Книга о палестинских мучениках

Источник: http://www.golden-ship.ru

П Р Е Д И С Л О В И Е

Был девятнадцатый год Диоклетианова царствования, месяц ксантик, у римлян называемый апрелем, когда пред наступлением праздника спасительных страданий, при правителе Палестины Флавиане, вдруг везде появились грамоты, предписывавшие — церкви разрушать до основания, книги истреблять огнем, у (христиан), облеченных достоинствами, отнимать эти преимущества, а людей частных, если они будут оставаться в христианстве, лишать свободы. Таков был смысл первого против нас указа. За ним, вскоре последовали и другие, которыми повелевалось — везде и всех предстоятелей Церкви сперва заключать в узы, а потом всячески принуждать к принесению жертвы (богам).

ГЛАВА I О мучениках: Прокопии, Алфее и Закхее

По силе этого предписания, в Палестине первым мучеником является Прокопий. Не испытав еще заключения в темницу, он предстал на суд проконсульский и, тотчас же, при первом своем появлении, выслушав приказание принести жертву так называемым богам, отвечал, что знает только одного, которому надобно приносить жертву, как Он сам того хочет. А когда ему повелевали сделать возлияние четырем царям, — он произнес следующие, не нравившиеся им слова поэта:

Нет доброго там, где много господ;

Пусть будет один господин, единственный царь.

и произнесши их, был обезглавлен. Это случилось восьмого числа месяца десия, или, как говорится у римлян, за семь дней до июньских календ, в четвертый день субботы. Так совершилось первое мученичество в Кесарии палестинской. После сего в том же городе с готовностью претерпели жестокие мучения и зрителям показали примеры великих подвигов весьма многие епископы той области; напротив, другие, от страха оцепенев душой, тотчас, при первом нападении, ослабели. Из прочих же каждый подвергался преемственно различного рода пыткам: то переносил бесчисленные удары бичами, то терпел колесование и строгание ребер, то стягиваем был невыносимыми узами, от которых иные не могли уже после владеть руками. Не смотря однако ж на то, все они достигли кончины, согласной с неизреченным судом Божиим. Один был отпускаем, как будто бы совершил жертвоприношение, тогда как посторонние, схватив его за руки и подведши к жертвеннику, насильно всовывали ему в правую руку мерзкую и нечистую жертву. Другой даже и не касался ее, но бывшие тут свидетельствовали о его жертвоприношении, — и он молча удалялся. Тот, взятый полумертвым, был выбрасываем уже как мертвец и, причисленный к принесшим жертву, освобождался от оков. Этот кричал и свидетельствовал, что он не согласен на жертвоприношение: но его били по устам; приставленная к сему толпа заставляла его молчать и выталкивала вон, хотя он и не приносил жертвы. Столь важно было для них добиться (от христиан) и одного призрака жертвоприношения. Таким образом из великого числа (подвижников) только Алфей и Закхей удостоились получить венец святых мучеников. После бичеваний и строганий, после тягчайших уз и происходившей от того боли, после других различных истязании и растяжения ног на деревянном орудии казни до четвертой степени в продолжение суток, они не переставали исповедывать единого Бога и единого Христа Царя Иисуса, и за то признанные богохульниками, подобно первому мученику, были обезглавлены. Это случилось семнадцатого числа месяца дия, или, по римскому счету за пятнадцать дней до декабрьских календ.

ГЛАВА II О римских мучениках

Равным образом достойно памяти, что в означенный день сделано в Антиохии и с одним Романом {скорее всего «римлянином» — С.Т.}. Быв родом из Палестины, но служа диаконом и заклинателем в кесарийском округе, он находился здесь во время разрушения церквей. Пред его глазами множество мужей, жен и детей толпами подходили к идолам и приносили им жертвы. Почитая это зрелище невыносимым, он воспламенился ревностью богопочтения и, приблизившись к жертвоприносителям, начал громогласно укорять их. За такую смелость взяли его самого и доставили ему случай явиться мужественнейшим из всех свидетелем истины. Когда судья, присудивший его к сожжению, произнес ему смертный приговор, — он принял это определение с удовольствием, с веселым лицом, с совершенной готовностью, и отведен был на казнь. На месте казни привязали его к столбу, обложили вокруг дровами и, когда люди, долженствовавшие зажечь костер, ожидали приказания бывшего тут царя, — он вскричал; где же для меня огонь? Сказав это, мученик освобожден был царем от назначенной ему смерти и приговорен к новой казни языка. Вытерпев мужественно отсечете его, он всеми своими делами доказал, что сама божественная сила облегчает от болезни страждущих за благочестие и укрепляет их ревность. Узнав о новой казни и нимало не устрашившись, сей герой добровольно протянул свой язык и охотно дал его на отсечение. Приняв такую казнь, он брошен был в темницу и, прострадав там весьма долгое время, наконец в праздник двадцатилетнего царствования императора, когда, по силе так называемого всепрощения, везде и всем узникам возвещаема была свобода, — один только оставался в своем заключении, привязанный веревкой к деревянной доске, на которой обе ноги его растянуты были до пятой степени, и украсился вожделенным мученичеством. Хотя (по месту служения) он был и иностранец, но родившись в Палестине, должен быть причислен к мученикам палестинским. Это произошло в первом году (гонения), когда оно свирепствовало только против предстоятелей Церкви.

