют, что стремление обладать земными благами должно иметь меру в потребностях человека, и увещевают не заботиться об излишнем. Они считают труд главным и лучшим способом приобретения и снимают с него пятно неблагородного занятия, каким он считался в древнем мире. Они оставили даже предписания для тех, кто живет милостыней. Подробнее всего они останавливаются на правах и обязанностях духовных лиц и бичуют без пощады пороки клириков того времени. Верующим они предоставляют большую свободу в выборе профессии, долженствующей доставить им необходимые хозяйственные блага. Они запрещают только те профессии, которые сопряжены с опасностью для веры, а именно военную и чиновничью службу, — этот запрет действителен лишь, пока имеется налицо упомянутая опасность; те же профессии, которые находятся в противоречии с подобающей христианину чистотой нравов, как, например, профессия артиста и гладиатора, запрещаются, безусловно. При оценке различных профессий у отцов, разумеется, обнаруживается влияние их предшественников и современников, так, например, торговля долгое время считается еще занятием не вполне безупречным. Но, в конце концов, отцы признают и хорошую сторону за торговлей, а именно значение ее для всеобщего благосостояния. Вполне согласны отцы в осуждении процентов. Чем ярче выступают отрицательные стороны последних и чем труднее становится отцам искоренить это пустившее глубокие корни зло, тем усерднее и энергичнее борются они с ним, тем многочисленнее и разностороннее приводимые ими аргументы.

Многочисленные учения отцов, затрагивающие экономические вопросы, должны были приучить христиан рассматривать и экономическую сторону их повседневной жизни с точки зрения нравственных начал и даже перед заманчивыми перспективами наживы не забывать, что для верующего существуют другие, высшие блага, которые ни в коем случае нельзя ставить на карту.

IV. Учение отцов Церкви о пользовании земными благами

Действительную ценность доставляет земным благам только пользование ими. К этому результату Климент Александрийский приходит как на основании своих собственных размышлений, так и на основании слов Господа и свидетельства Платона. Кто желает владеть своим золотом и серебром, своими домами и пр. согласно воле Божьей, тот должен также употреблять их во благо своих ближних, как этого требует Господь. Собственник не должен забывать, что он сам, благодаря живущей в нем душе, нечто гораздо более ценное, чем все бренные сокровища мира сего, поэтому он должен владеть ими, но не делаться рабом их. Имущество и благосостояние лишь материал и орудие для того, чтобы служить к добру в руках тех, кто умеет пользоваться ими. Как орудие, богатство должно служить человеку, а не быть его господином. В подобных же выражениях уже Ириней предостерегает христиан не делаться рабами своей собственности. Тертуллиан тоже ценит все, чем могут обладать люди на земле, лишь по тому, как они пользуются этим. «Все существующее, — говорит он, — принадлежит собственно Богу; но как только человек употребляет это против Бога, оно перестает быть Божьим». Св. Киприан говорит: «Кто не упражняется в правильном употреблении своих богатств, для того они могут стать крайне гибельными; вместо того, чтобы искупить свои грехи, он лишь увеличит их своим богатством».

Таким образом, говоря словами того же Климента Александрийского, богатство подобно змее, гибельной для того, кто не умеет, как следует, схватить ее. Кто умеет пользоваться своим богатством, тот соберет с него обильную жатву для души. Поэтому — Климент постоянно возвращается к этому утверждению — не сам факт обладания богатством, а справедливый дележ его делает человека богатым; а так как на последнее способны только бескорыстные люди, т. е. христиане, то, в сущности, только христиане и богаты в истинном смысле этого слова. «Если же, — говорит он несколько раньше, — понимать слово «богатый» в обыкновенном смысле, как человека, нагруженного золотом, то праведный заслуживает названия «богатый честью». Богатство в последнем смысле дается добропорядочной жизнью, а праведник соблюдает должный порядок в пользовании и дележе своего имущества». Киприан считает игрой слов называть благом то, что употребляешь дурно. Согласно Лактанцию, богатство только потому создает почет, что дает возможность творить благо. Богатым можно считать только того, кто употребляет свое богатство на дела справедливости.

Василий Великий ни во что не ставит богатство, если не пользоваться им, как следует: только в таком случае оно становится действительным благом. Зато богатый, употребляющий свое богатство как следует, достоин всякого уважения и любви: он щедро подает неимущим, он посвящает свое время уходу за больными и не считает свою собственность принадлежащей исключительно ему, готов отдать ее первому встречному бедняку. Св. Амвросий говорит: «Господь осуждает не тех, кто обладает богатством, а тех, кто не умеет обращаться с ним как следует, со своим богатством». Согласно св. Иоанну Златоусту, справедливое употребление богатства — знак того, что владеешь им, как даром от Бога. «Не говори, — поучает он, — это мои деньги, и я могу пользоваться ими, как хочу; это вовсе не твоя собственность, а чужая; чужое становится твоим лишь тогда, если ты уделяешь его другим, если же ты употребляешь его только на себя, то твое становится чужим».

Он подчеркивает также необходимость разумного пользования своим имуществом и порицает бессмысленное и бесцельное расточение его, как оно имело место у греческих философов. Он объясняет расточительность дьявольским наваждением, дьявол стремится оклеветать людей, будто они не умеют пользоваться деньгами. Именно для того мы и должны презирать земные блага, чтобы уметь пользоваться ими. Кто не дерзает пользоваться своим имуществом, словно оно принадлежит не ему, тому оно не приносит пользы. Но тогда нельзя уже называть его имущество имуществом, полезной вещью. Это имя для того и дано, чтобы наше имущество не лежало у нас взаперти, как золото в ларцах мастера, а чтобы мы дали ему подобающее употребление. Богачи и скупцы, которые хоронят свое имущество, — а ведь на него и другие имеют право, — в погребах и кладовых, вместо того, чтобы пользоваться им, — воры и разбойники. Но и тот, кто пользуется своим имуществом, но неправильно, тоже не прав. Богатство только тогда нечто хорошее, если оно не становится господином богача, а употребляется им для вспомоществования ближним. Бл. Августин высказывает следующее положение: «Где имеются земные блага, там правильное пользование ими должно сохранить их для неба. Это так же важно, как и то, что не следует неправильными путями стремиться к обладанию земными благами, если их не имеешь». В другом месте святой говорит: «Если ты господин над своими деньгами, ты даешь им правильное употребление, если раб их — неправильное». Только правильное пользование земными благами делает человека собственником над ними; иначе все остается чужим.

Итак, все отцы согласны, что земными благами можно и должно пользоваться и что нравственная высота или низость человека определяется также тем, как пользуется он своим имуществом. Вопрос, стало быть, только в том, как, по мнению отцов Церкви, должно пользоваться своим имуществом.

1. Пользование земными благами для собственных нужд

Настаивать на том, что земные блага даны нам, прежде всего, для удовлетворения наших собственных потребностей, отцы не имели особенных оснований. Ведь в языческом мире, из которого они вышли, и который все еще окружал их, это было повседневным явлением: имущие пользовались своим имуществом почти исключительно для собственной услады и почета. Важнее было установить грань, до которой разрешается пользоваться земными благами для собственных нужд, и за которой начинается изнеженность и честолюбие. Пока христиане вербовались главным образом из низших сословий, опасность перейти эту грань была еще не велика. Но когда в лоно церкви вступило довольно значительное число лиц из благородных и состоятельных сословий, увещания отцов на эту тему становятся настойчивее, отныне отцы уделяют им много места. Обыкновенно эти увещания имеют вид предостережений против роскоши.

1. Климент Александрийский доказывает, что именно те предметы, которые не трудно приобрести, оказываются для нас самыми полезными, ибо им также всего легче и пользоваться. Они предпочтительнее и для богатых, так как их легче соглашаешься отдать ближнему; кроме того они не в такой степени отклоняют от стремления к вечной истине, как вещи ценные и редкостные. Сообразно с этим Климент описывает одежду, приличествующую христианам. Христианин должен одеваться в простые одежды белого цвета. Это всего более соответствует природе и является символом единой, простой истины, которую должен объять верующий. Кроме того, утрированная роскошь одежды легко делает смешным. Золотые и серебряные кубки, а также кубки, украшенные драгоценными камнями, к тому же не практичны и только для глаз. Так как металлы хорошие проводники тепла, горячие напитки быстро охладевают в этих сосудах, а холодные согреваются. А уж тонкие сосуды из граненого стекла и совсем не в радость хозяину. Кто пьет из них, тот все боится, как бы они не разломались, в такой степени они хрупки. Из колец только кольца–печатки имеют смысл, все остальные осуждаются, как излишние украшения. Женщины тоже должны носить простую и приличную одежду, с той лишь разницей, что она может быть удобнее мужской. А вообще одежда должна быть приноровлена к возрасту, сословию, росту и занятию человека.

Впрочем, владельцам ценных предметов не запрещается пользоваться ими; не следует лишь быть всецело поглощенным ими. Надо остерегаться, чтобы эти драгоценности не вовлекли нас в изнеженный и распутный образ жизни. На вопрос, кому же пользоваться драгоценностями и роскошными вещами, которые как никак существуют на свете, Климент дает следующий ответ: «Людям, конечно, при условии, что они сумеют пользоваться этими вещами, не слишком увлекаясь ими; если же последнее невозможно, то тогда не остается ничего другого, как довольствоваться лишь легко доступными предметами домашнего обихода и отказаться от всего, что сверх этого».

Скромности одежды должна соответствовать простота стола. Климент считает воду самым естественным напитком для человека. Так или иначе, человеку умеренному совсем не нужны различные дорогие сорта вин, для него существует одно вино, ибо он знает, что все лозы произрастают по велению того же единого Бога. Восхвалению простоты Климент посвящает особую главу.

Вполне в духе своего учителя Ориген доказывает, что не следует отказываться от того, что создано для нашего пользования, напротив, мы должны благодарить Всевышнего за ниспосланные им земные блага. От роскоши в еде он предостерегает в следующих выражениях: «Избегайте тех яств, к которым вас влечет только чревоугодие, не сообразующееся с требованиями здоровья».

2. Тертуллиан, так же как и Климент, советует простоту в одежде. Бог сам не желает чрезмерной роскоши. Если бы он желал, чтобы люди одевались в пурпурные или голубые ткани, он мог бы дать овцам пурпурную или голубую шерсть. Раз он этого не делает, он показывает этим, что не желает подобной одежды у людей. В своей книге о женских нарядах и украшениях, которая всецело посвящена борьбе с роскошью, Тертуллиан объявляет ношение украшений варварским обычаем и старается развенчать его сообщением, что в странах, где добывается золото, рабы и преступники носят золотые цепи, и чем больше преступлений совершил там человек, тем тяжелее обременен он золотом. Изобретение женских украшений он приписывает демонам, точно также изобретение румян. Впрочем, выступая против роскоши, он нисколько не имеет в виду советовать верующим пренебрегать своей внешностью или, чего доброго, поощрять неопрятность и нечистоплотность; он желает лишь, чтобы соблюдалась должная мера в уходе за телом. Отказ от дорогих яств Тертуллиан мотивирует чисто аскетически: «Это облегчает нам соблюдение постов»; изысканные блюда Тертуллиан не называет само по себе греховными. И еще раз он повторяет: «Роскоши следует избегать потому, что она ведет к изнеженности и таким образом ослабляет нашу стойкость в добродетели.

В одном месте Тертуллиан защищает христиан от упрека, что своим воздержанием они вредят процветанию торговли. Он ссылается при этом на сограждан–язычников, которые живут среди христиан и поэтому могут составить себе правильное представление о жизни последних. Христиане пользуются банями, тавернами, мастерскими, конюшнями, ярмарками точно так же, как язычники. Правда, они не купаются в ночь под Сатурналии, потому что не хотят потерять день и ночь, зато выбирают для купания время, более соответствующее требованиям нравственности и здоровья. Во время празднеств Вакха они не совершают публично своих трапез, так как это похоже было бы на трапезу приговоренного к смерти. Но при этом они, конечно, питаются той же пищей, что и другие. Они не покупают венков, но из этого далеко не следует, что они не любят цветов; цветы приятнее им в несвязанном виде. Христиане не являются на зрелища и лишают таким образом заработка торговцев, обделывающих там свои делишки; но нельзя сказать, чтобы христиане совершенно не покупали предметов, которые можно купить у этих торговцев, они лишь предпочитают покупать их в лавках. Даже торговцы ладаном не терпят ущерба от христиан. Правда, христиане не сжигают благовоний Аравии в честь богов, но зато при погребении своих покойников они употребляют больше благовоний, чем предписывает культ язычников. «Впрочем, — говорит Тертуллиан в другом месте, — они не брезгают жечь ладан, когда нужно уничтожить дурной запах. Только сводники и их пособники, убийцы и отравители, волшебники и вещатели, не делают сделок с христианами».

У св. Киприана богатая девушка–христианка в ответ на предостережения относительно пагубности земных благ замечает, что ведь она должна иметь право пользоваться благами, которых ее сподобил Господь, и св. Киприан соглашается с ней. Богатством надо пользоваться; оно для того и существует. Но пользоваться как следует. О правильном пользовании богатством св. Киприан выставляет следующие положения: «Показывай свое богатство бедным; ссужай имущество для Бога; питай Христа». Св. отец употребляет эти выражения, чтобы противопоставить христианское пользование богатством языческому. Язычники полагали, что богатства даны им для чванливого соперничества, для сделок, увеличивающих их богатства до бесконечности, для доставления себе всевозможных приятностей жизни, среди которых изысканный стол играл главную роль. Аналогично Киприан описывает и в другом месте правильное пользование богатством в отличие от неправильного. «Тот, кто в мире и по мнению мира считает себя богатым, ошибается. Чтобы быть действительно богатым, он должен сперва добыть себе огнем свое золото, должен очистить себя в горниле добродетели и превратиться в золото. Он должен также купить себе белую одежду: тот, кто прежде подобно Адаму был наг и уродлив, должен облачиться в одежду Христову. Богатая матрона должна красить свои глаза не снадобьями сатаны, а муром Христовым, дабы она могла узреть Господа. Все это достигается раздачей милостыни и другими богоугодными деяниями, вообще христианским образом жизни».

3. Лактанций выводит долг бережливости из обязанности творить милостыню. «Число нуждающихся так велико, что богатые не могут исполнять свой долг по отношению к бедным и вместе с тем вести расточительный образ жизни. Если отдельное лицо не в силах совершенно устранить нищету, то каждый должен по мере своих сил внести сюда свою лепту, соответственно своему богатству. Он в состоянии сделать это, если только откажется от трат на всякого рода излишества. Те деньги, которые тратятся на покупку диких зверей, могут пойти на выкуп рабов; вместо того, чтобы кормить дичь, следует употребить эти деньги на пропитание нищих; вместо того, чтобы держать на убой гладиаторов, заботьтесь о погребении невинно убиенных». Аналогичные мысли мы находим у св. Василия. «Что скажет богатый в свою защиту, когда Вечный Судья напомнит ему, что он покрыл стены своего жилища дорогими тканями, но не одевал своих близких; что он разукрасил своих лошадей, но брата своего, который по бедности своей ходил в рубище, оставлял без внимания; что он дал сгнить хлебу на нивах своих, в то время как ближние его терпели голод; что он копил деньги и закапывал сокровища, вместо того чтобы прийти ими на помощь страждущим» Мерилом дозволенных расходов св. Василий считает действительные потребности. Все что переходит эту границу, есть злоупотребление. Что эти потребности могут быть не у всех одинаковы, он допускает даже для жизни в монастырях.

Астерий Амасийский советует носить зимой одежду из овечьей шерсти, а летом из льна. Виссон он отвергает вследствие его дороговизны, точно так же шелк и ткани искусственной окраски и рисунка. Богатые христиане имели обыкновение носить одежды, в которые были вотканы картины из библейской истории. Это Астерий равным образом порицает. «Если слова его имеют вес в их глазах, пусть они продадут эти одежды и выручку употребят в пользу живых подобий Бога. Чем изображать на своих одеждах расслабленного, лучше посещайте сами ближних, прикованных к ложу болезнью; чем лицезреть на своем платье образ женщины, излеченной от кровотечения, лучше помогите бедствующей вдове; чем носить на своих одеждах изображение исцеленного слепого, утешьте своими благодеяниями живого слепца; вместо того, чтобы покрывать корзины вышивками с изображением насыщения пяти тысяч, накормите лучше голодных, вместо того чтобы выставлять на показ сосуды брака в Кане Галилейской, напойте лучше жаждущих.» Итак, в интересах неимущих братьев следует избегать всякой бесцельной роскоши. Мерилом того, что можно употреблять для собственных надобностей, Астерий также считает потребности.

4. Простота должна царить везде, также и в книгах, в том числе и в изданиях Священного Писания. Св. Иероним увещевает покупать не великолепные издания Священного Писания на пурпурном пергаменте и в унизанных золотом и драгоценными камнями переплетах, а издания с хорошим, исправленным по оригиналу текстом, — недаром он сам потратил столько труда на установление верного текста. В своем предисловии к книге Иова он говорит: «Любители дорожат либо старыми книгами, либо написанными золотыми и серебряными или художественными буквами на пурпурном пергаменте, но он и его друзья предпочитают этим дорогим книгам жалкие лоскутки, если только они содержат исправленный текст.»

