Ольга Лебединская
Как! Неужели вы не читали Вергилия?
Георгий Чистяков. Многим знакомо это имя, а некоторые слышат его впервые. И им только предстоит познакомиться с наследием человека, сочетавшего в себе профессора-интеллектуала и приходского священника. Отец Георгий служил в московском храме Космы и Дамиана в Шубине. Был настоятелем храма Покрова Пресвятой Богородицы при Российской детской клинической больнице, созданного им с нуля. Преподавал в лучших московских вузах, занимался научной работой. Блестящий педагог и человечный батюшка, который никогда не ругал оступившихся, а протягивал им руку помощи. Своими воспоминаниями о нем делится его сын Петр Чистяков — кандидат исторических наук, доцент Центра изучения религий РГГУ и кафедры философии и религиоведения ПСТГУ.
Отец никогда не заставлял меня что-то делать
Когда я был ребенком, отец еще не был священником. Он преподавал в ИнЯзе — институте иностранных языков, писал научные статьи, занимался переводами античных авторов. Пожалуй, самые ранние воспоминания об отце связаны как раз с его работой — мы с ним дома, и отец работает в окружении множества книг и бумаг: читает, что-то пишет или печатает на машинке.
Но у него находилось время и для меня. Летом мы всегда жили на даче — много гуляли в лесу, катались на велосипедах. Отец часто рассказывал что-то интересное — но делал это не нарочито: его рассказы всегда были живыми и естественными. Иной раз спрашивал, знакомо ли мне то, о чем он хочет рассказать, а иногда задавал вопросы: устраивал импровизированные викторины. И если я не мог сразу ответить, отец всегда предлагал подумать еще.
Иной раз бывало: идем мы по улице — и вдруг он начинает по памяти цитировать какой-нибудь текст на иностранном языке, а потом спрашивает меня: какой язык? Я, как правило, угадывал, латынь это, древнегреческий или французский. Отец этому очень радовался.
Отец никогда не заставлял меня что-либо делать. Важные и интересные вещи демонстрировал сам, показывая их ценность и полезность. На выбор моих интересов он тоже влиял очень деликатно. Правда, в школьные и студенческие годы часто говорил, что мне следовало бы больше читать. Но этот упрек, с высоты его эрудиции, выглядел вполне справедливо.
«Смерть по четвергам»
Когда я уже учился в РГГУ, отец читал у нас спецкурс «Представление о смерти и вечности в европейской культуре». Мы называли это «смерть по четвергам»: лекции бывали в четверг вечером. Отец приезжал в университет после тяжелого дня — и когда он входил в аудиторию, было заметно, что он очень устал. Но стоило ему начать лекцию — он просто преображался, появлялась какая-то невероятная энергия.
Мы слушали его, затаив дыхание, не думая ни о чем постороннем. Мне доводилось слышать разных лекторов, но никто не умел держать внимание слушателей так, как отец.
Однажды на одной из лекций он заговорил о Вергилии, которого очень любил. И когда понял, что аудитория с ним не знакома, воскликнул: «Как! Неужели вы не читали Вергилия? Вы же студенты гуманитарного университета!» Причем отец, разумеется, имел в виду чтение в оригинале — на латыни. И это был не снобизм, а причастность к старой интеллектуальной традиции.
До революции в гимназии изучали и латынь, и древнегреческий. Отец очень ценил эту традицию. К слову, этому посвящена его статья «Классическая филология как компонент высшего гуманитарного образования», опубликованная в 1989 году.
В воспоминаниях моего прадеда Георгия Петровича Чистякова (отец — его полный тезка), хранящихся в нашем домашнем архиве, есть такой эпизод: прадед подробно рассказывает о гимназическом выпускном экзамене по латыни. Так вот, экзамен был очень серьезным. Нужно было прочесть несколько отрывков разных латинских авторов и перевести их с листа!
