Погрузитесь в мир волшебства и радости вместе с любимыми поэтами, которые в своих стихах передали радостную атмосферу Рождества. В этом сборнике собрана поэзия русских и зарубежных авторов, вселяющая даже в сердца взрослых читателей веру в чудеса.
© Стамова Татьяна, перевод на русский язык, 2016
© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016
Апухтин Алексей Николаевич (1840–1893 гг.)
«Восторженный канон Дамаскина…»
Восторженный канон Дамаскина
У всенощной сегодня пели,
И умилением душа была полна,
И чудные слова мне душу разогрели.
«Владыка в древности чудесно спас народ:
Он волны осушил морские»…
О, верю, верю, Он и в наши дни придет
И чудеса свершит другие.
О, Боже, не народ – последний из людей
Зовет Тебя, тоскою смертной полный…
В моей душе бушуют также волны
Воспоминаний и страстей.
О, осуши же их Своей могучей дланью!
Как солнцем освети греховных мыслей тьму!
О, снизойди к ничтожному созданью,
О, помоги неверью моему!
На Новый, 1881 год
Вся зала ожидания полна,
Партер притих, сейчас начнется пьеса.
Передо мной, безмолвна и грозна,
Волнуется грядущего завеса.
Как я, бывало, взор туда вперял,
Как смутный каждый звук ловил оттуда!
Каких-то новых слов я вечно ждал,
Какого-то неслыханного чуда.
О Новый год! Теперь мне всё равно,
Несешь ли ты мне смерть и разрушенье
Иль прежних лет мне видеть суждено
Бесцветное, тупое повторенье…
Немного грез – осколки светлых дней, –
Как вихрем, он безжалостно развеет,
Еще немного отпадет друзей,
Еще немного сердце зачерствеет.
Бальмонт Константин Дмитриевич (1867–1942 гг.)
«Одна есть в мире красота…»
Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота.
Одна есть в мире красота –
Любви, печали, отреченья
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.
18-й псалом
Ночь ночи открывает знанье,
Дню ото дня передается речь,
Чтоб славу Господа непопранной сберечь,
Восславить Господа должны Его созданья.
Все от Него – и жизнь, и смерть,
У ног Его легли, простерлись бездны,
О помыслах Его вещает громко твердь,
Во славу дел Его сияет светоч звездный.
Выходит солнце-исполин,
Как будто бы жених из брачного чертога,
Смеется светлый лик лугов, садов, долин,
От края в край небес идет дорога.
Свят, свят Господь, Зиждитель мой!
Перед лицом Твоим рассеялась забота.
И сладостней, чем мед, и слаще капель сота
Единый жизни миг, дарованный Тобой.
Благовест
Я ждал его с понятным нетерпеньем,
Восторг святой в душе своей храня,
И сквозь гармонию молитвенного пенья
Он громом неба всколыхнул меня.
Издревле благовест над Русскою землею
Пророка голосом о небе нам вещал;
Так солнца луч весеннею порою
К расцвету путь природе освещал.
К тебе, о Боже, к Твоему престолу,
Где правда, Истина светлее наших слов,
Я путь держу по Твоему глаголу,
Что слышу я сквозь звон колоколов.
Балтрушайтис Юргис Казимирович (1873–1944 гг.)
Вифлеемская звезда
Дитя судьбы, свой долг исполни,
Приемля боль, как высший дар…
И будет мысль – как пламя молний,
И будет слово – как пожар!
Вне розни счастья и печали,
Вне спора тени и луча,
Ты станешь весь – как гибкость стали,
И станешь весь – как взмах меча…
Для яви праха умирая,
Ты в даль веков продлишь свой час,
И возродится чудо рая,
От века дремлющее в нас, –
И звездным светом – изначально –
Омыв все тленное во мгле,
Раздастся колокол венчальный,
Еще неведомый земле!
Бенедиктов Владимир Григорьевич (1807–1873 гг.)
Привет старому, 1858 году
А! Новый! – Ну, милости просим.
Пожалуйте. – Только уж – нет –
Не вам, извините, приносим,
А старому году привет.
Характер ваш нам неизвестен,
Вы молоды слишком пока, –
А старый и добр был, и честен,
И можно почтить старика.
К чему же хитрить, лицемерить,
Заране сплетая вам лесть?
Нам трудно грядущему верить,
Мы верим тому, что уж есть.
А есть уже доброго много,
От доброго семени плод
Не худ будет с помощью Бога.
Не худ был и старенький год.
По солнцу он шел, как учитель,
С блестящей кометой на лбу,
И многих был зол обличитель, –
С невежеством вел он борьбу.
И мир был во многом утешен
И в прозе, и в звуке стиха,
А если в ином был он грешен,
Так где же и кто ж без греха?
Да! В медные головы, в груди
Стучит девятнадцатый век.
Внизу начинаются люди,
И есть наверху Человек.
Его от души поздравляем…
Не нужно его называть.
Один Он – и только, мы знаем,
Один Он – душа, благодать.
Один… за Него все молитвы.
Им внешняя брань перешла
В святые, крестовые битвы
С домашнею гидрою зла.
На 1861 год
«О Господи! Как время-то идет!» –
Твердило встарь прабабушкино племя,
И соглашался с этим весь народ.
Да полно, так ли? Движется ли время?
У нас в речах подчас неверен слог,
Толкуем мы о прошлом, преходящем
И будущем, а в целом – мир и Бог
Всегда живут в одном лишь настоящем.
И нету настоящему конца,
И нет начала. Люди вздор городят
О времени, – оно для мудреца
Всегда стоит, они ж идут, проходят
Или плывут по жизненной реке
И к берегам относят то движенье,
Которое на утлом челноке
Свершают сами. Всюду – заблужденье.
О род людской! Морщины лбов
Считает он, мытарства и невзгоды,
Число толчков, число своих гробов
И говорит: «Смотрите! Это – годы.
Вот счет годов – по надписям гробниц,
По памятникам, храмам, обелискам».
Не полно ль годы цифрами считать
И не пора ль меж новостей, открытий
Открытому сознанью место дать,
Что мир созрел для дел и для событий?
О, вознесись к Творцу, хвалебный глас,
От всей России в упованье смелом,
Что новый год, быть может, и для нас
Означится великим, чудным делом!
О, если б только – в сторону мечи!
И если бы средь жизненного пира
Кровь не лилась! Господь нас научи
Творить дела путем любви и мира!
Воистину то был бы новый год,
И новый век, и юбилей наш новый
И весь людской возликовал бы род,
Объят всемирной Церковью Христовой.
Елка
Елка, дикую красу
Схоронив глубоко,
Глухо выросла в лесу,
От людей далеко.
Ствол под жесткою корой,
Зелень – все иголки,
И смола слезой, слезой
Каплет с бедной елки.
Не растет под ней цветок,
Ягодка не спеет;
Только осенью грибок,
Мхом прикрыт – краснеет.
Вот сочельник рождества:
Елку подрубили
И в одежду торжества
Ярко нарядили.
Вот на елке – свечек ряд,
Леденец крученый,
В гроздьях сочный виноград,
Пряник золоченый.
Вмиг плодами поросли
Сумрачные ветки;
Елку в комнату внесли:
Веселитесь, детки!
Вот игрушки вам. – А тут,
Отойдя в сторонку,
Жду я, что-то мне дадут –
Старому ребенку?
Нет играть я не горазд:
Годы улетели.
Пусть же кто-нибудь подаст
Мне хоть ветку ели.
Буду я ее беречь, –
Страждущий проказник, –
До моих последних свеч,
На последний праздник.
К возрожденью я иду;
Уж настал сочельник:
Скоро на моем ходу
Нужен будет ельник.
Блок Александр Александрович (1880–1921 гг.)
Сочельник в лесу
Ризу накрест обвязав,
Свечку к палке привязав,
Реет ангел невелик,
Реет лесом, светлолик.
В снежно-белой тишине
От сосны порхнет к сосне,
Тронет свечкою сучок –
Треснет, вспыхнет огонек,
Округлится, задрожит,
Как по нитке, побежит
Там и сям, и тут, и здесь…
Зимний лес сияет весь!
Так легко, как снежный пух,
Рождества крылатый дух
Озаряет небеса,
Сводит праздник на леса,
Чтоб от неба и земли
Светы встретиться могли,
Чтоб меж небом и землей
Загорелся луч иной,
Чтоб от света малых свеч
Длинный луч, как острый меч,
Сердце светом пронизал,
Путь неложный указал.
«Был вечер поздний и багровый»
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый –
Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
И было знаменье и чудо:
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
Владыки, полные заботы,
Послали весть во все концы,
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.
Рождество
Звонким колокол ударом
Будит зимний воздух.
Мы работаем недаром –
Будет светел отдых.
Серебрится легкий иней
Около подъезда,
Серебристые на синей
Ясной тверди звезды.
Как прозрачен, белоснежен
Блеск узорных окон!
Как пушист и мягко нежен
Золотой твой локон!
Как тонка ты в красной шубке,
С бантиком в косице!
Засмеешься – вздрогнут губки,
Задрожат ресницы.
Веселишь ты всех прохожих –
Молодых и старых,
Некрасивых и пригожих,
Толстых и поджарых.
Подивятся, улыбнутся,
Поплетутся дале,
Будто вовсе, как смеются
Дети, не видали.
И пойдешь ты дальше с мамой
Покупать игрушки
И рассматривать за рамой
Звезды и хлопушки…
Сестры будут куклам рады,
Братья просят пушек,
А тебе совсем не надо
Никаких игрушек.
Ты сама нарядишь елку
В звезды золотые
И привяжешь к ветке колкой
Яблоки большие.
Ты на елку бусы кинешь,
Золотые нити.
Ветки крепкие раздвинешь,
Крикнешь: «Посмотрите!»
Крикнешь ты, поднимешь ветку
Тонкими руками…
А уж там смеется дедка
С белыми усами!
31 декабря 1900 года
И ты, мой юный, мой печальный,
Уходишь прочь!
Привет тебе, привет прощальный
Шлю в эту ночь.
А я всё тот же гость усталый
Земли чужой.
Бреду, как путник запоздалый,
За красотой.
Она и блещет и смеется,
А мне – одно:
Боюсь, что в кубке расплеснется
Мое вино.
А между тем – кругом молчанье,
Мой кубок пуст.
И смерти раннее призванье
Не сходит с уст.
