Скачать fb2 mobi epub

Декалог. Сценарий

Сценарий ко всем десяти фильмам Кесьлёвского "Декалог".

Источник текста: http://kieslowski-decalogue.blogspot.ru/

"Декалог". Фильм первый / Kieslowski, "Decalogue One", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №3 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

«Декалог» («Decalog»)

Фильм первый.

Авторы сценария - Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Оператор Веслав Здорт.

Композитор Збигнев Прейснер.

Художник Халина Добровольска.

В ролях: Хенрик Барановский (Henryk Baranowski), Майя Коморовска (Maja Komorowska), Войцех Клята (Wojciech Klata).

Производство Польского ТВ совместно с «Зендер Фрайс» (Берлин). 1989.

Поздняя осень, серый рассвет. Плоская громадина многоэтажного жилого дома выглядит в эту пору весьма уныло. Несколько дворняг преследуют косматую суку. Владельцы припаркованных в проездах между домами автомобилей выносят аккумуляторы и деловито устанавливают их под капоты. Автомобилисты и собаки вспугнули стайку замерзших голубей, птицы взлетают и тут же опускаются на землю. Какой-то голубь, планируя вниз, выбирает один из нескольких сотен подоконников, садится на него и заглядывает в квартиру.

В квартире тихо, возможно, хозяева еще спят или их нет дома. В детской модная красная мебель, фигурки героев из фильмов Спилберга, на стенах плакаты. Кровать не застлана — кто-то с нее минуту назад встал. В большой комнате вперемешку старинная и современная мебель, стильные настенные часы, на огромном сосновом столе — несколько компьютеров, датчики, провода, клавиатуры, распечатки. Крупным планом экран одного из компьютеров; на экране — значки, цифры. Слышно легкое ритмичное постукивание по клавишам: мальчик вводит какие-то данные в память компьютера. Это Павел; ему лет десять-двенадцать; он еще в пижаме — видно, нерешенная вечером задача подняла его с постели. Улыбается: довел дело до конца. Встает и открывает дверь в спальню.

П а в е л. Папа...

Кшиштоф спит на широкой тахте. Заснул в рубашке, с часами на руке. С трудом открывает один глаз.

К ш и ш т о ф. Где очки?

П а в е л. Подожди, дай какие-нибудь данные.

К ш и ш т о ф. Получилось?

П а в е л. Давай, посмотрим.

К ш и ш т о ф. Мой не трогал?

П а в е л. Папа...

Он обижен. Раз договорились, значит, не трогал.

П а в е л. Ну?..

К ш и ш т о ф. 79,4 в час. Время в пути 4 часа 13 минут.

Мальчик бежит к компьютеру.

К ш и ш т о ф. Надень очки!

Смотрит на часы, закрывает глаза. Павел нажимает на клавиши, проверяет результат и, явно обрадованный, возвращается в спальню. Дергает отца за руку, хочет сказать, что у него получилось, но Кшиштоф натягивает одеяло на голову.

К ш и ш т о ф. Не буду с тобой разговаривать.

П а в е л. Я только...

К ш и ш т о ф. Очки!

Павел идет к себе в комнату, отыскивает на столе, среди тетрадей и игрушек, очки, надевает их и, насупившись, садится на кровать. Прислушивается.

К ш и ш т о ф. Павел!

Мальчик встает только после того, как отец вторично его позвал, неторопливо идет, останавливается на пороге.

К ш и ш т о ф. Сколько у тебя получилось?

П а в е л. Не помню.

К ш и ш т о ф. Не обижайся. Мы ведь договорились, что ты будешь носить очки. Да или нет?

П а в е л. Да.

К ш и ш т о ф. Сколько получилось?

П а в е л (все еще обиженным тоном). 164,356 километра.

Кшиштоф, закрыв глаза, сосредоточенно что-то подсчитывает в уме.

К ш и ш т о ф. Кажется, правильно. (Улыбается сыну.) Иди сюда.

Протягивает руки. Павел с минуту колеблется, потом быстро прижимается к груди отца. Кшиштоф гладит его по голове.

К ш и ш т о ф. Прости, но я не могу за тобой не следить. Ты ведь понимаешь, правда?

П а в е л. Да. Сигаретами пахнешь. До скольких сидел?

К ш и ш т о ф. До трех.

П а в е л. Ну и что?

К ш и ш т о ф. Кажется, закончил. У него должна быть огромная память. Больше, чем у всех, которые я сделал.

П а в е л. Покажешь?

К ш и ш т о ф. Вечером. Одевайся. Ну что, все в порядке?

Павел, не отрываясь от груди отца, кивает.

П а в е л. Да, уже все в порядке.

Павел выбегает из дома. Подходит к киоску и покупает газету, затем бежит в глубь квартала. Останавливается перед детским садом. Поглядев по сторонам, прижимается к ограде. Девочка его ведет в детский сад закутанного малыша. Скрывается за дверью. Павел, немного подождав, выходит на тротуар. У ворот сталкивается с возвращающейся девочкой. Не выказывает ни удивления, ни радости; как и она, впрочем. «Привет». «Привет». Расходятся, но тут же оборачиваются и оба делают вид, что обернулись совершенно случайно. Павел ускоряет шаг. Пройдя метров пятнадцать, останавливается. На проезжей части лежит сбитая машиной собака. Глаза у нее открыты — желтые, остекленевшие.

Мальчик осторожно протягивает руку, пытается погладить холодного неподвижного пса. Жесткая вздыбленная шерсть не поддается. Павел распрямляется и медленно идет к своему дому.

Кшиштоф готовит завтрак. Возвращается Павел с газетой.

П а в е л: Пятый день мороз.

Отдает отцу газету. Уши у него красные. Протирает запотевшие очки, снимает куртку.

К ш и ш т о ф. Видел ее?

Павел улыбается.

П а в е л. Ммм...

К ш и ш т о ф. Ну и как? Сказал что-нибудь?

П а в е л. Сказал. Привет...

К ш и ш т о ф. А она что?

П а в е л. Привет.

К ш и ш т о ф. Посмотрела на тебя?

П а в е л. Оглянулась.

К ш и ш т о ф. Ну видишь.

П а в е л. Знаешь что, папа?

Кшиштоф смотрит на сына.

П а в е л. У неё был красный нос.

К ш и ш т о ф. Бывает. Даже у девочек.

Берет газету и садится завтракать. Павел наливает себе молока, встает, ищет что-то на холодильнике, на плите. Находит пепельницу с окурком сигареты.

П а в е л. Курил.

К ш и ш т о ф. Это вчерашняя.

П а в е л. Мы договорились, что до завтрака ты не куришь.

К ш и ш т о ф. Вчерашняя, честное слово.

Кончают завтракать. Кшиштоф, уже с сигаретой, допивает кофе, просматривая газету. Павел пытается что-то прочитать на странице с некрологами.

П а в е л. А когда человек... умирает за границей, объявление тоже печатают?

К ш и ш т о ф. Если за него кто-нибудь заплатит...

П а в е л. Папа...

Что-то в голосе Павла заставляет Кшиштофа отложить газету.

П а в е л. Почему люди умирают?

К ш и ш т о ф. По разным причинам... От разрыва сердца, из-за несчастного случая, от старости...

П а в е л. Нет... Почему вообще есть смерть?

К ш и ш т о ф. Смерть?.. Посмотри в энциклопедии.

Павел встает, берет с полки нужный том. Листает — видно, что он умеет пользоваться справочниками. Читает вслух.

П а в е л. «...необратимое прекращение жизнедеятельности организма, работы сердца, центральной нервной системы...» Что такое центральная нервная система?

К ш и ш т о ф. Посмотри, там есть такое понятие.

Павел берет другой том и читает сложные объяснения. С шумом захлопывает книгу и возвращается к столу.

К ш и ш т о ф. Теперь знаешь?

П а в е л. Ничего там нет.

К ш и ш т о ф. Там все есть. Все что можно описать и понять. Человек — это машина. Сердце — насос, мозг — компьютер, они изнашиваются, перестают работать, вот и всё. Что? Что-нибудь не так?

П а в е л. Так-то так, но...

Указывает на газету.

П а в е л. Тут пишут: «Молебен за упокой души». В энциклопедии о душе ничего не сказано.

К ш и ш т о ф. Это такое выражение. Души нет.

П а в е л. Тетя говорит, есть.

К ш и ш т о ф. Людям, которые так считают, легче жить.

П а в е л. А тебе?

Кшиштоф. Мне? Нет. Что-то случилось?

П а в е л. Нет, ничего.

К ш и ш т о ф. А все-таки...

П а в е л. Я видел убитого пса. Когда возвращался с газетой. Такой, с желтыми глазами. Всегда был голодный и замерзший, рылся в помойке. Знаешь, какой?

К ш и ш т о ф. Знаю.

П а в е л. Видишь. Утром я так обрадовался, что получился расчет, а потом... он лежал, и глаза у него были совершенно стеклянные.

В школе на перемене группа телевизионщиков снимает какой-то сюжет. Директор и учительница отвечают на вопросы репортера — кажется, речь идет о молоке для учащихся. Рядом буфетчица в белом халате половником разливает молоко из большой кастрюли; дети поочередно берут свои стаканы. Павел то и дело поглядывает в сторону — происходящее его не интересует. Оля — девочка, которую мы видели возле детского сада,— в одиночестве стоит у окна с небольшой картонной коробкой в руках. Павел, поколебавшись, подходит к ней.

П а в е л. Чего там у тебя?

Оля открывает коробку. Внутри удивленно озирается маленький хомячок.

П а в е л. Зачем он тебе?

О л я. На биологию. Но учительница его боится, не разрешила вынимать.

Павел осторожно гладит хомячка по голове.

О л я. Посмотри, какие у него зубы.

Раскрывает зверьку рот. Зубы неожиданно оказываются длинные, желтые и совершенно меняют выражение мордочки — теперь хомяк похож на хищного дикого зверя.

О л я. Не бойся.

Павел протягивает хомяку палец, тот легонько его покусывает. Оля улыбается. Павел тоже. Редактор телевидения громко просит, чтобы дети играли, не обращая внимания. Павла зовут приятели; он убегает. Оля, оставшись с хомяком у окна, наблюдает за играющими.

Мороз. Мальчишки катаются на замерзших лужах. Разбегаются, едут и, с трудом удерживая равновесие, соскакивают, когда ледяная дорожка упирается в тротуар или газон. Павел, как и другие, разгоняется изо всех сил. Перед оградой, окружающей спортплощадку, стоит Ирена — тетка Павла, сестра Кшиштофа. Минуту с нежностью наблюдает за Павлом, потом окликает его. Павел как раз, спрыгивая с ледяной дорожки, упал. Отряхивается и, улыбаясь, машет тетке рукой.

П а в е л. Еще разок!

Ирена кивает. Павел ловко соскакивает со льда, подбирает ранец и бежит к Ирене. Видно, что они любят друг друга.

П а в е л. Что на обед?

И р е н а. Суп и второе. Годится?

П а в е л. Очень даже. Нас снимали для телевидения.

И р е н а. Зачем?

П а в е л. Чего-то про молоко. Папа за мной приедет?

И р е н а. Вечером.

П а в е л. Знаешь, он делает потрясный компьютер!

Ирена живет в старом доме, где когда-то жили родители. В уютной, немного запущенной кухне они с Павлом заканчивают обед.

П а в е л. Помыть посуду?

И р е н а. Нет. Хочешь кое-что посмотреть? В комнате под лампой белый конверт.

Павел идет в комнату, зажигает лампу, берет белый конверт. Открывает. Внутри несколько цветных фотографий большого формата. На фотографиях польские туристы у Папы Римского в Ватикане: торжественные, улыбающиеся; в центре — фигура в белом. Павел находит в толпе Ирену: она на всех – трех-четырех — снимках.

И р е н а. Узнаешь?

Стоит на пороге с тряпкой в руке.

П а в е л. Это когда ты мне привезла розовый пенал?

И р е н а. Да. Сегодня только получила от фотографа.

П а в е л. Узнаю... Он хороший?

И р е н а. Да... Очень.

П а в е л. Умный?

И р е н а. Да, умный.

П а в е л. Думаешь, он знает...

Ирена, не выпуская тряпки из рук, подходит к Павлу, садится, ждет, пока он не докончит вопрос.

П а в е л. ...зачем человек живет?

И р е н а. Знает.

П а в е л. Папа сказал... надо сделать что-то такое, чтобы тем, кто будет жить после нас, было лучше.

Ради этого человек живет. Но не у каждого получается.

И р е н а. Да... А может, не только ради этого...

П а в е л. Скажи... Папа твой брат?

И р е н а. Ты же знаешь.

П а в е л. А почему он не ходит в костел и не ездит к Папе, как ты?

И р е н а. Он давно уже, когда был только чуточку постарше тебя, говорил, что человек настолько умен, что всё может сам. Как бы в себе самом может все находить.

П а в е л. А разве это не так?

И р е н а. Человек многое может... Твой отец, например. Но мог бы еще больше, если б по своей воле кое от чего не отказался. Понимаешь?

Кшиштоф с Павлом заходят в лифт. Кшиштоф смотрит на свои электронные часы.

К ш и ш т о ф. Засекать время?

П а в е л. Старт.

Нажимает кнопку. Едут.

П а в е л. Папа... Ирена записала меня на религию...

К ш и ш т о ф. В какие дни?

П а в е л. По вторникам.

К ш и ш т о ф. Хорошо. Как раз у тебя нет английского.

Лифт останавливается.

П а в е л. Стоп!

К ш и ш т о ф. Не успел... Ты меня заговорил.

П а в е л. Ч-ч-черт!

Кшиштоф смеется.

К ш и ш т о ф. Собираешься изучать религию, а сам ругаешься?

Кшиштоф и Павел, замерзшие, снимают куртки, шарфы. Телефонный звонок. Павел уже в том возрасте, когда дети любят сами подходить к телефону. Бежит, как был, в одном ботинке.

П а в е л. Алло?

Г о л о с И р е н ы (за кадром). Ну что? Сказал?

П а в е л. Ara. (отцу) Это тетя.

К ш и ш т о ф (еще из коридора). Ну?

П а в е л. Спрашивает, разрешаешь ли ты?

К ш и ш т о ф. Что?

П а в е л. Ходить на религию.

Кшиштоф берет трубку.

К ш и ш т о ф. Не валяй дурака, Иренка! Пускай ходит, если хочет. Его дело.

Вешает трубку.

П а в е л. Я ставлю чай.

К ш и ш т о ф. Не забудь про меня.

Бросает взгляд на новый компьютер. С изумлением обнаруживает, что он включен и огромный экран излучает зеленоватый свет, заливающий полки, стол, весь этот современный хаос на столе: провода, распечатки, измерительные приборы.

К ш и ш т о ф. Павел! Ты включал компьютер?

П а в е л. Нет... Даже не дотрагивался.

Удивленно смотрит на большой компьютер. Отец и сын стоят неподвижно и глядят на экран, по которому начинают бегать черточки. Черточки складываются в надпись: «I'm ready».

К ш и ш т о ф. Наверно, я забыл выключить.

Выключает компьютер, экран гаснет.

П а в е л. Можно я...

К ш и ш т о ф. Он еще не готов.

Снова включает компьютер. Экран светится таким же зеленым светом.

П а в е л. Что он умеет?

К ш и ш т о ф. Много чего. Можешь задать ему вопрос на любом языке. По-польски тоже.

Павел выстукивает на клавиатуре вопрос.

П а в е л. Какое сегодня число?

Ответ появляется почти немедленно.

К о м п ь ю т е р. 3 December 1986, Wednesday, 337.

К ш и ш т о ф. Он знает календарь до трехтысячного года. Не уверен, что это нужно.

Павел выстукивает вопрос.

П а в е л. Ты умеешь играть в шахматы?

К о м п ь ю т е р. Yes (Отвечает мгновенно.)

П а в е л. Какие у меня завтра уроки?

К о м п ь ю т е р. I don't understand.

К ш и ш т о ф. Спроси, какие уроки у Павла. Он не различает людей. Пока...

Павел видоизменяет вопрос.

П а в е л. Какие завтра у Павла уроки?

Опять ответ появляется мгновенно.

К о м п ь ю т е р. Польский, польский, математика, история, физкультура, физкультура. 8.45-13.30.

Павел поворачивается к отцу.

П а в е л. Колоссально!

К ш и ш т о ф. Поглядим. Чайник кипит.

Действительно, из кухни доносится посвистывание чайника.

Павел уже в постели, отец открывает дверь.

К ш и ш т о ф. Спать. Уже половина десятого.

Павел отрывается от книги.

П а в е л. Ты смотрел, сколько градусов?

К ш и ш т о ф. Минус четырнадцать.

П а в е л. Папа...

К ш и ш т о ф. Подожди. Увидим, что будет завтра.

Гасит свет. Уже собирается закрыть дверь, когда мальчик спрашивает из темноты.

П а в е л. Думаешь, мама перед праздниками позвонит?

К ш и ш т о ф. Думаю, да. Спокойной ночи.

В университетской аудитории несколько десятков студентов. Кшиштоф заканчивает на доске сложный расчет, студенты записывают. Павел сидит в уголке, что-то рисует. Виннету и его сквау у костра, как живые. Кшиштоф заканчивает лекцию.

К ш и ш т о ф. Вот так это примерно выглядит. Конечно, я бы мог закончить раньше... (Подчеркивает на доске какое-то место в длинном ряду цифр.) Да жаль было. Вторая часть интереснее. Спасибо.

Подходит к Павлу.

К ш и ш т о ф. Пошли.

Рассматривает рисунки. Павел складывает листки, убирает в ранец. Подходит ассистент.

К ш и ш т о ф. Да, пан Кароль.

А с с и с т е н т. Меня пригласили принять участие в дискуссии... хочу, чтобы вы знали... это будет в костеле.

К ш и ш т о ф. На какую тему?

А с с и с т е н т. Наука и религия.

К ш и ш т о ф. Интересно.

А с с и с т е н т. Я ваш ассистент, а вы отвечаете за кафедру...

К ш и ш т о ф. За взгляды своих сотрудников я пока еще, слава Богу, не отвечаю.

Павел показывает на часы, Кшиштоф прощается с ассистентом.

В большом зале сеанс одновременной игры в шахматы. Десятка полтора столиков, между которыми расхаживает мастер или гроссмейстер. За одной доской Кшиштоф, над ним стоит Павел. Мастер переходит от столика к столику быстро, нигде особенно не задерживаясь. Павел внимательно следит за его движениями и манерой поведения. Мастер, не раздумывая, переставляет фигуру на доске Кшиштофа и идет дальше. Павел наклоняется к отцовскому уху.

П а в е л. Сделай рокировку. Поставишь ему шах ферзем.

К ш и ш т о ф. Это слишком просто. Он уже выиграл восемь партий.

П а в е л. Девять. Увидишь, он закроется ладьей, и конец.

Мастер снова приближается к их столику. Останавливается, и в эту минуту Кшиштоф делает рокировку. Мастер с удивлением смотрит на отца и сына. Опершись руками о столик, ненадолго задумывается, потом закрывается ладьей и отходит.

П а в е л. Говорил я, он по старинке играет. Проиграл.

Кшиштоф еще раз анализирует ситуацию.

К ш и ш т о ф. Факт.

Спокойно ждут мастера. Когда тот к ним возвращается, Кшиштоф передвигает своего, стоящего на восьмой линии, слона.

П а в е л. Мат.

М а с т е р. Действительно, мат.

Павел, счастливый, что есть сил прижимается к отцу.

Павел открывает дверь на балкон. За дверью стоит бутылка с водой — теперь уже со льдом. Стекло в нескольких местах треснуло. Павел собирает обледеневшие осколки и с торжеством вносит в комнату.

П а в е л. Гляди! Всего через час!

Стекло легко отделяется от льда. Павел выбрасывает осколки в мусорное ведро. В руке у него ледяная бутылка. Подходит к отцу.

П а в е л. Потрогай.

Кшиштоф проводит рукой по льду. Поверхность холодная, но гладкая, приятная на ощупь.

П а в е л. Здоровско.

К ш и ш т о ф. Здоровско. Положи в ванну.

П а в е л. На балкон. Посмотрим, что с ней будет.

К ш и ш т о ф. Ничего не будет. Растает, когда придет оттепель.

Павел выносит бутылку на балкон. Ставит на прежнее место. Кричит с балкона.

П а в е л: Чай тоже замерзнет?

К ш и ш т о ф. Тоже.

П а в е л. Я сделаю еще желтую из чая и красную. Добавлю краску.

К ш и ш т о ф. Валяй.

Павел возвращается в комнату и подходит к отцу, который возится с компьютером.

П а в е л. Посчитаем? Ты вчера сказал: завтра.

К ш и ш т о ф. Хорошо.

П а в е л. На этом?

К ш и ш т о ф. Нет, на обыкновенном. Этот еще ненадежный.

Усаживаются перед маленьким компьютером.

К ш и ш т о ф. Нельзя исходить из того, что мороз будет держаться все время. Самое большее ночь, предположим, десять часов. Это надо знать точно.

П а в е л. Где же мы узнаем?

К ш и ш т о ф. В институте метеорологии. Позвони и спроси температуру на поверхности почвы сегодня, вчера и позавчера.

Павел отыскивает в телефонной книге номер, поднимает трубку.

П а в е л. Здравствуйте, вы б не могли сказать температуру на поверхности почвы?.. Спасибо... а вчера и позавчера?.. Большое спасибо... Да, в Варшаве. Спасибо.

Записывает цифры на листочке и возвращается к Кшиштофу. Тот заслоняет экран рукой.

К ш и ш т о ф. Формула давления?

Павел молниеносно на память говорит формулу. Кшиштоф открывает экран — все правильно.

К ш и ш т о ф. Сколько градусов?

Павел читает по бумажке.

П а в е л. «С 19 часов — минус 17,4 градуса. Вчера было минус 16,8, а позавчера — минус 13,4». Кшиштоф вводит эти данные в компьютер. Быстро стучит по клавишам, машина считает. Через минуту на экране появляется результат.

П а в е л. Ну и что?

К ш и ш т о ф. Это прочность одного квадратного сантиметра льда. При условии, что по льду скользит человек в три раза тяжелее тебя.

П а в е л. Ребята уже несколько дней катаются. Надо мной все смеются.

К ш и ш т о ф. Завтра и ты пойдешь.

Павел бежит к балкону, открывает его, громко кричит.

П а в е л. Завтра я буду кататься!

К ш и ш т о ф. Павел!

П а в е л. Пусть знают! Завтра покатаемся! А дашь мне?

К ш и ш т о ф. Что?

П а в е л. Не притворяйся. То, что ты хочешь мне подарить на Рождество. От мамы и от себя.

К ш и ш т о ф. Что, например?

П а в е л. Думаешь, я не знаю?..

К ш и ш т о ф. И где же этот подарок?

П а в е л. У тебя в тахте.

Кшиштоф смеется. Еще раз проверяет полученные данные, поглядывая на бумажку, где Павел записал температуру. Результат тот же самый. В эту минуту в комнату входит Павел. Он как вырос на несколько сантиметров — за счет замечательных заграничных коньков. Неуклюже топает по полу.

К ш и ш т о ф. Ну как, ничего?

П а в е л. Фантастика!

К ш и ш т о ф. В кровать. Я пойду побегаю. Чтоб к моему возвращению спал!

Кшиштоф в тренировочном костюме и кроссовках бегает по освещенным дорожкам невдалеке от дома, Дорожки спускаются вниз, там темнее. Кшиштоф бежит в темноту. Одинокий фонарь на столбе освещает пруд. Кшиштоф спускается по невысокому склону, осторожно ступает на лед. Лед прочный.

Кшиштоф уже увереннее, делает несколько шагов, подпрыгивает. Притопывая, бежит на середину пруда. Всё в порядке. Разгоняется, скользит, кроссовки не очень подходящая обувь, но все-таки метров пятнадцать он проезжает. Сбоку то ли впадает в пруд, то ли из него вытекает речушка. В этом месте пруд не замерз. Лед начинает трещать, Кшиштоф подымается на берег и возвращается с палкой. Меряет глубину речки. Палка погружается в воду сантиметров на десять, может, чуть больше. Кшиштоф определяет глубину еще в двух или трех местах — везде одинаково мелко. С силой колотит по льду, но на поверхности пруда лед повсюду толстый, и разбить его удается только около речки. Наконец Кшиштоф отбрасывает палку, оборачивается.

На противоположном высоком берегу видит маленький костерок. Возле костра сидит мужчина в тулупе. У него молодое, задумчивое и одновременно улыбающееся лицо. С минуту мужчины смотрят друг на друга, затем Кшиштоф поворачивается и идет к дому.

В комнате Павла уже темно.

К ш и ш т о ф. Спишь?

Говорит тихо и слышит тихий ответ.

П а в е л. Нет. Посмотри, как сверкают.

Кшиштоф входит. Павел повесил свои новые коньки прямо над кроватью. Лезвия отражают свет уличного фонаря, и, когда Павел легонько до них дотрагивается, по стене пробегают узенькие лучики. Разговор ведется вполголоса.

К ш и ш т о ф. Я проверял лед.

П а в е л. Потому я и жду.

К ш и ш т о ф. Всё в порядке. Только обещай не подходить к этой речке. Она не замерзает. Пятнадцать метров, не ближе.

П а в е л. Пятнадцать метров. Хорошо.

К ш и ш т о ф. Там мелко, но зачем мокнуть? Где твой мишка?

Павел приоткрывает одеяло — мишка лежит рядом с ним на подушке.

П а в е л. Он уже спит.

Ясный солнечный день. Сверкающий лед. В замедленном темпе на лед въезжают новые коньки Павла, а затем и он сам. Плывет по льду. Вероятно, это происходит во сне, так как Павлу сопутствует музыка. Он несколько раз объезжает пруд, постепенно сужая круги, в центре которых стоит Оля. Вся эта картина, плавные движения, солнце, режущие лед коньки и лица Оли и Павла нереально прекрасны.

Кшиштоф сидит за столом, заваленным бумагами. О чем-то задумался. Еще слышна постепенно затихающая мелодия из предыдущей сцены. Темнеет, за окном сгущаются легкие сумерки ранней зимы. Кшиштоф зажигает лампу. Видит, что разложенные перед ним бумаги медленно начинают окрашиваться в синий цвет. С удивлением смотрит, как синева поглощает буквы, цифры, целые исписанные страницы. Только через минуту он понимает причину этого странного явления. Торопливо собирает бумаги и приподнимает стоящий на столе пузырек. Пузырек треснул, из него тоненькой темной струйкой вытекают чернила. Кшиштоф спасает, что может. Несет пузырек в мусорное ведро — по полу тянется темно-синий след. Кшиштоф весь перемазан чернилами. Слышит негромкий стук в дверь. Открывает: на пороге, явно робея, стоит девочка — маленькая, лет четырех.

Д е в о ч к а. Мама спрашивает, Павел дома?

Кшиштоф улыбается.

К ш и ш т о ф. Нет. А почему?..

Д е в о ч к а. Мама спрашивает. Не знаю.

Застеснявшись, убегает.

Кшиштоф смотрит ей вслед, пока она не скрывается за углом. В ванной пытается смыть чернила. На переносице у него темное пятно — вероятно, случайно коснулся лица грязной рукой. Сквозь шум воды пробивается пронзительный вой сирены. В жилой квартал сворачивает пожарная машина с синим мигающим фонарем на крыше, за ней — милицейский автомобиль и «скорая помощь». Кшиштоф растерянно смотрит на свои намыленные грязные руки. Из этого оцепенения, к которому, возможно, примешивается предчувствие беды, его вырывает телефонный звонок.

К ш и ш т о ф. Алло.

Г о л о с (за кадром). Добрый вечер, это Эва Езерская.

К ш и ш т о ф. Добрый вечер.

Г о л о с (за кадром). Павел дома? Марек еще не пришел...

К ш и ш т о ф. Простите, я вас не узнал... Нет, его еще нет. У него же... у них... английский. Который час?

Г о л о с (за кадром). Начало шестого. Пора б им вернуться.

К ш и ш т о ф. Сейчас придут.

Кшиштоф уже совершенно спокоен.

Г о л о с (за кадром). Что-то случилось.

К ш и ш т о ф. Что?

Г о л о с (за кадром). Сама не знаю. В нашем квартале что-то произошло. Я за ними схожу.

К ш и ш т о ф. Пускай Павел сразу идет домой.

Не слышит ответа — видно, Эва Езерская повесила трубку. С минуту стоит, не шевелясь, потом бежит в ванную, ополаскивает руки. Запихивает в полиэтиленовый мешок залитые чернилами листки и газеты, которыми он вытирал стол.

Последние метры, отделяющие его от соседнего дома, Кшиштоф преодолевает уже бегом. Машинально сжимает в руке мешок, совершенно о нем забыв. Несколько человек пробегают в разные стороны. С воем сирены проносится еще один милицейский автомобиль.

Кшиштоф, перепрыгивая сразу по нескольку ступенек, поднимается на третий этаж. Отыскивает нужную дверь, звонит, потом начинает стучать, все сильней и громче. В дверях появляется красивая растрепанная девушка в халате.

К ш и ш т о ф. Простите... Павел у вас?

Девушка улыбается, словно бы извиняясь.

Д е в у ш к а. Грипп... не смогла заниматься. Я их отпустила.

К ш и ш т о ф. В котором часу?

Д е в у ш к а. В четыре, сразу как пришли.

Внизу около лифта стоит Эва Езерская — элегантная дама лет сорока. Она жмет на кнопку и, не в силах дождаться лифта, колотит в дверь шахты кулаком. Кшиштоф подходит к ней.

К ш и ш т о ф. Нету их там. Она заболела.

Езерская бледнеет и прислоняется спиной к стене. На лбу у нее капельки пота. Кшиштоф хочет ее поддержать и с изумлением замечает у себя в руке мешок. Эва Езерская говорит, отчасти обращаясь к этому полиэтиленовому мешку.

Е з е р с к а я. Лед на пруду провалился.

К ш и ш т о ф. Этого не может быть.

Е з е р с к а я. Провалился. Провалился.

К ш и ш т о ф. Послушайте... Он не мог провалиться.

Е з е р с к а я. Да, да... провалился.

Дверь лифтра открывается, выходит Оля.

К ш и ш т о ф. Ты не видела Павла?

О л я. Видела... в школе. Мы разговаривали. Он рассказал мне свой сон.

Кшиштоф вбегает к себе в подъезд. Там никого нет. Кшиштоф закрывает глаза и беззвучно считает до двадцати. Потом медленно нажимает кнопку лифта и терпеливо, словно ничего не случилось, ждет. В лифте стоит еще некоторое время, не закрывая дверей, потому что увидел медленно бредущего старичка. Старичок нажимает кнопку второго этажа, окидывает Кшиштофа строгим взглядом. На своем этаже неуклюже выходит из лифта. Кшиштоф так же спокойно ждет, затем нажимает свою кнопку. Лифт приходит в движение. Видно, что Кшиштоф решил действовать рационально.

Кшиштоф открывает дверь и с порога зовет.

К ш и ш т о ф. Павел? Павел!

В его голосе надежда на то, что сейчас этому кошмару придет конец, но в доме царит тишина. Кшиштоф во второй раз замечает в своей руке дурацкий мешок. С внезапной яростью швыряет его в угол и успокаивается. Идет в комнату сына. Возле кровати висят коньки. Именно их Кшиштоф хотел увидеть. Вздыхает с облегчением. Идет к телефону, набирает номер.

К ш и ш т о ф. Ирена?

И р е н а (за кадром). Да.

К ш и ш т о ф. Павел тебе не звонил?

И р е н а (за кадром). Когда?

К ш и ш т о ф. Сейчас.

И р е н а (за кадром). Звонил около двух, после школы. Я хотела, чтоб он приехал пообедать, но у него был английский.

К ш и ш т о ф. Не было у него английского, в том-то и дело.

И р е н а (за кадром). Так где же он?

К ш и ш т о ф. Не знаю. Его нет.

И р е н а (за кадром). Что-то случилось?

К ш и ш т о ф. Не знаю. У меня разлились чернила.

И р е н а (за кадром). Что?

К ш и ш т о ф. Ничего. Пузырек ни с того, ни с сего лопнул. Чернила вылились.

И р е н а (за кадром). Я про Павла...

К ш и ш т о ф. Его нет. Тут, кажется, лед провалился. На нашем пруду.

И р е н а (за кадром). Я еду к тебе.

Кшиштоф вешает трубку. В комнате Павла находит на столике аппарат «уоки-токи». Засовывает его в карман. В маленькой комнате, заваленной разнообразными спортивными принадлежностями — гантелями, небольшими штангами, эспандерами и т. п.— снимает со стены велосипед, берет насос и начинает накачивать колесо.

Серые сумерки. Кшиштоф медленно едет вдоль домов. На фоне почти зимнего пейзажа человек на велосипеде выглядит странно. Время от времени Кшиштоф останавливается, вытаскивает «уоки-токи», говорит негромко.

К ш и ш т о ф. Павел, прием.

Переговорное устройство молчит. Кшиштоф садится на велосипед и — уже без «уоки-токи» — кричит. К ш и ш т о ф. Павел!

Некоторые дома он неторопливо объезжает со всех сторон, поминутно останавливаясь и тихо повторяя позывные. Потом просто кричит — все громче и громче. На балкон одного из домов выходит человек.

Ч е л о в е к. Эй, на велосипеде, вы меня?

Кшиштоф останавливается, с трудом определяет, откуда доносится веселый голос.

К ш и ш т о ф. Нет.

Ч е л о в е к. Я Павел.

Перегибается через перила, готовый продолжить шутливый разговор, но Кшиштоф сворачивает к недалекому редкому лесочку. Едет по пустым дорожкам среди безлистных деревьев. Приближается к детскому городку в виде индейской деревни. Отыскивает бревенчатый вигвам. Входит — внутри пусто, темно. Видит консервную банку, полную окурков. Перебирает окурки, проверяя, не теплые ли они. Ставит банку в проем стены — на фоне неба она, как на экране. Над банкой вьется тоненькая струйка дыма. Кшиштоф садится на стол, говорит в «уоки-токи».

К ш и ш т о ф. Павел, прием. Павел, я знаю, ты здесь. Отвечай. Павел!

В комнате Павла, на кровати, спрятавшись за мишкой, лежит второй аппарат «уоки-токи». Из него раздаются монотонные призывы Кшиштофа.

К ш и ш т о ф . Павел, я знаю, ты здесь. Отзовись, Павел!

Слова неприятно звучат в пустой квартире.

Кшиштоф на велосипеде подъезжает к пруду. Пруд освещен прожекторами пожарных машин. Пожарники, стоя на кое-где уцелевшем льду, шарят по дну длинными баграми. Там, где льда нет, багры полностью уходят под воду. Другие пожарники пытаются делать то же самое с противоположного высокого берега — там лед раскололся прямо у кромки. Толпа молча за ними наблюдает. Подъезжает большой грузовик с лодкой; несколько мужчин помогают ее снимать. Все взгляды прикованы к баграм. Милиционеры стараются оттеснить стоящих рядом с грузовиком людей, освобождая проход для пожарных с лодкой. Какая-то женщина в домашнем халате, не обращая внимания на призывы милиции, как загипнотизированная, смотрит на мелькающие под водой багры. Кшиштоф кладет на землю велосипед, мужчина впереди него оборачивается.

М у ж ч и н а. Спустили, сволочи, горячую воду.

К ш и ш т о ф. Что вы сказали?

М у ж ч и н а. С теплостанции.

К ш и ш т о ф. Что?

М у ж ч и н а. Горячую воду с теплостанции ночью спустили. Сволочи.

К ш и ш т о ф. Сволочи.

Он не совсем понимает, что говорит, зато понимает, что произошло и почему его подвели расчеты.

К ш и ш т о ф. Знаете, я рассчитал прочность льда. По формуле. Получилось на квадратный сантиметр...

М у ж ч и н а. Управы на них нету.

К ш и ш т о ф. Да. Случайность, он этого не мог учесть.

М у ж ч и н а. Кто?

Кшиштоф отвечает что-то шепотом, мужчина его не слышит. К стоящей на берегу женщине в халате подходит маленький мальчик. Женщина его не замечает. Мальчик просовывает пальцы в ее ладонь. Женщина в таком состоянии, что и этого не чувствует. Мальчик тянет ее назад, она упирается, конец понимает, что держит кого-то за руку. Хочет удостовериться, что ей это не кажется.

Свободной рукой, как слепая, проводит по голове мальчика, узнает знакомую форму, но боится поверить.

Ж е н щ и н а. Яцек?..

Я ц е к. Да, мама.

Ж е н щ и н а. Яцек.

Обнимает мальчика, отчаянно прижимает к себе.

Ж е н щ и н а. Яцек, сынок. Яцек, сынок... Где ты был, сыночек?..

Я ц е к. Мы играли в индейцев.

Женщина поднимает ребенка. Уходит с ним. Следом идет мужчина, несет пальто своей жены. Пожарные в лодке тщательно, метр за метром, обшаривают пруд. Кричат что-то, и их товарищи с берега направляют на лодку прожекторы, ведут ее. Стоящие на берегу машины тоже зажигают фары. Прудик теперь напоминает театральную сцену. Кшиштоф оглядывается. Там же, где прошлой ночью, видит горящий костер. У костра, будто даже не поменяв позы, сидит вчерашний молодой человек. Кшиштофу кажется, что тот на него смотрит; возможно, ему померещилось. Слышит за спиной голос.

О л я. Извините...

Кшиштоф оборачивается. Оля стоит рядом — серьезная, взрослая.

О л я. Павел обещал мне вечером позвонить... Вы меня помните?

К ш и ш т о ф. Да.

Оля. Этот мальчик может что-нибудь знать,

К ш и ш т о ф. Какой мальчик?

О л я. Этот, маленький... Яцек.

Кшиштоф наконец понял, о чем она говорит. Бежит в сторону домов. Догоняет женщину с Яцеком

На руках и шагающего за ними мужчину перед самым подъездом. Трогает мальчика за плечо. Мальчуган оборачивается. Женщина, что-то почувствовав, останавливается. Мальчик долго смотрит на Кшиштофа, в конце концов отвечает на незаданный вопрос.

Я ц е к. Павла с нами не было.

В щели между смыкающимися дверями лифта Кшиштоф видит Яцека, который хочет еще что-то ему сказать.

Я ц е к. Павел...

Двери закрываются, Кшиштоф не понял, что хотел сказать Яцек, лифт уезжает. Кшиштоф бежит по лестнице, поднимается на нужный этаж одновременно с лифтом. Женщина с Яцеком на руках, выйдя из лифта, проходит мимо, но мальчик изо всех сил вцепляется в перила. Теперь его лицо на уровне лица Кшиштофа.

Я ц е к. Он катался на пруду. С Мареком и еще каким-то мальчиком. Они катались. Втроем...

Рука Кшиштофа невольно начинает ритмично постукивать по перилам, за которые еще минуту назад Яцек. Его лицо постепенно превращается в застывшую маску. Где-то хлопает дверь, слышен собачий лай, по радио передают музыку. Кшиштоф не шевелится.

С таким же застывшим лицом Кшиштоф сидит в большой комнате. Тихо. Внезапно одна его щека окрашивается в зеленый цвет. Кшиштоф не обращает на это внимания. Зеленый цвет становится всё интенсивнее. До Кшиштофа наконец доходит, что появился какой-то новый источник света. Он

поворачивает голову. Огромный экран его компьютера ярко светится в темноте. Кшиштоф тупо на него смотрит. По экрану пробегает линия, минуту спустя появляется надпись.

К о м п ь ю т е р. I’m ready.

Кшиштоф разжимает кулаки, кладет пальцы на клавиатуру. Медленно, по буквам, выстукивает.

К ш и ш т о ф. Ты есть?

Компьютер, хотя Кшиштоф сразу же нажал кнопку «ответ», задумывается; надпись появляется только через минуту.

К о м п ь ю т е р. Repeat again.

К ш и ш т о ф. Я спрашиваю: ты есть?

Компьютер молчит. Кшиштоф давит на клавишу, просит ответить, но экран только светится ярко-зеленым светом. Тогда Кшиштоф снова медленно набирает букву за буквой.

К ш и ш т о ф. Что делать?

Надпись какое-то время остается на экране, потом зеленый свет становится ярче и буквы исчезают. Кшиштоф выстукивает очередной вопрос.

К ш и ш т о ф. Почему?

Буквы, как и прежде, растворяются в зеленом. Пальцы Кшиштофа бегают по клавиатуре.

К ш и ш т о ф. Зачем тебе маленький мальчик?

Надпись не исчезает. Кшиштоф добавляет следующую фразу.

К ш и ш т о ф. Послушай. Зачем тебе маленький мальчик? Я хочу понять...

Нажимает кнопку «ответ», буквы исчезают. Продолжает писать.

К ш и ш т о ф. Если ты есть, дай знак.

Надпись не исчезает. Кшиштоф убирает начало фразы. Буквы поочередно стираются, остается только

ЗНАК

Кшиштоф нажимает клавишу х2. Надпись становится вдвое больше. Ударяет по той же клавише еще несколько раз, пока надпись не заполняет весь экран.

ЗНАК

Нажимает кнопку с надписью answer. Компьютер немедленно отвечает.

К о м п ь ю т е р. Признак. Предсказание. След. Символ.

Кшиштоф пишет.

К ш и ш т о ф. Свет.

К о м п ь ю т е р. Солнце. Луч. Огонь. Свеча.

Теперь компьютер отвечает быстро. Кшиштоф пишет.

К ш и ш т о ф. Свеча.

К о м п ь ю т е р. Символ. Церковь. Крест.

Кшиштоф продолжает писать.

К ш и ш т о ф. Смысл. Надежда.

Компьютер снова минуту молчит. Потом появляются буквы.

OUT OF MEMORY

Кшиштоф выключает компьютер. Зеленый свет меркнет, на мониторе остается только маленькая точечка.

К ш и ш т о ф. Out of memory. За пределами памяти...

На краю жилого квартала возводится новый костел. Огромная темная глыба. Силуэт современный, даже экстравагантный. Кшиштоф, прежде чем войти, нерешительно стоит у входа. Отыскивает дорогу в подвальную часть — она уже готова, там проводятся богослужения.

Стены в подземной части костела неоштукатурены, кое-где видны остатки опалубки. Слабые голые лампочки. Временный алтарь. На алтаре святой образ, обрамленный досками, на которых стоят цветы и свечи. Когда Кшиштоф входит, ксендз поднимает голову. Он сидит в исповедальне, и проникающий через решетку свет делит его лицо на светлые и темные квадраты. Кшиштоф не помнит, как надо себя вести в костеле. Идет к алтарю. На полпути приостанавливается, будто хочет преклонить колено, но не делает этого. Неоструганная доска, у которой прихожане, вероятно, принимают причастие, весьма условно отделяет алтарь от остального помещения.

Кшиштоф видит несколько незажженных свечей в ветвистом подсвечнике. Берет одну. Ксендз спокойно за ним наблюдает. Кшиштоф шарит в карманах в поисках спичек. Не находит. Стоит со свечой в руке. Почувствовав чье-то присутствие, оборачивается, подходит к исповедальне, открывает дверцу. Ксендз держит в руке спичечный коробок. Молча протягивает его Кшиштофу, тот возвращается к алтарю, зажигает свечу, наклоняет ее и смотрит, как капли стеарина падают на неоструганную доску, образуя маленькую башенку. Укрепляет свечу, ждет, пока стеарин застынет. Пламя свечи колеблется, чуть было не гаснет — возможно, где-то открылась дверь. Кшиштоф загораживает свечу ладонями, ждет, пока она вновь не разгорится, и — с вытянутыми вперед руками — пятится, готовый — если свечка начнет гаснуть — вернуться. Опускает руки только у самой двери. Свеча горит ясным чистым пламенем.

Уже издалека Кшиштоф слышит женский плач и истошный, заглушающий все прочие звуки вопль, С серередины пруда к берегу направляется лодка. На берегу уже стоят носилки. Кшиштоф проходит мимо Эвы Езерской; она поворачивает к нему лицо с открытым, беззвучно кричащим ртом. Кшиштоф протискивается к воде. Шум и крики стихают. Лодка подплывает к берегу. В ней лежат три мокрых маленьких - как будто еще меньше, чем при жизни,— мальчишечьих тела. Кшиштоф обо что-то спотыкается. Это его велосипед — втоптанный в грязь, с погнутыми колесами. Пожарные перекладывают тела детей на носилки. Кшиштоф смотрит на спокойное лицо сына. У Павла на закрытых глазах очки. Когда пожарники кладут мальчика на носилки, над ним наклоняется Ирена и застегивает наполовину съехавшуюся молнию на куртке. Потом быстро чертит на лбу Павла маленький знак креста. Молодой человек в тулупе, которого Кшиштоф уже дважды видел у костра, проходит рядом; миновав носилки и стоящую возле них на коленях Ирену, он медленно удаляется за пределы освещенного круга.

Кшиштоф снова вбегает в костел. Свеча перед алтарем горит ясным ровным пламенем. Кшиштоф подходит к отделяющей его от алтаря доске, напряженно всматривается в святой образ, потом с размаху, что есть силы, сверху ударяет кулаком по горящей свече. По бетонному подземелью раскатывается гулкое эхо. Дрожит алтарь, дрожат обрамляющие его некрашеные деревянные доски. Свечи над алтарем падают, капли стеарина скатываются по лицу на иконе. Ксендз выходит из исповедальни, опускается на колени на бетонный пол, молитвенно складывает руки. Кшиштоф подходит к бетонному — как и всё здесь — сосуду со святой водой. Опускает в сосуд руку. Натыкается на ледяную корку, которой покрылась вода. Достает кусочек освященного льда, прикладывает к лицу. Между пальцами струйка — воды? слез? Последние капли стеарина с погасшей свечи застывают на иконе. Ксендз глубоко погружен в молитву.

Кшиштоф невнятно бормочет какие-то слова; лишь через минуту мы начинаем понимать, что он говорит:

...кем...

...с кем...

...кем гово...

...с кем гово...

...с кем говорить?

...с кем?

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм второй / Kieslowski, "Decalogue Two", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №4 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария - Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер - Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор - Эдвард Клозиньский.

Звукооператор - Малгожата Яворска.

В ролях: Кристина Янда/Krystyna Janda (Дорота), Александр Бардини/Aleksander Bardini (ординатор), Ольгерд Лукашевич/Olgierd Łukaszewicz (Анджей), пани Бася (Кристина Бигельмайер/ Krystyna Bigelmajer), Ежи Федорович/ Jerzy Fedorowicz (Янек, друг Анджея).

«Sender Freies» (Берлин), Польское телевидение (Варшава), 1989.

Кругом бело. На машинах снежные шапки. Дворник размашистыми движениями сметает с дорожек снег. Издалека приближаются двое мужчин. Один тащит санки, другой придерживает стоящий на санках холодильник. Дворник на минуту прекращает работу, чтобы поглядеть на них, затем снова берется за метлу и при очередном взмахе обнаруживает под толстым слоем снега замерзшего зайца. Видно, выпал у кого-то с балкона. Дворник задирает голову; взгляд его останавливается на лоджии, которая несколько отличается от других. Застекленная маленькими светло-желтыми квадратиками, она служит и оранжереей.

«Оранжерея» изнутри: множество кактусов и маленький электрокамин, обогревающий всю эту буйную, ярко-зеленую растительность. Небольшая квартира. Много портретов (1920—30-е годы); на столе в деревянном бокале дюжина трубок с обгрызанными мундштуками; в уголках некоторых картин маленькие цветные фотографии: молодые мужчина и женщина с двумя смеющимися детьми смотрят прямо в объектив. На старомодной этажерке — клетка с канарейкой, как и полагается, накрытая салфеткой. Рука ординатора сдергивает салфетку, и канарейка немедленно принимается за дело — ее пение будет слышно на протяжении всей сцены. Ординатор в шарфе и старом свитере поверх пижамы, в носках и шлепанцах методично зажигает все газовые горелки и ставит на них большие кастрюли с водой.

Ординатору 65 лет, у него лицо человека, который многого требует от других; от себя, впрочем, тоже. Он выходит на балкон — проверить кактусы. Один, видимо, нуждается в особом внимании; ординатор осматривает его тщательнее остальных. От этого занятия его отрывает звон будильника. Выключив будильник ординатор тут же включает радио. Прослушав краткую сводку новостей, привычным движением перестраивается на другую волну и слушает последние известия по-английски. Одновременно подсыпает канарейке зерен. Звонок в дверь — ординатор никого не ждет. Отпирает три замка. На пороге дворник с замерзшим зайцем.

Д в о р н и к. Не у вас, случайно, выпал?

Ординатор смотрит с изумлением.

Д в о р н и к. Извиняюсь... Может, у кого другого...

Ординатор улыбается.

О р д и н а т о р. И утра обернулась зайцем...

Запирает дверь на все три замка, переносит дымящиеся кастрюли из кухни в ванную, выливает горячую воду в ванну, разбавляет холодной. Протирает запотевшее зеркало.

В толстом демисезонном пальто складывает в корзинку пустые бутылки из-под молока и минеральной воды. В кухонном шкафчике у него — аккуратными отдельными кучками — лежат деньги. Отсчитывает из одной кучки несколько сот злотых, записывает эту сумму на приклеенном к дверце шкафчика листке бумаги, отпирает поочередно три замка...

На лестничной площадке у окна стоит женщина. В одном только платье — она здесь живет. Курит. Ординатор проходит мимо. Женщина делает шаг в его сторону. Она как будто хочет что-то сказать, но, ничего не сказав, отступает, поворачивается лицом к окну. У нее худые хрупкие плечи. Пальцы с излишней силой сминают окурок.

Ординатор долго, брезгливо разглядывает булки, кладет в корзинку буханку хлеба, сыр и две бутылки молока. С улыбкой подходит к кассе.

О р д и н а т о р. Опять свежих булок нет.

К а с с и р ш а. Будете писать?

О р д и н а т о р. Конечно.

Покупателей в магазине в эту пору немного. Кассирша достает книгу жалоб и предложений с привязанной на веревочке авторучкой. Ординатор старательно заносит в книгу очередную жалобу — несколько последних страниц исписаны его почерком. Кассирша тем временем вынимает из корзинки пустые бутылки. Ординатор возвращает ей жалобную книгу.

К а с с и р ш а. Спасибо, пан доктор. Две молочных и две из-под содовой.

О р д и н а т о р. Так точно.

Вытаскивает старый, в нескольких местах зашитый бумажник.

Выходит из лифта. Дорота — женщина с хрупкими плечами — курит на том же месте, у окна. Ординатор проходит мимо, повторяет ритуал с тремя замками, откладывает покупки и неслышно, на цыпочках подходит к дверному глазку. Дорота стоит у самого порога. Ординатор приоткрывает дверь.

О р д и н а т о р. Вам что-то от меня нужно. Слушаю вас.

Д о р о т а. Я живу на последнем этаже. Надеюсь, вы меня помните.

О р д и н а т о р. Помню. Два года назад вы задавили мою собаку.

Шире открывает дверь, и женщина входит в переднюю.

Д о р о т а. Меня зовут Дорота Геллер. Мой муж лежит у вас в отделении.

О р д и н а т о р. Вы хотите справиться о его состоянии?

Д о р о т а. Да.

О р д и н а т о р. Родственников пациентов я принимаю по средам во второй половине дня. С трех до пяти.

Д о р о т а. Через два дня.

О р д и н а т о р. Да. Сегодня понедельник.

Закрывает за Доротой дверь. Дорота поворачивается к глазку.

Д о р о т а (вполголоса). Жаль, что я тебя не задавила.

Ординатора отрывает от чтения объявлений в ежедневной газете характерный звонок в дверь: два коротких и два длинных сигнала. Входит пани Бася.

П а н и Б а с я. Холодно, пан доктор.

О р д и н а т о р. Холодно.

Сразу ведет ее на балкон и показывает кактус, который разглядывал утром.

О р д и н а т о р. Болеет, верно?

Пани Бася, как врач, склоняется над кактусом.

П а н и Б а с я. Захиреет...

Ординатор. Думаете?

Женщина печально кивает — она знает. Уходят с балкона. В кухне ординатор снимает с плиты кипящий чайник, насыпает в два стакана по ложечке с верхом кофе, заливает водой. Пани Бася усаживается за стол. Видно, что оба любят такие минуты.

О р д и н а т о р. Представляете, это была не простуда. Зубки резались. Он всю ночь проплакал, а утром я потрогал во рту, внизу и почувствовал остренькое. Зуб.

П а н и Б а с я. Не спали?

О р д и н а т о р. Только под утро уснул. Я не спал, потому что около него сидел, а она... она волновалась, что мы не спим, и тоже не спала. Утром отец пришел из своей комнаты, разинул рот: «О-о-о...» Засмеялся и показал пальцем дырку на месте зуба.

П а н и Б а с я. У зубного был?

О р д и н а т о р. Нет, он в жизни не ходил к врачу. В пятьдесят с лишним лет ни одного испорченного зуба. Кроме этого... он его вырвал. Сам. Я говорю, у маленького вылез первый зубик, а он смеется: все правильно, так и должно быть.

Пани Бася улыбается. Может, некорректно об этом упоминать, но у нее нет передних зубов. И она ни капельки не стесняется.

О р д и н а т о р. Развернул носовой платок, а там у него зуб. Белый, чистый. Посадил на колени малышку и ей показал. Вот так, пани Бася. Я надеваю кашне. Маленький спокойно спит, я его вижу через приоткрытую дверь. В комнате сидит отец, на коленях внучка, хохочет, примеряет себе его зуб. Она стоит в коридоре, высокая, очень прямая, под глазами круги от бессонной ночи, и говорит: не нравится мне все это. Слишком много в доме зубов. Будь осторожен. Я напоследок говорю: постарайся поспать. Отец сегодня никуда не выходит. Она серьезно так кивает: хорошо.

Глаза у ординатора полузакрыты, и тон изменился — нетрудно догадаться, что рассказ окончен.

Пани Бася допивает последний глоток. Минутная тишина. Пани Бася понимает, что ждать больше нечего. Да и кофе уже выпит.

П а н и Б а с я. Я все... Разрешите?

Убирает со стола стаканы, ставит в раковину. Разворачивает сверток со своими тряпками, достает дну — самую мягкую — и сразу начинает вытирать пыль с полок в комнате. Ординатор встает из-за кухонного стола, в коридоре надевает свое пальто с меховым воротником. Вспоминает про отчеркнутые объявления в «Жице Варшавы». Протягивает газету пани Басе.

О р д и н а т о р. Сегодня три... Не забудете хорошенько закрыть за собой дверь?

Выходит. Замечает в конце коридора Дороту с сигаретой. Она с тех пор так и стоит у окна.

О р д и н а т ор. Послушайте...

Говорит ей в спину. Дорота не оборачивается.

О р д и н а т о р. Приходите сегодня после двенадцати.

Садится в лифт.

Дорота — красивая женщина лет тридцати, из разряда тех, кого коротко характеризуют: «девушка». Подходит к столику, на котором лежит письмо. Мы успеваем прочитать первые фразы: «Любимый. У нас тут зима, мороз. Не могу забыть...» Возможно, нам бы удалось дочитать письмо до конца, если б не рука Дороты, которая рвет листок на мелкие кусочки.

Включает автоответчик. Раздается записанный на магнитофонную пленку голос.

Г о л о с (за кадром). Доротка, ты дома?.. Возьми трубку, если дома... Нету... Я уезжаю на неделю кататься на лыжах. Целую.

Минутная пауза. После короткого «бип» — другой голос.

Г о л о с (за кадром). Говорит Янек Вежбицкий. Есть дело. Вечером заскочу.