ГЛАВА III О Тимофее, Агапие, Фекле и других восьми мучениках

По наступлении же второго года, когда война против нас возгоралась с большею силою и к тогдашнему правителю области Урбану посланы были царские грамоты, в которых заключалось окружное повеление всем жителям городов поголовно приносить жертвы и делать возлияния идолам, — в это самое время в палестинском городе Газе пострадал Тимофей. Претерпев бесчисленные пытки и потом сожигаемый на малом и слабом огне, он в своем терпении показал истинное доказательство истинного благочестия к Богу и получил венец священнопобедных подвижников веры. Вместе с ним показали также бестрепетную твердость Агапий и наша Фекла, и были осуждены на съедение зверям. Но что последовало за этим, то можно ли слышать и не поражаться? Вот язычники отправляют всенародный праздник и дают обыкновенные зрелища: вдруг везде заговорили, что кроме других любимых ими зрелищ, они увидят подвиг христиан, недавно осужденных на жертву зверям. Между тем, как молва об этом росла и распространялась, — шесть юношей, а именно: один по отечеству понтиец, по имени Тимофей, другой уроженец Триполиса финикийского, называемый Дионисием, третий иподиакон диосполисской церкви, которого звали Ромилом, кроме того, два египтянина, Паисис и Александр, и еще соименный ему Александр, родом из Газы, — эти шесть юношей, сперва связали себе руки, чтобы показать совершенную готовность принять мученичество, потом побежали к Урбану, который тогда собирался на охоту, подошли к нему, и, своею решимостью на все ужасы давая знать, что хвалящиеся верой в Бога всяческих не боятся нападения зверей, исповедали себя христианами. Приведши этим в немалое смущение как самого начальника, так и окружавших его, они тотчас же были заключены в темницу, и чрез несколько времени, вместе с присоединенными к ним еще двумя, из которых один, по имени Агапий, уже и прежде того за свое исповедание мучим был жестокими и различными пытками, а другой, называвшийся Дионисием, служил им по части телесных потребностей, — чрез несколько времени все они, восемь человек, в один и тот же день, именно двадцать четвертого числа месяца дистра, за девять дней до апрельских календ, были усечены в Кесарии. В то время произошла смена царствующих лиц: одно из них, занимавшее самую высокую степень власти, и другое, бывшее вторым после него, вступили в разряд частных граждан. От этого общественные дела пришли в замешательство и, не много спустя, междоусобная вражда римских властей воспламенила между римлянами непримиримую войну. Такое междоусобие и следовавшие за тем возмущения не прежде сменены были спокойствием, как по возвращении нам мира во всей подвластной римлянам вселенной; ибо, когда сей мир, подобно свету солнца, восшел, будто из недр темной и мрачной ночи, и озарил всех, — дела в римской империи немедленно опять установились, начали совершаться в согласии и тишине, — и римляне снова соединились чувствами взаимного благорасположения своих предков. Но об этом будем говорить подробнее в своем месте, а теперь перейдем к следовавшим за тем событиям.

ГЛАВА IV О мученике Апфиане

Как скоро кесарь Максимин получил высшую власть, — тотчас, показывая всем знаки как бы врожденного себе богоненавидения и безбожия, воздвиг против нас сильнейшее гонение, нежели какое воздвигали его предшественники. И тогда как, волнуясь не малым смущением, все рассыпались в разные стороны, всякий старался избежать опасности, и везде происходило бедственное движение, — достанет ли у нас слов для надлежащего описания той божественной любви, того дерзновенного исповедания Бога, которым прославил себя блаженный и по истине непорочный агнец, мученик Апфиан, пред вратами Кесарии показавший всем дивный пример веры во единого Бога? По телесному возрасту, ему не было еще и двадцати лет. Произшедши, как говорится в мире, от родителей чрезвычайно богатых, он, для получения светского греческого воспитания, сперва весьма долго находился в Берите и — странно, в таком городе, стоял выше всех юношеских страстей. Не увлекаясь ни цветущим состоянием тела, ни дружбой молодых людей, он сохранил целомудрие, вел себя скромно, благопристойно, благочестиво, и управлялся в жизни правилами христианства. А если нужно упомянуть и об отечестве его, и превознести похвалами город, бывший местом рождения столь мужественного подвижника благочестия, — охотно сделаем и это. Сей юноша происходил, если кто знает, из немаловажного ликийского города Пагов. Окончив воспитание в Берите, и не обращая внимания на то, что его отец занимал первое место в отечестве, он не в состоянии был жить ни с ним, ни со своими родственниками, потому-что жизнь по правилам благочестия не казалась им жизнью, — но, как бы обладаемый Духом Божиим и под влиянием естественного, а еще более духовного и истинного любомудрия, вознося свои мысли выше мнимой славы века и телесных удовольствий, тайно убежал из родительского дома. Исполненный надежды и веры в Бога не думал он о ежедневных средствах существования и, водимый Духом Божиим, пришел в город Кесарию, где приготовлен был для него венец мученичества за благочестие. Обращаясь здесь с нами и в короткое время, сколько можно более укрепившись словом Божиим, он получил решимость мужественно вступить на поприще надлежащих подвигов и достиг вожделенной кончины. Кто, видя его, не был поражен изумлением? или кто, слыша о нем, не удивлялся его смелости, дерзновению, твердости, а особенно его решимости и предприимчивости, служившей признаком ревности по благочестию и свидетельством действительно выше человеческого духа?

Когда в третьем году воздвигнутого на нас гонения Максимин вторично объявил нам войну и в первый раз разослал указы, чтобы попечительность и заботливость городских правителей располагала всех поголовно к принесению жертв; когда глашатаи, ходя по всей Кесарии, именем префекта призывали в идольские капища мужей, жен и детей, и когда, сверх того, тысяченачальник наименовывал каждаго по списку, — в это бурное время невыразимых и отовсюду скоплявшихся бедствий упомянутый юноша, никому не объявляя своего намерения, таясь даже от нас, живших с ним в одном доме, и скрываясь от военной стражи, окружавшей префекта, бестрепетно подходит к Урбану, который тогда совершал возлияние, и неустрашимо взяв его за руку, тотчас останавливает действие жертвоприношения. Мало того, — он с видом некоего божественного представительства, благоразумно увещевает префекта отвергнуть заблуждение; потому-что не хорошо, оставив единого истинного Бога, приносить жертвы идолам и демонам. Это делал юноша, по всей вероятности, побуждаясь силою Божией, которая чрез сей поступок почти явно возвещала, что истинные христиане, удостоившиеся однажды принять в себя Духа благочестия и любовь к Богу всяческих, весьма далеки от изменчивости, что они не только стоят выше угроз и последующих за тем мучений, но угрозами и мучениями еще более возбуждаются к благородному и бестрепетно — свободному слову, так что, если возможно, и самих гонителей увещевают оставить свое невежество и признать единого истинного Бога. Вслед за сим юноша, о котором идет речь, окружавшими префекта воинами, будто дикими зверями, тотчас же был схвачен и, за дерзновенный поступок мужественно вытерпев от них тысячи ударов, немедленно заключен в темницу. Просидев тут около суток с растянутыми на деревянном орудии казни ногами, на другой день он приведен был пред судьей. Здесь заставляли его принести жертву; но, не смотря на боль и страшные мучения, он показал всевозможную твердость. Не однажды, не дважды, а многократно строгали ему бока до самых костей и внутренностей; а по лицу и по шее били до того, что, лицо его распухло, и люди, которым он был известен весьма хорошо, теперь не могли узнать его. Но при всем том мученик не сдавался. Тогда мучители, по приказанию судьи, обвязали ему ноги напитанными маслом тряпками и зажгли их. Какие блаженный юноша терпел от этого страдания, — кажется, нельзя изъяснить никаким словом. Истлев его плоть, огонь прошел до костей; так что растапливалась влага его тела и выступала каплями на подобие воска. Однако ж страдалец и тут не уступил, но так-как сами противники были уже побеждены, и смотря на вышечеловеческое его терпение, отступились, — опять был заключен в узы. Наконец приведенный пред судьей в третий раз, он снова произнес то же исповедание и уже полумертвый утоплен в море. Что-же произошло тотчас после сего? Словам, конечно, тот не поверит, кто не видел события собственными очами. Но, сколь ни совершенно знаю это, не могу удержаться, чтобы не возвестить вполне о происшествии, — тем более, что свидетелями его были, просто сказать, все жители Кесарии; это дивное зрелище не укрылось ни от которого возраста. Как скоро сего истинно святого и преблаженного отрока вывезли на средину моря и бросили, казалось, на самое дно его, — вдруг и море, и воздух восколебались необыкновенным смятением и трепетом; так что от сего явления потряслись и земля, и весь город, и в минуту этого дивного, неожиданного землетрясения, море, как бы не могшее носить в себе мертвое тело божественного мученика, выбросило его пред вратами города. Такая кончина блаженного Апфиана случилась второго числа месяца ксантика, за четыре дня до апрельских нонн, в пяток.