И ты, мой юный, вечной тайной
Отходишь прочь.
Я за тобою, гость случайный,
Как прежде – в ночь.
Бунин Иван Алексеевич (1870–1953 гг.)
Ангел
В вечерний час, над степью мирной,
Когда закат над ней сиял,
Среди небес, стезей эфирной,
Вечерний ангел пролетал.
Он видел сумрак предзакатный, –
Уже синел вдали восток, –
И вдруг услышал он невнятный
Во ржах ребенка голосок.
Он шел, колосья собирая,
Сплетал венок и пел в тиши,
И были в песне звуки рая –
Невинной, неземной души.
«Благослови меньшого брата, –
Сказал Господь. – Благослови
Младенца в тихий час заката
На путь и правды и любви!»
И ангел светлою улыбкой
Ребенка тихо осенил
И на закат лучисто-зыбкий
Поднялся в блеске нежных крил.
И, точно крылья золотые,
Заря пылала в вышине,
И долго очи молодые
За ней следили в тишине!
Источник звезды
Сирийский апокриф
В ночь рождения Исы
Святого, любимого Богом,
От востока к закату
Звезда уводила волхвов.
В ночь рождения Исы
По горным тропам и дорогам
Шли волхвы караваном
На таинственный зов.
Камнем крови, рубином,
Горела звезда перед ними,
Протекала, склонялась, –
И стала, служенье свершив:
За долиной, на склоне –
Шатры и огни в Рефаиме,
А в долине – источник
Под ветвями олив.
И волхвы, славословя,
Склонились пред теми огнями
И сказали: «Мы видим
Святого селенья огни».
И верблюды припали
К холодной воде меж камнями:
След копыт и доныне
Там, где пили они.
А звезда покатилась
И пала в источник чудесный:
Кто достоин – кто видит
В источнике темном звезду?
Только чистые девы,
Невесты с душой неневестной,
Обрученные Богу,
Но и то – раз в году.
Бегство в Египет
По лесам бежала Божья Мать,
Куньей шубкой запахнув Младенца.
Стлалось в небе Божье полотенце,
Чтобы Ей не сбиться, не плутать.
Холодна, морозна ночь была,
Дива дивьи в эту ночь творились:
Волчьи очи зеленью дымились,
По кустам сверкали без числа.
Две седых медведицы в лугу
На дыбах боролись в ярой злобе,
Грызлись, бились и мотались обе,
Тяжело топтались на снегу.
А в дремучих зарослях, впотьмах,
Жались, табунились и дрожали,
Белым паром из ветвей дышали
Звери с бородами и в рогах.
И огнем вставал за лесом меч
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
Чтоб главу на Ироде отсечь.
Новый Завет
С Иосифом Господь беседовал в ночи,
Когда Святая Мать с Младенцем почивала:
«Иосиф! Близок день, когда мечи
Перекуют народы на орала.
Как нищая вдова, что плачет в час ночной
О муже и ребенке, как пророки
Мой древний дом оплакали со Мной,
Так проливает мир кровавых слез потоки.
Иосиф! Я расторг с жестокими завет.
Исполни в радости Господнее веленье:
Встань, возвратись в Мой тихий Назарет –
И всей земле яви Мое благоволенье».
«На пути из Назарета…»
На пути из Назарета
Встретил я Святую Деву.
Каменистая синела
Самария вкруг меня,
Каменистая долина
Шла по ней, а по долине
Семенил ушастый ослик
Меж посевов ячменя.
Тот, кто гнал его, был в пыльном
И заплатанном кунбазе,
Стар, с блестящими глазами,
Сизо-черен и курчав.
Он, босой и легконогий,
За хвостом его поджатым
Гнался с палкою, виляя
От колючек сорных трав.
А на нем, на этом дробном,
Убегавшем мелкой рысью
Сером ослике, сидела
Мать с Ребенком на руках:
Как спокойно поднялися
Аравийские ресницы
Над глубоким теплым мраком,
Что сиял в Ее очах!
Поклонялся я, Мария,
Красоте Твоей небесной
В странах франков, в их капеллах,
Полных золота, огней,
В полумраке величавом
Древних рыцарских соборов,
В полумгле стоцветных окон
Сакристий и алтарей.
Там, под плитами, почиют
Короли, святые, папы,
Имена их полустерты
И в забвении дела.
Там Твой Сын, главой поникший,
Темный ликом, в муках крестных.
Ты же – в юности нетленной:
Ты, и скорбная, светла.
Золотой венец и ризы
Белоснежные – я всюду
Их встречал с восторгом тайным:
При дорогах, на полях,
Над бурунами морскими,
В шуме волн и криках чаек,
В темных каменных пещерах
И на старых кораблях.
Корабли во мраке, в бурях
Лишь Тобой одной хранимы.
Ты – Звезда морей: со скрипом
Зарываясь в пене их
И огни свои качая,
Мачты стойко держат парус,
Ибо кормчему незримо
Светит свет очей Твоих.
Над безумием бурунов
В ясный день, в дыму прибоя,
Ты цветешь цветами радуг,
Ночью, в черных пастях гор,
Озаренная лампадой,
Ты, как лилия, белеешь,
Благодатно и смиренно
Преклонив на четки взор.
И к стопам Твоим пречистым,
На алтарь Твой в бедной нише
При дорогах меж садами,
Всяк свой дар приносим мы:
Сирота-служанка – ленту,
Обрученная – свой перстень,
Мать – свои святые слезы,
Запоньяр – свои псалмы.
Человечество, венчая
Властью божеской тиранов,
Обагряя руки кровью
В жажде злата и раба,
И само еще не знает,
Что оно иного жаждет,
Что еще раз к Назарету
Приведет его судьба!
Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924 гг.)
Рождество Христово
Он вошел к Ней с пальмовой ветвью,
Сказал: «Благословенна Ты в женах!»
И Она пред радостной вестью
Покорно склонилась во прах.
Пастухи дремали в пустыне,
Им явился ангел с небес,
Сказал: «Исполнилось ныне!» –
И они пришли в Вифлеем.
Радостью охвачен великой,
Младенца восприял Симеон:
«Отпущаеши с миром, Владыко,
Раба твоего – это Он!»
Некто, встретив Филиппа,
Говорит: «Гряди по Мне!»
И пошел рыбак Вифсаиды
Проповедовать мир земле.
Блаженны не зревшие,
Все сердцем понявшие,
В восторге сгоревшие!
Как дети,
Тайну принявшие!
Им поклоняюсь,
В их свете
Теряюсь.
Я, раб Господен,
Им да буду подобен.
Библия
О, книга книг! Кто не изведал,
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух – тебе!
В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста –
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!
Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой – искушенье Змия,
С голубкой возвращенной – Ной!
Все, в страшный час, в горах, застыли
Отец и сын, костер сложив;
Жив облик женственной Рахили,
Израиль-богоборец – жив!
И кто, житейское отбросив,
Не плакал, в детстве, прочитав,
Как братьев обнимал Иосиф
На высоте честей и слав!
Кто проникал, не пламенея,
Веков таинственную даль,
Познав сиянье Моисея,
С горы несущего скрижаль!
Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих –
Еще светлей, еще лучистей
Творят ряд образов твоих!
Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник,
Все, все учились у тебя!
И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.
Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаешь – алтарь пред человеком,
О Библия! о книга книг!
Ты – правда тайны сокровенной,
Ты – откровенье, ты – завет,
Всевышним данный всей вселенной
Для прошлых и грядущих лет!
Быков Петр Васильевич (1844–1930 гг.)
Рождественская звезда
На волнах голубого эфира
Родилась на Востоке звезда –
Дивный светоч спасения мира,
Не светивший еще никогда.
Над пастушьей пещерой убогой
Засверкала впервые она –
Отражение южного Бога,
Пробудившего землю от сна.
С мира ветхого сбросив оковы,
Возвещая Христа Рождество,
Пронизала она мрак суровый,
Чтоб сияло любви торжество.
Чтобы солнце Христова ученья
Согревало, бодрило сердца,
Грубой силы смягчая мученья,
Чтобы кровь не лилась без конца.
Чтобы воронов алчная стая
Не терзала сердца и тела…
И в хоромах и в избах святая
Лучезарная правда цвела!
Вагинов Константин Константинович (1899–1934 гг.)
«Грешное небо с звездой Вифлеемскою…»
Грешное небо с звездой Вифлеемскою
Милое, милое баю, бай.
Синим осколком в руках задремлешь
Белых и нежных девичьих гробах.
Умерла Восточная звезда сегодня,
Знаешь, прохожая у синих ворот.
Ветер идет дорогой Новогодней,
Ветер в глазах твоих поет.
«Палец мой сияет звездой Вифлеема…»
Палец мой сияет звездой Вифлеема,
В нем раскинулся сад, и ручей благовонный
звенит,
И вошел Иисус, и под смоквой плакучею
дремлет
И на эллинской лире унылые песни твердит.
Обошел осторожно я дом, обреченный
паденью,
Отошел на двенадцать неровных, негулких
шагов
И пошел по Сенной слушать звездное тленье
Над застывшей водой чернокудрых снегов.
Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932 гг.)
Реймская Богоматерь
В минуты грусти просветленной
Народы созерцать могли
Ее – коленопреклоненной
Средь виноградников Земли.
И всех, кто сном земли недужен,
Ее целила благодать,
И шли волхвы, чтоб увидать
Ее – жемчужину жемчужин.
Она несла свою печаль,
Одета в каменные ткани
Прозрачно-серые, как даль
Спокойных овидей Шампани.
И соткан был Ее покров
Из жемчуга лугов поемных,
Туманных утр и облаков,
Дождей хрустальных, ливней темных.
Одежд Ее чудесный сон,
Небесным светом опален,
Горел в сияньи малых радуг,
Сердца мерцали алых роз,
И светотень курчавых складок
Струилась прядями волос.
Земными создана руками,
Она сама была землей –
Ее лугами и реками,
Ее предутренними снами,
Змеи плевел
Взойдут в полях безрадостных побед,
Где землю-мать
Жестокий сын прогневил.
Хвала Богоматери
Тайна тайн непостижимая,
Глубь глубин необозримая,
Высота невосходимая,
Радость радости земной,
Торжество непобедимое,
Ангельски дориносимая
Над родимою землей
Купина неопалимая.
Херувимов всех честнейшая,
Без сравнения славнейшая,
Огнезрачных серафим,
Очистилище чистейшее –
Госпожа Всенепорочная,
Без истленья Бога родшая,
Незакатная звезда.