Бога можно почувствовать и на природе
Сколько себя помню, я всегда верил в Бога. У отца было так же. И в этом заслуга его верующей бабушки — Варвары Виссарионовны Ворогушиной (урожденной Ламзиной). Моя вера тоже сформировалась благодаря моим старшим близким.
С самого раннего детства я знал, что отец ходит в церковь. И знал, что в церковь всегда можно ненадолго зайти и мне — постоять и помолиться. Но бывать на литургии я стал уже подростком. Пришел к этому самостоятельно, но при поддержке отца — а он к тому времени уже стал священником.
Отец очень переживал, когда видел, что дети присутствуют на богослужении от начала до конца. Говорил, что им это трудно, они будут уставать, рано или поздно у них наступит отторжение — и они совсем перестанут ходить в церковь. Он пытался объяснить родителям, что лучше ходить самим, без детей — а дети со временем подтянутся вослед. Но, к сожалению, люди не всегда прислушиваются к таким советам. Побеждает стереотип: «нельзя не ходить в церковь».
В годы моего детства мы жили в Ясеневе — там, рядом с Битцевским парком, есть старая сельская церковь. В советские годы она была закрыта и заброшена, а в самом конце 80-х ее открыли. Мы с отцом время от времени ходили туда на вечернюю службу.
Обычно мы приходили к середине богослужения и оставались до конца — отец хотел, чтобы я не устал, но почувствовал красоту православного богослужения. Мне очень нравилось там — и после службы не хотелось сразу возвращаться в город, где шумно, где много людей и машин. Отец хорошо понимал мое настроение — и обычно после литургии мы с ним шли гулять в лес.
Отец всегда говорил, что Бога можно почувствовать и на природе — в лесу, в поле. И что дети в полной мере чувствуют Его в таких местах.
Стать лесничим и писать эссе
О священстве отец задумывался еще в юности. А в старших классах у него возникла идея своего рода «внутренней эмиграции» — поступить в лесной институт, а после окончания уехать куда-нибудь в глубинку. Стать лесничим, жить в лесу, а в свободное время читать и писать эссе — конечно же «в стол», без всякой надежды на публикацию.
Это был конец 60-х: Брежнев ввел войска в Чехословакию, и все надежды на лучшее канули в Лету. Но потом отец отказался от этой идеи и, окончив школу, поступил на исторический факультет МГУ.
На истфаке отец специализировался по кафедре истории Древнего мира. Став античником, он работал на стыке истории и филологии. Но мысль стать священником его не покидала.
«Вы сначала станете профессором, а потом священником»
Большое влияние на отца оказал протоиерей Александр Мень. Они познакомились, когда отец еще учился в университете. В подмосковном поселке Отдых, недалеко от нашей дачи, была дача, когда-то принадлежавшая Елене Семеновне Мень — маме отца Александра. В Отдыхе будущий протоиерей Александр часто бывал в юные годы. В 1970-е, когда они с моим отцом познакомились, этой дачи у них уже не было, но отец Александр иногда приезжал в Отдых — в гости к друзьям.
И вот однажды мой отец, приехав в Отдых зимой и остановившись у друзей (наш дом, к сожалению, не зимний), отправился в лес — кататься на лыжах. Вернувшись, он увидел, что за столом вместе с хозяином дома сидит человек, показавшийся ему чем-то похожим на древнего ассирийца.
Отец описал эту встречу в одном из эссе: «Алик очень спешит, — сказал он, — поэтому мы решили поесть на скорую руку. Алик — мой старый друг. Он жил здесь, когда мы были пацанами». И, помолчав: «А вам будет, наверное, интересно поговорить друг с другом. О вашем Евангелии». — «Священник Александр Мень», — сказал, вставая и протягивая мне руку, «ассириец».
Так они познакомились и стали общаться. Отец бывал в Семхозе — в гостях у отца Александра. Иногда они приезжали туда вместе с отцом Сергием Хохловым, большим другом отца Александра и его сослужителем по Алабину.