Хорошее предостережение против излишних трат, притом даже и таких, которые имеют известный ореол добра, дает св. Амвросий. Он различает двоякие траты денег: траты щедрости и расточительности. К первым относятся следующие расходы: устраивать приют странникам, одевать нагих, выкупать рабов, подавать милостыню нищим. К вторым относится расточение своего имущества на чревоугодие и в погоне за популярностью, например, на игрища и ристалища, на подарки гладиаторам или на травлю зверей. И даже в том случае, когда деньги идут на добрую цель, не следует быть слишком расточительным. Даже подавая милостыню, надо знать меру, для того, чтобы быть в состоянии оказать добро многим нищим. Только те траты приличествуют человеку, которые родились из чистых побуждений. Не возводите ненужных зданий, но постройки необходимые сооружайте. Как Василий, так и Амвросий указывает богатым на то, как много они своей роскошью отнимают у бедных. «Вы, богатые, — говорит он, — украшаете стены и грабите людей. У твоего порога просит подаяния человек в рубище, но ты не слышишь его, ты занят только одной мыслью, какими сортами мрамора выложить твой портик? Нищий просит у тебя хлеба или подаяния и не получает их, а у твоих коней удила из золота. Тебе доставляют утеху драгоценные украшения, тогда как у других нет хлеба насущного. О, какую кару навлекаешь ты на себя, богатый! Народ голодает, а ты запираешь свои амбары! Народ изнывает в нищете, а ты любуешься своими драгоценностями. О, несчастный, в твоей власти сохранить жизнь столь многим и ты не делаешь этого!

5. Св. Иоанн Златоуст велит быть бережливым в виду бедности других, ибо, воздерживаясь от напрасных трат, получаешь возможность помогать другим. Как и св. Иероним, он ополчается против тех, которые держат у себя священные книги только для того, чтобы прятать их в книжных шкафах и интересуются лишь тем, чтобы пергамент был достаточно тонок и буквы красиво выведены, а о чтении и не думают. Они приобретают священные книги не для того, чтобы черпать из них наставления истинной жизни, а для того, чтобы блистать своим богатством. Никто, как я слышу, — жалуется он, — не стремится понять священные книги, не видит в этом цели своего честолюбия; нет, они лишь хвастают тем, что имеют эти книги с золотым тиснением. Но это ведь совершенно излишняя вещь. Не говоря уж о бесполезности этого, это противоречит той простоте и нетребовательности, которые должны отличать христианина. Последняя, однако, совсем другого рода, чем, например, нетребовательность Диогена, который ходил в рубище, жил в бочке и своим отсутствием всяких потребностей, правда, возбуждал у многих удивление, но никому не принес пользы. Ап. Павел поступал в этом отношении совершенно иначе. Он не старался бросаться в глаза, не выносил напоказ и свое довольство малым. Поэтому он прилично одевался и платил за наем своего жилища в Риме.

Наконец, бл. Августин тоже обсуждает с точки зрения благотворительности вопрос, сколько можно тратить на себя. «Если имущие будут держаться правильного мерила в необходимом, то, — уверяет он, — для дела благотворительности всегда найдутся свободные деньги. В вопросе, что действительно необходимо человеку, надо следовать не ненасытным вожделениям нашим, а божественным предначертаниям; наше тело, душа наша — дело рук Бога, но жадность наша — ни в коем случае. При внимательном рассмотрении оказывается, что человеку вовсе уж не так много нужно. В самом деле, охватите взором, как много дано вам Богом и как мало надо вам для ваших собственных надобностей; излишнее у одного, богатого, необходимо другому, бедному. Стало быть, кто удерживает этот излишек для себя, тот пользуется чужим добром.»

2. Милостыня

1. Богатство дано христианину не только для личных его нужд, но также для попечения о неимущих. Он хозяин своего имущества в том смысле, что может употреблять из него в свою пользу столько, сколько ему потребно; но остальным он заведует для других, для бедных. «Бог дал людям богатство, — говорит Ерм, — для того, чтоб они служили им Богу, помогая неимущим. Вот в чем праведное и хорошее пользование богатством, в отличие от того, как пользуются им язычники. Для слуг Господа опасно подражать тратам язычников. Только пользуясь своим богатством для поддержки бедных, христианин может испытывать чувство безоблачной радости без примеси горечи и страха». Богатый походит на вяз. Вяз — бесплодное дерево. Но если он служит опорой для виноградной лозы, он приносит через ее посредство богатый плод, грозди лозы также и его заслуга, ибо, если б лозе пришлось ползти по земле, она не могла бы дать такие обильные и прекрасные плоды. Точно также богатство само по себе не приносит пользы своему владельцу. Но если он без колебаний уделяет из него бедным, он совершает доброе дело, и ему засчитаются заслуги бедных. Поэтому уже автор письма Варнавы советовал знатным людям держать при себе людей, которым они могут принести пользу, дабы они всегда в состоянии были творить добро.

Итак, один из мотивов давать щедрую милостыню есть польза, проистекающая из этого для богатого. Другой мотив: сам Бог велит творить милостыню. Всевышнему угодно, говорит «Учение», чтобы мы с каждым делились Его дарами; блажен поступающий так, он — праведник. Потому то и дело раздаются призывы творить милостыню. Так в той же книге мы читаем: «Не отказывай нуждающемуся, но делись с братом твоим всем, что имеешь». Климент Римский пишет: «Пусть богатый делится с бедным, а бедный благодарит Бога, что Он дал ему богатого брата помочь нужде его». Второе послание к Коринфянам, приписываемое тому же Клименту Римскому, считает милосердие и сострадание к нуждающемуся выражением веры, христианин должен побороть корыстолюбие, препятствующее его благотворению.

Кроме этих главных двух причин Ерм приводит еще одну, чтобы внедрить в сердца верующих долг благостыни. Он указывает на предстоящий Страшный суд, на то, как коротко время, оставленное нам для совершения благих дел. Пусть не ждут богатые, чтоб бедные пришли к ним просить подаяния, пусть сами идут с своими дарами к нуждающимся, пока еще не поздно. Стоны и вздохи сирот и обездоленных могут стать обвинителями богатых перед престолом Господним и вызвать их исключение из царствия небесного. Наконец, долг творить милостыню вытекает у отцов Церкви из того соображения, что нет такого права частной собственности, которое позволяло бы богатому проходить мимо нужды ближнего.

2. Хотя отцы Церкви энергично настаивают на долге милостыни, мы находим в «Учении» место, в котором советуется не давать каждому без различия. Сначала надо убедиться в достоинствах просителя и давать свою лепту только достойным и нуждающимся. Отчасти это предостережение совпадает с учением Климента Александрийского, который тоже не хвалит щедрость без всякого разбора. Но он рассуждает иначе, нежели «Учение». Он различает не достоинство получателя, а побуждения дающего. Уделять другим из своих благ имеет цену, если это вытекает из любви к ближним, а не из беспечности или тщеславия. Св. Иероним требует, чтобы при этом основным мотивом служила только бедность получателя, а не другие соображения. Кто решился раздать все и последовать за Господом, пусть оставляет свое имущество не богатым, не родственникам и не для того, чтобы другие могли предаваться роскоши, а для того, чтобы улучшить участь нуждающихся. Он должен руководствоваться не тем, что лицо, которое он желает одарить, — священник или родственник и свойственник, а только тем, нуждается ли оно. Златоуст тоже высказывается в подобном же смысле: как бедность есть единственная защита бедняка, и никто не может требовать от него того, чего он не имеет, так пусть бедность будет также единственным мотивом, устанавливающим право на вспомоществование. Хорош или плох нищий, это для дающего милостыню безразлично, он видит только самый факт нищеты. Как гавань принимает под свою защиту всех потерпевших кораблекрушение, добрых и злых, так милосердный человек должен быть готов утолить голод каждого бедняка.

В этих рассуждениях отцов более позднего времени не следует видеть противоречия с советом «Учения» давать лишь достойным, а скорее дальнейшее разъяснение его; нищего делает достойным подаяния, прежде всего именно сама нищета его. Если бы при каждом милосердном даянии требовалось сначала доказательство, что получающий достоин подаяния, то, нет сомнения, такого рода помощь во многих случаях являлась бы лишь тогда, когда уже поздно.

3. Отцы позднейшего времени не отличаются от своих предшественников и своими аргументами в пользу милостыни; за исключением разве того, что им уже приходится бороться против ухищрений и отговорок скупости, нелегко расстающейся со своими деньгами. Св. Ириней говорит: «Кто имеет возможность помочь ближнему и не делает этого, тот далеко от любви Господа». Киприан увещевает: «Христианин не имеет права отказывать в подаянии под тем предлогом, что должен беречь свое имущество для детей. Так как милостыня дается не бедным, а в лице их самому Христу, то такой отказ равносилен предпочтению детей своих Господу нашему». Напротив, чем больше детей на руках у отца семейства, тем обильнее должен он подавать милостыню. Ведь он должен за всех них молить Бога, испросить у Него прощение их грехов и сделать что‑нибудь для спасения душ их. Ведь вместе с числом детей в семье растут издержки на их содержание; как в повседневном обиходе, так должно быть и относительно потусторонней жизни, — чем больше детей в семье, тем больше следует давать на дела благие. Передать своё имущество Богу — самое лучшее обеспечение для детей рачительного отца. Бог будет им самым лучшим опекуном и защитником, силой своего небесного могущества убережет их от нужды. Кто надеется обеспечить земное благополучие своих детей, оставив им богатое наследство, тот радеет о них недостаточно. Ибо это наследство легко может быть отнято у них государством или фиском; к тому же результату может повести злостное обвинение со стороны какого‑нибудь клеветника. Тогда как наследство, порученное Богу, находится во вполне верных руках. Поэтому тот, кто, отговариваясь своими детьми, отказывается совершать добрые дела, вовсе не заботливый отец, нет, он поступает против блага своих детей, он предает их. Против опасений израсходовать на нищих все свое состояние Лактанций выступает с аргументом, что милостыня приносит дающему иное, лучшее богатство у бога. Все возражения и колебания должны умолкнуть, раз такова воля Бога; Бог требует благостыни, и поэтому долг человека — творить ее. Бог проявил эту свою волю уже тем, что создал человека общежительным существом. Аналогично аргументирует Василий Великий. Он не колеблется также назвать вором скупца, которого не трогает нужда ближнего. «Не только тот вор, кто отымает у другого, а также тот, кто получил вещь для передачи другому и оставляет ее у себя. Кто снимает с другого его одежду и берет ее себе, тот вор. А разве тот, кто имеет в изобилии всякие одежды и не одевает в них другого, заслуживает иного названия? Ведь он получил свой избыток от Бога, для того чтоб употребить его на пользу своего бедного брата. Голодному принадлежит хлеб, в котором отказывает ему скупец, нагому принадлежит одежда, которую прячет скупец в своем сундуке; необутому принадлежит обувь, которая гниет у жестокосердного богача, нуждающемуся — серебро, которое тот зарыл в землю. Поэтому кто может сделать людям добро и не делает этого, берет каждый раз грех и кривду на свою душу». Василий выступает также против тех, кто отговаривается от милостыни ссылкой на своих детей. «Дети имеют над собой Господа Бога, он их опекун. Он дал им жизнь, он даст им также необходимое для жизни. Если кто хочет непременно оставить что‑нибудь своим детям, то уж лучше оставить по себе добрую память, нежели большое богатство». Св. Григорий Назианзин велит давать милостыню, так как она уподобляет Богу, который неустанно оказывает благодеяния своим созданиям. Апостольские правила сравнивают богачей, не желающих дать бедным ничего из своих денег, с драконами, которые, по словам легенды, спят на своих сокровищах. Св. Иероним пишет богатой Гедивии: «Если ты имеешь больше, чем тебе нужно для твоего пропитания и одежды, то помогай бедным; это — твой долг. Но отдать все, что имеешь, не долг, это — героический подвиг праведника. Поэтому Спаситель не велит, а лишь советует поступать так; он не желает принуждать к этому, но указывает дорогу тем, которые хотят стать совершенными, указывает им также ожидающую их награду. Свободная воля человека решает, захочет ли он взять на себя испытание, вступить в борьбу и одержать победу». Св. Амвросий в подобных же выражениях осуждает скупость по отношению к бедным: «Вы, богатые, — говорит он, — добываете золото из недр земли, но потом опять хороните его. Сколько жизней человеческих погребаете вы вместе с этим золотом!» Златоуст долг милостыни выводит из самой цели собственности и тоже отвергает возражение, будто родительские попечения ставят границы щедрости. Он уверяет, что не только бедные нуждаются в богатых, но и богатые в бедных и даже в еще большей степени; здесь он вполне примыкает к Пастырю. Он подчеркивает долг милостыни также ссылкой на Ветхий Завет, а именно на иудейский закон десятины. При этом он проходит мимо факта обязательности этого предписания и останавливается лишь на том, что иудеи добросовестно и даже с излишком вносили десятину, он видит в этом достойный подражания пример щедрости. Он ссылается на слова Христа, что совершенство его последователей должно быть выше набожности книжников и фарисеев, и выставляет щедрость фарисеев в области десятины, как образец милостыни. Совет не очень заботиться о будущем своих детей мы встречаем еще раз у бл. Августина. Он говорит: «Не старайтесь под предлогом родительской любви умножать свое имущество. Слова: «я хочу сохранить его для моих детей», — не что иное, как отговорка». Августин поясняет это следующим образом. «Твой отец сохранил имущество для тебя, ты сохранишь его для твоих детей, те в свою очередь сохранят его для своих; так это будет продолжаться во всех поколениях, и никому не придется исполнить Божью заповедь.» Впрочем, мнимая забота о детях часто служит лишь ширмами для собственной скупости. Когда слышишь, что тот или другой не подает милостыни, и спрашиваешь его о причине этого, он отвечает: потому что берегу свое имущество для детей своих. Предположим, у него умирает один сын. Если он действительно берег свои деньги только детей ради, то он должен был бы теперь раздать долю своего умершего сына бедным. Но нет, он оставляет все за собой, ибо на самом деле в нем говорит только скупость.

4. Мы должны остановиться в отдельности на тех местах в писаниях отцов, где дающим милостыню обещается особая награда, главным образом отпущение грехов. В «Учении» и Послании Варнавы говорится не только вообще о вознаграждении добрых дел Богом, но в частности о милостыне, что он имеет искупительную силу и освобождает от грехов. Св. Игнатий, ссылаясь на известные слова Священного Писания, обещает лишь, что Бог возвратит на том свете уплаченное здесь. По выражению Пастыря, в книге живота будут стоять имена тех, которые творили добро бедным. Своими добрыми делами они приобретают себе на небе нивы и дома. Посты особенно угодны Богу лишь в связи с милостыней. Тот угоден Богу, кто исполняет его веления. Но кто добровольно делает еще больше, того ожидает высшая награда. Так, пост — хорошее дело, если постящийся избегает при этом всякого злого слова, всякого дурного желания и старается освободиться от всех суетностей мира сего; но совершенство заключается в том, чтобы довольствоваться хлебом и водой и дарить сбереженные таким образом ежедневно суммы вдовицам, сиротам и убогим. Епископов, которые неустанно приходили на помощь вдовам и сиротам, Ерм видит на том свете особо прославленными. Второе послание Климента даст сравнительную оценку различных дел милосердия и ставит милостыню на первый план. Милостыня хороша тем, что ведет нас от греха к правде; пост действительнее, чем молитва, но милостыня превосходит и то, и другое. У Иринея мы находим уже объяснение отпущения грехов благодаря милостыне: милостыня побеждает вожделения, господствующие над человеком; в подтверждение Ириней приводит пример Закхея. Ориген перечисляет различные средства отпущения грехов. Третье место занимает милостыня, первое — крещение, второе — мученичество. Он ссылается при этом на следующее место в Евангелии Луки: Творите милостыню, и все будет у вас чисто. Если милостыня в такой степени способствует прощению грехов, она, прежде всего обязанность кающихся грешников. Св. Киприан имеет в виду определенную категорию этих последних, именно тех, кто, подвергаясь преследованиям за христианскую веру, отпал от нее, чтоб избежать грозившей конфискации имущества; св. Киприан говорит относительно подобных случаев, что неразумно и несправедливо желать сохранить за собой те блага, которые уже раз обманули и победили своего господина; этих благ надо сторониться, как врага, надо бежать от них, как от разбойника, бояться их, как обнаженного меча или опасного яда. Спасенное от конфискации имущество может пойти впрок лишь в том случае, если способствует искуплению вины. Отдать все — в таком случае не много. Ведь члены первой христианской общины предоставили апостолам для раздачи все свое имущество, хотя им не надо было искупать столь тяжкий грех. Лактанций называет прощение грехов, обещанное Богом милосердному, наградой за милосердие. Именно потому, что слабость человеческая делает невозможным вполне безгрешное состояние, следует постоянно давать милостыню и таким образом искупать свои грехи. Однако таким путем можно получить прощение лишь тех грехов, которые совершены по необдуманности и без умысла; грехи, совершенные сознательно, сюда не относятся. Апостольские правила обещают богатую награду главным образом за аккуратные взносы десятины и первоплода, но и о милостыне вообще говорят, что дающий ее в изобилии содействует своему искуплению от грехов. Прекрасно говорит св. Амвросий: «Одевая нагого, ты сам облачаешься в справедливость; приютив странника, давши пристанище убогому, ты становишься другом святых и войдешь в вечные жилища». С тем, что милостыня может уменьшить грехи дающего, он соглашается лишь с оговоркой: если милостыня освящена верой. «Ибо, — говорит он, — какая польза от раздачи имения, если нет при этом благодати любви?» Большую силу приписывает милостыне, по–видимому, следующее место: «Мы имеем различные средства откупаться от грехов. Ты имеешь деньги; откупись от своих грехов. Не Бог продажен, но ты сам. Тебя продали твои грехи, выкупи себя добрыми делами. Яд обессиливается ядом.» Но дальше опять говорится, что милостыней можно искупить лишь мелкие грехи, для крупных грехов — одних добрых дел недостаточно. Впрочем, они, как искупающие вину дела, могут избавить от кары за грехи. Св. Иоанн Златоуст сравнивает милостыню с жертвой и ставит первую даже выше; даже девственность отступает перед ней на задний план. Ибо целомудрие красит отдельного человека, милостыня же необходима для общества. Главу 10, 4 в Деяниях Апостолов он толкует следующим образом: если ты и имеешь на совести своей грехи, сказано было воину Корнелию, не бойся, ибо милостыня имеет больший вес, чем грехи. В другом месте он сравнивает возможность подать милостыню плененным, бедным, умоляющим о помощи, плачущим, воздыхающим — с большой ярмаркой, на которой можно купить за милостыню душевное спасение. Там же он называет милостыню добавлением к раскаянию, притом добавлением, дающим раскаянию жизнь и крылья. «Да не будут эти мои слова, — присовокупляет он, — превратно поняты: если я говорю, что милостыней можно купить себе душевное спасение, то из этого отнюдь не следует, что неимущие, которые не в состоянии творить благостыню, должны падать духом. Не деньги, которые мы отдаем бедным, отворяют нам врата в рай, а то обстоятельство, что мы не предпочитаем деньги сокровищам небесным, благоразумие, обнаруживающееся в пренебрежении тлетворным богатством, человечность и милосердие». Небесное воздаяние за милостыню так велико, что им можно вполне удовольствоваться. Неправильно давать для того, чтоб за то получить опять от другого. «Поэтому, — учит Златоуст, — пусть милостыня будет милостыней; не делай из нее торга». Бл. Августин различно оценивает милостыню. «Есть, — говорит он, — и такой род милостыни, который не имеет никакой цены для души. Это бывает тогда, когда человек видит суетность богатства и охотно раздает свои деньги, но душа его преисполнена греховной гордыней». По мнению Августина, милостыня обладает искупительной силой только относительно тех грехов, без которых жизнь человека не может обойтись, стало быть, грехов мелких, содеянных по небрежности; с другой стороны он понимает «милостыню» и в более широком смысле, причисляя к ней также терпеливое перенесение бедствий. Или же понимает под милостыней все добрые дела вообще, в особенности же прощение обид и исправление грешников; первое он называет самым большим делом благостыни. О милостыне в узком смысле он говорит: не думайте, что можно ежедневно совершать преступления, исключающие из царствия небесного, и ежедневно искупать их милостыней; нет, вы должны изменять свою жизнь к лучшему и творить милостыню; чтобы Бог простил вам прежние прегрешения ваши — необходимо и то, и другое. Добрые дела кающегося — признак, что его покаяние действительно. Поскольку милостыня связана с добровольными лишениями и бедностью, она тоже богоугодное дело, в особенности, если исходить из духа смирения и всепрощения. Объединение даяния и прощения в одно понятие «милостыни» построено на словах Спасителя в Ев. От Луки 6, 37 сл.: «Давайте, и дастся вам, прощайте, и прощены будете». Раз сам Иисус Христос обещает этого, Августин призывает верующих к усердию в обоих этих видах милостыни; он называет их крыльями, возносящими молитвы наши к престолу Всевышнего. Подавая нищему, богатый должен помнить, что грехи его делают и его самого нищим перед Богом. Итак, милостыня содействует покаянию, а оно уже может добыть нам прощение если не всех грехов, то хотя бы совершенных по нерадению.

