Пособники и подстрекатели

«Пособники и подстрекатели» – один из никогда ранее не издававшихся на русском языке романов Спарк. Ему свойственна не только пародийная «остросюжетность» и характерная для творчества Спарк злая ирония, но и тема эксцентрических причуд английской аристократии, превращающихся в мотив таинственных преступлений…

• ОТ АВТОРА
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19

ОТ АВТОРА

Этот рассказ, как и все другие, касающиеся седьмого графа Лукана, лорда Лукана, основан на предположении.

Седьмой лорд Лукан скрылся ночью 7 ноября 1974 года, когда его жену с серьезным ранением головы увезли в больницу и в его доме, в мешке для почты, было обнаружено тело забитой насмерть няни его детей. Он оставил два невразумительных письма.

С тех пор он разыскивается по обвинениям в убийстве и в покушении на убийство, в которых коллегия присяжных заседателей признала его виновным. На слушание дела в уголовном суде он не явился.

В 1999 году седьмой лорд Лукан был официально объявлен умершим, однако его тело не было найдено. По некоторым сведениям, лорда Лукана будто бы видели в разных уголках света, главным образом в Центральной Африке. История его предполагаемых скитаний, его кошмарной жизни и переживаний с момента исчезновения остается тайной, но я думаю, что в моем повествовании она не сильно расходится с реальными событиями и чувства графа были именно такими.

Все то, что мы знаем о Лаки Лукане – Счастливчике Лукане, – его высказываниях, привычках, отношении к людям и к жизни от его друзей и фотографов, а также из полицейских протоколов, было мной тщательно изучено и использовано в повести, которую я написала.

Параллельная линия сюжета – о женщине-лжестигматике – также основана на фактах.

ГЛАВА 1

Маленькая секретарша, пригласившая в кабинет доктора Хильдегард Вольф высокого, даже высоченного, англичанина, выглядела рядом с ним еще более миниатюрной. Доктор Хильдегард Вольф была психотерапевтом. Она занималась врачеванием в Баварии и Праге, потом в Дрездене и в Авиле, а затем в Марселе и Лондоне. Теперь она обосновалась в Париже.

– Я хотел бы проконсультироваться у вас, – сказал англичанин. – Дело в том, что я утратил душевный покой. Двадцать пять лет назад я продал душу дьяволу. – Он с трудом подбирал французские слова.

– Не будет ли вам удобнее, – предложила она, – перейти на английский? Еще со студенческих времен я довольно прилично говорю на нем.

– Намного удобнее, – ответил он, – хотя этот язык придает реальности еще более мрачный вид. Ведь мне придется рассказать вам английскую историю.

Совершенствованием своих методов доктор Вольф занималась сама. Благодаря им она определенно стала самым успешным, вернее, самым модным, психотерапевтом в Париже. Многие коллеги пытались ей подражать, однако, как правило, терпели неудачу. Одних методов было недостаточно, необходима была еще и харизма.

На протяжении первых трех сеансов она большей частью рассказывала о себе, лишь мимоходом останавливаясь на проблемах пациентов; затем, постепенно, немного, впрочем, бесцеремонно, побуждала их к откровенности. Одни пациенты, возмущенные, после проведенного таким образом первого или по крайней мере второго сеанса уходили и не возвращались. Другие же открыто протестовали:

– Разве вас не интересуют мои проблемы?

– Откровенно говоря, не очень.

Многие, словно зачарованные, возвращались в ее кабинет, и именно они, как нередко утверждалось, пожинали плоды своего долготерпения. К этому времени ее метод приобрел известность и даже изучался в университете. Он назывался «Метод доктора Вольф».

– Я продал душу дьяволу.

– У меня в жизни, – сказала она, – однажды была такая возможность. Только мне недостаточно за это предложили. Я сейчас расскажу вам об этом…

Он слышал, что она поступает именно таким образом. Друг, который ее рекомендовал, священник, прошедший через ее руки в период душевного разлада, рассказывал ему: «Она посоветовала мне даже не пробовать молиться. Она говорила: молчите и слушайте. Читайте Евангелие. Господь молит вас о снисхождении. Поймите его положение – с чем ему только не приходилось мириться. Слушайте, молчите. Читайте Библию. Вбирайте ее слова. Там говорит Бог, а не вы».

Ее новый пациент сидел не двигаясь и слушал, наслаждаясь возможностью платить за это деньги, что всего три недели назад было бы для него невозможно. В течение двадцати пяти лет, с тех пор как произошедшая в Англии трагедия изменила всю его жизнь, он был беглецом, неприметным изгнанником, всегда обязанным своим многочисленным друзьям, которые теперь выступали в роли благодетелей и которых постепенно становилось все меньше. Три недели назад его прозвище Лаки – Счастливчик – полностью себя оправдало. Ему действительно повезло. В самом деле, он обнаружил, что после смерти одного из главных пособников и подстрекателей он получит некую сумму. Деньги находились в сейфе, ожидая, когда он появится. Теперь он мог позволить себе заняться совестью. Спокойно проконсультироваться у одного из самых дорогих и самых престижных психотерапевтов в Париже.

«Вам придется выслушать ее. Прежде всего она заставит вас слушать», – говорили рекомендовавшие ее люди, по меньшей мере их было четверо.

В модном элегантном костюме, он сидел, блаженствуя, и слушал. Странно, что многие люди, знавшие его в прошлом, считали, что он уже забрал деньги, оставленные ему на специальном счете в банке. О существовании этого счета не знала даже жена его благодетеля.

По сути дела, их мог взять кто угодно. Но она устроила все так, что деньги были вручены без единого вопроса. Его называли Лаки, и ему действительно везло. Но деньги долго не задерживались. Он был азартный игрок.

В кабинете доктора Вольф на бульваре Сен-Жермен в окнах были двойные рамы, и с улицы доносился лишь приятный глухой шум уличного движения.

– Не знаю, как это было у вас, – рассказывала Хильдегард (доктор Вольф) своему пациенту, – но для меня продать душу дьяволу означает быть связанной с убийством. О чем-либо меньшем не стоит и говорить. Можно продать душу, скажем прямо, целой куче агентов, но дьяволу – только если речь идет об убийстве или о чем-то с ним связанном. Много лет назад у меня был пациент, оказавшийся психологически зависимым от меня. Молодой человек, не очень приятный. Его проблема заключалась в склонности к самоубийству. Было очень соблазнительно побудить его выполнить это желание: он был злобным и жестоким человеком. Владел огромным состоянием. Его двоюродный брат – самый ближайший родственник – предложил мне деньги, чтобы чуть-чуть подтолкнуть этого отвратительного молодого человека вниз. Но я этого не сделала. Я вовремя раскусила этого кузена. К тому же я сомневалась, что он расстанется с обещанной суммой после того, как моего пациента уже не будет в живых. Я отказалась. Возможно, если бы мне предложили гораздо больше, я бы пошла на сделку с дьяволом. Кто знает? Но в той ситуации сказала: «Нет». Я отказалась настраивать этого молодого человека на самоубийство. По сути дела, я всячески старалась вызвать у него интерес к жизни. Но если бы я поступила наоборот, это определенно привело бы его к смерти, и я стала бы убийцей.

– Так он в итоге покончил с собой?

– Нет, он жив до сих пор.

Англичанин пристально смотрел на Хильдегард, словно желая прочитать ее тайные мысли. Возможно, он раздумывал над тем, не пытается ли доктор таким образом сказать ему, что она сомневается в правдивости его слов. Ему захотелось встать и немедленно уйти. Тем не менее он без возражений заплатил за первый сеанс, как считал, чрезмерно высокий гонорар – полторы тысячи долларов за три четверти часа. А доктор все продолжала говорить. Он сидел и слушал, его огромный чем-то набитый кожаный портфель по-прежнему стоял на полу возле его ног.

Остаток времени Хильдегард Вольф рассказывала ему о том, что она уже больше двенадцати лет живет в Париже и что атмосфера этого города как нельзя лучше соответствует ее образу жизни и благоприятствует ее работе. Она сообщила ему, что у нее великое множество друзей, специализирующихся в области медицины, музыки, религии и искусства, и что, хотя ей уже далеко за сорок, вполне возможно, что она еще выйдет замуж.

– Но я никогда не брошу свою профессию, – заключила доктор. – Она доставляет мне громадное удовольствие!

Его время истекло, но доктор так ни о чем его и не спросила, считая само собой разумеющимся, что он придет снова. Она протянула ему руку на прощание, сказав, чтобы о времени следующего сеанса он договорился с секретаршей. Так он и сделал.

И только ближе к концу месяца Хильдегард задала ему свой первый вопрос.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она таким официальным тоном, словно он бесцеремонно злоупотреблял ее профессиональным временем.

Он окинул ее высокомерным взглядом.

– Во-первых, – начал он, – я должен вам сказать, что меня разыскивает полиция в связи с двумя обвинениями: в убийстве и покушении на убийство. Я нахожусь в розыске уже свыше двадцати пяти лет. Перед вами – пропавший без вести лорд Лукан.

Хильдегард чуть не подскочила на стуле. У нее уже был пациент, который утверждал, и очень убедительно, что он тот самый давно пропавший без вести лорд. У нее сразу возникли подозрения в тайном сговоре.

– Я полагаю, – продолжал сидевший перед ней человек, – что вам известна моя история.

Она действительно ее знала, знала так же подробно, как мог знать любой, правда, за исключением кое-каких деталей, которые полиция хранила в тайне.

У Хильдегард были собраны все книги и все сообщения прессы начиная с 1974 года, когда разгорелся этот скандал, и вплоть до настоящего времени. Это была история, которая то затихала, то вновь привлекала внимание газет. Сидевший перед ней мужчина, лет около шестидесяти пяти, был очень похож на недавний, сделанный полицией фоторобот лорда Лукана. Однако и первый ее пациент походил на этот портрет, хотя и выглядел несколько иначе.

Мужчина нагнулся.

– Вот здесь все детально описано, – сказал он, похлопывая по раздутому портфелю, стоявшему у его ног.

– Расскажите мне об этом, – попросила она.

Да, в самом деле, давайте все, в том числе и те, кто был в то время в юном возрасте или даже еще не появился на свет, послушаем об этом еще раз. Лорд Лукан, с кем связана эта история, был седьмым графом Луканом. Он родился 18 декабря 1934 года. Оставив семью и большинство друзей, он скрылся ночью 7 ноября 1974 года, будучи подозреваемым в убийстве няни своих детей и покушении на убийство своей жены. Убийство молодой девушки, судя по всему, было страшной ошибкой. В темноте подвала он принял ее за жену. Судебное разбирательство с участием присяжных по делу убийства няни, Сандры Риветт, закончилось вынесением вердикта «виновен» и выдачей ордера на арест лорда Лукана. Что касается показаний его жены, леди Лукан, о событиях той ночи, то они полностью совпадали с установленными полицией деталями. Однако полиция считала необходимым возбудить еще одно уголовное дело: лорд Лукан, несомненно, имел пособников и подстрекателей. Детективы были убеждены, что друзья из высшего общества помогали подозреваемому скрываться и не выдавали места его пребывания. Они просто насмехались над полицейскими и чинили всяческие помехи следствию. Когда полиция, идя по верному следу, уже была готова схватить его, то выяснялось, что он либо опять успел уехать очень далеко, либо покончил с собой. Многие считали, что он бежал в Африку, где у него были друзья и средства к существованию.

Все эти годы в прессе периодически появлялись сообщения о том, что беглеца вроде бы где-то видели. Этим слухам не давали заглохнуть. Так, 9 июля 1994 года в «Дейли экспресс» вновь появилась статья о лорде и о страшном конце Сандры Риветт, убитой по ошибке.

Казалось, что это преступление – дело рук сумасшедшего или человека, потерявшего от чрезмерного напряжения контроль над собой… Из-за отсутствия денег на его счетах в фешенебельную Белгрейвию из банков потоком возвращались выписанные им чеки, не было оплачено обучение детей в школе, превышен кредит в четырех банках, заняты деньги (под 18 процентов) у какого-то кредитора, а также 7000 фунтов у плейбоя Таки и 3000 фунтов еще у одного грека. Его наставник, игрок Стивен Рафаэл, также дал ему взаймы 3000 фунтов.

В ночь на 7 ноября 1974 года в подвале дома его жены было темно. Электрическая лампочка оказалась вывинчена. По лестнице спускалась женщина. Лукан нанес удар, но это была не жена, а няня. «Когда у Сандры выходной?» – спросил он накануне одну из дочерей. «В четверг», – ответила та. Но в тот четверг Сандра не взяла выходной. Поздно вечером она пошла вниз, в кухню, чтобы приготовить чай себе и жене Лукана (леди Лукан и ее муж жили раздельно). Сандра была зверски забита насмерть, и ее тело засунули в мешок. Избита была и леди Лукан, когда она спустилась в подвал, решив посмотреть, что там происходит. Избита и окровавлена. Она рассказала, что ей в какой-то момент удалось отвлечь нападавшего и она узнала в нем своего мужа. Леди Лукан укусила его, а потом, воспользовавшись его замешательством, предложила ему заключить сделку. Когда же он пошел в ванную, чтобы смыть кровь, она выскользнула из дома и, шатаясь, добежала до ближайшего паба. Она ворвалась туда вся в крови:

– Убийство!.. В доме остались дети…

В подвале он пытался задушить ее, причем на его руке была перчатка, и наносил удары тем же тупым инструментом, которым убил Сандру.

В дом прибыла полиция. К тому времени седьмой граф Лукан уже успел скрыться. Он звонил матери и просил ее забрать детей, что она и сделала той же ночью.

Было известно, что Лукан встречался с кем-то из своих друзей. Затем след его терялся. Был ли он тайком вывезен из страны или покончил с собой?

Неподражаемая доктор Вольф смотрела на пациента, мысленно перебирая все эти факты. Был ли сидевший перед ней человек действительно тем самым лордом Луканом, которого обвиняли в убийстве? Он сидел и улыбался, улыбался, видя ее сомнения. Интересно, что заставило его улыбаться?

Она могла позвонить в Интерпол, но у нее были личные причины не делать этого.

Наконец она сказала:

– В настоящий момент в Париже есть еще один лорд Лукан. Кто же из вас настоящий? Однако ваше время истекло. Завтра меня здесь не будет. Приходите в пятницу.

– Какой еще лорд Лукан?

– Я приму вас в пятницу.

ГЛАВА 2

Сидя за ленчем в своем любимом бистро на улице Драгон, Хильдегард мысленно сравнивала двух претендентов на право именоваться лордом Луканом. И что, думала она, имел в виду Лаки, упоминая о договоре с дьяволом? Надо попытаться разговорить его на эту тему. Был ли второй пациент на самом деле лордом Луканом или нет, но Хильдегард чувствовала: за его словами что-то кроется, что-то связанное с его прошлым. Ее совсем не удивит, если он окажется самозванцем, выдающим себя за исчезнувшего лорда. Однако будет очень удивительно, если выяснится, что прежде он не совершил сделку с совестью. Он сказал: «Я продал душу дьяволу». Это непременно должно что-то означать.

Уокер – так просил называть его другой пациент, тоже Лукан. Через два дня он должен был прийти к Хильдегард. Фамилия – Уокер, имя – Роберт.

«Я – Роберт Уокер. Прошу вас всегда называть меня Уокер. Никто не должен знать, что я седьмой граф Лукан. На мой арест выдан ордер».

Уокер был высокого роста, седой, с седыми усами. Судя по фотографиям в газетах, он вполне мог быть скрывающимся лордом Луканом, но он мог им и не быть.

– Вообще-то, – сказала Хильдегард, – я думаю, он не Лукан. Так же как, по всей вероятности, и тот, другой.

Эти слова предназначались ее близкому другу, которым уже больше пяти лет был Жан-Пьер Роже. Они сидели в гостиной своей просторной квартиры. Был вечер. Она расположилась в бежевом кожаном кресле, он – в таком же кресле напротив.

– Они оба, – сказал Жан-Пьер, – конечно, знают друг друга, работают вместе. Не может так быть, чтобы из всех бесчисленных парижских психотерапевтов они, и тот и другой, выбрали именно тебя. Два самозванца, или же один – самозванец, а другой – настоящий. Я просто не могу в это поверить.

– Я тоже, – согласилась Хильдегард. – Так не может быть.

– Тебе надо относиться к ним без всякого предубеждения.

– Что ты хочешь этим сказать?

– По крайней мере надо внимательно вслушиваться в то, что они говорят.

– Я внимательно выслушала Уокера и нахожу, что он очень встревожен.

– У него было немало времени, чтобы тревожиться. Что он делал все эти годы и почему его раньше ничего не тревожило? – размышлял вслух Жан-Пьер.-

– Прятался от правосудия, скрывался то там, то здесь. У него были друзья.

– А Интерпол? Откуда этот человек знает, что ты его не выдашь?

– Ни тот ни другой этого не знают, но обратились ко мне, – сказала она. – Именно это и удивляет меня больше всего.

– Но не меня! – воскликнул он. – Мне-то известно, что люди обычно доверяют психотерапевту так же, как священнику.

– В профессиональном смысле мне было довольно интересно работать с Уокером, – призналась Хильдегард, – но теперь, когда появился этот новый… Рано или поздно мне придется столкнуться с этой проблемой.

– Как он представился?

– Лукан, – ответила она. – Только так.

– А как называют его друзья?

– Он говорит, его называют Лаки. Лаки Лукан. Об этом писали в газетах.

– Кто, – спросил Жан-Пьер, – больше похож на фотографии?

– Оба, – ответила Хильдегард.

– Послушай, Хильдегард, не мог ли кто-то из них что-то знать о тебе? Что-нибудь из твоего прошлого? Вообще что-нибудь?

– Боже мой! – воскликнула она. – Да такая возможность существует всегда. У любого человека могло быть что-то в прошлом. Я думаю… нет, это было бы невероятно, невозможно! Какое дело подобным людям до моего прошлого?

– Возможно, никакого, – пожал плечами он.

– Возможно? О чем ты говоришь, Жан-Пьер?

– Я определенно не имею в виду, что и тебя может разыскивать Интерпол. С другой стороны…

– Что с другой стороны?

Было заметно, что эти слова встревожили ее. Жан-Пьер решил отступить.

– Никакой другой стороны нет, – сказал он, – поскольку тебя нет в списках тех, кого разыскивает полиция. – Он примиряюще улыбнулся. Жан-Пьер действительно был к ней очень привязан. – Если один из них все-таки Лукан, то, доверяясь тебе, он может считать себя в безопасности, если знает что-то о твоей прежней жизни, какую-то тайну. Но поскольку это не так, раз ты говоришь, что это не так, эта версия исключается, верно?

– Нет, – возразила она, – если один из них настоящий Лукан, то он может вообразить, будто что-то обо мне знает. Такое может вообразить каждый. Я могу сказать лишь одно: они оба, по всей вероятности, действуют вместе.

ГЛАВА 3

В назначенное Хильдегард время Уокер пришел на очередной сеанс.

– Должна признаться, меня не интересует, являетесь вы лордом Луканом или нет, – сказала доктор. – Меня интересуете вы, что вы здесь делаете, почему вы обратились к психотерапевту и почему у вас, если это действительно так, сдали нервы. Меня занимает целый ряд важных факторов и совсем не волнует, какую фамилию вы носили в семьдесят четвертом году. Что вас побудило обратиться ко мне? И почему?

– В Англии, – ответил он, – меня официально объявили умершим, чтобы прибрать к рукам мое поместье. Я уже привык думать о себе как о человеке, покинувшем этот мир. Это мучает меня.

– Некоторые считают, – напомнила она, – что настоящий лорд Лукан покончил с собой вскоре после того, как двадцать с лишним лет назад убил молодую девушку. Это очень разумное предположение.

– Его тело не было найдено, – возразил Уокер, – и это естественно. Поскольку я сижу перед вами.

– Вы не единственный претендент на это имя, – бросила Хильдегард.

– Действительно? И кто же другой?

– Их может быть много. Несколько, по крайней мере. Зачем им это нужно, мне непонятно. Я считаю, вам следовало бы сидеть тихо и не привлекать к себе лишнее внимание.

– Я и сижу тихо, – сказал Уокер. – Что касается прихода к вам, то вы меня не выдадите.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Мне стоит только позвонить в Интерпол.

– И мне тоже.

– Чтобы сдаться?

– Нет, чтобы выдать вас, доктор Вольф.

– Меня? Что вы несете?! – Голос Хильдегард изменился, словно ей стало трудно дышать, во рту появилась сухость.

– Вы – Беата Паппенхейм, лжестигматик из Баварии, которую разоблачили в восемьдесят шестом году и которая исчезла, прихватив из Католического фонда Паппенхейм миллионы марок. Никто не знает, сколько именно, но…

– Все, что вы говорите, – перебила пациента она, – не имеет никакого отношения к цели вашего визита. Давайте вернемся к вашей проблеме, которая, как я себе ее представляю, заключается в поиске идентичности.

– Мне не нужна никакая идентичность. Я и так знаю, кто я. У меня есть друзья, помощники. Люди, которым известно, кто я.

– Тогда вы, по всей вероятности, не нуждаетесь в моей помощи, – сказала она, еще аккуратнее, чем прежде, раскладывая на столе карандаши.

– Скажите, Беата Паппенхейм, – дерзко произнес он, – каков срок действия ордера на арест? В течение всей жизни?

– Моя фамилия не Паппенхейм, – ответила она, – и я не юрист. По-видимому, в большинстве стран ордер на арест сохраняет силу в течение всей жизни подозреваемого или же пока не будет произведен его арест. Среди ваших друзей и помощников, безусловно, есть кто-то, кто знает уголовное право или работает в этой области.

– Мои друзья стареют и некоторых уже нет в живых, – сказал человек, назвавшийся Луканом. – Но самое главное – никто из них не занимался и не занимается адвокатской практикой. Все они джентльмены, миллионеры. Такие лорды не могут быть адвокатами.

– Вы пришли сюда, – напомнила пациенту доктор Вольф, – назвавшись сначала Робертом Уокером, затем седьмым лордом Луканом. Вы – беглый преступник, обвиняемый в убийстве и скрывающийся от британского правосудия. Какие у вас есть доказательства подлинности вашей истории?

– Мне ничего не надо доказывать.

– Вам придется, если вы хотите остаться моим клиентом, – сказала она. – Особенно в связи с тем, что у меня есть пациент, тоже Лукан, который утверждает, что убийство совершил именно он. Причем этот человек чуть ли не гордится содеянным.

– Доктор Паппенхейм…

– Мистер Уокер, вы хотите получить деньги, верно?

– Отчасти.

– Принесите мне доказательства, что вы действительно Лукан, и я вам заплачу. Отчасти. А теперь сеанс, за который мне платите вы, подошел к концу. Расплатитесь в приемной у моего секретаря. И без всяких фокусов.

– До следующей пятницы, доктор Паппенхейм?

– Выйдите из моего кабинета!

Она взглянула на него с ненавистью, а он, вставая, улыбнулся ей, подчеркнуто вежливый, в дорогой неброской одежде, богатый, лощеный. Одним словом, внушающий страх.

Хильдегард достала из сумочки небольшой флакончик духов и побрызгала шею, сначала с одной стороны, потом с другой. Затем, раздумывая, положила флакончик обратно в сумочку. «Я похожа на животное, которое пытается сбить человека со следа. Откуда он взялся, этот разгребатель грязи?» Она позвонила Жан-Пьеру, будучи втайне уверенной, что он восхищается ее методами и относится с уважением к ее славе.

– Мне угрожают, – начала она, – из-за некоторых событий в моей прошлой жизни, в совершенно другом мире. Это выбивает меня из колеи. Не в смысле благоразумия, конечно. Но я не знаю, что делать.

– Послушай, Хильдегард, мы обсудим это вечером. Не стоит расстраиваться. Разве ты не предполагала, что твои пациенты не в своем уме?

– Я говорю о первом пациенте, по фамилии Уокер. Как ты думаешь, кто он на самом деле?

– Скорее всего частный детектив, – сказал Жан-Пьер, – а может, просто человек, собирающий сведения о настоящем лорде Лукане.

– Увидимся позже, – сказала она.

Жан-Пьер был на семь лет ее моложе. Но разница в возрасте не была заметна. У Хильдегард было прелестное личико и хорошая фигурка, аккуратно ухоженные темные волосы, бледная кожа и огромные серые глаза. Жан-Пьер был крепкого телосложения, рано поседевший, носил бороду. Уже больше пяти лет они с Хильдегард жили вместе. О жизни с кем-то другим, кроме Хильдегард, он не мог и помыслить.

Жан-Пьер занимался художественной обработкой металла и дерева и целые дни проводил в мастерской или в литейной. Он был гением по части изготовления таких вещей, как колокольчики, каминные приборы, всевозможные медные украшения, оконные решетки, двери и особенно модули, из которых собирались книжные шкафы. Он также ремонтировал разные сломавшиеся вещицы, делал лампы из ваз и склеивал дорогие китайские чашки. Его мастерская напоминала склад старых вещей, собранных по всей Европе: тут были и антикварные угловые шкафчики, и консоли, и маленькие изящные коробочки, и первые телефоны, и раковины, и древние монеты – вообще все, что только можно себе представить. Когда у Жан-Пьера появлялось желание сделать из дерева или железа маску, он использовал вместо глаз старинные монеты. Он обожал деревянные обувные колодки. Эта мастерская находилась на окраине города, при отсутствии пробок в получасе езды от центра (у него был «фиат минивэн»). Сейчас он жил вместе с Хильдегард на Левом берегу, на улице Драгон.

ГЛАВА 4

Давайте оставим на время имя Хильдегард – сейчас в наше повествование вступает ее настоящее имя, Беата Паппенхейм, и оно в конечном счете обязательно вернет нас к Хильдегард. В семидесятые годы Беате, молоденькой студентке из Мюнхена, вдруг надоело жить в бедности. Такое случается со многими. Однако не все находят в себе силы что-то изменить.

Беата – студентка-медичка, предполагавшая специализироваться в области женской психологии, переживала очень тяжелое время. Утром она посещала занятия в университете, после полудня учила английский, а с четырех и до восьми вечера работала в отделе кожгалантереи большого универсального магазина. Только так ей удавалось добывать средства на существование. Заработанных денег едва хватало на оплату комнаты, служившей одновременно спальней и гостиной, и на жалкую еду. Родители Беаты жили в деревне, на свиноводческой ферме. Раз в месяц на уик-энд она ездила на автобусе их навещать, привозя в качестве подарков банки консервов, овсянку или маринованные огурцы. Занятия вызывали у нее восторг, а работа в универсальном магазине приводила в отчаяние. Она устала от женщин, которые приходили покупать сумочки и которые старались определить вместимость новой покупки, вытряхивая все вещи из старой, а затем заталкивая их в новую. Именно тогда Беата часто видела пухлые, едва складывавшиеся бумажники. Иногда толстые пачки немецких марок даже не лежали в бумажнике, а просто были засунуты в сумочку. Деньги сводили ее с ума. Беата не остановилась бы перед кражей, если бы была уверена, что не попадется. Она устала, ужасно устала! Ей было всего двадцать с небольшим, но она чувствовала, что силы на исходе. Нехватка денег была постоянной.

Ее приятель, исповедовавший протестантство, изучал теологию, он отлично знал английский и заставлял ее говорить с ним только на этом языке, чтобы ей легче было читать английские учебники по психологии. Ему очень хотелось перейти в католичество – католические храмы были гораздо радостнее, чем все остальные, полны красок и блеска, благовоний и прекрасных изображений святых.

Однажды в субботу, когда Беата не поехала на ферму, приятель Генрих зашел ее навестить. Было три часа дня. Открыв своим ключом дверь, он увидел ее в постели, залитой кровью. Это было менструальное кровотечение. Кровь была повсюду: на простынях, на полу, на ее руках. Генрих побежал за хозяйкой, сдававшей ей комнату. Увидев окровавленную Беату, хозяйка начала пронзительно кричать. Тем временем молодой человек привел врача, который сделал Беате укол, а хозяйке приказал привести все в порядок. Генрих взял эту работу на себя, поскольку дрожавшую от испуга женщину также немало беспокоило и состояние ее простыней и занавесок. Каким-то образом кровь оказалась даже на окнах.

Прошло довольно много времени, когда Беата смогла сесть на кровати. К ее удивлению, хозяйка теперь была само сочувствие и даже принесла суп, который Генрих разогрел на стоявшей в углу комнаты спиртовке.

