Источник электронной публикации — http://chri-soc.narod.ru/
Заметки по имущественному учению св. Иоанна Златоуста
1. Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве и собственности
Св. Иоанн Златоуст известен как великий святитель и учитель Церкви. Он призывал людей жить сообразно Божьим заповедям. Поэтому православные чаще видят в нем пастыря, чем богослова. Но если повнимательней прочитать его творения, то мы вдруг обнаружим удивительно стройное, продуманное богословие богатства, бедности, собственности и милостыни, которое просто нельзя игнорировать при анализе любой хозяйственно–экономической деятельности.
К сожалению творения, да и сама личность Златоуста у нас зачастую подаются в столь отредактированном, приглаженном виде, что разглядеть его подлинное лицо и в самом деле непросто. Да, Златоуст прежде всего — учитель нравственности. С удивительной интуицией избегая спорных моментов современного ему богословия (за которые в его время — IV–V вв. — можно было легко заработать обвинение в ереси), великий святитель всю силу своего ораторского таланта посвятил проповеди того, как надо жить человеку в этом мире, если он хочет носить имя христианина. Мало кто, как Златоуст, так понимал сущность греха. И уж конечно, в деле изображения греха, выявления всех его извивов и следствий, ему не было равных. Двенадцать двойных толстенных томов его проповедей вмещают, казалось бы, все. Но о чем святитель говорит чаще всего? Не поверите — о богатстве и собственности! Лишь только комментируемый им фрагмент Писания дает малейший повод, Златоуст сразу же его использует, заводя разговор о вреде богатства и обличая имущих в жестокосердии. И даже, когда текст далек от имущественных проблем, часто святитель переводит разговор и снова выходит на любимую стезю. О, как много и больно доставалось от него богатеям! Сколько утешений адресует он бедным! Порой кажется, что в наскоках Златоуста на богатство нет никакой системы. Но это не так. Все продумано и выверено — надо лишь дать себе труд понять логику святителя.
Кстати, долгое время приверженность Златоуста к имущественной теме как бы не замечалась нашими богословами. Видимо, их это смущало: святой, тем более учитель Церкви, должен глаголать о божественном, а тут — презренная собственность… Например, наш известный богослов и прекрасный знаток святоотеческой литературы архиеп. Филарет (Гумилевский), младший современник св. Филарета Московского, в своем трехтомнике «Историческое учение об отцах Церкви» на многих страницах разбирает чисто богословские мнения Златоуста, но ни одним словом не упоминает о его воззрениях на богатство и милостыню. Лишь в начале XX в., когда наше богословие возмужало, в связи с 1500–летием со дня смерти святителя, появился ряд статей, утверждающих, что тема богатства, бедности, собственности и милостыни у Златоуста — тема номер один. В частности, наш замечательный богослов И.В.Попов (ныне причисленный к лику святых) писал "Ни о чем св. Иоанн Златоуст не говорил так много и так часто, как о богатстве и бедности". И указывал, что к этой теме великий святитель подходит с нравственной стороны. Очевидное наконец–то было высказано вслух.
Конечно, у Златоуста были предшественники. Об одном из них следует сказать особо — Климент Александрийский, учитель Церкви конца II — начала III вв. Климент написал небольшую книгу «Кто из богатых спасется?», где изложил свой взгляд на проблему богатства. По Клименту, собственность, даже значительная, допустима — иначе как человеку прожить? Но привязываться к ней — грех, которого следует избегать. Человек должен быть не пленником, а повелителем своего богатства, должен из него благотворить — и тогда оно пойдет на пользу.
Златоуст, безусловно, книгу Климента знал. И, произнося свои проповеди, он всегда имеет ее в виду — часто соглашается с ней, но зачастую неявно с ней спорит. Ибо жизненный опыт великого святителя в имущественной сфере оказывается более полным и разнообразным. Очень интересно проследить этот диалог–спор двух известных учителей Церкви. По сути дела они создают две различные философии собственности, в чем–то близкие, но далеко не тождественные.
Но в чем же особенность имущественных воззрений Златоуста?
Об этом — в предлагаемом цикле заметок.
2. Св. Иоанн Златоуст о богатстве и любостяжании
У него свой взгляд на предмет, впрочем, свойственный всей святоотеческой мысли. Взгляд сотериологический — как человек должен относиться к собственности, чтобы спастись, т. е. достичь вечной жизни с Богом? Позиция совершенно неуязвимая! Ведь вряд ли есть что–нибудь более важное для человека, чем его судьба в будущей вечной жизни. Поэтому имущественное учение Златоуста является самым настоящим богословием, причем, наивысшей пробы.
Прежде всего, укажем, что святитель, как правило, пользуется понятием «богатство», может быть не слишком строгим с экономической точки зрения, но достаточным для его целей. Под «богатством» он всегда понимает значительную частную собственность, безразлично к тому, используется ли она на развитие производства или на собственные нужды.
Кардинальным для Златоуста является вопрос: губительно ли обладание богатством? Теоретически, вроде бы, нет. Живший за 200 лет до Златоуста учитель Церкви Климент Александрийский считает, что губительно любостяжание — страсть присвоения вещественных ценностей. Именно она закрывает путь в Царство, но не богатство само по себе. Ведь и бедный может быть любостяжательным, и богатый бывает бессребреником. И, казалось бы, Златоуст согласен. Он не раз о том же говорит:
"Не богатство — зло, а любостяжание и сребролюбие" /II,33/[1].
"Не о богатых упоминай мне, но о тех, которые раболепствовали богатству. Иов был богат, но не служил мамоне" /VII,243/.
Но есть и другой ряд высказываний святителя, где он обличает именно богатство и богатых:
"Оно (богатство — Н.С.) душу делает гнусною, — а что бесчестнее этого?" /XI,415/.
"Подлинно, богатство делает (людей) безумными и бешеными" /XI,417/.
"душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного" /IX,132/.
Что это — описка, небрежность, или неудачное выражение? Ведь в принципе вроде бы Климент совершенно прав — не могут бесчувственные вещи быть причиной духовной гибели человека. Зачастую Златоуст сам себя осаживает и поправляется:
«О деньги, или лучше, о, безумная страсть к деньгам! Она низвращает и ниспровергает все; для денег многим все кажется басней и пустяками» /X,158/.
Однако примеры, когда Златоуст именно само богатство считает губительным, можно приводить еще и еще. Их слишком много, чтобы все это считать просто ошибкой или непоследовательностью великого святителя. Нет, дело в другом. И сам Златоуст дает объяснение своим «оговоркам», выводя поразительный закон губительной зависимости между богатством и любостяжанием. Вот некоторые высказывания Златоуста, число котороых можно множить и множить:
"Я никогда не перестану повторять, что приращение богатства более и более возжигает пламя страсти и делает богачей беднее прежнего, возбуждая в них беспрестанно новые пожелания… Смотри вот, какую силу и здесь показала эта страсть. Того, кто с радостью и усердием подошел к Иисусу, так помрачила она и так отяготила, что когда Христос повелел ему раздать имение свое, он не мог даже дать Ему никакого ответа, но отошел от Него молча, с поникшим лицом и с печалью" /VII,645/.
"Итак, кто презирает богатство, тот только подавляет в себе страсть к нему; напротив, кто желает обогатиться и умножить свое имение, тот еще более воспламеняет ее, и никогда не в силах подавить" /VII,647/.
"летать, скажешь, невозможно. Но еще более невозможно положить предел страсти любостяжания; легче для людей летать, нежели умножением богатства прекратить страсть к нему" /VII:648/.
"Разве вы не знаете, что чем больше кто имеет, тем большего желает?" /XII,26/.
"ничто так не возбуждает страсти к богатству, как обладание им" /XI,870/.
Итак, чем больше человек имеет, тем более в нем воспламеняется страсть любостяжания, которая заставляет человека иметь еще больше. Этот эффект под названием «положительная обратная связь» хорошо известен в технике: такая система, как говорят инженеры, «идет вразнос», и ее разрушение неминуемо. Увы, то же самое происходит в системе «любостяжание–богатство», когда страсть любостяжания разрастается до гибельных пределов.
Ну а как же примеры щедрых богатых? Да, они есть, отвечает Златоуст. И сам приводит примеры: Авраам, Иов. Но чтобы не прилепляться душой к богатству, нужна особая благодать, которая дается очень и очень немногим. А остальным, чтобы не угодить в петлю, надо бежать от него как от огня, довольствуясь лишь необходимым.
Ныне подобные советы многим кажутся просто нелепыми. Как это — ограничиваться необходимым? Наоборот, смысл жизни в том, чтобы ловить от вещей кайф. А потому их нужно больше и больше — лишь бы были деньги! И свирепствует «петля Златоуста», губя многих и многих, даже не подозревающих о ее существовании.
3. Св. Иоанн Златоуст: "Сребролюбие возмутило всю вселенную"
Много ли людей попадают в «петлю Златоуста»? По мнению великого святителя — огромное большинство. По этому поводу у Златоуста нет никаких иллюзий: любостяжание стало самым распространенным и стойким грехом человечества. Вот только небольшая часть его высказываний на этот счет:
"Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок" /VIII:270/.
"От неистовой любви к деньгам все погибло. Кого, кого мне винить, — не знаю: до такой степени это зло завладело всеми, — правда одними в большей, другими в меньшей мере, однако — всеми. И подобно тому, как сильный огонь, будучи брошен в лес, все ниспровергает и опустошает, так и эта страсть губит вселенную: цари, правители, частные люди, нищие, женщины, мужчины, дети, — все в равной мере поработились этому злу. Как будто какой–то мрак объял вселенную, — никто не выходит из опьянения! Правда, против любостяжания слышатся бесчисленные обвинения, и в частном разговоре, и среди народа; но исправления нигде не видим" /XI:748/.
"О сребролюбие! Все свелось к деньгам, — потому и перепуталось! Ублажает ли кто кого, помнит деньги; называют ли несчастным, причина опять в них же. Вот о том только и говорят, кто богат, кто беден. В военную ли службу кто имеет намерение поступить, в брак ли кто вступить желает, за искусство ли какое хочет приняться, или другое что предпринимает, — не прежде поступает к исполнению своего намерения, пока не уверится, что это принесет ему великую прибыль" /VII:885–886/.
«Образумимся, прошу вас (…) все мы простираем руки на любостяжание, и никто — на вспомоществование (ближним); все — на хищение, и никто — на помощь; каждый старается, как бы увеличить свое состояние, и никто — как бы помочь нуждающемуся; каждый всячески заботится, как бы собрать более денег, и никто — как бы спасти свою душу;все боятся одного, как бы не сделаться бедными, а как бы не попасть в геенну, о том никто не беспокоится и не трепещет» /XII:194–195/.
«В том–то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала, по–видимому, невозможной, — и что даже не верится, чтобы кто–нибудь ей следовал» /VIII:441/.
"В самом деле, кто от слов моих сделался склоннее к подаче милостыни? Кто расточил имение? Кто половину, кто третью часть роздал? Никто!" /VII:872/.
Читатель наверняка почувствовал, что эти тексты более похожи на стон, чем на проповедь. Это плач великого любящего сердца о гибнущем человечестве. Ничего подобного у Климента Александрийского мы не найдем.
Горькие слова святителя наводят на нелегкие размышления. Прежде всего становится ясно, почему для Златоуста имущественная тема — тема «номер один». Да потому, что нет страшнее беды, нет распространеннее порока, чем любостяжание — даже не «большинство», а «вся вселенная», «все мы» подвержены этой страсти, и «никто» не следует добродетели нестяжания. Вот диагноз святителя!
