Передел

«Передел» – один из никогда ранее не издававшихся на русском языке романов Спарк. Ему свойственна не только пародийная «остросюжетность» и характерная для творчества Спарк злая ирония, но и тема эксцентрических причуд английской аристократии, превращающихся в забавную фантасмагорию…

• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16

ГЛАВА 1

Тем летом в Неми говорили в основном о трех новых виллах. Одна действительно была новой: под нее расчищали землю, ее продумывали до последнего гвоздя, консультировались с адвокатом. Строили виллу три года и два месяца. «И еще семь дней, три часа и двадцать минут, – нередко уточнял ее нынешний жилец. – От момента, когда Мэгги дала добро, и до въезда прошло ровно три года, два месяца, семь дней, три часа и двадцать минут! Я засекал! Я считал каждую минуту!»

Два других дома уже стояли. Вернее, едва стояли и требовали только ремонта. Каменную кладку, лежавшую в их основаниях, относили к древнеримской эпохе – и то лишь потому, что никто не побеспокоился раскопать фундаменты поглубже. Оба здания с обширными участками, равно как и землю под третью, приобрела Мэгги Редклиф.

Один из домов, сельский коттедж, предназначался ее сыну Майклу. Майкл собирался поселиться в нем после женитьбы.

Саму Мэгги тем летом в окрестностях Неми никто не видел. По слухам, она или уехала, или еще не приехала, или на всех порах мчится не то в Лозанну, не то в Лондон.

По тем же источникам, Хьюберт Мэлиндейн, поселившийся в новопостроенной вилле, то ли встретился с ней, то ли разминулся, то ли получил от нее письмо, то ли провел серьезный разговор, то ли всегда был в курсе мельчайших подробностей ее жизни. Уже не первый год Хьюберт оставался лучшим другом Мэгги и основным источником полезной информации.

Третья вилла когда-то нуждалась в капитальном ремонте. Но не теперь. Мэгги умела организовать что угодно, хотя порой на это уходили годы. Итальянская «пунктуальность», а также ворох семейных и прочих проблем не улучшали положение дел. Однако к лету и третий дом предстал во всем великолепии. Он расположился в глубине прекрасного парка с теннисным кортом, бассейном, прудом, поросшим кувшинками, и огромными ухоженными газонами. В припадке рачительности Мэгги решила сдать виллу богатому бизнесмену, хотя и не испытывала ни малейшей нужды. Так она избавилась от необходимости лишний раз объясняться с Ральфом Редклифом, ее супругом. Ральф Редклиф был не беднее Мэгги, но ничем, кроме денег, не интересовался. Напоминание о регулярном доходе от одного из домов лишало его возможности высказываться о сомнительности всей затеи. И все же говорили, что именно в то лето брак Мэгги затрещал по швам.

С террасы Хьюберта Мэлиндейна открывался великолепный вид на озеро Неми и холмы Альбано, силуэты которых маячили на горизонте. Хьюберт не мог жить без этого вида. Он так прочно утвердился в своей легенде, что Мэгги и в голову не приходило оспаривать его права. Виды из спален секретарей Мэлиндейна были немногим хуже.

Секретарей тем летом было четверо: Дамиан Рансивелл, Курт Хайкенс, Лауро Моретти и Иан Маккей. Из них только Дамиан действительно исполнял секретарские обязанности.

– Мы ведь не останемся здесь на все лето, милый?

– Почему, котик? Терпеть не могу эти переезды.

– Сними сережки, скоро зеленщик придет.

– Что он здесь забыл, милый?

– А как же чеснок?

– Курт, дорогой, нам сегодня не нужен чеснок.

– Нет, нужен, я готовлю салат.

– Вот тебе один зубчик для салата, котик. Больше не понадобится.

– О, Иан, проваливай с кухни, ты меня раздражаешь.

– Мне скучно, – объявил собравшимся за обеденным столом Хьюберт Мэлиндейн, хозяин дома. – И вы все опостылели. Извините, но это так.

– Только нам не рассказывай, – услышал он в ответ.

– Грибы совсем дряблые. Разве можно так жарить? Как будто сварили в растительном масле! Надо жарить на смеси сливочного и растительного. Сливочного класть чуть-чуть, а растительного и того меньше!

Жара тогда стояла такая, будто кто-то на всю катушку включил нагреватель и уехал на летние каникулы. Хьюберт возлежал на диване в кабинете с зашторенными окнами и печально размышлял о полном отсутствии благородства в характере Мэгги. Час сиесты тянулся немилосердно долго. Хьюберт решил поговорить с Мэгги о кондиционере, но необходимость разговора угнетала. Дожидаться встречи, просить, унижаться перед женщиной, которая не знает слова «порядок», – последнее дело! Что говорить о той, которая способна в любой момент нагрянуть «во всем блеске», даже не удосужившись предупредить? Никакого такта! Знай она хоть понаслышке, что такое такт, то не вынуждала бы полагаться в каждой мелочи на ее щедрость, а подписала бы доверенность. Даже этот дом принадлежит не ему, а Мэгги, хмуро думал Хьюберт, павший на диван под натиском жаркого лета. У него нет никаких прав, никаких. А если с ней что-нибудь случится? Она запросто может погибнуть в авиакатастрофе. Уставив глаза в потолок, Хьюберт выдернул из бороды волос, и боль странным образом принесла успокоение. Нет, с Мэгги ничто не может произойти. Мэгги неуязвима.

ГЛАВА 2

– Не утруждайте извилины понапрасну, мисс Фин, – буркнул Хьюберт, – их вам и на полезные дела не хватает. Просто разложите все в хронологическом порядке, как я просил.

– Я думала, что вы захотите отделить личную переписку от деловой, – огрызнулась Паулина Фин. – Так было бы логичней.

– В ваших словах я логики не заметил, – отозвался Хьюберт, с ужасом, который не имел никакого отношения к Паулине, взирая на огромные коробки, полные писем.

Огромные кипы очень старых писем редко способствуют душевному равновесию. Воспоминания, давно канувшие в небытие, и проблемы, оставшиеся нерешенными, позабытые слова и лишь теперь верно понятые фразы, полная хроника неоплаченных и переплаченных долгов, времени, убитого без толку, и навсегда утраченной юности – призрак за призраком восставал из пыльных коробок.

– Разложите в хронологическом порядке, – повторил Хьюберт. – Сначала по годам, а затем по месяцам. Больше от вас ничего не требуется. И незачем перечитывать их по несколько раз. Так вы только зря теряете рабочее время.

– Есть! Итак, не буду думать о чем не положено, – ответила Паулина Фин и притянула к себе очередную стопку писем.

– Думайте о чем вашей душе угодно, только делайте, как я сказал, – отрезал Хьюберт. – Все мы вольны думать о чем пожелаем. Но, будьте добры, держите мысли при себе, а тратить мое время на дурацкие споры совершенно незачем.

Он вышел на тенистую террасу с видом на озеро. Весна уже заявила о себе: погода, по мартовским меркам, стояла теплая. Хьюберт дал себе слово помириться с секретаршей и называть ее по имени. Она, не спрашивая разрешения, давно уже звала его Хьюбертом. С начала года, когда начались финансовые неурядицы, он сделался раздражительным. Сначала Хьюберт предпочитал считать сложившиеся обстоятельства «любопытными» и «непредвиденными». Однако теперь он начал подозревать, что неудачи стали закономерным следствием второго развода Мэгги, ее нового брака с итальянским и, видимо, ревнивым маркизом, всеобщего финансового кризиса, а также скоропостижного банкротства сомнительной швейцарской компании, куда, в надежде сорвать куш, Хьюберт вложил значительную часть сбережений. Пока он не знал, что предпринять. Оставалось одно средство, и мысль о нем, обретая необходимую ясность, одиноким облаком блуждала в его голове. В то же время деньги продолжали таять.

Неми распростерся перед глазами Мэлиндейна: озеро, далекие холмы, буйная растительность – тот самый вид, который, взволновав воображение сэра Джеймса Фрэзера, воплотился в его «Золотой ветви», «евангелии» нового язычества. Волшебная панорама, и прежде не оставлявшая Хьюберта равнодушным, внезапно возымела неожиданный эффект. «Этот вид мне не по карману», – заключил Хьюберт и вернулся в дом.

При виде Паулины, раскладывавшей письма в стопки, он ощутил легкий всплеск эйфории. Там, в грудах писем, скрывалось последнее средство, к которому настало время обратиться. Нет, Мэгги не отнимет у него Неми! Пусть юридически не все гладко, но моральное право никто не посмеет оспорить.

Юридически ему, разумеется, не принадлежит даже этот дом. Мэгги была… Она была… Мэгги, Мэгги…

Паулина Фин опять зачиталась. В тех случаях, когда на письме не было даты, приходилось углубляться в содержание, чтобы верно соотнести его с одной из многочисленных стопок, аккуратно разложенных на столе. Однако сейчас Паулина вчитывалась в письмо с живым интересом, а Хьюберт вовсе не был уверен, что эта живость ему по карману (особенно учитывая, что теоретически секретарша получала почасовое жалованье). Уверенности у него не было потому, что, хотя жалованье это было очень небольшое, Хьюберт не знал, может ли вообще позволить себе услуги Паулины. Ведь сумма, которую он задолжал, росла каждый час с той же скоростью, с какой уменьшалась вероятность, что когда-нибудь он ее выплатит.

Хьюберт бросил еще один взгляд на Паулину, на ее маленькое личико, обрамленное кудряшками, и понял, как ему не хватает Иана, мальчика из Инвернесса, Дамиана, армянского мальчика с забавной фамилией Рансивелл, лучшего секретаря из тех, кто пытался быть секретарем, и двух других – с их вечными склоками и капризами, кулинарными изысками и перестановками мебели, сережками, кулончиками, демонстративно обтягивающими джинсами и тем, что они обтягивали. Тоска не относилась к кому-то конкретно, но Хьюберту все равно было плохо. Их отъезд, такой недавний и тем не менее так неумолимо свершившийся, до сих пор не давал ему покоя.

Утренние новости, возвестив о смерти Ноэля Коуарда, провозгласили «кончину эпохи». Для Хьюберта кончиной эпохи сделались внезапный развод Мэгги и ее не менее внезапное замужество. «Эпохи умирают – подумал Хьюберт, – каждый день гибнет по эпохе». Он пал духом, затем попробовал взбодриться, но вышло не очень.

Хьюберт снова перевел взгляд на мисс Фин. Она, наконец дочитав увлекательное письмо, нагнулась, вглядываясь в разложенные на столе стопки. У нее были широкие, слишком широкие бедра. «Где поэзия моей жизни?» – подумал Хьюберт. Его не оставляло ощущение, что поэзия где-то недалеко и скоро вернется. Уордсворт называл поэзию «чувством, застывшим в спокойствии». Хьюберт принял митигил, слабенькое успокоительное, убедил себя, что через десять минут станет лучше, и проглотил еще одну таблетку для верности. В это время у парадного входа затормозил до боли знакомый белый автомобиль.

– Боже мой, опять он! – поморщился Хьюберт и обернулся к Паулине. – Мисс Фин, к нам приехал ужасный человек. Не оставляйте меня с ним ни на минуту, носите бумаги на подпись, напоминайте, что я должен отужинать в городе. Придется угостить его выпивкой. Он просто невыносим.

Секретарша вышла посмотреть на прибывшего. Тощий невысокий священник хлопнул дверью машины и, неумолимо приближаясь, улыбался и махал рукой.

– Иезуит из Милуоки, – сообщил Хьюберт.

– Я его встречала, – кивнула Паулина. – Он всех изводит.

– Знаю, – согласился Хьюберт, ощутив внезапный прилив симпатии к мисс Фин, и вышел навстречу священнику.

– Хьюберт, как чудесно, что вы дома! – воскликнул иезуит дребезжащим, как расстроенная гитара, голосом. – Я только что из Рима, и сразу к вам.

– Добрый день, – вежливо поздоровался Хьюберт. – Боюсь, у меня мало времени. Если бы вы позвонили перед приездом, я бы перенес ужин.

– Вы уходите ужинать?

– Да, около семи, – вяло улыбнулся Хьюберт. Было почти шесть часов вечера. – Мне надо успеть переодеться. – Он указал на свой домашний наряд. – Вы знакомы с Паулиной Фин? Паулина, это отец Катберт Плейс.

– Паулина? Кажется, я уже встречал вас. – Священник пожал ей руку, явно пытаясь вспомнить время и место этой встречи.

– Я раньше работала в Риме на Бобби Лестера, – подсказала Паулина.

– Да, конечно! Значит, теперь вы здесь?

– Да, теперь я здесь.

– Хьюберт, я привез с собой коллегу, хочу вас познакомить. Он ждет в машине. Думаю, вас обрадует это знакомство. Он изучает древние экологические культы, у него даже есть записи современных язычников, вы просто обязаны их послушать! Сознательное мешается с бессознательным! Они просто восхитительны! Я-то думал, что мы вместе поужинаем, но так и быть, можно просто выпить. – Священник направился к машине, вытянув одну руку назад, к Хьюберту, будто удерживая его на невидимой привязи.

– Чтоб он провалился! – пожаловался Хьюберт Паулине. – С какой стати тратить на них выпивку? Я ведь говорил, что больше не могу себе позволить развлекаться. Подумать только, они собирались остаться на ужин! Вечно он ведет себя как дома. Вваливается без приглашения, и я уже не хозяин. Еще и зануда каких поискать.

– Ужасный зануда, – согласилась Паулина. – Бобби Лестер тоже терпеть его не мог.

Отец Катберт повернул обратно в компании иезуита схожей наружности, но помоложе.

– Хьюберт, – возвестил он, едва подойдя к террасе, – знакомьтесь, отец Джерард Харви. Джерард изучает экологическое язычество, и я все ему о вас рассказал. Кстати, это Паулина Фин. Она работает на Хьюберта. Мы с ней давно знакомы. Она…

– Идемте в дом, выпьем, – предложил Хьюберт.

– Мы можем посидеть на террасе, пусть Джерард полюбуется, какой здесь вид. Что за чудесная погода! Погода – лучшее в Италии. Уже в марте можно сидеть на улице и…

Хьюберт оставил их на террасе и отправился за напитками. Паулина пошла следом.

– Мне оставаться с ними? – спросила она.

– Да, пусть не расслабляются. Послоняйтесь неподалеку с глупым видом, не давайте им поговорить спокойно. Почаще напоминайте, что через полчаса я должен готовиться к ужину. Нужно убедить их в неизбежности расставания.

Паулина вернулась на террасу и села рядом со священниками.

– Вы давно в Италии? – спросила она у младшего.

– Уже полгода.

– Хьюберту надо собираться, – сообщила она, посмотрев на часы. – Чтобы успеть к восьми, ему придется поторопиться. И еще нужно подписать несколько бумаг.

– Где он ужинает? – поинтересовался отец Катберт.

– Вы не должны об этом спрашивать.

– Разве прилично так разговаривать? – изумился Катберт.

– Наверное, она не католичка, – вступился Джерард.

– Я католичка, – ответила Паулина, – только это ни при чем. Нельзя рассказывать всем подряд о делах своего работодателя.

Хьюберт принес поднос с напитками. Бутылка виски была полной на треть, бутылка джина – и того меньше. Еще на подносе стояло ведерко со льдом и бутылка минеральной воды.

– Это террористический акт, – сообщила Паулина.

– Что? – переспросил Хьюберт, опуская поднос на стол.

– Священники – террористы, – объяснила Паулина. – Нас взяли в заложники и скоро потребуют выкуп.

Иезуиты жизнерадостно переглянулись. Больше всего они любили разговоры о себе.

– Боюсь, с тех пор как вы закончили семинарию, многое изменилось, – ответил Хьюберт.

– Это было не так уж давно. К тому же я затем училась в Челтнеме.

– А где там учатся? – поинтересовался отец Джерард.

– В женском колледже, – ответил Хьюберт. – Если приглядеться – сразу увидите. У нее это на лбу отштамповано.

– Почему вы так враждебно настроены? – спросил отец Катберт, ерзая на стуле, словно он испытывал не только душевный, но и сексуальный дискомфорт.

– Мне кажется, – вероломно обернулся Хьюберт к Паулине, – что продолжать этот разговор не очень гостеприимно. – Он разложил лед по бокалам. – Что будете пить?

– Виски, – хором ответили священники. Хьюберт мысленно попрощался с бутылкой и начал разливать.

– Хьюберт, у нас больше нет виски, – сказала Паулина.

– Я буду джин, – ответил он. – А вы, мисс Фин?

– Тоник, пожалуйста.

Молодой священник, потягивая виски, не сводил глаз с неподвижного озера и девственного леса, укрывшего плодородную почву холмов.

– Потрясающая экология! – сказал он наконец.

– Вы хотели сказать – прекрасный вид? – переспросила Паулина.

Хьюберт повернул стул спинкой к величественной панораме и вздохнул. Митигил начал действовать.

– Придется от него отказаться. Другого выхода нет. Дом принадлежит не мне, а Мэгги сильно переменилась с тех пор, как выскочила за своего маркиза. Они собрались брать плату за проживание. И немалую. Придется съехать.

– Не забудьте об ужине, – вставила Паулина. – Кстати, Хьюберт, вы не подпишете несколько бумаг?

– О каком ужине? – рассеянно переспросил Хьюберт. После замужества Мэгги, женитьбы ее сына и бесследной пропажи в Швейцарии почти всех сбережений его приглашали куда-либо все реже и реже. Он молча уставился на последний глоток джина, а отец Катберт засомневался в реальности предстоящего ужина.

– Так вы идете на ужин? – решил уточнить он.

– Ведь мы же сказали, – с укором заметила Паулина.

– А вдруг вы не всерьез? – возразил священник.

– Конечно, иду, – опомнился Хьюберт. – Боюсь, мне скоро придется вас покинуть, чтобы переодеться. Они рано садятся за стол.

– Кто они? – решил не сдаваться отец Катберт. – Я их знаю? Может, нам тоже присоединиться?

Его экологический спутник начал демонстрировать смущение:

– Нет-нет, Катберт, лучше вернемся в Рим. Это слишком неожиданно. Нам не надо… – Он поднялся и нервно оглянулся на автомобиль, припаркованный неподалеку.

Хьюберта осенила мысль «отвести грозу» на сына Мэгги, жившего в соседней вилле.

– Может, вам стоит навестить Майкла? – сказал он.

– А он дома, как вы думаете? – с готовностью ухватился за идею отец Катберт.

– Наверняка, – заверил Хьюберт. – Они оба сейчас здесь. Майкл недавно женился, вы уже слышали? В наши дни брак становится роскошью, доступной исключительно миллионерам. Уверен, ваш визит их несказанно обрадует.

Пока один священник восторженно слушал Хьюберта, объяснявшего, как проще добраться до Майкла на машине, отец Джерард не сводил глаз с озера.

– Экология! – воскликнул он. – Здешняя окружающая среда великолепна.

– Навестить Майкла и Мэри – ваш священный долг, – подзуживала священников Паулина. – У них великолепный стол. Знаете, когда Мэгги развелась и снова вышла замуж, они пережили настоящее потрясение. Все Редклифы очень расстроились. Ее новый муж – настоящая свинья.

– Они больше не видятся с отцом?

– Думаю, нет, – отозвался Хьюберт. – Конечно, Редклиф был вторым мужем Мэгги, этот – третий. Но все произошло так неожиданно. Разумеется, на их финансовом состоянии это никак не сказалось. Хотя, честное слово, даже я был в шоке.

Когда священники наконец ретировались, Хьюберт и Паулина пошли на кухню. Он открыл банку сардинок, она нарезала картофельный салат, и они принялись за еду, безмолвно и задумчиво.

Казалось, Хьюберт позабыл обо всем. Паулина, обеспокоенная, что он и вправду забудет столь сблизившую их тему, с готовностью напомнила:

– Ох уж эти священники…

Поначалу Хьюберт не клюнул на наживку, только пробормотал:

– Думаю, вы согласитесь, что они невыносимы.

– И какая развязность, просто хамство! – отозвалась Паулина. Это возымело желаемый эффект – Хьюберт горячо согласился.

– Удивительно, но факт! – воскликнул он. – В тот момент, когда окончательно доходишь до ручки, немедленно являются люди, которых ты надеялся никогда в жизни больше не увидеть, и нагло требуют внимания! Чем тяжелее минута, тем наглее зануда! А ведь было время, когда даже среди иезуитов попадались, простите за старомодное слово, джентльмены. Впрочем, сейчас в это сложно поверить.

Паулина передала ему картофельный салат, щедро приправленный майонезом. Помимо картофеля, в нем был и мелко нарезанный лук.

– Забудьте о них, Хьюберт, – сказала она, явно вознамерившись помешать этому.

Хьюберт улыбнулся.

– Мисс Фин, – ответил он, забирая миску с салатом, – внутри меня хохочет каверзный демон, без которого я погибну.

ГЛАВА 3

– Когда-то здесь жили духи, свита богини. Прибрежные леса населяли дриады и нимфы. Вы уже побывали на руинах храма Дианы? Все заросло, раскопки засыпаны, но все равно там куда интереснее, чем может показаться.

– Я туда не ходила, – покачала головой Мэри, жена Майкла, молодая длинноволосая блондинка из Калифорнии. Она устроилась, поджав ноги, на подушке, брошенной прямо на мозаику террасы. Незваные священники настолько ее забавляли, что она уговорила их дождаться ужина. Майкл был в Риме и собирался вернуться только к девяти. «К девяти – значит, в десять точно приедет», – объяснила она.

– Когда Пий Второй проезжал эти места, – продолжил отец Джерард, – он назвал Неми родиной нимф и дриад.

– Правда?

Появился молодой слуга-итальянец в белом костюме с сияющими пуговицами и причудливыми эполетами. Посмотрев на Катберта как на старого знакомого, он оставил поднос с канапе и орешками на столике, рядом с напитками. Катберт же, не глядя на слугу, схватил орешки, его примеру последовал отец Джерард. Звякнули бокалы. Священники потянулись к бутылкам, и бокалы снова наполнились. Налили и Мэри. Всех их, американцев за границей, объединяло желание делиться опытом и переживаниями, какими бы различными они ни были.

– Я специализировалась в области социологии, – сказала Мэри, закончившая колледж в Калифорнии.

– Вы раньше бывали в Италии? – спросил отец Джерард.

– Нет, никогда. Мы с Майклом познакомились в Париже. Потом переехали сюда. Мне здесь нравится.

– Вы хорошо знаете итальянский? – спросил отец Катберт. Он лучился счастьем. Да и могло ли быть иначе после двух месяцев, безвыездно проведенных вдали от жизни, в унылой церковной резиденции в Риме?

– Да, уже неплохо. Я прошла ускоренный курс. Наверное, скоро совсем освоюсь. А вы как?

– Джерард учится, но ему не хватает практики. В нашей резиденции, конечно, попадаются итальянцы, однако… знаете, мы общаемся только с американцами. Иногда, правда, еще с французами…

– Катберт знает итальянский как родной, – вмешался отец Джерард. – Когда я выспрашиваю у местных о легендах и поверьях, я без него как без рук.

– Джерард пишет научный труд о языческой экологии, – объяснил отец Катберт.

– Правда? Мне казалось, что почти все итальянцы – католики.

– Да, так может показаться, но при детальном рассмотрении открывается целый пласт язычества, поглощенного христианством. Обширнейший, неизученный пласт.

– Тогда вам стоит поговорить с Хьюбертом Мэлиндейном…

Заговорили все и сразу. Священники забрасывали собеседницу вопросами и отвечали себе, не дожидаясь ее мнения. Мэри время от времени вставляла ехидные фразы и восклицания. Наконец голос отца Катберта, самый высокий и самый взволнованный, приковал всеобщее внимание. Слуга в ожидании стоял у двери. Мэри вытянула стройные загорелые ноги и прислушалась.

– Сегодня мы приехали к нему без предупреждения, – говорил Катберт. – Ну и что с того? Между прочим, два месяца назад, в Риме, когда я в последний раз его видел, он сказал: «Приезжайте в любое время. Не вопрос, берите с собой друга. Нет, звонить не обязательно, я не выезжаю, приезжайте просто так». Так и сказал. Ну вот, мы и приехали, да, Джерард?

– Приехали, – подтвердил Джерард.

Внимательный слушатель мог бы усомниться в достоверности слов отца Катберта на том основании, что Хьюберт, не будучи американцем, вряд ли бы употребил выражение «не вопрос». Но не подлежало сомнению, что священник взял за правило время от времени заскакивать к Хьюберту вне зависимости от того, ждали его или нет. Так или иначе, он считал это своим неотъемлемым правом.

– Мне было неловко перед Джерардом, он ведь приехал туда в первый раз. Там хозяйничает неотесанная секретарша, я ее давно знаю, она раньше работала в Риме на одного моего друга. Жуткая, невоспитанная…

Здесь в разговор встрял Джерард, а за ним и Мэри. Когда стихли уничижительные междометия, отец Катберт продолжил:

– Думаю, у нее не все в порядке с головой. И она постоянно говорила Хьюберту, что ему пора на ужин, хотя я уверен, никакого ужина и в помине не планировалось, очень уж она на это напирала. – Он опустошил бокал, и слуга вышел из тени, чтобы снова его наполнить. На этот раз Катберта осенило, что лицо этого человека ему знакомо. Однако большего он вспомнить не смог.

Слуга поднял бокал и улыбнулся отработанной, высокооплачиваемой улыбкой.

– Я вас знаю, да? – обратился к нему отец Катберт.

– Это Лауро, – сказала Мэри. – Прошлым летом он был одним из секретарей Хьюберта.

– Надо же, Лауро! В униформе я вас не узнал! Ну и ну! – Казалось, священник смутился, осознав, что слуга понимал, о чем они говорили.

– Не ожидали меня здесь увидеть? – ответил Лауро по-английски, с легким акцентом. – Когда я потерял работу у Хьюберта, то сначала подрабатывал в баре на Виа-Венето, а потом вернулся сюда и устроился у Мэри и Майкла.

– Лауро с нами на ты, – похвасталась Мэри. – Наши друзья из посольства в шоке, но наплевать.

Лауро сверкнул улыбкой и снова растворился в дверном проеме.

– Он может рассказать вам о Хьюберте все, – добавила она.

Лауро согнулся, поправляя розу в букете. Катберт бросил на Мэри осторожный взгляд, но, очевидно, она имела в виду совсем не то, что могла бы.

– Видите ли, на самом деле мне нравится Хьюберт, – признался Катберт, и Джерард подтвердил, что и ему он показался очень приятным человеком.

– Раньше он и мне нравился, – согласилась Мэри. – И сейчас тоже, если честно. Но когда против него ополчилась Мэгги, со своим мужем номер три, пришлось встать на ее сторону. Ведь она – мать Майкла, в конце концов. Что мы могли поделать? С тех пор как Мэгги вышла замуж, ее отношения с Хьюбертом становятся все хуже. Она хочет, чтобы он съехал. А он говорит, что не собирается платить за проживание. Вся мебель тоже принадлежит ей. Хотя трудно с этим придется. Знаете, местные законы… Хьюберт может прожить там до конца света.

К ужину накрыли, как только приехал Майкл. Больше всего говорили о Хьюберте. Тот был идеальной темой для разговора: достаточно насущной, чтобы день за днем следить за событиями, и благодаря их богатству не слишком волнующей. Сам Хьюберт быстро перестал быть старым другом семьи, как в те времена, когда он находился в фаворе у Мэгги. После того как молодожены прекратили навещать его, в их мифологии он превратился в социального паразита.

– Он совсем не похож на прежнего Хьюберта, – сказал Майкл. – Что-то сильно переменило его.

– Я боюсь встретиться с ним в поселке, – добавила Мэри. – Не знаю, о чем нам говорить.

Сначала один, а затем и второй иезуит дали дельный совет, как справиться с неловкостью. За столом прислуживал чересчур смуглый, невысокий, но величавый Лауро, ему помогала симпатичная служанка. Вездесущий весенний ветерок, как еще один слуга, покорно обдувал собравшихся нежным ароматом первых цветов. Вино с собственных северных виноградников прислал новый муж Мэгги.

– Хьюберт убежден, что он прямой потомок богини Дианы Немийской, – сообщил Майкл. – Считает себя если не законным, то духовным наследником всего Неми.

– Не может быть! – воскликнул Джерард.

– Может, – возразила Мэри. – Он в это верит. У них такая семейная традиция, Мэлиндейны всегда в это верили. Мы с Майклом знали в Париже его тетку – она считала это непреложной истиной. Но у нее, по-моему, было не все в порядке со здоровьем.

– Она была уже очень стара, – добавил Майкл.

– Что ж, – заключил Джерард, – надо будет уделить вопросу часть моего внимания.

– Удивительно, – покачал головой отец Катберт, – я думал, что мифы о Диане – его личное хобби. Не знал, что это семейное. К нему стоит заглянуть еще раз.

Древние историки рассказывают о том, что император Калигула делил ложе любви с богиней Дианой Немийской. И в самом деле, сравнительно недавно со дна озера подняли два роскошных корабля, пробывших под водой много веков. Считалось, что на них проходили императорские оргии. Оба корабля во Вторую мировую уничтожили немецкие солдаты. Однако сохранившиеся детали убранства и ритуальные принадлежности создают впечатление, что на борту, даже и после появления христианства, происходило что-то в высшей степени сакральное. А поклонение Диане в Неми уходит корнями в необозримое мифологическое детство человечества. Что же касается предков Хьюберта…

Но, помня о том, что в соседнем доме разговор становится все откровеннее и интереснее, что Лауро многозначительно помалкивает в своем углу, а Мэри, светясь калифорнийским загаром, васильковыми глазами и белоснежными зубами, уже несколько раз успела повторить недавнее изречение Мэгги: «Богиня Диана Немийская с почтением просит своего родственника, господина Хьюберта Мэлиндейна, принять участие в Охотничьем балу, который будет проводиться здесь, в Неми», – помня обо всем этом, присмотримся к Хьюберту повнимательнее.

Хьюберт тем временем, посмотрев, как Паулина Фин моет тарелки, вынес кофе на террасу.

– В моем возрасте, – заявил он, – не стоит пить кофе на ночь. Но, если честно, думать о том, чего не стоит, невыносимо. Всему должен быть предел.

– Понимаю, – ответила Паулина, глядя через его плечо на изумительной красоты озеро.

– Мисс Фин, – сказал Хьюберт, – я решился. Я не покину этот дом.

В декабре семьдесят второго года, вскоре после развода Мэгги, он сбрил бороду. Неделю спустя, уже в январе, узнав, что она вышла замуж за какого-то маркиза с севера страны, он сбрил и усы. Тогда Хьюберт не связывал эти поступки с Мэгги. Однако это как-то отражало его реакцию или, что более вероятно, подготовку к чему-то. Возможно, к какому-то испытанию, которое требует сбривания волос.

Теперь он выглядел моложе. Паулина Фин, которую он нанял в феврале, никогда не видела своего работодателя с бородой и усами и описала его лучшей подруге, еще одной англичанке, работавшей в Риме, как «смазливчика».

Хьюберту исполнилось сорок пять. «Смазливчиком» он был не всегда. Иногда, отправляясь в Рим, чтобы пройтись по магазинам и пообедать с подружкой, Паулина обзывала его «слегка голубоватым». Как бы то ни было, Хьюберт, без сомнения, выглядел неплохо, особенно в страдании. Держаться в форме помогала паника, охватывавшая его, когда он начинал толстеть. Экстренные меры, которые Хьюберт тут же начинал предпринимать, обычно состояли из полного поста продолжительностью в несколько дней, самое большее – в дюжину. Таким образом он быстро доводил себя до истощения и преспокойно начинал снова набирать вес, не стесняясь в блюдах и напитках. Хьюберту не раз говорили, что столь изуверским способом он успешно себя доконает, но этого так и не произошло. Большая часть его сознательной жизни состояла из приступов подобной паники, в перерывах между которыми он предавался грезам, брюзжал или подолгу и со вкусом наслаждался жизнью. Сейчас один из таких перерывов подходил к концу, чем и объяснялась особая одухотворенность встревоженного лица Хьюберта. Он был смуглым и голубоглазым. По отдельности его черты ничего особенного не представляли, однако лицо и осанка производили впечатление. Впрочем, обычно Хьюберт не придавал значения своим внешним достоинствам.

Дом с лучшим видом в округе был богато обставлен. Спустя год после постройки он все еще блистал новизной. Новым был даже антиквариат. Мэгги перевезла из своих поднебесных апартаментов на востоке Манхэттена невероятное количество старинной мебели и столько же картин. Гостиную украшали шесть стульев времен Людовика XIV. Сейчас стульев было пять, а шестой недавно отправился в Рим, в очень неплохую мастерскую на Виа-ди-Санта-Мария-дель-Анима, где с него делали точную копию. У Хьюберта почти не было денег, так что забота о собственном будущем и уверенность, что Мэгги так или иначе заберет из дома мебель, подвигли его принять меры предосторожности. Все было почти готово, оставалось только снять обивку с оригинала, натянуть ее на копию и послать мисс Фин забрать ее. Мисс Фин он сказал, что стул на реставрации. Оригинал же остался в Риме, в полном распоряжении Хьюберта. Как деньги в банке. Хьюберт думал, не подменить ли еще пару-тройку предметов обстановки и, возможно, один стул. Так, пол гостиной застилал исфаханский ковер семнадцатого века. Мысли Хьюберта не раз обращались к нему, но скопировать с необходимой точностью ковер было невозможно. В последнее время Хьюберт мало пользовался гостиной, оттуда исчезло прежнее очарование.

Мэгги отдалялась от Хьюберта довольно долго. Это только ему окончательный разрыв показался внезапным. Он считал его то очередной причудой эксцентричной миллионерши, то влиянием нового мужа, тоже, между прочим, не бедного. Хьюберт не желал признавать очевидного. Как нам известно, еще прошлым летом он сокрушался об отсутствии такта в характере Мэгги. Ее покровительство уже тогда сходило на нет. Она позволила Хьюберту занять дом, молчаливо выполняя неприятное соглашение, – вилла была спроектирована по его желанию за три года до постройки. Но уже в эти три года, и тем более когда дом был закончен, Мэгги постепенно перестала полагаться на Хьюберта. Возможно, она начала тяготиться им и раньше.

Хьюберта же собственное положение угнетало дольше и сильнее, чем он признавал в разговорах о Мэгги. «Испорченная миллионерша, – повторял он сначала себе, а потом и Паулине Фин. – Сначала использовала меня, а потом выбросила. Сперва бегала за советами, а теперь хочет, чтобы я выметался из этого дома и из ее жизни. Все мои планы строились на ее обещаниях. У нас было соглашение…»

Паулина предполагала, что без любовной связи тут не обошлось, пока однажды, доверившись ей исключительно потому, что больше поговорить было не с кем, Хьюберт не заявил:

– Я никогда не прикасался к женщине. Я люблю женщин, но даже близко ни к одной не подходил. Это разрушило бы все волшебство. Женщины – волшебные существа. Я не могу жить без них. Поэтому о постели не может быть и речи.

Подобная тирада ненадолго озадачила Паулину. Быстренько все обдумав, она заключила, что Хьюберт попросту не встретил по-настоящему привлекательную, заслуживающую доверия женщину, и твердо решила не покидать его в дни тяжелых испытаний.

ГЛАВА 4

Но вот и Неми! Меж цветов и трав
Покоится овал его блестящий,
И ураган, дубы переломав,
Подняв валы в пучине моря спящей,
Ослабевает здесь, в холмистой чаще,
И даже рябь воды не замутит,
Как ненависть созревшая, хранящей
Спокойствие, бесчувственной на вид, —
Так кобра – вся в себе, – свернувшись в кольца, спит.[1]

– Великолепно сказано, – восхитилась Нэнси Коуэн, учительница английского. – «Ненависть созревшая, хранящей спокойствие» – как вы думаете, что Байрон хотел этим сказать? Загадочно, не правда ли? И тем не менее предельно точно. В далеком прошлом в озере таилось зло. Вероятно, не одно. Языческие обычаи были жестоки. В общем, «созревшая ненависть» – это великое зло.

Ее ученики задумались, догадываясь, что ничего не поняли. Летиция, девушка восемнадцати лет, вообще не вникла во фразу.

– Эта ненависть, – объяснила учительница, – скрыта гладью озера и ни разу не проявила себя. Поэтому автор и написал «хранящей спокойствие».

– Красиво, – заметил Пьетро. Ему было двадцать лет. Они с Летицией усердно готовились к вступительным экзаменам в американский колледж.

Из окон виллы, в которой шел урок английского, не было видно озера. Единственное, чем оттуда можно было полюбоваться, – это смутно видневшейся далекой башней замка. Урок шел в третьем доме Мэгги Редклиф, недавно сданном внаем.

Летиция, рьяная националистка, славилась как пылкая почитательница фольклора и любила помогать молодым наркоманам. Ей не нравилось даже то, что отец снял дом у американки. Она выступала против продажи земли иностранцам, утверждая, что они развращают итальянцев и распространяют наркотики. Летиция, бледнокожая блондинка с нескладной мускулистой фигурой, презирала религию и считала себя воплощением новой итальянской молодежи. Ее отец был разведен и непомерно богат. Летиция не желала отправляться в американский колледж, и она почти убедила в своей правоте мисс Коуэн, учительницу. Ее черноглазый брат Пьетро больше всего хотел сняться в кино или самому поставить фильм. Поэтому значительную часть своего времени он либо мотался на «порше» вверх-вниз по Италии, от «каблука» к «голени» и обратно, в компании разнообразнейших личностей – из тех, что слетаются к задумавшему новый фильм режиссеру как мухи на мед, либо озарял собственным присутствием очередной парадный прием, на который так падки итальянцы. Но теперь, после появления Нэнси Коуэн, Пьетро нередко с удовольствием оставался дома.

Нэнси была образованна, худа, длинноноса и мила со всеми, кто оказывался поблизости. Ей было тридцать шесть. Она приехала по объявлению в «Таймс», привезя с собой английские манеры, блеклые летние платья, собственные представления о справедливости и множество других ненужных иностранных вещей. Поначалу Летиция пришла в восторг от того, что над новой учительницей английского оказалось так просто одержать верх в разговоре: казалось, что у мисс Коуэн было что угодно, кроме собственного мнения о политике и общественных тенденциях. Но иногда Летиция подозревала, что Нэнси Коуэн попросту не считала нужным высказывать собственное мнение. Ей даже казалось, что учительница предпочитала во всем соглашаться с Летицией и Пьетро лишь потому, что они для нее ровным счетом ничего не значили. В очередной раз ощутив это, Летиция бросалась биться за свою точку зрения с удвоенной, чуть ли не оскорбительной яростью. Зато Пьетро считал уступчивость Нэнси очень женственной и с экономностью истинного художника был не прочь выжать из уроков английского все, что возможно. Впрочем, отец Пьетро и Летиции скорее всего уже переспал с учительницей. Выяснить наверняка было бы несложно, но Пьетро был слишком молод и беспечен, чтобы придавать этому особое значение. Интересоваться подобным он считал нездоровым и невежливым. К тому же однажды за ужином, глядя на то, как Нэнси залюбовалась небом, он однозначно решил, что отец добился расположения учительницы. В лунном свете она выглядела еще лучше – как в кино. И еще: от Пьетро не укрылось, как поглядывала на Нэнси толстуха-горничная, вечно ноющая Клара. Он подозревал, что от Летиции это тоже не укрылось, но сомневался, что та станет вдаваться в интимные детали, касающиеся отца и учительницы. Так или иначе, отец не зря платил Нэнси Коуэн деньги, а она не зря работала, и это было правильно.

Они читали Байрона в тенистом саду, неподалеку от дома. Было шесть вечера. Чтобы порадовать Летицию, Нэнси посвящала уроки Неми. Под строгим надзором садовника и толстухи Клары очередной юный наркоман чистил бассейн. Эта несложная операция сопровождалась ужасающим шумом, поскольку у Клары на все случаи жизни был припасен горестный вопль, а садовник, пытаясь пробиться к мозгу бедняги, обращался к нему как к глухонемому. Спасенному Летицией юноше было далеко за двадцать. Она притащила его этим утром из Рима. Парня накормили, выдали старые брюки Пьетро за услуги и собирались отвезти обратно в центр помощи наркоманам. Таким образом решался вопрос о черной работе в саду. Но только в саду. Летиция никогда не приводила подопечных в дом – из страха, что увиденное заронит в них соблазн вступить на путь воровства или послать на дело приятелей. Отец Летиции относился к ее протеже так же, как раньше относились к цыганам. С точки зрения Нэнси Коуэн, местные наркоманы ничем не отличались от лондонской разновидности. Летиция называла их «нашим новым социальным явлением», и, как ни странно, такой титул импонировал им больше всего. Казалось, они тянутся к Летиции, к ее статистическим выборкам и социологическим терминам, которые давали им хоть какой-то статус в жизни. Мало кто из них пытался оказать ей чрезмерное внимание или попросить денег. Зато в массе своей они невзлюбили Пьетро – его хромированные часы, ботинки от Гуччи, стрижку, будто с обложки журнала, и в особенности – «порше», который постоянно начищал мальчишка в комбинезоне.

Толстуха Клара выкарабкалась из бассейна и затопала к дому, хватаясь за сердце. Ей еще не исполнилось пятидесяти, но выглядела она гораздо старше, а вела себя как девчонка лет двенадцати, которой, без сомнения, до сих пор себя чувствовала.

– Голова болит, – промямлила Клара слезливым детским голосом. – Слишком жарко. Этот с бассейном не справится, придется других людей нанимать. Не соображает, что с хлоркой делать. А у меня голова болит. Ничего он не умеет. Мужчина тут нужен настоящий. А этот никуда не годится.

Летиция в негодовании вскочила с кресла и принялась разбираться с Кларой, грозно размахивая руками. В свои восемнадцать Летиция полностью сформировалась, финальные штрихи были нанесены, оставался простор только для страстей и нарядов. Сейчас она была в блузе с оборочками и юбке народного кроя. По ее мнению, и в сорок восемь она ничуть не изменится, останется такой же, как сейчас, и во внешности, и в нарядах, и в образе мыслей.

Подавив нытье служанки, Летиция, сверкая белозубой улыбкой, вернулась к брату и Нэнси.

Нэнси Коуэн дожидалась, пока Пьетро вернет ей томик Байрона.

– Наверное, он сюда зимой приезжал, – решил тот, – смотрите, вот про ураган пишет.

Летиция наклонилась через плечо Нэнси и уставилась в строфы:

– Он пишет, что здесь ураган ослабевает, и правильно. Здесь всегда тихо. Значит, он и правда зимой приехал?

– Все это есть в биографии…

– Кажется у папы есть его жизнеописание, да, Пьетро?

– …но сначала вы должны кое-что понять. Байрон был…

– Хромой от рождения лорд Байрон, – Пьетро открыл книгу на предисловии и начал читать вслух, – был расточителем и распутником. Что такое «расточитель»?

Пьетро потянулся к словарю. Нэнси Коуэн принялась рассказывать, а Летиция внезапно припомнила, что рассказывали о Байроне в школе. Уже заметно похолодало.

В этот самый момент Летицию позвали к телефону. Выругавшись по-итальянски, она удалилась в дом.

Нэнси обернулась к Пьетро, заметив, как пристально он на нее смотрит.

– Вас не смутит, если я задам один вопрос? – сказал он.

– Меня смутил уже этот, – ответила она, пытаясь собраться с мыслями. Нэнси так и не узнала, что так интересовало Пьетро, потому что из двери кухни вышла Летиция и сообщила:

– Папа пригласил домовладелицу на ужин. Она звонила ему в офис. Недавно ее звали миссис Редклиф, но теперь она вышла за итальянца. Ей зачем-то надо нас видеть.

– Приятная женщина? – поинтересовалась Нэнси.

– Мы никогда ее не видели. Она сдала дом через агентство. Богатая американка, мадам Редклиф, теперь итальянская маркиза. Как папа мог снять дом у американки в нашей собственной стране?! Все должно быть наоборот. Почему он не купит виллу?

– В Англии итальянцы владеют землей.

– Это другое! Они туда ехали два, три поколения назад! – Летиция, разозлившись, не сумела ясно выразить свои мысли. (Если к потоку ее чувств вообще примешивались какие бы то ни было мысли). Одновременно она начала ошибаться в английской грамматике. – Они были бедные! Есть много причин. Здесь, в Италии, иностранцы все забирает!

– Возможно, вы и правы, – согласилась Нэнси. – Я никогда об этом не думала. – И она вежливо задумалась.

– Это была старая итальянская вилла, построенная на древних руинах, – слегка успокоившись, продолжила Летиция. – А потом приехала американка с деньгами, отремонтировала дом, купила другие дома – весь Неми полон иностранцев! Мы здесь единственные итальянцы и должны платить за жилье. Папа платит очень много. Мы обустроили внизу вторую гостиную. Представляете, на первом этаже не было второй гостиной! Папа переделал в нее один из гаражей за свой счет. Папе нравится дом, но ему приходится платить все больше и больше.

Мрачная Клара принесла напитки. Нэнси улыбнулась ей, но та лишь закатила глаза.

– Не цепляйся к иностранцам в присутствии Нэнси, – сказал Пьетро. Сейчас он надеялся попасть в иностранный фильм, и, хотя казалось маловероятным, что у Нэнси много друзей среди приезжих иностранцев, особенно среди американцев-киношников, он заставил сестренку «сбавить обороты».

– Но папа платит ей за уроки английского, вот я и говорю по-английски, – возразила Летиция. – А сегодня за ужином мы и с нашей домовладелицей поговорим по-английски.

Подъехала машина хозяина дома, и Нэнси Коуэн улыбнулась.

В зеленой столовой их уже ждал лакированный стол шестнадцатого века и несколько старинных тосканских стульев. В четырех залитых светом нишах красовался заботливо расставленный по полочкам фарфор. В серебряных подсвечниках укрепили новые свечи. Стол был накрыт на шесть персон – и в итоге расстояние между стульями оказалось вдвое больше необходимого. Летиция угрюмо оглядела комнату и, ничего не сказав слуге, вышла в большую гостиную. Слуга выскользнул в другую дверь – видимо, доложить, что никаких претензий нет.

Отец сидел в гостиной на диване, наслаждаясь содержимым бокала. Рядом, на краешке, выпрямилась как спица Нэнси Коуэн.

– Надо было накрыть в северной столовой, – заявила Летиция. – Зеленая слишком помпезна для шестерых.

Ее отец, доктор Эмилио Бернардини, был строен и хорош собой. С бледного привлекательного лица, из-за учительских очков, черные глаза смотрели тем взглядом, каким взирают с портретов представители королевской династии Стюартов. Бернардини был консультантом по правовым вопросам и вел дела в Риме, Милане и Цюрихе. Фактически он занимался одной недвижимостью, поэтому причина, по которой доктор продал фамильную виллу и снял дом у Мэгги, была понятна разве что ему самому. Его дочь разбиралась в деловых вопросах достаточно, чтобы понимать – она не сможет убедить отца просто купить так понравившуюся ему виллу. При любых обстоятельствах Бернардини руководствовался исключительно собственными интересами.

Доктор Бернардини ответил по-итальянски, что зеленая столовая больше подходит для встречи домовладелицы. Пьетро тем временем бурно восхищался платьем Нэнси.

Она на чистом итальянском ответила, что купила его недавно.

– Когда я впервые приехала в Италию, – добавила Нэнси уже по-английски, – и увидела, как здесь одеваются, в лондонской одежде я почувствовала себя полуголой. Поэтому теперь, приезжая сюда, я всегда покупаю новое вечернее платье.

– Значит, на нас слишком много одежды? – очаровательно улыбнулся отец семейства.

– Если бы мы были в Англии, то да. В Англии по таким случаям одеваются гораздо легче.