– Вы напоминаете мне, – сказала хозяйка, которая была католичкой, – изображение сестры Анастасии пяти ран Христовых, которое я видела в детстве. Она была стигматиком. Говорили, она творит чудеса. Но церковь так и не признала ее святой. Когда в епархию на осмотр храмов приезжал епископ, нам пришлось быстренько спрятать ее изображение. Но мы часто собирали пожертвования для сестры Анастасии. Она хорошо относилась к бедным.

Так у Беаты родилась идея стать святым стигматиком. Она сменила адрес. Во время каждого менструального цикла покрывала кровью руки и бинтовала ладони таким образом, чтобы казалось, будто кровь просачивается сквозь бинты. Она проделывала это каждый месяц, точно следуя традиционному описанию этого явления, и демонстрировала посторонним по крайней мере одну из пяти ран Христа (раны на каждой ладони и стопе, и рана в боку, нанесенная копьем). Между циклами она сочиняла письма с клятвенными признаниями исцеленных ею людей, благословлявших ее талант помогать страждущим. Все это происходило при пособничестве Генриха, который, казалось, настолько поверил утверждениям Беаты, что при допросе могло показаться, будто он совершенно искренен. Природа верований – очень странная штука.

Затем она занялась выпуском тысяч обращений.

БЛАГОСЛОВЕННАЯ БЕАТА ПАППЕНХЕЙМСТИГМАТИК ИЗ МЮНХЕНА

Повторяйте эту молитву каждое утро все семь дней недели в течение семи недель. Беата Паппенхейм молится и страдает за вас.

О Господи, благослови нас за благое служение сестры нашей Беаты Паппенхейм. Мы просим Тебя выслушать ее молитву ради нашего болящего (ей), страждущего (ей) брата (сестры) (вычеркнуть ненужное), имя которого (ой)… Во имя пяти ран Господа нашего Иисуса Христа.

Повторяйте эту молитву каждое утро все семь дней недели в течение семи недель. Беата Паппенхейм молится и страдает за вас.

О Господи, благослови нас за благое служение сестры нашей Беаты Паппенхейм. Мы просим Тебя выслушать ее молитву ради нашего болящего (ей), страждущего (ей) брата (сестры) (вычеркнуть ненужное), имя которого (ой)… Во имя пяти ран Господа нашего Иисуса Христа.

Ниже находилась фотография Беаты с поднятыми вверх ладонями, из которых сочилась кровь.

Далее следовала ее краткая биография, где подчеркивалось, что она с самого детства и по сей день очень религиозна, набожна и постоянно посещает церковь.

Заканчивалось обращение следующими словами:

Я прилагаю сумму в… для помощи бедным, за которых молится Беата Паппенхейм.

Пришлите, сколько можете. Ни один ваш дар не окажется слишком мал.

Я прилагаю сумму в… для помощи бедным, за которых молится Беата Паппенхейм.

Пришлите, сколько можете. Ни один ваш дар не окажется слишком мал.

В теологическом колледже у Генриха были друзья, на которых он проверил действие этого листка.

– Она действительно творит чудеса, – убежденно говорил он.

Почти все отделались шутками. Но не все. Через какое-то время весть о способности Беаты творить чудеса достигла персонала частных больниц и домов престарелых, а затем донеслась и до берегов Ирландии, этой великой страны верующих. Там почитание Беаты превратилось в настоящий культ, так что когда в конце концов (на это потребовалось восемь лет) ее разоблачили как мошенницу, сделав анализ крови, то оказалось, что самое большое число денежных переводов на ее счет поступило как раз из Ирландии. Но к тому времени она уже исчезла.

Все это время Беата жила в свое удовольствие. Раз в месяц она укладывалась в постель и, перепачкав себя кровью, принимала паломников. Чудеса действительно происходили, как это в жизни иногда случается. Когда же ее разоблачили, огромное число приверженцев, главным образом бедняков, отказывались верить тому, что писали газеты.

Сама Беата бежала за границу. Она взяла другие имя и фамилию и стала Хильдегард Вольф. Позднее она перебралась в Париж и обосновалась там, начав практику психотерапевта. С изменением фамилии в ее личности открылись новые стороны, она стала как бы иным человеком. Теперь она была готова поклясться, что Беата Паппенхейм из прошлого была совершенно «другим лицом», не имевшим с ней ничего общего. Правда, за последние двенадцать лет ей никогда и не приходилось возвращаться к этому вопросу. Уничтожив свое свидетельство о рождении и получив от одного из юрисконсультов в Марселе новое, Хильдегард просто вычеркнула из памяти мысль о Беате.

Однако ее вовсе не забыли знакомые, друзья, враги и приспешники – те, кто поживился за счет культа Благословенной Беаты Паппенхейм. Помнили ее и многочисленные бедные и состарившиеся приверженцы католичества во Франции и на Британских островах, они помнили, как делали в юности пожертвования, – в сущности, небольшие, но для них огромные. Деньги посылали каждый месяц в Германию почтовым переводом или просто вкладывали в конверт вместе с молитвой купюры по десять шиллингов. Поскольку люди посылали деньги, они, в своем большинстве, продолжали верить в нее еще долго после того, как, например, «Католик геральд» и «Таблет» опубликовали сообщения о мошенничестве Беаты, подтвержденные научными данными.

«Беата, на твоей стороне правда. Я верю в тебя и поэтому посылаю тебе все свои сбережения. Я по-прежнему произношу твою новену[1]» – таковы были строки одного из множества почти одинаковых писем, которые отсылались обратно со штемпелем «Адрес неизвестен. Возвращено отправителю».

Генрих вернулся в свой теологический колледж и сидел тихо.

Уокер, первый так называемый Лукан, пришел на прием в точно назначенное время и был приглашен в кабинет. Он сел в кресло и, не спросив разрешения, закурил.

– Погасите сигарету, – попросила доктор.

– После ленча я люблю покурить.

– У меня еще не было ленча, – твердо сказала Хильдегард. – Я только что собиралась послать в кафе за сандвичами. – Она вызвала секретаршу. – Пусть пришлют мне сандвичи с ветчиной и сыром и бутылочку красного вина.

– Возвращаясь к вопросу о вашей настоящей фамилии… – начал Уокер.

Во взгляде Хильдегард ясно читался вызов.

– Если вы явились сюда на консультацию, то вы ее получите. Что касается сандвичей, мы все рано или поздно делаем перерыв, чтобы съесть сандвич и подкрепиться. Я всегда посылаю за сандвичами в такие дни, как сегодня, когда ожидается скучный и очень надоедливый пациент. Ни до, ни после него желудок не справится с полным обедом. Лучше всего заказать какой-нибудь сандвич. Сколько вам лет?

– В декабре исполнится шестьдесят пять.

– Вы выглядите старше.

– Я многое пережил – постоянно в бегах. Разрешите мне объяснить…

– Только когда я съем свои сандвичи.

Хильдегард молчала, пока в кабинет не вошла секретарша с подносом. Она приступила к еде. Прожевав очередной кусочек, она продолжала говорить, но каждый раз, когда она откусывала новый, пациент пытался ее перебить. Это было настоящее сражение, и Хильдегард его выиграла.

– Сандвичи, – сказала она, – как бриллианты. Они вечны. Их любят дети. Они очень полезны, тем не менее часто считаются самой презренной едой… – Она дала волю фантазии. – Мои самые дорогие воспоминания детства связаны с сандвичами. На детских праздниках…

– Самый надежный способ сохранить мою тайну – не открывать ее. Но если мне придется открыть, что я Лукан, например, придя на консультацию к психотерапевту, что, как вы видите, я решил сделать, – прервал ее он, – то единственный надежный способ скрыть это – узнать о психотерапевте кое-что, равное преступлению, в котором меня обвиняют.

– Убийство вряд ли можно к чему-либо приравнять, – ответила она. – Сандвич был изобретен в восемнадцатом столетии четвертым графом Сандвичем, который так же, как и вы, был игрок, если вы, конечно, на самом деле лорд Лукан. Он придумал его, чтобы иметь возможность перекусить, не покидая карточный стол и не теряя времени на обед или ужин.

– Но вас все еще разыскивают за мошенничество, – гнул свое Уокер, – мошенничество самого постыдного свойства. У скольких несчастных горничных вы отняли сбережения, когда были Беатой Паппенхейм?

– Конечно, в тех местах, откуда вы прибыли, – сказала Хильдегард, – сандвичи всегда с маслом. На Британских островах сандвичи сильно отличаются от немецких.

Она налила в стакан вино из стоявшей на подносе бутылочки. Оставался еще один сандвич, который доктор, подняв, долго и пристально рассматривала, затем осторожно надкусила.

– Немецкие намного толще, с маринованными огурчиками и капустой, иногда даже и с сыром. С другой стороны, ваши английские сандвичи гораздо тоньше, нарезаны тонко-тонко, и всегда с маслом. На них кладут мелко нарубленное яйцо и помидоры, покрывают кресс-салатом, его крохотные листики очень соблазнительно свисают по краям. Они…

– Я знаю, прекрасно знаю, – кивнул Уокер. – Я помню, какие сандвичи были на спортивных соревнованиях в школе. Однако я пришел к вам обсудить вполне конкретную ситуацию. Что вы намерены предпринять в связи с ней? Я имею в виду ситуацию, которая возникла на нашей с вами последней встрече.

– О, я вижу, вы решили отпустить бороду, – заметила Хильдегард. – И кроме того, – добавила она, с наслаждением потягивая вино и медленно прожевывая уже откушенный кусочек, – сандвичи бывают с креветками, омарами и семгой – это идеальные ингредиенты. А сандвичи с клубникой – одно удовольствие на пикниках. Раньше, – продолжала она прежде, чем он успел ее перебить, – булочники продавали для сандвичей уже нарезанный хлеб, белый, черный и даже с отрубями. Возможно, еще остались такие, кто по-прежнему делает это. Теперь, когда вы сидите здесь, я уверена, что вам безумно хочется съесть какой-либо восхитительный сандвич. Не вызывают ли они у вас ностальгию по Англии?

Она аккуратно вытерла уголки рта присланной из кафе розовой бумажной салфеткой и посмотрела на часы.

– Боже мой! Сколько уже времени! – воскликнула доктор. – К сожалению, у нас сегодня будет укороченный сеанс. У меня назначена исключительно важная встреча с пациенткой, которая тяжело больна и не может прийти сюда. Я должна ехать к ней. Договоритесь о следующем сеансе в приемной, если хотите продолжать консультации. В следующую пятницу?

– Нет, – ответил он.

– Очень хорошо, – сказала она. – До свидания.

– Вы еще услышите обо мне, – сказал мистер Уокер, он же якобы лорд Лукан. – Я дам о себе знать, фрейлейн Паппенхейм.

Она нажала звонок на столе. В дверях появилась маленькая секретарша.

– Пациент хочет договориться о времени следующего сеанса, – сказала она. – Размер гонорара – как обычно, – добавила она более доверительным тоном.

ГЛАВА 5

Из всех сообщений и полицейских досье по делу седьмого графа Лукана следовало, что человек он крайне высокомерный. Высокомерие – это навсегда. Оно обычно возникает на основе глубокого (иногда оправданного) чувства неполноценности. Другой отличительной чертой лорда Лукана, которая у него, возможно, сохранилась, было странное предпочтение к определенной еде, наблюдавшееся на протяжении всей его жизни вплоть до исчезновения. А возможно, и после этого? Изо дня в день он ел копченую семгу и бараньи отбивные; зимой их жарили на гриле, летом – подавали в соусе. Скучные, наводящие тоску люди считали его забавным. Интересные же считали безнадежно нудным. Жена лорда не пользовалась большой популярностью в кругу его приятелей, заядлых карточных игроков. Леди Лукан была женщиной без воображения, но честной. Она защищала интересы своих детей и в ожесточенной судебной тяжбе с Луканом выиграла дело: дети остались на ее попечении.

Жан-Пьер изучил огромную кипу вырезок, которые Хильдегард получила из Англии.

– Можешь быть уверена, эти два Лукана действуют заодно, если один из них пытается тебя шантажировать. Я лично считаю совершенно невероятным случай, когда к тебе, предварительно не сговорившись, почти одновременно приходят двое мужчин и каждый утверждает, что он лорд Лукан.

– Мне кажется, второй может быть настоящим Луканом, – сказала Хильдегард, – а первый – его другом или помощником, который следит за тем, чтобы я не сдала подлинного Лукана полиции.

– Я в этом не уверен.

– Я – тоже. Может, ни один из них не Лукан.

– Беата Паппенхейм. Это действительно твое настоящее имя и фамилия?

– Да.

– Беата Паппенхейм… Как интересно.

– Почему… – на следующий день вечером спросил Жан-Пьер, – ты раньше не рассказала мне о своей прежней, такой увлекательной жизни, когда была стигматиком?

– Послушай, – ответила она, – я творила эти чудеса. Некоторых я действительно вылечила. Как ни странно, но это так.

– Я тебе верю, – сказал Жан-Пьер.

«Я действительно ей верю, – думал он. – В ней есть что-то магическое». И, мысленно вернувшись к своей жизни до встречи с Хильдегард, он удивился, как вообще без нее жил.

– Мы можем одному из твоих Луканов устроить проверку, пригласив его на ужин. Дадим ему на закуску семгу, а затем бараньи отбивные, и посмотрим, будет ли он их есть с удовольствием. Во всех книгах о нем написано, что он ел это и только это, – предложил Жан-Пьер.

– Он, конечно, все съест с удовольствием, если готовить будешь ты, – улыбнулась она.

Жан-Пьер действительно был очень хорошим поваром и иногда сам готовил ужин, когда au pair, парочка молодых людей, помогавших им по хозяйству, брала выходной.

– Которого Лукана мы пригласим, первого или второго? – спросила Хильдегард.

– Лукана второго, Лаки.

– Я так и сделаю. Приглашу Лаки и дам ему семгу и отбивные. Интересно, как он прореагирует? Мне бы хотелось заставить его понервничать. Может, задать ему такой вопрос: «Предположим, что Смерть – это персонаж мужского пола, какова должна быть жена Смерти?»

– Из того, что я о нем прочел, это слишком образно для его мышления. Ему не понять сути такого предположения.

– Возможно, что и не понять, – согласилась она. – Вообще, наверное, ты прав. Ты знаешь, что его считают безнадежно скучным человеком?

– Знаю. Может, подсыпать ему что-нибудь в бокал? Я мог бы достать безвредную таблетку, развязывающую язык, – предложил Жан-Пьер. – Действует в течение всего вечера и заставляет человека говорить. У меня есть один знакомый фармацевт.

– Какой ты умный!

Весь следующий день Хильдегард обдумывала эту идею. Чем больше она размышляла, тем больше ей нравилась мысль использовать таблетку. Неэтично – да, конечно. Противозаконно – несомненно. До сих пор судьба этих лордов ее особенно не волновала, не волновала она ее и теперь. Хотелось лишь одного: получить нужный результат… «Я мог бы достать безвредную таблетку, развязывающую язык…» Она обожала Жан-Пьера – они были птицами примерно одного полета. Если представить себе принципы поведения, в которых отсутствует уважение к этике и гражданскому праву, то именно такими они были у них обоих. Следуя подобным моральным установкам, вернее, обходясь без них, Хильдегард и Жан-Пьер решили прощупать лорда Лукана. Что больше всего поражало Хильдегард в истории лорда, так это отсутствие у него и у людей его круга угрызений совести или хотя бы жалости к убитой няне, молодой девушке, немногим старше двадцати лет, полной желания жить, очарования и задора. Когда один из родственников жертвы, предварительно договорившись, пришел за ее вещами, леди Лукан, не пригласив его в дом и не выразив сочувствия, у порога молча сунула ему в руки бумажный пакет. И это все.

– Меня поражает, – признался Жан-Пьер, – как Лукан умудрился восстановить против себя полицию и журналистов, даже ни разу с ними не встретившись. Мне кажется, это произошло главным образом из-за отношения его друзей к произошедшему.

– Но он на самом деле был отвратительный тип, – сказала Хильдегард. – Начать хотя бы с того, что он был безумен в сексуальном плане. Он избивал свою жену тростью. Это же настоящий психоз!

– Да, он был психически неуравновешен, это правда. Все крупные картежники так или иначе этим страдают. А если к тому же он был сексуальным садистом… ты не заметила ничего подобного у твоих новых пациентов?

– Я замечаю это у обоих. Да, такое возможно у обоих. Вышедшие наружу факты в деле об опеке над детьми вдребезги разбили надежды Лукана. Он рассчитывал, что жена умолчит о его сексуальном садизме. Но она и перед этим не остановилась. Он посчитал, что его предали. Ну а когда Лукан попытался доказать, что она сумасшедшая, у нее появилось полное моральное право говорить о его психическом состоянии. Кроме того, человек с неуравновешенным характером, воспитывающий детей, это же…

– Я надеюсь, – сказал Жан-Пьер, – ты понимаешь, что в отличие от большинства твоих пациентов подлинный лорд Лукан действительно сумасшедший?

– Ты так считаешь?

– Убежден. Все открывшиеся при расследовании факты, все его поступки на протяжении многих лет говорят о том, что это психически ненормальный человек.

– Но который из них настоящий?

– Хильдегард, мне не нравится, что ты остаешься с ними наедине. Ты уверена, что тебе ничего не грозит, – я имею в виду физически?

– Я ни в чем не уверена.

– За исключением того, что Лукан первый, Уокер, пытается тебе угрожать и хочет путем шантажа сделать тебя своей сообщницей. Это ему так не пройдет, – сказал Жан-Пьер. – Я ему покажу сообщницу! Я сам улажу его проблему.

– Дорогой, но он же очень крупный мужчина.

– Я тоже не маленький. И, кроме того, не такой уж я простак.

Лаки быстро уничтожил копченую семгу, к которой были поданы очень тонко нарезанные и намазанные маслом тосты. Сейчас он управлялся с лежащими на его тарелке тремя бараньими отбивными. Поданное вино было произведено в окрестностях Бордо, и он поглощал его, как промокательная бумага воду.

– Вот ведь что удивительно, – сказал он, – там было такое количество крови! Если бы это оказалась моя жена, а я думал, что это она, крови столько бы не было. Никогда не забуду эту кровь, которой истекала эта девушка, Сандра Риветт. Видимо, такая особенность присуща людям из низших слов общества. Не могу забыть эту кровь. Она была повсюду. Море крови.

Они решили поужинать в бистро, чтобы Жан-Пьер мог сосредоточить все внимание на Лаки. На стенах висели подписанные фотографии актеров прежних времен в шляпах, и актрис, закутанных в меха. Хильдегард решила, что эти снимки вселяют уверенность, – все они относились к периоду, о котором вспоминал и ее гость, и она сама, и были чем-то вроде островков надежности в момент испытаний.

– Обилие крови для меня не ново. Как вы, вероятно, знаете.

– Почему я должен об этом знать?

– Ваш сообщник, другой Лукан, наверняка сообщил вам, что в Мюнхене я была стигматиком. Меня тогда звали Беата Паппенхейм.

– Да-да, припоминаю эту фамилию, – кивнул Лаки, – но у меня нет сообщника. Надо быть сумасшедшей, чтобы предположить подобное! А информацию я получил от ныне покойного преподобного брата Генриха, у которого жил несколько месяцев в пансионе для богомольцев.

– Я была вся в крови, она текла бесконечно. И я исцеляла людей бессчетное количество раз. Нет, я не сошла с ума. Генрих же тогда был бедным студентом. Знаете, он забрал у меня деньги, очень большую сумму.

– Однако, как мне помнится, с этим был связан какой-то скандал.

– Вам правильно помнится. Меня разыскивают за мошенничество точно так же, как вас за убийство. Генрих знал, что я сменила фамилию.

– За убийство плюс покушение на убийство, – уточнил он, – но у моей жены не было такого сильного кровотечения. Оно было у няни. Все кругом залила кровь.

Хильдегард ощутила чувство, близкое к симпатии.

– Да, кровь, – сказала она, – кровь.

– Говорят, она очищает, – ответил он.

В тот же момент у нее мелькнула мысль: так вот в чем дело! Не религиозный ли он маньяк?!

– Кровь не очищает, – возразила доктор. – Она липкая. Мы никогда не умываемся кровью.

– А говорят, что мы омыты кровью Агнца Божьего, – сказал Лаки, вонзая нож в баранью отбивную, третью по счету. – В школе я пел в церковном хоре.

Она была в восторге: ее подозрение оправдалось. Маньяк, свихнувшийся на религиозной почве. Это, как ни странно, ее успокоило. В конце концов, ей не пришлось ждать удобного момента, чтобы подбросить в бокал Лаки таблетку Жан-Пьера. А Лукан все говорил и говорил. Скорее всего это был психологический эффект, вызванный тем, что ему предложили любимые блюда: семгу и баранину, ведь многие годы он вынужден был от них отказываться, поскольку полиция, зная его пристрастия, могла выйти на его след.

ГЛАВА 6

Вообще говоря, в Шотландии женщинам, которые не красят волосы, присуще какое-то особенное, врожденное благородство, что не всегда встречается на юге. Человек, называвший себя Лаки Луканом, сноб из снобов, сидел за стаканом виски с водой в баре гостиницы «Гольф», находившейся в маленькой деревушке под Абердином, и с восхищением наблюдал за молоденькой белокурой и очень складной официанткой.

Он выбрал это место, как и всегда, – когда надо было поспешно двигаться дальше, – закрыв глаза и воткнув булавку в лежавшую перед ним карту. Это всегда хорошо срабатывало. Никто не разыскивал его в том месте, которое он выбирал с закрытыми глазами и с булавкой в руке. Однако на этот раз он сделал выбор на карте Северной Великобритании. Там у него были дела.

– Кристина, – ответила девушка, когда он спросил, как ее зовут. – Вы хотите заказать столик на вечер?

– Да, конечно, – кивнул он. – Но у вас, по-видимому, нет копченой семги и бараньих отбивных?

– Нет, почему же? У нас есть и то и другое.

– Отлично. Я бы хотел бараньи отбивные.

Он не отдавал себе отчета в том, что подсознательно оценивает эту девушку, сравнивая ее с Хильдегард Вольф. Ее волосы были светло-золотистыми. Но она определенно более худая. Неожиданно для себя он вдруг понял, что думает о Хильдегард и что думал о ней все эти полдня, сидя в баре.

– Как вас зовут? – снова спросил он.

– Кристина. Здесь меня все называют Кирсти.

– Кирсти, принесите мне двойную порцию настоящего шотландского виски. Что касается ужина, на закуску я хотел бы копченую семгу, а потом бараньи отбивные с гарниром.

– В каком номере вы остановились? – поинтересовалась она.

– Я оплачу счет наличными.

Он всегда платил наличными, это было его правило. Источник денег был здесь, в Британии. Теперь он приезжал сюда два раза в год, чтобы лично получить их от своего друга, состоятельного Бенни Ролфа, который после пластической операции Лаки всегда к его приезду держал наготове пухлую пачку наличных. На этот раз Бенни был за границей, но он позаботился, чтобы пакет с фунтами стерлингов передавали Лаки как обычно, дважды в год. Большая часть средств шла из собственного кармана Бенни, но всегда была также и некоторая сумма от других старых друзей Лаки, собранная Бенни Ролфом.

– Не возникает ли у вас иногда отвращение к тому, что я сделал? – спросил он у Бенни в один из своих приездов. – Не охватывает ли кого-то из вас ужас? Когда я мысленно обращаюсь к прошлому, то ужасаюсь.

– Нет, дорогой друг, это было недоразумение в результате неудачного стечения обстоятельств. Никогда не следует допускать, чтобы какое-то недоразумение отягощало совесть.

– А если бы я убил свою жену?

– Это уже нельзя было бы назвать недоразумением. Тогда вы не были бы счастливчиком.

– Я имею в виду няньку. В ней было столько крови – пинты, кварты… Кровь лилась ручьем, она была всюду. Я наступал на нее в темноте. Вы читали в газетах про кровь?

– Сказать по правде, читал. Возможно, это типично для простонародья, в отличие от представителей аристократии. Как вы думаете?

– Именно так я бы и сказал.

Лаки был разочарован, что в этот его приезд Бенни отсутствовал. Он доедал свои бараньи отбивные, рассматривал Кристину и сравнивал ее с Хильдегард. За окном обеденного зала расстилалось огромное, обманчиво спокойное Северное море. Бенни Ролфу уже исполнилось семьдесят пять. Почти всем его пособникам и подстрекателям теперь было за семьдесят. Кто будет собирать для него деньги, когда его благодетели уйдут из жизни? Об этом раздумывал Лукан, ни на секунду не допуская и мысли о том, что наступит и его черед и проблема наличных денег решится сама собой. Сейчас его распирала ностальгическая тоска по Хильдегард, известном дорогом докторе. «Мы омыты кровью Агнца Божьего». При этом воспоминании он с тревогой осмотрелся по сторонам.

Выйдя после ужина погулять, Лаки остановился у магазинчика, где торговали поделками местных мастеров. Магазинчик был открыт допоздна в расчете на таких, как Лукан. Среди уродливых шотландских народных украшений он обнаружил прелестный образчик обработанного горного хрусталя, кулон для Хильдегард, конечно, для Хильдегард. Он терпеливо ждал, пока молодой бородатый продавец заворачивал его подарок доктору, затем заплатил сверх указанной цены и осторожно положил крохотный пакетик в нагрудный карман.

ГЛАВА 7

Все полочки под тремя окнами врачебного кабинета Хильдегард занимала ее коллекция миниатюрных кактусов. Это были поистине редкостные экземпляры, и Хильдегард оказалась крайне раздосадована, когда один из пациентов простодушно подарил ей еще один кактус. Это растение не обладало столь же высоким статусом, как ее собственные, и тем не менее ей пришлось на какое-то время поставить новичка на видное место.

Этот кактус принес ей Уокер. Растение было не плохим, но и недостаточно хорошим. Выразив благодарность, Хильдегард осторожно поставила его на полочку, как будто он принадлежал к последним приобретенным ею раритетам.

Хильдегард указала Уокеру на стул.

– Итак, вас двое, – начала она.

В голосе Уокера послышались раздраженные нотки:

– Ну конечно, нас должно быть двое. Один, совершивший преступление, и другой, кто его не совершал.

– И кто из двоих настоящий Лукан?

– Я, – ответил он.

Его взгляд, словно оказавшись в западне, метнулся от окна к двери.

– Ну, положим, вы лжете, – сказала она.

– Я сам часто этому удивляюсь, – не стал спорить Уокер. – Пробыв столько лет самим собой, трудно стать кем-то другим. Как вы узнали, что существует еще какой-то претендент?

– Один из моих клиентов – человек, назвавшийся Лаки Луканом. Он утверждает, что именно он седьмой граф Лукан.

– Какой подлец! Какой мошенник! – Уокер был по-настоящему встревожен. – Седьмой граф – это я.

– Вы хотите сказать, что подлецы и мошенники забивают насмерть нянек, воспитывающих их детей?

– Произошла ошибка. Нянька была убита по ошибке.

– А покушение на леди Лукан?

– Это совершенно другое дело, ей следовало умереть. У меня были долги.

– Господи, у меня руки чешутся выдать вас Интерполу!

– Беата Паппенхейм, вы этого не сделаете. Не забывайте, я профессиональный игрок. Я знаю, когда обстоятельства складываются в мою пользу. Вот почему я скрываюсь, вот, в сущности, почему нахожусь в вашем кабинете. Все, что мне нужно от вас, Беата Паппенхейм, это бесплатная психиатрическая помощь. Ничего больше. Только это. А что касается ваших секретов, ваших постыдных проделок с кровью, я буду хранить их, если вы будете помалкивать о моей тайне.

– А как же Лаки Лукан – мой другой пациент?

– Он поступил по-свински. Этот человек вообще не должен был к вам приходить.

– Он страшно похож на подлинного лорда Лукана.

Хильдегард открыла папку, которую, готовясь к встрече, заранее положила на стол.

– Вот смотрите, – сказала она. – Лукан на пляже, ему тридцать восемь лет. Лукан в отороченной горностаем мантии пэра. Лукан на теннисном корте. Лукан на танцевальном балу. А вот в клубе «Клермонт» играет в карты со своими пресловутыми друзьями. Кроме того, – продолжала доктор, – у меня есть фоторобот, как лорд должен выглядеть сейчас. Портрет сделан по компьютерным фотографиям его родителей в вашем возрасте. А вот еще один способ идентификации – комплект карточек с типичными чертами, по которым можно составить фоторобот с учетом пластических операций подбородка и носа. Посмотрите на снимки, посмотрите.