Кроме того, эти тексты удивительно современны. Ведь во времена Златоуста деньги, тем не менее, не определяли всего. Тогда большинство населения (особенно в деревне) жило натуральным хозяйством и было более зависимо от плодов своего труда, чем от рынка. Но что говорить сейчас, когда все покупают для жизни всё? Если тогда сребролюбие было столь губительно, то ныне оно куда страшнее, куда изощреннее и куда тотальнее. В этом смысле весь анализ Златоустом имущественной проблемы имеет исключительное значение.
4. Богатство и любовь по св. Иоанну Златоусту
Златоуст разворачивает целую имущественную философию в свете любви к ближнему. Именно с этой точки зрения он смотрит на богатство: умножает ли оно любовь, или, наоборот, тушит ее. И здесь с удивительным прямодушием и бесстрашием он говорит об обратной зависимости между любовью и богатством:
"желание иметь средств к жизни больше, нежели сколько у ближнего, происходит не от иного чего, как от того, что любовь охладела" /XI:153/.
"каким образом владеющий богатством бывает благ? Конечно, он не благ, но он становится благим, когда раздает свое богатство. Когда же не имеет его, тогда он и благ; и когда раздает его другим, тогда тоже благ; а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим /XI:705/.
Мы уже говорили о том, что богатый должен отдать все, причем аргументация Златоуста находилась в лично–аскетической плоскости (опасность быть задушенным «мертвой петлей»). Но великий святитель постоянно выставляет и другой аргумент: любовь к ближнему заставляет богатого (если он христианин) раздавать свое имение:
"Вот почему и признаком учеников Своих Он поставил любовь, потому что тот, кто любит, необходимо печется о благосостоянии любимого лица" /VII:781/.
Поэтому для Златоуста уже сам факт обладания богатством говорит о том, что этот человек отвергся христианской любви. В этом смысле богатство для святителя является как бы лакмусовой бумажкой, высвечивающей степень любви в человеке. В качестве примера он не раз указывает на богача из притчи о богаче и Лазаре.
Относительно способов собирания богатства у святителя нет никаких иллюзий — оно как правило наживается неправедно:
"Почему же, скажешь, Он многим дает? Но откуда видно, что Он дает? Кто же, скажешь, дает другой? Собственное их любостяжание, грабительство" /XII:173–174/.
"если ты хочешь разбогатеть, то не лихоимствуй, если хочешь оставить детям богатство, приобретай (богатство) честное, — если только таковое бывает" /XI:21/.
"В отношении имущества невозможно быть одному богатым без того, чтобы наперед другой не сделался бедным" /X:419/.
А вот не требующая комментариев, убийственная формулировка:
"невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости" /XI:703/.
Святитель не устает повторять, что богатство, которое не истрачено на милостыню фактически есть грабительство и подлежит жестокому осуждению:
"не уделять из своего имущества есть также похищение" /I:805/.
"Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько–нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям" /I:805–806/.
Проиллюстрировать эти положения может златоустово толкование на известный евангельский эпизод с богатым юношей. Но об этом в следующей заметке.
5. Эпизод с богатым юношей: толкование Климента Александрийского и св. Иоанна Златоуста
Эпизод с богатым юношей (Мф.19,16–30; Мк.10,17–31; Лк.18,18–30) является ключевым для понимания евангельского отношения к богатству. Благодаря поразительной психологичности происшедшего, яркости высказываний Спасителя, глубине внутреннего смысла эпизод с богатым юношей оставляет неизгладимый след в душе каждого, кто хоть однажды его прочитал. В версии Матфея эпизод выглядит так:
«И вот некто подошед сказал Ему: Учитель Благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще не достает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение. Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышавши это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус воззрев сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф.19,16–26).
Именно на этом эпизоде очень наглядно выявляется разница между имущественными концепциями Климента Александрийского и св. Иоанна Златоуста. Толкование Климентаприведено в его сочинении «Кто из богатых спасется?». Там Климент утверждает, что слова Христа богатому юноше «все, что имеешь, продай и раздай нищим» понимать буквально нельзя: Христос имел в виду не внешний отказ от имения, а внутреннее отвержение той власти, которую имеет богатство над людьми. Климент пишет: «Продай имение твое. Но что значит это? Не это повелевает Господь, о чем некоторые слишком поспешно думают, что наличное свое имущество он должен был разбросать и со своими богатствами расстаться; нет, он должен только (ложные) мнения относительно богатства из своей души выкинуть, алчность и жажду их, беспокоиться о них перестать, устранить со своего пути это терния жизни, заглушающие собой семена Слова». По Клименту, Господь требует не отказа от собственности, а отвержение страсти любостяжания. Этим противопоставлением внешнего внутреннему у Климента и объясняется вся коллизия: юноша «отошел с печалью» не из–за плененности богатством, а потому, что не владел александрийской экзегезой: «Так как богатый и преданный исполнению закона юноша собственного смысла слов Господа не понял, а равным образом и того, как один и тот же человек в одно и то же время может быть и бедным и богатым, располагать внешними благами и не иметь их, может пользоваться миром и не пользоваться, то отошел он от Господа печальным и разбитым».
Златоуст толкует эпизод иначе. Согласно повествованию Матфея юноша утверждает, что исполнил все заповеди закона, включая «люби ближнего твоего, как самого себя». Комментируя именно это место Златоуст удивительно метко замечает: "юноша сам себя обличил в пустом самодовольстве: ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего?" /VII:262/. Этим, собственно, все сказано. Суть эпизода, по Златоусту, в том, что юноша не исполнил заповеди любви к ближнему. И Господь его тут же в этом обличает. «Если хочешь быть совершенным» — первый удар любящей руки: Христос отрицает, что юноша уже достиг совершенства; а юноша в самом деле так думал — ведь он исполнил все заповеди и самодовольно вопрошал «чего еще недостает мне?». «Пойди, продай имение твое и раздай нищим» — второй удар–указание: юноша ясно понял, какую заповедь не исполнил, поскольку тут же почувствовал, что любит не ближних, а свое богатство, причем настолько, что не может с ним расстаться, и он «отошел с печалью». Оказывается совет раздать все имение является частным случаем заповеди любви к ближнему! Кто, обладая богатством, его не раздал, тот ближнего не любит. А можно ли «иметь жизнь вечную» не стяжав любви? Апостолы поняли эту мысль Спасителя и ужаснулись: «так кто же может спастись?». Христос отвечает, что отдать все (и значит — спастись) можно только при наличии крепкой веры в Бога.
Евангельская логика в златоустовом толковании проступает совершенно ясно: кто не любит ближнего как самого себя, тому вход в Царство Небесное закрыт; но «раздай все нищим» — лишь конкретное выражение этой общей заповеди любви применительно к имущественным отношениям. Отсюда понятно, что не выполнивших эту конкретную заповедь, в Царстве Божием не ждут.
6. Златоуст о праве собственности: «Это холодное слово — мое и твое»
Может показаться, что Златоуст совершенно не отличает собственность от богатства. И действительно, для него богатство — большая собственность, причем находящаяся в частных руках. Иначе говоря, богатство для святителя — частный случай собственности, причем наиболее ярко выраженный. А потому все характеристики богатства относятся и к собственности.
Однако, если присмотреться к текстам Златоуста поближе, то обнаруживается, что он все же делает различие между правом собственности и богатством. Он различает их как причину и следствие, как почву и выращенные на этой почве злаки. Это видно уже из того, что у великого святителя Бог нигде не называется богачом, но всегда собственником, ибо Бог — первопричина всего.
О праве собственности Златоуст говорит и прямо. Но из–за того, что святителю был совершенно чужд правовой подход к жизни, он для права собственности применяет термин «мое и твое», который он почерпнул из слов Авраама Лоту: «да не будет раздора между мною и тобою и пастухами моими и пастухами твоими» (Быт.13,8). Эти «мое и твое» очень ярко и образно выражают главную суть права собственности. И в оценке этого феномена Климент и Златоуст существенно расходятся. Климент, отмечая, что «хотя и всякое богатство, каким бы кто ни владел, не составляет прямой собственности того, но что возможно из всей неправоты создавать дело правое и спасительное», фактически считает, что право собственности носит положительный характер, ибо обеспечивает возможность благотворительности: «чем же может наделять другого тот, кто сам ничего не имеет?».
У Златоуста иная оценка собственности. Вот типичное для него высказывание:
«А еще прежде того подумай, возлюбленный, какой вред (происходит) от богатства и какое расстройство от великого избытка. Умножились стада, притекло великое богатство, — и тотчас пресеклось согласие, и там, где был мир и союз любви, (явились) ссоры и вражда. Подлинно, где мое и твое, там все виды вражды и источник ссор, а где нет этого, там безопасно обитает согласие и мир» /IV:358/.
Св. Иоанн Златоуст характеризует речение «мое и твое» как "жестокое и произведшее бесчисленные войны"/III:257–258/, "холодное"/IX:73/. В другом месте, говоря о деньгах супругов, святитель еще более строг:
"это мое? От диавола привнесено это проклятое и пагубное слово" /XI:181/.
Здесь разница мировоззрений особенно бросается в глаза: если Климент в частной собственности видит дело «правое и спасительное», то Златоуст числит ее привнесенной от диавола.
7. Св. Иоанн Златоуст о проценте и ростовщичестве
Учение о собственности великого святителя можно также понять по его отношению к наиболее типичным ее проявлениям. Одним из них является процент, т. е. взимание процентов за ссуду. В капиталистической экономике процент является совершенно необходимым механизмом, благодаря которому в основном и наживаются огромные капиталы. Однако святоотеческая традиция относится к проценту вообще и ростовщичеству в частности резко отрицательно. Полностью поддерживает это негативное отношение и Златоуст:
"Ничего, ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать в рост… Ростовщик обогащается за счет чужих бедствий, тягости другого обращает себе в прибыли,.. под видом человеколюбия роет яму глубже, помогая теснить нищего; подавая руку, толкает его" /VII:59/.
Милостыня от процентов не угодна Богу:
"Но что еще говорят многие: "я возьму проценты и подам бедным?" Хорошо говоришь ты, друг, — только Богу не угодны такие приношения. Не хитри с законом. Лучше совсем не подавать нищему, чем подавать приобретенное такими средствами" /VII:582/.
Однако, несмотря на мнение церкви, взимание процентов было повсеместно распространено, и даже узаконено государством. Так при Константине Великом была установлена довольно высокая ставка процентов: "динарий на сто динариев в месяц", т. е. 12% в год. Уже тогда были хорошо известны типично капиталистические приемы «раскручивания» капиталов, полученных с помощью процентов. Златоуст дает такую их нравственную оценку:
«Заимодавец никогда не наслаждается тем, что имеет, никогда не радуется об этом, да и тогда, как нарастают проценты, не веселится о прибытке, напротив печалится о том, что рост еще не сравнился с капиталом; и прежде нежели этот неправедный рост сравнится совершенно, он старается пустить его в оборот, обращая в капитал и самые проценты, и насильно заставляя производить временные порождения ехидн. Таковы проценты!» /VII:583/.
«Неправедный рост» — вот приговор проценту, изреченный великим святителем.
8. Св. Иоанн Златоуст: личный идеал — нестяжание. Гимн добровольной бедности.
Личный идеал христианина, по Златоусту, — полное нестяжание, добровольная бедность. Такой вывод легко уже сделать из предыдущего рассмотрения: богатство — коварный враг; богатый должен ради спасения отдать все; бедный свободен от привязанности к имуществу, и потому может следовать Богу; «мое» — от диавола. Златоуст исключительно высоко ставит добровольную бедность:
"Бедность — великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное" /II:41/.
