"Лекции по истории Древней Церкви, первый том. Введение в церковную историю" Василия Болотова, великого православного историка, умевшего совмещать научную объективность, верность Преданию и философский дар. В истории Болотов усматривал «голос церкви, рассеянный не только в пространстве, но и во времени,- голос ничем не заменимый, который всегда и повсюду составлял предмет веры для всех». Болотовские "Лекции по истории Древней Церкви" - блестящий труд, классика церковной историографии, возможно лучший по своей теме (хотя прошел уже век после их чтения). "Лекции по истории Древней Церкви. Введение в церковную историю" содержат необходимые сведения для начала изучения церковной истории: предварительные понятия. вспомогательные науки, источники, историография.
Введение в церковную историю
I. Предварительные понятия
1. ПОНЯТИЕ ОБ ИСТОРИИ
Наука в ее величайшем напряжении способна давать иногда результаты, на первый взгляд очень странные. Для пояснения беру пример из области наук физико–математических, тем более что математика (греч. μάθημα) есть наука по преимуществу. В 1895 г. два профессора, английский Ченей (Chaney) и русский Менделеев, производили сличение двух мер: русской полусажени и английского ярда. Для ума простого работа эта покажется несложной и неважной; однако знаменитые ученые работали целых 3 дня, и неудивительно: они произвели 22 серии сличений, или 880 микрометрических измерений и 132 отчета термометров. Подобная работа требовала огромного труда. Надо сказать, что линейные меры измеряются с ужасающею точностью, измеряются микроны и даже части микронов (микрон — тысячная часть миллиметра).
Но я хочу обратить внимание не на процесс труда, а на финал его. В заключение труда составлен был протокол, последние слова которого гласили следующее: «так как вопрос о тождественности нормальной температуры 62°F и 16°С по стоградусной шкале водородного термометра в настоящее время не может быть рассматриваем как окончательно решенный, то в этом отношении предстоящий отчет мы считаем не безусловно точным, а провизорным (we consider this report so far provisional)». С точки зрения элементарной физики, подобный вопрос о тождестве указанных температур является несомненным; но с точки зрения первоклассных ученых, мы видим здесь нечто недоказуемое.
Таким образом, на высшей степени науки результат научных работ первоклассных ученых является в форме высоконаучного «мы не знаем». Но это «ignoramus» гораздо ценнее заурядно научного «мы знаем», «как всем хорошо известно». Hi подобные ignoramus наука может смотреть, как на свою гордость, свое украшение. Они показывают, как высоки те требования, которые предъявляет себе самой подобная наука, не терпящая ничего недоказанного.
Но может ли предъявить себе столь же высокие требования, наложить на себя столь же полное отречение от всего недоказанного история, все равно: церковная или гражданская? Конечно, всякий поймет, что ответ может быть только отрицательный. А следовательно, история не есть наука, и если называется наукой, то если можно так выразиться — только honoris causa («ради почета»), или, выражаясь словами приведенного выше протокола, — только провизорным образом. К этому результату я пришел — на взгляд, может быть, многих из вас — слишком суммарным образом. Но он выдержит пробу и более подробного и обстоятельного рассуждения.
История не принадлежит к числу наук дедуктивных, в основе которых лежит форма аналитического суждения. Наоборот, синтетическое суждение в истории господствует везде и всюду, так как она питается материалом объективно данным, заимствованным из внешней для нашей души и сознания сферы. Такие науки, если они достигли в своем развитии стадии истинно научной, должны допускать математическую обработку своего содержания. Другими словами: они должны открыть законы явлений и исследовать ход их развития. Но разве история знает законы изучаемых ею явлений? Правда, можно найти книги, написанные по–ученому, в которых много речи о законах исторического развития. Но если присмотреться повнимательнее, то увидим, что цена им невелика: все открываемые в них законы — скорее громкие фразы, чем что–либо реальное. По–видимому, нельзя оспаривать того, что существуют законы исторического развития. Известно, что каждый народ растет, стареется и умирает. Можно ли оспаривать факт дознанной истины? Но я под законом разумею положение, которое имеет ценность. Если бы кто с кафедры возвестил бесспорную истину, что все смертны, то никто не дал бы ему за нее медного гроша. Истина бесспорна, но практически не приложима. Вот если бы кто предложил формулу вычислений, сколько кому осталось жить, то такому сообщению придали бы большое значение. Если бы физика на основании закона притяжения проповедовала, что всякое тело, летящее над землею, на нее падает, но не в состоянии была бы сказать, что скорее падет, выпущенная ли пуля, или балка, лежащая на подгнивших подпорках, то за такую физику дали бы немного. Предполагаемое заключение из указанного положения формально столь широко, что практически совершенно непригодно. Я уже не настаиваю, что можно спорить против широкой формулировки положения, что народы смертны. В самом деле, что такое народ? Понятие это очень неопределенно. Желающих познакомиться с тем, как трудно установить это понятие, я отсылаю к книге Дебольского «О высшем благе» (СПб. 1886). Если изберем признаком единство языка, то можно, по–видимому, сказать, что умерли свевы, вандалы. Но почему мы можем утверждать, что они не живут в современных испанцах? Нам скажут, что это романское племя, но как же мы будем судить тогда о французах? Таким образом, вопрос, в чем состоит смерть народа, вопрос нерешенный.
В истории действуют законы, но только одна возможность предсказывать заранее события показывает, что действительно известны эти законы. Физика знает некоторые из своих законов. Физик, зная угол падения, может определить угол отражения. Астроном, зная законы движения небесных тел, предсказывает солнечные и лунные затмения. Против них спорить не приходится. Но история находится не в таком положении. Какой мудрец мог бы предсказать, что 25 марта 1898 года будет присоединение сиро–халдейцев, или предсказать результаты испано–американской войны? Не зная законов исторической жизни, история не может похвалиться способностью предсказывать будущее. Если бы история знала свои законы, то она могла бы восстановить недостающие сведения и о прошедшем путем вычислений; предсказать явление в будущем и рассчитать явление в прошедшем — Для математики совершенно то же самое.
Это факты, но не упреки. Легко говорить о законах физических и химических явлений, в которых действуют величины несложные. Но в истории действует сам человек, психическая жизнь которого так сложна, что для изучения даже отдельных явлений человеческой души психология делает чрезвычайные напряжения. Что же сказать о суммировании, синтезе отдельных личностей? В истории же действуют не отдельные личности, а целые народы. Даже астрономия, хотя долгие годы наблюдает за явлениями, не может похвалиться точностью в тех случаях, когда приходится иметь дело с множеством причин: до сих пор не удалось еще написать точной таблицы движений луны. По–видимому, астроном овладел задачей, достиг совершенства в своей науке и вполне закончил свою работу; но пройдет десяток лет — и его таблица уже не совпадает с действительностью, приходится в ней делать поправки (в настоящее время таких, так называемых аргументов луны насчитывают до 200 и, следовательно, 200 раз происходит поправка таблиц). Если же в астрономии безусловно точные предсказания не удаются, то тем более нельзя их ожидать от историка. В каждом индивидууме, в каждом обществе кроется такая масса причин, что выяснить их сполна не удается историку.
Таким образом, по самому предмету своего изучения история стоит не на такой ступени, на какой стоят упомянутые более счастливые науки. Подобно многим другим так называемым наукам, история находится в эмпирическом состоянии; она еще не знает внутренней связи событий, а имеет только эмпирические данные. В таком положении находится, например, медицина, которая не всегда знает, какие химические элементы лекарства (например, хины) производят целебное действие на организм. Врач руководится лишь эмпирическими данными, что во многих случаях такой–то прием производит такое–то действие, а почему и как — врач этого не знает. Такого рода науки скорее суть искусства, чем науки. Они еще не имеют определенных законов, и прагматические построения их зависят от субъективного настроения лица или целой эпохи. Историк в своей работе выступает не как архитектор, а скорее как ремесленник, умеющий выводить арки, опирающиеся на пилястрах, которыми являются в данном случае факты, засвидетельствованные историей. Постройка при этом тем прочнее, чем прочнее устои — факты и чем теснее связь между ближайшими событиями.
Вопрос о том, достигнет ли когда–либо история той высоты, на какой стоят науки в точном смысле слова, — вопрос спорный.
Дело в том, что возможность предсказывать будущее, например, в астрономии, основывается на изучении циклов явлений. Зная известный цикл явлений, повторяющийся через известный промежуток времени, можно предсказать с несомненностью известные явления. Поэтому астрономы и могут установить законы движения луны, земли, весь цикл фазисов которых проходит пред глазами каждого наблюдателя. Но и астрономы иногда ничего не могут сказать о кометах — этих беззаконных светилах, которые, появляясь пред наблюдателем на некоторое время, опять исчезают, быть может, на целую вечность. Между тем относительно истории нельзя сказать определенно, сколько прошло циклов от начала мира, или же вся мировая история представляет только один цикл. Если последнее справедливо, то, очевидно, история никогда не будет настоящей наукой. Но это не значит, впрочем, что нет никакой надежды на усовершенствование исторических знаний. Кроме наблюдения циклов — самого твердого основания для исследования событий, — возможен другой путь. Научное упование истории в этом случае может быть представлено в следующем виде. Арифметика учит о десятичных дробях, что всякая дробь или конечна или бесконечна; если же бесконечна, то непременно периодическая. Для примера возьмем периодическую дробь 0,142857142857…До тех пор, пока дробь не выразится в повторении цифр, можно находиться в затруднении. Эта дробь периодическая и представляет из себя ряд из шести цифр. Пока человек не прошел этот ряд цифр, он не знает, в чем дело. Но когда цифры повторяются, он понимает, что период ограничен. Но и прежде у него есть некоторая возможность предсказывания начиная с третьей цифры. Первые две цифры представляет число 14; следующие две удвояют 14 и дают 28; далее опять Удвояются следующие затем числа. Если бы при наступлении 28 математику удалось угадать смысл и связь цифр, тогда предсказание становится возможным. Нечто подобное можно представить и по отношению к истории. Аналогия налицо: метеорология — наука новая и молодая, — хотя и не успела проследить определенных циклов, однако, основываясь на некоторых элементарных законах, не без успеха предсказывает перемены температуры.
Само по себе отнятие права на название истории наукой нисколько, однако, не оскорбительно для нее, ввиду ее первоначального подлинного значения. История — слово греческое и показывает, что греки не выдавали ее за науку. Ιστορία от существительного ϊστωρ, происходящего от корня Fiδ в οίδα — знаю. Замечательное явление, что в арийско–иранской ветви различаются два рода познаний. Нашему выражению: «он знает» (по–немецки — er kennt, по–английски — know), соответствует санскритское ganati, джанати. Но у нас есть и другое понятие: «он весть» (по–немецки er weiss) — по–санскритски vetti — корень vid. Таким образом, различаются два понятия — знания и ведения. В греческом языке эти понятия выражаются глаголами — «γιγνώσκω» («знаю») и «οίδα» («вижу, ведаю, познаю»); в латинском языке понятие «ведения» утрачено (video — вижу), но понятие «знания» сохранилось в форме глагола novi, ignovi (прич. notus, ignotus).
В чем же заключается принципиальное различие этих двух форм знания? Человек, как разумное существо, хочет знать, но еще более хочет «ведети». Знание есть знание научное, а ведение есть знание, в котором примешан сильный эстетический или волевой момент; ведение — это импульс человеческой жизни. Человек хочет быть при самом событии, чтобы все видеть своими глазами. Γνώστης («знаток») не есть ΐστωρ («сведущий, видевший»); ϊστωρ тот, кто сам был при событии, он сам видел что–либо, и хотя бы он ничего не понял, но он ϊστωρ. Греческое ιστορία по первоначальному значению вовсе не повествование о событиях, а только означает момент наблюдения. 'Ιστορίας χάριν («ради расспрашивания», «ради сведений») древние греки путешествовали, а первые христиане паломничали. Ап.Павел ходил в Иерусалим — ίστορήσαι τον Πέτρον («видеться с Петром») (Гал. I, 18) — видеть своими глазами. 'Ιστορίας χάριν — человек может целый день смотреть на небо, тогда как астроном то же явление наблюдает чрез рефлектор, обратившись спиною к небесному своду — и является γνώστης–ом. По тому же стремлению «ведети» человек записывает виденные им явления — это и составляет историю. В понятии «ведение» заключен момент субъективный, а в понятии «знание» — объективный. Ведение не заключает в себе глубокого понятия о предмете: оно есть внутреннее состояние субъекта в его познании предмета; кто его имеет, тот не сомневается, оно ему очевидно. В него еще не входит объективный элемент; оно может быть и глубоко, и поверхностно. Напротив, знание (γνώσις) прямо направляется на предмет (объект); оно предполагает со стороны субъекта выход из себя к объекту. Мы, например, знаем, что люди все должны дышать, чтобы жить; это очевидно из наблюдения. Ученый физиолог также знает это; но между знанием нашим и знанием последнего по содержанию целая бездна. Наше знание есть непосредственное ведение, а знание ученого — в собственном смысле знание; для нас — wissen, а для него — kennen. Характерное указание на взаимоотношение этих двух терминов представляет беседа ап.Петра с Христом по воскресении. Как известно, Иисус Христос как будто набрасывает тень на искренность веры ап.Петра в своей с ним беседе; апостол заверяет Христа, что он Его любит. Последнее его слово: «Господи Ты вся веси: Ты веси, яко люблю Тя» — по–гречески: «Κύριε, Σΰ πάντα οΐδας; Σύ γιγνώσκεις, οτι φιλώ Σε» (Иоан. XXI, 17). Апостол заявляет Господу, что Ему все известно, все ясно представляется Его сознанию; но он предлагает Ему Свое внимание сосредоточить на одном определенном пункте: «Σύ γιγνώσκεις». Это сосредоточение на одном определенном предмете представляет не ведение, а знание.
Вот какое ведение лежит в понятии «истории», «ϊστωρ — человек, который подчиняется влечению своей природы — все знать, стремится удовлетворить жажде знания. Человек хочет, чтобы известные вещи наполнили его сознание и были очевидны для него. Человек хочет знать, как знает свидетель; это заставляет его вращаться вовне и даже предпринимать далекие путешествия. Но здесь научное знание (цель γνώστης'α) отсутствует. Пускающийся в путешествие не думает еще приобретать знания научного в объективном смысле. Если у него преобладает склонность к самоуглублению, если он будет перерабатывать внутренне свои впечатления, то он будет философ, но и эта «φιλοσοφία» не будет еще γνώσις. Это полагает начало только истории. Стремление удовлетворить внутреннему влечению к ведению и дает понятие истории. История есть расспрашивание, разузнавание человеком чего–либо совершившегося, — и самое стремление быть свидетелем событий. В этом значении слово «история» в греческом языке удерживалось до позднейших времен.
Итак, в понятии истории дано стремление к ведению, получаемому чрез непосредственное созерцание. Но историческое знание есть как бы прямая противоположность такому понятиь об истории. Эта противоположность вызвана необходимостию: люди, жившие после тех или иных событий, не имели возможности быть их свидетелями, видеть своими собственными глазами. Но узнать о них они могли только от очевидцев. Таким образом, в понятии истории дано указание на то, что она должна почерпать свои сведения из таких источников, которые в конце концов подводили бы к непосредственным очевидцам, должна восходить до последних, самых первоначальных оснований, далее которых идти нельзя, — должна опираться на «историю» в первоначальном смысле этого слова. Таким образом, история не ставит для себя обширных задач, не выдает себя за митрополию философии, хотя и является ее первою ступенью, — не имеет и дидактических стремлений. Скромная в первоначальном определении, она остается таковою и до настоящего времени.
В 1872 году академик–профессор Бестужев–Рюмин начал свою русскую историю следующими словами: «История есть повествование о достопамятных событиях, учили нас в гимназии; история есть народное самосознание, учили нас в университете. Между этими двумя определениями лежит целая бездна». Ясно, что истории, как она задумана греками, ближе всего соответствует первое определение. Она действительно есть, скорее, повествование об интересных событиях. Второе определение отзывается делом человека, заботящегося «о мнозе службе»; оно является неосуществимым с практической стороны. В ряду особенно ценных товаров видное место занимают пружины для хронометров. Замечательно, что вес их не велик, количество и стоимость материала ничтожны; между тем за них берутся огромные цены, благодаря именно труду человека. То же самое нужно сказать и по отношению к истории, которая понимается в смысле народного самосознания. Ученый, который истолковал бы историю как народное самосознание, оказал бы величайшие заслуги; но истолковать таким образом историю так же просто, как источить воду из камня. Поэтому должно иметь силу и простейшее определение истории как повествования о замечательных событиях, замечательных уже тем, что люди их заметили.
2. ПОНЯТИЕ О ЦЕРКВИ
Объектом изучения церковной истории является церковь. Понятие церкви в его глубине едва ли может быть исчерпано кратким определением. Самое лучшее определение, принадлежащее митр. Филарету, не может быть названо отвечающим своей задаче, ибо представляет только отвлечение черт церкви, какою она является в истории, тогда как нужно определить церковь даже в момент ее доисторического существования, в самом начале ее обнаружения. Естественнее и проще всего искать указаний для этого в наименовании церкви у различных народностей.
Древнеславянское слово «ujiku» и немецкое «Kirche» (английское church) стоят на одной линии и происходят от одного и того же корня, от греческого το κυριακόν; этим словом греки IV и V вв. обозначали церковь как здание, храм. Среди германских племен гегемония на востоке принадлежала готам, а на западе — немцам. В древнем верхненемецком языке слово церковь имело два начертания: chirihha и kiricha. Для ученых, занимающихся филологией, конечное ch заключает в себе вернейший признак, что оно существовало раньше верхне–немец–кой стадии; следовательно, оно не принадлежит немцам, а заимствовано у готов. Географические названия с словом kirche встречаются в начале VIII века. К сожалению, это слово в готской письменности не встречается, а вместо него находим лишь слово aikklesjö (екклесье). Тем не менее западногерманские племена должны были заимствовать это слово из греческого языка именно чрез посредство готов, и нужно предполагать у готов соответствующее верхненемецкому chirihha слово kyreiko (кирей–ко), которое было точным воспроизведением греческого κυρι–ακόν. Хотя такого слова в готской литературе не встречается, но если мы припомним, в каком количестве остались памятники готской письменности, то мы не удивимся этому. Оно могло существовать в готском языке с IV века.
Что касается древнеславянского слова — цркы, то несомненно оно готского происхождения, а не немецкого; если бы но было заимствовано из немецкого, то оно произносилось бы как нерховь (припомним параллель между готским словом hrugg — стяг и русским — хоругвь); была бы буква «х», а не «к» Таким образом, слово церковь воспринято чрез готское посредство и гораздо раньше, чем возникло русское государство, чем распространилось у нас христианство. В ту эпоху для наших предков XV (ки) звучало чем–то вроде ку (доказательство: из слов κϋριε έλέησον («Господи помилуй») произошло куралесить; Чурило Пленкович образовалось из Κύριλλος, «Кирилл»). Наше «церковь» походит на готское «кирейко», в котором «к» перешло в «ц». Наше же «ш> произошло не из еврейского χ (оно слишком кудряво), но из армянской 15–й буквы «к», которая образовалась из греческой буквы «κ» в курсивном написании. Как рано греческое «κ» стало произноситься как латинское «с», мне известен следующий факт: в 1016 году болгарский князь вел войну с Василием II Болгаробойцей, который сделал однажды на него внезапное нападение; побежденные болгары кричали: бегите от цесаря. Как произносили святые Кирилл и Мефодий букву «к», затруднительно ответить на этот вопрос. В славянском говоре звук «к» имел довольно своеобразное произношение, например, как оно слышится в словах: п^окг — so nfopoiyfejfi; ρΐκΛ — нл e–fciyfc ').
Для нас бесспорно, что слово церковь, как и Kirche, греческого происхождения и обозначает здание кафедрального собора. Подобное же значение имеет и в Румынии название biserica, очевидно, образовавшееся из basilica. У мадьяр слово egyhäza (церковь), означает дом, здание. Польское kos'ciol, от латинского castellum (крепость, стены), указывает на архитектуру церкви. Таким образом, весьма значительная часть новых народов понимает церковь внешним образом, заимствуя название ее от места богослужения; такое название, очевидно, не может дать нам точного понятия о церкви. Эфиопы также стоят на поверхностном понимании церкви как дома христиан (beta kns–tiyän, бета крыстиян).
Другие европейские народы, кроме нас, славян, и германцев, именно народы романские (за исключением румын), усвоили от латинян оставленное в латинском языке без перевода греческое название церкви εκκλησία (ecclesia, итал. chiesa, франц. eglise, исп. iglesia). Это же слово заимствовали у греков и две старые христианские народности: армянская (экегеци) и грузинская (экклесиа). Ему соответствует сирийское «гпу 'edta (этта, Mdta). Арабское kanisatun заимствовано от сирийского kenaS — «собрал» и употребляется для означения соборов; у евреев пшэ «кенесет» означало синагогу. Таким образом, мы имеем дело, как с единственно важными, с греческим εκκλησία и семитским «эдта».
Греческое слово не нуждается в определении, подобно тому, как хлеб не определяют, а предлагают. 'Εκκλησία — антитез βουλή («совет»). У греков высший класс — архонты — участвовал в βουλή; вообще первые три класса пользовались правом пассивного избрания; четвертый же класс, самый бедный — οι θήτες («феты, наемники») — пользовался правом участия в εκκλησία, которое предоставлено было ему Солоном. Древнегреческие государственные единицы представляли собою союз свободных граждан, как полноправных членов. Для совместного обсуждения дел, когда βουλή, совет старцев, признавал дело выходящим за пределы своей власти, посылался κήρυξ — герольд, который приглашал народ собраться. Таким образом, высшая инстанция государственной власти состояла в том, что «делали церковь» — έκκλησίαν εποίησαν (лат. concire concionem). Слово εκκλησία, таким образом, происходит от глагола έκκαλείν («призывать»), так как у греков члены εκκλησίας вызывались герольдами. Этот смысл слова εκκλησία дал повод к созданию особой терминологии в Новом Завете. Для названия христиан стало употребляться слово κλητός — званный. Ап.Павел обращается к христианам, как «κλητός απόστολος κλητοΐς άγίοις», «призванный апостол призванным святым» (Рим. I. 1, 7). Для обозначения состояния в христианстве вырабатывается понятие κλήσις «звание». «Молю вас ходить достойно звания, в которое вы призваны» (Еф. IV, 1). Слова κλητός, κλήσις и εκκλησία употребляются в посланиях очень часто. В Евангелии же слово «церковь» встречается только три раза: 1) «Созижду церковь Мою», 2) «повеждь церкви», 3) «аще церковь преслушает» (Мф. XVI, 1°; XVIII, 17). Все три раза оно встречается как произносимое Самим Христом, и все три раза в Евангелии Матфея, т. е. в том, которое было написано первоначально на арамейском языке и подлинник которого утрачен.
Нет оснований сомневаться в том, что Христос, говоривший по–сирийски или по–арамейски, употребил слово «ту, εκκλησία. Отсюда вопрос, выражает ли εκκλησία вполне Христово «эдта»? Строго говоря, всякий перевод есть подлог, та> как в двух различных языках немного находится слов, тождественных по значению. В данном случае 1) внешним благоприятным признаком соответствия слова эдта слову εκκλησία служит то, что лоследнее употреблял ап.Павел, человек образованны по–гречески и по–сирийски. 2) «Эдта», сирийское слово в эмфатической форме, соответствует еврейскому гпр «эда», status con–str. гпу «адат».
Обыкновенно вся совокупность еврейскаго народа называлась Ίντρτ гпу, (общество Израиля). Весь еврейский народ составлял эда, к нему не причислялись пришельцы D'-u (герим). Самое обыкновенное в этом обществе было собираться под председательством старейшин у ворот города для обсуждения вопросовполитических, судебных и общественных. Эти собрания долгое время являлись высшею инстанциею во всех делах; здесь же возвещались все повеления Божий. Они обладали определенным авторитетом в народе. Собрания имели определенные установленные времена (iPto моэд, по–гречески εορτή — праздник). Участники этих «эда», каждый в отдельности, являлись законо–ΐ мерными носителями прав своего общества; они должны были быть свидетелями и принимали решения собраний. На обычай евреев делать собрания у городских ворот можно находить указания, например, в истории Руфи (IV, 1, 11). В описании деятельной жены в книге Притчей говорится, что муж ее всегда хорошоодет, что его хорошо знают в воротах (XXXI, 23). В этих понятий ях вращалась человеческая мысль Христа, когда Он говорил о церкви, не одолеваемой адом, тем более, что Он употребил выражение «врата адова». Церковь и ад представляются политическими обществами; вопрос в том, чья политика возьмет верх. Иначе выражение об одолении вратами не может быть объяснимо.
Насколько понятие эда (адат) соответствует понятию εκκλησία, видно из того, что глагол ТУ», от которого оно происходит, соответствует арабскому «ваада», что значит устанавливать, обещать. Но если выяснить различные оттенки этого значения, то получится — обещать, заявлять твердо, назначить место и время, высказывать с угрозою требование явиться в известное место в назначенное время. Принимая во внимание различие культур арабской и греческой, на основании сказанного можно заключать, что эда, или по–сирийски эдта, соответствует εκκλησία.
То обстоятельство, что Христос назвал основанное им общество эдта — εκκλησία, имеет особенное полемическое значение против протестантов. Протестанты носятся с невидимою церковью. Но в понятии εκκλησία заключается сильный момент види–мости. Поэтому в выражении «невидимая церковь» заключается contradictio in adjecto. Никакой невидимой церкви быть не может. В невидимом можно участвовать только духовно, в εκκλησία не иначе как и телом. В практике афинского народа имеется достаточно данных для такого понимания слова εκκλησία: на непри–шедшего в собрание налагался штраф. Участие в невидимой церкви походило бы на невидимое участие в воинской повинности.
В объеме понятий εκκλησία — эдта — эда мыслится весь народ. Кто не участник εκκλησία, тот не πολίτης («гражданин»), кто не участник в эда, тот не израильтянин. Христиане, как участники церкви, «сограждане святым» (Еф. II, 19). В основанной Христом церкви заключается характер всеобщности; в ней нет аристократического момента, как было в афинском βουλή.
В обыкновенной жизни εκκλησία собирается редко, и при распущении собрания она как будто бы исчезает. Но здесь можно провести аналогию с римской государственной жизнью. Римский народ в своей совокупности назывался Populus Romanus Quiritum (κλητός = quires). Квиритом римлянин назывался только тогда, когда он исполнял политические обязанности; в противном случае он рассматривался как простой гражданин (пример Цинцинната). Христос же основал общество никогда не расходящееся, и κλητός всегда должен исполнять свои обязанности.
Возможны и другие выражения для обозначения христианского общества: «язык свят» έθνος αγιον (1 Петр. II, 9), «царство Божие». Царство Божие Христос проповедовал, но основал на земле церковь. Церковь Христова состоит из «званных» (κλητός). Момент актуальности, самодеятельности выражается здесь с достаточной силой. По рождению мы принадлежим к народу; но для того, чтобы стать членом народного собрания, должно туда явиться, хотя можно и не являться — под угрозою штрафа. То же самое и в церкви. Церковь не тождественна с царством Божиим, царством небесным. По отношению к царю члены царства должны проявлять безусловную покорность, должны исполнять волю царя. Но как она проявляется?… В εκκλησία этого двусмыслия не заключается. Член ее должен лишь всячески стремиться осуществить идеал своего общества, т. е. царство Божие.
Таким образом, из анализа основных терминов получаете* понятие, не богатое по своему содержанию, но определенное. Церковная история могла бы избрать это понятие точкою своего отправления, разумея под церковью такую общину, где каждый член призывается к закономерному участию в жизни общей, совместной. Она должна заниматься тем, в чем выразилась жизнь новозаветного общества Господня, которое явилось преемником ветхозаветного общества Господня, должна изучить как явления его жизни, так и идеи и желания и цели, к которым оно стремилось.
В церковь входит весь народ: в εκκλησία заключается весь δήμος («народ»). Каждый вносит свое в содержание жизни церкви. Ergo церковная история не должна сводиться к истории отдельных лиц, она должна быть историей всего народа; и если приходится ограничиваться первым, то причина в условиях нашего познания.
3. РАБОТА ИСТОРИКА
Обязанности историка сводятся к тому, чтобы а) собрать возможно полный ряд свидетельств о прошедшем, б) устранить то, что в собранном материале не имеет признаков достоверности, в) целесообразно изложить достоверные сведения о прошедшем.
а) Как было ранее сказано, история не принадлежит к числу наук дедуктивных. Весь объем ее заимствуется из источников, т. е. материала, который может быть жертвой всяких случайностей. Мы имеем несколько книг уцелевших, но увеличить их число не можем. Только счастливая случайность может извлечь еще что–нибудь из мрака неизвестности. В этом отношение ничего систематического предпринять невозможно. И потом вся предварительная работа историка сводится к выяснение объема источников и к группировке их.
б) Выяснив объем источников, историк должен предпринять работу, имеющую сократительное значение: выделить из них наиболее достоверные. Эта задача противоположна первой. Там мы стараемся увеличить количество данных, здесь — уменьшить, отбрасывая все, не удовлетворяющее историческим требованиям. Таким образом, собравши данные, мы должны приступить к критике их. Первоначальною обработкою исторических источников занимается так называемая низшая критика. Приемы для принципиального решения вопроса о достоверности содержания документов известны под названием высшей исторической критики.
в) Сокращение собранного материала во второй стадии работы историка начинается с того, что устанавливается первоначальныйтекст каждого документа по рукописям, какие можно находить в разных библиотеках. Все эти рукописи нужно свести воедино и восстановить, по возможности, текст в том его виде, в каком он вышел из рук писателя, потому что, как известно, переписчики и читатели по своему разумению поправляют самого писателя. И подобная выборка материала представляет уже весьма много неразрешимых трудностей.
В этом отношении прежде всего должно считать устарелым то воззрение, по которому рукописи более древней всегда отдается предпочтение пред новейшей. На деле бывает, что и древнейшая рукопись не может поручиться за правильность передаваемого ею текста, и потому в некоторых случаях нужно отдавать предпочтение новейшим рукописям. В настоящее время это суеверное уважение к древнейшим рукописям поколеблено в принципе. Древность рукописи часто оказывается недостаточным Ручательством ее близости к подлиннику. Предположим, что какая–нибудь обветшавшая славянская рукопись скопирована в недавнее время каким–нибудь ученым и что она же была в XVII в. списана каким–нибудь безграмотным подьячим, и затем самая Рукопись была затеряна. Какая же рукопись должна быть признана более драгоценной из этих двух? Несмотря на то, что последняя более древняя, первая заслуживает большего внимания, ибо в то время, как безграмотный переписчик мало обращает внимания на точность копирования, первый обращает внимание даже на незначительные особенности написания.
Но здесь возможно еще и следующее явление. Известная рукопись может быть скопирована превосходно, так что тщательность ее будет бросаться в глаза каждому филологу. Пол нее является рукопись, небрежно переписанная со множествои погрешностей. Однако возможно, что первый писец копируе плохую рукопись, а второй хорошую. Приходится взвешивать какая из двух рукописей ближе стоит к подлиннику. И часто рукопись, списанная небрежно, но с удовлетворительного текста имеет преимущественное значение. Следовательно, трудны является прежде всего определение достоинства рукописей.
Когда же это сделано, тогда текст может быть восстановлен, если не так, как он вышел от самого автора, то, по крайней мере, так, как он вращался в ближайшее к нему время. Однако здесь может случиться еще то, что вопрос все–таки останется спорным, так как самое сочинение может быть уже утраченным в его подлинном виде. Какой–нибудь писатель для себя делает выдержки из какого–нибудь автора; затем в нем возбуждается интерес к сочинению, и вот он в конце делает полную копию подлинника. Подлинник утрачивается, а полуподлинная рукопись распространяется и в таком виде доходит до настоящего времени; ею нам и приходится удовольствоваться. Так, сочинение Диона Кассия дошло до нас почти только в выдержках Иоанна Зонары и Иоанна Ксифилина. Такова судьба и хроники Иоанна Малалы.
Затем является другая задача — доказать подлинность, т. е. принадлежность известного сочинения известному автору. Здесь приходится руководствоваться всевозможными соображениями. Подлинным сочинение признается, когда существует много рукописей, которые и самым текстом и самыми погрешностями показывают, что они списаны не с одной рукописи, и когда при этом они указывают на одного автора. То же самое, когда этот автор говорит о своем сочинении в других своих произведениях и сам свидетельствует о нем. Затем имеют значение свидетельства современников, друзей и противников автора, когда они упоминают о нем в своих сочинениях, где действительно они имеют побуждение сказать правду. Наоборот, подлинность признается спорною, когда современники молчат об этом сочинении, хотя бы и были побуждения к тому, чтобы они упомянули о нем, или когда при упоминании выражают сомнение или же разногласят. Вопрос об авторе может оказаться трудным до неразрешимости, если рукописи совсем умалчивают о нем или дошли без заглавного листа, и если современники также молчат. Здесь усилия ученых достигают результатов только вероятных, если только в каком–нибудь сочинении не найдется цитата из этого сочинения с указанием его автора. Тогда изменяется все положение дела.
Когда же и это требование удовлетворено, т. е. установлен вопрос о принадлежности того или другого сочинения автору, то возникает новая работа, это — определение источников, которыми пользовался автор. В общем, если древние авторы исторических сочинений претендовали на признательность со стороны потомства за достоинства своих творений, то они горько ошиблись, ибо, как показали исследования ученых, эти авторы, не будучи гениальными писателями, оставляли обычно сочинения очень невысокой пробы в научном отношении, которые в настоящее время приходится лишь терпеть, а не преклоняться пред ними, как это было раньше. Иногда приходится даже жалеть, что до нас дошли беловые рукописи этих авторов, а не черняки их: лучше было бы, если бы они доставляли материалы для сочинений, чем сами писали эти сочинения при неумелом обращении с источниками. Вот почему ученым настоящего времени приходится употреблять большие усилия, чтобы разобраться с источниками, указываемыми древними авторами, и отыскать среди них первоисточники путем критического анализа. Вопрос о критике источников — это, можно сказать, вопрос XIX столетия, ибо никогда так много не сделано было по Разработке его и в области гражданской и церковной истории, как именно в это время. Особенно известны в этом отношении изыскания фон–Гутшмида.
Задача критики источников в высокой степени важна, но и в высшей степени трудна, и, к сожалению, работы по ней в прежнее время велись без необходимых при этом предосторожностей, Между тем как произвести критику источников — это самое важное. Для критики событий. Возьмем для примера показания древних историков об обращении в христианство Грузии и Эфиопии. Прежде с апломбом могли выставлять имена 4 известных греческих и латинских авторов, передающих об этом событии. Между тем по исследованиям ученых настоящего времени оказалось, что три из них, Сократ, Созомен и Феодорит, были ни более ни менее, как копиистами Руфина, так что все 4 свидетельства сводятся, собственно, к одному свидетельству последнего. Этот факт уже значительно расчищает почву для дальнейших исторических исследований. В данном случае критика облегчается тем, что эти три автора не говорят более, чем Руфин, и тем ясно обнаруживают, что у них не было посторонних источников, кроме его сочинения. Но не всегда при подобных обстоятельствах удается разложить сочинение на первоисточники, ибо редко авторы оставляют следы своих заимствований. И вопрос о займетвовании из других источников может быть спорным даже тогда, когда авторы не говорят ничего нового сравнительно с другими источниками. Результаты критических работ могут быть прочны, когда их можно обосновать не на одном каком–нибудь обстоятельстве, а на целом ряде обстоятельств.
Вообще же говоря, нужно знать экономию критического исследования, чтобы высказывать мнение относительно научной ценности тех или других источников. Большею частью приходится сравнивать древнейшие свидетельства с позднейшими, причем первые предпочитаются последним. Это прием общеизвестный, и в германской критической литературе только тем и занимаются, что все сводят к первоисточникам. Но фон–Гутшмид сделал предостережения от этого излюбленного приема. Он заявил, что до сих пор результаты далеко не соответствуют массе затраченного на эту работу труда и совсем не убедительны. Старые профессора чрез «выслушивание, как трава растет» (т. е. в своем стремлении к выделению первоисточников), теряют вкус к распознаванию истины. Студентам дают работы — доказать, например, зависимость писателя более раннего от позднейшего, что они и выполняют блистательно Настолько тонки и неуловимы признаки сравнительной древности известий. Фон–Гутшмид говорит, что с несомненностию мы можем восстановить древний памятник лишь только тогда, когда заимствования из него более или менее полны. А если они встречаются на 20–й, потом 50–й, 80–й странице сочинения, то нет оснований для несомненного заключения.
2) Если мы достигнем того, что разложим сочинение на первоисточники, то все–таки нужно помнить, что мы еще далеки от настоящей исторической задачи. Задача каждого достоверного исследования исторических источников состоит в отыскании «истора», т. е. лица, непосредственно знакомого с ходом событий, от которого идут разные последующие источники. Но в высшей степени трудно и весьма редко с успехом выполняется это дело. Обыкновенный прием тот, что отыскивают исторов у авторов более древних, предпочитая их позднейшим. Но прием этот, собственно, покоится на той же иллюзии, которая лежит в основе предпочтения древних рукописей новейшим. На деле очень часто случается, что автор безвестный и поздний пользуется каким–либо источником очень старым, которым уже не пользуются другие, считая его устаревшим для современного состояния науки. Такая узость кругозора автора — дар Божий для историка: будь автор проницательнее, он не воспользовался бы этим источником. Так, писавший во время Ираклия автор Пасхальной хроники пользовался арианскими источниками, будучи сам православным. Будь он проницательнее, знай он лучше события и лица, он подыскал бы для своего труда источники более соответствующие. Но он этого не сделал и тем сохранил для науки источники, которыми пользовался. Таким образом, на обязанности исторической критики лежит — привлекать к делу все памятники, не делая предпочтения древнейших новейшим.
Но если таким путем и будет найден истор, задача исторической критики этим не может закончиться. Приходится определить правдивость сказания истора. Равным образом и в том случае, когда найти истора невозможно и приходится пользоваться ближайшими к нему по времени свидетелями, предварительно следует решить, можно им верить или нет. Здесь в вопросе о достоверности описываемых историком событий критика идет по двум направлениям: субъективному и объективному.
Для того, чтобы судить о достоинстве сообщения в субъективном смысле, критик должен поставить и решить следующие вопросы: мог ли автор знать событие и имел ли побуждения сообщить о нем правду. При этом вообще очень трудно получить в результате что–либо непреложное. Мы очень далеко стоим от древних авторов, чтобы судить о том, насколько верно они мог ли знать описываемое событие, и о том, были ли у них какие–либо побуждения не говорить правды об этом событии или нет.Слишком редки случаи, когда ученый прямо мог бы сказать об авторе: «нет, он не мог этого знать, или имел личные побужде–ния не сказать правды и не сказал ее». Он мог иметь побужде–j ния не сказать правды, но мог и сказать ее вследствие прирожденной человеку честности. Ошибки же, встречающиеся у него, могли и не принадлежать лично ему, а могли быть унаследованы им от других. Иногда мы не знаем об авторе ничего или знаем только то, что он благоволил открыть о себе в своих сочинениях; а этого далеко не достаточно для того, чтобы судить о том, мог ли знать и хотел ли рассказать истор истинный ход событий. Принимая в соображение новейшие примеры, можно убедиться, что случай и тут играет важную роль. Человек, удаленный от современных событий, случайно встречает лицо, которому хорошо знакомы эти события, и со слов этого последнего записывает его рассказ. Но, зная его удаленность, мы можем не поверить его повествованию. Еще труднее решить вопрос: хотел ли сообщить автор правду? Хитрость людская бывает так утонченна, что нередко находит для себя выгодным открыть истину там, где умолчание ее казалось бы более естественным.
Таким образом, оба указанные требования высшей критики терпят крушение. В этом затруднительном положении выход, однако, возможен, если вспомним, что история есть наука высшей степени консервативная. Соответственно этому все исторические документы с точки зрения консервативной науки должны пользоваться полными правами. Мы должны предполагать, что автор знал и хотел рассказать истину, а не ставить скептически с первого же слова вопрос о возможности и жела–нии автора сообщить истину. Этот вопрос уместен в том случае, когда в самом документе есть для него основание.
То же можно сказать и относительно объективной стороны в критическом исследовании. Здесь является вопрос: могло ли совершиться известное событие или не могло? Истину здесь приходится понимать как согласие события с совокупностию наших собственных представлений. Если историк дает много таких деталей, которых он не мог извлечь путем дедуктивным, если эти детали выдерживают критику с технической стороны, с точки зрения всех археологических знаний, то мы, естественно, склоняемся признать известное событие за достоверное. Более трудное положение бывает тогда, когда мы наталкиваемся на такое событие, которое нарушает гармонию наших представлений. Наши знания, конечно, бывают неполны и несовершенны, а потому несогласие какого–либо события с нашими представлениями о нем не служит еще доказательством того, что оно и на самом деле не совершилось в действительности. Доказать невозможность какого–либо события очень трудно. Много есть такого, что не отвечает наличному положению вещей, но что может иметь место при изменившейся точке зрения.
Таким образом, история в своем отношении к источникам — наука консервативная. О каждом писателе мы должны предполагать, что он честный и знающий человек. Поэтому, если при чтении какого–либо историка у нас нарастает возражение за возражением и если в конце концов у нас составится убеждение, что мы имеем дело с историком бездарным, ненадежным, противоречащим самому себе, повествующим о событиях, с которыми связаны интересы его партии, то и тогда мы не можем устранить его повествование из своего критического аппарата, пока не найдем истинного источника, который выяснил бы нам ложь первого. До тех же пор остается предположить, что, если автор неверно написал в одном случае, то в другом случае он мог сказать правду. Было бы ущербом для исторической науки, если бы мы на том основании, что известное сведение ненадежно, не стали пользоваться всеми сведениями автора. Если этот принцип проводить строго, то пришлось бы закрыть книги по многим историческим отделам. Историк должен соблюдать чувство меры или обладать особенным тактом. Таким образом, здесь Дело сводится не к знанию, а к такту. Часто историки, отличающиеся остроумием, свидетельствующие о глубоком фонде своих исторических знаний, дают фальшивые результаты в своих исследованиях. Подобного рода критические работы порождают только колебания и сомнения. Обычно смотря по тому, как преднастроены историк и его эпоха, сокращается и объем того, что считается в истории достоверным. Поэтому на «историческую критику» нужно смотреть не столько как на науку, сколько как на искусство, где уменье и чутье историка, его неподдающаяся в своих действиях точным определениям опыт–ность дает меру применению научных положений исторической критики. Ум без чувства меры, некритический или иперкри–тический, может только засорить научную перспективу своими возражениями и внести скептическую неуверенность в область достоверного.
Задача историка, производящего критику, всего более вэтом случае может быть сравнена с задачей судьи, разбирающего дело, или присяжного на суде. Из всей совокупности имею–щихся данных он должен извлечь наиболее заслуживающие доверия показания. Но важнее всего в данном сравнении то, что судья должен работать по особым законам, отличным от законов логики. Судья должен иметь чувство меры. Безотносительное руководствование формальной логикой никогда не позволило бы ему решить хотя одно дело. Он всегда должен бы был отпустить виновного со словами: «поп dico». Но судья судит, потому что он должен произнести что–либо определенное, т. е. виновен или не виновен подсудимый, на основании именно этих недостаточных данных. Чувство меры должно определять для него тяжесть улик: он должен знать, на какой стороне лежит onus probandi, и соответственно этому он обвиняет под судимого или оправдывает. Положим, человеку пришлось бы доказы–вать право собственности на какой–нибудь предмет. По закону можно было бы иногда отобрать от человека его законную собственность, потому что нет таких доказательств, которые бы вполне доказывали, что известная вещь действительно принадлежит заявляющему на нее свои права. И в исторических вопросах часто приходится иметь дело со свидетельствами недостаточными. Можно предъявить самые скромные требования научной критики, при которых известные свидетельства могут оказаться недостаточными. Но, очевидно, что этого не может предъявить историк по профессии, а лишь какой–либо посторонний человек. Можно высказать даже такое суждение: если известный исторический памятник подозрителен, то лучше и не пользоваться им, хотя история и представляет достаточные уроки, когда заподозренные памятники оказывались верными, но такое логическое предъявление напоминает собою логику доктора, который советует своему пациенту воздерживаться от питья, если он не может пользоваться безусловно чистой водой. Историк в выборе фактов должен руководствоваться не строго логическими законами, а обычным житейским тактом: и сомнительное принимать, и достоверное на первый взгляд отвергать ввиду того или иного отношения ко всей массе фактов.
Для примера укажем, что можно с критикою без чутья сделать даже с таким достоверным фактом, как крещение императора Константина Великого незадолго до его смерти в Никоми–дии. Об этом говорит Евсевий, за которым идут зависимые от него Сократ, Созомен и Феодорит. Следовательно, достоверность известия зависит здесь существенно от достоверности одного Евсевия.
Евсевий в своем сочинении «Жизнь Константина» (IV, 57–64) рассказывает, что Константин Великий, готовясь к походу против персов в 337 г., отпраздновал Пасху, заболел и отправился на теплые воды в Эленополь. Почувствовав приближение смерти, он принял оглашение, а потом созвал епископов и выразил желание принять крещение, объясняя при этом, что он давно имел желание креститься, но откладывал это потому, что ему хотелось принять крещение в водах Иордана, и обещая, в случае выздоровления, вести христианскую жизнь. После этого Константин был крещен и возблагодарил Господа. Когда его воины и приближенные выражали опасение, что он скоро умрет, он сказал, что теперь началась для него новая жизнь.
Но существует другое известие, по которому Константин Великий принял крещение пред победой над Ликинием, следовательно, около 323 г., в городе Риме, от руки епископа Сильвестра, после того как исцелился от проказы. Оно читается у Феофана Исповедника (t 818) в его хронике (а. 5814, cf. 5828). Но известно, что уже в 3–ей четверти VI в. «Акты Сильвестра» были переведены с греческого на сирийский язык и в VI в. получили окончательную редакцию. Происхождение их можно возвести к веку. На западе история о крещении Константина в Риме встречается в одной из редакций Liber pontificalis, в Catalogus Felicianus. Если представить, что эти Акты переведены были на греческий язык с латинского, то можно предполагать, что они были составлены по каким–либо древним записям. Таким образом, в принципе против равноправности Актов с историей Eвсевия не может быть и речи. А если понимать эти известия, как идущие от определенных лиц, то, по мнению Феофана, соображения в пользу Евсевия падают.
Вопрос в том, мог ли Евсевий сказать правду? Если Константин крестился в Риме, местности, столь отдаленной от Евсевия, то последний не мог знать всей правды. А если мог знать, то хотел ли верно передать? Феофан решает этот вопрос отрицательно, так как усматривает у Евсевия арианские тенденции. Он представляет рассказ Евсевия тенденциозной выдумкой ариан, чтобы набросить тень на Константина и первый вселенский собор. Таким образом, поскольку Евсевий не мог знать, известие его может быть недостоверным, вместе с тем оно является и тенденциозным. Со своей стороны, Феофан подробно мотивирует свой вывод о крещении Константина в Риме, ссылаясь, между прочим, на то обстоятельство, что там помнят крещальню, в которой Константин был крещен. А известие о крещении Константина в последнее время его жизни представляет странною деятельность императора, который присутствовал и рассуждал на первом вселенском соборе. Оказывается, по Евсевию, что Константин принимал участие в церковных делах христианской церкви, еще будучи язычником, и имел общение с отцами церкви, не причащаясь с ними, и что, наконец, Константин крещен был арианским епископом. Вот византийская попытка набросить тень на сообщение Евсевия. Таким образом, уже в IX в. производилась объективная критика источников. Разумеется, подобному замечанию должна быть отдана известная доля справедливости, так как иначе деятельность Константина получает нежелательное раздвоение и, конечно, лучше было бы для интересов православия, чтобы такого раздвоения не было. Но если сверить детали известия Евсевия и Акты Сильвестра, то получится много элементов, которые в совокупности своей дадут понять, где находится историческая правда. В Актах характеристична уже анонимность их, заставляющая более верить другому сообщению о времени и месте крещения Константина, так как принято отдавать предпочтение тому известию, автор которого достоверно известен (хотя такое предпочтение не безт условно). Во–вторых, характеристично еще и то, что вторая редакция Актов выдает себя за перевод греческого произведения Евсевия. Этим заявлением устраняется повод думать, что на западе подтверждали истинность сообщения Актов тамошними архивами. Достоверность сказания подкрепляется, как мы видим, ссылкою на Евсевия кесарийского, чем это сказание в литературном порядке достаточно подрывается.
Если далее обратить внимание на то, знал ли автор Актов всю правду о крещении Константина и имел ли желание рассказать ее, то первый вопрос, ввиду анонимности автора, остается без ответа; ответ же на второй вопрос будет не в его пользу тенденция в его сообщении несомненна. У него замечается стремление поставить первого христианского императора в связь с первенствующим епископом запада и всю жизнь и деятельность его представить строго православной. Таким образом, тенденциозность, в которой обвинялся Евсевий, возвращается на составителя Актов. Самое повествование с объективной точки зрения представляется недостоверным, потому что рассказывает о многих чудесах. Упоминание о чудесах само по себе не есть еще признак недостоверности, но чудеса потому и чудеса, что они повторяются не часто, а тут их очень много. Историк не может отказать в достоверности повествованию о болезни императора, вроде проказы, и рецепту языческих врачей, которые обещали императору выздоровление, если он примет ванну из теплой младенческой крови. С первого раза представляется едва ли возможным, чтобы жрецы, представители религиозного элемента, выступили с таким средством; если, наконец, оно и было возможно, то было весьма рискованно. Но нам, знакомым с приемами древней медицины, не может показаться удивительным, что было предложено такое средство. Из рассказа Феодорита мы знаем, что врачи времен Юлиана, если человек заживо был разъедаем червями, разрезали жирных птиц и обкладывали кусками их больные места в той надежде, что черви обратятся к птицам, как более вкусной пище, хотя, с точки зрения современной медицины, такой рецепт способен усилить только гниение. Во всяком случае, однако, рецепт этот был рискован. К тому же, если бы император Константин был поражен такого рода болезнью, то языческие писатели, враждебно настроенные к Константину, неумолчали бы об этом обстоятельстве.
Напротив, элементы, не благоприятствующие Евсевию в его рассказе, объясняются очень легко. Прежде всего сам ЕвсеЯ вий не придает особенного значения тому обстоятельству, что Константин крещен Евсевием никомидийским: он не подчеркивает его. К тому же сам Евсевий кесарийский сообщает, что Константин пригласил в Никомидию многих соседних епископов, так что уже отсюда можно усматривать, что Евсевий чужд в своем рассказе о крещении императора тенденции в пользу людей, зараженных арианством. Далее, та подробность в повествовании Евсевия, что Константин выразил желание креститься в Иордане, очень естественна для миросозерцания первого христианского императора. Наконец, хотя указываемое Евсевием участие Константина до его крещения в деятельности первого вселенского собора не совсем удобно и приятно для благочестивого чувства, но его не отвергает ни Созомен, ни Сократ, ни Феодорит; и аналогия с Константином показывает, что тут ничего нет странного или невероятного: Константин откладывал свое крещение до конца дней и в то же время принимал вцерковных соборах живейшее участие. Это обстоятельство могло показаться странным только писателям IX века, когда уже вошло в повсеместный обычай совершать крещение в младенческом возрасте. Вообще Евсевий нисколько не подчеркивает факт крещения Константина Великого, да едва ли он и мог отнестись к нему тенденциозно; для него, как человека IV века, крещение Константина не имело того важного и особенного значения, какое придали ему западные историки. Евсевий хорошо знал, что многие знатные люди его времени принимали крещение перед смертью, что Константин и до крещения былхорошим христианином, если даровал свободу вероисповедания, участвовал на соборах и проч. Сведя дело обращения Константина ко Христу на психологическую сторону, Евсевий не был заинтересован тем, от кого и когда Константин принял: крещение.
Таким образом, сравнивая детали, мы приходим к тому убеждению, что предпочтение должно отдавать Евсевию. А что византийская историография приняла «Акты Сильвестра», это показывает только ее ненаучность. И если некоторые новые ученые хотели бы более верить сообщению Актов, то обыкновенно подобные лица, заинтересованные в нем, сейчас же окрашивают свое исследование в особый цвет: они говорят, что принять крещение от папы благочестивее и равноапостольному (Константину) естественнее креститься у святого (папы Сильвестра), чем у еретика–арианина, каким был Евсевий никомидийский. Из этого рассуждения видно, что апологеты папского крещения Константина следуют постороннему течению; их доводы запечатлены тенденциозностью и подорвать их значимость нетрудно, — стоит только перечитать оба повествования о крещении Константина. Известие Евсевиево поражает своей нейтральностью, и в нем невозможна приписываемая католиками тенденция возвысить арианство, заставив св. Константина креститься у арианина.
в) Задача, какую может ставить себе история древней церкви при изложении критически проверенных сведений о событиях древней церковной жизни, по необходимости является весьма скромною. Желательно многое, но возможно весьма немногое, — все определяется имеющимися у нас источниками. Можно много говорить о задачах и методах построения новой истории, когда она располагает целым архивом источников; странно говорить о столь же широких задачах и желательных методах по отношению к истории древней, когда весь материал заключается в немногих книгах. Такое состояние литературы не позволяет делать широких обобщений и конструкций, теоретически заманчивых. Можно стремиться к различного рода планам — вроде построения истории из одной идеи, но относительно правильности такого построения можно много и много сомневаться. Много ли может уяснить философия истории — : это лежит на коленах богов, и рассматривать исторические факты с точки зрения какой–либо идеи — не значит ли готовить для большинства их прокрустово ложе, на котором они будут подрезаться по заранее определенной мерке. Вот почему, например, конструкции Горского, желавшего построить периоды церковной истории по трем ипостасям Св.Троицы, едва ли можно придать значение научное.
Но есть и другие опасности в прагматическом построении Истории: устанавливая прагматическую связь событий, можно вдаться в психологизирование, т. е. в объяснение событий личными свойствами исторических деятелей. Это психологизр рование представляет большую опасность, потому что историк из десяти в девяти случаях может при этом сделаться жертвою своей фантазии и вместо истории получится исторический роЯ ман. В жизни самой несложной действия вытекают из таких сложных побуждений, что мы не в состоянии точно определить мотив деятельности окружающих лиц. Часто мы подкладываем не те мотивы, которыми человек руководится в действительности. Если возьмем личности высшего ранга, например полв тических деятелей, то опасности ошибок удесятерятся. Генм альные личности поражают неожиданностью своих действий, определить modus agendi их невозможно; в их действиях сказьИ ваются какие–то особые углы зрения, для современника пред–ставляющнеся неожиданными; сложность гениальной души j такова, что для посторонних людей она является полною про-: тиворечий. Обыкновенно указывают в этом случае на бл. Августина, личность выдающуюся; он построил такую систему, которая в своих частях часто противоречит себе.
Таким образом, церковная история в древнем периоде может задаваться скромною целью — установить связь между ближайшими событиями, не задаваясь целью из звеньев этих событий воздвигнуть стройное вполне законченное здание.
4. ОБЪЕКТИВНОСТЬ И КОНФЕССИОНАЛИЗМ В ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ
Этическая сторона истории довольно давно выяснена была и для древних авторов. В самом уже понятии истории дано ука–зание и на качества, которыми должен обладать историк. Истор тот, кто видел событие собственными глазами. Истор — очевидец, а очевидец никогда не может солгать самому себе. Поэтому–то, с точки зрения истора, даже тот факт, что солнце заходитна западе, есть несомненная истина, хотя с точки зрения гностика — он совершенное заблуждение. Таким образом, знания истора для него самого несомненная истина, и он должен передавать их другим без всякого искажения. Поэтому величайшая], любовь к истине должна составлять необходимое качество историка. Это требование ближе всего относится к историку–быто–писателю, описывающему свои исторические наблюдения. Но оно не менее приложимо и по отношению к историку в собственном смысле.
Говоря так, мы как будто предъявляем странное требование, так как истина составляет основной элемент всякой науки. Но это требование издавна еще было предъявляемо к истории. Так, Лукиан говорит, что «одной только истине должен приносить жертву тот, кто намерен писать историю» (μόνη θυτέον τη άληθεία, ε'ί τις ίστορίαν γράφων ϊοι). По отношению к истору подобное служение истине должно быть поставлено как особое требование, потому что ложь в истории и наиболее преступна и наиболее вредна. Она преступна, ибо, несомненно, сознательна и не может быть ошибкой, как в гносисе. Она вредна, ибо непоправима, в противоположность, например, математике и другим дедуктивным наукам, где каждый может исправить допущенную ошибку простой проверкой. История идет синтетическим путем, анализа здесь сравнительно мало; она должна покоиться на свидетельствах очевидцев, ибо говорит о предметах существовавших. Поэтому историк–свидетель, не говорящий истины, приносит вред непоправимый, если только он единственный свидетель известного события.
С другой стороны, положение историка, разбирающегося в дошедших до него свидетельствах, как уже было замечено, подобно положению судьи или присяжного на суде. Последние должны употребить все усилия, чтобы установить известный факт и произнести решительное суждение; должны вызнать качества свидетелей и заставить их сказать правду. Эти обязанности ложатся и на историка. Как служитель истины, он нравственно не может отвечать за свои данные, за характер — печальный или радостный — сообщаемых событий, и никто не может обвинить его за это. Историк должен помнить эти обязанности всегда и принимать к сведению то, чего требует Цицерон от добросовестного оратора: «не говорить ничего неистинного и не укрывать ничего истинного» (ne quid falsi dicere audeat, ne quid veri dicere поп audeat). Словом, несмотря на то, что историк отправляется от данных субъективных, несмотря на то, что наука его субъективна, он должен стремиться сделать ее объективною: не он должен управлять фактами, но факты им. Это neреводит нас в область вопроса об объективности в истории.
Против указанного понимания любви к истине в историке, в смысле объективного отношения к фактам, может быть поставлено по отношению к церковной истории возражение, которое может принимать характер довольно сильный. Как наука богословская она возбуждает следующий вопрос: наука хочетзнать нечто ей неизвестное, а богословие имеет своим содержа–нием уже известное, — это его основное положение во всех религиях. А такое понятие о богословии противоречит понятию науки вообще. Предмет богословия дан наперед, и оно, таким об–разом, по существу не может быть свободно от субъективности.
Это возражение должно быть ослаблено прежде всего пш отношению к церковной истории. Предданного, догматическо9 го не так много в том, что составляет ее содержание. Перемены в жизни церкви, даже й отрицательные явления (ереси), имеют ν значение немаловажное для положительного уяснения вероучения и, однако, далеко не все входят в область священного предания. Но это возражение устранимо и по самому существу своему, потому что оно бьет не только против богословских наук, но и против наук вообще. Действительно нужно усомниться в том: отыскивает ли наука одно только неизвестное? Известное в богословии представляется ограничением его научного характера потому, что этому известному придают значение чего–тв только теоретически заранее данного, а не смотрят на него тан как следует, т. е. как на объективный богословский факт. А с фактами и аксиомами считается всякая наука. Например, астрономия считает своим торжеством, если теоретический расчет астронома–счетчика точно совпадает с показаниями астроном наблюдателя. То же и в физике и филологии. И научное искомое (х)часто составляет не самый результат, который, может быть, уже заранее известен (например, затмение солнца, фаза луны), а метод,который соглашает посылки с этим выводом.
