Творения

Григорій II Кипрскій (въ міре Георгій), патріархъ Константинопольскій съ 1283 по 1289 гг. Он велъ борьбу со сторонниками церковной уніи съ Римомъ, во главе которыхъ стоялъ низложенный патріархъ Іоаннъ Веккъ. Въ полемике съ Веккомъ Г. оказался слабее последняго и повредилъ себе темъ, что, желая поразить уніатовъ и католическое ученіе объ исхожденіи Святаго Духа отъ Отца и Сына, отвергъ и православное толкованіе формулы: Духъ Святый исходитъ отъ Отца черезъ Сына, толкованіе, которое впоследствіи принято было православными защитниками веры на Фераро-Флорентійскомъ соборе. Возбудивъ противъ себя большое недовольство, Г. вынужденъ былъ отказаться отъ патріаршей каѳедры. Полемическіе труды Г., напечатанные въ патрологіи Миня (т. 142) и переведенные на русскій языкъ проф. И. Е. Троицкимъ (ХЧ. 1870 и 1889), очень выжны для характеристики религіознаго движенія въ XIII в. Историческій интересъ представляетъ его автобіографія, переписка и похвала св. Евфимію (рус. переводъ въ 1889).

• Автобіографія. [1]
• Письмо великому логофету Феодору Музалону
• Письмо къ императору Андронику Палеологу старшему. [19]
• Святейшего патриарха Григория (Кипрского) самая сильная апология против нападок на его свиток

Автобіографія. [1]

Родина автора этой книги [2] островъ Кипръ; родители и деды его и целый рядъ предковъ принадлежали къ числу первыхъ по богатству и знатности рода, пока варварамъ итальянцамъ не удалось поработитъ себе тамошнихъ грековъ; после же порабощенія подпавши общей участи вместе со всеми другими, они стали считаться и почитаться лицами средняго состоянія, не относили ихъ къ числу бедныхъ, рядовыхъ (πολλούς) и не знатныхъ, но не причисляли и къ зажиточнымъ и нарочито богатымъ. Итакъ онъ родился на этомъ острове и первоначальнымъ воспитаніемъ его занимались родители до техъ поръ, пока не пришло время учиться у грамматистовъ; когда же открылась потребность въ изученіи ихъ (грамматистовъ) науки, — а она открылась въ очень раннемъ возрасте, онъ родился съ душой очень воспріимчивой къ наукамъ, и было бы не справедливо не познакомить его съ ними, — онъ былъ отправленъ для дальнейшаго образованія въ городъ Каллиникисы, издавна славившійся людьми, знавшими гораздо больше элементарныхъ учителей (ἔξαρχῆς παιδευτὰς), хотя на самомъ деле тамъ не оказалось ни одного такого. По расказамъ стариковъ, шелъ уже шестидесятый годъ съ техъ поръ, какъ островъ подпалъ подъ власть иноязычныхъ [3], и во все это время не явилось ни одного человека, который произвелъ бы что нибудь выходящее изъ ряда обыкновенныхъ жалкихъ букварей: былъ ли кто изъ такихъ ученыхъ (σοϕῶν) раньше этого времени они (старики) не знали и расказать не могли. Когда такимъ образомъ не оказалось здесь ничего, достойнаго изученія по его способностямъ, онъ предпринялъ другую экскурсію (δευτερος πλοῦς), какъ говорится, въ римскія [4] школы, где преподавалась грамматика на природномъ языке латинянъ. Здесь онъ провелъ также не много времени, усвоивши себе только тень грамматики, а не самое грамматическое искуство: причина этого заключалась отчасти въ краткости времени, отчасти въ языке учителей, чужомъ для него и испорченномъ, такъ что молодому человеку стоило много и большихъ трудовъ понимать его, а безъ пониманія нельзя было усвоить себе и искуства; вместо обыкновеннаго труда ему приходилось выносить двойной, — съ одной стороны добиваться значенія словъ, съ другой — уяснять себе смыслъ преподаваемаго ученія. По той же причине онъ очень мало усвоилъ себе и изъ преподаваемой тамъ логики Аристотеля — не больше введенія въ эту науку, да и то крайне смутно; такъ какъ трудно углубляться въ смыслъ того, что преподаютъ, когда не понимаешь словъ. Но какъ скоро онъ заметилъ, что не такъ быстро успеваетъ (προβαίνοντα) въ наукахъ, какъ хотелъ бы, — такъ накъ натура у него была нетерпеливая, непереносливая къ трудамъ, — ему нужно было либо сразу все понять, либо ужъ во все не учиться, — мучиться надъ ученьемъ онъ нисколько не хотелъ; — то и возвратился подъ родительскій кровъ, имея отъ роду пятнадцать летъ. И затемъ проводилъ время въ охоте съ собаками и въ другихъ подобныхъ занятіяхъ, науками же, хотя и не проходила наклонность къ нимъ, уже нисколько не занимался, единственно потому, что не было людей, которые могли бы преподавать ихъ на греческомъ языке, чрезъ что сильно облегчилось бы для него занятіе ими. Между темъ, такъ какъ, благодаря этой наклонности къ наукамъ, онъ не могъ мириться съ праздной жизнью и докучалъ своимъ родителямъ просьбами о снабженіи его необходимыми средствами на дорогу, — онъ задумалъ оставить ихъ и родину и отправиться въ Никею, представлявшуюся, по слухамъ, древними Афинами для желающихъ учиться, по обилію ученыхъ людей, — то повергнулъ ихъ въ не малое затрудненіе и печаль: съ одной стороны естественная любовь къ своему детищу, съ другой крайняя стеснительность въ матеріальныхъ средствахъ не позволяли имъ соглашаться на его просьбу, такъ что они скорее решались разстаться съ жизнію, чемъ добровольно отпустить своего сына на чужую сторону въ такомъ возрасте. Положеніе было затруднительное для обеихъ сторонъ, и продолжалось два года; наконецъ молодой человекъ, понявши, что победа постоянно будетъ оставаться на стороне родителей, пока онъ будетъ вести съ ними речь объ этомъ предмете прямо, решился изменить свою тактику — показать видъ, что отложилъ свое намереніе, успокоился и намеренъ поступать такъ, какъ прикажутъ его родители и повелители. Принявши такое решеніе, онъ на некоторое время притворился действительно успокоившимся, чтобы убедить своихъ родителей въ неизменности своего решенія; между темъ потихоньку отъ всехъ домашнихъ и родственниковъ бросилъ родину, селъ на корабль и, пользуясь попутнымъ ветромъ, на третій день очутился въ Птолемаиде Палестинской; откуда предпринялъ второе, гораздо более опасное и трудное плаваніе въ Азійскую Анею [5] и оттуда перебрался въ Ефесъ. Здесь, какъ и въ окрестностяхъ, у всехъ на устахъ было имя Влеммида [6], — говорили, что этотъ мужъ превосходилъ ученостью не только современныхъ намъ эллиновъ, но и всехъ людей; вследствіе чего въ немъ (авторе біографіи) возбудилось сильное желаніе пойти посмотреть этого человека: но ефесскіе жители остановили его порывъ, присовокупивши, — что впоследствіи оказалось справедливымъ, — что не только (самъ) философъ не удостоитъ его своего лицезренія, какъ юношу (νέον), и притомъ чужестранца и бедняка, но и окружающіе его не допустятъ его и до своего монастыря [7]; это — говорили они — человекъ недоступный для приходящихъ къ нему, суровый, надменный и не обращающій никакого вниманія на маленькихъ людей; столь же недоступны и окружающіе его ученики его, — это народъ крайне не дружелюбный, изъ всехъ наукъ своего нáбольшаго (ϰαϑηγεμόνος) всего лучше усвоившій науку гордости. Такимъ образомъ въ самомъ же начале онъ и обманулся въ своихъ расчетахъ на этого ученейшаго мужа, и это показалось ему дурнымъ предзнаменованіемъ для будущаго.

Обманувшись въ своихъ расчетахъ на Влеммида, онъ отправился изъ Ефеса, — где провелъ целыхъ шесть месяцевъ — и все почти зимніе, вытерпевъ всевозможныя напасти до лишенія въ самомъ необходимомъ, — въ столичный городъ Вифиніи (εἰς τὶν Βιϑυνῶν μητρόπολιν) Никею. Ha это путешествіе употребилъ онъ очень много времени, не потому, чтобы дорога была дальняя, или что приходилось одолевать ее пешкомъ, а потому что напередъ зашелъ онъ въ царскій лагерь, где обращаясь къ некоторымъ изъ знатныхъ особъ, надеялся получить отъ нихъ средства къ своему пропитанію на время ученія; въ этомъ и провелъ онъ означенное время, не получивши однакожъ ни отъ кого ничего; въ следъ за арміей переправился онъ чрезъ Геллеспонтъ и после долгихъ странствованій по Фракіи достигъ и до Византіи, которую императоръ усиливался обложить со всехъ сторонъ, и если можно, взять приступомъ [8]. Наконецъ решился онъ остановиться въ Никее, чтобы стать у самого того, дивнаго и многожеланнаго источника учености (λόγων), къ которому стремился онъ и изъ Кипра.

Но увы! оказалось совсемъ другое. Тамошніе ученые ничему другому не учили, да и не могли учить, кроме грамматики и піитики, да и темъ учили поверхностно; что же касается риторики и философіи, равно какъ и другихъ наукъ, которыя по преимуществу следуетъ изучать и знать всякому, о техъ они и краемъ уха не слыхали, даже о томъ, чтó это за науки и существуютъ ли оне, они совсемъ не знали. Все это весьма опечалило и озаботило его, впрочемъ и по деломъ ему за то, что онъ бросилъ родину, посмеялся надъ любовію родителей, не обратилъ вниманія на ихъ слезы, переплылъ такое длинное, опасное и бурное море, измерилъ (своими ногами) такое огромное пространство материка, ни во что ставилъ свою жизнь. И для чего же были принесены имъ все эти жертвы? Для того, чтобы за все это получить такую блистательную награду, какъ склоненія именъ (существительныхъ и прилагательныхъ), спряженія и наклоненія глаголовъ, и расказы о томъ, какъ похищена была дочь Тиндара, какъ после продолжительной осады погибъ изъ–за одной женщины городъ Пріама, какъ дети Эдипа, поссорившись, перебили другъ друга, и о многомъ другомъ, чтó сонмъ поэтовъ (ὁ ποιητιϰός χόρος) по вольности искуства, придумалъ и набаснословилъ, изъ всехъ силъ гоняясь за удовольствіемъ и весьма мало заботясь объ истине. Къ тому же не давала ему покоя мысль о возвращеніи на родину, и онъ немедленно привелъ бы ее въ исполненіе, если бы виделъ какую–либо возможность, при техъ же обстоятельствахъ, при которыхъ онъ находился, не представлялось къ тому ни малейшей возможности, ибо нужно было снова идти пешкомъ до Анеи; между темъ средствъ къ пропитанію было у него такъ мало, что не только не достало бы ему на дальнейшую дорогу по суше и морю, но и не хватило бы на полныхъ три дня при самой скудной и убогой пище, безъ посторонней поддержки и помощи, каковыхъ ни откуда не предвиделось. Все эти затрудненія и держали его въ Никее, какъ въ какомъ нибудь каземате.