В плане личной психологии следование такому идеалу дает возможность освободиться от власти маммоны и свободно следовать за Христом. Вот изумительный фрагмент, ярко рисующий портрет свободного от привязанностей бедного христианина:
"Кто владеет многим, становится рабом многого. Напротив бедный, как человек свободный и чуждый всех этих поводов, есть лев, дышащий огнем, имеет душу отважную и, отрешившись от всего, легко делает все, что может принести пользу церквам, хотя бы нужно было обличить, хотя бы укорить, хотя бы потерпеть множество бедствий для Христа; однажды пренебрегши настоящей жизнью, он удобно и с великой легкостью совершает все. И чего, скажи мне, бояться ему? Чтобы кто–нибудь не отнял у него сокровищ? Но этого нельзя сказать. Чтобы не лишиться отечества? Но вся поднебесная — город для него. Чтобы кто–нибудь не уменьшил его наслаждений и охранной стражи? Но, отказавшись от всего этого, он имеет жительство на небе и стремится к будущей жизни. Хотя бы нужно было отдать саму душу и пролить кровь, он не откажется. Поэтому такой человек и сильнее, и богаче властителей, и царей, и народов, и всех вообще" /III:197–198/.
Ничего подобного этому гимну бедности у Климента мы не найдем.
Но может быть еще большее значение идеал нестяжания имеет в социальной сфере. Он призывает к щедрой, вплоть до отдачи всего имения, милостыне:
"не уделять из своего имущества есть также похищение" /I:805/.
"если ты не подаешь, пока имеешь, ты не все еще исполнил" /VIII:518/.
"мы получили повеление раздавать имение" /IX:561/.
Последний фрагмент дает ответ на мучающий многих вопрос: является ли раздача всего повелением, заповедью Христовой, или евангельским советом, предлагаемым для особо совершенных подвижников? Точка зрения святителя: так жить должен всякий христианин; если ты так не живешь, то «ты не все еще исполнил». Очень знаменательно, что сам Златоуст в социальном плане причислял себя бедным: «мы бедные» /X:588/, говорил он, солидаризируясь со всеми неимущими, бедными и зарабатывающими на хлеб своим трудом.
Однако тут у современного человека может возникнуть следующий вопрос: если нужно жить в бедности, то как будет развиваться производство? Ведь для этого необходим капитал, нужны средства, орудия труда. Если же всего этого не будет, то человечество будет обречено на голодную смерть.
Свой ответ великий святитель видит в следовании общественному идеалу, о котором поговорим в следующей заметке.
9. Общественный идеал — общность имуществ
Вспомним, что одним из принципов, который разделяли и Климент и Златоуст, является тезис «все — Божие». Климент на этом останавливается. Но Златоуст идет дальше. Значительно дальше. Из того, что все — Божие он выводит, что все должно быть общим. Вот объемная цитата, подробно разъясняющая важность этого тезиса:
"Но разве не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ее? Поэтому если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах? Именно всем поровну выдается определенное количество хлеба, потому что он исходит из житниц домохозяина: дом господский открыт для всех. И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежат всем: мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотрите на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хотя таким образом устыдить человеческий род: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды — разделил между всеми поровну, как будто между братьями, и другое сделал Он общим: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касается того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто–нибудь покушается отнять что–либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорить эти холодные слова: "то твое, а это мое". Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой…Несмотря на то, что необходимое находится в общем владении всех, мы не наблюдаем общения во владении даже ничтожнейшими предметами. Между тем для того–то Бог дал нам первое в общее употребление, чтобы мы научились из этого, что и последние должны быть у нас общие со всеми. Но мы и таким образом не вразумляемся» /XI:704–705/.
Итак: «что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем». А отсюда великий святитель выводит примат общественной собственности над частной:
«Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой» /XI:705/.
Причем, это — не случайная мысль, а хорошо продуманная концепция, к которой Златоуст возвращался не раз. Причем доводы святитель ищет в экономике. Для него ясно, что частная собственность крайне неэффективна:
"А чтобы видеть, что разделение сопряжено с убытками и производит бедность, представим себе дом, в котором десять человек детей, жена и муж: она, положим, прядет пряжу, а он получает доходы отвне. Скажи мне, когда больше издержат они, вместе ли питаясь и живя в одном доме, или разделившись? Очевидно, что разделившись; если десятеро детей захотят разделиться, то понадобится десять домов, десять трапез, десять слуг и постольку же прочих принадлежностей. И там, где много рабов, не для того ли все они имеют общий стол, чтобы меньше было издержек? Разделение всегда производит убыток, а единомыслие и согласие — прибыль. Так живут теперь в монастырях, как некогда жили верные. И умер ли кто с голоду? Напротив, кто не был удовлетворен с большим изобилием? А теперь люди боятся этого больше, чем броситься в неизмеримое и беспредельное море" /IX:114/.
Итак, общность имущества — вот общественный идеал христианства. Он разрешает все недоумения, которые могут возникнуть при рассмотрении личного христианского идеала нестяжания. Производство должно быть общим. Распределение произведенного продукта должно осуществляться между всеми по нужде каждого. Тем самым устанавливается удивительная согласованность личного и общественного идеалов святителя: нестяжание каждого оказывается вполне совместимым с изобилием всего общества. И более того, нестяжание каждого обеспечивает крепость и устойчивость всей общественной постройки.
Однако надо ясно понимать, что осуществление этого общественного идеала возможно лишь в обществе любви, в обществе, где любовь к ближнему исповедуется в той или иной степени всеми.
10. Златоуст об Иерусалимской общине
С особым пиететом великий святитель говорит об общей собственности при описании жизни Иерусалимской общины. Это, может быть, самые вдохновенные страницы Златоуста:
"Когда был исторгнут корень зол, — разумею сребролюбие, — то превзошли все блага и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое, было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые презирали бедных, потому что не было бедных, но бяху им вся обща: и ни един же что от имений своих глаголаше быти; не так было тогда как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая может рождаться гордость от презрения к богатству, то и она была совершенно уничтожена, так как во всем у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе" /III:257–258/.
"Смотри какой тотчас успех: (по поводу Деян.2,44) не в молитвах только общение и не в учении, но и в жизни!" /IX:71/.
"Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим…Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не было презрения, все как дети принимали наставления, все были настроены как новорожденные… Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, — так как то было Господне; не считали и своим, но — принадлежащим братьям" /IX:73/.
"Как в доме родительском все сыновья имеют равную честь, в таком же положении были и они, и нельзя было сказать, что они питали других; они питались своим; только удивительно то, что, отказавшись от своего, они питались так, что, казалось, они питаются уже не своим, а общим" /IX:110/.
"Видишь как велика сила этой добродетели (общения имений), если она была нужна и там (т. е. в Иерусалимской общине). Действительно, она — виновница благ" /IX:112/.
Именно в «общении имений», т. е. общей собственности видит Златоуст христианский имущественный идеал. Причем, он прямо с амвона призывает своих прихожан последовать примеру первохристиан:
"Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни" /IX:114/.
Святитель общность имений даже называет "виновницей благ" /IX:112/. Однако отсюда не следует, что Златоуст считал общение имений панацеей от всех социальных нестроений. Он делает удивительно глубокое и ценное для нас замечание:
"Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание — любовь? Мне кажется, любовь — нестяжание, которое укрепляло ее еще больше" /IX:110/.
Святитель ясно понимает, что общение имуществ должно зиждиться на высочайшем нравственном уровне; только тогда оно будет благодатным и стабильным. Чисто же административное, насильственное введение общения имуществ, без нравственного усовершенствования людей никаких благих плодов не даст.
Несмотря на радикальность, концепция святителя безусловно включает в себя ненасилие. Златоуст уверен, что церковь должна действовать методом убеждения. Он говорит:
"дело священника только обличать и показывать дерзновение, а не употреблять оружие" /VI:413/.
И святитель, применяя самые разнообразные аргументы, обличает и убеждает, беспрестанно стараясь добиться того, чтобы богатые сами поняли ужас того, что они творят и добровольно отказались от своего богатства, раздав его бедным.
11. Златоуст: «Богатство» как «мамона»
Выше мы отмечали мнимое противоречие в воззрениях святителя на богатство: то он видит его нравственно нейтральным, то бичует его как несомненное зло. Объяснение этому «противоречию» в предыдущих заметках было найдено в «петле Златоуста». По воззрениям великого святителя богатство раздувает любостяжание, а то, в свою очередь, толкает на увеличение богатства. Таким образом, богатство и любостяжание настолько тесно связаны между собой, что вполне допустимо рассматривать богатство таким же злом, как и сребролюбие.
Все же от такого объяснения остается неудовлетворенность, поскольку сам святитель признает, что существовали очень богатые люди, не подверженные страсти любостяжания (например, Иов, Авраам). Для того, чтобы удовлетворительно понять ситуацию, заметим, что часто у Златоуста слово «богатство» используется в особом смысле — оно часто заменяется словом «маммона» и наоборот. Например, комментируя знаменитые слова Христа: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф.6,24), Златоуст указывает:
"Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, — сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? (…) Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и мамоне не может быть соединено вместе" /VII:243/.
Тут следует обратить внимание на то, что в приведенном Евангельском отрывке слово «богатство» отсутствует. И тем не менее, Златоуст говорит о сравнении богатства с Богом, хотя тут Бог «сравнивается» с маммоной. Маммона же для великого святителя — понятие безусловно темное, прямо–таки противоположное Христу:
«…не можете, говорится, Богу работати и мамоне (Матф.6,24), — потому что мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных» /VIII:270/.
Поклоняться маммоне для него — раболепствовать богатству:
«Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника, платят дань мамоне, как некоему жестокому тирану» /VII:243/.
«Заповедь — не собирать себе сокровищ на земли, но на небеси (Мф.6,19–20), хотя немногие, однако же находятся исполняющие верно; прочие же все, как будто услышав противоположную заповедь, как будто имея повеление собирать сокровища на земле, оставили небо и прилепились ко всему земному, с безумной страстью собирают богатство и, возненавидев Бога, любят мамону» /I:139/.
Более того, святитель, как мы видели, множество раз выражает свое горестное удивление всевластностью мамоны. От его восклицаний, вроде «Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок», «Я прихожу в изумление от этого (…) Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по–видимому благочестивы» делается просто не по себе. «…поистине, велика сила мамоны!» — заключает Златоуст.
Итак, маммона для великого святителя — тоже название богатства, но в особом смысле. Каком же именно? Сразу ответим: Златоуст словом «маммона» выражал название некой социальной реальности. Точнее, мамонического социального строя, в котором решающая роль принадлежит деньгам и собственности. Название, конечно, образное, но выражающее суть дела. Ведь поклоняться маммоне — это и значит жить по законам строя, в котором правят деньги. Причем, этому строю святитель давал безусловно отрицательную оценку. Именно этим главным образом объясняется его осуждение богатства как такового — святитель осуждал не собственно материальные ценности, а главный предмет вожделения людей при таком «маммоническом» строе, насквозь проникнутом собственническими стремлениями. Тут великий святитель выходит на просторы социологии, хотя и описывает социологические явления в чисто богословских терминах.
12. Отношение Златоуста к милостыне
Говоря об этом, обычно останавливаются на его безграничном восхвалении добродетели милосердия. И действительно, великий святитель ставит милостыню выше девства, выше поста и молитвы, даже выше чудотворений. Еще более достойно удивления, что великий создатель литургии, которая была названа его именем, евхаристическую чашу ставит вровень с чашей холодной воды для нищего: «ты сам делаешься священником Христа, когда руками своими подаешь (нищему — Н.С.) не тело, не хлеб, не кровь, но чашу холодной воды" /VII:479/, ибо «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали мне» (Мф.25,40).
Но нужно понимать, какую милостыню столь ценит святитель. В своих творениях он указывает на свойства подлинной милостыни — милостыни, так сказать, в идеале. Таких идеальных свойств три:
Во–первых, милостыню обязаны давать все, не только богатые, но и бедные. Абсолютная величина милостыни здесь не играет значения. Златоуст пишет:
"Я часто говорил и теперь повторяю: важность милостыни измеряется не количеством подаваемого, но расположением подающего. Вы знаете о вдовице; хорошо всегда на память приводить этот пример, дабы и бедный не отчаявался, представляя ее, положившую две лепты" /VII:229/.