Собственно, в применении к церковной истории вопрос о субъективизме переходит в вопрос о конфессиональном элеменш те. Иногда требуют, чтобы история была не только общехристиЯ анскою, но и историею определенного христианского вероисповедания. Требование, предъявляемое в таком объеме, было бы незаконно, потому что история в таком виде сделалась бы полным отрицанием идеи исторического знания. Но в пределах законности конфессионализм историка есть явление вполне естественное и непротивное научной объективности. Что объективность абсолютная — вещь невозможная, это настолько же очевидно, насколько очевидно то, что невозможны абсолютно чистая вода, воздух. Однако и фактически возможны и чистая вода и чистый воздух. То же должно сказать и о нашей объективности в области истории. Здесь дело идет только о том, чтобы в истории не допустить субъективизма искусственного как преднамеренного проведения определенной тенденции. Человек не может прийти, начиная изучать тот или другой предмет, в состояние «tabula rasa» («чистой доски»); он всегда приступает к нему с известным содержанием и всегда будет предубежден. Но предубеждение это в каждом отдельном случае не есть еще неизбежное явление, не есть необходимое свойство, от которого нельзя было бы освободиться.
История имеет своим предметом церковь, а церковь есть столп и утверждение истины (1 Тим. III, 15); каждый видит истину в той церкви, к которой принадлежит, и этот конфессионализм многие считают препятствием для объективности. Между тем, без этого элемента история превращается в нечто бесцветное. Причина недоразумения заключается в том, что вместо исторического понятия о церкви ставят понятие догматическое. Догматически церковь определяется как святая, между тем как катехизис прямо ставит вопрос: как церковь свята, если в ней присутствуют грешные члены? Согрешающие принадлежат к церкви исторической, а их причисляют к догматической. Объективность требует верного изображения исторической церкви. Нельзя в своей церкви видеть только свет, а в Другой — тени. Субъективные по природе, мы можем несколько возвышаться над субъективизмом, осматривая предмет со всех сторон, как осматриваем здание. Если осматривать здание с одной стороны, с одного портала, можно многого в нем не заметить: если смотреть на церковь лишь со стороны входа, можно не заметить алтаря; нужно при осмотре становиться по возможности на все доступные точки зрения. Так и по отношению к изучаемым событиям мы должны переноситься на разные пункты, становиться на разные точки зрения, выполнять по отЯ ношению к ним те функции, которые выполняет суд.
При таком отношении к делу, понятно, мы признаем, что и в церквах, отломившихся от кафолической церкви, есть много светлых сторон, каких нет в кафолической церкви, и что члены кафолической церкви не всегда были высоки в средствах и целях своей деятельности, следовательно, принадлежностью их к нашей церкви нельзя оправдывать все их действия. Мы признаем, что одних явлений не должно было бы быть, другие должны быть лучше. Таким образом, свет и тени распределятся равномерно; нужно только следить, чтобы историческая церковь в главном не расходилась со своим идеалом; отстаивать все существующее в своей церкви, как нечто совершенное, было бы фальшивым ком фессионализмом. Исторический объективный материал должен господствовать и над православным историком, и он должен: только осветить его с православной точки зрения, т. е. указать именно на те стороны фактов, которые имеют значение для православных, но не должен видеть, во что бы то ни стало, свои православные desiderata («желания, требования») осуществившими–ся: это повело бы уже к искажению данных истории.
Следовательно, конфессиональность убеждений, вера в ися тинность своей церкви может вовсе не препятствовать историку стремиться к истине. А кто задается целью быть совершенно объективным, тот становится на точку зрения, для него неестественную, и в сущности быть историком на точке зрения не своего вероисповедания — невозможно. Поэтому историк должен чувствовать себя членом своей церкви и не должен отступать от церковной точки зрения: даже и там, где чувствуется слабость его точки зрения, он не должен бросать своего дел. Можно допустить, что по известным вопросам догматики ней православные стороны ведут дело последовательнее, что в той церкви, к которой принадлежит историк–конфессионалист, н все может быть светлым, есть и темная сторона: необходимо только, чтобы в главном и существенном церковь отвечала его основному принципу, ибо если историк придет к убеждению,что церковь его не имеет основания исторического, не есть истинная, — то он должен отвергнуться ее и перейти в другую,признаваемую им истинною, православною. Вообще истина вероисповедная для христианина есть лишь конкретное выражение истины вообще. Он держится своего вероисповедания потому именно, что видит в нем свидетельство истины в догмате и истории, и обязан отказаться от него, если пришел к убеждению, что истина — не на стороне его церкви. Это — аксиома, из которой исходила христианская полемика во все времена. Но очевидно при этом, что конфессионализм выражает истину только в главном, а в частностях ее может и не быть.
Разница между существующими ныне вероисповеданиями, с точки зрения отношения их к христианской древности, возводится некоторыми даже в принцип. Но, если посмотреть внимательно, то это различие окажется не столько принципиальным, сколько методическим. Собственно, те психологические типы, которые характерны для главных вероисповеданий Европы, можно наблюдать в любой, не особенно дисциплинированной школе, где склонности детей не подавлены. Возьмите тот момент, когда такая школа переживает подачу какого–либо перевода или арифметическую задачу. К письменной работе, к решению задачи дети различных темпераментов отнесутся различно. Если дети не стеснены, весьма естественно, что после подачи заходят рассуждения по поводу работы, и здесь обнаруживается, что некоторые, не особенно даровитые, но и не из плохих учеников, поражают удивительным спокойствием; они так спокойны за результат, что не считают нужным беспокоиться и рассуждать, если соблюдены ими все правила арифметики, довольствуются своим результатом, а как другие решили, об этом не беспокоятся. Но вместе с этим мы найдем и других детей, которые, убедясь, что такой–то под номером первым всегда Решал задачи верно, обращаются к нему и радуются, если решения их совпадают с его решением, и огорчаются, если решения Расходятся: они таким образом опираются на авторитет. Но есть люди другого характера, которые обсуждают вопрос со всяким, кто относится к нему серьезно, прислушиваются к разговорам и способны переоценивать результат своей работы.
Первый тип — тип протестанта, как он сложился исторически. Он не беспокоится об убеждениях других, но все обосновывает на своем разуме. Протестанты допускают полную свободу в толковании Св. Писания, отвергая авторитет святых отцов, и выдают это за свой выработанный ими принцип. Между тея это не есть принцип, свидетельствующий о высоком уме, а естя вызванный историческими обстоятельствами необходимый прием борьбы с католицизмом. Исторически первоначально дело в протестантизме стояло совсем не так: протестантизм самомнение унаследовал не от Лютера. Различие формального и материального принципа в протестантстве явилось случайно. Исторически на этом пункте произошло полное извращение идеи Лютера. Теперь это догматический принцип, тогда это был принцип полемический, к которому Лютер был вынужден обстоятельствами. Когда у него зашел спор с папистами относительно злоупотреблений папской системы и он начал доказы–вать их несоответствие с Св. Писанием, то со стороны его противников начались уловки в смысле отложения дела в долгий ящик. Они говорили, что необходимо обратиться к творениям святых отцов, которые тогда еще не были изданы и храни–лись в разных библиотеках. Успех в этом споре становился для Лютера невозможным, и он вынужден был сказать, что отказывается от авторитета Предания и признает только авторитет Писания. Однако этот принцип, вызванный минутой, сделался потом догматическим принципом, соответствуя умственному складу протестантов.
Требование, чтобы верующие руководились своим собственным авторитетом, может быть признано само по себе высоким и в известном смысле правильным. Но, с другой стороны, предъявляемое в качестве безусловного принципа, оно может вести к нравственному самодовольству и полнейшей поверхностности. Протестанты в догматике являются неправыми, потому что Христос с этой точки зрения не должен бы сказать: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их, т. е. там церковь (Мф. XVIII, 20); достаточно было бы сказать, что если один будет верующий, то он составит церковь. Кто провозглашает абсолютную свободу своего личного разумения, тот кончит тем, что и относительно книг Св. Писания у него явятся вопросы, которые приведут к отрицанию Св. Писания. Церковная история, с протестантской точки зрения, есть нечто безразличное; за ней протестант не признает никакого авторитета — для него достаточно одного Св. Писания или, точнее, его личного мнения, а историей он пользуется, как чем–то необязательным. Это и сказалось, например, в вопросе об иерархическом устройстве протестантского общества. Церковная история не может не резать ему глаз, потому что иерархия, по свидетельству истории, существовала в церкви постоянно. Он, уклоняясь от показаний истории, хочет во что бы то ни стало доказать, что еще во времена апостолов церковь имела протестантское устройство.
Второй тип школьника — это прирожденный папист. Бог весть под какими психологическими наслоениями развился этот тип. Это люди слабые, нуждающиеся во внешней опоре, люди чужеумные и чужевольные, настраивающиеся в пользу того, кто говорил последним. Таких людей много, поэтому папизм всегда будет иметь много сторонников, ибо думать нелегко и лучше возложить ответственность за все на святого отца. И паписты могут относиться совершенно равнодушно к церкви и ее истории. Ввиду удручающего их бремени различных сомнений и недоумений по религиозным и церковным вопросам они стараются найти для себя свидетельство от внешних, авторитет, на который можно было бы опираться при решении тех или других вопросов, и таким авторитетом для них является папа. Весьма характерно то, что они дополнили свое определение церкви, назвав ее римскою. Вполне высказался католический мир на Ватиканском соборе, где была признана непогрешимость папы, когда он говорит ex cathedra («с кафедры»). Таким образом, и для католического мира естественным является равнодушное отношение к церкви и церковной истории. Но так как совсем отречься от услуг истории невозможно и считаться с нею необходимо, то католический историк становится в самое несчастное положение и даже является иногда вредным деятелем, так как он тенденциозно распоряжается материалом, а не материал им обладает, как бы это следовало.
Напротив, третий тип — тип истинного кафолика в самом лучшем его определении. Кафолицизм есть, собственно, такое воззрение, по которому признается необходимым иметь дело со всею кафолическою церковью, и так как целое всегда равно самому себе, то авторитет поставляется здесь на второй план. Папская система построена на том, что нравственные начала заменены юридическими; раз что–нибудь определено, определять этого более не надо. Кафолическая же церковь дает возможность снова рассматривать известные истины. Вероятно, из 100 девяносто семь полагают, что мы к римскому католицизму стоим ближе, чем к протестантизму. На деле, несмотря на провозглашение свободы, протестантизм все–таки ближе к нам, потому что где нет личного убеждения, там нет и веры. Когда язычник обращается в христианство, мы требуем, чтобы он лично стал выше предков, чтобы он мыслил самостоятельно, а не ссылался на их авторитет. Самое обращение в христианство построено на начале личности. Все, чего мы не принимаем в протестантстве, основано на злоупотреблении этим личным началом. Практическая жизнь показывает, что, несмотря на свободу воззрений, мы часто охотно отказываемся от прав личного разумения. Мы предполагаем, что богослову, филологу чужда математика; но ему приходится делать математические выкладки. В случае разногласия выкладки со специалистом математиком мы в глубине души будем подозревать, что ошибку сделали мы, а не математик, хотя бы наши вычисления в действительности были вернее, чем вычисления математика. То же нужно сказать и относительно авторитета святых отцов. Православная церковь предоставляет всем свободу богословских исследований и мнений. Она не требует от нас, чтобы, несогласные в чем–либо с мнениями святых отцов и учителей церкви, мы убили свои личные убеждения, а требует, чтобы мы не торопились, чтобы мы посмотрели, не делаем ли мы в своих рассуждениях скачков, для нас самих незаметных.
Из сказанного видно, что значение церковной истории для православного богослова больше, чем для католика и протестанта. Для протестанта — это свидетель безразличный; для католика — это свидетель, которого часто приходится заставлять говорить то, чего он не хочет. Для протестанта сила и центр тяжести заключается в нем самом. Для католика важно папское верование, которое заменяет для него все. Православный богослов слышит в истории голос церкви, рассеянный не только в пространстве, но и во времени, — голос ничем не заменимый (quod semper, ubique et ab omnibus creditum est; «то, что всегда и повсюду составляло предмет веры для всех»). Сознание себя не целым, а частью кафолической церкви, дает место для правильной оценки других голосов. Для него важны даже свидетельства обществ, не принадлежащих теперь к кафолической церкви, в особенности древние свидетельства, так как эти последние являются голосом вселенской церкви. То обстоятельство, что эти свидетельства не всегда до тождества покрывают наши современные воззрения, не должно устрашать православного богослова, так как он считает себя выразителем лишь определенного местного момента, а потому не должен отказывать в свидетельстве и другим. Напротив, всякое свидетельство, вполне подтверждающее его точку зрения, является для него в особенности важным, потому что это свидетельство кафолической церкви.
Разного рода психологические типы, в каких выразились три основных христианских вероучения, имеют непосредственное значение в вопросе о возможности пользования научно–богословскими трудами, принадлежащими лицам различных вероисповеданий. Ясно, что протестантские работы в главном и существенном для православного богослова более симпатичны, чем католические. Причину этого надо искать не в вероисповедании, а в той основной особенности, которая отличает католиков, — в полной зависимости их от папского всевластия. Нужно заметить, что в некоторых отношениях трудами римско–католических богословов пользоваться удобнее, так как католик может интересоваться многими сторонами церковной жизни, мимо которых равнодушно проходит протестант; так, например, в вопросе о древнецерковном богослужении католик с интересом останавливается на форме облачений, тогда как протестант, не признавая никаких церковных облачений, относится к этому вопросу совершенно равнодушно, а потому археологические изыскания католических ученых несомненно гораздо почтеннее и содержательнее. Но зато трудами протестантских историков можно пользоваться с большею безопасностью, чем трудами историков католических. Я не говорю о тенденциях, которые выступают обыкновенно ясно: зрелый ум сумеет, как к ним отнестись, они просто являются неприемлемыми с точки зрения его вероучения. Важно то, что протестантские историки является по отношению ко многим историческим фактам более объективными, так как для них это не составляет никакого труда. Они свели счеты с преданием и не имеют никаких оснований скрывать, что учреждения древней церкви не соответствуют их современным. Они беспристрастно относятся к разногорода церковно–историческим фактам, изображая их так, как они совершились и как поняты ими. Для протестантов имеетзначение только апостольская церковь, которую они, по их убеждению, и восстановляют; но они не могут отказать себе в желаний подчеркнуть темные явления в жизни церкви за позднейшие периоды, так как для них нет побуждений представлять истину не так, как она представляется. Древняя церковная история представляет для них только более раннюю точку зрения: тогда мыслили так, теперь иначе, и поэтому они не считают для себя обязательным приводить древние порядки в гармонию с современными. Протестант признает за собою право руководствоваться личным мнением, но он не имеет побуждений составлять это мнение неправильно, и ничто не обязывает его прийти к заключению, расходящемуся с мнением древних авторов. Он может дажеложертвовать своим воззрением.
Но не таково положение римско–католика по отношению к фактам древней церковной истории. Он имеет на своих плечах ношу в виде папизма. Он, по неизменности церковного учения, признает, что существующее теперь было в таком же виде и всегда. И так как слишком мало таких вопросов церковной жизни, где папизм не заинтересован, то католический историк всегда почти должен допускать разного рода натяжки, подчас даже несознаваемые. Католик редко может рассуждать sine ira et studio («без гнева и пристрастия»), а прославленные приемы некоторых католических ученых напоминают фальсификаторство. Читая католические труды, в особенности если знаем, что автор принадлежит к ультрамонтанам, мы никогда не можем отделаться от чувства недоверия к его показаниям и смотрим на них, как на несвободные от папского влияния. История католика представляет ту монотонность, что всегда должна согласовываться с папскими велениями. Всякая резкая протестация неблагоприятна для католика, почему он многое переиначивает, чтобы провести господствующий взгляд. Так, во всех тех случаях, где ход соборных заседаний запечатлен игнорированием папских интересов, католику приходится прибегать к разного рода передержкам и перекрашиванию наличных фактов. В особенности это резко выступает на глаза в вопросе о целибате: есть даже такие ученые, которые находят в целибате апостольское учреждение. И протестантские и католические ученые ясно выражают свои конфессиональные тенденции. Но протестант не заинтересован перекрашиванием церковно–исторических фактов, как католик, тем более что над последним тяготеет еще цензура и истинные его воззрения поэтому не всегда могут быть высказаны.
По обычному порядку предметов, о которых обыкновенно трактуется во введениях в науку, следовало бы поставить вопрос о пользе церковной истории. Но мы считаем это излишним; ибо история всех наук показывает, что всякая наука только тогда становилась полезною, когда она оставляла всякую заботу быть полезною и выдавать себя такою. Для примера возьмем две науки: химию и астрономию. Химия начала с алхимии, целью которой было изобретение золота. Золота она не изобрела, но, отрешившись от всяких стремлений принести пользу, она пришла к тому, что стала представлять из себя стройную доктрину и сделалась полезной наукой. Точно так же астрономия началась с астрологии. Стремление знать волю богов заставляло астрологов по целым ночам всматриваться в звездное небо, наблюдать за течением светил небесных, и таким образом явилась наука астрономия. В настоящее время астроном предпринимает египетский труд при составлении астрономического календаря. Зная, что эту книгу после него никто не будет читать, он впал бы в отчаяние, если бы не рассчитывал, что его вычисления могут спасти, например, целый экипаж блуждающего в море корабля.
II. Вспомогательные науки для церковной истории
Средства для первоначальной разработки исторических источников и для установления правильного отношения к ним, для так называемой низшей критики, предлагаются в вспомогательных науках для истории. Они перечисляются даже в учебных руководствах (например, в учебнике Смирнова), хотя и без надлежащих разъяснений и сравнительной оценки.
Чтобы изучить историческое явление, нужно прочитать известие о нем в письменных памятниках. А для правильного отношения к этим памятникам нужно знать целый ряд наук, смотря по тому, к какому роду памятники относятся. При пользовании документами нужна дипломатика; если дело имеем с печатями, понадобится сфрагистика; если известие написано на камне, нужна эпиграфика; если пользуемся монетами, необходима нумизматика. Наиболее же необходимыми для историка являются палеография, филология, география и хронология. Вообще, вспомогательные науки, содействуя выполнению критической задачи, а) выясняют, можно ли по внешнему виду признать памятник за то, за что его выдают, б) помогают прочитать его, в) правильно понять его, г) определить положение в пространстве и времени[1])
Дипломатика получила свое название от слова δίπλωμα, что значит «документ, сложенный вдвое». Дипломатика должна дать такое знакомство с внешним обликом письменного памятника, что если бы его предложили нам всего на две минуты без всякой возможности прочитать или скопировать его, то и тогда,, по одним внешним формам, мы могли бы судить о подлинности или подложности документа. Дипломатика должна указать, как в известное время писались документы, какой имели они внешний вид (вид ли книги или свертка), чем начинался документ (обращением ли к лицу, к которому пишется документ, или наименованием лица, дающего документ), где помещены подписи (вверху ли, как в ставленных грамотах, или внизу, как на высочайших рескриптах). Важное значение имеет и цвет чернил, которыми документ писан.
Чаще всего в виде дипломов на востоке встречаются хризовулы. Так назывались царские грамоты с золотой печатью, подписанные пурпуровыми чернилами самим императором, причем император начертывал не имя свое, а так называемое μηνολόγημα, τ. т. е. индикт и месяц. Эти особенности хризовулов дают основание как для установления точных хронологических дат, так и для отличения подлинного документа от подложного. Прежде римские императоры употребляли (до Ираклия) при подписи рескриптов формулу: Divinitas te servet («да хранит тебя Божество»). Вместо нашего «быть по сему» в древности писали: Legi («читал»). Об императоре Юстине существовал анекдот, что он, по малограмотности, пользовался металлической дощечкой с вырезанным «legi», водя пером по вырезанным буквам.
Церковь знала свою дипломатику. В письменных памятниках встречаются указания на общительные грамоты. Они были посылаемы новопоставленным епископом знаменитой кафедры другим, равноправным с ним епископам, с извещением о его поставлении. Другого рода общительные грамоты давались епископом лицам, отлучающимся в другие епархии, для доказательства их православия и общения с церковию. Какими средствами пользовалась церковь для засвидетельствования своих Документов в период гонений, мы не знаем. Вероятно, были и тогда какие–нибудь условные знаки подобно тому, как в торговых общинах употреблялись секретные знаки для засвидетельствования принадлежности того или другого лица к известной Фирме. Позднее стала практиковаться известная форма документа. Грамота выдавалась известным епископом на имя одного или нескольких епископов. Содержанием подобных грамот служило удостоверение того, что предъявитель грамоты — член Данной церкви и имеет общение с ней. Как секрет, выставлялся Номер цифрами, представлявший известного рода величину, Которую получавший грамоту епископ мог легко проверить, номер составлялся из двух величин. Одна из них — постоянная — состояла из сложения численных значений букв слое αμήν (α=1, μ=40, η=8, ν=50): число 99. Другая величина — переменная — составлялась из сложения цифровых значена первой буквы имени дающего грамоту, 2–й буквы имени епископа, которому предъявлена будет грамота, 3–й буквы имещ лица, получившего грамоту, 4–й буквы имени города, где грамота выдана, 5–й буквы индиктиона года и, наконец, начальные букв фразы: во имя Отца и Сына и Св.Духа. Получатель документа спрашивал обыкновенно содержание документа, переводил слова на цифры, к полученной от сложения цифре прибавлял цифры слов: «во имя Отца, и Сына, и Св. Духа», и если получалась цифра, согласная с цифрою на документе, то это и считалось ручательством истинности документа. Число ниже 566 не могло быть и указывало на подложность грамоты. Предполагая, что Афанасий Великий в Александрии выдает epistola formata какому–нибудь Григорию для предъявления Василию Великому в 372 г. в мае, он должен был бы сложить: π[ατήρ]=80; υ[ίός]=400; π[νεΰμα]=80; α[γιον]=1; α[θανάσιος]=1; [β]α[σί–λειος]=1; [γρ]η[γόριος]=8; [αλε]ξ[άνδρεια]=60; ind.XV(=372)=15 и в epistola поставить χμς=646, и, наконец, в заключение письма поставить ςθ=99 (=άμήν).
Восточная дипломатика мало еще разработана, и по этому предмету есть только отдельные исследования. На этом поприще трудился, например, Брунс, занимавшийся вопросом о подписях (в Abhandlungen берлинской Академии наук, 1876). Гардт–гаузен заявлял в своей «Греческой палеографии» (1879), что время писать византийскую дипломатику еще не настало, так как мало обнародовано необходимого для этого материала. Западная дипломатика имеет уже свою историю. В цельном виде дипломатика представлена в труде Mabillon'a, De re diplomatica. Paris 1681, 1709[2]. Дальнейшую разработку дают: 77г. Sickel, Urkundenlehre. Wien 1867. J. Ficker, Beiträge zur Urkundenlehre. Innsbruck 1877–1878. F. Leist, Urkunderlehre. München 18821 [H. Bresslau, Handbuch der Urkundenlehre für Deutschland und Italien. I. Leipzig 1889. A. Giry, Manuel de diplomatique. Paris 1894].
Сфрагистика, или сигиллография, наука о печатях, выделилась из дипломатики. Сфрагистика должна указать, в какое время и какие употреблялись печати, с какими надписями и изображениями. Для запада она разрешается в геральдику (учение о гербах). Сфрагистика, кроме формы печатей, должна определить, как и куда печать прикреплялась и из какого материала она делалась.
Прежде печати употреблялись восковые. Сургуч же испанское изобретение XVI века (первое письмо с сургучной печатью видим в 1553 году). Воск употреблялся для печатей и в естественном виде и в окрашенном. В средние века государи и папы употребляли воск красный для печатей, частные же лица — зеленый. На печатях часто изображались святые. Помещалось также на печатях имя прикладывавшего печать. Чтение надписей на печатях — дело довольно трудное, так как слова на них изображались в сокращенном виде. На некоторых материалах (например, пергамене) воск держаться не может, а потому употреблялись sigilla pendentia (печати привешенные). Лица, не умевшие писать, прикладывали вместо подписи к документу свои печати, почему к некоторым документам привешивалось по нескольку печатей (до 40). С VII в. у пап употребляются металлические печати, обыкновенно свинцовые. Брался свинцовый шарик (bulla), в который вводились концы шнурка. Шарик сжимался затем между двумя металлическими пластинками, на которых вырезывались лицевая и обратная сторона медали. Отсюда папские грамоты получили название «булл». Для более важных документов употреблялись и драгоценные металлы. Так, византийские императоры выдавали грамоты, называемые «хрисовулами» от прилагаемых к ним золотых печатей. Шнур, на котором привешена печать, имеет также большое значение в опытных руках. Если изготовлялся в папской канцелярии документ для важного, высокопоставленного лица, жалующего что–нибудь, и на долгий срок, то шнур употреблялся шелковый. Если же документ выдавался по судебному делу, или по брачному, и вообще, по какому–нибудь определенному (ad hoc) случаю, то Употреблялся шнурок пеньковый. В известных случаях, таким °бразом можно и по шнурку угадать, для кого был составлен документ. Кроме подвешенных употреблялись для папских документов и обыкновенные восковые приложенные печати. Они прикладывались к постановлениям меньшей важности. Эти постановления писались не на пергамене и назывались не «буллами», а «бреве». В подобных случаях на папской печати изображался ап. Петр, выбрасывающий мрежу из лодки, и печать на зывалась техническим выражением «sub annulo piscatoris».
Указания относительно надписей или, вернее, «написей» сделанных на прочном материале, камне, металле, дает эпигра фика. Памятники с написями, в том числе печати и монеты, имеют ценность как наиболее надежные в смысле подлинности источники. Монетами, которые в древности представляли сщ щественное отличие от нынешних и были своего рода медалями, занимается нумизматика
Палеография. Более всего историку приходится иметь дело не с написями на камне и металле, а с рукописями, писанными на папирусе, пергамене и бумаге. Памятниками этого рода занимается палеография. Но на этом же материале писаны и дипломы, и вопросами о нем заинтересована и дипломатика.
В начале нашей эры материалом письма служил папирус. Папирус приготовлялся из особого египетского растения, ствдл которого состоит из наслоенных одна на другую трубочек. Если ствол отрезать, то можно распластать его на тонкие пластинки; они укладываются на столе друг подле друга и проклеиваются поперечным слоем пластинок. Ввиду такого приготовления папируса можно предвидеть, что он не выдержит сгиба, а поэтому папирус хранился в виде свертков. Листы папируса приклеивались один к другому, причем первый лист носил название πρωτόκολλον (отсюда и явилось понятие — «протокол»). Этот ряд листов папируса навертывался на скалку, и таким образом являлась книга в виде свертка; каждый, кто читал этот сверток, развертывал его. Такая форма книги называлась βίβλος, liber; сберегали эти свертки в круглых коробках. Так как папирус был дешев, то его употребляли и вместо оберточной бумаги. Писали обыкновенно на одной стороне, так как другая сторона не была так гладка. Если же попадется книга из папируса, исписанного с двух сторон, то это часто значит, что она была не нужна и была отдана кому–нибудь просто для пробы пера. Папирус был очень непрочен, и если сохранилось значительное количество папирусов, то это объясняется хорошим климатом Египта, который был благодатною страною в этом отношении, отличаяс сухостью, тогда как сырость могла их испортить.
Кроме папируса материалом для письма служил пергамен, имеющий сравнительно с папирусом более позднее происхождение. О происхождении пергамена греческая легенда гласит следующее: египетский и пергамский царь однажды заспорили о том, кто составит более богатую библиотеку. Так как Египет был главнейшим и почти единственным поставщиком папируса, то царь египетский издал указ, запрещавший вывозить папирус. Пергамскому царю пришлось плохо. По истощении запаса папируса он, очевидно, должен был прекратить составление библиотеки. Тут ему один разумный человек предложил приготовлять материал для письма из кож. Подобная обработанная кожа и есть пергамен. Это уже более совершенный род писчего материала. Он гораздо крепче и ценнее папируса. Из пергамена приготовлялись кодексы — книги в нашем смысле, которые могли сгибаться и не портиться. Эти «codices» из пергамена строго отличались от «libri» из папируса. Так, например, по поводу одного завещания римские юристы возбудили вопрос, как поступить с книгами, оказавшимися в библиотеке, если завещатель употребил выражение «omnes libros», но не упомянул о «codices». Пергаменные списки представляли еще и ту ценность, что их удобнее было сохранять, а текст можно было смыть и заменить другим, более ценным. Таким образом появились так называемые «палимпсесты», рукописи из пергамена, содержащие два текста, причем позднейший текст можно бывает удалить и при помощи химических реакций восстановить первоначальный. Большинство древнейших рукописей писаны на пергамене. Для определения древности рукописей из пергамена важное значение имеет способ, каким листы пергамена складывались в тетради. Рукописи с тетрадями из пяти листов, согнутых вдвое, гораздо древнее рукописей из четырех листов. Так как кожу пергамена нельзя было довести до такого совершенства, чтобы обе стороны его были одинаково белы и гладки, то листы складывались так, что гладкая ; сторона приходилась к гладкой. Пергамен имеет линии, проведенные ножом, по которым писали так, что они были вверху букв «αβγδ». Пергамен, в котором буквы пишутся над строкой — линией, более позднего происхождения.
После пергамена материалом для письма была бумага, «charta bombycina». Французская и немецкая нации удержали для бумаги древнее наименование папируса «papier», а наше слово «бумага» ведет начало от Charta bombycina. Наименование это производят обычно от «bombyx», восточного растения, которое давало волокна (хлопчатая бумага). И вот в течение целых столетий существовало воззрение, что после пергамена книги писались на Charta bombycina, сделанной из хлопчатой бумаги. Но оказалось, что подобное воззрение покоится на совершенно ложных началах. В 1887 г. проф. венского университета Виснер (Wiesner) подверг микроскопическому исследованию древнейшие сорта бумаги. О волокнах bombyx'a, как материале для бумаги, не может быть и речи, так как эти волокна попадались так же случайно, как и в обыкновенной бумаге попадают иногда шерстинки. Древняя бумага это тоже льняная бумага, но более грубая и толстая. Различие между обыкновенного Charta linea и Charta bombycina только в сорте, в зависимости от способа производства.
Предполагая, что оценка по наружным признакам известной рукописи произведена, мы имеем задачу прочитать древнюю рукопись. Это не такое простое дело, как кажется сразу. Все мы избалованы новыми печатными изданиями. Напротив, старые издания, например бенедиктинские и парижские королевской типографии, представляют ту особенность, что многое в их шрифтах внесено из рукописей и потому не так легко читается. Чтение рукописей требует особого руководства. Необходимые для этого указания и дает палеография. Палеография — древнеписание — название, собственно, не объясняет сущности дела. По своей первоначальной задаче она должна бы быть только собранием различных шрифтов; но со временем она развилась в целую науку. Устанавливая особенности письма для различных времен и мест, ученые приходят к заключениям о времени и о месте, где написана известная рукопись. Таким образом, палеография, помимо своей прямой задачи — научить читать древние рукописи, приняла на себя еще задачу по харак–теру письма определять их древность.
Шрифты рукописей проходили несколько фазисов. Прежде всего нужно различать греческий и латинский курсив. Древний курсив употреблялся для беглых заметок, писанных на восковых дощечках стилем. Подобного рода дощечки, сохранившиеся до нас, позволяют заключать, каков был этот курсив. Это особенный шрифт, с которым заурядному ученому не приходится и считаться. Он не предназначался для издания, — это было вроде стенографии самого автора. Писали курсивом и на папирусе. Курсивное письмо употреблялось и в позднейшие времена.
Письмо нормальное началось эпиграфически. Первоначальный книжный шрифт был маюскульный, в котором различаются две формы: капитальный и унциальный шрифты. Это различение особенно важно для латинской палеографии. Маюскульное письмо состоит из больших букв. Оно проходило различные формы в зависимости от материала (например, камень удобен для вырезывания и круглых и продолговатых букв; дерево только для продолговатых линий). В истории шрифта вообще действуют два фактора: утилитарный, когда писец скорость выполнения работы предпочитает ее красоте, и эстетический, когда он заботится о красоте букв. Поэтому первоначальные угловатые буквы (финикийские традиции) заменялись круглыми, а затем с течением времени стали украшаться. Сначала, например, «е» изображалось Е, затем в, а затем с точками S . К этому круглому начертанию побуждала и густота античных чернил. Эти два фактора, конкурируя между собою, ведут маюскульное письмо к изменению. Капитальное письмо представляло древнейшую его стадию. С течением времени потребовались упрощения этого письма. Стали появляться новые буквы в книгах — на папирусе и пергамене. Таким образом, создается (в латинской палеографии) письмо унциальное, названное так потому, что оно является в больших книгах и пишется крупными буквами (в шутку говорили, что каждая буква представляет латинскую унцию — 12–я часть римского фута). Особенно выразительным признаком унциального письма служит начертание буквы «м»: оно представляет собою греческую омегу (ω) — перевернутую (го).
Унциальное письмо принимало все более и более мелкие формы, превращаясь в минускульный шрифт. На западе вследствие того, что латинский шрифт охватывал весьма многие страны, °н весьма разнообразился. Явились различные почерки: латин–ско–лангобардский, письмо каролингское, ирландское. Последнее дает латинским буквам такой излом, что их трудно узнать. Профессором де–Лагардом заявлен такой факт. Когда он был во Флоренции, то однажды читал латинскую библию лангобардского кудреватого письма. Помощник библиотекаря спросил, на каком языке изволит читать г–н немецкий профессор? Тот с удивлением ответил: «на латинском». Сконфуженный итальянец сказал тогда, что ему показалось, будто книга написана на каком–либо из задне–азиатских языков (малайском). Греческий шрифт также постепенно из маюскульного превратился в минускульный. Он отличается обилием различных вязей и представляет не меньшие затруднения в сравнении с латинским.
Другая задача, которую берет на себя палеография, заключается в определении древности манускриптов и места их происхождения. Древность рукописи имеет значение в том отношении, что если она писана давно, то между оригиналом и рукописью прошло мало времени, мало было сравнительно случаев переписки и потому мало вошло в нее порчи. Но это значение древности условно. Допустим, что рукопись четвертого века скопирована с оригинала третьего века, а потом с того же оригинала скопирована рукопись в шестом веке. Таким образом получается разность около двух веков. Для историка эта разность ничтожна. Если допустить, что переписчик IV века писал небрежно, а VI–го внимательно, то рукопись VI века легко счесть древнее рукописи IV века. Таким образом, в определении ценности решающее значение принадлежит внутреннему ДОН тоинству текста. Например, александрийский кодекс Библии, относящийся к V веку, был написан женщиною Феклою (не пер–вомученицей). Но эта женщина исполнила свою работу вполне по–женски: она писала, действительно, красиво, но о собственных именах не особенно беспокоилась; так, например, вместо Иаили, убившей Сисару, она написала «Израиль». Таким образом, хотя в этой рукописи почерк красивый, тем не менее в отношении точности текста она уступает рукописям позднейшим.
В одном лишь случае древность рукописи может иметь важное значение, это когда содержавшийся в ней текст подвергали ся дополнениям или вообще переделкам. Нужно помнить, что рукописи составляли частную собственность, почему владель–я цы иногда делали свои заметки на полях. Потом эти заметки вносились переписчиками в текст. Можно ожидать, что древняя рукопись с более краткой редакцией текста стоит ближе к подлиннику, чем позднейшая с распространенным текстом, предполагая, что для писца не было причины опускать что–либо из текста. Таким образом, для критики тех рукописей, которые подвергались вставкам, имеет значение древность. Иное дело, если переделка сливается с текстом и изменяет его. В отношении, например, к актам сцилитанских мучеников существует спор относительно древности той или другой редакции. В прежнее время были известны эти акты в одном только латинском тексте, в последнее столетие удалось открыть их греческий и полный латинский тексты. Думают, что латинский текст древнее греческого. В качестве аргумента приводится и то, что в греческом тексте именам мучеников предшествует слово «ό δγιος» («святой»), тогда как в латинском нет «sanctus». Это обстоятельство будто бы указывает на то, что греческий текст явился позднее, когда церковь уже почитала мучеников святыми. Но слово «ό άγιος» мог прибавить всякий писец[3]).
Побочную свою задачу — определить время, а также место написания рукописи, палеография выполняет в общем успешно. Но пока почерк маюскульный различается слабо. Дело в том, что маюскульный почерк представляет скорее не письмо, а рисование. Писец писал то крупнее, то мельче, то наклонно, то прямо; собственной же индивидуальности он проявить не мог. Поэтому различие в пределах маюскульного письма хотя и значительно, но недостаточно, чтобы дать опору для определения времени рукописи. В этом отношении палеография является более сильной тогда, когда маюскульное письмо заменяется минускульным. Здесь появляются уже связи и росчерки и письмо становится разнообразнее, вследствие чего и индивидуальность писца очевиднее.
Между прочим, при определении времени написания унциальных рукописей большим препятствием могут служить подделки. В данном случае исследователи должны считаться с так называемыми «codices archaizantes», подражанием древним Рукописям, которые поражают красотою письма. Какой–нибудь любитель книг мог заказать снять буквальную копию (т. е. воспроизвести и древний шрифт) с древнейшей рукописи, так что и в позднейшее время могли являться рукописи маюскульного письма. Навык к этому существовал всегда. В Греции текст писался минускульным письмом, а заглавные буквы маюскуль» ным. Таким образом, искусников воспроизводить этот почерк было всегда достаточно. И у нас в России в настоящее время среди раскольников существуют лица, хорошо знакомые с уставом или полууставом. Когда маюскулы были вытеснены окончательно минускулами, то все же церковные книги продолжали писаться древнейшими почерками и казались более древними по происхождению, чем были на самом деле. Были подражания древнейшим рукописям и с корыстною целью. Открытие «codices archaizantes» составляет одну из важных находок палеографии. Например, прежние ученые утверждали, что древнейшая рукопись Вульгаты есть codex Amiatinus. Но исследования де–Лагарда показывают, что этот кодекс позднейшего письма. Своими ошибками в смешении букв писец показывал, что он копировал с древней минускульной рукописи, потому что подобное смешение букв возможно лишь в минускульном письме и совершенно невозможно в маюскульном.
Вообще, чтобы защититься от влияния якобы древних рукописей, палеографии необходимо считаться со многими мелочами. Большую услугу в этом отношении палеографии оказывают сокращения, которые преобладают в минускульном письме. Сокращения вызывались тем, что строка кончалась, но буква не помещалась. В этих видах писец сначала подписывал ее сверху, но потом появились условные знаки — остатки тахи–графии. Но и эти сокращения с течением времени менялись. Архаизатор, воспроизводя древние рукописи, выдавал себя тем, что смешивал письмо различных эпох. Копируя письмо VIII и IX вв., переписчики нередко ставили сокращения и знаки X и XI вв. и тем выдавали свои подделки.
В палеографию входит вопрос и об историческом развитии надстрочного обозначения, которое составляет, между прочим, особенность греческого текста. В опытных руках палеографа данные и этого рода могут служить для определения древности документа. Надстрочные знаки — позднего происхождения и сделались нужны для иностранцев, а также и для греков в тех случаях, когда уже для них сделалась непонятною филология слова. Пример этому мы можем видеть в переписке между Василием Великим и Амфилохием Иконийским. Здесь Амфилохием был поставлен вопрос: как читать следует — φάγος («лакомка») или ωαγός, и Василий Великий отвечает, что следует читать φάγος. Следовательно, были сомнения и знаков еще не было.
Ударения в греческом языке появились под влиянием грамматических школ. Для самих греков каждое ударение имело свое особенное значение, для нас же имеет значение только место ударения в слове. Один греческий ученый различает 6 родов ударений и дает правила относительно произношения каждого из них. Однако осталось только три. Тяжелое ударение очень хорошо различалось у греков от острого. Что касается облеченного ударения, то оно ставилось на словах, на которых стояло два ударения. Вот почему облеченное ударение особенно ставится в сокращаемых глаголах. Это значит, что на слове было сначала два ударения, острое и тяжелое. Словом, ударения также указывают на известную степень древности книги.
Но кроме ударений в греческом языке есть еще дыхания. Чувствительность различных греческих диалектов к дыханиям была неодинакова. Особенно она была велика в южной Италии. Там в IV веке до Р. Хр. появляется знак густого дыхания. Дыхания появились, когда чуткость эта стала уже упадать. Знак дыхания образовался из латинского Н. Впоследствии стали писать не всю букву Н, а только половину, причем правая половина употреблялась для означения тонкого дыхания, а левая 1 — густого. После стали употреблять половинки только и этих знаков, как верхние, так и нижние (—м I—Г»)· Затем стали писать их закругленно. Угловатые дыхания держались долго — до X в. по Р. Хр. В XI в. была борьба между угловатыми и закругленными дыханиями, а в XII в. круглые дыхания восторжествовали. Таким об–разом, это — важное палеографическое указание. Но здесь нужно обратить особенное внимание, не поставлены ли эти надстрочные знаки на древних рукописях позднейшею рукою. Важно еще дыхание над двумя ρ φρ). Оно появляется только в X в. и то только сначала одно над вторым р. Когда писцы ставили одно Дыхание только над вторым, то это значит, что они его понимали. Когда же стали ставить еще и над первым ρ — тонкое, это значит, они уже не понимали значения этого дыхания. Густое дыхание над ρ объясняется тем, что греки не могли выговорить чистм буквы р, и римляне на своем языке означали, что они слово «Рим» выговаривали Rhoma. Вот почему густое дыхание над ρ обязательно. Это h в слове, например, άρΐιωστος ассимилировалось в άρρωστος, подобно тому, как в слове συλλαμβάνω буква пред λ — в λ. Показателем этого ассимилирования и было густое дыхание. Тонкое же дыхание над первым ρ есть признак позднейшего времени. Важно также употребление вместе в начале слова и ударения и дыхания. Употребление этих знаков может указывать или на древнейшее, или же на позднейшее происхождение. Сначала писали их раздельно, а в позднейшее время слитно.
В ряду вспомогательных наук для истории вообще и церковной истории в частности палеография занимает одно из наиболее важных мест. Ученому–историку необходимо знакомиться с элементами палеографии, хотя бы он и пользовался печатными изданиями, потому что и в печатных изданиях всегда возможны поправки. Нужно иметь в виду, что корректура есть плод не знания языка, но скорее догадки. Каждый ученый обязан корректировать; но для этого он должен расширить свой кругозор и уметь сообразить, как известное слово должно быть написано в рукописи известного времени. Лишь недостаток сведений по палеографии лежал в основе споров между нами и раскольниками. Это споры о начертании имени Иисус. Все возражения раскольников являются ничего не стоящими для человека, знакомого с палеографией. Дело в том, что греки сокращали слова, например, вместо άνθρωπος («человек») писали ΑΝΟΣ, вместо Θεός («Бог») — ΘΣ, вместо Θεοΰ («Бога») — ΘΥ. Для имени Иисус Христос существовали два сокращенные на, писания: одно из двух букв ΙΣ ΧΣ, а другое — из трех ΙΗΣ ΧΡΣ. Такие же сокращенные написания имени Спасителя существовали в коптском языке; в верхнем Египте — Фиваиде — держались двухбуквенного написания, а в нижнем трехбуквенного. Отсюда видно, что возражения раскольников не имеют значения.
Рассматривая описание церковных служб, можно встретить 1 такие уклонения: тот тропарь, который в древнегреческой церкви пелся на 4–й глас, теперь поется на первый, потому что прописная дельта и альфа сходны и переписчик просто–напросто их спутал. Таких ошибок особенно много в окончаниях. Когда была издана «Краткая история» Никифора Константинопольского, тогда представилась одна странность ее в воспроизведении текста рукописи. Чтение было в общем правильно, но было множество ошибок не в словах, а в окончаниях. Дело это представлялось загадочным, но объяснилось просто, когда де–Боор просмотрел самую рукопись в Ватикане. Оказалось, что писец копировал рукопись, где были уже аббревиатуры, т. е. сокращения, и он, не умея разбирать их, пропускал и оставлял пробелы. Позднейший писец оказался несильным в грамматике и дополнил пропущенные окончания, оказавшиеся неупотребительными. В пасхальной хронике, которую первый издал Дюканж, а затем Диндорф, есть одна строка, вызывавшая недоразумения филологов; именно, здесь говорится: в таком–то году, в праздник потчения сеней, в 15 день, θεού βίων Захария получил извещение. Слова θεού βίων казались непонятными: если βίων производить от глагола βιόω («жить»), то он с родительным падежом Θεοΰ сочетаться не может. Между тем дело объясняется таким образом: древнее начертание было θυμιών, т. е. кадя, воскуряя фимиам. Первая черточка у μ стерлась, получилось и, а этот знак заменял β, поэтому и было прочтено Θεού βίων. Β книге Есфирь в речи о празднике Пурим, в VIII главе 16 ст., говорится в одной рукописи, что евреи устроили праздник Госпо–деви Богу, а в другой: устроили праздник ликования и веселия. В подлинном тексте в обоих случаях стояло κωθώ; κω есть сокращенное κυρίω («Господу»), θώ — сокращенное Θεώ («Богу»); но черточка, стоящая на слове θώ, иногда заменяла букву ν и переводчики прочитали это написание во втором случае κώθων.
Для палеографа важен бывает самый внешний вид книги. Переписчик писал иногда строки не с одного конца до другого, но в 2, 3 и 4 столбца. Когда текст книги, писанной таким образом, представляет нечто связное, то самый смысл показывает, как ее читать. Но иногда случается, что на всей странице находятся одни собственные имена. В таком случае представлялось большое затруднение в том, вниз ли, или же в строчку их читать. А между тем порядок чтения имен, например, отцов собора, Имеет весьма важное значение для историка в вопросе о времени происхождения митрополичьей власти, о прочности этого учреждения и пр. Например, если за именем председателя собора нужно читать имя простого епископа, известного своим долговременным служением в епископском сане, то, значит, документ должно отнести к тому времени, когда власть митрополита не имела еще большого значения. На двояком чтении имен в соборных списках основывается спор об одном испанском епископе в период готский и об африканском при жизни св. Киприана. Среди выдающихся авторитетов в области палеографии можно указать прежде всего на W. Wattenbach'a, которому принадлежат краткие руководства к латинской и греческой палеографии: Anleitung zur lateinischen Paläographie. 4 Aufl. Leipzig 1886; Anleitung zur griechischen Paläographie. 3 Aufl. Leipzig 1895 [также труд Das Schriftwesen im Mittelalter. 3 Aufl. Leipzig 1896]. Далее следует назвать капитальный труд по греческой палеографии V. Gardthausen'а Griechische Paläographie. Leipzig 1879. Сравнительно небольшое сочинение англичанина Ε. Μ. Thompson's. Handbook of Greek and Latin Paläography. London 1893, может служить удобным compendium'oM для знакомства с латинской и греческой палеографией. [Известны сверх того руководство М. Prou, Manuel de paleographie latine et franchise du 6 au 17 siecle. 2 ed. Paris 1892. /. Reusens, Elements de paleographie. Louvain 1899]. Филология. Раз рукопись правильно прочитана, задача — понять написанное. В этом отношении для историка древней церкви особенно важно знание греческого и латинского языков. Знакомство с филологией должно быть двоякое: во–первых Μ грамматическое, во–вторых — лексическое, т. е. читающий рукопись должен знать грамматику языка рукописи и быть хорошо знакомым со смыслом и значением употребляемых в данной рукописи слов.
Необходимость особой грамматики, например для греческого языка, помимо общей классической, вызывается тем, что лица, писавшие по церковной истории, часто не были природными греками, а писали на греческом языке как наиболее известном и распространенном. Понятно, что они могли уклониться от первоначальной чистоты классического языка. Это одно. Другое то, что греческий язык с течением времени утратил свою чистоту, приняв особенно в позднейшее время, времени поселения турок в Европе, много чужих слов. Язык этот столь разнится от древнего, что даже получил особое название новогреческого и его можно понимать только природному греку или, по крайней мере, живущему в пределах турецкой империи. По исследованию ученых, в рукописях с означенным испорченным языком чуть не каждое 5—10 слово незнакомо даже для знающего классический язык. Главная особенность этого позднейшего языка — это неправильное употребление предлогов. На древнегреческом предлог εις, например, означает движение к известному месту, а на позднейшем он употребляется уже для обозначения пребывания на этом месте. При топографических известиях подобные явления представляют значительное затруднение. Церковному историку необходимо разбираться в этих филологических тонкостях. Для латинского языка задача осложняется тем, что латинский язык перерабатывался в романские языки. В VIII веке, например, латинский язык представляет отвратительное явление с точки зрения Цицерона. Таким именно языком написан известный «Liber pontificalis». Поэтому, если в каком–либо произведении, относимом к этому времени, встречается правильная латынь, то это ясный признак позднейшего происхождения рукописи, времени очистки порченной латыни.
Для правильного понимания текстов нужно обратить внимание и на то обстоятельство, что религиозные воззрения иногда стоят в зависимости от грамматического строя языка, и, наоборот, грамматика изменяется под влиянием религии. Подобному изменению грамматика подверглась и под влиянием христианства. Положим, французское общество решилось отправить письмо к известному лицу; оно пишет: monsieur, т. е. мой господин, ты… и т. д. Подобное явление мы встречаем и в греческом языке. У Афанасия Великого приводится послание египетских епископов в Тир к комиту Дионисию, в котором они выразили протест против осуждения св. Афанасия. В этом послании ни, между прочим, пишут: о том же они заявили православным епископам, «господам моим» — τοις κυρίοις μοΰ. Таким образом, Французская особенность встречается и в греческом языке, — пишут многие, а говорят «мой», а не «наш». Та же особенность встречается и в сирийском языке. Сириец пишет «мар» — господин мой (мар–Игнатий, Николай и пр.) и когда обращается вообще к святым, называет их «мар», но Христа уже называет «маран» — Господь наш. Когда французы обращаются к женщине то называют ее «madame» — госпожа моя, до в приложении к Богородице говорят «Notre Dame» — госпожа наша. Замечается и другого рода явление. Обращаются к одному лицу, а говорят «вы». Это вежливое «вы» не есть изобретение позднейшего времени — оно встречается и в древнюю пору. И тогда при обращении к одному лицу писалось: ίμεΐς κύριοι μοΰ («вы, господа мои»). Это встречается в посланиях епископов одного к другому Такое обращение объясняется тем, что послание писалось, собственно, не одному епископу, а всему собранию христиан, пред которыми оно должно было быть прочитано.
Над изучением греческого новозаветного языка больше других потрудились в новейшее время протестанты; и церковному историку приходится пользоваться их трудами. Можно указать в этом случае на: G. В. Winer, Grammatik des neutesta–mentlichen Sprachidioms. [8 Aufl. bearb. v. Schmiedel. Göttingen 1894–1898. F. Blass, Grammatik des neutest. Griechischen. 2 Aufl. Göttingen 1902. /. H. Moulton, A Grammar of New Testament Greek. I. Edinbourgh 1906]. Для понимания лексического состава позднейшего греческого языка пособием может быть старый труд Дюканжа — Ducange, Glossarium ad scriptores mediae et infimae graecitatis. Lugduni 1688 2 тома (перепечатан в Breslau 1891). [Важным пособием и для византийского периода является Н. Ste–phani, Thesaurus graecae linguae. Paris 1572 (5 томов); ed. tertia 1831 — 1865 (8 томов). Дополнением к нему являетсяЕ. A. Sophocles, Greek Lexicon of the Roman and Byzantine Periods. Ed. 3. New–York 1888. Специально церковный словарь для греческого языка составил Швейцер — J. С. Suicerus, Thesaurus ecclesiasticus е patribus graecis. Amstelodami 1682 (1728, 1738, 1746).
Для латинского языка имеется словарь также Дюканжа, переработанный и дополненный в последующее время другими учеными. Ducange, Glossarium ad scriptores mediae et infimae la–tinitatis. Paris 1678 (3 тома); ed. Henschel, Paris 1840–1850 (7 томов); ed. Favre, Paris 1882—1887 (10 томов). [В настоящее время издается с 1900 г. в Лейпциге общими усилиями западных ученых Thesaurus linguae latinae, в котором будет исчерпана и церковная латынь по VI век включительно. О церковной латыни ср. G. Koffmane, Geschichte des Kirchenlateins. I—II. Breslau 1879–1881.
География
О языке некоторых отдельных латинских церковных писателей имеются специальные исследования]. В последнее время при издании того или другого древнего автора прилагается обычно и пексикон особых употребляемых ими слов и характерных выражений.
География. Дальнейшая задача по отношению к памятникам, имеющим значение исторических источников, определить положение их с возможною точностью в пространстве и времени. Если рукопись не имеет заглавия или начала, то очень часто имя автора навсегда остается неизвестным; но можно попытаться определить, где и когда она появилась. Надежною опорою в таком случае, кроме прямых дат, могут служить имена собственные и полусобственные. При помощи указанных вспомогательных дисциплин, палеографии и филологии, мы можем определить время и место написания документа вообще. Но ни палеографические признаки, ни грамматика и лексикон не могут дать точного указания относительно частностей. Общие филологические пособия распространяются только на имена нарицательные (несобственные). Для определения же времени и места появления известного документа по собственным именам следует обратиться к другим пособиям, именно прежде всего к пособиям по географии вообще и в частности церковной географии. География представляет незаменимое пособие при чтении церковно–исторических документов. Она помогает определять не только место, но и время появления того или другого памятника, и это по двум основаниям: 1) города то появлялись, то исчезали, то, оставаясь, меняли свои названия; 2) города, находившиеся в ведении одного митрополита, переходили в ведение Другого. Таким образом, если в известном документе находится Указание на зависимость известного епископа от митрополита той или другой местности, то по этому указанию мы и можем определить время его возникновения. Впрочем, вопрос относительно зависимости епископий есть вопрос наименее установленный, он часто сам может являться лишь предметом исследования, вместо того, чтобы служить средством для поверки сведений других источников. Гораздо важнее данные, которые представляются в самых именах городов. Некоторые города возникали позднее, другие переменяли свои названия. Так, всем хорошо известно, что на Босфоре стоял маленький городок Византия, но Константин Великий перестроилл назвал его Константинополем или новым Римом. Следовательно, всякий документ, говорящий о Константинополе или о новом Риме, можно относить ко временам Константина или же позднейшим. По–видимому, нужно было бы заключать и наоборот, но такое заключение будет проблематично. По мере того, как отношения между западной и восточной церквами обострялись и значение востока все более и более падало, греческие ученые думали выразить свой патриотизм тем, что начали употреблять имена городов, вычитанные у классиков; так, они часто говорят о Византии, когда этот город носил уже название Константинополя. Таким образом, это архаизирование может служить поводом для ошибок. Дело дошло до того, что греки хотели отменить календарь, потому что он римский, и стали употреблять древнегреческие названия месяцев. Наименования городов менялись и по побуждениям христианским. В асийском диоцезе был город Афродисиада, который был переименован по неудобству прежнего названия в глазах христиан в Ставрополис. Так, на V вселенском соборе митрополит этого города подписался афродисиадским, а на трулльском — ставропольским. Особенно много городов переименовал император Юстиниан; явились города под именами Юстинианополей, Юстиниан и др. Документы с такими названиями городов показывают, что они явились не ранее Юстиниана.
Место происхождения памятника или совершения описываемых в нем событий определяется вообще на основании встречающихся в нем географических указаний. Если дело идет об именах общеизвестных, то тут, понятно, не может быть каких–либо сомнений. Но раз речь идет об именах мелких, которые и ученым не всегда могут быть известны, — то тут приходится искать, где находится данное географическое название. Практически до настоящего времени в таких случаях оказывает большую услугу старинный труд по географии Келлера — Ch. Ce–llarius, Notitia orbis antiqui, переделанный Schwartz'eM (Lipsiae 1732). В этом труде при помощи алфавитного указателя в кон-| це можно найти все имена, встречающиеся в древнем классическом мире, причем приняты во внимание и данные эпиграфики. Из более новых трудов по исторической географии древнего мира можно указать на Л. Forbiger, Handbuch der alten Geographie. I—III. Leipzig 1842—1850; IIP 1877. Краткое пособие дал Я. Kiepert, Lehrbuch der alten Geographie. Berlin 1878. [Его же большой атлас по географии древнего мира выходит теперь в обработке R. Kiepert, Formae orbis antiqui. Berlin 1901 и дал.]. Для географии Малой Азии важное значение имеют труды Рамсэя, W. М. Ramsay, The historical geography of Asia Minor. London 1890; The cities and bishoprics of Phrygia. I—II. Oxford 1895–1897. Но и их иногда требуется дополнять новейшими данными эпиграфики.
Если приходится иметь дело с первоисточниками и желательно иметь точные и авторитетные указания, то главным источником географических данных является география Клавдия Птолемея, где указывается и географическое положение городов, широта и долгота. Дальше следует указать Itinerarium provinciarum Antonini Augusti — описание почтовых путей римской империи, Itinerarium Burdigalense (Hierosolymitanum), «Бордосский путник» (ed. Parthey und Pinder 1848, последний переиздан нашим Палестинским Обществом в 1882), и Tabula Peutingeriana (ed. Miller 1888), средневековая карта с указанием расстояний между городами. Можно наконец делать справки в естественной истории Плиния.
Если дело идет о церковных кафедрах, то для легких справок о кафедрах лучшим пособием служит 77г. Wiltsch, Handbuch der kirchlichen Geographie und Statistik. Berlin 1846 (его же Atlas sacer 1843 — уже устарел). Сам Вильч не мог сделать вновь многого, но его труд состоит в том, что он основательно пересмотрел подписи епископов под соборами и дополнил труд Лекиена. У него даются списки кафедр и очерки, прекрасно объясняющие отношения между ними. Здесь все расположено равномерно, лишнего нет ничего; под строкою указывается, где можно найти подтверждение данной мысли. [Для первых трех веков свод имеющихся ныне в науке сведений по церковной географии сделал А. Harnack, Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten. 2 Aufl. Leipzig 1906. Предназначенный для учебных целей специальный церковно–истори–ческий атлас составили в недавнее время К. Heussi und H. Mulert, Atlas zur Kirchengeschichte. Tübingen 1905].
Значение первоисточника для церковной географии востоа имеют труд Иерокла — Sinecdemus (Спутник) и так называемые Notitiae episcopatuum (ed. Parthey 1866, сочинение Иерокл издал сверх того Burckhardt 1893). Ученые греки старались собрать все сведения о том, сколько городов было в известной провинции. Такой список городов представил нам Иерокл. Хотя он преследовал цели чисто государственные, однако его сочинение имеет важное значение и для церковного историка: здесь указаны важнейшие церковные кафедры. Notitiae episcopatuum суть особые списки кафедр с указанием их взаимоотношений. Исследованию и изданию этого рода памятников по· свящал в последнее время свои труды Гельцер].
В связи с географией можно упомянуть и о статистике, так как эта последняя является слишком слабою для того, чтобы выделять ее в данном случае в особую науку. Обыкновенно под статистикой разумеется совокупность точных сведений о всяких отдельно совершающихся событиях, чтобы на основании массовых данных определить внутренний характер событий известного рода. Но статистика церковная не может и мечтать о том, чтобы представить для древнего времени математически точно необходимые цифры, какие дает статистика общая. Эта последняя часто представляет нам с достаточной точностью такие явления, как, например, сколько в данной местности было случаев смертности или рождения. Церковная статистика много–много даст, если определит, сколько было епископских кафедр в данной местности в известное время. Но предполагая, что в каждой епископии заключается равное количество верующих, она дает чрез это возможность приблизительно определить, сколько было и верующих в данное время.
Ономатология. Сложнее работа не над географическими именами, из которых мелкие могут оказаться неизвестными, но* над личными. Если это имя императора, то распространяться о нем нет повода. Иное дело, если встречается имя епископа, которое очень часто бывает неизвестно. Лучшие пособия по церковной географии являются наиболее пригодными для выяснения вопроса и о личных именах епископов. Это опирается на следующем: для церковной географии главным источником являются списки имен епископов, подписавшихся на вселенских и поместных соборах. Но, выписывая имена географические, ученые встречали вместе и имена епископов–тех городов, в которых были их кафедры. Таким образом, они знакомились сразу и с церковной географией и с собственными именами епископов. Следствием этого явилось стремление соединить церковную географию с церковной ономатологией (просопографией).