5. Как мы видим, почти все отцы учат, что милостыня много содействует отпущению грехов. У Оригена и Лактанция мы находим указание на библейский источник этой доктрины. Это — слова Спасителя: «Подавайте милостыню, и все будет у вас чисто» (Лк. 11:41), и: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7). По–видимому, первая из этих цитат ничего не доказывает в данном случае: эти слова произнесены были Спасителем в совершенно особенной связи и не столько для того, чтобы поощрить дающих, сколько вообще для противопоставления. Его учения учению фарисеев. Впрочем, и из второй цитаты не следует, что милостыня безусловно освобождает от грехов. В том виде, в каком ее приводит Лактанций, ее не имеется в Евангелии. Что милостивые обретут милосердие, значит, лишь, что в награду за их доброту Бог тоже будет добр к ним и сподобит их истинных путей отпущения грехов. Конечно, милостыня свидетельствует также об этой доброте душевной; но на первом плане все–же должно стоять здесь именно прощение обид, и, действительно, эта хвала милостыни всегда приводится в связь с пятой просьбой из Отче наш. Поэтому Августин понимает милостыню в столь широком смысле и включает в нее все дела милосердия, главным же образом отказ от мести, прощение понесенной неправды. Милостыня в обыкновенном, житейском смысле и готовность прощать обиды имеют следующую общую черту: смирение душевное и заботу о спасении души своего ближнего. Кто отличается этим, тот заслуживает, чтобы Бог простил ему его грехи. Впрочем, уже Ириней толкует прощение грехов, как косвенное последствие милостыни: он приписывает милостыне лишь следующую силу: она побеждает злые вожделения и таким образом очищает душу для восприятия божественной благодати.

Лактанций считает нужным подчеркнуть, что милостыней можно искупить только мелкие грехи. Позже высказываются в этом смысле также Амвросий и Августин. Вместе с Августином Амвросий и Златоуст видят центр тяжести в душе деятеля, в вере, любви и раскаянии, в этом собственно сила милостыни, тогда как сам внешний факт милостыни лишь придаток и знак того, что дающий обладает этими достоинствами. То, что Амвросий называет милостыню «противоядием против греха», не представляет никаких трудностей: святой видит в милостыне средство освободиться от бремени любостяжания, а раз так, милостыня устраняет источник многих прегрешений и кроме того приводит душу дающего в такое состояние, что ему могут быть прощены прежние грехи его. Только в этом смысле надо понимать совет св. Киприана тем, которые из боязни конфискации своего имущества отпали от веры. Впрочем, даже в тех текстах, которые, по–видимому, преувеличивают силу милостыни, — мы имеем в виду Оригена и Апостольские правила, — речь идет об искуплении грехов, лишь поскольку милостыня свидетельствует о кротости и смирении дающего. Так, Ориген ставит милостыню на одну доску с всепрощением и незлобивостью; «Последние же, — говорит он, — очищают от грехов потому, что свидетельствуют о возвращении души от гнева и мстительности к кротости». Апостольские Правила требуют, чтобы милостыня сопровождалась верой.

Августин не оставляет никаких сомнений относительно того, как следует понимать грехоискупляющую силу милостыни. «Одна милостыня, — учит он, — не имеет силы; прощение грехов достигается раскаянием и покаянием. Однако милостыня — большое благо. Ибо она, во–первых, — средство сподобиться благодати, необходимой для покаяния; она существеннейшим образом помогает молитве. Во–вторых, она — путь к раскаянию в грехах, так как вид убогих и нуждающихся напоминает нам нашу собственную нищету перед Богом, следствие грехов наших. В–третьих, святой видит в милостыне доказательство истинного раскаяния; творящий ее свидетельствует этим, что не видит в земных богатствах высшего блага и готов принести жертву, чтобы сподобиться сверхчувственной жизни. Наконец, милостыня есть отличное возмездие, только оно и делает несомое покаяние совершенным».

6. Отцы Церкви вместе с древними учителями Церкви всегда были горячими апологетами благотворительности во всех ее видах. Для христианской любви к ближнему открывалось широкое поле деятельности везде, где имелась нужда и горе. Ерм неоднократно указывает на долг христианина заботиться о вдовах и сиротах. Климент Римский восхваляет гостеприимство и подчеркивает его в своем послании к христианам Коринфа, как их главное достоинство. Он сообщает, что многие христиане добровольно шли в тюрьму, чтобы освободить других, и многие становились рабами, чтобы на уплаченные за них деньги выкупить других. В письме св. Игнатия к Поликарпу говорится о выкупе рабов на средства общины; но вместе с тем рабы — христиане поучаются не требовать выкупа, так как иначе им грозит опасность стать «рабами своих вожделений». Апостольские правила в числе прочих добрых дел советуют употреблять доход от труда на выкуп рабов. Законы христианских императоров тоже свидетельствуют о стремлении Церкви содействовать освобождению рабов. В 316 г. Константин Великий специально подтвердил давно уже существующее право христиан отпускать своих рабов на волю не перед претором, а перед епископом и собранием общины, требуется лишь письменное свидетельство епископа об отпущении. Тот же император разрешил в 321 г. духовным лицам освобождать своих рабов без всяких формальностей и законных свидетелей. Однако эти льготы, очевидно, имели силу не во всей империи. Ибо африканские епископы на пятом карфагенском соборе в 401 г. просят императора разрешить также для Африки освобождать рабов в Церкви. Эта просьба повторяется также на состоявшемся в том же году шестом соборе. Св. Иоанн Златоуст тоже касается вопроса о рабстве. Он отмечает, что в повествовании Деяний Апостолов о коммунизме первых христиан упоминается о продаже имущества, но не о продаже рабов: первые христиане или совсем не имели рабов, или отпускали их на волю. Сподвижники бл. Августина дарят Церкви свои земли, но не рабов; последних они отпускают на волю. Мы можем заключить из этого примера, что если не все, то во всяком случае те христиане, которые избирали себе удел совершенной бедности, часто отпускали своих рабов на волю.

Конечно, Церковь не могла разом освободить всех рабов. Это наталкивалось на непреодолимые препятствия. Для богатых это было бы полным разорением, рабам же тоже не принесло бы существенного облегчения: громадное большинство их обречено было бы на крайнюю нужду, кроме того многие их них не созрели еще для свободы. Впрочем, как заявляет Августин, Церковь не считала своей первой задачей освобождение рабов; она считала гораздо важнее для спасения их душ сделать их из дурных рабов хорошими рабами. К этому подал пример уже ап. Павел. В материальном отношении это, конечно, выгоднее было для богатых; поэтому Августин призывает их быть благодарными Церкви. Заступничество Церкви за рабов проявлялось главным образом в том, что она настаивала на гуманном отношении с рабами и горячо порицала жестокость хозяев. Апостольские Правила предписывают епископу не принимать приношений от тех, кто дурно обращается со своими рабами. Собор, состоявшийся в 306 г. в Эльвире, наложил тяжелое церковное наказание на одну женщину, которая из ревности подвергла свою рабыню жестокому бичеванию, — несчастная умерла через три дня; в зависимости от того, велела ли она бичевать до смерти или нет, виновная осуждена была нести церковное покаяние семь или пять лет; только в том случае, если она тяжко заболеет до истечения этого срока, разрешалось допустить ее к св. причастию. Несомненные права господина тоже пользовались защитой Церкви. Собор в Гангре объявляет кару отлучения (против евстафиан) всем тем, кто под предлогом благочестия совращает рабов не уважать своего господина, бросать свою службу или служить без добросовестности и почтительности. В общем Лактанций мог сказать, что христиане обращались со своими рабами не как с рабами, а как с братьями по духу, как с соневольниками своими перед лицом Бога, хотя с внешней и правовой стороны сословные различия оставались неприкосновенными.

7. Больше всего делала добра сама Церковь; верующие, доставлявшие ей материальные средства для этого, участвовали в этом косвенным образом. Церковь вообще считала все свое имущество достоянием бедных. Но верующие приносили епископу также специальные пожертвования для целей благотворительности. Св. Юстин дает нам следующую картину этой стороны благотворительности Церкви. Состоятельные прихожане вносили каждый свою лепту, кто сколько хотел; на эти деньги епископ обязан был помогать вдовам и сиротам, затем впавшим в бедность вследствие болезни или по какой‑либо другой причине, узникам, странникам и вообще всем бедным. Подобным же образом Тертуллиан описывает порядки на богослужебных собраниях христиан: во главе общины стоят старейшины, они заведуют общей кассой, в которую каждый вносит свою лепту в определенный день месяца или когда пожелает; эти приношения добровольны, никто не принуждается к ним. Это, стало быть, милостыня. Собранные таким путем деньги идут на пропитание и похороны неимущих, на поддержку убогих сирот, как мальчиков, так и девочек, а также беспомощных стариков, которые не в состоянии больше покидать свое жилище, на помощь потерпевшим кораблекрушение, присужденным к работам в рудниках или к ссылке на острова, наконец заключенным в тюрьмы, если они терпят это за веру Христову. Этот обычай так характерен для христиан, что язычники отзываются о них: Смотрите, как они любят друг друга! Таким образом, имущество христиан служит им для осуществления истинного братства, а между тем как часто деньги делают врагами родных братьев! Нередко ревностная любовь к ближнему приносит христианам обвинение в расточительстве. Но расточительство, причина которого любовь к ближнему, заслуживает, конечно, лучшего имени. Что предметом любовного попечения общины были главным образом преследуемые за веру, вытекает также из другого сочинения Тертуллиана. Свою книгу к мученикам он начинает заявлением, что Церковь доставляет заключенным в тюрьмы христианам все необходимые средства жизни и что возможно это, благодаря самоотверженным жертвованиям верующих. Он со своей стороны тоже желает послать им подарок в тюрьму для духовной пищи: этот подарок — его вышеупомянутое сочинение. При столько широкой деятельности Церкви на поприще служения ближнему Тертуллиан с полным правом отвергает обвинение в тайной кружковщине, которая ведь объединяет людей только для злых начинаний; он требует для собраний своих единоверцев высшего почетного титула, который имелся у римлян для этого, титула курии. Впоследствии полезная филантропическая деятельность Церкви была официально признана христианскими императорами. Если верить одному замечанию Сократа, Константин Великий поддержал александрийскую Церковь в этой ее деятельности, учредив раздачу хлеба бедным.

8. Деньгами, предназначенными для бедных, заведовал исключительно епископ. Так как он заведует ими во имя Господа, Апостольские Правила называют его посредником между Богом и бедными. Верующим подобает жертвовать, епископу же заведовать и делить. Поэтому пусть никто не требует от него отчета; сам Бог его судья. Дьякон тоже не имеет права раздавать деньги бедных без ведома епископа. Ориген дает особые предписания для управления церковным имуществом и попечения о бедных. Во–первых, главы Церкви должны пуще всего остерегаться употреблять в свою пользу что‑нибудь из того, что принадлежит вдовам и бедным. Затем следует при раздаче вспомоществований поступать целесообразно, т. — е. принимать во внимание достоинство получателя, причину, из‑за которой он обеднел, далее, в каких условиях он вырос, в довольстве ли или с самого начала в бедности. Вспомоществования должны быть различны для мужчин и женщин, стариков и юношей, сильных и хворых. Одним надо давать полное содержание, другим только часть, а именно если они еще отчасти в состоянии зарабатывать себе на пропитание. Надо принимать во внимание также число детей. Образцом епископа, горячо пекущегося о своих бедных, был св. Киприан. Когда ему пришлось оставить Карфаген, он призывает не забывать вдов, больных и всякого рода бедных. При этом он советует держаться при распределении вспомоществований тех же принципов, с которыми мы только что познакомились у Оригена. Кроме того он назначил из своего собственного имущества известную сумму для нуждающихся приезжих, вероятно потому, что их не было возможности поддерживать из церковного имущества; когда, по его расчету, эта сумма должна была быть израсходована, он посылает новую. Св. Киприан обладал денежными средствами и имел возможность поступать так. Как мы знаем из его жизнеописания, приписываемого обыкновенно дьякону Понтию, он в начале своего обращения, еще перед принятием св. крещения, продал свое имущество и тотчас же роздал вырученное бедным. Но впоследствии он получил обратно, — каким образом, в житии не сказано, в этом видели перст Божий, — часть своего недвижимого имущества, — в житии говорится о садах и усадьбе. Он не продал их вторично в пользу бедных только потому, что не хотел вызвать зависть и навлечь преследования на свою общину.

Св. Амвросий требует от епископа осмотрительности и благоразумия в заведовании церковным имуществом. Епископ должен давать приезжим необходимое, но ничего лишнего, дабы не прийти в конфликт с другими своими обязанностями, в особенности с своими обязанностями относительно клириков. Св. Иоанн Златоуст не желает, чтоб из денег, предназначенных для бедных, откладывали много на черный день, надо давать скоро и обильно, а заботу о будущем предоставить Всевышнему. Этот совет отчасти объясняется ненадежными условиями того времени. Златоуст сообщает о следующем факте: лицо, которому поручено было попечение о бедных, собрало большую сумму золота и предусмотрительно сберегло большую часть его на черный день; и что же, в страну явился неприятель и похитил золото, так что от последнего не было никакой пользы ни бедным, ни их попечителю.

Если средства общины были недостаточны, она могла рассчитывать на помощь других, более многочисленных и богатых общин. Св. Киприан приглашает, например, одну африканскую общину, если она не в состоянии вдобавок к своим обычным расходам взять на себя содержание нового бедняка, послать его в Карфаген, где о нем уже позаботятся. Кроме регулярно взимаемых взносов в общинную кассу, в особых случаях имели место специальные сборы денег. Когда Нумидия подверглась тяжелым нападениям варваров, и многие жители этой провинции томились в рабстве, нумидийские епископы прилагали все усилия, чтобы выкупить как можно больше этих несчастных. Они обратились также к христианам Карфагена за добровольным пожертвованием. Св. Киприан отправил в Нумидию собранную им значительную сумму в 100.000 сестерций, или около 10.000 рублей на наши деньги, и пишет при этом, что все давали свои взносы с величайшим усердием; к этому рвению их обязывала вера и размеры несчастья, которому им пришлось помогать. От имени своих прихожан он благодарит за предоставленный им случай участвовать в столь выдающемся добром деле и обещает снова прийти на помощь, если Нумидия опять подвергнется подобному несчастью, от чего избави Бога. Во времена св. Амвросия тоже представлялись случаи жертвовать на подобные нужды. «Прекрасная школа щедрости и самоотверженности, — пишет св. Амвросий, — выкупать пленников, освобождать человека из рук его врагов, спасать его от грозящей ему смерти, а главным образом женщин от позора, возвращать родителям их детей, детям родителей и граждан отечеству». Тогда в этой помощи нуждались жители провинций Иллирии и Фракии. И на сей раз тоже, как во времена св. Киприана, Церковь и отдельные христиане много сделали для выкупа пленных.

Св. Амвросий обращает особое внимание заведующих церковным имуществом на то, что они должны помогать также тем бедным, которые, стыдясь своей бедности, стараются скрыть ее. Вообще в своих призывах к благотворительности он не забывает ни одной категории бедных; но больше всего печется о тех, которые совершенно беспомощны и не могут при этом обратить на себя внимание других. Поэтому он хвалит христиан, которые пекутся об осиротевших девушках, помогая им, нередко с значительными денежными затратами с своей стороны, вступить в брак: таким образом они спасают девушек от позора.