ГЛАВА V О мучениках Улпиане и Эдессие

В тоже время и в те же самые дни один юноша из города Тира, по имени Улпиан, вытерпев жестокие мучения и тягчайшее бичевание, завернут был в бычью кожу вместе с собакой и аспидом, ядовитым пресмыкающимся, и брошен в море. Поэтому, при описании мученичества Апфианова, мне кажется, кстати упомянули мы и об Улпиане. А спустя немного, однородные мучения с мучениями Апфиана потерпел и Эдессий, единоотечественный брат его не только по Боге, но и по телу. После бесчисленных исповеданий и долговременных страданий в узах, он, по определению префекта, находился в рудокопнях Палестины и во все то время под плащом философа вел жизнь философскую; ибо получив обширнейшее, чем брат его, образование, занимался и науками философскими. Наконец, в бытность свою в городе Александрии, увидев, как тамошний судья судит христиан и без меры смеется над ними, — то различными обидами преследует почтенных мужей, то содержателям блудниц предает для посрамления в высшей степени целомудренных жен и посвятивших жизнь Богу дев, он решился стремиться к цели, достигнутой его братом. Почитая такие оскорбления невыносимыми, Эдессий воодушевляется твердым намерением, приходит к судье и, посрамив его словами и делами, терпеливо переносит различные мучения под многими пытками, а потом, быв брошен в море, получает братнюю кончину. Впрочем все это случилось с Эдессием, как я сказал, немного после.

ГЛАВА VI О мученике Агапие

В четвертом году воздвигнутого на нас гонения, за двенадцать дней до декабрьских календ, или двадцатого числа месяца Дия, накануне субботы, в том же городе Кесарии совершилось истинно достойное описания мученичество. При этом был сам тиран Максимин и давал народу зрелища по случаю так называемого дня своего рождения. Издревле было в обычае, особенно в присутствии царей, давать зрителям великолепные зрелища, которые могли бы доставить им наиболее удовольствия. В этом случае непрерывно сменялись представления новые и необыкновенные; вводили на поприще животных, привезенных из Индии, Ефиопии, либо из других стран; а иногда выходили люди и доставляли зрителям чрезвычайное удовольствие некоторыми искуственно совершаемыми подвигами тела. Так, без сомнения и теперь, когда сам царь давал зрелища, для великолепия их, надлежало быть чему-нибудь великому и дивному. Что-же именно было? — Вывели на середину мученика нашей, веры, долженствовавшего бороться за единое истинное благочестие. Это был Агапий, второй после того, который вместе с Феклой, как мы говорили немного выше, предан был на съедение зверям. Он уже и прежде, раза три и более, в торжественные дни выводим был на поприще вместе с преступниками; но судья, или из сожаления, или в надежде на перемену его мыслей, всегда только погрозит и оставит его до других подвигов. Теперь он приведен пред глаза самого царя, как-будто сохранен был нарочно для этого случая, чтобы на нем исполнилось то слово Спасителя, которое Он пророчественно сказал своим ученикам: пред цари ведены будете во свидетельство Мене ради (Матф. 10, 18}. Итак его ввели на середину поприща вместе с одним преступником, которого содержали, говорят, за убиение господина. Но выставленный зверям убийца тотчас удостоился сострадания и человеколюбия, подобно тому, как при Спасителе Варавва, — и в туже минуту весь театр огласился криками благодарности, что жестокого убийцу царь человеколюбиво спас от смерти и удостоил чести и свободы: напротив, подвижника благочестия тиран сперва подозвал к себе и, обещая ему свободу, требовал отречения от веры. Но Агапий громогласно произнес исповедание, что не за худой поступок, а за веру в Творца всяческих он охотно, даже с удовольствием и мужественно подвергнется всему, что-бы ни было ему приготовлено, и, сказав это, тотчас свои слова подтвердил самим делом, побежал навстречу к выпущенному на него медведю и с удовольствием отдал ему себя на терзание. После сего, переводя еще дух, он брошен был в темницу и, пробыв там один день, на следующий, с привязанными к ногам камнями, повержен в глубину моря. Вот и мученичество Агапия.

ГЛАВА VII О деве Феодосии к мучениках Домнине и Авксентие

Когда гонение перешло уже и на пятый год, то второго числа месяца ксантика, или за четыре дня до апрельских нонн, в самый день воскресения Спасителя нашего, тоже в Кесарии, одна тирянка, верная и почтенная дева Феодосия, еще не имевшая от роду и полных восемнадцати лет, подошла к некоторым, сидевшим пред судилищем узникам за исповедание царства Христова, — с намерением принять участие в их любомудрии и, вероятно, попросить также, чтобы, пришедши к Господу, они вспомнили о ней. Сделав это и будто совершив что-либо порочное и нечестивое, она схвачена была воинами и приведена к префекту. Префект, человек неистовый, с чувством зверским, измучил ее тяжкими и ужаснейшими пытками, истерзал ее бока и сосцы до самых костей и, еще дышавшую, даже, не смотря на все мучения, стоявшую весело и с светлым лицом, приказал бросить в морские волны. От ней перешел он потом к прочим исповедникам и всех отослал в фенские медные рудокопни Палестины. А пятого числа месяца дия, по-римски, в ноябрьские нонны, упомянутый префект того-же города на работу в те же самые рудокопни осудил христиан, окружавших исповедника Сильвана и показавших благородную твердость в деле благочестия, повелев сперва раскаленным железом ослабить составы ног их. Сильван тогда был еще пресвитером, но вскоре за тем удостоился епископства и получил мученическую кончину. Вместе с приговором, который произнесен был этим мученикам, префект опредилил также сжечь мужа, прославившегося и другими бесчисленными исповеданиями. То был Домнин, по чрезвычайной свободе слова, весьма известный всем жителям Палестины.

