Скачать fb2   mobi   epub  

Оптина пустынь и ее время

Книга ”Оптина Пустынь и ее время” написана известным писателем и богословом русского зарубежья Иваном Михайловичем Концевичем (1893-1965). В вводных главах раскрывается понятие старчества и прослеживается его история в России в XVIII – XIX веках. Особое внимание автор уделяет жизни и подвигам преподобных старцев Оптинских. В книге содержатся их письма и поучения, драгоценные воспоминания современников и духовных чад, в числе которых был и сам И.М. Концевич. Его книга интересна, познавательна и поучительна до сих пор и очень востребована читателями. Понимая, как душеполезно для любого православного ее чтение, переиздаем этот труд, снабдив его необходимыми примечаниями и именным указателем. Разрешено к печати Издательским Советом Русской Православной Церкви.

Введеніе

Вмѣстѣ съ христіанствомъ было перенесено на Русь и то духовное дѣланіе древнихъ египетскихъ пустынниковъ, которое развивалось впослѣдствіи среди монашества въ Византійской Имперіи на протяженіи болѣе 1000 лѣтъ ея существованія.

Въ XV столѣтіи, когда Русь потеряла связь съ Христіанскимъ Востокомъ, вслѣдствіи нашествія турокъ, это внутреннее дѣланіе было забыто. И когда въ концѣ 18 вѣка его возродилъ въ Молдавіи схиархимандритъ Паисій Величковскій, оно — это дѣланіе, многимъ показалось небывалымъ новшествомъ.

Съ момента его проникновенія въ Россію, Оптина Пустынь явилась главнымъ средоточіемъ этого подвига и связаннаго съ нимъ старчества.

Въ Оптиной оно передавалось около 100 лѣтъ изъ поколѣнія въ поколѣніе и прервалось только съ разгромомъ этого монастыря большевиками.

Этой темѣ я посвятилъ всю свою жизнь.

Когда въ Духовной Академіи мнѣ предстоялъ выборъ темы для кандидатскаго сочиненія, я хотЬлъ писать объ Оптиной Пустыни и ея старцахъ. Для кандидатскаго сочиненія необходимо изучить всю литературу, касающуюся данной темы.

При изученіи ея я увидѣлъ, что вопросъ о сущности старчества совершенно неосвѣщенъ въ богословской наукѣ. Мало того, встрѣчались неправильныя и противорѣчивыя мнѣнія.

Не было даже опредѣленія понятія старчества. Поэтому я началъ съ самаго начала: съ объясненія духовнаго дѣланія и его возникновенія въ исторіи, а въ частности и въ духовной жизни нашего народа, такъ какъ духовная жизнь народа связана съ духовной жизнью монашества.

Плодомъ этого явилась моя книга «Стяжаніе Духа Святаго въ путяхъ древней Руси».

Въ ней выражено Православное міросозерцаніе съ исторической перспективой. Но эта книга только служить введеніемъ къ главной темѣ.

Глава I. Опредѣленіе понятія старчества.

Достигайте любви, ревнуйте о дарахъ духовныхъ, особенно же о томъ, чтобы пророчествовать. А кто пророчествуетъ, тотъ говорить людямъ въ назиданіе, увѣщаніе и утѣшеніе.

(1 Кор. XIV, 1, 3).

Апостолъ Павелъ, независимо отъ іерархіи, перечисляете три служенія въ Церкви: апостольское, пророческое и учительское.

Непосредственно за апостолами стоять пророки (Еф. IV, 11; 1 Кор. XII, 28). Ихъ служеніе состоитъ, главнымъ образомъ, въ назиданіи, увѣщаніи, и утѣшеніи (1 Кор. XIV, 1, 3). Съ этой именно цѣлью, а также для указанія, или предостереженія, пророками предсказываются будущія событія.

Чрезъ пророка непосредственно открывается воля Божія, а потому авторитетъ его безграниченъ.

Пророческое служеніе — особый благодатный даръ, даръ Духа Святаго (харизма). Пророкъ обладаетъ особымъ духовнымъ зрѣніемъ — прозорливостью. Для него какъ бы раздвигаются границы пространства и времени, своимъ духовнымъ взоромъ онъ видитъ не только совершающаяся событія, но и грядущія, видитъ ихъ духовный смыслъ, видитъ душу человѣка, его прошлое и будущее.

Такое высокое призваніе не можетъ не быть сопряжено съ высокимъ нравственнымъ уровнемъ, съ чистотою сердца, съ личной святостью.

Святость жизни и требовалась отъ пророка съ первыхъ временъ христианства: «Онъ долженъ имѣть «нравъ Господа». Отъ нрава можетъ быть познанъ лжепророкъ и (истинный) пророкъ», говорить древнѣйшій памятникъ ІІ–го вѣка — «Ученіе Двѣнадцати Апостоловъ» (Дидахи).[1]

Служенія, перечисленный Апостоломъ Павломъ, сохранялись въ Церкви во всѣ времена. Апостольское, пророческое и учительское служенія, являясь самостоятельными, могутъ совмѣщаться съ саномъ епископа, или пресвитера.

Пророческое служеніе, связанное съ личной святостью, процвѣтало съ подъемомъ жизни Церкви и оскудѣвало въ упадочные періоды. Ярче всего оно проявляется въ монастырскомъ старчествѣ.

Вліяніе старчества далеко распространялось за предѣлами стѣнъ монастыря. Старцы окормляли не только иноковъ, но и мірянъ. Обладая даромъ прозорливости, они всѣхъ назидали, увѣщевали и утѣшали (1 Кор. XIV, 1,3), исцѣляли оть болѣзней духовныхъ и тЬлесныхъ. Предостерегали отъ опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божію.

Представляя собою прямое продолженіе пророческаго служенія, старчество съ этимъ именемъ и въ этой формѣ появляется лишь въ IV вѣкѣ, вмѣстѣ съ возникновеніемъ монашества, какъ руководящее въ немъ начало.

Благодатное старчество есть одно изъ высочайшихъ достиженій духовной жизни Церкви, это ея цвѣтъ, это вѣнецъ духовныхъ подвиговъ, плодъ безмолвія и Богосозерцанія.

Оно органически связано съ иноческимъ внутреннимъ подвигомъ, имѣюгцимъ цѣль достиженія безстрастія, а потому и возникаетъ одновременно съ монашествомъ на зарѣ христіанства.

Но въ бѣгѣ временъ старчество процвѣтаетъ мѣстами, достигая апогея своего развитія, потомъ ослабѣваетъ, приходить въ упадокъ и даже совсѣмъ забывается, чтобы, можетъ быть, снова возродиться, подобно волнообразной кривой, то вздымающейся, то падаюідей и снова возстающей. Такъ забыто оно было и въ Россіи ко времени Паисія Величковскаго (18–й вѣкъ). Онъ возродилъ старчество, которое и стало процвѣтать у насъ во многихъ мѣстахъ.

И, хотя это было возрожденіемъ древней традиціи той же Россіи, но для большинства казалось малопонятнымъ новшествомъ.

Прот. Сергій Четвериковъ («Изъ ист. русскаго старчества», «Путь», № 3,1927 г., стр , писавшій о старцахъ, говоритъ, что въ нашемъ дореволюціонномъ прошломъ русское монастырское старчество мало было изучено и недостаточно оцѣнено русскимъ обществомъ.

Послѣднее имѣло смутное представленіе о старчествѣ. Даже наша молодая богословская наука не успѣла разработать этого вопроса. Такъ: «Вопросъ о старчествѣ въ древнерусскихъ монастыряхъ совершенно не затронуть въ научной литературѣ. Судя по житіямъ, оно было общераспространено», говорить профессоръ Серебрянскій.

(«Древне Рус. Дух.» Смирнова, стр. 26, сноска 5 (Москва, 1913)

Также и церковная іерархія нерѣдко становилась въ тупикъ передъ этимъ явленіемъ. Отсюда частыя гоненія, которымъ подвергались старцы: Преп. Серафимъ Саровскій, о.Варнава Геѳсиманскій, Оптинскіе: о.Леонидъ, о.Амвросій, а на нашей памяти о.Варсонофій.

Эта послѣдняя исторія гоненія на выдаюгцагося старца о.Варсонофія настолько характерна, что на ней остановимся ньсколько подробнѣе. Въ 1911 году, по ложному на него доносу гр. Игнатьевой, религіознополитическій салонъ которой въ Петербурга имѣлъ вѣсъ, а также по доносу горсти монаховъ, изгнанныхъ о.Варсонофіемъ совмѣстно съ о.Ксенофонтомъ, оптинскимъ настоятелемъ, изъ монастыря за бунтарство, Св. Сѵнодомъ было назначено слѣдствіе. Туда былъ посланъ Еп. Серафимъ Чичаговъ — авторъ извѣстной «Дивѣевской Лѣтописи» и впослѣдствіи Архіепископъ Тверскій и Митрополитъ Петер бур гскій. Послѣдній, не произведя никакого разслѣдованія, сразу же сталъ на сторону бунтарей, водворилъ ихъ обратно въ Оптину, смѣнилъ отца Варсонофія и перевелъ его въ Старо–Голутвенскій монастырь. Подымался даже вопросъ о закрытіи скита и уничтоженіи старчества. Потрясенный этимъ разгромомъ, скончался вскорѣ настоятель Оптиной о. Ксенофонтъ, а черезъ годъ — 4–го апр. 1912 г. о. Варсонофій. Объ этомъ событіи вскользъ упоминаетъ о. Василій Шустинъ («Изъ личныхъ Воспоминаній» В. Ш. Бѣлая Церковь, 1929 г. стр. 40.), но болѣе подробно эта исторія будетъ разсказана въ жизнеописаніи о.Варсонофія въ 3–й части нашего труда со словъ еще живыхъ свидетелей этого событія.

Конечно, далеко не всѣ іерархи гнали старчество. Такъ, напримѣръ, ему въ свое время покровительствовали такіе выдаюгціеся святители, какъ митр. Гавріилъ (1801) или оба Филарета — Московскій и Кіевскій, которые сами были подвижниками и аскетами.

Но если непониманіе старчества вызывало его гоненіе, то это непониманіе было причиной и обратнаго явленія, когда довѣрчиво принимались всякіе проходимцы, самозванцы, или самопрелыценные, которые выдавали себя за старцевъ, но ничего обгцаго съ ними не имѣли.

Такое невѣжество и легкомысліе общества приносило вредъ не только потому, что подрывало вѣру и уваженіе къ этому имени, но было и гибельно, т. к. причиняло духовную смуту, и даже разложеніе въ политической жизни страны.

Отмѣтимъ еще одно явленіе псевдостарчества, которое мы можемъ наблюдать и въ современной действительности: современное духовничество, какъ мы вскорѣ увидимъ, родилось изъ древняго монастырскаго старчества и является его вторичной формой. Благодаря родственности этихъ двухъ явленій, духовничества и старчества, у малоопытныхъ священниковъ, знакомыхъ съ аскетической литературой только теоретически, всегда можетъ возникнуть соблазнъ «превышенія власти» — перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, — въ то время какъ они даже понятія не имѣютъ въ чемъ сущность истиннаго старчества. Это «младо–старчество» (по одному мѣткому выраженію), вноситъ разладъ въ окружающую жизнь. Оно таить опасность причинить и непоправимый вредъ душѣ опекаемаго. Извѣстны случаи даже самоубійства, какъ результатъ такого поврежденія. Оть иноковъ–учениковъ требовалось всецѣло послушаніе старцамъ учителямъ: «Если кто имѣетъ вѣру къ другому, и самъ себя отдаетъ въ подчиненіе ему, тотъ не имѣетъ нужды внимать заповѣдямъ Божіимъ, а долженъ предать волю свою отцу своему, и не останется виновнымъ передъ Богомъ» (Смирновъ: «Древнее духовенство и его происхожденіе», Богословскій Вѣстникъ, Москва, 1906 г.).

Предавшіе себя всецѣло водительству истиннаго старца испытываютъ особое чувство радости и свободы о Господѣ. Это лично на себѣ испыталъ, пишугцій эти строки. Старецъ — непосредственный проводникъ воли Божіей. Общеніе же съ Богомъ всегда сопряжено съ чувствомъ духовной свободы, радости и неописуемаго мира въ душѣ. Напротивъ того, лжестарецъ заслоняетъ собою Бога, ставя на мѣсто воли Божіей свою волю, что сопряжено съ чувствомъ рабства, угнетенности и, почти всегда, унынія. Мало того, всецѣлое преклоненіе ученика предъ лжестарцемъ вытравливаеть въ немъ личность, хоронить волю, извращаетъ чувство справедливости и правды и, такимъ образомъ, отучаетъ его сознаніе оть отвѣтственности за свои дѣйствія.

О лжестарчествѣ преосвященный Игнатій Брянчаниновъ говоритъ такъ: «Страшное дѣло принять обязанности (старчество), которыя можно исполнить только по повѣленію Св. Духа, между тѣмъ, какъ общеніе съ сатаною еще не расторгнуто и сосудъ не перестаетъ оскверняться дѣйствіями сатаны (т. е. еще не достигнуто безстрастіе). Ужасно такое лицемѣрство и лицедѣйство. Гибельно оно для себя и для ближнихъ, преступно оно передъ Богомъ, богохульно» 'Соч. Еп. Игнатія Брянч., томъ IV, СПБ, 1867 г., стр. 94).

Лжестарчество вызываетъ гипнозъ идей. И т. к. въ основѣ лежитъ ложная идея — эта идея вызываетъ духовное ослѣпленіе. Когда ложная идея застилаетъ реальность, то никакіе доводы больше не принимаются, т. к. натыкаются на idée fixe, которая считается незыблемой аксіомой.

Человѣкъ движется впередъ, какъ сомнамбула, пока не ударится лбомъ о стЬну. Онъ разбиваетъ голову себѣ и зачастую тЬмъ, кто съ нимъ связанъ. Подобная катастрофа постигаетъ приверженцевъ лжестарчества. Оттого среди нихъ такъ часты случаи самоубійствъ и всякаго рода отчаянія. Отчаяніе есть первый симптомъ того, что человѣкъ болѣнъ духовной болѣзнью, которую мы именуемъ «гипнозъ идей». Отчаяніе — это неизбѣжный результатъ крушенія тѣхъ построеній, которыя созданы на ложномъ основаніи. Отчаяніе есть осязательное доказательство тому, что человѣкъ попалъ въ заколдованный кругь, имъ самимъ же созданный, благодаря невѣрнымъ, ложнымъ предпосылками Отецъ же лжи есть діаволъ.

Такая трагедія постигаетъ приверженцевъ лжестарца. Поэтому лжестарчество есть явленіе антихристіанское, ведущее къ поіубленію душъ. Когда истинные старцы, можно сказать, отсутствуютъ, люди жаждущіе найти себѣ духовную опору, выбираютъ какое либо духовное лицо имъ почему–либо симпатичное и говорятъ: «я отношусь къ нему, какъ къ старцу». Если духовникъ окажется трезвымъ, духовно честнымъ, онъ рѣзко отстранитъ такое отношеніе. Но сколько такихъ, которые охотно попадаются въ сѣти, имъ разставляемыя. Ибо это «лицедѣйство» по выраженію еп. Игнатія Брянчанинова, ведетъ самозваннаго старца къ духовной смерти. Онъ самъ теряетъ почву подъ ногами и идетъ уже кривыми путями, растерявъ все то, что собиралъ и пріобрѣталъ за всю прошлую жизнь.

Истинное отношеніе старца къ ученику именуется въ аскетикѣ духовнымъ таинствомъ, оно находится подъ водительствомъ Духа Святаго. Всякія же поддѣлки и фальцификаціи — суть явленія съ лѣвой стороны. Если первое ведетъ къ жизни, то второе, если человѣкъ вовремя не опомнится, то ввергнетъ его въ полное разстройство духовной жизни, имѣюіщей концомъ всякаго рода катастрофы.

Вліяніе старчества далеко распространялось за предѣлами стЬнъ монастыря. Старцы духовно окормляли не только иноковъ, но и мірянъ. Обладая даромъ прозорливости, они, какъ уже было выше сказано, всѣхъ назидали, увѣщавали и утѣшали (1 Кор. XIV, 1,3), исцѣляли отъ болѣзней душевныхъ и тѣлесныхъ, предостерегали отъ опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божію.

Такимъ образомъ старчество есть пророческое служеніе.

Нельзя отнести къ старчеству и другое, наблюдаемое послѣднее время въ монастыряхъ: это установленіе такъ называемыхъ «монастырскихъ старцевъ», которымъ поручается чисто внѣшнее руководство первоначальными и обученіе ихъ монастырскимъ обычаямъ и послушаніямъ. Но здѣсь не подразумѣвается наставленіе о внутренней брани или благодатное руководство братіями.

Въ трудѣ проф. Малинина «Старецъ Филоѳей» мы находимъ цѣлый рядъ примѣровъ употребленія слова «старецъ» въ различныхъ значеніяхъ по письменнымъ памятникамъ 15 и 16 вѣковъ.

Такъ слово «старецъ» обозначало:

1) вообще престарѣлаго инока независимо отъ его іерархическаго положенія въ средѣ братства монастыря въ противовѣсъ мірскому человѣку (грамота 1543 г. Арх. Ѳеодосія въ Псковско–Печерскій монѵ а также въ актахъ).

2) иногда подъ «старцемъ» разумѣется монахъ, не имѣющій никакой степени священства, и въ этомъ случаѣ «старецъ» противополагается игумену, священнику и дьякону (грамота В. К. Василія Іоан. отъ 1533 г.).

3) въ нѣкоторыхъ многолюдныхъ монастыряхъ со временемъ выдѣлялись «старцы соборные», принимавшіе участіе въ управленіи дѣлами монастыря вмѣстѣ съ игуменомъ, келаремъ и казначеемъ (уставная грамота Соловецкаго мон. отъ 1548 г. и др.)

4) «старцемъ» называется тотъ, кому поручено духовное руководство новоначальнаго или падшаго инока (грамота 1543 г. арх. Ѳеодосія).

5) эти старцы–руководители обыкновенно выбирались изъ лицъ высокой нравственной жизни, назывались иногда «духовными старцами». Они пользовались болынимъ почетомъ и считались кандидатами не только на должности монастырскія, но даже въ митрополиты. Имѣло значеніе, конечно, и прежнее соціальное положеніе инока въ міру. Защищая монастырскую недвижимость, Іосифъ Волоцкій писалъ: «Аще у монастырей селъ не будетъ, како честному и благоразумному человѣку постричися, и аще не будетъ честныхъ старцевъ, отколѣ взять на митрополію, или архіепископа, или епископа. А коли не будетъ «честныхъ старцевъ» и благородныхъ, то будетъ вѣрѣ поколебаніе.»

6) въ значеніи наставника, руководителя старцемъ является и игуменъ монастыря. Вотъ, напримѣръ, древняя тріодь Волоколамскаго монастыря съ надписью: «Тріодь постная, письмо самаго отца нашего преподобнаго старца Іосифа Чудотворца».

Наконецъ, прибавимъ отъ себя, слово «старецъ», какъ раньше, такъ и теперь можетъ быть отнесено ко всякому монаху. Всякій монахъ, какъ таковой есть ίερόν или καΛούγερας т. е. «старец». Славане это наименованіе употребляли буквально: «калугеръ» или переводили: «старецъ».

Но всѣ эти понятія, вкладываемыя въ слово «старецъ», не соотвѣтствуютъ тому понятію старцаха–ризматика, которое является предметомъ нашего изслѣдованія. Также и самъ старецъ Филоѳей не относится къ послѣднему типу — это обыкновенный учительный старецъ, не одаренный особыми харизмами (Малининъ. «Старецъ Филоѳей». Кіевъ, 1901).

Съ самаго своего возникновенія, монашество ставило себѣ цѣлью достиженіе безстрастія. Вся аскетическая литература говоритъ о психологическихъ законахъ, по которымъ протекаетъ жизнь души, указываешь пути очигценія отъ страстей, разрабатываетъ методы къ достиженію безстрастія, говоритъ о немъ и связаннымъ съ нимъ безмолвіемъ и Богосозерцаніемъ. Создается цѣлая наука о душѣ, и возникаетъ цѣлое Исихастическое Богословіе. Новоначальный монахъ самостоятельно не въ состояніи разобраться во всемъ этомъ огромномъ матеріалѣ. На пути къ безстрастію долженъ быть руководитель, учитель–старецъ, самъ прошедшій эту школу и достигшій уже безстрастія.

Обратимся теперь къ историческому изслѣдованію происхожденія современнаго духовничества и его связь съ древне–монастырскимъ старчествомъ, которое производить проф. С. И. Смирновъ въ своемъ трудѣ «Древне–Русскій Духовникъ». Этотъ трудъ помогаетъ намъ, съ одной стороны, раскрыть понятіе старчества, а съ другой уяснить современное состояніе духовенства, его происхожденіе, а также взаимоотношеніе и границы этихъ двухъ институтовъ Церкви.

Проф. Смирновъ, въ своей магистерской диссертаціи «Духовный отецъ въ древней Восточной Церкви» указываетъ, что «харизматическія явленія первыхъ вѣковъ христіанства повторились среди древняго монашества, что старцы были носителями этихъ харизмъ — особыхъ даровъ Св. Духа, подаваемымъ человѣку непосредственно отъ Бога по личной заслугѣ». «Духовные писатели устанавливаютъ чрезвычайно высокую точку зрѣнія на монашество. Подвижникъ въ идеалѣ, есть существо богоносное, духоносное, богъ. Какъ таковой онъ получаетъ духовныя дарованія, изліяніями которыхъ отличались первыя времена христіанства. Дары пророчества, изгнаніе бѣсовъ, исцѣленія болѣзней и воскрешенія мертвыхъ не являются исключительными. Они обнаруживаютъ только нормальную степень духовнаго возраста инока». «Тайная исповѣдь и духовническое врачеваніе разсматривались тоже, какъ благодатный даръ, «разсужденія духовомъ» (1 Кор. XII, 10). Онъ не связывался съ іерархической степенью епископа и пресвитера, а былъ пріобретаемъ постриженіемъ въ схиму» Смирновъ.

«Древнее духовничество и его происхожденіе». Бог. Вѣст. 1906, Т. П. стр. 377- . «Право вязать и рѣшить», или «власть ключей» они трактовали, какъ совершенство дарованій (Тамъ же. Въ древности не существовало взгляда на сакраментальную исповѣдь, какъ на единственное и неизбѣжное средство для прощенія грѣховъ, допущенныхъ человѣкомъ послѣ крещенія. Исповѣдь и покаяніе представлялись только однимъ изъ многихъ способовъ очищенія отъ грѣховъ. Св. Іоаннъ Златоусть, напримѣръ, указываетъ пять такихъ споообовъ: 1) Публичная исповѣдь. 2) Путь плача о грѣхахъ. 3) Смиреніе. 4) Милостыня — Царица добродѣтелей. 5) Молитва).

Въ древнихъ монастыряхъ Востока исповѣдь и покаяніе слагаются въ самостоятельную систему, отличную отъ современной ей церковной покаянной дисциплины.

Разсмотримъ, какова эта монастырская практика; «отецъ духовный» — «пневматикосъ патиръ» (Старецъ обычно принималъ исповѣдь инока по всѣмъ грѣхамъ. Этотъ терминъ появляется уже съ IV вѣка и существуете до половины IX вѣка' — обозначаете собою не священника, не исполнителя епископскаго порученія, это «простой монастырскій старецъ обязательный наставникъ инока, самостоятельно поставленный въ монастырѣ и свободно выбранный ученикомъ, большею частію не имѣвшій священнаго сана»… «Онъ бралъ души учениковъ на свою душу, руководилъ ими въ каждомъ шагѣ духовной жизни, а потому, принимая исповѣдь ихъ помысловъ и дѣлъ, поощрялъ и наказывалъ».

Нравственно бытовыя отношенія старца и ученика — духовнаго отца и духовнаго сына — очень скоро и рано выработались внѣшне и внутренне въ прочную и стройную систему, окрѣпли въ монастырски–бытовую форму» (Смирновъ. «Древнее духовничество и его происхожденіе». Бог. Вѣст. 1906, Т.ІІ, стр. 377–378). Древній старецъ, какъ позднѣйшій духовникъ, принималъ исповѣдь и совершалъ покаяніе. Старецъ обычно принималъ исповѣдь инока по всѣмъ грѣхамъ, начиная съ мимолетнаго помысла, слегка возмутившаго монашескую совѣсть, кончая смертнымъ грѣхомъ.

«Старческая исповѣдь и покаяніе замѣняли церковную исповѣдь и покаяніе.».

Распространеніе вліянія старчества въ мірской средѣ начинается очень рано, вѣроятно съ первыхъ же лѣте установившагося монашества. На исповѣдь къ старцамъ ходятъ міряне, минуя своихъ пастырей.

Причиной распространенія монастырской покаянной дисциплины въ Церкви надо признать ея сравнительную легкость, превосходство надъ церковной и большую жизненность «строго–пастырскій характеръ при наличности превосходнаго, популярнаго въ Церкви органа–старчества, такого органа, какого не имѣла оффиціальная церковная исповѣдь».

За иной каноническій грѣхъ, древняя Церковь подвергала виновнаго сначала отлученію, а затЬмъ публичному покаянію. Старецъ же принявшій исповѣдь брата, тотчасъ примирялъ его совѣсть и налагалъ епитимію сравнительно болѣе легкую, чѣмъ церковная, «рѣшилъ и вязалъ».

Со временемъ монастырская исповѣдь по всему Востоку вытѣсняетъ церковную, которую совершала бѣлая іерархія по канонамъ и монастырскіе старцы — «духовные отцы» превращаются въ духовниковъ.

Какимъ же путемъ совершился переходъ старчества въ духовничество, т. е. превращеніе монастырскаго института въ общецерковный и сближеніе старческой исповѣди съ сакраментальной?

Начало этого явленія мы можемъ уловить въ Византійской Церкви только со времени гоненія Льва Армянина — 820 г. — на иконопочитателей, когда монастырскіе старцы были признаны оффиціально константинопольскимъ патріархомъ Никифоромъ Исповѣдникомъ, какъ законные совершители таинства покаянія, наряду съ епископами и пресвитерами. Мѣра вызвана была нуждами времени: православію грозила опасность, и оно опирается на содѣйствіе наиболѣе ревностныхъ защитниковъ иконопочитанія — монаховъ, главнымъ образомъ Студитовъ. Будучи мѣстной, эта мѣра пролагала путь къ вытѣсненію бѣлой іерархіи изъ покаянной практики на всемъ православномъ Востокѣ и на долгое время, что произошло уже послѣ эпохи вселенскихъ соборовъ. Въ теченіе 1012 вѣковъ тайная исповѣдь окончательно завоевываетъ господствующее положеніе, вытЬснивъ исповѣдь публичную и покаяніе по канонамъ.

Итакъ, институтъ «духовнаго отца» сначала является въ формѣ монастырскаго старчества. Терминъ «духовный отецъ» служить долгое время для обозначенія монастырскаго старца. ЗатЬмъ эта церковнобытовая форма цѣликомъ повторилась въ позднѣйшемъ духовничествѣ. Монастырски–бытовая форма превратилась въ форму церковно–бытовую и въ такомъ видѣ просуществовала на Востокѣ почти неизмѣнно цѣлый рядъ столѣтій (Смирновъ. «Древнерусскій духовникъ». Москва, 1913 г).

При возникновеніи христіанства на Руси, духовенство, пришедшее изъ Греціи и изъ Болгаріи, принесло съ собою почти готовую дисциплину покаянія и институтъ духовничества въ тѣхъ бытовыхъ чертахъ своихъ, въ которыхъ они зародились и сложились на Востокѣ въ періодъ вселенскихъ соборовъ.

У насъ дисциплина эта просуществовала почти нетронутой до начала 18–го вѣка, т. к. древнерусская церковная власть, живя традиціей и стариной, проявляла въ этой сферѣ очень мало творчества.

Покаянныя дисциплины греческой и славянскихъ церквей нѣсколько отличались между собой. Повидимому у южныхъ славянъ была допущена одна важная особенность — участіе бѣлаго духовенства въ духовничествѣ, чего не знала Греческая Церковь того времени. Возможно, что не въ одинаковой степени сохранились остатки древне–христіанской публичной дисциплины.

Хотя мы покаянную дисциплину получили изъ Греціи и Болгаріи, однако у насъ въ отличіе отъ нихъ, въ силу огромнаго пространства территоріи, очень скоро пересталъ существовать отдѣльный классъ духовниковъ, и право на совершеніе исповѣди сталъ получать каждый бѣлый священникъ при своемъ постановленіи.

Другой особенностью Русской Церкви явилось то обстоятельство, что духовникъ сталъ, такимъ образомъ, непремѣнно и носителемъ пресвитерскаго сана.

Разсмотримъ теперь какова же была эта дисциплина? По обычаю того времени всякій воленъ былъ выбирать себѣ духовника по своему желанію, но уже разъ выбраннаго не имѣлъ права оставлять.

Отношеніе къ послѣднему характеризуется безусловнымъ, беззавѣтнымъ и безпрекословнымъ повиновеніемъ ему, постоянствомъ и вѣрностью до конца жизни. Духовникъ же со своей стороны принимаетъ всю отвѣтственность за грѣхи своего духовнаго сына и грѣхи его бралъ на свою душу. Приведемъ примѣръ такой передачи грѣховъ: выслушавъ исповѣдь и прочитавъ молитвы надъ преклоненнымъ покаяннымъ сыномъ, духовникъ подымаетъ его съ земли и возлагаетъ правую его руку на свою шею со словами: «На моей выи согрѣшенія твоя, чадо, и да не истяжетъ о сихъ Христосъ Богъ, егда пріидетъ во славѣ Своей на судъ страшный».

Духовникъ «не точію свидетель есть» покаянія духовнаго сына предъ Богомъ, но является какъ бы отвѣтчикомъ за его грѣхи.

Грѣхъ сына, сообщаемый духовнику на исповѣди, становился ихъ общимъ грѣхомъ, они являлись, какъ бы соучастниками преступленія. Будучи «поручникомъ стада» своего, древній русскій духовникъ становился вождемъ его, ведущимъ въ высшій Іерусалимъ, долженъ былъ открыть ему Божіе царство и привести къ престолу Божію, чтобы сказать: «Се азъ и чада, яже ми еси далъ».

Духовный отецъ былъ безусловнымъ и неограниченнымъ руководителемъ своихъ духовныхъ дѣтей, подобно игумену или старцу въ монастырѣ и наложенная имъ епитимія была все равно, что «заповѣди Божіи» и что духовникъ связывалъ, то только онъ и могъ одинъ развязать. Труды проф. Смирнова цѣнны для насъ тЬмъ, что они вскрываютъ генезисъ старчества и современнаго духовничества. Они освѣщаютъ эти явленія съ исторической и бытовой стороны.

Становится яснымъ, что быть и церковная дисциплина съ самаго начала возникновенія христианства на Руси были благопріятны старчеству. И мы увидимъ въ дальнѣйшемъ, что оно расцвѣло на этой почвѣ и существовало на протяженіи всей русской исторіи.

Изъ предыдущаго мы уже знаемъ, что старецъ есть руководитель своего ученика въ трудной и крайне сложной «духовной брани», цѣль которой есть достиженіе безстрастія. Чтобы руководить другими, старецъ самъ долженъ быть въ этомъ состояніи.

«Кто сподобился быть въ семъ устроеніи» (т. е. безстрастіи), говоритъ епископъ Ѳеофанъ Вышенскій, «тотъ еще здѣсь, облеченный бренною плотію, бываетъ храмомъ живаго Бога, Который руководить и наставляетъ его во всѣхъ словахъ, дѣлахъ и помыслахъ, и онъ по причинѣ внутренняго просвѣщенія, познаетъ волю Господню, какъ бы слыша нѣкоторый гласъ». «И вотъ, наконецъ, Богообщеніе и Боговселеніе, послѣдняя цѣль исканія духа человѣческаго, когда онъ бываетъ въ Богѣ и Богъ въ немъ. Исполняется, наконецъ, благоволеніе Господа и молитва Его, чтобы, какъ Онъ въ Отцѣ и Отецъ въ Немъ, такъ и всякій вѣруюгцій былъ едино съ Нимъ (Іоан. XVII, 21) … Таковы суть храмъ Божій (1 Кор. III, 16) и Духъ Божій живетъ въ нихъ (Рим. VIII 9) (Слова еп. Ѳеофана Вышенскаго, приведенныя Арх. Веніаминомъ, «Всемірный Свѣтильникъ». Парижъ, 1932, стр. 81).

«Достигшіе сего суть таинники Божіи, и состояніе ихъ есть тоже, что состояніе Апостоловъ.».

«Богоявленіеже является источникомъ множества другихъ благодатныхъ даровъ, и первѣе всего — пламенной любви, по коей они съ дерзновеніемъ удостовѣряютъ: кто насъ разлучить оть Бога? (Рим. VIII, 35).

«А любовь есть подательница пророчества, причина чудотвореній, бездна просвѣщенія, источникъ огня Божественнаго.».

«Поелику такое состояніе есть плодъ безмолвія, когда проходятъ его съ разумомъ, то не всѣ безмолвники оставляются въ безмолвіи навсегда. Достигающіе чрезъ безмолвіе безстрастія и чрезъ то удостаиваюгціеся пріискренняго Богообщенія и Боговселенія, изводятся оттуда на служеніе ищущимъ спасенія, просвѣщая, руководя, чудодѣйствуя. И Антонію Великому, какъ Іоанну въ пустынѣ, гласъ былъ въ безмолвіи, извѣдшій, его на труды руководства другихъ по пути спасенія, и всѣмъ извѣстны плоды трудовъ его. То же было и со многими другими» (Вотъ прямое указаніе, что при принятіи на себя подвига старческаго служенія, требуется особый зовъ Божій, или непосредственно, какъ было съ особо великими святыми (Преп. Серафимъ) или за послушаніе другому старцу, какъ мы видимъ въ жизнеописаніи старца Варнавы или слѣпца старца Агапита Валаамскаго и лично намъ извѣстнго, недавно скончавшагося (1943) старца, прот. Николая Загоровскаго (въ тайномъ постригѣ Серафима), получившаго благословеніе на старчество отъ оптинскаго старца отца Анатолія. Такое же «послушаніе Божіему веленію» требуется и при взятіи на себя подвига юродства. Какъ въ прежнее время появлялось множесто лжеюродивыхъ, такоеже бѣдствіе постигло современную намъ русскую эмиграцію въ лицѣ лжестарцевъ).

И далѣе продолжаетъ Затворникъ Вышенскій: «Достигшіе совершенства слышать голосъ Божій явно въ душѣ своей. На нихъ начинается сбываться слово Господа: «Когда пріидетъ Онъ, Духъ истины, то наставить васъ на всякую истину» (Іоан. XVI, 13). И Апостолъ Іоаннъ также пишетъ: «Помазаніе (отъ Духа) въ васъ пребываетъ, и вы не имѣете нужды, чтобы кто училъ васъ; но какъ самое сіе помазаніе учитъ васъ всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило васъ въ томъ и пребывайте (1 Іоан. II, 27)» (Арх. Веніаминъ. «Всемірный Свѣтильникъ». Парижъ, 1923. Ссылается на Ѳеофана Затв., Лѣствицу гл. 29, 30, Исаака Сир., стр. 138 и Добр. 3, 5). Разсмотримъ теперь вопросъ о старчествѣ по матеріаламъ, какія мы находимъ у проф. Смирнова въ его трудѣ — «Исповѣдь и покаяніе въ древнихъ монастыряхъ Востока».

«По древнимъ монашескимъ представленіямъ, старецъ существо богоизбранное и богоодаренное. Всякій старецъ непремѣнно обладаетъ какими нибудь духовными дарованіями. Прежде всего даръ различенія духовъ [χάρισμα δι,σκρίσεως τών πνευμάτων] о котором говоритъ Ап. Павелъ (1 Кор. XII, 10). Даръ различенія духовъ необходимъ для монаха. Ещё Антоній Великій предписываетъ молиться о томъ, чтобы пріять дарованіе различенія духовъ, чтобы не всякому духу вѣровать (1 Іоан. IV, 1). Даръ различенія получается путемъ подвига и съ помощью старческихъ молитвъ. Варсануфій Великій заявляетъ: «Безъ болѣзни сердечной никто не получаетъ дарованія различать помыслы. Я молю Бога даровать тебѣ его, но пусть и твое сердце поболѣзнуетъ немного, и Богъ подастъ тебѣ это дарованіе… Когда же Богъ по молитвамъ святыхъ и за болѣзнованіе твоего сердца дастъ тебѣ это дарованіе, то уже всегда будешь въ состояніи различать помыслы Духомъ Его» (Русск. пер. 262) («Богосл. Вѣст.» Февр., Мартъ, и Апр. 1905 г. стр. 763).

Различать внушенія въ душѣ человѣка со стороны Св. Духа и Ангеловъ и со стороны духовъ злобы не такъ легко, потому что они не являются отличными, какъ свѣтъ и тьма. Дѣйствіе благодати обнаруживается въ мирѣ и радости, въ блаженномъ настроеніи, но и грѣхъ сладокъ и сладкій недугъ страсти, особенно страсти духовной не трудно смѣшать съ блаженствомъ духовнымъ. «Грѣхъ преображается въ свѣтлаго ангела и уподобляется почти благодати» — говоритъ Макарій Великій и указываете признаки того и другого (Р. п. 65). Внушенія въ душѣ человѣка обнаруживаются въ видѣ тонкихъ и порою сложныхъ помыслов [Λογισμός] въ «сердцѣ раждаюгцихся» или «вкрадуюгцихся въ разсудокъ», порывающихся «откудато совнѣ» (Преп. Діадохъ, 68–84 стр.). Чтобы склониться къ доброму внушенію и исполнить его, чтобы пресѣчь худой помыслъ и сдѣлать его безсильнымъ, нужно открыть источникъ каждаго внушенія или помысла. Но въ состояніи это сдѣлать только человѣкъ, достигшій высшей мѣры духовнаго возраста, внутреннее, око, котораго очищено. «Если человѣкъ не достигъ сей мѣры, то не можете различать помысловъ, но будете поруганъ демонами и впадете въ оболыценіе, повѣривъ имъ: потому что они измѣняютъ вещи, какъ хотятъ, особенно для тѣхъ, кто не знаете козней ихъ» (Варе. р. п. 44).

(«Богосл. Вѣстн.» Апрѣль 1905, стр. 765) … Проявленіе въ монашествѣ чрезвычайнаго дара различенія духовъ встрѣчается съ перваго его времени. Св. Аѳанасій сообщаете о преп. Антоніи Великомъ, что онъ «имѣлъ даръ различенія духовъ» [χάρισμα διαχρίσεως πνευμάτων εχων] (Р. п. 3, 214–245). Преподобный Евагрій, извѣстный писатель–подвижникъ, между другими благодатными дарованіями обладалъ даромъ различенія духовъ и очищенія помышленій (gratia discernendorum spirituum et purgandarum… congitationum). Никто изъ братіи не возвышался до такой степени духовныхъ отношеній. Онъ пріобрѣлъ даръ этоте изъ жизни, изъ собственнаго духовнаго опыта и, что важнѣе всего, при помощи благодати Божіей (per gratiam Dei) (Руфинъ, Исторія монаховъ, Р. п. 9697). Объ аввѣ Серидѣ разсказывается: «И помолился Боіу дать ему даръ разсужденія, пріобрѣтя который, онъ могъ съ помощію небесной благодати путеводить къ жизни души, врачевать оскорбленныхъ, преподавать цѣлительное врачевство, слово отъ Духа истекающее [χάρισμα].

«Затрудняемся сказать,» говоритъ дальше проф. Смирно въ, «въ какомъ отношеніи къ дару различенія духовъ стоите даръ прозорливости, который между прочимъ выражается въ способности проникать непосредственно въ нравственное состояніе другого человѣка, читать въ душахъ другихъ людей. Есть ли прозорливость самостоятельное духовное дарованіе, или особый видъ пророческаго дара различать духовъ, говоря конкретнѣе — ощущать присутствіе духовъ злобы или ангел овъ, — мы не знаемъ. Только это дарованіе болѣе рѣдко, чѣмъ различеніе духовъ. Однако примѣры обладанія этимъ даромъ идутъ также съ первыхъ временъ монашества. Пахомій Великій и Ѳеодоръ Освященный обладали даромъ прозорливости. Каждый узнавалъ грѣхи братіи или по Духу Божію, «Который былъ на немъ», или же по откровенію оть ангела. Даръ этотъ подвижники употребляютъ въ интересахъ исправленія людей. Преп. Геленъ поселился въ одной обители «нѣкоторымъ изъ братіи открывалъ тайныя помьттттленія и совѣты сердца: одинъ увлекался духомъ прелюбодѣянія, другой духомъ гнѣва, въ иныхъ прозрѣвала кротость, праведность, терпѣніе… И тЬ, которыхъ онъ обличалъ, сами должны были признать, что онъ какъ бы читаеть въ душахъ ихъ, и сокрушались сердцемъ (Лавсаикъ, 183184). Преп. Іоанну открыто было поведеніе каждаго (монаха) въ сосѣднихъ монастыряхъ и онъ писалъ отцамъ, что вотъ такіе то и такіе то предаются нерадѣнію, не исполняютъ въ страхѣ Божіемъ положеннаго правила, а другіе преуспѣвали въ вѣрѣ и духовномъ совершенствѣ. Писалъ и самимъ братіямъ… Дѣянія и самые поводы къ нимъ, подвиги и нерадѣніе. онъ такъ изображалъ, что иноки, сознавая правду написаннаго про нихъ, приходили въ сокрушеніе совѣсти» (Лавсаикъ, 188) («Богосл. Вѣстн.» Апр. стр. 766). Преп. Стефанъ Савваитъ также въ изобиліи обладалъ этимъ даромъ — умѣлъ «видѣть духомъ». Онъ самъ говорилъ: «Я удостоенъ оть Бога дара прозорливости и понимаю по одному виду и зрѣнію помыслы и тайныя страсти души изъ всего, что мы зримъ, или о чемъ насъ спрашиваютъ, или кто къ намъ попадается, я узнаю духовныя и душевныя нужды» (Vita St. Steph. Iulii., 538–522) («Богосл. Вѣстн.» Апр. стр. 733–774).

Одинъ изъ живыхъ примѣровъ старческаго служенія находимъ мы въ житіи преп. Серафима. Это ярко выступаетъ въ разсказѣ о томъ, какъ къ нему пришли одновременно Владимірскій купецъ и будущій намѣстникъ Сергіевой Лавры, тогда иіуменъ Антоній. Этотъ разсказъ читатель найдетъ ниже въ жизнеописаніи митрополита Филарета Московскаго. Изъ этого случая видно, что преп. Серафимъ готовилъ о. Антонія къ его будущему служенію и раскрывалъ ему духовные законы. На просьбу о. Антонія объяснить ему какимъ образомъ происходить дѣйствіе прозорливости, Преподобный отвѣтилъ ему слѣдующее: «Я грѣшный Серафимъ такъ и думаю, что я грѣшный рабъ Божій: что мнѣ повѣдаетъ Господь, то я и передаю требующему полезнаго… Первое помышленіе, являющееся въ душѣ моей я считаю указаніемъ Божіимъ и говорю не зная, что у моего собесѣдника на душѣ, а только вѣруя, что такъ мнѣ указываетъ воля Божія для его пользы. А бываютъ случаи, когда мнѣ выскажутъ какое–либо обстоятельство, и я, не повѣривъ его волѣ Божіей, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибѣгая къ Боіу, рѣшить своимъ умомъ: въ такихъ случаяхъ всегда дѣлаются ошибки».

Весьма назидательную и многообъяснительную сію бесѣду старецъ заключилъ такъ: «Какъ желѣзо ковачу, такъ я передалъ себя и свою волю Господу Боіу: какъ Ему угодно, такъ и дѣйствую, своей воли не имѣю, а что Боіу угодно, то передаю».

Изъ сего видно, что Самъ Всемогугцій Господь говорилъ устами преп. Серафима. Поэтому онъ, не задумываясь, сразу отвѣчалъ съ полной несомнѣнностью, и говорилъ даже и то, что не приходило и на помыслъ его собесѣднику, но что открывалъ Духъ Святой.

Рѣшительно то же самое говорилъ Оптинскій старецъ о. Варсонофій своему духовному сыну Василію Шустину: «Отслужишь обѣдню, пріобгцишься и затѣмъ идешь принимать народъ. Высказываютъ тебѣ свои нужды. Пойдешь къ себѣ въ келью, обдумаешь, остановишься на какомъ нибудь рѣшеніи, а когда придешь сказать это рѣшеніе, то скажешь совсѣмъ другое, чѣмъ думалъ. И вотъ это и есть действительный отвѣтъ и совѣтъ, котораго если не исполнить спрашиваюгцій, то навлечетъ на себя худшую бѣду. Это и есть невидимая Божія благодать, особенно ярко проявляющаяся въ старчествѣ послѣ пріобщенія Святыхъ Таинъ».

Иначе говоря, это есть совѣтъ, преподанный не черезъ человѣческій разумъ, а черезъ наитіе свыше, такъ называемое въ аскетикѣ «сердечное извѣщеніе». Такъ бываетъ по отношенію къ внѣшнимъ, но и между старцемъ и его ученикомъ, когда отношенія уже болѣе интимны, старцу открывается объ ученикѣ гораздо больше: тотъ же о. Варсонофій открываетъ эту тайну своему любимому духовному сыну: «Тутъ онъ задумался, видимо чувствуя скорое приближеніе смерти… И началъ говорить о благодати старчества… — «Насъ называютъ прозорливцами, указывая тѣмъ, что мы можемъ видѣть будущее; да, великая благодать дается старчеству, — это даръ разсужденія. Это есть наивеличайшій даръ, даваемый Богомъ человѣку. У насъ кромѣ физическихъ очей, имѣются еще очи духовныя, передъ которыми открывается душа человѣческая, прежде чѣмъ человѣкъ подумаетъ, прежде чѣмъ возникла у него мысль, мы видимъ ее духовными очами, мы даже видимъ причину возникновенія такой мысли. И отъ насъ не сокрыто ничего. Ты живешь въ Петербурге и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты дѣлаешь и думаешь. Для насъ нѣтъ пространства и времени…» (В. Ш. «Изъ Лич. Восп.». Бѣлая Ц. 1929, стр. 19 и стр. 49. 20). Интимная связь старца и ученика простирается до того, что старецъ принимаетъ на себя его грѣхи послѣ исповѣди, что является возможнымъ благодаря темъ благодатнымъ дарамъ старца, которые мы только что разсмотрѣли (Смирновъ. «Исповѣдь и покаяніе въ древн. мон. Востока», стр.

. «Монахъ, тревожимый демономъ хулы, цѣлыхъ 20 лѣтъ напрасно боролся съ искушеніемъ, наконецъ написалъ на хартіи свою немощь и пошелъ на исповѣдь къ старцу. Отдавъ ему свое писаніе, монахъ повергся на землю. Старецъ, какъ скоро прочелъ, улыбнулся и, поднявъ брата, говоритъ ему: «возложи руку твою, чадо, на выю мою» и когда инокъ сдѣлалъ это, великій старецъ говоритъ: «на выѣ моей грѣхъ этотъ, сколько лѣтъ не дѣйствовалъ и ни будетъ дѣйствовать въ тебѣ, а ты ужъ послѣ этого не ставь его ни во что». И этотъ монахъ подтверждалъ, что прежде, нежели вышелъ онъ изъ келліи старца, немощь его прекратилась» (Этотъ разсказъ легъ въ основу исповѣди въ древней Руси, какъ мы видѣли выше) (Лѣст. Слово 23). Другимъ и притомъ болѣе обязательнымъ средствомъ прощенія грѣховъ было молитвенное предстательство предъ Богомъ за грѣшника со стороны лица, принявшаго его исповѣдь. Авраамъ, ученикъ преп. Сисоя, былъ однажды искушенъ отъ демона. Старецъ, увидя его паденіе, всталъ, простеръ руки къ небу и сказалъ: «Боже, угодно ли Тебѣ, или неугодно исцѣлить, но я не отступлю отъ Тебя, пока Ты не исцѣлишь его…» И ученикъ тотчасъ исцѣлился (Apoph. Mig, P.G. XXV, 3961). Когда старецъ принялъ исповѣдь инока, отрекшагося отъ вѣры и отъ св. своихъ иноческихъ обѣтовъ, онъ наложилъ на падшаго епитимію и прибавилъ: «А я буду умолять Бога за тебя». Старецъ трудился за брата и молился Богу: «Господи, прошу Тебя, даруй мнѣ душу эту и пріими покаяніе ея». И услышалъ Богъ молитву его (Пат. из. по гл. 5 §41, стр. 108–109).

Приводимъ аналогичный разсказъ Лавсаика. Авва Аполлосъ говорилъ предводителю разбойничьей шайки: «Если ты, другъ, послушаешь меня, то я умолю Владыку простить тебя грѣхи» (Лаве, стр 162).

Молитвы старца въ большей степени возбуждали милосердіе Божіе къ грѣшнику и доставляли ему прощеніе, чѣмъ его собственные покаянные подвиги. По разсужденію преп. Варсануфія, грѣшникъ, «будучи самъ по себѣ недостаточенъ къ уплате долговъ своихъ, приносить малое, а молитвы святыхъ (т. е. старцевъ) многое». Но это не освобождаете ученика отъ личнаго подвига: «Знакъ великаго невѣжества, чтобы не сказать безумія, искать спасенія молитвами святыхъ тому, кто въ сердцѣ услаждается пагубными дѣлами…» Молитва въ такихъ случаяхъ безплодна (Добр. 3, стр. 300).

Связь старца и ученика не разрывается даже смертію. Молитвы старца о послушникѣ неизмѣнно сопровождали его въ пути жизни, какъ этой, такъ и будущей, и на землѣ и за гробомъ. Инокъ спрашиваете подвижника: «Какъ должно молить отцовъ о прощеніи грѣховъ своихъ? Говорить ли: «простите меня», или: «испросите мнѣ прощеніе?» Когда молю Самого Господа, какъ долженъ я говорить?» Отвѣтъ дается такой: «Когда молилъ отцовъ, отошедшихъ къ Боіу, то слѣдуетъ говорить: «простите меня», когда еще пребывающихъ съ нами, то: «помолитесь о насъ, чтобы получить намъ прощеніе». А когда молишь Самого Владыку, говори такъ: «помилуй меня, Владыко, ради святыхъ Твоихъ мучениковъ и ради святыхъ отцовъ, и молитвами ихъ прости мнѣ согрѣшенія мои» (Вар. р. п. стр. 439–440). Одинъ братъ, почувствовавъ приближеніе смерти, просилъ у пр. Варсануфія прощенія. Старецъ отвѣчалъ ему: «Не скорби, братъ: смерть безъ грѣховъ не смерть… Говоритъ же тебѣ Богъ Великій Царь нашъ: прощаются тебѣ всѣ грѣхи твои; преимущественно за молитвы и моленія святыхъ (т. е. старцевъ) и ради твоей вѣры въ Него» (Варе. р. п. 101) (Смирновъ. «Бог. Вѣст.» Мартъ, Апр. стр. 475–478, 733–774.1905 г).

Высочайшіе благодатные дары неразрывно связаны съ глубочайшимъ смиреніемъ. Отца Амвросія Оптинскаго спросили: «можно ли совершенствоваться въ жизни духовной?»

Отвѣтъ старца:

«Не только можно, но и должно стараться совершенствоваться въ смиреніи, т. е. въ томъ, чтобы считать себя въ чувствѣ сердца хуже и ниже всѣхъ людей и всякой твари.» (Жизнеописаніе Оптинскаго Старца Амвросія, стр. 99. Москва, 1900).

Старчество никогда не превозносилось своими духовными дарованіями и отнюдь не ставило себя выше духовной іерархіи.

Вотъ, что пишетъ въ 4–мъ вѣкѣ великій подвижникъ и старецъ св. Ѳеодоръ Освященный о смиреніи:

«Великъ даръ видѣній, какъ даръ Св. Духа, но велика должна быть при семъ и осторожность. Да не мыслить о себѣ такой человѣкъ много, будучи самъ никто, и да не увлекается желаніемъ владѣть болѣе даромъ видѣній, дабы все его благочестіе не обратилось въ дымъ и тѣнь, что со многими случалось… Это говорю не только тѣмъ, которые не достигли высшей степени совершенства, но и тѣмъ, которые стоять на немъ, дабы всѣ мы о себѣ и своихъ дѣлахъ думали смиренно и молились о томъ, чтобы избѣжать вѣчныхъ мученій. Объ этомъ молились и самые святые — Давидъ не говоритъ ли: «сохрани душу мою и избави мя» (Пс. 24., 20). Св. Павелъ не говоритъ ли также: «и избавленъ быхъ отъ устъ львовыхъ» (2 Тим. IV, 17). Поистинѣ мы имѣемъ дѣло съ врагомъ тонкимъ и хитрымъ, который часто заблужденіе и ложь прикрываетъ видомъ истины, такъ что не имѣя особаго дара различенія, мы всегда въ опасности обмануться. Но тотъ не будетъ прелыценъ, кто во всемъ повинуется Богу и его рабамъ.

«Наблюдая de, братія, каждый да хранить данную ему оть Бога мѣру благодати, пастырь ли онъ или овца. Но всѣ будемъ молиться, дабы быть въ числѣ овецъ. Ибо одинъ только есть истинный Пастырь — это Тотъ, Кто сказалъ о себѣ: «Азъ есмь Пастырь добрый». Но послѣ того, какъ Господь Богъ явился, послѣ того, какъ и слово Божіе приняло образъ и подобіе человѣка, и по особой милости, чрезъ познаніе истинной вѣры, поставило насъ на путь спасенія, потомъ, восходя на небо, поставило преемниками Себѣ Апостоловъ, мы и теперь имѣемъ нужду въ пастыряхъ, чтобы пастись въ Господѣ». Несмотря на всѣ благодатные дары Св. Духа, Св. Ѳеодоръ смиряется передъ епископомъ:

«Знаемъ, что Апостоламъ въ достоинствѣ отцовъ преемствовали епископы. Тѣ, которые въ ихъ голосѣ слышать голосъ Іисуса Христа, суть истинно сыны Божіи, хотя бы не были изъ клира». Проф. Казанскій въ своей книгѣ «Исторія Православнаго монашества на Востокѣ», откуда приведены слова св. Ѳеодора, комментируеть ихъ слѣдуюгцимъ образомъ:

«Такимъ образомъ, сей святой человѣкъ, коего опытность въ благодати видѣній и откровеній не могла быть большею, научаетъ насъ судить о нихъ только по сообразности съ рѣшеніями Церкви и сужденіе епископовъ, назначенныхъ для наставленія, предпочитаетъ всѣмъ частнымъ откр овеніямъ.».

По словамъ св. Аѳанасія и св. Антоній Великій высказывалъ смиреніе подобное сему: «Какъ ни былъ славенъ Антоній, но никогда слава не омрачала его смиренія: смиренно наклонялъ онъ голову передъ епископами и пресвитерами. Діаконовъ, приходившихъ къ нему за наставленіями, назидалъ словомъ и вмѣстЬ просилъ молиться за себя» (Казанскій. «Ист. пр. мон. на Востокѣ». Москва, 1854 Стр. 80 и 215).

Этотъ случай относился къ древности, но такое же точно отношеніе видимъ мы и у современнаго намъ оптинскаго старца. Въ жизнеописаніи старца о.Варсонофія мы ниже приводимъ случай, когда онъ запретилъ С. А.

Нилусу возставать на епископа, допустившаго варварское реставрированіе чудотворной иконы Тихвинской Божіей Матери. «Только не идите войной на епископскій санъ», заключилъ свою рѣчь Старецъ, «а то васъ накажетъ Сама Царица Небесная».

Приведемъ теперь примѣръ идеальнаго взаимоотношенія одного изъ величайшихъ епископовъ — Аѳанасія Великаго къ одному изъ величайшихъ старцевъ, наставнику десятковъ тысячъ монаховъ: Ѳеодору Освягценнму.

Послѣдній «взялъ съ собою болѣе уважаемыхъ въ братствѣ, и имѣющихъ лучшій голосъ въ пѣніи и пошелъ навстрѣчу святому Аоанасію, который, пользуясь миромъ Церкви, посѣщалъ Египетъ и въ то время по Нилу плылъ въ Ѳиваиду. Онъ встрѣтилъ его повыше округа Герміопольскаго. По обоимъ берегамъ рѣки было безчисленное множество народа, среди которыхъ находились епископы, великое число клириковъ и множество иноковъ, которые стекались туда изъ всѣхъ сосѣднихъ мѣстъ.

Святый Аѳанасій, увидавъ Ѳеодора съ иноками, сказалъ словами пророка: «Кіи суть, иже яко облацы летятъ, и яко голубіе со птенцы ко мнѣ?» (Ис. 60, 8). Онъ съ любовію привѣтствовалъ Ѳеодора и съ отеческимъ участіемъ спрашивалъ о состояніи его обителей.

Св. Аѳанасій, выйдя на берегъ, сѣлъ на осла, котораго св. Ѳеодоръ, взявъ за узду, провелъ черезъ толпу народа, шедшаго съ горящими факелами, при пѣніи иноками псалмовъ и священныхъ пѣсенъ. Аѳанасій, видя смиреніе Ѳеодора и ту радость, съ которою совершалъ свое дѣло, сказалъ окружающимъ слова, свидѣтельствуюгція о смиреніи, какъ Ѳеодора, такъ и самого Аѳанасія: «Смотрите, съ какой ревностію идетъ впереди насъ сей начальникъ множества иноковъ! Вотъ истинные отцы, болѣе заслуживающее носить сіе имя, чѣмъ мы, по своему смиренію и покорности ради любви Божіей. Какъ блаженны и достойны уваженія тѣ, кто постоянно носятъ крестъ своего Спасителя, славу свою полагаютъ въ уничиженіи, покой въ трудѣ до тЬхъ поръ, пока воспріимутъ вѣнецъ изъ рукъ ихъ Владыки»…

Въ лицѣ этихъ двухъ святыхъ: старца и епископа, мы видимъ образецъ идеальнаго отношенія. Старецъ смиряется передъ епископомъ, какъ если бы былъ предъ нимъ Самъ Христосъ, а епископъ предъ старцемъ, т. к. чрезъ него непосредственно открывается воля Божія. Въ этомъ сотрудничествѣ, въ этомъ синергизмѣ, епископскаго сакраментально–административнаго служенія и старческаго, руководительнаго–пророческаго, въ ихъ гармоническомъ сочетаніи–симфоніи кроется залогъ расцвѣта духовной жизни Церкви. Разительный примѣръ этого мы находимъ въ сотрудничествѣ Митрополита Гавріила (Петрова) съ Архимандритомъ Ѳеофаномъ Новоезерскимъ, что создало цѣлую эпоху расцвѣта монашества и духовной школы.

Изъ свойствъ старца вытекаетъ и безграничная его власть.

По поводу власти старца проф. Смирновъ говоритъ: «Неизвѣстно точно, съ какого момента времени, но повидимому очень рано, въ монастыряхъ и игуменскимъ и старческимъ епитиміямъ стали придавать большее значеніе, чѣмъ простому дисциплинарному наказанію. Эпитимія признавалась не разрѣшимой никакой иной властію кромѣ наложившей ее. Происходило это изъ представлепія объ абсолютной игуменской и старческой власти, а также отъ того, что въ эпитиміяхъ старцевъ стали видѣть проявленіе связующей и рѣшающей власти, данной Господомъ Апостоламъ, хотя большая часть иіуменовъ и старцевъ не имѣла іерархическаго сана» (Смирновъ. «Исп. и пок. въ древ, м–ряхъ Вост.». Бог. Вѣст. 1905, стр. 743). Наложенную старцемъ эпитимію никто, кромѣ него, не можетъ отмѣнить. Въ подтвержденіе этого Ѳеодоръ Студить («Огласит. Поуч.» Изд. Опт. Пуст. Поуч. 33) приводить разсказъ:

«Одинъ старецъ не разъ приказывалъ ученику своему исполнить нѣкоторое дѣло, но тотъ все откладывалъ. Недовольный этимъ, въ негодованіи старецъ наложилъ на ученика запрещеніе не вкушать хлѣба, пока не исполнить порученное дѣло. Когда ученикъ отправился исполнить порученное повелѣніе, старецъ умерь. Послѣ его смерти ученикъ желалъ получить разрѣшеніе отъ наложеннаго на него запрещенія. Но не нашлось никого въ пустынной мѣстности, кто бы рѣшился разрѣшить это недоумѣніе. Наконецъ, ученикъ обратился съ просьбой къ Константинопольскому Патріарху Герману, который для разсмотрѣнія этого дѣла собралъ другихъ архіереевъ. Но ни патріархъ, ни соборъ (Ясно, что дѣло идетъ здѣсь о такъ называемыхъ «Εύνοδος ένδυμοΰτα» это соборъ изъ епископовъ, случайно пребывающихъ по дѣламъ въ данный моментъ въ столицѣ, созываемый патріархомъ въ случаѣ нужды) не нашли возможнымъ разрѣшить эпитимію старца, о которомъ даже неизвѣстно, имѣлъ ли онъ степень священства. Посему ученикъ до смерти принужденъ быль питаться пищею изъ однихъ овощей.» (Этотъ примѣръ приводить Смирновъ въ своей статьѣ въ Бог. Вѣстн. 1905 г. (февр., мартъ., апр.) «Исп. и пок. въ др. м–ряхъ Востока». Наша работа произведена незаисимо отъ этого изслѣдованія проф. Смирнова. Несмотря на это принципіальные взгляды и выводы совпадаютъ).

Другой случай помѣщенъ въ прологѣ 15го октября. Приведемъ цѣликомъ эту необычайную повѣсть, которая ярко изображаетъ всю силу власти старца «вязать и рѣшить».

«Въ скиту жилъ монахъ, который въ продолженіи многихъ лѣтъ быль послушливъ своему отцу. Наконецъ, по зависти бѣсовской, отпалъ отъ послушанія и безъ всякой благословной причины ушелъ отъ старца, презрѣвъ и запрещеніе (эпитимію) за непослушаніе. Пришедши въ Александрію, онъ былъ схваченъ и принужденъ тамошнимъ княземъ отречься отъ Христа, но онъ остался непоколебимъ въ твердомъ исповѣданіи вѣры и за то былъ мученъ и преданъ смерти. Христіане того града взяли тѣло новаго мученика, положили въ раку и поставили въ святомъ храмѣ. Но въ каждую литургію, когда діаконъ возглашалъ: «елицы оглашеніи изыдите» рака съ тЬломъ мученика, къ удивленію всѣхъ невидимою силою выносилась на паперть, а по окончаніи литургіи сама собою поставлялась опять въ храмѣ. Одинъ Александрійскій вельможа молился о разрѣшеніи этого недоумѣнія. И ему было открыто въ видѣніи, что замученный монахъ былъ ученикомъ такого то старца и за непослушаніе былъ связанъ запрегценіемъ старца. Какъ мученикъ, онъ получилъ вѣнецъ мученическій, а какъ связанный епитиміей старца, не можетъ оставаться при совершеніи Божественной Литургіи, пока связавшій не разрѣшитъ его. Тогдаже отысканъ былъ старецъ, который пришелъ въ Александрію и разрѣшилъ связаннаго оть запрегценія. Съ того времени рака уже не трогалась со своего мѣста.».

Ссылаясь на эту повѣсть, проф. Смирновъ дѣлаетъ слѣдуюгціе выводы:

«Изъ этого разсказа выходить, говорить онъ, что старческая епитимія имѣетъ полную каноническую силу. Она есть проявленіе апостольскаго права «вязать и рѣшить», и никакіе личныя подвиги связаннаго, даже мученическая смерть за Христа, не освобождаютъ отъ ея узъ.» 'Смирновъ. «Исп. и пок. въ древ, м–ряхъ. Вост.» Бог. Вѣст. Апр. стр. 744).

Такой взглядъ на власть старца мы находимъ не только въ древніе времена. Не измѣнился онъ и въ наше время.

Вотъ 30–лѣтній послушникъ Василій (будугцій старецъ іером. Варнава, сконч. въ 1906 г.) въ Геѳсиманскомъ скиту Троице–Сергіевой Лавры находится на послушаніи старца Григорія.

«Однажды во время предсмертной болѣзни старца Григорія, Василій зашелъ навѣстить болягцаго и долго въ тотъ разъ оставался у его одра, въ послѣдній разъ утоляя мудрыми наставленіями старца свою жажду духовной жизни. Въ этото время на него и былъ возложенъ подвигъ старчества, который онъ подъялъ на себя послѣ смерти своихъ наставниковъ. Давая Василію завѣтъ съ любовію принимать всѣхъ приходящихъ и не отказывать никому въ совѣтахъ и наставленіяхъ, старецъ Григорій подалъ ему двѣ просфоры и сказалъ: «Симъ питай алчущихъ — словомъ и хлѣбомъ, тако хощетъ Богъ». Въ концѣ же всего онъ присовокупилъ, открывая ему волю Божію, что имъ должна быть устроена женская обитель въ отдаленной мѣстности и сплошь зараженной расколомъ. При этомъ старецъ съ любовію и жалостію взглянулъ на своего ученика, не скрывая отъ него, что ему много придется потерпѣть и понести скорбей и непріятностей.

Въ 1865 году послушникъ Василій лишился другого старца — Даніила, который, умирая, подтвердилъ своему ученику прежній завѣтъ — принять и продолжать послѣ него подвигъ старчества. Когда же Василій со слезами просилъ освободить его отъ этой тяготы, изъ устъ старца Даніила пошла кровь… и онъ тихо скончался на рукахъ своего любимаго ученика.

Вступленіе Василія на путь народнаго наставничества совершилось естественно. Еще при жизни старца Даніила послушникъ Василій по порученію старца и отъ его имени давалъ посѣтителямъ отвѣты и совѣты на ихъ различные запросы.

Такимъ образомъ о. Василій началъ старчество и скоро приступилъ къ созданію Иверскаго–Выксунскаго женскаго монастыря. Не миновалъ онъ и скорбей. Дошло до того, что невиннаго старца судили на Лаврскомъ «соборѣ». Заступился тогда за него схимникъ о. Александръ. Мудрое онъ сказалъ слово, и всѣ умолкли послѣ того. «Если кто можетъ», сказалъ о. Александръ, «снять съ него старческій завѣтъ — устроить обитель и заботиться о ней, — то и онъ станетъ въ сторонѣ, а если нельзя никому снять съ него этого послушанія, завѣщаннаго старцемъ, то нельзя и запрещать нести его». Молча выслушано было это мудрое слово, и всѣ молча оставили собраніе, чѣмъ и былъ положенъ тогда же конецъ всѣмъ нареканіямъ и на батюшку» (Жизнеоп. о. Варнавы. Сергіевъ Посадъ, 1907).

Воля старца обязательна была не только для духовныхъ его чадъ, но и для всего монастыря. Вотъ къ какимъ печальнымъ послѣдствіямъ приводили нарушенія завѣщанныхъ ими традицій.

«Прошелъ слухъ, что кто то изъ оптинскихъ совѣтуетъ о. архимандриту спилить для лѣсопилки вѣковыя сосны, что между скитомъ и монастыремъ: все равно–де, накорню погніютъ отъ старости.

Приходилъ сегодня нашъ скитскій другъ о. Нектарій (послѣдній оптинскій старецъ).

«Слышали?» спрашиваю.

«О чемъ?»

Я разсказалъ о слухѣ.

«Этому», съ живостью воскликнулъ о. Нектарій, «не бывать, ибо великими старцами положенъ завѣтъ не трогать во вѣки лѣса между скитомъ и обителью. Кустика не дозволено рубить, не то, что вѣковыхъ деревьевъ.».

И тутъ онъ повѣдалъ мнѣ слѣдующее: «Когда помиралъ старецъ о. Левъ, то завѣщалъ скиту день его кончины поминать «утЬшеніемъ» братіи и печь для нихъ въ этотъ день оладьи. По смерти же его, нашими старцами Моисеемъ и Макаріемъ было установлено править на тотъ же день соборную по немъ панихиду. Такъ и соблюдалась заповѣдь эта долгое время до дней иіумена Исаакія и скитоначальника Илларіона. При нихъ вышло такое искушеніе. — Приходитъ наканунѣ дня памяти о. Льва къ иіумену пономарь Ѳеодосій съ предложеніемъ отмѣнить соборное служеніе.

Иіуменъ не согласился. И что же послѣ этого вышло? Видитъ во снѣ Ѳеодосій: батюшка Левъ схватилъ его съ затылка за волосы, поднялъ на колокольню на крестъ и три раза погрозилъ: «Хочешь, сейчасъ сброшу?»

И въ это время показалъ ему подъ колокольней страшную пропасть. Когда проснулся Ѳеодосій, то почувствовалъ боль между плечами. Потомъ образовался карбункулъ. Болѣе мѣсяца болѣлъ, даже въ жизни отчаялся. Съ тѣхъ поръ встряхнулись, а то было хотѣли перестать соборно править.

А въ скиту въ тотъ день келейникъ о. Иларіона, Нилъ, сталъ убѣждать его отмѣнить оладьи.

«Батюшка», говоритъ, «сколько на это крупчатки уходить, печь приходится ихъ на рабочей кухнѣ, рабочаго отрывать отъ дѣла, да и рабочихъ тоже надо подчивать; гдѣ же намъ муки набраться?»

И склонилъ–таки Нилъ скитоначальника, — отмѣнили оладьи. Тутъ вышло посерьезнѣе Ѳеодосьева карбункула: съ того дня заболѣлъ о. Иларіонъ и уже до конца дней не могъ совершать Божественную службу, а Нила поразила проказа, съ которой онъ и умеръ, обезсилевъ при жизни до того, что его рабочій возилъ въ креслѣ въ храмъ Божій. Мало того: въ ту же ночь, когда состоялась эта злополучная отмѣна «утѣшенія», на рабочей кухнѣ въ скиту угорѣлъ рабочій и умеръ. Сколько возни съ полиціейто было. А тамъ и боголюбцы муку крупчатку въ скитъ жертвовать перестали…» — добавилъ о. Нектарій къ своему разсказу, и заключилъ его такими словами:

«Пока старчество еще держится въ Оптиной, завѣты его будутъ исполняться. Вотъ, когда запечатаютъ старческія хибарки, повѣсятъ замки на ихъ двери, ну, тогда … всего ожидать будетъ можно, а теперь «не у пріиде время.» Батюшка помолчалъ немного, затѣмъ улыбнулся своей свѣтлой добродушной улыбкой и промолвилъ:

«А пока пусть себѣ на своихъ мѣстахъ красуются наши красавицы–сосны.» Дѣйствительно — красавицы.

«Не у пріиде время», сказалъ старецъ въ 1909 году… но, увы! — «время пріиде»…(С. А. Нилусъ.«На берегу Божіей Рѣки».Троиц. — Серг. Посадъ.1916г) Но вотъ, что передаетъ современный очевидецъ:

«Хочу вамъ разсказать одинъ эпизодъ поруганія оптинскихъ святынь. Уже послѣ закрытія монастыря, я съ Мамочкой по дорогѣ къ Батюшкѣ (старцу о.Нектарію) въ Холмищи заходилъ часто въ Оптину пустынь, которая была превращена въ лѣсопильную артель, а скитъ въ домъ отдыха. Безжалостно спиливали великолѣпныя сосны оптинскаго лѣса, визжали пилы, слышна была ругань рабочихъ, нѣтъ ни одного монаха. Грустно и тяжело было видѣть настоящее, вспоминая духовный расцвѣтъ Оптиной въ прошломъ. Поклонившись, тогда еще существовавшимъ могилкамъ старцевъ, мы съ Мамочкой пошли къ скиту, чтобы побывать возлѣ благодатной хибарки старца. Подойдя къ св. воротамъ скита, мы остановились и молча думали о Батюшкѣ, вспоминая, какъ въ хибаркѣ преподавалъ св. благословеніе старецъ. Вы помните, что въ скитъ женгцинамъ входить было нельзя, и можете себѣ представить нашъ ужасъ, когда мы увидѣли, что изъ скита святыми воротами Іоанна Предтечи выходить — жирный брюнетъ съ курчавой головой въ трусахъ, его толстая супруга въ купальномъ костюмѣ и голый ихъ отпрыскъ … трудно писать и говорить объ этомъ …»

Итакъ, благодатный старецъ, личнымъ опытомъ прошедшій школу трезвенія и умносердечной молитвы и изучившій, благодаря этому, въ совершенствѣ духовно–психическіе законы, и лично достигшій безстрастія, отнынѣ становится способнымъ руководить новоначальнымъ инокомъ въ его «невидимой брани» на пути къ безстрастію. Онъ долженъ проникать до самыхъ глубинъ души человѣческой, видѣть самое зарожденіе зла, причины этого зарожденія, установить точный діагнозъ болѣзни и указать точный способъ леченія. Старецъ искусный духовный врачъ. Онъ долженъ ясно видѣть «устроеніе» своего ученика, характеръ его души и степень духовнаго развитія его. Онъ долженъ непремѣнно обладать даромъ разсужденія и «различенія духовъ», т. к. ему все время приходится имѣть дѣло со зломъ, стремящимся преобразиться во ангела свѣтла, Но, какъ достигшій безстрастія, старецъ обычно обладаетъ и другими духовными дарами: прозорливости, чудотворенія, пророчества.

Старчество на своихъ высшихъ степеняхъ, какъ напримѣръ, преп. Серафимъ Саровскій, получаетъ полноту свободы въ своихъ проявленіяхъ и дѣйствіяхъ, неограниченныхъ никакими рамками, т. к. уже не онъ живетъ, но въ немъ живетъ Христосъ (Гал. 2, 20) и всѣ его дѣйствія въ Духѣ Святѣ, а потому всегда въ гармоніи съ Церковью и ея установленіями.

Старчество не есть іерархическая степень въ Церкви, это особый родъ святости, а потому можетъ быть присущъ всякому. Старцемъ могъ быть монахъ безъ всякихъ духовныхъ степеней, какимъ былъ вначалѣ отецъ Варнава Геѳсиманскій. Старцемъ можетъ быть и епископъ: напримѣръ Игнатій Брянчаниновъ, или Антоній Воронежскій — великій современникъ преп. Серафима. Изъ іереевъ назовемъ св. Іоанна Кронштадтскаго, о.Егора Чекряковскаго. Наконецъ, старчествовать можетъ и женщина, какъ напримѣръ прозорливая блаженная Прасковья Ивановна во ХрисгЬ юродивая Дивѣевская, безъ совѣта которой ничего не дѣлалось въ монастырѣ.

Истинное старчество есть особое благодатное дарованіе — харизма — непосредственное водительство Духомъ Святымъ, особый видъ святости.

Въ то время, какъ церковной власти обязаны подчиняться всѣ члены Церкви, старческая власть не является принудительной ни для кого. Старецъ никогда никому не навязывается, подчиненіе ему всегда добровольно, но найдя истиннаго, благодатнаго старца и подчинившись ему, ученикъ долженъ уже безпрекословно повиноваться во всемъ старцу, т. к. черезъ послѣдняго открывается непосредственно воля Божія 'Такое иноческое послушаніе, въ томъ видѣ или характерѣ, какъ оно проходилось среди древняго монашества епископъ Игнатій называегь «высокимъ духовнымъ таинствомъ»). То же самое вопрошать старца ни для кого не обязательно, но спросивъ совѣта, или указаніе, надо непремѣнно слѣдовать ему, потому что всякое уклоненіе отъ явнаго указанія Божія чрезъ старца влечетъ за собою наказаніе.

Глава II. Распространеніе ’’умнаго дѣланія" на Руси

Съ древнихъ временъ христіанскій міръ раздѣляется на двѣ главныя вѣтви: восточную и западную — Византію и Римъ.

По восточному міросозерцанію главою Церкви является Христосъ; мистическимъ тѣломъ ея — совокупность вѣруюгцихъ, объединяемыхъ Духомъ Божіимъ, пребываюгцимъ въ Церкви, какъ въ живомъ огранизмѣ, и живугцимъ въ каждомъ членѣ ея.

Древняя Византія осуществила государство, построенное на идеѣ православія. Проф. А. В. Карташевъ слѣдующимъ образомъ характеризуете такое государство: — «государству, царству и народу вручены величайшіе, вѣчные завѣты: служеніе, входящее въ планъ Божественнаго міроправленія. Оно имѣетъ вѣчное значеніе. Поэтому власть государственная установлена Богомъ. Она служите цѣлямъ царствія Божія и отвѣтственна передъ Богомъ за приведете управляемаго ею народа въ чистой, неповрежденной еретиками вѣрѣ, къ порогу царства Христа грядущаго» Іроф. А. В. Карташевъ, «Святая Русь въ путяхъ Россіи». 3–я лекція, стр. 8. Парижъ). Управленіе государствомъ представлялось въ теократической симфоніи двухъ властей — царской и патріаршей. Каждый въ своей области — царь въ свѣтской, патріархъ — въ духовной стремятся къ осуществленію этой единой цѣли. Такъ было на Востокѣ.

На Западѣ христіанство получаете отъ умирающей языческой Римской Имперіи идею мірового господства, претворяете ее въ свою плоть и кровь и уже на этомъ основаніи созидаете свою идеологію.

Идея вселенскости Церкви обращается въ идею церковнаго земнаго государства. Единство мистическое ея въ этомъ аспекте осуществляется въ сосредоточеніи всей власти, какъ духовной, такъ и политической въ одномъ лицѣ ея главы. Это лицо воплощаете въ себѣ всю полноту идеи Церкви.

Папа становится единственнымъ носителемъ откровенія, ему постоянно присуща непогрѣшимость. Идея Церкви, какъ единаго живого организма ослабляется. Всѣ ея члены становятся простыми поддаными Папы. Тяжелымъ гнетомъ лежала власть римско–католической церкви на германскихъ народахъ. Ихъ свободолюбивый духъ являлъ какъ разъ обратное — стремленіе каждой личности къ самостоятельному свободному развитію. И протестантизмъ освободилъ государство и науку отъ сковывающаго вліянія римскаго деспотизма. Но, отвергнувъ ложныя притязанія Рима, протестантазмъ исказилъ понятіе Церкви и ея соборности и долженъ былъ признать изолированное стремленіе каждой личности къ Боіу — собирательную религіозность. И, естественно, протестантазмъ не могъ удержаться отъ распада на множество сектъ, безнадежно утерявъ способность къ единомыслію и единству.

Протестантизмъ уже не имѣлъ духовнаго главы и собственнаго органа власти. Обычно во главѣ реформаціи становились свѣтскіе властители и естественно подчиняли государству всю церковную сферу. Ею уже завѣдуетъ государственное учрежденіе. Церковь становится частью государства.

Подъ вліяніемъ гуманизма появились новыя идеи «естественнаго права». Цѣлью государства является теперь достиженіе здѣсь на землѣ «всеобгцаго блага». Осугцествленію этого блага должна подчиняться и Церковь, какъ и все въ государствѣ. Власть свѣтская становится абсолютной, самодовлѣюгцей, все исключающей. Такъ возникла протестантская система абсолютнаго государственнаго верховенства надъ Церковью.

Разделившись, Западъ вступилъ въ безконечную и безнадежную междоусобную борьбу.

Съ необычайной легкостью восприняла Русь отъ Византіи Православіе. Сама того не подозрѣвая, Византія готовила себѣ въ русскомъ народѣ достойнаго историческаго наслѣдника.

Съ момента политической гибели Константинополя, Московское государство принимаетъ отъ него въ наслѣдДе миссію «новаго Израиля» — единственнаго во всемъ мірѣ государствахранителя истинной религіи. По этому міровоззрѣнію «василевсъ» есть канонически полный попечитель Церкви. Царь — защитникъ неповрежденныхъ догматовъ и всякаго благочестія. Онъ одинъ носитъ этотъ вселенскій православно–церковный санъ для всѣхъ другихъ православныхъ народовъ.

Міровой центръ изъ Рима, согласно этой идеалогіи, перемѣщается въ Византію, а затѣмъ, когда Византія теряетъ свое первородство, принявъ унію на Флорентійскомъ соборѣ, этотъ центръ переходитъ въ Москву.

Подъ вліяніемъ Православія и идеи «Третью Рима» — «Святой Руси» выковывается моіучій культурно–историческій типъ русскаго народа, который и началъ создавать Великую Имперію.

Но вотъ этому міросозерцанію приходится выдерживать рядъ испытаній. Послѣ внѣшняго натиска «ветхаго Рима» и смутнаго времени, въ эпоху Петровскихъ реформъ наступаетъ врагъ, или конкурентъ гораздо болѣе могущественный — это міровая секуляризація европейской культуры, смѣна теократіи — антропократіей, Боговластія — человѣковластіемъ, христианства — іуманизмомъ, права Божественнаго — правомъ человѣческимъ, абсолютнаго — относительными снятіе запрета съ мысли и воли. Цѣлью «Святой Руси» было небо, здѣсь земля. Тамъ законодателемъ былъ Богъ черезъ Церковь — здѣсь автономный человѣкъ черезъ вооруженную научнымъ просвѣщеніемъ государственную власть. Тамъ критеріемъ повѣденія былъ мистическій страхъ грѣха, здѣсь — утилитарный мотивъ «обгцаго блага» (Проф. А. В. Карташевъ. «Святая Русь въ путяхъ Россіи». 3–ья лекція. Парижъ, стр. 20).