Тишина. Дорота снова включает магнитофон и подходит к окну. Ординатор пересекает площадку домами, направляясь к детскому саду.

В квартиру Дороты звонит почтальон — коротышка с большой головой и слуховым аппаратом, который, видно, не очень ему помогает, потому что почтальон сразу начинает кричать.

П о ч т а л ь о н. Пани Геллер? Вам перевод. По больничному мужа. Попрошу удостоверение.

Д о р о т а. У меня только заграничный паспорт. Годится?

Почтальон подставляет ухо с аппаратом.

Д о р о т а. У меня только заграничный паспорт.

Почтальон заполняет квитанцию и выдает деньги.

Д о р о т а. Больше ничего?

Почтальон закрывает сумку и отрицательно качает головой.

В кабинете заведующей детского сада, временно превращенном во врачебный, ординатор заканчивает осмотр маленького мальчика. Отсылает его, шлепнув по попке, и делает запись в медицинской карте. Осматривает девочку.

О р д и н а т о р. К зубному не ходишь?

Девочка мотает головой: не ходит. Ординатор что-то помечает в карте.

З а в е д у ю щ а я. Уже все, пан ординатор.

О р д и н а т о р. Скверные у них зубы.

З а в е д у ю щ а я. Питаются не так, как нужно.

О р д и н а т о р. Да.

З а в е д у ю щ а я. В понедельник? Как всегда?

Ординатор входит в больницу, вахтер прикладывает руку к фуражке.

Сестры и врачи раскланиваются с проходящим по отделению ординатором. Пациенты на площадке между этажами вытаскивают изо рта сигареты, чтобы сказать: «Здравствуйте». В коридоре своего отделения ординатор останавливает молодого врача.

О р д и н а т о р. Где лежит Геллер, коллега?

Врач на минуту задумывается.

В р а ч. Оперированный? В двенадцатой.

О р д и н а т о р. Дайте мне его историю.

Подходит к палате номер 12, хочет войти, но через стеклянную дверь видит у кровати одного из больных Дороту. Некоторое время смотрит на обоих и уходит.

Анджей, муж Дороты, на несколько лет ее старше. Дорота смотрит на него с тем горестным изумлением, с каким мы невольно глядим на умирающего близкого человека. Она принесла мужу баночку компота, но, понимая всю неуместность этого дара, прячет баночку в сумку. Несмело поправляет подушку, разглаживает одеяло, наконец выходит, и тогда Анджей осторожно приоткрывает глаза — проснулся? Или все это время не спал, просто не хотел говорить с женой? По лицу Анджея пробегает судорога боли. Из-под полуопущенных век он рассматривает окружающие предметы. На белой спинке кровати облупилась краска. Откуда-то на эту спинку падают, разбиваясь, капли воды — вначале медленно, с большими интервалами, по одной или две-три сразу. На стене у самого потолка мокрые потеки. На подоконнике валяется несколько листочков. Анджей закрывает глаза. Ясно, что ему ничего этого не хочется видеть. Из батареи в подставленное ведро капает вода — в таком же ритме, как на спинку кровати. Лицо Анджея опять искажается от боли.

С е к р е т а р ш а. К вам какая-то женщина. Геллер.

О р д и н а т о р. Разве уже больше двенадцати?

Секретарша проверяет время по часам.

С е к р е т а р ш а. Три минуты первого.

Ординатор отрывается от бумаг и рукой показывает входящей Дороте на стул.

О р д и н а т о р. Садитесь.

Дорота достает сигареты и спички.

Д о р о т а. Можно?

О р д и н а т о р. Я не курю, но если вам обязательно...

Дорота прячет сигареты и спички. Ординатор рассматривает на свет рентгеновский снимок, который лежал в истории болезни Анджея.

О р д и н а т о р. Диагноз, лечение, операция — все поздно...

Д о р о т а. Что это значит?

Ординатор поворачивается к ней.

О р д и н а т о р. Плохо.

Складывает бумаги, считая, что разговор окончен.

Д о р о т а. Он будет жить?

О р д и н а т о р. Не знаю.

Дорота встает, подходит к ординатору.

Д о р о т а. Я должна знать. И вы должны...

О р д и н а т о р. Единственное, что я должен,— лечить вашего мужа, и как можно лучше. А знаю я одно: не знаю.

Ранние сумерки. Вахтер при виде ординатора прикладывает пальцы к козырьку. Ординатор сворачивает в переулок. Дорота в «фольксвагене» загораживает ему путь.

Д о р о т а. Я вас подвезу.

О р д и н а т о р. Спасибо, я хожу пешком.

Дорота ждет, пока он отойдет подальше, и медленно едет за ним.

«Фольксваген», соблюдая почтительное расстояние, въезжает следом за ординатором в жилой квартал. Ординатор сворачивает за угол дома, Дорота прибавляет скорость, но за углом никого нет. Дает задний ход. Подъезжает к дому, в котором они оба живут, и — нарушая правила — ставит машину перед самым подъездом, чтобы ординатор не смог улизнуть.

Ординатор сидит в большой комнате. Везде импровизированные полки, посылочные ящики, множество склянок, пузырьков с лекарствами, разноцветных коробочек. Ординатор с помощью двух молодых людей выискивает в разложенных перед ним справочниках описания лекарств, находит их польские названия. Надевая и снимая очки, читает сроки годности лекарств. В комнату входит худощавый мужчина в черном, только у горла белеет полоска стоячего воротничка. Это ксендз, которого мы, возможно, помним по первой новелле. Ординатор поднимает на лоб очки.

О р д и н а т о р. Работы на неделю.

К с е н д з. Прошу прощения... у нас здесь сейчас будут занятия.

Ординатор кисло улыбается.

О р д и н а т о р. Тогда на месяц.

Дорота уже замерзла в машине. Включает мотор и печку, греет руки. Ординатор, завидев издалека «фольксваген», пятится и входит в другой подъезд.

Ординатор нажимает верхнюю кнопку в лифте и по коридору, тянущемуся вдоль всего здания, переходит в нудный подъезд. Вызывает лифт и спускается на свой этаж. Ключи, три замка и так далее.

Дорота с изумлением видим, что в оранжерее загорается свет.

Ординатор, еще в пальто, читает оставленную пани Басей записку: «Суп в холодильнике, кактус я пересадила в горшок и подперла. Вы его не трогайте. По объявлениям звонила. В среду приду и расскажу. Барбара». Звонок. Ординатор вздыхает. Настойчивый звонок повторяется.

О р д и н а т о р. Сейчас!

Зажигает газ, ставит на огонь четыре приготовленные пани Басей кастрюли с водой и открывает дверь. Дорота, не снимая дубленки, входит в комнату.

О р д и н а т о р. Я зашел через другой подъезд. Можете курить!

Дорота вытаскивает из пачки сигарету; пальцы у нее дрожат. Озирается в поисках пепельницы, встает. На письменном столе пепельницы нет, зато есть фотография в рамке. Несколько мужчин стоят около старого винтового самолета.

О р д и н а т о р. Как вы моетесь?

Д о р о т а. Грею на газу воду.

О р д и н а т о р. Послушайте... Я правда не знаю.

Дорота затягивается и стряхивает пепел на ладонь.

Д о р о т а. Я очень... Мы с мужем... Я его люблю.

О р д и н а т о р. Я несколько раз видел вас вместе. Похоже было.

Дорота рассматривает горстку пепла у себя в ладони.

О р д и н а т о р. Медицина ничего не знает о причинах. О последствиях — чуть больше. Прогнозы... тоже мало что можно сказать...

Дорота перебивает его.

Д о р о т а. Американцы своим больным говорят.

О р д и н а т о р. Да, говорят. Плохие прогнозы в основном подтверждаются, хорошие — реже.

Д о р о т а. Пускай будет плохой. Скажите: он умрет. Чтобы я знала. Я буду делать для него все, что могу...

Пепел с её сигареты падает на пол.

О р д и н а т о р. Ничего вы не можете. Только ждать.

Короткие рациональные ответы ординатора бесят Дороту, но она должна во что бы то ни стало довести разговор до конца. На этот раз ей удается стряхнуть пепел в ладонь. Успокаивается.

Д о р о т а. Если дадите еще минуту, я скажу, почему мне необходимо это знать.

О р д и н а т о р. Слушаю.

Д о р о т а. Я не могла забеременеть. А теперь я на третьем месяце. Не от мужа... Если сделать аборт... всё, это последний шанс. А если муж будет жить... нельзя рожать этого ребенка. Мужчина, о котором я говорю, очень близкий мне человек. Не знаю, поймете ли вы... Можно любить сразу двоих...

О р д и н а т о р. Надежды на выздоровление у него не больше пяти процентов, на то, что выживет и будет влачить жалкое существование,— примерно пятнадцать. Так утверждает медицина. Я же... Я слишком много видел людей, которые жили, хотя не должны были жить, и таких, которые умирали без причины.

Дорота долго, старательно гасит сигарету в спичечном коробке. Ярко вспыхивает внезапно загоревшаяся спичка.

О р д и н а т о р. Он будет знать, что это не его ребенок?

На лице Дороты появляется нечто подобное тому, что в романах называется «злой улыбкой».

Д о р о т а. Конечно... Вы способны только раскладывать все по полочкам. Вы тоже...

О р д и н а т о р. Я знаю, что люди на все соглашаются. Иногда...

Д о р о т а. Есть вещи, которые нельзя сделать человеку... которого любишь... который умирает... Вы верите в Бога?

О р д и н а т о р. Да...

Д о р о т а. А мне не у кого спросить...

Дорота уходит, не попрощавшись. Ординатор поднимает голову. С фотографии на него глядят смеющиеся дети с мороженым в руках. Ординатор встает и набрасывает салфетку на клетку с канарейкой, которая как раз собралась петь.

Перед дверью в квартиру Дороты на большом туго набитом рюкзаке сидит мужчина в ветровке. Увидев Дороту, встает.

Я н е к. Ты слышала на автоответчике?..

Д о р о т а. Да.

Открывает дверь, смотрит на рюкзак.

Д о р о т а. Это Анджея?

Я н е к. Мы уезжаем. Через неделю. Через неделю. Прямиком в Дели, а оттуда, уже с носильщиками, идем в первый лагерь.

Входят в квартиру. Янек ставит тяжелый рюкзак в передней.

Д о р о т а. Зачем принес?

Я н е к. Никого же не будет, еще кто-нибудь залезет...

Д о р о т а. Послушай... а не рановато ли вы его хороните?!

Янек достает из кармана записку.

Я н е к. Я ему написал... В горах нам его будет не хватать.

Д о р о т а. Забирай это. Забирай.

С грохотом распахивает дверь, пытается одна выволочь тяжеленный рюкзак на площадку.

Д о р о т а. Он член клуба или нет?! Имеет право держать рюкзак на складе?

Я н е к. Да, но...

Д о р о т а. Так пускай там и лежит, черт побери! Пусть лежит, по крайней мере, пока он не умер!

Перетаскивает рюкзак через порог и захлопывает дверь. Янек остается в передней.

Я н е к. Прости... Мы не хотели... Бедная ты...

Д о р о т а. Нет, уже все в порядке. Это было не так глупо...

Янек. Ты о чем?

Д о р о т а. Об этом идиотском рюкзаке.

Я н е к. Как он себя чувствует?

Дорота молчит.

Сидит на кухне. Тупо смотрит на стакан с чаем, над которым клубится пар. Поднеся к стакану палец, начинает медленно, миллиметр за миллиметром, подталкивать его к краю стола. И вот уже он стоит на краю, но Дорота не убирает пальца, стакан наклоняется и со звоном падает. Дорота не реагирует. Она будто и не заметила того, что сделала. В комнате зазвонил телефон. Дорота не двигается с места. После второго звонка включается магнитофон. Слышен Доротин голос.

Д о р о т а (за кадром). Квартира Анджея и Дороты Геллер. Вы говорите с автоответчиком. После сигнала сообщите, что вы хотели сказать. У вас есть полминуты.

Короткий электронный сигнал, и после небольшой паузы отчетливый мужской голос.

М у ж ч и н а (за кадром). Это я. Здесь еще только полдень, а у тебя вечер. Я вернулся с репетиции. Набежала куча народу. Мне ужасно одиноко. Жду тебя каждый день. Позвоню завтра вечером, у вас будет ночь... Запись, наверно, уже кон...

Негромкий щелчок. Магнитофон отключается.

В пустой — еще рано — лаборатории ординатор рассматривает что-то под микроскопом. Продолжается это долго.

О р д и н а т о р. Предыдущий мазок.

Молодой врач сменяет препарат под объективом. Ординатор опять замирает над микроскопом.

О р д и н а т о р. Еще более ранний.

Процедура повторяется.

О р д и н а т о р. И самый последний.

Молодой врач снова заменяет препарат.

О р д и н а т о р. Взгляните.

Теперь врач склоняется над окуляром. Ординатор меняет препараты, всякий раз сообщая, какой кладет.

О р д и н а т о р. Две недели назад. Неделя. Самый свежий.

Молодой врач поднимает взгляд. Вокруг глаза у него отпечатался ободок окуляра.

В р а ч. Вы нас всегда учили...

О р д и н а т о р. Оставьте... Что вы думаете?

В р а ч. Прогрессирует.

Ординатор кивает — он думает так же.

У гинеколога вид мужчины, видавшего немало женщин — не только в клинике. Закончив осмотр, он разглядывает Дороту.

Г и н е к о л о г. Прекрасно. Можете сойти.

Дорота не шевелится.

Д о р о т а. Мне необходимо сделать аборт, доктор. Я пришла договориться.

Г и н е к о л о г. От такой прелести хотите избавиться?

Д о р о т а. От такой прелести.

Гинеколог раскрывает блокнот, ищет свободное место.

Г и н е к о л о г. Вы у меня бывали?

Д о р о т а. Первый раз.

Г и н е к о л о г. Послезавтра. Фамилия?

Д о р о т а. Геллер. Дорота.

Г и н е к о л о г. Красивое имя.

Дорота в холле гостиницы «Европейская». Озирается. Мужчина в очках, лет тридцати пяти, отставляет чашечку кофе, встает.

Д о р о т а. Это вы?

Человек в очках. Я... Здравствуйте. Витек мне говорил...

Достает конверт и пакетик в цветной бумаге.

Д о р о т а. Когда вы прилетели?

Человек в очках. Ночью. Он просил, чтобы я вам о нем рассказал.

Д о р о т а. Рассказывайте.

Человек в очках. Концерт уже был. Он не может до вас дозвониться. Просил меня сказать... Он попытается сегодня ночью... На концерте был полный зал...

Д о р о т а. Знаю.

Разговор не клеится.

Человек в очках. Вот и все. У вас есть ключи от его квартиры...

Д о р о т а. Да.

Человек в очках. Он просил, чтобы вы забрали оттуда ноты. Они на рояле, несколько листов в зеленой обложке. Вот и все.

Дорота в квартире Витека. Открывает рояль, легонько ударяет пальцем по клавишам. Закрывает укрышку, но музыка не умолкает. Она будет слышна на протяжении всей сцены. Квартира представляет собой одну большую комнату — все перегородки сняты. Видно, что Витек уезжал в спешке — кровать не застлана, везде разбросаны вещи. Дорота подходит к висящему на плечиках пиджаку. Всовывает руку в рукав, прижимается к нему. Потом идет в ванную, зажигает свет. На зеркале губной помадой написано: «Встала раньше. В девять у филармонии. Дорота». В середине буквы «о» в слове «Дорота» нарисовано улыбающееся солнышко. Дорота тоже улыбается, возвращается к роялю и кладет на лежащие там ноты в зеленой обложке письмо и яркий пакетик.

Пани Бася улыбается с порога — но не так, как обычно.

О р д и н а т о р. Добрый день, пани Барбара.

Смотрит на нее внимательно.

О р д и н а т о р. Что случилось, пани Барбара?

П а н и Б а с я. Купила...

О р д и н а т о р. Купили!

П а н и Б а с я. Да, по объявлению, которое вы отметили...

О р д и н а т о р. Почему не надели? Надо же показать...

П а н и Б а с я. Красивое. Я его, наверное, не стану носить. Жалко... Знаете, какие сейчас люди. Снимут, и не заметишь.

О р д и н а т о р. Рассказывайте.

Пани Бася показывает.

П а ни Б а с я. Длинное, черное... будто на меня сшито... а воротник... ну в точности, как я хотела...

О р д и н а т о р. Сколько отдали? Мне-то можно сказать...

Пани Бася смеется — теперь уже от всей души; она счастлива.

П а н и Б а с я. Все, пан ординатор. Все, что скопила за тридцать лет.

Она уже успела переодеться, достала из сумки отвертку и теперь стоит у балконной двери, выкручивая болты из оконных рам. На одном окне висят рентгеновские снимки. Ординатор подходит к ним и — в который уже раз - внимательно рассматривает.

Когда пани Бася приближается со своей отверткой, перевешивает снимки так, чтобы они ей не мешали.

П а н и Б а с я. Вы уже и дома работаете?

О р д и н а т о р. Да... Люди все время спрашивают, сколько им осталось жить...

П а н и Б а с я. И вы говорите?

О р д и н а т о р. Не говорю... Я ведь не знаю...

Пани Бася отрывается от работы и сообщает, понизив голос, точно открывая великую тайну.

П а н и Б а с я. Я б хотела умереть сразу.

Ординатор отвечает таким же серьезным, заговорщическим тоном.

О р д и н а т о р. Боитесь?

П а н и Б а с я. Кто ж не боится. Но я, пан доктор... Пока жива, окна у меня всегда будут сверкать.

Ординатор прячет рентгеновские снимки в портфель. В кухне насыпает в стаканы кофе, заливает кипятком. Пани Бася стоит на пороге, вытирая фартуком руки. Оба садятся, пьют кофе, как всегда маленькими глотками, чтоб не обжечься. После минутного молчания пани Бася напоминает.

П а н и Б а с я. Вы надели кашне...

О р д и н а т о р. Кашне... да. Сегодня, пани Бася, рассказ будет недолгий. Надел кашне и пошел на работу, в больницу. Приходит человек и говорит: есть приказ, сегодня ночью переброска в Англию. Я позвонил домой, она спала. Подошел отец, сказал: она спит, поэтому я так тихо говорю. Я спрашиваю: а дети? Все в порядке. Я с ними играл, и девочка от смеха описалась, а малыш проснулся голодный, я его покормил, и теперь он калякает по-своему. Я засмеялся: и о чем же калякает? Видно, он ему приставил трубку, потому что я услышал: гу... гуу... Это было в одиннадцать. В двенадцать я отпросился с работы. Поехал домой, а дома уже не было.

Пани Бася застывает, не донеся стакан до рта.

П а н и Б а ся. Это тогда, значит?..

О р д и н а т о р. Тогда, пани Бася. На том месте, где стоял наш дом, была яма. Тогда. В тот самый день, в начале первого.

Как обычно, короткий электронный сигнал. Голос Витека — отчетливый, как будто Витек рядом, хотя он очень далеко.

В и т е к (за кадром). Дорота, возьми трубку. Ты ведь дома?.

Дорота поднимает трубку. Ночь.

В и т е к (за кадром). Дорота... Я звоню уже который день...

Д о р о та. Меня не было.

В и т ек (за кадром). Ты получила паспорт?

Д о р о т а. Получила... Но... он мне не понадобится.

В и т е к (за кадром). Почему?

Дорота молчит.

В и т е к (за кадром). Дорота! Почему? Как Анджей?

Д о р о т а. Плохо. Очень плохо.

В и т е к (за кадром). Почему не понадобится паспорт?

Д о р о т а. Я иду на аборт.

В и т е к (за кадром). Что ты сказала?

Д о р о т а. Завтра я иду делать аборт.

Теперь молчит Витек.

Д о р о т а. Понял?

В и т е к (за кадром). Да. Дорота, если ты это сделаешь, а Анджей умрет... мы не сможем быть вместе.

Д о р о т а. Знаю.

Опять тишина.

Д о р о т а. Этот разговор тебе будет стоить кучу денег.

В и т е к (за кадром). Я хочу, чтобы ты была со мной.

Д о р о т а. Попроси кого-нибудь привезти тебе ноты...

В и т е к (за кадром). Да. Я хочу... Я тебя люблю.

Дорота вешает трубку. Вырывает телефонный шнур из розетки и обнимает руками подушку.

В комнате, заставленной канцелярскими шкафами со множеством ящичков, принимает посетителей блондинка средних лет.

Д о р о т а. Я хочу вернуть паспорт.

Б л о н д и н к а. Фамилия.

Д о р о т а. Дорота Геллер.

Блондинка выдвигает один из ящичков, без труда находит удостоверение личности Дороты и с удивлением смотрит на приколотый к нему квиток.

Б л о н д и н к а. Вы несколько дней назад получали. В Штаты.

Д о р о т а. Да.

Б л о н д и н к а. Пока не обязательно отдавать. Даже если поездка откладывается.

Д о р о т а. Она не откладывается. Я никуда не еду.

Ординатор проводит у себя в кабинете совещание.

О р д и н а т о р. ...по этому поводу я тоже не скажу ничего утешительного. Чтобы вывести тараканов надо на несколько дней освободить все палаты, чего мы сделать не можем. Так что придется еще по крайней мере год жить...

На пороге появляется секретарша, говорит шепотом.

С е к р е т а р ш а. Эта дама, она уже приходила... Геллер...

О р д и н а т о р. Впустите.

Секретарша выходит из кабинета, а ординатор возвращается к прерванной теме борьбы с тараканами.

С е к р е т а р ш а. Пан ординатор сказал: только в порядке исключения.

Открывает стеклянную дверь, ведущую из отделения в коридор, и впускает Дороту. Дверь палаты № 12, как мы помним, тоже наполовину застеклена. Дорота подходит к этой двери, смотрит через стекло палату. У Анджея волосы слиплись от пота, щеки еще больше ввалились. Резиновые шланги капельницы, маленький лоток, в который Анджей поминутно, не открывая глаз, сплевывает. Невдалеке от Дороты в коридоре стоит — не замеченный ею — молодой мужчина в чем-то белом, похожем на врачебный халат. Внимательно смотрит то на Дороту, то на Анджея. Его лицо нам знакомо. Может быть, мы уже видели в этом сериале, может быть, где-то еще. Возможно, каждый из нас когда-нибудь видел это лицо... Дорота садится возле Анджея. Наклоняется к нему.

Д о р о т а. Анджей. Ты меня слышишь?

Искаженное от боли лицо Анджея разглаживается — больше ничто не указывает, что он услышал Дороту.

Д о р о т а. Слышишь?

Говорит тихо, но очень отчетливо, разделяя слова.

Д о р о т а. Я — очень — тебя люблю.

Трудно сказать, понимает ли что-нибудь Анджей. Его лицо снова искривляет гримаса боли. Дорота гладит мокрые волосы. Ей хочется, чтобы Анджей — даже если ее не слышит — знал, что она рядом.

Молодой мужчина в белом по-прежнему смотрит в палату сквозь стеклянную дверь. Смотрит на Анджея, который сейчас не ЗДЕСЬ и не ТАМ. Дорота убирает упавшую на лоб мужа прядь волос и выходит из палаты, а Анджей разглядывает мир: облупленную спинку кровати, на которую — неизвестно откуда — капает вода. Теперь она густая, плотная, как прозрачная ртуть. Капли разбиваются о спинку с неожиданной силой...

Дорота бесцеремонно проходит через комнату секретарши и резко открывает дверь в кабинет. Ординатор умолкает на полуслове, секретарша вскакивает с сознанием допущенной оплошности. Ординатор обращается вначале к ней.

О р д и н а т о р. Оставьте нас.

Д о р о т а. Не надо, я на секунду.

Смотрит ординатору в глаза.

Д о р о т а. Вы отказались вынести приговор моему мужу. Но я не хочу, чтобы ваша совесть была спокойна. Вы вынесли приговор моему ребенку.

Ординатор снова обращается к секретарше.

О р д и н а т о р. Оставьте нас, я же просил.

Д о р о т а. Через час я иду к врачу.

О р д и н а т о р. Не делайте этого.

Дорота останавливается.

Д о р о т а. Что?

О р д и н а т о р. Не делайте этого.

Ординатору трудно произнести то, что он решил сказать.

О р д и н а т о р. Он умрет.

Д о р о т а. Откуда вы знаете?

О р д и н а т о р. Каждый день новые метастазы. Шансов нет.

Д о р о т а. Поклянитесь.

Ординатор молчит.

Д о р о т а. Поклянитесь!

О р д и н а т о р. Бог мне свидетель!

Дороту отпускает напряжение. Лицо ее почти спокойно. Она идет к двери, но уже далеко не столь решительно. Ординатор окликает ее у самого порога.

О р д и н а т о р. Простите...

Дорота оборачивается.

О р д и н а т о р. Вы, если не ошибаюсь, выступаете в филармонии?

Д о р о т а. Выступаю.

О р д и н а т о р. Мне бы хотелось как-нибудь послушать...

Дорота пристально на него смотрит и медленно закрывает за собой дверь.

Сумерки. Дорота в своей квартире стоит у окна. Смотрит в пространство. Позади нее — мрак неосвещенного жилья.

К окну своей оранжереи, освещенной раскаленной докрасна спиралью электрокамина, подходит ординатор и, как Дорота, смотрит вдаль.

Лицо Анджея бледно. Слышен негромкий звук — звон? Жужжанье? Анджей приподнимает веки. В стакане с остатками компота барахтается пчела. В какой-то момент жужжанье смолкает. Пчела медленно карабкается вверх по стеклу. Добравшись до края стакана, отряхивает крылышки и улетает.

Зал филармонии, концерт. Дорота, поглощенная игрой, среди скрипачей. Среди публики — ординатор. Вслушиваясь в прекрасную, превосходно исполняемую музыку, светлую и гармоничную, смотрит на Дороту. Больше ничего не происходит — музыка заполняет зал, а потом умолкает. Дорота отрывает смычок от скрипки.

Ночью кабинет ординатора утрачивает свой сухой деловой облик. В небольшой круг света от лампы на письменном столе попадают только ближайшие предметы. Ординатор дремлет, откинув голову на спинку кресла. Судя по разложенным перед ним бумагам, результатам анализов, историям болезней, он заснул за работой. Его будит негромкий стук в дверь.

О р д и н а т о р. Войдите.

Дверь приоткрывается. На пороге Анджей. Он по-прежнему очень худ и бледен, однако жив и стоит в дверях. Мы впервые слышим его низкий голос.

А н д ж е й. Можно?

О р д и н а т о р. Прошу.

А н д ж е й. Вы спали...

О р д и н а т о р. Вздремнул. Заходите...

Анджей пока еще чувствует себя неуверенно, передвигается осторожно, опирается о кресло.

А н д ж е й. Не могу спать...

О р д и н а т о р. Садитесь.

А н д ж ей. Я хотел вас поблагодарить.

О р д и н а т о р. Не за что. В вашем случае, правда, не за что.

А н д ж е й. Я не верил...

О р д и н а т о р. Я тоже. Обследования, анализы, снимки — все указывало на... Видите, в очередной раз выяснилось, что мы очень мало знаем.

А н д ж ей. Я возвращаюсь оттуда... Да?

О р д и н а т о р. Да.

А н д ж е й. Мне казалось, что мир распадается. Все становилось причудливым, безобразным... Будто кто-то умышленно уродовал мир, чтобы мне было легче, чтобы я о нем не жалел...

О р д и н а т о р. А сейчас? Покрасивее стал?

А н д ж е й. Нет... Но я могу прикоснуться к столу. Он гораздо прочнее... Более реальный.

Анджей дотрагивается до стола, уже изрядно потрепанного жизнью — выщербленного, потрескавшегося. Надо быть в особом состоянии духа, чтобы назвать его «прочным». Анджею как будто неловко за свои слова. Он соединяет ладони, шевелит пальцами, смотрит на них.

А н д ж е й. К тому же... знаете...

Ординатор терпеливо ждет.

А н д ж е й. ...у нас будет ребенок.

Поднимает улыбающийся взгляд. Ординатор готов разделить его чувства.

О р д и н а т о р. Я очень рад... пан Анджей.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм третий / Kieslowski, "Decalogue Three", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №5 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Песевич, Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Петр Собочиньский (Piotr Sobociński).

Художник Халина Добровольска.

Композитор Збигнев Прейснер.

Звукооператор Никодем Вольк-Ланевский.

В ролях: Мария Пакульнис /Maria Pakulnis (Эва), Даниэль Ольбрыхский/Daniel Olbrychski (Януш), Иоанна Щеповска/Joanna Szczepowska (жена Януша), Кристина Дрочоцка /Krystyna Drochocka (тётя Эвы), Артур Барчиш /Artur Barciś (водитель трамвая).

Польское телевидение (Варшава), «Sender Freies» (Берлин). 1989.

Зимний снежный вечер. На растущей перед домом елке горят разноцветные лампочки. Издалека — из радиоприемников, из квартир — доносится пенье колядок. Окна ярко освещены, за занавесками видны фонарики на елках. В перспективе улицы пьяный волочит по снегу явно запоздавшую рождественскую елочку — ему страшно хочется доставить ее домой. Проходит мимо машины с зеленым огоньком. Это белый «фиат»-такси; внутри Януш, мужчина лет сорока, приклеивает себе белую бороду из ваты. Вылезает из машины, выворачивает светлую дубленку мехом наружу, подпоясывается, надевает на голову красную шапку. Захлопывает дверцу, достает из багажника большой мешок, вероятно, с подарками, закидывает его за спину и идет к длинному дому, в котором живут все наши старые и будущие знакомцы.

Януш в наряде Деда Мороза с трудом нажимает кнопку лифта. Лифт спускается быстро — видимо, был недалеко; из него выходит известный нам по первой новелле Кшиштоф и придерживает Янушу дверь.

Я н у ш. С Рождеством.

К ш и ш т о ф. С Рождеством. Я вас не узнал.

Смотрит Янушу вслед; его взгляд будет понятен тем, кто помнит о недавней трагедии на пруду [Декалог, фильм первый]. Януш этого взгляда не замечает и про трагедию не помнит; поправив бороду, он звонит в дверь своей квартиры. На вопрос: «Кто там?» — отвечает грубым голосом.

Я н у ш. Дед Мороз.

Восхищенные и испуганные дети прячутся за мамину спину. За происходящим довольно неодобрительно наблюдает теща Януша, интеллигентная дама лет шестидесяти. Жене Януша тридцать пять лет; это замученная жизнью — а быть может, мужем — блондинка. Януш — Дед Мороз усаживается на заранее приготовленный стул.

Я н у ш. Есть здесь какие-нибудь дети? Мне говорили, тут живут девочка Кася и мальчик Антось. Кася, кажется, очень смелая?..

Трехлетняя девочка вылезает из-за материнской спины.

Я н у ш. Ты Кася, да? Я слыхал, ты сочинила для Деда Мороза стишок?

К а с я. Дед Мороз, красный нос.

Все смеются. Дед Мороз добродушно гудит не своим голосом.

Я н у ш. А Антось? Ты сегодня сделал какое-нибудь доброе дело?

Мама наклоняется к мальчику и что-то шепчет ему на ухо. Антось слушает, а сам не спускает глаз с хорошо знакомых часов, высовывающихся из-под рукава тулупа. Не отрывая от них взгляда, говорит коротко.

А н т о с ь. Я смолол мак.

Януш развязывает мешок и начинает раздавать подарки. С подчеркнутой торжественностью читает прикрепленные к сверткам записки. Каждый получает помногу маленьких и больших пакетов. Прочитав на длинном, чуть ли не метровом футляре «Мама», Януш вручает его жене. Все восхищенно рассматривают и обсуждают подарки. Януш, воспользовавшись суматохой, прокрадывается в ванную. Срывает приклеенную бороду. Только теперь мы видим, какой он: вспотевший, задумчивый, грустный – скинувший маску шут. Тихий стук в дверь. На пороге жена с недоверчивой улыбкой на лице и лыжными палками хорошей фирмы в руках.

Ж е н а. Спасибо. Ты в самом деле думаешь, что мы поедем?

Я н у ш. Постараемся.

Жена входит в ванную, норовя держаться к мужу поближе, помогает ему вытирать пот, срывать остатки ваты.

Ж е н а. Ты очень хороший. Правда.

Януш не отвечает на ласку. Не отстраняется, но и не приближается.

Ж е н а. Спасибо.

Януш остается один. Смотрит в зеркало. Из зеркала на него глядит лицо человека, потрепанного жизнью.

Семья Януша поет колядки; жена зажигает бенгальские огни; из кухни доносится голос Януша, пытающегося присоединиться к семейному хору. Гора грязной посуды перед ним постепенно уменьшается. В кухню входит жена.

Ж е н а. Кася засыпает.

Я н у ш. Мы же договорились...

Бросает посуду, идет в комнату, наклоняется к девочке и нежно касается ее щеки.

Я н у ш. Спишь?

К а с я: Нет. Мы ведь идем в костел, правда?

Я н у ш. Да.

К а с я. Ты меня понесешь?

Я н у ш. Пошли, помоем посуду.

Кася большим усилием воли заставляет себя встать и вскарабкивается отцу на руки.

К а с я. Знаешь, я не умею петь.

Януш дает девочке полотенце, несколько больших мокрых ложек и показывает, как надо вытирать праздничное столовое серебро.

Рождественская месса. Люди, вертеп, елки, фонарики. Праздничные спокойные лица. Януш с дочкой на руках и остальные члены семьи.

К с е н д з (за кадром). ...эти радостные дни, которые вы проведете со своими близкими, должны быть днями семейного счастья. В общественной жизни сейчас счастье нелегко обрести — тем больше любви и добра надо искать среди самых близких...

Янушу что-то мешает сосредоточиться. Впереди, человек через десять от себя, он замечает фигуру и профиль темноволосой женщины. Смотрит в ту сторону. Почувствовав на себе взгляд, а может, случайно, женщина поворачивается спиной.

К с е н д з (за кадром). ...каждый день, и сегодня особенно, нужно думать о других с любовью и ответственностью. Не допускайте, чтобы нетронутые приборы на ваших столах превратились в символ. Сегодня надо радоваться всем вместе. Мы должны найти в наших сердцах место для страждущих, покинутых и одиноких.

Януш снова смотрит на то место, где минуту назад видел темноволосую женщину. Женщины там уже нет. Рядом колонна, возможно, она ее заслонила. Януш вертит головой, пытается сообразить, действительно ли увидел знакомое лицо или ему только показалось.

Среди возвращающихся с рождественской службы людей — Януш с семьей. Кася спит у отца на руках. Расшалившийся Антек катится по замерзшей луже. Януш тоже разгоняется и, несмотря на то, что держит Касю, умудряется проехать дальше, чем сын. Жена бережно ведет мать по скользкому тротуару. У самого подъезда Януш вдруг о чем-то вспоминает.

Я н у ш. Шампанское! Возьми. (Передает жене девочку и бежит к своему белому такси.) Заморозилось!

Возвращается с бутылкой, и все вместе скрываются в подъезде.

Садятся в лифт; Януш на мгновение замирает. За стеклянной дверью подъезда он видит силуэт темноволосой женщины из костела.

Януш расставляет на подносе высокие рюмки и принимается открывать шампанское. Услышав, что в передней запирают дверь, быстро выдергивает телефонный шнур из розетки. То же проделывает со вторым аппаратом в кухне. Потом, уже спокойно, устанавливает горлышко бутылки под определенным углом, наполняет рюмки и вносит поднос в комнату. Раздает рюмки. Целует мать жены, целует жену.

Я н у ш. Еще раз с праздником.

Эту трогательную семейную сцену прерывает неприятный, пронзительный звонок домофона. Януш напрягается, но в следующую секунду изображает на лице удивление: кто бы это мог быть? Поднимает трубку.

Я н у ш. Да. Я слушаю.

Жена стоит в дверях. Она встревожена. Януш вешает трубку. Молчит. Собирается с мыслями.

Я н у ш. Не знаю... Не разобрал. Вроде кто-то крутится возле машины...

Выбегает из квартиры.

Януш выскакивает из подъезда. Озирается. Пусто. Ежась от холода, идет обратно, но вдруг слышит позади треск зажегшейся спички. Прямо за его спиной стоит та самая женщина. У нее темные волосы, черные выразительные глаза и большой рот. При свете спички черты кажутся более резкими, чем на самом деле. С минуту оба смотрят друг на друга. Спичка гаснет.

Э в а. Опять ты меня не поздравил.

Я н у ш (со сдерживаемой яростью). Что тебе нужно?

Эва молчит.

Я н у ш. Сегодня Сочельник. Скажи, что тебе от меня нужно.

Из глаз Эвы медленно катятся слезы. Она не заслоняет руками лица, не всхлипывает — просто по ее щекам одна за другой скатываются слезинки.

Я н у ш. Шантажируешь...

Э в а. Эдвард пропал.

Я н у ш. Эдвард?

Эва кивает. Слезы по-прежнему текут по ее лицу.

Я н у ш. Не плачь...

Берет ее лицо в ладони, но Эва никак не реагирует, видно, не испытывает нужды в сантиментах. Закрывает глаза и произносит скороговоркой.

Э в а. Утром ушел и не вернулся. Надо его поискать.

Я н у ш. Сочельник.

Э в а. Извини.

Отстраняется и уходит.

Я н у ш. Эва! Я поеду с тобой.

Э в а. Что ты сказал дома?

Я н у ш. Что кто-то крутится возле машины.

Э в а. Дай ключи.

На лице ее уже нету слез. Берет ключи.

Э в а. Я буду ждать за углом.

Подходит к «фиату» Януша, заводит мотор и уезжает.

Перед входом в квартиру Януш на секунду приостанавливается. Короткая подготовка: он хочет выглядеть, как человек, у которого украли машину. Резко открывает дверь, стремительно вбегает в комнату.

Я н у ш. Угнали. Кажется, поехали по Вислостраде.

Жена с матерью смотрят на него из-за стола.

Януш. Попробую поймать такси. Позвоните в милицию.

Ж е н а. Может, не стоит..

Я н у ш. Она нас кормит.

Януш бегом пересекает площадь перед домом. За поворотом его ждет «фиат». Эва сидит спереди, рядом с местом водителя.

Я н у ш. Ты была на мессе?

Э в а. Нет.

Я н у ш. Я тебя видел.

Э в а. Я искала его у знакомых и в милиции.

Януш хочет погладить ее по лицу. Эва уклоняется,

Э в а. Не трогай меня. Мне нужна не жалость, а помощь.

Я н у ш. Куда ехать?

Э в а. Куда б ты поехал, если бы у тебя пропала жена?

Я н у ш. В больницу.

Э в а. Давай на Брацкую. Она сегодня дежурная.

На перекрестке Януш притормаживает — дорогу им пересекает праздничный поезд: за легковой машиной несколько саней; сидящие в них люди размахивают факелами и воздушными шарами, приветствуя тех, кто их пропускает.

Я н у ш. Я выпил шампанского.

Эва достает из сумки пригоршню кофейных зерен.

Э в а. Пожуй. Ну что ты стоишь? Можешь жевать на ходу.

В приёмном покое пусто. Слабо освещенные коридоры, запертые двери. Януш безуспешно дергает одну за другой дверные ручки.

Я н у ш. И это дежурная больница?

Э в а. Если хочешь мне помочь, не мешай. А нет, отправляйся спать.

Обходит Януша и поднимается по лестнице. На втором этаже в коридор из какой-то комнаты пробивается полоска света. В кабинете врача на столе елочка, играет радио, врач, откинув назад голову, спит. Януш стучит в дверной косяк.

Я н у ш. Вы дежурите?

Врач, не меняя положения, открывает усталые глаза.

В р а ч. Я вчера дежурил.

Э в а. Наверно, я ошиблась.

Я н у ш. А сегодня?

Врач молча поднимает телефонную трубку. В ожидании ответа смотрит на Януша.

В р а ч. Кто пропал?

Я н у ш. Муж.

В р а ч. Ваш?

Э в а. Мой.

В р а ч. Случается. Особенно в праздники. (В трубку.) Юрек? (Эве.) Фамилия?

Э в а. Гарус.

В р а ч (в трубку). Гарус... возраст?

Э в а. Тридцать восемь.

В р а ч. Гарус, тридцать восемь... Гражданочка тут у меня, ищет мужа. С которого часа он у вас? (Эве) Давно ушел?

Э в а. В полдень.

В р а ч. Не он. Пока. (Кладет трубку.) Привезли одного, без ног. Несчастный случай. Около одиннадцати.

Э в а. Пойдем.

Януш с порога оборачивается.

Я н у ш. Погасить вас свет?

Врач не отвечает - он спит, как и раньше, откинув назад голову.

Э в а. Пьяные все.

Я н у ш. Просто устал. Ты уверена, что он ушел в полдень?

Э в а. Я пошла в магазин. Когда вернулась в двенадцать, его уже не было.

Я н у ш. Поехали.

Машина сворачивает с Пенкной в Уяздовские аллеи. Когда она проезжает мимо Дома актера, Эва замечает что-то за окном.

Э в а. Остановись.

Ведет Януша к припаркованному перед клубом маленькому «фиату». Приглядывается.

Э в а. Его машина.

Я н у ш. У тебя есть второй ключ?

Эва вынимает из сумки ключи. Они открывают машину. На переднем сиденье лежит шарф. Эва нерешительно держит его в руке.

Я н у ш. Положи. Вернется, замерзнет.

Э в а. Без ног ему трудно будет вернуться.

Януш с силой захлопывает дверцу «фиата».

Я н у ш. Запри.

Э в а. Положи ему какой-нибудь бутерброд. Вдруг он вернется голодный.

Я н у ш. Это же смешно.

Э в а. А может быть еще смешнее. Мы можем улечься в постель в гостинице, ты можешь позвонить ему и сказать, в каком мы номере, он может...

Я н у ш. Я ему не звонил.

Э в а. Звонил. Ты хотел со всем этим покончить, вернуться домой и жить спокойно. Ты звонил.

Я н у ш. Не звонил я!

Э в а. Он мне сказал. Правда, ты не представился.

Я н у ш. Эва, сука, я не звонил!

Э в а. Нет? Ну что ж. В больницу на Праге, пожалуйста.

Белый «фиат»-такси подъезжает к больнице на Праге.

Врач ведет Эву и Януша по длинному пустому закругляющемуся коридору. Из маленького окошечка высовывается старик.

В р а ч II. К этому, который без ног.

Э в а. Посмотри сам. Я не могу.

Януш идет следом за стариком. В помещении они останавливаются возле одного из металлических столов, и старик откидывает простыню. Лицо лежащего на столе мужчины изрезано, длинные зубы оскалены в жутковатой гримасе.

С т а р и к. Этот, пан редактор?

Я н у ш. Не знаю.

С т а р и к. Вы писали про нас, когда я еще работал на железной дороге. Давно я вас не видел, не читал...

Я н у ш. Точно.

С т а р и к. Это что же такое делается...

Януш возвращается к Эве, ведет ее за собой, опять комната с металлическими столами, опять старик отдергивает простыню... Эва смотрит, как загипнотизированная, подходит ближе. Януш со стариком переглядываются, Эва внезапно отворачивается и прячет лицо у Януша на груди.

Я н у ш. Эвуня... ну...

Старик деликатно выходит. Януш пытается прикрыть труп, но Эва поднимает спокойное лице без единой слезинки.

Э в а. Не закрывай. Это не он. Я б хотела, чтобы это был он. Или ты. Чтоб это было твое лицо и твои зубы. (Достает сигарету и закуривает; руки у нее не дрожат.) Ты мне как-то приснился со свернутой шеей... с вывалившимся языком... Чудесный сон... (Поворачивается к человеку на столе.) Интересно, кого он порадует.

Я н у ш. Хочешь дальше искать?

Э в а. Да.

Я н у ш. Может быть, он вернулся?

Э в а. Может, вернулся.

Опять улицы. Издалека видны милиционеры, остановившие «трабант».

Э в а. Милиция. Ты на краденой машине.

Януш замедляет ход, а когда милиционеры и «трабант» остаются позади, жмет на газ.

Я н у ш. Держись.

Сзади появляется мерцающий синий огонек. Машина Януша с трудом вписывается в повороты Маршалковской, проскакивает мимо весело сверкающей уличной елки. Следом несется милицейский «полонез» с включенной мигалкой. Януш сворачивает вниз, «полонез» за ним.

Э в а. Документы у тебя с собой? Притормози.

Милиция догоняет их в туннеле трассы Восток — Запад. Два милиционера подбегают к «фиату» разных сторон.

М и л и ц и о н е р. Выходите. Руки на крышу.

Януш вылезает из машины. Эва с улыбкой кладет руки на крышу. Милиционеры быстро, сноровисто обыскивают их и позволяют опустить руки.

М и л и ц и о н е р. Это ваша машина?

Януш вынимает документы. Милиционер читает, поглядывая то на Януша, то на Эву, и передает второму, который изучает их столь же внимательно.

М и л и ц и о н е р. К нам поступило заявление о краже автомобиля.

Э в а. Мы его нашли. Брошенным на Вислостраде.

Милиционер возвращает документы.

М и л и ц и о н е р. Пили?

Я н у ш. Не успел.

М и л и ц и о н е р. Слишком быстро ездите. С Рождеством.

Козырнув, милиционеры уезжают. Эва улыбается Янушу.

Э в а. Спокойно... Попробуем еще. Согласен?

Я н у ш. Пристегнешься?

Эва отрицательно мотает головой. Януш заводит мотор, удобно усаживается и осторожно съезжает с бровки тротуара на мостовую. Прибавляет скорость. В районе моста через Вислу он уже делает добрых сто километров в час. По мосту со стороны Праги движется трамвай. Януш, не снижая скорости, въезжает на рельсы, по которым идет трамвай, мотор ревет на полных оборотах, огни трамвая стремительно надвигаются, Эва молча смотрит перед собой широко открытыми спокойными глазами. Водитель трамвая молод, светловолос. Такие, как у него, лица легко запоминаются. Освещенный фарами мчащейся на него машины, невозмутимо ведет трамвай.

Автомобиль приближается, водитель трамвая — совсем белый в ярком свете фар «фиата» — слегка улыбается. В последнюю секунду Януш сворачивает, машина чуть не задевает трамвай, ее заносит, она долго скользит, сметая на пути снег, вздымая облака снежной пыли, и, наконец, замирает под углом к трамвайной остановке.

Я н у ш. Хватит?

Эва медленно качает головой — нет, не хватит.

Эва живет в квартале невысоких домов. Стоянка забита машинами, Януш долго ищет свободное место. Выходит первым, озирается по сторонам.

Я н у ш. Нету вашей машины.

Эва, ничего не говоря, выходит. Януш еще раз осматривается, и внезапно ему приходит в голову какая-то мысль.

Я н у ш. Не мог он утром оставить машину перед клубом. Снег пошел после обеда, а машина была чистая.

Эва смотрит на него вопросительно.

Я н у ш. На крыше не было снега. Вот такой шапки. А снегопад начался около пяти.

Э в а. Может, он приехал позже.

Я н у ш. В Сочельник клуб в два закрывается.

Э в а. Не знаю. Если он дома, вряд ли нам стоит заходить вместе. Подожди. Если его нет, я выйду на балкон. А не выйду, через несколько минут уедешь.

Эва уходит. Януш кричит ей вдогонку.

Я н у ш. Эва! Если он дома, тогда до свиданья!

Эва поднимает руку и машет в знак прощанья. Януш садится в машину и опускает голову на руки; это движение должно означать: а что я тут, собственно, делаю?

Войдя в дом, Эва идет к телефону. Пригибается, чтобы Януш снизу не мог ее видеть. Набирает короткий трехзначный номер.

Ж е н с к и й г о л ос (за кадром). «Скорая помощь», слушаю вас.

Э в а. Несчастный случай. Мужчине плохо. Лежит на остановке.

Ж е н с к и й г о л о с (за кадром). Адрес?

Э в а. Угол Валбжихской и Пулавской, остановка в направлении к центру.

Ж е н с к и й г о л о с (за кадром). Не пьяный?

Э в а. Нет. Мы взяли документы. Женский голос (за кадром). Фамилия? Эва. Эдвард Гарус. Год рождения 1949. Женский голос (за кадром). Кто звонит?

Эва смотрит на лежащую на табурете «Политику». Читает подпись под статьей.

Э в а. Анна Татаркевич.

Женский голос (за кадром). Приняла.

Эва кладет трубку и только после этого зажигает в комнате свет. На столе два прибора, бутылка вина, еловая ветка в вазе. Эва выходит на балкон и смотрит, как Януш вылезает из машины и идет к дому. Оглядывает комнату. Быстро подходит к шкафу, достает из него чемодан, из чемодана — мужское пальто, которое вешает на вешалку в передней. В ванной кладет в стаканчик вторую зубную щетку. Вынимает из аптечки бритву и старый облезлый помазок. Намыливает помазок, стряхивает пену под краном. В этот момент раздается звонок в дверь. Эва открывает, Януш, не снимая куртки, неуверенно входит в квартиру. Эва смотрит на него с некоторым любопытством.

Э в а. Не разденешься?

Я н у ш. Я замерз.

Э в а. Хочешь чаю?

Я н у ш. Давай.

Эва ставит на плиту чайник, садится, подпирает голову руками и выжидательно смотрит на Януша.

Я н у ш. Послушай... Я не звонил... Три года прошло... Не звонил я, это какая-то ерунда...

Если бы Януш взглянул на Эву, он бы заметил на ее лице тень улыбки, но он на нее не смотрит.

Я н у ш. Для меня это было важно... Если хочешь знать правду... ты была... я тебя любил. Собирался все изменить...

Нехорошо было бы, если б мы уловили оттенок цинизма в этом подобии улыбки на лице Эвы, но, кто знает, может, так оно и есть.

Я н у ш. Когда мы одевались, а он стоял, отвернувшись... Не очень-то было приятно... Ты на меня даже не посмотрела. Я взял тебя за руку, но ты ее вырвала. Потом он сказал, что если мы уже оделись, ты можешь выбирать: уйти или остаться, и ты ушла следом за ним... Я это говорю, потому что ты, наверно, не помнишь, как было.

Э в а. Неужели так было? Мы ушли?

Я н у ш. Нет, не так. Он добавил, что ты можешь с ним уйти, если мы больше не будем встречаться.

Э в а. Так было?

Я н у ш. Ты сказала: «Я и не собираюсь». А я сказал: «Согласен». Вот как было.

Эва, высвободив руки из-под подбородка, протягивает их к Янушу.

Э в а. Бедный... Дай руку.

Януш подает руку, Эва нежно ее гладит. Януш отвечает тем же.

Э в а. Нелюбимый... непонятный... собирался все изменить...

Януш чувствует в голосе Эвы насмешку, хочет отнять руку, но Эва сжимает ее с неожиданной силой.

Э в а. Теперь ты любишь жену, правда?

Я н у ш. Я люблю детей.

Э в а. Ты приложил много усилий, чтобы все пошло на лад. И снова стал заботлив, предупредителен, не забываешь забирать белье из прачечной...

Эва впивается ногтями в ладонь Януша.

Я н у ш. Пусти.

Э в а. Ты думаешь, прибавишь газу и станешь мужчиной. Едва до меня дотронешься, как я кинусь задергивать занавески и в постель...

Во время этого короткого монолога Эва еще сильнее сжимает руку Януша.

Я н у ш. Пусти.

Э в а. С удовольствием. От тебя воняет бензином.

Януш растирает руку и невольно подносит ее к носу. Идет в ванную, Эва бежит за ним.

Э в а. Ты хоть раз задумался, что было, когда мы ушли? Попытался представить, как он на меня смотрел? Как себя вел со мной в постели? Представил?

Все это Эва говорит перед закрытой дверью ванной. В ванной Януш рассматривает зубные щетки, помазок, бритву. Раскручивает станок. Внутри старое, ржавое, давно не бывшее в употреблении лезвие. Эва продолжает кричать из-за двери.

Э в а. В постели! Слышишь?!

Януш пробует лезвие. Оно тупое, даже при некотором усилии не оставляет следа на коже. Януш собирает станок и кладет на место. Эва стучит в дверь, ненадолго умолкает, потом продолжает монолог уже спокойным бесстрастным голосом.

Э в а. С тех пор я ни разу с ним не спала. Слышишь?

Януш молчит, он не знает, как поступить. Эва тоже умолкает. С минуту оба стоят молча, затем Эва равнодушно спрашивает нормальным голосом.

Э в а. Что ты там делаешь?

Януш открывает дверь.

Я н у ш. Ничего. Руки мыл.

Эва возвращается в комнату и берет облатку.

Э в а. Сочельник. Нельзя врать, прости. У меня с ним все в порядке. С праздником! Желаю тебе всего самого доброго...

Отламывает кусочек облатки, дает Янушу, из его руки отламывает кусочек поменьше и кладет в рот, Януш делает то же самое и вспоминает о лезвии в бритве.

Я н у ш. Он отпустил бороду?

Э в а. Нет. С чего ты взял?

Пристально смотрит на Януша.

Э в а. Делимся облаткой... Забыли, зачем пришли... Поехали!

Я н у ш. Куда?

Э в а. В больницу скорой помощи, в милицию, на вокзал.

Надевает пальто, заматывает шею шарфом, входит в ванную и берет с полочки станок. Раскручивает его точно так же, как минуту назад Януш. Лезвие не стало острее. Закручивает бритву и спускает в унитазе воду. Когда шум стихает, слышит голос Януша, разговаривающего по телефону.

Я н у ш (за кадром). Больница скорой помощи? Я хотел узнать, не привозили ли к вам мужчину? Фамилия Гарус. Эдвард Гарус.

Эва напряженно прислушивается.

Я н у ш (за кадром). Тридцать восемь... сорок девятого года.

Минуту молчит, и Эва, чтобы не пропустить ни слова, прикладывает ухо к двери.

Я н у ш (за кадром). А у вас сведения со всей Варшавы?

Эва, поняв, что Януш не узнал того, чего бы ей хотелось, собирается выйти, но Януш внезапно повышает голос.

Я н у ш (за кадром). Заявление? И что?

Теперь Эва ждет спокойно. Слышит нетерпеливый стук в ванную, снова спускает воду и открывает дверь.

Я н у ш. Им сообщили. Я звонил на «скорую».

Э в а. Что сообщили?

Я н у ш. Он лежал на остановке на Пулавской. Когда они приехали, его уже не было.

Э в а. Как это?

Я н у ш. Не было. Они говорят, с алкашами такое сплошь и рядом. Советуют справиться в вытрезвителе.

Из-за подсевшего аккумулятора машина не заводится. Януш замечает на стоянке такси двух парней.

Я н у ш. Помогите, ребята.

П а р е н ь. А подбросите нас? На Прагу.

Я н у ш. Я спешу.

П а р е н ь. Тогда сам толкай.

Януш толкает «фиат», у него это плохо получается — масло загустело; наконец, на небольшом уклоне машина разгоняется, Эва отпускает сцепление, мотор работает. Януш вскакивает на ходу, Эва хочет уступить ему место, но Януш машет рукой.

Я н у ш. Поезжай.

Эва прибавляет скорость.

Я н у ш. Почему ты упомянула вокзал?

Э в а. Он часто ходил на вокзал или на аэродром. Звонил ночью, что уезжает. Утром возвращался.

Дверь вытрезвителя заперта. В маленьком зарешеченном окошке с задней стороны дома горит свет.

Януш и Эва заглядывают в окошко. Под струей воды из шланга двое съежившихся мужчин. Шланг держит здоровенный детина в белом халате. Януш стучит в окошко. Детина закрывает воду, впускает Эву и Януша; в комнатке у него образцовый порядок. Из металлического конторского шкафа достает ящик с заглавной буквой «Г». Ловко перебирает пальцами, поднимает голову.