После сего тот же судья, страшный изобретатель зол и вводитель новых коварств против учения Христова, придумывал для богочтителей неслыханные дотоле казни. Трем присудил он биться на кулаках; почтенного и святого пресвитера Авксентия предал на съдение зверям; некоторых, достигших уже возраста совершенных мужей, оскопил и приговорил к ссылке в те же рудокопни; а иных, после тягчайщих пыток, заключил в темницу. В числе последних находился и Памфил, муж из всех для меня вожделеннейший и между нашими мучениками, во всех родах добродетели, сильнейший. Урбан сперва испытывал его в искусстве красноречия и философских науках, потом принуждал принести жертву; но видя, что он не соглашается на это и его угрозы ставит ни во что, пришел в крайнее бешенство и приказал терзать его тягчайшими пытками. Строгая бока мученика твердыми и невыносимыми когтями, этот зверский человек едва не пожирал плоти его, и однако ж пристыженный всеми своими усилиями, наконец внес и его в список находившихся в темнице исповедников.

За жестокость свою к святым, за свое неистовство в отношении к мученикам Христовым, какое должен будет он получить от суда Божия возмездие, — легко угадать по самому началу его казни здесь на земле. Неожиданно и вскоре после того у что сделано им с Памфилом, то-есть, когда он был еще префектом, суд Божий постиг его следующим образом: Кто вчера только судил с высоты престола и окружен был военным отрядом телохранителей, кто управлял народами целой Палестины и находился в числе сотоварищей, ближайщих друзей и собеседников самого тирана; того он обнажил и лишил всех этих преимуществ в одну ночь, того покрыл бесчестием и стыдом пред людьми, прежде почитавшими его своим начальником, того всему управлявшемуся им народу показал боязливым, малодушным, прибегающим к женоподобным воплям и прошениям, и в самой Кесарии подверг неумолимому и жесточайшему суду — именно Максимина, которым он прежде хвастался и гордился, как человеком, за притеснение нас особенно его любившим, и который, после многих укоризн в обнаруженных его преступлениях, произнес ему смертный приговор. Впрочем об этом мы сказали мимоходом. Может быть, представится более удобный случай дать место повествованию о кончине и смерти как тех безбожных людей, которые особенно восставали на нас, так и самого Максимина с его приближенными.

ГЛАВА VIII О других исповедниках, также о мученичесвах Валентины и Павла

Когда непрерывная буря гонения на нас вступила и в шестой год, в то время великое множество исповедников благочестия находилось в фенской каменоломне, названной сим именем потому, что в ней доставали камень порфир. Из числа этих исповедников, девяносто семь человек, вместе с женами и новорожденными младенцами, отосланы были к префекту Палестины. Так-как они исповедывали Бога всяческих и Христа; то преемник Урбана, префект Фирмилиан, ссылаясь на волю царя, повелел раскаленным железом прижечь им сгибы и самые жилы левой ноги, а ножом сперва исторгнуть правый глаз вместе с оболочками и зрачком, потом, посредством прижигальника, уничтожить его в самом корне, — и после отправил их в рудокопни той области страдать под тяжестью трудов и болезней. Впрочем нам доставалось видеть собственными глазами, что подобные страдания терпели не эти только, но и жители Палестины, приговоренные, как мы недавно сказали, к единоборству на кулаках; ибо они не соглашались ни получать пищу из царских припасов, ни приступать к обыкновенным занятиям кулачных бойцов. За это быв представлены уже не прокураторам, а самому Максимину, упомянутые мученики показали благородную твердость и в терпении голода, и в перенесении бичевания; вообще, — они пострадали так-же, как и прочие, о которых говорено выше. К ним присоединены были и другие исповедники в той-же Кесарии. А из тех, которые взяты в городе Газе во время собрания, имевшего целью чтение божественных Писаний, одни потерпели мучениия, одинаковые с мучениями вышеупомянутых, то есть, перенесли уродование глаз и ног, а другие и больше того, — подвергались ужаснейшим пыткам строгания боков. В числе последних одна, по телу жена, а по уму муж, не могши перенести угроз блуда, начала укорять тирана, что власть судить он поручает людям столь жестоким, и за то сперва была высечена, а потом повышена на дерево и испытала муки от строгания боков. Но между тем, как приставники, по повелению судии, с усильной ревностью производили свои пытки, — другая, подобно первой, избравшая себе целью девство, по телу казавшаяся очень слабой и на взгляд невидной, зато одаренная крепостью души и вмещавшая в себе ум больше тела, — эта другая подвижница, стоявшая выше тех прославляемых эллинами защитников свободы, не могши перенести такой безжалостности, таких жестоких и бесчеловечных поступков, из толпы народа закричала судье: долго ли будешь ты столь жестоко мучить сестру мою? Сильно раздраженный этим, судья тотчас приказал схватить кричавшую. Привлеченная на середину, она ознаменовала себя божественным именем Спасителя. Начали располагать ее к жертвоприношению — сперва словами, а так как она не слушалась, повлекли к жертвеннику силой; но сестра, делая свое дело и сохраняя прежнюю готовность, бестрепетно и смело толкнула ногой жертвенник и опрокинула его вместе с находившимся на нем жертвенным костром. Тут судья, раздраженный гневом, как дикий зверь, начал терзать ее бока такими когтями, какими не терзал никогда и никого, как будто-бы в неистовстве хотел насытиться ее плотью. Когда-же неистовство его насытилось, — он связал их обеих вместе, то есть и эту и другую, которую она назвала своею сестрой, и назначил им умереть от огня. Первая из них родилась, говорят, в газской области, а последняя, известная всем, но имени Валентина, происходила изь Кесарии.

Но как мне достойно описать последовавшее затем мученичество преблаженного Павла? В одно время с сими девами и одним и тем-же определением приговоренный к смерти, он обратился к исполнителю казни, имевшему немедленно отсечь ему голову, и просил его дать себе немного времени. Получив это, начал он громогласно воссылать Богу молитвы — сперва о даровании мира всему роду христианскому, чтобы вместе с тем скорее восстановлена была его свобода, — потом об обращении иудеев к Богу проповедью Христовой. Простирая свое слово далее, Павел того же просил и самарянам, молился и о язычниках, чтобы эти люди, находящиеся на пути заблуждения и неведения Бога, пришли к познанию Его и приняли истинное богопочтение, — не оставил без внимания и смешанной, окружавшей его толпы, и после всего этого — как велико и невыразимо незлобие! — стал молить Бога всяческих о назначившем ему смерть судье, о всех властителях, даже о том, кто чрез минуту должен быль отсечь ему голову, — стал молить Бога во услышание как последнего, так и всех присутствующих, чтобы согрешение мучителей в отношении к страдальцу не было вменено им. Вознося эти молитвы громогласно, он, как человек, умервщляемый невинно, увлек души всех к состраданию и слезам, а сам между тем приготовился, подклонил обнаженную шею под меч палача и украсился божественным мученичеством. Это случилось в двадцать пятый день месяца панема, иначе сказать, за восемь дней до августовских календ. Такова была кончина всех сих мучеников. По прошествии некоторого времени, в Египте опять взято было сто тридцать блаженных подвижников исповедания Христова. По приказанию Максимина, потерпев еще на месте одинаковое с прежними мучениками уродование глаз и ног, они сосланы были частью в упомянутые палестинские, частью в киликийские рудокопни.

