Дети воды

• Глава 1
• Глава 2
• Глава 3
• Глава 4
• Глава пятая
• Глава шестая
• Глава седьмая
• Глава восьмая и последняя

Глава 1

Жил-был маленький трубочист, и звали его Том. Имя коротенькое, и ты его наверняка уже слышал, так что легко запомнишь. Жил он в большом городе на севере страны, где было полным-полно труб, которые приходилось чистить. Том зарабатывал много денег, ио тратил их его хозяин. Том не умел ни читать, ни писать. И он никогда не умывался, потому что там, где он жил, не было воды. И никто не учил его молиться, он даже не слыхал о Боге, хотя ему часто приходилось слышать такую божбу, такие ругательства, которых детям лучше не знать. Полдня он смеялся, а полдня плакал. Он плакал, когда карабкался по темным дымоходам, обдирая в кровь локти и коленки; и еще он плакал, когда зола и сажа попадали ему в глаза, и когда хозяин колотил его, и когда он оставался голодным. А смеялся он по вечерам, играя в «вышибалочку» с другими мальчишками, или в чехарду, или швыряя камнями в проезжавших лошадей, эту забаву он любил больше других — если, конечно, рядом была стенка, за которой можно было спрятаться. Что до чистки труб, и постоянного голода, и порки, то он считал, что так уж устроен мир, где есть и дождь, и снег, и гром; он вел себя по-мужски, переносил все невзгоды стоически, как старый ослик, попавший в бурю. А потом мальчик «встряхивал ушами» и был снова весел. Еще он мечтал о том времени, когда вырастет и станет сам себе хозяином, и будет сидеть в трактире да пить пиво и курить трубку, и играть в карты на деньги, и носить длинные брюки, а еще у него будет собака, и, когда у нее родятся щенки, он будет носить их в кармане куртки, ведь он станет взрослым, а им все можно! И у него тоже будут ученики, два или три, если он сможет себе это позволить. И он будет так же запугивать их и раздавать оплеухи, как и его хозяин. А вечерами они будут тащить к дому мешки с сажей, а он будет ехать на своем ослике, с трубкой в зубах и цветком в петлице, прямо как король во главе своего войска. Да, наступят еще хорошие времена! Так что в те дни, когда хозяин разрешал Тому допить осадок со дна пивной кружки, Том бывал самым веселым парнишкой во всем городе.

Однажды во двор дома, где жил Том, въехал мальчик-грум. Том как раз спрятался за стенкой, чтобы кинуть под ноги коня камень, так было принято у них в округе приветствовать чужаков. Но мальчик заметил его и крикнул:

— Эй, не знаешь ли ты, где живет мистер Граймс[1], трубочист?

Мистер Граймс — да это же хозяин Тома! Ну а Том всегда соблюдал выгоду своего хозяина и вежливо обращался с заказчиками, поэтому он незаметно избавился от камня и подошел к мальчику.

Мистера Граймса просили завтра явиться в усадьбу сэра Джона Хартховера. Дело в том, что прежнего трубочиста засадили в тюрьму, а трубы пора было чистить. Передав поручение, мальчик тотчас уехал на своем прекрасном коне, и Том даже не успел спросить, за что же посадили прежнего трубочиста. Том сам уже успел побывать в тюрьме, и, конечно, ему было интересно узнать, за что сажают взрослых трубочистов. Кроме того, грум был таким чистеньким, у него были такие серые бриджи, серые гетры, серая куртка и снежно-белый галстук с булавкой и чистое румяное лицо, что Том с неприязнью оглядел самого себя — и решил, что мальчишка просто надутый индюк, важничавший из-за своей шикарной одежды, и что тот совсем не знает, как зарабатывать себе на жизнь. Поэтому Том кинулся было за своим камнем, но вовремя остановился: дело есть дело, а потому нужно соблюдать неписаное перемирие.

Хозяин так обрадовался, услышав о своем новом заказчике, что перво-наперво хорошенько поколотил Тома, а потом отправился в трактир и выпил пива зараз больше, чем, бывало, выпивал за два вечера. Нужно же было это для того, чтобы проснуться наутро вовремя, ведь чем больше болит голова, тем приятнее встать спозаранку и выйти на свежий воздух. Встав в четыре утра, он прежде всего снова отколотил Тома, чтобы научить его быть приличным мальчиком (совсем так, как колотят детей в наших школах), ведь сегодня они отправлялись в очень приличный дом, и стоило постараться, чтобы произвести наилучшее впечатление на заказчика.

И вот они отправились в путь, впереди мистер Граймс на ослике, а за ним Том вместе со всеми щетками. Прочь со двора, вверх по улице, мимо закрытых ставен и усталых, зевающих полицейских.

Вот они миновали шахтерский поселок, весь тихий и сонный; вот уже прошли дорожную заставу и вышли на проселочную дорогу и двинулись вдоль куч шлака, а вокруг было тихо-тихо, лишь подъемный механизм в шахте на соседнем поле хрипел и стонал. Но вскоре дорога побелела и кучи, насыпанные вдоль нее, тоже. Шлак сменили трава и цветы, покрытые росой, а в небе раздалась песнь жаворонка, разливающего свои вечные трели во славу солнца.

Вокруг было тихо. Старушка Земля все еще спала, и спящей она смотрелась еще лучше, чем бодрствующей, — как и многие люди. Спали огромные вязы в зелено-золотых лугах, спали коровы под ними; дремали облака, спустившиеся прямо на землю и на ветви вязов; все ожидало солнца с его вечным «Подъем!», чтобы встать и заняться каждодневными делами.

А они все шли и шли, и Том без устали вертел головой по сторонам, ведь он никогда еще не бывал за городом. Ему так хотелось пробежаться по лугу, нарвать цветов, поискать птичьи гнезда! Но не стоило даже заикаться об этом, мистер Граймс был деловым человеком.

Вскоре они поравнялись с бедной ирландкой, она медленно шла по дороге, неся за спиной свою поклажу. Голова ее была покрыта серым платком, а юбка была ярко-красного цвета, так что становилось ясно, что она из Голуэя. Ни башмаков, ни чулок на ней не было, и шла она, чуть прихрамывая, как если бы она уже сильно устала или натерла себе ногу. Но она была высокая и красивая, с лучистыми серыми глазами и густыми волосами. И она так приглянулась мистеру Граймсу, что, поравнявшись с ней, он крикнул:

— Тяжкая дорога для таких симпатичных ножек.

а? А ну, красавица, залезай на моего осла да поехали вместе!

По ей, наверное, не понравились вид и голос мистера Граймса, и она спокойно ответила:

— Спасибо, уж лучше я пойду с твоим помощником.

— Ну, как хочешь, — проворчал Граймс, закуривая свою трубку.

И вот она уже идет рядом с Томом и расспрашивает мальчика про его житье-бытье: где он живет, да что он знает, да кто он такой, и вскоре уже Тому казалось, что никогда еще он не встречал такой приятной женщины. А шепчет ли он молитву, прежде чем лечь спать? Нет, он не знает никаких молитв… кажется, ее это расстроило.

Потом он спросил ее, где она живет, и она ответила — далеко-далеко, у самого моря. А что это — море, какое оно? И она стала рассказывать Тому, как шумит море, накатываясь на прибрежные скалы своими огромными волнами в темные зимние ночи; и каким тихим бывает оно веселыми летними днями, когда в нем купаются дети; и много что еще рассказала она, так что Тому захотелось самому все увидеть и обязательно искупаться в чудном море.

Наконец они поравнялись с холмом, у подножия которого протекал ручей. А из маленькой пещерки, возле известняковой глыбы, вытекал небольшой ключ, поднимаясь ввысь настоящим фонтаном, он набухал водой, напевая свою песню, и был он таким чистым, таким прозрачным, что нельзя было понять, где кончается вода и начинается воздух.

Тут Граймс остановился, Том тоже, глядя на пещерку и думая, живет ли в ней кто-нибудь. Но Граймс не думал ни о чем таком, он слез с осла, подошел к источнику, наклонился и окунул в чистую воду свою безобразную голову — и вода помутнела.

А Том тем временем быстро-быстро собирал полевые цветы. Ирландка помогала ему и даже показала, как их связать, чтобы получился букетик. Но тут Том заметил, что хозяин его умывается, и застыл на месте с разинутым ртом. А когда Граймс кончил, Том выпалил:

— Ой, хозяин, я никогда такого не видел!

— И не увидишь. Не чистота меня волнует, а прохлада. Я не какой-нибудь шахтеришка, который вывозится так, что каждую неделю ему приходится умываться.

— Нельзя ли и мне подойти и окунуть голову в воду? — спросил бедняжка Том. — Наверное, это так же приятно, как сунуть голову иод струю из колонки, к тому же здесь нет полицейских.

— А ну топай! — рявкнул Граймс. — К чему тебе умываться? Ты же не напивался так, как я, и голова у тебя не трещит!

— Подумаешь! — отвечал Том.

И он помчался к ручью и стал умываться.

Граймс и так уже был обозлен, ведь женщина предпочла его обществу Тома. Поэтому он кинулся за мальчиком с ругательствами, схватил его за шиворот и стал колотить.

— Неужели тебе не совестно, Томас Граймс? — вскричала ирландка.

Граймс на секунду замер, пораженный тем, что она знает его имя, но тут же ответил:

— Нет, ни сейчас, ни когда-либо, — и продолжал колотить Тома.

— Заметно. Если бы ты хоть раз в жизни устыдился, ты давно бы уже пошел в Вендейл.

— Что знаешь ты про Вендейл? — заорал Граймс, не выпуская Тома.

— Все. Я знаю даже, что случилось в Олдермирской роще почти два года назад, в Мартынов день в ноябре.

— Ну да? — завопил Граймс.

Он бросил Тома, перебрался через изгородь и оказался лицом к лицу с женщиной. Том думал, что Граймс ее ударит. Но нет, уж очень смелый у нее был вид.

— Да, я там была, — спокойно произнесла она.

Выругавшись, Граймс вдруг сказал:

— Что-то ты не похожа на ирландку.

— Неважно, кто я. Я видела то, что видела, и, если ты еще раз ударишь мальчика, я расскажу все, что знаю.

Похоже было, что Граймс здорово испугался. Он тут же молча уселся на ослика и позвал Тома.

— Стойте! — молвила женщина. — Мы еще свидимся с вами, и вот что я скажу вам обоим: кто к чистоте стремится, чистым будет, а кто в грязи погряз, тот грязным и останется. Помните!

Она повернулась и пошла прочь по лугу. Граймс постоял немного, как если бы его стукнули. Потом он кинулся за ней с воплем:

— Стой, вернись!

Но на лугу никого не было.

Не спряталась ли она? Да нет, там негде спрятаться. Все же Граймс поискал ее вокруг, да и Том тоже, он был удивлен не меньше Граймса. Но как они ни искали, ее и след простыл.

Граймс вернулся к своему ослу, и видно было, что он напуган. Он молча тронулся в путь, попыхивая свеженабитой трубкой, и даже не вспоминал про Тома.

Пройдя еще мили три и еще чуть-чуть, они добрались до ворот Усадьбы.

Да, шикарные были ворота, все из железа, рядом домик привратника, по бокам каменные столбы, и на каждом — жуткое страшилище, с клыками, рогами и хвостом, эти штуки украшали щиты, которые прикрывали в бою предков сэра Джона во времена Алой и Белой роз. В предусмотрительности им не откажешь, ведь стоило врагам завидеть таких страшилищ, как они тут же пускались наутек.

Граймс позвонил в колокольчик, и тотчас у ворот появился привратник.

— Меня предупредили о твоем приходе, — сказав он, открывая ворота. — Иди вперед по аллее, да смотри чтобы при выходе я не обнаружил у тебя зайца или кролика из наших угодий, уж меня ты не обманешь, так и знай.

— Разве что положу его в мешок с сажей, — пошутил Граймс, и они оба рассмеялись.

— Ну, коли ты такой умный, лучше уж я провожу вас до дома, — решил привратник.

— Давай-давай, ведь за охрану дичи тебе деньги платят, а не мне.

И привратник пошел вместе с ними. К изумлению Тома, они с Граймсом всю дорогу шутили и смеялись.

Сначала они чуть ли не милю шли по липовой аллее, и один раз Том, весь дрожа от страха и восторга, заметил оленя, дремавшего среди папоротника. Никогда еще Тому не приходилось видеть такие огромные деревья, и, взглянув вверх, он решил, что само голубое небо отдыхает на их кронах. Но сильнее всего его озадачил какой-то непонятный не то шорох, не то шепот, сопровождавший их по пути, так что наконец Том набрался храбрости и спросил у привратника, в чем тут дело.

Говорил Том очень вежливо и на всякий случай именовал привратника «сэр», это очень понравилось слуге, и тот объяснил мальчику, что в цветах липы гудят пчелы.

— А что такое пчелы? — спросил Том.

— Они делают мед.

— А что такое мед? — спросил снова Том, но тут Граймс фыркнул:

— Заткнись!

— Ничего, — вмешался привратник, — он вежливый парень, да ненадолго его хватит, если он останется при тебе.

Граймс расхохотался, решив, что это комплимент.

— Хотел бы и я быть привратником, — сказал Том, — тогда я жил бы в таком же прекрасном месте, ноенл бы такие же брюки и свисток, как у вас.

Привратник рассмеялся: он-то был достаточно добр.

Ну вот они подошли еще к одним большим железным воротам перед домом, и Том уставился на цветущие рододендроны и азалии, а потом на особняк. Сколько же в нем труб, и давно ли построен дом, и как звали того, кто его построил, и сколько же ему заплатили?

Да, задай он свои вопросы, на них трудно было бы ответить, потому что Хартховер строили в девяносто разных эпох, да следовали девятнадцати разным стилям, и смотрелся особняк так, как будто бы кто-то построил целую улицу самых разных домов, а потом ссыпал их в кучу и перемешал гигантской ложкой.

Но Том н его хозяин не вошли в дом через парадный вход, как какие-нибудь графы или епископы, нет, они обошли дом кругом, и долго же им пришлось кружить; они вошли в дом через черный ход, а дверь им открыл зевавший прислужник; а потом они прошли по маленькому коридору, где их встретила домоправительница, одетая в такой красивый цветастый халат, что Том принял ее за миледи. И она принялась давать Граймсу наставления, как и что сделать, как если бы это он сам полез в трубу, а Граймс лишь кланялся и тихонько шипел Тому:

— Слышал, негодник?

Том слушал и запоминал — все, что мог.

Потом домоправительница отвела их в огромную залу, вся мебель там была укрыта коричневой бумагой, и велела им приступать к делу таким громким и величественным голосом, что Том задрожал. Но хозяин пнул его пару раз, после чего Том полез прямо в камин и стал карабкаться вверх по дымоходу. А в комнате устроилась горничная, чтобы присматривать за мебелью.

Не могу сказать тебе точно, сколько труб уже вычистил Том на своем коротком веку. Сколько же труб было в Усадьбе? Он потерял им счет. К тому же они не были похожи на привычные городские трубы. Такие еще встречаются в старых деревенских домах — большие и изогнутые, к тому же дом без конца перестраивали, меняли и трубы, так что местами один дымоход переходил в другой. Том совсем заблудился среди них. Правда, его это совсем не волновало, хотя вокруг царил кромешный мрак, он ведь привык к темным трубам так же, как крот привыкает к своему подземелью. Но вот наконец он спустился вниз, как ему казалось, туда же, откуда и начал. И оказался на каминном коврике в комнате, каких он еще никогда не видел.

Да, никогда еще он такого не видывал. Ему не приходилось бывать в благородных домах, а там, где он бывал, ковры к их приходу свертывали, занавески убирали, мебель накрывали бумагой и тряпками, а картины — специальными фартуками. Случалось ему, правда, задумываться над тем, как же выглядят комнаты после того, как трубы прочищены и все чехлы сняты. И вот он увидел как, и ему это очень понравилось.

Комната была вся в белом — белые занавески на окнах, белый полог у кровати, белая мебель, белые стены; на полу цветастый ковер, на стенах картины в золоченых рамах. На картинах были изображены дамы и господа, собаки и кони. Кони ему понравились, а собаки не очень, среди них не было ни бульдогов, ни терьеров. Две картинки поразили его сильнее всего. Одна ему понравилась. На ней был изображен мужчина в длинной хламиде, а вокруг него стояли дети и их мамы. Неплохая картинка для комнаты, где живет леди, — а что здесь живет леди, Том не сомневался.

На другой картинке был нарисован человек, прибитый гвоздями к кресту, и это Тома поразило. Где-то он уже видел похожую картинку, но зачем она здесь? «Бедняга!» — подумал Том. Но зачем же неизвестная леди повесила такую картинку у себя в комнате? Может, это ее родственник, убитый дикарями? Тому стало грустно, и он отвернулся.

Потом он увидел столик с умывальными принадлежностями, и эго его тоже поразило. Там стоял тазик, кувшин, лежали мыло, щетки и полотенца. А рядом стояла большая ванна, наполненная чистой водой, — и все для того, чтобы умыться! «Ну и грязнуля здесь живет! — подумал Том. — Неужели ей приходится так много отмываться? Но как же ей удастся прятать всю грязь? Ведь вокруг-то все такое белое!»

Он повернулся к кровати и увидел на постели «грязнулю» — и затаил дыхание.

На белоснежной подушке, под белоснежным покрывалом, лежала самая хорошенькая н самая чистая девочка, какую Тому только приходилось видеть. Щеки у нее были почти такие же белые, как подушка, а распущенные волосы лежали на подушке и на покрывале, как золотые нити. Ей, наверное, было почти столько же лет, сколько Тому, или чуть больше. Но об этом Том не думал. Рассматривая ее нежную кожу и светлые волосы, Том подумал: «Это человек или кукла, каких я видел в лавках?» Но тут он заметил, что она дышит, и понял, что она живая.

Нет, не может быть, чтобы она была грязнулей. И тут Том подумал: «А может, все становятся такими чистыми, если умоются?» Он посмотрел на свою руку, попытался стереть с нее сажу и подумал впервые в жизни, а слезет ли с него когда-нибудь эта грязь? «Уж, конечно, и я бы выглядел лучше, если бы был таким же чистым, как она». Оглядевшись, он вдруг заметил маленького черного уродца в лохмотьях, глаза у него были воспаленные, красные, а зубы белые. Он сердито накинулся на неизвестного. Что нужно здесь такой черной обезьяне?

И тут Том наткнулся на зеркало.

Да, перед ним было огромное зеркало, и впервые в жизни Том рассмотрел, до чего же он грязный. И тогда он разрыдался от стыда и злости. Он затопал ногами, схватил каминные щипцы и швырнул их на пол, и шум поднялся такой, как если бы к хвостам десяти тысяч бешеных собак привязали десять тысяч жестянок.

Ну и подпрыгнула маленькая чистенькая леди в своей чистенькой постельке! А увидев Тома, она закричала пронзительно, что твой павлин. В комнату влетела толстая старая няня. Увидев Тома, она решила, что он вломился сюда, чтобы ограбить, украсть, изувечить и поджечь. Кинувшись на него, она успела схватить его за куртку. Но куда ей было удержать Тома, не однажды побывавшего у полицейских в руках! Больше того, он прекрасно умел вырываться от того, кто его ловил. Да, он никогда не смог бы смотреть в лицо своим приятелям, если бы его сумела словить эта старушка. Он вмиг проскользнул под рукой старой няни, кинулся к окну и выскочил вон.

Ему не пришлось прыгать с высоты, хотя он, не задумываясь, сделал бы это. Не пришлось ему и спускаться по водостоку, что было для него привычным делом. Как-то раз он залез на церковную крышу по водосточной трубе, как он сам утверждал, чтобы поискать птичьи яйца, хотя полицейский говорил, что он хотел что-то украсть. И Том тогда просидел на крыше до самого обеда, а потом спустился вниз по другой трубе — и был таков.

