Псалом 34

• Псалом 34

Псалом 34

Итак, давайте начнем наш семинар, на сей раз по Псалтири.

У нас сегодня 35 псалом, у большинства – 34, конечно. Давайте его прочитаем.

Шум в зале.

В синагоге шум и гам, гам и шум… Все евреи по углам шу-шу-шу…

Реплика из зала: а в синагоге бывает гам и шум?

Естественно бывает, когда народу полно соберется, перед началом, так же как и в церкви. Да еще и больше. В церкви народ в основном русский, сравнительно спокойный, темперамент другой, всяко бывает, но в целом… Если гул стоит, то умеренный, а в синагоге он более интенсивный. Потом, когда начинается служение, то уже тихо. В отличии от некоторых православных церквей – не будем показывать пальцем.

Реплика из зала: а женщины у них сидят или стоят?

Сидят, но отдельно на галерке. Там есть такая галерка специальная, можно нормально сидеть. Так же были устроены церкви века так до 5-6: для женщин были верхние ряды, а мужчины были внизу. В 4 веке еще так, а в 5 или 6 уже появляется традиционный тип церквей: крестово-купольный – если я не ошибаюсь. По-моему, в 5 или 6, но София (Храм святой Софии) уже такая – значит в 5 веке.

Итак:

О, Ягве, вступи в спор с теми, кто спорит со мной. Побори тех, кто борется против меня.

Возьми щит, возьми латы и поспеши на помощь мне.

Обнажи меч и останови преследующих меня. И скажи мне: я спасение твое.

Пусть будут в стыде и сраме, ищущие жизни моей, но повернут они назад и покроются стыдом замышляющие зло против меня.

Пусть будут они, как мякина, уносимая ветром, и вестник Ягве пусть прогонит их.

Да будет путь их темен и скользок и вестник Ягве пусть гонится за ними.

Потому что вот они без всякой вины моей развернули сеть свою на краю ямы, без всякого греха моего приготовили её для мня.

Пусть придет на него гибель, которую не ждет он, и сеть его, которую он скрыл, пусть он сам попадется в неё, пусть попадет он в неё и погибнет.

А я буду радоваться радостью о Ягве и буду веселиться о спасении, которое от него.

И кости мои скажут: о Ягве кто подобен тебе, избавляющему слабого от рук сильного, бедного и нищего от того, кто грабит его.

Восстали против меня свидетели лжи, спрашивают меня о том, чего не знаю я.

Воздают мне злом за добро, хотят оставить меня сиротой.

А я, когда болели они, одевался я во вретище и изнурял себя постом и пусть бы лучше молитва моя вернулась бы в уста мои.

Я потупил с ними так, как будто это был мой друг, мой брат: я носил траур и ходил с поникшей головой, как оплакивающий родную мать.

А когда я споткнулся - они обрадовались и собрались вокруг, собрались против меня ругающиеся на меня. Не знаю за что ругали меня и поносили меня и не могли остановиться.

И с притворными улыбками скрежетали на мня зубами.

О Ягве, долго ли ты будешь смотреть на это: спаси меня от злодейства их, спаси меня от них, как от диких львов.

Я прославлю тебя в большом собрании, среди народа многочисленного восхвалю тебя.

Что бы не восторжествовали надо мной те, кто враждует против меня без правды, и не перемигивались ненавидящие меня без всякой вины моей.

Ведь не о мире говорят они, а против тех, кто мирно живет на земле, готовят они хитрые замыслы.

И раскрывают рты свои против меня и говорят: так ему и надо, хорошо, видели мы сами глазами своими.

Ты видел все, о Ягве, не молчи, не удаляйся от меня.

Встань, пробудись для суда моего, ради тяжбы моей, Бог мой и господин мой.

Суди меня по правде твоей, о Ягве, боже мой.

И пусть не восторжествуют они надо мной,

Пусть не говорят они в сердце своем: так ему и надо, нравится нам это. Пусть не говорят: мы проглотили его.

Пусть постыдятся и будут в бесчестии все радующиеся несчастью моему, пусть оденутся они стыдом и пусть позор обличит тех, кто величается передо мной.

И пусть радуются и веселятся все оправдывающие меня и пусть говорят они непрестанно: да будет велик Ягве, желающий мира рабу своему.

И мой язык будет проповедовать истину твою, верность мою и будет хвалить тебя каждый день.

Эмоциональный очень псалом и красочный. Особенно когда появляются эти образы врагов, которые очень довольны: «Ага. Так ему и надо. Туда ему и дорога».

Реплика из зала: не рой другому яму - сам туда попадешь.

Не рой другому яму – это, я бы сказал, общечеловеческое. Здесь это отражено только как данность. Это то самое правило, которое хорошо известно из Евангелия, но только гораздо более ранней эпохи. Как хочешь, что бы с тобой поступали люди, так и ты поступай с ними. В Ветхом Завете это звучит немного иначе: не делай другому того, чего не желаешь, что бы сделали тебе. Вот и все, и это понятно.