Въ то время въ русское православіе проникли католическіе и протестантскіе начала, при чемъ каждое стремится подчинить его себѣ.

Русь была совершенно не подготовлена встрѣтить натискъ враговъ, совпавшій съ періодомъ ея духовнаго упадка, а кромѣ того богословская мысль ея еще не успѣла ни развиться, ни окрѣпнуть.

Не было своихъ ученыхъ, не было своей самобытной школы. Просвѣщеніе шло съ Запада или Юга. Ученые богословы были призываемы главнымъ образомъ изъ Кіева. Это были выученики Академіи Петра Могилы или получившіе образованіе въ европейскихъ богословскихъ школахъ. Методы образованія въ Академіи Петра Могилы были взяты также съ западнаго образца. Такимъ ученымъ западной формаціи и явился Ѳеофанъ Прокоповичъ, авторъ «Духовнаго регламента», въ которомъ торжественно была провозглашена церковная реформа.

Въ сущности этотъ «Регламентъ» является программой русской реформаціи. Творцами его были Петръ Великій и Ѳеофанъ Прокоповичъ. Въ лицѣ Ѳеофана Петръ нашелъ понятливаго и исполнительнаго истолкователя своихъ пожеланій, идейнаго помощника, который не только создалъ «Регламентъ», но и сохранилъ реформу и послѣ смерти Петра. Петръ тщательно изучилъ церковное управленіе въ протестантскихъ странахъ и ввелъ его у себя по образцу скандинавскихъ государствъ. Органомъ управленія Церкви стало не церковное, а государственное учрежденіе. Въ своемъ объясненіи «Что есть Духовное Коллегіумъ», Ѳеофанъ исходитъ изъ государственной пользы, игнорируя церковные примѣры и каноны. Необходимость этой реформы Ѳеофанъ аріументируетъ въ «Регламент^» доводами отъ государственной безопасности: — «Велико и се, что отъ соборнаго правленія не опасатися отечеству мятежей и смущеній, яковые происходить отъ единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народъ не вѣдаетъ, како разнствуетъ власть духовная отъ самодержавной, но великаго, высочайшаго пастыря честію и славою удивляемый, помышляеть, что таковый правитель есть то вторый Государь, самодержцу равносильный или болыній его, и что духовный чинъ есть другое и лучшее государство» (Ю. Ѳ. Самаринъ. Томъ V. Москва, 1880 г., стр. 288. «Ст. Яворскій и Ѳ. Прокоповичъ»).

Ѳеофанъ желаетъ подорвать въ народѣ «высшее представленіе о первосвятителѣ, для этого показываегь народу подчиненное положеніе духовнаго сана: — «А когда еще видитъ народъ, что соборное сіе правительство монаршимъ указомъ и сенатскимъ приговоромъ установлено есть, то и паче пребудетъ въ кротости своей, и весьма отложить надежду имѣть помощь къ бунтамъ своимъ отъ чина духовнаго».

Въ своей брошюрѣ «историческій розыскъ», Ѳеофанъ называетъ царя епископомъ, играя софистически на буквальномъ переводѣ этого слова, что значить «надзиратель»: «и понеже и надъ духовнымъ чиномъ государское надсмотрительство отъ Бога установлено есть, того ради всякъ законный государь въ государствѣ своемъ есть воистину епископъ епископовъ», какъ будто епископы такъ называются по своей должности, а не по своему сану. «Такъ Ѳеофанъ и думалъ въ действительности», замѣчаетъ по этому поводу проф. Флоровскій. «Существуетъ только власть и нѣтъ никакой особой духовной власти — «папѣжскій се духъ» 'Прот. Флоровскій. «Пути русскаго Богословія», стр. 87).

Эта доктрина была типична для той эпохи и вытекала изъ реформатскаго принципа: "Cuius regio, eius religio".

Государю принадлежала вся полнота власти надъ его страной и надъ всѣмъ, что тамъ находится, а, слѣдовательно, и надъ Церковью.

Этимъ регламентомъ каноническій статутъ монарховъ, какъ сыновъ Церкви, подмѣняется нѣмецкимъ еретическимъ правомъ, которое поглощаетъ свободу Церкви, т. к. монархъ становится уже главою ея и деспотомъ. «Духовный регламентъ» былъ направленъ не только противъ патріаршества, но и противъ монашества.

Въ Россіи издавна монашество пользовалось высокимъ авторитетомъ: въ монастыряхъ спасались прославленные подвижники Земли Русской, монастыри были очагами вѣры и патріотизма, несокрушимыми твердынями противъ нашествія враговъ, разсадниками просвѣщенія, воспитателями народа, русскіе цари передъ смертью принимали схиму.

На Западѣ монашество развивалось у католиковъ въ связи съ учекіемъ объ оправданіи личными заслугами. Протестанты отвергали монашество, т. к. по ихъ ученію, не дѣла оправдываютъ человѣка, а вѣра.

Ѳеофанъ Прокоповичъ о монашествѣ разсуждалъ по протестантски, считая, что вести богоугодную жизнь можно и въ міру, и часто указывая на лицемѣріе, суевѣріе, гордость, связанныя по его мнѣнію съ монашествомъ.

Въ этомъ отрицательномъ отношеніи къ монашеству Ѳеофанъ вполнѣ сходился съ Петромъ. «Можно сказать, что Петръ въ каждомъ монахѣ склоненъ былъ видѣть празднаго человѣка, готоваго при угодномъ случаѣ сдѣлаться бунтовщикомъ, Ѳеофанъ — католика, возлагающаго упованіе на свои личныя заслуги» ТО. Ѳ. Самаринъ. «Стефанъ Яворскій и Ѳ. Прокоповичъ». Москва, 1880).

Въ изданномъ въ 1724 г. пространномъ «Объявленіи о званіи монашескомъ», написанномъ Ѳеофаномъ, содержится рѣзкое осужденіе монашества.

Въ духѣ этого «Объявленія» написаны Ѳеофаномъ Прокоповичемъ постановленія о монашествѣ, содержащееся во 2–й части прибавленія къ «Духовному Регламенту» и сводящіеся къ значительнымъ стѣсненіямъ монашества.

Приведемъ нѣкоторыя изъ нихъ: — «Не принимать въ монахи ниже тридесятаго году возраста. Женщинъ моложе 50–ти не постригать. Скитковъ пустынныхъ строити не попускати. Монахамъ никакихъ писемъ какъ и выписокъ изъ книгъ не писать, чернилъ и бумаги не держать».

По поводу этого послѣдняго, Гиляровъ–Платоновъ говоритъ: «Когда Петръ I издалъ указъ, запрегцавшій монаху держать у себя въ кельѣ перо и чернила, духовенство должно было почувствовать, что отселѣ государственная власть становится между нимъ и народомъ и старается разрушить то взаимное довѣріе, какое были между пастырями и паствою».

Въ дополненіе къ постановленіямъ о монашествѣ, былъ изданъ въ 1723 г. слѣдующій указъ: «Во всѣхъ монастыряхъ учинить вѣдомость, колико въ нихъ монаховъ и монахинь обрѣтаются, и впредь отнюдь никого не постригать, а на убылые мѣста опредѣлять отставныхъ солдатъ».

Двумя указами управленіе монастырскими вотчинами было передано особому Приказу, а монахамъ было повелѣно выдавать жалованіе. «Указы Петра І–го (П. С. 3. т. VII 4455, 4456, 4572), Анны Іоанновны (П.С. 3. т. IX 6585) и Екатерины II (П.С. 3. XVI12060) ограничивали число поступаюгцихъ въ монашество. Монастыри обезлюдили съ отнятіемъ земель и вотчинъ. Богатыя обители обѣднѣли до крайности, а среднія закрылись. Во многихъ монастыряхъ церкви нерѣдко стояли безъ главъ и крестовъ, крыши ихъ проростали мхомъ, кельи подкосившись въ сторону стояли на подпорахъ, ограды были полуразрушенными» (Чт. Общ. люб. дух. проев. 1893, Сент. 166). Отсутствовали іеромонахи и приходилось приглашать бѣлаго священника. Въ монастыряхъ доживали престарѣлые и больные, а иногда всѣ «разбродились розно» и монастырь закрывался. Въ одномъ синодальномъ донесеніи говорится: «Въ монастыряхъ монаховъ весьма недостаточно, въ числѣ же наличныхъ многіе къ употребленію въ священнослуженіе и прочія монашескія послушанія совершенно неспособные. Какъ въ мужскихъ, такъ и въ дѣвичьихъ монастыряхъ таковъ же недостатокъ» (П.С. 3. т. XI 8303).

Теперь монашество перестало являться идеаломъ общества какъ было въ древней Руси, когда оно привлекало къ себѣ одухотворенные элементы. Высшіе слои общества увлекались идеями, принесенными съ Запада среди простонародья распространились всевозможныя секты. Монашество же обезкровленное и обездоленное въ болынинствѣ являетъ собою картину распада. Такъ, назначенный благочиннымъ иіуменъ Валаамскаго монастыря Назарій въ 17956 гг. жалуется на общее бродяжничество монашествующихъ. Но еще въ 1786 г. и самъ м. Гавріилъ дѣлаетъ распоряженіе, чтобы монашествующіе по дворамъ не шлялись. Настоятели смотрятъ на свою должность, какъ на источникъ дохода. Пьянство является общимъ бичемъ (Свѣдѣнія взяты изъ «Христіанскаго Чтенія» за 1901 г., ч. 2–я, стр. 500 и др). Но вмѣстѣ съ тЬмъ, въ серединѣ XVIII столѣтія при этомъ полномъ упадкѣ и вымираніи неожиданно наступаютъ признаки весны. Такъ послѣ строгой и суровой зимы вдругъ начинаютъ пробиваться изъ нѣдръ земли новые, молодые побѣги свѣжей растительности. Пролился теплый благодатный дождь. Повѣяло духомъ. Началось Воскресеніе. И яркая, благоуханная весна вступила въ свои права.

Двѣ сильныя личности дали толчекъ этому возрожденію: одинъ — Архимандритъ Паисій Величковскій за предѣлами Россіи возобновляете ученіе о духовной молитвѣ, другой — Преосвященный Гавріилъ, митрополитъ С.Петербургскій создаетъ питомники, откуда это ученіе могло распространяться. Переведенное Паисіемъ Величковскимъ и изданное митрополитомъ Гавріиломъ «Добротолюбіе» послужило основаніемъ этому движенію.

Настоящій трудъ позволяетъ намъ вкратцѣ коснуться того великаго значенія, какое имѣлъ Паисій Величковскій для жизни всей религіозной Россіи за 2 послѣднія столѣтія. Повторимъ слова оптинскаго составителя его жизнеописанія: «Мы, россіяне, должны чувствовать изліянную на насъ Промысломъ Божіимъ черезъ него духовную пользу, не для одного монашества, но и для укрѣпленія всей Православной Церкви» Китіе и писанія молдавскаго старца Паисія Велич. Москва 1847 г).

Схиархимандритъ Паисій, въ міру Петръ Ивановичъ Величковскій, сынъ священника былъ, какъ онъ самъ любилъ выражаться, «родимецъ Полтавскій» (1722–1794).

«Старецъ Паисій», говоритъ проф. прот. Флоровскій, «не былъ самостоятельнымъ мыслителемъ, а былъ вообще скорѣе только переводчикомъ, чѣмъ даже писателемъ. Однако въ исторіи русской мысли у него есть свое мѣсто, и видное мѣсто… Есть что–то символическое въ томъ, что, совсѣмъ юноша, онъ уходить изъ Кіевской Академіи, гдѣ учился, странствуетъ и идетъ въ молдавскіе скиты, и дальше на Аѳонъ. Въ Кіевѣ онъ твердо отказывается и перестаетъ учиться, ибо не хочетъ учиться той языческой мудрости, какой только и учили въ Академіи: «слыша бо въ немъ часто вспоминаемыхъ боговъ и богинь еллинскихъ и басни піетическія, возненавидѣхъ отъ души таковое ученіе» (здѣсь разумѣется, очевидно, просто чтеніе древнихъ авторовъ). Паисій не пошелъ въ Академіи дальше синтаксимы: «точію грамматическому ученію латинскаго языка научился бѣхъ». Это было въ ректорство Сильвестра Кулябки. По преданію, Паисій укрекалъ его за то, что въ Академіи мало читаютъ отцовъ…

Изъ латинской школы Паисій уходить въ греческій монастырь. Это не былъ уходъ или отказъ отъ знанія. Это былъ возвратъ къ живымъ источникамъ отеческаго богословія и богомыслія… Паисій былъ прежде всего, устроителемъ монастырей на Аѳонѣ и въ Молдавіи. И въ нихъ онъ возстанавливаетъ лучшіе завѣты Византійскаго монашества. Онъ какъ бы возвращается въ ХѴ–й вѣкъ. И не случайно такъ близокъ былъ старецъ Паисій къ преп. Нилу Сорскому: онъ возобновляетъ и продолжаетъ именно его прерванное дѣло (литературная зависимость старца Паисія отъ преп. Нила вполнѣ очевидна). Это было возвратное движеніе русскаго духа къ Византійскимъ отцамъ… Еще на Аѳонѣ Паисій началъ собирать и провѣрять славянскіе переводы аскетическихъ памятниковъ. Это оказалось трудной работой, по неискусству древнихъ переводителей и еще болѣе по нерадѣнію переписчиковъ. Очень нелегко оказалось собрать и греческія рукописи. Нашелъ Паисій нужныя ему книги не въ болынихъ обителяхъ или скитахъ, но въ неболынемъ и отдаленномъ уединенномъ скитѣ св. Василія, недавно предъ тѣмъ устроенномъ пришельцами изъ Кесаріи Каппадокійской. И тамъ ему объяснили, «яко книги сія самымъ чистымъ еллино–греческимъ языкомъ суть написаны, егоже нынѣ кромѣ ученыхъ лицъ, едва кто отъ грековъ, мало что разумѣетъ, множайши же отнюдь не разумѣютъ, того ради и книги таковыя мало не въ всесовершенное пріидоша забвеніе»… Съ переселеніемъ въ Молдавію переводческая работа старца Паисія становится планомѣрной, особенно въ Нямецкомъ монастырѣ (съ 1779 г.). Паисій очень ясно понималъ всѣ трудности переводческаго дѣла и всю необходимость знанія языковъ для этого. Въ первое время онъ опирался на молдавскіе переводы. Онъ собираетъ у себя большой кружокъ писцовъ и переводчиковъ, посылаетъ своихъ учениковъ учиться погречески даже въ Бухарестъ. И самъ съ болынимъ увлеченіемъ входить въ эту литературную работу. «Како же писаше удивлятися подобаетъ: немощенъ бо тЬломъ отнюдъ бяше, и во всемъ правомъ боку бяху ему раны: на одрѣ убо, идѣже почиваше, окрестъ облагаше себе книгами: ту положени бяху словари разноязычніи, Библія Греческая и Словенская, Грамматика Греческая и Словенская, книга изъ нея же преводъ творяше, посреди же свѣгци: самъ же аки малое отроча, сѣдя согнувшеся всю нощь писаше, забывая и немощь тѣла и тяжкія болѣзни и трудъ». Старецъ былъ очень строгъ къ своимъ переводамъ, боялся ихъ широко распространять — «аки по всему храмлющи и несовершении»… Переводили у него и съ латинскаго… Нямецкій м–рь становится при старцѣ Паисіи болынимъ литературнымъ центромъ, очагомъ богословски–аскетическаго просвѣщенія. Литературная деятельность органически здѣсь сочеталась съ духовнымъ и «умнымъ дѣланіемъ». О старцѣ Паисіи списатель житія замѣчаетъ: «умъ же его всегда соединяемъ бѣ любовію съ Богомъ, свидетель сему — слезы»… И въ тотъ вѣкъ душевной раздвоенности и разорванности проповѣдь духовнаго собиранія и цѣльности получала особую значительность. Изданіе словенорусскаго Добротолюбія было событіемъ не только въ исторіи русскаго монашества, но и въ исторіи русской культуры вообще. Это былъ сдвигъ и толчекъ … Интересно сравнить: Ѳеофанъ Прокоповичъ былъ весь въ ожиданіяхъ и въ новизне, въ будущемъ, прогрессе; а старецъ Паисій, — онъ весь въ прошломъ, въ преданіяхъ, въ преданіи. Но именно онъ былъ пророкомъ и предтечей… Возвратъ къ истокамъ былъ открытіемъ новыхъ путей, былъ обрѣтеніемъ новыхъ кругозоровъ»… (Прот. Флоровскій. «Пути Русскаго Богословія». Парижъ 1937 г., стр. 127) «Подвиги, наставленія и писанія Молдавскаго Старца Паисія», говоритъ оптинскій издатель его житія, «соотечественника нашего и по мѣсту рожденія и по союзу любви, имѣли великое вліяніе на россійскіе монастыри, примѣръ жизни и свѣтъ ученія его пролился обильно на россійское монашество. Ибо многіе изъ россіянъ, ищущихъ спасенія и отрекшихся міра и яже въ мірѣ, странствуя въ Палестине, Аѳонской горѣ и Молдо–влахіи, и собирая, подобно пчеламъ съ цвѣтовъ, медъ спасительнаго ученія отъ обитавшихъ въ тамошнихъ мѣстахъ подвижниковъ, находили особенно въ обители старца Паисія величайшую духовную пользу, научаясь примѣромъ его высокой жизни и медоточивыми наставленіями, подвигамъ монашескимъ и внутреннему дѣланію умной молитвы. По возвращенію въ Россію, они передавали пріобрѣтенное ими тамъ духовное сокровище и другимъ ищущимъ спасенія, некоторые начальствуя надъ обителями, а другие находясь въ числѣ братства» (Житие молдавскаго старца Паисія Велич. Москва 1847 г. Предисловіе стр. 1).

Предварительяый обзоръ

Прот. о. Сергій Четвериковъ въ жизнеописаніи своемъ старца Паисія Величковскаго (т. ІІ–й) раздѣляетъ сферу проникновенія и распространенія его ученія на три округа: 1) сѣверный, 2) центральный и 3) южный. Въ сѣверномъ онъ отмѣчаетъ слѣдуюгціе центры: Соловки, Валаамъ и Александро–Невскую Лавру, которая собственно и была главнѣйшимъ средоточіемъ всего. Въ Соловкахъ насадителемъ Паисіевыхъ преданій былъ іеросхимонахъ Ѳеофанъ. По смерти кіевскаго старца Досиѳея, Ѳеофанъ переселился на Соловки, куда и перенесъ завѣты старца Паисія. На Валаамѣ и въ Александро–Свирскомъ м–рѣ трудились ученики старца Паисія — схимонахъ Ѳеодоръ и іеросхимонахъ Клеопа. Отъ нихъ ученіе перешло въ Оптину Пустынь черезъ старца Леонида. Но вся душа сѣвернаго движенія сосредоточена въ Петербургѣ. Оттуда исходитъ назначеніе настоятелей–возобновителей. Такъ, напримѣръ на Валаамъ выписанъ изъ Сарова иіуменъ Назарій и изъ иныхъ мѣстъ и другіе настоятели. Въ рукахъ митрополита Гавріила соединились всѣ нити и онъ даетъ нужный толчекъ и направленіе.

У негоже въ Лаврѣ первоначально появляется Филаретъ (впослѣдствіи Новоспасскаго монастыря старецъ), который въ дальнѣйшемъ руководилъ братьями Путиловыми, изъ которыхъ схиархимандритъ Моисей былъ великимъ Оптинскимъ настоятелемъ. Тотъ же Филаретъ руководить въ Москвѣ четой Кирѣевскихъ — сотрудниковъ старца Макарія Оптинскаго по изданію святоотеческой литературы. Наконецъ, въ А. Н. Лаврѣ пребываетъ о. Аѳанасій (изъ сенатскихъ секретарей), принесшій м. Гавріилу «Добротолюбіе» отъ старца Паисія.

Теперь бѣгло разсмотримъ центральный округъ: главные пункты его — Москва, Владимірская и Калужская епархіи и Брянскій монастырь Орловской епархіи, Рославльскіе лѣса. Наиболѣе выдающейся здѣсь личностью является о. Клеопа, настоятель Введенской пустыни Владимірской епархіи. Этотъ о. Клеогга жилъ долгое время со старцемъ Паисіемъ, сначала на Аѳонѣ, затЬмъ въ Драгомирнскомъ м–рѣ и, м. б., въ Секулѣ, и вышелъ въ Россію еще до 1778 года. Мы приведемъ ниже о немъ подлинный разсказъ его ученика — архимандрита Ѳеофана Новоезерскаго, входягцій въ автобіографію послѣдняго. Учениками о. Клеопы были: упомянутый арх. Ѳеофанъ, другъ его арх. Игнатій, полагавшій съ нимъ начало въ Санаксарской обители. Арх. Игнатій былъ послѣ о. Клеопы строителемъ Введенской пустыни, позднѣе Пѣшношской и въ 1788–мъ году онъ возобновляетъ Тихвинскій мр–ь въ Новгородской епархіи. Кончаетъ жизнь онъ свою въ 1796 г. въ Симоновомъ м–рѣ, будучи также его возобновителемъ. Другой ученикъ старца Клеопы — Макарій Пѣшношскій, (замѣститель Игнатія послѣ его перевода въ Тихвинъ) Его монастырь былъ разсадникомъ, откуда было взято 24 настоятеля въ разные монастыри и, между прочимъ, оттуда взятъ былъ Авраамій, — возсоздатель Оптиной пустыни. Макарій Пѣшношскій былъ въ духовной перепискѣ со старцемъ Паисіемъ. Другимъ важнымъ пунктомъ, откуда развилось Паисіевское движеніе была Москва, и въ ней Симоновъ и Новоспасскій мр–и. Въ первомъ подвизался ученикъ Паисія монахъ Павелъ, пострадавшій отъ французовъ въ 1812 г. и другой ученикъ Паисія — Арсеній. Настоятелемъ былъ, какъ мы упоминали — арх. Игнатій, ученикъ старца Клеопы. Въ Новоспасскомъ м–рѣ жили іеромонахи Филаретъ и Александръ — ученики Паисіева ученика Аѳанасія (Захарова) бывшаго ротмистра гусарскаго полка (не надо смѣшивать съ другимъ о. Аѳанасіемъ, принесшимъ Добротолюбіе). Іеромонахъ Аѳанасій (Захаровъ) жилъ при старцѣ Паисіи болѣе семи лѣтъ и принялъ отъ него монашескій образъ. Занимался выписками изъ отеческихъ книгъ о молитвѣ, смиреніи, послушаніи, терпѣніи и любви. И самъ преуспѣвалъ въ этихъ добродѣтеляхъ. Въ 1777 г. о. Аѳанасій вернулся въ Россію и жилъ во Флоригцевой пустыни, откуда ѣздилъ въ Москву, гдѣ и общался съ іеромонахами Филаретомъ и Александромъ (послѣдній былъ въ перепискѣ съ самимъ старцемъ Паисіемъ). Скончался о. Александръ въ 1823 г. въ Площанской пустыни Орловской епархіи. Другимъ важнымъ мѣстомъ, гдѣ переплетаютъ духовныя нити, шедшія отъ старца Паисія, былъ Брянскій Свѣнскій мр–ь. Тамъ подвизался схимонахъ Аѳанасій изъ сенатскихъ секретарей (тотъ самый, который доставилъ митрополиту Гавріилу Добротолюбіе). Схимонахъ Аѳанасій, оставивъ міръ, странствовалъ по святой Аѳонской горѣ и Молдавіи, былъ у старца Паисія, который поручилъ его своему ученику Софронію. Въ оптинскомъ жизнеописаніи старца Паисія имѣется замѣчательное письмо старца Софронія къ о. Аѳанасію о томъ, какъ хранить миръ Душевный (Житіе молдавскаго старца Паисія Велич. Москва, 1847 г., стр. 312). Онъ скончался въ 1811 г. на рукахъ о. Аѳанасія (Захарова). Первый о. Аѳанасій руководилъ братьями Путиловыми (настоятель оптинскій Моисей), а второй о. Аѳанасій (Захаровъ) руководилъ въ бытность въ Площанской пустыни будущимъ старцемъ оптинскимъ Макаріемъ. Отъ перваго о. Аѳанасія въ Свѣнскомъ м–рѣ имѣлъ возможность узнать о духовномъ дѣланіи и настоятель м–ря, впослѣдствіи ректоръ Московской Дух. Акад. Калужскій епископъ и Кіевскій митрополитъ, покровитель монашества и старчества знаменитый Филаретъ, который былъ создателемъ оптинскаго скита въ 1822 году. Онъ убѣдилъ подвижниковъ, жившихъ въ Рославльскихъ лѣсахъ, основать скитъ при Оптиной пустыни. Такимъ образомъ, прибыли въ Оптину пустынь о. Моисей съ братомъ своимъ Антоніемъ и пустынники Иларіонъ и Дороѳей. Оптина явилась, какъ бы чашей, куда сливалось все драгоцѣнное духовное вино.

Теперь скажемъ о третьемъ Южномъ центрѣ. Изъ непосредственныхъ учениковъ старца Паисія извѣстны на югѣ: монахъ Герасимъ, постриженникъ старца Паисія и др. Въ Екатеринославской епархіи подвизался іеросхимонахъ Ливерій. Его ученикомъ былъ инспекторъ духовной семинаріи инокъ Макарій (Глухаревъ), впослѣдствіи знаменитый начальникъ алтайской миссіи. Широкое вліяніе на югѣ Россіи имѣлъ извѣстный іеросхимонахъ Василій (Кишкинъ). Онъ имѣлъ счастье слушать бесѣды Тихона Задонскаго и былъ другомъ Антонія Воронежскаго. Его ученикомъ былъ также Моисей Оптинскій. Другимъ его ученикомъ (и одновременно арх. Ѳеодосія, пришедшаго изъ Молдавіи въ Сафроніеву пустынь), былъ знаменитый подвижникъ Глинской пустыни Филаретъ. Отъ него идетъ Глинская линія старчества. Тамъ былъ послѣ него не менѣе извѣстный арх. Иліодоръ, имѣвшій пророческія видѣнія о судьбахъ Россіи и послѣднимъ тамъ старцемъ былъ Іассонъ, въ схимѣ Іоаннъ, «списатель» житія схиархим. Иліодора.

Такова схема: сѣверъ, центръ и югъ. Но главнымъ нервомъ откуда шелъ двигательный токъ распространенія Паисіева движенія былъ сѣверъ: Ал.

Нев. Лавра въ Петербургѣ, гдѣ пребывалъ великій митрополитъ Гавріилъ, который планировалъ, насаждалъ, укрѣплялъ и взрагцивалъ свой духовный садъ, принесшій столь блистательные плоды.

Поэтому мы коснемся въ своемъ повѣствованіи главнымъ образомъ сѣвернаго округа и попутно тЬхъ лицъ, которыя входили въ соприкосновеніе съ его главными деятелями.

Вотъ краткая біографія митрополита Гавріила: онъ былъ сыномъ сѵнодальнаго ѵподіакона (въ мірѣ Петръ Летровъ). Родился въ Москвѣ 18 мая 1730 г. Обучался въ московской славяно–греко–латинской академіи. Кончилъ курсъ въ 1750 г. Въ слѣдуюгцемъ поступилъ справгцикомъ въ московскую синодальную типографскую контору. Въ 1758 г. принялъ монашество и назначенъ учителемъ въ Лаврскую семинарію. ЗатЬмъ, послѣдовательно проходить должности: ректора этой семинаріи, намѣстника Лавры и ректора славяногреколатинской Академіи. Въ 1763 г. назначенъ на Тверскую каѳедру, гдѣ и оставался до 1770 г., когда онъ былъ переведенъ архіепископъ въ Петербургъ. 1–го января 1775 г. его вѣдѣнію была подчинена и новгородская епархія. Въ 1783 г. ему данъ былъ титулъ митрополита. Обѣими епархіями управлялъ до 1799 года, когда назначенъ былъ митрополитомъ Новгородскимъ и Олонецкимъ съ уволненіемъ отъ управленія петербургской епархіи. 19 декабря 1800 г. уволенъ на покой по болѣзни. Скончался 26–го января 1801 года въ Новгородѣ.

Личность митрополита Гавріила носила, въ силу обстоятельствъ, двойственный характеръ. Великій аскетъ и подвижникъ, онъ для внѣшнихъ былъ пышный сановникъ екатериненскаго времени, кавалеръ ордена Андрея Первозваннаго. Однажды, сопровождая крестный ходъ изъ Казанскаго Собора въ Александро–Невскую Лавру (около 3–хъ верстъ), Екатерина всю дорогу провела въ разговорѣ съ митрополитомъ и нашла, что онъ «мужъ острый и резонабельный». Она ему посвящаетъ переводъ Мармонтелева Велизарія и заказываетъ его портретный мраморный барельефъ для лаврскаго собора, котораго онъ былъ строителемъ. Митрополитъ несетъ еще на себѣ и чисто свѣтское почетное званіе: онъ состоитъ вицепрезидентомъ Академіи Наукъ, гдѣ часто предсѣдательствуетъ въ отсутствіи Дашковой. Онъ много потрудился и при изданіи словаря, куда вложилъ и свой личный трудъ. Онъ охраняетъ церковныя древности и археологическія цѣнности. Спасаетъ древнія книги. Но съ другой стороны — въ своей келейной жизни — этотъ пышный вельможа и ученый мужъ — является смиреннымъ подвижникомъ «все молится въ землю», питается грѣтыми щами, говоря, что, быть можетъ, скоро и этого не будетъ. Онъ не вступаетъ въ открытую борьбу съ правительствомъ, не пытается переубѣждать власть имущихъ и внушать имъ свою точку зрѣнія, но онъ твердо ведетъ свою линію: созидаетъ, возрождаетъ и обновляетъ церковную жизнь. Мы здѣсь не будемъ входить во всѣ детали его широкой деятельности, его заботъ по созданію Невской Академіи, которую онъ поставилъ на должную высоту, его заботу о семинаріяхъ и нисшихъ школахъ. Скажемъ только, что онъ не только занимался учебной программой, но входилъ самъ во всѣ мельчайшія подробности быта подвѣдомственныхъ ему учебныхъ заведеній. Церковная проповѣдь, расколъ, богослуженіе, духовенство — все было предметомъ его величайшихъ заботъ.

Келейникъ митрополита Гавріила, арх. Ѳеофанъ, приводить случай обращенія въ Православіе ожесточеннаго раскольника. Случай этотъ даетъ понятіе о духоносности и силѣ молитвы преосвященнаго Гавріила.

«Видя, что никакими убѣжденіями нѣтъ возможности вразумить раскольника, митрополитъ Гавріилъ обратился къ образу Божьей Матери съ такою молитвою: «не могу это жестокое сердце привести въ чувство. Ты уже, ими же вѣси судьбами, обрати его». Тотъ смягчился и сталъ просить посмотрѣть, какъ служатъ литургію. Старичекъ иіуменъ Нифонтъ служилъ. Вдругъ превеличайшее благоуханіе услышалъ Ксенофонтъ и видитъ свѣтъ, а этотъ свѣтъ явился и опустился въ потиръ. Послѣ этого обратился, а прежде и слышать не хотЬлъ, — сядетъ и шапку нахлобучить. Пошелъ на Валаамъ и тамъ постригся».

Кромѣ внѣшней деятельности, м. Гавріилъ трудился еще какъ проповѣдникъ и церковный писатель. Въ проповѣдяхъ онъ дѣйствовалъ на разумъ слушателей въ отличіе отъ м. Платона, который дѣйствовалъ на чувствительность и воображеніе. Однажды въ день тезоименитства Екатерины, м. Гавріилъ имѣлъ смѣлость говорить противъ крѣпостного права въ ея присутствіи, разумѣется, всей придворной знати. Онъ былъ плодотворнымъ писателемъ и труды его имѣли большое значеніе въ его эпоху. Но главнымъ дѣтищемъ м. Гавріила было монашество, на возстановленіе котораго онъ и положилъ всѣ свои силы.

Митрополитъ Гавріилъ безспорно является центральной фигурой въ эту эпоху возрожденія. Расцвѣтъ монашества обязанъ ему въ большой степени. Его келейникъ, старецъ Ѳеофанъ мѣтко о немъ выразился: «Монашество, даромъ, что все по школамъ учился, знаетъ лучше нашего». Это былъ святой подвижникъ и аскетъ. Путь святости былъ ему оттого не чуждъ, что этимъ путемъ шелъ онъ самъ. Изъ автобіографіи его келейника мы узнаемъ подробности его домашняго быта. — «Вотъ и преосвященный Гавріилъ мужъ былъ добродѣтельньгй, премудрый, богословъ и философъ, а больше всего то, что угоденъ Господу Богу. Я сподобился послужить ему недостойный. Господь Богъ привелъ меня послужить такому великому мужу. Десять лѣтъ жилъ я у него. Преосвященный Гавріилъ прозорливъ былъ и великій святитель былъ». И далѣе онъ говоритъ о своемъ Владьгкѣ: — «Преосвященный Гавріилъ былъ все въ слезахъ, все плакалъ. Когда служилъ, все со слезами служилъ». — «У преосв. Гавріила положено было раздавать нищимъ каждый день 50 рубл., это мѣдньгхъ только, а ассигнациями и золотомъ самъ раздавалъ, да по 300 рублей каждый мѣсяцъ на тюрьмы. Мѣдньгя деньги раздавалъ я, и по всѣмъ тюрьмамъ я же развозилъ. А какъ былъ воздержанъ преосвященный, то это видно изъ слѣдующаго: когда онъ кушалъ одинъ, то всегда было два блюда — кусокъ свѣжепросоленной осетрины и уха, а когда архимандриты обѣдали, то четыре блюда и не болѣе. Въ каждый постный день ѣлъ только однажды. Разъ пріѣхалъ къ Преосвященному Псковскій Ириней, а у Преосвященнаго рыбнаго то кушанья не было приготовлено. Подаютъ пироги съ горохомъ, тотъ говоритъ: — «Что это такое?» Преосвященный смѣется: — «Пироги съ горохомъ. Ты я думаю ѣдалъ. Что развѣ забьглъ?» — Ну перекрестился преосв. Ириней: — «Благослови, Господи, ѣсть новаго изобрѣтенія кушанье пирожки съ горошкомъ». Въ постный день столъ былъ: щи съ грибами и съ постнымъ масломъ. Я говорю Преосвященному: «У насъ есть всякія масла, даже миндальное — не угодно ли съ тЬми приготовлять кушанья?» Преосвященный изволилъ сказать: «Надобно, братъ, привыкать къ этому, можетъ быть со временемъ и этого не будетъ». Однажды говорить: «Наварика ты мнѣ щей на недѣлю, только можно было разогрѣть». А я говорю: «чтобъ заморозить — вѣдь это не такъ хорошо». — «Тото я примѣчаю, нѣтъ уже вкусу–το никакого». Послѣ ранней обѣдни никогда не кушалъ. Въ 9 часовъ уѣдетъ въ Сѵнодъ, а въ 3–мъ пріѣдетъ. Къ вечернѣ и утрени всегда ходилъ. Онъ любилъ строиться. Троицкій соборъ въ Лаврѣ при немъ украшенъ. Когда въ дворецъ ѣздилъ, то прежде всего молился Боіу, все въ землю. Однажды кладетъ поклоны земные, — я пришелъ, онъ говоритъ мнѣ: «Дай Богъ, чтобъ сегодняшній день такъ прошелъ». Передъ смертью своей въ Новгородѣ такъ говорилъ: «О, это столѣтіе–то страшное начинается». Умеръ онъ безъ меня, въ то время послалъ меня съ Лаврою разсчитаться. Умеръ сидя. Секретныя письма передъ этимъ все я писалъ: онъ не довѣрялъ никому другому. Я за недѣлю до кончины былъ у него съ о. Назаріемъ, сидѣлъ съ нами за столомъ, только уже мало кушалъ. За годъ предчувствовалъ свою кончину и, когда я былъ у него, говорилъ мнѣ:

«Близка моя кончина». Пріобщался передъ смертію почти каждый день. Передъ смертію послалъ за преосв. Антоніемъ — тогда бывшимъ викарнымъ въ Новгородѣ и за другимъ кѣмъ–то изъ консисторіи, призвалъ ихъ и говоритъ: — «Вѣдь у меня ничего спрятаннаго нѣтъ — не ищите». Отставленъ онъ былъ 24 декабря 1800 года, а 1801 г., января 28–го, скончался, а императоръ Павелъ на 12–е марта того же года скончался, толькочто 6 недѣль прошло послѣ смерти Митрополита» (Старческія совѣты ХѴПІ и XIX вѣковъ». 1913 г., стр. 208, 214, 215, 222, 223. Москва).

Надо сказать нѣсколько словъ объ архимандритѣ Ѳеофанѣ, записки котораго мы толькочто приводили. Ѳеофанъ — это талантливая и даровитая русская натура. Рѣчь его простонародная, но вмѣстЬ съ тЬмъ, крайне образная, остроумная и живописная, она даетъ намъ живые портреты и вѣрныя картины тогдатттняго быта. Мѣткими и мастерскими штрихами рисуетъ онъ свои наброски. Гдѣ онъ только не былъ и кого онъ только не встрѣчалъ. Начиная съ Святителя Тихона Задонскаго, онъ имѣлъ близкія отношенія ко всѣмъ многочисленнымъ подвижникамъ своей эпохи. Поэтому м. Гавріилъ, — человѣкъ книжный и не имѣвшій случая путешествовать и общаться съ разнообразными людьми, очень цѣнилъ его въ этомъ отношеніи и пользовался связями своего келейника съ міромъ истинныхъ подвижниковъ. При возсозданіи обителей Ѳеофанъ оказывалъ неоцѣнимыя услуги, рекомендуя въ соотвѣтственное мѣсто соотвѣтственнаго человѣка. Такимъ образомъ всѣ тайные рабы Божіе, укрывавшіеся по глухимъ захолустьямъ, были выдвинуты впередъ и поставлены на свѣщницѣ «да свѣтятъ всѣмъ въ домѣ».

Вотъ подлинный разсказъ арх. Ѳеофана о возобновленіи Тихвинскаго монастыря.

«Малороссы меня не любили — и вотъ за что: прежде монастыри ввѣрялись имъ — все малороссіянъ опредѣляли въ архимандриты, — и всѣ монастыри опустѣли. Преосвященный тужилъ о семъ и пекся о ихъ исправленіи, спрашивалъ меня о духовныхъ старцахъ, нѣтъ ли мнѣ извѣстныхъ, годныхъ для сего, а я говорилъ ему о всѣхъ своихъ знакомыхъ, съ которыми вмѣстѣ жилъ у старцевъ въ послушаніи, въ Петербургъ перетаскивалъ ихъ, напримѣръ: вотъ отца Назарія, отца Игнатія, отца Іону и прочихъ.

Въ Новгородской епархіи всѣ монастыри опустѣли. Клопскій монастырь упразднить хотѣли, въ Тихвинскій монастырь пріѣхалъ Преосвященный (и я былъ съ нимъ), посмотрѣлъ, увидѣлъ его въ великомъ упадкѣ и сказалъ:

«О! какъ запустѣлъ». Архимандритъ тутъ былъ старичекъ Евѳимій. Преосвященный, возвратясь изъ сего монастыря въ Петербургъ, спрашиваетъ меня: — «Кого бы сдѣлать архимандритомъ въ Тихвинъ?» — Я отвѣчалъ: — «Ежели угодно будетъ вашему преосвященству, то пѣшношскаго строителя отца Игнатія». Изволилъ спросить меня: — «Ты знаешь его?» Я сказалъ, что вмѣстѣ жили въ Санаксарской пустыни. Онъ приказалъ написать въ Сѵнодъ докладъ, взялъ его съ. собою и предложилъ Сѵноду, что нужно Тихвинъ монастырь поправить, какъ самъ лично видѣлъ, въ какомъ онъ великомъ упадкѣ, и находить способнымъ къ тому пѣшношскаго строителя Игнатія. Но какъ онъ не учился богословію и прочимъ наукамъ, хотя съ великими природными дарованіями былъ, то Сѵнодъ не соглашался неученаго въ архимандриты произвести. Такъ продолжалось это съ полгода. Напослѣдокъ, пріѣхавши изъ Сѵнода Преосвященный былъ веселъ и сказалъ мнѣ: «Ну, слава Богу! Сѵнодъ согласился». Итакъ, первый неученый, о. Игнатій произведенъ былъ въ архимандриты, и съ того времени началось производство въ архимандриты неученыхъ. Онъ завелъ порядокъ въ Тихвинѣ, при немъ началось стѣнное росписаніе живописью соборной Тихвинской церкви. Потомъ о. Игнатій переведенъ въ московскій Симоновъ монастырь, который былъ упраздненъ, и стоялъ въ немъ конный полкъ. Онъ его возобновилъ попеченіемъ именнтаго московскаго гражданина А. И. Долгова» (Тамъ же, стр. 212–213). Другой выдающейся личностью, выдвинутой архимандритомъ Ѳеофаномъ былъ о. иіуменъ Назарій — Саровскій подвижникъ. М. Гавріилъ поручилъ ему возстановленіе Валаамской обители. Изъ епархіи и Саровской пустыни, не желая его отпускать, дали отзывъ, что онъ человѣкъ малоумный. Митрополитъ отвѣтилъ: — «У меня много умниковъ, пришлите своего глупца». Въ 1782 г. онъ вступилъ въ должность строителя Валаамскаго монастыря.

Отецъ Назарій, въ міру Николай Кондратьевичъ, сынъ причетника села Аносова, Тамбовской губ., родился въ 1735 г. На 17–омъ году ушелъ въ Саровскую пустынь, въ 1760 г. постриженъ и въ 1776 посвягценъ въ іеромонахи. О. Назарій строжайшимъ образомъ соблюдалъ уставъ. Чтеніе священное было пищею его души. Его мысль настолько была проникнута божественнымъ, что для дѣлъ мірскихъ онъ не зналъ и словъ, какъ говорить о нихъ. Когда же говорилъ онъ о Богѣ, то слушатели забывали время. Всѣ свои бесѣды онъ основывалъ всегда на изрѣченіи Св. Писанія. Слово его было прямо, право и рѣзко. Свиду онъ былъ строгъ и какъ бы неприступенъ, но сила его словъ привлекала къ нему сердца. Одежда его была близка къ рубищу. Обитель Валаамская, куда былъ назначенъ строителемъ о. Назарій, расположенная на островѣ среди Ладожскаго озера, представляла особое удобство для иноческой жизни. Эта обитель на протяженіи своей исторіи дала не мало великихъ угодниковъ, какъ Германъ и Савватій, и Александръ Свирскій. Теперь она пришла въ полный упадокъ. Обитель состояла за штатомъ, средствъ къ содержанію не было, зданія рушились, немногочисленное братство состояло изъ престарѣлыхъ людей. Некому было служить, некому пѣть на клир осѣ.

Въ день закладки собора съ церковью въ нижнемъ этажѣ во имя преп.

Сергія и Германа, было слѣдующее видѣніе иноку Иннокентію: — «Въ монастырѣ необычайное стеченіе разнаго народа, и всѣ ожидаютъ прибытія м. Гавріила для положенія основного камня. Вскорѣ явился самъ Владыка, облеченный въ мантію и съ жезломъ архіерейскимъ въ рукѣ, по обѣ его стороны шли два свѣтолѣпныхъ схимника. Приблизились къ мѣсту, гдѣ почіютъ многоцѣлебныя мощи преп. Сергія и Германа; они остановились, осѣнили крестнымъ знаменіемъ святую могилу и все пространство, назначенное подъ строеніе и стали невидимы» («Сказаніе о жизни преп. Сергія и Германа». СПБ. 1908 г., стр. 26).

При о. Назаріи возникъ внутренній четыреугольникъ обители, и состоягцій изъ каменныхъ сооруженій: собора, двухъ церквей, ризницы, трапезы и келлій. Монастырь включенъ въ число штатныхъ монастырей, и штатъ опредѣленъ въ 30 человѣкъ, строитель возведенъ въ санъ игумена. Императоромъ Павломъ пожалованы монастырю Кюменскія рыбныя ловли, главный источникъ его содержанія. По волѣ митр. Гавріила, О Назарій ввелъ на Валаамѣ общежительный уставъ Саровской пустыни и установилъ три рода жизни: общежительный, скитскій и пустынный. Слава о Валаамѣ стала расходиться по православному міру, даже приходившіе туда аѳонскіе иноки смотрѣли на него съ удивленіемъ, говоря, что по внутреннему устройству онъ выше аѳонскихъ мокастырей.

Отецъ Назарій подавалъ всѣмъ примѣръ своей жизнію. Строгій исполнитель устава, онъ во всѣхъ трудахъ общежитія подвизался впереди всѣхъ. Особенно любилъ онъ безмолвіе и удалялся на цѣлыя недѣли въ уединенную пустыню. Кромѣ возстановленія древняго Валаама, о. Назарій оказалъ великую услугу дѣлу православной проповѣди въ русскихъ сѣвероамериканскихъ владѣніяхъ. По благословенію Сѵнода, онъ избралъ изъ братіи Валаама десять человѣкъ миссіонеровъ. Изъ нихъ особенно памятны: архимандритъ Іоасафъ, начальникъ миссіи, возведенный въ санъ архіерея и утонувшій, іеромонахъ Ювеналій, принявшій мученическую кончину, и монахъ Германъ. Послѣдній былъ яркимъ носителемъ Паисіевской традиціи; не смотря на всѣ трудности миссіонерской работы среди дикой Аляски, идя путемъ «внутреннего дѣланія» и уча этому другихъ, онъ достигъ святости въ такой мѣрѣ, что былъ въ общеніи съ міромъ духовъ и съ природой: молитвой останавливалъ наводненіе, пожаръ, кормилъ изъ рукъ дикихъ звѣрей, творилъ чудеса и даромъ прозорливости видѣлъ на десятки и сотни лѣтъ впередъ.

Вотъ два случая изъ жизни о. Назарія. Въ царствованіе Екатерины II у Петербурга произошло морское сраженіе со шведами. Весь городъ былъ въ страхѣ, митрополитъ молился, заключившись въ келлію. Въ это время о. Назарій настоятельно потребовалъ свиданія съ митрополитомъ и увѣрилъ его въ побѣдѣ и безопасности. Въ подтвержденіе своихъ словъ показалъ на сторонѣ моря души убитыхъ воиновъ восходящихъ на облакахъ къ небу. Другой случай такой. Сановникъ К. подвергся царской немилости. Его жена умоляла о. Назарія молиться за мужа. Тотъ обѣщалъ попросить царскихъ приближенныхъ. — «Всѣхъ ужъ просила», отвѣчала жена опальнаго. — «Да не тѣхъ кого надо», отвѣтилъ о. Назарій и, взявъ у К. много мелкихъ денегъ, отправился раздавать ихъ бѣднымъ. Только къ вечеру онъ, роздалъ все и вернулся въ обезпокоенную семью со словами: — «Ну, слава Боіу, обѣщали всѣ приближенные царскіе просить за васъ». Вслѣдъ за тЬмъ пришло извѣстіе, что дѣло кончилось благополучно. Тогда, отвѣчая на вопросъ, объяснилъ о.Назарій кто тЬ приближенные, которыхъ онъ просилъ и какого Царя.

Когда былъ предпринять переводъ–пересмотръ перевода «Добротолюбія», присланнаго м. Гавріилу старцемъ Паисіемъ провѣряли таковой учителя, знаюгціе греческій языкъ, Александро–Невской Академіи. Митрополитъ предписалъ ученымъ переводчикамъ во всемъ совѣтываться съ духовными старцами и, прежде всего указалъ на о. Назарія. «Они изъ опыта лучче васъ понимаютъ духовныя истины», сказалъ Митрополитъ. Въ 1801 г. о. Назарій испросилъ себѣ увольненіе на покой. Онъ вернулся въ Саровъ, гдѣ полагалъ начало монашеству. Тамъ онъ устроилъ себѣ пустынную келью въ лѣсу при рѣчкѣ Саровкѣ. Когда хватало силъ, онъ въ ночное время ходилъ по лѣсу, совершая на память молитвословіе 12–ти псалмовъ, и къ разсвѣту возвращался въ келью. Не разъ встрѣчался онъ съ медвѣдями, которые его не трогали и онъ ихъ не боялся. Многіе отшельники повѣряли ему свои помыслы (Однимъ изъ таковыхъ былъ и преп. Серафимъ. Эти годы соотвѣтствовали центральному періоду подвига преп. Серафима, когда онъ жилъ въ лѣсу пустынникомъ. Можно съ увѣренностью предположить, что не безъ участія о. Назарія познакомился преп. Серафимъ съ «Добротолюбіемъ», на которое онъ многократно впослѣдствіи ссылается. Въ одномъ жизнеописаніи преп. Серафима есть прямое указаніе на ихъ близость съ о. Назаріемъ).

Въ Тамбовскомъ и Нижегородскомъ краю образовалось подъ руководствомъ о. Назарія много женскихъ общежитій. Имѣя даръ прозорливости о.

Назарій видѣлъ обнаженными человѣческія мысли и грѣхи. Дѣлатель умной молитвы, такъ писалъ о ней старецъ — «Помолимся духомъ, помолимся и умомъ. Взойдите–ка въ слова апостола Павла: «Хощу рещи лучше пять словъ умомъ, нежели тысячу языкомъ». Изобразить не могу, сколь мы счастливы, что сіи пять словъ удостоилися говорить. Что за радость. Господи, Іисусе Христе, помилуй меня грѣшнаго. Вообразите–ка: Господи, Кого я называю. Создателя, Творца всего, Кого вся силы небесныя трепещутъ. Умъ и сердце собрать во едино, глаза закрыть, мысленныя очи возвести къ Господу. О сладчайшій и дрожайшій, Господи, Іисусе Христе Сыне Божій».

Послѣ пятилѣтняго пребыванія въ Саровѣ, о. Назарій скончался, 74 лѣтъ — 23 февраля 1809 г. и погребенъ у алтаря теплой церкви Поселянинъ. «Подвижники 19–го вѣка». СПБ. 1910 г., стр. 120).

Вернемся къ архимандриту Ѳеофану Новоезерскому такъ много способствовавшему возрожденію древнихъ обителей.

Въ мірѣ Ѳеодоръ Соколовъ, (17521832), изъ мелкопомѣстныхъ дворянской семьи. По тому времени образованія большого онъ не получилъ, кромѣ простой грамотности. Онъ читаетъ духовныя книги и съ дѣтства стремится къ монашеству. 19–ти лѣтъ сначала уходить въ Саровъ, гдѣ знакомится съ о. Назаріемъ, на котораго онъ впослѣдствіи указываетъ м. Гавріилу для возобновленія Валаамской обители. Саровъ показался молодому послушнику еще недостаточно «жестокимъ» и онъ поступаете къ о. Ѳеодору въ Санаксаръ.

Воте что разсказываетъ о ней арх. Ѳеофанъ: — «Мы искали, гдѣ бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали — въ Саровской пустыни… Нѣтъ, еще слабо; пошли къ о. Ѳеодору въ Санаксаръ. Обитель безъ ограды, заборомъ огорожена, церковь маленькая, волоковыя окошки, внутри и стены не отесаны, и свѣчъ–то не было: съ лучиной читали въ церкви. И платье–то какое носили! Балахоны! Одинъ смурый кафтанъ былъ для одного, который для покупокъ выѣзжалъ. Начало–то недостаточное и трудное. Въ лаптяхъ ходили, — одни было мелко плетены, другія крупно; такъ и лежали: одна куча маленькіе, другая — крупные. Ноги обертывали онучами изъ самыхъ толстыхъ изгребней, а босикомъ не ходили. Придутъ къ о. Ѳеодору: «Что благословите взять ступни». И велите самому выбрать — изъ маленькихъ и выберутъ. Отецъ Ѳеодоръ позовете: «поди–ка сюда», — и возьмете у него. Случалось это съ о. Игнатіемъ: и у него отбиралъ частыя ступни, и бранивалъ за то, что на лапти прельстился, а Игнатій былъ изъ придворныхъ. Начнуте (братія) говорить: — «живи, живи, а и въ этомъ утѣшенія не сдѣлаютъ, въ какихъ нибудь ступняхъ». Услышите это о. Ѳеодоръ, призовете: — «что тамъ?» — «Да вотъ, батюшка, какое смущеніе, и въ этомъ–то утѣшенія не сдѣлаете». Начнете представлять: «Что вы изъ эдакой бездѣлицы теряете спасеніе».

Да! мы жили у старцевъ духовныхъ. Я съ Макаріемъ въ одной кельѣ жилъ. Ему больше всѣхъ искушенія было отъ о. Ѳеодора. О. Ѳеодоръ нарочно искушалъ, давалъ балахоны худо сшитые, съ долгою спиною или и заплатами. Одинъ изъ такихъ балахоновъ о. Ѳеодоръ и даете о. Макарію, — тотъ смущается, придете къ о. Ѳеодору, показываете, какъ на немъ сидите балахонъ, какая спина несоразмѣрная. О. Ѳеодоръ начнете увѣщевать: — «Зачѣмъ пришелъ въ монастырь? да есть ли разумъ? Что вы! Чѣмъ занимаетесь! Лишаетесь милости Божіей. Что вы занимаетесь тряпками! А надобно заниматься, душу–то свою очистить, чтобы ни къ чему временному не пристраститься». А послѣ и привыкли. А что бы при себѣ что–нибудь имѣть — ничего ужъ не было. Огня въ кельѣ никогда не бывало. А послушаніе было такое, что я самъ и полы мылъ, и пищу варилъ и щепки собиралъ и ложки мылъ; сами караулили по ночамъ, походимъ, да поклоновъ нѣсколько земныхъ и положимъ — помолимся. А всенощная продолжалась въ Санаксарѣ 7 часовъ. Когда закладывали въ Санаксарѣ церковь, гдѣ алтарю–то быть, вдругъ прилетѣлъ рой пчелъ. О. Ѳеодоръ велѣлъ о. Герасиму огрести въ улей, съ тѣхъ поръ все пчелы въ монастырѣ. Смущались нѣкоторые, что о. Ѳеодоръ двумя монастырями управлялъ: своимъ и женскимъ Алексѣевскимъ, который онъ завелъ. Ходили къ знаменитому схимнику Досиѳею въ Кіевъ, говорили, что о. Ѳеодоръ два монастыря — мужской и женскій — имѣетъ подъ своимъ управленіемъ. «Вы слабости какія въ немъ замѣтили?» — «Нѣтъ, онъ строгой жизни». — «Недостатки что–ли какіе есть?» — «Нѣтъ никакихъ». — «За кого вы его почитаете?» — «За святого». — «Что онъ грамоте знаетъ?» — «Ученый». — «Что вы сомневаетесь, не сомневайтесь. Умная голова не только два стада, и десять можетъ пасти». Такъ и успокоились.

А отецъ–то Игнатій раза два къ преосвященному при мнѣ уже бѣгалъ, и когда былъ поставленъ іеродіакономъ, то съ вечера примочилъ волосы, заплелъ, да послѣ и расчесалъ, надѣлъ парчевой стихарь, а въ лаптяхъ. Какъ сталъ на амвонъ, о. Ѳеодоръ его подозвалъ: — «Ты», говоритъ, «павлинъ, хвостъ–то распустилъ, посмотри на ноги–то. Поди сними стихарь–то». Тотъ оскорбился и убѣжалъ ночью къ преосвященному Іерониму жаловаться, что пристыдилъ, посрамилъ меня, а преосвященный и прислалъ его къ о. Ѳеодору, чтобы на поклоны поставилъ. О. Ѳеодоръ никого изъ братій не удерживалъ въ монастырѣ силою, и говорилъ: — «У меня ворота отворены для всѣхъ, кто хочетъ выходить». А ужъ не терпѣлъ слова «не хочу», и слышать не могъ.

Взгляды о. Ѳеодора характеризуете и слѣдующій случай: «Однажды о. Ѳеодору необходимо было, по монастырскимъ нуждамъ своимъ, поѣхать въ Москву, гдѣ и пробылъ онъ мѣсяца два. Въ это время приходили къ нему усердствующіе люди, ради совѣта и пользы душевной, а благородные господа почти каждый день приглашали его къ себѣ кушать, присылая за нимъ своихъ лошадей. У одного господина случилось о.Ѳеодору такимъ образомъ встрѣтиться и кушать вмѣсте съ другими настоятелями и игуменами московскихъ монастырей. Зашелъ между ними разговоръ о монашескихъ одеждахъ. Вѣроятно, старецъ, какъ пустынникъ, одѣте былъ скудно, и темъ невольно, какъ бы укорялъ московскихъ отцовъ, одѣтыхъ не по пустыннически. Московскіе отцы говорили, что имъ, въ столичномъ городѣ, нельзя носить одежды изъ простой и дешевой матеріи, и спрашивали у о. Ѳеодора мнѣнія его объ этомъ. Отецъ Ѳеодоръ сказалъ: «Могли бы вы, святые отцы, имѣть благословное себѣ оправданіе, если бы при постриженіи, предъ св. Евангеліемъ, давали свои обѣты о претерпѣніи нищеты по другимъ какимъ правиламъ, но какъ чинъ постриженія одинъ и обѣты одни, то не много требуется толкованія. По страстямъ же толковать и послаблять себѣ, это въ свое время послужите только въ осужденіе таковымъ себѣ потакателямъ. Неприлично духовнымъ людямъ имѣть богатое платье, келейныхъ служителей свѣтскихъ съ пуклями, также богатыя кареты, какъ знакъ любви къ пышности» («Старческіе совѣты». Москва. 1913 г, стр. 420).

Между тѣмъ, въ 1774 г., случилось обстоятельство, имѣвшее важное значеніе для всего братства Санаксарской обители: о. Ѳеодора неожиданно постигло тяжкое испытаніе. Виновникомъ его бѣдствія былъ тогдатттній Темниковскій воевода Ниловъ. За нѣсколько лѣтъ передъ этимъ, онъ упросилъ о. Ѳеодора быть его духовнымъ отцомъ, на что послѣдній согласился, но не иначе, какъ подъ условіемъ, чтобы духовный сыпь повиновался ему во всемъ, что касается спасенія души. Сначала онъ, действительно, былъ послушенъ духовному отцу, но потомъ сталъ нарушать посты, дѣлать притѣсненія городскимъ жителямъ и при каждомъ удобномъ случаѣ брать съ нихъ поборы. Все увѣгцанія и обличенія о. Ѳеодора были тщетны. Наконецъ, одно обстоятельство до крайности огорчило старца: въ самую горячую пору полевыхъ работъ воевода заставилъ крестьянъ строить ему покои. Крестьяне пришли къ о. Ѳеодору съ просьбой заступиться за нихъ передъ воеводой, выпросить имъ позволеніе убрать поля, чтобы не погибнуть съ голода. Тронутый ихъ бѣдствіемъ, старецъ поѣхалъ въ Темниковъ. Воевода, давно наскучивъ его наставленіями и упреками, велѣлъ позвать его въ канцелярію: здѣсь старецъ не затруднился высказать ему все, что считалъ своимъ долгомъ сказать, по поводу беззаконныхъ поступковъ своего духовнаго сына, а этотъ послѣдній приказалъ немедленно составить протоколъ, что настоятель Санаксарской пустыни передъ зерцаломъ называлъ его грабителемъ и другими оскорбительными именами. Началось дѣло, по которому состоялось опредѣленіе — Санаксарскаго настоятеля, какъ человѣка безпокойнаго, отправить въ Соловецкій монастырь въ число братства. Въ видѣ снисхожденія къ виновному приказано было отпустить съ нимъ въ сундукахъ его имѣніе, сдѣлавъ ему предварительно опись. Когда явился чиновникъ для описанія имущества, о. Ѳеодоръ показалъ ему шерстяной войлокъ съ жесткой подушкой, овчинную шубу, мантію, рясу и сказалъ: «Описывайте». Въ этомъ состояло все его богатство» («Жизнеописанія подвиж 18 и 19 в », Декабрь. Москва, 1910 г, стр. 107).

Въ Соловкахъ о. Ѳеодору пришлось пробыть лѣтъ 10, пока о. Ѳеофанъ не попалъ въ келейнику къ м. Гавріилу, который добился пересмотра этого дѣла и реабилитаціи о. Ѳеодора.

Вернемся теперь къ прерванному разсказу объ арх. Ѳеофанѣ. Послѣ того, какъ былъ сосланъ о. Ѳеодоръ, обитель Санаксарская совсѣмъ сиротѣетъ: ее оставляютъ о. о. Игнатій и Макарій, перейдя въ Введенскую пустынь къ знаменитому старцу Клеопѣ. Къ нимъ рѣшился присоединиться и Ѳеофанъ. Настоятель о. Клеопа получилъ воспитаніе иноческое на Аѳонѣ, упражняясь въ умной молитвѣ и духовномъ дѣланіи вмѣстѣ съ великимъ старцемъ Паисіемъ Величковскимъ. Здѣсь юный послушникъ — будущій арх. Ѳеофанъ получилъ новые, еще болѣе совершенные уроки монашеской жизни. Это тотъ же чисто–евангельскій духъ, который мы наблюдали въ XV и XVI вв. у созерцательныхъ подвижниковъ Сѣверной Ѳиваиды. Вотъ подлинный разсказъ самого архим. Ѳеофана о своемъ тогда тттнемъ настоятелѣ: «Сколько случалось мнѣ знать мужей добродѣтельныхъ! Великіе старцы были, отъ которыхъ я учился: Тихонъ Воронежскій, о. Ѳеодоръ, о. Клеопа, можно сказать, что чудотворцы. Да, о. Клеопа жизни подлинно святой былъ… Онъ всегда былъ въ молитвѣ и читалъ книги Ефрема Сирина, Іоанна Лѣствичника. Общее правило о. Клеопы полтораста поклоновъ поутру и послѣ вечерни полтораста поклоновъ. Клеопа скончался болѣе 70–ти лѣтъ. Виду онъ былъ такого: лицомъ кругловатъ, сѣдъ, сухъ, всегда плакалъ. Онъ самъ записался въ сѵнодикъ и сказалъ, въ какое время умретъ. Онъ любилъ день 40 мучениковъ, — въ этотъ день и умеръ. Жизнь онъ прежестокую велъ, былъ изъ малороссіянъ, изъ Кіева, жилъ на Аѳонской горѣ. О себѣ сказывалъ, что въ юности чистоту соблюлъ и никакихъ плотскихъ грѣховъ не зналъ, потому исполненъ былъ благодати Божіей.

«Въ Введенской пустыни однажды случилось вотъ что: одинъ послушникъ сказалъ, что онъ видѣлъ очевидно явленіе. О. Клеопа велѣлъ искусить его, немножко пожурить со стороны, тотъ смутился, почелъ за оскорбленіе, пришелъ къ о. Клеопѣ и говоритъ: «Я не могу жить, — меня оскорбляютъ». — «Какъ же ты говоришь, что удостоился видѣнія, а не можешь терпѣть. Слѣдовательно, это прелесть. Въ голову камень класть, поститься, на голой землѣ спать, — это пустое, — «научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ», сказалъ Господь, а не чудесъ и явленій какихъ нибудь обѣщалъ»…

«У о. Клеопы позволялось съ бѣлымъ хлѣбомъ, кто могъ, на трапезу ходить, и самъ идетъ на трапезу съ бѣлымъ хлѣбомъ, другіе не роптали, и блины у него пекли. Одинаково нельзя вести всѣхъ, иныхъ грубая пища можетъ привести въ изнеможете. Одни пришли изъ бѣдности, отъ трудовъ въ покой, другіе отъ богатства, отъ нѣжнаго воспитаній, для послѣднихъ и то за велико вмѣнится, что они оставили богатство. А брашно и питье не поставить насъ предъ Богомъ.

«Преосвященный Сильвестръ, когда былъ у Потемкина въ Москвѣ, тогда тотъ разсказывалъ: — «Въ Молдавіи какіе отцы! Высокой жизни! Почтенные! Здѣсь такихъ нѣтъ». Преосв. Сильвестръ говоритъ: — «Нѣтъ, есть да только они не видны». — «Кто такой?»,

— «А вотъ Клеопа». Свѣтлѣйшій говоритъ: — «Представьте мнѣ». Преосвященный сказалъ ему, гдѣ его искать — у купца Матвѣева квартируетъ. У Матвѣева столъ открытый былъ для всѣхъ странныхъ. Свѣтлѣйшій карету послалъ, они обѣдали. Спрашиваютъ: — «Который тутъ изъ васъ Клеопа». — «Я. На что?» — «Да Свѣтлѣйшій прислалъ за Вами». Удивляется, почему узналъ Свѣтлѣйшій. — «Хорошо, говоритъ, я пріѣду, у меня есть своя повозка». — «Нѣтъ, безъ васъ не велѣно пріѣзжать». Принужденъ былъ ѣхать. «Увидѣлъ преосвященнаго. «Это вы, ваше преосвященство, затащили сюда старика?» Начали говорить, — понравился Потемкину. Свѣтлѣйшій хотЬлъ его представить Государинѣ, а онъ скорѣе убрался во Введенскую пустыню. На дорогѣ, когда онъ ѣхалъ туда, солдатъ жестоко билъ его. Офицеръ, знакомый Клеопѣ, это увидалъ и спрашиваетъ: «За что онъ бьетъ», — хотЬлъ этого солдата наказывать, но о. Клеопа, упросилъ его: — «Не троньте, — Богъ приказалъ. Клеопа не тщеславься! ѣздилъ въ кареть! былъ во дворцѣ».

«Отецъ Клеопа въ лѣсу жилъ, было съ нимъ двое учениковъ: одинъ Лука, въ Давидовской пустыни живугцій, а другой Матѳей, — послѣ удалился на Аѳонскую гору. Хлѣба недостало, — стали проситься ученики: «Батюшка, отпустите насъ въ деревню попросить хлѣба». — «Подождите». День прошелъ, другой, и третій насталъ, — просятъ опять, чтобы отпустилъ ихъ.

— «Подождите, завтра отпущу васъ». На третій день къ вечеру на парѣ лошадей пріѣзжаетъ человѣкъ и спрашиваетъ: — «Гдѣ это Клеопа». Всего навезъ: и пшеничной муки, и ржаной, и масла коровьяго, и постнаго, и крупы. Смотрятъ, какимъ образомъ онъ пріѣхалъ — дороги–то нѣтъ, лѣсъ превеличайшій, частый, по зарубамъ ходили.

«Да много на него (о. Клеопу) и искушеній–то было. Былъ іеромонахъ Паисій, — такой простой, препростой былъ. Поѣхалъ онъ въ Москву покупать, лошадей–то у него и увели. Да воръ–то и пріѣзжаетъ на нихъ въ монастырь, увидѣли, узнали ихъ, — спрашиваютъ: гдѣ вы ихъ взяли? вѣдь это монастырскія лошади. Привели ихъ къ о. Клеопѣ. — «Гдѣ вы ихъ взяли?» спрашиваетъ ихъ о. Клеопа. — «Виноваты: увели». — «Вѣдь вотъ васъ теперь надобно подъ судъ отдать. Да что вы нужные, что ли?» — «Недостаточные».

— «Ну, такъ возьмите себѣ одну». Въ другой разъ въ полночь пришли воры въ церковь, но какъ только они вступили, то какъ будто громъ какой сдѣлался, и они всѣ попадали и лежали такъ до разсвѣту, а поутру приходятъ и раскаиваются о. Клеопѣ, и говорятъ: нечего намъ дѣлать. «Воронцовъ, генералъгубернаторъ, прислалъ спрашивать о. Клеопу*, чего ему надобно — земли, рыбныхъ ловлей? — «Кланяйтесь господину генералъ–іубернатору, благодарю за усердіе, скажите, что для меня нужно земли три аршина — болѣе не надобно, такъ у насъ столькото есть, а рыбу мы у мужиковъ покупаемъ». Хотѣлъ имъ одинъ купецъ строить каменную ограду, 30 тысячъ давалъ. Кланяйтесь, благодарю за усердіе. Если ему угодно, пускай строить». Тому показалось обидно, въ Сарову пустынь и отдалъ» («Старческіе сов. подвиж. 1819 столѣтія». Москва, 1913 г., стр. 204207. Разсказываетъ о случайномъ нахожденіи мощей о. Клеопы иіуменъ Уссурійскій о. Сергій: «13 октября 1893 г., вступивъ на священный островъ Валаамъ, я вскорѣ былъ принять на послушаніе въ скитъ Всѣхъ Святыхъ.

Прежде меня поступившіе братья–послушники разсказали мнѣ, что незадолго до моего прихода въ скитъ скончался тамъ о. Арсеній фотографъ. Когда они рыли для него могилу за алтаремъ храма, примѣрно на двухъ аршинахъ глубины, начали ощущать нѣкое благоуханіе. Не довѣряя своему чувству, они сначала не говорили объ этомъ другь другу, но по мѣрѣ углубленія могилы, благоуханіе усиливалось и, наконецъ, стало настолько яснымъ, что ощушалось всѣми, о чемъ они тогда и заговорили между собой. Когда работа ихъ близилась къ концу, то сбоку изъ сосѣдней могилы выпалъ человѣческій черепъ. Благоуханіе еще больше увеличилось. Братья послали за старцемъ о. Ѳеофиломъ, управлявшимъ въ то время скитомъ. Послѣдній пришелъ и распорядился позвать о. Алексія и другихъ скитскихъ старцевъ. О. Алексій, подойдя къ могилѣ, взялъ благоухавшую главу въ руки и, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, благоговѣйно облобызалъ ее, при чемъ сообщилъ всѣмъ присутствующимъ, что это глава святопочившаго старца о. Клеопы, ученика знаменитаго подвйжника ХѴІІІ–го вѣка схиархимандрита Паисія Велич ков ска го.

Тутъ же по блаженномъ старцѣ была отслужена панихида, послѣ которой глава съ благоговѣніемъ была возложена на свое мѣсто.

Іеросхимонахъ Клеопа, какъ извѣстно, поселился на Валаамѣ въ 1811 г., а почилъ о Господѣ въ 1816 г.

Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего іеросхимонаха Клеопы и его святыми молитвами помилуй меня грѣшнаго. Иг. Сергій. (М. Янсонъ. Большой Скитт, на Валаамѣ, Таллинъ, 1940 г., 7071)

Вотъ разсказы, которые подлинно переносятъ насъ къ преп. Кириллу Бѣлозерскому и Корнилію Комельскому — эпохѣ расцвѣта нестяжателей. Если въ Санаксарской обители молодой послушникъ — будугцій архим. Ѳеофанъ научился терпѣнію, трудолюбію, строгому исполненію монашескихъ правилъ и безпрекословному послушанію, то жизнь въ Введенской пустыни имѣла для него важное значеніе: здѣсь онъ вступаетъ въ духовное общеніе съ великой семьей иноковъ, средоточіемъ которыхъ былъ въ то время великій старецъ Паисій Величковскій. Разсказы настоятеля объ Аоонѣ, о старцѣ Паисіи возбудили въ молодомъ послушникѣ желаніе лично побывать въ этихъ мѣстахъ, особенно онъ имѣлъ желаніе посѣтить Святую Землю. Съ 15–ю спутниками въ 1776 г. отправляется онъ сначала въ Молдо–Валахію. Но дальше ему ѣхать не пришлось. За святое послушаніе игумену Ѳеодосію, настоятелю Тисманскаго монастыря, остается онъ тамъ въ числѣ братіи. На третій день вступленія его въ Тисманскую обитель его постригаютъ въ монашество и нарекаютъ Ѳеофаномъ. Настоятель Тисманскаго монастыря о. Ѳеодосій былъ одновременно со старцемъ Паисіемъ, ученикомъ великаго старца схимонаха Василія Поляно–Мерульскаго и потому о. Ѳеодосій могъ быть для Ѳеофана достойнымъ замѣстителемъ старца Паисія, и тотъ фактъ, что онъ остался въ Тисманской обители, не явился для него духовной потерей. Однако, настоятель былъ вынужденъ вскорѣ отправить Ѳеофана въ Россію, чтобы хлопотать о перемѣгценіи всей обители туда. Они не могли оставаться въ Валахіи изъ–за измѣнившихся политическихъ обстоятельствъ: — «Намъ въ Валахіи нельзя было жить, какъ съ турками замирье сдѣлалось». Вскорѣ удалось перевести Тисманскій монастырь въ Россію, въ Софроньеву пустынь. Тамъ пробылъ Ѳеофанъ только полтора года. Потребовались строгіе и надежные иноки для Александро–Невской Лавры. Въ ихъ число попалъ и Ѳеофанъ. Вскорѣ онъ дѣлается келейникомъ м. Гавріила и на этомъ скромномъ попригцѣ оказываетъ величайшія услуги всему русскому монашеству, содействуя возсозданію запустЬвшихъ монастырей, указывая на опытныхъ настоятелей лично ему извѣстныхъ. Такимъ образомъ, былъ возстановленъ Валаамъ, Тихвинъ, Пѣшношскій и Клопскій монастыри. Самъ о. Ѳеофанъ возобновилъ сначала Моденскій монастырь, а потомъ въ течете 36–ти лѣтъ управлялъ Новоезерскимъ. Обитель онъ нашелъ въ крайнемъ упадкѣ. И за время своего игуменства онъ создалъ чудеса въ смыслѣ возведенія новыхъ построекъ, ограды, сооруженной на сваяхъ. Былъ созданъ многолюдный, благоустроенный, подвижническій монастырь. Онъ получалъ при украшеніи храмовъ пожертвованія отъ всѣхъ царствовавшихъ царей: Екатерины, Павла, но болѣе всѣхъ его почиталъ Александръ І–й, который цѣнилъ его заслуги. Архимандритъ Ѳеофанъ являлся старцемъ и для многихъ мірскихъ лицъ. Онъ велъ со многими переписку. Кромѣ того, онъ духовно руководилъ монахинями Горицкаго женскаго монастыря. Вышедшая оттуда его духовная дочь мать Ѳеофанія (Готовцева) была основательницею С.П.Б. Новодѣвичьяго монастыря. Въ 1829 г. арх. Ѳеофанъ вышелъ на покой и предался всецѣло молитвѣ и приготовленію къ смерти. 1832 г. былъ послѣднимъ въ его жизни. Когда келейникъ его монахъ Антоній, 30 лѣтъ ему вѣрно служившій, говорилъ, что ему необходимъ отдыхъ: — «А вотъ скоро отдохну», отвѣчалъ ему старецъ. Съ Іисусовой молитвой на устахъ тихо и мирно предалъ онъ духъ Боіу, Зго декабря 1832 (Е. Поселянинъ. «Русск. подвижники». СПБ., 1910 г., стр. 136–145).

Наставленія архимандрита Ѳеофана

§ 118. Намъ тщеславиться и гордиться нечѣмъ: что имѣемъ, то все Божіе, а только одна наша собственность: грѣхи. А что на первый случай, вступя въ духовную жизнь, ни въ чемъ не успѣваете, примѣръ намъ новосажденіе: сперва только покажется, потомъ произростаетъ листъ, цвѣтъ и плодъ. То же и въ духовной жизни. Не ужасайтесь, что не успѣваете. Должно прилагать только попеченіе ко исправленію и просить Господа Бога: «Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Богъ мой».

§ 171. Духовная жизнь должна быть проста, чистосердечна, кротка, благопокорлива и паче смиренна.

§ 187. Ежели пожелаешь смириться, проси Господа: Господи, даждь ми смиреніе. Потомъ себя укори, себя уничижи, тогда удостоишься и милости Божіей. Смиреніе столь велико, что можетъ благодать Божію въ душу привлещи.

§ 192. Не надобно думать: любятъ ли насъ, или не любятъ. А лучше думать, что недостойна быть любимою, самаже люби всѣхъ: потому что намъ не сказано быть любимыми, но велѣно всѣхъ любить. Даже не надобно и замѣчать, кто сердится или кто какъ посмотрѣлъ. Не нужно даже проникать въ ихъ намѣренія.

§ 218. Иные уходятъ въ затворы, другіе носили тяжелыя вериги, но этого не взыщется отъ насъ, а надобно смиряться, терпѣть, имѣть послушаніе, вотъ чего требуется. Скорбное слово претерпишь — вотъ и вериги твои.

§ 251. Не мысли, «что некому вразумлять насъ». — Да Евангеліе, развѣ не ученіе? Это гласъ Божій. А Апостолъ? Это духъ Божій. По нихъ должны наставлять себя.

§ 383. Небесную мысль съ нуждою пріобрѣсти можно, а дурная сама приходить, и отогнать ее можно только молитвою.

§ 393. Мы бѣгаемъ скорбей, а святые–то скорбѣли о томъ, что нѣтъ скорбей: можно ли, говорили, спастись безъ нихъ?

§ 400. Праведницы просвѣтятся, яко солнце, въ царствіи Отца небеснаго: какое воздаяніе за малое терпѣніе.

§ 408. Если Господь на одну минуту оставить насъ, куда мы годимся?

§ 441. О. Клеопа говаривалъ: мысль одну надобно имѣть, что я только одинъ на землѣ да Богъ, — никого больше не воображать. Не съ кѣмъ ссориться, когда одинъ я на земли. Были такіе, которые это и исполняли.

§ 466. Кто на земли лежитъ тому нѣтъ опасности, что упадетъ и разобьется, а вотъ кто по верхамъ–то лазить, тому угрожаетъ такая опасность.

§ 473. Вся сила въ смиреніи. Сколько поклоновъ ни клади, а будешь мечтать о себѣ, что я жестокую жизнь веду, такъ въ этихъ трудахъ никакой пользы нѣть. — «Научитесь отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ» (Мѳ. XI, 29). Нестяжаніе, раздаяніе милостыни, постъ и молитва — безъ смиренія ничто. Безъ смиренія хотя бы власяницу носилъ, хотя бы вериги, хотя бы чрезмѣрный постъ имѣли, все не принесетъ никакой пользы: «научитесь отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ». А кто учитель–то?

§ 535. Если кому, ради послушанія и придется не быть въ церкви, Господь не взыгцетъ. Изо ста человѣкъ, — кто на послушаніи, кто на молитвѣ. Если пятокъ, десятокъ соблюдаютъ себя въ чистыхъ мысляхъ, онѣ восполняютъ недостатокъ другихъ. Кто облѣнился, тотъ исправится, кто бодрствовалъ, можетъ впасть въ лѣнность: обгцій–то недостатокъ и восполняется за оотттія молитвы.

§ 536. Надобно думать, что я на земномъ небѣ, на рукахъ Божіей Матери. «Десною Твоею рукою пріимъ, Ты, Слове, сохрани мя, соблюди да не огнь мя опалитъ грѣховный». Видите–ли: грѣхи–то огонь!

§ 549. Вотъ я передаю вамъ то, что самъ слышалъ, какъ самъ научился: слышанное отъ старцевъ простыхъ и неученыхъ, и говоритъ вамъ неученый» (Старческіе совѣты ХѴІІІ–ХІХ вѣковъ. Москва. 1913 Стр. 1–199).

Въ приведенныхъ нами наставленіяхъ архим. Ѳеофана, мы видимъ какъ бы отраженнымъ весь духъ древняго заволжскаго монашества. Евангельскій духъ любви, кротости и смиренія являются какъ тамъ, такъ и тутъ основнымъ мотивомъ, ибо это плодъ того же «умнаго дѣланія».

Преподобный Серафимъ Саровскій

Преподобный Серафимъ Саровскій (1759–1833 г.г.) былъ самымъ яркимъ и самымъ современнымъ представителемъ вновь возрожденной подвижнической школы внутренняго дѣланія.

Какими путями достигло до него это новое вѣяніе?