Не много спустя после этого [9] Богъ возвратилъ римлянамъ (грекамъ) и великій градъ византійцевъ (τό μέγα βυζαντίων ἅστυ), отнявши его у латинянъ. Итакъ какъ тогда чувствовалась многими сильная потребность въ наукахъ, и Акрополитъ [10], превосходившій другихъ своею ученостью, весьма былъ озабоченъ этимъ, скорбелъ душей и изъявлялъ готовность помочь этому делу по мере своихъ силъ; то царь освободилъ его отъ государственныхъ делъ и далъ свое согласіе на его желаніе помочь (делу образованія). И вотъ онъ (Акрополитъ) селъ (ϰαϑὶζει διδάσϰαλον) какъ учитель, готовый къ услугамъ всякаго, кто только хотелъ послушать, и принялся изъяснять лабиринты Аристотеля, — такъ называю я его (Аристотеля) извороты и хитросплетенія (στροϕὰς ϰαὶ πλοϰὰς), которыми какъ сетью переплетаетъ онъ свои сочиненія и темъ затрудняетъ ихъ пониманіе — равно какъ Евклида и Никомаха — именно теоремы, которыя они излагали: первый по части геометріи, а вторый по части арифметики. Не мало стеклось къ нему людей, увлеченныхъ любовію къ науке. Между другими явился къ нему и онъ (авторъ), юнейшій всехъ по летамъ, но не уступавшій никому изъ старшихъ себя въ ревности къ усвоенію преподаваемаго (μαϑήματος). Но, когда учитель, достаточно разъяснивши силлогистику и аналитику, прежде чемъ подняться на вторую ступень аристотелевой философіи, решился ввести своихъ слушателей въ область реторики; то съ авторомъ, такъ хорошо успевавшимъ въ техъ наукахъ, здесь случилось совсемъ другое: въ письменныхъ упражненіяхъ, въ которыхъ пишущіе должны были показать свою способность къ трудамъ этого рода, все оказались лучше его и онъ никого не могъ превзойти. Причина заключалась въ томъ, что чрезвычайно любя перипатетическую философію, отдавшись ей всей душой и обожая (ἐκϑειάζιον) Аристотеля больше всехъ другихъ философовъ, онъ слабее занимался реторикой и не заботился о томъ, чтобы красно выражаться и писать (ϰεϰομησευμένα ἐξαγγελλειν ϰαὶ ρητορεύειν), чтó считается необходимымъ для хорошаго писателя (λογογράϕος). Впрочемъ всемъ этимъ онъ пренебрегалъ до техъ только поръ, пока его товарищи молчали и не позволяли себе смотреть на него свысока и смеяться надъ нимъ, какъ неспособнымъ къ занятіямъ этого рода: а когда они заговорили и явно стали надъ нимъ издеваться, и пошли объ этомъ безконечные толки; онъ не могъ стерпеть такого о себе мненія, или лучше, такого къ себе пренебреженія [11], такъ какъ былъ чрезъ меру честолюбивъ и ревнивъ къ своей чести (ζηλότυπος), и решился посвятить себя этому занятію, но въ учители себе выбралъ онъ не техъ, которыхъ — они (сотоварищи) — этихъ исказителей всего, чтó есть хорошаго въ реторике, и преимущественно того, что особенно достойно чтенія, чтó–въ ней аттическаго, благороднаго и истинно эллинскаго; нетъ онъ выбралъ въ свои учители знаменитейшихъ изъ древнихъ реторовъ, самыхъ такъ сказать изобретателей и отцевъ этого (реторическаго) искуства. Вскоре за темъ онъ сделался совсемъ другимъ человекомъ, такъ что не только перестали надъ нимъ смеяться и пренебрегать имъ въ среде товарищей, а напротивъ онъ сталъ составлять такія сочиненія, что многимъ показалось достаточнымъ подражать ему вместо всякаго другаго образца. А действителъно ли удалось ему въ своихъ усиліяхъ подражать истиннымъ образцамъ (τατς ἀληϑειαις), произвесть въ области письменности что нибудь достойное вниманія (λόγου), пусть желающіе решить этотъ вопросъ судятъ по настоящей книге, разумею этотъ, находящійся подъ руками сборникъ (πυϰτίδα).

А что количество его произведеній весьма ограничено, въ объясненіе этого разныя лица приводятъ различныя причины, всякій объясняя это по своему; лица же коротко знакомые съ авторомъ знаютъ, что это произошло отъ того, что у него было весьма мало свободнаго временн: началъ онъ свои занятія (науками) на 26–мъ году [12], а кончилъ на 33–мъ, продолжать же свои труды дальше мешали ему съ одной стороны опасенія за жизнь, возбужденныя въ немъ, какъ и во многихъ другихъ, нововведеніями въ догматахъ, и смуты церковныя [13], съ другой — попеченіе о душахъ, къ которому, по прекращеніи вышереченныхъ опасеній, онъ былъ привлеченъ и обязанъ, между темъ какъ онъ предполагалъ вести жизнь беззаботную, какая свойственна философу или свободному человеку. Вступивши на высочайшій изъ патріаршихъ престоловъ [14], или вернее сказать вовлеченный на этотъ престолъ, — все это сделано было съ нимъ противъ его воли, — и притомъ въ смутное время, благодаря сумазбродству (μανιας) раскольниковъ [15], и несчастное, какъ никогда, время, въ которое многіе подверглись великимъ бедствіямъ, благодаря свободе отъ всякаго стесненія, дарованной всемъ: каждый въ это время искалъ собственнаго своего удовольствія, чести и выгоды, а не ближняго, и не того, чтó было угодно Богу; церковь же была полна всякихъ смутъ и безпорядковъ, — всемъ хотелось въ ней начальствовать и предписывать законы, а быть подначальнымъ и подчиняться божественнымъ законамъ никто не хотелъ, такъ что къ тогдашнему ея положенію было вполне применимо и оказывалось совершенно справедливымъ известное изреченіе Платона, что «не для всехъ полезна свобода, а некоторымъ полезно рабство и жизнь подъ страхомъ до самой старости и смерти» [16], — среди такой то путаницы въ делахъ — (συγχύσει πραγμάτων), поставленный въ самый центръ ея, изъ спокойной и счастливой жизни попавши въ сферу власти, какъ бы на какую нибудь напасть, связанный неотразимой необходимостью и имея душу постоянно удрученную (всемъ этимъ) — онъ не могъ производить благородныхъ порожденій слова: и какъ у самаго быстроногаго изъ людей отнимается вдругъ вся прыть, если ему наложатъ железные путы на ноги, ради безопасности, такъ и авторъ, по неволе долженъ былъ прекратить литературныя занятія. Вотъ причина, почему не много у него литературныхъ произведеній. Къ этому нужно прибавить еще разнообразные телесные недуги, особенно же головныя боли, которыя мучили его и доводили до крайности, исключительное употребленіе одной воды, вследствіе отвращенія отъ вина со дня рожденія, и работы по переписке произведеній древнихъ ученыхъ (σοϕῶν). Человекъ онъ былъ бедный, а книги любилъ, какъ зенницу ока; къ тому же былъ у него довольно хорошій почеркъ (περὶ τὸ γράϕειν μετρίως ἀγαϑάς ἔχων τὰς χείρας), и такъ какъ денегъ на пріобретеніе этихъ драгоценныхъ сокровищъ у него не было, то онъ пріобреталъ ихъ своимъ потомъ и сделался такимъ переписчикомъ книгъ, какимъ едва ли былъ кто либо другой, разумею изъ занимающихся письменными работами.

А что не все его произведенія съ одинаковою тщательностью отделаны, это, я думаю, само собою разумеется. Что замечаемъ мы у ремесленниковъ, то же бываетъ и здесь: какъ последующія ихъ произведенія бываютъ лучше предыдущихъ, вследствіе навыка, пріобретаемаго упражненіемъ; такъ и у писателей и реторовъ — труды зрелыхъ летъ (γήρα) бываютъ совершеннее первоначальныхъ (ἐξ ἀρχῆς). Поэтому и изъ предлежащихъ произведеній, тщательнее отделанныя должны быть относимы къ зрелому возрасту, а не такія — къ молодымъ летамъ и на счетъ неопытности.

Что же касается словесныхъ формъ (εἴδη τοῦ λόγου), то онъ не гонялся и за изысканными, не ударялся и въ другую крайность — не писалъ, какъ везде и повсюду пишутъ, — нетъ, онъ былъ весьма разборчивъ и заботился о выборе выраженій (σχημάτων); больше всего хлопоталъ онъ о ясности, возвышенности, благородстве, строгости (стиля) и добрыхъ правилахъ нравственности (τῶν τοῦ ἤϑους ϰαλῶν), въ соединеніи съ некоторымъ благозвучіемъ и сочетаніемъ (словъ) не совсемъ обыкновеннымъ (вульгарнымъ) [17], Но дальше я говорить не стану, чтобы съ одной стороны не растянуть своего слова, съ другой, чтобы не показаться пристрастнымъ къ этому человеку, а это все равно — что къ себе самому; ибо я считаю его за себя самаго, да такъ и называю, вследствіе самаго теснаго между нами единенія, дающаго мне право говорить и думать такимъ образомъ съ полной уверенностію (ἀσϕαλῶχς). И если кто скажетъ объ немъ что либо доброе, или на оборотъ то я отношу къ себе самому, какъ похвалу, такъ и порицаніе, такъ что мне при такихъ къ нему отношеніяхъ, всего приличнее было бы молчать: самъ сборникъ, какъ я уже сказалъ выше, укажетъ читателямъ своего творца, такъ что остальное пусть будетъ ему и предоставлено. Какія данныя дастъ онъ для сужденія, такой приговоръ и пусть будетъ произнесенъ.