– А вы посмотрите на меня.

– На вид вы, похоже, одного роста. Почти такое же расстояние между глазами. Очень возможно, что у вас одинаковый тембр голоса. Все это так, но вы меня не убедили. На чем вы сошлись с Лаки Луканом?

– Я нанял его. Мне так часто грозила опасность, особенно при получении денег, которые друзья предоставляли в мое распоряжение, что я решил найти двойника. Он ловко вводит в заблуждение моих друзей, когда приходит за деньгами. Как это ни странно, когда мне было за сорок, Лаки еще больше, чем сейчас, походил на меня. К тому же никто, конечно, не хотел, чтобы он долго задерживался в доме.

– А если допустить, что все обстоит наоборот? Что мой другой клиент – Лукан, а вы – нанятый двойник?

– Нет, это не так.

– В таком случае я больше не могу принимать вас обоих в качестве моих пациентов.

– Вам это и не нужно. Я разберусь с этим Лаки. Такие люди, как мы, знаем, каким образом разобраться с наглецами вроде него.

Эта последняя фраза Уокера не выходила у Хильдегард из головы. «Такие люди, как мы, знаем, каким образом…» Конечно, Уокер хотел ее напугать. Она это понимала. Один раз, когда она спросила, почему он не выбрал более простой путь, не пришел с повинной и не предстал перед судом по обвинению в убийстве, он ответил: «Такие люди, как мы, не сидят в тюрьме». Уокер был слишком убежден в своем аристократизме, как он его понимал, и именно это натолкнуло Хильдегард на мысль о том, что этот человек самозванец. «Такие люди, как мы, знаем, каким образом разобраться с наглецами вроде него». В конце концов, он мог оказаться настоящим лордом Луканом. «Такие люди, как мы, знаем, каким образом разобраться…» Означало ли это, что Лукан имел в виду тот же способ, каким был намерен «разобраться» с женщиной, которую он принял за свою жену? Или когда он «разбирался» с совершенной ошибкой, поняв, что убил няньку своих детей? «Такие люди, как мы…»

Все это напоминало мелодраму, но опять же, как Хильдегард сказала в тот вечер Жан-Пьеру, в самом положении лорда Лукана и его исчезновении было что-то театральное. И именно его в высшей степени наивное отношение к своей личной драме, по всей вероятности, сбило с толку полицию в первые дни после убийства. Детективы ориентировались на присущую представителям высшего общества изощренность, а все обернулось дешевым театральным трюком, который провернули друзья Лукана. Последнее время лорд много пил. Он безнадежно увяз в долгах. «Но нет, Лукан – это наш друг, он – один из нас, и вам не понять, что такие люди, как мы…» Лукан отправил несколько писем, не успев смыть кровь, пятна крови были даже на конвертах. В ночь, когда произошло убийство, лорд в панике примчался в дом одного из своих друзей, на его брюках было кровавое пятно.

Всюду кровь.

– Чего я боюсь, – обсуждая это со своим любовником, сказала Хильдегард, – так это того, что Уокер убьет Лаки. Это в его духе.

– Но ведь ты говоришь, что, по-твоему, настоящий Лукан – это Лаки.

– Какие-то сомнения всегда остаются. Возможно, я и ошибаюсь. А что касается Уокера, не могу избавиться от мысли, будто он беспринципный самозванец.

Жан-Пьер сделал кое-какие заметки. До ужина оставался еще целый час. Он налил Хильдегард немного виски с водой, себе – сухой мартини и, достав блокнот, начал читать:

– Играя в течение двадцати пяти лет роль исчезнувшего лорда Лукана, он, несомненно, привык к этой роли.

Ключевые слова «пропал без вести». Если прежде он действительно был лордом Луканом, то никогда не скрывался. После убийства он бежал, очевидно, без денег, приличной одежды и паспорта. Он просто исчез.

Если он действительно был лордом Луканом, жизнь в подполье должна была означать невозможность доказать свою невиновность – он не знал, что такая возможность у него была. Спонтанные удовольствия, например, просто оказаться в Париже, доступные множеству англичан, бульвары, набережные Сены, толчея, многочисленные бистро, граффити на стенах – все это утрачено в новой жизни, где главное – предельная осторожность. У него не было шансов ни на что, и если он был Луканом, то, как профессиональный игрок, должен был это знать. В те первые месяцы после таинственного исчезновения лорда полиция действовала очень активно.

И по мере того как шли годы и ничего не происходило, кроме путешествий украдкой в Южную Америку, в Африку, в Азию, а через определенные интервалы коротких и опасных наездов в Шотландию и Париж, чтобы забрать деньги у старых друзей, кем он стал? Каким-то неуловимым существом, окруженным морями крови – на руках, в мыслях, в памяти. Кровь…

…Я весь в руках судьбы, ее приказы спрятать невозможно.

Как невозможно спрятать ремесло, которым занимается красильщик.

…Я весь в руках судьбы, ее приказы спрятать невозможно.

Как невозможно спрятать ремесло, которым занимается красильщик.

«В 1974 году, когда он исчез, ему было тридцать девять лет. Детектив Рой Рансон, которому было поручено расследование, недавно умер. Седьмого графа все еще часто видят. Лукан то здесь, то там, он повсюду. В последнем обращении к Лукану Рой Рансон писал: «Остерегайтесь и бойтесь. Всегда найдется кто-то, кто хочет разыскать Лукана».

По-видимому, у него было несколько фальшивых паспортов, несколько разных фамилий».

– Что скажешь, Хильдегард? – спросил Жан-Пьер, закончив читать. – Кто из твоих пациентов больше подходит, судя по моим коротким заметкам?

– Ни один, – ответила она, – и оба.

– Почему эти Луканы должны лечиться у психотерапевта?

– Они больны, – сказала Хильдегард. – Особенно Лаки. Он болен и знает об этом.

– Нет, я все-таки хочу выяснить, – настаивал Жан-Пьер, – почему они лечатся здесь.

– По всей вероятности, им нужны деньги. Они рассчитывают получить их у меня, – сказала Хильдегард. – Наверное, источник денег Лукана пересыхает.

– Наверное. Но я хотел бы знать точно, – сказал Жан-Пьер. – Недавно мне попалась статья, в которой друзья Лукана утверждают, будто он, вне всяких сомнений, давно умер. Так и написано: «Вне всяких сомнений». Но если тело не найдено и нет никаких других доказательств его смерти, то сомнения все же остаются. Он, конечно, может быть жив, но, возможно, и мертв. «Вне всяких сомнений» – это типичные журналистские словечки. Есть «всякие сомнения» и есть просто «сомнения».

– Именно так я и думала, когда читала эту статью. Так это или нет, мне, собственно, безразлично. Все дело в том, что у меня два пациента, утверждающих, будто их фамилия Лукан, и что мне грозят, ну, назовем это разоблачением.

– Да, Хильдегард, я называю это разоблачением. Давай называть вещи своими именами. Путаница в словах нас ни к чему не приведет.

– Ни к чему, – благодарно улыбнулась она.

Ужин был приготовлен и подан двумя молодыми людьми, состоявшими в тесной дружбе. Их пребывание в доме устраивало всех. Дик и Пол прежде были студентами, и лекции по психологии им читала Хильдегард. Она обнаружила, что они поглощены друг другом, горят желанием оставить семьи и совсем не жаждут учиться. Парни были в восторге от возможности продемонстрировать свое кулинарное мастерство (кстати, не очень высокое) и умение вести домашнее хозяйство. Они прекрасно ладили с Хильдегард и установили приятельские отношения с горничной Оливией, которая каждое утро приходила убирать квартиру. Дик и Пол делали все необходимые покупки и давали Оливии советы, как сэкономить на покупке ее сексуально возбуждающих нарядов. Все это создавало спокойный, приятный фон для любовных отношений Хильдегард и Жан-Пьера. Опасения вызывали у Хильдегард лишь тучи, сгущавшиеся над ее репутацией профессионала, – давние мошеннические проделки с кровью и воспоминания о прошлом все больше тревожили ее.

Ужин состоял из таинственного рыбного супа бурого цвета, пюре из шпината и сбитого со сливками творога, а в качестве гарнира подали молодой картофель. На десерт было персиковое мороженое с вишневым сиропом. Хильдегард и Жан-Пьер оценили ужин по достоинству. Поглощенные своими мыслями, они были скорее довольны тем, что он вообще был приготовлен и подан, а не его вкусовыми качествами. Молодые люди, высокие, стройные и гибкие, как проволока, убрали со стола и принесли в гостиную кофе. С самого начала было условлено, что их статус дает им право сидеть за столом вместе с Хильдегард и Жан-Пьером. Но парни предпочитали есть без хозяев, в кухне, и лишь иногда приглашали друзей. И это тоже устраивало Жан-Пьера и Хильдегард: оставшись наедине, они могли более свободно обсуждать свои дела.

Сейчас, сидя за столиком в гостиной, они вспоминали тот, другой ужин вместе с Луканом в бистро. Он, конечно, с явным удовольствием съел свою копченую семгу, а затем бараньи отбивные.

– Еще бы не с удовольствием! Семга была превосходная, да и бараньи отбивные приготовлены замечательно.

– Ну и какое у тебя впечатление?

– Судя по тому, как он говорил, мне кажется, Лаки – настоящий Лукан. Похоже, его рассудок немного сдает и верх берет душевный разлад. А когда он в таком состоянии, Бог может приказать ему снова начать убивать.

В мастерской Жан-Пьера появился Уокер. Покупателей не было – всего десять тридцать утра. Жан-Пьер работал над глазом из пластика, предназначавшимся для какой-то статуи.

– Моя фамилия Уокер.

– Я знаю, кто вы.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал Уокер.

– У меня нет для вас денег, – ответил Жан-Пьер.

Уокер покинул мастерскую.

Хильдегард в своем кабинете беседовала с пациентом, назвавшимся Лаки.

– Мне не полагается здесь бывать, – сказал Лаки.

– Я это знаю. Как давно вы познакомились с Уокером?

– Лет десять.

– Как ваша настоящая фамилия?

– Я не могу ее назвать.

– Кто вы по профессии?

– Учитель богословия.

– Священник?

– Я défrouqué, лишен духовного сана.

– Очень интересно! Почему вас лишили духовного сана?

– Я женился, – признался он.

– Неужели вы женаты? И где же ваша жена?

– Это моя тайна, – сказал он.

– Я считаю, что вы – лорд Лукан, – сказала Хильдегард.

– Вы ошибаетесь.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Тем не менее, по всем признакам вы – человек, которого разыскивает полиция.

– Мое дело всего лишь забирать пожертвования пособников и подстрекателей. А Лукан – это же просто имя в газетах. Его, возможно, и в живых нет.

– Почему Уокер посылает за деньгами именно вас?

– Ну, иногда он делает это и сам. Но я больше похож на Лукана.

– Да, в чем-то вы больше похожи, а в чем-то нет. Впрочем, вы могли бы в прошлом быть и священником. В вас есть что-то от богослова, это остается на всю жизнь. Нечто мимолетное. Послушайте, Лаки, я хочу задать вам один вопрос. Вы ведь знали Генриха Эска, студента-богослова в Протестантском колледже в Мюнхене, скажем, лет десять-одиннадцать назад?

– Двенадцать лет назад, – уточнил он.

– Как уже говорила вам, я могла порой творить чудеса, – сказала Хильдегард. – И это правда.

– Несомненно. Но вы занимались мошенничеством. Вы морочили людям голову, выдавая себя за стигматика. Генрих мне все рассказал. Вы знаете, он ведь умер от лейкемии.

– Что вам от меня нужно? – спросила Хильдегард.

– Совет. Как я вам уже говорил, я продал душу дьяволу.

– И вы хотите получить ее обратно?

– Да, я хочу получить ее обратно.

– Для начала вы должны порвать с Уокером, – сказала доктор.

– Это было бы трудно.

– Знаю. Но я не могу принимать в качестве пациентов вас обоих.

– Мне кажется, у вас нет выбора.

Внезапно в руках Лаки появился какой-то пакетик.

– Это я привез вам из Шотландии, – сказал он, протягивая Хильдегард маленькую коробочку.

– Вы думали в Шотландии обо мне? – удивилась она, открывая коробочку, и невольно ахнула, совершенно искренне восхищаясь кулоном из хрусталя.

– Я думал о вас все это время.

– Это нормальная реакция по отношению к психотерапевту. А что именно вы делали в Шотландии?

– К сожалению, это секрет. Другой Лукан в бешенстве из-за того, что я к вам обратился. Ведь все последние двадцать пять лет я только и делал, что колесил по всему свету. Порой у меня не было денег и приходилось заниматься продажей книг по пресвитерианству и учебников по физиотерапии. Я был джентльмен из джентльменов – я преуспевал. Я был специалистом по генеалогии, помогал мормонам установить их происхождение. Надо сказать, это было слишком опасно – мне приходилось совершать поездки в Лондон. Такая жалость, что пришлось все бросить: дело было выгодное.

– А как вы стали священником?

– Ну, какое-то время я прятался в монастыре.

– Это не сделало вас священником.

– Я носил там «ошейник», знаете, такой пасторский воротник, как у англиканских священников.

– Самая большая часть растрачиваемых на психоанализ денег, – сказала Хильдегард, – уходит на определение того, не лжет ли пациент. Ваше время кончилось.

– Разве я Лукан? – спросил он. – Я хочу, чтобы вы знали: я верю в себя.

ГЛАВА 8

Мария Туикнем и ее муж Алфред Туикнем жили врозь. У нее, как и у любой привлекательной женщины, было множество поклонников, но она не особенно поощряла их ухаживания. Ее репутация не была предметом скандалов или сплетен. Но инспекторам полиции, которые в ноябре 1974 года пришли к ней после убийства, совершенного в доме лорда Лукана, не суждено было это знать. Они не могли, в силу укоренившихся у них стереотипов, отказаться от мысли о том, что между такой эффектной женщиной и красавцем лордом Луканом обязательно была любовная связь.

Итак, на следующее утро после исчезновения лорда полиция появилась у дома Марии. Один полицейский был в форме, двое других – в штатском. На звонки никто не ответил. Они вернулись вечером. Дверь открыл мужчина лет сорока.

– Добрый вечер! Миссис Туикнем дома? – спросил полицейский в штатском.

– Миссис Туикнем – моя жена. Она сейчас в Южной Африке. Я – Алфред Туикнем.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, сэр.

– О чем?

– Я полагаю, что вы и ваша жена – близкие друзья лорда Лукана. Нас интересует его местонахождение. Наш визит вызван трагедией, произошедшей в его доме прошлой ночью.

– Какой трагедией? – спросил Алфред.

– Я был уверен, что вы уже знаете. Убита няня детей лорда, и серьезно ранена его жена. Об этом передавали по телевидению, а сегодня об убийстве написали все газеты. Неужели вы не слышали?

– Да, что-то слышал краем уха.

– Он был вашим другом. Разрешите нам на минутку зайти в дом? Мы из столичной полиции и хотели бы задать вам еще несколько вопросов.

– Но я ничем не могу вам помочь. Не такой уж он мне близкий друг.

Полицейские вошли в дом, когда он еще продолжал говорить:

– Я совсем не так хорошо его знаю.

В столовой, куда они прошли, Алфред не предложил им присесть. Сам он тоже стоял, вращая глобус, – его маленькая дочь делала здесь уроки.

– Моя жена, – добавил он, – гораздо лучше, чем я, была знакома с Луканом.

– «Была»?

– Ну, она, по всей вероятности, и сейчас знакома с ним. Хотя лорд Лукан, как известно, предпочитал баккара, а мы оба играли только в бридж. В этом-то все и дело.

– А если, – задал вопрос полицейский в штатском, – я скажу вам, что прошлой ночью часов около одиннадцати машину лорда видели припаркованной на этой улице?

– Об этом мне ничего не известно. В настоящий момент моя жена в Южной Африке. Возможно, она могла бы сообщить что-то еще.

– Когда вы последний раз видели лорда Лукана?

– Не помню.

– А все-таки? – решил уточнить один из полицейских.

– Не могу вспомнить. Я встречаю так много людей. Мне кажется, я видел его месяц назад, на скачках.

– И сейчас вы впервые услышали об убийстве и о нападении на леди Лукан на Лоуэр-Белгрейв-стрит прошлой ночью? – Взгляд полицейского скользил по полированному серванту и столовому серебру, словно он и не ожидал прямого ответа.

– Я не слежу за хроникой убийств. Как вы можете представить, у меня и так слишком много дел. Я продаю молоко.

– Продаете молоко?

– Да, я возглавляю молочный концерн.

– Да-да, конечно, – пришел на помощь второй полицейский, – «Туикнем дэари продактс».

– Совершенно верно, – сказал Алфред.

– Но вас не потрясло убийство, совершенное в доме человека, которого вы знаете? Мы разыскиваем Лукана. Он скрылся. Что вы на это скажете?

– Это ужасно. Но он играет в баккара и покер, а мы с женой – нет. Мы всегда составляли партии в бридж.

– Спасибо, сэр, за помощь.

– Не стоит благодарности.

Алфред не сомневался, что телефоны и в доме, и в офисе уже прослушиваются. На следующее утро он заехал в лондонский универсальный магазин «Арми энд нейви сторз» и позвонил из автомата.

– Вы слышали новости? – спросил он человека, взявшего трубку. – Он на пути в Кейтнесс. Да, вы знаете где. Правильно. Я говорю из телефонной будки. Если он у вас появится… Конечно, именно так и сделайте. О бедный Лаки!

В четыре часа Алфред поехал в школу за дочерью.

– На всякий случай, – сказал он ей, – если тебя спросят, не приходил ли ко мне кто-нибудь прошлой ночью, скажи, чтобы не вмешивались в чужие дела. Так и отвечай: не вмешивайтесь не в свое дело.

– Хорошо, папа, – ответила девочка.

– Такие вопросы не принято задавать.

– Я знаю.

Девочка привыкла к частому появлению друзей отца. Находящаяся вдали мать подала иск об опеке и алиментах, и дочь была абсолютно убеждена, что у родителей есть все основания никого не посвящать в свою частную жизнь. Ее лучшие школьные подружки, целых пять, находились примерно в таком же положении.

«Зачем я это сделал? – позже спрашивал себя Алфред. – Почему скрыл, где он находится? И так же поступили многие из нас. Почему? Полиция прекрасно знала, что мы его покрываем. Но в Лукане было что-то особенное, что-то притягательное. Интересно, действительно ли его видели в разных местах? И почему, если это был он, друзья считали, что должны защищать лорда, даже если его руки были запятнаны кровью?»

Кровь на его руках, кровь на одежде в ту ночь убийства. И все же он не поехал прямиком в Кейтнесс, а направился сначала к одним жившим за городом знакомым, затем к другим и только после этого в Кейтнесс, тогда как кто-то из его друзей припарковал его машину, которую он ранее взял на какое-то время в Ньюхейвене.

Мария Туикнем отличалась красотой, которую трудно описать. Дело было даже не в общем облике, не в ее отдельных чертах. Она была высокой и нескладной, с длинными ногами и соприкасавшимися при ходьбе коленками. Ее нос, слишком длинный, смотрел слегка в сторону; рот, прелестно очерченный, был определенно слишком широк; сероватые, удачно поставленные глаза казались тусклыми и слишком маленькими; цвет лица, безупречно ровный, был грязновато-желтым. Просто непостижимо, как все это вместе превращало ее в поразительную красавицу.

По возвращении в Лондон для завершения развода Мария услышала от мужа историю о визите Лукана. Он предвидел, что дочь непременно выдаст ей свою версию появления Лукана, а затем и взбудораженных полицейских. В то время Мария все действия Алфреда приняла как должное.

И вот по прошествии десятилетий Мария Туикнем прочитала в газете, что исчезнувшего седьмого графа опять кто-то видел. Из заметки следовало, что он отдыхал в гамаке в принадлежавшем британскому торговцу фруктами роскошном саду где-то в Восточной Африке. По-видимому, Лукан сделал пластическую операцию, тем не менее при помощи компьютерной системы идентификации его можно было узнать. На следующий день репортер, сообщивший эту новость, вернулся вместе с фотографом, но человек, которого он видел накануне, очевидно, почувствовав опасность, исчез. Хозяева дома ничем не могли помочь.

– Белый мужчина, лет шестидесяти, лежавший в гамаке? Вы, должно быть, сошли с ума! Все утро сюда приходят какие-то люди. Я скоро повешу на своем доме вывеску «Отдых паломников»! Во всяком случае, в это время года здесь никто не бывает…

Мария перебирала в памяти минувшие годы – произошло множество событий, изменивших ее жизнь, образ мыслей, внешний вид, систему ценностей и всю ее сущность. Мысли Марии обратились к прошлому.

Прошлое – это шляпка-«таблетка» с вуалью, которую она нашла среди своих старых вещей начала семидесятых годов. Последний раз она была в ней, отправляясь на скачки. Мария уже не могла надевать эту шляпку, как не могла мириться с тем, что ее бывший муж занимался укрывательством Лукана. Теперь она твердо знала: появись у нее полубезумный Лукан с пятнами крови на одежде и абсолютно нелепой историей о том, что, проходя мимо подвального окна, он увидел, как какой-то человек избивает его жену, она, Мария, не стала бы приводить в порядок его одежду, кормить и отправлять дальше, к своим хорошим друзьям. Дружба? Да, но дружба иногда подвергается слишком тяжелым испытаниям. Наступает момент, когда дружба рушится, – близкий друг оказывается убийцей или предателем. Выясняется, что это – человек, чья подлинная сущность была ранее неизвестна.

«Но в чем же разница, – раздумывала Мария, – между тогда и теперь? Разница – это время, более четверти столетия». Алфред снова женился, потом умер. В воздухе носилось что-то новое. Менялись склонности, привычки, взгляды, менялось представление о мире. Теперь в центре внимания оказалась девушка из рабочей среды, убитая няня. Тогда в центре внимания был лорд Лукан.

Дочь Марии, Лейси, которой уже за тридцать, давно, когда ей не было еще и двадцати, как-то естественно и незаметно начала оказывать влияние на мать. Прочитав книги наиболее здравомыслящих и информированных авторов о Лукане, дочь Марии заметила:

– Как ты вообще могла поддерживать знакомство с таким типом? И что заставило отца помочь ему скрыться? Каким другом мог быть ему этот омерзительный сноб? Во всяком случае, если Лукан убил один раз, то может убить и опять, не важно, что его не судили за убийство. И очень рискованно общаться с убийцей. Неужели ни у кого не нашлось ни капли жалости к бедной, полной радости жизни девушке, няне его детей? Неужели все действительно считали, будто ему можно простить попытку убить свою жену только потому, что она ему не нравилась и он не хотел, чтобы его дети находились под ее опекой? Разве он был совсем сумасшедший?!

В некоторых случаях, размышляла Лейси, наступает момент, когда лучшие из друзей, самые желанные, самые любимые, столкнувшись с неоднократным проявлением иррационального поведения человека, вынуждены признать, что он в некотором роде сошел с ума. Выражение «сошел с ума» охватывает огромное поле состояний ума, покрытое минами.

Дочь Марии, начинавшая ощущать все прелести свободы – ее дети были уже в юношеском возрасте, – хотела написать книгу. Люди, которые думают этим заняться, в глубине души понимают: это самое простое, что они могут сделать. Они умеют читать и писать, им доступны любые инструменты для письма – ручки, бумага, компьютеры, магнитофоны и, кроме того, у них к тому времени, когда они принимают это решение, есть какое-то образование. Основное представление Лейси о Лукане основывалось на воспоминаниях ее матери, то есть на простом факте, что та знала пропавшего без вести, возможно, уже покойного, лорда Лукана. Лейси прочитала пачку собранных матерью вырезок из газет и журналов, все статьи и книги о Лаки Лукане, которые ей удалось найти. Затем она приступила к беседам с некоторыми еще живыми осколками его жизни. Встретиться с ней согласились немногие, а те, кто согласился, были в основном убеждены, что Лукан покончил с собой, чтобы избежать правосудия или несправедливости, в зависимости от того, какой оборот приняло бы рассмотрение его дела в суде. Один обаятельный вдовец, знавший исчезнувшего графа еще студентом последнего курса университета, был общительнее других. Он жил в уединении в типичном каменном шотландском доме в Перте.

– Если бы я мог перенестись в то время, – сказал он Лейси, – то расследовал бы это дело с максимальной тщательностью и раскрыл тайну.

– Вы считаете, что тогда было сделано недостаточно?

– Конечно. Я в этом убежден. Верх одержало своеобразное помрачение рассудка. В психологическом плане наступило состояние полного бессилия, возник практически неосознанный сговор – все хотели дать ему скрыться. Дело не только в том, что он принадлежал к аристократии, был известным представителем высшего общества. Дело в том, что он задавал тон, совершал поступки и жил так, как, он считал, положено жить и поступать людям его положения. Его кредо было: «Я – седьмой граф, я – аристократ, следовательно, могу поступать так, как мне нравится, и моя особа неприкосновенна». В течение нескольких дней после убийства в благоговейном страхе пребывали и следователи, и его друзья. Кроме того, это было не обычное убийство, какое, например, происходит во время охоты, а ужасающая кровавая бойня. Его жена с открытыми ранами головы, которые, как она сказала, нанес он, попала в больницу. Друзья Лукана видели кровь на его брюках, но они не могли, не хотели поверить, что это насилие было делом его рук. В те первые дни, и даже в первые недели, ему удалось ускользнуть. И смог он это сделать только лишь потому, что обладал особым, действующим как гипноз даром убеждения. Похожий случай, происшедший еще до вашего рождения, – это бегство предателей Маклина и Бёрджесса. Маклин особенно гордился своей принадлежностью к высшему обществу (хотя на самом деле он был никем), так что, когда стали известны сообщенные министерством иностранных дел факты, все замерли. Эти двое смогли бежать по одной причине: им удалось внушить окружающим мысль о своем превосходстве.

Лейси внимательно слушала. Доктор Джозеф Марри, так звали этого человека, еще продолжал свою посвященную прошлому лекцию, а у нее уже созревал план, который, она надеялась, должен был ей очень помочь.

– Вы говорите, что если бы вы перенеслись в то время… – начала Лейси.

– Да, я бы сразу включился в расследование. Я уверен, что смог бы его схватить. Полиция проявила страшную медлительность. Она не смогла справиться с друзьями, которые укрывали и подстрекали Лукана к бегству. Она привыкла иметь дело с преступниками из низов общества, на улицах и в меблированных комнатах в районе Мэйфэр и Сохо. Искусные ловцы мелких жуликов, полицейские оказались бессильны перед помехами, которые чинили им сливки общества. Строго говоря, они не были подобострастны, совсем нет, они были нерешительны, не знали, что и подумать. Когда один из друзей Лукана воскликнул: «Боже мой, хорошую няньку сейчас так трудно найти!» – полицейские приняли это за граничащее с жестокостью бессердечие, а не за увертку самого дурного свойства. И все в таком же духе. Я бы знал, как поступить непосредственно в ночь убийства. Я не испытывал бы, поверьте мне, Лейси, растерянности.

– Еще не слишком поздно, – сказала Лейси.

– Что?

– Вы еще можете найти его, – с воодушевлением пояснила Лейси. – Я хочу с ним поговорить, только и всего. Я не собираюсь передавать его в руки полиции. Мне кажется, он жив.

– Возможно. Я лично верю в правосудие, но…

– Можно представить, каким могло быть правосудие в таком случае, – воскликнула Лейси.

Джозеф Марри улыбнулся:

– Вы совершенно правы. Наказание никогда не соразмерно преступлению. Все книги и статьи на эту тему – их целые горы – признают, что если Лукан и виновен, то отчасти. Я склонен согласиться с теорией – вы найдете ее в книге Марнхема – о существовании сообщника, наемного убийцы. Если это так, то убийца все еще на свободе. Должен сказать, это исключительно разумная теория. И если она найдет подтверждение, станет понятен целый ряд факторов, как они ни малочисленны.

– Вы поможете мне начать его розыск?

– О нет! Не сейчас.

– О да. Именно сейчас, доктор Марри, – сказала хорошенькая Лейси. – Сейчас, – повторила она.

– Вы можете называть меня Джо, – предложил он.