Хотя школа умнаго дѣланія къ тому времени почти всюду была забыта, но живая струя, ведущая начало отъ древняго времени, окончательно не изсякла. Свѣдѣнія о духовномъ дѣланіи передавались въ видѣ поученій изъ поколѣнія въ поколѣніе. Во многихъ монастыряхъ должны были уцѣлѣть и древнія рукописи отеческихъ твореній. Примѣръ кіевскаго старца Досиѳея и духовныхъ столповъ Саровскихъ о. о. На зарія и Пахомія показываете, что такіе опытные подвижники существовали и тогда. По преданію о. Досиѳей даетъ юному Прохору наставленіе о твореніи непрестанной умно–сердечной молитвы. Когда послѣдовало явленіе Богоматери преп. Серафиму и монахинѣ Евпраксіи, ей было сказано, что она удостоилась этого видѣнія за молитвы о. о. Серафима, Марка, Назарія и Пахомія, представлявшихъ собою единую духовную семью. Какъ мы уже упоминали въ жизнеописаніи о. Назарія, оба подвижника, — преп. Серафимъ и о. Назарій, одновременно отшельничаютъ въ Саровскомъ лѣсу. Преп. Серафимъ возвращается въ 1810 г. въ монастырь, т. е. на слѣдуюгцій годъ послѣ кончины о. Назарія. Въ лѣсу они пробыли одновременно 8 лѣтъ. О. Назарій былъ однимъ изъ тЬхъ, къ кому обращались за разъясненіемъ темныхъ мѣстъ при печатаніи Добротолюбія. Митр. Гавріилъ сказалъ: «подвижники лучше васъ (ученыхъ) понимаютъ духовныя истины». Зная касаніе о. Назарія къ дѣлу печатанія Добротолюбія, можно съ увѣренностью сказать, что не безъ его участія стала извѣстна эта книга и преп. Серафиму. Привезъ ли онъ ее въ Саровъ въ 1801 г., — прислалъ ли онъ ее ранѣе, — объ этомъ можно только гадать. Утверждать можно лишь одно, — что въ лицѣ преп. Серафима книга эта встрѣтила добрую, подготовленную почву. Преп. Серафимъ всецѣло проникается духомъ Добротолюбія и многія его наставленія и совѣты взяты оттуда. Онъ осуществляете на дѣлѣ весь путь «умнаго дѣланія» и въ достиженіяхъ своихъ превосходите многихъ святыхъ. «Сей отъ роду нашего» говоритъ о немъ Божія Матерь. Преп. Серафимъ — это живое откровеніе того совершенства, къ которому можете придти земнородный. И путь его тотъ же, что и у древнихъ отцовъ и у нашихъ отечественныхъ подвижниковъ, описанныхъ нами въ предшествующей главѣ, занимавшихся «умнымъ дѣланіемъ». Вотъ что онъ самъ говоритъ о подвижническомъ пути: — «Путь дѣятельной жизни (τιράζις) составляютъ: посте, воздержаніе, бдѣніе, колѣнопреклоненіе, молитва и прочіе телесные подвиги, составляющее тесный путь и прискорбный, который по слову Божію вводить въ животе вѣчный (Mo. V, 14). Путь умосозерцательной жизни (θεωρία) состоите въ возношеніи ума ко Господу, въ сердечномъ вниманіи, умной молитвѣ и созерцаніи чрезъ таковыя упражненія вещей духовныхъ». И далѣе слѣдуетъ цѣннѣйшій аскетическій совѣтъ: — «Не должно оставлять дѣятельную жизнь и тогда, когда бы въ ней человѣкъ имѣлъ преуспѣяніе и пришелъ бы въ умозрительную: ибо она содействуете умозрительной и ее возвышаете» (Лѣтопись С Д. мря. СПБ. 1903. Стр. 146)… Такъ толковалъ подвижническую жизнь преп. Серафимъ.

Но самъ онъ былъ духовнымъ наслѣдникомъ и о.о. Пахомія и Назарія, небывшихъ типичньми представителями саровскаго духа. Ихъ нужно отнести къ тЬмъ рѣдкимъ единицамъ, понимавшимъ и практиковавшимъ внутреннее дѣланіе, которое сохранилось въ глубинѣ монашества съ древнихъ временъ. Величавый же Саровъ воплощалъ въ себѣ всецѣло ту суровую школу аскетическаго внѣшняго дѣланія, которая господствовала до Паисія Величковскаго: уставной строгой службы и жестокой жизни, но безъ истиннаго пониманія внутренняго дѣланія.

Серафимъ Саровскій былъ, м. б., самымъ яркимъ и самымъ совершеннымъ представителемъ, какъ мы только что сказали, вновь возрожденнаго внутренняго дѣланія, настолько яркимъ, что за нимъ какъ бы даже скрываются величайшіе аскетическіе подвиги, предпринятые имъ, какъ напримѣръ, 1000 дневноногцное стояніе на камнѣ, невѣроятный постъ и др. подвиги. (Всѣ виды подвиговъ древнихъ отцовъ пустынниковъ). Наиболѣе типичное и характерное столкновеніе этихъ двухъ теченій, стараго и новаго, мы видимъ въ томъ непониманіи и въ томъ непризнаніи преподобнаго Серафима братіей монастыря и его настоятелями, которыя, несмотря на всю парадоксальность, продолжались не только при жизни Преподобнаго, но и по его смерти.

Въ Дивѣевской Лѣтописи Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 187 и 248) многократно упоминается о недовѣрчивомъ и непріязненномъ отношеніи къ Преподобному со стороны монастырскаго начальства. Къ нему вторгаются ночью съ обысками. Такіе же обыски постигаютъ и приходящихъ къ нему дивѣевскихъ сестеръ. Характеренъ случай (уже послѣ смерти Преподобнаго), когда батюшка Серафимъ является въ видѣніи исцѣленной имъ монахинь Магдалинѣ, пріѣхавшей въ Саровъ на богомолье. Въ видѣніи онъ говоритъ ей: «теперь иди въ Дивѣевъ». — «Зачѣмъ же идти мнѣ туда, тамъ нечего дѣлать». Но батюшка нѣсколько разъ повторилъ приказаніе идти въ Дивѣевъ и добавилъ: «Все мое тамъ, и я самъ постоянно и болѣе всего тамъ пребываю». Когда мать Магдалина проснулась, то все это передала Саровскому пещернику, о. Парѳенію, прося записать все случившееся исцѣленіе. Онъ рѣшительно отказался, говоря: «ступайте въ Дивѣевъ, тамъ запишутъ непремѣнно, иди, иди въ Дивѣевъ, это великая благодать, тебѣ и самъ о. Серафимъ на то указалъ. Тамъ запишутъ, потому–что тамъ болѣе всего почитаютъ его. И Богъ знаетъ, что еще будетъ изъ насъ и изъ Дивѣева. У насъ вотъ три раза видѣли горящія свѣчи на могилѣ его, да и то мы не вѣримъ, пока на гробѣ его развѣ что–либо ясно случится» (Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 581).

Читатель невольно спросить насъ: какъ же это такъ — господствующая школа ставитъ во главу угла внѣшніе аскетическіе подвиги, уставъ, быть, но вѣдь преп. Серафимъ превосходить ихъ всѣхъ своими подвигами? Да, это все такъ. Но никто изъ представителей господствовавшаго въ то время уклада еще не доросъ до пониманія умозрительнаго подвига. Потому все касающееся преп. Серафима для нихъ остается загадкой и вызываетъ у нихъ одно лишь подозрѣніе и полное недовѣріе. Самый взглядъ на подвить у стараго и новаго теченія не совпадаетъ. Возрожденная школа не противъ подвиговъ, а только не переоцѣниваетъ ихъ: это не цѣль, а средство; сами по себѣ они — ничто. Неправильно же примѣняемые и ставимые какъ цѣль, они могутъ только повредить, явившись причиною духовной прелести. Но, кромѣ того, по лѣстницѣ духовнаго восхожденія у подвижника моіутъ встрѣтиться величайшія испытанія. Это борьба съ духомъ злобы, обычно людьми не аскетами даже и не подозрѣваемая. Тогда подвижникъ прибѣгаетъ къ величайшимъ подвигамъ соразмѣрно съ силою борьбы.

Здѣсь можно привести случай изъ жизни схимонахини Платониды (род. въ 1802 г., Ставрополь) со словъ ея духовника: — «Засуха или сухость сердца — Это самое тяжелое положеніе въ подвижнической жизни». Но это испытаніе застало Платониду не въ расплохъ: она встрѣтила его благодушно. Когда почувствовала у себя сухость сердца и нѣкоторое разстройство духовной жизни, она не опустила рукъ, не впала въ уныніе. Напротивъ, она порѣшила въ душѣ своей поститься и молиться дотолѣ, пока Господь снова не коснется ея сердца Своею благодатью и не устроить попрежнему ея духовную жизнь. Подвить этого нарочитаго поста (неяденія) и молитвы начался. День за днемъ повторилось уже 10 разъ. Старица постилась и молилась, но душа ея все еще, яко земля безводная… Изсохли у ней языкъ и гортань, грудь надрывалась отъ стоновъ и воздыханій, но на очахъ все еще не слезинки. На сердцѣ лежитъ словно камень какой, а въ немъ ожесточеніе и страхъ, ужъ не действительно ли Господь отринулъ ее отъ лица Своего и отвергъ навсегда?.. Вотъ и врагъ издѣвается надъ нею, открыто говоритъ ей: «гдѣ же Богъ твой?» Такъ шло до 14–ой ночи, но тутъ положенъ былъ и конецъ испытанію. Не допускаюгцій искушеній сверхъ силъ нашихъ, Господь явилъ рабѣ Своей знаменіе Своего благоволенія и благоугодности Ему подвиговъ ея. Когда въ полуночный часъ, въ растерзанномъ сердцѣ своемъ, произнесла она слова: «слышишь ли Ты меня, Господи, слышишь ли стоны мои и страданія сердца моего?» въ это мгновеніе она почувствовала нѣкую теплоту въ сердцѣ и во всемъ существѣ своемъ. Въ это же мгновеніе отверзлись и ея духовныя очи. Она увидѣла двухъ ангеловъ, изъ которыхъ одинъ стоялъ по правую, а другой по лѣвую ея сторону. Оба они писали, каждый въ своей книгѣ. «Смотри», сказалъ одинъ изъ нихъ указывая на книги: «мы записали каждый вздохъ твой, каждый стонъ и слово твое». Позади же себя увидѣла толпу демоновъ. Ближе другихъ стоявшій къ ней былъ въ изорванной одеждѣ. Когда стоявшіе поодаль хотели подойти къ нему на помощь, онъ закричалъ: «куда лѣзете! Смотрите, какъ я изорванъ». Ангелы стали невидимы, демоны бѣжали. Съ тЬхъ поръ, до самой кончины своей блаженная Платонида не знала уже искушеній, и наслаждалась всегда невозмутимымъ миромъ души, радуясь о Господѣ (Жизнеоп. подв. благочестія. Декабрь. Москва 1910. Стр. 34–243).

Серафимово стояніе на камнѣ — столпничество — безконечно превосходящій по суровости и долговременности только что описанный подвигъ Платониды (по времени въ 70 разъ болѣе продолжительный). Подвигъ этотъ превышаете человѣческое разумѣніе. По поводу его можемъ мы лишь замѣтить, что нѣкоторые біографы неправильно понимаюте и по своему истолковываюте это боренье: — то полагаюте, что здѣсь была брань съ плотью, то съ помыслами честолюбія и т. д. Но такія гаданія не вяжутся съ той духовной высотой преп. Серафима, на которой онъ уже находился въ то время (1804–1807). Здѣсь только могло быть мѣсто борьбѣ не противъ плоти и крови, а непосредственно съ духами злобы поднебесной. Изъ бесѣды съ Мотовиловымъ выясняется эта тайна: — «Какъ–το разъ въ бесѣдѣ съ преп. Серафимомъ коснулся разговоръ о вражьихъ нападеніяхъ на человѣка. Свѣтски–образованный Мотовиловъ не преминулъ, конечно, усомниться въ реальности явленій этой человѣконенавистнической силы. Тогда Преподобный повѣдалъ ему о своей страшной борьбѣ въ течете 1000 ночей и 1000 дней съ бѣсами и силою своего слова, авторитетомъ его святости, въ которомъ не могло быть и тени лжи или преувеличенія, убѣдилъ Мотовилова въ сугцествованіи бѣсовъ не въ призракахъ или мечтаніяхъ, а въ самой настоящей горькой действительности».

Выйдя побѣдителемъ изъ этой страшной борьбы, преп. Серафимъ вознесся на высоту древнихъ величайшихъ подвижниковъ.

Итакъ, мы видимъ, что тотъ ключъ живой воды, который сохранился въ глубине монашества съ древнихъ временъ и почти уже совсемъ изсякавшій, въ преп. Серафимѣ сливается съ вешними водами возрожденнаго Паисіемъ Величковскимъ ученія Св. Отцовъ о внутреннемъ дѣланіи и обращается въ его лицѣ въ такой мощный и сильный потокъ, который поражаетъ и до нашихъ дней своимъ величіемъ и державностью весь духовный міръ.

Проф. прот. о. Г. Флоровскій въ немногихъ словахъ охватываетъ всю неизмѣримую глубину значенія преп. Серафима: «Начало прошлаго вѣка въ судьбахъ Русской Церкви ознаменовано какимъ то внутреннимъ и таинственнымъ сдвигомъ. Объ этомъ свидетельствуете пророческій образъ преп. Серафіима Саровскаго (1759–1833), его подвигъ, его радость, его ученіе. Образъ вновь явленной святости оставался долго неразгаданнымъ. Въ этомъ образѣ такъ дивно смыкаются подвиги и радость, тягота молитвенной брани и райская уже свѣтлость, предображеніе уже нездѣшняго свѣта». Онъ «съ неожиданнымъ дерзновеніемъ свидетельствуете о тайнахъ Духа». Преп. Серафимъ весьма напоминаете древнихъ тайновидцевъ, преп. Симеона больше другихъ, съ его дерзновеннымъ призывомъ искать даровъ Духа. Преп. Серафимъ былъ начитанъ въ отцахъ. Въ его опыте обновляется исконная традиція взысканія Духа, истинная цѣль жизни нашей и христианской состоите въ «стяжаніи Духа Святаго Божія». Все другое должно быть только средствомъ. Подъ елеемъ, котораго не доставало у юродивыхъ дѣвъ Евангельской притчи преп. Серафимъ подразумѣваетъ не добрыя дѣла, но именно благодать Св. Духа», творя добродетели, дѣвы эти, по духовному своему неразумію полагали, что въ этомъ то и дѣло лишь христианское, а до того получена ли была ими благодать Духа Божія, достойны ли онѣ ея, имъ и дѣла не было» (Толкованіе притчи о десяти дѣвахъ взято преп. Серафимомъ у преп. Макарія Египетскаго, который двукратно разбираетъ эту притчу и подъ елеемъ подразумѣваетъ благодать Св. Духа. Макарій Египетскій. Троицкая Лавра. 1904 стр. 25 и 405). Такъ со властію противупоставляется морализму духовность. «Духъ подается, но и взыскуется. Требуется подвигъ стяжанія. И подаваемая благодать открывается въ нѣкоемъ неизреченномъ свѣтѣ. Бесѣда съ Мотовиловымъ преп. Серафима внутренно принадлежите византійской традиціи и въ немъ она становится вполнѣ живой» (Прот. о. Флоровскій. «Пути Русскаго Богословія». Парижъ 1937. Стр. 391). Въ своемъ изслѣдованіи «Духовные предки Св. Григорія Паламы» Проф. Арх. Кипріанъ тоже говорите о непрерывной преемственности православной мистики: «Путь православной мистики и цѣль ея — стяжаніе Св. Духа, а не подражаніе страдающему Христу и не жертвенное самоистязаніе. Въ этомъ совершается для него личная встрѣча съ Параклитомъ, и заключается имъ его личный завѣте со Св. Духомъ, почему ему и чуждо ожиданіе Третьяго Завѣта и Третьяго Откровенія всему человѣчеству. Это откровеніе совершается на его личномъ пути, личнымъ стяжаніемъ благодати. Эта традиція нашей мистики идете отъ древнѣйшихъ духовидцевъ Востока, эта линія тянется отъ псевдодіонисія черезъ Максима Исповѣдника, Симеона Новаго Богослова, Григорія Паламу къ подвижникамъ и мистикамъ нашихъ дней, когда еще разъ расцвѣтаете въ лицѣ Пр. Серафима Саровскаго и опытно раскрываете въ его бесѣдѣ съ Мотовиловымъ то, что было драгоцѣннымъ сокровищемъ въ мистической ризницѣ Востока: видѣніе обоженной полноты человѣческаго существа» (Арх. Кипріанъ. «Духовные предки Св. Григорія Паламы>. Бог. Мысль. Чарижъ. 1942. Стр. 130).

Глава III. Исторія Оптиной Пустыни. Архимандритъ Моисей

Оптина Пустынь находится въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Козельска Калужской губерніи. Она расположена на берегу быстрой рѣчки Жиздры, отрѣзающей ее отъ остального міра, и окружена дѣвственнымъ боромъ. Оптинскій монастырь представляетъ собой величественный бѣлый кремль съ 4–мя храмами, крѣпостными стѣнами и башнями.

Высокая духовная жизнь Оптиной гармонируетъ съ ея внѣшней красотой. Гоголь послѣ посѣгценія Оптиной описываетъ ея исключительную духовность и благотворное ея вліяніе на все съ ней соприкасающееся.

Изъ Долбина отъ И. В. Кирѣевскаго Гоголь съ М. А. Максимовичемъ съѣздилъ въ сосѣднюю обитель Оптину. За двѣ версты, Гоголь со своимъ спутникомъ вышли изъ экипажа и пошли пѣшкомъ до самой обители. На дорогѣ встрѣтили они дѣвочку съ миской земляники и хотѣли купить у нея землянику, но дѣвочка, видя, что они люди дорожные, не захотѣли взять отъ нихъ денегъ и отдала имъ свои ягоды даромъ, отговариваясь тѣмъ, что «какъ можно брать съ дорожныхъ, т. е. странствующихъ людей?» — «Пустынь эта распространяете благочестіе въ народѣ» — замѣтилъ Гоголь, удивленный этимъ трогательнымъ проявленіемъ ребенка, «и я не разъ», — продолжалъ онъ — «замѣчалъ подобное вліяніе такихъ обителей.».

О посѣщеніи своемъ Оптиной Пустыни (въ іюнѣ 1800 г.) вотъ что писалъ Гоголь графу А. П. Толстому: «Я заѣхалъ по дорогѣ въ Оптинскую Пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминаніе. Я думаю на самой Аѳонской горѣ не лучше. Благодать видимо тамъ присутствуетъ. Это слышится и въ самомъ наружномъ служеніи… Нигдѣ я не видалъ такихъ монаховъ. Съ каждымъ изъ нихъ, мнѣ казалось, бесѣдуетъ все небесное. Я не распрашивалъ, кто изъ нихъ какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили свѣтлой ласковостью ангеловъ, лучезарной простотой обхожденія; самые работники въ монастырѣ, самые крестьяне и жители окрестностей. За нѣсколько верстъ, подъѣзжая къ обители, уже слышимъ ея благоуханье: все становится привѣтливѣе, поклоны ниже и участія къ человѣку больше. Вы постарайтесь побывать въ этой обители; не позабудьте также заглянуть въ Маломъ Ярославцѣ къ тамошнему игумену, который родной братъ Оптинскому иіумену и славится также своею жизнію; третій же ихъ братъ игуменомъ Саровской обители и тоже, говорятъ, очень достойный настоятель» («Жизнь и труды М. Н. Погодина», Николая Барсукова, XI книга, стр. 14546).

Теперь хочу перейти отъ историческихъ воспоминаній къ своимъ личнымъ и изобразить читателю ту картину, которая однажды раскрылась передо мной на пути при приближеніи къ монастырю: каждый разъ, когда я подъѣзжалъ къ Оптиной Пустыни уже издали она производила на меня своимъ видомъ неотразимое впечатлѣніе, но былъ такой случай, когда я увидѣлъ нѣчто необыкновенное и незабываемое: я ѣхалъ съ вокзала къ монастырю и вдругъ за поворотомъ увидѣлъ я какъ бы въ воздухѣ бѣлый городъ–кремль: бѣлыя крѣпостныя стЬны съ башнями, бѣлые храмы, надъ которыми господствовала, уходя далеко ввысь бѣлая колокольня. И все это высилось на фонѣ зубчатой стѣны многовѣкового дѣвственнаго бора.

Бѣлое облако–туманъ растилалось у подножія стѣнъ монастыря, сѵмволически отдѣляя его отъ земли и унося въ «горняя». А другое бѣлое облако далеко на горизонтЬ вздымалось надъ монастыремъ и въ немъ, — этомъ облакѣ, непрестанно сверкали беззвучныя зарницы, прообразъ того небеснаго, нетварнаго свѣта ѳаворскаго, носительницей котораго была Оптина Пустынь.

То было внѣшнее впечатлѣніе. А когда я поселился внутри стЬнъ и сталъ оптинскимъ богомольцемъ, мои внутреннія огцугценія превзошли всѣ мои ожиданія, несмотря на то, что я былъ достаточно подготовленъ къ этому и уже зналъ многое изъ книгъ и слыхалъ разсказы о старцахъ отъ очевидцевъ! Передать это впечатлѣніе тому, кто не испыталъ его лично, невозможно! Вотъ раннее лѣтнее утро! Вы идете въ церковь. Прохлада. Кругомъ чудный шумъ вѣковѣчныхъ сосенъ. Ихъ ароматъ разливается повсюду. А передъ вами на фонѣ дѣвственнаго бора красуется величественный бѣлый кремль: это Оптина съ ея крѣпостными сгЬнами, башнями, церквами.

И въ то же время вы испытываете реальное огцугценіе присутствія Божія, а отсюда страхъ за каждую мысль, дѣйствіе, чувство и одновременно ощущаете непостижимый миръ на душѣ и радость, которая такъ дивно гармонируетъ съ внѣтттней обстановкой.

Значеніе Оптиной Пустыни

Значеніе Оптиной Пустыни очень велико въ духовной жизни Россіи. Она является лучшимъ представителемъ того духовнаго возрожденія, возникшаго въ концѣ 18–го вѣка въ Россіи.

Расположенная у опушки дѣвственнаго сосноваго бора, отрѣзанная отъ міра рѣкой Жиздрой, она была превосходнымъ мѣстомъ для отшельнической созерцательной жизни. Это былъ чудный духовный оазисъ, гдѣ повторялись благодатные дары первыхъ вѣковъ монашества. Они — эти дары, получили полное выраженіе въ особомъ служеніи — старчествѣ. Дѣйствительно, оптинскіе старцы отличались высшимъ изъ всѣхъ даровъ — даромъ разсудительности, а также прозорливостью, даромъ исцѣленій и чудотвореній. Это служеніе пророческое — какъ въ апостольскія времена это творили пророки, такъ и теперь старцы утешали страждущихъ, возвѣщали по волѣ Божіей будущее (Смотри въ началѣ опредѣленіе понятія старчества).

Старчество въ Оптиной Пустыни беретъ начало отъ схиархимандрита Паисія Величковскаго молдавскаго старца, возродителя «Духовнаго дѣланія» въ монашествѣ, выходца изъ Полтавской іуберніи. Изъ Рославльскихъ лѣсовъ въ Оптину переселились его послѣдователи во главѣ съ іеросхимонахомъ Львомъ. Старецъ Левъ, могучій и властный, открываетъ рядъ старцевъ. Его ученикъ и сотаинникъ о. Макарій возглавляете группу ученыхъ и литераторовъ — монаховъ и мірскихъ лицъ, которые обрабатывают^ и перекладывают^ на литературный языкъ переводы, сдѣланные старцемъ о. Паисіемъ съ греческаго языка писаній величайшихъ аскетовъ древности какъ Исаакъ Сиринъ, Макарій Великій, Іоаннъ Лѣствичникъ. Подъ вліяніемъ о. Макарія русскій философъ И. В. Кирѣевскій закладываете основаніе философіи «Цѣльности духа», которая должна была лечь въ основу русской самобытной культуры.

При старцѣ о. Амвросіи, — ученикѣ о. Льва и о. Макарія, Оптина достигаете расцвѣта. Слава о Старцѣ гремите по всей Россіи. Къ нему устремляются со всѣхъ концовъ ея. Необычайно сострадательный и благодатно одаренный, онъ умѣетъ скрыть свою прозорливость и благодатную помощь подъ покровомъ шутки. Онъ всегда говоритъ краткими афоризмами стихотворной формы.

Во время расцвѣта Россіи и Оптиной Пустыни, тысячи и тысячи людей находили у него поддержку и наставленіе. Слѣдуюгціе старцы: о. Анатолій (Зерцаловъ), ученикъ старца Амвросія — Іосифъ, старецъ Варсонофій, — въ міру полковникъ генеральнаго штаба, по благодатной одаренности подобны своимъ учителямъ. Послѣдніе старцы: Ѳеодосій–мудрецъ, Анатолій–утѣшитель (Потаповъ) и дивный Нектарій продолжаютъ ту же традицію. Послѣдній изъ нихъ — старецъ Нектарій во дни огненнаго испытанія Родины утоляетъ духовную жажду вѣруюгцихъ, самъ находясь въ изгнаніи.

Исторія возникновенія Оптиной Пустыни

Когда возникла Оптина — точно неизвѣстно. По преданію ее основалъ въ древнія времена покаявшійся разбойникъ Опта.

Во время гоненій на монастыри она была закрыта. Возстановлена вновь Оптина въ 1821 г. Но расцвѣтъ ея начинается съ введеніемъ старчества.

Въ 1829 году тамъ поселился Старецъ Леонидъ (1768 — 1841). Онъ въ схимѣ носилъ имя Льва и былъ учредителемъ старчества. Сильный и властный, онъ царственно открываете собою рядъ великихъ старцевъ. Къ нему въ 1834 г. присоединяется старецъ Макарій, знаменитый своей издательской и переводческой деятельностью. Подъ его руководствомъ переводятся на русскій языкъ и издаются святоотеческія творенія. Но зенита своей славы Оптина достигла при Старцѣ Амвросіи, ученикѣ старцевъ Льва и Макарія. Отъ древнѣйшихъ временъ мѣстность, гдѣ расположены городъ Козельскъ и Оптина Пустынь была уже обитаема. Такъ, археологическія раскопки 1899 года обнаружили здѣсь предметы каменнаго вѣка. Въ историческія времена ее населяли племена вятичей, просвѣгценныя св. Кукшей (пострадавшимъ въ Мценскѣ въ 1213 году).

Городъ Козельскъ впервые упоминается въ лѣтописи подъ 1146 годомъ. Въ 1238 г. онъ былъ взять тагарами. Городъ мужественно сопротивлялся въ теченіе 7–ми недѣль. Всѣ жители были перебиты. По преданію 2–лѣтній князь Василій утонулъ въ крови. Татары прозвали Козельскъ «злымъ городомъ».

Въ началѣ 15–го вѣка Козельскъ перешелъ въ руки Литвы, и въ теченіе полувѣка переходилъ изъ рукъ въ руки, пока окончательно не утвердился за Москвой.

Время основанія Оптиной неизвѣстно. Есть предположеніе, что она была основана монахолюбивымъ княземъ Владиміромъ Храбрымъ, или ближайшими его наслѣдниками. Но вѣроятнѣе всего, что основателями ея стали неизвѣстные отшельники, избравшіе для своихъ подвиговъ глухое мѣсто въ лѣсу, вдали отъ всякаго жилья, у пограничной засѣки съ Польшей, мѣсто неудобное для хлѣбопашества, никому не нужное и никому не принадлежащее. Такимъ образомъ, Оптина принадлежите къ числу древнѣйшихъ монастырей. Извѣстно, что въ 1625 году ея игуменомъ былъ Сергій. Въ 1630 г. тамъ была деревянная церковь, шесть келлій и 12 человѣкъ братій и управлялъ ею іеромонахъ Ѳеодоръ. Царь Михаилъ Ѳеодоровичъ пожаловалъ Оптиной мельницу и землю въ Козельскѣ подъ огороды. Въ 1689 году братья Шепелевы (мѣстные бояре) построили Введенскій соборъ. Вскорѣ наступило время реформъ Петра 1–го. Въ 1704 г. отобрали въ казну мельницу, перевозъ черезъ Жиздру и рыбныя ловли, а въ 1724 г. обѣднѣвшая обитель указомъ Синода и совсѣмъ была упразднена, какъ «малобратный монастырь». Но уже въ 1726 г. по ходатайству стольника Андрея Шепелева она была возстановлена. При закрытіи совершенно разоренная, она теперь медленно возстанавливалась. Указомъ 1727 года ей была возвращена мельница.

Но ея полное возстановленіе началось лишь съ 1795 года, когда на нее обратилъ вниманіе московскій митрополите Платонъ и назначилъ туда строителемъ іеромонаха Іосифа, а черезъ годъ былъ назначенъ вмѣсто него строителемъ о. Авраамій. Произошло это такъ: м. Платонъ рѣшилъ устроить въ Оптиной общежительный монастырь на подобіе Пѣсношскаго монастыря и просилъ его настоятеля о. Макарія выбрать изъ своей братіи для этой цѣли способнаго человѣка. О. Макарій отвѣтилъ: «Да у меня нѣте такихъ, владыко, — а вотъ развѣ дать тебѣ огородника Авраамія?» Авраамій былъ представленъ митрополиту. Болѣзненный и смиренный, онъ пробовалъ отказаться, но старцы Самуилъ Голутвенскій и Іоаннъ Пѣсношскій сказали, что это зовъ Божій и о. Авраамій отправился въ Оптину.

Обитель нашелъ въ крайнемъ запустѣніи: «не было полотенца руки обтереть служащему». Братій было 3 престарѣлыхъ монаха. Въ скорби своей о. строитель отправился къ своему старцу въ Пѣсношь. О. Макарій повезъ его съ собой по окрестнымъ помѣщикамъ–благотворителямъ и о. Авраамій привезъ въ Оптину 2 воза разныхъ вещей. Кромѣ того съ благословенія о. Макарія, изъ его монастыря въ Оптину перешло 12 братій. Число монашествующихъ стало быстро возрастать. Отецъ Макарій все время ободрялъ и руководилъ о. Аврааміемъ. Вскорѣ о. Авраамій привелъ въ порядокъ хозяйство, огородилъ обитель, закончилъ судебныя дѣла въ пользу обители. Построилъ колокольню, Казанскую Больничную Церковь, братскія кельи, развелъ садъ. Въ 1812 году онъ, въ ожидаши непрiятеля, скрылъ церковное имущество въ землѣ подъ церковью и пршскалъ для братш въ дремучемъ лѣсу недоступный оврагъ съ пещерой. Но врагъ не дошелъ до Оптиной. Скончался о. Авраамш въ 1817 году. Послѣ него настоятелемъ былъ Маркеллъ, а затѣмъ Дашилъ.

Но расцвѣтомъ своимъ и славой Оптина Пустынь обязана следующему своему настоятелю Архимандриту Моисею. При немъ перестроены были и увеличены храмы, построены и новые.Старые братсие корпуса надстроены, прибавлено семь новыхъ корпусовъ, каменная ограда съ семью башнями, новый большой корпусъ для братской трапезы, библютека, гостиницы (8 корпусовъ съ тремя флигелями), два конныхъ двора, скотный дворъ, заводы черепичный и кирпичный, мельница близъ монастыря выстроена вновь, братское кладбище, весь скитъ съ его церковью, келлiями и службами: все это возникло при о. Моисеѣ. Кромѣ того разведены огромные огороды, фруктовые сады и земельныя владѣшя Оптиной увеличены вдвое, причемъ лѣсъ занималъ 188 десятинъ. Притокъ средствъ шелъ со стороны богомольцевъ, которыхъ привлекала Оптина Пустынь съ ея особымъ духомъ, напоминающимъ времена древняго подвижничества.

Отецъ Архимандритъ Моисей родился 15 января 1782 г. въ благочестивой семьѣ Путиловыхъ въ гор. Борисоглѣбскѣ. Онъ и его два брата приняли монашество и были настоятелями обителей, На могильномъ памятнике ихъ отца начертаны имена его строителей: «Путиловы дети: Моисей, Игуменъ Оптинской Пустыни; Исаiя, Игуменъ Саровской Пустыни; Антошй, Игуменъ Малоярославецкаго Николаевскаго Монастыря». Все три брата были великге подвижники христтанскаго духа Въ г. Мологѣ, Ярославской губерлш, на городскомъ кладбище, близъ алтаря церкви во имя «Всѣхъ Святыхъ» стоить скромный, осененный крестомъ, мраморный памятникъ, на которомъ съ одной стороны такая надпись: «Подъ симъ камнемъ погребено тѣло Московскаго купца Ивана Григорьевича Путилова. Житія его было 57 лѣгь; скончался 1809 года января 2–го дня», а съ другой стороны написаны имена его дѣтей, воздвигнувшихъ памятникъ: «Путиловы дѣти: Моисей, игуменъ Оптиной Пустыни, Исаія, игуменъ Саровской Пустыни, Антоній, Иіуменъ Малоярославецкаго Никольскаго Монастыря.» (Жизнеописаніе Настоятеля Козельской Введенской Оптиной Пуст. Архимандрита Моисея. Москва, 1882 стр. 1).

Значеніе о. Моисея не только въ томъ, что онъ создалъ внѣшній расцвѣтъ Оптиной Пустыни, но и возможность ея духовнаго расцвѣта создалась благодаря его сотрудничеству со старцами Львомъ и Макаріемъ. Самъ онъ съ молодыхъ лѣтъ понялъ сущность и глубину духовной жизни. Съ нимъ бесѣдуетъ въ Москвѣ прозорливая старица Досиѳея и напрявляетъ его въ Саровскую обитель, гдѣ онъ принимаете духовныя наставленія отъ самого преп. Серафима. Далѣе о. Моисей подвизался среди пустынниковъ въ Рославльскихъ лѣсахъ на подобіе древнихъ египетскихъ отцовъ, проводя 6 дней въ одиночествѣ, въ вычитываніи ежедневнаго круга богослуженій и въ умной молитвѣ и сходясь въ Воскресный день съ другими старцами для совмѣстной молитвы. На Пасху, Рождество и др. великіе праздники приходилъ священникъ и пріобщалъ всѣхъ запасными дарами. Въ 1812 году нашествіе французовъ прерываете пустынножительство о. Моисея, который поступаете въ Бѣлобережскую пустынь и здѣсь встрѣчаете трехъ выдающихся подвижниковъ: о. Ѳеодора, Клеопу (учениковъ Паисія Величковскаго) и ихъ спостника о. Леонида, незадолго передъ этимъ бывшимъ строителемъ этой обители. Это три великихъ имени въ исторіи русскаго монашества. Встрѣча съ о. Леонидомъ была промыслительна. Когда о. Моисей послѣ основанія имъ оптинскаго скита (въ 1825 г.) сдѣлался настоятелемъ всей обители (1826), въ ските прибыль о. Леонидъ (1829) и положилъ начало старчеству. Благодаря тому, что о. Моисей прошелъ тотъ же духовный путь внутренняго дѣланія, что и о. Леонидъ, между обоими строгими подвижниками было глубокое взаимное пониманіе, полное единодушіе въ полномъ смыслѣ этого слова. И если епархіальное начальство не понимало сущности старчества и преслѣдовало старца Леонида (въ схимѣ Льва), то о. Моисей, бывшій и самъ на одинаковомъ духовномъ уровнѣ со старцемъ Львомъ, понималъ великое значеніе старчества и между Старцемъ и Настоятелемъ никогда не бывало малѣйшаго тренія. Такимъ образомъ старчество, процвѣтавшее въ Оптиной, обязано всецѣло своимъ существованіемъ отцу Моисею.

Самъ строгій постникъ и подвижникь, о. Моисей преисполненъ былъ самой нѣжной любовію къ людямъ и былъ сострадателенъ къ ихъ погрѣшностямъ. Вотъ одинъ изъ множества примѣровъ: въ обители работалъ печникъ, плутовавшій и неисправно работавшій. О. Архимандритъ рѣшилъ его расчитать, но печникъ просилъ прощенья и обѣщалъ исправиться. О.Архимандритъ простилъ его и снова нанялъ. Экономъ, узнавъ объ этомъ, говоритъ о. Моисею: «Батюшка! Вы опять того печника наняли, вѣдь онъ плутъ, какъ и Вамъ хорошо извѣстно.» — «Да, вѣдь онъ бѣдный человѣкъ, я видѣлъ, что на немъ и рубашки–то нѣтъ, а только кафтанъ, надобно ему помочь, притомъ онъ обѣщалъ исправиться». «Батюшка, когда же онъ исправится? Онъ извѣстный негодяй!» «Какъ! человѣкъ хочетъ исправиться, а ты говоришь, что онъ негодяй. Самъ ты негодяй! Ступай!» Такъ экономъ и ушелъ.

Неподражаемо было искусство о. Архимандрита говорить съ каждымъ въ его тонѣ; съ образованными на ихъ языкѣ, а съ средними сообразно съ ихъ понятіями и ихъ образомъ рѣчи. Онъ хорошо понималъ потребность каждаго. Съ удивительнымъ искусствомъ старался онъ всегда избѣгать среди бесѣдъ разговора о людяхъ въ смыслѣ ихъ осужденія. «Да, кто же можетъ это одобрить» — скажетъ онъ мягко.

«Слово его было сладко, встрѣча радовала, привѣтствіе его было драгоцѣнно, такъ всегда было обдуманно и нѣжно. Эта прекрасная душа ни передъ кѣмъ не оставалась въ долгу» (Игуменъ Антоній Бочко въ).

Состраданье къ бѣднымъ о. Моисея не имѣло предѣла. Разорившійся торговецъ привезъ продавать негодную сбрую. О. Моисей ее купилъ и на упрекъ эконома: «все гнилье, на что вы это купили?» — отвѣтилъ: «Экой ты, братъ, какой, вѣдь продавалъ–то человѣкъ бѣдный и у него пятеро дѣтей, все равно надобно ему и такъ помочь». Такихъ случаевъ множество. Не отказывая бѣднымъ въ помощи, питая множество странниковъ и въ трапезѣ и на гостиницѣ и все безплатно, когда монастырь самъ нуждался въ средствахъ, о. Архимандритъ нерѣдко предпринималъ и новыя постройки съ цѣлью прокормить бѣдныхъ людей изъ окрестныхъ жителей. Онъ построилъ огромную ограду вокругъ монастыря. «Ничего нѣтъ, хлѣба даже у братій нѣтъ, а онъ этакую огромную постройку ведетъ. И повелъ, и повелъ, да такъ безъ перерыва и довелъ ее до конца, а ограда то какая, нѣсколько домовъ каменныхъ можно изъ нея выстроить».

Однажды былъ пожаръ, сдѣлавшій убытокъ на 2 тысячи, Вынесли на пожаръ чудотворную икону Казанской Божіей Матери. Стали съ ней противъ вѣтра, и послѣдній измѣнилъ свое направленіе, обратился въ лѣсъ и пожаръ былъ потушенъ. О. Моисей послѣ выразился о пожарѣ такъ: «да, ужъ нельзя не подумать, что это плоды моихъ грѣховъ. Бѣды ходятъ по людямъ, а не по лѣсу. Пріятенъ Боіу человѣкъ въ пещи смиренія. И такъ благо мнѣ, что смирилъ меня Господь.» Іоаннъ Лѣствичникъ говоритъ: «Гдѣ не присутствуетъ свѣтъ, тамъ все мрачно и гдѣ нѣтъ смиренномудрія, тамъ все нечисто и суетно».

Всю жизнь о. Архимандрита можно выразить такими словами: онъ жилъ сокровенно въ Богѣ. Среди непрестанныхъ заботъ и попеченій внѣшнихъ, въ немъ былъ «потаенный сердца человѣкъ въ неистлѣніи кроткаго и молчаливаго духа» (1 Петр. 3, 4) (Послѣ кончины о. Моисея были найдены отрывки его дневника, написаннаго въ его молодости въ бытность его отшельничества въ Рославльскихъ лѣсахъ: «Декабря 15–го. Во время трапезы блеснуло въ умѣ разумѣніе относительно до сожительствующихъ со мною братьевъ, чтобы ихъ погрѣшности, видимыя мною и исповѣдуемыя ими, принимать на себя и каяться какъ за собственныя свои, дабы не судить ихъ строго и гнѣвомъ отнюдь не воспламеняться. Равномѣрно и имъ мои погрѣшности должно принимать на себя, съ исповѣданіемъ передъ Богомъ. И такъ да дастъ Господь разумъ и силы другъ друга тяготы носить и тѣмъ соблюдать законъ Христовъ, любовь и миръ. Ошибки, проступки и грѣхи братьевъ да будутъ мои.» («Жизнеоп. Наст. Опт. Пуст. Архим. Моисея», Москва 1882, стр. 33).

Одна иіуменія, окруженная сестрами встрѣтила о. Моисея на дорогѣ. Всѣ онѣ ему поклонились, прося благословенія, но онъ, всегда привѣтливый, шелъ не замѣчая никого. Игуменья громко назвала его имя, онъ очнулся, удивился, что около него цѣлая толпа людей, сталъ извиняться. Но выраженіе лица его, орошенное слезами свидетельствовало въ какомъ состояніи его застигли. Онъ настолько углубился въ молитву, что не замѣтилъ монахинь.

«Самъ то я хуже всѣхъ», часто повторялъ о. Архимандритъ; «другіе можетъ быть только думаютъ, что они хуже всѣхъ, а я на самомъ дѣлѣ дознался, что я хуже всѣхъ». Сбывались на немъ слова Пр. Аввы Дороѳея: «Какъ деревья, когда на нихъ бываетъ много плодовъ, то самые плоды преклоняютъ вѣтви къ низу и нагибаютъ ихъ, такъ и душа, когда смиряется, тогда приносить плоды и чѣмъ болѣе приносить плода, тѣмъ болѣе смиряется, ибо и святые, чѣмъ болѣе приближаются къ Боіу, тѣмъ болѣе видятъ себя грѣшными». На вопросъ одного іеромонаха о келейномъ правилѣ о. Моисей сказалъ: «да, я прежде различныя правила исполнялъ, а теперь мнѣ осталось одно только правило — мытарево: «Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшному» (Лк. 18,13).

Такъ смиренно выражался о себѣ Старецъ, но близко знавшимъ и понимавшимъ его жизнь было очевидно въ немъ не только «дѣяніе», но въ «видѣніи восходъ», т. е. созерцательная молитва и богатство дарованій.

О. Архимандритъ Моисей успѣлъ благополучно скрыть себя отъ людей, почему при жизни его многіе, не знавшіе его близко считали его, хотя и хорошимъ, но обыкновеннымъ человѣкомъ: только духовные мужи, «востязуюгціе вся», по слову Апостола (1 Кор. 2,15), ощущали благоуханіе добродѣтелей о. Моисея и считали его высокодуховнымъ Старцемъ, не напрасно проведшемъ жизнь свою въ трудахъ и подвигахъ. На немъ исполнились слова Св. Епископа Нифонта: «въ послѣднее время тЬ, которые по истинѣ будутъ служить Боіу, благополучно скроютъ себя отъ людей и не будутъ совершать среди нихъ знаменій и чудесъ, какъ въ настоящее время, но пойдутъ путемъ дѣланія, раствореннаго смиреніемъ, и въ Царствіи Небесномъ окажутся больше Отцевъ, прославившихся знаменіями» (Варсануфій Великій, Москва 1855 г., стр. 654).

Письмо отца архимандрита Моисея Оптинскаго къ сестрѣ своей м.Максимиллѣ

Отецъ архимандритъ Моисей писалъ письмо къ двоюродной сестрѣ своей Максимиллѣ, монахинь Московскаго Вознесенскаго монастыря. «Пречестнѣйшая въ монахиняхъ, любезнѣйшая сестрица, Максимилла Ивановна. Возмогай о Господѣ.

«Къ удовольствію моему, ваше пріятное для меня писаніе получилъ исправно. Усерднѣйше за все благодарю. Не оставляйте впредь писывать ко мнѣ и не затрудняйтесь въ томъ: пишите ко мнѣ просто, что только чувствуете и такимъ образомъ, какъ говорите. Не нужно мнѣ изъясненій о расположеніи вашемъ и любви ко мнѣ: я объ этомъ и безъ того давно знаю. Мнѣ пишите больше всего о себѣ, въ какихъ вы немощахъ и злостраданіяхъ бываете по духу, чтобы и я могъ съ своей стороны оказать вамъ участіе, единственно, ради пользы душевной вашей, а не въ тщетное ласканіе.

«Намъ съ вами, немощнымъ, о крѣпкихъ подвигахъ и высокотворныхъ добродѣтеляхъ, видно, нечего разговаривать, развѣ только–что о немощахъ и злострадательной жизни. Нынѣшнимъ письмомъ вашимъ я доволенъ: оно самое то, какимъ и всегда быть должно. Вы пишите съ искреннею прямотою и довѣренностію ко мнѣ о вашемъ немоществованіи. Сіе изъявленіе ваше пріятно для меня, потому что и Апостолъ Павелъ предъ цѣлымъ свѣтомъ изъяснился за себя, что онъ ежели силенъ, то благодатію Христовою, о себѣ же немощенъ. «Сладцѣ», говоритъ, «похвалюся паче въ немощѣхъ моихъ и, окаяненъ азъ человѣкъ, кто мя избавить отъ тѣла смерти сея, яко не живетъ въ тЬлѣ моемъ доброе.» Послушайте, сестрица. Не смущайте своей души о томъ, что вы немощны и исправленія не имѣете. Конечно, вы болынихъ исправленій, можетъ статься, и не имѣете, однако уповаю, имѣете малыя, которыхъ вы не видите, а ихъ можетъ набраться довольно. Они, повидимому не велики, будто ничего не значатъ, однако, могутъ быть ко спасенію не только не малы, но и довольны. Я вамъ, хоть отчасти перечту тЬ самыя, которыхъ вы не чужды, но они точно бываютъ въ васъ при случаяхъ:

Если кому когда милованіе какое–нибудь сдѣлаете — за что помилованы будете.

Если постраждете со страждущимъ (невелико, кажется, сіе) — съ мученики счисляетесь.

Если простите обидящаго, и за сіе не только всѣ грѣхи ваши простятся, но дщерью Отца Небеснаго бываешь.

Если помолишься отъ сердца о спасеніи — хотя и мало — и спасешься.

Если укоришь себя, обвинишь и осудишь себя предъ Богомъ за грѣхи, совѣстію чувствуемые, и за то оправдана будешь.

Если исповѣдуешь грѣхи свои предъ Богомъ — и за сіе вамъ прощеніе и мзда.

Если попечалуешь о грѣхахъ, или умилишься, или прослезишься или воздохнешь, — и воздыханіе твое не утаится отъ Него: «не таится бо отъ Него», глаголетъ св. Симеонъ, «капля слезная, ниже капли часть нѣкая». А св. Златоустъ глаголетъ: «аще посѣтуеши точію о грѣсѣхъ — и то пріиметъ Онъ въ вину твоего спасенія».

Видите ли сколько дѣлъ вы исправили, о которыхъ и не знаете. Да тѣмъ и лучше для васъ, чтобы вы сладцѣ похвалялись въ немощахъ своихъ, а не исправленіями своими любовались: пусть цѣнитъ ихъ праведный Мздовоздаятель, а мы только на грѣхи свои смотрѣть будемъ и о нихъ каяться во всѣ дни, и о прощеніи ихъ пещися».

Глава IV. Основаніе Скита Оптиной Пустыни. Игуменъ Антоній.

Сердцемъ Оптиной Пустыни — мѣстомъ, гдѣ бился пульсъ ея жизни, откуда исходила та благодатная сила, которая освящала жизнь насельниковъ монастыря — былъ знаменитый оптинскій скитъ — мѣстопребываніе святыхъ оптинскихъ старцевъ. Скитъ создалъ историческую славу Оптиной Пустыни.

Основаніе скита произошло слѣдующимъ образомъ: о. Моисей, въ то время пустынножитель Рославльскихъ лѣсовъ, ѣздилъ по дѣлу въ Москву и оттуда на обратномъ пути заѣхалъ въ Оптину Пустынь. Настоятель — о. Даніилъ, зная желаніе преосвященнаго Филарета, тогда епископа Калужскаго, основать вблизи Оптиной Пустыни лѣсной скитъ, представилъ ему о. Моисея, который въ это время былъ далекъ отъ мысли разстаться съ пустыннической жизнью въ Рославльскихъ лѣсахъ. Владыка и о. Даніилъ усердно его убѣждали о преимуществѣ жизни вблизи монастыря и онъ уѣхалъ, увезя съ собой письмо Вл. Филарета къ рославльскихъ пустынникамъ, приглашавшее ихъ перебраться въ Калужскую епархію подъ его воскрыліе. Прибывъ на мѣсто, о. Моисей разсказалъ своимъ сопостникамъ свои впечатлѣнія. Отшельники, выслушавъ его, одобрили планъ переселенія, тѣмъ болѣе, что въ этотъ моментъ имъ угрожали непріятности отъ земской власти. Съ о. Моисеемъ отбыли въ Оптину Пустынь его братъ о. Антоній и два монаха: Иларіонъ и Савватій. О. Аѳанасій, ученикъ о. Паисія Величковскаго, и о. Досиѳей должны были прибыть въ скитъ послѣ его устроства. О. Досиѳей прибылъ только въ 1827мъ году и вскорѣ скончался, а о. Аѳанасій кончилъ свои дни въ Свѣнскомъ монастырѣ въ 1844 году. Другіе отшельники продолжали оставаться въ Рославльскихъ лѣсахъ.

По прибытіи въ Оптину Пустынь, въ 1821 г. о. Моисею съ братіей предстоялъ огромный трудъ: надо было расчистить отъ вѣковыхъ сосенъ огромную площадь для постройки скита. Оба брата — о. Моисей и Антоній, вмѣстѣ съ наемными рабочими валили сосны и корчевали пни. Скитъ былъ расположенъ въ 170 саженяхъ отъ Обители. Планъ скита былъ одобренъ Вл. Филаретомъ, который начерталъ: «1821 г., Іюня 17–го. Строить скитъ да благословитъ Богъ благодатію Своею, да поможетъ совершить». Благочестивые мѣстные граждане помогли деньгами. Сначала поставили домъ, въ которомъ поселились начальные насельники. 26 октября о. Моисей писалъ родственнику, что они 3 мѣсяца трудились около строенія келлій и св. храма. «Благодарю Бога, что Онъ насъ привелъ сюда», закончилъ этими словами свое письмо о. Моисей. Въ другомъ письмѣ, написанномъ вскорѣ послѣ этого, о. Моисей извѣгцаетъ одного іеромонаха, что «выстроены уже 3 келліи и храмъ во имя св. Іоанна Предтечи и Крестителя Господня». Но средства оскудѣвали и о. Моисей поѣхалъ за сборами въ Москву. Онъ вернулся съ переполненнымъ возкомъ поклажею, которая состояла изъ церковной утвари. 5–го февраля 1822–го г. состоялось освягценіе храма. Епископъ Филаретъ предложилъ о. Моисею принять санъ священника. О. Моисей на отрѣзъ отказался. Но Владыка ему пригрозилъ, что въ случаѣ отказа, онъ будетъ съ нимъ судитъся на Страшномъ Судѣ и о. Моисею пришлось уступить. Послѣ сего, о. Моисей былъ назначенъ духовникомъ скитской братіи. Постепенно возникали по сторонамъ храма отдѣльные домики братскихъ келлій. Были посажены плодовые деревья, кедровые орѣхи, которые превратились въ стройные деревья и дали плоды черезъ 25 лѣтъ. Также было посажено множество ягодныхъ кустарниковъ. Было выкопано 2 пруда. О. Моисей былъ вынужденъ сдѣлать долги и поѣхалъ вторично въ Москву за сборомъ для погашенія ихъ, но былъ вскорѣ вызванъ назадъ, т. к. Владыка Филаретъ, принимая Кіевскую епархію и покидая Калужскую, назначилъ его настоятелемъ Оптинскаго монастыря и онъ долженъ былъ къ нему явиться для принятія прощальнаго благословенія. Это знаменательное событіе совершилось въ 1825–мъ году.

Послѣ о. Моисея скитоначальникомъ сталъ его младшій братъ о. Антоній. Новый начальникъ скита о. Антоній, родился въ 1795 г. Съ юныхъ лѣтъ подобно братьямъ, стремился къ монашеству. При нашествіи французовъ въ 1812 г. онъ оказался въ Москвѣ и жестоко пострадалъ отъ нихъ. Еле спасся. Послѣ многихъ мытарствъ онъ присоединился къ о. Моисею жившему пустынникомъ въ Рославльскихъ лѣсахъ. Здѣсь онъ навыкъ истинному подвижничеству, смиренію, послушанію. Онъ вмѣсгЬ съ братомъ, какъ было уже сказано, собственными руками выстроилъ скитъ въ Оптиной Пустыни. Начальникомъ скита онъ сталъ въ тридцатилѣтнемъ возрастѣ.

Въ Оптиной Пустыни въ скитскомъ братствѣ не было такого смиреннаго послушника, какимъ былъ молодой скитоначальникъ о. Антоній, который ни малѣйшаго распоряженія не дѣлалъ безъ благословенія своего старца и брата о. Моисея. Въ сохранившихся его помянникахъ мы читаемъ: «помяни, Господи, господина моего духовнаго отца и благодѣтеля всечестнѣйшаго игумена іеромонаха (въ другихъ игумена, схиархимандрита) Моисея». Скитская братія состояла главнымъ образомъ изъ почтенныхъ старцевъ и какой кротостью и какимъ тактомъ надо было обладать молодому начальнику, чтобы не имѣть ни съ кѣмъ недоразумѣній. Ввиду малочисленности братства, самъ начальникъ исполнялъ многія братскія послушанія. Часто доводилось ему оставаться безъ келейника, который исполнялъ обязанности то повара, то садовника, то хлѣбопека. «Какъ самый бѣдный бобыль, писалъ о. Антоній въ 1832 г. одному родственнику, живу въ кельѣ одинъ: самъ и по воду, самъ и по дрова … Чиномъ священства почтенныхъ, теперь у насъ въ скиту собралось пять человѣкъ; но всѣ они престарѣлы и многонемощны, почіму и тяготу служенія за всѣхъ несу одинъ».

Онъ жилъ «всѣмъ быхъ вся, да всяко нѣкія спасу» (I Кор. IX, 22). Этотъ текстъ въ прямомъ смыслѣ относится къ старческому служенію. Однако, ни о. Антоній, ни о. Моисей не брали на себя прямой обязанности душепопеченія лицъ монастырской братіи. Но будучи сами духоносными старцами, они понимали значеніе старчества и представили тѣмъ великимъ старцамъ, которыхъ они привлекли въ Оптинскій скитъ, самое широкое поле деятельности. Такимъ образомъ насажденіе въ Оптиной Пустыни старчества было всецѣло обязано этимъ двумъ братьямъ. И не только насажденіе, но и процвѣтаніе.

Вотъ какое впечатлѣніе оставилъ по себѣ скитъ въ воспоминаніи лица, бывавшаго тамъ въ юности при скитоначальникѣ о. Антоніи: «Величественный порядокъ и отраженіе какой–то неземной красоты во всей скитской обители, часто привлекали дѣтское мое сердце къ духовному наслажденію, о которомъ вспоминаю и теперь съ благоговѣніемъ, и считаю это время лучшимъ временемъ моей жизни. Простота и смиреніе въ братіяхъ, вездѣ строгій порядокъ и чистота, изобиліе самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ и благоуханіе ихъ, и вообще какое–то чувство присутствія благодати, невольно заставляло забывать все, что внѣ обители этой. Въ церкви скитской мнѣ случалось бывать преимущественно во время обѣдни. Здѣсь уже при самомъ вступленіи, бывало, чувствуешь себя внѣ міра и превратности его. Съ какимъ умилительнымъ благоговѣніемъ совершалось священнослуженіе! И это благоговѣніе отражалось на всѣхъ предстоящихъ до такой степени, что слышался каждый шелесть, каждое движеніе въ церкви. Клиросное пѣніе, въ которомъ часто участвовалъ самъ начальнике скита о. Антоній, было тихое, стройное, и вмѣстѣ съ тѣмъ величественное и правильное, подобно которому послѣ того и нигдѣ уже не слыхалъ, за всѣмъ тѣмъ, что мнѣ очень часто приходилось слышать самыхъ образованнѣйшыхъ пѣвчихъ въ столицахъ и извѣстнѣйшихъ пѣвцовъ Европы. Въ пѣніи скитскомъ слышались кротость, смиреніе, страхъ Божій и благоговѣніе молитвенное, между тѣмъ, какъ въ мірскомъ пѣніи часто отражается міръ и его страсти, — а это уже такъ обыкновенно! Что–жъ сказать о тѣхъ вождѣленнѣйшихъ дняхъ, когда свягценнодѣйствіе совершалось самимъ начальникомъ скита о. Антоніемъ? Въ каждомъ его движеніи.въ каждомъ словѣ и возгласѣ видны были дѣвственность, кротость, благоговѣніе и вмѣстѣ съ тѣмъ святое чувство величія.

Подобнаго свягценнослуженія послѣ того я нигдѣ не встрѣчалъ, хотя былъ во многихъ обителяхъ и церквахъ» («Жизнеописаніе настоятеля Малоярославецкаго Николаевскаго монастыря Иіумена Антонія». Москва, 1870 г., стр. 27).

О. Антоній пробылъ начальникомъ скита 14 лѣтъ, когда епископъ Калужскій Николай, враждебно относившійся къ старчеству и причинившій много горя о. Моисею, назначилъ его родного брата о. Антонія настоятелемъ Ярославецкаго Николаевскаго монастыря. Въ это время о. Антоній переступилъ сорокалѣтній возрастъ и на ногахъ его открылись раны, какъ послѣдствіе его подвиговъ и трудовъ. Ему было крайне тяжело разставаться съ созданнымъ его трудами уединеннымъ Оптинскимъ скитомъ, гдѣ его окружала всеобщая любовь, со своимъ братомъ, который былъ его старцемъ. Начальствованіе въ чуждыхъ ему условіяхъ жизни, являлось для него тягчайшимъ и величайшимъ крестомъ. Однажды, пишетъ онъ, «сильно уны во мнѣ духъ мой, и воздремавшись вижу въ тонкомъ снѣ ликъ отцовъ, и одинъ изъ нихъ, якобы первосвятитель, благословляя меня, сказалъ: вѣдь ты былъ въ раю, знаешь его, а теперь трудись, молись и не лѣнись! И вдругъ, проснувшись, ощущаю въ себѣ нѣкое успокоеніе. Господи! даруй мнѣ конецъ благій!»

Больной настоятель иіуменъ Антоній часто могъ только лежа давать приказанія и не былъ въ состояніи слѣдить за точнымъ исполненіемъ своихъ распоряженій. Онъ многократно просился отпустить его на покой, но еп. Николай былъ неумолимъ. 14 лѣтъ продолжалось его злостраданіе. Иногда онъ долженъ былъ ѣздить въ Москву за сборами пожертвованій на окончаніе монастырскихъ построекъ. Въ Москвѣ о. Антоній пользовался особымъ вниманіемъ со стороны митрополита Филарета, который понималъ духовное устроеніе смиреннаго подвижника–страдальца. Онъ полюбилъ его и приглашалъ его къ сослуженію съ собой, оказывалъ ему знаки отеческой милости и утЬшалъ его бесѣдами. Наконецъ, митрополитъ вступился за него передъ епархіальнымъ архіереемъ, который, наконецъ, согласился его отпустить на покой въ Оптину Пустынь, что состоялось въ 1853. Возвратившись въ Оптину Пустынь, о. Антоній прожилъ еще 12 лѣтъ.

Въ теченіе этого времени, онъ жилъ въ Оптиной Пустыни, какъ лицо, находящееся «на покоѣ» и не вмѣшивался во внутреннія дѣла монастыря и скита и даже избѣгалъ давать совѣты. Только утѣшалъ въ скорбяхъ, приходившихъ къ нему.

Ему пришлось пережить кончину брата своего схіархимандрита Моисея, что было для него тяжелой потерей. Два мѣсяца провелъ онъ въ затворѣ въ непрестанной молитвѣ за усопшаго. Онъ не могъ говорить о братѣ безъ слезъ и потому отказывался сообщить свѣдѣнія, ему извѣстныя, о сокровенной, внутренней жизни покойнаго. Это осталось нераскрытыми У о. иіумена Антонія было много духовныхъ чадъ среди мірянъ, многіе знали его въ бытность его настоятелемъ Малоярославецкаго монастыря.

Послѣ кончины удалось собрать и издать сборникъ его писемъ къ этимъ лицамъ. Выбраны были письма, содержавшія общее назиданіе. «Письма эти», говоритъ его жизнеописатель, «отличались тЬми же достоинствами, какъ и устныя его бесѣды, тЬмъ же естественнымъ краснорѣчіемъ и сладкорѣчіемъ, тою же назидательностью и своеобразной выразительностью и силою. Слогъ его совершенно особенный, свойственный одному о. Антонію. Въ нихъ ясно отпечатлѣлись всѣ высокія душевныя свойства любвеобильнаго старца. Читая ихъ, какъ будто слышишь самую его бесѣду». О. Антоній обладалъ даромъ прозорливости и часто, не ожидая полученія писемъ, писалъ утЬшенія и наставленія. О. Макарій — оптинскій старецъ — называлъ о. Антонія: «и по сану и по разуму старшимъ и мудрѣйшимъ себя».

Въ жизнеописаніи о. Антонія приведено не мало совершенныхъ имъ чудесь. Приведемъ одинъ случай: одна дѣвица, не пожелавшая выйти замужъ за опредѣленнаго человѣка, подверглась вліянію чаръ отъ колдуна. Отецъ Антоній, не будучи приглашеннымъ, явился въ этотъ домъ. «Когда пришелъ часъ волѣ Божіей быть мнѣ у васъ», пишеть онъ этой дѣвицѣ, «то въ началѣ цѣлую толпу бѣсовъ встрѣтилъ я, съ бранью воспрещающихъ входъ, но Господь разогналъ ихъ». О. Антоній вошелъ въ домъ совершенно блѣдный. Молитвами о. Антонія, дѣвица получила облегченіе и поступила въ монастырь, но окончательное освобожденіе отъ недуга получила отъ преосв. митрополита Филарета Московскаго, къ молитвамъ котораго, вѣроятно, прибѣгалъ о. Антоній, ибо между этими подвижниками существовала связь и близость. Митрополитъ явился страждущей въ сонномъ видѣніи, прочелъ псаломъ 60–й и приказалъ читать его ежедневно. Съ тЬхъ поръ монахиня Р. освободилась отъ вражескихъ нападеній («Жизнеоп. иг. Антонія», стр. 103. Москва, 1870 г).

О. Антоній безпрерывно почти всю жизнь жестоко страдалъ отъ ранъ на ногахъ. День преставленія старца о. Антонія 7–го августа 1865 года. Онъ погребенъ рядомъ съ братомъ о. Моисеемъ.

Глава V. Начало Оптинскаго Старчества. Іеросхимонахъ Левъ.

Приступая къ исторіи оптинскаго старчества, мы еще разъ повторимъ: «Оптина явилась какъ бы чашей, куда сливалось все драгоцѣнное духовное вино». Или другими словами напомнимъ читателю о той предварительной связи, которая существовала между братьями Путиловыми — о. о. Моисеемъ и Антоніемъ съ тѣми старцами, которыхъ они призвали старчествовать въ построенный ими скитъ. ВсЬ они были «одного поля ягода» — люди одного и того же духовнаго воспитанія и закала. И именно этимъ и объясняется то полное единодушіе и взаимное пониманіе, которое царило между ними. Какъ во всей церковной исторіи между святыми отцами не случалось идеалогическаго разномыслія, такимъ же образомъ не существовало такового и между этими святыми подвижниками. На этомъ согласіи и взаимномъ пониманіи между строителями скита и прибывшими старцами и могла установиться прочно жизнь скита. И это согласіе явилось какъ бы фундаментомъ и твердымъ цементомъ крѣпко скрѣплявшимъ духовное зданіе.

Мы знаемъ, что о. Моисей въ теченіе 14 лѣтъ проводилъ пустынническую жизнь въ Рославльскихъ лѣсахъ. Нашествіе французовъ въ 1812 г. заставило его перебраться въ Свѣнскую обитель, откуда онъ перешелъ въ Бѣлобережскую пустынь и здѣсь онъ встрѣтился съ бывшимъ строителемъ этой пустыни о. Леонидомъ — въ схимѣ Львомъ — и его сопостниками о. о. Клеопой и Ѳеодоромъ. «А потомъ я перешелъ», пишетъ игуменъ Моисей, «въ монастырь, гдѣ ходилъ за добродѣтельнымъ старцемъ схимонахомъ Аѳанасіемъ, ученикомъ Молдавскаго старца Паисія, скончавшагося въ Площанской Пустыни въ 1823 г. на рукахъ іеромонаха Макарія» (второго Оптинскаго старца).

Житіе старца Клеопы уже извѣстно читателю изъ предыдущаго, намъ остается его теперь познакомить съ краткимъ жизнеописаніемъ старца Ѳеодора, неразрывно связанное съ житіемъ старца Льва.

Схимонахъ Ѳеодоръ (1756–1822 г)

Однимъ изъ родоначальниковъ старчества Оптиной Пустыни надо считать послѣ старца Паисія Величковскаго его ученика старца схимонаха Ѳеодора. Родился онъ въ Карачевѣ Орловской іуб. въ 1756 г. Лишившись рано отца, онъ былъ данъ въ обученіе мѣстному протоіерею. Ѳеодоръ обладалъ чуднымъ голосомъ, любилъ чтеніе свв. отцовъ и церковныя службы. Въ юношескомъ возрасгЬ сталъ заниматься вмѣстѣ съ матерью небольшой торговлей. Но его тянуло къ монашеству. Дважды онъ уходилъ въ монастырь, но каждый разъ мать возвращала его домой. Вернувшись въ міръ, онъ не избѣжалъ и паденій. Хотя онъ и женился, но вкусивши въ юности отъ сладости духовнаго житія, онъ уже не былъ въ состояніи найти удовлетворенія въ міру и умиротворенія своей совѣсти.

Вскорѣ, оставивъ жену и младенца–дочь, онъ уходить на богомолье въ Кіевъ. А оттуда направляется къ старцу Паисію въ Молдавію. Истощенный долгимъ путемъ безъ денегъ и безъ теплой одежды глубокой осенью, прибыль Ѳеодоръ въ Нямецкій монастырь, въ которомъ въ то время имѣлъ пребываніе старецъ Паисій со своей братіей. Но ему отказываютъ въ пріемѣ изъ–за недостатка мѣста и скудости монастыря. Ѳеодоръ умоляетъ разрѣшить повидать старца Паисія, дабы принять его благословеніе. Увидѣвъ Ѳеодора, о. Паисій глубоко пожалѣлъ его и принялъ въ монастырь. Тяжкими физическими подвигами и безропотнымъ послушаніемъ суровому старцу на пчельникѣ, Ѳеодоръ искупаетъ свои паденія. ЗатЬмъ онъ переселился къ пустынника мъ Онуфрію и Николаю, ученикамъ старца Паисія, монахамъ высокой духовной жизни. Къ Онуфрію, благодаря его дару разсудительности, стекались монахи за наставленіемъ и руководствомъ. Ѳеодоръ ухаживалъ за престарѣлымъ Онуфріемъ до самой его смерти.

Вернувшись послѣ этого къ старцу Паисію, Ѳеодоръ помогалъ ему, переписывая книги его переводовъ, пѣлъ на клиросѣ, и, подъ руководствомъ великаго старца, обучился «искусству всѣхъ искусствъ» — умному дѣланію, умносердечной непрестанной молитвѣ. Съ этого времени его всю жизнь преслѣдовала страшная клевета и зависть. Ѳеодоръ присутствовалъ при кончинѣ старца Паисія въ 1794 г.

Въ 1801 г. былъ изданъ манифестъ имп. Александра І–го, разрѣшавшій вернуться всѣмъ бѣжавшимъ изъ Россіи. Старецъ Софроній, преемникъ старца Паисія, посовѣтовалъ Ѳеодору вернуться на родину. Передъ отъѣздомъ онъ постригъ его въ схиму.

По возврагценіи въ Россію, Ѳеодору, вслѣдствіи клеветъ и зависти, приходилось вести жизнь скитальческую, переходя изъ одного монастыря въ другой, много терпя отъ злобы людской.

Сначала онъ поселился въ Челнскомъ м–рѣ, оттуда перешелъ въ Бѣлобережскій м–рь, но и здѣсь не укрылся онъ отъ зависти, ибо, по словамъ людей духоносныхъ, «возвышался духовнымъ совершенствомъ неимѣюгцимъ предѣловъ духовной высоты!» Безпрестанно стекались въ его келлію братія, отягогценныя бременемъ страстей и отъ него, какъ отъ искуснаго врача получали исцѣленія и руководство въ призываніи «страшнаго имени Іисусова, которымъ христіанинъ испепеляетъ сперва терніе страстей, потомъ разжигаетъ себя любовію къ Боіу и вступаетъ въ океанъ видѣній». Самымъ ревностнымъ ученикомъ старца Ѳеодора былъ строитель Бѣлобережскій о. Леонидъ, будугцій основатель старчества въ Оптиной.

Здѣсь старца Ѳеодора постигла болѣзнь (горячка), которая проявлялась жаромъ въ тЬлѣ и слабостью. Ѳеодоръ былъ въ памяти, и на лицѣ его обнаруживалось дѣйствіе внутренней сердечной молитвы. Съ нимъ началось состояніе изступлѣнія и онъ выступилъ изъ самаго себя. Тогда ему явился нѣкій безвидный юноша, ощущаемый и зримый однимъ сердечнымъ чувствомъ, который повелъ его узкою стезею въ лѣвую сторону. Самъ о. Ѳеодоръ, какъ потомъ разсказывалъ, испытывалъ чувство, что уже умеръ, и говорилъ себѣ: я скончался. Неизвѣстно, спасусь ли, или погибну. — «Ты спасенъ!» — сказалъ ему на эти помыслы незримый голосъ. И, вдругъ, какая–то сила, подобная стремительному вихрю, восхитила его и перенесла на правую сторону.

«Вкуси сладость райскихъ обрученій, которыя даю любягцимъ Меня», провѣгцалъ невидимый голосъ. Съ этими словами о. Ѳеодору показалось, что Самъ Спаситель положилъ десницу Свою на его сердце, и онъ былъ восхигценъ въ неизреченно пріятную, какъ бы обитель совершенно безвидную, неизъяснимую словами земнаго языка.

Отъ этого чувства онъ перешелъ къ другому, еще превосходнейшему, затѣмъ къ третьему; но всѣ эти чувства, по собственнымъ его словамъ, онъ могъ помнить только сердцемъ, но не могъ понимать умомъ. Потомъ онъ увидѣлъ храмъ и въ немъ близъ алтаря, какъ бы шалашъ, въ которомъ было 5 или 6 человѣкъ.

«Вотъ, для этихъ людей», сказалъ мысленный голосъ, «отмѣняется смерть твоя. Для нихъ ты будешь жить». Ѳеодору даже были показаны тѣ великія скорби, которыя ему предстояли на землѣ.

Ѳеодору устроили келью въ лѣсу, гдѣ съ нимъ жили іеросхимонахъ Клеопа, вышедшій, какъ и онъ, изъ Молдавіи. Вскорѣ къ нимъ присоединился и о. Леонидъ, сложившій съ себя настоятельство (будугцій оптинскій старецъ). Но и тамъ они не обрѣли тишины и рѣшили перебраться на сѣверъ. Но здѣсь начались тѣ великія скорби, которыя были предсказаны Ѳеодору въ его видѣніи. Въ Палеостровской пустыни его держали взаперти, какъ въ тюрьмѣ. Два года онъ жилъ безъ одежды и обуви и ему еще грозили посадить въ погребъ и кормить травой. На эту угрозу Ѳеодоръ отвѣчалъ: «вѣрую милосердному Богу моему: мнѣ сдѣлать могутъ только то, что Онъ попуститъ за грѣхи мои».

Далѣе Ѳеодоръ попалъ на Валаамъ, гдѣ его ждали его ученики Клеопа и Леонидъ. Валаамъ посѣтилъ министръ князь Голицынъ, который все вниманіе свое удѣлилъ старцамъ и даже доложилъ о нихъ Государю Александру I. Это возбудило зависть и злобу, тѣмъ болѣе, что къ ихъ руководству устремились и монахи и мірскіе. Старцамъ бы было не сдобровать, если бы за нихъ не вступились Филаретъ Московскій и Иннокентій Пензенскій. Хотя старцы и были оправданы, но они предпочли перебраться въ Александро–Свирскій монастырь, гдѣ Ѳеодоръ послѣ тяжкой полуторолѣтней болѣзни скончался. «За день до кончины онъ имѣлъ видѣніе: онъ видѣлъ себя въ нѣкоей великолѣпной церкви, исполненной бѣлоризцевъ, и изъ ихъ среды, съ праваго клироса, услышалъ торжественный голосъ покойнаго друга своего, іеросхимонаха Николая: «Ѳеодоръ, настало время твоего отдохновенія пріити къ намъ».

Это совершилось въ пятницу Свѣтлой седмицьг 1822 года. Въ девятомъ часу вечера заиграла на устахъ Ѳеодора радостная улыбка, лицо его просвѣтилось, черты измѣнились божественнымъ измѣненіемъ. Ученики, окружавшіе одръ старца, забыли слезы и сѣтованія и погрузились въ созерцаніе величественной необыкновенной кончины. Благоговѣйный страхъ, печаль, радость, удивленіе овладѣли вдругъ ихъ чувствами: они ясно прочитали на лицѣ отца своего, что душа его съ восторгомъ излетЬла въ объятія свѣтоносныхъ Ангеловъ».

Рукописное житіе такъ кончается: «Отче святый, Ты нынѣ обитаешь въ райскихъ чертогахъ и ненасытимо наслаждаешься хлѣбомъ небеснымъ, пролей о насъ молитву передъ Царемъ царей, не предай чадъ твоихъ челюстямъ вражіимъ, будь намъ помогцникомъ въ страшныя смертныя минуты и представь насъ Лицу Всевышняго, да и мы соединимъ съ ликуюгцимъ гласомъ твоимъ наши слабые гласы и удостоимся съ трепетомъ прославлять въ вѣчные вѣки Тріипостаснаго Бога, славимаго всею вселенною. Аминь».

Іеросхимонахъ Левъ — великiй старецъ (1768–1841 г)

Первый приснопамятный Оптинскій старецъ родился въ г. Карачевѣ, Орловской губ., и въ святомъ крегценіи нареченъ былъ Львомъ. Въ міру онъ вращался въ купеческомъ быту и служилъ приказчикомъ въ пеньковомъ дѣлѣ. Онъ возилъ пеньку для сбыта на дальнія разстоянія, дѣлая болынія разъѣзды. Однажды онъ подвергся нападенію отъ волка, который вырвалъ у него изъ ноги огромный кусокъ тѣла. Будучи необычайно сильнымъ и смѣлымъ, юноша Левъ засунулъ кулакъ въ глотку волка, а другой рукой сдавилъ ему горло. Обезсиленный волкъ упалъ съ воза. О. Левъ прихрамывалъ послѣ этого всю жизнь.

Смѣтливый и въ высшей степени способный приказчикъ во время этихъ переѣздовъ сталкивался съ представителями всѣхъ классовъ общества, онъ хорошо освоился съ манерами и бытомъ каждаго изъ нихъ. Этотъ опытъ пригодился ему въ годы его старчествованія, когда къ нему приходили и раскрывали ему душу самые разнообразные люди, знатные и незнатные. Начало монашеской жизни о. Левъ положилъ въ Оптиной Пустыни, но потомъ перешелъ въ Бѣлобережскую Пустынь, гдѣ въ то время настоятельствовалъ извѣстный Аѳонскій подвижникъ о. Василій Кишкинъ.

Вскорѣ о. Левъ принялъ монашескій постригъ съ именемъ Леонида. Здѣсь онъ прошелъ искусъ обученія монашескимъ добродѣтелямъ: послушанію, терпѣнію и всѣмъ внѣшнимъ подвигамъ. Въ 1804–омъ году о. Леонидъ сталъ преемникомъ о. Василія. Еще до назначенія своего настоятелемъ, о. Леонидъ временно прожилъ нѣкоторое время въ Чолнскомъ монастырѣ, гдѣ встрѣтился съ ученикомъ старца Паисія Величковскаго — о. Ѳеодоромъ и сталъ его преданнымъ послѣдователемъ. Старецъ Ѳеодоръ сталъ обучать о. Леонида высшему монашескому дѣланію, этой «наукѣ изъ наукъ и искусству изъ искусствъ», какъ зовется подвигъ непрестанной молитвы и посредствомъ, которой происходить очищеніе сердца отъ страстей. Въ описываемое время о. Леонидъ также встрѣтился съ инспекторомъ Орловской семинаріи игуменомъ Филаретомъ, будущимъ митрополитомъ Кіевскимъ и имѣлъ съ нимъ духовное общеніе. Это обстоятельство имѣло для старца значеніе въ его послѣдующей жизни.

Какъ только о. Леонидъ былъ назначенъ настоятелемъ Бѣлобережской пустыни, о. Ѳеодоръ перешелъ къ нему на жительство. Впослѣдствіи оба подвижника во многихъ скитаніяхъ прожили совмѣстно отъ 15 до 20 лѣтъ. Подъ руководствомъ о. Ѳеодора о. Леонидъ достигъ высокихъ духовныхъ дарованій.

Въ Бѣлыхъ Берегахъ о. Ѳеодора постигла продолжительная болѣзнь, послѣ которой построили ему уединенную келлію въ лѣсной глуши, въ 2–хъ верстахъ отъ обители, гдѣ онъ и поселился съ о. Клеопой, о которомъ читатель знаетъ изъ предыдущаго. Къ этимъ великимъ подвижникамъ вскорѣ присоединился и самъ о. Леонидъ, сложившій съ себя званіе настоятеля — 1808 г. Здѣсь въ пустынномъ безмолвіи онъ принялъ келейно постриженіе въ схиму и нареченъ былъ Львомъ. Какъ уже извѣстно изъ предыдущаго жизнеописанія о. Ѳеодора, онъ перешелъ въ Новоезерскій монастырь, откуда его митроп. Амвросій перевелъ въ Палеостровскую пустынь. Тамъ онъ провелъ 3 скорбные года и въ 1812–омъ году переселился въ Валаамскій монастырь. Здѣсь его встрѣтили о. о. Клеопа и Леонидъ, которые ранѣе его переселились туда же.

Около шести лѣтъ прожили великіе старцы въ Валаамскомъ скиту, гдѣ имъ вначалѣ жилось хорошо, какъ объ этомъ писалъ о. Ѳеодоръ: «Взаправду можно похвалиться милосердіемъ Божіимъ на насъ недостойныхъ явленнымъ: привелъ насъ въ мѣсто безмолвное, спокойное, отъ человѣковъ удаленное, молвы свобожденное». Тамошній юродивый Антонъ Ивановичъ сказалъ: «торговали хорошо». То есть привлекли мудростью и смиреніемъ многихъ братій, которые къ нимъ стали ходить за духовнымъ руководствомъ. Имъ удалось спасти отъ глубокаго отчаянія келліарха o. Евдокима, который исполняя внѣшніе подвиги, не могъ справиться со страстьми, какъ гнѣвъ и проч. Старцы указали ему истинный путь къ отверзенію сердца и онъ понялъ смиренную науку отцовъ, началъ смиряться, возрождаться и впослѣдствіи самъ сталъ учителемъ братіи. Имена Ѳеодора и Леонида всегда были на его устахъ. Игуменъ монастыря о. Иннокентий вознегодовалъ, что старцы отняли у него его ученика и обратился съ жалобой къ Петербургскому Митрополиту Амвросію. Въ результат^ старцы были оправданы и игумену было сдѣлано строгое внушеніе. Но зная человѣческую природу, старцы побоялись оставаться на Валаамѣ, въ особенности послѣ посѣгценія монастыря княземъ Голицынымъ, который оказалъ имъ особое вниманіе. Послѣ этого Старцы перебрались въ Александро–Свирскій монастырь. Въ 1820 г. Государь объѣзжалъ сѣверныя свои владѣнія. Путь его пролегалъ вблизи Александро–Свирскаго монастыря. Жившіе тамъ старцы о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ почтительно предложили своему настоятелю о. архимандриту приготовиться къ встрѣчѣ Государя, хотя въ маршрутѣ монастырь этотъ не былъ обозначенъ. О. настоятель принялъ это предложеніе и въ часы назначенные для проѣзда Императора, ожидалъ его у воротъ. Между тѣмъ Государь на пути по своему обыкновенію распрашивалъ о мѣстности и ея жителяхъ у ямгциковъ иногда самъ, иногда черезъ кучера Илью, неизмѣннаго своего возницу. Приближаясь къ дорогѣ, гдѣ поставленъ былъ крестъ въ знакъ близости монастыря и для указанія къ нему пути, Государь спросилъ: «Что это за крестъ?» Узнавъ же что недалеко Свирскій монастырь, онъ велѣлъ туда ѣхать. При этомъ онъ началъ распрашивать, — каково въ монастырѣ и каковы братія. Ямгцикъ, нерѣдко туда ходившій, отвѣчалъ, что нынѣ стало лучше прежняго. «Отчего?», спросилъ Государь. «Недавно поселились тамъ старцы о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ; теперь и на клиросѣ поютъ получше и во всемъ болѣе порядка». Государь, слыхавшій отъ кн. Голицына эти имена, пожелалъ со старцами познакомиться. Между тѣмъ, ожидавшіе Царя, испытанные скорбями старцы, сотворили между собою краткое совѣгцаніе, какъ поступить, если Государю угодно будетъ обратить на нихъ вниманіе. «Если изъ за Голицына было намъ искушеніе, сказалъ о. Ѳеодоръ, — то что будетъ изъ–за Государя?» «Потому о. Леонидъ не будь велерѣчивъ, а всячески помалкивай и не выставляйся». Подъѣхавъ къ монастырю, Государь удивился встрѣчѣ. «Развѣ ждали меня?» Настоятель сказалъ, что вышелъ на встрѣчу по совѣту старцевъ. Приложившись къ могцамъ, Царь спросилъ: «гдѣ здѣсь о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ?» Старцы нѣсколько выдались, но на всѣ вопросы Императора отвѣчали сдержанно и отрывисто. Государь это замѣтилъ и прекратилъ вопросы, но пожелалъ принять благословеніе отъ о. Ѳеодора. «Я монахъ непосвященный», сказалъ смиренный старецъ, «я просто мужикъ». Царь вѣжливо откланялся и поѣхалъ въ дальнѣйшій путь.