Письмо великому логофету Феодору Музалону

155. ТОМУ ЖЕ САМОМУ.

Услышав, что именно я делаю, ты назовешь это, я думаю, честолюбивым делом, и назови именно так: ведь это ощущение не только мое, но и всех людей и вообще любого из принадлежащих к общему роду; и таково ощущение лишь нестареющих, как сказал Фукидид. Что же я делаю? Письма мои, полученные отовсюду, которые я собирал, пожалуй, насколько возможно, я даю переписывать изящным почерком, желая их иметь собранными вместе в пиктии, не пренебрегая, однако, ни одним из произведений, которое будет на пользу потомкам — ибо я сам упреждаю, говоря о них свою правду, прежде чем скажет, опередив, кто–либо другой; ты же знаешь обычай, что это от природы — любить детей, даже если в силу стечения обстоятельств они самые жалкие из всех, и согласно обычаю необходимо уступить всех, которые следуют природным свойствам; я намереваюсь все–таки собрать теперь все остальные и отдать переписчику; не присоединить ли тех одиноких к сестрам,[18] с помощью которых мне удалось обогатиться твоим искуснейшим умом; их, как и остальные из особенных писем (преуспевающая семья доставляет сама себе) посылай нам, заодно очищая каждое от легкомыслия и делая нам приятное передачей своих собственных писем; во всяком случае, если ты не пошлешь их, то совершенно не сохранишь дома, но либо уронишь в воду, либо бросишь в огонь, либо разрежешь на мелкие части; если же они совершенно ничем не выделяются, но ты видишь в них из соображений бережливости нечто, достойное спасения, тем более тогда высылай; и выслав, ты не потеряешь их, более же хорошие из них так или иначе ты получишь себе обратно, когда я подступлю и обследую и посодействую ценности писем, находящихся среди погрешностей.

Перевод В.А. Сметанина, по изданию: Eustratiades S., metropolites Leontopoleos. Gregoriou tou Cyprou oicoumenicou patriarchou epistolai cai mythoi. En Alexandreia: Ec tou patriarchicou typograph., 1910. 149, № 155. 1—27.

Письмо къ императору Андронику Палеологу старшему. [19]

Былъ двадцатый день декабря, когда мы прибыли въ царствующій градъ, встретивши здесь почетный пріемъ. До этихъ поръ дело шло хорошо; но затемъ сколько вдругъ постигло насъ напастей, ужасовъ и треволненій! А все отъ того, что многіе были ошеломлены граматой, составленной Веккомъ и названной имъ энцикликой, граматой, которую онъ прислалъ въ огромномъ количестве списковъ для раздачи всемъ, если можно. Городъ разделился на два лагеря: одни готовы защищать его; по мненію же другихъ, онъ самъ долженъ защищаться въ своей дерзости. Эти последніе находятъ, что въ то время, какъ все наслаждается глубокой тишиной, не хочетъ жить спокойно человекъ, причинившій столько зла и душамъ и теламъ, а напротивъ отваживается на новыя дерзости, созываетъ судбища и судей и взываетъ о мщеніи: между темъ какъ ему въ пору было бы прятаться подъ землей, а не отваживаться смотреть въ лицо людямъ. Притомъ, на самомъ–то деле не о судбище онъ хлопочетъ и не къ нему взываетъ, а подъ прикрытіемъ его очевидно пытается произвесть смуты въ церкви, — ему мало горя, что она и то ужъ много изъ–за него страдала, какъ это всякому известно, — онъ пытается продлить въ ней (поднятую имъ же самимъ) бурю. А что действительно онъ объ этомъ помышляетъ, это можно видеть и изъ самой граматы, имъ сюда присланной. Какъ же после этого не оказать ему справедливости — не поместить его поближе къ столице, не предоставить ему свободы действій и не снабдить его лучшими матеріальными средствами [20], чемъ какими онъ пользовался до сихъ поръ! Всеконечно онъ сделаетъ изъ всего этого такое же употребленіе на пользу общую, какое делалъ прежде.

Какъ все это на меня действуетъ, легко пойметъ всякій, кто меня знаетъ. Что же касается безпокойствъ, причиняемыхъ нечестивыми сонмищами враговъ церкви, возстающихъ на нее съ другой стороны (ἐτέρωϑεν) [21] городу, а чрезъ него и мне, глубоко сокрушающемуся, какъ и следуетъ, объ ихъ последователяхъ (бóльшею частью изъ простонародья), то у меня нетъ силъ писать и сообщать объ этомъ Вашему Царскому благочестію, частію отъ скорби, частію за невозможностью исчислить все, совершаемыя ими плутни (πονηρευμάτων). Эти люди, получивши свободу действій, далеко превосходящую всякую меру, и на площадяхъ, и въ темныхъ закоулкахъ и — словомъ — повсюду безъ зазренія совести разглагольствуютъ со всеми встречными и поперечными, разценивая и позоря и начальниковъ и подначальныхъ и — короче — всехъ, которые не хотятъ быть за одно съ ними. Если же кому случится захворать, то они силой врываются въ домъ, осаждаютъ больнаго и заставляютъ его противъ воли принять ихъ за духовниковъ; въ случае же смерти они являются и священниками и певцами и погребателями (ἐνταϕιαστὰς), чтобы умирающіе, по ихъ словамъ, по крайней мере при конце жизни, сделались благочестивыми и православными и не умерли въ злочестіи (ϰαϰοπιστία). Смотря на все это, многіе изъ священниковъ, бывшихъ прежде за одно съ нами, ударились въ соревнованіе (такъ какъ это доставляетъ имъ большія выгоды, — они и запрашиваютъ и получаютъ очень много) и переходятъ къ нимъ, присовокупляя, что уже довольно насладились общеніемъ съ нами (πολλὰ χαίρειν εἰπόντες τῆ μεϑ’ ἡμῶν ϰοινωνία). Вследствіе этого мне кажется было бы хорошо поскорее собрать предполагаемый соборъ, скорее даже назначеннаго времени, для того, чтобы зло не успело еще распространиться черезъ–чуръ и чтобы спасеніе обманутыхъ не сделалось слишкомъ затруднительнымъ.

Доселе шла речь о церковныхъ невзгодахъ (δυστυχήματα), сильно возмущающихъ мою душу; но есть невзгоды и внешнія (ἐξωτεριϰὰ, т. е. относительно церкви) и политическія; но объ нихъ, скажу предъ Богомъ, я затрудняюсь говорить, чтобы не показалось, что я пользуюсь ими, какъ удобнымъ матеріаломъ для трагедіи, и желаю растревожить и опечалить слушателей: впрочемъ не могу и вовсе умолчать объ этомъ въ предположеніи, что авось (ἴσως) найдется какое либо врачество у того, кто имеетъ возможностъ врачевать, и авось заявленіе вменится въ правду заявившимъ.

Много служащихъ при дворе; но о другихъ я предпочитаю молчать, такъ какъ не могу сказать ничего вернаго: а скажу лишь о приставникахъ къ вьючному и подъяремному скоту и вообще о заведывающихъ стадами — о Кимпе, Зире, Никите, Парехоте и Меліе, которые захватили для пропитанія этихъ стадъ местность отъ Калліуполя до Гана [22]. Эти лица, забирая у всехъ и каждаго более должнаго, устроили себе целые склады жита и пшеницы. А какъ заботятся они о стадахъ, объ этомъ свидетельствуютъ сами стада своимъ видомъ. За тó — если кому нужно купить хлеба, тотъ всегда можетъ получить у нихъ сто и двести меръ, такъ что это въ существе дела, вовсе не приставники къ лошадямъ и муламъ, а хлебные торговцы, дешево покупающіе и дорого продающіе (этотъ товаръ) другимъ. Имъ соревнуютъ во всемъ этомъ и заведующіе кушаньемъ для царской трапезы. И они собираютъ не столько, сколько нужно для этой трапезы, а гораздо больше, для того, чтобы перепродать на сторону то, что окажется излишнимъ для кухни. Где же доказательства на все это? Между многими другими вотъ одно, недавно сделавшееся мне известнымъ. Когда лагерь Вашего Боголюбезнаго царскаго Величества находился близъ Лампсака, эти лица (заведывающіе царской трапезой) проникали до Кіоса, Триглены, Элегма [23], и еще более отдаленныхъ местностей, вымогая и захватывая у поселянъ птицъ, поросятъ и другую съедобную живность. Справедливость требовала бы разослать повсюду распоряженія, которыя полагали бы конецъ этому безстыдному вымогательству однажды навсегда, или, если этого нельзя сделать, то по крайней мере точно определить, сколько требующіе имеютъ право требовать для царя и сколько дающіе обязаны давать.

Въ городе (Константинополе) творится также много неправдъ: точныя сведенія о всехъ этихъ неправдахъ могли бы сообщить только те лица, которымъ приходится терпеть отъ нихъ; я же съ своей стороны вкратце разскажу лишь объ одномъ такомъ случае недавно совершившемся, выбравши на пробу изъ многихъ другихъ.