ГЛАВА IX О возобновлении гонения с большей жестокостью, также о мучениках Антоние, Зебине, Германе и других

Когда такими подвигами великих Христовых мучеников пламень гонения ослаблялся и священной их кровью как бы был погашаем, когда труженикам за Христа в фиваидских рудокопнях уже даваемо было несколько отдыха и свободы, и мы начинали понемногу дышать чистым воздухом, — вдруг человек, получивший власть преследовать нас, не знаю отчего и по какому заблуждению, снова воспламенился яростно против христиан, снова, то-есть, рассылались по всем областям враждебные нам грамоты Максимина. Тогда и префекты, и сверх того главный начальник войск, своими объявлениями, письмами и всенародными повелениями, начали настоятельно требовать, чтобы во всех городах счетчики, военачальники и сборщики податей озаботились исполнением царского указа, которым предписывалось — со всяким старанием возобновлять разрушившиеся идольские капища, заставлять поголовно всех мужей, вместе с женами, рабами и даже грудными младенцами, приносить жертвы, совершать возлияния и непременно вкушать эту самую, нечистую жертвенную пищу. По сему случаю, все предметы торговли на общественных площадях, осквернены были жертвенными возлияниями, а пред банями поставлены смотрители, которые мывшихся там должны были грязнить скверными жертвами. Когда язычество становилось предметом такого попечения, — наши дела, естественно, опять должны были прийти в самое стеснительное положение. Впрочем, и неверные язычники чувствовали тягость этих определений, и они уже живо представляли себе крайнюю нелепость их; потому-что и им казалось это излишней и слишком сильной мерой.

Но между тем, как всем и повсюду угрожала величайшая буря, — божественная сила Спасителя нашего в тех же подвижников вдохнула опять такую решимость, что, еще не быв схватываемы и влекомы, они уже попирали грозу столь великих бедствий. Трое верных, согласившись между собой, подбежали к правителю, который приносил тогда жертву идолам, и кричали, чтобы он оставил свое заблуждение; ибо нет другого божества, кроме Творца всех вещей и Создателя Бога. Когда же спросили их, кто они таковы, — они смело исповедали себя христианами. Фирмилиан, сильно раздраженный этим, не захотел даже и мучить их пытками, но приказал отсечь им головы. Из числа сих мучеников, один был пресвитер, по имени Антоний, другой назывался Зебиной, родом из Элевферополиса, а третьему название было Герман. Это произошло тринадцатого числа месяца дия, или в ноябрьския иды. В тот самый день сопровождала их одна жена из города Скифополиса, Эннафа, украшенная также венцом девства. Она не поступила, как вышеупомянутые, но была силой привлечена и представлена судьи. Это случилось уже после побоев и жестоких оскорблений, которые нанес ей, не получив на то позволения от высшей власти, один из ее соседей, тысяченачальник, по имени Максис, человек худой по самому названию, отвратительный и по всему другому, отличавшиеся необыкновенной крепостью тела, но истинно ужасный по своему нраву и поведению, и ненавидимый всеми знакомыми. Этот человек снял с блаженной всю одежду, так что она оставалась покрытою только от бедр до ног, а прочие части тела имела обнаженными, — и в таком виде водя ее по всей Кесарии, притаскивал на площади и считал великим делом бить ее ремнями. После таких-то побоев, она показала непоколебимую твердость пред самым судом префекта и, по его определению, была предана живая огню. Усиливая свое бесчеловечие, свою ярость против богочтителей, он даже преступил законы природы, не постыдился бездушным телам святых мужей отказать в погребении, но повелел старательно хранить их на открытом воздухе день и ночь, в пищу зверям. И в продолжение многих дней можно было видеть не малое число таких, которые столь зверское и варварское приказание исполняли. Они издали смотрели — будто за каким важным делом, как-бы кто не похитил трупов. Между тем дикие звери, собаки и хищные птицы растаскивали человеческие члены туда и сюда, — и все окрестности города усеяны были внутренностями и костями людей; так что и тем, которые прежде ненавидели нас, ничто и никогда не казалось до такой степени жестоким и ужасным. Теперь все не столько оплакивали участь тех, с которыми это случилось, сколько жаловались на оскорбление собственной своей и общей каждому природы. Такое зрелище, выше всякого описания и плачевного рассказа, давалось вблизи городских ворот, — и человеческая плоть была пожираема не с одной стороны города, но растаскивалась повсюду. Некоторые говорили, что целые члены, куски плоти и части внутренностей им случалось видеть даже в городе, прошедши ворота. Так как это совершалось в продолжение весьма многих дней; то произошло следующее чудесное событие: Погода стояла хорошая, воздух быль ясен, атмосфера чрезвычайно прозрачна, и однако ж на столбах, поддерживавших общественные портики города, вдруг выступили в большом количестве как будто капли слез. Также, из воздуха не падало нисколько росы, а торговые и народные площади, не знаю отчего, окроплены были водой и казались влажными. Видя это, все начали тогда говорить, что не имея силы переносить столь безбожные поступки, земля каким то непостижимым образом проливает слезы и что для обличения бесчувственной и несострадательной природы человека, самые камни и мертвые вещи, при настоящих событиях, обнаруживают скорбь свою. Знаю, что потомкам слова мои покажутся мечтой и басней; но не так примут их люди, для которых свидетелем истины было настоящее время.