Под окном росло дерево с крупными листьями и сладко пахнувшими белыми цветами, почти такими же большими, как голова Тома. Наверное, это была магнолия, но Том и слова такого не знал. Он соскользнул вниз по стволу дерева, как кошка, промчался по газону, перемахнул через изгородь и понесся по парку, а старая няня кричала из окна:

— Грабят! Убивают! Пожар!

Младший садовник, косивший траву, увидел Тома, швырнул косу, поранил ногу и потом пролежал целую неделю в постели, но сейчас он ничего не заметил, так как кинулся в погоню за бедным Томом. Молочница услышала шум, споткнулась о ведро, опрокинула его, пролив на землю все содержимое, но все же помчалась в погоню. Конюх, чистивший коня сэра Джона, от неожиданности выпустил его, конь умчался вскачь и охромел через пять минут. Но конюх тоже бросился в погоню. Старый слуга, только что подъехавший к воротам на пони, так заспешил, что хвост бедного пони зацепился за железные прутья изгороди (насколько я знаю, он все еще там), но слуга тоже побежал вслед за Томом. Пахарь бросил и коней и плуг, один конь прыгнул через изгородь, а другой рванулся в сторону и упал в канаву, увлекая за собой плуг. Но все же пахарь понесся за Томом. Привратник, проверявший свои силки, выпустил всю добычу и прихлопнул капканом собственный палец. Но он тоже погнался за Томом. Сам сэр Джон выглянул из окна своего кабинета (он привык вставать рано), услышав шум и крики, он поднял голову, и пролетавшая птичка капнула ему прямо в глаз, а глаз потом так воспалился, что пришлось вызывать врача. Но и сэр Джон выскочил из дома и помчался в погоню за Томом!

А вот и наша знакомая ирландка, уж не знаю, каким путем дошла она до Усадьбы, должно быть, собираясь просить милостыню. Но и она кинула свою поклажу и побежала за Томом.

Словом, даже тогда, когда в оранжерею пробралась лиса, и ее убили, переколотив тонны стекла и разломав кучи цветочных горшков, — так вот, даже тогда не было такого шума, грома, топота, переполоха, суматохи, воплей и полного забвения достоинства, покоя и порядка, как в тот день, когда Граймс, садовник, конюх, доярка, слуга, сэр Джон, пахарь, привратник, да и наша знакомая ирландка, носились по парку, крича «Держи вора!» Должно быть, они все считали, что Том утащил не меньше чем на тысячу фунтов драгоценностей, распихав их по пустым карманам. Даже сороки и дрозды летели за ним, и стрекотанье птиц напоминало лисью охоту.

И все это время бедняга Том мчался босиком по парку, как маленькая черная горилла, спасающаяся в лесу. Увы! Рядом не было большого черного папы-гориллы, который бы сшиб с ног садовника, одной лапищей закинул бы доярку на дерево, а другой лапищей вышиб бы дух из сэра Джона и щелкнул бы зубами на привратника.

Впрочем, у Тома никогда не было папы, так что он не привык ждать от кого-то защиты. Он привык сам заботиться о себе. Он мог бы мчаться рядом с дилижансом пару миль и больше, если бы ему пообещали за это монетку, а еще он умел делать колесо десять раз подряд, чего ты наверняка не сумеешь. Потому-то преследователи и не могли его догнать — надеюсь, что совсем не догнали.

Понятное дело, Том бежал к лесу. Он никогда еще не был в лесу, по он был достаточно сообразительным парнишкой и понимал, что сможет спрятаться в кустах или влезть на дерево, словом, что там у него больше шансов, чем на открытом месте. Не знай он этого, он был бы глупее мыши или пескаря.

Но, добравшись до леса, он понял, что лес совсем не похож на то, что он себе представлял. Он кинулся прямо в заросли рододендронов и тут же запутался в ветвях. Он исколол себе руки и ноги, пытаясь вырваться на волю.

— Надо бежать, — подумал Том, — а то запутаюсь тут, придет кто-нибудь и «поможет» мне, чего я совсем не хочу.

Но куда же ему было бежать?

Он рванулся из зарослей и налетел головой на стену.

Налетать головой на стену не особенно приятно, тем более если сверху падает камень, попадает тебе промеж глаз, так что искры сыплются. Ну вот, Том стукнулся головой, но ничуть не расстроился, а тут же полез вверх, как белка.

И вот он уже выбрался на волю, туда, где до самого горизонта тянулись вересковые пустоши, скалы и болота.

Да, Том был совсем не глупым парнишкой, куда умнее, чем, например, старый жеребец. Ведь Тому было уже десять лет, и мозгов от рождения у него было побольше.

Он знал, что стоит ему пойти назад, как ищейки собьются со следа. Он спустился со стены и пробежал с полмили.

И все, кто за ним гнался, помчались с одной стороны стены, а он понесся в противоположном направлении с другой стороны.

Наконец он добежал до низинки, спустился в нее, повернулся к стене спиной и храбро зашагал вперед.

Лишь наша знакомая ирландка заметила, куда пошел Том. Все то время, что длилась погоня, она была чуть-чуть впереди всех. Но она и не шла, и не бежала. Двигалась она так легко и грациозно, что только белые ступни мелькали над травой, и вы не смогли бы с ходу сказать, какая нога впереди. Потеряв ее из виду, преследователи стали спрашивать друг друга, кто она, и решили наконец, что она заодно с Томом.

А она бесшумно шла за Томом. Никто — ни сэр Джон, ни его слуги — больше никогда ее не встречал. Что ж, с глаз долой — из сердца вон: они ее быстро забыли.

А Том все шагал и шагал по вересковой пустоши, глядя по сторонам. Он оказался в новом незнакомом мире.

Вот огромные пауки сидят прямо посреди своих сетей, завидев Тома, они начинают так быстро раскачиваться, что делаются совсем невидимыми. А вон там ящерицы, коричневые, серые и зеленые. Том было решил, что это змеи, которые могут его ужалить. Но ящерицы напугались еще больше, чем он, и исчезли в траве. А вот самое красивое, что видел Том в своей жизни, — большой рыжий зверь с пушистым хвостом, на конце хвоста — белое пятно. Вокруг катаются рыжие щенята, визжат, тявкают, дергают друг друга и свою мать. Но тут они заметили Тома, и тотчас зверь — а это была матушка лиса — схватил одного из щенят зубами, остальные выстроились гуськом, и все они исчезли из виду.

Том весело зашагал дальше — и чуть не умер от страха. Что-то зашумело — «фрр-пхх-фррр!» — прямо ему в лицо, и шум был такой ужасный, что бедняга решил, будто начался конец света. На самом деле это был тетерев, он купался в песке (так как воды там не было), и Том едва не наступил на него.

Он все шел и шел, сам не зная куда и зачем, просто ему нравилось странное новое место и свежий воздух. Вот он взобрался на высокий холм, и местность изменилась. Вместо травы — известняк с глубокими трещинами между глыбами, покрытыми папоротником. Ему пришлось скакать с камня на камень, временами он не мог удержаться, скользил и обдирал ноги. Но он продолжал идти, сам не зная зачем.

Что сказал бы Том, если бы он заметил нашу знакомую ирландку, шедшую за ним? Но или он не оглядывался назад, или она слишком хорошо пряталась за камнями и кустами, только он ее не видел.

Том здорово проголодался, и ему очень хотелось пить: ведь он бежал так долго, а солнце стояло уже совсем высоко, скалы раскалились, как печка, и горячий воздух дрожал над ними, как над известковой ямой, так что все вокруг, казалось, дрожало и плавилось от нестерпимого жара.

Но есть было нечего и пить тоже.

Ягодников вокруг было полно, но был июнь, так что Том видел лишь цветы. Что до воды, то кто же видел воду в известняке? Временами ему попадалась глубокая темная нора, и он думал, что это труба в доме какого-нибудь подземного карлика. Много раз ему слышался шум и плеск воды, протекавшей глубоко под землей. Ах, как ему хотелось попасть туда, вниз, смочить запекшиеся губы! Но хоть он и был храбрым маленьким трубочистом, в такую трубу он не решался лезть.

Так шел он все дальше и дальше, пока голова у него не закружилась от жары, и тут ему послышался колокольный звон.

— Где колокольня, там дома и люди, может быть, мне дадут там поесть и попить!

И он заспешил из последних сил, уверенный в том, что слышит звон колоколов.

Но вскоре он остановился, огляделся и молвил:

— Ой, до чего же велик мир!

Да, так оно и было — много чего можно увидеть, если достичь вершины холма.

Далеко позади виднелась Усадьба, и темный лес, и сияющая река; слева, далеко внизу, дымились шахты города; далеко-далеко река расширялась, уходя к морю, на ее глади виднелись крохотные белые блестки — корабли. Перед ним, как на огромной карте, расстилались поля, фермы, деревни, темные рощицы. Казалось, все это лежит у его ног, но он сообразил, что все это очень далеко.

Справа поднимались утес за утесом, холм за холмом, пока все не сливалось с голубым-голубым небом. Между холмами и болотами, прямо у его ног, было нечто, куда Том устремился душой и телом.

Глубокая зеленая скалистая лощина, очень узкая, поросшая лесом. А среди деревьев, далеко-далеко под ним, — блеск ручья. Ах, если бы ему удалось спуститься туда! На берегу ручья он увидел крышу крохотного домика, вокруг него — клумбы и грядки крохотного садика. По садику двигалось что-то красное, отсюда оно казалось не больше мухи. Приглядевшись, Том рассмотрел женщину в красной юбке. Может быть, у нее найдется что-нибудь поесть? В ушах у него снова зазвенело. Наверняка там внизу есть деревня. Там его никто не знает, да и новости из Усадьбы до них еще не дошли, даже если сэр Джон и послал в погоню всю полицию графства. Сейчас он спустится туда!

Да, Том был прав, думая, что здесь о нем ничего не знают, ведь он пробежал добрых десять миль. Но он ошибался, полагая, что спустится за пяток минут — домик был на расстоянии не меньше мили, да еще и на тысячу футов вниз.

Однако он был храбр и потому пустился в путь. Ноги он давно уже натер, и он просто умирал от голода и жажды. А колокола звонили так громко, что он подумал, уж не в голове ли у него они подняли такой трезвон? Но река внизу пела и сверкала на солнце, и вот что он услышал:

Чиста и прохладна,
Чиста и прохладна
В ручье, что смеется,
И в тихом пруду,
Чиста под утесом,
Чиста у ограды,
Где церковь старинная,
Дети в саду,
Где все безмятежно,
Все дышит покоем,
Я с рыбкой и птичкой играю шутя,
Чиста и прозрачна для чистых душою,
Умойся, напейся, и мать и дитя.
Мутна и зловонна,
Мутна и зловонна
Течет через город дымящий река,
Где серые доки,
Где черные стоки,
Где грязные душат меня берега,
Где жирная пена в потоке клубится
И птицы испуганно мимо летят…
Ну кто же над грешницей может склониться?
Прочь, прочь поспешите, и мать и дитя.
Сильна и свободна,
Сильна и свободна
Сквозь шлюзы открытые к морю спешу,
Очистив потоки,
Ручьи и притоки,
Я снова простором и волей дышу,
Где солнышко волны мне позолотило,
Где воды прозрачны до самого дна…
Я словно душа,
Что когда-то грешила,
Но долго молилась
И вот прощена.
Я снова прекрасною стала рекою,
И мать, и дитя, вы побудьте со мною[2].

Глава 2

Да, целая миля да еще тысяча футов вниз.

Да, до домика было очень далеко, хотя Тому сначала показалось, что он бы шутя докинул камешек до садика, где возилась женщина в красной юбке. Дно лощины было очень узким, шириной с небольшое поле, а потом сразу тек ручей. А дальше — серые скалы, серые болота, серые пустоши, все серое-серое, до самого неба.

Ну вот, Том зашагал вниз. Сначала — три сотни футов крутого каменистого склона, поросшего вереском, он совсем ободрал себе ноги, прыгая с камня на камень — прыг-скок, бум-бум, и ему все казалось, что он легко закинет камешек в сад.

Потом три сотни футов по известняковым террасам, таким ровным, как если бы плотник измерил их своей линейкой и вытесал одну под другой. Там ничего не росло.

У вас бы, наверное, закружилась голова, но у Тома ничего такого не бывало. Он был, как я уже упоминал, храбрым маленьким трубочистом; оказавшись на вершине крутого утеса, он не стал кричать «Папа, папа!» (впрочем, у него ведь не было папы), нет, он лишь промолвил:

— Годится!

Несмотря на то что очень устал, он запрыгал вниз, со склона на склон, по камням и кустам, кувырком и кубарем, как будто он был веселой обезьянкой и у него было четыре руки.

Но он так и не заметил, что наша знакомая ирландка следует за ним.

Но теперь он уж вовсе устал. Пылающее солнце иссушило его, влажный лес совсем выдавил из него остатки сил. Пот стекал с него ручьями, он тек даже с кончиков пальцев на руках и на ногах, и Том стал чище, чем был. Но там, где он прошел, оставались грязные следы, и темный след так и остался на утесе. В Вендейле же с тех пор развелось множество черных жуков, и все из-за Тома: папа-жук, прародитель всех сегодняшних черных жуков, как раз собирался на собственную свадьбу, нарядившись в небесно-голубой сюртук и алые гетры… и тут мимо прокатился чумазый Том.

Наконец-то мальчик добрался до подножия холмов. Но что это? Он вовсе не на равнине, так часто бывает, когда спускаешься с горы. Внизу были беспорядочно нагромождены известняковые валуны, размером и с твою голову и с целую вагонетку, а в щелях между ними росли папоротники и вереск. И на них палило солнце.

И тут Том почувствовал: все, он выдохся, не добраться ему через эти кучи.

Он больше не мог идти. Солнце палило, но его зазнобило. Он давно уж ничего не ел, его замутило. Ему и пройти-то осталось всего футов двести по ровненькому лужку, но он не мог больше двигаться. Он слышал, как напевает ручей, но ему казалось, что до воды еще миль сто.

Он упал на траву, и осмелевшие жучки побежали но его телу, а мухи усаживались прямо на нос. Не знаю, смог бы он подняться, если бы не комары и муравьи. Комары начали кусать его и изо всех сил зудеть в уши, а муравьи принялись покусывать ладони и ступни, там, где с Тома слез толстый слой сажи, так что наконец он очнулся, поднялся и, шатаясь, побрел вдоль низенькой изгороди, по узенькой тропке к дверям домика.

Домик был чистенький и симпатичный, в саду рос плющ, и все кусты были подстрижены так, что в них угадывались самые причудливые образы — павлины, трубы, чайники… А из открытых дверей раздавался такой шум, как если бы кричали все лягушки, какие есть на свете, предвещая самый жаркий день (не знаю, как им это удается узнать, да и вы не знаете, и никто не знает).

Он медленно добрел до открытой двери, увитой вьющимися розами, и осторожно заглянул внутрь.

У пустого очага, над которым висел котелок со сладкими травками, сидела очаровательная старушка в красной юбке, коротком домашнем халате поверх юбки, в чистом белом чепце, поверх которого была повязана черная шелковая косыночка. У ног ее сидел кот, должно быть, он приходился дедом всем котам на свете; а напротив нее на двух скамейках разместились двенадцать или четырнадцать чистеньких розовощеких детишек. Они что-то учили, повторяя урок вслух.

Такой приятный домик, такой сияющий чистотой каменный пол, такие старые обои на стенах, такой старый комод черного дерева, где стояли кувшины, медная и глиняная посуда и часы, начавшие куковать, едва Том появился на пороге. (Не думай, что часы напугались, увидев Тома, просто было уже ровно одиннадцать часов…)

Дети, как один, вздрогнули, заметив черную фигурку у дверей, девочки расплакались, а мальчики стали над ним смеяться, и все они тыкали в Тома пальцами, что было совсем невежливо. Но Том так устал, что ни на что уже не обращал внимания.

— Кто ты такой и что тебе нужно? — вскричала старушка. — Трубочист! Уходи прочь! Мне ничего не надо чистить.

— Воды, — прошептал бедный Том.

— Воды? — отвечала она резко. — Поди к ручью!

— Но я не дойду до него, — прошептал Том. — Я умираю от голода и жажды. — И он повалился на ступеньки.

Старушка поправила очки и рассматривала его секунду. И вторую. И третью.

— Да он совсем ослабел, бедняжка, — сказала она наконец. — Что ж, ребенок есть ребенок, даже если он трубочист.

— Воды! — прошептал Том.

— О, господи, — она вскочила, подошла к Тому и пощупала его лоб. — Тебе сейчас нельзя воды, я принесу молока.

И она ушла в другую комнату, а вскоре вышла оттуда, неся кружку молока и кусочек хлеба.

Том залпом выпил молоко и поднял глаза. Ему стало куда лучше.

— Откуда ты пришел?

— Оттуда, — и Том показал назад и наверх.

— Из Хартховера? Через холмы? И спустился по склону? А ты не лжешь?

— Зачем? — н Том прислонился к косяку.

— А как же ты там оказался?

— Я бежал из Усадьбы. — Том так устал, что даже не стал ничего выдумывать, а просто коротко объяснил старушке, что с ним произошло.

— О, господи, так ты ничего не украл?

— Нет.

— Да уж, я тебе верю. Ну и ну, от самой Усадьбы, да по нашему склону! А что же ты не ешь?

— Не могу.

— Но хлеб вкусный, я сама его испекла.

— Не могу… а что, сегодня воскресенье?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— В голове у меня звонят колокола, — объяснил Том, склоняя голову к коленям и закрывая глаза.

— Бедняжка, да ты совсем болен, пойдем со мной, я тебя уложу куда-нибудь. Я бы положила тебя в постель, да уж очень ты грязный.

Но Том не мог даже встать, и тогда старушка кое-как подняла его и помогла добраться до сарайчика, а там уложила его на кучу душистого сена и велела поспать как следует. Ей нужно было кончить урок, а потом она снова придет к нему.

И она ушла в дом, думая, что Том уснул.

Но Том не уснул.

Он крутился, вертелся и метался на своей мягкой душистой постели, и было ему так жарко, что он мечтал о холодном ручье, а потом ему пригрезилась чистенькая девочка, кричавшая: «Ты такой грязнуля, иди умойся!», а потом голос ирландки сказал: «Кто в чистоте живет, тот чистым и останется». А потом снова зазвонили колокола, на сей раз так близко, что он уверился: да, сегодня воскресенье, старушка не права. Ему нужно пойти к ручью и умыться. И он громко произнес в полусне:

— Мне надо быть чистым, да, мне надо быть чистым!

И тотчас он очутился на лугу, повторяя:

— Мне надо быть чистым!

И он пошел вперед в полусне, как часто бывает с детьми, когда они болеют. Он ничему не удивлялся, просто пошел к ручью, лег на траву и посмотрел вниз, в чистейшую прозрачную воду, а крошечные форели ринулись врассыпную, напуганные его черным лицом. Сначала он окунул руку — ах, какая прохладная вода!

— Я поплыву, как рыбка, я хочу стать чистым-чистым! — произнес Том.

Он быстро разделся, не замечая, что его старая одежонка уже рвется на части, и опустил в прохладную воду стертые ноги. А потом пошел по ручью, который становился все глубже и шире. И чем дальше он шел, тем громче звенели колокола в его голове.

Но по-прежнему он не замечал, что за ним следует ирландка.

Она ступила в чистую воду, и тотчас серый платок и красная юбка исчезли, растворяясь в воде, а вокруг нее взвились зеленые водоросли, белые лилии сплелись венком на ее волосах, и феи воды подхватили ее и унесли от берега — она ведь была их королевой, да и не только их.

— Где же ты была? — спрашивали они.

— Я разглаживала подушки под головами больных и нашептывала им сладкие сны; открывала окошки, чтобы впустить свежий воздух; уводила детишек от застоявшихся прудов и глубоких канав; отвлекала женщин, бежавших в лавку за выпивкой; ловила за руку мужей, готовых отколотить своих жен; помогала тем, кто сам себе помочь не умеет; так, пустяки, но я очень устала. И я привела вам нового братца, мне пришлось следить за ним всю дорогу, чтобы он не погиб по пути.