Когда мы приближались къ стенамъ города и дорога со стороны Гелеспонта уже оканчивалась, какой–то скотопромышленникъ (ϰρεωπώλης), гнавшій стадо овецъ, по его словамъ штукъ въ 600 (и, какъ оказалось, ихъ действительно было столько), подвигался по той же дороге впереди насъ, усиливаясь поскорее попасть въ городъ. Но не къ добру послужила ему эта поспешность: едва лишь поравнялся онъ съ воротами, какъ на него толпой напали пекаря, столовая прислуга и повара деспота Іоанна [24] и, изъ шести сотъ овецъ, отделивши четвертую часть, погнали къ дому деспота. Слухъ объ этомъ происшествіи дошедь до префекта и вынудилъ его командировать на место происшествія кого либо изъ своихъ (чиновниковъ), съ целію попытаться спасти овець несчастнымъ мясникамъ; командировка состоялась, но такъ мало достигла предположенной цели, что некоторые изъ посланныхъ имъ полицейскихъ служителей (ὑπηρέτας) были изрядно побиты слугами деспота. Мало того: дело едва не дошло до ломки городскихъ воротъ топорами и алебардами, и вотъ почему: такъ какъ свалка (μάχη) происходила за воротами, то привратникамъ пришла счастливая мысль запереть ворота и темъ воспрепятствовать хищникамъ овецъ, находящимся за городскими стенами, привести въ исполненіе свое преступное намереніе. Те закричали о помощи своимъ товарищамъ (находившимся въ черте города) и изъ дома деспота выскочили (челядь) съ разными железными орудіями, съ намереніемъ разбить ворота: и, вероятно, это намереніе было бы приведено въ исполненіе, если бы, по нашему приглашенію, не поспешилъ на место происшествія префектъ и не остановилъ ретивости вооруженныхъ чемъ попало забіякъ. Казалось бы, что после этого и овцы будутъ возвращены мясникамъ; но оне не были возвращены, какъ оказалось на другой день. Еще не разсвело порядкомъ и солнечный лучъ не позолотилъ еще окрестностей, какъ счастливый деспотъ, сделавшій столько людей несчастными, поднялся съ своего одра раньше обыкновеннаго и немедленно же направился за ворота къ тому месту, где провели ночь овцы, и вместо ста пятидесяти штукъ, которыя были отделены накануне его лакеями, заблагоразсудилъ отделить ихъ двести и приказалъ гнать къ своему дому. Не своевременно было бы разсказывать о томъ, какъ рыдали и убивались несчастные владельцы животныхъ, какъ валялись у насъ въ ногахъ, сколько мы просили за нихъ виновника ихъ несчастія. И это не единственный его подвигъ: увлекаясь своими дикими инстинктами (ἀλόγοις ἔιϰων ὀρμαῖς), онъ делаетъ много подобнаго, и (вследствіе этого) городъ твой по неволе ослабеваетъ въ любви къ тебе, своему повелителю, будучи преданъ на произволъ (подобныхъ людей); — повсюду слышится ропотъ и негодованіе; скорблю и я обо всемъ этомъ и терзаюсь жесточайшимъ образомъ; скорбитъ съ другой стороны и начальникъ города, префектъ; но ни который изъ насъ не можетъ дать удовлетворенія обиженному городу: я — потому что проповедую глухимъ ушамъ, онъ — потому что не имеетъ подъ руками военной силы, которая въ случае нужды могла бы обуздать и противъ воли охотниковъ до насилій. Итакъ, если твой городъ дорогъ для тебя (а онъ безъ сомненія очень дорогъ), пришли сюда воинскую команду (τάγμα στρατιωτιϰόν), чтобы охотники до смутъ и насилій могли быть сдерживаемы префектомъ: тогда злыя начинанія прекратятся сами собою.

Святейшего патриарха Григория (Кипрского) самая сильная апология против нападок на его свиток

Бывало, я всегда удивлялся на тех людей, которые много толкуют о Боге, удивлялся тому, к чему им служит эта масса слов — мне казалось, что им следовало бы высказаться кратко, и, заявив таким образом своё благочестивое разумение, успокоиться на этом и замолчать, уже по тому одному, что и Сам Бог не дозволяет многоглаголания о Себе, так как Он превыше естества и слова, и всякого понимания. А теперь я уже нисколько не дивлюсь на богословов такого рода. Теперь я понял, что не честолюбие, а необходимость заставляла быть столь плодовитыми на слова. Одних побуждало к тому любопрение еретиков, поднимавших против правого учения всё новые и новые возражения, точно волны на море; других наглость невежественных и завистливых людей, имеющих природное влечение позорить всё хорошее, и сказанному в благочестивом смысле придавать смысл совершенно противоположный, так что настояла крайняя необходимость обращаться со словом и отповедью к тем и другим, и вот те, которые хотели удовлетворительно разрешить свою задачу относительно представителей той и другой категории, должны были, как я сказал, говорить о Боге сколь обстоятельно, столь же и пространно. То же самое случилось и с нами, как это легко увидит всякий из настоящего нашего сочинения. Решительно предпочитая молчание рассуждениям о Боге, и довольствуясь сказанным мужами Духа, на том основании, что лучше них сказать невозможно, мы против воли вовлечены в эти рассуждения — мало того, думая первоначально ограничиться несколькими словами, мы теперь распространяемся, вынуждаемые к этому крайней необходимостью. Каким же это образом? А вот каким: прежде всего начал писать и говорить развращённое Иоанн Векк. Понятно, что было необходимо дать ему отпор. Нельзя же было класть руку на уста и своим молчанием открыть ему полный простор для распространения вреда. Ибо, хотя старые люди и говорят о безопасности молчания, но от одного простого молчания едва ли можно ждать надёжного плода. Вследствие этого мы и дали ему отпор, и, с Божией помощью, положили предел продолжительным нелепым разглагольствованиям этого человека насчёт догматов. Векка сменил другой — этот из честолюбия тоже стал составлять книги, переполненные словцами и выраженьицами, которыми он хотел что–то выразить, но что именно — не знаю. И он также восстал против нас, поставляя нам в вину то, что мы первые дерзнули вступить в борьбу с Векком, а не предоставили ему этой чести, так как он только один (по его убеждению) и силён в слове. Вследствие этого он напал на составленный нами против Векка, по мысли всей церкви, свиток, и начал порицать в нём как не хорошее то, что прежде не только превозносил до небес и хвалил, но и подписал, признавая за свиток благочестия, и при том без всякого вызова и принуждения с чьей бы то ни было стороны. Свою обязанность относительно Векка мы, при помощи Бога Спасителя нашего, исполнили в других сочинениях, и, между прочим, в упомянутом сейчас свитке. В надежде на то же божественное заступление остаётся сказать несколько слов и против другого нашего противника: мы докажем, что его нападки на свиток скорее падают на самого их автора, чем на того, против кого они направлены. Но я хочу возвести свою речь к приличному началу, чтобы дать ей правильную постановку и направление. Векку, разделявшему мнения итальянцев и следовавшему им в учении о Боге, предлежало прежде всего доказать, что ни он сам, ни они не имели никаких нелепых мыслей и не уклонялись от правого учения. Сами же мнения итальянцев, вкратце, состояли в следующем: первое, что Дух Святый исходит от Отца и от Сына; второе, что Он имеет происхождение от Обоих, то есть, от Отца и от Сына, а третье, что Оба эти Лица составляют единого виновника Его ипостаси. Во всех этих пунктах между мнениями Векка и мнениями и догматами православной церкви будто бы нет никакого различия. Почему и каким образом дошли до этих мнений итальянцы, и кто были [у них] родоначальниками этого догмата, пусть об этом знают они сами и те, у которых есть время для изучения всего, имеющего к ним отношение. Что же касается Векка, то на вопрос о том, для чего он добровольно оставил отцов и перебежал к чужим, и бросился в такую яму хулы, он, столь нагло, сколь и невежественно, отвечал, что его увлекли за собой святые. Какие же святые? Премудрый Максим Исповедник, знаменитый Иоанн Дамаскин и великое украшение архиереев Тарасий. Эти три [отца], которых церковь имеет учителями благочестия, и которых и он сам постоянно любил принимать таковыми, они трое, по его словам [Прим.: отсюда и до конца абзаца идёт изложение идей Векка как бы от его имени], богословствуя, что «Дух Святый исходит от Отца через Сына», дивным неким образом одним этим своим изречением убедили его не порочить, по вашему, благочестие итальянцев, а напротив, чтить и любить, как благочестие святых отцов. Я полагаю, что под их руководством и вы, если бы только захотели, легко пришли бы к тому же убеждению, изгнав из своей души всякое недоумение. В чём состоит это руководство — всякий, не желающий добровольно отказываться от употребления своей головы, легко поймёт из нижеследующего. Все вы, конечно, держитесь одного и того же исповедания, и, между прочим, все вы согласно исповедуете, и, конечно, никто тому противоречить не будет, что исхождение (εκπορευσιν) Святого Духа обозначает не что иное, как самый способ Его происхождения (υπάρξεως). И так как оно действительно обозначает это самое, и вы с этим совершенно согласны, то смотрите, что отсюда с необходимостью следует. Так как некоторые лица, о которых нельзя сказать, чтобы они говорили неправильно, говорят, что Дух Святый исходит через Сына, а исхождение обозначает способ происхождения, то всякий вправе заключить, что говорящие «Дух Святый исходит через Сына» принимают как догмат и то, что и самое происхождение Его — через Сына же. А если [допустить] происхождение Святого Духа через Сына, то, очевидно, [необходимо допустить] происхождение Его и от Сына, и не потому только, что в некоторых изречениях иногда безразлично употребляются эти предлоги (δια и εκ), так что один заменяется другим, но и потому, что и по естеству нет препятствия мыслить происхождение совершенного лица через другое тоже совершенное, хотя оно и не в собственном смысле от того лица, через которое считается имеющим происхождение. Таким образом, говорит он, руководствуясь этими изречениями отцов, мы признаём, и при том совершенно справедливо, итальянцев благочестивыми, равно как и их догмат, так как не стыдимся мнения божественных отцов, говорящих, что Дух Святый исходит — снова повторю для ясности — происхождение по ипостаси имеет от Сына, и того же Сына имеет [Своим] виновником: виновником имеет Его потому, что от Него [имеет] происхождение; а от Него [имеет] происхождение потому, что и через Него естественно (φυσικως), будучи совершенным через совершенного, каковое происхождение и называется личным (προσωπικη). А через Него [имеет] происхождение, поскольку через Него исходит, исхождение же бесспорно [обозначает] способ происхождения. А поскольку для одного и того же [субъекта] на одном и том же основании нельзя допустить двух причин, то, всеконечно, Отец и Сын составляют единого виновника Духа, единство же происхождения обеспечивается безразличием того и другого.

Вот это и многое другое в том же роде говорит Векк, стараясь оправдать себя в своих неправдах и убедить [в своей невинности] других устно и письменно. Но ответ на всё это изложен в свитке, как сказано выше — там достаточно сбиты его необузданная спесь и задор, так что нет уже нам нужды возвращаться снова к нему — теперь мы поведём речь исключительно к наветнику свитка.