Радуйся, о Благодатная,
Ты молитвы влага росная
Живоносная вода.
Ангелами охраняемый,
Цвет земли неувядаемый,
Персть сияньем растворенная,
Глина девством прокаленная –
Плоть рожденная сиять,
Тварь до Бога вознесенная.
Диском солнца облаченная
На серпе луны взнесенная,
Приснодевственная Мать.
Ты покров природы тварной,
Свет во мраке, пламень зарный
Путеводного столба.
В грозный час, когда над нами,
Над забытыми гробами
Протрубит труба.
В час великий, в час возмездья,
В горький час, когда созвездья
С неба упадут
И земля между мирами,
Извергаясь пламенами,
Предстанет на Суд.
В час, когда вся плоть проснется,
Чрево смерти содрогнется
(Солнце мраком обернется)
И, как книга, развернется
Небо надвое,
И разверзнется пучина,
И раздастся голос Сына:
– О, племя упрямое!
Я стучал – вы не открыли,
Жаждал – вы не напоили,
Я алкал – не накормили,
Я был наг – вы не одели…
И тогда ответишь Ты:
– Я одела, Я кормила,
Чресла Богу растворила,
Плотью нищий дух покрыла,
Солнце мира приютила
В чреве темноты…
В час последний в тьме кромешной
Над своей землею грешной
Ты расстелешь плат:
Надо всеми, кто ошую,
Кто во славе одесную,
Агнцу предстоят,
Чтоб не сгинул ни единый
Ком пронзенной духом глины,
Без изъятья, – навсегда,
И удержишь руку Сына
От последнего проклятья
Безвозвратного Суда.
Гиппиус Зинаида Николаевна (1869–1945 гг.)
Белое
Рождество, праздник детский, белый,
Когда счастливы самые несчастные…
Господи! Наша ли душа хотела,
Чтобы запылали зори красные?
Ты взыщешь, Господи, но с нас ли, с нас ли?
Звезда Вифлеемская за дымами алыми…
И мы не знаем, где Царские ясли,
Но все же идем ногами усталыми.
Мир на земле, в человеках благоволенье…
Боже, прими нашу мольбу несмелую:
Дай земле Твоей умиренье,
Дай побеждающей одежду белую…
Второе Рождество
Белый праздник – рождается Предвечное
Слово,
белый праздник идет, и снова –
вместо елочной, восковой свечи
бродят белые прожекторов лучи, романов
мерцают сизые стальные мечи,
вместо елочной, восковой свечи.
Вместо ангельского обещанья
пропеллера вражьего жужжанье,
подземное страданье ожиданья
вместо ангельского обещанья.
Но вихрям, огню и мечу
покориться навсегда не могу,
я храню восковую свечу,
я снова ее зажгу
и буду молиться снова:
родись, Предвечное Слово!
Затепли тишину земную,
обними землю родную…
Глинка Федор Николаевич (1786–1880 гг.)
Бегство в Египет
Из поэмы «Таинственная капля»
Затмитесь, звезды Палестины!
Затихни, сладкий шум ручьев!
Не пробуждайтеся долины
Вечерней песнью соловьев,
Ни горных горлиц воркованьем!
Оденься в тяжкую печаль,
О дар Иеговы, Палестина!
Какая Мать какого Сына
Несет с Собой в чужую даль?!
А вы, небесные светила,
Вы – звезды, солнце и луна,
Спешите все к разливам Нила:
К его брегам спешит Она!
По утренним зарям,
Когда роса сребрилась по долинам
И ветерки качали ветви пальм,
Шли путники дорогой во Египет.
Был старец сед, но бодр и величав.
В одной руке держал он жезл высокий,
Другой рукою вел осла,
И на осле сидела, как царица,
Святая Мать с Своим Младенцем чудным,
Которому подобного земля
Ни до Него, ни после не видала.
И Матери подобной не видали!
Какой покой в лице Ее светился!
Казалось, все Ее свершились думы
И лучшие надежды уж сбылись;
И ничего Ей более не надо:
Все радости и неба и земли,
Богатства все, всё счастье мировое
Лежали тут, – в коленях, перед Ней,
Слиянные в одном Ее Младенце,
Который Сам – прекрасен так и тих, –
Под легкою светлелся пеленою,
Как звездочка светлеет и горит
Под серебром кристального потока…
В одежды алые Жена одета,
Скроенные как будто из зари,
И голубой покров – отрезок неба –
Вился кругом главы Ее прекрасной…
Новый год
Как рыбарь в море запоздалый
Среди бушующих зыбей,
Как путник, в час ночной, усталый
В беспутной широте степей, –
Так я в наземной сей пустыне
Свершаю мой неверный ход.
Ах, лучше ль будет мне, чем ныне?
Что ты сулишь мне, новый год?
Но ты стоишь так молчаливо,
Как тень в кладбищной тишине,
И на вопрос нетерпеливый
Ни слова, ни улыбки мне…
Державин Гавриил Романович (1743–1816 гг.)
На Новый год
Рассекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю новый год;
Сошел – и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
Навстречу божеству сему.
Гряди, Сын вечности прекрасный!
Гряди, часов и дней Отец!
Зовет счастливый и несчастный:
Подай желаниям венец!
И самого среди блаженства
Желаем блага совершенства,
И недовольны мы судьбой.
Еще вельможа возвышаться,
Еще сильнее хочет быть;
Богач богатством осыпаться
И горы злата накопить;
Герой бессмертной жаждет славы,
Корысти – льстец, Лукулл – забавы,
И счастия игрок в игре.
Мое желание: предаться
Всевышнего во всем судьбе,
За счастьем в свете не гоняться,
Искать его в самом себе.
Меня здоровье, совесть права,
Достаток нужный, добра слава
Творят счастливее царей.
А если милой и приятной
Любим Пленирой я моей
И в светской жизни коловратной
Имею искренних друзей,
Живу с моим соседом в мире,
Умею петь, играть на лире, –
То кто счастливее меня?
От должностей в часы свободны
Пою моих я радость дней;
Пою Творцу хвалы духовны
И добрых я пою царей.
Приятней гласы становятся,
И слезы нежности катятся,
Как россов Матерь я пою.
Петры, и Генрихи, и Титы
В народных век живут сердцах;
Екатерины не забыты,
Пребудут в тысящи веках.
Уже я вижу монументы,
Которых свергнуть элементы
И время не имеют сил.
Дмитриева Елизавета Ивановна (Черубина де Габриак) (1887–1928 гг.)
Распятье
Жалит лоб Твой из острого терния
Как венец заплетенный венок,
И у глаз Твоих темные тени.
Пред Тобою склоняя колени,
Я стою, словно жертва вечерняя,
И на платье мое с Твоих ног
Капли крови стекают гранатами…
Но никем до сих пор не угадано,
Почему так тревожен мой взгляд,
Почему от воскресной обедни
Я давно возвращаюсь последней,
Почему мои губы дрожат,
Когда стелется облако ладана
Кружевами едва синеватыми.
Пусть монахи бормочут проклятия,
Пусть костер соблазнившихся ждет, –
Я пред Пасхой, весной, в новолунье,
У знакомой купила колдуньи
Горький камень любви – астарот.
И сегодня сойдешь Ты с распятия
В час, горящий земными закатами.
Достоевский Федор Михайлович (1821–1881 гг.)
Божий дар
Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
«Как пойдешь ты через ельник, –
Он с улыбкою сказал, –
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне».
И смутился ангел-крошка:
«Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?»
«Сам увидишь», – Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.
Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, –
Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.
И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей.
Все при виде Божьей елки,
Всё забыв, тянулись к ней.
Кто кричит: «Я елки стою!»
Кто корит за то его:
«Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!»
«Нет, я елочки достойна,
И достойнее других!»
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.
Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… «Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!»
И на улице встречает
Ангел крошку, – он стоит,
Елку Божью озирает, –
И восторгом взор горит.
«Елка! Елочка! – захлопал
Он в ладоши. – Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня…
Но неси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, –
Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!» –
Мальчик ангелу шепнул.
И с улыбкой ангел ясный
Елку крошке протянул.
И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, –
Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган…
И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принес.
Есенин Сергей Александрович (1895–1925 гг.)
Певущий зов
Радуйтесь!
Земля предстала
Новой купели!
Догорели
Синие метели,
И змея потеряла
Жало.
О Родина,
Мое русское поле,
И вы, сыновья ее,
Остановившие
На частоколе
Луну и солнце, –
Хвалите Бога!
В мужичьих яслях
Родилось пламя
К миру всего мира!
Новый Назарет
Перед вами.
Уже славят пастыри
Его утро.
Свет за горами…
Сгинь ты, английское юдо,
Расплещися по морям!
Наше северное чудо
Не постичь твоим сынам!
Не познать тебе Фавора,
Не расслышать тайный зов!
Отуманенного взора
На устах твоих покров.
Все упрямей, все напрасней
Ловит рот твой темноту.
Нет, не дашь ты правды в яслях
Твоему сказать Христу!
Но знайте,
Спящие глубоко:
Она загорелась,
Звезда Востока!
Не погасить ее Ироду
Кровью младенцев…
«Пляши, Саломея, пляши!»
Твои ноги легки и крылаты.
Целуй ты уста без души, –
Но близок твой час расплаты!
Уже встал Иоанн,
Изможденный от ран,
Поднял с земли
Отрубленную голову,
И снова гремят
Его уста,
Снова грозят
Содому:
«Опомнитесь!»
Люди, братья мои люди,
Где вы? Отзовитесь!
Ты не нужен мне, бесстрашный,
Кровожадный витязь.
Не хочу твоей победы,
Дани мне не надо!
Все мы – яблони и вишни
Голубого сада.
Все мы – гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла и света!
Кто-то мудрый, несказанный,
Все себе подобя,
Всех живущих греет песней,
Мертвых – сном во гробе.
Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!
«О звезды, звезды…»
О звезды, звезды,
Восковые тонкие свечи,
Капающие красным воском
На молитвенник зари,
Склонитесь ниже!
Нагните пламя свое,
Чтобы мог я,
Привстав на цыпочки,
Погасить его.
Он не понял, кто зажег вас,
О какой я пропел вам
Смерти.
Радуйся,
Земля!
Деве твоей Руси
Новое возвестил я
Рождение.
Сына тебе
Родит Она…
Имя ему –
Израмистил.