9. Как мы видим, у св. Амвросия общественная благотворительность Церкви всегда идет рука об руку с частной. Вообще последняя никогда не считалась излишней рядом с той косвенной помощью бедным, которая выражалась во взносах в общинную кассу. Тертуллиан говорит, как о само собой понятном проявлении любви к ближнему, о посещении больных, в особенности больных бедняков, о гостеприимстве, о снабжении нуждающихся хлебом. Совершенно особняком стоит следующее место из Апостольских Правил: «Если кто делает что‑нибудь без епископа, это будет напрасно и не зачтется ему, как доброе дело». Подобная монополия благотворительности была чужда Церкви, она притом не была в ее интересах. Св. Иоанн Златоуст, напротив, категорически заявляет, что верующий не имеет права отговариваться ссылкой на церковную благотворительность: церковное имущество, правда, идет на общую пользу, но христианин не может спастись, если не творит сам милостыни; из того, что Церковь совершает дела благотворительности, не следует еще, что ему отпустятся его грехи, он и сам должен действовать на этом поприще.

Желающим употребить свое имущество на добрую цель открыты различные пути. Одни строят на свои деньги Церкви или выкладывают церковные стены мрамором. Св. Иероним не порицает этого, он ничего не имеет против такого употребления своих денег. Но еще выше он ценит, если кто‑либо оказывает поддержку нуждающимся: в лице бедных он одевает Христа, в лице голодных он кормит Его, он посещает Его, навещая больных, Ему дает приют, давая кров бездомным. Главным же образом он рекомендует поддерживать слуг божьих, монахинь и монахов, которые, отрекшись от любостяжания, денно и нощно служат Всевышнему; пище и одежде они радуются, словно роскоши, они ведь и не желают большего. Св. Амвросий с своей стороны рекомендует заботу об украшении храма Божьего, причем однако считает это преимущественно делом епископа. Впрочем и он подчеркивает, что рядом с этим должны идти другие добрые дела, заботы о бедных. В числе этих добрых дел он опять‑таки с особенным усердием выступает за гостеприимство и мотивирует это тем, что долг общества — не давать странникам терпеть нужду. Св. Августин примыкает в этом отношении к св. Иерониму: он тоже поручает монахов и монахинь благотворительности верующих и приводит для этого три мотива: во–первых, постоянное занятие делами благочестия отнимает столько времени, что монахи и монахини ни в коем случае не могут заработать себе трудом все необходимое для жизни, затем многие из них слабы здоровьем и, наконец, еще ап. Павел учит поддерживать милостыней слуг Божьих.

Свои многочисленные увещания помогать бедным милостыней Церковь дополняет защитой скудной собственности этих последних. Первый сбор в Толедо в 400 г. налагает кару отлучения на одного из сильных мира сего, который ограбил духовное лицо, монаха или бедного, если он откажется держать ответ в этом перед епископом.

Хотя раздача милостыни считалась наилучшим употреблением своего имущества, отцы Церкви против всяких крайностей в этом направлении, и провинившимся в таких преувеличениях приходилось выслушивать строгие приговоры. Так, во времена Августина одна матрона, по имени Экдиция, раздала свое имущество бедным без ведома мужа; святой епископ очень сурово порицает ее за это и заставляет ее дать удовлетворение мужу.

3. Прочие способы употребления земного имущества

1. Мужи апостольские знают только один способ употребления имущества помимо использования его на собственные нужды, а именно милостыню; со времен апологетов отцы Церкви говорят также об употреблении имущества в интересах государства. Юстин мученик отмечает, что христиане добросовестнее всех других граждан платят подати и налоги, налагаемые на них императором. Они чувствуют себя обязанными к этому, так как сам Спаситель повелел: «Воздавайте кесареву кесарево». Татиан тоже объявляет, что христиане согласны платить подати императору; они не уклоняются от этого, точно так же, как рабы–христиане не отказывают в повиновении своим господам. Разумеется, христиане не платили языческого храмового сбора. Но за несение прочих податей государство обязано им даже особой благодарностью, как говорит Тертуллиан: ибо они воздерживались от всяких обманных показаний своего дохода и прочих уверток, которыми другие отымали у государства огромные суммы. Платить храмовой сбор, — продолжает Тертуллиан, — мы действительно не в состоянии; мы должны помогать такому множеству бедных людей, что не можем давать подарки и богам — попрошайкам; а впрочем, пусть Юпитер явится сам и протянет руку за милостыней. А пока что, мы, христиане, больше жертвуем нищим из сострадания, нежели вы, язычники, жертвуете в храмах своим богам. Итак, Тертуллиан тоже признает за христианами обязанности платить подати. Когда мы читаем у него, что христиане знают только одно государство, весь мир Божий, этого не следует понимать во враждебном римскому государству смысле. Это должно означать лишь, что христиане не столь нуждаются в государстве, как государство в них, и что христианство не останавливается у границ империи, а сознает своею общечеловеческую миссию. Поэтому исповедующие его относятся ко всем с одинаковой братской любовью. Св. Амвросий уверяет: «Мы даем кесарю кесарево, и Богу Божье. Подати принадлежат императору, мы не отказываемся платить их». В другом месте он повторяет: «Когда император требует от нас податей, мы не отказываем ему в них. Принадлежащие Церкви поля тоже платят подати. Кто обладает преходящими благами, должен исполнять требования главы государства. Кто не желает ничем быть должным императору, не должен также желать иметь какую‑либо собственность».

2. Конечно, Церковь самым решительным образом выступала против злоупотребления богатством для порочных целей, в особенности если при этом страдала ее честь и достоинство. 30–ый апостольский канон грозит лишением сана и отлучением от Церкви всякому, кто старается добыть себе подкупом сам епископа, священника или дьякона; ту же кару он сулит лицу, посвятившему за деньги недостойного. Сардикский собор осуждает тех, кто путем подкупа пытаются направить выборы епископа в свою пользу под видом того, будто народ желает их в епископы; такие лица лишаются св. причастия даже и по чину мирян.

_________

Из нашего изложения следует, что отцы Церкви все без исключения оценивают законно приобретенную собственность в зависимости от того, как и на что она употребляется. Выше всего они считают употребление земного имущества на пользу ближних; здесь возможны два случая: раздача всего своего имущества бедным; это — удел праведников; делиться же с бедными своим излишком, давать милостыню — долг каждого сколько‑нибудь состоятельного христианина. Чтобы быть в состоянии творить милостыню изобильно, необходимо налагать на себя известные ограничения в расходах на собственные надобности, стало быть, избегать роскоши и расточительности. Впрочем, отцы понимают роскошь в довольно узком смысле, так что верующему предоставляется достаточная свобода в распоряжении своей собственностью. Права государства признаются без оговорок; даже церковное имущество не составляет в этом отношении исключения.

Все виды благотворительной деятельности одобряются и поощряются отцами Церкви. Сообразно с условиями времени и места, а также с личностью на первый план выдвигаются то одни, то другие. Церковь сама подавала блестящий пример своей благотворительной деятельностью, понятие церковного имущества было почти равносильно понятию имущества бедных. Церковь предлагала верующим свое посредничество в раздаче милостыни для того, чтобы легче было воспрепятствовать злоупотреблениям со стороны не нуждающихся и недостойных. Рядом с официальной церковной благотворительностью, которая находилась в руках епископа и его помощников, процветала также частная благотворительность; Церковь не препятствовала ей, напротив, неоднократно призывала к ней верующих.

V. Внутреннее развитие этико–экономических учений отцов Церкви

Отцы Церкви ответили нам на вопросы о ценности временных благ, о допустимых способах их приобретения и об их достойном употреблении. Нам остается, установив взаимную связь между их учениями по данному предмету, проследить развитие их на протяжении четырех столетий, охватываемых настоящим исследованием.

1. Взгляд на этико–экономические учения Евангелия

1. Для того чтобы понять учения отцов Церкви, мы должны с возможной ясностью представить себе соответствующие идеи Евангелия. Как Спаситель ограничил поприще своей деятельности Иудеей, а затем, через Апостолов, распространил свое учение между греками и римлянами, так и Евангелие имеет в виду, прежде всего политические и экономические отношения Палестины, отличавшиеся в эпоху возникновения христианства определенной своеобразностью. Хотя в то время Иудея была уже римской провинцией, однако же, те формы, в которые отлилась хозяйственная жизнь римлян, далеко не везде были господствующими. При Маккавеях был положен конец не только иноземному господству, но и исключительной эксплуатации народных масс богатым классом. Последний, действуя заодно с сирийцами, после восстания должен был удалиться из страны. Вследствие этого хозяйственная жизнь могла быть переустроена на новых началах; это произошло путем возвращения к порядкам, установленным Моисеевым законодательством. Земля, как во времена Иисуса Навина, была разделена между отдельными родами, и сельское хозяйство снова сделалось главным занятием населения. Последнее, кроме подати на храм, не знало никаких других фискальных повинностей. Строго соблюдались субботние и юбилейные годы; в каждый седьмой год действие долговых обязательств приостанавливалось, в пятнадцатый они уничтожались. Это возвращало семьям земельные участки, которые они получили при разделе и вынуждены были продать в неурожайные и бедственные годы; рабы из евреев получали свободу, проценты не уплачивались. Так продолжалось до перехода Палестины в руки римлян. Не обращая внимания на активное противодействие народа, они стали вводить римское провинциальное управление. Прежде всего, страна была разделена на крупные городские единицы, к которым были приписаны отдельные области. Если и позднее в стране сохранялась наследственная княжеская власть, то это не устраняло римской администрации, так как цари и тетрархи были ответственными перед императором чиновниками, почти ничем, кроме титула, не отличавшимися от римских прокураторов. То же самое представлял из себя и Ирод Великий. Следующим новшеством было введение римского ценза. Земельные владения были подвергнуты оценке. Данные этой оценки послужили основанием для установления размера обложения. Кроме поземельной подати введена была подушная; размер последней обусловливался величиной земельной собственности, но даже безземельные, а также женщины и рабы не были избавлены от платежа подушной подати. Исключение было сделано лишь для девушек ниже 12 лет, юношей моложе 14 и для стариков. Установлен был также подоходный налог: крестьяне должны были представлять часть жатвы, владельцы стад — часть приплода. Наконец, подобно другим провинциям, в Палестине были устроены таможни для сбора ввозных и вывозных пошлин, и появились различные виды косвенных налогов. Так как продолжал существовать сбор в пользу храма, и из суммы новых налогов уплачивалась дань Риму и содержание туземных князей, то нельзя не признать, что податная тяжесть ложилась на население Иудеи значительным бременем. Конечно, подати и здесь распределялись с такой же несправедливостью, как и в других провинциях. Откупщики податей, часто из самих же Иудеев, умели обогащаться на счет населения. Несправедливостей, при наложении и взимании налогов, творилось так много, что Иудеи считали каждого мытаря несомненным грешником. Конечно, развилось также умение и находчивость в искусстве уклоняться от податных повинностей. Богатые скоро, однако, нашли способ извлекать выгоду из такого положения вещей. Они оказывались друзьями римлян всякий раз, как это было им нужно для получения своей доли в эксплуатации населения римлянами. Они скупали значительные имения и вели значительную заморскую торговлю продуктами страны, преимущественно хлебом и оливковым маслом. Бедные, напротив, должны были опять вернуться к жалкому и голодному существованию.

2. Против таких разорительных порядков возникла энергичная оппозиция. С одной стороны это был уход отдельных личностей от обычных жизненных условий, с другой — дикая анархия. Те, которые, сбрасывая тяготеющее ярмо, не желали насильственной ломки установившихся отношений, находили поддержку в давно уже существовавших и первоначально чисто религиозных обществах ессеев. Нерасположение к новым порядкам в хозяйственной жизни, ставшим для многих невыносимыми, способствовало увеличению числа ессейских обществ. Ессеи отрицали, наравне с браком, частную собственность. Всякий, желавший вступить в состав ессейского общества, должен был передать обществу свое имущество и свой заработок. Общество же в свою очередь брало на себя заботу о материальном благосостоянии своих членов. Очень строго соблюдался обычай материальной поддержки старцев. Ессеи занимались преимущественно земледелием. Это были вполне миролюбивые люди, охотно оказывавшие поддержку и тем беднякам, которые не входили в состав их общины. Напротив, представители иного рода оппозиции, так называемые сикарии, противопоставляли открытой несправедливости открытую силу. Они образовывали банды, бродившие по стране и обрушивавшиеся на богачей с целью нанести последним какой‑нибудь вред или причинить убыток. Власти преследовали их, а иногда вступали с ними в различные сделки. Собственники, отчаявшиеся найти защиту для своих имений, весьма часто выселялись из страны. Число неимущих росло с угрожающей быстротой. Таким образом, Иудея, где раньше каждая семья, благодаря неотчуждаемости земельного участка, была застрахована от окончательного разорения, стала наполняться пролетариями. Во время иудейской войны, которой руководили вожди из сикариев, они захватили господство в Иерусалиме и воспользовались удобным случаем, чтобы как следует отомстить за переносимые обиды и притеснения.

Взятие и разорение города Римлянами положили конец местным политическим и экономическим отношениям, характеризовавшим до тех пор иудейскую провинцию. Веспасиан отобрал все пахотные земли в свою личную собственность и устроил на них свое частное хозяйство. Только 800 ветеранов получили земельные участки в Эмаусе, около Иерусалима. Население страны совершенно обнищало и страшно поредело от семилетней войны. Лишь постепенно города стали вновь населяться, но главным образом язычниками.

3. На фоне этих условий выясняется этико–экономическое учение Евангелия и других писаний времени апостолов, они имели в виду главным образом жителей Палестины.

Как богатым, так и бедным Спаситель указывает на божественное провидение. Первым он указывает на безумие их ненасытного стремления к приобретению временных благ, последним подает совет не утрачивать веры в божественную помощь даже в крайней нищете. Он учит, что приобретение имущества может быть оправдано только необходимостью удовлетворять земные потребности. Человек имеет, стало быть, известную долю власти над своей собственностью; однако же, он не есть неограниченный владыка данных ему земных благ, так как обязан дать отчет Богу в их употреблении. В день Страшного Суда Господь постановит свой приговор в зависимости, прежде всего, от того, помогал или нет человек своему бедному меньшему брату. Тот, кто накопил много добра, но не умеет им пользоваться, пусть считает себя богатым; перед Богом же он не богат. Тот, кто употребляет свое богатство не согласно с волей Божьей, навлекает на себя вечное осуждение. Напротив, бедняк, смиренно претерпевающий бедность, станет богатым в будущей жизни.

Являясь другом бедных, Спаситель не обесценивает, однако, земных благ. Он неоднократно говорит, что они необходимы человеку, как средство и способ поддерживать свое телесное существование. Он учит, однако, — это важно подчеркнуть, — что тем и ограничивается все значение земных благ. Избыток последних не может сделать жизнь человека содержательнее и богаче, чем она есть. Более всего понижается ценность богатства тем, что оно тленно и скоропреходяще. Земные сокровища легко могут быть украдены или уничтожены ржавчиной и молью; в лучшем случае они сохранятся до смерти человека. В этом учение Спасителя носит еще общий характер и не содержит прямых указаний на условия жизни того времени.

4. Но, читая описание жизни мота, у которого жажда удовольствий соединялась с жестокостью сердца, мы можем составить себе представление о роскоши, царившей среди богатых иудеев. Равным образом притча о блудном сыне указывает на то, что тогда бывали случаи такой расточительности, которая приводила к полнейшей нищете. С другой стороны Спаситель порицает случаи, когда приобретение денег обращается в идолослужение, и гордость и самоуверенность почерпаются из обладания богатством. Какими средствами пользовались многие для стяжания богатства, мы видели из упреков, обращенных Спасителем к фарисеям, которых он называет разбойниками и притеснителями вдов и сирот. Также несправедливо было отношение к бедным, а долговые законы отличались необыкновенной суровостью.

В нагорной проповеди Христос увещевает не вопрошать с боязнью: что мы будем есть или во что одеваться? Это, по–видимому, указывает на то, что положение народа было тогда очень тяжело, ибо в дни благосостояния очень мало заботятся о будущем. Многие, конечно, могли впасть в бедность по собственной вине и затем как неправедный управитель, гнушаясь труда, поддерживали своей существование несправедливыми средствами. Это порицает Иисус и у бедных, несмотря на свое участие к ним. Также точно Он порицает их за преувеличенную заботу о материальных благах, указывая на то, что это менее всего подобает избранному Богом народу, который должен иметь также идеальные интересы. Он говорит о том, как трудно богатому отрешиться от служения маммоне и спасти свою душу, но не считает невозможным спасение и для них. С некоторыми зажиточными людьми он был в дружеских отношениях и заступается даже за ненавистных мытарей. Богатым, обращавшимся к нему за указанием пути к спасению, он советовал лишь соблюдать заповеди. Он нигде не говорит против частной собственности, напротив, — он ставил ее под защиту закона. Он не требовал всеобщего уравнения имущества. Даже тогда, — говорил Он, — когда мир переустроится по слову Божию, все‑таки будут богатые и бедные. Наконец, по учению Иисуса, земные богатства рядом с удовлетворением собственных насущных потребностей и нужды бедных должны служить также на пользу церкви и государства. Он признавал справедливым вносить подать на храм и платить дань кесарю.

