Питер Крифт. Сократова логика. Раздел 3. Две логики.
(Этот раздел вполне можно и пропустить. Он здесь для того, чтобы удовлетворить любопытство наиболее продвинутых читателей, а также для того, чтобы дать философское обоснование нашего выбора тем преподавателям, которые задаются вопросом, почему в этой книге делается упор на аристотелевской логике, а не на символической).
Почти за четыреста лет до Рождества Христова Аристотель написал первый учебник логики. На самом деле это было шесть коротких книг, которые вошли в историю под именем «Органон», то есть «инструмент». С тех самых пор и до 1913 года, когда Бертран Рассел и Альфред Норт Уайтхед опубликовали «Основы математики» (Principia Mathematica) – первый классический текст математической или символической логики, – все студенты изучали именно Аристотелеву логику, то есть ту логику, о которой и пойдет речь в этой книге.
Единственная за двадцать четыре века «новая логика» представляла собой доработку принципов индуктивной логики, заложенных в XVII веке Френсисом Беконом в «Новом Органоне» и развитых Джоном Стюартом Миллем в веке XIX.
(Индукцию можно приблизительно и грубо определить как умозаключение от отдельных конкретных вещей, известных нам на опыте, в то время как дедукция рассуждает от общих принципов. Индукция ищет лишь вероятность, в то время как дедукция предполагает достоверность. «Сократ, Платон и Аристотель смертны, следовательно, вероятно, все люди смертны». Это пример индуктивного умозаключения. «Все люди смертны. Сократ – человек. Следовательно, Сократ смертен» - пример дедуктивного умозаключения).
Сегодня практически все учебники логики используют новую математическую или символическую логику в качестве новой языковой системы для описания дедуктивной логики. (И все же это не новая логика; принципы логики остаются неизменными, подобно принципам алгебры. Это скорее напоминает переход с латинских цифр на арабские). И у этого изменения по крайней мере три причины:
1. Первая и самая главная в том, что новая логика действительно эффективнее старой для выражения длинных и сложных аргументов, подобно тому как арабские цифры удобнее римских, цифровые компьютеры удобнее аналоговых, а запись стенографией удобнее обычного письма.
В то же время обычное письмо превосходит стенографию по своей красоте и элегантности, а также в том, что оно понятно большему количеству людей. Поэтому большинство людей предпочитает обычную систему письма, как большинство новичков предпочитает более простые компьютеры (или даже обыкновенную ручку). То же самое и с логикой: большинство людей спорят, так сказать, используя «обычную систему письма», то есть используя наш повседневный язык. И Аристотелева логика очень близка к повседневному языку. Именно поэтому Аристотелева логика более практична для начинающих.
Несмотря на то, что символическая логика является более сложной, она зависит от логики здравого смысла, которая является ее основой и корнем. Таким образом, для того, чтобы укрепить основы всех этих продвинутых логик, Вам следует сначала попрактиковаться в базовой логике. Сильные корни дают дереву здоровые ветви и листья. Любой садовод знает, чтобы получить лучшие плоды, нужно в первую очередь заботиться о корнях. (Это всего лишь аналогия. Способность аналогии доказать что-то – это общее заблуждение. Аналогии ничего не доказывают, они только освещают и иллюстрируют. И эта аналогия проливает свет).
Современная символическая логика – это математическая логика. «Современная символическая логика разрабатывалась в основном математиками именно для математического применения». Это слова одного из основателей символической логики, а не ее критиков (Генри К. Байерли «Основы логики» (Prime of Logic), N-Y.: Harper and Row, 1973, стр. 4)
Математика – это прекрасное изобретение, которое экономит время и помогает научному поиску, но она не очень полезна в большинстве повседневных и, в особенности, философских бесед. Чем важнее тема разговора, тем меньшей кажется необходимость прибегать в нем к математике. Мощь математики – количество, а не качество. Математика – это единственный в мире совершенно понятный, абсолютно недвусмысленный язык. И все же он не в состоянии сказать нечто очень интересное о чем-то очень важном. Сравните упражнения из учебников символической логики с упражнениями в этой книге. Сколько из них взято из Великих Книг? Сколько взято из разговоров, которые Вы могли бы вести в реальной жизни?
