Где «соломку подстелить»? Вызовы прошлого, настоящего и будущего
Об историческом пути православия в России, о том, что острые моменты были, есть и будут, говорят журналист Ольга Лебединская и проректор Санкт-Петербургской Духовной Академии протоиерей Константин Костромин.
Христианству на Руси больше тысячи лет. Всякое бывало: гонения, расколы, междоусобицы. Попробуем посмотреть на пройденный путь нашего православия с точки зрения современного человека. Поговорим о дне сегодняшнем и о его вызовах. Узнаем, на что стоит обратить внимание, чтобы «не подвести Господа». Не разменять его доверие на сиюминутные радости. Поможет нам в этом протоиерей Константин Костромин — кандидат богословия, кандидат исторических наук, проректор по научно-богословской работе Санкт-Петербургской Духовной Академии.
Закон о вейпах важен, но не судьбоносен
Князь Владимир вряд ли задумывался, как его решение покрестить Русь скажется на судьбе страны в отдаленной исторической перспективе. Забот у него хватало и в дне настоящем. И любой правитель поступает так же: решает сиюминутные задачи, делая выбор между чем-то и чем-то.
Есть решения, последствия которых заметят только те, кого они касаются непосредственно. Например, закон, ужесточающий правила реализации вейпов в России, принятый в этом году. Важно? Важно. Но это явно не тянет на выбор вселенского масштаба. А вот другие решения, которые принимаются прямо сейчас, говорят о развороте курса нашего «корабля» — государства, когда Россия переориентирует свои приоритеты с мира Запада на страны Востока и Африки. Для Церкви это судьбоносная возможность реализовать свой миссионерский потенциал.
Как Ольга рассердилась на Малушу
Мы мало знаем, как формировалась личность великого князя Владимира, его мировоззрение. Мы даже не знаем, где и когда он родился. Знаем только, что он — сын киевского князя Святослава. А вот какая именно жена Святослава была его матерью, точно неизвестно. Кто такая была Малуша, которую принято считать матерью Владимира, и даже как правильно ее называть, мы не знаем. Гипотез много, но это только гипотезы.
«Повесть временных лет» — единственный источник о раннем периоде жизни святого князя, дошедший до нас. Из него известно, что князь Владимир был самым младшим во всех смыслах — и по возрасту, и по положению. Долгое время он был оторван от Киева, княжил в Новгороде.
Центральной фигурой в семье всегда оставалась княгиня Ольга. Очень популярна версия, что именно она воспитывала будущего князя Владимира, прививая ему христианские ценности. Но только об этом ни слова не говорится в древнейшем житии князя. И в более поздних житиях, вплоть до XVI века, ничего про это нет. Зато есть история о том, как княгиня Ольга рассердилась на свою ключницу Малушу за связь со Святославом. И даже хотела ее убить. И пришлось Святославу спасать Малушу. Прятать ее, то ли на территории нынешней Белоруссии, то ли в Новгороде. Из чего можно сделать вывод, что Ольга к воспитанию внука Владимира не имела никакого отношения.
Тем не менее князь Владимир был частью семьи Святослава. Два его старших брата — Святополк и Олег — были приближены к Ольге и, вполне вероятно, приняли крещение. Владимир, как не имевший связей с бабушкой Ольгой, был не крещен. Ввиду того, что все остальные члены семьи были уже христианами, принятие крещения Владимиром было вопросом времени.
Какие у князя Владимира были варианты?
Сейчас модно говорить о выборе между двумя геополитическими центрами: Запад — Восток. Но в те времена расклад сил выглядел не так, как мы абстрактно представляем его с высоты нашего «временного квадрокоптера». Правильнее сказать, что князь Владимир выбирал между различными религиозно-культурными парадигмами. И выбирал из того, что было ему известно. И в какой-то степени эти варианты ему даже навязывались.
Латинское христианство двигалось в нашу сторону с шагом 70–100 км каждые 50–70 лет. И следующими после Польши напор латинских миссионеров должны были испытать мы. Христианизация Польши началась в 966 году, когда был крещен князь Мешко. И завершилась в 999 году окончательным оформлением Церкви. Таким образом, князь Владимир своим выбором опередил этот процесс всего на 12 лет.
Иудаизм нам пытались предлагать иудеи, бежавшие из разоренного Хазарского каганата, который с разных сторон атаковали как русы, так и Персия, которая захватила их земли. А бежать им было некуда, на Ближнем Востоке все было занято. Оставался Киев, где была создана еврейская община. Она просуществовала до XII века и была уничтожена с приходом к власти Владимира Мономаха.