Тут все феи воды рассмеялись от радости.

— Милые мои, пока что он не должен вас видеть, он совсем еще зверек, у зверей он и будет учиться. Не надо играть с ним, не надо разговаривать, и не показывайтесь ему на глаза. Но следите, чтобы никто не причинял ему зла.

Тут феи расстроились, но они всегда повиновались королеве.

А она уплыла по течению. Конечно, Том ничего этого не видел и не слышал. Впрочем, если бы и услышал или увидел, наша история бы не изменилась, ведь ему было жарко, он умирал от жажды, и ему так хотелось стать чистым, и все это враз, так, что он кинулся в воду не глядя.

Но не провел он в воде и двух минут, как тут же уснул, и никогда еще не приходилось ему так сладко спать. Снились ему зеленые луга, рослые вязы, спящие коровы.

А потом ему ничего не снилось.

Старушка же, покончив с уроками, пошла взглянуть на Тома, но его там уже не было.

Тогда она вернулась в дом, думая обиженно, что Том ее обманул и все выдумал.

Но на следующий день она стала думать иначе. Дело в том, что, когда погоня закончилась, сэр Джон и остальные вернулись в особняк, и вид у них был глупейший.

А когда сэр Джои расспросил няню о случившемся, вид у всех стал еще глупее. Когда же сэр Джон выслушал Элли, ему стало совсем не по себе. Она видела, как в комнате ее стоял маленький грязный трубочист и горько плакал, вот и все. Конечно, проснувшись и увидев его, она очень испугалась и закричала. Ну и что? Мальчик ничего не тронул, и по следам, оставшимся от его грязных ног, было видно, что он даже не сошел с каминного коврика, пока няня не накинулась на него, тогда он двумя прыжками достиг окна и скрылся.

Сэр Джон отпустил Граймса и пообещал дать ему пять шиллингов, если Граймс приведет к нему мальчика, и тот подтвердит рассказ Элли. И не надо его бить. И сэр Джон, и Граймс считали, что Том вернулся домой.

Том не пришел и вечером, так что наутро Граймс пошел в полицию заявить об исчезновении мальчика. Но никто ничего не слышал про Тома, и со вчерашнего дня в городе его не видели. Никому и в голову не приходило, что он мог одолеть десять миль пешком по такой жаре, пройти холмы, болота и пустоши и спуститься в Вендейл по отвесным скалам.

Так что на следующий день мистер Граймс явился в Хартховер с кислым лицом. Но сэра Джона не было дома, он уехал по делам. Что ж, мистер Граймс просидел в людской весь день, попивая крепкий эль. И он забыл все свои печали задолго до того, как сэр Джон вернулся домой.

Добрый сэр Джон плохо спал минувшей ночью, и наутро он сказал жене:

— Милая моя, не иначе, как мальчик со страху помчался в пустошь и заблудился. Бедняга, он на моей совести, но я знаю, что делать.

И он поднялся в пять утра, принял ванну, надел охотничью куртку и гетры, пошел в конюшню, старый краснолицый джентльмен с твердой, как доска, рукой, с широкой, как у быка, спиной. Он оседлал охотничьего коня, взял с собой и привратника, и егеря, и младшего привратника, и младшего смотрителя, и еще ищейку на длинном поводке — огромного пса, ростом с теленка, цвета серого гравия на дорожке, с черными бархатными ушами и носом, и с глоткой, как у колокола. Пес довел их до того места, где Том забегал в лес, взвыл, сообщив им все, что знал.

Потом они добрались до того места, где Том влетел лбом в стену, и перебрались через нее. И так они двигались и двигались друг за другом, ведь сэр Джон специально отправился в путь так рано, пока жаркое солнце не высушило все следы, все запахи.

И наконец они добрались до вершины последнего утеса, и пес остановился, поднял к ним морду и пролаял на собачьем языке:

— Говорю вам, он тут и спустился!

Они не могли поверить тому, что маленький мальчик пешком преодолел такое расстояние. А когда они посмотрели на крутой утес, они решили, что он не мог тут спуститься. Но коли пес уверен в этом, так тому и быть.

— Да простит нас Господь! — сказал сэр Джон. — Если мы и найдем его, то вон там, внизу, разбившимся о камни. — Он шлепнул себя по ноге рукой в охотничьей перчатке и спросил:

— Ну, кто из вас спустится по этому утесу? Эх, скинуть бы мне лет двадцать! Двадцать фунтов тому, кто спустится туда и сообщит мне, что с парнишкой!

А вместе с ними был тот самый маленький грум, который приезжал в город, чтобы передать Граймсу заказ сэра Джона. И он сказал:

— Могу и бесплатно, парень-то был что надо, и для трубочиста очень вежливый.

И вот он пустился в путь, маленький грум, щеголеватый на вершине утеса и очень потрепанный у его подножия. Он порвал и гетры, и бриджи, и куртку, и у него лопнули подтяжки и башмаки, он потерял шляпу, хуже того, он потерял булавку от галстука, а ведь она была из чистого золота, он выиграл ее на соревнованиях в Мэлтоне, и на булавке была изображена голова лошади, совсем как живая, хотя и очень маленькая, и вот он ее лишился. Но Тома он по пути не увидел.

А в это время сэр Джон и его спутники объезжали скалы и пустошь, чтобы попасть в Вендейл кружным путем.

Так они все и добрались до домика старушки, и все дети, прилежно учившие с ней уроки, высыпали наружу, и сама она вышла навстречу всадникам. Увидев сэра Джона, она низко-низко присела, ведь она арендовала у него клочок земли.

— Ну, как дела, милая? — спросил сэр Джон.

— Будь здоров, Хартховер, — отвечала она, всегда называя его только так, как было принято в северных краях. — Добро пожаловать в Вендейл! Неужели ты охотишься на лис, сейчас ведь не сезон?

— Я вышел на охоту за странной дичью, — отвечал он.

— Отчего ж ты так печален?

— Я ищу маленького трубочиста, вчера оy бежал из моего дома.

— Ох, Хартховер, ты всегда был милостив, ты не накажешь его, если я тебе расскажу, что тут было?

— Нет, милая, нет. Боюсь, мы напугали его до смерти и гнались за ним полдня, и все по ошибке, а теперь вот пес привел нас сюда по его следам…

И тут старушка расплакалась:

— Значит, он рассказал мне правду, ах, бедняга! Нужно верить людям, — и тут она рассказала сэру Джону все, что вчера произошло.

— Давайте сюда пса, — велел сэр Джон.

И пес взял след от сарайчика и повел их к ручью, и дальше, туда, где ручей впадает в чистую широкую реку, и они все увидели на берегу одежонку Тома. И они решили, что мальчик утонул.

А что же Том?

Ага, теперь-то и начинается самое интересное.

Проснувшись, а он, конечно же, проснулся, так вот, проснувшись, Том обнаружил, что плавает в большом ручье, и что он стал совсем крошечным, меньше четырех дюймов[3] длиной. Если быть совсем точным, в нем было 3,87902 дюйма росту.

Словом, феи превратили его в дитя воды.

Ты что, никогда не слышал про детей воды?

Как бы то ни было, Том стал одним из них. Стало быть, и сэр Джон, и привратник, и смотритель, и младший привратник, и младший смотритель, и мальчик-грум ошибались. И сэр Джон очень расстроился. Они же не знали, что Том жив, и не просто жив, а весел, чист и здоров — по крайней мере телом.

Фен отмыли его в быстром течении, пока он спал, и все, что в нем было от природы чистого, выплыло наружу. Совсем как бабочка, вылетающая из кокона, который свивает гусеница.

Однако добрый сэр Джон решил, что Том утонул, и винил во всем самого себя. И все, кто был там, видя, что сэр Джон заплакал, тоже вытирали слезы. Не оплакивал Тома лишь Граймс, сэр Джон выдал ему десять фунтов, и Граймс пил-гулял целую неделю. Сэр Джон попытался узнать что-либо про отца и мать Тома, но узнал лишь, что мать умерла, а отец Тома на каторге.

Что до девочки Элли, она целую неделю не играла в куклы и в конце концов сделала маленький надгробный камень и поставила его в Вендейле, там, где спят все минувшие поколения поселян. И часто старушка рассказывала своим ученикам про маленького трубочиста и пела им старинную песенку, сидя за прялкой и занимаясь шитьем, она шила себе то, что сама называла «свадебным платьем». Дети мало что понимали в песне, но она им очень нравилась, и они часто напевали вслед за старушкой:

Когда природа вся в цвету,
Все молодо вокруг,
Гусь — словно лебедь на лету,
И каждый встречный — друг,
Седлай скорее скакуна
И отправляйся в путь.
Кровь молодая течь должна,
Как должен ветер дуть.
Когда природа отцвела,
Ветшает все вокруг,
Когда забава не мила,
Все валится из рук, —
Вернись, найди меж дряхлых лиц
Лицо, что ты любил,
Когда звенело пенье птиц,
Когда ты молод был[4].

Но это лишь слова, а душой песни была сама старушка с ее сморщенным добрым лицом, ее стареньким тонким голосом, с забытой мелодией, под которую она напевала. Этого на бумаге не передать.

И все это время Том плавал в чистой воде, вокруг шеи его трепыхались крошечные плавники, он был постоянно весел, а уж чист он был, как и всякая другая рыбка.

Глава 3

Том стал настоящей амфибией, он умел плавать под водой и бегать по суше. К тому же он впервые в жизни был чистым, и ему не приходило в голову, что теперь он постоянно голый — его это не волновало.

Он не помнил, что когда-то был грязным. Он позабыл все прежние печали: и грязные темные трубы, и усталость, и голод, и постоянные колотушки. Он позабыл своего хозяина, и Хартховер, и маленькую девочку в белом, словом, он позабыл свою прежнюю жизнь, включая те плохие слова, которые так часто употреблял Граймс.

Том жил в воде и был счастлив. На суше его заставляли работать столько, что он бывал чуть жив от усталости, а теперь у него наступили каникулы. Он плавал, рассматривал все, что ему попадалось под водой, и наслаждался погодой — ведь под водой солнце не бывает слишком жарким, а мороз — слишком холодным.

Но что же он ел? Наверное, кашку на воде и водяное молоко, ведь и земные младенцы на первых порах не едят ничего другого. Впрочем, мы же не знаем, что именно ест водяное население, тем более водяные дети.

Иногда он бродил по гладким дорожкам, глядя на жучков, носящихся среди камней так же, как кролики суетятся на суше; или рассматривал росшие под водой цветы; или забирался в щелку и наблюдал за личинками, поедающими водоросли с такой же жадностью, с которой ты бы съел сливовый пудинг; а часто ему попадались незнакомые существа, такие забавные, что Том не мог удержаться от смеха. Иногда он забирался в водяной лес. Тебе-то показалось бы, что это всего лишь заросли водорослей, но ты же помнишь, что Том стал совсем крошечным. Там ему попадались водяные обезьянки и водяные белки, у них у всех было по шесть ног (у водяного населения обычно бывает не меньше шести ног, кроме детей воды, конечно). Зверьки бегали по веткам. А еще там росли тысячи водяных цветов. Но когда Том попытался сорвать один цветок, тот уполз от него и свернулся в комочек. И Том понял, что водяные цветы живые, и не стал их трогать. Словом, он начал понимать, что в мире куда больше интересного, чем кажется на первый взгляд.

А еще Том обнаружил, что под водой все создания разговаривают. Конечно, язык их отличается от нашего, так же, как отличается от человеческого язык лошадей, собак и птиц. Вскоре Том научился понимать их и разговаривать с ними. Да, будь он хорошим мальчиком, он быстро завел бы себе друзей. Но увы! Он ничем не отличался от многих мальчишек, которым очень нравится ловить жуков или бабочек и мучить их просто так. И вскоре самые маленькие водяные существа начали прятаться по углам при виде Тома, и никто с ним не разговаривал.

Конечно, водяные фен грустили, видя, как ведет себя Том, и думали, что было бы хорошо показаться ему, обнять его да объяснить, что он поступает неправильно. А потом поиграть с ним, ведь он просто скучал и не знал, куда себя деть. Но королева не разрешала.

Однажды он отыскал кокон и расковырял его, чтобы посмотреть, кто там внутри. А внутри была личинка, но она не могла говорить, потому что голова ее была замотана тончайшими нитями. Зато остальные личинки, которые уже были готовы вылупиться, высунули головы и стали хором кричать на Тома:

— Ах ты негодник! Она только-только замоталась в кокон, ей бы поспать две недели, а потом она бы вылетела отсюда на прекрасных прозрачных крыльях, отложила бы чудесные яйца, а теперь ты разломал ее домик, и она умрет. Зачем ты нас мучаешь?

Том уплыл от них подальше. Ему стало стыдно, и он начал безобразничать еще больше — так часто бывает с маленькими мальчиками, которые в чем-то провинятся, но не желают в том сознаваться.

Он доплыл до маленького пруда, где резвились крохотные форели, и начал ловить их за хвосты, но они выскальзывали у него из рук и выпрыгивали из воды от страха. Том и не заметил, как навстречу ему выплыла огромная коричневая форель и накинулась на него с раскрытым ртом.

Умчавшись от нее, Том пошел дальше, надувшись на весь свет. Ему было очень одиноко. Тут он увидел уродца, который был ненамного больше его самого. Неведомое существо сидело возле самого берега, у него было шесть ног, здоровенный живот и безобразная голова с двумя огромными глазами и ослиной мордой.

— Ой, какой урод! — воскликнул Том.

И он начал корчить рожи перед уродцем, а потом придвинулся к нему совсем близко и показал незнакомцу нос.

И что ты думаешь? Неизвестно откуда высунулась длинная лапа с щипцами на конце и ухватила Тома за нос! И он не мог вырваться.

— Ой, отпусти, мне больно! — завопил Том.

— Ну так не мешай и мне, — отвечал неизвестный, — я хочу разделиться.

Том пообещал не мешать ему и спросил:

— Почему ты хочешь разделиться?

— Потому что все мои братья и сестры уже разделились и превратились в прекрасных крылатых созданий. Вот и я хочу разделиться, не мешай мне!

Том замер с открытым ртом. И неизвестный надулся, растянулся, и вдруг — хлоп! бум! трах! — он весь разломился пополам.

И тогда изнутри показалось удивительное хрупкое и мягкое существо, такое же гладкое, как Том, только очень слабенькое и бледненькое, как ребенок, долго проболевший и пролежавший в комнате без свежего воздуха. Ножки у него едва двигались, и оно оглядывалось кругом с таким смущенным выражением лица, какое бывает у девушки, впервые в жизни попавшей на бал. А потом оно медленно зашагало по травинке вверх.

Том был так поражен, что и слова не вымолвил, лишь таращился во все глаза. Он тоже всплыл наверх и стал смотреть, что же будет дальше.

Стоило неведомому существу оказаться на ярком теплом солнце, как с ним произошла удивительная перемена. Оно на глазах стало сильнее и тверже, тело его начало переливаться чудесными красками, черными, голубыми и желтыми, оно все пошло кругами и полосками; на спине его развернулись прозрачные крылья, целых четыре штуки, а глаза его стали такими огромными, что сделались больше самой головы и засверкали, как десять тысяч бриллиантов!

— Ой, как же ты красив! — сказал Том и протянул руку, чтобы потрогать своего недавнего знакомца.

Но тот взмыл в воздух, повисел так на своих крыльях и опустился рядом с Томом.

— Тебе не поймать меня, я стал стрекозой, королем всех мух! Теперь я буду танцевать на луче солнца, летать над рекой, как ястреб, ловить комаров, и еще я найду себе красавицу-жену, вот что!

И он взлетел повыше и принялся ловить комаров.

— Вернись, вернись! — закричал Том. — Как ты прекрасен! Мне так одиноко, поиграй со мной, а я не стану тебя ловить!

— Да тебе и не поймать меня, но я полетаю и вернусь и поболтаю с тобой. О, какое огромное дерево, какие на нем листья!

Это был всего лишь куст, но ведь до сих пор король мух видел лишь водяные растения, а они никогда не бывают такими высокими, как на суше. Кроме того, он был близорук, как все стрекозы, которые видят не дальше ярда от своего носа (как и многие люди, хотя они совсем не так красивы, как он).

Что же, он вернулся и рассказал Тому о том, что видел. Он очень гордился своей окраской и роскошными крыльями, но, если ты помнишь, сначала он был беспомощным уродцем, так что его можно простить. Он много рассказывал о том, что видел на лугах и в лесу, а Тому нравилось слушать — сам-то он ничего не помнил. Так они и подружились.

Рад сказать, что Том многому научился в тот день и долгое время никому не причинял зла. Вскоре личинки привыкли к нему и показывали, как строятся их домики, а потом он наблюдал, как лопается кокон и из него вылетает совсем другое существо, крылатое, живущее не в воде, а в воздухе. Иногда он мечтал о том, чтобы и у него были крылья.

Помирился он и с форелями, они быстро забывают обиды. Часто они играли в зайца и гончих, и Том пытался подпрыгивать из воды, чтобы перевернуться в воздухе, как рыбка, и упасть обратно, но у него никог* да ничего не получалось. Больше всего ему нравилось' смотреть, как рыбки ловят мух, пролетающих слишком низко над водой, и жуков, падающих с ветвей деревьев прямо в воду. А еще он любил наблюдать за зелеными гусеницами, которые вдруг спускались на своих зеленых канатах с дерева почти к самой воде, а потом неизвестно почему подтягивались обратно, сматывая канатик в клубок.

Часто Том ловил все, что попадалось — гусениц, комаров, мух — и отдавал их своим друзьям-рыбкам. Может быть, не очень хорошо по отношению к насекомым, но нужно ведь и о друзьях подумать.

Но вскоре он перестал ловить мух, потому что случайно познакомился с одной из них, и вот как это случилось.

Как-то раз Том нежился на солнышке, ловил мошек и отдавал их форели, и тут он увидел незнакомую муху, темно-серую, с коричневой головой. Муха была еще маленькая, но старалась вести себя, как большая (как и многие из вас); склоняла голову, трясла крыльями, расправляла ножки и топорщила волоски на брюшке. Вместо того, чтобы улететь, мушка села Тому на палец и пропищала тонюсеньким, пронзительным голоском:

— Спасибо, пока не надо!

— Что? — спросил Том, немного удивленный такой наглостью.

— Не надо мне твою ногу, можешь не выставлять ее, я и на пальце хорошо себя чувствую! Ах, слетаю-ка я к своей семье, а потом вернусь поболтать с тобой, пожалуйста, не убирай ногу, она мне пригодится!

Через пять минут мушка вернулась и примостилась на ноге Тома, болтая без умолку:

— Ты что же, живешь под водой? И что там хорошего? Я тоже там жила, но там так грязно, что я решила: пора это прекратить. Вылетела на поверхность и оделась, нравится тебе мой наряд?

— Нравится, — ответил Том.

— А теперь я отправляюсь танцевать! — запела мушка.

И она улетела и танцевала три дня и три ночи, пока не свалилась в воду, где ее и съела проплывавшая мимо рыбка (но Том этого не знал).

А как-то раз Том сидел на листике кувшинки вместе со своим другом — королем стрекоз. Тот наелся комаров и теперь засыпал на солнышке, лениво болтая с Томом о тех временах, когда они оба еще жили под водой.

И вдруг Том услышал очень странный звук, ворчание, пыхтение, скрипение, подвывание, как будто бы в один мешок сунули двух голубей, девять мышей, трех морских свинок и крохотного щенка, да и пустили мешок плыть по течению.

Он посмотрел туда, откуда доносился шум, и увидел зрелище столь же странное, сколь и сопровождавший его звук: по воде катился огромный шар, и казалось, что он сделан из мягкого коричневого меха, на солнце он сверкал, как стеклянный. В то же время это был и не совсем шар, потому что временами он разворачивался и расползался в стороны, а потом снова свертывался в шар. И шум от него все усиливался да усиливался.