– Джо, – повторила она, – сейчас.

Джо был младшим сыном в богатой семье. Теперь ему было шестьдесят с небольшим. Не слишком высокого роста, довольно стройная фигура. Еще когда он преподавал в Кембридже, его молодая жена умерла, и после ее смерти он так и не женился. Марри был прирожденным и страстным зоологом и, по сути дела, с позиций зоолога проявлял интерес ко многим людским делам, не имеющим отношения к его личной жизни. По тому, как он говорил о Лукане, чувствовалось, что он относится к нему как к своеобразному экземпляру фауны. К какому биологическому виду принадлежал Лукан? Марри тем более хотелось бы это знать, поскольку в молодости он был другом Лукана. Как он сожалел теперь, что никогда подолгу не говорил с Луканом ни о чем, кроме баккара, игры в кости, покера, очко («двадцать одно») и предполагаемых результатов последнего заезда на скачках. Теперь, вспоминая это, он понял, что прежде, в сущности, не думал о Лукане. Поэтому, когда разразился скандал и Лукан не счел возможным предстать перед судом, чтобы снять с себя обвинения, Джо решил, что лорд мог быть чрезвычайно неуравновешенным человеком и далеко не все его знакомые знали об этом. Наверное, размышлял Марри, эта особенность навела Лаки на мысль имитировать сумасшествие. А может, он и правда был немного не в себе. Так что бессмысленно ожидать, что такой субъект изменится в лучшую сторону – горбатого только могила исправит.

– Знаете, – сказал Марри, – у лорда должен был быть сообщник, профессиональный убийца.

– Почему вы так думаете?

– Я знал Лукана. Не близко, но вполне достаточно. Мы в одно время учились в университете. У него практически не было воображения. Теперь вспомните, что он писал своим друзьям и что говорил по телефону своей матери в ночь убийства. Лаки утверждал, будто, проходя мимо дома на Лоуэр-Белгрейв-стрит, где жили его жена и дети, он с тротуара увидел в подвале человека, напавшего на его жену, и бросился на помощь. Вот почему Лукан оказался весь в крови. Имея крайне ограниченное воображение, лорд мог придумать только такое элементарное объяснение – схватку с каким-то человеком. По всей вероятности, у Лукана в памяти засел его сообщник, профессиональный убийца.

– Но полицейские в ту ночь не видели никакого бежавшего по улице человека, – возразила Лейси. – Не нашли они и сообщника Лаки. В подвале было темно, и, во всяком случае, с улицы ничего нельзя было увидеть.

– Детективы не нашли и Лукана. Они слишком медлили. Если вы не против оставить мне свои заметки и относящиеся ко времени преступления вырезки, я немного подумаю над этим вопросом. А теперь, моя дорогая, вы ведь останетесь здесь перекусить, не так ли? Мой помощник уже ставит все в микроволновку, а еды у нас всегда больше, чем на двоих.

Лейси приняла приглашение и, сидя за столом в кухне, чувствовала себя как дома. Она рассказала Джо, что в ожидании развода живет отдельно от мужа; никакой конкретной вины ни с той, ни с другой стороны не было, но так уж получилось. Джо отвечал, что она очень красивая, возможно, даже красивее, чем в ее возрасте была ее мать. Он довольно хорошо помнил Марию Туикнем, она много путешествовала и знала Лукана, «однако не в интимном плане». Но кто знал Лукана с этой стороны?

– Лукан – кто действительно знал его? – пожал плечами Джо.

– Его жена? Родители?

– Только отчасти – никто из них не мог как следует его знать.

– Еще до убийства он говорил, что готов прикончить свою жену.

– Да, говорил… Мужья часто так говорят. Но это, как правило, ничего не значит. Можно смело утверждать, что если бы Лаки замышлял убийство, он держал бы свой план в тайне.

– Мне хотелось бы, чтобы вы поехали со мной и побеседовали со священником, которого я упомянула в своем письме. Он все еще в том же приходе?

– Отец Эмброс? Я получил от него рождественскую открытку. Да, он по-прежнему там.

– Вы поедете со мной?

– Даже не знаю. Ведь есть еще Бенни Ролф.

– Кто это?

– Бенни Ролф, – пояснил Джо, – процветающий бизнесмен, который когда-то был другом Лукана. Ходили слухи, что он финансировал пребывание Лукана за границей. Однако надо помнить, что если Лукан и жив, его внешность изменилась очень радикально и причиной тому не только происшедшие годы. Он наверняка сделал серьезную пластическую операцию.

– Тогда как же друзья узнают его?

– В этом-то все и дело. Они готовы к тому, что могут не узнать его в первую минуту, готовы к тому, что он изменил внешность. Этим может воспользоваться любой мошенник, выдающий себя за Лукана. Он наносит короткий визит, обменивается с друзьями графа несколькими словами, забирает деньги и исчезает. Лукана может уже и не быть в живых, а преступный сговор помочь ускользнуть от правосудия все еще в силе. Это, моя дорогая, я говорю к тому, что поиски подлинного Лукана могут оказаться бесплодными.

– Получается, он так и не понесет наказания?

– О Лукане, – напомнил ей Джо, – написано столько, что этот материал способен воодушевить даже самого последнего актера-любителя. Известно практически все, каждая деталь, касающаяся прошлого лорда. И какой-нибудь лже-Лукан не вызовет практически никаких подозрений.

– Значит, – сказала Лейси, – вы считаете, что Лукана нет в живых?

– Я ничего не считаю. Я вообще не делаю выводов, когда обсуждаю эту тему. Половина друзей считают, что после убийства он покончил с собой, другая половина – что он жив. Я бы сказал, в равной мере возможно и то и другое.

– А при встрече вы бы узнали…

– Настоящий он или самозванец? Да, пожалуй, узнал бы. Хотя…

– Тогда давайте его найдем, – предложила Лейси с энтузиазмом, достойным начинающего следователя, и Джо, не зная, что сказать, только улыбнулся. – Я несу страшную чепуху? – спросила она.

– И да и нет. Ведь не приложив усилий, никто ничего не добивается ни в чем. И потом, конечно, вся история Лукана – нечто абсолютно сюрреалистическое. Единственное, что в ней реально, – это тело убитой девушки в почтовом мешке, раны на голове его жены, ее свидетельские показания о нападении мужа и обилие крови в подвале. Помимо этих конкретных фактов, – а они по меньшей мере конкретны, не так ли? – исчезновение Лукана находится где-то на грани реализма и сюрреализма. Он хотел скрыться, чтобы избежать банкротства; в то же время у него были многочисленные друзья. Они, по-видимому, остались верны ему только из-за их общей социальной принадлежности. Я вижу совсем немного признаков того, что какие-то друзья, сообщники и подстрекатели Лукана хоть сколько-нибудь считались с Луканом как с человеком.

– Мама считала его довольно забавным, – сказала Лейси, – но, знаете, она мне сказала, теперь ей бы не понравилось, что отец укрывал Лукана. Между «тогда» и «теперь» что-то произошло с ее совестью. Не произошло ли то же самое и с другими людьми, которых в то время это как-то касалось?

– Вполне возможно. Мы все уже не те, какими были четверть века назад. У нас теперь о многом другие представления. С моей точки зрения, это связано с экономическим положением. Мы больше не можем позволить себе быть снобами. Со времен Лукана снобы в основном превратились в маргиналов, людей вне привычной среды и образа жизни. Но не все. Бенни Ролф, которого считают благодетелем Лукана, по-прежнему старомодный сноб. Сегодня немногие бы серьезно восприняли Лукана и его притязания. Смею сказать, что даже Бенни Ролф уже теряет интерес к Лукану, если тот еще жив.

ГЛАВА 9

По дороге в Кейтнесс Джо и Лейси, и он и она, не переставали удивляться: у них было такое ощущение, будто они знают друг друга всю жизнь.

– С вами я снова чувствую себя молодым, – признался Джо.

Ей понравилось, как прозвучали эти слова. Она вряд ли ожидала найти неуловимого, возможно, несуществующего графа, конечно, нет. Перспектива погони – вот что возбуждало Лейси, а начало было приятным и многообещающим. Теперь они находились на пути к дому, о котором лишь слышали, дому на северной оконечности Шотландии. Предполагалось, что Бенни Ролф, которому принадлежал этот дом, скорее всего будет в отъезде. Во всяком случае, он вряд ли там когда-либо жил. Тем удобнее будет порасспросить экономку и слугу, которые, по сведениям Джо, находились там постоянно. Если встретиться с Бенни приезжал кто-то похожий на Лукана, они об этом обязательно знают. Конечно, они прямо не скажут. Но есть разговор и разговор, и всегда что-то может проясниться.

– Нам, конечно, не следует задавать прямых вопросов, – сказал Джо.

– Да, это только все испортит, – согласилась Лейси.

Дорога вилась меж прелестных поднимающихся ввысь холмов. Здесь начиналось царство северной природы, другой, загадочный мир, – осторожный, чуждый, холодный и дерзкий. Небо затягивала чернота, перемежавшаяся полосами белого цвета. Они ехали все дальше и дальше на север.

Действительно, в башенке старинного дома горел свет. Звонок (старомодный бубенчик со шнурком) истерически разнесся по всему дому. Первые десять минут ожидания в темноте тянулись невыносимо долго.

Джо достал из машины фонарик и отправился осматривать дом снаружи, в то время как Лейси стояла, плотно запахнув пальто, и смотрела вверх на светящееся окно в готической башне. Вдруг она услышала шарканье, дверь мгновенно отворилась, открыв путь потоку света. Джо быстро вернулся к двери.

– Что вам угодно? – раздался мужской голос.

– Это резиденция мистера Бенни Ролфа, не так ли?

– Имение называется Аданбрай-Кип. Это вы звонили?

Перед ними стоял мужчина среднего роста, рыжий, с бородой, в фартуке, какой обычно надевают, занимаясь мелкими домашними делами.

– Я думал, вы засветло приедете, даже перестал вас ждать. Знаете, Бенни здесь нет. Заходите, пожалуйста. Заходите и присаживайтесь.

Холл в Аданбрай-Кип с новыми шторами из английского ситца на окнах был достаточно приветлив. Мужчина щелкнул зажигалкой, и в камине послушно вспыхнул огонь.

– Бенни сейчас во Франции, – объяснил он. – Располагайтесь поудобнее. Не хотите ли чашку чая? Меня зовут Гордон.

– Да, конечно, – сказал Джо.

– Пожалуйста, – попросила Лейси.

– Вы здесь в полном одиночестве? – спросил Джо.

– Нет-нет. Есть еще конюх, Пэт Райли, а также помощник по работе в саду, Джимми, он пошел помочь в баре при гольф-клубе, хочет подзаработать немного деньжат. С нами живет миссис Керр, она сейчас в своей комнате, но еще не легла. Если вы хотите с ней встретиться, я попрошу ее спуститься. Я только поставлю чайник.

– Я хотела бы поговорить с миссис Керр, – сказала Лейси, когда Гордон вышел из комнаты.

– Мы не имеем права их беспокоить, – ответил Джо. – Бенни это не понравилось бы. Он подумает, что мы проявили ужасную бестактность. Вполне уместно просто зайти, но не надо производить впечатление людей, которые что-то разнюхивают, прощупывают или делают что-то в этом роде.

– А мне хочется как можно больше здесь разнюхать, – призналась Лейси.

В этот момент на главной лестнице показалась небольшого роста смуглая женщина лет сорока. Она спускалась, широко улыбаясь сильно накрашенными губами.

– Я – миссис Керр, – представилась она. – Слышала, как вы приехали. Мы уже почти не надеялись увидеть вас. Вы остановились где-то поблизости?

В ее волосах виднелась по-видимому не замеченная ею розовая трубочка бигуди. Она присела на стул, обитый таким же ситцем, как и тот, из которого были сшиты шторы. Джо назвал гостиницу, где они с Лейси бронировали номера на ночь. Миссис Керр одобрила их выбор.

– Мы решили на всякий случай заехать сюда, – сказала Лейси, – поскольку уже были в нескольких местах и не нашли мистера Ролфа. Видите ли, мы хотели бы встретиться с одним человеком, который, возможно, был здесь недавно. Он старый друг доктора Марри – это доктор Марри, мой спутник.

– Как фамилия этого человека? – спросила Бетти Керр.

В дверях появился двойник Гордона Рыжего[2], который держал поднос с чашками, чайником и молочником.

– Лукан, – ответил Джо.

– Нет, я не знаю никакого Лукана, – пожала плечами Бетти Керр.

Она разлила чай по чашкам и передала их приехавшим. Для нее визит гостей определенно был важным событием, и она явно получала удовольствие, беседуя с ними.

– Он играл в гольф? – через некоторое время спросила она. – Здесь был один джентльмен, который ради этого специально сюда и приезжал. Но это был не Лукан. Крохотный такой человечек. С сумкой, полной старых клюшек, какими играли, наверное, лет сорок назад. Гордону пришлось наждачной бумагой отчищать их ржавые железные головки.

– Нет, мой старый университетский друг, с которым я пытаюсь связаться, высокого роста.

Гордон топтался поблизости.

– Это мог быть тот самый джентльмен, который ужинал здесь недели три назад. Он и ночевал здесь. Помнится, Бенни называл его Джон. Одну минуточку, я только посмотрю его фамилию в гостевой книге, – сказал он.

Книга эта лежала на конторке возле закрытой двери в гостиную. Джо подошел к ней вместе с Гордоном, и они оба взглянули на открытую страницу.

– Надо же, он вообще не расписался, тот человек, о ком я думаю, – удивился Гордон. – У нас бывает очень мало гостей, так что запись должна быть именно на этой странице.

Из чистого любопытства Джо перевернул назад несколько страниц, но, хотя там нашлось несколько знакомых имен, фамилии Лукана среди них не было.

– Как бы то ни было, при крещении второе имя Лукана было Джон, и его так и звали, когда он был студентом. Но это ничего не значит – подобное имя может иметь кто угодно.

– Высокий, седой, лет за шестьдесят, крупное лицо, – с готовностью начал описывать гостя Гордон, – вроде бы в хорошей форме, но я, правда, не очень к нему присматривался.

Они вернулись к камину. Джо понимал, что Лукан, каким он мог быть теперь, полностью соответствовал этому описанию.

И Джо, и Лейси было ясно, что они уже достаточно порасспрашивали. Они не хотели действовать за спиной Бенни. Джо уже говорил Лейси, что собирается оставить Бенни записку, объясняющую причины их появления в Аданбрай-Кип.

«В конце концов, мы имели на это право», – заметил он еще до отъезда в Шотландию.

Теперь же доктор Марри сказал:

– Ну, Гордон, спасибо вам. И вам спасибо, миссис Керр.

– Я надеюсь, – добавила Лейси, – мы не очень побеспокоили вас.

– Поезжайте осторожно. Не торопитесь, – пожелала им на прощание Бетти Керр. – Вы могли бы остаться здесь и поужинать, но мы почти не готовим сейчас. Не то что раньше, когда приезжал этот высокий джентльмен. Копченая семга и бараньи котлеты два дня кряду!

– Копченая семга и бараньи отбивные…

– Совершенно верно. Бенни специально заказывал для него. Его гость предпочитал именно это.

На следующее утро, когда они ехали дальше на север, Джо был полон оптимизма. Они успели всесторонне обсудить последние слова обитателей Аданбрай-Кип, но Джо все никак не мог оставить эту тему. Такую удачу можно сравнивать только с выигрышем, шансы на который были ничтожны.

– Копченая семга и бараньи отбивные два дня кряду. Бенни знает, чему Лукан отдает предпочтение. Какой же он идиот, что позволяет поймать себя на этом! По меньшей мере у него странный вкус – копченая семга и бараньи отбивные изо дня в день, из года в год. Это, конечно, был Лукан.

– Или кто-то похожий на него, человек, изучивший все привычки Лаки по газетным статьям, – возразила умница Лейси. – А Бенни Ролфа было легко провести: он ведь ожидал, что после пластической операции у Лукана изменятся черты лица.

Пейзаж вокруг был суровым и однообразным, голубовато-серое небо уходило за горизонт, и казалось, что они вот-вот в него въедут. Недавно основанный монастырь Святого Колумбы находился в некотором отдалении от безмолвной, почти покинутой маленькой типично шотландской деревушки.

Молодой послушник в очках попросил их минутку подождать. Джо заранее позвонил в монастырь. И конечно, тут же, словно по волшебству, появился отец Эмброс в своем черном одеянии, словно плывущем вокруг него. Какой он – толстый, тонкий ли, – определить было невозможно. Вся его фигура производила впечатление пирамиды, вершину которой венчала маленькая седая голова, словно какой-то неизвестный враг водрузил ее туда как военный трофей. Из-под монашеского одеяния виднелись мыски огромных, предназначенных для спортивного бега голубых кроссовок. Пробегая по направлению к ним вдоль холодной открытой галереи, он, по всей вероятности, читал положенную в этот день молитву. Его губы шевелились. Он явно не верил в напрасную трату времени и, безусловно, полагал, что мир должен об этом знать. Приблизившись к Лейси и Джо, отец Эмброс с шумом захлопнул молитвенник.

– Джо! – широко улыбнулся он.

– Эмброс, как поживаешь? Как дела в твоей новой обители? А это Лейси, дочь Марии Туикнем. Помнишь Марию?

– Ну как же, конечно, помню. Рад тебя видеть, Лейси! Как Мария?

Они последовали за ним в отмытую до блеска монастырскую приемную. В воздухе стоял навязчивый запах чистоты.

Все, что было известно об Эмбросе, свидетельствовало о нем как о человеке, очень уверенном в себе. Благодаря своему призванию – или же полному отсутствию такового – Эмброс устроил свою жизнь таким образом, что в ней не было места ни грядущим опасностям, ни страху перед какими-либо ловушками судьбы, кроме самых незначительных. Он вряд ли мог встать на путь прегрешений: для этого просто не было возможностей. И еще – он очень успешно собирал средства в самые разные фонды.

– Вы хотите узнать о Лукане? – сразу предположил он.

– Да, мы его разыскиваем.

– Его разыскивают уже четверть столетия. Я приготовил вам вырезки из газет и журналов. Я должен буду вас вскоре покинуть, но вы можете остаться и просмотреть их.

Неуклюже протопав к открытому застекленному шкафчику, он положил перед ними на стол толстенный пакет.

Тем временем молодой послушник принес кофе, сильно разбавленный молоком, и сладкое сухое печенье. Поставив поднос на стол, послушник удалился, исчез словно тень, поскольку казался почти бестелесным.

Над приемной, где Джо и Лейси занялись чтением вырезок, находилась спальня, простая монашеская келья размером восемь на семь футов, с узорчатыми окнами, выходившими на бескрайнее северное плато, на котором не так давно и был основан монастырь Святого Колумбы.

В дверь постучали, и, не дождавшись приглашения войти, в келью молча вплыл отец Эмброс. Его палец был прижат к губам.

– Молчите, – прошептал он и продолжил: – Лукан, вам надо уехать.

– Почему? Что случилось?

– Одна парочка усердно разыскивает вас. Подчеркиваю, усердно. Они здесь, в монастыре, в приемной, прямо под нами.

– Здесь? О Боже, у них есть ордер на арест?

– Они не из полиции, Лукан. Все гораздо хуже. Это Джо Марри и чья, как вы думаете, дочь? Марии Туикнем! Ее зовут Лейси. Вылитая мать. Им, видимо, больше нечего делать, кроме как охотиться за вами. Лейси пишет книгу, несомненно о вас.

– Господи! Дочь Марии!

Отец Эмброс снова приложил палец к губам.

– Молчание – ваша единственная надежда. Теперь они заняты чтением газетных вырезок.

– Обо мне?

– О ком же еще! Конечно, о вас. Я не хотел, чтобы у них возникли какие-нибудь подозрения, и дал им посмотреть мою подборку.

– Эмброс, эти материалы наведут их на след.

– К тому времени вы уже будете в дороге.

– Куда?

– Поезжайте на восток, Лукан, а я постараюсь отправить их на юго-запад. В Киркуолле вам обеспечен ночлег и завтрак. Джо и Лейси не придет в голову искать вас в такой дыре.

Минут через двадцать Лейси, посмотрев в окно, увидела, что послушник сопровождает к светлому пикапу-универсал облаченного в черное монаха с туго набитым портпледом. Они попрощались, и машина уехала. Лейси снова обратилась к вырезке из лондонской газеты – скупой заметке о Лукане. Вдруг она сказала:

– Знаете, Джо, а ведь монастырь – прекрасное место, где может скрываться Лукан. Вы нашли что-нибудь интересное в этих вырезках? Я – нет, мне кажется, я все их уже видела.

– В них есть кое-что новое для меня, – заметил Джо. – Я бы не прочь еще с полчаса их посмотреть, если вы не возражаете, Лейси, дорогая.

– Конечно, я не возражаю.

Она чувствовала, как сильно он ею увлечен, и принялась раздумывать над тем, что начать любовный роман было бы совсем неплохо. Даже если он останется всего лишь фантазией.

Дверь отворилась, и в приемную снова вплыл отец Эмброс.

– Как вы тут справляетесь? – Он перелистал пачку вырезок. – Как это, наверное, странно быть Луканом, если он еще жив! Судя по тому, что я о нем знаю, его мысли все время должны быть сосредоточены на том, как избежать ареста. Каждый день, каждый шаг, каждый контакт с миром – все, абсолютно все вращается вокруг одного: он не должен попасть в руки полиции.

– Его, видимо, преследует чувство вины за то, что он сделал, – предположила Лейси.

– Только не его, – заметил Джо.

Отец Эмброс так уверенно поддержал доктора Марри, что чуть не выдал себя.

– О нет, он и не вспоминает об этом убийстве, – сказал он. – Где бы Лукан ни был, кем бы сейчас ни стал, он думает лишь о том, как ускользнуть от преследования.

– Вы когда-нибудь его встречаете? – спросил Джо.

– Наверняка – нет. У него есть двойники.

– Не такой уж это человек, чтобы кто-то захотел стать его двойником, – сказала Лейси.

– Итак… – не торопясь начал отец Эмброс. Он поудобнее устроился за столом, который теперь был завален вырезками и целыми газетными страницами. – Итак, милая Лейси, что же заставляет вас преследовать этого человека?

– Я собираюсь написать о нем книгу.

– И вы полагаете, что найдете его? Но ведь это еще никому не удалось! Ни журналистам, ни полиции – никому! Его видели, но не нашли, хотя прошло уже четверть столетия.

– Это такая увлекательная тема, – сказал Джо. – Я хочу всем чем смогу помочь Лейси.

– Вы сообщите в полицию, если найдете его? – спросил Эмброс.

– Да, – кивнула Лейси.

– Нет, – одновременно с ней произнес Джо. Они рассмеялись.

– Мне кажется, он перенес множество лишений и трудностей, – после паузы сказал Джо. – По своему легкомыслию Лукан совершил большую ошибку.

– Но он твердо решил убить свою жену, – возразила Лейси. – Это, безусловно, было в его планах. Кого он лишил жизни, в сущности, не имеет значения. Граф и раньше говорил, что убьет жену.

– Мало ли кто что говорит, – пожал плечами Эмброс. – Это было ужасное, страшное и загадочное дело.

– Почему большинство людей, – спросила Лейси, – те, которые не знали его достаточно хорошо, вообще не сомневались, что он покончит с собой? Той самой ночью он разъезжал по городу, навещал друзей и знакомых, звонил по телефону матери и даже написал несколько писем своим приятелям. Указания по поводу задолженности банку, какие-то невнятные объяснения, заявление, что он будет стараться не привлекать к себе внимания и выжидать, но никаких прощальных слов, никаких намеков на грядущее самоубийство. И никакого раскаяния, ни слова сожаления по поводу смерти молоденькой Сандры Риветт, бедной молодой девушки! Да, если я завтра найду его, то непременно дам знать полиции.

– А вы, отец Эмброс? – спросил Джо.

– О, при моей профессии это сложно. Вы знаете, как иногда бывает, – уклончиво ответил священник и на этом поставил точку в разговоре.

Они ехали на юг, с радостью оставив позади бескрайние равнины севера, голубовато-серое небо, предвещавшее дождь, и пронзительно кричавших морских птиц. Лейси везла с собой фотокопии вырезок – наверное, штук тридцать, – которые сделал для нее отец Эмброс. Он явно стремился поскорее выпроводить их – даже не предложил показать им монастырь.

– Человек, которого мы ищем, глуп, но хитер, короче, не умен, – сказала Лейси.

– Это очень верное наблюдение. Можно подумать, Лейси, что вы знали его, как я. Лукан действительно был глуповат и скучен. Все приходилось из него вытягивать. Но если удавалось его разговорить, он иногда бывал очень занятным.

– Но все-таки не умным.

– Нет, не умным. У него была сильная склонность к картам. Правда, в конце концов он всегда проигрывал, но одно его присутствие создавало атмосферу удачи, и в казино любили, когда он там появлялся. Лукан втягивал в игру новичков, ну и тому подобное.

– Вы уверены, что узнаете его при встрече? – спросила Лейси.

– Нет, не совсем. Ведь он наверняка сделал пластическую операцию. Но вы знаете, я мог бы, пожалуй, узнать его со спины. По фигуре, движениям, походке. А если вы найдете его, что будете делать?

– Договариваться об интервью.

– Он на это никогда не пойдет.

– Ему придется, – сказала Лейси, – у него не будет выбора. Придется согласиться или оказаться перед угрозой разоблачения.

Джо промолчал. «Да, – подумал он, – она все заранее продумала, составила план действий – и романтическую, и практическую его стороны. Почему бы ей не заняться просто написанием книги, оставив самого Лукана в покое? Зачем вести эти розыски?»

– Так вот, – продолжала Лейси, – я заключу с ним соглашение.

– У меня сложилось впечатление, – сказал Джо, – что вы хотите, чтобы его арестовали и судили.

– Отчасти вы правы. Я действительно считаю, что он виновен.

– Никогда нельзя быть полностью уверенным. Насколько я помню, Лукан был непредсказуемым человеком. Начать с того, что, хотя я и слегка его недолюбливал, он – как бы это выразить? – оказывал на меня определенное влияние.

Долгое время они ехали молча. Внезапно Лейси вскрикнула:

– Боже мой!

– В чем дело? – Он резко затормозил.

– Вы видели в окно монаха, который садился в пикап-универсал? Он попрощался с послушником, затем уехал.

– Да, я действительно взглянул в окно, когда вы смотрели в ту сторону.

– Это не мог быть Лукан, как вы считаете?

Джо на минуту задумался.

– Я видел только его спину. Это мог быть Лукан. Вполне. Судя по росту, это мог быть он. Но и любой человек такого роста и, как мне кажется, возраста мог походить на Лукана.

– Разве нельзя допустить, что от дома Бенни Ролфа он сразу поехал к отцу Эмбросу? Это совершенно нормальный ход. Из Аданбрай-Кип он уехал рано. Мог же он поехать прямо к Эмбросу, своему старому другу-картежнику!

– Очень возможно, – сказал Джо. – Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, этот человек вполне мог быть Луканом.

– Не торопитесь с выводами, Джо. Десятки людей можно принять со спины за Лукана.

– Постойте, это же был пикап-универсал! – воскликнул несколько ошеломленный Джо. – Марки «Форд»?

– Этого я не знаю. Может быть, и «форд», но я не поклялась бы в этом.

– Я тоже. Он мог остановиться в монастыре Святого Колумбы. Почти наверняка мог так сделать.

– Но отец Эмброс не знал, где он находится, – возразила Лейси.

– Отец Эмброс – лжец. Он всегда был изворотлив и скользок, как угорь. Все азартные игроки – лжецы.

– И настоятель монастыря?

– Я считаю, что человек может быть одновременно и святым, и беспардонным лжецом, если он преследует какую-либо благовидную, с его точки зрения, цель. Он хотел защитить человека.

Теперь они приближались к Истер-Россу. На улицах, словно дополнение к живописному пейзажу, появились машины. Джо и Лейси подъехали к маленькой, стоявшей на берегу озера, гостинице под названием «Поттед-Хейд».

Человек, которого в монастыре Святого Колумбы провожал послушник, был тем самым Луканом, которого называли Лаки. Получив совет ехать на восток, он решил двинуться на юг. Если Джо Марри и дочь Марии Туикнем идут по его следу, он не хотел терять их из виду. На юг, только на юг. Сейчас Лаки Лукан направлялся в аэропорт.