2. Вторая причина популярности символической логики заключается, вероятно, в том, что она более научна и имеет более точную форму. Сама искусственность ее языка – это плюс для ее защитников. Но это минус для обычных людей. На самом деле, Людвиг Витгенштейн – пожалуй, самый влиятельный философ-логик ХХ века – писал в своих «Философских исследованиях», что «из-за базовых различий между естественными и искусственными языками часто подобный перевод (перевод предложения естественного языка в символы языка искусственного) вообще невозможен». «Многие специалисты по логике согласятся сегодня, что методы символической логики мало применимы для умозаключений в реальных жизненных ситуациях». (Стефан Н.Томас. Практические умозаключения в естественном языке. Prentice-Hall, 1973).
- то же можно сказать и по отношению философии! «Как бы ни полезна была символическая логика как инструмент науки, она относительно бесполезна как инструмент философии. Философия нацеливается на понимание принципов и связи выводов с теми принципами, из которых они выведены. Символическая же логика не нацелена ни на какое понимание». (Andrew Bachhuber, Introduction to Logic, New-York: Appleton-Century Crofts, 1957, стр. 318).
3. Но есть и третья причина популярности символической логики среди философов. Эта причина более важна, так как предполагает очень серьезное различие в философских убеждениях. Старая Аристотелевская логика часто презиралась философами ХХ века, потому что она покоится на двух здравых , но не модных философских допущениях. Формально они называются «эпистемологический реализм» и «метафизический реализм». Два этих воззрения разделялись подавляющим большинством философов более чем 2000 лет (приблизительно от Сократа до XVIII века), и до сих пор разделяются большинством простых людей, ведь эти воззрения основаны на здравом смысле, но они не разделяются многими влиятельными философами последних трех веков.
(Этот обзор не должен отпугнуть новичков; вся остальная книга намного менее абстрактная и теоретичная).
Первое из этих допущений – «эпистемологический реализм» - представляет из себя уверенность в том, что объект нашего сознания (в том случае, если наше сознание работает естественно и верно) и является объективной реальностью самой по себе; уверенность в том, что человеческое сознание способно познавать объективную реальность, и иногда может познавать ее достоверно; уверенность в том, что когда мы говорим «два яблока плюс два яблока всегда должно равняться четырем яблокам», или «яблоки растут на деревьях», мы всегда говорим какую-либо истину о Вселенной, а не просто говорим о том, как мы думаем или о том, как мы выбираем для использования определенные символы и слова. Сегодня многие философы скептически относятся к этим убеждениям и называют их наивными, главным образом благодаря двум философам «просвещенного» XVIII века - Юму и Канту.
Юм унаследовал от своего предшественника Локка фатальное предположение, что непосредственный объект человеческого знания представляет собой скорее наши собственные мысли, чем объективную реальность. Локк наивно предположил, наши мысли соответствуют объективной реальности – подобно фотографии – и мы можем это знать. Но сложно понять, как мы можем быть уверены, что фотография точно соответствует реальному объекту, если единственное, что мы можем знать – это фотографии, а не реальные объекты. Юм же из предположения Локка вывел скептицизм.
То, что Юм называл «отношениями между идеями» (“relations of ideas”), Кант позже назвал «аналитическими высказываниями», а современные логики называют это «тавтологией»: высказываниями, которые истинны по определению, истинны потому, что их предикат (сказуемое) лишь повторяет (целиком или частично) субъект (подлежащее). Например, «Деревья – это деревья», «Единороги – это не не-единороги», «Неженатые мужчины – мужчины».