Д е т и н а. Еврей?

Э в а. Нет...

Я н у ш. Был один Гарус в семьдесят девятом. Еврей.

Януш склоняется над картотекой.

Я н у ш. У вас на каждого такая карточка?

Детина улыбается, вопрос Януша польстил его самолюбию.

Д е т и н а. Первое дело — порядок. Некоторые не признаются, но я их под шланг и записываю. Может, какой из этих. Один без документов.

Ведет Януша и Эву в помещение со шлангом. У стены сидят на корточках продрогшие клиенты. Детина недовольно качает головой. На кого похож голый человек у стены, понять действительно трудно.

Д е т и н а. Заснули, гады.

Открывает кран и направляет шланг прямо на мужчин. Те вскакивают, пытаются заслониться от сильной холодной струи.

Д е т и н а. Заплясали... Может, этот? Или тот?

Направляет струю так, чтоб пьянчугам пришлось повернуться к Янушу и Эве лицом.

Я н у ш. Прекратите... Прекратите! (Закрывает кран.) Не видите, они окоченели?

Детина делает шаг вперед.

Д е т и н а. Того же захотел, сволочь?

Я н у ш. Только попробуй. Ну, попробуй.

Януш говорит спокойно, но твердо. Убедившись в своем преимуществе, срывает шланг с крана.

Я н у ш. Поди сюда. Попляшем.

Детина смотрит на него еще минуту и бросает алкашам кучку одежды.

Д е т и н а. Одеваться, денатураты.

Вымещая злобу, пинает не долетевший до решетки башмак.

Светает. Януш и Эва идут к машине, Эва берет Януша под руку, возможно, ей хочется к нему прижаться, но Януш не замедляет шага. Садятся в машину, Януш вставляет ключ в замок зажигания.

Я н у ш. Бессмысленное занятие. Я еду домой.

Когда он кладет руку на переключатель скоростей, Эва кладет поверх свою. Януш не реагирует. Включает скорость, берется за руль. Эва не отпускает его руки.

Я н у ш. Куда тебя отвезти?

Эва смотрит на него с нежностью. Машина трогается, сворачивает на широкую улицу. Эва внезапно перегибается и изо всех сил хватается за руль, Януш не может выровнять машину, тормозит, пытается вырвать у Эвы руль, автомобиль не слишком быстро, но неуклонно приближается к фонарном столбу. Удар. Януш стукается головой о зеркальце, из рассеченного лба течет кровь. Эва выпускает руль. У машины разбита фара, погнуты бампер и крыло, но мотор работает нормально. Януш выходит, старается снегом остановить кровь. Снег грязный, на лице кровь и темные разводы. Эва со своего места наблюдает за Янушем, потом выходит из машины, расстегивает пальто, вытаскивает из юбки блузку и отрывает кусок ткани. Стирает с лица Януша грязь и растаявший снег, пробует остановить кровь. Рана неглубокая — когда Эва прижимает импровизированную салфетку ко лбу, кровь останавливается.

Э в а. Я тебе разбила машину.

Януш не отвечает.

Э в а. И испортила праздник.

Я н у ш. Нет, почему. Было очень приятно.

Э в а. Поедем со мной на вокзал.

Посреди пустого вокзала — освещенная елка. Эва с Янушем бродят по безлюдным залам ожидания и перронам. Эва подходит к двоим спящим на скамейке мужчинам и разглядывает их — безрезультатно. Раздается странный звук, Эва и Януш идут на этот звук и попадают на длинный пологий пандус, ведущий на перрон. Некрасивая молодая женщина в форменных штанах съезжает по пандусу на роликовой доске. Они догоняют ее уже на перроне.

Я н у ш. Вы дежурная?

Ж е н щ и н а. Да.

Я н у ш. Мы ищем... Несчастных случаев не было?

Ж е н щ и н а. Нет. Я тут катаюсь, а то в сон клонит.

Э в а. К вам сюда ходит мужчина... В короткой белой дубленке, вроде куртки... Часто здесь бывает... Никуда не ездит...

Женщина пытается припомнить или, может быть, что-то себе представить. Эва раскрывает сумочку, достает фотографию размером с открытку, протягивает женщине. Та долго рассматривает фотографию и молча возвращает Эве: такого она не знает. Забирает доску и уходит. Эва дает фотографию Янушу. Мужчина в короткой белой дубленке, рядом с ним женщина; за спиной у мужчины маленький ребенок в удобном рюкзачке, второго, постарше, он держит на руках. Мужчина и женщина улыбаются в объектив.

Я н у ш. Кто это?

Э в а. Эдвард.

Я н у ш. А она...

Э в а. Его жена. И их дети. Живут в Кракове, уже три года.

Януш ничего не может понять. Эва очень серьезна — возможно, впервые за эту ночь.

Я н у ш. Три года?

Э в а. Почти. Сегодня я много врала...

Я н у ш. Н-да... Отомстить хотела?

Э в а. Нет... Знаешь, есть такая игра: если из-за угла выйдет мужчина, все будет хорошо, если женщина — нет.

Я н у ш. Знаю, закрываю глаза и ставлю ногу на тротуар. Если попаду на середину плиты — день будет удачный. Если между плитами — плохой...

Э в а. Я сегодня сыграла в эту игру. Сказала себе: если смогу пробыть с тобой целую ночь, до семи утра... все равно, как...

К перрону подкатывает поезд. Никто не выходит и не садится. Минуту спустя проводник с откуда-то знакомым лицом поднимает руку — можно отправляться.

Я н у ш. И что тогда?

Э в а. Дальше все пойдет нормально.

Я н у ш. А если нет?

Эва разводит руками. Проводник смотрит в их сторону. Возможно, просто потому, что на перроне никого больше нет.

Э в а. Я все хорошо продумала. Живу одна...

Достает из кармана пузырек с таблетками. Янушу его не показывает — только мы видим это её движение. Прячет пузырек обратно в карман. Проводник, продолжая на них глядеть, подымается на площадку вагона, поезд трогается.

Э в а. Трудно быть одной... В такой день. Люди...

Януш кивает.

Я н у ш. Запираются... задергивают шторы.

Януш - это трудно описать, но легко сыграть — словно бы становится внимательнее к Эве. Открывает перед ней дверцу машины, включает скорость, рана на лбу кровоточит, Януш вытирает лоб. Машина уже тронулась, как вдруг они замечают паренька, за которым гонятся двое других. Дело, видно, серьезное, все бегут очень быстро. Убегающий вырвался метров на пятнадцать вперед. Януш, ничего не говоря, прибавляет газ и опережает преследователей. Когда «фиат» догоняет паренька, Эва открывает заднюю дверцу.

Э в а. Залезай!

Паренек хватается за дверцу, с минуту скользит по обледенелой мостовой, затем с помощью Эвы вваливается в машину. Он тяжело дышит, в уголках рта запеклась слюна.

Э в а. Куда?

Преследователи поворачивают назад и бегут к своей машине. Эва повторяет вопрос. Паренек не куда знает, куда хочет ехать, может быть, никуда, может быть, он вообще ничего не хочет.

П а р е н е к. Все равно достанут.

Э в а. Тогда зачем убегаешь?

П а р е н е к. Не знаю. Просто так.

На кругу Иерусалимских аллей паренек просит остановиться. Машины его преследователей не видно. Януш останавливается, паренек выскакивает и исчезает в подземном переходе. Януш сворачивает направо; встав около гостиницы «Метрополь», наблюдает за пустой площадью. Со стороны вокзала на большой скорости мчится автомобиль. Резко тормозит, въезжает на тротуар. Преследователи выскакивают и, не закрывая дверей, бегут в переход. Кругом ни души. Из перехода никто не появляется. Януш хочет выйти из машины.

Э в а. Ты ему ничем не поможешь.

Януш садится на место.

Я н у ш. Да.

На площади пусто.

Э в а. Ты сегодня уже сделал одно доброе дело.

Я н у ш. Да.

Белый «фиат»-такси с разбитым передком медленно приближается к Дому актера — Януш, не обращая внимания на сплошную линию, сворачивает на левую полосу, останавливается около тротуара.

Э в а. Я знаю, это не ты звонил. До свидания.

Выходят. Эва пересаживается в свою машину. Януш ждет, пока она согреет мотор. Потом возвращается в белый «фиат». Оба автомобиля стоят друг против друга на расстоянии двадцати метров. Маленький «фиат» включает дальний свет, несколько раз мигает. Януш мигает в ответ. Эва делает то же самое; короткие и длинные вспышки — возможно, случайно — складываются в какую-то систему знаков, в некий шифр. В разговор, который ни один из собеседников не может закончить. Наконец, в последний раз надолго включив дальний свет, маленький «фиат» медленно уезжает.

Януш бесшумно открывает дверь своей квартиры. В кухне никого нет. На цыпочках входит в комнату. В кресле сидит жена.

Я н у ш. Все спят...

Жена кивает.

Я н у ш. Машина нашлась...

Ж е н а. Знаю. Мне звонили. Ночью.

Молчание.

Ж е н а. Эва?

Я н у ш. Эва.

Ж е н а. Опять будешь уходить по вечерам?

Я н у ш. Нет. Не буду.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм четвертый / Kieslowski, "Decalogue Four", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №6, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Кшиштоф Пакульский.

Художник Халина Добровольска.

Композитор Збигнев Прейснер.

В ролях: Адрианна Беджиньска/Adrianna Biedrzyńska (Анка), Януш Гайос /Janusz Gajos (Михал), Артур Барчиш /Artur Barcis (молодой человек с лодкой), Адам Ханушкевич/ Adam Hanuszkiewicz (профессор Анки), Анджей Блуменфелд /Andrzej Blumenfeld (Адам, друг Михала), Томаш Козлович /Tomasz Kozlowicz (Ярек), Эльжбета Килярска/ Elzbeta Kilarska (мать Ярека), Хелена Норовиц /Helena Norowicz (врач-офтальмолог).

Польское телевидение, Sender Freies (Berlin). 1989.

Ранняя весна. Первые нежно-зеленые листочки на молодых деревьях. Под одним из них мочится вышедший на утреннюю прогулку огромный дог — невероятно долго, застыв с поднятой ногой, как изваяние. Томек (мы познакомимся с ним в одной из следующих новелл) снимает с цепи тележку, на которой развозит молоко. Солнце уже взошло — окна и балконные двери залиты красноватым светом. Одно из таких красных окон открывается. Молодая девушка глубоко вдыхает свежий весенний воздух.

Анке двадцать лет; она небольшого роста, с чересчур полной, пожалуй, грудью, правильными чертами лица и улыбкой, при которой верхняя губа вздергивается чуточку слишком высоко, а на щеках появляются ямочки. Про таких, как она, долго говорят: «девушка». Надышавшись свежим воздухом, Анка закрывает окно. Посреди комнаты стоит тяжелый рюкзак: по-видимому, кто-то собирается уезжать. Анка, еще в ночной рубашке, передвигает рюкзак. Наливает в прозрачный кувшинчик воду, крадется к двери... «Мужская комната»! Кульман, кальки с чертежами, пепельница, полная окурков, бумажник, билет на самолет... Анка ставит кувшинчик и разворачивает лежащие на костюме носки. Так она и знала: один длинней, другой короче. Отложив носки, Анка берет кувшинчик и подходит к кровати. Михал спит без пижамы, укрытый только до пояса. Ноги торчат из-под одеяла, одна рука закинута под голову. Анку всегда умиляет вид спящего Михала. И неспящего, вероятно, тоже. Присев на корточки возле кровати, она пристально вглядывается в лицо отца. Кувшинчик держит в вытянутой руке над его головой. Михал открывает глаза, смотрит на Анку: он еще толком не проснулся. Анка с улыбкой наклоняет кувшинчик. Вода льется Михалу прямо на лицо. Он вопит, натягивает одеяло, потом осторожно высовывает голову. Хочет встать, и тут Анка выливает на него остаток воды. Михал мокрый; Анка прячется в ванной; Михал отыскивает в кухне кастрюлю, наполняет ее водой, подходит к двери ванной, дверь заперта, тишина.

М и х а л: Анка, я спешу.

А н к а. Папа, не надо!

Михал говорит серьезно.

М и х а л. Я спешу. Открой.

А н к а. Обещаешь?

М и х а л. Открывай!

Анка, услышав в голосе отца раздражение, медленно открывает дверь. Михал, нахмурившись, стоит на пороге. Худощавый, светловолосый, ясноглазый, он ничуть не похож ни на стареющего ловеласа, ни на «вечного» мальчика. Вытащив из-за спины свою кастрюльку, врывается в ванную.

М и х а л. Чистый понедельник?

А н к а. Папа, не надо...

М и х а л. Чистый?

А н к а. Я не успею высохнуть. Опоздаешь на само...

Михал с размаху выплескивает на нее всю воду из кастрюли. Анка включает фен, который тут же перестает работать. Она давит на кнопку, щелкает выключателем на стене: свет есть. Идет на кухню, но и там ничего не получается. Стоит в растерянности, с испорченным феном и мокрыми волосами.

М и х а л. Адам должен зайти, отдашь ему эти чертежи.

А н к а. Я мокрая.

М и х а л. Тогда не надо ехать.

Анка пытается уложить волосы; она уже в брюках и серой блузке, без лифчика.

М и х а л. Ты так ходишь?

А н к а. Папа... все так ходят. Никто сейчас не носит лифчиков.

Михал прячет документы, потом выдвигает ящик тумбочки. Там полно разных предметов, которые вряд ли могут заинтересовать женщину: старые часы, циркули, сломанные угольники, однако в самом низу лежит выцветший желтый конверт, на котором что-то написано. Михал, поколебавшись, оставляет конверт на месте, прикрыв сверху какими-то мелочами.

А н к а (за кадром). Твою мать! Папа!

М и х а л. Ты обещала не выражаться, по крайней мере до...

А н к а. Да у меня ключи пропали!

М и х а л. Возьми мои. Вчера... я же тебе не открывал, ты сама вошла?

А н к а. Сама. Я могла их оставить в замке, а кто-нибудь взял.

М и х а л. Могла.

А н к а. Теперь мне будет страшно.

М и х а л. Где ты раздевалась?

Отодвигает кресло, стоящее возле кровати у Анки в комнате, находит лифчик, бросает ей.

А н к а. Мне будет страшно!

М и х а л. Я же ищу. Да и не будешь ты одна...

А н к а. Ты о чем?

М и х а л. О том, что, если кого-нибудь сюда приведешь... Ярека или еще кого... тебе нечего будет бояться.

А н к а. Не уверена, что я кого-нибудь приведу.

Оба одеваются.

М и х а л. Что мы вчера ели? Хлеба не было...

А н к а. Я принесла булки.

Михал, уже навьючивший на себя огромный рюкзак, идет на кухню и с торжеством вытаскивает из хлебницы связку ключей.

Из автобуса в международном аэропорту выходят Анка и Михал.

Стойка, где производится таможенный досмотр.

А н к а. Не будешь бояться?

М и х а л. Буду. Может, удастся заснуть.

Умолкают: обычная неловкость при прощании.

А н к а. Не люблю, когда ты уезжаешь. Эта куртка не слишком теплая?

Михал прижимает к себе Анку, гладит еще влажные волосы.

А н к а. Чуть не забыла... Я тебе выписала кое-что из энциклопедии. Литература, живопись, история... население, главные города... Черт, я ведь еще хотела посмотреть, кто там во главе государства...

М и х а л. Я знаю, доченька.

А н к а. Пока, папа.

М и х а л. Держись.

Перед аэровокзалом в маленьком «фиате» сидит симпатичный паренек. Увидев Анку, вылезает из машины, окликает ее, подставляет щеку — безрезультатно.

Я р е к. Не поздороваешься? Я жду уже полчаса.

А н к а. Привет.

Ярек коренастый, темноволосый, энергичный. Часто смеется — пожалуй, чересчур часто.

Я р е к. Я вас видел. Что ж ты не помахала папе платочком?

А н к а. Точно.

Быстро выскакивает из машины и бежит на галерею для провожающих; Ярек за ней.

А н к а. Нет, подожди там.

Я р е к. Я твоему папочке не нравлюсь?

А н к а. Нравишься, но все равно подожди.

Я р е к. Поедем к тебе?

А н к а. Нет.

Я р е к. Сегодня нет?

А н к а. Сегодня нет.

Анка видит отца, садящегося в автобус. На макушке у него лысина — дома она была почти незаметна.

А н к а. Папа!

Лысина замирает, отец машет рукой и знаком показывает, что должен садиться. Автобус уезжает.

П о ж и л о й г о с п о д и н. Жених?

Анка не отвечает. Самолет катится к взлетной полосе.

П о ж и л о й г о с п о д и н. Простите, кажется, мы с вами где-то встречались.

А н к а. Да. В клозете.

П о ж и л о й г о с п о д и н. Что, что?

А н к а. Встречались, говорю. В сральне в Крыжополе.

П о ж и л о й г о с п о д и н. Простите.

А н к а. Ради Бога.

Женщина-окулист являет собой классический образец мужика в юбке: короткая стрижка, размашистые движения, низкий голос.

В р а ч и х а. Имя?

А н к а. Анна.

В р а ч и х а. Возраст?

А н к а. Двадцать.

В р а ч и х а. Студентка?

А н к а. Театральное училище, последний курс.

Авторучка врачихи замирает.

В р а ч и х а. Что надо сдавать при поступлении? Мой сын к вам собирается.

А н к а. Литература, стихи, проза, песенка...

В р а ч и х а. Это я знаю... Вы какие стихи читали?

А н к а. Херберта.

В р а ч и х а. Херберта... Н-да, ему не попасть. Вы красивая. Плохо видите?

А н к а. Да. Вчера я смотрела издалека на самолет и почему-то видела только расплывчатое пятно. Потом вспомнила, что номер автобуса могу разобрать только в последнюю минуту. Когда он уже близко.

Врачиха надевает Анке металлическую оправу с одним закрытым окуляром и подходит к таблице с буквами.

В р а ч и ха. Читайте.

А н к а. Ф. А. 3. Е. Р. Фазер.

В р а ч и х а. Последние буквы вы просто угадали.

А н к а. Да.

В р а ч и х а. И английский знаете?

А н к а. Да. Зачем вы их так расположили?..

В р а ч и х а. Заодно проверяю общий уровень.

А н к а. Мой отец вчера улетал на том самолете, которого я не видела.

Врачиха показывает на букву в нижнем ряду.

А н к а. Не знаю.

В р а ч и х а. Нехорошо, вы правы.

Вначале нечетко, а потом — по мере приближения желтого конверта к глазам — все отчетливее Анка видит надпись, сделанную чертежным почерком: «Вскрыть после моей смерти». Она стоит в комнате отца над выдвинутым ящиком тумбочки, потом идет с письмом к себе. Внимательно его разглядывает - вероятно, не в первый раз. Конверт толстый: в нем, по-видимому, много листков. Сняв с лампы абажур, Анка разглядывает письмо на свет — ничего не видно. Конверт тщательно заклеен; Анка пытается отогнуть уголок — безуспешно, нюхает — запах не вызывает у нее никаких ассоциаций. Тем не менее она снова подносит конверт к носу; теперь (если актрисе удастся это сыграть) запах ей что-то напоминает. Звонок в дверь. Анка смотрит в глазок. Видит за дверью деформированную фигуру Ярека с огромной головой и короткими ногами. Он смотрит Анке прямо в глаза, чувствуя её взгляд, просительно наклоняет голову, словно умоляя о благосклонности, Анка улыбается: простой актерский этюд сыгран хорошо и забавно. Ярек прикладывает палец к губам, а затем приближает его к нижней части глазка: палец вырастает до гигантских размеров.

Я р е к. Здесь у тебя рот?

А н к а. Здесь.

Я р е к. Поцелуй. Поцеловала?

А н к а. Нет.

Я р е к. Ты не была на занятиях. Пришлось пропустить твои сцены.

А н к а. Мне нездоровилось.

Я р е к. А завтра?

А н к а. Завтра приду. И долго ты собираешься тут стоять?

Я р е к. Я замерз. С удовольствием выпил бы чего-нибудь горяченького.

А н к а. У нас нет газа.

Я р е к. Я на тебя посмотрю.

А н к а. Меня нет.

Я р е к. Ты есть.

Ярек прекращает игру. Грустно улыбается; на искаженном линзой лице улыбка кажется еще печальнее. Анка открывает дверь, Ярек нежно ее обнимает, Анка не отстраняется: скорее из жалости, а не потому, что ей это приятно.

Я р е к. Чем я провинился?

А н к а. Ничем. Не думай, что все вертится вокруг тебя.

Я р е к. Мы можем побыть вместе.

А н к а. Я предпочитаю этим заниматься, когда он недалеко. Ему назло. А когда он уезжает и я полностью свободна и могу этой свободой пользоваться... мне становится тошно.

Фактически она говорит это себе. Да Ярек и не слушает, он целует Анкину шею и мочку уха, касается груди.

Я р е к. Если тебе грустно или страшно, я могу остаться с тобой...

Медленно опускается на колени, прижимается лицом к животу. Анка сверху спокойно на него смотрит: его ласки ее не трогают.

Анка идет через лесок, знакомый нам по первой новелле, там был каток. Лесочек тянется почти до самой Вислы. Анка соскакивает с невысокой ограды, отделяющей лес от пляжа, присаживается на нее, достает из кармана желтый конверт, затем длинные ножницы. Еще раз перечитывает надпись «Вскрыть после моей смерти» — и примеривается ножницами, откуда лучше начать. Она не замечает, что по реке в маленькой белой лодочке плывет молодой человек. Все ее внимание сосредоточено на письме, и она не видит, как молодой человек подплывает к берегу, высаживается и взваливает лодку на спину. Проткнув концами ножниц уголок конверта, Анка медленно, аккуратно его взрезает. Внутри — к Анкиному удивлению — еще один конверт, белый. Вынуть его Анке удается с трудом: конверты почти одинакового размера. Белый тоже плотно заклеен, и надпись на нем есть: «Моей дочери Анне»,— но почерк явно другой: буквы закругленные, ровные, выведенные женской рукой. Белый конверт тоже старый, да и белым его трудно назвать: края уже пожелтели от старости. Молодой человек, словно не ощущая тяжести своей ноши, приближается к Анке.

Анка подносит ножницы к пожелтевшему белому конверту. Чувствует на себе чей-то взгляд. Поднимает глаза. Молодой человек с лодкой смотрит на нее пристально, не моргая, не изменяя выражения лица. Потом уходит. Анка выпускает из рук конверт и после недолгого колебания начинает негой рыть в песке ямку. Кидает туда длинные ножницы. Потом засовывает белый конверт в разрезанный желтый и засыпает ямку с ножницами песком.

Репетиция в театральном училище. Юноши, девушки, преподаватель; Анка с Яреком разыгрывают любовную сцену. Анка, допустим, Лаура, а Ярек — Джим из «Стеклянного зверинца» Уильямса. Лаура наивна, Джим более опытен и уверен в себе. Мы смотрим, как они играют, потом преподаватель подходит к ним и показывает, как это можно сыграть. Оказывается, гораздо, гораздо лучше.

П р е п о д а в а т е л ь. Это очень просто... Помни, Анка: ты в него влюблена. Как только забываешь, напряжение сразу спадает.

А н к а. Действительно... а почему?

П р е п о д а в а т е л ь. Что — почему?

А н к а. Почему я в него влюблена?

Преподаватель морщится: они это уже сто раз обсуждали.

П р е п о д а в а т е л ь. Он молод, красив. Хорошо играет в регби. Все девчонки от него без ума. Ты тоже, но когда наконец... Не понимаешь? Ярек тебе не нравится?

Улыбки. Все знают, какие у Анки с Яреком отношения.

А н к а. Так, средне.

П р е п о д а в а т е л ь. Ты на сцене. Влюблена в Джима. Сможешь?

А н к а. Если нужно...

П р е п о д а в а т е л ь. Перерыв.

Все разбредаются. Сигареты, треп.

Я р е к. Анка, что с тобой?

А н к а. Ничего. А что?

Анка в кухне задумчиво жует бутерброд. Смотрит на прислоненный к бутылке молока белый, пожелтевшими краями конверт. Вглядывается в надпись: «Моей дочери Анне».

Анка роется в секретере Михала. Находит пачку писем. Почерки разные, но ни один не похож на тот, что на белом конверте. Возможно, Анка сама не знает, что ищет. Так мы можем подумать, когда увидим, как она, сидя на полу среди изрядного уже беспорядка, откидывает назад голову и замирает.

В подвальном коридоре сумрачно. Сквозь маленькие оконца просачивается слабый свет. Анка идет по коридору осторожно, с опаской. Открывает дверь в принадлежащую им кладовку: видно, что она нечасто сюда заглядывает. Старый детский велосипед, старые деревянные лыжи, картонные коробки, разваливающиеся чемоданы, лошадка-качалка, какой-то халат. Анка вытаскивает большой черный чемодан, некогда элегантный. С трудом открывает заржавевший замок. В чемодане старые книги, папки с книгами, запыленная старомодная косметичка. Ее-то Анка и искала. Она вынимает из косметички расческуу, помаду, зеркальце, измятый носовой платок с цветной каемкой. Судя по виду, всем этим вещам не меньше двадцати лет. В боковом кармашке косметички лежит фотография и набор конвертов и почтовой бумаги. Анка сначала достает фотографию.

На ней две молодые женщины, а за ними двое мужчин на фоне ограды и какого-то деревца. Банальное фото, сделанное на курорте? В санатории? На экскурсии? Люди на снимке одеты так, как одевались в Польше в шестидесятые годы. Анка долго рассматривает снимок. Она, вероятно, не раз его видела, но почему-то ей только сейчас захотелось узнать, кто на нем изображен. На обороте ничего не написано. Анка раскрывает папочку с конвертами — такими же, как тот, белый, который одновременно притягивает ее и пугает. Еще там лежат листки бумаги. Анка вынимает один конверт и один листочек.

Анка расчистила свой стол. Положила на него оба белых конверта. Отыскала где-то старое вечное перо и пузырёк с чернилами. Низко склонившись над столом и старательно подражая почерку на заклеенном конверте, выводит на чистом конверте, который нашла в подвале: «Моей дочери Анне». Отодвигает: теперь оба конверта выглядят почти одинаково. Затем разворачивает листок бумаги и, немного подумав, пишет: «Дорогая доченька». От этого увлекательного занятия ее отрывает звонок в дверь. Анка впускает симпатичного толстяка лет сорока пяти в клетчатой рубашке-куртке.

А д а м. Привет. Извини, что я без звонка. Михал просил, чтобы я забрал чертежи. Он тебе говорил? Анка приносит из отцовской комнаты рулон; Адам хочет уйти.

А н к а. Адам...

А д а м. Да?

А н к а. Вы с папой давно дружите?

А д а м. С института.

А н к а. Адам... Какая была моя мама?

А д а м. Похожая на тебя.

А н к а. Лицом?

А д а м. Лицом тоже. И вообще...

А н к а. Думаешь, у нее могла быть какая-нибудь... какая-нибудь тайна?

Адам огорошен; Анка это замечает.

А д а м. Откуда мне знать.

А н к а. Что-то, о чем бы она не хотела мне говорить...

А д а м. Она была такая же, как ты. Если бы захотела, сказала.

А н к а. Мне было пять дней, когда она умерла.

А д а м. Написала бы письмо. А почему ты спрашиваешь?

А н к а. Она мне несколько раз снилась. И всякий раз что-то говорила, но не знаю, что.

Адам понимающе кивает.

А д а м. Извини... Мне пора... Я зайду, когда Михал вернется...

Анка возвращается к столу с конвертами и уже совершенно уверенно пишет письмо от своей матери себе самой. Закругленные, слегка наклонные женские буквы заполняют страницу.

Анка — в очках — стоит на автобусной остановке перед аэровокзалом. Присматривается к проходящим мимо нее людям. Только что прилетел самолет из одной из юго-восточных стран, где курс доллара для нас исключительно выгоден. С галереи, любезничая с незнакомой девушкой, спускается пожилой господин; через минуту из зала прилета выходит и Михал. Согнувшись под тяжестью рюкзака, бредет к остановке, озираясь по сторонам: отсутствие Анки его удивляет. Наконец замечает дочку и радостно улыбается.

М и х а л. Вот ты где...

С изумлением смотрит на очки.

М и х а л. Красивые... светлые...

Анка глядит на него без улыбки.

М и х а л. Что-нибудь случилось?

А н к а. Нет...

М и х а л. Ты как-то странно на меня смотришь...

А н к а. «Дорогая доченька...»

М и х а л. Что, что?

А н к а. «Дорогая доченька. Не знаю, как ты выглядишь, когда читаешь это письмо, и сколько тебе лет. Наверно, уже взрослая и Михала нет в живых. А сейчас ты совсем крохотная. Я видела тебя всего один раз, больше не приносили, потому что я, наверное, скоро умру...»

Анка смотрит на Михала, избегая его взгляда. Михал пальцем поднимает ее подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. Анка на мгновение умолкает. Потом зажмуривается. Из-под век у нее выкатываются слезинки. Она продолжает говорить, безуспешно стараясь высвободить лицо, впрочем, не очень-то и стараясь.

А н к а. «...Должна тебе признаться, Михал — не твой отец. Кто настоящий отец, не столь уж и важно, это была минутная слабость, глупость и подлость. Уверена, Михал будет тебя любить, как родную дочь, я его знаю и не сомневаюсь, что тебе с ним будет хорошо. Я представляю, как ты там, у себя, читаешь это письмо. У тебя светлые волосы, правда? Тонкие пальцы и нежная шея. Так бы мне хотелось. Мама».

Михал отпускает Анкину голову. Она стоит, понурившись, слегка дрожа.

М и х а л. Ты должна была его прочесть... когда... когда меня...

А н к а. Знаю.

М и х а л. Тогда зачем?

Снова приподнимает за подбородок ее лицо — на этот раз резко, почти грубо. Анка морщится

М и х а л. Зачем?!

Он не в состоянии сдержаться. Размахнувшись, дает Анке пощечину. Только после второго удара Анка заслоняет лицо руками. Люди смотрят в их сторону, Михал овладевает собой. Поднимает рюкзак и решительным шагом уходит.

Михал выглядывает из окошка, ищет взглядом Анку. Смотрит на свою руку, которой ее ударил. Он зол на Анку, но и на себя тоже — прежде всего на себя.

Анка выходит из такси перед домом, где живет Ярек. Это целый квартал старых невысоких домов еще довоенной постройки.

Мать Ярека, женщина лет пятидесяти, уже смирившаяся и со своим возрастом, и с внешним видом, открывает дверь. Квартира небольшая, бедно обставленная.

А н к а. Ярек дома?

Мать Ярека принадлежит к разряду женщин, которые подружкам своих сыновей сразу начинают говорить «ты».

М а т ь Я р е к а. Его нет... заходи.

А н к а. Можно?

Мать Ярека шире распахивает дверь. Убирает с большого обеденного стола увеличительные стекла, разделенный на квадратные отделеньица ящик, в котором лежат листья: она их изучала или описывала.

М а т ь Я р е к а. Раздевайся. Может быть, придется подождать.

А н к а. Мне холодно.

Мать Ярека окидывает Анку взглядом человека, много повидавшего в жизни.

М а т ь Ярека. Могу напоить тебя горячим чаем... А хочешь просто рюмочку водки?

Анке такое не приходило в голову; что ж, идея хорошая. Мать Ярека достает графин, рюмки, наливает себе на донышко, Анке почти доверху. Анка нерешительно держит свою рюмку.

А н к а. Ярек говорил вам, что... хочет на мне жениться?

М а т ь Я р е к а. Выпей.

Обе поднимают рюмки, Анка выпивает водку, не поморщившись, залпом.

М а т ь Я р е к а. Говорил...

А н к а. Я могу за него выйти. Хоть сейчас.

М а т ь Я р е к а. А твой отец?

А н к а. Неважно. Да он мне и не отец.

Мать Ярека внимательно на нее смотрит — можно сказать, пронизывает взглядом. Встает и убирает графин в шкафчик.

М а т ь Я р е к а. Торопишься. А изменить уже ничего не удастся.

А н к а. Да.

М а т ь Я р е к а. Чтобы что-то начать, надо сперва покончить с тем, что было.

А н к а. Я покончила.

М а т ь Я р е к а. Нет. Иначе бы ты так не спешила.

Анка не отвечает. Возможно, она поняла, что мать Ярека права.

М а т ь Я р е к а. Хочешь, отвезу тебя в квартиру моей сестры? Впрочем, можешь поехать и без меня, ты, кажется, там бывала. Ярек иногда выкрадывает у меня ключи. Но ему пока ничего не говори. Он тебя любит. Подожди несколько дней. Ну как, поедем?

Анка у дверей своей квартиры нажимает и долго не отпускает звонок. Никто не отзывается. Анка съезжает на лифте вниз. Когда лифт останавливается на первом этаже, его дверь открывает Михал. Заходит в лифт, ждет. Анка нажимает кнопку, лифт поднимается,

М и х а л. Я тебя искал.

А н к а. Я забыла ключи.

Лифт останавливается на их этаже, но ни Михал, ни Анка не торопятся выходить.

А н к а. Наш...

Оба по-прежнему не двигаются с места. Лифт трогается, ползет вверх, останавливается. Входит ординатор (из второй новеллы), смотрит на них с удивлением.

О р д и н а т о р. Вниз?

Михал кивает, лифт спускается на первый этаж, ординатор выходит, Анка с Михалом остаются. Секунду стоят неподвижно, потом Анка нажимает какую-то кнопку.

М и х а л. Прости. Прости, Анулька.

А н к а. Ты знал?

Лифт останавливается в подвале.

Мы тут недавно были. Сейчас в подвале еще темнее. Анка испуганно замирает, Михал зажигает свет. Ведет Анку по длинному коридору между двумя рядами ажурных деревянных дверей кладовок. В их кладовке нет электричества. Михал достает спички и зажигает две стоящие на окне свечи. Все повторяется: Михал передвигает те же предметы, которые пришлось отодвигать Анке: велосипед, лыжи... Открывает черный чемодан. Достает косметичку, протягивает Анке фотографию. Две женщины и двое мужчин на курорте.

М и х а л: Узнаешь маму?

А н к а. Да.

М и х а л. Один из них... возможно... твой отец.

Анка разглядывает фотографию.

М и х а л. Спрячь. Может, попробуешь его разыскать...

А н к а. Зачем?

М и х а л. Я видел кучу фильмов, где дети разыскивают своих отцов.

Анка отдает ему фотографию, Михал прячет ее в косметичку.

А н к а. А это?

М и х а л. Мамина. Мне отдали в больнице.

Бросает косметичку в чемодан, словно не хочет больше о ней говорить.

А н к а. Когда ты узнал?

М и х а л. Я всегда знал.

А н к а. Ты меня обманул.

М и х а л. Да. Нет. Это не имело значения. Ты была моей дочкой.

А н к а. Надо было сказать.

М и х а л. Я хотел, чтобы ты прочитала письмо, когда тебе исполнится десять лет. Но в десять лет ты была еще слишком мала. Я решил подождать до пятнадцати, но в пятнадцать оказалось, что ты уже взрослая. Тогда я положил его в желтый конверт.

А н к а. Как просто, да?

М и х а л. Я подумал, что в наших отношениях уже все равно ничего не изменится.

Свечки на окне догорают.

А н к а. Мне кажется, ты врешь. Врешь?

Анка замечает, что пламя свечей начинает колебаться.

А н к а. Смотри. Твоя — левая, моя — правая. Чья первая погаснет, тот может задать вопрос. Идет?

М и х а л. И...

Гаснет левая свечка — Михала.

А н к а. Спрашивай.

Теперь гаснет ее свеча. Михал и Анка освещены далеким светом, просачивающимся из подвального коридора.

А н к а. Дай руку.

М и х а л. У тебя холодные руки.

А н к а. Согрей меня.

Михал дышит на ее ладонь, словно это ладошка ребенка; вероятно, он когда-то грел так Анкины руки.

Анка в своих высоких сапожках садится в кресло.

А н к а. Ты выиграл. Можешь задать вопрос.

М и х а л. Я уже спрашивал на остановке.

А н к а. О чем?

М и х а л. Зачем ты прочла письмо.

А н к а. В первый раз... в первый раз я его увидела, когда мы переезжали: рассыпалась какая-то папка. Мне тогда было шестнадцать лет.

М и х а л. Пятнадцать с половиной.

А н к а. Я положила его обратно, но все время помнила, что оно существует. Вначале меня разбирало любопытство. Я думала, там какие-нибудь документы, завещание... Начиталась приключенческих романов... Потом решила, что это наставления: как мне жить. Быть порядочным человеком и тому подобное. Потом заметила, что, уезжая, ты забираешь письмо с собой, значит, это не наставления и не завещание. В последний раз ты его оставил.

М и х а л. Да, оставил.

А н к а. Нарочно? Положил вместе с документами, чтобы не забыть, но не взял.

Анка встает, идет в свою комнату и приносит оба конверта и письмо, которое написала сама себе. Кладет все перед Михалом.

А н к а. Ты его когда-нибудь читал?

М и х а л. Нет.

А н к а. А я прочла, потому что ты этого хотел.

М и х а л. Исчерпывающее объяснение.

А н к а. Нам в училище втолковывают: подумай, для чего ты это говоришь, с какой целью.

Анка снова встает, приносит из кухни початую бутылку водки и две рюмки. Разливает. Поднимает свою и ждет Михала.

А н к а. Не хочешь знать, какая у меня была цель?

Михал поднимает свою рюмку.

М и х а л. Нет.

А н к а. Ну и не надо.

Чокается с Михалом.

А н к а. Как мне теперь тебя называть?

М и х а л. Папочка.

Анка продевает свою руку с рюмкой под руку Михала. Теперь она совсем близко к нему.

А н к а. Анка.

Михал включается в игру — впрочем, у него нет другого выхода.

М и х а л. Что ж... Михал.

Не расплетая рук, пьют до дна, потом Михал, высвободившись, целует Анку в щеку. Анка смотрит на отца в упор и тянется губами к его губам. Михал замирает. Глаза у Анки полузакрыты; в последнюю секунду она наклоняет голову и чмокает Михала куда-то в подбородок.

А н к а. Что касается цели... я давно уже... Когда я... ну, впервые с парнем... у меня было ощущение... казалось, я кому-то изменяю. Я не понимала, что это был ты. И потом, всякий раз.

Раздается звонок в дверь. Анка умолкает, но только на то время, пока звонит звонок.

А н к а. ...Я выбираю таких: чтобы были на тебя непохожи, но когда кто-нибудь ко мне прикасается, думаю о твоих руках и ничего не могу с собой поделать. Кто бы он ни был, я на самом деле не с ним...

Звонок трезвонит все настойчивее. Михал открывает дверь.

А д а м. Приехал... Ну как?

М и х а л. Нормально. Заходи.

У Адама в руке рулон чертежей; куртку он расстегивает, но не снимает.

А д а м. Я все скопировал. Отправил. Они прислали телекс, что получили.

Косится на стол.

А д а м. Выпиваете.

М и х а л. Садись.

Подталкивает его к дивану, приносит третью рюмку, наливает, стараясь, чтобы Анке досталось как можно меньше.

А д а м. Когда диплом?

А н к а. В мае.

Выходит. У себя в комнате бросается на кровать, зарывается головой в подушку. Адам, выпив полрюмки, уходит. Михал сидит в кресле. Анка из своей комнаты, опершись на локоть, смотрит на него, Михал - на ее дверь. Потом встает и бесшумно идет к двери. Глядит на Анку с порога, приближается, разворачивает лежащий на кресле плед и укрывает им Анку.

А н к а. Иди к нему.

М и х а л. Он ушел.

А н к а. Тогда поезжай за ним. Или к кому-нибудь еще. Ты же не хочешь со мной разговаривать!

Михал пытается что-то сказать, но Анка затыкает уши. При этом она поднимает руки. Рукава у блузки широкие и Михал видит темные волосы у Анки под мышкой. Анка не улавливает эротического значения своего жеста, но нам это ясно. Как и Михалу. Он медленно тянется к Анкиной подмышке. Мы не знаем, с какой целью, но дело кончается тем, что Михал прикрывает пледом то ли невольно, то ли намеренно обнажившуюся часть тела. Успокаивается — если чувство, которое им минуту назад овладело, можно назвать беспокойством. Анка, похоже, спит. Тишина. Михал неслышно, почти беззвучно напевает колыбельную, которой убаюкивал Анку много лет назад, а может быть, читает стишок из «Винни Пуха». Видимо, ему хочется вернуться в те времена, когда все было просто и невинно.

А н к а. Кого ты боишься? Меня или себя? Не бойся. Я выхожу замуж.

Звонит телефон.

М и х а л. Подойди.

А н к а. Пани Марта...

Михал отрицательно качает головой.

А н к а. Или Крыся.

Идет к телефону.

А н к а. Алло... Да... Нет, я уже сплю... Завтра? Попробуй позвонить.

Вешает трубку.

М и х а л. Жених?

А н к а. Жених.

М и х а л. Он уже знает, что жених?

А н к а. Нет. Но я сказала его матери.

Михал, видя, что Анка говорит серьезно, меняет тон.

М и х а л. А ты... кого ты боишься? Можно уехать, убежать, выйти замуж... Это ничего не изменит.

А н к а. Мать Ярека сказала то же самое.

Садится на кресло и вытягивает вперед ноги в высоких сапожках.

А н к а. Помоги снять...

Михал, став на колени, стаскивает один сапог, потом другой. Анка сгибает и распрямляет пальцы ног. Михал невольно касается кончиков пальцев; Анкины ноги — соответственно ситуации — лежат у него на коленях.

М и х а л. Мокрые... Простудишься.

А н к а. Не будем говорить о простуде.

М и х а л. Снимай.

Анка расстегивает и снимает чулки. Михал возвращается с шерстяными гуральскими носками. Снова опускается на колени и натягивает носки Анке на ноги.

М и х а л. Так лучше?

А н к а. Теплее. Ощущение вины... Измены... В постели я всегда изменяла тебе.

Михал опускает глаза. Ему трудно говорить так же откровенно, возможно, дело тут в разнице поколений.

М и х а л. Я этого не чувствовал.

А н к а. Врешь.

М и х а л. Да. Я сам... мне казалось, я отдаляюсь... когда с кем-нибудь был. От тебя отдаляюсь.

А н к а. А меня бесило, что ты даешь мне полную свободу, что тебе наплевать... Потому и сказала, что выйду за Ярека. Мне всегда хотелось... чтобы ты крикнул: хватит, довольно.

М и х а л. Я не мог. Не чувствовал себя вправе. Но не только поэтому. Я боялся тебе запрещать... Это была бы ревность. И не ревность отца к дочери... А такого я не хотел.

А н к а. Но так было.

М и х а л. Да. Нет. Не знаю толком, что это было... Да и сейчас...

А н к а. Когда ты застукал нас с Мартином в постели... Ты из-за этого уехал?

М и х а л. Да. Но какому отцу нравится, когда дочь начинает спать с мужиками? Это была нормальная реакция.

А н к а. Я не была твоей дочерью.

М и х а л. Была. Столько лет... я часто думал, что мама могла ошибиться. Говорят, женщины знают наверняка... но ведь могла же.

Анка улыбается: уж она-то знает.

А н к а. Нет, не могла. Женщины действительно не ошибаются.

М и х а л. Откуда ты знаешь?

А н к а. Знаю.

Михал встал. В рюмке Адама осталось немного водки. Михал берет рюмку, подходит к окну. Теперь он стоит к Анке спиной.

М и х а л. С тобой было такое?

А н к а. Да. Один раз.

Михал выпивает то, что не допил Адам.

М и х а л. Когда?

А н к а. В прошлом году.

У Михала, как тогда, когда он ударил Анку на остановке, темнеют глаза. Он отрывается от окна начинает ходить взад-вперед по комнате.

М и х а л. Послушай... поэтому я и уезжал... не ночевал дома... Хотел, чтобы случилось такое, чего уже не исправить. Сначала думал, это будет, когда ты в первый раз с кем-нибудь переспишь... но нет, не вышло. Потом стал мечтать, чтобы ты родила.

Останавливается над Анкой.

М и х а л. Понимаешь? Чтобы у тебя родился ребенок!

А н к а. Потому я от него и избавилась. Чтобы ты не сказал со своей всепрощающей улыбкой: все нормально! Поэтому! Поэтому скрыла, что решила сделать аборт. Чтобы ты не сказал: нормально, выскребись, доченька, какие проблемы!

М и х а л. Я бы так не сказал.

А н к а. Не знаю.

М и х а л. Знаешь!

А н к а. Зачем тебе понадобился мой ребенок? Прелестное дитя? Чтобы было о ком заботиться? Пеленать, не спать ночами... Захотелось снова стать хорошим? Ты предпочитал, чтобы все развивалось без твоего участия! Как с письмом: «Вскрыть после моей смерти»! Чтобы ничем не запятнать свое благородство и порядочность!

Михал бросает на Анку взгляд глубоко оскорбленного человека, которого все равно не поймут.

А н к а. Тебя не волновало, что скажут люди. Тебе важно, что ты думаешь о себе сам.

Михал идет к холодильнику и наливает в блюдечко немножко молока. Ставит блюдце под шкафчик. С облегчением — поскольку Анки там уже нет — пересекает большую комнату и останавливается около тумбочки в дверях своей комнаты. Видит Анку, которая рассматривает фотографии (молодой Михал и маленькая Анка улыбаются в объектив). В руке у Анки все конверты: белый и желтый, поддельное письмо, настоящее...

М и х а л. Ты... забыла налить ежу молока.

А н к а. Я кладу обратно. Видишь?

И действительно: кладет письма в ящик.

М и х а л. Это твое письмо.

А н к а. Не хочу...

Михал пожимает плечами.

А н к а. Не хочу!

Бросается к Михалу, обнимает его, прижимается головой к груди.

А н к а. Не хочу, не хочу...

Михал тоже ее обнимает: ничего другого ему не остается.

А н к а. Когда я была маленькая и плакала... ты гладил меня по спине. Иногда я плакала нарочно, чтобы ты залез рукой под пижаму и погладил... Мне это очень нравилось...

М и х а л (опять же невольно) гладит дрожащую Анку по спине; при этих словах его рука замирает.

А н к а. Ты не хотел, чтобы я вырастала, правда?.. Мечтал, чтобы ничего не менялось... чтобы я оставалась маленькой девочкой... Не позволял купаться в лифчике, даже когда у меня уже начала расти грудь. Перед первой менструацией взял с собой в горы... Думал, спрячешь меня... Но ничего не вышло, я выросла. Ты не захотел жениться... даже на Марте... Я этого боялась... и напрасно, ты все равно не женился. Ждал меня, правда?

Анка отстраняется от Михала, хотя продолжает обнимать его за плечи.

А н к а. Ждал...

М и х а л. Я так не думал... Не знаю.

А н к а. А я знаю. Так было.

М и х а л. Не знаю.

А н к а. Я знаю. Я — не твоя дочь... И уже взрослая.

Михал не отвечает. У него измученное грустное лицо.

А н к а. Хочешь до меня дотронуться?

Берет руку Михала и кладет себе на шею.

А н к а. Хочешь?

Медленно передвигает поначалу безвольную руку Михала вниз, вдоль пуговичек на блузке, потом направляет ее к груди. Михал удерживает руку, Анка тянет все сильнее, но и сопротивление Михала усиливается. Наконец он вырывает руку.

М и х а л. Ложись спать.

Отстраняется, пропуская Анку. Она медленно проходит мимо него. Подходит к телевизору, оборачивается.

А н к а. Ты хотел посмотреть слалом.

М и х а л. Не хочу.

Анка включает телевизор. С огромной горы летит вниз спортсмен. Слышен скрип лыж на поворотах. Звук очень громкий. Анка выходит.

М и х а л. Анка! Выключи!

Говорит обычным, спокойным тоном. Анка выключает телевизор.

Тишина.

А н к а. Хорошо. Еще только один вопрос...

М и х а л. Один.

А н к а. Почему ты хотел, чтобы я прочитала письмо?

М и х а л. Потому, что хотел невозможного. Иди спать.

Утро. Михал, одетый, как накануне (возле кровати со вчерашнего вечера горит ночник), стараясь не шуметь, поднимает трубку. Ищет номер в записной книжке, набирает массу цифр, говорит, не повышая голоса.

М и х а л. 46-41-77. 3елена Гура? Анджей? Я тебя не узнал... Да, давненько... Нет, ничего. У меня к тебе... скажем, дело... Нет времени позвонить просто так... Жизнь такая, ты прав... Вот именно. Не удивляйся: я хочу к вам приехать... Нет, больше... еще больше. Насовсем... Точно, какую-нибудь работу. Хорошо бы снять комнату или квартиру... Я могу преподавать в школе, ну конечно, могу... И в деревне тоже, если будет жилье... Нет, один.

Анка просыпается, встревоженная и удивленная: она не понимает, почему ей так тревожно, но через секунду начинает понимать. Тихонько идет на кухню. На столе молоко, масло в масленке, сыр и несколько свежих булочек. К бутылке с молоком прислонен плюшевый медвежонок панда. Анка берет его, гладит, и вдруг рука ее замирает. Встав, Анка заглядывает в отцовскую комнату. Пусто. Нет ни Михала, ни рюкзака. Подбегает к окну: опять прекрасное весеннее утро. К автобусной остановке, сгибаясь под тяжестью рюкзака, идет Михал.

А н к а. Папа!

Михал продолжает идти.

А н к а. Папочка!

Михал приостанавливается и оборачивается.

Анка, не дожидаясь лифта, бежит по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

Михал стоит с рюкзаком. Запыхавшаяся Анка останавливается в двух шагах от него.

А н к а. Папа...

Михал не отвечает.

А н к а. Я соврала.

Михал молчит.

А н к а. Я не читала письма, даже не открывала. Оно лежит у тебя в тумбочке.

По аллейке между домами идет молодой человек с белой лодкой на спине.

А н к а. Я сама написала то, что тебе прочла... тогда, в аэропорту. Увидела мамин почерк на конверте и написала — сама себе.

Михал снимает рюкзак. Замечает молодого человека с лодкой. Зрелище странное, и Михал невольно смотрит в его сторону. Это тот самый человек, который в первой новелле сидел у костра, во второй появился в коридоре больницы в голубоватом халате, и будет появляться постоянно.

А н к а. Папа... Что у мамы в письме?

М и х а л. Не знаю.

Опять смотрит на человека с лодкой. Анка следит за его взглядом.

А н к а. Там, кажется, что-то написано? На лодке...

М и х а л. Да.

А н к а. Что? Я без очков...

М и х а л. Гон...гондола.

А н к а. Я знаю, что мы сделаем.

Анка (все еще в ночной рубашке, поверх которой наброшено пальто) выдвигает ящик тумбочки и достает желтый конверт, письмо, которое она сама написала, и наконец настоящее письмо в заклеенном конверте.

А н к а. Поможешь мне?

Михал кивает. Они идут в ванную, Анка открывает крышку унитаза, достает из кармана пальто спички. Первая не загорается, вторая тоже, Анка протягивает коробок Михалу, Михал зажигает спичку и ждет. Анка. Сюда...

Михал подносит спичку к конверту. Огонь медленно охватывает письмо, несколько сложенных листков горят дружно. Над унитазом порхают черные лепестки. Огонь достигает уголка, зажатого в Анкиных пальцах. Она выдерживает, сколько может, а когда начинает кривиться от боли, Михал гасит слабеющее пламя. В руке у Анки остается клочок бумаги. Она его расправляет. Несколько букв, написанных округлым женским почерком: «Дорогая дочь...» — дальше письмо обуглено. И два слова на первой строчке: «Я должна тебе...» Это все.

Михал и Анка завтракают, Анка уже в блузке (конечно, без лифчика), возле ее стакана с молоком плюшевый медвежонок. Михал надевает на нее очки и быстро снимает.

А н к а. Теперь все выглядит совершенно иначе.

М и х а л. У нас когда-то работал некий Кшись. Я тебе рассказывал?.. Он ездил на мотоцикле из Михалина, это сорок километров. Каждый день ставил рекорды; мы спрашивали: «Сколько сегодня, пан Кшись?» Он отвечал: «Двадцать шесть минут сорок секунд». Или: «Двадцать пять минут три секунды». Видно, выжимал больше ста двадцати... Однажды его нет полчаса, час, что случилось? Наконец появляется, бледный и в очках. Говорит: «Господи Иисусе, Боже правый...» Мы спрашиваем: «Пан Кшись, что стряслось?» «Я и не знал...— говорит.— Столько людей, столько машин, такое узкое шоссе, мотоциклы, автомобили, о Господи...» У него было четыре с половиной диоптрии, а он и не подозревал. Продал мотоцикл... Купил костюм... И жил дальше.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм пятый / Kieslowski, "Decalogue Five", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №7, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Славомир Идзяк.

Звукооператор Малгожата Яворска.

Художник Халина Добровольска.

В ролях: Мирослав Бака/ Mirosław Baka (Яцек), Кшиштоф Глобиш/ Krzysztof Globisz (Петр), Ян Тезар/ Jan Tesarz (Таксист).

Польское телевидение, Sender Freies (Berlin). 1989.

Эта часть цикла также известна под названием «Короткий фильм об убийстве». О фильме см.: «Искусство кино», 1989, №4.

Могучего сложения мужчина выходит из дома, знакомого нам по предыдущим новеллам, - выходит на свет дня. День, правда, грязный, хмурый. На мужчине рабочий халат, под ним — утепленная безрукавка; в руках он несет что-то тяжелое. Посвистывает. У него маленькие хитрые глазки, длинные баки, на нем турецкие джинсы из партии контрабандного товара. Внезапно прямо перед его носом пролетает небольшой предмет и шлепается на асфальт. Мужчина поднимает с земли рваную мокрую тряпку. Смотрит вверх.

По рынку Нового Мяста идет Яцек. Ему двадцать лет, у него короткие волосы и круглое лицо; прыщи на таком холоде, вероятно, заметнее, чем обычно. Глаза светлые, взгляд неприязненный. Услышав чей-то окрик, Яцек оборачивается.

- Кореш!

Яцек не знает, к нему ли это относится. Оказывается, к нему. Останавливается; судя по выражению лица, ничего хорошего он не ждет.

В вестибюле адвокатской коллегии молодой мужчина читает какой-то список. Видно, что это славный, тонкий, возможно, даже чересчур чувствительный человек. Он автоматически закуривает, поначалу пронеся огонек спички мимо кончика сигареты.

Г о л о с (за кадром). Пан Петр Балицкий! Вас просят зайти.

Петр - тот самый симпатичный молодой человек — оборачивается, гасит сигарету; на плече у него появляется рука, явно желающая его подбодрить. Петр сглатывает слюну и идет.

По этим трем коротеньким эпизодам мы должны понять, что всех троих — столь непохожих и снятых в разных концах города людей — что-то объединяет, вернее — объединит.

Могучий мужчина с тряпкой в руке смотрит на кажущийся с этой перспективы огромным дом. Все окна закрыты — непонятно, откуда могла выпасть тряпка. Мужчина брезгливо, двумя пальцами, несет ее в подвальное помещение рядом с подъездом. Дверь открыта, внутри дворник подметает пол. Поздоровавшись с дворником, мужчина бросает тряпку в мусорный бак. По профессии он — таксист, так мы и будем его называть.

Д в о р н и к. Тряпки выбрасываете, пан Марьян? Могут еще пригодиться...

Т а к с и с т. Кто-то в меня кинул.

Д в о р н и к. Попал?

Т а к с и с т. Нет... Вы никого с тряпкой не видели?

Дворник качает головой: не видел.