Этот говорит, что только набитый дурак и невежда может не хвалить и не признавать превосходным в свитке всё, за исключением одного пункта, который кажется ему не только не безупречным и не бесспорным, а, напротив, нуждающимся в тщательном исправлении. Вот этот пункт: опровергая положение Векка, будто из изречения святых [отцов], что «Дух исходит от Отца через Сына» необходимо должно следовать, что, по их представлению, Он через Сына имеет и происхождение, ты в своём свитке, с целью опровергнуть вместе с этим положением и нелепые выводы, которые из него делаются, сказал, что это изречение означает прохождение (πρόοδον) в вечное воссияние Духа через Сына, а не просто в бытие, так как Он имеет совершенное происхождение от Отца. Говоря это, продолжает он, ты разумеешь под словом «исхождение» (εκπόρευσιν) не способ происхождения (υπάρξεως), как издревле и до настоящего времени все принимали. Ввиду такого обвинения мне кажется совершенно своевременным изложить перед нашим обвинителем нашу отповедь, в форме вопросов и ответов, не для чего–либо другого, а единственно ради ясности возражений и лучшего усвоения доводов. Итак, к делу.

Веруешь ли, любезный, в Отца, Сына и Святого Духа? И крестился даже, отвечает он, во Единого Бога, во Единого только этого, и ни в какого больше; ибо кроме сей Единой Троицы я не знаю другого Бога. Так как всё это ты знаешь, и при том хорошо, то как ответил бы ты на следующие вопросы: исповедуешь ли ты Единого только Бога Отца безначальным, безвиновным и нерождённым? Как же иначе мне исповедывать, отвечаешь ты. А Сына и Духа Святого тоже считаешь безвиновными, или Они от кого–нибудь имеют бытие? Конечно, от Отца. То есть, Отец только один есть виновник, и начало, и корень этих Лиц? Всеконечно, не другой кто, а Отец. Может быть, так же, как и [всякая] тварь? Нет, не как тварь. А как же? А так, что Он из Его сущности, и через это единого и того же естества с Ним. И совечными Их считаешь Отцу, или Отец прежде Их по происхождению? Да, совечными, ибо, хотя [Они] и от Него, но и вместе с Ним. А каким образом одно называется и веруется как Дух, а другое как Сын, и не суть ли Оба иное, хотя Оба от Одного и Того же Отца? Да и я это говорю, и способ бытия у Каждого свой: ибо Дух Святый, как мы научены, исходит от Отца, а Сын рождается. И одно означает «исходить», а другое — «рождаться»; последнее употребляем мы о Сыне, а первое о Духе Святом. Пусть будет так, это ты хорошо исповедуешь. Но будь добр, ответь мне и на следующее. Исповедуешь ли ты, что Сын рождается от Отца совершенным, или, может быть, скажешь, что Единородный нуждается ещё в ком–либо другом для того, чтобы быть совершенным? Я был бы глупее глупого, если бы в сию же минуту не исповедал Его совершенным. А Дух Святый? Его исхождение от Отца кажется ли тебе совершенным в том же смысле, как и рождение Сына, или как–нибудь иначе? Вовсе не иначе, а совершенно. Но, однако же, не равночестны от Одного и Того же Сын и Дух Святый? Что ты хочешь этим сказать? А вот что: Сын есть Бог? Бог. Дух Святый Бог? Так же точно, как и Отец? Да, как совершенные и из одной и той же сущности. Значит, Бог, Бог и Бог? Совершенно справедливо. Итак, три Бога? Никоим образом, а Один, совершенно Один. Да и как же иначе, когда едино естество, существо, сила, действие, хотение, и ни в чём нет между ними разности. Но что же из этого? А неужели ты не замечаешь, к чему все эти вопросы клонятся? Скажи мне ещё раз — не от Отца ли у Святого Духа происхождение, как и у Сына? Да, от Отца, как я и прежде сказал и теперь снова повторяю, да и откуда же иначе? А от Сына у Него что, по твоим словам? Конечно, не происхождение, поскольку Он совершенным происходит (υφεστάναι) от Отца, так же, как и Сын. И вследствие этого Отец есть один виновник и один источник Божества, и, в то же время, начало и корень Сына и Духа, и всё, что имеет, принадлежит также и Сыну, кроме причинности. Но положим, Он не от Сына, так может быть, через Сына? Нет, и не через Сына, ибо Дух есть совершенная ипостась и совершенное имеет бытие от Отца. Совершенная же ипостась есть и Сын, так что, если бы через Него было происхождение у единосущного и единоестественного [Ему] Духа, то, очевидно, было бы и от Него. А если бы Сын был виновником Духа Святого, то мы не могли бы благочестно славить Отца, ни как Единого Виновника, ни как единый источник Божества, ни начало, ни корень, ничего приписывать Ему такого, что могло бы приличествовать Ему как Единому Виновнику. Итак, очевидно, не от Него, а, естественно следовательно, и не через Него. В самом деле, разве не следует из предыдущего, что, поскольку у Духа Утешителя происхождение не от Сына, то и не через Сына? Следует. А если так, то есть, если ни от Сына, ни через Сына, так как в противном случае откроется путь к неуместным выводам, то каким образом может быть обвиняем в противоречии и в искажении истины тот, кто изречение «Дух Святый исходит от Отца через Сына» не хочет понимать в смысле происхождения Святого Духа в бытие через Сына, Духа, имеющего происхождение от Отца — не скорее ли заслуживает этот упрёк тот, кто, не желая сам слышать о происхождении Духа через Сына, в то же время находит возможным упрекать первого в неуместных речах за то, что тот позволил себе сказать, что упомянутое изречение не означает происхождение Духа Святого в бытие через Сына? Одно из двух — или допусти с опасностью для себя, что можно исповедывать происхождение Духа через Сына, и тогда ввергнешься в бездну хулы; или, не допуская происхождения Его от Сына, из страха навлечь на себя ещё большую опасность, всеконечно, не будешь исповедывать и первого, и, в конце концов, откажешься от всех своих обвинений. Одно необходимо следует из другого. Да, ты говоришь совершенную правду. Итак, я полагаю, достаточно выяснено, что отцы, говорящие, что Дух исходит от Отца через Сына, не разумели под этим того, что у Духа происхождение через Сына. Ибо они называли Отца единым виновником, и корнем, и источником, и началом Сына и Духа, и другими подобными именами, которые исключают всякую мысль о происхождении Духа от Сына и через Сына, а, напротив, ясно показывают, что Отец есть виновник Сына и Духа. Кроме того, что они [отцы] говорили, что Дух исходит через Сына, это мы хорошо знаем, но в то же время никто не слышал, чтобы они говорили, что происхождение у Духа через Сына. Впрочем, я не буду ничего прибавлять к тому, что я уже сказал — именно, что отцы в приведённых выше и других подобных изречениях никогда не думали и не помышляли усваивать Духу Святому происхождение через Сына, поскольку и детям ясно, что иначе они противоречили бы самим себе и истине. При том, при очевидной ясности этого изречения, что же другое могли означать эти выражения в устах говоривших? В самом деле, что бы такое? Но прежде чем отвечать на этот вопрос как должно, необходимо рассмотреть, какое толкование вы даёте изречению «Дух Святый исходит от Отца через Сына». Вы говорите, что предлог δια (через) в данном случае должен быть понимаем в смысле предлогов συν © и μετα © и наречий αμα (вместе) и όμου (совокупно), так что, по вашему, изречение «Дух Святый исходит от Отца через Сына» тождественно с тем, как если бы было сказано, что «Он исходит с Сыном или вместе с Сыном от Отца». Но такое толкование столько же смешно, сколько и нечестиво, и даже заключает в себе нечто худшее, чем хульные речи Векка — это, я полагаю, не нуждается в длинных разъяснениях. Смешно такое толкование потому, что такая замена до того странна и необычна, что о ней не знают даже школьники и простонародье, говорящее греческим языком. В самом деле, откуда ты знаешь, что предлог δια может быть заменён предлогами συν и μετα, и подобными? Нечестиво потому, что из такого вашего толкования будет следовать, что Сын, рождённый от Отца, в то же время исходит от Отца вместе с Духом Святым; будет следовать это потому, что все эти и подобные им соединительные и сослагательные частицы, прилагаемые ко многим подлежащим, обыкновенно согласуются с придаточными к ним глаголами, сколько бы их ни было. Так, например, если о ком–либо говорят, что он бежит с таким–то, то все мы понимаем эти слова в том смысле, что они оба бегут, так как частица «с» устанавливает связь глагола с существительными. Или, например, если бы ты услышал, что такой–то ест с таким–то, то, конечно, у тебя возникнет мысль о том, что они оба едят, или такой–то философствует с таким–то и пр., так что, когда ты говоришь, что Дух Святый исходит от Отца с Сыном или купно с Сыном, ты этим хочешь сказать не другое что, как то, что и Сам Сын исходит от Отца так же точно, как и Дух. А если так, то как бы невежествен ты ни был, но едва ли не сообразишь, что это ведёт к смешению личных свойств во Святой Троице и угрожает величайшей опасностью. Затем, желая уврачевать эту хулу, ты бросаешься в другое толкование, и, громоздя глупость на глупость и собирая от инуде вереницу слов, не имеющих здесь права гражданства, повелеваешь нам, точно какой владыка словесного искусства на основании этого исключительно присвоенного себе достоинства. «Я говорю, что изречение: Дух Святой исходит от Отца через Сына употребляется вместо: Дух Святый с Сыном, или вместе с Сыном, получает существование (υφεστάναι δέχεσφαι) и имеет происхождение от Отца. А что Дух Святой получает существование и имеет происхождение от Отца вместе с Сыном, этого никто ещё не отрицал даже из лиц, приобретших себе известность своим нечестием, так как это совершенная правда». Да, это действительно совершенная правда, но это — правда сама по себе, а вовсе не как вывод из посылок, или результат, полученный от твоих положений и толкований, так что, хотя твои последние слова не только справедливы, но и всецело справедливы, но ниоткуда не следуют и слишком далеко уклоняются от посылок.