В те годы отец Сергий служил в церкви села Наташина — теперь это район Люберец, и мой отец время от времени бывал у него на службе. Однажды отец рассказал Меню о своей мечте стать священником — и отец Александр ответил: «Вы сначала станете профессором, а потом священником». Мой отец прислушался к этому совету.
Несколько позже — в начале 1980-х годов — у отца был серьезный разговор с митрополитом Леонидом (Поляковым). Это произошло в Риге, где отец в то время довольно часто бывал. Митрополит Леонид, прекрасно понимая, что при тогдашнем положении дел отец, став священником, был бы вынужден бросить преподавание, предложил ему тайное рукоположение. В таком случае отец смог бы служить дома, не привлекая к себе внимания — как это в те годы делал священник Глеб Каледа. Отец обдумал это предложение — и отказался, хотя сама идея тайного служения была ему близка.
А потом, 9 сентября 1990 года, трагически погиб протоиерей Александр Мень — он был убит неизвестными возле своего дома. Позднее отец вспоминал, что, узнав о гибели отца Александра, он понял, что должен стать священником. И вскоре его давняя мечта осуществилась: спустя два года, 7 декабря 1992 года, он был рукоположен в сан дьякона, а 25 ноября 1993 года стал священником.
Успеть все
Став священником, отец не бросил преподавание. Ему была чужда идея, что священник должен быть «бывшим» — бывшим врачом, бывшим инженером, бывшим преподавателем. Ему был близок путь архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), который был и врачом, и архиереем.
Конечно, после принятия сана все изменилось. До рукоположения у отца был размеренный образ жизни и много свободного времени. Он просыпался утром, часов в восемь-девять, а занятия начинались, как правило, не раньше середины дня. Долго завтракал, пил кофе, читал газету. Целый год, когда я учился в третьем классе во вторую смену, это было наше общее время. Мы разговаривали, что-то обсуждали. Потом он начинал не спеша собираться на работу — искал книги, конспекты. Потом уходил. Было ощущение размеренности и покоя. Чудесное время.
А после рукоположения жизнь стала стремительной. Постоянная спешка и отсутствие сил. Движение, движение, движение — и уже не было никакой возможности остановиться. Отец прибегал в университет на лекции, потом убегал. Вот он служит в храме, а вот уже разоблачился — и спешит куда-то дальше.
История культуры для будущих физиков
Один из самых счастливых периодов жизни отца — его преподавание в Московском физико-техническом институте — на Физтехе. В конце 80-х ректором там был Николай Васильевич Карлов, и у него возникла идея заменить разные идеологические предметы (историю КПСС, политэкономию и прочее) гуманитарными дисциплинами. Тогда это уже стало возможным. Ректор пригласил несколько сильных преподавателей читать лекции по истории философии, истории культуры, истории религии… Среди них был мой отец. А позже он заведовал там кафедрой истории культуры.
Отцу очень нравилось преподавать будущим физикам: он никогда раньше не встречал такой заинтересованной аудитории. И он очень ценил, что студенты-физики не стеснялись задавать вопросы. Гуманитарий ведь ни за что не признается, что чего-то не знает — он будет сидеть и кивать с умным видом. А потом придет домой и начнет искать информацию в справочниках (интернета ведь тогда не было). А эти ребята не боялись прослыть невеждами и спрашивали обо всем — и такой живой интерес очень радовал отца.
Часто студенты провожали отца до электрички. По вечерам поезда ходили с большими перерывами, и у ребят была возможность поговорить с отцом лишние минут сорок, стоя вместе с ним на платформе. А к нам на дачу часто приходили те из его слушателей-физтехов, кто учился на ФАЛТе — в Жуковском. Приходили без предупреждения: сотовых телефонов ведь еще не было.
Мы сразу накрывали на стол, ставили чайник, и до глубокой ночи пили чай на террасе и разговаривали. Эти разговоры я вспоминаю с большим теплом. Отец очень жалел, когда ему в конце 90-х все-таки пришлось уйти из МФТИ.