Д в о р н и к. Может, у кого выпала...

Т а к с и с т. Может быть. Глядите.

На одном из мусорных баков сидит кот.

Т а к с и с т. Кыш, кыш!

Кот опрометью удирает, таксист топает ногами, смеется, провожая взглядом исчезающего в подвальном оконце кота.

Т а к с и с т. Не люблю кошек. Фальшивые, как люди.

Д в о р н и к. Зато мышей ловят, пан Марьян.

Т а к с и с т. И пускай ловят, черт бы их драл.

Возвращается к своим ведрам, подходит к припаркованному на стоянке автомобилю. Распутав веревки, снимает чехол, складывает его своим особым способом. Из-под чехла появляется синий «полонез» с эмблемой «Такси» на крыше. Нельзя сказать, что машина грязная, но владелец проводит пальцем по полированной поверхности. Нехорошо. Открывает дверцу, включает радио. Автомобиль оснащен множеством ненужных вещей: дополнительные фары спереди и сзади, наклейки («Му Toyota is fantastic», «Мое масло...»), красная антенна возле дверного зеркальца, фигурка инопланетянина и т. п. Таксист

принимается мыть машину.

К Яцеку на рынке Нового Мяста подходит малый, крикнувший: «Кореш!» Здоровенный, квадратный, с таким никому не захочется иметь дело. Яцеку малый тоже не нравится. Он пододвигает к себе старую дорожную сумку. На Яцеке (мы только сейчас это видим) куртка из польской джинсовой ткани, утыканная дешевыми металлическими заклепками, и мешковатые штаны. Руки большие, красные, замерзшие. Малый критически оглядывает Яцека; сам он в потрепанной меховой куртке.

М а л ы й. Дай взаймы сотню.

Я ц е к. У меня нет.

М а л ы й. Тогда полста.

Яцек окидывает его неприязненным взглядом светлых глаз.

Я ц е к. Нету.

М а л ы й. Мне нужно отсюда убраться.

Я ц е к. У меня ничего нет.

Малый улыбается, словно наконец-то ему поверил.

М а л ы й. Тогда отваливай.

Яцек не двигается с места. Малый делает быстрое движение головой вперед, чуть не касаясь его лица. Яцек даже не вздрогнул. Малый удивлен.

М а л ы й. Ну...

И, сохраняя достоинство, уходит. Яцек идет в противоположную сторону. Рассматривает фотографии в витрине кинотеатра «Варе» и заходит внутрь.

Билетерше, наверное, лет тридцать. Она что-то делает с волосами, глядя, как в зеркало, в стеклянную дверь вестибюля.

Я ц е к. Скажите... фильм хороший?

Б и л е т е р ш а. Нет, скучный.

Я ц е к. Скучный?.. А о чем?

Б и л е т е р ш а. О любви... но скучный. Да и сейчас нет сеанса. У нас собрание.

Я ц е к. Что вы делаете?

Б и л е т е р ш а. Седые волосы вырываю.

Я ц е к. Не знаете, где тут стоянка такси?

Б и л е т е р ш а. На Замковой площади.

Обнаружив очередной седой волос, вырывает его, слегка поморщившись. На улице холодина - поэтому, возможно, Яцек и завел этот долгий разговор. Он съеживается от ветра и идет в указанном направлении.

За массивным столом в обставленном солидной мебелью кабинете шестеро немолодых мужчин. Все хорошо одеты, интеллигентные и т. п. Напротив них — Петр. Вопрос, видно, уже задан, так как Петр молчит, задумавшись. Кто-то из сидящих за столом ободряюще улыбается, кто-то пододвигает стакан с чаем — вероятно, чай полагается каждому, кто предстает перед этим почтенным собранием.

П е т р. Я задумался... не потому, что не знаю, как отвечать. Мне уже дважды задавали этот вопрос. При поступлении в университет никаких сомнений не было. А четыре года спустя ответить так же уверенно я не смог. Почему я решил стать адвокатом? Хороший вопрос... Хотите, чтоб я ответил честно или как положено?

Сидящий в центре стола мужчина, по-видимому, самый главный, с сигаретой в длинном мундштуке, улыбается.

П р е д с е д а т е л ь. Мы хотим с вами познакомиться...

П е т р. Самый честный ответ: не знаю. Интуитивно чувствую, предполагаю и так далее... За эти четыре года я много чего насмотрелся. Думаю, адвокат может исправлять ошибки огромной машины, которая называется аппаратом правосудия. Пытаться исправлять. Это — можно, пожалуй, употребить такой термин — общественная функция...

М у ж ч и н а 1. Вы хотите сказать...

П е т р. Простите. Мне кажется, со временем все труднее найти ответ на этот вопрос. Всякий человек спрашивает себя: есть ли смысл в том, чем он занимается? Сомнений становится все больше. Простите, я вас перебил...

М у ж ч и н а 1. Нет. Именно это я и хотел спросить.

П р е д с е д а т е л ь. У кого еще есть вопросы? Прошу...

Петр вытирает платком уголки рта. Руки его дрожат. Этот экзамен для него очень важен.

Таксист драит щеткой крышу, отгибает дворники; из подъезда выходит девушка в светлой куртке. Ее нельзя назвать ни красивой, ни некрасивой — мы бы не обратили на нее внимания, если б ее не окликнули из окна второго этажа. — Беата! Беата!

Беата оборачивается, сразу начинает злиться.

Б е а т а. Чего?!

Ж е н щ и н а. Купи вермишель. Две пачки!

Беата хочет уйти, но женщина кричит еще громче.

Ж е н щ и н а. Деньги!

Приходится вернуться. Беата ловит сверток, завернутый в газету. Наш таксист с улыбкой наблюдает за этой сценой. Провожает Беату оценивающим взглядом; результат осмотра вполне удовлетворительный. Чувствуя на себе взгляд, Беата изящно — так ей, по крайней мере, кажется — покачивает бедрами. Вертит задом, как говорили в наши времена,— неизвестно, означает ли это еще что-нибудь сейчас.

Яцек не торопится. Останавливается перед картинами, прислоненными к стене винного кабачка «Фукье». Художникам холодно; картины они укрыли от дождя полиэтиленовыми пленками. Покупателей немного. Японец в светлом плаще с огромной скоростью щелкает маленьким фотоаппаратом. Непонятно, что он снимает,— по-видимому, все подряд. Яцеку нравятся реалистические, как на фото, виды Старого Мяста.

Х у д о ж н и к. Покупаете?

Я ц е к. Сколько просите?

Х у д о ж н и к. Семь штук.

Яцек задумывается.

Я ц е к. А сколько вы такую рисуете?

Х у д о ж н и к. Ты о чем, приятель?

Яцек тычет пальцем в картину. Каждый кирпич окружающей Старый Город стены выписан тщательно и выглядит, как настоящий.

Х у д о ж н и к. Здесь не за время платят. Смотри.

Растопыривает пальцы, грязные от красок и от жизни. Ногти длинные — решительно слишком длинные для плохо знакомых с водой и мылом рук.

Х у д о ж н и к. Здесь платят за талант. Я этими руками каждый кирпичик нарисовал. У тебя есть к чему-нибудь талант?

Я ц е к. Нет...

Х у д о ж н и к. Может, башмаки умеешь шить? Или вырастить деревце?

Я ц е к. Деревце? Да, деревце могу.

Х у д о ж н и к. Значит, не пропадешь.

Возвращается к своим. Там уже немножко повеселее; длинноволосая девушка рассказывает что-то смешное. Яцек трогает художника за плечо, тот оборачивается.

Я ц е к. На Замковую площадь туда?

Указывает в предполагаемом направлении.

Х у д о ж н и к. Так точно.

Председатель экзаменационной комиссии обводит взглядом коллег.

П р е д с е д а т е л ь. Относительно ваших знаний в области истории права, теории права, понимания функций Верховного суда мы уже составили мнение. Еще я хочу спросить: вам известно, что такое всеобщая превенция?

П е т р. Превенция — воздействие наказания не на виновного, а на других лиц. Иначе говоря, запугивание. «Примерное наказание» — статья 50 УПК.

М у ж ч и н а 1. В вашем ответе мне послышалась ирония... Вы как будто не одобряете принципа всеобщей превенции. Я не ошибся?

П е т р. Нет.

П р е д с е д а т е л ь. А почему?

П е т р. Это одно из наиболее сомнительных обоснований строгости наказания. По моему убеждению, часто несправедливое.

П р е д с е д а т е л ь. Вы не верите в устрашающее действие наказания? Это одна из юридических доктрин...

П е т р. Думаю, важнее неизбежность наказания. Для каждого.

П р е д с е д а т е л ь. Вижу, вы знакомы с трудами классиков...

Смех. Петр тоже улыбается.

П е т р. Немного. А еще я знаю, кто написал: «Со времен Каина никакое наказание не исправило мира и не отпугнуло от совершения преступлений».

П р е д с е д а т е л ь. Как вы считаете, коллеги? Достаточно?

Мужчины за столом переглядываются. Пожалуй, достаточно.

Таксист тщательно, не жалея воды, моет дверцы «полонеза». Из дома выходят Дорота и Анджей, которых (надеемся) мы помним по второй новелле цикла. Дорота беременна, видно, ей скоро рожать. Остановившись возле машины, они мысленно прикидывают: долго ли еще мыть?

А н д ж е й. Вы скоро освободитесь?

Т а к с и с т. Не видите, я мою.

Не поднимает головы, всецело поглощенный своим занятием. Анджей выглядит гораздо лучше, чем раньше, во время болезни.

Д о р о т а. Мы подождем. Холодно.

Таксист не отвечает, он демонстративно окатывает водой уже вымытый бок «полонеза» и, не глядя, переходит на другую сторону. Дорота и Анджей направляются к ближайшему дому: возможно, они спрячутся в подъезде. Таксист с погасшей сигаретой в зубах драит корпус.

Теперь закуривает Яцек, прячась за колонной на Замковой площади. Зажав губами сигарету «Спорт», подносит ее к спрятанной в ладонях спичке. На стоянке такси небольшая очередь. Яцек внимательно за ней наблюдает. Две девушки в дубленках хихикают; мужчина с папкой, увидев подъезжающую машину, кричит через улицу: «Марыська!» Женщина с узлом, вероятно, ловившая такси на другой стороне, бежит к нему; к очереди присоединяются еще несколько человек. На площади пожилая женщина кормит голубей, подходит к Яцеку.

Ж е н щ и н а. Отойдите. Они пугаются.

Яцек в недоумении: голуби клюют совершенно спокойно.

Ж е н щ и н а. Отойдите.

Яцек топает ногой, всполошившиеся голуби разлетаются. К стоянке подкатывает очередное такси. На заднем плане перед группой съежившихся от холода туристов ораторствует гид с желтым рупором.

Г и д. Эти стены помнят времена нашего национального величия. Именно здесь была принята самая современная в Европе XVIII века Конституция 3 мая. Сейчас Замок опять смотрит на нас. Мы должны быть достойны его величия...

Таксист наконец закончил мытье. Ополаскивает остатком воды руки, достает из кармана на дверце пузырек и чистую фланелевую тряпочку: в пузырьке эмульсия для полировки кузова. В поле зрения таксиста появляется Беата с двумя пачками вермишели.

Т а к с и с т. Подвезем соседку?

Беата высокомерно усмехается, но снова начинает активно покачивать бедрами. Таксист укладывает в багажник ведро, щетку и другие принадлежности, садится в машину и включает зажигание. Подвешенная к зеркальцу фигурка инопланетянина подрагивает в такт работы двигателя. Дорота и Анджей, услыхавшие шум мотора, выходят из дома. Таксист, заметив подбегающего Анджея и с трудом поспешающую за мужем Дороту, которые мешали ему мыть машину, жмет на газ и уезжает.

Видя в зеркальце их разочарованные лица, удовлетворенно улыбается. Когда дома микрорайона остаются позади, сбавляет скорость. Подъезжает к сидящему на обочине псу и опускает стекло. Пес — потрепанная печальная дворняга.

Т а к с и ст. Ждешь, да?

Пес не реагирует, не виляет хвостом, даже не смотрит. Таксист достает из бардачка бутерброд. Разворачивает бумагу, разламывает бутерброд, половину прячет обратно.

Т а к с и с т. Женушка нам приготовила. На.

Бросает собаке полбутерброда. Дворняга, не сдвинувшись с места, наклоняет морду и начинает есть.

Т а к с и с т. Вкусно? Ешь, ешь. Нажирайся.

Молодые люди — человек десять-пятнадцать — ждут в вестибюле результатов экзамена. Появившийся в дверях секретарь экзаменационной комиссии торжественно восклицает.

С е к р е т а р ь. Пан Петр Балицкий!

Петр удивлен: он не думал, что его вызовут так скоро, и не знает, хорошо это или плохо. Идет за секретарем. Председатель поднимается со своего места.

П р е д с е д а т е л ь. Рад сообщить, что вы сдали экзамен с высокой оценкой. С сегодняшнего дня, после четырех лет занятий в университете и четырехгодичной стажировки, вы — наш коллега.

Выходит из-за стола и, подойдя к Петру, подает ему руку.

П р е д с е д а т е л ь. Поздравляю.

П е т р. Спасибо... благодарю всех...

П р е д с е д а т е л ь. Осталось только принести присягу.

Петр улыбается, не отпуская руки председателя. Похоже, он забыл, что это нужно сделать.

Яцек идет вдоль домов возле эскалатора. Еще раз оглядывается на стоянку такси и пожилую женщину, которая снова принялась кормить голубей. Внезапно останавливается, словно о чем-то вспомнив, и возвращается назад, к фотоателье. На снимках в витрине девочки в белых платьицах с венками на головах и свечами в руках. Яцек осматривает снимок, будто позабыв, куда и зачем шел. За стойкой молодая женщина разбирает кучку паспортных фотографий какого-то мужчины.

Ж е н щ и н а. Слушаю вас.

Я ц е к. У меня тут...

Вытаскивает из дорожной сумки большой моток веревки, металлическую трубку для пробивания отверстий в бетоне и наконец старый потертый бумажник. Женщина смотрит поочередно появляющиеся на свет предметы.

Ж е н щ и н а. Вы, случайно, пробки в стены не ставите?

Я ц е к. Нет.

Роется в бумажнике. Там лежат скомканные деньги и удостоверение личности, из которого Яцек вынимает небольшую истертую фотографию.

Ж е н щ и н а. А я подумала...

Я ц е к. У меня тут такое фото... снятой при плохом освещении, неумело отретушированной фотографии деревенская девочка в белом платье, в веночке из бумажных цветов и со свечой в руке.

Я ц е к. Можно его увеличить?

Женщина разглядывает снимок. Показывает на измятые края: фотография, должно долго пролежала в бумажнике неподходящего размера.

Ж е н щ и н а. Будут видны сгибы.

Я ц е к. Неважно.

Ж е н щ и н а. На какое число?

Я ц.е к. Скажите...

Ж е н щ и н а. Да?

Я ц е к. Правда, что по фото можно узнать, жив человек или нет?

Женщина смотрит на него с удивлением. Придурок? Кадрится?

Ж е н щ и н а. Кто ж вам такие глупости наговорил?

С фотографией в руке идет за портьеру.

Я ц е к. Постойте! Она не пропадет?

Ж е н щ и н а. Не пропадет.

Яцек улыбается; если можно было сказать, что он вызывает антипатию, то теперь это впечатление ослабевает. Но только на мгновенье.

Улочку вблизи вокзала, на которую выходит здание Внешторга, варшавские таксисты прозвали «Пигальской». Почему — неизвестно. По улочке прогуливаются смазливые девицы, которых когда-то можно было встретить в гостинице «Полония». В такую погоду и в эту пору дня их немного. К одной из них медленно приближается синий «полонез». Девушка - совсем молоденькая и, правда, довольно хорошенькая,— увидев знакомое такси, улыбается. Таксист — тот, который драил машину,— открывает дверцу, девушка садится. В машине тепло, играет радио, таксист улыбается — улыбка делает его лицо приятнее.

Т а к с и с т. Дела идут?

Д е в у ш к а. В такую холодрыгу? Я замерзла...

Т а к с и с т. Посиди минутку.

Девушка расслабляется.

Д е в у ш к а. Простаиваешь!

Т а к с и с т. Не беда.

Девушка кладет руку ему на бедро.

Д е в у ш к а. Подержать тебе?

Т а к с и с т. Нет.

Девушка убирает руку.

Т а к с и с т. Ты мне нравишься...

Д е в у ш к а. Правда?

Т а к с и с т. Правда.

Д е в у ш к а. Приятно...

Т а к с и с т. У меня есть бутерброд. Хочешь половинку?

Девушка отрицательно качает головой.

Д е в у ш к а. Я с утра не ем. У тебя огромные лапы и, наверно, ты сволочь, но тоже мне нравишься. Потому что хорошо относишься...

Т а к с и с т. Отвезти тебя домой?

Д е в у ш к а. Похожу еще. Хочешь... приходи ко мне вечером.

Таксист целует ей руку, девушка вылезает, машина уезжает.

Петр едет на мопеде, лихо наклоняя свою машину на виражах. Теперь, когда с него схлынуло напряжение, видно, какой он живой и веселый. Заметив рядом с собой роскошный иностранный автомобиль, Петр, улыбаясь, кричит водителю:

П е т р. Я сдал экзамен! С сегодняшнего дня я адвокат!

Тот не слышит, опускает стекло, и счастливый Петр повторяет.

П е т р. Я — адвокат!

Несколько человек сквозь уличный шум расслышали это восклицание; в стоящем сзади синем «полонезе» наш таксист неодобрительно качает головой: чему этот сопляк радуется? Мужчина в роскошном автомобиле, впрочем, тоже смотрит на Петра с осуждением и, не сказав ни слова, подымает стекло. Петр едет прямо, синий «полонез» за ним.

Яцек идет по Краковскому Пшедместью. Со стороны памятника Мицкевичу гурьбой приближаются подростки в шарфах цветов футбольного клуба. Машины тормозят, потому что болельщики, не глядя по сторонам, валят прямо на проезжую часть.

Б о л е л ь щ и к и. «Видзев»! «Видзев»! «Легии» — смерть! «Видзев»! «Легии» — смерть!

Их всего человек пятнадцать, но на улице сразу становится неуютно. Один только Яцек невозмутимо продолжает идти вперед. Болельщики минуют его, издалека слышны их вопли: «Легии» — смерть!». Яцек подходит к художественному салону. Останавливается перед витриной. В салоне вернисаж: на огромных ярких холстах обнаженные тела, но ничего непристойного в этих картинах нет. Кто-то разливает по бокалам вино или шампанское, кто-то произносит речь; смех, обрывки фраз. Мужчина у входа проверяет пригласительные билеты. Доброжелательно смотрит на Яцека.

М у ж ч и н а. У вас есть приглашение?

Я ц е к. Нет... нету.

Мужчина с извиняющейся улыбкой закрывает дверь. Яцек идет дальше и видит стоянку такси на тылах гостиницы «Европейская». Наблюдает за ней так же внимательно, как на Замковой площади, и уже было направляется в ту сторону, но замечает милиционера. Останавливается, дышит на озябшие руки.

На пустынной Замковой площади стоит девушка. С улыбкой смотрит, как Петр въезжает на тротуар и, привстав на педалях и не сбавляя скорости, летит прямо на нее.

А л я. Сдал? Петрек, сдал?

Петр наконец, смеясь во весь рот, останавливается.

П е т р. Цветы есть?

А л я. Нету!

П е т р. А подарок?

А л я. Нет!

П е т р. Значит, сдал!

Аля подбегает и прижимается к замерзшему Петру.

А л я. Петрусь... Теперь тебе уже нельзя валять дурака.

П е т р. Почему? Можно!

А л я. Приглашаю тебя на чашечку кофе.

П е т р. Садись.

А л я. А не будешь?..

П е т р. Буду.

Аля залезает на заднее сиденье, и Петр с ревом, выписывая кренделя и наклоняя машину, едет по площади. Останавливается около углового кофейного бара при гостинице «Европейская».

Синий «полонез» на стоянке перед гостиницей «Варшава». Пусто; чистенький «полонез» покойно ждет. Таксист с усмешкой наблюдает за мужчиной, прогуливающим пуделя клетчатом кафтанчике. Подождав, пока они поравняются с машиной, нажимает клаксон; пёсик съеживается от страха, потом начинает тоненько лаять. Да, хорошая получилась шутка. Таксист приглушает радио и уезжает.

Яцек уже согрел руки. Милиционер стоит как стоял. Яцек идет к угловому бару. У входа цыганки. Одна с любопытством приглядывается к Яцеку.

Ц ы г а н к а. Погадать?

Я ц е к. Нет.

Не замедляет шага, но цыганка не сдается.

Ц ы г а н к а. Скажу, что было, что будет.

Я ц е к. Нет.

Ц ы г а н к а. Дашь сотенку для ребеночка, скажу, что тебя ждет хорошего.

Яцек не отвечает.

Ц ы г а н к а. Вижу дальнюю дорогу. Все тебе расскажу.

Я ц е к. Нет!

Цыганка — если это возможно — подходит еще ближе и говорит вполголоса.

Ц ы г а н к а. Чтоб у тебя жизнь сломалась.

В угловом баре Аля изображает цыганку.

А л я. Дай, погадаю... всю правду скажу.

Петр протягивает ей руку.

П е т р. Говори, только чистую правду.

Аля изучает его руку.

А л я. Много слов вижу... Много умных слов. Много побед...

П е т р. А жизнь?

А л я. Для стольких слов и стольких побед нужна долгая жизнь.

П е т р. А любовь, а мы с тобой?

А л я. У тебя длинная сильная линия счастья... Двое детей...

П е т р. Когда?

На заднем плане мы видим Яцека. Он заходит в кафе, встает в очередь, подойдя к прилавку, разглядывает пирожные в витрине.

Я ц е к. Чаю...

Б у ф е т ч и ц а. У нас нет чая.

Я ц е к. А что есть?

Б у ф е т ч и ц а. Кофе.

Я ц е к. Тогда кофе. И пирожное. Вот это, с маком.

Показывает пальцем и протестует, когда буфетчица хочет взять другое. Нет, он точно показал, какое именно. С пирожным и кофе идет к окну, откуда виден стоящий у «Бристоля» милиционер. Греет руки о горячую чашку, неторопливо, но жадно ест пирожное. К «Бристолю» подкатывает милицейский микроавтобус. Милиционер садится в него, Яцек отставляет чашку. Озирается — никто не обращает на него внимания, сидящие в другом конце зала Петр и Аля тоже не глядят в его сторону. Яцек под столом

вытаскивает из дорожной сумки уже знакомый нам моток веревки. Веревка не толстая, но, вероятно, прочная, скрученная фабричным способом из нескольких тонких.

Яцек аккуратно обматывает ею кисть руки: чтобы вся веревка уместилась, нужно сделать не меньше дюжины оборотов. Внезапно он чувствует на себе чей-то взгляд. Две девушки разложили на подоконнике школьные пеналы и меняются розовыми ластиками. Одна из них смотрит на Яцека, застенчиво улыбается, и Яцек отвечает ей улыбкой. Мы впервые видим его улыбающимся. У него красивые зубы; жесткое выражение светлых глаз смягчается. С минуту они глядят друг на друга, потом девочки вежливо кивают Яцеку на прощанье. Яцек хочет помахать им рукой, но, вспомнив о веревке, ограничивается кивком и продолжает медленно, старательно наматывать веревку на ладонь.

В противоположном конце зала Петр разговаривает с Алей.

П е т р. Бывают минуты, когда чувствуешь: все возможно. Все пути открыты...

А л я. Знаешь, что мне кажется? Что люди будут тебя любить. Так, как я сейчас.

Петр сглатывает слюну. С нежностью смотрит на свою девушку, неуверенный, заслужил ли такие слова. Яцек намотал на руку уже почти половину веревки. Видимо, посчитав, что достаточно, осматривается в поисках ножа. Обнаруживает нож на краю столика рядом с горкой грязной посуды. Берет его и свободной рукой под столом перерезает веревку. Остаток прячет в дорожную сумку. Выходит из бара.

Руку, обмотанную веревкой, Яцек держит в кармане. Идет вдоль гостиницы «Европейская».

В это же самое время синий «полонез» сворачивает на Замковую площадь. Какая-то женщина пытается его остановить, но водитель показывает пальцем: стоянка там.

Яцек сворачивает в маленькую улочку позади гостиницы. За углом стоянка.

Синий «полонез» пересекает Замковую площадь.

Яцек подходит к стоянке; перед ним только одна женщина. Почти сразу же подкатывает «фиат»; женщина уезжает. Со стороны Замковой площади приближается синий «полонез». Когда он уже почти подъехал к стоянке, из-за угла выходит мужчина и подросток лет шестнадцати. У мальчика какое-то странное, отсутствующее выражение лица.

М у ж ч и н а. Вы, случайно, не на Нижний Мокотов?

Я ц е к. На Волю.

Садится и громко, потому что радио продолжает играть, приказывает.

Я ц е к. На Нижний Мокотов.

Т а к с и с т. А тот куда хотел?

Я ц е к. На Волю. Машина трогается.

П е т р. Только это одно я хотел бы знать...

Умолкает. Аля смотрит на него с удивлением.

А л я. Что-то случилось?

П е т р. Нет. Я только подумал, что все может быть не так просто.

Т а к с и с т. Нижний Мокотов?

Я ц е к. Бедроники. На Стегнах.

Т а к с и с т. По Вислостраде?

Я ц е к. Давайте.

Сзади останавливается маленький «фиат» и нетерпеливо мигает фарами.

Т а к с и с т. Спокойно. Нервы надо лечить.

«Полонез» съезжает вниз по улице, на одном из перекрестков водитель тормозит.

На полосе, по которой они едут, спиной к машине стоит человек; в руке у него шест. «Полонез» останавливается прямо за ним, но человек и не думает уходить. Таксист слегка нажимает на клаксон, мужчина с шестом оборачивается. Это тот самый модой человек, которого мы видели у костра и в коридоре больницы,— тот, который везде. Он смотрит водителю и Яцеку прямо в глаза; Яцеку от этого взгляда становится по себе. Молодой человек отрицательно качает головой: он своего поста не покинет. Возможно, впрочем, этим жестом он хочет выразить нечто совсем другое. Таксист ждет, пока не освободится встречная полоса, и объезжает мужчину с шестом.

Т а к с и с т. Опять чего-то, мать их, перестраивают.

«Полонез» едет по Вислостраде.

Я ц е к. Можете закрыть окно? Холодно.

Таксист поднимает стекло. Яцек смотрит на свои низко опущенные, чтобы водитель мог их увидеть в зеркальце, руки. Кисть, обмотанная веревкой, слегка посинела, кожа между витками вспухла. Машина замедляет ход и останавливается на пустынной этот час Вислостраде. Яцек с тревогой смотрит на водителя: неужели что-то заметил? Таксист машет рукой: с тротуара на мостовую опускается цепочка тепло укутанных малышей. Ведущая их воспитательница благодарно улыбается.

Т а к с и с т. Культуру иногда надо проявлять, а?

Машина трогается, Яцек снова разглядывает свою посиневшую руку. Пробует ослабить веревку, но для этого нужно всю ее размотать, чего он делать не хочет. Поднимает глаза.

Я ц е к. Здесь налево.

Т а к с и с т. На Бедронку лучше прямо.

Я ц е к. Мне удобнее с той стороны.

Машина сворачивает налево. Когда она приближается к перекрестку, Яцек командует.

Я ц е к. Теперь направо.

Машина поворачивает направо.

«Полонез» медленно едет по грязной ухабистой улице. В глубине справа виден одинокий домик. Яцек перематывает часть веревки на другую руку так, чтобы с полметра оставались свободно висеть; оба конца веревки крепко намотаны на кисти рук. Все это Яцек доделывает почти не глядя; закончив, говорит.

Я ц е к. Остановитесь. Дальше там не проехать.

Т а к с и с т. А я и не собирался.

Тормозит. Яцек перебрасывает веревку через его голову и, опустив руки, изо всех сил тянет ее книзу. Машина, проехав несколько метров, останавливается. Яцек не рассчитал: веревка впилась водителю в рот. Громко играет музыка. Видны испорченные зубы и искривленное лицо таксиста. Яцек понимает, что промахнулся, ослабляет захват, таксист мгновенно вцепляется в веревку, старается ее оттянуть. Он силен, но действовать ему неудобно. Яцек, напрягшись, упирается коленями в спинку переднего кресла, затягивает веревку на шее таксиста; под веревкой остается ладонь водителя. Свободной рукой он пробует схватить Яцека за руку, но безуспешно: Яцек сидит, откинувшись далеко назад.

Таксист протягивает руку вперед и нажимает на клаксон. Тем временем Яцек пытается, не ослабляя веревки, привязать ее к подголовнику кресла водителя. Тот вырывает вторую руку, веревка на мгновение провисает, Яцек ее натягивает, голова водителя запрокидывается, он хрипит, глаза выкатываются из орбит, он слабеет, но не отрывает руки от клаксона, понимая, что это — единственная надежда на спасение. Наконец Яцек какими-то нелепыми узлами привязывает веревку к подголовнику и выскакивает из ревущей машины. Возится с молнией своей сумки, молния не открывается, в конце концов он ее рвет и вытаскивает металлическую трубу. Машина перестает сигналить, водитель, собрав последние силы, старается вырвать из-под веревки подголовник. Яцек открывает переднюю дверцу со стороны пассажира, примеривается, бить неудобно, но он все же наносит водителю два удара — в грудь и по руке, которой тот заслонился.

Окровавленной рукой таксист выдергивает подголовник из спинки сиденья и, освободившись, хочет вылезти из машины, но он уже почти потерял сознание и только открывает дверцу. Яцек уже его поджидает и, когда водитель высовывает голову, изо всех сил ударяет по ней трубой: раз и еще раз. Снова замахивается, но окровавленная железка выскальзывает у него из рук, со звоном стукается о капот и отлетает далеко в сторону Водитель валится на сидение, Яцек тяжело дышит. Вокруг ни души. Яцек вынимает ключ из замка зажигания, пробует разные ручки, под распределительным щитком находит нужную. Дернув за нее, идет к багажнику. Обнаруживает то, что искал: одеяло. Возвращается в машину, обматывает одеялом голову водителя и с трудом перетаскивает тяжелое тело на соседнее кресло. Садится за руль, включает зажигание, и машина медленно, буксуя в грязи, движется к виднеющейся в отдалении насыпи.

Прямо за насыпью — Висла. Кусты, трава, заросли уже позеленели, но вода у берега покрыта льдом. Машина останавливается. Видно, что Яцеку это место знакомо, что он его не случайно выбрал и в такой день не опасается кого-либо встретить. Вытаскивает за ноги тело таксиста, на берегу выпускает его, чтобы минутку передохнуть. Вдруг замечает, что высовывающая из-под одеяла рука шевелится. До него доносится слабое бормотанье.

Т а к с и с т. Деньги... бардачок... жена... бардачок, башли...

Разобрать, что он говорит, трудно, слова едва слышны, но рука явно движется — судорожно и вместе с тем как бы целенаправленно. Яцек оглядывается по сторонам. Видит большой камень, слегка примерзший к земле. Вырывает его из прибрежного болотца, несет в обеих руках, останавливается, расставив ноги, над водителем — бормотанье и хрип слышатся из-под одеяла отчетливее.

Т а к с и с т. Деньги в бардачке... я дам... жена дома... у меня кое-что есть...

Яцек опускает камень на землю и бежит к машине. Включив радио на полную громкость, возвращается. Поднимает камень, ему неудобно, он приседает на корточки, а фактически — садится на неподвижное тело и несколько раз ударяет камнем по тому месту, где под одеялом вырисовываются очертания головы. Невидимый круглый предмет заметно сплющивается. Клетчатая ткань медленно пропитывается густой коричневато-красной жидкостью. Музыка умолкает. На берегу уже нет ни таксиста, ни одеяла. Яцек заканчивает откручивать светящуюся эмблему «Такси». Вместе с крепежной скобой швыряет ее далеко в реку. Достает из бардачка деньги, не считая, сует в карман. Обнаруживает завернутый в бумагу завтрак. Там еще осталось полбутерброда — вторую половину, как мы помним, таксист отдал собаке. Яцек разворачивает бумагу и съедает хлеб с колбасой. Его внимание привлекает наклейка на переднем стекле: «Просьба сильно не хлопать дверью». Яцек усмехается и легонько, как наказывает надпись, захлопывает дверцу. Теперь ему хорошо и тепло. Он тихонько включает радио. Девочка из хора «Гавенда» поет ясным чистым голоском.

П е н и е (за кадром).

...Летает Андерсен в ракете

Среди мерцающих планет,

А на земле взрослеют дети,

Мечтая получить ответ —

Сумеем ли найти в потемках

Дорогу к звездным кораблям,

Как в старой сказке про утенка,

Что смог стать ровней лебедям?

На лице Яцека страдальческая гримаса. Он вспомнил что-то такое, с чем трудно жить. Резко вырывает радиоприемник из гнезда и выбрасывает в окно. Приемник с громким чавканьем плюхается в прибрежное болотце.

Уже стемнело. Яцек подъезжает на «полонезе» к дому, из которого вышел утром таксист и который нам так хорошо знаком. Нажимает кнопку домофона. Раздается мужской голос.

Г о л о с (за кадром). Да?

Я ц е к. Можно Беату?

Г о л ос (за кадром). Сейчас.

Подходит Беата. Говорит кокетливо.

Б е а т а (за кадром). Алло?

Я ц е к. Можешь выйти?

Б е а т а (за кадром). Вряд ли.

Я ц е к. На минутку. Я тебе кое-что покажу.

Б е а т а (за кадром). Ладно.

Когда Беата выходит из подъезда, Яцек негромко сигналит. Беата идет к машине. Нерешительно заглядывает внутрь; Яцек открывает дверцу.

Я ц е к. Говорил я!

Беата садится. Когда она захлопывает дверцу, фигурка инопланетянина под зеркальцем начинает дергаться. Беата молча на нее смотрит.

Я ц е к. Ты хотела, чтоб мы куда-нибудь поехали. Теперь можно хоть на край света...

Яцек не видит, что Беата, вжавшись в спинку сиденья, с ужасом глядит на подрагивающую фигурку инопланетянина.

Я ц е к. Не буду больше жить в общаге... И тебе незачем с матерью... Махнем куда-нибудь... На море. Я еще никогда не был. Откину сиденья, буду спать в машине. Одеяло есть.

Фигурка инопланетянина замерла. Яцек поворачивается к Беате.

Б е а т а. Откуда у тебя эта машина?

В довольно большом зале всего несколько человек. Пожилая крестьянка с двумя взрослыми сыновьями. Беата и по другую сторону прохода женщина лет сорока в черном. Двое-трое случайных зевак. Приговора мы не слышали, но только что отзвучавшие слова еще витают в воздухе, давят на этот зал. Пятеро судей, прокурор и секретари, которые вели протокол, собираются уходить — они уже все сказали и записали. Люди в зале медленно садятся. Медленно садится Яцек, стоявший между двумя милиционерами. Перед ним садится Петр в адвокатской тоге.

Я ц е к. Это уже конец, пан адвокат?

П е т р. Конец.

Милиционеры не мешают Яцеку переговариваться с адвокатом; потом они его уводят. Когда проходят мимо оцепеневшей крестьянки и двоих ее сыновей, женщина протягивает руку, дотрагивается до Яцека и замирает — милиционеры и тут не вмешиваются. Один из братьев подает Яцеку пачку сигарет. Петр смотрит на них, не двигаясь с места. Только когда зал опустел, собирает бумаги и уходит.

Петр стоит один у окна. Видит сверху Яцека, которого милиционеры ведут через двор суда к тюремному «воронку». Быстро открывает окно и кричит.

П е т р. Послушайте! Пан Яцек!

Яцек поднимает голову, смотрит на него. Петру нечего ему сказать, Яцеку — тоже. Но он понимает: адвокат все еще с ним. Залезает в машину. Петр захлопывает окно, идет по длинному коридору со множеством дверей, наконец открывает одну из них.

П е т р. Простите... Судья у себя?

С л у ж а щ а я. Да.

Петр приоткрывает следующую дверь. Судья один. Еще не сняв тоги, стоит возле окна; материалы дела брошены на письменный стол. Услышав скрип открывающейся двери, оборачивается.

П е т р. Простите, я знаю, это не принято...

С у д ь я. Не принято.

П е т р. Я хотел спросить... Уже все кончено... Не повлияло ли... Если бы адвокат был старше, опытнее...

С у д ь я. Нисколько бы не повлияло.

П е т р. Может, если б я по-другому...

С у д ь я. Ваша речь... лучше речи против высшей меры мне не приходилось слышать. Но приговор не мог быть другим. Вы не допустили ни единой ошибки. Поверьте мне, так должно было быть...

Судья — пожилой, небольшого роста, хорошо сложенный человек с кустистыми бровями и коротко остриженными седыми волосами — подходит к адвокату и пожимает ему руку.

С у д ь я. В малоприятных обстоятельствах, но... рад был с вами познакомиться.

П е т р. До свидания.

С у д ь я. Если такое можно взять на свою совесть, то... вина лежит на мне... Вас это утешает?

П е т р. Нет. Знаете... к делу это не относится, но когда этот парень... Когда он наматывал на руку веревку в баре на Краковском Пшедместье, я там был.

С у д ь я. Где?

П е т р. В том самом баре, в то же самое время. В тот день я сдал адвокатский экзамен. Может, тогда я мог что-нибудь сделать?

С у д ь я. Для вашей профессии у вас слишком чувствительная натура.

П е т р. Теперь уже поздно.

С у д ь я. Почему? Вы молоды.

П е т р. Я немного постарел...

С у д ь я. А вам еще жить и жить.

П е т р. Жить и жить... ну до свиданья.

Ворота тюрьмы открываются; адвокат заходит внутрь.

Н а д з и р а т е л ь. Пан начальник сейчас вас примет.

Петр стоит у зарешеченного окна. Двор пуст. Минуту спустя на нем появляется человек co стремянкой. Он похож на маляра; возможно, так оно и есть. Надзиратель кланяется высокому худому мужчине, который отвечает ему кивком и входит в проходную. Надзиратель снимает с полочки ключ и подает мужчине. Одновременно подсовывает ему тетрадь, в которой расписываются за получение ключей.

Н а д з и р а т е л ь. Как погода?

М у ж ч и н а. Тепло.

Расписывается в тетради, подходит к решетке, надзиратель чем-то звякает, подавая сигнал, за решеткой появляется другой надзиратель с ключами.

Комната — точно зал звукозаписи на киностудии — выложена мягкими звуконепроницаемыми плитами. Мужчина вешает пиджак на плечики, засучивает рукава белой рубашки и отодвигает экран в углу комнаты. За ним небольшая ниша. С потолка свисает петля, прикрепленная к металлической конструкции. В этой совершенно обыкновенной комнате с каким-то столиком, пепельницей и плечиками для одежды петля производит неожиданное впечатление.

Мужчина — палач — проверяет исправность виселицы. Механизм несложный, но действовать должен безукоризненно; по-видимому, перед каждой экзекуцией все до мелочей проходит тщательную проверку. Система очень проста: в полу люк с крышкой, на стене кнопка; когда ее нажимают, крышка с негромким шумом падает вниз. Только и всего. Палач щупает веревку (натирает ее мылом или жиром, чтоб хорошо скользила), открывает и закрывает крышку люка, смазывает из масленки петли.

Недовольно морщится: крышка, откидываясь, производит слишком много шума, но сделать больше ничего нельзя. Когда все уже проверено, смазано и отлажено, палач достает из шкафа лежащий на специальной полочке кусок линолеума. Аккуратно раскладывает его на бетонном полу под крышкой люка. Затем задвигает экран, опускает закатанные рукава и надевает пиджак.

Палач входит в кабинет начальника тюрьмы. Начальник стоит за письменным столом, у столика в глубине комнаты сидит Петр.

М у ж ч и н а. Готово, пан комендант.

Н а ч а л ь н и к. Спасибо.

Палач выходит. Начальник звонит по внутреннему телефону.

Н а ч а л ь н и к. Двадцать четыре?.. Зайдите ко мне.

Кладет трубку. Теперь следовало бы побеседовать с адвокатом, но, видно, у них не особенно много общих тем.

Н а ч а л ь н и к. Та-а-а-к, пан адвокат. Сейчас он придет.

Петр завязывает картонную папку: кажется, что в ней ничего нет. Отдает папку начальнику.

П е т р. Спасибо. Я этого ждал.

Н а ч а л ь н и к. Я тоже. В вашем распоряжении (смотрит на часы) полчаса.

П е т р. Полчаса... хорошо.

На пороге появляется надзиратель.

Н а ч а л ь н и к. Проводите.

Адвокат встает и идет следом за надзирателем. В дверях сталкивается с прокурором. Это солидный пожилой мужчина с острым носом.

П р о к у р о р. Приветствую вас, пан адвокат.

П е т р. Здравствуйте. Я иду к нему, он хочет со мной поговорить.

П р о к у р о р. Момент, пожалуй, не слишком подходящий, но мы так редко видимся... Разрешите вас поздравить. Я слышал, у вас родился сын.

Лицо Петра на мгновенье светлеет.

П е т р. Да, недавно. Спасибо.

Идут — каждый в свою сторону. Где-то неподалеку мы видим человека на стремянке. Он спускается с лестницы к нам спиной. Вероятно, красил стену: в руке у него кисть, с которой капает белая краска. Надзиратель открывает дверь камеры и впускает в нее адвоката.

Камера ничем не отличается от дешевого гостиничного номера. Обыкновенная койка, столик, стулья, умывальник, разве что в металлической двери глазок — вот и вся разница. Яцек стоит спиной к двери, будто не слышит, что в камеру кто-то вошел. Петр растерян: он не знает, как о себе сообщить — сказать «добрый день» не поворачивается язык. К счастью, Яцек обернулся сам. Адвокат и заключенный посреди камеры обмениваются рукопожатием.

П е т р. Вы хотели меня видеть.

Я ц е к. Да...

Адвокат садится на стул.

Я ц е к. Да...

Адвокат хочет помочь ему начать разговор.

П е т р. Сядьте.

Яцек садится, опускает голову. Говорит тихо — Петру, чтобы что-нибудь разобрать, приходится пододвинуться поближе.

Я ц е к. Вы... видели мою мать?..

П е т р. Да, видел.

Я ц е к. Она плакала?

П е т р. Плакала.

Я ц е к. Говорила что-нибудь? Мне...

П е т р. Нет. Только плакала.

Я ц е к. Вы бы не могли... Вы можете с ней увидеться?..

П е т р. Могу... конечно, могу.

Я ц е к. Я так и думал, потому что вы... Вы меня позвали, когда я садился в «воронок»... Крикнули: «Яцек»...

П е т р. Я хотел... Не знаю, что я хотел.

Я ц е к. Я подумал, вы крикнули, потому что не против меня... Брат, вроде, тоже, он мне сигареты дал, хоть я им столько... и вы... Те-то все против меня.

П е т р. Против того, что вы сделали.

Я ц е к. Это одно и то же.

Яцек, похоже, забыл, что собирался сказать.

П е т р. Вы хотели, чтобы я встретился с мамой...

Лицо Яцека проясняется: кажется, он и вправду забыл.

Я ц е к. Да... я хотел попросить, чтобы мама... чтобы мать похоронила меня в одной могиле с отцом. Там, где отец лежит. Можно, наверно... на кладбище меня можно похоронить?

П е т р. Можно.

Я ц е к. Тут ко мне ксендз приходил. Говорил, можно.

П е т р. Можно.

Я ц е к. Вместе с отцом, значит... там есть место... еще одно есть... для матери... мы договорились туда ее положить... но пускай она мне это место уступит. Ради меня.

Палач, выпрямившись, сидит на краешке стула в коридоре перед своей комнатой. Курит; пепел стряхивает редко — только когда столбик становится очень длинным, осторожно подносит к пепельнице руку с сигаретой.

У начальника тюрьмы еще осталось полстакана кофе. Прокурор делает последний глоток и смотрит на часы. Начальник набирает две цифры на диске внутреннего телефона.

Н а ч а л ь н и к. Двадцать четыре?

Н а д з и р а т е л ь. Так точно, пан начальник.

Вешает трубку телефонного аппарата в нише рядом с камерой и открывает дверь. Яцек умолкает и смотрит на него.

Н а д з и р а т е л ь. Пан начальник спрашивает: уже все?

П е т р. Еще нет.

Подождав, пока надзиратель уйдет, снова поворачивается к Яцеку.

П е т р. Вы сказали...

Я ц е к. Не помню...

П е т р. Вы сказали, там три места.

Я ц е к. Да. Три. Там Марыся лежит. Марыся, отец и одно свободное, Марысю пять лет как похоронили... пять лет... да, пять лет назад ее тракторист задавил. Там, у нас. Она в шестой класс ходила, учеба только началась... ну да, двенадцать ей было... в шестом. А я с этим трактористом... с дружком своим, мы дружили... перед тем водку пил... водку и вино... а потом он поехал и задавил ее, на лугу, возле леса. Там на опушке луг...

Яцек наклоняется к адвокату; теперь он говорит отчетливее. Видно, много об этом думал н может сформулировать свои мысли.

Я ц е к. Я тут думал... Думал... будь она жива, я бы, может... вообще оттуда не уезжал... Остался бы, может. Марыся — она мне сестра, братьев трое, а она была одна. Одна сестра. Ее трактор задавил, и тогда мы купили могилу. Марыся... она была... она меня больше всех... и я ее больше всех любил. Тоже... Все б могло по-другому пойти, не случись такого... А как случилось, пришлось мне уехать. Уехать из дому. Я и не хотел совсем, если б не это... Может, все было бы не так.

Слышен скрежет засова. На пороге снова появляется надзиратель.

Н а д з и р а т е л ь. Пан начальник и пан прокурор спрашивают пана адвоката, все ли уже.

Адвокат встает и подходит к надзирателю.

П е т р. Передайте пану прокурору, что я никогда не скажу «все».

Н а д з и р а т е л ь. Никогда не скажете «все». Закрывает дверь.

Я ц е к. Мы эту могилу купили, потому что Марыся любила деревья. Зелень любила, деревья. Очень любила. Она тогда в лес шла... По дороге... Купили... скинулись и купили, потому что на кладбище всего несколько деревьев и другие места были заняты. А тут аккурат дерево, и могила свободная... тогда мы ее и купили. Потом отец помер, мы и его туда. Помер, потому что жить стало незачем, когда Марысю трактором задавило. И еще одно место осталось...

Прокурор и начальник тюрьмы встают.

П р о к у р о р. Приговор у вас?

Берет у начальника папку, развязывает тесемки. Внутри два листка, он пробегает по ни взглядом.

П р о к у р о р. Все тут.

Выходят из кабинета, идут по коридору, надзиратель встает.

Н а ч а л ь н и к. Выводите.

Надзиратель входит в камеру. Яцек прерывает свой монолог.

Н а д з и р а т е л ь. Пан прокурор велел заканчивать разговор.

Я ц е к. Пан адвокат... В моих вещах... вещи отдают... в бумажнике квитанция из фотоателье. Я дал увеличить фотографию и уже... не успел получить. Они обещали, что увеличат. Возьмите ее и отдайте матери.

П е т р. А что на фотографии?

Я ц е к. Марыся... после первого причастия... Я взял у матери, когда уезжал. Помятая.

Я ц е к. Пожалуйста... я не хочу.

Петр стоит не шевелясь. Надзиратель кончил запирать камеру и тоже остановился. С минуту все трое стоят.

Н а д з и р а т е л ь. Пошли.

Яцек словно и не произносил последних слов. Идет совершенно нормально, прямо, не оглядываясь по сторонам. Палач открывает несколько засовов на двери, срывает пломбы и пропускает всех в свою комнату. Первым входит Яцек, за ним адвокат, прокурор тюрьмы, ксендз и врач. Как только дверь за ними захлопывается, в коридоре появляется молодой мужчина, который на наших глазах слезал со стремянки и лица которого мы не видели. Он смотрит на закрытую дверь, словно видит, что за ней проводит. Не отрывая от двери напряженного взгляда, медленно приближается и останавливается у самого порога. Вероятно, он только что закончил работу. Одежда, шапчонка заляпаны краской, даже на лице засохшие белые капли. Из-за дверей не доносится ни единого звука.

Н а ч а л ь н и к. «...прошение о помиловании отклонено».

Ксендз шепчет что-то Яцеку на ухо. Яцек тоже неслышно произносит несколько слов и опускает голову. Ксендз чертит у него на лбу небольшой крест. Яцек склоняется к его руке. Когда он поднимает голову, к нему подходит начальник. Вытаскивает пачку «Гевонта».

Н а ч а л ь н и к. Сигарету?

Я ц е к. Лучше бы без фильтра.

Палач протягивает ему свой «Спорт». У Яцека слегка дрожат руки. Адвокат лезет в карман за спичками, но палач вместе с пачкой сигарет достал зажигалку и первый дает Яцеку прикурить. Все ждут, курит один только Яцек. Петр вынимает из коробка спичку, ломает ее в пальцах. В тишине явственно слышен треск. Палач пододвигает к Яцеку пепельницу.

Я ц е к. Мне нужно... в туалет.

Палач указывает на маленькую дверь в стене. Яцек исчезает за дверью. Все стоят, ждут. Палач подходит к дверце, за которой скрылся Яцек, и негромко стучит. Тишина.

Маляр с засохшими следами белой краски на лице по-прежнему стоит у дверей камеры и смотрит прямо перед собой. И, хотя перед ним только окованная железом дверь, кажется, он видит что-то еще.

Тишина затягивается. Начальник, немного нервничая, делает шаг по направлению к двери, но в эту минуту она открывается и выходит Яцек. Он спокоен.

Я ц е к. Не могу.

Палач связывает ему руки за спиной и подводит к экрану. Одно движение — и открывается подлинное назначение комнаты. Яцек входит в нишу, палач за ним. Задвигает экран тот с лязгом скользит по металлическому рельсу. Палач тщательно, неторопливо надевает Яцеку на шею петлю. Подходит к стене, нажимает кнопку. Крышка люка с излишним, по мнению палача, шумом уходит у Яцека из-под ног. Тело, вздрогнув несколько раз, замирает. Напрягшиеся ноги слегка покачиваются; через минуту из штанины на линолеум падают несколько капель густой коричневой жидкости.

Молодой мужчина в заляпанной краской шапчонке отходит от двери камеры. Идет в глубь коридора. В коридоре темно, и ждать, пока мужчина в этой темноте растворится, долго не приходится.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм шестой / Kieslowski, "Decalogue Six", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №8, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Фильм также известен под названием «Короткий фильм о любви».

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Витольд Адамек.

Звукооператор Никоден Вольк-Ланевский.

Художник Халина Добровольска.

Композитор Збигнев Прейснер.

В ролях: Гражина Шаполовска/Grażyna Szapołowska (Магда), Олаф Любашенко/Olaf Lubaszenko (Томек), Стефания Ивиньска/Stefania Iwińska (квартирная хозяйка Томека).

Польское ТВ, «Зендер фрайес» (Берлин). 1988—1989.

Давно стемнело, и длинный дом без единого освещенного окна мрачной глыбой вырисовывается на фоне черно-синего неба. Видны только красные огоньки велосипедов, на которых раскатывают по кварталу мальчишки, да кончики сигарет курильщиков, группками сидящих на скамейках. Тепло, весна. Внезапно во всем доме загорается свет; из открытых окон доносится дружный вздох облегчения. Начинает нарастать звук телевизоров, которые — тоже все разом — в эту минуту включились.

Одновременно со светом во всем доме зажглась лампа на столе Томека. Томек, послюнив палец, гасит свечу. Его комната обставлена крайне скудно. Стол, стулья, шкаф — у комнаты нет своего лица, точно ее сдали внаем. Томек сидит за столом на стуле. Это высокий худой паренек с небольшой головой. Ему девятнадцать лет, а на вид и того меньше. Стол стоит возле окна. На нем — кроме фарфоровой кружки, кипятильника и баночек с сахаром, чаем и солью — маленькая самодельная подзорная труба, прикрытая фланелевой тряпкой. Томек, погасив свечу, сидит с закрытыми глазами и шепотом сосредоточенно повторяет с десяток непонятных слов. Потом сверяется с раскрытой тетрадью. По-видимому, он сделал ошибку, так как снова повторяет все слова. Открыв глаза, чтобы проверить себя по тетради, косится на стоящий рядом с подзорной трубой большой будильник. От заучивания слов его отрывает стук в застекленную матовым стеклом дверь. Томек встает. На пороге женщина лет пятидесяти — хозяйка квартиры. Она простовата, но есть в ее лице что-то располагающее: какая-то ласковая кроткость.

Х о з я й к а. «Мисс Полония» по телевизору.

Т о м е к. Я занимаюсь.

Обмениваются улыбками. Хозяйку, вероятно, волнует происходящее на экране. Услышав о занятиях, она смотрит на Томека с нескрываемым восхищением: вот это воля!

Х о з я й к а. Посмотри хоть минутку...

На экране телевизора в смежной комнате девушки в купальниках спускаются по лестнице. Томек, чтобы не обидеть хозяйку, качает головой.

Т о м е к. Здорово. Спасибо.

Стоит, как на иголках,— отчасти, может быть, потому, что вскоре должен зазвонить будильник. Будильник звонит — Томек бежит, чтобы его выключить. Хозяйка закрывает дверь, Томек торопливо снимает с подзорной трубы фланелевую тряпочку и приближает глаз к окуляру. Видно, что труба постоянно нацелена на один и тот же объект. Увеличение, допустим, двадцатикратное. В доме напротив, в окне, на которое направлена подзорная труба, зажигается свет. Томек гасит лампу у себя на столе.

Женщина, за которой он наблюдает, входит в квартиру. Это красивая блондинка лет двадцати пяти — двадцати восьми. Она похожа на человека, который уверенно чувствует себя в жизни и не стесняется делать то, что ему вздумается. Одевается довольно экстравагантно, но не вызывающе. Магда — так зовут женщину — запирает за собой дверь. Занавески на окнах ее квартиры полупрозрачные, и все, что она делает (и будет делать), видно достаточно хорошо, хотя и несколько расплывчато — именно так, как должно быть видно через подзорную трубу и полупрозрачные занавески. Магда сломала стену в своей квартире и соединила комнаты, часть пространства превращена в мастерскую: в глубине на рамах натянуты незаконченные гобелены. На них, по-видимому, изображено солнце разных видах: большие красные, желтые, оранжевые шары на фоне холодных пейзажей.

Томек, прильнув к окуляру, следит за Магдой. Магда просматривает вынутые из почтового ящика письма: вероятно, не увидев ничего интересного, бросает их на стол. Потом, еще в плаще, подходит к одному из своих гобеленов и — как это обычно делают художники (не совсем понятно зачем) — отступает на шаг, наклоняет голову и заслоняет часть гобелена вытянутой рукой. Внезапно — тоже неизвестно зачем — широко раздвигает руки и стоит так, точно птица, готовая к полету, даже делает несколько движений руками. Возможно, у нее просто хорошее настроение и собственная работа ей нравится. Снова приблизившись к гобелену, прикладывает к еще не законченной части шарфик, проверяя, подходит ли цвет. Снимает плащ, вешает на стул, подтягивается и на мгновение замирает: видны пятна пота на блузке под мышками. Расстегивает блузку и юбку и скрывается в ванной.

Томек отрывается от окуляра. Ясно, что первая часть сеанса окончена. Взяв со стола кружку и стараясь не мешать увлеченной выборами мисс Полонии хозяйке, Томек идет в ванную. Возвращается с водой; на экране блондинка с пышной прической; она рассказывает перед микрофоном, что любит животных и природу. На заднем плане другие очень похожие на нее блондинки. Хозяйка отворачивается от телевизора.