Я знаю, что ты будешь спорить против этого и никоим образом не позволишь себе убедиться этими словами; но смотри, к чему ведёт тебя твоя удивительная страсть к спору. По твоему мнению, изречение «Дух Святый исходит от Отца через Сына» означает не другое что, как то, что Дух Святый вместе или купно с Сыном происходит от Отца, ибо, как ты говоришь, предлог δια в данном случае имеет силу предлогов συν и μετα, и наречия αμα. Из–за чего же, однако же, ты бьёшься, превращая предлог δια в упомянутые предлоги и наречия? Пусть будет по твоему, пусть он будет иметь силу тех частиц, как тебе хочется. Попробуй теперь поставить в сочетание с этим предлогом, понятым в желанном для тебя смысле, то, что ты ставишь в известное сочетание с теми частицами, и ты сразу поймёшь и возненавидишь своё невежество и бессмыслие. Ты сейчас же вынужден будешь исповедать то, чего ты, по собственному твоему сознанию, незадолго перед этим заявленному, избегал как богохульства. В самом деле, пусть изречение «Дух исходит через Сына» будет означать то же, что Он имеет происхождение с Сыном, или купно с Сыном; попробуй оставить предлог δια без изменения и поставить знак равенства между ним и частицами μετα и αμα, как это делают геометры, и ты увидишь всю безмерность своего заблуждения, увидишь, что ты исповедуешь происхождение Духа через Сына, то есть, исповедуешь то, от чего отбиваешься руками и ногами. Вот в каком положении ваши дела.

Теперь взгляни на наши. Прежде всего я объявляю всем и каждому, что если бы никто никогда не проронил ни одного слова о том, в каком значении отцы церкви употребляют изречение, о котором у нас речь, то вполне достаточно было бы для обличения Векка доказать ложность основания, на котором он построил своё умозаключение. Сказать, что Дух Святой исходит (εκπορευεσθαι) через Сына вовсе не значит то же самое, что сказать: Дух Святой имеет происхождение (υπαρξιν εχειν) через Сына. Между тем Векк на этом именно положении, которое он взял за основу своих рассуждений, построил высокую башню своей хулы. Понятно, что с устранением этого тождества устраняется самое серьёзное из его положений, основание его силлогизмов, и, вместе с тем, устраняются и все те неуместные выводы, которые он делает. Да нет и большой нужды исследовать смысл этого изречения. И без этого можно достигнуть предположенной нами себе благочестивой цели — разрушения твердынь, возведённых Векком. А на случай, если тебе впоследствии угодно будет заняться такими исследованиями, я скажу, что разъяснения непонятных мест, встречаемых у писателей прежнего времени, стяжавших себе великое имя в богословии, надобно искать у святых предшествовавшего времени; то есть, выражения, употребляемые святыми писателями более позднего времени нужно толковать по мыслям древнейших отцов.

И они, просвещаемые Духом, говорили, что Дух Святый через Сына, но никому из них не приходило в голову сказать, что Он через Сына исходит (εκπορευεσθαι), а [все говорили], что Он через Сына воссиявает, является, открывается (πεφηνεναι), посылается (προιεναι), познаётся и подобное, что указывает просто на обнаружение или воссияние через Сына, но отнюдь не на происхождение, которое Дух Святый имеет единственно от Отца, как это все исповедуют. Ты желаешь на это доказательств. Я готов тебе их представить сию же минуту. Вот что дословно говорит славный и великий Василий в четвёртом слове своих Αντιρρητικων: «что Дух от Бога, это ясно провозвестил апостол, говоря: «яко Духа, иже от Бога, прияхом» (1 Кор.2:12). И что Он через Сына посылается, и это открыл, наименовав Его «Сыновним» (Гал.4:6)». Равным образом, в письме к брату своему Григорию, рассуждая о различии между сущностью и ипостасью, так пишет: «Сын, познавая, через Себя Самого и купно с Собой, Духа, от Отца исходящего, един, единородно от нерождённого света воссияв, никакого общения, по отличию признаков, не имеет ни с Отцем, ни с Духом Святым, но один познаётся по вышеречённым приметам». И в канонических его посланиях ты встретишь у него следующие слова: «Дух Святый не прежде Единородного, ибо нет ничего посредствующего (ουδεν μέσον) между Сыном и Отцем. Если не есть от Бога, а через Христа есть, то не есть совсем». Согласно с Василием говорит и брат его, и то, что он говорит, отличается особенной ясностью сравнительно с другими подобными же изречениями. Вот его слова: «безразличие естества исповедуя, не отрицаем различие по виновности и отвиновности; в том одном различать одно от другого мы приняли, что в одно веруем как в виновника, а в другое как от виновника и от причины. И опять, другое различие мы мыслим: одно непосредственно от первого, а другое через того, кто непосредственно от первого».

Равным образом, в письме к Авлавию в давдцать второй главе своих книг против Евномия, также в двадцать шестой и тридцать шестой главах тех же книг, говорит следующее: «Дух Святый, сопричисляемый к Сыну по несотворённости и в том [отношении], что имеет причину происхождения от Бога всяческих, отступает той особенностью, что, с одной стороны, происходит не единородно от Отца, и с другой, через Него (Единородного) является». И ещё: «Отец мыслится как безначальный, нерождённый и присно Отец. А от Него непосредственно, без промежутка, Единородный Сын сомыслится Отцу. А через Него и с Ним тотчас же в связи подразумевается и Дух Святый, прежде чем успеет стать в промежутке между Ними какое–либо пустое и бессодержательное представление, не последуя по существованию за Сыном так, чтобы Единородный мыслился когда–либо без Духа, но как имеющий причину бытия от Бога всяческих, откуда и Единородный есть свет, через истинный же свет воссияв, ни расстоянием, ни разностью естества не отделяется от Отца и от Единородного». Ещё: «от нерождённого солнца снова мыслим другое солнце, купно с мыслью о первом (αμα τη προτω επινόια) совоссиявающее Ему посредством рождения и по всему сходное с Ним, по красоте, силе, блеску, величию — словом, всему, созерцаемому относительно солнца». И ещё: «другой такой же свет, таким же точно образом, не временным каким–либо расстоянием отделённый от рождённого света, но через него воссиявающий, вину же ипостаси имеющий от первообразного Света». Так говорят эти отцы.

А вот что говорит святой Григорий Чудотворец и вместе с ним Афанасий. Первый из них, излагая откровенное ему свыше исповедание веры, между прочим говорит: «и Един Дух Святый, от Бога имеющий происхождение и через Сына явившийся, то есть, людям». И в другом месте: «[верую] и в совершенного Духа Святого, от Бога через Сына подаваемого усыновляемым». Ещё в ином месте: «Отец не рождён, Сын рождён от Отца, а Дух из сущности Сына вечно посылается». Св. Афанасий, с одной стороны, в своём обличении лицемерия приверженцев Мелетия и [Павла] Самосатского, с другой — в письме к Серапиону, пишет — в первом: «невозможно было бы Духу принимать участие в славе Троицы, если бы Он не происходил от Бога через Сына (μη προοδικως ον εκ Θεου δι Υιου)», во втором: «Дух, от Отца подаваемый и посылаемый, и Сам един есть, а не многие, и не из многих един, а един только Дух; ибо так как един есть Сын, Слово живое, то едина должна быть полная и совершенная, освящающая и просвещающая жизнь, представляющая Его действие и дарование, о которой говорится, что она от Отца исходит, поскольку от Слова, сущего от Отца, несомненно воссиявает, посылается и подаётся». А кто исчислит изречения Св. Кирилла, подтверждающие всё это? Вот что, между прочим, говорит он в сочинении к Эрмию: «кроме того, ты именуешь ещё Духа Святого, от Бога Отца через Сына изливаемого естественно (φυσικως)». И снова говорит он, спрашивая: «кому собственным считаешь ты Духа Святого? Богу ли только Отцу, или и Сыну Его? Или отчасти каждому и обоим, как единого от Отца через Сына, по тождеству сущности (δια την ταυτοτητα της ουσιας)». Он же в толкованиях на евангелиста Иоанна: «хотя Дух Святый и от Отца происходит (πρόεισι), но через Сына грядёт (ερχεται), и свой есть Ему (ιδιον εστι αυτου)». В тех же толкованиях: «мы твёрдо веруем, что Дух Святый не чужд Сыну, но единосущен Ему и через Него происходит (προιον) от Отца».

Но долго было бы приводить здесь все дальнейшие свидетельства как этого отца Церкви, так и всех других свидетельства, в которых излагается учение, что Дух через Сына, но не исходит (εκπορευεσθαι) — об этом никто не говорит — а происходит (υπαρχειν), воссиявает и подобное. А дерзнувшие сказать, что Он и исходит через Сына, по простоте души своей, по–видимому, дерзнули сказать это, и в силу своего согласия во всём с предшествовавшими им из учителей [Церкви]. Посему не с другой какой–либо стороны ожидают толкователей сих слов, а сами же себе и послужат для этой цели, так как с переменой переданного не изменили их мысли, а лишь другим способом изложили здравое отеческое разумение. Это ясно видно из их священных писаний. Так, например, мудрый Максим в своих главах говорит: «един Бог, единого Сына родитель и Отец, и Духа Святого источник, Единица неслиянная и Троица нераздельная: Ум безначальный, единого единый, существенно (ουσιωδως) безначального Слова родитель, и единой вечной жизни, Духа Святаго, источник». И в своих толкованиях на великого Дионисия Ареопагита, говоря про Дионисия, что он простирает теперь своё богословствование даже до прохождения (προοδου) трёх Ипостасей, говорит о нетленной Троице следующее: «Бог Отец, подвигнутый довременно и любвеобильно, протёк в различие Ипостасей, безраздельно и неизменно пребыв в целости собственного отблеска, происшедшего в бытие, προσκυνητως και υπεραενναως как живого образа, равно как и всесвятого Духа, исходящего от Отца, как тайноводствует Господь. Преисполнена же благостию в триипостасном богоначалии Причина всего и Источник». А в толкованиях на молитву Господню «Отче наш» он выражается таким образом: «Сын и Дух Святый существенно существуют вместе с Отцом, из Которого и в Котором Они суть естественно превыше причины и разума». Так говорит Св. Максим. А у божественного Иоанна Дамаскина можно найти ещё больше, и при том гораздо более ясных изречений, чем у блаженного Максима. «Дух Святый», говорит он, «тоже от Отца, но не по образу рождения, но по образу исхождения». Это он говорит в главе περι της διακεκριμενης και ηνομενης θεολογιας, и в той же главе через несколько строк говорит следующее: «как рождение Сына от Отца, так и исхождение Духа Святаго, и всё, что имеют Сын и Дух, от Отца имеют — и самое бытие». И опять через несколько строк: «не тремя богами называем мы Отца и Сына и Святого Духа, паче же Единым Богом [называем] Святую Троицу, так как Сын и Дух Святый возводятся к единой вине (εις εν αιτιον αναφερομενων), но не смешиваются и не сливаются». И снова через несколько строк: «подобает ведать, что мы не говорим, что Отец от кого–либо, а говорим, что Он есть Отец Сына, но Сына не сказываем ни Отцем, ни Безначальным, а говорим, что Он и от Отца, и Сын Отца. О Духе же Святом говорим, что Он от Отца и Духом Отчим [Его] именуем, а чтобы Дух был от Сына, этого не говорим, хотя Духом Сыновним именуем, ибо апостол говорит: «аще кто Духа Христова не имать…». Исповедуем также, что Он через Сына является и подаётся нам. Ибо сказано: «дуну и глагола» ученикам: «приимите Дух Свят». Как от солнца и луч, и сияние, ибо оно есть источник и луча и сияния, через луч даётся нам сияние; оно освящает нас и восприемлется (μετεχομένη) нами. Сына же мы не называем Сыном Духа, [не говорим также,] что Он и от Духа».