Том спросил короля стрекоз, не знает ли тот, в чем дело, но его приятель был слишком близорук и ничего не увидел. Тогда Том ловко прыгнул в воду и поплыл вперед. И что же? Оказалось, что плывут, катаются, валяются, ныряют, веселятся, дерутся, целуются, кусаются, размахивают лапами и свертываются в один шар четыре или пять чудесных зверьков.

Но стоило самой большой зверюшке увидеть Тома, как она кинулась за ним с криком:

— Скорее, детки, тут кое-что съестное!

Она кинулась на беднягу Тома, сверкая злыми глазами и ухмыляясь так, что виднелись все ее острые зубы. И хотя Тому она показалась очень красивой, он подумал про себя: «Красив тот, кто красиво поступает», и тотчас нырнул, спрятался между корнями кувшинки, а потом начал ее дразнить.

— А ну вылезай, а не то будет хуже! — пригрозила старая выдра.

Но Том спрятался за двумя корешками и продолжал корчить рожи, точно так же, как он, бывало, корчил рожи старушкам, спрятавшись за густой изгородью. Конечно, это не свидетельствует о хорошем воспитании, но ты же помнишь, что у Тома вообще не было воспитания.

— Поплыли отсюда, дети, — наконец сказала мама-выдра с отвращением. — Это несъедобно, я думаю, это всего лишь головастик или тритон, даже гнусные щуки их не едят.

— Я не тритон! — возмутился Том. — У них хвосты!

— Ты головастик, — уверенно сказала выдра. — Я же вижу, у тебя две руки, и я уверена, что у тебя есть хвост!

— А вот смотри! — Том повернулся, и, конечно, никакого хвоста у него не было, как и у тебя.

Выдра могла бы сказать, что Том — лягушонок; но, как и многие взрослые люди, она не любила признавать свои ошибки и настаивала на своем.

— Раз я сказала, что ты головастик, так оно и есть, а потому ты не годишься в пищу приличным существам вроде моих детей. Сиди там, среди корней, пока тебя нс съест лосось (она знала, что лосось не станет есть Тома, но хотела испугать «головастика»). Да-да, они съедят тебя, а мы съедим их!

И она злобно расхохоталась — если ты когда-нибудь видел выдру, то, возможно, слышал и этот жуткий смех. Когда слышишь его впервые, кажется, что это хохочет призрак или водяной.

— А кто такой лосось? — спросил Том.

— Рыба, головастик, рыба, лосось — повелитель рыб, а мы — повелители лососей! Мы охотимся на них, загоняем их в угол и съедаем. Ах, как они глупы! Запугивают всю рыбу в реке и в пруду, пескарей, форелей, а стоит им увидеть нас — и они пугаются и дрожат от ужаса. Мы их ловим и перегрызаем им горло, и… — она облизнулась. — Да, они скоро придут, я чую дождь, он идет сюда с моря, а за дождями плывут лососи, и мы будем есть, есть целыми днями!

И выдра так надулась от гордости, что сделала колесо, а потом поднялась над водой, ухмыляясь, как Чеширский кот.

— И откуда же они плывут? — спросил Том, дрожа от страха.

— С моря, глупыш, с моря, если бы они жили там, им бы ничто не угрожало, но эти глупцы уплывают из моря, плывут по реке, тут-то мы их и караулим. Ах, сколько рыбы мы ловим, и как мы потом веселимся, катаемся на солнце и спим среди камней! Да, детки, не будь людей, мы жили бы совсем хорошо!

— А что такое люди? — спросил Том. Но тут ему показалось, что он и так знает.

— Это такие двуногие. Не будь у тебя хвоста, ты был бы таким же, как они. Конечно, они намного больше, они ловят рыбу крючками и сетями, иногда и мы в них запутываемся; и они ловят омаров. Они убили моего бедного мужа, когда он поплыл на охоту, чтобы принести мне поесть. Ах, он отдал свою жизнь за вас, детки!

И она так расстроилась при воспоминании, что тут же поплыла прочь, и на время Том потерял ее из виду. Да, вовремя она уплыла — на берегу появились семь лающих терьеров, они начали прыгать по воде у берега, выть и скрести песок, показывая охотнику, что тут кто-то есть. Том спрятался среди кувшинок, пока собаки не убрались прочь, — он же не знал, что это феи воды явились, чтобы избавить его от выдры.

Но он не мог забыть, как выдра говорила об огромном море и широкой реке. И чем больше он думал о ее словах, тем больше ему хотелось посмотреть на них. Он не мог бы объяснить почему. Но чем больше он размышлял о море, тем грустнее становилось ему в маленьком ручье. Ему захотелось выбраться в мир и насладиться всеми чудесами света.

И он как-то раз отправился вниз по течению. Но ручей сильно обмелел, и когда Том добрался до самых мелких мест, то уже не мог оставаться под водой, потому что воды не осталось. Солнце припекло спину, и ему стало плохо. Он вернулся к себе и целую неделю пролежал в воде.

Но вот однажды вечером, в сильную жару, он увидел… нечто.

Весь день он ничего не делал, как и форели, лежавшие на дне, хотя они могли бы выскакивать из воды и ловить мух. Том дремал, уткнувшись в бок знакомой форели, от нее шла хоть какая-то прохлада, а вокруг было невыносимо жарко и даже вода нагрелась.

К вечеру внезапно потемнело, Том выглянул наверх и увидел черные тучи, укутавшие небо, кроны деревьев и утесы, как одеяла. Он не то чтобы испугался, но притих — потому что все кругом стихло. Ни шепота ветерка, ни чириканья птички. А вот и первые крупные капли дождя падают в воду, одна из них шлепнулась Тому на нос, и он спрятался под воду.

Загрохотал гром, засверкала молния, она помчалась по всему Вендейлу, с тучи на тучу, с утеса на утес, а гром гремел так, что все вокруг тряслось. Том смотрел на грозу из воды, и ему казалось, что ничего прекраснее он еще не видел.

Но он не высовывал голову на поверхность, потому что дождь хлынул, как из ведра, по водной глади рассыпались пули — град взбивал пену, и вода начала прибывать, все выше и выше, и вот уже это целая река, несущая камни, сучья, жуков, червяков, личинки, сосновые иглы, старый башмак, и обрывки, и обрезки, и огрызки, и обмотки, и то, и другое, и третье, и чего там только не было, хватило бы на девять музеев!

Том спрятался за камнем, потому что течение стало столь сильным, что стоять он не мог. Но форели вылетели в ревущий поток и принялись хватать жуков, личинок, червяков, отбирать их друг у друга, наедаться до отвала.

И вот в отблеске молний Том увидел, что по всему дну кишмя кишат угри, они извиваются, вертятся, торопятся куда-то. Давно уже они не показывались из своих щелей и пещерок, Том их раньше почти не встречал. Но теперь все они повылезали наружу и неслись куда-то так, что он перепугался. Но вот Том услышал, как они повторяют:

— Какая чудная гроза! Сколько воды! Скорее к морю, скорее к морю!

А вот и выдра со своим выводком мчится вместе со всеми. Увидев Тома, она крикнула:

— Эй, головастик, если хочешь повидать мир, сейчас самое время, скорее к морю, завтра мы позавтракаем лососиной, скорее к морю!

Тут сверкнула такая молния, каких Том еще не видел, и выдры исчезли, а Том увидел — да, он был уверен в том, что видел! — трех прелестных беленьких девочек, они держались за руки и пели:

— Скорее к морю! Скорее к морю!

— О, подождите, возьмите меня с собой! — закричал Том.

Но они уже исчезли из виду, однако сквозь гром, и молнии, и ветер, и шум воды до него донеслись ясные чистые голоса:

— Скорее к морю! Скорее к морю!

— Скорее к морю? — вскричал Том. — Все спешат к морю, и я поспешу. Прощай, форель!

Но рыбки были так заняты поглощением жучков и личинок, что не обратили на Тома внимания. И ему не пришлось долго прощаться.

Ну что ж, вниз по течению, по бурной воде, при свете молний; мимо высоких утесов, вокруг которых росли березки, то ярко-белые в свете молнии, то черные, как ночь; мимо ям, откуда на него выскакивали огромные рыбины, разевавшие пасть и тотчас угрюмо плывшие обратно — невидимые Тому феи отсылали их прочь; через отмели и ревущие пороги, где Том совсем ослеп и оглох; мимо омутов, где метались на ветру кувшинки; мимо спящих деревень; под темными арками мостов — к морю, к морю! Том не мог бы, да и не хотел бы, остановиться: он спешил к морю, чтобы увидеть огромный мир, и лососей, и волны, и само море.

А когда пришло утро, Том оказался в реке, где жили лососи.

А потом он доплыл до того места, где река расходилась в разные стороны и разливалась так широко, что он не мог увидеть противоположных берегов.

Тут он слегка испугался и остановился.

— Наверное, это и есть море! Ну и широкое! Если я поплыву дальше, то наверняка потеряюсь, или кто-нибудь. съест меня. Подожду-ка я выдру, или угря, или еще кого знакомого, чтобы они сказали мне, куда же дальше!

И он поплыл назад, туда, где начиналась широкая отмель, заполз в расщелину и стал ждать. Но и выдра, и угри уже давно уплыли к самому морю.

А Том заснул, он так устал после своего ночного путешествия! Когда он проснулся, река стала уже почти совсем прозрачной, чудесного янтарного оттенка, хотя вода и стояла очень высоко. Вскоре он увидел такое, что заставило его подскочить на месте: он знал, что перед ним одно из тех чудес, которые ему так хотелось увидеть.

Вот так рыба! В десять раз крупнее самой крупной форели, в сотню раз крупнее Тома, она неспешно плыла против течения с такой же скоростью, с какой Том плыл по течению.

Вот так рыба! С головы до кончика хвоста она сияла чистейшим серебром, и то тут то там мелькали алые точечки; с шикарным загнутым носом, шикарной загнутой губой и шикарными светящимися глазами, и как же гордо она смотрит вокруг, глядит направо и налево, как будто бы все тут принадлежит ей. Наверное, это и есть лосось, король всех рыб!

Том так перепугался, что готов был кинуться в свою щелку, но лосось и не собирался его трогать. Лосось — джентльмен среди рыб, он выглядит благородным и гордым, и он ни с кем не станет ссориться, он всегда занят своим делом и не обращает внимания на грубиянов.

Лосось окинул Тома беглым взглядом и проплыл дальше, не обращая на него никакого внимания, лишь вода закипела от взмахов его мощного хвоста. Через минуту мимо Тома проплыла еще рыбина, и еще, и еще, и все они без усилия двигались против течения, работая мощными хвостами, изредка выпрыгивая из воды, так что чешуя их сверкала серебром на солнце. Том пришел в такой восторг, что мог бы смотреть на них весь день.

Но вот и последняя рыбина, она плывет медленнее, останавливается, оглядывается назад, и что-то ее беспокоит. И тут Том рассмотрел, что эта рыбина помогает другой, без точечек, одетой в чистое серебро от носа до кончика хвоста.

— Милая, ты устала, передохни вот тут, — и гигант подтолкнул свою спутницу как раз к тому валуну, где примостился Том.

Это был лосось со своей женой. Лососи, как настоящие джентльмены, выбирают себе жену на всю жизнь, заботятся о ней и любят ее, дерутся за нее, если надо, и кормят ее, когда надо. Они совсем не похожи на других рыб — щуку, плотву или еще кого, ведь много есть таких созданий, которые совсем не заботятся о женах.

Но тут лосось увидел Тома и свирепо воззрился на него.

— Что тебе здесь надо?

— Пожалуйста, не ешьте меня, — вскричал Том. — Вы так красивы, мне так хочется еще посмотреть на вас!

— Вот как? — учтиво ответил лосось и стал еще величественнее на вид. — Извини, мой милый, теперь-то я вижу, кто ты. Мне уже попадались такие же крохотные создания, обычно они ведут себя вполне пристойно. Один из них даже оказал мне маленькую услугу, надеюсь, я смогу ему когда-нибудь отплатить. Мы тебе не помешаем, отдохнем чуть-чуть и в путь.

Ах, как он прекрасно был воспитан, какие у него манеры!

— Значит, вы видели таких, как я? — спросил Том.

— Да, мой милый. Да вот прошлой ночью один из них выплыл оттуда и предупредил мою жену, что в реке стоят сети, оставшиеся еще с прошлой зимы, и он показал нам, как их обойти.

— Значит, в море есть дети? — Том захлопал в ладоши. — Значит, мне будет с кем играть? Как я рад!

— А разве в твоей речке не было детей? — спросила жена лосося.

— Нет, и мне было одиноко! По-моему, я видел троих вчера ночью, но они тут же исчезли, все так спешили к морю. Мне не с кем было играть, только с личинками, и с форелью, и со стрекозой.

— Фи, какая вульгарная компания!

— Милая, даже если у него и была плохая компания, манеры у него все же приличные, — заметил лосось.

— Да, верно, но бедняжка! Как же он жил среди личинок, стрекоз и форелей! — она совсем загнула губу и с презрением поглядела вокруг.

— А чем вам не угодили форели? — поинтересовался Том.

— Мой милый, да мы просто не упоминаем их; к сожалению, они приходятся нам дальней родней, но почета нашему семейству не приносят. Много-много лет назад они были такими же, как мы, но были ленивы, трусливы и жадны. И вместо того, чтобы каждый год отправляться к морю, на мир посмотреть и себя показать, вместо того, чтобы расти, становиться такими же мощными, как мы, они начали оставаться в речушках и ручейках по пути, есть червяков и всякую грязь. А они наказаны по заслугам: они стали такими уродами — коричневые, пятнистые, маленькие. Их вкусы… ах, они опускаются до того, что едят наших детей.

— Да, и тем не менее они пытаются возобновлять с нами знакомство, — добавила леди. — Один из них как-то раз сделал предложение моей приятельнице! Такая наглость!

— Надеюсь, ни одна из рыб нашей породы не снизойдет до разговора с рыбами их породы, — величественно произнес лосось. — Если бы я увидел такое, я бы обоих предал смерти на месте.

Глава 4

Том рассказал лососю про злую выдру, после чего рыбы проследовали своим путем. А Том медленно, осторожно поплыл вдоль берега. Много-много дней исследовал он прибрежные воды, ведь до моря были еще целые мили. Наверное, он бы никогда не нашел туда дороги, если бы феи не помогали ему (хотя он не видел их прелестных лиц и не ощущал прикосновений их нежных рук).

Как-то с ним случилось странное происшествие. Стояла ясная сентябрьская ночь, луна так ярко освещала воду, что Том никак не мог уснуть, хотя и зажмуривал глаза изо всех сил. Наконец он выбрался на поверхность и уселся на маленький утес, глядя на большую желтую луну и пытаясь понять, что же это такое, и почему оно смотрит на него. Он смотрел, как лунный свет пляшет на волнах, на темных кронах деревьев, на покрытых инеем лугах, слушал, как ухает сова, и как мычит где-то корова, и тявкает лиса, и хохочет выдра; он принюхивался к сладкому аромату берез и медового вереска, растущего далеко-далеко вверху. И не зная отчего, он почувствовал себя счастливым.

Внезапно он увидел нечто прекрасное. Ярко-красный огонек пронесся по берегу и кинулся в воду длинным языком пламени. Том — а он был любопытным мальчишкой, как ты помнишь, — немедленно поплыл туда, чтобы узнать, что там. Он подплыл к берегу туда, где неведомый свет остановился над мелководьем.

И там, прямо под источником света, лежали пять или шесть крупных лососей, смотревших на огонь выпученными глазами и покачивавших огромными хвостами так, как будто бы им это очень нравилось.

Том поднялся к самой поверхности, чтобы поближе рассмотреть чудесный свет, и случайно шлепнул по воде рукой.

Тотчас голос произнес:

— Там рыба.

Он не знал, что означают эти слова, но он как будто бы узнавал и звуки, и голос; присмотревшись, он заметил на берегу трех огромных двуногих, один из них держал источник света в руке, тот сверкал и шипел, а у другого в руках был длинный шест. Том понял, что перед ним люди, и очень испугался, он заполз в щелку между камнями и стал оттуда смотреть, что же будет дальше.

Мужчина с фонарем склонился к воде, всмотрелся вглубь и сказал:

— Вон того здоровенного, дружище, он потянет фунтов на пятнадцать; не дрогни!

Том почувствовал приближение опасности и хотел предупредить глупых рыб, которые все таращились на свет, как зачарованные. Но прежде чем он сообразил, что делать, шест ударил вниз, в воду, раздался ужасный всплеск, бедный лосось попытался извернуться, но поздно — Том увидел, как шест пронзил его и как рыбину вытащили наверх.

И вдруг за спинами трех мужчин оказались еще трое, они кинулись друг на друга, посыпались удары, поднялся шум, а слова летели такие, которые он уже когда-то слышал. Он задрожал, ему стало совсем не по себе, теперь он знал, что это плохие, вредные слова. И тут он начал все вспоминать.

Да, перед ним — люди, и они дерутся: свирепая, отчаянная драка, какие Том уже много раз видел.

Он заткнул свои крошечные ушки, ему хотелось уплыть подальше; как хорошо, что теперь он — дитя воды, что он ничего общего не имеет с кошмарными грязными людьми в противной одежде и с противными словами на устах. Но он не решался выползти из щелки, хотя камень над его головой так и трясся от схватки браконьеров с охранниками.

Внезапно раздался мощный всплеск, что-то вспыхнуло, зашипело и погасло, и все стихло. Недалеко от Тома прямо в воду свалился один из браконьеров, тот, что держал факел. Его тут же затянуло в глубокую яму, где он и остался. А остальные тем временем искали его на берегу.

Том долго-долго выжидал, пока все успокоится. Потом он выглянул из щелки и увидел на дне человека. Наконец он собрался с мужеством и поплыл к нему.

— Может быть, он заснул в воде, как я когда-то?

Ему очень захотелось посмотреть на человека, он сам не знал, почему. Да, нужно взглянуть на него. Он подкрадется и потом убежит. Том медленно плавал кругами вокруг упавшего, а тот совсем не шевелился, и наконец малыш осмелел и подплыл совсем близко.

Луна светила так ярко, что Том без труда рассмотрел лицо лежащего. А рассмотрев, сразу вспомнил: это его бывший хозяин, Граймс.

Том развернулся и помчался прочь изо всех сил.

— Ну и ну! А вдруг и он превратится в дитя воды? Ужас! А что, если он найдет меня и снова примется колотить?

Он проплыл немного вверх по течению, забрался под ольховый корень и провел там остатки ночи. Но едва наступило утро, он поплыл обратно, чтобы проверить, не превратился ли мистер Граймс в дитя воды.

Том с опаской плыл вперед, заглядывая во все щелки и под все камни, прячась за каждым корешком. Нет, Граймс все еще лежал там. Днем Том снова отправился посмотреть, он никак не мог успокоиться. Граймса там уже не было, и Том решил, что он превратился в дитя воды.

Бедный Том мог бы так не переживать: мистер Граймс не превратился ни во что хорошее. Но Том не знал, что произошло, и долгое время боялся наткнуться на Граймса где-нибудь на глубине. Он не знал, что феи воды унесли тело Граймса туда, куда надо, и оставили его там, где положено оставлять в таких случаях. Во всяком случае, Граймс больше никогда не охотился на лососей. Похоже, что единственный способ борьбы с браконьером — это сунуть его под воду на двадцать четыре часа, как Граймса. Когда ты вырастешь, веди себя достойно, не тронь рыбу или дичь, которая тебе не принадлежит и на которую нельзя охотиться. Можно ведь получить разрешение, если уж очень хочется, и тогда все будут относиться к тебе нормально, и никто не назовет тебя браконьером.

Ну, а Том отправился в путь — он боялся оставаться там, где мог встретить Граймса. Он продвигался все дальше и дальше, пока не увидел далеко-далеко впереди в тумане красный бакен. А потом он с изумлением обнаружил, что течение разворачивается и течет обратно к берегу!