Х о з я й к а. Одни блондинки... Я как-то выкрасилась перекисью... я тебе рассказывала?

Т о м е к. Да.

Хозяйка смеется.

Х о з я й к а. Мартин меня не узнал.

Томек закрывает дверь, опускает в кружку с водой кипятильник, смотрит в подзорную но в квартире напротив ничего не происходит, Магда не вернулась из ванной. Томек направляет трубу на висящие на стене старинные часы с маятником: судя по тому, что маятник неподвижен, часы стоят. Услышав, как в кружке забулькала вода, отрывает от квартиры Магды и сыплет в кипяток чай из баночки. Подзорная труба: Магда трясет мокрыми волосами. Ходит по дому в свободной незастегнутой блузке. В кухне открывает холодильник и достает из кармана блузы маленький маятник на веревочке. С серьезным, сосредоточенным видом держит его над сыром или куском колбасы. Маятничек описывает круги; Магда делает себе бутерброд. Томеку тоже захотелось есть — как это бывает, когда другие едят на ваших глазах; он снимает серебряную бумажку с плавленого сырка. Магда возвращается в комнату. Вероятно, она включила радио, так как движется в ритме мелодии, которрой Томек, естественно, не слышит. Он набирает (по памяти) номер телефона; видно, как Магда поднимает трубку. Теперь уже и Томек слышит мелодию, в такт которой двигалась Магда. И слышит ее голос.

М а г д а. Алло...

Томек задерживает дыхание.

М а г д а. ...надоели эти идиотские штучки! Кто говорит? Кто говорит, черт подери? Я слышу, как ты дышишь, скотина.

Со злостью швыряет трубку. Томеку становится неловко. Он машинально кладет в чай сахар; внезапно ему приходит в голову какая-то идея. Быстро набрав номер телефона, говорит вполголоса.

Т о м е к. Простите.

Вешает трубку и смотрит в окуляр. Магда, удивленная, стоит с трубкой в руке, потом улыбается и уже спокойно кладет ее. Внезапно начинает двигаться быстрее: вероятно, услышала звонок. Бежит на кухню, торопливо полощет рот водой из-под крана, застегивает блузку и открывает входную дверь. Молодой блондин в костюме радостно улыбается ей. Магда запирает дверь и прижимается к блондину. Он выше ростом, поэтому, обняв Магду, без труда дотягивается до ее ягодиц и гладит их, слегка задрав блузку. Томек отодвигает трубу: он не в силах смотреть, что будет дальше. Да и хозяйка в эту минуту зовет его из соседней комнаты.

Х о з я й к а. Томек! Ближний Восток!

По телевизору показывают репортаж из какой-то горячей точки. Хозяйка придвинулась к телевизору ближе обычного. Томек становится за ее стулом.

Т о м е к. Показывали?

Х о з я й к а. Нет. Это ужасно...

Продолжение последних известий ее не интересует; обеими руками она обхватывает руку Томека. Томек стоит неподвижно, не отнимая руки.

Т о м е к. Да ведь ничего не случилось.

Х о з я й к а. Я боюсь...

Томек не знает, как высвободиться; хозяйка, поглощенная собственными тревогами, не замечает неловкости ситуации.

Х о з я й к а. Он вернется? Как ты думаешь?

Т о м е к. Вернется, все возвращаются. Полгодика — и вернется.

На экране телевизора тем временем выстроилась цепочка людей. Они поднимаются на эстраду: один мужчина, задрав кверху джемпер, в такт музыки шевелит мышцами живота, у другого, идущего следом, мощные бицепсы. Хозяйка выпускает руку Томека.

Х о з я й к а. На зубах играют... подражают птицам... надо бы и тебе пойти. Почему не хочешь?

Т о м е к. Стесняюсь...

Смущенно улыбается: он в самом деле стесняется: вероятно, даже признаваться в этом ему неловко. Возвращается к себе и сердито смотрит на подзорную трубу. Он знает, что увидит, и не хочет этого видеть, однако приближает глаз к окуляру. Устанавливает прибор так, чтобы получше разглядеть то, чего боялся. Видит голую спину Магды, ее голову, которую она обхватила сплетенными руками; Магда движется: медленно, плавно — вверх-вниз. Снизу появляются мужские руки, они обнимают Магду за плечи и изменяют ритм ее движений. Движения ускоряются и затем резко прекращаются. Магда опускает руки, наклоняется вперед и устало встает. Томек следует за ней — Магда исчезает в ванной; Томек возвращается в комнату, мужчина тянется к телефону. Набирает номер, говорит с кем-то, прикрыв трубку ладонью. Томек взбешен, он стал свидетелем какой-то подлости по отношению к Магде. Опять приникает к окуляру, но Магда и мужчина, вероятно, уже в кровати, которая слишком низка для того, чтобы можно было ее увидеть. Томек открывает шкаф. К дверце изнутри прибита мишень, в которой торчат несколько остроконечных стрел. Томек выдергивает одну — из «десятки». Прячет стрелу в карман и проходит через комнату хозяйки.

Т о м е к. Я вынесу мусор.

Х о з я й к а. Мусоропровод не работает!

Томек с полным ведром выходит из подъезда, скрывается за стенкой, отгораживающей мусорные баки, и возвращается без ведра. Бежит к дому напротив. Сворачивает в боковой проезд и разглядывает припаркованные машины — по-видимому, ищет знакомую. Обнаружив белую «заставу», наклоняется и с неожиданной злобой протыкает острым концом стрелы сначала одну, потом вторую шину.

Подзорная труба. Магда сидит в кресле. Наблюдает за мужчиной с легкой усмешкой — видимо, потому, что тот очень уж старательно завязывает галстук и застегивает жилет. Не подымается с кресла, когда гость уходит. Томек ведет подзорную трубу вниз. Мужчина подбегает к своей белой «заставе», трогается и тут же останавливается. Осматривает колеса и с бешенством пинает спущенные шины. Достает из машины плащ и портфель и бежит в сторону оживленной улицы. Томек отрывается от трубы и удовлетворенно улыбается: отомстил.

Большой будильник звонит в 4.30. Не проснувшийся толком Томек садится на кровати. Через минуту мы видим, как он тащит между домами тележку с молоком.

Под дверью Магды Томек с минуту вслушивается в тишину ее квартиры. Уносит за угол выставленную Магдой бутылку, возвращается и звонит в дверь. Слышит шорох.

М а г д а (за кадром). Кто там?

То м е к. Молоко.

Дверь открывается, видна встрепанная голова Магды.

То м е к. Вы не выставили бутылку.

Магда исчезает и через минуту появляется с бутылкой. Томек подает ей молоко, а потом прислушивается к доносящимся из ванной звукам. Магда, вероятно, включила радио, потому что сквозь шум воды пробивается бодрая утренняя музыка.

Томек сидит за окошечком на почте. Он в синем халате: перед ним аккуратно разложены штемпели, авторучки, линейка, бланки — все на своих местах. Тщетно пытается договориться со старушкой перед окошком.

С т а р у ш к а. Я плохо слышу...

Т о м е к. Пенсионную книжку!

Старушка роется в сумочке: кажется, поняла. За ней становится Магда. Старушка растерянно смотрит на Томека.

С т а р у ш к а. Я не расслышала.

Томек встает и — хотя присутствие Магды его смущает — вынужден крикнуть громче.

Т о м е к. Пенсионную книжку!

Старушка смотрит на Магду.

С т а р у ш к а. Вы понимаете?

М а г д а. Пенсионную книжку.

Достает фломастер и пишет крупными буквами на газете, которую держит в руке: «Пенсионная книжка». Старушка смотрит на газету выцветшими глазами. Магда сама открывает ее сумочку и вынимает лежащую сверху книжку. Протягивает Томеку. Томек выдает старушке деньги, та прячет их вместе с фломастером и уходит,

Т о м е к. Ваш фломастер.

Магда машет рукой: неважно.

М а г д а. У меня извещение.

Томек с извещением в руке старательно роется в стопке почтовых переводов. Ничего не находит. Еще раз перебирает бланки и растерянно говорит.

Т о м е к. Нету.

М а г д а. А извещение есть.

Т о м е к. Посмотрите сами.

Подает ей пачку переводов. Магда их перебирает и — естественно — своего не обнаруживает. Томек улыбается.

Т о м е к. Сами видите...

Магде, однако, не до смеха.

М а г д а (сухо). Когда мне прийти?

Т о м е к. Может, когда получите следующее извещение?

Магда бормочет: «Бардак!», Томек следит, как она проходит за окном почты

Томек над стопкой рубашек и маек находит несколько писем с огромным количеством марок на каждом. Присоединяет к ним еще одно, похожее. Рядом с бельем лежит стеклянный шар; в нем маленький домик и заходящее солнце. Когда Томек встряхивает шар, со дна поднимается снег и медленно падает на сказочный пейзаж.

Вечер. Подзорная труба.

Магда показывает свои гобелены. Невысокий бородач одобрительно кивает; вероятно, он ее коллега, потому что тоже отступает на шаг и, наклонив голову, рассматривает гобелены.

Томек старается так установить трубу, чтобы видна была только Магда, но бородач постоянно влезает в «кадр». Должно быть, он советует Магде что-то исправить: она подходит к нему, чтобы посмотреть на гобелен с его места, а он — словно бы ненароком — ее обнимает. Может, так действительно лучше видно, поскольку Магда не отстраняется; напротив, охотно прижимается к бородачу. Дружеское объятие быстро меняет свой характер: бородач засовывает руку Магде под блузку, а она еще теснее к нему прижимается.

Томек с явной злостью хватает телефонную книгу. Набирает номер.

Г о л о с (за кадром). Газовая аварийная служба, слушаю.

Т о м е к. Я хотел сообщить... утечка газа.

Г о л о с (за кадром). Откуда вы знаете?

Т о м е к. Чувствую запах, и даже слышно... шипит.

Г о л о с (за кадром). Откуда?

Т о м е к. Из духовки.

Г о л о с (за кадром). Краны закрыли?

Т о м е к. Да.

Г о л о с (за кадром). Адрес?

Т о м е к. Пиратов, 4, квартира 376.

Г о л о с (за кадром). 376? Выезжаем. Не зажигайте огонь.

Томек улыбается в трубку.

Томек «ведет» подъезжающую к дому Магды машину аварийной службы и двух газовщиков в фуражках и с сумками. Магда уже без блузки, юбка задрана: они с бородачом на кресле. Звонок в дверь—оба замирают. Магда трясет головой: «Не обращай внимания»,— и снова хочет прижаться к бородачу, но газовщики настроены решительно. Они колотят в дверь (может быть, испугались, что в квартире что-то случилось). Магде все-таки приходится надеть отброшенную куда-то блузку, поправить юбку и подбежать к двери. Бородач тем временем приводит себя в порядок, что выглядит очень забавно, и Томек не без удовлетворения за ним наблюдает. Магда открывает дверь, что-то объясняет газовщикам, они тоже что-то ей говорят, наконец, она их впускает, газовщики с какими-то приборами вертятся около духовки. Когда они уходят, настроение в квартире уже не то. Магда ставит на плиту чайник, бородач следит за ней, подходит, хочет обнять, но Магда увертывается.

Томеку, кажется, это и было нужно.

На блошином рынке толпы продавцов и покупателей. Одежда, книги, пластинки, копченая колбаса. Томек подзывает жуликоватого малого в курточке.

Т о м е к. Мне бы ту трубу...

М а л ы й. Которую?

Приглядывается к Томеку, вспоминает его. Протягивает подзорную трубу: она намного больше и мощнее, чем та, что у Томека дома.

М а л ы й. За бабами подглядываешь?

Томек краснеет.

М а л ы й. Подглядываешь. Штука.

Т о м е к. Было девятьсот.

М а л ы й. Бабы дороже.

Томек подносит трубу к глазу и ищет цель. Выбирает отдаленный угол базара. У трубы есть трансфокатор, так что Томек укрупняет план. Труба в самом деле отличная. В объективе газета, на которой разложены старые часы. Томек проверяет время на часах, потом читает текст на газете, потом отрывает глаз, чтобы установить, где в действительности находятся эти предметы.

Х о з я й к а. Посмотри, что мне принесли... какой-то военный.

Протягивает Томеку распечатанное письмо: внутри сложенный вчетверо флажок с эмблемами ООН. Хозяйка заново перечитывает исписанный листок.

Х о з я й к а. Они были в Дамаске...

Томек разглядывает флажок, изучает арабские надписи на почтовых штемпелях.

Х о з я й к а. Ты что-нибудь понимаешь?

Томек улыбается. Ему удалось отодвинуть коробку с новой трубой так, чтобы взволнованная хозяйка ничего не заметила.

Т о м е к. Нет... это нет. Что там еще?

Х о з я й к а. Хорошо... все хорошо. Он пишет... «Передай Томеку привет и скажи ему к.ч.к.д.». Что это?

Т о м е к. Такой шифр.

Женщина вздыхает: ох уж эти мужские секреты! Еще раз пробегает глазами письмо.

Х о з я й к а. Поездит по свету... жаль, что вы не смогли вместе...

То м е к. Я не жалею.

Женщина ласково на него смотрит. Целует в щеку.

Х о з я й к а. Это от Мартина. Хорошо, что ты здесь.

По-матерински гладит Томека по щеке и сразу мрачнеет.

Х о з я й к а. Что же с тобой будет, когда он вернется? Как бы я хотела, чтобы ты устроил свою жизнь. Мартин вряд ли тут надолго задержится. Может, останешься... навсегда?

Томек устанавливает новую подзорную трубу; в квартире Магды никого нет. Томек в ванной наливает в кружку воду; в дверях появляется хозяйка.

Х о з я й к а. Мартин еще написал... Он познакомился с девушкой... арабкой... они были в кино... Томек... а у тебя кто-нибудь есть?

Т о м е к. Нет.

Х о з я й к а. Наверно, некому было тебе это сказать... Девушки притворяются, будто они свободны, целуются с парнями, но на самом деле... на самом деле им нравятся скромные ребята, хочется, чтобы их парень был их, а они — его... Понимаешь?

Т о м е к. Понимаю.

Х о з я й к а. Если захочешь кого-нибудь привести сюда, не стесняйся...

Т о м е к. Хорошо, не буду стесняться.

Неизвестно, что разбудило Томека среди ночи. Вероятно, предчувствие. Он подходит к окну. Из выхлопной трубы белой «заставы» вырывается дым. Из машины никто не выходит, но Томек видит две темные фигуры внутри. Наконец, дверца со стороны пассажира распахивается, но мужская рука ее захлопывает. Дверца опять открывается, Магда бежит к своему подъезду. Останавливается, возвращается, наклоняется к открытому окну водителя, что-то говорит, и «застава», взревев, уезжает.

Томек «ведет» Магду по освещенному коридору, смотрит, как она отпирает дверь, как тяжело дышит, как со злостью швыряет плащ на пол и садится спиной к окну. Потом Томек видит, как её плечи начинают дрожать: Магда заплакала. Она как-то странно закутывается в шаль, прячет лицо в ладонях и долго жалобно плачет. Томеку до того ее жаль, что у него самого наворачиваются слезы на глаза, и он громко сглатывает слюну. Внезапно слышит тихий голос хозяйки.

Х о з я й к а. Томек?

Томек в майке и трусах подходит к двери: видна зажженная лампа около кровати хозяйки.

Х о з я й к а. Не спишь? Иди сюда. Сядь.

Томек подходит к ее кровати с периной и горкой подушек в белоснежных накрахмаленных наволочках.

Х о з я й к а. Что-то случилось?

Т о м е к. Скажите... почему люди плачут?

Х о з я й к а. Ты никогда не плакал?

Т о м е к. Давно... только один раз.

Х о з я й к а. Когда тебя отдавали?

Томек не любит говорить на эту тему; опускает глаза, словно в чем-то виноват.

Т о м е к. Да.

Х о з я й к а. Люди плачут... Когда кто-то умирает, плачут... Когда остаются одни... Когда больше не могут выдержать...

Т о м е к. Чего?

Х о з я й к а. Жизни...

Т о м е к. Взрослые люди?

Х о з я й к а. Взрослые...

Кладет ладонь на руку Томека.

Х о з я й к а. Тебе захотелось заплакать?

Томек мотает головой: нет, не ему.

Томек с тележкой; бутылки негромко позвякивают. Томек входит в подъезд, достает из кармана листок и осторожно засовывает его в почтовый ящик под номером 376.

Магда подходит к окошку, за которым сидит Томек.

М а г д а. Я у вас была?

Т о м е к. У меня.

М а г д а. Мне опять принесли извещение.

Вынимает из сумки листок — тот самый, который Томек недавно сунул в ее почтовый ящик. Томек, как в прошлый раз, просматривает пачку переводов и, как тогда, разводит руками.

Т о м е к. Нету.

М а г д а. Я прихожу уже во второй раз.

Т о м е к. Знаю.

М а г д а. Второй раз получаю извещение, а денег опять нет.

Т о м е к. Я знаю.

М а г д а. Безобразие!

Т о м е к. Да.

М а г д а. Вы бы не могли попросить кого-нибудь старшего?

Т о м е к. Что-что?

М а г д а. Кого-нибудь старшего. Начальника или еще кого.

Томек уже жалеет, что затеял эту историю с извещениями. За Магдой постепенно выстраивается очередь. Томек возвращается с начальником. Начальник — толстая широкозадая бабища в золотых очках; она с ходу бросается в наступление и громко, на всю почту, орет.

Т о л с т у х а. Слушаю вас.

Магда протягивает квитки.

М а г д а. Вот одно — пришло несколько дней назад, а вот второе. Два извещения о переводе, а никакого перевода нет.

Толстуха рассматривает квитки, словно впервые такое видит.

Т о л с т у х а. Ну, извещения...

М а г д а. А денег нет.

Т о л с т у х а. Попрошу переводы. От кого деньги?

М а г д а. Не знаю.

Т о л с т у х а. Откуда же вы знаете, что они должны быть?

М а г д а. Получила извещения, целых два.

Начальница продолжает кричать: вся почта смотрит на Магду.

Т о л с т у х а. Видите: нету! Не верите, поищите сами.

М а г д а. Уже искала. Я ведь сама себе извещений не выписываю...

Т о л с т у х а. Я вам тоже не выписываю! Пан Вацек!

Продолжает орать во всю глотку, хотя, казалось бы, громче кричать невозможно. Появляется маленький уродливый почтальон, начальница тычет ему в нос Магдины извещения.

Т о л с т у х а. Это что за извещения, пан Вацек? Вы выписывали?

П о ч т а л ь о н. Я выписываю карандашом.

М а г д а. Я их вынула из своего почтового ящика.

Т о л с т у х а. Слышите: это не наши извещения. Почтальон ясно сказал!

Магда тоже рассвирепела.

М а г д а. Но на этом извещении печать вашей почты...

Т о л с т у х а. Почта не моя, а государственная! Если сами себе пишете извещения, идите в милицию. Нечего мне тут устраивать расследование!

Магда протягивает руку.

М а г д а. Вы правы, надо идти в милицию.

Т о л с т у х а. Нет уж, это я вам не отдам! Подделка какая-то!

У Магды на глазах рвет извещения, решительно швыряет клочки в корзину и вытирает руки.

Т о л с т у х а. Нахалка. Деньги хотела выудить!

Томек наблюдает за скандалом, который разразился по его вине и в результате которого унижена Магда. Магда уходит, крайне довольная собой, начальница тоже покидает помещение; Томек идет за ней.

Т о м е к. Я хотел...

Толстуха уже совершенно другой человек: сейчас она приветлива и спокойна.

Т о л с т у х а. Не знали, как улаживать такие истории? Теперь знаете.

В конце короткой очереди на стоянке такси Магда. Томек подходит к ней, мнется, не зная, с чего начать.

М а г д а. Нашли?

Т о м е к. Нет... Я...

Подъезжает такси, очередь движется.

М а г д а. Вам что-то от меня нужно?

Т о м е к. Извещения эти... я их клал в ваш ящик.

Магда не понимает. Подъезжает еще одно такси, они остаются вдвоем.

Т о м е к. Я вам клал извещения.

М а г д а. А перевод?

Т о м е к. Не было перевода.

М а г д а. Тогда зачем клал?

Магда, которая еще минуту назад нетерпеливо высматривала, не идет ли такси, теперь заинтригована.

М а г д а. Не понимаю. Зачем было класть?

Томек не знает, куда девать свои большие красные руки, торчащие из коротковатых рукавов рабочего халата.

Т о м е к. Я хотел вас увидеть.

Дело начинает утрачивать официальный и приобретать личный характер. Магда с ног до головы оглядывает Томека, замечает, какой он нескладный: это может растрогать, а может и вызвать раздражение.

М а г д а. Хотели меня увидеть?

Т о м е к. Да. Вы вчера плакали.

М а г д а. Откуда вы знаете?

Т о м е к. Я за вами...

Поднимает взгляд и смотрит Магде прямо в глаза.

Т о м е к. Я за вами подглядываю.

Магде хочется рассмеяться — настолько абсурдным ей кажется это признание на стоянке такси,— но Томек не сводит с нее глаз, и видно, что он не шутит. Магде становится его жаль.

М а г д а. Вы замерзнете в этом халате.

Говорит, пожалуй, даже с симпатией, но явно собирается уйти. Томек страшно смущен — ведь Магда стоит рядом, разговаривает с ним,— однако хочет продлить это мгновение. Неуклюже бежит за Магдой и кричит.

Т о м е к. Постойте! Вы хотели в милицию... Я признаюсь... сразу... незачем туда ходить. Вон там, в будке, милиционер.

М а г д а. Катись ты...

Т о м е к. Я скажу все, что захотите.

М а г д а. Отваливай. Работать! Слышишь!

Последние слова звучат очень резко; Магда помогает себе энергичным движением головы. Томек медленно бредет назад: Магда смотрит, как он уходит: несчастный, неловкий, на своих чересчур длинных ногах, в разношенных башмаках, в халате с чересчур короткими рукавами.

Вечером Томек опять заучивает свои странные слова. Закрывает глаза, повторяет вполголоса, сверяется с тетрадью и снова зажмуривается. Звонит будильник, Томек торопливо его выключает. Он боится взглянуть в сторону дома Магды, но через минуту очень медленно, размеренными движениями снимает с трубы тряпку. В окне, на которое труба наставлена, зажигается свет. Томек не отрывается от окуляра. У окна своей квартиры стоит Магда и смотрит Томеку прямо в лицо. Мы помним: у Томека теперь новая, более мощная труба, поэтому он видит, что Магда внимательно изучает дом напротив,— ее взгляд скользит то вверх, то вниз. Томек хочет погасить лампу на письменном столе, но в последнюю секунду понимает, что этого делать нельзя: погасшая лампа только может навести Магду на след.

Магда подходит к настенным часам и, продолжая смотреть на дом, где живет Томек, маленьким ключиком их заводит. Потом возвращается к окну и не спеша расстегивает платье. Ведет себя, как на сцене, но внезапно — видно, под влиянием какой-то мысли — ее поведение становится более естественным. Она поворачивает гобелены спиной к окну — чтобы Томек не мог их видеть. Потом с неприятной — так, по крайней мере, кажется Томеку — улыбкой вытаскивает из-под окна тахту. Сделать это нелегко: тахта тяжелая. Магда придвигает тахту к стене: теперь та стоит напротив окна. Потом берет с подоконника телефон и садится с ним на тахту. Томек набирает номер и слышит в трубке длинные монотонные гудки. Магда ждет. Томек тоже. После десятого гудка Магда поднимает трубку.

М а г д а. Алло.

Томек не отвечает.

М а г д а. Считаю до трех. Раз, два, три...

Томек. Алло.

М а г д а. Смотришь?

Томек. Да.

М а г д а. Ну смотри. Наглядись. Я передвинула тебе тахту. Заметил?

Т о м е к. Да.

М а г д а. Желаю приятно провести время.

Кладет трубку, открывает дверь; бородач даже не успевает ее за собой закрыть, как Магда его обнимает. Дверь сама захлопывается под их тяжестью. Магда снимает с бородача куртку, тянет его к тахте, бородач гасит свет, но Магда немедленно снова зажигает лампу. Когда, обнаженные, они падают на тахту, Магда что-то говорит бородачу; тот внезапно садится и быстро натягивает на себя простыню. Магда в восторге смеется; бородач подходит к окну. Смеющаяся Магда показывает ему пальцем на дом напротив. Бородач собирает одежду и выбегает из комнаты; через минуту он появляется на площадке между домами, останавливается перед домом Томека и смотрит наверх.

Б о р о д а ч. Эй! Подонок!

Огромный дом с несколькими сотнями окон с перспективы бородача кажется неприступной крепостью. Томек отрывается от трубы и смотрит на бородача в окошко.

Б о р о д а ч. Подонок! Почтальонишка! Выходи!

Из окон высовываются головы, бородач кричит громче.

Б о р о д а ч. Выходи, трус, сволочь!

Томек идет. Проходит через комнату удивленной его внезапным появлением хозяйки, сбегает по лестнице вниз; перед подъездом бородач. Томек останавливается перед ним.

Б о р о д а ч. Это ты, голубчик?

Т о м е к. Я.

Б о р о д а ч. Подними руки.

Томек послушно поднимает руки, замирает в боксерской позе. Бородач маленький, но крепкий. Обходит Томека с разных сторон, удивленно качает головой: непонятно, что его так удивляет, может быть, мальчишеский вид Томека? Вдруг изо всех сил без предупреждения бьет Томека в челюсть. Томек падает. Бородач, присев на карточки, хлопает его по щеке. Томек открывает глаза, и бородач помогает ему встать.

Б о р о д а ч. Никогда больше так не делай. Вредно для здоровья.

Хозяйка кладет Томеку на лицо холодный компресс. У Томека разбита губа, и под глазом растет синяк.

Х о з я й к а. Не огорчайся. На самом деле они сильных не любят. Они любят слабых.

Т о м е к. Кто?

Х о з я й к а. Девушки.

Томек закрывает глаза. Хозяйка подходит к столу и старательно, как это всегда делает Томек, прикрывает фланелевой тряпочкой его трубу.

Томек с распухшим лицом втаскивает в лифт полный ящик молока. Поднимается на Магдин этаж. Тихонько, почти на цыпочках, подходит с бутылкой к ее двери. Когда уже собирается отойти, дверь открывается: на пороге полуодетая Магда.

М а г д а. Я так и думала, что это ты. Хочешь зайти? Никого нет... Это ты повесил на ручку ключик от часов?

Томек кивает.

М а г д а. Красивый у тебя видик... Не умеешь драться?

Т о м е к. Нет.

М а г д а. Почему ты за мной подсматриваешь?

Т о м е к. Потому что... Потому что я люблю вас. Правда. Люблю.

Оба говорят шепотом.

М а г д а. И чего... чего б ты хотел?

Т о м е к. Не знаю.

М а г д а. Хочешь меня поцеловать?

Т о м е к. Нет.

М а г д а. Хочешь пойти со мной... хочешь со мной переспать?

Т о м е к. Нет.

М а г д а. Может, хочешь, чтоб мы вместе куда-нибудь поехали? На Мазуры или в Будапешт?

Томек отрицательно мотает головой.

М а г д а. Так чего же ты хочешь?

Т о м е к. Ничего.

М а г д а. Ничего?

Т о м е к. Ничего.

С минуту стоят молча.

Т о м е к. Вы простудитесь. С утра холодно.

М а г д а. Да.

Т о м е к. Мне нужно это разнести

Показывает на незакрытый лифт и оставленный там ящик с молоком, заходит в лифт, но, что-то сообразив, возвращается обратно, стучит, Магда сразу открывает дверь.

Т о м е к. А можно... разрешите пригласить вас в кафе?

Перед включенным телевизором хозяйка с развернутой газетой и авторучкой.

Т о м е к. Можно мне... взять костюм Мартина?

Х о з я й к а. Бери. Он в сумке, чтобы моль... Погоди...

Читает по газете.

Х о з я й к а. «Вы перехватываете инициативу, чтобы как-то оживить скучную вечеринку, нет?»

Томек задумывается. Он никогда ни на какой вечеринке не был.

Т о м е к. Нет.

Оставляет дверь открытой, понимая, что последуют еще вопросы. Вытаскивает из полиэтиленового мешка темно-синий костюм. Женщина продолжает задавать вопросы.

Х о з я й к а. «Вы подражаете человеку, которого считаете лучше себя. Да, нет?»

Т о м е к. Нет.

Х о з я й к а. «Любите зарабатывать и тратить деньги?»

Томек надевает брюки.

Т о м е к. Нет.

Х о з я й к а. «Относитесь к эротике и сексу, как к чему-то необязывающему?»

Т о м е к. Нет.

Томек видит в зеркале свою нескладную фигуру в плохо сидящем и тесноватом костюме. Женщина кончила задавать вопросы; она подсчитывает очки и входит в комнату Томека с газетой в руке.

Х о з я й к а. У тебя нуль. От нуля до двадцати пяти очков: «Вы часто принимаете невыгодные для себя решения. Этот стресс дорого вам обходится. Будьте более осмотрительны, относитесь к жизни так, как она того заслуживает».

Томек украдкой вытаскивает из-под белья письма. Прячет их в карман пиджака. Потом, когда хозяйка углубляется в изучение результатов теста, засовывает в карман стеклянный шар.

В кафе «Телимена» сидит молодежь: сумки через плечо, свитера, расстегнутые рубашки. Томек в идиотском костюме с не менее дурацким букетом стоит около раздевалки, мешая проходу. Он не знает, что наверху есть галерея.

М а г д а (за кадром). Эй!

Окликает Томека, перегнувшись через перила. Томек озирается, поднимается по лестнице, протягивает Магде огромный букет.

М а г д а. Спасибо... Как тебя зовут? А то я и не знала, как кричать...

Т о м е к. Томек.

М а г д а. Магда.

Томек целует ей руку. Он все время на нее смотрит, и Магда, несмотря на свой опыт, теряется, не знает, как с ним разговаривать и о чем. Цветы она хотела положить на стул, чтобы не мешали, но оставляет у себя.

М а г д а. Закуришь?

Томек не курит. Магда достает сигарету, а Томек — как полагается — встает со стула с зажигалкой.

М а г д а. Сколько тебе лет?

Т о м е к. Девятнадцать.

М а г д а. Расскажи что-нибудь... о себе.

Томек улыбается. Улыбка у него обаятельная, лицо сразу меняется. Зубы у Томека красивые, ровные.

Т о м е к. Сегодня у меня вышло, что я должен относиться к жизни так, как она того заслуживает.

М а г д а. Совершенно верно.

Т о м е к. Нет. Ведь жизнь такая, какие мы сами.

М а г д а. Я в это не верю. А что у тебя еще вышло?

Т о м е к. Что я принимаю неправильные решения.

М а г д а. Вот тут мы похожи. Я тоже принимаю неправильные. То, что мы здесь сидим, наше неправильное решение.

Т о м е к. Вы плакали... Почему?

Магда невесело усмехается.

Т о м е к. Что он вам сделал?

М а г д а. Ничего.

Т о м е к. У вас кто-то умер? Вы больше не могли выдержать?

М а г д а. Нет. Почему?

Т о м е к. Люди плачут, когда уже не могут выдержать жизни.

М а г д а. Когда не выдерживают сами себя...

Т о м е к. Вы не могли выдержать себя...

Томек не в состоянии этого понять.

М а г д а. Я вечно что-то делаю наперекор другим, а потом оказывается, что против себя... Ты хоть что-нибудь понимаешь?

Т о м е к. Кажется, да...

М а г д а. Ты давно за мной следишь?

Т о м е к. Год.

М а г д а. Давно... Сегодня утром... Ты употребляешь немодные слова. Сказал...

Т о м е к. Я вас люблю.

М а г д а. Послушай, этого нет. Может быть приятно, может быть удобно, может быть даже легко и романтично... Но этого нет.

Т о м е к. Есть.

М а г д а. Я на десять лет старше тебя. Нету! Что ты еще делаешь? Кроме того, что меня любишь. Работаешь на почте... А еще что?

Т о м е к. Учу языки.

М а г д а. И какие выучил?

Т о м е к. Болгарский...

М а г д а. Болгарский?

Т о м е к. У нас в детском доме... Я жил в детском доме... Там были два болгарина. Потом я выучил итальянский и французский. Сейчас учу португальский.

Магда смотрит на него с изумлением.

М а г д а. И говорить умеешь?

Т о м е к. По-португальски еще не умею.

М а г д а. Скажи: «Я сижу в кафе со странным мальчиком». По-итальянски.

Томек произносит эту фразу по-итальянски.

М а г д а. А по-болгарски?

Томек говорит по-болгарски.

М а г д а. Странный ты...

Т о м е к. Нет... У меня хорошая память. Я все помню, с самого начала.

М а г д а. Помнишь, как родился?

Т о м е к. Иногда кажется, что помню.

М а г д а. А родителей?

Т о м е к. Нет, их нет. Не хочу. Мать не хочу, а отца никогда не видел.

М а г д а. Помнишь такого парня... худого, молодого. Он ходил ко мне осенью...

Т о м е к. Помню. Приносил булки и рогалики... уносил какие-то пакеты...

М а г д а. Он уехал... и не вернулся.

Т о м е к. Мне он... нравился. Он не сразу...

М а г д а. Да. Уехал в Австрию. Потом в Австралию.

Т о м е к. В Австралию?

Томек говорит так, будто ему что-то об этом известно. Лезет во внутренний карман, колеблется.

Т о м е к. Понятия не имел, что это он... Знаете... Я забирал ваши письма...

Вынимает из кармана конверты, которые прятал под бельем. Отдает их Магде.

Т о м е к. Я работаю на почте...

М а г д а. Ты меня обложил со всех сторон... Натравливаешь газовщиков, вызываешь на почту, крадешь письма, приносишь молоко...

Т о м е к. Простите.

М а г д а. Массу времени на меня тратишь.

Т о м е к. Я о вас думаю...

М а г д а. А еще о ком ты думаешь?

Т о м е к. У меня есть друг. Он в Сирии. В польских войсках ООН. Мы вместе учились почтовом техникуме. Я пока живу у его матери. Он тоже за вами подсматривал.

М а г д а. Он тебе рассказывал?

Т о м е к. Нет. Когда уезжал, оставил подзорную трубу и показал окно.

М а г д а. И что сказал?

Т о м е к. «К. ч. к. д.» У нас такой шифр.

М а г д а. Что это значит? Скажи.

Т о м е к. Клевая чувиха каждому... каждому дает...

О ф и ц и а н т к а. Добрый вечер. Что будете заказывать?

Разговор обрывается. Томек, как ему кажется, ведет себя по-светски.

Т о м е к. Два кофе, пожалуйста. И два пирожных.

М а г д а. Я бы выпила вина. Красного.

Т о м е к. Значит, вино. Сколько стоит?

О ф и ц и а н т к а. Сто грамм? Двести сорок.

То м е к. Тогда вино два раза,

М а г д а. Покажи руку.

Томек кладет на стол свою большую руку. Магда вынимает маятник, держит над рукой Томека. Маятничек сначала молчит, потом начинает медленно, а затем все быстрее описывать круги.

М а г д а. Ты хороший.

То м е к. Нет. Я делал плохие вещи.

М а г д а. Хороший. По отношению ко мне.

Кладет ладонь на руку Томека.

Магда. Погладь меня.

Томек сжимает пальцы Магды.

Томек стоит в комнате Магды. С этой перспективы все выглядит по-другому, и Томек ведет себя так, будто впервые видит квартиру. Достает стеклянный шар, ставит его на раму гобелена. Магда выходит из ванной. На ней перевязанный поясом халат, волосы мокрые. Она подходит к гобелену и смотрит, как стеклянный снег в шаре медленно оседает на сказочный домик и заходящее солнце.

Т о м е к. Вы бы могли вышить такой шар?

Магда трясет головой, на Томека летят капли воды, он зажмуривается под этим душем. Магда смеется, Томек тоже.

М а г д а. Я всегда так делаю?

Т о м е к. Не видел.

М а г д а. Это хорошо. Не все должно повторяться.

Берет в руки шар.

М а г д а. Откуда он у тебя?

Т о м е к. Он у меня давно. Подарили когда-то на память... Это вам.

Магда с шаром в руке наступает на Томека. Если бы Томек захотел, если бы посмел ее обнять, они бы остановились, но он не решается и медленно пятится назад.

М а г д а. Я нехорошая. Напрасно ты мне его дал.

Томек садится в кресло. Магда наклоняется над ним.

М а г д а. Ты понимаешь, что я нехорошая? Я правду говорю. Нехорошая.

Т о м е к. Я вас люблю, и мне все равно.

М а г д а. Что ты еще обо мне знаешь?

Т о м е к. Вы пьете молоко.

М а г д а. Еще что?

Т о м е к. Ходите на цыпочках. Каждый день по минуте.

М а г д а. А что ты видишь, когда ко мне приходит... один или другой...

Т о м е к. Это называется... Вы занимаетесь любовью. Раньше я смотрел, а теперь... теперь уже не смотрю.

М а г д а. Нет. Это не имеет ничего общего с любовью. Говори, что я делаю.

Т о м е к. Вы раздеваетесь. И их тоже. Их тоже раздеваете. Ложитесь с ними в кровать или на ковер. Вы закрываете глаза... Иногда поднимаете руки и держите их сзади, за головой

Рядом с подзорной трубой Томека женская фигура. Фланелевая тряпочка отложена в сторону. Хозяйка Томека смотрит туда, куда постоянно направлена труба. Поскольку, как большинство женщин, не может держать один глаз закрытым, заслоняет его рукой. Смотрит...

Магда наклоняется ниже, ближе к Томеку. Глядит ему прямо в лицо, он прячет глаза, но напряжение Магды ему передается.

М а г д а. Ты был когда-нибудь с девушкой?

Т о м е к. Нет.

М а г д а. А когда на меня смотришь... делаешь это сам?

Т о м е к. Раньше. Давно...

М а г д а. Ты знаешь, что это грех?

Т о м е к. Знаю.

У Томека хриплый голос. Он борется с нарастающим в нем желанием.

Т о м е к. Я больше так не делаю. Только думаю о вас...

М а г д а. И сейчас обо мне думай... У меня под халатом ничего нет. Ты знаешь, правда?

Т о м е к. Знаю.

М а г д а. Когда женщина хочет мужчину, у нее там увлажняется... Хочешь проверить?

Берет его руки и засовывает под халат. Томек касается ее бедер, халат распахивается.

М а г д а. Не закрывай глаза. У тебя нежные руки. Большие, но нежные.

Магда передвигает его руки вверх. Томека начинает трясти, он дышит все учащеннее и, несмотря на запрет, закрывает глаза. Внезапно сжимает руками Магдины бедра, хватает ртом воздух, резко выдыхает, снова втягивает воздух, пытаясь дышать нормально, но это уже невозможно. С Магды спадает возбуждение, она смеется.

М а г д а. Уже?

Томек открывает глаза. Перед ним улыбающееся, нормальное, без следа недавнего возбуждения лицо Магды.

М а г д а. Ну что? Хорошо тебе было?

Томек все еще дышит неестественно быстро, но слова Магды до него доходят. Его лицо каменеет.

М а г д а. Вот и все, вся любовь. Иди в ванную, вытрись.

Томек не сводит с нее глаз, будто увидел все в новом свете: Магду перед собой, совсем близко, себя рядом с ней, ее в распахнутом халате. Внезапно вскакивает и выбегает из квартиры, Магда провожает его взглядом, вжавшись в кресло, потом подходит к окну. Видит Томека, неуклюже бегущего к своему дому. Томек пробегает мимо мужчины в светлом плаще, с большим чемоданом; тот оглядывается и смотрит ему вслед. Магда дергает шпингалет на оконной раме, но Томек уже далеко, так что, открыв окно, Магда тут же его закрывает, поняв бессмысленность своего порыва. Прижимается лицом к стеклу, другой рукой — вернее, кулаком — несколько раз ударяет по подоконнику.

Томек зажигает свет в ванной. Тихо — ведь уже поздно — достает с полки таз и, чтобы не шуметь, пускает в него воду из душа; вода горячая, подымается пар. Томек тем временем снимает пиджак, аккуратно вешает его на стоящий в ванной стул и закатывает рукава рубашки. Закрывает кран, откладывает душ, раскручивает безопасную бритву. Вынимает лезвие, а бритву тщательно скручивает и кладет на полку.

Магда смотрит в маленький театральный бинокль, вглядывается в темные окна. Подходит к раме с гобеленом, вытаскивает из-за него лист ватмана и толстым фломастером пишет крупными буквами: «Приходи». Потом немного помельче, дописывает: «Прости». Прикладывает лист к окну, чтобы надпись можно было увидеть снаружи. Со стороны комнаты видно ярко-оранжевое солнце на зеленом холодном фоне, напоминающем пейзаж.

Томек стоит на коленях перед тазом с горячей водой и методично, следя, хорошо ли режет, вскрывает вены — сначала на левой, потом на правой руке. Опускает руки в таз, вода быстро краснеет. Прислоняется затылком к белой стене ванной. Пар каплями оседает его лице: кажется, что по щекам Томека текут слезы.

Магда уже прикрепила клейкой лентой к стеклу свой плакат с приглашением-извинением, как вдруг замечает забытый Томеком плащ. Обшаривает карманы. Находит тестированный автобусный билет — ничего больше в карманах нет. Внезапно слышит звонок. С плащом в руке бежит к двери, смотрит в глазок. Видит увеличенную до огромных размеров голову бородача.

М а г д а. Меня нет.

Бородач колотит в дверь.

М а г д а. Меня нет, слышишь? Нет!

Снова подходит к окну. В комнате Томека темно, но Магда замечает суету на лестничной площадке. Кто-то садится в лифт, кто-то бегом спускается вниз, перед домом стоит «скорая помощь», из подъезда выходят санитары с носилками. На носилках лежит прикрытый одеялом человек. «Скорая» уезжает. Пожилая женщина в наброшенном на ночную рубашку платке провожает глазами удаляющуюся машину и возвращается в дом.

Магда с плащом Томека в руках вбегает на шестой этаж. Оглядывается в поисках нужной двери, неуверенно стучит. Дверь открывает хозяйка Томека, еще в платке поверх ночной рубашки.

М а г д а. Простите, я вас разбудила...

Х о з я й к а. Нет.

М а г д а. Здесь...

Х о з я й к а. Да.

М а г д а. Он у меня оставил...

Показывает плащ.

Х о з я й к а. Его нет... Входите.

Магда входит. Хозяйка указывает на стул.

Х о з я й к а. Положите.

Магда кладет плащ на стул. Непохоже, что хозяйке хочется ее выгнать.

М а г д а. Он ушел?

Х о з я й к а. Он в больнице. Ничего опасного... выйдет через несколько дней. Ничего опасного.

М а г д а. Я бы хотела к нему пойти. Он был у меня...

Х о з я й к а. Знаю.

М а г д а. Я, кажется, его обидела.

Х о з я й к а. Незачем вам туда ходить... Он вернется.

М а г д а. Что с ним?

Х о з я й к а. Вас это, наверное, рассмешит... Он в вас влюбился.

М а г д а. Но почему он в больнице?

Х о з я й к а. Я же сказала: ничего опасного. Хотите, покажу вам одну вещь?

Снимает с трубы фланелевую тряпочку.

Х о з я й к а. Это подзорная труба. Это будильник. Поставлен на половину девятого. Вы в это время возвращаетесь, да?

М а г д а. Примерно.

Х о з я й к а. Не повезло ему, а?

М а г д а. Не повезло.

Х о з я й к а. Я им теперь займусь.

М а г д а. У вас есть сын.

Х о з я й к а. Он уехал. А когда вернется, опять уедет... Его вечно куда-то тянуло... Томек, если я буду о нем заботиться... меня не оставит. Не убежит...

Магда уже с лестницы возвращается. Еще раз стучит.

М а г д а. Простите, как... Как его фамилия?

Х о з я й к а. Его зовут Томек.

Закрывает за Магдой дверь — на этот раз нарочито громко.

Озябшая Магда просыпается чуть свет; она спала одетая на тахте. По разделяющей два дома площадке хозяйка Томека, кутаясь в платок, тащит тележку с молоком.

Магда входит в почтовое отделение. Останавливается в нерешительности. На окошечке, за которым сидел Томек, табличка: «Закрыто из-за болезни». Пожилой служащий, увидев Магду, расплывается в улыбке.

С л у ж а щ и й. Добрый день, пани Магда. Прописываем кого-нибудь или выписываем?

М а г д а. Нет... Я бы хотела узнать, кто живет в доме напротив... вот адрес.

Протягивает служащему листочек. Тот ищет, водя пальцем по разграфленной странице.

С л у ж а щ и й. Мария Карская, ответственный квартиросъемщик, и Мартин Карский, сын.

М а г д а. Должен быть еще Томаш.

С л у ж а щ и й. Нету, нету. Что-нибудь еще?

Магда качает головой: нет, уже ничего.

Ночью Магду будит телефонный звонок. Она вскакивает, снимает трубку.

М а г д а. Алло... Алло!

В трубке тишина.

М а г д а. Томек, это ты? Томек!

Тишина.

М а г д а. Ответь.

Ничего.

М а г д а. Томек... я тебя ищу...

Берет театральный бинокль, подносит к глазам. В окнах Томека темно. На другом конце по-прежнему молчат.

М а г д а. Я повсюду тебя ищу... Бегаю по больницам. Я хотела тебе сказать... ты был прав.

Тишина.

М а г д а. Слышишь? Ты был прав...

Еще с минуту держит трубку прижатой к уху, наконец, кладет ее и хочет отойти, но тут раздается звонок. Магда хватает трубку.

Голос (за кадром). Магда?

М а г д а. Магда.

Голос (за кадром). Это Войтек, привет. Не могу до тебя...

М а г д а. Это ты только что звонил?

Голос (за кадром). Я. Не соединилось.

М а г д а. Ты меня слышал?

Голос (за кадром). Нет. Мы у...

Магда отрывает от уха трубку, кладет на рычажки и не реагирует, когда телефон снова начинает звонить, хотя ночью звонок кажется очень громким.

Магда ждет около почтового ящика. Как только появляется наш маленький уродливый почтальон с туго набитой сумкой, сразу к нему подходит.

М а г д а. Простите...

П о ч т а л ь о н. Номер?

Магда машинально отвечает.

М а г д а. 376.

П о ч т а л ь о н. Ничего нет.

М а г д а. Может быть, вы знаете... что случилось с таким мальчиком с вашей почты? С Томеком...

Почтальон внимательно смотрит на Магду: раньше он ее как бы не замечал. Улыбается неприятной улыбкой.

П о ч т а л ь о н. Вены себе порезал. Говорят, от любви.

М а г д а. Как его фамилия?

П о ч т а л ь о н. По этому вопросу к начальнику...

Магда на рассвете стоит у себя в передней. Она в ночной рубашке. Услышав приближающееся позвякивание бутылок, открывает дверь. Хозяйка Томека как раз ставит у порога бутылку с молоком.

М а г д а. Простите... Вернулся?

Х о з я й к а. Еще нет.

Берет пустую бутылку и уходит.

Белая «застава» с открытым багажником стоит перед домом Магды. Мужчина в костюме и пыльнике опустил заднее сиденье — получилось, как написано в инструкции: «большое багажное пространство». Мужчина и Магда выносят два или три гобелена, свернутые в рулон. Укладывают их в машину; «застава» трогается. Около дома Томека Магда внезапно оборачивается.

М а г д а. Остановись!

«Застава» останавливается. Магда смотрит в заднее стекло. По тротуару к своему дому идут Томек с хозяйкой. Томек, вероятно, очень слаб: женщина его поддерживает и — что при ее маленьком росте неудобно — держит над ним раскрытый зонт. Томек в том же самом, в каком был у Магды, темно-синем костюме.

М а г д а. Подай назад.

«Застава» едет назад. Магда открывает дверцу и хочет выйти, но, увидев, как хозяйка осторожно вводит Томека в дом, остается в машине.

М у ж ч и н а. Галерея закроется, И ты промокнешь.

У Магды, действительно, волосы мокрые от дождя.

М а г д а. Едем.

Вечер. Магда с биноклем стоит у окна. Видит свет в комнате Томека. Видит женщину, которая подходит к окну и задергивает занавески. Видит тень Томека, сидящего за столом.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм седьмой / Kieslowski, "Decalogue Seven", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №9, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Дарьюш Куц.

Художник Халина Добровольна.

Композитор Збигнев Прейснер.

В ролях: Анна Полоны/ Anna Polony, Майя Барелковска/ Maja Barelkowska, Владислав Ковальский/ Wladyslaw Kowalski, Богуслав Линда/ Boguslaw Linda.

Польское ТВ, Sender Freies Berlin, 1989.

Ночь. Наш дом спит. Далекий скрежет трамваев, ветер, окно хлопает от ветра, больше никаких звуков, тишина. В эту долгую тишину врывается резкий, пронзительный крик ребенка. В одном из окон мгновенно зажигается свет. Крик не смолкает.

Майка склоняется над кроватью шестилетней Ани. Пытается обнять и успокоить девочку, которая кричит скорее от страха, чем от боли, еще не совсем проснувшись,— фактически она кричит во сне. Несмотря на Майкины старания, крик не стихает. В комнату вбегает Эва — мать Майки — в довольно безвкусном халате. Ей за сорок, лицо у нее суровое, решительное, движения энергичные. Она подходит к кроватке, быстро будит малышку, берет на руки и выгоняет Майку, которая хочет остаться.

Э в а. Уйди! Не можешь ее успокоить, уходи!

Крик превращается в обычный плач внезапно разбуженного ребенка. Майка, оглядываясь, идет к двери. Эва говорит Ане очень спокойно и деловито.

Э в а. Не надо бояться, волков нет. Тебе волки снились, да? А волков нет...

Девочка перестает плакать, засыпает под колыбельную, которую поет ей Эва.

Э в а (за кадром). Доченька моя уже веселая, мама погладит Анулину головку.

Майка, молодая девушка лет двадцати с небольшим, высокая, близорукая, худая, входит в комнату в конце коридора. Комнатка маленькая, везде, где только можно, лежат органные трубы: тонкие и толстые, из блестящей жести. Отец Майки Стефан, лысеющий добродушный человек лет пятидесяти, разбуженный криком, сидит в постели. Майка присаживается к нему на кровать, отец, как маленькую, прижимает ее к себе.

С т е ф а н. Майка, ну, Маечка...

М а й к а. Сегодня ее день рождения... Не могу больше...

С т е ф а н. Ты тоже, когда была маленькая, так кричала.

М а й к а. Но почему она... почему...

Отец успокаивает Майку, как минуту назад Эва кричащего ребенка.

С т е ф а н. Ну полно, полно...

В дверях появляется Эва.

Э в а. Тебе, кажется, рано вставать.

Стефан знаком просит ее уйти и берет одну из самых тонких трубок.

С т е ф а н. Послушай.

Трубка издает высокий чистый звук. Стефан дует легко, не напрягаясь; звук постепенно стихает, Майка успокаивается.

Дети в расстегнутых курточках и пальтишках играют во дворе детского сада. Майка наблюдает за Аней, которую раскачивает на качелях толстый мальчик; Аня заливается счастливым смехом. Майка зовет девочку. Та бежит к ней, встает на цыпочки, чтобы поцеловать Майку через ограду, но, похоже, ей хочется поскорей вернуться к толстому мальчику.

М а й к а. Ты знаешь, что сегодня у тебя день рождения?

Аня важно кивает; Майка вручает ей маленький букетик.

М а й к а. Ты сегодня идешь в театр, правда?

А н к а. С мамой.

М а й к а. Я уже видела этот спектакль — очень смешной. Постарайся все понять.

Мимо детского сада проходит мужчина на костылях. Он устал или заинтересовался разговором: остановившись, смотрит на Майю и Анку, которая вприпрыжку бежит обратно к качелям.

Майка достает из сумки зачетку и улыбается секретарше.

М а й к а. Возвращаю.

С е к р е т а р ш а. Апелляцию подавать не будете? Последний курс... у вас есть шансы...

М а й к а. Выгоняют, и пусть выгоняют. Не буду.

Секретарша перелистывает зачетку.

С е к р е т ар ш а. Десяти страниц не хватает.

М а й к а. Две последние сессии. Я вырвала. Не хотела огорчать родителей.

Спектакль в кукольном театре подходит к концу. Актеры одеты зверями: добродушный гиппопотам не может справиться с вредными мартышками и крокодилом. Аня покатывается со смеху. Эва, счастливая, наблюдает за ней, обе с энтузиазмом хлопают в ладоши.

Майка с букетом цветов заглядывает в зал, где занимаются маленькие балерины. Энергичная пожилая женщина употребляет французские термины; все выглядит очень профессионально.

М а й к а. Простите...

П р е п о д а в а т е л ь н и ц а. Майка?

М а й к а . Я читала о ваших успехах...

Преподавательница смеется: ей очень приятно это слышать.

П р е п о д а в а т е л ь н и ц а. Тыщу лет...

М а й к а. Меня не хотели пускать, только когда я сказала, что к вам...

П р е п о д а в а т е л ь н и ц а. Да, меня знают. Ты что делаешь? Я думала, все-таки будешь танцевать. Девочки! Это была моя лучшая ученица!

Майка смущена.

М а й к а. Заканчиваю институт... Не могла,..

П р е п о д а в а т е л ь н и ц а. Ты была такая способная, всегда улыбающаяся... Можешь еще сделать tour chaîne?

Майка откладывает тяжелый полотняный мешок и безупречно выполняет пируэт.

М а й к а. Но я убегала, помните? В коридоре была такая лестница... Мы прямо в пачках бегали за кулисы кукольного театра смотреть спектакли... А сейчас как?

Девочки смеются, Майка целует преподавательницу.

М а й к а. Мне только хотелось вас увидеть. Хорошее было время...

Уходит; преподавательница гонит девочек к станку. За дверью выражение Майкиного лица меняется: теперь она энергична, деловита. Подходит к маленькой двери; дверь не заперта. В кукольном театре финал. Гиппопотам приглашает зрителей вместе потанцевать, дети, толкаясь, бегут на сцену, дергают мартышек за хвосты, гладят ноги гиппопотаму; Аня на своем месте даже визжит от возбуждения.

Э в а. Хочешь пойти? Не стесняешься?

Подталкивает Аню, которая радостно бежит на сцену.

Майка стоит, спрятавшись в уголке за лестницей. Судя по звукам музыки и крикам детворы, сцена недалеко. Оглядевшись, Майка выходит из своего укрытия.

Эва теряет Аню из виду. Как и другие родители, встает, идет к выходу, достает сигарету — уже из коридора — наблюдает за веселой забавой. Музыка смолкает, дети вместе с актерами-зверями бьют в ладоши. Занавес несколько раз открывается и закрывается. Дети — разгоряченные, счастливые — возвращаются к родителям. Эва гасит сигарету, протискивается в свой ряд. Присаживается на подлокотник кресла и сразу же вскакивает. Она не видит Аню. Со сцены спускаются последние дети. Эва направляется туда, но когда подходит, сцена уже пуста. Эве неуютно в непривычном месте, теперь освещенном только рабочим светом, безлюдном и тихом. Она возвращается в зал — и тут никого. Бежит в вестибюль — последние зрители выходят из театра. Снова бежит в зал — пусто.

Эва выбегает из театра. Родители с детьми, обсуждая спектакль, спускаются по лестнице; Ани не видно. Эва бежит вниз по лестнице, спотыкается, смотрит по сторонам, возвращается, осматривается, сворачивает за угол здания. В этот самый момент Майка затаскивает Аню за одну из больших колонн. Приседает с ней; бегающая неподалеку Эва их не видит.