Превосходным пособием в данном случае может служить труд доминиканца Михаила Лекиена «Христианский восток, разделенный на 4 патриархата», М. Lequien, Oriens christianus in quatuor patriarchatus digestus. Paris 1740, 3 T. fol. Это — произведение громаднейшей эрудиции. Лекиен перечитал все, что относится к церковной географии. Пред началом описания каждого патриархата он дает исторический очерк на основании собранного материала; далее идет в порядке исчисление митрополичьих и епископских кафедр с указанием занимавших их лиц, о коих сообщаются краткие сведения. Хуже других у него обработан отдел о патриархате александрийском, что объясняется тем, что половина источников, касающихся александрийского патриархата, написана на арабском языке, а латинские и древнегреческие названия, перешедшие в арабский язык, совершенно изменяются, и Лекиену, при тогдашнем состоянии ориентологии, очень трудно было пользоваться подобными источниками; поэтому у него иногда выходит путаница, и продолжение епископии часто надо искать не там, где указывает Лекиен. Но вообще этого ученого за его труд должно считать корифеем церковной географии и статистики. Труд Лекиена обнимает собою историю восточной церкви.
Продолжателем труда Лекиена для западной церкви является бенедиктинец Бонифаций Гаме, Р. В. Gams, который в 1873 году в Вюрцбурге издал Series episcoporum ecclesiae catholicae. «Ряд епископов католической церкви». Разница между этим трудом Гамса и указанным сочинением Лекиена заключается в том, что последний в своем труде не только поиме–човывает лиц, но сообщает и сведения о них, иногда словами исторических памятников, тогда как у Гамса сообщаются только имена. Но и в этом виде труд Гамса весьма полезное пособие, особенно в библиографическом отношении: Гаме указывает источники, которыми пользовался. Но наряду с этим у Гамса отвратительно–узкая католическая точка зрения. Лекиен так широк в своем взгляде, что продолжает перепись и епископий, ук–лонившихся в ересь или схизму. Гаме же оканчивает списки, коль скоро та или другая область впала в ересь, так что историк обращающийся за справками к труду Гамса, часто не находит нужного имени именно потому, что это лицо опущено Гамсом, как еретическое с его точки зрения. Издавая свой труд, Гаме придает ему значение чуть не церковного поминовения. Благодаря такой узкой точке зрения Гаме ослабил в значительной степени значение своего труда, и труд Лекиена остается незаменимым. Произведение Гамса представляет собою громадный труд, который он осуществил будучи 80–летним стариком. При составлении его он воспользовался изобретением писем с оплаченным ответом: он посылал такие письма к разным лицам и, благодаря этому, собрал нужные сведения.
Нужно затем указать на индекс ко всем вселенским и поместным соборам в последнем XI томе Hardouini «Collectio concilio–rum» (1715).
Если имя принадлежит не епископу, а какому–либо другому лицу, тогда приходится обращаться к другим пособиям. Если в имени лица можно заподозрить писателя, то нужно обратиться к пособиям по патрологии; из старых трудов можно указать на труд Вильгельма Кэва, W. Cave, Historia litteraria scriptorum eccle–siasticorum. I—II. London 1688–1698 (Oxford 1740–1743). Если дело касается должностных лиц византийской эпохи, можно обратиться к просопографии, заимствованной из кодекса Феодосия и Юстиниана, в старом издании Готофреда (1736). Колоссальный указатель составлен к первым десяти месяцам Ada sanctorum болландистов, Rigollot, Ad Acta Sanctorum Supple–mentum. Paris 1875. [На русском языке имеется капитальный труд архиепископа Сергия, Полный месяцеслов Востока. I—И| 2 изд. Владимир 1901].
Опыт сведения всех личных имен для данной эпохи издан Берлинской Академией наук, Prosopographia imperil Romani saec. I. II. Ill von Dessau, Klebs und Rohden. I—III. Berlin 1897—1898. Но он обнимает лишь первые три века римской империи и редко упоминает о лицах, имеющих отношение к церкви.
Ономатология
Вообще для имен лиц, встречающихся в древней церковной истории, важен английский словарь христианской биографии Смита и Уэса, Smith and Wace, Dictionary of Christian Biography. I_IV. London 1877—1887, отличающийся полнотой. Впрочем, полнота эта относительная. Дело в том, что авторы не имели определенной программы и, очевидно, работали случайно. Поэтому если в этом пособии нет какого–нибудь имени, то нельзя еще думать, что лицо это вовсе неизвестно. Издатели обещали выпустить свой труд в четырех томах. Издав первые три тома, они увидели, что сделать это, сохраняя принятый объем, невозможно; все–таки они решили окончить предприятие четвертым томом, вследствие чего четвертый том очень объемистый и может заменить два тома. Однако ж издатели принуждены были сделать в нем сокращения и опустили имена епископов, присутствовавших на некоторых соборах. Как на полезное пособие для справок вообще отноеительно имен можно указать еще на библиографический труд U. Chevalier, Repertoire des sources histori–ques du moyen age. Bio–bibliographie. 2 ed. I—II. Paris 1903—1907. Вторую часть этого труда составляет Topo–bibliographie. I—II. Paris 1894–1903].
Какое значение могут иметь справки относительно имен, это показывает пример, бывший в 1880 году. В латинской литературе давно утвердилось мнение, что руководство к толкованию Св. Писания, известное под именем Юнилия, принадлежит епископу африканскому. Спрашивается, в каком городе он был епископом? Держались разных предположений, пока за работу не взялся профессор бреславского университета Кин (Kinn). Читая послания Фульгенция Ферранда, карфагенского диакона, он заметил, что в посланиях к епископам и пресвитерам Ферранд употребляет формулы: «saneto patri filius», «saneto iratri», и называет себя «Ferrandus exiguus», в послании же к Юнилию он называет его только «сыном святой матери церкви кафолической» и усвояет ему титул «illustris». Количество лиц, имевших этот титул при Юстиниане, было определенное. Долго Кин искал среди этих лиц Юнилия, обращался к другим ученым, но бесполезно. Он потерял надежду достигнуть цели. Наконец, у Прокопия кесарийского в Historia arcana он нашел квестора, который был министром при императоре Юстиниане. Таким образом, вместо епископа автором данного толкования оказался министр. Можно предполагать, что кто–нибудь нарочно прибавил слово «епископ» к имени Юнилия для того, чтобы возвысить автора в глазах читателей. Подобные случаи бывали нередко; например, в прении Максима Исповедника с Пирром Максим назван архиепископом карфагенским между тем как известно, что он едва ли был и диаконом.
Право. Кроме имен географических и личных представляют собою затруднения еще названия технические. Технических названий для каждой науки бездна, и было бы странно пытаться указать для них общее пособие. Нужно иметь в виду прежде всего имена различных должностей того времени, которое обнимает собою древняя церковная история и для этого познакомиться с правовыми отношениями и строем римской империи. Это является далеко не излишним, потому что у нас в русской литературе развита боязнь считаться с точным значением этих наименований. Обыкновенно пытаются переводить их на русские имена, что не делает их понятными, потому что тогдашний строй разнится от современного. Очевидно, какое значение могут иметь для определения места и времени документа титулы. Раз в русских документах упоминается титул генерала, то отсюда можно заключать, что этот памятник принадлежит к послепетровской Руси. Церковному историку приходится считаться со строем римской империи в три периода. 1–й период — императорский — от Августа до Константина Великого, когда строй оставался еще классическим. — Пособиями здесь являются руководства по классическим древностям. [В этом случае следует в особенности назвать Handbuch der römischen Alterthümer von /. Marquardt (Römische Staatsverwaltung. 1—II. 3 Aufl. 1884. III. 2 Aufl.) und Th. Mommsen (Römisches Staatsrecht. I—II. 3 Aufl. 1887. III. 1 Aufl. 1887); это пособие отчасти имеет значение и для следующего периода. В качестве специального исследования можно указать О. Hirschfeld, Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diokletian. 2 Aufl. Berlin 1905]. Затем во 2–й период, со времени Диоклетиана и особенно Константина, этот древний строй подвергается весьма серьезным переменам. Для ознакомления с должностями и отношениями в этот период хорошим пособием служит труд /. Manso, Das Leben Constantin des Grossen. Breslau 1827. Затем можно указать на юридическое сочинение Bethmann–Hollweg, Der Civil–Process des gemeinen Rechts in geschichtlicher Entwicklung. 6 Bde Bonn 1864 и далее, где раз–1ичные должности, особенно связанные с судебным институтом, рассматриваются подробно и обстоятельно. Незаменимым пособием также является книга Куна, Е. Kuhn, Die städtische und bürgerliche Verfassung des Römischen Reichs bis auf die Zeiten Justinians. I—II. Leipzig 1864. После Юстиниана этот строй снова начинает подвергаться существенным изменениям, так что к концу византийского периода от него не осталось почти ничего. Эти позднейшие изменения исследованы весьма обстоятельно в докторской диссертации Н. А. Скабалановича, Византийское государство и византийская церковь в XI в. Спб. 1884.
Метрология. Другой род имен технических представляют наименования метрологические. С этим отделом русский ученый боится считаться еще более, чем с именами должностных лиц. В самом деле, странно видеть, как в русском, например, сочинении, в одном месте, где говорится, что тогда–то издержано столько–то номисм, — замечается: под ними следует разуметь монету вообще, а не золотую монету — «солид», как известную и определенную. Здесь следует обращаться за разъяснениями к греческой и римской метрологии Гульча, F. Hultsch, Griechische und römische Metrologie. 2 Aufl. Berlin 1882. Гульч может считаться самым видным корифеем в этой области, потому что он занимался этим отделом в течение нескольких десятилетий и им изданы все греческие и римские сочинения по метрологии. Ясно, каким образом могут служить указанной выше цели полусобственные метрологические наименования. Например, если в рукописи упоминались бы русские меры (пуд, фунт), то несомненно было бы, что здесь речь идет о России.
Хронология. За именами собственными и техническими следуют цифры — имена хронологические. История без хронологии стоять не может, и хронология должна считаться самым видным пособием и по истории вообще, и по истории церковной в частности. Хронология в сущности есть наука и искусство до такой степени сложные, что в этой области и охотников Мало и компетентных лиц не более. Как пособие для истории хронология может принимать разные формы. Прежде всего она не может не разнообразиться по методу обработки. Она может являться то как легкая справочная книжка, хго как солидный труд серьезной учености, различаясь по глубине и характеру обработки. Затем, хронология может разнообразиться и по направлению, задаче, которую она преследует. С этой стороны хронологию приходится делить на 1) материальную, или, что то же, — историческую и 2) формальную.
Древнейшее капитальное пособие в этом отношении не представляет такого различения. Это пособие дано Дионисием Петавием (Petaü) в его Opus de doctrina temporum (1627). Петавий был иезуит богослов, но и довольно видный астроном. Одна из слабых сторон его заключается в том, что он стоял за систему Птолемея против Коперника. Он является, собственно, в области хронологии продолжателем работ Скалигера (De emen–datione temporum 1583,1598, Thesaurus temporum 1606), хотя его враждебное отношение к Скалигеру заставляет его не признавать ценных сторон трудов последнего. У Петавия даются весьма основательные исследования по хронологии формальной, — устанавливаются математические и астрономические основания для счисления у того или другого народа, указывается, какой год у него существовал, солнечный или лунный, как был составлен народный календарь и проч. Но Opus de doctrina temporum дает в заключение и материальную хронологию, представляя целый ряд событий, расположенных по годам. В таком же смешанном направлении вели дело и бенедиктинцы, издавшие сочинение об «Искусстве проверять исторические даты» Clemencet et Durand, L'art verifier les dates des faits historiques. Paris 1750. 21.; 4 ed. par St. Allais 1818–1844.441. 8°, также 111. 4°. Здесь соединяются и та и другая хронология. Но по мере того, как знания развивались, приходилось различать между той и другой. 1
1) Труды по хронологии историко–материального характера представляют список датированных событий. Это — хронологические работы такого рода, где вся совокупность фактов того или другого отдела истории обрабатывается и подводится под определенные годы. Естественный их тип — древние хронографы и летописи, где события записываются под известными годами. Позднейшие ученые работы следуют этому же обычаю. Тип этой хронологии дан в русской литературе в известном сочинении архимандрита (потом епископа) Арсения, Летопись церковных событий и гражданских, поясняющих церковные. 3 изд. Спб. 1900. Здесь события расположены по порядку лет, и весь труд представляет форму летописи. Хронология может иметь здесь различный объем и проявлять различные степени учености. Возможны чрезвычайно краткие хронологические пособия вроде хронологических таблиц Weingarten'г., Zeittafeln und Überblicke zur Kirchengeschichte [6 Aufl. bearb. von Arnold. Leipzig 1905], но возможны и исследования обширные и капитальные.
По этому способу составлены Annales ecclesiastici Барония, в которых церковные события размещены по годам. Исправленные и дополненные Паджи (Pagi), они доселе служат пособием для хронологических справок (ed. Theiner 1864—1883). Непреходящую ценность имеют работы Тилльмона, Tillemont, Memoires pour servir l'histoire ecclesiastique des six premiers siecles. 16 t. Paris 1693–1712. 2 ed. 8 t. Bruxelles 1707–1719; Histoire des empereurs et des autres princes qui ont regne durant les six premiers siecles de l'eglise. 6 t. Paris 1690—1738. С ними можно только тогда не считаться, когда существуют какие–либо другие новые исследования. К сожалению, работы Тилльмона обрываются на интересном месте, оканчиваясь шестым веком.
Несколько далее Тилльмона идет труд англичинина Клинтона, F. Clinton, Fasti Romani. I—II. Oxford 1845—1850, самое капитальное пособие этого рода, обнимающее хронологию греко–римской империи от Августа до Ираклия включительно. Это — огромное издание на английском языке, в котором перечисляются события в порядке годов, но в то же время даются текстуальные выписки из авторов, которые говорят о них, и представляются краткие и в то же время ценные объяснения, почему в случае несогласия отдается предпочтение одному источнику перед другим. Вместе с тем, Клинтон приводит данные о местопребывании византийских императоров, на основании законов, собранных в кодексах Феодосия и Юстиниана. Fasti Клинтона особенно ценны тем, что в них автор приводит самые тексты, на основании которых он устанавливает даты. Это весьма важно. Некоторые хронологи имеют вредную манеру опускать свою предварительную работу, и потому, хотя книга приобретает авторитет и популярность, их работа гибнет даром, потому что находится слишком мало людей, которые дали бы себе труд углубиться в те основания, которые привели ученого к ус–тановлению той или другой даты. Во всяком случае труд Клинтона был настолько обширен, что он счел нужным сделать из него извлечение, An Epitome of the civil and literary Chronology of Rome and Constantinople from the death of Augustus to the death of Heraclius. Oxford 1853.
К сожалению, по–видимому, не зная этого труда, работал в свое время Муральт над своим «Опытом византийской хроно–графии», изданным нашей Академией наук: Е. Muralt, Essai de Chronographie byzantine de 395 ä 1057. St. — Petersbourg 1855. Это труд более скромный, чем труд Клинтона, но представляет то преимущество, что события в нем доведены до более позднего времени. Здесь перечисляются события и датируются в самых сокращенных словах — указывается, у какого автора говорится об известном событии, и курсивом показывается, что известный автор приводит и дату события. Муральт работал на огромном пространстве византийской истории и исследования свои не мог вести с такою глубиною, как Клинтон. Его хронология поэтому не отличается полнотой, особенно в последних отделах, и иногда представляет ошибки, которых Клинтон умел избежать. В отношении церковной истории для Муральта оказался фатальным отдел хронологии Египта. Если Лекиену трудно было справляться с названиями египетских городов, то для Муральта оказалось фатальным то, что он взялся за дело, не выучившись считать по–коптски, и в датах об александрийских патриархах у него весьма часто встречается фальшь. Он не мог понять, что в Египте год начинался не с 1 сентября, а с 29–го, а в некоторых случаях с 30 августа. Таким образом, его перевод дат всегда представляет некоторую ошибку в 2—3 дня. Поэтому же Муральт не мог свести дней недели с числами месяцев. В общем, хотя Муральт не был орлом хронологии, его даты далеко не всегда истинны, однако его труд почтенен не только по величине, но и потому, что хотя тексты не выписываются, но перечисляются авторы, говорящие о той или другой дате.
Очевидно, хронология материальная по одной стороне представляет более дорогое пособие, чем формальная, так как хорошее исследование этого типа (в роде Клинтона) дает исторический материал уже в более или менее обработанном виде. Но эта хронология никогда не может быть доведена до высоты совершенства, какая возможна для формальной. Здесь хронолог должен быть и историком, — должен критически относиться к известиям. Поскольку материальная хронология представляет собою обработанный ряд заключений, а не ограничивается обшими формальными указаниями, труды по ней всегда могут содержать в себе значительный процент погрешностей.
2) Формальная хронология имеет более скромную задачу: дать возможность встретившуюся древнюю дату перевести на дату новейшего летосчисления, юлианского или грегорианского. Но смотря потому, как будет производиться этот перевод, хронология может стать делом и очень скромным, и очень широким. Естественно задаться целью не только произвести перевод известной даты, но вместе с тем и доказать, что такой перевод правилен. Одним словом, формальную хронологию можно обосновать с известною большею или меньшею глубиною, и она может быть доведена до совершенства математических наук. Пособия по формальной хронологии могут иметь различные виды; то превращается она в руководство вроде пасхалии, указывающее математические правила для перевода дат и основания его, то — в пособия, аналогичные зрячей пасхалии, помещаемой, между прочим, в Требнике, т. е. в ряд таблиц, при помощи которых можно легко определить нужные даты. Вообще, труды этого рода не Устанавливают определенных хронологических дат, а учат, как обращаться с датами, которые могут встречаться в источниках. Это скорее хронологические логарифмы, ничего в отдельности не решающие, но пригодные на все. Смотря по цели, которую преследуют сочинения по формальной хронологии, в них преобладает элемент а) технический или б) математический.
Техническая хронология есть отрасль хронологии, которая занимается разъяснением тех форм летосчисления, какие были У известного народа, и указывает правила, как перевести счисление известного народа на наш календарь (подобно тому, как Переводится счисление по старому стилю на новый). Техническая хронология не может также освободить себя от обязанностей пасхалии, т. е. она должна определять, на какой месяц и какое число данного года приходилась та или другая пасха, а также по данной пасхе определять год события. Технический элемент имеет особенное значение в отношений к средним векам когда господствовала своеобразная манера обозначения дат. Светский человек чувствует себя здесь, как в лесу. Вместо того чтобы обозначать время по числам и дням месяца, обозначали по дням памяти святых. Таким образом, исследователю нужно хорошо знать и календарь известной местности, и манеру выражаться. Самое распространенное обыкновение было, например, обозначать воскресенье первыми словами праздничного гимна (introitus). Фомино воскресенье обозначалось словами: Quasi modo geniti, потому что этими словами начиналось апостольское чтение в этот день.
Математическая, или астрономическая, хронология занимается основою тех вещей, на которых утверждается хронология техническая. Она должна правильно определять течение луны, так как известно, что у некоторых народов счисление времени шло по лунному году (например, у евреев), — так что и хронология стоит в зависимости от течения луны. В ее задачу входит также сообщение сведений о затмениях солнечных и лунных, потому что это важно для установки тех событий, кото· рые не обозначены годом.
Не замененным доселе руководством по формальной хронологии математической и технической вместе может считаться труд L. Ideler'a Handbuch der mathematischen und technischen Chronologie. Berlin 1825–1826. Иделер был берлинский астро–ном, но в интересах науки счел нужным познакомиться с арабским и турецким языками; кроме того, он обладал солидными знаниями по математике и истории. Его два тома, изданные в 1825—1826 гг., представляют труд такой колоссальной учености, что с ним приходится считаться до последнего времени. [Задачу переработать вновь и заменить труд Иделера взял на себя недавt но астроном F. К. Ginzel, Handbuch der mathematischen und technischen Chronologie. В. I. Leipzig 1906. Вышедший том содержит общее введение и главы о летосчислении вавилонян, египтян, магометан (арабов и турок), персов, индусов, некоторых мелких азиатских и американских народов, китайцев и японцев. Все сочинение рассчитано на три тома].
а) По технической хронологии существуют особые сочинения. Следует в этой области назвать работу Unger'a о греческой и латинской хронологии, Zeitrechnung der Griechen und Römer, помещенную в Handbuch der klassischen Altertums–Wissenschaft ν Iwan Müller в томе. Унгер принимал участие в недавнем споре о римской хронологии. Может быть, многим неизвестно, что римский год у Тита Ливия не соответствовал годам императорской эпохи. Для истинной установки римского года нужно принять в соображение весьма многое, например время созревания плодов и пр. Этот ученый и дает указания относительно древней римской и греческой хронологии очень почтенные. Вообще, для отдельных народов пишутся специальные формальные хронологии. Как на образец — можно указать на исследование по армянской хронологии, Е. Dulaurier, Recherhes sur Chronologie Armonienne. Paris 1859. Здесь не только дается перевод армянских дат, но указываются и его основания. Весьма много работал в этой области (армянской хронологии) и академик петербургский Броссе при своем переводе армянских историков.
Краткое, но обстоятельное руководство для средних веков и нового времени дал F. Rühl, Chronologie der Mittelalters und der Neuzeit. Berlin 1897. Сведения относительно христианского летосчисления дает также Н. Grotefend, Handbuch der historischen Chronologie des Mittelalters und der Neuzeit. Hannover 1872 [2 Aufl.: Zeitrechnung des deutschen Mittelalters und der Neuzeit. Hannover 1891–1892]. Гротефенд писал означенный труд свой для разработки собственно средневековой истории, но и для церковной труд его имеет значение. Христианские праздники, как уже замечено, представляют важный элемент для определения времени церковных событий. Ими в исторических известиях определяется часто время того или иного события. Гротефенд дал в конце книги 35 таблиц по числу дней, на которые может падать праздник пасхи. В этих таблицах, носящих название «неисходных календарей», показывается, в какой день недели приходится известное число в каждый из 35–ти годов. Таблицы Гротефен–Да заключают в себе краткие, но достаточные указания на то, как отыскать пасху во все года после Никейского собора; определенные же по пасхе все воскресные и подвижные праздничные дни года определяют собою и события. В этом отношении нечто аналогичное представляет русский Месяцеслов православной кафолической церкви И. Косолапова (2 изд. Симбирск 1880), где дан список воскресныхдней в каждый из 35–ти годов. Работа Косолапова представляет собою то неудобство что имеет дело только с двумя календарями — юлианским и гре–горианским.
Есть особые труды этого рода с чисто математическим характером, raison d'etre которых составляет их удобство и их небольшой объем. Они предлагают средства, как переводить хронологические даты одного летосчисления на даты другого летосчисления. В этом отношении особенно важным является труд венского доцента Шрама, R. Schräm, Hilfstafeln für Chronologie. Wien 1883. Достаточно знать два первых действия арифметики, чтобы перевести с помощью этого труда любую дату на юлианское или грегорианское летосчисление. Этот небольшой квадрант представляет бездну математическаго материала. Имея в руках небольшой том Шрама, вы будете иметь возможность точно установить греческие олимпиады, летосчисление индусов, китайцев, а если у вас интерес так велик, то и летосчисление мексиканцев и египтян. Здесь есть также указатель, при помощи которого всякий без труда может определить, на какой день приходилось в тот или другой год весеннее или осеннее равноденствие, летнее и зимнее солнцестояние и вступление солнца в тот или другой знак зодиака. Это указание необходимо, потому что некоторые писатели, особенно греческие, вместо обозначения месяца употребляют, например, выражение: «это было тогда, когда солнце вступило в знак скорпиона». Вместе с тем тут же даны пособия для определения новолуния, полнолуния и данные для заключения о том, могло или не могло быть в известный год солнечное или лунное затмение.
б) Здесь мы ставим вопрос о значении астрономии для хронологических изысканий. Собственно, для времен отдаленнейших единственные вполне надежные даты представляют собою даты астрономические. К счастию для истории, солнечных затмений человек в старое время пугался и заносил их, как диво, j в свои летописи. А так как с этим соединялись и бредни астро| логов, видевших в затмениях предзнаменования и устанавливавших фальшивую связь между астрономическими явлениями и событиями человеческой жизни, то легко понять, почему затмения могут быть важны для истории. Они составляют неподвижную границу, которой не в состоянии испортить никакой переписчик. Подобные даты составляют краеугольный камень всякой хронологии. Отсюда в ряду хронологических пособий видное место занимают те книги, которые занимаются астрономической хронологией. Они высчитывают лунные и солнечные затмения, о которых упоминается в истории.
Значение астрономической хронологии определяется возможностью установить чрез них даты, ничем не обозначенные, или же, в случае недостаточной точности дат, определить события, лишь отчасти датированные. Это последнее обстоятельство выясняется из того, что различными писателями употребляются различные эры при летосчислении, и для перевода этих эр на нашу встречаются трудности. Так, например, хронограф Феофан считает по годам от сотворения мира, но по временам переводит это летосчисление на годы от Рождества Христова. Правда, эра, которою пользуется Феофан, есть александрийская, т. е. полагаемые ею 5492 г. от сотворения мира нужно вычитать из известной хронологической даты, чтобы получить годы нашей эры; но Феофан не всегда пользуется этой эрой, а меняет ее, и потому приходится вычитать иногда больше, иногда меньше. Здесь и помогает делу хронология астрономическая. Для древнейших времен установка дат, когда именно произошло данное затмение, представляет трудность, потому что там солнечные затмения связывались с событием, но не определялось время (год, месяц и день), когда они случались. В позднейших памятниках обозначались месяц и день затмения или, по крайней мере, месяц. У Муральта такие данные заносятся, когда он находит упоминание о них в византийской истории. В этом объеме заносятся они и в «Fasti Romani» у Клинтона. Но важно знать о всех бывших затмениях, и указанием их астрономы стараются облегчить работу для историков.
Во французском бенедиктинском издании «Искусство поверять даты» содержится перечень солнечных и лунных затмений. Но ученым настоящего времени было бы стыдно пользоваться этим изданием. В 1882 г. в Берлине изданы были таблицы с вычислением солнечных и лунных затмений Леманном, Р. Lehmann, Tafeln zur Berechnung der Mondphasen und der Sonnen und Mondfinsternisse. Berlin 1882. Выше их стоят «Таблицы соединений луны с солнцем» венского профессора и директора обсерватории фон Опполъцера Th. von Oppofcer, Syzygientafeln für den Mond. Leipzig 1881. Они дают возможность знать, видно было или нет в той или другой местности известное затмение. С земной точки зрения, только лунные затмения реальны, потому что земля больше луны и тень земли совершенно покрывает луну. Солнечные затмения в известной степени являются фиктивными. Луна ничтожное тело сравнительно с солнцем, так что тень луны покрывает только известную поверхность земли. Если лунное затмение происходит там, где бывает ночь, то оно бывает непременно видимо. Совсем иное дело с солнечным. Если припомним газетные известия о солнечном затмении, бывшем в январе 1898 года, то увидим, что в одном месте оно было великолепно и для астрономов назидательно, а в другом его и не существовало. Поэтому по отношению к солнечным затмениям нужно определить, было ли оно в известном месте видимо. Ученые, пользующиеся старыми изданиями, подвергаются опасности связать событие с солнечным затмением, которое не было видимо. Таким образом, солнечное затмение обращается в средство географических известий. Положим, в Константинополе об антиохийском событии могли знать неопределенно по слухам. Если повествуется об антиохийском событии по константинопольским известиям и если солнечное затмение, с которым связано это событие, не было видимо в Константинополе, то можем не придавать этому известию высокой ценности. «Syzygientafeln» дают возможность высчитать солнечное затмение достаточно точно.
Но и это произведение не вполне точно. Дело в том, что луна есть такое капризное тело, что астрономы знают до 200 аргументов для вычисления ее движения. Высчитывая полнолуние или новолуние с точностью до 0,1 минуты, они поправляют вычисления 200 раз на основании других соображений. Выбирают сначала немногие аргументы, а остальные отбрасывают — именно те, которые хотя и влияют на фазы луны, но в короткое время не сказываются ощутительно; в продолжительный же период времени эти аргументы составляют цифры значительной величины. Поэтому ни одна научная система не оказывается надежной, когда пройдет несколько десятков лет после ее издания. При содействии английского адмиралтейства Ганзеном были изданы лунные таблицы, на основании которых могут быть делаемы поправки, Р. А. Hansen, Tables de la lune. Londres 1851· При вычислении затмений, бывших в течение тысячелетий, Оппольцер должен был сделать ввиду этого, на основании исторических сведений, эмпирические поправки в своих теоретических рассуждениях, хотя и не дает отчета в этих поправках. Эти–то поправки и составляют преимущество труда Оппольце–ра перед другими. Талантливый ученик Оппольцера — Гинцель предложил поправки более точные. Затем следуют работы Шрама, который упростил Syzygientafeln в своих Tafeln zur Berechnung der näheren Umstände der Sonnenfinsternisse. Wien 1886.
Издав свои таблицы, Оппольцер предпринял новое грандиозное дело со своими учениками. Они высчитали все лунные и солнечные затмения, какими только может интересоваться история, за огромный период времени до и после Р. X. Все эти затмения были занумерованы. Это появившийся в LH т. «Памятных записок Венской академии наук» «Канон затмений» (Canon der Finsternisse. Denkschriften der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. B. LII. Wien 1887). Под словом «канон» при этом разумеется список фактов, установленных в области астрономии; слово употреблено прежде всего Птолемеем и усвоено потом учеными. Это огромное произведение представляет список солнечных и лунных затмений на огромном пространстве времени с 1208 года до Р. X. по 2161 г. по Р. X. На этом пространстве времени насчитывается 8000 солнечных и 5200 лунных затмений. К таблицам приложено 160 карт, показывающих ход солнечных затмений, так что историк, сталкиваясь с астрономическим явлением в той или другой местности в известный период, легко может воспользоваться этим трудом: географическая карта, показывающая ход солнечного затмения, покажет историку и то, могло ли быть и как долго продолжалось солнечное затмение в данной местности. Кто имеет в руках труд Оппольцера, тот легко может проверить записи затмений, упоминаемых в летописях.
Но и грандиозный труд Оппольцера не освобождает историка от самостоятельных работ: нужно еще приспособить элементы записи к определенным местам, чтобы решить, было ли данное затмение в известном месте. Неудобство этого труда заключается в том, что он слишком капитален и не может быть общедоступен. Поэтому таблицы сизигий не могут быть вытеснены из употребления. Появление «канона» вызвало труд Шрама, Reduction–stafeln für den Oppolzerschen Finstemiss–Kanon zum Übergang auf die Ginzelschen empirischen Korrectionen. Wien 1889.
Вообще, благодаря венским астрономам астрономическая хронология может считать себя твердо постановленною. Краткое руководство по этой отрасли дал страсбургский профессор W. Wislicenus, Astronomische Chronologie. Leipzig 1895. Вислице–нус выбирает пособия более практичные и дает предпочтение работам Оппольцера.
Остается привести из области хронологической несколько практических указаний для вычисления хронологических дат в той или другой стране. Точкою опоры для всякого хронологического исследования является эра, τ е. год, от которого отправляется то или другое летосчисление. Эры существуют различные, и мы должны избирать подходящие: нам нужно знать те эры, которые служат для определения церковно–исторических событий.
Римское летосчисление
Древняя церковная история, как представляющая совокупность фактов, происходивших главным образом в пределах римской империи, должна иметь дело с хронологией Рима. Само собою разумеется, историк должен знать календы, ноны, иды. Следует отметить, что Рим не имел определенной эры. Эра от основания Рима имеет значение только для ученых. Но фактически вообще она не имела такого значения, какое имеет эра в нашем счислении. Истинное и подлинное счисление Рима производилось по консулам.
Хотя при императоре Августе произошли преобразования, однако только в учебниках для средней школы можно выражаться, что республика перестала существовать. Ученые говорят лишь о римском принципате. Так как империя находилась под сурдинкой и удерживался прежний республиканский порядок (до Диоклетиана), то не произошло перемены и в счете по консулам. В конце каждого года римская республика назначала выборы, на которых на смену двух правивших в течение года консулов выбиралась новая пара их. Вновь избранные до 1–го января следующего года назывались «designati» (consules), а с этого дня — «ordinarii». Почет консульства был так велик и кандидатов было так много, что император находился в затруднении назначать двух только консулов; отсюда факт существования консулов ординарных и консулов «suffecti» (подставных): вместо одной пары было ежегодно по несколько пар. Чрез несколько месяцев consules ordinarii слагали свою должность и в нее вступали consules suffecti. Те и другие консулы не разнились по власти, но хронологически; первые — ordinarii — только давали название счету. Если бы оказалось на написи имя консулов suffecti, то ясно, что напись сооружена в имении консула и заключает в себе грубоватую лесть.
Когда после Константина Великого римская империя сделалась двустоличною, то между императорами восточными и западными происходило соглашение, по которому один консул объявлялся в Риме, а другой в Константинополе. Иногда же оба консула были из восточных или западных. Если предварительного соглашения не было, то в Риме не знали, кто будет консулом в Константинополе и наоборот. Отсюда являлась необходимость условных дат. В Риме, например, писали: в консульство такого–то и того, кто будет объявлен (et qui pronunciatus erit) в Константинополе. Эта неопределенность могла длиться несколько месяцев. Консулы объявлялись 1–го января. Для того, чтобы в отдаленнейшие места римской империи проникла весть о том, какие сановники назначены в Риме на известный год, при полном отсутствии удобств в сообщении, — требовалось очень много времени, и проходило несколько месяцев, прежде чем имена новых консулов делались известными и в отдаленных от Рима провинциях. Между тем в житейской практике требовалось точное обозначение консулов. Поэтому прибегали к такой датировке: post consulatum (имя рек, т. е. прошлогодних) virorum clarissimorum. Таким образом, хронологический термин «post consulatum» на первое время года, по крайней мере, был неизбежен в провинции. Если такая датировка встречалась в документе за май месяц, то это объясняется или небрежностью нотариальной конторы или отдаленностью этой провинции от столицы.
Очевидно, что при таком способе датирования событий хронологу нужно быть особенно осторожным, чтобы не принять ложного документа за истинный. Так, например, если событие случившееся 7–го января, датировано именем консула, уже поставленного 1–го января того же года, то истинность или ложность исторического документа, так датированного, определится географическими указаниями: событие, датированное 7–м января нового консула, могло случиться вблизи Рима и не далее пределов Италии; если же оно значится совершившимся в таких отдаленных городах, как, например, в Эдессе или в Фивах, где, очевидно, не могли в такой короткий срок узнать имя нового консула, — то, следовательно, исторический документ, свидетельствующий совершение данного события, подложен.
Некоторые документы, в том числе и церковные, составлены так, что и в пометке хотят выставить свою преданность царствующему дому. В 430 году консулами были Flavius Theodosius и Flavius Valentinianus — оба императоры, а в следующем — 431 г. — частные лица, Антиох и Васе. В 431 г. в Ефесе происходил 3–й вселенский собор, и хотя заседания были в июне и июле, однако акты датируются post consulatum (т. е. императоров). Собор 448 г. (ноябрь) под председательством Флавиана и разбойничий 449 г. датируют правильно (consulibus). Но в 451 г. Халкидонский собор, вследствие нашествия гуннов, затруднившего сношения Константинополя с Римом, в октябре упоминает об одном только консуле — императоре Маркиане, и датирует: «Flavio Marciano Augusto consule et qui fuerit nuntiatus», хотя Адельфий был уже назначен. В 419 г. отцы Карфагенского собора с Аврелием во главе отправили 26 ноября списки определений 1–го Никейского собора к папе Бонифицию с отметкой: «post consulatum» (императоров Гонория и Феодосия).
Датировка post consulatum может заставить иногда неправильно отнести событие к году предшествующему, ибо при такой датировке ставились только начальные Р. и С; между тем эти буквы часто служили у римлян инициалами «ргаепоглеп» Publius и Cajus, с каковым praenomen могли оказаться и консулы того или другого года, между тем как оно может быть истолковано в смысле p(ost) c(onsulatum).
Самое важное неудобство датировки по консулам, напоми–наюшей датировку древних ассириян по сановникам, заключалось в том, что так как никакая человеческая память не в силах была запомнить ряд всех «consules ordinarii», то нужно было иметь список консулов пред собою. Но весьма легко было сделать пропуск в длинном ряду, и переписчик не мог догадаться об этом, хотя бы пропустил до 10, потому что не было точного исходного пункта (эры). Списки консулов подвергались участи всяких летописных произведений — порче, пропускам, вставкам. Епифаний кипрский употреблял все усилия, чтобы точно определить даты Рождества Христова и страданий. Но его труд представляет сцепление ошибок, так как у него были под руками испорченные списки консулов. Число консулов увеличивалось не на счет консулов suffecti, а по небрежности писцов. Так, вместо L. Rubellio Gemino et С. Fufio Gemino consulibus (29 г. по «Р. X.) писали duobus Geminis consulibus, и у Епифания Gemini поняты как вторая пара консулов наряду с Рубеллием и Фуфием. К этому присоединялись экономические расчеты сбережения папируса. Итак, во–первых, римская хронология представляет то неудобство, что обязывает иметь точные списки консулов.
Еще большее неудобство она представляла, когда приходилось датировать будущее время. Здесь приходилось прибавлять к именам консулов числовые величины. При этом приходится считаться с тем явлением, что римляне вели счет несколько иначе, чем мы. Наше 8 лет после 98–го года означает 98+8, а у римлян означает 98+7, потому что первым из 8 лет считался 98 год, а не 99, так сказать, inclusive, а не exclusive. Эта особенность сказалась и в жизни римлян. Дни рынков назывались nundinae т. е. noveni dies — «девятые дни». Но римская неделя состояла не из 9 дней, как бы следовало, а из 8. Вследствие этих порядков и календарь Юлия Цезаря был перепутан самими жрецами. Именно, високосным годом они считали не четвертый, как сле–Довало бы по формуле in quarto anno, а третий. Только Август своею властию исправил ошибку. Поэтому, когда выставлена Дата, то для историка возникает вопрос: как считал автор — exlusive или inclusive («исключительно» или «включительно») Следовательно, и в этом отношении римское счисление было неудобно.
Несмотря на все это, система римского счисления представляет для историка незаменимое преимущество. Всякое письмо вернее сохраняется, чем цифры. Особенно римские цифры допускают смешение. Каждый знак представляет элемент для порчи. Цифра девять арабского начертания представляет один элемент для порчи (например, 9 обращенное дает 6); римское 9 (VIIII) представляет пять знаков для порчи. И имена подвергаются порче, но не в такой мере. Даты по двум консулам оставляют посильный след и легко могут быть восстановлены в случае порчи. Вот пример подобного восстановления.
17 июля латинская церковь празднует память мучеников, пострадавших в Scili; сведения о них сохранились в «Acta martyrum Scilitanorum». Мученики были допрашиваемы африканским проконсулом Сатурнином. Но искаженная переписчиками датировка по консулам повела к недоразумениям; при этом выходило, что мученики пострадали в 200 году. Дата такая: praesidente bis Claudiano consule (когда дважды председательствовал консул Клавдиан) — — Saturninus proconsul dixit. Это такая же несообразность, как сказать, что на сельской сходке председательствовал министр юстиции. Чувствуя эту несообразность, другие списки вместо praesidente поставили praestante, praesente и existente. Следовательно, уже предполагается только существование консула. Но, имея дело с фактом, что имя Клавдиана^е числится в списках того времени (консул 200 года был Claudius Severus), ученый Leon Renier пришел к убеждению, что здесь разумеется 180 год, когда консулами были Lucius Fulvius Bruttius Praesens и Sextus Quintilius Condianus. Изданные Узенером в 1881 г. акты греческие подтвердили поправку Ренье, хотя и здесь имена консулов подверглись искажению: έπί Πέρσαντος τό δεύτερον και Κλαυδια–νοΰ των υπάτων. Затем Робинсон в 1890 г. нашел и латинскую редакцию, где читалось: Praesente bis et Claudiano consulibus. Для истории это было немаловажно. По старой дате год мученичества (200) падал на царствование Септимия Севера, а по новой — на царствование Коммода. Исправленная дата выяснила тот факт, что гонение Марка Аврелия продолжалось еше и после него, при Коммоде. Таким образом, благодаря невозможности совершенно исказить имя является возможность восстановить дату.
Консульская датировка оказала немаловажную услугу в деле разоблачения так называемых лжеисидоровых декреталий. Римские папы датировали свои послания не только числом, но и годом по консулам. Лже–Исидор, составляя свои декреталии, должен был применительно к посланиям пап точно так же датировать свои декреталии. Но у него не было подлинного списка консулов, почему он и датировал наугад. Это обстоятельство помогло разоблачить подделку; анализ тенденций довершил дело.
Хорошим пособием при переводе консульских дат (с именных на численные) может служить таблица Шрама в его Hilfsta–feln für Chronologie. Он так хорошо свел дело, что при помощи бревиатур можно угадывать пары консулов в его алфавитном списке. Итальянский ученый Borghesi чуть не всю жизнь употребил на то, чтобы исправить списки консулов. /. Klein, Fasti consulares. Lipsiae 1881, издал списки консулов от смерти Юлия Цезаря до Диоклетиана. Эта работа обратила внимание на явления, которых ранее не подозревали, и представляет пособие для ознакомления с римской номенклатурой. Здесь мы находим полные имена консулов ординарных, консулов suffecti, насколько это можно определить на основании имеющихся данных. Автор всюду указывает источники приводимых сведений.
При вступлении в должность, во время консульской процессии, новый консул бросал в народ деньги. При Юстиниане было сознано, что этот обычай вреден и нелеп, потому что в среде черни происходили свалки, увечья и т. д. Запретив этот обычай для консулов, Юстиниан удержал его, однако, как привилегию императоров. В 541 г. был последний консул Флавий Василий Меньший (Flavius Basilius Junior), а потом стали обозначать годы: 1–й, 2–й, 3–й, и т. д. post consulatum Basilii. Преемники Юстиниана восстановили обычай объявлять себя первого января после вступления на престол консулами и бросать деньги. Отсюда также считались postconsulata, что продолжалось до века, до императора Льва Философа (886—912). Лев издал указ, которым выводилось из употребления летосчисление по консулам.
Что касается эры ab urbe condita, то в вопросе о времени основания Рима расходились сами ученые авторитеты. Марк Порций Катон утверждал, что Рим основан 21 апреля 4–го года 6–ой греческой олимпиады, а Марк Теренций Варрон, известный историк–археолог, указывал на 3–й год 6–ой олимпиады. При переводе на современное летосчисление выходит, что, по Катону, Рим основан за 753 год до Р. X., а по Варрону — за 754 г. Сначала ученые держались точки зрения Катона, потом — Варрона. Император Клавдий, этот антикварий на престоле, высказался в пользу Варрона, отпраздновав в 47 г. по Р. X. 800–летие существования Рима. Но, несмотря на это, вопрос не был решен окончательно. При императоре Филиппе в 248 г. было отпраздновано 1000–летие Рима, т. е. с точки зрения Варрона — 1001–летие.
Летосчисление от основания Рима опирается, собственно, как на основание, на греческое летосчисление по олимпиадам. Греки в каждый 4–й год праздновали олимпийские игры: интерес к героям игр был так велик, что они чтили их и посему вели точные и последовательные списки их (начиная с Корива). Это летосчисление проверено по показаниям Эратосфена и по данным астрономии, ибо Фукидид сохранил указания на затмения в известные олимпиады. Летосчисление по олимпиадам ведется с летнего солнцестояния 776 года до Р. X., 4733 г. после сотворения мира.
Перевод дат олимпиад представляет некоторые трудности. Сообщим формулу этого перевода. Олимпиада обозначается λ, год олимпиады ε. При переводе следует из λ вычесть 1, остаток умножить на 4 и к произведению прибавить ε, т. е. год, обозначенный при олимпиаде; получится, положим, ζЕсли вычесть это число из 777 или из него вычесть 776, то получится соответствующий данной олимпиаде год до Р. X. или после Р. X.
Восточное (сирийское) летосчисление
С греческим счислением по олимпиадам церковному историку дела иметь не приходится. Древнейшая эра, с которой ему приходится встречаться, — эра Селевкидов, встречающаяся в сирийских памятниках и в греческих, взятых с востока: 1 октября К]2 г. до Р. X· Называется она различно: «годы Александра царя», «годы ионийцев» (греков).
Происхождение ее является «x» — ом. Если сирийцы думали, что это счисление идет от Александра Македонского, то это была грубая ошибка. Обыкновенно считают началом этой эры победу Селевка Никатора над Димитрием Полиоркетом при Газе осенью 312 года до Р. X. Но Унгер сомневается в точности этой датировки и дает свое объяснение. Трудно объяснить, как считать годы царствования Селевка Никатора. Селевк Никатор носил ι титул βασιλέως («царь») еще ранее, а Вавилон был взят им летом ι 312 года, и это событие потому не может быть началом эры. Вернее поэтому считать, думает Унгер, за начало этой эры год смерти Александра IV Македонского, т. е. 311 год, после чего Селевк Никатор мог по праву назваться царем. Если счисление от 312 года будет Antedatirung, то счисление с 311 Postdatirung. С датами до Р. X. церковному историку иметь дело почти не приходится.
Для того, чтобы перевести года этой эры на наше летосчисление, нужно из хронологической даты по этой эре вычесть для октября, ноября и декабря 312 лет, а если идет речь о месяцах от января по сентябрь — 311, и получится год эры Дионисиевой. Обычным началом этой эры должно считать 1 октября. Надо заметить, что этот термин не имеет достаточной твердости. Лунный год в Антиохии отождествлялся с солнечным, между тем лунный год разнится от солнечного на 11 дней. Новый год начинался с 1–го числа тишри; таким образом, большая часть месяца приходилась после осеннего равноденствия. С древнесирийски–ми памятниками возиться нелегко, так как почти всегда летосчисление ведется по месяцам лунным, а не солнечным. Это составляет один из узлов в вопросе о времени празднования пасхи. Сирийское летосчисление впоследствии под влиянием Επί зантии дало уклонение: византийские индиктионы проникли к сирийцам. Писатели начали отождествлять годы Селевкидов с эндиктионами, т. е. считать началом года не октябрь, а сентябрь. Эра Селевкидов получила широкое распространение на всем востоке, но в разных городах наряду с нею существовали и Местные эры. Была, например, особенная местная эра, довольно распространенная, которою пользовалась столица Сирии — Антиохия. Начало этой эры падало тоже на осень, именно 48 года до Р. X.; 705–706 г. от основания Рима, 49–48 г. до Р. X. и 264 г. эры Селевкидов совпадают с первым антиохийской эры. Чтобы перевести эту эру, стоит только прибавить к антиохийской эре 263, тогда получится эра Селевкидов, переводить которую на наше летосчисление мы уже умеем. Эта эра встречается у Евагрия и Иоанна Малалы; у последнего находится и ключ к ней.
Египетское летосчисление
Египет имел свое счисление годов. Там употреблялся подвижной солнечный год (всегда в 365 дней), так что 4 года равнялись 1460 дням, тогда как наши 4 года содержат 1461 день, или 1460 лет нашего счисления равняются 1461 египетскому году. Когда Египет был присоединен к Риму, правительство постаралось поставить египетское счисление в определенные отношения к счислению римскому. Тогда был введен в Египте юлианский год под названием александрийского. Было принято считать 1 августа всегда равным 8 «месори», что и составляет ключ к египетскому году. Счисление это держится до сих пор у коптов (с египетскими названиями) и у абиссин (с названиями своими). Начало этого года три раза в 4 года падает на 29 августа, а в год, предшествующий високосному, на 30 августа; таким образом, этот термин твердо установился.
В Египте привыкли вести счисление по годам своих государей; но для астрономов такое счисление являлось неудобным. Александрийские астрономы употребляли заимствованную от халдейских астрономов эру Набонассара, и затем эру Филиппа (брата Александра Македонского) и эру Августа и, наконец, эру Диоклетиана.
Что касается значения первых трех эр, то 1–е θωΰθ[4]) первого года Набонассара = 26 февраля 747 г. до Р. Χ. «Ετος από Φιλίππου + 424 = έτος από Ναβονασσάρου. Довольно точно и такое равенство: έτος άπό Naß + 6 = έτος από Φιλ + 430 = annus ab urbe condita; 'έτος άπό Φιλ — 12=год эры Селевкидов. 1–е θωΰθ 295 г. эры Филиппа, или 31 августа 30 г. до Р. X. есть начало эры двгуста. Для летосчисления существовали каноны или списки царствований. Известен канон Клавдия Птолемея, которым он пользуется в своей Μεγίστη σύνταξις (Альмагест). Эти списки продолжались последующими астрономами до времен Диоклетиана и дальше.
Счисление по консулам не успело привиться в Египте во время римского владычества. 20–летнее царствование Диоклетиана приучило к счислению по годам его царствования. За отречением Диоклетиана от престола трудно было узнать, кто удержал начальствование над империей, вследствие этого продолжали датировать царствованием Диоклетиана. У астрономов эру Августа мало–помалу вытеснила эра Диоклетиана. Это летосчисление по годам царствования Диоклетиана вошло в жизнь и удержалось с большим удобством еще и потому, что александрийские святители, издавая пасхальные таблицы при посланиях, употребляли именно египетское летосчисление по эре Диоклетиана. Впоследствии христиане сочли неудобным вводить в летосчисление имя гонителя христиан и хотя удержали прежнее летосчисление по эре Диоклетиана, но было переменено ее название: вместо «άπό Διοκλητιανοϋ χρόνοι» стали употреблять выражение «χρόνοι άπό των μαρτύρων», «лета мучеников чистых». Это летосчисление перешло из Египта в Эфиопию и долгое время признавалось там нормальным.
Дата вступления Диоклетиана на престол известна с точностию; несомненно известно, что он возложил на себя корону в Халкидоне 17 сентября 284 г., за 15 дней до октябрьских календ, а 27 сентября, за 5 дней до октябрьских календ, вступил в Никомидию. Начало египетского года было незадолго перед этим (29 августа), так что Диоклетиан был избран императором 20–го числа 1–го египетского месяца, а 30–го вступил в столицу, и египетский год, начавшийся 29 августа 284 года, был первым годом царствования Диоклетиана. Разница между первым месяцем и началом царствования Диоклетиана была совершенно ничтожная (29 августа—17 сентября), и потому было принято, что 1–й год царствования Диоклетиана начался с 29 августа 284 г. Отсюда является простая, легкая возможность перевода летосчисления по эре Диоклетиана на наше летосчисление. Если дело идет о времени, продолжающемся от сентября (от 29 или ЗО–го августа) до января, то тогда к эре мучеников следует приложить 283; если же речь идет о времени с января по август нужно приложить 284, чтобы получился год от Р. X.
Летосчисление от Р. X
По православной пасхалии, великий индиктион содержит в себе 532 года, после чего дни пасхи идут в том же порядке, например, 533 год = 1–му, 1064 = 532 г. Но написать пасхалию на 532 года — труд огромный, на который требуется много папируса, чернил и труда. В Александрии существовала упрощенная практика. Дело в том, что через 95 лет пасха повторяется приблизительно в том же порядке, хотя високосные года производят путаницу, так что приходится делать поправки. В практике был сокращенный цикл. Вычисление пасхи Кирилла александрийского по упрощенному способу кончалось 531 г. по Р. X. Нужно было вычислить пасху на дальнейшее время и произвести поправку для високосных годов. Эту работу взял на себя западный монах Дионисий Малый в 525 г. Он произвел грандиозный переворот и положил основание нашему счислению, т. е. от Р. X. Побуждения к этому были невысоки: он был ханжа.
Александрийские епископы, не менее Дионисия православные, не усматривали ничего позорного в употреблении эры Диоклетиана для пасхальных таблиц, но Дионисий этим возмутился. Вместо того, чтобы продолжать счисление от Диоклетиана, он начал считать от Р. X. Св.Кирилл александрийский составил цикл празднования пасхи на 95 лет — от 153 г. по 247 диоклетиановой эры. Дионисий Малый говорит: «так как остается от этого круга только 6 лет, то мы решились продолжить на следующие 95 лет». При этом он в своем пасхальном круге не пожелал продолжить счисление по эре Диоклетиана «tyranni potius, quam principis, impii et persecutoris» («скорее тирана, чем руководителя, нечестивого и гонителя») и годы Диоклетиана заменил годами «ab incarnatione Domini nostri Jesu Christi» («от воплощения Господа нашего Иисуса Христа»), поставив вместе 248–го года Диоклетиана 532–й год. Это и есть первая известная истории дата, поставленная по нашему летосчислению от Р. X., явившемуся на замену счисления по эре Диоклетиана.
532 г. от Р. X. есть 1285–й год ab urbe condita. Так как 19x28 = 532 г., то очевидно, что 1285—(532—1) = 753 a. U. С. На год 753 от основания Рима приходится первый год 19–летнего круга; в этом году, по взгляду Дионисия, последовало благовещение (воплощение Христа). Вероятно, для Дионисия вопрос о годе Рождества Христова этим совпадением 753 a. U. С. с 1 годом 19–летнего цикла и разрешался. В основании счисления его не было научных данных о годе Р. X. Он предполагал, что александрийская пасхалия точна. Она руководилась движением луны, и в 532 году должен был кончиться 19–летний цикл. Между тем по его счету он кончился не в 532 году, а в 531 году, поэтому, очевидно, Дионисий начал счет не от Р. X., а от Благовещения. Эра Дионисия Малого — от Р. X. (наша), таким образом, объективно научного значения не имеет. Она отличается точностью только приблизительною. Дионисий в своем исчислении основывался на данных пасхалистических, а не исторических.
С эрой Дионисия Малого аналогична aera Hispanica. Она состоит в том, что каждый год ее от Р. X. берется на 38 лет выше (38 = 19x2); 1–й год = 716 a. U. С. Это обстоятельство указывает на пасхалистический характер этой эры.
Вопрос о времени рождества и смерти Христа[5])
О времени рождения и времени страданий и смерти Христа имеется мало определенных, несомненно верных исторических Данных; установка этих двух фактов между тем должна бы лежать в основе специально христианской эры.
Что касается времени рождества Христова, то нужно признать прежде всего то, что гражданская история не дает определенных указаний на год той переписи, которая была в год Р. X. Таким образом, в гражданской истории является пробел, с которым хронология до сих пор не может справиться. Разумеется, несправедливо поступают те, которые, пользуясь молчанием истории, думают отвергать достоверность евангельских событий.
Известно, что для иудейской истории мы имеем авторитет в лице Иосифа Флавия (пленника императора Веспасиана). Он жил очень близко ко времени Христа и относительно важнейших дат иудейской политической жизни имел возможност пользоваться сведениями весьма точными и определенными Он представляет такие сведения о времени царствования Иро да, в достоверности и точности которых сомневаться трудно Воцарение Ирода произошло в том году, когда он был в Риме, в консульство Кнея Домиция Кальвина и Кая Азиния Поллиона. Это был 714 год от основания Рима. Ирод умер на 37 г. своего царствования. Если 714 г. был первым годом его царствования, то, приложив 36 к 714, получим 750. Из Евангелия известно, что смерти Ирода предшествовало избиение вифлеемских младенцев от 2–летнего возраста и ниже. Когда происходило избиение, Иисусу Христу было менее двух лет земной жизни. Когда Ирод умер, Иисусу Христу по меньшей мере было два года, а может быть и больше. Значит, наше летосчисление не отвечает действительному, а идет на несколько лет (лет на 5—6) впереди.
Астрономия дает подтверждение этому. Иосиф Флавий говорит, что Ирод умер по 37–летнем царствовании, в тот год, когда пред иудейскою пасхою было лунное затмение, произведшее сильное впечатление. Астрономия показывает, что на соответствующий период времени приходились три лунных затмения. Одно было 20 января 752 г.; оно видимо было в Америке, а не в Иерусалиме. Другое было в 753 г. от основания Рима; оно происходило в ночь с 9 на 10 января, — средина затмения падала на 1 час 16 1/3 минут по полуночи; это затмение видимо было в Иерусалиме и было бы очень удобно для того, чтобы считать его за то затмение, которое случилось в год смерти Ирода пред иудейскою пасхою, — если бы не было поздно: Ирод умер в 750 г Третье затмение было в 750 г. с 12 на 13 марта; средина его падала на 3 часа 11 8/10 мин по полуночи. Оно было частное и в Иерусалиме было видимо. Оно–то и предшествовало той пасхе, которая была в год смерти Ирода. Предпочесть дату 750 г. дате 753 г. побуждают и данные нумизматики: на монетах 753 г. указывается преемник Ирода, — следовательно, Ирод в это время умер. Отсюда с очевидностью следует, что Иисус Христос родился до 750 г. может быть — в 748 г. и даже ранее, в 747.
Относительно того, когда Он скончался, твердых данных также не имеется. Можно сказать, что никакого предания о годе крестной смерти Спасителя не сохранилось; ибо для того, чтобы предание сохранилось, нужно прежде всего, чтобы оно было понятно, а для этого необходимо единство летосчисления у того, кто сообщает предание и кто принимает его. Апостолы могли сказать, что воскресение Христа было 16 нисана, но для римлян это была дата непонятная, и первые христиане едва ли были настолько научно подготовлены, чтобы перевести ее на римское счисление. Да этому не придавали и особенного значения: апостолы служили делу веры, а не научной любознательности. Чтобы передать время смерти Спасителя в римском счислении, нужно бы навести справку в претории, где мог быть записан по–римски день осуждения Христа на крест. Но даже и на этом нельзя настаивать с особою уверенностию: Пилат смертную казнь иудея мог не считать за majus negotium («большое дело») в пределах своих полномочий и потому мог и не делать распоряжения о составлении об этом особого акта. А если этого дня в римских датах не записали современники, для последующих поколений высчитать этот день было уже весьма трудно. Вообразим, что будет некогда время и наше летосчисление будет заменено китайским. 17 октября 1888 года по нашей эре, конечно, понятно всякому. Но, конечно, никто из современников события не счел нужным перевести эту дату на китайский календарь и в будущем (при китайском летосчислении) эта дата может утратиться. После этого понятно, что среди христиан не могло быть точного предания о времени крестной смерти Спасителя. В первые времена казалось совершенно достаточным знать, что Он умер при таких–то архиереях и Понтии Пилате; проповедники христианства, апостолы, не были служителями хронологии. Позднейшие же показания об этом суть только научные догадки и не должны сбивать нас тою уверенностью, с какою их заявляют писатели. Тертуллиан, например, показания об этом передает за непререкаемые истины; но такова его манера изложения.
Какие же есть непререкаемые данные о годе крестной смерти Христа? В Евангелии и символе веры мы читаем, что Он распят при Понтии Пилате. Годы правления Пилата достоточно хорошо определяются Иосифом Флавием. Пилат правил Иудеей 10 лет; когда он, будучи лишен власти при Тиверии, прибыл в Рим, он нашел Тиверия скончавшимся. Но Тиверий умер 16 марта 790 a. U. С, 37 по Р. X. Получаются годы 27—36. Вследствие этого выбор годов значительно сокращается. Иисус Христос воскрес в первый день недели, утром, в наше воскресенье. Это воскресенье приходилось тогда на 16 нисана, и в этом заключается существенная разница наших православных воззрений от западноевропейских; поэтому самые точные изыскания западноевропейских ученых о годе воскресения Иисуса Христа не годятся для нас. Дело в том, что все западные ученые богословы одержимы каким–то поверьем, что Иисус Христос распят 15 нисана, т. е. в первый день опресноков, а не 14. В русской литературе этот вопрос разобран достаточно ясно у Хвольсона в «Христ. Чтении» за 1875, 1877 и 1878 гг. и в «Записках Петербургской академии наук» в 41 томе 7 серии (Das letzte Passamahl Christi und der Tag seines Todes. Спб. 1892), где представляются доказательства, что невозможно 15 нисана считать днем распятия Христа.