И на первый взгляд ситуация где то симметричная: вот враги надо мной издеваются, тогда, Господи, ты сделай так, что бы мне самому над ними поиздеваться. Вроде, как бы так на первый взгляд.

Но на самом деле, если посмотреть внимательнее, то ситуация сложнее и более интересна. Потому что если это и впрямь было только так, что вот вы тут злорадствуете около меня, подождите, я тоже посмеюсь, будет и на моей улице праздник. И ничего особо поучительного в этом и не было бы, потому что это нормальное человеческое чувство и для падшего человека это все очень естественно.

Но здесь ситуация не совсем такая.

Давайте начнем с того, что уже равновесие нарушается с самого начала. Я имею в виду этическое равновесие, если это можно так определить. Не случайно же этот человек – автор этого гимна – вспоминает, как он сам этим людям, которые сейчас злорадствуют и высказываются: «туда ему дорога, и так ему и надо», как он к ним относился. Когда у них были какие то проблемы, беды, несчастья – не очень понятно, что тогда произошло, может это житейская ситуация, жизненная какая то, может быть еще что то. Трудно сказать – тут нет определенности. Но ясно одно, у этих людей были какие-то по жизни проблемы, и тогда автор этого псалма, не знаю практически он смог помочь им или нет, но он молился, постился из-за них. А в те времена пост – это ситуация, которая предполагает какое-то бедствие или несчастье. Постились, когда кто-то умирал, либо кто то был в большой беде из близких. Вот что такое пост в те времена. И он говорит, что постился о них так, как будто они были его родственники близкие. Они ему платят очевидной неблагодарностью. И это уже серьезное нарушение той самой нормы, о которой мы сейчас с вами говорили. И из Торы и из других Ветхозаветных книг мы хорошо знаем, что такое нарушение считается очень серьезным нарушением. Фактически оно приравнивается к предательству, а предательство приравнивается убийству и в Торе и в других Ветхозаветных книгах. И вот без понимания этой связи, а она всегда есть, даже если это предательство само по себе к смерти того, кого предаешь, не привело. Без понимания того, что эта связь существует, этот гимн понять будет очень не просто.

И опять один очень важный момент, который кем то отслеживается, кем то нет, который не всеми и не всегда отслеживается. Даже само убийство страшно с точки зрения Торы не только потому, что кого-то лишают жизни. Это тоже страшно, в том смысле, что это вмешательство в промысел Божий. Мы обычно на вопрос убийства смотрим гуманистически и часто библейским авторам этот гуманистический взгляд приписываем. Мы исходим из права человека на жизнь, которое у человека существует. И вообще с гуманистической точки зрения у человека существуют некие неотъемлемые права. И убийство рассматриваем как нарушение этого права. А поскольку право на жизнь с гуманистической точки зрения считается фундаментальным, то и убийство считается самым серьезным преступлением.

Библейский взгляд другой на эту проблему, потому что он принципиально не гуманистический. Поскольку Библия не знает человека как такового, она знает лишь человека с его отношением к Богу, человек как таковой – не ценнее животного, если у него нет отношений с Богом, то он животным и является, с Библейской точки зрения. Или стремиться в ту сторону, в то, что бы стать обезьяной. После падения человек больше стал похож на обезьяну, чем до падения. Тут вопрос о происхождении действительно интересен. Но у человека по этой самой причине, потому что его нет отдельно от Бога, по определению не может быть ни каких ему присущих прав. В отношениях с Богом, когда они появляются, появляется некое духовное пространство человеческой свободы. И внутри этого духовного пространства человеческой свободы, которое ему дается Богом в контексте эти отношений, у человека появляются некие неотъемлемые качества и свойства. Неотъемлемые не от самого человека, а от этих отношений с Богом, о которых мы сейчас говорили. И здесь, в известном смысле, можно говорить о правах, но в смысле весьма и весьма относительном. Жизнь человека ценна постольку, постольку каждому человеку дана возможность и право реализовать тот потенциал отношений с Богом, который у него есть. Убить человека - значит отобрать у него данную Богом возможность. Или затруднить реализацию этой возможности.