Во–вторых, милостыню необходимо давать всем без разбора, в том числе и — по нашему мнению, недостойным. Мы не имеем право выбирать, кому дать, а кому нет.
"Милостыней потому и называется, чтобы мы подавали и недостойным. Милующий не исправного, а согрешившего милует; исправный достоин похвал и венцов, а грешник милости и снисхождения. Таким образом мы и в этом будем подражать Богу, если будем давать порочным" /III:294/.
Обратимся теперь к третьему свойству подлинной милостыни. Оно, по Златоусту, заключается в том, что отдать нужно всё. Требование, на первый взгляд, неисполнимое и не соответствующее нашим представлениям о милостыне. Но мы уже знаем, что спастись богатому можно только отдав все. Но если это возможно для богатого, то тем более возможно и для бедного. Златоуст не раз приводит пример евангельской вдовы, которая, положив в сокровищницу две лепты, отдала все. Иное, более скупое подаяние, святитель и не считает милостыней:
"Но для чего я напрасно говорю это людям, которые не хотят даже отказаться от привязанности к деньгам, считают их как бы бессмертными и, если подадут только малое из многого, то думают, что уже исполнили все? Нет, это — не милостыня; милостыня — (подаяние) той вдовы, которая пожертвовала "все житие свое" (Мк.12,44)". /XII:233/.
Рассказывая о свойствах настоящей милостыни святитель имел в виду следующую картину. Представим себе, что все отдадут всем все. Тогда результатом будет… христианская община, подобная первохристианской Иерусалимской общине, где торжествует принцип общения имуществ. Именно там реализуются упомянутые "все, всем и всё". Это «ангельское» состояние достигнуто, по Златоусту, путем милостыни:
"Таков плод милостыни: чрез нее упразднялись перегородки и препятствия, и души их тотчас соединялись: "у всех их бе сердце и душа едина" /XI:880/.
Потому–то Златоуст так высоко и превозносит эту общину, что она возникла закономерно, как логическое завершение заповеди Христовой о милостыне. Потому–то так высоко превозносит святитель милостыню, что она является подлинным путем к совершенству, причем не только личному, но и общественному.
13. Златоуст: новоначальные и совершенные
Златоусту, как, впрочем, и другим святым отцам, чужд упрощенный взгляд на вещи по принципу белое/черное. В первую очередь, это выражается в четком различении требований к новоначальным и совершенным, причем именно в области имущественной этики. Если заповеди для стремящихся к совершенству изображают идеал, ту цель, к которым должны стремиться и отдельные личности и общество в целом, то требования к новоначальным указывают на первые шаги, которые христианин должен сделать, следуя по этому пути к идеалу. Златоуст — и великий богослов–моралист и великий пастырь. Его сердце, любя Бога, не может умолчать об идеале, установленном Самим Христом, а любя ближнего, — заставляет скорбеть и заботиться о грешных пасомых, для которых идеал пока оказывается недостижимым. Сам Златоуст, руководствуясь соображениям икономии, это различение не раз оговаривает:
"Итак, если вдруг всего достигнуть для тебя трудно, то не домогайся получить все в один раз, но постепенно мало помалу восходи по этой лестнице, ведущей тебя на небо" /VII:647/.
"А что многие исполнили это учение (не заботьтесь, что вам есть и во что одеться — Матф.6,25), мы можем доказать примером тех, которые так любомудрствуют и в наше время. Но на первый раз для нас достаточно будет, если вы научитесь не лихоимствовать, почитать добром милостыню, и узнаете, что должно уделять от своих имуществ неимущим. Если, возлюбленный, ты исполнишь это, то скоро будешь в состоянии исполнить и то" /VII:247/.
"Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего (…) Не хочешь отдать Ему (Христу) всего? Отдай по крайней мере половину, или третью часть" /VII:478/.
"…у нас и речь теперь не о том, чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы уделяли и от своего" /VIII:441/.
"А что говорит Христос? "Лиси язвины имут, и птицы небесны гнезда: Сын же человеческий не имать, где главу подклонити (Лук.9, 58). Если бы мы стали этого требовать от вас, то это, может быть, многим показалось бы делом трудным и тягостным. Итак, ради вашей немощи, я оставляю эту строгость: а требую только, чтобы вы не имели пристрастия к богатству, — и как, ради немощи многих, я не требую от вас такой высокой добродетели, так убеждаю вас, и тем более, удаляться пороков. Я не осуждаю тех, которые имеют домы, поля, деньги, слуг; а только хочу, чтобы вы владели этим всем осмотрительно и надлежащим образом. Каким надлежащим образом? Как следует господам, а не рабам, т. е. владеть богатством, а не так, чтобы оно обладало вами, употреблять его, а не злоупотреблять" /VIII:129/.
"Ведь не на самый верх нестяжания ведем мы тебя, просим только, чтобы ты отсек лишнее, и возлюбил только довольство, а довольство ограничивается самым нужным, без чего жить нельзя. (…) Когда ты научишься ограничиваться довольством, тогда, если ты захочешь подражать евангельской вдовице (Лк.21,14), поведем тебя к высшему. Ты недостоин еще любомудрия этой жены, когда заботишься о довольстве. Она была выше и этой заботы, потому что все средства своего пропитания повергла (в сокровищницу)" /X:640–641/.
Однако надо иметь в виду, что Златоуст вовсе не считал, что христианин может оставаться на уровне новоначальных. Нет, для него это лишь ступенька к совершенству, к которому обязам стремиться христианин.
Отметим, что различение «идеальных» и «икономических» воззрений великого святителя — ключ к адекватному пониманию его имущественной позиции. Если этого различения не делать, то можно вынести совершенно превратное представление о его имущественных воззрениях (что, к сожалению, зачастую и делается). Дело в том, что сочинения Златоуста — это его проповеди, обращенные к пастве, весьма далекой от христианского совершенства. А потому святитель значительно больше уделял времени «икономическим» высказываниям, чем «идеальным». Ведь Златоуст — прежде всего пастырь, болеющий за исправление душ своих пасомых, а не отвлеченный теоретик. Хотя, как мы видели, и принципиальные положения святитель высказывал ясно и не однажды.
14. Значение имущественной концепции Златоуста
Подведем итоги и попытаемся кратко выразить то, что думал великий святитель о проблеме собственности. Златоуст строит свою концепцию как бы на двух уровнях: уровне личного отношения к собственности и богатству («психология собственного») и уровне отношения между людьми («социология собственности»). С другой стороны, необходимо различать принципиальные воззрения святителя, которые он считал христианским идеалом, от тех икономических высказываний, которые Златоуст обращал к новоначальным. Учитывая это, его воззрения можно представить в виде следующей таблицы.
| Уровень "психологии собственного" | Уровень "социологии собственности" | |
| Принципиальные воззрения | Полное не стяжание (добровольная бедность) | Общность имуществ (добровольный коммунизм) |
| Икономические требования | Отказ от роскоши и излишеств | Милостыня, жертва части имения бедным |
Тут необходимы некоторые пояснения. Стремиться к полному нестяжанию христианин должен как по аскетическим соображениям (иначе ему предстоит тяжелая борьба со страстью любостяжания), так и по любви к ближнему, ибо удерживая богатство у себя, христианин доказывает этим, что судьба ближнего его заботит менее, чем собственная. Общность имущества является заповедью для совершенных христианских обществ, ибо только он согласован с полным нестяжанием и, кроме того, поддерживает в общине братскую любовь. Милостыня, по Златоусту, — путь от новоначального состояния к совершенному. Если все отдадут всем всё, то тогда оковы частной собственности будут разрушены и в общине установится «общение имений». Насильственные формы экспроприации имущества у богатых Златоуст отрицал: богатые должны сами, по любви, отдать все бедным.
Таким образом, великий святитель развивает исключительно емкое и глубокое учение о богатстве и собственности, которое включает в себя и высшие, идеальные стороны учения, и пастырскую практику икономии.
Очень важно, что в качестве нижнего уровня великий святитель фактически берет воззрения Климента. Тем самым Златоуст блестяще решает задачу преемственности учения. С одной стороны, он максимально использует все ценное, что заключено в концепции Климента Александрийского. Но, с другой стороны, святитель не абсолютизирует его взгляды, а находит концепции Климента свое подобающее ей, подчиненное место.
История византийской имущественной этики
1. Иерусалимская община. Святоотеческий взгляд
Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве и милостыне — вершина святоотеческой мысли. Но Златоустом имущественное церковное учение не ограничивается. И потому весьма актуальной является задача обозреть имущественное учение Церкви более широко, причем — в историческом плане. Был поразительно вдохновенный период «до Златоуста»; был и период «после Златоуста», более длительный и куда менее замечательный, но тоже не без взлетов. Начнем же мы с самого удивительного — первохристианской Иерусалимской общины.
Об известном фрагменте Откровения Иоанна — «послания Ангелу Ефесской церкви»: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Итак, вспомни, откуда ты ниспал и покайся и твори прежние дела» (Отк.2,4–5), известный христианский публицист Лев Тихомиров писал: «Однако Откровение уже делает церкви упрек за то, что она «оставила первую любовь свою». Надо полагать, это относится к утрате того духа, при котором у верующих все было общее, не только сердце и вера, но и имущество, и не было среди них ни бедных, ни богатых, как гласят «Деяния» («Апокалипсическое учение о судьбах и конце мира»). Эта мысль Тихомирова приобрела значительную известность, тем более, что она согласуется с хорошо знакомыми православному читателю комментариями на Апокалипсис св. Андрея Кесарийского, где упоминается, что Господь «стыдит и порицает за охлаждение в любви к ближнему и благотворительности». Приведем эти удивительные фрагменты Деяний Апостольских:
"Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде всякого" (Деян.2,44–45).
"У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была на всех. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян.4, 32–35).
Эти фрагменты иногда называют «коммунистическими», поскольку они повествуют о высоком и строгом христианском коммунизме: ведь слово commune — по латыни «общественное имущество», «община», а communis — «общий». Более того, в латинском переводе Деяний Апостольских читаем: 2:44 «omnes etiam qui credebant erant pariter et habebant omnia communia» или в Синодальном переводе: 2:44 «Все же верующие были вместе и имели все общее». Но в самом ли деле там был реализован коммунизм, или просто дело ограничилось благотворительностью?
Начнем со святых отцов. И не только из–за их авторитетности, но и потому, что по времени они ближе всех к описанным событиям. Все они относятся к апостольской общине с огромной симпатией.
Киприан Карфагенский: "Все наше богатство и имущество пусть будет отдано для приращения Господу, Который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах! Так первые христиане исполняли веления Христовы! Они с готовностью и щедростью отдавали все апостолам для раздела" ("Книга о падших", ч.2).
"Размыслим, возлюбленнейшие братья, о том, что делали верующие во времена апостолов… В то время продавали домы и поместья, а деньги охотно и в изобилии приносили апостолам для раздачи бедным; посредством продажи и раздачи земных стяжаний переносили свое имущество туда, откуда можно бы получать плоды вечного обладания; приобретали домы там, где можно поселиться навсегда. В благотворении было тогда столько щедрости, столько согласия в любви, как о том читаем в Деяниях апостольских (Деян.4,32). Вот что значит быть истинными чадами Божими по духовному рождению! Вот что значит подражать по небесному закону правде Бога Отца!" ("Книга о благотворениях и милостыне", ч.2,).
Василий Великий: "Оставим внешних и обратимся к примеру этих трех тысяч (Деян.2,41); поревнуем обществу христиан. У них все было общее, жизнь, душа, согласие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел делала единое тело" («Беседа во время голода и засухи»).