К тому же он вообще не был уверен, можно ли полностью доверять отцу Эмбросу. Не послал ли он эту парочку за ним вдогонку? Интересно, узнали они его, когда он поспешно пересекал монастырский двор, направляясь к взятой напрокат машине, такой чертовски заметной? Отец Эмброс сказал, что они сидят в приемной, изучая вырезки. Готовятся написать о нем книгу. Зачем настоятель хранит эти старые вырезки?

Бенни Ролф, раздумывал Лукан, был как-то подозрительно невнимателен, словно чем-то напуган. Он должен был перевести деньги, а не заставлять его приезжать и получать их лично. Бенни, очевидно, перепугался, что его могут схватить как сообщника. Никакого мужества. Слабый человек. Лукан решил найти придорожную гостиницу поблизости от Инвернесса. Преследователи, по всей вероятности, поедут по этой дороге. Он подождет до следующего утра, арендует другую машину и, если удастся, последует за ними.

Как и следовало ожидать, Джо и Лейси задержались с отъездом из «Поттед-Хейд» – ночь они провели в одной постели. Шел уже одиннадцатый час, когда они отнесли свои вещи вниз и заглянули в ресторан, где подавали завтрак. Дорогая и неприветливая гостиница угостила их кофе невообразимого вкуса. Остальные постояльцы определенно давно поели. На столике, куда им принесли расплескавшийся на блюдце кофе, стояла наполовину заполненная окурками пепельница. Лейси, пребывавшая в отличном настроении, указала на это угрюмому официанту, который игнорировал ее замечание. Затем они пошли оплатить счет. Тут им сказали, что кредитная карточка Джо не действительна. Снять деньги с карточки Лейси тоже не удалось.

– Давайте еще раз проверим, – попросил Джо, аккуратно выравнивая сканер для карточек. Карточка оказалась в порядке.

Они были рады отправиться дальше. И он, и она прекрасно себя чувствовали – восхитительное и многообещающее начало любовной связи, они были свободны, полны энергии и над ними не тяготел груз каких-либо обязательств.

Холмы, перелески, поляны, озера – казалось, вся природа разделяла радостное настроение любовников. Погода была чудесной. Набегавшие время от времени облака то закрывали солнце, то уходили вдаль, создавая неповторимые световые эффекты.

Миновав Инвернесс, они остановились пообедать в пабе «Мюирз-Керн». На этот раз выбор оказался удачным. Не проехал ли Лукан это местечко раньше их? На парковке возле бара стояло с десяток машин, две из них белые: среднего размера «рено» и семейный «форд». В баре было тепло, за столиками много людей. Лейси и Джо посадили за столик у окна, откуда открывался прелестный вид.

– Теперь, – предложила Лейси, – давай посмотрим на присутствующих.

Джо уже осматривал зал поверх меню.

Никакого одинокого мужчины, хотя бы отдаленно похожего на монаха, который садился в пикап-универсал, тут не было. Правда, с их места трудно было рассмотреть всех за круглой стойкой бара, который переходил в более комфортабельный и дорогой бар-салон.

Лейси взглянула на находившееся позади нее окно. Пошел дождь. Двое-трое человек и какая-то пара спешили к машинам. Один мужчина привлек ее особое внимание. Он надел темно-зеленую куртку из непромокаемой ткани, затем сел в белую машину. Это был не тот автомобиль, который они видели. Но тут Лейси внезапно осенило: Лукан мог сменить машину! Между Кейтнессом и Инвернессом сделать это было просто, особенно при тех средствах, которыми он располагал. Она сказала об этом Джо. Он же в ответ заметил, что чем дальше они продвигаются на юг, тем менее вероятно натолкнутся на того, кого ищут.

– И кроме того, от Бенни он мог сразу поехать на юг, – добавил Джо.

– Но Бетти Керр сказала, что он поехал на север! Это мог быть монастырь. Мама говорила, что в молодые годы Лукан был очень близок с Эмбросом.

В меню была копченая семга, значились и бараньи отбивные. Джо обратил на это внимание.

– Звучит восхитительно, – сказала Лейси, – я на этом и остановлюсь.

За другими столиками посетителям подавали главным образом дешевые блюда: рыбу с картофелем-фри или большие миски салата с майонезом.

Джо тоже выбрал семгу на закуску и бараньи отбивные – главным образом из любви к Лейси. Он был так увлечен обаятельной молодой женщиной, внезапно вошедшей в его жизнь, что его не особенно интересовала еда. Его также мало интересовало, найдут ли они в результате Лукана. Только, конечно, если это обрадует Лейси.

В совершенно неподдельном восторге от своего нового романтического приключения они не обращали особого внимания на приходивших и уходивших посетителей. Однако когда им принесли на второе отбивные с зеленым горошком, Джо спросил у официантки:

– Семга и баранина сегодня пользуются большим спросом?

– О да, – ответила она, – они ведь хорошо сочетаются.

Белый «форд», совершенно необычная в этих местах машина, ехал на юг безумно медленно. За рулем сидел седой мужчина, который, судя по его спине, мог оказаться тем, кого они искали. Лейси и Джо понимали, что удовольствие от предвкушаемой возможности поимки Лукана несколько превышает саму эту возможность. К южной части Кейтнесса вело и много других дорог. Но медленная езда была им в радость, поскольку новоявленные любовники были настроены на удовольствие. И все же машина, ехавшая впереди на удивление медленно (почему так медленно?), вызывала у них любопытство. Водитель давал им возможность обогнать его, и, несмотря на многочисленные крутые повороты и резкие спуски, где обгон был опасен, они действительно могли это сделать. Но Лейси, которая в тот день была за рулем, упрямо следовала за белым «фордом», упорно ехавшим со скоростью движения похоронной процессии. Это, понятно, приводило в ярость водителей оказавшихся за ними машин, и они при малейшей возможности кое-как обгоняли парочку влюбленных.

– Кто бы ни был в этом «форде», он определенно догадался, что мы следим за ним, – сказала Лейси.

Они приближались к большому дому, окруженному высокой стеной. Впереди было много нарядных людей, приглашенных, по-видимому, на свадьбу. «Форд» еще сбавил ход. Он плавно приблизился к огромным воротам с позолоченными гербами, увенчанными выполненными в камне парами мифических существ. Толпа смеющихся молодых мужчин и женщин расступилась, и белая машина медленно двинулась от ворот к дому. Проезжая мимо, Лейси и Джо успели заметить на лужайке перед домом большой шатер. Громкие голоса и спокойная музыка дополняли картину свадьбы. Джо и Лейси продолжили путь.

Высокий седой незнакомец проследовал по лужайке к толпе, в которой было по меньшей мере человек пятьсот гостей, находившихся в приподнятом настроении. Мужчины были во фраках, но изредка встречались и килты. Женщины – в вечерних нарядах, в больших черных шляпах. В дальнем конце шатра в окружении молодых друзей стояли жених и невеста. Удовлетворяя вкусы двух поколений гостей, негромко играла группа из пяти музыкантов. Незнакомец инстинктивно остановил взгляд на стоявшей в стороне паре: высокой женщине в нежно-сером платье и ее таком же высоком и представительном супруге. Он подошел к ним.

– Очень рад вас видеть. Примите мои поздравления. Моя фамилия Уокер, – сказал он. – К сожалению, у меня не было времени переодеться, но я очень рад присутствовать здесь. – Произнеся эти слова и пожав руки обоим, он взял бокал шампанского с подноса, который держал официант.

– О, не стоит беспокоиться по поводу одежды, – несколько нервозно бросила женщина.

Незнакомец оглядел свой темно-серый костюм и широко улыбнулся.

– Мы так рады, что вы смогли прийти, мистер Уокер. К сожалению, я не знаю и половины друзей моего нового зятя.

– Их так много, – поддержал ее муж. – И большинство друзей нашей дочери мы тоже едва знаем.

– Прошу извинить меня – я должен сказать несколько слов счастливой паре, – поклонился незнакомец.

Протиснуться к счастливой паре, даже если бы он и захотел, было трудно. В шатре было очень жарко и от присутствия множества людей, и от обогревателей, аккуратно поставленных вдоль стен. Гость нашел свободное местечко, где можно было встать, и вскоре к нему подошла симпатичная женщина средних лет.

– Уверена, мы с вами где-то встречались, но я никак не могу вспомнить вашу фамилию.

– Уокер, – сказал он.

– Уокер? Я что-то не припоминаю, – она говорила с сильным шотландским акцентом, – но ваше лицо мне очень знакомо. Я – Бесси Лэнг.

– Бесси! – воскликнул он. – Ну конечно. Как летят годы! – Он взял еще один бокал шампанского. Она воздержалась. – Я должен напомнить Бобби, – сказал мужчина, – показать мне список гостей. Я здесь многих знаю. Но конечно, молодежь, особенно со стороны невесты, мне почти незнакома. А вон и Бобби! – Он помахал рукой в другую сторону шатра. – Вы меня извините? Надо кое-кому помочь. Будем поддерживать друг с другом связь.

И он исчез, затерялся среди гостей, с кем-то разговаривая, смеясь, обмениваясь любезностями. Он приложился к ручке матери жениха, пожал руку его щеголявшему в килте и кружевной рубашке отцу. Они были чрезвычайно малы ростом по сравнению с высокими родителями невесты. Затем, решив, что прошло добрых сорок минут, мужчина протолкался сквозь шумную толпу сливок шотландского привилегированного общества назад к своему белому «форду».

Его преследователей не было видно. Они охотились за ним – дочь Марии Туикнем и Джо Марри, последнее имя смутно брезжило в его памяти. Зато он хорошо помнил Марию Туикнем, и воспоминание о ней вызвало у него острое ностальгическое чувство. Если бы это была Мария, он бы встретился с ней минут на двадцать, но дочь, но Джо… О нет, уж лучше пусть она не пишет никакой книги. Эмброс подозревал, что у них любовная связь.

«Я определил это по тому, как они заглядывают друг другу через плечо, читая вырезки, – сказал Эмброс, – по их сюсюканью и многозначительным взглядам».

«И это дочь Марии, – думал Лукан. – Какая нелепость! Страшно представить, что меня на десять – пятнадцать лет посадят в тюремную камеру из-за того, что ко мне проявила интерес девушка по имени Лейси…»

Во всяком случае, заехав на свадьбу, он избавился от них. А дальнейшие поиски приведут их к незнакомцу по имени Уокер, ненадолго появившемуся на свадьбе по приглашению человека, имени которого никто не вспомнит.

ГЛАВА 10

Из Парижа Хильдегард уехала поездом, который шел в туннеле под Ла-Маншем. При ней были две набитые документами и еле закрывшиеся сумки на молнии, небольшой чемодан и сумка-портфель; из одежды – только то, в чем она была. Она взяла такси и велела шоферу ехать в отель «Мендервилль» у Куинз-Гейт, где она забронировала номер. В такси она перевела часы на час назад.

В Париже теперь час пятнадцать, здесь – двенадцать пятнадцать. Жан-Пьер продолжает сидеть на телефоне, тщетно стараясь в течение последнего получаса найти ее и договориться, как обычно, о том, где они будут обедать. Это был первый неприятный и трудный шаг из тех, что Хильдегард решила предпринять. Дело в том, что она задумала скрыться бесследно, исчезнуть. Она, в сущности, решилась на этот шаг, еще полностью не осознавая это, в тот самый день, тот самый час, тот самый момент, когда поняла: претенденты на фамилию Лукан знают о ее прошлом.

Жан-Пьер непременно отправится в ее офис. Позвонит в дверь. Никто не откроет. Он вспомнит о секретарше, решит позвонить ей домой, пойдет в бар и позвонит оттуда. Но возможно, не позвонит – знает ли он ее фамилию? Нет, Жан-Пьер не может ее знать. На три тридцать на прием записана молоденькая пациентка, одолеваемая беспричинными страхами. К этому времени уже придет Доминик, секретарша, и будет озадачена отсутствием Хильдегард.

– Не хотите ли присесть? Доктор Вольф придет с минуты на минуту, – скажет она пришедшей девушке.

В четыре часа Доминик позвонит Жан-Пьеру сначала домой, затем в мастерскую.

– Месье Роже? Это Доминик, секретарь доктора Вольф. Нет, доктора Вольф нет. Ее ожидает пациентка. Может быть, вам следует… Да, пожалуйста, приезжайте. Должно быть, что-то случилось. Пожалуйста, поскорее.

Они позвонят в больницы, возможно, в полицейские участки. Жан-Пьер, извинившись, отошлет пациентку. Наконец он, по всей вероятности, завтра заявит в полицию. Доктор Вольф пропала. Полиция проведет обыск в ее офисе, в квартире, где она жила с Жан-Пьером. Он подвергнется дотошному допросу.

– Когда вы последний раз видели мадам Вольф? В каком она была настроении?

Он, конечно, догадается, какое у нее настроение, и не будет распространяться на эту тему в полиции. Жан-Пьер поймет, что она решила скрыться от преследования.

Потом он будет ждать от нее какой-нибудь весточки. Но об этом ей надо еще подумать. Ее ни в коем случае не должны обнаружить. Она исчезла, возможно, навсегда. Оба Лукана тоже исчезнут, вернутся туда, откуда они появились.

Хильдегард мысленно называла их Луканы, не допуская и мысли о том, что только один из них действительно был Луканом, а другой – самозванцем.

В Париже события развивались примерно так, как Хильдегард представляла, за исключением того, что Жан-Пьер не заявил о ее исчезновении в полицию.

Хильдегард арендовала помещение, где находился ее офис, и предупредила, как выяснилось, хозяина о предстоящем расторжении контракта. Она оставила всю мебель, но взяла с собой портативный компьютер и большинство недавно созданных файлов, в том числе все записи, касающиеся Лукана. Жан-Пьер наблюдал, как Доминик, не раздеваясь, тщательно все осматривала. Секретарша была в пальто и в меховой шапочке, словно готовилась открыть новую страницу своей жизни. Она просмотрела все папки.

– Насколько я помню, – сказала она, – тут истории болезней только тех пациентов, кто уже закончил лечение. Досье последних пациентов отсутствуют.

– Кто был среди этих последних пациентов?

– Были Уокер, Лаки Лукан. Еще миссис Мейси Раунд, Карл Кей Джекобс и… одну минутку… – она посмотрела в свой журнал, – еще доктор Оскар Херц. Доктор Вольф его очень любила. Коме них, Рут Чимпино, а также миссис Уильям Хейн-Басби.

– Никаких французов?

– В данный момент нет.

Жан-Пьер почувствовал внезапный прилив ревности.

– Кто такой этот доктор Херц?

– Оскар Херц недавно овдовел. Его проблемы связаны с постигшим его несчастьем, ну и так далее.

– У вас есть адреса и телефоны тех, чьи истории болезней отсутствуют?

Не снимая пальто, Доминик присела и, заглядывая в журнал посещений, записала то немногое, что знала о только что перечисленных пациентах.

– Доктор Вольф редко говорила о своих пациентах. Она была очень дружелюбна, словоохотлива и очень внимательна ко мне, но она практически ничего не рассказывала мне о людях, которые приходили к ней на консультацию. Ну вот, я оставляю вам свои ключи от офиса. Этот – от подъезда, эти – от двери в офис, там два сейфовых замка.

– Я знаю, – сказал Жан-Пьер, – у меня есть дубликаты этих ключей.

– Вот ключи от шкафа, где хранятся истории болезней, и ключи от стола доктора Вольф.

– Таких у меня нет. Их оставьте.

– Как вы считаете, мсье Роже, не заявить ли мне в полицию?

– Нет никакой необходимости делать это.

– Не будет ли это ошибкой?

– Я же сказал, нет никакой необходимости.

– Да?

– Да.

– А если, – не унималась Доминик, – с доктором Вольф произошел несчастный случай?

– Я этого не допускаю. Жертвы несчастных случаев не уносят из офиса половину своих архивов.

Доминик ушла – маленькая фигурка, завернутая в пальто и шарф, укрытая меховой шапочкой, и с чеком, который выписал Жан-Пьер. Ее розовые щеки были также почти закрыты ее белокурыми волосами.

Она была уже в дверях, когда он ее окликнул:

– Оставьте мне номер своего телефона и адрес.

– Они записаны в моем журнале, – сказала она, – но я не знаю, долго ли пробуду в Париже.

– Не знаете?

– Нет.

Он спросил:

– Вы поддерживаете связь с доктором Вольф?

– Почему вы решили, что я должна поддерживать связь с доктором?

– Я не хотел обидеть вас, Доминик. Но если Хильдегард свяжется с вами, вы сообщите мне?

– Конечно, мсье Роже. Я обязательно вам сообщу.

Хильдегард давно поняла, что сентиментальность – это роскошь, которую она не могла себе позволять. По всей вероятности, она понимала это всегда, еще в те времена, когда жила с родителями на свиноводческой ферме. Когда при забое маленькие поросята жалобно визжали, а потом у них спускали кровь. Это – жизнь, и ее следует принимать такой, какая она есть.

У нее было четырнадцать братьев и сестер, некоторые значительно старше ее, по возрасту они годились ей в родители. Кто-то купал ее и одевал, водил в школу, кормил – были ли это брат, мать, сестра, отец, еще кто-нибудь? Сестры и братья выходили замуж, женились, и каждая новая семья уходила из родного дома в какой-то другой дом неподалеку, продолжая заниматься выращиванием свиней. Так Хильдегард, тогда Беата, и подрастала среди своей многочисленной родни и свиней. Она ходила в школу, была смышленой девочкой, хорошо училась. Потом она отвоевала себе свободу – покинула дом. Нашла себе Генриха и заработала деньги на крови.

И теперь она должна была задать себе вопрос: «Как быть с верностью и привязанностью к оставшемуся в Париже Жан-Пьеру?» Хильдегард прекрасно знала, что он будет ее разыскивать. Она не имела права пренебрегать любовью. Он будет ожидать какого-то проявления ответных чувств. Между тем этот вопрос порождал и другой, не менее важный вопрос: «О Жан-Пьер, как же еще я могла поступить?»

ГЛАВА 11

Жан-Пьер сложил все самое необходимое в небольшую сумку и держал ее под рукой. Он был готов покинуть Париж в любой момент. Прошло уже больше недели, а он не получил от Хильдегард никаких известий. И это беспокоило его больше, чем ее отсутствие. Он был убежден, что она благополучно устроилась в каком-то ею самой выбранном месте и находится в безопасности. Хильдегард оставила свою машину в гараже, заплатив за три месяца вперед. У хозяина гаража он не получил никаких объяснений, не нашел ни единой зацепки. Жан-Пьер не беспокоился за безопасность Хильдегард. Он размышлял только о том, почему она не позвонила ему в мастерскую, не связалась с ним и по мобильному телефону.

И все-таки он принял решение найти ее и остаться с ней. Жан-Пьер начал с изучения списка пациентов, который дала ему Доминик. Телефонных номеров не было только рядом с фамилиями Уокера и Лукана.

– Миссис Мейси Раунд? – Жан-Пьер говорил по-английски, и притом вполне бегло.

– Да, слушаю вас. Кто это?

– Жан-Пьер Роже. Я друг доктора Хильдегард Вольф. Я…

– Куда делась ваша доктор Вольф? Она бессовестно бросила меня, не окончив курса лечения… Ее секретарша позвонила и сказала, что доктор просто уехала из Парижа.

– Я подумал, мадам, что вы, возможно, знаете, где она находится.

Женщина что-то сказала, затем перешла на крик и не переставала кричать, пока не наступил такой момент, когда Жан-Пьер перестал ее слушать. Она выкрикивала:

– Это же настоящее преступление… она оставила пациента в подвешенном состоянии… в полной беспомощности, прервав курс лечения… я как раз приближалась к самой сути… она знала, что я на грани кризиса… уже отрезаны все пути назад… я в шоковом состоянии… у меня глубокая рана… всему приходит конец… Я намерена просить адвоката подать иск в суд… лишить ее права практиковать… она в Париже никогда не была зарегистрирована ни в одном институте психиатрии… я оплатила весь курс лечения… я не только не развелась с ним, но и не вышла замуж за Томаса… теперь я перед нелепой дилеммой… она должна была избавить меня от этого… обязана была подойти к моей проблеме прямо с самого…

Жан-Пьер осторожно положил трубку. Он смешал себе коктейль из водки и тоника и позвонил следующему в списке пациенту.

Какая-то женщина ответила по-французски.

– Могу я поговорить с доктором Карлом Джекобсом? – спросил Жан-Пьер.

– Доктор Джекобс в отпуске. Вы хотите оставить ему какое-нибудь сообщение?

– Вы не можете мне сказать, нет ли у доктора Джекобса каких-либо сведений о местонахождении его психотерапевта доктора Хильдегард Вольф? Когда доктор Джекобс вернется?

– Предполагается, что он вернется примерно через десять дней. Я передам ему ваш вопрос. К сожалению, ничем не могу вам помочь. О том, как связаться с доктором Вольф, уже спрашивал какой-то джентльмен по фамилии Уокер. Он видел фамилию доктора Джекобса на столе ее секретарши. По-видимому, это был один из пациентов доктора Вольф. Она уехала довольно неожиданно.

– Доктор Джекобc очень этим расстроен?

– О нет. Он скорее почувствовал облегчение. Доктор Джекобc сказал, что проведенных сеансов ему более чем достаточно.

Жан-Пьер оставил ей номер своего телефона.

Следующим в списке был доктор Херц. Тот самый пациент, о котором Доминик упомянула, что он очень нравился доктору Вольф. «Вдовец, – добавила она, – горюет из-за понесенной утраты».

По телефону доктора Херца никто не ответил. Жан-Пьер набрал номер миссис Уильям Хейн-Басби.

– Алло, слушаю, – ответила дама по-английски.

– С вами говорит друг доктора Хильдегард Вольф. Я слышал о вас как о близком ей человеке. Видите ли, я пытаюсь выяснить, где она сейчас.

– Да, я тоже хотела бы это знать. Я отношусь к доктору Вольф с глубоким уважением. Это неординарная личность. Вы знаете, ее методы обсуждаются многими учеными. У нее, видимо, была очень серьезная причина, заставившая ее внезапно уехать. Вы хорошо ее знаете?

– Она моя подруга. – Жан-Пьер почувствовал, что сказать это вполне уместно: ему понравился голос собеседницы.

– Хильдегард часто рассказывала мне о разных местах, где она останавливалась. Знаете, в Мадриде она жила в прелестной маленькой гостинице «Парадизо», а в Цюрихе она предпочитала «Зилах гастхоф», обыкновенный пансион. Она обожала останавливаться в таких местах, возможно, она и сейчас где-то там с друзьями.

– Она упоминала еще какие-нибудь отели? В Лондоне? В Брюсселе?

– Одно место в Лондоне, в районе Куинз-Гейт, а в Брюсселе – я не знаю названия – это было в каком-то захудалом районе, она ходила там в ресторан «Ля Мюль Парке». Надеюсь, вы скоро ее разыщете. Я без Хильдегард очень скучаю. Почему она уехала?

– Послушайте, – сказал Жан-Пьер, – я буду вам позванивать. А если вы что-нибудь узнаете, сообщите мне?

Он оставил даме номер своего телефона, затем позвонил Дику с Полом.

– Мы были потрясены, когда получили от нее записку. Всего несколько строк и чек. И хотя нам полностью заплачено, это, конечно, не помешает. Жан-Пьер, вы знаете, когда она возвращается? Она сказала об этом Оливии?

Оливия, горничная, которая обслуживала Жан-Пьера и Хильдегард, по-прежнему приходила убирать квартиру. Она была удивлена исчезновением Хильдегард, как и все остальные.

Жан-Пьер смотрел на клочок бумаги, где записал информацию, полученную от миссис Уильям Хейн-Басби. Эта женщина оказалась единственной, кто сообщил что-то конкретное. Она явно была и доверенным лицом Хильдегард, и ее пациенткой. Жан-Пьер поставил крестик против записи о гостинице «Парадизо» в Мадриде и вопросительный знак рядом со словами «гостиница в районе Куинз-Гейт в Лондоне». Конечно, нельзя было исключать и Брюссель.

Он снова набрал номер доктора Оскара Херца. На этот раз ему повезло больше.

– Доктор Херц? – переспросила по-английски женщина. – Мне кажется, он только что вошел. Не кладите трубку.

Наступившую паузу заполняли звуки известной с XVI века старинной песни «Зеленые рукава». Раздался щелчок, песня, допетая почти до конца, оборвалась, и прозвучал мужской голос:

– Доктор Херц слушает.

– Это Жан-Пьер Роже, компаньон Хильдегард Вольф. Вы, наверное, знаете, что она исчезла?

– Я сам ужасно обеспокоен.

– Если вы так обеспокоены, почему вы не позвонили мне? Вы ведь знаете, что мы жили вместе.

– Меня проинформировала Доминик, секретарь Хильдегард. Но что мы можем сделать?

– Доктор Херц, у вас с ней были особые… дружеские отношения. Она…

– Да-да. Я не был ее пациентом.

– Не были ее пациентом?

– Нет. Я был ее коллегой.

– Вы психиатр?

– Вернее, психолог. Хильдегард ведь не была теоретиком, она, в сущности, практик.

– Вы говорите о ней в прошедшем времени?

– Да, я говорю о ней в прошедшем времени.

– О Господи, что же, по-вашему, с ней случилось?

– Ничего не случилось. Она не такой человек, который становится жертвой обстоятельств, она сама ими управляет.

– Вы думаете, она бросила нас?

– Смею сказать, что это так.

– Ну, думаю, вы ошибаетесь. Я знаю ее лучше вас.

– Ее шантажировали.

– Знаю. Именно поэтому она и уехала. У вас нет никакого представления, куда именно?

– Следовало бы ожидать, что она вернется в свои родные места, в деревню под Нюрнбергом. Там такого везучего психотерапевта никто не обнаружит. И она будет вне опасности.

– Благодарю вас, доктор Херц.

Жан-Пьер налил себе еще водки и тоника. «Бесчувственный подонок, – решил он. – Следовало бы ожидать, что она…» Как будто сама Хильдегард не знает, чего ей ожидать и опасаться.

Жан-Пьер еще раз внимательно просмотрел записи, которые наспех сделал во время телефонных разговоров. Замечания миссис Уильям Хейн-Басби, возле которых он поставил крестик и вопросительный знак, были самыми разумными. Хотя и предположением доктора Херца не стоило пренебрегать. Помощники по дому, Дик и Пол, вероятно, что-то знали. Доктору Джекобсу, кем бы он ни был, пожалуй, известно больше, чем он захочет рассказать, но с ним сейчас нельзя связаться. Так что Жан-Пьер занялся поисками телефонов гостиницы «Парадизо» в Мадриде и названий гостиниц, больших и маленьких, в Брюсселе и лондонском районе Куйнз-Гейт.

Хильдегард лежала на застеленной кровати в номере лондонской гостиницы, зная, что за окном идет проливной дождь, который почему-то был намного противнее такого же сильного дождя в Париже. С годами у нее начала проявляться все большая склонность к научному подходу в анализе событий. И вовсе не потому, что Хильдегард опасалась этой парочки Луканов, не потому, что они оказывали на нее почти гипнотическое воздействие, привезла она с собой в забитых до отказа сумках на молнии дискеты и папки с материалами об обоих мужчинах и три книги о Лукане-убийце, его привычках и его друзьях.

Все документы были разложены рядом с ней на двуспальной кровати, в которой каждую проведенную в отеле «Мендервилль» ночь она ощущала себя такой одинокой. Здесь клинические истории болезни пациентов заменяли ей любовника.

Она поддерживала связь со своими помощниками в Париже, Диком и Полом. Да, Жан-Пьер звонит каждый день, чтобы узнать, не получил ли кто-то из них каких-либо известий.

– Нет, не беспокойтесь, мы не произнесли ни слова.

– Однажды позвонил мистер Уокер. Никто по имени Лукан не звонил.

– Жан-Пьер просто в отчаянии, Хильдегард, почему вы ему не позвоните?

– Я обязательно позвоню, – пообещала Хильдегард, – да-да, непременно позвоню. – «Рано или поздно я сделаю это», – подумала она.

Уокер-Лукан, как она мысленно его называла, однажды сказал ей:

– Вы знаете, в Англии меня официально считают умершим, хотя у многих есть большие сомнения в реальности моей смерти. Палата общин не может признать мою смерть. Иногда у меня возникает соблазн вернуться и бросить вызов суду. Я бы ссылался на то, что, формально являясь трупом, не могу быть судим.