Во время пребыванія въ Александро–Свирскомъ монастырѣ о. Левъ однажды ѣздилъ по дѣламъ въ Петербургъ и изъ разсказа о его пребываніи въ столицѣ видно, что уже тогда онъ былъ истиннымъ «старцемъ», обладателемъ духовныхъ дарованій и между ними прозорливостью. Онъ посѣщалъ одну духовную дочь, которую онъ спасъ отъ неправильнаго духовнаго состоянія, именуемаго «прелестью». Однажды онъ пришелъ къ ней и потребовалъ, чтобы она немедленно переѣхала на новую квартиру, которую ей предлагали и отъ которой она отказывалась. Старецъ настоялъ на своемъ. Ночью въ старую ея квартиру забрался ея бывшій слуга съ цѣлью ограбленія и убійства. Его намѣреніе было потомъ доказано.

Когда скончался великій старецъ о. Ѳеодоръ, о. Левъ не сразу прибылъ въ Оптину Пустынь, куда его призывали еп. Филаретъ Калужскій и о. Моисей — настоятель обители. Сначала старца удерживали въ Александро–Свирскомъ монастырѣ, потомъ онъ пробылъ нѣкоторое время въ Площанской Пустыни, гдѣ находился о. Макарій, — его будугцій помощникъ во время старчествованія въ Оптинскомъ скиту и впослѣдствіи его замѣститель. Можно сказать, тамъ подготовилъ онъ себѣ преемника. Наконецъ, въ Оптину Пустынь (1829 г.) прибылъ основатель знаменитаго ея старчества, той духовной школы, откуда вышла вся плеяда послѣдующихъ старцевъ. Но заслуга о. Льва не ограничивается только основаніемъ старчества, но имъ былъ данъ тотъ импульсъ, который вдохновлялъ послѣдуюгція поколѣнія старцевъ въ течете цѣлыхъ ста лѣтъ до самаго конца жизни и процвѣтанія знаменитой Оптиной Пустыни.

Послѣдующіе старцы о. Макарій и о. Амвросій, будучи также великими старцами, были его присными учениками.

О. Левъ прибылъ въ Оптину Пустынь уже на склонѣ лѣтъ. Онъ былъ большого роста, величественный, въ молодости обладавшій баснословной силой, сохранившій до старости лѣтъ, несмотря на полноту, грацію и плавность въ движеніяхъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ его исключительный умъ, соединенный съ прозорливостью давалъ ему видѣть людей насквозь. Душа старца была преисполнена великой любви и жалости къ человѣчеству. Но дѣйствія его иногда были рѣзки и стремительны. Старца Льва нельзя обсуждать, какъ обыкновеннаго человѣка, потому что онъ достигъ той духовной высоты, когда подвижникъ дѣйствуетъ, повинуясь голосу Божію. Вмѣсто долгихъ уговоровъ, онъ иногда сразу выбивалъ у человѣка почву изъ подъ ногъ и давалъ ему сознать и почувствовать свою несостоятельность и неправоту и такимъ образомъ своимъ духовнымъ скальпелемъ онъ вскрывалъ гнойникъ, образовавшійся въ огрубѣвшемъ сердцѣ человѣка. Въ результат^ лились слезы покаянія. Старецъ, какъ психологъ зналъ какимъ способомъ достигнуть своей цѣли. Вотъ примѣръ: Жилъ недалеко отъ Оптиной одинъ баринъ, который хвастался, что какъ взглянетъ на о. Леонида, такъ его насквозь и увидитъ. Пріѣзжаетъ разъ къ старцу, когда у него было много народа. Былъ онъ высокій, тучный. А у старца о. Леонида былъ обычай, когда онъ хотѣлъ произвести на кого особое впечатлѣніе, то загородить глаза лѣвой рукой, точно отъ солнца, приставивъ ее козырькомъ колбу. Такъ поступилъ онъ при входѣ этого барина и сказалъ: «Эка остолопина идетъ! Пришелъ, чтобы насквозь увидѣть грѣшнаго Льва, а самъ, шельма, 17 лѣтъ не былъ у исповѣди и св. причагценія». Баринъ затрясся, какъ листъ и послѣ каялся и плакалъ, что грѣшникъ невѣруюгцій и действительно 17 лѣть не исповѣдывался и не причащался св. Христовыхъ Таинъ. Другой случай: пріѣхалъ въ Оптину помѣщикъ П. и, увидѣвъ старца, подумалъ про себя: «что же это говорятъ, что онъ необыкновенный человѣкъ! Такой же, какъ и прочіе, необыкновеннаго ничего не видно». Вдругъ старецъ говоритъ ему: «Тебѣ все дома строить. Здѣсь вотъ столько–то оконъ, тутъ столькото, крыльцо такое–то!» Нужно замѣтить, что П. по пути въ Оптину увидѣлъ такую красивую мѣстность, что вздумалъ выстроить тамъ домъ и составлялъ въ умѣ планъ какой онъ долженъ быть и сколько оконъ, въ чемъ и обличилъ его старецъ. Когда же П. сталъ исповѣдываться, о. Левъ напомнилъ ему забытый имъ грѣхъ, который онъ даже за грѣхъ не считалъ. Тогда П. призналъ старца за необыкновеннаго человѣка.

Еще однажды былъ случай, когда одинъ пріѣзжій господинъ объявилъ старцу, что пріѣхалъ на него «посмотрѣть». Старецъ всталъ съ мѣста и сталъ поворачиваться передъ нимъ: «вотъ изволите посмотрѣть меня». Господинъ пожаловался на старца настоятелю, который ему возразилъ, что старецъ святой, но по его словамъ былъ ему и отвѣтъ. Пріѣзжій послѣ этого немедленно вернулся къ старцу, кланяясь ему земно и говоря: «простите, батюшка, я не сумѣлъ вамъ объяснить о себѣ». Старецъ выслалъ изъ келліи присутствуюгцихъ и бесѣдовалъ съ пріѣзжимъ 2 часа. Послѣ этого послѣдній прожилъ въ Оптиной мѣсяцъ, часто ходилъ къ старцу, потомъ писалъ ему письма, объясняя, что онъ былъ въ отчаянномъ положеніи и что старецъ оживилъ и воскресилъ его.

Славный и знаменитый герой Отечественной Войны, находясь по пути со своей частью по близости отъ Оптиной Пустыни, заглянулъ въ скитъ къ старцу отцу Льву. Старецъ спросилъ у него его фамилію. «Кульневъ, отвѣчалъ генералъ, я остался послѣ отца малолѣтнимъ, поступилъ въ учебное заведеніе, окончилъ курсъ наукъ и съ того времени нахожусь на службѣ». Старецъ: «А гдѣ же ваша матушка?» Кульневъ: «Право не знаю, въ живыхъ ли она находится, или нѣтъ. Для меня, впрочемъ это все равно». Старецъ: «Какъ такъ? Хорошъ же вы сынокъ». — Кульневъ: «А что же? Она мнѣ ничего не доставила, все имѣніе роздала, потому я и потерялъ ее изъ виду». Старецъ: «Ахъ, генералъ, генералъ! Что мелешь? Мать тебѣ ничего не доставила, а все прожила. И какъ это ты говоришь, что все она раздала? А вотъ объ этомъ–то ты и не подумаешь, что она едва могла перенести ударъ лишенія твоего родителя, а своего супруга: и съ этого времени и до настоягцаго стоитъ передъ Богомъ, какъ неугасимая свѣча, и какъ чистая жертва посвятила свою жизнь на всякое злостраданіе и нищету за благо своего единственнаго сына Николушки. Вотъ уже около тридцати лѣтъ она проходитъ такой самоотверженный подвигъ. Неужели же эти ея молитвы для своего Николушки не наслѣдство? У многихъ генераловъ при всѣхъ изысканныхъ средствахъ, дѣти не лучше прохвостовъ, а Николушка и безъ средствъ, да вотъ генералъ!» Глубоко потрясли Кульнева эти простыя, но и правдивыя старческія слова. Обратившись къ св. иконамъ онъ зарыдалъ. ЗатЬмъ генералъ при безчисленныхъ благодарностяхъ спросилъ адресъ своей матери. А прибывши къ ней, онъ палъ на колѣни и на колѣняхъ подползъ къ ея кровати и расцѣловалъ у нея руки и ноги … Старушка чуть не умерла отъ радости …

Очень характеренъ разсказъ одного аѳонскаго монаха, посѣтившаго старца Льва. Монахъ былъ одѣтъ въ мірскую одежду, однако старецъ, называя его аѳонскимъ монахомъ, запретилъ ему становиться передъ собой на колѣни, какъ это дѣлали міряне. Среди присутствующихъ былъ человѣкъ, который сознался, что не исполнилъ старческое приказаніе. Онъ не бросилъ куреніе, какъ приказалъ ему старецъ. О. Левъ грозно приказалъ вывести этого человѣка вонъ изъ его келліи. Потомъ пришли 3 женщины въ слезахъ. Онѣ привели одну ума и разсудка лишившуюся… Онѣ просили о больной помолиться. Старецъ надѣлъ на себя эпитрахиль, возложилъ конецъ эпитрахили и свои руки на главу болящей и, прочитавши молитву, трижды главу больной перекрестилъ и приказалъ отвести ее на гостиницу. «Сіе дѣлалъ онъ сидя; что уже не могъ встать, былъ боленъ и доживалъ послѣдніе свои дни». Когда о. Парѳеній пришелъ къ старцу на другой день, вчерашняя больная пришла совершенно здоровой, выгнанный господинъ пришелъ просить прощеніе. Старецъ его простилъ, но повторилъ свое приказаніе. Аѳонскій монахъ ужаснулся, что старецъ, не боясь вреда для себя, творитъ исцѣленія. Старецъ отвѣтилъ: «я сіе сотворилъ не своей властью, но это сдѣлалось по вѣрѣ приходящихъ, и дѣйствовала благодать Святаго Духа, данная мнѣ при рукоположеніи; а самъ я человѣкъ грѣшный». Чудеса, совершаемыя старцемъ, были безчислены: толпы обездоленныхъ стекались къ нему, окружали его. «Случилось мнѣ однажды», писалъ іеромонахъ Леонидъ (Кавелинъ) — (будущій намѣстникъ Троице–Сергіевской Лавры) — проѣзжать изъ Козельска въ Смоленскую іубернію. По дорогѣ въ уединенныхъ деревушкахъ поселяне, узнавъ, что я ѣду изъ Козельска, наперерывъ спѣшили узнать что нибудь объ о. Леонидѣ. На вопросъ почему вы его знаете, они отвѣчали: «Помилуй, кормилецъ, какъ намъ не знать о. Леонида? Да онъ для насъ бѣдныхъ, неразумныхъ пуще отца родного. Мы безъ него почитай сироты круглые».

Но совсѣмъ иначе относились къ старцу нѣкоторыя духовныя лица, въ томъ числѣ калужскій епархіальный архіерей преосв. Николай, который творилъ много непріятностей Оптиной Пустыни. Этотъ епископъ имѣлъ твердое намѣреніе сослать старца Льва въ Соловецкій монастырь для заключенія. И если бы не сильное заступничество митрополитовъ Филаретовъ — Кіевскаго и Московскаго, старцу Льву было бы не сдобровать. Но не всѣ епископы мыслили одинаково. Были между ними и духовные. Однажды въ бытность о. Льва въ Калугѣ встрѣчныя лица, узнавъ его, становились на колѣни и кланялись ему въ ноги. Увидѣвъ это, начальникъ полиціи рѣшилъ, что дѣло нечисто и сдѣлалъ соотвѣтственющее донесеніе еп. Никанору, будущему митрополиту С. Петербургскому. Владыка вызвалъ къ себѣ старца и на вопросъ какъ онъ вѣруетъ, старецъ спѣлъ ему «Вѣрую» покіевски, т. е. начиная съ низкой ноты и повышая тонъ до самой высокой. По пословицѣ «рыбакъ рыбака видитъ издалека», добрый Владыка понялъ кого онъ видитъ передъ собой и почему старцу кланяются въ землю. Онъ задержалъ старца у себя въ течете нѣсколькихъ дней, ухаживалъ за нимъ, угощалъ его, такъ что старецъ два дня не ѣлъ, вернувшись домой. Къ сожалѣнію, этотъ добрый архипастырь правилъ не долго, тогда какъ еп. Николай правилъ долго и даже пережилъ старца.

Здѣсь надо сдѣлать нѣкоторое отступленіе для тѣхъ, кто незнакомъ съ первой частью нашей работы (И. М. Концевичъ. Стяжаніе Духа Св. въ путяхъ древней Руси. Парижъ, 1952). Нами было показано, что вскорѣ послѣ крегценія Руси и до паденія Византіи безчисленныя толпы паломниковъ устремлялись на Востокъ, воспринимая тамъ духъ и традиціи подлиннаго Православія и привозя съ собой святоотеческую литературу. Такъ было до Флорентійской уніи, когда поколебался греческій авторитета и до скоро послѣдовавшаго затЬмъ паденія Византіи. По справедливому выраженію англійскаго ученаго Дональда Николь, въ его книгѣ «Метеоры» Дональдъ Николь. «Метеоры». Лондонъ. 1963 г., стр. 39): «Исихазмъ не былъ доктриной XIV вѣка — его происхожденіе исходить изъ подлинныхъ корней византійской духовности». Этой духовностью и питались наши древніе святые. Когда же прекратилась связь съ православнымъ Востокомъ, русское подвижничество замкнулось само въ себѣ. Духовныхъ школъ тогда не существовало. Послѣ свѣтлой эпохи XIV и XV столѣтій, связанныхъ съ преп. Сергіемъ и плеядой его учениковъ, наступилъ періодъ духовнаго застоя. Вмѣсто подвига, указаннаго св. Отцами, состоявшаго въ очищеніи сердца отъ страстей съ помощью непрестанной молитвы, настало время внѣшнихъ подвиговъ, время желѣзныхъ цѣпей и пудовыхъ веригъ. Число святыхъ уменьшилось. Послѣ же царствованія императора Петра въ теченіе ста пятидесяти лѣтъ монашество вообще подверглось преслѣдованію со стороны правительства. Наступилъ полный упадокъ. Когда же вначалѣ XIX столѣтія ученики схиархимандрита Паисія Величковскаго вновь насадили на Руси святоотеческую традицію, плодомъ которой является благодатное старчество, число святыхъ умножилось необычайно. Житія этихъ неканонизованныхъ подвижниковъ собралъ въ 14–ти объемистыхъ томахъ еп. Никодимъ незадолго до первой міровой войны, Многократно въ житіяхъ этихъ упоминается о преслѣдованіи подвижника полиціей. Пустынникамъ приходилось скрываться. Игуменъ оптинскій Моисей съ братомъ о. Антоніемъ, какъ было выше сказано, скрывались съ другими пустынниками въ Брянскихъ лѣсахъ. Чисто духовное начало встрѣчало полное непризнаніе со стороны гражданской власти. Также и молодая наша богословская наука еще не вышла на самостоятельный, независимый православный путь и находилась подъ вліяніемъ западной науки. А потому и старчество не было изучено съ православной точки зрѣнія. Естественно, что многіе архіереи гнали старчество, не постигая его сущности и значенія. Такова была судьба преп. Серафима, старца Льва, старца Амвросія, старца Анатолія, старца Варсонофія. Блаженный о. Іоаннъ Кронштадтскій, яркій представитель старчества, также встрѣчалъ непониманіе со стороны Санктпетербургскаго митрополита.

Теперь вернемся къ старцу Льву. Старчествованіе его продолжалось въ Оптиной Пустыни съ 1829 г. и до года его кончины — 1841 г., т. е. всего 12 лѣтъ. Этотъ промежутокъ времени старецъ переживалъ, какъ почти непрерывное гоненіе. Когда о. Левъ прибылъ въ Оптину Пустынь, игуменъ Моисей передалъ ему духовное руководство братіей, а самъ занялся исключительно хозяйственной частью и самъ ничего не предпринималъ безъ старческаго благословенія. Такъ же относился къ о. Льву и братъ игумена скитоначальникъ о. Антоній.

Противъ старца возсталъ нѣкто о. Вассіанъ, который себя считалъ старожиломъ въ монастырѣ и не признавалъ старческаго руководства. Этотъ о. Вассіанъ былъ крайне неразвитый и грубый человѣкъ. Подобный ему инокъ описанъ Достоевскимъ въ романѣ «Братья Карамазовы» подъ именемъ Ѳерапонта. Отсюда пошли интриги, доносы. Однако въ теченіе первыхъ шести лѣтъ гоненія на старца еще не принимали крутого характера. Но съ теченіемъ времени дѣло стало принимать болѣе угрожающей оборотъ. Такъ еще къ начальному періоду относится запись нѣкой Паши Труновой, сестры Павла Трунова, старцева ученика. Она разсказываетъ, что однажды въ бытность ея въ Оптиной Пустыни, старецъ запретилъ ей придти къ нему на завтрашній день, т.к. «будетъ судъ» — «Кого же будутъ судить?», — спросила Паша. — «Да меня же», отвѣтилъ старецъ. На другой день слѣдователи допрашивали весь монастырь, но всѣ показанія благопріятствовали старцу. Это было начало. Но съ 1835 г. и особенно до 1836 г. гоненія усилились. Кромѣ всѣхъ ложныхъ донесеній, калужскій преосвященный получилъ еще черезъ московскую тайную полицію, анонимный доносъ съ обвиненіями по адресу старца и настоятеля. Говорилось, что послѣдній несправедливо оказываетъ скитскимъ старцамъ предпочтете передъ живущими въ монастырѣ и что скитъ причиняетъ монастырю большой подрывъ; и если онъ не уничтожится, то древняя обитель разорится и т. д. Слѣдствіемъ этого доноса было то, что настоятель былъ вызвать для объясненій. А старцу было запрещено носить схиму, т. к. онъ былъ постриженъ келейно, и строжайше запрещено принимать посетителей.

Старца перевели изъ скита въ монастырь и тамъ переселяли изъ кельи въ келью. Старецъ относился къ этимъ невзгодамъ съ полнымъ благодушіемъ и съ пѣніемъ «Достойно есть» онъ переносилъ на новое мѣсто самолично икону Владимірской Божьей Матери — благословеніе о. Паисія Величковскаго старцу Ѳеодору. «Однажды, игуменъ Моисей» — говоритъ жизнеописатель старца, «проходя по монастырю, увидѣлъ огромную толпу народа передъ кельей старца, между тѣмъ какъ послѣдовало изъ Калуги повелѣніе никого не пускать къ нему. О. игуменъ вошелъ къ старцу въ келью и сказалъ: «О. Леонидъ! какъ же вы принимаете народъ? Вѣдь владыка запретилъ принимать». Вмѣсто отвѣта старецъ отпустилъ тЬхъ, съ кѣмъ занимался, и велѣлъ келейникамъ внести къ себѣ въ келью калѣку, который въ это время лежалъ у дверей его кельи. Они принесли и положили передъ нимъ. О. игуменъ въ недоумѣніи смотрѣлъ на него. «Вотъ, — началъ старецъ свою рѣчь, — посмотрите на этого человѣка. Видите, какъ у него всѣ члены тЬлесные поражены. Господь наказалъ его за нераскаянные грѣхи. Онъ сдѣлалъ то–то и то–то, и за все это онъ теперь страдаетъ — онъ живой въ аду. Но ему можно помочь. Господь привелъ его ко мнѣ для искренняго раскаянія, чтобы я его обличилъ и наставилъ. Могу ли его не принимать? Что вы на это скажите?» Слушая о. Леонида и смотря на лежагцаго передъ нимъ страдальца, о. игуменъ содрогнулся. «Но преосвященный», — промолвилъ онъ, — «грозить послать васъ подъ началъ». «Ну такъ что–жъ» — отвѣтилъ старецъ, — «хоть въ Сибирь меня пошлите, хоть костеръ разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тотъ же Леонидъ! Я къ себѣ никого не зову, кто ко мнѣ приходитъ, тЬхъ гнать отъ себя не могу. Особенно въ простонародьи многіе погибаютъ отъ неразумія и нуждаются въ духовной помощи. Какъ могу призрѣть ихъ вопіющія духовныя нужды?» О. игуменъ Моисей ничего на это не могъ возразить и молча удалился, предоставляя старцу жить и дѣйствовать, «какъ укажетъ ему Самъ Богъ». Старцу, какъ уже сказано, не удалось бы сдобровать, если бы не заступничество обоихъ митрополитовъ Филаретовъ. Митрополитъ Кіевскій заступился за старца, находясь на чредѣ въ Синодѣ, а также посѣтилъ Оптину Пустынь, гдѣ оказывалъ о. Льву въ присутствіи епархіальнаго архіерея особые знаки уваженія. Къ митрополиту Филарету Московскому прибѣгъ письменно старецъ о. Макарій черезъ епископа Игнатія Брянчанинова. Митрополитъ Филаретъ написалъ калужскому епископу: «Ересь предполагать въ о. Леонидѣ нѣтъ причины».

Незадолго до смерти старца опять возникли гоненія на него и на монашествующихъ женскихъ обителей, гдѣ находились духовныя дщери оптинскихъ старцевъ. Монахини были изгнаны.

Это гоненіе было основано на невѣроятномъ невѣжествѣ. Старца называли масономъ, а святоотеческія книги, какъ Авва Дороѳей, имъ данныя монашествующимъ «чернокнижіемъ». Однако передъ самой кончиной старца монахини были оправданы, такъ что старецъ вздохнулъ свободно. Впослѣдствіе выдающіяся ученицы о. Льва заняли начальственныя должности.

Съ первыхъ чиселъ сентября 1841 г. старецъ сталъ ослабѣвать и проболѣлъ пять недѣль. Молодой келейникъ старца о. Іаковъ слышалъ его молитву: «Благодарю Тебя, милостивый Создатель мой, Господи, что я избѣжалъ тЬхъ бѣдъ и скорбей, которыхъ ожидаетъ грядущее время, но не знаю избѣжите ли вы ихъ». — «Поди сюда Яша!» Я подошелъ. Старецъ благословилъ меня и еще повторилъ тЬ самыя слова. Я какъ былъ въ то время младъ и неопытенъ, не спросилъ Батюшку, какія это бѣды и скорби. А послѣ его кончины и желалъ бы знать, да ужъ было поздно». Такова была запись келейника Іакова, впослѣдствіи іеромонаха Іоакима Кіево–Печерской Лавры.

Послѣ жестокихъ страданій великій старецъ отецъ Левъ отошелъ ко Господу 11–го октября 1841 года. Общая скорбь была неописуема и велико было стеченіе народныхъ массъ у гроба усопшаго.

Послѣсловiе

Образъ великаго старца іеросхимонаха отца Льва менѣе знакомъ русскому боголюбивому читателю, чѣмъ образъ старца о. Амвросія. Авторъ книги «Оптина Пустынь» (Прот. Сергѣй Четвериковъ. Оптина Пустынь. Парижъ, 1926 ť о. прот. Сергій Четвериковъ различаетъ въ жизни скита три періода: весну при жизни о. Льва, лѣто при жизни о. Макарія и, наконецъ, плодоносную осень при о. Амвросіи. Съ его легкой руки проф. Смоличъ въ своемъ трудѣ "Leben und Lehre der Startzen. Wien 1936" повторилъ подраздѣленіе прот. Четверикова, причемъ изобразилъ старца Льва какъ человѣка почти что невѣжественнаго.

Но, между тЬмъ, если о. Левъ и употреблялъ простонародныя выраженія, то ими онъ попадалъ въ цѣль и совершалъ перевороты въ человѣческихъ душахъ. Старцы Левъ и Амвросій жили, вѣрнѣе сказать действовали, въ разныя эпохи. При жизни о. Льва не было реіулярнаго почтоваго и телеграфнаго сообщенія, не было желѣзныхъ дорогъ, какъ позднѣе во время жизни о. Амвросія, о которомъ еще при его жизни были сообщенія въ печати. При этомъ доступъ къ нему народный не бывалъ никогда закрытымъ. Тогда какъ о. Левъ былъ гонимъ еще въ первые годы XIX столѣтія, когда братія Бѣлобережскаго монастыря была недовольна его простотой въ жизни по ихъ мнѣнію не соотвѣтствующей сану иіумена.

Когда же онъ удалился въ лѣсной скитъ къ о. Ѳеодору, новый настоятель изгналъ обоихъ старцевъ изъза стеченія къ нимъ народа. Мы знаемъ о гоненіи на Валаамѣ и въ Оптиной Пустыни. Доступъ къ отцу Льву далеко не всегда былъ для всѣхъ открыть и слава о немъ не могла гремѣть повсемѣстно. Образъ же старца Амвросія достойно сіялъ, какъ солнце по просторамъ русскаго царства. Но не намъ судить кто былъ выше изъ нихъ. Это извѣстно одному Богу.

Глава VI. Митрополитъ Филаретъ Московскій (1782 — 1867)

Митрополитъ Филаретъ — въ міру Василій Дроздовъ, родился 26–го декабря 1782 г. въ семьѣ діакона московскаго пригорода Коломны. Это было чуть позднѣе полувѣковаго періода послѣ смерти Петра І–го. Было еще свѣжо упраздненіе патріаршества, обезглавившаго Церковь, и недавнее учрежденіе на протестантскій манеръ Синода, ломка православнаго быта и учрежденія духовныхъ школъ по католическому образцу. Это было смутное, переходное, неустойчивое время. Нуженъ былъ новый Моисей, который бы могъ вывести народъ Божій на истинный путь, закрѣпить истинные православные устои, не дать имъ исказиться на не должный ладъ, какъ это легко могло случиться въ этихъ создавшихся условіяхъ.

Въ такой критическій моментъ Богомъ былъ посланъ духовный вождь, соединившій въ себѣ и геній и святость. Такого другого Филарета не было и не будетъ, возгласила о немъ народная молва!

Мы здѣсь не въ состояніи коснуться, хотя бы даже кратко, жизнеописанія Митрополита. Мы только можемъ попытаться отмѣтить его значеніе касательно интересующей насъ темы, т. е. распространенія святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи въ Россіи. Мы скажемъ предварительно только нѣсколько словъ о томъ, какое выдающееся мѣсто занималъ м. Филаретъ въ церковной жизни своего времени.

Съ 24–го марта 1821 г., еще въ санѣ архіепископа, Филаретъ занялъ московскую каѳедру. Ему было тогда 39 лѣтъ. Здѣсь онъ пробылъ до самаго гроба. Въ течете этихъ 36–ти лѣтъ (1821–1867) какъ утверждаетъ его жизнеописатель Н. И. Барсовъ: «… Ни одинъ вопросъ догматическій, каноническій, церковнозаконодательный, ни одно административное распряженіе Св. Синода, имѣвшее значеніе для Церкви, не рѣшались и не воспроизводились безъ предварительной справки о томъ, какъ думаетъ объ этомъ вопросѣ, или рѣшеніи Филаретъ, и рѣдко что–нибудь дѣлалось въ Синодѣ иначе, нежели думалъ Филаретъ». И это положеніе существовало даже несмотря на то, что вслѣдствіе несогласій съ 1843 г. митрополитъ разъ навсегда отказался отъ присутствованія въ Синодѣ. Но по вѣрному замѣчанію проф. архим. Константина «въ этой обособленности и могъ возвыситься м. Филаретъ до значенія близкаго къ положенію главы Церкви, съ которымъ надо было договориться обо всемъ значительномъ въ области церковнаго». Изъ Синода ему посылались на разсмотрѣніе всѣ затруднительные дѣла. Онъ разсмотрѣлъ до 1000 такихъ дѣлъ и далъ на нихъ свое рѣшеніе. Эти рѣшенія по церковнымъ и общегосударственнымъ вопросамъ были отпечатаны въ 1885–87 гг. въ восьми томахъ и служили образцами для дальнѣйшихъ рѣшеній. Единственно, что м. Филаретъ, несмотря на свое желаніе, не могъ провести въ жизнь, — это возстановленіе живого единства помѣстнаго епископата, осуществляемаго въ постоянномъ совѣщательномъ общеніи сопастырей и епископовъ, и закрѣпляемомъ по временамъ малыми съѣздами и соборами. Какъ извѣстно, въ синодальный періодъ Церковь не имѣла до самаго конца свободы дѣйствованія. «Авторитета Филарета», говоритъ проф. Сумароковъ, «особенно цѣненъ въ тѣхъ случаяхъ, когда погрѣшности въ ученіи исходятъ отъ лицъ священнаго сана. Тотъ или другой отрывокъ изъ Филарета обнаружить всякую ошибку. И вотъ почему лица, имѣюгція болѣе пристрастія къ самочинію, чѣмъ къ мнѣніямъ Церкви, относятся къ Филарету съ трудно скрываемымъ озлобленіемъ, чувствуя въ немъ вѣчнаго и строгаго судью, стоящаго на стражѣ Православія».

«Богъ послалъ Филарета Русской Церкви, чтобы предъ тѣмп днями, когда умножатся лжеученія, отлить содержаніе Православія въ металлическія незыблемыя формы, ясности очертанія которыхъ нельзя закрыть никакими чуждыми придатками, отъ глазъ тѣхъ кто прежде всего станетъ искать въ жизни вѣрности своей Церкви». «Въ своихъ безчисленныхъ трудахъ», продолжаетъ Сумароковъ, «м. Филаретъ выразилъ въ полнотѣ всѣ истины Православія, давъ современной и будущей Россіи основанный на многовѣковомъ опытѣ церковной жизни и въ твореніяхъ всей совокупности учителей церковныхъ совершенный кодексъ того «како вѣровати» (Сумароковъ. Лекціи по Исторіи Русск. Церкви, томъ 2–й, стр. 356–357). Такимъ образомъ, отрѣзокъ времени, проведенный митрополитомъ Филаретомъ на каоедрѣ московской, можетъ быть названъ «Филаретовскимъ вѣкомъ». И если въ свое время Санктпетербургскій митрополитъ Гавріилъ, возобновитель монастырей, послѣдователь святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи, посѣялъ повсюду сѣмена этого ученія, то содѣйствіе и вниманіе со стороны митрополита Московскаго Филарета во многомъ благопріятствовало произрастанію этихъ сѣмянъ. Мы здѣсь пытались обрисовать Филарета, какъ геніальнаго церковнаго дѣятеля, но мы оставили въ сторонѣ его столь же великій даръ церковнаго оратора и проповѣдника. Вотъ какъ Владиміръ Николаевичъ Лосскій въ краткихъ и сжатыхъ словахъ касается этой темы: «Не будучи до сихъ поръ канонизованнымъ, Филаретъ Московскій (1782–1867) принадлежите къ великой линіи епископовъ–богослововъ, которыхъ церковь прославляете, именуя ихъ «Отцами». Дѣйствительно, можно сказать, что онъ былъ отцомъ богословской мысли въ Россіи.

«Послѣ Екатерининскаго вѣка «просвѣгценія», послѣ смугценія отъ «религіи сердца піэтистовъ», Филарете обращается къ мысли, призывая ее изслѣдовать бездонныя тайны Откровенія. «Христіанство не есть юродство, или невѣжество, но Премудрость Божія». Подобно самымъ величайшимъ между Отцами Церкви, онъ настаиваете надъ необходимостью богословскаго разсужденія, надъ бдительностью мысли, которая должна приступать безъ страха къ разрѣшенію умственныхъ затрудненій.

Проповѣди Филарета напоминаютъ гомиліи св. Григорія Назіанзина своимъ богословскимъ богатствомъ, также св. Василія — безупречнымъ мастерствомъ, которымъ онъ сдерживаете полете своей мысли, требуя отъ нея точной мѣры. Въ классической своей проповѣди на Великій Пятокъ (1816) Филарете развиваете свою любимую тему: Искупленіе. Послѣ разсужденія о кресте, воздвигнутомъ «ненавистью іудеевъ и буйствомъ язычниковъ» онъ переходите къ поклоненію кресту, какъ символу Божественной любви, укорененной въ предвѣчномъ святилищѣ Св. Троицы. Это «Тайна сокрытая отъ вѣковъ и родовъ» (Кол. 1, 26). Тайна «Агнца, закланнаго отъ созданія міра» (Ап. 13, 8). «Такъ Богъ возлюбилъ міръ». Обычный день митрополита рисуете намъ Сушковъ: «День его былъ насыщенъ до отказа. Когда онъ отгоняете сонъ, когда уступаете сну, т. е. въ какомъ часу прерываете труды, молитвы, бдѣніе, и въ какомъ покидаете ночное ложе, этого никто не знаете. Послѣ утрени и обѣдни чай. Послѣ чая служебныя занятія, доклады письмоводителя, объясненія съ просителями и т. д.; къ двумъ или тремъ час. по полудни конченъ трудъ питанія: легкіи, не изысканный обѣдъ. Послѣ обѣда часъ–два отдыха, а отдыхомъ называется чтеніе книгъ, газетъ, журналовъ. Послѣ такого отдохновенія — опять дѣла, переписка, доклады. Два дня въ недѣлю — вторникъ и пятница — работа съ обоими викаріями, независимое отъ частыхъ съ ними занятій и утромъ и вечеромъ по другимъ днямъ. Если бы возможно было исчислить время, которое употребляется имъ на личныя и письменныя сношенія по епархіи и консисторіи съ духовенствомъ, съ ректорами и инспекторами духовной академіи и семинаріи, съ начальствующими въ мужскихъ и женскихъ обителяхъ, съ благочинными и членами разныхъ учрежденій, не говоря о перепискѣ съ Синодомъ, съ Намѣстникомъ Троице–Сергіевой Лавры, съ епископами и частными лицами, да если присовокупить къ этому частое служеніе, соборное и домашнее, освященіе церквей, приготовленіе проповѣдей, встрѣчи царственныхъ посетителей, испытанія воспитанниковъ академіи и семинаріи, посѣщеніе свѣтскихъ училищъ и т. д., то сколько же остается досуга на успокоеніе отъ заботь, на пищу, сонъ и рѣдкія бесѣды съ посетителями. Какъ кратка его ночь!»

Внѣшній обликъ митрополита Филарета рисуетъ намъ его викарій еп. Леонидъ Краснопѣвковъ: «Вчера долго молча смотрѣлъ на него, когда онъ разсматривалъ каталоги, и стоялъ передъ нимъ. Пройдутъ вѣка: имя его вырастетъ необыкновенно. Мысль будетъ искать въ прошедшемъ его великаго образа, и счастливъ тотъ, кто увидитъ его несовершенный портретъ, а я, недостойный, стою отъ него въ полуаршинѣ и смотрю на эту чудноправильную, кругленькую головку, покрытую рѣдкими, мягкими темнорусыми волосами, на это высокое, выпуклое чело, этотъ рѣзко очертанный носъ и дивноправильныя іубы, на эти блѣдныя, худыя, осанистой бородой покрытыя щеки. Подъ прекрасно очеркнутыми бровями не вижу его глазъ, но замѣчаю, что какуюто особенную выразительность придаетъ его благородному лицу эта черепаховая оправа очковъ» tynien. Чт., ч. II, кн. 7, стр. 347).

Обозначивъ кратко то высокое мѣсто, которое занималъ м. Филаретъ въ церковной исторіи своего времени, справедливо именуемымъ «Филаретовскимъ» вѣкомъ», мы теперь перейдемъ къ его значенію касательно нашей темѣ о старчествѣ.

Нашей цѣлью будетъ раскрыть то содѣйствіе, которое оказывалъ митрополитъ въ процвѣтаніи «умнаго дѣланія» и связаннаго съ нимъ старчества. Для этого намъ нужно показать принадлежность самаго Филарета къ этому духовному движенію.

Митрополитъ Филаретъ былъ неооычайно скрытнымъ во всемъ, что касалось его лично. Вотъ отрывокъ изъ письма къ его духовнику Намѣстнику Троице–Сергіевой Лавры: «Нужно, чтобы борьба и отвлеченія, которыя намъ доставляютъ дѣла, не мѣшали бы намъ уединяться въ нашу внутреннюю клѣть и втайнѣ молиться Отцу. Да, дѣла внѣшняго міра насъ разстраиваютъ, насъ преслѣдуютъ и кто входитъ въ свою клѣть, недостаточно закрываетъ за собою дверь. Но Ты, Который сказалъ «Я есмь дверь», дай намъ войти во внутрь и закрой за нами дверь» (т. I. стр. 168).

Дверь, за которой хранились тайники его души была действительно закрыта, но плодомъ его внутренней жизни на склонѣ лѣтъ былъ даръ чудотвореній и даръ пророческій, т. е. святость. Гдѣ же и какъ было положено начало этой святости?

Нѣкоторый ключъ намъ даютъ житія близкихъ ему людей, а именно: старца Филарета Новоспасскаго, также его школьнаго сверстника и близкаго друга еп. Иннокентія Пензенскаго — человѣка исключительной святости — и, наконецъ, архим. Макарія — Алтайскаго миссіонера — его ближайшаго ученика. Эти три житія являются среди лучшихъ украшеній 14–томнаго собранія житій Русскихъ подвижниковъ XIX столѣтія.

Василій Дроздовъ, какъ уже сказано, родился 26–го дек. 1782 г. въ гор. Коломнѣ — пригородѣ Москвы, и какъ мы знаемъ изъ предыдущаго, Москва являлась однимъ изъ центральныхъ округовъ по распространенію ученія объ умномъ дѣланіи. Новоспасскій монастырь являлся средоточіемъ откуда исходило это ученіе. Здѣсь жили о. о. Филаретъ и Александръ. Сюда пріѣзжалъ о. Аѳанасій Захаровъ, ротмистръ іусарскаго полка, семь лѣтъ жившій при старцѣ Паисіи. Онъ имѣлъ бесѣды съ o. o. Филаретомъ и Александромъ объ умномъ дѣланіи, которые имѣли великую любовь къ духовному вождю–старцу Паисію. О. Аѳанасій переписывалъ творенія св. Отцовъ, впослѣдствіи переданныя въ Оптину Пустынь.

О. Филаретъ, въ міру Ѳеодоръ (1758–1842) началъ въ юности монашескую жизнь въ Александро–Невской Лаврѣ, но его старецъ, видя его рвеніе къ монашескимъ подвигамъ, направилъ его въ Саровскую пустынь. Въ то же самое время тамъ же началъ свою подвижническую жизнь будущее свѣтило Церкви Русской — преп. Серафимъ. Черезъ нѣкоторое время о. Филарета затребовалъ въ Невскую Лавру митр. Гавріилъ въ качествѣ примѣрнаго подвижника.

Изъ Петербурга о. Филаретъ перебрался въ Москву, гдѣ тогда подвизался его братъ Аполлинарій въ Симоновомъ монастырѣ. Когда же Симоновъ монастырь обратили въ больницу, о. Филаретъ окончательно обосновался въ Новоспасскомъ монастырѣ. Послѣ ряда подвиговъ сосредоточенной жизни онъ принялъ на себя подвигъ старчествованія. Къ нему устремились толпы людей. Нерѣдко случалось, что старецъ не имѣлъ времени ни для трапезы, ни для краткаго отдыха. Каждая человѣческая душа была ему несравненно дорога. Онъ обладалъ исключительной прозорливостью и той духовной любовью, которая является вѣнцомъ совершенства. И. В. Кирѣевскій, знавшій его лично, пишетъ о немъ: (Житіе и писанія молдавскаго старца Паисія Величковскаго стр. XII Москва) «Никто страждугцій не оставлялъ его порога, не получивъ отрады: недоумѣваюгцій находилъ у него спасительный совѣтъ, игцугцій поученія — высокое назиданіе, ожесточенный — умиленіе, отчаянный — молитву, маловѣрный — проясненіе истины, слабодушный — подкрѣпленіе силъ. Въ бесѣдѣ его особенно ясно выражалась удивительная кротость его души, крайнее смиреніе, горячая любовь къ ближнему, сострадательность, терпѣніе, и красота и сила глубокаго духовнаго вѣдѣнія». Въ его «житіи» приведено нѣсколько фразъ имъ произнесенныхъ — «Сядь, другъ», говоритъ онъ плачущей старушкѣ, «полно плакать, твой сыпь не пропалъ, онъ въ хорошемъ мѣсгЬ» … А когда этотъ пропадавшій юноша пришелъ просить благословеніе на поступленіе въ монастырь, онъ говоритъ ему: «Погоди, дитя мое, погоди… ты не вынесешь». Дѣвушкѣ, пришедшей просить благословеніе на бракъ, онъ тихо сказалъ, что ее ждетъ женихъ лучшій: она простудилась и черезъ 3 дня умерла.

Онъ же — старецъ Филаретъ былъ ангеломъ–утѣшителемъ и наставникомъ августейшей затворницы Ивановскаго монастыря монахини Досиѳеи. Блаженная Досиѳея (1746–1810) затворница Ивановскаго монастыря, въ міру княжна Разумовская, законная дочь Императрицы Елисаветы насильно была пострижена въ 1785 г. Въ житіи ея сказано, что духовникъ ей былъ назначенъ по выбору митрополита Платона. И, очевидно, выбранъ имъ изъ лучшихъ священниковъ въ Москвѣ. Самъ митрополитъ былъ другомъ отца ея и бывалъ у него въ домѣ во дни молодости, будучи еще дьякономъ. Оба были любителями церковнаго пѣнія и вмѣстѣ пѣвали. Митрополитъ сочувствовалъ невинной страдалицѣ и считалъ долгомъ являться къ ней съ поздравленіемъ въ праздничные дни. Когда же со смертью Екатерины ІІ–ой затворъ узницы былъ ослабленъ, въ ея жизнь возможно очень скоро вошелъ старецъ Филаретъ Новоспасскій. Какъ и когда это произошло — мы не знаемъ. Знаемъ только, что блаженная Досиѳея пожелала быть похороненной въ Новоспасскомъ монастырѣ, чтобы старецъ видѣлъ ея могилу изъ окна своей кельи. Только общеніемъ съ такимъ дивнымъ подвижникомъ и можно объяснить тѣ высокіе духовные дары, которыми обладала смиренная затворница. Къ ней потянулся народъ за наставленіями и утѣшеніями, которыя она подавала черезъ окно своей кельи. Нѣкто г. К. овдовѣла и была безутешной. Она хотЬла непремѣнно быть принятой м. Досиоеей, но та уже прекратила пріемъ людей, ввиду своей близкой кончины. Однако о. Филаретъ все же посовѣтовалъ г. К. добиваться пріема у затворницы. Она простояла у дверей ея кельи съ утра до вечера. Наконецъ двери отворились и горестная вдова получила желаемое утѣшеніе. Когда г–жа К. упомянула, что знаетъ о. Филарета, она поклонилась до земли и велѣла передать о. Филарету, что скоро и онъ поклонится ей. Это вскорѣ сбылось при погребеніи Блаженной. Г–жа К. увидѣла о. Филарета въ клобукѣ, кланяющимся останкамъ умершей. Но когда она тутъ же вошла въ сѣни о. Филарета, то онъ самъ открылъ ей двери. Оказалось, что онъ не выходилъ наружу.

На погребеніи была вся московская сановная знать и родня по отцу почившей. Хоронилъ м. Досиѳею еп. Авіустинъ, такъ какъ митр. Платонъ былъ боленъ.

Мы уже упоминали въ житіи старца Моисея, что онъ съ братомъ Іоной былъ у м. Досиѳеи, которая приняла ихъ у себя въ келліи и ихъ направила къ Новоспасскимъ старцамъ Филарету и Александру, провидя въ нихъ своей прозорливостью будущихъ свѣтильниковъ Церкви. Юношамъ тогда было 20 и 14 лѣтъ. Она вела переписку съ о. Моисеемъ.

Такъ было заложено духовное начало Оптиной Пустыни.

Какъ отъ одной свѣчки загорается другая, пока не загорится цѣлое море свѣта, подобно сему распространялось и разгоралось духовное вліяніе о. Филарета Новоспасскаго. Благодаря многимъ собраннымъ имъ рукописямъ святоотеческой литературы, возникла у его духовныхъ чадъ Ивана Васильевича и Наталіи Петровны Кирѣевскихъ мысль объ ихъ изданіи въ Оптиной Пустыни, что осуществилось, благодаря содѣйствію и помощи митрополита Филарета.

Между двумя соименными Филаретами существовала несомнѣнная духовная связь. Когда Василій Дроздовъ былъ студентомъ, старецъ Филаретъ шагалъ уже къ полувѣковому возрасту. Глубокорелигіозный юноша не могъ не знать того, кого почитала вся вѣрующая Москва. Когда же наступила кончина старца Филарета (1842), его посѣтилъ самъ митрополитъ Московскій. Его приходъ вызвалъ слезы радости у умирающаго подвижника. Обильными слезами проводилъ старца, погребавшій его митрополитъ. Онъ такъ плакалъ, что вызвалъ обгцій плачъ всѣхъ присутствующихъ.

Рядомъ съ именемъ старца Филарета стоить имя о. Александра Арзамасскаго. Онъ былъ уроженцемъ Малороссіи. Род. въ 1758 г. Учился свѣтскимъ наукамъ въ Кіевской Дух. Академіи и поступилъ пономаремъ въ Новоспасскій монастырь. Въ 1793 г. настоятель монастыря взялъ его въ качествѣ секретаря въ Петербургъ. Здѣсь митр. Гавріилъ, прозрѣвъ его высокое духовное устроеніе, постригъ его въ монашество и рукоположилъ въ іеромонахи. Это былъ годъ выхода въ свѣтъ Добротолюбія.

«Митрополитъ Гавріилъ», говоритъ о себѣ о. Александръ, «сверхъ всѣхъ любимцевъ любилъ меня по духу». О. Александръ еще будучи міряниномъ былъ истиннымъ подвижникомъ и дѣлателемъ молитвы Іисусовой. Онъ былъ въ перепискѣ съ самимъ старцемъ Паисіемъ и впослѣдствіи съ его учениками. Митрополитъ Гавріилъ предлагалъ ему архимандритство въ Новгородской епархіи, но о. Александръ вернулся въ свой монастырь и когда настоятель получилъ епископство, онъ былъ назначенъ намѣстникомъ Новоспасскаго монастыря. Но черезъ годъ онъ, по болѣзни уволился на покой и причислился къ больничнымъ іеромонахамъ. Онъ велъ сосредоточенный, подвижническій образъ жизни и пребывалъ въ непрестанной молитвѣ Іисусовой. О. Ѳеодоръ и о. Александръ въ теплые лѣтніе вечера обходили стѣны монастыря, ведя между собой боговдохновенную бесѣду. Позже о. Александръ былъ переведенъ въ Арзамасъ, гдѣ онъ посвятилъ свое служеніе воспитанію молодежи духовнаго званія. Мы здѣсь касаемся только его жизни въ Москвѣ, чтобы передать ту Московскую атмосферу, среди которой слагалась духовная жизнь будущаго Митрополита Филарета, а также его школьнаго товарища Иннокентія, будущаго епископа Пензенскаго. Иннокентія. Они оба въ Петербургскій ихъ періодъ жизни были не только коллегами по своей педагогической деятельности, но были соединены единомысліемъ и дружбою. О. Иннокентій былъ назначенъ настоятелемъ Сергіевой пустыни, преподавателемъ въ Академіи, а также духовнымъ цензоромъ. Александровская эпоха того времени была прообразомъ нынѣшняго экуменизма, когда было общимъ стремленіемъ уравнять всѣ религіи, чтобы создать нѣкую общую ложно–христіанскую религію. Въ началѣ XIX в. былъ изданъ слѣдуюгцій указъ: «Всякое твореніе (книга), въ которомъ подъ предлогомъ защиты, или оправданія одной изъ церквей христіанскихъ, порицается другая, яко нарушающая союзъ любви всѣхъ христіанъ единымъ духомъ во ХристЬ связующимъ, подвергается запрещенію». Слѣдовательно, каралась защита Православія противъ еретиковъ. Нѣкто Станкевичъ осмѣлился нарушить это запрещеніе, выступивъ на защиту Православія. Арх. Иннокентій, несмотря на совѣтъ митрополита Филарета, далъ разрѣшеніе на выходъ въ свѣтъ этой книги. Послѣдовала высылка автора изъ столицы и опала цензора арх. Иннокентия. Онъ былъ высланъ въ Пензу епископомъ. Сломленное аскетическими подвигами, петербургскимъ нездоровымъ климатомъ и душевными потрясеніями, слабое здоровье еп. Иннокентія не выдержало и ранняя смерть унесла этого земного ангела. Еще ранѣе арх. Филаретъ говорилъ своему другу: «Мы оба архимандрита не можемъ измѣнить положеніе». Но арх. Иннокентий не признавалъ компромиссовъ. Въ первыхъ годахъ XIX стол, оба друга — вліятельные столичные архимандриты, какъ было сказано, спасли гонимыхъ на Валаамѣ старцевъ: о. о. Ѳеодора, Клеопу и Леонида. Имъ обоимъ несомнѣнно было вполнѣ ясно духовное значеніе гонимыхъ.

Третьимъ житіемъ, проливающимъ свѣтъ на духовную сущность тогда еще весьма молодого ректора духовной академіи о. Филарета — это жизнеописаніе о. Макарія Глухарева, будущаго знаменитаго миссіонера Алтайскаго. Въ академіи онъ былъ подъ духовнымъ вліяніемъ своего ректора — человѣка волевого и блестящаго лектора, которому онъ ежедневно исповѣдывалъ свои помыслы. Арх. Филаретъ, будучи чуждымъ господствовавшей въ столицѣ ложномистической литературы, запретилъ юношѣ Глухареву чтеніе духовно–нездоровыхъ книгъ и тѣмъ спасъ его отъ сѣтей сектантскихъ обществъ, царившихъ въ столицѣ. Онъ внушилъ своему ученику чтеніе Добротолюбія.

Окончивъ курсъ наукъ, молодой Глухаревъ былъ посланъ въ Екатеринославъ наставникомъ въ семинарію. Здѣсь онъ встрѣтился съ еп. Іовомъ Потемкинымъ, постриженникомъ молдавскихъ старцевъ и черезъ него сблизился съ о. о. Каллиникомъ и Ливеріемъ, монахами изъ Молдавіи. Подъ ихъ вліяніемъ онъ принялъ постригъ и вошелъ въ кругъ послѣдователей старца Паисія. О. Макарій извѣстенъ, какъ великій Алтайскій миссіонеръ.

На Алтаѣ онъ пробылъ около 15 лѣтъ и былъ вынужденъ изъ–за болѣзни вернуться въ европейскую Россію. Здѣсь онъ былъ назначенъ настоятелемъ Болховскаго монастыря Орловской іуб. Будучи благодатнымъ и прозорливымъ старцемъ, онъ цѣлыми днями принималъ народъ, обо всѣхъ молясь, бѣднымъ помогая, печальныхъ утЬшая, больныхъ исцѣляя. Для этой цѣли онъ пользовался св. водой, освященнымъ масломъ, антидоромъ. Преставился 19 мая 1847 г. со словами: «Свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ». «Осуществленное Евангеліе», говорилъ о немъ архіеп. Смарагдъ. «Макарій былъ истинный слуга Христа Бога», писалъ о немъ послѣ его смерти въ 1847 г. м. Филаретъ. (Прот. Г. Флоровскій. Пути Р. Бог. Парижъ 1937., сгр. 169, а также «Новое объ арх. Макаріи Глухаревѣ>, Κ. Харламповичъ. Приб. къ Цер. Вѣд. № 25). Важной проблемой того времени было печатаніе и распространеніе въ народѣ Слова Божія.

Въ до–Петровской Руси духовное воспитаніе народныхъ массъ шло отъ скитовъ, пустынь, монастырей, густо покрывавшихъ широкіе просторы земли Русской. Но послѣ того, какъ всѣ эти источники народнаго образованія были пресѣчены, прошло болѣе полутора вѣка. Простой народъ оказался въ крѣпостной зависимости, а столичные господа — подражателями европейской культуры. Со стороны государственной власти не проявлялось и малѣйшей заботы о духовномъ просвѣгцёніи народа. (Относительно заботы правительства о народномъ просвѣгценіи, м. Филаретъ выразилъ мысль, что это дѣло обоюдоострое. Онъ ссылается на Гизо, коюрый писалъ, что въ Голландіи, гдѣ царила Библія — тамъ явился полезный результата, а въ безбожной Франціи получется обратное дѣйствіе. «У насъ», дополняетъ Митрополитъ, «запрещено издавать переводы житій святыхъ и съ тЬхъ поръ стали появляться сказки и глупые романы» (Душ. Чт. 1905 г., ч. III, стр, 37). Ту же самую мысль выскаэывалъ въ своихъ письмахъ и оптинскій старецъ о. Макарій) Православіе, хотя и было господствующей религіей, однако, терпѣло не мало униженій. Такое положеніе видѣли иностранцы, готовые вмѣшаться въ народное просвѣщеніе съ коварной цѣлью: «въ нескрываемомъ намѣреніи привести греко–россійскую Церковь къ своеобразной «реформѣ» къ безразличному объединенію со всѣми другими исповѣданіями и сектами». Библейское Общество было открыто въ 1813 г. Въ слѣдующемъ году была напечатана славянская Библія. Однимъ изъ видныхъ дѣятелей Библейскаго О–ва былъ Лабзинъ, открывшій въ С. П. — бургѣ ложу «Умирающій Сфинксъ». Это былъ кружокъ розенкрейцеровъ. ВмѣстЬ съ изданіями св. Писанія они высылали свою собственную литературу. Кн. Голицынъ былъ во главѣ главнаго почтоваго департамента, гдѣ рѣдкій чиновникъ не былъ масономъ. Такимъ образомъ литература Лабзина была обезпечена своимъ распространеніемъ вмѣсгЬ со св. Писаніемъ, что впослѣдствіи и послужило закрытію Библейскаго Общества. Это Общество почитало себя всеконфессіональнымъ — всѣ конфессіи были представлены, какъ равно владѣющими словомъ Божіимъ. Члены его участвовали въ кружкѣ Татариновой, гдѣ происходили хлыстовскія радѣнія. Они декламировали противъ церковности и читали Штиллинга, который писалъ о «тьмѣ нелѣпостей и суевѣрій, называемымъ греко–восточнымъ исповѣданіемъ».

Въ 1816 г. былъ постановленъ переводъ св. Писанія на русскій языкъ «дабы предложить свят. Синоду искреннее желаніе Его Величества доставить россіянамъ способъ читать Слово Божіе на природномъ своемъ россійскомъ языкѣ, яко вразумительнѣйшемъ для нихъ славянскаго нарѣчія, на коемъ книги свягц. Писанія у насъ издаются» (Прот. Г. Флоровскій. «Пути Р, Б.», Парижъ 1937 г., стр. 134).

Однако, Синодъ не принялъ на себя руководства надъ переводомъ и не принялъ отвѣтственности на себя. Переводъ былъ отданъ въ вѣдомство коммиссіи духовныхъ училигцъ, которой надлежало избрать надлежащихъ переводчиковъ. Веденіе перевода отъ комиссій духовныхъ училигцъ было поручено Филарету, тогда архимандриту и ректору С. П. Б. Академіи. Филаретъ взялъ Евангеліе отъ Іоанна, отъ Матѳея — прот. Павскій, отъ Марка — арх. Поликарпъ — вскорѣ ректоръ московской дух. семинаріи, отъ Луки — Моисей — ректоръ Кіевской дух. семинаріи, вскорѣ экзархъ Грузіи. Евангеліе было отпечатано въ 1819 г. въ числѣ 18 тыс. экземпляровъ. Послѣ этого началась работа надъ Пятокнижіемъ Моисея, которое въ отпечатанномъ видѣ при «обратномъ ходѣ» было сожжено на кирпичномъ заводѣ Александро–Невской Лавры.

«Обратный ходъ» — это выраженіе самаго митр. Филарета, оно обозначаете то обратное движеніе, которое смѣнило увлеченіе Библейскимъ Обгцествомъ, послѣ того, какъ архимандрите Фотій раскрылъ глаза Императору Александру І–ому на коварныя цѣли этого общества. Князь Голицынъ былъ замѣщенъ другимъ министромъ–адмираломъ Шишковымъ, который оказался ярымъ противникомъ перевода св. Писанія на русскій языкъ подъ предлогомъ, что якобы русскій языкъ, господствовавшій тогда по всей Имперіи и уже успѣвшій стать языкомъ прекрасной нашей литературы, достигшей въ это время своей высшей точки расцвѣта, является языкомъ пошлымъ, непригоднымъ для перевода на него св. Писанія. Шишковъ и его сторонники считали достаточнымъ для мірянъ слышаніе Евангелія на церковныхъ богослуженіяхъ, опасаясь, что въ домашнемъ быту священныя книги могуте подвергнуться неблагоговѣйному обращенію и также, что при знакомствѣ съ Евангеліемъ могуте возникнуть ереси. Такая точка зрѣнія является чисто католической. Этимъ путемъ Евангельская проповѣдь была исключена изъ домашняго быта русскихъ людей и это при наличіи вредной для души западной литературы, наводнявшей безпрепятственно книжный рынокъ. Печатаніе житій святыхъ было также запрещено. Но еще въ 18–омъ вѣкѣ свят. Тихонъ Задонскій находилъ необходимымъ распространеніе св. Писанія на общепонятномъ языкѣ. И чѣмъ дальше, темъ болѣе въ этомъ была нужда… Въ результате немудрено, что часть духовно–одичавшаго русскаго общества вылилась въ атеистическинастроенное поколѣніе «шестидесятниковъ». И выступила соотвѣтствующая свѣтская литература въ лицѣ Чернышевскаго и подобныхъ ему… Раздвоеніе въ русскомъ обществѣ мѣшало къ объединенію всѣхъ силъ страны, чтобы общимъ усиліемъ стремиться къ осугцествленію духовныхъ и государственныхъ цѣлей и заданій и въ особенности въ тѣ моменты, когда въ исторіи представлялись къ этому благопріятныя условія. Она же, эта двойственность, расшатывала наши древніе государственные устои.

Мудрость Филарета охватывала все значеніе распространенія св. Писанія среди русскаго народа тогда еще не отравленнаго ядомъ ложнаго просвѣщенія, кромѣ высшихъ его классовъ. И по этой причинѣ онъ принялъ участіе въ работахъ Библейскаго общества, ибо ему казалось, что за библейское дѣло должны взяться церковныя силы, «да не отъимѣтся хлѣбъ чадомъ». Въ обновляющую силу Слова Божія онъ твердо вѣрилъ. Съ библейскимъ дѣломъ онъ неразрывно и самоотвержено связалъ свою жизнь и свое имя. Его библейскій подвигъ трудно оцѣнить въ должной мѣрѣ. Для него лично онъ былъ связанъ съ великими испытаніями и скорбями… «Въ каждой чертѣ Слова Божія», говорилъ онъ, «скрывается свѣтъ, въ каждомъ звукѣ — премудрость. Достовѣрность священнаго Писанія простирается далѣе нашего разумѣнія».

Но прошло почти полъ вѣка и только старѣющему м. Филарету удалось увидѣть осуществленіе завѣтнаго желанія всей своей жизни: выхода въ свѣтъ Свящ. Писанія на русскомъ языкѣ.

Это событіе совершилось уже въ царствованіе Имп. Александра ІІ–го. Государь этотъ былъ съ нимъ въ перепискѣ и въ его царствованіе Митрополитъ пользовался всегда неизмѣннымъ почетомъ. М. Филаретъ редактировалъ по порученію Государя манифестъ объ освобожденіи крестьянъ.

Въ 1824 г. (черезъ 3 года послѣ вступленія м. Филарета на Московскую каѳедру) произошло значительное событіе въ его жизни: ему представился іеромонахъ Антоній (Медвѣдевъ), который въ качествѣ богомольца объѣзжалъ святыя мѣста въ Россіи и прибылъ для поклоненія въ Сергіеву Лавру. Бесѣда съ о. Антоніемъ произвела на м. Филарета глубокое впечатлѣніе и ровно черезъ 7 лѣтъ онъ вызвалъ его для того, чтобы его назначить намѣстникомъ Тр. Сергіевой Лавры. Архимандритъ Антоній пробылъ на этой должности 46 лѣтъ.

Митрополита и намѣстника связывала всю ихъ жизнь совершенно исключительная духовная близость. Это объясняется тѣмъ, что оба они были истинными монахами въ самомъ глубокомъ смыслѣ этого слова и, кромѣ того, оба были послѣдователями святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи. Въ письмѣ митрополита къ намѣстнику (T. I, №95, 7 февр. 1834 г.) мы читаемъ: «Сужденіямъ старца Паисія и старца Серафима покаряюсь — Прекрасный совѣтъ о. Серафима не бранить за порокъ, а только показывать его срамъ и послѣдствіе. Молитвы старца да помогутъ намъ научиться исполненіемъ».

«Какъ нерѣдко встрѣчается въ особенныхъ натурахъ, писалъ проф. Казанцевъ въ своемъ «Очеркѣ жизни архимандрита Антонія», въ митрополитъ ФиларетЬ совмѣгцались повидимому несовмѣстимыя свойства. При глубокомъ критическомъ умѣ, онъ отъ дѣтства до могилы сохранилъ дѣтскую вѣру; при строгости и малодоступности къ подчиненным^ при величавости въ офиціальныхъ отношеніяхъ, былъ простъ въ домашней жизни и искренно смиренъ въ мнѣніи о себѣ; при сухости и холодности внѣшняго обрагценія, онъ имѣлъ любящее, довѣрчивое сердце. Тонкій политикъ въ дѣлахъ, онъ мало зналъ практическую жизнь и жилъ въ своего рода идеальномъ мірѣ. Въ завѣтной чертЬ, которой онъ оградилъ себя отъ подчйненныхъ, была тропа, которою можно было дойти прямо до его сердца — онъ былъ монахъ. Въ своей частной нравственно–религіозной жизни онъ охотно становился въ ряды послѣднихъ послушниковъ; съ благоговѣніемъ внималъ словамъ лицъ, которыхъ считалъ высокими въ духовной жизни; счастьемъ считалъ ихъ молитвенную память о немъ; юродивые, блаженные находили у него свободный доступъ. Образы древняго иночества постоянно носились предъ его духовнымъ взоромъ, и сердце его стремилось къ общенію съ міромъ патериковъ и древнихъ житій. Съ этой стороны нашелъ близкій и скорый доступъ къ сердцу м. Филарета арх. Антоній, именно какъ къ монаху!.. Порывами духа своего о. Антоній и самъ стремился сблизиться съ этимъ міромъ избранныхъ подвижниковъ, идти ихъ путемъ къ царству небесному… Внимательно слѣдилъ онъ за особыми опытами духовной жизни и проявленіями благодати Божіей въ Сергіевой Лаврѣ и дѣлился своими наблюденіями съ м. Филаретомъ, сочувствовавшимъ глубоко всѣмъ такимъ явленіямъ». Для ищущихъ пустыни и безмолвія о. Антоній устроилъ въ трехъ верстахъ отъ лавры Геѳсиманскій скитъ. Одна за другой возникали уединенныя келліи въ лѣсу, и въ нихъ совершались подвиги поста, молитвы, молчанія…

Обмѣнъ мыслей о близкомъ для ихъ сердца предметѣ, постоянныя ихъ сношенія, такъ сблизили святителя Филарета съ о. Антоніемъ, что помимо дружбы, онъ избралъ его своимъ духовникомъ. Въ перепискѣ между ними, изданной въ двухъ томахъ, (Москва. 187885) всюду явствуетъ со стороны митрополита выраженіе глубокаго уваженія и смиренія по отношенію къ подчиненному ему лицу: «Благодарю за утЬшеніе», пишетъ онъ отъ 27–го іюня 1835 г., «не лучше было бы, если вы сдѣлали мнѣ наставленіе»… «Благодарю за искреннія слова, я нуждаюсь въ поученіи» (4 авг. 1842)…

«Скажите, какъ поступить въ этомъ <случаѣ»… «Поспѣшите сказать мнѣ ваши мысли»… «Тя рекохъ друга давно въ расположеніи сердца моего», писалъ святитель къ о. Антонію, «когда же Провидѣніе Божіе устроило, что тя нарекохъ и отца въ таинствѣ, то уже твоей душѣ остается регци, до какой степени она не чуждается уничиженной души моей».

Изъ этой переписки видно, что ни одно важное рѣшеніе, какъ въ дѣлѣ управленія епархіей, или въ государственныхъ дѣлахъ ему порученныхъ, или касавшихся его личной жизни не было предпринято и не обходилось безъ обсужденія съ о. Антоніемъ.

Вотъ случай изъ жизни Митрополита, характеризуюгцій взаимныя отношенія между нимъ и намѣстникомъ Лавры. Вопреки мнѣнію большинства, м. Филаретъ слѣдуетъ совѣту своего духовника, какъ это ему дорого ни стоитъ:

Готовилось освягценіе тріумфальныхъ воротъ въ Москвѣ. На нихъ были изображенія языческихъ бо говъ и м. Филаретъ отказался ихъ освящать.

Царь рѣшилъ пріѣхать въ Москву на торжество. Флигель–адъютантъ отправился къ митрополиту передать желаніе Государя видѣть лично его на торжествѣ. Выслушавъ сообщеніе, митрополитъ произнесъ только одно слово: «слышу». Посланецъ повторилъ свое сообщеніе. Ничего въ отвѣтъ не послѣдовало, кромѣ того же слова: «слышу». На вопросъ, что же передать Государю пришедшій въ полное недоумѣніе посланецъ получилъ отвѣтъ: «А что слышите». Когда посланецъ, доложивъ о своемъ недоумѣніи, передалъ точно сказанное митрополитомъ Государю, тотъ сказалъ: «А, такъ я понимаю. Приготовьте лошадей: я сегодня уѣзжаю». Государь уѣхалъ. Но вотъ что по сему поводу, какъ тайну, сообщилъ епископу Леониду Намѣстникъ Лавры о. Антоній:

… «Когда Владыкѣ Филарету объявлено было, чтобы святилъ ворота (тріумфальныя съ статуями языческими) Владыка пріѣхалъ въ Лавру и передалъ мнѣ», говоритъ о. Антоній, «что онъ въ борьбѣ помысловъ. Ему говоритъ совѣсть: не святи, а всѣ говорятъ: святи! Ты что скажешь?

— «Не святить».

— «Будетъ скорбь».

— «Потерпите».

Послѣ этого возвратился Владыка въ Лавру крайне смущенный.

— «Вотъ какая скорбь пришла!»

— «Это и прежде видно было».

— «Да ужъ хорошо ли я поступилъ: раздражилъ Государя. Я не имѣю достоинствъ св. Митрофана».

— «Да не берите ихъ на себя, а помните, что вы епископъ христіанскій, пастырь Церкви Христовой, которому страшно одно: разойтись съ волею Іисуса Христа».

До глубокой ночи толковали; но Владыка остался въ смугценіи. По утру рано присылаетъ за мной. Я испугался, ибо зналъ, что смугценіе уже перешло въ тЬлесную болѣзнь. Однако, прихожу и невольно улыбнулся, взглянувъ на Владыку.

— «Что ты?»

— «Да видѣнъ орелъ по полету».

Владыка уже сіяюгцій сказалъ мнѣ: «пойдемъ, поблагодаримъ преп. Сергія. Онъ мнѣ явился чувственнымъ образомъ. Я заснулъ, а былъ уже часъ пятый, какъ послышался шорохъ въ двери. Я чутокъ, проснулся, привсталъ: дверь, которую я обыкновенно запираю, тихонько отворилась и вошелъ Преподобный, старенькій, сѣденькій, худенькій и росту средняго, въ мантіи безъ епитрахили и, наклонясь къ кровати, сказалъ мнѣ: «не смущайся, все пройдетъ»… И скрылся. «Спасибо», сказалъ мнѣ Владыка — «ты говорилъ мнѣ противъ всѣхъ». И оправдались слова Преподобнаго! (Слышалъ отъ о. Намѣстника за тайну 16 авг. 1853 г. въ скиту за всенощной въ алтарѣ Душеп. Чт., 1905 г., ч. III, кн. 9–я, стр. 35).

Еще за два мѣсяца до назначенія строителя Высокогорской Арзамаской пустыни іеромонаха Антонія намѣстникомъ Сергіевой Лавры, когда живъ былъ прежній намѣстникъ архимандритъ Аѳанасій и не было рѣчи о его замѣщеніи, о. Серафимъ предсказалъ это назначеніе. Разсказъ объ этомъ предсказаніи записанъ самимъ о. Антоніемъ.

Въ январѣ 1831 г. о. Антоній отправился къ преп. Серафиму для совѣта по случаю сильно смущавшихъ его неотвязчивыхъ мыслей о смерти.

Пріѣхавши въ Саровъ вечеромъ и никуда не заходя, Антоній пошелъ прямо къ келліи старца Серафима. Не доходя до нея, онъ встрѣтилъ нѣкоторыхъ изъ братій Саровской пустыни, которые сказали ему, что о. Серафимъ въ монастырь не возвратился еще изъ своей пустыни. Было уже около пяти часовъ вечера и темнѣло. Пріѣхавшій остановился въ раздумьѣ: идти ли ему куда или тутъ дожидаться? Въ это время стоящая съ нимъ братія, завидѣвъ издали грядущаго старца, извѣстила: вотъ о. Серафимъ идетъ. Старецъ шелъ въ обыкновенной своей одеждѣ съ мѣшкомъ за плечами, опираясь на топоръ. О. Антоній тотчасъ подошелъ къ нему и поклонился обычно.

— Что ты? спросилъ его старецъ.

— Къ вамъ, батюшка со скорбной душей, — отвѣчалъ Антоній.

— Пойдемъ, радость моя, въ келлію, — привѣтливо сказалъ старецъ.

Въ келліи наединѣ Антоній умолялъ старца Серафима сказать ему откровенно: совершится ли съ нимъ то, что внушаютъ ему скорбные помыслы? Не приближается ли въ самомъ дѣлѣ смерть его? Сижу ли я въ келліи, говорилъ Антоній, выйду на монастырь, мнѣ представляется, что послѣдній разъ вижу обитель. Изъ сего заключаю, что скоро умру, и потому указалъ уже и мѣсто могилы для себя. Желаю знать о смерти единственно для измѣненія моей жизни, чтобы, отказавшись отъ должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманію. Извѣгценіе о смерти не будетъ страшно для меня.

О. Серафимъ слушалъ разсказъ, не измѣняя положенія и держа за руку о. Антонія. Когда же тотъ окончилъ, блаженный старецъ, взирая на него съ любовію, сказалъ: не такъ ты думаешь, радость моя, не такъ: Промыселъ Божій ввѣряетъ тебѣ обширную лавру.

О. Антонію подумалось, что старецъ Серафимъ желаетъ развлечь его отъ скорбныхъ мыслей, поэтому, прерывая рѣчъ его, сказалъ: батюшка, это не успокоитъ меня, не усмиритъ моихъ помысловъ: я умоляю васъ, скажите прямо: мысли мои о смерти не служатъ ли отъ Бога указаніемъ на близкую мою кончину? и въ такомъ случаѣ я буду просить молитвъ о душѣ моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мнѣ хочется встрѣтить часъ смертный съ должнымъ приготовленіемъ.

О. Серафимъ съ ангельской улыбкой отвѣчалъ: невѣрны твои мысли, я говорю тебѣ, что Промыселъ Божій ввѣряетъ тебѣ лавру обширную. Строитель же сказалъ на это: гдѣ же Высокогорской пустыни быть лаврою? Дай Богъ, чтобы не сошла ниже, чѣмъ теперь стоитъ.

Къ большему удивленію Антонія, старецъ Серафимъ, не перемѣняя своихъ мыслей, сталъ просить его милостиво принимать изъ Сарова братію, кто придетъ въ лавру, или онъ пришлетъ. Оставаясь въ прежнемъ впечатлѣніи, Антоній продолжалъ: батюшка! кто захочетъ изъ Сарова переходить въ скудную Высокогорскую пустынь? А если бы кто пожелалъ, или кого бы вы прислали, то вы знаете всегдашнюю мою готовность дѣлать все, что вамъ угодно: да на дѣлѣ сего не можетъ быть.

О. Серафимъ, какъ будто идя по одной и той же дорогѣ, сказалъ: не оставь сиротъ моихъ, когда дойдетъ до тебя время.

Не выдержалъ строитель Антоній и въ порывѣ безпредѣльной любви и уваженіи къ старцу, бросился къ нему, обнялъ его и долго плакалъ. Не понимая значенія сказанныхъ словъ, онъ остановился вниманіемъ своимъ на словѣ «сиротъ»: ему казалось, что старецъ говоритъ о скорой своей кончинѣ. Блаженный Серафимъ продолжалъ: поминай моихъ родителей Исидора и Агаѳію. Затѣмъ сталъ совѣтовать покоряться во всемъ волѣ Господней, быть прилежнымъ къ молитвѣ. Строго исполнять свои обязанности, быть милостивымъ и снисходительнымъ къ братіи, и вообще ко всѣмъ быть милостивымъ и по себѣ смиреннымъ. Смиреніе и осторожность, говорилъ онъ, есть красота добродѣтелей. Потомъ о. Серафимъ нѣсколько разъ обнялъ строителя, благословилъ висѣвшимъ на груди его крестомъ и сказалъ: теперь гряди во имя Господне. Время уже тебѣ: тебя ждутъ.

Во время возвратнаго пути Антоній слышитъ, что ѣдущій съ нимъ монахъ началъ плакать. О чемъ ты плачешь? — спросилъ Антоній. Въ Саровѣ онъ встрѣтилъ о. Серафима, возвращаюгцагося изъ пустыни въ монастырскую свою келлію, который сказалъ ему: ну вотъ и вамъ предстоитъ разлука съ вашимъ строителемъ.

Между тѣмъ время шло: прошелъ январь, февраль, наступилъ мартъ и великій постъ. На второй день марта мѣсяца въ понедѣльникъ 1–й недѣли поста, отправивъ чреду неусыпаемаго чтенія Псалтири, отправляемую каждымъ братомъ по два часа, строитель всталъ на свое мѣсто. Здѣсь подали ему письмо отъ митрополита Московскаго. О. Антоній пошелъ въ свою келлію. При письмѣ, приглашающемъ Антонія въ намѣстника Сергіевой Лавры, приложенъ былъ конвертъ къ Нижегородскому преосвященному Аѳанасію о скорѣйшемъ увольненіи о. Антонія отъ должности строителя Высокогорской пустыни и отправленіи его въ Москву.

По полученіи письма митрополита Филарета, о. Антоній немедленно отправился въ Нижній; и представивъ преосвященному Аѳанасію отношеніе митрополита Московскаго, 4 числа получилъ увольненіе отъ должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5 и 6 сдалъ монастырь казначею; въ субботу первой недѣли совершилъ литургію и, причастивъ Св. Таинъ братію, простился съ нею и, проѣздомъ посѣтивъ Арзамасъ, простился съ знакомыми; 10 числа прибылъ въ Москву и остановился въ Симоновомъ монастырѣ и въ тотъ же день явился Митрополиту. Въ домовой церкви митрополита приведенъ былъ къ присягѣ на служеніе въ должности намѣстника; 15 посвященъ въ санъ архимандрита Виѳанскаго монастыря; 19 числа въ Четвертокъ во время часовъ пріѣхалъ въ Лавру и прямо вошелъ въ алтарь безъ всякой встрѣчи, одѣтый по пустынному въ монатейную рясу, съ которой не скоро разстался и на новомъ мѣстѣ служенія (См, П. Казанскій. Очеркъ жизни арх. Антонія, намѣстника Св. Тр. — С. Лав. Москва 1878 г).

Кѣмъ же былъ новоприбывшій въ Лавру ея новый намѣстникъ? Архимандритъ Антоній, въ міру Андрей Гавриловичъ Медвѣдевъ былъ сыномъ крестьянина Нижегородской іуберніи. Родился въ 1792 г. Въ молодости былъ аптекарскимъ ученикомъ и пѣвчимъ, а въ 1812 получилъ право на врачебную практику. Былъ принятъ въ Саровскій монастырь въ 1818 г. Въ 1820 г. перешелъ въ Высокогорскую пустынь. Постриженъ въ монашество въ 1822 г. и рукоположенъ во іеромонахи. Путешествовалъ по святымъ мѣстамъ и въ 1826 г. назначенъ строителемъ означенной пустыни. Привелъ таковую въ благоустройство. Въ 1831 г. назначенъ м. Филаретомъ въ намѣстники Троице–Сергіевой Лавры, гдѣ пробылъ 46 лѣтъ и привелъ Лавру въ цвѣтугцее состояніе: расширилъ зданія, украсилъ церкви, устроилъ гостиницы и больницы, домъ призрѣнія, училище для дѣтей, иконописную мастерскую, поднялъ уровень монашеской жизни, много издалъ аскетическихъ и духовнонравственныхъ книгъ. Скончался въ 1877 г. (Пр. Бог. энциклопедія С. П. Б. 1900, стр. 906). Въ бытность свою въ Саровѣ о. Антоній былъ почитателемъ преп. Серафима и посѣщалъ его. Въ Дивѣевской Лѣтописи разсказывается случай, когда въ келлію преп. Серафима одновременно вошли строитель Высокогорской пустыни іеромонахъ Антоній и Владимірскій купецъ.

О. Антонія о. Серафимъ попросилъ сѣсть обождать, а съ купцомъ началъ разговаривать.

— Всѣ твои недостатки и скорби, — сказалъ онъ, — суть слѣдствія твоей страстной жизни. Оставь ее — исправь пути твои.

И затѣмъ кротко и ласково началъ обличать его въ порокахъ, но съ такой теплотой сердца, что оба его слушатели заливались слезами. Въ заключеніе велѣлъ купцу отговѣться въ Саровѣ обнадеживая его, что въ случаѣ искренняго покаянія Господь не отниметъ отъ него Своей благодати и милости. Купецъ съ умиленіемъ поклонился ему въ ноги, обѣщаясь исполнить всѣ его совѣты, и въ слезахъ, но съ облегченной душей вышелъ отъ него.

Удивленный прозорливостью старца, о. Антоній сказалъ потомъ:

— Батюшка! душа человѣческая передъ вами открыта, какъ лицо въ зеркалѣ въ моихъ глазахъ: не выслушавши духовныхъ нуждъ и скорбей бывшаго сейчасъ богомольца, вы ему все высказали.

О. Серафимъ не сказалъ ни слова.

Строитель продолжалъ:

— Теперь я вижу: умъ вашъ такъ чисть, что отъ него ничего не сокрыто въ сердцѣ ближняго.

О. Серафимъ положилъ правую руку на уста своему собесѣднику и сказалъ:

— Не такъ ты говоришь, радость моя. Сердце человѣческое открыто одному Господу, и одинъ Богъ — сердцевѣдецъ: а «человѣкъ приступить и сердце глубоко» (Пс. 63, 7). За симъ разсказалъ онъ, какъ нѣкоторые укоряли Св. Григорія Богослова за то, что онъ приблизилъ къ себѣ Максима циника. Но святитель сказалъ: «единъ Богъ вѣдаетъ тайны сердца человѣческаго; а я видѣлъ въ немъ обратившагося отъ язычества въ христіанство, что для меня — велико».

Строитель опять спросилъ:

— Да какъ же, батюшка, вы не спросили отъ купца ни единаго слова и все сказали, что ему потребно? — Отецъ Серафимъ, отверзши уста и распространивъ слово, началъ изъяснять:

— Онъ шелъ ко мнѣ, какъ и другіе, какъ и ты шелъ, яко къ рабу Божію. Я, грѣшный Серафимъ, такъ и думаю, что я грѣшный рабъ Божій: что мнѣ повелѣваетъ Господь, то я и передаю требующему полезнаго. Первое помышленіе, являющееся въ душѣ моей, я считаю указаніемъ Божіимъ и говорю, не зная, что у моего собесѣдника на душѣ; а только вѣрую, что такъ мнѣ указываетъ воля Божія для его пользы. А бываютъ случаи, когда мнѣ выскажутъ какое–либо обстоятельство; и я, не повѣривъ его волѣ Божіей, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибѣгая къ Богу, рѣшивъ умомъ: въ такихъ случаяхъ всегда дѣлаются ошибки».

Еп. Леонидъ, викарій, записываетъ (1849 г.): «Замѣчательный разсказъ, слышанный о. Ѳеодоромъ отъ намѣстника и ему переданный.

О. Антоній разсказываетъ, что когда постригся онъ въ монахи, было у него пламенное желаніе того житія, образецъ котораго встрѣчалъ онъ въ книгахъ отеческихъ имъ прочитанныхъ: ему хотЬлось, по примѣру древнихъ, начать съ того, чтобы волю свою бросить въ горнъ послушанія, совершенно отречься отъ себя и предать волю свою въ волю избраннаго старца. Съ этой мыслію пошелъ онъ къ о. Серафиму (это было въ Саровѣ). Выслушавъ его, о. Серафимъ взялъ его за руку и вложилъ въ руку старца, который случился въ его келліи. «Я такъ и обмеръ», говоритъ о. намѣстникъ, п. ч., какъ нарочно, судьба его свела его въ келліи о. Серафима въ такую важную минуту, съ человѣкомъ, котораго слабости были ему извѣстны, и котораго особенно не хотЬлось бы ему имѣть своимъ наставникомъ, что было бы дѣломъ неизбѣжнымъ, если бы такъ рѣшилъ о. Серафимъ, ибо о. Антоній рѣшилъ во всемъ повиноваться его волѣ. «Если бы зналъ о. Серафимъ», — былъ помыслъ Антонія, — что этотъ, впрочемъ добрый старецъ, такъ часто приглашаетъ меня къ себѣ, чтобы только полакомиться со мною между тЬмъ, какъ я, оставивъ въ мірѣ и то что было гораздо поважнѣе, такъ мало имѣлъ расположенія ввязываться въ эти пустяки; или, если бы о. Серафимъ замѣтилъ теперь, какъ одобряетъ онъ движеніе о. Серафима соединить меня съ нимъ, конечно, узами послушанія. Всѣ эти мысли толпились въ головѣ о. Антонія, возмутили его. Но скоро дѣло выяснилось. Отецъ Серафимъ сказалъ старцу: «Возьми ты этого молодого брата, введи его въ церковь, поставь передъ мѣстнымъ образомъ Спасителя, вели сдѣлать 3 земныхъ поклона и скажи: — Вотъ тебѣ наставникъ и покровитель: все что Онъ скажетъ тебѣ, дѣлай и спасешься. Такъ и къ мѣстному образу Божіей Матери и скажи: «вотъ тебѣ наставница и покровительница — иныхъ тебѣ не нужно». Послѣ этого распоряженія, онъ сдѣлалъ о. Антонію, какъ бы поясненіе слѣдуюгцаго содержанія: «Ты хорошую взялъ мысль всецѣло подчинить свою волю волѣ другого, но посмотри, чего ты хочешь: хочешь ты, чтобы тебя, какъ свѣчу поставили въ свѣтлый, крѣпкій фонарь, гдѣ ты безопасенъ отъ вѣтра и несли тебя бережно; или хочешь ты чтобы черезъ рѣку перевезъ тебя надежный челнъ?… Самъ умѣй укрываться отъ вѣтра, чтобы не потухъ пламень; самъ борись съ волнами, чтобы перебраться за рѣку». И указалъ только кого можно выбрать въ совѣтники».