Т.е. в контексте отношений человека с Богом у человека появляются некие возможности здесь, в этом мире, в этой земной жизни для самораскрытия. Для раскрытия того духовного потенциала, который Богом в человека вложен. Если кто-то лишает человека жизни, то частично этот потенциал может остаться не раскрытым. Может он раскроется в другой форме, уже в посмертии, но это другой вопрос. Но это очевидное вмешательство, причем, деструктивное в замысел Божий о человеке. И в убийстве с точки зрения Библии страшно, прежде всего, это – вмешательство в замысел Божий о человеке. Причем страшно в основном не для самого убитого, потому что даже в Ветхом Завете в те времена начинают догадываться, что смерть не всегда и не обязательно полное удаление от Бога. Все-таки Бог сильнее смерти, и это понимание в Ветхом Завете уже есть. Страшно, прежде всего, для того, кто убивает, потому что он себя от Бога отрезает напрочь. Даже после пришествия Христа считалось, что убийство отделяет человека от Церкви и от реальности Царствия Божия если не абсолютно, то весьма основательно. Отсюда такие длительные сроки покаяния и все остальное. Но это после пришествия Христа. До пришествия Христа в мир считалось, что умышленное убийство – это грех, от которого очиститься не возможно в принципе. Преднамеренный убийца, видимо по этому, подлежал смертной казни. Здесь не просто принцип Талиона: воздаяние подобным за подобное (Талио́н (лат. talio — такой же) — категория истории нравов, более известная как равное возмездие. Принцип назначения наказания за преступление, согласно которому мера наказания должна воспроизводить вред, причинённый преступлением («око за око, зуб за зуб» - источник Википедия). И не только общебиблейский подход, который возможности человека ограничивает моментом злоупотребления этими возможностями. Т.е., он дает право человеку пользоваться этими возможностями до того момента, пока человек ими не злоупотребляет. Лишение жизни убийцы, преступника – это, с точки зрения Торы, ограничение права на жизнь человека, который не может этим своим правом правильно пользоваться, он им злоупотребляет лишая жизни другого. Когда-нибудь, когда в Торе будем разбираться более подробно, мы еще об этом поговорим в законодательной части.

Но здесь речь не только об этом. Речь еще о том, что человек, который совершил убийство, фундаментальнейшим образом отделяет себя от Богообщения. До пришествия Христа в мир, до пришествия миссии в мир, до того, как Царство Божие приблизилось, считалось, что человек себя отделяет от Бога убийством абсолютно и безвозвратно. Если конечно речь шла о преднамеренном убийстве. Для непреднамеренных убийц существовали города-убежища, где они могли спасаться от кровников, что было тогда актуально. И эти города-убежища были как правило священными городами. Невольные убийцы находили себе пристанище у алтарей. Предполагалось, что от богообщения и от Бога непредумышленные убийства не отделяют. А вот с убийцами умышленными ситуация был другой: считалось, что и от алтаря их можно забрать. Именно по той самой причине, что о богообщении говорить больше не приходится в том случае. Конечно, не всякое лишение жизни считалось убийством – это уже отдельный вопрос. Мы будем подробнее разбирать это, читая Пятикнижие, и к этому еще вернемся. Сейчас хочу обратить ваш внимание на один момент: с точки зрения людей Ветхого Завета преднамеренное убийство – неискупимый грех, от которого не очистишься.

Серьезность кровопролития осмысливалось многими. И в христианские времена могу вам напомнить Достоевского, например. Посмотрите, все персонажи его романов, так или иначе, проходят через кровь и для них это почти необратимо. Конечно, через покаяние можно вернуться – все-таки это христианские времена, но что-то кардинально меняется и уже не проходит для человека бесследно. Достоевского я вспомнил только для примера.

Очевидно, что с точки зрения Торы и с точки зрения других книг, в частности, учительных книг Ветхого Завета предательство, лжесвидетельство в духовном смысле приравнивается к убийству. Здесь, в этом псалме упоминается лжесвидетельство, т.е. речь идет о нарушении 9 заповеди, что само по себе грех очень серьезный. И кроме того еще о чем то, что приравнивается к предательству. С духовной точки зрения и то и другое фактически приравнивается к убийству. Хотя с точки зрения формально-юридической Тора не уравнивает нарушение 6 заповеди «Не совершай убийства» и нарушение 9 заповеди «Не свидетельствуй ложного свидетельства против ближнего твоего». Формально-юридически это конечно разные нормы и нарушение их наказывается не одинаково. Но в духовном плане нарушение этих двух заповедей приравнивается. А предательство приравнивается к убийству. От Бога все это отделяет человека так же надежно как убийство, как кровопролитие умышленное. И все инвективы (Инвектива (от лат. invectiva (oratio), в свою очередь происходящее от лат. invehor — бросаюсь, нападаю) — форма литературного произведения, одна из форм памфлета, осмеивающего или обличающего реальное лицо или группу. Википедия), которые мы в этом псалме находим по отношению к врагам, связаны именно с этим. Не случайно же здесь звучит мысль о том, что жизнь, если Бог сохранит жизнь автору этого гимна, то сохранит не просто так, а для свидетельства. Это опять то, о чем мы с вами говорили: у человека нет права на жизнь как такового. Он не на то жалуется, и не о том жалеет, что у него отнимают жизнь как таковую. Он говорить о том, что если сейчас умрет, то лишится возможности свидетельствовать о Боге.