Ислам был религией Волжской Булгарии, которая находилась рядом и с которой были довольно тесные отношения: торговля, короткая война, закончившаяся подписанием договора. Неслучайно есть и легенда о принятии Владимиром ислама, которая ходила полтора столетия спустя после крещения Руси на Ближнем Востоке. Однако по-настоящему ислам нам никогда не был близок.
И наконец, Византия, с ее восточным христианством. Точнее, весь круг причерноморских и восточно-средиземноморских народов и государств, связанных с Византией общими интересами, принявшими ее вариант христианства. В том числе и славянские народы Балкан.
Любой из этих вариантов привел бы к резкому толчку в развитии государственности и культуры. Именно в этом и был заинтересован князь Владимир прежде всего. Был в выборе князя Владимира и элемент предопределения: христианская миссия среди славян святых Кирилла и Мефодия, которые привили христианство сначала в Моравии, а потом и в Болгарии.
Все это подробно описано в «Повести временных лет».
Наш культурный код
В XV веке, когда пала Византия, Москву стали называть «Третьим Римом». Это была заявка на раздел Византийского наследства. И Россия имела на это некоторое право: преемников у Византии оказалось много. Османская империя получила территорию. Культурное наследие (как обобщенное понятие) приняла на себя Западная Европа. Туда же уехали многие философы-гуманисты, ставшие к этому времени людьми вполне секулярными.
Встал вопрос: а куда же девать веру? И единственным православным государством — преемником Византии — становится Россия. Идея «Москва — третий Рим» — отражение этого наследования ответственности перед Богом за судьбы Православной Церкви и веры.
Лакмусовая бумага, опущенная в жидкость, окрашивает ее в разные цвета в зависимости от состава жидкости. Так и христианство окрашивает культуру каждой страны, исповедующей его, в свой цвет — в соответствии со своим культурным и мировоззренческим кодом. Европейское христианство не такое, как наше. Даже в Византии оно другое.
Несколько лет назад я был в монастыре Мега-Спилео. Это один из древнейших монастырей Греции. Во время греческой революции и войны за независимость 1821 года в монастыре произошли события, которые сделали его оплотом национального самосознания. Туда был отправлен большой турецкий отряд. Игумен монастыря призвал монахов защитить монастырь и раздал им оружие. В бою пара сотен монахов остановила около полутора тысяч турок. Сотни турок были убиты. Стены монастыря расписаны в память о том сражении. И я подумал: а есть ли у нас примеры, когда монахи воюют с оружием в руках? Нет у нас таких примеров. В нашем сознании монах — человек, отрекшийся от мира.
Нестяжатели и иосифляне
Именно поэтому возникает идейный спор между нестяжателями и иосифлянами. Первые говорили, что Церковь должна отрешиться от мирских забот, вести аскетический образ жизни, думать только о спасении души, поэтому должна уходить в ничейные леса за пределами страны и не думать о собственности. Вторые считали, что, если Церковь будет богатой, а значит сильной и славной, она сможет помочь большему числу людей. При этом аскеза у иосифлян была чуть ли не строже, чем у нестяжателей.
У греков тоже есть такие модели монашества — например, какой-нибудь отшельник, живущий в маленьком ските вне монастыря где-то на Афоне. Но ни у кого не вызывают возмущения и влиятельные, богатые монастыри. Такие, как Ватопед или, в прошлом, Студийский монастырь. А у нас вызывают. Именно поэтому нестяжатели подняли вопрос, почему некоторые монастыри имеют крупные земельные владения — греки такого спора не породили. Вот это и есть наш культурный код, наше мировоззрение.
Непротивление злу силой
Или идея непротивления злу силой. Приведу в пример князей Бориса и Глеба. 1015–1018 годы. Большая семья — большая война. Все борются со всеми. За власть. Больше половины доживших до этих дней сыновей Владимира Святого погибло в годы борьбы за наследство. Погибли Борис и Глеб. Святополк боролся и погиб. Святослав, князь Древлянский, бежал в Венгрию и погиб. Судислав был в итоге посажен под замок. Временно среди победителей был Мстислав Тьмутараканский, но скончался раньше Ярослава. Только Ярослав Мудрый победил, но очень сильно рисковал.
Братья Борис и Глеб — важный прецедент. Они сами отказались участвовать в междоусобной борьбе. Мотивом отказа были принцип подчинения старшему в роде, кем бы он ни был, и христианский принцип непротивления злу силой. Как Христос, отказавшийся и от легионов ангелов, и от использования оружия в Гефсимании. Они стали первыми русскими святыми, прославленными как мученики-страстотерпцы.