Доктор Бернардини с большим удовольствием окинул взглядом сначала детей, а потом и ее.

– По-моему, все мы смотримся исключительно элегантно, – решил он. – В этом нельзя переусердствовать.

В столовой появился новый молодой человек, спешно приглашенный Летицией для компании. Невысокий и жирноватый, в мятой рубашке с круглым воротом и поношенных серых брюках, будто этот мужчина никогда не заботился о своей внешности. Летиция представила его как Марино Весперелли, не забыв добавить для отца, что Марино преподает психологию. Доктор Бернардини принял гостя благосклонно, пригласил сесть и предложил выпить. Последнее Летиция взяла на себя, отведя молодого гостя к противоположной стене, где стоял столик со льдом и напитками. Эмилио Бернардини шепнул Нэнси:

– Так противно, что этот тип увивается за моей дочерью.

– Может, они просто друзья?

– И в какой подворотне она их подбирает?

– Наверное, они вместе работают в благотворительном центре.

– Ему самому не помешала бы благотворительность.

Когда молодой психолог вернулся с бокалом, доктор Бернардини попытался завязать разговор о его профессии. Гость отвечал кратко и не задавал ответных вопросов. Очевидно, он считал, что сделал достаточно, просто появившись на ужине, и, как ни странно, был прав. Послышался шум подъехавшей машины.

– Наверное, это она, – сказал Пьетро.

Мэгги Редклиф давно, невероятно давно привыкла привлекать всеобщее внимание. И это ей до сих пор удавалось, несмотря на то, что американке было уже под пятьдесят. Самое главное – эффект достигался без всяких сознательных усилий. Но сейчас Мэгги волновали исключительно собственные дела. Поэтому, пожав по очереди руки всем присутствовавшим, она принялась рассматривать картины, авторы которых казались знакомыми. Мэгги обернулась к хозяину и напомнила ему, как полотно Климта, висевшее над камином, чуть было не осталось у коллекционера в Австрии. Остальные ощутили, что исключены из круга, в который допускаются только самые богатые из богатых.

Ожидая, пока гостья соизволит сесть, Нэнси Коуэн сначала безуспешно попыталась подтянуть чулок, а потом поправила прическу, нервничая, как школьница. Наконец Мэгги села, и все последовали ее примеру. На вопрос, что она будет пить, Мэгги обернулась к несимпатичному молодому психологу и поинтересовалась, что у него в бокале.

– Херес со льдом, – ответил он.

Беззвучно рассмеявшись, Мэгги посмотрела на хозяина дома и попросила водку с тоником. Ее наряд, как и у всех, был чрезмерно пышен, однако подобран с большим вкусом. Белое платье с узором выгодно оттеняло золотистый загар. Хотя в волосах Мэгги поблескивала седина, большие глаза озорно блестели. Казалось, будто она вся светится.

Вечер ожидался прохладный, и кондиционер заранее отключили. Окна выходили на холмы Альбано. Все сидели далеко друг от друга за огромным лакированным столом и негромко переговаривались, ожидая, когда принесут ужин. Эмилио Бернардини занял место во главе стола, по правую руку от него разместилась Мэгги, по левую – Нэнси. Напротив села Летиция, с Пьетро справа и своим ухажером слева.

Вино, вода, авокадо, соус.

– Как вам нравится на вашей вилле, маркеза?

– Благодаря вам она стала еще более очаровательной, – ответила Мэгги.

– Мы многое изменили, – сказала Летиция. – Пришлось нанимать рабочих. Один из гаражей теперь стал второй гостиной. Иначе не было…

– Я знаю, – улыбнулась Мэгги. – Агент мне сообщил.

– Вы обязательно должны ее посмотреть, маркеза, – сказал доктор Бернардини.

– Я так и сделаю.

– Если мы говорим по-английски, почему вы говорите «маркеза»? – спросила Летиция. – Правильно говорить – «маркиза».

– «Маркеза» – красивее, – объяснил Пьетро.

– Да, вы совершенно правы, – согласилась Мэгги. – И «синьора» тоже лучше, чем «миссис». «Мисс» и «миссис» закрывают рот, а «синьора» и «синьорина» – нет. «Мисс» и «миссис» – это ухмылка, а «синьора» и «синьорина» – легкий присвист.

Озадаченный Марино заерзал, пытаясь уловить смысл сказанного. Пока остальные смеялись, Летиция скороговоркой объяснила ему по-итальянски в чем дело.

– А почему присвист лучше, чем ухмылка? – спросил он.

– Просто лучше, – ответил доктор.

Всем наполнили бокалы.

– В общем, – сказала Мэгги, – теперь меня можно называть синьорой, потому что я замужем за итальянцем, а Италия, как известно, республика.

– Разумеется, синьорой, уважаемая маркиза ди Туллио-Фриоле, – тактично вставил доктор Бернардини, предупредив нелепые замечания, на которые явно напрашивалась Мэгги.

– О, «маркиза» – это так официально. Незачем прибегать к формальностям, когда я не с мужем.

– Мы с его сыном Пино учились в одном классе, – сказал доктор Бернардини. – Я хорошо помню вашего мужа – часто приезжал к ним в Венето. Там хорошая охота.

– Тогда вы просто обязаны снова нас навестить, – улыбнулась Мэгги. – Берто сейчас там. Руководит перестройкой моей ванной комнаты.

Дрогнули огоньки свечей. Внесли суфле из шпината, ромштекс из телятины с салатом, фрукты и лимонный лед. Мэгги принялась рассказывать о принадлежавших ей других виллах, где обитали ее сын и Хьюберт Мэлиндейн.

– Дом мистера Мэлиндейна новый, – перебила Летиция, – но ваш сын живет в сельском коттедже шестнадцатого века.

Пьетро вставил, что всегда восхищался старым сельским коттеджем. Сестра явно заставляла его нервничать.

– Он должен принадлежать итальянцу, – не унималась Летиция. – Это наше национальное достояние.

– Ремонт обошелся мне весьма недешево, – ответила Мэгги.

Отец предотвратил легко предсказуемую реплику Летиции, любезно сообщив, что, как ему говорили, дом теперь выглядит великолепно, не хуже новой виллы.

Пьетро, как оказалось, был знаком с молодыми Редклифами и навещал их.

– А, так это те самые американцы, о которых ты рассказывал? – снова встряла Летиция, и до такой степени заносчиво, что засмеялся даже ее ухажер. – Что смешного? – возмутилась она, увидев, что все хохочут.

– Не валяй дурака, Летиция, – сказал отец.

– Давайте выпьем кофе в саду, хорошо, папа? – отозвалась она и, открыв двери в сад, добавила: – Я верю в Италию для итальянцев.

– Летиция! – рявкнул Бернардини.

– Ты ведешь себя невежливо, – сказал Пьетро.

– А что насчет англичан? – поинтересовалась Нэнси. – Нам тут тоже не рады?

– Англичане не лучше остальных! – отрезала Летиция, пока гости рассаживались.

– Летиция любит поиграть в войну, но стреляет исключительно холостыми, – объяснил Мэгги доктор Бернардини.

– О! – Летиция не нашлась что ответить.

– Я полностью с ней согласна, честное слово, – ответила Мэгги. – Думаю, скоро американцам станет не по карману жизнь в Италии. Но знаете, с тех пор как я вышла здесь замуж, чувствую себя настоящей итальянкой.

– Вы говорите об оружии, доктор Бернардини? – подошел к нему Марино. – Игры с оружием – это очень любопытно.

– Фрейдистский символ, – вставила Мэгги, и все, кроме Летиции и ее ухажера, опять рассмеялись.

На террасу вынесли кофе. Летиция принялась разливать его по чашкам, а Нэнси – разносить.

– А что будет с третьим домом? – спросила Летиция.

– Там живет Хьюберт, он англичанин. Кстати, доктор Бернардини, он создает немало проблем. Я хотела с вами об этом посоветоваться.

– Его дом очень красив. Вид оттуда, наверное, великолепный.

– Самый лучший, – ответила Мэгги, одно за другим рассматривая свои кольца. – И мебель, между прочим, вся моя. Я попросила его съехать, а он не хочет.

– Но он отсюда родом, – возразила Летиция.

– Кто? – не понял Пьетро.

– Жилец, англичанин. У него на эту землю наследственное право.

Эмилио Бернардини послал за коньяком и ликерами.

– Он должен съехать, – развела руками Мэгги, – муж настаивает. Вы знаете, – она обернулась к Эмилио, – какими бывают эти итальянцы старой школы. Мой Берто такой консерватор. Но это в нем и восхищает.

– В нашей стране непросто выселить жильца, – ответил доктор Бернардини, не имея ни малейшего желания выступать на стороне домовладелицы против жильца дома, который находился так близко. – Очень, очень непросто.

– Но он ничего не платит, – возразила Мэгги. – Он живет там уже год, и мое терпение подошло к концу.

– Не уверен, что мы сможем вам помочь, – ответил Эмилио, как бы от имени всех присутствующих.

– Я думала, что мы подадим петицию от соседей, – ответила Мэгги, тоже напирая на «мы». – Разумеется, мой сын и невестка тоже…

– Будет скандал, – сказал Пьетро.

– Он и сам скандальная личность. Вы, без сомнения, слышали о…

– Плохая секретарша еще не скандал. Мисс Коуэн ее знает. Да, Нэнси?

– Сказать, что знаю, было бы слишком сильно, – пояснила Нэнси. – Кажется, в Риме я видела ее в гостях у знакомых англичан. Она работала в Риме.

– Так или иначе, до нее были мальчики, – не унималась Мэгги.

– Этот древний средиземноморский обычай не считается в Италии преступлением, – покачал головой хозяин дома. – Я вам сочувствую, маркиза, но петиция – это… – Он развел руками. – Петиция о том, чтобы выселить человека из дома из-за каких-то мальчиков… Пьетро прав, мы просто осрамимся, и все.

– А что ваш адвокат? – поинтересовался психолог.

– Работает, – без особого энтузиазма ответила Мэгги.

– Но мистер Мэлиндейн имеет права на Неми, – сказала Летиция. – Он ведет свой род еще с древнеримских времен и может это доказать.

– Вы хорошо его знаете?

– Нет, совсем не знаю, но я слышала о нем…

– К сожалению, я, – Мэгги горестно покачала головой, – знаю его очень хорошо.

С тех пор как затронули тему Хьюберта, она потеряла частицу своего лоска, неожиданно оказавшись в роли просительницы.

Вечером в постели Эмилио Бернардини сказал Нэнси:

– Она чудовище.

– Когда она пришла, то выглядела не слишком чудовищно.

– Чудовища умеют притворяться. Она позвонила днем в офис и заявила, что хочет со мной познакомиться – пришлось пригласить ее на ужин. Хотел бы я знать, зачем я на самом деле ей понадобился? Может, она решила посмотреть, как мы обжили ее дом?

– Думаю, она хотела, чтобы ты помог ей выжить того жильца.

– Избавляется от старого любовника?

– Нет, вряд ли. Он предпочитает мальчиков.

– Думаю, от женщины он тоже не откажется.

– Все-таки я не думаю, что их отношения доходили до постели. – Нэнси лежала, прячась под белой простыней от ночной прохлады.

– Кто в это поверит? Я – никогда.

Нэнси откинула простыню и сладко потянулась. Ее почти мальчишеская худоба была не недостатком, а изюминкой. С точки зрения Эмилио, сняв одежду, она превращалась из никого в нечто.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Любуюсь твоей отсутствующей фигурой, – ответил он. – Достаточно одного взгляда, чтобы захотеть тебя как следует накормить.

– За ужином я поела как следует, – возразила Нэнси. – Может, я выгляжу не очень привлекательно, но мне наплевать.

– Как редко мы влюбляемся в привлекательных! Почти никогда.

– А как ты узнаёшь, что влюбился? – спросила она.

– На дорогах загадочным образом исчезают пробки, и падают цены на жилье.

ГЛАВА 5

– Обычный бизнесмен сорока с небольшим, слишком тщеславный на мой вкус, – пожала плечами Мэгги. – Сынок – жиголо, дочь – чокнутая националистка, кошмарное создание. Еще там были забитая английская гувернантка и приятель девчонки – омерзительного вида коротышка. Хорош только дом, да и тот мой.

– Но я знакома с Пьетро, и Майклу он нравится, – возразила Мэри.

– Готова признать, что сын – лучший из всей компании, но это ничего не меняет. Истинные буржуа – испугались и пальцем пошевелить, чтобы помочь выставить Хьюберта.

– Я сделаю все, что в моих силах, – с готовностью отозвалась Мэри.

Она страстно желала преуспеть в браке. И причин тому было множество. Во-первых, преуспевало дело ее отца. Преуспевала и мать на своей работе, хотя в каком-либо занятии у нее не было нужды. И главное – не так давно ее старшая сестра посвятила себя собственному браку. Мэри успешно вырастили, потакая ей ровно столько, сколько было необходимо. Таким образом, еще не отойдя от наркоза прежней жизни, Мэри относилась к Мэгги не так критично, как могла бы, не будь Мэгги ее свекровью.

– Можешь не сомневаться, Мэгги, – еще раз повторила невестка, – я приложу все мои силы.

– Знаю, я не должна была этого допускать, – вздохнула Мэгги. – Просто в то время я была замужем за Ральфом Редклифом, и мне было так скучно, что я иногда подбирала этих интеллектуалов и художников… Ну, Хьюберт, конечно, не простой проходимец, в каком-то смысле он личность. Хотя это я помогла ему стать тем, кем он стал. В Париже он, конечно, лучше известен. Вернее, он был там известен несколько лет назад. Помнишь его «Ce soir, mon frére»[2]? Пьеса изрядно нашумела.

– Да, да! Он был продюсером?

– Нет, он ее написал. Я тогда…

– Пьеса преуспела? – перебила Мэри.

– Да, в Париже. В общем, я за ним присматривала, а он писал эту пьесу. Через пару лет Хьюберт принялся за другую. Я помогала ему деньгами, с рентой и так далее. Кроме того, он великолепно разбирается в старинной мебели и картинах и не раз давал прекрасные советы. Но вкус и знания – это еще не все. Не знаю как, но он поглотил всю мою жизнь. Я оказалась в ловушке, в зависимости от него. А на папочку Майкла совсем нельзя было положиться. Ральфу Редклифу на все было наплевать! Наши отношения с Хьюбертом, разумеется, были исключительно платоническими.

– Что же тогда они тебе давали?

– Вот именно. Именно этим вопросом я в конце концов и задалась. Но кто бы мне поверил в случае скандала? К тому же вложить деньги в недвижимость в Неми – идея Хьюберта. Он нашел для меня два дома и, разумеется, захотел построить один и для себя. О домах я не жалею, они своих денег стоили. Я просто хочу, чтобы Хьюберт убирался прочь, прочь из моей жизни. Выйдя замуж, я рассказала Берто, что Хьюберт до сих пор живет в доме с лучшим видом и лучшей мебелью, а он ответил: «Мэгги, ты просто с ума сошла. Он же простой дармоед. Выстави его, пусть проваливает».

– Ну Хьюберт и наглец! – возмутилась Мэри. – Какое нахальство! Мне говорили, что прошлым летом дом был полон голубых.

– Да, вот я и перестала финансировать Хьюберта. Когда я вышла за Берто, он так и сказал: «Не давай ему денег. Ничего не случится, если ты прекратишь переводы». Я тогда совсем не знала, что делать. Когда попадаешь к кому-нибудь в цепкие лапы, то все перестаешь понимать. А Берто сказал: «Что ты сомневаешься? Чего ты боишься? Сядь и напиши, что больше не переводишь ему деньги». Он даже предложил сам написать. А я ответила: «Но, Берто, он же знает, что мы с тобой не нуждаемся в деньгах, а я даю ему так немного». Тогда…

– Дело-то не в этом, – встряла Мэри.

– Разумеется. Это и Берто сказал. Дело не в этом. Однако теперь Хьюберт уперся, а я не хочу скандала. Ведь вы с Майклом тоже живете здесь, и вам тут нравится. Вот проблема.

– Это очень большая проблема, – согласилась Мэри, готовая во всем поддержать свекровь. – Просто огромная проблема.

– А теперь еще его секретарша-лесбиянка…

– Она лесбиянка?

– Думаю, да. А кто же еще?

– Да-да, наверное, ты права.

– Разве с ним станет жить нормальная женщина?

– Ну может быть, это платоническая дружба, как когда-то у тебя с ним, – поразмыслив, сказала Мэри. – Но наверное, это не так.

– Точно лесбиянка, – повторила Мэгги и, будто это и было самое важное, добавила: – Лесбиянка без гроша в кармане.

Выговорившись, она внезапно вспомнила, что у Хьюберта есть и положительные качества, чем вынудила Мэри, у которой тоже оставалось несколько приятных воспоминаний о соседе, прибегнуть к осторожному двуличию.

– Он заботится о мебели, – сообщила Мэгги. – Великолепно в ней разбирается и знает, как за ней ухаживать. Честно говоря, он сам помогал ее выбрать. А недавно до меня дошел слух, что он до сих пор отправляет стулья времен Людовика XIV в Рим. В мастерскую, чтобы держать их в идеальном состоянии. В чем-то он до сих пор остался мне верен.

– Реставрация антиквариата – это недешево, – согласилась Мэри. – Мой папа однажды…

– Да, знаю. Ведь он не мог остаться совсем без гроша, нет?

– Я попробую выяснить, – пообещала Мэри.

– Мне в общем-то все равно. К тому же, раз он смотрит за моей мебелью, все не так уж плохо, да?

– Конечно.

– Когда пришел мой адвокат с извещением о выселении, он не открыл дверь, притворился, что его нет дома.

– Но тебя-то он обязан впустить. Пойди туда и разберись с ним, – предложила Мэри. – Лобовое нападение – всегда лучший способ выяснить отношения.

– Ты так думаешь?

– Наверное. По-моему, если отношения совсем разладились, конфронтация – лучший выход.

– Ничего с отношениями не случилось, – возразила Мэгги. – С моей стороны все осталось по-прежнему. Просто я больше не хочу его содержать. Разве для этого должна быть причина? Не хочу, и все.

– Мне говорили, что он врезал новые замки.

– Кто сказал?

– Пьетро Бернардини. Говорит, что их учительница слышала это от секретарши Хьюберта. Они сменили все замки, так что свой ключ можешь выкинуть.

– Я и не думала вламываться туда без его разрешения, – разъярилась Мэгги. – Кем он меня возомнил? И он вовсе не так плох…

– Конечно, у Хьюберта есть несколько хороших черт. Даже очень хороших.

– Я бы не хотела думать, – успокоилась Мэгги, – что ему не хватает еды. Надеюсь, он не голодает.

– Если бы он голодал, то не смог бы позволить себе секретаршу, – напомнила Мэри.

– Ну, я точно не знаю, – протянула Мэгги, – поэтому и волнуюсь. Еще не перевелись молодые дурочки, которые будут работать на человека бесплатно только потому, что в него верят. Видела я раз его секретаршу. Правда, только мельком, но знаешь… Она может строить на него планы.

– Она же лесбиянка!

– Как знать? Лесбиянки тоже цепляются за мужчин. Ведь секс не главное в жизни. Может, ей нужно прикрытие. Возможно, и ему тоже.

– Но, если ему будет нечего есть, он умрет от голода, – сказала Мэри.

– Мало того, если он не оплатит счета, ему отключат газ, свет и электричество, – добавила Мэгги, постепенно понижая голос, будто такой исход событий был бы для нее полной катастрофой.

– Вот и конец твоим проблемам, – сообразила Мэри. – Ему придется съехать.

– Мэри, ты веришь в дурной глаз? – спросила Мэгги почти шепотом.

– Вообще-то нет, – доверительным тоном шепнула Мэри в ответ. – Наверное, нет, – добавила она и наклонилась к Мэгги ближе.

– Вполне возможно, – едва выдохнула Мэгги, – что у Хьюберта дурной глаз, если такое бывает. Его фамилия – Мэлиндейн – якобы произошла от французского «malline», то есть «дурной», и «Диана» с переставленными «а» и «и» в корне. Он однажды сказал, что его предки нарочно переставили буквы потому, что если бы пошел слух об их происхождении от языческой богини, христианская церковь уничтожила бы весь род. А они всегда поклонялись Диане. Наверное, это стало семейной традицией.

– Звучит не слишком правдоподобно, – не повышая голоса, ответила Мэри.

– И все же вряд ли у него дурной глаз, да? – вполголоса сказала Мэгги.

– Да, вряд ли. Думаю, он просто бездельник. – Мэри поежилась. Из сада, где они сидели, открывался прекрасный вид на встревоженные порывом ветра кроны деревьев, которые росли ниже, по склону холма. За ветвями виднелась темная вода, недвижная, надежно укрытая крутыми берегами.

– Мне от этого как-то неуютно, – сказала Мэгги и слегка придвинула кресло к невестке. – Ты умеешь хранить тайну?

– Конечно.

– Даже от Майкла?

– Только если это не повлияет на наши отношения.

– Как то, что касается только меня и Хьюберта, может на них повлиять? – прошептала Мэгги.

– Ой, конечно, я сохраню твою тайну, – радостно шепнула Мэри в ответ, словно от этого зависела судьба ее брака.

– Я хочу время от времени снабжать Хьюберта деньгами. Но ему не стоит знать, что они от меня. Мне нужно позаботиться о своем браке – Берто настаивает, чтобы я его вышвырнула. Ну что ж, я буду прилагать к этому усилия.

– Разве ты не должна все рассказывать Берто?

– Он хочет слишком много знать, – сказала Мэгги. – Неудивительно, Берто – старомодный итальянец. В этом часть его очарования.

– Понимаю, – согласилась Мэри.

– И как передать деньги Хьюберту, чтобы он не догадался?

– А сколько?

– Надо подумать… Столько, чтобы ему хватило на жизнь до тех пор, пока я его не выставлю.

– Я не совсем тебя понимаю, – призналась Мэри. – Хотя знаю, что ты имеешь в виду.

– Да, это парадокс, – кивнула Мэгги. – Хьюберту лучше не знать о моих чувствах.

– Верно, а то еще подумает, что ты испугалась.

Так, вполголоса, они проговорили до вечера. Когда начало холодать, Мэгги сказала:

– Мы многое обсудили, но так ничего и не решили.

– Жаль, что нельзя посоветоваться с Майклом.

– Даже не думай! Майкл только помешает.

– Да, я понимаю. Попробую что-нибудь придумать.

– Ты должна мне помочь.

– Я помогу, не волнуйся.

Они смотрели на заросли, укрывавшие склон холма. Под кронами то и дело мелькали чьи-то лица – это деревенские жители торопились по делам. Одним из них, пробиравшимся по тропинке в густом кустарнике, при ближайшем рассмотрении оказался Лауро. То и дело исчезая в зарослях, он снова возникал все ближе и ближе. Казалось, будто каждый раз природа поглощала его и воссоздавала снова, побольше размером. К северу виднелась крыша дома Хьюберта, а внизу под холмом, там, где берег был не очень крутым, раскинулись ухоженные цветочные луга и темная зелень рощи, под сенью которой, как написал Фрэзер в «Золотой ветви», регулярно «разыгрывалось одно и то же странное и трагическое событие».

Это трагическое событие совершалось неподалеку от дома Хьюберта, в роще у подножия холма. (А пока звезды все так же не благоволили Мэлиндейну. «Однако я в смирении и надеюсь вступить в наследование своей землей», – продолжал заявлять он.)

Трагедией совершавшееся было только в том смысле, в котором оно употреблялось в античном театре: между всеми его участниками существовал негласный сговор. В историческом смысле это была довольно жалкая и грязная история. Жестокий ритуал регулярно происходил в древнейшие времена и зафиксирован еще в мифах. И он продержался чуть ли не до наших дней.

Храм богини Дианы с античных времен был знаменитым местом паломничества. Ее святилище охраняла группа служителей во главе с верховным жрецом. Немало легенд и хроник ссылалось на этот образ, что вызвало любопытство Джеймса Джорджа Фрэзера. Вот что пишет Фрэзер о поклонении Диане и «трагическом событии»:

«В священной роще росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища. Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом – убив предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент.

Должность эта, обладание которой было столь зыбким, приносила с собой царский титул. Но ни одна коронованная особа не была мучима более мрачными мыслями, чем немийский жрец. Из года в год, зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дрему. Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь под угрозу: седина означала смертный приговор. Начнем с изложения тех немногих фактов и преданий, которые до нас дошли. Согласно одному из таких преданий, культ Дианы Немийской был учрежден Орестом, который, убив Фаоса, царя Херсонеса Таврического, бежал с сестрой в Италию; в связке веток он привез с собой изображение Дианы Таврической. После смерти его останки были перевезены из Ариции в Рим и захоронены на склоне Капитолийского холма перед храмом Сатурна (рядом с храмом Согласия). Знатокам древности знаком кровавый ритуал, который предание связывает с Дианой Таврической. Оно гласит: каждый чужестранец, который высаживается на берег, приносится в жертву на ее алтаре. Впрочем, будучи перенесен на италийскую почву, этот ритуал вылился в более мягкую форму. В немийском святилище произрастало некое дерево, и с него не могла быть сорвана ни единая ветвь. Лишь беглому рабу, если ему это удастся, позволялось сломать одну из ветвей. В случае удачи ему предоставлялось право сразиться в единоборстве со жрецом и при условии победы занять его место и унаследовать титул Царя Леса (Rex Nemorensis). По общему мнению древних, этой роковой веткой была та самая Золотая ветвь, которую Эней по наущению Сибиллы сорвал перед тем, как предпринять опасное путешествие в страну мертвых. Бегство раба символизировало, по преданию, бегство Ореста, а его поединок со жрецом был отголоском человеческих жертвоприношений, когда-то приносившихся Диане Таврической. Закон наследования по праву меча соблюдался вплоть до имперских времен. Среди прочих выходок Калигулы была такая: решив, что жрец Неми оставался на своем посту слишком долго, он нанял для его убийства дюжего головореза. Кроме того, греческий путешественник, посетивший Италию в эпоху Антонинов (I–II вв.), писал, что наследование титула жреца по-прежнему добывается победой в поединке».[3]

«В священной роще росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища. Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом – убив предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент.

Должность эта, обладание которой было столь зыбким, приносила с собой царский титул. Но ни одна коронованная особа не была мучима более мрачными мыслями, чем немийский жрец. Из года в год, зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дрему. Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь под угрозу: седина означала смертный приговор. Начнем с изложения тех немногих фактов и преданий, которые до нас дошли. Согласно одному из таких преданий, культ Дианы Немийской был учрежден Орестом, который, убив Фаоса, царя Херсонеса Таврического, бежал с сестрой в Италию; в связке веток он привез с собой изображение Дианы Таврической. После смерти его останки были перевезены из Ариции в Рим и захоронены на склоне Капитолийского холма перед храмом Сатурна (рядом с храмом Согласия). Знатокам древности знаком кровавый ритуал, который предание связывает с Дианой Таврической. Оно гласит: каждый чужестранец, который высаживается на берег, приносится в жертву на ее алтаре. Впрочем, будучи перенесен на италийскую почву, этот ритуал вылился в более мягкую форму. В немийском святилище произрастало некое дерево, и с него не могла быть сорвана ни единая ветвь. Лишь беглому рабу, если ему это удастся, позволялось сломать одну из ветвей. В случае удачи ему предоставлялось право сразиться в единоборстве со жрецом и при условии победы занять его место и унаследовать титул Царя Леса (Rex Nemorensis). По общему мнению древних, этой роковой веткой была та самая Золотая ветвь, которую Эней по наущению Сибиллы сорвал перед тем, как предпринять опасное путешествие в страну мертвых. Бегство раба символизировало, по преданию, бегство Ореста, а его поединок со жрецом был отголоском человеческих жертвоприношений, когда-то приносившихся Диане Таврической. Закон наследования по праву меча соблюдался вплоть до имперских времен. Среди прочих выходок Калигулы была такая: решив, что жрец Неми оставался на своем посту слишком долго, он нанял для его убийства дюжего головореза. Кроме того, греческий путешественник, посетивший Италию в эпоху Антонинов (I–II вв.), писал, что наследование титула жреца по-прежнему добывается победой в поединке».[3]

Неподвижной и холодной статуе Дианы-охотницы стали поклоняться как богине плодородия. Но как безумному императору Калигуле удалось переспать со статуей? Оргия происходила на корабле, ответил бы на вопрос Хьюберт, значит, это не могла быть просто статуя. Согласно Светонию, Диана сошла на борт корабля Калигулы в облике полной луны. Богиня Диана легко умела изменять срок жизни людей – так она удлинила жизнь своему возлюбленному Ипполиту. Она родила безумно влюбленному императору ребенка, добавив ему несколько лет так, что младенец сразу стал взрослым. И не римского наемника, а собственного сына послал Калигула, чтобы тот стал преемником Царя Леса, жреца Дианы.

Таким образом, Хьюберт вел род от императора Калигулы и богини Дианы. На самом деле это была художественная обработка невнятной болтовни двух его выживших из ума теток. Тетки, восторженные поклонницы сэра Джеймса Фрэзера, позволили ввести себя в заблуждение одному из тех шустрых специалистов по генеалогии, которые процветали в викторианскую эпоху, да и вообще никогда не упускали возможности пожить припеваючи.

Современный Неми конца девятнадцатого века показался Фрэзеру, как позже и Хьюберту Мэлиндейну, застывшей картиной старой Италии, «когда лишь кое-где бродили племена диких охотников и пастухов-кочевников». Христианская церковь боялась культа Дианы. Часть храма, длинная стена, испещренная высокими проемами, превосходно пережила античность. (Теперь проемы называли «гротами дьявола».) Хьюберт, продираясь сквозь кустарник, которым поросли подходы к сохранившимся ритуальным помещениям, однажды набрел на традиционные следы неуважения к святыням. Это были груды мусора, никуда не годной дряни: спинки пластмассовых стульев, старые канистры из-под бензина, вдрызг разбитые грязные ботинки и изношенные коврики – все это нагромождалось в древнеримских нишах, которые с каменным достоинством реяли над этим осквернением. Но даже отсюда храм казался прекрасным: открывался вид на прямоугольное святилище, засыпанное землей и засаженное хризантемами.

Немногие теперь заходили в эту часть храма. Однажды Хьюберт прочитал в журнале, что «храм Дианы все еще потерян для обычного туриста. Никто из местных, – жаловался автор статьи, – похоже, не знает, где он». С другой стороны, с местными так всегда и везде. А хризантемы пользуются в Италии бесспорной популярностью один день в году – в День поминовения усопших. Во все остальные Дни они приносят итальянцам несчастье.

На месте древнего святилища, в углу, незаметно притулилось дряхлое грушевое дерево. Три стены храма, как и в древности, отступали от ствола на несколько дюймов. Как объяснил Хьюберту один из местных жителей, они засадили эту землю цветами после раскопок потому, что «Деньги за работу перестали поступать».

Однажды весной, когда он надзирал за постройкой дома, предназначенного ему судьбой и Мэгги, Хьюберт спустился к храму и разговорился с человеком, подрезавшим дерево на древнем святилище. Мужчине исполнилось сорок два, и он хорошо помнил последние раскопки. Тогда он был еще мальчишкой. Пол в храме был из красного кирпича, очень красивый. А вон там – очаг. Да, согласился Хьюберт, весталки поддерживали вечный огонь. Его собеседник снова взялся подрезать ветви. «Здесь поклонялись Диане, моей прародительнице», – добавил Хьюберт. Видимо, после этого мужчина решил, что Хьюберт плохо знает итальянский.

Потом, уже зимой, стоя один-одинешенек меж голых деревьев и глядя на вспаханный прямоугольник, на место, где годы и годы тому назад поклонялись богине, он заорал, пытаясь перекричать ветер: «Неми – мой! Я – Царь Неми! Мое право даровано богами! Я Хьюберт Мэлиндейн, потомок римского императора и грозной Дианы Немийской!» Был он честен или нет, был ли и в самом деле потомком безумца Калигулы или нет, и вел ли свой род от мифологических божеств (а, чисто статистически, кто не вправе этим похвастаться?) или же не вел, однако эти слова ветер пронес над черной гладью озера.

ГЛАВА 6

Мэри все еще не привыкла к послеобеденному итальянскому затишью. Ее англосаксонский день начинался в восемь утра и, с двухчасовым перерывом на обед, тянулся до полуночи. То, что Мэгги уснула в три и спала до пяти, она приписала преклонному возрасту. А то, что в это время отдыхали практически все итальянцы, она объясняла леностью, свойственной, как известно, католикам. Мэри не интересовалась, чем в эти часы занимался ее муж в Риме. Задумайся она об этом, то не стала бы сомневаться, что сразу после обеда он возвращается в офис, в гордом одиночестве следуя американскому распорядку дня. На самом деле в Риме у Майкла была любовница, у которой он и проводил традиционные часы сиесты. Итальянские бизнесмены сплошь и рядом отводили часы обеда и послеобеденного отдыха на встречи с любовницами, но знай Мэри, что и ее муж обзавелся этой привычкой, особенно так скоро после свадьбы, то сочла бы свой брак окончательно погибшим.

Мэгги хорошо выспалась. Сначала Мэри с некоторым сомнением, ибо ее терзали сомнения по всем вопросам, угостила свекровь белым вином. Они позавтракали на террасе. Затем Мэгги протянула Мэри большую кожаную шкатулку, плоскую, чуть пошире коробки для обуви. Внутри лежало множество золотых монет разнообразных размеров, времен и стран. Обе склонились над сверкающим богатством.

– Коллекционных редкостей тут нет, – объяснила Мэгги. – Но они, разумеется, стоят больше, чем просто золото. С монетами всегда так. Моя настоящая коллекция стоит немалых денег.

Мэри погладила монеты длинными пальцами. Подняв одну, она разглядела ее и, положив обратно, подняла еще одну, а потом – еще.

– Полсоверена королевы Виктории, соверен короля Эдуарда, южноафриканский соверен… Чья это голова?

– Крюгера.

– А… Они потянут на большую сумму, да?

– Смотря для кого.

Монеты позвякивали в руках Мэри, пока она не услышала, что несут кофе, и не захлопнула крышку. Появился Лауро, который, хотя и смотрел на поднос, наверняка видел черную шкатулку у нее на коленях. Когда он удалился, Мэгги сказала:

– Хьюберт не должен знать, от кого они.

– Я не понимаю, зачем вообще ему их посылать.

– У меня очень большая коллекция, – ответила Мэгги, – и я могу достать таких сколько угодно в любое время.

– Я знаю, но все равно это полное безумие.

– Да, безумие. Зато я смогу выкинуть его из головы.

– Понимаю.

– Чеком я привязала бы Хьюберта к себе еще больше и никогда бы не смогла от него избавиться.

– Конечно. Он бы подумал, что все идет как прежде. А золото постоянно поднимается в цене, это так?

– Чертов наглец, – пробормотала Мэгги. – Ненавижу его.

Позже, в комнате Мэгги, они пересчитали монеты и составили список. Это придумала Мэри. Она писала списки по любому поводу, составляла реестры одежды, расходов и писем, книг, пластинок и мебели. Перед тем как пойти развлечься или пройтись по магазинам, Мэри неизменно брала ручку и садилась за стол. Сначала списки писались от руки, потом перепечатывались в хронологическом или алфавитном порядке, как ей казалось нужнее. Иногда, когда тема была сложной, вроде зимних приемов, она составляла картотеку – где и когда обедала, что на ком было одето, кто еще присутствовал. Сейчас, пока Мэри переписывала названия монет, Мэгги разделась и легла спать. Мэри тихо взяла незаконченный список, шкатулку и перебазировалась в свою комнату. Она чувствовала, что приносит пользу. Несмотря на то что это приходилось держать в тайне от Майкла, помогать Мэгги было все равно что помогать Майклу. Что бы изменилось, если бы вместо Мэгги в соседней комнате спал Майкл?

«К. Викт., – писала она, – 1/2 сов., 1842».

Мэри быстро сообразила, что коллекционных редкостей в шкатулке действительно не было – монеты были ценны в основном с точки зрения их стоимости. Стоимость выходила немалая. В основном деньги были английские, достоинством в полсоверена, ранней и поздней викторианской эпохи, с профилем королевы то помладше, то постарше. Обнаружив среди прочих соверен Георга IV, Мэри догадалась, что он должен стоить больше, и призадумалась, не попал ли он сюда по ошибке. Она отложила соверен, потом, побоявшись, что Мэгги сочтет ее слишком разборчивой или скаредной, вернула монету в шкатулку и записала в список. Больше всего ей хотелось доставить Мэгги удовольствие и показать, как она вникла в положение. В конце концов Мэгги вела себя с Хьюбертом очень тактично. Она даже решила передать эти сокровища так, чтобы Хьюберт не догадался об их происхождении. Когда Мэри сообразила, что просто подойти к дому и передать шкатулку в руки не удастся, то на мгновение ей захотелось именно так и поступить. Ведь иногда она начинала чувствовать себя изгоем в мире утонченности и юмора, в который ввел ее Хьюберт за те несколько месяцев, что они были знакомы. В то же время она не одобряла его места в жизни Мэгги. И у него не было никакого права на это золото. Настроение Мэри резко переменилось, и она с удовольствием вообразила, как красавчика Хьюберта выставляет из дома Мэгги полиция.

Закончив список, Мэри закрыла шкатулку. За окном в оранжерее мелькнула блестящая черная шевелюра. Узнав Лауро, она в ту же секунду поняла, кто отнесет монеты. Благоразумие Лауро не вызывало никаких сомнений, к тому же он когда-то работал на Хьюберта.

Сжав шкатулку, Мэри поспешила в комнату Мэгги. Та спала с открытым ргом, тихо похрапывая. Мэри смутилась, осознав, что, проснувшись, Мэгги поймет, что за ее сном следили. Невестка ретировалась за дверь и решила действовать на свой страх и риск, предвкушая благодарность Мэгги за безупречно выполненный план. Теперь она сможет прекратить беспокоиться о Хьюберте и спокойно выгнать его, зная, что тот не умрет от голода. С этими мыслями Мэри вышла из дома через черный ход и отправилась к Лауро. Его белый пиджак с эполетами висел в кухне на стуле. Мэри направилась вниз по раскаленной солнцем тропинке и, вновь издалека увидев черный затылок, окликнула Лауро.

Он остановился. Когда Мэри спустилась, слуга сидел в тени дерева и поджидал ее.

– Лауро, – сказала она, – у меня важная просьба. Ты должен кое-что сделать.

Она ожидала, что при ее появлении он немедленно встанет, однако Лауро немного повременил. Он улыбался так, будто весь лес принадлежал ему. Мэри внезапно почувствовала себя неловко, чего не бывало прежде в доме, в машине или в поселке, когда они вместе ходили по магазинам.

Пока она говорила, быстро, словно отдавая указания по хозяйству, ее не оставляли странные мысли.

– Только это надо держать в секрете, – говорила Мэри. – Вот эту шкатулку надо передать мистеру Мэлиндейну так, чтобы он не узнал от кого.

– Сделаю, – ответил Лауро.

– Отнеси, пожалуйста, шкатулку в дом мистера Мэлиндейна. Он не должен тебя увидеть. Постарайся оставить ее там, где он точно найдет. Ты ориентируешься в доме?

– Разумеется, я жил там прошлым летом. А что в шкатулке?

Мэри дрожащими руками подняла крышку.

– Старые монеты, – произнесла она. – Я составила список. – Мэри протянула шкатулку с золотом Лауро, на ее лице отразились одновременно простодушие и желание покрасоваться.

Зрелище множества золотых монет в руках очень богатой женщины немедленно воспалило в итальянце плотскую страсть. Он схватил шкатулку и потянул Мэри на небольшую поляну. Там он повалил ее на землю и изнасиловал бы рядом с упавшей шкатулкой, если бы она, оказавшись на земле, не прекратила сопротивляться. Хотя Мэри и ругалась яростным шепотом, в основном она бросала взгляды на зеленые заросли, надеясь, что никто ничего не заметит.

– Ты не расслабилась, поэтому вышло плохо, – сказал Лауро, глядя ей в глаза взглядом сатира. Этот взгляд он подсмотрел в кино еще в детстве и отработал до автоматизма.

Мэри в слезах и едва дыша потянулась поправить одежду.

– Мой муж тебя убьет, – удалось выдохнуть ей.

– Скорее оттрахает, – возразил Лауро.

– И это тоже. Вот подожди, я ему расскажу. Не будь ты слугой, я бы дала тебе пощечину.

Лауро подскочил, по его лицу мелькнула тень беспокойства. Он крепко сжал ее голые руки.

– В следующий раз расслабься, – сказал он голосом режиссера, одновременно играющего главную роль. – Тогда все будет лучше.

Мэри поджала губы и тряхнула волосами, как будто ничего не случилось. Лауро подобрал шкатулку, и они вместе собрали ее попрятавшееся в траве содержимое. Итальянец смеялся так, словно монеты были ставками в какой-то игре. Когда монеты были собраны, Мэри, все еще дрожащая и в слезах, выпрямилась и сказала:

– Отдай мне шкатулку.

– Я ее отнесу, – сказал Лауро и быстрым шагом отправился в нужном направлении.

Мэри побежала следом.

– Ты уверен, что найдешь, где ее оставить? Это все не мое, это золото Мэгги. Хьюберт не должен об этом узнать.

Лауро снова улыбнулся и повернулся к ней, так что его лицо оказалось очень близко.

– Предоставь все мне, Мэри, – сказал он, сунул шкатулку под мышку, словно это исключительно мужское дело, и зашагал прочь с видом владельца содержимого шкатулки.

Мэри побежала к дому, не зная, виновата ли она и что делать дальше. Теперь она уже не была уверена, что Лауро можно доверить монеты. Кроме того, Мэри не представляла, в каких она теперь с ним отношениях, и, самое главное, ей очень хотелось принять душ.

Хьюберт пересчитывал монеты, которые загадочным образом появились в его доме около шести часов вечера.

Паулина отправилась в Рим с завернутым в мешковину вторым стулом времен Людовика XIV и бумажкой, на которой был написан адрес мастерской, где делали копии. Секретарша знала лишь то, что стул осмотрят, при необходимости – отреставрируют и отправят счет загадочной владелице, Мэгги. До сих пор Паулина не встречала Мэгги. Для нее она была лишь именем, незримым призраком, отравлявшим жизнь Хьюберта.

Паулина приехала на место и велела встретившему ее человеку нести стул наверх очень, очень осторожно. Пока она припарковала машину, в мастерской уже оказалось двое служащих: тот, что подносил стул, и еще один, помоложе, в синих джинсах и модной футболке. Стул стоял в центре комнаты, его распаковали: развязали шнур, стягивавший ножки, размотали мешковину и с гордостью разглядывали.

Когда пришла Паулина, ей немедленно вынесли другой стул, близнец того, что она привезла с собой. Очевидно, тот, который Хьюберт послал на реставрацию первым. Теперь стул был в великолепном состоянии. Паулина собиралась везти его обратно. На самом деле перед секретаршей была новая и очень остроумная подделка: от стула Мэгги в нем осталась лишь ножка. В большинстве таких подделок оставалась как минимум одна «конечность» оригинала, что давало перекупщику полную возможность называть его «предметом времен Людовика XIV». Паулину вообще-то не волновало, к какому периоду относился стул. Она просто хотела забрать его и поскорее вернуться. Секретарша попросила реставраторов хорошенько все завернуть, что они и сделали, обложив сиденье ватой и обмотав новой мешковиной. После чего стул отнесли в машину Паулины.

– Передайте мистеру Мэлиндейну, чтобы заглянул на следующей неделе, – сказал тот, что был помоложе.

– Он сейчас мало выезжает из Неми, – ответила Паулина, вспомнив, как Хьюберт боится выйти, опасаясь, что в его отсутствие может явиться Мэгги и захватить дом. Но реставратор повторил просьбу.

Тем временем в Неми Хьюберт считал монеты, которые нашел в шесть часов вечера. Тогда он, как обычно, отправился на кухню заварить чай. Сняв с полки чайник, Хьюберт услышал какое-то странное позвякивание. Приподняв крышку, он увидел внутри кучку золотых монет.

Не сводя глаз с чайника, Хьюберт сел за стол. Потом окинул внимательным взглядом кухню. Все выглядело как всегда. Хьюберт пожалел, что Паулина еще не вернулась, и, высыпав монеты на стол, принялся за подсчеты.

Монет, кстати, было гораздо меньше, чем могла бы подумать Мэри. Лауро оставил себе шкатулку и большую часть содержимого, благодаря одновременно благоразумию и щедрости. Ему в память врезались слова Мэри о том, что она составила список. Но в конце концов Лауро решил, что не стоит этого слишком сильно опасаться.

И пока Хьюберт, вместо того чтобы пить чай, ломал голову над тем, откуда взялись монеты, Лауро уже вернулся в дом Редклифов, надел белый пиджак, наполнил ведерки для льда, проверил бутылки, приготовил бокалы, расставил кресла на террасе и отправился в буфетную – болтать с поваром и дожидаться времени коктейлей.

Вернувшись домой и приняв душ, Мэри долго сидела в комнате, обхватив голову руками, и думала бог знает о чем. Затем она переоделась, подняла со стола список монет и снова положила его обратно. Сев за стол, Мэри достала чистый лист бумаги и написала: «Майкл». Ниже она написала: «Лауро». Мэри всегда понимала, что не стала бы всю жизнь хранить Майклу верность, но изменять теперь, когда не прошло и года со дня свадьбы, казалось ей рановато. Затем она задумалась, почему ей самой не пришло в голову спланировать инцидент с Лауро. Так или иначе, она успокоилась, расставила в ряд флакончики с косметикой, взяла лист, на котором писала, и вместе со списками монет, гостей и так далее заперла в ящике стола. После этого Мэри промокнула лицо бумажной салфеткой и спустилась вниз, миновав Майкла, который вернулся из офиса и поднимался по ступенькам. Мэгги уже сидела на террасе, дожидаясь, когда спустится ее сын и приедет муж. Неподалеку, в ожидании распоряжений, маячил Лауро.

– Кстати, Лауро, – надменно сказала Мэри, – ты не забыл выполнить мое поручение?

– Конечно, Мэри, – как всегда дружелюбно ответил он, – разве я мог забыть?

Мэри обернулась к Мэгги и с нарочитой непринужденностью сообщила:

– Он отнес шкатулку. Лауро хорошо знаком с домом, вот я его и послала.

– О! Но так Хьюберт будет знать, откуда она, кто ее послал и он…

– Он меня не видел, – объяснил Лауро. – Я вошел и вышел через окно ванной комнаты, пока Хьюберт спал наверху. А шкатулку оставил у чайника, так что он обязательно найдет ее, когда спустится за чаем.

– Великолепно, Лауро! – воскликнула Мэгги. – Мэри, дорогая, ты просто умница. Это такое облегчение! Теперь он хотя бы не умрет от голода. Мне придется выставить его из дома. То, как я относилась к нему прежде, не означает, что так будет продолжаться и впредь.

– Вызови полицию, пусть она его вышвырнет, – довольно резко предложила Мэри. – Лауро, мне, пожалуйста, кампари-соду.

– В нашем положении мы не можем устраивать скандалы, – покачала головой Мэгги. – Ты знаешь итальянские газеты. К тому же эти коммунисты…

– Сделаем все осторожно, – сказал Лауро.

– Вот именно. Джин-тоник, пожалуйста. У Лауро бывают верные мысли. Ты умница, Лауро.

Тем временем Хьюберт пересчитал монеты, заварил чай и, выйдя на террасу, задумался, уставившись на прекрасное озеро. Затем он осмотрел дом и заключил, что в него проникли через одно из окон первого этажа. Выбор невелик: либо узкое окошко кладовой, либо окно ванной комнаты. Окно ванной было открыто, его никто не взламывал. Хьюберт решил установить на первом этаже решетки. Все на месте, ничто не пропало. Видимо, взломщик действовал исключительно в припадке безумной щедрости. Жаль будет ставить решетки на окна. В этот момент ничто не могло бы показаться ему столь трогательным подарком, как эти монеты в чайнике. Впервые за почти год Хьюберт ощутил, что счастье бродит где-то рядом.