5. Сам спаситель большую часть своей земной жизни прожил как бедняк, но отнюдь не как совершенно неимущий. Бедность побудила Его мать искать приют в пещере для скота, и колыбелью Ее младенца были ясли. В храм была принесена за Него Его матерью лепта, установленная для бедных. Однако Иосиф и Мария личным трудом добывали себе необходимое пропитание, и сам Иисус не пренебрегал обыденной работой. Его называют не только сыном плотника, но и плотником в прямом смысле слова. Но когда Он начал свое общественное служение, Он совершенно изменил порядок своей жизни. Он совершенно отказался от работы для насущного хлеба. Вся его деятельность была поглощена Его мессианским служением. Ничего не приобретая, Он ничем и не владел. Он не имел даже постоянного пристанища. Он пользовался гостеприимством своих учеников и друзей, а иногда и врагов. Много ночей проводил Он под открытым небом. Заботу о земных делах Он сложил с себя. Он предоставил апостолам заботиться обо всем необходимом, а последним помогали в этом некоторые благочестивые женщины. Один из апостолов носил сумку, в которую клали милостыню для Спасителя. По–видимому, Он в это время даже никогда не держал в руках никаких денег. Когда Его спросили, надо ли платить дань кесарю, у Него не было с собой ни одной монеты с изображением кесаря, и Он попросил вопрошавшего показать эту монету. Чтобы внести храмовую подать, Он приказал Петру извлечь изо рта рыбы золотой статир и послал его отдать эту монету сборщикам, как взнос за себя и за Петра. Иногда потребность в самом необходимом была очень сильна. Так, по дороге из Вифании в Иерусалим, Он подошел к смоковнице, чтобы сорвать с нее плод для утоления голода. При переходе через засеянное поле Он позволил апостолам срывать колосья, чтобы утолить мучивший их голод. Точно также Он отклонял от себя заботу о чужих житейских делах. «Кто поставил Меня судить или делить вас?» — сказал Он просившему Его помощи в споре о разделе наследства.

Таким образом, Иисус, как человек, решительно отрекся от обладания каким‑либо имуществом или материальным благом. Но это отречение вытекало отнюдь не из боязни запятнать себя прикосновением к благам этого мира или из осуждения всякого доставляемого ими наслаждения. Напротив, Он совершенно свободно пользовался при случае земными благами. Он часто принимал приглашения на брачные пиры; Он охотно сравнивал небесное блаженство с радостным брачным пиршеством. По понятию фарисеев, Он так мало соблюдал посты, что они упрекали Его в том, что Он любит поесть и выпить. Как Бог, Он проявляет свою высшую власть над человеческим имуществом. При изгнании торгующих из храма Он опрокинул столы менял. Он повелел засохнуть смоковнице, на которой не оказалось плодов, и позволил бесам погубить стадо свиней в стране Гергесинской. Когда Ему потребовался для вступления в Иерусалим осел, Он приказал апостолам взять и привести его. В случае протеста хозяина осла, они должны были только сказать: «Господу он нужен».

6. Участие Иисуса в трудовой жизни, пока Он не отдался своему мессианскому служению, и занятию плотничьим ремеслом показывают, что Иисус считал обязательным для каждого быть участником в трудовой жизни и делал исключение лишь для лиц, призванных служить спасению людей. Но от своих учеников и сотрудников Он требовал, чтобы они по возможности отбросили все заботы и соображения о деньгах и имуществе. «Иди, продай свое имение!» — сказал Он одному из вопрошавших Его. Посылая на проповедь учеников, Он говорил им: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания». Этим Он предоставлял право жить на счет заработков других тем, которые с пользой для других исполняли работу, экономически не производительную. Это необходимо, ибо человек не может жить, не пользуясь материальными благами. Спаситель тоже лишь постольку освобожден был от забот о необходимом, поскольку дозволял другим заботиться о Нем или находил возможным устранять нужду и голод при помощи чуда.

7. Апостолы отреклись от земных благ, как требовал от них Иисус. Петр ответил просившим у него подаяния калекам у входа в храм: «Серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю вам». Единственное чем обладал он, это была дарованная Богом способность творить чудеса. Во время своих апостольских странствований он пользовался чужим гостеприимством, как хотел этого Иисус.

Слова Спасителя воздействовали, однако, не только на апостолов, но и на других верующих. В религиозном воодушевлении они стремились возможно более подражать Христу. Христиане иерусалимской общины продавали свои дома и земли, причем вырученные деньги распределяли между нуждающимися членами общины. Таким образом, они в своем отношении к земному богатству более всего уподобились Христу и в то же время проявляли в высшей степени деятельную любовь к ближнему. Воспринимая с крещением новую, отличную от языческой и иудейской жизнь, они вместе с тем, принося в жертву свое имущество, отчуждались от хозяйственного общения с неверующими. О будущем никто из них не думал. Все вверялось руководству божественного промысла, тем более, что предсказание Спасителя о гибели Иерусалима делало излишними заботы о будущем. Кроме того, жившие в других странах христиане посылали доброхотные пособия своим иудейским собратьям, если им грозила большая нужда. Вскоре эти условия первоначальной христианской общины для правильного дележа жизненных припасов сделали необходимыми особых церковнослужителей, к которым затем перешло распределение пособий, собираемых для бедных. Таким образом, в установлении дьяконата надо видеть первоосновы широко развившейся потом организации церковной благотворительности. Выдающийся пример благотворительной деятельности первых времен христианства представляет Тавифа, которую по просьбе бедных из Ионны апостол Петр поднял со смертного одра.

2. Апостольские и после–апостольские времена

1. Когда христианское учение стало распространяться между Иудеями, жившими вне Палестины, и между язычниками, апостолам пришлось столкнуться с положением вещей иным, сравнительно с установившимся в Палестине. Мы видим это особенно из посланий апостолов Павла и Иакова.

Последний обращается к иудеям христианами, жившим за пределами Палестины. В то время как в Палестине значительная часть населения все еще продолжала заниматься сельским хозяйством, Иудеи в других странах перешли к занятию промышленностью и особенно торговлей. Богатые, конечно, охотно вкладывали деньги в большие земледельческие хозяйства, на которых содержали большое количество рабочих. Так как торговля представляла главный способ обогащения, то имущественные различия крайне обострились. Богатый человек без труда мог с помощью денег добиться льгот и даже получить римское гражданство, между тем бедных Иудеев продолжали презирать и притеснять. На этой почве между Иудеями, несмотря на религиозное и национальное единство, возникли резкие классовые противоречия. Богатые сторонились от бедных или эксплуатировали их, а последние, в свою очередь, ненавидели богатых, причем почти все, и те и другие, были охвачены стремлением к наживе. Так развилась между живущими вне Палестины Иудеями своего рода коммерческая жилка, сделавшая их опасными и ненавистными для языческого населения. Нетрудно понять, что при таких условиях и между христианами из Иудеев стали замечаться неправильные взгляды на значение богатства. Распространение этих взглядов производило, вероятно, неприятное впечатление, и апостол Иаков выступил против них весьма решительно.

2. Прежде всего, он увещевает христиан не руководствоваться в отношениях друг к другу внешним положением лица, так как это противоречит заповеди любви к ближним. Никто не должен впадать в угнетенное состояние духа, вследствие своей бедности, а богатые не должны гордиться из‑за своего богатства. Бедный должен помнить о важности носимого им имени христианина, а богатый — о временности своего богатства. В Церкви особенно не должно существовать никакого различия между бедными и богатыми. Нельзя предоставлять богатым почетное место и относиться с презрением к бедным. Как основание, в силу которого нельзя отодвигать на последнее место бедных, апостол ссылается на Спасителя, избравшего преимущественно бедных, чтобы сделать их богатыми верой и надеждой на небесное блаженство. В первой части этого изречения уже намечается то толкование понятий «бедный» и «богатый», которые мы видели в словах Христа и которое впоследствии очень усердно практикуется отцами Церкви.

Естественно, что апостол Иаков очень высоко ставит милостыню. Он говорит: «Чистое и непорочное благочестие перед Богом и Отцом — презирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира». Он, обосновывая эту похвалу творящим милостыню, прибавляет: «Надо хранить себя неоскверненными от мира». Милостыня таким образом служила ему доказательством того, что творящий ее остается вне воздействия мира. Те, кто не проявляет милосердия, и судимы будут без милосердия; им не поможет и вера, ибо вера без дел мертва. Любовь — не в словах, а в деятельной помощи ближнему.

В двух последних главах своего послания он рисует мрачную картину распада. Корыстолюбие уничтожило мир и согласие. Оно вызвало бесконечные желания, зависть, ревность и споры. И все же остается без успеха. Тем, у кого в уме мысль о выгоде и барыше, не помогает молитва, ибо это худая молитва: они просят лишь земных благ, чтобы удовлетворить свою жажду удовольствий. Тот, кто поступает так, показывает, что предпочитает общение с миром общению с Богом и, разрушая союз, заключенный с ним Богом, не заслуживает иного имени кроме прелюбодея. Иногда богатые хвалятся своим богатством. Но когда настанет день суда, они увидят, на что они надеялись. Их сокровища погибнут, одежды будут уничтожены молью, золото и серебро съест ржавчина. Эта ржавчина будет свидетельствовать против них и пожирать их как огонь. Они собирают сокровища гнева для предстоящего суда. Плата, удержанная у работников, пожавших их поля, вопиет к Богу об отмщении, ибо они присвоили ее себе для того, чтобы вести роскошную жизнь. Праведник был осужден и убит ими, и Он не противился им. За все это они будут преданы вечному осуждению. Поэтому христиане не должны завидовать богатым. Они должны терпеливо переносить бедность и с надеждой ждать грядущего пришествия Господа.

3. Тогда как Иаков писал свое послание к Иудеям, которые, хотя и жили среди язычников, но все же выросли в тех же религиозных понятиях, что их соплеменники в Палестине, апостол Павел, напротив, преимущественно обращается к язычникам и христианам, вышедших из язычников. Как видно из его посланий, он имел дело по большей части с бедными людьми. Так он говорит, что для иерусалимских христиан в македонской общине, несмотря на ее бедность, собрана огромная сумма. Упоминая о коринфянах, он замечает, что не хочет, чтобы они, поддерживая своих братьев в Иерусалиме, терпели нужду из‑за этого. Очевидно, эта община состояла из бедных людей. По другому случаю он определенно говорит о них, что среди них мало именитых и богатых людей и, напротив, много незнатных и бедных. Однако он знал очень хорошо также материальное положение богатых и не давал прельстить себя блестящей показной стороне их жизни. Его ясный ум в укладе экономических отношений своего времени усматривает симптомы того отчуждения от Бога, в которое вследствие своей греховности погрузился языческий мир.

4. В частности он осуждает стремление к наживе с исключительной целью наслаждения и порицает, что при этом пренебрегают правами и потребностями ближних и стараются наживаться нечистыми средствами, что при этом отодвигается на второй план любовь к ближнему и в особенности помощь бедным. Он приравнивает это к действиям разбойников и других тяжких преступников. Он указывает на то, что с корыстолюбием связан целый ряд таких отрицательных явлений, как зависть, взаимная вражда, распри, скупость, обманы, жестокость и сухость сердца, гордость и чувственные наслаждения, и называет, в конце концов, корыстолюбие, как это уже сделал Иисус, идолослужением.

Он требует, конечно, чтобы принимающие христианство отреклись от ветхого человека со всеми этими недостатками. Уклоняющимся от этого он грозит отлучением от царства Божия и запрещает общение с ними. Он хочет, чтобы даже слово корыстолюбие никогда не упоминалось христианами. Он отмечает с радостью, что многие христиане стали действительно другими людьми. И, тем не менее, он и их предостерегает от указанных прегрешений, ибо знает, что они не застрахованы от возможности впасть в них. Апостол Павел увещевает христиан в виду короткого времени, которое находится у них в распоряжении для того, чтобы спасти свою душу, отрешиться от привязанности к житейским благам. Они, по крайней мере, не должны вести тяжб из‑за имущества в языческих судах. Их ведь должна отличать умеренность. Заботы их о себе должны ограничиваться насущной пищей и необходимой одеждой. Он предостерегает от накопления богатства, указывая на опасность, которой они себя при этом подвергают. Стремление это неразумно, так как в будущей жизни невозможно воспользоваться земными богатствами. Богатый должен уповать на Бога, а не на свои богатства. Он должен пользоваться своими сокровищами для уготовления себе блаженства в будущей жизни. Он указывает богатым на примере Христа, который принял на себя иго бедности, дабы обогатить человечество.

5. Апостол сам избрал для себя жизнь бедняка, но при этом не боялся принимать от зажиточных христиан гостеприимство и подарки, уподобляясь и в этом Христу. Весьма важно то, что апостол Павел, подвизавшийся среди презиравших всякую физическую работу греков и римлян, никогда не жил на средства тех, кому проповедовал Евангелие, а зарабатывал все необходимое для жизни личным трудом. Он и в этом отношении был апостолом. Борьба отцов Церкви против презрительного отношения к труду имеет в нем могучую поддержку; только этой борьбой можно было добыть работнику уважение и почет. Когда апостол Павел не находил себе работы и впадал в нужду, он не принимал подаяний от тех, среди которых проповедовал, чтобы не вызывать и тени подозрения в том, что проповедует ради выгоды; он предпочитал обращаться в таких случаях к христианам других общин.

Своим трудолюбием он хотел, как это видно из его собственных слов, снискать среди верующих уважение и почет труду вообще. Он хочет, чтобы и они работой добывали себе хлеб насущный, и требует настоящей работы, а не деловой суетливости. Он рекомендует главным образом физическую работу. Она особенно полезна и необходима для тех, кто до этих пор добывал себе средства неправедным путем. Под последним он подразумевает хищения, притеснение слабых и в особенности рабов, кражи и обман, все это на почве ненасытной страсти к наживе и себялюбии. Он энергично настаивает на уплате работнику должной заработной платы. Советует рабам служить господам добросовестно и тем снискать себе высшее небесное милосердие. Господам напоминает о том, что Бог не проводит различия между рабом и свободным и что вообще не должно существовать никакого лицеприятия. Ап. Павел — безусловный сторонник принципа, что каждый может спастись в своем звании; поэтому пусть каждый остается в сословии, к которому принадлежит. Он увещевает рабов терпеливо нести бремя рабства, ибо перед Богом они все свободные люди.

6. «То, что приобретено честными способами, — говорит он, — составляет частную собственность. Каждый имеет право распоряжаться своим имуществом, и если ему будет угодно, то может и увеличивать его путем покупки». Отсюда видно, что апостол Павел не был противником частной собственности; для защиты ее он, подобно Спасителю, ссылается на десять заповедей и объявляет недостойными царства Божия всех, кто посягает на право собственности. Конечно, он желал, чтобы в христианской общине установилось равенство и соглашение между богатыми и бедными, но он представляет себе это только как дело любви к ближним. Верующие должны оказывать гостеприимство, он должны кормить голодных и поить жаждущих, не делая различия между врагами и друзьями. Но эти дела милосердия должны творить не только богатые, в тесном смысле слова, но и всякий вообще, кто зарабатывает своим трудом более, чем ему необходимо для жизни. Обязанность христиан помогать в нужде друг другу он основывает на том, что они все вместе составляют одно органическое целое. Подаяние, собранное им для бедной иерусалимской общины, он считает даром любви, оно было собрано верующими добровольно и соразмерно достатку каждого из них. При этом апостол Павел подчеркивает, что он никому в этом случае ничего не приказывает и хочет, чтобы каждый делал взнос совершенно свободно, без принуждения и неудовольствия. Каждому следует в течение недели что‑нибудь откладывать и таким образом понемногу собирать столько, сколько он может.

Послания ап. Павла дают мало сведений об организации церковной благотворительности. Известно только, что вдовы, которым никто не мог помочь, получали содержание от общины. Но средства для этого вероятно были невелики, потому что ап. Павел категорически заявляет: «Кто в состоянии, должен сам заботиться о вдовах в своей родне; если эта обязанность целиком будет ложиться на общину, то бедным вдовам нельзя будет обеспечить необходимое пропитание и поддержку».

7. Особую группу обязанностей, связанных с владением имуществом, составляют обязанности по отношению к мирским и духовным властям. Точно так же как христиане обязаны вообще повиноваться мирским властям во всем дозволенном религией, так в частности они должны платить подати и налоги. Апостол Павел, уклоняясь сам по соображениям высшего порядка от пособий со стороны верующих, однако неоднократно повторяет, что духовные власти имеют право на содержание от общины. Он основывает это право на словах Спасителя, признавшего это право за апостолами, и кроме того доказывает, что это право само по себе справедливо. С одной стороны, апостольская проповедь есть труд, и труд очень большой, а всякий трудящийся заслуживает платы, с другой — верующие, поддерживая, по мере своих достатков, апостолов и их учеников, хотя сколько‑нибудь оплачивают за то очень многое, что они в виде назидания получают от апостольской проповеди.

Желая научить верующих правильно распоряжаться своим имуществом, апостол Павел часто напоминает им, что все их добро — от Бога и Провидение Божие бодрствует над ними. А если земные блага составляют дар Божий, то пользоваться ими следует с благами, а не с греховными целями.

8. К учению Евангелия и апостолов примыкают непосредственно учения старейших отцов Церкви. Это тем понятнее, что последние жили еще при тех условиях, что и апостолы.

Так апостольские отцы Церкви («апостольские мужи») тоже считают собственность чем‑то само собой разумеющимся и даже хорошим, последнее в виду тех опасных для нравственности последствий, которые на их глазах вытекали из крайней бедности; поэтому они, не колеблясь, называют богатство даром Божиим. Правда, они предостерегают также от слишком высокой оценки земных благ и указывают на темные стороны богатства. В силу тесной связи богатства с властью, установившейся в римском государстве, борьба против накопления богатства являлась в то же время борьбой против стремления к почестям и власти. Соблюдая учение Спасителя, христиане раз навсегда лишали себя таким образом доступа к общественным и государственным почестям. Запрещение стремиться к обладанию богатством поэтому могло казаться некоторым слишком суровым.

Христиане не должны смотреть на свое имущество как на исключительно свою собственность, а должны быть готовы всегда употребить его на помощь бедным. Последним однако не следует рассчитывать на благотворительность богатых. Каждый, по мере сил, должен зарабатывать свое пропитание честным трудом, и никто без нужды не должен делаться бременем для других. Учение о том, что работа есть для каждого долг, каковое преподано было Господом на собственном примере, а ап. Павлом словом и делом так усердно внушается верующим, воспринято было и мужами апостольскими в их сочинениях. Самое лучшее использование имущества это — обращение его на дело благотворительности. Награда за это велика, ибо этим путем душа освобождается от оков греховности. Однако это надо делать с толком: надо давать милостыню только достойным. Особенно рекомендуют они гостеприимство и заботы о вдовах и сиротах; при случае упоминается также о выкупе рабов, а именно вполне в духе апостола Павла. Они увещевают рабов не слишком домогаться свободы.