А н я. Мы играем в прятки?

Майка вытаскивает курточку из своего туго набитого мешка.

М а й к а. Надень.

Эва идет по лестнице обратно в театр.

Эва вбегает в вестибюль. Гардеробщица с двумя пальто в руках орет на весь театр.

Г а р д е р о б щ и ц а. Прошу забрать одежду!

Эва пробегает мимо нее, заглядывает в буфет, возвращается, бросается к пересчитывающей мелочь билетерше и говорит с истерическими нотками в голосе.

Э в а. У меня ребенок пропал! Потерялась девочка! Слышите? Пропал ребенок!

Электричка выезжает из предместий Варшавы. В вагоне толчея. Майку с Аней прижали к окну.

М а й к а. Подыши и что-нибудь нарисуй.

Аня пытается что-то нарисовать на стекле. Это занятие на минуту ее увлекает. Майка с облегчением улыбается — впервые за сегодняшний день.

Стефан в своей комнатенке настраивает очередные органные трубы. На этот раз они издают звуки самого низкого тембра. Трубы уже вставлены в рамы. Стефан, регулируя поток воздуха, прислушивается к звукам. От этого занятия его отрывает телефонный звонок.

Г о л о с: (за кадром). Дядя? Добрый день.

С т е ф а н. Привет, Филипп.

Г о л о с (за кадром). Дядя... у меня к тебе просьба. У вас есть снаряжение? Палатка, спальник, примус.

С т е ф а н. Есть.

Г о л о с (за кадром). Можешь мне дать? Я собираюсь...

С т е ф а н. Спальник и примус взяла Майка, она поехала в Бещады в турпоход с университетом...

Г о л о с (за кадром). А, на каникулы...

Стефан слышит звук поворачивающегося в замке ключа, настораживается. Дверь хлопнула. Больше ничего не слышно.

С т е ф а н. Позвони через недельку, ладно? Через неделю, Филипп... Аня?

Никто не отзывается. Стефан входит в большую комнату, на тахте лежит Эва. Поднимает на него опухшие, заплаканные глаза.

Э в а. Аня пропала.

Лесная дорога ведет к маленькому домику. Майка с Аней останавливаются перед калиткой, из домика выходит симпатичный молодой человек лет двадцати семи. Зажигает фонарь, идет к калитке. Замедляет шаг. Как зачарованный смотрит на ребенка. Майке тяжело держать мешок, а может быть, хочется что-то — что угодно — сделать, поэтому она бросает мешок на землю.

М а й к а. Это твой папа, Аня.

Молодой человек не сводит глаз с девочки. Та внимательно его разглядывает. Дергает Майку за руку.

А н я. Мама, пикать.

М а й к а. Попикай. Я посторожу.

Девочка переминается с ноги на ногу, но отойти в негустой лес боится.

М а й к а. Не бойся, я посторожу.

Аня отбегает в сторону, присаживается. Войтек все время на нее смотрит, не обращая внимания на Майку.

В о й т е к. Это она?

М а й к а. Да. Разнервничалась. Она всегда писает, когда волнуется.

В о й т е к. Что тебе нужно?

М а й к а. Не впустишь нас?

Войтек ключом отпирает калитку, но стоит, загораживая дорогу.

В о й т е к. Что тебе нужно?

М а й к а. Я убежала.

В о й т е к. И что?

М а й к а. Хочу, чтобы ты нам помог.

Аня возвращается, подтягивая трусики. Войтек приседает возле нее на корточки, пристально рассматривает.

В о й т е к. Привет.

А н я. Привет.

Весь домик состоит из большой комнаты с нишей для кровати. Комната — мастерская. В ней лежит несколько сотен плюшевых медвежат и кошек, мешки с лоскутами, из которых сшиты брюшки и лапки мишек.

В о й т е к. Можешь поиграть.

А н я. Каким?

В о й т е к. Всеми.

Аня несмело направляется к игрушкам.

М а й к а. Тут все изменилось.

В о й т е к. Да. Отец умер. Три года... да, три.

На столике пишущая машинка с вложенным листом бумаги. Майка подходит к столику.

М а й к а. Что ты делаешь?

Вытаскивает из машинки лист. Войтек успел написать в центре страницы — там, где поэты обычно начинают свои короткие стихи,— два слова: шью мишек.

В о й т е к. Шью мишек.

М а й к а. А университет? Твои планы?

В о й т е к. Бросил.

М а й к а. Из-за этого?

Войтек пренебрежительно машет рукой. Аня удобно растягивается среди мягких игрушек. Подняв над головой маленького медвежонка, двигает им так, как видела сегодня в театре.

В о й т е к. Есть хотите?

Майка. Винишь меня?

Войтек. Тебя? Нет.

Майка. Почему ты все бросил?

Войтек. Нет таланта.

Майка. Ты так красиво говорил... о Ружевиче, о пане Когито, об Эллиоте...

Войтек, поглядев на девочку, перебивает Майку.

Войтек. Заснула.

Протягивает Майке плед со своей постели, Майка укрывает малышку.

Войтек. Может, перенести ее?

Майка. Нет. Она счастлива, посмотри.

Родители — впервые вместе — смотрят на своего спящего ребенка. Войтек явно растроган возможно, совсем бы расклеился, если б Майка не попыталась изменить настроение.

М а й к а. Ты меня еще помнишь?

В о й т е к. Нет. Уже нет. Они знают?

а й к а. Я увела ее из театра. Мать носилась как ненормальная... Споткнулась на лестнице, чуть не свалилась вниз. Я все приготовила...

В о й т е к. Почему ты так говоришь о матери?

М а й к а. Я забрала у нее Аню и не отдам. Об этой минуте я мечтала не один год... Случилось то, что должно было случиться...

В о й т е к. Не думаю.

М а й к а. Ты не понимаешь. Я приняла взрослое решение. Поступила ей наперекор... Теперь я знаю, что на это способна. Пятнадцать лет я не врала. Впервые соврала, когда заберегла. И тогда увидела, что не могу решать. Это тоже просто. Я — не примерная девочка, влюбленная в учителя литературы, который рассказывает о пане Когито. Уже нет.

Во й т е к. Если ты считаешь, что так лучше... У тебя многое впереди. Ты еще никого крала, не убила...

М а й к а. Да. Разве можно украсть свое?

В о й т е к. Не знаю.

М а й к а. Она отобрала у меня ребенка. Всего-навсего. А убить? Да, думаю, ее могла бы...

В о й т е к. Ты мало о ней знаешь.

М а й к а. В последнее время кое-что узнала...

Войтек подходит к машинке. Стоя к Майке спиной, спрашивает.

В о й т е к. Что?

Майка не замечает его смущения. Она пытается понять, что он имеет в виду.

М а й к а. Почему она такая?.. После моего рождения у нее больше не могло быть детей. А хотелось... Когда появилась Анка... она ее забрала.

В о й т е к. Был один человек, который на все согласился. Ты.

М а й к а. Мне было шестнадцать лет.

В о й т е к. Жанна д'Арк была ненамного старше...

М а й к а. Это ты уже говорил. А они говорили, что хотят как лучше. Что у меня впереди жизнь, учеба, перспективы... Теперь я знаю, что им был нужен ребенок. Послушай. Почему ей так этого хотелось?

В о й т е к. Лучше скандал? Она — директор, я — молодой учитель, ты — ученица... Но в первую очередь они все же думали о тебе.

М а й к а. Обо мне? О тебе тоже. Мать ведь сказала: «Если хотите преподавать, если не хотите неприятностей из-за совращения несовершеннолетней, сидите тихо». Верно?

В о й т е к. Она тебе сказала? Что так со мной говорила?

М а й к а. Я подслушала, как она рассказывала отцу. Отец, правда... (Улыбается.)

В о й т е к. Что?

М а й к а. Не хотел слушать. Отмахивался... А сейчас... Знаешь, что он сейчас делает? Оргáны! Вся комната завалена трубами.

В о й т е к. Оргáны?

М а й к а. В декабре отдал партбилет. Попросился на пенсию раньше времени. Теперь уже ничего... только органы. Теперь бы ты с ним договорился.

В о й т е к. А с... мамой?

М а й к а. С мамой? Нет. Она изменилась. Всегда была сухая, резкая. Я и не знала, что ей знакомо такое чувство, как нежность, на себе не пришлось испытать. А к Анке... С ней она такая ласковая... Я однажды видела, как она её перед сном целует... И поняла, что мне ни за что не отдаст... Когда Ане было полгода, я раньше срока вернулась из лагеря, меня тогда постоянно отправляли в лагеря... вернулась раньше и увидела, что она ее кормит. Грудью... Давала ей пустую грудь, и малышка сосала. Хотя, может быть... Я где-то читала, что у сук с ложной беременностью появляется молоко...

Войтек поправляет на девочке плед. Рассматривает ее пальцы.

М а й к а. Они хотели продать машину и купить мне квартиру. Лишь бы я не была с ней...

Войтек шикает: Майка говорит слишком громко.

В о й т е к. Что ты собираешься делать?

М а й к а. Хочу быть с ней. Странно?

В о й т е к. Нет. Но как это сделать?

М а й к а. Не знаю. Мне хватило энергии, чтобы ее забрать. Дальше не знаю.

В о й т е к. Думаешь, они сообщили в милицию?

М а й к а. Наверняка.

В о й т е к. Догадываются, что это ты?

М а й к а. Нет. Я должна была сегодня уехать в лагерь. Взяла сумку, попрощалась.

Войтек встает: ему что-то пришло в голову.

В о й т е к. Я считаю... Ты должна им позвонить.

М а й к а. Зачем?

В о й т е к. Ты же не можешь с ней... Нет никаких доказательств, что она твоя дочь... Вы не можете никуда поехать, нигде жить.

М а й к а. Ну и что?

В о й т е к. Позвони. Скажешь: я вернусь, если вы оформите документы, что Аня моя.

М а й к а. А если они не захотят?

В о й т е к. Дай им два часа на размышления.

М а й к а. Это забавно.

В о й т е к. Пойти с тобой? Уже темно...

Майка надевает куртку. С порога оборачивается и говорит резко.

М а й к а. Стереги ее.

Войтек остается один с ребенком. Подходит к столику, на котором стоит машинка, достает с полки старую серую папку, развязывает тесемки, роется в папке, наконец находит нужный листок.

В о й т е к. Я тебе что-то прочту, ладно?

Аня спит.

В о й т е к. О твоей маме... и твоей бабушке...

Войтек сначала сам читает то, что хотел бы прочитать дочке. Улыбается. Ищет подходящий тон.

В о й т е к. «Итальянский фильм. Мать и дочь. Несколько сцен, которые обступают меня...»

В окно врывается яркий сноп света. Войтек откладывает серую папку, видит за окном машину, мигающую фарами. Поглядев на спящую Аню, выходит из дома. За воротами микроавтобус «ниса». Войтек открывает ворота. «Ниса» въезжает.

В о й т е к. Очень вовремя.

П а р е н ь из «нисы». Готово?

В о й т е к. Есть кое-что.

Войтек распахивает дверь. В коридорчике возле двери несколько пачек, вероятно, с мишками и кошками. Войтек показывает на спящую в комнате девочку.

В о й т е к. Тсс...

Парень смотрит в ту сторону.

П а р е н ь. Кто это?

В о й т е к. Моя дочь.

Переносят пачки в машину.

В о й т е к. Два-три дня не приезжай. У меня может быть много дел.

П а р е н ь. Из-за нее?

Войтек кивает. «Ниса» отъезжает.

Войтек стоит на пороге дома. Аня сидит на груде мишек и смотрит на него. Она совсем проснулась. Неуверенно улыбается.

А н я. Позови Майку.

В о й т е к. Она вышла, сейчас придет.

А н я. Ты кто?

В о й т е к. Я — Войтек. Почему ты проснулась?

А н я. Я часто просыпаюсь. Майка сегодня сказала, что у меня нет мамы.

В о й т е к. Э, ты что-то перепутала. Есть.

А н я. Мама?

В о й т е к. Мама.

А н я. А папа?

В о й т е к. Тоже.

А н я. Майка мне сказала, что ты...

В о й т е к. Тебе не хочется спать?

Аня мотает головой: не хочется.

В о й т е к. Показать, как я шью мишек?

Аня озирается, мишек сотни.

А н я. Этих?

В о й т е к. Да, этих.

Аня с минуту роется в куче и вытаскивает медвежонка, с которым заснула.

А н я. Покажи, как ты шьешь этого.

В ночной тишине телефонный звонок. Стефан в своей комнате, заваленной трубами и листами тут же поднимает трубку.

С т е ф а н. Алло.

М а й к а (за кадром). Папа?

С т е ф а н. Я.

Майка стоит в будке на вокзальном перроне.

М а й к а. Она со мной.

С т е ф а н (за кадром). Я так и думал. Что ты хочешь сделать?

М а й к а. Дай мать.

С т е ф а н (за кадром). Скажи мне.

М а й к а. Ты мне не можешь помочь, папа. Я знаю, ты бы хотел, но не можешь.

Стефан старается говорить как можно тише.

С т е ф а н. Мать все время плакала, теперь приняла снотворное.

В дверях появляется Эва, напряженная, взволнованная.

Э в а. С кем ты разговариваешь?

Стефан молча передает ей трубку. Эва медленно, боясь самого худшего, подносит ее к уху. Говорит бесцветным голосом, во рту у нее пересохло.

Э в а. Алло...

М а й к а (за кадром). Она со мной.

Э в а. О Боже... С тобой... О Боже...

М а й к а (за кадром). Вы сообщили в милицию?

Э в а. Да. Неважно. Сообщили. Где вы?

Майка говорит четко и выразительно. Видно, по дороге она все обдумала.

М а й к а (за кадром). Позвоните в милицию, скажите, что она нашлась. Это во-первых.

К Эве вернулась ее всегдашняя энергия.

Э в а. Хорошо, позвоню. Где вы? Мы за вами едем. Стефан!

Не услышав ответа, переспрашивает.

Э в а. Где вы? Мы немедленно выезжаем!

М а й к а (за кадром). Не все ли равно? Я тебе не скажу. Нужно все изменить.

Входит Стефан, он принес сигарету, пепельницу, спички. Эва жестом приказывает ему не мешать.

Э в а. Изменить?

Стефан закуривает сигарету и вкладывает ее Эве в рот.

Э в а. Что изменить? Я тебя не понимаю!

М а й к а. (за кадром). Всё. Аня должна быть моей. Ты должна переделать документы.

Эва затягивается сигаретой.

Э в а. Это невозможно.

М а й к а (за кадром). Возможно.

Э в а. Об этом никто не знает.

М а й к а (за кадром). Узнают.

Э в а. Аня моя, она записана как мой ребенок. Только Ядвига знает, что ты ее родила, но никогда никому не скажет. Короче: где вы?

М а й к а (за кадром). Слушай внимательно. Ты украла у меня ребенка, просто украла. Я не могу так жить. Даю тебе два часа — подумай. Найди способ, как мне ее вернуть.

Медвежонок, которого заканчивает набивать Войтек, совершенно безликий. Только когда мишке будут вставлены извлеченные из коробочки глаза на проволочках, он оживет и станет очень симпатичным. Анка сидит на рабочем столе Войтека и как завороженная следит за рождением личности. Войтек позволяет девочке надеть на проволоку второй глаз и закрепляет его на нужном месте. Входит Майка.

М а й к а. Почему ты не спишь?

В о й т е к. Проснулась.

Аня показывает медвежонка Майке.

А н я. Я сделала ему глаз. Майка, смотри!

Поскольку Майка не проявляет к медвежонку никакого интереса, девочка залезает на стол; теперь они с Майкой одного роста; Аня сует мишку Майке в лицо.

А н я. Майка!

М а й к а. Ты должна называть меня мамой.

Аня с медвежонком в руке упрямо повторяет.

А н я. Майка.

Майка снимает ее со стола, держит на уровне глаз, говорит громче, чем раньше.

М а й к а. Ты должна называть меня мамой! Поняла?

Девочка молчит. Майка трясет ее и кричит.

М а й к а. Скажи: мама! Мама, понимаешь? Мама!

Майка трясет ребенка изо всех сил, кричит истерически.

Войтек, ошеломленный, смотрит на них.

М а й к а. Ты должна говорить: мама. Ты моя. Скажи, прошу тебя. Ну? Мама...

Девочка молчит. Теперь в Майкином голосе любовь и нежность.

М а й к а. Анулька, скажи мамочке: мама.

Анка плачет, Майка укладывает ее на тахту, шепчет на ухо какие-то ласковые слова, гладит взлохмаченную голову, просит прощения. Аня постепенно успокаивается. Звонит телефон. Войтек бежит, хочет взять трубку, чтобы не беспокоить ребенка, на секунду задумывается и — не подымая трубки — знаком приказывает Майке следить за девочкой. Берет трубку только после очередного звонка. Говорит, притворяясь заспанным, потом удивленным.

В о й т е к. Алло... Кто? А, да, узнаю... Ничего страшного... понятия не имею, не видел ее шесть лет... Ничего, ничего. (Зевает.) Хорошо.

С т е ф а н. Он ничего не знает. Спал. Мы перебудили кучу людей.

Вычеркивает из длинного списка последнее имя.

Э в а. Ничего им не будет.

Они сидят в Эвиной комнате; она просторнее.

С т е ф а н. Надо отдать ей ребенка.

Эва бросает на него злобный взгляд.

Э в а. Ты ее не любишь, я знала.

С т е ф а н. Люблю. Но мы поступили неправильно. Потеряем обеих.

Э в а. Ты был согласен.

С т е ф а н. Я не думал, что так получится.

Э в а. Ты сказал: знать не хочу этого мерзавца...

С т е ф а н. У меня были основания.

Э в а. Ты о чем?

С т е ф а н. Ни о чем. Ситуация изменилась.

Э в а. Ты изменился. Наступил такой страшный момент, а ты ничего не в состоянии сделать. Беспомощный стал, вот что изменилось.

С т е ф а н. Я был всего-навсего инженером...

Э в а. Чепуха! Ты был инженером, который многое мог!

Стефан. Сядь! Ты не в классе.

Эва останавливается: она ходила по комнате, из угла в угол. Стефан повторяет устало (таковы, видимо, все их ссоры: бурные и недолгие).

С т е ф а н. Сядь. Пожалуйста.

Эва минуту еще стоит, потом садится рядом с мужем. Стефан протягивает руку и кладет на шею. Стефан. Прости.

Э в а. Мы ничего не знаем о нашей дочери. С кем она дружит. Где может быть. Я не знала... не думала, что она...

Ст е ф а н. Ты слишком много от нее требовала. Она одевалась, как ты хотела, интересовалась тем, чем ты велела, играла, танцевала, все эти кружки, все твои школьные мероприятия... Вечно под твоим надзором. Она знала, что во всем должна быть лучше других. Чтобы услышать: «Мне не пришлось за тебя краснеть, Майка». Это не могло продолжаться до бесконечности... Когда ты увидела ее в ванной со следами от бандажа на животе, на шестом месяце, и начала кричать... тогда между вами все оборвалось.

Э в а. Не рассказывай мне историю нашей семьи. Я ее знаю.

С т е ф а н. Но думаешь, что Майка не знает.

Э в а. Прошу тебя... Пойди к кому-нибудь... У тебя было столько знакомых... Умоляю.

М а й к а. Войтек?

У нее в руках серая папка.

М а й к а. Можно?

Войтек перестает разливать чай.

В о й т е к. Это старье...

М а й к а. Но ты же достал.

В о й т е к. Я хотел кое-что прочитать Ане. Ляг.

М а й к а. Тут про меня... Это здесь?

В о й т е к. Да. Но читать не надо.

М а й к а. «...черные глаза, впитывающие каждое слово, умнее сотен голубых, зеленых, черных, любопытные, полные еще невысказанного...» Так?

В о й т е к. Примерно.

М а й к а. Дальше не помню.

В о й т е к. И хорошо. Тут нечего помнить.

Наливает в фарфоровые кружки кипяток, ставит их на стол, обжигая пальцы. Обоих заставляет вскочить истошный Анин крик. В этом крике, как и в первом, с которого начался фильм, страх, уже неведомый взрослым. Войтек и Майка кидаются к девочке. Майка, как и дома, не может ее успокоить. Аня, не просыпаясь, кричит громко и пронзительно.

М а й к а. С ней такое бывает... Я не умею. Мать с этим справляется молниеносно!

Войтек несмело трясет Аню за плечо, потом берет на руки и сначала легонько, а затем довольно сильно ударяет по щеке. Аня открывает глаза, не переставая кричать, но когда приходит в себя, крик сменяется плачем. Майка забирает у Войтека девочку и говорит, четко разделяя слова.

М а й к а. Волков нет, Аня. Волков нет...

Анка понемногу успокаивается. Майка садится с ней на тахту.

А н я. Мне снилось...

Не доваривает.

М а й к а. Уснешь?

Аня внезапно всем телом прижимается к Майке. Майка, улыбаясь, крепко ее обнимает. Аня тихо, чтобы Войтек не слышал, шепчет ей на ухо.

А н я. Мамы еще нет?

Майка закрывает глаза.

М а й к а. Все будет хорошо, Анулька. Спи.

Аня отодвигается и перекатывается на подушку.

М а й к а. Заснешь?

Аня отвечает, не поворачиваясь.

А н я. Да, засну.

Через минуту слышно ее ровное дыхание; Аня засыпает в третий раз за эту ночь.

М а й к а. Она почти каждую ночь так кричит. Ей снится... Ни разу не сказала что. Не знаю, чего она боится...

В о й т е к. Того, что будет. Когда-нибудь...

М а й к а. Или того, что было. Я читала, дети иногда кричат во сне оттого, что боятся родиться. Им снится, что они еще внутри, в животе.

В о й т е к. Ты слишком много читаешь. О детях, о собаках.

М а й к а. Знаешь... я ненамного ее старше. На шестнадцать лет.

В о й т е к. Твоя мать тоже ненамного старше тебя.

М а й к а. Я другая. И буду другая.

В о й т е к. Ты все время говоришь о себе. А дочка? Ты знаешь, чего она хочет?

М а й к а. Она маленькая. Не знает, чего хочет.

В о й т е к. Она этого не выдержит. Беготни, напряжения... Девочка очень впечатлительная. Все должно происходить спокойно, без надрыва, чтобы ребенок не заметил...

М а й к а. Боишься? Мать уже ничего тебе не может сделать.

В о й т е к. Живите тут, сколько хотите, но ребенка ты погубишь. Иногда нужно поступать наперекор себе.

М а й к а. Ты о чем?

В о й т е к. Вам надо вернуться. У нее должен быть нормальный дом, своя кровать, свое молоко на завтрак.

М а й к а. Понимаю.

В о й т е к. Что ты понимаешь?

М а й к а. То, что ты говоришь. Ей нужен свой дом.

В о й т е к. У меня есть тут знакомый с машиной. Я к нему схожу. К утру вы будете дома.

М а й к а. Хорошо.

Войтек не знает, чего ждать от Майки, но встает и надевает куртку. Майка ему улыбается.

В о й т е к. Хочешь остаться?

М а й к а. Нет. Ты прав, иди за машиной.

Когда Войтек закрывает за собой дверь, улыбка на Майкином лице гаснет.

Войтек со старым разболтанным велосипедом идет к калитке. Прикрепляет к рулю фонарик, садится и едет. Небо на востоке начинает розоветь. Войтек въезжает в лес. С узкой тропинки сворачивает на более широкую дорогу, останавливается перед деревянным домом, каких полно в окрестностях. Стучит. Высовывается голова владельца «нисы».

П а р е н ь. Что, Войтусь?

В о й т е к. Отвез?

П а р е н ь. Отвез.

В о й т е к. Заводи машину. Надо забрать мою семью.

Парень с облегчением смеется.

П а р е н ь. Я думал, что-то случилось.

В о й т е к. Нет, ничего.

Стефан сидит в большой, ничем не примечательной комнате; нам она не знакома и по стилю отличается от тех, которые мы уже видели. Огромный круглый стол, зачехленные стулья и кресла, на тахте смятая постель. В комнату входит низенький мужчина в очках. Поверх пижамы на нем надет халат. Ничего не говоря, садится напротив Стефана и выразительно разводит руками. Стефан все понимает.

С т е ф а н. Я тебя разбудил. Прости, это я зря...

Г ж е г о ж. Сам видишь, это не просто... Я звонил туда, сюда. Ты нас бросил, когда был особенно нужен. А теперь объявился — так они все говорят.

С т е ф а н. Я бы не стал просить... Эва... ты ее знаешь... Умоляла меня... Я за нее боюсь.

Г ж е г о ж. Я мало что могу сделать... Попробую договориться на телевидении насчет объявления. Больше, пожалуй, ничего.

«Ниса» подъезжает к дому Войтека. Светает. Войтек бесшумно входит в дом. В комнате никого нет. На тахте, где спала Аня, клетчатый плед. На столике с машинкой раскрытая серая папка. Войтек видит лежащий сверху листок со стихотворением, начинающимся словами: Мать и дочь...

В о й т е к. Этого я и боялся. Убежала.

Поднимает трубку, набирает номер. Слышен короткий отрывистый сигнал: номер занят. Набирает еще раз. Занято.

Майка с засыпающей Аней на руках в телефонной будке на перроне вокзала.

М а й к а. Два часа прошли.

Э в а (за кадром). Правильно. Два с половиной.

Эва деловита и сдержанна. Видно, что она решила все взять в свои руки.

Э в а (за кадром). А теперь послушай. Ты с Аней приедешь домой. Отец продаст машину и трубы. Ты сможешь купить себе квартиру и делать все, что заблагорассудится, мы не вмешиваться. С Аней будешь видеться, когда захочешь, будешь увозить ее на все каникулы. Забирать на выходные, водить в кино или куда захочешь. Аня будет моя и твоя, пока я жива. Потом она будет только твоя.

Майка спокойно выслушивает этот монолог. Молчит.

Э в а (за кадром). Хочешь еще чего-нибудь?

М а й к а. Да. Два миллиона долларов.

В трубке тишина.

М а й к а. Поняла?

Э в а (за кадром). Не валяй дурака...

М а й к а. Ты поняла, что я сказала?

Эва теперь говорит примирительно, почти ласково.

Э в а (за кадром). Майя... Я не могу. Ты же знаешь, я без нее не могу.

Аня задремала, положив голову Майке на плечо.

М а й к а. Ты нас никогда не увидишь. Аня тут засыпает у меня на плече, а мне все равно. Считаю до пяти. Если не скажешь «согласна», я кладу трубку.

Майка считает очень быстро, не оставляя матери никаких шансов.

М а й к а. Раз, два, три, четыре, пять...

И сразу вешает трубку. Эва, потрясенная, стоит с трубкой в руке.

Э в а (за кадром). Майка! Я согласна! Майка!

Только через минуту понимает, что ее слова увязают в километрах телефонной сети. Совершенно сломленная, кладет трубку; в эту секунду раздается звонок.

Э в а (за кадром). Майка, вернись! Я согласна, Майка, слышишь?

Войтек с изумлением выслушивает эту тираду. Когда Эва умолкает, говорит, запинаясь.

В о й т е к. Прошу прощения... Это я... Войтек...

Эва не понимает, что происходит.

Э в а (за кадром). Кто?

В о й т е к. Войтек.

Э в а (за кадром). Войтек?

В о й т е к. Да. Это я...

Эва начинает понимать, что к чему.

Э в а (за кадром). Ты нас обманул, да? Ночью нас обманул...

В о й т е к. Обманул... да.

Э в а (за кадром). Она у тебя?

В о й т е к. Была. Я уговаривал ее вернуться... пошел за машиной. Я боялся... зна... знаешь какая она. Убежала вместе с ребенком, пока я ходил за машиной.

Э в а (за кадром). Где они? Она сказала, что ей все равно.

В о й т е к. Не знаю. Далеко уйти она не могла. Я буду искать на машине слева от железной дороги, а ты ищи справа.

Э в а (за кадром). Около тебя?

В о й т е к. Да.

Серый рассвет. Майка со спящей Аней идет по мосту. Останавливается, сажает девочку на широкие перила, смотрит вниз на бурную реку. Слышен шум приближающейся машины. Майка хватает Аню, быстро перебегает мост, спускается, скользя по глинистому склону, прячется. Смотрит снизу на проезжающий по мосту микроавтобус.

В открытую дверь маленького вокзала входит Майка. Обогнув лежащего на полу пьянчугу, подходит к окошку кассы. Долго стучит в треснувшее стекло, наконец в окне появляется взлохмаченная голова женщины, закутанной в одеяло.

М а й к а. В котором часу поезд?

Ж е н щ и н а. Куда?

М а й к а. Все равно... куда-нибудь.

Женщина, зевая, ее разглядывает.

Ж е н щ и н а. Сегодня воскресенье, через два часа.

Майка рукой показывает на пьяного.

М а й к а. Ему плохо.

Ж е н щ и н а. Дышит, вон пар из пасти валит. Ничего.

Женщина плотнее закутывается в одеяло, Майка отходит от кассы. Аня спит у нее на руке. Майка тормошит пьяного свободной рукой. Пьяный пошевеливается, что-то бормочет.

П ь я н ы й. Первая колом, вторая соколом...

М а й к а. Где тут шоссе?

Пьяный открывает глаза, смотрит секунду и снова засыпает. Майка слышит свисток поезда. Выбегает на платформу. К станции приближается локомотив. Он движется не спеша, с достоинством. Когда поравнялся с Майкой, она машет рукой, словно останавливая на дороге машину. Локомотив, будто в нем никого нет, медленно проезжает мимо отчаянно машущей девушки и величественно удаляется. Из своей клетушки выходит женщина. Видно, что она молодая, но толстая и неухоженная.

Ж е н щ и н а. От мужика?

Майка не понимает.

Ж е н щ и н а. От мужика убежала?

М а й к а. Вообще.

Женщина понимающе кивает головой. Показывает одеяло.

Ж е н щ и н а. Поспите у меня. Теплее.

Майка с девочкой возвращается в зал ожидания, через маленькую дверь входит в комнатушку, примыкающую к кассе. Там тесно, Майка с трудом укладывает Аню на узкую кровать. Видит через окно проезжающую мимо вокзала «нису» с зажженными фарами. Отступает и прижимается к спящей Ане.

По шоссе медленно едет темный «фиат». С противоположной стороны приближается «ниса». Обе машины мигают фарами, «фиат» тормозит, машины останавливаются друг против друга на пустом шоссе. Эва выходит из «фиата», Войтек — из «нисы». Встречаются посреди шоссе.

Э в а. Ничего?

В о й т е к. Ничего.

Э в а. Я боюсь.

Войтек молча опускает глаза.

Э в а. Мы объезжаем вокзалы.

В о й т е к. Поезда еще не было. Воскресенье.

Э в а. Войтек... Не везет тебе с нами.

В о й т е к. Поедем по лесу в сторону Отвоцка.

Э в а. А я? Мне куда?

Уже светло. На вокзале несколько человек. Из подземного перехода на перрон выбегают Эва и Стефан. Озираясь по сторонам, Эва входит в зал ожидания. Энергично стучит в окошко треснувшим стеклом, в окне появляется женщина со стаканом чаю.

Э в а. Вы не видели девушки с ребенком?

Ж е н щ и н а. Вы из милиции?

Э в а. Я ищу девушку с ребенком. Молодая, в очках, с большим мешком, с шестилетней девочкой.

Аня, услышав Эвин голос, просыпается. Высовывается из-за Майки.

А н я. Мама... мамочка.

Майка открывает глаза, улыбается. Слышит уже громче, в третий раз произносимое слово «мама». Видит Аню, которая уставилась на что-то, чего ей, лежащей спиной, не видно. Смотрит, как Аня медленно слезает с кровати и с криком «мама!» бежит к двери. Эва прерывает разговор с женщиной, открывает дверь. Аня бросается к ней.

Э в а. Аня... Анулька...

Майка встает с узкой кровати. Поднимает и закидывает за спину свой мешок. Слышен свисток подъезжающего поезда. Майка наблюдает за сияющей от счастья Эвой.

Э в а. Майя...

Из остановившегося поезда выходит только один пассажир. Это мужчина на костылях. Он осторожно спускается на платформу. Смотрит в сторону зала ожидания. Майка направляется к поезду. Пробегает мимо Эвы с Аней на руках, мимо Стефана. Эва кричит ей вслед.

Э в а. Майя! Майка!

Не выпуская Ани, бежит за Майкой, которая в последний момент вскакивает на площадку тронувшегося поезда.

Мужчина на костылях исчезает в темноте подземного перехода.

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм восьмой / Kieslowski, "Decalogue Eight", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №10, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Анджей Ярусевич.

Художник Галина Добровольска.

Композитор Збигнев Прейснер.

В ролях: Мария Косялковска /Maria Koscialkowska (Зофья), Тереза Марчевска /Teresa Marczewska (Эльжбета), Бронислав Павлик / Bronislaw Pawlik (сосед Зофьи, филателист), Тадеуш Ломницкий/ Tadeusz Łomnicki (портной), Артур Барчиш/ Artur Barciś (студент).

Польское телевидение, Sender Freies Berlin, 1989.

Начало осени, раннее утро. Из дома выходит женщина. Ей за шестьдесят, у нее короткие седые волосы и энергичная походка — интеллигентная дама, которая ничем не подчеркивает своего превосходства. Навстречу ей идет небритый мужчина с маленьким чемоданчиком.

3 о ф ь я. Доброе утро! Уезжаете? Возвращаетесь?

М у ж ч и н а. Возвращаюсь. Ночным из Щецина. Ну, скажу я вам...

3 о ф ь я. Что-нибудь новенькое?..

Зофья симпатизирует этому человеку, она в курсе его дел.

М у ж ч и н а. Серия, посвященная немецкому полету на северный полюс. Тридцать первый год...

3 о ф ь я. На цеппелине, наверное?

М у ж ч и н а. Да, три цеппелина. Ну, скажу я вам...

3 о ф ь я. Вы должны мне как-нибудь показать.

Зофья улыбается и своим обычным быстрым шагом направляется к небольшому лесочку, который мы уже видели в первом и четвертом фильмах нашего цикла.

Зофья подходит к детскому индейскому вигваму. Сбрасывает пальто, под которым тренировочный костюм, и начинает ежедневную утреннюю пробежку. Описывает круги, выполняя на ходу простейшие гимнастические упражнения. Издалека бежит паренек, останавливается на краю дорожки, чтобы пропустить Зофью, и одновременно вытаскивает что-то из-под спортивной куртки: это книга в голубой обложке.

П а р е н е к. Знакомый привез, из Парижа. Если можно, несколько слов, пани профессор...

З о ф ь я. Я еще не видела... Плохой перевод. У вас есть чем писать?

Паренек достает ручку, Зофья пишет несколько слов, возвращает книгу и ручку и бежит дальше.

Зофья уже в пальто, открывает почтовый ящик. Вытаскивает пачку отечественных и заграничных конвертов, в ожидании лифта разбирает почту, несколько писем сразу рвет и бросает в урну, с остальными входит в лифт.

Обстановка в квартире Зофьи довольно скромная, много книг, бумаг, газет; несмотря на беспорядок, везде чисто. В дальнем конце квартиры странная комната, запертая на ключ. Там стоит очень простая мебель, на стене образ Ченстоховской Богоматери; никаких признаков жизни — если не считать цветов на столе. Зофья выбрасывает цветы; поменяв воду, ставит в глиняную вазу букет астр. Кладет на ночной столик, где уже лежит куча писем, еще одно — из сегодняшней почты. Затем закрывает дверь и поворачивает в замке ключ.

К холодильнику магнитной держалкой прикреплена записка. Зофья смотрит на нее и вполголоса повторяет.

З о ф ь я. Кусочек сыра, лист салата. Кофе без сахара...

Вынимает продукты из холодильника. Энергично щелкая зажигалкой, пытается зажечь газ:

она опять забыла, что газ загораться не хочет; включает кипятильник и кладет его в чайник.

Во дворе автомастерской Зофья получает из ремонта свой старенький «трабант-комби». Владелец мастерской вместе с ней подходит к машине.

З о ф ь я. Что там было?

В л а д е л е ц. Ерунда. Бензонасос засорился. Но с прошлого раза прибавились две новые царапины и трещина на фаре. Вам, правда, надо поосторожнее.

З о ф ь я. Не заметила на кругу трактор. Сколько я вам должна?

В л а д е л е ц. Пустяк. Для постоянных клиентов...

Зофья садится в машину; владелец мастерской снова к ней подходит.

В л а д е л е ц. Моя дочка собирается поступать в университет...

З о ф ь я. Да? Очень рада.

В л а д е л е ц. Вы не знаете кого-нибудь... какого-нибудь ассистента... чтобы дал пару уроков перед экзаменом?

З о ф ь я. Да, конечно, ассистенты дают уроки, им тоже нужно на что-то жить. Но я, видите ли... я таких методов не признаю. До свидания.

Трогается, но тормозит и подает назад.

З о ф ь я. Может, я все-таки вам что-то должна?

В л а д е л е ц. Вы наш клиент, пани профессор. Не о чем говорить.

Зофья ставит машину во дворе университета. Разные люди — молодые и постарше — вежливо с ней раскланиваются; Зофья с большим, туго набитым портфелем в руке, в костюме и спортивных туфлях без каблука с улыбкой отвечает на приветствия.

Подобная сцена в коридоре факультета: сидящие на подоконниках студенты вскакивают, чтобы уважительно поздороваться с пани профессором.

В деканате женщина средних лет отрывается от пишущей машинки.

Ж е н щ и н а. Пан декан просит на минутку к нему зайти.

Зофья входит в кабинет декана. Декан за маленьким столом угощает кофе темноволосую женщину лет сорока. Оба встают, Зофья здоровается, декан представляет ей свою гостью.

Д е к а н. Миссис Элизабет Лоранц, from New York.

З о ф ь я. Да мы же знакомы. Я не ошиблась? Вы переводили в Штатах мои работы?

Э л ь ж б е т а. Совершенно верно, пани профессор.

Она неплохо говорит по-польски; декан удивлен.

Д е к а н. А я зачем-то ломаю себе язык...

Э л ь ж б е т а. У вас прекрасно получается.

Д е к а н. Госпожа Лоранц приехала к нам по обмену. Ее интересует ваша работа, и она бы хотела — если вы не против — принять участие в занятиях вашего семинара.

З о ф ь я. Буду рада. Начнем занятия прямо сегодня?

Небольшая аудитория в виде амфитеатра полна народу. Зофья дружелюбным взглядом утихомиривает оживленно болтающих студентов.

З о ф ь я. Сегодня у нас опять гости. Господин Муабве приехал из Нигерии. Он не знает польского; может, кто-нибудь возьмет на себя роль переводчика?

Свои услуги предлагает паренек в очках без оправы; он садится рядом с широко улыбающимся негром.

3 о ф ь я. Господа Тёречик, Немелиши и Гардош из будапештского университета вам известны, они уже несколько месяцев участвуют в нашей работе. Госпожа Эльжбета Лоранц говорит по-польски, она живет в Нью-Йорке, работает в институте, занимающимся судьбами спасенных во время войны евреев. Итак, продолжаем нашу тему: этический ад. Кто у нас сегодня первый?

День на исходе, солнце исчертило аудиторию красноватыми штрихами. Зофья сидит в тени. На секунду задерживает взгляд на Эльжбете; та машинально теребит золотую цепочку на шее.

З о ф ь я. Напоминаю: для обсуждения нам предоставлены два политических сюжета и еще один — для простоты назовем его бытовым.

П е р в а я с т у д е н т к а. Вообразим следующую ситуацию. Человек умирает от рака...

(В зале взрыв смеха.)

З о ф ь я. Третья история с раком в этом семестре.

П е р в а я с т у д е н т к а. Если хотите, он может умирать от чего-то другого. Да и не он герой моей истории: этот человек только умирает. Его лечит замечательный врач, очень верующий — это важно. Они живут в одном доме, и жена больного начинает ходить к врачу, чтобы узнать, умрет ли муж. Врач не может и не хочет ей этого сказать. Он видел слишком многих больных, которые выздоравливали, хотя медицина не давала им никаких шансов. Жена пациента буквально преследует врача: как выясняется, у нее для этого есть серьезные основания. Она беременна — от другого. Муж ничего не знает. Раньше она не могла иметь детей, любит своего только что зачатого ребенка, но и мужа любит. Если он останется жив, ей придется сделать аборт. Если умрет — можно рожать. Врач все знает и должен решить судьбу ребенка. Сказав, что муж будет жить, он вынесет ребенку приговор. Если же вынесет приговор мужу — будет жить ребенок. Вот такая история.

Студенты уже забыли, что начало истории их рассмешило; они внимательно слушают, что-то записывают.

З о ф ь я. Так получилось, что и мне известна эта история. Она, действительно, любопытна. Попрошу всех, как мы это делали раньше, попытаться определить характеры и мотивы поведения персонажей и дать им оценку. Есть еще желающие высказаться, или можно приступить к анализу предыдущих сюжетов?

Эльжбета поднимает руку. Зофья улыбается.

З о ф ь я. Вы?

Э л ь ж б е т а. Да, если позволите...

З о ф ь я. Прошу. Здесь у всех равные права.

Э л ь ж б е т а. Я бы тоже хотела рассказать один случай.

З о ф ь я. Нам будет очень интересно.

Э л ь ж б е т а. Возможно, с вашей точки зрения у этой истории есть один недостаток: она произошла давно. Но есть и достоинство: она не вымышлена.

З о ф ь я. Истории, которые мы разбираем, не обязательно должны происходить в наши дни.

Э л ь ж б е т а. Эта относится к периоду оккупации.

З о ф ь я. Отлично. События времен войны подчас выразительнее нынешних.

Студенты с любопытством разглядывают заокеанскую гостью. У нее черные глаза и темные, слегка вьющиеся волосы. Говорит она сидя: вероятно, так понимает привилегию, даваемую прожитыми ею сорока пятью годами, а может быть, это просто дело привычки.

Э л ь ж б е т а. Сорок третий год, зима. Героиня истории — шестилетняя девочка, еврейка. Ее прячут в подвале польского дома; внезапно она лишается своего пристанища — виллу на Жолибоже занимает гестапо. Друзья девочкиного отца, который остался в гетто, ищут для нее новое убежище. И находят, но будущие опекуны ставят условие: у девочки должно быть настоящее свидетельство о крещении.

Зофья, до сих пор короткими фразами записывающая рассказ Эльжбеты, поднимает глаза. Убеждается, что Эльжбета смотрит прямо на нее и говорит, обращаясь к ней. Опускает глаза и продолжает записывать.

Э л ь ж б е т а. Опекуны ребенка ищут людей, которые бы согласились стать фиктивными крестными. Это чистая формальность, но нужны конкретные живые люди. Еще они ищут ксендза, который мог бы фиктивно окрестить девочку.

О ч к а р и к. Это было сложно?

Паренек в очках спрашивает явно от имени негра, которому переводит то, что говорит Эльжбета.

Э л ь ж б е т а. Нет, доброжелательных ксендзов было много, но требовалось их отыскать условиться, обговорить детали.

Эльжбета ждет, пока очкарик переведет ее слова негру. Тот в знак благодарности поднимает руку, широко, радостно улыбается: теперь понятно.

Э л ь ж б е т а. Наконец, все готово. Вечер, холодно. Девочка со своим опекуном приходит к людям, которые согласились стать ее крестными. Это молодая супружеская чета. Девочка замерзла, она полдня добиралась сюда через весь город. Мужчина, ее опекун, нервничает. Хозяева предлагают им чай, девочке очень хочется горячего чаю, но у них мало времени, ксендз ждет, приближается комендантский час. Тем не менее хозяйка, вместо того чтобы одеваться, просит их присесть.

Зофья ведет себя довольно странно. Она сидит неподвижно уставившись на Эльжбету застывшим взглядом.

Э л ь ж б е т а. Девочка и опекун садятся за стол. Хозяин нервно ходит по комнате. Хозяйка присаживается напротив опекуна и говорит то, что им с мужем трудно произнести. Они вынуждены отказать в обещанной помощи. Подумав и взвесив все за и против, они поняли, что не могут солгать Тому, в которого верят и который, правда, призывает к милосердию, но не позволяет поступать нечестно. Ложь, хотя и во имя доброго дела, несовместима с их принципами. Вот и все. Девочка и ее опекун встают. «Выпей чаю»,— говорит молодая женщина. Девочка отпивает глоток, но, поглядев на мужчину, отставляет чашку. Потом, уже внизу, она с нетерпением на него смотрит, не понимая, почему он стоит в подворотне, уставившись на пустынную ночную улицу. «Идем,— говорит девочка, но опекун не двигается с места.— Пойдем, скоро комендантский час».

Эльжбета закончила. На минуту в аудитории воцаряется тишина.

З о ф ь я. Еще кто-нибудь в этой квартире был?

Э л ь ж б е т а. Да. Пожилой мужчина. Он сидел, повернувшись спиной, кажется, в инвалидной коляске.

З о ф ь я. Вам известны какие-нибудь подробности?

Э л ь ж б е т а. Чашки с чаем были из хорошего фарфора, но все разные. На столе стояла зеленая керосиновая лампа, не зажженная. Горел верхний свет. Окна были затемнены бумагой. Мужчина во время разговора — две или три минуты — не вынимал рук из карманов брюк. Вот все подробности.

З о ф ь я. Это было в Варшаве?

Э л ь ж б е т а. На дальнем Мокотове, улица Одынца.

Зофья откидывается на спинку стула. У нее слегка дрожит рука; она берет авторучку — дрожь прекращается.

З о ф ь я. У кого есть вопросы? Ни у кого? Кому что неясно?

Поднимается невысокая худенькая девушка.

В т о р а я с т у д е н т к а. В священном писании есть заповедь о лжесвидетельствовании против ближнего. В данном случае лжесвидетельство не было направлено против ближнего. Мотивировка не выглядит искренней — если эти люди были настоящими католиками.

Э л ь ж б е т а. Мне известен только этот мотив. В тот вечер он казался искренним.

Зофья теперь обращается к Эльжбете.

З о ф ь я. А какие еще могли быть мотивы? Как вы думаете?..

Э л ь ж б е т а. Не знаю. Я не знаю, чем еще может быть оправдано такое решение.

Очкарик, переводящий нигерийцу, на этот раз высказывается по собственной инициативе.

О ч к а р и к. Страхом. Если час назад в доме обнаружили другого еврейского ребенка, которого расстреляли во дворе вместе с польской семьей, это мог быть страх.

Эльжбета задумывается.

Э л ь ж б е т а. Да. Страх — да. Для вас это оправдание? Страх?

О ч к а р и к. Я не рассуждаю, я только называю возможную причину...

З о ф ь я. Прошу прощения. Мы слишком далеко заходим. Мотивировки, характеры персонажей, оценки и эстетические проблемы каждый обдумывает дома сам. Спасибо, встретимся через две недели.

Встает и первая выходит из аудитории. Только тогда остальные поднимаются со своих мест.

В деканате уже пусто и темно. Зофья зажигает лампу, но сразу же гасит. Из-за окна просачивается оранжевый неоновый свет. Зофья садится в низкое кресло и сжимает поручни. Минуту сидит, не шевелясь. Потом встает, решительно берет свой портфель и выходит.

Зофья идет по пустому в эту пору и слабо освещенному коридору. Видит сидящую на одном из подоконников фигуру, огонек сигареты. Подходит ближе: это Эльжбета. Зофья останавливается возле нее, с минуту женщины смотрят друг на друга.

З о ф ь я. Это было не на Мокотове.

Э л ь ж б е т а. Да. В центре.

З о ф ь я. На Новгородской.

Э л ь ж б е т а. Да.

Зофья как будто подыскивает слова. Находит самые простые.

З о ф ь я. Это вы.

Эльжбета отвечает совершенно спокойно.

Э л ь ж б е т а. Да. Это я.

З о ф ь я. И вы живы... Я всю жизнь думала... Увижу женщину, теребящую золотую цепочку, и вздрагиваю: «Боже...»

Э л ь ж б е т а. Я уже давно этого не делала.

Зофья неожиданно улыбается.

З о ф ь я. Вы живы.

Э л ь ж б е т а. Меня спрятали на Праге случайные люди, родственники того человека, который меня к вам приводил. Они гнали самогон, два года я жила, как в винной бочке. Теперь они со мной в Америке: его, правда, уже нет в живых...

З о ф ь я. И вы приехали посмотреть на меня... когда будете рассказывать эту историю...

Э л ь ж б е т а. Я еще в Штатах хотела вам сказать. Несколько раз собиралась написать... приехать... Если б сегодня вы не упомянули о ребенке... Я бы никогда...

З о ф ь я. Да. Я понимаю.

Э л ь ж б е т а. Некоторые считают, будто у людей, спасающих других, есть какие-то особые черты... как и у тех, кто нуждается в спасении... Можно ли определить эти черты и создать модель человека, который способен спасать, и такого, который не способен?.. Виктимология a rebours... (Наоборот (франц).

З о ф ь я. Пожалуй, да. Такие черты существуют.

Э л ь ж б е т а. У вас они есть.

З о ф ь я. У меня?

Э л ь ж б е т а. Известно, как вы себя вели после... после того, что случилось со мной. Благодаря вам несколько таких, как я, до сих пор живы.

З о ф ь я. Не преувеличивайте.

Э л ь ж б е т а. Я не преувеличиваю. Я знаю точно. Любопытно, как быстро эта девушка обнаружила фальшь в якобы христианских рассуждениях.

З о ф ь я. Ничего удивительного. У нас очень многие интересуются проблемами религии.

Э л ь ж б е т а. Мне на это понадобилось несколько лет.

Эльжбета докурила сигарету, озирается, хочет выбросить окурок в окно.

З о ф ь я. Вон пепельница.

Э л ь ж б е т а. Вы не курите...

З о ф ь я. Но смотрю по сторонам. Где вы остановились? Могу вас подвезти... помню, как вы меня везли через весь Нью-Йорк.

Э л ь ж б е т а. Триста метров... слабоватый реванш.

Зофья подходит к ней.

З о ф ь я. Не хотите у меня поужинать?

Зофья открывает перед Эльжбетой дверцу «трабанта». Садится, заводит мотор.

«Трабант» останавливается около подворотни на Новгородской улице. Зофья выключает зажигание. Эльжбета с любопытством осматривается.

Э л ь ж б е т а. Вы здесь живете?

З о ф ь я. Нет.

Э л ь ж б е т а. Тогда почему... Ах, да... Это здесь?

З о ф ь я. Здесь. «Пойдем, скоро комендантский час...» Здесь.

Эльжбета вылезает из машины, входит в подворотню. Пусто, тихо; ее каблуки громко стучат по бетонным плитам. Во дворе фигурка Богоматери с маленькой горящей лампадой. Эльжбета останавливается посреди двора. Где-то звонит телефон, кто-то кричит: «Я не кричу, просто сил моих больше нет!» и умолкает, еще из какого-то окна слышно начало спортивной телепередачи. Эльжбета мрачнеет. Медленно идет назад, проходит через подворотню, останавливается в самом ее конце, не выходя на улицу, в тени. Видит Зофью, которая стоит рядом со своим «трабантом», и с беспокойством смотрит в темноту двора. Эльжбета не двигается. Зофья, сомневаясь, она ли это, неуверенно подходит к воротам. Убедившись, что это Эльжбета, облегченно вздыхает.

Э л ь ж б е т а. Пойдемте.

З о ф ь я. Я хочу вам еще что-то сказать...

Подходит ближе, хочет прикоснуться к Эльжбете, но та резко уклоняется.

З о ф ь я. Вам нехорошо?

Э л ь ж б е т а. Пойдем, скоро комендантский час.

«Трабант», выпустив облако дыма, тормозит перед домом. Зофья запирает дверцы.

З о ф ь я. Только сегодня получила его из ремонта... не понимаю, что опять случилось.

Э л ь ж б е т а. Я не разбираюсь в... (ищет глазами марку автомобиля) в «трабантах».

Хочет взять у Зофьи тяжелый портфель, но та не позволяет. Идут к подъезду.

Эльжбета ставит книги обратно на полку, возвращается в кухню, наблюдает, как Зофья готовит скромный ужин.

Э л ь ж б е т а. Не думала, что это так.

З о ф ь я. Что?

Э л ь ж б е т а. Что вы так живете... этот дом, эта машина, ваш портфель...

З о ф ь я. Мне больше ничего не нужно. Вы не поверите, но другие имеют меньше.

Э л ь ж б е т а. Я верю.

Смотрит, как Зофья режет редиску.

З о ф ь я. У меня такая диета... Я никого не ждала.

Садятся ужинать.

Э л ь ж б е т а. Женщина, которую я помню, не могла стать такой, как вы. Из того образа мыслей не могли родиться ваши поступки, ваши книги, вы сами...

З о ф ь я. Если вы проделали несколько тысяч километров в надежде раскрыть какую-то тайну, вас ждет разочарование. Причины, заставившие меня тогда отделаться... да, отделаться от еврейского ребенка, банальны. Мужчина, который ходил взад-вперед по комнате, не вынимая рук из карманов, был мой муж. Он умер в тюрьме в 1952 году.

Э л ь ж б е т а. Знаю.

З о ф ь я. Он тогда был в кедиве. Это управление подпольной диверсионной службы. Нам сообщили, что люди, которые согласились взять ребенка, сотрудничают с гестапо. Что через девочку, через ее опекуна, через ксендза гестапо доберется до нас... до организации. Вот и вся тайна.

Эльжбета потрясена услышанным.

Э л ь ж б е т а. Так просто...

З о ф ь я. Мы не могли сказать правду вашему опекуну. Мы его не знали. Надо было придумать что-то такое, что сегодня даже у студентов вызывает сомнения. А вы тогда поверили. И сорок лет жили с этой уверенностью. А я... я не знала, что вы живы. Те же сорок лет. А еще оказалось, что этих людей оговорили; им даже вынесли смертный приговор и чуть было не убили.

Э л ь ж б е т а. Мне такое в голову не могло прийти...

Зофья с горечью улыбается своим мыслям.

З о ф ь я. Если я скажу, что тот вечер жил во мне все сорок лет... я вас выгнала... послала почти на верную смерть и понимала, что делаю... Обрекла на смерть во имя других ценностей, ну, конечно, они мне тогда казались самыми важными...

Э л ь ж б е т а. А сейчас... вы уже знаете, что самое важное?

З о ф ь я. Знаю. Нет такой идеи, такой проблемы... ничего нет важнее жизни ребенка. Жизни...

Э л ь ж б е т а. Да, и мне так всегда казалось... А что вы говорите своим студентам? Как советуете жить?

З о ф ь я. Ничего не говорю. Я на то и нужна, чтобы они поняли сами.

Э л ь ж б е т а. Что?

Зофья. Добро. Оно есть... в каждом. Мир пробуждает в человеке добро и зло. Тогдашний мир в тот вечер не пробудил во мне добра.

Э л ь ж б е т а. Кто оценивает, что такое добро?

З о ф ь я. Тот, кто в каждом из нас.

Э л ь ж б е т а. В ваших работах я ничего не читала о Боге.

З о ф ь я. Я слово «Бог» не употребляю. Можно верить без слов. Человеку от сотворения дана возможность выбирать... Если это так, он может выкинуть Бога из души.

Э л ь ж б е т а. А на его место?

З о ф ь я. Одиночество — здесь. А там? Если там пустота, если там действительно пустота, тогда…

Звонок в дверь. Эльжбета смотрит на Зофью, та с извиняющейся улыбкой идет открывать. Входит пожилой мужчина, которого она утром встретила возвращающимся из Щецина. Зофья пропускает его вперед. Еще не переступив порога, гость достает блокнот и три почтовые марки в целлофановом пакетике. Протягивает их Зофье и тут замечает, что в комнате кто-то есть.