Духовное обгценіе съ преп. Серафимомъ «любезнѣйшимъ его сердцу» не прерывалось о. Антоніемъ до самаго конца. Однажды, идучи по лаврскому сосновому лѣсу, о. Антоній нашелъ плоскій и гладкій камень, на подобіе аспидной дощечки, велѣлъ написать на немъ явленіе Божіей Матери преподобному Сергію, освятилъ этотъ образъ на мощахъ угодника Божія и послалъ въ благословеніе о. Серафиму. Подвижникъ за недѣлю до смерти вручилъ его одному изъ монаховъ съ такими словами: «Сей образъ надѣньте на меня, когда я умру, и съ нимъ положите меня въ могилу: онъ присланъ мнѣ честнымъ архимандритомъ Антоніемъ, намѣстникомъ святой лавры, отъ мощей преподобнаго Сергія». Завѣщаніе старца было исполнено.

О. Антоній, который духомъ и жизнью подражалъ древнимъ подвижникамъ и всегда носилъ въ сердцѣ слова преп. Серафима: «Будьте милостивы, къ милости, прибѣгайте и въ словахъ и въ дѣлахъ, и въ помышленіяхъ, ибо милость есть жизнь души», неоднократно былъ сподобленъ благодатныхъ явленій: причащая братію, онъ увидѣлъ, какъ два старца–инока, со страхомъ приступившіе къ Чашѣ со св. Таинами, причастились изъ нея небеснаго огня. Умирая 85–ти лѣтъ и лежа въ тяжкомъ недугѣ, о. Антоній увидѣлъ на яву своего покойнаго друга м. Филарета: «Тяжко тебѣ?» — спросилъ онъ его. — «Да, владыка святый». — «Читай пять разъ Христосъ Воскресе и одинъ разъ Отче нашъ», сказалъ іерархъ, и сталъ невидимъ. О. Антоній почилъ 12 мая 1877 г. Посмертнымъ явленіемъ о. Антоній исцѣлилъ одну монахиню жестоко страдавшую судорожными припадками. Это засвидетельствовано священникомъ, начальницей обители и докторомъ. И было напечатано въ «Нижегородскихъ епар. вѣд.» въ 1888 г. №16.

Въ 1833 преставился преп. Серафимъ и стало вскорѣ сбываться его пророчество о Дивѣевѣ. Его ложный ученикъ о. Іоасафъ вмѣшался въ жизнь обители и сталъ отмѣнять заповѣди Преподобнаго, данныя ему Самой Царицей Небесной. Обитель стала при нимать другой характеръ. Онъ отстранилъ «Серафимовыхъ сиротъ» и возвысилъ группу своихъ послѣдовательницъ, Н. А. Мотовиловъ, которому преп. Серафимомъ было поручено попеченіе о сестрахъ, поѣхалъ въ Москву и обратился къ намѣстнику лавры, которому, въ свою очередь, было поручено заступленіе за сиротъ. Вслѣдствіе этого между намѣстникомъ и митрополитомъ послѣдовалъ рядъ писемъ, посвягценныхъ этому дѣлу. Митрополитъ откликнулся самымъ горячимъ образомъ. Онъ помогалъ «сиротамъ» изъ своихъ средствъ. Дѣло тянулось годами. Но митрополитъ въ концѣ настоялъ, чтобы Іоасафовскія сестры были удалены. Онѣ основали собственный Понетаевскій монастырь. Дивѣевская обитель была отчислена въ Тамбовскую епархію, гдѣ тогда епископомъ былъ Ѳеофанъ, будугцій затворникъ Вышенскій. Игуменьей Дивѣевской стала Елисавета, родомъ Ушакова, согласно предсказанію Преподобнаго, въ монашествѣ игуменія Марія. Въ Дивѣевѣ спасалось единовременно до 1000 монахинь. Игуменія Марія дожила до проелавленія Преподобнаго.

Другой заботой Митрополита было изданіе житій о.о. Марка, Серафима и Георгія Затворника, а также отдѣльное изданіе наставленій старца Серафима Саровскаго. Митрополиту пришлось пройти черезъ безконечный рядъ препятствій, чинимыхъ синодальными архіереями. Ихъ пугалъ присугцій этимъ писаніямъ элементъ чудесъ.

Какъ извѣстно, чисто православной богословской науки во времена митр. Филарета не существовало. Недавно возникшія Академіи пользовались иностранными, иновѣрными учебниками. Чистое Восточное Православное ученіе хранилось, главнымъ образомъ, въ незатронутыхъ ученостью нѣдрахъ народныхъ, разумѣется среди монашествующихъ, и прежде всего, среди обителей, куда успѣли проникнуть ученики старца Паисія и занести ученіе св. Отцовъ о внутреннемъ дѣланіи. Поэтому совершенно неудивительно, что средя образованныхъ архіереевъ господствавалъ протестантскій образъ мышленія.

По поводу этого дѣла тоже возникла переписка между митрополитомъ и намѣстникомъ. Пишетъ Митрополитъ отъ 28 іюля 1838 г. за № 199: «А я хотя черезъ порогъ смотрѣлъ въ безмолвіе, прочитавъ житіе о. Серафима, и, какъ вамъ хотѣлось, поправилъ нѣсколько словъ, гдѣ они казались поставлены не совсѣмъ правильно. Если думать о напечатаніи, то затрудненіе представить нѣкоторыя сказанія о видѣніяхъ. Цензура едва ли согласится пустить въ свѣтъ чудесное въ жизнеописаніи безъ высшаго свидетельства Церкви. Но исключить изъ жизнеописанія сказанія сего рода мнѣ кажется было бы похоже на святотатство. Если хотите, поговорите съ цензурой»…

Отъ авг. 2–го 1838 г. митрополитъ пишетъ: «Посылаю вамъ, о. Намѣстникъ, просмотрѣнныя мною поученія, или духовныя наставленія о. Серафима. Я позволилъ себѣ перемѣнить, или дополнить нѣкоторыя выраженія, частью, чтобы языкъ былъ правильнее, частью, чтобъ мысли, недовольно полно, или недовольно обыкновенно выраженныя, оградить отъ неправильнаго разумѣнія или отъ прекословія. Посмотрите и скажите мнѣ: можно ли подумать, что я не переиначилъ, или не повредилъ гдѣ либо мысли старца» … Отъ авг. 11 1838 г. онъ пишетъ… «Духовныя наставленія лучше цензоровать отдѣльно, чтобы въ случаѣ затрудненій въ житіи не затруднить и имъ дорогу» … Отъ 20 ноября 1838 г. онъ пишетъ:… «Сказаніе о онѣмѣвшемъ діаконѣ едва ли не останется въ архивѣ. Я опасался быть неуступчивымъ въ части, чтобы не испортить цѣлаго дѣла». Отъ дек. 31,1839 г.: «Дѣло о житіяхъ о. Серафима и затворника Георгія молчитъ: я не напоминаю о семъ въ ожиданіи Преосв. Кіевскаго, котораго мнѣніе благопріятно сему дѣлу». Наконецъ, въ письмѣ отъ дек. бго 1840 г. митр, жалуется, что: «Владыка Новгородскій опять возсталъ со своими недоумѣніями о чудесныхъ событіяхъ». Также возсталъ митр. Іона. «Видно согрѣшилъ саровскій игуменъ, написавъ къ митр. Іонѣ свои несвѣтлыя мысли». Однако, по милости Божіей и благодаря настойчивости митрополита Филарета, эти драгоцѣнные документы, наконецъ, увидѣли свѣтъ.

М. Филарету также принадлежала другая великая заслуга: его «усердіемъ и стараніемъ» дважды было переиздано въ 1822 г. и въ 1852 г. Добротолюбіе, впервые напечатанное въ 1793 г. митр. Гавріиломъ (см. «Житіе и писаніе Молдавскаго старца Паисія Величковскаго». Москва. 1847.111 стр.). Это «усердіе и стараніе» Филарета являются неоспоримымъ доказательствомъ его приверженности съ раннихъ поръ къ святоотеческому ученію о внутреннемъ дѣланіи.

Кромѣ попеченія о. Серафимовомъ наслѣдіи, митр. Филаретъ не меньше усердія вкладывалъ въ покровительство Оптиной Пустыни. Мы уже говорили, что Оптинскому старцу Льву угрожала ссылка въ Соловки за его подвигъ старчествованія, причемъ скиту грозило закрытіе. По этому случаю м. Филаретъ написалъ Калужскому архіерею, что о. Левъ отнюдь не является еретикомъ. Съ другой стороны митрополитъ Кіевскій Филаретъ въ бытность свою въ Оптиной Пустыни оказалъ старцу Льву знаки глубокаго уваженія въ присутствіи враждебнонастроеннаго епископа и тЬмъ заставилъ его смириться, такъ что Старчество въ Оптиной не было нарушено. Извѣстно, что м. Филаретъ Московскій имѣлъ личную встрѣчу со старцемъ Львомъ въ бытность его въ Москвѣ. О. Левъ остановился въ Симоновомъ монастырѣ, гдѣ настоятелемъ былъ о. Мельхиседекъ, бывшій казначей Бѣлобережской пустыни, благодаря интригамъ котораго, о. Левъ уступилъ ему настоятельскую должность. Арх. Мельхиседекъ повезъ о. Льва, чтобы его представить митрополиту. Владыка охотно принялъ о. Льва, а о. Мельхиседеку сказалъ, что онъ ему не нуженъ и можетъ, если понадобится, придти въ другой разъ. Кромѣ о. Льва, расположеніемъ митрополита пользовался о. Макарій, который по его приглашенію пріѣзжалъ въ Москву. Съ нимъ митрополитъ имѣлъ постоянныя сношенія во время печатанія святоотеческой литературы. Но особой любовью митрополита пользовался о. Антоній Малоярославецкій. брать иіумена Моисея — поистинѣ святой старецъ. Отношенія съ Оптиной пустынью поддерживались также черезъ о. намѣстника Троицкой лавры о. Антонія. О посѣгценіи имъ Оптиной пустыни въ первой половинѣ XIX в. сохранилась запись въ Оптинскомъ дневникѣ (См. С. А. Нилусъ. «Святыня подъ спудомъ». Изд. Св. Тр. Лавры, стр. 39–41):

«21 октября. Пятокъ. Пополудни въ 8 часовъ вечера неожиданно прибылъ въ монастырь нашъ о. Намѣстникъ Троице–Сергіевой Лавры, архимандритъ и кавалеръ Антоній съ Малоярославецкимъ о. игум. Антоніемъ Не изъ числа обыкновенныхъ смертныхъ были эти оба посетителя: Наместникъ Лавры Архимандритъ Антоній и Малоярославскій Игуменъ Антоній. Первый былъ близокъ къ Преподобному Серафиму и къ великому Митрополиту Московскому, Филарету; второй — родной братъ великаго Оптинскаго игумена (впослѣдствіи архимандрита) Моисея и Саровскаго игумена Исаіи, отличался великимъ подвигомъ личной духовной жизни. Оба были яркими представителями духовной силы истиннаго монашества первой половины XIX вѣка).

«22 октября. Храмовой праздникъ явленныя иконы Богоматери Казанскія. Божественную службу совершалъ о. игуменъ М. соборне. Высокіе гости — о. архимандритъ Антоній съ о. игуменомъ Антоніемъ утромъ посѣтили всѣ монастырскія службы: братскую трапезу, хлѣбопекарню, рухольную и проч.; потомъ слушали позднюю литургію. Трапезовали обще съ братіей. О. архимандритъ Антоній, по смиренію своему, не согласился въ трапезѣ сѣсть на приготовленномъ стулѣ возлѣ настоятеля, но сидѣлъ вмѣстѣ съ братіею, почитая себя странникомъ и ничтоже глаголаше.

«Пополудни, въ 3 часа о. Намѣстникъ съ о. иіуменомъ Антоніемъ отправились въ Скитъ, посѣтили скитоначальника, о. М., церковь и прочія въ Скиту мѣста.

«23 октября. Воскресенье. О. Намѣстникъ съ о. иіуменомъ Антоніемъ паки отправились въ Скитъ къ обѣднѣ въ 7 часовъ утра и до 11 часовъ время проводили въ духовной бесѣдѣ со скитоначальникомъ — старцемъ, о. М. Оттуда всѣ трое прибыли въ обитель къ настоятелю о. иіумену М. и трапезовали четверо. Отецъ Намѣстникъ при трапезѣ, казалось, болѣе насыщалъ — питалъ своею любвеобильною, смиренномудрою бесѣдою души слушающихъ, нежели пища — тѣло: такъ онъ сладкоглаголивъ, что, слушая его, не почувствуешь усталости и въ цѣлыя сутки.

«Пополудни, въ 3 часа, паки о. Намѣстникъ съ о. иг. Антоніемъ отправились въ Скитъ; отправили панихиду въ скитской церкви по Іеросхимонахѣ Іоаннѣ и прочихъ почившихъ старцахъ, записанныхъ о. Намѣстникомъ, и вновь продолжали бесѣду съ о. скитоначальникомъ, о. М. о душевной пользѣ. Вечеромъ же въ настоятельскихъ келліяхъ продолжали духовную бесѣду до 12 ч. ночи.

«24 октября. Понедѣльникъ. Намѣстникъ и старцы были у ранней Литургіи, послѣ которой назначенъ отъѣздъ изъ обители. Бесѣдуя въ послѣдній разъ въ настоятельскихъ келліяхъ, о. Намѣстникъ сказалъ:

— «Время, старцы Божіи, разстаться намъ!» Трогательны были минуты прощанія ихъ. О. Намѣстникъ прочиталъ молитвы съ отпускомъ на путешествіе; всѣ четверо поверглись смиренно другъ другу въ ноги, плакали и просили взаимныхъ молитвъ другъ о другѣ.

До монастырскаго парома шли всѣ пѣши. На берегу, простившись со старцемъ о. М., убѣдили его не входить въ паромъ, опасаясь для него простуды, ибо онъ, забывъ свою недавнюю болѣзнь и старость, провожалъ легко одѣтый. Когда паромъ двинулся отъ берега, о. Намѣстникъ сказалъ съ поклоненіемъ старцу о. М., стоявшему на берегу:

— «Простите, батюшка о. М., перекрестите насъ!» Батюшка, въ свою очередь, поклонился и, смиренно повинуясь, осѣнилъ знаменіемъ крестнымъ плывшихъ на паромѣ и сказалъ:

— «Не пойду, пока не увижу благополучной переправы вашей».

— Когда же паромъ присталъ къ другому берегу, старецъ о. М. сказалъ:

— «Теперь радуюсь, видя благополучно достигшихъ берега. Благословите же и меня, о. Архимандритъ!»

Повинуясь старцу, и о. Намѣстникъ сдѣлалъ на старца знаменіе креста и умиленно сказалъ:

— «Буди съ вами благословеніе Божіе. Простите, батюшка, и помолитесь». И оба они на разныхъ берегахъ низко поклонились другъ другу.

О. игуменъ М. провожалъ о. Намѣстника съ о. игуменомъ Антоніемъ до сельца Кожемякина за 20 верстъ отъ обители, гдѣ посѣтили помѣщика. Николая Ивановича Хлюстина, который нарочито пріѣзжалъ въ нашу обитель и убѣдительно просилъ заѣхать къ нему въ домъ. Тамъ разстались и съ о. игуменомъ М., который возвратился въ монастырь въ 9–мъ часу вечера, а о. Намѣстникъ съ о. игуменомъ Антоніемъ отправились до Перемышля на обительскихъ лошадяхъ; изъ Перемышля того же вечера, въ 8 ч., отправились въ Калугу, поспѣшая изъ опасенія осенней ненастной погоды. Посѣгценіе достоуважаемаго о. архимандрита Антонія, изъявленное имъ архипастырское благословеніе высокопреосвягценнѣйшаго митрополита Филарета Московскаго и доставленные неоцѣненные дары на благословеніе монастырю и скиту пребудутъ неизгладимо въ памяти. Трогательно видѣть обрагценіе между собою такихъ, соединенныхъ духовнымъ союзомъ любви о Христѣ, мужей; еще болѣе назидательно и утѣшительно было слышать духовную ихъ другъ съ другомъ бесѣду.

Вотъ, какъ о семъ посѣщеніи выразился батюшка, старецъ нашъ, о. М. въ письмѣ отъ 25 октября къ знакомымъ.

«Всѣ эти дни были мы въ пріятныхъ хлопотахъ: въ пятницу вечеромъ, т. е. 21–го числа, утЬшили насъ своимъ посѣщеніемъ почтеннолюбезные гости — Лаврскій Намѣстникъ, о. Архимандритъ Антоній съ Малоярославскимъ игуменомъ о. Антоніемъ. Ласковому, пріятному его обращенію съ нами, убогими, а паче сомною, ничтоже стоющимъ, надо было удивляться. Кажется, онъ любовію дышалъ, что все выражалось умиленными его чувствами. Всякое слово его любвеобильной бесѣды запечатлѣвалось въ сердцахъ нашихъ, а описать оныя тупое мое перо съ такимъ же умомъ не имѣетъ способности. Наградилъ Скитъ нашъ святынею и еще обѣщалъ прислать. Съ какимъ благоговѣніемъ принялъ рукодѣліе Скита нашего — ложечки и точенныя штучки — надо было удивляться! И хотѣлъ представить оныя Митрополиту. Ну, словомъ, оставилъ память и примѣръ нелестной любви и смиренія. Что можемъ воздать ему? Токмо въ благодарномъ сердцѣ сохранить сіе чувство и молить Господа простымъ словомъ: спаси его, Господи!»

Въ жизни Оптиной важной страницей въ исторіи ея является работа скита по изданію святоотеческихъ твореній. Участіе въ этомъ дѣлѣ митрополита московскаго имѣло рѣшающее значеніе. Безъ этого участія оно оказалось бы немыслимо. Филаретъ даже лично работалъ надъ переводами и Кирѣевскій къ нему обращался въ случаяхъ недоумѣній. Прот. Ф. А. Голубинскій, профессоръ Академіи былъ цензоромъ и благодаря этому печатаніе совершалось безъ вмѣшательства со стороны Св. Синода и могло безболѣзненно осуществиться. Это издательство въ жизни Церкви имѣло безпримѣрное значеніе.

Мы видимъ изъ всего вышеизложеннаго, что вѣкъ м. Филарета былъ вѣкомъ, когда лучшія церковныя силы пытались, вопреки свѣтскому модернизму и европейизму вернуть сердца русскихъ людей къ прежней Святой Руси, къ «стяжанію Духа Святаго», по выраженію преп. Серафима. Центральнымъ лицомъ въ этомъ дѣлѣ былъ московскій митрополитъ Филаретъ, покровитель Серафимова наслѣдія и Оптиной Пустыни. Въ его время и его вѣкъ возросъ и созрѣлъ другой великій пророкъ и дѣятель на нивѣ Христовой — о. Іоаннъ Кронштадтскій — истинный сосудъ Духа Святаго, преисполненный благодати Божіей, также бывшій послѣдователемъ святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи. «Хотя о. Іоаннъ свягценствовалъ въ міру и не имѣлъ монашескаго постриженія, но внутренняя жизнь его была вся въ монашескомъ подвигѣ, согласно святоотеческой традиціи. Онъ постоянно говоритъ о внутреннемъ духовномъ дѣланіи, о «невидимой брани» — не только противъ страстей, но и противъ «духовъ злобы поднебесныхъ», говоритъ объ «умно сердечной молитвѣ» и силѣ и действенности «Имени Іисусова» А Концевичъ. О. Іоаннъ Кр. и дух. кризисъ Россіи. 50–лѣтіе преставленія приснопам. Іоанна Кронінт. Нью Іоркъ, 1958 г., стр. 95).

Какъ уже было ранѣе сказано, внутренняя духовная жизнь м. Филарета была глубоко сокрыта отъ его современниковъ; дверь его спальни запиралась на замокъ, такъ что никто не зналъ, когда онъ ложился, или вставалъ, какъ провелъ ночь. Тѣмъ не менѣе, «не можетъ укрыться городъ, стоящій на верху горы» (Мѳ. 5,14), такъ и святость м. Филарета открылась въ его исцѣлѣніяхъ, пророчествованіяхъ, откровеніяхъ, ему бывшихъ и также изъ бывшихъ ему явленій изъ потустороння го міра. Въ письмахъ къ Намѣстнику онъ неоднократно упоминаетъ объ откровеніяхъ «въ сонномъ бдѣніи». Въ письмѣ отъ апр. 1–го 1838 онъ пишетъ: «Молитва безъ любви не бываетъ услышана, сказалъ нѣкто во снѣ наяву». Въ письмѣ отъ дек. 30–аго 1836 г. онъ пишетъ: «Въ прошедшемъ ноябрѣ около дня Михаила Архангела сказано кѣмъ–то кому–то во снѣ: земля празднуетъ ихъ дни и они горькую обязанность имѣютъ быть на земли. Потому надобно съ ними соединяться. Они просятъ нашихъ молитвъ и говорятъ: мы принесемъ ваши молитвы уже очигценныя въ нашемъ предстательствѣ передъ Престоломъ Всевышняго. Предстательство Святыхъ есть звено, соединяющее слабое существо земныхъ съ небомъ … О, если и всѣ со вниманіемъ, а не по памяти только именовали дневного Святого. (Прим. Въ сохранившейся послѣ м. Филарета памятной книжкѣ подъ 11 ноября 1836 г. записано: «1836. По случаю недовольнаго вниманія къ празднику Михаила Архангела сказано во снѣ». Далѣе слѣдуютъ, переписанныя въ семъ письмѣ, слова). Въ письмѣ отъ 25–го февр. 1843 г. на вопросъ своего духовника–Намѣстника, знавшаго о томъ, что многія тайны духовнаго міра ему открыты, м. Филаретъ отвѣчаетъ: «Не умѣю говорить не только о свѣтломъ небесномъ, но и о темномъ, о чемъ спрашиваете. Что нибудь скажу, а вы разсуждайте. Что степени духовъ тьмы различны въ томъ нѣтъ сомнѣнія. Примѣтно, что между ними есть низшіе роды, подобные тому, что между людьми малосмысленные и дикіе, или какъ будто скотъ духовнаго міра. Входя въ соприкосновеніе съ здѣшнимъ міромъ они дѣлаютъ ребячества и глупости, но едва ли можно сказать, что вреда не сдѣлаютъ… но какой вредъ могло бы сдѣлать другому подобное привидѣніе трудно определить. Посему искушаемому не то должно говорить, что совсѣмъ не могутъ сдѣлать вреда, но что Богъ не попустилъ повредить вѣруюгцему, призывающему Имя Божіе и крестомъ ограждающемся. Для ободрѣнія можно присовокупить, что по признакамъ дѣйствій видно уже храненіе Божіе въ томъ, что попущено не сильнымъ врагамъ нападать, а незначущимъ». Далѣе говорится о томъ, что человѣкъ долженъ испытывать себя не удерживаетъ ли онъ въ совѣсти «страстнаго помысла, или чего темнаго въ совѣсти, что открываетъ дорогу и доступъ обитателямъ тьмы, а также «волненіе и раздраженіе нервовъ усиливаетъ способность принимать впечатлѣніе темнаго невидимаго». Въ письмѣ отъ 28–го окт. 1846 г. сказано: «Апостолъ говоритъ о духахъ злобы поднебесныхъ и что духамъ свойственно быть въ адѣ, то не придется ли заключить, что нашъ бѣдный міръ съ одной стороны по дару творенія и благодати искупленія проницаемый благодатною свѣтлою атмосферою, а съ другой — по бѣдственному грѣховному поврежденію не совсѣмъ запертъ для расширившейся въ немъ темной атмосферы ада? Души, облагодатствованныя и совершившіяся, отражаютъ сію атмосферу вселившимся въ нихъ благодатнымъ свѣтомъ и, не ощущая ея, идутъ на небо; къ душамъ менѣе очистившимся, менѣе сильнымъ въ свѣтѣ она приражается — вотъ мытарства. Слава же Божіей Матери есть боголѣпная и безпримѣрная. Съ симъ сообразно будетъ представить, что когда слава Ея открылась въ духовномъ мірѣ, преизобильный свѣтъ Ея не только прошелъ до предѣловъ чистаго духовнаго міра, но можетъ быть молніей проторгся и въ нѣкую часть атмосферы темной».

Какъ нами выше упомянуто, Митрополитъ, особенно въ послѣдніе годы своей жизни, обрѣлъ даръ пророческаго предвидѣнія. «Однажды», говоритъ еп. Леонидъ (Краснопѣвковъ), «я сказалъ м. Филарету (1865 г.), что было бы желательно закрѣпить письменно его взгляды, касающіеся до расхожденія съ старообрядцами, Филаретъ отвѣтилъ: «Для чего?» — «Для будущаго», былъ мой отвѣтъ. Митрополитъ отвѣтствовалъ горячо и волнуясь, что онъ чувствуетъ, что будущее покрыто темнымъ облакомъ и что когда буря разразится, люди, потрясенные громовыми ударами, забудутъ обо всемъ, что было до этой бури» (Русскій Архивъ. 1901 г.) Тотъ же еп. Леонидъ пишетъ: «Муравьевъ говорилъ, что печаленъ взглядъ Владыки на будущее и передалъ его подлинный слова: «Когда я смотрю на малолѣтнихъ дѣтей, я не могу остаться равнодушнымъ отъ мысли, что они, должны будутъ, бѣдныя, вытерпѣть въ сію пору», и при этихъ словахъ — заплакалъ. Такъ говорилъ Андрей Николаевичъ (Еп. Леонидъ. Душ. чт. ч. I, кн. 4). «За два мѣсяца до его смерти (1867) онъ сказалъ Намѣстнику Лавры, что онъ сталъ видѣть свое собственное прошлое яснѣе, чѣмъ раньше. Архимандритъ ему сказалъ: «А будущее тоже?» — «Будущее тоже», отвѣтилъ митрополитъ. — «Что видите въ будущемъ?» — «Ужасную бурю, которая къ намъ идетъ съ Запада». Другое пророчество, подобное сему, встрѣчается въ словахъ старца Оптинскаго Амвросія: «Не хлопочи о ризѣ, я передумалъ, и рѣшилъ, что лучше теперь не дѣлать ризу на Калужскую икону Божіей Матери. Первое у насъ денегъ мало… Второе, запомнилъ я слова покойнаго митрополита Филарета, который не совѣтывалъ дѣлать ризы на иконы, потому что «приближается время, когда неблагонамѣренные люди будутъ снимать ризы съ иконъ». (Письма о. Амвросія къ мірскимъ особамъ. Тр. — Серг. Лавра. 1908 №225. стр. 207).

Каковы же были тѣ потрясаюгція видѣнія, если Митрополитъ Филаретъ узрѣлъ во всѣхъ подробностяхъ то, что послѣдовало ровно черезъ 50 лѣтъ послѣ его кончины? Великій старецъ и великій пророкъ Божій не могъ не обладать и даромъ исцѣленій. Не будучи въ состояніи вмѣстить весь матеріалъ, касаюгційся сего въ нашу работу, мы отсылаемъ читателя къ книгѣ Поселянина: «Русскіе подвижники 19–го и 20–го вѣка», СПб., 1910 г., а также къ «Жизнеописаніямъ отечественныхъ подвижниковъ благочестія 18 и 19 вѣковъ», ноябрь, стр. 483–488. Въ этой книгѣ кратко упомянуты 4 случая: «Одна восьмилѣтняя дѣвочка, бывшая въ полномъ разслабленіи, тотчасъ стала ходить, какъ только мать поднесла ее подъ благословеніе святителя Филарета. Дѣвица, бывшая въ продолженіи 13 лѣтъ нѣмой, тотчасъ заговорила, какъ только святитель, благословивъ, спросилъ ее: «Какъ тебя зовутъ?» И заставилъ ее тутъ же прочитать молитву Господню. У одного купца появился на рукѣ антоновъ огонь; доктора уже рѣшили отнять руку; но болящій черезъ своего приходскаго священника, попросилъ съ вѣрою молитвъ у святителя Филарета, и вслѣдъ за тѣмъ увидѣлъ во снѣ, что владыка благословилъ его; проснувшись, онъ почувствовалъ себя лучше, и когда явились врачи для операціи, то рука, къ ихъ изумленію, оказалась совершенно бѣлою, такъ что ни въ какой операціи не было надобности. Одинъ купецъ, заблудившійся въ киргизской степи во время страшнаго бурана, призвалъ въ молитвѣ святителя, задремалъ и въ дремотѣ увидѣлъ святителя, который благословивъ его, промолвилъ: «Богъ благословитъ тебя, продолжай путь благополучно», и купецъ былъ спасенъ. Много и другихъ было случаевъ съ благоговѣйными чтителями памяти святителя Филарета». Но есть исключительное чудо, которое не вошло въ обгцеизвѣстныя книги. Это исцѣленіе митрополитомъ дѣвицы–монахини Р, духовной дочери игумена о. Антонія Малоярославецкаго, у котораго была особая духовная близость съ Митрополитомъ, желавшимъ его имѣть старцемъ въ одной изъ пустынь въ Лаврѣ. Юная монахиня страдала отъ чаръ, наведенныхъ на нее, подобно тому, какъ отъ такихъ же чаръ страдала св. мученица Іустина. Митрополитъ исцѣлилъ ее, явившись ей во снѣ. Онъ прочиталъ 60–ый псаломъ и велѣлъ ей повторять за нимъ каждый стихъ и затЬмъ читать этотъ псаломъ ежедневно (Жизнеоп. иг. Антонія Малоярославецкаго.

Москва 1870 г., стр. 101–110).

Вотъ какъ говорилъ о послѣднихъ дняхъ Митрополита его духовникъ арх. Антоній: Владыка ему сказалъ 17 сентября: Я нынѣ видѣлъ сонъ и мнѣ сказано: «береги 19–ое число». На это о. Антоній отвѣтилъ: «Владыка святый, развѣ можно вѣрить сновидѣніямъ и искать въ нихъ какого нибудь значенія?» Выслушавъ это, онъ съ чувствомъ сердечной увѣренности сказалъ мнѣ: «Не сонъ я видѣлъ: мнѣ явился родитель мой и сказалъ тѣ слова. Я думаю съ этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Св. Таинъ». — «Я сказалъ, что это желаніе доброе. Митрополитъ служилъ литургіи 19 сентября и 19 октября, а также въ ноябрѣ. Въ это роковое 19 число онъ скончался». «Лицо м. Филарета», разсказываетъ еп. Леонидъ, «всегда сіяло и духъ его ликовалъ при совершеніи Литургіи. Всѣ знали и особенно кому это было нужно, что послѣ обѣдни онъ былъ кротокъ и доступенъ; когда же онъ самъ совершалъ св. Литургію, онъ обыкновенно плакалъ. Но при освященіи Св. Даровъ въ день своей кончины, его умиленіе было исключительное и слезы его были обильны» (Р. Архивъ, 190iг., кн. 8, ст.

.Въ этотъ день митрополитъ совершалъ литургію такъ бодро и громогласно, какъ давно уже не служилъ, потомъ принималъ въ покояхъ своихъ новаго Московскаго губернатора. Передъ обѣдомъ писалъ, какъ говорятъ, отвѣтъ Антіохійскому патріарху на его привѣтствіе по случаю юбилея. Черезъ 10 минуть пришли напомнить ему объ обѣдѣ и нашли его на полу въ колѣнопреклонномъ положеніи съ опершимися въ полъ руками. Онъ уже не могъ говорить и въ исходѣ второго часа въ Бозѣ почилъ. И когда торжественно переносили его тѣло изъ Троицкаго подворья въ Чудовъ монастырь — народъ собиралъ съ пути можжевельникъ и притомъ съ такимъ усердіемъ, что опоздавшіе не могли уже найти для себя ни одной вѣтки.

Такъ любила своего святителя и такъ благоговѣла передъ нимъ его паства.

Глава VII. Старецъ Іеросхимонахъ Макарій

Іеросхимонахъ Макарій — старецъ Оптиной Пустыни, въ міру Михаилъ Николаевичъ Ивановъ, изъ дворянъ Дмитровскаго уѣзда, Орловской губ., родился 20 ноября 1788 г. и скончался 7 сент. 1860 г. Онъ старчествовалъ въ Оптиной Пустыни совмѣстно со старцемъ Леонидомъ въ схимѣ Львомъ, а затЬмъ до самой смерти несъ единолично великій и святой подвигъ старчествованія въ обители.

Начнемъ съ описанія первой встрѣчи одного инока со старцемъ. Она происходила въ ранней его юности, когда жаждалъ онъ монашескаго житія. «Въ тѣ времена, скитскій лѣсъ былъ гуще и величественнее, чѣмъ теперь, и, въ вѣчномъ полусумракѣ его святой тайны Божьяго дѣвственнаго созданія, догорающій день быстро смѣнялся мракомъ ночи, и ночная тЬнь ложилась плотнѣе и гуще, чѣмъ на просторѣ обширнаго Оптинскаго монастырскаго двора. Красотой былъ въ то время скитскій лѣсъ, когда въ благоговѣйномъ трепетѣ подходилъ я со своимъ путеводителемъ къ св. воротамъ, скрывавшимъ за собой, казалось мнѣ, истинныхъ небожителей, временно и только для назиданія, сшедшихъ съ горняго неба на грѣшную землю. Вспомнилъ я по дорогѣ, что о. Герасимъ, прощаясь со мной въ Сергіевой Лаврѣ, сказалъ мнѣ: «А ты постарайся найти, какъ придешь въ Оптину, въ скиту двухъ рясофорныхъ монаховъ, отца съ сыномъ — они ваши Саратовскіе. Зовутъ отца Никитой, а сына Родіономъ; они навѣрное къ тебѣ будутъ ближе другихъ».

И, вотъ, идя дорожкой по лѣсу въ скитъ, я и думалъ: ахъ, еслибы мнѣ найти своихъ земляковъ — все бы было лучше…

Когда ушелъ мой старецъ путеводитель, я, еще не входя въ святыя ворота, бросился на колѣни передъ изображеніемъ свв. Отцевъ на стЬнахъ св. входа и слезно имъ помолился, чтобы они меня приняли въ скитскую братію, и затЬмъ трепетно переступилъ порогъ скита, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ… Меня сразу обдалъ густой, чудный запахъ резеды и всей роскоши скитскихъ цвѣтовъ благовонной вечерней зари догоравшаго знойнаго лѣтняго дня. Прямо передо мною, пересѣкая мнѣ дорогу, смотрю, идутъ два инока. Въ скитскомъ храмѣ звонили во всѣ колокола …

Я поклонился инокамъ въ землю.

«Откуда брать?»

Я назвалъ свою родину. Иноки переглянулись между собой…

«Не знаете ли», спросилъ я, «гдѣ мнѣ здѣсь найти двухъ монаховъ, отца съ сыномъ изъ Саратовской губерніи, по фамиліи, кажется, Пономаревыхъ?» «А, чтожъ, они родственники тебѣ, чтоли?»

«Нѣтъ», говорю, «не родственники, а какъ у меня здѣсь никого нѣтъ, то я ищу хоть земляковъ».

«Ну и слава Богу: твои земляки съ тобой–то и разговариваютъ — я отецъ, а это — мой сынъ».

При этомъ они мнѣ дали братское цѣлованіе. Это были Никита и Родіонъ Пономаревы, въ монашествѣ Нифонтъ и Иларіонъ. Сильно обрадовался я этой встрѣчѣ, въ которой не могъ, конечно, не усмотрѣть промыслительнаго о мнѣ грѣшномъ Божьяго усмотрѣнія. Скитъ мнѣ сразу сдѣлался роднымъ. «А, гдѣ бы мнѣ увидать старца Макарія?» спросилъ я земляковъ. Отецъ Родіонъ, сынъ старика Никиты, сказалъ мнѣ:

«Пойдемъ за мной въ церковь — онъ тамъ, и я тебя поведу къ нему подъ благословеніе».

Батюшку Макарія мы, действительно, застали на молитвѣ въ церкви. Шло бдѣніе. Доложили ему обо мнѣ:

«Какой–то странникъ, батюшка, Васъ спрашиваетъ. Желаетъ Васъ видѣть и сказываетъ, что нашъ землякъ», доложилъ старцу о. Родіонъ.

Надо сказать, что Пономаревымъ я при встрѣчѣ не успѣлъ ничего другого объяснить, кромѣ того, что я ихній землякъ: ни имени моего, ни фамиліи они не знали, да и во всей Оптиной меня никто знать не могъ. «Гдѣ онъ?» — спросилъ старецъ. «Стоитъ у церкви».

«Приведите его сюда ко мнѣ …»

И меня ввели въ церковь къ старцу. Я упалъ ему въ ноги съ замирающимъ отъ волненія сердцемъ и, когда всталъ, старецъ, благословляя меня, сказалъ: «Э, да это, знать Ѳеодоръ!» Дивное прозрѣніе … «Откуда ты сегодня пришелъ?»

«Прямо изъ Калуги», отвѣтилъ я внѣ себя отъ изумленной радости, представь передъ дивнымъ старцемъ.

«Такъ, веди–же его скорѣй въ трапезу», сказалъ батюшка отцу РодДону, «Да скажи повару, чтобы онъ хорошенько, чѣмъ Богъ послалъ, его накормилъ… Да, Ты ужъ», обратился ко мнѣ старецъ: «послѣ ужина–το не ходи ко бдѣнію, а ложись спать, а то ты усталъ, голодный!» (С. Нилусъ. «Сила Божія и немощь человѣчаская», записки иіумена Ѳеодосія. Сергіевъ Посадъ, 1908 г). Старецъ средняго роста, лицомъ не красивъ, со слѣдами оспы, но было оно бѣлое, свѣтлое. Взглядъ былъ тихъ и полонъ смиренія. Нравъ его былъ чрезвычайно живой и подвижной. Память прекрасная: послѣ первой исповѣди на всю жизнь запоминалъ онъ человѣка. Былъ онъ косноязыченъ: не хватало дыханія при разговорѣ. Это его смущало всю жизнь. Одѣтъ былъ всегда бѣдно.

Съ тЬхъ поръ, какъ появился въ скиту о. Макарій, гдѣ его возвели въ настоятели, жизнь его приняла характеръ не измѣнявшійся до самой смерти. Она была полна попеченій, какъ чисто пастырскихъ, такъ и о внѣшнемъ благоустроеніи, съ ранняго утра до поздней ночи. Въ церкви имъ было установлено пѣніе кіевскаго распѣва, введена должность канонарха, плавное чтеніе и пѣніе «на подобны». Вокругъ храма благоухали массы цвѣтовъ, расходясь по бокамъ многочисленныхъ скитскихъ дорожекъ. Внутренность скита, превращенная въ плодовый садъ ея основателемъ отцемъ Моисеемъ, усердно поддерживалась заботами о. Макарія, и нерѣдко зимою городскіе и сельскіе жители просили плодовъ для болящихъ. Самъ о.Макарій, хотя и былъ іеромонахомъ, не служилъ по физическому недостатку косноязычія, но болѣе по глубокому своему смиренію. Но зато съ усердіемъ пѣвалъ онъ часто и со слезами. Особенно любилъ онъ «Чертогъ Твой».

Объ его внѣшности такъ говоритъ жизнеописатель:

«Лицо — ничѣмъ не поражающее съ перваго взгляда, вовсе некрасивое по обыкновеннымъ понятіямъ о красотЬ физической, даже неправильное, по недостатку въ глазахъ, съ печатью постояннаго углубленія въ себя, слѣдовательно, на видъ болѣе строгое, нежели ласковое; но такова сила благодати, что лицо это, служа зеркаломъ чистой, любвеобильной и смиренной души, сіяло какою–то неземною красотою, отражая въ себѣ то или другое изъ свойствъ внутренняго человѣка, плодовъ духа, исчисленныхъ Апостоломъ. Вообще въ немъ было рѣдкое соединеніе дѣтской простоты, тихости и смиренія, дѣлавшее его приступнымъ всѣмъ и каждому («Жизнеописанія отеческихъ подвижниковъ благочестія XVIII и XIX вѣковъ». Москва, 1909 г. Книга за сентябрь, стр. 120).

А вотъ что пишетъ одинъ свѣтскій человѣкъ, какъ мы узнаемъ изъ дневника іеромонаха Евѳимія:

«Первая наша встрѣча со старцемъ, противъ нашего ожиданія, не имѣла ничего особеннаго. Припоминая себѣ разсказъ o. К., мы думали встрѣтить подвижника съ особеннымъ выраженіемъ въ лице, съ особенными пріемами: оказалось, что это былъ простой, обыкновенный монахъ, чрезвычайно скромный, неразговорчивый и къ тому же косноязычный. Я положительно былъ разочарованъ; но жена моя, несмотря на свою свѣтскую бойкость, съ перваго раза почувствовала какой–то безотчетный страхъ, смѣшанный съ благоговѣніемъ; а въ слѣдуюгція его посѣгценія привязалась къ нему всей душой. «Въ слѣдуюгцую осень мы опять посѣтили Оптину Пустынь. О. Макарій былъ уже обходительнѣе и откровеннѣе съ нами. Онъ подробно разспрашивалъ о нашемъ житьѣ–бытьѣ, говорилъ о Петербургѣ и встрѣчаюгцихся въ немъ на каждомъ шагу искушеніяхъ. Когда я признался въ смугценіяхъ, которыя такъ безотвязно преслѣдовали меня среди столичныхъ развлеченій, о. Макарій заговорилъ такъ, какъ никогда до того не говорилъ съ нами. Жадно ловили мы каждое слово подвижника и, по уходѣ его, совѣтуя другъ другу, записали чудную рѣчь старца Божія…

«Вся пошлость жизни свѣтской встала передъ нами во всемъ своемъ безобразіи; въ груди стало тѣсно отъ накопившихся слезъ, которыя неудержимо потекли потокомъ изъ глазъ моихъ. Да, мы плакали! и сладки были эти слезы глубокаго раскаянія въ грѣхахъ. О. Макарій посовѣтовалъ намъ поговѣть и, благословивъ насъ, пошелъ въ другіе номера гостиницы для назиданія и поученія посетителей, которые жаждали его внушаюгцаго слова. Во все время приготовления нашего къ исповѣди и Св. Причагценію, старецъ ежедневно навѣщалъ насъ и назидалъ духовно» Нилусъ. «Святыня подъ спудомъ». Тайна православнаго монашескаго духа. Сергіевъ Посадъ 1911 г).

Іеросхимонахъ Макарій родился 20–го ноября 1788 года. Онъ происходилъ изъ дворянской семьи Орловской губерніи. Семья отличалась благочестіемъ. Прадѣдъ его, Іоаннъ, сталъ инокомъ. Родители, коллежскій асессоръ Николай Михайловичъ Ивановъ и мать Елизавета Алексѣевна, нарекли старшаго сына Михаиломъ, въ честь св. князя Тверскаго, память котораго 22–го ноября; послѣ было еще трое сыновей и одна дочь. Жили они въ окрестностяхъ Калуги, весьма красивомъ мѣстЬ, близъ Лаврентьева монастыря, архимандритъ котораго, Ѳеофанъ, духовно окормлялъ ихъ. «Среди впечатлѣній, пріятныхъ для зрѣнія и отрадномирныхъ для сердца видовъ сельской природы, имѣя передъ глазами тихую иноческую обитель, изъ которой ежедневно доносился до слуха обитателей Ж. звонъ колоколовъ, призывающій иноковъ къ молитвѣ, возрасталъ будущій инокъ и молитвенникъ, еще тогда невѣдомый міру», такъ описываетъ жизнеописатель первыя впечатлѣнія мальчика.

Когда Михаилу было пять лѣтъ скончалась любившая его больше другихъ дѣтей мать, не разъ говорившая про тихаго и кроткаго сына: «сердце мое чувствуетъ, что изъ этого ребенка выйдетъ что–нибудь необыкновенное!» Въ связи съ болѣзнью матери, семья мѣняла мѣсто жительства. Въ городѣ Карачевѣ онъ началъ и окончилъ школьное образованіе, а ужъ на 14–омъ году поступилъ на не легкую службу бухгалтера, съ чѣмъ отлично справился, обративъ на себя вниманіе. Однако, Михаилъ продолжалъ жить своимъ міркомъ. Много читалъ, ища разрѣшенія важнѣйшихъ вопросовъ ума и сердца. Любилъ музыку, отлично игралъ на скрипкѣ, находя въ ней большую отраду. На 24–мъ году жизни, уже по смерти отца, вышелъ въ отставку и поселился въ деревнѣ. Управлялъ хозяйствомъ плохо. Однажды мужики покрали множество гречихи. Михаилъ ихъ долго вразумлялъ, ссылаясь на Св. Писаніе. Въ результатѣ мужики пали на колѣни въ искренномъ раскаяніи, на посрамленіе роднымъ Михаила, которые надъ нимъ смѣялись. Была сдѣлана попытка его женить, но какъ и лицомъ онъ былъ непригляденъ, да и стремленія не имѣлъ, то такъ это и осталось. Съѣздилъ онъ на Коренную ярмарку, купилъ тамъ книгъ духовнаго содержанія и въ нихъ зарылся. Изрѣдка выходилъ въ столярню, тамъ работалъ до усталости, покоряя юную плоть духу.

Въ 1810 г. осенью онъ поѣхалъ на богомолье въ Плогцанскую Пустынь, гдѣ позналъ свое давнишнее влеченіе и рѣшился посвятить жизнь Богу. Онъ тамъ и остался. Приславъ братьямъ отреченіе отъ имѣнія, онъ одно лишь просилъ: построить на тысячу рублей часовню на могилѣ родителя.

Въ то время въ Плогцанской Пустыни находился ученикъ великаго старца Паисія Величковскаго Аѳанасій, который не могъ не заинтересовать юнаго молитвенника. Подъ его полное руководство онъ и отдалъ себя, получивъ тѣмъ правильное начальное направленіе. Къ сожалѣнію, почти нѣтъ матеріаловъ, проливающихъ свѣтъ на эту дивную личность. У него было много переводовъ аскетическихъ твореній древнихъ отцовъ монашества, сдѣланныхъ о. Паисіемъ. Они потомъ перешли въ Оптину и были изданы въ переводѣ со славянскаго на русскій.

Тутъ послушникъ Михаилъ изучилъ церковный уставъ и нотное пѣніе. Помогалъ въ письмоводствѣ. 7 марта 1815 г. былъ постриженъ въ мантію съ именемъ Макарія, въ честь преп. Макарія Великаго. Пѣшкомъ, съ посохомъ, ходилъ въ Кіевъ. На обратномъ пути былъ въ Глинской пустынѣ, гдѣ познакомился со старцемъ Филаретомъ, игуменомъ. Въ 1824 г. ѣздилъ въ Ростовъ на поклоненіе могцамъ Св. Димитрія Ростовскаго, послѣ чего впервые былъ въ Оптинѣ. На другой годъ умираетъ его старецъ. Макарія назначаютъ духовникомъ Сѣвскаго дѣвичьяго монастыря. Такъ начинается его духовническая деятельность.

Трудно было Макарію безъ своего учителя. Но вотъ происходить замѣчательчая встрѣча. Въ его обитель пріѣзжаетъ со своими учениками отецъ Леонидъ, которьій былъ подъ руководствомъ у схимонаха Ѳеодора, Ученика того же Молдавскаго архимандрита Паисія. О Макарій вновь обрѣлъ себѣ руководителя. Это былъ отвѣтъ на его молитвы, ибо духовное сиротство тяжелѣе плотского. Хотя о. Леонидъ считалъ о. Макарія сотоваригцемъ въ дѣлѣ монашескомъ, но, уступая просьбамъ и смиренію его, рѣшился съ нимъ обращаться какъ съ ученикомъ, Впрочемъ, ихъ совмѣстное пребываніе скоро прекратилось: о. Леонидъ былъ отправленъ въ Оптину. Шла переписка, кончившаяся переѣздомъ о. Макарія въ Оптину, что стоило не малыхъ затрудненій. Къ Площанской Пустыни онъ долго хранилъ любовь.

Старецъ Леонидъ былъ необыкновенный человѣкъ. Онъ велъ постоянную внутреннюю борьбу, творилъ Іисусову молитву, имѣлъ даръ прозрѣнія и исцѣленія. Чтобъ укрыться отъ суетной славы слегка юродствовалъ. Онъ не терпѣлъ неискренности, самомнѣнія, теплохладности. О. Макарій былъ постоянно при немъ до самой его смерти. Оба они «вынянчили» великаго старца Амвросія, прозорливца и чудотворца. Это была атмосфера, насыщенная благодатью, совершающая чудеса. Стопами страждущихъ и убогихъ, физически и духовно, была истоптана тропинка къ Оптинѣ еще съ большей силой, чѣмъ къ обычнымъ монастырямъ. Старецъ Леонидъ принималъ всѣхъ съ огромной любовью, онъ научилъ и учениковъ своихъ цѣлить недуги приходящихъ, не гнушаясь ничѣмъ, но презирая одинъ лишь грѣхъ. Подъ его руководствомъ они отдавались всецѣло къ нимъ приходящимъ: выслушивали все, что открывали имъ возмущенныя грѣхомъ души, принимали откровеніе помысловъ, отвѣчали и на письменныя вопрошенія. Старецъ нерѣдко прозрѣвалъ, гдѣ кроется, что недоброе, обличалъ ихъ, но для того лишь, чтобъ потомъ такимъ тепломъ любовнымъ обдать ихъ, что имъ особо запоминалась радость обрѣтенія чистой совѣсти. Отецъ Макарій былъ болѣе мягкаго склада души. Онъ занимался много корреспонденціей. По смерти о. Леонида вся тяжесть подвига духовнаго руководства легла на него. Тихая радость о Господѣ никогда не покидала этого святого дѣланія, цѣлившаго и души, и тѣла. «Помазуя елеемъ изъ лампады, горѣвшей въ его келліи передъ чтимою имъ Владимірскою иконою, старецъ приносилъ великую пользу больнымъ тЬломъ, и случаи такихъ исцѣленій немалочисленны. Особенно часты были исцѣленія бѣсноватыхъ» («Русскіе подвижники XIX вѣка». Е. Поселянинъ. С–Петербугь. 1910 г., стр. 240).

***

Старецъ жилъ въ келліи, съ лѣвой стороны у самыхъ скитскихъ вратъ, раздѣленной коридоромъ на двѣ половины, для него и келейника. Старцева половина состояла изъ пріемной и спальни, т. е. маленькой келліи съ однимъ окномъ на югъ, откуда открывался видъ на дорожку, ведущую отъ скитскихъ вратъ къ церкви, а передъ нимъ столъ. На немъ въ полномъ порядкѣ лежали кучами письма, спѣшныя и неспѣшныя, письменный приборъ, новые духовные журналы и всегда двѣтри святоотеческія книги на главномъ мѣстѣ. Передъ нимъ кресло съ подушкой. Въ восточномъ углу — иконы, виды монастырей и т. д. Главная тутъ была икона Владимірской Божіей Матери съ неугасаемой лампадой, а подъ ней деревянный угольникъ вмѣсто аналогія для совершенія правила, со Слѣдованной Псалтирью и Св. Евангеліемъ и другими книгами. Вдоль западной стѣны — узкое ложе съ Распятіемъ у изголовья, а выше образъ Спасителя съ овцой на рукахъ. Вдоль стЬны портреты: Св. Тихона Задонскаго, Симеона Бѣлобережской Пустыни, іеромонаха Филарета Новоспасскаго монастыря, старцевъ Аѳанасія, Ѳеодора, Леонида. Въ этой кельѣ онъ пробылъ 20 лѣтъ. Все свидѣтельствовало о его тайныхъ воздыханіяхъ и о духѣ, отрекшемся отъ удѣловъ земли. Тутъ проводилъ онъ частыя безсонныя ночи и вставалъ на правило при ударѣ скитскаго колокола въ 2 часа утра; часто самъ будилъ своихъ келейниковъ. Прочитывали: утреншя молитвы, 12 псалмовъ, 1–й часъ, Богородичный канонъ съ акаеистомъ. Ирмосы пѣлъ онъ самъ. Въ 6 часовъ ему вычитывали «часы съ изобразительными», и онъ выпивалъ одну–двѣ чашки чаю. Скрипѣла затѣмъ дверь въ переднюю, и появлялись посѣтители. Женгцинъ принималъ за вратами скита въ особой кельѣ. Тутъ внималъ онъ горю людскому. У него явно былъ даръ духовнаго разсуждешя, а также сила смирешя и любви, что дѣлало его слово особенно властнымъ. Послѣ бесѣды съ нимъ люди обновлялись. Прiемная была увѣшена портретами святителей и подвижниковъ, живыхъ еще, или недавно минувшихъ дней.

Въ 11 часовъ звонили къ трапезѣ, и старецъ туда шелъ, послѣ чего отдыхалъ, а затѣмъ опять принималъ посѣтителей. Въ два часа старецъ, съ костылемъ въ одной рукѣ и четками въ другой, шелъ въ гостиницу, гдѣ его ждали иногда сотни народа, каждый со своими нуждами, духовными и житейскими. Всѣхъ онъ съ любовью выслушивалъ: однихъ вразумлялъ, другихъ возводилъ отъ рова отчаяшя. Онъ понималъ и разрѣшалъ современные вопросы: объ улучшеши народнаго быта, грамотности, воспиташи. Когда ему сообщили о безнадежномъ состояши Севастополя, онъ зарыдалъ и упалъ на колѣни съ мольбой предъ образомъ Владычицы. Онъ былъ глубоко тронутъ кончиной Государя Николая Павловича. Слѣдуюгцш случай стоитъ внимашя:

«Одинъ образованный человѣкъ подвергся припадкамъ бъсновашя, проявлявшимся при приближеши къ священнымъ предметамъ; долго родные, не хотѣвгше признать сущность болѣзни, лѣчили его за границей, у докторовъ и на водахъ; пользы не было. Одинъ вѣруюгцш товарищъ привезъ его въ Оптину, и изъ гостиницы послалъ потихоньку просить старца. Больной, неслыхавшш о немъ никогда, сталъ безпокоиться и заговорилъ: «Макарш идетъ, Макарш идетъ!» — и едва вошелъ старецъ, бросился на него съ неистовымъ крикомъ, заушилъ его. Великш подвижникъ, познавъ козни врага, употребилъ сильнѣйшее орудiе — смиреше, и быстро подставилъ ему другую ланиту. Опаленный смирешемъ, бъсъ вышелъ изъ страждушаго, который въ оцѣпенѣши лежалъ долго у ногъ старца, а потомъ, не помня о своемъ поступкѣ, всталъ исцѣленнымъ» («Руссюе подвижники XIX вѣка». Е. Поселянинъ. С–Петербургъ, 1910 г., стр. 240).

Измученный, едва переводя дыхаше, возвращался онъ съ ежедневнаго подвига. Время подходило слушать правило, состоявшее изъ 9–го часа, каеизмъ съ молитвами и канона Ангелу Хранителю. Звонятъ къ вечерней трапезе. Иногда ее ему приносятъ. Но и въ это время онъ принимаете монастырскую и скитскую братаю, если кто изъ последнихъ не успелъ побывать днемъ на ежедневномъ откровеши помысловъ. Если долго не бываетъ кто–либо изъ относящихся къ нему постоянно — онъ обезпокоивается, самъ приходить къ тому въ келью и притомъ всегда вовремя, оставляя после себя успокоеше и веселiе. Онъ же давалъ послушаше: чтеше святоотеческихъ книгъ, назначая это по мере духовнаго возраста каждаго. Начиналъ онъ съ книги аввы Дороеея, называя ее «Монашеской Азбукой». Праздности не терпелъ. Завелъ онъ поэтому въ скиту рукоделья: токарное, переплетное и др. Каждый изъ братш зналъ и чувствовалъ, что бремя его трудовъ и скорбей разделяется любвеобильнымъ и мудрымъ отцомъ. Онъ такъ умелъ утешать и ободрять, что виновный выходилъ изъ кельи его, себя не помня отъ радости.

Поэтому подвижническая жизнь казалась легкой.

Заканчивая день, выслушивали правила: малое повечерiе, молитвы на сонъ грядущимъ, две главы Апостола, одну Евангелiя, потомъ краткое исповедаше, старецъ благословлялъ и отпускалъ. Было уже поздно. Старецъ входилъ въ свою келью где мерцала лампада передъ образомъ Заступницы. На столе лежала кипа писемъ, требующихъ ответа. Тело ныло отъ изнеможешя, а сердце отъ впечатлешй обильно открывавшагося человеческаго страдашя. Глаза орошались слезами, а въ уме звучало дивное песнопеше:

«Чертогъ Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имамъ, да вниду въ онь: просвѣти одѣяше Души моея, Свѣтодавче, и спаси мя».

За окномъ огоньки скитскихъ келлш давно уже потухли. Воцарилась молитвенная ночь. Старецъ опускался къ столу. Онъ писалъ. Вотъ одно письмо:

«Какъ можно мимолетное чувство умилешя и слезъ считать уже любовью Божiей? Умъ тайно увлекается самъ и стяжеваетъ высокоумiе и гордость, и всего онаго лищается, а смирешя тутъ не бывало. Богъ показалъ вамъ, что есть благодать Его съ нами и отнялъ, да не превозносимся; впрочемъ, не лишилъ совершенно, но скрылъ отъ насъ, чтобы мы смиренно къ Нему припадали. Ему угодно иногда попускать на насъ протяжную тьму и мракъ духовный, холодность и окаменеше, чтобы мы считали себя последнейшими и худшими всехъ и не искали бы духовныхъ утешенш, считая себя оныхъ недостойными; въ этомъ то и состоитъ совершенная, смиренная преданность Спасителю. Онъ шелъ скорбнымъ путемъ и даже въ молитве Своей къ Отцу Своему произнесъ: прискорбна есть душа Моя до смерти (Мате. 26, 38), но предавался воле Его и намъ повелелъ идти путемъ креста, а не отрады. Вы, думая найти въ утешительныхъ чувствахъ любовь Божпо, ищете не Бога, а себя, т.е., своего утешешя, а прискорбнаго пути уклоняетесь, считая себя будто погибшими не имея духовныхъ утешенш; напротивъ, лишеше оныхъ насъ смиряеть, а не возвышаеть» «Старецъ Макарш Оптинскш». Харбинь, 1940 г., стр. 100).

Потухла свеча. Старецъ сталъ на молитву… Молитва въ немъ не прекращалась, будь онъ въ многолюдствш, за трапезой, въ беседе, или въ тиши ночи. Она источала елей его смиренномудрiя.

За годъ до своей смерти старецъ предсказалъ одной тяжко болящей помещице: «Ты выздоровеешь, а умремъ мы вместе». Она скончалась 23–го августа 1860 г. Спустя три дня старецъ внезапно заболелъ. 30–го его соборовали. Онъ раздавалъ свои вещи, прощаясь и наставляя. Народъ стекался. За два дня до смерти, по его желашю, его вынесли въ переднюю и положили на полъ, чтобъ посетители смогли видеть его черезъ окно. «Къ вечеру больному сделалось значительно хуже, и онъ вновь пожелалъ прюбгциться Св. Таинъ, что и исполнилъ въ 8 часовъ, сидя въ креслахъ. Около полуночи старецъ потребовалъ къ себе духовника и, после получасовой беседы съ нимъ, попросилъ читать отходную. — «Слава Тебе, Царю мой и Боже мой!» — восклицалъ Старецъ при чтенш отходной, обращая свои взоры то на стоявшую у его ложа на столике икону Спасителя въ терновомъ венце, то на особенно чтимую имъ икону Владимiрской Божiей Матери — «Матерь Божiя, помози мне!» — такъ молился Ей, отходягцш въ путь всея земли батюшка, прося скорейшаго разрешешя отъ узъ тела».

Ночь была очень тяжелой, но и тутъ черезъ пожатiе рукъ, благословеше и взглядами — выражалъ онъ свою благодарность ухаживающимъ за нимъ. Въ 6 часовъ 7 сентября онъ прюбгцился Св. Христовыхъ Таинъ въ полномъ сознанш и умиленш, а черезъ часъ, на 9–ой песни канона на разлучеше души отъ тела — Великш Старецъ Макарш тихо и безболезненно отошелъ ко Господу въ Чертогъ Небесный.

Такова краткая исторiя, мiру чуждаго, великаго смиренномудрца лебъ Подмошенскш, «Прав. Жизнь», 1960 г., № 9).

Оптинское книгоиздательство

Отцу Maicapiio принадлежите неоценимая заслуга и подвиге его въ издаши святоотеческой литературы.

Дело этого издашя было собьтемъ первостепенной важности и вотъ почему: въ силу Духовнаго регламента Петра I–го и указами 1787 и 1808 г.г. печаташе книгъ духовнаго содержашя предоставлено было на усмотрѣше св. Синода, а согласно цензурному уставу 1804 г. оне могли печататься только въ духовной типографш. Всего лишь одна аскетическая книга — «Добротолюбiе» была напечатана въ 1793 г. по распоряжешю св. Синода. Такимъ образомъ, читатель былъ лишенъ духовной литературы. Напримѣръ, Исаака Сирскаго можно было достать лишь въ рукописи, или въ заграничномъ издаши Паиая Величковскаго и тоже, какъ рѣдкость. Тогда какъ свѣтская печать породила большое количество переводныхъ произведешй западнаго лжемистическаго направлешя, и мнопя изъ нихъ, печатавгшяся съ дозволешя гражданской цензуры, были прямо враждебны Православiю. При такомъ положеши вещей начало издательства святоотеческихъ творешй было дѣломъ имѣющимъ историческое значеше. Совершилось оно только благодаря покровительству мудраго митрополита Филарета Московскаго. Эта работа объединила вокругъ себя духовно–устремленныя интеллектуальныя силы. Въ ней участвовали профессора: Шевыревъ, Погодинъ, Максимовичъ, писатель Гоголь, братья Кирѣевсгае, издатель «Маяка» Бурачекъ, Аскоченскш, Норовъ, А. Н. Муравьевъ и впослѣдствш Л. Кавелинъ (арх. Леонидъ), Карлъ Зедергольмъ (о. Климентъ), и Т. И. Филипповъ. Но центромъ этого дѣла была Оптина Пустынь, душею же всего и инищаторомъ и возглавителемъ былъ старецъ Макарш при ближайшемъ участш И. В. Кирѣевскаго, который служилъ и знашемъ греческаго языка и философскихъ терминовъ. Онъ и жена держали корректуру, причемъ издашя дѣлались большею частью на ихъ средства.

Всѣ эти лица, помимо литературныхъ отношешй, мнопя пользовались и духовнымъ руководствомъ старцевъ. Гоголь писалъ въ Оптину: «Ради Самаго Христа, молитесь: мнѣ нужно ежеминутно быть мыслями выше житейскаго дрязгу и на мѣстѣ своего странствовашя быть духомъ въ Оптиной Пустыне» (Ист. опис. Оп. Пуст., Троиц. Лавра, 1902 г., стр. 102). Началось это дело при следующихъ обстоятельствахъ: Ив. Вас. Кирѣевскш редакторъ учено–литературнаго журнала «Москвитянинъ» предложилъ старцу MaKapiro напечатать статью духовнаго содержашя. О. Макарш пожелалъ поместить жизнеописаше старца Паиая. Таковая статья появилась въ 12–ой книге «Москвитянина» за 1845 г. и была украшена портретомъ старца Паиая.

Въ следуюгцемъ 1847 г. о. Макарш гостилъ у Киреевскихъ въ ихъ имеши Долбино, где, обсуждая общее духовное положеше, старецъ коснулся о недостатке духовныхъ книгъ, руководствующихъ въ деятельной хриспанской жизни. Онъ упомяну лъ, что у него имеются рукописи творенш св. Отцовъ, переведенныя съ греческаго старцемъ Паиаемъ. Н. П.

Киреевская сказала, что и она хранитъ рукописи, доставгшяся ей въ наследство отъ ея покойнаго старца Филарета Новоспасскаго. Супруги Киреевспе тутъ выразили, пришедшую имъ на сердце мысль: «Что мешаетъ явить мiру эти духовныя сокровища?» Старецъ съ обычнымъ смирешемъ отвечалъ, что онъ никогда такимъ дЬломъ не занимался и что можетъ быть не пришло еще время и нетъ воли Божтей … Киреевсие предложили попробовать просить о семъ Владыку Митрополита и если не будетъ удачи, то тогда и они готовы признать, что нетъ воли Божтей. И съ этими словами великое дело Божте и было начато: было постановлено, что прежде всего необходимо написать предисловiе. Принесена была бумага и прочее и все трое помолились Богу. Хозяева удалились, оставивъ старца одного въ комнате. Черезъ часъ онъ позвалъ ихъ къ себе: первая страница была написана и прочтена. Киреевсие, близко знавгше старца Филарета Новоспасскаго, присоединили сведешя о немъ. Макарш взялъ этотъ листокъ и показалъ о. игумену Моисею, который присоединилъ сведешя объ архимандрите Александре.

Игуменъ Моисей и брать его о. Антонш также представили для издашя свои рукописи, списанныя ими во время ихъ подвижнической жизни въ Рославльскихъ лесахъ, где они подвизались совместно съ прямыми учениками старца Паиая, доставившими въ Росспо списки его переводовъ. Это были: схимонахъ Феофанъ, iеросхимонахъ Аеанасш и его сопостникъ Досиеей, съ ними то и даже въ одной келлш поселился Тимоеей, какъ звали до пострига о. Моисея.

Собравъ все рукописи, ихъ начали переписывать и готовить для печати. Киреевсие написали профессору московскаго университета С. П. Шевыреву, прося его взять на это дело благословеше митрополита Филарета. Митрополитъ не только благословилъ, но обещалъ свое покровительство. Чтобы иметь некоторое представлеше о томъ, какъ м. Филаретъ принималъ близко къ сердцу дело оптинскаго издашя, мы приведемъ выдержку изъ письма Н. П. Киреевской къ старцу Макарiю, которая подносила Митрополиту только что вьттттедттлй печатный экземпляръ Варсонуфiя и iоанна: «Владыка съ болынимъ удовольсгаемъ принялъ книгу» пигнетъ она, «и сказалъ: — У старцевъ какъ все поспѣваетъ, удивительно! очень имъ благодаренъ». Я просила Владыку обратить внимаше на печать, на алфавитъ, и Владыка все очень, очень одобрилъ. Любезно говорилъ. Я подала Владыкѣ (экземпляръ) 3–й сотницы перевода Фаласая. Владыка спросилъ: «Что это?» — «Остальная сотница Фаласая — самыя послѣдшя главы 4–ой сотницы батюшка о. Макарш не перевелъ, потому что боялся погрѣшить въ изложенш сихъ высокихъ предметовъ и оставилъ это на волю В. В–а, и какъ Вамъ Господь возвѣститъ». «Напрасно, лучше бы перевели и мнѣ бы помогли. — Погодите, сейчасъ» — пошелъ Владыка въ другую комнату.

Владыка возвратился, держа въ рукахъ 1–ую сотницу св. Фаласая. «Вотъ 1–ая сотница, я ее прочиталъ, некоторое измѣнилъ, въ одномъ мѣстѣ думалъ, что догадался, переправилъ, а какъ здѣсь въ лаврѣ нашелъ греческш подлинникъ, то увидѣлъ, что я ошибся, и измѣнилъ поправку. Въ другомъ же мѣстѣ было не такъ, вѣроятно потому, что пропущено было одно слово въ подлинникъ. Вотъ, отдайте отъ меня старцамъ и спросите, угодны ли будутъ имъ мои поправки? Я озабочивался и не зналъ, какъ мнѣ имъ переслать эту сотницу, очень радъ, что могу Вамъ отдать ее!» Потомъ я спросила: «Когда старцы перепишутъ, то позвольте къ Вамъ обратно доставить?» — «Можно и въ цензуру отдать, — какъ хотите».

Великое дѣло издательства творенш св. Отцовъ началось съ выпускомъ въ свѣтъ книги «Житiе и писашя Молдавскаго старца Паиая Величковскаго». Къ матерiалу, напечатанному передъ этимъ въ «Москвитянинѣ» было прибавлено: А) предисловiе, заключающее въ себъ краткое сказаше о жизни и иноческихъ подвигахъ учениковъ старца Паиая и нѣкоторьгхъ ему современныхъ старцевъ духовной жизни, съ которыми онъ былъ въ духовномъ и единомысленномъ общеши и Б) всѣхъ извѣстньгхъ писанш старца Паиая. Это святое дѣло продолжалось и при преемникѣ старца Макарiя — старцѣ Амвросш.

Богъ, — какъ говорилъ о. Макарш, — посылалъ средства на благое дѣло черезъ добрыхъ людей, и одно за другимъ было издано большое количество книгъ.

Занятая о. Макарiя состояли въ приготовленш къ печаташю славянскихъ переводовъ (снабжеше примѣчашями малопонятныхъ мѣстъ) и переводъ нѣкоторьгхъ на русскш языкъ. Дѣятельность въ этомъ отношеши о. Макарiя была изумительна. Онъ жертвовалъ для этого дѣла своимъ краткимъ отдыхомъ, и, не отказываясь отъ своего старческаго подвига въ отношеши приходящаго народа, онъ неотступно слѣдилъ за своими помощниками изъ скитской братш. Всякое слово взвешивалось, обсуждалось и безъ благословешя старца ни одно не вписывалось въ рукопись, приготовляемую для типография. Сотрудниками старца были: о. Ювеналш, о. Леонидъ и о. Амвросш. Впослѣдствш — а. Климентъ (Зедергольмъ) магистръ греческой словесности.

Ввиду того, что издашя эти совершались на средства благотворителей, старецъ Макарш и игуменъ Моисей щедро разсылали книги во все библютеки, какъ академическая, такъ и се ми на рек ¡я, почти всЬмъ армереямъ, ректорамъ, инспекторамъ семинарш и академш, а также во все общежительные монастыри на Аеонѣ.

Вотъ заглавiя издашй, вышедшихъ съ 1847 до 1860 года.

1. Житае и писаше Молдавскаго старца Паиая Величковскаго.

2. Четыре огласительныхъ словъ къ монахинь.

3. Преподобнаго отца нашего Нила Сорскаго, предаше ученикамъ своимъ о жительства скитскомъ.

4. Восторгнутые классы въ пищу души.

5. Преподобныхъ отцовъ Варсонофiя Великаго и iоанна руководство къ духовной жизни, въ ответь на вопрошаше учениковъ (по–славянски).

6. Преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова, (12 словъ).

7. Оглашеше преподобнаго Феодора Студита.

8. Преподобнаго отца нашего Максима Исповедника толковаше на молитву «Отче нашъ» и его же слово постническое по вопросу и ответу.

9. Книга преп. отцовъ Варсонофiя и iоанна, руководство къ духовной жизни (въ русскомъ переводе).

10. Преп. отца нашего аввы Фаласая, главы о любви, воздержаши и духовной жизни.

11. Преподобнаго отца нашего аввы Дороеея, душеполезныя поучешя и послашя.

12. Житiе преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова.

13. Преподобнаго и богоноснаго отца нашего Марка подвижника, нравственно–подвижничеспя слова.

14. Преп. отца нашего Орсиая, аввы Тавенисютскаго, учете объ устроети монашескаго жительства.

15. Преподобнаго отца нашего аввы Исаш, отшельника египетскаго, духовно–нравственныя слова.

Просветительная деятельность Оптиной Пустыни была значительна. Въ XIX веке ею выпущено свыше 125–ти издатй въ количестве 225.000 экземпляровъ. Библютека, собранная о. Моисеемъ, состояла изъ 5 000 книгъ.

Письма Оптинскаго Старца Iеросхимонаха Макарiя

Старецъ Макарш великш учитель смирешя. «Ибо», какъ говорить преп. Исаакъ Сирскш, «смиреше и безъ дЬлъ мнопя прегрешешя дЬлаетъ простительными, потому что безъ смирешя напрасны все дела наши, всяюя добродетели и всякое дЬлаше (Слово 46, стр. 202, Серг. Посадъ 1893). Старецъ Макарш не сказалъ ничего новаго отъ себя, но въ его учеши, какъ въ тихой водной глади, отразилось все звездное небо святоотеческаго учешя. Его духовное учете, главнымъ образомъ, запечатлелось въ сборникахъ его писемъ. Интересно отметить его личные взгляды на современность. Эти взгляды можно назвать «Оптинскими». Ихъ разделяли духовныя лица «оптинскаго духа», какъ напр. о. Антошй (Бочковъ), такъ думали и мiрсые «оптинцы», какъ братья Киреевсие и мнопе друпе. Въ письмахъ къ монашествуюгцимъ (письмо № 165) Старецъ пишетъ: «Сердце обливается кровiю, при разсуждеши о нашемъ любезномъ отечестве Россш, нашей матушке, куда она мчится, чего игцетъ? Чего ожидаетъ? Просвегцеше возвышается, но мнимое; оно обманываетъ себя въ своей надежде; юное поколете питается не млекомъ учешя св. нашей Православной Церкви, а какимъ–то иноземнымъ мутнымъ, ядовитымъ заражается духомъ; и долго ли это продолжится? Конечно, въ судьбахъ промысла Божтя написано то, чему должно быть, но отъ насъ сокрыто по неизреченной Его премудрости. А, кажется, настаетъ то время, по предречешю отеческому: «Спасай да спасетъ свою душу!» Въ письме № 172 Старецъ говорить: «Намъ надобно, оставя европейсые обычаи, возлюбить святую Русь, и каяться о прошедшемъ увлечеши во оные, быть твердымъ въ православной вере, молиться Богу, приносить покаяше о прошедшемъ». Въ следуюгцемъ письме онъ пишетъ: «Благодетельная Европа научила насъ внетттнимъ художествамъ и наукамъ, а внутреннюю доброту отнимаетъ, и колеблетъ православную веру; деньги къ себе притягиваетъ».

Подобное неодобреше старцемъ погони за европейскими обычаями и презрешя обгцествомъ добрыхъ нравовъ прежней Св. Руси, можно не разъ встретить въ письмахъ о. Макарiя.

Что касается до Алексея Степановича Хомякова, который неизвестно бывалъ ли въ Оптиной Пустыни и во всякомъ случае не можетъ считаться послушникомъ Оптинскихъ старцевъ, о немъ, или о его мiровоззреши не встречается никакихъ отзывовъ въ старческихъ письмахъ.

Славянофилы относились отрицательно къ византизму. Для Оптиной же Пустыни святые византшсюе служили базой и основой ея вѣры и идеалогш. Кирѣевскш, который былъ совершенно единомыслененъ со старцами и былъ одного духа съ ними, принималъ личное и дѣятельное учаспе въ издательствѣ святоотеческой литературы, не можетъ быть названъ «славянофиломъ». Это доказываете незнаше исторш Оптиной Пустыни и ея значетя.

Письма старца Макарiя вышли въ двухъ книгахъ: 1) Собрате писемъ блаженныя памяти опт. старца iеросхимонаха Макарiя къ монашествуюгцимъ лицамъ. И приложете: Двѣ статьи сост. старцемъ на основати Слова Божiя и писанш св. отцовъ и его же выписки о смирети. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва 1862. 343 стр., и 2) Собрате писемъ блаж. памяти опт. старца iеросхимонаха Макарiя къ мiрскимъ особамъ. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва 1862. 700 стр.

Мы ниже предлагаемъ читателю семь первыхъ писемъ изъ послѣдняго собратя, разобранныхъ И. М. Концевичемъ незадолго до смерти.

Введенiе

«Будучи любознателенъ, будь и трудолюбивъ, ибо голое знаше надымаетъ человека» (Маркъ Подвижникъ).

Въ основу всякаго созидашя надо класть правильное основате: отъ этого зависитъ доброкачественность и прочность творимаго.

Будь это постройка дома въ м\рѣ матерiальномъ, или въ сферѣ умственной прюбрѣтете знатй, творчество, или въ духовной жизни внутреннее дѣлате, однимъ словомъ, во всемъ, гдѣ происходить созидате, все зависитъ отъ основатя, отъ фундамента, на которомъ оно строится. Домъ можетъ быть выстроенъ на камнѣ или на пескѣ; въ послѣднемъ случаѣ падете его бываетъ великое, какъ говорить намъ Евангелiе.

Мы имѣемъ намѣрете изучать творешя святыхъ отцовъ, а въ ближайшее время письма старца Макарiя, органически связанныя съ этими творетями. Что же мы должны положить въ основате нашего этого изучетя?

Прежде всего мы должны дать себъ ясный отчетъ въ томъ, что такое представляютъ собою творетя святыхъ отцовъ. Кромѣ каноническаго и литургическаго богатства, въ нихъ заключенъ благодатный многовѣковой психологическш опытъ православныхъ подвижниковъ. На протяжети вѣковъ восточные аскеты при содѣйствш благодати Святаго Духа въ совершенствѣ изучили душу человѣка, законы ея жизни и путь къ духовному ея восхождешю. Въ ихъ творешяхъ разработанъ и указанъ правильный и единственный путь къ высшему совершенству святости и БоговедЬтю на все времена и для всЬхъ народовъ.

Въ этихъ творешяхъ дивное единомыслiе и все органически вытекаетъ одно изъ другого. Святые отцы въ благодати Святаго Духа говорили только истину, а потому авторитетъ ихъ для насъ долженъ быть абсолютнымъ. Теперь разберемъ съ какимъ настроешемъ мы должны подойти къ этому делу.

Господь говоритъ: «Блажени алчугцш и жаждугцш правды, яко тш насытятся» (Ме. 5,6). Здесь открывается намъ законъ познашя высшихъ духовныхъ истинъ: целью познашя должна быть истина ради самой истины, ради правды Божiей въ ней заключенной, ради желашя ея и любви къ ней; и тогда и только тогда, она будетъ открываться намъ.

Но можетъ быть и иной подходъ, когда истина уже не является целью самой по себе, но средствомъ для иныхъ целей.

Въ этомъ случае можетъ быть много различныхъ побуждешй: и честолюбное стремлеше достигнуть успеха въ жизни, и простое тгцеславiе — блеснуть богатствомъ своихъ познашй; можетъ быть и простое любопытство — нахватать побольше всякихъ сведенiи. Мо;етъ быть много еще и иныхъ побуждешй.

Во всехъ этихъ случаяхъ знаше остается поверхностнымъ, внешнимъ; оно не проникаетъ вглубь души и не приносить плода подобно приточному зерну, упавшему на каменистую почву, и можетъ причинить только вредъ. Истинное познаше правды Божiей — Евангельскихъ заповедей непременно влечетъ и къ исполнешю,а голое знаше надымаетъ человека» (Маркъ Подвижникъ, 4,7).

Отъ такого поверхностнаго воспрiятiя истины не спасаетъ человека никакое его положеше: онъ можетъ быть и ученейшимъ богословомъ, и ректоромъ духовной академш, и высокимъ iерархомъ въ Церкви, и подвижникомъ въ монастыре, и такъ далее, не говоря уже о техъ, кто живетъ всецело мiрской жизнью.

Принимая это во внимаше, мы не будемъ удивляться тому, что и богословы и iерархи впадали въ ереси и учиняли расколы и смуты въ Церкви, а прославленные подвижники впадали въ прелесть (прелыцеше) и гибли.

Все это происходить отъ того, что «строители отвергаютъ камень, который долженъ лечь во главу угла». Камень же Христосъ и заповеди Его! Пренебрежете заповедей Божшхъ ведетъ къ остращенности; всякая же страсть, какъ дымъ, застилаетъ умственный взоръ, и онъ не можетъ уже постигать истину.

Самый разительный примерь этого даетъ намъ Евангелiе въ лице ¡уды–предателя: даже исключительная близость къ Спасителю, его апостольское зваше не спасло его отъ гибели. iуде, какъ и другимъ апостоламъ была дана власть творить чудеса, изгонять бесовъ; онъ былъ свидЬтелемъ безчисленныхъ чудесъ и дивныхъ дЬянш Самаго Господа; какъ апостолъ iуда зналъ сокровенный смыслъ притчей и учешя Христова, ему были открываемы тайны Царствiя Божiя. И, несмотря на все это, страсть сребролюбiя осталась неисцельной; мало того, она возрасла до такихъ чудовигцныхъ размеровъ, что даже подвигла iуду на предательство своего Учителя.