За 30 лет были написаны как минимум пять посвященных им произведений. Это указывает на интенсивнейшее переживание русскими людьми их подвига. В первом из них — «Сказании чудес святых мучеников Романа и Давида» (это их крещальные имена) — действующие лица — только простые люди. Мне кажется, именно это и есть именно наш, особый результат христианизации.
Вызовы прошлого
За все время существования Православия в России можно выделить несколько особенно кризисных периодов.
Слуга государства. Во времена правления Ивана III Церковь была поставлена на колени. Святитель Геронтий (митрополит Московский) 20 лет противостоял государственной власти. Но его в конце концов сломали. И последние четыре года он делал все, что от него хотел государь. После него ни один митрополит не смел идти против государя (даже святитель Филипп (Колычев).
Католическая угроза. Смутное время — когда страна оказалась в состоянии клинической смерти, а перед православием возникла реальная угроза гибели от католической Польши. Спасла позиция святого патриарха Гермогена. Он выставил два условия, при которых можно было бы признать польского королевича Владислава русским царем: принятие им православия и отказ от польской короны. Это была гарантия того, что государство и вера сохранятся.
Репрессии XX века. В 1922 году начались целенаправленные антицерковные репрессии. И продолжались до 1940 года. Описывать их не нужно, так как Церковь очень постаралась, чтобы память об этих страшных годах крепко врезалась в наше сознание. Перед войной архиереев начали выпускать на свободу, а чуть позже даже давать им кафедры. Послевоенные накаты на Церковь уже не были так страшны.
Вызовы сегодняшние: секуляризация сознания
Этот вызов берет начало в XIX веке. Он долгий, у него сложная динамика, он принимает разные формы. Сегодня в храмах много людей — но это более секулярно мыслящие люди, даже по сравнению с теми, кто ходил в храмы в советское время. И как они себя поведут, если поменяется политика государства в отношении Церкви, я не знаю. Даже за многих священников не поручусь.
Пока в России эта проблема не особенно видна. Но боюсь, что скоро уровень секуляризации общества сравняется с европейским.
То, чего советская власть добивалась трудно и с жертвами, Европа добилась легко и естественно. И к тому же самому времени. К 1960-м годам атеистическое общество сложилось и в СССР, и в Европе — студенческая революция во Франции сделала свое дело и распространила агрессивный секуляризм по всей Европе.
В 80–90-е годы в Европе произошла рецессия, атеизм потерял активность. И у нас в это время тоже начала возрождаться религиозность. А вот последние лет 10–15 атеизм атакует Европу с новой силой.
Я не поддерживаю теорий заговора. Скорее здесь действует тот же закон, что и в творчестве. Художник не формирует сознание людей. Он отражает то, что в сознании уже есть. Чем гениальнее художник, тем точнее он попадает в эту боль. И то, что мы видим сейчас, — отражение того, что у нас внутри.
Судите сами. Сейчас живет поколение, родившееся после Карибского кризиса, не знающее страха перед мировой войной, перед угрозой ядерной войны, которое видело, как выглядят испытания ядерной бомбы. А следующее поколение даже не представляет, что между людьми может не быть коммуникации. Оно родилось одновременно с сотовой связью, общедоступным интернетом, социальными сетями и прочим.
Появляются все новые и новые средства коммуникации. Возникает иллюзия могущественности. Люди раскрепощаются. Они живут все лучше и лучше. Зачем им Бог? «Сытое брюхо к молитве глухо», — подмечено точно. Так что секуляризация — к сожалению, естественный процесс. И христианству надо учиться жить в этих условиях. Как оно училось сосуществовать с философскими школами античности, с имперскими государственными властями, с варварами — в III–VI веках. И позднее появлялись вызовы, с которыми нужно было научиться сосуществовать.
Не всякий неверующий священник знает, что он неверующий
Веру теряют и священники, и это тоже естественный процесс. Даже один из 12 апостолов оказался Иудой. И это соотношение — один к одиннадцати — сохраняется во все времена.
Проблема здесь не в том, что человек атеист, а в том, как он себя ведет. Знаю бывшего священника, который ушел из Церкви в конце пандемии. По этому поводу он даже статью написал, где признался, что много лет скрывал потерю веры от прихожан. Прошлый путь в Церкви без веры он сейчас воспринимает как тяжелую психологическую травму.