То, что Юм называл «фактами» («matter of facts»), Кант называл «синтетическим высказыванием», где утверждение добавляет новую информацию о подлежащем (например, «Нет ни одного англичанина ростом в 5 метров» или «Некоторые деревья никогда не сбрасывают листья»). И эти «факты», согласно Юму, могут быть познаны только через наблюдение посредством ощущений. Потому они всегда скорее относятся к частным случаям (например, «Эти два человека – лысые»), чем к универсальным обобщениям (например, «Все люди смертны»), так как мы не можем ощутить всеобщее (универсалии; например, «все люди»), а только что-то конкретное («эти два человека»).
Здравый смысл говорит, что мы можем быть уверены насчет всеобщих истин, например, что все люди смертны, а потому и Сократ смертен, раз он человек. Но по Юму выходит, что мы не можем быть уверены во всеобщих истинах, подобных «все люди смертны», так как единственный путь осознания их – это обобщение конкретных наблюдений (этот человек смертен, и этот человек смертен, и т.д.), но мы не можем наблюдать всех людей, потому наше обобщение носит лишь вероятностный характер. Юм утверждал, что конкретные факты, выведенные из подобных обобщений, никогда не могут быть достоверно познаны или предсказаны. Если то, что все люди умрут – это лишь вероятностная истина, то и то, что Сократ умрет – тоже лишь вероятно. Тот факт, что мы миллионы раз видели, как встает Солнце, не доказывает, что оно взойдет и завтра.
Окончательным выводом из этого анализа Юма является скептицизм: не существует достоверного знания объективной реальности («фактов»), только наше восприятие («отношения между идеями»»). Мы обладаем лишь вероятностным знанием объективной реальности. Даже научное знание, как думал Юм, тоже представляет собой лишь вероятностное, а не достоверное знание, так как наука предполагает принцип причинности, а этот принцип, согласно Юму, является лишь субъективным обобщением, созданным нашим сознанием. Ведь из-за того, что мы видим постоянную взаимосвязь птиц и яиц, из-за того, что мы часто наблюдали, как птицы откладывают яйца, мы естественно предполагаем, что птицы являются причиной яиц. Но мы не можем видеть причинность саму по себе, то есть истинных взаимоотношений между яйцом и птицей. И уж мы точно не видели нашими собственными глазами самого «принципа причинности». Так Юм и делает вывод, что в действительности мы не обладаем знанием реальности, хотя и думаем, что обладаем им. Если мы относимся к виду «Юмо сапиенс», то все должны быть скептиками.
Кант перенял анализ Юма, но в итоге отказался от его скептических умозаключений. Он смог избежать этих выводов, утверждая, что человеческое мышление справляется со стоящей перед ним задачей. Просто эта задача не в том, чтобы соответствовать объективной реальности (Кант называл это «вещи-в-себе»), то есть отражать или копировать ее. Напротив, наше мышление скорее создает или конструирует реальность, как художник создает произведение искусства. Определение известного объекта зависит скорее от познающего субъекта, чем наоборот. Человеческое мышление прекрасно справляется со своей задачей, но его задача не в том, чтобы узнать, какова реальность, а в том, чтобы создать ее, сформировать и структурировать ее, а также придать ей смысл. (Кант различает три уровня придания смысла: две формы восприятия («аперцепции»): время и пространство; двенадцать абстрактных логических «категорий», таких как причинность, необходимость, отношения; и три «формы чистого мышления»: Бог, самость (self) и мир). Таким образом, скорее мир формируется нашим знанием, чем наше знание формируется миром. Кант назвал эту мысль «Коперниканской революцией в философии». Это обычно называется «эпистемологическим идеализмом» или «Кантовским идеализмом», чтобы подчеркнуть различие с эпистемологическим реализмом.
(Эпистемология – это раздел философии, изучающий человеческое познание. Но сам термин «эпистемологический идеализм» может использоваться в различных значениях. Если имеется в виду вера в то, что скорее наши идеи, чем объективная реальность, являются объектами нашего познания, то в этом смысле и Локк и Юм являются эпистемологическими идеалистами. Но если мы имеем в виду, что человеческие идеи (или знание, или мышление) сами скорее определяют реальность, чем определяются ей, то Канта следует считать первым эпистемологическим идеалистом).