– Из этого ничего не выйдет, – возразила Хильдегард. – Если вы действительно Лукан, вас будут судить за убийство.

– Вы так уверены?

– Да, уверена. И вы будете признаны виновным на основании всех имеющихся фактов.

– А вы, доктор Вольф? При всех имеющихся против вас фактах вас можно было бы судить за мошенничество?

– Да, – сказала Хильдегард.

– После всех прошедших лет?

– Конечно, после всех прошедших лет.

Подобные разговоры заставляли Хильдегард сомневаться в том, что он был самозванцем. Создавалось впечатление, что он присутствовал при совершении убийства.

Но когда она погружалась в эту тему, то же самое в некотором смысле происходило и с ней. И больше всего ее интересовал мир ощущений и чувств, предшествовавших решению Лукана – примерно целый месяц до самого события – убить свою жену. Хильдегард открыла один из своих блокнотов и прочитала:

Он ненавидел свою жену. Она предъявила веские возражения по его иску о предоставлении ему права опеки над детьми, оставив его с крупным долгом по оплате судебных издержек. К тому же его могли публично унизить, выставив напоказ тайные склонности сексуального садиста, получающего удовольствие от избиения жены. В его глазах жена Вероника не представляла никакой ценности, и с ее потерей можно было не считаться.

В соответствии со свидетельскими показаниями, в начале октября 1974 года он действительно сообщил одному своему другу о решении убить жену и о тщательно спланированных им мерах предосторожности. «Черта с два меня схватят», – сказал он приятелю (согласно суперинтенданту полиции Рансону, который проводил расследование преступления).

Через двадцать лет Рансон писал: «Я считаю, что ключ к раскрытию этого преступления не любовь к детям, о которой так много говорилось, а отсутствие денег, которые были проиграны в результате неудержимой страсти к карточной игре».

Он ненавидел свою жену. Она предъявила веские возражения по его иску о предоставлении ему права опеки над детьми, оставив его с крупным долгом по оплате судебных издержек. К тому же его могли публично унизить, выставив напоказ тайные склонности сексуального садиста, получающего удовольствие от избиения жены. В его глазах жена Вероника не представляла никакой ценности, и с ее потерей можно было не считаться.

В соответствии со свидетельскими показаниями, в начале октября 1974 года он действительно сообщил одному своему другу о решении убить жену и о тщательно спланированных им мерах предосторожности. «Черта с два меня схватят», – сказал он приятелю (согласно суперинтенданту полиции Рансону, который проводил расследование преступления).

Через двадцать лет Рансон писал: «Я считаю, что ключ к раскрытию этого преступления не любовь к детям, о которой так много говорилось, а отсутствие денег, которые были проиграны в результате неудержимой страсти к карточной игре».

На полях Хильдегард сделала пометку: «Я уверена, это очень близко к истине, если не сама истина. Другим мотивом была ненависть».

«Уокер, – написала далее Хильдегард, – может быть киллером, которого нанял Лукан, а Лаки – это сам Лукан. Или же наоборот. Но все факты против этого».

Лаки, по словам Уокера, действительно нуждался в лечении у психотерапевта. Вскоре после того как Уокер стал приходить на консультации, он сказал:

– Я слышу какие-то голоса.

Говоря об этом, он, по всей вероятности, имел в виду, что голоса слышит Лаки, и в равной мере обеспечивал защиту Лукану как действующему лицу при возможной конфронтации с законом. Стоит установить присутствие «голосов», и Лукан может быть признан недееспособным, а значит, судить его будет нельзя.

Но сумел ли бы он сам защищать свои интересы в суде? Лаки в большей мере готов к этому, чем Уокер, думала Хильдегард. Однако не было сомнений, что в предшествовавшие убийству недели граф Лукан переживал явное психическое расстройство. «Неудержимая страсть к карточной игре» – так сформулировал уважаемый полицейский чиновник главную причину его поступка. Однако эта страсть была лишь симптомом. Ненависть Лукана к жене приняла форму скрытого невроза, состояние обостряли бесчисленные письма из банков с настойчивыми требованиями погасить долги.

Хильдегард перелистала страницы отчета суперинтенданта. За год до совершения убийства извещения от банковских менеджеров приходили на имя Лукана ежедневно. Их текст напоминал фразы популярной песенки, что часто звучит в мюзик-холле:

23 октября 1973 года

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

К моему глубокому разочарованию, я не могу обнаружить ваш ответ на мое письмо от 10 октября относительно полученного вами кредита, числящегося на вашем счете…

23 октября 1973 года

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

К моему глубокому разочарованию, я не могу обнаружить ваш ответ на мое письмо от 10 октября относительно полученного вами кредита, числящегося на вашем счете…

А в декабре 1973 года, перед днем рождения, когда Лукану должно было исполниться тридцать девять лет, он получил такое послание:

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

Из моего последнего письма вы, несомненно, знаете, как я сожалею о том, что вы не связались со мной до сих пор, чтобы известить меня о том, какие меры принимаются по погашению взятой вами суммы, превышающей остаток средств на вашем счете в нашем банке…

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

Из моего последнего письма вы, несомненно, знаете, как я сожалею о том, что вы не связались со мной до сих пор, чтобы известить меня о том, какие меры принимаются по погашению взятой вами суммы, превышающей остаток средств на вашем счете в нашем банке…

Лукан выставил на аукцион «Кристи» фамильное серебро. Он прибег к помощи заимодавцев. На каком же этапе, раздумывала Хильдегард, он утратил связь с реальностью? В том, что это произошло, нет никаких сомнений. Потому что, даже если бы его план и прошел, даже если бы ему удалось убить жену, а не няню, он не смог бы избежать разоблачения. Было ли связано приближение его сорокового дня рождения с потрясением, вызванным открытием, что, дожив почти до сорока лет, он оказался неудачником, банкротом? Могло ли это привести к потере чувства реальности? Во второй половине двадцатого века унаследованный титул графа не имел особого веса. Будучи лишь символом, он не имел ничего общего с какими-либо другими социально значимыми фактами, особенно в случае Лукана, когда семейная собственность была невелика, отсутствовали дом и земля, а также деньги. По сути, он принадлежал к среднему классу, сохраняя в своем сознании претензии на принадлежность к высшему сословию.

«У него должно было бы быть какое-то занятие, какая-то профессия, – решила Хильдегард. – Профессиональный игрок – это же безумие! Быть графом и только – полное безумие. Да, ему нужна была помощь психотерапевта. И сейчас нужна. Я нужна ему».

Записи Хильдегард были основаны, во-первых, на опубликованных фактах и, во-вторых, на рассказах самого Лукана.

Лукан был женат одиннадцать лет, когда в ту ночь на Лоуэр-Белгрейв-стрит произошло убийство няни и зверское нападение на его жену. Он жил отдельно от жены. Потерял право опеки над детьми. В какой-то степени лишился рассудка. При дознании жюри присяжных объявило причиной смерти няни «убийство, совершенное лордом Луканом». Это не был вердикт, вынесенный судом, однако при наличии известных фактов невозможно представить, что какое-либо другое жюри признало бы его невиновным. Трудно поверить, что его друзья и родные действительно считали его невиновным, ведь они располагали теми же фактами. Публично заявить о своей невиновности было самым простым, что он мог сделать. Он должен был только явиться в суд и, изложив свою версию произошедшего, помочь следствию. Если он не совершал этого преступления, несомненно, обнаружились бы какие-то факты, неизвестные полиции. Его окровавленная жена прибежала в находившийся поблизости паб, откуда ее увезли в госпиталь. По ее словам, раны были нанесены ей лордом Луканом, и полиция поверила ей. При таком множестве улик у детективов были все основания верить ей.

Если бы Хильдегард только читала о Лукане и никогда не встречалась с этим человеком, она бы предположила, что он, подобно многим одержимым всепоглощающей страстью к картам, был абсолютным идиотом.

Однако тот Лаки Лукан, которого она знала, и Уокер-Лукан, которого она тоже знала, не были глупы. Постоянное бегство от правосудия должно было бы привести к усилению умственной деятельности Лукана. Хильдегард сознавала, что у Лаки были и связанные с психикой проблемы. Уокера она скорее рассматривала как обыкновенного преступника. Она помнила громкий смех Лукана, когда он сделал одно из своих шутливых замечаний. Этот смех заполнил, казалось, весь ее кабинет. В ответ же на ее осторожные остроты он лишь улыбался, его как будто беспокоила мысль о потере времени, за которое он заплатил. Уокер же, хотя у него всегда была на лице улыбка, смеялся редко, а если и смеялся, то это было отрывистое и циничное «ха-ха».

Уокер сказал, что он слышит голоса. Что же они ему говорили?

– Что Лаки строит планы убить меня.

– Но вы же не поверили этим голосам, иначе не пришли бы ко мне на консультацию.

– На самом деле был только один голос.

– Мужской или женский?

– Женский. Мне кажется, это был голос убитой девушки, Сандры Риветт.

На полях страницы, где записала эту беседу, Хильдегард сделала пометку: «Возможно, никакого голоса не было. Возм., Уокер намеревается убить Лаки и прикидывается шизофреником на тот случай, если его изобличат. Это возможно, но потенциально возм. все, что угодно».

Далее следовала приписка: «Кто финансирует этих людей? Кто помог Лукану в первую очередь? Кто сейчас выступает в роли его пособников и подстрекателей? Где-то у него явно есть друзья».

Что касается исчезновения седьмого графа Лукана, общество было скорее мистифицировано, чем возмущено. Чем больше о нем говорили, рассказывая об образе жизни графа на средства друзей, тем меньше его понимали. То, что Лукан уклоняется от правосудия, вторично, главное в нем – это тайна. И тайной был не только вопрос о том, как ему удалось скрыться, куда он бежал, как он жил и жив ли до сих пор. Существовала тайна еще более важная – каков он был, что чувствовал, какие мысли одолевали его и в итоге заставили поверить, что, осуществив свой план, он избежит наказания? Какие детективные романы читал этот человек? Какая призрачная и незрелая культура оказала на него влияние и сформировала его? Он, конечно, верил, что его план убить жену был отлично проработан. Но даже если бы няня взяла выходной, даже если бы он лишил жизни графиню, его план был так же ненадежен, как мешок для почты, из которого сочилась кровь несчастной Сандры Риветт.

ГЛАВА 12

По собственному опыту лжестигматика Хильдегард знала, что кровь, стоит ей только пойти, распространяется повсюду. Она течет, прилипает, слишком яркая, она кричит о себе или собирается в темные густые лужицы. Уж если кровь пошла, она не может оставаться неподвижной.

Подобное описание, которое дал Лаки, говоря о крови на своих брюках, крови, сочившейся из почтового мешка, склонило Хильдегард к мысли о том, что он действительно был тем Луканом, который разыскивается за убийство.

Уокер же очень неохотно описывал сцену убийства. Он сказал Хильдегард: да, это его рук дело – и даже пустился в описание некоторых неоднократно публиковавшихся деталей. Рассказ Уокера порой удивительно напоминал колонку воскресного издания какого-нибудь таблоида:

– На той стадии я считал вполне уместным освободиться от жены, к которой испытывал ненависть. Она получила право опеки над моими детьми. Один ваш, доктор Вольф, жалкий коллега по профессии дал в суде показания в ее пользу. Я потерял своих детей. Мне разрешили – только представьте себе! – видеть их два раза в месяц. Я мог бы продать дом на Лоуэр-Белгрейв-стрит, чтобы частично расплатиться с долгами. Она была сумасшедшей, но суд не захотел этого признать.

– Расскажите мне об этом убийстве.

– О чем еще рассказывать? Это было убийство, как любое другое убийство.

Возможно, это были слова наемного убийцы. Может так, а может и нет. Тем не менее Хильдегард сделала в своих записях пометку, что это едва ли рассказ киллера. Судя по холодности и безжалостному равнодушию, так описать все мог бы хорошо известный своим циничным и расчетливым умом Лукан.

И за всем этим, конечно, стоял шантаж. Шантаж прочно связывал Лукана и Уокера, причем шантажистом был, по всей вероятности, Уокер. Теперь они оба шантажировали ее: им нужны были деньги. Что же еще им было нужно? Может быть, советы и утешения психотерапевта? Да, по всей вероятности, это тоже. И возможно, они рассчитывали, что сочувствующий им психотерапевт даст показания в их пользу в случае суда.

На судебном разбирательстве обстоятельств смерти Сандры Риветт свидетельница, последней видевшая Лукана после убийства, заявила, будто Лукан сказал ей, что какой-то проникший в дом неизвестный напал на его жену и, по-видимому, убил няню, а сам он в тот момент случайно проходил мимо и бросился на помощь. По словам этой свидетельницы, у нее сложилось впечатление, что «вид крови вызвал у него тошноту и он не смог близко подойти к мешку».

Отлично, Лаки тошнило! Рассказ о Хильдегард, тоже истекавшей кровью, по-видимому, напомнил еще о его тошноте.

– Вы покрывали ладони, бок и ступни своей менструальной кровью, доктор Вольф.

Он позволил себе смелость выступить с таким заявлением, тошнило его или нет. Он произнес это почти доверительным тоном, словно желая сказать: мы вместе в этом кровавом бизнесе.

Уокер же просто намекнул:

– В связи с вашим прошлым как мне называть вас: Хильдегард Вольф или Беатой Паппенхейм?

Когда Лаки впервые вошел в ее кабинет, Хильдегард сразу бросилось в глаза его сходство с пациентом, назвавшимся Уокером. Их нельзя было спутать, но они могли быть братьями. И конечно, оба напоминали поседевшего и состарившегося Лукана. Его фотографии, сделанные в тридцатидевятилетнем возрасте, смотрели со страниц многочисленных книг и газет, из года в год писавших о нем после его исчезновения в 1974 году. Был ли настоящий Лукан мертв, как многие утверждали? Если нет, на какие средства он жил? Уокер ни разу не упомянул, что он встречается с друзьями Лукана. Обычно это делал Лаки, который периодически забирал деньги, оставленные в определенных местах определенными людьми – его богатыми друзьями. Друзья! Как могли они обмануться, если когда-то знали Лукана?

– Все очень просто, – объяснил Уокер. – Они предполагают, что Лукан сделал пластическую операцию. И они правы. Ваш другой пациент, Лукан – самозванец, доктор Вольф. Но именно он ездит получать деньги, как вы можете себе представить.

– И вы работаете вместе.

– Конечно. Если бы одного из нас схватили, это непременно оказался бы тот, другой, а не настоящий исчезнувший Лукан.

– А ваши голоса? Не могут ли у ваших друзей возникнуть подозрения из-за голоса?

– Известно, что Лукан – человек музыкальный. Мы скорректировали наши голоса. Кроме того, люди часто считают, что голос меняется.

Много лет назад был произведен арест: Лукан обнаружен в Австралии! Действительно, подозреваемый оказался в списке разыскиваемых полицией пропавших без вести людей; но это был не Лукан. Также до сих пор не был доказан и особенно интересующий Хильдегард вопрос: был ли это Уокер или Лаки. Она обладала природной склонностью трезво подходить к фактам объективной реальности. Для нее каждый из этих двух Луканов представлял интерес «просто как некий объект, мошенник… живой труп», как давно сказал о ком-то Шекспир.

Что касается манер и речи, оба, и Лаки и Уокер, по мнению Хильдегард, ориентировались на Лукана как на исторический персонаж. Их методы подражания были довольно просты по той элементарной причине, что реальный Лукан был абсолютным занудой, неким шаблоном джентльмена с множеством воспоминаний, очень и очень похожих на воспоминания любого другого человека его происхождения и образования. Он ни разу не высказал ни одной оригинальной мысли. Все, на что он оказался способен, – так это разработать план и попытаться убить жену. Это был чрезвычайно средний по уму человек, каких множество. При поверхностном знании прошлой жизни такого человека, как Лукан, при соответствующем росте и телосложении нетрудно изобразить персонаж, который был бы абсолютно узнаваем. О, Лукан, Лукан, вы – твердый орешек!

Дождь уже перестал. Хильдегард убрала свои записи. Ей очень не хватало Жан-Пьера, и она огорчалась, что не может общаться с ним хотя бы по электронной почте. Конечно, он разыскивает ее, возможно, сумеет найти. Но она не верила в его способность противостоять обоим Луканам. Жан-Пьер не мог хитрить и лицемерить, а оба Лукана – это двойной вызов. Рано или поздно она все же позвонит ему.

ГЛАВА 13

У Уокера было совершенно определенное представление о том, каким должен быть джентльмен. Он прилежно изучал Лаки Лукана все десять лет, с тех пор как графа объявили в розыск. Он усвоил большинство идей столетней давности – какими они были у Лукана – и, следовательно, его предельно искаженное представление о джентльмене. Вздорность таких представлений отмечали еще гвардейцы, служившие с ним вместе в Колдстримском гвардейском полку. Там Лукан от первого и до последнего дня изображал графа, превосходя в этом занятии всех других графов, существовавших во всей истории Англии. Представление Уокера о джентльмене еще более искажалось под влиянием характера Лукана. Лукан был, по сути дела, прирожденным негодяем и неудачником. Как человек он был эгоистичен, как представитель знати самонадеян и занят только собой. Маска высокомерия, хоть это и странно, была у Лукана любимым способом самовыражения. Как настойчиво утверждали члены его семьи, главными чертами их беглого родственника были «доблесть и честь». На самом деле ни то ни другое никак не соответствовало его истинным качествам, но Уокер, не принадлежащий к знати джентльмен-любитель, старательно копировал и выставлял напоказ именно эти воображаемые достоинства Лукана. Ему казалось, что он был идеальным doppelganger графа, его двойником, его вторым «я».

С годами, с той поры когда они встретились в Мексике, внешнее сходство с Луканом у Уокера усилилось. У них был один рост – шесть футов с небольшим. И еще странная, похожая на дыню, голова. «Вытянутая», – сказал о голове Лукана один из его знакомых. Такая же была у Уокера. Оба были смуглыми. Отличались только отдельные черты лица. Позднее, после пластической операции, и это различие постепенно сгладилось, так что теперь понять, кто есть кто, было довольно трудно. Лукан, однако, обладал определенным шармом, не столь большим, но достаточным, чтобы нравиться и считаться обаятельным. Уокер был этого лишен и постоянно пребывал в растерянности, не зная, как этого достигнуть. Очарование Лукана было чем-то неуловимым, но вызывало к нему симпатию. Что касается их характеров, то оба имели склонность к проявлению холодного безразличия. В этом плане у Лаки и Уокера никогда не наблюдалось дисгармонии.

Уокер попал в поле зрения Лукана на ранчо в Мексике, одном из многочисленных мест, где после своего исчезновения Лукан находил убежище. Владелец ранчо, приземистый коренастый мексиканец, был его старым приятелем – они вместе играли на скачках. Жена его – прежде работавшая актрисой в Боливии, а теперь находившаяся на заслуженном отдыхе – была погружена в жизнь, посвященную сохранению своей удивительной красоты и нарядам, которые она почти непрерывно меняла и которые постоянно были свежими и отменно отглаженными.

– Удивительно, – как-то заметила она, – насколько Уокер на вас похож. Вчера вечером, когда он шел по дорожке к дому, я подумала, что это вы.

– Странно, – сказал хозяин, – я тоже так подумал.

Прошло два месяца, и Лукану было уже пора двигаться дальше, к своему очередному пособнику и подстрекателю.

– Я дам вам Уокера, – сказал добряк мексиканец. – Берите его с собой. Он будет вам полезен.

Уокер был дворецким и лакеем, а также главным грумом (жизнь на ранчо была построена на иерархической основе).

– Не знаю, – возразила его жена, – как я смогу обходиться без Уокера.

– Я отдаю его Лукану, – небрежно бросил муж, словно преподносил графу серебряное блюдо.

– Что мне с ним делать? – недоумевал Лукан, довольно медленно соображавший.

– Он может пригодиться в тысяче самых разных случаев, – сказал всезнающий, многоопытный владелец ранчо. – При необходимости может заменить вас при аресте. Его только надо немного подготовить, сделать еще более похожим на вас, научить говорить, как вы.

– Он очень умный, – добавила жена.

– Если б он был очень умным, – произнес мудрый темнокожий друг, – то не работал бы на нас. Однако он поступит так, как я скажу. Кроме того, – добавил он устало, – я, конечно, положу ему вознаграждение. Я отдаю его Лукану. Подправьте ему подбородок, Лукан, и немного выпрямите нос. Он будет полной вашей копией.

Это было десять лет назад. Уокеру не приходилось совершать частых поездок в Мексику за щедрыми дарами бывшего хозяина. В отличие от Лукана он ничем не рисковал, на законном основании получая деньги банковскими переводами. Как Уокера его никто не разыскивал, хотя как Лукан он несколько раз попадал под подозрение. Это его, принимая за Лукана, видели в прибрежных кафе многих стран мира. Он был секретарем спортивного клуба в Сиднее, и там его заметили. Потом стал инструктором по верховой езде в Лозанне – ему вновь пришлось бежать. Интерпол никогда за ним не успевал, а если бы и успел, ничего страшного не произошло бы, он, в конце концов, действительно был Уокером, с паспортом и свидетельством о рождении на имя Уокера, с группой крови, отличной от группы крови Лукана. Граф же тем временем находился где-то еще, то разъезжая по экзотическим местам, то проводя время в парках при гостиницах. Он, к великому своему сожалению, обходил стороной казино, где, он знал, его непременно будут искать.

Мексиканец не был его единственным патроном, но он был самым богатым. Когда в 1998 году он умер, у Лукана осталось всего двое верных друзей. Бывшая актриса, теперь вдова, без всяких объяснений прекратила выплату регулярного пособия Уокеру и подачек Лукану. Лукан и Уокер отправились в Париж.

Голос Уокера всегда внушал беспокойство Лукану. Уокер приобрел немного мягкий, сочный выговор, характерный для речи Лукана, но все же в нем было что-то не то. Лукан знал, что если внешность Уокера скорее всего не вызвала бы подозрений у его старых друзей – они помнили его таким, каким он был двадцать лет назад, – то голос мог его выдать. Так что до сих пор за получением денег он предпочитал ездить сам.

А денег у них становилось все меньше. Уокер дал ясно понять Лукану, чтобы тот и не надеялся, что они расстанутся, – этого не будет никогда.

К тому времени, когда они нашли Хильдегард и раскопали ее прошлое, она нужна была им гораздо больше как психотерапевт, чем как источник денежных средств.

Уокер позвонил Лукану, который находился в Шотландии, в поездке за деньгами.

– Не вздумайте там остаться, – предупредил он, – возвращайтесь в Париж. Вы нужны мне здесь.

Лукан ответил:

– Хорошо, я еду в Париж.

По сути дела, ему некуда было больше деваться. Он ненавидел Уокера, но избавиться от него было невозможно. Теперь он начал лучше понимать Уокера, которому было известно о нем самом много, слишком много из книг и статей, где исследовалась каждая деталь его прошлой жизни.

Уокер и Лукан, Лукан и Уокер – им суждено было быть вместе.

Уокер, со своей стороны, уже с трудом мог выносить вид дынеобразной головы Лукана, точно такой же, как и у него.

Между ними, однако, была громадная разница, и оба об этом знали. Лукан был убийца, а Уокер – нет.

Лаки Лукан верил в судьбу. Провидению было угодно, чтобы он стал графом. А его жене судьба предназначила умереть – так выходило по его безумным расчетам. Это было безумие игрока. Последние два месяца перед покушением Лукан вел себя по отношению к ней вполне корректно, даже, как сообщалось, был с ней нежен. Он считал, что ей суждено умереть, и ни на секунду не задумывался над тем, что эта перспектива была плодом его собственных расчетов и планов. Ход событий диктовали его «нужды». Ему были нужны деньги, которые поступили бы от продажи дома, где она жила. Ему была нужна смерть жены. По его мнению, это и была судьба.

Теперь совместная жизнь с Уокером тоже казалась ему велением судьбы. Однако возникала новая «нужда», еще более острая. Старые друзья умирали, их становилось все меньше. Судьба требовала освободиться от Уокера, и освободиться как можно скорее. Граф должен опередить Уокера, прежде чем тот решит, что умереть должен он, Лукан.

Возвращаясь на самолете в Париж, Лукан начал обдумывать детали избавления от Уокера. В игорном доме жизни Уокер казался Лукану картой, которой следовало пойти, причем не тузом, а просто картой. Это была ситуация, в которой Лукан чувствовал себя уверенно. Он был так же уверен в себе и своей безнаказанности, когда задумал убить жену. Это была уверенность карточного игрока. Его вера в судьбу затмевала непреложный и хорошо известный факт: игрок остается в проигрыше, а букмекер, крупье и все остальные, кем бы они ни были, в конечном счете всегда выигрывают. Уокер был картой, которую следовало разыграть, и у графа и в мыслях не было намерения благородно поделиться с двойником последней собранной данью, неожиданным наследством. Недавно свалившаяся на него удача вполне может оказаться последней – ничего не поделаешь, такое сейчас время.

Уокер должен исчезнуть.

Стюардесса принесла Лукану стакан, бутылочку безвкусной минеральной воды «Виши» и еще более миниатюрную бутылочку «Джонни Уокера», которую Лукан, прежде чем открыть, с некоторым презрением повертел в руках. Вскоре стюардесса вернулась и предложила ему завернутую в тонкую пленку еду, от которой он отказался.

Уокер должен исчезнуть, умереть, испариться.

По привычке Лукан был в очках с тонированными стеклами. Его контактные линзы грязно-бурого цвета, скрывающие голубой цвет глаз, были подобраны с учетом его зрения. Он летел бизнес-классом и сидел в кресле у прохода, как всегда предпочитал. Это создавало ощущение возможности быстрого бегства, даже в самолете. За двадцать пять лет его страх не стал меньше. Никакие годы не в состоянии его прогнать. Если бы граф предстал перед судом и был признан виновным по двум выдвинутым против него обвинениям, теперь, по крайней мере последние десять лет, он был бы уже свободным человеком. Он отдавал себе в этом отчет, но над такой возможностью никогда не задумывался. Вопрос о том, чтобы предстать перед судом, не мог даже возникнуть. Он был седьмой граф Лукан и до сих пор не привык к тому пренебрежительному отношению, часто презрению, с которым его поносили в прессе люди, равные ему по положению. Никто из аристократов, даже те, с кем он учился в школе или служил в гвардейском полку, не выступили в его защиту. Помимо самых ближайших родственников, что было понятно, только его друзья-картежники и менее знатные приятели заявили, что они в ужасе от того положения, в которое он попал. Это было самое большее, на что они оказались способны.

По привычке Лукан изучал – с большим, чем у обычного пассажира, любопытством – других летевших в самолете людей. Рядом с ним сидела девушка с длинными волосами, в которых выделялись крашеные пряди. Она читала «Ньюсуик», отщипывая маленькие кусочки от булочки, лежавшей на подносе. Да, она могла быть детективом. Интересно, перестала полиция его разыскивать или нет? Он никогда не был в этом уверен. Эта поездка в Англию вполне может оказаться последней. При современных технологиях получение денег прежним путем становилось слишком опасным, да и сами суммы были скудными. Он достал книжку в мягком переплете. Двадцать пять лет в самолетах и автобусах доставал он книжки в бумажных переплетах и никогда не забывал переворачивать страницы, даже если исподволь и оглядывал окружающих. Страх, постоянный страх. Лукан считал, что не заслужил такой судьбы. В конце концов, он же не убил свою жену. Всего лишь прикончил девушку, залившую все вокруг кровью. Граф перевернул страницу и вздохнул. Его соседка, продолжая жевать, все еще читала журнал.

Слева от Лукана, на другой стороне прохода сидели двое мужчин, один – постарше, другой – довольно молодой. Они были заняты своими напитками и разговаривали тихо, но довольно внятно. Лукан не выносил гомосексуалистов. Больше всего его возмущало в них то, что, по его мнению, было сентиментальностью. Никакой мужской твердости, никакого почтения к судьбе и никакого представления о том, что предопределенное свыше должно быть совершено, например убийство. Он, конечно, сделал ошибку, но на то была воля судьбы. Так легли карты.

Один сидевший через проход мужчина был лет пятидесяти, другой – лет двадцати пяти. У старшего были длинные, до плеч, волосы. Молодой же был коротко пострижен, в ухе у него висела серебряная серьга. Они обсуждали какой-то фильм. (Давно миновали дни, когда Лукану случалось подслушать, сидя за столиком в кафе, в автобусе или где-то еще, когда говорили о нем.)