Но более всех восторгается происшедшим в Иерусалимской общине свт. Иоанн Златоуст (его высказывания можно найти в материале «Златоуст об Иерусалимской общине»).
Выводы из приведенного просты и очевидны.
Во–первых, святые отцы не сомневаются, что в Иерусалимской общине было введено «общение имений», т. е. христианский коммунизм.
Во–вторых, отцы безусловно принимают это устроение за подлинный христианский идеал. Златоуст характеризует этот коммунизм как «ангельское общество», «успех благочестия», «причину согласия».
Однако с тех пор много воды утекло, и вот в новое время, начиная с конца XIX века, появились совершенно другие оценки происшедшего…
2. Коммунизм или касса взаимопомощи?
В новое время, начиная с конца XIX века, относительно Иерусалимской общины появились совершенно другие оценки. Например, известный русский философ Иван Ильин писал:
"Первые христиане попытались достигнуть "социальности" посредством своего рода добровольной складчины и жертвенно распределительной общности имущества; но они скоро убедились в том, что и некая элементарная форма непринудительной негосударственной имущественной общности — наталкивается у людей на недостаток самоотречения, взаимного доверия, правдивости и честности. В Деяниях Апостольских (4,34–37; 5,1–11) эта неудача описывается с великим объективизмом и потрясающей простотой: участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать свое состояние и лгать, последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами; жертва не удавалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались; и этот способ осуществления христианской "социальности" был оставлен как хозяйственно–несостоятельный, а религиозно–нравственный — неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрождать его в государственном масштабе нам не приходится" («Социальность или социализм?»).
И не только философы, но и наши русские богословы словно сговорились доказать, что первохристианского коммунизма не было, а если и был, то все закончилось неудачей. Первый тезис, выдвинутый «новыми богословами», заключался в том, что никакого коммунизма, обобществления имущества, в Иерусалимской общине не было. А было нечто иное — складчина, некий общественный фонд, состоящий из добровольных пожертвований, на основе которого организовывались агапы. Такую позицию можно найти у ныне канонизированного о. Иоанна Восторгова, который, можно сказать, специализировался на социалистическом вопросе и, критикуя социализм, отрицал наличие коммунизма в Иерусалимской общине. Он писал:
"Отрицалась ли первыми христианами собственность при том общении имуществ, которое мы видели в церкви Иерусалимской? Иначе говоря, принудительно ли совершалась продажа имений и внесение денег в общую кассу, общежительно ли это было для всех христиан первого времени? Ни то, ни другое, ни третье. В той же книге Деяний читаем, что Мария, мать Иоанна Марка, имела собственный дом в Иерусалиме (Деян.12,12). Из слов ап. Петра о Анании: чем ты владел не твое ли было и проч., заключаем, что ничего принудительного в продаже имений не было, а если Анания с Сапфирой были наказаны, то наказаны не зато, что оставили собственность у себя, а за обман, за ложь с целями тщеславия» («Христианство и социализм. Выпуск I–й»).
Аргументы о. Восторгова не раз повторялись. Адепты такого взгляда выдвигают следующие положения:
1) это был не коммунизм, а складчина, «общественная благотворительность» типа «кассы взаимопомощи», в которой участвовали не все члены общины и не все имущество общины (у матери Иоанна–Марка оставался свой дом в Иерусалиме);
2) складчина осуществлялась на добровольных началах.
Однако следует заметить, что первое утверждение опровергается самим текстом Деяний. Ведь рассказ об Иерусалимской общине, как нигде в Писании, насыщен, как говорят математики, «кванторами общности» — словами, выражающими всеобщность явления, полный охват им всех членов общины и всего имущества: «Все же верующие были вместе и имели все общее», «И продавали имения и всякую собственность и разделяли ее всем, смотря по нужде каждого», «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее», «Не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного», «Икаждому давалось, в чем кто имел нужду», «в ежедневном раздаянии потребностей».
Что же касается дома матери Иоанна Марка, то достаточно процитировать Деяния более полно: «И осмотревшись (Петр — Н.С. ) пришел к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где многие собирались и молились» (Деян.12,12). То есть этот дом фактически использовался общиной как храм. Так зачем же его нужно было продавать и выручать за него деньги, если он и так принадлежал общине и выполнял важнейшую функцию?
Теперь относительно второго утверждения. Да, безусловно, коммунизм Иерусалимской общины был добровольным. Но добровольность вовсе не исключает коммунизма. Действительно, хотя нет никаких упоминаний о том, что передача имущества в пользу общины стала правовой нормой, но поскольку нравственная высота такого поступка была несомненна, он стал примером для подражания, что и повело к практически полному обобществлению имущества. Впрочем, этот момент настолько интересен и важен, что на нем следует остановиться подробнее…
3. Анания и Сапфира
«Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? для чего ты положил это в сердце твоем? ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех, слышавших это» (Деян.5,1–5). Затем аналогичная участь постигла и Сапфиру (Деян.5,7–10).
Некоторые комментаторы отмечают, что Анания и Сапфира были свободны не жертвовать имение, поскольку Петр говорит Анании: «Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось?» (Деян.5,4). С тем, что они могли не жертвовать имение, можно согласиться — всякому человеку дана свободная воля. Но зададим вопрос: остался бы их статус верных христиан не поколебленным после отказа в жертве? Вряд ли. И все обстоятельства события это подтверждают. Действительно, необычайный благодатный порыв членов общины ко Христу и желание жить по Его заповедям привел многих из них к решению передать свое имение в распоряжение общины. Первым это сделал Варнава: Так Иосия, прозванный от Апостолов Варнавою, что значит: «сын утешения», — левит, родом Кипрянин, у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам апостолов»" (Деян.4, 36). Безусловно, такой поступок одобрялся апостолами, да и нравственная высота таких действий членов общины была очевидна для всех. Конечно, другим, менее ревностным общинникам можно было не продавать имение и не отдавать денег в общину. Но имея перед глазами пример Варнавы поступить так — значит показать свое неверие во Христа Спасителя, оказаться его недостойным, изменить подлинному христианству, да и публично продемонстрировать это всем членам общины. А потому вполне естественно, что жертва всего быстро стала не административной, но нравственной нормой.
Но в чем же тяжесть их проступка Анании и Сапфиры? Часто утверждают, что они были наказаны не за оставление себе части суммы, а за то, что эту часть утаили, т. е. за обман. Казалось бы, текст Деяний это подтверждает: Петр говорит Анании «ты солгал не человекам, а Богу» (Деян.5,4).
Для выяснения вопроса снова обратимся к Иоанну Златоусту.
Интересно, что Златоуст слова «обман» не употребляет; он характеризует происшедшее как святотатство. Святитель пишет: "И подлинно, кто решился продать свое и отдать (Богу — Н.С.), а потом удержать у себя, тот святотатец" /IX:118/, ибо деньги, уже отданные Богу, становятся святыней. Суть златоуствоского комментария в том, что создание такой общины, где евхаристия сочеталась с общим имуществом, — в высшей степени святое, Божие дело. Недаром тут же, в рассказе об Анании и Сапфире, Златоуст, продолжая тему жизни в иерусалимской общине, восклицает: «Итак, земля была уже небом по их жизни, по дерзновению, по чудесам, и по всему» /IX:121/. О, это общество было намного выше всего существовавшего до сих пор! «Это было ангельское общество» говорит о нем Свт. Иоанн Златоуст. Утайка же денег эту великую святыню грубо профанировала, просто осквернила; Анания и Сапфира по слову Златоуста впали в «тяжкое святотатство» /IX:118/. Отсюда и тяжесть наказания.
Конечно, вряд ли эта чета была гнездом законченного эгоизма. Нет, они, увлеченные всеобщим порывом, тоже сначала решили продать все и деньги принести к ногам апостолов. Но, видимо, чуть позже «здравый смысл» возобладал, и они решили часть денег оставить себе, на всякий случай. Собственно, а почему нет — так будет где–то даже по земному справедливо: часть общине, часть себе. Они рассуждали по обычным законам падшего, безлюбовного общества. Но оказалось, что их поступок явился хулой на Духа Святаго, явно присутствующего в общине, он абсолютно, прямо–таки метафизически, оказался несовместимым с новым обществом Христовой любви.
4. Удача или неудача?
Мы видели, что святоотеческая мысль и консервативная критика оценивают Иерусалимскую общину противоположным образом. Так что же это: удача или неудача христианства? Наиболее глубокую и взвешенную оценку этого феномена дал известный русский философ Г.П. Федотов:
«Апостольский коммунизм в Иерусалиме, сильный любовью, был экономически слабым и не мог стать образцом для подражания. (…) Значит ли это, что он был ошибкой? Нет, как не было ошибкой, обманом и ожидание пришествия Господа в апостольском веке. Он был героическим выражением христианского социального идеала, социальным максимализмом, который, несмотря на "неудачу", сохраняет определяющее значение. Совершенный идеал братской христианской жизни есть коммунизм в любви. Впоследствии общежительный монастырь повторит, но на основе внешней дисциплины и хозяйственной предусмотрительности, идеал коммунистической христианской жизни» («Социальное значение христианства»).
Здесь высказан ряд важных мыслей относительно Иерусалимской общины.
Во–первых, отмечается ее «экономическая слабость». Действительно, иерусалимский коммунизм был потребительским коммунизмом; созданием материальных благ общинники не занимались. Наиболее четко эта мысль высказывается русским философом С.Н. Булгаковым, который характеризует это явление, как «чисто потребительский коммунизм», не имеющий политэкономического значения. Булгаков отказывает Иерусалимской общине в качестве экономического прецедента:
«Некоторые видят здесь вообще норму экономического строя для христианской общины. Однако, вдумываясь внимательно в содержание этого места, мы должны прийти к заключению, что именно хозяйственной нормы тут не содержится и что здесь описан исключительный праздник в истории христианства, а то, что естественно в праздник, не вполне применимо в будние дни. Значение нормы имеет, конечно, то чувство любви, которое ярко пылало в этой общине и при данных обстоятельствах имело экономическим последствием описанную форму общения имуществ. Но самая эта форма не представляет собой чего–либо абсолютного. Приглядываясь к ней ближе, мы видим, что в данном случае отнюдь не вводится какой–либо новый хозяйственный порядок или хозяйственный строй, а тем более новая организация производства. Напротив, по–видимому, в это время христианская община какой бы то ни было хозяйственной деятельностью вовсе и не занималась, «постоянно» находясь «в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах». Здесь происходила не организация, а ликвидация хозяйства» («Христианство и социальный вопрос»).
Однако, во–вторых, как указывает Федотов, «экономическая слабость» вовсе на является поводом для негативной оценки всего явления. Смысл его вовсе не в организации нового экономического уклада. Значение совершенного в Иерусалимской общине куда более значительно — в демонстрации глубинных основ христианской социальности, которыми являются братская любовь и основанное на ней «общение имений». А потому Иерусалимская община, несмотря на ее «нехозяйственность» все равно является «выражением христианского социального идеала». Выдающийся русский богослов Василий Ильич Экземплярский развивает эту мысль. По его мнению, даже если предположить, что экономически община оказалась несостоятельной, то нравственно она дала образец христианской общинной жизни: «Самая неудача организации жизни первенствующей Церкви, — пишет он, — не могла бы послужить помехою видеть в этой организации идеальную ее форму» («Учение древней Церкви о собственности и милостыне»). Поэтому оценка Экземплярского совсем иная, чем у консервативной критики: «Общение имуществ в первенствующей Церкви есть и навсегда пребудет идеалом устроения материальной стороны жизни членов Христовой Церкви (…) этот взгляд совпадает всецело с учением отцов и учителей вселенской Церкви, которые в устроении первохристианской общины видели идеальную форму церковного общения, а в общении имуществ — естественное выражение христианской любви, объединяющей людей в братскую семью, — выражение, являющееся желательным во всякое мгновение жизни на земле Церкви Христовой».