Пой и шуми, Волга!
В синие ясли твои опрокинет
Она
Младенца.
Не говорите мне,
Что это
В полном круге
Будет всходить
Луна…
Это Он!
Это Он
Из чрева неба
Будет высовывать
Голову…
«То не тучи бродят за овином…»
То не тучи бродят за овином
И не холод.
Замесила Божья Матерь Сыну
Колоб.
Всякой снадобью она поила жито
В масле.
Испекла и положила тихо
В ясли.
Заигрался в радости Младенец,
Пал в дрему,
Уронил Он колоб золоченый
На солому.
Покатился колоб за ворота
Рожью.
Замутили слезы душу голубую
Божью.
Говорила Божья Матерь Сыну
Советы:
«Ты не плачь, мой Лебеденочек,
Не сетуй.
На земле все люди человеки,
Чада.
Хоть одну им малую забаву
Надо.
Жутко им меж темных
Перелесиц,
Назвала я этот колоб –
Месяц».
О Матерь Божья
О Матерь Божья,
Спади звездой
На бездорожье,
В овраг глухой.
Пролей, как масло,
Власа луны
В мужичьи ясли
Моей страны.
Срок ночи долог.
В них спит Твой Сын.
Спусти, как полог,
Зарю на синь.
Окинь улыбкой
Мирскую весь
И солнце зыбкой
К кустам привесь.
И да взыграет
В ней, славя день,
Земного рая
Святой Младень.
Ершов Петр Павлович (1815–1869 гг.)
Ночь на Рождество Христово
Светлое небо покрылось туманною
ризою ночи;
Месяц сокрылся в волнистых изгибах
хитона ночного;
В далеком пространстве небес затерялась
зарница;
Звезды не блещут.
Поля и луга Вифлеема омыты вечерней
росою;
С цветов ароматных лениво восходит
в эфир дым благовонный;
Кипарисы курятся.
Тихо бегут сребровидные волны реки
Иордана;
Недвижно лежат на покате стада овец
мягкорунных;
Под пальмой сидят пастухи Вифлеема.
Первый пастух
Слава Сидящему в вышних пределах Востока!
Не знаю, к чему, Нафанаил, а сердце мое
утопает в восторге;
Как агнец в долине, как легкий олень
на Ливане, как ключ Элеонский, –
Так сердце мое и бьется, и скачет.
Второй пастух
Приятно в полудни, Аггей, отдохнуть
под сенью Ливанского кедра;
Приятно по долгой разлуке увидеться
с близкими сердцу;
Но что я теперь ощущаю… Словами нельзя
изъяснить…
Как будто бы небо небес в душе у меня
поместилось;
Как будто бы в сердце носил я всезрящего
Бога.
Первый пастух
Друзья! воспоем Иегову,
Столь мудро создавшего землю,
Простершего небо шатром над водами;
Душисты цветы Вифлеема,
Душист аромат кипариса;
Но песни и гимны для Бога душистей всех
жертв и курений.
И пастыри дружно воспели могущество
Бога,
И чудо творений, и древние лета…
Как звуки тимпана, как светлые воды –
их голоса разливались в пространстве.
Вдруг небеса осветились, –
И новое солнце, звезда Вифлеема,
раздрав полуночную ризу небес,
Явилась над мрачным вертепом,
И ангелы стройно воспели хвалебные
гимны во славу рожденного Бога,
И, громко всплеснув, Иордан прокатил
сребровидные воды…
Первый пастух
Я вижу блестящую новую звезду!
Второй пастух
Я слышу хвалебные гимны!
Третий пастух
Не бог ли нисходит с Сиона?..
И вот от пределов Востока является ангел:
Криле позлащены, эфирный хитон на раменах,
Веселье во взорах, небесная радость в улыбке,
Лучи от лица, как молнии, блещут.
Ангел
Мир приношу вам и радость, чада Адама!
Пастухи
О, кто ты, небесный посланник?.. Сиянье
лица твоего ослепляет бренные очи…
Не ты ль Моисей, из Египта изведший
нас древле
В землю, кипящую млеком и медом?
Ангел
Нет, я Гавриил, предстоящий пред Богом,
И послан к вам возвестить бесконечную
радость.
Свершилась превечная тайна:
Бог во плоти днесь явился.
Пастухи
Мессия?.. О радостный вестник, приход твой
от Бога!
Но где, покажи нам, Небесный Младенец,
да можем Ему поклониться?
Ангел
Идите в вертеп Вифлеемский.
Превечное слово, его же пространство небес
не вмещало, покоится в яслях.
И ангел сокрылся!
И пастыри спешно идут с жезлами
к вертепу.
Звезда Вифлеема горела над входом
вертепа.
Ангелы пели: «Слава сущему в вышних! мир
на земли, благодать в человеках!»
Пастыри входят – и зрят Непорочную
Матерь при яслях,
И Бога-Младенца, повитого чистой
рукою Марии,
Иосифа-старца, вперившего очи
в превечное слово…
И пастыри, пад, поклонились.
Киснемский Семен Петрович (1859–1906 гг.)
«Лежит он в яслях, тих, прекрасен…»
Лежит Он в яслях, тих, прекрасен,
С улыбкой дивной на устах,
И Божий Промысел так ясен
В Его Божественных чертах.
Пред Ним в раздумии глубоком
Сидит Его Святая Мать
И зрит в чертах духовным оком
Страданий будущих печать!..
И в этот час Его Рожденья,
Великой ночи поздний час,
Раздался с неба трубный глас
И хора ангельское пенье, –
То хоры ангелов толпой,
Слетевши к Божьему чертогу,
Запели «Слава в вышних Богу», –
И песне дивной и святой
Природа чуткая внимала
И вся, казалось, трепетала,
Исполнясь радостью живой.
Коринфский Аполлон Аполлонович (1867–1937 гг.)
Христославы
Под покровом ночи звездной
Дремлет русское село;
Всю дорогу, все тропинки
Белым снегом замело…
Кое-где огни по окнам,
Словно звездочки, горят;
На огонь бежит сугробом
«Со звездой» толпа ребят…
Под оконцами стучатся,
«Рождество Твое» поют.
– Христославы, христославы! –
Раздается там и тут…
И в нестройном детском хоре
Так таинственно чиста,
Так отрадна весть святая
О рождении Христа, –
Словно сам Новорожденный
Входит с ней под каждый кров
Хмурых пасынков отчизны –
Горемычных бедняков…
«Вот, вот она опять, сметая злые годы…»
Вот, вот она опять, сметая злые годы,
Как в отдаленные от наших дней века,
На землю сходит ночь – светла
и глубока,
Как чудо – высшее из всех чудес
природы;
И в сердце льется вновь могучая река –
Река любви, надежд, и веры, и свободы…
«Христос рождается!» – звенят в душе
слова, –
И полнится она отрадой безграничной,
Она – оторвалась от суеты обычной,
Чужда ей черных дум докучная молва, –
Как будто для нея нет больше жизни
личной,
Как будто скорбь ея бессонная мертва…
О, ночь священная! Ночь тайны
бесконечной,
Непостижимая холодному уму!..
Как властно говоришь ты сердцу моему
О том, что – волею Судьбы
судеб Предвечной –
Свет Воплотившийся рассеет жизни
тьму,
Сотрет главу змеи – дух мысли
человечной…
Христос – рождается… О, ночь
волшебных грез!..
Проснитесь, спящие! Свет Разума –
сияет!
Пред Солнцем Правды – весь мрак лжи
и злобы тает!..
Иссякнет навсегда поток кровавых слез,
Все – славу Небесам, все – мир земле
вещает…
Воспряньте, падшие! – рождается
Христос!..
Обремененные! Легко вам станет
бремя, –
Грядите вслед за Ним уверенной
стопой!
Приникни ты к Нему воскресшею
душой,
Ты – всех униженных, всех
угнетенных племя!..
Смиритесь, гордые! – ударил час святой:
Звезда Любви взошла, исполнилося
время!..
Умолкни навсегда, потемной
злобы пир! –
Звезда Любви горит над безднами
порока…
Погрязший в слепоте страстей своих
глубоко,
Стряхни ярмо вражды с себя,
безумный мир!..
Христос – рождается! Он – с высоты
Востока –
Несет на землю к нам уже не меч, а мир!..
Святая весть
Светозарною весною –
Днем и в поздний час ночной –
Много песен раздается
Над родимой стороной.
Много слышно чудных звуков,
Много вещих голосов –
Над полями, над лугами,
В полутьме глухих лесов.
Много звуков, много песен, –
Но слышней всего с небес
Раздается весть святая,
Песня-весть – «Христос Воскрес!..»
Покидая свой приют,
Над воскресшею землею
Хоры ангелов поют;
Пенью ангельскому вторят
Вольных пташек голоса,
Вторят горы, вторят долы,
Вторят темные леса, –
Вторят реки, разрывая
Цепи льдистые свои,
Разливая на просторе
Белопенные струи…
Есть старинное преданье,
Что весеннею порой –
В час, когда мерцают звезды
Полуночною игрой, –
Даже самые могилы
На святой привет небес
Откликаются словами:
«Он воистину воскрес!..»
Круглов Александр Васильевич (1852–1915 гг.)
«Жизнь без любви и без тепла…»
Жизнь без любви и без тепла,
Жизнь без молитв и упований…
Мир задыхается от зла,
Изнемогает от страданий.
И тщетно вопиют уста,
Ждут света плачущие очи!
Ночь все темней… И без Христа
День не придет на смену ночи.
Кузмин Михаил Алексеевич (1872–1936 гг.)
«Без мук Младенец был рожден…»
Без мук Младенец был рожден,
А мы рождаемся в мученьях,
Но дрогнет вещий небосклон,
Узнав о новых песнопеньях.
Не сладкий глас, а ярый крик
Прорежет темную утробу:
Слепой зародыш не привык,
Что путь его подобен гробу.
И не восточная звезда
Взвилась кровавым метеором,
Но впечатлелась навсегда
Она преображенным взором.
Что дремлешь, ворожейный дух?
Мы потаенны, сиры, наги…
Надвинув на глаза треух,
Бредут невиданные маги.
Волхвы
Тайноведением веры
Те, что были на часах,
Тихий свет святой пещеры
Прочитали в небесах.
Тот же луч блеснул, ликуя,
Простодушным пастухам.
Ангел с неба: «Аллилуйя!
Возвещаю милость вам».