Золото рассыпалось по столу. На монете 1880 года – юный профиль королевы Виктории, хотя не секрет, что она родилась в 1819-м. Вот святой Георгий и дракон – 1892 год, – теперь на обороте у королевы появились вуаль, диадема и чуть заметный второй подбородок. Вильгельм IV – обвисшие щеки, челка на лбу – 1837 год. Хьюберт задумался: откуда мог взяться поклонник, который послал ему эти запасы с монетного двора? Вот Нерон в лавровом венке, завязанном на затылке милой ленточкой, – Георг IV 1833 года. Десять эскудо 1861 года – рыцари Мальтийского ордена. Еще одна красотка Виктория – прекрасная Виктория 1880 года с неизменным недобитым драконом на обороте. «Кесарю-то – кесарево, а мне-то это за что?» – думал Хьюберт. Ему только что пришло в голову, что даритель и тот, кто принес этот клад, – не одно и то же лицо. Перед мысленным взором немедленно предстал человек богатый, великодушный и обязательно с мальчиками на побегушках. С ребятами, способными пролезть в окно ванной комнаты и провернуть дело так ловко и незаметно. Значит, подарок послал кто-то, кто отлично знал Хьюберта, его привычки и планировку дома. Некто богатый. Но кто? Хьюберт сгреб рассыпанные монеты, отнес на кухню и снова высыпал на стол.

Вернулась Паулина. Разместив поддельный стул в гостиной, она принялась им восхищаться.

– Они хотят, чтобы вы туда заехали, и поскорее, – сообщила секретарша. – Надеюсь, не из-за денег.

– Я тоже, – согласился Хьюберт. – Я отправил счета Мэгги, это же ее стулья. Но если вы посторожите дом, я, пожалуй, навещу их. Только будьте начеку, чтобы никто не пробрался. Я подумываю установить решетки на первом этаже, через некоторые окна очень легко проникнуть внутрь. А если они окажутся внутри, – то нам с вами крышка, захватят дом как пить дать.

Разумеется, Хьюберт не мог не заехать в мастерскую: там его ожидали деньги за настоящий стул – немалая сумма. Он посмотрел на Паулину, задумавшись, как ей объяснить происхождение еды и напитков, запасы которых Хьюберт вознамерился пополнить в римских лавках. Паулина – добрая девочка – купила на собственные деньги курицу, немного мяса, бутылку вина и собиралась приготовить ужин.

Выпив вина, Хьюберт решился рассказать ей о находке.

– Я полагаю, – заключил он, протягивая Паулине два соверена, – что за это надо благодарить духов моих прародителей, Калигулу и Диану.

Она приняла подарок с некоторым сомнением.

– А вдруг они краденые?

– Если и так, их украли не мы. Я нашел монеты в своем чайнике – значит, они мои. Моя дорогая, перед нами – несбыточная мечта, которая сбылась на глазах.

– Кто-то пролез в дом.

– Через окно ванной комнаты, – подтвердил Хьюберт. – Завтра я договорюсь, чтобы установили решетки.

– Тогда духи ваших предков больше не придут, – заявила Паулина, разглядывая соверены.

– Кстати, этот подарок не относится к вашему жалованью. Позже я полностью расплачусь. И между прочим, мне не нравятся нотки сомнения в вашем тоне. Не забывайте, моя прародительница Диана вполне жива и не любит насмешек. Но если вы собираетесь изображать Фому неверующего, то…

– А если это один из тех, кто жил здесь прошлым летом? – предположила Паулина, нерешительно разглядывая монеты.

– Быть не может.

– Да, наверное, кто-то хочет вам помочь. Доброжелатель. А почему он не выслал чек?

Внезапно Паулина начала раздражать Хьюберта. Что за тон воспитательницы детского сада? Бедность плохо повлияла на его вкус, решил он. Нет-нет, ему нужно другое общество, общество умных, образованных людей. Подумать только, он находит в чайнике золотой клад, а эта дура заладила: «Если этот кто-то хочет помочь, почему же он не выслал чек?»

Хьюберт взял привезенные из Рима газеты и еженедельники и, оставив золото сверкать на кухонном столе, отправился в кабинет выпить пару успокоительных таблеток и помедитировать над историями об очередных скандалах в американском правительстве.

На следующее утро Лауро встал ни свет ни заря, прихватил список покупок и отправился в Рим. Однако сначала он заехал не в супермаркет, а в одну неприметную лавку в поселке, прилавки которой ломились фруктами, цветами и рассадой. Лауро пришлось отстоять небольшую очередь.

Инжир, виноград, клубника – все здесь было местное, отборное, ягодка к ягодке. Цветы – в основном разнообразные представители семейства сложноцветных, то есть астры побольше, астры поменьше и совсем маленькие астры, белые, желтые, фиолетовые и розовые. Кое-где, впрочем, виднелись вкрапления мелких бордовых розочек, а также неплохой выбор папоротников. Продавщица и стоявшая перед Лауро в очереди женщина посмотрели на него с любопытством, свойственным людям, с которыми никогда ничего не происходит. Люди, чья жизнь посложнее, обычно считают такие взгляды враждебными. Имея собственные оранжереи, Редклифы редко посылали за цветами в поселок. Однако все знали, кто такой Лауро, и были в курсе его переселения из загадочного дома Хьюберта Мэлиндейна к Редклифам. К Лауро, всегда одетому по последней моде: в полупрозрачную бежевую рубашку и отглаженные розовые брюки, принято было относиться с почтением. Так что он пожелает? Виноград, персики – они сегодня великолепные, – или свежие помидоры?

Лауро пожелал рассаду многолетних цветов.

Каких именно цветов? Садовник хотел бы что-нибудь особенное?

– Нет, нет, – резко ответил Лауро, будто намекая, что обычные цветы недостойны такой чести, – это на кладбище. Нужно привести в порядок мамину могилу.

Женщина, которую обслужили еще до Лауро, встряла в беседу:

– Разве у Редклифов ничего не найдется?

– Для мамы, – огрызнулся Лауро таким суровым тоном, что женщина предпочла поскорее стушеваться, – я и купить могу. – И действительно, купил четыре нераспустившихся ростка хризантемы, звякнул монетами о прилавок, разместил ростки в оранжевом полиэтиленовом пакете и ушел. Посетители магазина взглядами проводили Лауро до машины. Оглянувшись у автомобиля и заметив, что за ним еще наблюдают, он спокойно сплюнул на тротуар. Любопытные коровы. Даже если бы они и выяснили, что он собирается сделать, то что бы изменилось? Впрочем, они знали о нем не больше, чем он о них. Потому-то Лауро и не потрудился купить цветы в Риме – там они вдвое дороже, чем в Неми, а на кумушек можно наплевать. Так завершился один из тех телепатических контактов, столь часто происходящих между соотечественниками, среди которых живут иностранцы.

В Риме Лауро отправился на кладбище. Могила его матери была очень аккуратной и ухоженной, с большим мраморным ангелом и небольшой овальной фотографией на пьедестале. Здесь же пустое место ожидало отца. Позже их пятеро детей купят себе участок на новом кладбище, потому что это окажется полностью занятым.

– Саrа mama[4], – произнес Лауро, вытащил из машины крепкую лопатку, яркий пакет с цветами и еще завернутую в газету шкатулку, в которой осталась большая часть монет из тех, что вручила ему Мэри.

Мимо прошли люди – старики решили навестить родных. Они вполголоса поздоровались, кивнув Лауро с подобающим уважением. Стоя на коленях над могилой и копаясь среди цветов, Лауро поднял глаза и задумчиво их поприветствовал. По «бонджорно» на каждого – итого три раза. В их глазах он был хорошим сыном, и это придавало ему гордости. Старики – толстая женщина в черном, тощий мужчина и еще одна женщина, постройнее, но с трудом передвигавшая ноги, – исчезли из его жизни. Выкопав ямку поглубже, Лауро развернул газету. Шкатулку стоило бы выбросить, но она такая замечательная, такая редкая… Похожие он видел в Риме только в бутиках и дорогих магазинах. К тому же шкатулка была связана со столь желанными монетами, а также с буднично богатыми Мэри и Мэгги, что Лауро решил презреть связанные с этим неудобства и оставить ее себе. Он поднял крышку, вынул бумажные салфетки, которые напихал внутрь, чтобы монеты не звенели, и запустил смуглые пальцы в золотое сияние. Затем Лауро захлопнул крышку, вытряхнул из оранжевого пакета хризантемы, упаковал в него шкатулку, чтобы ее не испортила вода, еще раз все проверил и опустил пакет на дно ямы. Засыпав ее, он вернул выкопанные цветы туда, где они росли прежде.

Теперь Лауро больше не торопился – он прополол сорняки, подбросил земли и начал рассаживать новые хризантемы по углам, придирчиво подбирая по цвету: над могилой уже росли несколько настурций, астры с розовыми и фиолетовыми цветами и какие-то темно-зеленые побеги из тех, что не распознать до осени. Заодно появилась возможность проверить, на месте ли два маленьких сверточка, в одном – перстень с огромным сапфиром, в другом – пара золотых запонок с монограммой. И то и другое попало к нему в руки прежде, тоже по случаю.

Закончив, Лауро встал и посмотрел на фотографию. Мать запомнилась ему сильной и достойной женщиной. Ее грудной голос сохранил повелительные нотки до самой смерти. На снимке она была коротко острижена, только что от парикмахера. Глаза сурово смотрели вперед. Влетевший в копеечку ангел, распростерший над ней крылья, бледнел и мерк под этим взглядом. Казалось, этот бледный, благочестивый, окаменевший продукт Новомодного Завета боялся встретиться с живым Лауро взглядом.

Прикасаться к могиле имели право только члены семьи. Лауро принял эту обязанность исключительно на себя. Его родственники, которых в любом случае нечего было бояться, слишком заняты, чтобы возиться с погребением. Отец снова женился и поселился в Милане, сестры – в Турине, обе вышли замуж и нарожали детей. Один брат уехал в Америку и там женился, второй был студентом и жил у отца в Милане. Раз в год, на День поминовения усопших, все члены семьи, за исключением тех, кто жил в Америке, и тех, кого задержала неотложная работа, съезжались на кладбище с огромными букетами белых и желтых хризантем с длинными лепестками. Цветы высыпали на могилу. Столпившись вокруг, они принимались плакать – кто-то горестно, а кто-то просто громко. Все повторяли, как хорошо Лауро ухаживает за могилой и какой он молодец, что им не приходится тратиться на кладбищенского служителя. По очереди они целовали фотографию, но не прикасались к могиле и ни о чем не спрашивали. Семья в очередной раз решала, что Лауро вполне преуспел, и восхищалась его умением одеваться. Потом все усаживались в машины, как и другие итальянцы, совершившие тот же ритуал, и отправлялись в тратторию, где их ждал огромный стол с семейным обедом из пяти блюд. Раз в год.

Лауро огляделся. Теперь, в начале августа, кладбище казалось почти заброшенным. Лишь вдалеке за памятниками мелькала пара голов. Лауро завернул в одну газету выдернутые сорняки, а в другую – лопатку. Мимо прошел служитель и вежливо пожелал доброго утра. Лауро с удовольствием огляделся снова. Сколько же тайн зарыто в этих маленьких, продолговатых владениях местных покойников?

ГЛАВА 7

«Милый Хьюберт!

На следующей неделе мы едем на Сардинию, прочь от этой кошмарной жары! Полагаю, ты тоже собираешься на море. После Сардинии мы с Мэри планируем вернуться в Штаты и погреться на пляжах Атлантического океана. Берто (это мой муж, он ждет не дождется вашего с ним знакомства) пробудет со мной пару недель на Изумрудном побережье, а потом уедет в Ле-Туке, к брату, они хотят посмотреть на скакунов, выставленных на продажу. Я сначала приеду к нему в Рим, потом, первого октября, на неделю снова окажусь в Неми, и, наконец, мы планируем вернуться в Венето.

Дело вот в чем: если ты сможешь, то освободи дом летом, чтобы мы смогли въехать первого октября, нас это очень устроит. Пожалуйста, сообщи о своих планах. До конца августа мне можно писать по этому адресу:

Маркизе Адальберто ди Туллио-Фриоле,

Вилла Стаззу,

Личиа ди Вакка,

Изумрудное побережье,

Сардиния.

Потом, до конца сентября, – на мой старый адрес в Нью-Йорке (пиши на имя миссис Мэгги Редклиф, квартира все еще оформлена на прежнее имя). Если съедешь в августе, то ключ от виллы оставь, пожалуйста, Агате, служанке Мэри, она будет каждый день приходить к ним, чтобы вытереть пыль и покормить кота. В сентябре вернется Лауро, и, если ты освободишь дом, тогда оставь ключ ему. Я бы предпочла, чтобы ты съехал в августе. Тогда я успею договориться, чтобы в сентябре дом подготовили к нашему приезду.

Мне рассказали, что ты присматриваешь за моими стульями! Огромное спасибо за заботу! Разумеется, пересылай счета мне. Антиквариату так нужен правильный уход!

Когда все неурядицы утрясутся, приезжай к нам в гости. Мы с Адальберто будем очень рады. Расскажешь о новом грандиозном проекте, который у тебя, без сомнения, имеется. Желаю удачи!

Счастливого лета!

Как всегда, с любовью,

Мэгги».

«Милый Хьюберт!

На следующей неделе мы едем на Сардинию, прочь от этой кошмарной жары! Полагаю, ты тоже собираешься на море. После Сардинии мы с Мэри планируем вернуться в Штаты и погреться на пляжах Атлантического океана. Берто (это мой муж, он ждет не дождется вашего с ним знакомства) пробудет со мной пару недель на Изумрудном побережье, а потом уедет в Ле-Туке, к брату, они хотят посмотреть на скакунов, выставленных на продажу. Я сначала приеду к нему в Рим, потом, первого октября, на неделю снова окажусь в Неми, и, наконец, мы планируем вернуться в Венето.

Дело вот в чем: если ты сможешь, то освободи дом летом, чтобы мы смогли въехать первого октября, нас это очень устроит. Пожалуйста, сообщи о своих планах. До конца августа мне можно писать по этому адресу:

Маркизе Адальберто ди Туллио-Фриоле,

Вилла Стаззу,

Личиа ди Вакка,

Изумрудное побережье,

Сардиния.

Потом, до конца сентября, – на мой старый адрес в Нью-Йорке (пиши на имя миссис Мэгги Редклиф, квартира все еще оформлена на прежнее имя). Если съедешь в августе, то ключ от виллы оставь, пожалуйста, Агате, служанке Мэри, она будет каждый день приходить к ним, чтобы вытереть пыль и покормить кота. В сентябре вернется Лауро, и, если ты освободишь дом, тогда оставь ключ ему. Я бы предпочла, чтобы ты съехал в августе. Тогда я успею договориться, чтобы в сентябре дом подготовили к нашему приезду.

Мне рассказали, что ты присматриваешь за моими стульями! Огромное спасибо за заботу! Разумеется, пересылай счета мне. Антиквариату так нужен правильный уход!

Когда все неурядицы утрясутся, приезжай к нам в гости. Мы с Адальберто будем очень рады. Расскажешь о новом грандиозном проекте, который у тебя, без сомнения, имеется. Желаю удачи!

Счастливого лета!

Как всегда, с любовью,

Хьюберт проглотил две таблетки митигила, запил бокалом виски и попытался вникнуть в то, что содержалось между строк. В голове немедленно началось брожение, но только много позже, после обеда, он осознал главное: монеты послала Мэгги, и никто другой. Причина проста – совесть заела. Но зачем откупаться таким экзотическим способом?

И кстати, если она так хочет, чтобы он отступился от дома, зачем посылать столь незначительную сумму? При ближайшем рассмотрении монет оказалось не так уж и много.

Все равно он не покинет этот дом ни за какие деньги.

Хьюберт снова перечитал письмо. За обедом он даже прочитал его Паулине Фин.

– Она всегда так все планирует?

– В письмах это гораздо заметнее. Ее эпистолярный стиль выдает истерическую жажду порядка. В жизни она полагается на внешность – гипнотизирует окружающих и тем самым достигает кажущейся гармонии. Надо полагать, ерундой про планирование ей в колледже голову забили. В американском образовании это самое главное. Впрочем, обычно у нее все идет кувырком, и слово «план» – лишь способ придать себе уверенности. Так что, если она и поедет на Сардинию, то, вполне вероятно, упорхнет оттуда через день. В этом вся Мэгги.

– Удивительно, – подивилась Паулина, – почему она вообще не попытается отсудить дом по закону?

– В том-то и дело, что отсудить не так просто, а устраивать скандал не хочется, – нетерпеливо объяснил Хьюберт, который легко раздражался, когда кто-то не поспевал за полетом его мысли.

Паулина уже начинала жалеть о появлении золота – без денег Хьюберт был любезнее.

– Нам надо быть начеку, – сказала она. – Вдруг это уловка? Мы не должны покидать дом, иначе они могут явиться и захватить его одним махом.

Хьюберт подумал.

– Умница девочка, – решил он.

– И деньги все равно нужно экономить. Вы собираетесь продать монеты?

– Завтра поеду в Рим и избавлюсь от нескольких. И вам что-нибудь куплю.

– Ну нет, – затрясла головой Паулина.

– А в чем дело?

Сейчас Хьюберта волновали только деньги, которые ему были должны за стул. Надо будет выехать очень рано, чтобы без проблем получить их и, если расплатятся чеком, успеть обналичить его, пока открыты банки. Август выдался на удивление жарким, Хьюберт терпеть не мог Рим в это время года.

– Я уеду очень рано.

– Тогда я поглажу ваши рубашки, – отозвалась Паулина тоном заботливой жены.

– Что? У меня достаточно рубашек, – невпопад ответил Хьюберт – он прислушивался к реву подъезжавшего автомобиля. К дому повернул незнакомый зеленый «фольксваген».

– Это дочка Бернардини, – сказала Паулина, выглянув из-за плеча Хьюберта на улицу.

– Бернардини? Те, которые живут в одном из домов Мэгги?

– Да, это младшая, Летиция.

Летиция приехала не одна. Выйдя из «фольксвагена», она подошла к двери с другой стороны. Вскоре, поддавшись то ли уговорам, то ли грубой силе, из машины появился долговязый молодой человек с серым изможденным лицом, увенчанным лохматой копной солнечно-рыжих волос. Его заметно трясло и пошатывало, он был явно не в лучшей форме.

– Это Курт Хайкенс, – констатировал Хьюберт.

– Кто?

– Он работал у меня секретарем прошлым летом. – Хьюберт запер дверь террасы. – Похоже, накачался наркотиками. Однако мой каверзный демон что-то перестал хохотать. Примите их, узнайте, что им надо, скажите, что я занят и меня нельзя беспокоить.

Секретари из прошлого лета не имели для Хьюберта большого значения. Были и другие секретари, и другие времена года, и предостаточно.

Однажды, когда Мэгги только начала с его помощью открывать для себя чудеса богемной жизни, один из секретарей нарочно обжег будущей маркизе руку. Правую руку, ту самую, которой она подписывала чеки – о, какие тогда были чеки!

В общем, тот молодой человек – сейчас, наверное, ему уже за тридцать и он обзавелся собственным секретарем – сказал ей: «Подержи». Да, именно это он и сказал там, на террасе виллы, совсем другой виллы былых дней. «Подержи», – сказал он. Это была шутиха. Он сунул ее Мэгги в руку и поджег – сунул не той стороной. Мэгги посмотрела на его улыбающееся лицо, в его безумные глаза и, уронив пылавшую шутиху, закричала Хьюберту через террасу: «Он обжег мне руку! Он нарочно обжег мне руку! Я умираю от мучений!» Хьюберт танцевал под далекие колокола и ничего не слышал, казалось, он потерял голову. Поэтому не он, нет, другой его секретарь увел Мэгги мазать руку мазью от ожогов. Мэгги беспомощно попросила позвать шофера, но нет, сказали ей, – теперь вокруг нее суетились уже сразу два секретаря, – они не позовут шофера, шофер спит на кухне, его нельзя будить. Все это Хьюберту пересказала сначала Мэгги, а потом и оба секретаря, которые помогали перевязать ладонь.

– Где ты был, Хьюберт?! Почему ты мне не помог? – повторяла Мэгги.

– Я не знал, что случилось что-то серьезное. Я решил, что ты просто выпускаешь пары, – оправдывался он. – Почему ты сама не пошла на кухню и не приказала шоферу отвезти тебя домой?

– Я не могла, меня как будто парализовало! Что-то не пускало меня!

Мэгги дали сильного снотворного и уложили в постель. Она проспала до пяти утра, когда закончилась вечеринка, и, не сумев отыскать Хьюберта, уехала с перевязанной рукой. Все комнаты виллы были замусорены пустыми бокалами и переполненными пепельницами. А Хьюберт давно уже нашел более удобную постель.

Хьюберт узнал об этом позже и, в общем, понял точку зрения Мэгги. Пережив настоящий кошмар – эту бредовую невозможность пойти позвать шофера, – она, видимо, решила, что Хьюберт ее загипнотизировал. Пять лет после этого он был для нее незаменим и получал возможность заниматься чем хотел. А затем постепенно Мэгги начала уходить в тень. Тем временем сезон за сезоном одна волна секретарей сменяла другую. Прошлым летом секретарем был Курт Хайкенс, но тогда Мэгги уже нигде нельзя было найти. Сейчас стало очевидным, что все она задумала еще тем летом. От старого бесполезного мужа она избавилась и готовила новый образ – холеной женщины из высшего общества, которая прекрасно умеет распоряжаться несметным богатством.

В гостиную с виноватым видом вошла Паулина Фин. Хьюберт изобразил раздражение, но на самом деле был рад ей – сидя в одиночестве на одном из до сих пор не подделанных стульев, не видя и не слыша гостей, он терзался приступом паранойи – о чем за его спиной могли совещаться Курт Хайкенс, Паулина Фин и эта, как ее там, Летиция? Его разрывали два чувства: желание поскорее выяснить в чем дело и безотчетный страх узнать это. Паулина начала тихо извиняться и указала на пол:

– Они все еще там. Летиция просит спуститься. Говорит, это срочно.

– Что им надо?

– Она говорит, что Курт – твой старый друг, был твоим секретарем. Ему нужна помощь.

– Здесь ему не место! – отрезал Хьюберт.

– Извини, пожалуйста, – развела руками Паулина.

– Это значит, что вы сами с ними не справитесь? – гадливо переспросил он, поднимаясь.

– Да, – смиренно кивнула Паулина.

Хьюберт вытащил из кармана очки для чтения и направился к лестнице с таким видом, будто его подняли из-за письменного стола.

– Здравствуйте, – неприветливо сказал он девушке. Летиция поднялась, радостно оскалилась и уставилась Мэлиндейну в глаза.

– Я не позвонила, потому что мы не знакомы. Проще было приехать. Мой отец – Эмилио Бернардини, ваш сосед. Меня зовут Летиция.

Хьюберт соврал, что ему очень приятно. Они сели, любуясь видом, который обладал тем же магнетизмом, что и актриса, которую слишком часто фотографировали. Курт Хайкенс лежал на диване и шевелил губами.

– Что с ним? – поинтересовался Хьюберт.

– Передозировка наркотиков, я работаю с такими случаями. Из-за него я оказалась в затруднительном положении, ведь завтра мы всей семьей уезжаем отдыхать. А он иностранец, к тому же ваш друг…

– В каком-то смысле да, – перебил Хьюберт. – В прошлом году он на меня работал несколько недель, потом ушел. Знаете, нехорошо бросать своих подопечных.

– Но папа уже все организовал…

– Он на лечении?

– Не знаю.

– На что он живет?

– Не знаю.

– Вы что же, собираетесь его мне оставить?

– Да.

– Надо вызвать врача, – вмешалась Паулина.

– Вы представляете, что будет? – взволнованно воскликнула Летиция. – Его отвезут в «Невро»! – Так называлась больница для душевнобольных, куда свозили тех, кто не мог заплатить за частную клинику. Условия содержания в «Невро», по слухам, были хуже, чем в римских тюрьмах, где, как известно, было страшнее, чем в аду.

– Но что мне с ним делать? – сказал Хьюберт. – Послушайте, милая девушка, я не видел его уже год. Ему нужен уход, – добавил он, глядя на Курта. – А у меня, моя дорогая, совсем нет денег. Его не ищет полиция? Между прочим, Неми – родина моих предков. Возможно, итальянцам сложно это осознать, но так оно и есть. Домовладелица пытается выставить меня из дома! Что я буду делать с этим мальчиком? Нет-нет, я его не возьму.

– Да-да, я же обещал, мы сделаем все, что в наших силах, – кивнул Хьюберт.

Курт рыдал. Его чуть ли не пинками затолкали наверх, хотя он и не пытался сопротивляться. Очевидно, не соображал, где находится, но инстинктивно направился в комнату, которую занимал прошлым летом. Время от времени до сидевших на террасе доносился шум из комнаты – Курт тихо скулил и фыркал, как спящий пес. Хьюберт внимательно изучил чек Летиции и протянул его Паулине.

– Мне неудобно это принять, – сказал он.

– Это деньги фонда, – успокоила его Летиция. – Вернее, папа дал их, чтобы устроить Курта и мы могли уехать. Сначала я собиралась отвезти его в клинику, но там бы начали интересоваться прошлым… Я не хочу, чтобы у него были неприятности.

– Из вашего фонда эти деньги пойдут прямиком в наш, – заверил ее Хьюберт. – У нас тоже есть свой фонд для обездоленных. Паулина, пожалуйста, распорядитесь.

– Хорошо, – кивнула Паулина. – Летиция, вам написать расписку?

– Нет-нет! – воскликнула она, замахав руками, как будто дальнейший обмен бумагами крепче привязывал ее к бедолаге Курту. – Папа был рад помочь. Завтра мы отплываем в Грецию и Турцию, потом причалим на Искии. Папа просил навестить нас, когда вернемся.

– Если я все еще буду здесь, – ответил Хьюберт. – Видите ли, наша благодетельница пытается меня выставить.

Паулина старалась одновременно успокаивать Курта и удерживать его в постели. Секретарша сидела у двери, готовая к бегству, потому что время от времени бывший секретарь начинал требовать назад одежду, причем очень воинственным тоном. Хьюберт шепотом уговорил Паулину присмотреть за Куртом, пока он общается с Летицией. Летиция вызвала его интерес в связи с Мэгги, и это, не говоря уж о чеке на внушительную сумму, стало причиной заточения Курта наверху. Что до Курта – с ним можно было разобраться и позднее.

На террасу доносились обрывки громогласных требований Курта и успокаивающих реплик Паулины. Летиция согласилась выпить шерри; ее глаза сияли голубизной на загорелом лице.

Внезапно она прервала рассказ о том, как Мэгги явилась к ним на обед, и Хьюберт, решивший, что девушка волнуется за Курта, торопливо сказал:

– Не беспокойтесь, мы его утихомирим. Я знаю парочку американских иезуитов – они с радостью дадут полезный совет. Уж они-то придумают, как с ним справиться.

Но Летицию, очевидно, не интересовала дальнейшая судьба Курта, его проблема была решена и забыта. Она замолчала в раздумье, стоит ли рассказывать Хьюберту о том, как Мэгги надеется, что отец Летиции поможет выгнать надоевшего жильца из дома.

– Да, иезуиты – это хорошо, – кивнула она.

– Полагаю, Мэгги пыталась перетянуть вашего отца на свою сторону, – вкрадчиво произнес Хьюберт. Летиция не понимала, что значит «перетянуть», а когда Хьюберт объяснил, услужливо затараторила:

– Разумеется, но мы не собираемся перетягиваться. То есть я не собираюсь, а папа меня послушает. Будьте уверены, мы на вашей стороне. Папа не может не понять: если она выставит одного жильца, за ним могут последовать и остальные.

– Из этого дома самый лучший вид, – развел руками Хьюберт, намекая на банальную жадность, которая якобы подвигла Мэгги к желанию избавиться от неугодного квартиранта.

– Да? Поэтому она хочет вернуть эту виллу? Знаете, а папа потратил на реконструкцию нашей целое состояние, и теперь она стоит больше, чем когда мы ее сняли.

– Мэгги жаждет получить этот дом, – настаивал Хьюберт.

– Она сказала, что это муж настаивает, чтобы вас выселили.

– Да, у него тоже виды на эту виллу. Но я не уйду, они не дождутся. У меня есть право на эту землю, право наследования.

– Знаю, знаю! – Летиция подпрыгнула в кресле. – Пожалуйста, расскажите о себе, и о Неми, и о…

– Дело в том, – Хьюберт откинулся в кресле и вытянул ноги, – что Неми – мой. Сын Дианы и Калигулы стал верховным жрецом святилища Дианы. Я его потомок.

Наверху Курт разразился очередной серией криков, но в ответ донесся лишь нетерпеливый голос Паулины и звук запираемого замка. Вскоре на лестнице послышались ее шаги.

– Это так интересно, мистер Мэлиндейн! Наша учительница английского и ваша секретарша рассказывали об этой семейной традиции. Вас нельзя выгонять из дома! – Летиция ударила одним кулаком о другой с выражением, которое было страшно видеть на лице молоденькой девушки. – Мы с друзьями, – резко крикнула она, – выставим из дома сыночка американской маркизы! Они не смогут вас выгнать! И тот коттедж – итальянское достояние! Курия не имела права продавать его иностранцам! Земля, на которой она построила вашу виллу, принадлежит Италии! Итальянское достояние должно оставаться в руках итальянцев! Мы не должны забывать свои корни!

Завершив речь, Летиция отдышалась, едва не захлебнувшись в потоке негодования. На середине излияний вошла Паулина, и ее лицо по-своему, по-английски, выказало все мысли на эту тему. В свою очередь, Хьюберт, что бы он ни думал, казался сраженным ораторским искусством гостьи.

– Я более чистокровный итальянец, чем даже вы… – ошеломленно произнес он. – Я потомок союза богини Дианы и римского императора Калигулы, это произошло здесь, в Неми. Она, разумеется, была не просто вымышленным образом, не сомневайтесь. Паулина, дорогая, наполните, пожалуйста, бокалы и присоединяйтесь к нам. Летиция, вы так похожи на Диану Немийскую, вы – истинная богиня Древнего Рима. – Он передал бокал Паулине, которая угрюмо потянулась за бутылкой шерри. – Богиня Диана, целомудренная охотница… Да-да, – произнес Хьюберт, – она сохранила целомудрие даже после того, как сделалась богиней плодородия всей Италии.

– У вас есть документы, касающиеся вашей семьи? – поинтересовалась здравомыслящая Летиция. Внезапно рука Паулины с бокалом дрогнула, и на розовую юбку Летиции упало несколько капель.

– Документы! – Голос Хьюберта не заглушили визгливые извинения Паулины, заявления Летиции, что все в порядке, и громкий стук – это Курт наверху колотил в запертую дверь. – Документы! У меня масса писем! Мы как раз над ними работаем, сражаемся со временем. Как вы думаете, зачем здесь Паулина?

Паулина, которая и без того выглядела расстроенной, огорчилась еще больше. Одним своим присутствием Летиция, такая юная, заносчивая и богатая, делала ее совсем незначительной. Это угнетало Паулину еще наверху, когда она возилась с Куртом как служанка, пока Летиция развлекалась с Хьюбертом на террасе. Летиция понятия не имела, что Паулина фактически содержала Хьюберта. Это она оплатила счет за электричество и наполнила бензобак автомобиля, чтобы было на чем отвезти стул в Рим и обратно.

В общем, Паулина молчала и не собиралась поддерживать разговор о документах. Во-первых, в письмах, с которыми она возилась, не было ничего, что подтвердило бы притязания Хьюберта, а во-вторых, сейчас она не желала поддерживать хозяина даже простым кивком. Хьюберт, в очередной раз решивший про себя, что Паулина – окончательная тупица, объяснил:

– Паулина разбирает документы. Я уже запросил новые, очень важные свидетельства в Англии и на Мальте. Мы, Мэлиндейны, долго жили на Мальте.

– Звучит любопытно, – ответила Летиция.

– Это на самом деле очень любопытно, – кивнул Хьюберт. Ему вспомнилось, что однажды он уже слышал эти слова, в детстве, в день Благовещения, когда две его тетки проходили мимо окна. «Звучит очень любопытно» – это сказал викарий. Он стоял у окна, перекатываясь с пяток на носки и обратно, а мама что-то вышивала в кресле рядом. Тетки были без шляпок, чего в те времена истинные леди себе не позволяли. Однако, будто этого было не достаточно, еще и их седые волосы были коротко стрижены и не причесаны. Они держались за руки и шли, не замечая никого вокруг, а мама сбивчиво объясняла викарию, что ее золовки убеждены, будто «Мэлиндейн» – это искаженное «maligne Diane», что на старо-французском означает «грозная Диана». Поравнявшись с окном, тетки даже не удосужились повернуть головы.

– Они идут на Хампстедскую пустошь, ходят туда каждое Благовещение, – добавила мама, не отрываясь от вышивки. – Там они зажигают костер и возносят молитвы богине Диане. Думаю, у них есть и другие ритуалы. Вот увидите, когда-нибудь их арестуют. Мой бедный муж ничего не может с ними поделать.

– Звучит очень любопытно, – ответил на это викарий.

– Это на самом деле очень любопытно, – ответила мама. – Но, видите ли, меня это беспокоит из-за мальчика.

– У них есть на что жить? – поинтересовался викарий, разглядывая залитый солнцем тротуар.

Причуды тетушек упоминались в нескольких сохранившихся письмах. Хьюберт наткнулся на них пару лет назад в Париже, копаясь в старой корреспонденции в поисках того, что стоило бы упомянуть в мемуарах. С тех самых пор мысль о двух брошенных тетках, одна из которых успела благополучно умереть, прочно обосновалась в его голове. Возможно, еще тогда Хьюберта посетило предчувствие того, что Мэгги отступится от старого друга. Однако в то время Мэгги была полностью в его власти. Это он убедил ее обзавестись недвижимостью на берегах Неми, «где моя прародительница Диана возлегла с римским императором». Не у каждой женщины был друг, который мог заявить подобное. Мэгги послушно купила два дома и построила третий специально для Хьюберта. Тем временем она увлеклась симпатичным молодым полицейским, пробовавшим себя на сцене, – это бедствие было прямым следствием вереницы молодых людей, сменявших друг друга в постели Хьюберта.

Все детали покупки земли и строительства Мэгги излагала по телефону. Она говорила на том капризном прихотливом жаргоне, который сложился в среде тех, кто, проснувшись и позавтракав, к примеру, в Монте-Карло, летит в Венецию, где идет на званый обед, следующим вечером слушает оперу в Милане, потом летит в Португалию поиграть в гольф, а на выходные – еще куда-то. «J'ai compris – toute а Nemi – un avocat[5]… Да-да, Данте де Лафуко звонил, да, конечно. Что значит «мой форменный любовник», Хьюберт? Il était gendarme, c'est vrai mais, mais[6]… Ну и что? Зато он красавчик. Надо же мне с кем-то спать, je dois – ma vie… Va bene, va bene, Хьюберт, ma cosa vuoi, tu? Я tuoi ragazzi[7]… Послушай, я о твоих мальчиках ни слова не говорю, правильно? Хьюберт, после стольких лет pensando che siamo sempre d'accordo[8]… Слушай, мне пора бежать. Служанка собрала вещи». Мэгги всегда путешествовала со своей служанкой, а теперь, правда ненадолго, до первой ссоры, еще и с собственным полицейским.

Тем временем фантазия Хьюберта превратила теток в полубожественных созданий. Они «расплодились» – у Мэлиндейна в голове сложилась полная генеалогия, в его воображении вокруг пары тетушек столпилось множество возникших из ниоткуда предков. Хьюберт начал переписываться с оставшейся в живых теткой. Она давно впала в детство и доживала свой век, утешаясь тем, что обожаемый племянник разделяет веру всей ее жизни. Однажды в Париже Хьюберт привел тетку к Мэгги. Там были ее сын Майкл и Мэри, на которой он вскоре женился.

– Благодаря нашей прародительнице Диане мы сильно отличаемся от других людей, – заявила тогда тетка. – Поэтому ни я, ни моя сестра не вышли замуж. И Хьюберт тоже навсегда останется холостяком.

Сейчас он сидел на террасе виллы в Неми, полностью убежденный в своем происхождении. Можно прямо и честно сказать, что он верил в него. Правда, способности верить во что-либо у Хьюберта были весьма ограниченны. Он давно привык к тому, что в его поступках не бывает искренности, и сожалел об этом не сильнее, чем о давно вырезанном аппендиците.

– Документы… – протянул он. – Да. Разумеется, они существуют. Паулина приводит их в порядок.

Летиция отвернулась от Хьюберта, сидевшего к ней вполоборота, и тревожно прислушалась к тому, как продолжал бушевать Курт.

– Вы справитесь с ним? – спросила она.

– Конечно, не волнуйтесь, – заверил ее Хьюберт. Паулина налила себе еще шерри. – Когда-то у нас были хорошие отношения, – добавил Хьюберт. – Тогда он не баловался наркотиками.

Курт, казалось, вот-вот вышибет дверь. Паулина не обращала на это внимания. Она следила за Летицией, которая собиралась уходить и стояла неподалеку, рядом с Хьюбертом. Хьюберт отправился проводить ее к машине. Девчонка, очевидно, была так счастлива избавиться от Курта, что на радостях приписала Мэлиндейну героическое мужественное обаяние, которого, как только что решила Паулина, у него и в помине не было. Хьюберт же, который усердно подыгрывал воображению Летиции, привел секретаршу в дикое бешенство. Не было слышно, что он говорил, когда, улыбаясь, взял ее за руку, поцеловал эту руку и когда успокаивающе положил свою ладонь поверх ее, открывая дверь «фольксвагена». Летиция обернулась помахать Паулине. Та, секунду подумав, махнула в ответ самым пренебрежительным способом, который смогла изобразить. Вот Летиция и уехала – назад, в свою оранжерею, к папочке и к отдыху на море, а Хьюберт, и в самом деле выглядевший по-особенному красивым, повернул к дому. Вопли Курта сделались еще пронзительнее, а грохот – еще громче. В поисках помощи Хьюберт обернулся к Паулине:

– Что с ним делать?

– Наверное, вызвать врача, – ответила Паулина, не двигаясь с места. – Это не мое дело. Вам же заплатили, чтобы за ним был организован уход.

– Послушайте, Паулина, врача вызывать нельзя. Вы же знаете, его сразу отправят в психушку, мой дом станут обыскивать, меня – допрашивать, вас, между прочим, тоже…

– Нет, меня не станут, – заявила Паулина. – Я уезжаю. Сегодня вернусь в Рим, а завтра отправлюсь на море. Если ваша прыткая поклонница может скинуть с себя все заботы и упорхнуть в Грецию, то почему я не могу?!

– Паулина, с вашей стороны будет бесчестно бросить меня одного именно сейчас. Вы только послушайте, что он вытворяет!

– А вы сами-то насколько честны? – воскликнула Паулина во вспышке внезапного озарения. Прежде она никогда не подвергала сомнению его честность.

Вероятно, предположив, что Паулина знает о нем больше, чем это было на самом деле, Хьюберт ответил:

– Я могу быть нечестным, если вынужден. Честность – понятие относительное. Но никогда и ни при каких обстоятельствах я не поступаю бесчестно.

Паулина и без того была расстроена, а слова Хьюберта вконец ее запутали.

– Пойдемте отопрем его и посмотрим, что можно сделать, – сказала она.

– Идемте же! – оскорбленным тоном воскликнул Хьюберт.

Паника улеглась, как только они отперли дверь. Когда Курта вели вниз, он смеялся и плакал. Паулина держала его под руку, а Хьюберт шел следом, призывая несчастного расслабиться и сохранять спокойствие.

На террасе стояло кресло. Немного потрудившись, Хьюберт разложил его, превратив в кушетку. Курта, который радостно кричал и одновременно заливался слезами, уложили на нее. Среди нечеловеческих вскриков и внезапных взрывов смеха, больше похожего на плач, ничего членораздельного слышно не было. Вскоре Курт взвыл как загнанный зверь и без сил откинулся на кушетку. Хьюберт налил ему стакан минералки и протянул две таблетки митигила – их Курт проглотил, безумно закатив глаза.

– Одно из двух: либо врачу позвоните вы, либо это сделаю я, – дрожащим голосом заявила Паулина.

– В мой дом нельзя вызывать врача.

В конце концов Хьюберт согласился отвезти Курта в Рим, к знакомому медику, который, возможно, сумеет устроить больного в частную клинику.

– Это влетит в копеечку, – сухо заключил Хьюберт.

– Разве чека Летиции недостаточно на расходы? – Паулина чуть не спросила, сколько не хватает.

– Хватает в обрез, – хмуро ответил Хьюберт. – Будем надеяться на лучшее.

Уже поздно, почти в одиннадцать вечера Хьюберт приехал в Рим с Куртом, которого слегка утихомирила вторая доза успокоительного. (Теперь он тихо трясся на переднем пассажирском сиденье.) Хьюберт подъехал к Пьяцца-ди-Спанья, зажал в кулаке несчастного викторианскую монету в полсоверена, втолковал, что на нее можно прожить неделю, и высадил бывшего секретаря на тротуар. Курт, не оглядываясь, зашагал к толпе бродяг и хиппи, неподалеку наслаждавшихся прохладой наступавшей ночи.

– Вот и все, – сообщил Хьюберт по возвращении Паулине.

– Теперь он в клинике?

– Да.

– А в какой?

– Вам лучше не знать. Если пойдут вопросы, то вы, моя дорогая, ничего не знаете. А от любопытства, как известно, кошка сдохла.

– А как же Летиция Бернардини? Надо ей позвонить, пока она не уехала, и все рассказать.

– Не будьте занудой, Паулина. Пусть едет с миром.

– Между прочим, она терпеть не может иностранцев. Она вас просто использовала.

– Мне она показалась очень милой. И можно простить ее увлечение движением националистов, среди молодежи это модно.

– Не рассказывайте мне, что значит быть молодым.

– Судя по всему, и о том, что такое ревность, мне тоже можно не рассказывать.

– Какая глупость! – воскликнула Паулина. – Как я могу ревновать, если вас вообще не интересуют женщины? Вы сами так сказали.

– Нет, меня интересуют женщины. Просто я с ними не сплю.

Паулина расплакалась.

– Нет, между вами что-то есть! Откуда такая нежность? Я не знаю во что верить.

Хьюберт обнял ее за плечи, излучая необходимое количество нежности.

– Вы не можете меня оставить, Паулина. Мы с вами друзья, вы нужны мне.

ГЛАВА 8

– Ну, господа священники, я требую расплаты, – заявил Хьюберт. – Раз наша дружба основана на обоюдной выгоде, я рассчитываю, что мои затраты на этот великолепный ужин окупятся в интеллектуальной сфере.

– О, Хьюберт! – кокетливо воскликнул отец Катберт Плейс.

Отец Джерард весело улыбнулся Паулине и взялся за вилку.

– Передайте вино, – попросил Хьюберт.

Паулина Фин нарядилась в шелковое платье лавандового цвета, Хьюберт – в темно-фиолетовую рубашку тонкого хлопка и дорогие на вид джинсы. На фуршетном столе у стены столовой красовались деликатесы на серебряных и хрустальных тарелках.

Катберт попробовал мусс из лососины и сказал Паулине:

– Сегодня у вас роскошный стол.

– Он хотел сказать «изобильный», – объяснил Хьюберт, только чтобы напомнить, кто в доме хозяин.

– Это лишь видимость изобилия, – настороженно сказала Паулина, размышляя о том, что их частный рог изобилия неминуемо иссякнет.

– Но что такое изобилие, как не его видимость? – возразил Хьюберт.

– Я бы сказал, – заявил Джерард, – что разница очень, очень существенная.

– Как вы остроумны! – воскликнул Хьюберт.

– Не понимаю, – покачал головой молодой священник, – почему я остроумен?

– Если вы воображаете, будто видимость может изобразить реальность в неверном свете, то вы ошибаетесь. Видимость – и есть реальность.

– Ну хватит, Хьюберт, – вмешался Катберт. – Паулина просто сказала, что у вас видимость изобилия. «Видимость», вы ведь так сказали, Паулина?

– Да, именно так, – подтвердила Паулина. – Хьюберт знает, что я имею в виду.

– Это пошлая точка зрения, – поморщился Хьюберт. – Сегодня у нас изобилие.

– Но ваше изобилие не соответствует представлениям каждого человека, – рискнул возразить Джерард. – Я хочу сказать, не слишком ли субъективной получается ваша реальность? Человеческие представления могут различаться очень сильно.

– Реальность вообще субъективна, – снисходительно объяснил Хьюберт. – Несмотря на то, что утверждает ваша религия, она, как, впрочем, и все остальные, основана исключительно на индивидуальном восприятии видимого. И другой реальности не существует.

– Попробуйте склонить на свою сторону хотя бы одного физика, – предложил Катберт, ерзая на стуле.

– Со мной согласны самые передовые ученые. Между прочим, почти все они склоняются мистике. Как и я.

– Давайте есть, – предложила Паулина. – Берите тарелки и угощайтесь.

– Все выглядит очень вкусно, – сказал Джерард, последовав ее предложению. – Паулина, вам очень идет это платье.

– Оно новое, – похвасталась секретарша.

– Мэгги вернулась с отдыха? – поинтересовался отец Катберт у Мэлиндейна – осторожно, будто вступив на минное поле.

Хьюберт не ответил, а вместо этого поманил гостей к еде – к великолепному выбору мясных закусок и достойному выставки разнообразию салатов. Когда все снова расселись за стол, он достал еще одну бутылку вина и принялся его расхваливать приглушенным от благоговения голосом.

Сентябрь перевалил за половину, но летняя жара не торопилась оставлять окрестности Рима даже ночью. Неми обдувал легкий ветерок с холмов, но его не хватало на то, чтобы содрогнулись огоньки свечей на обеденном столе.

– Великолепно, – заявил Катберт. – Восхитительное вино.

– Восхитительное, – повторил за ним Джерард.

– Кстати, насчет Мэгги, – настаивал Катберт, – от нее что-нибудь слышно?

– Ни слова, – ответила Паулина, которая после бокала вина сделалась общительнее. Со следующим бокалом общительность грозила перейти в словоохотливость. – Она написала, когда уезжала из Неми. В письме пересказала все, что запланировала на месяц. Сейчас Мэгги должна быть в Америке, но мне что-то не верится. Она наверняка еще в Италии. Хочет, чтобы мы съехали до октября, но…

– Паулина! – оборвал ее Хьюберт. – Вам не кажется, что высокоученым отцам могут наскучить эти досужие сплетни?

– Нет-нет, – возразил Катберт, – нам вовсе не скучно.

– Катберт, вам удобно на вашем стуле? – поинтересовался Хьюберт.

– Что? Ах да, конечно, мне очень удобно, спасибо за заботу.

– Дело в том, что Катберт, – начал объяснять Джерард, – часто не находит себе места, когда ему приходится облекать мысли в слова, в зависимости от эмоциональной напряженности темы по отношению к тем границам выражения, которые свойственны процессу вербализации.

– Понимаю, – аристократично кивнул Хьюберт, одновременно поднимая бокал темно-красного вина. Сделав глоток, он уставил блаженный взгляд в одну точку над головой Паулины.