ГЛАВА X О подвижниках Петре, Маркионите, Асклепие и других мучениках

Четырнадцатого числа следующего месяца апеллея, или иначе, за девятнадцать дней до январских календ, стражей, стоявшей у ворот, взяты были и еще некоторые египтяне, посланные сюда для служения киликийским исповедникам. Над иными из них уже исполнен был тот самый приговор, которому подвергались лица, долженствовавшие пользоваться их служением, то есть, имели изуродованные глаза и ноги. Трое между ними показали дивную непоколебимость мужества и получили ту, либо другую мученическую кончину в Аскалоне, где содержались. Один из них, по имени Арис, предан огню, а прочие, называвшиеся Промом и Илией усечены. Потом, одиннадцатого числа месяца авдинея, или за три дня до январской иды, в той-же Кесарии искушен был огнем, как чистейшее злато и великодушно показал пример веры во Христа Бога подвижник Петр, иначе Апселам, уроженец селения Анеи, что в округе Элевферополиса. Множество убеждений представляли ему и судья и окружавшие его пожалеть себя, пощадить свою юность и молодость; но он все презрел, всему и самой жизни предпочитая упование на Бога всяческих. Вместе с ним тогда находился и Асклепий, бывший кажется епископом маркионова заблуждения. Ревнуя, по его мнению, о благочестии, которое однако ж не было принято, он окончил свою жизнь на одном и том же костре с Петром. Так происходило это.

ГЛАВА XI О Памфиле и других двенадцати мучениках

Теперь время уже возвестить о великом и славном зрелище мученичестве Памфиле (имя для меня вожделенное) и окружавших его. Всех их было двенадцать; они почтены числом каким-то пророческим, или даже апостольским. Главный между ними, украшенный саном кесарийского пресвитерства, был только один Памфил, муж, в продолжении целой своей жизни славившийся всеми родами добродетели, — устранением и презрением житейского, раздаванием имущества бедным, пренебрежением мирских надежд, жизнью и подвигами, свойственными любомудрию. Особенно же и более всех наших современников прославился он искреннейшей ревностью к слову Божию, неослабным стремлением к исполнению своих намерений и готовностью служить всем, которые приходили к нему и сближались с ним. Сведения о прочих превосходных плодах его добродетели, так-как повествование о них было-бы длинно, мы передали потомству еще прежде, в особом описании его жизни, состоящем из трех книг. Итак, желающих знать это отсылая к тем книгам, будем продолжать свою повесть о мучениках. Вторым по Памфиле на поприще подвига вышел диакон элийской церкви Валент, муж, украшенный почтенной сединой, старец, возбуждавший уважение к себе при первом взгляде. Он обладал знанием божественных Писаний более, чем кто другой, и столь твердо запечатлел их в своей памяти, что для припоминания каких-либо мест Писания, ему не нужно было читать книгу. Третий между ними был Павел, родом из города Ямны, муж с горячей деятельностью и пламенным духом, еще прежде мученичества переносили страдания от прижигальников и совершивший подвиг исповедания.

Находясь в темнице непрерывно в продолжение двух лет, все они подверглись мученической смерти по случаю прибытия к ним египетских братий, которые с ним и скончались. Проводив исповедников в Киликию до самых тамошних рудокопен, эти египтяне возвращались домой. Стражи (то были случайно люди нрава жестокого), при самом входе в Кесарию, спросили также и их, кто они м откуда идут, — и путников, которые нисколько не скрыли истины, связали, как злодеев, пойманных на месте преступления. Их считалось пять. Быв приведены к тирану и смело высказав свое исповедание, они тотчас — же заключены в темницу; а шестнадцатого числа месяца периция, или по-римски, за четырнадцать дней до мартовских календ, получено было повеление — как этих, так и вышеупомянутых, заключенных с Памфилом, привести к судье.

Судья сперва восстал против непреоборимой твердости египтян и мучил их различного рода пытками, придумывал всякие и необыкновенные орудия казни; потом внимание того, который вызван прежде всех, заняв зрелищем мук, наперед спросил его: кто он таков? и, вместо имени собственного, услышав какое-то пророческое (а у них было в обычае данные себе отцами имена; иногда общие с идольскими, заменять другими и писаться, например, Илией, Иеремией, Исайей, Самуилом, либо Даниилом, и таким образом становясь втайне Иудеями (Римл. 2, 29), являть в себе истинного и действительного Израиля Божия не только делами, но и собственными названиями), — услышав от мученика такое имя, и не понимая его значения, Фирмилиан опять спросил: где его отечество? Соглашая другой ответ с первым, мученик сказал, что его отечество Иерусалим и разумел тот, о котором говорит Павел: А вышний Иерусалим свобод есть, иже есть мати всем нам (Гал. 4, 20) также: приступите ка Сионстей горе и ко краду Бога живого, Иерусалиму небесному (Евр. 12, 22). Этот Иерусалим понимал он; напротив судья, приковав свою мысль к земному и дольнему, начал обстоятельно выпытывать, какой-же это Иерусалим, в которой стране земли лежит он, и чтобы узнать истину, употребил пытки. Между тем, как мученику тянули за спину руки и каким-то необыкновенным орудием ломали ноги, он утверждал, что говорит истину. Когда-же снова много раз его спрашивали, какой и где лежит названный им город, — он отвечал, что этот город есть отечество одних богочтителей; ибо только они, а не кто другой, относятся к числу его граждан: лежит же он по направлению к самому востоку, — там, где восходит солнце. Мученик и тут опять любомудрствовал согласно с собственным своим понятием, нимало не обращая внимания на мучителей, обложивших его вокруг орудиями пыток. Как будто бесплотный и бестелесный, он, кажется, и не чувствовал боли. Напротив, судья, терзался недоумением, думая, не построили ли себе христиане где-нибудь враждебного и неприязненного римлянам города, а потому долго расспрашивал о нем и старался определить указанную ему на востоке страну. Но так-как, не смотря ни на множество бичей, которыми рвали плоть юноши, ни на различие самых мучительных пыток, он видел его неизменным и твердым в прежних показаниях; то произнес определение отсечь ему голову. Такою-то драмой окончено дело сего мученика!