Вообще упоминание здесь этого свидетельства дает некоторые намеки, но только намеки на то, что этот человек был как-то связан с какой-то религиозной активностью. Не исключено, что этот гимн появился в среде тех самых бедняков Господних, о которых мы уже немного говорили. Это общинное движение, которое возникло под влиянием проповеди поздних пророков, в частности Исаи Иерусалимского. И действительно, здесь бывали и общинные собрания, совместные молитвы с пением гимнов, и что-то напоминающее пленные или после пленные синагоги. И судя по тому, что этот человек говорит, что буде прославлять Бога в таком собрании, то он, наверное, в этих собраниях участвует. Не знаю, является ли он там раввином или еще кем то, т.е. является ли он там ответственным лицом – на самом деле, как они тогда назывались не известно, но ясно, что он там активно участвует. И когда он говорит о возможной смерти, то это может быть связано с его такой деятельностью. Одно время гонения на такие общины были очень серьезные, сразу после смерти Эзельги и Минаше там и до кровопролития доходило. Поскольку они были очень серьезными, то не исключено, что одно с другим связано. Т.е. люди, которые при Эзельги были друзьями, при Минаше решили, что дружить не выгодно – нормальная человеческая история для падшего мира нормальная. И здесь речь идет о том, что если я умру сейчас – фактически говорит этот человек – то я не смогу больше быть твоим свидетелем. Т.е. он сам – автор этого гимна – прежде всего упирает на то, те люди, которые хотят лишить его жизни, не просто хотят лишить кого то жизни, какого то человека, а что они хотят уничтожить еще одного свидетеля Божьего.

А вот это уже преступление не против человека, а против Бога. Ситуация сразу несколько меняется. И вот тогда уже многое становится понятным. Фактически здесь речь идет не просто о том, что бы отомстить кому-то за чью-то смерть или за чьи-то страдания. Речь идет о восстановлении того равновесия, которое было нарушено. Конечно, наступит время, когда прозвучит, уже в Ветхом Завете прозвучит, мысль о том, что мстить не стоит. Мы эту мысль знаем по Новому Завету, и воспринимаем, как новозаветную. Призыв подставить другую щеку – это оно самое и есть, это фактически призыв отказаться от мести. Не от самозащиты, конечно, потому что там речь идет не о избиении, и е о драке, а скорее просто о пощечине, т.е. оскорблении фактически, за которое можно и сатисфакции (Сатисфакция (от лат. satis — достаточно и лат. facere — делать, совершать) означает приблизительно удовлетворение; другая версия (от лат. satisfactio — удовлетворение) — удовлетворение за оскорбление чести. Википедия) потребовать, как раньше говорили. Но только речь шла не о дуэли, а о том, что более понятно современному человеку, за это можно было потребовать морального удовлетворения, компенсации и т.д. Т.е. сделать то же самое, что и сейчас. Но вот новозаветная норма – это норма, которая предполагает, что этого делать не стоит. И дело не в том, что речь идет о каком-то конкретном суде, здесь речь идет скорее об общем подходе к жизни. Можно потратить всю жизнь на то, чтобы требовать себе удовлетворения за какие-то нанесенные обиды и оскорбления. Но это может быть вся жизнь и уйдет. Из тех же самых соображений исходили те авторы, которые говорили о том, еще в Ветхом Завете, что лучше отдать это дело Богу, который сам и отомстит. На самом деле это и в Ветхом Завете есть. «Отдай мне твою месть и я отомщу за тебя» - говорит Ягве. «Мне отмщение, я воздам» - как это в синодальном перевели. Имеется в виду: отдай мне свое права мстить и я за тебя отомщу. Т.е. понимание, что месть – это не лучший вариант – было.

Но надо иметь в виду, что тут присутствует ощущение глубиной мессианской перспективы, которая выходит за рамки этого мира. Новый Завет, да и Ветхий Завет, если брать его мессианское измерение, не поощряет грех и не прощает его. Грешника Бог прощает, грех – нет. От греха надо избавляться в любом случае. Грешника Бог прощает на том условии, что больше он грешить не будет. Как Иисус прощает ту женщину, взятую в прелюбодеянии, если о Новом Завете говорим: «Иди, я тебя тоже не осуждаю, иди и больше не греши».

Реплика из зала: Это когда ее собирались побить камнями? И когда было сказано: пусть первый камень бросит в тебя безгрешный? Там такая форма?

Там такая форма в отношении тех, кто собирается бросать камни. А в отношении ее самой, когда уже народ расходится, помните, замечательная такая сценка: «Ну, что? Никто тебя не осуждает? Нет. Ну и я не осуждаю. Иди и больше не греши».