9. Как христианину следует относиться к потере имущества, вытекает в учении Евангелия и посланий апостолов из оценки земных сокровищ. Мужи апостольские решительно высказываются на этот счет. Ведь они жили во времена суровых гонений. Христиане тогда могли постоянно ожидать внезапной потери имущества и разорения. Отцы Церкви советуют поэтому с радостью переносить потерю имущества, тем более, что это является часто Божьей карой за прежние грехи.

Право получать содержание от верующих за труд их назидания, присвоенное апостолам, распространяется теперь и на других; рядом с апостолами оно прежде всего усвояется для так–называемых пророков, а позднее и для клириков. Они принимают приношения верующих. Злоупотребление этим правом считается очень тяжелым преступлением, как вообще грехи, вытекающие из корыстолюбия, считались всего ужаснее у лиц, посвятившим себя служению Богу. На взносы, поступавшие от верующих к властям общины, содержались также бедные вдовы и сироты. Руководство церковной благотворительностью принадлежало епископу. По примеру апостолов он пользовался при этом услугами дьяконов. В тех местах, где не было никаких христианских властей, приношения передавались непосредственно бедным.

3. Дальнейшее развитие в греческой Церкви

Между сочинениями, которые мы выше назвали творениями мужей апостольских, относительно двух с целью придать им особенный авторитет, авторство приписывается апостолам, или одному из их выдающихся современников. Это — «Учение» и «Пастырь» Ерма. Два другие: так–называемое второе послание Климента и послание Варнавы, не претендуя на столь высокий авторитет, как предыдущие, впоследствии, однако, ошибочно считались творениями мужей апостольских, имена которых они носят. Хотя эти писания и не принадлежат ни апостолам, ни их ученикам, но в них, во всяком случае, по крайней мере, в их этико–экономических учениях, нет ничего такого, что представляло бы уклонение от учений апостолов и мужей апостольских. То же самое надо сказать относительно апокрифических произведений в собственном смысле. В последних, впрочем, встречается очень мало замечаний из области экономической этики.

Среди отдельных изречений Спасителя, сохранившихся как неканонические, мы дважды встречаем следующее: давать приятнее, чем брать. Деяния Апостолов тоже приписывают эти слова Христу. Еврейское Евангелие притчу о богатом юноше дополняет одной подробностью. Христос говорит здесь: Как можешь ты утверждать, что следуешь закону и пророкам, когда в законе написано: ты должен любить ближнего своего, как себя самого? А как много братьев твоих, сынов Авраама, живут в нищете, томятся от голода, в то время как дом твой полон всякого добра и ты не даешь им ничего. Послание к лаодикийцам, составленное из отдельных изречений, взятых из подлинных писем апостола Павла, советует хранить себя от корыстолюбивых. Учение Петра называет богатым того, кто сострадает многим и, подражая Христу, охотно отдает то, что имеет. Ведь Бог предоставил людям все Им созданное. Поэтому богатые должны помнить о том, что они должны служить людям, ибо они имеют более, чем для них необходимо. То, что у них есть в изобилии, совершенно отсутствует у других. Стыдно им удерживать чужое добро. Если бы они подражали в справедливости Христу, между христианами не было бы бедных. Наконец, отрывок из апокалипсиса Петра, найденный от Ахмиме, изображает мучения в аду мужчин и женщин, которые, в погоне за богатством, не презирали вдов и сирот. Это сочинение грозить особенной карой тем, кто отдает в рост деньги и взимает проценты на проценты.

2. Приведенные апокрифы по содержанию не относятся к еретическим книгам. Другие же излагают идеи, по большей части несогласные с церковным учением. Они принадлежат к широко распространенной еретической литературе, в борьбе с которой часть отцов греческой Церкви второго столетия видели одну из своих главных задач. В спорах с гностиками, считавшими материю злом и проповедующими преувеличенный аскетизм, нельзя было не коснуться этико–экономической области. В противоположность этим гностикам другие проповедовали полную общность имуществ и женщин. Выступая против них, отцы Церкви избирают более умеренные поучения из Евангелия и посланий апостольских. Так, св. Ириней пишет: «Люди всегда должны быть господами своего имущества и никогда не должны становиться его рабами». Борьба со сторонниками коммунизма имела место лишь позднее. Св. Ириней не разделяет преувеличенного представления о силе милостыни. Он признает ее лишь косвенным средством искупления грехов: милостыня делает творящего ее пред Богом достойным отпущения грехов. Непреходящую ценность ветхозаветной десятины он видит в том, что она является для христиан побуждением к щедрости. Местам св. Писания, трактующим о приношениях первоплода, он придает аллегорический смысл. Монтанисты, несмотря на то, что сами предъявляли наистрожайшие требования, странным образом не избежали подозрения в преследовании материальных целей. Антимонтанист Аполлоний из того, что руководители монтанистов требовали для себя подарков, делает вывод, что они не могут быть причислены к истинным пророкам. Он согласен в этом с «Учением», где выставляется тот же самый критерий для различения истинного пророка от ложного. Аполлоний порицает и взимание процентов, в чем он тоже упрекает монтанистов.

3. У апологетов тоже встречается увещание не слишком стремиться к обладанию материальными благами. При этом они могли уже сослаться на успехи Евангелия и на результаты опыта христиан. Св. Юстин хвалит христиан за то, что они охотно жертвуют деньги на общую пользу, а Татиан советует отказываться от земных благ, так как опыт показывает, что нетрудно обойтись без них. Организация церковных общин, как видно из писаний апологетов, сделала уже большие шаги на пути своего постепенного развития. Св. Юстин подробно говорит о денежных сборах во время богослужений и о том, как распределялась выручка с них. Любопытно положение, занятое этими церковными писателями по отношению к римскому государству. Юстин и Татиан отмечают готовность христиан платить подати, но в то же время Татиан считает недостойным христиан стремиться к государственным должностям и почестям. На этом же основании он является противником участия христиан в морской торговле, содействующей развитию корыстолюбивых наклонностей.

4. Значительный материал в область этико–экономических взглядов внесен александрийцами, что объясняется важной ролью Александрии, как торгово–промышленного центра. Климент сосредоточивает внимание главным образом на внутренней стороне вопроса. Человек должен чувствовать себя другом Бога и должен смотреть на внешние блага как на дары Божии и пользоваться ими совершенно спокойно. Значение их зависит от того, как с ними обращаться. Деньги и имущество выполняют лишь назначение материала, инструмента. Но бедность тоже не всегда заслуга. Есть богатства высшей категории, это — богатства души. К ним и надо стремиться. Обладая земными благами, человек не должен пользоваться ими эгоистически, а должен делить их со своими ближними. Если этих благ нет или если их вдруг не стало, то к этому надо относиться спокойно. Частная собственность оправдывает свое существование лишь тогда, когда богатые делятся с бедными своим достоянием. Порицается коммунизм гностиков, последователей Карпократа и Епифана. Даже самое щедрое обращение с своим имуществом не может принести пользу. Главная задача в том, чтобы отречься от него в душе и духовно отвергнуть его. Только щедрость, проистекающая из любви, заслуживает похвалы, а не бессмысленное или ищущее популярности растрачивание своего имущества. Чтобы душа могла отделаться от привязанности к земным предметам, предлагается выбирать для своего личного обихода лишь самые простые, недорогие вещи. Только тогда, когда исключена всякая опасность сделаться рабом своего имущества, можно обзавестись более ценными предметами. В лице и в одежде советуется соблюдать полную простоту. Ношение украшений бесцельно и не приличествует христианам.

Труд Климент хвалит, но не без ограничений. Он рассматривает работу с гигиенической точки зрения и рекомендует ее вместо телесных упражнений в школе. Поэтому он рекомендует ее вместо телесных упражнений в школе. Поэтому он рекомендует ее женщинам более, чем мужчинам. Для мужчин он замечает лишь, что работа, в особенности в собственном домохозяйстве, не заключает в себе ничего недостойного, напротив, очень хорошо не быть зависимым в каждой мелочи от помощи других. Он предостерегает от излишества в работе и от презрения к ней. Его отношение к различным видам труда совершенно безразличное. Когда, основываясь на Ветхом Завете и на Евангелии, он обращается с увещаниями к лицам различным классов, он упоминает о солдатах, сборщиках податей, судьях, чиновниках, купцах, земледельцах, корабельщиках, не обнаруживая при этом ни ненависти иудеев к тем, кто перешел на римскую службу, ни чисто римского отвращения к торговле. С другой стороны он объявляет взимание процентов, столь сильно укоренившееся именно у него на родине, недозволенным, ссылаясь на Ветхий Завет и в то же время высказывая чисто христианский взгляд, что запрещение процентов должно относиться не к одному какому‑либо народу или к общине верующих, а ко всем вообще людям. Климент защищает также интересы наемных рабочих, увещевая работодателей исправно платить заработную плату рабочим.

Изложенные здесь мысли Климента о труде являются для него характерными. Как видим, он исходит еще из точки зрения греков и римлян. Выработанный в иудействе взгляд, что каждому следует знать какое‑нибудь ремесло и быть в состоянии прокармливаться им, как он проповедовался апостолом Павлом и «Учением», лишь мало–помалу проникает в среду христиан греческой нации. Впервые результаты этого обнаруживаются именно в поучениях александрийца. Новый взгляд на труд подготовлен влиянием философии. Климент подтверждает его примером греческого мудреца Питтака и ссылкой на философское положение, что самое лучшее это — во всем полагаться на самого себя. Вообще влияние философии неоспоримо. У стоиков заимствована фраза о том, что только добрые могут быть названы истинно богатыми, а Платон является, наравне с Христом и Моисеем, свидетелем истины. Их свидетельство, не имея самостоятельного значения, по мнению Климента, лишь окольный путь, ведущий к откровению. Он разделяет идеи тех иудейско–александрийских писателей, которые считали заимствованием из св. Писания все то правильное, чему учит греческая философия.

5. Учения Оригена имеют много общего с учением его учителя, но не лишены и некоторой самостоятельности. Подобно Клименту, он называет Бога источником земных благ и говорит об истинном и ложном богатстве. Но он проводит и различие: не все блага, которыми владеют люди, получены ими от Бога, а лишь приобретенные честным путем. Против несправедливого стяжания богатства он выступает чуть ли не энергичнее, чем Климент. Он признает отягчающим вину обстоятельством, если грешат в этом отношении проповедники слова Божия, старается удержать ремесленников от мелких краж, на которые, очевидно, в виду их распространенности не обращали особого внимания. О взимании процентов он лишь упоминает, не выражая своего мнения. Имея, по–видимому, в виду специально египетские условия жизни, он утверждает, что подданные имеют свои самостоятельные права на владение имуществом, а вовсе не получили их от императора или короля.

В оценке труда был сделан дальнейший шаг вперед: Ориген с большим уважением отзывается об искусстве и промышленности. Он считает неподобающими для христиан солдатскую службу и замещение административных должностей. Он требует здесь для христиан своего рода иммунитета подобно тому, как это существует для языческих священнослужителей. Он не забывает, впрочем, подчеркнуть верность христиан кесарю. О праве клира на получение содержания Климент не говорит ни слова, Ориген же старался обосновать его ссылкой на примеры верующих в Ветхом Завете, вносивших десятину и первоплод на священников и левитов. Такие предписания имеют не аллегорическое, а буквальное значение. Добровольное отречение клириков от этого их права он считает гордыней; порицает клириков, занимавшихся мирскими делами. На милостыню Ориген смотрит прямо как на средство получить прощение грехов. Он первых обосновывает это на Евангелии от Луки (гл. ХI, 41). Наконец, он дает указания церковным и священнослужителям относительно управления церковным имуществом, при этом повторяет совет Учения поддерживать на церковные средства лишь достойнейших. Описывая церковную организацию, Ориген дополняет весьма существенные подробности к тому, что сообщает его предшественник. От него мы узнаем, что организация церковной общины именно в Египте была строго проведена и что в его время там, по крайней мере, уже старались добиться правовой формулировки обязательных церковных взносов.

6. Наряду с александрийцами стоят великие греческие учители Церкви 4–ого века. Впрочем, Афанасий и Кирилл Иерусалимский, сильно занятые борьбой с арианами, высказываются по интересующим нас вопросам лишь попутным осуждением процентов. Три каппадокийца заслуживают тем более внимания. Они считают, что в первобытном идеальном состоянии людей существовало полное равенство прав и общее владение земными благами. По их мнению, экономическое неравенство образовалось благодаря греховности людей. Богатства не следует домогаться всяческими средствами, к тому же оно, вследствие своего непостоянства и опасности возбуждать жажду наслаждений, много теряет. Христианин знает лучшие богатства, стремление к которым вполне основательно. Средство смягчить противоречие между первобытной общностью имуществ и существующими имущественными отношениями, заключается в щедрой помощи бедным. Богатый, не творящий милостыни, все равно, что вор. Пример братской любви христиане могут видеть везде: животные не ведут борьбы из‑за необходимых всем пастбищ, языческие народы справляли свои трапезы на общий счет. Лучший пример представляет из себя иерусалимская христианская община. Подражание идеалу первых времен представляет из себя монастырская жизнь, преимущество которой, по словам св. Василия, в том, что она избавляет от мелких забот житейских и переносит все тяготы, в том числе также попечение о бедных родственниках, на общежитие или на игумена. В монастыре работы распределяются между всеми. У обоих защитников монастырской жизни: Василия и Григория Назианзина, труд находит поэтому понимание и симпатию. По мнению одного, он есть средство держать в повиновении тело и делать добро другим, кроме того труд, по заповеди Божией, долг каждого человека; труд также нечто само по себе прекрасное и доставляющее удовлетворение. Различные виды труда оцениваются по степени их важности для души. В этом отношении Григорий Назианзин считает опасным для христиан государственную службу. Мы находим у него более широкую оценку экономического значения морской торговли. Все три каппадокийца единодушно осуждают взимание процентов и выражаются в этом случае резче, чем кто‑либо из церковных писателей. В ростовщичестве они усматривают высшую степень жестокости и несправедливости. В борьбе с ним необходимо содействие бедных тем, чтобы они во что бы ни стало воздерживались от долгов. Рядом с честным заработком лучшим средством для этого является отказ от таких дорогих удовольствий как азартные игры. Никто не должен зря тратить деньги, которые всегда должны быть обращаемы на разумные цели. Кто это умеет делать, тот достоин похвалы.

7. К несколько иному направлению примыкают греческие проповеди, приписываемые преданием Астерию Амасийскому. В своих этико–экономических идеях они обнаруживают прямо разительное сходство с сочинениями Лактанция, о которых мы будем говорить потом в связи с другими латинскими отцами Церкви. Подобно африканскому проповеднику понтийский епископ считает господствующее неравенство ответственным за экономическую нужду своего времени. Но оба они не делают отсюда заключения, что частную собственность надо уничтожить, Астерий требует лишь устранения добровольного уравнения между слишком богатыми и очень бедными при помощи щедрой раздачи милостыни. Кроме того его сочинение вызывает интерес изображением роскоши, проникшей в среду богатых христиан.

8. Златоуст продолжает идти по пути, проложенному перечисленными нами греческими отцами Церкви, внося, конечно, и свои собственные взгляды. Как Ориген, которого он высоко чтит, он называет материальные блага дарами Божьими, но проводит строго различие между благами честно и нечестно приобретаемыми. С другой стороны, он выступает также против преувеличенной оценки бедности, открывая тут, как и в богатстве, два противоположных вида: бедность хорошую и бедность дурную. Он осуждает бьющее напоказ ограничение потребностей, как нечто противоречащее христианскому учению, и сравнивает образ жизни Диогена и апостола Павла. Неравенство он не трактует односторонне, как причину многих экономических зол, он усматривает в нем силу, побуждающую людей, во–первых, исполнять также те работы, от которых они всегда готовы уклониться, а во–вторых, понять свою зависимость друг от друга. При этом Златоуст высказывает прекрасную мысль: по мудрому предначертанию Божьему, никто не может достичь для себя своим трудом, не сделав в то же время кое‑что и для другого. Тем не менее он с страстным увлечением изображает идеал общего равенства и набрасывает перед своими слушателями соответствующую этому идеалу картину. Чем более он наблюдал людей и их жизнь, тем сильнее проникался он этим идеалом. В Антиохии он выступает лишь с увещанием расширить благотворительность по отношению к бедным, а в Константинополе он описывает уже жизнь идеальной общины, где все основано на коммунистических началах. Он не ссылается уже (подобно Лактанцию) на первобытное состояние, как на пример, а толкует описанное в деяниях апостольских самопожертвование первых христиан, как образец коммунизма. Этот взгляд подготовлен был тем, что тогда идеал монашества, основанный на общности имуществ, приобретал все большее и большее распространение. Согласно своему толкованию, Златоуст полагает, что первые христиане не имели рабов. Златоуст пытается, правда, преодолеть трудности, связанные с осуществлением в жизни его красноречиво проповедуемой мечты, но он не забывает, однако, что все же это — лишь мечта. Поэтому он, прежде всего, советует своим слушателям сохранить мир душевный, а в заключение приходит к различию между людьми совершенными и несовершенными. Только для людей вполне совершенных действительна заповедь Спасителя: пойди и продай свое имение, люди же, не вполне совершенные, исполняют свой долг уже щедрой раздачи милостыни.

По учению Златоуста, раздача милостыни составляет личный долг каждого, вытекающий из существа владения имуществом. Поэтому никто не должен предоставлять дела благотворительности только Церкви и всецело полагаться на это. За то добро, которое делает Церковь, он не может ожидать награды. Зато награда, заслуженная милостыней, стоит того, чтобы постараться о ней. Ведь милостыня, связанная с раскаянием, очищает от грехов, и значение милостыни выше значения жертвы. Все небесные блага можно приобрести с помощью милостыни. Таким образом, не только бедным полезны богатые, но и, наоборот, бедные богатым. Пусть никто не ссылается на мнимую необходимость заботиться о будущем своих детей. Чтобы быть в состоянии подавать милостыню, будьте бережливыми, т. — е. избегайте всякой роскоши. Примером могла бы служить ревность Иудеев в исполнении закона о десятине. При распределении милостыни мерилом должна служить только степень бедности.