Тот-же род смерти предписал судья и прочим, окружив их подобными прежним зрелищами мучений. Наконец, утомившись и видя, что для этих мужей тщетны все казни, оп решился однако насытить свою страсть и перешел к мученикам, составлявшим общество Памфила, Ему напомнили, что эти узники уже и прежде были под пытками, но показали неизменную готовность страдать за веру. Посему он спросил: расположены ли они, хотя теперь, к повиновению? — и услышав от каждого из них один окончательный ответ, общий всем мученикам, присудил их к той-же казни, к какой и прежних. Как скоро это дело было кончено, — один отрок, принадлежавший к, домашней прислуге Памфила и получивший от него истинное воспитание и образование, узнав о приговоре, произнесенном его господину, вдруг закричал из толпы народа и просил позволения предать мертвые тела земле. Судья был не человек, а зверь, или что-то жесточе самого зверя: он не хотел оказать никакого снисхождения даже детскому возрасту и, когда спросил и услышал, что отрок исповедует себя христианином, — тот час, как бы раненый стрелой, вскипел гневом и предписал палачам мучить его из всех сил. Увидев же еще, что мученик отверг повеление принести жертву идолам, приказал неослабно терзать его тело, уже не как плоть человека, а как дерево, камень либо иное бездушное вещество, — терзать до самых костей и сокровеннейших внутренностей. Но сколь ни долговременны были такие мучения, он убедился в тщете трудов своих: сокрушаемое пытками тело мученика оставалось безгласным, бесчувственным, даже как бы совершенно бездушным. Не смотря однако ж на то, жестокость и бесчеловечие судии не ослабевали; он дал приказание немедленно сжечь отрока медленным огнем. Таким образом, выведенный на подвиг после всех, он должен был отрешиться от тела прежде смерти своего господина по плоти; потому-что люди, занимавшиеся первыми, медлили исполнением своего дела. И вот мы увидели Порфирия, стяжавшего венец священной Победы. Претерпев такие мучения, он шел на смерть смело и с бодрым духом. Тело его посыпано было пеплом, но лицо сияло радостно. Мученик истинно исполнился Святым Духом и, прикрытый единственной своей одеждой, похожей па плащ, имел наружность философа. С твердым умом делал он, какие хотел, поручения, давал знаки ближним и на самых уже подмостках сохранял веселость в лице. Так-как костер зажжен был вокруг с внешней стороны на далеком от него расстоянии: то он устами притягивал оттуда пламень, до последнего дыхания мужественно хранил молчание и только в минуту прикосновения к себе огня, произнес одно слово, одну молитву о помощи к Сыну Божию Иисусу. Таков был подвиг Порфирия.

Весть о его кончине принес Памфилу Селевк, некто исповедник из воинов, и как доставитель столь важной вести, немедленно удостоился одинакового с ними жребия; ибо едва лишь начал он рассказывать о кончине Порфирия и облобызал одного из мучеников, какие-то воины тотчас схватили его и привели к префекту, а префект, как бы поспешая приготовить его в сопутники первому для переселения на небо, повелел немедленно отсечь ему голову. Селевк был родом из земли каппадокийской, но в войске принадлежал к отборному юношеству и в римской службе получил не мало чести; ибо здоровьем и телесной крепостью, ростом и силою далеко превосходил своих соратников; так что, при первом на него взгляде, все начинали говорить о нем, все восхищались высотой его роста и стройностью тела. Перенесши удары бичей еще тогда, как гонение только началось, он уже прославился на поприще исповедания и, оставив военную службу, решился соревновать подвижникам благочестия, сделался, подобно отцу и попечителю, как бы надзирателем и охранителем круглых сирот, и беспомощных вдов, людей поверженных в бедность и немощи, а посему от Бога, приемлющего это гораздо приятнее курений и жертвенной крови, справедливо удостоился дивного призвания к мученичеству. После упомянутых подвижников, Селевк, в один и тот же день, скончался десятым — конечно для того, чтобы Памфилу, сообразно достоинству этого мужа, шире отверзлись двери мученичества, и чтобы как ему, так и прочим легко было вступить в царство небесное.

Таким образом, по следам Селевка, пред судьей явился Феодул, почтенный и богобоязненный старец, принадлежавший к семейству префекта и уважаемый Фирмилианом, более всех домашних — частью за старческий его возраст, частью за то, что он был уже родоначальником трех поколений, а частью и за его благорасположение и верную преданность своему дому. Так-как вина Феодула походила на вину Селевка; то, в след за последним приведенный к господину и раздражив его более, чем прежние, он был распят на кресте и принял одинаковую со Спасителем мученическую кончину.

Теперь недоставало еще одного, кто пополнил бы число вышеупомянутых двенадцати мучеников, — и пополнителем его явился Юлиан. Только что возвратившись с дороги и еще не въехав в город, он узнал (о казни мучеников) и тотчас, в чем был, побежал на зрелище мучения. Видя, что тела святых лежат на земле, Юлиан исполнился радостью, начал обнимать и лобзать каждое из них. А служители убийств между тем схватили его над этим делом и привели к Фирмилиану, который, следуя своим правилам, приказал бросить и его в большой огонь. После сего, прыгая от радости и восторга, Юлиан громогласно воснес благодарение Господу, удостоившему его толикого дара, и украсился венцом мучеников. По плотскому рождению он происходил также из Каппадокии, а по нраву был весьма набожен, весьма верен и искренен во всех делах, был ревностен и дышал самим Святым Духом.

Такой-то стекся собор мужей, удостоившихся принять мученичество вместе с Памфилом! Священные и истинно святые тела их, по повелению безбожного префекта, назначены были в пищу плотоядным животным и блюлись в продолжение четырех дней и ночей. Но так-как, сверх всякого чаяния, ни зверь, ни птица, ни собака не тронули их; то, по домостроительству Божьего промысла, найденные невредимыми, они были надлежащим образом приготовлены и преданы обычному погребению.

Когда смятение, по случаю сих мученичеств, составляло еще предмет всеобщего разговора, Адриан и Эвбул, жители так-называемой страны манганейской, пришли в Кесарию, для посещения прочих исповедников, и у ворот ее встретили тот же вопрос о причине своего пришествия. Признавшись в истине, они приведены были к Фирмилиану, который, нисколько не изменяя принятым однажды правилам, приказал многократно подвергать пыткам бока мучеников и потом осудил их на съедение зверям. Таким образом Адриан выброшен был льву и умер, усеченный мечем. Со времени подписания приговора, это случилось чрез два дня, именно пятого числа месяца дистра, за три дня до мартовских нонн, в день празднования гению Кесаря. А Эвбул после того выслушал еще докучливые убеждения судии — принести жертву и получить так называемую у них свободу; но временной жизни предпочитая славную смерть за благочестие, он выдержал борьбу со зверями и потом, сделавшись такою же жертвою, как и первый, запечатлел собою подвиги кесарийских мучеников. Его смерть случилсь на третий день после Адриановой, в самые мартовские нонны, иначе седьмого числа дистра.

Стоило бы упомянуть здесь и о том, что небесный промысл вскоре постиг этих правителей, вместе с тиранами: ибо и сам Фирмилиан, так неистовствовавший против христианских мучеников, был приговорен с другими к смертной казни и окончил жизнь от меча. Таковы были в Кесарии мученичества во все время гонения.