Таким образом, приходится отыскивать в ряду годов правления Пилата тот год, когда, по астрономическим данным, воскресенье приходится на 16 нисана. Таким годом оказывается прежде всего 30 год нашего летосчисления, 783 от основания Рима, затем 33 нашей эры, 786 от основания Рима. Все вероятности за то, что Иисус Христос воскрес 5 апреля 786 г. Таким образом, выясняется, что Иисус Христос скончался в 33 г. Но это покоится на положениях, которые исторически обосновать очень трудно.
Что касается указания Евангелия, что когда Христу было около 30 лет, шел 15–й год правления Тиверия Кесаря (Лк. III, 1» 23), то главный вопрос здесь не в том, как считать годы царствования Тиверия (допуская, что еврейское летосчисление могло расходиться с римским и за 15 год мог быть считаем не 29, а 27), а в том, что величина «около 30 лет» (ώσεί ετών τριάκοντα) в рассматриваемой дате указывается приблизительная. И несмотря на весь хронологический авторитет Евсевия кесарийского, мы не можем вместе с ним настаивать, что Христос умер именно на 34 году от рождения, потому что было и другое известие, идушее от Иринея лионского, что Христос освятил своим пребыванием на земле все возрасты человеческой жизни (Adv. haer.2, 23, 2)
А известно, что Ириней был ученик св.Поликарпа смирнского, который имел своим учителем Иоанна Богослова; следовательно, возможно, что это известие исходит от Иоанна Богослова, а в таком случае это такой авторитет, перед которым авторитет Евсевия может в прах рассыпаться. Ириней говорит, что Христос был πρεσβύτερος («старец, достигший преклонных лет»). Но удобно ли называть так человека 30 лет? А что наружность Христа была не из цветущих, об этом есть свидетельство в самом Евангелии (Иоанна). Так, фарисеи возражали Христу: «Тебе нет и пятидесяти лет, а Ты говоришь, что видел Авраама» (Иоан. VIII, 57). Очевидно, что на вид Ему было гораздо более 30 лет. Несомненно, они были бы рады сказать: «Тебе и тридцати лет нет», если бы это было возможно.
Твердого исторического предания и о времени общественного служения Христа не сохранилось. Обычное воззрение, что служение Его продолжалось 3 года и жизнь окончилась на 34–м году, опирается на авторитет Евсевия. Полного подтверждения этого предания в тексте Евангелия не находим; так, праздник, ко времени которого относится исцеление расслабленного, с текстуальной точки зрения допускает различные толкования. Может быть, это и не была пасха. А ведь пасхами и определяется время общественного служения Христа. А в древнейшее (до евсевианское) время упорно держалось другое воззрение, что служение Христа продолжалось одно лето Господне приятно (Ипполит римский и др.); в таком случае Христос умер на 31 году, а на основании года распятия приходится вычислять год Рождения.
Таким образом, рождение Христа далеко предшествовало нашей эре; к 33 году ее можно с вероятностью относить Его кончину. Обычное представление о 33 годах земной жизни Христа не имеет для себя достаточных оснований, и Ириней уже допускал, по крайней мере, 40–летний возраст Христа; это по–видимому, предполагается и в Евангелии от Иоанна.
Летосчисление от сотворения мира
В древности несравненно более, чем эра от Р. X., было распространено счисление от сотворения мира — ετη από τοΰ κόσμου, άπό τοϋ 'Αδάμ. Всем хорошо известно, что из обычно византийской эры от мироздания нужно вычесть 5508, чтобь получить год от Р. X. по эре Дионисия. В основе летосчисления άπό του κόσμου или эры от сотворения мира лежат не одни научные изыскания, но и произвольная догадка. Что эру от со творения мира научным образом установить невозможно, видно из того, что точные библейские цифровые данные прекращаются со времени вавилонского плена, и у нас нет устойчивых данных, чтобы определить промежуток времени от возвращения из плена до царствования Ирода. Поэтому, при определении этого промежутка времени хронологи, не имея возможности пользоваться Библиею, должны обращаться к источникам небиблейским: к спискам царей вавилонских, персидских, диадохов сирийских или египетских, чтобы затем перейти к годам римских императоров. Да и при пользовании библейскими датами не безразлично, каким библейским текстом будет пользоваться ученый, так как в цифрах тексты расходятся между собою.
Чтобы иметь приблизительное представление о сумме лет от сотворения мира до Р. X., прибегли к априористической теории. В основе ее лежат мистические воззрения. По слову Библии, человек сотворен в 6–й день; предполагали при этом, что создание человека последовало в полдень. Бесспорно известно, что и Христос умер в пятницу (6–й день) около полудня. Таким образом, наблюдалась полная аналогия между созданием человека и воссозданием его. Но на этом не остановились. В псалме сказано, что пред Господом «тысяща лет, яко день един» (Пс. LXXXIX, 5; 2 Петр. III,8). На основании этого решили, что подле дня человеческого существует день Божий, равный тысяче лет. Если Христос воссоздал человека в половине 6–го дня, то предположили, что это должно совпадать и с порядком дней Божиих. Таким образом получилась круглая цифра около 550 лет от сотворения мира до смерти Христа. Но раз хронологи, как лица умные, понимали, что не следует эту дату понимать в безусловно точном смысле, они и пользовались ею только как приблизительною. Эту теорию высказал первый Юлий Африкан; к ней примыкает и Ипполит римский. Итак, 5500 лет представляют традиционную дату.
Нужно было согласить с этою цифрою библейские и вне–библейские даты. К этой задаче и сводились древние хронологические работы. Так как в 15–й год правления Тиверия Христу было приблизительно 30 лет, то, значит, Христу было около 15 лет когда умер Август. А смерть Августа последовала 19 августа 14–го года по эре Дионисия, в 767 году по условной эре Варрона ab urbe condita. Следовательно, Христос родился около 752 г. ab urbe condita. Таковы твердые данные. Для Юлия Африкана 752 annus ab urbe condita есть 5500–й от Адама. Серьезной критике эту хронологию подверг Евсевий кесарийский.
Евсевий взялся за свой труд с объективными историческими понятиями. Он решил не служить никаким теориям, хотя бы в них и было много красивого. Так, апологеты, опровергая языческих ученых, смотревших на христианство как на религию варварскую, поскольку она идет от иудеев, не внесших ничего в общую культуру, говорили, что ветхозаветная культура древнее всех культур, получивших свое начало уже после Моисея. Подобная теория казалась Евсевию не вполне состоятельной. На основании объективного вычисления дат греческой Библии он счел нужным сократить библейскую хронологию. Традиционная цифра лет от поселения евреев в Египте до исхода, 430 лет, не вяжется, по его мнению, с генеалогией Моисея и тогдашней долговечностью человека. В конце концов он сократил хронологию Африкана на 300 лет. Своею эпохою Евсевий избирает годы от Авраама. До Авраама он не находит возможным писать историю всеобщую. Но он сосчитал твердо, что до Авраама от сотворения мира прошло 3184 года. Затем, по его вычислениям, 2015 лет прошло от Авраама до Р. X., следовательно, Христос Родился в 5199 году. При таких суммарных вычислениях ошибка в одном годе была весьма возможна, и круглая цифра 5200 лет от сотворения мира до Р. X., вероятно, предносилась его взору. Вот какому потрясению подвергалась общепринятая традиционная цифра 5500 лет.
Но в ходячих воззрениях прежняя цифра 5500 лет стояла твердо. Дата 5508, по счислению византийскому или κατά νωμαίους , была лишь простой, хотя и очень употребительной ее модификацией. Изменение цифры 5500 в 5508 произошло не вследствие каких–либо глубоких изысканий, а в интересах летосчисления: благодаря этой прибавке 8–ми лет год от сотворения мира κατά ρωμαίους, разделенный на 15, дает в остатке индикт, столь важный в византийском летосчислении. Например, 1899–й год = 7407 от сотворения мира, R (7407/15) = 12 индикту. Сами византийские ученые в своих трудах счислению κατά ρωμαίους предпочитали счисление κατ' άλεξανδρεΐς («александрийской эры»), считая это последнее особенно точным. Такая репутация, однако, была совсем ошибочна. Под александрийским летосчислением византийские ученые разумели эру анниановскую, которая употребляется и в настоящее время в Египте и Эфиопии. Поэтому годы от Р. X. в современных абиссинских документах считают на 8 менее, чем в нашем — по эре Дионисия.
В сущности анниановская эра нелепого происхождения. Сам Анниан жил в начале V века по Р. X., умел прекрасно вычислить день пасхи (по александрийской пасхалии), но ученый он был весьма невысокого ранга. И если его эра получила широкое распространение, то главным образом потому, что люди обыкновенно не умеют разбираться в цифрах (по верному замечанию Моммсена, на большинство голов цифра производит угнетающее действие). К тому же Анниан так назойливо обличал Евсевия кесарийского, арианина, за его отступления от Библии, и так кричал о том, что его, Аннианово, счисление согласно со Словом Божиим, что, вероятно, многим было страшно и критиковать его хронологическую систему.
Все, что в возражениях Анниана против Евсевия было научного, Анниан заимствовал из труда своего современника Панодора. Египетский монах, как и Анниан, Панодор, по–видимому, очень любил прошлое своего отечества, дорожил и егс славою и его легендами. Одним из поводов оппозиции Панодора хронологической системе Евсевия было презрительное отношение Евсевия к легендарным цифрам в египетской хр°" нологии псевдо–Мането. Панодор, правда, понимал что эти колоссальные цифры нельзя согласить с данными Библии; и он ухитрялся спасать их правдоподобие, сокращая их и тем устраняя их противоречия с Библиею. В остальном Панодор вел дело, как ученый. Он высоко ценил астрономический канон Птолемея и его даты, а не Юлия Африкана, принял в свою хронологию, к огорчению Анниана. Пользовался Панодор и чисто астрономическими датами. Система Анниана в сущности есть только попытка — исправить систему Панодора и будто бы привести ее в согласие с «церковным преданием». Панодор отступил от предположения Африкана и заключил, что Иисус Христос родился в 5493, а не в 5501 году. Анниан не согласился и восстановил прежнюю дату. В действительности же Анниан запутался в годах царствования Августа и создал систему колоссально нелепую.
Между смертию Юлия Кесаря и смертию Августа прошло 57 лет и 157 дней. Далеко не все это время Август владычествовал над Римом (Августом он был только 40 лет и 215 [точнее — 214дней); но хронографы, заносившие годы Августа в свои каноны, вынуждены были — смотря по системе — давать ему или 56 или 57 лет владычества над Римом. И когда Ириней, Тертул–лиан, Климент александрийский и Епифаний говорят, что Христос родился в 41 или 42 году Августа, они имеют в виду именно эти (условные) годы владычества его над Римом. Но над Александриею Август владычествовал только 43 египетских года (anni vagi), и эти 43 года и занес Птолемей в свой канон, а у Птолемея заимствовал их Панодор.
Не поняв смысла этой разности в 14 лет в счете годов правления Августа, Анниан смутился тем, что Панодор, давая Августу только 43 года правления (над Египтом), полагает, что отсюда следует тот вывод, что Август умер, когда Христу было не 15, а только 5 лет от рождения. Поэтому Анниан решился поправить Панодора и поправил его так, что оказалось, что, по Ан–ниану, Христос умер и воскрес в 42 г. по эре Дионисия, т. е. при императоре Клавдии — не при Тиберии; а следовательно, и не при Понтии Пилате. Другого исхода для Анниана и не было: он был уверен, что Христос воскрес 25 марта; но на 25 марта пасха приходилась в 31 году по эре Дионисия = 5523 году по Анниану (когда Христу шел лишь 23–й год от рождения) и в 42 г. по эре Дионисия = 5534 году по Анниану. Последний год был для него единственно возможный, как 34 г. по Р. X. Отсюда разность (42–34) в 8 лет между счислением Дионисия Малого и счислением Анниана (= копто–абиссинским).
Таблица дат по различным эрам для времени от 44 г. до Р. X. по 42 г. после Р. X.
a) Idibus Martiis (15 марта) С. Julius Caesar occisus in Capitolio.
b) «Kalendis Augustis(в действительности же 3–го авгура = 8 μεσωρΐ 294 г. άπο Φιλίππου) Aug[ustusAlexandr[iamrece–pit». А так как к концу 294 г. Клеопатра покончила с собою, то 295–й год άπο Φιλίππου есть £τος Α' Αυγούστου (первый год Августа) в каноне Птолемея, есть первый год римского владычества над Египтом.
c) «Ante diem XVI kalendas Februarias (17 января) imperator Caesar, Divi filius, sententia L. Munati Planci a senatu ceterisque civibus avgvstvs appelatus est se vij et Μ. Vipsanio Agrippa iij conss» (т. е. a. U. С 727, в 27 г. до Р. Χ.)
γ) В этом году умер Ирод после лунного затмения (в ночь с 12 на 13 марта).
d) «Anno Abraham 2015», по Евсевию, «Jesus Christus nasci–tur»; в этом же году, по Ипполиту, genecic Χ(ριστοϋ); по Ири–нею (3, 24, 2) и Тертуллиану Христос родился в 41 г. Августа; по Клименту александрийскому и Епифанию — в 42 г. Августа. Этому же году соответствует 5500 год от Адама по Юлию Афри–кану, год воплощения Христа.
e) Первый год по Р. X. по эре Дионисия.
f) Caius Julius Caesar Octavianus Augustus obiit duobus Sextis, Pompeio et Appuleio, conss. XIIII kal. Septemb. (19 августа в 5 епа–гоменон (т. е. в последний день) 337 г. (египетского) άπο Φιλίππου. Следовательно, принципат Августа в Египте продолжался математически точно — 43 года (с σςε по τλζ).
g) В этом году, по Ипполиту, ΠΑΘΟΣ Χρ(ιστοΰ) («страдание Триста») в пятницу 25 марта и, следовательно, 27 марта Его воскресение из мертвых. Tertull.: hujus (Tiberii Caesaris) quinto decimo №no imperil passus est Christus — coss. Rubellio Gemino et Fufio Gemino [поэтому: duobus Geminis consulibusdie VIII kalendarum Aprilium.
h) По Chronicon paschale и другим позднейшим византий–Цам в этом году 25–го марта Христос воскрес. 5532 г. от Адама по Ю. Африкану, 16–й [sicгод Тиберия, год крестной смерти Христа (Ολυμπιάς ΣΒ, 2). 5472–й год от Адама = последний год владычества македонян (Клеопатры) + 60 лет владычества римлян (следовательно 44 [sicгода Августа + 16 Тиберия) = 5532. — Следовательно, земная жизнь Христа: полные 30 лет до крещения + полное лето Господне приятно = 31 год + распятие начале следующего (32–го) года.
i) По Евсевию, anno Abr. 2048 J. Chr. ad passionem venit; no Панодору, Он воскрес τω εφκε' £τει τοΰ κόσμου — κατ' αιγυπτίους φαμενώθ κ' (16 марта).
k) Tiberius obiit anno tertio et vicesimo imperii, XVII kl. App Cn. Acerronio Proculo С Pontio Nigrino conss. (=16 марта 37 г. по P. X., 790 a. U. С. = 5 φαρμουθι 360 έτους άπό Φιλίππου). Известно, что Понтий Пилат был лишен прокураторства и отправлен был в Рим на грозный суд Тиберия, но, прибыв в столицу, узнал, что император уже умер. След. sub Pontio Pilato хронологически безусловно то же самое, что sub Tiberio Caesare.
l) По Анниану, Христос воскрес 25 марта κόσμου ετη εφλδ '= 42 г. по Р. X. [25 марта было в воскресенье в 25–м, в 31–м, в 42–м и 53–м году по Р. X., приходилось в день св. пасхи (по александрийской пасхалии) только в 31–м, 42–м и 53–м году]. Анниан рождество Христово полагал или в 5500 или 5501 году, т. е. или в 761 или в 762 г. ab urbe condita.
Летосчисление абиссинское, грузинское и армянское
Под влиянием европейцев, в Абиссинии в настоящее время обыкновенно датируют годами от Р. X., но по счислению Ан–ниана, следовательно, на 8 лет менее против эры Дионисия; год начинается с 29 августа. Эти годы от Р. X. они обычно называют «амата мыхрат» = «лета благости» (от слов Пс. LXIV, 11: благо–словиши венец лета благости Твоея, του ένιαυτοΰ της χρηστότητος σου). Так можно назвать всякий год; но в прежних памятниках эфиопской письменности так называлось особое счисление, соответствующее счислению по годам нашего великого индик–тиона или периода в 532 года; следовательно, цифра «лета благости» никогда не могла превышать 532. Дилльманн (Dillmann) переводил гпгга лоу= (амата мыхрат) чрез annus gratiae = год благодати и сделал ошибочное предположение, что это — летосчисление от обращения Абиссинии в христианство.
Если мы обозначим «лето благости» чрез χ, а год от сотворения мира по Анниану чрез к, то формула будет: к— 532х = χ или (k/532)R = χ, разумея под х наибольшее целое число из возможных сомножителей, а под R — остаток: лето благости есть остаток от разделения года от сотворения мира по Анниану на 532.
1898 год нашего летосчисления (1891 по Анниану) в переводе на абиссинский счет будет: к = 1891+5500 = 7391; 7391—(13x532 = 6916) = Х = 475.
По великому же индиктиону считают и в Грузии. Там это счисление известно под названием «хроникона», χρονικόν («кроникони»). Его точка отправления (annus nullus) есть 780–й год по Р. X. по эре Дионисия. В действительности же это счисление от тысячелетия города Рима, которое праздновали в 248 г. по Р. X. (248+532=780) .
Своеобразно летосчисление армянское. У армян есть свое национальное летосчисление, по которому исходным пунктом считается начало владычества армян около Кавказа (2107 до Р. X.). Но это летосчисление не имеет твердых оснований. Церковное же их летосчисление ведется с 532 г. по Р. X. Это начало армянского летосчисления, очевидно, положено было после Халки–донского собора. Прежние ученые (например, Шафф) подозревали, что, вводя в 552 г. новую эру, армяне хотели ознаменовать этим свое окончательное отделение от греко–римской кафолической церкви. В действительности же эта эра возникла совершенно случайно.
В армянском государстве был в употреблении солнечный annus vagus в 365 дней. Поэтому каждые четыре года их новый } год поднимался — в юлианском неподвижном году — на один День выше (от осени к лету — весне — зиме — осени). Поэтому юная армянская церковь лишена была возможности воспользоваться пасхальными таблицами греческой церкви, которые все были поставлены на юлианский (римский или александрийский) неподвижный год, и некий Андрей, брат епископа Магна, оказал армянам важную услугу, составив для них «двухсотлетний канон» (τομάριον). Понятно, это не был пасхальный круг (при annus vagus никакой пасхальный круг и невозможен), а просто список пасх на 200 лет. Начинался он с 353 по Р. X. (пасхальная граница 4 апреля, пасха 11 апреля) ι следовательно, кончался 552–м годом (пасхальная граница 2 марта, пасха 31 марта).
Конец Андреева «канона» поверг армян тем в больщее смущение, что в следующем, 553 году и пасхальная граница очевидно, приходилась на 13 апреля, а не на 4 апреля, которые начинался список Андрея. 200 лет не могут делиться без остатка на 19. Здесь только 10 раз взят 19–летний круг и присоединено еще 10 лет, и цикл поэтому не был закончен. Армяне дорожили этим кругом, так как он давал возможность определить празднование пасхи, а это очень важно, ибо если и у нас не всякий может справиться с вопросом, когда будет пасха, то тем более у них, при существовании особенных трудностей в летосчислении. Католикос армянский Моисей II собрал собор в Двине, чтобы на нем решить вопрос, когда в следующие годы праздновать пасху и другие подвижные праздники; фантазия армянских писателей рисует его чуть не в виде всемирного съезда пасхалистов. Собор и продолжил таблицу. Причина затруднения армян касательно счисления заключалась в том, главным образом, что они не знали и никак не могли уяснить себе мысли, что цикл в 200 лет не может быть правильным для пасхальных вычислений. Тем не менее поручено было игумену Предтеченского монастыря, Афанасию, составить таблицу счисления на следующие годы. Афанасий выполнил поручение, составил цикл счисления, но только на 9 лет, до возвращения 14–й луны на 4 апреля 562 года. Поэтому и в последующее время приходилось уславливаться с александрийским летосчислением. 11 июля 552 года, или 6 Χοϊάκ 13001 эры Набонассара, есть 1–е навасарда 1–го года и служит исходным пунктом армянского летосчисления.
В 1616 году (по нашему счислению) получилась возможность сократить армянское летосчисление на кратную цифр: 532. Тогда Азария составил новое малое счисление, известное под именем эры Азариевой, которое имеет постоянным исходным пунктом 21 марта и служит превосходным указанием празднования пасхи. Таким образом, у армян есть своя эра гости», отличающаяся лишь исходным пунктом[6]).
Мусульманское летосчисление
При хронологических работах церковному историку приводится иметь дело даже с мусульманским летосчислением хиджра, которое начинается с 15 июля (четверг) 622 года. В отличие от греческого и еврейского лунного года, мусульманский лунный год есть annus vagus (подвижной год). Вставочный месяц Магомет признал несоответствующим природе вешей и считал за нечестие вставление 13–го месяца, потому что у Бога только 12 месяцев. От этого в мусульманском году, который, как всякий лунный год, короче на 11 дней нашего юлианского года, 1–е мухаррам (день нового года) совершает путешествие по всему юлианскому году, чтобы чрез 33 года возвратиться приблизительно на прежнее место: 33 мусульманских года почти равны 32 юлианским (33 мусульманских = 11693 дня, 32 юлианских— 11688 дней).
Цикл мусульманский, установленный математиками и астрономами, представляет совершенство по логическим приемам, но, как цикл лунный, расходится с кругом солнечным. И историку здесь представляется затруднение. Примером этого может служить один ученый, который, не предполагая, что мусульманский год короче нашего, переводил даты мусульманской эры, прибавляя 622 года, и получал странные, не соответствующие другим хронологическим датам, результаты, что и отмечал на полях. Для того же, чтобы получить верные результаты, надо год по мусульманской эре помножить на 32, произведение разделить на 33, полученное частное сложить с 622 1/2, и сумма почти всегда даст с достаточною точностью соответствующий год нашей эры. Для перевода мусульманского летосчисления на наше существуют превосходные таблицы, составленные проф. Вкстенфельдом, F. Wüstenfeld, Vergleichungstabellen der mohammedanischen und christlichen Zeitrechnung. Leipzig 1854.
Нужно заметить, что мусульманские писатели обозначали события кроме годов и чисел и днями недели. Это обозначение было для них делом необходимости. Хотя у них был календарь технически разработанный, но жизнь такого календаря не знала. Фактически арабы вели счисление, как и евреи. Раз два мусульманина увидали новую луну и заявили об этом, то это ночь считалась первым числом месяца. Очевидно, в разных местах одно и то же число приходилось не в одни и те же дни. Без обозначения дней недели арабским писателям было бы трудно понимать друг друга. Поэтому мусульманские–хронологи и ставят дни. Это драгоценно для историка. Если повреждена цифра года или дня месяца, то порча даты остается незаметною; но дни недели в подобном случае служат полезным контролем и часто позволяют исправить неверную дату. Довольно обычным источником путаницы в мусульманском летосчислении является народный прием, по которому в конце месяца счисление ведется на римский лад: именно, указывается, сколько ночей остается до конца месяца.
Византийское летосчисление по индиктионам
Остается сказать об официальном византийском счислении по индиктионам, 15–летним периодам, начинающимся с 312 г. по Р. X. (indictio, ίνδικτίων, ή ϊνδικτος, έπινέμησις). О важности его можно судить по тому, что оно входило в состав так называемого μηνολόγημα (византийские императоры, утверждая известный указ, писали на нем вместо ныне употребляемого в России «быть по сему» μηνολόγημα = месяцесловие, т. е. отмечали пурпурными чернилами месяц и индикт издаваемого эдикта); это было наиофициальнейшее византийское летосчисление. Византийский индиктион начинался с 1–го сентября; поэтому, чтобы вычислить, к какому индиктиону относится данный год, нужно прибавить к данному году от Р. X. 3, — если указанное время падает между первым числом января и первым сентября, — и эту сумму разделить на 15, остаток покажет индиктион [(a/15)R = ind]; если в остатке нуль, то, значит, индиктион 15–й. Если же идет речь о времени от 1–го сентября по 31 декабря, то следует прибавить не 3, а 4 и произвести ту же самую операцию
Эти индиктионы обычно называются индиктионами Кон стантина В. Начало, 1 сентября 312 года, выбрано недурно: 12 октября 312 года Константин одержал победу над Максентием и в марте 313 года издал медиоланский эдикт. Однако едва ли Кон стантин ввел индиктионы в употребление, и о природе их идут споры. Знаменитый Моммсен высказал предположение весьма неудачное. Он производил индиктионы от indictio paschae. Но это неверно, потому что индиктион равняется 15 годам, а на востоке для пасхи был 19–летний цикл, а на западе 84–летний. Юрист Савиньи высказал более правдоподобное предположение, основывающееся на некоторых фактах. Под indictio разумелось обозначение цифры податей, которые следовало собрать в данном году. Финансовый год в римском государстве, таким образом, начинался «указанием» (indictio) императора, сколько нужно было собрать податей для удовлетворения государственных потребностей. Этот указ переходил к префектам, викариям и президам, которые последовательно разделяли падающую на их префектуры, диоцезы, провинции долю податей на более мелкие единицы обложения. А для того, чтобы смета соответствовала действительности, время от времени предпринималась переоценка поземельной собственности. Но она не совпадала с первыми индиктионами, и потому и догадка Савиньи не все объясняет в вопросе о происхождении индиктионов.
По–видимому, индиктионы не римского и не византийского происхождения, а заимствованы из Египта. В новейшее время главным образом венские ученые, благодаря большему количеству египетских папирусов времени завоевания Египта, выяснили, что индиктионы едва ли чисто римская выдумка, но представляют, вероятно, подражание учреждению, существовавшему еще ранее этого в Египте. Там существовал определенный тридцатилетний период: половина его и составила индиктион.
Венские ученые и между ними один молодой славянский Ученый Веселый (Wessely), благодаря работам над египетскими папирусами, натолкнулись на одну любопытную и интересную и для церковной истории вещь. Они заметили, что, когда дело идет приблизительно о нашем мае месяце, то приставлялось обыкновенно: «в конце индиктиона»; если же говорится об июле, а иногда и об июне, то ставилось: ίνδικτιων°? αρχομένης — «в начале индиктиона». Это навело на мысль, что индиктион начинался в Египте не с 1 сентября, а несколько Раньше. 25 мая — самый ранний период индиктиона. Индиктионы считались в Египте особо; в одной записи они называется «нильскими» — ινδικτιωνος Νείλου αρχομένης; они были чисто аграрного характера, направлялись к тому, чтобы верно определить производительность земли. Производительность земли, естественно, определяется по окончании земледельческих работ и уборки хлеба, и эти работы оканчиваются обыкновенно к сентябрю. Но в Египте земледельческие работы кончались гораздо ранее и обыкновенно к 12 числу месяца пауни (по нашему — к 6 числу июня), в ночь на которое, по мнению египтян, падает первая капля росы, начинается поднятие нильских вод, полное разлитие которых бывает в конце августа. В данном случае Нил является показателем для этого аграрного летосчисления в Египте. В Византии естественно было начинать индиктион с сентября, когда там жатва кончалась и определялись государственные доходы, а также определялось, какие налоги (indictio) могла вынести страна. Таким образом, жатва в Египте предваряла византийскую, и индиктион поэтому начинался здесь раньше. Точно определить этот термин невозможно, но во всяком случае наш июль и август (епифи и месори) и почти весь июнь (пауни) принадлежали к будущему византийскому индиктиону, египетский же индиктион начинался ранее. Таким образом, если говорится о каком–либо событии, имевшем место в эти месяцы, и его время определяется индиктионом, то, коль скоро неизвестно, по какому индиктиону считается событие, и времени определить точно нельзя. Если документ египетского происхождения, тогда датировать его нужно по египетскому индиктиону.
Любопытно, что это открытие, сделанное в последнее десятилетие 19 столетия, оказалось пригодным для церковной истории. Третий вселенский собор был в 431 году и имел заседания в июле; чтобы узнать, к какому индиктиону относится данный год, нужно к нему прибавить 3 и сумму разделить на 15, остаток 14 покажет, что заседания собора были в течение 14 индиктио–на. Но в числе документов собора встречается письмо египетских епископов, из которого видно, что собор продолжал свои заседания 20 месори 15 индиктиона (20 число месори соответствует 13 числу августа), и дело, значит, относится не к 431 году, а к 432. Но эту разницу в летосчислении трудно объяснить ошибкой: цифры δ' и ε' (τετάρτη и πέμπτη, или — τεσσαρακαιδεκάτη и πεντεκαιδεκάτη) не так походят друг на друга, чтобы их можно было смешать. Эту странность заметил еще Тилльмон, который говорил, что тут надо предположить существование местного летосчисления. Египетские индиктионы Нила как нельзя лучше объясняют это явление. Ефесский собор был тогда, когда Византия считала 14 индиктион, а в Египте уже шел 15 индиктион. Вообще при всех тех датах, которые падают на наш июнь, июль и август месяцы, могут возникать некоторые недоумения. Если имеется основание думать, что документ из Египта, то следует допустить, что известное событие совершилось одним годом раньше, чем обыкновенно принимается.
Нужно отметить еще то, что для востока индиктион казался таким казенным византийским учреждением, что в Сирии его не переводили на туземный язык, а только писали сирийскими буквами. Часто оказывается, что сирийскими буквами переданы греческие слова πέμπτη, έκτη, — где разумеются годы индиктиона. Если бы эти индиктионы проводила в жизнь церковь, то такой странной формы датировки не явилось бы.
Собственно греческая форма датировки по индиктионам заключалась в том, что отмечался только год в пределах данного индиктиона, но не указывалось, какой идет индиктион от начала счисления по индиктионам (от 312г.). Эта сторона дела представляет довольно значительные неудобства для определения времени исторических фактов. Раз византийцы привыкли определять события только годами индиктионов и никаким Другим образом, то ввиду того, что 30–летний период в жизни и Деятельности отдельного лица вещь довольно нередкая, мы можем затрудняться при такой датировке с точностью определить время различных событий его жизни. Все попытки биографов Максима Исповедника установить хронологию его жизни не приводят к желаемому результату. По моему мнению, причина заключается в том, что деятельность Максима превышала период 15 лет, и исследователи смешивают бедствия от персов и от арабов. Таким образом, если мы не имеем другого, более точного определения, чем дата индиктиона, то приходится иногда неопределенно высказываться о времени тех или иных событий.
III. Источники церковной истории
Исторические источники разделяются на немые и говорящие, или неписьменные и письменные. О немых источниках церковной истории не буду говорить, потому что они для нашей науки дают слишком мало. Письменные источники по материалу, на котором письмо сохранилось, делятся 1) на монументальные, или написи на камне и металле, на стенах зданий, на мраморных досках, на памятниках, монетах и т. п., и 2) книжные, написанные на папирусе, пергамене и бумаге. В ряду этих последних источников могут быть различаемы, с одной стороны, а) источники общего характера, с другой б) источники специальные, представляющие, собственно, уже обработку исторического материала, но в то же время имеющие для нас значение первоисточников[7]).
1. Монументальные источники
По степени своей авторитетности вообще в ряду исторических источников на первом месте должны быть поставлены написи разного рода, на чем бы ни были они сделаны: на стенах, мраморных памятникам, монетах, печатях и т. д. Камень стоит дороже, чем какой–нибудь плохой папирус; на стенах же не так легко было записывать. Естественно, таким образом, что раз существуют на камнях, стенах, металлических досках известные написи, то в них нельзя видеть только пробу пера. Не всякому, ощутившему в себе склонность к литературной деятельности, легко было бы писать на таком материале. Если существую монументальные письменные памятники, то естественно предполагать, что заготовлены они тем, кто имел действительные побуждения к тому, чтобы оставить известную напись. Неверности в подобных памятниках могли происходить разве тогда, когда, например, правительство приготовляло их, ожидая еще только известного события. Впрочем, случаи, подобные поступку Наполеона, который заранее на медалях отпраздновал свою победу над Россией, весьма редки. Так как пишутся эти памятники большею частью самими участниками событий, это придает им тем более высокое значение. [Фальсификация этого рода памятников с целью сбыта их ученым собирателям есть явление нового времени].
Но, во–первых, эти памятники немногочисленны, во–вторых, в своей массе — монотонны. Все, что дают они для истории, обычно ограничивается собственными именами и цифрами. В сравнении с другими письменными источниками они могут иногда являться как бы фонарями, зажженными среди белого дня.
Написи на камне
Большинство этого рода монументальных письменных памятников составляют надгробные написи; содержание их ограничивается молитвенным воззванием к Богу, обращением умерших к живым и наоборот. Ценнее написи в том случае, когда они увековечивают деятельность знаменитых лиц. Но эпиграфика справедливо фигурирует в числе пособий церковной истории. Заслуги ее редки, но ценны. Я сейчас иллюстрирую это положение.
Мученик Иустин говорит о Симоне Маге, что римляне признали его богом и поставили ему статую на одном из островов Тибра с написью: «Simoni Sancto Deo». Этот рассказ представлялся маловероятным. В 1574 г. была открыта при раскопках и эта статуя; напись на ней оказалась следующая: «Semoni Sanco Deo Fidio sacrum», следовательно, она была посвящена Одному сабинскому божеству, Semo Sancus.
Одна из самых ценных написей — напись на кафедре Ипполита. В 1551 году была открыта около Рима статуя лица, сидячего на кресле с львиными головами. Голова и руки статуи оказались отломанными, а на боковых стенках кресла открыта напись На правой стороне находится перечень произведений неизвестного автора (впоследствии доказано было тождество его с Ипполитом) на греческом языке; на противоположной стенке найден пасхальный канон от 222–333 гг. по Р. X., т. е. 112–летний цикл (16x7= 112), которым предполагается, что чрез 112 лет пасхи должны пойти по–старому.
Обращает также на себя внимание недавно открытая в Олимпии (1880) напись с именем асиарха Гаия Юлия Филиппа Траллиана, относящаяся к 149 году нашей эры. Она имеет важное значение в решении вопроса о времени мученической смерти св. Поликарпа смирнского. Известия о смерти Поликарпа мы находим в полной редакции его актов и в сокращенной у Евсе–вия. Так как Евсевий не привел заключительных слов полной редакции, где упоминаются правительственные лица, то представляли, что эти акты поддельны, составлены по Евсевию и что Поликарп пострадал в 166 г., а не в 155—156, как указывают акты. Новооткрытая напись решает вопрос в пользу полной редакции актов, ибо консул Филипп Траллиан стоит и в актах, а год его по написи — 149–й во всяком случае ближе к 155, чем к 166.
В 1882 г. открыта напись Аверкия, епископа иеропольского. Эта напись по своему содержанию была известна и раньше. Она сохранилась у Симеона Метафраста, известного переделками древних агиографических памятников, в житии святого равноапостольного Аверкия иеропольского; но ей придавали мало доверия, так как в житии находилось много невероятных подробностей: говорилось о чудесном перенесении камня, на котором сделана напись, в Иерополь, о путешествии Аверкия в Рим для исцеления дочери императора. Открытая в Иерополе напись перед городскими воротами рассеяла тьму, окружавшую лицо Аверкия, и любопытна в том отношении, что объясняет, каким образом могло составиться житие, поражающее своими невероятностями. Оказывается, что эта напись относится к тому времени, когда церковь Христова была гонимою. Поэтому < христианстве составитель написи выражается прикровенно. Он говорит о путешествии Аверкия в Рим к царице, упоминает о пастыре с сияющими глазами, о вере, предлагающей в пищу рыбу, хлеб и вино, и проч. Для верующих содержание ее было понятно. Под царицею здесь разумелась сама римская церковь, под пастырем и рыбою — Иисус Христос и т. д. Последующий составитель жития понял это сказание жития буквально и растолковывал содержание его по–своему.
Интересна еще напись, имеющая отношение к «Октавию» Минуция Феликса, т. е. диалогу между христианином Октавием Януарием и язычником Цецилием Наталием, — диалогу, который оканчивается обращением Цецилия в христианство. В литературе об этом произведении идет спор. Сходство между известною частью диалога и «Апологетиком» Тертуллиана несомненно, и ученые спорят только о том, кто кем пользовался. Эберт (1868) решает вопрос в пользу Минуция Феликса и заим–ствователем считает Тертуллиана; но безусловно доказать это представлялось невозможным. В последующей работе ученых замечается такое движение, которое отзывается самым радикальным отрицанием. Кюн (Richard Kühn 1882) высказывается, что этот диалог Минуция Феликса — только литературная форма, вымысел, что никакого ни Октавия, ни Цецилия не было. Между тем найдена в Цирте напись, в которой упоминается один местный чиновник, praefectus quinquennalis Marcus Caeci–lius Quinti filius Natalis. Последний, несомненно, — язычник, потому что представляется занимающим языческую должность. Существовал он между 211–217 гг., и так как Цецилий Наталий, ведший разговор с Октавием, вероятно носил и имя Квинта (с 1, 5, чтение ex conjectura) и был родом Cirtensis (с. 9, 6; 31, 2), то отсюда и можно определить время происхождения диалога. В Цирте, как видно из написи, несомненно существовала фамилия Цецилиев Наталиев. Правда, привлекший к решению вопроса рассматриваемую напись Dessau (1880) высказывается, что Марк Цецилий и был тот Наталий, который после обратился в христианство; а в таком случае диалог имел место после 210 года, и Тертуллиан, писавший свой «Апологетик» около 200 года не мог пользоваться «Октавием». Но немецкий издатель этого Диалога Aemilius Baehrens (1886) полагает, что вопрос о времени происхождения его решен Эбертом бесповоротно и что М. Цецилий Наталий не сам вел беседу с Октавием и не был отцом этого диспутанта, но сам был сыном того Квинта, который беседовал с Октавием и обратился в христианство. Таким образом, мы имеем дело только с тем неприятным для христианства фактом, что отец является обращенным в христианство, а сын снова является языческим чиновником. Но это возможно, особенно если принять во внимание гонение Септимия Севера. Таким образом, эта циртская напись дает основание полагать, что диалог имел место во второй половине II века. Впрочем, некоторые ученые полагают, что мысль о непосредственном пользовании и ближайшем отношении между Тертуллианом и М. Феликсом нужно оставить; что они оба пользовались недошедшей до нас латинской христианской апологией второй половины II в., может быть, принадлежащей Прокулу.
Большое значение следует признать за двумя написями, составленными папою Дамасом. Эти написи отысканы де–Росси и восстановлены во всей полноте благодаря тому, что еще в давнее время были списаны и сохранялись в одной старинной рукописи. Они относятся к римскому епископу Маркеллу, занимавшему кафедру с 24 мая 307 г. по 15 января 309 г., и его преемнику Евсевию, который был епископом от 23 апреля до 17 августа 309 г. В написях говорится, что Ираклий запретил проливать слезы, т. е. оплакивать падшим свои прегрешения, а Маркелл и Евсевий научили несчастных оплакивать свои грехи. В них находятся далее указания на то, что в Риме происходили страшные беспорядки. Они проливают также яркий свет на внутреннее состояние церкви в Риме и выясняют, что вопрос о принятии падших, игравший такую видную роль в предшествовавшей истории и подавший повод к расколу, был поставлен ребром и в настоящее время. Известно довольно старинное римское предание о том, что предшественник Маркелла — Маркел–лин, застигнутый гонением, имел слабость принести жертву идолам, воскурив фимиам (thurificatio), но затем раскаялся в своей слабости, исповедал себя христианином и был казнен. Таким образом, судя по римскому преданию, здесь был епископ отступник. Преемником Маркеллина и был Маркелл. Маркелл был проведен на кафедру, очевидно, партиею христиан строгих, и потому он объявил, что падшие должны искупить свои прегрешения тяжким церковным покаянием. Но в это время была многочисленна и партия людей, стоявших за слабую дисциплину· Дебаты между этими двумя партиями скоро приняли обширные размеры. Из церквей и домов дело было перенесено на улицы, пошло до драки и убийств. Поэтому вмешалась в дело римская власть в чисто полицейском интересе. Дело кончилось тем, что Маркелл был отправлен в ссылку, где и скончался. Евсевий был выдвинут партией христиан строгих. Но и противная партия выдвинула своего представителя и поставила его во епископа.
Сделавшись епископом, Ираклий относился к падшим снисходительно, запрещал им оплакивать свои грехи и принимал в церковь после самой недолгой покаянной дисциплины. Напротив, Евсевий поддерживал строгую дисциплину, и тут повторилась та же самая история: дошло дело до уличных беспорядков, кончившихся тем, что Евсевий был сослан, не пробывши епископом и одного года. Древние историки об этом происшествии совершенно умалчивают, и имя Ираклия является только благодаря Дамасовой написи. Другие писатели ничего о нем не говорят, и существует дегадка Липсиуса, что в ереси ираклиотов, которые фигурировали в древности, как секта гностическая, кроется след движения, поднятого Ираклием.
В отношении к отдельным лицам написи вообще дают сведения о времени их жизни и деятельности. Такова напись на гробнице Виктора, епископа капуйского, умершего в апреле 554 года, после 13–летнего управления паствою, с февраля 541 г. Одна малоазийская напись, обнародованная Май, свидетельствует о смирнском епископе — Эферихе (Αίθέριχος). Эфе–рих присутствовал на Флавиановом соборе (448 г.), на разбойничьем и Халкидонском. Запуганный террором, он давал показания крайне смутные и вообще оставляет по себе, судя по соборным актам, впечатление человека недалекого и оказавшегося не на своем месте. Но напись удостоверяет, что Эферих эьгл архиепископом и пользовался уважением паствы, и таким эразом проливает свет на духовное состояние, в котором он находился: она показывает, что его сбивчивые показания были следствием страха, а не умственного склада; вместе с тем она Шеет важное значение для суждения о том, как обращались с отцами на соборе.
Затем, как замечено, огромное большинство написей приходится на надгробные памятники. Этого рода написи могут °Казать большую услугу христианской археологии, но могут помочь и в других областях. Так, на основании их Каведони возможным определить обычный возраст, в котором христиане вступали в брак — от 14—17 лет, хотя бывали случаи браков j 12—13 лет. Можно также при их помощи определить среднюю продолжительность жизни, которая в древнем Риме оказывается меньше, чем в настоящее время.
Самое полное собрание написей, существующее в настоящее время, издано Берлинской Академией Наук под заглавием: «Corpus inscriptionum Graecarum (с 1825) et Romanarum (с 1863)». Это огромное собрание фолиантов, в которое вносятся и группируются все открываемые написи. Обработка этого издания превосходная, благодаря роскошным материальным средствам, дозволяющим привлечь к участию в нем лучшие силы Германии. Оно может заменить недоступные для многих подлинные написи. Были и отдельные собрания написей. Так, Le Blant (1856—1865) издал написи христианской Галлии. Берлинский профессор ШЬпегиздал написи испанские (1871) и английские (1876). Над римскими написями особенно работал итальянский археолог de Rossi (1861—1888), работы которого не имеют себе равных.
Печати
Наряду с написями, сделанными на камнях или сохранившимися на обломках стен, имеют значение написи, сделанные на печатях. Печати, как известно, в древние времена привешивались иногда к документам.*" шнурке (sigilla pendentia) и представляли нечто вроде медалей; они в таком случае имели лицевую и обратную сторону, так что на них можно было написать многое. По сходству в самой технике печатей с медалями их можно принимать как известные формы медалей, так что те, которые занимаются собиранием медалей, должны принимав во внимание и печати.
Древние печати уцелели в огромном количестве, и каждая именная печать является документом, могущим свидетельствовать о том или другом лице или должности. Иногда в печатях самая, по–видимому, ничтожная подробность может иметь решающее значение для определения какой–либо исторической личности. Например, стратег города имел обыкновение в печатях подле Христа и Богоматери помещать и того святого, который считался патроном города. Благодаря этому вопрос о месте жительства стратега легко может быть решен при помощи его печати. В очень небольшом количестве сохранились только печати епископские. И они также являются очень ценным документом. Так, например, сохранилась одна печать, принадлежащая епископу иворнскому, Фотию. На ее реверсе кругом читаем имя епископа Фотия, а на другой стороне в середине представлен св. епископ, облаченный в фелонь или стихарь с подписью: «ό «Αγιος Ουράνιος 'Επίσκοπος Ύβόρνιος» («святой Ураний, епископ иворнский»). Неизвестно, когда жил этот Фотий, епископ иворнский. Может быть, эта печать восполняет собою пробел в «fasti episcopates», а может быть, составляет только материал для поправки чтения в подписи Трулльского собора (692 г.), где является Фотий епископ иворнский. Имя Урания также имеет значение. Это был епископ, представителем которого на Халки–донском соборе был пресвитер Павел. Как мы знаем из жития Евтихия константинопольского, память Урания чтилась весьма высоко. Таким образом, эта позднейшая напись удостоверяет, что чествование этого святого еще продолжалось.
Сведения о печатях можно находить частью в трудах по дипломатике, частью в специальных сочинениях. Heineccius, De veteribus Germanorum aliarumque nationum sigillis. Francof. 1719. Grotefend, Über Sphragistik. Breslau 1875. [Византийская сигилло–графия разработана в трудах G. Schlumberger, главный труд — Sigillographie de Г Empire Byzantin. Paris 1884].
Монеты
Можно посмотреть как на странность, что в числе источников церковно–исторических сведений могут являться Монеты. Значение они в данном случае имеют главным образом не по стороне технической и не потому, сколько они стоят, но как своего рода написи. Древние монеты не походят на наши монеты, которые сохраняют свой штемпель и при перемене государей, если не происходит какой–либо перемены в правлении. В древнем мире монетами были, собственно, медали, выпускавшиеся не только в память вообще царствования разных государей, но и в память различных событий тогдащ ней истории, и имевшие различную ценность. Были, напри–мер, монеты в память взятия Иудеи римлянами, вследстви чего на них и стояла напись: «Capta Judaea». Штемпеля на монетах менялись тогда очень часто, давая возможность составлять по ним более точное представление о времени тех событий, в честь которых они выбивались.
Вообще древние монеты имеют значение не только потому, что дают портрет известного государя, но и потому, что представляют эмблемы и написи, которые помогают определить характер известного царствования и политические задачи того или другого государя. Так, известно, что монеты Константина Великого играют роль в истории потому, что дают возможность определить его отношение к христианству соответственно тому, насколько часто являются на них христианские символы. Над исследованием их особенно много трудился англичанин Мад–ден (Madden 1877—1878). Характеристична монета, выбитая в честь императора Декия Траяна с написью: «pudicitiae Augusti», «целомудрию Августа», указывающая на строго нравственный характер, которым отличался Декий, что и подтверждается в известиях других источников. Любопытные исторические сведения дает также монета императора Нервы. На ее лицевой стороне стоит напись: «Imp. Nerva Caesar Augustus Pontifex Maximus Tr. P. Consul II», а на реверсе стоит: «Fisci judaici calumnia subla–ta», «за отмену клеветы иудейского фиска». Иудейский фиск введен был Домицианом. Этим именем называлась подать, которая взималась за обрезание и вносилась в храм Юпитера Капитолийского. Эта подать собиралась с большими придирками и сопровождалась оскорблениями. Благородный Нерва отменил эту подать при самом восшествии на престол.
В хронологическом отношении особенно важное значе ние имеют монеты, чеканенные в Александрии, потому что на них выставлялся год правления императора, в который чеканена монета. Он обозначался греческими буквами, который предшествовал знак, похожий на букву «L»; что означает это знак — понять невозможно. Но, как бы то ни было, за этим «L* следует знак, показывающий в точности, сколько раз 29 августа падает на царствование того или другого государя, причем год предшествовавший сполна причисляется к царствованию этого государя. Поэтому александрийские монеты драгоценны для хронологии.
Монетами, далее, можно удачно пользоваться для определения полного имени того или другого государя. Как известно, ν римлян имен было много. Определить сполна имя государя весьма важно для историка. Благодаря сохранившимся монетам удалось восстановить полное имя императора Декия Траяна: Cajus Messius Quintus Trajanus Decius. Это дает возможность исправить одну дату в мученических актах Пиония, которые начинаются словами: «imperatore Cajo Mense Quinto Trajano Decio»… При помощи монет можно понять, что слова «Mense Quinto» переделаны из настоящего имени императора «Messio Quinto». Отсюда ясно, что латинский переводчик, хотя и изменил имя императора, однако имел под руками хорошие мученические акты.
Установление полного имени Декия, помимо исправления указанной записи, дает еще возможность: а) часть довольно многочисленных мученичеств, бывших, по актам, при Траяне, отнести ко времени Декия и б) скептически относиться к тем актам, где Декий называется Флавием. Благодаря полному собранию собственных имен императоров в период гонений удалось выяснить замечательный для критики тех или других мученических актов со стороны их подлинности факт. Дело сводится к употреблению имени Флавия. Оказывается, что во многих мученических памятниках Декий называется Флавием, и ему приписываются эдикты о гонениях. Это, по–видимому, незначительное обстоятельство, однако, является хронологическим показателем этих актов. Все подобные акты с именем Флавия возникли, несомненно, после Константина Великого, хотя в основе их могут иногда лежать дошедшие от прежних времен предания или даже краткие записи мученичеств.
Известно, что во второй половине первого века в Риме барствовала фамилия Флавиев. К ней принадлежали: Веспасиан, Тит и Домициан. С Домицианом фамилия эта прекратилась. Но имя Флавия появляется в титуле Константия Хлора, Которое он унаследовал от своего деда и которое показывало благородство его происхождения. Как известно, император Диоклетиан выдвинулся из весьма невысокого рода. Сделавшись императором, он назвал себя «Cajus Aurelius Valerius Jovius (посвященный Юпитеру) Diocletianus». Затем он избрал в соправители своего старого собрата по оружию с именем — «Marcus Aurelius Valerius Herculius Maximianus». Таким образом в имени обоих императоров–августов фигурируют имена: Аврелий и Валерий. Затем, когда избраны были для обоих августов помощники — кесари, то им усвоен был титул Валерия, но не Аврелия, так что Константий Хлор назывался «Cajus Valerius Constantius», а Галерий — «Cajus Galerius Valerius». Таким образом, у государей появилось много имен, и именами Аврелия и Валерия стали дорожить, как отличительным титулом правителей. В лице Константия Хлора восходит на престол фамилия Флавиев, и Константин, унаследовавший от своего отца имя «Флавий», сделавшись императором, стал называться: «Cajus Claudius Flavius Valerius Aurelius Constantinus». Клавдием он назывался в честь императора Клавдия; названия «Valerius Aurelius» выражали полноту его власти. Хотя имя «Flavius» было родовым титулом Константина, но этим именем после него стали называться все императоры. Таким образом, хотя фамилия Флавиев прервалась, но титул «Флавий» продолжается у всех последующих императоров. Феодосии I, Феодосии II, Юстиниан, Ираклий назывались Флавиями. Случилось даже нечто большее. Все государственные сановники, даже самые низшие, не говоря уже о высших, титуловались Флавиями. В последнее время открытые египетские контракты показывают, что там каждый из контрагентов является или Флавием или Аврелием, и если он не состоял на государственной должности в Египте — назывался Аврелием, а если занимал государственную должность, — то Флавием. Получилась огромная традиция имени Флавия. Лицам, жившим после Константина, казалось весьма невероятным, чтобы предшествовавшие Константин} императоры не носили имени Флавия, и они сами наделяли и этим именем.
Все предшествовавшие работы по нумизматике в свое время затмил своим трудом ученый Эккель из Вены, /. Eckheh Doctrina nummorum veterum. Vindobonae 1792—1799 (8 томов if 4°). Дело Эккеля продолжал ff. Cohen, Description historique des frappees sous l'Empire Romain. Continue par F. Feuardent 2 ed. Paris 1880—1892 (8 томов in 8°). Важное значение имеют работы Сабатъе, в 2 томах, по описанию византийских монет, начиная с Аркадия до взятия Константинополя турками, J. Sabotier, Description generate des monnaies Byzantines. Paris 1862. Снимки с древних монет, интересных по своим рисункам для публики, часто встречаются, например, в периодических изданиях не ученого характера. Вообще, вследствие разбросанности материалов по нумизматике трудно стоять на высоте знания по этому предмету.
2. Книжные источники общего характера и их фундаментальные издания
Всякого рода написи имеют для церковной истории второстепенное значение и не могут выдерживать сравнения с источниками книжного характера. Наиболее ценны для церковной истории памятники, заключающиеся в святоотеческой и вообще церковной письменности. Издавна были делаемы опыты собрать их с возможной полнотой.
Творения святых отцов и церковных писателей
Одним из самых древних более или менее полных сборников святоотеческих писаний является так называемая «Biblio–theca sanctorum patrum», которую издал в Париже в 1575—1579 гг. . в 8 томах Marguerin de la Eigne, сорбоннский доктор и каноник de Bayeux; она содержит латинских отцов в подлиннике, а греческих в латинском переводе. Она переиздавалась несколько раз со значительными дополнениями и в конце концов расширена в лионском издании «Bibliotheca maxima patrum Lugdune 1677 г. до 27 фолиантов; здесь даны латинские писатели до XVI в. (впрочем, с XIII в. с пробелами) в подлиннике, а греческие в переводе. Затем в Венеции появилось издание Андрея Галланди, A. Gallandi, «Bibliotheca veterum patrum» в 14 фолиантах U/65—1781, 1788), в котором греческие писатели напечатаны в подлиннике.
Существенно восполнил издание Галланди Анджело Маи Angelo Mai), префект Ватиканской библиотеки (f I854). Он имел доступ к роскошному собранию греческих подлинников это{ библиотеки и в продолжение своей службы издал их так много как редко кому удается. Его десятитомное издание «Scriptorurn veterum nova collectio» (in 4°) выходило в Риме с 1825 по 1838 год Другое его издание древних авторов — «Classici auctores» вышло также в 10 томах с 1828 по 1838 г. (in 8°). В 1839–1844 гг. появился его десятитомный «Сборник колосьев» — «Spicilegium Romanum» (in 8°). После этого обширного труда он занялся исключительно изданием святых отцов «Nova Patrum bibliotheca», в 7 томах, с 1844—1854 гг. (in 4°); томы 8 и 9 изданы уже по смерти Май в 1871 и 1888 г. [материал для Ютома 1906 г. был собран уже не Май]. Издания Май, несмотря на их недостатки, сохраняют значение до сих пор, потому что многие напечатанные им памятники можно найти только в его сборниках.
В главном и существенном предшествовавшие издания святоотеческих творений являются исчерпанными в «Патрологии» французского аббата Миня, издателя «Всеобщей библиотеки для клира», J. Р. Minge, Patrologiae cursus completus seu Bibliotheca universalis omnium SS. Patrum, Doctorum Scriptorumque ec–clesiasticorum. Сначала Минь издал Златоуста и Августина. Но затем в 40–х годах он пришел к намерению издать всех отцев. В 1844—1855 гг. Минь издал 221 том, в формате между 8° и 4° убористого текста, латинских писателей, доведенных до Иннокентия III (1216 г.), в 218—221 томах содержатся указатели; затем в 1857—1866 гг. издал греческих отцов в 161 томе, доведши издание до взятия Константинополя турками. Таким образом, здесь содержался весь древний и средний период церковной истори в главных ее представителях. Заветною мечтою его было издать святоотеческие творения на восточных языках, но он ничего н успел для этого сделать. Особые условия работы Миня наложили на его труд свою печать. Чтобы выпустить огромное собрание книг без убытка, он, не располагая казенной поддержкой, составил компанию и на ее средства вел свое предприятие. И хотя такое почтенное издание, как Bibliotheca cleri universa, должно было бы вызвать сочувствие со стороны духовной власти, однако эта последняя посмотрела неблагосклонно на промышленное предприятие Миня, в котором она видела нечто недостойное священного лица и противное апостольским правилам, запрещающим духовному лицу «куплю деяти», так что Минь доложен был вести борьбу с парижским архиепископом. Ввиду этих неудобств издание Миня не могло быть особенно блестящим. Оно было напечатано на такой плохой бумаге, какая только могла найтись в Париже, так что пользоваться им нужно с осторожностью. Тем не менее он выстоял и довел дело до конца. Умер он в 1875 г. Значительная часть его издания (греческая патрология) погибла вследствие пожара в складе в 1868 г.
Если определять ценность «Патрологии» Миня, то эта ценность заключается прежде всего в практичности и удобстве пользования ею. Минь освободил свет от фолиантов бенедиктинских монахов, которыми было очень неудобно пользоваться, между прочим, вследствие громадности формата. Научная ценность труда Миня невелика, да он и не преследовал этой цели. Минь не был ученым–издателем в ряду тех, которые исследовали и открывали новые пути. Он не ставил задачи — издавать авторов неизданных, не устанавливает критически текста, он только перепечатывает авторитетные издания. Он издавал в такое время, когда каждый ученый должен был идти от изданий бенедиктинцев. Поэтому–то он предлагает лишь перепечатку старинных авторитетных изданий, пред которыми преимущество его «Патрологии» состоит в удобстве формата. Правда, и у него были увлечения в сторону научности, но опыт его в этом направлении кончился неудачно, и вообще сам Минь не имел озможности особенно улучшить текст произведений, которые издавал. Немногие случаи исправления текста повели к >олыиим неприятностям: в особенности для него памятной осталась история с творениями Макариев. В Египте были два Макария: Макарий египетский, или великий, и Макарий александрийский — πολιτικός («городской»). Требовалось разграничить ix сочинения. Минь думал при издании воспользоваться услу–ами боннского профессора Флёсса (Floss). Последний составил весьма хорошее prolegomenon («предисловие»), но когда дело дошло до установки текста, то не только не поспел к сроку, ничего более не сделал. Произошло в издании замедление, оторого не терпело коммерческое дело. В серии греческой патрологии сделался перерыв, типография могла остаться без работы, а потому Минь стал издавать следующие томы, но подписчики не хотели брать этих томов без предыдущих. Минь обратился к прежней практике, махнул на Флёсса рукой и стал перепечатывать старые издания. Он брал обычно лучшее бенедиктинское издание, более полное и авторитетное сравнительно с другими, и означал жирным шрифтом в тексте своего издания пагинацию подлинника; когда было нужно, присоединялись изданные позднейшими учеными недостающие у бенедиктинцев святоотеческие творения.