– Все было слишком очевидно с самого начала, – говорил мужчина. – Оставалось только сидеть и дожидаться конца.

– Мне показалось, что сцены, где есть секс, довольно крутые, – заметил парень.

– Да? А мне они показались неестественными. Они даже не снимали трусов.

К ним подошла стюардесса с подносами, и они молча принялись за еду.

Вдруг в кресле впереди них – по другую сторону прохода и наискосок от Лукана – словно электрическая искра сверкнуло слово «Лукан», такое отчетливое среди невнятного разговора. Там сидел лысый мужчина лет шестидесяти и хорошенькая белокурая женщина лет тридцати. Лукан расстегнул ремень безопасности, встал и сделал несколько шагов вперед по проходу, чтобы с высоты своего роста в шесть футов и два дюйма получше их рассмотреть. На столике перед ними лежало множество газетных вырезок. Да, это были старые вырезки, некоторые из далекого прошлого, и все – о нем.

Лукан прошел в туалет, вернулся и снова занял свое место. К этому времени парочка уже убрала все бумаги и занялась едой, демонстрируя завидный аппетит.

Боже правый! Да это же Джо Марри! Или все-таки не он? Да, он сейчас должен быть как раз в этом возрасте. Конечно, это тот самый Джо, который был в монастыре Святого Колумбы со своей подружкой, дочерью Марии Туикнем. Это они ехали за ним с севера до самых ворот, где так удачно подвернулась свадьба. Конечно, это были они. Эмброс сказал, что дал им вырезки. Чертов идиот! Лукан уставился в свою книгу, переворачивая страницы с положенными интервалами.

У графа была с собой лишь ручная кладь. Как только самолет совершил посадку и пассажирам разрешили встать, он пробился к багажному отделению и разыскал свою сумку. Он торопился.

– Странно, – сказал Джо, обращаясь к Лейси, когда они продвигались к выходу, – стоит только сосредоточиться, так обязательно кажется, что я вижу Лукана. Готов поклясться, что вон тот высокий мужчина в темных очках, впереди тех трех пассажиров, похож на графа. Но конечно…

Лейси пришлось привстать на цыпочки, но толпа людей, достававших свои вещи, была слишком велика, и она не могла увидеть человека, похожего на Лукана. Ей удалось рассмотреть лишь нескольких высоких мужчин и женщин. Один мужчина был в темных очках, но, как только поставил на пол свою сумку, он снял их и положил в нагрудный карман. Вряд ли так поступил бы Лукан, желая остаться неузнанным.

Лукан уже сидел в идущем в центр Парижа автобусе, когда Джо и Лейси сняли свои вещи с двигавшейся по кругу багажной ленты. И только тогда Джо вдруг признался:

– Знаешь, Лейси, я убежден, этот человек в темных очках был Лукан. На какой-то миг наши взгляды встретились – знаешь, как это бывает. Он наверняка узнал меня. Да и я узнал его. Я действительно узнал его. Но слишком поздно, вот старый дурак!

– Мы могли бы задержать его прямо там, в самолете, – сказала Лейси. – У капитана есть такое право.

– Мне не очень хотелось бы обращаться к капитану. А если бы мы ошиблись?

– Но разве ты не уверен?

– В сущности, да, уверен. Трудно сказать, как следовало поступить.

– О, Джо, – вздохнула она, поднимая свой чемодан и собираясь уйти, – а я-то думала, ты хочешь мне помочь.

– Я хочу помочь. – Он оглядел заполненный людьми зал. – Лукан, конечно, уехал. Уехал. Но возможно, мы найдем его в Париже. Ведь теперь мы почти уверены, что он сейчас в Париже.

– Да-а, в Париже, – протянула Лейси. – Пойдем возьмем такси.

ГЛАВА 14

В своей огромной загроможденной шкафами мастерской Жан-Пьер чинил граммофон, выпущенный в начале XX века, для заказчика, у которого было больше денег, чем здравого смысла, когда в стеклянную дверь позвонил чернокожий молодой человек. Находясь в мастерской, Жан-Пьер обычно держал дверь запертой, но с поднятыми жалюзи, – район славился разгулом бандитизма. Решив, что намерения посетителя явно мирные, Жан-Пьер открыл дверь.

– Мы с вами говорили по телефону, – сказал высокий молодой человек по-английски. – Я доктор Карл Кей Джекобс, пациент доктора Хильдегард Вольф. Вы разбудили меня своим звонком.

– Я знаю. Вы еще сказали, что вам надоела Хильдегард или нечто в таком роде. Вы получили от нее какие-нибудь известия? – Жан-Пьер убрал груду старых журналов и каталогов со стула и ногой подтолкнул его к доктору Джекобсу. – Присаживайтесь.

Сам он сел напротив на расшатанный табурет.

– С меня достаточно, – заявил Джекобс. – Она постоянно говорит только о себе, расспрашивает о культе вуду в Конго, о всяких знахарях и колдунах. Я сыт по горло ее вопросами. Адрес вашей мастерской дала мне консьержка с улицы Драгон.

– Вы сказали «достаточно», но все-таки пришли сюда. Зачем? – спросил Жан-Пьер.

– Что вы хотите знать?

– А вы?

– Я хочу знать, где она, – процедил Карл Джекобс. – Мне рекомендовали проконсультироваться у нее, но все, что она сделала, – это проконсультировалась со мной. А затем исчезла.

– Это ее метод.

– Она не только задает мне вопросы, но еще и оскорбляет. Она хочет унизить меня, постоянно напоминая о моем происхождении. Да, я родом из Центральной Африки, но это не означает, что я только что выбрался из джунглей. Как обстоит дело с колдунами вуду, знахарями, лечащими заговорами? – вот о чем постоянно спрашивает она. Почему я должен знать о каких-то знахарях, о всех этих мошенниках? Я доктор медицины. У меня диплом Кембриджского университета.

– Где вы работаете? – спросил Жан-Пьер.

– В частной клинике, к северу от Версаля. Живу неподалеку от района Марэ. Туда и обратно езжу на автобусе, иногда на метро, делая пересадку. Какое отношение я имею к чудесным исцелениям в джунглях и к кровавым обрядам?

– Кровавым обрядам?

– Да, кровь в этих обрядах играет важную роль. Почему она об этом допытывается?

– Этот вопрос вам следует задать ей, – пожал плечами Жан-Пьер. – Я же могу предложить вам чашку растворимого кофе или бокал вина.

– Лучше бокал вина.

– Я знаю, – сказал Жан-Пьер, наливая красное вино в два бокала, – что Хильдегард интересуется суевериями.

– Да, но почему она должна интересоваться ими за мой счет? Я оплатил ей эти сеансы. У меня есть свои проблемы.

– Знаете, у психотерапевтов свои методы…

– Но я заплатил ей за советы мне!

– Женщины всегда обходятся дорого, – усмехнулся Жан-Пьер. – Послушайте, скажу вам откровенно: я пытаюсь найти ее. У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?

– В Лондоне.

– Почему вы так считаете?

– Я бы отправился именно туда, если бы захотел скрыться.

– Но отчего вы решили, что она хочет скрыться?

Карл Джекобс был аккуратно одет, на нем был темный деловой костюм, голубая рубашка с белым воротничком и серый в полоску галстук с темно-синими крапинками. Он сидел, вытянув вперед свои длинные ноги. Прирожденный атлет.

Жан-Пьер снова обратился к нему:

– Почему она должна скрываться?

– Она проявляла самый неподдельный интерес к вудуистам, к культам, связанным с кровопролитием, и всяким мошенническим мистификациям. Я полагаю, в этом было, возможно, что-то личное. Она могла быть связана с кем-то, кто этим занимался.

– Вы что-нибудь знаете, доктор Джекобс, о подобной практике?

– Называйте меня просто Карл. Полное имя и фамилия – Карл Канзия Джекобс. Мой отец умер, он был судьей. Моя мать жива. Она очень известный в Канзии человек.

– А Канзия, это где?

– Канзия – независимая территория в Центральной Африке, немного севернее экватора.

– Но там, наверное, уже не практикуется ни знахарство, ни какие-либо мистификации? – рискнул спросить Жан-Пьер.

– Только неофициально. Но я кое о чем знаю. Мой дед Делиху еще остается там верховным вождем. Мой дядя, его уже нет в живых, отправлял культы вуду. Он, конечно, был из тех, кого вы называете колдунами-знахарями. Он делал великое дело с помощью ритуалов, тотемов и трав и, конечно, верований в ужасное. Верования играют огромную роль. Я медик и могу подтвердить, что такие, как он, знахари и колдуны способны исцелять. Однако существует, конечно, и масса всяких бессмысленностей, неоправданных суеверий и обманы, о которых вы говорите. Все дело, Жан-Пьер, в установлении некой разделительной черты. И доктора Вольф особенно интересовал этот аспект – вопрос об ответственности мнимого знахаря. Я лично считаю, что согласиться с ней было бы предательством по отношению к научным методам, но все же… Она говорила, что если происходит исцеление, то не имеет значение, произошло ли оно в результате какого-то чуда или нет. Почему знахарь должен подвергаться гонениям или по крайней мере обвинениям, если он действительно лечит? Такой вопрос она мне задавала. Я сказал ей: нет, не должен. Я сказал ей, что нет и не должно быть никакой вины. Но все эти беседы велись за счет моего времени. Я оплачивал такие сеансы.

– Может, я смогу от ее имени компенсировать вам затраченные суммы?

– Безусловно, нет.

– Но ведь с Хильдегард всегда стоит поговорить, верно? Если не стоит, то зачем вы сюда пришли?

– В ней есть что-то колдовское. Она притягивает к себе, – мрачно признался Карл Джекобс.

Жан-Пьер спросил, не возражает ли Карл, если они будут поддерживать связь, и заверил его, что, как только Хильдегард вернется, а она, конечно, вернется, он проследит за тем, чтобы она оказала ему помощь, поскольку деньги уже уплачены.

– Если у вас появятся какие-то другие мысли или что-то подскажет интуиция относительно того, куда она уехала, – попросил Жан-Пьер, – сразу позвоните мне. Я намерен вернуть ее обратно. Уже больше пяти лет она моя подруга и спутница, и я не могу жить без нее. Может, она действительно в Лондоне. Я это проверю.

Когда Карл Джекобс ушел, Жан-Пьер достал из кармана листок, на котором записывал все ответы пациентов Хильдегард на его вопросы. Возле фамилии доктора Карла Кей Джекобса он сделал пометку – «перспективно». Затем снова прошелся по всему списку. В равной степени «перспективным» был ответ только возле одной фамилии – миссис Уильям Хейн-Басби.

Мадрид, «Парадизо». Звонки туда не дали никаких результатов.

«Зилах гастхоф». Множество пансионов соответствовали имевшемуся у него описанию. Но ни в одном из них Хильдегард не было. Оставался Лондон. «Я отправился бы именно туда», – сказал Джекобс не вызывающим сомнения тоном. «Лондон, Куинз-Гейт…» – предположила миссис Хейн-Басби.

Жан-Пьер решил разыскать в справочнике адреса всех гостиниц и пансионов в районе Куинз-Гейт в Лондоне. На часах было только пять тридцать, но он решил закончить работу.

ГЛАВА 15

Хильдегард, лежа в ванне, пыталась найти причину несколько тревожного и неприятного чувства, которое не покидало ее весь день. Уже шесть тридцать вечера. Самым замечательным в этой унылой гостинице было постоянное наличие по-настоящему горячей воды. Хильдегард часто пользовалась этим – горячая ванна создавала ощущение покоя. Чем была вызвана ее тревога? Она ушла из гостиницы утром, в десять часов, села на автобус, идущий к Марбл-Арч. Потом она не спеша прошлась по большим универсальным магазинам на Оксфорд-стрит. Она не привезла с собой никаких вещей, и теперь ей не во что было переодеться. В это утро она купила шерстяной жакет, пару замшевых сапожек, четыре пары нейлоновых колготок, коричневые джинсы, коричневую же блузку из хлопка и флакон английской туалетной воды под названием «Амурз де будуар». Туалетная вода. В этот день, проходя вдоль бесконечных витрин больших магазинов, Хильдегард вспомнила студенческие дни, когда ей еле-еле хватало на жизнь. Тогда она в свободное от занятий время работала в большом универсальном магазине в Мюнхене. В отделе парфюмерии и косметики одного из универмагов Хильдегард остановилась, чтобы понюхать пробные образчики туалетной воды, которые предлагала молодая женщина. Хильдегард показалось, что продавщица как-то странно посмотрела на нее, отвернулась, затем снова посмотрела и снова отвела взгляд. Мысли Хильдегард перенеслись в магазин ее юности. Как раз в отделе косметики молоденькая продавщица случайно подала ей мысль о стигматах. Эта косметичка, Урсула, делала макияж, совершенно преображая самые обычные лица. Ее работа привела Хильдегард в восторг. Однажды Урсула сделала романтический шрам на левой щеке молодого человека, который радостно заявил, что теперь он будет говорить, что участвовал в дуэли.

Вскоре Урсула стала изображать глубокие фальшивые впадины на ладонях Хильдегард. Хильдегард – тогда достигшая вершины успеха Беата Паппенхейм – во время менструаций всегда приглашала к себе Урсулу, которая, поработав над «пятью ранами», делала их настолько естественными, что на снимках они выглядели весьма впечатляюще.

Не была ли молодая женщина в магазине на Оксфорд-стрит той самой Урсулой? Во всяком случае, она была невероятно похожа на нее, и опять же эти взгляды украдкой… «Узнала ли она меня?» – думала Хильдегард.

И вдруг она поняла, насколько нелепым было ее предположение. Двенадцать лет назад Урсуле было уже за тридцать, значит теперь – лет сорок пять, гораздо больше, чем продавщице из магазина на Оксфорд-стрит. Собравшись с мыслями, Хильдегард поняла, насколько странной она сама должна была показаться этой женщине, если спровоцировала такие странные взгляды. Побрызгав на себя из пробника, она купила духи и ушла. «Амурз де будуар» – прекрасно…

Хильдегард понимала, что ее все-таки могут обнаружить, разоблачить. В Лондоне она ощущала свою незащищенность гораздо острее, чем в Париже. В городе на Сене она практически не отличалась от француженок – такие же темные короткие волосы, никаких кудряшек. Она перестала быть похожей на немку, просто живя во Франции, питаясь французской едой, вдыхая французский воздух. Правда, она все еще бледновата, но зато талия стала тонкой, совсем не такой, как в Мюнхене. В Париже она не выделялась в толпе. А в Лондоне?

«Если надо спрятать камешек, то самое надежное место – это каменистое побережье» – старая истина. Когда разразился скандал, Хильдегард – тогда Беата – укрылась в Испании, в Авиле, на родине известных католических мистиков и святых Хуана Авилы и Терезы Авильской[3]. Никому и в голову не приходило искать Хильдегард там, где царила атмосфера пылкого религиозного экстаза. Ее обвинили в преднамеренном мошенничестве. И в Авиле, куда непременно приехал бы истинный стигматик, никто ее не искал. Полгода она жила в одном из монастырей, поражая монахинь своим благолепным рвением и добродетелью, ежедневным посещением кафедрального собора и дома, где родилась святая Тереза, своим задумчивым видом во время прогулок в тени знаменитых древних стен Авилы. «Все-таки, – размышляла она тогда (как и теперь, лежа в ванне, в своей лондонской гостинице), – мне несколько раз удалось исцелить больных. Это верно, но так же верно и то, что исцеление было следствием внушения. Однако я исцеляла людей в те дни, когда у меня были стигматы, значит, в исцелении есть и мое участие».

Затем мысли Хильдегард перенеслись к ее теперешнему положению. Не стоит ли перекраситься в блондинку? На тот случай, если она попадется на глаза одному из Луканов, лучше немного изменить внешность.

К числу друзей Лукана, фамилии которых в первые после убийства дни упоминались в прессе, принадлежали Мария и Алфред Туикнемы. Показания, которые Мария дала полиции, находясь в Южной Африке, заметно выделялись среди множества материалов, публиковавшихся тогда в прессе, благодаря ее очарованию и красоте. Фотография Марии была прекрасным дополнением к сенсационным статьям. Из-за необычности этого дела сенсационными были все статьи.

По обвинению в убийстве с особой жестокостью разыскивается пэр Англии. Убита няня его детей. Орудие убийства – отрезок свинцовой трубы, специально приготовленный для нанесения смертельных ударов. Существовала ли между лордом и нянькой любовная связь? Нет, этого не было. Смертельные удары предназначались жене. Вывинтив лампочку на лестнице, он принял спускавшуюся няню за свою молодую жену. Обнаружив ошибку, он напал потом и на жену.

По обвинению в убийстве с особой жестокостью разыскивается пэр Англии. Убита няня его детей. Орудие убийства – отрезок свинцовой трубы, специально приготовленный для нанесения смертельных ударов. Существовала ли между лордом и нянькой любовная связь? Нет, этого не было. Смертельные удары предназначались жене. Вывинтив лампочку на лестнице, он принял спускавшуюся няню за свою молодую жену. Обнаружив ошибку, он напал потом и на жену.

Все это сообщали газеты. Графиня попала в больницу с серьезными ранениями головы.

В ту ночь Лукан в панике бросился к кому-то из друзей. Самым близким его другом в Лондоне был покойный Алфред Туикнем. Его бывшая жена, вероятно, еще жива. Хильдегард знала, что все другие друзья Лукана либо находятся в Англии – они не пожелают отвечать ни на какие вопросы, – либо переселились в мир иной.

Несмотря на страх перед Луканом и Уокером, грозившими ей разоблачением, и растущее нервное напряжение из-за вынужденного бездействия в маленькой лондонской гостинице, Хильдегард отнюдь не утратила мужества и была способна принять самое радикальное решение. Помимо того что она перекрасилась в светло-каштановый цвет, надо было делать что-то еще, что-то более серьезное, а не только прятаться.

Просматривая книги с описанием дела Лукана, она отметила, что в них было множество фотографий: Лукан в Итоне, Лукан во время помолвки, Лукан с друзьями в его любимых игорных клубах. Стоит посмотреть на этих людей, приглядеться к ним. И Хильдегард приглядывалась. «Дорис Магуайр» – гласила подпись, Чарлз Магуайр, а вот и Мария Туикнем. Да, это была Мария Туикнем, которая, как свидетельствовал телефонный справочник, по-прежнему жила по старому адресу в Леннокс-Гарденз, где в то время, когда было совершено это убийство, жил ее муж.

Хильдегард при всем ее таланте мобилизовать энергию была готова к бою. Она выследит Лукана и станет угрожать ему. Да, теперь угрожать будет она ему, а не он ей. Она разыщет графа во что бы то ни стало, докажет ему свое превосходство, загонит в угол – пусть только попробует раскрыть ее тайну!

«Вы обвиняетесь в убийстве и покушении на убийство, – скажет она, – а я – нет. При всех доказательствах у вас нет ни единого шанса. У вас нет никаких смягчающих обстоятельств, а у меня они есть».

«Конечно, – тут же подумала она, – если не принимать в расчет мои документы, так тщательно изготовленные в Марселе».

Может, для начала ей стоит познакомиться с Марией Туикнем?

Сидя во взятой напрокат машине вблизи дома на Леннокс-Гарденз, Хильдегард убедилась, что это уже не фешенебельный особняк для одной семьи, каким он был двадцать пять лет назад. Внешний вид здания все еще напоминал о роскоши, но внутри оно было перестроено, чтобы можно было сдавать квартиры. Здесь жили хорошо одетые, делового вида мужчины и женщины лет за тридцать. В большинстве своем они уходили около девяти часов утра и возвращались примерно в восемь вечера. Некоторые забегали на ленч. Каждое утро дом также покидала, но вскоре возвращалась по крайней мере с одним большим пакетом полная седая женщина лет шестидесяти, в пушистом жакете и брюках. Она вполне могла быть постаревшей Марией Туикнем. «По-видимому, это Мария Туикнем», – думала Хильдегард. Но нет, с некоторыми предосторожностями проследовав за дамой в супермаркет, Хильдегард смогла мельком взглянуть на фамилию в ее кредитной карточке. Это оказалась Луиза Уилсон.

Во всяком случае, ожидание и слежка больше отвечали характеру Хильдегард, чем утомительные и изматывающие размышления в гостиничном номере. И она продолжала наблюдать за белой парадной дверью с блестящими медными табличками. Шел пятый день ожидания, когда к дому подъехало такси и на свет вечерних уличных фонарей перед подъездом появилась высокая худощавая женщина лет за шестьдесят. Она села в такси. Хильдегард незаметно последовала за ним, но на светофоре потеряла машину. Она была уверена, что пассажиркой была Мария.

На следующее утро, около одиннадцати, как обычно, появилась полная седая Луиза Уилсон. Хильдегард выскочила из машины.

– Извините за беспокойство, – произнесла она, – не могли бы вы сказать, сдаются ли в этом доме квартиры?

– Я не знаю, – ответила женщина. – Я прихожу к миссис Туикнем помогать по хозяйству и убирать. Вам надо спросить у нее.

– Она сейчас дома?

– Ну, если у вас есть рекомендации… Кто направил вас сюда?

– Мне дали фамилию и адрес миссис Туикнем ее знакомые в Париже, где я постоянно живу. Я приехала на несколько месяцев, чтобы прослушать курс в университете.

В квартире на первом этаже жила сама Мария, и Хильдегард попросили там подождать. В теплой роскошной гостиной, в большом зеркале над камином Хильдегард увидела какую-то женщину. Но когда она оглянулась, никого уже не было. «Конечно, это мои светлые волосы», – догадалась она. Этот случайный эпизод заставил ее еще больше насторожиться и продумать линию поведения, так что, когда в комнату вошла высокая стройная женщина, Мария, Хильдегард была готова.

– Мне посоветовала обратиться к вам ваша старая подруга по школе в Париже.

В практике мошенничества такая тактика обычно приносит успех. Упоминание старой подруги, которую не помнят, как правило, вызывает скорее чувство вины, чем подозрение. Так что вместо: «Эта женщина, по всей вероятности, самозванка. Я не знаю и не помню никакой школьной подруги» – скорее всего последует: «Боже, неужели я стала такой забывчивой? Или так возгордилась? Или юность теперь так далеко? Неужели я забыла, кто вышел замуж и за кого?»

Действительно, Мария сказала:

– Я смутно ее помню. А какая у нее девичья фамилия?

– Мне кажется, Синглтон, а может, и нет. Она вышла замуж, как вы, вероятно, знаете, за кого-то из «Картерз пабликейшнз». Такой высокий шатен атлетического телосложения. После развода она, кажется, снова вышла за кого-то. Она прекрасно вас помнит и знает, как вы живете в Лондоне, перенося все тяготы. Я уверена, вы вспомните… – У Хильдегард уже вертелся на языке какой-то адрес, но он не понадобился.

– Да, конечно, – кивнула Мария, – конечно, я ее помню. Вы выпьете чашечку кофе, правда? Я как раз собиралась его сварить. Пойдемте на кухню.

Там она сообщила Хильдегард, что через неделю освобождается двухкомнатная квартира на пятом этаже. Жилец сейчас на работе, но он не будет возражать, если она покажет ее.

– Вы предполагаете надолго остаться в Лондоне?

– Мне надо закончить научную работу. Я, видите ли, психиатр.

– Как интересно! – Это была обычная реакция на подобное признание.

Марию обрадовало, что в доме появится психиатр, с которым можно будет поговорить, посоветоваться, не предпринимая никаких решительных шагов, чтобы получить помощь на стороне. У Марии никаких особых проблем со здоровьем не было, но она считала, что все-таки подлечиться не помешает. Самая же главная ее проблема заключалась в том, что она скучала.

Но теперь этому придет конец. Марии, у которой действительно был обширный круг друзей, за многие годы не встретился никто, похожий на доктора Вольф. Хильдегард Вольф – так значилось в ее паспорте и свидетельстве о рождении. Она не поменяла фамилию, скрывшись в Лондоне. Так что, если ее найдут, не возникнет подозрения, что она скрывается. К тому же было гораздо проще общаться с людьми, пользуясь фамилией, к которой она привыкла. Итак, для очарованной ею хозяйки дома она была доктор Вольф («Называйте меня просто Хильдегард»).

Во время их беседы на кухне Мария была уже почти уверена, что помнит мифическую Фэй Синглтон, так похожа была она на девушек ее времени.

– И конечно, – храбро спросила Хильдегард, когда близился полдень, – вы знали Лукана? Фэй говорила мне об этом. Должно быть, вы были в шоке, когда услышали, что человек, который считался вашим другом, разыскивается по обвинению в убийстве?

К этому времени они уже сидели в гостиной, держа бокалы с вином.

– Сначала мы как бы не могли в это поверить. Конечно, меня тогда здесь не было. Мы с моим бывшим, теперь уже покойным мужем и верили, и в то же самое время не верили. Теперь, когда мы знаем больше… И ведь многое изменилось: Лаки Лукан так и не объявился, а это не соответствовало принятым в нашем кругу моральным и этическим нормам. Мы все относились к этому по-другому. Или почти все, кто знал его в прежние времена. Большинство моих друзей теперь очень плохого мнения о нем. Он мог бы по крайней мере явиться в суд. И мы очень жалеем сына бедной Сандры Риветт, трагически лишившегося матери, даже не зная, что она его мать, – бедная девушка считалась его сестрой. Знаете, Лаки Лукан был, конечно, большим занудой. Я была слишком молода и не замечала этого, ну вы понимаете, что я имею в виду. Он выделялся среди молодых людей своей внешностью. Я знаю одного человека, который учился с ним в Итоне. Он сидел рядом с ним на клиросе. Боже мой, каким занудой он считал Лукана! Так же думали и в гвардейском полку, где он служил.

– Он жив? – спросила Хильдегард.

– Думаю, да. Я лично так считаю. Но так считают очень немногие. Кстати, моя дочь Лейси пытается найти его. Она собирается написать книгу. Сейчас она в Париже вместе со старым другом Лукана, Джо Марри. Он зоолог – вы, по всей вероятности, о нем слышали. Они вместе его там разыскивают. – Она достала фотографию и протянула Хильдегард. – Это Лейси.

– Какая симпатичная, – ничуть не покривив душой, сказала Хильдегард.

– И умница к тому же, – улыбнулась Мария.

ГЛАВА 16

Мастерская Жан-Пьера постепенно становилась местом паломничества брошенных Хильдегард пациентов.

Через два дня после разговора по телефону у стеклянной двери мастерской, заслоняя свет, появился доктор Херц, худощавый человек сорока с лишним лет, среднего роста, в очках с тонированными стеклами. Он нажал звонок, и Жан-Пьер открыл дверь.

– Моя фамилия Херц.

– Заходите.

– Вы узнали что-нибудь о Хильдегард?

– А если и узнал, то что?

– Я хочу знать. Я должен знать, что с ней случилось. Мне сегодня назначен прием.

– У нее в кабинете?

– Конечно.

– Значит, вы ее пациент, только и всего.

– Можно сказать, пациент, а можно – и коллега. Она со мной многим делилась. Мы оба говорим по-немецки.

В этот момент Жан-Пьер был готов пырнуть его ножом, хотя вообще-то к таким вещам он не был склонен.

– Что вы знаете о юности Хильдегард? – спросил он.

– Все самое главное. Я знаю, что она выдавала себя за стигматика. Это приводит меня в восхищение. Я не виню ее в том, что она творчески подошла к использованию крови. Что еще должна обладающая воображением женщина делать со своей менструальной кровью? Я психолог и понимаю, что все дело в этом Лукане, у которого руки в крови. Это гораздо серьезнее, чем было у Хильдегард. Его средства иссякают, а друзья почти все умерли. И вот он узнает о том, чем занималась Хильдегард, и грозит выдать ее полиции за старое преступление.

– А как насчет его преступления?

– Лукан неуловим. Вам известно, что Хильдегард так и не узнала его адреса в Париже? И наконец, он может оказаться не Луканом, а тем другим человеком, Уокером. Они, мой друг, пользовались таким фокусом вплоть до последних двух лет. Теперь, когда появился метод идентификации по ДНК, Лукану стало гораздо труднее, и он еще более осторожен.

– Что вам необходимо от Хильдегард?

– Мне нужно ее утешение. Все три последних месяца я плачу по своей покойной жене.