Всё это говорится в вышереченной главе. Со всем этим совершенно согласно и то, что тот же святой отец говорит и в главе «О божественных именах», в письме к Иордану и в слове, носящем заглавие «εις την θεόσωμον του Κυριου ταφην», так что нельзя не признать всего этого за произведение одного и того же ума. В сочинении «О божественных именах» он говорит следующее: «Отец [есть] источник и причина Сына и Духа. Отец единого Сына и изводитель Духа. Сын — Сын, Слово, Премудрость и Сила, образ, отблеск, подобие (χαρακτηρ) Отца и от Отца, но не Сын Духа. Дух Святый — Дух Отца, как от Отца исходящий. Ибо нет никакого стремления (ορμη) без Духа. И Дух Сына, не как от Него, но как через Него исходящий от Отца, ибо един виновник — Отец». В письме к Иордану: «для нас един Бог Отец, и Слово Его, и Дух Его, Слово же — ипостасное рождение, посему и Сын. И Дух — ипостасное исхождение и извождение (προβλημα) от Отца через Сына, а не от Сына, как дух уст Его, обнаруживающий слово (λογου εξαγγελτικον), но не дыхание, разрешающееся и разливающееся (πνοη λυομενη και διαχεομενη), и служебное нам», как говорит в упомянутом слове. Отец — нерождённый родитель Сына, ибо не от кого–либо. Сын — рождение Отца, как рождённый от Него. Дух Святый [есть Дух] Бога и Отца, как от Него исходящий, а Духом Сына называется как через Него являющийся и преподаваемый твари, но не от Него имеющий происхождение».

Так я говорю, и то же свидетельствуют дела живыми свидетельствами (εμψυχοις μαρτιριαις), как можно было бы выразиться. Под делами я разумею в настоящем случае глаголы (λογους) блаженных [отцов], которые, говоря, что «Дух исходит через Сына», не только не разумеют чего–либо чуждого [мысли предшествовавших им отцов], а, напротив, совершенно согласны с ними относительно смысла [этих слов], как их ученики и последователи. Да и как могли бы они разуметь что–либо чуждое, когда и они признают Отца единым виновником Сына и Духа, единым источником Божества, и корнем, и началом, и явно отвергают происхождение Духа от Сына?

Они очень хорошо сказали — если позволено будет мне сделать, с Божией помощью, попытку выяснить точнее смысл этого изречения — они [повторяю] очень хорошо знали — и великий Максим, и божественный Тарасий, равно как и священный Иоанн — что Дух Святый, исходящий от Отца, от Него же имеет причину и ипостаси [Своей] и бытия (του ειναι). Знали также и то, что Он [Дух Святый] через Сына проходит (προιον), открывается, воссиявает, является, приходит (ηκον) и познаётся. Пересматривая тщательно их творения, ты нашёл бы, что они действительно говорят, что Дух Святый исходит от Отца, а через Сына является, и посылается, и воссиявает, и открывается, и познаётся; и в других местах — что Дух Святый исходит от Отца через Сына, но не в том смысле, в каком разумеешь это изречение ты, то есть, что Дух Святый имеет происхождение через Сына, так что вследствие этого присвоялась бы и Сыну причина ипостаси Всесвятого Духа, — этого нигде не написано, и, следовательно, так нельзя и думать; а, напротив, это говорится у них для того, чтобы, с одной стороны, научить тебя, что, поскольку Он исходит от Отца как от виновника, то оттуда же имеет и происхождение, так как форме происхождения всего приличнее быть оттуда же, откуда и происхождение; с другой, что Он через Сына проходит и является и прочее, о чём говорится как у приведённых выше, так и у других богоносных отцов. Ибо прохождению (προοδω) Духа в бытие от Отца — я продолжаю возвращаться к этому предмету, чтобы лучше выяснить смысл и значение, которые отцы соединяют с термином προοδος εις το ειναι — сопутствует воссияние того же Духа через Сына таким же точно образом, как в блистании света от солнца свет испускается (προεσις) и является через его луч. Это сравнение, мне кажется, убеждает в том, что означенные богословы, говоря об исхождении Святого Духа от Отца через Сына, с одной стороны дают этим понять, что Он исходит и существует (υφεστηκεν) от Отца как от виновника, так как слово «исходить» всегда означает способ происхождения Святого Духа, а с другой, заявляют и то, что, исходя от Отца, Он через Сына является и открывается, хотя буквально и не встречается здесь слово «явление», дополняющее собой первое, обозначающее способ происхождения (την χωραν πεπληρωκοτος του τροπου, του δηλωτικου υπαρξεως). Как в других местах, говоря, что Дух Святый воссиявает и проходит (προιεναι) от Отца через Сына, мы хотим этим бесспорно обозначить явление Духа через Сына; но в то же время наш ум, возносясь к благочестивому представлению, мыслит, что Дух, воссиявающий и являющийся через Сына, имеет происхождение и всю причину бытия от Отца, хотя глаголы «проходить» и «воссиявать» и не означают собственно способа происхождения; так же точно и здесь, говоря об исхождении Духа Святого через Сына, мы прилагаем силу значения слова «исходить» к одному виновнику — Отцу, и, вследствие этого, правильно соблюдаем то, что обозначается этим изречением по богословию Спасителя, и употребляем слово «через Сына» не для обозначения общения в происхождении, но, руководствуясь здравым отеческим учением, здраво и безопасно (ασφαλως) при этом подразумеваем то, что у них же самих изъяснено в других местах — именно, что, исходя от Отца, Дух Святый является, открывается, воссиявает и посылается через Сына. Если хочешь всё это представлять себе с возможной ясностью, внемли великому светильнику Григорию пастырю Нисскому. Он говорит: «относительно сущего из причины мы мыслим другое различие. Ибо одно непосредственно от первого», — он разумеет Сына, Который непосредственно от Отца — всеконечно, этим он хочет сказать и то, что Он от Отца посредством рождения (γεννητως), подразумевая при этом и самый способ происхождения, хотя это прямо и не выражено в этих словах. Что же касается Духа, то и Он, говорит [святой отец], от первого — всеконечно, вместе с этим говорит и то, что Он от первого посредством исхождения (εκπορευτως), так что и здесь разумеется способ происхождения, хотя слово само буквально и не встречается. Но в то же время он говорит, что Дух через Того, кто непосредственно от первого. Скажи мне ради Бога, какой смысл представляется тебе в слове «через того, кто непосредственно»? Не думается ли тебе, что Дух происходит и имеет бытие через Сына? Конечно, ты этого не подумаешь, а подумаешь, что Он воссиявает, является и проходит [через Сына], как повсюду в других местах говорит то [святой отец].