– Я вовсе не занудствовала, – сказала Паулина. – Просто сказала, что Мэгги… Между прочим, не забывайте, я в жизни ее не встречала… Так вот, Мэгги просто-напросто испорченная богачка. У нее с Хьюбертом было джентльменское соглашение, а она…

– Мэгги не джентльмен, – вмешался Хьюберт, – и, пожалуйста, Паулина, не нагоняйте тоску и не переходите на личности.

– А о чем же еще разговаривать? – удивилась Паулина. – Газеты все читают, новости тоже слушают, по-моему, скучно обсуждать то, что и без того всем известно. Мэгги держит нас за горло и в то же время жарится на пляже. А у нас осталось всего две недели…

– Хватит, Паулина! – громко оборвал ее Хьюберт.

– Мы не можем вам помочь? – поинтересовался Катберт. – Мэри, ее невестка, просто очаровательна. Может, с ней стоит поговорить? Знаете, Джерард в начале августа был с ними на Искии и…

– На Искии? – перебил Хьюберт. – Разве они собирались не на Сардинию?

– Мэгги передумала, – объяснил Джерард. – Мэри пригласила меня изучить экологические легенды Искии. Некоторое время я пожил с ними. Должен признать, там сохранилось достаточно рудиментов культа природы. Мэри даже составила список суеверий и обрядов, доживших до наших дней. Конечно, все местные жители – настоящие католики, ничего плохого об их вере я не могу сказать. Эти крестьяне – истинные католики.

– Только поклоняются духам деревьев и моря, – съязвил Хьюберт.

– Нет-нет, они не поклоняются. Вы неправильно поняли. Церковь поглотила многие языческие ритуалы, потому что заботится об экологии.

Паулина, которая шушукалась с Катбертом, пока Джерард объяснял Хьюберту разницу между язычеством и языческими ритуалами в лоне католической церкви, внезапно воскликнула:

– Хьюберт, вы только послушайте! Лауро, тот самый итальянец, который был твоим секретарем, а теперь работает на Редклифов, тоже был на Искии. Он спит и с Мэгги и с Мэри! Что вы на это скажете?

– Наверное, – подпрыгнул на стуле Катберт, – мне не стоило это упоминать. С другой стороны, Хьюберт и Паулина, наверное, должны знать об этом. Как ты думаешь, Джерард?

– Да, наверное, – торопливо ответил смущенный Джерард. – Разумеется, чисто конфиденциально. Как я, вернувшись с Искии, сказал Катберту, подобное состояние дел – лишь впечатление, которое возникло на основании множества второстепенных факторов, обративших на себя мое внимание, когда я гостил у Редклифов. Тем не менее, как я уже сказал, Мэри показалась мне очень умной и очень помогала в моих изысканиях. Смею полагать, что в ее случае это преходящая фаза. Так или иначе, юному Лауро не следовало предоставлять такую свободу. – Закончив эту речь, Джерард посмотрел на Паулину с укоризной, как на духовника, нарушившего тайну исповеди.

Однако Паулину, пристально смотревшую в глаза Хьюберта, не тронули его чувства. Хьюберт неприветливо разглядывал ее лицо.

– Знаете, Джерард очень наблюдательный, – сказал отец Катберт. – Когда он мне это рассказал, я после долгих размышлений решил, что вы, Хьюберт, должны это узнать. В конце концов и Мэгги, и Лауро были вашими друзьями.

– Меня не интересуют подобные вещи, – сказал Хьюберт. – Слишком большую часть своей жизни я потратил на бессмысленные сплетни. Катберт, давайте поменяемся стульями, с вашим явно что-то не так.

Хозяин дома встал и принялся передвигать свой стул. Катберт следил за ним в немом изумлении.

– Не волнуйтесь, это просто отражение процесса его мысли, – объяснил Джерард.

Хьюберт поменял стулья и, прежде чем сесть, наполнил всем бокалы.

– Мне надоели слухи и временные неурядицы. Впрочем, мой интеллект даже в таких условиях еще держится. И, Катберт, ради бога, не будьте пошляком.

Паулина взяла тарелку и, держа ее на вытянутых руках, подальше от нового платья, направилась к фуршетному столу.

– Я думал, что это будет вам интересно. – Отец Катберт встал, чтобы последовать примеру Паулины.

– Мы весь день работали не покладая рук, – сообщила она. – После этого вечером особенно приятно расслабиться.

– Вас расслабляет мысль о том, что Лауро спит с Мэгги и Мэри по очереди? – поинтересовался Хьюберт.

Священники захихикали.

– Да, расслабляет, – ответила Паулина.

– Значит, моя дорогая, у вас сексуальные проблемы.

– А кто в этом виноват? – парировала она.

– Возможно, нам стоит согласиться с Хьюбертом и не переходить на личности? – тактично предложил Джерард. – В конце концов, я боюсь, что на Искии такое сплошь и рядом.

– Неудивительно, – кивнул Хьюберт. – Именно там и надо продолжать ваши исследования. Совокупление всегда было частью поклонения природе.

– Но христианство даровало ему совсем новое значение, – поспешил добавить Катберт.

– Для нас, – сказал Хьюберт, – потомков древних богов, ваше христианство – лишь временное положение дел. Для нас даже ветхозаветный Бог – выскочка, а его Сын – просто незначительное отклонение от исходного. Диана-охотница, богиня природы и плодородия, все еще жива. Когда вы травите ее реки и рубите ее леса, она мстит самым логичным способом. Что до Бога христиан и евреев – где в нем логика?

– Хьюберт, – вмешалась Паулина, – вам прекрасно известно, что я католичка. Может, я вам и помогаю, но мне не нравится, когда оскорбляют мою религию.

– Молодец, Паулина! – воскликнул отец Катберт.

– Я так и знал, что вы примете это слишком близко к сердцу. Между прочим, моя дорогая, в новом платье вы выглядите очаровательно. Принесите, пожалуйста, шербет, только смотрите не запачкайте одежду.

Когда гости, изрядно развеселенные вином, ликерами, изобилием яств и нападками Хьюберта, наконец ушли, Паулина сменила платье на ночную рубашку и спустилась на кухню, где Мэлиндейн складывал тарелки в посудомоечную машину. Когда та загудела, Хьюберт налил два бокала виски, и они сели за кухонный стол, оценивающе вглядываясь друг в друга. Наконец Хьюберт произнес:

– Лауро и Мэгги, Лауро и Мэри. Долго ли ждать вестей о Лауро и Майкле?

– Я думаю о том же, – согласилась Паулина. – Каких-то несколько месяцев назад мне бы и в голову это не пришло. Теперь я пожила с вами в одном доме и, похоже, к нам в голову стали приходить одни и те же мысли. По-моему, нас стали связывать особые, неразрывные узы.

– Узы, да еще и неразрывные! – воскликнул Хьюберт. – Узы, моя дорогая мисс Фин, слишком мало отличаются от узилища. Прошу вас, не пугайте меня.

– Но, Хьюберт, вам вовсе незачем называть меня по фамилии. После того, через что мы с вами прошли, это просто невежливо.

– Когда узы начинают укрепляться, мисс Фин, я считаю своим долгом порвать их.

– Хорошо, я уйду.

– Чем я заслужил все это?! – воскликнул Хьюберт. – Что я сделал?

– Ничего, – ответила Паулина. – В этом-то и беда. Вы не сделали ровным счетом ничего, потому что вы – законченный гомик. Постоянная близость к мужчине, который никогда ничего не делает, действует на нервы, знаете ли. Я ухожу, потому что дошла до ручки.

– Вам не приходило в голову, что, прежде чем говорить о сексе, надо затронуть и вопрос любви? – спросил Хьюберт.

– У меня в Брюсселе есть ухажер, устроился там работать на Общий рынок. Вот поеду в Брюссель и с ним затрону этот вопрос.

– Паулина, Паулина, какая же вы бессердечная! – покачал головой Хьюберт. – Любовь требует времени. И если вы думаете, что, ничего не зная о моих предпочтениях, имеете право обзывать меня «гомиком», то, значит, вы очень недалеки. Полагаю, если я поделюсь с вами эротическими образами, которые мелькают в моей голове, то вас они, без сомнения, заинтересуют. К сожалению, в этом случае они перестанут интересовать меня.

Паулина, успешно сбитая с толку этим лабиринтом намеков, хмуро ответила:

– Но вы же сами однажды сказали, что никогда не спали с женщиной! Да, так вы и сказали!

– Что еще не доказывает, что я этого не могу.

– Откуда вам знать, что вы можете, если даже не пробовали?

– Вы когда-нибудь ели медуз?

– Нет, – ответила приготовившаяся разозлиться Паулина.

– Однажды в Нормандии я зашел в маленькое рыбацкое кафе, увидел их в меню и решил попробовать, – продолжил Хьюберт. – На вкус – ничего особенного, жирновато. Думаю, есть немало способов превратить медузу в восхитительное блюдо. Но, раз вы говорите, что не можете их есть…

– Я только сказала, что никогда их не ела. Какое отношение медузы имеют к сексу?

– Для эскимосов – самое прямое. Выживание важнее секса. – Сказав это, Хьюберт заметил, что на дне бутылки осталось немного шампанского, и перелил его в бокал, ожидая, как огрызнется Паулина. Она не огрызнулась.

– Ах, медузы, – мечтательно протянул Хьюберт.

– Вы хотите сказать, что спать с женщиной все равно что с медузой? – нашлась Паулина.

– Не знаю, с медузой я тоже никогда не спал. Однако то, что вы никогда не делали чего-то, еще не значит…

– Я никогда не ела медуз и уверена, что в жизни эту дрянь в рот не возьму. Какое отношение это имеет к сексу?

– А я думал, что мы говорим о любви, – удивленно ответил Хьюберт. Ему хотелось пойти спать, но, подумав, он решил, что вторая бутылка шампанского окажется выгодной тратой. Потрясающе, думал он, до какой степени ей нужен любовник, а ему – секретарь-соучастник.

– Что вы делаете? – угрюмо поинтересовалась и без того нетрезвая Паулина.

– Открываю новую бутылку дорогого шампанского. Я не могу себе позволить держать вас в таком настроении, дорогая мисс Фин.

– Можно мой любовник из Брюсселя немного поживет с нами? У него скоро отпуск.

– Нет, – раздраженно ответил он. Она пытается быть умной, решил Хьюберт. Ничего страшного, он при желании мог быть чертовски умным. Налив шампанского, Мэлиндейн сел в кресло и протянул Паулине бокал.

– Вы меня используете, – буркнула она.

– Разумеется. Не волнуйтесь, я расплачусь, как только появятся деньги.

– Я не хочу, чтобы со мной расплачивались.

– Вы хотите меня использовать?

– Нет, я просто хочу уйти. Вы ведете себя как…

– Вы хотите, – перебил ее Хьюберт, – использовать меня, чтобы исполнить собственные мечты. Это жестоко. Я же всего-навсего хочу использовать вас в качестве секретаря, что вполне разумно. Вы влюблены в вашего брюссельского ухажера?

– Это вас не касается. Далась вам эта любовь!

– Но, моя дорогая, это вы начали…

– Нет, вы!

– Послушайте, нельзя же спать с собственной секретаршей! Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Теперь и вы о сексе?

– Не забывайте, мисс Фин, что вы сами начали этот разговор, – назидательно ответил Хьюберт и еще раз наполнил бокалы.

– Завтра придет мастер ставить новые замки, – сонно сообщила Паулина.

– Зачем нам новые замки?

– Вы сами просили менять их каждый месяц, чтобы Мэгги не могла сделать копию ключа. В общем, завтра как раз шестнадцатое. Или все отменить?

– Это очень, очень дорого, моя дорогая, – сказал Хьюберт. – Но нет, ничего не отменяйте. Вы в высшей степени квалифицированы.

– Спасибо. – Она зевнула, поставила бокал и медленно направилась к двери, слегка покачиваясь от чрезмерного количества шампанского.

– Не поцелуете меня перед сном? – поинтересовался сидевший на месте Хьюберт, когда секретарша добралась до двери.

Паулина обернулась и поняла, что ее голова почти не соображает. Остатки здравого рассудка она решила употребить, чтобы подняться по лестнице, крепко цепляясь за перила.

– Разумеется, нет! – воскликнула она. – За кого вы меня принимаете, за медузу какую-нибудь?! – С этими словами она хлопнула дверью, оставив Хьюберта размышлять над ее словами.

Хьюберт думал о том, что худшее позади. Паулина высказала все, что накипело у нее на душе, и позже, вероятно, пожалеет об этом. Но дело сделано, напряжение спало, и можно рассчитывать на восстановление статус-кво, пока ему не удастся найти способ упрочить его окончательно. С этими мыслями Хьюберт допил шампанское и принялся наслаждаться ночной тишиной. Мэгги была на Искии. Даже не сообщила о том, что сменила планы. Он не знал ее адреса. «Мэгги, Мэгги…» – в полусне повторял Хьюберт.

Около трех часов утра его внезапно потянуло позвонить и разбудить ее, услышать ее голос. Маркиза, наверное, мирно похрапывает на супружеском ложе. Но на это Хьюберту было наплевать. Он чуть было не вскочил и не побежал звонить в справочную – выяснять номер Мэгги, но грустно вспомнил, что телефон давно отключен за неуплату.

ГЛАВА 9

– Хьюберт не пишет, – сказала Мэгги. – Чтобы с ним связаться, надо оплатить его телефонный счет. Но с какой стати мне платить за его разговоры? Ему дай волю, он будет весь мир обзванивать! Его лесбиянка ничуть не лучше. Нет, им нельзя включать телефон. Между прочим, позавчера я послала телеграмму, где поинтересовалась, готов ли он съехать. Думаешь, он ответил?

Адальберто ди Туллио-Фриоле, слушавший симфонию Бетховена, бросил на супругу хмурый взгляд и раздраженно махнул рукой. Он ничуть не охладел к Мэгги – ему лишь страстно хотелось насладиться величественным грохотом барабанов и сладкозвучием последних аккордов – маркиз был сентиментален. Мэгги и Мэри перешли на шепот.

Берто закрыл глаза и, пока пластинка не кончилась, не шелохнулся. Затем он присоединился к женщинам – они сидели на другом конце большого зала с вымощенным полом и окнами, выходившими на море. Как нельзя кстати из ниоткуда возник Лауро, и Берто воспользовался случаем, чтобы заказать виски с содовой.

– Si, signor marchese[9], – ответил Лауро. Никакой фамильярности – Берто не потерпел бы вольности ни по отношению к себе, ни к жене, ни к Мэри с Майклом. По крайней мере в своем присутствии. Лауро прекрасно это понимал и не пытался что-то изменить. Время близилось к обеду. Всем уже недоставало ленивых дней прошедшего лета, неторопливого утреннего ритма – с пляжа в море, из моря – снова на пляж. Их каменистый пляж не был частным, как и все пляжи Италии, что было прекрасно известно беспечным отдыхающим, которым то и дело приходило в голову бросить якорь неподалеку. Однажды летом появилась девушка на шлюпке: склонившись за борт, она мылила длинные волосы, и пена от шампуня расползалась по волнам, прямо на пути купавшейся Мэгги.

– В морской воде нельзя мыть голову! – крикнула Мэгги, зная, что просто изгнать незваную гостью не удастся. На что девушка крикнула в ответ:

– Это специальный шампунь для морской воды!

После этого случая разъяренная Мэгги целый день провисела на телефоне, но все-таки раздобыла пятерых охранников, от которых требовалось бездельничать на пляже и перед домом, отпугивая нежданных пришельцев. «Попомните мои слова, – заявила тогда Мэгги, – скоро, чтобы сходить в оперу, придется нанимать людей, прикрывающих нас от тухлых помидоров!» С этими словами она вздохнула глубоко, от самого сердца.

Сейчас они сидели в зале с опущенными шторами – шторы укрывали их от солнца и от охранников, изображавших незваных гостей. Охранники тем временем подняли такой шум, что, по мнению Мэгги, он превзошел границы реальности. Пока Берто дожидался виски, женщины продолжали обсуждать Хьюберта.

Берто был не настолько богат, как Мэгги, но его богатства хватало для того, чтобы понимать всегда чрезмерные и весьма неожиданные потребности богатых женщин ее поколения. Он слушал жену с терпением и легкой ревностью. Арабо-израильская война подходила к концу. Ничто уже не будет прежним – это сказал владелец единственной газеты, которую Берто читал. Однажды маркиз принимал у себя очень известного журналиста, потомка знатной веронской семьи, и тот заказал доставку трех газет различных политических направлений. Берто был возмущен: разве можно читать коммунистическую газетенку? Как вообще кто-то из его друзей может читать левые газеты, когда есть всеми уважаемая правая газета, в которой события излагаются точно и беспристрастно? И к тому же всегда публикуются важные некрологи? Уже немолодой, вежливый господин из Вероны пытался объяснить, что его профессия обязывает быть в курсе любых точек зрения. Однако донести эту мысль до Берто, убежденного, что необходимая информация сосредоточена в одной-единственной газете, с владельцем которой он дружил с детства, ему так и не удалось. Уступчивый журналист, которому очень хотелось поучаствовать в намеченной охоте, отменил заказ.

– По итальянскому закону, – объясняла Мэгги внимательно слушавшей Мэри, – прежде чем выселить кого-то, надо послать несколько предупреждений. Потом высылается грузовик за вещами – по закону в доме остается кровать, стиральная машина и бумаги. Не дождусь, когда он останется с одной кроватью и стиральной машиной! Пусть тогда делит все это со своей дурацкой мисс Фин!

– Постой, а как избавиться от него самого? – перебила Мэгги.

– Это уже сложнее, потому что не обойдешься без полиции и газетчиков. Но пока до этого не дошло, нам надо…

– Мэгги, дорогая! – воскликнул Берто. – Любимая, оставь ты его в покое! Голод его и так выгонит. Вот увидишь, однажды он съедет без нашей помощи.

– Берто, ведь ты сам советовал его выставить!

– Да, Берто, – поддакнула Мэри, – ты сам советовал.

– Подумайте сами! – в раздражении от их непонимания местной (по его мнению – универсальной) логики воскликнул Берто. – Если адвокат говорит, что без скандала не обойтись, значит, нам ничего не остается. Надо просто смириться с тем, что ему удалось тебя надуть, и выкинуть его из головы. Нельзя устраивать скандал, от него выгадают только коммунистические газетенки.

– Что за странное место – Италия! – покачала головой Мэгги.

– Сейчас везде так, – убежденно возразил Берто. – Времена меняются, ничто уже не будет прежним.

– Ненавижу Хьюберта Мэлиндейна! – закричала Мэгги. – Мне противно одно его имя! – Она долго распространялась о том, какие именно чувства вызывает у нее Хьюберт, а муж слушал, подавляя приступ ревности. Чувства, которые Мэгги демонстрировала по отношению к нему, были явно слабее, чем ненависть к Хьюберту. В своей ревности Берто дошел до подозрений, что Мэгги любит его меньше, чем ненавидит Хьюберта. Он не трудился отличить любовь от ненависти: гораздо важнее было то, что к Хьюберту его жена испытывала какие-то чувства, а к нему – нет.

– Хьюберт – отвратительный, мерзкий, презренный тип! Я его ненавижу! – закончила тираду Мэгги.

– Совершенно жалкая личность, – поддакнула Мэри.

– Мэгги, тебя услышат слуги, – некстати произнес Берто, глядя на жену так, будто перед ним открылась ужасающая картина будущих бед и несчастий. Вошел Лауро – представитель тех самых слуг – и поинтересовался, не угодно ли еще напитков? После этого Берто отменил поездку в Ле-Туке за лошадьми. Это решение было очень тщательно взвешено: маркиз долго думал, с самого начала подозревая, что откажется. Мэгги, как за скачками, следила за тем, как супруг принимает решение. На этих соревнованиях фаворит был известен заранее, и оставалось только дождаться финиша.

– Я собираюсь жениться, – сообщил Лауро.

– Неужели? На ком-то конкретно? – поинтересовалась Мэгги.

Лауро заметно рассердился.

– Это девушка из хорошей семьи. Она прошла годичный курс на кафедре психологии в пизанском университете, ей только двадцать.

– И чем она теперь занимается?

– Работает в бутике, в Риме. Ее мать тоже работает в бутике. Отец умер, я не знаю где.

– Как это понимать?

– Я ничего не знаю о ее отце. Может, его и не было. У семьи матери есть земля в Неми, два больших участка.

– Ну что ж, – сказала Мэгги, – тебе очень повезло. Она красивая?

– Конечно! – воскликнул Лауро, как будто иначе и быть не могло.

– Почему бы тебе не пригласить ее сюда, познакомиться?

– Маркизе это придется не по нраву, – рассмеялся Лауро.

Шторы мраморного зала были раздвинуты, его освещало послеобеденное октябрьское солнце. Берто спал у себя наверху. Мэри и Майкл тоже поднялись наверх, и в зал долетали отголоски их приглушенной будничной беседы. Прочие слуги разбрелись кто куда: кто-то в отдельные домики за виллой, специально предназначенные для слуг, кто-то по барам, недостатка в которых у пристани не было. Каждый день паромы привозили для забегаловок из Неаполя новых клиентов и увозили тех, кто уже выполнил программу отдыха, будь то день или пара недель на курорте. Лауро, одетый в чистую рубашку и синие джинсы, непринужденно расположился на подлокотнике одного из голубых кресел и потягивал грейпфрутовый сок. Мэгги в роскошной яркой пижаме сидела и улыбалась своим мыслям. Мэгги думала о том, почему Лауро заговорил о предстоящей женитьбе: потому ли, что он считал это вполне естественным, или потому, что ему хотелось потешить мужскую гордость и заставить ее ревновать? Она продолжала улыбаться. Или же он хотел денег и рассказал о невесте, зная, что прежде ему в них никогда не отказывали? Пока Мэгги размышляла, Лауро продолжал рассказывать о невесте, ее бутике и о том, что она не знает, что жених работает слугой.

– Я секретарь Мэри, – сообщил он.

В ответ Мэгги благожелательно пробормотала:

– Конечно, конечно.

Мэгги, ошибочно предполагая, что Лауро способен анализировать мотивы собственных поступков, задумалась, к чему он завел этот разговор.

– Надеюсь, Мэри не примет это слишком близко к сердцу, – добавил Лауро.

– Не волнуйся, – ответила Мэгги, – она тебе подыграет. Секретарь так секретарь.

– Я имел в виду, что не хотел бы расстроить ее этой свадьбой.

Мэгги чуть не спросила: «Каким же образом?» – но, быстро все обдумав, усмехнулась и ответила:

– Не волнуйся, этим ты ее не расстроишь, – и с удовольствием увидела, что Лауро смутился. «Значит, он просто хочет меня подразнить», – решила она.

– Ты знаешь о нас с Мэри? – спросил Лауро.

– Я знаю, что ты очень активный мальчик, – мягко рассмеялась Мэгги, глядя ему в глаза.

– Никогда не понимал американок, – сказал Лауро, не отводя взгляд.

– Что же в нас такого загадочного?

– Странные вы женщины.

– Послушай, Лауро, от меня ты получишь хороший свадебный подарок. От Мэри тоже. Подарок от нее и Майкла. Ты об этом хотел поговорить?

– Нет, не об этом, – разозлился Лауро и закричал: – Ты думаешь, что можешь купить все на свете?! У Мэлиндейна я был секретарем, а теперь – простой дворецкий!

– Ну, дворецким я бы тебя не назвала, – возразила Мэгги. – Видишь ли, чтобы стать дворецким, надо долго учиться. Нет, из тебя бы не получилось дворецкого. Мне всегда казалось, что ты наш друг, который присматривает за нами как…

– Как слуга! – выкрикнул Лауро. – Я должен носить этот идиотский костюм с эполетами!

– Это всего лишь традиция, к тому же мы неплохо платим. У нас тебе лучше, чем у Хьюберта. А у него ты фактически был просто уборщиком. Что же до «секретаря»… – Она умолкла и повернулась к лестнице, откуда послышались шаги.

Лауро вскочил: сверху спустился Берто.

– Что тут происходит? – спросил он. – Кто кричал?

– Лауро хочет быть секретарем, – объяснила Мэгги. – Не вижу причины, чтобы ему в этом отказывать. Он собирается жениться.

– Каким секретарем? Ничего не понимаю.

Лауро был готов провалиться сквозь землю: его привели в ярость невозмутимость Мэгги, живость ее ума, а также то, что он позволил себе повысить голос. Мэгги спокойно улыбалась, прекрасно зная, что даже если он решится изобличить ее или Мэри, даже если он выскажет всю правду, ему заведомо не поверят.

– Я вам больше не слуга, – сказал Лауро, глядя в глаза Берто, готового взорваться.

– Прекрасно, – ответил он. – Я вас не держу. Можете уходить. Завтра утром я выдам вам жалованье, выходное пособие и все, на что вы, проклятые коммунисты, заимели право. Но вы не смеете оскорблять маркизу. Чтобы я не слышал, как в моем доме так кричат!

Мэгги показалось, что подобная горячность Берто обычно несвойственна, но в пылу событий эта мысль позабылась.

– Нет, послушайте! – закричал Лауро, набрав в легкие побольше воздуха. Участвовать в подобных истерических марафонах ему было не впервой: он ругался с Хьюбертом и с хозяином ночного клуба, с другим маркизом и с одним полицейским, более известным как «Графиня», с ныне покойной матерью и со многими другими. Бурной итальянской скороговоркой Лауро перечислил все унижения, которым его подвергли, пока он был в услужении у Редклифов. Он даже пообещал подать в суд за то, что его заставляли работать сверхурочно, результатом чего стало нервное расстройство. Затем, в порыве вдохновения, Лауро пригрозил сообщить много интересного в министерство налогов и сборов (хотя ровным счетом ничего не знал). Звук собственного голоса все больше и больше убеждал его в правоте, вот уже слезы навернулись ему на глаза, когда он вспомнил, как оскорбительно обращался с ним Берто, обращаясь на ты.

– Вон! – рявкнул Берто. – Чтобы ноги твоей больше здесь не было!

Мэгги величественно поднялась с кресла и в призыве к миру всплеснула загорелыми руками.

– Мэгги! – донесся со второго этажа голос Мэри.

Пока мужчины мерили друг друга яростными взглядами, Мэгги подошла к лестнице и крикнула:

– Все в порядке, Мэри!

– Что случилось? – спросил Майкл, перегнувшись через перила.

– Ничего, не спускайтесь, – ответила Мэгги и вернулась на поле битвы. – Я в ваших итальянских тирадах ни слова не поняла, но их страшно слушать, – сообщила она. – Берто, мне надо поговорить с тобой наедине. Лауро еще мальчик, они сейчас все такие.

Лауро плюнул на пол, поднялся на второй этаж и хлопнул дверью. Когда он принялся грохотать дверками шкафа и чемоданами, Мэгги вернулась в кресло и схватилась за голову.

– Прости, Мэгги, – тихо и на удивление нежно сказал Берто.

– Ничего страшного, бывает.

– Принести тебе выпить?

– Да. Все равно что.

Берто отправился за виски с содовой. Когда он вернулся, Мэгги услышала звон кубиков льда в бокале – у него дрожали руки.

Наверху Майкл о чем-то говорил с Лауро, вероятно, пытался его урезонить.

Берто взял бокал и приземлился туда, где недавно сидел Лауро. Лед в бокале колотился о стенки.

– Прости, – повторил он.

– Послушай, Берто, то, что ты извиняешься, конечно, очень мило, но пока ты не пришел, Лауро держал себя в руках.

– Прости.

– Я не хочу, чтобы он уходил, – добавила Мэгги. – По крайней мере сейчас. Он многое может наговорить, а скандал нам не на руку.

– Он что-нибудь говорил обо мне? Что Лауро обо мне наговорил?

– Ничего, – улыбнулась Мэгги, – не считая того, что высказал тебе в лицо. Очевидно, и этого было достаточно.

– Просто мне хотелось знать, не ляпнул ли этот паршивец что-нибудь. Ты сама сказала, он может всяких глупостей наговорить…

– Я имела в виду Мэри. Он может распустить сплетни про Мэри.

– Какие еще сплетни?

– Не знаю. Мне кажется, но это только между нами, что Мэри совершила глупость. Он намекнул на это.

– Мэри! – воскликнул Берто.

– Да, Мэри.

– Не могу поверить. Он что угодно может наговорить. Нынешние мальчишки просто опасны. Что он хотел, денег?

– Наверное. Но ты сам знаешь, какой Лауро гордый. Так что, когда ты вмешался, до них мы еще не дошли.

– Зря он это затеял.

– Наверное.

– Лауро должен покинуть наш дом, – убежденно сказал Берто меланхолическим тоном, который ничуть не соответствовал смыслу его слов.

– Я думаю, все утрясется, – примирительно произнесла Мэгги. – Мне несложно называть его секретарем. В конце концов, какая разница? Лауро сказал, что у него появилась невеста, которая думает, что он секретарь.

– Не уверен, что это правда.

– Да? Почему?

– Боюсь, ты кое-чего не понимаешь. Помнишь, он жил у Мэлиндейна?

– Разумеется. Думаю, Лауро мало волнует разница полов.

– Удивительно, – ответил Берто, ничуть не удивившись.

– Берто, ты должен поговорить с ним по-отечески.

– Я? Послушай, Мэгги, я больше не хочу иметь с ним ничего общего. Пришел в мой дом, накричал на мою жену… Ты уверена в том, что он сказал про Мэри?

– Он намекнул. Я не помню дословно.

– Это неправда. И прости меня за скандал.

Мэгги, которой внезапно показалось, что ее муж слишком усердно просит прощения, бросила наживку:

– А про тебя он может что-то наговорить, если мы его выгоним?

– Все, что угодно, – ответил Берто. – Разумеется, это будет неправда.

– Значит, решено – выгоним, – сказала Мэгги. – И хватит об этом. Мне надоело говорить о слугах. Майкл отвезет Лауро на пристань.

– Но он поднимет скандал, – внезапно возразил Берто. – Думаю, он успокоится. Кажется, Майкл его утихомирил.

Маркиз был взволнован и говорил то громко, то тихо. Сейчас он громко добавил:

– Ему лучше извиниться.

– Я приму душ, – сказала Мэгги, поставила бокал и встала. Берто вежливо вытянулся рядом, желая угодить супруге. Мэгги оглянулась на свое кресло: удивительно, как много нового можно узнать, спокойно посидев час-другой! Ей вспомнился взгляд, которым недавно обменялись Берто и Лауро, долгий многозначительный взгляд. Более того, ни разу прежде Мэгги не видела, чтобы Берто взрывался в присутствии слуг или подчиненных, какую бы глупость они ни сотворили и что бы ни наговорили. Обычно Берто подавлял их холодным презрением, запасы которого у него не иссякали. С другой стороны, Мэгги не раз видела, как Берто похожим образом терял терпение, обсуждая очередную лошадь с братом или политику с одним из друзей.

– Кажется, Майкл с ним справился, – с улыбкой сказала Мэгги и направилась к лестнице. Наверху царила тишина.

– Прости, Мэгги, – повторил ей вслед Берто.

Увидев преградившего дорогу Лауро, Мэгги прижала палец к губам. Из-за спины Лауро возник Майкл:

– Мама, зачем вы расстроили Лауро?

– Надо сделать его секретарем. – В коридоре появилась Мэри. – Он это заслужил.

– Я совершенно согласна, – кивнула Мэгги. – Все-таки Лауро – наш секретарь в важнейшем смысле этого слова: он хранитель наших секретов. Как будет «секретарь» по-итальянски?

Никто не ответил. Мэгги бросила быстрый взгляд на Майкла и ушла к себе. Бог знает, чего ждать дальше, подумалось ей. Теперь она уже ничему не удивится. Она разделась и пошла в душ. Кончено, все это происходило не у нее под носом, а там, где ее не было. Лауро и Мэри. Лауро и Берто. Берто, подумать только! А Майкл… Бог его знает.

«Берто все равно любит меня», – размышляла она, подставив тело под теплые струи воды. Мэри с Майклом скорее всего любят друг друга. А кто любит Лауро? И не все ли равно? Он сам знает, что нелюбим в этой семье, вот почему и поднял шум. Так или иначе, Лауро много знает, а с таким человеком лучше жить в мире.

К вечеру прибыли гости – Бернардини со своей учительницей английского, которые три дня до этого навещали друзей, отдыхавших в районе Амальфи. Когда Берто вернулся от аптекаря с лекарством для Лауро (у него разыгралась мигрень), гости уже сидели на террасе, выходившей на море. Передав флакончик с таблетками одной из служанок, Берто радостно потер руки, поцеловал в щеку сначала Летицию, потом – Нэнси Коуэн и отправился за шалью для Мэгги.

За ужином говорили о Хьюберте и о Неми, куда все планировали вскоре вернуться. Тогда, в начале осени, никто и не думал, что с приходом семьдесят третьего года их мир изменится навсегда. Конечно, время от времени все говорили об инфляции и экономическом спаде, о потерях на фондовом рынке и неудачных сделках, перебрасывались цитатами из газетных статей, которые не подвергали сомнению. Они говорили о мерах против инфляции, будто в самом деле знали, как ее удержать, о настроении рынка и здоровье экономики, словно это были живые существа из плоти и крови. Они одухотворяли, боготворили эти абстракции, искренне веря, что они истинны и неизменны. Но этим, в общем, умным людям и в голову не могло прийти, что меняются сами понятия денег и собственности, и грядет не просто глобальный кризис или крах капитализма, а такая перемена мира, которой не смогли бы предвидеть даже Карл Маркс и Зигмунд Фрейд. Богатство превращалось в долги, и не осталось охраны, которая могла бы его сохранить, будь даже оно спрятано в банк или окружено забором. И не важно, во что было вложено это богатство: в произведения искусства или в секретные формулы, скрытые в недрах компьютеров. В теплый день, какие иногда выдаются в конце октября, в то самое время, когда арабо-израильская война временно заглохла, собравшиеся за столом, не ведая о будущем, говорили о Хьюберте.

Если бы Летиция Бернардини знала, что готовит грядущее, то со всем юношеским максимализмом ошибочно решила бы, что в жизни нет смысла. Однако именно она снова подняла привычную скользкую тему.

– В Хьюберте Мэлиндейне есть какое-то очарование, – сказала она, и Мэгги бросила на нее пытливый взгляд, а Эмилио улыбнулся. – Он чем-то напоминает первосвященника. Я думаю познакомиться с ним поближе, когда мы вернемся.

– Мне кажется, что он просто самозванец, – негромко произнесла Нэнси Коуэн.

– Что?! – воскликнула Летиция.

– Почему? – поинтересовалась Мэгги одновременно с Берто, который спросил:

– И кого же он изображает?

Так или иначе, но благодаря негромкой реплике Нэнси все увлеклись настолько, что не обратили внимания не только на лежавшее в тарелках, но и на шум сверху. Шумели, хотя и весьма негромко, профессиональные грабители, решившие поживиться летней коллекцией драгоценностей, которую Мэгги держала при себе.

Летняя коллекция выглядела внушительно, однако была несравнима с зимней и тем более с теми украшениями, которые круглый год хранились в банке и надевались только по редчайшим, самым торжественным случаям. Застраховать драгоценности от грабежа было исключительно сложно: страховые компании высоко оценивали возможный риск и требовали таких предосторожностей, что обращение к ним вызывало значительные неудобства. Даже если выполнялись все требования, то есть драгоценности непременно хранились в сейфе, окруженном охранниками, компании брались за дела подобного масштаба с большой неохотой. Обычно Мэгги избегала отелей, а когда ей все-таки приходилось в них останавливаться, брала с собой минимум украшений, которые помещались в сейфе. Главной проблемой было хранение драгоценностей дома. Сигнализации устаревали и становились бесполезными, как только воры изобретали новые приемы по их преодолению.

Два года назад, после того как грабители обнаружили часть драгоценностей Мэгги в грелке для ног, маркиза придумала очередной способ провести воров. На последнем этаже каждого из своих домов она решила обустроить небольшую кухоньку с печкой и холодильником, якобы для гостей, которым могло взбрести в головы в три часа ночи самостоятельно приготовить яичницу с беконом. Хотя никто и никогда не использовал кухни по назначению, еды и напитков в них было с избытком. Дверь в каждую предварялась ступенькой приблизительно четыре дюйма в высоту. На самом деле это были не ступеньки, а ящики, где хранились драгоценности Мэгги. С тех пор у маркизы ничего не крали уже два года.

Лауро, наглотавшись таблеток от мигрени, спал у себя в комнате. Остальные слуги прислуживали за столом. К каменистому берегу, откуда шел небольшой подъем к подножию виллы, бесшумно причалил катер. Один грабитель остался в катере. Двое других, молодые люди с печальными лицами и кожаными дипломатами в руках, в футболках и синих джинсах, поднялись по склону к лифту. Лифт привез их на площадку, где находилась кухонька. Лауро шумно ворочался во сне, внизу продолжался ужин.

Не закрывая дверь лифта, воры подошли к кухне и через несколько секунд открыли потайной ящик в ступеньке. Запихав большую часть драгоценностей за пазуху, остальные они покидали в дипломаты, которые подхватили в охапку, и с той же печалью на лицах спустились к катеру. Эта операция стала результатом усилий двух месяцев, потраченных на изучение привычек Мэгги, просиживание штанов в барах, любимых строителями, на расспросы лодочников и ничего не подозревавших слуг, удивленно болтавших о том, что новыми кухнями никто не пользуется. К расследованию воров подтолкнула реплика одного из каменщиков о том, что для такой ерунды вовсе не обязательно выписывать строителей из Милана. Позднее, несмотря на то что коллекция драгоценностей была летней, газеты вовсю трубили об одной из самых успешных краж года.

К концу ужина страсти вокруг Хьюберта еще кипели вовсю. Нэнси Коуэн продолжала тихо настаивать, что он самозванец, Летиция шумно и заносчиво заступалась за него, а Мэгги время от времени в отчаянии закатывала глаза. Внезапно один из слуг, услышавший тихое урчание мотора, спустился с террасы на утес и заметил катер. Кликнув горничную, он бросился вызывать лифт, но тот стоял на первом этаже с раскрытой дверью и не двигался.

И только когда служанка, тщетно пытавшаяся докричаться до охраны, выбежала под окна столовой, ужинавшие поняли – что-то не так.

– Что происходит? – поинтересовалась Мэгги, махнув рукой за окно, на прекрасное ночное небо.

Взволнованный слуга и горничная появились в дверях столовой одновременно.

– От берега только что отплыл катер. А охранников нигде нет. Эти ребята совсем не желают работать, маркиза. Наверное, сбежали в какой-нибудь бар.

– Отыщите их, – приказала Мэгги.

– А еще кто-то не закрыл двери лифта. Он застрял на первом этаже.

– Значит, спускайтесь по лестнице, – заключил обеспокоенный переполохом Берто и вышел на берег. Под его суровым взглядом слуга с горничной поспешили к широким ступеням, ведущим к пляжу.

Катер уже потерялся из виду, вероятнее всего направляясь к какому-нибудь островку или в уединенную бухту неподалеку от Неаполитанского залива.

– Не волнуйтесь, – сказала Мэгги собравшимся за столом. – Летиция, Нэнси, принесите, пожалуйста, фрукты. У этих слуг истерика.

К Берто на берегу присоединился повар и начал выкрикивать слуге и горничной вопрос за вопросом. К ним, уже спустившимся к пляжу, подошли двое из пятерых охранников, удивляясь, почему их отсутствие вызвало такую суматоху. Пока Берто пытался выяснить, где они гуляли, повар принялся поносить их отборнейшими итальянскими ругательствами.

Нэнси и Летиция принесли фрукты, но Мэгги уже стояла рядом с Эмилио. Она встревоженно переводила взгляд с улицы на его лицо, которое на фоне ее великолепного загара светилось неземной белизной.

– Знаешь, – сказала она, отвернувшись от террасы и взглянув в сверкавшие очки Бернардини, – я, пожалуй, проверю, на месте ли драгоценности.

Эмилио, который выглядел встревоженным, тем не менее улыбнулся и ответил:

– Не думаю, что у тебя есть повод для беспокойства.

Когда к главному входу подъехал еще один гость, Мэгги была наверху. Пока Эмилио впустил его, гостю пришлось позвонить несколько раз. Это был коротышка с неестественно черными, как будто крашеными, волосами и подтянутым лицом, словно из-под ножа пластического хирурга. Его немало удивило отсутствие слуг, но с Эмилио, очевидно его старым другом, он поздоровался вполне добродушно.

– Мэгги наверху, она скоро спустится, – объяснил Бернардини. – Слуги устроили переполох из-за какого-то катера. Берто пошел на берег. Заходи, не стесняйся. Ты уже ужинал?

Да, новый гость поужинал в Неаполе. Нэнси с Летицией тоже поднялись из-за стола и направились наружу, к Берто и слугам. Эмилио привел друга в гостиную, где нарочито неподвижно сидел Пьетро, делая вид, что нисколько не интересуется переполохом. Не зная, что делать, Эмилио нажал на звонок. Будто в ответ, появилась Мэгги в сияющем шелковом платье, размахивая руками, потрясая браслетами и длинными нитями бус. Эти украшения, единственное, что осталось от летней коллекции, были сделаны из океанских ракушек, по прихоти хозяйки щедро пересыпанных алмазами и рубинами. Сейчас, когда Мэгги взбудоражено размахивала руками, пытаясь произнести хоть слово, они громыхали, как кукольная посуда в игрушечной посудомоечной машине. Маркиза рухнула на диван, и Эмилио бросился к ней. Его друг, озадаченный происходящим, тоже встал. Пьетро горделиво не двинулся с места.

– Мэгги, что случилось? – спросил Эмилио, опускаясь рядом.

Мэгги ткнула пальцем в незнакомца. Наконец у нее прорезался голос.

– Кто это?! – воскликнула она, подрагивая украшениями на руке.

– Что случилось, Мэгги? У тебя шок.

– Кто он?! – повторила она. – Вызови полицию, пусть его арестуют!

– Мэгги, послушай, ты сама его пригласила, помнишь? Мы все его ждали. Что с тобой? Это мой друг, Коко де Рено.

Берто, Летиция и Нэнси вернулись с утеса.

– Все в порядке, – сообщил Берто. – Кто-то прокатился на лифте вниз и не закрыл дверь. Видимо, кто-то из слуг, хотя они и отпираются.

– Арестуйте его! – закричала Мэгги, все еще тыча пальцем в Коко де Рено.

– Как это понимать? – только и смог выдавить тот.

– Он украл мои драгоценности! – в отчаянии воскликнула Мэгги.

Но Коко де Рено не собирался молча слушать обвинения:

– По-моему, эта дама не в себе.

– Согласен, – кивнул Берто. – Мэгги, что случилось?

– Мои драгоценности пропали! – ответила она. – Я поднялась на кухню – их нет! Вызови полицию, пусть его арестуют!

Но Коко де Рено уже смешал для нее бренди с содовой и, подойдя, строгим, почти грубым голосом сказал:

– Выпейте.

Мэгги выпила. Мсье де Рено велел Летиции и Нэнси уложить на диване маркизу, до сих пор повторявшую: «Драгоценности… на верхней кухне». Предположив, что хозяйка дома не отличается уравновешенным характером, де Рено велел Берто проверить комнату Мэгги, а Эмилио – кухню. Затем он послал Пьетро перенести оставленный в холле багаж в приготовленную комнату и распаковать его. Мэгги лежала на диване и тихо стенала. Берто разозлился, но все же пошел наверх, а Эмилио с готовностью удалился на кухню, где слуги переругивались, не стесняясь в выражениях. Пьетро и не подумал встать, а вместо этого позвонил в маленький фарфоровый колокольчик.

– Слуги в этом доме безнадежно испорчены, – заметил он.

Мсье де Рено стоял в центре комнаты и следил за исполнением приказов. Его черный затылок сиял как полированный. В дверях появился заспанный Лауро, в одних джинсах и босой.

– Кто вы такой? – вопросил Коко де Рено.

– Я личный секретарь маркизы, – ответил тот.

– Тогда идите и оденьтесь поприличнее! – рявкнул самозваный полководец. Лауро ретировался.

В этот момент раздался голос Берто, опередивший гром его шагов по ступенькам:

– Нас обокрали! Драгоценности Мэгги пропали из тайника! Вызовите полицию!

– Вызовите полицию, – велел мсье де Рено Пьетро. – Скорее, драгоценности вашей матери…

– Она не моя мать, – возразил Пьетро.

– Тогда кто же вы?! – спросил Коко де Рено таким тоном, словно вопрос адресовался не одному Пьетро, но и только что вошедшему Берто.

– Я сын Бернардини, – объяснил Пьетро. А Берто добавил:

– Я Туллио-Фриоле, муж маркизы.

Пьетро наконец взялся за телефон.

– Очень приятно, – сообщил Коко де Рено. – Я друг Эмилио…

– Да-да, мы вас ждали, – перебил Берто. – Прошу прощения…

Эмилио вернулся с кухни и сказал:

– Там ничего не пропало. Слуги совсем…

– Приезжайте скорее, – сказал Пьетро в телефон. – Да, каса Туллио-Фриоле. Здесь произошла кража.

Снова появился Лауро, еще полуголый, но теперь готовый отразить любые нападки. Мэгги вяло указала на Коко де Рено.

– Он украл мои драгоценности… – пробормотала она.

– Мэгги, – терпеливо повторил Эмилио, – это мсье Коко де Рено, мой друг из Аргентины, и ты сама его пригласила. Твои драгоценности скорее всего украли обычные воры, которые скрылись на катере. Мсье де Рено только что прибыл, и, боюсь, его очень задели…

– Мэгги, мсье де Рено – наш гость, – вмешался Берто.

Нэнси Коуэн удерживала на лбу страдалицы салфетку со льдом, а Летиция держала ее за руку.

– Нет-нет, я ничуть не задет, – заявил де Рено. – Это обычное проявление шока. Полагаю, в спокойном состоянии души меня затруднительно принять за вора.

Вскоре приехали двое полицейских и принялись допрашивать слуг, записывать номера паспортов и презрительно рассматривать тайник в кухонной ступеньке. Просмотрели также документы Коко де Рено и Нэнси Коуэн. Полицейские сомневались, что похищенное когда-нибудь обнаружится.

– Скорее всего, – сказал один из них, – камушки уже распиливают где-нибудь под Неаполем.

Узнав, что стоимость драгоценностей была такова, что страховые компании отказывались за них браться, полицейские молча посмотрели друг на друга и заверили Берто, что сделают все возможное. В ответ Берто не преминул заверить, что за возвращение драгоценностей будет немалая награда. Старший полицейский обменялся с Берто несколькими скупыми фразами на итальянском: конечно, драгоценности никогда не найдут, и все это понимают. Тем не менее яростно сопротивлявшегося Лауро увезли в участок на допрос. Мэгги сильно возражала, но мсье де Рено убедил всех в необходимости этой меры.

– Верить нельзя никому! – объяснил де Рено, когда отъехала полицейская машина. В этих словах крылась великая истина, ибо он сам через год сумеет выманить у Мэгги такую сумму денег, по сравнению с которой ее заботы о доме Хьюберта и украденных летних драгоценностях покажутся настоящими пустяками.

Так или иначе, тем вечером Мэгги пришла в себя настолько, что поднялась с дивана, позванивая уцелевшими браслетами, потянулась к бокалу и попросила у Коко де Рено совета, как выселить Хьюберта из ее дома. К этому времени Лауро вернулся из полицейского участка, слегка смягченный тем, что Берто поехал вслед за полицейской машиной, поручился за него перед комиссаром, а заодно и позвонил префекту в Неаполь. В общем, за один вечер Берто обеспечил Лауро такое доброе имя, какого он не получил бы, даже если б его повысили из рядовых сразу в генералы. Теперь Лауро сидел рядом со всеми в джинсах и легком свитере, высокомерный, как юный Пьетро.

ГЛАВА 10

– Правда не всегда бывает истиной, – возвестил Хьюберт. – Истина – это лишь расхожее понятие, рожденное материалистическим умом.