Все недостатки, тяготевшие над прежними бенедиктинскими изданиями творений святых отцов, очевидно, должны были войти и в «Патрологию» Миня, причем к ним прибавлялись и новые погрешности. Поэтому ученые не освобождены и теперь от обязанности прибегать к подлинникам святоотеческой литературы и к более ранним ее изданиям и только из–за неудобства пользоваться теми и другими прибегают к «Патрологии» Миня. Что касается более ранних изданий, то они отличались простотою приемов. Первые издатели в основу трудов своих полагали одну, много две рукописи и при этом редко допускали поправки, как это делали бенедиктинцы. Но за это последние, хотя пользовались для своих изданий большим материалом и отличались трудолюбием, опускали в рукописях многие варианты и руководились авторитетом тех, которые раньше трудились на поприще издания святоотеческой литературы. Благодаря бенедиктинским работам даваемый ими текст рукописей приобретал ценность в отношении смысла, но их издания не представляют возможности для ученых проследить генесис («происхождение») рукописей. Другое удобство и вместе неудобство бенедиктинских издательских работ — в том, что бенедиктинцы старались приискивать и проверять места Св. Писания, проводимые святыми отцами в их сочинениях. У святых отцов, как имевших под руками разные списки Св. Писания, были и разные чтения свящ. текста. Бенедиктинцы же пользовались лишь списками Св. Писания, сохранившимися в Ватиканской библиотеке. Соответственно с ними они и проверяли тексты, находящиеся в святоотеческих творениях. Если святой отец приводил место свящ. Писания несогласно с ватиканскими списками, бенедиктинцы считали такое место опискою и спокойно поправляли его или по сикстинскому изданию Библии (в сочинениях греческих отцов) или по Вульгате (в творениях латинских отцов). Этот невинный прием бенедиктинцев лишает ученых возможности проследить, из какой рукописи св. отец заимствовал приводимый им текст. Поэтому ученые, для которых важен текст древнейших рукописей, вынуждены обходить бенедиктинские издания и пользоваться более ранними изданиями. Такие недостатки бенедиктинских издательских работ вошли и в «Патрологию» Миня и чрез то уменьшают ее ценность. Кроме того, и издание Миня не представляет совершенно полного собрания церковных писателей.
Дополнительный в этом отношении труд предпринял Жан Баттиста Питра (J. В. Pitra), впоследствии кардинал и епископ тускуланский (t 1889 ). Деятельность его стоит в связи с восстановлением так называемой конгрегации Мавра после погрома, произведенного французской революцией. Последняя была пагубна для монастырей. Монастыри подверглись разграблению, при котором были уничтожены и расхищены многие памятники литературы. После революции французское правительство решилось восстановить ученую деятельность монастырей. С этой целью была возобновлена конгрегация св. Мавра, основателем которой был ученик Бенедикта нурсийского, посланный своим учителем в Галлию и здесь по его уставу устроивший монастырь. Каждый член конгрегации св. Мавра назывался «monachus Bene — " dictinus sancti Mauri», или «Сан–Мавританом». Восстановленной конгрегации был отведен монастырь в Солеме (1837). Вторым настоятелем ее и был Питра. Он издал в 1852–1858 гг. памятники отеческой литературы в сборнике: «Spicilegium Solesmense» — «Солемский сборник колосьев» (4 тома in 4°). Сделавшись епископом тускуланским, Питра перенес свою деятельность в Италию. Пользуясь рукописями Ватиканской библиотеки, он издал в 1876—1884 гг. другой сборник святоотеческих творений под названием «Analecta sacra» (том 1–4, 6, 8 in 8°). При издании этого сборника он широко пользовался восточными рукописями на сирийском, армянском и коптском языках. Затем им были из–Даны еще Analecta novissima в 1885–1888 г. (2 т. in 4°) и Analecta sacra et classica в 1888 г. (in 4°).
Более совершенное издание латинских церковных писателей до VII в. взяла на себя Венская Академия Наук, издающая с 1866 г. «София scriptorum ecclesiasticorum latinorum». Труд был разделен между самыми выдающимися филологами настоящего времени. Чтобы понять и оценить достоинства и недостатки этого труда, нужно отметить тот факт, что издание предпринято с целью дать устойчивый подлинный латинский текст этих сочинений. Наука обязана этим изданием изменившимся взглядам на латинский язык. Прежде различали золотой, серебряный, медный и железный периоды латинского языка и на всякое отступление от классической латыни смотрели как на порчу языка и старались каждое такое место исправить в духе последней. Теперь же на каждое изменение в языке смотрят как на естественное видоизменение его органической жизни, и чтобы проследить историю его развития, стараются восстановить подлинный текст всех писанных на нем сочинений. Даже период упадка языка представляет для новейших ученых интересные данные для возникновения новых романских языков: потому–то филологи и принялись за изучение творений христианских писателей IV, V и VI веков. Прежними изданиями руководиться было неудобно. Прежние издатели видели в рукописях латинских отцов много грамматических ошибок и исправляли их. Ученые филологи Венской Академии Наук и задались целью восстановить вполне первоначальный текст.
Дело ведется исключительно филологами: это сообщает изданию специальный оттенок. Де–Лагард в рецензии на издание творений св. Киприана в венском корпусе, сделанное Гартелем (1868–1871), указавши разные недочеты издания, объясняемые тем, что издатель не был богословом, справедливо замечает, что все–таки недочеты от издания святых отцов филологами будут не таковы, как те, которых можно ожидать от издания их бого словами без надлежащего филологического образования и с вредными для науки тенденциями. Всем памятны затеи абба' Sionnet в предпринятом им в Париже издании новых и усовершенствованных текстов святых отцов; из них видно, чего могла бы ожидать богословская наука от издания латинских отцов писателей католическими богословами. При издании АвгустИ–на и Иоанна Златоуста был приглашен для филологических работ выдающийся филолог Дюбнер. Дюбнер нашел, что латинская Библия, которой пользовался Августин, переделана ужасающим образом. Он сказал об этом аббату Сионнэ; тот грубо ответил: «богословская часть издается мною, abbe Сионнэ, а он хорошо бы сделал, если бы ограничился тем, что отыскал бы и установил цитаты из классических авторов». Таким образом, знаменитая личность Дюбнера являлась только вместо вывески, в качестве приманки. То же самое потерпел и филолог Ян (Jahn) при перепечатке творений Василия Великого: к его указаниям отнеслись с крайним пренебрежением. Эти прецеденты не обещали ничего хорошего от изданий святых отцов католическими богословами. Филологи чужды богословских интересов, и это служит со стороны их лучшим ручательством того, что они дадут текст именно так, как он был в наилучших рукописях и как можно восстановить его при помощи лучших средств. Но зато о комментариях богословского содержания филологи не заботятся. Они дают хороший текст; но не дают подстрочных замечаний. Потому «Патрология» Миня и до сих пор не утратила своего значения, так как в ней встречаются диссертации и комментарии, которые настолько ценны, что пренебрегать ими никак нельзя.
Издание Венской Академии Наук вызывает с практической стороны тот упрек, что оно выходит медленно. Но эта медленность показывает и трудность издания. Так, о вышедшем в 1882 г. издании Орозия известно, что издатель Zangenmeister работал
| над ним 15 лет; 15 лет труда дали возможность этому ученому Установить текст добросовестно. Для своих целей венские ученые собирают сведения во всех библиотеках, и все, что дает целая Европа, находит в их трудах практическое применение. Медленность, таким образом, сопряжена с качеством работы. Это издание применяет к пользованию рукописями самый верный метод. Оно считает недостаточным выписать варианты из рукописей, но устанавливает связь рукописей по фамилиям, кото–Рым они принадлежат. Таким образом издатели думали нарисовать картину истории памятников. Другой упрек, который можно сделать этому изданию, состоит в том, что оно содержало большею частью авторов, менее важных для богословия вообще и церковной истории в частности, так что из вышедших на первых порах авторов ценных оказывалось немного, каковы–Киприан, Виктор витский, Сульпиций Север, Павел Орозий, Иоанн Кассиан. Остальные представляют собою писателей, настолько мало дающих материала для церковной истории, что за изучение их едва ли кто возьмется, кроме филологов[8]).
Успех венского издания зависел, между прочим, и от особых причин, сущность которых заключалась в соперничестве Венской и Берлинской Академий, вопреки всем уверениям друг друга во взаимных вспоможениях. В Берлине издаются «Monumen–ta Germaniae historica», имеющая весьма важное значение; здесь в отделе «Scriptores», среди «auctores antiquissimi» (1877—1898, 13 томов) фигурируют те латинские церковные писатели, которые действовали на германской почве, например Орозий и др. Благодаря конкуренции между Берлином и Веною, венские ученые, встретив несогласия в рукописях, ожидали издания их в Берлине и затем проверяли свой текст по берлинскому.
Таким образом, можно надеяться, что древние латинские церковные писатели будут изданы в Вене и «Патрология» Миня в соответствующей части, по отношению к тексту писателей, упразднится. Но долго не потеряет своего значения «Патрология» Миня относительно греческих церковных писателей. Едва ли можно ожидать, что и в XX столетии выйдут древние церковные греческие писатели в полном виде. До последнего, по крайней мере, времени можно было указать только на единицы, делавшие хоть что–нибудь для переиздания греческих церковных писателей; исключение представляют лишь немногочисленные писания мужей апостольских и христианских апологетов. Когда же вслед за апологетами является Ориген, то для переиздания его уже весьма нелегко найти издателей, тем более Василия В., Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Что касается того, что издаваемо было ранее в Германии, например Гарнаком, то это были лишь небольшие кусочки из памятников древней христианской литературы. То же сравнительно небольшое значение имеют в количественном отношении издания Карла де–Боора (de Boor), знакомящие нас с Феофаном Исповедником, Феофи–лактом, Никифором — патриархом константинопольским и ДР· Отсюда — «Патрология» Миня до сих пор, можно сказать, не сделалась устарелою.
Указанное отношение к греческой литературе понятно само собою. Латинские писатели интересуют филологов–латинистов, филологов романских, историков романских и германских. Напротив, греческие писатели интересуют историков общегражданских и, затем, разве еще самих греков. Дело в том, что греческий язык никаких новых наречий не пустил; новогреческий язык представляет собою только видоизменение его. Отсюда он может быть интересен единственно для филолога–эллиниста, а при таком условии недостаток ученых, которые заинтересованы были бы изучением греческого языка, является фактом совершенно естественным и понятным. До какой же степени узко смотрят на дело общегражданские историки, об этом легко судить хотя бы по следующему факту. Когда появилось издание хроники Феофана, то ученые рецензенты делали заметки подобного рода, что издание это небесполезно и для германского мира и именно потому, что на греческой почве бывали–де и германцы[9]).
Патрология Миня, если бы она была даже пополнена, все–таки будет иметь тот существенный недостаток, что она не обнимает двух отраслей греческой и латинской письменности. Дело в том, что в ней изданы только такие произведения, которые принадлежат определенным авторам. Самая программа «Патрологии» Миня исключает поэтому анонимные сочинения (за некоторыми исключениями) с одной стороны, и такие коллективные труды, как «Деяния соборов» — с другой. [«Деяния соборов» также сам Минь имел намерение издать особо в 80 томах, но не успел приступить к выполнению и этой своей мысли]. Таким образом, приходится обращаться еще к другим сборникам памятников древнехристианской литературы помимо «Патрологии» Миня.
Деяния Соборов
История издания соборных деяний весьма интересна в смысле постепенного роста издательских приемов. Средневековый романо–германский мир в своих богословских и исторических изданиях довольствовался только каноническими сборниками. Естественно, что при таком условии указанная литературная отрасль была в совершенном забвении. Собрания в этом роде появились только под непосредственным воздейст вием германской реформации.
В видах борьбы с новшествами парижским каноником Жаком Мерленом {Jacques Merlin) в 1524 г. было предпринято издание соборов, представляющее один фолиант в 2 частях. В нем должны были помещаться деяния всех вселенских соборов и поместных и определения пап. Можно судить, как мало представлял себе этот ученый область канонических материалов, и вполне естественно, что его намерение оказалось лучше самого исполнения. Сборник оказался неудовлетворительным. Так, послание Кирилла александрийского к Несторию приписывается в нем Ефесскому собору. V вселенский собор (553 г.) оказался совершенно неизвестным. А что фигурирует под именем этого собора, то на самом деле относится к собору 536 г., бывшему при константинопольском патриархе Мине, и к Иерусалимскому. Но раз первый толчок был дан в этом направлении, за Мерленом нашлись последователи. Издание Мерлена было перепечатано в 1530 и 1536 гг.
В 1538 г. в Кёльне явилось издание францисканского монаха Петра Краббе, в виде 2 томов in folio. Для этого издания, по его словам, было рассмотрено им до 500 библиотек. Здесь обнаружились новые документы, как, например, «Breviarium» карфагенского архидиакона Либерата. Отсюда это издание является несколько лучшим сравнительно с прежними. Достоинство сборника Краббе заключается, между прочим, еще в том, что деяния IV вселенского собора приводятся у него по переводу римского диакона Рустика, так что, благодаря этому, явилась возможность пересмотреть латинский перевод. Мало того, так как древние издания предпринимались нередко так, что древние рукописи служили в типографии вместе и оригиналами и поэтому очень часто пропадали, то издание Краббе является весьма важным и в том отношении, что является иногда заменою оригиналов.
После Краббе, в смысле расширения научных знаний, следует отметить 4–томное издание Лаврентия Сурия 1567 г. В нем появляются Постановления апостолов (8 кн.), деяния V вселенского собора, так называемый «codex encyclicus», представляющий собою собрание посланий митрополитанских соборов к императору Льву I. За Сурием последовало в 1585 г. венецианское издание Николини в 5 томах. Следующее издание, переиздававшееся до трех раз, принадлежит Северину Бинию; из них 1–е издание в Кёльне относится к 1606 г. Оно показывает, между прочим, насколько недостаточны были воззрения самих издателей на свои задачи. Так, например, в качестве деяний никей–ского собора приводится в нем труд Геласия.
Наиболее видный в этом отношении шаг представляет римское издание «Collectio Romana» 1608—1612 гг., предпринятое по приказанию папы Павла V. Во главе этого издания стояли иезуиты, в особенности Сирмон (Sirmond). Это издание обнимало собою в четырех фолиантах документы вселенских соборов. Материалом для этого издания послужили греческие рукописи, найденные среди сокровищ Ватиканской библиотеки; последним обусловливался громадный успех этого издания, но нельзя вместе с тем не заметить, что это обстоятельство (греческие рукописи) имело и своего рода невыгодные стороны. Имея под руками греческий текст, издатели вообразили его себе совершенным, непогрешимым, и в тех случаях, когда приходилось им констатировать разность между рукописями, они поправляли латинский текст. Таким образом, открыв греческий текст, эти издатели в качестве корректоров значительно погрешили против первоначального текста латинского. Они поправляли стиль, многое вычеркивали, некоторые места заменяли своими выражениями; словом, они поступали с переводом как со школьною работой, так что в их издании латинский текст потерял значение и характер древнего перевода. Важно, что эти издатели, убедившись в непогрешимости этого текста, исправляли по нему и латинский текст символов.
За римским изданием следовало «Conciliorum collectio regia» (королевское собрание соборов), явившееся в 1644 г. в Париже и состоявшее из 37 томов. И в этом издании мы находим новые документы, например послание Вигилия, которым он собор 553 года признавал за V вселенский собор. В типографском отношении это издание представляло верх искусства: были приняты все меры к тому, чтобы издание вышло роскошным. И действительно, оно поражало своей внешностью. Но, к сожалению, нельзя этого сказать о внутреннем достоинстве издания.
По полноте своей оно было превзойдено изданием Филиппа Лябба (Labbe), французского иезуита, который приступил к делу с большой осторожностью: он напечатал сначала программу своего издания, так что ученый мир ознакомился с этой программой и сделал редактору многие указания с целью исправления недостатков. Благодаря такому приему ему удалось открыть до 30 новых соборов, происходивших на западе и доселе неизвестных. Греческий текст в этом издании явился в лучшем виде. Лябб умер в 1667 г., когда он подготовлял к печати томы 9–й и 10–й. Издание было доведено до конца товарищем Лябба по иезуитскому ордену Габриелем Коссаром (Cossart) в 1672 г., когда был издан последний 17–й том.
Но и Филипп Лябб не мог отрешиться от «Collectio Romana». На этот существенный недостаток и обратил свое внимание один французский ученый Этьен Балюз (Baluze), который обладал счастливою способностью отыскивать документы наиболее ценные и был одарен необыкновенным чутьем по части издательской. Его сверка с другими рукописями существующего латинского текста убедила, что romani correctores в самой основе повредили текст и исказили смысл. Поэтому он задался целью восстановить первоначальный латинский текст, установив различие двух редакций для деяний IV вселенского собора: а) до Рустика и б) Рустика. Но так как уже до него все книжные магазины и рынки были переполнены прежними изданиями и ни один издатель не хотел принять на себя нового издания, не продав прежнего, то Балюзу и пришлось ограничиться изданием одних лишь вариантов к изданию Лябба — Коссара в 1683 г. Ему удалось выяснить характер соборов 355 г. в Милане и 359 г. в Римини, также характер карфагенской конференции 411 г. с донатистами. Егс работы по восстановлению подлинного греческого текста обнимают все документы до V вселенского собора включительно.
Чаще всего в старые времена цитировалось издание Лябба, но теперь оно утратило свое значение, и если продолжают и него ссылаться, то это свидетельствует только о том, что авторы находятся далеко не в благоприятной обстановке, именно — в каком–либо провинциальном городке, где нет возможности достать более важные источники, каковыми являются труд Гардуэна и Манси.
Первое из них, издание иезуита Жана Гардуэна {Hardouin, 1729) «Conciliorum collectio regia maxima» появилось в Париже в 12 фолиантах в 1715 г., последний собор помечен 1711 г. В типографском отношении это издание отличается чистотою и ясностию и вообще обладает многими достоинствами. Однако издатель не сумел как следует воспользоваться прибавлениями Балюза и, пользуясь ими только слегка, исправлял текст, не означая даже имени автора, которым он пользовался. Фальшивую сторону этого труда и составляет особенное отношение Гардуэна к трудам предшественников, так как он, пользуясь изданием Балюза, выдает его данные за результаты своей работы. Для латинского текста дается нечто среднее между истинным его характером, с каким он является у Балюза, и тем, с каким он является у предшествующих издателей. К преимуществам издания Гардуэна следует отнести различные приложенные к нему индексы.
Предприятие Доминика Манси (Mansi) стоит в известной связи с изданием соборных актов книгопродавца Николая Ко–лети, вышедшим в Венеции в 23 томах в 1728—1734 гг. Само по себе это издание не представляло ничего нового, будучи перепечаткой текста Лябба. Счастливая особенность его заключается в том, что оно заинтересовало ученый мир. Манси, бывший каноником в Лукке, взял на себя труд составить шесть дополнительных томов к этому изданию, вышедших в 1748—1752 гг. А потом он и сам решился дать издание соборов. Явилось «Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio» в 31 томе, из которых первый том появился во Флоренции в 1759 г., последний в 1798. Манси не успел довести издания до конца и умер в этом году в звании архиепископа луккского (с 1765 г.). Предприятие Манси находилось в руках книгопродавцев и потерпело несколько в типографском отношении. Может быть, и самый распорядок этого издания зависел от коммерческих соображений. Почти каждый более или менее выдающийся собор был разбит на два тома, так что половина начинается в одном томе, а конец содержится в другом. Издание Манси оканчивается Флорентийским собором. Поэтому оно не могло вытеснить издания Гардуэна. В нем нет также указателей, какие имеются у Гардуэна. Но в научных работах приходится руководиться предпочтительно собранием Манси не только потому что Манси воспользовался большим количеством вариантов' но и потому, что Гардуэн вставлял в текст свои собственные конъектуры. Достоинство издания Манси заключается и в том что оно полнее издания Гардуэна. Все изданное в Supplementa отмечено у него знаком указующей руки; он издал все, что было известно. В издание его входят все соборы вселенские, поместные и папские послания.
Недостатки издания Манси, естественно, заставляют желать замены его чем–либо лучшим. О новом издании соборных документов объявлял еще в 1870 и затем в 1884 г. парижский издатель Пальмэ (Victor Palme). Но Пальмэ в конце концов обещал только дать воспроизведение издания Манси, а чтобы привлечь публику, он обещал 32–й том, где будет помещен указатель, который отдельно продаваться не будет. В научном отношении такое предприятие представляется затеей вредной, потому что раз бросив на рынок это дорогое издание, нельзя будет частным лицам предпринять что–либо новое.
Что неудобства издания Манси чувствительны, это не может подлежать никакому сомнению. Формат этого издания — громадный, оно не вмещается на столе, так что в этом отношении пользоваться им неудобно. При своей полноте собрание Манси заключает в себе весьма много лишнего. В нем помещены псевдоисидоровы декреталии, а потом и дальнейшие папские послания. Основания для перепечатки некоторых папских посланий заключались в том, что папы иногда писали послания после римских поместных соборов. Но для такого издания, как издание соборов, папские послания являются излишним балластом, так как последние имеют своих издателей. Послания пап до Льва изданы Кутаном (Coustant), Лев Великий был издан ученым Баллерини, преемники Льва до Гормизды изданы Тилем (Thiel), Григорий Великий имеется в «Monumenta Germaniae». Таким образом, значительную часть издания Манси можно рассматривать как излишнюю. Издатель, далее, расширил свою задачу, как и свою программу, и чтобы объяснить деятельность пап, послания которых он помещает в своем издании, он преД каждым папою дает выдержки из «Liber pontificalis». Эта часть его трудов устарела в особенности после издания французского ученого Дюшена. Но особенно ненужный балласт представляют те комментарии, которыми снабжены и папские послания и выдержки из «Liber pontificalis». В настоящее время в вопросах, касающихся истории соборов, ученые преклоняются пред авторитетом ученого Гефеле и поэтому пользуются его трудом (С. /· Hefele, Conciliengeschichte. 2 Aufl. Freiburg im Br. 1873 и дал.)· К рассуждениям же Манси обращаются те, которые хотят воздать suum cuique и указать значение трудов Манси в истории изучения соборных актов. Таким образом, в труде Манси много лишнего. Если исключить излишний материал, то издание его сократится значительно. То, что относится к соборам, у него перепечатано по кусочкам из древнего синодика (Liber synodicus), где даются сведения иногда очень краткие, иногда поражающие заимствованиями из каких–то неизвестных источников. Гардуэн поступил лучше, перепечатав этот синодик в полном виде. Неудобство издания Манси заключается еще и в том, что оно не отмечает страниц предшествующих изданий.
Если когда–либо новое издание соборных документов должно осуществиться, то, во всяком случае, оно должно явиться в другом виде, с выделением папских посланий и других лишних документов и с изменением хронологического порядка издания, который удержал Манси. Вообще, объем собрания документов, относящихся к соборам, трудно определить с точностью. Трудно, например, сказать, какие документы, относящиеся ко времени Ефесского собора, принадлежат Ефесскому собору. Поэтому лучше было бы, если бы ученые воздерживались от перепечатывания посланий Целестина, Сикста и даже Кирилла александрийского. Кирилл александрийский имел своего издателя, а под именем Ефесского собора нужно выдавать только то, что было читано на нем, или то, что относят к нему современные отцы, или то, наконец, что не могло иметь своего издателя, как, например, послание Иоанна антиохийского.
Что касается, с другой стороны, порядка в распределении Документов, то чтение актов соборов по Манси в хронологической последовательности, то восточных, то западных, производит впечатление странности, потому что характер занятий соборов для востока и запада различен; тогда как восток занимался христологическими спорами, запад — установлением церковной дисциплины. Известно, далее, что соборы свою деятельность выразили в троякой форме: 1) πεπραγμένα или πραξεισ представляют собою подробный стенографический отчет о тельности собора; 2) были и другого рода памятники, которьп отцы собора извещали христианский мир и государей о тех водах, к которым они пришли, краткие отчеты в виде доклад или протоколов; 3) наконец, постановления соборов иногда вь ражаются в документе, известном под именем «κανόνες» ключающем самые краткие положения, выработанные на собо ре и доводимые отцами собора до сведения всего христианской мира. Очевидно, что выделение в соборных памятниках «πράξεις» от других документов имеет законное основание.
Все соборы можно было бы разделить на три цикла. А) Документы первого цикла — и II вселенских соборов, в связи с поместными восточными соборами, имеют значение не столько для истории догмы, сколько для канонического права. Известно, что деяния и II вселенских соборов не сохранились, кроме списков отцов и еще некоторых документов. Б) СIII вселенского собора открывается новая эпоха для издателей соборных деяний, так как все последующие соборы были посвящены одному вопросу и результаты их сохранились в форме «πεπραγμένα». В издании вселенских соборов от III до VII должны найти место такие деяния Константинопольского собора 536 г. при Мине и деяния Латеранского собора 649 г. при папе Мартине. Деяния VII собора представят завершительное звено В). Наконец, поместные соборы, которыми богата западная церковь, должны составить отдельный сборник, который представит более интереса для канониста, чем для историка.
Таким образом, издание соборных документов должно состоять из 3 частей: первая часть должна заключать постановления первых двух вселенских и восточных поместных соборов, вторая — деяния вселенских соборов, начиная с III, и третья 1 памятники западных поместных соборов. Памятники соборов о лице Господа Иисуса Христа были бы сгруппированы вместе. Греческий текст мог бы быть дополнен на основании редких ватиканских рукописей, латинский же текст явился бы в обеих редакциях, древней и исправленной Рустиком в VI в. Для восстановления первоначального латинского текста работали Балюз и кардинал Питра. Можно было бы восстановить его во всей чистоте. У Манси же дело оставлено в первоначальном виде; везде он перепечатывает по–старому испорченный латинскими коректорами текст рядом с греческим (по Ляббу), а внизу дает поправки, заимствованные у Балюза[10]).
Удачный опыт издания канонов восточной и западной церкви в небольшом объеме был уже сделан под руководством Неандера Брунсом, Н. Т. Bruns, Bibliotheca ecclesiastica. Canones aposto–lorum et conciliorum. I—II. Berolini 1839. Два тома in octavo вместо 12 томов Манси содержат здесь все наиболее ценное в этом отношении из постановлений вселенских и поместных соборов.
Агиографические памятники
Другой род собраний отдельных документов, имеющих значение для церковной истории, это собрания агиографических памятников, актов мучеников и биографий святых — «acta sanctorum». Издание этих памятников принадлежит так называемым болландистам и имеет такое полное заглавие: «Acta sanctorum, quotquot toto in orbe coluntur», «Деяния всех святых, каких только ни почитают во всей вселенной». Болландисты — это фламандские иезуиты, во главе которых стоял Иоанн Болланд, умерший в 1665 году. Болланд был, собственно, продолжателем дела, начало которому положил Гериберт Росвейд (Rosweyde f 1629). Преемниками его были другие иезуиты, Henschen (t 1681), Papebroch Ш 1714) и пр. Иезуиты, предпринимая издание, по существовавшему в то время обычаю, не обозначили меры участия своих сочленов в предприятии. Это объясняется их скромностью; но скромность в настоящем случае нельзя назвать похвальною, потому что для последующих ученых весьма важно знать, принадлежит ли известный труд какому–либо опытному ученому, или только начинающему ученую деятельность иезуиту. Впрочем, некоторые участники в этом издании были настолько чутки к щ потребностям, что поместили свои инициалы, первоначальной задаче это предприятие должно было иметь скромный характер. Издатели имели для себя пример в лице предшественника на этом поприще, Лаврентия Сурия, издавшего в 6 томах жития святых, чествуемых латинской церковью (1570—1575); сюда вошло немало греческих памятников Иезуиты хотели только дополнить издание Сурия, и в 18 фолиантах Болланд хотел издать жития целого года. Но когда он приступил к изданию, материал начал быстро разрастаться: теперь уже не месяц издается в двух фолиантах, а целый фолиант обнимает только два дня месяца. Из этого можно видеть, насколько конец предприятия не соответствует началу. Наряду с ростом научного материала изменена была и форма издания. Сначала думали дать только латинский перевод с греческих памятников, а потом стали давать и греческий текст. Первый том издания (1—15 числа января) вышел в 1643 г. В истории издания роковое значение имела французская революция. Вследствие секуляризации имуществ иезуиты лишились и влияния, и в 1794 г. был издан последний 53 том (6–й для месяца октября). Лишь в конце 30–х годов следующего столетия к этому предприятию снова могли приступить бельгийские иезуиты. Первый, изданный ими в 1845 г. том обнимает 15 и 16 числа октября. В настоящее время предприятие это доведено до первых чисел ноября, для конца же года приходится пользоваться старым изданием житий святых Сурия. Этими иезуитами также издается с 1882 г. периодический орган «Analecta Bollandiana», в котором пополняются пробелы, оказавшиеся в первых месяцах.
То обстоятельство, что иезуиты взяли на себя издание «Acta santctorum», набрасывало, по–видимому, тень на их предприятие, так как этот орден стяжал дурную известность. Но в действительности наука должна считать за величайшее счастье, что за это дело взялись иезуиты. Это самый распространенный и предприимчивый орден: он мог собирать памятники отовсюду–Далее, это самый сильный орден. После реформации это первородный сын католической церкви, пользовавшийся особым доверием пап. Благодаря могуществу ордена иезуитов болландисты могли высказывать свои научные воззрения, меньше чем члены других орденов рискуя подвергнуться преследованию. А это важно, потому что в «Acta sanctorum» затрагивались интересы других орденов и, хотя болландисты и оговаривались на каждом шагу своих «Acta», что они люди грешные, которым cвойственно заблуждаться, однако подвергались нареканиям. Так например, когда в июльском томе актов они, говоря о пророке Илии и его повсеместном чествовании, высказались, что испанский орден кармелитов не ведет своего происхождения от пророка Илии, последние восстали против них и объявили, что «Acta sanctorum» — сочинения еретические, а издатели — еретики. Легко представить, что бы могло быть с другим орденом, менее сильным, более беззащитным, чем орден иезуитов. Против же иезуитов кармелиты и инквизиция не могли ничего сделать.
В «Acta sanctorum» иезуиты ведут свое дело строго научно. Им приходится иметь дело единственно с житиями мучеников и святых, приводить для этого исторические документы в том виде, в каком они дошли, и им нет нужды пускаться на выдумки для защиты папства. Если порою в житиях святых восточной церкви, например, в житии константинопольского патриарха Игнатия, они представляют латинский перевод греческого подлинника несколько перетолкованным в свою пользу, то это не обязывает ученого обращаться к этому переводу, когда есть греческий подлинник. Болландисты издают не только текст, но и комментарии, которые свидетельствуют о их огромной эрудиции. По мере того, как издание подвигалось вперед, для них открывались новые научные перспективы. Чтобы, например, оперировать над хронологическими датами, им пришлось установить хронологию восточных патриархов. Для выяснения некоторых особенностей греческого богослужения пришлось издать службу трем святителям. Таким образом, это предприятие чем ближе к нам по времени, тем более выигрывает в качестве[11]).
Из частных сборников агиографических памятников следует назвать еще бенедиктинское издание 77г. Ruinarfa «Acta pri–morum martyrum sincera et selecta» (Paris 1689, последнее издание Ratisbonae 1859). Намерение издателя было — заключить в сборнике то, что в древних мученических актах есть подлинногоРюинар строго отнесся к своему делу, однако не довел критики до конца. С одной стороны, у него критики слишком мало (некоторые акты не сполна подлинны), с другой, как полагает ЕLe Blant (Les Actes des martyrs. Paris 1882), — слишком много (не приняты акты с подлинными частностями). С выделения этих частностей от позднейших прибавок и должна начать, по Мнению Le Blant'a, свое дело ученая критика[12])
3. Специальные источники церковной истории
Переходим теперь к тому, что написано было в древности по церковно–исторической литературе. Труды этого рода представляют собственно уже обработку в большей или меньшей степени церковно–исторического материала. Но для нас они являются вместе и первоисточниками.
Греческая церковная историография
Евсевий Кесарийский
Во главе церковных историков стоит знаменитый Евсевий кесарийский с его историческими трудами: Libri chronicorum II, Historia ecclesiastica и Vita Constantini. О жизни его мы знаем очень мало. Родился он между 260 и 270 годами, умер около 340 года. Из его жизни до поставления в епископа известны отношения его к кесарийскому ученому пресвитеру Памфилу, из уважения к которому он принял название «Памфила». Впрочем, относительно этого нельзя сказать ничего определенного. В исторических памятниках мы встречаем имя Евсевия только в родительном падеже: Εύσεβίου τοΰ Παμφίλου, так что не можем сказать, есть ли это «τοΰ Παμφίλου», по свойству греческого языка, обозначение того, что отец Евсевия назывался Памфилом, подобно "'Αλέξανδρος τοΰ Φιλίππου», или же именительный падеж для Εύσεβίου τοΰ Παμφίλου есть Εύσέβιος ό Πάμφιλος, и тогда это будет значить то, что Евсевий действительно принял название «Пам–фил» из уважения к Памфилу. С этим ученым пресвитером Евсевий защищал Оригена от его противников. О гонениях Диоклетиана Евсевий говорит как очевидец. Он сам подвергался им, но остался жив. Это послужило поводом к нареканиям: говорили, что он спас себе жизнь уступкою и изменил христианству. Однако эти подозрения должно считать преувеличенными, потому что вскоре после гонений Евсевий сделался епископом кесарий–ским и вся его деятельность проходит в этом сане. Более пререканий вызвал Евсевий как ученый богослов–историк.
Прежде всего подвергалось обсуждению его догматическое православие — был ли он арианином или православным. Уже в V в. суждения об этом делились, но самое верное мнение то, которое отклоняет самый вопрос об этом. Во всяком случае, Евсевий не принадлежал к числу великих исторических гениев, которые прозревают в глубь фактов и событий и широко оценивают их. Это был человек высоко образованный, в то же время — мыслитель заурядный. Кроме строгого православия, утвержденного на Никейском соборе, и строгого арианства, существовал еще взгляд Оригена, разделявшийся многими. Евсевий, как человек средины, и держался оригеновского богослов–ствования. Он, как говорят о том его отношения к Памфилу, был оригенистом и полагал, что все важные вопросы уже разрешены Оригеном. Поэтому, когда явилось арианство, которое получило сильный отпор со стороны Александра александрийского и Афанасия Великого, Евсевий не понял сущности этого явления: ему казалось, что Ориген хорошо решил догматические вопросы, а арианство не составляет особенной важности, и по этой причине не приставал ни к арианам, ни к Александру. В конце Евсевий более сблизился с арианами, во всю свою жизнь стоял вместе с ними и по своему историческому положению не мог считаться православным. Естественно, что некоторые из ариан считали его своим главою, а Афанасий Великий считал тоже арианином. Такой взгляд отразился и на отношении к его трудам. Но если мы примем во внимание все сказанное, то сам собою отклоняется вопрос, был ли Евсевий арианином, или православным, и догматическое положение Евсевия определяется так: Евсевий не был ни православным, ни арианином, — он был оригенистом[13]
В новейшее время неблагоприятный взгляд на Евсевия основывался не на этом, а на качестве самой работы. Евсевий интересовал ученых со стороны достоверности своих исторических сказаний, особенно сочинения «De vita Constantini» («О жизни Константина»). В этом сочинении преобладает тон панегирический. Поэтому думают, что Евсевий преувеличивает деяния этого государя, и делают вывод, что произведение это далеко не достоверно и даже документальною частью его должно Пользоваться с осторожностью. Евсевий видит в Константине В. человека совершенного и благочестивого, он не находит слов для достойной характеристики заслуг императора. Так как подобный панегирический тон должен быть значительно понижен, как показали исследования, то этим набрасывается некоторая тень подозрения на правдивость Евсевия как историка· говорят, что он скорее придворный льстец, чем историк. В этом случае указывают на то, что Евсевий умалчивает, например, о казнях, которые производил Константин над членами своей фамилии, ничего не сообщает о несчастной судьбе Криспа, старшего сына Константина. Таким образом, является вопрос, насколько можно доверять Евсевию, когда он касается различных исторических событий.
Что Vita Constantini не есть строгая история, это в известной степени справедливо. Но нельзя забывать, что и самый па–негиризм Евсевия имеет важное значение. Евсевий освещает гонения на христиан не только в смысле деятельности диавола и злобы человеческой; напротив, он беспристрастно обрисовывает состояние христиан перед гонением Диоклетиана такими чертами, что это гонение — попущение Божие, гроза, долженствовавшая очистить воздух. Признавая все это, он, очевидец гонения, отлично понимает, какое это было бедственное время, и высоко ценит благодеяние, оказанное церкви Константином, и рисует его героем, забывая о некоторых его недостатках. Евсевий не был человеком, значительно возвышающимся над своими современниками, и отношение Евсевия к Константину было общим отношением к нему восточных епископов. Гонения на востоке были более тяжелые, чем на западе. Когда на императорский престол вступил Константин, положение восточных христиан изменилось: по миланскому эдикту они освобождались от преследований за исповедовае–мую ими веру. Тем не менее, несмотря на существование миланского эдикта, гонения фактически были возможны и нередко предпринимались против христиан. Отсюда легко было прийти к заключению, что вся опора для исповедующих Христово учение — не в ином чем–либо, как в самом Константине. Вот почему Константин Великий является окруженным ореолом славы и современники отзывались о нем с похвалою. Что касается до умалчивания Евсевия о казнях лиц императорской
фамилии, то строго обвинять его за это едва ли возможно. Современный историограф не смотрит на убиение родственников глазами сантиментализма: Константин действовал по принципу политической необходимости. Впрочем, едва ли справедливо ставить историка пред дилеммою: или говорить безусловно все, не исключая и государственных тайн, или не говорить ничего. Если в настоящее время документы даже академического характера могут издаваться только по истечении известного числа лет, то что удивительного, если историк IV века, издавая свои труды, прошел молчанием некоторые факты, говорящие не в пользу современного ему императора. Евсевий действовал так, как в подобных случаях поступают все, тем более, что сочинения его могли доходить до самого императора. В последнее время голоса компетентных историков склоняются к более благоприятному взгляду, даже и на «Жизнь Константина». Так, Моммсен признал подлинность документов, приводимых в Vita Constantini.
Другое возражение против Евсевия построено не на Vita Constantini, а на Libri chronicorum. Здесь Евсевий будто бы грешит тем, что утаивает свои источники: хронику Евсевия считали негласным документом его недобросовестности. Известно, что еще ранее писал хронику Секст Юлий Африкан; но она сохранилась лишь в отрывках. Предполагали, что Евсевий скомпилировал труд Африкана, не называя его первоначального автора. Уже Скалигер (1606) указывает на тот факт, что Евсевий умалчивает о хронике Юлия Африкана, хотя имел ее под руками и пользовался ею при составлении своей хроники. Само по себе это обвинение не особенно сильно, ибо в Древности было не в обычае указывать цитаты, — но держалось °но слишком упорно.
В новейшее время исследованием этого вопроса занялся проф. Гельцер, державшийся сначала того же мнения (Н. Geizer, Sextus Julius Africanus und die Byzantinische Chronographie. Lpz. 1880—1885). Но когда он приступил к сравнительной оценке того и другого автора с убеждением в величии Африкана и ничтожестве Евсевия, то, по его собственному выражению, весы Евсевия все более и более поднимались, а весы Юлия Африкана все более и более понижались; оказалось, что Евсевий дал произведение более образцовое, чем Юлий Африкан Евсевий пользовался более обильными и лучшими источниками, и, если он, пользуясь трудом Юлия Африкана, умалчивал о нем, то потому, что предполагал, что читатели, интересующиеся его сочинением, имеют под руками и хронику Юлия Африкана. Труд Африкана в свое время был настолько известен, что всякий интересующийся историей был с ним знаком, и цитировать его не представлялось необходимым. Обвинение против Евсевия, таким образом^ является настолько же остроумным, насколько обвинение учебника истории Нового Завета, повествующего о поклонении волхвов, в краже этого рассказа из евангелия Матфея. Помимо обилия источников, Евсевий заявляет себя и большею широтою и большею научностью взгляда. Он писал в то время, когда весь интерес сосредоточивался на утверждении древности христианской религии, когда старались доказать, что еврейская история самая древняя. Несмотря на это, Евсевий проводил мысль, что основы культуры были и прежде Моисея. Особенность взгляда Евсевия сказалась и в том, что он для своей хронологии избрал годы не от сотворения мира, но от Авраама, и по ним до конца доводит свою хронику. Читая хронику Евсевия, Гельцер поражался начитанностью Евсевия, его знанием источников, которыми он пользоваля с таким умением, что не затемняет для нас добытых им результатов.
а) Хроника Евсевия распадается на две части: 1) χρονογραφία, обширное введение, — выписки из исторических документов, на основании которых установлена хронологическая система; 2) χρονικοί κανόνες, синхронистические таблицы. Каноны (κανών линейка, графа, прямая регулирующая черта) представляют ряды вертикальных граф, в которых содержатся только цифры, составляющие так называемые «fila regnorum», («нити царствований»). По ту и другую сторону этих граф находится так называемое «spatium historicum», т. е. поля, куда заносятся события из истории политической на одной стороне и события из истории церковной на другой. Таким образом, события церковной и политической истории разделены были и внешним образом. Хронологические каноны начинаются с рождения Авраама. Первый год жизни Авраама Евсевий отождествляет с 43
годом Нина, царя ассирийского (который в этом году построил город Ниневию), с 22 годом Европса, царствовавшего в Сикио–не (Σικύων) в Греции, и с 1 годом 16–й египетской династии (так называемой Фивской, Θηβαίοι). Таким образом, хроника начинается пятью fila regnorum: в первой графе общий счет годов от Авраама, вторая графа надписана Νίνος, третья 'Αβραάμ, четвертая Ευρωψ, пятая Θηβαίοι. И в spatium historicum занесено по одну сторону: γεννάται ό παρ' Έβραίοις 'Αβραάμ, («у евреев родился Авраам»), по другую: Νίνος την πόλιν μεγάλην Νίνον, ην οι Εβραίοι Νινευί καλοΰσιν, εκτισεν εν τη γή των Άσσυρίων («Нин образовал в земле ассирийцев великий город Нин, который евреи называют Ниневией»). Fila regnorum увеличиваются потом до 10, а затем сокращаются до трех: в первой — олимпиады, во второй — годы от Авраама, в третьей — годы римских императоров.
Форма, данная Евсевием своему произведению, была пагубна для его дальнейшего существования. Она была искусственною и требовала искусного писца для копирования, потому что малейшее уклонение от подлинника извращало его. Кроме того, форма эта значительно увеличивала цену сочинения, потому что оставляла много свободного места, что при дороговизне пергамена было очень ощутительно; между тем стремление к экономии в материале (т. е. неоставление свободного места) неизбежно сопровождалось порчею первоначального вида. На целое, например, царствование в 10 лет приходилось одно церковное и два события политических. Первое политическое соответствовало первому году царствования, второе — восьмому, а церковно–историческое — пятому. Первое политическое событие нужно было изложить в «spatium historicum» против первого года царствования. Затем в графе политических событий должен был следовать пробел под годами вторым, третьим и т. д. до восьмого, под которым должно быть записано второе событие. В графе событий церковно–исторических пробел должен быть с 1–го по 4; под пятым годом запись, а с 6–го до конца пробел. Между тем переписчики для экономии места пробелов могли не оставлять, а повествование о событии первого года продолжали под вторым, третьим и т. д. Могли быть и случайные искривления строк, так что в одном списке событие могло быть записано под одним годом, а другом — под другим. Являлся вопрос, к которому же году оно относится. Таким образом, чем более труд Евсевия копировался, тем более портился. В конце концов греки, по обычаю, утеряли греческий подлинник, а сохранился и был известен на западе лишь латинский перевод второй части, сделанный Иеронимом, который был им дополнен сведениями, неизвестными Евсевию, и продолжен до 378 года. Этот латинский перевод только и был прежде издаваем, но он сохранился во многих разногласящих рукописях. Прежде предполагали, что текст Иеронима и есть дословный перевод хроники Евсевия, но потом оказалось, что в нем есть некоторые изменения и отступления.
Первая попытка восстановить подлинный текст хроники Евсевия сделана в 1606 году ученым Скалигером по данным, находящимся у Кедрина и Синкелла. Так как эта попытка оказалась неудачной, то ученые вынуждены были пользоваться переводом Иеронима, как положительною величиной, до появления в печати армянского перевода хроники. Рукопись этого перевода прислана была в 1787 г. из Иерусалима в Константинополь, и с нее сделаны в 1790 и 1793 гг. две копии для венецианского мехитариста Авкерьяна. В армянском переводе оказалась и первая часть хроники, которой нет в переводе Иеронима. Вопрос об издании этого памятника был спорным между самими мехитаристами. Пререкания кончились тем, что один из них, Зограбьян (Zohrab), явившись в Милан, издал вместе с Май в 1818 году латинский перевод армянского текста. Но в том же году выступил и другой издатель, Мкртич Ав–керьян (Aucher), который в Венеции вместе с латинским переводом выпустил и армянский текст. В 1833 г. Май издал хронику в 8 томе Nova collectio. Таким образом, явилась возможность проверить латинский перевод Иеронима. Но прошло 33 года, прежде чем явилось издание хроники вполне удовлетворительное. Это издание было сделано Альфредом Шоне {Schöne) в его «Eusebii chronicorum libri duo»; второй том этого издания явился в Берлине в 1866 году, а первый — в 1875 году. Чтобы осуществить это издание, требовалось много труда. Много сделано в этом отношении ученым Петерманном, который был и в Константинополе, и в Венеции, чтобы иметь возможность восстановить армянский текст полнее. Этому ученому удалось восстановить армянский текст на основании двух рукописей. Из второй из этих рукописей ее варианты отмечены литерой «N»), относящейся к 1696 году и писанной в Токате, видно, каким образом сохранился армянский текст хроники Евсевия. ученый Самуил анийский писал хронику до 1179 г. и для древнейшего времени ограничился тем, что сообщил лишь текст хроники Евсевия.
В новом издании хроники Шоне, в первой части армянский текст в латинском переводе Петерманна заменил греческий, сохранившийся лишь в отрывках. Второй том квартанта, изданного Шоне, имеет такой вид. Левая страница разделена на две неравные части: одна (поле) занята греческим текстом, т. е. выписками из позднейших писателей, которые посредственно или непосредственно пользовались Евсевием, в другой помещаются fila regnorum и spatium historicum. При цифрах в fila regnorum стоят латинские буквы; под этими же буквами записаны приходящиеся на данные годы события в греческом тексте и в spatio historico. На поле (за spatium historicum) отмечены варианты из армянских рукописей. На правой странице — латинский перевод Иеронима, — именно: fila regnorum, spatium historicum, а на поле (за spatium historicum) частью отмета вариантов латинских рукописей, частью указание на латинские источники, которыми пользовался Иероним в своих Дополнениях. В конце, после 2342 года, когда хроника Евсевия прекращается, на правой и левой странице идет хроника самого Иеронима. Все предшествующие труды издателей хроники Евсевия утратили с появлением этого труда свое значение и пользоваться теперь приходится только Шоне. Встречаясь, поэтому, в каком–нибудь ученом сочинении с хронологической датой, основанной на Евсевий, приходится ставить прежДе всего вопрос: имел ли автор этого сочинения под руками изДаниеШоне?
Но положительный ответ на этот вопрос еще не говорит за то, что эта дата поставлена верно. Это легко понять тому, кто знает, какой вид имеют хронологические каноны Евсевия. Вот Для образца частичка их:
Олимпиады
Годы от Авраама
Годы Траяна
221
2120
7
В Риме сгорел золотой дворец
2121
8
Сильное землетрясение; в Асии разрушены 4 города
Траян воздвиг на христиан гонение
2122
9
Мученически скончался Симон Клеопов, епископ церкви иерусалимской. Его приемником был Юст. Равным образом и Игнатий, епископ Антиохийский, скончался мученически
2123
10
Из этой внешней формы хроники видно: 1) что каждое событие помечается (даже и в последнем отделе хроники) minimum тремя датами, которые, следовательно, могут и не сойтись между собой. Следовательно, весьма важен вопрос: который из трех столбцов Евсевия нужно считать нормальным? Лица, которые не работали над хроникой Евсевия продолжительное время, принимаясь за нее, легко впадают в ошибку: точных хронологических дат Евсевия ищут в годах царствования; например, если событие стоит против восьмого года царствования Марка Аврелия, то его и датируют на основании современных точных сведений о том, с какого момента начинается и каким кончается 8–й год Марка Аврелия. Но величайший из знатоков хронологии в нашем веке, проф. Альфред фон Гутшмид, в ряде специальных работ показал, как следует пользоваться хроникой Евсевия· Указанный вопрос решен им в 1868 г. (следовательно, после выхода в свет II тома издания Шоне, в котором помещены χρονικοί κανόνες), в работе: De temporum notis quibus Eusebius utitur ii Chronicis Canonibus [перепечатана в 1 томе Л. von Gutschmid, Kleine Schriften. Herausgeg. von F.Rühl. Leipzig 1889. S. 448–482].
Результат предпринятой им обширной сверки дат следующий: а) олимпиады Евсевия (т. е. армянского списка) — искусственные, юлианские, которых начало 1 января 777 года до Р. X. которые ставятся против юлианских високосных годов; в латинской переделке Иеронима — олимпиады истинные (начало около 1 июля 776 г. до Р. X.). б) Изредка Евсевий заимствует факты из памятников, где счет велся по истинным олимпиадам; μο в этих случаях он не делает редукции на свои фиктивные юлианские, а записывает такие факты под теми же годами олимпиад юлианских, под какими годами олимпиад не юлианских, а истинных они значились в его источниках. Таким образом, по самому характеру событий ученый должен угадать, из какого автора он заимствует данные. И если Евсевий пользуется авторами, употребляющими правильные олимпиады, то ученый должен исходить из олимпиад, а не от годов от Авраама. в) Но основной, нормальный «канон» Евсевия — это годы Авраама; от них всегда и нужно отправляться в хронологических определениях (или же наперед доказать, что этот «канон» для данного события не может служить нормой). Евсевий искусственно подводил годы царствований под годы от Авраама; при этом, конечно, могли происходить неточности; так, например, Тиверий умер в марте, а годы Авраама считаются с осени. Таким образом, отождествление годов царствования преемника Тиверия с годами от Авраама будет неизбежно неточно, г) Что касается редукции годов от Авраама в хронике на годы до Р. X. или от Р. X. по эре Дионисиевой, то в данном случае хроника Евсевия распадается на несколько отделов: 1) с 1—1239 г. от Авраама; при вычислении нужно из 2019 вычесть год Авраама (а), получится год до Р. X., на который падает событие (2019–а = году До Р. X.). 2) С 1240–2016 г.; нужно из 2017 вычесть год Авраама= год до Р. X. (2017–а = году до Р. X.). 3) С 2017–2209 г.; следует из года Авраама вычесть 2016 = год от Р. X. по нашему счислению (а–2016= году по Р. X.). 4) С 2210–2343 г.; следует взять год Авраама, вычесть 2018 = год от Р. Χ. (α–2018 = году по Р. X.). Наконец, 5) отдел, обработанный Иеронимом, с 2343—2395; по рецепту фон–Гутшмида, нужно из года Авраама вычесть 2017, получится год от Р. X.
Но в последнем случае я не могу согласиться со взглядом Гутшмида: следует вычесть не 2017, а 2016 (А. von Gutschmid: " — 2017 = году по Р. X.; я: а–2016 = году по Р. X.). Можно насчитать, по крайней мере, 19 дат, приходящихся на время жизни Иеронима, которые нужно было бы датировать фальшиво, если руководиться правилом фон–Гутшмида. В сущности разногласие между мной и Гутшмидом сводится к следующему в наличных рукописях хроника Иеронима кончается 2395 г., под которым помещено: плачевная битва во Фракии (Lacrimabile bellum in Thracia), во время которой погиб Валент. Как известно, битва происходила 9 августа 378 г. Так как август последний месяц года, если считать по годам эры Авраамовой, то она происходила в конце года Авраамова. Так как Иероним не мог не знать года, в который было это сражение, то, заключает фон–Гутшмид, ясно, что 2395–178 = 2017. Я предполагаю, что в рукопись вкралась ошибка. Писец произвольно продолжил счет годов до 2395, тогда как Иероним окончил 2394 годом; 2394–378= 2016. Следовательно, из года Авраама нужно вычесть 2016.
2) Из той же внешней формы «канонов» легко понять, как уже было замечено, что она крайне неблагоприятна для верного сохранения хроники Евсевия. Ничтожное искривление строки в spatium historicum вело уже к ошибке на год—на два в дате; длинные записи событий почти всегда стояли против нескольких лет «канонов», и очень трудно было понять, относится ли вся эта запись к году, против которого приходится первая строка, или отдельные подробности записи относятся к тем годам, против которых они записаны; например, хочет ли Евсевий сказать, что и начало гонения Траяна, и смерть Симона, и хиротония Юста и т. д. падают на 2122 (116) год, или же на 2122 год приходится только начало гонений, а кончина Симона и хиротония Юста — на 2123 год. Естественно, таким образом, что в латинских рукописях Иеронимова перевода: A[mandinus], В[оп–garsianus], F[reherianus], P[etavianus], R[eginensis], (S[fragments Petaviana]), M[iddlehillensis], и в армянских: N [токатская], XG [иерусалимская], оказалось немало вариантов. Шоне отдавал вообще предпочтение (почти всегда принимает в тексте) датировкам В. При помощи ориенталистов Петерманна (армениста) и Родигера (арамаиста) он старался на основании восточных переводов восполнить и исправить редакцию Иеронима и восстановить таким образом текст Евсевия. Но, к сожалению Родигер указал ему на отрывки сирийского перевода, не имеющие почти никакой ценности (список событий без годов) и просмотрел весьма важный памятник, именно «Хронику» Дионисия телль–махрского (Teil–Mahr), монофиситского патриарха антиохийского (818—845), сирийский текст которой еще в 1850 г. издал Тулльберг (Upsala); Дионисий выписал почти буквально большую часть хроники Евсевия. В немецком переводе эту часть хроники Дионисия издали в 1884 году Зигфрид (арамаист) и Гельцер (историк, исследователь остатков хроники Юлия Африкана). Итог этому новому приросту критического аппарата к Евсевию подвел тот же Альфред фон Гутшмид в расширенной своей ректорской программе: Untersuchungen über die syrische Epitome der Eusebischen Canones. Stuttgart 1886 [также в 1 томе Kleine Schriften, S 483–529].
Результат обширного сравнения дат в разных рукописях получился следующий: а) Мы имеем дело с двумя рецензиями хроники Евсевия: 1) армянской и 2) латиносирской. б) Из 115 (= 99+16) событий рецензия армянская датирует правильно 45 (= 29+16) событий, латино–сирская 44. Igitur: достоинство обеих рецензий почти одинаково. Но в) в частности, из этих 115 событий 45 (29+16) верно датируются только в армянской рецензии, 15 — только в сирской, 16 — только в армянской и cod. P., 18 — только в Р, 11 — только в сирсюой и Р, 10 — только в армянской и сирской. Итак, г) достоинство сирской рецензии сравнительно с латинской неважное: из 59 событий, которые латино–сирская рецензия одна или вместе с армянской датирует верно, 34 записаны верно в Ρ и только 25 в сирской. А д) по отношению к латинским рукописям итог этот гласит: 1) die Güte von Ρ, 2) der geringe Werth von E, 3) die Werthlosigkeit von В, то есть, Шоне в латинской части текста пошел по ложному следу. А отсюда е) общее правило: изданием Шоне нужно пользоваться, наперед исправив печатный текст на основании чтений NR. Фон Гутшмид показывает, что единственная хорошая рукопись есть Ρ — codex Petavianus. Поэтому при отнесении событий в spatio historico к годам в fila regnorum нужно отдавать пред–Почтение указаниям Р. Что касается левой стороны столбца, где помещается перевод с армянского, то нужно принимать во внимание рукопись, отмечаемую сиглою N. Положим, в spatio hisу Иеронима читаем под сиглою заметку о страшном землетрясении на острове Ко (in insula Coo). В армянском переводе это событие в рукописи G под 2013 г., в рукописи N под 2012· у Иеронима — под 2011, но по Ρ — под 2012, ΡΝ за 2012–й последовательно, это событие Евсевий датировал 2012–м годом.
Таким образом, поставленный выше вопрос сводится к другому: данный ученый пользовался ли результатами исследований Гутшмида? Все эти подробности об операциях над хроникой Евсевия неизбежны ввиду того, что около трех четвертей тех дат которыми располагают историки для соответствующего периода времени, ведут свое происхождение из хроники Евсевия.
Вопрос о времени составления «Хроники» Евсевием решается в связи с вопросом о происхождении другого труда его, «Церковной истории». Этот последний труд, как видно из первой главы первой книги его, появился после хроники, и именно хронологические работы Евсевия послужили для него импульсом к написанию церковной истории. Можно предположить относительно хроники, что она хотя оканчивается (по Иерони–му) 2342 годом (324), но была составлена ранее и впоследствии уже была дополнена[14]).
б) Церковная история Евсевия появилась на свете потому, что Евсевий, когда писал прежде свою хронику, собрал массу материала, который не вмещался в тесные рамки spatii historici. Евсевий решился поэтому дать более полное изложение цер–ковно–исторических событий в новом труде: Εκκλησιαστική ιστορία. Первые 9 книг ее Евсевий обработал и выпустил в свет раньше последней 10–й книги, написанной по просьбе епископа Павлина тирского. В послесловии 9–й книги Ликиний остается еще верным эдикту Константина и не выступает преследователем христиан, за что Евсевий и восхваляет его вместе с Константином. Ясно, что эта книга писалась еще тогда, когда отношения Константина и Ликиния не определились вполне, т. е. до окончательного разрыва Константина с Ликинием и победы его над ним 18 сентября 323 года, когда Константин сделался единодержавным. Десятая книга уже имеет в виду измену Ликиния и кончается славословием Константину. Выясняется, таким образом, что конец своей истории он написал после 323 г. или даже 325 г., и весьма вероятно, что самая история написана им приблизительно между 315 и 316 г.[15]).
И этот труд можно назвать добросовестным и даже научным. Освещение Евсевием событий для нас неважно, он для нас незаменим как поставщик фактов, заимствуемых им из источников, до нас нередко не сохранившихся. Теологические воззрения Евсевия и широки и слишком односторонни. Он говорит о путях Божиих и воздействии дьявола чаще, чем это допускается у современных историков "). Его история в некоторых отношениях не удовлетворяет не только требованиям, предъявляемым настоящим историкам, но даже и тем, которые предъявлялись его современниками. Можно признать за бесспорное, что его современники умели лучше характеризовать исторических деятелей, чем это делает Евсевий. Они, по крайней мере, сохраняют более живых черт. Аммиан Марцеллин является положительным мастером своего дела сравнительно с Евсевием. Евсевий является тут довольно бесцветным. Нужно вообще признать, что его дарования, как историка–психолога и даже стилиста, не первостепенны. Если приложить к его истории нашу точку зрения, то она не выдержит пробы: прагматизма в ней почти совсем нет.
Но значение труда Евсевия представится в другом свете, если мы установим другую точку зрения. Вся сила его в том, что ему доступны были громадные библиотеки, кесарийская и иерусалимская, из которых он пользовался различными произведениями древних писателей. Он мастер тогда, когда выписывает. Церковно–исторический труд Евсевия есть в сущности описание богатейшего собрания книг, бывшего под руками автора, описание, расположенное в хронологическом порядке по Царствованиям императоров. В этом отношении его можно сопоставить с трудом Ассемани Bibliotheca Vaticana (1719–1728). Различие между Ассемани и Евсевием сводится к обилию материала, а не к сущности приемов. Из ученых историков позднейшего времени справедливо также в качестве аналогии указывают в этом случае на Тилльмона, который дал образцовую историю по научной достоверности. Он открывает на каждой строке, откуда брал сведения: французский текст представляет Него перевод греческих и латинских подлинников. Читающий сразу может угадать, стоит ли он на почве достоверных источников или же только предположений. Как этот историк вел дело, так и Евсевий, который старался доказать существование известного исторического деятеля путем выписок.