М у ж ч и н а. Простите... Я не знал, что у вас гости. Добрый вечер.

Кланяется Эльжбете. Зофья рассматривает марки.

З о ф ь я. Прекрасные, правда...

М у ж ч и н а. Я только хотел показать... простите. Если увидитесь с сыном, обязательно ему расскажите.

З о ф ь я. Хорошо. Polarfahrt, три цеппелина, 1931. Хотите взглянуть, пани Эльжбета?

Э л ь ж б е т а. Пожалуй, нет...

Зофья возвращает марки, мужчина уходит.

Э л ь ж б е т а. Сосед?

З о ф ь я. Да... Врач и его пациент, о которых сегодня шла речь, тоже живут в нашем доме.

Э л ь ж б е т а. Интересный дом.

З о ф ь я. Как любой другой. В каждом доме какие-то люди... И так далее.

Э л ь ж б е т а. А те люди... к которым я должна была тогда пойти... вы их знаете?

З о ф ь я. Да.

Э л ь ж б е т а. Как вы думаете, я могла бы с ними увидеться?

З о ф ь я. Я вас завтра туда отвезу. Это маленькая портняжная мастерская. Но сама заходить не буду. После войны я видела их один раз... Они не могли смириться с тем, что кто-то усомнился в их порядочности. Я им сказала: простите. Что еще можно было сказать?

Э л ь ж б е т а. Эта девушка говорила о заповедях...

З о ф ь я. Была нарушена заповедь о лжесвидетельствовании. Но по отношению к другим людям.

Зофья улыбается. Наливает из чайника чай; чашки из изящного фарфора, все разные.

З о ф ь я. Смешно, как все повторяется. Те же заповеди, те же грехи... Особенно сейчас...

Э л ь ж б е т а. Люди вceгда говорят «Особенно сейчас».

З о ф ь я. Да, все запутывается. У вас тоже?

Э л ь ж б е т а. Тоже. Мы ищем — как везде. Чего-то ищем. Не знаю, чего.

Эльжбета улыбается.

Э л ь ж б е т а. Спасибо вам. Спокойной ночи.

Зофья смотрит на нее, не поднимаясь с кресла.

З о ф ь я. Я буду очень рада, если вы останетесь ночевать. У меня есть комната... В ней редко ночуют.

Зофья встает. Ведет гостью в комнату, запертую на ключ. Зажигает свет у кровати. Так еще больше бросается в глаза спартанская обстановка и чье-то отсутствие. Эльжбета следит, как Зофья снимает с кровати темное покрывало и разбирает постель. Потом Зофья гасит свет в ванной. Проверяет замки в дверях. Подходит к комнате, в которой оставила Эльжбету. Видит ее в щелку: Эльжбета стоит перед кроватью на коленях с молитвенно сложенными руками.

Зофья в тренировочном костюме бежит по дорожкам лесочка. Ускоряет бег, подымается на пригорок, прислонившись к дереву, переводит дыхание. В этом нет ничего необычного: просто она отдыхает после более интенсивных, чем всегда, упражнений. Озирается: так далеко она никогда не забегала. По другой стороне пригорка лесок превращается в своего рода парк с небольшой деревянной эстрадой. На эстраде видна человеческая фигура — на удивление маленькая. Чтобы разглядеть, кто это, Зофья вынуждена приблизиться, но чем ближе она подходит, тем диковиннее кажется фигура. Зофья подходит вплотную к эстраде. В центре деревянного помоста стоит человек: он невероятно изогнулся и просунул голову между ног. Странный человек смотрит на Зофью и улыбается. Если это можно назвать улыбкой: голова находится на уровне щиколоток.

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Нравится?

З о ф ь я. Что вы делаете?

Ч е л о в е к - к а у ч у к. На телевидении... они там носятся с одним. Он выигрывает все конкурсы, а я хочу доказать, что можно лучше.

3 о ф ь я. А вы б не могли... показать, какой вы на самом деле?

Человек одним движением распрямляется. Это высокий красивый юноша. Он смотрит на часы.

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Я уже его обскакал. На тридцать восемь секунд. Простите.

З о ф ь я. Как вы этого добились?

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Тренировка. Каждый может... Прогнитесь назад.

Зофья, напрягшись, откидывается назад. Ей это не очень удается.

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Еще чуточку, ну...

Зофья старается изо всех сил. «Каучук» смотрит на нее сбоку взглядом профессионала.

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Больше не получается?

З о ф ь я. Нет.

Ч е л о в е к - к а у ч у к. Раньше нужно было начинать. Простите.

И мгновенно снова сворачивается в клубок. Зофья возвращается с пробежки. Там, где от шоссе отходит ведущая в микрорайон дорога, сидит пес. Мы этого пса уже однажды видели — в пятом фильме его кормил таксист. Зофья направляется к собаке, не дойдя нескольких метров, приостанавливается и идет дальше мелкими шажками, глядя собаке в глаза. Пес не двигается с места, но когда Зофья приближается, оскаливается и предостерегающе рычит. Зофья замирает. Проводит носком черту на рыхлой земле и ищет вчерашнюю метку. Нет сомнений, что сегодня ей удалось подойти ближе.

З о ф ь я. Видишь? Уже лучше... Завтра будет еще лучше, посмотришь...

Пес снова скалит зубы. Зофья медленно, как и приближалась, отступает и — отойдя на безопасное расстояние — своим энергичным шагом направляется к дому.

Зофья, стараясь не шуметь, входит в квартиру. Услышав шорох, оборачивается. На кухне стоит улыбающаяся Эльжбета. Она уже одета, на столе сумка с покупками. Видна бутылка молока, свежие булки и т. д.

Э л ь ж б е т а. Съедите со мной за компанию что-нибудь, кроме... (Заглядывает в бумажку на холодильнике.) Пятьдесят грамм творога, кофе без сахара?

З о ф ь я. Съем.

Э л ь ж б е т а. Нормальный завтрак? Яйца, хлеб с маслом?

З о ф ь я. Нормальный.

Эльжбета пытается зажечь газ — безуспешно.

З о ф ь я. Авария.

Указывает на кипятильник. Эльжбета наливает в кастрюльку с яйцами воду.

Э л ь ж б е т а. А молоко?

З о ф ь я. Сырое.

Эльжбета разливает молоко, режет булку. Зофья следит, как ловко у нее все получается.

З о ф ь я. Сколько у вас детей?

Э л ь ж б е т а. Трое. Старшая — врач. Сын в Канаде, письма приходят раз в год. Младший бросил университет. Еще у меня есть внук.

3 о ф ь я. Вы здорово наловчились резать хлеб... У меня один сын.

Э л ь ж б е т а. Комната... где я спала... была раньше его?

З о ф ь я. Его.

Зофья говорит небрежно, словно о чем-то несущественном.

Э л ь ж б е т а. Он здесь не живет, да?

3 о ф ь я. Не хотел быть со мной.

Э л ь ж б е т а. Где он?

Зофья усмехается.

З о ф ь я. Как бы это проще сказать... далеко от меня.

«Трабант-комби» переезжает через мост. Сворачивает вправо, потом влево и останавливается на улочке, где много маленьких мастерских. Зофья указывает Эльжбете на одну из них. Эльжбета через окно разглядывает портняжную мастерскую. Молодой парень шьет на машинке, пожилой мужчина в пуловере кроит материал на большом столе. Эльжбета входит, звякает маленький колокольчик над дверью. Мужчина с ножницами бросает взгляд на посетительницу и продолжает спокойно заниматься своим делом. Эльжбета осматривается. В дальнем углу старая зингеровская машинка, на которой шьет паренек. Стойка, которой касались тысячи рук и которую мыли сотни раз. Старые модные журналы и потертое кресло. Портрет папы Римского, вырезанный из газеты. Мужчина заканчивает кроить и подходит со стандартной, предназначенной для клиентов улыбкой.

Э л ь ж б е т а. Я хочу с вами поговорить.

М у ж ч и н а. О Боже! О чем?

Э л ь ж б е т а. Эльжбета Лоранц.

Произносит свою фамилию так, словно это может что-то изменить.

М у ж ч и н а. Я вас не знаю.

Э л ь ж б е т а. Да, мы не знакомы... Но чуть было не познакомились. Во время войны. Я должнабыла быть у вас... Зимой...

М у ж ч и н а. Стоп.

Эльжбета удивленно умолкает.

М у ж ч и н а. Я не буду говорить о том, что было во время войны. И о том, что было после войны, тоже. Я могу говорить о том, что происходит сейчас. Могу сшить вам костюм, пальто или платье. Выбирайте фасон.

Протягивает Эльжбете несколько потрепанных журналов. Она их перелистывает — машинально, а может быть, чтобы собраться с мыслями.

Э л ь ж б е т а. Вы хотели меня спасти. Я должна поблагодарить вас за то, что вы хотели.

М у ж ч и н а. Материал дадите свой? Теперь трудно достать что-нибудь приличное.

Э л ь ж б е т а. Мне было шесть лет. Сорок третий год, зима...

М у ж ч и н а. А мне было двадцать два. Костюм или пальто?

Э л ь ж б е т а. У вас очень старые журналы. Вы не обидитесь, если я пришлю что-нибудь новое?

М у ж ч и н а. Нет. Эти тоже прислали из-за границы.

Э л ь ж б е т а. Вы правда не хотите со мной разговаривать?

М у ж ч и н а. Правда.

3 о ф ь я. Я решила на всякий случай подождать.

Э л ь ж б е т а. Он предложил сшить мне пальто.

3 о ф ь я. Я так и думала. У него было много неприятностей. Может быть, слишком много. Он сидел с моим мужем в одной камере. Вышел в пятьдесят пятом... Тогда я и пришла к нему, чтобы сказать: простите.

По шоссе — где-то далеко от Варшавы — едет «трабант». Зофья въезжает в маленький городок. Минует рыночную площадь и сворачивает на дорогу, ведущую к костелу.

Зофья, не преклонив колена, не обмакнув пальцев в святую воду, проходит вперед. Озирается, явно кого-то ищет. Замечает силуэт в исповедальне, направляется в ту сторону. Ксендз немолод; выглядит типично для священника маленького провинциального прихода. Он задремал с епитрахилью в руках. Зофья улыбается, увидев его лицо с закрытыми глазами за решеткой исповедальни. Легонько стучит по решетке. Ксендз медленно, чтобы не подумали, будто он спит, поднимает глаза и тут же приходит в себя.

К с е н д з. Ты откуда взялась?

3 о ф ь я. Я хотела тебе сказать одну важную вещь. Она жива.

Ксендз смотрит на нее через решетку.

3 о ф ь я. Та девочка. Жива, понимаешь?

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм девятый / Kieslowski, "Decalogue Nine", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №11, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

«Декалог» («Dekalog»), фильм девятый

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Петр Собоциньский.

Художник Халина Добровольска.

Звукооператор Никодим Вольк-Ланевский.

В ролях: Эва Блащик /Ewa Błaszczyk (Ханка), Петр Махалица /Piotr Machalica (Роман), Йоланта Петек-Горецка / Jolanta Pietek-Górecka (Оля).

Польское ТВ, Sender Freies Berlin, 1989.

Середина дня. Перед домом Аня (маленькая девочка из седьмого фильма) играет с куклой. Из подъезда выходит Ханка — красивая, энергичная женщина, лет тридцати с небольшим. Она торопится, но вдруг останавливается — видно, что-то забыла. Поворачивает обратно к дому. Идет так же быстро, почти бегом.

Ханка, не снимая пальто, входит в комнату. Садится в кресло, ждет. Долго ей ждать не приходится — раздается телефонный звонок. Ханка для этого и вернулась и сразу поднимает трубку.

Р о м а н (за кадром). Ханка? Привет.

Х а н к а. Привет. Я чувствовала, что ты позвонишь.

Р о м а н (за кадром). Чувствовала?

X а н к а. Я была уже внизу и вернулась. Ты откуда?

Р о м а н (за кадром). Еще из Кракова. К вечеру приеду.

Х а н к а. Будь осторожен! Пока.

Роман сидит один во врачебном кабинете; врача нет. Роману около сорока лет, у него лицо человека, который многое способен понять. Он хорошо сложен, хотя, может быть, чуточку полноват. Руки сильные — как потом выяснится, руки хирурга.

Входит Миколай в коротком белом халате. Сметает со стола пепельницы с окурками, садится, достает пачку «Мальборо», угощает Романа. Вытащив из кармана какие-то бумажки, педантично раскладывает их на столе, проглядывает, хотя знает все, что там написано.

М и к о л а й. Что ты хочешь услышать?

Р о м а н. Правду.

М и к о л а й. Ага. Что ж, коллега, ничего хорошего я сказать не могу. Позволь задать тебе несерьезный вопрос. Сколько их у тебя было? Ну... женщин, девушек — называй, как хочешь.

Р о м а н. Восемь, десять. Может, пятнадцать — если порыться в памяти.

М и к о л а й. Ну и достаточно.

Р о м а н. Я десять лет женат...

М и к о л а й. Тоже достаточно. Жена хорошая?

Р о м а н. Очень.

М и к о л а й. Хочешь, я тебе дам совет? Не медицинский — из жизни. Разведись.

Роман откидывается на спинку кресла, пытается взять себя в руки.

М и к о л а й. Выпьешь?

Р о м а н. Ты уверен? Что никогда — ни с одной женщиной?

М и к о л а й. Уверен. Результаты анализов типичнейшие, симптомы — тоже. Классика.

Р о м а н. Про симптомы я тебе мало что рассказывал...

М и к о л а й. Неважно, я догадываюсь. Три с половиной или четыре года назад ты заметил...

Роман. Четыре.

М и к о л а й. Ну видишь... У тебя перестало получаться — иногда. Ты решил, это от переутомления, поехал кататься на лыжах, отдохнул, стало получше. Но потом опять началось. Тебе всё чаще не удавалось справляться со своим маленьким верным дружком. Ты принялся вспоминать, чему нас учили, полез в учебники. Разбился в лепешку, чтобы достать за большие деньг; женьшень. Принимал иохимбин и стрихнин — не помогало. В Варшаве посоветоваться было не с кем — неловко. Ты запаниковал и приехал ко мне. Так было дело?

Р о м а н. Примерно...

М и к о л а й. Ты не вылечишься.

Р о м а н. Никогда?

М и к о л а й. Врач не имеет права... и так далее. В подобных случаях рекомендуют попробовать с другой бабой... с партнершей, как принято говорить. Не делай этого. Пустые надежды — только попадешь в дурацкое положение.

Р о м а н. Спасибо. Яснее не скажешь.

М и к о л а й. Я свое дело знаю. Спроси у кого хочешь: я редко ошибаюсь. Старик Гротцбер всегда говорил...

Р о м а н. Извини, Миколай... Мне плевать, что говорил старик Гротцбер.

Машина Романа на большой скорости выскакивает из-за пригорка. Роман видит, что шоссе, мягко петляя, сворачивает в лес. Выпрямляется. На дороге пусто, встречных машин нет. Роман закрывает глаза. Автомобиль мчится вперед. Пока шоссе прямое, ничего не происходит, но уже через минуту машина начинает съезжать то на левую, то на правую обочину — она все время едет прямо, это шоссе поворачивает влево и вправо. Скорость все увеличивается. Роман не открывает глаз. Автомобиль мощным ударом сбивает с обочины бетонный столбик. Грохот. Роман судорожно тормозит. Машина пляшет: при такой скорости от резкого торможения ее бросает из стороны в сторону; наконец она останавливается. Роман откидывается на спинку сиденья; из уголка рта у него тонкой струйкой течет слюна.

Ханка у себя в агентстве международных авиалиний поднимает глаза от лежащего на столе билета. Устремляет взгляд куда-то вперед, в невидимую ни нам, ни ей даль. Лицо ее окаменело. Элегантный мужчина, которому она выписывала билет, с удивлением на нее смотрит.

М у ж ч и н а. Что с вами? Эй!

Ханка не реагирует.

Машина Романа стоит перед домом. Уже стемнело. Виден мигающий зеленый огонек охранной сигнализации, слышна тихая музыка — Роман забыл выключить радио.

Ханка, лежа в кровати, читает газету, но одновременно прислушивается к шуму воды в ванной. Услышав скрип открывающейся двери, смотрит в ту сторону. Роман в обернутом вокруг бедер полотенце входит в комнату. Не глядя на Ханку, идет к шкафу, достает пижаму и возвращается в ванную. Потом, уже в пижаме, гасит свет со своей стороны кровати, аккуратно складывает одеяло, кладет сверху подушку и начинает складывать простыню.

Х а н к а. Спи здесь.

Говорит мягко, нежно — ей хочется быть ласковой с мужем. Роман молча расстилает простыню, кладет на место подушку и одеяло. Ложится рядом с Ханкой. Ханка протягивает руку выключателю своей лампы. С минуту оба лежат неподвижно. Ханка спит нагишом. Слегка кинув одеяло, кладет руку Романа себе на грудь. В тишине слышится музыка.

Р о м а н. Я забыл выключить радио в машине.

X а н к а. Не беда... В Кракове... никакая барышня не подвернулась?

Засовывает руку под одеяло.

Р о м а н. Я сам себе противен.

Ханка прижимается к мужу, обнимает его, стараясь, чтобы в ее движениях не было ничего эротического. Говорит тихо, спокойно.

Х а н к а. Мне хорошо.

Р о м а н. Врешь.

Х а н к а. Нет. Я тебя люблю — наверно, поэтому.

Р о м а н. Я был у Миколая. Я тебе о нем рассказывал...

Х а н к а. Помню. Сукин сын.

Р о м а н. Он сказал... Миколай в таких вещах разбирается. Обследовал, сделал анализы. Хочешь узнать?

Ханка кивает: хочет.

Р о м а н. Незачем... притворяться или прятать голову в песок. Он мне прямо сказал. Никаких шансов. Ни сейчас, ни в будущем. Никогда.

X а н к а. Не верю. Не верю в эти ваши обследования, анализы, приговоры. Да и... На свете есть кое-что поважнее... Чувства, любовь...

Р о м а н. Но еще есть факты. Если мы сейчас решимся, нам удастся расстаться без ощущения, что кто-то у кого-то украл кусочек жизни. А именно: я у тебя.

Роман говорит бесстрастным голосом человека, который принял решение, руководствуясь здравым смыслом. Ханка уткнулась лицом в его пижаму.

Х а н к а. Ты меня любишь? Скажи.

Ждет некоторое время, не дождавшись ответа, отворачивается, берет со столика две сигареты, закуривает, одну — протянув назад руку — дает Роману.

Х а н к а. Боишься сказать: люблю — хотя любишь. А любовь не сводится к тому, что два человека раз в неделю пять минут сопят в постели.

Р о м а н. Это тоже важно.

Х а н к а. Это биология. Любовь не сосредоточена между ногами. Для меня самое важное то, что нас связывает, а не то, чего мы лишились.

Р о м а н. Ты молодая женщина...

Х а н к а. За меня не тревожься.

Р о м а н. Тебе придется кого-нибудь завести.

Ханка поворачивается: теперь они смотрят друг на друга.

Р о м а н. Если уже не завела. В конце концов, несколько лет...

Х а н к а. Прекрати. Не все нужно договаривать до конца.

Р о м а н. Нужно, Ханя. Если мы хотим быть честными и жить вместе,— нужно.

Х а н к а. Ты сказал, что уже никогда не сможешь заниматься со мной любовью — по крайней мере, так утверждает медицина. А я тебе говорю, что, несмотря ни на что, хочу быть с тобой. А женщина всегда найдет выход, и мужчине необязательно об этом знать. То, что не названо, не существует, поэтому далеко не всё стоит называть своими именами. А может, ты что-то от меня скрыл? Скажи...

Р о м а н. Нет.

Х а н к а. Что-то серьезное, о чем я должна знать.

Р о м а н. Нет.

Х а н к а. Может быть, у тебя кто-то есть... а вся эта история с болезнью — только предлог?

Р о м а н. Нет.

Х а н к а. Или...

Р о м а н. Или что?

Х а н к а. Ты ревнуешь...

Роман молчит.

Х а н к а. Ревнуешь?

Р о м а н. Немножко... как всякий нормальный человек. Все зависит... от стиля жизни... договоренности. Мы с тобой это уже проходили. И давно перестали вмешиваться... Не надо к этому возвращаться...

X а н к а. Ты прав. Глупо было задавать такой вопрос.

Роман обнимает жену за плечи. Ханка кладет голову ему на грудь. Оба одновременно затягиваются: два маленьких огонька в темноте спальни.

Р о м а н. Мы никогда не хотели детей...

Х а н к а. Не хотели.

Р о м а н. Если б они у нас были... может, было бы проще.

Х а н к а. Может быть. Но их нет и не будет. По дороге из Кракова... ничего не случилось?

Р о м а н. Почему ты спрашиваешь? Видела машину?

Х а н к а. Нет.

Р о м а н. На стоянке кто-то помял мне бампер.

Х а н к а. Нет, по дороге... Я выписывала билет и вдруг почувствовала ужасную тревогу... как будто что-то случилось. Что-то плохое.

Р о м а н. Ничего не случилось.

Утро. Роман садится в машину. Наклоняется к приборной панели, смотрит вверх. Ханка в окне поднимает руку. Роман повторяет это движение. Уже собирается тронуться, как вдруг его внимание привлекает молодой парень в яркой куртке; Роману показалось, что, поймав его взгляд, тот отвернулся. Роман упорно глядит на парня; медленно отъезжая, продолжает за ним наблюдать в зеркальце заднего вида. Сворачивает за соседний дом, останавливает машину. Возвращается — парня уже нет. Торопливо идет к своему подъезду.

Роман отпирает дверь, быстро входит в квартиру. Ханка пьет кофе и читает газету. Услышав, что открылась дверь, поднимает взгляд. Роман быстро осматривается.

Р о м а н. Забыл квитанцию в прачечную.

Ханка встает. Перебирает мелочи на столике. Роман тем временем достает из кармана пиджака сложенный листок, украдкой его роняет, потом поднимает.

Р о м а н. Нашел. Она упала.

Роман на машине подъезжает к больнице. Видит солидного пожилого мужчину в короткой дубленке и очках в серебряной оправе, тщетно пытающегося через воронку залить бензин из канистры в бак.

Р о м а н. Добрый день, пан ординатор. Может, я могу вам помочь?

О р д и н а т о р. Если нетрудно... воронка. Канистра, чтоб ее, тяжеленная.

Роман поднимает с земли канистру, ординатор вставляет воронку в отверстие бака.

О р д и н а т о р. До чего дожили... Лучший кардиохирург с ординатором заливают купленный у воров бензин в старую развалюху, которая скорее всего не заведется. У вас с вашим дизелем этих проблем уже нет.

Р о м а н . Знаете, я просто ожил.

О р д и н а т о р. Представляю.

Р о м а н. Вы меня просили поговорить с...

О р д и н а т о р. Да, да. Молоденькая девчонка, я плохо ее понимаю. Фамилия Ярек, Оля Ярек. У ее матери прекрасная профессия, вы наверняка оцените. Стоялец. Интересно, почему стоялец, а не, например, стоялка?

Р о м а н. В очередях стоит?

О р д и н а т о р. Да. Вам нужна стиральная машина — она стоит. Нужна мебель — достоится. Платите двадцать пять процентов, и никаких забот.

Роман наполнил бак, осторожно, чтобы ни капли не пролилось, отставляет канистру. Ординатор нюхает руку, в которой держал воронку.

О р д и н а т о р. Чертовски воняет.

В конце коридора, где можно курить, сидят Роман и молодая девушка — серенькая, неприметная, в больничном халате. Роман закуривает.

О л я. Разрешите?

Р о м а н. Вам это ни к чему.

О л я. Не помру...

Протягивает руку, Роман неохотно дает ей сигарету.

Р о м а н. А может, не надо?

Оля улыбается; лицо ее светлеет и становится привлекательным. Роман тоже улыбается; похоже, теперь им будет легче понять друг друга. Роман начинает без обиняков.

Р о м а н. Ординатор сказал, что ему трудно с вами договориться...

О л я. Да. Хотя все очень просто... Может, по мне не видно, но у меня есть голос...

Опять улыбается, немного смущенно.

Р о м а н. Голос?

О л я. Голос. Я пою. Моя мать работает, как проклятая, и, понимаете... хочет вывести меня в люди. Чтобы я пела. В музыкальную школу меня не приняли — говорят, слабое сердце. Нельзя петь — сердце не выдержит. А мать хочет, чтобы я пела.

Р о м а н. Что вы поете?

О л я. Баха, Малера... Вы знаете Малера?

Р о м а н. Знаю.

О л я. Он трудный, но я пою. И мать мечтает, чтобы я пела, стала известной, знаменитой... ну... понимаете... Для этого нужна операция. Мать хочет, чтоб ординатор, а еще лучше вы...

Р о м а н. А вы?

О л я. Я хочу жить. Мне достаточно, что я живу... петь не обязательно. Я боюсь... Ординатору нужно, чтобы, вы меня успокоили. Сказали, что это не опасно. Что потом я все смогу. Ну, скажите...

Р о м а н. Нет, не скажу. Такие операции делаются для спасения жизни... В самом крайнем случае, когда другого выхода нет.

О л я. А у меня есть другой выход, правда?

Р о м а н. Честно говоря, есть. Не петь.

Оля опять улыбается.

О л я. Вся штука в том, кому сколько нужно. Матери хочется, чтобы у меня было все. А мне нужно... вот столечко.

Расставив пальцы, показывает, сколько ей нужно. Совсем немного.

Роман ставит на проигрыватель заграничную пластинку. Аппаратура превосходно передает звучание песен Малера. В мелодию врывается телефонный звонок. Роман уменьшает громкость, поднимает трубку.

Г о л о с (за кадром). Добрый день. Можно попросить пани Ханну?

Роман с трубкой стоит у окна и видит Ханку, быстрым шагом приближающуюся к дому.

Р о м а н. Она еще не пришла.

Г о л о с (за кадром). Спасибо.

Ханка, провожаемая взглядом Романа, скрывается в подъезде.

Р о м а н. Что-нибудь передать?

Но на другом конце провода уже только частые гудки. Роман на минуту застывает с трубкой в руке. Потом кладет ее, снова прибавляет звук. Достает записную книжку-календарь и возле даты 10 ставит жирный крестик. Такими же крестиками отмечены несколько других — более ранних — дат. Роман прячет книжку — пока Ханка не вошла в квартиру. Слушает Малера, закрыв глаза. Ханка целует его в лоб. Роман делает вид, будто только теперь ее заметил.

Х а н к а. Что это?

Р о м а н. Малер. Красиво, правда?

Ханка стоит, прислонившись к дверному косяку, и, не раздеваясь, слушает.

Х а н к а. Красиво.

Р о м а н. Тебе звонили.

Х а н к а. Кто?

Роман пожимает плечами: он не знает. Ханка тоже пожимает плечами: не важно. Песня заканчивается. Роман выключает проигрыватель.

Х а н к а. Потрясающе.

Только сейчас вспоминает о довольно большом свертке, который все это время держала под мышкой. Достает из него пиджак в фабричной упаковке.

Х а н к а. Примерь.

Роман встает, надевает пиджак — он действительно сидит на нем великолепно,— отступает на несколько шагов, чтобы и Ханка могла полюбоваться.

Х а н к а. Видишь?!

Роман в телестудии ведет научно-популярную передачу о работе сердца. Глядя в камеру, объясняет, отчего возникают болезни сердца и какими способами врачи пытаются устранить неполадки. При помощи киноматериалов и наглядных пособий демонстрирует различные виды операций на сердце. Говорит доступно и остроумно, когда нужно — становится серьезным. На нем новый пиджак; сейчас на экране самый драматический момент: трансплантация — больное сердце вынимают и заменяют здоровым.

Продолжение предыдущей сцены: Ханка и Роман, сидя перед телевизором, смотрят передачу. Роман на экране произносит несколько заключительных фраз; затем появляются титры. Xанка с помощью дистанционного устройства выключает телевизор; Роман вопросительно на нее смотрит, Ханка кивает.

Х а н к а. Нормально, намного лучше.

Р о м а н. Ты уверена?

Х а н к а. Опять мне будут рассказывать, какой у меня замечательный муж. Две наши девки уже в тебя влюблены. Скоро у тебя появятся фанаты.

Р о м а н. Хорошо, что мы отрепетировали.

X а н к а. А ты не хотел...

Р о м а н. Я думал, нужно серьезно... Но так лучше, проще. Может, кто и поймет — если вообще смотрят такие передачи.

Звонит телефон. Роман замирает.

Х а н к а. Сейчас получишь доказательство. Поднимает трубку.

Х а н к а. Да, пожалуйста...

Передает трубку Роману.

Р о м а н. Слушаю... Здравствуйте... Спасибо, очень рад... Правда?.. Это идея жены... Хорошо, передам. До свидания.

Кладет трубку; снова раздается звонок.

Х а н к а. Так будет целый вечер. Подойди.

Роман снимает трубку.

Р о м а н. Алло.

Секунду слушает.

Р о м а н. Тебя.

Передает трубку Ханке и, хотя она знаком просит его этого не делать, выходит из комнаты. Идет в дальний конец квартиры. Там, в крохотной каморке, Роман устроил себе мастерскую. Захламленный стол, паяльник, напильники, молотки, тиски. На столе телефонный аппарат; Роман с помощью маленькой клеммы подсоединяет к нему заранее приготовленный проводок с наушником. Вставляет наушник в ухо. Теперь весь разговор ему отчетливо слышен.

Х а н к а (за кадром). Могу.

Г о л о с (за кадром). В шесть, хорошо?

Х а н к а (за кадром). Хорошо.

Г о л о с (за кадром). На Доброй?

Х а н к а (за кадром). Хорошо.

Голос Ханки звучит так, будто Роман в комнате,— официально, сухо. Лицо Романа искажает гримаса боли; на нем появляется какое-то новое выражение: что-то заставляет его — вопреки сему — дослушать разговор до конца. Роман выходит на длинную лоджию. Ветер. Роман опирается локтями о перила балкона, прячет лицо в ладони. Его бьет дрожь — возможно, ему просто холодно. Ханка заглядывает в каморку, в спальню, в кухню, стучится в ванную и туалет — тишина. Встревоженная (и быть может, чувствуя себя виноватой), срывает с вешалки пальто и выбегает из квартиры. Роман сверху видит ее фигуру в развевающемся пальто.

Р о м а н. Ханка!

Ханка замечает Романа в лоджии седьмого этажа.

X а н к а. Я тебя ищу!

Запахивает пальто, медленно идет к подъезду. Роман выходит из квартиры и спускается на лифте на первый этаж. Там уже, нажимая кнопку лифта, стоит Ханка. Не дождавшись, пока закроется дверь, прижимается к Роману.

Х а н к а. Где ты был? Я испугалась...

Р о м а н. Вышел на балкон... красивый закат.

X а н к а. Я испугалась.

Р о м а н. Чего?

X а н к а. Не знаю. Тебя нигде не было...

Ханка умело ведет машину, Роман улыбается, когда она рискованным маневром, обогнав «фиат», втискивается между ним и грузовиком. Останавливается перед бассейном.

Х а н к а. Буду через два часа.

Роман скрывается за дверью бассейна, Ханка уезжает. Роман, однако, не идет в раздевалку. Ответив кивком на приветствие гардеробщика, выходит через заднюю дверь. В боковой улочке такси. Роман открывает дверцу,

Р ом а н. Вы меня ждете?

Т а к с и с т. На Добрую.

Р о м а н. Да.

Садится, такси трогается,

Р о м а н. Добрая, угол Солеца.

Такси останавливается на углу, Роман дает водителю деньги.

Р о м а н. Я через несколько минут вернусь.

Входит в подворотню. Пересекает крохотный садик; перед ним дом, который он хотел увидеть. Возле дома — парень в яркой куртке. Через минуту подъезжает Ханка, ставит машину на ближайшую стоянку, в двух шагах от парня. Выходит и ныряет ему под локоть.

Роман в плавках стоит на верхней площадке вышки. Смотрит вниз и медленно наклоняется вперед, удерживаясь кончиками пальцев на самом краю. Летит в воду. Подплывает к лесенке и, держась за нижнюю перекладину, остается под водой, пока хватает дыхания. Вынырнув, судорожно ловит ртом воздух, наполняя уставшие легкие кислородом.

Роман в ординаторской готовит себе кофе. Дверь без стука открывается.

С а ни т а р к а. Есть будете?

Р о м а н. Смотря что.

С а н и т а р к а. Кровяной зельц.

Р о м а н. Спасибо...

Санитарка уходит. Роман идет к двери, которую она за собой не закрыла. Замечает Олю.

Р о м а н. Вы не обедаете?

О л я. Мне мама приносит.

Р о м а н. Заходите. Я о вас думал.

Снимает со стула какие-то бумаги, предлагает Оле сесть. Сам с чашкой кофе в руке садится на кушетку, прислоняется к стене. Оля с завистью смотрит на чашку.

Р о м а н. Вам нельзя кофе...

О л я. Нет, нет...

Р о м а н. После нашего разговора я купил пластинку.

О л я. Малера?

Р о м а н. Да. По-немецки... великолепно.

Оля заметно оживляется.

О л я. Помните?

Р о м а н. Смутно...

Пытается воспроизвести то, что запомнил. Получается это у него прескверно. Оля смеется. Подхватывает мелодию и с легкостью, не вставая, чистым, вибрирующим, благородным голосом поет несколько тактов. Голос не поставлен, но чувствуется, как он красив. Роман с удивлением присматривается к Оле. Никакой это не концерт: просто Оля спела кусочек из песни, о которой шла речь. Заметив, как смотрит на нее Роман, смущенно умолкает.

Р о м а н. Прекрасно. Жаль, чтобы такой голос...

О л я. Мама говорит то же самое...

Р о м а н. Она права.

О л я. О чем вы мечтали в моем возрасте?

Р о м а н. Я хотел быть хирургом.

О л я. А о доме, о семье не мечтали?

Роман задумывается: ему неприятно об этом вспоминать.

Р о м а н. Не помню.

О л я. Может, вам это не казалось важным. У меня есть парень, он работает в магазине. Я бы хотела выйти за него замуж, родить детей — двоих или троих. Жить как можно дальше от центра, на Брудне или на Урсынове. И все, ничего больше.

Роман улыбается.

Р о м а н. И не хотите, чтобы вами восхищались, любили...

О л я. Он меня любит такой, какая я есть.

Роман подходит к своей машине, стоящей перед больницей. Ночью были заморозки: окна покрыты инеем. Роман очищает стекла. Садится в машину; в ящичке под панелью, куда он прячет щетку, лежит, вероятно, кем-то забытая тетрадь. Роман напрягается. На обложке надпись разноцветными фломастерами: «Мариуш Завидский. Физика. VI семестр». Роман листает тетрадь, сплошь исписанную таинственными, непонятными формулами. Трогается. Останавливает машину около мусоросборников. Выходит и бросает тетрадку в бак. Едет дальше, но метров через четыреста тормозит, подает назад, вылезает из машины, подходит к баку. Тетради не видно. Роман осматривается, подбирает палку, роется в мусоре, находит тетрадь. С брезгливостью вытаскивает ее; достав из машины тряпку, пытается привести в приличное состояние. Уезжает.

Роман бесшумно открывает дверь в квартиру. Вешает пальто. Его кровать постелена. Ханка спит, раскрывшись, и Роман осторожно натягивает на нее одеяло. На полу у кровати Ханкина сумка. Роман берет ее и на цыпочках выходит из комнаты. В ванной достает из сумки и просматривает записные книжки, десятки квитанций, фотографии, косметику. На обложке истрепанной сберкнижки обнаруживает номер телефона. Запоминая, повторяет в уме цифры; больше ничего, заслуживающего внимания, не находит. Запихивает все обратно в сумку и возвращается в спальню. Ханка спит, как спала. Роман ставит сумку на место.

Сослуживица Ханки (за кадром). У тебя когда-то был телефон станции техобслуживания. Опять вытекает масло...

Ханка открывает сумочку, ищет записную книжку — книжка лежит не там, где обычно. Диктует сослуживице телефон, задумчиво и встревожено глядя на сумку. Набирает номер.

Х а н к а. Это я.

Г о л о с (за кадром). Привет.

Ханка оглядывается и понижает голос.

X а н к а. У меня к тебе просьба... без особой надобности не звони мне домой.

Г о л о с (за кадром). Что-нибудь случилось?

Х а н к а. Нет, ничего. Лучше звонить на работу.

Г о л о с (за кадром). От десяти до восемнадцати.

X а н к а. От десяти до восемнадцати. По вторникам и четвергам до двадцати.

Г о л о с (за кадром). Если так нужно...

Х а н к а. Спасибо.

Г о л о с (за кадром). Пока.

Вечером, уже в постели, Роман тихо смеется над книжкой. Это — «Мир по Гаргу». Негромко звучит музыка: Ханка в наушниках слушает плейер. Роман трогает ее за плечо; Ханка в своих наушниках отзывается неестественно громко.

Х а н к а. Что?

Роман протягивает ей книжку, показывает место, которое его рассмешило. Ханка читает и начинает смеяться, как Роман минуту назад: над тем же фрагментом, так же тихо.

Роман подвозит Ханку к ее агентству, Ханка выходит, Роман с восхищением смотрит, как прямо и красиво она движется; Ханка, видимо, что-то припомнив, возвращается.

Х а н к а. Забыла.

Смотрит на часы.

Р о м а н. Что?

Х а н к а. Мама звонила... просила прислать зонтик и шаль. Сегодня наш самолет летит в Лондон. Черт!

Р о м а н. Там шали не продаются?

Х а н к а. Мама любит свою.

Роман смотрит на часы.

Р о м а н. Когда этот самолет?

X а н к а. В двенадцать.

Р о м а н. У меня операция в час... могу съездить.

Х а н к а. Милый...

Дает Роману ключ.

Х а н к а. Зонт на вешалке, шаль в комоде — шерстяная, в черно-синюю клетку. В комоде, который в спальне.

Роман берет ключ.

Р о м а н. Найду.

Роман стоит перед будочкой «Металлоремонт» в Центральном универмаге. Смотрит, как мастер прикладывает уже знакомый нам ключ к болванке и на станочке вытачивает его точную копию.

Роман останавливает машину перед домом на Доброй, открывает ящичек под панелью, пусто — тетради нет. Выходит из машины и идет к дому.

Роман проверяет оба ключа — и тот, и другой — подходят. В квартире — безжизненно прибранной и пустой, где мебель закрыта чехлами, чтоб не пылилась,— Роман осматриваете полный тягостных мыслей и предчувствий. На минуту задерживается перед широкой тахтой, внезапно рывком откидывает покрывало. Простыня чистая, не смятая. Роман старательно застилает тахту. Идет в ванную и открывает автоматическую стиральную машину. Там лежит скомканное постельное белье. Роман смотрит на него, расправляет простыню с желтым пятном посередине и кладет обратно в машину. В комнате замечает стопку газет. Приподнимает их видит то, что ожидал увидеть. Под газетами лежит уже высохшая, однако слегка потрепанна после недолгого, но основательного пребывания в мусорном баке тетрадь. Роман набирает номер — тот самый, который выучил наизусть. После нескольких гудков раздается женский голос

Ж е н щ и н а (за кадром). Алло.

Р о м а н. Можно попросить пана Мариуша?

Ж е н щ и н а (за кадром). Мариуш! К телефону!

Роман прикрывает трубку рукой. Слышит приятный мужской голос.

М а р и у ш (за кадром). Я слушаю.

Роман не отвечает.

М а р и у ш (за кадром). Слушаю. Алло!

Не дождавшись ответа, кладет трубку. Роман делает то же самое. Подходит к комоду и слыил телефонный звонок. Секунду колеблется, но все-таки поднимает трубку.

Х а н к а (за кадром). Ты здесь?

Р о м а н. Да.

X а н к а (за кадром). Было все время занято. Болтал с кем-нибудь?

Р о м а н. Нет, я только что вошел. Ты, наверно, не туда попала.

Х а н к а (за кадром). Нашел?

Р о м а н. Еще нет. Подожди.

Выдвигает ящик, достает шаль - такую, как Ханка описывала, подходит с ней к телефону.

Р о м а н. Шаль уже есть. А зонтик я видел у входной двери.

Х а н к а (за кадром). Приезжай скорей.

Р о м а н. Сейчас.

Х а н к а (за кадром). Ромек... не ройся там. Мама любит, чтобы все лежало на месте.

Р о м а н. Знаю. Я поехал.

В агентстве международных авиалиний довольно много клиентов, но толчеи нет. Ханка сразу подходит к Роману, забирает шаль и зонтик.

Х а н к а. Они еще не выехали. Я сегодня кончаю в шесть.

Роман достает ключи от автомобиля.

Р о м а н. Я оставлю тебе машину.

X а н к а. А ты успеешь?

Р о м а н. Двадцать раз. Техпаспорт в машине, в бардачке.

Смотрит, как она отреагирует.

Ханка улыбается.

Х а н к а. Хорошо.

Роман уходит, Ханка подбегает к молодому парню в форме служащего агентства.

Х а н к а. Захвати это, капитан знает. Мама в Лондоне заберет.

П а р е н ь. А еще что-нибудь я могу для тебя сделать?

Ханка отвечает без тени улыбки.

Х а н к а. Больше ничего, спасибо.

Не видит Романа, который наблюдает за ней через окно.

Ханки искаженное страстью лицо, она отворачивает голову, по щеке катится слеза. Наслаждения? отвращения? униженности? Мариуш с нежностью смотрит на эту слезу, пытается ласково, покровительственно погладить Ханку по лицу, но она отводит его руку. Мариуш гладит Ханкины волосы, целует руку, которая его оттолкнула.

Роман входит в предоперационную. Ординатор с сигаретой в зубах моет руки. Туда-сюда снуют врачи и сестры.

О р д и н а т о р. Наконец-то.

Р о м а н. Пан ординатор...

О р д и н а т о р. Переодевайтесь. Начинаем.

Р о м а н. Я хотел попросить... я сегодня не могу оперировать.

О р д и н а т о р. Что-нибудь случилось?

Р о м а н. Неважно себя чувствую. Если вы можете...

О р д и н а т о р. Две операции.

Р о м а н. Мне очень неприятно...

Ординатор внимательно к нему присматривается.

О р д и н а т о р. Вы говорили с девочкой?

Р о м а н. Говорил... На самом деле она хочет, чтобы все осталось, как есть.

О р д и н а т о р. Хорошо. Идите.

Мариуш, еще не одетый, сидит в квартире на Доброй. С удивлением разглядывает свою тетрадь.

М а р и у ш. Уронила в лужу?

Х а н к а. Нет. Я не роняла. Ты уверен, что оставил ее в машине?

М а р и у ш. Вроде, да. Лекции по физике за целый семестр... Где ты ее нашла?

Ха н к а. В ящичке под панелью.

Мариуш обнимает Ханку.

М а р и у ш. Прости...

X а н к а. За что?

М а р и у ш. За то, что я ее оставил.

Роман на такси подъезжает к дому на углу Доброй и Солеца.

Р о м а н. Сколько на ваших?

Т а к с и с т. Половина восьмого.

Роман выходит, проходит через знакомую нам подворотню. На стоянке, как он и подозревал и чего боялся, их машина. Вот она. Мигает огонек охранной сигнализации. Роман притрагивается к капоту. Капот теплый.

Роман поднимается на второй этаж. Подходит к двери, прислушивается. Можно подумать, что он колеблется: войти, ворваться в квартиру (ведь у него есть ключ) или остаться снаружи со своей бедой, скрываемой ото всех, его одного гнетущей. В конце концов, с трудом сделав несколько шагов, садится на ступеньку. Уперев локти в высоко поднятые колени, обхватывает голову руками. Мы так и не узнаем, пытается ли он себе представить, чем сейчас занимается его жена, или, уже не сомневаясь, просто страдает. Так или иначе, сидит неподвижно — пока не услышал щелчок замка. Тогда Роман встает и поднимается на один пролет.

Видит сверху, как Ханка выглядывает из дверей, отступает, и из квартиры выходит парень в яркой куртке. Он сбегает вниз по ступенькам, беспечно посвистывая в такт шагам. Роман, подождав минуту, с внезапной решимостью подходит к дверям квартиры. Достает ключ и уже собирается вставить его в замок, как слышит Ханкины шаги. Отскакивает в сторону — совершенно непроизвольно, как поступил бы любой человек, застигнутый за неблаговидным занятием. У стены возле двери вертикально проложены какие-то трубы, и Роман протискивается за них. Выходит Ханка, закрывает за собой дверь; Роман стоит в двух шагах от нее. Ханка в расстегнутом пальто, сумка болтается в низко опущенной руке; вид у нее очень усталый. Автоматически запирает дверь и идет по коридору, не догадываясь, что Роман рядом. Двигается и выглядит Ханка совершенно иначе, чем утром, когда Роман смотрел, как она вбегает в агентство. Спускается по лестнице, тяжело волоча ноги. Роман вытирает вспотевший, точно во время операции, лоб. Через окно на лестничной площадке видит, как жена небрежным усталым движением бросает сумку в машину. Она, вероятно, забыла выключить сигнализацию — автомобиль мигает фарами и гудит. Гуденье прекращается только через минуту. Ханка уезжает. Роман с посеревшим лицом вылезает из-за труб.

Роман, втянув голову в поднятый воротник пальто, стоит у проходной больницы. Видно удаляющееся такси. Роман озирается; ему не хочется, чтобы кто-нибудь из коллег его увидел. Смотрит во двор, откуда они могут появиться, отступает в тень. С противоположной стороны подъезжает Ханка. Останавливается перед Романом, открывает окно. Улыбающаяся, веселая, беспечная. Опять не такая, как на лестничной площадке в доме на Доброй.

Х а н к а. Опоздала? Давно ждешь?

Роман смотрит на нее, недоумевая, как можно было так быстро и так резко измениться.

Х а н к а. Пустить тебя за руль?

Хочет освободить место водителя.

Р о м а н. Нет.

Обходит машину и садится с ней рядом. Ему не удается стереть с лица слезы недавних переживаний. Беззаботная улыбка Ханки постепенно гаснет.

Х а н к а. Что-то случилось?

Роман отрицательно качает головой.

Ханка поворачивается к нему и ласково касается ладонью его щеки.

Х а н к а. Тяжелый был день?

Роман каменеет от этого прикосновения. Он не может отделаться от мысли, что минуту назад таким же движением...

Х а н к а. Операция? Скажи...

Р о м а н. Да.

Х а н к а. Кто-то умер?

Р о м а н. Да.

Мысли Романа сосредоточены на ее руке. Ханка нежно, сочувственно гладит его по щеке.

Р о м а н. Убери руку.

Рука замирает, но не отдергивается.

Х а н к а. Кто у тебя умер?

Роман взрывается.

Р о м а н. Не трогай меня!

Со стороны больницы приближается группа врачей с ординатором.

Р о м а н. Поехали.

Ханка смотрит на мужа, не понимая, что с ним происходит. Роману хочется уже только одного: чтобы они побыстрей отсюда уехали.

Р о м а н. Прости. Ну поехали же.

Машина трогается.

Ночь. Ханка просыпается; не открывая глаз, ощупывает пустую подушку рядом. Садится на кровати.

Х а н к а. Ромек?

Встает, набрасывает халат. Замечает просачивающийся из-под двери ванной свет. Дергает за ручку. Роман сидит на ванне.

Х а н к а. Роман...

Р о м а н. Не могу заснуть.

На стиральной машине лежит начатая пачка сигарет и маленькая дамская зажигалка.

Роман перехватывает Ханкин взгляд.

Р о м а н. Не мог найти свою...

X а н к а. Не важно...

Роман. Скажи... Ты хорошо помнишь физику?

X а н к а. А что?

Р о м а н. На тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила... забыл, как дальше.

Х а н к а. Выталкивающая сила, равная весу вытесненной телом воды... Кажется, так. Ложись спать.

Р о м а н. Кажется, так.

Ханка возвращается в комнату. Роман запирает дверь на задвижку. Достает из-за ванны Ханкину сумку. Кладет туда сигареты и зажигалку. Гасит сигарету под струйкой воды над раковиной. Ханка громко, чтобы он услышал, зовет.

Х а н к а. Роман.

Роман отвечает тоже громко.

Р о м а н. Да?

Х а н к а. Все в порядке?

Р о м а н. Все в порядке.

Уже днем Ханка в большой комнате прислушивается к звукам, доносящимся из каморки, где Роман устроил себе мастерскую. Слышны удары молотка по мягкому металлу. Ханка подходит телевизору: на экране мультфильм для детей. Медленно увеличивает громкость и поднимает трубку. Роман заклепками соединяет две полосы жести. В какой-то момент, видно, заподозрив что-то, отрывается от своего занятия, достает из ящика проводок с наушником и присоединяет его к стоящему перед ним телефону. Вставляет наушник в ухо. Слышит гудок. Через минуту раздается мужской голос. Голос, который Роману знаком.

М а р и у ш (за кадром). Слушаю.

Х а н к а (за кадром). Это я.

М а р и у ш (за кадром). Ханя... здравствуй.

Х а н к а (за кадром). Нам нужно увидеться.

М а р и у ш (за кадром). Я уже целую неделю тебя об этом прошу.

На лице у Романа появляется такое же выражение, как в тот день, когда мы видели его сидящим у дверей квартиры на Доброй,— мрачное и, пожалуй, еще более ожесточенное.

Х а н к а (за кадром). А сейчас это мне понадобилось.

М а р и у ш (за кадром). Мне без тебя плохо.

Х а н к а (за кадром). Ладно. В четверг ты можешь?

М а р и у ш (за кадром). Я всегда могу. В любой день.

Х а н к а (за кадром). В четверг. В шесть.

М а р и у ш (за кадром). Ханя... что-нибудь...

Х а н к а (за кадром). В шесть.

Слышно, как Ханка кладет трубку. Роман торопливо отсоединяет наушник и начинает колотить молотком по заклепкам.

Ха н к а. Что ты делаешь?

Р о м а н. Аккумулятор не за что переносить... зима на носу.

Х а н к а. У меня еще есть баночка черники... с Мазур. Приготовить что-нибудь вкусненькое? Вареники?.. Ты проголодался?

Р о м а н. Нет, но могу поесть.

Ханка ждет Мариуша в квартире на Доброй. Сидит на кухне за большим старым столом. Рассматривает фотографии, которые достает из шкатулки. Ханка с матерью в Закопане, Ханка с плюшевым медвежонком — тоже закопанская фотография, старые фото для удостоверений, смеющаяся во весь рот маленькая Ханка на пляже, родители с обеих сторон держат ее за руки... Звонок в дверь. Входит Мариуш. Улыбается, расстегивает куртку.

Х а н к а. Не раздевайся. У меня мало времени.

Мариуш идет за ней в комнату. Пытается ее обнять, и Ханка ему это позволяет, но равнодушно, не выказывая ни малейшей радости.

М а р и у ш. Я очень скучал.

Ханка выскальзывает из его объятий, садится, Мариуш кладет ладонь ей на колено медленно, глядя в глаза, передвигает руку выше. Ханка останавливает его.

Х а н к а. Нет.

Мариуш убирает руку.

М а р и у ш. Нет так нет.

Х а н к а. Вообще нет. Мы видимся в последний раз.

М а р и у ш. Ханя...

X а н к а. Я только это хотела тебе сказать. А теперь иди.

Камера медленно перемещается к ничем не примечательному на первый взгляд уголку квартиры. Между стеной и шкафом, за открытой дверью в комнату, небольшое пространство сантиметров сорок шириной. В этой щели, склонив голову набок — из-за тесноты иначе нельзя — стоит Роман.

М а р и у ш. Я не заставляю тебя ложиться в постель. Не гони меня.

X а н к а. Я не гоню. Но ты уходи.

М а р и у ш. Я тебя люблю. Мы никогда об этом не говорили...

Х а н к а. И не будем.

М а р и у ш. Он узнал?

X а н к а. Не узнал и не узнает. Застегни куртку и уходи.

Ханка встает.

М а р и у ш. Что я сделал? Нельзя же так вдруг, ни с того, ни с сего...

X а н к а. Ты ничего не сделал. Не надо думать только о себе...

Мариуш смотрит на нее с горькой обидой. Ханка тянет вверх молнию на его куртке.

X а н к а. Ты прекрасно выглядишь.

Мариуш растерялся от неожиданности; можно сказать, что лицо у него, как у побитой собаки.

М а р и у ш. Ханя...

Х а н к а. Ничего, переживешь. Займись физикой... или своими однокурсницами.

Легонько выталкивает его в переднюю. Мариуш хочет еще что-то сказать или сделать, но Ханка не дает ему этой возможности. Запирает за ним дверь. Прислоняется к косяку, вероятно, взволнованная или тронутая признанием парня: таких чувств она от него не ожидала. Неподвижно стоит с минуту; убедившись, что Мариуш ушел, гасит в комнате свет и, выходя, закрывает дверь. И тут замечает что-то, чему в первый момент отказывается верить. Делает шаг вперед, останавливается. Стоит, держась за дверную ручку, с ощущением человека, который взглянул в зеркало и увидел чужое лицо. Все еще не веря своим глазам, всем телом поворачивается к щели между шкафом и стеной. Темно. Ханка зажигает верхний свет. Еще шаг. Прямо перед ней лицо Романа. Они долго смотрят друг другу в глаза. Роман застыл в своей неудобной и унизительной позе.

Х а н к а. Уходи. (Повторяет громче.) Уходи!

Роман не двигается с места.

Х а н к а. Зачем ты это сделал? Хотел посмотреть, как мы с ним кувыркаемся на кровати? Надо было прийти неделю назад — все бы увидел.

Роман говорит очень тихо, едва шевеля губами.

Р о м а н. Я был.

Х а н к а. Был?

Р о м а н. На лестнице... Я знаю.

В тишине оглушительно звенит звонок у входной двери. Ханка не шевелится, Роман - естественно — тоже.

Р о м а н. Открой.

Ханка идет к двери, открывает ее. На пороге Мариуш; у него серьезное лицо человека, принявшего жизненно важное решение.

М а р и у ш. Если бы ты согласилась выйти за меня замуж... развестись и выйти за меня...

Ханка, ни слова не говоря, закрывает дверь, как будто за ней никого нет. Роман выбирается из-за шкафа. На темном свитере белые следы штукатурки. Ханка возвращается в комнату и внезапно прижимается к грязному свитеру.

Х а н к а. Обними меня. Если можешь...

Роман бессильно оседает на пол. Ханка опускается возле него на колени. В этом движении нет ничего символического — просто ей хочется быть с ним рядом.

Х а н к а. Для меня сейчас нет ничего важнее... Обними меня... прошу.

С напряжением вглядывается в лицо Романа. Роман медленно поднимает руки, кладет ей на плечи.

Р о м а н. У меня нет сил...

Ханка прижимается к нему. Плачет безудержно, тоненько, как ребенок. Роман гладит ее, успокаивает. Плач стихает. Ханка говорит, уткнувшись лицом в его свитер,— так неразборчиво, что вначале он ничего не понимает.

X а н к а. Ты прав... мы должны...

Р о м а н. Да...

Х а н к а. Нам нужен... мы должны взять ребенка. Столько есть детей, которых никто не любит... ты был прав...

Р о м а н. Я уже не могу...

X а н к а. Ты же не бросишь меня из-за того... из-за того, что я переспала...

Р о м а н. Нет.

X а н к а. Я этим займусь... если можешь простить... ты ведь меня обнял...