Первыя сорокъ писемъ относятся къ одному лицу и охватываютъ собою перюдъ почти въ 11 летъ: съ мая 1840–го года по январь 1851–го.

Это лицо молодой богатый помегцикъ. Онъ служитъ чиновникомъ, но не по нужде, а ради принесешя пользы ближнимъ. Онъ читаетъ духовныя книги, стремится достигнуть безстраст!я, но оно ему не дается: постоянныя «поползновешя». Онъ унываетъ: «Увы мне! «Рабъ лукавый и ленивый есмь, и потому добыча ада и смерти»; «погибшее овча азъ есмь».

Въ душе его смугцеше и борьба: онъ никакъ не можетъ решить, какой избрать путь въ жизни: идти ли въ монастырь, или оставаться въ мiру. Затемъ заметенъ въ переписке некоторый пробелъ, можетъ быть, по интимности содержашя писемъ получатель не решился предать ихъ гласности, но возможно, что писемъ и вовсе не было вследствiе личныхъ встречъ со старцемъ.

После этого уже иной перюдъ жизни: онъ женатъ. Умираетъ сынъ–первенецъ; следуютъ и друпя скорби, и въ духовной жизни затруднешя и борьба.

По поводу всего этого духовный сынъ старца обращается къ последнему за советомъ и утешешемъ. Прозорливый старецъ видитъ его устроеше, и даетъ советъ, точно соответствующей нужде; но не отъ себя, не отъ своего мудровашя, но отъ святыхъ отцовъ, которыхъ онъ знаетъ въ совершенстве. Прозорливость свою старецъ Макарш такъ искусно прикрываетъ, что очень легко ея и вовсе не заметить.

Семь писемъ Старца Макарiя къ мiрянину

Приносимая Вами малая жертва — лампада, да будетъ благопрiятна предъ Богомъ.

Она только символъ Вашего усердiя, а не Вашихъ благихъ дТ>лъ, о коихъ надобно иметь стараше, дабы исправить сердце свое по заповѣдямъ Божшмъ, просить же на cie Его помощи, потому что безъ Него не можемъ творить ничесоже (iоан. XV, 5). Но дiаволъ яко левъ рыкаюгцш кого поглотити» (1 Петр. V, 8) сопротивляется благому нашему произволешю, ведеть съ нами брань и привлекаетъ къ страстямъ.

Когда же не успѣетъ сего, то вводитъ во мнѣше о своихъ добродѣтеляхъ — десными и шуими ратуетъ воина Христова.

Несомнѣнное оружiе противъ него смиреше. О немъ всемѣрно должно имѣть попечете, какъ при исправлетяхъ, такъ и при нашихъ немощахъ душевныхъ.

Осуждеше признакъ гордыни, также и гнѣвъ.

Желаюице себя исправить, но побъждаюгщеся страстями, промыслительно искусъ сей прiемлютъ, чтобы смиряли себя хотя бы невольно, и этимъ привлекли къ себъ Божiю благодать.

Имѣйте и вы всегдашнее смиреше, то и гнѣвъ вами не пообладаетъ; побъждаясь же онымъ, не смушайтесь, но кайтесь и смиряйтесь, и съ помощью Божiей оный отъ васъ отыдетъ.

Предлагаю вамъ малое разсуждеше не отъ моего скуднаго разума, но уповая на Бога разумовъ и Господа, дающаго слово и безсловеснымъ къ пользѣ людей Своихъ; отъ слова Его и отъ писанш Боговдохновенныхъ отцевъ, кои послѣ дѣятельной жизни, оставили намъ въ руководство свое учете».

Въра есть основаше всѣхъ благъ, и безъ вѣры невозможно угодити Господу (Евр. И, 6), она же и даръ Божш (Марк. 15,16; Мате. 28, 1920).

Св. Ап. iаковъ учить: «Кая польза, братте моя, аще вѣру кто глаголетъ имѣти, дѣлъ же не имать; еда можетъ вѣра спасти его? Въра аще дѣлъ не имать мертва есть о себе… и якоже бо тело безъ духа мертво есть, тако и вера безъ делъ мертва есть (iак. II, 14,1719, 21, 22, 24, 26).

Къ нашему спасешю нужна не одна вера, но и дела. Слова Ап. Павла: «Отъ делъ закона не оправдится всяка плоть» (Рим. III, 20) относятся къ ветхозаветнымъ обрядовымъ деламъ, а не къ новоблагодатнымъ заповедямъ.

Мудроваше же, что оправдаше обретается одною верою, безъ делъ, есть лютеранское, неправославное. Но кто на дѣла свои надѣется даже при вѣрѣ — заблуждается.

По крегценш непременно нужно дЬлаше заповедей Божшхъ, коими сохраняется данная въ крещеши благодать и по мере успеяшя въ нихъ умножается.

Преступая же заповеди, покаяшемъ опять прюбретаемъ благодать. И все это действуется чрезъ веру, а безъ веры и къ деламъ покаяшя не приступили бы. Везде вера и дела.

Но нельзя думать делами своими заслужить спасете: его доставляютъ намъ заслуги Спасителя.

Должно делать, но не полагать на дела надежду. Полагать же на дела надежду — признакъ самонадѣяшя. Егда не подаетъ намъ Господь силы къ исполнешю добродетелей, но паче попускаетъ на насъ укрепиться страстямъ, чтобы мы познали свою немощь и смирились предъ Богомъ, помня заповедь Божпо: «Аще и сотворите вся повеленная вамъ, глаголите, яко раби неключимы есмы, еже должны бехомъ сотворити, сотворихомъ» (Лук. XVII, 10). Прочтите въ Добротолюбш I у Марка Подвижника о мнящихся отъ делъ оправдиться (4,17,1124).

Зная, что для спасешя необходимы дела, и стремясь исполнять ихъ не находите въ себе силы и побеждаясь страстями — смущаетесь и недоумеваете, что делать? Конечно, возложеше надежды на Бога и на молитвы угождающихъ Ему много можетъ помогать въ деле нашего спасешя, но смущеше при поползновешяхъ происходить отъ духовной гордости. Злые духи сопротивляются нашему спасешю: супостатъ нашъ дiаволъ яко левъ рыкая, ходить, искш кого поглотити (I Иетр. V, 8).

«Будучи любознателенъ, будь и трудолюбивъ, ибо голое знаше надмеваетъ человека» (Марк. Подв. 4, 7).

«Несть наша брань къ крови и плоти, но къ началомъ и ко властемъ и къ мiродержителемъ тьмы века сего, къ духовомъ злобы поднебесныя» (Ефес. 6, 12).

Съ такими то борцами боровшись, надобно на нихъ оружте крепкое иметь, а оно есть смиреше, которому они не могутъ противиться. А безъ онаго сражаясь съ ними самонадеянно и гордо, всегда бываемъ побеждаемы. Для того Господь и попускаеть намъ падать, чтобы смирились (См. 58 слово Исаака Сирина; а также Добр. 4–ое, 7 и 46 слова iоанна Карпаешскаго). «Сердце сокрушенно и смиренно Богъ не уничижить» (Пс. 50,19) и «Близъ Господь сокрушеннымъ сердцемъ и смиренные духомъ спасетъ» (Пс. 33,19).

Отсечете своей воли и непоставлете своего разума (не полагаться на свой разумъ) есть первое средство къ стяжашю смирешя, а отъ онаго разсуждешя раждается смиреше. Но вы, только разсуждая объ этомъ, возмущаетесь умомъ и сердцемъ, корень же сего есть самолюбiе и гордость.

Вы до сихъ поръ на своемъ мнеши и разуме и своею волею основывали свое исправлеше и спасете; отъ того и силы ваши въ противоборстве изнемогаютъ, что по причине онаго самомнешя имеетъ врагъ свободный и сильный къ вамъ приступъ. Что делается не разсуждая съ повиновешемъ, исполняется весьма легко и спокойно съ пользою. (Какъ врагъ не терпитъ того, кто находится въ покоренш отеческомъ и каюя совершаетъ козни см. Добр. 4, Феодор. Эдесскш, гл. 44).

Вы пишете: «Надобно меньше разсуждать, а стараться, чтобы мысли были заняты молитвою». Но вся ваша беда въ томъ, что все это зная, не исполняете и при томъ еще чувствуете, что совершенно будете безотвѣтны на Страшномъ Судѣ. Если это последнее сильно на васъ действуетъ и смущаетъ, то это козни вражш и плодъ гордости.

Вы, сознавая себя грешнымъ, не должны отчаяваться, а больше смиряться и дивиться человеколюбiю Божiю, терпящему васъ и ожидающему вашего обрагцешя и покаяшя. (См. I. Злат. О покаянш).

«Покаяше есть пластырь прегрешешй, потреблеше беззаконш, отъятiе слезъ, дерзновеше къ Богу, оружiе на дiавола, мечъ, главу его отсЬкающш, спасешя надежда, отчаяшя истреблеше. Оно человеку отверзаетъ небо, оно въ рай вводить, оно дiавола одолеваетъ.

Грешенъ ли ты? не отчаявайся… Оружiе ваше противъ дiавола неотчаяше ваше… Ежели во всякъ день согрешаешь, во всякъ день и каяться долженъ. Обветшалъ ли ты сегодня отъ греха? Обнови себя покаяшемъ … Всю жизнь провелъ я во грехахъ, аще покаюся, буду ли спасенъ? Конечно, будешь! Потому что съ покаяшемъ милость Божiя сопряжена, а человеколюбiе Божiе безмерно, и благость Его изрещи неможно, ибо твоя злоба имеетъ меру, твой грехъ, каковъ бы ни былъ, есть грехъ человеческш, а милосердiе Божiе есть неизреченное; то и надейся, что оно одолеетъ злость твою; вообрази себе искру въ море впадшую, можетъ ли она устоять или являться? Сколь мала есть искра противъ моря, столь малъ есть грехъ противу человеколюбiя Божтя. Паче же и не столькш, но зело меньшш поелику море хотя и велико есть, однако меру свою имеетъ, Божте же человеколюбiе безпредельно». (См. также Добротолюбiе, т. III, Петра Дамаскина.) «Вы просите научить васъ стяжать даръ молитвы. Это похоже на то, какъ бы у нигцаго кто просилъ богатства. Я сознаю себя въ семъ отношенш въ весьма нигценскомъ положенш. Какъ же могу научить тому, чего самъ не имею?» Но предлагаю о семъ учеше Св. Отцовъ.

Молиться мы должны по долгу нашему, по заповеди Божтей и апостольской и учешю Св. Отцовъ о всемъ; какъ то: о сохранеши насъ, о спасенш нашемъ, о прогценш греховъ, о ближнихъ нашихъ и о прочемъ многомъ, но съ великимъ смирешемъ, и не искать въ себъ дара. Оный Самъ Господь даруетъ, но достойнымъ того, какъ пишетъ св. Исаакъ Сир., Слово 2:

«Яже Божiя, само отъ себя проходить тебе неощугцающу, но агце место будетъ чисто, а не скверно. Агце ли же зеница очесе души твоея чиста несть, да не посмееши воззрети на округъ солнца, да не лишишися и самыя тоя зари, яже есть простая вера и смиреше, и исповедаше сердечное и малая дела, яже по силе твоей, и отверженъ будеши во едино место мысленныхъ, еже есть тма кромешная, внешняя отъ Бога, образъ носящая ада, якоже онъ, обезстудствовавыйся внити на бракъ въ скверныхъ ризахъ».

Макарiя В. (Сл. 1, №9) «Глава всяия добродетели и верхъ исправляемыхъ делъ есть непрестанное въ молитве пребываше, чрезъ что и прочiя добродетели испрошешемъ у Бога ежедневно получати можемъ. Но если смирен номудрiемъ, простодугшемъ и благостью украшени не будемъ, образъ молитвы ничтоже насъ воспользуетъ». И учитъ какъ должно надо пребывать въ молитве: начать съ того же, «вопервыхъ, веровати Господу твердо, и предати всего себя глаголамъ заповедей Его, и отречься мiра во всемъ, дабы ни въ чемъ же изъ видимыхъ вещей обращался умъ и выну пребывати непоколебимо въ молитвахъ, и не отчаяваться въ ожидаши Господня призрешя и помощи на всякое время, предложеше ума своего всегда въ Немъ имея (Сл. 1,13).

«Если же кто насилуетъ себя въ молитве, пока не получить даровашя некоего отъ Бога; а къ смиренномудрiю, къ любви, къ кротости и къ прочимъ добродЬтелямъ темъ же образомъ насилiя себе не творитъ, и леноспю одержимъ есть, таковому хотя иногда по прошешю его и дается благодать Божтя: благъ бо есть и милостивъ Богъ, и просящимъ Его даетъ по ихъ прошешямъ; но т. к. не прiуготовилъ себе и не прюбрелъ навыка къ реченнымъ добродЬтелямъ, то или погубляетъ благодать, или прiемлетъ, и снова падаетъ, или ничтоже преуспеваетъ, впадая въ высокоумiе. Селеше бо и покой Духа Святаго смиренномудрiе есть, любовь и кротость и прочiя заповеди Господни (Сл. 1,14).

«Если со смиренномудрiемъ и любовiю, простодугшемъ же и благоспю соединена не будетъ въ насъ молитва, то это не молитва, но только маска молитвы есть, ни единыя же пользы принести намъ могущая» (Сл. 3, 5). Видите, какое должно быть прiуготовлеше къ молитвѣ и ея прохождеше и достижеше ея дара. Разсмотрите же себя, на той ли степени вы стоите, и вашей ли мѣры достигнуть высоты такой добродѣтели, которой и удаливгшеся изъ мiра и все отверггше не многте достигли.

Исаакъ Сиринъ говорить: «Якоже едва отъ темь человѣкъ единъ обрѣтается исполнивый заповѣди и законная мало недостаточнѣ и достигъ въ чистоту души; тако единъ отъ тысящи обрѣтается сподоблься достигнути со многимъ охранешемъ въ чистую молитву, и расторгнута предѣлъ сей и получити оно таинство. Зане же мнози и чистыя молитвы никако сподобившася, но мали къ таинству же оному еже по онѣй и на объ онъ полъ достигнувый, едва обрѣтается въ родѣ и родѣ благодарю Божiею (Сл. 16) (Переводъ: Какъ изъ многихъ тысячъ едва находится одинъ, исполнившш заповѣди и все законное съ малымъ недостаткомъ и достигшш душевной чистоты: такъ изъ тысячи развѣ одинъ найдется при великой осторожности, сподобившшся достигнуть чистой молитвы, расторгнуть этотъ предѣлъ и прiять оное таинство; потому что чистой молствы никакъ не могли сподобиться многте: сподобились же весьма рѣдюе; а достиггше того таинства, которое уже за сею молитвою, едва по благодати Божiей, находятся и изъ рода въ родъ (Стр. 69. Москва 1893 г. Серг. Посадъ). А о прежде времени желающихъ достигнути въ какоелибо дароваше Св. iоаннъ Лъствичникъ пишетъ:

«Загляни въ помышлеше неискусныхъ послушниковъ и обрящешь тамъ мысль заблужденную: обрящешь въ ней желаше крайняго безмолвiя, жесточайшаго пощешя, неразвлекаемой отъ разныхъ помысловъ молитвы, совершеннаго славы суетныя отвержешя, незабвенньгя смертныя памяти, безпрестаннаго о грѣхахъ сокрушешя, наикротчайшаго безгнѣвiя, глубокаго молчашя и превосходнѣйшаго цѣломудрiя. Они, при вступленш въ иноческш подвигъ, сихъ добродѣтелей, по особенному Божiю промыслу не достигнувъ, напослѣдокъ въ намѣренш своемъ обманувшись вовсе отъ него отпадаютъ. Ибо врагъ внушаетъ искать ихъ прежде времени съ тѣмъ, да по довольномъ въ нихъ обращеши въ настоящую пору оныхъ не получать» (4 Степень).

Прочтите еще въ Добротолюбш 1, Григ. Синаитъ 8 гл., съ половины «простыхъ убо»…. и «Тъ, о прелести», увидите, что память Божiя или молитва умная выше всЬхъ дѣлашй есть и какое бываетъ наказаше дерзающимъ самочинно проходить ее.

Все это написалъ Вамъ не отводя васъ отъ молитвы, но предлагая, какъ опасно искать дара ея прежде времени и самочинно, и выше своей меры. Видите какая бываетъ прелесть отъ сего, ибо:

«Чемъ кто о болынемъ даре прилежитъ, темъ болынимъ усилiемъ нападете чинитъ лукавый, почему и нужно пегцись о плодахъ любви, смиренномудрiя и прочихъ» (Макарш Великш, Слово 3, 2), а какъ думаю, вы сознаетесь въ неимѣши еще смирешя, то и опасно высокихъ искать. Молитесь просто въ определенное время количествомъ со смирешемъ, отъ чего раждается и качество, понуждая себя къ молитве, о чемъ пишетъ Св. Зосима: «Еже бо съ нуждею молитися отъ произволешя есть, а еже съ покоемъ се отъ благодати есть» (Восторгнутые Класы. Беседы Св. Зосимы, стр. 166, 1848).

Св. Петръ Дамаскинъ (Добр. 111, 2 книга, сл. 24): «даяй молитву молящемуся, сиречь молящемуся добрѣ тѣлесною молитвою, даетъ Богъ умную молитву…»

Разсеянностью въ молитве не надо смущаться, но смирять себя и окаевать, что можетъ насъ уепокаивать, въ чемъ Св. iоаннъ Лествичникъ укрепляетъ, поучая: «Старайся всегда бродягщя твои мысли собрать воедино. Богъ не взыскиваешь того, чтобы ты во время молитвы совсемъ никакихъ не могъ иметь другихъ мыслей; не отчаявайся, будучи мыслями расхищаемъ, но благодушествуй, созывая всегда бродягще свои помыслы: никогда бо не быти расхищаему мыслями, единому ангелу свойственно» (Ст. 4).

Можно молиться и не въ определенное время, а и всегда, но только, принимая мечъ сей противъ враговъ, надо остерегаться, чтобы не обратить оный противъ себя, «не у пришедшу времени».

Хотя мнопе отцы пишутъ о молитве и действ i я хъ ея, но къ темъ, кто пришли въ меру ciro, и по чину оную проходили; но между темъ смотрите, каия делали и предосторожности, зная многое множество подсадъ вражшхъ, являемыхъ въ виде истины и прелыцавшихъ техъ, кои дерзновенно приступаютъ къ сему священному, умному дЬлашю, желающимъ и ищущимъ въ себе дароваше. Исаакъ Сир. говоритъ:

«Посему умоляю тебя, святый, да не входить тебе и на помыселъ это, но больше всего прюбрети терпеше для всего, что ни бываетъ съ тобою, и въ великомъ смиренш и сокрушенш сердца о томъ, что въ насъ и о помыслахъ нашихъ, будемъ просить отпугцешя греховъ своихъ и душевнаго смирешя. «Однимъ изъ святыхъ написано: «Кто не почитаетъ себя грешникомъ, того молитва не прiемлется Господомъ». Если же скажешь, что некоторые отцы писали о томъ, что такое душевная чистота, что такое здравiе, что такое безстраспе, то писали не съ темъ, чтобы намъ съ ожидатемъ домогаться этого прежде времени; ибо написано, что «не пршдетъ царсгае Божте съ соблюдешемъ» (Лук. 17, 20) ожидашя. И въ комъ оказалось такое намереше, те прюбрели себе гордость и падете; а мы область сердца приведемъ въ устройство делами покаяшя и житаемъ благоугоднымъ Богу; Господне же пршдетъ само собою, если место въ сердце будетъ чисто и неосквернено. Чего же игцемъ съ соблюдешемъ, разумею Божш высоия дароватя, то не одобряется Церковью Божтей; и прiемгше это прюбретали себе гордость и падете, и то не признакъ того, что человекъ любить Бога, но душевная болезнь» (Исаакъ Сиринъ, Сл. 55, стр. 258, рус. изд.).

Кто прежде совершеннаго обучешя въ первой части — а именно, полнаго очищешя сердца отъ страстей внешними подвигами и исполнетемъ заповедей Божшхъ, стремится перейти ко второй части, т. е. уже умозрительной, игцетъ высокихъ духовныхъ дарованш, того постигаетъ гневъ Божш за то, что не умертвилъ прежде уды свои «яже на земли» (Кол. 3,5) терпЬливымъ упражнетемъ въ делаши крестнаго поношешя, но дерзнулъ въ уме своемъ возмечтать о славе крестной.

Другими словами, сначала Голгоеа подвига, а потомъ уже слава Воскресешя: утешете въ молитве и высоия дароватя.

И еще: «Всякаго человека, который прежде совершеннаго обучешя въ первой части, переходить къ сей второй, привлекаемый ея сладост!ю, не говорю уже своею леноспю, постигаетъ гневъ за то, что не умертвилъ прежде уды свои «яже на земли» (Кол. III, 5), т.е. не уврачевалъ немощи помысловъ терпЬливымъ упражнетемъ въ делаши крестнаго поношешя, но дерзнулъ въ уме своемъ возмечтать о славе крестной» (Сл. 2, стр. 20, рус. пер.). Первая часть есть: «дЬяше, исполняемое дейстомъ яростной части души въ претерпенш скорбей плотскихъ, очищающее страдательную часть души силою ревности; а вторую — видьте, совершаемое тонкимъ дЬлашемъ ума и божественнымъ приснопоучешемъ и пребывашемъ въ молитве и прочими».

Таково учете отцовъ, которыхъ молитвами да поможетъ Вамъ Господь идти путемъ истиннымъ, смиреннымъ, непрелестнымъ и получить спасете души.

Упоминая о причащенш св. Таинъ, говорите:

«Но если на мое окаянство назритъ Господь, то едва ли и когда нибудь буду я допущенъ къ причащетю отъ источника безсмертая. Увы мне! рабъ лукавый и ленивый есмь, и потому добыча ада и смерти!»

Ответь:

Считать себя достойнымъ — признакъ недостоинства. Василш Великш, iоаннъ Златоусгъ говорятъ: «Вемъ, Господи, яко недостойне причащаюся»… «Несмь достоинъ, Господи, да внидеши подъ кровъ души моея»…

«Однако не подобаетъ намъ отчаяваться (не сущимъ яко же быти подобаетъ). Это зло, потому что ты этимъ согрѣшилъ, человѣкъ. Что же ты Бога прогнѣвляешь, и отъ своего неразумiя немогцнымъ вменявши Его. Разве не можетъ спасти твою душу, сотворившш толикш мiръ ради тебя. Если же говоришь, что и это послужить мне къ осуждешю, какъ Его снисхождеше, то покайся и пршметъ покаяше твое, якоже блуднаго и блудницы. Если же и этого не можеши, но по навыкновешю согрешаеши, хотя бы этого и не хотелъ, то имей смиреше, яко же мытарь, и довлеетъ и этого для спасешя. Ибо непокаянне согрешаюгцш и не отчаяваюгцшся вынужденъ считать себя хуже всей твари и не дерзаетъ осудити или укорити кого–либо, но больше дивится человеколюбт Божiю, и благодарнымъ къ Благодетелю пребываетъ и иная многая благая имети можетъ. Если и дiаволу въ согрешеши повинуется, но ради страха Божiя преслушаетъ врага, понуждаюгцаго его къ отчаяшю и отъ сего часть Божiя есть». (1 Добр. Петръ Дамаскинъ), и еще о томъ: «о еже яко велiе благо есть истинное покаяше: если кто захочетъ, опять полагаетъ начало покаяшемъ. Палъ ли, говоритъ, возстани; если снова палъ, снова возстань, отнюдь не отчаявайся о своемъ спасеши, если что–либо и будетъ. Не предавай себя волею врагу и довлеетъ тебе терпеше cié съ самоукорешемъ во спасеше».

«Ты же отнюдь не отчаявайся, не ведая Божiей помощи, можетъ бо, что захочетъ сотворити, но уповай на Него и одно изъ сихъ сотворитъ тебе: или некшми искушешями, или другимъ образомъ, ими же Онъ весть, устроитъ твое исправлеше, или пршметъ твое терпеше и смиреше вместо дЬлашя, или инымъ образомъ, его же не веси, по уповашю соделаетъ человеколюбиво, чтобы спасти бездерзновенную твою душу; но только не оставляй Врача, т. к. за оставлеше люто потерпишь двойную смерть за неведЬше сокровеннаго Божьяго намерешя».

Кажется, cié должно васъ возставить отъ рва отчаяшя. Я напомнилъ Вамъ, что смущеше Ваше происходить отъ духовной гордости. Св. Дороеей говоритъ: «Если страсть и досаждаетъ намъ, мы этимъ не должны смущаться, потому что это смущеше происходить отъ безумия и превозношешя, а также отъ неведЬшя (незнашя) своего устроешя и отъ уклонешя отъ труда, какъ сказали отцы» (Авва Дороеей).

Желаю вамъ умудряться въ духовныхъ браняхъ, познавать козни вражтя, и болѣе всего смиряться. Смиреше есть сильнѣйшее оружте противъ врага и его стрѣлъ.

Да укрѣпитъ васъ Господь на брани сей, и да увѣнчаетъ въ день онъ, а теперь не ищите въ себъ воздаяшй: смиренный не видитъ себя того достойнымъ, а предъ Богомъ великъ.

Святые имѣли себя хуже всей твари въ своихъ помыслахъ, а Богъ ихъ прославилъ.

«Слава Богу, даровавшаго Вамъ съ жизнью и возможность пользоваться благами оной. Чувствуя неисповѣдимую благость къ щедротамъ Его, должны стараться, исполнешемъ святыхъ Его заповѣдей, стяжать любовь Его по слову святыхъ устъ Его: «Любяй Мя, заповѣди Моя соблюдаете» (iоан. XIV, 23).

Вы жалуетесь на недосуги, на волны житейскаго моря, и на невозможность, какъ бы слѣдовало, заняться своею душею. Но въ житейскихъ волнахъ при общеши съ людьми дается намъ средство къ заняттю своею душею, т. е. исполнешю заповѣдей Божшхъ. Какъ же мы ихъ исполнимъ, не имѣя съ людьми общешя?

Вы еще не такой мѣрьг, чтобы могли вести жизнь совершенно отшельническую и уединенную и бороться съ одними бъсами или наслаждаться умозрѣшемъ сокровенныхъ таинствъ, объ этомъ вы уже читали въ 55–омъ и 2–омъ словахъ Исаака Сирина, а iоаннъ Лъствичникъ даже слѣдъ безмолвiя не позволяете видѣть имѣющему о себъ мнѣше.

За исполнеше заповѣдей Божшхъ должно много потерпѣть отъ Mipa, плоти и дiавола, ибо «хотягцш благочестно жити, гоними будутъ» (2 Тим. III, 12), говорите Апостолъ Павелъ, и «хотягцш быти другъ Mipa, врагъ Божш бываете» (iоан., IV, 4). «Мудроваше плотское вражда на Бога есть» (Рим. VIII, 7). «Дiаволъ же, яко левъ рыкая, ходите, искш кого поглотити» (1 Петр. V, 8). Вотъ препятсгая намъ отъ сихъ 3–хъ враговъ, къ исполнешю заповѣдей Божшхъ. Враги эти — мiръ, т. е. страсти, плоть наша и дiаволъ.

Они и въ монастырѣ противятся намъ, но въ монастырѣ меньше соблазновъ, и въ малолюдствѣ удобнѣе исполнить заповѣди Божш (см. Авву Дороеея объ отвержеши Mipa).

Но вы еще не находите себя въ силахъ оставить житейсюя вещи. Что же вамъ дѣлать? — Подражать св. Петру, утопавшему въ волнахъ: Господи, спаси мя, погибаю (Me. XIV, 31) и св. Давиду вотющему: скажи мнѣ, Господи, путь, въ оньже пойду (Пс. 142, 8) и путь неправды отстави отъ мене (Пс. 118, 29).

Причина всехъ вашихъ поползновенш гордость: отрасли ея — превозношеше, о себе мнЬше, зазреше людей и осуждеше ихъ. Какъ бы мы ни старались делать добродетели, но при сихъ действiяхъ онѣ мрачны и не приносятъ пользу, потому что оне–то и суть преступлеше и сопротивлеше воле Божiей.

Учете Господа и самая жизнь есть кротость и смирете; чему и заповедалъ намъ поучаться отъ Него. Всехъ нашихъ золъ причина гордость, а всехъ благъ ходатай смирете!

Если даже при исполнети благихъ делъ должны мы иметь сердце сокрушенно и смиренно и духъ сокрушенъ, коихъ Богъ не уничижитъ (Пс. 50,19), кольми же паче въ нищете нашего устроешя должны повергать себя въ бездну смирешя.

Читайте отечесыя книги, но более дЬятельныя, потому что при вашемъ устроенш умозрительныя могутъ принести больше вреда, чемъ пользы. А изъ деятельныхъ вы будете познавать свою немощь и смирять свое сердце, и тогда Богъ призритъ на васъ и пошлетъ Свою помощь къ исполнешю Его воли.

А то хоть весь разумъ Писашя будете иметь, но съ самомнешемъ никакой пользы не обрящете. Ибо врагъ умеетъ строить подсады и прельщать таковыхъ мнимымъ утешешемъ, какъ онъ является и во образе Ангела светла (2 Кор. 11,14), такъ и въ мысленныхъ и душевныхъ дЬлашяхъ производить свои действiя, отъ которыхъ да избавить Васъ Господь (I Тим. 2, 4).

Господь печется о тваряхъ Своихъ и промышляетъ по премудрому Своему промыслу и предведешю, кого наказуетъ, и кого награждаете. Судьбы Его намъ непостижимы.

Вы пишете, что при чтеши духовныхъ книгъ вы приходите въ уныше, чрезъ то, что понуждая себя на постъ, бдЬше, молитву, думаете, что делаете это, сами не зная для чего, а надо делать это изъ любви къ Богу, а этой любви въ себе не ощущаете. Когда мысль ая отходить, и занимаетъ другая, и страсти одна другой передаютъ ваше бедное сердце, и просите моего совета.

Отвѣтъ: Чтеше отеческихъ книгъ очень нужно и полезно къ познашю воли Божiей, ибо отцы исполнили Слово Божiе, переданное намъ въ Писанш и прошли его дѣятельной жизнью и оставили примѣръ въ своихъ учешяхъ. Если вы читаете только слово Божiе, не читая отцовъ, то, не зная образа жизни и борьбы, думаете, что можете его исполнить и не смиряетесь.

А читая отцовъ, вы стремитесь исполнить написанное, но не достигая ихъ мѣры, познаете свою немощь и смиряетесь и получаете милость Божiю, которая особенно на смиренныхъ простирается.

Въ Отечникѣ написано:

«Брать вопроси старца, глаголя: что сотворю, яко чту писашя отецъ и не творю? Отвѣща старецъ: Чтя словеса отечесгая и не творя, смиряется и получаетъ милость Божiю, а не чтя не смиряется и не получаетъ милости Божiей».

Посему не малая польза читать дѣятельныя ихъ поучешя.

Исполняемыя вами тѣлесныя дѣлашя, «сами не зная для чего» — невѣрно, а совершаете это изъ любви къ Богу, но несовершенной, но какъ зародышъ малый въ сердцѣ имѣя, отъ вѣры происходящей.

Читая слово Божiе и примѣры жизни отцовъ, побѣдившихъ страсти и достигшихъ любви Божiей, вѣруемъ сему и понуждаемся исполнять прежде дѣяшя тѣлесныя и показать дѣломъ любовь къ ближнему.

Когда совершаемъ это правильно, со смирешемъ, то переходимъ къ видѣшю, получаемъ душевное утЬигеше и любовь Божiя (къ Богу) показывается намъ явственнѣй.

Глава VIII. И. В. Киреевскій (1806–1856)

Ивану Васильевичу Киреевскому одновременно со старцемъ Макарiемъ принадлежите инищатива великаго предпрiятiя — издашя Святоотеческихъ писанш Благодаря этому начинашю, и смогло произойти снабжеше этими книгами академш, семинарш, правягцихъ епископовъ, ректоровъ и инспекторовъ и чтете этой доселе недоступной аскетической литературы могло стать доступнымъ монашествуюгцимъ и всемъ духовнонастроеннымъ русскимъ людямъ. Истина Православiя возаяла, утвердилась и укрепилась въ противовесе западнымъ книгамъ ложнаго направлешя. Явлете мiру этихъ рукописей — собьте не поддающееся оценке простыми словами. Другая заслуга Киреевскаго, какъ признано въ исторш русской философии это положенное имъ начало независимой мысли въ русской философш и, какъ утверждаетъ проф. Н. О. Лосскш, Киреевскш и Хомяковъ «хотя не выработали системы въ философш, но они установили духовное философское движете, которое составляетъ самое оригинальное и ценное достижете въ русской мысли» (Н. О. Лосскш. Лондонъ, 1952 г., стр. 13 (по англшски).

Основное положеше философш Киреевскаго было следующее: «Учете о Святой Троице не потому только привлекаетъ умъ, что является ему, какъ высшее средоточие всехъ святыхъ истинъ, намъ откроветемъ сообщенныхъ, но и потому еще, что, занимаясь сочинешемъ о философш, я дошелъ до того убеждетя, что направлете философш зависитъ въ первомъ начале своемъ отъ того поняття, которое мы имеемъ о Пресвятой Троице» Пол. собр. соч. И. В. Киреевскаго, томъ I, стр. 100, Москва 1861).

Иванъ Васильевичъ Киреевскш былъ сыномъ прекрасныхъ русскихъ людей. Его отецъ, Василш Ивановичъ, секундъ–маюръ гвардш, былъ крупнымъ помещикомъ, владЬльцемъ села Долбино, въ 40 верстахъ отъ Оптиной Пустыни. Онъ отличался необыкновенной добротой. То была истинная, горячая любовь къ людямъ, готовая всегда делить чужое горе, помогать чужой нужде. Всю свою недолгую жизнь В. И. положилъ на дела милосердiя. Въ 1812 г. онъ прiехалъ въ Орелъ, близъ котораго у него была деревня, и оба свои дома — городской и деревенскш, отдалъ подъ больницы для раненыхъ, прiютивъ, кроме того, мнопя семейства, бъжавгшя отъ непрiятеля со Смоленской дороги. Онъ самъ ходилъ за больными, заразился тифомъ и умеръ въ Орле 1–го ноября 1812 г. въ день безсребренниковъ Косьмы и Дамiана, исполнивъ до конца заповѣдь Христову.

При всей своей добродѣтели В.

И. былъ большой оригиналъ: онъ былъ англофилъ, занимался химiей и медициной, сочинешя Вольтера онъ покупалъ и сжигалъ. Любилъ читать лежа на полу и мало заботился о своей внешности. Когда они жили въ Москвѣ изъ за родовъ его молоденькой жены, онъ цѣлыми днями пропадалъ въ книжныхъ лавкахъ, оставляя по разсѣянности жену безъ денегъ, не знавшую какъ накормить многочисленную дворню.

Своихъ крѣпостныхъ крестьянъ онъ наказывалъ не иначе, какъ ставилъ ихъ на поклоны. То же онъ дѣлалъ по отношешю городскихъ чиновниковъ, когда исправлялъ должность судьи по выборамъ. «Нерадѣше въ должности — вина передъ Богомъ», говорилъ онъ.

Его жена, Авдотья Петровна, рожденная Юшкова, была родовитой дворянкой, культурной и образованной. Если онъ представлялъ типъ моральный, то она — типъ эстетическш. Одаренная литературнымъ даровашемъ, она писала, переводила. Любила цвѣты, поэзпо, живопись и сама рисовала. Она помогала Жуковскому въ переводахъ. Съ нимъ ее соединяло родство: она была дочерью его старшей сводной сестры — крестной его матери и отчасти его воспитательницы и была подругой дѣтства Жуковскаго. Овдовѣвъ и выйдя за Елагина, она создала въ своемъ московскомъ домѣ знаменитый салонъ, гдѣ объединялись для обмѣна мыслей всѣ выдающаяся и замѣчательныя лица. Это продолжалось мнопя десятки лѣтъ, вплоть до ея смерти.

После смерти Василiя Ивановича Киреевскаго, Жуковскш прожилъ более года у своей племянницы. Его личность оставила глубокш следъ въ душе осиротевшаго отрока — Вани. Близость между ними сохранилась на всю жизнь.

Отчимъ — Елагинъ, далъ прекрасное образоваше своимъ пасынкамъ. Они основательно изучили математику, языки — французскш и немецкш и перечитали множество книгъ по словесности, исторш, философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 г. вся семья для окончашя ихъ учешя переехала въ Москву, где профессора университета давали имъ частные уроки. Кроме того, Иванъ слушалъ публичныя лекцш по природоведешю, читанныя М. Г. Павловымъ, последователемъ Шеллинга. Товаригцемъ его по учешю былъ А. И. Кошелевъ. Въ это время братья Киреевспе выучились англшскому языку и древнимъ языкамъ. Но знаше таковыхъ было не столь велико, такъ что Иванъ Васильевичъ доучивался впоследствш, когда начались въ Оптиной Пустыни переводы св. Отцовъ, въ чемъ онъ принималъ деятельное учаспе. Вскоре Киреевскш сдалъ государственный экзаменъ, какъ тогда говорилось, «при комитете» и поступилъ на службу въ Архивъ Иностранной Коллепи.

Первое литературное выступлеше Киреевскаго началось съ статьи о Пушкине въ «Московскомъ Вестнике» въ 1828 г. подъ заглавiемъ «Нечто о характере поэзш Пушкина». Статья его была едва ли не первою въ Россш попыткою критики серьезной и строго художественной, вызвавшей одобреше Жуковскаго. Въ следуюгцемъ 1829 г. онъ напечаталъ въ альманахе Максимовича «Денница» «Обозреше Русской Словесности за 1829 годъ».

Въ томъ же году, сдЬлавъ предложеше Н. П. Арбениной и получивъ отказъ, онъ заболелъ и поехалъ доучиваться заграницу, где слушалъ лекщи въ Берлине и Мюнхене по богословiю, философш и исторш. Въ числе профессоровъ были Гегель и Шеллингъ, съ которыми онъ лично познакомился. Вернувшись черезъ годъ на родину, онъ издаетъ журналъ «Европеецъ». Вышло два номера. Журналъ былъ самый благонамеренный, но былъ заподозренъ правительствомъ въ скрытой револющонной пропаганде. Жуковскш едва спасъ И. В. отъ административной высылки. Съ техъ поръ на Киреевскаго легла черная тень подозрешя въ неблагонадежности, которая въ течете всей его жизни не дала ему возможности проявлять свои таланты и силы. Въ 1834 г. онъ женится, наконецъ, на любимой имъ девушке.

После женитьбы Киреевскш въ течете 12 летъ своей жизни въ Долбине ограничилъ свою общественную деятельность исполнетемъ обязанности почетнаго смотрителя Белевскаго народнаго училища, добросовестно относясь къ этому делу. Эта жизнь въ деревенской тиши казалась одному недоброжелательному «бюграфу» какимъ то сномъ и бездЬйсгаемъ. Но эти годы для него не были потерянными, они прошли въ духовномъ и умственномъ самоуглублеши. Если въ юные годы онъ вѣрилъ въ европейскш прогрессъ и былъ западникомъ (журналъ «Европеецъ»), то теперь его мiровоззреше круто изменилось. Иванъ Васильевичъ сталъ самимъ собой, тёмъ «Кирѣевскимъ», образъ котораго запечатленъ въ исторш нашей духовной культуры. Годы, проведенные въ чтеши научныхъ книгъ расширили его познашя. Въ сороковыхъ годахъ онъ дѣлаетъ попытку вновь выступить на арену общественной деятельности, но опять неудачно. Онъ ищетъ каеедры при Московскомъ Университете и получаетъ отказъ.

Желаше высказать вполне созревгшя и глубоко продуманныя въ деревенской тиши философсия убеждешя въ немъ было, однако, настолько настойчиво, что онъ решается взяться за редактироваше журнала «Москвитянинъ», издаваемаго Погодинымъ (1844 г.). Цензура и тяжелый характеръ издателя, впрочемъ, заставляютъ И. В. К. отказаться отъ этого дела после трехъ первыхъ книжекъ журнала.

Здесь надо сказать несколько словъ по поводу техъ воздействш, которыя способствовали и помогли окончательному образованно мiровоззрешя Ивана Васильевича. Съ одной стороны то былъ брать его Петръ Васильевичъ, съ которымъ его соединяла самая тесная дружба, а съ другой–его жена Наталья Петровна.

Петръ Васильевичъ былъ борцомъ за сохранеше чертъ русскости въ русскихъ людяхъ. Въ этомъ былъ весь смыслъ его существовашя — личной жизни у него не было. Онъ былъ собирателемъ древнихъ духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ. Поэтъ Языковъ называлъ его: «Великш печальникъ древней Руси» и «Своенародности подвижникъ просвещенный».

«Полнота нащональной жизни можетъ быть только тамъ», говорить Петръ Киреевскш, «где уважено предаше и где просторъ предашю, следовательно и просторъ жизни»… Всякое «подражаше уже средоточитъ безжизненность. Что живо, то самобытно. Чемъ полнее существо человека, темъ лицо его выразительнее, не похоже на другихъ. То, что называется общечеловеческой физюномiей, значить не что иное, какъ одно лицо со всѣми, т. е. физюномiя пошлая». Изъ этого видно, какъ глубоко сознавалъ П. В. К. важность сохранешя русскими людьми своего своеобразiя, свояхъ отличительныхъ чертъ, чтобы не быть «на одно лицо со всеми» и не утратить своего нацюнальнаго характера. Онъ глубоко сознавалъ, какая тяжелая травма была нанесена полтора века передъ этимъ всему русскому народу въ внезапной и насильственной европеизация всего его быта.

Мысли Петра Васильевича не прошли даромъ для его старшаго брата. Что касается религюзнаго отношешя, здесь было влiяше Наталш Петровны. Иванъ Кирѣевскш никогда не былъ невѣруюгцимъ. Еще въ бытность въ Германия въ 1830 г. онъ совѣтуетъ въ письмѣ своей сестрѣ, чтобы она ежедневно читала Евангелiе. Но, будучи хриспаниномъ, Иванъ Васильевичъ не былъ православнымъ церковникомъ. Онъ былъ далекъ отъ Церкви, какъ почти и вся среда тогдатттняго передового образованнаго общества. Другое дѣло была его супруга — духовная дочь о. Филарета Новоспасскаго. Она въ юности ѣздила въ Саровскую Пустынь и имѣла общеше съ преп. Серафимомъ. Поэтому Намѣстникъ Троицкой Лавры, архимандритъ Антонш, въ своемъ письмѣ къ ней именуетъ ее «сестрой». Встрѣча съ о. Филаретомъ Новоспасскимъ была рѣшающимъ моментомъ въ жизни Кирѣевскаго: онъ сталъ его преданнымъ духовнымъ сыномъ. Но дни жизни старца были уже сочтены. Послѣ его кончины, старцемъ четы Кирѣевскихъ сталъ о. Макарш Оптинскш. Кирѣевскш пишетъ своему другу Кошелеву: «Существеннѣе всякихъ книгъ и всякаго мышлешя, найти святаго православнаго старца, который бы могъ быть твоимъ руководителемъ, которому ты бы могъ сообщать каждую мысль свою и услышать о ней не его мнѣше, болѣе или менѣе умное, но суждеше св. Отцовъ». Такое исключительное счастье онъ имѣлъ въ лицѣ о. Макарiя!

Изъ всѣхъ мiрскихъ лицъ, перебывавшихъ въ Оптиной Пустыни, Кирѣевскш ближе всѣхъ другихъ подошелъ къ ея духу и понялъ, какъ никто иной, ея значеше, какъ духовной вершины, гдѣ сошлись и высшш духовный подвигъ внутренняго дѣлашя, вѣнчаемой изобилiемъ благодати даровъ стяжашя Святаго Духа и одновременно служеше мiру во всей полнотѣ, какъ въ его духовныхъ, такъ и житейскихъ нуждахъ. Онъ видѣлъ въ Оптиной претвореше въ жизнь мудрости святоотеческой. Будучи философомъ, онъ почувствовалъ, что и высшее познаше истины связано съ цѣльностью духа, съ возстановленной гармошей всѣхъ духовныхъ силъ человѣка. Но это возстановлете достигается внутреннимъ подвигомъ, духовнымъ дѣлашемъ. И Кирѣевскш въ своихъ философскихъ изслѣдовашяхъ, а именно въ учеши о познаши (гносеолопя) указалъ на внутреннюю зависимость (функцюнальную связь) познавательныхъ способностей человѣка отъ духовнаго подвига, претворяющаго естественное, низшее состояше силъ человѣка въ духовный высшш разумъ (связалъ философпо съ аскетикой)… При своемъ служеши делу оптинскаго издательства Иванъ Васильевичъ имѣлъ возможность въ совершенствѣ изучить святоотеческую литературу, а ранее, получивъ прекрасное домашнее философское образоваше и еще дополнивъ его во время пребывашя въ Гермаши, онъ такимъ образомъ былъ также въсовершенствѣ знакомъ и съ западной культурой. Въ его лице встретились западная философская традищя съ традищей Восточной Церкви. Чемъ же разрешилась эта встреча двухъ враждебныхъ началъ? Ответь на этотъ вопросъ даетъ статья «О характере просвегцешя Европы по его отношешю къ просвегцешю Россш», напечатанная въ 1852 г. въ «Московскомъ Сборнике», издаваемомъ славянофильскимъ кружкомъ. Эта статья навлекла цензурное запрегцеше на сборникъ; но ничего антиправительственнаго въ ней не было. Смыслъ статьи таковъ:

Будучи выученникомъ Запада, зная его въ совершенстве, онъ сурово критикуете его культуру. Западъ зашелъ въ духовный тупикъ. Духовная болезнь западной культуры — это «торжество рацюнализма». Въ этомъ ея сущность, какъ свидетельствуете проф. В. Зеньковскш: «Обвинеше въ ращонализме всего Запада возникло еще въ XVIII в. на Западе же, какъ во Франщи, такъ и въ Германия» (Прот. В. В. Зеньковскш. Ист. Русск. Философш. Томъ II, стр. 200. Парижъ). Киреевскш объ этой болезни Запада говорите подробно: «Европейское просвещеше достигло ныне полнаго развитая, но результатоме этой полноты было почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды. Самое торжество европейскаго ума обнаружило односторонность коренныхь его стремленш. Жизнь была лишена своего существеннаго смысла» (Киреевскш. Т. II. Москва 1861, стр.

. «Многовековой холодный анализе разрушиле все те основы, на которыхь стояло европейское просвещеше оте самаго начала своего развитая, таке что его собственныя коренныя начала, изе которыхе оно выросло (т. е. христаанство), сделалось для него посторонними и чужими, а прямой его собственностью оказался этоте самый, разрушившш его, анализе, этоте самодвижугцшся ноже разума, этоте силлогизме, не признаюгцш ничего, кроме себя и личнаго опыта, этоте самовластный разсудоке, эта логическая деятельность, отрешенная оте всехъ познавательныхе силе человека» (II, 232). Но «Западе, каке и Востоке, изначала жиле верой, но произошло повреждеше ве самой вере, когда Риме поставиле силлогизмы выше сознашя всего христаанства» (II, 285). Киреевскш показале, что изе этого повреждешя «развилась сперва схоластическая философiя вне веры, потоме реформащя ве вере и, наконеце, философiя вне веры» (II, 284). Западная Церковь подменила внутреншй авторитете истины внетттниме авторитетоме iерархш (когда самовольно, безе соглаая се Востокоме изменила символе веры), что «привело ке … ращонализму, т. е. торжеству автономнаго разума», «повлекшему неизбежно распаде духовной цельности. Раздвоеше и разсудочность — последнее выражеше западной культуры».

Западъ просмотрелъ восточную мудрость. Его ученые до тонкости изучили все философш съ древнѣйшихъ временъ: египетскую, персидскую, китайскую, индусскую и т. д. Но мистика православнаго Востока для нихъ была закрыта. Мы же унаследовали отъ Византш сокровища этой духовной мудрости, заключенной въ творешяхъ св. отцовъ. И наша историческая задача была построить на богатомъ византшскомъ наслѣдш новую духовную культуру, которая бы оплодотворила весь мiръ. Киреевскш поставилъ проблему во всей ея полноте. Онъ указываетъ, что русская философiя должна строиться на «глубокомъ, живомъ и чистомъ любомудрш святыхъ отцовъ, представляющихъ зародыши высшаго философскаго начала» (II, 332). «Путь русской философш лежитъ не въ отрицанш западной мысли, а въ воспиташи ея тѣмъ, что раскрывается въ высшемъ знаши, где достигается вновь целостность духа, утерянная въ грѣхопадеши, но возстановленная въ хриспанстве, а затемъ ущербленная въ западномъ христтанствѣ торжествомъ логическаго мышлешя».

Статья Киреевскаго, какъ сказано, была напечатана въ славянофильскомъ «Московскомъ Сборнике» и, хотя самъ Иванъ Васильевичъ, отойдя отъ западниковъ, очутился въ окружеши славянофиловъ, изъ которыхъ Хомяковъ и особенно Кошелевъ, были его близкими друзьями, но тѣмъ не менее на нашъ взглядъ, причислеше Киреевскаго къ «раннимъ славянофиламъ» является ошибкой. Во всемъ собранш его сочинешй нетъ ни единаго слова, дающаго право на такое наименоваше. Онъ боролся, какъ и его брать, за сохранеше чертъ русской самобытности. Ему, подобно К. Н. Леонтьеву, дороги византшсюе наши корни, на которыхъ основано Православiе. Въ той же статье имъ сказано: «Учешя Св. Отцевъ Православной Церкви перешли въ Росаю, можно сказать, вместе съ первымъ благовестомъ христтанскаго колокола, подъ ихъ руководствомъ сложился и воспитался коренной русскш умъ, лежагщй въ основе русскаго быта» (О харак. проев. Европы. Полн. Собр. Соч. т. II, стр. 259. Москва 1861 г). А въ более ранней статье («Ответь Хомякову», 1838), онъ пишетъ: «Эти отшельники, изъ роскошной жизни уходивгше въ леса, въ недоступныхъ ущел!яхъ, изучивипе писашя глубочайшихъ мудрецовъ христаанской Грещи, и выходивгше оттуда учить народъ, ихъ понимавшш». Это созвучно словамъ К. Н. Леонтьева: «Византшскш духъ, византтйсия начала и вл!яшя, какъ сложная ткань нервной системы, проникаетъ насквозь великорусскш общественный организмъ. Имъ обязана Русь своимъ прошлымъ»… (Византизмъ и славянство). Неудивительно, что западники считали Киреевскаго славянофиломъ по недоразумешю. «Я отъ всей души уважаю Киреевскаго», пишетъ Грановскш, «несмотря на совершенную противоположность нашихъ убъжденш. Въ нихъ такъ много святости, прямоты, вѣры, какъ я не видѣлъ ни въ комъ». Герценъ съ грустью выразился по поводу Кирѣевскаго: «Между нами были церковныя сгЬны»… Братья Кирѣевоае не примыкали всецѣло ни къ одному изъ сугцествовавшихъ тогда идеологическихъ теченш. Объ этомъ свидѣтельствуетъ тотъ же Герценъ: «Совершенной близости у него (И. В. К.) не было ни съ его друзьями, ни съ нами. Возлѣ него стоятъ его братъ и другъ Петръ. Грустно, какъ будто слеза еще не обсохла, будто вчера посѣтило несчастте, появлялись оба брата на бесѣды и сходки». Печаль эта понятна: ни тогда, ни послѣ Кирѣевскаго не были должнымъ образомъ понятны и оцѣнены. Они до сихъ поръ ждутъ своего безпристрастнаго изслѣдователя… Оба они желали обновлешя нащональной жизни. «Что такое нащональная жизнь?» спрашиваетъ Петръ Кирѣевскш — «она, какъ и все живое, неуловима ни въ каюя формулы. Предаше нужно».

Это предаше понималось ими, какъ закрѣплеше подлинной русской культуры и преображеше ея духомъ Православiя.

Въ 1856 г. въ славянофильскомъ сборникѣ «Русская Бесѣда» вышла въ свѣтъ послѣдняя статья Кирѣевскаго: «О возможности и необходимости новыхъ началъ для философш». Это и была та статья, которая положила начало независимой мысли въ русской философш.

Поэтъ Хомяковъ посвятилъ И. В. К. еще въ 1848 г. слѣдуюгще стихи:

"Ты сказалъ намъ:

"За волною Вашихъ мысленныхъ морей

Естъ земля — надъ той землею

Блещетъ дивной красотою

Новой мысли эмпирей.

Распустижъ твой парусь бгьлый

Лебединое крыло,

Гдгь тебгь, нашъ путникъ смгьлый,

Солнце новое взошло.

И съ богатствомъ многоцгьннымъ

Возвратися снова къ намъ,

Дай покой душамъ смятеннымъ.

Кргьпостъ волямъ утомленнымъ

Пищу алчущимъ сердцамъ ".

Черезъ несколько месяцеве после выхода въ светъ этой статьи последовала неожиданная кончина (11–го iione 1856 г.) ея автора. Иванъ Васильевичъ умеръ отъ холеры въ Петербурге, куда онъ поехалъ навестить своего сына, окончившаго лицей. Смерть его сильно потрясла всехъ его близко знавшихъ. Петръ Васильевичъ умеръ въ томъ же году.

Французскш писатель Грасье, бюграфъ Хомякова, заканчиваете свою книгу такими словами: «Онъ, также, какъ Иванъ Киреевскш, скончался внезапно отъ холеры, также, какъ и онъ оставилъ неоконченнымъ трудъ имъ унаследованный, и эта двойная судьба, прерванная темъ же случаемъ, въ преследовали той же цели, — должна была бы показать, что истинное величiе человека состоитъ скорее въ искаши, чемъ въ нахожденш, более въ попыткахъ, чемъ въ завершенш, более въ начинанш, чемъ въ окончанш. Забота о дальнейшемъ — дело самаго Хозяина. И это должно служить утешешемъ доброму труженику, который отходить, чтобы заснуть въ мире» (A. Gratieux. A. S. Khomiakov et le movement Slavophile des Hommes. Paris, 1939, p. 194).

Тело Ивана Васильевича Киреевскаго было погребено въ Оптиной Пустыни въ скиту у ногъ могилы старца Льва. Узнавъ объ этомъ, митрополитъ Филаретъ оцЬнилъ ту великую честь, какая была оказана Оптиной Пустынью ея преданному сыну.

На могильномъ памятнике И. В. К. выгравировано: «Узрятъ кончину премудраго и не разумеютъ, что усовети о немъ Господь. Премудрость возлюбихъ и поискахъ отъ юности моея. Познавъ же яко не инако одержу, агце не Господь даетъ, пршдохъ ко Господу» (Прем. 8. 2, 21).

Антрополопя и гносеолопя философiи Кирѣевскаго

(Это учете должно быть разематриваемо въ связи съ аскетикой, какъ имеющее непосредственное отношеше къ ней, связывающее ее съ философiей и утверждающее вековечное значеше аскетическаго подвига).

Въ своемъ учеши о душе Киреевскш указываете на ея iерархическш строй. Въ основу учешя онъ кладете «исконный хриспанскш антропологическш дуализме» (Прот. В. Зеньковскш, томе I, стр. 222 , различеше «внешняго» и «внутренняго» человека. Оне различаете, выражаясь современными психологическими терминами, «эмпирическую сферу души» се ея многочисленными функщями отъ ея глубинной сферы, лежащей ниже порога сознашя, центральное средоточiе которой можно назвать «глубиннымъ Я». Это те силы духа, которыя отодвинуты внутрь человека (за порогъ сознашя), грехомъ, и благодаря чему, нарушена та исконная цельность, въ которой таится корень индивидуальности и ея своеобразiе.

Эти силы, этотъ внутреншй человѣкъ, закрыть от сознашя властью грѣха. Преодолѣшемъ грѣха и «собирашемъ» силъ души надо стремится связать эмпирическую сферу съ глубиннымъ центромъ, этимъ «внутреннимъ средоточiемъ», подчиняя ему эту сферу. «Главный характеръ вѣрующаго мышлешя», говоритъ Кирѣевскш въ этомъ замѣчательномъ отрывкѣ, «заключается въ сгремлеши собрать всѣ силы души въ одну силу; надо отыскать то внутреннее средоточiе быття, гдѣ разумъ и воля, и чувство, и совѣсть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объемъ ума сливаются въ одно живое единство и, такимъ образомъ, восстанавливается существенная личность человѣка въ ея первозданной неделимости» (II, 337). Въ этой возстановленной цѣльности силъ iерархическш приматъ принадлежитъ моральной сферѣ, отъ здоровья которой зависитъ здоровье всѣхъ другихъ сторонъ, или свойствъ души. Основное положеше въ своемъ учеши о познаши (гносеолопя) Кирѣевскш выражаетъ такъ: «Тотъ смыслъ, которымъ человѣкъ понимаетъ Божественное, служить ему къ разумѣшю истины вообще» (II, 306). Другими словами, — «познаше реальности есть функщя Богопознашя».

Это чрезвычайной важности свойство познавательной способности души лежитъ въ основѣ гносеологическихъ построешй Кирѣевскаго и даетъ ключъ къ разумѣшю послѣднихъ. «Въ основной глубинѣ человѣческаго разума, въ самой природѣ его, заложена возможность сознашя его коренныхъ отношешй къ Богу» (II 322), т. е. къ вѣрѣ. Въра, Богопознаше — это есть глубокое таинственное единеше не только духа человѣка, но и всей его личности въ ея цѣльности съ Богомъ — этой высшей единственно истинной реальности.

Подобно этому и познаше реальности вторичной, тварной должно касаться не только одного разума, но и «всѣмъ существомъ своимъ въ его цѣломъ прюбгцаться реальности». Глубина познашя «овладѣше реальностью», той истиной, которая въ ней скрыта, совершается не однимъ умственнымъ познашемъ, но «свѣчешемъ смысла, его осуществлешемъ во внутреннемъ средоточш человѣка». Это возможно только въ цѣльности духа, собранности всѣхъ его силъ.

Но въ грѣхопадеши строй души поврежденъ, и хотя ущерблена также и вѣра и отодвинута вглубь души, но ей все же осталась присуща та сила, которая можетъ возстановить утерянную цельность духа и въ той мере, въ какой вера сохранилась во внутреннемъ средоточш духа, она восполняетъ естественную работу ума и «вразумляетъ умъ, что онъ отклонился отъ своей первоестественной цельности, и этимъ вразумлешемъ побуждаетъ къ возврагцешю на степень высшей деятельлости», т. е. подняться выше своего «естественнаго» состояшя. «Ибо православноверуюгцш знаетъ, что для цельности истины нужна цельность разума и искаше этой цельности составляетъ постоянную задачу его мышлешя» (II, 311) … «Такимъ образомъ, въ мышлеши веруюгцаго происходить двойная работа: следя за развитаемъ своего разумешя, онъ вместе съ темъ следить и за самымъ способомъ своего мышлешя» (II, 312) (контролируетъ правильность его деятельности), «постоянно стремясь возвысить разумъ до того уровня, на которомъ бы онъ могъ сочувствовать вере» (II, 312), и благодаря этому, поврежденность нашего ума по причине распада цельности восполняется темъ, что вносить въ нашъ духъ вера. Здесь нетъ места насилт надъ разумомъ, которое подрывало бы его свободу и творчесия силы, но возведете разума съ низшей ступени на высшую.

«Живыя истины не те, которыя составляютъ мертвый капиталъ въ уме человека, которыя лежать на поверхности его ума и могутъ прюбретаться внешнимъ учешемъ, но те, которыя зажигаютъ душу, которыя могутъ гореть и погаснуть, которыя даютъ жизнь жизни, которыя сохраняются въ тайне сердечной и по природе своей не могутъ быть явными общими для всехъ, ибо, выражаясь въ словахъ, остаются незамеченными, выражаясь въ делахъ, остаются непонятными для техъ, кто не испыталъ ихъ непосредственнаго соприкосновешя». Познаше истины должно быть пребывашемъ въ истине, т. е. деломъ не одного лишь ума, а всей жизни. Знаше «живое» прюбретается по мере внутренняго стремлешя къ нравственной высоте и цельности и исчезаетъ вместе съ этимъ стремлешемъ, оставляя въ душе одну наружность своей формы». Такимъ образомъ, «духовное просвегцеше» въ противоположность логическому знашю связано съ нравственнымъ состояшемъ души и потому требуетъ подвига и нравственнаго напряжешя. «Его можно погасить въ себе, если не поддерживать постоянно того огня, которымъ оно загорелось» (II, 327). Одно лишь отвлеченное познаше влечетъ за собой «отрывъ отъ реальности» и обращаетъ самого человека въ «отвлеченное существо» (II, 305). Разрывъ съ реальностью начинается въ области веры: заболеваше духа, распадъ его силъ, отражается прежде всего въ области веры и вызываетъ какъ следсгае возникновеше «отвлеченнаго мышлешя». «Логическое мышлеше отделенное отъ другихъ познавательныхъ силъ, составляетъ естественный характеръ ума отпадшаго отъ своей цельности» (I, 276). Это отпадете разума вызываетъ и утерю высшей познавательной способности связанной съ вѣрой, и «естественный разумъ» неизбъжно опускается ниже своего первоестественнаго уровня». Разрывъ съ духовными силами, эта «аморальность» западнаго просвѣгцетя, сообгцаетъ ему своеобразную устойчивость, тогда какъ знате духовное по природѣ своей динамично, какъ непосредственно зависящее отъ все время мѣняющагося состояшя моральной сферы.

Такимъ образомъ, Кирѣевскш разрѣшаетъ основную проблему въ гносеолопи — согласовашя вѣры и разума. Какъ уже говорилось, вдохноветя свои онъ черпалъ у святыхъ отцовъ. Приведемъ ихъ учете о степеняхъ разума въ изложеши св. Димитрiя Ростовскаго, чтобы еще полнѣе освѣтить это учете о познати.

§ 1. Разумъ невоздѣланный и долгимъ временемъ не очищенный, есть разумъ неразумный — неправый и неистинный разумъ. Въ разумъ бываетъ различiе, какъ и во всѣхъ внѣшнихъ вещахъ. Бываетъ разумъ совершенный — духовный, бываетъ разумъ посредственный — душевный, бываетъ и разумъ весьма грубый — плотскш. § 2. Кто не позаботится самолично пройти тёснымъ путемъ Евангельскимъ, и будетъ имѣть небрежете объ очищети ума, — тотъ слѣпъ душею, хотя бы и всю внешнюю мудрость изучилъ, онъ держится только буквы убивающей, а оживляющаго духа не принимаетъ. § 3. Правый и истинный разумъ не можетъ быть удобно углубленъ въ душу, безъ великаго и долговременнаго труда и подвига, а насколько умерщвляется похоть, настолько возрастаете и процвѣтаетъ истинный разумъ. Но подвигъ у всѣхъ долженъ быть сугубый, состоягцш изъ внешняго труда и умнаго дѣлатя: одинъ безъ другого не совершается. § 4. Всѣ те, которые научились внешнему наставлетю, о внутреннемъ же духовномъ дѣлати — о просвѣщети и очищети разума вознерадѣли, — совершенно обезумѣли, развратились различными страстями, или впали въ пагубныя ереси». «Не искусиша, не познаша Бога имѣти въ своемъ разумъ, сего ради предаде ихъ Богъ въ неискусенъ умъ, творити неподобная» (Рим. 1, 28). § 9. Умъ, будучи очищенъ и просвѣщенъ, можете разумѣть все внешнее и внутреннее, ибо онъ духовенъ, и судите обо всемъ, а о немъ самомъ судить никто не можете (I Кор. 2,15) (Дух. Алфавите свят. Димитрiя Рост. Москва 1909 г., стр. 38–43).

Философiя это наука о познати истины. Но истина лишь одна. «Азъ есмь Путь, Истина и Животе», говорите Господь (iо. XIV, 6). Этотъ путь и для философской мысли единственный, кто идете инымъ — «прелазите инуде».

Нагруженный верблюдъ только на коленяхъ съ трудомъ могъ протискиваться сквозь низыя, тесныя iерусалимскiя врата, именуемыя «Игольныя уши», но еще труднЬе, несмотря на все усилiя, мыслителю, богатящемуся «лжеименнымъ разумомъ» (I Тим. VI, 20) войти въ Царстае Божте истины и духовной свободы: «Господь есть Духъ, а где Духъ, тамъ свобода» (II Кор. III, 17). «Если пребудете въ слове Моемъ, то вы истинно Мои ученики и познаете истину, и истина сделаетъ васъ свободными» (iоан. VIII, 31–32).

Основываясь на законе динамичности знашя по причине его органической связи съ духовной сферой, Киреевскш предполагаете, что и упадокъ «самобытной русской образованности», хотя произошелъ и при неблагопрiятныхъ внешнихъ условiяхъ, но и «не безъ внутренней вины человека». «Стремлеше къ внешней формальности, которое мы замечаемъ въ русскихъ раскольникахъ, даетъ поводъ думать, что въ первоначальномъ направленш русской образованности произошло некоторое ослаблеше еще прежде петровскаго переворота» (II, 327). Здесь важно отметить, что начало упадка Киреевскш относитъ къ XV и XVI векамъ, что совпадаете съ началомъ упадка духовнаго дЬлашя, согласно и нашему изследовашю.

Итакъ, Киреевскш положилъ начало новой одухотворенной философш «цельности духа», которая могла бы стать основашемъ для развитая самобытной русской культуры.

Въ его лице русское самосознаше достигаете уже своего полнаго раскрытая. Русская мысль освобождается оте многовекового плена чуждыхь ей начале, выходите на самостоятельный исконный путь, обращаясь ке истокаме своего возникновешя. Она возвращается ве «отчш доме». Но Киреевскш не успеле совершить задуманный име труде — написать философiю, оне положиле лишь ея основаше и указале путь. Смерть унесла его ве расцвете его силе. Оне погребене ве Оптиной Пустыни рядоме со старцеме Львоме. Стареце Макарш легь здесь же вскоре. Все, что совершалось ве Оптиной, имеете таинственный смысле. Саме Митрополите Филарете удивился, какой чести удостоился Киреевскш (Жизнь К–го была подтверждешемъ его учешя. «Сердце, исполненное нежности и любви, говорите о неме близко его знавшш Хомякове, уме, обогащенный всеме просвегцешемъ современной наме эпохи, прозрачная чистота кроткой и беззлобной души, какая–то особенная мягкость чувства, дававшая особенную прелесть разговору, горячее стремлеше ке истине, необычайная тонкость ве дiалектике ве споре, сопряженная се самою добросовестною уступчивостью, когда противникъ былъ правъ, и съ какойто нежною пощадою, когда слабость противника была явною, тихая веселость, всегда готовая на безобидную шутку, врожденное отврагцеше отъ всего грубаго и оскорбительнаго въ жизни, въ выражеши мысли, или въ отношешяхъ къ другимъ людямъ, верность и преданность въ дружбе, готовность всегда прощать врагамъ и мириться съ ними искренно, глубокая ненависть къ пороку и крайнее снисхождеше въ суде о порочныхъ людяхъ, наконецъ, безукоризненное благородство, не только не допускавшее ни пятна, ни подозрешя на себя, но искренно страдавшее отъ всякаго неблагородства, замеченнаго въ другихъ людяхъ, таковы были редыя и неоцененныя качества И. В. Киреевскаго»… (Русскш Бюграф. Словарь. СПБ. 1897, стр. 695.). Писатели и философы следующаго поколешя, хотя и посещали Оптину, но подлиннаго ея духа уже не охватывали.

Могло казаться, что продолжателемъ дела Киреевскаго былъ В. Соловьевъ. И, действительно, въ своей магистерской диссертащи «Кризисъ западной философш» онъ взялъ у Киреевскаго целикомъ его мiровоззреше: «синтезъ философш и религш, взглядъ на западную философт, какъ на развитте ращонализма, идеи о цельности жизни, о метафизическомъ познанш. Но онъ исключилъ все руссие месаансюе мотивы и западной мысли противоставилъ не русское православiе, а туманныя умозрешя (не хриспанскаго) Востока». И въ дальнейшемъ творчестве Вл. Соловьевъ остается не только вне «любомудрiя св. Отцовъ», но и вне православiя: онъ мнилъ себя выше исповедныхъ раздЬленш и говорилъ о себе, что онъ скорее протестантъ, чемъ католикъ. Онъ прiемлетъ идею спасешя по протестантски: не отъ дЬлъ, а отъ веры. Отсюда отрицаше духовнаго дЬлашя: «греши постоянно и не кайся никогда» Мочульскш. Вл. Соловьевъ. II изд., Парижъ 1951 г., стр. 52 и 254). Естественно, что познаше истины уже не связывается съ состояшемъ моральной сферы и съ цельностью духа, какъ у Киреевскаго. И Соловьевъ, благодаря исключительному своему вл!яшю на современниковъ, использовавъ вначале идеолопю Киреевскаго, отвелъ затемъ пробуждающуюся русскую релипозную мысль отъ того пути, который указывалъ ей этотъ последнш.

У Достоевскаго въ «Братьяхъ Карамазовыхъ» мы находимъ лишь внешнее описаше, сходное съ виденнымъ имъ въ Оптиной Пустыни. Старецъ Зосима вовсе не списанъ со старца Амвроая, какъ полагали некоторые.

Сердцемъ ближе другихъ къ Оптиной былъ Леонтьевъ, тайный постриженникъ ея. Тамъ жилъ онъ несколько летъ, тамъ сложилъ бремя ошибокъ и греховъ молодости, которые онъ искупалъ болезнями и искреннейшимъ покаяшемъ. Леонтьевъ — художникъ слова и одинъ изъ выдающихся русскихъ мыслителей, о чемъ свидетельствуете его глубокое понимаше современной ему жизни и ея проблемъ, и прозрите судебъ Росаи. Въ своей идеологш онъ отстаиваетъ греко–россшское православiе, утверждая, что сущность русскаго православiя ничѣмъ не отличается отъ византшскаго. Тъ выводы о русской святости, къ которымъ мы пришли въ нашемъ изслѣдоваши, находятъ подтверждеше и въ словахъ Леонтьева: «византшской культурѣ вообще принадлежать всѣ главные типы той святости, которой образцами пользовались руссие люди»… «Аеонская жизнь, созданная творческимъ гешемъ византшскихъ грековъ, послужила образцомъ нашимъ первымъ юевскимъ угодникамъ Антошю и Феодоаю», «возгорѣвшейся сердечной вѣрой, еще и долгою политическою дѣятельностью въ средѣ восточныхъ хриспанъ, я понялъ почти сразу и то, что я самъ лично внѣ православiя спасенъ быть не могу, и то, что государственная Росая безъ строжайшаго охранешя православной дисциплины разрушится еще скорѣе многихъ другихъ державъ, и то, наконецъ, что культурной самобытности нашей мы должны попрежнему искать въ греко–россшскихъ древнихъ корняхъ нашихъ»… I Леонтьевъ. Москва 1902, т. 6. Письма къ Вл. Соловьеву, стр. 332–333, 337) Изъ мыслителей, общавшихся со старцами, дальше всѣхъ отъ оптинскаго духа былъ Левъ Толстой. По причинѣ его крайней гордости о. Амвроспо было всегда трудно вести съ нимъ бесѣду, которая сильно утомляла старца. Послѣ своего отлучешя Толстой больше со старцами не видѣлся. Такъ однажды, подойдя къ скиту, онъ остановился: какая–то невидимая сила задерживала его у святыхъ воротъ. Ясно было, что въ немъ шла сильная борьба со страстью гордости; онъ повернулся обратно, но нерѣшительно вернулся опять. Вернулся онъ и въ третш разъ уже совсѣмъ нерѣшительно и затЬмъ, рѣзко повернувшись, быстро ушелъ оттуда и уже больше никогда не дѣлалъ попытокъ войти въ скитъ. Только въ послѣдше дни своей жизни, можно думать, почувствовавъ близость конца, и что ему не уйти отъ суда Божiя, Толстой рванулся въ Оптину, бѣжавъ отъ своего ближайшаго окружешя, но былъ настигнуть. И когда оптинскш старецъ о. Варсонофш, по поручешю св. Синода, прибыль на станщю Астапово, дабы принести примиреше и умиреше умирающему, онъ не былъ допущенъ къ нему тѣми же лицами. Отецъ Варсонофш до конца своей жизни безъ боли и волнешя не могъ вспомнить объ этой поѣздкѣ.

Письмо И. В. Кирѣевскаго къ старцу Макарію

(Изъ пропущенной главы книги С. А. Нилуса «На берегу Божiей Ргьки», т. II)

«1855–го года. 6 поля. Полночь. Искренне–любимый и уважаемый батюшка! Сейчасъ прочелъ я ваше письмо изъ Калуги къ Наталье Петровне и теперь же хочу поздравить васъ съ получешемъ наперснаго креста. Хотя я и знаю, что ни это, ни какое видимое отличiе не составляютъ для васъ ничего существенна го, и что не таия отличiя вы могли бы получить, если бы сколько–нибудь желали ихъ, однако же все почему–то очень прiятно слышать это. Можетъ быть, потому, что это будетъ прiятно для всехъ любящихъ васъ. Мы всегда видели, какъ вы внутри сердца вашего носите Крестъ Господень и сострадаете Ему въ любви къ грешникамъ. Теперь та святыня, которая внутри любящаго сердца вашего, будетъ очевидна для всехъ на груди вашей. Дай, Боже, чтобы на мнопя, мнопя и благополучныя лета! Дай, Боже, мнопя лета за то и благочестивому архiерею нашему! Другая часть письма вашего произвела на меня совсемъ противоположное дейсгае. Вы пишете, что страдаете отъ безсонницы и что уже четыре ночи не могли заснуть. Это, кроме того, что мучительно, но еще и крайне вредно для здоровья. Думаю, что сонь вашъ отнимаетъ забота о всехъ насъ грешныхъ, которые съ нашими страдашями и грехами къ вамъ относимся: вы думаете, какъ и чемъ пособить требующимъ вашей помощи, и это отнимаетъ у васъ спокойствiе сердечное. Но подумайте, милостивый батюшка, что душевное здоровье всехъ насъ зависитъ отъ вашего телеснаго. Смотрите на себя, какъ на ближняго. Одного вздоха вашего обо всехъ насъ вообще къ милосердному Богу довольно для того, чтобы Онъ всехъ насъ прикрылъ Своимъ теплымъ крыломъ. На этой истинной вере почивайте, милостивый батюшка, на здоровье всемъ намъ. Отгоните отъ себя заботныя мысли, какъ враговъ не только вашего, но и нашего спокойсгая и, ложась на подушку, поручите заботы о насъ Господу, Который не спить. Ваша любовь, не знающая границъ, разрушаетъ тело ваше».

Знакомство И. В. Киреевскаго съ благостнымъ старцемъ нашимъ, о. Макарiемъ, произошло, по словамъ супруги Ивана Васильевича, Натальи Петровны, при следующихъ обстоятельствахъ.

«Сама я», — такъ поведала намъ Наталья Петровна, — «познакомилась съ о. Макарiемъ въ 1833–мъ году черезъ другого приснопамятнаго старца, его предшественника, о. Леонида; тогда же сделалась его духовною дочерью и съ тѣхъ поръ находилась съ нимъ въ постоянномъ духовномъ обгцеши.

Иванъ Васильевичъ мало былъ съ нимъ знакомъ до 1846–го года. Въ мартЬ того года старецъ былъ у насъ въ Долбинѣ (Имѣше Кирѣевскаго, въ Бѣлевскомъ уѣздЬ, Тульской губерши , и Иванъ Вас. въ первый разъ исповѣдывался у него; писалъ же къ батюшкѣ въ первый разъ изъ Москвы въ концѣ октября 1846го года, сказавъ мнѣ:

«Я писалъ къ батюшкѣ, сдЬлалъ ему много вопросовъ, особенно для меня важныхъ; нарочно не сказалъ тебъ прежде, боясь, что по любви твоей къ нему, ты какъ бы нибудь чего не написала ему. Мнѣ любопытно будетъ получить его отвѣтъ. Сознаюсь, что ему трудно будетъ отвечать мнѣ».

Я поблагодарила Ивана Васильевича, что онъ мнѣ сказалъ, что рѣшился написать къ старцу, и увѣрена была, что будетъ отъ старца дѣйсгае разительное для Ивана Васильевича.

Не прошло часа времени, какъ приносятъ письма съ почты и два, надписанныя рукою старца — одно на имя мое, другое на имя Ивана Васильевича. Не распечатывая, онъ спрашиваетъ:

— «Что это значить? Отецъ Макарш ко мнѣ никогда не писалъ!»

Читаетъ письмо, мѣняясь въ лицѣ и говоря:

— «Удивительно! Разительно! Какъ это? Въ письмѣ этомъ отвѣты на всЬ мои вопросы, сейчасъ только посланные».

Съ этой минуты замѣтенъ сталъ зародышъ духовнаго довѣрiя въ Иванѣ Васильевичъ къ старцу, обратившшся впослѣдствш въ усердную и безпредЬльную любовь къ нему, и принесъ плоды въ 60 и во 100, ибо, познавъ, «яко не инако одержится премудрость, агце не дастъ Господь», онъ, при пособш опытнаго руководителя, «шелъ къ Господу».

Иванъ Васильевичъ Кирѣевскш и братъ его, Петръ, вмѣстѣ съ супругой Ивана Васильевича, Наталiей Петровной погребены у Введенскаго храма Оптиной пустыни, рядомъ съ могилами великихъ старцевъ: Леонида (въ схимѣ Льва), Макарiя и Амвроая. На памятник^ Ивана Васильевича начертана надпись:

«Надворный Совѣтникъ Иванъ Васильевичъ Кирѣевскш. Родился 1806–го года, марта 22–го дня. Скончался 1856–го года iюня 12–го дня».

«Премудрость возлюбихъ и поискахъ отъ юности моея. Познавъ же, яко не инако одержу, агце не Господь дастъ, пршдохъ ко Господу».

«Узрятъ кончину праведника и не уразумѣютъ, что усовѣтова о немъ Господь».

«Господи, пршми духъ мой!»

Какую премудрость возлюбилъ Иванъ Васильевичъ, ясно видно изъ словъ его старца:

«Сердце обливается кровiю», — такъ писалъ старецъ одному своему духовному чаду, — «при разсуждеши о нашемъ любезномъ отечествѣ, Россш, нашей матушкѣ: куда она мчится, чего игцетъ, чего ожидаетъ? Просвѣгцеше возвышается, но мнимое — оно обманываетъ себя въ своей надеждѣ; юное поколѣше питается не млекомъ учешя Святой Православной нашей Церкви, а какимъто иноземнымъ, мутнымъ, ядовитымъ заражается духомъ. И долго ли этому продолжаться? Конечно, въ судьбахъ Промысла Божiя написано то, чему должно быть, но отъ насъ сокрыто, по неизреченной Его премудрости. А кажется, настанетъ то время, когда, по предречешю отеческому, «спасаяй, да спасетъ свою душу».

Очевидно, не премудрость вѣка сего возлюбленна была и Ивану Васильевичу Кирѣевскому.

Глава IX. П. В. Кирѣевскій — праведникъ въ міру

Собиратель древнихъ духовныхъ стиховъ, былинъ и народныхъ песенъ Петръ Васильевичъ Киреевскш родился 11 февраля 1808 года.

Темь, кому дорога наша русская сущность, руссия черты, русская душа, — темъ должна быть дорога память того, кто беззаветно любилъ Pocciro и отдалъ ей все свои силы. Петръ Васильевичъ былъ борцомъ за сохранеше чертъ русскости въ русскихъ людяхъ. Въ этомъ былъ весь смыслъ его существовашя; личной жизни у него не было: какъ его характеризовалъ поэтъ Языковъ, это былъ «Ветхо–пещерникъ», или «Своенародности подвижникъ просвещенный».

«Полнота нащональной жизни можетъ быть только тамъ», говорить Петръ Киреевскш, «где уважено предаше и где просторъ предашю, следовательно, и просторъ жизни. У насъ она парализована нашимъ пристрастаемъ къ иностранному. Большая часть изъ насъ въ детстве воспитываются иностранцами, въ обществе говорятъ не иначе, какъ по–французски, и когда читаютъ, то исключительно книги иностранныя. А потому не удивительно ли, если все родное больше, или меньше, становиться намъ чуждымъ? Кто не слыхалъ русской песни еще надъ своей колыбелью, и кого ея звуки не провожали во всехъ переходахъ жизни, у того, разумеется, сердце не встрепенется при ея звукахъ. Она не похожа на те звуки, на которыхъ душа его выросла. Либо она будетъ ему непрiятна, какъ отголоски грубой черни, съ которой онъ въ себе не чувствуетъ ничего общаго; либо, если уже въ немъ есть особенный музыкальный талантъ, она ему будетъ любопытна, какъ нечто самобытное и странное: какъ пустынная песнь араба; какъ грустная, м. б., последняя песнь горнаго кельта въ роскошной гостинной Англш. Она ему ничего не напомнить. Подражаше уже средоточитъ безжизненность. Что живо, то самобытно. Чемъ полнее существо человека, темъ лицо его выразительнее, не похоже на другихъ. То, что называется общечеловеческой физюномiей, значить ни что иное, какъ одно лицо со всѣми, т. е. физюномiя пошлая».