По стопам отца
Мне всегда нравилась история. Прежде всего благодаря рассказам отца и книгам, которые были в доме. Хотя в детстве были и другие интересы: я мечтал поступать на биофак МГУ и стать зоологом. Решительная перемена в моей жизни произошла летом 1994 года.
Мы, как обычно, жили на даче. У отца был отпуск — и он предложил поездить по окрестным церквям. Тогда мы с ним побывали в Лужках, в Быкове, в Малахове — и всякий раз отец служил вместе с настоятелями этих церквей. Эти поездки произвели на меня большое впечатление, мне захотелось что-то узнать про эти церкви, узнать их историю.
Уже в Москве я нашел дома двухтомный справочник «Памятники архитектуры Московской области». Там нашлось и про эти церкви — но немного. Зато была ссылка на книги братьев Холмогоровых, написанные в конце XIX века. Оказалось, что найти их можно только в исторической библиотеке.
И вот я, придя туда, открыл нужный мне шестой выпуск — и вижу выписки из архивных документов XVII века. С удивлением понимаю, что к истории можно прикоснуться. Оказалось, что каждая церковь, где мы были, имеет свою историю. До того мне думалось, что история всегда связана с чем-то всем известным. Думалось, что история может происходить в Кремле, на улицах Москвы или Санкт-Петербурга.
Но, как выяснилось, история есть у любого места: у каждой церкви, у каждого села — даже самого маленького. И тогда я понял, что хочу стать историком.
Христианство должно быть открытым
Отец не принимал многого из того, с чем он сталкивался в священнической среде. А бывало, что и его не принимали. Я многократно слышал и восторженные отзывы о нем, и резкую критику. Бывало, что его называли экуменистом, модернистом, обновленцем.
Действительно, в зрелые годы отец был последовательным западником. Но надо сказать, что в юности он был очень консервативен — и даже свои дневники вел по старой орфографии, как это было принято в русском зарубежье. Но потом его видение церковной жизни изменилось. Он стал задумываться о том, что христианство должно быть открытым, о том, что нельзя оставаться в каких-то замкнутых рамках.
На отца очень повлиял его первый визит во Францию: это было в 1988 году. Летом того года он целый месяц провел в Париже. Общался с разными людьми, в том числе с церковными деятелями, причем и с православными, и с католиками. В частности, тогда он познакомился с кардиналом Люстиже. Именно тогда отец понял, что можно не бояться различных инноваций и нововведений.
И действительно, когда отец стал священником, он стал читать евхаристические молитвы вслух, стал служить с открытыми царскими вратами. Это было очень смело.
«Молиться, поститься и слушать радио "Радонеж"»
Отец очень страдал от бытовых околоцерковных суеверий, зачастую граничащих с магизмом. Ему как-то рассказали историю, которая стала у нас в семье, как сейчас сказали бы, мемом. Это история о священнике, давшем своей прихожанке ценный духовный совет: «Бананы не ешь! Обезьянья еда…» Отец часто со смехом вспоминал это, покупая бананы.
Смех и вправду часто помогает — но разные псевдодуховные советы, основанные на утрированным консерватизме, в те годы звучали часто. Как, впрочем, и теперь. Все мы слышали известный мем: «Молиться, поститься и слушать радио "Радонеж"».
Отец очень страдал от критики, да и от элементарной глупости — ему сложно было от этого абстрагироваться. Но, наверное, любой священник страдает от такого. Да и не только священник, а всякий, кто работает с людьми.
Персоны нон грата
Отец был последовательным антикоммунистом. Уже в юности он понимал, что коммунизм принес России много зла. Мы с ним часто об этом говорили. Люди из советской номенклатуры были для него персонами нон грата.
В 1990-х годах рядом с нашей дачей поселился один известный коммунист, депутат Государственной Думы — и наши соседи как-то сразу с ним подружились. Отец дружил с этими соседями, но, узнав об их новом друге, сказал, что категорически не хочет встречаться с ним.
