Кто восстанет из звездной пыли?

Оценивать «Звёздные войны» в категориях киноэстетики значит упустить суть более чем примечательного явления, возникшего на самой кромке символического во второй половине ХХ века. Киноэпопея Джорджа Лукаса с самого начала имела метафизическое расширение, оставшееся в тени, главным образом,из-занекоторой наивности упаковки, которая, впрочем, обеспечила посланию максимально широкого адресата.

Пожалуй, именно сейчас, по прошествии немалого времени, мы можем попробовать ответить на вопрос «что это было?», выбрав подходящую для ответа систему координат. Дело в том, что по мере того, как чудесный эффект иллюзиона братьев Люмьер сменялся привычным ожиданием оплаченной экскурсии в царство теней, выяснилось, что в экзистенциальном измерении революционная роль кинематографа весьма относительна. Оказалось, что видеоряд вполне способствует традиционному способу сборки субъекта, помогая проецировать причудливые экранные соединения на мозаичность собственного присутствия. Даже опасности, подстерегающие при сборке,в какой-томомент были успешно типизированы кинематографом: ведь маньяки, вампиры и оборотнипо-своемуодомашнены в визуальности символического. Одомашнены прежде всего тем, что им придана некоторая психологическая убедительность (по крайней мере, последовательность), а также биографическое единство — главное условие успешной зрительской идентификации.

Однако иллюзион кино носит не только перепрофилирующий и успокоительный характер: подспудно в этом цеху придумывается и выковывается инструментарий для неоязыческих конструкций, пригодных для восстановления утраченных архаических способов связи с трансцендентным. Мы жаждем того, что позволит выйти за рамки искусства воодушевления.

Один из первых шагов в этом направлении, проект Лукаса «Звёздные войны» и по сей день остается одной из самых действенных прививок параллельных миров. Именно к «Звёздным войнам» можно отнести слегка перефразированную поэтическую строчку: «кино бывает больше, чем кино». Фильм Джорджа Лукаса — это целлулоидный, а теперь и электронный алтарь, вокруг которого давно уже водят незримые ритуальные хороводы, пока ещё не вполне отслеженные миром. Множество обстоятельств способствовали и продолжают способствовать сверхлитературной и, так сказать, метаисторической судьбе проекта. Прежде всего это квота внутренней разнородности того сюжетного и визуального материала, который вошел в состав «корпуса текстов» — всё ещё привлекательного открытого. В отличие от «Властелина колец» или, скажем, Гарри Поттера, «Звёздные войны» не имеют четкой первичной литературной основы и вообще линейного нарратива. Это история недорассказана и недопонята, она рассказывается и предъявляется сейчас.

С точки зрения жанров, расположенных внутри искусства, такое положение дел является, скорее минусом. Если бы читатель познакомился сначала с виконтом де Бражелоном, затем с двумя избранными главами «Трех мушкетеров», а затем с переделкой того же «Де Бражелона», он, наверняка, испытал бы досаду, а возможно, и потерял бы интерес к эпопее Дюма. В большинстве случаев последовательность предъявления и, так сказать, развертывания, срабатывает на уровне естественной установки — тем самым искусство санкционирует и усиливает направленность линейного времени,зачищает«сырую действительность» с её панорамностью, тупиками и никуда не ведущими развилками. Линейная упорядоченность, нарративная последовательность это то, что оставляет искусственность в пределах искусственного, препятствуя осуществлению теневой возможности мифологизации и алтаризации.

Но есть же Библия, которая до сих пор остается священной книгой во многом благодаря разнородности входящихв неё текстов-фрагментов. Таким образом соблюдается мерность, способность к размещению некой полноты человеческих устремлений. С этой точки зрения проект «Звёздные войны» едва ли не ближе всего стоит к Священной книге. Объемность киноэпопеи, особое положение этого воистину суперфильма до конца ещё не осмыслено. В нем есть общая интрига, канва, которая скорее предугадывается, чем излагается: здесь сплелись утопическая этнография, утопическая техника, восстанавливаемая из остатков мифогенная эффективность руководства к действию. Есть Йода и другие великие джедаи. В качестве своей краткой проповеди Йода утверждает простую и, одновременно парадоксальную мысль:размер не имеет значенияс теоретической и уж тем более с метафизической точки зрения (кажется, прежняя версия звучала так:несть ни иудея, ни эллина). Посылы эпопеи в большинстве своем крайне незамысловаты, у многих кинокритиков даже возникает вопрос: на что же Джордж Лукас, столь одаренный художник, потратил свою жизнь? Что это за послание, которое ему так необходимо передать?