Значимым для понимания логики является то, что, если мы соглашаемся с Юмом или Кантом, то сама логика становится просто манипулированием символами, а не принципами для упорядоченного истинного понимания упорядоченного мира. Например, согласно эпистемологическому идеализму, общие «категории», такие как «отношение» или «качество» или «причина» или «время», представляют из себя лишь наши мыслительные классификации, а не реальные черты того мира, который мы исследуем.
В подобной логике «род» и «вид» означают нечто совсем иное, чем в Аристотелевой логике: они означают лишь больший класс или меньший подкласс объектов, который мы мысленно создаем. Но для Аристотеля «род» - это основная составляющая реальной сущностной природы вещей (например, «животное» - это род человека), а вид – это сущность целого (например, вид человека – «разумное животное»).
Еще одним случаем, когда современная символическая логика просто манипулирует ментальными символами, в то время как традиционная Аристотелева логика выражает постижение объективной реальности, является интерпретация условных (или «гипотетических») предложений, таких как «Если пойдет дождь, то я промокну». Аристотелевская логика, как и здравый смысл, объясняет это предложение как понимание истинной причинности: дождь является причиной того, что я промок. Я предсказываю следствие из причины. Но символическая логика не допускает этой простой и понятной интерпретации. Она скептически относится к «наивному» допущению эпистемологического реализма о том, что мы можем знать истинные причины. Это и создает радикально противоречащую здравому смыслу (или, как они очень мягко говорят, «контр-интуитивную») «проблему практического применения».
Помимо эпистемологического реализма Аристотелева логика также внутренне предполагает и метафизический реализм. (Метафизика – это раздел философии, который изучает, что такое реальность, а эпистемология изучает, что такое познание). Эпистемологический реализм заявляет, что объектом познания выступает реальный мир. Метафизический реализм утверждает, что реальность познаваема, что она упорядоченна. То есть, когда мы, например, говорим «человек – это разумное животное», мы не приносим порядок в непознаваемый мир случайности и хаоса; но тем самым мы открываем уже существующий порядок, а не творим его. То есть такие понятия как «человек», «животное», «вещь», «свойство» берутся из реально существующего мира, а не навязываются реальности нашим языком и мышлением.
Метафизический реализм совершенно естественно следует за эпистемологическим реализмом. Технически метафизический реализм означает уверенность в том, что обобщения соответствуют реальности, что у вещей действительно есть общая природа, что такие универсалии, как «человеческая природа» реально существуют, и мы можем их познать.
Существует две формы метафизического реализма: Платон считал универсалии реальными вещами-в-себе; в то время как Аристотель, что более соответствует здравому смыслу, считал универсалии реально существующими аспектами вещей, которые мы мысленно из них абстрагируем.
Противоположность реализма – номинализм, то есть вера в то, что универсалии есть только имена (nomini), сотворенные человеком. Тогда универсалии связаны между собой лишь как субъект и предикат в утверждении («Яблоки – это фрукты». «Человек – это смертное существо»).
«Аристотель никогда не считал разработанную им логику лишь формальным инструментом, подобным правилам исчисления в математике. Он связывал логику с онтологией (метафизикой): мышление понятиями предполагает, что мир состоит из устойчивых видов» (J.Lenoble. La notion de l’experience. Paris, 1939. P.35).
Символическая логика представляет собой набор символов и правил обращения с ними, но этот набор не предполагает даже саму задачу понимания смысла и сути символов или их отношения к реальности, их «истинность» (в обычном, традиционном смысле слова «истина»). Работа компьютера основана именно на математической логике. Она количественная (цифровая), а не качественная. Она сводится к математике.
Новая логика, наряду с наименованиями «математическая логика» или «символическая логика», называется иногда «логикой высказываний», так как она начинается именно с высказываний, а не понятий. Ведь понятия («яблоко» или «человек») выражают универсалии, или иначе говоря, сущности или природу, что уже изначально предполагает метафизический реализм (уверенность, что универсалии существуют) и эпистемологический реализм (уверенность, что мы можем их познать).