Ситуация очень интересная. Но вот это – «иди и больше не греши» - почему то многие склонны опускать. А это условие прощения. Важно понять, что это стало возможным именно в контексте мессианской перспективы, особенно, когда царствие Божие приблизилось. То о чем Иисус говорит, он начинает свою проповедь с того, что царствие Божие приблизилось. Т.е. оно и раньше было, его и раньше видели, а теперь оно рядом, теперь оно прямо входит в наш мир. И теперь ситуация складывается так, что действительно можно отложить суд над грешником до второго пришествия. Не будь этого, работали бы все нормы Ветхого Завета с побиванием камнями и прочими прелестями.

Новозаветная притча о пшенице и сорняках (плевелах) как раз замечательный тому пример. Вообще выкорчевывать сорняки не надо, подождите до конца, когда все прорастет. А это фактически означает – до второго пришествия.

Реплика из зала: сорняки все заглушат.

Может быть. Но это уже последний вариант. До конца не заглушат. Это то самое, когда даже у сорняка есть шанс. Пока царство Божие не раскрылось до конца у каждого есть шанс начать все с чистого листа.

А так вообще отношение ко греху совершенно такое же, как в иудаизме, как в исламе. Отношение к грешнику другое, но это в контексте мессианской перспективы. А если её нет пока? Как в этом гимне. Или она есть, но без той духовной глубины, которая появляется не сразу. Ведь во времена Исаи Иерусалимского неоднократно говорилось о скором наступлении царства, и само царство даже Исаи представлялось как, что то такое достаточно земное – я бы так сказал. Разумеется с элементами чего-то, что не от мира сего, но, в основном, как что-то очень земное. Что тогда? Тогда, естественно, ожидать ничего не надо. Справедливость должна быть восстановлена здесь и теперь. И автор гимна требует, что бы она была восстановлена. Просит и даже где-то требует. Иначе правды Божией нет. И вот тогда все эти инвективы в адрес врагов становятся очень понятны.

Надо понять, что здесь, поскольку речь идет о гимне достаточно позднем, гимн скорее всего до пленный, но если общины бедняков уже существуют, то значит это 8 или 7 век до Рождества Христова. И значит это времена, где представление о том что, чтобы войти в Царство Божие, требуется чистота, нужна святость, освященность. И это представление уже присутствует. Это появляется в сознании Яхвистской общины с того момента, когда стали регулярными явления престола Славы о время храмовых литургий, когда этот опыт вошел в сознание Яхвистской общины. Тогда и появилось представление о Царстве, которое вот оно, рядом, но которое не от мира сего – выражаясь новозаветным языком. Но тогда это называли иначе. Что святыня - вот она, рядом и надо самому быть святым, что бы иметь возможность к этому приобщиться. Не просто чистым, как раньше, чистота – это понятие относительное и человеческое, чистый – тот, кто может освятиться, нечистый – тот, кто освятиться не может. Чистый – тот, кто может подойти к алтарю, нечистый не может к нему подойти.

До какого-то момента от человека большего не требовалось. Но со временем, когда была осмыслена та новая реальность, которая открывалась, которая Давиду открылась. Мы с вами говорили в 17/18 псалме: Давиду открывается Царство Божие. Но это уже постепенно осмысливается. Такие видения становятся и опытом общины, в частности литургическим. И вот тогда уже за 100 лет примерно до Исаи прозвучал призыв: «Будьте святы, потому что я свят» - говорит Ягве. Прозвучало это в той же самой Торе, в частности во второй части Книга Левита об этом много говорит. Но святость или освященность – это уже не просто чистота. Это нечто большее. И если раньше понятие греха было относительным, то теперь оно стало, в некотором смысле, абсолютным. Если раньше понятие греха связывалось с нечистотой, в традиционном смысле ритуальная чистота не сводилась к одному только греху, были вещи, которые оскверняли человека даже не будучи грехом, но грех осквернял во всяком случае. И для того, чтобы очиститься от греха, мало было принести соответствующую жертву, а нужно было еще исповедать этот грех, отречься, отказаться от него. только тогда человек снова становился чистым. Но чистота – это все равно понятие относительное. Грех не отделял человека от Царствия Божия, как оно тогда понималось, абсолютно, потому что и само Царствие понималось как реальность скорее земная, человеческая. Оно понималось до эпохи Давида, а отчасти и, впоследствии, как реальность общественная, общественно-политическая с религиозной компонентой, но все-таки как общественно-политическое, как земное царство. Общество людей, соблюдающих Тору, чистых и живущих на земле, очищенной от языческих алтарей – вот и Царство Божие.