Почти все священники, которые потеряли веру, становятся «анонимными атеистами». Боятся признаться в этом даже себе. Скажу больше, не каждый неверующий священник знает, что он неверующий. Среди них много людей совестливых. Одно ведь не исключает другое. И если неверующий священник не создает деструкцию на приходе, не ломает его, а, стало быть, не ломает и Церковь Христову, — уже за это ему маленькое оправдание.
Конечно, правильнее было бы сознаться прежде всего себе и уйти из Церкви. Но так могут немногие. Страшно все бросать и начинать жизнь сначала. А ведь надо еще и семью кормить.
У нас это табуированная тема. А в США, знаю, многие священники ходят к психоаналитику. Там есть целые общества анонимных атеистов, где все эти проблемы обсуждаются. Видимо, и мы к этому придем.
Исламизация сегодня
Следующий по серьезности вызов — исламский. Недавно я был на одной церковной конференции в Оренбурге, она проходила в местной семинарии. На пленарное заседание пригласили выступить местного муфтия. Приятный в общении человек, руку жмет, улыбается, в выступлении говорит прекрасные слова о благополучии и процветании семинарии.
Но встает вопрос, до какой степени возможна межконфессиональная дружба? Если речь идет о противостоянии секулярному миру, то да, это наша общая проблема. Но наша дружба не может быть предметной — мы верим в разное. И если мусульман станет в стране слишком много, как будут при этом жить православные, вопрос открытый. А миграционная политика сегодня такова, что к нам приезжает много жителей именно мусульманских стран. Которые уже давно вышли из-под русского культурного влияния.
Я недавно ехал в такси. Разговорился с водителем-азербайджанцем. Милейший человек. Горячо проповедует гуманистические истины, традиционные ценности. Но истины и ценности всегда соответствуют представлениям того, кто их проповедует. И в данном случае они имели мусульманский окрас. А этот человек говорил очень убедительно. Потенциальный слушатель может спросить: а во что же ты веришь, если так здорово про это рассказываешь? И тот ему ответит: приходи в мечеть и узнаешь.
Пока нас спасает то, что мусульманская культура нам все-таки чужда, хоть и понятна. А вот что будет дальше, не знаю. Хотя это вызов отложенный и куда менее серьезный, чем секуляризм.
Молодежь есть, но с ней надо уметь работать
Часто говорят, что в православных храмах мало молодежи. Здесь работает универсальный принцип: «Каков поп, таков и приход». Так же можно сказать: «Каков директор, такова и школа», «Каков главврач, такова и больница» и т. д.
Если священник маловнятен, тосклив и зануден, не будет у него молодежной аудитории. И, наоборот, появится хоть какой-то креатив — молодежь подтянется. Здесь проблема в другом. Мало кто умеет работать с молодежью системно. Моя знакомая организует встречи со студентами МГУ, рассказывает им о православии. Она легко собирает аудиторию в 200 человек. Отработана технология, задействованы соцсети. Работают люди. В Санкт-Петербургском университете столько народу собрать невозможно. Мы просто не умеем это делать.
Знаю, что активно работает со студентами священник Димитрий Симонов в Педагогическом университете в Санкт-Петербурге, там есть университетский храм. Но такого надо больше.
Церковь всегда менялась
Есть еще популярный вопрос: должна ли Церковь подстраиваться под наш «изменчивый мир»? Скажу сразу, не должна. Любая попытка подстроиться под мир — значит изменить своему церковному призванию. А призвание Церкви — приводить людей к Богу. И готовить их к смерти. Или, иными словами, подводить людей к изменению мировоззрения и подталкивать их к вопросам смысла жизни. К вечной неизменной Истине.
Но при этом могут быть разные формы того, как это делать. Но это не имеет отношения к подстройке под мир. Церковь должна в этом смысле меняться, и она всегда менялась — вольно или невольно.
У нас есть люди, которые очень боятся всяких новшеств. Например, боятся богослужений на русском языке. Но ведь это лишь попытка Церкви быть услышанной и понятой. Полторы тысячи лет Церковь меняла свой язык под современный, и вдруг триста лет назад перестала это делать.
Самобытная архитектура на греческом материале
У русской культуры есть одна важная особенность — это ее комплементарность. Способность впитывать внешнее влияние и перерабатывать его без ущерба для себя. То есть наша культура не меняется, а обогащается.
Примеров очень много. Первые русские храмы были слепками с византийских или греческих. Например, Десятинная церковь — первый православный храм на Руси. Не сохранившийся, но описанный в «Повести временных лет». Или Софийский собор, построенный в Киеве при Ярославе Мудром. Прикрой чем-нибудь купола — и станет виден типичный греческий храм. И именно эти купола, которым всего 300 лет, делают его русским.