По своему содержанию история Евсевия богословская. Вся светская история оставлена у него в стороне. Цели, которые он преследует в своей истории, прекрасно характеризуют ее богословский характер. В предисловии к своей истории Евсевий говорит, что он будет следить преемство апостольского предания как оно выразилось в преемстве иерархических лиц, занимавших важнейшие кафедры, и в сохранении ими и другими учителями христианской веры апостольского учения. Это положительная задача его истории. Отрицательная — это описание тех волков, которые, появляясь в овечьей одежде, расхищали стадо Христово, т. е. еретиков, описание гонений на христиан со стороны язычников и гибели мучителей. Вот, таким образом, несложная в сущности, но строго продуманная программа его труда. Он обещал следить за преемством апостольского предания, и в своей истории он собирает такой материал, из которого видно, что преемство действительно сохранилось. Что касается отрицательной стороны, то Евсевий не относится к таким историкам, которые вполне объективны. При перечислении ересей он точно не указывает учения еретиков, а обыкновенно только говорит, что в такое–то царствование явился такой–то еретик. Например, о Савеллии он говорит, что в учении Савеллия чувствуется великая хула на Бога; очевидно, из такого сообщения нельзя получить ясного представления о лжеучении Савеллия. Относительно гонений он последовательнее.
Порядок изложения такой: говоря весьма подробно о древнем периоде церковной истории, он называет римского императора, а также епископов, управляющих главнейшими кафедрами — иерусалимской и другими в царствование этого императора. Установивши такую хронологическую рамку, он из литературных памятников извлекает синхронизмы и метахронизмы, и при этом сообщает сведения о содержании этих про изведений, о переписке между епископами, ересях, полемике против них. Обыкновенно он говорит, что в таком–то документе буквально (κατά λέξιν) сказано так; благодаря этой манере собственные догадки Евсевия довольно легко отличить от фактически данного. Он пользовался греческой литературой; по–сирийски же он, как епископ Кесарии палестинской, вероятно, мог читать, но не видно, чтобы он широко пользовался сирийской письменностью. Что касается латинских памятников, то он пользовался ими в переводах, но не особенно искусных, так что понять многие места, если бы не сохранилось подлинников, было бы невозможно.
Последние книги истории Евсевия посвящены истории гонений при Диоклетиане. В конце истории, или после восьмой или девятой книги, помещается в рукописях и «Сказание о мучениках палестинских» (Περί τών έν Παλαιστίνη μαρτυρησαντων). О них Евсевий говорит или как очевидец, или по показаниям очевидцев. Самое видное место здесь занимает мученичество Памфила, пресвитера кесарийского, — друга Евсевия. «Сказание» сохранилось в подлиннике до нашего времени в сокращенной версии. Полная версия имеется лишь в сирийском переводе, изданном Вильямом Кюртоном в 1861 году (Ж Cureton, History of the Martyrs in Palestine. London 1861). В рецензиях, вызванных этим изданием, указывается важное значение сирийского перевода, которое легко понять, имея в виду тот факт, что греческий текст в хронологии представляет непобедимые трудности[16]). В последних книгах истории особенно проявляется многословие Евсевия, которое составляет его недостаток. Здесь мы находим много лишнего, и по этому обстоятельству можем судить о Евсевий как о писателе вообще. Вообще слог его сочинений весьма темен и запутан. Если он является в некоторых местах своей истории воздержным на слово, то это положительно служит в пользу интересов церковной истории.
Первое издание церковной истории Евсевия (editio princeps) было сделано в Париже в 1544 г. in folio Робертом Стефаном. Выход этого издания был, можно сказать, фатален для из–Даний последующего времени. Издание было сделано по °Дному кодексу, находившемуся в Парижской королевской библиотеке, который носил название «codex Regius» и был очень плохим [немногие чтения, также разделение на главы, заимствуются из другой рукописи, codex Medicaeus]. За издание^ Стефана следует издание в Париже 1659 г. талантливого Валу {Valesius). Последний в своем деле был связан предшественником. Считая издание Роберта Стефана верхом совершенства Валуа почти везде удержал его текст. Но имея хорошие пособия в кодексах С [Mazarinaeus], В [Medicaeus], D [Fuketianus], Fa [Savilianus], пользуясь ими и некоторыми другими, — он под строкою указал более правильное чтение. Текст Валуа перепечатал в Кембридже в 1720 г. Reading. В издании Валуа дана история Евсевия в «Патрологии» Миня (1857).
Затем были издания Stroth'a в Галле в 1779 г. и Zimmermann'а во Франкфурте в 1822. В 1827 году вышло издание Heinichen'& в Лейпциге. Он имел для своего критического аппарата лишь данные Валуа. Шаг вперед, благодаря сверке некоторых кодексов, сделал Eduard Burton, издание которого явилось в 1838 году в Оксфорде и было перепечатываемо в 1872 и 1881 гг. Bright'oM. Затем последовало издание Albert's. Schwegler'a 1852 г. в Тюбингене, где хорошо выяснены те группы, в которые следует разместить рукописи Евсевия. Но, хорошо классифицировав рукописи, он задался ограниченною целью, желая восстановить тексты Евсевия на основании главным образом С [Mazarinaeus или Parisiensis 1430].
В Шаффгаузене (Scaphusiae) в 1859—1862 гг. издал по частям историю Евсевия бреславский католический профессор, бывший протестант, перешедший в католичество, и бывший доцент берлинского университета, Hugo Lämmer. По переходе в католичество, Гуго Леммер занял кафедру церковной истории в католическом бреславском университете. Побуждения к переходу в католичество изложены им в брошюре «Misericordia Dei», которая вскоре после издания сделалась антикварной редкостью. Леммер–католик был, так сказать, persona grata в Риме, и потому ему легко отворялись двери тех библиотек, в которые раньше ему было бы весьма трудно проникнуть как протестанту. Он для изучения рукописей Евсевия побывал в Дрездене, Вене, Венеции, Риме и Мюнхене и таким образом свой критический аппарат довел до цифры 24 евсевианских рукописей и отрывков. Это был огромный шаг вперед. Но Леммер предположил, что кодекс О (Venetus 338) наиболее верно передает подлинный
текст Евсевия, между тем, напротив, этот кодекс представляет своеобразное сокращение других редакций. Леммер воспроизвел даже разделение на главы по кодексу О. С французскими и английскими рукописями он не был знаком, а потому венецианская рукопись не была сверена с ними. Рукописи, которыми пользовался Леммер при своем издании, расположены у него в порядке Швеглера.
К 1868 г. относится наиболее удовлетворительное для своего времени второе издание Гайнихена, также в Лейпциге. Гай–нихен стоит в сущности на плечах Леммера. Это видно из того, что, например, Vita Constantini, которой не издавал Леммер, он издает только по 5 рукописям, тогда как церковную историю — по 24. После этого издания шаффгаузенское издание Леммера утратило свою цену. Гайнихен отбросил ненужный для ученого читателя Евсевия латинский перевод его в прежних изданиях. Ясные места греческого текста Евсевия Гайнихен оставил без примечаний; темные же места он снабдил примечаниями под строкой, где указал латинский и немецкий перевод этих мест. Когда же текст Евсевия грешил неологизмами, то Гайнихен отсылал читателей к руководствам по грамматике позднейшего греческого языка.
После этого большинство сочинений Евсевия было издано в Лейпциге Диндорфом в 1871 г. Это издание представляет собою шаг назад сравнительно с прежними изданиями, именно вторым изданием Гайнихена. В прежних изданиях устанавливалось Уже разделение рукописей сочинений Евсевия на 2 или даже на 3 фамилии, а Диндорф опять их смешал в своем издании. Дин–Дорф хочет восстановить наилучший текст лишь по некоторым кодексам — прежде всего (как и Швеглер) по С; но в ряду этих избранных фигурирует и О, хотя она принадлежит к другой фамилии, и в своем эклектизме Диндорф оказался непоследователен и нередко отвергает чтение С и принимает чтение других рукописей.
Что, собственно, остается сделать для восстановления текста церковной истории Евсевия? По поводу издания Диндорфа и затем в последующее время раздавались сетования немецких ученых о том, что еще нет вполне удовлетворительного критического издания текста Евсевия. Но эти сетования напрасны.
Лучшее, конечно, всегда является врагом хорошего, и чело веческая мысль необходимо со временем должна двигаться вперед. Но едва ли будет найдено что–либо существенно новое в сравнении с тем, что дано уже у Гайнихена. В подборе разночтений, который сделан им в его издании, заключается масса материала, и все дело ученых издателей Евсевия сводится к таксировке рукописей. Но, может быть, чтение текста Евсевия всегда будет спорно.
Для восстановления текста Евсевия может, по–видимому, служить, кроме рукописей, еще Никифор Каллист (ок. 1333 года). Но это писатель поздний и поэтому не авторитетный; между тем есть рукописи Евсевия от X в. Притом Каллист иногда изменяет текст Евсевия. Значение Каллиста как комментатора, т. е. насколько он объясняет Евсевия, неважно. История Каллиста получает значение лишь потому, что он мог пользоваться библиотекой константинопольского патриархата. Это греческое пособие. Если бы при оценке рукописей истории Евсевия признать критерием давность, то следовало бы признать наиболее совершенным то чтение Евсевия, которое мы находим в латинском переводе истории Руфина аквилейского. Но Руфин только передавал латинским языком Евсевия, а ничуть не буквально переводил его, и потому нельзя утверждать, что чтение Руфина вполне правильно и наиболее совершенно. Нельзя по той же причине признать совершенным и чтение Евсевия, находящееся в сочинении Иеронима «De viris illustrious».
Кроме греческих пособий и латинских переводов есть еще источник для установления текста Евсевия. Это восточные переводы — сирийский и армянский. Из сирийских рукописен перевода истории одна относится к VI в. и находится в Лондоне в нитрийском собрании сирийских рукописей Таттама; она содержит лишь первые пять книг. Другая рукопись едва на 120 лет моложе Евсевия и писана в 462 г., находится в Имп. публичное библиотеке в С. — Петербурге; в ней недостает 6–й и отчасти Ж и 7–й книг. Издания этого сирийского Евсевия ожидали от Вильяма Райта (Wright). [За его смертью оно было доведено до кон ца в 1898 г. Мае Ьеап'ом (Кембридж). Годом раньше вышло так же в Лейпциге издание Беджана (Bedjan)]. В рукописях, &[1] сказано, есть пробелы. Но где нас оставляет сирийский перевод, там является на помощь армянский перевод. Ученый армянин Джари (Djarian) в 1877 г. издал в Венеции свой перевод Евсевия на армянский язык, а внизу напечатал древний армянский перевод [с сирийского]. Этот перевод, хотя рукопись поздняя, V в. и относится к временам Месропа[17]).
С собранием восточных пособий для Евсевия критический аппарат можно считать законченным. Если осилить все эти пособия, то в результате получится, что существует два класса кодексов Евсевия: одну рецензию можно назвать парижской (С, мазариновской), другую — флорентийской (G и Н, к ней относится и рукопись московской синод, библ. J). Сирийский же перевод и армянский примыкают то к одним из них, то к другим. Таким образом, при издании Евсевия нельзя остановиться на одном каком–нибудь чтении, но надо или идти путем эклектическим, или же излагать последовательно два чтения (одно в виде текста, другое — в виде примечаний); может быть, рецензии дошли не от одной рукописи Евсевия, тогда, следовательно, получится тот вывод, что они так и должны остаться[18]).
в) О позднейшем труде Евсевия, обнимающем события эпохи Константина Великого, о его четырех «Словах» (λόγοι) о Константине, или Жизни Константина в 4 книгах, речь была уже выше. В издании Гайнихена за ними следуют в качестве 5–й книги Слово Προς τόν συλλόγον των αγίων («К собору святых») императора Константина и, наконец, как заключение, Слово самого Евсевия по поводу тридцатилетия царствования Константина»).
Как первоисточник для этого периода сочинение Евсевия остается ценным навсегда, потому что Евсевий делает выписки из документов, — это с одной стороны; с другой же — о многом Евсевий говорит здесь как очевидец. Но здесь в полноте выразились все те недостатки Евсевия как писателя, которые мы уже замечаем в последних книгах его истории. Многословие, высокопарность и запутанность составляют характеристическую черту его «Слов» о Константине. На сочинение Евсевия о Константине нужно смотреть именно как на похвальные слова Последнему, которые не чужды исторических ошибок, неточностей и преувеличений. Такое свободное отношение к историческим данным вообще свойственно ораторам, как это показывают примеры, подобранные А. П. Лебедевым. «Слово» по поводу тридцатилетия Константина к истории жизни последне го ничего не прибавляет и является как бы официальным подтверждением всего сказанного в ней.
Продолжатели Евсевия в V и VI вв.
Продолжателями дела Евсевия на поприще историографии являются лица, жившие сто лет спустя после него. Особенно благоприятной в этом отношении является эпоха царствования Феодосия Младшего; здесь в короткое время выступает целый ряд церковных историков.
Первое место по времени принадлежит арианскому историку Филосторгию, жившему около 425 года и написавшему 12 книг, из которых каждая начинается одной из букв его имени. Это произведение, ввиду неправославия автора его, не было распространено в Византии, и мы знаем его по выпискам, сделанным Фотием (Biblioth. cod. 40). Само собой разумеется, что Филосторгий писал с своей точки зрения, и освещение исторических событий у него чисто арианское. Но так как у него под руками были документальные источники, касающиеся арианства, то для более ясного понимания последнего очень важно было бы иметь его историю. Филосторгий сообщает немало любопытных подробностей; например, что Никейскому собору предшествовал съезд епископов Осия и Александра александрийского, на котором было решено провозгласить ομοούσιος на Никейском соборе. Этот рассказ не представляет собою ничего невероятного, хотя он и тенденциозен. У него есть данные и относительно тех разногласий, какие существовали в среде самих ариан. Особенно замечателен его взгляд на Василия Великого и Григория Богослова. Он представляет их настолько учеными, что Афанасий Великий является почти младенцем пред ними. И это представление кажется беспристрастным, потому что Ев–номий, почитаемый от Филосторгия, находился в полемике с Василием Великим. Последующие исторические писатели, по–видимому, не пользовались Филосторгием.
Затем, около этого времени является еще не сохранившаяся история пресвитера иерусалимского Исихия; что она написана была при Феодосии Младшем, это видно из заметок в ней о феодоре мопсуэстийском, читанных на 5 вселенском соборе. Не сохранился и труд пресвитера сидского Филиппа, о котором фотий отзывается без особого одобрения (cod. 35).
Далее на том же поприще выступают почти одновременно три историка, которых можно назвать синоптиками, как описывавших приблизительно одно и то же время. Первый из них Сократ Схоластик. Его «Церковная история» состоит из 7 книг и обнимает время от отречения Диоклетиана от престола в 305 году до 8–го пятилетия Феодосия Младшего, или до 439 года. Сократ писал по поручению некоего священного человека Божия Феодора, как он сам выражается. Этот Феодор, как нужно дога-■ дываться, был епископ, но какую кафедру он занимал, — неизвестно, только это не был Феодор мопсуэстийский. Относительно лица Сократа известно немного. Он родился, воспитался и жил в Константинополе; дела Константинополя ему представляются наиболее важными, и о них он говорит подробно; из рассказываемого он немало видел сам. Сводя все данные, относящиеся к его биографии, можно предположить, что он родился в конце IV века. Это видно из того, что Сократ учился у грамматиков языческих Аммония и Елладия, которые должны были бежать после закрытия серапиона в Александрии (388—389). Среди свидетелей и очевидцев, с которыми Сократу приходилось иметь дело, Авксанон, новатианский пресвитер, занимает первое место. Об этом Авксаноне Сократ сообщает, что он молодым присутствовал на Никейском соборе и видел епископов, котоРые родились около 250 года; значит, благодаря Авксанону, с которым Сократ лично беседовал, он мог говорить о предании за период около 200 лет. Других свидетелей и очевидцев Сократ называет тоже по имени.
Что касается побуждения для Сократа писать историю, то оно состояло в том, чтобы продолжить историю Евсевия кесаРийского. Поэтому Сократ говорит более подробно о том, о чем Евсевий упоминает кратко. Свои сведения о некоторых фактах эпохи Константина Великого он почерпнул из сочинений Евсевия. Относительно же событий после Никейского собора он говорит на основании истории Руфина. Насчет литературной добросовестности Сократа нужно заметить, что он, написав уже две первые книги истории, после того как нашел доступ к την дам Афанасия александрийского и убедился в ошибочности показаний Руфина, счел своею обязанностью переделать их заново, в том виде, как мы имеем их в настоящее время.
Собственно, серьезной подготовки для своего дела Сократ не имел, да и не мог иметь. Образование, полученное им, было светское, и вращался он в адвокатской сфере (называется «схоластиком» он в смысле адвоката); в богословской же области он признает себя некомпетентным. Но при своей богословской некомпетентности он заявляет полную беспристрастность в оценке фактов истории церкви с своей мирской точки зрения. Одно из руководственных воззрений его — веротерпимость. Он всегда осуждает тех епископов, которые грешат против нее, и не только ариан, апполинариан, македониан, но и православных. Так, он крайне сурово говорит о Нестории за его гонительство, не сочувствует и преследованиям инославных и иноверцев Кириллом александрийским. К самим богословским спорам он относится критически; истина, по нему, лежит так близко к той и другой стороне, что можно было бы спорить и меньше. В связи с этой веротерпимостью стоит и его умеренное отношение к Юлиану. Он не признает, что последний запретил христианам заниматься классической литературой, как утверждают другие писатели, запретил он только объяснять ее; он довольно критически относился к попытке христиан заменить классическую поэзию богословскими переложениями.
Весьма характерную сторону истории Сократа составляет вопрос об отношении его к новатианам. Многие утверждали, что и сам он принадлежал к новатианам, но это несправедливо: в своей истории Сократ противопоставляет себя новатианам как члена кафолической церкви. Но он на самом деле заинтересован новатианами. Так, например, он сообщает, что Новатиан скончался мученически, что новатиане присутствовали на Ни–кейском соборе, куда были вызваны их епископы; следит за преемством их иерархии, как и православных епископов. О внутренних событиях среди новатиан он имеет сведения ясные и определяет положение их даже в незначительных местности Фригии и в Риме, что нелегко было знать, живя в Константинополе. Он подчеркивает известное отношение Златоуста к новатианам. Однажды высказывает то суждение, что Новатиан случайно не соединился с православною церковью. Наконец, относительно самого щекотливого вопроса — об отлучении от церкви падших, Сократ хотя и принадлежал к кафолической церкви, однако очень скептически относился и к дисциплине, допускающей неоднократное покаяние. Таким образом, с этой точки зрения, Сократ новатианствует очевидно. Такое знакомство с новатианской историей заставляет предполагать, что Сократ происходил из фамилии, принадлежавшей некогда к нова–тианству, почему он и мог знать прошедшую историю последнего по фамильным преданиям.
Своеобразную черту истории Сократа составляет ее романизирующая тенденция. В его истории встречаются суждения настолько неосновательные, что римские католики могут только радоваться им. Так, он утверждает, что когда на востоке поднялись споры о Божестве Св. Духа, Дамас, епископ римский, написал, что следует признавать Св. Духа единосущным с Богом Отцом и Сыном, и споры кончились; утверждает даже, что вселенский собор без соизволения римского епископа состояться не может. Оригинальную черту в истории Сократа составляет и то, что он стоял за доброе имя Оригена: последний представляется ему человеком великим; лица же, нападавшие на него, — пигмеями в умственном отношении и Геростратами в нравственном. Он не забывает подчеркнуть и то, что Феофил, выступив против Оригена, сам был пойман в чтении сочинений Оригена. Во всяком случае, осуждение Оригена было встречено Сократом несочувственно.
Источники, которыми пользовался Сократ, были ограниченны. Он не знаком даже с сочинениями великих каппадо–кийцев. Одним из самых видных источников, который в настоящее время не существует, было «Συναγωγή των συνόδων» (собрание соборов) Савина, епископа ираклийского, последователя Македония. Это собрание соборных документов обнимает чуть ли не всю историю от начала арианства. Сократ указывает, что это произведение снабжено комментариями, не лишенными тенденциозности: о фактах и событиях, которые бросали неблагоприятный свет на арианство, Савин умалчивает. Так, он не говорит о тех безобразиях, которые происходили в Александрии по случаю вступления на епископскую кафедру ариан Григория и Георгия; точно так же не говорит о том, как после смерти Афанасия Великого на кафедру поставляли арианина Лукия. Но в других отношениях этот сборник весьма ценный. Это собрание соборов важно по документальности актов и полноте их; особенно подробно здесь говорится о прениях, происходивших на соборе Селевкийском, так что, кажется, едва ли не по стенографической записи был сделан отчет.
Относительно различных подробностей истории Сократа нужно отметить то явление, что он очень серьезное внимание обращает на хронологию. Что он по местам допускает ошибки, — это не подлежит сомнению; тем не менее стремление к точному обозначению сказывается ясно. Датировку он делает по консулам. Одну из ошибок Сократа составляет датировка Сердикского собора 347 годом, и эта ошибка наделала немало затруднений. В настоящее время, после издания пасхальных посланий Афанасия Великого и оглавления к ним на сирийском языке [Cureton 1848, перев. на нем. язык Larsow 1852], признано, что собор был в 343 году[19]). Относительно года кончины Афанасия Великого Сократ делает тоже ошибку года на два; он определяет время смерти его в 371 году, а между тем тот умер в 373 году. По–видимому, следовало бы ожидать от Сократа большей точности по крайней мере в том, что касается его как адвоката, — именно, относительно законодательства, судебных процессов и защиты. Однако сообщаемые им сведения из этой области таковы, что на основании их никоим образом нельзя признать в авторе юриста. Неверные с юридической точки зрения, таковыми же представляются они и с исторической. Например, Сократ утверждает, что будто бы император Валентиниан, женившись при жизни своей жены на ее фрейлине издал указ, дозволяющий всем иметь две законные жены, тогда как известно, что он женился уже вдовый и на вдове.
Издание истории Сократа, вместе с изданием Евсевия, С зомена, Феодорита и Евагрия, предпринимали Stephanus (1544 Christophorson (1612), Valesius (1668) и Reading (1720). Лучшее 1 дание — Robert Hussey, Oxonii 1853 (по 5 кодексам и 4 изданиям^ codd. Florentini FM — самые важные. Текст Brighfa (1878) представляет шаг назад.
После Сократа церковную историю писал Ермий Созомен. Он был родом из Палестины, из селения Вифелии близ Газы, и находился в хороших отношениях с палестинскими подвижниками; один из них, Иларион, исцелил некогда от болезни жителя Вифелии, Алафиона (бесноватого), и это послужило поводом для обращения деда Созомена в христианство. Созомен помнил Зенона, епископа маюмского. В качестве адвоката Созомен поселился в Константинополе, где он участвовал в одной церковной процессии, бывшей при Прокле патриархе. Близкие отношения к подвижникам положили свою печать на характер Созомена, который был человеком благочестивым и склонным к аскетизму. Он написал историю церкви, обнимающую события от 324 по 439 гг. и состоящую из 9 книг. Но до нас сохранились его исторические повествования только до 423 г. Утраченная часть, впрочем, незначительна.
На вопрос, что заставило Созомена взяться за перо, точный ответ дать трудно. Нужно заметить, что Созомен, как историк, находится в тесной связи с Сократом. Сравнивая истории Сократа и Созомена, ученые пришли к тому заключению, что последний почти все заимствовал у первого. Решающее значение в этом деле имеет не то, что обе эти истории сходны в общем, но то, что и в частностях они поразительно сходны. Так, некоторые эпизоды, вставленные у Сократа, встречаются там же у Созомена, хотя в них ему не было никакой логической необходимости. У Сократа есть рассказ о но–ватианском соборе и о спорах относительно празднования св. пасхи, и у Созомена тоже. О вопросе насчет празднования пасхи Сократ говорит два раза, и Созомен — тоже и в той же связи. Однако же Созомен не упоминает о Сократе как руководителе в своем труде. Признают, что самостоятельным Созомен является единственно в сведениях о существовании церкви в Персии и об иночестве в Палестине и Сирии. Здесь он писал на основании первоначальных источников, изустных сведений и свидетельств и является для нас в качестве первоисточника. Итак, Созомен пользовался Сократом, и его история есть только переделка Сократовой. И другие писатели в Византии пользовались трудами своих предшественников, но они большей частью буквально списывали с них, а Созомен только рассказал своими словами и более изящным языком то что было написано и у Сократа.
Что побудило так писать Созомена? Вопрос — трудный Можно думать, что Созомену не понравилось направление Сократа за сочувствие последнего новатианам за постоянное порицание гонений на неправомыслящих и за уважение к авторитету Оригена. Но хотя эти (с известной точки зрения) шероховатости Сократа сглажены у Созомена, но на этом пункте не замечается существенной разницы между трудами их. Невероятно и то, что Созомен так относился к труду Сократа потому, что надеялся, что его история будет известна не далее Палестины. Из обращения Созомена к Феодосию, которому он хотел посвятить свой труд, видно, что он предназначался к распространению и за пределами Палестины. Можно также подумать, что Созомен, писавший прежде сокращение истории Ев–севия в двух книгах до 323 г., хотел сократить и труд Сократа для удобства в употреблении. Но это было излишне, так как история Сократа была довольно кратка и могла удовлетворять подобным потребностям. Да и сокращает–то Созомен не совсем удачно, так как он выпускает собственные имена многих лиц и многие хронологические даты, так что по Созомену нельзя дать точной хронологии.
На деле не только лишь в упомянутых выше пунктах Созомен является самостоятельным, так как он в этом случае пользовался нетронутыми до него материалами, о чем и сам упомянул с ударением: он прежде всего проверял и справлялся лично с теми источниками, которыми пользовался Сократ. Так, он пользовался собранием Савина. Но он расширяет свой кругозор до запада, когда указывает на Мартина турского, Илария пиктавийского. По отношению к истории патриархата александрийского Созомен пользовался греческим текстом изданной впервые Маффеи в 1738 г. «Historia acephala», которой не было У Сократа. Благодаря этому обстоятельству мы можем пользоваться у Созомена и началом истории, той частью, которая н дошла до нас в латинском переводе. Здесь, впрочем, Созомен допускает ошибочное отступление от подлинника, по которому патриаршествование Афанасия Великого продолжалось 45 ле без 30 дней, тогда как по Созомену — 46 лет. Таким образом, дело Созомена не так плохо, как представляется это у некоторых ученых. Если говорят, что он писал историю, имея слишком мало нового материала, то на это можно сказать, что и теперь пишутся разные сочинения даже без подобия нового материала. Он не цитирует по имени Сократа, но он и никого не цитирует. Подобным образом и Евсевий в своей хронике не цитирует Юлия Африкана, предполагая, что сочинение последнего известно читателям. Нужно затем обратить внимание на то, что Созомен посвятил свое сочинение императору Феодосию, а это указывает, что, быть может, Созомен писал свою историю поневоле. Но и при всем том он сделал все, что мог[20]).
Собственно, по ученой подготовке Созомен стоял не выше Сократа. Он не мог разобраться там, где не мог разобраться этот последний. Но по большей полноте цитат Созомен имеет цену, и труд его ни в каком случае лишним признать нельзя. Созомену следует давать предпочтение в тех случаях, когда он не сходится с Сократом и поправляет его. При всем том это историк еще необработанный, и было бы хорошо, если бы кто принял на себя труд проверить этих синоптиков, особенно в связи с Фео–доритом, указал бы параллельные места и т. п.
Отличительной чертой труда Созомена является своеобразная церковность, доведенная до фальшивой апологетики, так как он старается придать нравственное оправдание почти всем церковным событиям. Так, относительно смерти императора Юлиана Сократ предполагал, что она произошла от покушения на его жизнь одного христианина, а Созомен, признавая эту мысль Сократа несомненно истинною, добавляет, что в этом заключается великий подвиг со стороны христиан. Или еще пример. Феодосии Великий разделил свою империю двум сыновьям, Аркадию и Гонорию, а так как оба они были несовершеннолетние (впрочем, не по летам, а по характеру, причем подобные люди бывают до самой старости несовершеннолетними по развитию своей воли), то он прибавил к ним опекунов. При восточном императоре Аркадии был опекуном Руфин, который возбудил против себя неудовольствие со стороны солдат и был убит последними. Созомен и тут на–Шелся сказать, что это устроилось к вящему преуспеянию Церкви Христовой.
Лучшее издание — Robert Hussey [закончено /. BarrowOxonii 1860 (по 5 кодексам, 6 сверкам [выпискамвариантов и 4 изданиям). Codex Baroccianus (В) ab Husseio collatus — самый важный для издания[21]).
Несколько позже писал свою историю Феодорит кирский Феодориту вообще посчастливилось в науке: в 1890 г. в России вышло выдающееся сочинение о нем Η. Η. Глубоковского (Блаженный Феодорит епископ Киррский. Его жизнь и литературная деятельность. I—II. Μ. 1890[22])Церковная история его обнимает собою в 5 книгах время от падения Ликиния в 323 году до 428 года. Последние главы посвящены Феодору мопсуэстийско–му и списку епископов православной церкви. Время происхождения с точностью неизвестно; во всяком случае, оно колеблется между годами 441—449–м. Суждения об этом произведении довольно разнообразны и между собою расходятся.
Вопрос прежде всего в том, знал ли Феодорит труды своих предшественников, Сократа и Созомена, и дает ли что–либо новое в сравнении с ними. В сочинении г. Глубоковского доказывается, что нет данных в пользу того, что Феодорит пользовался Сократом и Созоменом, и допускается лишь возможность знакомства его с Филосторгием. Но и это едва ли вероятно: разностей между Филосторгием и Феодоритом больше, чем сходства. Более данных в пользу того мнения, что Феодорит пользовался Руфином в греческом переводе.
Каково достоинство истории Феодорита? Германский ученый Иееп (Ieep) отзывается о нем так, что между всеми церковными историками Феодорит — самый незначительный и бесполезный. Шафф, напротив, очень высоко ценит его труд; г. Глубоковский также переоценивает его значение. На самом деле этот труд, как именно исторический, посредственный: хронология иногда перепутана, фактические подробности неверны. Феодорит пользовался иногда документами не бесспорной достоверности, вроде диалога римского епископа Либерия и Константия. Пользуясь творениями Афанасия, Феодорит не мог разобраться в истории бегств его. Ценноств его истории в особенности заключается в том, что Феодорит внес в нее до 12 документов, которые сохранились только в его произведении.
Но при оценке труда Феодорита не должно упускать из виду того, что он определяет свою историю как церковную и ведет ее как церковную; а потому в смысле истории гражданской его история является крайне скудной. А Иееп только с этой (гражданской) точки зрения и рассматривает ее. Как церковный историк Феодорит имеет некоторые особенности, которые составляют его преимущество пред Сократом и Созоменом. Сократ и Созомен смотрят на церковные события из стен Константинополя. Феодорит принадлежал востоку, а потому смотрит на церковную историю из пределов этой местности и, на основании местных данных, которыми не располагали ни Сократ, ни Созомен, описывает события в пределах востока, центром которого была Антиохия. Как хороший догматист, Феодорит отлично понимал, что можно принять и под чем нельзя подписываться. У него под руками были некоторые документы, которых не имели Сократ и Созомен. Но самое важное и самое ценное в истории Феодорита то, что он научает нас понимать позднейшую эпоху арианских споров и правильно смотреть на лица и события этой эпохи. Сократ, как не богослов, усвоил себе шаблонное воззрение на лица и события востока. Он клеймит названием полуариан тех епископов, которые не имеют церковного общения с Афанасием Великим. Но судить их с этой точки зрения невозможно. Между тем, точка зрения Феодорита является точкой зрения и Василия Великого, Григория Назианзина и других отцов. Феодорит является представителем восточного православия, стоящим на другой исторической точке зрения, чем специально–александрийская точка зрения Афанасия Великого (в ранние годы его жизни). Лица, являющиеся под пером Сократа полуарианами, у Феодорита оказываются поборниками православия; точка его зрения, очевидно, мелетианская.
Как человек высшего положения и как характер выработавшийся, Феодорит заметно сдержан в суждениях; поэтому его история полна недомолвок. Одним из примеров служит в этом отношении изложение событий, повлекших за собою падение Иоанна Златоуста, который для Феодорита был светилом. Тем не менее Феодорит не повел о нем речи с точки зрения его сторонника. В V книге он так выражается: «дойдя до этого пункта истории, я нахожусь в затруднительном положении; приходится рассказывать о дерзких оскорблениях Иоанну; но так как и противники его были лица, в других отношениях достойные, то я скрою и самые имена их». Нисколько не скрывая правды, что притеснители Златоуста были к нему несправедливы, он не упоминает имен врагов Иоанна Златоуста.
Судьба издания церковной истории Феодорита довольно странная. В печати она явилась ранее истории Евсевия. Греческий текст ее явился в Базеле в 1535 году. В 1544 году вышло парижское издание Роберта Стефана, в основе которого лежит парижская рукопись. В 1612 году она была напечатана в Женеве Христофорсоном. Потом история Феодорита была в 1642 году издана в его «Opera» Сирмондом. Но для улучшения текста, кроме исправления орфографических ошибок, Сирмонд не сделал ничего нового. Вопрос о рукописях, какими пользовались эти издатели, очень темный. Уже Роберт Стефан вслед за текстом поместил выписки различных вариантов, собранных непоследовательно. В издании женевском 1612 года есть тоже все эти варианты. Гораздо более важное значение имеет парижское издание 1673 года Валуа, имевшего под руками кодексы Льва Ал–ляция и Савилевский. Уже после смерти Валуа найдены были выписки из другого парижского кодекса, которые и вошли в издания 1677 и 1695 гг. Издание Валуа воспроизвел затем в Кембридже в 1720 г. Ридинг (перепечатано в Турине в 1748). Далее, значительный успех представляет издание Шульце–Нёссельта, в «Opera omnia Theodoreti» (1772). К 1854 году относится оксфордское издание Гэйсфорда (Gaisford), воспроизводящее в общем рецензию Валуа. В «Патрологии» Миня (т. 82) перепечатано издание Сирмонда.
Кроме церковной истории Феодорит писал другие два сочинения исторического характера. Первое — это «Φιλόθεος ιστορία (Historia religiosa)», «Боголюбезная история». История трактует о тридцати подвижниках и состоит из тридцати глав, и: которых каждая рисует нам жизнь одного какого–либо из эти? подвижников. Это — самая важная для истории сирийской монашества история. Издание этой истории сделано по единственной рукописи и потому не представляет никаких вариантов. Другое произведение надписывается следующим заглавием αιρετικής κακομυθίας επιτομή (Haereticarum fabularum compendium)», «Сокращение еретических лжемудрований». Сочинение это состоит из четырех книг, излагающих лжеучения древних еретиков. Спорный вопрос представляет глава 12 последней книги, где Феодорит говорит о несторианстве. Одни говорят, что эта глава вставлена другою рукой. Другие, напротив, утверждают, что Феодорит после того, как порвал все связи с несторианством на Халкидонском соборе, мог, разумеется, резко отзываться о Нестории[23]). Это сочинение отдельных изданий не имело, и даже в Corpus haereseologicum Франца Олера (Öhler) не было принято.
После Феодорита, в первой половине VI века, опять почти одновременно, выступают в качестве церковных историков три лица: Феодор Чтец, Василий, киликийский пресвитер, и Иоанн Диакриномен. Все они — утрачены. Лучше других известен первый из историков; о двух последних мы знаем по немногим ссылкам на них и из «Библиотеки» Фотия.
Феодор Чтец жил при Юстине или Юстиниане. Он, следуя Евсевию, Сократу, Созомену и Феодориту, написал в 3–х книгах свод церковной истории. Из свода было сделано сокращение, сохранившееся в оксфордском кодексе Baroccianus. Из этого сокращения видно, что последняя выдержка взята из 7 книги Сократа. Продолжением этого свода была его собственная история, сохранившаяся лишь в сокращенном своде, также в cod. Baroccianus в Оксфорде и в cod. Regius в Париже. Это сокращение неверно приписывается в первом кодексе Никифору Кал–листу (ок. 1333 г.), оно существовало ранее, и им пользовался Уже Феофан. Сокращение разбито на 2 βιβλία, «книги» (1 — из 37 отрывков, II — из 65). I, 1–37 и II, 1–37 взяты из Феодора (до воцарения Юстина); II, 38—59 заимствована, вероятно, из ут–Раченного труда Василия киликийского (антиохийская точка зрения); II, 60—65 (о царствованиях с Константина до Льва) — может быть, из Феодора Чтеца. Феодор цитируется у Иоанна Дамаскина, в актах VII вселенского собора, у Свиды. Труды его Имели немаловажное значение.
Иоанн Диакриномен писал, по Фотию (Bibl. 41), историю Начиная от Феодора мопсуэстийского до императора Зинона и
севирианин. Фотий отождествляет его с Иоанном эгейским. Василий киликийский, по Фотию, хитрый несторианин; ему же принадлежит апология против Иоанна скифопольского (Bibl. 42, ср. 107). На самом деле он был просто представителем антиохийского направления, и ему, как сказано, принадлежат вероятно, вставки в извлечениях из Феодора.
После этих продолжателей Сократа, Созомена и Феодори–та опять начинается перерыв в церковной историографии. В конце VI века выступает в качестве церковного историка анти–охийский схоластик Евагрий, который родился около 536 года, а умер после 594 года. Занимая выдающееся общественное положение в Антиохии, он получил даже почетный титул префекта, что упоминается и в надписании его истории (άπό έπαρχων). Несмотря на светскую карьеру, он был близок и к церковной сфере, был близок к Григорию, патриарху антиохийскому, и оказал ему важную услугу в одном судебном процессе. Евагрий написал историю в 6 книгах, обнимающую время от первого Ефесского собора (431 года) до двенадцатого года царствования императора Маврикия (594 года). Эта история своим содержанием не так богата, как труды предшественников Евагрия. Автор пользуется более светскими писателями, чем документами церковными. Однако и у него содержится много отрывков из переписки действующих лиц, которая теперь потеряна для нас[24])· Евагрий был издаваем вместе с другими церковными историками. Издание Ридинга (1720) было перепечатано Гэйсфордом в 1844 г. [В настоящее время имеется критическое издание Bidezw Parmentier, London 1899]. С Евагрием сходит со сцены последний продолжатель того направления, которое получило начало от Евсевия кесарийского. Писателей в этом направлении не появляется до XIV века — до Никифора Каллиста[25]).
Византийские гражданские историки и хронисты
В византийской истории события политические и церков ные перемешиваются между собою, так что лица, бравшиеся з< церковную историю, делали много сообщений и политических· Интерес к церковным делам потом настолько ослабел, что н делается даже различия между церковными и политическими событиями, а сообщаются все они вместе. Таким образом, церковная история теряется в государственной истории, так что церковная история в собственном смысле почти исчезает, остается лишь гражданская. Писания гражданских историков существовали и раньше, до Евагрия, и мы имеем много трудов, характеризующих то или другое царствование, тот или другой период жизни государства. Начало периода после Константина В. характеризуется участием в литературных трудах историков языческих (Зосим, Евнапий).
Наилучшее издание византийских историков — боннское (Corpus scriptorum historiae Byzantinae) в 49 томах 1828—1878 г., насколько оно не заменено еще отдельными вполне научными изданиями (каковы, например, издания де Боора). Большая часть боннского издания перепечатана у Миня. Наилучшее исследование об этих произведениях [для периода от 813 до 963 принадлежит Гиршу, F. Hirsch, Byzantinische Studien. Leipzig 1876. О некоторых византийских хрониках говорит Н. А. Скабалано–вич в своем сочинении «История Византийского государства и церкви в X и XI веках». Спб. 1884[26]).
В эпоху Юстиниана выдается историк Прокопий кесарийский, ритор по образованию и секретарь при полководце Вели–зарии. Поэтому в его трудах много места уделяется военным событиям. Он написал 2 книги «De bello Persico», 2 книги «De bello Vandalico», 4 книги «De bello Gothico» [Opera omnia ed. Haury, vol.I—II, 1905], в которых описываются все походы Юстиниана. Этот же ритор выступает, по собственному ли желанию, или по внешнему побуждению, как панегирист императора Юстиниана в 6 книгах «De aedificiis», в которых рассматривает все, что выстроено Юстинианом замечательного. Здесь дается много сведений о церквах, построенных Юстинианом. Но если здесь Прокопий является как панегирист, то в другом сочинении «Ανέκδοτα», или «Historia arcana» [изд. Крашенинникова 1899], напротив, он выставляет самого императора и императрицу как чудовищ в человеческом образе; Феодору, между прочим, представляет и чудовищем разврата. Точка зрения на постройки Юстиниана здесь проводится уже совсем другая; он говорит, что император этими постройками подорвал ресурсы государства. Если в первом сочинении постройки Юстиниана выставляются свидетели о его славе и могуществе, то здесь говорится о них, что это была напрасная и пустая трата огромных сумм и что Юстиниан в этом случае является вполне деспотом. Нельзя не заметить, что Прокопий является здесь пристрастным, с другой стороны. Но это нужно сказать только о фактах, заимствованных из скандальной хроники Константинополя. В других же случаях, когда оцениваются поступки Юстиниана, ему трудно не верить, тем более, что эти сообщения сходны с сообщениями его в других исторических трудах.
Этого рода труды по гражданской или светской истории по своей форме должны быть названы историей в собственном смысле и имеют параллель в церковной истории Евсевия. Но византийский период преимущественно характеризуется особою формою исторических трудов. Вместо истории теперь преобладает хроника, о которой можно судить по нашим летописям, где сообщаются рассказы по царствам и по годам, так что наряду с политическими и военными событиями сообщаются и события чисто церковные. Таким образом, у греков произошла перемена истории на хронику. Эта перемена обыкновенно рассматривается как показатель упадка греческой литературы и культуры. Известных сторон упадка отрицать невозможно, но эти стороны являются, с нашей точки зрения, положительно достоинствами. Греческий историк хорош бывает тогда, когда знает много и говорит, как современник. Таков Прокопий, современник Юстиниана. Но если отрешиться от богатства содержания, то едва ли можно отдать преимущество историческому изложению греков пред хроническим. Писатели историки старались обходить хронологические данные. Прокопий мог бы, например, передавать события из недели в неделю, но он знает только четыре времени года. В хронике каждое событие приурочивается к определенному году, хотя часто показываемому неверно. Но из неверных показаний легче добраться до истины, чем тогда, когда их совсем нет. Греческие историки отличаются неисправимою наклонностью к витийствованию. Все они хотят быть продолжателями Геродотов и Фукидидов. Хронисты же повествуют сжато, сухо и только о деле. Если они мало передают прагматической связи, то ее нет и у историков. Но, по справедливости, в их сжатости часто более жизни, чем в произведениях историков. Гражданский строй востока давно изменился там явились римские чиновники; но историки–витии старались обозначать должности описательно. Так, в их историях можно встретить сатрапов вместо rectores, correctores и judices. Греческий язык своего времени историки презирают, как низкий, и пишут возвышенным слогом. Только хронисты начали довольно свободно черпать прямо из бытовых источников и представляют народ действительно таким, каков он есть, с неправильными выражениями речи и его бытом. Текстуальные выписки из протоколов, например по случаю народного возмущения в Александрии или Антиохии, яснее рисуют народную жизнь, чем витийствования историков. И то обстоятельство, что хронисты были люди с ограниченным кругозором, имеет большое значение для историков настоящего времени. Если бы хронисты по своему умственному развитию были людьми менее ограниченными, то они делались бы проводниками точки зрения своего времени. Они пренебрегали бы всеми теми данными, которые идут от источников неправославных, пренебрегали бы неправославной точкой зрения на события. Но по ограниченности умственного развития хронисты не умели различать православные источники от неправославных и, благодаря этому, сохранили отрывки из еретических хроник.
На этом поле в рассматриваемый период мы встречаем немало трудов. Первыми опытами являются труды египетских ученых Панодора и Анниана. О них была речь, когда рассматривался вопрос об эрах. Составитель хроники Панодор для нас не так ясен, но относительно Анниана мы знаем, что его хроника возникла из пасхальных записей (цикл от сотворения мира) и представляет собою канон, по которому должно было вычислять время пасхи. Так как Анниан укоряет Евсевия кесарий–ского за то, что он не внес в хронику некоторых египетских мучеников, то это показывает, что этот писатель обращает внимание и на церковные события. Там, вероятно, сообщено было немало о египетских мучениках.
Форма эта нашла много подражателей. Одним из наиболее выдающихся является антиохийский хронист Иоанн Малала, который примыкает к предшествующим антиохийским писателям — Тимофею и Феофилу и частью ссылается на других неизвестных хронографов. Труд его не сохранился до нас в подлиннике. То, что имеется, представляет выдержки из его трудя произвольно сокращенного. Явился этот труд в таком виде ι печати в 1691 г. в Оксфорде (ed. Chilmead, с пролегоменами Hody) и во второй раз в Венеции в 1733 г.; лучшее издание — Людвига Диндорфа 1831 г., перепечатанное и у Миня (т. 97). В основании изданий лежит codex Oxoniensis; Моммсеном сообщены в 1872 г. excerpta из cod. Scorialensis. Указанная рукопись не имеет ни начала, ни конца; поэтому в первом издании начало заменено отрывками из других сборников, что теперь и составляет первую книгу Иоанна Малалы; всех книг 18. Последние отрывки относятся к декабрю 563 года; хроника оканчивалась царствованием императора Юстиниана [или, может быть, доведена была до 573 г.]. Вопрос о времени жизни автора представляет много трудностей. В первом издании сочинения Малалы, ввиду несовершенства греческого слога, высказано мнение, что он жил в начале IX века. В новое время ученые пришли к заключению, что Малала писал вскоре после царствования Юстиниана — на том основании, что греческий язык и этого времени имеет недостатки и что последние выдержки приурочиваются к этому времени. Сам Малала не был греком, но сирийцем, говорившим по–гречески. Самое слово «Малала» = ρήτωρ («ритор», «оратор») — сирийское; в IX в., когда на смену сирийского языка явился арабский, автор не мог бы называться Малалою. Относительно источников Малалы можно сказать, что в 1–й части он пользовался своими местными (антиохийскими) данными, — сведения полнее относительно Антиохии. В последних частях направление изменяется, автор пользовался уже другими источниками — официальными записями городских происшествий в Константинополе; этот источник сопровождает его до конца труда — чрез все царствование Юстиниана. Иоанна Малалу смешивают нередко, следуя показаниям Иоанна Дамаскина, с Иоанном антиохийским, автором «Археологии» (история от Адама), сохранившейся в от рывках. Но Иоанн антиохийский, по исследованию Sotiriadis'i (1888) жил около времени Ираклия, писал в манере Евсевия–Прокопия и довел историю до императора Фоки, а Иоанн Малала — хронист, живший при императоре Юстине.
Одновременно с Иоанном антиохийским писал неизвестный автор «Пасхальной хроники», полный текст которой сохранился до нашего времени. Эта «Пасхальная хроника» имеет довольно своеобразную литературную историю. Когда первые известия о ней дошли до Рима и принесен был кодекс ее (от X в.) из Сицилии, то ее приняли за консульскую хронику (fasti siculi). Первое издание «Пасхальной хроники» было сделано в Мюнхене (1615 г.) Матфеем Радером. В основу этого издания положен поздний мюнхенский кодекс. Рукопись была не особенно исправна и издание Рад ера не совсем удовлетворительное. Он назвал хронику «александрийскою», тогда как александрийского в ней менее всего: название обязано случайному обстоятельству, именно тому, что хроника начинается выписками из Петра александрийского. В 1688–м году 2–е издание в Париже было выполнено знаменитым филологом Дю–Канжем, который очень много сделал для «Пасхальной хроники». Оно повторено в Венеции в 1729 г. Новейшее издание в заключительной форме дано было Людвигом Диндорфом в боннском собрании 1832 года и повторено в «Патрологии» Миня (т. 92). Здесь представляются существенные улучшения текста; издатель пользовался двумя рукописями (Vaticanus 1941 и Monacensis [olim Ilerdensis]). Ватиканская рукопись начинается сообщениями из Филона о времени празднования пасхи, Аполлинария иерапольского и Петра александрийского из его пасхального слова. Но это не есть начало хроники, а только введение, где высказана цель написания хроники. Далее автор устанавливает метод вычисления времени празднования пасхи. Автор называет свое сочинение «Επιτομή χρόνων», «Сокращение времен», и ведет его от времени Адама до царствования Ираклия (630 г.). На самом деле ватиканская рукопись оказывается незаконченной. Она обрывайся на средине текста послания императора Ираклия от 628 г., хотя незаконченным остается очень немногое. Название «Пасхальной хроники» дано этому труду потому, что автор намерен пользоваться пасхальными вычислениями для установления того или другого события.
Автор ведет рассказ год за год по своему счету от сотворения мира, а когда являются олимпиады и консулы, то и по °лимпиадам и по годам консулов. Первая часть обнимает собою ветхозаветную историю, причем автор много заимствует из Иоанна Малалы; пользуется также Юлием Африканом, Евсевием Сведения из христианского периода скудны, особенно с 532 года; даются иногда только списки консулов. Но в последнем отделе хроника принимает характер документальный: так, из царствования императора Фоки имена казненных записаны со всеми чинами и должностями. Подробно касается автор времени императора Ираклия. Подробности относительно времени Ираклия подтверждают то предположение, что автор был монах константинопольского Студийского монастыря. Относительно умственного развития автора нужно сказать, что оно было на низкой ступени. Такой писатель не может ни привнести от себя чего–либо, ни исказить чего–либо, а просто скопирует с каких–либо источников. Относительно времени Константия автор пользовался сочинениями арианского писателя, хотя не подозревал этого, и, видимо, этот арианский писатель — не Фило–сторгий, а лицо нам неизвестное. Автор сообщает такого характера сведения, что Мелетий за нечестие был низложен, под 350 годом говорится о Леонтии блаженном, что он муж верный, ревнитель истинной веры; рассказывается о благотворительных учреждениях ариан; передается рассказ, что арианский пресвитер Евгений с тремя товарищами встретил однажды жида, который думал посмеяться над христианами и предложил им съесть змею (Мк. XVI, 18), что они и исполнили, и еврей обратился в христианскую веру. Этот рассказ должен характеризовать ариан с лестной стороны, и его не позволил бы себе привести автор, если бы он понимал, что он пользуется неправославными источниками. Автор сообщает сведения под 362 годом о движениях язычников против христиан, в том числе и ариан. С православной точки зрения, это сообщение замечательно тем, что Георгия, патриарха александрийского, и по «Пасхальной хронике», убили эллины, через что опровергается мнение историка Гиббона, что ответ за убийство падает на православных. ПреД» положение, высказанное некогда Гольстеном, что «Пасхальна хроника» состоит из двух частей, принадлежащих двум авторам причем первая простирается включительно до царствовани императора Константия, лишено основания. Гельцер доказал неосновательность и неправильность этого предположения, потому что заимствования из арианских источников относятся к времени более позднему, чем 354 год, равным образом подробности, характеризующие время Ираклия, встречаются ранее.
После «Пасхальной хроники» в историографии востока наступает перерыв, за которым следуют произведения патриарха Никифора константинопольского. Время, которое обнимает его «Ιστορία σύντομος» («Краткая история») — от 610 по 769 г. Никифор излагает события не отдельно по годам и не полагает различия между церковными и гражданскими делами. Кроме этого, Никифор написал «Χρονογραφικόν σύντομον» («Летописец вкратце») — сочинение, заключающее список патриархов и царей ветхозаветных и новозаветных с обозначением годов их служения и правления. Первое издание «истории» Никифора, Петавия, последовало в Париже в 1616.году. Лучшее дано в Лейпциге в 1880 году Карлом де Боором (de Boor) на основании ватиканской рукописи; им же издано и другое произведение Никифора.
Одновременно с произведениями Никифора является исторический труд Феофана Исповедника — игумена монастыря Του μεγάλου Άγροΰ («Великого поля»). Он написал хронику — «Χρονογραφία», обнимающую 528 лет, с первого года царствования Диоклетиана до второго года царствования императора Михаила, или с 285 года до 11 июля 813 года. Феофан Исповедник приступил к своему труду по просьбе Георгия, синкелла константинопольского патриарха Тарасия. Георгий написал хронику от начала мира до царствования Диоклетиана. На смертном одре он завещал Феофану не оставлять начатого им труда. Феофан продолжал его примитивным способом. Если произведение Синкелла представляет малый интерес, то труд Феофана не имел бы и того значения, если бы не потеряны были источники, по которым он писал. Он писал свою историю в хронологическом порядке и обыкновенно указывал годы от сотворения мира по александрийскому счислению, годы царствования императоров и годы патриархов. Для контроля имеются Указания по индиктам. Главным источником, после времени Сократа — Феодорита, для Феофана служили выдержки из Феодора Чтеца в том объеме, в каком они сохранились до нашего времени. Эти источники могли служить до начала царствования Юстиниана. Для времени царствования Юстиниана он пользовался историей Прокопия и официальными константинопольскими записями. Для того периода, где он сходен с Ни–кифором, источники у них — одни и те же, но все–таки он вовсе не знает о труде своего предшественника. Феофан — подробнее Никифора. У него эпоха иконоборчества излагается по современным записям. Многое он мог писать и как очевидец. Для суждения о его возрасте важен следующий рассказ: в феврале 764 года, по попущению Божию, была чрезвычайная стужа, так что Дунай и Босфор замерзли; люди переходили их посуху, и он с тридцатью однолетками вскакивал на выброшенные к берегу льдины. В это время Феофану могло быть лет десять. Скончался он около 818 года исповедником за иконопочитание. За отсутствием других хронографов хроника Феофана является ничем не заменимым первоисточником.
Первое издание хроники Феофана появилось в Париже 1655 г. и сделано Гоаром, который снабдил ее примечаниями. В отношении текста он стоял на слабой почве, так как рукопись, которой он пользовался, была переполнена сокращениями, для него не всегда понятными. Самое лучшее новейшее издание де Боора (Lipsiae 1883), который пользовался десятью рукописями. Из них сам он отдает предпочтение ватиканской рукописи 154, доведенной, к сожалению, только до начала царствования Юстиниана. Остальные рукописи распадаются на три категории, и каждая из них имеет свой особенный характер, хотя нельзя отдать предпочтения ни одной из них, — все они испорчены, на полях сделаны выноски, попадаются сокращения. Для контроля и выбора между ними важен латинский пе ревод, сделанный чрез 60—70 лет библиотекарем римским Ана стасием с большой близостью к греческому тексту, а потому весьма пригодный для его критики. Вследствие этого, начинг с царствования Юстиниана, история Анастасия имеет несколь ко большее значение, чем греческие списки позднейшего про исхождения, которые гораздо менее устойчивы. Перевод Ана стасия также издан де Боором (1885).
Первым по времени продолжателем Феофана выступил монах Георгий, известный под именем Амартола (грешный). Эта хроника в первый раз издана была в 1859 г. в Записках СПб Академии наук Муралътом. Издатель имел под руками много рукописей; сам он насчитывает их до 27–и, но издание его не было удовлетворительно. В сущности эта первая обработка сделана на основании московского кодекса XII в., а этот последний сходен с парижским списком X в. [В настоящее время это издание заменено изданием де Боора 1904—1905 гг.]. Георгий Амартол довел свою хронику от Адама до 842 г.; древняя история в ней изложена очень кратко. Мы имеем несколько переработок этой хроники. Во многих рукописях она является с продолжением Логофета, до 948 года. В некоторых рукописях есть ряд продолжений до 1071, до 1081 года, и даже в московской рукописи до 1143 года.
Продолжателем (continuator) Феофана — по преимуществу — был анонимный автор, несправедливо принимаемый за какого–то Леонтия. Он писал по поручению Константина Порфирородного, у которого было собрано много исторического материала. Но в настоящем своем виде он обработал свою хронику и, вероятно, вполне закончил при императоре Иоанне Цимисхии (969—976) или даже при его преемниках. Хроника (813—961) состоит из 6 книг: 1—4 книги принадлежат автору, 5–я книга составляет собственное сочинение Константина Порфирородного, который пользовался хроникой Генесия; 6–я (886–961) — опять автору [или, может быть, Феодору Дафно–пату]. Хроника анонимного автора — самая содержательная.
Продолжателем анонима был Симеон Магистр и Логофет, который довел свою хронику от Адама до Романа II (959–963). Вопрос об авторе спорный. Предполагают, что Симеон Магистр — одно и то же лицо с Симеоном Метафрастом. Но Метаф–Раст (по панегирику Михаила Пселла) жил ранее Магистра. Хроника Симеона Магистра изобилует хронологическими датами, неудобство только то, что у него своеобразная, колеблющаяся эра (от сотворения мира) с разностью от 1 до 7 лет от правильной.
Затем следует Лев Грамматик; он, может быть, занимал высокую гражданскую должность и закончил свою хронику 8 июля 1013 года. Пользовался он хроникой Георгия и трудами Логофета и довел ее до смерти Романа (948).
Из историков этого времени известен Генесий. Автор писал при императоре Константине VII Порфирородном (912–959).
Имя автора в рукописи было выскоблено. Два позднейших лица, ad marginem, попытались угадать его. Один поставил имя Γενέσιος, другой — имя 'Ιωάννης επίσκοπος Διοκαισαρείας της Άναξάρβης. Прав первый, как показывает сличение истории с заметкою Скилицы о тенденциозности (" — ψίλον έγκώμιον» «просто похвальное слово») писателя Иосифа Генесия. Иосиф Генесий писал по поручению Константина Порфирородного; он был сын патриция Константина, который происходил из знатного армянского рода и отличался в период времени — 842—867 гг. — при Михаиле III, о чем не раз упоминает Генесий. Это и наложило на его произведения окраску тенденциозности. В хронике отразились и отношения Генесия к Константину VII. В своих 4 книгах он обнимает время со Льва Армянина до половины царствования Василия Македонянина. Значение Генесия как церковного историка неопределенно, потому что он пользовался и неписьменными источниками, и трудами предшественников, например хроникой Георгия, биографиями патриархов Никифора и Игнатия, вообще без критики, а там, где этого требовали отношения автора к Константину VII, — и очень тенденциозно.
В конце X века выступил Лев диакон, описавший в 10 книгах историю времени от 959 по 975 г. Михаил Пселл, кроме хро–нографии (976–1059–1077), писал еще биографии.
Особенного внимания заслуживает со своей хроникой историк Иоанн Скилица фракисийский, живший в конце XI в. Он с 812 довел хронику до 1081 года. Но судьба хроники Иоанна фракисийского довольно странна. В XII в. ею пользовался Георгий Кедрин. С того места, с которого Иоанн продолжал Феофана, до конца своей хроники (1057), Кедрин списал буквально. Когда было обнаружено сходство между хрониками, то заключили, что Иоанн фракисийский списал свою хронику по 1057 г. с хроники Кедрина и последний стал фигурировать, а хронику Скилицы (Иоанна фракисийского) не удостоили даже издания. Иоанн Скилица как историк имел под руками массу исторического материала. Он не одобряет своих предшествен ников за монографический характер их трудов и тенденциозность (симпатии по отношению к отдельным лицам). У него было много трудов разных авторов, до нас не сохранившихся, таковы: Сикелиот дидаскал, диакон Никифор фригийский, епископ Феодор сидский, его племянник Феодор, епископ се–вастийский, Дмитрий кизикский и монах Иоанн лидийский. Из этого видно, что у Скилицы было много источников, вышедших из–под пера духовных лиц и притом живших не в Константинополе, а в провинциях, а потому с обилием церковного и бытового исторического материала; это не без выгоды отразилось и на труде Скилицы. Но он не относился критически к этим источникам, поэтому у него встречается много анекдотического, что и Кедрин выпустил.