Христианский социальный идеал — вот то главное, что дает нам пример Иерусалимской общины. Правда, этот идеал сейчас бессмысленно предлагать христианам и тем более всему обществу следовать ему. Однако постоянно помнить о нем и по возможности стремиться к нему — наша обязанность.
В–третьих, Федотов указывает главную причину, по которой создание экономики было в общине отложено. Это — острые эсхатологические ожидания. Первохристиане считали, что пришествие Господа будет очень скоро, и затевать долгосрочную производственную программу на этой земле не только бессмысленно, но и просто вредно, ибо это только продемонстрирует их неверие в обетования Спасителя.
К этой причине необходимо присовокупить и другую: апостолы просто пытались восстановить основанную Христом общину, участниками которой они все являлись до крестной смерти и воскресения Спасителя. В этом смысле апостолы ничего не создавали — они продолжали дело Христа.
Наконец, в–четвертых, Федотов высказывает уверенность, что на основе «коммунизма в любви» возможна и христианская экономика. Это и произошло в монастырях, хозяйство которых основано именно на братской любви и «общности имений».
5. Ранняя Церковь после Иерусалимской общины
Давно замечено, что во всех ранних христианских общинах избирались диаконы (1 Тим.3,8–13), что является признаком наличия общения имуществ (разумеется, признаком далеко не достаточным: анализ Павловых посланий говорит нам, что в созданных им общинах общность имущества не вводилась).
Однако в древних памятниках христианской письменности указания об общности имущества встречаются снова. Так, в рукописи конца I в. «Дидахе» («Учение двенадцати апостолов»), распространенной в Сирии и Палестине, мы встречаем: "Не отвергай нуждающегося, но во всем будь общник с братом твоим и ничего не называй своим. Ибо если вы общники в бессмертном, то тем более в смертном!". По этому поводу В.Ф. Эрн замечает: "замечательно то, что фактическое общение имуществ, которое установилось в Иерусалимской общине и о котором говорится в Деяниях, тут признается не только как желательный строй, но и как нормальный, т. е. такой, который является нормой, и должен быть, а потому общение имуществ тут же заповедуется и ставится как требование" («Христианское отношение к собственности»).Буквально дословный фрагмент можно найти и в "Послании Варнавы". Эрн этот факт комментирует так: "Это очень важно потому, что, значит, эта формулировка принадлежит не самому Варнаве, а также и не составителю "Учения XII Ап.", а является ходячей, общинной, из уст в уста переходящей формулой".
Мысль о том, что все Божие присутствует уже в "Пастыре" Ерма (конец I — начало II вв.): "Всем давай потому, что Бог хочет, чтобы всем было даруемо из Его даров".
Святые отцы II–III веков не раз говорят о благодатной жизни, осуществляемой христианами в рамках общественной собственности.
Св. Иустин Философ (II в.): "Прежде мы более всего заботились о снискании богатства и имения; ныне и то, что имеем, вносим в общество и делимся со всяким нуждающимся". "И достаточные из нас помогают всем бедным и мы всегда живем за одно друг с другом. Достаточные и желающие, каждый по своему произволению дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля; а он имеет попечение о всех, находящихся в нужде" («Первая Апология»).
Тертуллиан (II–III вв.): "Мы живем по–братски на счет общности имуществ, между тем как у вас эти имущества производят ежедневные раздоры между братьями. Мы, которые роднимся друг с другом духом и душой, нисколько не колеблемся относительно общности вещей. У нас все нераздельное, за исключением жен; общность прекращается у нас на этом пункте" ("Апологетика", гл. 39).
Тертуллиан обосновывает необходимость нестяжания заповедями Христа:
"Что за предлог по принятии христианской веры отговариваться потребностями жизни и жаловаться, что нечем жить? На такую отговорку я мог бы коротко и просто отвечать: ты говоришь про то слишком поздно, прежде нежели ты сделался христианином, надлежало бы тебе о том размышлять… Теперь же у тебя есть заповеди Господни, есть образцы, отъемлющие у тебя всякий предлог. О чем ты говоришь? Я буду беден; но Господь отвечает: "блаженны нищие". — У меня не будет пищи; но в законе сказано: "Не пецытеся, что ясте или что пиете". — Нет одежды: "смотрите крин сельных: ни труждаются, не прядут" — Мне нужны деньги: "вся елика имашипродаждь и раздай нищим"… — Но я в мире имел известное звание: "никто же может двема господинома работати" ("Об идолопоклонстве", гл 12).
Наконец, если присмотреться к известному сочинению «Кто из богатых спасется?» (III в.) Климента Александрийского, то нетрудно заметить, что весь текст принизывает полемический тон. С кем же Климент полемизирует? Да конечно же с апологетами общности имущества, которых, видимо, в то время было большинство. Поэтому можно предположить, что именно начало III века явилось тем рубежом, после которого нормативный характер общности имуществ у христиан перестал соблюдаться.
Сочинение Климента приобрело значительную известность, и поэтому его стоит рассмотреть подробнее…
6. «Кто из богатых спасется?»
Так называется небольшая книга учителя Церкви Климента Александрийского. Она фактически является толкованием эпизода с богатым юношей (Мф.19,16–30). Сам Климент Александрийский (150–213?) — личность замечательная. Прекрасный оратор, педагог, интеллектуал, знаток эллинской философии, Климент обратился в конце II в. христианство и стал пресвитером и наставником огласительного училища в Александрии. Известны его сочинения «Слово огласительное» (для язычников). «Педагог» (для христиан). «Строматы» (сборник мыслей). Удивительная гармоничность и благородство его облика привлекали и до сих привлекают к нему множество почитателей. Хотя Климент, по–видимому, никогда не был канонизирован, его из уважения иногда именуют «святителем».
В своей книге «Кто из богатых спасется?» Климент утверждает, что слова Христа богатому юноше «все, что имеешь, продай и раздай нищим» понимать буквально нельзя: «Продай имение твое. Но что значит это? Не это повелевает Господь, о чем некоторые слишком поспешно думают, что наличное свое имущество он должен был разбросать и со своими богатствами расстаться; нет, он должен только (ложные) мнения относительно богатства из своей души выкинуть, алчность и жажду их, беспокоиться о них перестать, устранить со своего пути это терния жизни, заглушающие собой семена Слова» /25:16/. Здесь ясно проступает используемый Климентом аллегорический, специфически «александрийский» метод толкования Писания, суть которого состоит в иносказательном переносе событий библейской истории на сферу души человеческой.По Клименту, Господь требует не отказа от собственности, а отвержение страсти любостяжания. Этим противопоставлением внешнего внутреннему у Климента и объясняется вся коллизия: юноша «отошел с печалью» не из–за плененности богатством, а потому, что не владел александрийской экзегезой: «Так как богатый и преданный исполнению закона юноша собственного смысла слов Господа не понял, а равным образом и того, как один и тот же человек в одно и то же время может быть и бедным и богатым, располагать внешними благами и не иметь их, может пользоваться миром и не пользоваться, то отошел он от Господа печальным и разбитым».
Отталкиваясь от своего истолкования, Климент Александрийский развертывает целую доктрину имущественной этики, основные положения которой можно свести к следующему.
1. Богатство допустимо. Собственность сама по себе не является препятствием для спасения, а потому отказ от собственности для христианина не обязателен. Климентвосклицает: «Можешь ты владеть богатством», «возможно и при богатстве получить спасение». При этом выдвигаются два дополнительных аргумента. Во–первых, отказ от необходимого имущества для человека невозможен. И во–вторых, милостыня является величайшей христианской добродетелью, но благотворить можно только из своего. В дальнейшем второй аргумент был развит Фомой Аквинским, и с тех пор часто используется христианскими апологетами частной собственности.
2. Богатство не должно владеть человеком. Но обладание богатством для христианина не мешает спасению только «если богатством, к коему он остается равнодушным, будет располагать он хорошо». Иначе говоря, Климент выдвигает два условия «безопасного» владения богатством: 1) «равнодушное», незаинтересованное отношение к богатству и 2) его использование на добрые дела.
3. «Другое богатство». Итак, для богатых имеется возможность спастись. В то же время бедность не есть панацея от осуждения, ибо «не на внешнем чем–либо утверждается спасение, … а на душевной добродетели». А потому «Может равным образом и человек бедный и без средств упиваться пожеланиями, и может трезвиться и свободным быть от них человек богатый». «Таким образом, есть бедняки неложные и есть, с другой стороны, бедняки неистинные и ложные».
4. Наконец, только Бог — в полном смысле слова собственник всего сущего, человек же есть лишь «управитель неправедный». Но из этой неправоты можно устроить свое спасение, если из своего богатства благотворить. Климент завершает свое толкование призывом: «Всякому просящему у тебя, давай (Лк.6,30). (…) Вот прекраснейшая торговля! Вот Божественный товар! Деньгами приобретать вечность и, раздавая миру преходящее, получать за это вечное жилище на небесах! О, плыви к этому рынку, богач».
Климентово аллегорическое толкование эпизода справедливо критиковалось. Так В.И. Экземплярский пишет: «Толкование это, конечно, ошибочно по существу, так как оно совершенно расходится со всеми данными Евангельского повествования. Насколько неоснователен был аллегоризм Климента в толковании данного места видно уже из того одного, что это толкование не удержалось даже в Александрийской школе дольше самого Климента, так что уже Ориген толковал это место Евангелия в буквальном смысле» («Учение древней Церкви о собственности и милостыне»).
Книга Климента оказала огромное влияние на имущественную этику христианства. Зачастую и сейчас она рассматривается как изложение нормы, которой должны следовать православные христиане. Однако должно заметить, что его воззрения не являются святоотеческими, поскольку имущественное учение святых отцов III–V вв. значительно превзошло его воззрения.
7. Воззрения святых отцов III–IV вв.: Киприан Карфагенский, Василий Великий, Амвросий Медиоланский и другие
Святоотеческая письменность III–IV вв. достаточно часто обращается к имущественным проблемам. И надо сказать, что мысль святых отцов полностью совпадает с учением Иоанна Златоуста, предвосхищая его.
1. Так, центральная для Златоуста нравственная тема оскудения любви от возрастания богатства присутствует и у других святых отцов:
Св. Василий Великий:
«кто любит ближнего как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним» («К обогащающимся»).
А вот изумительно чеканная, афористичная формулировка св. Василия:
«чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви» (там же).
Очень резок и святитель Амвросий Медиоланский:
"Стремясь увеличить свои богатства, скопить денег, приобрести в собственность земли, превзойти (других) богатством, мы совлекаем с себя образ справедливости" ("Об обязанностях священнослужителей", кн.1, гл.28).
2. Тема: "все — Божие, и поэтому все — общее" также не раз встречается в святоотеческой письменности. Киприан Карфагенский, предваряя Златоуста, из тезиса принадлежности всего Богу выводит идею общности имущества:
«Ибо что принадлежит Богу, то должно составлять общее достояние», ("Книга о благотворениях и милостыне", ч.2).
Василий Великий соединяет мысль о том, что все вещное принадлежит Богу, с нравственной оценкой богатства:
"Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизнь? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почитая своею собственностью представляемое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других (…) Кто любостяжатель? Не удерживающийся в пределах умеренности. А кто хищник? Отнимающий у всякого, что ему принадлежит. Как же ты не любостяжателен, как же ты не хищник, когда обращаешь в собственность, что получил только в распоряжение? Кто обнажает одетого, того назовут грабителем; а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого названия?" (Беседа 6 "На слова из Евангелия от Луки (12,18): «разорю житницы моя, и большия созижду»; и о любостяжательности".
Отметим, что здесь свт. Василий, предваряя одну из главных мыслей Златоуста, четко формулирует, что богатый — грабитель, ибо "не одевает нагого, хотя может это сделать".