И вот теперь, когда это Царство стало не от мира, стал вопрос о сохранении связи, т.е. освященности. И требования стали выше и грех теперь отделяет от Царства абсолютно. Раньше нечистый человек оставался частью Царства, когда оно понималось как реальность социально-политическая, в конце концов, нечистый человек из-за своей нечистоты не изгонялся и не убивался. Надо было только очиститься через жертвоприношения, если это был грех – через раскаяние в этом грехе. А если эта нечистота не была связана с грехом, то просто очистительное жертвоприношение – и все. А вот теперь, когда человек терял святость, т.е. освященность, отделялся и от Царства. Это в некотором смысле новозаветные отношения, когда христианин может оказаться либо в Царстве, либо во в внешней тьме, но не где-то по середине. Третьего состояния Новый Завет не знает. Именно по этому, Церковь мыслила себе ситуацию так, что каждый грех – это выпадение из полноты Церкви и выпадение из Царствия Божия. Раскаяние в грехе – возвращение в Царство – так это понималось перво-христианской Церковью.

Понятно, то с течением времени, если брать историю христианских Церквей, представление об этом во многих Церквах вернулось к чему-то ветхозаветному, причем к ветхозаветному изначальному, т.е. грех оскверняет, но это не катастрофа. Человек не выпадает из Церкви, согрешив, он просто переходит в иное состояние внутри самой Церкви, и через раскаяние, через таинство исповеди снова возвращается в то прежнее состояние, в котором должен быть. Это, я бы сказал, ветхозаветное состояние, проникающее в Церковь. Но в перво-христианский и в раннехристианский период эта ситуация понималась иначе и довольно однозначно. Всякий грех – это то, что выгоняет, выбивает, выталкивает человека из Царства Божия.

Реплика и зала: но ведь исповедь возвращала человека?

Да, возвращала, но надо иметь ввиду, что тогда к греху относились серьезнее. И к исповеди тоже. Ведь в перво-христианский и раннехристианский период исповедь – это событие. Может быть, один или два раза в жизни она случалась у человека. Но исповедь была публичной, в присутствии всей церкви, и в случае действительно чего-то крайне серьезного, того, что сегодня называется «смертным грехом». В таких случаях исповедь практиковалась. А так было что то подобие исповеди, но частная, в присутствии 1 или 2 братьев, когда человек говорил о более мелком грехе, который ему мешает жить нормальной полноценной духовной жизнью, и просил молитвенной поддержки их. Это упоминается в Посланиях такая практика. И она имела место.

Понимаете, была Исповедь и исповедь. Вот это исповедью в строгом смысле не считалась. Это что-то из того, что в последствие стали называть «откровением грехов».

Реплика из зала: а вот после исповеди один принес овцу, а второй курицу. Одинаковое ли прощение у них?

Одинаковое. Жертвоприношение было связано с возможностями, а не с дарами. Человек не отлучается от народа Божия из-за того, что он беден и не может принести то, что может принести богатый. Жертвоприношение – это не налог, который я Богу плачу, жертвоприношение необходимо для общения с Богом.

Реплика из зала: А убийство раба так же строго наказывалось, как убийство свободного?

Без причины, несомненно. На раба..

Реплика из зала: но это «говорящее орудие»..

Это «говорящее орудие – для римлян и греков, не для евреев.

Реплика из зала: на протяжении всего периода?

Да. На протяжении всего периода. Такого рабства, которое было в античном мире, Израиль никогда не знал. И такого отношения к рабам – тоже. То скорее слуги. К ним относились как к младшим членам племени. И, вообще, раб – это тоже человек. И убивать его без причины – это..

Реплика из зала: но это когда гуманизм стал.

Ну, гуманизмом тогда и не пахло. Античные гуманисты работ за людей не считали. В Библии раб – это человек, но не из гуманистических соображений, а из того, о чем говорит хорошо учительная литература: «Всякий, кто издевается над бедным, тот хулит его творца». Вот на чём основаны все нормы социальной справедливости. Как говориться в притчах: «Богатый и бедный встречаются и обоих сотворил Ягве (или оба сотворены Ягве)». Да, люди разные, но Бог один сотворил того и другого.

Реплика из зала: Обижать бедного – хулить Творца.

Ну да, того, кто его сотворил. Но это в притчах все есть, прочитайте и увидите. Может не совсем в таком переводе, но… Книга Притчей – она есть в Библии.

Автор этого гимна воспринимает грех именно так, а особенно грех такой страшный как предательство, лжесвидетельство, который в духовном смысле приравнивается к убийству.

Для него эти люди уже не среди живых, и это многое объясняет: если они умрут, то их физическое состояние совпадет с их духовным состоянием, не более того. Фактически, с его точки зрения, они уже мертвы – человек, совершивший предательство – уже умер. Лжесвидетель – уже умер. То, что он еще жив – это просто недоразумение.

Реплика из зала: а тогда как же отношение к смертной казни?

Это несколько другое: отношение к смертной казни определяется тем, как мы смотрим на человеческую жизнь.

Реплика из зала: но ведь мы сейчас находимся не на таком уровне развития цивилизации.

Проблема в том, что рассматривать убийцу, как скот, может кто угодно, но не человек с библейскими ценностями.