Вот с таинственнейшим даром,
На звезду направя взор,
Валтасар идет с Каспаром,
Следом смутный Мельхиор.
Тщетно бредит царь угрозой,
Туча тьмою напряглась:
Над вертепом верной розой
Стая ангелов взвилась.
И, забыв о дальнем доме,
Преклонились и глядят,
Как сияет на соломе
Божий Сын среди телят.
Не забудем, не забыли
Мы ночной канунный путь,
Пастухи ли мы, волхвы ли –
К яслям мы должны прильнуть!
За звездою изумрудной
Тайной все идем тропой,
Простецы с душою мудрой,
Мудрецы с душой простой.
«Ангелы удивленные…»
Ангелы удивленные,
Ризами убеленные,
Слетайтесь по-старому,
По-старому, по-бывалому
На вечный вертеп!
Божьи пташечки,
Райские рубашечки,
Над пещерой малою,
Ризою алою
Свивайте свой круг!
Пастухи беспечные,
Провидцы вечные,
Ночными закатами
Пробудясь с ягнятами,
Услышьте про мир.
Мудрецы восточные,
Дороги урочные
Приведут вас с ладаном
К Тому, Кто отрада нам,
Охрана и Спас.
И в годы кромешные
Мы, бедные грешные,
Виденьями грозными,
Сомненьями слезными
Смущаем свой дух.
Пути укажите нам,
Про мир расскажите нам,
Чтоб вновь не угрозою,
Но райскою розою
Зажглись небеса!
О люди, «Слава в вышних Богу»
Звучит вначале, как всегда, –
Потом и мирную дорогу
Найдете сами без труда.
Исполнитесь благоволенья,
Тогда поймете наставленье
Рождественских святых небес.
Сердца откройте, люди, люди,
Впустите весть о древнем чуде,
Чудеснейшем из всех чудес!
Зима
Близка студеная пора,
Вчера с утра
Напудрил крыши первый иней.
Жирней вода озябших рек,
Повалит снег
Из тучи медленной и синей.
Так мокрая луна видна
Нам из окна,
Как будто небо стало ниже.
Охотник в календарь глядит
И срок следит,
Когда-то обновит он лыжи.
Любви домашней торжество,
Нам Рождество
Приносит прелесть детской елки.
По озеру визжат коньки,
А огоньки
На ветках – словно Божьи пчелки.
Весь долгий комнатный досуг,
Мой милый друг,
Развеселю я легкой лютней.
Настанет тихая зима:
Поля, дома –
Милей все будет и уютней.
Елка
С детства помните Сочельник,
Этот детский день из дней?
Пахнет смолкой свежий ельник
Из незапертых сеней.
Все звонят из лавок люди,
Нянька ходит часто вниз,
А на кухне в плоском блюде
Разварной миндальный рис.
Солнце яблоком сгорает
За узором льдистых лап.
Мама вещи прибирает,
Да скрипит заветный шкап.
В зале все необычайно,
Не пускают никого,
Ах, условленная тайна!
Все – известно, все ново!
Тянет новая матроска,
Морщит в плечиках она.
В двери светлая полоска
Так заманчиво видна!
В парафиновом сияньи
Скоро ль распахнется дверь?
Это сладость ожиданья
Не прошла еще теперь.
Позабыты все заботы,
Ссоры, крики, слезы, лень.
Завтра, может, снова счеты,
А сейчас – прощеный день.
Свечи с треском светят, ярки,
От орехов желтый свет.
Загадаешь все подарки,
А загаданных и нет.
Ждал я пестрой карусели,
А достался мне гусар,
Ждал я пушки две недели –
Вышел дедка, мил и стар.
Только Оля угадала
(Подглядела ли, во сне ль
Увидала), но желала
И достала колыбель.
Все довольны, старый, малый,
Поцелуи, радость, смех.
И дрожит на ленте алой
Позолоченный орех.
Не ушли минуты эти,
Только спрятаны в комод.
Люди все бывают дети
Хоть однажды в долгий год.
Незаслуженного дара
Ждем у запертых дверей:
Неизвестного гусара
И зеленых егерей.
Иглы мелкой ели колки,
Сумрак голубой глубок,
Прилетит ли к нашей елке
Белокрылый голубок?
Не видна еще ребенку
Разукрашенная ель,
Только луч желто и тонко
Пробивается сквозь щель.
Боже, Боже, на дороге
Был смиренный Твой вертеп,
Знал Ты скорбные тревоги
И узнал слезовый хлеб.
Но ведет святая дрема
Ворожейных королей.
Кто лишен семьи и дома,
Божья Мама, пожалей!
Иосиф
Сомненья отбросив,
На колыбель
Смотрит Иосиф.
Ангел свирель:
«Понял ли, старче,
Божию цель?»
Молись жарче:
Взойдет день
Зари ярче.
Гони тень,
Что знал вначале,
И с ней лень.
Кого ждали,
Тот спит
Без печали,
Пеленами повит.
Возле – Мария
Мирно стоит.
О, Мессия!
Конечно, я не святой,
Но и на меня находит удивленье,
И мне трудно сдержать волненье
При мысли о Вас.
Конечно, я не святой,
Но и я не избежал скуки
И ныл от ревнивой муки
В былой час.
Конечно, я не святой,
Но и мне ангел открыл,
Каким я глупым был,
Не оберегая Вас.
Я вижу настоящее и будущее
(Еще более головокружительное)
Сокровище,
Чей я небрежный хранитель
(Так часто теперь сам
Делающийся хранимым).
Я вижу еще никем не выраженную,
Может быть, невыразимую
Нежность,
На которую так недостаточно, неумело
(Не знаю, более любящий или
любимый)
Отвечаю.
Я вижу исполненными
Самые смелые желанья,
Лелеемые мною с давних пор
В скромном родительском доме
Или в рассеяньи веселой и
насмешливой
жизни.
Я вижу, немея, все,
И еще больше,
Чего вы и сами можете не видеть,
И, как Иосиф Младенцу,
Кланяюсь,
И как голодный,
Получивший краюху горячего белого
хлеба,
Благодарю в этот день небо
За вас.
Лермонтов Михаил Юрьевич (1814–1841 гг.)
«Есть речи – значенье…»
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Молитва
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
«Сегодня будет Рождество…»
Сегодня будет Рождество,
весь город в ожиданьи тайны,
он дремлет в инее хрустальном
и ждет: свершится волшебство.
Метели завладели им,
похожие на сновиденье.
В соборах трепет свеч и пенье,
и ладана сребристый дым.
Под перезвон колоколов
забьется колоколом сердце.
И от судьбы своей не деться –
от рождества волшебных слов.
Родник небес – тех слов исток,
они из пламени и света.
И в мире, и в душе поэта,
и в слове возродится Бог.
Колдуй же, вьюга-чародей,
твоя волшебная стихия
преобразит в миры иные
всю землю, город, и людей.
Встречаться будут чудеса,
так запросто, в толпе прохожих,
и вдруг на музыку похожи
людские станут голоса.
Льдов Константин (Витольд-Константин Николаевич Розенблюм) (1862–1937 гг.)
Рождество Христово
Пустыня спит. Горят светила
На ризе ночи голубой.
Чья мысль их властно превратила
В завет, начертанный судьбой?
Кто поспешает в мраке зыбком
За звездным факелом во след?
К каким восторгам и улыбкам?
К каким виденьям юных лет?
То мудрецы, цари Востока,
Провидцы в жизни и во снах,
Рожденье нового Пророка
Прочли в небесных письменах.
Они чеканные сосуды
Везут с дарами… Путь далек.
Идут, колеблются верблюды,
Вздымая облаком песок…
Святое всех роднит со всеми, –
Как смерть, как совесть, как грехи.
Под утро, в горном Вифлееме,
Проснулись в страхе пастухи.
Как озарилась их обитель!
Само вещает Божество:
«Рожден для смертных Искупитель,
Идите – узрите Его!»
Смиренных духом сочетало
Преданье с мудрыми земли:
Одно их чувство волновало,
Одни надежды их влекли.
Для них Избранник неизвестный
Уже идет и в этот час
На подвиг Свой – на подвиг Крестный
Во искупление за нас!
Мей Лев Александрович (1822–1862 гг.)
«То были времена чудес…»
То были времена чудес,
Сбывалися слова пророка,
Сходили ангелы с небес.
Звезда катилась от Востока.
Мир искупленья ожидал –
И в бедных яслях Вифлеема,
Под песнь хвалебную Эдема,
Младенец дивный воссиял,
И загремел по Палестине
Глас вопиющего в пустыне…
Надсон Семен Яковлевич (1862–1887 гг.)
Легенда о елке
Весь вечер нарядная елка сияла
Десятками ярких свечей,
Весь вечер, шумя и смеясь, ликовала
Толпа беззаботных детей.
И дети устали… потушены свечи, –
Но жарче камин раскален;
[Загадки и хохот] веселые речи
Со всех раздаются сторон.
И дядя тут тоже: над всеми смеется
И всех до упаду смешит;
Откуда в нем только веселье берется, –
Серьезен и строг он на вид:
Очки, борода серебристо-седая,
В глубоких морщинах чело, –
И только глаза его, словно лаская,
Горят добродушно-светло…
«Постойте, – сказал он, и стихло
в гостиной… –
Скажите, кто знает из вас, –
Откуда ведется обычай старинный
Рождественских елок у нас?
Никто?.. Так сидите же смирно
и чинно, –
Я сам расскажу вам сейчас…
Есть страны, где люди от века
не знают
Ни вьюг, ни сыпучих снегов;
Там только нетающим снегом
сверкают
Вершины гранитных хребтов…
Цветы там душистее, звезды –
крупнее.
Светлей и нарядней весна,
И ярче там перья у птиц, и теплее
там дышит морская волна…
В такой-то стране ароматною ночью,
При шепоте лавров и роз,
Свершилось желанное чудо воочью:
Родился Младенец-Христос;
Родился в убогой пещере, – чтоб
знали…»
Желание
О, если там, за тайной гроба,
Есть мир прекрасный и святой,
Где спит завистливая злоба,
Где вечно царствует покой,
Где ум не возмутят сомненья,
Где не изноет грудь в борьбе, –
Творец, услышь мои моленья
И призови меня к Себе!
Мне душен этот мир разврата
С его блестящей мишурой!