Амвросий Медиоланский, подобно предыдущим отцам, связывает этот довод с нравственной оценкой богатых:
"Земля — общее достояние всех, богатых и бедных; почему же вы богатые приписываете себе одним право собственности (на нее)? Природа, которая рождает всех бедными, не знает богатых… Ты не даришь бедному из твоего, а возвращаешь ему из его же. Ибо ты захватываешь себе одному то, что дано в общее пользование всех. Земля принадлежит всем, а не богатым" ("О Навуфее" 1,2).
3. Нестяжание как личный идеал христианина. Для святоотеческого сознания несомненно, что отказ от земных богатств приводит человека к совершенству.
Св. Григорий Нисский:
"Хочешь ли уразуметь, кто обнищавший духом? Кто душевное богатство выменял на телесное изобилие, кто земное богатство отряс с себя… Тяжесть и легкость между собою противоположны" ("О блаженствах", слово 1).
"Превозносится богатство добродетелью, презирается же бренное, земное богатство, ибо одно есть приобретение души, другое же служит обману чувств" ("О блаженствах").
Некоторые святые отцы в теме нестяжания упор делают на том, что это — Божия Заповедь.
Киприан Карфагенский:
"Господь учит, что тот вполне совершен, кто продав свое имение и раздав в пользу нищих, заготовляет себе сокровище на небе. Тот, по словам Господа, может следовать за Ним и подражать славе страдания Господня, кто в готовности и охоте своей не задерживается никакими сетями домашнего хозяйства, но, предпослав свое имущество к Богу, отрешенный и свободный сам идет туда же" ("Книга о молитве Господней").
Василий Великий:
"Говорят: "Как же будем жить, оставив все? Какой вид примет жизнь, если все станут продавать, все отказываться от имения"? — Не спрашивай у меня разумения Владычных заповедей; Законодатель знает, как и невозможное согласить с законом. Испытывается же твое сердце, как бы на весах, куда оно наклонено, к истинной ли жизни, или к настоящим наслаждениям" («К обогащающимся»).
4. Для святых отцов весьма характерно проводимое Златоустом различение требований к совершенным и новоначальным.
Василий Великий:
"А желающему следовать за Господом дал Он совет продать все имение на благотворение нищим, и потом уже следовать за Ним. Но как последователям Своим и достигшим совершенства повелевает вдруг и совершенно исполнить дело милостыни, чтоб, совершив служение своим имением, приступили они к служению словом и духом; так прочим предписывает всегдашние подаяния и всегдашнее общение того, что имеют, чтоб чрез это, став жалостливыми, общительными и милостивыми, оказались подражателями Божию человеколюбию" (Беседа 25. "О милости и суде").
Григорий Богослов:
"Откажись от всего и стяжи одного Бога…А если не хочешь оставить все, отдай большую часть. Если же и того не хочешь, по крайней мере излишки употребляй благочестиво" (Мысли, писанные четверостишиями").
Бл. Иероним Стридонский:
"хочешь быть совершенною…, продай все, что имеешь и отдай нищим…, не хочешь быть совершенною, но хочешь удержать вторую степень добродетели — оставь все, что имеешь, отдай детям, отдай родственникам" ("Письмо к Гебидие").
8. Святые отцы о происхождении права собственности
Есть, однако, момент, в котором другие святые отцы пошли дальше Златоуста и дополнили его учение — имеется в виду вопрос о происхождении права собственности. Златоуст однажды замечает: "но в начале не было золота, и никто не любил золота" /VIII:441/. Другие святые отцы тему исторического генезиса собственности развивают более подробно.
Лактанций (IVв.), всегда остро реагирующий на попрание справедливости, говорит:
"Любостяжание есть источник всех зол: оно происходит от презрения к истинному величию Божию. Люди, обилующие в чем–либо, не только перестали уделять другим избытки свои, начали присваивать и похищать себе чужое, будучи влекомы к тому собственною корыстью. То, что прежде было в общем употреблении у всех людей, начало скопляться часто в домах у немногих. Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни и беречь их тщательно, дабы небесные дары сделать своею собственностью, не для того, чтобы уделять их ближнему из человеколюбия, которого в них не было, но чтобы удовлетворять единственно своему любостяжанию и корысти. После того, составили они себе самые несправедливые законы под личиною мнимого правосудия, посредством которых защитили против силы народа свое хищничество" ("Божественные наставления", кн.5, гл.6).
Василий Великий: «таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других» (Беседа 6 "На слова из Евангелия от Луки (12,18): разорю житницы моя, и большия созижду; и о любостяжательности").
Интересно, что ту же мысль высказывает и святитель Григорий Богослов, который, казалось бы, далек от земных проблем:
"По крайней мере представили бы они (богатые — Н.С.), что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое, состояние… в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдою, которая и изобрела их. Сначала же было не так… Свобода и богатство (раньше — Н.С.) заключались единственно в соблюдении заповеди; а истинная бедность и рабство — в преступлении оной; но с того времени, как появились зависть и раздоры,.. с того времени расторглось родство между людьми, отчуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий и любостяжании, призвав и закон на помощь своей власти, заставило позабыть о благородстве естества человеческого — ты же смотри на первоначальное равенство прав, а не на последовавшее разделение; не на законы властителя, а на законы Создателя" («О любви к бедным»).
То же утверждает Амвросий Медиоланский:
"Тогда как Господь Бог наш именно желал, чтобы земля была общим владением всех и всем служила (своими) продуктами, скупость, однако, распределяет права владения" (Толкование на Пс.118, бес.8,22).
"Затем они полагали форму справедливости в том, чтобы каждый относился к тому, что общее, т. е. общественное, как к общественному, а к тому, что частное, как к своему. Но и это не согласно с природой. Ибо природа дала все всем сообща. Бог велел всему родиться так, чтобы быть общей всем пищей, и чтобы земля была, так сказать, общим владением всех. Значит природа создала общее право, захват — частное" ("Об обязанностях" 1,28).
Таким образом, мнение святых отцов совершенно ясно: право собственности не есть "естественное право". Оно является следствием страсти любостяжания. Хищничество, корысть — первичны; а право собственности вводилось, чтобы легализовать захваченное и силою закона защитить "против силы народа свое хищничество". Здесь Лактанций, Григорий Богослов и Амвросий Медиоланский оказываются более "политэкономами", чем Златоуст, хотя их выводы полностью совпадают с выводами великого святителя, полученными им на основании чисто нравственного анализа.
Итак, святые отцы полностью поддерживают Златоуста. Это значит, что концепция св. Иоанна Златоуста является не просто личным взглядом святителя, а представляет собой вершину всего святоотеческого учения о христианском отношении к богатству и собственности. А потому взгляды Златоуста вкупе со святыми отцами III–IV вв. с полным основанием можно назвать святоотеческим имущественным учением.
9. Судьба св. Иоанна Златоуста
Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве, бедности, собственности и милостыне –вершина святоотеческой имущественной этики. Но судьба этого величайшего из величайших святителя оказалась скорбной. «В мире скорбни будете» (Ин.16,33). Эту евангельскую истину еще раз подтвердила жизнь Златоуста.
Златоуст (347–407) — уроженец Антиохи. Получив превосходное светское образование, он крестился уже в сознательном возрасте и 4 года был чтецом в храме. Затем — 4 года подвижничества в монастыре и 2 года уединения в пустыни, и наконец, 5 с половиной лет диаконства. В то время диаконы не только служили, но и активно занимались устроением дел прихожан. О подвижническом характере деятельности св. Иоанна в этот период говорит многозначительный факт: он отказался в пользу бедных от всего своего имущества. Таким образом, к моменту священнической хиротонии (386 г., Златоусту уже было 39 лет) он был всесторонне готов к этому служению. Обладая выдающимися ораторскими способностями и умножив их специальными занятиями (он учился у известного ритора Ливания), Златоуст сразу поразил прихожан своими проповедями. Но их сила была не только в отточенной форме. Златоуст быстро нашел свою тему — нравственные беседы, изображение грехов, человеческих пороков и немощей, а также способов борьбы с ними. Это именно то, в чем особенно нуждаются его пасомые, и именно то, в чем пресвитер Иоанн исключительно силен. Его проповеди имеют громадный успех, народ приходит в храм специально, чтобы их послушать. Скорописцы их стенографируют и продают желающим (именно поэтому сохранилось значительное количество творений святителя).
Слух о замечательных способностях пресвитера из Антиохи доходит до двора и молодой император Аркадий приглашает его (398г.) на Константинопольскую кафедру. Начинается самый блестящий, но и самый трагический период жизни великого святителя.
Первое, что делает Златоуст став архиепископом, — наводит порядок в своей епархии, нравы которой были сильно развращены. Естественно, этим святитель нажил себе массу недоброжелателей. Кроме того, как только на Константинопольскую кафедру взошел смело употребляющий власть Златоуст, Александрийский епископ Феофил, большой мастер интриги, почувствовал в нем своего врага. Так создалась «клерикальная партия» недоброжелателей великого святителя.
Еще сложнее складываются отношения с императорским двором. Златоуст всегда был глубоко убежден, что священство выше царства. Поэтому неудивительно, что, относясь к императору (и императрице) почтительно, Златоуст уверен в своей власти обличать их дела, если они не соответствуют христианским заповедям. Тем более,что поведение императрицы Евдоксии, властной и любостяжательной, требовало исправления. Евдоксия затаила злобу, и вокруг нее образовалась «партия двора», жаждавшая свержения Златоуста.
Наконец появилась и третья «партия» противников святителя. Дело в том, что святитель продал излишки строительных материалов и даже дорогие церковные сосуды, и на вырученные деньги устроил несколько богоугодных заведений, в том числе — больницу для прокаженных на окраине Константинополя. В результате цена земли вокруг больницы упала, и этим была крайне недовольна группа богатых землевладельцев, которая стала интриговать против него.
Улучив удобный момент все «партии» объединились и, возведя на святителя нелепые обвинения, устроили над ним судилище — знаменитый суд в местечке «Под дубом» (403 г.). Смещенный с кафедры Златоуст уже был отправлен в ссылку, но случилось непредвиденное — землетрясение. Явное знамение Божие напугало Евдоксию, и она поворачивает вспять — Иоанн снова на кафедре. Но вскоре Евдоксия с ужасом убеждается, что Иоанн совершенно не изменился: он снова во всеуслышание обличает пороки императрицы. Это для нее уже слишком. Повод найден, собор снова созван, Иоанн снова низложен и отправлен в Кукуз — глухую деревушку в горах Армении. Три с половиной года Златоуст находится там, пытаясь добиться правды, но тщетно. Более того, по навету его недругов, Аркадий решает «перевести» опального святителя подальше, в Пицунду. В сентябре 407г. в местечке Команы (скорее всего это были Команы Понтийские в нынешней Турции), измученный жестоким обращением конвойных, он со словами "слава Богу за все" оставляет этот падший мир.
10. Разгром школы Златоуста
Гибель Златоуста наводит на грустные размышления. Мир не вынес святости великого святителя. Впрочем, если быть точнее, не вынесла богатая властная верхушка. Низы же, народ с огромным энтузиазмом приветствовал Златоуста и активно боролся за его освобождение. Так что, подобно Христу, Златоуст принес «не мир, но разделение». Известно, что после высылки Златоуста (и первой и второй), сотни тысяч горожан вышли на улицы. Начались кровавые столкновения с войсками, сгорел Сенат и даже храм Святой Софии (по одной версии его подожгла разъяренная толпа, по другой — в храм ударила молния). Но власть пошла до конца — мятеж был подавлен, Константинопольскую кафедру заняли враги Златоуста, сначала Арзас, а затем Аттик, и началось жестокое преследование сторонников великого святителя.