Реплика из зала: но он же сам себя обрек…

Да, сам себя обрек, но здесь есть один момент очень важный. Во-первых, как на скот, на этих людей автор гимна не смотрит, он на них смотрит, как на мертвых людей. Это разные вещи.

Реплика из зала: а в чем разница?

Разница в том, что скотина не воскресает в последний день для суда, а человек воскресает.

Реплика из зала: в Египте рабов рассматривали как скотину.

Это в Египте, а мы говорим об Израиле. В Египте – да. Их рассматривали как живых убитых. Была такая замечательная практика, в том числе и у христиан в средние века, когда некоторых преступников заранее отпевали. И после этого любой встретившийся мог их убить, потому что они уже были отпеты. Отсюда и выражение: «отпетый негодяй» и «отпетый мошенник», т.е. тот, который уже мертв, по которому уже и панихиду отслужили, он уже среди живых не числится.

С точки зрения Библии, умерший скот для суда не воскресает. А человек воскресает. И в этом огромная разница. И смертная казнь исходит не из того, что бы только наказать человека. Даже если исходить из принципа Талиона, т.е. воздаяние подобным за подобное – ка он понимается в библейском смысле, не в смысле русского традиционного правосудия 17 века: вот сосед у моей лошади хвост оторвал, возьми его лошадь, оторви ей хвост и будь доволен, будет тебе моральное удовлетворение. Тоже Талион, тоже воздаяние подобным за подобное, но не в библейском смысле. В библейском смысле: Талион – значит компенсировать.

Реплика из зала: а вот еще такое понятие было: тебя судить по закону или по совести. Это как?

По совести: понятное дело, но в этом и катастрофа русского национального сознания, что эти вещи разошлись, потому что в основе законодательства должна лежать система ценностей для тех людей, для кого эти законы пишутся. То, что так говорилось в русской общине, свидетельствует только об одном: система ценностей, лежащая в основе того законодательства, на основе которого судили в судах, была основной массе крестьян, когда их вызывали в суд, абсолютно не понятна и не воспринималась, как своя. Надо сказать, что это юридическая катастрофа. Полный провал всей законодательной работы. Это привело к соответствующим коллизиям. «По совести» - та система нравственных ценностей, которой руководствуются эти люди, с тем законом ничего общего не имеет.

Реплика из зала: «по совести» - это пусть бросит камень тот, кто без греха?

Это другой вопрос. Вообще русский народ – богоносец, это большой и серьезный вопрос.

Я хочу сказать, что смертная казнь за убийство – это не Талион.

Реплика из зала: «око за око, зуб за зуб, смерть за смерть»

«Око за око» - это не повеление и не заповедь, а ограничение.

Реплика из зала: но у Талиона «смерть за смерть».

Не совсем так. Око за око, зуб за зуб – это не заповедь, еще раз хочу сказать, это ограничение. Это не значит, что надо обязательно пойти и выбить зуб, если тебе его выбили. Здесь говориться, что если ты пойдешь его выбивать, то выбил не больше одного за один. А смертная казнь за убийство в это не входит. Во-первых, смертная казнь исходит не из принципа Талиона.

Реплика из зала: но если не может человек отомстить?

Отомстить надо, но лучше – не стоит. Вот и получается, что, в крайнем случае, кровная месть может работать. Но убийство – это не вопрос только кровной мести. Смертная казнь за убийство – это констатация того факта, что человек больше среди живых не числится, потому что он себя отделил от Бога. Поскольку Тора вообще приравнивает лишение свободы насильственное, например, продажу в рабство, к убийству, и наказывает соответствующим образом за это. Т.е., смертной казнью. Понятно, что с точки зрения Торы, пожизненное лишение свободы к смертной казни приравнять можно. А целесообразность этого упирается в то, как мы понимаем жизнь, зачем она нужна. Если жизнь – это высшая ценность, то пожизненное лишение свободы – это почти равнозначно помилованию. Но с точки зрения христианской, но только христианской, смертную казнь стоило бы заменять пожизненным заключением. По одной простой причине: человек, который не представляет прямой угрозы и не в состоянии больше грешить, как он грешил до этого: убийца, запертый в камеру, больше не может убивать, не может больше совершать тот грех, который совершал раньше, этот человек имеет шанс раскаяться.

С точки зрения иудея или мусульманина смертная казнь – да, несомненно. Потому что справедливость, равновесие должно быть восстановлено прямо здесь. Особенно в исламе мессианской перспективы практически нет. В иудаизме есть, но мессианство понимается по-разному. С точки зрения христианина, когда осуждение откладывается до второго пришествия, именно пожизненное заключение - норма. Это не значит, что надо жалеть преступника как такового. Одно дело, когда преступника лишают жизни при попытке к бегству или когда он оказывает сопротивление, и совсем другое, когда его расстреливают.