После Кедрина следует Иоанн Зонара, живший при императоре Алексее Комнине (1081 — 1118); он занимал высокое положение друнгария виглы и известен в богословской науке как толкователь канонов. Эта компетентность его в решении канонических вопросов придает немаловажное значение его «истории» [хронике]; притом язык у него более прост, чем у его предшественников, и в истории Зонары есть немало сведений исторических и биографических и лингвистических пояснений. История Зонары обнимает 18 книг; 6 книг посвящены древней истории, а 12 — римской и византийской истории. Источники в первой части указаны обстоятельно Диндорфом, в последующей части не указаны, но это и не представляет особенной важности, так как Зонара пользовался историками, нам известными, и самостоятелен лишь в 1081 — 1118 гг.
Относительно следующей генерации писателей следует упомянуть о двух чертах: 1) о страхе перед бездной премудрости, заключавшейся в трудах предшественников, который выразился в их стремлении сократить труды и без того краткие (Михаил Глика, ХПв., Константин Манасси, XII в., Иоиль, XIII в., Ефрем, XIV в.), и 2) об их византийской слабости к цветословию, сказавшейся в своеобразной форме трудов трех последних историков, передававших исторические события в политических стихах (тонического размера). Несмотря, однако, на столь своеобразную форму их трудов, они в изложении содержания замечательно строго держатся буквы трудов своих предшественников и более всего Зонары.
Последним церковным историком в Византии был Ники–Фор Каллист, константинопольский монах (около 1333 г.), намеревавшийся написать церковную историю в 23 книгах; но до нас дошло только 18 книг (доведена история до 610 г.), а от следующих книг сохранились только заглавия (до 911 г.). Его историю издал по единственной венской рукописи в 1630 году Fronton le Due. С этого издания она перепечатана в «Патрологии» Миня (тт. 145—147)[27]).
Латинская церковная историография
Латинская литература по церковной истории в древний период отражала на себе сильное влияние литературы греческой. Мы знаем, что крупные труды греческой литературы были почти все переведены на латинский язык. Так, например, была переведена церковная история Евсевия, потом — труды трех его продолжателей — Сократа, Созомена и Феодорита. Труд Евсевия был переведен Руфином в 410 году, а сочинения Сократа, Созомена и Феодорита — схоластиком Епифанием (historia tripartita), который занялся этим делом по желанию сенатора Кассиодора (t ок. 562 г.). Следующая серия греческих трудов по нашему предмету ускользает от внимания латинских ученых, но труды Георгия Синкелла, Никифора и Феофана были переведены (отчасти обработаны) на латинский язык Анастасием, римским библиотекарем (f ок. 886 г.). Хроника Евсевия, именно вторая часть — каноны, переведена, обработана и продолжена Иеронимом.
Нужно заметить, что и на мелкие сочинения по церковной истории было обращено внимание латинских переводчиков, и эти переводы для нас ценны, — особенно потому, что греческие оригиналы некоторых трудов с течением времени были утрачены. Известно, например, что хроника Ипполита, затерянная в греческом тексте, уцелела в латинских переводах [в двух так называемых «Libri generationis» и «Excerpta latina barbari»[28]. Часто эти переводы буквальны до последней степени. В это> отношении любопытны «Excerpta latina barbari», «Латинские из влечения варвара», т. е. вполне сохранившийся латинский перевод (вероятно, ок. 491—518 гг.) вполне затерянной греческо хроники, писанной каким–то александрийцем ок. 400 г. «Excerpta barbari» названы так Скалигером ввиду варварски
перевода и грубой обработки. Доказательством этого может служить такое место: ille solis sonfixus est ab acheis = το «Ιλιον [ό «Ιλιοςήλω [принято за dativus от ήλος гвоздьύπό των άχαίων; solis exterminatio = 'Ιλίου έκπόρθησις; т. е. вышло, что солнце было прибито ко кресту гвоздями руками ахеян. Несообразность эта объясняется тем, что слово «Троя» — «Ιλιον — было принято за слово «солнце» — ήλιος, которые в греческом языке произносятся одинаково, а пишутся различно. Здесь, очевидно, дело идет о взятии ахеянами города Трои, а вовсе не о солнце, как это принял переводчик, не знавший в совершенстве греческого языка. Хроника эта, несохранившаяся на греческом языке и дошедшая на латинском, имеет значение для установления текста хроники Евсевия. [Libri generationis и Excerpta barbari вместе с греческой реконструкцией издал С. Frick, Chronica mi–nora. Vol. I. Lipsiae 1892, также 77z. Mommsen в Monumenta Ger–maniae historica. Auctores antiqu. T. IX. Chronica minora. Vol. I. Berolini 1892]. Следует применить также сохранившуюся (не вполне) лишь в латинском тексте и сполна утраченную в греческом «Historia acephala», писанную до 412 г., [ed Maffei 1738, Sievers в Zeitschrift für historische Theologie 1868, Batiffol в Melanges Cabrieres, t. I. Paris 1899].
Под греческим влиянием начала развиваться и самостоятельная латинская историография. Прежде всего выступает историком Лактанций в своем сочинении «De mortibus persecuto–гит» («О смерти преследователей»). Задача этого сочинения — показать, что все императоры, которые преследовали христиан, Умерли неблагополучно. Лучшее прежнее издание этого труда — издание Вй'петапп'а., вышедшее в 1739 году в Лейпциге. В настоящее время имеется новое издание Венской Академии наук, сделанное Брандтом (vol. XXVII, 1897)[29]).
Затем далее идет в счет труд Руфина (f 410), который не только обработал на латинском языке историю Евсевия, но и Зовел ее до смерти Феодосия (395), главным образом на основании устных сообщений, полученных им во время путешествия в ^ександрию и вообще на восток. Этот самостоятельный его труд обнимает две книги. Относительно значения труда Руфина нужно заметить, что он произвел влияние на греческую церковную литературу. О достоинстве труда Руфина ученые (Gwatkin) очень невысокого мнения, мотивируя это тем, что Руфин coofi щает много невероятного и умалчивает о действительно бывщи исторических фактах; например, говорят они, он, хотя и имел возможность сообщить очень много из жизни св. Афанасия Kai человек, знакомый с друзьями этого святителя, ограничивается сообщением только двух анекдотов, да и то ненадежного свойства. Но заключение, что Руфин вообще недостоверен в своих сообщениях — излишний пессимизм; некоторые сообщения его очень важны, как, например, сообщения о христианах в Эфиопии, Грузии и христианах–сарацинах как заимствованные им из рассказов лиц, знавших самих проповедников Слова Бо–жия в этих странах лично, — надежны. Наконец, о позднейших событиях он рассказывает как очевидец, и потому рассказы достойны того, чтобы отнестись к ним с доверием. Руфин примыкает к тем историкам, которые взяли за образец труд Евсе–вия, и потому заслуживает нашего сочувствия. В другом своем труде, «Historia monachorum», он факты, сообщенные раньше его другим писателем, выдал за свои собственные сообщения и тем, конечно, набросил тень на свое сочинение. Эта проделка Руфина имела то следствие, что ученые начали подозревать все его исторические сообщения как недостоверные.
Далее следует упомянуть о Павле Орозии, всеобщая история которого «Historiarum contra paganos libriseptem» («Семь книг историй против язычников»), доведенная до 417 года, дает мало церковно–исторических сообщений, потому что в ней более освещений, нежели самих фактов, что объясняется, впрочем, его апологетической задачей, которую он преследовал в своем труде. Издана Zangenmeister'ом в венском корпусе (vol. V) в 1882 г. и затем в Лейпциге в 1889 г.
Сульпиций Север как историк заявил себя произведением, из вестным под именем «Chronicorum libri duo». Первая книга этс хроники содержит краткий очерк истории церкви, начиная Адама и до Даниила, вторая — с Даниила и до времени самого (Д° 400 г.) автора. Насколько история его кратка, это можно видеть и–того, что историю со времени апостолов он трактует с 29 гл. по 5 Текст этого труда сохранился в рукописи XI в., находящейся Ватикане (Codex Palatinus). Другое произведение Севера в щ же роде — «Жизнеописание Мартина турского», которое сохранилось в 6 рукописях. Самое лучшее издание сочинений Сульпиция Севера — издание, сделанное в Вене (vol. I, ed. Halm 1866).
Затем следует назвать из историков того же направления архидиакона карфагенского Либерата, составившего краткие со–обшения о несторианах и евтихианах, «Breviarium causae Nesto–rianorum et Eutychianorum» («Краткое изложение дела несториан и евтихиан»). Об этом историке известно, что он был защитником «трех глав». Для первой части своего труда он пользовался трудами предыдущих историков (Сократа и др.), а в последней части выступает как очевидец. Несмотря на его тенденциозность, ученые находят у него значительную объективность и ценят его труд за достоверность содержащихся в нем сведений.
Далее, латинская историография в этом направлении имела представителя в лице Виктора, епископа витского, для которого было задачей описать преследование христиан арианами — вандалами в Африке: «Historia persecutionis Wandalicae, II. Ill (V). Accedunt: 1) Passio martyrum apud Carthaginem, 2) Notitia episcopatuum Africae». История его состоит из 3, иначе (по прежнему счету) 5 книг, и сохранилась в 6 кодексах. Из изданий этого труда хорошими считаются только два, из которых одно было дано в венском корпусе (vol. VII, ed. Petschenig 1881), а другое в берлинских Monumenta Germaniae (Austores antiquissimi III, I, ed. Halm 1879).
В последующее время латинская церковная историография утрачивает свое вселенское течение и делается местною, национальною, и получает характер в известном роде — монографический. Таковы: Gregorius Turonensis (t 595), Historia (ecclesia–sica) Francorum, II. 10 (Григорий Турский, «(Церковная) история Франков»); Beda Venerabilis (f 735), Historia ecclesiastica gentis Anglorum, II. 5 (Беда Достопочтимый, «Церковная история англов»); Paulus Diaconus (t post 773), Historia Langobardorum, II. 6 (Павел Диакон, «История лангобардов»).
Нужно признать, что хроника Евсевия в латинском переводе Иеронима пришлась латинянам более по вкусу, чем.церковная история его. Это видно уже из того, что хроника Евсевия читалась очень часто, почему и сохранилась во многих рукописях, издать которые в новейшее время выпало на долю Schöne. Интерес к этому труду Иеронима сделал то, что многие писатели пошли в своих исторических трудах по этому направлению Из них замечателен Проспер, аквитанский пресвитер, в свое\. «Chronison integrum» продолживший труд Иеронима с 379 до 455 года. На основании некоторых рукописных данных замечают что при жизни его вышло три издания его Chronicon в 433, 445 и 455 годах. [Хроника издана Моммсеном в Monum. Germ. Auct antiqu. IX, 1892]. Продолжена хроника Проспера неизвестным лицом с 456 и до эпохи Юстиниана (гибели вандалов), причем автор стоял на точке зрения чисто африканской.
Параллельно с Проспером вел дело продолжения хроники Евсевия другой писатель, живший одновременно с ним, — это был испанский епископ Идатий (Hidatius, Idacius) аквэфлавийский (между 472–474 г.), произведение которого начинается с 375 г. и оканчивается 469 г. Труд этот замечателен по точности местных дат и характеризует тогдашние отношения запада к востоку. Читая такие произведения, можно прийти к тому заключению, что западные христиане с широким интересом относились к востоку, тогда как на востоке к западным были довольно равнодушны. Родился Идатий около 393 года et, quam infantulus et pupillus (в детстве), имел случай совершить путешествие в Палестину, где видел Иеронима, Феофила александрийского, Евлогия кесарийского и Иоанна иерусалимского; оттуда он возвратился в Испанию до 412 года и во все продолжение своей жизни сохранил глубокое уважение к этим великим мужам. Слухами с востока он живо интересуется, хотя они доходили до него самым смутным образом и иногда в превратном виде, так, например, он не знает, что сделалось с этими лицами впоследствии, когда умер Иероним, а слухи об изгнании св. Иоанна Златоуста он сообщает под 404 годом и говорит: «Ioannes ob fidem catholicam Eudoxiam Arcadii uxorem infestissimam patitur arianam». Очевидно, что он смешал отношения Евдоксии к св. Иоанну Златоусту с отношениями Юстины к Амвросию медио–ланскому. Затем первые сведения о соборе Ефесском дошли до него совершенно случайно; от пресвитера arabicae regionis Германа, прибывшего в Галлецию в 435 году, он узнал, что епископом в Иерусалиме был Ювеналий и что он вызван был в столищ Феодосием II, чтобы рассуждать о несторианах, причем Нестс рия признает продолжателем ереси евионитов. Идатий оставил знаменитый список консулов (fasti), к которому по местам сделаны прибавления о событиях, происходивших в их время. [Новое издание хроники Идатия и списка консулов сделано Моммсеном в Monumenta Germaniae, Auetores antiqu. XI, 1894; IX, 1892].
К этому типу продолжателей хроники Евсевия принадлежит комит Марцеллин; его труд обнимает время от 379—534 гг. Мар–целлин вращался в Константинополе, и потому сообщения его о событиях западной церкви — скудны. Его хроника продолжена неизвестно кем до 548 года, а список индиктов — до 566 года.
С другого пункта начинается хроника епископа нумидий–ского Виктора туннунского. Замешанный в споре о «трех главах» как защитник их, он был сослан в Египет и, переменив несколько мест заключений, умер после 566 года, вероятно, в одном из константинопольских монастырей. Хроника его — с 444 по 567 г. Хотя труд его тенденциозен, но все–таки нельзя отрицать важности и точности отдельных фактических показаний. [Хроники Марцеллина и Виктора изданы также Моммсеном в Monumenta Germaniae, Auetores antiqu. XI, 1894].
Кроме этого рода историографии на западе развивалась и специальная литература по нашему предмету монографического характера. Так, мы знаем, что Иероним пришел к мысли составить такое произведение, которого на востоке не было. Это именно монографический труд его по истории христианской литературы «De viris illustribus» (так называемый каталог церковных писателей), составленный им на основании Евсевия и доведенныый до 392 или 393 года [ed. Richardson 1896, вместе с продолжением Геннадия, Texte und Untersuchungen XIV, 1]. Он был продолжен до 460 года Геннадием марсельским (t около 495), и далее Исидором севильским (| 636) и Ильдефонсом толедским (f 667).
Затем на западе появилось сочинение под заглавием «Liber Pontificalis» — сообщения о жизни римских епископов, неправильно усвояемое Анастасию библиотекарю. Так как в основе его могли лежать данные церковного римского архива, то показания этого сочинения могут быть очень важны. Editio princeps: Busaeus, Moguntiae 1602. Лучшие из старинных: Bianchini, Romae 1718–1735, t. I–IVfol.; Vignoli, Romae 1724–1755,1.1—III, ^4°. Научные: abbe L. Duchesne, Paris 1886–1892, t. I—II, in 4°; Mommsen, Berolini 1898, pars prior (до 715), in 4°.
Вопрос о разнообразных источниках (рукописях) «Libe Pontificalis» серьезно был поставлен в первый раз в 1869 году иенским профессором Липсиусом (R. Lipsius, Chronologie d römischen Bischöfe, Kiel 1869), который имел возможность пользоваться критическим аппаратом, предоставленным в его распоряжение Dr. Pabst'oм, назначенным издателем «Liber Pontificalis» в Monumenta Germaniae. Но судьба «Liber Pontificalis» в Monumenta Germaniae вышла очень странная. Над рукописями работали ученые editores designati и умирали (Pabst, Waitz), не издав ни одной строки этого произведения. Объясняется это трудностью разобраться в многочисленных наслоениях рукописного материала, разъяснить которые взялся Липсиус.
Липсиус пришел к такому заключению, что в римской церкви велся каталог епископов, к которому обыкновенно прибавлялись краткие сообщения о жизни каждого из них. Из этих прибавлений около 354 года составился Catalogus Liberianus, список, оканчивающийся Либерием (352—366). Дальнейшее прибавление списков явилось при Льве Великом, Catalogus Leoninus, оканчивающийся Сикстом III (432—440). Следующая затем (после незасвидетельствованного твердо Catalogus Sym–machianus) обработка списков римских первосвященников дана около 523 года в виде F, Catalogus Felicianus (Felix III [IV], 526—530). Это — уже древнейшая рецензия самого «Liber Pontificalis». Позднейшую рецензию его составляет К, Catalogus Cononianus, до Конона (686—687) включительно. В этой, почти окончательной, редакции «Liber Pontificalis» (LP) по частям продолжен до Стефана V (885–891). Для этой последней записи (Cononianus), по убеждению Липсиуса, имеет особенное значение Codex Neapolitanus (В) конца VII века.
За этот вопрос взялся после Липсиуса (и Дюшена) преемник Пабста в качестве editor designatus, профессор берлинском университета Георг Вайтц. Особенность его взгляда сравнитель но с Липсиусом состоит в следующем: a) Catalogus Leonini нужно оставить в стороне, как недостаточно засвидетельст ванный в рукописях; б) F и К — не прецеденты LP, а независимые одно от другого извлечения из LP; в) в истории LP мы не имеем твердых шансов подняться выше VII века (cod. В и другие позднейшие).
Третьим исследователем является французский ученый Дюшен; он в 1877 г. выпустил в свет «Etude sur le Liber Pontificalis». Положения Дюшена: α) = Waitz: F и К суть извлечений из LP; β) против Lipsius u Waitz: cod. Lucensis (А) VIII в. представляет более чистый текст LP, чем cod. В; γ) против Waitz: LP явилась около 530 г. Наконец в 1879 в особой статье, с некоторой модификацией αβ Дюшен доказывал, что δ) на основании сличения F и К можно восстановить текст LP лучше, чем на основании AB (взгляд до известной степени cum Lipsio contra Waitz).
Вайтц и Дюшен и после печатных объяснений остались каждый при своем взгляде*, и в 1884—1885 Дюшен издал два выпуска своего издания «Liber Pontificalis», которое было закончено в 1892 году. Высокие достоинства этого издания были признаны и немецкими учеными (Harnack). Вайтц, оставаясь при своем взгляде, признал во всяком случае, что, допуская, что взгляд Дюшена на историю и источники LP (αβγδ) верен, — издавать научно «Liber Pontificalis» следует именно так, как издает его Дюшен. Французский ученый обнародовал немало неизданного рукописного материала и восстановил текст принимаемого им editio prima anno 530 (левая страница: F и К; правая страница: самая реконструкция) и наконец.дал позднейший текст («Liber Pontificalis» в собственном смысле) с полным критическим аппаратом и весьма содержательными примечаниями[30]).
Церковная историография на восточных языках[31]
Церковная историография в Сирии
Теперь переходим от историографии западной к историографии восточной. Из всех христианских восточных народов несомненно самым древним следует считать арамейский или сирийский, потому что язык самого Христа Спасителя был языком арамейским и христианство распространилось прежде всего между лицами этого языка. Хотя греческая культура сделала весьма значительные успехи на востоке, тем не менее приходится признать, что арийский элемент действовал слабо, когда сталкивался с семитским, и что греческая цивилизация привилась там весьма поверхностно. Можно полагать, что греческий язык если и делал успехи, то только в высшем обществе, в больших городах (Антиохия, Дамаск и др.), а народ оставался арамейским, и население около Антиохии не принимало греческого языка. Этим создалась необходимость самостоятельной сирийской литературы[32]).
Сколько известно, первые исторические труды на сирийском языке были переводные. Довольно рано на сирийский язык были переведены хроника Евсевия и его церковная история, сохранились также переводы и других выдающихся трудов Евсевия, например о мучениках палестинских и проч.
Первым из сирийских исторических писателей является перед нами епископ Марута майферкатский, написавший историю мучеников и Никейского собора. Последнее произведение написано не столько по собственному побуждению, сколько из послушания воле высшего иерарха,селевкийского католикоса Исаака (t 416). Произведения Маруты как исторические источники были бы весьма ценны, но в их подлинном виде они давно уже затеряны. [Части первого изданы Е. Ассеманием в Acta sanctorum martyrum. I. Romae 1748, и переизданы P. Bedjan'oM в Acta martyrum et sanctorum. II. Lipsiae 1891. Отрывки последнего переведены на немецкий язык Брауном, De Sancta Nicaena Synodo. Syrische Texte des Maruta von Maipherkat übersetzt von 0. Braun. Münster in W. 1898].
Из существующих в настоящее время сочинений, сохранившихся в целом виде, первое место занимает [так называемаяхроника Иисуса (Йешу) Столпника. Автор — подвижник, живший в первой половине VI века; он по просьбе архимандрита Сергия написал [ок. 518 г.мемуары о своем времени, озаглавив свой труд так: «О бедствиях, постигших город мой Едессу и всю Месопотамию». Хроника распадается на две части: первая содержит общий очерк истории предшествующих бедствий (политических), вторая представляет описание частных бедствий по годам, когда к политическим бедствиям присоединились и физические. Эта хроника обнимает время с 806 года по 818 г. эры Селевкидов, т. е. 494–506. Автор оказывается превосходно знакомым с театром военных действий и с топографией мест. Кроме того, что хроника, как светская история, имеет важное значение, она еще более важна потому, что автор ее отводит место и сообщениям о внутренней жизни востока, так, например, описывает голод, мор, сообщает об епископах и их действиях и проч. [Хроника была издана Martin'oм в 1876 г. и Wright'ом в 1882[33]).
После этого древнейшими произведениями сирийской литературы опять являются переводные творения; древнейшие между ними — история Захарии Ритора. Ассеманий, встретив ее отрывки в сирийских рукописях ватиканской библиотеки, предположил, что Захария писал на сирийском языке. Но Ланд представил вполне веские доказательства, что он писал свою историю (монофиситскую) на греческом языке. Впоследствии в нем произошла перемена, и мы встречаем его на Константинопольском соборе 536 г. православным епископом митилинским (Μιτυλήνη на острове Лесбосе). Подлинный текст его творения (Euagr. II, 2. 8.10; III, 5. 6. 7.18) не сохранился и даже сирийский перевод воспроизводит его только отчасти — с частыми сокращениями и произвольными изменениями. Значение его, несмотря на убогий вид, в котором оно сохранилось, нужно признать первостепенным, потому что о ходе монофиситских дел, мы, кроме него, не имеем более удовлетворительных источников. Заслуживает особенного внимания и метод ведения дела: он приводит документы, на основании которых он пишет; но в сирийском тексте они представляют много сокращений. Особенно важное значение имеют сообщения о положении церковных дел в Египте после Диоскора, так как в этом отношении Захария не имеет себе равного. В сирийской обработке история доведена до 569 года. Заха–Рия же писал около 518 г., и его история обнимала время от 450 До 491 г. Сирийский текст был издан Land'ом в Anecdota syriaca, tШ, Lugduni Batavorum 1870. [Немецкий перевод: К. Ahrens und G. Krüger, Die sogenannte Kirchengeschichte des Zacharias Rhetor. Leipzig 1899; английский: F. Hamilton and E. Brooks, The Syriac Chronicle known as that of Zachariah of Mitylene. London 1899][34]).
Первый видный сирийский историк церковный был епископ ефесский Иоанн (род. ок. 516), современник Юстиниана, освещающий очень оригинально своими монофиситскими сообщениями его царствование. Монофиситский восток знает Юстиниана как ревнителя православия и гонителя монофисит–ства; но по этому сочинению выходит, что, при всем своем православии, Юстиниан в отношении к монофиситам все–таки держался особенной политики. Он оказывается человеком настолько широких воззрений, что лучше желает видеть в своих подданных монофиситство, чем язычество. Таким образом, Иоанн ефесский, не скрывавший своих монофиситских убеждений, был вызываем ко двору в звании монофиситского епископа ефесского и выполнял различные поручения императора по отношению к язычникам в Асии: он, «иже над языки», «сокру–шаяй идолы» (так Иоанн сам себя называл), часто ездил туда, отыскивал язычников и обращал в монофиситство. Вот это–то лицо, принимавшее такое видное участие в делах своего времени, и оставило нам исторические сведения о своей эпохе. К сожалению, его сочинение дошло до нас далеко не вполне: первые две части истории утрачены (от Юлия Цезаря до 570 г.), сохранилась в довольно полном виде только третья часть, которая распадается на 6 книг, уцелевших отчасти в самом сирийском тексте, отчасти в оглавлении его; она обнимает время 571—585, но с отступлениями в виде воспоминаний о предшествующих событиях, до последних дней жизни автора[35]). Ланд отдает справедливую дань историческому таланту Иоанна ефесского; заключается он не в литературном достоинстве, а в его замечательной правдивости. Так, несмотря на свою приверженность к монофиситскому исповеданию, Иоанн ефесский все–таки, передавая разного рода слухи, неприятные для своих противни–ков–синодитов, почти всегда замечает, что это он передает по слухам, не ручаясь за их достоверность. С другой стороны, Иоанн ефесский не ослеплен насчет слабых сторон и лиц свое собственной церкви, например в истории Павла, патриарха ан тиохийского. Описывая, по его словам, «геройское стояние монофиситов за свое исповедание, он дает понять, что это сто* ние было без крови и что многие готовы были пожертвова' своими убеждениями, если бы некоторые епископы не обнар жили удивительной стойкости. Кроме того, Иоанн ефесский был автором нескольких биографий некоторых выдающихся «исповедников» своего времени, например Иакова Бурд'оно (так следует называть [по яковитскому произношению, по несто–рианскому «Бурд'ана»вместо неправильного Baradaeus) и др. История Иоанна была издана W. Cureton'ou, The third part of the ecclesiastical history of John bishop of Ephesus. Oxford 1853. Английский перевод сделал Payne–Smith, Oxford 1860, немецкий — Schönfelder, München 1862. Другие Joannis episcopi Ephesi scripta historica в Land, Anecdota syriaca t.II, Lugduni Batavorum 1868; [переведены на латинский язык van Dowen'oM и Landow. Com–mentarii de beatis orientalibus et historiae ecclesiasticae fragmenta. Amsterdam 1889]. Об истории ср. /. Land, Joannes Bischof von Ephesos, der erste syriche Kirchenhistoriker. Leyden 1856[36]).
С православной точки зрения излагается история в Хронике эдесской. Об авторе ее нельзя сказать ничего, потому что самое сочинение анонимное, но нужно заметить, что автор его моложе Захарии и старше Иоанна ефесского. Оно состоит из 106 параграфов и обнимает время от возникновения эдесскои церкви до 540 года — до 14 года царствования Юстиниана. Рассказ этот крайне краток, но в высшей степени важен по хронологической точности и важности тех памятников, из которых автор мог черпать свои сведения. В его распоряжении мог быть городской архив, после безвозвратно погибший. [Хроника издана была у Ассемания в Bibliotheca orientalis (1719) и перепечатана Михаэли–сом (1786). Затем ее издал и перевел на немецкий язык L. Hallier в Texte u. Untersuchungen v. Gebhardt u. Harnack IX, 1, 1892. Теперь она появилась в издании /. Guidi с латинским переводом в Corpus scriptorum orientalium, Scriptores syri, ser. Ill, torn 4: Chro–nica minora. Pars I. Paris 1903][37]).
Затем нужно назвать между сирийскими писателями, как заметного деятеля, Дионисия телл–махрского, XXII сирийского (яковитского) патриарха, скончавшегося в 845 г., или 1157 г. эры Селевкидов. Он был хронографом, продолжавшим дело своих предшественников; приемы его были примитивного свойства, что вытекало из цели его сочинения: на какую–либо оригинальность он не претендовал, он хотел только доставить своей пастве полезное чтение, а поэтому, если находил какое–либо назидательное сочинение, в котором изложено то или другое событие — прямо и списывал, указывая источник. Так, им сохранены хроника Евсевия, рассказ Иисуса Столпника о бедствиях, постигших Месопотамию, сообщения Захарии. Кроме того, он пользовался Иоанном ефесским, и, несмотря на то, что третья его книга уже издана в полном сирийском тексте, его произведение не утрачивает своей цены, потому что он заимствует не только из его 3–ей книги, но и из предшествующих. Как продолжатель сирийской историографии, доведший историю до своего времени, Дионисий телл–махрский удерживает значение первостепенного историка для своего времени, о котором рассказывает[38]).
Затем продолжателем Дионисия телл–махрского в деле историографии является один из преемников его в сане патриарха — Михаил Великий (т. е. старший, f 8 ноября 1199 года). Его сочинение известно по упоминанию в дальнейших сирийских трудах, сирийский же подлинник [до последнего времени былнеизвестен. Сохранился армянский перевод этой хроники, [издававшийся в Иерусалиме в 1870 и 1871 г.], и наука о ней знала благодаря трудам французских арменистов Dulaurier, напечатавшего выдержки из нее во французском переводе в Journal asia–tique 1848—1849 гг., и Langlois, издавшего всю хронику на французском языке в 1868 г. (Chronigue de Mishel le Grand, traduite par Viktor Langlois. Venise 1868). Произведение это очень важно, так как в распоряжении автора было немало не дошедших до нас памятников, о которых узнаем из предисловия; таковы произведения Иоанна антиохийского для времени от Феодосия II до Юстиниана, Гурия, обнимающего эпоху от Юстиниана до Ираклия, Дионисия телл–махрского — от Маврикия до Феофила, Игнатия, епископа мелитинского, пресвитера Иоанна кай–сумского, Слибы, Дионисия бар Салибия. На основании этих трудов и своих собственных наблюдений автор доводит свою историю до своего времени (с армянским продолжением она доходит до 1224 года). Уже из обнародованной Дюлорье части, относящейся ко времени Ираклия, можно «было» видеть, какое важное сокровище заключается в этом тексте. Взаимные отношения монофиситов здесь представлены с полнотою и подробностью, несмотря даже на сокращения, сделанные Дюлорье· История возникновения монофелитства, история попыток Ираклия приобрести содействие монофиситов получают своеобразное освещение; здесь выясняется, как Ираклий хотел обделать соединение монофиситов с православной церковью. Находясь в Эдессе во время похода, он захотел приобщиться у мо–нофиситских епископов, но монофиситы объявили, что если он желает приобщиться, то должен войти с ними в общение и отказаться от Халкидонского собора, результатом чего было отобрание ключей от церкви и передача их немногим православным (диофиситам), оставшимся в этом городе[39])·
Последним замечательным историческим писателем из сирийцев–яковитов был Григорий Абу–ль–Фарадж, сын еврейского врача Аарона (отсюда сирийское название Григория ψ–μν~Ί3, «Бар–Эвройо» [«Бар–Эврайя» по несторианскому произношению], «сын еврея», переделанное в варварское Barhebraeus), родившийся в Мелитене в 1226 году. Едва 20 лет он сделался епископом в Gübö, потому что, как сын выдающегося врача, он получил солидное по тому времени образование: был силен в греческом, сирийском и арабском языках, очень сведущ в философии, медицине и богословии. Скоро его произвели в «маф–рьяна» (сир.: щрщ = производящий плод). Для уразумения этого звания нужно заметить, что сирийская церковь делилась тогда на две половины: западною управлял монофиситский патриарх антиохийский, восточною же примас («мафрьян»), с резиденциею в Мосуле, которому принадлежало, между прочим, право «приносить плоды Духа», т. е. рукополагать епископов и самого патриарха. В 1286 году Григорий умер, глубоко уважаемый всеми, сделавшись жертвою своих научных знаний и собственного одностороннего убеждения: он сам предсказал свою смерть на основании ожидаемой конъюнкции планет Сатурна и Юпитера, имевшей место и при его рождении, и при его поставлении в епископа, и при его поставлении в мафрьяна, и так твердо поверил в близость своей смерти, что впал в болезнь и действительно умер. Григорий написал много и, между прочим, отчасти по архивным материалам сирийским, арабским и персидским, обширную хронику политическую и церковную на сирийском языке (от Адама до своего времени). В первой части рассматриваются события до времени владычества монголов (Chronicon Syriacum, edd. P. J. Bruns et G. G. Kirsch. Lipsiae 1789, 2 voll, in 4° [новое лучшее издание P. Bedjan, Paris, 1890]); во второй представляется преемственный ряд первосвященников от Аарона до антиохийских монофиситских патриархов, и ряд восточных мафрьянов и несторианских католикосов (Chronicon Ecclesiasticum, edd. /. В. Abbelooset Т. J. Lamy, Lovanii 1872—1877, 3 voll, in 4°). Из первой части этой хроники по просьбе некоторых арабов сам автор сделал извлечение под заглавием «Избранный рассказ о государствах» — в месячный срок (арабская Historia dynastiarum, ed. Pocock, Oxonii 1663, 2 voll, in 4°) [вновь издана Салъханием в Бейруте в 1890 г.]). Позднейшие анонимы продолжили списки епископов еще лет на двести. Ас–семаний называет этого сирийца последним монофиситским историографом.
У сирийцев–несториан чаще других упоминаются два лица, наиболее заявившие себя литературно на поприще церковно–историческом произведениями монографического характера: Эбед–Йешу [Авдишо по несторианскому произношениюбар–Бриха, митрополит собский (насивинский), t 1318 г., и Фома (Таума), епископ маргский (около Мосуля) в начале IX века.
Эбед–Йешу, Иероним сирийской церковной литературы, составил стихотворный каталог, в который вошли 197 писателей, и, в заключение (№ 198), как и у Иеронима, сам автор, исчисливший свои сочинения. [Каталог был издаваем в Риме Авраамом эккельским (Ecchellensis) в 1653 и Ассеманием в 1–ой половине III тома Bibliotheca orientalis в 1725; переведен на английский язык Бэджером, Badger, The Nestorians and their Rituals. II. London 1852].
Фома маргский, живший в начале IX в., написал «ktaba d–ri–sane» — «Книгу начальников», или «Книгу глав» в 6 отделах, где он представил историю несторианского монастыря «Бет–Аве». Это сочинение содержит ценные сведения по истории монашества. [Издано Беджем с английским переводом: The Book of Go–verners. The Historia Monastica of Thomas Bishop of Margä Ed. by E. W. Budge. I—II. London 1893].
В начале XII в. (ок. 1135 г.) несторианин Мари–ибн–Сулей–ман [Марэ бар Шлемоноставил потомству очерк церковно–исторических событий на арабском языке, в сочинении под названием «Мадждал» («Башня»). Около 1340 года другой несторианин, по имени Амру–бну–Maттa, написал церковно–исторический труд под тем же названием. [В настоящее время эти труды имеются в издании Джисмонди, который перевел их на латинский язык. Maris Amri et Slibae de patriarchis Nestorianorum commentaria. Ed. etlatine reddidit H. Gismondi. Romae 1890—1899]. Эти произведения доставили Ассеманию (в Bibliotheca Orientalis t. III) возможность познакомить нас с историей нестори–анства. Указанные сочинения страдают неполнотою.
Церковная историография в Египте[40])
Христианский Египет не заявил себя на церковно–историческом поле ничем особенным: писались там жития святых и монографии, но цельной истории не было представлено. Объяснение такого печального факта нужно искать в приниженном положении коптов. Что среди этой нации просвещение не процветало, явствует из того, что на епископские кафедры восходили лица, вовсе незнакомые с греческим языком. Записи о минувших и текущих событиях, какие остались от коптов, носят четьи–минейный характер. Остатки коптской церковной письменности исторической и патристической почти все содержатся в паре разбитых четий–миней двух монастырей, одного — св. Макария в Ските, другого — неизвестного южноегипетского. Остались, между прочим, отрывки довольно фантастического сборника под названием «церковной истории»; в отрывке содержатся легендарные сообщения об александрийских патриархах (от Александра до Кирилла)[41]).
Этими данными коптской письменности воспользовался в своей истории александрийских патриархов (на арабском языке) один из выдающихся коптских писателей Севир ибну–ль–Мукаффа, епископ ашмунайнский (около 975 г.), основательно изучивший коптскую литературу. Этот труд Севира, продолженный другими, составляет главный источник для Е. Renaudot, Historia patriarcharum alexandrinorum jacobitarum, Paris 1713. Из той же древней коптской четьи–минеи заимствовано и содержание арабского синаксаря, читаемого при богослужении. [В настоящее время история Севира издается в Corpus scriptorum ori–entalium, Scriptores arabici, ser. Ill, t. 9: Severus ben el–Mogaffa'. Historia patriarcharum alexandrinorum. Ed. Ch. F. Seybold. Beryti 1904 sq. Там же начато издание и синаксаря, ser. Ill, t. ig–Synaxarium alexandrinum. Ed. /. Forget. Beryti 1905. История Се–вира одновременно стала появляться с английским переводом и в Patrologia orientalis. Т. I, 2, 4: History of the Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria. Ed. B. Evetts. Paris 1905].
На арабском же языке писал свою историю Са 'ид ибну–ль–Батрик, врач и историк, и, наконец, с 933 г. по 940 г. православный александрийский патриарх под именем Евтихия. Эта хроника носит заглавие «Сочетание драгоценных жемчужин» (Contextio gemmarum) и обнимает время от Адама до 937 года. Эта история — невысокой пробы: имеет сильно легендарный характер. Император Феодосии Великий и патриарх Феофил александрийский, по ее уверениям, были сначала дровосеками. Феодосии однажды увидел необыкновенный сон и сообщил его Феофилу, который на основании этого сна предсказал Феодосию восшествие на престол императорский, а себе патриаршество. Несмотря на эту и ей подобные легенды, история Евтихия все–таки имеет некоторое значение для нашей науки (позднейшие сообщения уже не легендарны; айв древнейших могут заключаться крупицы данных, взятых из александрийского церковного архива). Издал хронику Евтихия R. Pocock, Contextio gemmarum s. Eutychii patriarchae Alexandrini Annales. I—II. Oxonii 1658—1659; [перепечатана в III томе греческой «Патрологии» Миня].
Диакон каирской церкви Богоматери Абу–Шукр Петр ибн–ур–Рахиб (j. е. сын монаха), еще остававшийся в живых в 1282 г., написал в этом году одно богословское сочинение, автограф которого (Cod. Vatican. Assem. Arab. 31) сохранился и до настоящего времени. В 1258 году он составил Chronicon Orientale, хронику, в которой содержится сначала сухой перечень ветхозаветных событий и имен царствовавших государей. Хроника становится подробнее со времени завоевания Египта арабами. Здесь сообщения автора имеют своего рода ценность, особенно те из них, которые относятся к характеристике того или другого государя · Во второй половине этой хроники содержатся краткие сведения относительно 76 патриархов до александрийского Афанасия Ш (1250—1261 гг.) включительно. Особенную ценность этому тру· ду придает его полная хронологическая определенность, зависяшая от особенности его конструкции. Счисление у него двойное: арабское и коптское, указаны годы и даже дни, когда тот или другой государь вступил на престол или скончался, так что, по его хронике, историку нетрудно (арифметическим способом) восстановить нужные даты, и притом так, как написал их сам автор. Ed. Abraham Ecchellensis, Parisiis 1651; J. S. Assemanus, Venetiis 1729. [Новое издание в Corpus scriptorum orientalium, Scriptores arabici, ser. III, t. 1: Petrus Ibn–Rahib. Chronicon Orientale. Ed. L. Cheikho. Beryti 1904].
Далее следует Георгий бен–абу–ль–Ясир'али–бен–абу–ль–Мак–арим–бен–абу–лъ–Тайиб–алъ–Макин–ибну–лъ–Амид, родом из Каира, сын военного секретаря. По навету врагов, абу–ль–Ясир был заключен в темницу вместе с Георгием, но, когда обнаружилась его невиновность, был освобожден и тот и другой. Абу–ль–Ясир тогда принял монашество. А Георгий занимал офицерский пост в сирийской армии, был по навету врагов опять арестован, опять оправдан и освобожден и умер в Дамаске в 1273 году. Он написал хронику в двух частях под названием «Сочинение благословенное» (Syntagma benedictum). Вторая часть издана с латинским переводом под названием: Historia saracenica — — -a Georgio Elmacino exarata, ed. Erpenius, Lugduni Batavorum 1626. Первая часть обнимает время от сотворения мира до Магомета, вторая — от Магомета до 1260 г. Сведения в указанном сочинении кратки, но их ценят за их хронологическую точность. Аль–Макин пользовался Евтихием и хроникой Петра.
Абу–ль–Аббас–Ахмад–Таки–эд–дин алъ–Макризи — высокообразованный мусульманин. Он занимал пост и. д. кади в Каире, потом был проповедником при мечетях, наконец профессором преданий в мусульманских академиях в Киаре и Дамаске и умер в 1442 году. Это был очень плодовитый писатель и «самый славный историограф Египта». Из его сочинений наиболее известна «Книга наставлений и размышлений касательно истории земель ('al–hitat) и памятников», или география и история Египта. Восемь глав III части этого "'al–hitat» издаются отдельно под названием «церковной истории коптов»; лучшее издание: Geschichte der Kopten ν. F. Wüstenfeld, Göttingen 1845. В ней содержатся краткие сведения об египетской церкви, начиная от евангелиста Марка, первого патриарха александрийского, и кончая гонением на коптов в 1354 году. Здесь есть, между прочим, перечень выдающихся коптских монастырей (86) и христианских церквей (72) с краткими историческими и географическими сведениями о них. Вообще интерес мусульман к церквам христианским был настолько велик, что, например, библиотекарь египетского халифа аль-'Азиса, аль–Шабушти, умерший в 1000 году, составил (недошедшее до нас, но бывшее под руками у Макризи) специальное описание: «История монастырей в Ираке, Мосуле, Месопотамии и Египте». Другим главным пособием для Макризи была хроника аль–Макина. Под конец своей жизни аль–Макризи задумал издать «Книгу хроник Египта великую», т. е. биографии всех государей и знаменитых мужей Египта; сочинение было рассчитано на 80 томов, но автор успел написать только 16, и они изданы.
Эфиопская историография[42])
Эфиопская литература для церковной истории дает очень немного. Между сохранившимися переводными памятниками этой письменности самый замечательный — хроника Иоанна, епископа никиуского, Chronique de Jean, eveque de Nikiou. Texte ethiopien publie et traduit par H. Zotenberg, Paris 1883. Об авторе известно только следующее: он был епископом Пшати (πίπατι), в нижнем Египте (Дельте), — по–гречески этот город называется Νικίου, — в 690 году принимал участие в хиротонии Исаака, XLI монофиситского патриарха александрийского и занимал выдающееся положение между епископами, как άποτρίτης нижнего Египта (араб, «mudäbbir» — пост вроде митрополита). Он славился как хороший канонист и отличался строгостью жизни, ввиду чего XLII александрийский патриарх Симон поставил его надзирателем над египетскими монастырями. В своем управлении Иоанн оказал такую ревность, что один из подчиненных ему скитских монахов умер на 10–й день от наложенного на него наказания («verbera»), за что в 694 г. (или между 692—700 гг.) Иоанн и был лишен епископского сана. Вот все, что о нем известно. На каком языке писал он — вопрос весьма темный. Несомненно, на эфиопский язык эта хроника в 1602 г. была переведена с арабского текста (тоже не сохранившегося): нельзя сомневаться и в том, что Иоанн писал не по–арабски. Но выбор между греческим и коптским очень затруднителен. Издатель «хроники» Зотанбер высказывается («medio tutissimus ibis») за то, что он писал на греческом языке, но отделы, относящиеся к истории Египта, писаны прямо по–коптски. Но такое полосатое сочинение не имеет за собой аналогий. Вероятнее, что хроника Иоанна была вся написана по–гречески *.
* Основания для выбора между греческим (ε) и коптским (κ) следующие:
1. Иоанн несомненно владел литературным κατ'εξοχήν — греческим языком, так как пользовался Малалою (+ε).
2. Невероятно, чтобы он не знал по–коптски (+κ).
3. Мина, непосредственный преемник Иоанна по кафедре в Пшати, известен как коптский писатель (автор «Жития» XLI патриарха александрийского Исаака) (+κ).
4. Враждебное отношение Иоанна к диофиситской Византии могло побудить его не писать по–гречески (+κ).
5. Но к этому времени показали себя и арабы в настоящем свете, и копты поняли, что, променяв византийцев на арабов, они сделали очень сомнительную аферу; это не могло не умерять их антивизантийства (+ε).
6. На историю, в главном и целом политическую, между коптской читающей публикой не было спроса (+ε).
7. Следы коптского текста в эфиопском, указанные Зотанбером, сводятся к паре слов с коптским (а не греческим) членом, πι–Μογγος вм. ό Μόγγος, πι–Δρακον вм. 6 Δράκον, да к предполагаемому тождеству (непонятного на эфиопском) титула чиновника «адагышнь» (adagySn) с коптским «этхиджн» (ετίιοκν), ΡΡ· 362. 423; впрочем «πι» могло получиться и из арабского «bi» («в»), а последнее отождествление натянуто (+κ).
8. Но все эти следы не перевешивают, по значению, одного факта: египетский город Иоанна в эфиопском всегда называется «Naqijus, Naqyjus, Накыюс», и крайне редко (3 раза?) к этому слову прибавляется: «называемый Абшади», или же говорится: «Абшади, т. е. Накыюс». Это показывает, что хроника Иоанна, даже и в специально египетских ее отделах (ср. гл. 31), писана не на том языке, на котором этот город называется всегда «Пшати», а на том, на котором он зовется «Νικίου» (+ε).
Итак: +4ε pro=4x contra:
Иоанн писал по–гречески, может быть вставляя там, где это необходимо, отдельные коптские (собственные) имена в роде πιηατι, πι–Δρακων (название канала в Александрии).
Сочинение Иоанна обнимает период от сотворения мира до завоевания Египта и состоит из 122 глав. Оно не разделено на книги; но в нем можно усмотреть три главные слоя: первый — период до воцарения Константина Великого, второй — до воцарения императора Фоки и третий — до конца. Это произведи ние, особенно в первом периоде, представляет из себя сколок с Малалы. Дополнений в нем сделано мало, причем они относятся к сообщению местных (египетских) преданий. Более самостоятелен второй период. Проводимая здесь точка зрения (мо–нофиситская) на исторические факты придает сочинению оригинальность; дополнений из местных историй встречается больше. Так, Иоанн сообщает о происхождении Феофила александрийского, передает различные пререкания между епископскими городами; в своеобразном свете является у него в отношении к Египту император Анастасий. В последнем же отделе своей истории Иоанн вполне самостоятелен и сообщает такие подробности, которых мы нигде не находим. Так, например, то, что такой грубый человек, как Фока, попал в императоры, объясняется у него очень просто: заговорщики выбрали из своей среды царя по жребию. Здесь сообщаются также сведения о смуте при Фоке на востоке (в связи с гонением на евреев?), и с особенными подробностями описывается воцарение Ираклия, о чем Иоанн мог узнать от очевидцев. Но в этом же отделе — между ПО и 111 главами — находится значительный пробел, так что история большей части царствования Ираклия утеряна (видимо, в арабском или даже в греческом тексте) и завоевание арабов представляется уже совершившимся. В третьей части прямо развертывается картина тех междоусобиц, которые облегчили арабам завоевание.^Взаимная ненависть халкидонитов и монофиситов изображена яркими чертами, хорошо выяснено, что попытки Ираклия к соединению монофиситов с моно–фелитами в Египте оказались неудачными. Ввиду всего этого значение последнего отдела признано всеми. Но если бы даже существовали сомнения относительно этих сообщений, то их разбили бы сообщения из папирусов эрцгерцога Райнера (в Вене), в которых есть официальные документы, квитанции фи нансовых чиновников податей, упоминаемых в истории Иоанна (απακυρε, Φιλόξενος δούξ).
Но этот важный труд есть только переводное достояние эфиопской литературы, которая питалась по преимуществу переводами с коптского и арабского. Впрочем, были здесь и самостоятельные попытки историографии, излюбленная форма которых — хроника. Из некоторых сохранившихся хроник мы узнаем о существовании государственных секретарей, на обязанности которых лежало записывать все выдающиеся события. Но древнейшие опыты этих хронистов не сохранились, уцелела только позднейшая (сокращенная) обработка их. Одна из этих позднейших редакций издана французским ориенталистом — Рене Бассэ, Rene Basset, Etudes sur l'histoire d'Ethiopie. Paris 1882. Эта хроника начинается от Адама и кончается 1730 годом. Но сообщения, здесь находящиеся, вообще незначительны, особенно до 1508 года; конспективная краткость делает их нередко непонятными; больше говорится о делах государственных, чем о церковных.
Армянская историография
Армянский язык относится к так называемой иранской ветви, сроден с персидским и настолько далек от других (семитских) восточных языков, что читается немногими. Нужно признать, что Россия в этом отношении поставлена очень благоприятно, имея таких ученых, как Броссе (Brosset), Патканов, Эмин, [Марр]. У французов можно указать на Дюлорье, а в Италии — монашеский орден (8 сентября 1712 г.) мехитаристов, унитов–армян, живущих в монастыре св.Лазаря на острове Венеции.
Для исторической литературы армянской церкви имеется труд проф. Спб. университета К. П. Патканова, Библиографический очерк армянской исторической литературы. Спб. 1879; Кетре Patkanian, Esquisse bibliographique de la litterature historique des Armeniens. S. — Petersbourg 1880. Ср. С F. Neumann, Versuch einer Geschichte der armenischen Literatur. Leipzig 1836. F. Neve, L'Armenie chretienne et sa litterature. Louvain 1886[43]).
Сама по себе армянская историческая литература весьма многочисленна, но носит характер местный. Известно, что армянская литература распадается на два периода: добуквенный и послебуквенный с 400 года. Почти все сочинения первого периода забыты, хотя некоторые из них каким–то чудом и сохранились.
Первым уцелевшим историческим писателем добуквенног периода был Агафангел Римлянин, секретарь Тиридата Великого (Трдат, 286—342).Это был ученый, знакомый с греческой и латинской литературой. Он написал историю царствования Тиридата (главным образом обращения в христианство), которое и сохранилось с позднейшими интерполяциями. [Издана в Венеции 1862 и Тифлисе 1882; греческий текст ed. de Lagarde, Göttingen 1887][44])
Вторым писателем был Зиновий глакский, епископ мало–азийский, отказавшийся от епископства, последовавший за Григорием Просветителем и бывший первым настоятелем монастыря св. Иоанна Предтечи в Тароне. По поручению Григория Просветителя он написал историю обращения армянской области Тарона в христианство, где поместил переписку св. Григория с Леонтием. Зиновий писал по–сирийски, но его история тогда же переведена на армянский язык [издана в Венеции 1832]. Труд его имел продолжателей: самый замечательный из них — Иоанн мамиконский, XXXV преемник Зиновия в монастыре св. Предтечи, который и довел историю до 640 года[45]).
Фавст Византиец продолжал историю Агафангела до 390 года.
Затем следует Моисей Хоренский (род. ок. 370 г., ум. 489 г.). Он с юных лет находился в близких отношениях с католикосом армян Сахаком Великим и Маштоцем Месропом, изобретателем армянской азбуки, и представляет из себя величину первой степени из той плеяды ученых, которые писали новоизобретенными буквами (начало послебуквенного периода). Его история в трех книгах начинается с Хайка, мифического родоначальника армян («армяне» по–армянски: «Hajk» ), и доходит до 441 года (f Сахака и Месропа). [История издавалась вместе с другими произведениями Моисея, главнейшими из которых являются его география и риторика, в Венеции в 1843 г. и 1865 г., и весьма часто отдельно, например, в Тифлисе 1881; русский перевод Н. Эмина, Москва 1858 и 1893][46]).
После него следует назвать ученика Сахака и Месропа — Егише (т. е. Елисея) f 480; это был секретарь при князе Вардане, описавший историю борьбы (449–451) армян за веру с персами против религии Зороастра и войны армян против последних, кончившейся для армян несчастно (битва при Арарате, в которой Вардан f в июне 451 г.). [Издавалась в общем собрания сочинений в Венеции 1839 и 1859 и часто отдельно, в последний раз в Москве 1892; русский перевод в Тифлисе 1853].
Ученик Сахака и Месропа Кориун написал жизнь Месропа [Венеция 1894]. Лазарь фарпский написал историю с 388—485 гг., своего рода продолжение истории Моисея Хоренского, которая Лазарю не была, однако, известна [Венеция 1793, 1807, 1873].
Можно указать затем из позднейшего времени на труд епископа Себеоса (т. е. Евсевия) VII в. — «Историю Ираклия» [Константинополь 1851, Спб. 1879 изд. Патканова; его же русский перевод Спб. 1862].
[От VIII в. известна история нашествий арабов на Армению и их войн с Византией от 661 до 788 г., «История халифов» вар–дапета Гевонда, т. е. Леонтия (Париж 1857, Спб. 1887 изд. Езова; перевод Патканова, Спб. 1862). Может быть, к этому же времени, если не к X в., относится и Моисей каганкатуйский, написавший «Историю агван», или албанцев (Париж 1860, Москва 1860 изд. Эмина; перевод Патканова, Спб. 1861)].
В X в. Фома Арцруни написал историю в 5 книгах от Ноя до 936 г. [Константинополь 1852, Спб. 1887 изд. Патканова]. [До более раннего пункта, именно до 925 г., довел в то же время свою историю кафоликос Иоанн VI(Иерусалим 1843, Москва 1853)].
В XI в. Стефан Асохик таронский довел историю до 1004 г. [Париж 1854, Спб. 1885; русск. перевод 1864]. В XII в. пресвитер Самуил анийский явился продолжателем хроники Евсевия кесарийского до 1179 г. [изд. Тер–Микелиан, Вагаршапат 1893].
IV. Разделение церковной истории на периоды.
Церковная история обыкновенно начинается указанием тех отделов, на которые факты сами собой распадаются. Но в указании самих отделов между историками существуют разногласия. Собственно говоря, всякое деление на периоды является насильственным в ходе исторических событий и имеет лишь дидактическое значение. Общественная жизнь есть такое сложное явление,что деление, удачное по отношению к одному порядку явлений, оказывается неудобным по отношению к другому: событие, составляющее эпоху в одном порядке явлений, имеет весьма малое значение в другом. Кроме того, деление осложняется еще тем, что для многих сторон церковной жизни нельзя указать событий, их определяющих. Поэтому приходится не искать узлов, захватывающих все стороны церковной жизни, а взять какие–нибудь средние величины. Такие величины могут быть находимы: 1) во внутренней стороне жизни церкви, и 2) во внешней, в истории взаимоотношений между церковью и государством. Если удастся показать удовлетворительные узлы по отношению к этим сторонам, то деление может быть произведено с успехом.
Если принять, что основою деления на периоды должно служить событие, вносящее в жизнь новые начала, то всю историю можно разделить лишь на два отдела: до реформации и после реформации, на историю древне–среднюю и новую. Единственным событием, которое, можно сказать, внесло новый принцип в церковно–историческую жизнь, должно считать появление протестантства. На место древнего церковного строя, полагавшего в основу подчинение верующих церкви и спасавшего посредством церковных учреждений (таинств), реформация ставит верующих
в непосредственное отношение ко Христу и вера здесь занимает первое место; понятие «церковь» отступает на задний план, является возможность рассуждать о невидимой церкви; понятие о церкви упрощается, иерархия совершенно уничтожается: протестантских пасторов смешно сравнивать с православными или католическими священниками, так как они не более ни менее, как богословски образованные миряне, избираемые приходом или общиной (Gemeinde) без всяких церковных посвящений. Таким значением реформации воспользовался, например, Роте (Rothe) и согласно с этим разделил церковную историю на а) кафолическую до 1517 г. и б) протестантскую. Но реформация, имевшая такое громадное значение для запада, не является таковым событием для востока. Кроме того, при таком делении получается чрезвычайно длинный первый период, и мы нуждаемся в каком–либо пункте для отдыха: требуется разделение на периоды истории самой кафолической церкви.
Чтобы выбрать другие отделы, на которых можно бы было остановить внимание, пользуются обычно делением истории на три периода: древний, средневековой и новый. Но относительно рубежей этих периодов и до сих пор еще существует спор. Где кончается древняя история и начинается средняя — указывают различные моменты.
Гассе (Hasse) различает периоды церковной жизни с точки зрения отношения церкви к государству и делит историю на а) доконстантиновский период, когда церковь жила своей внутренней жизнью, б) послеконстантиновский, когда церковь отчуждалась от себя самой и стала в известные отношения к государству, и в) протестантский период, когда церковь опять возвращается к себе. Но обыкновенно предел для первого периода полагается дальше, и константиновская эпоха считается лишь рубежом, разделяющим этот период на две половины. Некоторые (Neander, Schaff, Baur, Müller, Loofs, Kraus) таким пределом считают правление Григория В. римского от 590 г. до 604 г.; иные (Kurtz, Zöckler, Alzog, Hergenröther, Funk) — Трулль–ский собор 692 г.; Гизелер — начало иконоборческих споров (726); другие в качестве такого рубежа принимают эпоху Карла В., останавливая здесь внимание или на 800 г. (коронование Карла, Hase) или на 814 г. (f, Guericke). Моллер (Möller) полагает между древними и средними веками посредствующий период между Григорием В. и 800 г., годом коронования Карла Великого.
Очень распространено деление по формам образования христианской жизни (Bildungsformen). Так, католический ученый Молер (Monier) предлагает следующее деление: а) первый период — церковь в классической греко–римской форме — до Иоанна Дамаскина и Бонифация, просветителя германских племен; б) второй — в германской форме с VIII по XV в. и в) третий ~~ с конца XV века и до настоящего времени в форме греко–римской и германской, в форме, представляющей собою синтез (Verschmelzung).
Цоклер (Zöckler) также делит историю на три периода: а) древний, где жизнь проходит в античной (греко–римской) форме, б) средний, где жизнь идет частью в византийской, частью в германо–романской форме, и в) новый — церковь в современном строе жизни. При этом древний период он делит на два периода: 1) ecclesia pressa или время гонений, период мучеников (100—323), и 2) церковь государственная, время триадологических и христо–логических споров, (323—692). Средние века делит уже на три периода: 1) средневековое предобразование (Vorbildung) (692—1085), до смерти Григория VII, 2) расцвет средних веков, (1085—1303), от Григория VII до Бонифация VIII (Ausbildung, образование), и 3) период упадка (1303–1517), с Бонифация VIII до реформации, время разложения средневековых форм и нарождения новых форм (Durchbildung). Новый период начинает с прибития тезисов (1517 г.) и делит на три периода: 1) до Вестфальского мира (1517—1648), основоположение (Grundlegung) реформации, 2) 1648–1814, время переходное, самоуглубление и одухотворение реформации и 3) период с 1814 — время борьбы с внутренним антихристианством и энергического (миссионерского) действия на внешнее.
Куртц различает два фазиса в развитии христианства: А) развитие церковной жизни в антично–классической форме и Б) в германской форме. Первый (А) доводится им до 1453 года и делится на три периода: 1) до 323 года, 2) с 323 по 692 и 3) с 692 по 1453 год. Второй (Б), с IV в. до настоящего времени, разделяется на два отдела с частнейшими подразделениями: а) церковь в средневеково–германской форме, до 1517 г., и б) церковь в современной германской форме. Схема Куртца может быть представлена в следующем виде:
Таким образом, отделы 1,2,3 Б здесь идут параллельно с отделами 2,3 А. Такое деление, очевидно, не представляет действительного правильного деления.
Таким образом, вопрос о начале среднего периода до такой степени спорен, что Куртц склоняется признать два параллельных одновременных течения: одно принадлежащее древнему периоду, другое — среднему (respective новому). Эта мысль — естественная и справедливая, но для архитектоники делений крайне неудобная, отзывающаяся почти отречением отделения по периодам.
В действительности, при указанном различении церкви в формах классического быта и неклассического, т. е. быта греко–римского и романо–германского, возникает вопрос, с какого момента считать наступление новых неклассических форм. Появление романо–германских народов очень раннее: 378 год громко заявляет о бытии германских народностей — готов. Между тем, и этот момент некоторые историки оспаривают, доказывая, что нужно вести первый период в формах классических до падения Римской империи, другие — до Халкидонского собора. Но едва ли можно признать, что германская народность тогда уже создала особую форму, которая должна была сменить форму классическую. Деление до Халкидонского собора оказывается тоже неудачным. IV вселенский собор, как и Никейский, имел свое продолжение, после него шли споры о его значении и самый вопрос был окончательно решен на VI вселенском соборе, который можно поставить в аналогию со II. Провести границу между двумя периодами на основании изменения классических форм на романо–германские нелегко и для запада. Нечего уже говорить о востоке, потому что империя воображала, что она империя ромеев. С точки зрения западных историков, выдвигать обращение романо–германских народов в христианство весьма понятно. Но должно указать такое событие которое имело бы значение как для востока, так и для запада и составляло бы границу между и II периодом.