ГЛАВА XII О предстоятелях Церквей

Кроме сего, в продолжении того времени много было случаев и с предстоятелями Церквей. По определению суда Божия, некоторые из них, вместо звания пастырей словесного стада Христова, которым управляли незаконно, получили, как достойную себя должность — заботиться о верблюдах, — животном бессловесном и, по природе тела, горбатом, или объезжать царских лошадей. Многие претерпевали оскорбления, бесчестие и пытки от бывших тогда царских наместников и правителей за священные сосуды и церковные вклады. Сверх того, иными обладало властолюбие; случались необдуманные и незаконные рукоположения; происходили иногда между самыми исповедниками раздоры; бывало, что люди молодые наперерыв возбуждали беспокойства против останков Церкви, вводя новости за новостями, к бедствиям гонения немилосердо прибавляя еще бедствия, зло подкрепляя другим злом. Но о всех подобных событиях говорить я не буду, и не считаю этого своим делом; потому-что от повествований такого рода, по принятому с самого начала предначертанию, должен отказыватьсяи убегать. Признавая приличным себе делом говорить, писать и передавать слуху верных, по священному Писанию, елика честна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и похвала (Филип. 4, 8), я, кажется, лучше украшу все это сочинение, если во дни славного, дарованного нам свыше мира, буду повествовать о дивных деяниях мучеников.

ГЛАВА XIII О Сильване, Иоанне и других тридцати девяти мучениках

Уже истекал седьмой год наших подвигов, — и дела христиан, мало помалу принимая значение обыкновенных явлений, переходили в год восьмой. В это время около палестинских рудокопен собралось немалое общество исповедников, которые имели столь много дерзновения, что дома перестраивали в церкви. Правитель той области, как видно из его поступков с мучениками, был человек жестокий и лукавый. Прибыв туда и узнав об образе жизни тамошних поселенцев, он донес о них царю и клеветал, что хотел. Вскоре потом смотритель за рудокопиями, как бы по воле царя, разделил общество исповедников, отослав одних на остров Кипр, других на Ливан, а иных рассеяв по разным округам Палестины, — и всех обременил различными трудами. Сверх того, избрав из них четырех, которых они особенно уважали и почитали главными, отправил их к начальнику стоявших там войск. То были египетские епископы, Пилей и Нил, один пресвитер, и своим попечением о всех известнейший каждому Патермуфий. Военачальник потребовал, чтобы они отреклись от веры, но не получив согласия, предал их смерти на огне. Иным опять пришлось остаться на том же месте и жить самим по себе, отдельным селением: это были те исповедники, которые, по старости, или вследствие прижигания составов, или по другим телесным болезням, были уже уволены от работы. К числу их принадлежал и Сильван, из епископов Газы, показавший истинный пример христианского благочестия. С первого, так сказать, дня гонения и во все время прославляясь различными подвигами исповедания, он соблюдаем был даже до описываемого случая, чтобы его смертью окончательно запечатлеть все подвиги палестинских мучеников. Вместе с ним находилось также весьма много египтян, между которыми был и Иоанн, превосходивший всех наших совершенством своей памяти. Хотя он и прежде уже лишился зрения; однако ж прославившись исповеданием наряду с другими, потерял от прижиганий, подобно им, употребление ноги и, не владея зрением, тем не менее перенес тоже самое прижигание глаза. До такой бесчувственности и дикости, до такого жестосердия и бесчеловечия дошел нрав палачей! Но при всем том, кто бы стал удивляться чему-либо в его нраве и любомудренной жизни? Это казалось в нем не столько удивительным, сколько изумляло всех совершенство его памяти. Все книги Священного Писания начертаны были у него не на скрижалях каменных, как говорит божественный апостол (2 Кор. 3. 3), даже не на коже животных или бумаге, которые изъедаются червями и временем, но, по истине, на скрижалях сердца плотяных, в светлой душе, в чистейшем оке ума. Отсюда, как из сокровищницы слова, по желанию, переносил он в уста всякое писание, то законное и пророческое, то историческое, евангельское и апостольское. Признаюсь, я сильно поражен был, когда увидел этого мужа в первый раз, и когда, стоя среди многочисленного стечения Церкви, он объяснял некоторые места божественного Писания. Пока мне можно было слышать только его голос, я думал, что кто-то читает, как обыкновенно читают в церковных собраниях; но подошедши ближе и узнав, в чем дело, увидев, то-есть, что, хотя все прочие стоят вокруг него с здравыми телесными очами, однако он, пользуясь только оком ума, проповедует — именно как пророк, и далеко превосходит людей с крепким телом, — увидев это, я не мог не прославить Бога и не подивиться Его благости. Для меня на самом деле открылось ясное и твердое доказательство, что так-называемый истинный человек состоит собственно не в видимом теле, а в душе и разуме; ибо душа и в обиженном теле производит великие явления свойственной себе силы. Живя среди уединенной пустыни, помянутые мужи проводили время в обычных молитвословиях, постах и прочих подвигах, — и сам Бог, простирая к ним скорую на помощь десницу, удостаивал их спасительной кончины. Но неусыпный враг не мог равнодушно смотреть, что вооруженные молитвами к Богу, они всегда готовы к борьбе, и как людей для себя несносных, замыслил убить и истребить от земли. Бог попустил исполниться и этому его предприятию — конечно для того, чтобы он не был ограничиваем в произвольном своем лукавстве, а те за многоразличные подвиги получили награды. Итак по воле нечестивейшего Максимина, тридцати девяти из них в один и тот же день отсечены головы.

Такия то в течении всех восьми лет совершились в Палестине мученичества, и таково было гонение на нас. Начавшись разрушением церквей, оно, но временам, доводимо было до высокой степени восстанием правителей. В те времена на многоразличных и разнообразных поприщах борьбы за благочестие являлись бесчисленные сонмы мучеников во всей епархии и подвизались на всем протяжении от пределов Ливии по целому Египту и Сирии, а со стороны востока — кругом до самого Иллирика; ибо дальнейшие области, как-то: вся Италия и Сицилия, Галлия и Запад, то-есть, Испания, Мавритания и Африка, не страдав от войны и в продолжение полных двух лет, весьма скоро удостоились Божьего смотрения и мира. Небесный промысел пощадил тех христиан за их простосердечие и веру. Притом, в наши времена, сверх всякого чаяния, случилось в первый раз такое событие, какого не слыхано было с самого основания римской империи. Среди гонения на нас произошло разделение царства на две части, — и братья, обитавшие в одной из них вышеупомянутой, наслаждались миром, а жившие на другом краю вселенной претерпевали бесчисленные в бесчисленных местах мучений. Когда-же божественная благодать воззрела и на нас кротким и милосердым оком; тогда-то уже и наши правители, — даже те из них, которые некогда воздвигали против нас войну, удивительно изменили свой образ мыслей и стали поступать иначе, — добрыми в отношении к нам указами и кроткими постановлениями угасили возженные для нас костры. Итак надобно описать и происшедшую в них перемену.

КОНЕЦ КНИГИ ЕВСЕВИЯ ПАМФИЛА О ПАЛЕСТИНСКИХ МУЧЕНИКАХ

Комментарии для сайта Cackle