Ведь дело не в том, что кто-то кого-то жалеет. А в том, что в одном случае: когда этого преступника убивают, если он оказывает сопротивление, то он собирается продолжать убивать, т.е. продолжать грешить. И лучше его остановить – с духовой точки зрения, т.е. не позволить ему грешить дальше. Если по-другому остановить, кроме как лишить жизни – нельзя, то лишение жизни – для него благо, в духовном смысле. Но если он уже не в состоянии грешить, если он уже пойман, то лишать его жизни - значит лишать его возможности раскаяться. С этой точки зрения – лучше пожизненное заключение. Оптимальный вариант, когда человек сам раскаивается в своих грехах еще при жизни.

Второй, по благости для человека, по тому, что хорошо для человека, вариант – это вариант, когда человека убивают прежде, чем он успел согрешить. Это тоже вариант с духовной точки зрения.

Реплика из зала: а как же суд? Это насилие.

На суд этот человек придет. И это не насилие. Насилие – то когда я являюсь инициатором насилия. Когда меня хотят убить, а я защищаюсь – это не насилие.

Реплика из зала: Вот святой (имя не разборчиво) сколько людей порешил.

Ну, я такого святого не знаю, это что то некрасовское: «Было 12 разбойников, был Кудияр – атаман». Это что-то оттуда, из Некрасова. Но это фигура легендарная, вообще не понятно: жил он реально или нет.

Реплика из зала: а если это образ?

Вы знаете, не все народные образы являются христианскими. Вообще, ссылаться на народный русский фольклор, я бы не решился.

Реплика из зала: но это был реальный человек.

То, как он воспринимается народом, - это одно. А то, как это было – это разные вещи. Да, потом он обратился, раскаялся - это нормально. Святым, может быть, и нее стал, но раскаялся в том, что он сделал.

Самое худшее, что может быть, - это когда человек продолжает грешить и его не останавливают. Это хуже чем, если бы он умер и перестал грешить. С точки зрения Нового Завета есть шанс для каждого. Здесь разница между Ветхим Заветом и Новым. Это разница между случаем, когда мессианская перспектива есть, и ситуацией, когда она отсутствует.

Если она есть и она близка к новозаветной, то тогда каждый имеет шанс начать сначала. Если нет, то надо восстанавливать справедливость прямо тут, и шансов у согрешившего нет. В пределе, это либо Ветхий Завет в своем раннем состоянии либо ислам. Говорят о безжалостности мусульман: «вот он – преступник? Преступник. Грешник? Грешник. Наказывать? Да».

Христианство не отменяет наказание за грех, оно просто откладывается до Второго пришествия. Но до Второго пришествия есть некое духовное пространство, где есть шанс начать все с начала.

Реплика из зала: а в иудаизме как?

С иудаизмом – сложнее. Потому что там присутствует мессианская перспектива, но при этом есть очень жесткие установки, с одной стороны, на то, что грешника надо наказывать, а, с другой стороны, они постоянно смягчаются близостью этой мессианской перспективы. Мы можем говорить о жестокости исламских наказаний, вспоминая публичные порки или что-то типа того, но тут тоже существует такая норма, как телесные наказания, и не менее жесткая, чем в исламе, но она практически никогда не применяется. По той самой причине, что взгляд на грешников все-таки разный у иудеев и у мусульман. И в иудаизме он все-таки ближе к христианскому взгляд на грешника, но не взгляд на грех.

А вот в этом гимне взгляд на грешника все-таки более близок к раннему ветхозаветному. Здесь уже есть понимание того, что святость – штука абсолютная, поэтому любой грех отделяет человека от народа божьего, тем более такой, и отделяет невозвратимо. А с другой стороны, еще нет той глубины мессианской перспективы, которая позволит в Новом завете сказать: «Подождите до второго пришествия». Это что –то промежуточное.

Важно понять, почему это происходить, понять, что не те люди были другими, что они так видели грех, а мы смотрим на него иначе. Здесь мера милосердия Божиего другая, на сколько она открыта человеку. Если с очки зрения Ветхого Завета и с точки зрения ислама, Бог милосерден только к тем, кто не грешит, только к праведнику, а к грешнику он не милосерден. То с точки зрения Нового Завета, это другой фокус: Бог милосерден абсолютно к каждому и каждому дает шанс до конца. Но все-таки есть конец, после которого шанса уже нет.

Реплика из зала: а что то за конец?

Второе пришествие, когда суд имеет место. И здесь есть некий нюанс, дело в том, что, мне все-таки думается, что страшный суд наступает не потому, что Бог больше не хочет ждать. Он наступает, когда Бог понимает, что больше нечего уже ждать. Что все, что может быть сказано – уже сказано. И все, кто хотел ему что-то сказать, уже сказали. И ждать больше нечего и некого. И что вот теперь пора закончить. И это он понимает.

Вот такой псалом у нас сегодня интересный.