Изъ этого видно, какъ глубоко сознавалъ П.Кирѣевскш важность сохранешя русскими людьми чертъ своего своеобразiя, своихъ отличительныхъ чертъ, чтобы не быть «на одно лицо со всѣми» и не утратить своего нащональнаго характера.

После Петровскихъ реформъ все иностранное предпочиталось русскому, русскш быть ушелъ въ глубокую провинщю, сохраняясь въ низшихъ слояхъ общества. Но Пушкинская эпоха была эрой возрождешя нащональнаго самосознашя. Это сознаше возникло на почвѣ патрютическихъ чувствъ, вызванныхъ войною 1812 года. Характеренъ разсказъ Гоголя, видѣвшаго слезы на лицѣ Пушкина при чтенш стихотворешя Языкова, посвященнаго Денису Давыдову, герою войны 1812 года, въ которомъ описывается пожаръ Москвы. Пушкинъ крѣпко сознавалъ себя русскимъ. Онъ былъ много обязанъ русской деревнѣ и старушкѣ нянѣ. По мѣрѣ роста и зрѣлости его таланта создаются его чудесныя, несравненныя руссюя сказки и «Повѣсти Бѣлкина». Въ «Капитанской дочкѣ», по словамъ Гоголя: «въ первый разъ выступили истинноруссгае характеры: простой комендантъ крѣпости, комендантша, поручикъ; сама крѣпость съ единственной пушкой, безтолковщина времени и простое величiе простыхъ людей …» Пушкинъ высоко цѣнилъ подлинный народный русскш языкъ: «Альфiери изучалъ итальянскш языкъ на Флорентшскомъ базарѣ. Не худо намъ иногда прислушиваться къ московскимъ просвирнямъ: онѣ говорятъ удивительно чистымъ и правильнымъ языкомъ», замѣчаетъ онъ. Въ то же время Лермонтовъ творить безсмертную «Пъснь о купцѣ Калашниковѣ», Крыловъ — свои единственныя въ своемъ родѣ басни. Гоголь сказалъ о немъ: «Всюду у него Русь и пахнетъ Русью… даже оселъ, несмотря на свою принадлежность климату другихъ земель, явился у него русскимъ человѣкомъ». Въ музыкальномъ мiрѣ раздались чаруюице звуки русской музыки, творцомъ которыхъ былъ Глинка. Но эпоха, въ которой рождались руссюе геши не была имъ благопрiятна. Послѣ декабрьскаго возсташя русское дворянство погубило себя въ глазахъ правительства и возбудило недовѣрiе. Опорой государственности явилась остзейская знать. Тагая лица, какъ графъ Бенкендорфъ были всесильны. Пушкинъ по неосторожности вызвалъ вражду со стороны надменнаго шефа жандармовъ и сделался жертвой подстроенной интриги. Потрясенный смертью Пушкина, Лермонтовъ, за стихотвореше «На смерть Пушкина» угодилъ на Кавказъ, где, тоскуя въ глухомъ гарнизоне, погубилъ себя на дуэли. Лермонтовъ не былъ сочувствуюгцимъ декабристамъ. Наоборотъ, онъ былъ однимъ изъ пророковъ, предвидѣвшихъ ужасъ революция. Но, какъ русскш нащоналистъ, вознегодовалъ противъ иностранца — Дантеса, дерзнувшаго поднять руку на великаго русскаго гешя. Между темъ, въ то время всякое слово противъ иностранцевъ вменялось въ преступлеше. Цензура была свирепа и придирчива и читала часто между строкъ даже то, что не снилось авторамъ. Какъ примѣръ строгости можно привести случай съ Погодинымъ, который былъ оштрафованъ и посаженъ на годъ въ тюрьму за то, что по случаю смерти Гоголя выпустилъ журналъ съ траурной каймой.

Въ слѣдуюгцемъ царствоваши наступила сразу безъ всякой постепенности эра широкихъ свободъ, для воспрiятiя которыхъ общество еще не созрело. Это привело къ цареубшству и заставило Государя Александра Ш–яго могучей рукою удержать русскую «тройку», оѣшенно мчавшуюся въ пропасть.

Послѣдше два Государя воплощали въ себе все чисторуссие черты. Мученикъ–императоръ Николай П–ой любилъ все русское до самозабвешя. Бывшш преображенецъ А. Ф. Гирсъ разсказываетъ въ своихъ мемуарахъ, что, когда профессоръ С. Ф. Платоновъ въ речи своей офицерамъ Преображенскаго полка «сталъ говорить объ основателе полка царе Петре, какъ о величайшемъ преобразователе, не имѣвшемъ въ мiрѣ себе равнаго, Наслѣдникъ (Имп. Николай II) заметилъ: «Царь Петръ, расчищая ниву русской жизни и уничтожая плевелы, не пощадилъ и здоровые ростки, укрѣплявгше народное самосознаше. Не все въ допетровской Руси было плохо, не все на Западе было достойно подражашя. Это почувствовала Императрица Елисавета Петровна и съ помощью такого замечательнаго самородка, какимъ былъ Разумовскш, ею было кое–что возстановлено». Любимымъ предкомъ Императора Николая П–го былъ царь Алексей Михайловичъ, въ память котораго было дано имя Царевичу. Передъ японской войной графомъ Шереметевымъ былъ устроенъ балъ, на которомъ вся знать явилась въ боярскихъ одЬяшяхъ XVII века. Государь и Императрица были одеты въ царсия одЬяшя царя Алексея Михайловича и царицы. Государь любилъ древшя иконы, соборы и всю старину. Необычайной красоты въ смысле архитектуры и внутренняго убранства былъ построенъ въ Царскомъ Селе Феодоровскш Соборъ Сводно–гвардейскаго полка, который одновременно служилъ и придворнымъ храмомъ. До этого, зная вкусъ Государя, походный иконостасъ этого полка былъ написанъ въ древнемъ стиле … УвидЬвъ его, Государь сказалъ: «Вотъ, наконецъ, где можно молиться!» Вследъ за этимъ былъ воздвигнутъ упомянутый соборъ въ владимiро–суздальскомъ стиле. Это чудо архитектурной красоты со своимъ золотымъ куполомъ отражалось въ прозрачныхъ водахъ большого пруда. Поодаль находилось здаше военнаго музея въ стиле псковско–новгородскомъ XV века и здашя казармъ Сводно–гвардейскаго полка въ стиле XVI века.

Генералъ Спиридовичъ въ своихъ воспоминашяхъ говорить, что редкш изъ людей такъ горячо любилъ русское искусство, какъ покойный Государь. «Много разъ онъ выражалъ сожалеше, что руссюе художники пренебрегали своимъ нацюнальнымъ искусствомъ и русскимъ стилемъ, который открываешь дорогу творческимъ возможностямъ къ сокровищу дивной, неистощимой красоты».

Только незадолго до первой мiровой войны, благодаря изучешю археологами древняго церковнаго искусства Ближняго Востока, проникло въ Росаю понимаше красоты и значешя старыхъ иконъ. Профессора братья кн. Трубецые читали свои знаменитыя лекщи о древней русской иконописи. До этого стенописи въ церквахъ забеливались известкой и только старообрядцы были ценителями древняго иконописашя.

Кроме старины, Государь ничего такъ не любилъ, какъ руссюя народныя песни и, когда онъ обедалъ въ полковыхъ собрашяхъ, туда приглашались исполнители русскихъ народныхъ песенъ. Государь любилъ общеше съ народомъ и при удобномъ случае (напр. Полтавсия торжества) по несколько часовъ беседовалъ съ окружавшими его крестьянами, обнаруживая даръ простоты и сердечности, вызывавшей доверiе и откровенность со стороны народа. Возстановлеше патрiаршества въ Россш было дёломъ только времени и самъ Государь былъ готовъ, пожертвовавъ своей семейной жизнью, взять на себя это высокое служеше.

Изъ вышесказаннаго, легко заключить, какъ были бы оценены братья Кирееве к ¡е, живи они при последнихъ двухъ государяхъ. Но, къ несчастью, въ ихъ времена — реакщи противъ декабризма, — все факты проявлешя нащональнаго самосознашя принимались за бунтъ противъ существующаго порядка вещей. И всякая личная инищатива заранее была обречена на гибель.

Такая участь постигла при жизни Петра Васильевича его многотысячное собрате народнаго творчества. Изъ всего количества только 55 духовныхъ стиховъ и десятка два песенъ при немъ увидели светъ. Очень многое вовсе пропало. Былины позже издалъ Безсоновъ со своими комментарiями и уже въ концѣ прошлаго вѣка случайно обрѣли въ архивномъ шкафу забытыя народныя пѣсни, тѣ, что уцѣлѣли. Онѣ вошли въ позднѣйгшя издашя народныхъ пѣсенъ и то, повидимому, далеко не всѣ.

«Великш печальникъ древней Руси» — духовный сынъ Оптинскихъ старцевъ, Петръ Васильевичъ Кирѣевскш унаслѣдовалъ черты своего своеобразнаго характера отъ своихъ замѣчательныхъ родителей. Особенно много обгцаго у него съ отцомъ: какъ и отецъ, Петръ Васильевичъ представлялъ собою яркш моральный типъ, та же внутренняя цѣльность, та же вѣрность долгу. Поэтому, говоря о сынѣ, нельзя обойти молчашемъ личности отца.

Василш Ивановичъ Кирѣевскш въ молодости служилъ при Павлѣ, вышелъ въ отставку съ чиномъ секундъ–майора и поселился въ родномъ Долбинѣ, гдѣ выстроилъ себъ новый домъ — огромный на высокомъ фундаментѣ, съ мраморной облицовкой стѣнъ внутри, со множествомъ надворныхъ строешй и великолѣпными садами. Это былъ, повидимому, сильный и оригинальный человѣкъ, нравственно изъ одного куска. Его образованность надо признать рѣдкою для его времени: онъ зналъ 5 языковъ, любилъ естественныя науки, имѣлъ у себя лабораторно, занимался медициною и довольно успѣшно лѣчилъ; на смертномъ одрѣ онъ говорилъ старшему сыну о необходимости заниматься химiей, и называлъ ее «божественной наукой». Онъ много читалъ, и знашя его, говорятъ, были очень многосторонни. Пробовалъ онъ и писать и переводилъ повѣсти и романы и даже самъ сочинялъ. Онъ былъ англоманъ — любилъ англшскую литературу и англшскую свободу. ВмѣсгЬ съ тЬмъ былъ очень набоженъ, ненавидѣлъ энциклопедистовъ и скупалъ въ Москвѣ сочинешя Вольтера съ тЬмъ, чтобы жечь ихъ. Свой домъ онъ велъ строго по завѣтамъ старины; заняття химiей и англоманство нисколько не поколебали въ немъ патрiархальнаго духа и не заставили съ пренебрежешемъ отвернуться отъ народнаго быта; напротивъ, онъ сохранилъ во всей силѣ ту близость усадьбы съ народомъ, тотъ открытый притокъ народнаго элемента въ господскую жизнь, который отличали помѣгцичш быть стараго времени. Изъ 15–ти человѣкъ комнатной прислуги (мужской), 6 были грамотны и охотники до чтешя; книгъ и времени у нихъ было достаточно, слушателей много. Во время домовыхъ богослуженш, которыя бывали очень часто (молебны, всеногцныя и т. д.) они замѣняли дьячковъ, читали и пѣли стройно старымъ напѣвомъ: новаго Василш Ивановичъ у себя не терпѣлъ, ни даже въ церкви. Въ лѣтнее время дворъ барскш оглашался хоровыми пѣснями, подъ которыя многочисленная дворня деревенскихъ и сѣнныхъ дѣвушекъ, кружевницъ и швей водили хороводы и разныя игры: въ коршуны, въ горѣлки, «заплетись плетень, заплетися, ты завейся труба золотая», или «а мы просо сЬяли», «Я ѣду въ Китай–городъ гуляти, привезу ли молодой женѣ покупку» и др.; а нянюшки, мамушки, сидя на крыльцѣ, любовались и внушали чинность и приличiе. Въ извѣстные праздники всЬ бабы и дворовые собирались на игрища то на лугу, то въ рогцЬ крестить кукушекъ, завивать вѣнки, пускать ихъ на воду и пр. Вообще народу жилось весело, тЬлесньгхъ наказанш никакихъ не было. Главньгя наказашя въ Долбинѣ были земныя поклоны передъ образами До 40 и болѣе, смотря по винѣ, да стулъ (дубовая колода, къ которой приковывали виновнаго на цѣпь). Крестьяне были достаточны, многте зажиточны. Къ утЬхамъ деревенской жизни надо еще прибавить, что сюда къ Успеньеву дню (въ церкви села Долбина, при которой было два священника, имѣлась чудотворная икона Божiей Матери) стекалось множество народа изъ окрестныхъ селъ и городовъ, и при церкви собиралась ярмарка, богатая для деревни. Купцы раскидывали множество палатокъ съ краснымъ и всякимъ товаромъ, шли длинные густые ряды съ фруктами и ягодами; не были забыты и горячiя оладьи и сбитень. Но водочной продажи Василш Ивановичъ не допускалъ у себя. Даже на этотъ ярмарочный день откупщикъ не могъ сладить съ нимъ и отстоять свое право «по цареву кабаку». Никакая полищя не присутствовала, но все шло порядкомъ и благополучно. Наканунѣ праздника смоляньгя бочки гор'Ьли по дорогѣ, ведшей въ Долбино, и освѣщали путь, а въ самый день Успенья длинньгя, широыя, высоюя, тёнистыя аллеи при церкви были освѣщеньг плошками, фонариками, и въ концѣ этого сада сжигались потЬигные огни, солнца, колеса, фонтаны, жаворонки, ракеты по одиночкѣ и снопами, наконецъ, буракъ. Все это приготовлялъ и этимъ распоряжался Зюсьбиръ (нѣмецъ изъ Любека, управлявшш сахарнымъ заводомъ Кирѣевскаго). Несмотря на всЬ эти великолѣшя, «постромки у каретъ, вожжи у кучера и поводья у форейтора были веревочныя».

Семейныя предашя изображаютъ Василiя Ивановича человѣкомъ твердой воли и непреклонныхъ уб'Ьждешй. Разсказываютъ, что вскоре послѣ его женитьбы въ 1805 году заѣхалъ въ Долбино. губернаторъ Яковлевъ, объѣзжавшш губершю и пожелавшш въ Долбинѣ переночевать; съ нимъ была многочисленная свита, въ томъ числѣ его возлюбленная: Василш Ивановичъ не впустилъ ее въ свой домъ, и губернаторъ принужденъ былъ уѣхать дальше искать ночлега, и потомъ онъ не рѣшился мстить Кирѣевскому.

Одно время Василш Ивановичъ былъ судьей въ своемъ уѣздЬ по выборамъ; онъ и здЬсь внушилъ къ себъ уважеше своей справедливостью и страхъ своей строгостью; «НерадЬше въ должности — вина передъ Богомъ», говорилъ онъ и назначалъ неисправнымъ чиновникамъ земные поклоны, какъ и своимъ дворовымъ. Въ его записной книжке есть две записи: въ одной онъ упрекаетъ себя въ несправедливости однажды по отношешю двороваго, котораго разбранилъ, другой разъ къ крестьянину, которому запретилъ ехать лугомъ. Это непоколебимое сознаше нравственнаго долга простиралось въ немъ далеко за пределы семейнаго и помегцичьяго обихода: онъ чувствовалъ себя гражданиномъи при случае умелъ поступать, какъ гражданинъ. Сохранилось его черновое прошеше на имя Государя, где онъ предлагалъ способы борьбы съ повальными болезнями. Въ 1812 году, переехавь съ семьей для безопасности въ другую свою вотчину подъ Орломъ, онъ самовольно принялъ на себя заведываше городской больницей въ Орле, куда во множестве свозили раненыхъ французовъ. Въ госпитале царили вотюгщя неурядицы и злоупотреблешя; не щадя силъ и денегъ, всехъ подчиняя своей твердой воле, Киреевскш улучшилъ содержаше раненыхъ, увеличилъ число кроватей, самъ руководилъ лечешемъ, словомъ, работалъ неутомимо; попутно онъ обращалъ якобинцевъ на хриспанскш путь, говорилъ имъ о будущей жизни, о Христе, молился за нихъ. Здесь въ госпитале онъ и заразился тифомъ, который свелъ его въ могилу (въ ноябре 1812 г.).

Если Иванъ Васильевичъ представлялъ собою моральный типъ, — супруга его Авдотья Петровна (рожденная Юшкова) олицетворяла собою типъ эстетическш. Она принадлежала къ родовитой семье и воспитывалась у бабушки — вдовы Бельскаго воеводы, дамы богатой, важной, начитанной и культурной.

Внучке своей она дала прекрасное образоваше: съ одной стороны, благодаря гувернантке, фрацузской эмигрантке, она освоилась съ французской классической литературой. Съ другой стороны, живя зимой въ Москве и вращаясь въ дружескомъ кружке Тургеневыхъ и Соковниныхъ, она разделяла восторгъ передъ Дмитрiевымъ и Карамзинымъ. Последшй на правахъ родства бывалъ въ доме ея бабушки. Но главное литературное влiяше исходило отъ В. А. Жуковскаго — побочнаго сына ея деда. Они выросли вместе и онъ руководилъ ею въ занят!яхъ.

16–ти летъ она вышла за В. И. Киреевскаго, которому было более 30–ти летъ. Мужъ внушилъ ей глубокую релипозность, которую она сохранила всю жизнь. Но до глубокой старости она сохранила свой светлый, живой нравъ. Она любила цветы, рисовала и вышивала ихъ, любила поэзпо, живопись, обладала юморомъ и остроумiемъ, ея письма къ сыновьямъ и друзьямъ очаровательны. Кроме того, она занималась переводами съ иностранныхъ языковъ, которыя составили бы много томовъ, если бы были напечатаны полностью.

Петръ Васильевичъ унаслѣдовалъ черты характера отъ обоихъ своихъ родителей: отъ отца его глубокую натуру, а отъ матери влечете къ прекрасному, поэтическое чувство. Самъ онъ рисовалъ, вырѣзывалъ силуэты, игралъ на рояли. Въ молодости онъ любилъ шутку, но впослѣдствш утерялъ жизнерадостность.

Петръ Васильевичъ остался 5–лѣтнимъ сиротой послѣ смерти отца. Онъ воспитывался со старшимъ братомъ Иваномъ и сестрой Марiей. Имъ было дано блестящее образоваше ихъ матерью и отчимомъ Елагинымъ. Они прекрасно изучили математику, иностранные языки и перечитали множество книгъ по словесности, исторш и философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 году для окончашя ихъ учешя семья перебралась въ Москву. Братья брали уроки у профессоровъ университета Мерзлякова, Снѣгирева и др. Оба брата за это время выучились англшскому языку, греческому и латыни.

По окончаши образовашя, старшш брать поступилъ служить въ Московскш Архивъ Иностранныхъ Дѣлъ. «Архивны юноши толпою на Таню чопорно глядятъ», сказалъ Пушкинъ объ этой золотой московской молодежи. Въ ея средѣ нашлось не мало высококультурныхъ и идеалистически настроенныхъ молодыхъ людей, изъ которыхъ некоторые остались на всю жизнь друзьями Кирѣевскихъ, какъ напр. Веневитиновъ и Титовъ. Образовался кружокъ молодежи, куда вошли Кошелевъ, Максимовичъ — собиратель малороссшскихъ пѣсенъ, кн. Одоевскш, гр. Комаровъ и братья Хомяковы. Съ послѣдними на релипозной почвѣ особенно сблизился Петръ Васильевичъ. Въ 1828 г. Петръ Кирѣевскш поѣхалъ заграницу слушать лекщи знаменитыхъ нѣмецкихъ профессоровъ. Въ Мюнхенѣ онъ засталъ Тирша, Окена и др., а также знаменитаго Шеллинга, у котораго Кирѣевскш бывалъ на дому. Шеллингъ отзывался съ похвалой о молодомъ студенте, какъ о многообѣщающемъ юношѣ. Петръ Васильевичъ также въ это время посѣщалъ домъ поэта Тютчева, который былъ тогда посланникомъ въ Баварш.

Между тѣмъ, оставшшся въ Москвѣ старшш братъ Иванъ Васильевичъ, человѣкъ обладавшш столь же горячимъ и глубокимъ сердцемъ, подвергся душевной ранѣ: любимая дѣвушка, ставшая позднѣе его женой, отказала ему въ своей рукѣ. Замѣчательно письмо, написанное по этому случаю Петромъ Васильевичемъ къ старшему брату, которое характеризуете внутреншй мiръ писавшаго: «Съ какой гордостью я тебя узналъ въ той высокой твердости, съ которой ты принялъ этоте первый, тяжелый ударъ судьбы! Такъ! Мы родились не въ Гермаши, у насъ есть Отечество. И, можетъ быть, отдалеше отъ всего родного особенно развило во мне глубокое релипозное чувство, — можетъ быть, и этотъ жестокш ударъ былъ даромъ неба. Оно тебе дало тяжелое мучительное чувство, но вместе чувство глубокое, живое; оно тебя вынесло изъ вялаго круга вседневныхъ впечатленш обыкновенной жизни, которая быть можетъ еще мучительнее. Оно вложило въ твою грудь пылаюгцш уголь; и тотъ внутреннш голосъ, который въ минуту решительную далъ тебе силы, сохранилъ тебя отъ отчаяшя, былъ голосъ Бога:

«Возстанъ пророкъ! и виждъ и внемли:

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли

Глаголомъ жги сердца людей».

«Ты хорошо знаешь все нравственныя силы Росаи: уже давно она ждетъ живительнаго слова, — и среди всеобщаго мертваго молчашя, — каюя имена оскверняютъ нашу литературу!

«Тебе суждено горячимъ энергическимъ словомъ оживить умы русоае, свежте, полные силъ, но зачерствелые въ тесноте нравственной жизни. Только побывавши въ Гермаши, вполне понимаешь великое значеше Русскаго народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоить поговорить съ любымъ нЬмецкимъ простолюдиномъ, стоитъ сходить раза четыре на лекщи Мюнхенскаго Университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы ихъ опередимъ въ образования»… Затемъ онъ описываетъ немецкихъ студентовъ, спящихъ на лекщяхъ великихъ ученыхъ профессоровъ, или читающихъ романы. «И это тотъ университетъ, где читаютъ Окены, Герресы, Тирши! Что если бы одинъ изъ нихъ былъ въ Москве! Какая жизнь кипела бы въ Университете!»

Далее Петръ Васильевичъ говорить о себе: «Что тебе сказать о томъ, что я делаю въ Мюнхене? Я, хотя и занимаюсь довольно деятельно, но сдЬлалъ очень немного; главныя мои занятая: философiя и латинскш языкъ и отчасти исторiя; но медленность моего чтешя не переменилась и я прочелъ очень немного: больше пользы получилъ отъ виденнаго и слышаннаго, и вообще отъ испытаннаго.

«Самымъ значительнымъ изъ моихъ впечатленш въ Мюнхене было свидаше съ Шеллингомъ и Океномъ и три концерта Поганини, который уЬхалъ отсюда на прошедшей неделе. Действiе, которое производить Поганини невыразимо: я ничего не слыхалъ подобнаго, и хотя, когда шелъ его слушать, готовился ко всему необыкновеннейшему, но онъ далеко превзошелъ все, что я могъ вообразить и это воспоминаше останется на всю жизнь. Довольно взглянуть на него, чтобы сказать, что это человекъ необыкновенный и, хотя черты совсемъ друпя, — въ выраженш глазъ его много сходдаго съ Мицкевичемъ».

Изъ письма этого виденъ характеръ 23–лѣтняго Петра Васильевича, такимъ онъ остался до гроба: религюзность, непоколебимая вера въ Росаю, горячая любовь къ брату и убежденность въ его высокомъ призванш и собственная скромность, трудолюбiе, постояннство въ работе, любовь къ музыке. Старшш брать вскоре присоединился къ младшему. Въ сентябре 1830 г. Петръ Васильевичъ съ обгцимъ ихъ прiятелемъ Рожалинымъ уехалъ въ Вену, где они весело провели время въ осмотре произведенш искусства и толкотне по городу и его окрестностямъ. Между темъ, до нихъ дошла весть объ эпидемш холеры въ средней Россш. Иванъ Васильевичъ первымъ бросилъ свои занятiя въ Мюнхене и поскакалъ домой, опасаясь за участь своихъ родныхъ. Возвратясь въ Мюнхенъ, Петръ Васильевичъ уже не засталъ тамъ брата и помчался вследъ за нимъ. Еще из Вены, передъ отъёздомъ домой пишетъ онъ матери: «Кто на море не бывалъ, тотъ Богу не маливался! Это говорится не даромъ: и я въ полноте узналъ это вместе и возвышающее и греющее чувство молитвы только здесь, вне Россш, вдалеке отъ васъ. Только здесь, где я раздвоенъ, где лучшая часть меня за тысячи верстъ, вполне чувствуешь, осязаешь эту громовую силу, которая называется судьбою и передъ которой благоговеешь, чувствуя полную безсмысленность мысли, чтобы она была безъ значешя, безъ разума, и остается только одинъ выборъ между верою и съумасшестаемъ. Что до меня касается, то я спокоенъ, какъ только можно быть, и делаю все, что могу, чтобы вытеснить изъ сердца всякое безплодное безпокойство, оставя одну молитву».

Всехъ родныхъ, по прiезде, Киреевскш засталъ здоровыми.

Вернувшись въ Москву, Петръ Васильевичъ поступилъ на службу въ Архивъ, где ранее служилъ его брать. Порученное ему дело (свидетельство иностранныхъ паспортовъ) его увлечь не могло. Но зато въ то же время онъ имелъ возможность знакомиться съ историческими документами прошлаго Россш и онъ постепенно начинаетъ втягиваться въ изучеше русскихъ историческихъ памятнике въ и становится глубокимъ знатокомъ въ области исторш древней Руси.

Начало собирашя Киреевскимъ былинъ, духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ относится къ 30 годамъ, т. е. сразу после возвращешя изъ заграницы. И это навсегда осталось деломъ его жизни.

Онъ глубоко вѣрилъ, что въ жизни древней Руси заложены тѣ начала, которыя могутъ служить залогомъ для славной будущности Россш. Онъ искалъ эти черты прошлаго, еще не совсѣмъ исчезнувипя среди народнаго быта.

Горячо любя русскую народность во всей ея первобытности и простотѣ, онъ не гнушался ея въ нищенской одеждѣ и относился къ простому нищему брату, точно такъ же, какъ къ ученому и богатому, сильному. Съ палкой въ рукѣ и котомкой на плечахъ, странствовалъ Кирѣевскш пѣшкомъ по селамъ и деревнямъ, вдали отъ болынихъ дорогъ, туда, гдѣ слѣды старины сохранились живѣе и ярче, неутомимо собирая народныя пѣсни, пословицы, сказанья, изучая народный быть и нравы, стараясь разглядѣть и понять обломки давно прошедшей русской жизни. Въ февралѣ 1832 г. Авдотья Петровна (мать его) пишетъ Жуковскому о своемъ сынѣ Петрѣ, что онъ издастъ «собираше пѣсенъ, какого ни въ одной землѣ еще не существовало, около 800 однихъ легендъ, то есть стиховъ по ихнему… Когда онъ въ нынѣшнее лѣто собиралъ въ Осташковѣ нищихъ и стариковъ и платилъ имъ деньги за выслушиваше ихъ не райскихъ пѣсенъ, то городничему показался онъ весьма подозрительнымъ, онъ послалъ раппортъ губернатору; то же сдѣлали мнопе помѣщики, удивленные поступками слишкомъ скромнаго такого чудака, который, по несчастью, называется студентомъ».

Послѣ поѣздокъ 1831 и 1832 гг. для собирашя пѣсенъ, Кирѣевскш лѣтомъ 1834 г. предпринялъ еще одну, послѣднюю такую поѣздку, въ болынихъ размѣрахъ: Исходнымъ пунктомъ былъ, повидимому, опять Осташковъ, уже знакомый ему по прежнимъ розыскамъ; отсюда онъ неутомимо разъѣзжалъ по ближнимъ и дальнимъ мѣстамъ, съ мая до осени. Дошелъ до него слухъ о ярмаркѣ, гдѣ–то въ Новгородской губерши, которая д.олжна продолжаться цѣлыхъ четыре дня — «стало быть, можно надѣяться на добычу», — онъ отправляется туда, плыветъ 40 верстъ по Селигеру, потомъ ѣдетъ 25 верстъ на лошадяхъ; вернувшись изъ этого похода, оказавшагося неудачнымъ, онъ черезъ два дня плыветъ верстъ за 12 отъ Осташкова на какойто сельскш праздникъ, проводить тамъ три дня и вывозить оттуда 20 свадебныхъ пѣсенъ, и т. д. Въ концѣ iюля, оставивъ Осташковъ, онъ пустился по Старорусской дорогѣ, свернулъ въ сторону, чтобы посмотрѣть верховье Волги, заѣхалъ въ Старую Руссу, и оттуда на пароходѣ добрался до Новгорода. Здѣсь онъ не искалъ ни пѣсенъ, ни предашй: «здѣсь только однѣ могилы и камни, а все живое забито военными поселешями, съ которыми даже тѣнь поэзш несовмѣстна»; но онъ хотЬлъ познакомиться съ богатой каменной поэзiей Новгорода. И какъ онъ умѣлъ чувйвовать поэзiю прошлаго! Онъ самъ становится поэтомъ, когда описываетъ впечатлите, произведенное на него Новгородомъ. Онъ увидЬлъ его съ Волховскаго моста, въ первый разъ при заходе солнца; верстъ за 40 въ окрестностяхъ горели леса, и дымъ отъ пожарища доходилъ до города. «Въ этомъ дыме, соединившимся съ Волховскими туманами, пропали все промежутки между теперешнимъ городомъ и окрестными монастырями, бывшими прежде также въ городе, такъ что городъ мне показался во всей своей прежней огромности; а заходящее солнце, какъ исторiя, светило только на городоае башни, монастыри и соборы и на белыя стены значительныхъ здашй; все мелкое сливалось въ одну безличную массу, и въ этой массе, соединенной туманомъ, было также что–то огромное. На другой день все было опять въ настоящемъ виде, какъ будто въ одну ночь прошли 300 летъ, разрушившихъ Новгородъ». Онъ и комнату себе нанялъ въ Новгороде, хотя скверную внутри, но зато на берегу Волхова, съ видомъ на Кремль и Софшскш соборъ, «самое прекрасное здаше, какое я виделъ въ Россш». Дело собирашя народныхъ песенъ нашло живой откликъ въ среде лучшихъ людей того времени: Пушкинъ прислалъ песни изъ Псковской губернш, Гоголь изъ разныхъ месть Россш, Кольцовъ изъ Воронежа, Снегиревъ изъ Тверской и Костромской губернш, Шевыревъ изъ Саратовской губ., Поповъ изъ Рязанской губ., Кавелинъ изъ Тульской и Нижегородской, Вельтманъ изъ.Калужской, Даль изъ Прiуралья, Якушкинъ изъ разныхъ месть, Ознобишинъ свадебныя песни изъ Псковской губ. Такимъ образомъ, собрате Киреевскаго обнимало почти все великорусски губернш и захватывало часть южныхъ, кроме того въ составъ его вошло значительное количество песенъ белорусскихъ. Киреевскш своимъ личнымъ трудомъ, или за плату изъ своихъ личныхъ средствъ при помощи местныхъ силъ, собралъ и записалъ до 500 народныхъ песенъ изъ белорусскихъ областей: «отъ Чудскаго озера до Волыни и Сурожа (Крымъ), отъ Литовскаго Берестья до Вязьмы и подъ Можайскъ».

Еще въ 1833 г. пишетъ Петръ Васильевичъ поэту Языкову: «Знаешь ли ты, что готовящееся собрате русскихъ песенъ будетъ не только лучшая книга нашей литературы вообще, но что оно, если дойдетъ до сведЬшя иностранцевъ, въ должной степени, и будетъ ими понято, то должно ихъ ошеломить такъ, какъ они ошеломлены быть не ожидаютъ!» Далее онъ говорить, что «въ большей части западныхъ государствъ живая литература предатй почти изгладилась». Онъ перечисляетъ европейсюе сборники народныхъ песенъ: Вальтеръ Скоттъ собралъ 77 №-овъ шотландскихъ песенъ. Шведскихъ собрано и переведено на нЬмецкш языкъ 100 №-овъ. Датскш сборникъ не превосходить этого количества. Французскихъ песенъ не существуетъ. Итальянскш беденъ въ поэтическомъ отношеши и включаетъ 100 №-овъ; испанскихъ существуетъ два: въ одномъ 68 №-овъ, въ другомъ 80. Англiя известна своей бедностью и нѣмецкш сборникъ ничтоженъ. А «у насъ, если выбрать самоцвѣтныя каменья изъ всЬхъ нашихъ песенниковъ, загроможденныхъ соромъ (а это, по моему мнѣшю, необходимо) то будетъ 2000!» Здесь онъ не считаетъ те песни, которыя ему привезетъ Пушкинъ, кроме доставленныхъ ему 40 номеровъ и другихъ изъ Рыльска отъ некоего Якимова. Затемъ онъ сообщаетъ, что предисловiе къ сборнику обещано самимъ Пушкинымъ. Издать берется Смирдинъ на свои средства. Цыфры, указанныя выше соответствовали началу собирашя. Подъ конецъ жизни Петра Васильевича число нумеровъ увеличилось въ несколько разъ.

Въ течете 25 летъ П. В. неослабевающей любовью трудился надъ песнями. Этотъ трудъ сопровождалъ его всюду; онъ корпитъ надъ песнями и въ Симбирско.й деревне Языкова, и на водахъ заграницею. А было отчего охладеть! Самый способъ его работы: установлеше идеальнаго текста песни съ подведешемъ всехъ варiантовъ требовалъ неимоверной усидчивости и крайне утомительнаго напряжешя мысли: работа подвигалась черепашьимъ шагомъ. Добро бы еще онъ могъ, по мере накоплешя матерiала, безпрепятственно выпускать его на светъ, но при тогдатттнихъ цензурныхъ условiяхъ это оказалось невозможнымъ. Черезъ 12 летъ после перваго замысла о печаташи, дело не подвинулось ни на пядь; въ 1844 году брать Иванъ Васильевичъ писалъ ему изъ деревни въ Москву: «Если министръ будетъ въ Москве, то тебе непременно надобно просить его о песняхъ, хотя бы тебе къ этому времени не возвратили экземпляровъ изъ цензуры. Можетъ быть и не возвратятъ, но просить о пропуске это не помешаетъ. Главное на чемъ основываться это то, что песни народныя, а что весь народъ поетъ, то не можетъ сделаться тайной, и цензура въ этомъ случае столь же сильна, сколько Перевозчиковъ надъ погодою. Уваровъ верно это пойметъ, также и то, какую репутащю сделаетъ себе въ Европе наша цензура, запретивъ народныя пѣсни, и еще старинныя. Это будетъ смехъ во всей Гермаши… Лучше бы всего тебе самому повидаться съ Уваровымъ, а если не решишься, то поговори съ Погодинымъ». Наконецъ, въ 1848 году, после многихъ хлопотъ, удалось напечатать 55 духовныхъ стиховъ въ «Чтешяхъ Общества исторш и древности».

Къ этимъ «стихамъ» Киреевскш предпослалъ предисловiе: «Руссия песни», говорилъ онъ здесь, «можно сравнить съ величественнымъ деревомъ, еще полнымъ силъ, и красоты, но уже срубленнымъ: безчисленныя ветви этого дерева еще покрыты свежей зеленью, его цветы и плоды еще благоухаютъ полнотою жизни, но уже нѣтъ новыхъ отпрысковъ, нѣтъ новыхъ завязей для новыхъ цвѣтовъ и плодовъ. А, между тѣмъ, прежше цвѣты уже на нѣкоторыхъ вѣтвяхъ начинаютъ сохнуть. Уже много изъ прежнихъ листьевъ и цвѣтовъ начинаютъ облетать, или глохнуть подъ блѣдной зеленью паразитныхъ растенш».

Кирѣевскш объясняетъ, что въ его собрате вошли только пѣсни старинныя, настояиця, тѣ на которыхъ сказалось влiяше городской моды, исключены. Кромѣ того было напечатано еще въ Московскомъ Сборникѣ въ 1852 г. въ первомъ выпускѣ: четыре пѣсни и во второмъ выпускѣ двѣнадцать пѣсенъ. Т. обр., при жизни Кирѣевскаго свѣтъ увидѣли только всего 71 пѣсня изъ нѣсколькихъ тысячъ имъ собранныхъ. Какъ разъ послѣ 1848 г. очень усилилась строгость въ отношеши печаташя памятниковъ народнаго творчества. «Великому печальнику за русскую землю», какъ называлъ Петра Васильевича Хомяковъ, не удалось завершить того дѣла, на которое онъ положилъ всѣ свои силы.

Послѣ его смерти его сотрудникъ Якушкинъ приступилъ къ разбору его бумагъ и замѣтилъ страшный недочетъ: «по крайней мѣрѣ двухъ, или трехъ стопъ бумаги, исписанной пѣснями, не оказалось. «Потомъ я узналъ, что сверхъ этой страшной потери», пишетъ Якушкинъ, «пропало еще множество бумагъ покойнаго Петра Васильевича, оставленныхъ въ Москвѣ». А потомъ Якушкинъ былъ оттертъ отъ этой работы, драгоцѣнное собрате попало въ безконтрольное вѣдѣше Безсонова и, если бы Кирѣевскш, пишетъ его бюграфъ Гершензонъ, «могъ, вставъ изъ гроба, увидѣть какъ издалъ Безсоновъ, онъ м. б. пожалѣлъ бы, что не все пропало».

Вотъ перечень содержашя этого сборника (1860–70): «Пѣсни собранныя». Пѣсни былевыя. Время Владимiрово.

Вып. 1. «Илья Муромецъ» — богатырь–крестьянинъ.

Вып. 2. «Добрыня Никитичъ, богатырь бояринъ. Богатырь Алеша Поповичъ. Василш Казимiровичъ — богатырь дьякъ».

Вып. 3. Богатыри: Иванъ Гостиный сынъ, Иванъ Годиновичъ, Данило Ловчанинъ, Дунай Ивановичъ и др.

Вып. 4 (дополн.) Богатыри Илья Муромецъ, Никита Ивановичъ, Потокъ, Ставръ Годиновичъ, Соловей Будимiровичъ и др.

Вып. 5. «Новгородская и Княжесюя».

Вып. 6. «Пѣсни былевыя историческая: «Москва. Грозный царь Иванъ Васильевичъ».

Вып. 7. «Москва. Отъ Грознаго до Петра».

Вып. 8. «Русь Петровская. Государь царь Петръ Алексѣевичъ».

Вып. 9. «XVIII в. въ русскихъ историческихъ песняхъ после Петра I».

Вып. 10. «Нашъ векь въ русскихъ историческихъ песняхъ».

Кроме того въ сборнике Безсонова: «Калики перехожте» около одной пятой части взято изъ собрашя Киреевскаго. И, какъ уже было сказано, въ конце прошлаго века были обнаружены въ архивномъ шкафу Общества Любителей древности бытовыя народныя песни собранныя Киреевскимъ, которыя вошли въ позднейттля издашя.

Народное творчество является не только ценностью для историка, изучающаго древнш быть, или для поэта, какъ источникъ вдохновешя, но значеше его, этого творчества, въ томъ, что въ немъ выявляется духъ народа. Въ своихъ песняхъ и былинахъ, разсыпая, подобно сверкающимъ драгоценнымъ камнямъ, свои эпитеты, какъ «красное солнце», «сине море», «мать сыра земля», онъ недаромъ назвалъ свою родину «Святой Русью», или «Свято–русской землей».

«И то, во что излился духъ», говоритъ проф. И. А. Ильинъ, «и человекъ, и картина и напевъ, и храмъ, и крепостная стена становится священнымъ и дорогимъ, какъ открывающейся мне и намъ, нашему народу и нашей стране ликъ Самого Божества». И онъ продолжаетъ: «Родина есть нечто отъ духа и для духа. И тотъ, кто не живетъ духомъ, тотъ не будетъ иметь Родины; и она останется для него навсегда темной загадкой и странной ненужностью. На безродность обреченъ тотъ, у котораго душа закрыта для Божественнаго, глуха и слепа. И если релипя прежде всего призвана раскрыть души для божественнаго, то интернацюнализмъ безродныхъ душъ коренится прежде всего въ релипозномъ кризисе нашего времени».

Такъ точно мыслилъ и Петръ Васильевичъ Киреевскш, отдавшш свою жизнь служешю идеи Святой Руси.

Свои взгляды на историческое прошлое Россш Киреевскш высказалъ въ печати единственный разъ въ 1845 году въ неоконченной статье въ третьемъ выпуске «Москвитянина» подъ заглавiемъ «О древней русской исторш», въ ответь на взволновавшую его статью Погодина — «Параллель русской исторш съ исторiей западныхъ европейскихъ государствъ». Погодинъ развивалъ здесь модную тогда на Западе теорiю (Тьерри, Гизо), которая выводила все формы общественной и государственной жизни западныхъ народовъ изъ начальнаго факта: завоевашя. Исходя, какъ изъ некой аксюмы, что нормансие князья были пассивно призваны славянами, Погодинъ отсюда выводилъ, что древшй славянинъ отличался покорностью и равнодугшемъ и что климатъ холодный делалъ человека апатичнымъ и не заботящимся о делахъ общественныхъ, поэтому славяне легко отреклись отъ веры отцовъ и приняли христ!анство.

Такой хулы на предковъ Киреевскш не могъ снести. Онъ верилъ и видѣлъ въ исторш, что русскш человѣкъ именно и великъ между всеми народами своей нравственной горячностью, безъ этой веры могъ ли онъ ждать обновлешя родины?

На статью Киреевскаго Погодинъ возразилъ: «Вы отнимаете у нашего народа терпеше и смиреше — две высочайгшя христтансия добродетели». Но терпеше и смиреше нельзя смешивать съ равнодугшемъ и апатiей. Погодинъ не понималъ сущности православной аскетики. «Если бы ваше изображеше русскаго народа было верно», говоритъ Киреевскш Погодину, «это былъ бы народъ лишенный всякой духовной силы, всякаго человеческаго достоинства; изъ его среды никогда не могло бы выйти ничего великаго. Если бы онъ былъ таковъ въ первые два века своихъ летописныхъ воспоминашй, то всю последующую исторт мы были бы должны признать за выдумку, потому что откуда бы взялась у него энерпя и благородство? или они были привиты ему варяжскими князьями?» Далее Киреевскш приводить героичесые моменты изъ русской исторш: отчаянное сопротивлеше татарскому нашесгаю, смутное время, 1812 годъ и борьбу за Православiе на Западе. Онъ говоритъ, что нащональный характеръ не меняется. Этого не понимали Шлецеръ и друпе нѣмецюе изследователи, которые изучали исторiю по скуднымъ летописнымъ сведешямъ безъ связи съ предыдущимъ и последующимъ. Широко пользуясь аналопями съ древнейшей исторiей чеховъ, поляковъ, сербовъ и хорватовъ и пр., Киреевскш рисуетъ яркую картину первобытнаго устройства Руси и показываетъ, что и до Рюрика были князья, существовало единство племени. Среди нашихъ ученыхъ большинство составляютъ норманисты, признаюице первыхъ князей варягами. Этотъ взглядъ не раздЬлялъ великш Ломоносовъ, который былъ всеведущъ и гешаленъ не только въ области наукъ естественныхъ. По словамъ одного писателя: «Русская исторiя, родившаяся на односторонней почве византшскихъ хроникъ и воспитанная на еще более тенденцюзныхъ взглядахъ немецкой исторической науки, должна черпать сведешя о древнейшихъ эпохахъ русской народной жизни въ богатомъ запасе восточныхъ историковъ и писателей, которые имели съ древними скифами и руссами гораздо больше общешя, нежели наши западные и многопозднейгше соседи». По арабскимъ хроникамъ россы являлись смелымъ, воинственнымъ и предпршмчивымъ народомъ.; Что же касается до «призвашя князей», проф. Ключевскш, разсматривая эту легенду, говоритъ, что это не более какъ «схематическая притча о происхождеши государства, приспособленная къ понимашю детей школьнаго возраста»… «Фактъ состоялъ изъ двухъ моментовъ», продолжаетъ онъ, «изъ наемнаго договора съ иноземцами о внѣшней оборонѣ и изъ насильственнаго захвата власти надъ туземцами». Этотъ «захватъ власти», если онъ и былъ, однако не оставилъ никакого отпечатка на культурѣ нашихъ предковъ. Проф. Рязановскш говорилъ недавно на одной изъ своихъ лекцш студентамъ Берклейскаго Университета, что изъ десяти тысячъ славянскихъ словъ, каюя были въ обороте въ Юевской Руси, нашлось всего лишь шесть словъ скандинавскаго происхождешя. Это вполнѣ доказываете полное отсутсгае скандинавскаго воздѣйстая и влiяшя на жизнь населешя Ктевской Руси.

И въ отношенш приняття христтанства дѣло обстояло иначе, чѣмъ утверждалъ Погодинъ: если на югѣ оно было принято легко, благодаря продолжительнымъ сношешямъ съ христтанскими странами, то, наобороте, въ Новгородской области Добрыня и Путята «крестили огнемъ и мечемъ», и язычество изживалось медленно. Такимъ образомъ, хотя изучеше русской исторш въ тѣ времена и находилось, можно сказать, въ зачаточной стадш, но Петръ Кирѣевскш своимъ свѣтлымъ умомъ и чистой душой прозрѣвалъ дальше своихъ современниковъ и пытался упорнымъ трудомъ научно обосновать свою вѣру.

Проф. П. Н. Милюковъ (человѣкъ дiаметрально противоположныхъ взглядовъ съ Кирѣевскимъ) такъ говорите о достоинствѣ статьи П. В. Кирѣевскаго: «Въ литературѣ онъ, кромѣ нѣсколькихъ статей, выступилъ только съ одной значительной статьей въ «Москвитянинѣ» въ 1845 г., въ которой обнаружилъ хорошее знакомство съ древней исторiей и на основанш этого знакомства положилъ первое основаше теорш патрiархальнаго быта. Къ родовой теорш западниковъ эта теорiя стояла ближе, чѣмъ общинная теорiя славянофиловъ.».

Братья Кирѣевсие не примыкали всецѣло ни къ одному изъ существовавшихъ тогда идеологическихъ течешй. Объ этомъ свидетельствуете Герценъ: «Совершенной близости у него (И. В. Каго) не было ни съ его друзьями, ни съ нами… Возлѣ него стоялъ его брате и друте Петръ. Грустно, какъ будто слеза еще не обсохла, будто вчера постигло несчастье, появлялись оба брата на бесѣды и сходки».

Печаль эта понятна: ни тогда, ни послѣ Кирѣевсие не были должнымъ образомъ поняты и оцѣнены. Они ждутъ до сихъ поръ своего безпристрастнаго изслѣдователя.

Оба брата горячо желали отмѣны крѣпостного права и необходимыхъ реформъ. Но сколь они чуждались лаическаго европейскаго либерализма, точно также осуждали они и возвращеше ко всякимъ отжившимъ формамъ, называя такую искусственность «китайствомъ». Они жаждали духовнаго обновлешя нацюнальной жизни. «Что такое нащональная жизнь?»

спрашиваете Петръ Киреевскш, — «она, какъ и все живое, неуловима ни въ каюя формулы. Предаше нужно»… Предаше же, какъ понималъ онъ, есть закреплеше русской культуры и преображеше ея духомъ Православiя. СдЬлавъ попытку изложить въ краткихъ чертахъ идеолопю Петра Киреевскаго, перейдемъ теперь къ его характеристике, какъ человека и закончимъ его бюграфiю.

Еще въ перюдъ ихъ общей юности, Иванъ Киреевскш писалъ въ Москву роднымъ (1830) по прiезде своемъ въ Мюнхенъ о младшемъ брате, который, по его словамъ, «остался тотъ же глубокш, горячш, несокрушимо–одинокш, какимъ былъ и будетъ во всю жизнь». Эти слова показываютъ проникновенное понимаше старшимъ братомъ внутренняго мiра Петра Васильевича. Не менее верны и друпя слова его же, написанныя немного ранее изъ Берлина: «Сегодня рождеше Петра: Какъ–то проведете вы этотъ день? Какъ грустно должно быть ему! Этотъ день долженъ быть для всехъ насъ святымъ: онъ далъ нашей семье лучшее сокровище. Понимать его возвышаетъ душу»…

Действительно, Иванъ Васильевичъ много обязанъ младшему брату своимъ духовнымъ обновлешемъ. Одинъ изъ бюграфовъ братьевъ Киреевскихъ (В. Лясковскш) говорить такъ о совершившемся перевороте въ душе Ивана Васильевича: Этотъ «перевороте следуете назвать не обращешеме неверующаго, а скорее удовлетв орете ме ищущаго. Рядоме се изменешеме настроешя религюзнаго, совершилось ве неме и изменеше взглядове историческихъ. Надобно думать, что здесь вместе се Хомяковыме и вероятно еще сильнее, чеме оне, действовале на Ивана Васильевича Киреевскаго его брате Петре Васильевиче, се которыме они постоянно и горячо спорили. Такиме образоме, если стареце Филарете оживиле ве неме веру, то Петру Васильевичу принадлежите честь научнаго переубеждешя брата, которому оне саме отдавале преемущество переде собою ве силе ума и дарованш»… Окончательный же духовный облике Ивана Васильевича сформировался поде влiяшеме Оптинскаго старца отца Макарiя. Оне созреле духовно и его богатейшая западно–философская эрудищя получила новое просветленное освегцеше поде действiеме Боговдохновенныхе святыхе отцове. Каке известно, ве перюде ихъ возмужалости — оба брата достигли полнаго единомысйя во всеме. Петре Васильевиче ежегодно гостиле у брата ве Долбине, находившагося всего лишь ве 40 верстахе оте Оптиной Пустыни. Семья Киреевскихъ была ве непрерывноме общеши се Оптиной и ве полноме Духовноме послушаши старцу.

Кроме поѣздокь въ Долбино, Петръ Васильевичъ навѣщалъ свою мать въ ея имѣши «Петрищево» и бывалъ въ Москвѣ, гдѣ у него былъ свой небольшой домъ. Зимою въ Москвѣ встрѣчалась вся семья. «Домъ Авдотьи Петровны Елагиной, у Красныхъ воротъ,» пишетъ В. Лясковскш, «въ продолжеше нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ былъ однимъ изъ умственныхъ центровъ Москвы и, быть можетъ, самымъ значительнымъ по числу и разнообразно посѣтителей, по совокупности умовъ и талантовъ. Если бъ начать выписывать всѣ имена, промелькнувипя за 30 лѣтъ въ Елагинской гостиной, то пришлось бы назвать все, что было въ Москвѣ даровитаго и просвѣгценнаго — весь цвѣтъ поэзш и науки. Въ этомъ — незабвенная заслуга Авдотьи Петровны, умѣвшей собрать этотъ блестягцш кругъ.

Время движется своимъ неудержимымъ ходомъ: умираютъ люди, блѣднѣютъ воспоминашя. Немнопя страницы, написанныя живымъ перомъ очевидца, сохраняютъ намъ очерки и краски минувшаго. Разсказы о Елагинскихъ вечерахъ разбросаны въ запискахъ современниковъ; а одинъ изъ нихъ сохранилъ намъ и обликъ ея гостей: въ числѣ ихъ бывалъ талантливый портретистъ Эмануилъ Алекс. Дмитрiевъ–Мамоновъ. Въ его рисункахъ, составляюгцихъ, такъ называемый Елагинскш альбомъ, оживаетъ передъ нами этотъ достопамятный вѣкъ, эти достопамятные люди. Вотъ одинъ изъ рисунковъ: Въ просторной комнате у круглаго стола передъ диваномъ сидитъ Хомяковъ, еще молодой и бритый и, наклонившись что–то читаетъ вслухъ. Влѣво отъ него, спокойный и сосредоточенный Ив. Вас. Кирѣевскш слушаетъ, положивъ руку на столъ. Еще дальше виденъ затылокъ Панова и характерный профиль Валуева. У самаго края слѣва, отделенный перегородкой дивана, — полный Д. Н. Свербеевъ, въ жабо и въ очкахъ, засунувъ руки въ карманы, тоже внимательно слушаетъ — сочувствуя, но, очевидно, не вполнѣ соглашаясь. Вправо отъ Хомякова старикъ Елагинъ, съ трубкою въ болыномъ креслѣ; Шевыревъ въ бесѣдѣ съ молодымъ Елагинымъ; а А. Н. Поповъ съ видомъ нѣкоторой нерѣшительности и рядомъ съ нимъ, у праваго края, Петръ Вас. Кирѣевскш спокойно набиваюгцш трубку, и около него огромный бульдогъ «Болвашка». Картина эта, какъ большинство Мамоновскихъ рисунковъ, немного каррикатурна, но чрезвычайно выразительна и живописна.» Однако, если Петръ Васильевичъ ѣздилъ къ брату, или къ матери, или бывалъ въ Москвѣ, то бывалъ онъ всюду не на долго. Его постояннымъ мѣстопребывашемъ была его деревня «Кирѣевская Слободка» возлѣ г. Орла, гдѣ умеръ въ 1882 г. его отецъ. Это имѣше досталось ему послѣ семейнаго раздѣла въ концѣ 1837 года. Производство этого раздѣла выпало на долю Петра Васильевича и стоило ему много силъ и заботь. «Каковъ Петрикъ», пишетъ его сестра Марiя Васильевна, «совсЬмъ деловой человѣкъ сделался». Действительно, онъ, хотя и былъ съ одной стороны человекомъ «не отъ мiра сего», но съ другой стороны свойственная ему исполнительность заставляла его действовать толково и аккуратно.

Такимъ онъ былъ и въ отношеши собственныхъ делъ. «Петръ Васильевичъ», пишетъ В. Лясковскш, «всей душей полюбилъ свою «Слободку». Съ первыхъ же летъ своей одинокой деревенской жизни принялся онъ за разведете сада и леса. И теперь еще приносятъ плодъ его яблони и мелькаютъ въ березовыхъ перелескахъ съ любовью посаженныя имъ купы елокъ; вблизи дома еще качаетъ длинными ветвями одинъ изъ вырощенныхъ имъ грецкихъ ореховъ… и цветутъ его любимыя персидсыя сирени…» (написано въ конце столетая). Но не одному саду посвящалъ свои заботы внимательный хозяинъ. Сохранилась небольшая его записка, на которой отмеченъ счетъ всехъ растущихъ въ именш деревьевъ, дубовъ и березъ — более 20 тысячъ — съ подробнымъ указашемъ въ какомъ логу сколько чего растетъ. А о хозяйственной порядливости Петра Васильевича говорятъ приходо–расходныя книги, которыя онъ велъ до копейки и до пуда хлеба въ течете 20–ти летъ.

Но въ те времена вся сила и весь смыслъ хозяйства заключались не въ счетоводстве и не въ полеводстве, а въ живой связи съ крестьяниномъ, въ умеши разумно пользоваться его трудомъ, и въ искреннемъ желати въ свою очередь отдавать свой трудъ на пользу ему. Немнопе понимали эту задачу во всей ея широте: въ числе этихъ немногихъ былъ Петръ Васильевичъ. Близкш къ народу съ детства, онъ зналъ его, любилъ и привыкъ входить въ мелия нужды крестьянъ. А въ голодный 1840 г. онъ роздалъ не только своимъ, но и чужимъ все содержимое своихъ амбаровъ.

Здесь — въ «Слободке», Киреевскш ушелъ съ головой въ книжныя занятая. Это былъ трудъ, напоминаюгцш трудъ одинокаго рудокопа, который по одному ему известнымъ признакамъ отыскиваетъ золотоносную жилу. Точно груды земли, выброшенныя изъ глубины на поверхность лопатой, накоплялись целыя корзины выписокъ и заметокъ — результатъ пристальнаго изучетя и сличешя летописей, актовъ, изследовашй. Накоплялись огромныя знашя, глазъ изощрялся видеть въ подземной тьме прошлаго, и, что главное, все явственнее обозначались предъ взоромъ основныя лиши этого прошлаго — строй нацюнальнаго русскаго духа, чего именно и искалъ Киреевскш. Онъ интуитивно зналъ этотъ строй въ его целостной полноте и любилъ его во всехъ его проявлешяхъ, но ему нужно было еще узнать его иначе — то есть сознательно, или научно, и показать его другимъ и заставить ихъ полюбить его, какъ онъ любилъ.

Оттого онъ изучалъ летописи и оттого собиралъ песни, чтобы сохранить ихъ, чтобы познакомить съ ними русское общество, — именно съ этой двоякой целью.

Не подлежитъ сомнешю, что въ результате этихъ многолетнихъ розысковъ и размышлешй, онъ выработалъ себе определенный взглядъ на прошлое русскаго народа, то есть посвоему ретроспективно вывелъ это прошлое изъ основныхъ свойствъ русскаго нащональнаго духа. Но возстановить его мысль невозможно, потому что онъ откладывалъ изложеше своихъ мыслей «въ связномъ виде. «Частью отъ свойства моихъ занятш», какъ объясняете онъ Кошелеву, «т. е. раскапывашя старины, причемъ нельзя ни шагу двинуться безъ тысячи справокъ и поверокъ и безъ ежеминутной борьбы съ целой фалангой предшественниковъ, изувечившихъ и загрязнившихъ ее донельзя». Смерть его унесла рано — въ расцвете умственныхъ и духовныхъ силъ и не было ему суждено довести до конца кропотливьгхъ трудовъ своей жизни… Петръ Васильевичъ говорилъ и писалъ на семи языкахъ. Въ его библютекЬ (если считать славянсия наречiя) заключалось 16 языковъ. Ни на чемъ такъ не отпечатлелся характеръ Петра Васильевича, какъ на его библютекЬ, которую онъ старательно собиралъ въ течете многихъ летъ. Это огромное собрате книгъ, более всего историческихъ, тщательно подобранныхъ, заботливо переплетенныхъ, съ надписью почти на каждой бисернымъ почеркомъ: «П. Киреевскш», со множествомъ вложенныхъ въ нихъ листочковъ, исписанныхъ замечатями (нигде не надписанныхъ на поляхъ) — все это свидетельствуете о щепетильной точности, о любви къ порядку и изяществу, о неимоверной усидчивости и трудолюбш … «Своенародности подвижникъ просвещенный», какъ его назвалъ Языковъ, былъ действительнымъ подвижникомъ и не только въ своей работе. Тому, кто не читалъ его писемъ, невозможно дать представлете объ удивительной простоте и скромности этого человека, о его врожденной, такъ сказать, самоотреченности. Ему самому ничего не нужно, — что случайно есть, то и хорошо. Мысль о личномъ счастьи, вероятно, никогда не приходила ему въ голову: онъ жилъ для другихъ и для дела своей совести.

А онъ обладалъ богатыми задатками для радости и счастья, не только потому, что былъ умственно одаренъ, но потому, что сердце у него было горячее и нежное. Если онъ кого любилъ, то любилъ безраздельно. Такъ любилъ онъ прежде всего брата Ивана, мать, ея детей отъ Елагина, слишкомъ любилъ, съ постоянной тревогой за нихъ. Онъ никогда не былъ женатъ, и не потому, что такъ случилось, а потому, что онъ такъ решилъ. Онъ какъ–то писалъ брату: «Ты знаешь, что другихъ детей, кроме твоихъ, я не хочу, и у меня не будетъ». Надо полагать, онъ боялся взять на себя крестъ новой любви, къ женѣ и дѣтямъ, потому что всякая любовь обходилась ему слишкомъ дорого… Такъ любилъ онъ и друзей. Еще въ молодые годы, сразу послѣ семейнаго раздѣла (1837) онъ увезъ изъ Симбирской деревни больного Языкова въ Москву, а оттуда заграницу и тамъ многіе мѣсяцы выхаживалъ его. Послѣ отъѣзда Кирѣевскаго, Языковъ писалъ о немъ: «Итакъ, годъ жизни пожертвовалъ онъ мнѣ, промѣнялъ сладостные труды ученаго на возню съ больнымъ, на хлопоты и заботы самыя прозаическія. За терпѣніе, которымъ онъ побѣждалъ скуку лазаретнаго странствованія и пребыванія со мной, за смиреніе, съ которымъ онъ переносилъ всѣ мои невзгоды и причуды; за тихость и мягкость нрава, за доброту сердца и возвышенность духа, которыми я умилялся въ минуты своихъ страданій и болѣзненной досадливости, за все чѣмъ онъ меня бодрилъ, укрѣплялъ и утѣшалъ, за все да вознаградить его Богъ Своею благостью».

И точно также ухаживалъ онъ за Титовымъ, захворавшимъ въ пути, и довозитъ его до Касселя, уклоняясь отъ своей дороги; няньчится съ Погодинымъ, когда была больна жена этого послѣдняго.

Но доброта Петра Васильевича простиралась и на совершенно чужихъ людей. 15 лѣтъ прожилъ въ Слободкѣ нѣкій землемѣръ, который попросился всего лишь перезимовать одну зиму. «А я», жалуется Кирѣевскій, «не нашелъ въ головѣ благовидной причины ему отказать; и именно теперь, когда я желалъ не видѣть ни одного человѣческаго лица!» Мало того, бѣдныя родственницы этого землемѣра заняли помѣщеніе въ Московскомъ его домѣ.

Впечатлѣніе, которое производилъ Петръ Васильевичъ на людей его знавшихъ, кто бы они ни были, — друзья, или политическіе противники, совершенно единодушны, всѣ находились подъ обаяніемъ его личности. И точно, не только Хомяковъ называлъ его «чудной и чистой душой», но и Герценъ преклонялся передъ его благородствомъ. Въ 1840 г. Герценъ писалъ о немъ: «странный, но замѣчательно умный и благородный человѣкъ». И еще въ 1855 г., когда они давно разошлись, и принадлежали къ враждебнымъ лагерямъ, Грановскій еще за нимъ, да за И. С. Аксаковымъ, признавалъ «живую душу и безкорыстное желаніе добра». Другой «врагъ» И. С. Тургеневъ, въ тѣ же поздніе годы, дружилъ съ Кирѣевскимъ: «На дняхъ я былъ въ Орлѣ», пишетъ онъ, «и оттуда ѣздилъ къ Петру Васильевичу Кирѣевскому и провелъ у него 3 часа. Это человѣкъ хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». Но еще больше выигрывалъ онъ, что рѣдко бываетъ при близкомъ знакомствѣ; тЬмъ людямъ, которые имѣли съ нимъ въ теченіе долгаго времени ежедневное общеніе, онъ внушалъ чувство близкое къ благоговѣнію, какъ это видно по воспоминаніямъ А.

Марковича и П. И. Якушкина. Въ газетномъ некрологѣ К. Д. Кавелинъ писалъ о немъ: «Безупречная, высокая нравственная чистота, незлобивость сердца, безпримѣрное и неизмѣнное его прямодушіе и простота дѣлали этого замѣчательнаго человѣка образцомъ, достойнымъ всякаго подражанія, но которому подражать было очень трудно».

Съ внѣтттней стороны Петръ Васильевичъ былъ простой степной помѣгцикъ съ усами, въ венгеркѣ, съ трубкой въ зубахъ и съ неотступно слѣдовавшимъ за нимъ всюду водолазомъ «Киперомъ», котораго крестьяне называли «Ктиторомъ». Онъ любилъ охоту и къ нему часто пріѣзжали московскіе друзья поохотиться. Надобно было поговорить съ нимъ, чтобы угадать ту громаду знаній, которая скрывалась за этой обыденной внѣшностью.

Онъ началъ серьезно хворать уже съ конца 40 г.г., а съ 1853 г. у него часто повторялись мучительные припадки какой–то болѣзни, которую врачи опредѣляли то какъ ревматизмъ, то какъ болѣзнь печени. Онъ переносилъ эти припадки одинъ въ своей Слободкѣ, иногда по долгу дожидаясь врача, безъ всякой мнительности, только досадуя каждый разъ на болѣзнь, какъ на помѣху, и огорчаясь, что она дѣлаетъ его «кислымъ», или «прѣснымъ». Роднымъ онъ въ это время писалъ трогательныя письма, въ которыхъ завѣрялъ, что говоритъ всю правду о своей болѣзни и умолялъ не безпокоиться. Его письма къ роднымъ вообще удивительно хороши, столько въ нихъ любви, нѣжности, доброты. Въ одномъ изъ нихъ къ матери есть такія строки (обращенныя къ Ек. Ив. Елагиной, женѣ его единоутробнаго брата Василія): «А это какъ же могло быть, чтобы я сердился, голубушка Катя? хотя уже давно ты ко мнѣ не писала, но я изъ этого не заключалъ, чтобы ты обо мнѣ забыла, а только ждалъ, что авось–либо дескать захочется и ей написать». Таковъ тонъ его писемъ.

11 іюня 1856 г. внезапно умеръ въ Петербургѣ И. В. Кирѣевскій. Этой потери Петръ не могъ перенести.

4 ноября въ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» появился некрологъ, написанный Кавелинымъ: «25 октября въ 5 ч. утра скончался въ своей орловской деревнѣ П. В. Кирѣевскій, переживъ своего брата И. В. Каго лишь нисколькими мѣсяцами. Короткое письмо, изъ котораго заимствовано это печальное извѣстіе содержитъ немногія объ этомъ подробности: Петръ Васильевичъ умеръ съ горя отъ кончины брата, котораго нѣжно любилъ. Въ теченіе двухъ мѣсяцевъ и 4–хъ дней онъ страдалъ разлитіемъ желчи, страшно мучился отъ этой болѣзни и находился въ мрачномъ состояніи духа; но до конца всегдашняя, чрезвычайная кротость ему не измѣняла. Онъ умеръ въ совершенной памяти, съ полнымъ присутствіемъ ума; за минуту передъ смертью перекрестился и самъ сложилъ на груди руки, въ томъ положеніи, какъ складываютъ ихъ обыкновенно покойникамъ».

Его послѣднія слова были: «Мнѣ очень хорошо». При немъ была мать, братья Елагины и др. Похоронили его въ Оптиной Пустыни, рядомъ съ братомъ.

Глава X. Старецъ Іеросхимонахъ Амвросій (1812–1891)

Старецъ iеросхимонахъ Амвросш родился 23–го ноября 1812 года, въ с. Большой Липовице Тамбовской губ. и того же уезда, отъ пономаря Михаила Феодоровичаи жены его Мареы Николаевны Гренковыхъ. Новорожденнаго назвали во св. крегцеши Александромъ въ честь Благовѣрнаго В. К. Александра Невскаго, память котораго пришлась въ самый день рождешя младенца. Имя это носилъ и благословенный царь Александръ Павловичъ и, ввиду того, что въ это самое время происходило отступлеше изъ Россш Наполеоновской армш, причинившей столько разрушешй и горя, есть основаше думать, что въ этотъ день многострадальная Русь особо праздновала день Святого, тезоименнаго Царю Благословенному. Среди крестьянъ с. Липовицы наблюдалось большое праздничное движете. Передъ рождетемъ младенца, къ деду его, священнику этого села, съехалось много гостей. Родительница была переведена въ баню. 23 ноября въ доме о. Феодора была большая суматоха, и въ доме былъ народъ и передъ домомъ толпился народъ. Старецъ шутливо приговаривалъ: «Какъ на людяхъ я родился, такъ все на людяхъ и живу».

У причетника Михаила Федоровича всехъ детей было восемь человѣкъ, четыре сына и четыре дочери; Александръ Михайловичъ былъ шестымъ изъ нихъ.

Въ детстве Александръ былъ очень бойкш, веселый и смышленый мальчикъ. Онъ преданъ былъ дѣтскимъ забавамъ, такъ сказать, всемъ своимъ существомъ; и потому въ доме ему не сиделось. Поручала ему иногда мать покачать колыбель одного изъ младшихъ детей своихъ. Мальчикъ обыкновеннр садился за скучную для него работу, но лишь до техъ поръ, пока мать, занятая домашними делами, не упускала его изъ виду. Тогда осторожно пробирался онъ къ окну, также осторожно открывалъ его, и мгновенно исчезалъ изъ комнаты, чтобы порезвиться со своими сверстниками. Разсказывалъ еще самъ Старецъ и еще о некоторыхъ своихъ дётскихъ проказахъ: какъ однажды онъ было полѣзъ подъ крышу за голубями, но упалъ и ободралъ себе спину; между темъ никому изъ домашнихъ не посмелъ сказать объ этомъ, боясь еще наказашя за шалость.

А въ другой разъ, несмотря на замечаше матери, не переставалъ стегать у себя на дворе одну смирную лошадку, которая, выйдя изъ терпЬшя, поранила его копытомъ въ голову. Понятно, что за подобное поведете Александра не любили въ семье. Къ нему не имели особеннаго расположетя ни дЬдъ, ни бабка, ни даже родная мать, которая более всего любила старшаго своего сына Николая и младшаго Петра.

Смышленый Саша очень хорошо понималъ свое неловкое положете среди нелюбившей его родной семьи, хотя можетъ быть и не зналъ тому причины, а м. б. отчасти и зналъ, да не могъ и не умелъ вести себя такъ, чтобъ заслужить любовь старшихъ членовъ семьи. Темъ не менее по временамъ ему досадно было, что его младтттш братишка пользуется, сравнительно съ нимъ, особенною всесемейною любовью. «Однажды», такъ впоследствш передавалъ самъ Старецъ, «очень раздосадованный этимъ, я решился отомстить брату. Зная, что дЬдъ мой не любитъ шуму, и что, если мы дети бывало разшумимся, то онъ насъ всехъ безъ разбора, и праваго и виноватаго, отдеретъ за чубъ, я, чтобы подвести своего братишку подъ тяжелую руку деда, раздразнилъ его. Тотъ закричалъ, и выведенный изъ терпетя дедъ, отодралъ и меня и его. А последнеето мне и нужно было. Впрочемъ мне, и помимо деда, досталось за это порядкомъ и отъ матери и отъ бабки». Разсказывая про свои дЬтсия проделки, смиренный старецъ укорялъ себя передъ слушателями: «Покаюсь передъ вами, — делалъ я то–то и то–то».

На самомъ деле, онъ былъ просто живой ребенокъ, какъ ртуть, и не былъ въ состояши ходить по струнке, какъ требовалось въ строго–патрiархальной семье.

По обычаю того времени учился онъ читать по славянскому букварю, часослову и псалтири. Каждый нраздникъ онъ вместе съ отцомъ пелъ и читалъ на клиросе. Онъ никогда не виделъ и не слышалъ ничего худого, т. к. воспитывался въ строго церковной и религюзной среде.

При наступлети поры учешя, юноша былъ определенъ сначала въ духовное училище, а потомъ въ семинарiю. Изъ строгой семейной обстановки, онъ попалъ, по тому времени, въ еще более строгую — школьную. Способности его были исключительныя. Говорилъ его товарищъ по семинарш: «тутъ, бывало, на последшя деньги купишь свечку, твердишьтвердишь заданные уроки; онъ же (Гренковъ) и мало занимается, а придетъ въ классъ, станетъ наставнику отвечать, — точно какъ по писанному, лучше всехъ». Въ \юле 1836 года Александръ Гренковъ прекрасно окончилъ курсъ наукъ при добромъ поведети.

Сначала Александръ Михайловичъ служилъ домашнимъ учителемъ, а потомъ поступилъ наставникомъ въ Липецкое духовное училище.

Вскоре онъ тяжко заболелъ. Надежды на поправлеше почти не было и онъ далъ обетъ въ случае выздоровлешя пойти въ монастырь.

Хотя онъ и выздоровелъ, но внутренняя борьба продолжалась еще долго. Александръ Михайловичъ былъ по природе жизнерадостнымъ, веселымъ, душею общества. Вотъ, какъ самъ Старецъ разсказываетъ объ этомъ перюде своей жизни: «После выздоровлешя я целыхъ 4 года все жался, не решался сразу покончить съ мiромъ, а продолжалъ попрежнему посещать знакомыхъ и не оставлять своей словоохотливости … Придешь домой — на душе непокойно; и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, — совсемъ перестану болтать. Смотришь, опять позвали въ гости и опять наболтаешь. И такъ я мучился целыхъ 4 года». Для облегчешя душевнаго онъ сталъ по ночамъ уединяться и молиться, но это вызывало насмешки товарищей, надъ нимъ издевались.

Летомъ 1839 года по дороге на богомолье въ Троице–Серпеву Лавру, Александръ Михайловичъ вместе съ другомъ своимъ П. С. Покровскимъ заехали въ Троеруково къ известному затворнику о. Иларюну. Святой подвижникъ принялъ молодыхъ людей отечески и далъ Александру Михайловичу вполне определенное указаше: «Иди въ Оптину, ты тамъ нуженъ». Впоследствш самъ старецъ Амвросш полагалъ, что о. Иларюнъ указалъ на Оптину, вследствш процветавщаго тамъ старчества. Какъ известно, у преп. Серафима, скончавшагося шесть летъ до этого, не было учениковъ среди саровскихъ монаховъ и потому въ Сарове не существовало преемственнаго старчества.

Покровскому о. Иларюнъ далъ разрешеше еще пожить въ мiру. Онъ поступилъ въ Оптину позднее.

Вернувшись въ Липецкъ, Александръ Михайловичъ, по своимъ словамъ, продолжалъ еще «жаться» и не сразу могъ решиться порвать съ мiромъ. Случилось это, однако, после одного вечера въ гостяхъ, когда онъ былъ особенно въ ударе, смешилъ всЬхъ присутствующихъ до упада. Все были веселы и довольны и въ прекрасномъ настроенш разошлись по домамъ. Что же касается до Александра Михайловича, если и раньше въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ раскаяше, то теперь его воображешю живо представился его обетъ, данный Богу, вспомнилось ему гореше духа въ Троицкой Лавре, и прежшя долпя молитвы, воздыхашя и слезы, опредЬлете Божiе, переданное черезъ о. Иларюна и на ряду съ этимъ почувствовалъ свою несостоятельносгь и шаткость своихъ намерешй.

На утро решимость на этотъ разъ твердо созрела. Александръ Михайловичъ решилъ бежать въ Оптину тайно отъ всЬхъ, не испросивъ даже разрешешя епархiальнаго начальства.

Будучи уже въ Оптиной, онъ доложилъ о своемъ намѣренш Тамбовскому армерею. Онъ опасался, что уговоры родныхъ и знакомыхъ поколебаютъ его решимость, и потому ушелъ тайно.

Мы видимъ изъ этого разсказа, какими чертами характера обладалъ по натуре о. Амвросш: его неимоверную живость, сметливость, выдающаяся способности все схватывать на лету, общительность, остроумiе. Это была сильная, творческая, богатая натура.

Впослѣдствш все эти качества, составляет!я его сущность, не исчезли въ немъ, но по мере его духовнаго возрасташя, преображались, одухотворялись (сублимировались), проникались Божiей благодатью, давая ему возможность, подобно Апостолу, стать «всемъ вся», чтобы прюбрести многихъ.

Прибывъ въ Оптину, Александръ Михайловичъ засталъ при жизни самый цветъ ея монашества: такихъ ея столповъ, какъ игуменъ Моисей, старцы Левъ (Леонидъ) и Макарш. Начальникомъ скита былъ равный имъ по духовной высоте iеросхимонахъ Антошй, брать о. Моисея, подвижникъ и прозорливецъ.

Кроме нихъ, среди братш было не мало выдающихся подвижниковъ: 1. Архим. Мельхиседекъ, древнш старецъ, въ свое время удостоенный беседъ съ свят. Тихономъ Задонскимъ.

2. Флотскш ¡еромонахъ Геннадш, подвижникъ, бывигш дважды духовникомъ Императора Александра 1–го.

3.iеродДаконъ Мееодш, прозорливый, лежавшш 20 летъ на одре болезни.

4. Бывигш Валаамскш игуменъ Варлаамъ, имевгиш даръ слезъ и добродетель крайняго нестяжашя. Приходили воры. «А васъ, батюшка, воры обокрали?», спросили его. «Что же красть–то? Щепки что–ли?!», улыбнулся старецъ. Онъ былъ сотаинникъ преп. Германа Аляскинскаго, въ юные ихъ годы на Валааме.

5.iеродiаконъ Палладш. Тоже нестяжатель. Созерцатель. Знатокъ церковнаго чиноположешя.

6.iеросхимонахъ iоаннъ. Изъ раскольниковъ. Незлобивый. Съ детской простотой. Съ любовью давалъ советы. Всеми любимый.

7.iеромонахъ Иннокентш — духовникъ старца Макарiя. Любитель безмолвiя, и друпе.

Вообще все иночество подъ руководствомъ старцевъ носило на себе отпечатокъ духовныхъ добродетелей: простота (нелукавство), кротость и смиреше — были отличительными признаками оптинскаго монашества. Младшая браття старалась всячески смиряться, не только передъ старшими, но и передъ равными, боясь даже взглядомъ оскорбить другого и при малейшемъ поводе немедленно просили другъ у друга прогцеше.

Въ такой высокаго духовнаго уровня монашеской среде оказался новоприбывшш молодой Гренковъ.

Сначала онъ жилъ на гостинице, переписывая для старца Льва книгу о борьбе со страстями: «Грешныхъ Спасете».

Въ январе 1840 года онъ перешелъ жить въ монастырь, пока еще не одеваясь въ подрясникъ.

Въ это время шла канцелярская переписка съ епархiальными властями по поводу его исчезновешя и еще не последовалъ отъ калужскаго архiерея указъ настоятелю Оптинскому о принятш въ обитель учителя Гренкова.

Въ апреле 1840 года, Александръ Михайловичъ Гренковъ былъ, наконецъ, одетъ въ монашеское платье. Онъ былъ некоторое время келейникомъ старца Льва и его чтецомъ (правило и службы). Работалъ на хлебне, варилъ хмелины (дрожжи), пекъ булки и былъ здоровъ.

Затемъ въ ноябре 1840 года его перевели въ скитъ. Оттуда молодой послушникъ не переставалъ ходить къ старцу Льву для назидашя.

Въ скиту онъ былъ помощникомъ повара целый годъ. Ему часто приходилось по службе приходить къ старцу Макарiю, то благословляться относительно кушанш, то ударять къ трапезе, то по инымъ поводамъ. При этомъ онъ имелъ возможность сказать старцу о своемъ душевномъ состоянш и получить ответы. Цель была: чтобы не искушеше побеждало человека, а чтобы человекъ побеждалъ искушеше.

Старецъ Левъ особенно любилъ молодого послушника, ласково называя его Сашей. Но изъ воспитательныхъ побуждешй испытывалъ при людяхъ его смиреше. Делалъ видъ, что гремитъ противъ него гневомъ. Съ этой целью далъ ему прозвище «Химера». Подъ этимъ словомъ онъ подразумевалъ пустоцветъ, который бываетъ на огурцахъ. Но за глаза про него говорилъ: «Великш будетъ человекъ».

При конце жизни, старецъ Левъ призвалъ батюшку о. Макарiя и сказалъ ему объ о. Амвросш: «Вотъ человекъ больно ютится къ намъ старцамъ. Я теперь уже очень слабъ. Такъ вотъ я и передаю тебе его изъ полы въ полу, владей имъ, какъ знаешь».

Думается, что эти полы великихъ старцевъ были для близкаго къ нимъ ученика подобiемъ милоти Илшной, брошенной на Елисея.

После смерти старца Льва, брать Александръ сталь келейникомъ старца Макарiя (1841–46). Въ 1842 г. онъ былъ постриженъ въ манпю и нареченъ Амвроаемъ (память, 7 декабря). Затемъ последовало iеродiаконство (1843), а черезъ 2 года (1845) — рукоположеше въ iеромонахи.

Для этой цели (посвящешя) о. Амвросш поехалъ въ Калугу. Былъ сильный холодъ. О. Амвросш, изнуренный постомъ, схватилъ сильную простуду, отразившуюся на внутреннихъ органахъ. Съ этихъ поръ онъ уже никогда не могъ поправиться по настоящему. Вначале, когда о. Амвросш еще какъ–то держался, однажды прiезжалъ въ Оптину преосв. Николай Калужскш. Онъ сказалъ о. Амвроспо: «А ты помогай о.Макарiю въ духовничестве. Онъ ужъ старъ становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». О. Амвроспо было тогда 34 года. Ему часто приходилось иметь дело съ посетителями, передавать старцу ихъ вопросы и давать отъ старца ответы. Такъ было до 1846 г., когда после новаго приступа своего недуга о. Амвросш былъ вынужденъ по болезни выйти за штатъ, будучи признанъ неспособнымъ къ послушашямъ и сталъ числиться на иждивеши обители, какъ инвалидъ. Онъ съ техъ поръ уже не могъ совершать литургти; еле передвигался, страдалъ отъ испарины, такъ что переодевался и переобувался по несколько разъ въ сутки. Не выносилъ холода и сквозняковъ. Пищу употреблялъ жидкую, перетиралъ теркой, вкушалъ очень мало.

Несмотря на болезнь, о. Амвросш остался по прежнему въ полномъ послушаши у старца, даже въ малейшей вещи давалъ отчетъ ему.

