“Я научила женщин говорить”
23 июня исполняется 130 лет со дня рождения Анны Ахматовой. Философ и филолог Марина Михайлова рассуждает о том, что самое важное в творчестве Анны Андреевны.
Взрыв феминистского дискурса
У Ахматовой есть такое четверостишие:
Могла ли Биче, словно Дант, творить? Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить, Но, Боже, как их замолчать заставить?
Могла ли Биче, словно Дант, творить? Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить, Но, Боже, как их замолчать заставить?
Это шутка, но в каждой шутке есть и доля правды. Ахматова ставит здесь проблему женского голоса в литературе и культуре в целом. Женщины, начиная с очень глубокой древности, предполагались в двух основных качествах: первое из них – подобно Беатриче или Лауре – как молчаливый объект поклонения или источник вдохновения. В «Новой жизни» Данте рассказывает историю своих отношений с донной Беатриче при ее жизни и после ее смерти. Ее фразы можно перечесть по пальцам одной руки – она молчит, и в этом ее сила. Что касается Лауры Петрарки – мы вообще ничего не знаем о ней.
Вторая роль – восторженных слушательниц и комментаторов мужского слова. Элоиза из “Истории моих бедствий” Абеляра – ученица философа, которая слушает его и пытается чему-нибудь научиться. Конечно, всегда были исключения, но «говорящих женщин» в мировой культуре действительно очень мало.
Когда наступает XIX век с его страстным призывом к освобождению женщин, а потом приходит век XX, то женское место в литературе оказывается совершенно иным. Если раньше поэтесс было мало – допустим, Каролина Павлова, Мирра Лохвицкая, – и их стихи не стояли в первом ряду русской поэзии, то в поэзии середины XX века мы видим четыре яркие фигуры, половина из которых – женщины. Это Пастернак с Мандельштамом и Ахматова с Цветаевой, именно так!
Маятник качнулся из одной стороны в другую, и многовековое женское молчание дало обратный эффект. Сегодня мы живем в век невероятного взрыва феминистского дискурса: есть феминистское богословие, феминистские гендерные исследования – и раз феминизм не выходит из моды, значит, существует какой-то мощный спрос на женскую речь, прежде всего у самих женщин.
Анна Андреевна была прекрасным и гармоничным человеком: она, с одной стороны, научила женщин говорить, а с другой – не была болтлива. Умела молчать, говорить коротко, и в этом тоже ее великое достоинство.
Почему Ахматову читают сегодня
Я читала Ахматову в 70–80-е годы, посреди советского времени, и потому всякие «устрицы во льду» и «летчики в Париже» воспринимались мною как символ ушедшей эпохи – в общем, это было очень романтично. Понятно, что для нас чтение Ахматовой было и вызовом советскому представлению о жизни, потому что «Реквием» был напечатан только в 1989 году в нескольких журналах сразу. А когда к юбилею Ахматовой в 1988 выпускали собрание ее сочинений, туда «Реквием» еще не вошел. Я очень хорошо помню историю о том, как 30 лет назад мы делали юбилейную экскурсию по городу под названием «Ахматова в Ленинграде»: мы хотели сделать остановку у тюрьмы «Кресты», и нам сказали, что лучше так не делать, потому что «не нужно обращать внимание на житейские неприятности», а лучше остановиться у кабаре «Бродячая собака» или где-нибудь еще. Мы подняли шум и вой, позвали каких-то журналистов, и нам разрешили сделать остановку у тюрьмы. Я это к тому, что для моего поколения образ Ахматовой был еще и политизированным, и для нас чтение стихов Ахматовой становилось неким – детским, быть может, – актом сопротивления.
Но почему ее читают сегодня? Думаю, большую роль тут играет любовная тема, которая в ахматовской поэзии очень ярко и разнообразно звучит. Не только двадцатилетняя, но и шестидесятилетняя Ахматова пишет любовные стихи с неимоверной жизненной энергией. Откуда в ней это бралось, я не знаю, но это очень привлекает.
Сложен и богат тот образ любви, который Ахматова предлагает нам. Она удивительно соотносит любовь и дружбу: когда Анна Андреевна рассталась с Гумилевым, они продолжали быть близкими друзьями. Она говорит о любви очень сдержанными словами, и этот аскетизм ее словаря – то, что связывает ее с акмеистическим цехом. Акмеисты после туманного символистского видения предложили взглянуть на мир заново, будто бы в первый раз, и забыть о бесчисленных символах и их интерпретациях. Это мир в его тяжести и данности, открывающийся взгляду ребенка или Адама в райских кущах. Ахматова говорит сжатыми, тяжелыми и очень простыми словами.
Сжала руки под тёмной вуалью… «Отчего ты сегодня бледна?» – Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь, мучительно рот… Я сбежала, перил не касаясь, Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Всё, что было. Уйдешь, я умру». Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру».