Конечно, отец продолжал с ними дружить — но иной раз, собираясь заглянуть к ним, просил меня предварительно разузнать, не приведет ли его приход к нежелательной для него встрече…
В то же время в 1990-е годы отец нередко встречался с разными номенклатурными людьми, продолжившими работу в органах власти после падения коммунистического режима. Это были деловые встречи в рамках разных благотворительных проектов. Но для отца было важно, что в тот момент эти люди уже отошли от коммунистической идеологии.
Больничное служение
Для отца очень много значило его больничное служение. Впервые он побывал в РДКБ — Российской детской клинической больнице вместе с отцом Александром Менем. К слову, в советские годы священнику очень непросто было прийти в больницу (хотя закон это разрешал). И отец Александр приходил без подрясника, в белом халате.
Бывало, врачи и медсестры думали, что это врач высокого уровня: профессор, приехавший дать консультацию. У него был очень солидный, профессорский вид. И только в палате отец Александр надевал подрясник и епитрахиль.
Потом отец стал приходить в больницу самостоятельно. В прошении о рукоположении указал, что для него очень важно больничное служение. Став священником, отец каждую субботу служил в больнице Литургию.
Служение в больнице было очень непростым. Страдания тяжело больных детей и их родителей, боль, смерть — отец Георгий воспринимал и переживал это тяжело, с болью. Эта боль выражена в его знаменитом эссе «Нисхождение во ад».
Отец не скрывал свои переживания: бывало, что он приходил домой и говорил: «Я больше не могу! Все время кто-то из детей умирает...» Многие знакомые священники говорили ему, что это пройдет, что он привыкнет и научится абстрагироваться — но отец так и не смог к этому привыкнуть...
Трудные вопросы
Отец часто говорил, как ему страшно видеть вчерашнего семинариста, который объясняет матери, потерявшей ребенка, что так надо, что Господь для чего-то так устроил. Отец говорил, что он не знает, почему это происходит — но он знает, что Христос рядом с нами. И рядом с этими умирающим детьми.
Сохранилась одна видеозапись из больничного храма. Идет Литургия, вот-вот должен быть Малый вход — а отец, стоя у аналоя, исповедует убитую горем, рыдающую молодую женщину. Ему надо возвращаться в алтарь, а он, крепко обнимая ее, говорит: «Держитесь! Обязательно, во чтобы то не стало держитесь, не сдавайтесь! Ни в коем случае не сдавайтесь!» И вбегает в алтарь. Все это происходит за какие-то секунды.
Рассказывая об этом, невозможно передать все эмоции. Это нужно видеть.
Мы будем покупать только лекарства
Был еще один важный момент. Когда создаешь храм с нуля, необходимо очень многое: сосуды, облачения, иконы… Многие священники на первых порах стараются пустить все имеющиеся средства на то, чтобы сделать церковь максимально красивой и уютной — и их можно понять. Но тогда, в 90-е годы, в больнице не было многих жизненно необходимых лекарств. Они стоили огромных денег, и родители не могли их купить. И тогда отец сказал, что все средства, поступающие в больничный фонд, будут расходоваться только на лекарства. А для храма покупали лишь самое необходимое, лишь то, что нельзя сделать своими руками — например, богослужебные сосуды.
Даже иконы в больничном храме были написаны детьми, на обычных листах ватмана. Очень трогательно! Многих из этих детей уже не было в живых… а иконы оставались в церкви, перед ними молились.
Как-то я навестил отца в больнице, где он лежал — это было уже незадолго до его смерти... Мы разговаривали, и отец вспомнил об одном знакомом священнике, попавшем под запрет. Отец сказал: «Как жалко, что его запретили. Он бы мне помог в больнице».