Он величественно поднял над кафедрой правую руку, продемонстрировав собравшимся зеленый рукав, великолепно расшитый серебром. Казалось, этого сигнала ждали: паства затаила дыхание, и Хьюберт, глядя на Паулину Фин в третьем ряду, продолжил речь, как будто обращая пророчество ко всему миру, но предназначая специально для нее.

– Братья и сестры Дианы и Аполлона! – воскликнул Хьюберт, не отводя глаз от Паулины. – Повсюду твердят о катастрофических последствиях инфляции и гибельном состоянии экономики. Я говорю вам: это вульгарный материализм. Понятие частной собственности – это прямая причина предрассудков, лжи, предательства и мошенничества. В мире символов и магии, аллегории и мистицизма предательство теряет смысл, ложь не существует и мошенничество невозможно. Они не могут существовать так же, как не существуют материалистские стандарты, которые нам насильно насаждают. Подумайте об этом. Слава прекрасной Диане! Слава Аполлону!

– Слава Диане и Аполлону! – отозвался стройный хор голосов.

Во втором ряду возбужденно перешептывались отцы-иезуиты Катберт и Джерард.

С окончания арабо-израильской войны прошло чуть больше года. Последовавший за ней кризис обеспечил Хьюберту процветание. Он основал церковь, в которой поклонялись Диане, Диане последних веков, когда церковь начала замещать ее образ образом Девы Марии. Поздняя Диана и ранняя Мария – им поклонялся Хьюберт, а поскольку нефтяной кризис повлек за собой второе мрачное средневековье, последователи стекались к нему отовсюду. Стояла осень семьдесят четвертого года. Мэгги до сих пор не выселила Хьюберта. Частично тому поспособствовали приступы подозрительности, которые в тот год охватывали ее с завидной регулярностью и периодичностью в пару месяцев. Подозрения возникали каждый раз, когда она узнавала о новых перемещениях собственных денег: то они вложены в швейцарские банки, то оказывались на Антильских островах и на Багамах, то из канадских нефтеперерабатывающих компаний через Нью-Йорк переносились в калифорнийскую сеть супермаркетов. Вложенное в военные базы в ледяных горах Гренландии в один момент оказывалось в сети отелей на побережье Индии. Теперь над богатствами Мэгги властвовал великолепный Коко де Рено. Необъятные и неуловимые деньги Мэгги были способны со скоростью света путешествовать по миру, не пользуясь транспортом. И в самом деле, деньги таких объемов не теряются и не растрачиваются, они могут лишь переходить из рук в руки, с выгодой или без оной, в крайнем случае – с применением насилия. У них нет вкуса, цвета и запаха, они – лишь символ. Но этот символ можно обменять и на то, и на другое, и на третье: на еду, жилье, одежду и красоту (с той оговоркой, что красота – это то, что нравится тому, кто платит). То, что деньги приумножаются, лишь кажется: на самом деле они приумножают человечество. Поэтому даже то, что уходит на пышные похороны, не пропадает зря – мертвые тела питают землю. Да и дети гробовщиков сыты.

Но вернемся к деньгам Мэгги: за прошедший год Коко Де Рено превратил систему ее вкладов в настоящий шедевр. Подобно многим, он принялся эксплуатировать новые проекты, обретшие невероятную популярность с легкой руки американского министра иностранных дел. Все, за что брался де Рено, исполнялось в глобальном масштабе. Он предложил всеобщий план реорганизации имущества Мэгги, настолько запутанный, что с незначительными изменениями сгодился бы вместо плана сотворения мира. План был крайне невразумительным, но поначалу Мэгги, чьи богатые современники уже начали волноваться, чувствовала себя довольной тем, что вовремя приняла необходимые меры. Великолепный мсье де Рено из Аргентины казался ей бомбоубежищем на все случаи жизни.

Однако весну 1974 года сменило лето, за летом пришла осень, и Мэгги начали посещать приступы странного беспокойства. К примеру, однажды она осознала, что закрыто ее главное управление, когда-то занимавшее целый этаж офисного здания в Нью-Йорке вкупе с тремя адвокатами на полной ставке, дюжиной бухгалтеров и шумной толпой секретарей. (Последние замолкали, только когда Мэгги соблаговоляла почтить управление своим присутствием.) Служащие получили щедрые пенсии и прощальные подарки. Свежеуволенные юристы попытались засудить Мэгги за нарушение контракта, но с этой ерундой Коко де Рено легко разобрался вне суда. Ей же он объяснил, что главное управление со штатом подчиненных – то, чего нужно избегать любой ценой. В конце концов, управление – это он, и давно пора понять, что Коко де Рено мыслит в глобальном масштабе. Мэгги успокоилась.

В другой раз ей не удалось найти де Рено, хотя, взявшись за дело глобально, она обзвонила половину земного шара. В припадке неистовства три с половиной дня Мэгги не выпускала телефонную трубку из рук. Тогда же в Венето, где она в тот момент находилась, началась забастовка работников телефонных служб. Не сумев дозвониться до министра связи, Мэгги выглянула в окно, за которым Берто разговаривал с конюхом, будто мир вовсе и не готовился обрушиться. Мэгги поняла, что если она сейчас умрет, то через пару дней после роскошных похорон, когда цвет итальянской аристократии разъедется по домам, Берто снова как ни в чем не бывало примется за беседы с конюхом, а Майкл начнет прибирать к рукам ее имущество. С этой мыслью Мэгги уехала в Венецию и принялась вызванивать Коко из гостиничного номера. Забастовка телефонных работников продолжалась. За гостиничным окном висел огромный плакат: «К забастовщикам пора применить глобальные меры!» Когда забастовка закончилась, Мэгги в безумии продолжала разыскивать де Рено и свою доверенность на его имя по всему свету: в Сан-Диего, Калифорнии, Гонконге, Цюрихе, Женеве, Мадрасе и на Виргинских островах. Спустя два дня ей позвонил Берто и поинтересовался, чем она занимается, сходила ли на маскарад и как поживает Пегги. Кстати, кажется, звонил Коко де Рено. Мэгги вернулась на виллу и через несколько мучительнейших дней нашла его. Паника снова миновала.

– Я был в Неми, у Бернардини, – объяснил он и посмеялся, узнав, что его разыскивали по всему миру.

Подобные мелочи отвлекали внимание Мэгги от Хьюберта, однако его упрямое нежелание покидать дом то и дело всплывало в памяти маркизы. В начале лета 1974 года она втайне от Берто изложила свою версию случившегося ничем не прославленному адвокату и попросила выставить Хьюберта, не прибегая к скандалу. Тот быстро согласился и не только объяснил, что в таком деле итальянские законы дают мало возможности выселить из дома кого бы то ни было, но и успешно преувеличил возможные трудности. Мэгги исправно оплатила немалый счет, который адвокат обосновал сложностью предстоящей работы. Правда, юрист, втайне симпатизировавший левому крылу, хотя уже и не столь преданно, как в студенческие годы, презирал дело, за которое взялся. Тем не менее одно присутствие Мэгги вогнало его в состояние лихорадочного возбуждения. Воспоминание о том, как она единственный раз лично появилась в его офисе, преследовало адвоката повсюду. С течением времени ощущение ее незримого присутствия не покидало его: Мэгги то и дело телефонными звонками напоминала, с одной стороны, о деле, за которое он взялся, с другой – о себе и своих деньгах. Жизнь юриста стала казаться все посредственнее и печальнее. Он принялся срывать злость на жене и секретарше – секретарша его бросила и пришлось смириться с другой, похуже. Тем временем Мэгги и не думала, что одним своим появлением так изменила жизнь ничем не примечательного адвоката. Приступив к делу, тот написал Хьюберту Мэлиндейну невнятное письмо. Хьюберт отправил его обратно, нацарапав внизу: «Мистер Хьюберт Мэлиндейн не смог постичь смысл этого послания и, предполагая, что оно пришло не по адресу, посылает его обратно».

– Видите ли, – объяснил адвокат Мэгги по телефону, – он знает итальянские законы. Даже с предписанием суда его можно будет выселить не ранее чем через два года. Ваш муж совершенно прав в том, что Мэлиндейн может настроить против вас газетчиков: ему нужно только убедить их, что дом построен для него и по его же указаниям. Сейчас закон всегда на стороне жильца. А если Хьюберт проиграет дело, все газеты раструбят, что он был вашим amante[10] и попросту вам надоел.

– Разве вы не знаете, что скоро наступит экономический спад? – возразила Мэгги. – Мы не можем себе позволить раздавать дома кому попало. К тому же там есть очень ценные стулья эпохи Людовика XIV.

– Вы уверены, что он сдавал их в реставрацию?

– Думаю, что Хьюберт честно присматривал за моими вещами. Да. Еще там есть картина Гогена. Ее я тоже хочу.

– Если он тратится на уход за мебелью, то, возможно, захочет оспорить ваши права на собственность. Иначе зачем ему вообще за ней следить?

– Чей вы адвокат, мой или его?

– Маркиза, поймите меня правильно, я ищу объективный подход к делу. Я целиком на вашей стороне. Всем известно, какие у нас теперь стали законы. Ко мне каждый день приходят плакаться домовладельцы, которые больше не могут ни выселить жильцов, ни повысить арендную плату.

– Но он вообще ничего не платит! К тому же мой дом полностью обставлен.

– К сожалению, поскольку вы позволили ему оставаться слишком долго, это аргумент в его пользу. Теперь нам придется бороться с последствиями вашей беспечности. Единственное, что я могу обещать, – постараюсь сделать все возможное. Если же вас что-то не устраивает…

– Хорошо, хорошо, продолжайте. Я понимаю, что это сложно, – сдалась Мэгги. – Поймите только, сейчас, когда с мировой экономикой творится бог знает что, мне нужен этот дом. Я хочу быть рядом с сыном.

– По закону, маркиза, если у вас есть место жительства, вы не можете выселить жильца потому, что вам нужен его дом. Только в том случае, если вы бездомны…

– Знаю, знаю. Пожалуйста, продолжайте, я вам полностью доверяю.

– Если бы во время вашего очередного визита в Рим вы согласились пообедать со мной или заехать в офис, тогда я смог бы подробнее объяснить дальнейшие планы и…

– Нет, в этом нет необходимости.

– Это ничуть меня не затруднит. Или, если хотите, я могу приехать к вам в Венето. Я хорошо знаю эту страну…

– Страну? Венето в Италии.

– Разумеется, просто мы в Италии так говорим. Италия состоит из множества стран.

– Сейчас мне не до того! – отрезала Мэгги. – Продолжайте, пожалуйста, работать и держите меня в курсе.

После этого адвокат снова написал Хьюберту. Новое письмо было составлено в суровом, решительном тоне, с огромным множеством ссылок на разнообразные статьи и параграфы закона, с цитатами, выверенными до запятых. Но, внимательно прочитав письмо, любой суд немедленно склонился бы на сторону жильца. Однако при этом адвокат истицы выглядел безукоризненным профессионалом. Ответ на этот бюрократический шедевр Хьюберт решил передать по телефону из местного бара.

– Послушайте, – сказал он адвокату, – этот дом мой. Мэгги сама его отдала. И мне больше некуда идти. Почему бы вам просто не обратиться в суд?

– Откуда вы звоните? – спросил адвокат, взволнованный мыслью, что разговор могут прослушивать.

– Из бара в Неми. Слышите шум? Мне не по карману оплачивать телефон, маркиза его отключила.

– Скажите номер, я вам перезвоню, – предложил адвокат, проверил номер по справочнику и набрал его. – Видите ли, в чем дело, – объяснил он. – Я послал вам письмо, потому что должен делать свое дело. Вам не о чем беспокоиться.

– У меня предостаточно поводов для беспокойства, – буркнул Хьюберт. – Только вилла здесь ни при чем. Зачем вы шлете эти идиотские письма?

– Потому что я нанят маркизой, – объяснил адвокат. – Хотите мой совет? Напишите, что вы нездоровы, и приложите заключение врача. А когда выздоровеете, то проконсультируетесь со своим адвокатом.

– Боюсь, что я совершенно здоров, – ответил Хьюберт. – Ни один врач не подпишет такое заключение. Кроме того, в Италии я не знаю ни одного врача.

– Хорошо, вы напишете письмо, а я раздобуду заключение.

– Вы очень любезны. Не хотите ли приехать и побеседовать? Я с радостью покажу вам мой дом и парк. Так или иначе, мне надо убедиться, что она вас не охмурила.

В ответ на это юрист рассмеялся так, как смеются только очень толстые люди.

– В воскресенье, – сказал он. – Думаю, что в воскресенье я смогу вырваться. После обеда подойдет?

– Вполне, – ответил Хьюберт.

К осени все стулья Людовика XIV сменились на великолепные подделки. За копию Гогена Хьюберт выложил немалую сумму. Конечно, она не шла ни в какое сравнение со стоимостью подлинника, который благополучно переехал в Швейцарию. Копия была посредственной, но она все равно висела в темном углу, и полумрак скрадывал большинство ее недостатков. Сиккерт еще дожидался подмены, потому что за хорошую подделку запросили такую неприличную сумму, что Хьюберт решил не идти на поводу у вымогателей. Он принялся за поиски другой организации, у которой имелся хороший художник и выход за границу. Похожие планы Хьюберт строил и на невзрачного Коро, висевшего в уборной, пока один знаток по секрету не рассказал ему, что это уже подделка, – дорогая, но не настолько, чтобы копия с нее принесла прибыль.

Таким образом, когда мировой рынок окончательно обвалился, Хьюберт, ставший к тому моменту вполне состоятельным человеком, с легким сердцем повторял:

– Я отказываюсь подстраивать свою жизненную философию и стиль жизни под рыночную стоимость барреля нефти.

Хьюберт все еще продолжал с завидной регулярностью менять замки в доме. Новообретенную состоятельность он не афишировал: сад потихоньку зарастал, телефон остался отключенным, а краска на стенах дома, предоставленная сама себе, потрескалась и по-нищенски начала облетать.

Опытный авантюрист обычно добивается успеха за счет самоуверенности, которая, впрочем, нисколько не притворна. Наоборот, это один из немногих подлинных элементов в успешно создаваемом им ложном образе. Подобная самоуверенность нередко доходит до того, что с презрением игнорирует мелкие, но очевидные противоречия, которые у простаков вызывают справедливое недоумение, а у людей проницательных – вполне определенные подозрения.

Паулина Фин никогда не отличалась особым умом. Но за два года работы с бумагами Хьюберта и ежедневного общения даже она поняла, что заявления Мэлиндейна не очень стыкуются с фактами. В то время когда, не без помощи нового союзника, упитанного адвоката Мэгги, Хьюберт основал свою религиозную организацию, Паулина нашла в документах свидетельство того, что тетки, вдохновленные «Золотой ветвью» Фрэзера, прямо попросили прохиндея-генеалога провести их родословную от богини Дианы.

В ответ Хьюберт посмотрел Паулине в глаза и надменно произнес, что она неправильно поняла намерения тетушек, что в некоторых вопросах она – потрясающая невежда, но все равно он испытывает к ней самые теплые чувства.

Под впечатлением от этой уверенности Паулина снова перечитала письма и снова пришла в полное замешательство. И на этот раз, бросив беглый взгляд на принесенную пачку писем, Хьюберт сказал, что она – милая глупышка, и ушел по своим делам.

На следующий день, на собрании Братства Дианы и Аполлона в столовой, наспех переоборудованной в часовню, Хьюберт произнес проповедь о природе правды. Новый мир, родившийся на руинах старого, жаждал бесплотной духовности и быстро пустил корни в умах благодарных верующих.

– Правда, – повторил Хьюберт в завершение проповеди, – не всегда бывает истиной. Ничего, кроме правды, – это всегда ложь. Мир принадлежит нам, говоря метафорически, он – наш капитал. Я помню, мои тетушки, верные последовательницы Дианы и Аполлона, любили говорить: «Нельзя трогать капитал, жить надо на проценты». Мы должны хранить мир и наслаждаться его плодами. Сам капитал ни в коем случае нельзя растрачивать. Иначе нам останется лишь пустая бесплодная правда. Да восхвалим же Диану, богиню луны, приливов и плодородной земли! И да восхвалим брата ее, Аполлона-солнце! Слава Диане! Слава Аполлону!

– Слава Диане и Аполлону! – воскликнуло большинство собравшихся.

В это же время отец Катберт Плейс шепнул Джерарду:

– В его словах есть своя правда.

– Мне понравилось насчет того, что земля – наш капитал, – как всегда экологично ответил Джерард, – но и дерьма в таких речах предостаточно.

– Ну что ж, – заключил Катберт, – дерьмо мало отличается от навоза. И все равно оно заставляет людей задуматься о религии.

– Да, тут есть о чем подумать.

Хьюберт, одетый в великолепное зеленое с серебром одеяние, был похож на епископа в полном облачении. Он прошел между рядами, благословляя направо и налево, и скрылся в туалете первого этажа, с недавних пор служившем ризницей.

– Мисс Фин, – сказал он подоспевшей секретарше, – напомните мне обзавестись телефонной линией, не включенной в телефонную книгу. Ни в коем случае не включенной, не перепутайте.

ГЛАВА 11

– Беда Берто в том, – вполголоса сказала Мэгги, – что он не умеет настроиться на верный темп. Начало – всегда одно и то же: adagio, adagio[11]. Вторую фазу я бы назвала allegro ma non tropo[12]. К тому же нервно. Потом наступает стадия добродетельного larghetto[13], иногда в сочетании с пронзительным recitativo[14], после этого – lento, andante, andante[15], а потом, без предупреждения, три вздоха – и все. Тоже мне, искусство любви.

– Да, ритм очень важен, – кивнула Мэри, – причем в любом деле. Что такое recitativo?

– Я не понимаю итальянских диалектов, – объяснила Мэгги, – обычный итальянский и без того сложный. А диалект, который Берто приберегает для таких случаев, особенно невнятный. А потом он любит говорить о лошадях, как лошадь теряет форму, когда тренируется то ли слишком мало, то ли слишком много… Я стараюсь этого не слушать. В общем, затем он любит говорить о лошадях. Тоже мне, искусство любви.

– Я бы порассказала тебе о Майкле, – задумалась Мэри, – но он твой сын, и это меняет дело.

– Сейчас я уже почти не чувствую его сыном, – ободрила ее Мэгги. – Майкл иногда ни с кем не считается. Майкл настоящий сын своего отца. Если он хоть чуть-чуть похож на него и в этом, то мне тебя жаль. Ральф был очень, очень милым, но совершенно негодным мужем. С Берто нет никаких проблем, но в моем возрасте с таким, как он, уже скучно ложиться в постель. У тебя-то вся жизнь впереди.

– Уже не вся, – педантично ответила Мэри. – Иногда мне кажется, что я зря теряю лучшие годы жизни. К тому же Майкл нашел себе в Риме пассию. И все-таки я хочу преуспеть в этом браке.

– Что тебе мешает развлекаться, пока Майкл в Риме? – спросила Мэгги.

– Мне бы не очень этого хотелось.

– Ты думаешь, я совсем глупа и не вижу, какие отношения у тебя с Лауро?

– О нет! – воскликнула Мэри. – Не говори так, это ужасно!

– Успокойся, – посоветовала Мэгги, – кроме меня, об этом никто не знает.

– Я так хотела преуспеть в браке! – расплакалась Мэри.

– Ничто тебе не мешает хотеть этого и дальше, – посоветовала Мэгги.

Мэри промокнула слезы бумажной салфеткой и, потянувшись к бокалу водки с содовой, изрядно ею облилась.

Они лежали в купальниках на синих надувных матрасах на лужайке у знаменитой виллы в Венето и нежились в лучах майского предобеденного солнца 1975 года. Мэгги намазала лосьоном для тела ноги, грудь, плечи и игриво вытерла руки об живот Мэри. Та же потихоньку успокоилась и, откинувшись на матрас, сказала:

– Лауро ничегошеньки для меня не значит.

– Ты права, он удовлетворяет желание, но не гасит страсти, – согласилась Мэгги.

Внезапно она жизнерадостно улыбнулась: появился Лауро с выключенным радиоприемником под мышкой и бутылкой вермута.

– Лауро! – удивленно воскликнула она. – Мне казалось, что сегодня у тебя выходной.

– Мне вообще не следовало приезжать в ваш дом. Я в этом раскаиваюсь. Здесь отвратительные слуги, они меня просто ненавидят. Я приехал только из уважения к вам. Мне надо было остаться в Неми, где я и должен работать на Мэри и Майкла. Я не обязан всюду ездить за вашей семьей.

– Лауро, ты можешь вернуться в Неми когда пожелаешь, – ответила Мэри.

Лауро снял белый пиджак, поставил бутылку на садовый столик, растянулся на матрасе рядом и включил радио.

– Боже мой, Лауро! Берто тебя увидит! – воскликнула Мэгги. – И примется меня обвинять в том, что я фамильярничаю со слугами.

Лауро зашвырнул приемник подальше, где тот умолк навсегда, вскочил, изрыгая отборнейшие итальянские ругательства, натянул обратно белый пиджак и ушел.

– Все равно с ним бы ничего не вышло. К тому же он всерьез собирается жениться.

– Смотри, чтобы он не вздумал уволиться, – посоветовала Мэгги. – Хорошо вышколенную прислугу в наши дни не сыщешь. А он, сама знаешь, прекрасно вышколен.

О прошедшей зиме можно было вспомнить многое. Не раз и не два Мэгги начинала сходить с ума в поисках пропащего Коко де Рено, рассылала телексы по несуществующим адресам во все концы света, и всегда де Рено появлялся снова с разумнейшими объяснениями и деньгами, которых всякий раз оказывалось достаточно, чтобы маркиза пришла в себя.

Однажды де Рено попытался намекнуть Мэгги, что она стала жертвой менопаузы, этой глупой фразой чуть не разрушив их отношения. Вовремя вмешался Берто, который изящно объяснил ошибку Коко, намекнув, что тот не иначе как влюбился в маркизу.

– Так влюбленный мужчина провоцирует женщину, когда у него нет никаких шансов, – сказал он Мэгги.

После Берто отвел Коко в сторону и заметил:

– Если верно то, что вы подумали, а я склонен с вами согласиться, тогда говорить правду – последнее дело. В таком случае правда – худший раздражитель.

Коко принял слова к сведению и после этого разговора принялся регулярно повторять Мэгги, что прекраснее ее финансовых дел цветет только она сама.

Той же зимой, пока Лауро закатывал один скандал за другим, Мэри с Майклом съездили на Рождество в круиз по Карибскому морю, затем провели неделю в Нью-Йорке, где их навестил Берто, а потом вернулись домой. К этому моменту маркиз начал испытывать серьезные сомнения в честности Коко де Рено, Мэгги же его безоговорочно защищала. Теперь Коко изводил Мэгги просьбами заказать портрет у его приятеля – молодого художника.

И все это время Мэгги не оставляла мысли выселить Хьюберта из дома. Но Хьюберт оставался неуязвим. Хотя в последнее время и он слишком часто повторял фразу «эпохи умирают». Последний раз ее спровоцировала газета от пятнадцатого февраля, где Мэлиндейн прочел некрологи на П.Г. Вудхауза и Джулиан Хаксли. «Кончина эпохи!» – хором заключили газетчики.

Этот солнечный майский денек оказался особенным, единственным днем в году, когда цепи прежних случайностей разрываются и под весенним солнцем появляются ростки недозревшего кризиса. Пока Мэгги и Мэри беспечно загорали, на первом этаже виллы тучи вероятностей сгущались в то, чему предстояло стать реальностью.

– Надо будет поскорее вернуться в Неми, – говорила Мэгги, – и наконец выставить Хьюберта из моего дома. Церковь будет на моей стороне. Эта его новая секта – чистой воды богохульство. Его необходимо разоблачить, ведь он настоящий самозванец!

– А я бы с удовольствием сходила на одно из его собраний, – произнесла Мэри. – Только вряд ли мне удастся пройти незамеченной. Знаешь, Летиция Бернардини рассказывала, что его службы чарующе, волшебно красивы.

– Может, нам обеим удастся замаскироваться?

– Хьюберт наверняка нас раскусит. Он очень проницательный.

– Так бы и убила его, честное слово, – ответила Мэгги. – И дело не только в доме. Сама понимаешь, я не выношу, когда меня обводят вокруг пальца.

– Да, к тому же он тебе даже любовником не был, – кивнула Мэри, тем самым подстрекая Мэгги на дальнейшие рассуждения. Разговоры о Хьюберте давно стали одним из ее любимейших развлечений.

– Он бы не знал, что делать с женщиной, – буркнула Мэгги.

К ужину обещали приехать двенадцать гостей. Включая ее, Майкла с Мэри и Берто, получалось шестнадцать. Гости приезжали почти каждый вечер – это были ее новые друзья, старые друзья из Америки, старые и новые друзья Берто. Мэгги позировала художнику, приятелю де Рено, затем ее сменила Мэри.

– Он обеих нарисовал не в фокусе, – высказался потом Берто.

В мире, где события сменяли одно другое, лишь Хьюберт оставался постоянной величиной. Мэгги и сама не понимала, насколько она была ему за это благодарна.

Вилла Берто была построена знаменитым архитектором Андреа Палладио. Здание фотографировали с начала эры фотографии, а до того рисовали, скрупулезно описывали снаружи и изнутри, в прозе и в стихах. Виллу изучали ученые, на нее молились архитекторы. Вилла Туллио и в самом деле была красива. Меньшая, чем виллы Фоскари, Эмо, Сарего, Д'Эсте, Барбаро и Капра, она, казалось, соединила в себе все достижения классической архитектуры. В ней царила волшебная атмосфера завершенности и покоя. Это был загородный дом, стоявший на былых сельских угодьях старого рода Туллио. Сейчас, когда подробнейший план дома во всех деталях был известен миру, – его вкупе с фотографиями фасада и внутреннего убранства уже не один век публиковали в альбомах и трактатах по архитектуре, – для грабителей вроде бы имело мало смысла посылать людей на разведку. Однако они так не думали.

В десять минут пополудни к вилле подъехал спортивный автомобиль с двумя модно одетыми молодыми людьми. Из библиотеки на балкон, укрывшийся в тени великолепного фронтона, вышел угрюмый Берто. Приехавших он не узнал. К обеду было еще рано – значит, это не друзья Мэгги. Вероятнее всего, очередные зеваки приехали посмотреть дом. Обычно Берто мало заботился о туристах. В сторожке у ворот не было привратника. Когда сам Берто отсутствовал, приемом туристов занимался старик дворецкий Гильоме, чье шестое чувство безошибочно подсказывало, кому показывать дом, а кого отослать прочь. Дней для посещений, как в других, более знаменитых творениях Палладио, не было. Чаще всего просьбы посетить виллу приходили заранее в письменной форме. Иногда любопытствующие запасались рекомендациями друзей или бумагами из университетов. То, что Берто ничего в доме не перестраивал, было общеизвестно. С шестнадцатого века на вилле изменились только система канализации и интерьер.

Берто, гордый своей жемчужиной архитектуры, настолько возжелал, чтобы это оказались туристы, что с первого взгляда наделил прибывших всевозможными добродетелями. Высокий седой мужчина и его молодой спутник, одетые в светлые брюки и выглаженные рубашки, с должной для непрошеных гостей скромностью поднялись по мраморным ступеням и скрылись из поля зрения Берто, который с нетерпением ожидал звонка в дверь.

Звонок прозвенел спустя несколько секунд, в течение которых Берто воображал, как туристы остановились и замерли в восхищении, любуясь портиком в античном стиле и открывавшимся с него великолепным видом. Гильоме зашаркал к двери, а Берто вернулся в библиотеку. Гильоме давно работал у маркиза. Шестьдесят два года назад его, мальчишку без роду и племени, привез из Марселя отец Берто. Так Гильоме получил фамилию – Марсельезе. Фактически он управлял виллой, и Берто, выросший под его присмотром, редко противоречил дворецкому. Берто и Гильоме обладали удивительной степенью телепатического взаимопонимания. Берто всегда понимал, кого из многочисленных друзей хозяина Гильоме имеет в виду, когда говорит, что звонили французы, или немцы, или что приедут римляне, хотя у Берто было предостаточно друзей, подходивших под эти расплывчатые описания. А Гильоме Марсельезе всегда точно знал, каких американцев ждать на обед, когда Берто сообщал, что пригласил американцев. Без сомнения, смысл слова «американцы» передавался каким-то плохо уловимым изменением в тоне, однако Берто и Гильоме никогда не обсуждали подобные мелочи и никогда не ошибались. Помимо прочих, «американцы» включали в себя Мэри с Майклом, а до свадьбы и Мэгги.

Сейчас Гильоме начал подниматься по великолепной широкой лестнице, и Берто, чтобы избавить его от трудов, вышел навстречу и наклонился над полукругом перил.

– Люди пришли, – сообщил Гильоме, подняв глаза. – Gente[16], – добавил он, имея в виду то, что надежды Берто оправдались и гости действительно пришли осмотреть дом. Сам факт, что он впустил пришедших в дом и предложил подождать внизу, означал, что они пока не показали себя недостойными такой чести.

– Спущусь через пару минут, – кивнул Берто, дав себе время убрать газеты со стола, а гостям – полюбоваться результатом заботы, с которой следили за внутренним убранством виллы. – Скажите им, пусть подождут, – приказал маркиз.

Мэгги и Мэри каждый раз поражались, насколько грубо и надменно Берто обращается со слугами, и в особенности когда он так резко приказывал дворецкому. Однако Гильоме считал подобное обращение совершенно нормальным; старик судил о приказе не по тону, а по смыслу сказанного. Его сильно расстраивала фамильярность, с которой «американцы» общались с Лауро. Сейчас он решил, что приказ вполне разумен, и отправился его выполнять.

Вскоре спустился и Берто, пожал руки обоим пришедшим и поинтересовался, как их зовут, разглядывая седые волосы старшего и пиджак в бело-голубую полоску, который тот перекинул через руку. На младшем были хорошо сшитые брюки из дорогого немнущегося материала, а под мышкой он держал глянцевый художественный каталог. Гости представились, извинились за вторжение и спросили, можно ли им осмотреть эту великолепную виллу.

– Пойдемте, – сказал Берто, – я все вам покажу.

Младший оставил каталог на журнальном столике, а Гильоме принял у старшего пиджак.

Между тем Мэгги, обладательница зимнего карибского загара, перевернулась на живот и принялась натирать руки смягчающим маслом.

– Я хочу вернуть дом в Неми, мебель и картины, вот и все, – заявила она. – Мне не хочется больше думать об этом, мне противны эти мысли.

– Ты не думаешь, что он там занимается колдовством? – спросила Мэри.

– Надо просто вызвать полицию. Но Берто такой консерватор! Он считает, что даже колдовство лучше, чем скандал.

Снова появился Лауро и легким шагом направился туда, куда недавно швырнул радиоприемник. Он подобрал разбитый транзистор, потряс его, открыл, переставил батарейки, но безрезультатно. Радиоприемник погиб навеки. Лауро швырнул его обратно и налил себе выпить.

– Где мой муж? – нервно спросила Мэгги.

– Бродит по дому, показывает его гостям.

– Каким еще гостям?

– Не знаю. Пришли дом посмотреть, их Гильоме впустил. Двое мужчин, прилично одеты.

– Берто нас когда-нибудь доконает, – простонала Мэгги. – Подумаешь, прилично одеты! А если они вооружены? Что им мешает перестрелять нас, а потом ограбить виллу?

Мэри поправила прическу, порылась в сумочке и достала пудреницу и помаду.

– Твой муж слишком воспитанный, – заявил Лауро Мэгги, – а Гильоме – просто старый ублюдок, во всех смыслах этого слова. У него и родителей-то никогда не было, он родом с улицы. Без семьи.

– Какие у них рекомендации? – переспросила Мэгги. – Кто их послал?

– Не знаю. Может, и никто. Очередные искусствоведы.

– Все они искусствоведы, – хмуро кивнула Мэгги. – Каждый день про них в газетах пишут. Помните, что случилось прошлым летом на Искии?

– Так там работали ребята из Неаполя, – возразил Лауро. – А эти – американцы.

– Я ничуть не удивлюсь, если Берто предложит им остаться на обед, – проворчала Мэгги.

– Сегодня обедаем всего вшестером, – вмешалась Мэри, хлопнув пудреницей. – Двое погоды не сделают.

– Они могут нас связать и ограбить, – напомнила Мэгги.

– У меня есть пистолет, – сказал Лауро. – Не волнуйся. Пойду достану его.

– Нет, только не надо пальбы! – воскликнула Мэри. – Не начинай ходить по дому с пистолетами. Я из-за них нервничаю.

– Лауро – прелесть! – сказала Мэгги, встала – прекрасная бронзовая статуя в белоснежном бикини – и замоталась в оранжевый махровый халат. Мэри тоже поднялась с места.

– Я, пожалуй, окунусь, – решила она.

– А я пойду к себе, – заявила Мэгги. – Не позволю им разглядывать мою спальню, пусть это даже самое интересное на втором этаже.

– Мэри, я принесу напитки к бассейну, – сказал Лауро.

– Спасибо, Лауро, душка, – отозвалась та.

Они вместе ушли с лужайки, прислушиваясь к голосам, но так ничего и не услышав.

– Кстати, – сообщила Мэри, – кажется, я слышала что-то снаружи. Наверное, Берто показывает сад.

– Если тебя так интересуют эти жулики, то проследи, пожалуйста, чтобы к обеду и духу их здесь не было, – буркнула Мэгги. – Не хватало только сидеть за столом в компании неизвестно с кем, – добавила она и повернула к маленькому лифту, который вел прямиком в ее апартаменты.

– Мэгги, – сказал Берто, – эти господа останутся у нас на обед.

Престарелые кузины Берто, которых ждали к обеду, уже прибыли. С ними весело беседовали двое незнакомых Мэгги мужчин. «Византия была состоянием души…» – донеслась до нее реплика младшего.

Мэгги царственно подошла, миновав журнальный столик, где до сих пор лежал каталог, чтобы ее представили. Спиной к столику стояла Мэри, успевшая пробормотать проходившей мимо маркизе:

– Вода в бассейне чертовски холодная, садовник забыл…

– Как поживаете? Добро пожаловать, – обратилась Мэгги к двоюродным сестрам мужа и протянула руку гостям Берто. В этот самый момент ей в глаза бросилась обложка каталога. Она отдернула протянутую руку, а улыбающееся лицо вытянулось. – Что это? – выдохнула она, схватив журнал.

На обложке красивым шрифтом было написано название знаменитого среди ценителей искусства аукциона «Нейлес-Пфортцхеймер». Под надписью красовалась репродукция картины.

– Что это?! – завизжала Мэгги, и ее друзья, собравшиеся вокруг, расступились, будто в священном ужасе.

– Что там? – полюбопытствовал Берто, заглянув через плечо.

– Мой Гоген! – вскрикнула Мэгги. – Он был в Неми, в моем доме! Как он попал в каталог? Он выставлен на продажу?

– По-моему, его продали на прошлой неделе, – любезно ответил младший из искусствоведов. – Мы там были. Вы, наверное, ошибаетесь, мэм.

– Как я могу ошибаться?! – опять завизжала Мэгги. – Думаете, я собственного Гогена не узнаю?

Все заговорили сразу, предложения посыпались градом: «Вам надо позвонить в полицию…»; «Нет, ни в коем случае, им незачем знать, что у тебя есть…»; «Тогда связаться с адвокатом…»; «Лучше позвонить на аукцион, я хорошо знаю учредителя, ну, разумеется, Алекса Пфортцхеймера»; «И еще попробуйте позвонить в Неми, кто там присматривает за домом?»…

– Воры! – раздался вопль Мэгги. Она наставила указательный палец на искусствоведов, которым вдруг сделалось исключительно неуютно при мысли об их планах. Ведь они пришли разведать, как проще всего проникнуть в китайскую гостиную, где хранилась знаменитая нефритовая коллекция, а заодно и подготовить кражу драгоценностей. Для них не было секретом, что в спальне Мэгги, в стенном сейфе, хранилась огромная рубиновая подвеска, часть сокровищ венгерской короны (Мэгги забрала ее из банка, чтобы покрасоваться на паре балов). Впрочем, маркиза следовала моде и всем рассказывала, что это простая бижутерия. Наметанный взгляд «гостей» не пропустил над лестницей и великолепного Веронезе, о котором они были наслышаны. Однако в случае с Гогеном незадачливые воры были ни при чем, и обвинения Мэгги были явно несправедливы. Единственный минус случившегося заключался в том, что хозяева могли вызвать полицию, и тогда, возможно, всплыло бы одно неприятное дельце во Франции.

– Я очень извиняюсь, – виновато произнес Берто, обнимая Мэгги, словно стремясь защитить от всего, что могло угрожать. – Моя жена обезумела от горя.

Вскоре появилась Мэри, а также Майкл с таким видом, будто его собственные мысли слишком увлекательны, чтобы обращать внимание на домашние катастрофы. В последнее время это выражение мелькало на лице сына маркизы все чаще. Мэри завистливо смотрела, с какой заботой Берто успокаивал Мэгги, – в такие моменты он делался особенно красивым, от него исходило неотразимое обаяние, доступное мужчинам только такого типа и поколения. Мэри и в голову не приходило, каким идиотом смотрелся бы Майкл, если бы начал обращаться с ней так же заботливо. Она просто любовалась красавцем Берто и завидовала изрыгавшей обвинения Мэгги, которая вовсе не заслуживала такой нежной заботы. Вот если бы Мэри заподозрила, что ее обокрали, она бы подошла к делу спокойно и рассудительно. Тем временем Мэгги продолжала визжать, а Берто ее успокаивал таким тоном, как если бы исчезновение Гогена – это мелочи и пустяки.

Обед отложили на сорок минут. Тактика Берто принесла плоды, и шум поутих. Гостей препроводили в другую гостиную, где им подали напитки и оставили вариться в собственном соку, пока Мэгги лежала на диване и милостиво позволяла себя успокаивать. Берто в этом немало помогли двоюродные сестры, сильные, суровые женщины, которых сплотили семейная солидарность и абсолютное нежелание влезать в скандал из-за необоснованной клеветы. Вскоре смущенных искусствоведов ободрили, принесли им извинения и умолили остаться. Старший еще нервничал, но оба великодушно пропускали мимо ушей оскорбления, которые все реже и беспомощнее доносились со стороны дивана около получаса. После небольшой передышки гости и хозяева отправились обедать.

Берто категорически отказался заниматься историей с Гогеном до обеда.

– Потом, потом, – повторял он, – это подождет. Если картину украли… то сначала надо составить план действий. Но сперва выпей аперитив, Мэгги. Дорогая, любимая, успокойся. Ничего страшного не случилось, ничего ужасного не произошло… У большинства людей гораздо больше проблем, чем у нас… Не волнуйся, все будет хорошо.

Теперь они сидели в великолепной столовой с видом на искусственное озеро. Берто внимательно смотрел в сторону своей сестры Марисы, разносчицы семейных новостей, которая с нетерпением выжидала, пока стихнет глупая истерика Мэгги и всем можно будет изложить хронику последних событий. (При этом она нисколько не заботилась о том, понимают ли собравшиеся, что она рассказывает.) Мир Марисы был густо населен кузинами. Кроме нее, никто не знал, которая из кузин Колонна влюблена в какого Ланцелотти и каким будет приданое; одной Марисе было известно, кто станет наследником дряхлого Торлонни, которому и недели не протянуть; только Мариса была в курсе, что Бэринги, их племянники, приедут в Париж за документами на швейцарские компании и что остановятся они у Миланезе Пиньателлиса. Эти потрясающие новости Мариса знала лишь потому, что каждый день все утро висела на телефоне, собирая сведения. Нередко, когда хозяев не было дома или они не могли подойти, нужную информацию предоставляли дворецкие. Все эти факты ждали, когда настанет их черед извергнуться на Берто и вторую кузину, Виолу. Мариса хорошо знала, чтó следует говорить за столом и когда наступает черед для таких вещей, а также что следует надевать и что есть. Она предвкушала полнейшую заинтересованность собравшихся. Мариса была убеждена в важности своих выступлений не меньше античных трагиков, которые размножали новые варианты одних и тех же божественных интрижек и героических подвигов. Она и в самом деле обладала такой самоуверенностью, что умудрялась удерживать внимание чужаков если не россыпью ничего не значащих имен, то роскошным духом старинного итальянского рода.

Бокал виски все еще дрожал у Мэгги в руках, но частично под влиянием Берто, частично усилием воли (потому что она не желала делаться бесплатным аттракционом для туристов) маркиза несколько успокоилась. По правую руку от нее оказался один из искусствоведов, старший, представившийся Малкольмом Стивесентом. За ним сидела Мэри, за ней – Берто. За другим концом стола устроилась вторая кузина, княгиня Виола Боргоньона, в траурном платье и с тонкой шеей, украшенной мелким жемчугом. Виола в нетерпении ожидала новой части семейной саги, потому что этот рассказ всегда предоставлял повод ужасно возмутиться и начать воспоминания о былых семейных скандалах, неравных браках и интригах. Как и Берто, она понимала, что тема имела слабое отношение к миру новых членов семьи и тем более американских гостей, однако полагала, что так или иначе эти знания должны стать общеизвестны. А уж то, что в скуку подобные истории не вгоняли, для Виолы было очевидным.

Мариса начала речь:

– Дино женится до конца года, попомните мое слово. Он каждый день ходит на кладбище, а потом ездит на верховые прогулки с Клементиной. Ее родители, разумеется, думают, что он староват. Ну что тут скажешь? – Выдав первую порцию сведений, Мариса повернулась к соседям: сначала к Майклу, а потом ко второму искусствоведу, Джону Фальку. – Что тут скажешь? – повторила она сначала одному, а потом и второму.

Берто все еще волновался за Мэгги и обратился к плану действий, который он придумал специально на случай, когда необходимо разрядить атмосферу. План состоял том, чтобы вставлять в реплики слова, вызывавшие у слушателей своего рода гипнотическое спокойствие. Берто умудрялся делать это, не меняя темы разговора.

– В молодости, – начал он, – я нежно любил одну испанку, вдову человека гораздо старше ее. Он погиб на войне. Хотя я и влюбился по уши, но не женился, понимая, что ей нужен человек постарше, а я, разумеется, был еще молод.

– Дино катается верхом с Клементиной каждый день, – повторила Мариса, – сразу после кладбища.

– На кладбищах всегда так тихо и прохладно, – сказал Берто. – По-моему, это очень романтично. Однажды я навестил наших немецких тетушек, тех, что похоронены в Ватикане, и вдруг услышал трели соловья… Казалось, прямо над деревьями открылись врата рая. Тогда я бы тоже согласился кататься верхом в компании прекрасной женщины и целоваться.

Так он и продолжал, нагромождая одного романтичного соловья на другого, оплетая их густой сетью из тиши, нежности, прохлады и поцелуев. По отдельности все было слащавой бессмыслицей, но в таком избыточном сочетании неизбежно обволакивало сознание мыслями о лучших временах и лучшей жизни. Мэгги уже не сжимала кулаки и поводила плечами, как испуганная кошка на руках у хозяина.

Опасность того, что она снова начнет бросаться страшными обвинениями, миновала. Будь Мэгги кошкой, то принялась бы мурлыкать против всякого желания и вопреки голосу разума. И даже если бы за столом сидел психоаналитик, то, заслушавшись волшебных речей Берто, он позабыл бы о еде. Мэри покосилась на Майкла, который единственный предавался размышлениям неизвестно о чем, посмотрела на Берто и снова задумалась о том, как хорошо тот выглядит, несмотря на возраст. Прежде она не замечала, как маркиз красив и какие у него восхитительные, внимательные глаза.

– Перед Баден-Баденом они решили обзавестись новым бассейном в саду, – продолжала Мариса. – И представляете что откопали в котловане? Мраморную голову первого века! Теперь Дино хочет устроить раскопки, чтобы найти всю статую.

– Belle Arti им не позволит, – вмешалась кузина Виола. – Статую национализируют, потом кто-нибудь ее украдет и сплавит за границу.

– Им нужно было уехать в Баден. Срочно, – сказала Мариса. – Но я уверена, совершенно уверена, уж от них-то в Belle Arti ни о чем не узнают. Belle Arti – это наше министерство изобразительных искусств, – объяснила она Майклу и Джону Фальку. – Когда им сообщаешь о любой находке, они сразу все бросают и кидаются объявлять ее национальным достоянием. А в Италии, чтобы совершить археологическое открытие, достаточно выкопать яму поглубже. Если им обо всем сообщать, то ни дома не построишь, ни бассейна не выкопаешь.

– У них надежные слуги? – поинтересовалась кузина Виола.

– Однажды и со мной такое было, – мечтательно произнес Берто. – Я помогал Гильоме строить загон для кроликов. Старик всегда считал, что хорошего кролика купить невозможно, и решил разводить собственных. Мы копали канаву рядом с розарием, и моя лопата наткнулась на что-то твердое. Но не на камень. Тогда я бросил лопату и опустился на колени. Гильоме пришел в ужас: «Что вы делаете, маркиз?!» А я принялся рыть руками. Как сейчас помню, сначала мелькнуло что-то голубое, потом красное. Наверное, я этого никогда не забуду. Настоящее волшебство! Виола, помнишь византийскую вазу? Она, конечно, была разбитая.

– Сейчас ваза в музее, в Вероне, – отозвалась Виола, сосредоточившаяся на еде.

– Да, ее пришлось отдать в музей.

– А надо было сохранить, – назидательно сказала Мариса.

– Разве у меня была такая возможность? Но воспоминание о том, как я ее впервые увидел, никакие коммунисты не отнимут. Потом, ночью я вернулся, чтобы посмотреть на осколки в лунном свете. Мы побоялись разбить их и оставили там, где нашли. Гильоме соорудил вокруг находки маленькую проволочную ограду. Я стоял у нее, мимо луны проносились прозрачные облака… Это было… Una cosa molto bella, molto bella[17]…

– В вашем доме много произведений искусства, – произнес молодой гость.

– Да, причем великолепных, – согласился второй, Стивесент, которого Интерпол разыскивал под другим именем. – Наверное, вы очень счастливы, что выросли рядом с ними?

– Нет, в детстве я здесь бывал мало, – ответил Берто. – Сначала много времени провел в Швейцарии, а потом сразу отправился в школу. Однажды, когда я был еще молод, незадолго до завершения войны, здесь устроили бал-маскарад. Для маскарада эта вилла, конечно, маловата, но можете представить, как его предвкушала вся молодежь. Тогда выдалась прекрасная летняя ночь…

Вдохновленный хозяин повернулся к Лауро, который тихо стоял у его кресла и ждал окончания речи. Лауро появился неожиданно, на вилле Берто он не прислуживал за столом, потому что слишком часто скандалил с Гильоме и поваром. Когда Берто замолчал, слуга радостно протараторил что-то итальянской скороговоркой и ушел. Берто посмотрел на Мэгги.

– Как раз на маскараде, – сообщила Мариса кузине через стол, – Мими де Бурбон познакомилась с нашей тетушкой Клотильдой. Как раз тогда она откололась от…

– Мэгги! – перебил Берто. – Знаешь, что Лауро мне сказал? Твой Гоген в Неми, его никто не трогал.

– Неужели! – воскликнула Мэгги, давно смягчившаяся стараниями Берто.

Кузина Виола, куда более заинтригованная повествованием Марисы, чем новостью Берто, благочестиво склонила голову и произнесла:

– Тетя Клотильда все еще президент сиротского приюта Святого Иоахима. И до сих пор великолепно справляется. Она ничуть не изменилась.

– А стоило бы, – заявила Мариса, – но это совсем другая тема. Помнится, как-то раз…

Тем временем Берто рассказал, как Лауро позвонил в Неми своей девушке, как она под благовидным предлогом зашла к Хьюберту и как Гоген оказался на том же месте, что и обычно.