Софийский собор в Новгороде уже совершенно другой. А ведь они почти ровесники с киевским. Верхние закомары — полукруглые завершения наружного участка стен, придуманы точно нами. А потом уже появляются храм Покрова на Нерли, Дмитриевский собор во Владимире. На греческом материале создана абсолютно самобытная архитектура.
Странные изгибы культурной комплементарности
Культурная комплементарность работала на протяжении долгого времени, пока не случился Ферраро-Флорентийский собор. Встал неприятный вопрос: если греки приняли Унию, не надо ли нам более жестко относиться к греческой культуре? Это и стало одним из поводов для столкновения святителя Геронтия с Иваном III. Пошли освещать Успенский собор в Кремле. Крестным ходом одна половина пошла традиционно посолонь — по солнцу, а вторая пошла против солнца — по-гречески. За алтарем встретились. Началась перебранка. Комплементарность не сработала.
Дальше этот кризис двигался скачкообразно и достиг пика к середине XVII века. Когда уже неспособность что-то впитать, найти компромисс привела к расколу Русской Церкви.
Вестернизация России, начавшаяся при Алексее Михайловиче, — тоже пример комплементарности. Даже появление большевиков и социализм на российской почве (прости, Господи!) — тоже ее проявления.
Как сербская грамматика перестала быть сербской
Следующий кризис возник уже в 1990-е. Мы споткнулись о проблему перевода языка богослужений на русский язык, и это очень большой вызов.
А ведь начиная с XI века Русская Церковь спокойно относилась естественному процессу обновления языка. Сильным было второе южнославянское влияние конца ХIV–XV веков, к нам приезжали многочисленные монахи-книжники из Сербии.
Наш петербургский филолог, Дмитрий Михайлович Буланин, сделал дерзновенную попытку описать механизм, как происходило югославянское влияние, на примере Лествицы. Во времена преподобного Сергия, в конце XIV века, на Русь привезли сербскую рукопись Лествицы, написанную сербами в Хиландаре — афонском монастыре. Мало того, что рукопись была написана сербами, это был новый славянский перевод, сделанный ими же под себя.
Дмитрий Михайлович сравнил несколько рукописей. Оказалось, что один из переписчиков, копируя текст с чуждыми грамматическими формами, пытался править его по-русски. Переписывая следующий экземпляр, он уже перестал бороться с непривычными окончаниями, и с этого списка Лествицы новые грамматические формы стали разливаться по древнерусской книжности.
Пошло это именно с Лествицы. Она читается Великим постом за богослужением во время чтения канона прп. Андрея Критского. Скоро и другие богослужебные тексты автоматически подстроились под новую грамматику. Но и она подстроилась под русский язык — перестала быть сербской. Вот так обновлялся язык, и никто не протестовал.
Мне кажется, в недалекой перспективе вопрос с языком будет разрешен. Этому способствует все та же секуляризация сознания — и общества, и священства. Уже сейчас многие относятся к этому терпимее.
Искусственный интеллект: на службе православия?
Русское православие ждет определенный прорыв и в использовании технологий. Искусственный интеллект, ChatGPT — те вещи, которыми мы только учимся пользоваться, но они могут существенно облегчить некоторые процессы. Например, в Духовной Академии мы планируем его использовать, чтобы качественнее и дешевле переводить аннотации научных статей. Ведь там не требуется личностное начало. А вот там, где требуется, искусственный интеллект просто не нужен. Он не может, не должен становиться конкурентом человеку там, где есть мысль и чувство.
Главное — понимать: именно православие формирует нашу жизнь, нашу мысль. Мы ответственны за него. И это не высокие слова, это наша простая, повседневная жизнь.
А вызовы были, есть и будут. Кто знает, как изменится жизнь православных в будущем? Какая будет политика в отношении нас? Всякое может быть. Надо помнить, что выбор, сделанный когда-то, стоит дорого. Нельзя разменивать его на сиюминутные позитивные результаты. И эта ответственность должна нас греть. А зная, где «соломку подстелить», к чему-то надо и заранее подготовиться. Чтобы Господа не подвести. Принимая от Него не только доброе, но и худое — как святой Иов.
Протоиерей Константин Костромин — кандидат богословия, кандидат исторических наук, проректор по научно-богословской работе Санкт-Петербургской духовной академии. Автор книг «Князь Владимир и истоки русской церковной традиции: этюды об эпохе принятия Русью христианства», «Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях», «Архиепископ Михаил (Мудьюгин) (1912–2000): музыкант, полиглот, инженер и богослов».