Для понимания сути послания нужен некоторый исторический разбег. Возьмем интуитивно очевидное разделение на естественное и сверхъестественное. Одна сторона, «естественное» есть то, что объяснимо, дано по факту или по умолчанию, другая сторона всегда представляет собой эксцесс, особым образом маркированный способ данности мира — через восхищение, ужас, зачарованность, но никогда бесстрастно. Бесстрастным, привычным является именно естественное. И вот, в этой дихотомии естественного и сверхъестественного, естества и волшебства, возникает вопрос об искусственном — и, разумеется, вопрос об искусстве: куда же поместитьего? Поразмыслив, мы придем к неожиданному выводу, что искусство и искусственное по своим основополагающим принципам ближе к естественному, чем к сверхъестественному. Свою важнейшую задачу искусство (в том числе и киноискусство) видит в том, чтобы убедить свидетелей в естественности происходящего: непрерывность повествования и хронологическая последовательность событий (в отличие от их объяснения) как раз и являются инструментами, призванными придать характер естественного любому вымыслу.

Наконец, и реакция на искусство, особенно в эпоху его перепроизводства, сплошь и рядом оказывается даже более обычной, естественной, чем реакция на живого, притаившегося в углу паучка.

Проект «Звёздные войны» примечателен тем, что его можно отнести к особой категории воздействующих стимулов — к сверхъискусственному. И дело тут не в виртуозности иллюзиона. Первые снятые эпизоды великой эпопеи были прорывом в визуальной технике — и в этом качестве, они, несомненно, произвели должное впечатление. Но, как водится, достижения Лукаса были незамедлительно экспроприированы киноискусством будущего — и в этом, пожалуй, одно из предназначенийсверхъискусственного, быть генератором произведений искусства. Однако речь идет не о главном предназначении.

Хотелось бы остановиться на сверхзадаче, состоявшей в том, чтобы синтезировать работающую матрицу неоязычества — стал бы Лукас тратиться на меньшее! В условиях, когда костры всесожжения погасли, когда опыт веры стал главным дефицитом зрелых цивилизаций, а «сверхъестественное» оказалось уделом маргиналов или просто фигурой речи, на повестку дня действительно выдвинулось сверхъискусственное — новый мир, призванный не просто быть текстом или плоской распечаткой, но претендующий на воссоздание эталонов действенности и чувственности.

Насколько можно судить, предшественником Лукаса в деле синтеза сверхъискусственного был Вагнер с его Нибелунгами, и при всей непохожести проектов, различии талантов и степени одержимости (хотя последнее, кажется, сходно) мы вправе провести параллели между двумя сверхъискусственнымивозвышенностями. Любопытно, что главными героями неоязыческого сверхъискусственногомифа оказались не брахманы, а кшатрии, воины. Сословие кшатриев, в отличие от брахманов, магов и их последователей, современных специалистов по словам, невысоко ставит заклинания, проклятия, наговоры и прочие приемы волшебства. Уделяя им необходимое внимание, воины, взявшие на себя ответственность за этот мир, несравненно выше ставят доблесть, отвагу, неустрашимость. И чистоту помыслов, доходящую порой до детской наивности. Ведь и степень мужества, как правило, определяется тем, насколько сохранилась в рыцаре душа ребенка. Это очень верный ход в рамках действенного мифа, поскольку мастера хитросплетений и козней оттачивают мастерство друг о друга, а чистая, не изъеденная хитросплетениями душа обезоруживает их. Принцип «будьте как дети» Лукас без колебаний заимствует у христианства, соединяя его с элементами героического эпоса,пост-технократической утопии и многочисленными аппликациями визуальности, рожденными уже в лоне кинематографа.

Лазерные мечи джедаев давно превратились в образцы для детских игрушек, космические корабли стали поводом для пародий, а общий интерьер фильма обрел статус, если можно так выразиться, радикальнойдизайн-идеи. Что ж, уже не мало, хотя подобное воздействие может оказывать и искусство, не претендующее на параметры сверхъискусственного. Следует обратить внимание на более важное обстоятельство — на политическую мифологию республики, призванную произвести эффект врожденной инъекции «республиканства»; ведь обветшавшие слова конституций и косноязычие политиков ничего подобного произвести не способны.

Современный экологический миф тоже обрел дополнительную укорененность на полях «Звёздных войн» — и тут, наивность, детскость и зримость нисколько не идут во вред, они только способствуют вживлению синтетического алтаря в психологию новой бесхозной паствы. В сущности главная проблема состоит в быстрой устареваемости технического (в самом широком смысле слова) антуража, в быстрой экспроприации найденного «естественным», то есть подражательным искусством.

Но история ещё не закончена, проект открыт, сотворчество возможно во многих измерениях. И, даже если алтарь не заработает, если огонь всесожжения вспыхнет на каком-нибудь другом алтаре, «Звёздные войны» останутся первой заготовкой нового постсимволического производства, производства сверхъискусственного на пустующем месте сверхъестественного.