– Мне тоже нужно ее утешение.

– Но я хочу жениться на ней, а вы – нет.

– Почему вы так решили?

– Потому что вы до сих пор этого не сделали.

– Мы вместе уже больше пяти лет. Она не хочет выходить замуж.

– Если бы я знал, где она, отправился бы туда и нашел ее. Хильдегард, возможно, выйдет за меня. У нас одинаковые профессии.

Херц оглядел мастерскую. На рабочем месте Жан-Пьера стояла модель миланского готического собора, выполненная в дереве, с обилием инкрустаций из слоновой кости. Это была изящная и очень сложная вещица. Жан-Пьер занимался ее реставрацией. Поблизости лежали крохотные пинцеты и пластиночки слоновой кости. Жан-Пьер понял взгляд Херца: «Ее не может полностью удовлетворить спутник жизни – простой ремесленник. А я ей ровня, человек ее профессии».

– Но она не стала искать убежища у вас!

– Да, однако и вас она оставила, – сказал Херц. – Я надеялся, вы знаете, куда она отправилась.

– Почему бы вам не поискать ее в Нюрнберге, как вы ранее говорили? На ее родине?

– Я попробую. Уверен, она думает обо мне.

– Зато я в этом совсем не уверен.

Хильдегард не думала о докторе Херце. Со времени бегства из Парижа она не вспомнила о нем ни разу.

Теперь она размышляла только о своем плане: как стать охотником, а не добычей. После успешного проникновения в дом Марии она ясно представляла, как много ей даст объединение усилий с Лейси и Джо Марри.

Хильдегард должна была переехать в дом Марии в следующий понедельник. Она внесла задаток, но больше не помышляла о переезде. Ей надо вернуться в Париж и заставить Лейси и Джо выполнить ее, Хильдегард, задачу.

– Мария, – сказала она по телефону, – это Хильдегард Вольф. Меня срочно вызывают в Париж.

– Что вы говорите! Значит, вы не переедете сюда?

– К сожалению, нет. Я…

– А ваш задаток…

– Задаток? Забудьте про него.

Мария, в эти дни нуждавшаяся в деньгах, была очень рада о нем забыть, но все же сказала:

– Я ужасно разочарована.

И это было правдой. Она уже почувствовала, как приятно ей было бы общаться с Хильдегард.

– Я обязательно вернусь. Буду вам позванивать. Вы знаете, Мария, мне кажется, я могла бы помочь Лейси с ее книгой. У меня есть друзья, которые, возможно, наведут ее на след Лукана. Его недавно видели в окрестностях Парижа. Если бы вы дали мне адрес и телефон Лейси, я бы связалась с ней. И с доктором Марри.

– Знаете что? Я только вчера вечером говорила с Лейси. Они чудесно провели время, но постоянно теряют Лукана из виду. Им показалось, что они видели его на закрытии сезона на ипподроме Лоншан, но спохватились слишком поздно. Лейси была бы в восторге, если бы его нашла. На самом деле, Хильдегард, она не хочет – и Джо тоже – выдавать его полиции. Она надеется только взять у него интервью, причем анонимное, о его скитаниях за прошедшие двадцать пять лет. Вам не надо опасаться, что они хотят выдать Лукана полиции.

Хильдегард, отнюдь этого не опасавшаяся, записала название и телефон гостиницы в Париже, где остановились Лейси и Джо.

– Передайте ей, – попросила Мария, – чтобы она помнила: мы не так уж хорошо знали Лукана. Он играл в очко, кости, мини-баккара. Мы же играли в бридж.

– Я буду поддерживать с вами связь, Мария.

– О, Хильдегард, да, пожалуйста.

Лукан предъявил выписанный на имя Уокера чек и получил значительную сумму наличными. На следующий день он все деньги проиграл на скачках. Этот день еще более омрачили хлынувший дождь и внезапное появление Джо Марри и дочери Марии Туикнем. Ему показалось, что она перехватила его взгляд и была очень удивлена. Он не стал рассматривать, что еще было написано на ее лице, и смешался с толпой людей, разыскивавших свои машины или направлявшихся в бар, чтобы спрятаться от дождя. Он был теперь постоянно настороже, гораздо в большей степени, чем прежде, когда скрывался на той или иной огромной и менее известной территории Африки. Его пособники и подстрекатели – политики, вожди племен – все чаще болели, умирали, смещались или менялись. Демократия поднимала свою грозную голову почти во всех уютных уголках этого континента. Даже простой трюк с двойником теперь легко мог быть принят за нарушение закона. Новыми врагами стали графические изображения молекул ДНК и другие научные достижения.

В стороне от Вандомской площади, в убогой комнате, где он поселился по возвращении в Париж, Лукан набрал номер своей прежней квартиры.

– Кто у телефона? – Это был голос Уокера.

Лаки положил трубку. Уокер должен исчезнуть. При существовавшем порядке вещей для него не было ни места, ни денег.

В конечном счете игроки всегда проигрывают, а если они не могут позволить себе проигрывать, то типичным признаком такой ситуации становятся постоянные жалобы жене на невезение и ответная демонстрация недовольства стесненным образом жизни с ее стороны. При таких обстоятельствах не может выстоять ни одна семья. Дело было не в детях Лукана. Лукан стал ненавидеть символ своего невезения: жену и полагающиеся ей по суду значительные денежные выплаты. Он решил устранить ее, однако сработал неумело и все испортил.

Теперь ее место занял Уокер. Лукан снова подошел к критической черте. Удача опять отвернулась от него. Старые дружеские отношения распадались: друзья или умерли, или находились на грани жизни и смерти. Лукан еще жив? Кому до этого было дело? Он стал для всех обузой.

Лукан отчетливо помнил весь ужас своих неумелых смертельных ударов. Во время безумных телефонных звонков в ту ночь 1974 года он, как говорят, произносил бессвязные фразы, в которых звучали слова «путаница» и «кровь». Он твердо решил, что при устранении Уокера не должно быть ни крови, ни путаницы.

А пока, спустив практически все на ипподроме, он решил, что было бы неплохо навестить Жан-Пьера Роже, любовника Хильдегард Вольф, выдававшей себя в Мюнхене за стигматика, и узнать, нет ли о ней каких-либо известий, а заодно, если удастся, получить кое-что в обмен на обещание молчать о ее прошлом.

Жан-Пьер заканчивал новую сложную работу по инкрустации комода для музея антикварной мебели, когда дверь мастерской отворилась и вошла хорошенькая шатенка лет тридцати пяти, в которой наметанный взгляд Жан-Пьера определил одну из пациенток Хильдегард. Он не ошибся.

– Я – миссис Мейси Раунд. Пришла переговорить с вами, – заявила она.

– А я думал, миссис Раунд, что вы собирались подать на меня в суд за нанесенный урон. Ваш адвокат посоветовал вам этого не делать?

– Моя духовная наставница, месье Роже, предлагает обсуждать важные вопросы, глядя собеседнику в глаза. Она обычно бывает права.

– Вы знаете, я не поддерживаю связь с Хильдегард.

– Тогда я должна переговорить с вами. Я пришла сюда, чтобы заявить: доктор Вольф бросила меня в травмированном состоянии, оставила между небом и землей. Я не вылечилась, а стала еще большей развалиной, чем прежде. Я упустила предложение о замужестве. Хочу, чтобы вы знали: если такая ситуация повторится, мне потребуется помощь в частном стационарном заведении.

– Разве ваша духовная наставница не может помочь вам?

В мастерской появился высокий мужчина. Та самая дынеобразная голова… Уокер? Нет, Лукан. Он вошел и только тогда заметил Мейси Раунд, стоявшую за Жан-Пьером у его рабочего стола.

– Лорд Лукан, – сказал Жан-Пьер, – разрешите мне представить вам миссис Мейси Раунд, еще одну пациентку доктора Хильдегард Вольф.

– Лорд Лукан! – вскрикнула она.

Лорд Лукан повернулся и быстро вышел из мастерской. Было видно, как в конце улицы он останавливает такси.

– Он вернется, – сказал Жан-Пьер. – Ему нужны деньги.

– Я сошла с ума, или это тот самый Лукан, который когда-то убил няню?

– Вы правы по обоим пунктам. К сожалению, я закрываю мастерскую. Пожалуй, я и так уже опаздываю на важную встречу.

Уокер ехал в такси через весь Париж, из одного конца в другой. Ему казалось, что в поездках проходит значительная часть его жизни. Лима, Рио, Бостон, Глазго, Лондон, не говоря уже о Лагосе и Найроби, – и все ради того, чтобы, мчась из одного уголка мира в другой, помогать Лукану. Теперь это был Париж, с северо-востока на юг, от «Банка Швейцарии» к «Лионскому кредиту». И никакого проблеска надежды. В первом банке счет был закрыт, вся наличность снята, как и прежде, на другой день после того, как на имя Уокера была переведена большая сумма. Должно быть, Лукан вернулся в Париж, отправился в казино или на скачки – да, это же было закрытие сезона в Лоншане! – и спустил все полученные в Шотландии деньги. Теперь, если ничего не окажется и в «Лионском кредите», он останется без пенса, один в арендованной квартире, за которую не платил уже восемь недель. Короче говоря, без крыши над головой.

Обнаружив, что и во французском банке на счету денег нет, Уокер на метро отправился в мастерскую Жан-Пьера.

– Нет, – сказал Жан-Пьер, когда Уокер заявил, что хочет взять деньги в долг. – Уокер, если вы Лукан, то в таком случае вас разыскивает полиция по обвинению в убийстве и в покушении на убийство. Если же вы – двойник Лукана, то виновны в пособничестве и подстрекательстве преступника, который длительное время скрывается от правосудия. Другими словами, вы оба преступники, так что будьте любезны покинуть мою мастерскую.

– История Беаты Паппенхейм не так уж красива. Старый ордер на ее арест все еще не отменен…

– Не отнимайте у меня попусту время. То, о чем вы говорите, это палка о двух концах.

– Вы еще упрямее, чем Хильдегард.

В мастерскую вошел покупатель, и Жан-Пьер занялся им.

– Я вернусь попозже, – пообещал Уокер и вышел из мастерской.

Посетитель искал старинную каминную решетку, и Жан-Пьер показал ему две. Затем последовало долгое обсуждение и снятие мерок. Наконец мужчина сделал выбор, расплатился и унес приобретенное сокровище под мышкой.

Только он ушел, как в дверях появился еще один мужчина. Это был африканец, доктор Джекобс.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил он.

– Да. Я выяснил, что Хильдегард в Лондоне, в гостинице. Она зарегистрировалась под своей фамилией – доктор Вольф. Сегодня вечером я туда отправляюсь, но она об этом не знает.

– Передайте ей, что я очень за нее беспокоюсь. Мне хотелось бы возобновить наши сеансы.

– Если вы действительно хотите, чтобы Хильдегард вернулась, то помогите мне избавить ее от парочки зануд. Речь идет о двух пожилых мужчинах, которые отравляют ей жизнь. Она и скрылась-то исключительно из-за них.

– Чем я могу помочь?

– Африка, – сказал Жан-Пьер, – до этого они были в Африке и в Африку должны вернуться.

Жан-Пьер разлил по бокалам вино и опустился на стул. Разговаривая, они просидели два часа. И когда все обсудили, Жан-Пьер улыбнулся:

– Карл Джекобс, вы настоящий друг.

– Да, Жан-Пьер Роже, я согласен. Я всегда считал, что у меня есть такой талант – быть настоящим другом.

Когда Жан-Пьер вошел в холл гостиницы в Куинз-Гейт, где остановилась Хильдегард, там было почти пусто – только похожий на студента мужчина читал в кресле «Ивнинг стандард» да у конторки стояла блондинка в черно-белом костюме. Возле двери громоздилась ручная кладь. На часах было девять тридцать. Жан-Пьер направился к конторке, чтобы Хильдегард попросили спуститься в холл. Женщина, оплатив счет, положила его в сумочку и направилась к выходу.

– Хильдегард!

Ее светло-русые волосы настолько поразили Жан-Пьера, что он едва не потерял дар речи.

– Хильдегард, ты выйдешь за меня замуж?

– Для чего? – спросила она, тоже растерявшись.

– Твой выздоравливающий вдовец Херц хочет на тебе жениться…

– Я проконсультируюсь у своей секретарши Доминик – она два раза была замужем. Что тебя сюда привело?

– Ты, – сказал он.

– Мы немедленно возвращаемся в Париж. Теперь я охотник, у меня есть адрес двух человек, которые в Париже идут по следу Лукана. Они видели его. Он старается от них избавиться. Ты понимаешь, они его видели!

ГЛАВА 17

Уокер, получив благодаря своему высокому росту работу в качестве Санта-Клауса в большом парижском магазине, несколько недель мог рассчитывать на скромный заработок. Работа ему нравилась, и он полагал, что хорошо с ней справляется.

Но все остальное его раздражало. Особенно меблированная квартира из двух комнат, кухни и ванной. Лаки обычно располагался в спальне, тогда как Уокер спал на диване в гостиной. У хозяина, обставлявшего квартиру, определенно была страсть к полоскам: тусклые полосы на обоях, более яркие – на обивке мебели и на шторах. Плитка в ванной образовывала красные полосы, прерывавшиеся небольшими гроздьями черешни и бутончиками роз. Полотенца были в полоску, зеленые и белые полосы в гостиной. Закрывавший пол от стены до стены палас, кое-где сохранивший желтовато-зеленый цвет, теперь был вытерт и покрыт застаревшими коричневыми пятнами. Кран в ванной постоянно подтекал, но у Уокера не было особого желания обращаться по этому поводу к консьержке. Муж ее не скупился на угрозы, требуя внести просроченную плату за квартиру.

Репетируя свою роль перед висевшим над камином зеркалом, Уокер думал о том, что большую часть жизни он только и делает, что изображает кого-то. Он был превосходным дворецким в Мексике, больше десяти лет играл роль Лаки Лукана в Центральной Африке, а недавно еще и в Париже, и вот теперь стал Санта-Клаусом в универмаге «Бон Марше».

В замке входной двери повернулся ключ. Вошел Лаки Лукан, довольный, расправивший крылья, с белым полиэтиленовым пакетом в руках. Он вынул из пакета бутылку виски и со стуком поставил на столик у дивана.

– Где вы были?

Возвращаясь из кухни с двумя стаканами и вазочкой со льдом, Лукан, не останавливаясь, бросил:

– Где я был и что я сделал с деньгами? С таким же успехом я мог бы оставаться со своей женой. Ну… у меня была сплошная полоса невезения.

– Я знаю. Мы остались без денег.

– Нет, все нормально, – сказал Лукан. – Я только что вернулся из лавки этого старьевщика Роже. Не ожидал, что он меня впустит, но, представьте себе, он сделал это очень охотно. Я долго с ним разговаривал. У нас опять есть дело, нам надо вернуться в Африку.

– О Господи! Это невозможно!

– Ничего не поделаешь. Придется. Дело в том, что одному из вождей нужен учитель для его детей. Два учителя – еще лучше. Полная сохранность нашей тайны, никакого риска. Его внук – доктор Джекобс, вот его карточка – живет в Париже. У вождя трое сыновей. Полная свобода действий. Африканец хочет, чтобы они выросли настоящими английскими лордами. Здесь я как нельзя более подхожу.

– Вы доверяете Джекобсу?

– Я бы так не сказал, ведь мы не встречались. Но нам особенно нечего терять. По сути, у нас нет выбора.

– А Роже?

– Ему я не доверяю. И кроме того, он – свинья. Ставит условие: или мы соглашаемся и едем в Африку, или он выдаст нас полиции. Понимаете, ставит условие!

– Но Хильдегард…

– Он говорит, что Хильдегард под надежной защитой. У нее есть для этого средства. А у нас – нет. И это, по всей вероятности, правда. Роже пытался проследить за мной, когда я поехал сюда на такси. Не тут-то было! Ему это не удалось.

– Сколько денег вы получили в Шотландии?

– Не суйтесь не в свое дело.

– Разве у вас больше не осталось друзей?

– Множество! Например, Мария Туикнем. У нее есть дочь, которая спит и видит меня заполучить. Ей нужно интервью. Она пишет книгу. Ее сопровождает мой старый друг по картам, Джо Марри. Они даже умудрились лететь со мной в Париж в одном самолете. Очень опасное было положение! Они вроде бы узнали меня, но не были в этом уверены. Затем оказалось слишком поздно что-то предпринять, знаете, как это бывает.

– Лаки, я могу в любое время снова поступить на должность дворецкого. Не рассчитывайте на меня. Я не согласен ехать в Африку.

– Ну уж нет, этому не бывать! Я устрою вам ту еще жизнь! И вы это знаете.

– Не такую, как я могу устроить вам.

– Тогда попробуйте.

Уокер вспомнил о том, что примерно такую же перепалку они затевали из года в год. Он поедет в Африку, потому что Лаки Лукан так хочет.

– Надеюсь, это будет приятная работа.

– Очень приятная. Со всеми удобствами, – пообещал Лукан.

– В какой именно части Африки?

– В Канзии. Это небольшое независимое государство к северу от Конго.

– Я слышал о нем. Небольшой алмазный разрез, но необыкновенно крупные бриллианты, – сказал Уокер.

– Именно так. И еще есть медь. Племена живут неплохо. Большинство товаров идет по импорту, в том числе вооружение для их очень приличной по размеру армии.

– Там слишком жарко, – поморщился Уокер.

– В резиденции вождя есть кондиционеры.

– Вождя?

– Его зовут Канзия, как и это место. Он – верховный вождь. У него есть даже джакузи, – сказал Лукан.

– Готова поклясться, – воскликнула Лейси, – что видела его у входа в магазин в костюме Санта-Клауса! Такая же фигура, такой же высокий. Правда, я не шучу.

Ее слова снова вызвали взрыв хохота. Они ужинали все вместе в квартире Хильдегард: Лейси, Джо, Жан-Пьер, Хильдегард, Доминик, Пол и Дик. Это был удивительно счастливый вечер. Лейси, которая должна была возвращаться домой по случаю каникул своих детей, решила отказаться от дальнейших поисков. Она с большим чувством юмора подробно рассказывала о том, как Лукан ускользнул у них буквально из-под носа, о том, что Джо либо слишком медлил, либо вообще ошибался.

– Мы действительно видели его в самолете, а в Лондоне – почти наверняка. Нет, вы только послушайте! Джо заметил его на лекции в Британском совете! Если на всем свете есть такое место, где Лукана уж никак не может быть, – это Британский совет. Да еще на лекции о Форде Мэдоксе Форде[4].

– Но вы же говорили, что видели его в костюме Санта-Клауса… – напомнила Хильдегард.

– Это, уж конечно, превосходит все остальное, – добавил Джо.

– Но мы с Джо отлично провели время, – сказала Лейси. – Жалко, конечно, что при всем нашем старании мы его не догнали.

– Он никогда бы не дал вам интервью.

– Вы думаете, нет? Даже таким старым друзьям, как Джо и моя мать?

– Не знаю, – сказала Хильдегард.

Им не рассказали о существовании двойника. Это было бы для них слишком большим потрясением при всем том счастье, от которого у них перехватывало дыхание. Перед их романом даже охота на человека отступала на второй план – вот почему они не раз давали ему ускользнуть и получали от этого удовольствие.

– Возможно, он вернется в Африку, – предположил Жан-Пьер. – Туда, где всегда чувствовал себя в полной безопасности.

– Конечно, – согласилась с ним Хильдегард.

– Я с нетерпением жду, когда восстановится нормальная жизнь, – сказала Лейси.

– Я тоже, – кивнула Хильдегард. – На следующей неделе снова начинаю прием пациентов.

ГЛАВА 18

Территория Канзии оказалась лесным массивом примерно в тридцать квадратных километров, в середине которого возвышалось открытое горное плато площадью около пяти квадратных километров. На севере границей Канзии служило широкое, заросшее тростником болото, на востоке – приток какой-то реки, на юге – озеро, а на западе – вражеская территория. Сурово настроенный сосед заставлял держать значительные вооруженные силы Канзии в состоянии постоянной боевой готовности и, в общем, был полезен, когда вождю, старому Делиху Канзии, нужен был военный конфликт, чтобы отвлечь народ от пристрастий к таким неудобоваримым идеям, как установление демократии. Как Жан-Пьеру рассказывал внук вождя, Карл Джекобс, крохотное государство приобрело известность благодаря огромному числу исключительно крупных алмазных самородков, обнаруженных в карьере, который, по всем признакам, еще не скоро должен был истощиться.

Вождь был вне себя от радости, когда его парижский внук сообщил по факсу, что для обучения его сыновей тринадцати, пятнадцати и восемнадцати лет наняты два английских графа. У вождя имелись и другие дети, но они были совсем юные и пока могли с пользой для себя обучаться в престижной деревенской школе Канзии.

На последнем отрезке пути Лаки и Уокера, каждого в отдельности, несли на плетеном сиденье, прикрепленном к четырем кольям. Джип пришлось оставить на опушке леса – дальше начиналась узкая тропа.

– Мухи, опять эти мухи, – ворчал Лукан. – Люди, которые не бывали в Африке, не знают, что тут тьма мух. А те, кто бывал, естественно, о них не говорят. Мухи, москиты, летающие муравьи – нет им конца. – Он помахивал мухобойкой, которую ему дал один из носильщиков.

По дороге им встретилась женщина с ребенком за спиной. Его глаза и рот были черны от налетевших мух. С мухами в Африке никогда не удастся ничего сделать.

Под тяжестью своей ноши четверо носильщиков обливались потом. Всю дорогу они громко переговаривались и время от времени что-то кричали носильщикам Уокера.

Вождь с нетерпением ожидал прибытия графов.

– Что нужно этим двум графам в наших местах? Они что, преступники? – спросил жилистый парень одного из своих подручных.

– Говорят, один из них забил няньку.

– Что такое «нянька»?

– По-моему, что-то вроде врага.

– Тогда он храбрый человек, да?

– Они – христиане. Могут дать нам Библию и нитку бус. Не бери себе это в голову.

– Христиане поклоняются ягненку, а индусы – корове. Они умываются кровью ягненка.

– Насчет этого я не знаю. По-моему, тогда будешь весь липкий.

– Они говорят, кровь ягненка их обеляет.

– Их не поймешь, этих людей. Но Карл говорит, они знатные.

Делиху послал за графами самых лучших носильщиков, а перед ступенями в свое огромное жилище велел расстелить длинную красную ковровую дорожку.

ГЛАВА 19

Все последующие месяцы дела у Хильдегард шли блестяще. Она отделалась от большинства пациентов, которых, отправившись в Лондон, бросила на произвол судьбы, – она не верила в эффективность длительного курса лечения. От новых пациентов не было отбоя. Видимо, доктор Вольф владела какими-то особыми методами исцеления. Она вернулась к Жан-Пьеру, но замуж за него не вышла.

В один из холодных дней рано наступившей весны Доминик позвонила, когда у Хильдегард в кабинете сидел пациент. Это было довольно необычно.

– В приемной доктор Карл Джекобс, он хочет переговорить с вами лично.

– Хорошо. Попросите его подождать.

Когда подошла очередь Джекобса, Хильдегард встретила его очень тепло:

– Мы вам так обязаны, доктор Джекобс! Без угроз Лукана жизнь в Париже так чудесна! Я надеюсь…

– У меня есть для вас информация.

– О них?

Доктор Джекобс начал рассказ:

– Видите ли, мой дед считал, что они оба английские графы. Теперь это не важно, пусть так считает. Трое сыновей вождя очень преуспели под их руководством. Они научились брать барьеры на лошадях, они, в лучших традициях джентльменов, научились жульничать при игре в покер и баккара. Но кое-какие проблемы возникли в связи с состоянием обоих господ. Лорду Лукану постоянно слышались какие-то голоса, а лорда Уокера одолевали необъяснимые страхи, что, могу вас заверить, часто случается с белыми людьми в Центральной Африке.

Мой дед, Делиху Канзия, был убежден, что Уокер заколдован, – такое всегда возможно в этих местах. Уокер жаловался, что солнце заходит слишком быстро, а долгие звездные ночи холодят его душу. Лукан хотел отравить Уокера – так советовали ему голоса. Но вождь Делиху возражал. Видите ли, доктор Вольф, если человек отравлен, его нельзя есть. Мой дедушка обсудил этот вопрос с нашими целителями. Они считают, что, если его мальчики съедят графа, это пойдет им на пользу. Съев Уокера, они станут графами Уокерами. Это вполне логично, разве нет?

– Да, – кивнула Хильдегард, – вполне логично. Мы в какой-то степени становимся тем, что мы едим, не говоря уже о том, что мы видим, слышим и обоняем. Но Уокер, как вы знаете, не является графом. Граф – это Лукан.

– Теперь это не имеет значения, – сказал доктор Джекобс. – Произошла ошибка. Ночью в засаду были посланы двое крепких парней. Они должны были поджидать, когда после прогулки Уокер будет возвращаться в главный дворец, где в его полном распоряжении были прекрасные апартаменты, – мой дед очень благосклонно к нему относился. Так вот, эти парни забили его насмерть дубинками. Только это оказался не Уокер, а Лукан. Как говорит мой дедушка, разлилось море крови… Эти лорды были почти неотличимы, только Лукан как учитель был лучше. Уокер мало чему мог научить, разве что страху перед звездами.

– Значит, Лукан мертв и похоронен?

– Лукан мертв, но не похоронен. Его поджарили и съели дети Делиху мужского пола. После такого пиршества некоторым стало плохо, но зато теперь они все наполовину маленькие лорды Луканы.

– А Уокер?

– Мой дедушка расценил спасение Уокера как действие сил судьбы. Уокер уехал в Мексику. Мой добрый дед оплатил ему проезд. Я сам ездил в Канзию, чтобы проводить его в аэропорт. Дело в том, что в племени очень его не любили. Они предпочитали Лукана. Но Уокер сумел уехать. Я даже помог упаковать его жалкие пожитки и передал ему дедовы доллары, которые восполнят отсутствие Лукана.

– Очень мило с вашей стороны, доктор Джекобс, что вы пришли и сообщили все это.

– Ну что вы! Я так восхищаюсь вами, доктор Вольф! Вы вселяете в меня мужество, без которого я не смог бы работать в Париже. Но главное, почему я пришел к вам, так это чтобы показать записку, которую дал мне Уокер вместе с инструкцией отправить ее по электронной почте немецкому и французскому консулам в Чаде.

Он протянул Хильдегард листок роскошной голубой бумаги фирмы «Базилдон бонд», славящейся своей высококачественной продукцией. На листке было написано:

Паппенхейм Беата, лжестигматик из Мюнхена, действовала с 1978 года и позднее. Сейчас она модный психотерапевт в Париже, живет под именем Хильдегард Вольф. Ее дорогостоящий офис находится на бульваре Сен-Жермен.

Паппенхейм Беата, лжестигматик из Мюнхена, действовала с 1978 года и позднее. Сейчас она модный психотерапевт в Париже, живет под именем Хильдегард Вольф. Ее дорогостоящий офис находится на бульваре Сен-Жермен.

– Вы обещали это отправить? – спросила Хильдегард.

– Конечно. Но в то же время и не обещал. В консульствах подумают, что это написал сумасшедший.

– Я очень ценю вашу любезность, – сказала Хильдегард, явно имея в виду нечто большее.

– Разорвите его, – попросил Карл Канзия Джекобс.

Она так и поступила. Она оглядела свой кабинет – теперь он показался ей намного чище, чем обычно.

Что касается исчезновения седьмого графа Лукана, общество было скорее мистифицировано, чем возмущено. Чем больше о нем говорили, рассказывали о его жизни на средства друзей, тем меньше его понимали. Дело седьмого графа по уклонению от правосудия вторично, главное в нем – это тайна. И тайна эта заключается не только в том, как ему удалось бежать, куда он направился, как жил и жив ли до сих пор. Существовала тайна еще более глубокая – вопрос о том, каков он был, что он чувствовал, какие мысли тревожили его, почему он решил, что, выполнив свой план, он избежит наказания? Какие детективные романы этот человек читал? Какая призрачная и незрелая культура оказала на него влияние? Он, конечно, верил, что его план убить жену был надежен. И даже если бы няня взяла выходной, даже если бы он убил графиню, его план затрещал бы по всем швам так же, как мешок для почты, из которого сочилась кровь спрятанной там убитой Сандры Риветт… План был ненадежен во всех отношениях, так же как и мешок…

Примечания