Здесь брат рыдающего брата
Готов убить своей рукой,
Здесь спят высокие порывы
Свободы, правды и любви,
Здесь ненасытный бог наживы
Свои воздвигнул алтари.
Душа полна иных стремлений,
Она любви и мира ждет…
Борьба и тайный яд сомнений
Ее терзает и гнетет.
Она напрасно молит света
С немой и жгучею тоской,
Глухая полночь без рассвета
Царит всесильно над землей.
Твое высокое ученье
Не понял мир… Он осмеял
Святую заповедь прощенья.
Забыв твой светлый идеал,
Он стал служить кумирам века;
Отвергнув свет, стал жить во мгле, –
И с той поры для человека
Уж нет святыни на земле.
В крови и мраке утопая,
Ничтожный сын толпы людской
На дверь утраченного рая
Глядит с насмешкой и хулой;
И тех, кого зовут стремленья
К святой, духовной красоте,
Клеймит печатью отверженья
И распинает на кресте.
Никитин Иван Саввич (1824–1861 гг.)
Елка
Посвящается кн. Е. П. Долгорукой
Посвящается кн. Е. П. Долгорукой
Одиноко вырастала
Елка стройная в лесу,
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
В серебро вся убралась,
Словно вновь она родилась,
В лучший мир перенеслась.
Дети нужды и печали!
Точно елку, вас, сирот,
Матерински приласкали
И укрыли от невзгод.
Обогрели, приютили,
Чист и светел ваш приют,
Здесь вас рано научили
Полюбить добро и труд.
И добра живое семя
Не на камень упадет:
Даст Господь, оно во время
Плод сторичный принесет.
Начат сев во имя Бога.
Подрастайте, в добрый час!
Жизни тесная дорога
Пораздвинется для вас.
Но невзгода ль вас застанет
На пути или порок
Сети хитрые расставит –
Детства помните урок.
Для борьбы дана вам сила;
Не родное по крови,
Вам свет истины открыло
Сердце, полное любви.
И о Нем воспоминанье
Да хранит вас в дни тревог,
В пору счастья и страданья,
Как добра святой залог.
Огарев Николай Платонович (1813–1877 гг.)
Моя молитва
Молю тебя, святое бытие,
Дай силу мне отвергнуть искушенья
Мирских сует; желание мое
Укрыть от бурь порочного волненья
И дух омыть волною очищенья.
Дай силу мне трепещущей рукой
Хоть край поднять немого покрывала,
На истину надетого тобой,
Чтобы душа, смиряясь, созерцала
Величие предвечного начала.
Дай силу мне задуть в душе моей
Огонь себялюбивого желанья,
Любить, как братьев, как себя, –
людей,
Любить тебя и все твои созданья.
Я буду тверда под ношею страданья,
Пономарев Степан Иванович (1828–1913 гг.)
Вифлеем
Из «Палестинских впечатлений»
I
Итак, о чем мечтал когда-то,
О чем молился я порой,
Что душу радовало свято, –
То вот я вижу пред собой!
Твержу себе неумолимо
И сам не верю между тем,
Что я у стен Иерусалима,
Что я вот еду в Вифлеем!..
Так много памятных явлений
Встает пред бедною душой,
Так много сразу впечатлений,
Что я подавлен их толпой:
Теснятся в душу быстро, смутно,
Едва слежу их в тишине,
И грусть, и радость поминутно
Чредой сменяется во мне…
Ерусалим – одно кладбище;
Идем на родину Христа!
Здесь путь ровней, и зелень чище,
И веселей кругом места.
А древность снова обступает!
Смотри, живая голова:
Цепь Моавитских гор сверкает;
Над Мертвым морем синева;
Там длинный слой густого пара
Повис вдоль гор и берегов,
Как мгла от древнего пожара
Пяти библейских городов.
Наш путь идет, то поднимаясь,
То опускаяся слегка,
Между горами, опираясь
На их отлогие бока.
Здесь и по камням, по стремнинам
Побеги зелени висят,
И чуть не рощи по долинам
В глаза мне весело глядят.
А по бокам все эти горы
Каймой широкою идут;
Они и ныне, как в те поры,
К вертепу путников ведут.
Благочестивые преданья
Сопровождают каждый шаг
И будят в нас воспоминанья
О днях чудес и дивных благ.
Вот – ныне полный запустенья –
Колодезь, памятный сердцам,
Как место нового явленья
Звезды восточным мудрецам.
И что-то веет пред душою
И тихо шепчет мне: «Смотри –
Какой влечешься ты звездою,
Какие ты несешь дары!»
Молчу… Ильинская обитель
На горке высится над всем;
Отселе разом видит зритель
Ерусалим и Вифлеем.
Здесь ангел некогда пророка
Воздвиг уснувшего: «Восстань!
Тебе идти еще далеко,
Восстань и ешь: вот Божья дань!»
И встал пророк, и укрепился,
И сорок дней он шел, пока
Его душе Господь явился
В дыханьи кротком ветерка…
И мнится мне, что будто кто-то
Вдруг на меня слагает длань
И, весь проникнутый заботой,
Зовет настойчиво: «Восстань!..
Восстань, объятый сном греховным!
Очнись, опомнись: близок срок, –
И пред тобой, рабом виновным,
Господь в вертепе недалек!»
И слышит сердце все внушения,
И знает – истине укор;
Но… жадно ловит впечатленья
Окрестных мест, далеких гор…
Вон – по горе – в Хеврон и Газу
Верблюды тянутся гуськом,
Так ясно видимые глазу
С своим зыбучим седоком.
А здесь – любимая дорога
Евреев грустных: вот они
Идут в кругу своей родни
Призвать Иаковлева Бога,
Святого Праотца почтить,
Взглянуть на памятник Рахили,
У ней поплакать на могиле,
Прошедшим душу освежить.
С горой подушек и с узлами,
Перину кинув на осла,
На нем и боком и верхами
Сидят еврейки без числа…
С душой, прискорбием объятой,
Спешу скорей их обогнуть
И между зелени богатой
Я продолжаю тихий путь.
О, дай бог кончить благодатно
И не смущаяся ничем!
Уже глядит светло, приятно
Изжелта-белый Вифлеем.
Ему подножием далеко
Рельефно выдалась гора;
Кругом террасами широко
Вся опоясана она;
За нею тесным полукругом
Дома приветливо встают
И, поднимаясь друг над другом,
К себе как будто бы зовут.
Я в группе зданий беспрерывной
Вертеп стараюсь угадать:
«Не вот ли он? не там ли дивный?»
И развлекаются опять.
В краю, что небо возлюбило,
Откуда царственный пророк
И Сам Господь его, все мило,
И дорог каждый уголок.
По белокаменной дороге
За нами весело следят
И вифлеемец босоногий,
И куча смугленьких ребят,
И их товарищ неразлучный
В отважном беге по горам,
Барашек крашеный и тучный,
Как бы приросший к крутизнам.
Вот с перламутровым издельем
Нас окружает молодежь,
Шумя с рассчитанным весельем:
«Москов хорош! купи, хорош!»
Но крепче их, по горным склонам
Сады, красуяся, манят
И светло-палевым лимоном,
И нежным яхонтом гранат.
Там, под смоковницей широкой,
Глядит так ласково, с сынком,
Лицо арабки черноокой,
В ея хитоне голубом…
В таком же, может быть, наряде
Текла по этому пути
Пречистая, чтоб в малом граде
Спасение миру принести…
И этот город предо мною:
О, здравствуй, тихий Вифлеем!..
Я собираюся душою,
Но весь взволнован я и нем…
II
Прочь гордость, зависть, раздраженье!
Прочь – все дурное из души!
Ах, сердце, жданное мгновенье
Достойно встретить поспеши
К Тому, кто Сам Младенцем малым
В вертепе плакал и терпел,
Иди и ты дитей бывалым,
Как Он любил, как Он велел.
И там, где хор духов небесных
С святою радостью парил
И пел о милостях чудесных,
Явитесь хором, полным сил,
Ты – свет души – живая вера,
Ты – радость жизни всей – любовь!
Явитесь: вот близка пещера,
Вот сонмы Божиих рабов,
Пришельцев дальних и соседних,
Идут, теснясь, в пещеру ту, –
Меня же хоть в числе последних,
Введите к Господу Христу…
Невольно внутренне я каюсь,
Молю прощения себе
И тихо, следуя толпе,
В вертеп все глубже опускаюсь.
Там, словно ангелы с небес,
Мерцают светлые лампады,
Как бы глася: «Младенец здесь!
И Он и Матерь всем вам рады;
Дары Им больше не нужны,
Лишь веры ждет от вас Создатель:
Войди – из дальней стороны,
Войди – окрестный обитатель;
Войдите, бедный и богатый;
Явись с любовью, верный раб,
Пади со вздохом, виноватый!»
И богомольная толпа,
Крестясь, целует стены, двери,
Целует место Рождества
И самый пол святой пещеры.
Забыт весь путь, беды и грозы,
И слышны вздохи от души,
И полились живые слезы
На помост мраморный в тиши;
Одна бежит, другая блещет;
Тот пал – и медлит отойти;
Так хочет свечку поднести,
А жжет ее – рука трепещет!
И долго-долго предо мной
Толпа святыню заслоняла,
И за живой ея волной
Душа невольно наблюдала.
Здесь вера дышит на тебя
Так просто, ласково, семейно.
Арабы молятся, любя,
Войдут в вертеп благоговейно
И на коленях пред святым
Сидят и смотрят бесконечно:
Здесь все так близко им, сердечно,
И Бог-Младенец ближе к ним.
С заметным чувством благодати
Теснятся малые туда ж
И о Спасителе-дитяти
Как будто думают: Он наш!
И перед яслями Младенца,
И перед местом Рождества
Кругом священного столпа
Обвились ленты, полотенца,
Чтоб, прикоснувшися к нему
Хоть на единое мгновенье,
Понесть с собою освященье
И радость дому своему…
А я… смотря на вид прекрасный,
На эту веру ко Творцу,
С чем я паду, с чем я, несчастный,
Явлюся Божию лицу?
Дел добрых нету за душою,
Труда пути не испытал.
Что ж ныне я Тому открою,
Кто за меня вот здесь лежал?!
Одни намеренья благие
Я разве выскажу пред Ним?
Надолго ли?.. как в дни былые,
Они рассеются как дым…
Молитву ли в душе тернистой
Затеплю ныне я?.. увы!