Начался прилив, но Том-то этого не знал. Вдруг вся вода вокруг стала соленой. А потом что-то изменилось в нем самом. Он стал легким, как свет, и ему показалось, что он только что хорошо отдохнул. Он трижды подпрыгнул вверх, над водой, на целый ярд, да еще и перевернулся в воздухе, как лосось, впервые попавший в благородные соленые воды моря — прародителя всего живого.

Он уже не боялся прилива, несущего его назад. Прямо перед ним на воде приплясывал красный буй, туда-то он и поплыл. Навстречу ему попались большие стаи окуней и кефали, носившиеся за креветками, но Том не обратил на рыб внимания (они на него — тоже). Потом ему попался огромный сверкающий тюлень, плывший вслед за форелью. Тюлень высунул из воды голову и плечи, вытаращившись на Тома. А Том совсем не испугался, он лишь сказал:

— Добрый день, сэр. Как прекрасно море!

А старый тюлень вместо того, чтобы укусить Тома, подмигнул ему сонными влажными глазами и ответил:

— Доброго прилива, малыш! Ты ищешь своих братьев и сестер? Они все играют вон там!

— О, неужели у меня наконец-то появятся друзья! — воскликнул Том.

Он доплыл до буйка и забрался на него (он совсем выдохся), уселся там и осмотрелся, но вокруг никого не было.

Легкий бриз разметал в стороны туман, и крохотные волны весело заплясали вокруг буйка, а тот плясал вместе с ними. Тени от облаков неслись по сияющей голубой бухте, пытаясь догнать друг друга. Волны радостно кидались на широкий берег, усыпанный белым песком, запрыгивали на утесы, чтобы посмотреть на зеленые поля за ними, скатывались вниз и разбивались на волночки, а потом собирались в одно целое и снова начинали свою вечную игру. Крачки кружили над Томом, как гигантские стрекозы с черными головами, чайки смеялись в вышине, как заигравшиеся девочки, а Том смотрел и не мог наглядеться, слушал и не мог наслушаться. Он был бы совсем счастлив, если бы нашел других детей воды. Но вот прилив кончился. Том слез с буйка и поплыл искать себе друзей — увы! никого не было.

Временами ему казалось, что он слышит смех, но это были лишь брызги воды. Иногда ему казалось, что он видит что-то на дне, но это были всего лишь ракушки. А как-то раз прямо из песка на него взглянули чьи-то сияющие глаза! Он нырнул и начал сгребать песок в сторону, крича:

— Не уходи, мне так хочется найти кого-нибудь, с кем можно играть!

Но из песка на него выскочил огромный палтус с безобразными глазами и перекошенным ртом, взмахнул хвостом и — прочь по дну. Да так быстро, что сшиб Тома с ног. Тогда Том сел на дно моря и разрыдался.

Он так долго плыл сюда, преодолел столько препятствий, пережил столько опасностей, а детей воды так и не нашел! Ах, как несправедливо!

Тяжело, конечно, и жалко Тома. Но все люди, и дети в том числе, не могут сразу получить желаемое: нужно подождать, а то и потрудиться, мой милый.

Длинными-длинными днями, переходившими в длинные-длинные недели, сидел Том на буйке, глядя на море, мечтая о том, чтобы к нему явились другие дети воды. Но их все не было.

Тогда он начал спрашивать всех морских жителей (неважно, что некоторые из них были очень странными, а другие и вовсе ни на что не похожи):

— А вы не видели где-нибудь детей воды?

Некоторые отвечали «да», другие ничего не отвечали. Он спрашивал окуней, но те с такой жадностью гонялись за креветками, что не снисходили до ответа.

А как-то раз мимо проплыла целая флотилия пурпурных морских улиток, каждая из них сидела на пенистой губке, и Том закричал:

— Ой, какие же вы красивые! Скажите, откуда вы? И не встречали ли вы детей воды?

А морские улитки отвечали:

— Откуда мы, мы и сами не знаем, и куда плывем, тоже не знаем. Наша жизнь проходит в море-океане, солнце согревает нас сверху, а теплое течение подогревает снизу, и нам этого достаточно. Да, наверное, встречались нам и дети воды. Много странного попадается на пути.

Ах, красивые глупые созданья, они поплыли дальше, и волны вынесли их на берег.

А потом появилась очень странная рыба — это была медуза. Казалось, что кто-то взял толстого поросенка и разделил его пополам, а потом заложил его в пресс и давил до тех нор, пока тот не стал плоским; тело-то у него было большое, а рот совсем крошечный, не больше, чем у Тома, а голосок тоненький, скрипучий:

— Не знаю, не знаю. Я собиралась в Чесапик, в Америку, но, похоже, заблудилась, а все это теплое течение виновато, да я заблудилась. Не мешай, не болтай, я заблудилась, мне надо подумать!

А потом Том увидел стадо дельфинов: папы, мамы и дети так и катились по воде, сверкая на солнце (дело в том, что феи воды каждое утро начищают их и покрывают лаком). Вид у них был такой добродушный, что Том набрался храбрости и заговорил с ними.

— Тшш! Тшшш! — отвечали они, потому что не умели говорить ничего другого.

А потом появилась стая акул, они нежились на солнце, и каждая из них была величиной с лодку, так что Том сначала испугался. Но это были веселые ленивые акулы, не такие, как белые акулы-убийцы, или голубые акулы, или рыба-молот, эти-то едят людей. А есть еще рыба-пила, касатка, они нападают даже на китов!

Но здесь были другие акулы, они подплывали к буйку и терлись об него широкими спинами, а потом всплывали повыше и грелись на солнце и подмигивали Тому. Но они ничего не отвечали на его вопросы. Они объелись сельдью и совсем поглупели. Том очень обрадовался, когда проплывавший мимо бриг отпугнул их прочь — надо тебе сказать, что некоторые акулы ужасно пахнут, так что Тому приходилось зажимать себе нос.

А потом появилось очень красивое существо, такая серебряная лента с острой головкой и длинными зубами. Оно было очень грустным и явно чувствовало себя не очень хорошо. Временами оно беспомощно валилось на бок, потом поворачивалось и плыло дальше, мерцая как белое пламя, а потом снова замирало.

— Откуда ты? — спросил Том. — Что с тобой?

— Я плыву из теплых краев, где на песчаных берегах растут сосны, но я поплыл на север, следуя за изменчивым теплым течением, пока не наткнулся на холодные айсберги. Эти ледяные горы плывут по океану, я заплутался среди них и весь промерз. Но дети воды вытащили меня оттуда и помогли мне добраться до теплых краев. Теперь я прихожу в себя, но мне все еще не по себе, мне грустно. Ах, никогда мне не добраться до дома!

— Значит, ты встречал детей воды? Где же они, далеко отсюда?

— Встречал, они помогли мне и прошлой ночью, а не то меня бы съел большой черный дельфин.

Какая досада! Дети воды где-то близко, а он не может их найти!

И вот Том покинул буй и начал вылезать на песок, он бродил по берегу среди камней или забирался по ночам на утес, среди светящихся водорослей, во время низких октябрьских приливов, и звал детей воды, и плакал, но ни разу ему никто не ответил. Вскоре он совсем похудел от беспокойства и переживаний.

Но как-то раз он нашел себе товарища по игре. Увы, это был всего лишь омар, но это был замечательный омар — на клешнях его жили ракушки (а это — знак большого достоинства среди омаров) и такого украшения нельзя купить ни за какие деньги, как не купишь за деньги чистую совесть или королевскую награду.

Том никогда еще не видал омаров, и он думал, что никогда еще ему не попадалось такое странное, удивительное и нелепое существо. Одна клешня у него была вся в шишках, а вторая в зазубринах. Тому очень нравилось смотреть, как омар вцеплялся в водоросли шишковатой клешней и нарезал себе салат зубчатой клешней, потом принюхивался к водорослям, как обезьяна, и совал их в рот. А маленькие ракушки, жившие на его конечностях, каждый раз выбрасывали сети и ловили все, что оставалось от его блюда.

Но больше всего Тома изумляло, как легко омар срывался с места: хлоп — и скачок, как у лягушки. Да, он здорово прыгал что взад, что вперед. Например, захочется ему попасть в расщелину, до которой десяток ярдов. Что же он делает? Если бы он влезал в нее вперед головой, то развернуться-то в ней он бы уже не смог. Поэтому он поворачивался к ней хвостом, расправлял по спине усы (в усах его заключено шестое чувство, хотя никто и не знает точно, что это такое), поворачивал глаза назад, а потом — готовьсь, пли! — прыгал прямо в щелку. После чего выглядывал оттуда, и на его морде было написано: «Ну что, ты так не можешь?»

Том и его спросил про детей воды.

Да, омар их видел, но они его не интересовали. Беспокойные крошечные созданья, помогают рыбам и ракушкам, попавшим в беду. Что касается его, то ему, омару, было бы стыдно, если бы он попал в такое положение, где ему должны были бы помогать такие крошки, у них и скорлупы-то нет. Да, и он прожил уже достаточно долго, чтобы уметь самому о себе позаботиться, да!

Надменный омар, что и говорить, и не очень-то вежливо он обращался с Томом. Но он был таким забавным, и Тому так надоело быть одному, что он даже не спорил со своим приятелем. Часто они сидели в какой-нибудь расщелине и подолгу болтали о том, о сем.

Примерно тогда и случилось с Томом такое, что он едва было не лишился возможности когда-либо встретить детей воды — такое странное и важное приключение.

Случилось так, что на том самом берегу как-то раз прогуливалась Элли, та самая девочка в белом, помнишь? А вместе с ней один очень мудрый человек, профессор Оппрсттмлннтиссс.

Они с Элли прогуливались, и профессор показывал ей примерно одно из тысячи прекрасных, увлекательных явлений, которые можно было наблюдать в тот день. Но его уроки Элли не нравились. Ей куда больше нравилось играть с детьми или уж играть в куклы, потому что она могла бы сделать вид, что они живые, и потому она серьезно ответила:

— Все это меня не волнует, я не могу тут играть, и никто тут со мной не разговаривает. Если бы в воде водились дети, как в старые времена, я бы обрадовалась.

— Дети — в воде, ну не странно ли?! — удивился профессор.

— Да, я знаю, что раньше в воде водились дети, и русалки и водяные. Я видела их на картинке дома, там нарисована красавица, она сидит в повозке, которую везут дельфины, а вокруг нее несутся дети, и один из них сидит у нее на коленях. Вокруг плавают морские люди, они веселятся и дуют в большие раковины. Картина называется «Триумф Галатеи», и еще там видна горящая гора. Картина висит у нас над лестницей, я часто смотрела на нее, когда была еще совсем маленькой, и она мне часто снилась; она так прекрасна, что должна быть правдивой.

Профессор знал, что, если вещь и прекрасна, это не означает, что она существует в жизни. Он запустил в воду сачок и вытащил… нашего Тома!

Выдернув сачок, он увидел малыша, запутавшегося в ячейках сети, и воскликнул:

— Ах, какая большая голотурия! Да еще с руками! Наверное, из класса синапта!

И профессор вынул Тома из сачка.

— Ба, да у нее и глаза есть! Наверное, это цефалопод, поразительно!

— Я не цефалопод! — закричал Том во всю мочь: ему не нравилось, когда его обзывали, да еще и незнакомым словом.

— Но это же дитя воды! — вскричала Элли, и она была права.

— Ерунда, моя милая, — отвечал профессор, тыча в Тома пальцем. — Тебе, наверно, показалось.

Все это время Том пребывал в неописуемом испуге. Он молчал и не шевелился, хотя его и обозвали голотурией и цефалоподом. Он боялся, что, коли уж он попал в руки человека в одежде, тот сможет и его одеть и превратить в грязного маленького трубочиста.

Но когда профессор снова ткнул его пальцем, Том не выдержал. Напугавшись и разозлившись от боли, он развернулся, как мышка, загнанная в угол, и укусил профессора за палец.

— Как, у нее и зубы есть! — изумился профессор, роняя малыша.

Том тотчас кинулся в водоросли и нырнул в воду.

— Но это же дитя воды, я слышала, как оно разговаривало, — закричала Элли. — Сейчас оно уплывет!

Она спрыгнула с камня и попыталась поймать Тома.

Но Том уже скрылся в воде. А Элли поскользнулась, упала и ушиблась головой так сильно, что осталась лежать на песке.

Профессор поднял ее на руки и попытался привести в чувство, он чуть не плакал, потому что очень любил девочку. Но она не отзывалась. Тогда он отнес Элли в дом и позвал гувернантку. Элли уложили в постель, и там она лежала бледная и недвижимая. Лишь изредка она кричала:

— Дети воды! Дети воды!

Но никто не понимал, чего она хочет, а профессор догадывался, но молчал.

И вот через неделю, в прекрасную лунную ночь, в раскрытое окно влетели феи. Они принесли Элли крылья, такие красивые, что она тут же проснулась и захотела их померить. Она надела крылья, вылетела вместе с феями в окно, промчалась над городком, к морю, и исчезла в тумане.

И долгое, долгое время никто ничего о ней не слышал.

Глава пятая

А что же малыш Том?

Как я уже сказал, он прыгнул в воду. Но он не мог не думать об Элли. Правда, он не помнил, кто она, но знал, что это маленькая девочка (хотя она была в сотни раз больше его). Ничего удивительного: размер не имеет ничего общего с родством. Крошечный росток может оказаться родственником могучего дерева, а крохотный котенок Вик знает, что львица — тоже в некотором смысле кошка, хотя она в двадцать раз длиннее его. Так и Том знал, что Элли — маленькая девочка, и вспоминал ее весь день, и ему так хотелось с ней поиграть. Но вскоре ему пришлось задуматься совсем о другом.

Как-то он брел вдоль скал по мелководью, смотрел, как окуни ловят креветок, а губаны грызут ракушки (вместе со скорлупой). И тут он увидел круглую клетку, сплетенную из зеленых ивовых ветвей; а в клетке сидел его приятель омар, и вид у него был совершенно пристыженный. И так как у омара не было пальцев на клешнях, то он заламывал рожки.

— Ты что, плохо себя вел и тебя засадили в клетку?.. — спросил Том.

Омар слегка разгневался, но он был так подавлен, что не стал возражать, и лишь ответил:

— Я не могу выбраться.

— А зачем ты туда залез?

— Да вот за этой дохлой рыбкой, такая гадость! — Да, когда он увидел наживку, она показалась ему душистой и вкусной, но тогда он был снаружи, а теперь сидел внутри и не мог вылезти.

— Как же ты залез туда?

— А вон там сверху есть круглая дырка.

— Почему же ты не можешь вылезти через нее?

— Высоко! Я уже прыгал — вверх, вниз, вбок, наверное, четыреста раз подряд, и все без толку. Все время падаю на дно.

Том поглядел на ловушку и тотчас понял, в чем тут дело — ты тоже сразу сообразишь, если видел силок на омара.

— Высунь хвост наверх, и я тебя вытащу, — сказал ТОМ.

Но омар был так глуп и так неуклюж, что никак не мог угодить хвостом в дырку. Как многие охотники на лис, например, они достаточно умны, пока занимаются своим делом, но стоит им оказаться в незнакомом месте, и они просто голову теряют. Вот омар и потерял хвост, то есть никак не мог сообразить, что же ему делать.

Том забрался наверх и пытался схватить неуклюжего омара за хвост, а когда ему это удалось, то, как и следовало ожидать, он сам свалился в ловушку.

— Ну и ну! — сказал Том, осматриваясь. — Слушай, давай-ка отломай все острые концы от прутьев клешнями, для тебя это пустяковая работа, а потом мы легко выберемся.

— И как я сам не догадался? — обрадовался омар. — С моим-то жизненным опытом!

Он тут же принялся за работу, но не успел сделать и половины, как над ними как будто бы темное облако нависло — выдра!

Ах, как она ухмыльнулась, узнав Тома!

— А, это ты, тебе всегда во все надо вмешаться, ты всюду суешь свой нос, вот и попался! Уж я отомщу тебе за то, что ты предупредил лососей обо мне!

И она полезла наверх, чтобы влезть в ловушку.

Том перепугался до смерти, а выдра отыскала отверстие и полезла внутрь. Но едва она просунула голову в дырку, как бравый омар защемил ей клешней нос и вцепился в нее мертвой хваткой.

И вот они все трое в ловушке, там и так тесно, а они толкаются, дерутся, омар щиплет выдру, та старается стукнуть лапой омара, и оба они толкают и пихают бедного Тома, так что он уже и дышать не может. Уж и не знаю, что бы с ним случилось дальше, если бы ему не удалось забраться на спину выдре, а оттуда — наружу.

Он очень обрадовался, оказавшись на свободе, но не бросать же в беде омара! Поэтому он улучил момент, схватил омара за хвост и изо всех сил дернул на себя. Но омар не выпускал выдру из клешней.

— Эй, да она же уже утонула! — закричал Том. — Отпусти ее!

И правда, выдре пришел конец, ведь ей нужно иногда выныривать из воды, чтобы вздохнуть, а тут омар так защемил ей нос, что она вообще не могла дышать.

Однако омар все держался за нее.

— Да вылезай же, глупый! — закричал Том. — Ты ждешь, чтобы тебя рыбаки поймали? Смотри, они уже тащат ловушку наверх!

Но омар ничего не слышал, и рыбак втащил его вместе с ловушкой к себе в лодку. Тут наконец глупый омар сообразил, что дела плохи, и едва рыбак выдернул его наружу, он изо всех сил рванулся на свободу и плюхнулся в воду.

А тем временем с Томом произошло самое чудесное приключение из всех, какие ему пришлось испытать до сих пор: он встретил дитя воды.

Да, самое настоящее дитя воды, такое же, как он. Увидев Тома, крошечное существо закричало:

— Новый ребенок! Новый ребенок! Ах, какая радость!

И они с Томом побежали навстречу друг другу, обнялись и расцеловались.

— Ах, где же вы были до сих пор? — спросил Том. — Я так долго вас искал, и мне было так одиноко!

— Мы давно уже здесь. Нас тут сотни! Неужели ты нас не слышал — мы каждый день поем, играем и шумим, прежде чем идти домой?

— Прекрасно! Мне все время виделись существа, похожие на вас, но я думал, что это ракушки, я не думал, что есть другие дети воды.

— Ну, пойдем, помоги мне немного, а то придут остальные, а я еще не кончил!

— А что надо делать?

— Прошлой ночью была буря, сверху скатился огромный валун и попортил наш утес, видишь, все цветы и водоросли порваны, помяты, надо снова все посадить, поставить на место кораллы, расправить анемоны, и у нас будет чудесный сад.

И вдвоем они принялись за работу: посадили растения, разровняли песок и успели все кончить до начала прилива. А потом Том услышал смех, шутки, песни, крики и шум возни, все это сливалось с пеньем волн. И тут он понял, что постоянно слышал, детей воды, просто его глаза и уши были раньше закрыты.

И вот они перед ним, десятки и сотни, одни такие же, как Том, другие поменьше, третьи побольше, и все в белых купальничках. Узнав, что у них появился новый товарищ, они кинулись обнимать и целовать Тома, а потом стали плясать вокруг него, и Том почувствовал себя совсем счастливым.

— Домой, домой! — наконец закричали все хором. — Домой, или начнется отлив и мы окажемся на суше! Мы выправили все погнувшиеся водоросли, выровняли песок, разложили на место камни, уложили на место ракушки, так что и следов от бури не осталось.

Вот почему пруды, образовавшиеся среди морских камней, так спокойны после бури: дети воды всегда наводят там порядок.

А где же дом детей воды? На волшебном острове, конечно.

Остров зарос кедрами, на нем живут всевозможные птицы, его овевают все ветерки света, возле него водятся все рыбы моря, а в пещерках под его берегом живут дети воды. А феи воды учат их всему, что может пригодиться в их жизни.