Златоуст не сочувствует расширению церковных имуществ и средств, ибо таким путем отнимается у верующих возможность творить добро, а духовные лица низводятся на уровень управителей имуществ. Из денег, предназначенных для бедных, тоже не следует слишком много откладывать на будущее. Что касается нравственной ценности труда, то он не видит в нем ничего постыдного и говорит, что прилежный работник заслуживает большего почтения, чем богатый бездельник. По его мнению, каждое искусство особенным образом служит благу людей и занимает определенное место в иерархии труда. Работы он подразделяет на умственные и физические. Он против взимания процентов, в порицании которого прибегает к столь же резким выражениям, как другие отцы Церкви. Кроме возражений, взятых из Св. Писания, он приводит также доводы разума. Он приводит против ростовщичества также доводы чести и считает это занятие недостойным для богатого. Он опровергает указание на то, что отдача денег в рост для некоторых является единственным источником существования.

9. К греческим источникам времен ранних отцов Церкви относятся Апостольские правила. Им трудно отвести определенное место в ряду других произведений, ибо они берут начало из различных сочинений более отдаленных времен и отражают в отдельных частях различные эпохи. Поэтому, заключая обзор этико–экономических учений греческих отцов Церкви, мы упоминаем о них лишь вкратце. Вообще говоря, нельзя не признать, что правила весьма близки к «Учению», идеи которого получают тут дальнейшее иногда в меру преувеличенное развитие, например, в то время, как «Учение» предостерегает от злоупотреблений милостыней, апостольские правила совершенно запрещают просить милостыню. Тогда как «Учение» только советует отдавать часть доходов проповедникам и нищим, апостольские правила обещают особую награду за исправное приношение десятины и первоплода. В числе предписаний «Правил» обращает на себя внимание то место, которое, по–видимому, желает совершенно устранить частную благотворительность в интересах официальной церковной благотворительности, — милостыня, поданная помимо епископа, объявляется не имеющей цены и значения. Это предписание, стоящее совершенно особняком, не заслуживает особенного внимания, так как все вообще отцы Церкви, в том числе и те, которые много говорят об организованной церковной благотворительности, тем не менее побуждают христиан и к частной помощи бедным и неимущим.

4. Ход развития в латинской Церкви

1. Тертуллиан и Киприан, писатели африканской Церкви, имеют для латинской Церкви такое же значение, какое для греческой в области этико–экономических учений александрийцы. Весьма характерно, что родиной их тоже была местность, игравшая по своей экономической культуре выдающуюся роль среди римских провинций. Их сочинения имеют для нас интерес главным образом в силу того, что в них приведены данные об экономическом положении христианских общин, мало освещенном в трудах александрийцев. Предварительно коснемся однако того, какие идеи и учения у них общие с греческими отцами Церкви, писавшими одновременно с ними и до них. Различение двоякого рода богатств встречается и у них, равно как и указание на то, что богатство не следует ценить слишком высоко, относясь спокойно к его потере. Перечисляются работы, связанные с богатством, и указываются средства, освобождающие от этих лишних забот. Особенно опасно богатство тем, что отвлекает некоторых от исполнения заповедей Божьих о нравственном усовершенствовании жизни. Ценность богатства определяется способом его употребления. В личных потребностях каждому надлежит соблюдать простоту и умеренность, в особенности в пище и в одежде, что не следует, однако, понимать, как поощрение к неопрятности. Роскоши в еде следует избегать, во–первых, для того, чтобы не отягчать себе дней поста, во–вторых, из боязни расслабления. Женские наряды совершенно осуждаются. Средства свои следует добровольно обращать на нужды бедных. Временные блага принадлежат Богу, и все верующие должны иметь в них свою долю участия. Взимание процентов осуждается на основании Моисеева закона и слов Иезекиля. Св. Киприан по этому поводу ссылается на 14–ый псалом, а Тертуллиан впервые приводит одно из мест Нового Завета (Лук. 6:34). Св. Киприан считает неподобающим для духовных лиц заниматься мирскими делами, запрещает назначать духовных лиц душеприказчиками или опекунами и требует, чтобы верующие заботились об их содержании. Как пример, он приводит десятину левитов в Ветхом Завете. Он с пониманием говорит о нуждах рабочего населения. В делах благотворительности Церковь прежде всего должна принимать в соображение бедность, а затем уже известные заслуги призреваемых.

Учения обоих африканских отцов Церкви отличаются от их предшественников, как мы уже сказали, в том, что дают подробные сведения о христианских общинах и их имущественных отношениях, а затем в их отношении к государству и мирским профессиям. В их изображении христианская община является прочно организованной. От Тертуллиана мы узнаем, что во время богослужебных собраний делаются сборы, размер которых зависит, впрочем, от средств и доброй воли верующих. Далее нам становится известным, на что именно расходуются церковными властями полученные этим путем деньги: они идут на прокормление и похороны бедных, на содержание осиротевших детей, на помощь утратившим работоспособность старцам и потерпевшим кораблекрушение, наконец, на облегчение участи христиан, преследуемых за веру и сосланных на острова или приговоренных к каторжным работам в рудниках. Последнее напоминает о том, что Тертуллиан и Киприан жили как раз в период особенно сильных гонений на христиан, когда необходимо было много пожертвований. Погребение бедных составляло одну из обязанностей общины; в этом нельзя не видеть сходства ее с римскими похоронными коллегиями, тем более, что последнее подкрепляется у Киприана сообщением, что у общин были свои кладбища. Кроме обычных сборов имели место также сборы чрезвычайные; когда требовалась быстрая и энергичная помощь в случае какого‑либо особого несчастия, общины помогали одна другой. Если община не могла прокормить всех своих бедных, заботу о некоторых из них брала на себя другая община. Иногда та или иная Церковь получала сразу большую сумму в виде пожертвования от вступившего в нее богатого человека. Такую сумму сразу не расходовали, а некоторое время сохраняли в неприкосновенности, и в тех случаях, когда это признавалось необходимым, возвращали обратно. Кроме денег, расходовавшихся властями общины на ее нужды, были особые фонды для вдов и сирот.

Тертуллиан признает обязанности по отношению к государству. Но государство во всяком случае ниже Церкви, которая охватывает более широкий круг людей и не ограничена никакими материальными пределами. Государство, кроме того, имеет больше пользы от христиан, чем они от него, ибо нет более аккуратных плательщиков налогов, чем христиане. Они также не совсем лишены возможности оказать сопротивление в случае злоупотреблений со стороны государственной власти. Христиане, если захотят, своим поголовным выселением из страны могли бы причинить государству очень значительные затруднения. Что касается военной службы, то Тертуллиан высказывается за то, что христианам следует решительно воздерживаться от поступления в солдаты. Любопытно, что мнение, высказанное им по этому вопросу в одном из сочинений, написанных до перехода его к монтанизму, гораздо суровее, чем в позднейших писаниях. Тем не менее, тут он не свободен от колебаний, по крайней мере, он готов допустить исключение для тех, кто был на солдатской службе до принятия христианства, а однажды даже относит военное дело к числу профессий, дозволенных христианам. Так же точно относится он к участию христиан в торговле. Занятий ремеслами, связанными с языческим культом, он, конечно, не допускает. Профессии гладиаторов и актеров, процветавшие там, где было сильно римское влияние, не могли не останавливать на себе внимание отцов Церкви. При безнравственном характере римских игр и зрелищ, актерская профессия не дозволялась для христиан Церковью, точно так же как содержание актерских школ, как специально добавляет Киприан.

Материальные условия вследствие избытка населения становились для бедных крайне тяжелыми. Тертуллиан должен был выступить против того мнения, что христиане, вследствие простоты своей жизни вредят делам. Щедрая милостыня со стороны богатых людей была особенно необходима. Тертуллиан настаивает на этом и увещевает быть гостеприимными, ухаживать за больными и делиться с неимущими хлебом. Этим подтверждается необходимость существования частной благотворительности рядом с общинно–церковной. Киприан выступает с горячей проповедью щедрости. Указывая на Провидение Божие, которому надо предоставить заботу о детях, он отнимает силу у довода в пользу необходимости заботиться о детях и говорит, что раздача милостыни составляет, по преимуществу, долг тех, которых совратила с пути истины привязанность к деньгам, и объявляет, что употребление своих средств на нужды бедных представляет чисто христианское дело. Особенное значение для позднейшего времени у Киприана имеет то, что в целях поощрения христиан к добрым делам он указывает на первую иерусалимскую общину, правда, не приписывая ей еще коммунистического характера, как например единодушия и согласия. С этого времени все отцы Церкви, рассуждавшие об устранении экономических затруднений, постоянно ссылаются на этот пример.

2. К Тертуллиану и Киприану достойным образом примыкает другой уроженец Африки, Лактанций. Подобно Киприану, он констатирует относительно своего времени тяжелую экономическую нужду и подвергает ее глубокому исследованию. Все тягости в экономической жизни он рассматривает, как симптомы великого зла, которое видит в имущественном неравенстве и которое ведет к созданию резких классовых перегородок и характерных для римской хозяйственной жизни привилегий. Он знает, что всего этого не устранить одним мгновением руки. Поэтому свой идеал, следуя за классическими поэтами, он ищет в первобытной жизни человечества. Для своего времени он ожидает улучшения от возможно большого приближения к этому идеалу. Это приближение должно произойти путем установления братских отношений между богатыми и бедными, которые проповедует религия. Он чувствует, что слова его или, вернее, слова цитируемого им поэта могут быть истолкованы в смысле коммунизма, и решительно восстает против такого превратного толкования. Насильственное введение общности имуществ он считает невозможным и несправедливым. Тут он расходится даже с Платоном, при всем его авторитете. Братские отношения между людьми должны выражаться в щедрой милостыне. Говоря так, Лактанций, как и другие отцы Церкви, подчеркивает, что ценность богатства зависит от способа его использования, так как само по себе, хотя бы уже вследствие своего непостоянства, оно имеет ничтожное значение. Никто не должен бояться, что обеднеет от раздачи милостыни. Он может по крайней мере рассчитывать зато на милосердие Божие и на отпущение грехов, хотя и не самых тяжких. Чтобы быть в состоянии творить милостыню, надо исключить роскошь. Мерилом трат на себя должно быть удовлетворение насущных нужд. То, что Лактанций говорит о братском обращении христиан с рабами, вытекает непосредственно из высказанной им мысли о всеобщем равенстве людей. Он считает добрым делом погребение невинно убитых. Имущество, от которого человек отказывается, не следует бросать или бесцельно уничтожать, оно должно быть отдано на пользу меньшей братии. Он отрицательно относится к морской торговле и к военной службе, считая их мотивом только корыстолюбие и тщеславие. Но вместе с тем он их и не запрещает. Против взимания процентов он высказывается однако категорически, не только на основании слов Св. Писания, но и потому, что считает это жестоким и несправедливым.

3. Среди западных отцов Церкви 4–го века Гиларий из Пуатье разделяет судьбу Афанасия и Кирилла иерусалимского: именно для освещения этико–экономических вопросов сочинения его дают тоже очень немного. Взимание процентов он считает несправедливым.

От св. Амвросия в виду практического направления его сочинений можно ожидать более подробных данных по этим вопросам. Действительно, для него вполне ясна противоположность христианского и римского мировоззрения и их оценки фактов экономической жизни. Три явления римской экономической жизни характерны для нее: несправедливое распределение собственности, ростовщичество и роскошь. Первое должно было навести Амвросия на мысль, что вначале существовала общая собственность, частная же образовалась вследствие корыстолюбия и путем захвата. Отсюда он выводит обязанность имущих — раздачу милостыни. При этом он перечисляет милости, даруемые Богом творящим милостыню. Она — противоядие для корыстолюбия и вторая купель души; конечно, в воздаяние за милостыню можно ждать отпущения лишь менее важных прегрешений, и то тогда, когда она соединяется с верой. Милостыня проявляется в различной форме, например, как гостеприимство, как забота об украшении храмов или как выкуп из темницы узников. При раздаче милостыни надо соблюдать известную меру. Амвросий требует, чтобы люди себе усвоили привычку судить о других не по степени богатства или бедности, а по внутренней ценности человека. Он рисует картину ужасающего зла — ростовщичества. Он осуждает ростовщиков, приводя слова св. Писания, а также изложенные у Цицерона взгляды древних и указывая на противоречие между любовью к ближним и взиманием процентов. С одинаковым презрением он относится к тем, кто берет проценты деньгами и товарами. Наконец, роскошь — третье зло, пагубное тем, что для прихотей богатых отнималось необходимое у бедных. Право Церкви на собственность он обосновывает уже хотя бы на одном том, что все, принадлежащее Церкви, принадлежит бедным. Он допускает, однако, и право кесаря на эту собственность в том смысле, что Церкви, имеющие собственность, должны платить налоги. На базилики, как на священные места, власть кесаря не распространяется, он не вправе передавать их в пользование еретикам. Епископ должен справедливо заведовать церковными имуществами, в особенности заботясь о достаточном содержании для клириков, чтобы избавить их от необходимости заниматься мирскими делами. Часть сборов следует уделять на построение и украшение храмов. Обязанность епископа заботиться также о тех бедных, которые стыдятся сознаться в своей бедности. Рука об руку с официальной должна идти и частная благотворительность.

4. Тогда как св. Амвросий резко бичует недостатки в хозяйственной жизни своих сограждан вообще, Иероним имеет в виду главным образом христиан, которых призывает к исполнению нравственного долга, — в одинаковой степени как богатых, так и бедных. Особенно сурово порицает он духовных лиц и монахов, занимающихся мирскими делами или пользующихся престижем своего сана в целях нажива и корысти. В доказательство того, что такие лица существуют, он приводит изданные христианскими императорами запреты клирикам получать наследство. При суждении о богатстве, первое, на что следует обращать внимание, это — на честность или на нечестность способа его приобретения. Однако можно опасаться, что всякое богатство так или иначе темного происхождения. Предосудителен способ наживания денег ростовщичеством. Св. Иероним сопоставляет изречения св. писания о взимании процентов и приходит к заключению, что они в своем развитии приводят к полному запрещению процентов. Он дает определение роста, заключающее в себе все виды его, в том числе также ростовщичество на хлебе. Труд физический и умственный он всячески поощряет, с одной стороны, в силу того, что это есть долг человека, с другой — потому, что труд имеет большую аскетическую ценность. Всякую роскошь, не исключая трат на дорогие книги, он осуждает. Он хотел бы, чтобы на украшения храмов шли лишь те деньги, которые остаются после удовлетворения насущных нужд бедных. Он в особенности советует поддерживать монахов и монахинь. Вообще же предпочтение при распределении подаяния надо отдавать только беднейшим. Наконец, он говорит, что подавать милостыню — долг всех, но никто не обязан отдавать все. Слова Спасителя по этому поводу имеют значение только совета.

5. Этико–экономические учения бл. Августина представляют собой единое, сплоченное целое. Они настолько закончены и определенны, что не допускают никаких недоумений и кривотолков. Богатство дано Богом и потому есть благо, как подтверждают это и прежние отцы Церкви. Но они должны были допустить здесь ограничение: приобретенное несправедливо идет не от Бога, и земные блага часто создают зло. Августин, однако, нашел для этого исчерпывающую формулу: Богу угодно богатство для Его прославления, для испытания хороших людей и для назидания дурных; заключительная оценка богатства выражена в следующих словах: золото и серебро составляют благо, но не высшее и даже не большое благо. Эта мысль проходит через все учения бл. Августина, которые он преподал словом и примером.

Если богатство есть благо, то позволительно и обладать им, и допустим, стало быть, легальные формы приобретения, например, наследование. Никто не может быть вопреки своей воле лишен имущества, на которое у него есть законное право. Естественно, что Церковь тоже может владеть материальными благами и подчиняется в данном случае нормам мирского права. Сам Августин смотрит на большое церковное имущество, как на бремя, но считает нравственным долгом заботиться о правильном заведывании им, и если на имущество Церкви являлись посягательства, он самым решительным образом выступал в защиту ее прав.

Если богатство не есть высшее благо, в таком случае обладание им само по себе не имеет ценности, важно лишь его употребление. Долг христиан — облегчать своим богатством участь нуждающихся братьев. Ничто, даже мнимая необходимость оставить побольше детям, не должна удерживать от этого. Лучший пример — монахи, никогда не собирающие больших запасов, а отдающие результаты своего труда на дело быстрой помощи бедным. Чтобы помогать другим, надо уметь сберегать. Ведь действительных, насущных потребностей у каждого не так много. На учение многих прежних отцов о том, что милостыня очищает от грехов, св. Августин смотрит так: они показывают необходимость внутреннего отвращения от зла и видят в милостыне средство и доказательство покаяния в грехах. Указаний относительно того, кому надо помогать милостыней, он не дает, рекомендуя только особенно поддерживать монахов и монахинь.

Наконец, богатство не может вообще считаться большим благом, существуют, стало быть, блага высшего порядка. Августин тоже требует переоценки богатства и бедности в смысле духовного, нравственного богатства. Возвращая завещанные Церкви имущества и приношения в случае подозрения насчет добросовестности их происхождения или при опасении нареканий в будущем, он показывает, что достоинство Церкви ставит выше материального ее благосостояния. Хотя он и содействует отпущению на волю рабов, но замечает, что первой задачей Церкви было не освобождение рабов, а их нравственное усовершенствование; здесь он также ставит нравственную чистоту выше, нежели благо свободы, которое можно купить за деньги. И для каждого христианина в отдельности ценность материальных благ не так велика, чтобы к ним дозволено было стремиться всеми путями. Подозрительные профессии, в роде профессий актеров, гладиаторов, возничих на ристалищах, он поэтому запрещает для христиан, равно как и взимание процентов, даже если кто‑либо при этом ссылается на то, что это — его единственный источник существования, или приводит в пример недостойных духовных лиц. Источником для существования должен быть труд, облагороженный апостолом Павлом и исполняемый монахами, которые, отказавшись от богатства и знатности, уходят в монастыри и трудятся там.