Ведь нет елея – веры чистой,
Огня нет – пламенной любви…
Мелькают в сердце, словно грезы,
Слова и вздохи чередой.
Ах, что слова! что наши слезы!
Порыв мгновенный и пустой!
И сознаю я понемногу,
Что я в холодности окреп:
Не так молиться нужно Богу!
Не так являться в сей вертеп!
Не так!.. и тяжко я смутился,
Поник от немощи своей…
Зачем я раньше не явился,
Когда я веровал теплей!..
Вот тот вертеп передо мною,
Вот ясли те я увидал,
О коих детскою душою
Я в церкви Божией слыхал,
Чему в рождественские Святки,
Бывало, радовался я:
Где ж веры той хотя остатки?
Где радость прежняя моя?..
Что ныне? скорбь одна, томленье;
Душа болит от дел моих,
И горько, страшно охлажденье
На этом месте в этот миг!..
В таком затмении плачевном
Как я хотел бы пасть во прах
И в сильном трепете душевном
Разлиться в пламенных слезах
И воплем огласить пещеру:
«О Иисусе! возбуди
Опять младенческую веру
В моей хладеющей груди!
О Иисусе!.. я в волненьи,
Я падаю: Спаситель мой,
Дай руку!.. Вспомни день Рожденья
И радость Матери Святой;
И здесь, где Ты родился, ныне
Меня духовно возроди,
И Сам, как Мать, в тиши святыни,
В Свои объятья огради,
Уйми сердечную тревогу,
Спаси, как ведаешь, меня,
Спаси, да с радостью и я
Воскликну: слава в вышних Богу!..»
Пушкин Александр Сергеевич (1799–1837 гг.)
«В еврейской хижине лампада»
В еврейской хижине лампада
В одном углу бледна горит,
Перед лампадою старик
Читает Библию. Седые
На книгу падают власы.
Над колыбелию пустой
Еврейка плачет молодая.
Сидит в другом углу, главой
Поникнув, молодой еврей,
Глубоко в думу погруженный.
В печальной хижине старушка
Готовит позднюю трапезу.
Старик, закрыв святую книгу,
Застежки медные сомкнул.
Старуха ставит бедный ужин
На стол и всю семью зовет.
Никто нейдет, забыв о пище.
Текут в безмолвии часы.
Уснуло всё под сенью ночи.
Еврейской хижины одной
Не посетил отрадный сон.
На колокольне городской
Бьет полночь. – Вдруг рукой тяжелой
Стучатся к ним. Семья вздрогнула,
Младой еврей встает и дверь
С недоуменьем отворяет –
И входит незнакомый странник.
В его руке дорожный посох.
Реморов Николай Васильевич (1875–1919 гг.)
Волхвы
Едет всадник вперед. Полон верою взор
Устремил на звезду весь седой
Мельхиор:
Воле Божьей предался он с первого дня.
Не спеша погоняет вперед он коня.
А за ним – за звездою – чернокудрый
Гаспар,
Волхв надежды святой – той, что
скорбному дар:
Он науке отдал ум, и силы, и дни…
Равномерно вперед погоняют они.
Третий следом идет… волоса словно жар;
Взор любовью горит; это маг Валтасар;
Свое сердце он предал добру, говорят…
Едут бодро вперед и на небо глядят.
Там на небе горит золотая звезда;
Не видали такой никогда-никогда:
Она в небе горит, перед ними идет,
Она к Богу зовет, она манит вперед!..
И вся трепета, счастья и жизни полна,
Над одним из домов опустилась она.
И вступают туда, ускоряют свой шаг,
Видят – Чудо-ребенок у Девы в руках.
«Вот мой Бог», – опустился седой
Мельхиор
И воскурил перед ним фимиам дальних
гор.
«Это Царь», – и Царю чернокудрый
Гаспар
Опустил золотые изделия в дар.
«Человека искал я весь юный свой век, –
Вижу, вот он лежит предо мной –
Человек!..
Он беспомощен, слаб, на руках
Он лежит.
И заране об Нем мое сердце болит!
Вижу скорбной душою позор Твой
и суд, –
И на тело Твое принес смирны сосуд!» –
Молодой Валтасар головою поник…
И сказал Мельхиор, поднимая свой лик:
«Вижу небо отверсто и Старец в лучах,
Вижу милость к Страдальцу в предвечных
очах.
А кругом их поют хоры ангельских сил
И возносится дым от небесных кадил…»
И закончил Гаспар речь волхва своего:
«Да приидет скорее к нам Царство Его».
У яслей Христовых
Перед счастливою Марией
Младенец в яслях возлежал:
«Ты Тот, о Ком во дни иные
Архангел с неба Мне вещал!»
Взирает трепетно Иосиф…
И, мир забыв, всему глухи,
Склонившись к яслям, стадо бросив,
С молитвой смотрят пастухи.
Рассказу странному внимала
Мария, в счастье неземном,
И в сердце бережно слагала
Слова о Господе Своем…
Романов Константин Константинович (1858–1915 гг.)
«Когда, провидя близкую разлуку…»
Когда, провидя близкую разлуку,
Душа болит уныньем и тоской,
Я говорю, тебе сжимая руку:
Христос с тобой!
Когда в избытке счастья неземного
Забьется сердце радостью порой,
Тогда тебе я повторяю снова:
Христос с тобой!
А если грусть, печаль и огорченье
Твоей владеют робкою душой,
Тогда тебе твержу я в утешенье:
Христос с тобой!
Любя, надеясь, кротко и смиренно
Свершай, о друг, ты этот путь земной
И веруй, что всегда и неизменно
Христос с тобой!
Царь Иудейский (Отрывок)
На память мне приходит ночь одна
На родине моей. Об этой ночи
Ребенком малым слышала нередко
Я пастухов бесхитростную повесть.
Они ночную стражу содержали
У стада. Ангел им предстал [и слава
Господня осияла их. И страх
Напал на пастухов. И ангел Божий,
Их ободряя, молвил им: «Не бойтесь!
Великую я возвещаю радость
И вам, и людям всей земли: родился
Спаситель вам. И вот вам знак:
в пещере
Найдете вы Младенца в пеленах;
Он в яслях возлежит». И появилось
На небе много ангелов святых;
Они взывали: «Слава в вышних Богу,
Мир на земле, благоволенье людям!»
И смолкло все, и в небе свет погас,
И ангел Божий отлетел]. По слову
Его они пошли и увидали
И ясли, и спеленатого в них
Прекрасного Младенца Иисуса,
И радостную Мать Его, Марию.
Царь Саул
Душа изнывает моя и тоскует, –
О, пой же мне, отрок мой, песню твою:
Пусть звуки ее мою скорбь уврачуют, –
Я так твои песни святые люблю!
Гнетут меня злобного духа объятья,
Опять овладело уныние мной,
И страшные вновь изрыгают проклятья
Уста мои вместо молитвы святой.
Томлюся я, гневом пылая, и стражду;
Недугом палимая мучится плоть,
И злоба в душе моей… Крови я жажду,
И тщетны усилия зло побороть.
Не раз, жалом немощи той уязвленный,
Тебя мог убить я в безумном бреду.
О, пой же! Быть может, тобой
исцеленный,
Рыдая, к тебе я на грудь упаду!..
Случевский Константин Константинович (1834–1904 гг.)
На Рождество
Верь завету Божьей ночи!
И тогда, за гранью дней,
Пред твои предстанет очи
Сонм неведомых царей,
Сонм волхвов, объятых тайной,
Пастухов Святой земли,
Тех, что вслед необычайной,
Ведшей их звезде пошли!
Тех, что некогда слыхали
Песню неба… и, склонясь,
Перед яслями стояли,
Богу милости молясь!
Подле, близко, с ними рядом,
Обретешь ты право стать
И своим бессмертным взглядом
Созерцать и познавать!
Соловьев Владимир Сергеевич (1853–1900 гг.)
Ночь на Рождество
Посвящается В. Л. Величко
Посвящается В. Л. Величко
Пусть всё поругано веками преступлений,
Пусть незапятнанным ничто
не сбереглось,
Но совести укор сильнее всех сомнений,
И не погаснет то, что раз в душе зажглось.
Великое не тщетно совершилось,
Недаром средь людей явился Бог;
К земле недаром небо приклонилось,
И распахнулся вечности чертог.
В незримой глубине сознанья мирового
Источник истины живет, не заглушен,
И над руинами позора векового
Глагол ее звучит, как похоронный звон.
Родился в мире свет, и свет отвергнут
тьмою,
Но светит он во тьме, где грань добра и зла.
Не властью внешнею, а правдою самою
Князь века осужден и все его дела.
Эммануэль
Во тьму веков та ночь уж отступила,
Когда, устав от злобы и тревог,
Земля в объятьях Неба опочила,
И в тишине родился с-нами-Бог.
И многое уж невозможно ныне:
Цари на небо больше не глядят,
И пастыри не слушают в пустыне,
Как ангелы про Бога говорят.
Но вечное, что в эту ночь открылось,
Несокрушимо временем оно,
И Слово вновь в душе твоей родилось,
Рожденное под яслями давно.
Да! С нами Бог, – не там, в шатре
лазурном,
Не за пределами безчисленных миров,
Не в злом огне, и не в дыханьи бурном,
И не в уснувшей памяти веков.
Он здесь, теперь, – средь суеты
случайной,
В потоке мутном жизненных тревог
Владеешь ты всерадостною тайной:
Безсильно зло; мы вечны; с нами Бог!
Федор Сологуб (1863–1927 гг.)
В бедной хате в Назарете…
В бедной хате в Назарете
Обитал Ребенок-Бог.
Он однажды на рассвете,
Выйдя тихо за порог,
Забавлялся влажной глиной, –
Он кускам ее давал
Жизнь и образ голубиный,
И на волю отпускал, –
И неслись они далеко,
И блаженство бытия
Возвещала от востока
Новозданная семья.
О, Божественная Сила,
И ко мне сходила ты
И душе моей дарила
Окрыленные мечты, –
Утром дней благоуханных
Жизни трепетной моей
Вереницы новозданных
Назаретских голубей.
Ниспошли еще мне снова
В жизнь туманную мою
Из томления земного
Сотворенную семью.
«Господь мои страданья слышит…»
Господь мои страданья слышит,
И видит кровь мою Господь.
Его святая благость дышит
На истязуемую плоть.
На теле капли крови рдеют,
И влажен пол от слез моих,
Но надо мною крылья реют
Его посланников святых.