Да, там были тысячи детей — куда больше, чем сумел бы сосчитать Том, и даже больше, чем сумел бы сосчитать ты. Там были дети, не знавшие радости на земле, потому что их грубые матери пили и ругались, как мужчины, и совсем не заботились о детях; там были дети, которых постоянно колотили их отцы; там были дети, которых никто не воспитывал раньше и ничему не учил; и дети, погибавшие раньше от болезней; все маленькие дети, которых бросают без присмотра, и они могут опрокинуть на себя кипящий чайник, или упасть в очаг, или умереть с голоду в заброшенных полуразрушенных домах, или замерзнуть от холода в парке; дети, погибавшие от холеры и скарлатины, от всего того, что дети и знать не должны — и не будут знать, я верю, наступит такой день, когда все взрослые станут заботиться обо всех детях! Там были дети, погибавшие во время войны, дети, которых колотили жестокие учителя в школах… Там были дети, никому не нужные раньше, и всех их забрали сюда феи и воспитывали их, и присматривали за ними, и учили их добру.

Хотелось бы мне рассказать тебе, что теперь, когда у Тома появились друзья, он делал только добро, но увы! Нет, от плохих привычек так легко не избавиться. Он пугал крабов, тормошил ракушки, чтобы они раскрылись, и щекотал кораллы, чтобы они закрылись, — словом, он всем не давал покоя, не трогал лишь водяных змей, потому что с ними шутки плохи. Он даже совал в рты анемонам маленькие камешки, чтобы они подумали, будто наступил час обеда. Да чего он только не творил!

Дети предупреждали его:

— Смотри, скоро появится миссис Воздаяние, ей это не нравится!

Но Том не обращал внимания на их слова, пока…

Да, вот это была дама так дама! Едва дети увидели ее, они выстроились рядком, поспешно расправили одежды и пригладили волосы, а руки заложили за спины — точь-в-точь так, как бывает, когда в школу является инспектор.

На ней была черная шляпа, черная шаль, большие зеленые очки на большом загнутом носу, а в руках у нее были розги. Она была так уродлива, что Тому захотелось скорчить ей рожу, но он не решился — из-за розог, конечно. Знаешь, что такое розги? Это такие гибкие березовые прутья, в старое время детей секли ими за малейшую провинность, даже в школе.

Она смотрела на детей, переводя взгляд с одного на другого, и хотя она молчала, но видно было, что она довольна. Потом она принялась раздавать гостинцы — морские яблоки и апельсины, морские тянучки и леденцы, а самым лучшим она выдавала морское мороженое, его делают из молока морской коровы, и оно не тает под водой.

Ты что, не веришь мне? Ну так приходи посмотреть!

А Том смотрел на гостинцы, пока глаза у него не округлились и во рту не появились слюни. Он все ждал, когда же настанет его черед, и он настал. Старая дама подозвала его к себе и быстро сунула ему в рот… холодную твердую гальку!

— Как же вы жестоки! — закричал Том, плача от обиды.

— А ты жестокий мальчик, — отвечала она. — Ты кладешь анемонам в рот гальку, вот и я поступила с тобой так же.

— Кто вам рассказал? — спросил Том.

— Ты сам, — ответила миссис Воздаяние.

Том ведь даже рта не раскрывал до сих пор, и очень удивился.

— Да-да, каждый из вас все сам мне рассказывает, и я точно знаю, кто что натворил. И не пытайся что-то от меня скрыть. Иди, мой милый, веди себя прилично, и я больше не буду класть тебе в рот камешки — если ты перестанешь совать их в рот другим живым существам.

— Но я же не знал, что им от этого плохо! — закричал Том.

— Что ж, теперь ты знаешь. Да, я постоянно слышу от людей те же слова и постоянно отвечаю: может быть, вы не знаете, что огонь обжигает, но это не значит, что он вас не обожжет; если вы не знаете, что грязь порождает болезни, это не значит, что вам удастся их избежать. Вот и твой приятель-омар не знал, что не стоит забираться в ловушку, да ведь забрался н не мог вылезти.

«Ой, она и правда все знает!» — подумал Том. Так оно и было.

— Ты кричишь, что не подумал, но это не значит, что ты избежишь наказания за дурной поступок. Правда, наказание не столь велико, как в тех случаях, когда человек знает и все равно делает дурно (и тут она посмотрела на него, и глаза у нее оказались очень добрыми).

— Не слишком ли вы суровы к бедному ребенку? — спросил Том.

— Нет, я же твой лучший друг. Видишь ли, уж так я устроена — не могу не наказать за дурное. Мне это совсем не нравится, и мне всегда вас всех жаль. Но так я устроена от природы. Я похожа на заводскую машинку, у которой внутри пружинки, завели — надо двигаться, пока завод не кончится.

— А давно ли вас заводили? — поинтересовался Том. Хитрюшка подумал, что, может быть, завод когда-нибудь кончится, и тогда его проделки останутся безнаказанными. Граймс ведь забывал иной раз завести часы, когда поздно приходил из трактира, может, и ее тоже забудут подкрутить?

— Давным-давно, так давно, что я и сама не помню, когда это было, меня завели на всю жизнь.

— Надо же, видно, долго же им пришлось вас делать, и длинная же понадобилась пружина! — сказал Том.

— Никто меня не «делал», малыш. Я буду жить столько же, сколько сама Вечность, хотя я так же молода, как само Время.

И тут на лице удивительной дамы появилось очень интересное выражение — серьезное, грустное, но очень-очень доброе. Она подняла глаза наверх, глядя вдаль, за моря, за небеса, далеко-далеко, и на лице ее, на губах заиграла такая терпеливая, такая нежная улыбка, что Том перестал считать ее уродиной. Он улыбнулся ей, и удивительная фея спросила:

— А ты ведь считал меня уродиной, да?

Том повесил голову и жутко покраснел.

— Да так оно и есть, посмотри, я самая уродливая фея на свете, и такой мне придется быть, пока люди не переменятся. А когда это произойдет, когда Добро победит Зло, я стану такой же прекрасной, как моя сестра, она красивее всех фей на свете, ее зовут миссис Поощрение. Она начинает там, где я кончаю. Что ж, будь хорошим мальчиком, поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой; в воскресенье к вам придет моя сестра, миссис Поощрение. Может быть, она тебя заметит и научит прилично себя вести, она умеет это лучше, чем я. — И фея ушла.

Всю субботу Том старался вести себя хорошо, ему так хотелось гостинца! Он не пугнул ни одного краба, не щекотал живые кораллы, не бросал камешки в рот анемонам и трудился со всеми детьми. И вот утром в воскресенье появилась прекраснейшая фея на свете, и дети стали петь и плясать от радости.

Что до прекрасной дамы, я не могу описать тебе цвет ее глаз или волос, да и Том бы не сумел. Стоит лишь поглядеть на нее — и сразу ясно, что это самая добрая, самая красивая, самая веселая фея, какую кто-либо видел и еще захочет увидеть. Правда, Том рассмотрел, что она высокая, такого же роста, как ее сестра. Но по ней сразу было видно, что она все знает про малышей и умеет с ними нянчиться, к ней так и хотелось прижаться, потрогать, потереться, и ясно было, что она каждому сумеет ответить и каждого успеет приласкать. Все свободное время она посвящала игре и занятиям с детьми — ведь на то и рождаются дети, чтобы их растить, чтобы с ними играть, чтобы понимать: дети — главное сокровище жизни.

Стоило ей появиться, как все малыши вцепились в ее платье, усадили ее на камень, вскарабкались ей на спину, на плечи, на руки, и все дети так и мурлыкали от счастья, как котята.

А Том стоял в стороне и таращился на них, потому что не мог понять, что происходит. Его никто еще не ласкал.

— Кто же ты, малыш? — спросила она.

— Новенький, новенький! — закричали дети. — У него никогда не было мамы, и он не понимает, что это такое!

— Что ж, теперь я буду его мамой, освободите ему место получше, да поскорее!

Тут она взяла в охапку кучу малышей, девять сотен одной рукой и тринадцать сотен другой, и смеясь разбросала их в стороны. А дети визжали от восторга и быстро-быстро плыли к ней, как головастики, и снова вцеплялись в нее и висели, как гирлянды.

Она взяла Тома на руки, прижала его к сердцу, поцеловала его, погладила, поговорила с ним, шепча на ушко нежные, ласковые, теплые слова. Никогда еще он не испытывал такого! А Том все смотрел и смотрел на нее, и не мог наглядеться, говорить он не мог, потому что впервые в жизни его сердце и все существо было переполнено любовью, и он все смотрел и смотрел на нее, пока не уснул.

Проснувшись, он услышал, что она рассказывает детям сказку. Эта сказка начинается каждое Рождество и не кончается никогда. И все слушали и слушали, и им не надоедало. Потом Том опять заснул, а когда проснулся, она все еще держала его на руках.

— Не уходи! — попросил Том. — Мне так хорошо, меня еще никто никогда не брал на руки и никто так не ласкал.

— Не уходи! — закричали все дети. — Спой нам песенку.

— Что ж, я спою вам песенку. Какую?

— Как я потеряла куклу! — закричали дети хором. И она запела:

Ах, какая кукла у меня была,
Так она румяна, так она мила.
Лучше всех на свете куколка моя.
Но однажды куклу потеряла я.
Видно, позабыла где-то на лугу,
Отыскать никак я куклу не могу.
Целую неделю слезы я лила,
Но вчера, представьте, куклу я нашла.
У нее, бедняжки, был ужасный вид,
Платьице порвалось и румянец смыт,
Мало что осталось от ее кудрей
И коровы ручку оттоптали ей.
Все твердят, что надо новую купить,
Только не могу я куклу разлюбить,
Потому что старые с куклой мы друзья
И она по-прежнему
Самая прелестная,
Самая любимая
Куколка моя[5].

А кончив, спросила Тома:

— Ну как, ты не будешь больше мучить морских зверьков, мне надо уходить, но я еще вернусь к вам, так, что же?

— А ты придешь и еще меня приласкаешь? — спросил Том.

— Конечно, малыш. Я бы с радостью взяла тебя с собой, да нельзя. — И она ушла.

С тех пор Том никогда больше не мучил никаких зверьков, и по сей день он никому не позволяет издеваться над живыми существами.

Глава шестая

А теперь начинаем самое печальное.

Дело в том, что малыш Том ни о чем и думать не мог, кроме как о морских леденцах и тянучках, ему их хотелось все больше и больше, и он все думал: когда же появится странная дама и сколько она ему даст сладостей? Он думал о леденцах днем и видел их во сне ночью, и что же случилось?

Он стал искать то место, где хранились сладости, он прятался, крался за ней по пятам, стоило ему заметить ее на расстоянии, он выслеживал и вынюхивал — и, наконец, нашел: сладости хранились в красивой перламутровой шкатулке, а шкатулка стояла в глубокой расщелине.

Ему очень хотелось залезть в шкатулку, но он боялся; а залезть туда ему хотелось все сильнее и сильнее, и он стал бояться все меньше; он дошел до того, что стал и наяву грезить о лакомствах, и тогда он перестал бояться совсем. Как-то ночью, когда все дети уснули, он выбрался из постели, залез в расщелину, и смотри-ка — шкатулка оказалась раскрытой!

Увидев столько там всего, он ужасно испугался и стал жалеть, что забрался сюда; а потом он решил, что потрогает одну… а потом — что лизнет одну… а потом — что съест одну… а потом две… три… четыре конфеты; а потом он подумал, что с ним будет, если его застанут за этим занятием, и стал быстро-быстро запихивать леденцы в рот, так быстро, что не чувствовал вкуса и не получал никакого удовольствия; а потом его замутило, и он решил съесть одну последнюю… и еще одну… и так съел все.

И все это время миссис Воздаяние стояла у него за спиной.

Она сняла очки, чтобы хуже видеть; ей было очень жаль Тома, и брови у нее загнулись вверх, а глаза так расширились, что могли бы вместить в себя все печали света; по щекам ее текли крупные слезы.

— Ах ты, бедняжка! — прошептала она. — Ты такой же, как все!

Но Том ее не услышал.

Она промолчала и на другой день, когда Том подошел к ней за своей конфетой вместе со всеми, весь дрожа от страха, она просто дала ему леденец. А он-то боялся, что она раскроет шкатулку и увидит, что там пусто!

Но когда фея посмотрела ему в глаза, он затрясся, как листок на ветру, — и промолчал. Она дала ему леденец, и он решил, что она ничего не заметила.

Однако стоило ему лизнуть лакомство, как его замутило, он убежал ото всех, и целую неделю потом ему было плохо.

Вот снова настал день, когда старая дама угощала всех детей сладостями, и снова Том подошел к ней вместе со всеми, и снова она посмотрела ему в глаза — и снова он промолчал. Глаза ее наполнились слезами, по она ничего не сказала. Надо тебе знать, что Том и видеть не мог сладкое, но все же взял свою долю.

А потом появилась миссис Поощрение, и Том думал, что она обнимет и поцелует его, но она строго сказала:

— Я не могу тебя обнять, ты весь такой колючий и жесткий!

И тут Том впервые заметил, что он стал колючим, как морской еж!

Что было делать? Том убежал, спрятался в какую-то норку и разрыдался. Никто не жалел его, никто не хотел с ним играть, и он прекрасно знал, почему.

Он чувствовал себя очень несчастным всю неделю. И вот когда уродливая фея снова пришла со своими леденцами и снова посмотрела ему в глаза, он понял, что не в силах больше это выносить, и закричал:

— Я не хочу леденцов, я их видеть не могу!

А потом он расплакался и рассказал фее все, что натворил.

Он весь дрожал, ожидая наказания. Но она обняла и поцеловала его, это было не особенно приятно, потому что подбородок у нее кололся, как у мужчины (или у очень старой женщины). По Тому так долго было плохо, что он очень обрадовался: уж лучше пусть тебя поцелует старая уродливая колючая фея, чем совсем-совсем никто.

— Конечно, я прощаю тебя, малыш, — сказала она, — я всегда прощаю тех, кто сознается.

— Значит, вы избавите меня от этих ужасных колючек?

— Увы! Ты сам их заработал, придется самому и избавляться.

— А как? — и Том снова расплакался.

— Наверное, тебе пора начать учиться, найду-ка я тебе учительницу, а уж она научит тебя, как избавиться от колючек.

Тома очень напугали слова об учительнице, он думал, что придет еще одна старушка с розгами или дубинкой. Но, может быть, ему достанется какая-нибудь старушка получше, вроде той, что жила в Вендейле?

Что же ты думаешь? Вскоре фея явилась перед ним, ведя за руку симпатичную девочку с длинными локонами, они струились за ней золотым облаком, и на ней была длинная одежда, похожая на серебряную гладь воды при луне.

— Ну вот, учи его всему, что сама знаешь, — сказала фея.

— Постараюсь, — отвечала девочка, однако по виду ее было ясно, что Том ей не совсем по душе. Она посмотрела на Тома исподлобья, и он ответил ей мрачным взглядом (на самом деле ему просто стало стыдно).

Казалось, девочка не знает, с чего начать. Может быть, она так никогда бы и не начала, если бы Том не разрыдался и не попросил ее начать как можно скорее, чтобы помочь ему избавиться от ужасных колючек. И тут она сразу поняла, что надо делать. И конечно, ей стало жалко Тома.

И вот она стала каждый день учить Тома чему-нибудь полезному: по воскресеньям она уходила домой, а взамен приходила добрая фея. Прошло несколько недель, девочка обучила Тома всему, что знала сама, и колючки его исчезли, он стал снова гладким и чистым.

— Ой, я тебя знаю! — обрадовалась девочка. — Ты — тот маленький трубочист, который однажды забрался ко мне в спальню!

— Я тоже тебя знаю! — вскричал Том. — Ты была вся в белом и спала в белой постели!

Он хотел было обнять и поцеловать ее, но не решился. И они рассказали друг другу обо всем, что с ними произошло. Как он попал в воду, упав в ручей, и как она упала с камня; как он плыл к морю и как феи вынесли ее из окна; а рассказав все, что с ними произошло, они принялись рассказывать все друг другу по новой, и не могу тебе сказать, кто из них тарахтел быстрее.

А потом они снова начали учиться, и дела пошли так хорошо, что они не заметили, как пробежали целых семь лет.

Может быть, ты решил, что все эти семь лет Том был счастлив и ничего другого не желал. Но сказать тебе по правде, это было не так. Ему не давала покоя одна и та же мысль: куда уходит Элли по воскресеньям?

На его расспросы Элли отвечала:

— Лучше места и быть не может!

И Тому очень хотелось туда попасть.

— Элли, мне надо узнать, почему я не могу пойти с тобой в это замечательное место, а то не будет мне покоя, и тебя изведу своими расспросами, — сказал он наконец.

— Спроси наших фей, — ответила Элли.

Когда пришла миссис Воздаяние, Том спросил ее.

— Мальчики, игравшие с морскими животными, не могут туда попасть, — объяснила фея. — Если ты хочешь попасть туда, надо сначала побыть там, где тебе совсем не понравится, делая то, что тебе не нравится, помогая тому, кто тебе не нравится.

— А что, и Элли пришлось там побывать?

— Спроси ее.

И Том спросил.

Элли покраснела и ответила:

— Да, Том, ведь сначала я совсем не хотела приходить сюда, мне куда больше нравилось там, дома, и еще я тебя боялась…

— Потому что я был такой колючий?

— Да, но теперь-то ты совсем другой, и мне нравится приходить сюда.

— Вот так, — сказала фея, — может быть, и тебе сначала где-то кто-то не понравится, но ты поймешь, что приносишь пользу, и привыкнешь, как Элли привыкла к тебе?

Том повесил голову, не зная, что и сказать.

А потом пришла ее прекрасная сестра, и Том подумал: «Эта фея такая молодая и прекрасная, наверное, она скажет мне что-нибудь получше». Но и от второй феи он получил такой же ответ, как от первой.

Том почувствовал себя очень несчастным. Когда Элли ушла домой в следующее воскресенье, он весь день места себе не находил, он не желал слушать сказки фей про хороших детей: подумаешь, хорошие дети, ведь они постоянно делали не то, что им хотелось: кому-то помогали, начинали работать, когда сами еще были детьми, чтобы родители могли прокормить их младших братьев и сестер. И Том убежал и спрятался среди камней.

Когда Элли снова пришла к нему, он стеснялся смотреть ей в лицо — ему казалось, она смеется над ним из-за того, что она уже заработала себе право жить там, где ей нравится, а он нет. Элли же не могла понять, что с ним такое, и очень расстроилась. Наконец и Том расплакался, но отказался объяснить Элли, в чем дело.

Он пропадал от любопытства! Его уже не интересовали друзья, морские дворцы, его вообще ничего теперь не интересовало. Так оно, пожалуй, и лучше: ему стало все равно, где быть и что делать.

— Ох, я стал так несчастлив здесь, что лучше мне уйти, — сказал он наконец. — Элли, пойдешь со мной?

— Нет, нельзя, фен говорят, что если уж ты решишься, то ты должен идти один. Том, не надо тыкать палкой этого краба, ему же больно! И феи тебя накажут!

Том чуть было не сказал, что ему все равно, но вовремя остановился. Да, краб не виноват в его бедах.

— Уж я знаю, чего она хочет, — жалостно всхлипнул он. — Она хочет, чтобы я пошел к этому ужасному Граймсу. А я его терпеть не могу. Если я отыщу его, он превратит меня в грязного трубочиста, я давно этого боюсь.

— Нет, я точно знаю, что детей воды никто не может превратить в трубочистов или причинять им вред.

— Понятно. Значит, тебе хочется, чтобы я ушел, — сказал вредный Том. — Ты хочешь, чтобы я ушел, потому что я тебе надоел.

Тут Элли широко раскрыла глаза, и по щекам ее потекли слезы.

— Ах, Том, Том! — грустно воскликнула она. — Том! Том!

— Элли! Элли! — закричал Том.

Но что это? Они уже не видят друг друга, и голоса их замирают вдали.