Никогда и никого не следует принуждать к полному отречению от имущества. Духовные тоже имеют право получать от Церкви плату за труд. Если кто‑либо, по примеру апостола Павла, добровольно отказывается от своего имущества, то он делает более, чем велит долг. Но, конечно, клирикам следует воздерживаться от всех прочих соблазнов. Совет Спасителя: «Продай все, что имеешь», относится ведь к людям совершенным, а такими должны быть клирики. Вообще же достаточно творить милостыню. Августин тоже отзывается с похвалой о первоначальной иерусалимской христианской общине, члены которой существовали на средства, собранные ими между собой складчиной. Но при этом Августину совершенно чужды коммунистические тенденции. Когда он со своими клириками следует примеру первых христиан, он стоит всецело на почве Евангелия и Деяний Апостольских. Он думал не об основании коммунистической хозяйственной общины, а лишь о предоставлении отдельным лицам возможности освободить себя от власти земных благ и имущества.

6. Именно последнее и является характерным не только у Августина, но и вообще в истории развития этико–экономических учений отцов Церкви. Эти учения, в лице бл. Августина, возвращаются к чисто евангельским принципам. Конечно, на протяжении нескольких веков взгляды изменились, но в основе своей выдвинутые в начале идеи остались незыблемыми. Несколько иным стал способ их выражения. В сочинениях мужей апостольских чувствуется еще непосредственная связь его со св. писанием, в частности и книгами Ветхого Завета; позднее, главным образом у александрийцев, в терминологии отцов Церкви заметно выступает влияние греческих философов, а еще позже цитируются и римские поэты и ораторы. Впрочем, этот процесс сказывается не только в способе выражения, но и в аргументации, как, например, в вопросе и взимании процентов. С другой стороны, например, в оценке труда и торговли, приходилось преодолевать предрассудки классического мира. Взгляды отцов Церкви, отражая местные условия, дают довольно пеструю картину. Само собой разумеется, круг захватываемых ими понятий постепенно расширяется с распространением и усилением христианства, ибо нравственные вопросы, возбуждаемые различными фактами экономической жизни, не могли не требовать того или иного решения.

Обязанности по отношению к государству подчеркиваются отцами тем решительнее, чем более государство приближалось к Церкви, и именно последние и крупнейшие отцы рассмотренного периода должны были открыто признать право государства. Также точно должно было измениться отношение христиан к государственным должностям и к военной службе. Развитие наблюдается также, как видно из предшествующего изложения, в сфере административной и финансовой организации христианской общины. Поэтому вполне естественно, что по мере нашего изложения эта сторона должна была выступить более на первый план. Однако никто из отцов Церкви никогда не проповедовал переустройства всей экономической жизни на общинных началах, напротив, все они заняты лишь вопросом о том, каким образом отдельных христианин может согласовать ее с религиозными и нравственными требованиями. В этом отношении особенного внимания заслуживает то, что Златоуст и Августин, жившие в то время, когда организация христианской общины достигла высшего развития, и сами бывшие епископами, весьма мало интересовались увеличением церковного имущества.

Значительнее расходятся и колеблются мнения отцов в теоретической оценке общности имуществ. На практическую сторону вопроса, другими словами на вопрос о том, как следует поступать христианину, эти колебания остались без влияния. Ибо если иногда коммунизм в области предметов потребления встречает у отцов Церкви большую похвалу, чем можно было бы ожидать, то похвала эта являлась лишь средством вызвать в христианах сознание долга помогать бедным. Бл. Августин и в этом трудном вопросе высказывается с полной ясностью. Он стоит тут, как мы показали, всецело на точке зрения Евангелия, являя себя другом совершенной бедности, но отнюдь не какой‑либо коммунистической программы.

Итак, мы должны признать, что этико–экономические учения отцов Церкви представляют собой связанное с распространением христианства последовательное развитие и применение идей Евангелия в соответствующих областях жизни.

Заключение

1. Тео Зоммерлад, сочинение которого «Экономическая программа средневековой Церкви» мы неоднократно цитировали, приходит к совершенно иным выводам, нежели у нас. Он говорит: «Августинизм неоспоримо представляет наибольшее отклонение от экономического и социального учения, изложенного в Евангелии». Это утверждение так поразительно, что стоит рассмотреть те основания, на которых оно построено. «Индивидуальная христианская личность и стремление ее к бессмертию, — говорит Зоммерлад, — совершенно исключены из этой системы. Дуализм, внесенный в экономические доктрины апостольского времени благодаря преобразованию Евангелия в Церковь, устраняется односторонне тем, что исключительное руководство экономической жизнью общества и отдельных лиц берет на себя правовая церковная организация».

2. Чтобы доказать последнее, Зоммерлад обращается к временам апостолов. «Тогда, — говорит он, — жизнь христианской общины не отлилась еще ни в какую правовую форму. Экономическое миросозерцание отцов Церкви носило телеологический характер, т. е. проявления экономической жизни оценивались по их отношению к тем нравственным целям, которые ставила себе отдельная христианская личность. Но проповедь уплаты десятины в пользу пророков находится в противоречии с только что сказанным. Место пророков, при случае, конечно, могут заступать бедные, и размер пособия не фиксирован с определенностью, так что сказывается еще влияние первоначального индивидуализма. То же колебание в этом вопросе свойственно и апологетам: с одной стороны они указывают на опасность богатства, с другой — они против презрения к миру. Они не враждуют с государством».

С конца 2–го и до середины 3–го столетия взгляды отцов Церкви развиваются различно на востоке и на западе. На востоке Африка, на западе Египет являются местом возникновения этих взглядов. На западе имеет самое важное значение Тертуллиан, и самое характерное и особенно важное для дальнейшего развития его учения это — то, что, по его мнению, лишь корпоративно — замкнутая и связанная взаимной любовью христианская община обеспечивает согласное с божественным предназначением употребление материальных благ и предупреждает злоупотребление ими. Отдельная личность отступает на второй план. Правильное понимание и практическое осуществление этико–экономической идеи зависят уж не от сознательного отношения каждой личности, а от установленного общиной взгляда. Но и Тертуллиан несвободен от противоречий, и самое важное это — то, что сам он возражает против разделения верующих на клириков и мирян и против папского авторитета, хотя и был сторонником корпоративной организации среди христиан. Его отношение к государству неопределенное, но в сущности отрицательное. Киприан «с формальной стороны расширил и упростил» экономические и политические идеи Тертуллиана. Он — убежденный сторонник церковной централизации. Но представление его Церкви и малосодержательное, и лишь формальное. В оценке экономических благ он стремился устранить нравственный фактор и субъективный момент. Его учение об «opus operatum» церковной деятельности заключает в себе мысль, что каждый дар имеет значение независимо от настроения жертвователя. Он первый придал апокрифическое истолкование евангельской мысли (Лк. 11:41) в том смысле, что милостыня искупает грехи. Он хотел ввести в западной Церкви ветхозаветную десятину, чтобы таким образом «при отчуждении известной части дохода в пользу Церкви заменить свободное личное распоряжение определенными законом нормами».

У главного представителя африканской Церкви, Климента александрийского, Зоммерлад не находит таких стремлений. Под влиянием стоицизма Климент обращал внимание именно на нравственную сторону жизненных явлений и хотел совершенно обособить понятия благородства и богатства от таких признаков, как внешний почет и внешнее обладание. Его теория потребления есть возвращение к первоначальным телеологическим взглядам на экономическую деятельность. Климент резко протестует против аскетизма и коммунистических идей еретиков. Ориген во многом идейно связан с Климентом, но в целом ряде вопросов он мыслит совершенно независимо. С него начинается аскетическое направление, приведшее к презрению к миру. Он придерживается одинаковых взглядов с Киприаном относительно opus operatum и введения в христианской Церкви десятины. Лактанций, по мнению Зоммерлада, оказал громадное влияние на развитие взглядов Церкви на экономические вопросы. Лактанций проповедует великую мысль об обеспечении для всех, как то было в первоначальные времена, одинаковой для каждого доли насущно–необходимых материальных благ. Его стремление к равенству до некоторой степени приближает его к сторонникам коммунистических идей. В отношении христиан к коммунизму он внес изменение лишь в том направлении, что не считает его совершенно невозможным. Как противник общего владения имуществом, он расходится с Платоном, но в то же время он первый вводит в сферу церковных учений платоновские идеи о государстве. Учение Лактанция было распространено на востоке Астерием Амасийским.

Впоследствии, по словам Зоммерлада, произошел решительный поворот, совпадающий со временем Константина Великого и выразившийся в обмирщении Церкви и в обращении ее в правовое учреждение. Против последствий этого явилась сильная оппозиция; вначале на востоке, корни ее лежали с одной стороны в греческой философии, с другой — в восточном монашестве. И то, и другое представляет «реакцию личности против деспотического переустройства государственной жизни и обмирщения Церкви». Василий Великий предлагает коммунизацию предметов потребления и проповедует естественное право всех на равную долю наслаждения. К взиманию процентов он относится терпимо, но решительно отрицает право наследования. Брат Василия Великого, Григорий Нисский, очень близок к Клименту, в особенности, в различении двух сторон богатства, — внешней и внутренней, но в противоположность брату он — против взимания процентов. В этом с ним сходится третий каппадокиец — Григорий Назианзин. Отвергая коммунистические тенденции, внесенные Лактанцием и развитые Василием Великим, он стремится превратить юридическо–социальные понятия в этически–религиозные.

В защиту терпимости и гуманности выступает Златоуст. Он возражает против богатства; но все, что он говорит, «совершенно не похоже на брань, расточаемую его предшественниками». Утверждая, что богатство есть благо в силу того, что мы, обладая им, можем делать добро, он проявляет социальный элемент в оценке материальных благ. Его взгляды на факты экономической жизни сложились под влиянием социальных контрастов, наблюдавшихся в таком большом городе, как Антиохия. Там, в борьбе с нуждой и бедностью, он предлагал устраивать светские попечительства о бедных частного характера, с почетными покровителями во главе; позднее, в Константинополе, он развивал уже чисто коммунистические теории. Хотя он высказывался вполне убежденно, тем не менее, впоследствии он несколько изменил свой взгляд, объявив, что идеал его пригоден лишь для людей совершенных, для остальных же вполне достаточно раздавать милостыню. В подтверждение своей мысли о том, что богатые должны сочувственно встретить введение коммунистического устройства, он говорит, что всякая собственность принадлежит Богу. У него встречаются иногда теории спасения делами, напр., он поддерживает заповедь десятины и признает, что милостыня искупает грехи. Особого запрещения взимания процентов мирянами у него нет, но ростовщиков он порицает труд он признает, но считает его уделом среднего человека. Он не отрицает также значения торговли и промышленности.

Два проповедника конца 4–го века старались привить на Западе идеалы восточного христианства. Это были Иероним и Амвросий. Первый просто перенял реакцию против современного положения вещей, другой отвечает своей реакцией на реакцию. Иероним подчеркивает важность аскетических идей восточного монашества, как противовеса обмирщению Церкви, и вообще выступает апологетом монашества, строго относясь к белому священнику. Он ограничивает право собственности обладанием самым необходимым, но различает между заповедью и советом, говоря, что его требования не могут быть осуществимы всеми. Труд имеет у него цену только как средство аскезы. Объективной оценки экономических явлений у него нет. В учении св. Амвросия заметны три влияния, это — этическая доктрина стоиков, заимствованная им из сочинений Цицерона, взгляды Оригена и учение св. Василия. Основное направление его этики — супранатуральный эвдемонизм, сводящийся к мысли, что цель человеческого существования — стремление к вечному блаженству. Это стремление должно проникать всю его деятельность. Отказ от владения собственностью облегчает достижение блаженства и очищает от грехов. Хотя учение это индивидуалистично, однако, в нем свободная субъективная оценка экономической деятельности отступает на задний план, так как и Амвросий на всякую деятельность смотрит все более, как на нечто механическое и внешнее. Вместо субъективной оценки он вводит «искусственную, систематическую дисциплину труда и покаяния». Частная собственности возникла, по его мнению, лишь как наказание за грехи. Коммунистические теории пускают более глубокие корни в церковном учении, но, тем не менее, Амвросий делает отсюда лишь следующее ограничение права частной собственности: избыток должен принадлежать бедным.

То, что было начато Амвросием, т. — е. реакция против идущей с востока реакции против обмирщения Церкви, продолжал и довел до конца Августин. Таково мнение Зоммерлада. Он отличает то, что написано Августином в «De civitate Dei» и в других его сочинениях. Только в первом выражены истинные взгляды автора, имевшие решающее значение для будущности Церкви. Все остальные сочинения имеют только то значение, что по их противоречиям можно судить, где корни идей, развитых впоследствии в книге «De civitate Dei». Св. Августин защищает здесь Церковь «то в союзе, то враждуя с поклонниками римской государственности. Он принадлежит Церкви и государству, государство и Церковь сталкиваются в его мышлении и оспаривают его друг у друга точно так же, как язычество и христианство боролись в душе его. От взглядов своих предшественников на экономические вопросы он воспринял то, что было ими перенято из античных идей для христианства, но все–же везде он полемизировал, как истый римлянин, римский юрист и оратор». В сочинении «De civitate Dei» он задается целью «примирить в высшем единстве две противоположности, поглотившие внимание 4–го века и обостренные Церковью: монашество и Церковь, Церковь и государство». В нем уживаются сильный церковный оптимизм и столь же сильный государственный пессимизм, оба вытекающие у него из личного опыта. Это приводит его, как и Лактанция, к идеям Платона о государстве и к построению по ним «Божьего царства» на земле, с осуществлением которого должен исчезнуть его пессимизм. «Особенность учения Августина о государстве заключается в том, что то теологическое значение, какое придавало Евангелие экономическим фактам, перенесено им и на государство, как на учреждение». Между взглядами на этот вопрос бл. Амвросия и бл. Августина глубокая разница: св. Амвросий «стремился еще в чисто евангельском смысле побудить государство служить лишь идеям христианской нравственности и правопорядка», блаженный Августин, напротив, прямо требовал, чтобы «государство служило Церкви, ибо только при этом условии оно из царства дьявола может превратиться в царство Бога, в гражданскую общину, объединяемую верой в Бога». «Нетрудно понять, что когда впоследствии понятие civitas Dei односторонним образом придано было Церкви, а понятие «civitas terrena» — государству, то должны были неминуемо наступить те роковые последствия, которые в средних веках выразились в грандиозной борьбе между папством и императорской властью». «В результате августинизм не только отнимает у государства, как такового, т. — е. как у учреждения, преследующего материальные цели, право на существование и предоставляет ему право на существование лишь из милости Церкви, но признает вообще материальные проявления человеческой деятельности лишь в пределах, санкционированных Церковью».

3. Таковы основные положения и доказательства, приводимые Зоммерладом. В частности относительно выбора, понимания и толкования текстов мы уже говорили в различных местах нашего изложения учений отцов Церкви. Независимо от этого, если проследить в отдельности приведенные доказательства, то в итоге мы не получим данных, уполномочивающих нас согласиться с выводами автора. Его метод состоит в подробном изучении влияний, определивших взгляды отцов Церкви. Соответственно установленным источникам, он противопоставляет различные изречения их и особенно охотно обнаруживает противоречия. Думаю, нам удалось показать, что действительных противоречий в учении одного и того же отца Церкви оказывается гораздо менее, чем это думает Зоммерлад. Напротив, у нас есть достаточно данных утверждать, что отцы Церкви самостоятельно перерабатывали и источники, которыми пользовались. Вот почему в исследовании, посвященном экономическим взглядам отцов Церкви, справедливее было бы показать единство и законченность этих взглядов, а не излагать их в их необработанном и неуравновешенном виде, как делает это Зоммерлад. Кром того мне кажется, что указанные им направления в учении отцов Церкви исследованы и изложены у него с недостаточной полнотой и объективностью. То, что у Тертуллиана, Киприана и в апостольских правила представляется ему как преобладание внешней правовой справедливости в ущерб внутренне–этическому пониманию в их учении о праве владения собственностью, он отмечает с особой силой, все же противоречащей этому, например, многочисленные попытки толковать слова богатство и бедность во внутреннем значении, он едва лишь отмечает. Но так как и из его изложения отнюдь нельзя не усмотреть того, что все направление отцов Церкви, начиная от александрийцев и кончая Златоустом и Иеронимом, носило духовный, нравственный характер, то он видит ядро учений Амвросия и Августина лишь в том, что можно толковать как реакцию против реакции в этическом направлении.

Таковы основания, в силу которых мы не можем согласиться с Зоммерладом и считаем сделанные нами выводы правильными. Главное же основание следующее: если принять его доказательства и его толкование книги «De civitate Dei», то нельзя не принять уже цитированные нами утверждения относительно бл. Августина, что он «телеологическое толкование, какое придавало Евангелие экономическим фактам, переносит на государство». Но когда видишь, что Августин дал дальнейшее приложение учению Евангелия и, так много он сделал для установления согласно с традицией общих принципов индивидуальной и социальной жизни, то нельзя охарактеризовать его учение иначе как логическое развитие идей первоначальной христианской Церкви. Зоммерлад, однако, называет августинизм «грандиозным отступлением от принципов экономического и социального строя, установленных Евангелием». То, что связывает в его изложении эти два основных положения, не вносит новых доказательств и не дает новых данных, в силу которых можно было бы прийти к столь неожиданному заключению; он пришел к выводу, на который не уполномочивают его им же самим приведенные доказательства.

Итак, мы остаемся при том убеждении, что экономическо–этическое учение бл. Августина представляет из себя совершеннейшее выражение учений Евангелия и отцов Церкви относительно справедливого и согласного с божественными велениями употребления материальных благ.

Комментарии для сайта Cackle