Современные философы назовут эти предположения наивными, но мне кажется, что это очень разумные предположения, и абсолютно не наивные. Разве наивно предполагать, что мы знаем, что такое яблоко? Новая логика не пытается понять смысл высказываний. Она даже запрещает нам говорить, чем же являются вещи!
А если мы не говорим об этом, то скоро мы прекращаем и думать об этом, так как в нашем языке не останется средств для выражения этой мысли. Язык – это дом для мысли, а бездомность настолько же разрушительна для мыслей, как и для людей. И если мы начнем думать только номиналистскими «понятиями», это приведет к фундаментальным историческим изменениям. Это обратит вспять эволюционное развитие человека из животного мира, связанное именно с человеческой способностью познавать абстрактные универсалии. Это будет ментальным эквивалентом хождению голыми на четырех конечностях, жизни на деревьях и поеданию жуков и бананов. (А могли бы обезьяны путем естественного отбора эволюционировать от номиналистов?)
Возможно, подобно предположение и кажется слишком экстремистским, но подобная деградация разума не кажется чем-то невероятным. И изменения логики непосредственно связаны с этим. Уже сегодня «интернет-логика» или логика спонтанных ассоциаций ключевых слов заменяет «логику родов и видов», то есть логику упорядоченной иерархии объективно существующих категорий. Для современного мышления последние шесть слов звучат так же архаично, как «алхимия» или «феодализм». Многие даже считают их идеологически опасными. Подобным критикам не нравятся категории, так как они «чувствуют, что» (кстати, само это словосочетание является смешением понятий) классификации и обобщения, такие как, например, «хетты не могли читать на древнееврейском языке», содержат в себе «предрассудки», «осуждение», «подавление» и даже «выражение ненависти».
Логика и социальные изменения связаны друг с другом. Сегодня не только специалисты по логике, но и все общество больше не задумывается глубоко о таких фундаментальных метафизических вопросах, как «Чем же являются вещи?» - вопросах о природе вещей. Вместо этого мы думаем лишь о том, как мы воспринимаем вещи, и как мы можем их использовать, как они могут быть полезны для нас, как они работают, как мы можем их изменить, и как мы можем с помощью технологии предсказывать и контролировать их поведение.
Но все эти вопросы абсолютно не отличают нас по качеству от животных, но только по степени владения технологиями. Высшие животные тоже обладают восприятием и пользуются вещами, и обладают даже технологиями предсказывания и управления поведением других животных. Само искусство охоты – это искусство предсказания и управления поведением других животных. Что же у нас есть такого, чего нет у других животных? Это именно то, что современные философы презирают – абстрагирование, умение обобщать. Нам дана власть абстрагировать понятия и выводить универсалии. И это именно то, на чем основана традиционная логика, то, что современная логика игнорирует и отвергает.
Логика глубочайшим образом связана с моралью и этическими изменениями в мысли и действиях. Все общества, предшествующие современному, имели сильное, почти универсальное и редко подвергавшееся сомнению согласие об «основном естественном моральном законе», о том, что «естественно», а что «противоестественно». В них возможно и не было строгого подчинения этому закону, но было знание этого закона и согласие по поводу него. Сегодня, особенно в сфере сексуальных взаимоотношений (а на сегодняшний день именно в этой сфере произошли наиболее глубокие изменения как в их осмыслении, так и в практике), наше более «продвинутое» понимание находит старое высказывание о «противоестественном поведении» не только «политически не корректным», но и буквально невразумительным, поскольку это «понимание» не считает законным саму постановку вопроса о природе вещей, о их «естестве». Такие темы, как гомосексуальность, контрацепция, мастурбация, педофилия, кровосмешение, развод, блуд, аборты или даже скотоложство сегодня широко обсуждаются, но в совершенно иных понятиях, чем «природа сексуальности» или «природа женственности и мужественности». И предположение о том, что главные движущие силы новой логики являются скорее социальными, чем философскими, скорее сексуальными, чем логическими, не кажется таким уж невероятным.