Сжала руки под тёмной вуалью… «Отчего ты сегодня бледна?» – Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь, мучительно рот… Я сбежала, перил не касаясь, Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Всё, что было. Уйдешь, я умру». Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру».
Это очень раннее стихотворение, и уже посмотрите, какое мастерство! Слова избраны простейшие, и они относятся к описанию внешней ситуации – это актерский этюд, можно сыграть эти двенадцать строк с большой легкостью. Но какая напряженность и мощь переживания! Именно потому, что Ахматова не говорит много отвлеченных слов. Она называет только то, что читатель может увидеть, и складывающаяся картина напоминает графику.
Еще одно удивительное свойство Ахматовой – это то, что она умела строить свою судьбу и свой собственный образ. Человеку всего 24 года, а она уверена, что ее имя в учебниках прочитают дети, и потомки не останутся равнодушными к любовным перипетиям ее юности:
Слишком сладко земное питье, Слишком плотны любовные сети. Пусть когда-нибудь имя мое Прочитают в учебнике дети.
Слишком сладко земное питье, Слишком плотны любовные сети. Пусть когда-нибудь имя мое Прочитают в учебнике дети.
То царственное величие, о котором писали ее современники, – это вовсе не природный дар, а то, что она сама создала. Для нее ее собственная жизнь тоже была произведением искусства, которое она исполнила с невероятным мастерством. Один из аспектов ее образа – это хрупкость и неприспособленность к жизни, безбытность, бездомность. При этом вспоминают, как однажды Гумилев ответил на вопрос, как чувствует себя его жена: “Аня? Да она плавает, как рыба, и спит, как сурок, за ее здоровье можно не волноваться!”. Уметь построить свой собственный образ так умно и красиво, как шахматную партию – это тоже невероятно интересно и невероятно привлекательно.
Почему Ахматова не простила Чуковского
Совершенно новый голос Ахматовой открывается после революции. Она становится человеком истории. Если раньше ей интереснее всего была частная жизнь и жизнь сердца, то сейчас Анну Андреевну начинают волновать судьбы страны, народа и русского слова. Надежда Яковлевна Мандельштам рассказывала, что, будучи в ссоре с Корнеем Чуковским, уже хотела было его простить, но однажды он спросил у Ахматовой: «Анна Андреевна, а вы помните, какие прекрасные были 20-е годы? Какой был расцвет русской культуры?», и она передумала его прощать. Потому что сказки о том, как прекрасны были эти годы, не нужно было рассказывать Ахматовой – она потеряла своего первого мужа и большого друга Николая Гумилева в 1921 году. Гумилев был расстрелян. После этого говорить о расцвете русской культуры было довольно наивно, потому что для Ахматовой на первом месте стояло христианское и человеческое, и уж потом – культурное. Действительно, на пиру во время чумы поются прекрасные песни, но если можно что-то сделать и остановить чуму, то можно обойтись и без песен. Именно так думала Ахматова.
Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный. Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, б этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.
Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный. Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, б этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.
Это уже не про то, как «свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду». Ахматова сказала, что эти устрицы ей однажды аукнулись: она получила селедку в писательском пайке и пошла ее продавать, чтобы купить хлеба. И вот она стоит на рынке, селедка лежит на газетке, мимо проходит какой-то человек, и она слышит от него: «Свежо и остро!».
У Ахматовой был выбор – уезжать или не уезжать. Уезжали многие – и ее любимая подруга Ольга Судейкина, и Артур Лурье, но Анна Андреевна решила остаться по причинам, которые мы можем понять только по ее стихам. Они связаны с какой-то честностью и любовью к народу – сама она таких слов не говорила, но мы можем их произнести, потому что для нее было действительно важно разделить участь тех, кто не может никуда уехать, ей были важны родные камни и могилы любимых.
Петербург: торжественно и трудно
Еще одна ахматовская тема – это Петербург. Ахматова родилась под Одессой и умерла в Москве, но ее родным городом стал Петербург, куда она попала уже взрослой девушкой. Петербург соответствует духу ее поэзии, и она отдала ему свое сердце. Есть ранний стих, посвященный Петербургу:
Ведь где-то есть простая жизнь и свет, Прозрачный, теплый и веселый… Там с девушкой через забор сосед Под вечер говорит, и слышат только пчелы Нежнейшую из всех бесед.
А мы живем торжественно и трудно И чтим обряды наших горьких встреч, Когда с налету ветер безрассудный Чуть начатую обрывает речь.
Но ни на что не променяем пышный Гранитный город славы и беды, Широких рек сияющие льды, Бессолнечные, мрачные сады И голос Музы еле слышный.
Ведь где-то есть простая жизнь и свет, Прозрачный, теплый и веселый… Там с девушкой через забор сосед Под вечер говорит, и слышат только пчелы Нежнейшую из всех бесед.
А мы живем торжественно и трудно И чтим обряды наших горьких встреч, Когда с налету ветер безрассудный Чуть начатую обрывает речь.