И гонимых было предостаточно — и тех, что непосредственно поддерживали Златоуста в конфликтах, и просто сочувствующих или согласных с его учением. Жестокость гонений была настолько яростной, что церковный историк Сократ, упоминая о казнях, замечает, что «о том, кажется, лучше умолчать». Епископ Палладий Еленопольский, сторонник и первый биограф Златоуста, приводит целый перечень гонимых епископов и пресвитеров, кратко указывая их судьбу. Таких оказалось много десятков, и все они или погибли, или на многие годы были сосланы и тем самым лишены возможности влиять на судьбу Церкви. Сам Палладий находился в ссылке 8 лет. Диаконисса Олимпиада, сподвижница Златоуста, обвиненная в поджоге Св. Софии, сумела оправдаться, но в конце концов была присуждена к большому штрафу и ссылке. Она, ужасаясь участи Златоуста и видя разгром, учиненный над его последователями, впала в жестокое уныние. Знаменитые «Письма к Олимпиаде» — это попытка Златоуста вывести ее из этой депрессии; попытка, впрочем, удавшаяся: в конце концов Олимпиада сумела преодолеть уныние и впоследствии была причислена к лику святых.
Кто знает, может быть неизбывная скорбь Олимпиады была своеобразным пророчеством. Чуткое сердце ей подсказывало, что в Церкви произошла великая трагедия, во многом определившая дальнейшую церковную жизнь. В церковной истории эпизоду гонений на Златоуста обычно не придается принципиального значения. Он рассматривается как картинка церковных нравов, заполняющая паузу между тринитарными и христологическими спорами. Однако, для судеб имущественной этики этот эпизод имел поистине решающее значение. Это — водораздел, после которого Православная Церковь удаляется от святоотеческогоимущественного учения и потихоньку возвращается к доктрине, проповеданной еще Климентом Александрийским.
В судьбах византийского богословия обращает на себя внимание один примечательный факт: после Златоуста моралистов сравнимого с великим святителем масштаба мы не видим. Блестящее восточное богословие занято совершенно другими проблемами. Сначала яростные христологические споры, затем борьба с несторианством, монофизитством и монофелитством. Потом борьба с иконоборцами, затем — с уклонениями западной церкви. Далее — исихазм, паламитские споры о сущности и энергиях Божиих. Эти времена дали множество выдающихся богословов, плеяду удивительных отцов–отшельников, ряд изобретательных канонистов. Но где же моралисты? Они постепенно исчезают. Где тема богатства и собственности, так волновавшая отцов IV века? Она медленно, но верно уходит из поля зрения церковных писателей.
11. Ученики Златоуста
Впрочем, в середине V в., ситуация еще не столь печальна: определенный интерес к имущественной теме сохраняется, ибо еще остаются некоторые последователи Златоуста, избежавшие гонений. Среди них можно назвать Исидора Пелусиота, Иоанна Кассиана Римлянина и Феодорита Кирского. Живя в разных местах Византии, все они чтили Златоуста, Пелусиот и Иоанн Кассиан специально приезжали в Константинополь, чтобы послушать его проповеди. Вот некоторые их высказывания, в которых без труда узнается школа великого святителя:
Исидор Пелусиот:
«Из–за любви к деньгам вражда, драки, войны; из–за нее убийства, разбои, клевета; из–за нее не только города, но и пустыни, не только обитаемые страны, но и не населенные дышат кровью и убийствами… Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности… Сколько бы зол ни отыскал кто в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, — увидит в них отростки этого корня».
«Скорее кто–нибудь сделал бы невозможное, нежели она (страсть любостяжания — Н.С.) насытится. Ибо приращение, не знаю каким это образом, ей представляется уменьшением и убытком, возжигая только больший огонь».
Иоанн Кассиан Римлянин:
"Итак кто же блаженнее, ужели те, которые из числа язычников недавно обратившись и будучи не в состоянии восходить к евангельскому совершенству, еще удерживали у себя свое имущество?… Или те, которые выполняя евангельское учение, ежедневно нося крест Господень, не хотели ничего оставить у себя из собственного имущества?… Этого (что первые блаженнее — Н.С.) не осмелится сказать и безумный".
«С умножением денег увеличивается и неистовство страсти сребролюбия. Она ищет оправдания в надежде на долгую жизнь, преклонную старость, разные и продолжительные немощи, которые не могут быть переносимы в старости, если в молодости не будет заготовлено побольше денег. От таких рассуждений становится жалкой душа, связанная змеиными узами, когда желает умножить дурно собранное имение с недостойным старанием. Такая душа сама себя поражает язвой, жестоко распаляется ею и, всецело занятая помышлением о прибыли, ни на что другое не смотрит взором сердца, как только на то, где можно достать денег… Из–за этого человек не устрашится допустить злодеяние лжи, ложной клятвы, воровства, нарушить верность, воспламениться вредным гневом. Если как–нибудь потеряет надежду на прибыль, то не побоится нарушить честность и смирение, и как другим чрево, так ему золото и надежда корысти заменяют Бога. Потому святой апостол, имея в виду зловредный яд этой болезни, назвал ее не только "корнем всех зол" (1 Тим. 6, 10), но и идолослужением (Кол. 3, 5)».
Феодорит Киррский:
"Обилие денег и преизбыточество преспеяний в добродетели прямо между собой противоположны" («Десять слов о промысле»).
Однако именно Феодорит первым стал из универсальной концепции великого святителя делать «умеренную» доктрину. Дело в том, что у Феодорита высший этаж златоустовской постройки редуцирован. У него мы не найдем ни положительного взгляда на жизнь в условиях общности имущества, ни тем более призывов последовать Иерусалимской общине. Феодорит уже живет в обществе крепких частных собственников и не мыслит ничего иного. А потому его задачей является оправдать разделение на богатых и бедных. Богатые и бедные нуждаются друг в друге, и те и другие необходимы в обществе; тела и души и богатых и бедных устроены одинаково, все рождаются нагими и такими же уходят в мир иной; богатые несут различные тяготы богатства: болезни, соблазны и проч., чего лишены бедные — вот доводы Киррского епископа. Он заключает:
«Итак, почему же ты гневаешься и обвиняешь бедность, когда видишь, что и богатство имеет великую в ней нужду, и обладающие богатством не могут без нее прожить? Подивись Тому, Кто так премудро распоряжается в этом: одним дает деньги, другим — искусства, и посредством нужды приводит их в согласие и неприязнь» («Десять слов о промысле»).
Как видим, Феодорит снова использует златоустовский багаж. Но если у Златоуста все направлено на то, чтобы побудить богатых отказаться об богатства и подняться по нравственной лестнице вверх, а бедного ободрить, то Феодорит все эти аргументы направляет на оправдание Творца, который создал «идиллию» совместной жизни бедных и богатых.
Как ни замечательны некоторые высказывания Исидора, Кассиана или Феодорита, но все же известность этих писателей несравнима со златоустовской (тем более, что творения Феодорита против Кирилла Александрийского были анафематствованы V Вселенским Собором). На общую нравственную атмосферу в Империи оказать значительное влияние они не могли.
12. Закат византийской имущественной этики.
Золотой век святоотеческой письменности позади, и византийская нравственная проповедь постепенно теряет свою остроту.
В VI веке расцветает монашеская, «пустынная» литература (к которой следует отнести и «Писания» Кассиана Римлянина). В ней сребролюбию дан статус одной из восьми основных страстей человеческих. Так, известная всем православным «Лествица» (VI в.) говорит много мудрого о сребролюбии, вполне солидаризируясь с предыдущей святоотеческой традицией, например: "Стяжавший любовь — расточил деньги; а кто говорит, что имеет и то и другое, тот сам себя обманывает". Однако монашеская литература толкует вопрос с точки зрения личной психологии, в плане сребролюбие–нестяжание, совершенно не касаясь социального аспекта проблемы.
Идут годы и универсальное учение Златоуста постепенно начинает забываться. Помимо аскетических произведений, появляются также новые комментаторы Писания, которые утверждают, что толкуют по святым отцам и, прежде всего, «по Златоусту». И поскольку в Новом Завете тема богатства обсуждается очень часто, то и экзегеты вынуждены ее затрагивать. Однако, невооруженным взглядом видна разительная разница между мышлением Златоуста и новыми толкованиями. В качестве примера рассмотрим творение монаха XII века Евфимия Зигабена «Толкование на Евангелие от Матфея и толкование на Евангелие от Иоанна». Историк святоотеческойлитературы архиеп. Филарет Гумилевский пишет, что Евфимий «не глубокий догматист, (…) но очень замечательный толкователь» («Историческое учение об отцах церкви», Т. 3). Зигабен, подражая Златоусту, дает толкования на Евангелия от Матфея и Иоанна. Текст предваряется словами: «тщательно составленное ЕвфимиемЗигабеном преимущественно на основании толкования Отца нашего Иоанна Златоуста. Но, несмотря на столь лестные характеристики, комментарий Зигабена отличается от толкований Златоуста как земля от неба.
Прежде всего, полностью отброшен трехчастный принцип златоустовской экзегезы — оставлено только сухое комментирование текста Евангелия, а нравственные увещевания, занимающие у Златоуста большую и лучшую часть его проповедей, исключены. Да и из самого комментария вычищены многие важные мысли святителя. Например, комментируя же «йота едина, или едина черта не прейдет от закона» (Мф.5,18), Златоуст под «законом» понимает Новый Завет /VII:173/ (и тогда исчезают все недоумения по поводу этого непростого речения). Зигабен «исправляет» Златоуста, понимая «закон» традиционно — как Моисеево законодательство. И так сплошь и рядом. Читателям преподносится Златоуст урезанный и выхолощенный. Все освящено именем Златоуста, но не проникнуто его духом. Особенно это заметно по комментариям на имущественную тему. Мы видели, сколь большое место занимает эта тема в проповедях Златоуста. В комментариях же Зигабена ей уделяется на два порядка меньше — только если комментируемый текст имеет к этой теме явное отношение — на «Не можете Богу работати и мамоне» (Мф.5.24) и на беседу о богатом юноше. У Зигабена в основном встречаются утверждения в духе Климента Александрийского: «лишнее раздавать нищим», «Этими словами Христос порицает не богатство, а пристрастие к нему». Правда, есть упоминание и о «мертвой петле»: «увеличение богатства увеличивает и любостяжание», и о различии требований ксовершенным и несовершенным. Но эти упоминания повисают в воздухе и из них не делается никаких выводов. В целом же возникает подозрение, что «очень замечательный толкователь» Зигабен не понял ни логики, ни пафоса учения святителя о богатстве и собственности. А потому и выбросил все нравственные наставления великого святителя.
И, пожалуй, это не его вина. Видимо, к XII веку имущественное учение Златоуста уже перестало быть востребованным. Так, великий богослов св. Григорий Палама(XIV в.), будучи епископом Фессалоникийским и регулярно говоря своим прихожанам проповеди, обращается и к теме милостыни. Причем такие его выражения, как «гденалицо это холодное слово («мое и твое»), там, как говорят божественные Отцы, нет союза любви и Христос изгнан» (Беседы (омилии). Часть 3), позволяют предположить, что он был хорошо знаком с творениями Златоуста. Но таких фрагментов мало, да и пафос уже не златоустовский: св. Григорий призывает не «отдать все», а лишь жертвовать «излишние деньги».
Отметим также, что к XII в. установился круг евангельских и апостольских чтений на литургии, и в нем, как нарочно, отсутствуют «коммунистические» фрагменты Деяний Апостольских (их пропускают и сейчас). Тем самым большинство верующих было фактически отрешено от важнейших имущественных фрагментов Писания.
1. Ссылки на Златоуста даются по изданию: I–XII. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе. тт. I–XII. С. — Петербург. Издание С. — Петербургской Духовной Академии. 1894–1911.