Теперь на него была возложена переводческая работа, приготовлеше къ издашю святоотеческихъ книгъ. Имъ была переведена на легкш общепонятный славянскш языкъ «Лествица» iоанна, игумена Синайскаго. «Можно думать», говоритъ составитель его житая, «что эти книжныя занятая имели для о. Амвроая и весьма воспитательное значеше въ жизни духовной. Одинъ изъ участниковъ этихъ занятш, между прочимъ, пишетъ: «Какъ щедро были мы награждены за малые труды наши! Кто изъ внимающихъ себе не отдалъ бы несколькихъ летъ жизни, чтобы слышать то, что слышали уши наши: это объяснешя Старца Макарiя, на таюя места писанш отеческихъ, о которыхъ, не будь этихъ занятш, никто не посмелъ бы и вопросить его; а есля бы и дерзнулъ на cié, то несомненно получилъ бы смиренный ответь: «я не знаю сего, это не моей меры; можетъ быть ты достигъ ея, а я знаю лишь: даруй ми, Господи, зрети моя прегрешешя! Очисти сердце, тогда и поймешь».

Этотъ перюдъ жизни о. Амвроая являлся, какъ самый благопрiятный для прохождешя имъ искусства изъ искусствъ — умной молитвы. Однажды старецъ Макарш спросилъ своего любимаго ученика о. Амвроая: «Угадай, кто получилъ свое спасете безъ бедъ и скорбей?» Самъ старецъ Амвросш приписывалъ такое спасете своему руководителю старцу Макарпо. Но въ жизнеописаши этого старца сказано, что «прохождеше имъ умной молитвы, по степени тогдашня го духовнаго его возраста, было преждевременнымъ и едва не повредило ему».

Главною причиною сего было то, что о. Макарш не имелъ при себе постояннаго руководителя въ этомъ высокомъ духовномъ делаши. Отецъ же Амвросш имелъ въ лице о. Макарiя опытнейшаго духовнаго наставника, восшедшаго на высоту духовной жизни. Поэтому онъ могъ обучаться умной молитве действительно «безъ бедъ», т. е. минуя козни вражiя, вводягщя подвижника въ прелесть, и «безъ скорбей», приключающихся вследстае нашихъ ложно–благовидныхъ желашй, которыми мы себя часто обманываемъ. ВнЬшшя же скорби (какъ болезнь) считаются подвижниками полезными и душеспасительными. Да и вся, съ самаго начала, иноческая жизнь о. Амвроая, подъ окормлешемъ мудрыхъ старцевъ, шла ровно, безъ особыхъ преткновенш, направляемая къ большему и большему совершенствовашю духовному.

А что стяжаше, при помощи Божiей, высокой умной молитвы есть, такъ сказать, венецъ, или завершеше спасешя, содеваемаго на земле человекомъ, можно видеть изъ словъ iоанна Лествичника, который опредЬлилъ молитву «пребывашемъ и соединешемъ человека съ Богомъ; ибо кто соединился съ Богомъ и пребываетъ въ Немъ, тотъ, хотя еще находится въ семъ бренномъ теле, но уже спасенъ».

Что слова о. Макарiя относились къ о. Амвройю, можно видеть еще и изъ того, что о. Амвросш въ последше годы жизни своего старца, достигъ уже высокаго совершенства еъ жизни духовной. Ибо, какъ въ свое время старецъ Левъ называлъ о. Макарiя святымъ, также теперь и старецъ Макарш относился къ о. Амвроаю.

Но это не мешало ему подвергать его ударамъ по самолюбпо, воспитывая въ немъ строгаго подвижника нищеты, смирешя, терпЬшя и др. иноческихъ добродетелей. Когда однажды за о. Амвроаемъ заступились: «Батюшка, онъ человекъ больной!» — «А я разве хуже тебя знаю», скажетъ старецъ. «Но ведь выговоры и замечашя монаху, это щеточки, которыми стирается греховная пыль съ его души; а безъ сего, монахъ заржавеетъ».

Еще при жизни старца, съ его благословешя, некоторые изъ братш приходили къ о. Амвроспо для откровешя помысловъ.

Вотъ какъ объ этомъ разсказываетъ о. игуменъ Маркъ (впоследствш окончившш жизнь на покое въ Оптиной): «Сколько могъ я заметить», говорить онъ, «о. Амвросш жиль въ это время въ полномъ безмолвш. Ходилъ я къ нему ежедневно для откровешя помысловъ, и почти всегда заставалъ его за чтешемъ святоотеческихъ книгъ; если же не заставалъ его въ келье, то это значило, что онъ находится у старца Макар i я, которому помогалъ въ корреспонденщи съ духовными чадами, или трудился въ переводахъ святоотеческихъ книгъ. Иногда же я заставалъ его лежащимъ на кровати и слезящимъ, но всегда сдержанно и едва приметно. Мне казалось, что старецъ всегда ходилъ передъ Богомъ, или какъ бы всегда ощущалъ присутствiе Божте, по слову псалмопевца: «предзрехъ Господа предо мною выну» (Пс. 15, 8), а потому все, что ни делалъ, старался Господа ради и въ угодность Господу творить. Чрезъ cié онъ всегда былъ сетованенъ, боясь какъ чемъ не оскорбить Господа, — что отражалось и на лице его. Видя такую сосредоточенность своего Старца, я въ присутствш его всегда былъ въ трепетномъ благоговеши. Да иначе мне и нельзя было быть. — Ставшему мне по обыкновешю предъ нимъ на колена и получившему благословеше, онъ бывало весьма тихо сдЬлаетъ вопросъ: «Что скажешь, брате, хорошенькаго?» Озадаченный его сосредоченностью и благоумилешемъ, я бывало скажу: простите, Господа ради, батюшка, м. б. я не вовремя пришелъ?» — «Нетъ, скажетъ Старецъ, говори нужное, но вкратце». И, выслушавъ меня со внимашемъ, преподастъ полезное наставлеше съ благословешемъ и отпустить съ любовью. Наставлешя же онъ преподавалъ не отъ своего мудровашя и разсуждешя, хотя и богатъ былъ духовнымъ разумомъ. Если онъ училъ духовно относившихся къ нему, то въ чине учащагося, и предлагалъ не свои советы, а непременно деятельное учеше свв. Отцовъ». Если же о. Маркъ жаловался о. Амвроспо на кого–либо обидевшаго его — «Старецъ, бывало, скажетъ плачевнымъ тономъ: «Брате, брате! я человекъ умираюгцш». Или: «я сегодня–завтра умру. Что я сделаю съ этимъ братомъ? Ведь я не настоятель. Надобно укорять себя, смиряться предъ братомъ, — и успокоишься». Такой ответь вызывалъ въ душе о.

Марка самоукореше и онъ, смиренно поклонившись Старцу и испросивъ прощеше, уходилъ успокоенный и утешенный «какъ на крыльяхъ улеталъ». Кроме монаховъ, о. Макарш сближалъ о. Амвроая и съ своими мiрскими духовными чадами. Видя его беседуюгцаго съ ними, старецъ Макарш шутливо промолвить: «Посмотрите–ка, посмотрите! Амвросш–то у меня хлебъ отнимаетъ».

Такъ старецъ Макарш постепенно готовилъ себе достойнаго преемника. Когда же старецъ Макарш преставился (7 сент. 1860), хотя онъ не былъ прямо назначенъ, но постепенно обстоятельства такъ складывались, что о. Амвросш сталъ на его место.

После смерти архимандрита о. Моисея, настоятелемъ былъ избранъ о. Исаакш, который относился къ о. Амвроспо, какъ къ своему старцу до самой его смерти. Такимъ образомъ въ Оптиной Пустыни не существовало никакихъ трешй между начальствующими лицами.

Старецъ перешелъ на жительство въ другой корпусъ, вблизи скитской ограды, съ правой стороны колокольни. На западной стороне этого корпуса была сделана пристройка, называемая «хибаркой», для прiема женщинъ. И целыхъ 30 летъ (до отъезда въ Шамординскую женскую общину) онъ простоялъ на Божественной страже, предавшись служешю ближнимъ. Старецъ былъ уже тайно постриженъ въ схиму, очевидно, въ моментъ, когда во время его болезни, жизнь его была въ опасности.

При немъ было два келейника: о. Михаилъ и о. iосифъ (будугщй старецъ). Главнымъ письмоводителемъ былъ о. Климентъ (Зедергольмъ), сынъ протестантскаго пастора, перешедшш въ православiе, ученейшш человекъ, магистръ греческой словесности.

Для слушашя утренняго правила по началу онъ вставалъ часа въ 4 утра, звонилъ въ звонокъ, на который являлись къ нему келейники и прочитывали: утреншя молитвы, 12 избранныхъ псалмовъ и первый часъ, после чего онъ наедине пребывалъ въ умной молитве. Затемъ, после краткаго отдыха, Старецъ слушалъ часы: третш, шестой съ изобразительными и, смотря по дню, канонъ съ акаеистомъ Спасителю, или Божiей Матери, каковые акаеисты онъ выслушивалъ стоя.

После молитвы и чаепиття, начинался трудовой день, съ неболыпимъ перерывомъ въ обеденную пору. Пища съедалась Старцемъ въ такомъ количестве, какое дается трехлетнему ребенку. За едой келейники продолжали ему задавать вопросы по поручешю посетителей. Но иногда, чтобы хоть сколько нибудь облегчить отуманенную голову, Старецъ приказывалъ прочесть себе одну, или две басни Крылова. После некотораго отдыха, напряженный трудъ возобновлялся — и такъ до глубокаго вечера.

Несмотря на крайнее обезсилеше и болезненность Старца, день всегда заключался вечернимъ молитвеннымъ правиломъ, состоявшимъ изъ малаго повечерiя, канона Ангелу Хранителю и вечернихъ молитвъ. Отъ цѣлодневныхь докладовъ, келейники, то и дело приводивпле къ Старцу и выводивгше посетителей, едва держались на ногахъ. Самъ Старецъ временами лежалъ почти безъ чувствъ. После правила Старецъ испрашивалъ прогцеше, елика согреши деломъ, словомъ, помышлешемъ. Келейники принимали благословеше и направлялись къ выходу. Зазвонятъ часы. «Сколько это?», спроситъ Старецъ слабымъ голосомъ, — ответятъ — «Двенадцать». «Запоздали», скажетъ.

Черезъ два года Старца постигла новая болезнь. Здоровье его, и безъ того слабое, совсемъ ослабело. Съ техъ поръ онъ уже не могъ ходить въ храмъ Божш и долженъ былъ причащаться въ келлш. Въ 1868 г. состояше его здоровья было столь плохо, что стали терять надежду на поправлеше. Была привезена Калужская Чудотворная Икона Божiей Матери. После молебна и келейнаго бдешя и затемъ соборовашя, здоровье старца поддалось лечешю, но крайняя слабость не покидала его во всю его жизнь.

Таюя тяжелыя ухудшешя повторялись не разъ; Старецъ говорилъ о себе: «Иногда такъ прижметъ, что думаю, вотъ конецъ!»

Трудно представить себе, какъ онъ могъ, будучи пригвожденный къ такому страдальческому кресту, въ полномъ изнеможеши силъ, принимать ежедневно толпы людей и отвечать на десятки писемъ. На немъ сбывались слова: «Сила Божiя въ немощи совершается». Не будь онъ избраннымъ сосудомъ Божшмъ, черезъ который Самъ Богъ вещалъ и действовалъ, такой подвигъ, такой гигантскш трудъ, не могъ быть осуществимъ никакими человеческими силами. Животворящая Божественная благодать здесь явно присутствовала и содействовала.

Такимъ просветленнымъ, пронизаннымъ насквозь Божiей благодатью и былъ въ действительности великш старецъ о. Амвросш. «Совершенно соединившш чувства свои съ Богомъ», говоритъ Лествичникъ, «тайно научается отъ Него словесамъ Его». Это живое общеше съ Богомъ и есть даръ пророческш, та необыкновенная прозорливость, которой обладалъ о. Амвросш. Объ этомъ свидетельствовали тысячи его духовныхъ чадъ. Отъ старца не было сокрыто, ни прошлаго, ни настоящаго, ни будущаго. Приведемъ слова о старце одной его духовной дочери: «Какъ радостно забьется сердце, когда, идя по темному лесу, увидишь въ конце дорожки скитскую колокольню, а съ правой стороны убогую келейку смиреннаго подвижника! Какъ легко на душе, когда сидишь въ этой тесной и душной хибарке, и какъ светло кажется при ея таинственномъ полусвете. Сколько людей перебывало здесь! И приходили сюда, обливаясь слезами скорби, а выходили со слезами радости; отчаянные — утешенными и ободренными; неверующие и сомневающееся — верными чадами Церкви. Здесь жилъ «Батюшка» — источнике столькихъ благодЬянш и утешешй. Ни зваше человека, ни состояше — не имели никакого значешя въ его глазахъ. Ему нужна была только душа человека, которая настолько была дорога для него, что онъ, забывая себя, всеми силами старался спасти ее, поставить на истинный путь. Съ утра и до вечера, удрученный недугомъ, Старецъ принималъ посетителей, подавая каждому по потребности. Слова его принимались съ верою и были закономъ. Благословеше его, или особое внимаше, считалось великимъ счаспемъ; и удостоивгшеся этого выходили, крестясь и благодаря Бога за полученное утешете.

Съ утра и до вечера къ нему приходили люди съ самыми жгучими вопросами, которые онъ усваивалъ себе, которыми въ минуту беседы жилъ. Онъ всегда разомъ схватывалъ сущность дела, непостижимо мудро разъясняя его и давая ответь. Но въ продолжеши 10–15 минутъ такой беседы решался не одинъ вопросъ, въ это время о. Амвросш вмещалъ въ своемъ сердце всего человека — со всеми его привязанностями, желашями — всемъ его мiромъ внутреннимъ и внетттнимъ. Изъ его словъ и его указашй было видно, что онъ любитъ не одного того, съ кемъ говоритъ, но и всехъ любимыхъ этимъ человекомъ, его жизнь, все, что ему дорого. Предлагая свое решете, о. Амвросш имелъ ввиду не просто одно само по себе дело, независимость могущихъ возникнуть отъ него последствш, какъ для лица, такъ и для другихъ, но имея ввиду все стороны жизни, съ которыми это дело сколько нибудь соприкасалось. Каково же должно быть умственное напряжете, чтобы разрешать таия задачи? А таие вопросы предлагали ему десятки человекъ мiрянъ, не считая монаховъ и полсотни писемъ, приходившихъ и отсылавшихся ежедневно. Слово старца было со властью, основанной на близости къ Богу, давшей ему всезнаше. Это было пророческое служеше.

Для него не существовало таинъ: онъ виделъ все. Незнакомый человекъ могъ придти къ нему и молчать, а онъ зналъ его жизнь и его обстоятельства и зачемъ онъ сюда пришелъ. Отецъ Амвросш разспрашивалъ своихъ посетителей, но внимательному человеку по тому какъ и каие вопросы онъ ставить, было ясно, что Батюшке все известно. Но иногда по живости природы, это знате выказывалось наружу, что всегда приводило старца въ смущете. Однажды къ нему подошелъ молодой человекъ изъ мещанъ съ рукой на перевязи и сталъ жаловаться, что никакъ не можетъ ее вылечить. У старца былъ еще одинъ монахъ и несколько спрянь. Не успелъ тотъ договорить: «болитъ, шибко болитъ», какъ старецъ его перебилъ: «И будетъ болеть, зачемъ мать обидЬлъ?» Но сразу смутился и продолжалъ: «ты ведешь–то себя хорошо ли? Хорошш ли ты сынъ?»

Батюшку нельзя себе представить безъ участливой улыбки, отъ которой становилось какъ то весело, тепло и хорошо, безъ заботливаго взора, который говоритъ, что вотъ онъ сейчасъ для васъ придумываетъ и скажетъ что–нибудь очень хорошее, безъ того оживлешя во всемъ — въ движешяхъ, въ горягцихъ глазахъ — съ которымъ онъ васъ выслушиваетъ, и по которому вы хорошо понимаете, что въ эту минуту онъ весь вами живетъ, и что вы ему ближе, чемъ сами себе.

Отъ живости батюшки, выражеше лица его постоянно менялось. То онъ съ лаской глядёлъ на васъ, то смеялся съ вами одушевленнымъ молодымъ смехомъ, то радостно сочувствовалъ, если вы были довольны, то тихо склонялъ голову, если вы разсказывали что–нибудь печальное, то на минуту погружался въ размышлеше. Когда вы хотели, чтобы онъ сказалъ, какъ вамъ поступить, то решительно принимался качать головой, когда онъ отсоветывалъ какую нибудь вещь, то разумно и подробно глядя на васъ, все ли вы понимаете, начиналъ объяснять, какъ надо устроить ваше дело.

Во все время беседы на васъ зорко глядятъ выразительные черные глаза Батюшки. Вы чувствуете, что эти глаза видятъ васъ насквозь, со всемъ, что въ васъ дурного и хорошаго, и васъ радуетъ, что это такъ, что въ васъ не можетъ быть для него тайны.

Голосъ у Батюшки былъ тихш, слабый, — а за последше месяцы онъ переходилъ въ еле слышный шопотъ.

Чтобъ понять хоть сколько нибудь подвижничество о. Амвроая, надо себе представить, какой трудъ говорить более 12 час. въ день, когда языкъ отъ усталости отказывается действовать, голосъ переходить въ шопотъ, и слова вылетаютъ съ усилiемъ, еле выговариваемыя. Нельзя было спокойно смотреть на страшно изнеможеннаго старца, видя его голову, падающую на подушку; слыша, какъ языкъ его еле говоритъ, когда онъ при этомъ старался подняться, подробно разсуждать о томъ, съ чемъ къ нему приходили. Созидающая деятельность была у него въ крови. Онъ часто научалъ другихъ предпринять какое–нибудь дело, и когда къ нему приходили сами за благословешемъ на подобную вещь частные люди, онъ съ горячностью принимался обсуждать и давать свои пояснешя. Онъ любилъ бодрыхъ, сообразительныхъ людей, соблюдающихъ слова: «самъ не плошай» — и давалъ благословеше, а съ нимъ и веру въ удачу самымъ смелымъ предпрiяттямъ.

Одинъ помещикъ, зять оптинскаго монаха, часто посегцавшш Оптину и Старца, однажды пришелъ къ Батюшке, который къ нёму обратился со словами: «Говорятъ» (Батюшка очень любилъ употреблять слово «говорятъ» для прикрытая своей прозорливости) «говорятъ, около тебя выгодное имеше продается, — купи».

Помещикъ удивился. — «Продается, батюшка — и какъ бы хорошо купить, да это мечта одна: имеше большое, просятъ чистыми деньгами — хоть дешево, а у меня денегъ нѣтъ».

«Денегъ … повторилъ тихо батюшка, деньги–то будутъ». Потомъ они перешли къ другимъ разговорамъ. На прогцаше о. Амвросш сказалъ: «Слышишь — имѣше–то купи». Помещикъ отправился домой на своихъ лошадяхъ. По дороге жилъ его дядя, богатый, но страшно скаредный старикъ, избегаемый всей родней. Такъ случилось, что пристать было негде и пришлось заехать къ дядѣ. Во время беседы дядя спрашиваетъ: «Отчего ты не купишь имеше, которое около тебя продается: хорошая покупка!» А тотъ отвечаетъ: — «Что спрашиваешь, дядюшка! Откуда мне столько денегь взять?» — «А если деньги найдутся: хочешь взаймы дамъ?» Племянникъ принялъ это за шутку, но дядя не шутилъ. Имеше было куплено и новый владЬлецъ прiехалъ распорядиться. Не прошло еще и недели, барину докладываютъ, что пришли купцы торговать лесъ. Лесь этого имешя они хотели купить не весь, а часть его. Стали говорить о цене: «Мы съ тобой, баринъ, торговаться не будемъ — цену сразу поставимъ», и назвали ту цену, за которое было куплено все имеше. Приходитъ къ батюшке состоятельный орловскш помещикъ, и, между прочимъ, объявляетъ, что хочетъ устроить водопроводъ въ своихъ обширныхъ яблоневыхъ садахъ. Батюшка уже весь охваченъ этимъ водопроводомъ. «Люди говорятъ, — начинаетъ онъ со своихъ обычныхъ въ подобныхъ случаяхъ словъ, — люди говорятъ, что вотъ какъ всего лучше», — и подробно описываетъ водопроводъ. Помещикъ, вернувшись въ деревню, начинаетъ читать объ этомъ предмете; оказывается, что батюшка описалъ последшя изобретешя по этой части. — Помещикъ снова въ Оптиной. «Ну, что водопроводъ?» — спрашиваетъ Батюшка. Вокругъ яблоки гнили, а у этого помещика — богатый урожай яблокъ. Прiехала къ старцу почетная женщина, о которой сочли нужнымъ немедленно доложить ему. — «У меня все равны — сказалъ старецъ, — мышка и маленькая, да пойди, поймай ее».

Мелочей для старца не существовало. Онъ зналъ, что все въ жизни имеетъ цену и свои последсгая; и потому не было вопроса, на который бы онъ не отвечалъ съ участаемъ и желашемъ добра. Однажды остановила Старца женщина, которая была нанята помещицей ходить за индюшками, но индюшки у нея почемуто кололи и хозяйка хотела ее разсчитать.

«Батюшка! — обратилась она къ нему со слезами, — силъ моихъ нЬтъ; сама надъ ними не доедаю, — пуще глазъ берегу, а колеютъ. Согнать меня барыня хочетъ. Пожалей меня, родимый». Присутствующее смеялись надъ ней. А Старецъ съ учаспемъ спросилъ ее, какъ она ихъ кормить, и далъ ей совать какъ ихъ содержать иначе, благословилъ ее и отпустилъ. Темъ же, которые смеялись надъ ней, онъ заметилъ, что въ этихъ индюшкахъ вся ея жизнь. После сделалось известнымъ, что индюшки у бабы уже не колели. Что касается исцеленш, имъ не было числа и перечислить ихъ въ этомъ, краткомъ очерке невозможно. Эти исцелешя Старецъ всячески прикрывалъ. Посылалъ больныхъ въ Пустынь къ преп. Тихону Калужскому, где былъ источникъ. До старца Амвроая въ этой Пустыни не было слышно объ исцеленныхъ. Можно думать, что преп. Тихонъ сталъ исцелять по молитве Старца. Иногда о. Амвросш посылалъ больныхъ къ свят. Митрофану Воронежскому. Бывало, что исцелялись на пути туда и возвращались назадъ благодарить Старца. Иногда онъ, какъ бы въ шутку, стукнетъ рукой по голове и болезнь проходить. Однажды чтецъ, читавшш молитвы, страдалъ сильной зубной болью. Вдругъ старецъ ударилъ его. Присутствуюгще усмехнулись, думая, что чтецъ, верно, сдЬлалъ ошибку въ чтеши. На деле же у него прекратилась зубная боль. Зная такую повадку Старца, некоторыя бабы обращались къ нему: «Батюшка Абросимъ! Побей меня, у меня голова болитъ.».

Люди исцелялись не только отъ немощей, но и отъ неисцЬльныхъ болезней. Приведемъ лишь одинъ случай. Разсказывала Монахиня Шамординской общины Агриппина. «Весной 1882 года на Пасху заболело у меня горло, — образовалась въ немъ рана, и я не могла ни есть, ни пить. Докторъ объявилъ, что у меня горловая чахотка, и я должна ожидать смерти. Отправилась къ Батюшке. Онъ и говорить мне: «изъ колодезя, что за скитомъ, бери въ ротъ воды, и ежедневно полощи горло до трехъ разъ». Черезъ три дня онъ самъ позвалъ меня къ себе. Доставь изъ подъ подушки три яйца и скушавъ желтки, вложи ль белки одинъ въ другой. Потомъ благословилъ о. iосифу, келейнику, принести воды изъ колодезя. Благословивъ воду, онъ велелъ ею растереться, вернувшись къ себе въ кёллiю, а яичные белки съесть.

«По приходе въ келлiю, меня растерли водой, и дали мне яичные белки, которые я проглотила безъ боли. После этого я спала целые сутки и, проснувшись, почувствовала, что болезнь моя прошла, и я совершенно выздоровела. Не медля, я отправилась къ Старцу. Монахини меня не узнали, подумавъ, что это не я, а родная моя сестра. Батюшка же меня встретилъ и благословилъ, сказавъ, что меня исцелилъ св. Тихонъ Калужскш. Съ техъ поръ я не страдала горломъ. Когда я объявила доктору о своемъ исцеленш, онъ сказалъ, что это совершилось надо мною чудо, и что болезнь моя естественными средствами не могла быть излечена».

Авторъ настоящей книги Иванъ Михайловичъ Концевичъ во время войны въ 1915 г. провелъ летше каникулы въ Оптиной Пустыни. Ежедневное хождеше въ скитъ всегда было поучительно для молодого студента, но старцы, занятые пргЬзжими посетителями, которые къ нимъ приходили со всякими скорбями, спещально не уделяли времени юному пришельцу. Они отдали его «на воспиташе» отцу iосифу (Полевому) опытному въ духовной жизни, прожившему въ Оптиной десятки летъ. Въ мiру — директоръ банка, онъ былъ широкообразованнымъ человекомъ. Въ течете двухъ месяцевъ, проведенныхъ И. М. въ Оптиной, часто, после церковных службъ, о. iосифъ приглашалъ И. М. въ свою келью. Въ беседе съ нимъ передъ молодымъ студентомъ раскрывался духовный мiръ.

Отъ о. iосифа И. М. услышалъ случай изъ жизни старца Амвроая, не попавшш въ его жизнеописашя.

Однажды старецъ Амвросш, согбенный, опираясь на палочку, откуда–то шелъ по дороге въ скитъ. Вдругъ ему представилась картина: стоить нагруженный возъ, рядомъ лежитъ мертвая лошадь, а надъ ней плачетъ крестьянинъ. Потеря лошади–кормилицы въ крестьянскомъ быту ведь сущая беда! Приблизившись къ павшей лошади, Старецъ сталъ трижды медленно ее обходить. Потомъ, взявъ хворостину, онъ стегнулъ лошадь, прикрикнувъ на нее: «Вставай, лентяйка!», и лошадь послушно поднялась на ноги.

Старецъ поучалъ народъ народными же пословицами и поговорками съ присущимъ ему юморомъ. Самую глубокую мудрость вкладывалъ онъ въ метия и остроумныя слова, для более легкаго усвоешя и запоминашя.

Напр., «Где просто, тамъ ангеловъ со сто, а где мудрено — тамъ ни одного». «Не хвались горохъ, что ты лучше бобовъ: размокнешь — самъ лопнешь». «Отчего человекъ бываетъ плохъ? — Оттого, что забываетъ, что надъ нимъ Богъ.».

«Кто мнитъ о себе, что имеетъ нечто, тотъ потеряетъ».

«Благое говорить — серебро разсыпать, а благоразумное молчаше — золото».

Одной особе, стыдившейся признаться въ грехе, онъ сказалъ: «Сидоръ да Карпъ въ Коломне проживаютъ, а грехъ да беда съ кемъ не бываютъ?» Она залилась слезами, бросилась Старцу въ ноги, и призналась въ своемъ грехе. «Праведныхъ ведетъ въ царство Божiе Апостолъ Петръ, а гретттньтхъ Сама Царица Небесная».

Въ день всЬхъ святыхъ Батюшка сказалъ: «Все они были, какъ и мы, грешные люди, но покаялись и, принявшись за дело спасешя, не оглядывались назадъ, какъ жена Лотова». На замечаше, что мы все смотримъ назадъ, Батюшка пояснилъ: «за то и подгоняютъ насъ розгами и бичемъ, т.е. скорбями да непрiятностями, чтобы не оглядывались».

Осуждавшей другихъ, Старецъ сказалъ:

«… у нихъ, м. б., есть такое тайное добро, которое выкупаетъ все другте въ нихъ недостатки, и которыхъ ты не видишь. Въ тебе же много способности къ жертве. Но Господь сказалъ: Милости хочу, а не жертвы. А милости–то у тебя и мало… Свои жертвы видишь и ими превозносишься. Смиряйся больше духомъ, — смиреше и дела заменяетъ. Терпи все невзгоды и предавайся Богу».

Такими и многими другими словами поучалъ и спасалъ приходягцш къ нему народъ.

Но Старцу, какъ и другимъ святымъ, было свойственно являться, по мере нужды, людямъ, находившимся въ обстояши, или на яву, или во сне, для оказашя имъ помощи. Вотъ несколько случаевъ.

Прибылъ къ старцу въ Шамордино человекъ Божш, именемъ Гаврюша, летъ сорока отъ роду, одинъ изъ техъ, кого Господь уподобилъ ДЁТЯМѣ, сказавъ, что таковыхъ есть Царсте Божiе (Лук. 18,16). Онъ жилъ въ Ливенскомъ уезде Орловской губерши и былъ разслабленъ, трясся всемъ теломъ и еле могъ говорить и принимать пищу. Ноги его не действовали; онъ лежалъ и молился Богу. Замечали, что ему многое открыто. Последнюю весну ему явился о. Амвросш и онъ всталъ на ноги и объявилъ, что идетъ въ Шамордино. Но т. к. ноги его были весьма слабы и походка неровная, то мать хотела его везсти по железной дороге, но онъ пошелъ пешкомъ. Старца онъ встретилъ подъ Шамординымъ. Тотъ тихо ехалъ откуда–то. Вокругъ него былъ народъ. — «Батюшка!», закричалъ Гаврюша своимъ малопонятнымъ языкомъ, — «ты меня звалъ, я пришелъ». Батюшка тотчасъ выгнелъ изъ экипажа, подошелъ къ нему и сказалъ: «здорово, гость дорогой! Ну, живи тутъ» …

Передавалъ скитскш iеромонахъ Венедиктъ: г–жа Карбоньеръ была тяжко больна, и лежала на одре несколько дней, не вставая. Въ одно время она увидела, что старецъ Амвросш входитъ въ ея комнату, подходить къ постеле, беретъ ее за руку и говоритъ: «вставай, полно тебе болеть». Она въ то же время почувствовала себя настолько крепкою, что могла встать и на следующей день отправилась пешкомъ изъ г. Козельска въ Шамордино, где проживалъ тогда Батюшка, и поблагодарить его за исцелеше. Батюшка ее принялъ, но разглашать объ этомъ до кончины своей не благословилъ. Другой разсказъ: «Выйдя изъ ограды, я обратилъ внимаше на какое–то особое движете въ группе женгцинъ. Какая–то довольно пожилая женщина, съ болезненнымъ лицомъ, сидя на пне, разсказывала, что она шла съ больными нопами пешкомъ изъ Воронежа, надеясь, что старецъ Амвросш исцелить ее, и, что, пройдя пчельникъ, въ семи верстахъ отъ монастыря, она заблудилась, выбилась изъ силъ, попавъ на занесенныя снегомъ тропинки, и въ слезахъ упала на сваленное бревно, но что къ ней подошелъ какой–то старичекъ въ подряснике и скуфейке, спросилъ о причине ея слезъ и указалъ ей клюкою направлете пути. Она пошла въ указанную сторону и, повернувъ за кусты, тотчасъ увидела монастырь. Все решили, что это монастырскш лесникъ; въ это время на крыльце показался келейникъ, который спросилъ: «где тутъ Авдотья изъ Воронежа?» Все молчали, переглядываясь. Келейникъ повторилъ свой вопросъ громче, прибавивъ, что ее зоветъ Батюшка. — «Голубушки мои! Да ведь Авдотья изъ Воронежа, я сама и есть!» воскликнула разсказчица съ больными ногами. Все разступились и странница, проковылявъ до крылечка, скрылась въ его дверяхъ.

Она вышла черезъ 15 мин. и на вопросы, рыдая, отвечала, что старичекъ, указавшш ей дорогу въ лесу былъ никто иной, какъ самъ о. Амвросш или кто либо ужъ очень похожш на него. Что жъ это такое? Самъ о. Амвросш зимой никогда не выходилъ изъ кельи, а похожаго на него въ монастыре нетъ. И какъ онъ могъ въ самый моментъ ея прихода къ его «хибарке» знать кто она и откуда пришла? — спрашиваетъ себя очевидецъ.

О. Амвросш, явившшся на яву трижды, настойчиво будилъ одну сельскую матушку, говоря, что сейчасъ ея мужа убьютъ. Бросившись къ мужу, ей действительно удалось помешать совершиться убшству. Этотъ разсказъ сталъ известенъ въ Оптиной Пустыни отъ нея лично, когда она прiехала благодарить старца за спасете.

А вотъ разсказъ слепого монаха о. iакова, взятый изъ дневника «На берегу Божiей Реки», печатавшагося въ Троице–Сергтевской Лавре.

«Было это», говорить онъ, «летъ двадцать пять тому назадъ. Въ то время я еще былъ только рясофорнымъ послушникомъ и несъ послушаше канонарха. Какъ–то разъ случилось мне сильно смутиться духомъ, да такъ смутиться, что хоть уходи изъ монастыря. Какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, вместо того, чтобы открыть свою душевную смуту старцу, — а тогда у насъ старцемъ былъ великш батюшка о. Амвросш, — я затаилъ ее въ своемъ сердце и темъ далъ ей такое развитае, что почти порешилъ въ уме уйти и съ послушашя, и даже вовсе разстаться съ обителью. День ото дня помыселъ этотъ все более и более укреплялся въ моемъ сердце и, наконецъ, созрелъ въ определенное решеше: уйду! здесь меня не только не ценятъ, но еще и преследуютъ: нетъ мне здесь места, нетъ и спасешя! На этомъ решенш я и остановился, а старцу, конечно, решетя своего открыть и не подумалъ. Въ такихъ случаяхъ, подобныхъ моему, теряется и вера къ старцамъ — таюежъ, молъ, люди, какъ и мы все грешные… И, вотъ, придя въ келью отъ вечерняго правила, — дело было летомъ, — я въ невыразимой тоске прилегъ на свою койку, и самъ не заметилъ, какъ задремалъ. И увидЬлъ я во сне, что пришелъ я въ нашъ Введенскш соборъ, а соборъ весь переполненъ богомольцами, и все богомольцы, вижу я, толпятся и жмутся къ правому углу трапезной собора, туда, где у насъ обычно стоить круглый годъ плащаница до выноса ея къ Страстямъ Господнимъ.

— «Куда», спрашиваю, «устремляется этотъ народъ?»

— «Къ мощамъ», отвечаютъ, «Святителя Тихона Задонскаго!»

Да, разве, — думаю я, Святитель у насъ почиваетъ? — ведь онъ въ Задонске! Темъ не менее и я направляюсь вследъ за другими богомольцами къ тому углу, чтобы приложиться къ мощамъ великаго Угодника Божтя. Подхожу и вижу: стоить передо мною на возвышешеши рака; гробовая крышка закрыта и народъ прикладывается къ ней съ великимъ благоговешемъ. Дошла очередь и до меня. Положилъ я передъ ракой земной поклонъ и только сталъ восходить на возвышеше, чтобы приложиться, смотрю — открывается передо мной гробовая крышка и во всемъ святительскомъ облачеши изъ раки подымается самъ Святитель Тихонъ. Въ благоговейномъ ужасе падаю я ницъ; и пока падаю, вижу, что это не Святитель Тихонъ, а нашъ старецъ Амвросш, и что онъ уже не стоить, а сидитъ и спускаетъ ноги на землю, какъ бы желая встать мне навстречу …

«Ты что это?» — прогремелъ надо мной грозный старческш голосъ. — «Простите, батюшка, Бога ради», пролепеталъ я въ страшномъ испуге.

— «Надоелъ ты мне со своими «простите»!» — гневно воскликнулъ старецъ. Передать невозможно, какой объялъ въ ту минуту ужасъ мое сердце, и въ ужасе этомъ я проснулся.

Вскочилъ я тутъ со своей койки, перекрестился … Въ ту же минуту ударили въ колоколъ къ заутрени, и я отправился в храмъ, едва придя въ себя отъ видѣннаго и испытаннаго.

Отстоялъ я утреню, пришелъ въ келью и все думаю: чтобъ значилъ, поразившш меня сонъ? Заблаговестили къ ранней обедне, а сонъ у меня все не выходить изъ головы, — я даже и отдохнуть не прилегъ въ междучаае между утреней и ранней обедней. Все, что таилось во мне и угнетало мое сердце столько времени, все это отъ меня отступило, какъ будто и не бывало и только виденный мною сонъ одинъ занималъ все мои мысли.

После ранней обедни я отправился въ скитъ къ старцу. Народу у него въ это утро было, кажется, еще более обыкновеннаго. Кое–какъ добрался я до его келейника о. iосифа, и говорю ему:

— «Мне очень нужно батюшку видеть».

— «Ну», — отвечаетъ онъ, — «врядъ ли, другъ, ты ныне до него доберешься: самъ видишь, сколько народу! да и батюшка что–то слабъ сегодня».

Но я решилъ просидеть хоть целый день, только бы добиться батюшки. Комнатку, въ которой, изнемогая отъ трудовъ и болезней, принималъ народъ на благословеше старецъ, отделяла отъ меня непроницаемая стена богомольцевъ. Казалось, что очередь до меня никогда не дойдетъ. Помыселъ мне сталъ нашептывать: уйди! все равно не дождешься!… Вдругъ слышу голосъ Батюшки:

— «Иванъ» (меня въ рясофоре Иваномъ звали), «Иванъ, пойди скорей ко мне сюда!»

Толпа разступилась и дала мне дорогу. Старецъ лежалъ весь изнемогши отъ слабости на своемъ диванчике.

«Запри дверь», сказалъ онъ мне еле слышнымъ голосомъ. Я заперъ дверь и опустился на колени передъ старцемъ.

«Ну», сказалъ мне батюшка, «а теперь разскажи мне, что ты во сне виделъ!» Я обомлелъ: ведь, о сне этомъ только и знали, что грудь моя и подоплека. И при этихъ словахъ, изнемогшш старецъ точно ожилъ, приподнялся на своемъ страдальческомъ ложе, и бодрый, и веселый сталъ спускать свои ноги съ дивана на полъ совсемъ такъ, какъ онъ ихъ спускалъ въ моемъ сновиденш. Я до того былъ пораженъ прозорливостью батюшки, особенно темъ способомъ, которымъ онъ открылъ мне этотъ даръ благодати Божественной, что я вновь, но уже въяве, пережилъ то же чувство благоговейнаго ужаса и упалъ головой въ ноги старца. И надъ головой услышалъ я его голосъ:

«Ты что это?» «Батюшка», чуть слышно прошепталъ я, «простите, Бога ради!» И вновь услышалъ я голосъ старца:

«Надоелъ ты мне со своими «простите»!»

Но не грознымъ укоромъ, какъ въ сновидЬнш, прозвучалъ надо мною голосъ батюшки, а той дивной лаской, на которую онъ одинъ и былъ способенъ, благодатный старецъ.

Я поднялъ отъ земли свое мокрое отъ слезъ лицо, а рука отца Амвроая съ отеческой нежностью уже опустилась на мою бедную голову и кроткш голосъ его ласково мне выговаривалъ:

«Ну и какъ мне было иначе вразумить тебя, дурака?», кончилъ такими словами свой выговоръ Батюшка.

А сонь такъ и остался ему не разсказаннымъ; да что его было и разсказывать, когда онъ самъ собою разсказался въ лицахъ! И съ техъ поръ и до самой кончины великаго нашего Старца, я помысламъ вражшмъ объ уходе изъ Оптиной не давалъ воли».

«Батюшка», обратился къ о. iакову слушатель его повествовашя, «ну, а после о. Амвроая къ кому вы прибегаете со своими скорбями и помыслами?» «Куда теперь ходить убогому iакову?» — ответилъ онъ на этотъ вопросъ, «храмъ Божш да келья, — только и есть у слепого две привычныя дороги, по которымъ онъ ходитъ съ палочкой и не спотыкается. А въ болыпихъ скорбяхъ Самъ Богъ не оставляетъ Своею милостью. Было это, скажу я вамъ, осенью позапрошлаго года. Въ моей монашеской жизни совершилось нечто, что крайне разстроило весь мой духовный миръ. Въ крайнемъ смугцеши, даже въ гневе, провелъ этотъ день, когда мне эта скорбь приключилась, и въ такомъ состоянш духа достигъ я время совершешя своего келейнаго правила. Прибизительно въ девять часовъ вечера того памятнаго дня, ни мало не успокоившись и не умиротворившись, я безъ всякаго чувства, только лишь по 36–летней привычке, надЬлъ на себя полуманттю, взялъ въ руки четки и сталъ на молитву въ святомъ углу, передъ образницей. Къ тому времени, когда со мной случилась эта скорбь, я уже почти совсЬмъ ослепъ могъ видеть только дневной светъ, а предметовъ уже не виделъ… Такъ, вотъ, сталъ я на молитву, чтобы совершить свое правило, хочу собраться съ мыслями, хочу привести себя въ молитвенное настроеше, но чувствую, что никакая молитва мне не идетъ и не пойдетъ на умъ. Настроеше моего духа было, приблизительно, такое же, какъ тогда, двадцать пять летъ тому назадъ о чемъ я вамъ только что разсказывалъ. Но тогда живъ былъ еще о.

Амвросш, думалъ я, старецъ мой отъ дня моего поступлешя въ обитель, ему была дана власть надо мной, а теперь я и убогъ и совершенно одинокъ духовно — что мне делать? Оставалось одно: изливать свои гневныя чувства въ жестокихъ словахъ негодовашя, что я и дЬлалъ. Укорялъ я себя въ этомъ всячески, но остановить своего гнева не могъ.

И, вотъ, совершилось тутъ со мною нечто странное и необычайное: стоялъ я передъ образами, перебирая левой рукой четки, и внезапно увиделъ какой–то необыкновенный ослепительный светъ. Глазамъ моимъ представился ярко освещенный этимъ светомъ цветугцш лугъ. И вижу я, что иду по этому лугу самъ, и трепещетъ мое сердце отъ прилива неизведаннаго еще мною сладкаго чувства мира души, радости, совершеннейшаго покоя и восхищешя отъ красоты и этого света и этого неизобразимо–прекраснаго луга. И когда я въ восторге сердечномъ созерцалъ всю радость и счастье неземной красоты этой, глазамъ моимъ въ конце луга представилась невероятно крутая, высочайшая, совсемъ отвесная гора. И пожелало мое сердце подняться на самую вершину горы этой, но я не далъ воли своему желашю, сказавъ себе, что человеческими усилiями не преодолеть страшной крутизны этой. И какъ я только помыслилъ, въ то же мгновеше очутился на вершине горы, и изъ вида моего пропалъ тотъ прекрасный лугъ, по которому я шелъ, а съ горы мне открылось иное зрелище: насколько могъ обнять мой взоръ, открывшееся передо мной пространство, оно все было покрыто чудной рощей, красоты столь же неизобразимой человеческимъ языкомъ, сколь и виденный раннее лугъ. И по роще этой были разсеяны храмы разной архитектуры и величины, начиная отъ обширныхъ и величественныхъ соборовъ и кончая маленькими часовнями, даже памятниками, увенчанными крестами. Все это сiяло отъ блеска того же яркаго, ослепительнаго света, при появленш котораго предстало восхищеннымъ глазамъ моимъ это зрелище. Дивясь великолетю этому, иду по горе и вижу, что предо мною вьется, прихотливо изгибаясь, узкая горная тропинка. И говорить мне внутреннее чувство сердца моего: тебе эта тропинка хорошо знакома, — иди по ней смело, не заблудишься! — Я иду и, вдругъ, на одномъ изъ поворотовъ вижу: сидитъ на камне незнакомый мне благообразный старецъ — такихъ на иконахъ пишутъ. Я подхожу и спрашиваю:

«Батюшка, благословите мне сказать, что это за удивительная такая роща и что это за храмы?»

«Это», — ответилъ мне старецъ, — «обители Царя Небеснаго, ихже уготова Господь любящимъ Его».

И когда говорилъ со мною старецъ, я увиделъ, что изъ всехъ этихъ храмовъ ближе всехъ стоитъ ко мне въ этой дивной роще великолепный, огромныхъ размеровъ храмъ, весь залитый аяшемъ дневного света. Я спросилъ старца: «Чей это, батюшка, храмъ?»

«Этотъ храмъ», ответилъ онъ мне, «Оптинскаго старца Амвроая».

Въ это мгновеше я почувствовалъ, что изъ рукъ моихъ выпали четки и, падая, ударили меня по ногЬ.

Я очнулся.

И, какъ сталъ я въ 9 часовъ на молитву, въ томъ же положенш я и очнулся отъ бывшаго мне видешя: стою въ полумангш предъ своими иконами, только стенные часы мои мерно постукиваютъ маятникомъ. Заблаговестили къ заутрени: былъ часъ по полуночи.

ВидЬше мое продолжалось, такимъ образомъ, четыре часа. И отпала отъ меня всякая скорбь, и со слезами возблагодарилъ я Господа, утешившаго меня за молитвы, того приснопамятнаго, чей храмъ въ обителяхъ Царя Небеснаго стоялъ ко мне ближе всехъ остальныхъ виденныхъ мною храмовъ.

Но далеко не всемъ давалось видеть старца Амвроая во время его жизни въ ореоле его святости и понимать все его действiя, какъ совершаемая по наиттю Свыше. Требовалась духовная воспршмчивость. Но вотъ несколько разсказовъ техъ лицъ, которыя сподобились видеть старца въ состояши благодатнаго озарешя.

«Отецъ Амвросш не любилъ молиться на виду. Келейникъ, читавшш правило, долженъ былъ стоять въ другой комнате. Читали молебный канонъ Богородице. Одинъ изъ скитскихъ ¡еромонаховъ решился въ это время подойти къ Батюшке. Глаза о. Амвроая были устремлены на небо, лицо аяло радостью, яркое аяше почило на немъ, такъ что этотъ свягценноинокъ не могъ его вынести.

Такте случаи, когда исполненное дивной доброты лицо старца, чудесно преображалось, озаряясь благодатнымъ светомъ, почти всегда происходили въ утренше часы во время, или после его молитвеннаго правила.

Однажды Старецъ съ вечера назначилъ пршти къ себе двумъ супругамъ, имевшимъ до него важное дело, въ тотъ часъ утра, когда онъ не начиналъ еще npieMa. Они вошли къ нему въ келлiю. Старецъ сидЬлъ на постеле въ беломъ монашескомъ балахоне и въ шапочке. Въ рукахъ у него были четки. Лицо его преобразилось. Оно особенно какъ–то просветлело, и все въ келлш его приняло видъ какой–то торжественности. Притттедттле почувствовали трепетъ, и вместе съ темъ ихъ охватило невыразимое счастье. Они не могли промолвить слова, и долго стояли въ забытьи, созерцая ликъ старца. Вокругъ было тихо и Батюшка молчалъ. Они подошли подъ благословеше. Онъ безмолвно осЬнилъ ихъ крестиымъ знамешемъ. Они еще разъ окинули взоромъ эту картину, чтобы навсегда сохранить ее въ сердце. Старецъ все съ темъ же преображеннымъ ликомъ былъ погруженъ въ созерцаше. Такъ они и вышли отъ него, не сказавъ ни слова.

Другой случай. Пришелъ, по обычаю, къ Старцу, въ конце утренняго правила его письмоводитель скитскш iеромонахъ Венедикта. Старецъ, отслушавъ правило, сЬлъ на свою кровать. О. Венедикта подходитъ подъ благословеше, и къ великому своему удивлешю, видита лицо Старца светящимся. Но лишь только онъ получилъ благословеше, какъ этотъ дивный света скрылся.

Спустя немного времени, о. Венедикта опять подошелъ къ Старцу, когда уже тотъ находился въ другой келье и занимался съ народомъ, и въ простоте своей спросилъ: «Или вы, Батюшка, видели какое видьте?» Старецъ не сказалъ ему ни слова, только слегка стукнулъ по голове его рукой: знакъ старческаго благоволешя.

Еще разсказъ вышеупомянутаго о. игумена Марка. «Въ бытность Старца въ Шамординской обители», пишетъ онъ, «однажды на Страстной неделе я, какъ готовившш къ причасттю Божественныхъ Таинъ, вхожу къ нему въ келью для исповеди, и къ изумлешю моему вижу на его лице полную сосредоточенность, глубокое внимаше къ чему–то имъ созерцаемому и трепетное благоговеше. Лицо его при этомъ было покрыто радостнымъ румянцемъ. УвидЬвъ cié, я поддался обратно изъ кельи, я только спустя некоторое время, вошелъ къ старцу»., А Шамординсия монахини сказываютъ, что имъ нередко приходилось видеть лицо Старца прославленнымъ неземною славою.

Преданная духовная дочь записала следующее:

«Батюшка говорилъ съ кЬмъ–то въ толпе, и смотрелъ прямо на кого–то. Вдругъ я вижу, изъ глазъ его, на кого–то устремленныхъ, вышли два луча, какъ бы солнечныхъ. Я замерла на месте. И все время такъ было, пока Старецъ смотрелъ на кого–то».

«Въ келье его горели лампадки и маленькая восковая свечка на столике. Читать мне по записке было темно и некогда. Я сказала, что припомнила, и то спеша, а затемъ прибавила: «Батюшка, что сказать вамъ еще? Въ чемъ покаяться? — забыла». Старецъ упрекнулъ меня въ этомъ. Но вдругъ онъ всталъ съ постели, на которой лежалъ. СдЬлавъ два шага, онъ очутился на середине своей келлш. Я невольно на коленяхъ повернулась за нимъ. Старецъ выпрямился во весь свой ростъ; поднялъ голову и воздЬлъ свои руки кверху, какъ бы въ молитвенномъ положенш. Мне представилось въ это время, что стопы его отделились отъ пола. Я смотрела на освещенную его голову и лицо. Помню, что потолка въ келье какъ будто не было, онъ разошелся, а голова Старца, какъ бы ушла вверхъ. Это мне ясно представлялось. Черезъ минуту Батюшка наклонился надо мной, изумленной видённымъ, и, перекрестивъ меня, сказалъ следуюгщя слова: «Помни, вотъ до чего можетъ довести покаяше. Ступай». Я вышла отъ него шатаясь и всю ночь проплакала о своемъ неразумш и нерадЬнш. Утромъ намъ подали лошадей и мы уехали. При жизни старца я никому не смела разсказать этого. Онъ мне разъ навсегда запретилъ говорить о подобныхъ случаяхъ, сказавъ съ угрозою: «А то лишишься моей помощи и благодати».

Основаніе Шамординскаго монастыря

Шамордино расположено въ восхитительной местности — на широкой луговине надъ крутымъ обрывомъ. Густой лиственный лесъ лепится по почти отвесному скату. А тамъ, глубоко внизу, изгибается серебряной лентой речка Сирена. За нею привольные луга, а дальше взбегающая кой–где холмистыми перектами равнина, сливается съ горизонтомъ, оттенками въ иныхъ местахъ далекими борами или перелесками.

Усадьба Шамордино въ версте отъ деревни того же имени и въ стороне отъ большой калужской дороги и принадлежала небогатому помещику Калыгину, жившему здесь со старушкой–женой. Въ 1871 г. имеше это въ 200 десятинъ земли было куплено послушницею старца, вдовою помещицей Ключаревою (въ иночестве Амвроая); и она, и покойный ея мужъ, богатый помещикъ Ключаревъ, чрезвычайно уважали старца, и во всемъ ему подчинялись. Они по благословешю старца, разлучась другъ съ другомъ, проходили жизнь иноческую. Вотъ эта мать Амвроая и стала владетельницею Шамордина. За годъ до продажи имешя, старику Калыгину было видьте: ему представлялась въ его имеши церковь въ облакахъ. У матери Амвросш были две внучки–близнецы, отъ ея единственнаго сына. Потерявъ первую жену, мать этихъ дЬвочекъ, молодой Ключаревъ женился вторично, а девочки жили у бабушки. Для этихъ внучекъ мать Амвроая и отвела Шамординскую усадьбу, где все было поновлено, поставленъ новый домъ. Мать Амвроая часто пргЬзжала въ Шамордино, изъ Оптиной, где она постоянно жила въ особомъ корпусе въ окрестностяхъ монастыря. Посещалъ усадьбу и старецъ, отъ котораго не разъ слыхали тутъ слово: «у насъ здесь будетъ монастырь». Ходить, бывало, старецъ по усадьбе, осматриваетъ все, вдругъ остановится на какомъ нибудь месте, велитъ вымерить его длину и ширину и поставить колышки. Уже тогда, зная по прозорливости своей, что здесь возникнетъ обитель, старецъ обдумывалъ и прикидывалъ, где каю я будутъ постройки.

Въ Шамордине вместе съ маленькими барышнями Ключаревыми поселились некоторыя бывгшя крепостныя матери Амвроаи, искавгшя тишины и молитвы, такъ что жизнь здесь шла вроде монашеской.

Бабушка, уверенная, что внучки ея будутъ жить въ м \ ру, старалась дать имъ хорошее светское воспиташе. Когда оне стали подростать, бабушка просила старца благословить ей пршскать для нихъ француженку, чтобы ихъ обучить бегло говорить по французски и следить, чтобы оне одевались наряднее. Но старецъ не позволилъ ей этого сделать, что ее сильно огорчило.

Девочки были крестницами старца и съ ранняго детства отличались глубокой набожностью. Оне часто молились, очень любили оптинсыя длинныя службы и такъ твердо знали порядокъ богослужешя, что сами проводили всеногцныя. Оне подвижничали, отказывались отъ мяса и ели лишь по убеждешю отца Амвроая. Бабушка выражала опасешя, что оне повредятъ темъ свое здоровье, а старецъ отвечалъ ей: «пусть молятся — оне слабаго здоровья». Старушка не понимала словъ прозорливаго старца, который другимъ прямо говорилъ о своихъ крестницахъ: «Ничего, оне знаютъ, что готовятся туда». Желая обезпечить благосостояше внучекъ и вследсгае настойчивыхъ советовъ старца, мать Амвроая прюбрела еще три дачи: Руднево, Преображенское и Акатово, не совсемъ понимая, къ чему покупается такое количество леса, точно собираются строить целый городъ. Положила она на имя внучекъ и капиталецъ, при чемъ было оговорено, что въ случае смерти ихъ, въ Шамординской усадьбе должна быть устроена женская община, и для обезпечешя ея дела послужатъ три упомянутыя дачи и капиталъ, положенный на имя барышень Ключаревыхъ.

13 марта 1881 г. мать Амвроая скончалась, и оставгшяся после нея еще въ болыпемъ сиротстве десятилетия внучки, унаследовавъ эти имешя, продолжали жить со своими нянями, воспитательницей и сестрами–послушницами въ Шамордине.

Такъ прошелъ годъ. Сиротки–сестры Вера и Любовь жили тою же тихою жизнью, горячо любя другъ друга и никогда не разставались. ОнЬ не знали дЬтскихъ шалостей, одевались просто, ценили иноческую жизнь, монашеское богослужеше. Въ крестницахъ старца все сильнее разгорался огонекъ любви къ Богу. Не разъ говорили оне своимъ нянямъ: «Мы не хотимъ жить более двенадцати летъ: что хорошаго въ этой жизни?»

Между темъ отецъ ихъ не одобрялъ уединенную жизнь сестеръ и опредЬлилъ ихъ въ Орелъ въ пансюнъ; на лето 1883 года была приготовлена для нихъ дача. Всей душой рвались сиротки изъ непривычнаго для нихъ мiра подъ крылышко старца Амвроая. Въ мае оне, прежде чемъ поселиться на даче, прiехали въ Оптину. Тридцать перваго мая обе оне заболели дифтеритомъ. Ихъ положили въ разныхъ комнатахъ, исповедывали, прюбгцили. Пока хватало у нихъ силъ, оне часто писали къ батюшке записочки, въ которыхъ просили его св. молитвъ и благословешя.

4–го iюня скончалась Вера, а за нею последовала Любовь. Теперь нужно было во исполненш воли матери Амвросш учреждать въ Шамордине женскую общину.

Шамординская обитель прежде всего удовлетворяла ту горячую жажду милосердiя къ страждущимъ, которою всегда полонъ былъ о. Амвросш. Сюда онъ посылалъ многихъ безпомощныхъ.

Приходитъ къ батюшке молодая женщина, оставшаяся больною вдовою въ чужой семье. Свекровь ее гонитъ и говоритъ: «Ты, горемычная, хоть бы удавилась: тебе не грехъ». Старецъ выслушиваетъ ее, всматриваясь въ нее, и говоритъ: «Ступай въ Шамордино». Мужъ бросилъ тяжко больную жену: ее летомъ привезли къ старцу. Батюшка вышелъ къ ней, благословилъ и шутливо проговорилъ: «Ну, этотъ хламъ–то у насъ сойдетъ: отвезите ее въ Шамордино». Изъ безпрiютныхъ детей составился обширный Шамординскш прпотъ. Старецъ любилъ, бывая въ Шамордине, приходить въ этотъ прпотъ. Дети нежно теснились къ нему и онъ садился среди нихъ на лавку. Оне запевали ему, сочиненную въ честь его песнь: «Отецъ родной», или пели тропарь Казанской иконе, которой посвящена обитель. При дётскомъ пеши, переполненное любовью сердце старца трепетало и слезы ручьемъ текли по бледнымъ, впавшимъ щекамъ его.

Число сестеръ старцевой обители подъ конецъ превысило пять сотенъ. Былъ воздвигнуть громадный многоглавый храмъ, замечательная трапеза и благотворительная деятельность все более и более расширялась.

Первой настоятельницей обители была Софья Мих. Астафьева, рожденная Болотова, окончившая жизнь въ подвигахъ. Затемъ игумешя Евфросишя, усердная послушница старца. Последняя была м. Валентина. Скажемъ несколько словъ о первой шамординской игуменш Софш, рожденной Болотовой, сестры оптинскаго iеромонаха–художника о. Дашила Болотова. Мать Софiя была незаменимой помощницей Старца по устроешю юной обители его, что называется правой рукой. Къ сожалешю, ея управлеше продолжалось недолго. Разумная, хорошо понимавшая и жизнь духовную и дела хозяйственныя, всею душой преданная Старцу, она, подъ его непосредственнымъ руководствомъ, вступивъ на путь иноческой жизни и принявъ самое тяжелое въ обители послушаше начальницы, стала подвизаться съ великою ревностью. Въ мокрую, холодную погоду въ осеннее время, случалось по целому дню, съ утра и до вечера, ходила она сама по всей обители, следя за всеми монастырскими работами, и ужъ къ ночи возвращалась въ свою келлiю, вся промокшая и прозябшая. Эти труды и заботы, въ соединеши съ строгой подвижнической жизнью, вскоре сломили ея крепкое здоровье. Кроме того, мать Софiя несла еще личный крестъ: отрекшись отъ мiра, она пожертвовала своимъ материнскимъ чувствомъ къ дочери, которую теперь уже не она воспитывала. Много было ею пролито слезъ въ ночной тиши. Она постепенно стала чахнуть и, мало–по–малу таяла, какъ свеча; наконецъ, 24 января 1888 г. уснула вечнымъ сномъ праведницы, получивъ отъ Господа воздаяше, соответствующее ея великой ревности и трудамъ. Старецъ Амвросш, при воспоминаши о ней, говаривалъ нередко съ особеннымъ чувствомъ умилешя: «Ахъ, мать! Обрела милость у Бога!» Ввиду увеличивающагося все время числа сестеръ въ обители, старецъ Амвросш не могъ самъ быть духовникомъ каждой изъ нихъ. Потому онъ передалъ многихъ духовничеству отца iеросхимонаха Анатолiя (Зерцалова), который относился къ нимъ съ самой заботливой отеческой любовью, какъ это видно изъ его «Писемъ къ монахинямъ». Вначале ея деятельности мать Софiя нашла въ Шамордине всего лишь очень скромныя строешя: деревянный домъ съ домашней церковью и несколько избъ для жилья сестеръ. Вотъ и все! Ни денегъ, ни имущества, ни запасовъ. А между темъ населеше обители съ каждымъ днемъ увеличивалось. Старецъ посылалъ въ обитель не только работоспособныхъ сестеръ, но еще больше больныхъ и калекъ. Кроме того, къ нему приносили детей, брошенныхъ на произволъ судьбы. Бедныя дети, покрытыя грязными тряпками, часто съ золотушными ранами на теле — всехъ ихъ онъ посылалъ въ Шамордино. Населеше все увеличивалось, а средства уменьшались. Но мать Софiя не падала духомъ. Какъ магнить притягиваетъ железо, такъ обаятельная личность матери Софш стала привлекать въ обитель самыхъ разнообразныхъ лицъ: дворянъ, купцовъ, ремесленниковъ, благотворительницу занимавшихъ всевозможное положеше въ обществе. Постепенно Шамордино стало отстраиваться, украшаться здашями, твердо водворился уставъ Оптиной пустыни. Но, увы! какъ выше сказано недолго наслаждалась Обитель миромъ и духовной радостью подъ ея водительствомъ. По кончине матери Софш, старцемъ была избрана настоятельницей мать Евфросишя Розова. Столь же глубоковерующая, столь же преданная старцу, она не имела блестящихъ талантовъ администратора и духовнаго вождя, какими отличалась м. Софiя. И старцу пришлось взять на себя все хлопоты по устройству обители, для чего онъ посещалъ лично обитель не одинъ разъ, и где онъ и скончался въ 1891 году 10 октября, зазимовавъ тамъ по случаю болезни. Старецъ отбылъ въ Шамордино летомъ 1890 г. Жизнь его тамъ была сопряжена съ многими трудностями. «Матери и сестры, я у васъ здесь на кресте!», говорилъ онъ монахинямъ. И, действительно, жизнь его, по словамъ близкихъ лицъ, была въ это время невозможно трудная. Ни днемъ, ни ночью онъ не имелъ покоя и по неудобству помещешя (которое до самой его кончины все только устраивалось и подготовлялось и отъ множества делъ и окружавшаго его народа. Болело сердце его и за оптинцевъ, оставшихся безъ своего духовнаго руководителя. Когда являлся къ нему кто–нибудь изъ нихъ, Батюшка уже не заставлялъ его долго ждать, — а съ особенною любовью принималъ и утешалъ. После Пасхи 1891 г. настоятельница обители тяжко заболела и ослепла. Она хотела подать въ отставку, но старецъ не благословилъ. «Сама не подавай, а если велитъ подать начальство, то подай». Къ довершешю всехъ скорбей, епархiальное начальство негодовало на него за его отлучку изъ Оптиной, что особенно обострилось къ концу его жизни. Были придуманы всяктя клеветы на Старца. Уже вначале 1891 г. Старецъ зналъ, что ему предстоитъ скоро умереть. 1–го января, разсказываютъ сестры, въ самый первый день 1891 года утромъ, после обедни, батюшка вышелъ къ сестрамъ особенно задумчивымъ, серьезнымъ; севъ на диванъ, онъ неожиданно началъ читать стихотворенье: — «Лебедь на брегахъ Меандра песнь последнюю поетъ». — А мы, шутливо заметилъ Старецъ, могли бы переделать такъ: «Лебедь на брегахъ Шамандра песнь последнюю поетъ» — и объяснилъ, что лебедь поетъ только одну песнь — это передъ своей кончиной.

Тогда никто не понялъ, что онъ говорилъ о себе, о своей кончине въ томъ году. Предчувствуя ее, онъ особенно поспешно старался устроить монастырь. Такъ было построено много новыхъ келлш въ Шамордине, благоустроенъ хуторъ въ Руднево, въ которомъ Старецъ предсказалъ, что будетъ церковь, что и совершилось после его кончины. Въ конце сентября Старецъ заболелъ болезнью ушей, соединенной съ инфлуэнщей и постепенно началъ таять … Между темъ недовольный армерей собирался лично явиться въ Шамордино и въ своей карете вывезти Старца. Къ нему обращались сестры съ вопросами: «Батюшка! Какъ намъ встречать Владыку?» Старецъ отвечалъ: «Не мы его, а онъ насъ будетъ встречать!» — «Что для Владыки петь?» Старецъ сказалъ: «Мы ему пропоемъ аллилуiя». И действительно, армерей засталъ старца уже въ гробу и вошелъ въ церковь подъ пеше «аллилуiя». Траурная процесая съ гробомъ старца, сопровождалась более чемъ тысячной толпой. Шелъ дождь, но свечи не гасли. По дороге изъ Шамординой въ Оптину Пустынь останавливались у каждой деревни и служили литпо. На другой день было совершено отпеваше архiерейскимъ служешемъ и произнесенъ рядъ знаменательныхъ словъ. Смерть старца была всероссшскимъ горемъ, но для Оптиной и Шамордина и для всЬхъ духовныхъ чадъ оно было безмерно.

Шамординскш монастырь со строющимся соборомъ, съ его множествомъ насельницъ, детскимъ прiютомъ и призреваемыми калеками остался безъ своего попечителя и прилива средствъ. Но вотъ, что намъ стало известно изъ беседъ съ шамординской монахиней м. Александрой Гурко. Чайный торговецъ Перловъ съ семьей были въ числе духовныхъ чадъ старца. Ему явилась во сне Божiя Матерь и велела принять на себя попечете о Шамординской обители. Перловъ отвечалъ, что на немъ лежитъ бремя чайной торговли. Но Матерь Божiя обещала ему взять на Себя эту торговлю. После этого Перловъ уже не щадилъ ни силъ ни средствъ для помощи Шамординской обители. Туда потекъ его капиталъ.

Въ Оптиной Пустыни было принято пить Перловскш чай, этому следовали и верные оптинсие посетители. Пишугще эти строки обратились къ прот. о. iоанну Григору–Клочко, который хоронилъ въ Париже госпожу Перлову, съ просьбой написать намъ все, что ему о ней известно. Ответь былъ такой: «Письмо отъ 5–го сентября 1956 г. Относительно старушки Перловой (она была въ тайномъ постриге), умершей отъ молшеносной грудной жабы, то она, какъ мне разсказывали дети, въ течеше получаса разговаривала съ необычайной радостью на лице съ оптинскими старцами, называя ихъ поименно. Дети думали, что она бредить и всячески лаской старались успокоить ее, а она, переводя на нихъ совершенно ясный взглядъ, говорила: «ну, какъ вы не понимаете, какъ тамъ хорошо». И опять взглядъ въ неведомую даль и продолжеше восторженной беседы. Я не мало виделъ покойницъ, старыхъ людей, но такого светлаго лица, какъ было у покойной, не запомню, — оно точно светилось, какъ освещенный фарфоръ».

Глава XI. Константинъ Николаевичъ Леонтьевъ (1831–1891)

Константинъ Николаевичъ Леонтьевъ нашелъ покой и умиротвореше у ногъ старца Амвроая, какъ раньше у ногъ старца Макарiя — другой оптинецъ — Иванъ Васильевичъ Киреевскш.

Это были совершенно различные люди: Киреевскш былъ воплогцешемъ кротости и внутренней гармоши, Леонтьевъ, наоборотъ, при личной глубокой доброте, былъ съ молодыхъ летъ обуреваемъ многими страстями, на борьбу съ которыми ушла вся его зрелая жизнь. Началомъ этому послужило чудо исцелешя его отъ холеры въ Салоникахъ. Онъ тогда же хотелъ принять монашество, но аеонсие старцы о.о. iеронимъ и Макарш не согласились его постричь, находя это преждевременнымъ. Медикъ, дипломатъ, философъ, литераторъ и подъ конецъ — монахъ, К. Н. былъ человекомъ исключительной глубины и блеска ума, и, какъ о немъ выразился Бердяевъ: «К. Леонтьевъ былъ необычайно свободный умъ, одинъ изъ самыхъ свободныхъ русскихъ умовъ, ничемъ не связанный, совершенно независимый». Между темъ онъ при жизни не встретилъ въ русскомъ обществе ни признашя, ни понимашя. «Можетъ быть, после моей смерти обо мне заговорятъ», сказалъ онъ, «а, вероятно, теперь на земле слава была бы мне не полезна, и Богъ ее мне не далъ». Розановъ выразился о немъ такъ: «Прошелъ великш мужъ по Руси и легъ въ могилу. Ни звука при немъ о немъ. Карканьемъ воронъ онъ встреченъ и провоженъ». Какая же была тому причина? Тотъ же Розановъ въ той же статье въ «Новомъ Времени», посвященной вышедшему тогда сборнику по случаю 20–летiя со дня его смерти, говоритъ о немъ следующее: «Вотъ эта нравственная чистота Леонтьева — что–то единственное въ нашей литературе! Все (почти и велиие!) писатели имеютъ несчастное и уничижительное свойство быть несколько «себе на уме», юлить между Сциллою и Харибдою, между душей своей и массою публики, между литературнымъ кружкомъ, къ коему принадлежать, и ночными своими думами «про себя»: ничего подобнаго не было у Леонтьева съ его «иду на васъ». Онъ шелъ сразу на всехъ!

По образованно онъ былъ медикъ и прикладывалъ спещально патологичесгая наблюдешя и наблюдательность въ явлешяхъ мiровой жизни и прежде всего, будучи эстетомъ, онъ понималъ все явлешя пошлости и измельчашя, какъ симптомы конца и увядашя культуры.

«К. Леонтьевъ», говорилъ въ 1926 г. Бердяевъ (Николай Бердяевъ. Константинъ Леонтьевъ. YMCA PRESS (1926), стр. 26£ , «уже более 50 лѣтъ тому назадъ открылъ то, что теперь на Западе по–своему открываетъ Шпенглеръ». И далее говорить Бердяевъ о Леонтьеве: «Онъ острее и яснее другихъ почувствовалъ антихристову природу револющоннаго гуманизма съ его истребляющей жаждой равенства».

Знаменитая теорiя о «Трiединомъ процессе развитая» жизни государства блестяще изложена Леонтьевымъ въ лучшихъ философскихъ публицистическихъ произведешяхъ его — въ «Византизме и славянстве» (1875) и посмертномъ «Среднемъ европейце, какъ идеале и орудш всемiрнаго разрушешя».

Иногда онъ надеется, что после того, какъ человечество мъ будетъ испытана «горечь сощалистическаго устройства», въ немъ начнется глубокая духовная, религтозная реакщя, и тогда въ самой науке явится «чувство своего практическаго безсилiя, мужественное покаяше и смиреше передъ правотой сердечной мистики и веры». Но въ годъ своей смерти, въ статье «Надъ могилой Пазухина», онъ крайне пессимистически выражаетъ взглядъ на будущее: «… Русское общество и безъ того довольно эгалитарное по привычкамъ, помчится еще быстрее всякаго другого по смертному пути всесмешешя и — кто знаетъ? — подобно евреямъ, не ожидавшимъ, что изъ недръ ихъ выйдетъ Учитель Новой Веры, — и мы, неожиданно, летъ черезъ 100 какихъ нибудь, изъ нашихъ государственныхъ нЬдръ, сперва безсословныхъ, а потомъ безцерковныхъ, или уже слабо церковныхъ, — родимъ… антихриста?».

Леонтьевъ былъ человiжомъ строго православнымъ, исповедуя визангшское, филаретовское, оптинское православiе. И спрашивается, можетъ ли нечто отличное отъ этого православiя называться по справедливости «православнымъ»?

Леонтьевъ говоритъ: «Византшскому Православiю выучили меня верить и служить знаменитые аеонсие Духовники iеронимъ и Макарш… Лично хорошимъ, благочестивымъ и добродетельнымъ хриспаниномъ, конечно, можно быть и при филаретовскомъ и при хомяковскомъ оттенке въ Православш; и были и есть таковые… А вотъ уже святымъ несколько вернее можно стать на старой почве, филаретовской, чемъ на новой славянофильской почве». Приведя эти слова, Бердяевъ отъ себя добавляете: «Образъ св. Серафима, — совсемъ не византшскш и не филаретовскш, опровергаетъ Леонтьевъ» (стр. 238) и «своеобразiя русскаго православiя онъ не видёлъ. Онъ (Леонтьевъ) не зналъ белаго христ!анства св. Серафима, Хриспанства Воскресешя» (стр. 206). Мы же въ настоягцемъ изложеши достаточно показали какая живая связь существовала между м. Филаретомъ и преп. Серафимомъ черезъ посредничество его ученика наместника Лавры о. Антошя. А еще ранее показано влiяше на преп. Серафима аскетической византшской литературы.

Где же признаки «своеобразiя въ русскомъ православш»? Где же расхождеше между серафимовымъ и филаретовскимъ православiемъ? Держась православнаго учешя, Леонтьевъ отвергалъ хилiазмъ, какъ церковную ересь. Между темъ, вера въ Царстае Божте на земле, основанная на мечтательной любви къ всечеловечеству, стала после пушкинской речи Достоевскаго общимъ моднымъ веровашемъ. Леонтьевъ назвалъ эту восторженную любовь — «розовой любовью». Этого ему до сихъ поръ простить не могутъ. Ему приписываютъ будто онъ вообще отвергалъ любовь къ Богу и основывался въ деле спасешя, руководствуясь лишь животнымъ страхомъ передъ адскими мучешями. Въ письме къ одному студенту Леонтьевъ пишетъ о своемъ обращеши: «пришла, наконецъ, неожиданная минута, когда я, до сихъ поръ вообще смелый, почувствовалъ незнакомый мне дотоле ужасъ, а не просто страхъ. Этотъ ужасъ былъ въ одно и то же время и ужасъ греха и ужасъ смерти. А до той поры я ни того ни другого не чувствовалъ. Черта заветная была пройдена. Я сталъ бояться и Бога и Церкви. Съ течешемъ времени физическш страхъ прошелъ, духовный остался и все возрасталъ». Страхъ Божш обязателенъ для всЬхъ хриспанъ. Только у великихъ святыхъ совершенная любовь изгоняетъ страхъ. Непризнанный никЬмъ, кроме несколькихъ ближайшихъ друзей, измученный и больной, Леонтьевъ нашелъ душевный покой, поселившись въ Оптиной Пустыни въ усадьбе построенной бывшимъ ученикомъ старца Льва и составившаго его жизнеописаше — архiепископомъ Ювеналiемъ. Годы жизни въ Оптиной Пустыни были самыми мирными и покойными въ его жизни и даже плодотворными въ смысле его писашй. Здесь можно привести четверостишье изъ «Пророка» Лермонтова:

Посыпалъ пепломъ я главу,

Изъ городовъ бтжалъ я нищш,

И вотъ въ пустынгь я живу,

Какъ птицы, даромъ Божьей пищи.

Здесь его духовникомъ и руководителемъ былъ о. Климентъ Зедергольмъ, сынъ пастора, магистръ греческой словесности. После его кончины, Леонтьевъ составилъ о немъ прекрасную монографпо. Лишившись друга и духовника, онъ сталъ непосредственнымъ духовнымъ сыномъ старца Амвроая. Въ 1891 г. старецъ Амвросш постригъ его въ монашество съ именемъ Климента и отправилъ на жительство въ Троице–Серпеву Лавру, зная что о. Климентъ неспособенъ подвизаться въ Оптиной Пустыни въ качестве рядового оптинскаго монаха, выполняя все возложенныя послушашя. Прощаясь съ о. Климентомъ, старецъ Амвросш сказалъ ему: «мы скоро увидимся». Старецъ скончался 10–го октября 1891 г., а 12 ноября того же года последовалъ за нимъ его постриженникъ о. Климентъ. Онъ умеръ отъ воспалешя легкихъ.

Глава XII. Старецъ iеросхимонахъ iосифъ

Старецъ iосифъ, въ мiру Иванъ, родился 2–го ноября 1837 г., умеръ 9–го мая 1911 г. Это былъ ближайшш ученикъ великаго старца iеросхимонаха Амвроая, — ближайшш не по внешности только, но и по духу, по силе послушашя, преданности и любви. Это было поистине «чадо любимое» старца Амвроая. Это чадо послушашя воспитывалось въ стенахъ смиренной, убогой «хибарки» старца Амвроая, проникнутой заветами великихъ старцевъ Льва и Макарiя и молитвами ихъ продолжателя — старца Амвроая. Здесь въ этой тесной келлш, сделавшейся для него «училигцемъ благочесття», онъ прошелъ деломъ самую высшую изъ наукъ — монашество, и сталъ въ свое время самъ наставникомъ монаховъ. И какъ это было все просто, скромно, даже для многихъ незаметно…

Отличительной чертой характера о. iосифа была необыкновенная скромность, деликатность, уступчивость; а со временемъ эти качества глубоко проникли все его существо и претворились въ велиия добродетели смирешя, любви и ангельской кротости. Смиренная поступь, опущенные глаза, краткш ответь съ поклономъ и всегда неизменная скромноприветливая улыбка… Еще келейникомъ о. Амвроая все какъ–то безотчетно проникались къ нему особымъ уважешемъ, въ немъ чувствовалось что–то особенное.

Иванъ родился въ Харковьской губернш. Родители его были люди простые, но благочестивые. Они очень любили читать духовныя книги и ходить въ храмъ Божш. Мать водила детей съ собой въ церковь, и дома заставляла ихъ молиться. Маленькш Иванъ пелъ на клиросе.

Иванъ росъ веселымъ, резвымъ и ласковымъ ребенкомъ. Своей чуткой душой онъ чувствовалъ чужое горе, но по застенчивости не могъ выразить свое сочувсте. Ване было 8 летъ. Однажды, играя во дворе, онъ вдругъ изменился въ лице, поднялъ голову и руки кверху и упалъ безъ чувствъ. Когда онъ пришелъ въ себя, его стали спрашивать, что съ нимъ случилось. Онъ ответилъ, что видёлъ въ воздухе Царицу Небесную, около Которой было солнце. Законоучитель Вани говорилъ, что изъ него выйдетъ что–то необыкновенное. Отецъ Вани хотелъ, чтобы кто–нибудь изъ детей пошелъ въ монастырь. Первой ушла его старщая сестра Александра — монахиня Леонида.

Ване было 4 года, когда у него умеръ отецъ. Матери онъ лишился 11 летъ. Она умерла отъ холеры. Ваня остался круглымъ сиротой. Онъ поселился у старшаго брата — Семена. Но Семенъ страдалъ запоемъ и скоро спустилъ все отцовское имущество. Онъ долженъ былъ идти работать въ чужiе люди; брата Ивана онъ тоже опредЬлилъ на место. Много месть пришлось переменить юному Ивану. Онъ испыталъ и холодъ, и голодъ, иногда побои и разныя опасности.

Хотя онъ жилъ въ развращенной и грубой среде, ничто плохое не пристало къ нему. Молитва была неизменной спутницей его скорбной жизни, а храмъ единственнымъ местомъ утешешя. Наконецъ, ему удалось попасть на хорошее место къ купцу Рафаилову, который полюбилъ Ивана за его кроткш нравъ, и даже хотелъ выдать за него замужъ свою дочь. Но земныя привязанности были далеки отъ Ивана. Его чистую душу влекло въ монастырь. Любимымъ чтешемъ его съ детства было чтете житш святыхъ. Онъ собирался пойти на богомолье въ Юевъ на поклонеше святымъ местамъ. Когда купецъ предложилъ ему жениться на его дочери, онъ повторилъ свою просьбу отпустить его помолиться. Остальное онъ предоставилъ воле Божтей. Добрый его хозяинъ, видя горячее стремлеше юноши къ Богу, не посмелъ его удерживать. И вотъ Иванъ отправился къ святымъ местамъ. По дороге онъ зашелъ въ Святыя Горы, а затемъ въ Борисовскую женскую пустынь, где его сестра была монахиней. Эта обитель отличалась строгостью устава. Тамъ схимонахиня Алитя посоветовала ему не ходить въ Юевъ, а пойти въ Оптину къ старцамъ. Иванъ послушался ея совета и поехалъ въ Оптину. Придя къ старцу Амвроаю, онъ разсказалъ ему всю свою жизнь и просилъ благословешя на поездку въ Юевъ. Но старецъ посоветовалъ ему остаться въ Оптиной. Иванъ верилъ, что въ словахъ старца заключается указаше воли Божтей, и остался. Это было 1 марта 1861 г.

Первое его послушаше въ Оптиной была работа на кухне. Но уже вскоре ему предложили перейти къ старцу Амвроаю, оценивъ его добрыя качества: безпрекословное послушаше, скромность и молчаливость. Въ «хибарке» старца Амвроая онъ прожилъ ровно 50 летъ. Первое время близость къ старцу, съ одной стороны, утешала его, а съ другой, постоянная суета и прiемъ посетителей смущали и тяготили его. Онъ опять сталъ мечтать о Юеве и объ Аооне. Однажды о. Амвросш засталъ его за такими размышлешями. Читая его мысли, онъ сказалъ: «Братъ Иванъ, у насъ лучше, чемъ на Аооне, оставайся съ нами». Эти слова такъ поразили молодого послушника, что онъ понялъ, что его помыслы были только искушешемъ.

Съ этихъ поръ онъ сталъ самымъ преданнымъ и любимымъ ученикомъ о.

Амвроая. Не только воля старца, но каждое его слово было для него закономъ.

Старшимъ келейникомъ о. Амвроая былъ человѣкъ суровый и угрюмый, который не показывалъ новичку, какъ и что надо делать, а когда тотъ ошибался, онъ укорялъ его.

Вотъ эта то школа терпѣшя и сделала старца iосифа такимъ кроткимъ и смиреннымъ. Она же выработала въ немъ самоукореше.

Несправедливость раздражаетъ обыкновенно человека; но когда онъ, черезъ внимаше къ своей совести научится находить вину въ себе, тогда онъ прежде всего осуждаетъ себя и принимаетъ судъ ближняго какъ заслуженное отъ Бога за грехи наказаше, и не раздражается, но еще и благодарить ближняго. Не и зменно–б л а го душное настроеше о. iосифа влiя