– Откуда она знала, где искать? – полюбопытствовала Мэри.

– Судя по всему, невеста Лауро регулярно ошивается на жутких сборищах Хьюберта. Можете себе представить? Лунопоклонники!

– Значит, ваш Гоген поддельный, – торжествующе повернулась Мэгги к Стивесенту.

– Это не мой Гоген, – возразил искусствовед. – Он принадлежал кому-то из клиентов «Нейлес-Пфортцхеймера» и был продан как подлинник. Их стоило бы известить об этом.

– А может, – предложил Джордж Фальк, – ваш Гоген в Неми поддельный?

– Он подлинный! – отрезала Мэгги и встала, чтобы проводить собравшихся в зимний сад пить кофе.

Майкл очнулся от спячки и сказал:

– Мэлиндейн мог сделать копию и продать оригинал.

– Ну хватит об этом, – решительно произнес Берто и отошел в сторону, чтобы пропустить гостей вперед.

– Надо обратиться к экспертам, – предложил Майкл, – и в любом случае забрать картину у Хьюберта.

– Согласна, – кивнула Мэгги.

Берто стоял у выхода, собираясь отвести Мэгги в сторону и шепнуть, что сейчас, когда выяснилось, что картина на месте, самое время извиниться перед Стивесентом и Фальком. Пока он готовился, его самого отвел в сторону Гильоме, а Мэгги беспрепятственно прошествовала вперед. Оставшись наедине с Берто, Гильоме поведал о резком ухудшении своего мнения о гостях, которых он сам пропустил.

– Они себе на уме, – заявил он.

– Но почему? Что навело вас на эти мысли?

Гильоме засомневался, как ответить.

– Старший из них заляпал брюки рагу, – наконец решился он. – И это его очень смущает – большое красное пятно прямо спереди, он пытается его прикрыть.

Берто подавил все доводы разума, включая и тот, что заляпать брюки рагу – легчайшая вещь на свете, учитывая, какое количество соуса используют итальянские повара, и немедленно заволновался. Разумеется, Гильоме смог объяснить подозрения лишь символически, но маркиз свято верил в его интуицию.

– Посмотрите, удастся ли почистить его брюки. Присыпьте пятно каким-нибудь тальком. Рагу всегда оставляет жуткие пятна. Правда, я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к честности бедняги. Такое может случиться с любым из нас, вне зависимости от характера.

Пройдя в зимний сад, Берто увидел, что Стивесент сидит нога на ногу, склонившись вперед, и держит перед собой чашку кофе. Однако огромная клякса на превосходных светлых брюках в тоненькую полоску, которыми маркиз так восхитился вначале, была заметна невооруженным взглядом. Берто обрадовался, что не попросил Мэгги извиниться. Сейчас его поразило то, что искусствоведы действительно ведут себя странно: казалось, будто они и сейчас, когда недоразумение с картиной окончательно выяснилось, не ждут никаких извинений. Истерика Мэгги не оскорбила, а всего лишь смутила их. Это было почище пятна на штанах. Впредь надо думать, кого пускаешь в дом. Маркиз бросил взгляд за окно, в сад, где Джордж Фальк прогуливался с Мэгги и кузиной Виолой, и снова покосился на Стивесента, скрючившегося над кофе. В дверях показался Гильоме.

– Почему бы вам не сходить с Гильоме в кладовую, – предложил Берто, – и не попробовать вывести пятно с брюк?

Стивесент покосился на заляпанные брюки и недоверчиво рассмеялся.

– Не в кладовую, – сказал Гильоме. – Если джентльмен соблаговолит пройти в гардеробную, мы посмотрим, что можно сделать.

Берто с запозданием понял свою оплошность, вспомнив о серебряной посуде. Конечно, разумеется, не в кладовую. Стивесент направился вслед за Гильоме, и Берто, как истинный рыцарь Круглого стола, учтиво посочувствовал вдогонку:

– Это рагу – зверская штука.

Маркиз принялся расхаживать у окна, поглядывая, как жена и гости прогуливаются под лучами теплого майского солнца. В тени изящной галереи стояли только Майкл и Лауро. Лауро что-то рассказывал – тихо, но настойчиво; Майкл мрачно слушал. Слуга бросил взгляд на окно, заметил Берто, ухмыльнулся и вернулся к разговору. Берто следил за Лауро с безразличной покорностью человека, который ничего не может изменить. Лауро, без сомнения, время от времени получал некоторую сумму, не слишком большую, но и не маленькую, – в самый раз, чтобы не помнить про римскую любовницу Майкла. Берто снова посмотрел на Лауро, на его черный затылок и дорогую стрижку. Не стоило и думать, что он способен бесплатно сохранять тайну. Маркиз решил, что продажные люди никогда не меняются.

Попытка отчистить брюки не увенчалась особым успехом. Наконец Стивесент попросил принести пиджак и скромно прикрыл им брюки, вслед за чем прихватил своего друга и быстро распрощался. Берто и Гильоме проводили их до дверей. Машина искусствоведов рванулась с места так, что только пыль поднялась в воздух.

– Гильоме, – сказал Берто, – я думаю, насчет них вы были правы. Они уносят ноги, как будто ограбили банк.

Гильоме пробормотал что-то неразборчивое на смеси итальянского и французского, а Берто пошел звонить Алексу Пфортцхеймеру.

ГЛАВА 12

«Дорогая маркиза Туллио-Фриоле!

Написав в качестве Вашего адвоката мистеру Хьюберту Мэлиндейну в Неми по поводу шедевра искусства кисти Поля Гогена, ввиду предположительной продажи вышеупомянутой картины, я, по запросу мистера Мэлиндейна, лично сопроводил эксперта в области живописи в Неми, чтобы осмотреть картину в его доме, и должен сообщить, что она, как и предположили в «Нейлес-Пфоргцхеймере», всего лишь копия с оригинала.

Отсюда возникает затруднение, которое я предвидел, однако не считал необходимым преждевременно беспокоить Вас. Оно состоит в том, что вышеупомянутый мистер Мэлиндейн намерен взыскать с Вас стоимость картины по суду, утверждая, что она входила в соглашение 1968 года, равно как и земля, и дом, и обстановка, закупленная по его вкусу. Все вышеизложенное вышеупомянутый Мэлиндейн получил 1 июля 1972 года за услуги и советы, которые предоставлял Вам в течение десяти лет. Таким образом, мистер Мэлиндейн получил вышеозначенный шедевр искусства от Вас в подарок в качестве оригинала картины. Я, разумеется, прилагаю все мои силы, чтобы сдержать развитие событий и не идти на конфронтацию в настоящее время, пока мистер Мэлиндейн не обратился к помощи юридических ведомств.

Я искренне надеюсь, что Вы одобрите план действий, который я изложу Вам, если Вы соблаговолите принять мое приглашение пообедать в хорошем ресторане, где мы сможем все объяснить в спокойствии, в любой день по Вашему выбору.

Очень скоро надеюсь на телефонный разговор.

Искренне Ваш

Массимо де Вита».

«Дорогая маркиза Туллио-Фриоле!

Написав в качестве Вашего адвоката мистеру Хьюберту Мэлиндейну в Неми по поводу шедевра искусства кисти Поля Гогена, ввиду предположительной продажи вышеупомянутой картины, я, по запросу мистера Мэлиндейна, лично сопроводил эксперта в области живописи в Неми, чтобы осмотреть картину в его доме, и должен сообщить, что она, как и предположили в «Нейлес-Пфоргцхеймере», всего лишь копия с оригинала.

Отсюда возникает затруднение, которое я предвидел, однако не считал необходимым преждевременно беспокоить Вас. Оно состоит в том, что вышеупомянутый мистер Мэлиндейн намерен взыскать с Вас стоимость картины по суду, утверждая, что она входила в соглашение 1968 года, равно как и земля, и дом, и обстановка, закупленная по его вкусу. Все вышеизложенное вышеупомянутый Мэлиндейн получил 1 июля 1972 года за услуги и советы, которые предоставлял Вам в течение десяти лет. Таким образом, мистер Мэлиндейн получил вышеозначенный шедевр искусства от Вас в подарок в качестве оригинала картины. Я, разумеется, прилагаю все мои силы, чтобы сдержать развитие событий и не идти на конфронтацию в настоящее время, пока мистер Мэлиндейн не обратился к помощи юридических ведомств.

Я искренне надеюсь, что Вы одобрите план действий, который я изложу Вам, если Вы соблаговолите принять мое приглашение пообедать в хорошем ресторане, где мы сможем все объяснить в спокойствии, в любой день по Вашему выбору.

Очень скоро надеюсь на телефонный разговор.

Искренне Ваш

Массимо де Вита, ничем не примечательный адвокат, нанятый Мэгги, чтобы выставить Хьюберта из дома, сидел на одном из поддельных стульев Людовика XIV и смотрел вниз, на озеро. Хьюберт перечитывал письмо, которое адвокат собирался отправить на следующее утро из Рима. Адвокат же всматривался в сине-зеленую гладь и воображал, как Мэгги, настоящая царица Савская, врывается в его офис, одним своим появлением приводя секретаршу в еще худшее настроение, чем у нее бывает обычно, и требует, сверкая кольцами на пальцах, сдать Хьюберта полиции… Тогда, продолжал мечтать де Вита, можно прекрасно провести время, успокаивая ее…

– Превосходно, – одобрил Хьюберт. – Настроение выражено великолепно; понять, о чем письмо, практически невозможно. Никогда не забывайте: когда имеете дело с такой женщиной, как маркиза, все нужно делать со стилем. Если стиль подведет вас хоть на мгновение, Мэгги немедленно обратит его против вас. Она, без сомнения, считает, что Гоген подлинный. Скорее всего он был куплен незаконно, и ей не с руки поднимать скандал. Лично я никогда не сомневался в его подлинности, иначе не согласился бы принять полотно как часть соглашения.

– Да-да, стиль, стиль, – закивал Массимо де Вита, хватаясь за эту мысль, как умирающий от голода за корку хлеба.

Массимо был крайне некрасивым человеком, что было бы не таким уж большим недостатком, если бы он пореже высказывал свои истинные мысли, которые обычно оказывались довольно грязными. Он, разумеется, предпочитал думать, что воспитал в себе чувство стиля, подразумевая под этим злобный цинизм. Стиль, по его мнению, требовал простоты, без которой вообще невозможно оценить манеры.

– Да, стиль, – повторил он Хьюберту, который действительно обладал определенным стилем.

– Можно отсылать, – произнес Хьюберт, возвращая письмо адвокату.

На лестнице послышались шаги, и вскоре в гостиную вошла Паулина в компании долговязого молодого человека. Массимо де Вито поднялся и приветливо поздоровался. Хьюберт же остался сидеть, не обращая на вошедших внимания.

Паулина представила своего спутника как Вальтера. Это был ее приятель из Брюсселя, тот самый, что работал в центральном штабе Общего рынка. Сейчас, когда май постепенно сменялся июнем, он приехал в Италию отдохнуть и остановился у Хьюберта. У Вальтера были рыжеватые волосы и усы чуть потемнее. Хьюберт смирился с ним, хотя и сказал Паулине, что, на его вкус, тот «слишком американизирован», оставив секретаршу гадать, что хозяин имел в виду.

Вальтер, устав от прогулки, рухнул на диван, а Паулина принялась читать письмо, которым похвастался адвокат.

– Оно невнятное, я перепишу, – сказала она, дочитав до конца.

– И не думайте, – вмешался Хьюберт. – Невнятность – отличительная черта характера Массимо. К тому же, если начнется что-то серьезное, всегда можно будет сослаться на его плохое знание английского.

– Какое тут может быть знание-незнание? – не поняла Паулина. – Мы все время думали, что Гоген настоящий. Берегли его на черный день. А теперь оказывается, что он был фальшивкой. Я считаю, что эта женщина с самого начала знала, что это подделка.

– Не удивлюсь, – поддакнул Хьюберт.

– А сколько денег ушло на реставрацию!

– Вы сдавали его на реставрацию? – поинтересовался адвокат.

– Я сама в Рим ездила! Представляете, как я боялась, что меня ограбят по дороге? А незачем было.

– Не надо рассказывать про реставрацию, – нахмурился Хьюберт. – Только людей насмешим. Подумать только, заплатили деньги за реставрацию подделки! Это может повредить делу Братства Дианы и Аполлона. Вот что должно быть на первом месте.

– Если вы возили картину реставрировать, то маркизе лучше об этом не знать, – посоветовал адвокат. – Не стоит наводить ее на мысль, что у вас есть лишние деньги.

– Все равно картина очень красивая, – заявила Паулина. – Для меня она как настоящая.

– И это главное, – подытожил Вальтер, посмотрев на Хьюберта чуть более цинично, чем полагается благовоспитанным гостям.

Толстая Клара, вечно ноющая служанка Бернардини, остановилась на главной улице Неми и поставила широченные, почти как она сама, пакеты на мостовую. Агата, хорошенькая горничная из дома Редклифов, тоже остановилась рядом. Она подошла с узкой улочки, на другом конце которой громоздился замок с высокой башней. (Замок напоминал чокнутую толстуху в идиотском высоком цилиндре, которая приготовилась спрыгнуть с утеса вниз, в озеро.) У Агаты заметно округлились живот и бедра, в ее беременности не было никаких сомнений.

– Ну, – вопросила Клара, – новости есть?

Агата отошла к стене, чтобы пропустить грузчиков, снимавших с грузовика ящики с фруктами, и оглянулась на невероятно кривую улицу, названную каким-то давно почившим подхалимом, в те времена, когда Италия была королевством, проспектом короля Виктора-Эммануила. Затем она заранее приложила платок к глазам и слезливо перечислила половые органы почти бесконечного разнообразия видов, включая и человека, подытожив речитатив фразой: «Каким прохвостом он был, таким и остался!».

– И предки его не лучше! – воскликнула Клара, явно подразумевая, что все мертвые родственники виновника жарятся в аду.

Они стояли на раскаленной центральной улице, а вокруг кипела жизнь: из кузницы доносился монотонный стук машин, мимо промелькнул электрик на пестром «опеле», грузовик с фруктами подал назад, затем разогнался и быстро скрылся из виду, пока продавец магазинчика переругивался с грузчиками, куда дальше тащить ящики. Клара, то и дело поглядывая на ценники, выставлявшиеся у свежих фруктов, слушала излияния Агаты и сочувственно пыхтела. Через улицу, у входа в увеселительное заведение, стоял карабинер в коричневой форме и смотрел, как подтрунивают друг над другом школьник и монах в белом одеянии. Время от времени с женщинами здоровались незнакомые люди, которые, проходя мимо, обязательно улыбались и поглядывали на живот Агаты. Жизнь неукротимо и неуловимо шла своим чередом. Ее ни разу не поймала тощая кошка, сверкающая по ночам глазами; ни один крот не докопался до нее; ни одному пауку не попалась она в сети. Вечная, властная и незримая – даже экскаваторы, раскопавшие святилище Дианы, не смогли ее откопать. Археологи забрали статуи и мозаики, подношения богине, многочисленные изображения интимных и не очень частей тела, но вечная жизнь не попала в список награбленного. Жизнь шла дальше, а Клара и Агата продолжали сплетничать, перегородив дорогу. Впрочем, никто против этого не возражал.

– А он точно от него? – спросила Клара.

– Да, от Лауро, больше не от кого, – всхлипнула Агата. – Он хочет, чтобы я свалила все на мистера Майкла, но его вообще здесь не было. Мистер Майкл, несмотря на то что он явно ни при чем, предложил оплатить аборт, а Лауро сказал, что это и есть доказательство виновности. Я ему говорю: Лауро, я могу доказать, что отец – ты, существует же анализ крови. А он мне: у Майкла четвертая группа, и у меня тоже, отправляйся сама знаешь куда и там доказывай мое отцовство. Как он может так со мной обращаться? Ведь я никогда ни в чем ему не отказывала.

У Клары была на это своя, разумная точка зрения.

– А нечего было, – сказала она и помолчала секунду. – Я ему никогда ничего не позволяю, – добавила Клара, как будто ей предоставлялась такая возможность. И высказала очевидное: – Если мистер Майкл готов заплатить за аборт, значит, у него есть на то причины.

– Я никогда с ним не встречалась, – не согласилась Агата. – Но я знаю про его любовницу в Риме, все про нее знаю. Однажды он ее сюда привозил.

– И что сказала синьора Мэри?

– Она была в отъезде. В общем, он хочет помочь и, наверное, надеется, что я буду помалкивать. А может, он просто добрый хозяин, откуда я знаю? Все равно я не пошла бы на аборт, даже если…

– Чтобы просто хотели помочь – такого не бывает, – назидательно объяснила Клара. – Да ты сама, сама-то подумай!

– Может быть, Майкл все-таки поможет…

– Ему придется, поверь мне, – сказала Клара авторитетным голосом. – У него нет другого выхода. Он хозяин дома. Послушай моего совета, не упусти его. Я плохого не посоветую.

Лауро сидел в гостиной бунгало, высоко в холмах. Это был один из новых домиков, которые выглядели так, словно всю работу по дому выполняла чистюля Белоснежка. Его будущие родственники расселись вокруг: все длинноногие и за исключением невесты стройные. У будущей тещи было красивое загорелое лицо и короткая темная стрижка со светлыми прядями. Внешне она вполне могла сойти за кого-нибудь из друзей Редклифов, в отличие от слегка перекормленной невесты с длинными черными волосами. Лауро решил, что после свадьбы заставит ее похудеть. Двое дядюшек по материнской линии тоже были худы и привлекательны. Один выглядел под сорок, у него были светлые, хорошо окрашенные волосы, достаточно длинные, чтобы прикрывать уши. Второму было уже за пятьдесят; он носил очки и походил на профессора. Его худенькая жена, сделавшая себе модную короткую стрижку, сидела рядом. Все они выглядели так, будто либо работали в киноиндустрии, либо заправляли ночным клубом, а потому регулярно стриглись, красились, да и про маникюр не забывали.

В общем, внешний вид будущих родственников Лауро вполне устраивал. К этому браку его подтолкнула чокнутая горничная Агата. Не жениться же на Агате человеку, которого легко принимали в лучшие дома и постели! Но вот отсутствие легкости в грядущих родственниках удручало Лауро. Он стряхнул сигаретный пепел в чистую пепельницу, а его будущая теща встала, вытряхнула ее за окно и поставила перед Лауро снова чистой. Все равно что менять тарелку в середине обеда. Лауро раздражало то, что мать невесты была такой опрятной. Опрятной до кончиков ярко-красных ногтей. И он не понимал, почему раздражается – ведь и Мэгги, и Мэри, и все другие всегда были аккуратны и ухожены. Его бесило, что невеста Элизабетта откликалась на обычное Бетти. Его приводило в смятение обсуждение свадебного обеда в лучшей траттории, с первоклассным французским вином. Семь блюд, как минимум две сотни гостей, включая всех дальних родственников и друзей с обеих сторон. Разумеется, за все платит семья невесты, деньги не имеют значения, особенно по такому случаю, и да, конечно, семь блюд, семь или восемь.

И обо всем этом говорила худенькая стройная тетка Бетти, говорила как деревенская толстуха: да, семь блюд, сначала закуски и, возможно, дыня и ветчина; потом суп – холодный консоме, совершенно шикарное блюдо для лета; потом пусть будет две-три разновидности пасты, скажем, каннелони с дичью или шпинатом, но обязательно со сливочным соусом, неплохо бы феттучине аль бурро с пармезаном и, конечно, равиоли; дальше обязательно что-нибудь морское, креветки с томатным салатом, цикорием и приправами; затем холодное мясо, к примеру, тонко нарезанная телятина и куриные грудки или фазан; а потом нужно что-нибудь оригинальное, наверное, шиш-кебаб – это потрясающая говядина на вертеле с морковью, зелеными бобами и рисом; после этого можно переходить к зеленому салату из латука и базилика, самого-самого свежего, и сразу к сливочному торту, надо подумать к какому; потом – разные фрукты, пусть гости выбирают, какие им подать к пирожным, кстати, обязательно нужны орешки; потом, разумеется, сыр и кофе; дальше уже можно разносить шоколад с напитками, пусть это будут, скажем, самбука, куантро и коньяк… Теперь невеста может разрезать торт, официанты разнесут порции; после этого старший из семьи невесты произносит тост в честь sposi[18], все пьют шампанское, а sposo поднимает ответный тост в честь родственников невесты; потом старший дядя Бетти произносит тост в честь родственников жениха; можно разнести сигары; официантов надо будет нанять в Риме, чтобы они были в белых перчатках и не роняли посуду. Потом невеста бросает букет, и, не забудьте, это очень важно…

Лауро бросил на свою будущую жену полный паники взгляд, однако та ничего не заметила. То, что она внимательно прислушивалась к словам тетки, привело его в еще больший ужас. И это после того, как они встречались два года! Ведь все два года он рассказывал, как живет у Майкла и Мэри, у Мэгги и Берто, описывал их друзей с Сардинии, Искии и из Венето, описывал, как принято есть в доме у Мэри, где никто почти не прикасается к великолепным блюдам, а большая часть еды отсылается обратно на кухню, к слугам. Легкие разговоры никогда не накаляли атмосферу, и смех никогда не становился слишком громким. В мире Лауро между фразами делали паузы, слушали музыку и танцевали. Никто и не вспоминал о еде, а если мужчины и начинали разговор о винах или женщины – об отдельных блюдах, то таким тоном, будто говорят об истории искусств или о диких животных. Два года Лауро нашептывал все это на ухо Бетти, но, судя по всему, тщетно. Бетти с энтузиазмом включилась в обсуждение празднества и принялась озвучивать мысли так же громко и быстро, как и остальные, которые не гнушались перебивать друг друга. Этот гомон становился все громче и громче, поэтому Лауро едва не впал в панику, с трудом успокаивая себя воспоминаниями о том, что это уважаемая семья, которая прекрасно выглядит и вообще процветает. Лауро захотелось бежать. Однако ему немедленно представилась Агата на кухне Редклифов, положившая одну руку на живот, а другой угрожающе указывающая на него, ее визгливые обвинения, слезы, а также угрозы натравить отца и братьев. Бежать было некуда. Зато когда он женится на Бетти, Агате станет нечего требовать.

Тема еды себя исчерпала, и теперь принялись обсуждать деньги, приданое и то, что нужно успеть сделать перед свадьбой. Бетти продолжит работать в бутике, машина останется у нее. Когда ее мать откроет новый бутик в Риме, а это произойдет скоро, Лауро сможет бросить работу секретаря и получить у Редклифов неплохие деньги за ликвидацию контракта и даже сверх того.

Наступил торжественный момент: выступление старшего дяди Бетти. Наполнив ликерные бокалы чем-то густым и сладким, мать Бетти раздала их в комплекте с кружевными салфеточками, специально предназначенными, чтобы ставить на них бокалы. Наконец дядя заговорил:

– У Бетти есть земельные владения. Кое-что из наследия нашей семьи. – Он положил на колени тонкий черный дипломат и извлек из него сильно измятый большой лист бумаги, какой-то документ и карту, которую тут же развернул на мраморном покрытии стола.

Лауро заинтересовался. Ярость, которую вызывала мысль об Агате и ее обвинениях, отступила. Отступило и другое, чуть более раннее воспоминание о том, как в самый волшебный момент эта расчетливая потаскушка сказала, что пьет таблетки, а он поверил. Постепенно терзавшие его образы сменились тем, что происходило перед глазами.

Семья Бетти состояла из родственников по материнской линии, отец был неизвестен, и считалось, что он мертв. Родители матери тоже уже умерли. Таким образом, из совладельцев земли, очерченной на карте, остались только двое дядей.

Лауро склонился над картой, обняв Бетти за пухлое плечо, и принялся гладить ее волосы в восторге от неожиданной мысли, что у невесты такие обширные владения. Ей принадлежало приблизительно десять акров в холмах у озера.

– Не может быть, что это там, – сказал Лауро.

– Разумеется, все там, – терпеливо произнес старший дядя, очертил границу пальцем и достал из дипломата документы, в которых указывалось, что эта земля, пока не перешла к Бетти, принадлежала семье пять поколений.

– Там хорошая земля, – вставил младший дядя. – Лучше несколько ettari[19] такой земли, чем сто километров пустыни.

– Но часть этой земли не может быть вашей, ее купила маркиза. Вот тут стоит дом, в нем живет мистер Мэлиндейн, чудаковатый англичанин. Я когда-то на него работал.

Мать Бетти рассмеялась, к ней присоединился и дядя.

– Купить-то она купила, да не у нас, – сказала, отсмеявшись, его холеная будущая теща. – Ее продал какой-то адвокат, как якобы церковную собственность. Все бумаги у нее фальшивые. Разумеется, мы не возражали, когда она начала строительство. Мы решили, что выдержка еще никому не мешала.

– Земля ей не принадлежит, и дом построен незаконно, – сказала Бетти. – Мы можем потребовать его снести.

– Когда захотим. И если захотим. Мы всегда можем подать в суд.

– Или послать туда наряд полиции, – вставила худощавая тетка Бетти.

– Но зачем? Пусть лучше платят нам, чем государству, – объяснил старший дядя. – Мы можем подать в суд. Но до суда дело не дойдет, она откупится.

– Когда ты уволишься, – сказала мать Бетти, – можешь сделать маркизе подарочек: она построила незаконный дом и посягает на твою землю.

Будущая теща Лауро взяла у него почти пустую пепельницу, вынесла ее на кухню и вернулась с новой.

– Документы на землю Мэгги получила восьмого февраля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года – мне никогда не забыть этот день, – произнес Хьюберт. – К концу апреля землю расчистили и принялись строить дом. Это длилось три года и два месяца.

– А разрешение на строительство? – спросил Массимо де Вита. – Оно тоже было поддельным, или его вообще не было?

– Разумеется, у Мэгги было разрешение на строительство. Наверное, хранится в каком-нибудь из ее офисов.

– Жаль, что она не обратилась ко мне раньше, – покачал головой Массимо. Он начал отращивать бороду, которая все еще была слишком коротка и недостаточно прикрывала лишние подбородки. Он выглядел взволнованным, одетым наспех, как будто несколько дней подряд работал без устали. Впрочем, так оно и было. За эти дни он обнаружил, что адвоката, который устроил земельную сделку, не существует и по всей Италии ни в одном документе не упоминается его имя. Затем Массимо установил, что бессовестное заявление Лауро о том, что эта земля принадлежит его невесте, было не таким уж и бесстыдным. Напротив, это была простая констатация фактов. Документы на землю оказались липовыми, и земля, предположительно состоявшая в церковных владениях, до сих пор принадлежала невесте Лауро.

– Мэгги стоило бы нанять меня еще тогда, – заключил Массимо. – Теперь придется писать ей письмо и вытаскивать еще из этой передряги.

– Этот дом она отдала мне, – угрюмо сказал Хьюберт. – Он мой. Я три года и два месяца руководил строительством, это была настоящая пытка. В Италии любое руководство – истинная пытка. И спустя несколько месяцев после того, как я въехал, Мэгги прекратила перечислять деньги, которые обещала на содержание дома. Я могу и в суд подать.

– Можете вы это или нет, лучше мне решать, – возразил адвокат. – А пока давайте думать логично. Вы сюда вселились, так?

– Да, – вяло ответил Хьюберт.

Дверь библиотеки приоткрылась, и в образовавшейся щели показалась голова Паулины.

– Хотите кофе? – прощебетала она.

– Вон! – рявкнул Хьюберт.

Паулина отступила.

– Но разрешения на строительство у вас не было, – продолжил Массимо.

– Было какое-то разрешение, – ответил Хьюберт. – Помнится, я брал у адвоката фотокопии, чтобы передать их подрядчикам. Все было в порядке.

– Нет, не было! – отрезал Массимо. – Подумать только! Данте де Лафуко! Любой адвокат, родись он с таким именем, немедленно бы повесился! Вы могли бы и догадаться… Да, могли… Вам надо было…

– Что тут у вас? – раздался грубый мужской голос у двери. Он принадлежал желтоволосой голове с усами. Это был Вальтер, которого оторвали от лежания на солнце. Приятель секретарши не симпатизировал Хьюберту. Поэтому он был только рад возможности поругаться с ним из-за Паулины. Из-за его спины доносились и другие голоса: Паулина пригласила на пару дней несколько человек из местной молодежи. Так она поступала уже не в первый раз, и постепенно под гостеприимным крылом Братства Дианы и Аполлона начала возникать своего рода коммуна. Пока Хьюберт не считал необходимым в это вмешиваться и высказывать, как его тревожит, что весь дом заполонила малознакомая молодежь, только и умеющая, что устраивать беспорядок.

– Убирайтесь! – закричал Хьюберт на Вальтера. – Вон отсюда! Я обсуждаю с адвокатом очень важное дело!

Поднявшись, он подошел к двери, вытолкал нахала вон, захлопнул за ним дверь и запер ее на замок. На другой стороне поднялся протестующий гомон, но через несколько минут он стих и сменился шлепаньем сандалий по лестнице вниз, в заросший сад, где эта публика пристрастилась валяться, наблюдать за ростом травы и принимать благословение Аполлона, бронзой разливавшееся по их телам.

– Итак, – сказал Хьюберт, слегка успокоившись, – давайте по порядку, пожалуйста. Una cosa alla volta[20].

– Разумеется, – примирительно произнес адвокат. – Но нельзя же винить меня…

– Перейдем к делу, – перебил Хьюберт. – Предположим, когда Лауро женится, он попытается выставить меня из дома.

– Я в этом не уверен.

– Или попытается вытянуть деньги, много денег за молчание.

– На эту ситуацию может быть несколько официальных точек зрения, – сказал Массимо. – Закон очень противоречив в этом вопросе. Разумеется, они захотят получить деньги, разумеется. Но что они могут потребовать? Никакого дома не существует.

– Я говорю о моем доме, – удивленно напомнил Хьюберт.

– Он не существует. И откуда ему взяться? На него нет никаких документов. В Италии дом, на который нет документов, называют abusivo. И юридически abusivo не существует. Владельцы земли могут заставить маркизу снести его.

– Станут ли они это делать?

– Это зависит от их настроения и от того, смогут ли они договориться. Также важно, владеют ли они и пахотной землей, и недрами, или недра принадлежат государству либо церкви. В любом случае они могут сильно попортить кровь маркизе.

– Ей придется расплатиться, – заключил Хьюберт. – Мэгги будет вынуждена откупиться.

– И даже тогда полиция или городской совет могут пронюхать про abusivo и снести дом. Но это маловероятно, если владельцы сами не обратятся к властям.

– Этот дом мой. Мэгги сама его мне отдала.

– Но у нее не было на это права. Ваш дом не существует.

– Если его снесут, она должна будет возместить убытки, – заявил Хьюберт.

– Разумеется, если она отдала его вам. К счастью, передача дома не оформлена на бумаге и формально дом все еще принадлежит ей. Разумеется, я не ставлю под сомнение ваше устное соглашение. Зато теперь она не может выгнать вас ни при каких обстоятельствах. Того, кто живет в abusivo, невозможно выставить, и ему не за что платить арендную плату. Потому что такой дом не существует.

– А его обстановка? – задумался Хьюберт.

– Это уже сложнее, – закивал Массимо, жестикулируя пухлыми руками. – Что сказать об обстановке дома, которого не существует? Как у несуществующего дома может быть обстановка? Откуда в нем появился жилец? Тот, кто живет в abusivo, не существует.

– Таков закон?

– Это, конечно, спорно, – развел руками адвокат. – И спорить об этом можно очень долго, а чем дольше вы в нем живете, тем сложнее вас выгнать.

– Итальянские законы восхитительны, – решил Хьюберт. – В них есть что-то волшебное. Я очень одобряю такие законы.

Массимо весело рассмеялся и посмотрел на очень большие золотые часы на золотом же браслете. Он попытался напомнить о том, что пришло время обеда, однако Хьюберт задумался настолько, что ничего не слышал. Наконец он очнулся и произнес:

– Этот дом – самый безопасный штаб для Братства. А протесты Мэгги можно просто игнорировать, вот какое у меня мнение.

– Согласен, – кивнул Массимо. – Я порву последнее письмо от маркизы. Я его не получал. – Он вытащил письмо из дипломата и порвал в клочки.

– Больше оно не существует, – заключил Хьюберт.

– Я его никогда не получал, – возразил Массимо. – Оно не было заказным, а в наши дни простые письма то и дело теряются на почте.

Раздался стук в дверь. Затем раздался голос Паулины:

– Зачем вы отключили телефон? Он нужен.

– Я не хочу, чтобы меня беспокоили, – отозвался Хьюберт. – Мисс Фин, вы мой секретарь или чей?

– Я хочу есть, – сказала она. – Все хотят есть, обед давно готов, а повар начинает злиться.

– Удивительно, насколько приятнее была жизнь, когда мы не имели денег, – пожаловался Хьюберт адвокату.

Мэлиндейн встал, отпер дверь и быстрым шагом пронесся мимо Паулины, громогласно объявив, что благословение его прародительницы Дианы воистину опасная штука.

Спускаясь по лестнице, Массимо сгреб Паулину в охапку, прижал к стене и поцеловал, не заботясь о том, нравится ей это или нет.

ГЛАВА 13

– Ты читал газеты? – в ужасе спросил Берто.

Мэгги была в Швейцарии, настойчиво, но тщетно выслеживая Коко де Рено в лабиринтах банков Цюриха, консультаций по финансовым вопросам в Женеве, консультаций по вопросам инвестирования в Берне и в Цуге, меж круглосуточно гудевших, мигавших лампочками шкафов-компьютеров в высоченных зданиях с молочно-белой офисной мебелью и сплошь подставными директорами, каждое утро ровно к десяти утра, после массажа и бассейна, поднимавшихся к себе в кабинеты по лестницам ливанского кедра.

Мэри с Майклом взяли яхту и отправились на греческие острова, чтобы побыть наедине, узнать друг друга поближе и по множеству других причин, которые Мэри аккуратно занесла в список. Когда они уехали, дом опустел: хорошенькая горничная заранее собрала чемоданы, которые, учитывая состояние племянницы, несла заехавшая за ней тетка. Отказавшись от любой помощи Майкла и Мэри, женщины принесли вежливые заверения, что так дело не оставят и их адвокат скоро свяжется с Майклом. Мэри стояла рядом с Майклом, холодная, золотоволосая, богатая и во всем на стороне мужа. Вначале она сказала правду: «Мой муж здесь ни при чем». Потом сказала глупость: «Мы не боимся вашего коммуниста-адвоката». За этим последовали колкости в исполнении слаженного дуэта из тети и племянницы, смысл которых заключался в том, что Мэри еще заплатит за свои слова, что она только что нарушила закон республики, грубо и неуважительно отозвавшись об их адвокате и его политических воззрениях, и что сама она шлюха, которая успела переспать со всеми, включая Лауро и собственную свекровь. Мэри не отступилась от своих слов, а продолжала стоять рядом с Майклом, поджав губы, пока скандалистки не уехали.

Лауро тоже не было в Неми. Он отбыл в свадебное путешествие, за несколько дней до этого заехав утром в дом Майкла, к Мэгги, чтобы тактично сообщить, что ни один из трех домов ей не принадлежит. А дом Хьюберта вообще построен на приданом Бетти. Сначала Мэгги решила, что Лауро выдумал все это, чтобы разжечь в ней страсть. Поэтому она снисходительно объяснила ему, что у нее, а точнее, у Коко де Рено, есть документы на всю ее собственность, включая и эти три дома. Затем она выписала чек на очень большую сумму в качестве свадебного подарка, который Лауро принял с любовью и благодарностью. Однако, когда они поднялись с дивана и поправили одежду, Лауро снова вернулся к своей невероятной истории.

– Честное слово, Мэгги, тот адвокат тебя надул. Его нет в Италии. Он продал землю и дома, которые ему не принадлежали. Нашел пару заброшенных домов, свободный участок и попросту подделал документы.

– Тогда настоящий владелец давно бы уже объявился, – возразила Мэгги.

– Дом Майкла принадлежит большой семье из двенадцати – четырнадцати человек, они все живут в Америке. Когда кто-нибудь из них приедет погостить домой, вот тогда у тебя и начнутся неприятности. Дом Бернардини когда-то принадлежал двоюродному деду моей невесты, он умер, и все имущество перешло к его сыну. Сейчас он работает в Англии, занимает важный пост на химическом заводе. Когда он вернется, ему вряд ли понравится, что дом занят.

– Но дом Бернардини едва стоял! Я потратила на ремонт целое состояние, я построила теннисный корт, я выкопала бассейн и пруд с лилиями, я подстригла лужайки! Потом еще и Бернардини внес свою лепту. И здесь было то же самое! Мы выписали из Лос-Анджелеса лучшего архитектора! Когда я купила этот дом, он уже разваливался на части!

– Ты его не покупала, Мэгги, – тихо напомнил Лауро. – Тебя обманули. А дом Хьюберта, который стоит на земле Бетти, вообще официально не существует.

Лауро, как мог, утешал Мэгги, пока она звонила в Рим, набирала номер за номером и пыталась отыскать адвоката Данте де Лафуко, о котором, как выяснилось, никто ничего не слышал. Сама Мэгги видела юриста только дважды зимой шестьдесят восьмого в «Гранд-отеле». Тогда маркиза позвонила в офис Массимо де Виты и выяснила, что его нет на месте. Она наговорила сообщение на автоответчик и закатила истерику, обвиняя во всем Массимо, то и дело повторяя, как подозрительно, что у него больше нет секретарши, а только автоответчик.

– Одни жулики пользуются автоответчиками! – стенала Мэгги, пока Лауро наливал ей бренди и повторял:

– Мэгги, Мэгги, дорогая, выпей. Мэгги, я тебя люблю, только успокойся. Ведь Массимо де Вита не работал на тебя в шестьдесят восьмом, нет? Ты с ним и познакомилась-то в прошлом году, правильно? Как он может быть с этим связан?

– Все они заодно! – взвизгивала Мэгги. – Почему у него нет нормального офиса и секретарши? Самый убогий офис из всех, что я видела! А теперь даже секретарши нет! Я терпеть не могу автоответчики!

Тут зазвонил телефон. Это был Массимо де Вита, который, как оказалось, собирался написать ей письмо.

– Мне надо с вами поговорить, – заявила Мэгги. – Вы когда-нибудь слышали об адвокате по имени Данте Де Лафуко?

– Да, – ответил он. – Неделю назад о нем узнал. Только в Италии нет адвоката с таким именем. Он мошенник. Видите ли, маркиза, очевидно, у вас были плохие юристы, и этот человек, кем бы он ни был, подделал документы на три дома, которые вам не принадлежат…

– Вы его знаете? – вскрикнула Мэгги. – Вы с ним знакомы?!

– Я ничего не слышал о нем, пока неделю назад не наткнулся на это имя в связи с делом Мэлиндейна. А потом я…

– У него была борода, – всхлипнула Мэгги. – У него была черная борода.

– У меня тоже, маркиза, – ответил Массимо. – С тех пор как мы виделись в последний раз, я отрастил бороду. Я постараюсь сделать все, что в моих силах, но вы, конечно, понимаете, маркиза, что, поскольку дома вам не принадлежат…

– Все вы жулики! – завопила Мэгги, и ее голос немедленно сменился на голос Лауро, который выхватил у нее трубку.

– Доктор де Вита, – сказал он, – вы должны понять состояние маркизы. Она очень расстроена. Я с вами свяжусь и организую встречу.

В ответ юрист произнес несколько фраз по-итальянски, частью юридического, частью интимного характера, которые предназначались исключительно для ушей Лауро.

– Si, si, Dottore, – ответил Лауро, повесил трубку и снова принялся успокаивать Мэгги.

Ему это почти удалось, но потом маркизе взбрело в голову позвонить Коко де Рено. И полетели звонки: Неми – Париж, Неми – Женева, Неми – Цюрих.

– Мэгги, – безуспешно убеждал ее Лауро, – сейчас час дня, время обеда. Ты не найдешь его ни в одном из офисов. Давай я приготовлю тебе поесть. Положи трубку, лучше я расскажу, что будем делать с землей Бетти. Это очень просто и почти совсем не обременительно.

Мэгги перезвонила Берто и рассказала ему то, во что он не поверил. Он решил, что у его жены временное нервное расстройство, и негромким голосом пообещал немедленно приехать в Неми. Берто очень не хотелось этого делать. По его словам, он занимался переоборудованием виллы Туллио, чтобы обезопасить дом от воров.

– Здесь нельзя оставаться, слуг совсем нет, – ответила Мэгги. – Лауро в субботу женится и уезжает в свадебное путешествие, а Агата уволилась. У меня целых три дома, а жить негде!

– Остановимся в Риме. Или у Бернардини, – предложил Берто.

Мэгги повесила трубку и, перезвонив Бернардини, выяснила, что Эмилио до шести не будет дома, а дети уехали. Тут Мэгги залилась слезами и позволила Лауро накормить себя.

День спустя она взяла машину Берто с шофером и после комплексного массажа в Риме, полная сил и решимости, бросилась в Швейцарию на поиски де Рено. В любом случае с ним необходимо было поговорить о деньгах – что-то произошло с ежемесячными выплатами, которые перестали поступать в банк. Из-за этого Мэгги не смогла расплатиться с телохранителем, и он ушел. Этого и без того было бы достаточно, а теперь прибавилось новое дело: у Коко де Рено оставались документы на землю и дома, без которых не доказать, что они действительно принадлежат ей.

Тем временем Берто гостил у Бернардини и утомленно переваривал новость.

– Если бы мы с Мэгги познакомились раньше, – сказал он Эмилио, – она бы не совершила подобной глупости. Теперь ей придется уплатить денежную компенсацию или вообще отказаться от домов. Но с этим она справится. Жаль, что Мэгги сначала действует и лишь потом принимается думать.

– Очень жаль, если нам придется покинуть дом после того, как мы столько в него вложили, – вздохнул Эмилио Бернардини.

– Полагаю, можно что-нибудь придумать, – бросил Берто.

– Разумеется, – улыбнулся Эмилио, желая приободрить друга.

– Ты доверяешь Коко де Рено? – спросил Берто, глядя через деревья на замок на утесе и ряды домиков, построенных под ним, на полукруглых террасах, напоминавших издалека клавиши старой печатной машинки. Переведя взгляд на Эмилио, он внезапно понял, что друга покинуло привычное рассудительное спокойствие.

– Я ему доверял, когда познакомил с Мэгги, – ответил Эмилио. – Он провернул для меня несколько дел, но, как выяснилось, из рук вон плохо. Если честно, сейчас я бы не рискнул сказать, что доверяю ему. Мне очень неудобно, ведь именно я привел его в ваш дом. Но я и предположить не мог, что она передаст в управление де Рено такое огромное состояние. Я подозреваю, что Мэгги доверила ему абсолютно все, что глупо и совершенно, абсолютно немыслимо. Я и подумать не мог, что она передаст ему все.

– Неужели она это сделала? – спросил Берто.

– Я думаю – да.

– А ты сомневаешься в де Рено?

– Да, теперь сомневаюсь. Мои отношения с ним закончились довольно прохладно. Есть в нем что-то сомнительное, и мне в самом деле очень, очень неудобно.

– Бедная Мэгги, – нежно произнес Берто. – Надеюсь, больше у нее не будет причин для потрясений. Знаешь, я только и думаю что о ней. Она необыкновенная женщина. И чтобы оставаться такой, ей вовсе не нужны деньги. Просто она к ним привыкла. – Помолчав немного, Берто добавил: – Ты ни в чем не виноват, Эмилио. Мне самому надо уделять больше внимания ее делам. Наверное, я должен был убедить ее не передавать де Рено управление состоянием. И как я могу тебя в чем-то винить? Я тебя знал, еще когда ты школу не закончил.

– Спасибо, – ответил Бернардини, – но знаешь, нельзя доверять кому угодно только за то, что он учился вместе с твоим сыном. Да и кому вообще можно доверять в наши дни?

– Друзьям, – убежденно ответил Берто. – Знаешь, Эмилио, по-моему, у тебя слишком грустный характер. Почему ты такой грустный? – Этот вопрос, который в другом обществе показался бы нелепым, в Неми, неподалеку от Рима, в Неми семьдесят пятого года для Берто и Эмилио выглядел совершенно логичным. – Итак, почему ты такой грустный?

– Жизнь такая.

На следующее утро Берто с газетой в руках спросил Эмилио: «Ты слышал новости?» В этом вопросе не было необходимости, потому что случившееся оказалось событием национального масштаба, и об этом твердили еще несколько дней. На областных выборах половину голосов получил левый блок. За один день половина Италии стала коммунистической. Впрочем, исходом выборов были шокированы обе половины.

Берто, который в последнее время становился с утра особенно язвительным, долго изводил Эмилио пророчествами и стенаниями. Коммунистов он называл «они», по-итальянски – loro. Loro, loro, loro… Они, они, они…

– Такова воля народа, – сказал Эмилио, но его слова унес капризный утренний ветер.

Берто продолжал:

– Смотри, что пишут в газете: «Теперь стало ясно: что-то умерло и никогда не вернется». Так и есть, что бы это ни значило. Что-то умерло. Loro, loro… Они… Они придут теперь и все у нас отнимут. Далмацию-то уже отобрали. Они все заберут, ничего не оставят. Loro… Придут и у всех заберут… все что есть… – Мимо прошел сын садовника и, разобрав последнюю фразу, задумался, как такое может быть? Ведь у него только и есть что мотороллер. – И убьют… ti liquideranno… – продолжал Берто. – Они все захватят, переделят, а потом…

Эмилио, хотя и не был сторонником коммунистов, проголосовал за них, выражая недовольство нынешним правительством. Однако Бернардини не решился рассказать об этом Берто. В конце концов, он учился вместе с его сыном, как можно разрушать эту связь? Эмилио сохранил свою черную тайну и только печально заметил:

– Сомневаюсь, что после того, как капиталисты с нами покончат, коммунистам останется что захватывать. Взять того же де Рено…

– Пусть лучше деньги Мэгги достанутся жулику, чем коммунистам! – отрезал Берто.

ГЛАВА 14

Завершились выборы, близился клубничный фестиваль. Лауро уехал в свадебное путешествие, Мэгги, как выяснилось, укатила в Швейцарию, а Хьюберт решил, что самое время устроить собрание Братства и подготовиться к битве с апокалиптическими событиями и испытаниями, которые непременно выпадают на долю первопроходцев и просветителей.

Хьюберт надеялся, что Мэгги поехала в Швейцарию, дабы организовать ему возмещение убытков за поддельного Гогена и, возможно, за деньгами, чтобы выплатить компенсацию невесте Лауро и владельцам двух других участков. Он ошибочно решил, что скупердяю мужу она об этом и не заикнется. Ошибался Хьюберт не только в этом, но и в том, что Мэгги получила его требование о компенсации за Гогена. Хотя письмо было заказным, доставка почты из Рима в последнее время сделалась таким сложным делом, что послание попало в Венето, когда маркиза уже уехала. Гильоме расписался за него и оставил в холле на подносе для писем, где оно и прождало Мэгги до ее возвращения, произошедшего при весьма любопытных обстоятельствах. Всего этого Хьюберт не знал, и к тому же под пагубным влиянием собственного культа он стал часто делать ложные предположения. Мэлиндейн так пылко проповедовал действенность молитв, что и сам начал механически взывать к Диане по поводу любого желания, какое только приходило ему в голову, безумно веря, что воля богини непременно свершится. Таким образом, как и многие другие священнослужители, он потерял связь с реальностью и возносил слова хвалы, благодарности и покаяния, а также просьбы и пожелания в твердой уверенности, что божество выслушает, кивнет, улыбнется и взмахнет волшебной палочкой. Хьюберт начал с иррациональным фанатизмом считать, что чудеса могут случаться прямо на глазах: «Скажи свое слово, Диана, и да исполнится мое желание». Как известно, в реальной жизни ни один крестьянин не начнет молить о дожде, пока тот не припозднится слишком надолго. И если кому-то улыбается удача, то это происходит только в те благословенные моменты, когда ее и не ждут вовсе, а думают о чем-нибудь совсем другом. Однако Хьюберт в результате изоляции в Неми, а также оттого, что не встречался с Мэгги вот уже несколько лет, начал верить, что Диана способна подкрутить у маркизы в голове пару винтиков и заставить делать то, что она бы в жизни не сделала.