Символическая логика естественно благоприятствует утилитарной этике, которая по существу является этикой последствий. Фундаментальный принцип утилитаризма формулируется так: «Действие считается благим (добрым) тогда, когда его вероятные последствия приносят максимальное счастье максимальному количеству людей». Это этика «если …, то …», этика вычисления последствий; и в ней «цель оправдывает средства» (хотя это высказывание сам по себе двусмысленно). И символическая логика идеально подходит этой этике, так как является логикой «если …, то …», вычислением логических следствий. Ее основной единицей является высказывание (p или q), а основным суждением – «если p, то q». Аристотелева логика, напротив, благоприятствует «естественному этическому закону», этике универсальных принципов, основанной на природе вещей, особенно природе человека. Ее основными единицами являются понятие, субъект (S) и предикат (P) в пределах высказывания (p), а основным суждением – «Все S являются P» - то есть утверждение всеобщей истины о природе S и P.
Сама природа разума понимается символической логикой иначе, чем традиционной Аристотелевой. «Разум» раньше понимался как всё, что отличает человека от животных, включая интуицию, понимание, мудрость, совесть и эстетические суждения, а также и способность к вычислениям. Сегодня же под «разумом» понимается только последнее – способность к вычислениям. Вот почему многие мыслители сегодня, которые в остальных отношениях выглядят вполне здравыми, действительно верят в то, что не существует фундаментального различия между «природным интеллектом» и «искусственным интеллектом». Другими словами, Вы не представляете из себя ничего иного, кроме компьютера, соединенного с приматом (после встреч с некоторыми сотрудниками Мичиганского технологического института– MIT – я могу сделать вывод, что их самоописание недалеко от истины).
Аристотелева логика представляется недостаточно точной специалистам по математической логике, или популярным сегодня субъективным психологам, или мистикам Нью-Эйдж (New Age). Находясь в открытом море между Сциллой и Харибдой, традиционная логика по контрасту с математической раскрывает двойную трагедию современной мысли в противопоставлении идеи и материи, структуры и содержания, общезначимости (validity) и смысла. Это отчужденное сознание ярко описано К.С.Льюисом: «Два полушария моего мозга находились в остром противоречии. С одной стороны, словоохотливый и узкий рационализм, с другой – множество островов моря мифа и поэзии. Почти все, что я любил, я считал субъективным. Почти все, что было реальным, я считал мрачным и бессмысленным» («Настигнут радостью»). Ни математическая логика, ни «опыт» не могут заполнить этот разрыв, а Аристотелева логика может. Это одновременно и душа, и тело самой мысли, еще не перепутавшиеся. Математическая логика сама по себе абстрактна и «ангелоподобна», а чувственный опыт и ощущения сами по себе слишком конкретны и «скотопододобны», но Аристотелева логика – это человеческий инструмент для человека, для людей.
Аристотелева логика проще, понятнее и экономит время. Например, в учебнике по логике, по какому-то недоразумению озаглавленном «Практическое мышление естественного языка» автору потребовалось шесть страниц символической логики для того, чтобы рассмотреть простое умозаключение из «Государства» Платона, в котором доказывается, что справедливость не верно определять как «высказывание правды и возврат того, что одолжил», потому что возвратить взятое в долг оружие сумасшедшему не является справедливостью, хотя и является возвратом взятого в долг. Анализ еще одного силлогизма Юма требует аж восемь страниц.
Я заметил, что студенты, хорошо освоившие Аристотелеву логику, намного лучше дискутируют и понимают аргументы, чем студенты, освоившие только символическую логику. Ведь Аристотелева логика это логика четырех основных языковых навыка: чтения, письма, слушания и разговора. Это логика Сократа. Если Вы хотите следовать за Сократом, то это та логика, с которой Вам следует начинать.
Старая логика подобна старым любимым фильмам – она сильна содержанием, а не изысками. Новая логика подобна типичным современным фильмам – сильные спецэффекты, но слабое содержание (тема, герой, сюжет); сильные «звонки и свистки» технологии, но слабые с человеческой стороны. Но логика должна быть человеческим инструментом.
Логика для человека, а не человек для логики!