Но ни на что не променяем пышный Гранитный город славы и беды, Широких рек сияющие льды, Бессолнечные, мрачные сады И голос Музы еле слышный.
У нее Петербург – это почти преддверие загробного мира. Этот город сделался ей созвучным, и она смогла сказать про него какие-то удивительные слова. В своих любовных стихах она говорит и об Исаакиевском соборе, и об арке на Галерной улице – так, как будто это соучастники любовной истории. Ахматова – один из певцов Петербурга, и ее Петербург – такой же богатый и целостный образ, как Петербург Пушкина, Гоголя или Достоевского.
«Меня предавших в лоб целую»
Заметьте, что для Ахматовой всегда было важно жить собственной жизнью: она никогда не была человеком толпы и не любила массовые мероприятия, в которых преследуются коллективные цели. И именно такой человек с мерой здорового индивидуализма оказывается голосом целого поколения!
Что может сказать женщина? Женщина может плакать над умершими. Мужчины несут гроб, а женщины плачут – это их вклад в общее дело. И Ахматова совершила этот акт оплакивания тысяч, миллионов своих современников, которые оказались жертвой террора. Она написала «Реквием». И о «Реквиеме» мне бы хотелось сказать несколько слов, потому что я считаю, что это лучшее и драгоценнейшее, что оставила нам Ахматова.
Когда Ахматова пишет «Реквием», она говорит не собственные слова, говорит не только о себе – она произносит то, что ей поручили произнести. У Анны Андреевны была глубокая вера в силу человеческого слова. «Царственное слово» и есть настоящий залог бессмертия. Дело в том, что и мы можем участвовать в своем приведении к бессмертию, ведь человеческая память друг о друге и есть некая часть божественного замысла. Поэтому невероятно важно, чтобы некоторые вещи мы называли своими именами. Ахматова – человек, который сумел простить затеявших ужас современников:
Я всем прощение дарую, И в Воскресение Христа Меня предавших в лоб целую, А не предавшего — в уста.
Я всем прощение дарую, И в Воскресение Христа Меня предавших в лоб целую, А не предавшего — в уста.
Она дарует братский поцелуй всем – даже тем, кто ее предал. Иосиф Бродский, будучи молодым другом Ахматовой, говорил о том, что она одним своим присутствием свидетельствовала о Христе. Он вспоминал, что с Анной Андреевной можно было что угодно делать – разговаривать, пить чай или водку, но одного взгляда на нее хватало, чтобы понять, что христианство – это правда. В ней был этот великий дар прощения, который тоже не дается просто так. Как царственная красота Ахматовой – плод ее труда, так и способность простить – результат ее внутренней работы и огромного нравственного труда. Простить – это все назвать своими именами и при этом перестать ненавидеть.
Обычно прощение мы понимаем двумя дурацкими способами: либо мы говорим «Ой, давайте не будем все это вспоминать», либо помним, но с ненавистью. Потому «Реквием» – великая вещь, потому что человек сквозь собственную боль делает доступным восприятию потомков боль целого поколения. Ахматова говорит от лица целой страны. В «Реквиеме» есть огромная, глубокая, черная ночь, которая не знает конца, лед, но в последних строках – внезапно! – лед раздвигается, и по Неве идут корабли.
Женщина, песчинка, которая ничего не может сделать, возвышается и совершает оплакивание всех жертв, тем самым обретая царственное величие.
А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь И выла старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли.
А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь И выла старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли.
Четыре бессмертные вещи Ахматовой
Заканчивая этот разговор, я хочу сказать, что Ахматова сказала четыре вещи. Первое: она сказала о женской любви, она дала женщинам словарь любовной поэзии, и сейчас, если молодая девушка испытывает трудности, она открывает стихи Ахматовой, и ей становится легче.
Второе, что сделала Ахматова, – она сказала о Петербурге, реальности многогранной и сложной. Ахматовский Петербург навсегда останется высочайшим и трагичнейшим образом города.
Третье – она создала пример гражданской лирики, который можно читать потомкам. По прочтении «Реквиема» молодые люди все поймут про те времена, и им не нужно будет долго объяснять, потому что слова такой пронзительности оставляют неизгладимый отпечаток.
Четвертое же – ахматовское христианство, потому что очень трудно писать о Боге. Прямые слова о Нем не звучат в XX и XXI веке. Когда мы читаем сдержанные ахматовские стихи, в которых нет никаких деклараций, мы чувствуем Христа как источник жизни. Она не говорила про церковный антураж, но говорила о жизни, которая заключена во Христе. Ее библейские стихи – одна из вершин ее творчества, потому что мы видим, как внимательно человек может читать Писание.
Ахматова помогает нам возвращаться к христианскому благовестию, и за все это мы можем сказать ей большое человеческое спасибо.
Подготовила Елизавета Трофимова
Оригинал лекции здесь