Я, честно говоря, подумал, что отец говорит о себе: что этот священник мог бы привезти в больницу антиминс и послужить прямо в палате. Ведь у отца была парализована рука, и сам служить он не смог бы. Я сказал об этом отцу — а он очень эмоционально ответил, что нет, речь не о нем, а о детской больнице и детях, оставшихся без службы и причастия…
Катулл, Тибулл, Гораций
В свою последнюю осень, осень 2006 года, отец читал лекции в институте Святого Фомы. Я тогда только окончил аспирантуру, и меня тоже позвали туда преподавать. Мы с отцом читали лекции одновременно — буквально в соседних аудиториях. Это был замечательный период: мы старались встретиться перед лекциями, что-то обсудить. Он давал очень ценные советы. И мне было приятно читать лекцию, зная, что отец в соседней аудитории.
В одном из этих разговоров отец сказал, что очень важно быть в науке уникальным специалистом, найти свою тему и всерьез ей заниматься. Он говорил тогда о своей любимой теме — о римских поэтах, и сказал мне: «Знаешь, вот я сейчас читаю лекции об исследованиях Нового Завета, я хорошо в этом разбираюсь, но на самом деле я здесь ничего нового не открыл. А вот действительно моя тема — это римские поэты. Катулл, Тибулл, Гораций…»
Римскими поэтами отец много занимался в молодости: в ИнЯзе он посвятил им целый спецкурс, а в 1986 году даже опубликовал небольшое учебное пособие: «Римские поэты: Учебное пособие по латинскому языку для студентов».
Живая память
Мы задумались об издании отцовских книг через некоторое время после его смерти. Многие тогда говорили, что надо спешить, потому что пройдет лет пять, и отца все забудут. Но этого не произошло. И я неоднократно мог убедиться в том, что сейчас отцовские книги нередко покупают и читают те, кто не был знаком с ним лично, а узнал о нем только сейчас, совсем недавно.
Поначалу мы задумались об издании тех отцовских текстов, которые были совершенно незнакомы современному читателю — его научных работ. Это труды по античной истории: дипломная работа, кандидатская диссертация, научные статьи… Из них сложился целый том. Мы стали искать издательство, которое взялось бы его опубликовать — и оказалось, что его можно выпустить в издательстве «Центр гуманитарных инициатив».
Сначала планировалось издать только научный том, но затем нам предложили опубликовать и другие отцовские тексты. В результате издательство «Центр гуманитарных инициатив» выпустило десять томов отцовских трудов — получилось целое собрание сочинений.
Планировалось завершить публикацию отцовских текстов девятым томом. В него вошли ранее не публиковавшиеся беседы о богослужении. И это единственный из томов, где есть не только отцовские произведения, но и воспоминания о нем. Мы были уверены, что этот том станет последним — и в предисловии к нему написали, что этим томом мы завершаем публикацию трудов отца Георгия Чистякова.
Но потом дома, среди отцовских бумаг, неожиданно нашлись абсолютно неизвестные тексты. Нашлась его курсовая работа четвертого курса — ее в свое время высоко оценил Алексей Федорович Лосев. Нашлись и другие его ранние тексты, в том числе довольно неожиданные — например, написанная отцом в студенческие годы фантастическая повесть «Меандры». Абсолютно в стиле Андрея Белого, которого отец очень любил.
Довольно неожиданной и интригующей оказалась одна из отцовских записных книжек: в ней собраны разные иронические заметки о профессоре Бокщанине: на истфаке в былые времена был такой профессор, многие высказывания которого стали настоящими мемами. Интересно, что среди отцовских записей были как реальные истории о Бокщанине, так и разные приписываемые ему курьезные высказывания — такой студенческий фольклор.
И буквально в последний момент, когда книгу уже готовили к печати, нашлась маленькая записная книжка с отцовскими заметками об Аристиде Ивановиче Доватуре — знаменитом петербургском филологе-классике, с которым отец консультировался в студенческие годы по поводу своей дипломной работы. Так появился десятый том, получивший название Post scriptum.
Отца нет с нами уже шестнадцать лет, но я до сих пор слышу истории о том, как он кого-то спас, поддержал. Он никогда не ругал человека, если тот оступился. А ведь многие священники, увы, делают именно так. Отец никого не осуждал — он помогал. Не учил, а поддерживал. И мне кажется, что именно этого нам всем сегодня очень не хватает.