Более того, Мэлиндейн и мысли не допускал, что Мэгги могла перемениться и стать сильнее. В беспечном прошлом она представляла собой более-менее послушную марионетку. Хьюберт недооценил, как на ее характере сказалось влияние уравновешенного Берто, а также последствия экономического кризиса, который самого Мэлиндейна затронул только через газетные заголовки.

Хьюберт был уверен, что Мэгги вернется из Швейцарии и расплатится за Гогена. Вообще, думая о маркизе, он обычно быстро переключался на мысль о деньгах. Также Хьюберт надеялся, что Лауро со своей пышнотелой супругой тоже скоро возвратится и, да будет на то воля богов, вступит в Братство Дианы и Аполлона. Ведь вернулись к нему три других мальчика, секретари того первого прекрасного лета в Неми, когда дом был еще новым. Тогда, в семьдесят втором году, в год счастья и бесчинств, можно было не запирать двери и уезжать куда заблагорассудится… И вдруг Мэгги оставила его, а потом, по странному велению божеств, вышла замуж за Туллио-Фриоле. (Позже оказалось, что возвращение секретарей стало палкой о двух концах, но и за это Хьюберт возблагодарил Диану.)

Тем временем Мэлиндейн задумал устроить большой съезд паствы. Паулина Фин, «наш Меркурий», как называл ее Хьюберт в благодушные минуты, сзывала родственные души, избранных братьев и сестер Дианы и Аполлона, висела на телефоне, устно передавая весточки жившим недалеко от Неми, а также рассылала многочисленные телеграммы. Таким образом готовилось грядущее событие, важнейшее собрание, которое Хьюберт запланировал на осень и называл в зависимости от настроения то «интернациональным синодом», то «мировым конгрессом», то «глобальной конференцией». Хьюберт был в курсе, что церковные власти, равно как и карабинеры, уже начали относиться к его дому с подозрением, а деятельность Братства не прибавила ему расположения местных жителей.

– Им нечего на меня повесить, – говорил Хьюберт. – Нет наркотиков, оргий и никакого мошенничества. Мы – честная религиозная организация. Однако следует быть настороже.

В основном он опасался Лауро и семьи Редклифов, предполагая, что они не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы навлечь неприятности на Братство, которое приносило неплохую прибыль. Хьюберт задумал в интересах Братства переманить часть толпы, которая устремится в Рим на празднование Святого года. Проблему представляли и постоянно растущие ряды адептов «харизматического обновления» – нового течения в католичестве. Кроме того, до Хьюберта то и дело доходили слухи о новых христианских течениях, возникающих по всему свету и претендующих на «харизматичность». Среди них выделялись Новая Церковь Англии и движение «Дети Господа». Было очевидно, что их лидеры покушаются на славу основателя, которая по праву принадлежала Хьюберту. Он внимательно изучал экстатические богослужения, наивные призывы и претензии этих культов и пока не видел причин изменить свое мнение. Его сжигало желание поставить в известность этих новоявленных христианских энтузиастов, что они только жалкие подражатели древнего языческого культа Дианы. Мысль о бренчащих гитарами толпах чокнутых харизматиков, распевающих мерзкие гимны на площади Святого Петра, ожидая, пока папа выйдет на балкон, приводила его в бешенство. Летняя резиденция папы находилась неподалеку от Неми, в Кастель-Гондольфо. «Через месяц, – злорадствовал Хьюберт, – они переберутся в Кастель-Гондольфо и все станут мои».

Паулина между тем наслаждалась жизнью. Мужчины то и дело прижимали ее к стене и целовали, не заботясь о том, нравится ей это или нет. Она оказалась в самой сердцевине Братства, в окружении внимательных поклонников. Паулина старалась сохранить свое привилегированное положение, которое занимала исключительно потому, что работал на Хьюберта еще до Братства. Удерживала это положение секретарша благодаря привычке время от времени напоминать Хьюберту о том, что некоторые документы из тех, что она разбирала три года назад, до сих пор приводят ее в недоумение. Подобные намеки удручали Хьюберта, который в ином случае не преминул бы избавиться от Паулины (благо теперь в работе секретаря не было никакой необходимости). Однако, в очередной раз запутавшись в непростых отношениях, он быстро успокаивался, повторяя про себя, как любит Паулину, как очень, очень ее любит. Через несколько минут таких повторений Мэлиндейн начинал в это верить и вел себя так, будто даже не догадывался, что поддался обыкновенному мелкому шантажу. Разве что он снова принимался называть ее мисс Фин и не прекращал до следующего дня. Видимо, начинал сказываться возраст. Впрочем, все, что касалось культа, представляло для Хьюберта первостепенное значение. Ради новой религии он был готов терпеть Паулину, умеренно любить ее и позволял набивать дом всяким сбродом (конечно, если они не пользуются горячей водой, не приносят наркотики и, разумеется, состоят в Братстве). Все прочее Хьюберта вполне удовлетворяло. В особенности то, что Паулина не допускала к нему тех докучливых братьев и сестер, с которыми могла разобраться сама.

Паулина привлекла к работе на Братство нескольких знакомых. Летицию Бернардини она сделала пресс-агентом, на Пьетро Бернардини повесила связи с общественностью. Пино Туллио-Фриоле, сын Берто, регулярно совершал паломничества в дом Хьюберта, потомка богини Дианы, привозя с собой денежные пожертвования, щедрые подарки и богатых приятелей, которым нравилось участвовать в религиозных церемониях, а потом спать с кем попало. Пино было чуть за сорок, он презирал Мэгги и негодовал из-за выбора своего отца.

Одна из газетных вырезок, которыми щедро снабжала Хьюберта Летиция, из англоязычной итальянской «Дейли Американ» от восемнадцатого мая, в особенности привлекла его внимание.

Заголовок гласил: «Кардиналы и епископы: римские встречи и танцы». Вот эта статья:

«По информации Ассошиэйтед Пресс, семнадцатого мая в Риме епископы, архиепископы и кардиналы, в экстазе теряя головные уборы, плясали, обнимались и возносили хвалу Господу.

Преп. Джозеф Маккинли, епископ Гранд-Рэпидз, штат Мичиган, взялся за руки с преп. Джеймсом Хайесом, архиепископом Галифакса, который, в свою очередь, протянул руку кардиналу Бельгии Сюенесу.

Выступление этого небывалого хора ознаменовало открытие Девятой Международной харизматической конвенции в лоне Римской католической церкви.

На церемонию открытия у катакомб Святого Калликста, места захоронения многих христианских мучеников, собралась толпа приблизительно в восемь тысяч человек, в основном американцев. Музыку исполнял малоизвестный оркестр. Гости отовсюду, от Квебека до Бомбея, доложили, что харизматическое движение ширится повсеместно.

Кардинал Сюенес убеждал участников четырехдневной конвенции воспользоваться ею, чтобы «обновить веру, обновить надежды на будущее и любить друг друга, как никогда прежде».

У харизматического, в общем, мирского движения более чем полмиллиона последователей по всему миру. Оно возникло в шестидесятом году в рядах протестантов, а в шестьдесят седьмом распространилось и на католицизм.

Его основные особенности: страстные богослужения, «харизмы» – удивительные дары Святого Духа, такие как, например, возможность «говорить языками» и упорство, с которым лидеры движения стремятся вдохнуть новую жизнь в понятие религиозности каждого человека.

Согласно последним данным, американские католические епископы признали, что у харизматического движения «немало положительных черт… новое понимание духовных ценностей, похвальное внимание к Святому Духу, благоговение перед Господом и искреннее препоручение себя воле Божьей».

Но они же предупредили о неотъемлемой опасности при появлении подобных движений: о расхождении с официальными церковными учениями, фундаментализме, о преувеличении важности «харизм», наподобие дара «говорить языками» и пророчествовать.

– Не важно, говоришь ты языками или нет, важна только перемена в твоей жизни, – сказал Боб Кавнер, полковник ВВС США, который приехал на конвенцию из Далласа, штат Техас.

Кавнер, который когда-то вступил в движение вслед за сыном Джимом, – один из семидесяти человек, прославившихся на всю конвенцию даром «говорить языками» и, помимо прочего, испытавший «нисхождение Святого Духа».

«По информации Ассошиэйтед Пресс, семнадцатого мая в Риме епископы, архиепископы и кардиналы, в экстазе теряя головные уборы, плясали, обнимались и возносили хвалу Господу.

Преп. Джозеф Маккинли, епископ Гранд-Рэпидз, штат Мичиган, взялся за руки с преп. Джеймсом Хайесом, архиепископом Галифакса, который, в свою очередь, протянул руку кардиналу Бельгии Сюенесу.

Выступление этого небывалого хора ознаменовало открытие Девятой Международной харизматической конвенции в лоне Римской католической церкви.

На церемонию открытия у катакомб Святого Калликста, места захоронения многих христианских мучеников, собралась толпа приблизительно в восемь тысяч человек, в основном американцев. Музыку исполнял малоизвестный оркестр. Гости отовсюду, от Квебека до Бомбея, доложили, что харизматическое движение ширится повсеместно.

Кардинал Сюенес убеждал участников четырехдневной конвенции воспользоваться ею, чтобы «обновить веру, обновить надежды на будущее и любить друг друга, как никогда прежде».

У харизматического, в общем, мирского движения более чем полмиллиона последователей по всему миру. Оно возникло в шестидесятом году в рядах протестантов, а в шестьдесят седьмом распространилось и на католицизм.

Его основные особенности: страстные богослужения, «харизмы» – удивительные дары Святого Духа, такие как, например, возможность «говорить языками» и упорство, с которым лидеры движения стремятся вдохнуть новую жизнь в понятие религиозности каждого человека.

Согласно последним данным, американские католические епископы признали, что у харизматического движения «немало положительных черт… новое понимание духовных ценностей, похвальное внимание к Святому Духу, благоговение перед Господом и искреннее препоручение себя воле Божьей».

Но они же предупредили о неотъемлемой опасности при появлении подобных движений: о расхождении с официальными церковными учениями, фундаментализме, о преувеличении важности «харизм», наподобие дара «говорить языками» и пророчествовать.

– Не важно, говоришь ты языками или нет, важна только перемена в твоей жизни, – сказал Боб Кавнер, полковник ВВС США, который приехал на конвенцию из Далласа, штат Техас.

Кавнер, который когда-то вступил в движение вслед за сыном Джимом, – один из семидесяти человек, прославившихся на всю конвенцию даром «говорить языками» и, помимо прочего, испытавший «нисхождение Святого Духа».

У Хьюберта было немало вырезок подобного содержания. Он читал и перечитывал их, все острее чувствуя, как бессовестно его ущемляют. В начале июня Мэлиндейн послал Паулину на одно из харизматических собраний, а после заперся с ней в гостиной. Чтобы спокойно все выслушать, он спрятался от прочей публики, бессчетного множества адептов и любовников, в тот момент населявших дом.

– Все началось с мессы, – важно сказала Паулина.

– В церкви?

– Нет, нет. Не знаю, чья это квартира, на Виа-Джулия. В общем, сначала была месса, там был католический священник в облачении и примерно тридцать человек паствы.

– Что за люди? Как вам показалось, богатые, бедные? Все говорили по-английски? На каком языке была месса?

– На английском. Но там и французов, и итальянцев было предостаточно. Самые разные люди. Даже монашки явились. Несколько монашек пришли в обычном наряде, а потом я узнала, что некоторые из собравшихся – тоже священники, только в штатском. Люди разных возрастов, но совсем старых – всего пара монашек.

– Только обыкновенные люди приносят настоящий доход, – заметил Хьюберт. – Эти харизматики крадут наследие великой Дианы Немийской, которая с незапамятных времен была покровительницей природы!

– Не волнуйтесь, я говорила о Диане, – успокоила его Паулина. – Несколько человек очень заинтересовались. Кстати, угадайте, кто там был? Те самые иезуиты, Катберт Плейс и Джерард Харви, эколог. Отец Джерард даже уговаривал нескольких человек посетить наши собрания и рассказывал, как в Неми экологично, как здесь сохранилась окружающая среда и много еще в этом духе. Отец Катберт справился, как у вас дела, а я ему заявила, что долго рассказывать. Потом…

– Мисс Фин, – перебил ее Хьюберт, – я хочу знать про харизматическое собрание, а что болтали иезуиты, сможете пересказать и позже. Однако, моя дорогая, не могу не заметить, что ваши старания рассказать всем об истинном братстве исключительно похвальны. Вы очень, очень предусмотрительны, мисс Фин. Опишите, пожалуйста, мессу.

– Ну… месса просто предваряла собрание. В ней не было ничего особенного, кроме танцев под гимны и поцелуя мира, который был совсем настоящим, все друг с другом целовались. Монашкам это очень понравилось. В общем, все обнимались и пели.

– Нам тоже надо завести монашек, – решил Хьюберт. – У Дианы всегда были девственницы-весталки. Надо чтобы девственницы-весталки круглосуточно следили за пламенем на алтаре.

– Это несложно устроить, если не на полный день, – ответила Паулина. – Кто согласится целыми днями глазеть на огонь?

– Когда у нас будет большой приход, все организуется само собой, – сказал Хьюберт. – Иезуиты тоже приняли участие в оргии?

– Я бы не назвала это оргией. В любом случае иезуиты только наблюдали. Потом стало гораздо интереснее, когда они заговорили языками. Не знаю какими, это было похоже на что-то восточное, иврит какой-нибудь или греческий. В общем, это называется «говорить языками». Еще там толковали Писание. Там была одна женщина, она толковала очень много, вы не поверите, она – доктор наук. Эта женщина продекламировала отрывок из Евангелия, закрыла глаза и воздела руки, а все сказали «аминь». Потом мы пели, хлопали в ладоши и танцевали…

– Откуда был отрывок? – перебил Хьюберт.

– Не знаю. Что-то о странствиях святого Павла.

– Это не Евангелие, это Деяния апостолов. А про что?

– Не помню. Что-то про Господа. Понимаете, там было так шумно… К тому же слова ведь не главное, да?

– Да. А чем занимались иезуиты?

– Они стояли в стороне, но им нравилось, они всех разглядывали. Катберт Плейс подошел ко мне и сказал: «Привет, Паулина, как вам это нравится?» Я ответила, что ужасно нравится. Мне и правда нравилось. Но потом, знаете, я почувствовала себя страшно усталой…

– Все ясно, – сказал Хьюберт. – Нам надо оживить проведение службы в Братстве.

Зной стоял, как вечером в конце июня. Море за грядой холмов Альбано сливалось с затуманенным жарой горизонтом.

Последние десять дней Паулина работала не покладая рук, растрачивая столько сил, сколько, казалось ей, у нее никогда больше не будет. Хьюберт не забывал напоминать ей, что они готовят лишь предварительное собрание в узком кругу, и только за ним последует большой съезд паствы со всего мира.

За прошедшие дни Паулине удалось созвать немало верного Хьюберту народа. Собраться все должны были позади дома, в давным-давно заросшем саду, который постепенно перетекал в темный, сырой лес. Грядущее событие Паулина назвала «тайной встречей» и поэтому полностью отказалась от писем и телеграмм. Не один час секретарша просидела у телефона и за рулем машины, чтобы известить «Друзей Дианы» и убедиться, что все будут. Целью встречи было формирование ядра, вокруг которого должны вырасти новые ячейки Братства.

Привести в порядок сад не представлялось возможным, но все же Паулине удалось расчистить достаточно места, чтобы установить алтарь с украшенным цветами навесом и шатер с напитками и закусками.

– Что будет, если пойдет дождь? – нервно спросила она Хьюберта накануне.

– Дождь не пойдет! – отрезал Хьюберт.

В последний день Паулина съездила в Рим, чтобы подстричься и купить удивительный наряд, в который она и облачилась теперь, когда первые ласточки уже начали собираться. Увидев ее, Хьюберт воскликнул: «Не смейте в этом показываться!» – однако было уже слишком поздно. Это был брючный костюм цвета хаки с четырьмя карманами и позолоченными пуговицами на пиджаке. Штаны-галифе Паулина заправила в высокие матерчатые ботинки, а поверх коротких кудряшек, чтобы завершить образ охотницы, водрузила соломенную треуголку.

– Почему? – спросила она у Хьюберта, который дожидался под навесом, облаченный в церемониальное одеяние.

– В вашем наряде нет ни гармонии, ни смысла! Вы похожи не то на коменданта концлагеря, не то на экспонат из лондонского борделя!

– Он символизирует охоту, – возразила Паулина. – Ведь Диана – охотница?

– Ее всегда изображают в тунике, – зашипел Хьюберт, – и с колчаном стрел.

Было жарко, и тяжелое одеяние не улучшало его настроения.

– Но не носить же мне тунику, у меня фигура неподходящая!

– Фигура у нее!.. – не выдержал Хьюберт. – Если вы считаете, что к вашим коровьим ляжкам подходит это уродство…

Паулина расплакалась и вытащила из поясной сумки красный носовой платок в белый горошек, судя по всему, созданный богами исключительно для того, чтобы довести Хьюберта до бешенства. Из дома выбежал Вальтер и замер в немом изумлении. Он уже не раз был свидетелем подобных сцен, однако прежде не видел ни Хьюберта в церемониальном облачении, ни Паулины в ее сногсшибательном костюме.

Хьюберт, находившийся рядом с приготовленным троном, долго и с тщанием выбирал позу, в которой сейчас находился, и не хотел портить эффекта. Он стоял с поднятой рукой, приготовившись благословлять первых гостей, машины которых, судя по шуму, остановились у ворот. Это не мешало ему изрыгать проклятия:

– У этой женщины никакой торговой сметки! Скажите, чтобы она избавилась от этого омерзительного одеяния! Та, которая должна быть верховной жрицей, нарядилась, как на детский утренник! Кот в сапогах! Вы забываете, что я работал в театре и у меня был огромный успех! Я сам ставил «Се soir, mon frère», и костюмы подбирал тоже я!

Вальтер, который так ничего и не понял, спросил у Паулины:

– О чем он разоряется?

– Я должна носить что-то, символизирующее мое положение в Братстве! – всхлипнула Паулина из-за красного носового платка. – Иначе никто не обратит на меня внимания. Я совсем забегалась за десять дней подготовки! Разъезды, звонки, напитки, парикмахер, бутерброды… Костюм надо было подогнать по фигуре… И я не говорю уже о списках дел, которые надо было печатать!

– Ты уверена, что не хочешь снять шляпу и переобуться? – предложил Вальтер, стараясь перекричать Хьюберта, у которого еще не иссяк запас ругательств. – Будет очень жарко. Выглядит-то неплохо…

– Вот они, – перебила его Паулина, когда из-за угла показалась первая группа людей. – Я на посту.

Она размашистым шагом подошла к калитке, перегородившей тропинку, распахнула ее и принялась приветствовать гостей.

Кто-то пришел из любопытства, кому-то было все равно куда идти, а несколько местных крестьян и торговцев, недавно принятых в Братство, пришли, потому что им нравилась экзотическая атмосфера.

Перед алтарем, за которым стоял Хьюберт, Паулина разместила скамейки. Она внимательно вглядывалась в каждого припухшими красными глазами, приветствовала со злобной улыбкой и указывала на места.

– Паулина, – поздоровался с ней отец Катберт, – у вас очень спортивный вид.

Паулина махнула рукой, чтобы он не задерживал движение, а Вальтер нервно улыбнулся из-за ее плеча. Катберт, как всегда в компании Джерарда Харви, двинулся к скамейке.

Одна местная торговка шепнула другой:

– Эти иезуиты ни одного собрания не пропускают.

– И всегда ходят парой.

– Как карабинеры, – вмешалась третья. – Один умеет читать, а второй – писать. – Смех трещал как огонь в траве, пока Паулина не шикнула на торговок.

К четырем часам все расселись, и Паулина заперла калитку. Она конфисковала у Летиции кинокамеру, которую та принесла, чтобы Пьетро снял фильм. Летиция разозлилась, но не стала связываться с предводительницей в треуголке. Сын Берто, Пино, тоже приехал. Его на встречах особенно привлекало ощущение вражды между Мэгги и Хьюбертом.

Не так давно приятель Летиции, психиатр Марино Весперелли, тот, которого она пару лет назад притащила на званый обед с Мэгги, обнаружил в центральной психиатрической больнице Рима пациента из Швеции. У пациента не было родственников, о нем никто не беспокоился, но он явно излечился от наркомании (из-за пристрастия к наркотикам швед и попал два года назад в больницу). Поговорив с пациентом, Марино узнал, что тот когда-то работал секретарем у Хьюберта. Таким образом, не без помощи Летиции, Курта благополучно доставили к Хьюберту, который пришел в ужас, но не решился возражать. К тому же на сторону бывшего наркомана встала Паулина. Таким образом Курт сделался членом Братства. Он спал до обеда и часто уезжал на машине, которую ему одолжила Летиция. Хьюберт периодически обыскивал его комнату, но не находил ни следов наркотиков, ни шприцев. Поэтому Курт, которого можно было обвинить разве что в лени, оставался в доме и помогал организовывать собрание в заросшем саду.

Силами Паулины вернулись и две другие заблудшие овцы, Дамиан Рансивелл и Иан Маккей. Они ничуть не изменились и немало обрадовались возможности вернуться в идиллическое лето семьдесят второго года, когда они только и знали, что спать друг с другом, валяться на солнце, носить невообразимые украшения и готовить диковинные блюда. Паулине не раз приходилось выслушивать ностальгические воспоминания Хьюберта о чудесных временах, когда она у него еще не работала, Мэгги не вышла замуж и не испортилось все. Как верная пастушья собака Паулина собрала трех секретарей вместе и радостно пригнала их к Хьюберту. Впрочем, в эти новые дни процветания ему и не такое приходилось терпеть.

– Я бы и Лауро привела, если бы это было возможно, – заверила Паулина.

– Не сомневаюсь, – ответил Хьюберт.

– Я просто хотела доставить вам радость.

– Важны не действия, а мысли, мисс Фин. Да восславится Диана.

– Вы не рады видеть старых друзей? Вы всегда с таким удовольствием вспоминаете то лето, когда они на вас работали. Теперь все можно начать заново. Вот только нет Лауро. Жаль, что с ним так вышло. Знаете, он совсем переметнулся на сторону Редклифов, он теперь деньги зарабатывает. И к тому же женился.

Хьюберт вышвырнул бы всех секретарей в тот же вечер, если бы Паулина не знала слишком, слишком много. И вот они в заросшем саду, в толпе избранных.

Пока все рассаживались, Хьюберт благосклонно улыбался. Примерно тридцать человек. Паулина вконец выжила из ума. Что это за тайная встреча из тридцати человек? От кого можно сохранить такую тайну?

Он решил изменить план собрания и воздержаться от разговоров о том, что может показаться предосудительным светским или духовным властям. Было несложно заменить обсуждение таких вопросов, как сбор пожертвований и миссионерская деятельность для привлечения в Братство последователей из других стран, на пышную церемонию. Это послужит той же цели, если в нее вставить пару осторожных слов о харизматических чертах его древней религии.

– Я прямой потомок богини Дианы, – объявил он, – Дианы Немийской, лесной Дианы, и косвенным образом ее брата Аполлона.

Сидевшие поодаль от собравшихся двое иезуитов харизматически улыбались во все стороны. Они потеснились, чтобы мог присесть опоздавший, которого Паулина поместила рядом. Еще один наблюдатель, решил Хьюберт. Сколько нужно сторонних наблюдателей, чтобы сделать тайную встречу по-настоящему тайной? Он бросил яростный взгляд на Паулину, которая с вызовом посмотрела из-под идиотской треуголки. Очевидно, она еще не успокоилась после ссоры. Да, так и есть, с отвращением подумал Хьюберт, глядя, как секретарша распоряжается, пересаживает собравшихся туда-сюда, прокладывая дорогу страшенными ботинками. Хьюберт глубоко вздохнул и заметил, что в руке, которой Паулина указывала на свободные места, появилась черная книга, очень похожая на Библию. Зачем она ей понадобилась? Впрочем, отняла же она у кого-то кинокамеру, могла и книжку отнять. Выскочка несчастная.

Вальтер, дурак и фигляр, стоял рядом с Паулиной и разрисовывал список галочками. Кто все эти люди? Время от времени Паулина рассказывала Хьюберту о заслуживающих доверия новичках, но он и не думал, что их наберется так много. Два американских искусствоведа, очень богатых и воспитанных. Девушка из Рима, «моя лучшая подруга». И еще одна, «подруга моей подруги, любовница Майкла Редклифа». Этого Хьюберту было достаточно. Но откуда взялись все остальные? Большинство из собравшихся он видел впервые в жизни.

Из дома показался еще один человек в одеянии, неуловимо напоминающим тогу. Облачение на бочкообразной фигуре пришельца смотрелось старой занавеской. Это был адвокат Массимо де Вита. Он согласился делать синхронный перевод церемонии на итальянский язык, чтобы порадовать итальянских братьев и сестер.

– Друзья, – сказал Хьюберт, воздев руки к небу, и Массимо возвестил: «Amici». – Друзья, – повторил Хьюберт, – братья и сестры природы. Как я уже сказал, я потомок Дианы и Аполлона, богов древней религии, история которой простирается от самого начала времен, когда века казались краткими минутами пред лицом вечности.

Массимо старательно переводил. Хьюберт говорил медленно, без обычной магнетической убежденности – он все еще сердился на Паулину Фин, та вывела его из равновесия.

– Диана, – продолжал Мэлиндейн, – богиня дикой природы, старше любого из людей. Она сражалась на полях Трои, ее оскорбляла завистливая мачеха, которая, как пишет Гомер, отняла у нее колчан и ударила им падчерицу. Но такова была харизма Дианы-воительницы, девственной богини, защитницы природы, что она не стала мстить, а решила уйти в Италию, сменить имя и поселиться в роще у озера Неми. В Греции ее звали Артемидой, и здесь, недалеко от холма, на котором мы собрались, есть гора Артемиды. Там, прямо под нами, расположено святилище Дианы, моей прародительницы, разграбленное и разрушенное… – И Массимо самоотречение повторял: «Diana, la mia antenatal, rapita e saccheggiata…»

Вдруг раздался решительный женский голос:

– Я хочу говорить!

Хьюберт вздрогнул и повернулся на звук. Облаченный в тогу адвокат тоже удивился, но взял себя в руки. Он решил, что все спланировано заранее, потому что голос принадлежал Паулине, и послушно продолжил переводить: «…addresso vengo testimoniare…»

– Что это за помеха? – спросил Хьюберт. Все обернулись к Паулине.

– Cos'e questo disturbo? – перевел в микрофон Массимо, лихорадочно всматриваясь в Хьюберта в ожидании знака, что ему делать. Не дождавшись, он посмотрел на Паулину, впервые увидел ее нелепый костюм и уверился, что все спланировано как диалог, театральное действо, чтобы оживить церемонию: Хьюберт часто говорил, что для успеха Братства это необходимо.

– Мисс Фин, – прорычал Хьюберт, – вы понимаете, что находитесь в церкви?

Массимо продолжал переводить.

Паулина взобралась к алтарю и выхватила у Хьюберта микрофон.

– Я имею право цитировать Писание и хочу зачитать отрывок из Нового Завета.

Отец Катберт заерзал на лавочке, а его вечный спутник Джерард понимающе улыбнулся. Остальные начали перешептываться, но смолкли, когда прогремел голос Паулины:

– Первое послание к Тимофею, глава первая, стихи четвертый и пятый: «Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере».

Пока Паулина настраивала микрофон, собравшиеся молчали, понимая, что следующее мудрое изречение не заставит себя ждать. Только Катберт Плейс с горящими глазами повернулся что-то шепнуть Джерарду. Хьюберт, решив подавить бунт на корабле, попытался отнять микрофон. Но Паулина держала его крепко. В ужасе при мысли о том, что она может наговорить, Хьюберт взмахнул рукой, будто решил помочь поправить микрофон. Затем он положил ладонь Паулине на плечо, чтобы все выглядело частью службы. Паулина с недоверием покосилась на Мэлиндейна.

Тем временем Массимо до сих пор подбирал слова. Цитата Паулины была для него слишком сложной.

– Продолжайте, – великодушно разрешил Хьюберт.

Среди прочих на собрании присутствовали двое молодых людей, которых приманила сплетня, будто придет Мэгги, с которой они были шапочно знакомы. Один когда-то работал у нее шофером, а второй был художником, которого рекомендовал Коко де Рено. (Художник написал дурные портреты Мэгги и Мэри за очень большие деньги.) Они сидели в первом ряду. Перед тем как приехать в Неми, им сделали бесплатно пробный укол нового наркотика. Благодаря тому, что творилось на сцене, оба молодых человека решили, что наркотик лучший из тех, что они пробовали, и, глядя, как Массимо трясется над микрофоном, принялись ритмично аплодировать.

Паулина опомнилась от неожиданной вседозволенности и собралась с силами, чтобы продолжать. Как только Хьюберт водрузил руку на ее плечо, ярость в голосе сменилась робостью:

– Я просто хотела сказать, что эти слова апостола Павла относятся к Артемиде, Диане Эфесской. Там, в Эфесе, существовал культ Дианы, именно это меня вдохновило. Если вы помните Деяния апостолов, думаю, я смогу найти это место…

Она принялась лихорадочно листать страницы, а ритмичные аплодисменты становились громче. Вскоре хлопали почти все. Паулина окончательно запуталась, но тут отец Катберт харизматично поднялся и подсказал:

– Глава девятнадцать.

– Деяния апостолов, глава девятнадцать, – торопливо произнесла Паулина, перелистывая страницы. Побежденного Хьюберта, вынужденного держать руку у нее на плече, опалила жгучая ненависть.

– Читайте, – приказал он, и иезуиты обменялись радостными взглядами.

– Он на удивление веротерпим, правда? – шепнул отец Катберт.

Аплодисменты начали стихать, и часть собрания принялась раскачиваться. Паулина приободрилась и стала читать, водя пальцем по строкам:

– «Ибо некто серебряник, именем Димитрий, делавший серебряные храмы Артемиды и доставляющий художникам немалую прибыль, собрав их и других подобных ремесленников, сказал: друзья! вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше…»

– Piano, piano! – взмолился Массимо. – Мисс, читайте медленнее, я за вами не успеваю.

Паулина принялась менять ритм, сбиваться и поправляться. Это продолжалось, пока она не навострилась читать ровно в два раза медленнее.

– Смелее! – рявкнул Хьюберт. – Читайте до конца!

– «…Между тем вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и ниспровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная. Выслушав это, они наполнились ярости и стали кричать, говоря: велика Артемида Ефесская!»

– Хватит, хватит, – сказал Хьюберт, забирая микрофон.

Массимо окончательно запутался, впрочем, как и большинство присутствовавших. Он пропустил все, что не успел перевести, и закончил:

– Basta, basta! Evviva la Artemis d'Efeso!

Хьюберт обернулся к Паулине, которая перестала понимать, что он задумал, и ритуально расцеловал ее в обе щеки. Затем он жестом показал, что она может идти, и под громогласные аплодисменты Паулина спустилась в публику, которая уже взгромоздилась на скамейки.

– И я говорю вам, – проникновенно произнес Хьюберт, – что Артемида Эфесская пришла в Неми и здесь стала нашей покровительницей! Велика Диана Немийская!

– Диана Немийская! – крикнул кто-то из толпы, что вдохновило Вальтера ударить по струнам гитары. Вскоре все запели: «Диана Немийская! Диана Немийская!» Скамейки опустели, собравшиеся в исступлении кричали, танцевали, хлопали в ладоши. Хьюберт наблюдал за хаосом с мрачным удовлетворением, довольный тем, что никто, похоже, не понял истинного смысла цитаты. Он улыбался. Наконец Мэлиндейн опустился на трон, все еще улыбаясь. Паулина танцевала и пела вместе со всеми, в экстазе думая, что снова в милости у Хьюберта, и даже не поняв, что он обратил ее предательство себе на пользу.

– Я прошу слова!

Хьюберт очнулся и обнаружил перед микрофоном худенькую девушку. Он видел ее прежде. Это была Нэнси Коуэн, бывшая учительница Летиции и Пьетро, которая до сих пор жила с ними, ожидая, что в свое время Эмилио на ней женится. Хьюберт поднялся, не зная, что делать дальше. От слов Нэнси все, кто, будто в припадке безумия, скакал по саду, замерли в ожидании, а Вальтер, проклятый кретин, перестал бренчать на гитаре.

– Я хочу сказать, – заявила Нэнси, – что цитата, которую вы привели, – это осуждение языческой богини Дианы. В нем говорится, что культ Дианы – всего лишь ремесло серебряников и прибыльное дело. Христианство должно было положить этому конец, но не смогло. Это…

– Прекрасно сказано! – прогремел Хьюберт. Он захватил микрофон, оттеснил Нэнси и сейчас держал руку на ее плече. – Наша сестра Нэнси хочет сказать, что Диану Эфесскую предали. Да, христианство было предано, и теперь она снова с нами, великая мать природы, лесная Диана, Диана Немийская! Велика Диана Немийская!

Массимо, который незадолго до этого смешался с толпой, вернулся на место, чтобы перевести эти слова, но пока он пробирался к микрофону, торжественности встречи был нанесен заметный урон. Нэнси сбросила руку Хьюберта с плеча и попыталась сорвать с Мэлиндейна облачение.

Все захлопали и столпились у алтаря, не желая пропустить любопытное зрелище, очень похожее на драку. Озадаченное собрание превратилось в сборище обычной публики. Вальтер, решив, что это тоже часть плана, закричал: «Слава Диане Немийской!» Нэнси оказалась довольно сильной, но Хьюберту удалось ухватить ее за волосы. Его рукав был наполовину оторван. Летиция решила не отставать от Нэнси и радостно устремилась на подмогу, не желая находиться в стороне от событий. Вероятнее всего, она бросилась в драку от противоречивости чувств: девушка недолюбливала Хьюберта, но культ Дианы приводил ее в восторг. Второй раунд драки собравшиеся приветствовали аплодисментами. Летиция потеряла голову, и когда ей удалось длинными ногтями поцарапать Хьюберта до крови, в припадке исступления она сорвала блузку, под которой больше ничего не было. Однако это ее не остановило. Тем временем Нэнси старалась изорвать балахон Хьюберта на как можно более мелкие клочки.

Поднялся такой шум, словно наступил конец света. Иезуиты стояли неподалеку от поля битвы и выдавали совет за советом. Отец Катберт рискнул подойти слишком близко и получил случайную оплеуху, от которой повалился на землю. Вскоре одежды были сорваны и с иезуитов, а затем и все собравшиеся оказались втянутыми в неожиданное буйство.

Тем временем мистер Стивесент и его молодой друг Джордж Фальк осматривали дом. Они в изумлении постояли перед великолепно подделанным Гогеном, но затем пошли дальше, ни к чему не прикасаясь и едва дыша. Им приглянулись несколько неплохих вещей и отсутствие сигнализации. «Искусствоведы» не могли знать, что дом опустеет прежде, чем они передадут результаты наблюдений сообщникам.

Они с серьезным видом прошли мимо разбушевавшегося Братства, сели в машину и уехали.

Беспорядки в саду прекратились постепенно. Марино Весперелли, психиатр, увивавшийся за Летицией вот уже три года, лежал под шелковицей, голый и толстый, и повторял обрывки фраз, глядя на сверкающее синее небо в прорехах листвы.

– Утомление. Групповая терапия, – твердил он. – Летиция. Группа.

Тем временем Летиция лежала сверху, поперек него, глядя на ветви, откуда почему-то свисал искореженный остов гитары Вальтера. Посмотрев на свою голую грудь, девушка обернулась, чтобы утешить необъятного ухажера.

Паулина бродила по когда-то заросшему, а теперь изуродованному саду и безуспешно разыскивала треуголку. Вальтер ждал ее в машине на дороге, куда уже были свалены кое-какие вещи. Хьюберт их вышвырнул. Он дал Паулине двадцать минут на сборы, категорически отказавшись от предложения промыть ему рану на руке.

– Я вас убью! – прошипел он.

– Я считала вас харизматиком, – заявила Паулина. – Когда я читала отрывок из Библии, вы продемонстрировали харизму.

– Мисс Фин, посмотрите на мою голову.

– Это сделала не я.

– Но это ваша вина.

Вскоре после этого в комнату Паулины зашел Массимо де Вита и сказал, что у нее будут большие неприятности и ей лучше уехать.

– Итальянские тюрьмы – гадкое место. А из-за вас в этом доме появились наркотики. Вы спровоцировали оргию. Некоторые ранены, и многие очень недовольны. Слухи, которые скоро пойдут по поселку, заинтересуют карабинеров.

Паулина собрала вещи, но далеко не все. Ей не хотелось окончательно сжигать мосты. Чтобы дать Хьюберту последний шанс, секретарша вернулась поискать в саду треуголку – так она объяснила свои действия Вальтеру, которому не терпелось уехать. Поравнявшись с окном Хьюберта, Паулина позвала его.

В окне появилось окровавленное лицо.

– Добрый вечер, – сказал Хьюберт.

Вслед за этим в Паулину полетела тяжелая металлическая затычка от ванны. Затычка попала в голову, и по лбу Паулины потекла струйка крови. Она убежала в машину к Вальтеру, и вскоре они понеслись в сторону Парижа.

Молодой портретист в драке лишился зуба, но все же считал, что сдвиг по фазе, за который надо было благодарить новый наркотик, окупил потерю с лихвой. Этими мыслями он не преминул поделиться с бывшим шофером Мэгги – они оба сидели на кухне, на сушилке для посуды, болтая ногами в раковине с ледяной водой.

– Все кончено… – стенал Хьюберт. – Мои мечты… Мои… Я убью эту женщину, пусть только она посмеет еще раз заявиться на глаза! Неми придется покинуть, но о ее смерти я позабочусь, вот увидите.

Он лежал на кровати и изливал душу суетившемуся рядом Массимо. Лицо и руки Хьюберта были в царапинах и синяках. Однако самую страшную рану, порез на лбу от брови до самых волос, Хьюберт получил во время поспешного бегства, когда влетел головой в стеклянную дверь.

Массимо, который гораздо раньше успел ретироваться с места событий, трясся от испуга, но был совершенно цел. Он намочил полотенце в умывальнике рядом с кроватью и положил Хьюберту на голову.

– Что будем говорить, когда съедутся журналисты? А если приедет полиция?

– Я ее убью. Она должна умереть, – повторял Хьюберт. – Она умрет, где бы ни была, потому что я так хочу. Если понадобится, я пошлю за ней убийц.

Открылась дверь, и вошли трое блудных секретарей. Затылок Курта Хайкенса теперь был коротко острижен, его ноги тряслись. Коренастый Иан Маккей больше напоминал смуглого сицилийца, чем шотландца. Здесь же был и Дамиан Рансивелл, единственный, умевший исполнять обязанности секретаря.

Дамиан посмотрел на Массимо и сказал:

– Пошел вон.

Во взглядах пришедших мелькнуло что-то такое, отчего Массимо молча положил мокрое полотенце и приготовился уйти.

– Мальчики, мальчики, сейчас не время ругаться! – вяло воскликнул Хьюберт. – Лучшие идите и убейте Паулину Фин. Она наверняка под окнами ошивается. Я никогда от нее не избавлюсь.

– Вон! – повторил Дамиан, и Массимо ретировался.

– Мальчики, я страшно ранен. Посмотрите на мою голову!

– Мы пришли убить тебя, – сказал Иан и вытащил из кармана уродливый старомодный револьвер.

– Убери эту игрушку и лучше помоги промыть рану, – сказал Хьюберт. – Или мне, по-вашему, ехать в больницу? Между прочим, я не удивлюсь, если с минуты на минуту нагрянут карабинеры.

Курт тоже вытащил револьвер, на этот раз блестящий и явно новый.

– Боже мой, что ты делаешь? Он ведь может выстрелить! – заволновался Хьюберт.

Дамиан резко повернулся к остальным и нервным голосом сказал что-то, чего Хьюберт не разобрал. Затем он кивнул в сторону двери, то ли показывая, чтобы они ушли, то ли имея в виду Массимо, который недавно вышел.

Иан, не сводя с Хьюберта револьвера, спросил:

– Кто это был?

– Кто? Массимо де Вита? Мой адвокат, – ответил Хьюберт и взволнованно приподнялся на постели, не убирая рук от раны на лбу.

Дамиан отошел к двери, открыл ее, встал на пороге и сказал двум другим:

– Подойдите на секунду.

Они подошли, Иан продолжал целиться в Хьюберта. Начался спор неразборчивым громким шепотом.

– Что здесь происходит?! – закричал Хьюберт и попытался встать с кровати. Но секретари окружили его и заставили лечь обратно. По лицу Дамиана текли крупные слезы.

– Хьюберт, – сказал он, – можно мы выпьем? Знаешь, милый, это так действует на нервы. Это слишком.

Иан запихнул револьвер обратно в карман брюк, откуда он непристойно высунулся. Курт застенчиво подошел к тумбочке и положил оружие на нее.

– Мальчики, вы, случайно, не на дозе? – подозрительно спросил Хьюберт.

– Даю слово чести, – гордо ответил Курт. – Я излечился. Мой психиатр подтвердит, если захочешь.

– Наркотики, – буркнул Иан. – Его жизнь в опасности, а он только и может думать что о наркотиках. Ему и в голову не приходит, что кто-нибудь заплатил нам, чтобы убить его.

– Мы на самом деле не собирались этого делать, Хьюберт, – всхлипнул Дамиан. – Честное слово.

– Помогите промыть раны, – распорядился Хьюберт, – и расскажите, кто решил меня напугать.

Дамиан схватил оставленное Массимо мокрое полотенце.

– Нам надо выпить, – сказал Иан.

– Так пойди и принеси выпивку, – огрызнулся Хьюберт. – И еще раздобудь дезинфицирующий раствор и какой-нибудь бинт. Я не хочу, чтобы у меня на голове остались шрамы. Достаточно и того шрама, который останется в моем сердце благодаря мерзавке Паулине Фин. Когда выпьете, можете отыскать ее, пристрелить и зарыть труп в саду, я не против.

– Хьюберт, маркиза Туллио-Фриоле послала тебя убить, – сообщил Дамиан. – Честное слово.

– Мэгги?! Она дала вам денег?

Секретари замолчали, явно смутившись.

– Значит, – решил Хьюберт, – вы все-таки сделали бы это, если бы здесь не оказалось Массимо?

– Нет, Хьюберт, мы притворялись. Мы хотели спрятать тебя и поделить деньги.

– Вы подтвердите в суде, что Мэгги наняла вас для убийства? – спросил Хьюберт.

– Нет, – ответил Иан.

– Нет, – сказал Дамиан. – Я бы не выдержал давящей атмосферы суда. Прости, Хьюберт.

– Нет, я больше и на километр не подойду к полицейскому участку, – затряс головой Курт.

– Я мог бы заставить вас дать показания, – протянул Хьюберт. Рука Иана дернулась к оттопыренному карману. – Но я не стану этого делать. На меня, потомка богини Дианы, за один день обрушивается катастрофа за катастрофой. Значит, такова воля богов. Вы читали Гомера, хоть кто-нибудь? В те дни с богами и их потомками случались вещи и похуже. Поэтому нет ничего удивительного, что меня постигло такое несчастье. Напротив, это лишь доказывает мои права и притязания. Я – Rex Nemorensis, Царь Неми, Лесной Царь, любимец Дианы, покровительницы природы!

Иан вернулся с бренди, четырьмя бокалами, бутылкой медицинского спирта и пачкой ваты.

– Ничего другого я не нашел, – объяснил он. – В наши дни снабжение в этом доме было куда лучше.

– Скажите, – произнес Хьюберт, – вы действительно вернулись, чтобы убить меня?

– Конечно, нет, – снова разрыдался Дамиан. – Не напоминай, прошу тебя.

– Иан, отдай, пожалуйста, твой револьвер.

Иан подчинился. Хьюберт внимательно осмотрел оба револьвера.

– Где вы их взяли?

– Мэгги дала. Она выкрала их из арсенала мужа. С ней была Мэри, – объяснил Иан.

– Да, точно, Мэри, – поддакнул Курт.

– Сколько она вам предложила?

– Она не стала уточнять. Сказала, что заплатит много, но ежемесячными выплатами, чтобы мы не проболтались. А Мэри пришла в качестве свидетеля. Так что, если мы попадем в полицию, нам все равно не удастся их сдать, они подтвердят алиби друг друга. Хьюберт, она всерьез хотела тебя убить.

– То есть аванса вы вообще не получили? Она ничего не заплатила?

– Ни доллара, ни цента, – быстро ответил Иан, а двое других согласно закивали головами.

– Значит, вы просто дебилы, – заявил Хьюберт. – Я хорошо знаю эту женщину. Ничего бы она вам не заплатила. К тому же я не уверен, что вы не хотели меня убить. – Он поставил револьверы на предохранитель и положил на постель рядом с собой. – Дайте бренди, – велел он. – Хотя, думаю, вам бы все равно духа на это не хватило. А Мэгги всегда была полной дурой. И никогда не слушала профессиональных советов.

Наутро Массимо вернулся на грузовике, размахивая папкой с неизвестным содержимым. Чтобы окончательно закрепиться в новой роли, он остановился на почте и спросил дорогу. Попутно адвокат велеречиво объяснил, что едет к Хьюберту Мэлиндейну по поручению клиентки, маркизы Туллио-Фриоле, чтобы вывезти мебель.

Предметы обстановки, один за другим, сложили в грузовик и увезли. Хьюберту остались кровать, кухонная плита, повседневная одежда, телевизор, холодильник и восемь стульев: четыре кухонных и четыре садовых. Рваное церемониальное облачение, равно как и запасное, отправилось в грузовик. Там же сгинули и все документы, которые Паулина когда-то заботливо разложила по коробкам. Картины, поддельные и нет, а также мебель, – все исчезло в кузове грузовика, заботливо упакованное грузчиками, и вскоре скрылось в дорожной пыли вместе с Массимо де Витой. Хьюберт остался на кухне с бывшими секретарями.

– Совсем как тем летом, когда Мэгги еще не вышла замуж, – сказал он. – Милые, разыщите чем перекусить.

После обеда Хьюберт позвонил Массимо.

– …Просто проверить, – сказал он, – что все прошло по плану.

– Все в порядке, не волнуйтесь, – успокоил его Массимо.

– Когда вы вывезете их из страны?

– Осторожнее говорите по телефону, – тихо предостерег Массимо. – С такими ценными вещами всегда приходится волноваться, – уже громче продолжил он, – никогда не знаешь, вдруг разговор прослушивают воры? Ваши вещи перевезут через несколько дней, мистер Мэлиндейн. У меня есть разрешение на вывоз, и остальные документы уже готовы. Вы иностранец, и на вас в этом отношении работать гораздо проще.

ГЛАВА 15

Мэгги вспомнила о наемных убийцах, когда шофер Берто вез ее из Женевы в Лозанну. В свете того, что совершил Коко де Рено, то, из-за чего она связалась с этими страшными людьми, показалось ей огромной глупостью. Поэтому маркиза понадеялась, что они струсили или им не представилась возможность выполнить обещанное. Мэгги ничего не заплатила будущим убийцам, если не считать золотых часов для каждого, разных моделей в знак тонкого вкуса. Если ее в чем-то обвинят, Мэри сможет подтвердить, что все сказанное – ложь. Устроившись в Лозанне, Мэгги сразу позвонила Мэри из отеля.