Попытку разобраться в вопросе о разделении церковной истории на периоды сделал в 1887 г. протестантский пастор Wolff (Zur Zeittheilung der Kirchengeschichte в Zeitschrift für kirchliche Wissenschaft und kirchliches Leben 1887). Он предъявляет по отношению к эпохам требование, чтобы они, если и не представляли из себя новых принципов, то по крайней мере были взяты из самой внутренней жизни, не из внешней, и изображали собою ее прогрессивные явления, но отнюдь не регрессивные; они должны, таким образом, представлять величины положительные, а не отрицательные.
Но это положение, что принципом деления должен служить не внешний для церкви факт, а событие в жизни самой церкви и притом такое, в котором церковь вступает в новую ступень своего развития (момент прогресса), сильно скорее отрицательною, как протест против фальшивых рубрик, чем положительною стороною. С протестантской точки зрения, реформация, конечно, есть благо и прогресс; очень крупное внутреннее событие церковной жизни — реформация будет и со всякой другой точки зрения. В глазах протестанта положительный момент в реформации (новая ступень) сильнее отрицательного (разделение, разрыв западной церкви); естественно для протестанта представлять дело так, что римско–католическая половина западного католического мира оказалась не в состоянии прогрессировать, отстала и — отпала.
Но не так легко с этой точки зрения и для протестанта мотивировать начало среднего периода. Отвергнув такие рубежи, как 800 или 813 (узкополитический момент), как деятельность Бонифация (в этот момент о германской форме образования и говорить странно; да к тому же Бонифаций, закрепощая германцев за Римом, был именно против этой особой формы), даже вообще как смена античной формы образования германо–романскою (ибо а) Bildungsform есть по самой своей природе продукт культуры, а не факт внутренней церковной жизни, и б) средние века интеллигентные люди мнили себя истинными продолжателями именно классической формы образования, смотрели на Аристотеля, как на praecursor Christi in naturalibus, и создавать новую форму образования не имели намерения), Вольфф принимает таким рубежом 858 год, вступление на кафедру папы Николая I, ибо «папство есть несомненно господствующая в средние века сила, определяющая ход развития», «средоточный пункт церковного развития», а Николай является с сильно выраженными задатками средневекового папы (его ссылки на лжеисидоровские декреталии). Таким образом, деление основано на разделении церквей. Но это отрицательный момент, и, даже допуская, что восточная церковь не в силах была снести «нового принципа» (зародившегося средневекового папизма), отстала и отпала, протестанту все же нелегко указать положительный момент, истинно прогрессивную сторону факта, так как сама реформация состоит именно в отрицательном отношении к этому «новому принципу» и, следовательно, оправдывает именно восточную церковь: однако началом дальнейших подразделений берутся события из жизни западной церкви и игнорируется церковь восточная*. Таким образом, вместо предъявленного логического начала деления, получается простое торжество исключительно западной точки зрения. А этим самым свидетельствуется, что попытка дать действительно цер–ковно–вселенское деление не удалась.
Нам приходится выставить начало деления а) более скромное (логически), но б) восточное по точке зрения, а) В основе деления может лежать факт и внешний (политический) и отрицательный по своему смыслу, но факт несомненной важности, последствия которого отозвались на последующей жизни церкви. Поэтому разделение церквей — без всякого размалевывания его положительными, прогрессивными тонами — может быть поставлено определителем среднего периода, б) С восточной точки зрения выбор предстоит сделать между двумя отделениями от церкви: аа) отпадением от восточной церкви монофиситов и бб) отпадением западной церкви от восточной.
Нельзя оспаривать серьезности этого второго факта (бб).
1) Отпав от кафолического единства, монофиситы подготовили себе то убогое положение, в котором они находятся ныне.
2) Это отпадение ослабило восточный христианский мир, столь нуждавшийся в сосредоточении сил для отпора внешнему врагу (исламу). Но 3) по отпадении монофиситы не заявили себя особенною оригинальностью своей исторической жизни, и это ослабляет, конечно, значение самого факта их отделения с точки зрения исторической науки. Напротив, 1) западная церковь именно по отпадении выразила со–всей ясностью особенности своей исторической жизни. 2) Отпадение было очень важно по своим следствиям для западной церкви: именно теперь латинский патриархат, не умеряемый в своих стремлениях авторитетом патриархов восточных, развился в церковную монархию — папство, и лучшие представители западной церкви лишились той нравственной опоры, какую прежде они находили в церковном общении с единомысленными им членами восточной церкви (ср. общение Доминика, патриарха градского, с Петром, патриархом антиохийским в 1054 году). 3) Очень важным по своим последствиям отпадение западной церкви было и для церкви восточной. Это разделение тем более печально, чем слабее оно было мотивировано. Монофиситскую церковь от нас отделяет ересь, западную же только особый (папский, до Ватиканского собора) строй (поскольку суждение о Filioque колеблется). И, однако, униональные попытки Комнинов и Палеоло–гов остались бесплодны, и такие факты, как латинская империя в Константинополе с 1204 года и турецкая с 1453 года, — этот плод и показатель равнодушия или вражды западного христианского мира к православному востоку, должны быть отнесены на счет последствий 1054 года, и ясно говорят о тяжести этого события для восточной церкви.
Итак, разрыв западной церкви с восточною (бб) есть событие большей исторической значимости, чем отторжение монофиситов (аа). Первое должно поставить рубежом между древним и средним периодом, а не второе.
Но признав на этом основании определяющую важность разделения церквей восточной и западной, мы не можем оспаривать того, что с научной и восточной точки зрения и факт отделения монофиситов от кафоличества, именно эпоху VI вселенского собора, с успехом можно ставить эпохою между двумя периодами. Если первый рубеж важен в отношении к будущему, то второй имеет ценность с точки зрения прошедшего, так как он замыкает собою цикл событий.
И прежде всего этот рубеж составляет границу особой стадии в истории догматов. Между стадиями триадологическою и христологическою существует известный исторический параллелизм. Первый вселенский собор (325 г.) решает триадоло–гический вопрос, второй (381 г.) его завершает после долгого ряда исторических колебаний в течение промежуточного времени (между 325 и 381) и, установив бесповоротно всеобдержное значение никейской веры, устраняет самый интерес к ариан–скому вопросу. Исторически арианство выяснилось как фракция, которой в будущем предлежало исчезнуть в лоне кафоличества, и на смену триадологическому спору выдвинулся уже назревший христологический (аполлинарианство). В христоло–гической стадии IV вселенский собор (451 г.) — то же исторически, что в триадологической первый, и VI (680—681 г.) — то же, что второй. Халкидонский собор решил христологический вопрос, Константинопольский III — завершил его, после длинного ряда колебаний, компромиссов, униональных экспериментов с монофиситами, и, установив неотменимый авторитет Хал–кидонского öpog'a («вероопределения») и разъяснив его смысл против монофиситских уловок, утвердил почву для последующих отношений к монофиситам. Догмат о Богочеловеке был уяснен; реакция при Филиппике (711—715) была явлением вполне эфемерным. На основе VI вселенского собора подведен итог опытам богословской мысли в «Εκδοσις ακριβής της ορθοδόξου πίστεως («Точном изложении православной веры») св. Иоанна Дамаскина. Последующий вселенский собор (787) имел дело Уже не с христологическим вопросом. Монофиситские церкви не прекратили своего существования и доныне, но к 681 году они исторически выяснились — в своей отвердевшей, устоявшейся отчужденности от кафоличества; время наибольшей догматической энергии они уже прожили.
Но не в догматической только области лежит этот рубежный характер VI вселенского собора: и в других отношениях церковь в 681 году предстала с определенными чертами будущего в лице своем. — Начать с внешнего ее распространения. Если к 451 году под напором германской арианизовавшейся силы была ограничена в своем объеме и греко–римская империя и кафолическая церковь (под игом вандалов сломлена была мощь славной африканской церкви Киприана и Августина), то этот 451 год, год Халкидонского собора, был вместе и годом катала–унской битвы, когда полчища варваров отброшены были войсками империи; и собор состоялся после этого политического успеха, когда в перспективе могло рисоваться даже расширение пределов церкви. Напротив, на царствование Ираклия падает начало и монофелитства, этого серьезного последнего опыта унии с оторвавшимся монофиситским краем, и 662 год, эпоха хиджры, первое зарево ислама, — предвестие, что на место сломленного Ираклием персидского государства выступает свежая народность арабская. К 681 году факт арабских завоеваний достаточно выяснился: мухаммедане стали твердою ногой в Египте и Сирии; под игом этих завоевателей подавлена была нормальная церковная жизнь в этих древнейших христианских территориях; на VI вселенском соборе патриаршества александрийское и иерусалимское являются как sedes vacantes («пустующие кафедры»), т. е., как церкви, временно прекратившие свое нормальное историческое существование; а патриаршество анти–охийское замещается искусственно (патриарх антиохийский и избирается, и рукополагается, и живет в Константинополе), и, собственно, из Сирии (за исключением Киликии и Исаврии) не явилось ни одного епископа, равно как и из патриархатов александрийского и иерусалимского. Таким образом, восточная церковь на VI вселенском соборе является ограниченной пределами одного константинопольского патриархата — факт, имеющий важное значение для внутреннего строя восточной церкви. С другой стороны, западная церковь является здесь — в значительной части — вне греко–римской империи, как церковь
среди германских народов она тяготеет к своему центру — римскому папе и разделяет претенциозные воззрения этого последнего, на соборе в первый раз вселенски заслушанные (римская церковь «nunquam a via veritatis in quarlibet erroris parte defluxa est») и получившие вселенский ответ (в виде анафемы папе Го–норию как поборнику ереси). Это — тоже тени будущего. Впрочем, VI вселенский собор также оказал (косвенное) содействие и римскому влиянию: на основе именно этого собора состоялось (700 г.) воссоединение с Римом церквей северной Италии, порвавших общение во время спора «о трех главах».
Следовательно, и 681 год мог бы служить эпохою для начала средневекового периода. Однако вступление на константинопольскую кафедру Фотия (857) и последовавшее затем разделение церквей восточной и западной еще прямее ставит нас перед силой, задавшей тон в средние века, — перед утратой еще более тяжкой, чем отложение монофиситов.
Здесь предстоит выбор между разделением церквей при Фотии и Керулларии. Последней даты, как известно, держится учебник Смирнова. Но нельзя сказать, чтобы она была верна. Разделения церквей в XI в. не хотел византийский император и тогдашние христиане, а если оно произошло, то только потому, что назрело заранее. Не только на востоке, но и на западе не хотели признавать этого разделения: западные богословы, объясняя присутствие слов: «κύριε έλεησον, Χριστέ έλέησον» («Господи помилуй, Христе помилуй») в их чиноследованиях, доказывали, что греки и латиняне держатся одной и той же православной веры. Если между тем посмотреть на предшествующий период, то окажется, что общение между церковью западной и восточной не было прочным. Имя папы при Керулларии не поминалось во время богослужения, и если состоялось общение, то оно было вызвано эгоизмом императора Константина IX Мономаха. Потерпев неудачу в своем вмешательстве в церковные дела, он грозил апеллировать к папе. Но никто не хотел на востоке признавать авторитет этого последнего; да и сам Рим, находившийся в то время под владычеством так называемой порнократии, не мог вмешиваться в дела востока; ему было не до него. Если говорят, что западная церковь, не сдерживаемая союзом с востоком, пошла быстро по пути уклонений, то здесь есть значительная доля перетолкования. Пока в Риме продолжалось господство порнократии, папам было не до реформы, и только со времени Льва IX начинается ряд пап настолько энергичных, что они, заручившись согласием германских владетелей, а потом, когда это сделалось неудобным, вступив в борьбу с ними, предпринимают ряд реформ в церковной жизни. Достаточно, наконец, сказать, что вин за латинской церковью при Керулла–рии было найдено много, но главное обвинение — учение о Св. Духе, было пропущено, и эта сторона является неудобною для признания за временем Михаила Керуллария значения эпохи.
Иное дело, если мы поставим вопрос о разделении церквей при патриархе Фотии. Здесь мы имеем дело с эпохой в собственном смысле. Тут вносится новое, твердое начало, определяющее характер отношений между востоком и западом.
Во всех бьнийих до Фотия столкновениях западная церковь проявляла задор, а восточная церковь не всегда отвечала «безумному по безумию его» или даже вовсе не отвечала. Правда, еще Василий Великий думал дать надлежащий ответ западу в лице папы Дамаса на его нелепые притязания, но из христианского миролюбия не выполнил своего намерения. С латинской стороны были требования и властительный тон, а с греческой поклоны. Думали из ложно понятого братолюбия соблюсти и истину и мир. Истину–то соблюдали, но мир был фальшивый. Дело всегда выходило так, что правда была на римской стороне. Если смотреть не на факты, а на слова, то дело кажется таким, как будто папы были неограниченными владыками в церкви и власть их над востоком была подавляющая. Этим духом уклончивости характеризуются в общем отношения востока и к папе Дамасу. Неподобающий тон на III вселенском соборе брал Целестин, но получил вежливый отпор.
Халкидонский собор представляет явление более характерное. Уже назрел вопрос о предоставлении константинопольскому патриарху известных прав. Хотя эти права были предоставлены вторым вселенским собором, но папы раньше это игнорировали. Когда был возбужден этот вопрос, легаты разыграли целый парад с хлопанием дверей, выходом вон и проч. Должны были прочитать инструкцию папы. Эта инструкция была твердая, но нелепая. Будь отцы собора не трость, ветром колеблемая, а похожи на отцов африканских, дело кончилось бы к торжеству истины. Они дали бы отпор, который остался бы в памяти пап на долгое время. В конце концов, восток поставил на своем, но в посланиях на запад не было выставлено, что дело о правах Константинополя было дело, собственно, восточное, а папы нимало не касается. Напротив, было написано, что легаты допустили ошибку, протестуя на соборе против 28 правила, так как апостольская кафедра, конечно, будет рада возвышению константинопольской, и дело, вообще, предоставлялось на усмотрение папы, а усмотрение папы в том и состояло, чтобы константинопольский патриарх не был возвышен.
Дальнейшая история отношений между Римом и Константинополем отличается тем же характером. Здесь выступает на сцену акакианская схизма. История этой схизмы окончилась, как известно, тем, что восточная церковь осудила ересь без вмешательства римской церкви и последняя восстановила с востоком общение. Торжество православия уже состоялось, когда приехали торжествовать это православие римские легаты (519 г.). Чего же они достигли? — унижения Константинополя. Они потребовали, чтобы были вычеркнуты из диптихов православные борцы, Евфимий и др., на том основании, что они преемствова–ли Акакию, и греки согласились, но опять по–своему. Отцы были вычеркнуты из диптихов, но были занесены в мартирологи, в святцы, и теперь чествуются как святые. И всегда было так. Когда с запада делались какие–либо требования, греки не думали об отпоре, а шли на компромисс. Адриан на VII вселенском соборе тоже отличился. Он поднял крик, требуя возвращения патримоний, отнятых у Рима императором, а также возбудил старый вопрос относительно титула οικουμενικός («вселенский»), но греки и здесь не сделали возражений, а пропустили в греческом переводе посланий Адриана места с неудобными для прочтения на соборе требованиями.
Фотий доказал, что он создан из другого металла. Он был бы более прав перед историей, если бы сразу взял верный тон, но он сначала тоже держался традиционной политики. Но когда папа Николай занял твердое положение и притом, с его точки зрения, верное, когда он назвал Фотия λαϊκός («мирянином») и νεόφυτος («новообращенным»), Фотий понял, что теперь не время думать о компромиссах, а пора думать о борьбе. Правда, Фотий вступил на престол при жизни Игнатия. Но это обстоятельство не могло служить препятствием. Игнатий задним числом мог заявить о добровольном отказе. Но другой вопрос, когда Фотия называли мирянином и новообращенным. Еще на седьмом вселенском соборе против Тарасия римские легаты имели храбрость возражать, что он из мирян сразу был возведен в патриарха. История восточной церкви сложилась так, что подобные факты у нее встречались чаще, чем на западе, и она должна была отстаивать эту практику, но восточные уступили, и, по настоянию запада, было поставлено правило, чтобы не ставить патриархов из мирян. Но это правило обходилось. Так, например, Никифор был из мирян. При Фотии же этот вопрос был поставлен ребром. С канонической точки зрения Фотий ничего не мог^этветить папе; тогда он сам перешел в наступление и возбудил вопрос о неправильности римского учения о Св. Духе. Смелая манера Фотия и вообще его правление и попытка разделения церквей характерны принципиальной постановкой вопроса — именно, греческая церковь переходит в наступление, отвечает не поклонами, а ударами, и на западе это произвело сильное впечатление.
Таким образом, эпоха Фотия должна считаться поворотным пунктом в характере отношений между востоком и западом. Право усматривать именно здесь начало средневекового периода заключается в том, что перемена позиции восточной церкви в отношении западной, прежде оборонительной, с этого времени наступательной, совершилась при Фотии (867), причем догматическая разность (Filioque), как мотив для разделения, указана именно Фотием. Правда, самого разделения с западом в это время не состоялось, но уже определились стороны, по которым можно заключать, что церковная жизнь теперь потечет в новых границах. Что вскоре затем полемический тон изменился, — дело от этого нисколько не изменилось: после папы Иоанна VIII на престол папский вступали разные ничтожества, а когда вступило лицо достойное — Лев IX, произошел окончательный разрыв между церквами.
Если ставить вопрос о внешних границах церквей, то этот вопрос уже был разъяснен. Объем восточной церкви ко времени Фотия окончательно определился границами константинопольского патриархата. Но в то же время характерным обстоятельством является то, что это время было временем развития миссионерской деятельности святых Кирилла и Мефодия, которая представляет собой как бы выход восточной церкви из стесненного положения греческого патриархата.
На догматической почве, как было уже сказано, шестым вселенским собором заканчивается длинный спор христологичес–кий, — определен был догмат о двух волях. Затем наступает эпоха иконоборческая, которая, по–видимому, не имеет связи с предшествующей эпохой, и возникает вопрос: не следует ли шестой вселенский собор считать заканчивающим древнюю эпоху? Однако седьмой вселенский собор должен принадлежать еще древней эпохе. Но ко времени Фотия вопрос об ико–нопочитании должно считать законченным, и с этой стороны церковная жизнь ко времени Фотия получила совершенно определенную физиономию. Затем, пято–шестой Трулльский собор в правилах о дисциплине и обрядах имел огромное значение в истории греческой церкви; в них заметно является тенденция обособиться от других церквей и по обряду, и смотреть на чужие обряды как на нечто предосудительное. Здесь, на Трулльском соборе, нанесено было несколько ударов обрядам армянской церкви и задета римская церковь; была попытка возбудить вопрос о целибате. Таким образом, ко времени VII вселенского собора отношения между греческой церковью и западом и в этом отношении достаточно определились.
Дело Фотия само по себе, однако, не так радикально, чтобы считать его революционным. Если мы примем во внимание, как жила древняя церковь в общении с западом, то увидим, что это общение было довольно фиктивное: были частые перерывы в мире и общения было мало. Таким образом, чего–нибудь нового, радикального разделение церквей не принесло; греческая церковь продолжала жить, как и жила прежде, совершенно своеобразной жизнью; только теперь она получила нравственное право все притязания пап совершенно игнорировать.
Кроме разногласия о начале второго (средневекового) периода ученые не сходятся между собой и в годе, с какого начинается второй отдел первого периода. В сущности разделение первого периода на полупериоды ясно. Чтобы не заметить, что правление Константина В. составляет эпоху в церковной истории, нужно родиться слепым. Вопрос может касаться лишь более точного указания года в пределах времени Константина Великого. Выбор приходится делать между гг. 311, 313, 323 и 325. Обычно останавливаются на 313 г., времени издания миланского эдикта. 323 г., год победы Константина над Ликинием и утверждения единодержавия Константина, указывается (Kurtz, Zöckler) потому, что только теперь церковь фактически перестала быть ecclesia pressa, какой она оставалась на востоке подрежимом Ликиния. Но при Юлиане она опять была ecclesia pressa; следовательно, 323–й год с этой точки зрения не конец. 311 г., когда издан эдикт Галерия о веротерпимости, это, конечно, начало конца, но веротерпимость была дана довольно лукаво, de^invita voluntate, и могла быть взята назад без отмены эдикта 311 г. 313 г., время издания миланского эдикта, есть истинный принципиальный конец для положения ecclesia pressa, и, следовательно, надлежащее начало для второй половины первого периода.
Против такого деления возвышают, однако, голоса, не лишенные теоретических оснований. Во всяком случае, миланский эдикт лежит на периферии церковной жизни, касаясь только отношений церкви к государству и имея лишь преходящее значение. В последние годы своего царствования Константин В. в своих отношениях к церкви стоял не на почве миланского эдикта. Последний предоставлял лишь свободу вероисповеданиям, но не объявлял христианство государственною религиею. Но едва ли можно сомневаться в том, что Константин В. оставил своим детям империю с христианством как господствующею религиею. Поэтому некоторые полагают гранью первого полупериода 325 год, год первого вселенского собора (Wolff). 325–й год — дата строго церковная, однако по содержанию догматического спора — она приходится посредине триадоло–гической стадии, а рассматриваемая с внешней стороны (первый вселенский собор) она зависит от одной из предшествующих дат (политических). Первый вселенский собор имеет значение не только церковное, но и государственное; церковь знает о себе только как εκκλησία καθολική («кафолическая церковь»), а не как οικουμένη (orbis terrarum, «вселенной»). Он, первый из вселенских соборов, начинает эпоху, но если иметь в виду его решения, то он только продолжает то, что дано предшествующим временем. Догматическое учение о Св. Троице рассматривалось еще в период до Константина В., а собор 325 года сказал свое слово по этому догматическому вопросу так, что никейский ответ нельзя считать окончательным. То обстоятельство, что наша церковь имеет не Никейский, а так называемый Никео–Царе–градский символ, показывает, что потребовалась новая редакция того же изложения, чтобы этот самый вопрос получил свою окончательную догматическую обрисовку. Таким образом, предлагаемая дата нисколько не удобнее, чем дата 313 года.
Апостольский период я не считаю относящимся к церковной истории. О нем можно говорить или очень много, чтобы осветить надлежаще каждую сторону и каждый вопрос в этом периоде христианской истории, или же очень мало. В первом случае нарушена будет равномерность и пропорциональность в изложении истории; во втором — получится вообще неудовлетворительное и неясное изложение важнейших событий нашей истории. Притом надо признаться, что Св. Писание иногда весьма мало освещает историческую обстановку: для того, например, чтобы узнать положение таких мелких единиц, как ко–лоссяне, нет в Св. Писании достаточных данных; довольствоваться же одними общими выводами значило бы дать слишком сжатое и бесцветное изложение.
Митрополит Филарет относит этот период к библейской истории, и это справедливо по многим основаниям. Церковная история и без того имеет много своего материала. Кроме того, библейская история имеет своим источником богодухновенные книги, в содержание которых мы веруем; вследствие этого мы лишаемся права ставить критическое исследование источников библейской истории с такою же свободою, как исследование источников позднейшей истории. Предмет библейской истории совершенно особый и имеет особое значение. Апостольский период в особенности отличается от тех, которыми занимается церковная история, тем, что вопросы, которыми занимались в этот период, имели принципиальное значение, и решение их было бесповоротно. Мы так привыкли принимать результат этих решений как данное, что коренная важность самых вопросов ускользает от нашего внимания. Например, решение апостольского собора по вопросу о том, обязательны или нет иудейские обряды в приложении к христианам из язычников, отвечает на поставленный историей вопрос о том, быть ли христианству самостоятельной всемирной религией или присоединиться к иудейским сектам. С другой стороны, те пункты, которыми апостольский период примыкает к другим церковным периодам, могут быть поняты лишь* при освещении церковной истории. Например, как бы мы ни старались на основании только Св. Писания восстановить образ иерархического устройства апостольской церкви, мы непременно должны принять во внимание те результаты, которые представляет последующая церковная история, и при свете ее созерцать его. Таким образом, канву для этой/работы мы берем из церковной истории, а не наоборот. Протестантские ученые, которые не желают делать этого заимствования, представляют административный иерархический строй апостольского времени — по собственному произволу. Отсюда понятно, почему новозаветная история занимает треть курса в протестантских учебниках по церковной истории.
Таким образом, апостольский период представляется очень важным, так что если заниматься им, то пришлось бы заниматься очень долго. Затем, апостольский период тесно связан с библейской историей, ибо пользуется одним источником, исключающим какую–либо корректуру, так как здесь мы сталкиваемся с такими вопросами, с которыми сами апостолы покончили навсегда. Вот почему при изложении церковной истории мы считаем своей задачей изложение только таких событий, которые не имеют места в Библии.
Примечания
1. Ср. В. В. Болотов, Из истории церкви сиро–персидской. Христ. Чт. 1899, И, 796 примеч. (отд. оттиск, 75). (А. Б.) — 12.
2. Общие сведения о вспомогательных для истории науках, с библиографическими указаниями, можно находить в Е. Bernheim, Lehrbuch der historischen Methode und der Geschichtsphilosophie. 3 und 4 Aufl. Leipzig 1903. Более или менее подробное изложение этих дисциплин дается, помимо указываемых далее особых сочинений по ним, в разных коллективных трудах. Таково в особенности многотомное руководство для изучения классической древности, издаваемое в Мюнхене Иваном фон–Мюллером, Iwan von Müller, Handbuch der klassischen Altertumswissenschaft herausgeg. Первый том его содержит, между прочим, палеографию (Blass), эпиграфику греческую (Larfeld) и римскую (Hübner), хронологию (Unger) и метрологию (Nissen). Особые тома, с подразделением на отдельные весьма иногда значительные по объему части, посвящены классической филологии (второй том: 1. грамматика и лексикография греческая — Brugmann и Conn, и латинская — Stolz–Schmalz и Heerdegen, 3. риторика и метрика — Volkmann–Hammer и Gleditsch) и географии и истории древнего мира (третий том: 1. география и история древнего востока — Hommel, 2. география Греции и ее колоний — Oberhummer и топография Афин — Judeich, 3. география Италии и Orbis Romanus — Jung и топография Рима — Richter, 4. история греческая — Pöhlmann, и 5. римская — Niese). Дальнейшие тома имеют предметом греческие и римские древности (IV), историю древней философии, религию и культ (V), археологию искусств с нумизматикой (VI), историю литературы на греческом и латинском языках (VII—IX). Для церковного историка наиболее важное значение имеет в этой серии составляющая 1 отделение IX тома Geschichte der byzantinischen Litteratur von Justinian bis zum Ende des oströmischen Reiches (527—1453) von K. Krumbacher. 2 Aufl. München 1897, между прочим, ввиду единственных по обстоятельности библиографических указаний по византийской древней и позднейшей истории, в частности касательно и вспомогательных для нее наук. Более скромные задачи намечает для себя новейшее предприятие — Einleitung in die klassische Philologie und Altertumswissenschaft herausgeg. von A. Gercke und E. Norden (в двух томах, Leipzig und Berlin, Teubner). Подробную разработку вспомогательные дисциплины должны получить, применительно к западной средневековой и новейшей истории, в недавно начатой серии Handbuch der Mittelalterlichen und Neueren Geschichte herausgeg. von G. von Below und F. Meinecke (München und Berlin). Теми же хронологическими пределами, но лишь в отношении к германской истории, ограничивается и сжатый Grundriss der Geschichtswissenschaft zur Einführung in das Studium der deutschen Geschichte des Mittelalters und der Neuzeit herausgeg. von A. Meister (в двух томах), В. I. Leipzig und Berlin 1906. Специальную пропедевтику для церковной истории со сведениями о вспомогательных для нее науках составил J. Nirschl, Propädeutik der Kirchen-^geschichte. Mainz 1888; но теперь особенно библиофафические указания его оказываются отчасти уже устаревшими. Между прочим, как особая вспомогательная для истории наука, кроме обычно подводимых под это понятие отраслей знания, может быть рассматриваема еще и историческая библиография в смысле дисциплины, дающей общие необходимые указания для методического освоения с областью исторических источников и пособий. Руководство составлено Ch. V. Langlois, Manuel de bibliographie historique. Paris 1901–1904. (А. Б.) — 42.
3. Ср. В. В. Болотов, К вопросу об Acta martyrum scilitanorum. Христ. Чт. 1903, I, 884–885 прим. (отд. оттиск. 23–24). (А. Б.) — 51.
4. «Тоит» — месяц египетского календаря, равный приблизительно сентябрю. (А. С.) — 86.
5. Ср. по этому вопросу В. В. Болотов, Библиографическая заметка об исследовании Р. Schegg, Das Todesjahr des Königs Herodes und das Todesjahr Jesu Christi. München 1882. Христ. Чт. 1882, II, 808–815. — День и год мученической кончины св. евангелиста Марка. Христ. Чт. 1893, II, 155–167 (отд. оттиск 293–305). — Журналы заседаний Комиссии по вопросу о реформе календаря при Русском Астрономическом Обществе в 1899 г. Приложение II, стр. 7–18. (А. Б.) — 89.
6. По вопросу об отношении армянского календаря к календарю персов см. В. В. Болотов, Из истории церкви сиро–персидской. Экскурс Д: Календарь персов. Христ. Чтение, 1901, 1, 439–515 (отд. оттиск 127–167). Ср. там же, экскурс Е: Церковный год сирохаддеев. 937–949 (169–199). (А. Б.) — 102.
7. О монументальных источниках истории и их разработке говорится вообще в пособиях по соответствующим вспомогательным наукам, эпиграфике, нумизматике, сфрагистике, и в руководствах по археологии и истории искусства. По отношению к памятникам христианской древности важное значение в данном случае, кроме уже успевших устареть к настоящему времени A Dictionary of Christian Antiquities, ed. by W. Smith and S. Cheetham. Vol. I—II. London 1875–1880, и Real–Encyclopädie der christlichen Alterthümer, bearb. und herausgeg. von F. X. Kraus. B. I—II. Freiburg im Br. 1880—1886, имеет недавно начатый Dic–tionnaire d'archeologie chretienne et de liturgie, publie par F. Cabrol. T. I. Paris 1903–1906 (со множеством снимков с памятников). Вообще об источниках истории древнего мира, монументальных и литературных или книжных, и о разработке этой истории дает сведения С. Wachsmuth, Einleitung in das Studium der alten Geschichte. Leipzig 1895. На русском языке есть В. Бузескул, Введение в историю Греции. 2 изд. Харьков 1904. История средних веков имеет для себя превосходный указатель источников в труде А. Potthast, Bibliotheca historica medii aevi. Wegweiser durch die Geschichtswerke des europäischen Mittelalters bis 1500. B. I—II. 2 Aufl. Berlin 1896. Существуют особые введения в историю отдельных народов, выступивших на сцену с началом средних веков. W. Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter bis zur Mitte des XIII Jahrhunderts. B. I—11. 7 Aufl. Berlin 1904 (B. I). Dahlmann–Waitz, Quellenkunde der deutschen Geschichte. Th. I—II. 7 Aufl. von E. Brandenburg. Berlin 1905 (Th. 1). A. Molinier, Les sources de l'histore de France au moyen äge. 1–V (до 1494). Paris 1902–1904. Ch. Gross, The sources and literature of english history from the earliest times to about 1485. London 1900. Как на опыты специального введения в церковную историю можно указать на труд болландиста Смедта, С. de Smedt, Introductio generalis ad historiam ecclesiasticam critice tractandam. Gandavi 1876, и на упомянутую выше «Пропедевтику» Ниршля (прим. 2). Не признается удачным труд Е. Bratke, Wegweiser zur Quellen — und Litteratur–kunde der Kirchengeschichte. Gotha 1890. Ближайшие указания касательно древнехристианской литературы вообще и в частности касательно церковно–исторических трудов можно находить в курсах по истории этой литературы и патрологиях. О. Bardenhewer, Patrologie. 2 Aufl. Freiburg im Br. 1901. Егоже, Geschichte der altkirchlichen Litteratur. B. I—И. (первые три века). Freiburg im Br. 1902–1903. A. Harnack, Geschichte der altchristlichen Litteratur bis Eusebius. Th. (bearb. unter Mitwirkung von E. Preuschen)—\\, 1–2. Leipzig 1893–1904. G. Krüger, Geschichte der altchristlichen Litteratur in den ersten drei Jahrhunderten. 1 u. 2 Aufl. Freiburg im Br. u. Leipzig. 1895; Nachträge, 1897. Труд G. Slang a Historiographie ecclesiastica. Frib. Brisg. 1897 не представляет чего–либо ценного. О древних церковных историках сведения даются в труде А. П. Лебедева, Церковная историография в главных ее представителях с IV века до XX. 2 изд. Спб. 1903. Для византийского периода необходимой справочной книгой является названная уже выше книга Крумбахера (прим. 2). Об издании и разработке источников византийской истории ср. труд В. Г. Васильевского, Обозрение трудов по византийской истории. Вып. 1. Спб. 1890 (дополненное извлечение из журнала Министерства Народного Просвещения за 1887–1889 гг.). (А Б.) 108.
8. В настоящее время вышло более 40 томов этого собрания, и число произведений, представляющих интерес с богословской и церковно–исторической точки зрения, значительно увеличилось. (А. Б.) — 126.
9. В последнее время, однако, тот интерес, какой имеют протестанты к самым первым векам христианства, привел протестантских ученых к мысли предпринять и вполне удовлетворяющее научным требованиям издание произведений всех греческих писателей первых трех веков, так как подобное издание прежде всего и более всего необходимо для серьезного изучения этой эпохи. Это дело взяла на себя Берлинская Академия Наук, и с 1891 года начались подготовительные работы. В издание, под общим заглавием «Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte» herausgeg. von der Kirchenväter–Commission der königl. preussischen Akademie der Wissenschaften (Leipzig, Hinrichs), должны войти все без исключения греческие памятники древней христианской литературы до Евсевия кесарийского включительно, хотя бы сохранившиеся только в переводах, за исключением лишь новозаветных писаний; будут изданы даже произведения позднейшей иудейской письменности, насколько они были приняты в христианской среде. В 1897 г. вышел первый том издания, содержавший часть творений Ипполита римского. С тех пор появился уже целый ряд других памятников (произведения Адаман–тия, Климента александрийского, Евсевия, Оригена, книга Еноха, коптские гностические произведения, Oracula Sibyllina). Все издание рассчитано приблизительно на 50 томов. В отличие от венского издания латинских писателей, это новое предприятие Берлинской Академии ведется главным образом богословами; во главе его стоит А. Гарнак, и его монументальная «История древнехристианской литературы» имеет ближайшее отношение к этому делу. Но к участию в нем приглашены вообще лучшие научные силы Германии (так Моммсен, например, издал первые пять книг латинского перевода истории Евсевия Руфина) и частью других стран, и при его выполнении находят применение все средства, какие может дать современная филологическая наука. Поэтому, несмотря на неменьшую трудность дела в сравнении с изданием латинских писателей, оно обещает быть в общем образцовым и устранить все предшествовавшие издания входящих в состав его произведений. Издатели дают при этом введения к изданным памятникам, иногда весьма обширные, и обстоятельные индексы. Целям рассматриваемого предприятия должна служить начатая с 1897 г. новая серия Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Literatur herausgeg. von O. Gebhardt und A. Harnack, получившая с этого времени подзаглавие: Archiv für die von der Kirchenväter–Sommission der kgl. preuss. Akademie unternommene Ausgabe der älteren christlichen Schriftsteller. Но по отношению к греческим отцам IV и дальнейших веков дело не изменяется, старые издания и Минь остаются здесь в прежнем значении. Правда, замечается значительное оживление в последнее время в области византологии (К. Krumbacher и издаваемый им с 1892 года журнал Byzantinische Zeitschrift в Германии, Ch. Diehl и его ученики во Франции, издание с 1894 г. Византийского Временника в России и основание в этом году русского Археологического Института в Константинополе). Но если и можно указать на ряд новых ценных изданий отдельных византийских авторов то на какой–либо цельный Corpus греческих церковных писателей, живших позднее первых трех веков, едва ли можно рассчитывать в близком будущем.
10. Многие пожелания В.В.Болотова учтены в начатом Э. Шварцем в 1914 г. критическом издании деяний вселенских соборов (Acta Conciliorum Oecume–nicorum). К сожалению, вследствие смерти Э. Шварца (1940 г.) это издание прервалось, закончившись актами Халкидонского собора. После второй мировой войны преемником Э. Шварца стал И. Шрауб, выпустивший в свет деяния V вселенского собора. В новейшее время труд продолжения этой работы взял на себя австрийский ученый Р. Ридингер, издавший деяния Латеранского собора 649 г. и планирующий издать деяния VI вселенского собора. (А. С.) — 135.
11. Деятельность болландистов продолжается до сих пор, и в выпусках их периодического издания Analecta Bollandiana постоянно публикуются ценные агиологические исследования и тексты. После Первой Мировой войны ими продолжен выпуск Acta Sanctorum; появились также новые агиологические серии, например, «Библиотека греческой агиографии» (Bibliotheca hagiographica graeca) и «Агиографические дополнения» (Subsidia hagiographica). На этой ниве особенно плодотворно потрудился недавно скончавшийся Ф. Алкен, издавший несколько греческих житий св. Пахомия Великого и другие агиографические памятники и исследования. О нем см. P. Devos, Frangois Halkin, Bollandiste. Analecta Bollandig–na, t. 106, fasc. 3–4, 1988, p. V–XL. (A. C.) 137.
12. Болландист Η. Delehaye, Les legendes hagiographiques. 2 ed. Bruxelles 1906, предлагая опыт классификации напечатанных у Ruinart'a текстов, высказывается, однако, лишь за сокращение его издания. Ср. также А. Harnack, Geschichte der altchristlichen Litteratur bis Eusebius. Th. II. 2 (Die Chronologie). Leipzig 1904. S. 463–482. Небольшие сборники важнейших мученических актов дали R. Knopf, Ausgewählte Märtyreracten. Tübingen und Leipzig 1901, и О. Gebhardt, Acta mar–tyrum selecta. Ausgewählte Märtyreracten und andere Urkunden aus der Verfolgungszeit der christlichen Kirche. Berlin 1902. (А. Б.) 137.
13. Относительно позиции Евсевия в догматических спорах его времени среди ученых нет полного единодушия. Так, Н. Розанов, отмечая его глубокую нелюбовь к догматическим прениям, считал, что Евсевий теснее соединялся с арианами, чем с православными. На Никейском соборе, «как консерватор в худшем смысле слова, — вроде русского раскольника, — Евсевий с негодованием относился ко внесению в символ слова ομοούσιος («единосущный») и отказался подписывать символ, составленный православными отцами». Он позднее принял термин «единосущный» только из послушания императору Константину, но это приятие не было искренним, почему православные прозвали его «двуязычным» (δίγλωττος — в смысле, близком к «двоедушному»). См. Н. Розанов, Евсевий Памфил, епископ Кесарии Палестинской. М., 1880, с. 14—24. Г. Берк–хоф, указывая на субординационизм Евсевия, считает, однако, что он все же не перешел той грани, за которой начинается арианство. См. Н. Berkhof, Die Theologie des Eusebius von Caesarea. Amsterdam 1939, S. 79–82. Наконец, И. Бертен причисляет Евсевия к той средней группе «умеренных консерваторов» (не совсем точно именуемых «полуарианами»), которую чуть позднее представляли св. Кирилл иерусалимский и Евсевий эмесский и которая не примыкала ни к «строго православным», ни к арианам. См. /. Berten, Cyrille de Jerusalem, Eusebe d'Emese et la theologie semi–arienne // Revue des Sciences Philosophiques et Theo–logiques, t. 52, 1968, p. 38–75. (А. С.) 139.
14. В настоящее время признается, что сам Евсевий дважды издавал свою хронику. Первое появление ее нужно относить, может быть, ко времени около 312 г. (по Гарнаку, однако, — не позже 323). После того хроника была продолжена самим Евсевием и при этом, вероятно, исправлена около 325 г. К выводу о двух изданиях, происходящих от самого Евсевия, пришел в своем позднейшем исследовании о хронике издатель ее А. Schöne, Die Weltchronik des Eusebius in ihrer Bearbeitung durch Hieronymus. Berlin 1900. Разногласия между латинским и армянским переводом он и возводит к этим изданиям, предполагая, что армянский перевод был сделан с первоначального издания, а иеронимов с позднейшего. Гарнак, признавая факт двух изданий, не усматривает оснований для последнего предположения. А. Нагпаск, Geschichte der altchristlicher Litteratur bis Eusebius. Th. II. 2 (Die Chronologie). Leipzig 1904. S. 112. (А. Б.) 150.
15. По мнению Гарнака, книги 1–7 и часть 8–й закончены в 312—313 гг.; другая часть 8–й и 9–я явились в 313—314, наконец, 10–я в конце 324 начале 325. Нагпаск, 1. с. 115. (А. Б.) 150.
16. Перевод на немецкий язык полной версии сделан В. Violet в Texte und Untersuchungen, XIV, 4 (1896). Признается весьма вероятным, что обе версии ведут начало от самого Евсевия. Нагпаск, I. с. 115. (А. Б.) — 153.
17. Перевод сирийского текста истории на немецкий язык сделан Е. Nestle в Texte und Untersuchungen, Neue Folge VI, 2 (1901), перевод армянского текста 6 и 7 книг Е. Preuschen'ou, VII, 3 (1902). (А. Б.) — 157.
18. О прежних изданиях истории Евсевия см. А. С. Headlam, The editions and manuscripts of Eusebius, в The Journal of Theological Studies, vol. IV, №13 (1902), p. 93—102. Новое издание начато в берлинском собрании греческих христианских писателей первых трех веков геттингенским профессором Е. Schwartz'eu. В 1903 г. вышли первые пять книг, вместе с латинским переводом Руфина, изданным Моммсеном (первая половина II тома произведений Евсевия). Текст Швартца воспроизведен с незначительными изменениями в дешевом французском издании в серии Texts et documents pour l'etude historique du christianisme publies sous la direction de Η. Hemmer et P. Lejay: Eusebe, Histoire ecclesiastique. L. I–IV. Texte grec et traduction francaise par E. Grapin. Paris 1905. Разъяснения касательно приемов издания Швартц обещает в подробных пролегоменах к следующей части. В основу издания из греческих рукописей положены: С (Mazarin. или Paris. 1430, в обозначении Швартца A), G (Florent. 70, 7=7), Η (Florent. 70, 20=£), J (Moscov. 50=Ä), Ea (Paris. 1431=5) и две копии с нее (Р или Venet. 339=A и Paris. 1432=ß), Paris. 1433 (=D), O (Venet. 338=vW). Недостаток большей части прежних изданий Швартц еще раньше (1888) указывал в слишком большом доверии к кодексу С (ср. Headlam, 108). В отличие от своих предшественников, сам он в общем отдает предпочтение группе Еа Paris. 1433 О (=BDM) пред CG (= AT) (ср. Grapin, 489). (А. Б.) 157.
19. Ср. В. В. Болотов, Либерии, епископ римский и сирмийские соборы. Христ. Чт. 1891,1, 450–453 (отдельн. оттиск 28–31). (А. Б.) — 162.
20. Ср. В. В. Болотов, Theodoretiana. Христ. Чт. 1892, II, 121. — Либерии, епископ римский, и сирмийские соборы. Христ. Чт. 1891, 1, 514–515 примеч. (отд. оттиск 58–59). (А. Б.) — 165.
21. Об историях Сократа и Созомена и их изданиях ср. G. Löschke в Hauck's Real–Encyklopädie für protestantische Theologie und Kirche. 3 Aufl. B. XVIII (1906), 481—486, 541—547. Берлинская комиссия по изданию отцов церкви (Kirchenväter–Kommission) подготовляет новое издание обоих историков. Об источниках истории Сократа см. F. Geppert, Die Quellen des Kirchenhistorikers Socrates Scholasticus. Leipzig 1898. Ожидается его же исследование и об истории Созомена. (А. Б.) — 166.
22. Ср. отзыв об этом сочинении В. В. Болотова, Theodoretiana. Христ. Чт. 1892, II, 58—164 (также отдельный оттиск). По вопросу о «Церковной истории» Феодорита ср. 120—121, 147—148; о «Сокращении еретических лжемудрований» 105–113, 122–123, 154–159. (А. Б.) 166.
23. Доказательство неподлинности этой главы см. в Theodoretiana 105–113 {А.Б.) — 169.
24. Несколько иную оценку Евагрия дает современная исследовательница П. Аллен: «Величайшая заслуга Евагрия как историка состоит в том, что он пользовался документами первостепенной важности, включая труды других историков, которые ныне полностью или частично утеряны». См. Р. Allen, Evagrius Scholasticus. The Church Historian. Souvain, 1981, p. 6 (A. C.) — 170.
25. Возникает естественный вопрос: почему так внезапно и надолго прервался жанр «церковных историй»? Думается, это связано с фактом все более сильного «перихоресиса» (взаимопроникновения) Церкви и общества (а соответственно, государства) в Византии, начиная с VI в. Поэтому историю «церковную» стало все труднее отделять от истории «гражданской». Уже труд Евагрия являет пример такого изложения, где события церковной жизни постоянно сополагаются и находятся в тесной связи с событиями гражданской истории, так что одно от другого трудно отделить. Поэтому отпала необходимость в собственно «церковных историях», и их функцию приняла на себя византийская хронография (А. С.) — 170.
26. К. Krumbacher, Geschichte der byzantinischen Litteratur. 2 Aufl. München 1897, содержит очерк о византийской историографии, обнимающий византийских историков и хронистов начиная с VI века. По вопросу, в частности, о византийских хрониках см. Н. Geizer, Sextus Julius Africanus. I—II. Leipzig 1880—1898. О новейших трудах в этой области ср. очерк Les etudes d'histoire byzantine en 1905 в Ch. Diehl, Etudes byzantines. Paris 1905. Безусловно необходимым в данном случае является обращение к Byzantinische Zeitschrift и Византийскому Временнику, в которых сосредоточивается ныне главным образом разработка византологии и даются обстоятельные библиографические указания вообще о новых трудах в этой области (А. Б.) — 171.
27. Высказывается предположение, что Никифор переработал лишь в своей истории труд неизвестного автора X века, доведенный до 920 г. Ср. С. de Boor, Zur kirchenhistorischen Litteratur. Byzant. Zeitschrift. B.V. 1896. S. 16–23. K. Krumbacher, Geschichte der byzant. Litteratur. 2 Aufl. München 1897. S. 291, 247 (А. Б.) — 182.
28. Начало греческого подлинника хроники Ипполита открыл в мадридской рукописи и издал А. Bauer, Die Chronik des Hippolytus im Matritensis Graecus, 121. Leipzig 1905. (Texte und Untersuchungen von Gebhardt und Harnack. Neue Folge XIV, 1). (А. Б.) 182.
29. Доказательства принадлежности этого сочинения Лактанцию см. в отзыве В. В. Болотова о сочинении проф. А. И. Садова, Древнехристианский церковный писатель Л актанций. Спб. 1895, в Журналах заседаний Совета Спб. Дух. Академии за 1895–1896 гг., 138–165 (отд. оттиск, Спб. 1900, 42–69). {А. Б.) 183.
30. Моммсен, издавший в 1898 г. «Liber Pontificalis» в Monumenta Germaniae historica (Gestorum Pontificum Romanorum vol. I), подобно Вайтцу, держался мнения о позднем, не ранее начала VII в., происхождении этого памятника. Дюшен в своей критике на издание Моммсена в том же году остался при прежнем мнении, что первоначальная редакция «Liber Pontificalis» явилась уже в VI в. вскоре после смерти Феликса. В. В. Болотов в 1899 г. выразил согласие с положением М. И. Орлова, высказанным в сочинении «Liber Pontificalis», как источник для истории римского папства и полемики против него» (Спб. 1899), что Дюшену не удалось восстановить первое издание «Liber Pontificalis». Но, по его мнению, Дюшен, равно как и Моммсен, не там, где следовало, ищут его. На самом деле, на основании некоторых оплошностей писцов и происшедших от того недоразумений в сохранившихся копиях «Liber Pontificalis», можно составить приблизительное понятие о подлинной первоначальной рукописи, имевшейся в архиве римской церкви (страница равнялась приблизительно 7 строкам издания Дюшена) и пользоваться этим для выделения в известных случаях позднейших прибавок, находившихся сначала на полях рукописи. Кодекс А при этом едва ли можно ставить вместе с Дюшеном выше В: последний ближе к оригиналу. Ср. описание магистерского коллоквиума М. И. Орлова 15 марта 1899 г. в Церковном Вестнике 1899, №12, и заметку В. В. Болотова: «Трактаты» Геласия, в Христ. Чтении 1899, апрель. Ср. также отзыв В. В. Болотова о названном сочинении М. И. Орлова в Журналах заседаний Совета Спб. Духовной Академии за 1898–1899 гг. Спб. 1907, 75–85. (А. Б.) 189.
31. Предлагаемый очерк церковной историографии на восточных языках, данный В. В. Болотовым еще в 1887 г., в особенности требует дополнений и по местам изменений ввиду позднейшей разработки этой области. Краткая история христианских восточных литератур — сирийской и арабской, армянской, коптской и эфиопской появилась в последнее время в серии Die Litteraturen des Ostens in Einzelndarstellungen. B.VII, 2: Geschichte der christlichen Litteraturen des Orients von C. Brockelmann (syrische und arabische), F. N. /wcA:(armenishe), J. Leipoldt (koptische), E. Littmann (äthiopische). Leipzig 1907. См. также очерки в Die Kultur der Gegenwart, herausg. v. P. Hinneberg. Th. I, 7: Die orientalische Literaturen (Th. Nöl–deke Die aramäische Lit., Die äthiopische Lit., F. — Ν. Finck, Die armenische Lit.). Leipzig 1906. Специально посвящены христианскому востоку в широком смысле журналы Oriens Christianus и Bessarione в Риме и Revue de l'Orient chretien в Париже. Обстоятельные библиографические обзоры соответствующей литературы по некоторым отделам стали появляться теперь в Византийском Временнике. — По истории сирийской литературы написан был очерк для 22 тома Encyclopädia Britannica (Edinbourgh 1887) Райтом. Труд Райта был издан затем после его смерти отдельно со значительными дополнениями Mac–Lean'ом, A short History of syriac Literature by the late W. Wright. London 1894. С этого издания сделан русский перевод с весьма обширными библиографическими дополнениями проф. П. К. Коковцева: В. Райт, Краткий очерк истории сирийской литературы. Перев. с англ. К. А. Тураевой. Под редакцией и с дополнением проф. П. К. Коковцева. Спб. 1902. В русском издании приняты во внимание и данные французского труда R. Duval, La litterature syriague. 2 ed. Paris 1900 (3 ed. 1907). (А. Б.) 189.
32. Это утверждение В. В. Болотова требует некоторой корректировки. Западная Сирия с центром в Антиохии была в первые века после Р. X. преимущественно областью греческой (точнее, эллинистической) культуры. Даже восточная Сирия с центром в Эдессе являлась почти целиком «двуязычной», и здесь наблюдается активный процесс взаимообшения арамейской и греческой культур, что наложило яркий отпечаток на раннее сирийское христианство. См. Н. J. W. Drifters, East of Antioch. Studies in Early Syriac Christianity. London, 1984; I, p.1–27; IV, p.25–33. (A. C.) 190.
33. Аббат Nau показал в 1897 г., что Иисусу Столпнику хроника приписывалась по недоразумению; имя действительного автора неизвестно. Ср. Райт–Ко–ковцев, 55. Duval\ 178. (А. Б.) — 191.
34. A. Kugener в статье La compilation historique de pseudo–Zacharie le Rheteur, в Revue de l'Orient chretien 1900, отличает Захарию Ритора, автора истории, от Захарии Схоластика, бывшего потом епископом митиленским. DuvaP, 185. (А. Б.) В новейшее время ученые все же склонны отождествлять Захария Ритора с За–харием, православным епископом Митилены. Трудом Захария, так же как и его сирийского продолжателя («Псевдо–Захария»), активно пользовался Евагрий Схоластик, устраняя, естественно, промонофиситские симпатии обоих. См. P. Allen, Zachariah Scholasticus and the Historia Ecclesiastica of Evagrius Scholas–ticus. The Journal of Theological Stuelies, v. 31, 1980, p.471–488 (A. C.) — 191.
35. Против мнения Nau (1896), будто вторая часть истории Иоанна сохранилась буквально в третьей части хроники Дионисия телл–махрского, ср. А. П. Дьяконов, Иоанн ефесский и хроника известная с именем Дионисия телл–махрского. Христ. Чт. 1903, II, 519–614, 818–835 {А. Б.) 192.
36. Иоанну ефесскому посвящена другая обстоятельная монография А. Дьяконова, который, среди прочего, характеризует этого автора так: Иоанн «представлял в себе причудливое сочетание восточной нетерпимости и широкого сознания общехристианской солидарности всех исповеданий и сект». А. П. Дьяконов, Иоанн ефесский и его церковно–исторические труды. Спб. 1908, с.341 {А. С.) 193.
37. Следует отметить еще такого сирийского церковного историка, как Кир батнский. Его труд не дошел до нас, но им активно пользовался Михаил Сириец. «Церковная история» Кира охватывала период с царствования Юсти–на II (565—578) до начала арабских завоеваний (30–е гг. VII в.) и имела также монофиситский характер. Подробно см. А. П. Дьяконов, Кир батнский, сирийский церковный историк VII века. Отд. оттиск из «Христианского Чтения». Спб. 1912. {А. С.)193.
38. По исследованиям аббата Nau и Nöldeke (1896), Дионисию принадлежит лишь так называемая пространная редакция хроники от 582/3 по 835 или 842/3 гг., из которой был напечатан Ассеманием единственный сохранившийся отрывок во II томе Bibliotheca orientalis (1721). Так называемая краткая редакция, до 775 г., по мнению Nau, составлена около этого года Иисусом Столпником. У Ассема–ния, впервые приписавшего эту хронику Дионисию, была дана в извлечениях четвертая часть ее, от Юстина II до 775 г. Сполна издана и переведена на французский язык эта часть ChabotB 1895 г. Полное издание хроники псевдо–Дионисия готовит Guidi. Ср. Райт–Коковцев, 138–143. DuvaP, 193–196 (А. Б.) — 194.
39. В последнее время найдены рукописи сирийского оригинала летописи Михаила. Большая часть его уже издана аббатом Шабо вместе с французским переводом: Chronigue de Michel le Syrien patriarche Jacobite d'Antioche (1166–1199), ed. et trad, par J. — B.Chabot. I—III, I. Paris 1899 sg. Известен и арабский перевод хроники. Ср. Райт–Коковцев, 179–181. DuvaP, 196–198 (А. Б.) — 195.
40. Обзор коптской литературы дан был L. Stern ом в Ersch und Gruber, Allgemeine Encyclopädie, II, 39 (1886), но он требует теперь дополнений ввиду новых находок (О. v. Lemm, Ε. Сгит); библиографический обзор представлен в G. Steindorff, Koptische Grammatik. 2 Aufl. Berlin 1904; ср. упомянутый выше новейший очерк Leipoldfa. Об отрывках коптского перевода истории Евсевия упоминает Сгит в Hauck's Real–Encyclopädie für protest. Theologie und Kirche. 3 Aufl. XII (1903). 81445 — ". Относящиеся к церковной истории коптские тексты, доселе в большей части не появлявшиеся в печати, обещаются в одном из имеющих выйти выпусков Patrologia orientalis в издании Crum'a. — Об арабской христианской литературе вообще (не одной лишь египетской) до конца XI в. ср. очерк G. Graf, Die christlich–arabische Literatur bis zur fränkischer Zeit (Ende des 11. Jahrhunderts). Freiburg im Br. 1905. В обстоятельном обзоре Графа совсем не упоминается неизданный доселе и почти неизвестный арабский историк Агапий или Махбуб, на которого обратил недавно внимание юрьевский профессор А. Васильев, Агапий манбиджский, христианский арабский историк X в. Визант. Временник, 1904. 574—587. Ожидается издание этим ученым арабского текста хроники Агапия с французским переводом в Patrologia orientalis (А. Б.) — 197.
41. Ср. В. В. Болотов, Из церковной истории Египта. Вып. П. Житие блаж. Афу епископа пемджеского. Христ. Чт. 1886, I, 334–343 (отд. отт. 133—142) — о туринских папирусах. (А. Б.) — 197.
42. Об эфиопской литературе по истории церковной и гражданской см. особые параграфы в упомянутом выше очерке Littman'a; по замечанию автора, «эфиопская церковная история заключается почти только в истории святых эфиопской церкви» (S.240). Специальный труд о памятниках эфиопской агиологии дан проф. Б. А. Тураевым, Исследования в области агиологических источников истории Эфиопии. Спб. 1902. Ср. его же статью «Абиссиния» в Православной богословской энциклопедии, изд. под ред. А. П. Лопухина, т. 1 (Спб. 1900), 19–82 (25–27). {А. Б.) — 200.
43. Об армянской богословской и исторической литературе более новые сведения с библиографическими указаниями даются в статье (Petermann-) Geizer «Armenien» в Hauck's Real–Encyklopädie für protest. Theologie und Kirche. 3 Aufl. B. II (1897), 67—92 (67—74). Для литературы древнейшего времени см. указания в О. Bardenhewer, Patrologie. 2 Aufl. Freiburg im Br. 1901. 519–526. О книге А. Аннинского, Древние армянские историки как исторические источники. Одесса 1899, ср. отзыв проф. Н. Я. Марра в Записках восточного отделения Императ. русского археолог, общества. Т. XV, 4, Спб.1904. 0137–0140. Переводы армянских историков на французский язык: V. Langlois, Collection des historiens anciens et modernes de TAimenie. I—II. Paris 1867—1869. M. Brosset, Collection d'historiens Armeniens. I—II. St. — Petersbourg 1874–1876 (А. Б.) 203.
44. Сохранившуюся армянскую редакцию так называемой истории Ага–фангела Н. Я. Марр относит к VIII веку, греческий перевод ее — ко времени патриарха Фотия. Более древнюю редакцию ( VII—VIII вв.) входящего в «историю» сказания о св. Григории Просветителе представляет, по его заключению, изданный им арабский текст, переведенный с греческого подлинника. Н. Марр, Крещение армян, грузин, абхазов и аланов святым Григорием. (Арабская версия). Записки восточного отделения Императ. русского археолог, общества. Т. XVI, 2–3. Спб. 1905. 63–211. (А. Б.) 204.
45. Усвояемые обоим этим писателям сочинения признаются не имеющими с исторической точки зрения ценности легендарными произведениями VIII—IX вв. в упоминаемом у Гельцера в RE' II 672? исследовании Г. Халатьянца о Зиновии (Вена 1893). (А. Б.) — 204.
46. Против крайне скептического отношения к известной с именем Моисея Хоренского истории со стороны Гутшмида(\876) и затем в особенности со стороны французского армениста A. Carriere'a (1891 и далее), приписывающих ее позднейшему автору VII—IX в. и на долю самого автора относящих разные измышления в этом произведении, см. указанные выше статьи Н. Я. Марра и его же: К критике истории Моисея Хоренского. I. Г. Халатьянц, Армянский эпос в Истории Армении Моисея Хоренского. Виз. врем. 1898, 227–269. Арабское извлечение из сирийской хроники Марибаса. Записки восточного отделения Имп. русск. археол. общества. Т. XIV. Спб. 1902 (А. Б.) — 204.