Смотри же как у этого богослова во всех этих столь различных мыслях преподаётся одно и то же богословие, и, следовательно, разве может быть затруднение к восстановлению благочестивой мысли и на этом пункте, где слово [святого отца], различая то, что должно различать, в то же время соединяет во едино и то, что должно соединять, и сводит в одно в словесном выражении (εξαγγελια). Ибо богословствующий ум [святого отца] знает, что Сын родился и получил происхождение от Отца, и, вследствие этого, хорошо сказал: «непосредственно от первого». Знает также и то, что Дух от того же Отца исходит и имеет происхождение; но вместе с тем знает и то, что Он и через Сына, но не как имеющий происхождение через Сына. И если употребил выражение, означающее связь, сказав: «через того, кто непосредственно от первого», то через это ничего не слил, равно как ничего из неподобающего не помыслил, и хотя был крайне стеснён сжатостью выражения, но с тем большим торжеством вышел из затруднения. В слове «от первого» ему слышались Сын и Дух Святый, и он разумел то, что оба они от первого как от причины, но каждого разумел со свойственным ему одному способом происхождения. А словами «Дух через Сына» сейчас же ударил на воссияние, облистание, проявление и прочее подобное, что говорится и у других богословов, и у самого Нисского, когда они говорят, что «Дух через Сына». И как здесь сила благочестия открывает возможность рассуждать и не дозволяет простираться далее правильности, хотя бы и тысячи затруднений возникали со стороны выражений, так же точно, когда дело идёт о восстановлении силы изречения «Дух Святый исходит от Отца через Сына», не следует стесняться сжатостью толкования и впадать в смешение. Ибо Дух исходит от Отца как имеющий от Него происхождение и причину бытия. А если так, то под словами «через Сына» что иное ты можешь разуметь, как не то, что понял под словом «через того, кто непосредственно», внимая учителю — самой Истине и руководимый Нисским. Но ты понял эти слова не в том смысле, что Дух имеет происхождение и бытие через Сына, а в том, что Он воссиявает и является через Него, справедливо относя к одному Отцу из этих [Лиц] причину. Это ясно видно, между прочим, и из того, что говорит сам же Григорий Нисский в других местах. Нет никакой нужды рабски держась сравнения подавать клеветникам повод [к клевете] в несоответствии (ατονια) примера. Не луч от солнца мы будем разуметь (νοησομεν), но от нерождённого солнца другое солнце — Сына, вместе с мыслью о первом воссиявшего купно с Ним посредством рождения и по всему с Ним сходного — по красоте, по силе, по блеску, по величию, по светлости — словом, по всему, что только мы созерцаем в солнце. И опять другой такой же свет [разумеем] Духа таким же точно образом, не временным каким–либо расстоянием отделяемого от рождённого света, но через него воссиявающего, причину же ипостаси имеющего от первообразного (πρωτοτυπου) Света. Итак, если это сколько по отечески и благочестно, столько же и истинно, то исповедывать, что Дух Святый имеет происхождение от Сына — значит изрекать хулу и утверждать нечто совершенно чуждое благочестивой церкви, и где же основание, когда мы слышим от некоторых святых, что Дух Святый исходит через Сына, не сообразить тотчас же, что этими словами святые не усвояют Духу Святому происхождения через Сына, хотя слово «исхождение» и употребляется преимущественно для обозначения способа происхождения? Но мы, конечно, не подумаем ни изгонять их за эти слова из сонма святых, ни вычёркивать их слов как неблагочестных, как сказал некто из тех, которые по своему невежеству готовы всё и сделать, и сказать. Нет, и они по–прежнему останутся для нас святыми, как наставники благочестия и всего доброго, и мы со своей стороны, взирая на правильность их мысли, не будем отвергать их изречений, во всём соблюдая должное к отцам благоговение. Вследствие этого мы и изречения их приводим без всяких изменений (απαραποιητους), и их мысли храним неискажёнными. Посему, когда они говорят, что Дух Святый исходит от Отца через Сына, то и мы говорим так же, как и они: Дух Святый исходит от Отца через Сына. Опять, когда они думают, что происхождение у Духа Святого и прохождение в бытие от Отца, а проявление, обнаружение и воссияние через Сына, то и мы так же думаем и мудрствуем, и, мудрствуя таким образом, ничего не отнимаем у слова «исхождение», означающего способ происхождения. Итак, когда они говорят, что Дух Святый исходит через Сына, то эти слова в их устах вовсе не означают того, что Он имеет происхождение через Сына. А если скажете: «означают», то что же нам мешает сделать это догматом Церкви, то есть, [провозгласить,] что Дух Святый имеет через Сына прохождение в бытие? А в таком случае за что же мы отлучаем от Церкви итальянцев и Векка, думающих и проповедующих это со всеми вытекающими отсюда последствиями? Одно из двух: или, упорно настаивая на том, что исхождение Святого Духа от Отца через Сына означает происхождение Его через Сына, допустите в общение с собой и их, как хорошо и благочестиво мыслящих и говорящих, — или, не принимая их в своё общение, будьте же справедливы, не принимайте и указанного мнения. А делать и то, и другое, могут лишь те, которые не замечают вопиющего противоречия, заключающегося между этими двумя предметами — с этим, я полагаю, согласится всякий мыслящий человек.

Этого было бы и достаточно сказать о предположенном нами себе предмете и окончить здесь нашу речь. Но, поскольку и слово «воссияние» не оставили в покое, а напали и на это уж совершенно невинное слово люди, не знаю из чего сковавшие своё словесное оружие; люди, которые, если бы умели ценить себя по достоинству, то за свои поползновения к писательству возненавидели бы себя так, как, может быть, никто не ненавидит другого. Нападают они и на кое–что другое, но главным образом на то, что мы назвали это воссияние вечным. Слово это, по их мнению, должно означать то же, что слово «происхождение», и потому не лишне будет продолжить несколько свою речь, чтобы опровергнуть, как должно, все нападения. Что мы в своём свитке под словом «воссияние» разумели не происхождение, а обнаружение, или проявление, или вообще нечто весьма к этому близкое — в этом едва ли кто–либо, пробегая нашу тетрадку, не сознается, как бы он ни был необразован. Ибо, с одной стороны, в ней ясно отрицается происхождение Духа через Сына, хотя, с другой, вовсе не отвергается воссияние Духа через Сына. И каким бы образом могли означать одно и то же эти два слова — происхождение и воссияние — когда нас за то именно и ругают (βλασφημουμεν), что свиток устраняет слово «происхождение», но не опорочивает (ουκ αποδοκιμαζει) слова «воссияние», как заключающего в себе благочестивую мысль. А если у некоторых отцов [слово] «воссияние» употребляется вместо слова «происхождение» лишь в переносном смысле; собственное же значение этого слова, означающего проявление (φανερωσιν), ясно видно из следующего. Воссияние и происхождение — два имени существительных, но не от существительных имён, а от двух глаголов они происходят: первое от глагола «являюсь» (φαινω), второе от глагола «происхожу» (υπαρχω). Желающие могут спросить об этом в школах у мальчиков, экзаменуемых в производстве слов, и проверить нас — действительно ли глагол εκφαινω, очевидно, тождественный с глаголом φαινερω, означает не то же, что глагол υπαρχω, хотя уже одно то представляется немыслимым, чтобы разные слова означали одно и то же. Может быть, дети, ударившись в соревнование, и скажут, что оба эти глагола ведут своё начало от одного и того же слова (ονομα), и именно от слова φαος, от которого ведут своё начало те два глагола. Кто же, наконец, и каким искусством заставит нас понимать всегда слово εκφαινσις в смысле υπαρξις? Знаю, что некоторые действительно употребляли эти два слова одно вместо другого. Желая сказать о происхождении, действительно употребляли слово «воссияние» (εκφαινσιν) вместо слова «происхождение». Но дело в том, когда и где они употребляли. Они употребляли так эти слова там — я не опускаю случая повторять это как возможно часто — где, действительно, то и другое было уместно (αληθευειν), и где можно было употребить то и другое из этих слов по ходу речи, а не повсюду и не всегда. А эти люди — я разумею наших нынешних охотников за словами — невежественно превращают «где» (που) и «когда» (ποτε) в просто (απλως), как будто от одного или двух белых людей можно смело заключить, что и все люди белы, и даже глазам своим не поверить, если вы скажете, что не все. Кроме того, я в своём свитке употребил слово εκφαινσις вместо слова φαινερωσις или другого тождественного по значению, и меня винят не за то только, что я считаю эти слова весьма близкими одно к другому про смыслу, а и за то, что я употребил их прежде, чем удостоили употребить их и установить их в смысле изъяснители божественных догматов, так чтобы я употребил уже эти слова после них. Но я, право, боюсь, как бы ты не принял уж за слишком смешное идиотство мои усилия доказывать, что слово εκφαινσις у них означает то же, что φαινερωσις. И если бы даже никто другой не говорил так, то тебе достаточно было бы прочитать объяснение на пророческий светильник Захарии, Максима [исповедника], о котором я часто упоминал, или его же объяснение на богословское выражение δια τουτο μονος απ' αρχης, чтобы уж никогда не заикаться больше об этом слове.

Но, говорят, я вдобавок назвал ещё это воссияние вечным. Это составляет уже третье обвинение против нас. А ты, говорящий это, кто бы ты ни был, разве не называешь воссияния, облистания и проявления Духа через Сына вечными? И разве можно иначе представлять себе это воссияние? Понятно, что Дух через Сына сообщается, подаётся и посылается лишь тогда, когда бывают способны принять Его те, которым Он посылается, сообщается и подаётся. Но воссиявает, облистает и проявляется Он вечно. В этом ты можешь убедиться от Великого Василия, от брата его Григория [Неокесарийского], от чудотворца, от Афанасия, от мудрого Иоанна [Дамаскина], изречения которых я напомнил несколько выше. «Сын», говорит Василий, «через Себя Самого, и вместе с Собой познающий исходящего от Отца Духа». Таким образом, если Он присно с Сыном познавается, с Сыном, от Которого никогда не разлучался, как тебе известно, и через Которого присно; то как же представить себе всё это, как не вечным? Григорий, в свою очередь, между свойствами Духа, составляющими Его отличие от Отца и Сына, считает и то, что Он через Сына является и воссиявает. А так как Дух Святый никогда не был без своих личных свойств, как тоже тебе известно, то и явление через Сына в качестве свойства, присущего Ему, как вечно существующему, ты, конечно, не назовёшь невечным, если только у тебя есть разум. Ещё лучше выяснил это чудотворец своим учением о том, что «Дух Святый вечно посылается через Сына из сущности Отца». Афанасий и Иоанн дают нам и образ, по возможности, непостижимой невидимой Троицы, чтобы посредством его руководить нас, насколько это окажется возможным, и привести к познанию (εις επιγνωσιν) сего блаженного естества. Первый из них указывает нам этот образ в солнце, в отражении его лучей и свете, второй — в солнце, луче и свете. Как ты думаешь, считают ли эти отцы свет и сияние всегда исходящими от солнца через отражение или через луч, или, может быть, как–нибудь это делается и помимо лучей? И затем, когда слышишь, что Дух называется Духом Сына в том смысле, что Он является через Сына, а не в том, что Он имеет происхождение от Него, то как тебе представляется отношение Духа к Сыну? Представляешь ли ты Его себе Духом Сына во времени, сделавшимся таковым после (εγχρονως και ποτε), или существующим в этом качестве от вечности? Фи! (Απαγε), скажешь ты, конечно, от вечности и всегда, если Дух есть всегда Дух Сына, а Духом Сына называется Он потому, что через Сына является, то, очевидно, тот, кто называет Его Духом Сына, или, что то же, говорит, что Он открывается через Сына, говорит в то же время и то, что Он открывается от вечности. Итак, прекрати же, любезный, свои нападки на свиток; в противном случае как бы тебе не навлечь на себя самого нападения со стороны людей учёных и здравомыслящих, если ты по–прежнему будешь прохаживаться на его счёт (ετι την γλωτταν επαφησεις αυτου) и будешь столь же щедр на свои нападки. Не думаю, чтобы ты так мало любил добро и был настолько ослеплён, чтобы не быть благоразумным для своей же пользы, или, по крайней мере, казаться таковым и не набрасываться [на добрых людей] с клеветами.

Примечания