– Игра жизни подкинула даму пик, – сказала ей Мэгги, лежавшая на постели, завернувшись в полотенце. Ее соединили, когда она принимала ванну.

– Что? – не поняла Мэри.

– Говорю, на меня обрушилась катастрофа.

– Ты что, попала в аварию?

– Коко де Рено испарился со всеми моими деньгами.

– Не может быть.

– Мне нужно его найти, – сказала Мэгги, – и вернуться домой. Банки возвращают мои чеки, а банковских управляющих, когда я прихожу, нет на месте или они заняты до невозможности. Меня еще никогда так не унижали. Скажи Берто, чтобы он прислал денег.

– Хорошо. Но этого просто не может быть.

– И не говори об исчезновении Коко. Не хочу его пугать. Он придет в ярость.

– У Берто неприятности, – сообщила Мэри. – Его ограбили.

– Разве он не предупредил полицию о той парочке, которая приходила на разведку?

– Предупредил. Потом зашли двое карабинеров и сказали, что с сигнализацией все в порядке, это было в понедельник. А на следующий день, во вторник, опять пришли двое. Только эти карабинеры были грабителями, одетыми как карабинеры. Они связали слуг и забрали все серебро, Веронезе и тот портрет, помнишь, школы Тициана? Берто говорит, что за картины потребуют выкуп, потому что их не продать, но он не собирается платить. А еще он говорит, что поседел за один день. Хотя он давно уже седой, сама знаешь. Видишь ли, Мэгги, Берто очень хороший.

– А мои драгоценности? – спросила Мэгги.

– Их тоже забрали, – ответила Мэри.

– Это Гильоме! – взвизгнула Мэгги. – Ему нельзя было доверять! Наверняка он все подстроил! Больше некому, работали изнутри. Гильоме должен уйти, я так и скажу Берто. Или он, или я! Пусть Берто сам выбирает!

– Мэгги, полиция допросила всех слуг и никого из них не подозревает, – возразила Мэри. – А Гильоме вообще ранен. Ты разве не видела газет? Во вторник было ограбление, вчера только о нем и писали. Берто сказал, что…

– Сейчас самое важное, – перебила Мэгги, – это мои драгоценности, и они у Гильоме.

– Мэгги? Мэгги? Алло, тебя очень плохо слышно.

– Здесь об этом ничего не писали!

– В итальянских газетах писали. Наверное, это не слишком важное ограбление, чтобы попасть в международную хронику. Сейчас только и делают, что всех грабят.

– Веронезе – это кража мирового масштаба! – истерично вскрикнула Мэгги.

– В тот же день в Вене украли Рембрандта. Об этом ты слышала?

– Нет. Газеты все замалчивают, – ответила Мэгги.

– Наверное, ограблений сейчас слишком много.

– Все, я еду домой, – решила Мэгги. – Скажи Берто, пусть к утру перечислит сюда деньги. Мне придется взять в банке и продать лучшие драгоценности, а ему – часть своей земли. Теперь мы нищие. Но Гильоме пойдет за это в тюрьму, а у Хьюберта из дома я заберу обстановку. Надеюсь, с ним ничего не произошло, и зачем мы только…

– Не надо об этом по телефону, – перебила ее Мэри. – Я рассказала об этом Майклу и он пришел в ярость. Он запретил говорить по телефону. Мальчики сейчас живут у Хьюберта, а мебель оттуда забрал твой адвокат. Пару недель назад на вилле произошла оргия, но меня там не было. Зато были все остальные.

– Кто забрал мои вещи?

– Массимо, как его там… Адвокат из Рима.

– Он жулик, – сообщила Мэгги. – Коммунист и спелся с Хьюбертом. Я подарила каждому из его мальчиков золотые часы, а они только и умеют, что оргии устраивать. Полиция их разогнала? Ты вызвала карабинеров?

– Меня там не было. А в полицию никто не донес, все испугались и разбежались. На прошлой неделе туда заглянул патруль, но они нашли только Хьюберта и его мальчиков в пустом доме.

– Берто в это не поверит. Я буду драться за каждый…

– Берто ничего не знает. Нельзя расстраивать Берто. Он такой хороший.

– А как же я? – капризно спросила Мэгги. – Обо мне вы вообще не думаете?

– Конечно, думаем, Мэгги, – успокоила ее Мэри. – Мы тебя очень любим и очень за тебя волнуемся.

Первым делом, положив трубку, Мэгги заказала как можно больше итальянских газет. Пока еще Мэгги считалась самой богатой клиенткой отеля, однако все, на что портье был способен в полночь, – это послать на остановку за «Иль темпо». Газету маркиза получила около половины второго. Она еще не спала, мысленно сортируя обрушившиеся на нее катастрофы. Об ограблении виллы Туллио не было ни слова. Очевидно, это уже не считалось новостью. Однако, увидев заголовок в римской хронике ограблений, Мэгги снова схватилась за телефон.

– Мэгги, не можешь уснуть, бедняжка? – раздался заботливый голос Мэри. – Майкл сказал, что мне не стоило все тебе рассказывать, это могло и подождать. Завтра утром Берто свяжется с женевским банком. Он пытался дозвониться, но с виллы это практически невозможно. Не можешь уснуть? Берто сказал, что не надо было говорить тебе о драгоценностях, он хотел быть рядом с тобой, когда ты услышишь об этом.

– Сейчас меня интересуют твои драгоценности, – ответила Мэгги. – Ты говорила, что сдала их на хранение в какой-то банк?

– Да, конечно. Они в банке на Виа-Аппиа. Послушай, извини, но Майкл пытается уснуть.

– Банк «Санто-Спирито»?

– Да, он самый. Если тебе так нужны деньги, то я могу одолжить достаточно, не трогая драгоценности. Поговори с Майклом, когда вернешься, а я к этому времени свяжусь с папочкой…

– Виа-Аппиа, 836? – перебила Мэгги.

– Не знаю. По-моему, на Виа-Аппиа только один банк «Санто-Спирито».

– Тогда иди и посмотри, – сказала Мэгги. – Нужно точно знать банк и номер дома. «Санто-Спирито» ограбили, это написано в утреннем «Иль темпо». В понедельник узнали, что за выходные кто-то обчистил частные сейфы. Вставай и посмотри, не твой ли это банк.

– О нет! Не может быть! – воскликнула Мэри. – Я ничего не знала! Наверное, со мной пытались связаться. Мы только сегодня утром вернулись с виллы…

Затем до Мэгги донеслось: «Майкл, Майкл, проснись, у меня украли драгоценности! Какой адрес у моего банка?»

Да, в газете писали именно о том самом банке. Также выяснилось, что Мэри не застраховала драгоценности, решив, что в банковском сейфе они в безопасности. Ее голос звучал очень непривычно, с ноткой трепета, будто она находилась в церкви.

– Бедняжка, какое потрясение! – воскликнула Мэгги. – Бедное дитя, какое испытание – ждать приемных часов, чтобы узнать, ограбили тебя или нет! – Мэгги говорила с искренним сочувствием, волнуясь о судьбе ценной алмазной брошки и рубинового перстня, которые сама когда-то подарила Мэри. Тут в трубке раздался злобный голос Майкла:

– Как ты можешь второй раз будить нас посреди ночи с такими новостями? Могла бы и утром позвонить. Из-за тебя Мэри плачет и заставляет звонить управляющему банка! А как я ему позвоню ночью? Я же с ним не знаком! И что это даст? У Мэри нет мозгов, и ты такая же! Давно пора понять, сейчас экономический кризис, с ним надо смириться! Вот что…

– Мы разорены! – взвизгнула Мэгги в ответ. – Мы лишились всего, что у нас было, в мгновение ока! Когда семья разоряется, первым делом начинается скандал, если только это не исключительные, необычные люди! Мне жаль, но я лишний раз убедилась, что ты – самый обычный человек! Час назад Мэри сказала, что вы за меня волнуетесь. Я не виновата, что Мэри лишилась драгоценностей. Может, их и не взяли. Я надеюсь, что это так. Лучше я поговорю с Берто. – С этими словам Мэгги повесила трубку, посмотрела на свое отражение в бокале и с удивлением обнаружила, что выглядит просто великолепно. Затем она приняла ванну, заказала бутылку шампанского, попросила разбудить себя в восемь и залезла под одеяло, где, прежде чем уснуть, выпила три бокала.

Лауро был счастлив прервать свадебное путешествие. Однако он всеми силами старался показать Мэгги, какую немыслимую, недопустимую вещь маркиза совершила, дозвонившись до него через капитана «Панорама-ди-Ноцце», круизного лайнера, на котором бывший слуга проводил медовый месяц. Кроме них, на корабле находилось еще двадцать пар таких же счастливых молодоженов. В былые времена, в составе свиты Мэгги, Лауро побывал на греческих островах, видел он и лабиринт Минотавра, и Акрополь. Дух свадебного путешествия приводил его в ужас. Двадцать одна пара, одна счастливее другой, каждое утро – радостные фразочки, обязательно сопровождаемые сдавленными смешками, танцы до трех утра с беспрестанными шуточками насчет смены партнеров. Жуткие, как на подбор, невесты перешептывались за коктейлями. И Бетти была ничем не лучше прочих.

Сейчас они сидели в ресторане отеля в Лозанне, Мэгги с вежливо виноватым видом выслушивала яростные высказывания Лауро. Это означало лишь то, что ее сейчас занимают такие серьезные вещи, что она не станет долго извиняться.

– Ты прав, Лауро, – сказала она. – Я не подумала. Мне стоило догадаться, ведь медовый месяц бывает раз в жизни, да? – Она обернулась к пухленькой Бетти, которая перед встречей явно сходила к парикмахеру и приоделась. – Извините, пожалуйста. Можно, я буду звать вас Бетти?

Бетти опустила веки и пожала плечами, будто не собираясь отступать с позиции, которую занял Лауро.

– Мы могли и не приехать, – сказала она. – Но потом капитан решил, что это срочно, и организовал для нас транспорт. Лауро решил, что вы, наверное, больны, вот мы и сошли на берег.

– Лауро мог бы и не тащить вас с собой.

– Что за глупость! Как я мог оставить жену во время свадебного путешествия?! Мэгги, ты с ума сошла?

– Ну, раз ты приехал, можно с тобой поговорить?

– Я слушаю, – ответил Лауро, наполнив бокалы шампанским, которое специально заказала Мэгги.

– Это важное дело, Лауро. Бетти так или иначе придется привыкать к традициям делового мира. Мне надо поговорить с тобой наедине, если только твоя супруга даст нам полчаса. В Лозанне всегда можно пройтись по магазинам. Здесь прелестные бутики, можно и для работы что-нибудь подсмотреть, правильно?

– Вы читаете мои мысли, – сказала Бетти и звякнула бокалом.

Лауро с важным видом надул губы, все обдумал и сказал:

– Я полагаю, что Мэгги права. Возвращайся через полчаса. Хорошо, Бетти?

– Да, – жизнерадостно кивнула она, – чудненько. Она продефилировала мимо столиков в вестибюле и вышла в двойные стеклянные двери.

– Ты счастлив? – спросила Мэгги.

– Разумеется! – оскорбленно воскликнул Лауро. – Бетти – чудесная жена, красивая и умная. Знаешь, мы, итальянцы, любим, чтобы женщина была в теле.

– По-моему, итальянские девушки чуть перезрелые, – сказала Мэгги, – и полноваты, но это дело вкуса.

– Слышать ничего не желаю об итальянских девушках, – огрызнулся Лауро, – и тем более о моей жене.

– Ты совершенно прав, – торопливо согласилась Мэгги. – Я просто хотела сказать, что, наверное, они слишком рано проходят конфирмацию. В большинстве других стран конфирмация с четырнадцати лет. К тому же это просто обычай, ничего более, не думай, что я это из религиозного фанатизма. У меня к тебе очень серьезное дело… Не знаю, как и благодарить за то, что ты вырвался со свадебного путешествия.

– Это было замечательное и очень, очень дорогое путешествие, – буркнул Лауро. – Сегодня у нас была запланирована поездка в горы на осликах.

– Двадцать одна пара молодоженов, и все на осликах! – восхитилась Мэгги. Лауро посмотрел на нее волком. – Послушай, Лауро, у меня беда, – сказала наконец маркиза. – Честное слово. А еще в газетах пишут, что сейчас похищают очень много людей. В Италии это стало национальным спортом. Каждый день новый заголовок. И куда уходят эти миллионы за выкуп?

– Это же преступление, – объяснил Лауро. – Чаще всего это мафия, но вроде бы есть и независимые банды, даже некоторые политики замешаны. А где твой телохранитель? Куда подевалась эта горилла?

– Мне не по карману телохранитель. Я разорена.

Лауро рассмеялся:

– Тогда почему ты боишься похищения?

– Вот когда все узнают, что Коко де Рено исчез с моими деньгами и документами на собственность, тогда мне будет нечего бояться.

– О чем ты говоришь? – не понял Лауро. – Сначала похищения, теперь де Рено. Испугалась и хочешь выставить себя бедной? Никто тебе не поверит. Веди себя осторожнее. Похищение – дрянная штука. Некоторые так и не возвращаются домой. Помнишь, младшему Гетти отрезали ухо? Они пару месяцев могут продержать человека в подземелье.

– Коко на самом деле исчез. Я пыталась его выследить, пустила за ним детективов и адвокатов. Они считают, что он где-то в Аргентине, но больше ничего не добились. Я даже не уверена, что это правда. Может, ищейкам просто надоело работать. Ведь и частным детективам, и юристам надо платить.

– А что полиция?

– Какая полиция? Де Рено – космополит. Если я подниму шум, то добьюсь только того, что в мои дела начнут совать нос налоговые службы. Я хочу его похитить, вот что. Я хочу вытрясти из него мои деньги. Хотя бы часть, хоть что-то! Я хочу похитить Коко де Рено.

– Ты знаешь, что это уголовное преступление?

– Знаю. Ну и что? Почему бы мне не стать преступницей? Не слышала, чтобы кто-нибудь об этом долго задумывался.

– Мэгги, твой муж…

– Мой муж ничего не узнает.

Лауро откинулся в кресле с восторженным лицом.

– Мэгги, ты необыкновенная женщина. Какова моя доля?

– Десять процентов.

– Двадцать, – возразил Лауро.

– Включая все расходы, – предложила Мэгги.

– Нет-нет, – затряс головой Лауро. – Бедняги исполнители очень сильно рискуют. Если их поймают, им грозит пожизненное заключение. К тому же необходимо найти исполнителя главной роли, взять заложника, отыскать хорошую берлогу, связаться с его семьей. Да, и еще кормить похищенного придется.

– Хорошо, тридцать процентов за все, – кивнула Мэгги.

– Кто у него из родственников?

– Жена-американка, выглядит отвратительно, живет здесь, в Лозанне. Я видела ее издалека, бедное забитое создание. По словам сыщиков, она клянется, будто не видела мужа уже пять месяцев. Они ей не верят, а я тем более.

– Думаешь, он ее навестит?

– Не знаю. Де Рено наверняка сделал пластическую операцию. Я-то знаю, он уже два раза так делал.

– Не приедет он сюда, – с сомнением произнес Лауро. – Если ты миллионер в Аргентине, на что тебе старая жена?

– Их дочь учится в американском колледже и приедет к матери на лето, – ответила Мэгги. – Я надеюсь, что он захочет навестить дочь.

– Чтобы овчинка стоила выделки, придется потребовать огромный выкуп, – протянул Лауро.

– Вот его и потребуем! – отрезала Мэгги. – В конце концов, это же мои деньги, разве нет?

– У меня нет связей с мафией. Я не имею дел с преступным миром.

– Лауро, прекрати набивать себе цену.

– Я знаю только нескольких мафиози.

– Если продать мою рубиновую подвеску, то твои друзья получат неплохой аванс. Этот рубин – чуть ли не последнее, что у меня осталось. Мои украшения украли, и даже драгоценности Мэгги скорее всего пропали, потому что ограбили банк «Санто-Спирито». – Мэгги расплакалась.

– Просто не верится, – произнес Лауро. – Но я понимаю, что это правда, иначе ты бы не стала портить медовый месяц нам с Бетти.

Он тоже прослезился при мысли об утраченном рае, который на самом деле существовал лишь в его фантазиях.

– Бетти скоро вернется. Можешь спровадить ее на вечер? Пусть возьмет мою машину.

– Думаю, это несложно, – кивнул Лауро. – Избавлюсь от нее и подоткну тебе одеяло. Ты об этом думаешь?

– Обычно ты об этом думаешь, разве нет?

– Наверное, да, – согласился Лауро.

Два дня спустя, в сумерках, Мэгги возвратилась на виллу Туллио. Берто ее не ждал. Все это время он вообще ничего о ней не слышал и волновался. Он не смог найти маркизу ни в одном из ее любимых швейцарских отелей и к тому же не понимал, зачем ей могли понадобиться деньги. Их Берто все же перевел, но когда дозвонился до Лозанны, Мэгги уже уехала.

Мэри тоже пыталась до нее дозвониться, чтобы сообщить счастливое известие: ее личный сейф находился очень высоко и грабители до него не успели добраться. Потерпев неудачу, невестка позвонила Берто на виллу:

– Я волнуюсь за Мэгги. Где она?

– Не знаю, – ответил Берто. – Уехала из Лозанны, и я не могу ее найти. Я тоже волнуюсь. Ты читала утреннюю газету? Опять кого-то похитили.

– Не волнуйся, Берто, – сказала Мэри. – Хочешь, я приеду, чтобы тебе не было так одиноко?

– Нет, не беспокойся.

Шофер, который вез Мэгги на виллу Туллио, по пути был немало озадачен. По дороге маркизе пришло в голову остановиться в каком-то маленьком городке, и там она зашла на блошиный рынок, оставив машину на стоянке.

Шофер давно работал на Берто и обычно редко задумывался о поступках Мэгги. Он очень уважал маркизу как жену Берто и считал ее импульсивность совершенно естественной. Последнее время шофер возил ее по Швейцарии по только ей понятному маршруту: из Цюриха в Женеву, из Женевы в Цуг, из Цуга в Лозанну. Водитель считал подобную гонку бессмысленной, однако поскольку Мэгги, как и полагается заботливой госпоже, всегда следила, чтобы он был накормлен и получил хороший номер, шофер не возражал. Он ни на минуту не задумался, зачем в Лозанне появились Лауро с женой и почему его на целый день, с половины первого до полседьмого, отправили кататься по горам в компании Бетти. Они хорошо пообедали в маленьком кафе высоко в горах, Бетти сидела за одним столиком, а шофер, отказавшись от ее приглашения, за другим. По пути в гостиницу Бетти восхищалась шале, разбросанными тут и там, и он решил, что лучше с ней соглашаться.

– Бедный мой муж, бедный муж, – повторяла Бетти, – возится с этой маркизой даже в медовый месяц.

Шофер тактично напомнил, что такова жизнь.

– Ее дома в Неми построены на моей земле, – объяснила Бетти. – Они – abusivo, и ей надо либо снести их, либо нам заплатить. Вот что они там обсуждают, и можете мне поверить…

В этот момент шофер подъехал к лавочке с сувенирами и спросил, не желает ли Бетти зайти. Она провела там некоторое время, купила платок и набор вышитых салфеток и изящно уселась обратно в машину, пока водитель придерживал перед ней дверь. На следующий день Мэгги отвезла Бетти в Женеву и высадила у аэропорта с билетом на Рим. Затем они с Лауро отправились в новый многоквартирный дом, где не было консьержки, зато рядом с входной дверью красовалась большая кнопка. Лауро позвонил, но ничего не произошло. Широкие стеклянные входные двери были заперты. Лауро принялся бродить туда-сюда перед подъездом, заглядывая в окна, время от времени снова нажимая на кнопку и посматривая на часы.

Мэгги, которой редко приходило желание что-нибудь объяснять, внезапно рассказала шоферу, что они ждут портниху, совершенно гениальную, но пока еще никому не известную. Разумеется, Мэгги просто обязана с ней встретиться.

Как жаль, сказал шофер, что портниха заставляет маркизу ждать. Спустя еще двадцать минут подъехал «пежо», из которого выскочили трое молодых людей и быстро направились к ожидавшему у подъезда Лауро. Лиц приехавших шофер не разглядел. Один из этой троицы нагло ткнул пальцем в машину, где сидела Мэгги, и что-то спросил по-французски. Водитель слов не понял, но звучал вопрос вполне по-хамски. Возможно, мужчине не понравилось, что за ним наблюдают. Так или иначе, он отпер дверь, а Лауро в это время что-то ему ответил, глядя на часы. Мэгги вышла из машины, обольстительно улыбнулась и прошла вслед за мужчинами в дом. Там она провела несколько часов, вернулась без Лауро. Они отправились в Венето, останавливаясь по пути, только чтобы перекусить, и еще один раз, неожиданно, в крошечном городке, где шофер, дожидаясь Мэгги, целый час провел на стоянке.

Шофер немного побродил вокруг. Насколько он понял, Мэгги никому не назначала здесь встречи. Но то, что предстало перед его глазами дальше, было вообще ни с чем несообразно: Мэгги стояла на блошином рынке перед прилавком и с невинным выражением на лице покупала груду отвратительных шмоток. Это барахло, очевидно, предназначалось для нее самой – каждую мерзкую тряпку она прикладывала к себе, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о размере. Давно изношенная черная юбка, сбитые теннисные туфли, которые она не погнушалась померить прямо на улице, когда-то розовый платок, предназначенный, чтобы его носили вместо чалмы, и хлопчатобумажная блуза, неношеная, но очень дешевая, – все эти вещи были одна другой кошмарнее. Шофер тихо вернулся в машину и решил посидеть там. Мэгги не заставила себя ждать. Она скоро вернулась к машине легкой походкой, с сияющим лицом и с кипой жутковатых тряпок в руках, которые даже не удосужилась завернуть.

Шофер молча взял у нее одежду и положил в багажник, сказав:

– Вам стоит оставлять сумочку мне, пока ходите за покупками, маркиза. Дурных людей везде хватает.

Мэгги схватилась за сумочку, порылась в ней, но все оказалось на месте. Они покатили дальше.

На следующий день, ближе к закату, Мэгги решила остановиться в Венеции, чтобы отдохнуть и перекусить. Покинув машину с шофером у пирса, она наняла катер и назвала адрес модного бара. Затем маркиза вернулась, приказала катеру подождать и потребовала у шофера свежекупленное старье, которое тот, прежде чем отдать, со стыда завернул в плед. Мэгги снова понеслась к тому же бару. Когда она вернулась, то так мало отличалась от бродяжки, что поначалу шофер ее не узнал.

– Маркиза! – воскликнул он наконец.

– Я переоделась в дамской комнате, – жизнерадостно объяснила Мэгги. – Ну как, страшно выгляжу? Я решила разыграть мужа.

Когда они подъехали к вилле, уже стемнело.

– К черному ходу, – приказала Мэгги. – У меня есть ключ.

Озадаченный шофер объехал виллу кругом и остановился у громоздких задних ворот, которые вели к конюшням, розарию, огороду при кухне и к черному ходу.

– Позвольте, маркиза, я вас провожу, – предложил водитель, достав из бардачка фонарик. В голове роились отрывочные мысли-воспоминания о балах-маскарадах, и он, сделав себе мысленный выговор за недостаточно тонкое чувство юмора, решил проникнуться духом предстоявшего мероприятия.

Пока он светил фонариком, Мэгги набросилась на ворота с ключом. От первого же прикосновения к замку раздался страшный шум: лай собак, женские крики, мужские голоса, выкрикивавшие разнообразные непристойности и громче всего: «Ladri, ladri! Polizia!» (Это означало: «Воры, воры! Полиция!») Мэгги тоже завопила. С крыши на ворота уставились невесть откуда взявшиеся прожекторы. Любимец Берто, далматинец Павочино, рванулся к воротам, почти заглушая шум завываниями.

Светопреставление шло своим чередом, а шофер тем временем запихнул Мэгги в машину, на переднее сиденье рядом с собой, и на полной скорости рванул к главным воротам. Там он остановился и вышел, чтобы позвонить в дверь.

Здесь их поджидал Павочино, оглашая окрестности громогласным лаем. Вскоре пес узнал Мэгги и принялся махать хвостом. Маркиза сидела в машине и ждала развязки событий. Подъехала полицейская машина, затем вторая.

Берто и Гильоме, оба с ружьями, подоспели к разгару событий. Полицейские уже успели надеть на Мэгги наручники и заломили шоферу руки за спину.

– Берто, это я! – крикнула Мэгги.

– Где ты, Мэгги? Я тебя не вижу! – крикнул он в ответ. – С тобой все в порядке?

– Нет! – ответила она.

Полицейские, не понимавшие по-английски, уже посадили ее в свою машину, вокруг которой, радостно гавкая, принялся прыгать Павочино.

Внезапно сигнализация стихла. Гильоме осторожно отпер ворота, не опуская ружье. Затем, глядя на совершенно счастливого Павочино, он медленно подошел к машине, в которой смирно сидела Мэгги, прикованная к двум дородным карабинерам.

Сначала дворецкий не узнал ее и едва поверил своим ушам, когда она опять позвала:

– Берто!

– Это моя жена, – сказал Берто. – Мэгги, о чем ты думала? Ты включила новую сигнализацию и переполошила весь полицейский участок! Что случилось?

Вскоре Мэгги отпустили, а шоферу налили бренди. Полицейских пригласили в дом и долго перед ними извинялись. Они отказались пить на посту, зато смущенно поглазели на убранство гостиной.

– Я нарядилась нищенкой, – заявила Мэгги на лучшем итальянском, который умела изобразить, – потому что я и есть нищенка. Я разорена и хочу, чтобы все это знали.

Берто, на секунду озадаченно задумавшись, перевел это на полноценный итальянский с некоторыми исправлениями. В частности, он объяснил полицейским, что маркиза просто хотела пошутить и не знала о сигнализации.

И Берто еще раз извинился, долго и прочувствованно. Полицейские ушли, а маркиз так и стоял, глядя на чумазую жену, красивую и как никогда полную сил.

ГЛАВА 16

«Дорогой Хьюберт!

Вернувшись из деловой поездки в Швейцарию, я обнаружила письмо от адвоката, Массимо де Виты. Он пишет, что, по твоим словам, я подарила тебе Гогена, который оказался поддельным.

Так вышло, что я не дарила тебе моего Гогена и он не поддельный.

Я думаю продать эту картину. В нынешние неспокойные времена нам приходится туже затянуть пояса, и Берто предложил отвезти Гогена в Лондон и продать с аукциона. То же самое я решила сделать со стульями Людовика XIV. До меня дошла нелепая сплетня, будто мебель уже вывезли, но, разумеется, в этом случае ты сообщил бы в полицию. От сплетен никуда не деться! Я планирую все на среду следующей недели. Ты знаешь, я не слишком привязана к стульям Людовика XIV, все равно они мне не нужны, и я ведь ими не пользуюсь, так? Мы их заберем в среду, 27 августа. Как давно мы не виделись! Заодно мы хотим зайти и обсудить планы на будущее. Дело в том, что мы продаем виллу Лауро, потому что земля, на которой она построена, принадлежит его прелестной жене. Как повезло, что все эти годы Лауро был нашим другом! Можешь не верить, но он даже сократил медовый месяц, чтобы обсудить со мной планы. Какое все-таки счастье, что эта земля не принадлежит кому-то незнакомому! Я, разумеется, принимаю меры против господина де Лафуко, который устроил эту земельную сделку и, как выяснилось, оказался совершенно недостойным доверия. Его настоящее имя неизвестно, но Берто поговорил с полицией, они выследили его в Милане и наверняка посадят за решетку. Берто сказал, что больше не боится попасть в криминальную хронику, потому что мы пострадавшая сторона, ни в чем не виноваты и так будет всегда.

Я искренне надеюсь, что ты сможешь найти в Неми другое место, чтобы проводить религиозные встречи. То, что я слышала, кажется очень интересным. Жаль, что я не смогла прийти, но я была в Швейцарии. К тому же Берто – страшный консерватор, он пришел бы в ярость, если бы я связалась с наркотиками, оргиями и т. д. Как чудесно, что Лауро готов пойти мне навстречу с этим домом! Он построен незаконно, хотя я, конечно, раньше этого не знала. Надеюсь разобраться с этим как можно скорее. Берто в бешенстве из-за оргии, он, разумеется, предпочел бы, чтобы ты вел себя тихо. Понимаешь, мы вовсе не хотим обращаться к властям, это было бы крайне неприятно. Я ужасно благодарна, что ты берег мои картины и мебель. Недавно я попыталась дозвониться до Массимо де Виты, чтобы лично известить его о своих планах, но в офисе никого нет. Пару недель назад я прочитала в газете, что Неми – «биологически мертвое» озеро, то есть загрязненное, но в больнице перестраивают канализацию и больше не будут сбрасывать отходы. Уверена, твои предки в гробах бы перевернулись. И это после того, как тихие воды озера гордо бороздили античные корабли! Я ужасно тебе сочувствую. Конечно, в Неми все равно красиво, и Мэри очень не хочет уезжать, но их дом принадлежит другим людям, и я не знаю, смогут ли они договориться. А Майкл заранее заявляет, что незачем второй раз платить за тот же дом. Бернардини тоже волнуются, ведь у них скоро свадьба Эмилио и Нэнси. Нэнси – очаровательная женщина и наверняка станет ему хорошей женой.

Если ты случайно увидишь адвоката Массимо де Виту, передай ему, пожалуйста, что он не прав насчет моего Гогена. Мне кажется, что юристы в последнее время работают все хуже и хуже. По-моему, никто из них не заботится об интересах клиента. Я планирую нанять другого адвоката.

Не забудь, в среду, 27-го числа, приедет грузовик с вооруженной охраной. В наши дни лучше перестраховаться.

Арриведерчи, с любовью

Мэгги.

«Дорогой Хьюберт!

Вернувшись из деловой поездки в Швейцарию, я обнаружила письмо от адвоката, Массимо де Виты. Он пишет, что, по твоим словам, я подарила тебе Гогена, который оказался поддельным.

Так вышло, что я не дарила тебе моего Гогена и он не поддельный.

Я думаю продать эту картину. В нынешние неспокойные времена нам приходится туже затянуть пояса, и Берто предложил отвезти Гогена в Лондон и продать с аукциона. То же самое я решила сделать со стульями Людовика XIV. До меня дошла нелепая сплетня, будто мебель уже вывезли, но, разумеется, в этом случае ты сообщил бы в полицию. От сплетен никуда не деться! Я планирую все на среду следующей недели. Ты знаешь, я не слишком привязана к стульям Людовика XIV, все равно они мне не нужны, и я ведь ими не пользуюсь, так? Мы их заберем в среду, 27 августа. Как давно мы не виделись! Заодно мы хотим зайти и обсудить планы на будущее. Дело в том, что мы продаем виллу Лауро, потому что земля, на которой она построена, принадлежит его прелестной жене. Как повезло, что все эти годы Лауро был нашим другом! Можешь не верить, но он даже сократил медовый месяц, чтобы обсудить со мной планы. Какое все-таки счастье, что эта земля не принадлежит кому-то незнакомому! Я, разумеется, принимаю меры против господина де Лафуко, который устроил эту земельную сделку и, как выяснилось, оказался совершенно недостойным доверия. Его настоящее имя неизвестно, но Берто поговорил с полицией, они выследили его в Милане и наверняка посадят за решетку. Берто сказал, что больше не боится попасть в криминальную хронику, потому что мы пострадавшая сторона, ни в чем не виноваты и так будет всегда.

Я искренне надеюсь, что ты сможешь найти в Неми другое место, чтобы проводить религиозные встречи. То, что я слышала, кажется очень интересным. Жаль, что я не смогла прийти, но я была в Швейцарии. К тому же Берто – страшный консерватор, он пришел бы в ярость, если бы я связалась с наркотиками, оргиями и т. д. Как чудесно, что Лауро готов пойти мне навстречу с этим домом! Он построен незаконно, хотя я, конечно, раньше этого не знала. Надеюсь разобраться с этим как можно скорее. Берто в бешенстве из-за оргии, он, разумеется, предпочел бы, чтобы ты вел себя тихо. Понимаешь, мы вовсе не хотим обращаться к властям, это было бы крайне неприятно. Я ужасно благодарна, что ты берег мои картины и мебель. Недавно я попыталась дозвониться до Массимо де Виты, чтобы лично известить его о своих планах, но в офисе никого нет. Пару недель назад я прочитала в газете, что Неми – «биологически мертвое» озеро, то есть загрязненное, но в больнице перестраивают канализацию и больше не будут сбрасывать отходы. Уверена, твои предки в гробах бы перевернулись. И это после того, как тихие воды озера гордо бороздили античные корабли! Я ужасно тебе сочувствую. Конечно, в Неми все равно красиво, и Мэри очень не хочет уезжать, но их дом принадлежит другим людям, и я не знаю, смогут ли они договориться. А Майкл заранее заявляет, что незачем второй раз платить за тот же дом. Бернардини тоже волнуются, ведь у них скоро свадьба Эмилио и Нэнси. Нэнси – очаровательная женщина и наверняка станет ему хорошей женой.

Если ты случайно увидишь адвоката Массимо де Виту, передай ему, пожалуйста, что он не прав насчет моего Гогена. Мне кажется, что юристы в последнее время работают все хуже и хуже. По-моему, никто из них не заботится об интересах клиента. Я планирую нанять другого адвоката.

Не забудь, в среду, 27-го числа, приедет грузовик с вооруженной охраной. В наши дни лучше перестраховаться.

Арриведерчи, с любовью

P.S. Мы живем в ужасные, страшные времена. Только что в «Геральд трибюн» я прочитала, что похитили моего близкого друга, финансиста из Аргентины, мсье Коко де Рено. Судя по всему, выкуп требуют астрономический, и его жена и дочь, бедняжки, в Швейцарии вне себя от горя. Я немедленно позвонила им, но они не хотят разговаривать, чтобы похитители всегда могли дозвониться. Они говорят, что не видели Коко вот уже несколько месяцев и теперь не знают, где он, что совершенно ужасно. Газеты пишут, что он должен послать им доверенность, чтобы они могли снять со счетов его деньги, а если банки не примут доверенности, его убьют. Об этом страшно читать, а когда такое случается с кем-то из друзей, то чувства не описать словами. Лично я считаю, что все его деньги у жены, а о доверенности рассказывают, чтобы поторговаться. Я думаю, что деньги он хранит на счете жены или на номерном счете, поэтому в конце концов его отпустят, живого и здорового. Но какой это ужас – платить преступникам!»

P.S. Мы живем в ужасные, страшные времена. Только что в «Геральд трибюн» я прочитала, что похитили моего близкого друга, финансиста из Аргентины, мсье Коко де Рено. Судя по всему, выкуп требуют астрономический, и его жена и дочь, бедняжки, в Швейцарии вне себя от горя. Я немедленно позвонила им, но они не хотят разговаривать, чтобы похитители всегда могли дозвониться. Они говорят, что не видели Коко вот уже несколько месяцев и теперь не знают, где он, что совершенно ужасно. Газеты пишут, что он должен послать им доверенность, чтобы они могли снять со счетов его деньги, а если банки не примут доверенности, его убьют. Об этом страшно читать, а когда такое случается с кем-то из друзей, то чувства не описать словами. Лично я считаю, что все его деньги у жены, а о доверенности рассказывают, чтобы поторговаться. Я думаю, что деньги он хранит на счете жены или на номерном счете, поэтому в конце концов его отпустят, живого и здорового. Но какой это ужас – платить преступникам!»

Хьюберт медленно перечитал письмо Паулине Фин, которая вернулась через день после того, как Мэлиндейна бросили бывшие секретари.

С тех пор как увезли мебель, каждый день венчался новой ссорой, молодым людям не хватило выдержки, чтобы месяц ночевать в спальных мешках и есть на кухне. Месяц – все, что Хьюберт просил; он был нужен, чтобы никто ничего не заподозрил.

Мебель и картины Мэгги уже пошли с молотка в Лондоне. Неплохой барыш принесли даже копии картин и поддельные стулья, не говоря уж об оставшихся подлинниках. Когда Массимо забрал свою долю, Хьюберту все равно осталось целое состояние, то самое состояние, которое, по его мнению, он заработал, давая Мэгги советы. Теперь оставалось лишь месяц или чуть дольше поизображать нищего, чтобы не поняли, что он причастен к пропаже чужой собственности. Массимо покинул страну в неизвестном направлении. Сказал, отправится в Калифорнию, что, разумеется, значило – куда угодно, только не в Калифорнию. Очевидно, адвокат привык время от времени бесследно исчезать. Доля Хьюберта надежно хранилась там, где она была в наибольшей безопасности, то есть в Швейцарии.

– Мисс Фин, – произнес Хьюберт, когда она появилась на пороге спустя день после отъезда мальчиков, – если вы хотите забрать оставшиеся пожитки, то пришли не по адресу. Приезжали судебные исполнители. Они забрали все, включая ваши панталоны. Мне остались лишь предметы первой необходимости, и я, потомок богов, теперь нищий. В общем, мы с вами должны рассчитаться.

– Вот именно, – согласилась Паулина. – Для начала, пожалуйста, отдайте мою зарплату за пять месяцев.

– Не надо вульгарности, – поморщился Хьюберт, открыл кухонный буфет, достал из жестяной коробки пачку банкнот и отсчитал то, что ей полагалось. – Женщины, – заключил он, – невероятно приземленные создания.

Паулина села и пересчитала деньги.

– Ваши мальчики тоже уехали. Полагаю, исключительно по возвышенным причинам. Вы остались один и даже без мебели. Откуда эти деньги?

– Это вас не касается, больше вы не секретарша! – отрезал Хьюберт. – Вы развалили мое Братство и втоптали в грязь мою репутацию. Недавно я получил анонимное письмо, в котором меня сравнивают с самозванным католическим прелатом, который пару лет назад обосновался в Неми с бандой последователей, иконами, распятиями и документами, заявив, что Ватикан поручил ему торговать разнообразными предметами. А когда виллу окружила полиция, он совершил самоубийство. Автор письма даже приложил газетную вырезку!

Хьюберт протянул ее Паулине.

– Вы полюбуйтесь, чем он себя убил! – возмутился он. – Бокал vino ai topicida! Может быть, это кажется похожим на название блюда в ресторане, но на самом деле это вино с крысиным ядом! Какое низкопробное самоубийство! Автор письма предлагает совершить мне то же самое.

– Ужасный почерк.

– Правописание не лучше. Какая-нибудь деревенская кумушка. Какая разница?

– О, Хьюберт! Вы же не станете совершать самоубийство? – взволновалась Паулина. – Мне не так уж нужны эти деньги. Возьмите их обратно. Держите.

– Я и не думал о самоубийстве, – гордо ответил Хьюберт. – Но я уберу эти деньги, здесь они будут в большей сохранности. Надеюсь, мисс Фин, что вы усвоили урок.

– Я схожу в магазин и приготовлю обед.

– У меня есть и другое письмо, – сказал Хьюберт. Он достал письмо Мэгги и прочитал его вслух.

– Эта женщина опасна, – решила Паулина. – Где сейчас мебель?

– Откуда мне знать? Все увез ее адвокат.

– А ваши рукописи? Где все документы?

– В Риме, – ответил Хьюберт. – Я перебазировал их в Рим. Равно как и культ Дианы, который, кстати, процветал там еще в четвертом веке до нашей эры.

– Я видела в Риме отца Катберта.

– Полагаю, вы говорили обо мне, моя дорогая. О чем же вам еще разговаривать?

– Он предложил замечательную идею: вам надо вступить в харизматическое движение и руководить встречами. Вы великолепно вводите публику в транс. К тому же это никак не противоречит Диане, хранительнице природы.

– Прошло немало времени с тех пор, – заметил Хьюберт, – когда Гомер воспевал чудеса Артемиды, ставшей впоследствии Дианой. Он называл ее повелительницей дикой природы. О харизме и дикой природе многое можно сказать.

– Они – новое течение, – смиренно сказала Паулина. – Надо же вам на что-то жить, Хьюберт. Нельзя навечно запереться с четырьмя кухонными стульями.

– Так или иначе, мисс Фин, – ответил Хьюберт, – я справился не так уж и плохо.

– Уезжаем сегодня в полночь, – сообщил Хьюберт Паулине. Был вторник, двадцать шестое августа. После праздника Дианы прошло тринадцать дней, а до даты, на которую Мэгги назначила вывоз давно проданной мебели, остался только один. Утром, когда Паулина вернулась из поселка, Хьюберт забрал у нее газеты и дождался, пока она сварит кофе. – Уезжаем в полночь, – повторил он.

Потягивая чашечку кофе, Мэлиндейн протянул Паулине развернутую газету с фотографией безголовой статуи.

– Это знак, – объяснил Хьюберт.

Две статуи у фонтана в Палермо были изуродованы вандалами, в заголовок статьи попала та, которая больше пострадала: «Обезглавленная Диана». На плохой фотографии можно было разглядеть статую мускулистой безголовой Дианы в комплекте с псом и оленем.

– Это знак, и он предназначен для нас, – глубокомысленно произнес Хьюберт. – Вы со мной согласны?

– Одно хорошо, – заключил Хьюберт. – Когда тебе нечего защищать, ничто не мешает просто сходить на прогулку.

Он вышел после заката, пока Паулина перекладывала скудные пожитки в автомобиль, готовясь к переезду. Бобби Лестер, ее давний бывший работодатель и добрый друг отца Катберта, одолжил им квартиру с видом на Пьяцца-дель-Пополо. Паулина поставила жестянку с деньгами на кухонный стол, чтобы за ней было проще приглядывать, и с чувством выполненного долга уселась читать газету и слушать радио. На ней была черная блузка и красная юбка, отчего бедра казались еще шире, чем на самом деле. По-хозяйски разместившись на кухонном стуле, Паулина испытывала счастье, сознавая, что неотделима от будущего Хьюберта.

Тем временем Хьюберт решил, что в последний раз прекрасным озером надо полюбоваться с нового ракурса. На открытках несложно найти любой ракурс, но пока еще Неми был настоящим. Хьюберт неторопливо зашагал по древнеримскому тракту прямо в поселок, мимо облупившегося здания администрации. Весь июль и август поселок кишел туристами, среди них попадались иностранцы и немало пилигримов, которые толпами валили из Кастель-Гондольфо, куда папа перебрался на лето, тех самых пилигримов, которых Хьюберт когда-то ждал с нетерпением. В сумерках же только местные жители кучковались вокруг баров да влюбленные парочки у стен замка глазели на луну.

Рядом с церковью выложили мозаичное панно, чтобы увековечить визит папы в шестьдесят девятом году. Хьюберт остановился, чтобы разглядеть его повнимательнее, и в свете фонаря обнаружил среди орнамента герб Неми: синий с белым, желтым, темно-красным и золотым, окруженный словами «DIANE NEMUS – ЛЕСА ДИАНЫ». Справа красовался блестящий символ местного монашеского ордена, сверху – папский щит со скрещенными золотым и серебряным ключами святого Петра. Хьюберт редко гулял по Неми.

– Неми мой, – пробормотал Хьюберт, – но пора двигаться в Рим.

На самом деле он чувствовал себя легко и беспечно. Мэлиндейн искренне радовался переезду, зная, что с финансовой стороны его будущее безоблачно, а благодаря иезуитам еще и полно надежд и приключений.

По пологим и крутым холмам, через мост и рощу он шел к храму Дианы. Старая, но почти полная луна освещала ему путь. «Лес надо рубить под старой луной», – сказал как-то Хьюберту в Неми местный житель, собиравший хворост. Хьюберт улыбнулся луне и как никогда сильно почувствовал, что он – потомок Дианы Немийской.

Место, где находился храм Дианы, было закрыто для широкой публики, и даже местные редко забредали в ее густые леса. Но Хьюберт знал дорогу через «гроты дьявола». Там находился обширный лабиринт пещер, который простирался до самого замка. Когда-то, в тяжелые времена, в них находили себе приют бродяги. Сейчас пещеры были заброшены, а вход в некоторые из них полностью скрылся в густых зарослях. Хьюберт, пробиравшийся через чащу, остановился, чтобы обломить ветку, преграждавшую путь. «Лес надо рубить под старой луной». Ветка легко отломилась.

Внезапно впереди показалась человеческая фигура – то ли старуха, то ли цыганка, которая направлялась в его сторону, освещая дорогу фонариком. Позади нее Хьюберту послышались голоса, но, еще раз прислушавшись, он решил, что ошибся. Старуха, одетая в какие-то лохмотья, с нелепым платком на голове, уже собиралась пройти мимо с привычным «бонасера».

– Мэгги! – воскликнул Хьюберт. Женщина остановилась, осветила его фонариком и расхохоталась.

Они сидели рядом, глядя на озеро и ущербную луну. Мэгги, разумеется, взяла быка за рога и, не объяснив ни свой внешний вид, ни причину, почему она находится в такой час в этом заброшенном месте, сразу сообщила:

– У меня все в порядке, спасибо. А у тебя?

– Все хорошо, – ответил Хьюберт.

Потом они нашли куда сесть, и Мэгги сказала:

– Хьюберт, ты не поверишь, моя невестка Мэри по уши влюбилась в Берто, а он совсем растерялся, потому что любит только меня, ну ты представляешь. Он пытается подсунуть ей знакомого престарелого журналиста, потому что решил, что Мэри просто нужен мужчина старше ее, что-то вроде отца. Ситуация душераздирающая, а во всем виноват Майкл! Пусть он и мой сын, но я знаю, что он уделяет Мэри недостаточно внимания. Знаешь, только между нами, он ведет себя просто неприлично.

– Все образуется, – успокоил ее Хьюберт. – Мэгги, ты прекрасно выглядишь даже в этом нелепом наряде.

– Хьюберт, ты такая душка! Эта одежда – символ того, что я разорена. К тому же так никому и в голову не придет меня похищать. В наши дни кто только этим не занимается! И кого только не похищают!

– Да, я знаю. Ты писала про бедного Коко де Рено. О нем есть новости?

– Я бы не назвала его бедным. Хотя когда он заплатит выкуп, то неминуемо станет таким. А как твои дела, Хьюберт? Процветаешь?

– Умеренно, – ответил он.

– Ну конечно же, ты ведь продал мою мебель и картины! Я написала письмо для отвода глаз, чтобы Берто успокоился. А где Массимо де Вита?

– Честное слово, Мэгги, понятия не имею. Поздно искать ветра в поле.

– Знаю, – жизнерадостно ответила она.

– Мне очень жаль, что де Рено прикарманил твое имущество.

– Скоро все вернется. Минус тридцать процентов.

– Доля похитителей?

– Точно.

– Где его держат? – поинтересовался Хьюберт. – Газеты уже затихли, значит, он не в Италии?

– Кто-то думает, что в Калифорнии, кто-то ставит на Бразилию, – кокетливо протянула Мэгги. – На самом деле он здесь, в пещере, под охраной. Я только что ходила взглянуть. В конце концов у меня есть полное право злорадствовать.

– Твои чувства вполне понятны, – согласился Хьюберт. – Скоро его отпустят?

– Этой ночью или утром. Ты бы видел, в каком он бешенстве – жена пыталась тянуть с выплатой! Но ей таки пришлось все отдать, все! На меньшее я бы никогда не согласилась.

– Ты уверена, что он не донесет на тебя?

– Разумеется! У него самого рыльце в пушку. Иногда жулику тоже можно доверять.

– Да, это правда.

Она пожелала ему доброй ночи и, подобрав поношенные юбки, засеменила дальше по тропе, терявшейся в чаще. В фонарике не было необходимости: почти полная луна и без его помощи озаряла прибрежные заросли и поля, усыпанные щедрыми плодами земли.

Примечания