И как ни страшны эти звуки
Несущих пламя боли лоз,
Покорно я приемлю муки,
Как принимал их Ты, Христос.
Смиренно претерпев удары,
Я целованьем строгих рук
Благодарю за лютость кары,
За справедливость острых мук.
Тютчев Федор Иванович (1803–1873 гг.)
«О вещая душа моя…»
О вещая душа моя,
О сердце, полное тревоги, –
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так ты – жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духо́в…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые –
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
При посылке Нового Завета
Не легкий жребий, не отрадный,
Был вынут для тебя судьбой,
И рано с жизнью беспощадной
Вступила ты в неравный бой.
Ты билась с мужеством немногих,
И в этом роковом бою
Из испытаний самых строгих
Всю душу вынесла свою.
Нет, жизнь тебя не победила,
И ты в отчаянной борьбе
Ни разу, друг, не изменила
Ни правде сердца, ни себе.
Но скудны все земные силы:
Рассвирепеет жизни зло –
И нам, как на краю могилы,
Вдруг станет страшно тяжело.
Вот в эти-то часы с любовью
О книге сей ты вспомяни –
И всей душой, как к изголовью,
К ней припади и отдохни.
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы…
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленье душ и пустота
Что гложет ум и в сердце ноет, –
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа…
Фет Афанасий Афанасьевич (1820–1892 гг.)
«Ночь тиха, по тверди зыбкой»
Ночь тиха, по тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
В ясли тихие с улыбкой,
В ясли тихие глядят.
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран.
К ней несут цари востока
Злато, смирну и ладан.
Явление ангела пастырям
Встаньте и пойдите
В город Вифлеем;
Души усладите
И скажите всем:
«Спас пришел к народу,
Спас явился в мир!
Слава в вышних Богу,
И на земли мир!
Там, где отдыхает
Бессловесна тварь,
В яслях почивает
Всего мира Царь!»
«Звезда сияла на востоке…»
Звезда сияла на востоке,
И из степных далеких стран
Седые понесли пророки
В дань злато, смирну и ливан.
Изумлены ее красою,
Волхвы маститые пошли
За путеводною звездою
И пали до лица земли.
И предо мной, в степи безвестной,
Взошла звезда Твоих щедрот.
Она свой луч в красе небесной
На поздний вечер мой прольет.
Но у меня для приношенья
Ни злата, ни ливана нет, –
Лишь с фимиамом песнопенья
Падет к стопам твоим поэт.
Ave Maria
Ave Maria – лампада тиха,
В сердце готовы четыре стиха:
Чистая Дева, Скорбящего Мать,
Душу проникла Твоя благодать.
Неба Царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей!
Ave Maria – лампада тиха,
Я прошептал все четыре стиха.
Фофанов Константин Михайлович (1862–1911 гг.)
«Еще те звезды не погасли»
Еще те звезды не погасли,
Еще заря сияет та,
Что озарила миру ясли
Новорожденного Христа.
Тогда, ведомые звездою,
Чуждаясь ропота молвы,
Благоговейною толпою
К Христу стекалися волхвы…
Пришли с далекого Востока,
Неся дары с восторгом грез,
И был от Иродова ока
Спасен властительный Христос.
Прошли века… И Он, распятый,
Но все по-прежнему живой,
Идет, как истины глашатай,
По нашей пажити мирской;
Идет, по-прежнему обильный
Святыней, правдой и добром,
И не поборет Ирод сильный
Его предательским мечом…
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886–1939 гг.)
«Мечта моя! Из Вифлеемской дали…»
Мечта моя! Из Вифлеемской дали
Мне донеси дыханье тех минут,
Когда еще и пастухи не знали,
Какую весть им ангелы несут.
Всё было там убого, скудно, просто:
Ночь, душный хлев, тяжелый храп быка,
В углу осел, замученный коростой,
Чесал о ясли впалые бока,
А в яслях… Нет, мечта моя, довольно:
Не искушай кощунственный язык!
Подумаю – и стыдно мне, и больно:
О чем, о чем он говорить привык!
Не мне сказать…
Хомяков Алексей Степанович (1804–1860 гг.)
«В эту ночь земля была в волненьи…»
В эту ночь земля была в волненьи:
Блеск большой диковинной звезды
Ослепил вдруг горы и селенья,
Города, пустыни и сады.
Овцы, спавшие на горном склоне,
Пробудившись, увидали там:
Кто-то светлый, в огненном хитоне,
Подошел к дрожащим пастухам.
А в пустыне наблюдали львицы,
Как, дарами дивными полны,
Двигались бесшумно колесницы,
Важно шли верблюды и слоны.
И в числе большого каравана,
Устремивши взоры в небосклон,
Три царя в затейливых тюрбанах
Ехали к кому-то на поклон.
А в пещере, где всю ночь не гасли
Факелы, мигая и чадя,
Белые ягнята увидали в яслях
Спящее прекрасное Дитя.
В эту ночь вся тварь была в волненьи:
Пели птицы в полуночной мгле,
Возвещая всем благословенье,
Наступленье мира на земле.
Саша Черный (1880–1932 гг.)
«В яслях спал на свежем сене…»
В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…
Бык дохнул в лицо Младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть Дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:
«Посмотреть бы на Ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!»
Генрих Гейне (1797–1856 гг.)
(Пер. с англ. А. Блок)
«Три светлых царя из восточной страны…»
Три светлых царя из восточной
страны
Стучались у всяких домишек,
Справлялись: как пройти в Вифлеем? –
У девочек всех, у мальчишек.
Ни старый, ни малый не мог
рассказать,
Цари прошли все страны;
Любовным лучом золотая звезда
В пути разгоняла туманы.
Над домом Иосифа встала звезда,
Они туда постучали;
Мычал бычок, кричало Дитя,
Три светлых царя распевали.
Божья елка
Ярко звездными лучами
Блещет неба синева.
– Отчего, скажи мне, мама,
Ярче в небе звезд сиянье
В ночь святую Рождества?
Словно елка в горном мире
В эту полночь зажжена
И алмазными огнями,
И сияньем звезд лучистых
Вся украшена она?
– Правда, сын мой, в Божьем небе
Ночью нынешней святой
Зажжена для мира елка
И полна даров чудесных
Для семьи она людской.
Посмотри, как ярко звезды
Светят миру там, вдали.
Светят в них дары святые –
Для людей – благоволенье,
Мир и правда – для земли.
Джон Милтон (1608–1674 гг.)
Пер. с англ. Татьяны Стамовой
На утро Рождества Христова (отрывок)
I
Вот срок настал, приблизилась заря,
Когда, Пречистой Девою рожден,
Нам явлен Сын Небесного Царя –
Через Него же род людской спасен
Пребудет, ибо сказано, что Он
От смерти смертных всех освободит
И со Отцем нас жизнью вечной наградит.
II
Сиянье то, тот изначальный свет,
Незаходящей славы ореол
(Давно ли в царственный входил совет,
С Отцем и Духом разделив престол?)
Отринул Он и в падший мир пришел.
Покинув горний вечности чертог,
Плен смертный с нами разделил наш Бог.
III
О муза гордая небес, ужель
Нет для Младенца у тебя даров,
Обретшего в вертепе колыбель, –
Ни гимна, ни стиха, ни вещих слов?
Еще на небе никаких следов
Зари грядущей, и однако рать
Пресветлая вся здесь, и уж недолго ждать.
IV
Смотри – издалека Звезде вослед
Волхвы спешат с дарами. Упреди
Их песнью. – Буди прежде всех воспет
Наш Царь. К святым стопам Его пади.
И честью сей себя вознагради.
Пусть вещий угль уст и твоих коснется
И с хором ангельским твой глас сольется.
Петерсон Карл Александрович (1811–1890 гг.)
Сиротка
Вечер был; сверкали звезды;
На дворе мороз трещал;
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
«Боже! – говорил малютка, –
Я прозяб и есть хочу;
Кто ж согреет и накормит,
Боже добрый, сироту?»
Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту;
Приютила и согрела
И поесть дала ему;
Положила спать в постельку.
«Как тепло!» – промолвил он.
Запер глазки… улыбнулся…
И заснул… спокойный сон!
Бог и птичку в поле кормит,
И кропит росой цветок,
Бесприютного сиротку
Также не оставит Бог!
Райнер Мария Рильке (1875–1926 гг.)
Пер. с нем. Владимира Маккавейского
Рождество Христово
О, не будь проста твоя природа,
Стал бы больше звездный хоровод?
Этот Бог, карающий народы,
Чрез Тебя смиренно в мир идет.
Ты таким ждала Его приход?
Что величье? Все преграды рухнут
Пред Его грядущею судьбой.
Вкруг Его звезды созвездья тухнут,
И цари склонились пред Тобой,
Принося услужливой толпой
Все, что им казалось драгоценным.
Ты – в смущенье? Обернись, смотри:
Вот лежит в платке Твоем смиренный,
Превзошедший всякие дары:
Блеск металла, аромат амбры,
Нард курений – сладость опьяненья
Усыпленья жаждущих сердец, –
Все, что здесь, ничтожного значенья
И влечет оплаканный конец…
В нем – иного счастия венец.
Альфред Теннисон (1809–1892 гг.)
Пер. с англ. Татьяны Стамовой
Из In Memoriam (CVI)
Будите высь, колокола!
Бег облаков, морозный свет…
Пусть старый год сойдет на нет –
Его проводит ночи мгла.
Ввысь! Ввысь! Звоните новизну!
О прошлом поздно сожалеть.
Уходит год – и время петь
И славить снега белизну!
Да сгинет наваждений мрак,
Да схлынет горечь всех потерь!
В грядущее открыта дверь –
Входи, богатый и бедняк!
Гоните все, что отжило –
Законы мертвые, уставы
Слепые – жизнь имеет право
Живою быть им всем назло!
Всё в вашем звоне – гром и трель…
Гоните боль, нужду, порок!
Прочь, плач моих унылых строк, –
Входи, веселый менестрель!
Да посрамятся клевета,
Дух лицемерья, страсть к наживе!
И да пребудут, вечно живы,
Любовь и мира красота!
Долой вражды немой оскал,
Тщеславья заунывный звон!
Долой столетья страшных войн –
Пусть входят мирные века!
Звоните! Убегает бес!
Внемлите – ты, душа, внемли!
Да освятится лик земли!
Хвалите Господа с небес!