Том перепугался не на шутку. Он плавал долгодолго и быстро-быстро, он заглянул под каждый камешек, в каждую пещерку, но так и не смог найти ее. Он звал и звал ее, но она не отвечала. Он спрашивал других детей, но никто ее не видел. Тогда он вылез наверх и стал звать миссис Воздаяние — и это было самое умное, что он мог сделать.

— Ой, пожалуйста, я обидел Элли, я ее убил, помогите!

— Не убил, конечно, — отвечала фея, — но ты ее обидел, поэтому я отослала ее домой, и теперь вы не увидитесь — не знаю, как долго.

Тут Том заплакал так горько и слезы потекли такие соленые, что прилив в тот день был на 0,3954620819 дюйма выше, чем накануне.

— Как же вы могли! Как вы могли! Ну ничего, пусть мне весь свет придется обойти, я все равно найду ее!

Фея не стала наказывать Тома, наоборот, она взяла его на руки так нежно, как это делала ее сестра, и объяснила ему, что ее вины тут нет. Помнишь, она была как заводная, и ей приходилось делать свое справедливое волшебство независимо от того, нравилось оно ей самой или нет. Так уж она была устроена. А потом она объяснила ему, что детство кончилось, и ему пора идти по свету, чтобы становиться мужчиной. И что он должен пройти этот путь в одиночестве, самостоятельно, как все, кто рождается на свет. Нужно идти по свету своими ногами, смотреть на все своими глазами, нюхать все своим носом, самому стелить свою постель и обжигать свои собственные пальцы, если уж придется. А еще она рассказала ему, что мир — прекрасное и удивительное место, под водой же находится лишь его часть. И что мир чудесен для тех, кто храбр, честен, благороден и трудолюбив. И еще она сказала ему, чтобы он ничего не боялся, ведь он уже многому научился и умеет отличать Добро от Зла. В конце концов она так утешила Тома, что он готов был отправиться в путь хоть сейчас.

— Вот только бы разок увидать Элли!

— А зачем?

— А вдруг она меня не простила?

И тотчас перед ним явилась Элли, улыбаясь так нежно, что ясно было — ее обида давно прошла. Том расцеловал бы ее, да снова постеснялся.

— Элли, я иду, я иду, Элли, даже если мне придется идти на край света! Правда, мне совсем не хочется идти, и это самая настоящая правда.

— Ничего, негодник, тебе там понравится! — сказала фея. — Ты и сам это знаешь в глубине души. Посмотри-ка, что бывает с теми, кто делает лишь то, что им нравится.

Тут она извлекла из какой-то расщелины большой альбом с фотографиями (надо тебе сказать, что все ее вещи совсем не боялись воды).

На первом фото они увидели таких Ленивцев, живших в стране Наготове у подножья горы Безделья, поросшей Ерундой.

Вместо домов у них были пещеры из мягкого туфа, они нежились на солнышке и купались в теплых ручейках; там было так тепло, что джентльмены разгуливали по улице в шляпах и подтяжках, а дамы собирали пух, чтобы сделать из него платья на зиму — летом-то им и вовсе ничего не требовалось.

Временами они садились под деревья с разинутыми ртами и ждали, пока фрукты сами упадут им в рот. Врагов у них не было, не было и оружия. Все там было готовое, лишь руку протяни, и то им бывало лень. Старая суровая фея Нужда никогда не посещала их, и им совсем не приходилось пользоваться мозгами.

Ну и так далее. Беззаботная же у них жизнь!

— Весело живут, — сказал и Том.

— Ты считаешь? — отвечала фея. — А видишь вон там, вдалеке, остроконечную гору? Видишь, как из нее валит дым?

— Да.

— Видишь, сколько пепла и золы вокруг?

— Да.

— Что ж, посмотри, что случилось через пятьсот лет.

Гора взорвалась, как бочонок с порохом, и из нее повалил пар, а потом и жидкость, как из выкипающего чайника! И треть населения взлетела на воздух, треть была засыпана пеплом, так что лишь треть осталась в живых.

— Вот что бывает с теми, кто живет возле горящей горы и не принимает мер предосторожности! — сказала фея.

— Почему же вы их не предупредили? — спросила Элли.

— Я предупреждала их, как могла: пускала дым из горы, ведь где дым, там и огонь. Я разбрасывала вокруг раскаленные камни и посыпала все пеплом. Но если уж люди не желают видеть правду, их ничем не заставишь, милые мои. Вот они и придумали, будто бы дым идет изо рта великана, живущего в горе (уж я им такого не рассказывала), а камни будто бы оставались от костров каких-то гномов, ну и тому подобную чепуху. В таком случае учить можно только розгой. — И она повернула страницу в альбоме, чтобы показать что же случилось еще через пятьсот лет. И что же? Оставшиеся в живых Ленивцы даже не подумали что-либо менять в своей жизни, хуже того, они и не подумали переезжать: если гора один раз взорвалась, говорили они, то уж второй-то раз такого быть не может. А тебе не кажется, что бывает как раз наоборот?

Их осталось совсем мало, но они лишь повторяли: чем меньше, тем сытнее! Правда, еды им доставалось не так уж и много, деревья погибли при извержении вулкана, и люди питались корешками да земляными орехами. Находились среди них такие, кто поговаривал о необходимости возделывать землю; были и такие, кто предлагал перебраться в другие места. Некоторые вспоминали старинные предания, где рассказывалось о их родине — стране Трудолюбия. Но делать-то они ничего не желали!

И вот фея повернула еще страницу, еще пятьсот лет, и что же? Немногие Ленивцы стали жить на деревьях, а под деревьями бродили львы!

— Ой, их почти совсем не осталось! — воскликнула Элли.

— Да, ведь для того, чтобы влезть на дерево, нужны сила и воля, а у них мало кто обладал такими качествами, — сказала фея.

— Но они стали совсем другими — крупные, широкоплечие, и совсем не похожи на людей! — удивился Том.

— Да, они стали совсем другими, женщины теперь выходят замуж лишь за самых сильных, вот и дети стали сильнее.

И она перевернула страницу — еще пятьсот лет. Да, людей стало еще меньше, но были они сильнее и свирепее. У них странным образом изменилась форма стопы: они цеплялись за ветви большими пальцами ног н рук. Дети удивились и спросили фею, в чем тут дело.

— Да в том, что им пришлось трудиться руками и ногами, иначе они бы не выжили. Впрочем, они сжили со света остальных, тех, кто был послабее.

— Ой, какой волосатый! — воскликнула Элли.

— Да, он станет вождем племени, — объяснила фея.

И она повернула страницу. Да, у волосатого вождя было много волосатых детей и еще больше мохнатых внуков. А все женщины племени хотели быть женами волосатых и сильных мужчин, климат ведь стал сырым, и выжить могли только самые волосатые. Все, кто не обзавелся шерстью, чихали, кашляли, болели и умирали.

Еще пятьсот лет… их еще меньше.

— Смотрите-ка, один из них выкапывает корешки из земли, и он разучился ходить прямо! — сказала Элли.

Да, изменилась не только форма стопы, но и спина.

— Да они же стали обезьянами! — вскричал Том.

— Увы, да, — отвечала фея. — Они так поглупели, что разучились даже думать. Да и говорить они почти не умеют. Каждое поколение детей забывало по нескольку слов, а новые придумать не умело, вот и весь язык постепенно исчез. Кроме того, они стали такими свирепыми, такими грубыми и подозрительными, что не доверяют друг другу, забиваются в чащу леса и целыми месяцами не слышат человеческого голоса, так что многие уже совсем забыли, что такое человеческая речь. Боюсь, скоро они полностью превратятся в обезьян, и все потому, что они делали лишь то, что им нравится.

Да, так вот и пришел конец веселой жизни Ленивцев. Когда Том и Элли досмотрели альбом, вид у них стал очень грустный.

— Разве вы не могли им помочь, чтобы они не превратились в обезьян? — спросила Элли после долгого молчания.

— Сначала могла бы, моя милая. Если бы они вели себя по-человечески и делали то, что им так не нравилось, — трудились бы. Но чем больше они бездельничали, тем глупее и неуклюжее они становились, пока наконец не дошли до такого состояния, когда никто уже не смог бы нм помочь: они ведь загубили собственный разум. Вот оттого-то я и стала такой уродливой, и не знаю, стану ли я когда-нибудь хоть наполовину такой же красивой, как моя сестра.

— А где же они теперь? — спросила Элли.

— Там, где положено, моя милая.

— И так бывает со всеми? — спросил Том.

— Милый малыш, ты сам едва не превратился в обезьяну, — вздохнула фея. — Если бы ты не решился отправиться в путь по белу свету, как и подобает мужчине, боюсь, ты кончил бы тем же, чем кончают все головастики, — сидел бы в пруду и квакал.

— Ну нет уж! — воскликнул Том. — Чем сидеть в тине и квакать, лучше трудиться! Я сейчас же отправляюсь в путь!

Глава седьмая

— Ну, я готов идти хоть на край света! — сказал наш Том.

— Что же, так и должен говорить смелый парень, — похвалила его фея. — Но тебе придется идти даже дальше конца света, чтобы отыскать мистера Граймса, потому что он попал на Край Пустоты. Тебе придется добраться до Сверкающей стены, пройти сквозь Белые врата, которые никогда не открывались, там ты увидишь Мирный залив и Гавань матушки Кэри, туда уплывают киты, когда им приходит пора отправляться на покой. А там уж матушка Кэри расскажет тебе, как добраться до Края Пустоты, и там ты отыщешь Граймса.

— Но как я доберусь до Сверкающей стены?

— Мальчик должен сам отыскать свой путь в жизни, иначе он никогда не станет взрослым мужчиной! Спрашивай рыб в море и птиц в небе, и если ты никого из них не обижал раньше, они тебе помогут.

— Что ж, путь предстоит неблизкий, надо отправляться! Прощай, Элли, мне надо идти, чтобы стать мужчиной!

— Ты добьешься своего, Том, я верю в тебя. Я знаю, ты не забудешь меня, и мы еще встретимся. Я буду ждать.

Она пожала ему руку и пожелала счастливого пути. Тому ужасно хотелось поцеловать ее на прощание, но он снова не решился. Он пообещал, что никогда ее не забудет, и действительно, он помнил ее первые минут пять, пока не увидел перед собой большой и прекрасный мир. Однако, хотя она и не занимала теперь все его мысли, я рад сообщить тебе, что в сердце его не было места кому-то другому.

И вот он стал спрашивать всех рыб в море и всех птиц на земле, но никто не знал, где находится Сверкающая стена.

Но вскоре показалась стая буревестников, а ведь они — цыплята матушки Кэри, и Том крикнул:

— Не знаете ли вы дорогу к Сверкающей стене?

— Тебе нужна Сверкающая стена? Летим с нами! Матушка Кэри посылает нас по морям-океанам, чтобы мы указывали дорогу всем птицам, летим скорее!

И вот Том помчался вместе с буревестниками на северо-восток, прямо по ветру, который дул изо всех сил и нес их над бурунами, над бурными волнами, как стаю летающих рыб.

Вскоре они увидели нечто ужасное — огромный корабль, попавший в глубокую впадину, паруса и мачты у него накренились так, что окунались в воду, волны раскачивали его из стороны в сторону, палубы у него были выдраены до блеска, и на борту не было видно ни одной живой души.

Буревестники подлетели к кораблю и огласили воздух жалобными стонами, им было жаль потерпевших крушение, а кроме того, они надеялись найти в воде куски солонины. Том же забрался на борт, хотя ему было страшно и грустно.

И что же? Он увидел, привязанную к мачте колыбельку, а в колыбельке спал младенец.

Том подошел к колыбельке, но вдруг из-под нее выскочил маленький черно-коричневый терьер, и залаял на Тома. Как ни старался Том, он не мог взять младенца! Конечно, пес не мог причинить Тому вреда, но он не подпускал его к ребенку. Долго кружили они по палубе, пока на них не обрушилась огромная зеленая волна, унесшая в воду всех.

— Малыш, малыш! — закричал Том. И замолк.

Он увидел, как колыбелька медленно опускается на дно, как по-прежнему улыбается во сне ребенок и как к нему спешат феи воды, берут его осторожно на руки и уносят — куда? Конечно, на остров, где живут дети воды.

А что же было с собакой?

Попав в воду, пес начал изо всех сил рваться наверх, кашляя и захлебываясь, и наконец он так раскашлялся, что выскочил из своей земной шкуры и превратился в водяную собаку. Тут он стал носиться вокруг Тома, прыгать по волнам, огрызаться на медуз и рыб, а потом он помчался за Томом и уже не покидал его.

И вот они отправились в путь вместе, и плыли, плыли, пока не увидел стаю мелких рыб, которые поедали дохлого кита.

— Они покажут тебе дорогу, — закричали буревестники, — мы не можем лететь на север, там холодно, там айсберги, холод застудит нам лапы. А эти глупые рыбешки плавают повсюду.

Том и буревестники попытались отвлечь рыб от их занятия, но они так усердно объедались, что ничего не слышали.

— Эй вы! — закричали наконец птицы. — Помогите ему, а не то матушка Кэри вас накажет!

— Ну-ка, покажись! — сказал старый толстый окунь, подплывая к Тому. — Мы, конечно, любим поесть, но мы не ленивы, и если надо, то поможем. Расскажи-ка мне, где ты был да куда плывешь.

Том вежливо ответил на вопросы, чем доставил удовольствие старику, и тот похвалил его за храбрость.

— Не всякий добирается до наших мест в одиночку! — сказал он.

— Поплыли, дружище, — наконец сказал он. — На сегодня я наелся, пора и доброе дело сделать, тем более что это для матушки Кэри.

И вот уже перед ними возвышается Сверкающая стена, сквозь туман и бурю видно ее сияние. Но перед ней бушуют волны, в волнах видны ледяные глыбы, временами они налетают друг на друга и растирают друг друга в порошок! Тому стало страшно — как бы и его не стерло в порошок!

Но тут летучие рыбы подхватили Тома с псом и перелетели через льды, и мимо ревущих волн, мимо гремящих глыб, и поставили их на ноги у подножья Сверкающей стены.

— А где же ворота? — спросил Том.

— Здесь нет ворот.

— Что же мне делать?

— Ныряй под плавучую льдину, если храбрости хватит.

— Не за тем я столько плыл, чтобы повернуть назад, вперед!

— Что ж, счастливого пути тебе, малыш, — прокричали рыбки. — Мы сразу поняли, что ты стоящий парень!

— А разве вы со мной не поплывете?

— Нет, нам нельзя, нельзя, — запричитали рыбки.

И вот Том нырнул прямо под огромную белую глыбину, заменявшую врата, которые еще никогда не открывались, и поплыл под ней в кромешной тьме, по самому дну ледяного моря, и так плыл он семь дней и ночей.

И ему не было страшно.

Но вот впереди забрезжил свет, а над головой показалась чистая, прозрачная вода. И тогда он стал всплывать — вверх, вверх, на тысячу сажен вверх, сквозь тучи водяных мотыльков, порхавших вокруг него. Там были мотыльки с розовыми головками, розовыми крыльями и опаловыми тельцами, еле-еле шевелившиеся в воде; были коричневые мотыльки, носившиеся туда-сюда очень быстро; желтые креветки, скакавшие, как лягушки; медузы, не скакавшие и не летавшие, они лениво болтались на воде да зевали и не желали уступать дорогу. Пес доогрызался на всех до того, что у него челюсти свело. А Том никого не замечал — так сильно ему хотелось выбраться наверх, на свет, и увидеть, куда же попадают киты после смерти.

Да, ну и пруд — целое море — много-много миль в окружности, а воздух над ним такой прозрачный, что ледяные утесы вдали казались совсем близкими, рукой подать. И по всей поверхности чудного моря лежали спящие киты.

Том подплыл к одному из них и спросил, не знает ли он, как попасть к матушке Кэри.

— Вон она, посредине.

Том вгляделся, но ничего не увидел, кроме остроконечного айсберга.

— Это она и есть, — пояснил кит, — плыви туда.

И Том поплыл, а вскоре увидел величавую старую даму — беломраморную даму, сидевшую на беломраморном троне.

Увидев Тома, она благосклонно взглянула на пего:

— И чего же ты ищешь, молодой человек? Давненько не видала я здесь детей воды!

Том рассказал ей, куда идет, и спросил, не знает ли она дорогу до Конца Пустоты.

— Да ты же бывал там, малыш, вспомни-ка!

И она посмотрела Тому в глаза, а он посмотрел в ее огромные голубые глаза — и вспомнил. Но стоило ему отвести от нее глаза, как он все забыл. И так повторилось много раз.

— Что же мне делать, мадам? Я не могу стоять тут и смотреть на вас!

— Придется тебе обойтись без меня, как обходятся без меня люди девять десятых своей жизни. Взгляни-ка на своего пса, он знает, куда идти, и не забудет. Тебе попадутся существа, которые не пропустят тебя через их владения без моего подарка, вот, возьми. Пес будет идти за тобой, а тебе придется идти задом наперед, иначе ты ничего не найдешь.

— Но я же ничего не смогу увидеть! — вскричал Том.

— Напротив, так уж все устроено: будешь смотреть вперед — ничего не увидишь, поэтому оглядывайся назад и будь осторожен, а главное, не забывай смотреть на пса, его-то ведет инстинкт, так что он с пути не собьется. Ты будешь идти, как бы глядя в зеркало.

Том был изумлен, но спорить не стал: он уже давно понял, что феи не ошибаются.

Он ужасно устал. Он ведь шел назад и постоянно оглядывался, чтобы видеть, куда идет пес. Но он не поворачивался, лишь следил за псом и позволял ему самому выбирать дорогу. Они шли в прохладу и жару, по прямой дорожке и по извилистым тропам, по мокрым и по сухим путям, по холмам и долинам, и ни разу Том не потерял из виду пса. Так и вышло, что они ни разу не сбились с пути.

Глава восьмая и последняя

И вот Том попал на знаменитый остров, во времена великого путешественника капитана Гулливера он назывался остров Лапута, а старая фея назвала его по-новому: остров Томтодди — людей с головами, но без тел.

Приблизившись к острову, Том услышал странный шум: ворчание, рычание, пыхтение, сопение, вой и плач, и визг, и треск, и он подумал, что там, должно быть, взялись кольцевать крошечных поросят, или подрезают уши породистым щенкам, или топят нежеланных котят. Но, подойдя совсем близко, он стал различать в общем шуме отдельные слова. Это Томтодди пели единственную песенку, какую они знали, и пели они ее с утра до ночи и с ночи до утра:

— Я не выучил урока, а учитель уже здесь!

Добравшись до берега, Том увидел большой столб, на одной стороне которого было начертано:

«Игрушки запрещены».

Эта надпись так поразила Тома, что он не стал читать, что там на другой стороне. Он огляделся, ища жителей острова, но вместо мужчин, женщин и детей увидел лишь редьку да редиску, свеклу да брюкву, однако все они были сморщенные, высохшие, и из них росли поганки. Те, что еще не поросли поганками и сорняками, принялись кричать Тому на десятке разных языков (и на всех с ошибками):

— Я не выучил урока, помоги мне!

Тут Том споткнулся о самую большую репу, какую когда-либо можно было встретить на грядке, и репа завопила:

— Эй, расскажи мне что-нибудь!

— О чем? — спросил Том.

— О чем угодно. Стоит мне что-то узнать, я тут же все забываю. Моя матушка утверждает, что мой интеллект не годится для усвоения методической науки и что мне надо потреблять информацию в целом, генерально.

Том отвечал, что он не знает никаких генералов и даже с солдатами незнаком. Но он принялся рассказывать о том, что повидал во время путешествия. И чем больше репа слушала, тем больше она забывала. Из нее все время вытекала какая-то жидкость, Том думал, что это слезы, но оказалось, что это вытекают мозги — от перегрузки. Вскоре все соки из репы вытекли, осталась лишь шкурка, и Том бежал оттуда в испуге: вдруг решат, что он съел бедный овощ!

Том был напуган и изумлен всем, что увидел вокруг, и он не мог понять, куда же он попал. Кого бы спросить? Наконец он споткнулся о старую трость, она была полузасыпана землей, но когда-то знавала лучшие времена — ведь вместо головы у нее был набалдашник с королевской головой.

— Видишь ли, когда-то все они были нормальными детьми, и если бы им позволили нормально расти, то из них бы выросли нормальные взрослые. Но глупые папы и мамы не позволяли им заниматься всем тем, что так любят дети: собирать полевые цветы, лепить пирожки из глины, искать птичьи гнезда и плясать хоровод по вечерам, как все малыши. Нет, родители каждый день задавали им кучу уроков и заставляли их зубрить, зубрить, зубрить, всю неделю они готовились к каким-нибудь экзаменам, а по воскресеньям занимались в воскресных школах. Каждую субботу они сдавали экзамены за неделю, в конце каждого месяца — экзамены за месяц, в конце каждого года — экзамены за год. Все-то они зубрили по семь раз, как будто бы недостаточно выучить что-то однажды, но хорошо. И вот мозги у них непомерно раздулись, головы выросли, а все остальное сморщилось и исчезло. И все они превратились в свеклы, брюквы, репы и прочее, знаешь, такие овощи, у которых есть лишь голова и ничего больше. А их глупые родители продолжали настаивать на своем и обрывали даже листья, стоило появиться какой-нибудь зелени. Все знают, что зелень — это свежесть и юность.

— Ах, если бы наша добрая фея знала об этом, она прислала бы волчки, мячи, камешки, куклы, и все они стали бы жизнерадостными детьми! — сказал Том.

— 'Увы, поздно, теперь они никогда не смогут играть. Посмотри, ноги их превратились в корешки и вросли в землю, они ведь никогда даже не гуляли, все учились да учились, сидя в темных душных домах. А, вон и экзаменатор, тебе лучше скрыться с глаз долой. А то он начнет экзаменовать и тебя, и твоего пса заодно, а потом примется за остальных детей воды. От него не сбежишь, нос у него может вытягиваться на девять тысяч миль, он вынюхивает детей где угодно — сквозь замочные скважины и дымоходы, сверху и снизу, в любой комнате, и он постоянно экзаменует детей и их учителей тоже. Но наша добрая старая фея обещала мне, что настанет день, когда его хорошенько выпорют, уж тут-то и я смогу принять участие.

Том отошел в сторону и стал ждать, когда же появится главный экзаменатор.

Но когда он появился и заметил Тома, то стал кричать на него так громко, требуя, чтобы Том подошел ближе и сдал экзамены, что Том развернулся и кинулся прочь изо всех сил, а пес мчался за ним. И вовремя: бедные редиски, репки, брюквы, свеклы вокруг начали лопаться от испуга, и шум стоял такой, как на поле боя во время пушечной атаки, так что Том решил, что они вот-вот взлетят на воздух.

Он прыгнул в море и быстро-быстро поплыл прочь, распевая:

— Прощай, несчастный остров! Как хорошо, что я не знаю больше ничего, кроме чтения, письма и счета!

Наконец Том добрался до большого здания, выбрался на берег и пошел к нему, думая, не там ли мистер Граймс. Однако навстречу ему с воплями «Стой! Стой!» кинулись три или четыре… полицейские дубинки!

Однако Том даже не удивился, он уже устал удивляться. И он не испугался — он ведь не сделал ничего дурного.

Он остановился, и, когда передняя дубинка поравнялась с ним, грозно вопрошая, что ему тут надо, он показал пропуск, который дала ему матушка Кэри. И дубинка воззрилась на пропуск, изо всех сил выпучив свой единственный глаз, торчавший сверху.

— Ну ладно уж, проходи, — сказала наконец дубинка. — А я, пожалуй, пройду с тобой.

Том не стал возражать, сказать по правде, ему даже стало спокойнее рядом с дубинкой в незнакомом месте.

— А где же твой полицейский? — спросил Том.

— Мы не похожи на те неуклюжие глупые дубинки, сделанные людьми в наземном царстве. Тем беднягам нужен целый человек, чтобы он их носил, а мы выполняем свою работу сами, и хорошо выполняем.

— А почему у тебя такая петля на рукоятке? — спросил Том.

— Как почему? Кончив дежурство, мы идем домой и подвешиваемся на гвоздь.

Том не знал, что на это можно сказать, и они пошли в молчании, пока не добрались до больших железных дверей. Это была тюрьма. Тогда дубинка наклонилась и дважды стукнула в дверь головой.

В двери приоткрылось окошечко, и из него выглянуло огромное старинное ружье, начиненное зарядами. Том слегка отшатнулся при виде такого привратника.

— За что его осудили? — спросило ружье глубоким низким голосом, шедшим из его широкого дула.

— Извините, сэр, его не осудили, этот молодой человек явился к нам от ее превосходительства, ему нужен трубочист Граймс.

— Граймс? — переспросило ружье.

Оно исчезло за дверью, может быть, для того, чтобы сверить список заключенных.

— Граймс находится в трубе триста сорок пять, — раздался вновь голос. — Молодому человеку лучше проследовать на крышу.

Том посмотрел вверх, на стену, и подумал, что ему никогда туда не забраться — она была, наверное, миль девяносто длиной. Но стоило ему поделиться своими опасениями с дубинкой, как она развернулась и так лихо поддала Тому снизу, что он мигом взлетел на крышу, едва успев прихватить пса.

Там ему попалась навстречу еще одна дубинка, Том объяснил ей, зачем пришел, и дубинка повела его к Граймсу.

— Боюсь, что это все бесполезно, — предупредила она Тома по дороге. — Он ни в чем не раскаивается, это самый жестокий, самый грубый, самый бездушный субъект из всех, за какими мне приходится присматривать. Он мечтает лишь о пиве да трубке с табаком, а у нас ничего такого, конечно, не позволяют.

Они пошли по свинцовым полоскам, которыми была выстелена крыша, и все вокруг было так перепачкано сажей, что Том подумал: «Да, давненько тут ничего не чистили!» К его удивлению, сажа не прилипала к его ногам и он оставался чистым.

Вот они и пришли к трубе 345. Из нее торчали плечи и голова мистера Граймса, он был такой грязный, такой заплывший, что Том еле признал его. Во рту его торчала давно потухшая трубка.

— Внимание, мистер Граймс, — позвала дубинка, — к вам посетитель.

Но мистер Граймс выругался и закричал:

— Трубка-то потухла!

— Не выражайтесь тут, да слушайте, что вам говорят! — крикнула дубинка. Подпрыгнув, она стукнула Граймса по голове, совсем как Петрушка лупит по голове своих врагов в кукольном представлении, так что мозги мистера Граймса затрещали, как сухие орехи в скорлупе. Он попытался выдернуть руку из трубы, чтобы потереть голову, но не мог, и потому ему пришлось послушать, что говорят другие.

— Ну и ну! Это же Том! Ах негодник, ты что, явился сюда, чтобы посмеяться надо мной?

— Нет, я хочу помочь вам! — отвечал Том.

— Мне ничего не нужно, кроме пива, да здесь этого не дадут, а еще я бы с радостью разжег эту проклятую трубку, по и этого тут не разрешат.

— Давайте я помогу вам, — предложил Том. Он поднял уголек (вокруг было много тлевших угольков) и подмес его к трубке Граймса, но уголек тотчас погас.

— Бесполезно, — сказала дубинка, прислоняясь к трубе, — Бесполезно, говорю я вам. Сердце у него такое холодное, что все вымораживает.

— Конечно, и я в этом виноват! — закричал Граймс. — Я сам во всем виноват. Пожалуйста, не надо меня бить, руки-то у меня заняты, а то ты бы не решилась меня ударить!

Дубинка вновь прислонилась к трубе, не обращая внимания на Граймса, хотя она и была готова принять меры к пресечению любого беспорядка.

— Неужели я не сумею вам помочь? — спросил Том. — Неужели вас нельзя вызволить из трубы?

— Нет, — вмешалась дубинка, — он попал сюда, а тут каждый сам отвечает за свои поступки.

— Да, конечно, — проворчал Граймс. — Разве я просил, чтобы меня поместили в эту тюрьму? Разве я просил, чтобы меня заставляли чистить ваши вонючие трубы? Просил, чтобы под ногами у меня поджигали солому, так, чтобы мне приходилось лезть повыше? Разве я просил, чтобы мне дали застрять в самой грязной трубе? Разве я просил, чтобы меня оставили тут торчать — на сто или тысячу лет, я уж и счет потерял? И ни пива, ни трубки, ничего, что нужно настоящему мужчине!

— Нет, — раздался звучный суровый голос. — Да ведь и Том не просил, чтобы ты с ним так дурно обращался, когда он был еще совсем маленьким ребенком на земле.

И перед ними возникла миссис Воздаяние. Увидев ее, дубинка приняла стойку «смирно», а затем поклонилась. И Том поклонился тоже.

— Пожалуйста, не думайте обо мне, — попросил он. — Это все прошло. Но неужели я ничем не могу помочь бедняге мистеру Граймсу? Нельзя ли сдвинуть несколько кирпичей, чтобы он мог высвободить руки?

— Попробуй.

Том начал дергать и раскачивать кирпичи, из которых была сложена труба, но не сумел их сдвинуть. Тогда он попытался вытереть сажу с лица мистера Граймса, но оно стало еще грязнее.

— Неужели я проделал такой длинный путь, пережил столько опасностей впустую? — воскликнул он.

— Оставь-ка меня в покое, — посоветовал Граймс. — Ты добрый малый, но лучше тебе уйти. Скоро начнется ураган, дождь и град, и он вышибет тебе глаза.

— Какой ураган?

— Тот, что обрушивается на мою голову каждый день. Пока он не приблизится, кажется, что идет теплый дождик, но стоит ему добраться до меня, как начинает сыпать ужасный град.

— Этот град больше не падет на твою голову, — сказала фея. — Я уже говорила тебе, что это такое: слезы твоей матери, которую ты покинул, они замерзли и превратились в град из-за твоего ледяного сердца. Но она обрела вечный покой, и слез больше нет.

Граймс помолчал, и глаза у него стали грустные.

— Стало быть, моей матушки больше нет, а я-то ни разу ее не вспомнил. Добрая была женщина, всегда так любила детей и до самой старости учила их всему, что знала сама, там, в Вендейле. Лишь я причинял ей постоянную боль…

— Она учила детей в Вендейле? — обрадовался Том.

И он рассказал Граймсу, как когда-то давно попал в дом к старушке, которая сначала не хотела и видеть его, потому что он был трубочистом, а потом накормила и напоила его.

— Еще бы, самый вид трубочиста был ей ненавистен, и все из-за меня, — сказал Граймс. — Я сбежал из дома, стал трубочистом, и никогда не навещал ее, никогда не посылал ей ни гроша. А теперь вот поздно, поздно!

И тут он разрыдался, и трубка выпала у него изо рта и разбилась на мелкие кусочки.

— Эй, если бы я мог снова очутиться там, в Вендейле, если бы я снова стал маленьким, если бы я увидел наш чистый ручей, и ее садик, все могло бы быть иначе! Но поздно, поздно. Иди, малыш, не смотри на рыдающего мужчину, я же гожусь тебе в отцы. Я никого никогда не боялся и никогда не плакал. Да, поделом мне, поделом. Как постелил, так и буду спать… Грязный был — грязным и остался, верно говорила та ирландка, а я-то ее не послушал. Сам во всем виноват, а теперь поздно, поздно. — И тут он зарыдал так горько, что Том не выдержал и тоже заплакал.

— Никогда не бывает слишком поздно, — сказала фея, и голос у нее стал таким нежным, что Том поднял глаза. Старая уродливая фея на мгновение стала такой прекрасной, что Том было решил, будто бы сюда явилась ее прекрасная сестра.

Да, никогда не бывает поздно. Старый Граймс все рыдал, и его собственные слезы сделали то, чего не могли сделать замерзшие слезы его матушки; ни Том и никто другой не смог бы помочь ему, потому что свои ошибки каждый должен исправлять сам. Слезы Граймса смыли всю сажу и всю грязь с его лица и одежды, вымыли кирпичи и расшатали кладку, труба рассыпалась, и Граймс вылез из нее на крышу. Увидев это, дубинка подскочила, собираясь хорошенько его стукнуть, чтобы загнать обратно в трубу, как пробку в бутылку. Но старая фея остановила ее и обратилась к Граймсу:

— Послушаешься ли ты меня теперь?

— Да, мадам, вы сильнее меня и мудрее меня.

— Что ж, выбирайся. Но помни: ослушаешься меня, станешь опять творить зло — попадешь в еще худшее место.

— Простите, мэм, но я вас раньше никогда не видел, как же я мог вас ослушаться?

— Не видел? А кто сказал тебе: в грязи живешь — грязным и останешься?

Граймс поднял на нее глаза, и Том поднял па нее глаза. Голос старой феи напомнил им ирландку, встреченную давным-давно, в тот день, когда они с Томом отправились в Хартховер.

— Я еще тогда предостерегла тебя, но ты не послушался. Каждое грубое слово, каждое злое дело, каждая попойка, каждый день без умывания — вот они-то и сложили для тебя эту ужасную трубу!

— Если бы я знал…

— Думаю, ты знал, что делаешь, ты творил Зло и тем самым шел против меня, даже и не зная этого. Что ж, вылезай, может быть, у тебя остался еще один шанс.

Граймс встряхнулся, и что же? Если бы не шрамы у него на лице, он выглядел бы, как обычный работящий мужчина. Так, как и должен был бы выглядеть обычный работящий трубочист.

— Отведите его вниз, — повелела фея дубинке, — да выдайте пропуск.

— И что он должен делать?

— Пусть вычистит кратер Этны, там уже работают другие, такие как он. Но если в то время, как они работают, кратер загрязнится и снова случится землетрясение, приведите их всех сюда, и я разберусь, в чем там дело.

И дубинка увела мистера Граймса, а он даже не сопротивлялся.

Насколько мне известно (а может, неизвестно), он по сей день чистит кратер Этны.

— Что ж, ты сделал свое дело, — сказала фея Тому, — Хочешь вернуться назад?

— С радостью, но как?

— Я выведу тебя отсюда по запасной лестнице, только сначала я завяжу тебе глаза: это моя собственная лестница, и ее никому нельзя показывать.

— Я никому ничего не скажу, мадам.

— Тебе так кажется, мой милый. Стоит тебе оказаться среди людей, как ты забудешь свое обещание, так что будет лучше, если я все же завяжу тебе глаза. — Одной рукой она наложила ему на глаза повязку, а другой через секунду сняла ее и сказала: — Ну вот, все в порядке.

Том так и разинул рот, ему-то показалось, что они стояли на месте, по когда он огляделся, то увидел, что он п правда на какой-то лестнице. Описать ее невозможно, потому что никто точно не знает, что это такое.

Сначала Том увидел высокие черные кедры, четко вырисовывавшиеся на фоне розового восхода. Потом он увидел родной остров, отражавшийся в спокойном серебряном море. Ветер пел тихую песню в кронах деревьев, вода напевала свою мелодию, забегая в пещерки, морские птицы распевали па все голоса, летя навстречу заре, а лесные птицы подпевали им с берега. Воздух был полон пением, и в нем постепенно стал слышен один чистый нежный голос. Это пела утреннюю песнь молодая девушка.

Когда Том оказался возле острова, он увидел прелестное юное создание — девушку, сидевшую у самой воды, она болтала в волнах ногами и тихо пела. Но вот она подняла голову… конечно, это была Элли!

— Ах, Элли, как ты выросла!

— Ах, Том, как ты вырос! — вскричали они одновременно.

Да, она превратилась в высокую красивую женщину, а он — в высокого симпатичного мужчину.

— Наверное, я выросла, я ждала и ждала тебя, мне кажется, прошли века, а я все ждала! Я уж стала бояться, что ты не придешь.

— Века? — удивился Том.

Впрочем, он столько всего повидал в своих странствиях, что устал удивляться. Кроме того, стоило ему увидеть Элли, как он позабыл обо всем на свете. И вот он стоит и смотрит на Элли, а она стоит и смотрит па него. И так им понравилось это занятие, что они простояли, не шевелясь, семь часов или семь лет, кто знает.

Наконец, они услышали, как фея зовет их:

— Дети, дети, да посмотрите же и на меня!

— Но мы же и смотрим на вас! — отвечали они.

Они повернулись к ней и хором вскричали:

— Да кто же вы?

— Вы — миссис Воздаяние!

— Нет, вы — миссис Поощрение!

— Смотрите еще, — произнесла фея.

— Вы — та ирландка, которую я повстречал когда-то давно!

Ни та, ни другая, ни третья — все сразу!

— Имя мое написано в моих глазах, прочтите его!

И они посмотрели в ее огромные глубокие нежные глаза, и цвет их менялся быстро-быстро, как меняются отблески света в чистейшем алмазе.

— Прочтите мое имя! — произнесла она снова.

Тут глаза ее блеснули таким нестерпимым светом, что дети невольно закрыли лица руками.

— Не пришло еще ваше время, мои милые, не пришло, — сказала она с улыбкой. Потом она повернулась к Элли. — Теперь ты можешь брать его с собой по воскресеньям, Элли. Он сделал то, чего совсем не хотел делать, он стал мужчиной и завоевал свое право быть рядом с тобой.

И Том стал проводить вместе с Элли воскресенья, а потом и будние дни. Он продолжал учиться и стал известным ученым, он знает все про железные дороги, моторы и машины, и телеграф, и все-все-все. Правда, он не знает, почему из куриных яиц нельзя вывести крокодила и еще кое-какие пустяки, но этого ведь никто не знает. Зато пока он жил под водой, он узнал много такого, что было никому на земле неизвестно.

— И что же, женился он на Элли или нет? — спросишь ты: сказка-то кончается.

Милый мой, разве ты не знаешь, что в сказках кто-нибудь женится на принцессе или кто-нибудь выходит замуж за принца? Ну вот, а Том — простой трубочист, полюбивший не принцессу, а обычную девочку. Что до Элли, то она — обычная девочка, полюбившая не принца, а трубочиста. Поэтому я и не могу тебе сказать, что они в конце концов решили. Знаю лишь, что чем взрослее они становились, тем сильнее любили друг друга, и никогда не разлучались.

— А что стало с псом Тома? — спросишь ты.

Ну как же, его легко увидеть в любую ясную июльскую ночь. Старое созвездие Пса жутко устает от июльской жары, прячется за облаками, и тогда на его место забирается пес Тома. Новая метла чисто метет, говорят в народе. Это я к тому, что пес Тома любит свое занятие и следит за тем, чтобы в июле была хорошая погода.

Вот и все, мои милые, сказке конец.

ББК 84.(4 Вл)

К 42

К 42 Как дочка короля плакала по Луне. — Сказки английских писателей. — Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1992. — 320 с.

В книгу вошли сказки, созданные английскими писателями Барри, Фарджин, Кингсли.

К 4703010100—26 31–92

м 143(03)—92

ББК 84. (4 Вл)

ISBN 5—7620–0333—7

© Новосибирское Книжное издательство. 1992. Составление

© Е. Ф. Зайцев, 1992. Оформление

КАК ДОЧКА КОРОЛЯ ПЛАКАЛА ПО ЛУНЕ

Сказки английских писателей

Редактор Н. К. Герасимова

Художник Е. Ф. Зайцев

Художественный редактор В. П. Минко

Технический редактор М. Н. Коротаева

Корректор Н. М. Жукова

ИБ № 2751

Сдано в набор 15.11.91. Подписано в печать 02.04.92. Формат 84×108¹/₃₂. Бум. офс. № 2. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ л. 16.80. Усл. кр. — отт. 17, 22. Уч. — изд. л. 17,86. Тираж 100000 экз. Заказ № 97. С. № 26. Новосибирское книжное издательство, 630076, Новосибирск, 76. Вокзальная магистраль. 19. ППО «Печать». 630007, Новосибирск, Красный проспект, 22.

Примечания