Р о м а н. Да.

X а н к а. Я не представляла... я тебя знаю, но не думала, что тебя это может так задеть.

Р о м а н. Я тоже не думал... Я не имею права ревновать.

Х а н к а. Имеешь. А я... ты был прав... Я теперь всегда все буду тебе говорить... Чтобы тебе не пришлось...

Р о м а н. Я подделал ключ.

Х а н к а. Больше тебе не понадобится... Увидишь.

Р о м а н. Мы должны друг от друга отдохнуть. Хотя бы несколько дней.

Х а н к а. Да. Поезжай куда-нибудь... Я займусь ребенком, пойду к адвокату...

Р о м а н. Лучше ты. Не хочу, чтобы этот физик...

Х а н к а. Хорошо. Я уеду.

Ханка улыбается. Это едва заметная, «пробная» улыбка. Она не знает, как отреагирует Роман. Роман тоже улыбается — едва заметно, уголками глаз.

X а н к а. Ты прав. Я уеду.

В мастерской по ремонту лыж Роман забирает из починки лыжи. Проводит пальцем по краям, одобрительно кивает владельцу мастерской: все в порядке. Стены мастерской оклеены картинками с изображением ботинок, креплений и прочего лыжного снаряжения. Инструменты — все из одного набора, с красными рукоятками — разложены в образцовом порядке. Ботинки легко влезают в наново приделанные крепления.

В л а д е л е ц мастерской. Не малы?

Р о м а н. Это жены.

В л а д е л е ц. Тогда другое дело. Легкие лыжи, женские.

Ханка выписывает билеты; внезапно слышит у себя над головой голос.

М а р и у ш. Я хотел узнать... сколько стоит билет до Мельбурна?

Ханка поднимает голову. Говорит негромко.

Х а н к а. Уходи.

М а р и у ш. Я только хотел спросить, сколько стоит билет до Мельбурна.

Ханке совершенно не хочется кричать, затевать скандал. Она смотрит по сторонам. Видит паренька, которому несколько дней назад отдавала зонтик и шаль.

Х а н к а. Януш!

Громко, официальным тоном, обращается к Мариушу.

Х а н к а. Коллега вами займется, он обслуживает это направление. Извините.

Вечером — агентство уже закрыто — Роман стучит в стекло. Ханка встает, собирается; Януш — уже знакомый нам паренек — запирает за ней дверь; долго возится со сложным замком. Ханка видит в машине лыжи. Так же, как Роман, проводит пальцем по металлической окантовке.

Х а н к а. Отлично.

Р о м а н. Я купил тебе в спальный. На четверг. У тебя все в порядке?

Х а н к а. Да. Я договорилась на завтра с адвокатом.

Ханка выходит из двери с табличкой «Адвокатская коллегия». На секунду останавливается перед магазином дамского платья. Видит в стекле витрины, прямо рядом с собой, фигуру в яркой куртке.

М а р и у ш. Здравствуй.

Х а н к а. Привет. Ты еще не в Мельбурне?

М а р и у ш. Я тогда... говорил серьезно. Ты подумала, я просто так.

X а н к а. Не подумала.

М а р и у ш. Я тебя люблю.

Х а н к а. Послушай... Мне нужно было с кем-то спать. Ты оказался очень ничего, хотя и не настолько хорош, как воображаешь. Бывают лучше. А теперь ты мне больше не нужен. Понятно?

М а р и у ш. Я тебе не верю.

X а н к а. И зря. Я нашла себе другого.

М а р и у ш. Не говори так. Это не твои слова. Это не ты...

Х а н к а. Это я, я. А ты... тебе еще надо подучиться.

Роман застегивает молнию на спортивной сумке. Лыжи и палки уже в чехле.

Х а н к а. ...Это довольно долгая история. С мальчиком сложнее, с девочками быстрей. Адвокат гарантирует полное сохранение тайны. Советует только обменять квартиру... чтобы... девочка случайно не узнала от соседей... Мы ведь можем поменяться, правда?

Р о м а н. Можем. И сколько времени это займет?

X а н к а. С девочкой? Месяца два... девочек много, все хотят мальчиков. Единственное, что от тебя требуется... справка о бесплодии. Вот и все.

Р о м а н. Возьму у Миколая.

Роман отставляет сумку, Ханка хватает его за руку.

Х а н к а. Роман... ты правда хочешь?

Р о м а н. Да.

Х а н к а. Звонить тебе из Закопане? Я могу каждый день...

Р о м а н. Нет.

X а н к а. Ты мне веришь?

Р о м а н. Да.

Роман подает Ханке в окно спального вагона чехол с лыжами.

Х а н к а. Всего десять дней...

Р о м а н. Тебе это пойдет на пользу.

Х а н к а. Ромек...

Ее голова рядом с ним — Ханка высунулась из окна.

X а н к а. Я часто это повторяю... Я тебя люблю. Это правда. Самая взаправдашняя правда.

Роман переливает молоко из бутылки в кастрюлю. Видит через окно играющую во двое маленькую Аню (из седьмого фильма). Аня усадила своих кукол на скамейку и что-то им внушает. Роман даже приоткрывает окно, чтобы послушать, какую она держит речь, но с высоты седьмого этажа ничего не слышно. Все это время он стоит с кастрюлей в руке. Телефонный звонок. Роман берет трубку.

Р о м а н. Слушаю.

Молчание. Роман слышит — а может быть, ему это только кажется,— как на другом конце провода кладут трубку. Подходит к окну и резко его захлопывает.

Роман подъезжает к магазину, ставит машину. Как всегда в эту пору дня, движение здесь небольшое. Роман достает какую-то авоську, запирает дверцу. Внезапно застывает, держась за ручку. Из магазина, навьюченный покупками, выходит Мариуш в своей яркой куртке. Роман не может оторвать от него глаз. Мариуш подходит к маленькому «фиату». На крыше машины укреплены лыжи.

Роман уже переоделся в белую куртку и штаны. Идет с ординатором по коридору.

Р о м а н. Пан ординатор...

О р д и н а т о р. Да?

Р о м а н. Я бы хотел... если это возможно... чтобы вы назначали мне меньше операций.

О р д и н а т о р. Меньше? Сегодня у вас три...

Р о м а н. Вообще...

О р д и н а т о р. Сломались из-за этой девочки? Оля... какая же у нее была фамилия?

Р о м а н. Оля Ярек. Сломался...

О р д и н а т о р. Никто не мог предположить...

Р о м а н. Знаю. И все-таки попрошу вас... поменьше.

О р д и н а т о р. Надеюсь, вы не перекинетесь на аппендиксы?

Роман останавливается: шутка произвела на него впечатление.

Р о м а н. Знаете... может быть, это выход.

Роман, выключив звук, тупо смотрит какую-то публицистическую телевизионную передачу. Подходит к телефону — далеко не впервые за этот вечер — автоматически набирает номер. Занято. Тоже, вероятно, не в первый раз: Роман сразу же вешает трубку. Выставляет за дверь молочную бутылку, возвращается, снова звонит. На этот раз — с удивлением — слышит редкие гудки; кто-то поднимает трубку. Голос женский.

Г о л о с (за кадрам). Алло?

Р о м а н. Добрый де... добрый вечер... никак не мог до вас дозвониться. Попросите, пожалуйста, Мариуша.

Г о л о с (за кадрам). Его нет. А кто говорит?

Р о м а н. Его однокурсник... С физфака.

Г о л о с (за кадрам). Сын уехал кататься на лыжах. В Закопане. Что-нибудь пе...

Ханка стоит в конце длинной очереди к фуникулеру. Очередь вырастает из маленького помещения станции; погода прекрасная, снег, солнце; лыжники загорают на воткнутых в утробы лыжах. К Ханке сзади приближается Мариуш с лыжами. С минуту за ней наблюдает — Ханка подставила лицо солнцу. Мариуш достает из кармана два билета на фуникулер и заслоняет солнце рукой.

М а р и у ш. На девять сорок пять.

Ханка смотрит на билеты и только потом поворачивает голову.

Х а н к а. Что ты... здесь делаешь?

М а р и у ш. Мне сказали у тебя в агентстве... Я приехал. Я не верю... не поверил тому, что ты говорила...

Ханка смотрит на него секунду, потом на ее лице появляется выражение, знакомое нам по одной из первых сцен. Ханка напряженно глядит в невидимое ей пространство.

М а р и у ш. Ханя.

Х а н к а. Подержи... я забыла...

Отдает Мариушу свои лыжи и прямо в лыжных ботинках бежит, скользя по обледенелым ступенькам, к такси.

Ханка в лыжном костюме и лыжных ботинках крутит диск в кабине междугородного телефон автомата.

Х а н к а. Это больница?

Женский голос (за кадром). Больница.

X а н к а. Я звоню из Закопане... Ханна Ныч. Муж на работе?

Г о л о с (за кадром). Пан доктор звонил, что сегодня его не будет... Вы меня слышите?

Х а н к а. Слышу... У меня к вам огромная просьба. Если муж еще раз позвонит, скажите ему, что я еду в Варшаву... На первом же автобусе или поезде... Алло?

Г о л о с (за кадром). Хорошо, передам. Я вас слышу.

Роман в пальто сидит за столом. Заканчивает писать не очень длинное письмо. Складывает его и прячет в конверт. Небрежно бросает конверт на стол. Выходит из квартиры.

На автобусной станции Ханка отчаянно проталкивается к дверям автобуса на Варшаву. Спотыкаясь, поднимается по ступенькам.

Х а н к а. Возьмете меня? Мне необходимо...

Она настроена так решительно, что водитель без единого слова указывает ей место рядом собой.

Роман перед домом садится в машину. Едет на юг. Сворачивает на полосу под указателем «Краков». Начинается дождь, Роман включает дворники. Нажимает клавишу на приемнике, находит музыку, увеличивает громкость. Машина едет быстро, радио орет, шоссе в отдалении плавно сворачивает направо. Машина подъезжает к этому месту, но вместо того, чтобы слегка повернуть, мчится по прямой вперед, слетает с шоссе и врезается в окружающую какой-то завод ограду. Тишина. С противоположной стороны приближается молодой человек на велосипеде с доверху загруженным одноколесным прицепом. Увидев машину Романа, притормаживает. У велосипедиста мокрые от дождя волосы. Ограда не такая мощная, как казалось. Машина протаранила ее и оказалась почти целиком на другой стороне. Через разбитое окно внутрь попадает мелкий дождик. Роман висит на ремнях над исковерканным рулем. По окровавленному лицу стекают капли дождя. Пальцы безвольно свисающей руки распрямляются. Роман приоткрывает глаза и откидывается назад, на сиденье. Ощупью, не глядя, выключает приемник. Видит натекшую через растрескавшееся стекло лужицу. Тянется к воде губами.

Темнеет, дождь продолжает идти. Автобус проезжает мимо стоящей на обочине милицейской машины. Неподалеку от нее молодой человек; он придерживает велосипед с коляской. У Xанки полузакрыты глаза, но даже если б она смотрела в окно, вряд ли бы увидела в сгущающихся сумерках за пеленой дождя, как несколько человек грузят на огромную машину техпомощи изуродованный автомобиль. И молодого человека, садящегося на велосипед и исчезающего в темноте, тоже бы не заметила.

Ханка (все еще в лыжных ботинках и куртке) входит в квартиру. Зажигает свет. Тихо, пусто. Замечает на столе конверт. Берет его, чтобы, наконец, убедиться в случившемся.

Роман с забинтованной головой, в гипсовом корсете, лежит в палате рядом с небольшой, скудно оборудованной операционной в больнице маленького городка. Подходит молоденькая медсестра, наклоняется к нему.

М е д с е с т р а. Вы меня слышите?

Роман глазами показывает, что слышит.

М е д с е с т р а. В гостинице в Закопане вашей жены нет. Она сегодня утром уехала в Варшаву.

На лице Романа можно заметить тень улыбки.

Р о м а н. В Варшаву... Вам не трудно? 37 20 65.

Телефонный звонок. Ханка, все еще в лыжном костюме, понимая, что телефон сообщит то, в чем она уже не сомневается, стискивает руки, чтобы не схватить трубку.

Медсестра переносит телефон поближе к Роману. Гудки в трубке не умолкают.

М е д с е с т р а. Никого нет?

Роман не обращает на нее внимания. Наконец слышит, что у него в квартире подняли трубку, слышит тихий хриплый голос Ханки.

Х а н к а (за кадром). Слушаю.

Р о м а н. Ханя...

Перевод с польского Ксении Старосельской

"Декалог". Фильм десятый / Kieslowski, "Decalogue Ten", screen script

Фильм в журнале // Искусство кино, №12, 1993

Сканирование и spellcheck - Е. Кузьмина

Авторы сценария Кшиштоф Кесьлёвский, Кшиштоф Песевич.

Режиссер Кшиштоф Кесьлёвский.

Оператор Яцек Блавут.

Художник Халина Добровольска.

Композитор Збигнев Прейснер.

В ролях: Ежи Штур /Jerzy Stuhr (Ежи), Збигнев Замаховский /Zbigniew Zamachowski (Артур).

Польское ТВ, Sender Freies Berlin. 1988-1989.

Весна. Ранняя — кое-где еще лежит снег, но уже пригревает солнце и по просохшим дорожкам вокруг дома гуляют матери с детскими колясками. На застекленной двери подъезда объявление в траурной рамке, сообщающее о смерти кого-то из жильцов. Маленькая однокомнатная квартирка. Одну стену целиком занимают железные шкафы, запертые на внушительные замки. Никаких ковров, салфеток, домашних растений. Только эти шкафы, большой стол да у окна кровать с табуретом, заменяющим ночной столик. И еще аквариум, в котором брюхом вверх плавают большие красные рыбки.

Кладбище: ровное и пустынное. Мы становимся свидетелями торжественных похорон. Нас не интересуют ни стандартные подробности обряда, ни некоторый автоматизм происходящего. Маленького роста толстяк в сером костюме держит в руке листок с заранее приготовленной речью, но, видимо, хорошо знает, чтó хочет сказать, поскольку даже не заглядывает в свою шпаргалку. Мы будем называть его «Председатель» — как вскоре выяснится, не без оснований.

П р е д с е д а т е л ь. ...родных, работу по профессии, а, возможно, и чувства принес в жертву своей благородной страсти. Кто сейчас скажет, какого ему это стоило труда, каких лишений? Когда Корень — так мы его звали в память об оккупационном прошлом — узнавал, что может пополнить коллекцию недостающим экземпляром, его ничто не могло удержать. Ни тяготы поездки, ни расходы, ни время, которое предстояло потратить. Корень все бросал и летел осуществлять свою мечту, удовлетворять свое — в нашем кругу я не побоюсь этого слова — вожделение.

Возле самого гроба двое мужчин. Один одет с присущей солидному инженеру элегантностью: видно, что, хотя он уже немалого добился сам, еще многое у него впереди. Второй — на несколько лет моложе первого — полная его противоположность: на нем зеленая военная куртка и высокие башмаки на шнурках; длинные светлые волосы падают на небрежно повязанный шарф; взгляд живой, умный, быть может, слегка отсутствующий. Это сыновья покойно — больше родственников на кладбище нет. Братья выделяются среди остальных участников похорон: во-первых, стоят ближе всех к гробу, во-вторых, намного моложе других.

Несмотря на серьезное выражение лиц, непохожи на скорбящих, потрясенных неожиданной потерей сыновей. Председатель в завершение своей речи обращается к ним.

П р е д с е д а т е л ь. Позвольте, прощаясь с нашим выдающимся коллегой, обладателем одиннадцати международных золотых медалей и участником многочисленных выставок, выразить родным искреннее сочувствие и предложить помощь, если понадобится. От имени руководства Польского союза филателистов, от имени друзей и конкурентов и от своего имени склоняю голову над этим гробом. Прощай, Корень.

Могильщики, с нетерпением дожидавшиеся конца речи, принимаются за работу. Перед Ежи и Артуром выстраивается очередь желающих выразить соболезнование.

Артур и Ежи не могут найти нужный дом среди одинаковых бетонных коробок микрорайона.

Е ж и. Я тут был... несколько лет назад... восьмой этаж, это я знаю точно.

Стоят в растерянности. Артур замечает траурное объявление на дверях подъезда. Идут к дому.

Ключей — пять, замочных скважин — четыре и еще висячий замок. Братья подбирают ключи. Легче всего пошло дело с висячим замком — тут сомнений нет. Когда они его открывают, с грохотом падает железный засов. С другими ключами разобраться сложнее.

А р т у р. Смотри-ка, жесть...

Действительно: дверь обита толстым прочным листом жести. Братья возятся с ключами.

Е ж и. Отец сам открывал, когда я тут был...

Артур отпирает верхний — почти у самой притолоки — замок. Из одного ключа, похожего на длинный гвоздь, пришлось сначала выдвинуть острие — неудивительно, что ни в какие другие отверстия он не влезал. В верхнее же — маленькое и едва заметное — входит свободно; щелчок — и замок открыт. Остаются еще три, но с ними справиться проще: один открывается нормально, в левую сторону, другой — чтобы запутать злоумышленников — в правую, к третьему подходит плоский английский ключ. Ручка долго не хочет поворачиваться; наконец, дверь поддалась, но тут же раздается пронзительный вой — сработала сигнализация. Братья поспешно захлопывают дверь, однако вой не прекращается. Сверху бегом спускается сосед в элегантной рубашке с галстуком и домашних шлепанцах.

С о с е д. В чем дело?..

Е ж и. Мы — сыновья...

Приходится кричать — вой заглушает слова. Сосед вбегает в квартиру. В крохотной прихожей висит на гвозде зеркальце; гвоздь оказывается выключателем. Вой стихает. Сосед, подойдя к двери, загораживает вход.

С о с е д. Попрошу документы.

Ежи вынимает удостоверение личности. Сосед внимательно его изучает.

А р т у р. Я с собой не ношу... Я — брат.

Е ж и. Да, брат.

Сосед сравнивает лицо Ежи с фото на документе: более или менее похож; фамилия и имя отца тоже сходятся.

С о с е д. Документики при себе надо носить. Да и у вас уже просрочено, не мешало бы: поменять.

Возвращает Ежи удостоверение, протягивает руку.

С о с е д. Искренне сочувствую.

Е ж и. Спасибо.

Сосед, оглядываясь, поднимается на один пролет. Братья с некоторой опаской входят в квартиру.

Е ж и. Черт.

Квартира нам уже знакома. Комната с железными шкафами, узкая, покрытая одеялом кровать. Табурет, кухня со старым холодильником и солью в баночке, ванная, выкрашенная масляной краской. Братья, неприятно удивленные, обходят крохотную квартирку. Задерживаются возле аквариума с дохлыми рыбами.

Е ж и. От голода. Надо выбросить.

Пытаются поднять аквариум, но он очень тяжелый.

Е ж и. Принеси дуршлаг.

Артур идет в кухню, возвращается с дуршлагом. Вылавливает рыбок; большого труда это не составляет, только одна упорно ускользает; наконец, и она оказывается в дуршлаге. Артур несет капающий дуршлаг в уборную, выбрасывает рыб, спускает воду, рыбки исчезают. Ежи стоит посреди комнаты, принюхивается.

Е ж и. Воняет.

А р т у р. Воняет, точно.

Подходит к окну, дергает задвижку, но окно и не думает открываться. Ежи пытается сделать то же самое с балконной дверью — безрезультатно. Обнаруживает гвозди в оконных рамах.

Е ж и. Наглухо заколочены.

А р т у р. Зачем?

Е ж и. А зачем сигнализация? Замки? Засов? Ты что, старика не знал?

А р т у р. Не так, чтобы очень...

Е ж и. Вон он как проветривал...

В одно из окон встроен большой кондиционер. Артур прикладывает к нему ухо.

А р т у р. Эйр-кондишн. Даже работает.

Ежи разглядывает термометры в кондиционере.

Е ж и. Поддерживает постоянную температуру. И влажность.

Братья находят в связке ключи от висячих замков на шкафах. Отпирают их, отодвигают блокирующие дверцы засовы. В шкафах аккуратно расставлены кляссеры. На отдельной полке специальные принадлежности: лупы, пинцеты и т. д. Рядом полка с каталогами и филателистическими журналами со всего мира. Особняком лежат одиннадцать золотых медалей, полученных отцом на международных выставках.

Е ж и. Надо будет все это продать. Ты хоть чего-нибудь смыслишь?

Артур мотает головой: ничегошеньки.

А р т у р. Морозилку купишь или новый телевизор?

Е ж и. Это уже есть. Может быть, видик. Если хватит...

Артур распрямляется.

А р т у р. А я промотаю... все до гроша, сколько бы ни было.

Щелкает себя по горлу — жест вполне однозначный.

А р т у р. Выпить бы... как ты думаешь, у отца найдется?

Ежи открывает холодильник, обнаруживает бутылку с остатками водки на донышке.

Е ж и. Я — нет. У меня еще дела.

Артур разливает водку поровну, стараясь не пролить ни капли.

А р т у р. Даже по полста не получилось... За отца. Хоп!

Ежи поднимает рюмку, отхлебывает глоточек. Артур выпивает залпом, одобрительно кивает: холодная. Братья садятся.

А р т у р. На сколько это потянет?

Е ж и. Понятия не имею. Марки теперь дорогие... тысяч на двести, может, а то и на полмиллиона...

Допивает водку. Начинает вынимать из шкафов кляссеры и, бросая их на стол, перечисляет.

Е ж и. Загубленная жизнь матери. Хреновая жратва. Штаны в заплатах.

А р т у р. Прекрати.

Е ж и. А ты знаешь, что его не в чем было похоронить? Я дал свой костюм...

Артур открывает первый попавшийся кляссер.

А р т у р. Откуда такое берется... желание обязательно что-то иметь? Ты должен знать... Сам любишь вещи.

Е ж и. Я? Я вещами пользуюсь, люблю удобства. А отец... я его никогда не понимал.

Артур усмехается.

А р т у р. Это, видать, консервирует. Удобства... Мы с тобой два года не виделись...

Е ж и. И что?

А р т у р. Ты ни капельки не изменился. Даже костюм тот же.

Е ж и. Нет, костюм новый. Мне нравится этот цвет. Неужели два года?

А р т у р. Ты за меня поручился в январе... больше двух. Я еще с тех пор тебе должен двадцать кусков. Теперь отдам... И что же ты поделывал?

Е ж и. Был в Ливии, строил... тебе это интересно?

А р т у р. Не особенно.

Е ж и. Кое-что заработал. Сменил квартиру. Опять собираюсь ехать, машину куплю. Скучно все это, ты прав.

Артур с любопытством поглядывает на брата. Такие горькие слова он от него не ожидал услышать.

А р т у р. Стареешь?

Е ж и. Нет. Я могу иметь все, что захочу. А какой толк? Мой малый... помнишь его? Ему на это плевать. Гордится, что с тобой на ты. Хвастается твоим фото с автографом — первый человек в школе.

Артур смущенно улыбается.

А р т у р. Я думал, только девчонки так...

Е ж и. Ребята тоже.

А р т у р. Я тебе дам для него пластинку. Ни у кого еще нет — пробный экземпляр.

Ежи кивает, Артур улыбается, им хорошо вместе.

А р т у р. Вспоминаются старые времена... ну что, выпьем?

Ежи смотрит на часы, что-то прикидывает в уме.

Е ж и. Давай. Сбегаешь?

Артур надевает куртку, проверяет, есть ли у него деньги, уходит, но с порога возвращается.

А р т у р. До семи, ладно? Потом ты меня выставляешь. В восемь мы играем в «Ривьере».

Ежи начинает разбирать стоящий в нише шкаф, но тут раздается звонок в дверь.

Е ж и. Заходи!

Звонок повторяется. Ежи открывает дверь. На площадке человек неопределенного возраста.

Е ж и. Да?

Человек вежливо кланяется.

Ч е л о в е к. Бромский.

Е ж и. Слушаю вас...

Б р омский. Можно?

Ежи отодвигается, пропуская гостя в квартиру. Тот протягивает руку. Рука влажная. Улыбается — располагающей, как ему кажется, улыбкой.

Б р о м с к и й. Вы — сын...

Е ж и. Сын.

Б р о м с к и й. У меня к вам дело.

Ежи, проверив, не идет ли Артур, закрывает дверь. Вводит гостя в комнату. Тот с интересом поглядывает на разбросанные по столу кляссеры.

Б р о м с к и й. Ликвидируете?

Е ж и. Вы по какому-то делу?

Б р о м с к и й. Совершенно верно. Я понимаю, момент неподходящий, но дело есть дело...

Е ж и. Валяйте.

Гость ежеминутно улыбается — может быть, это нервный тик.

Б р о м с к и й. Вы, наверно, меня видели: я был на кладбище...

Е ж и. Что вас интересует?

Гость лезет в карман, достает какую-то бумагу, расправляет ее, снова складывает.

Б р о м с к и й. Неловко как-то... Ваш отец... понимаете, здесь... срок истекает через несколько дней... он мне задолжал двести двадцать тысяч.

Подсовывает Ежи бумагу. Ежи читает. Подпись, похоже, в самом деле отцовская.

Е ж и. Я не знал...

Б р о м с к и й. Я понимаю, расходы на похороны...

Е ж и. Да уж.

Б р о м с к и й. Вот именно... Я бы мог, если позволите... подыскать какой-нибудь эквивалент... меньше хлопот...

Указывает на лежащие на столе кляссеры. Ежи стоит между ним и столом. Пишет на обороте расписки номер телефона. Отдает листок Бромскому.

Е ж и. Позвоните дней через пять. Я постараюсь достать деньги.

Б р о м с к и й. Большое спасибо, иначе бы пришлось к адвокату... если не ошибаюсь, вы пока не собираетесь расставаться с коллекцией? В случае чего... может, вам понадобится совет или консультация...

В комнату, с победоносным видом размахивая бутылкой, входит Артур.

Б р о м с к и й. Я понимаю... У вас есть основания... я бы сам в такой ситуации...

Неловкое молчание. Наконец гость раскланивается и уходит.

Е ж и. Папа был ему должен двести двадцать тысяч. Пока... этот явился первым.

Артур ставит бутылку на стол, видит вещи, которые Ежи вынул из шкафа, перелистывает газетные вырезки.

Е ж и. Он собирал все, что о тебе писали.

А р т у р. А я думал, он забыл, как меня зовут.

Е ж и. Холодильник и кровать с матрасом я бы взял, пригодятся на даче. Остальное твое... Согласен?

Артур просматривает вырезки. На каждой сверху аккуратно написано число и название газеты или журнала. Ежи не уверен, одобряет ли Артур предложенный им раздел имущества.

Е ж и. Согласен?

А р т у р. Согласен, согласен... Я как-то задумался... почему между нами такая разница в возрасте?

Е ж и. Я родился до сорок девятого, ты — после пятьдесят шестого. В промежутке он сидел.

А р т у р. Точно. А я не догадался.

Открывает бутылку, разливает.

А р т у р. Ты с ним об этом когда-нибудь говорил?

Е ж и. Я был слишком маленький. А потом... случай не подворачивался. Он был в АК [Армия Крайова — действовавшая во время войны подпольная организация, подчинявшаяся лондонскому эмигрантскому правительству], где-то в руководстве... Помню, как он вернулся. Мы все загорелые, а он бледный. Мать за неделю начала готовить праздничный обед. Взяла у соседей скатерть, накрахмалила, раздобыла какие-то ножи, вилки. Накрыла на стол; он подошел, посмотрел и сказал: «Ах, вы тут на белых скатертях ели...» Ушел в свою комнату, и все... Мы с ним виделись иногда... он улыбался. Примерно в 58-м получил от товарища по восстанию письмо. Пришел на кухню и отклеил над паром марку. Долго разглядывал. Стоял и смотрел...

А р т у р. И тогда это началось?

Ежи. Кажется. Раньше он о марках представления не имел. И с тех пор как отрезало: ни мать его не интересовала, ни я... потом ты...

А р т у р. Со скатертью отличная история... Теперь это не в моде, а вообще-то можно бы написать песню.

Е ж и. А что теперь в моде?

А р т у р. Ерунда. Помню... тебе купили велосипед... голубой...

Е ж и. Отец получил наследство... его брат перед войной уехал в Америку и там умер. Матери купили часы, а мне — велосипед... Остальное отец истратил. Мать никогда не говорила, сколько им перепало, но уж пара тысяч долларов наверняка. У меня не было башмаков, но зато был велосипед. Мать продала часы на жратву... а он покупал марки. Ничего его больше не интересовало... ничего на свете.

Артур поднимает рюмку.

А р т у р. Нравится он мне...

Е ж и. Кто?

А р т у р. Старик наш. Таким простым способом отключился... без травки, без спиртного, без уколов...

Пьют.

Е ж и. Еще неизвестно, что лучше.

А р т у р. Брось. Что делаем с квартирой? Я тут прописан, хотя ни разу не был...

Е жи. Квартира государственная. Не знаю, удастся ли что-нибудь... выкупить, продать... Ты бы хотел здесь жить?

А р т у р. Когда-нибудь...

Артур снова наливает. Пьют. Ежи морщится.

Е ж и. Мерзость.

А р т у р. Можно привыкнуть. Ну, еще раз за отца. Черт, я совсем его не знал. Что имеешь, не хранишь...

Е ж и. Пока мы имеем минус двести двадцать тысяч.

Берет несколько лежащих с краю кляссеров, просматривает.

Е ж и. У них есть такая биржа... кажется, в школе на улице Рады Народовой. Может, попробуешь?

Марки в кляссерах разложены свободно. Иногда по одной на странице, иногда по нескольку — профанам порядок их расположения непонятен. Ежи пододвигает кляссеры к Артуру.

А р т у р. Твой малыш не собирает?

Е ж и. Так, балуется. Какие-то самолеты.

Артур задерживает взгляд на одной из страниц.

А р т у р. Возьми для него эти. Три воздушных шара... нет, цеппелины, наверно, серия. (Читает.) Polarfahrt. Пусть будет память о дедушке.

Извлекает из-под целлофана три марки с цеппелинами разных цветов: синий, красный коричневый. Цвета неяркие, спокойные, словно выгоревшие.

А р т у р. Красивые. Соревнования, что ли? Тридцать первый год.

К микрорайону, застроенному одинаковыми односемейными домиками, подъезжает такси. Ежи выходит, Артур высовывается из машины. Братья не пьяны, может, только говорят чуть громче обычного — не исключено, что им просто мешает шум мотора.

А р т у р. Здесь?

Е ж и. Да.

А р т у р. Симпатично. Скажи малышу, что за мной пластинка.

Е ж и. Он не такой уж малыш.

Артур усаживается.

А р т у р. В «Ривьеру».

Уже на ходу открывает окно.

А р т у р. Я рад, что мы встретились.

Ежи стоит на пороге кухни. Жена — когда-то она была красива, но потом, в борьбе за существование, черты ее лица заострились — злобно смотрит на Ежи: опоздал, чего-то не сделал — как всегда или, скажем, часто.

Е ж и. Прости.

Жена не отвечает.

Е ж и. Я не успел, поедем завтра. Заговорились с Артуром после похорон.

Ж е н а. Завтра он не принимает.

Е ж и. Послезавтра съездим, я позвоню. Извини, пожалуйста... понимаешь...

Ж е н а. Я ничего не говорю.

Е ж и. Не говоришь. Пётрусь!

Поворачивается и идет в комнату сына.

Е ж и. Ты помнишь дедушку?

П ё т р е к. Плохо.

Е ж и. Я тебе от него принес... на память... марки.

Роется в бумажнике и вытаскивает три цеппелина. Протягивает Пётреку. Тот кладет их на тетрадь, рассматривает.

П ё т р е к. Красивые.

Е ж и. Дедушка умер, ты знаешь? Сегодня похоронили.

Мальчик смотрит на отца, глаза его подозрительно блестят. Ежи удивлен.

Е ж и. Плачешь?

П ё т р е к. Нет, я уже плакал. Мне мама за обедом сказала.

Ежи отводит взгляд.

П ё т р е к. Жалко дедушку, правда?

Е ж и. Артур тебе подарит пластинку. Самую последнюю, такой еще ни у кого нет.

Мальчик кивает.

Е ж и. Зуб не болел?

П ё т р е к. Нет. Вроде нет.

Е ж и. Я не успел...

П ё т р е к. Мама сердилась. Целый день кричала.

Большой ярко-раскрашенный микроавтобус с огромной желтой надписью City Live разворачивается на кругу возле улицы Мархлевского. В автобусе четыре кудлатых парня и молоденькие девчонки. Артур сидит у окна, грызет яблоко. Везде раскидана музыкальная аппаратура, усилители, кабели.

Д е в у ш к а. Не ешь яблоки. Вредно. Можно заболеть раком.

А р т у р. От курева.

Указывает на сигарету у девушки во рту. Она мотает головой.

Д е в у ш к а. Нет, от яблок.

Кудлатый водитель останавливает микроавтобус на Гжибовской, перед школой.

В о д и т е л ь. Здесь?

Артур берет свою сумку.

Д е в у ш к а. Пойти с тобой?

А р т у р. Я через часок вернусь. Подсоединитесь, попробуйте сделать что-нибудь с микрофоном, чтоб не трещал.

В школе, где размещается самый большой в Варшаве клуб филателистов, Артур со своей сумкой и несколькими кляссерами кажется чужим. Он с любопытством разглядывает людей, в разных углах бережно листающих кляссеры, рассматривающих марки. Все это похоже на какое-то ритуальное действо. Внимание Артура привлек человек, к которому то и дело кто-то подходит, отводит в сторонку, советуется. Артур протягивает ему свои кляссеры.

А р т у р. Я бы хотел узнать... сколько стоит, можно ли продать...

Знаток заглядывает в верхний кляссер и немедленно возвращает все Артуру.

3 н а т о к. Вы сын Кореня?

Артур кивает.

З н а т о к. Это только часть коллекции.

А р т у р. Я могу продать все.

З н а т о к. Будьте любезны, подождите минутку.

Отходит. Артур присаживается на подоконник, смотрит по сторонам. Рядом с ним несколько мальчишек роются в коробке, полной всякой дребедени. Знаток возвращается с уже знакомым нам председателем — маленьким толстяком в сером костюме, он произносил речь на похоронах.

З н а т о к. Пан председатель хотел бы с вами встретиться.

П р е д с е д ат е л ь. Вас ведь двое, верно?

А р т у р. Двое.

П р е д с е д а т е л ь. Можно вас навестить... у отца в доме?

Артур удивлен.

А р т у р. Конечно, если вам хочется...

П р е д с е д а т е л ь. Адрес я знаю.

Железные шкафы в квартире отца раскрыты. Кляссеры, которые несколько дней назад Ежи с Артуром вытащили из шкафов, расставлены по местам. Председатель — суетливый и вездесущий — в постоянном движении. Трудно поверить, что такой человек мог долго спокойно стоять, произнося прощальную речь.

П р е д с е д а т е л ь. И какие же у вас планы, господа?

Е ж и. Продать хотим. Так сказать, испытываем необходимость.

П р е д с е д а т е л ь. В чем, если не секрет?..

Артур, кажется, хочет что-то ответить, но Ежи не дает ему раскрыть рта.

Е ж и. Неважно. Можете нам поверить.

Председатель достает из шкафа металлический денежный ящик. Найдя в связке покойного нужный ключ, отпирает «сейф». Там лежат два кляссера; в шкафу — стоит добавить — есть еще несколько таких ящиков. Председатель наугад раскрывает кляссер. Показывает Ежи марку на первой же случайно открывшейся странице. Действует уверенно — похоже, коллекция ему хорошо знакома.

П р е д с е д а т е л ь. За эту вы можете купить маленький «Фиат». За эту — дизель. Этой серии хватит на покупку квартиры.

Артур смотрит на Ежи. Тот сглатывает слюну. Впервые они говорят об отцовской коллекции со знающим человеком.

Е ж и. Сколько... сколько это все стоит... примерно?

Обводит рукой раскрытые кляссеры, шкафы, ящики.

П р е д с е д а т е л ь. Десятки миллионов. Эту коллекцию у вас в Польше не купят, ни у кого нет таких денег. Продавать надо не спеша, на зарубежных биржах, через солидных посредников; официально это делается только при участии государства. Если понемногу, нелегальным торговцам — выручите миллионов пятьдесят, и это на несколько месяцев дезорганизует рынок.

Председатель внезапно прекратил суетиться. Видно, что он любит и умеет произносить речи. На секунду умолкает, чтобы проверить, произвел ли должное впечатление, и продолжает дальше.

П р е д с е д а т е л ь. Отец посвятил этой коллекции всю жизнь. Я уже говорил на кладбище, но не уверен, что вы меня правильно поняли. Если мои слова о ее финансовой ценности вас не убедили, попробуйте посмотреть с другой стороны: было бы преступлением зачеркнуть тридцать лет чужой жизни, даже если это всего лишь жизнь отца, которого вы практически не знали. Он, понимаете ли, занимался этим не корысти ради. Это была любовь.

Председатель явно закончил речь и ждет аплодисментов. Особенно удачным, по его мнению, получился конец. Однако аплодисментов не последовало. Братья точно остолбенели. Председатель опять подходит к шкафам и снимает с одной из полок книги.

П р е д с е д а т е л ь. Вот вам — это каталоги. Цены в Польше и за границей, насыщенность рынка отдельными экземплярами. Чтоб разобраться в этом, не нужно большого ума — только охота и время. Надеюсь, у вас найдется и то, и другое,— в память об отце. Всего доброго... если понадобится помощь, я в вашем распоряжении. Все, что я говорил на кладбище,— чистая правда. Мы с вашим отцом дружили, и сейчас... до свидания.

Прощается и уходит. В тишине слышно, как стукнула дверь.

А р т у р. Твою мать...

Е ж и. Н-да. Сюрприз.

Ежи входит в дом и сразу видит Пётрека, который, приложив палец к губам, закрывает дверь одной из комнат. Ежи смотрит на него вопросительно. Пётрек подходит к отцу.

П ё т р е к. Ты был на работе?

Е ж и. Утром? Был... потом ушел, мы встречались с Артуром...

Достает из портфеля последнюю пластинку City Live и дает Пётреку. Мальчик радостно улыбается, но продолжает свое.

П ё т р е к. Мама спит... она тебе звонила, разыскивала...

Е ж и. Зачем?

Пётрек не знает.

П ё т р е к. Я ее укрыл пледом.

Ежи раздевается. Пётрек, остановившись на пороге своей комнаты, кивком подзывает отца. На новой пластинке он с восторгом обнаружил посвящение и автографы всех членов группы.

П ё т р е к. Это они расписались? Все?

Е ж и. Кажется, да. Артур тут тебе написал: «Пётреку с наилучшими пожеланиями». Здорово, да?

Здорово! — это можно прочитать у Пётрека на лице.

Е ж и. Как цеппелины?

Пётрек ведет отца в свою комнату. Там на столе лежит целая груда марок. Пётрек улыбается, довольный своей оборотистостью.

П ё т р е к. Я поменялся. Посмотри, на сколько.

Ежи смотрит на пеструю гору, и улыбка исчезает с его лица.

Е ж и. С кем?

Перед филателистическим магазином на Свентокшиской несколько парней. Пётрек в стоящей на тротуаре «шкоде» показывает отцу на одного из них — в очках в металлической оправе. Ежи

выходит из машины.

Е ж и. Сиди, не вылезай.

Подходит к пареньку. Самоуверенная наглая физиономия очкарика.

Е ж и. Есть дело.

Паренек шустрый, отвечает мгновенно.

П а р е н ь. Желание клиента — закон.

Е ж и. Отойдем в сторонку. Дело тонкое.

Кивком приглашает парня идти за ним. За углом, уже на улице Чацкого, подворотня. Ежи пропускает очкарика вперед, чтобы отрезать ему путь к отступлению. Тот задиристо спрашивает.

П а р е н ь. Ну чего?

Ежи подходит к нему вплотную. Парень предостерегает его.

П а р е н ь. Могу стукнуть.

Однако размахнуться он бы не сумел — прижат к стене.

Е ж и. Обдурил маленького.

П а р е н ь. Надо же на что-то жить.

Е ж и. Это был мой сын.

П а р е н ь. Сейчас почти у всех есть родители.

Ежи внезапно — довольно сильно — согнутыми пальцами хватает парня за нос. У того на глазах выступают слезы.

Е ж и. Отдай серию с цеппелинами.

Парень молчит. Ежи сжимает пальцы. Из носа течет кровь.

П а р е н ь. Я продал.

Е ж и. За сколько?

П а р е н ь. За сорок.

Е ж и. Кому?

Парень не отвечает. Ежи еще сильнее сжимает пальцы. По щекам парня бегут слезы, смешанные с кровью, он крутит головой, видно, пытаясь что-то сказать, но не может. Ежи ослабляет хватку.

П а р е н ь. В магазинчике. На Вспульной.

Е ж и. Если врешь, плохи твои дела.

Парень с трудом переводит дыхание. Держится за нос; кровь сочится между пальцев.

П а р е н ь. Только не говорите... он мне... он не простит.

Е ж и. Я тоже.

Трясет затекшими пальцами.

В маленьком магазинчике на Вспульной колокольчик звенит автоматически, как только открывается дверь. Владелец — немолодой пижон: шейный платок, браслет с группой крови и т. д.

Е ж и. Я к вам по малоприятному делу.

В л а д е л е ц. Что вы говорите...

Обращается в слух.

Е ж и. Один пацан со Свентокшиской продал вам за сорок тысяч марки, которые выцыганил у моего сына. Взамен за какую-то ерунду.

Владелец изображает удивление.

В л а д е л е ц. Впервые слышу.

Е ж и. Понятно.

В л а д е л е ц. Это какое-то недоразумение.

Е ж и. Возможно.

В л а д е л е ц. Бывает.

Е ж и. Да... А если б я захотел у вас купить серию из трех немецких цеппелинов, Роlarfahrt, 1931 год? Это реально?

В л а д е л е ц. Можно поговорить.

Лезет под прилавок. Вытаскивает три марки — уже в специальном целлофановом конвертике.

В л а д е л е ц. Вы эти имели в виду?

Е ж и. Да.

В л а д е л е ц. Они продаются.

Е ж и. Сколько?

В л а д е л е ц. 190 тысяч, недорого. Одна чуточку повреждена, наверно, последний владелец непрофессионально обращался... Вот здесь, видите?

Показывает надорванный уголок.

Е ж и. Как ни прискорбно, придется обратиться в милицию.

В л а д е л е ц. Ничего страшного. Прошу.

Снимает с высоко подвешенной полочки телефон. Рядом ставит консервную банку с прорезью и надписью: «Телефон — 5 зл.». Смотрит на Ежи, недоумевая, почему тот не звонит. Указывает на прикрепленную к аппарату табличку с номерами скорой помощи, пожарной команды и милиции.

В л а д е л е ц. Вот телефоны. 997 или 21-89-09 — районное отделение. Будете звонить?

Ежи держит трубку в руке, однако, чувствуя, что преимущество не на его стороне, номера не набирает. Владелец, порывшись в бумагах, вытаскивает какой-то листок.

В л а д е л е ц. Вот копия квитанции... один гражданин перед отъездом за границу продал мне эту серию... видите: опись, дефект, о котором я говорил... за 168 тысяч злотых. А вот лицензии на право торговли... вон, над вами.

Показывает. Лицензия в рамке, со множеством печатей.

В л а д е л е ц. Лучше ведь, согласитесь, чтобы марки оставались в Польше, а не вывозилис: контрабандой за рубеж. Это тоже проявление патриотизма, верно?

Жена Ежи, сидя в углу тахты, вяжет на спицах. Ежи в плаще слоняется по комнате.

Ж е н а. Уходишь?

Е ж и. Мне нужно повидаться с Артуром.

У Ежи не хватает духу сказать то, что необходимо сказать. Он еще минуту крутится по комнате.

Е ж и. Петрусь, выйди.

Ж е н а. Не выходи.

Е ж и. Мы пока не сможем купить мебель.

Ж е н а. О-о-о... Интересно, почему?

Е ж и. У меня большие расходы. В связи со смертью отца.

Ж е н а. Ты говорил, что будут деньги, а не расходы. Отец, кажется, что-то собирал. Ты рассказывал... когда еще со мной разговаривал... марки, правильно?

Е ж и. Марки.

Ж е н а. Я слыхала, они продаются.

Ежи. Да.

Жена продолжает вязать. Ежи стоит у окна и молчит.

Ж е н а. Ты уже не торопишься?

Е ж и. Тороплюсь.

Ж е н а. Ну так иди. Чего ждешь?

В большом зале играет группа Артура. Поклонники и поклонницы раскачиваются в такт музыке, Артур поет и кричит в микрофон.

Артур. Убивай, убивай, убивай, убивай,

изменяй, изменяй, изменяй,

вожделей, вожделей

всю неделю,

в воскресенье

бей отца, бей мать, бей сестру,

младшего, слабого, всех,

и кради, потому что вокруг

все твое,

все твое.

Ежи, сам не свой, протискивается сквозь освещаемую разноцветными прожекторами толпу к эстраде. Приблизившись, подает знаки Артуру. Артур взглядом показывает брату, где его подождать. Ежи идет за сцену, в комнатку, которая служит уборной. Слышит восторженный рев зрителей. Появляется взмокший Артур. Братья выходят на балкон.

Е ж и. Ты простудишься.

Артур пренебрежительно машет рукой.

А р т у р. Уже простудился.

Е ж и. Звонил тот тип насчет денег. Мы договорились на воскресенье.

А р т у р. Двести двадцать кусков?

Е ж и. Точно. У меня есть девяносто — отложены на мебель для Пётрека; дома я уже сказал, что придется повременить.

А р т у р. А супруга как?

Е ж и. Подозревает, что у меня кто-то есть. А теперь еще в воскресенье не поеду с ними в деревню... тут уж все сомнения отпадут.

А р т у р. Может, я один?..

Е ж и. Да он жулик, запросто тебя обдурит. Что будем делать? У тебя что-нибудь есть?

А р т у р. Ни гроша. Я все спускаю. О! Могу продать усилитель.

Е ж и. А на чем будешь играть?

А р т у р. На усилителях не играют. Шестьдесят тысяч за него дадут. А остальные?

С минуту молча глядят друг на друга.

Е ж и. Ну что?

Ар т у р. Марки? Сам не знаю, почему... неохота пока их трогать...

Е ж и. И мне неохота.

С облегчением улыбается. Артур тоже улыбается. Ночью, на холодном балконе, братья заключили молчаливый уговор.

А р т у р. Пускай лежат.

На балкон выглядывает один из музыкантов.

М у з ы к а н т. Эй, играем.

Исчезает.

А р т у р. Девяносто и шестьдесят — это сто пятьдесят. Остается семьдесят. Раздобудем где-нибудь, а?

Ежи укладывает пачки на верхний багажник «шкоды», прощается с Петрусем; из дома выходит жена.

Ж е н а. Холодильник пустой. Все, что было, я забрала в деревню.

Е ж и. Я куплю.

Ж е н а. Не удивляйся. Я заперла шкафы и комоды. Не хочу, чтобы кто-нибудь рылся...

Е ж и. Никто в твоих вещах рыться не будет.

Ж е н а. Косметику я тоже спрятала.

Жена сказала все, что хотела сказать; садится в машину. Сразу пристегивается ремнями, отвергнув помощь Ежи в этом нелегком деле. Машина трогается.

Перед домом в нашем микрорайоне останавливается такси. Артур выходит, вытаскивает большой тяжелый мешок, смотрит наверх. Уже поздно, освещенных окон немного, и Артур сразу видит, что в отцовской квартире горит свет: там кто-то есть. Оставив мешок у подъезда, в растущих вокруг дома кустах, выбирает молодое, уже довольно толстое деревце. Ломает его - получается длинная тяжелая палка. Взмахнув ею для пробы несколько раз, Артур, перекинув мешок через плечо, скрывается в подъезде.

Артур старается как можно бесшумней открыть дверь. Держа палку над головой, вбегает в квартиру. За столом Ежи рассматривает марки. Поднимает глаза.

А р т у р. Я испугался: думал, кто-то залез.

Ежи с удивлением смотрит на мешок, который Артур волочит за собой по полу.

А р т у р. Что ты здесь делаешь, черт бы тебя побрал?

Е ж и. Да вот, смотрю...

Ар т у р. Не знал...

Е ж и. Я и вчера был.

А р т у р. Когда?

Е ж и. Утром.

А р т у р. Значит, мы разминулись. Я заходил около двенадцати.

Е ж и. Я раньше ушел.

А р т у р. Я поживу тут немного.

Встает, вываливает содержимое мешка на кровать. Разлетаются рубашки, майки, кроссовки, носки, постельное белье.

Е ж и. Выгнали?

А р т у р. Нет. Боюсь за все это. Так надежнее... Любой может войти, как ты. Надо, чтобы здесь кто-то был. Ну и потом... я тут прописан.

Е ж и. Верно, прописан. Да и мне будет спокойнее.

Артур разбирает вещи.

Е ж и. Знаешь, что я нашел?

Показывает брату две марки в специальном кляссере, на отдельной странице.

Е ж и. Единственная серия в Польше. Неполная.

Показывает фотографию этой серии в каталоге.

Е ж и. Голубая, желтая... а розовой нет. А это видел?

Берет толстую, исписанную аккуратным почерком тетрадь. Находит страницу с надписью «Меркурий 1851».

Е ж и. «Розовый австрийский Меркурий 1851 после войны спрятан 3. кое-что известно К.Б. украден в знаменитой краже в 65 году, всплыл ненадолго в Кракове у Е. продан (обменен) в 68 перед отъездом Е. из Польши. Запрошенный в Дании Е. фамилии покупателя не помнит, знает, что приезжий, по рекомендации скончавшегося в 71 году К. В. Сведения от К. Б. Р. - марка в Польше, на юге. Может быть, М. В.? Шанс? Учесть: не деньги». Полтетради — такие истории. Какие-то цифры, ничего нельзя понять... я несколько часов разбирался.

А р т у р. Розовый австрийский Меркурий... Хорошо должен смотреться рядом с этими двумя... розовый...

Уже ночь. Братья сидят на противоположных концах стола, обложившись кляссерами, каталогами, с лупами и пинцетами. Обмениваются записями отца. Ежи показывает открытый кляссер. Пустая страница.

А р т у р. Не хватает мне их. Красивое название: цеппелин.

Е ж и. Сопляк... хотел как лучше.

А р т у р. Я что-нибудь придумаю.

Уже рассвело. Артур на балконе, потягивается: ему холодно после бессонной ночи. Высовывается с балкона и на мгновение замирает. Зовет Ежи. Перегнувшись через перила, братья смотрят вверх на кажущиеся особенно темными на фоне светлеющего неба верхние этажи.

А р т у р. Спускаются по веревке и порядок. Всего три этажа.

Е ж и. Решетки.

А р т у р. Одну на балкон, вторую на окно. Отец заколотил гвоздями... Трах — и они уже внутри, стекло есть стекло. И привет.

Е ж и. Артур... я забыл, что у меня есть другие дела. Напрочь забыл...

А р т у р. Приятно.

Е ж и. Очень.

А р т у р. Может, ничего больше и нет? Если не хочется, значит, просто нет.

Е ж и. Напиши об этом песню.

А р т у р. Напишу, когда окончательно уговорю тебя согрешить... Слушай, у меня идея. Давай подберем марку. Дорогую... тысяч на сто. По официальным ценам, наверно, это где-то записано?

Братья возвращаются в квартиру, листают каталоги.

Магазинчик на Вспульной. Владелец — сегодня уже в другом шейном платке — высовывается из-за портьеры. Любезно улыбается посетителю. Артур, небритый, длинноволосый, в зеленой куртке, озирается: одни ли они. Ставит на прилавок сумку, достает бумажник. Кладет перед владельцем какую-то марку.

А р т у р. Я слышал о вас много хорошего... говорят, вы большой знаток.

В л а д е л е ц. Да, кое в чем разбираюсь.

А р т у р. Я тут нашел... мелочишку... Она что-нибудь стоит?

Владелец берет каталог, листает. Разговаривая с Артуром, не отрывает глаз от каталога, хотя Артур видит, что он давно нашел то, что искал.

В л а д е л е ц. Где вы ее взяли?

А р т у р. Дома.

В л а д е л е ц. У себя дома?

А р т у р. Не совсем.

В л а д е л е ц. Она стоит пятнадцать тысяч. Могу купить за три.

А р т у р. Пять.

В л а д е л е ц. Четыре. Марка краденая.

А р т у р. Идет.

Владелец лезет в сейф, достает четыре тысячи. Артур пересчитывает деньги, но при этом внимательно следит за владельцем и, прежде чем тот успел взять марку, забирает ее с прилавка.

В л а д е л е ц. Вы что...

Артур садится на стул. Стряхнув с прилавка невидимую пылинку, вытаскивает из сумки магнитофон. Прокручивает пленку обратно. Нажимает на «стоп».

А р т у р. Включить? Проверим, записалось ли...

В л а д е л е ц. Чего вы хотите?

Артур указывает на висящую над ним лицензию, которую владелец недавно с гордостью демонстрировал Ежи.

А р т у р. Такая лицензия сейчас целое состояние.

В л а д е л е ц. Ладно. О чем речь?

А р т у р. О трех марках с цеппелинами. Немецкие, 31 год. Я даю вам четыре тысячи и совершенно новую кассету. Basf. Записано всего несколько минут, а рассчитано на девяносто!

В л а д е л е ц. Ловко. Знаете, меня будто что-то кольнуло, когда вы вошли.

А р т у р. Надо было прислушаться к внутреннему голосу.

В л а д е л е ц. Был тут у меня один...

А р т у р. Мой брат.

В л а д е л е ц. Он не такой хитрый.

А р т у р. Он тогда еще не располагал всей информацией. Не знал вас.

В л а д е л е ц. Вам нужны деньги или марки?

А р т у р. Марки.

В л а д е л е ц. Понятно. Вы — сыновья...

А р т у р. Да.

В л а д е л е ц. Понятно.

Достает металлический ящик, похожий на те, что стоят у отца в шкафах, открывает. Вытаскивает тоненький целлофановый пакетик с тремя марками. Прежде чем отдать марки Артуру, приветливо улыбается.

В л а д е л е ц. Разрешите задать интимный вопрос... вы собираетесь расстаться с отцовской коллекцией или намерены ее... сохранить?

А р т у р. Сохранить. По-английски: to remain.

Владелец опять улыбается. Артур ему нравится.

В л а д е л е ц. Вы с братом хоть что-нибудь в этом понимаете?

А р т у р. Начинаем, как видите.

Балконная дверь и окна уже оборудованы решетками. Артур обжился в отцовской квартире: повсюду разбросаны ноты, лежит гитара, еще какие-то музыкальные принадлежности. Сам он сидит напротив огромного пса и подсовывает ему под нос кусок колбасы. Когда пес хочет схватить колбасу, кричит.

А р т у р. Из правой руки? Нельзя!

Собака отворачивается, изображая полное безразличие. Артур перекладывает кусок в левую руку; пес молниеносно его заглатывает. Сидит, явно довольный своей сообразительностью. Артур треплет его за ушами. Шаги на лестничной площадке.

А р т у р. Кто там?

Пес настораживает уши. Глухо ворчит. Артур командует.

А р т у р. Фас.

Собака одним прыжком подскакивает к двери. Лает густым басом, грозно рычит.

А р т у р. Хватит. Гарде.

Пес успокаивается только, когда на лестнице стихают шаги. Возвращается в комнату и садится около железных шкафов. Тяжело дышит, высунув длинный язык и пристально глядя Артуру глаза.

Ежи огибает свой дом и через террасу, ключом открыв дверь, входит в комнату, отделенную остальной части дома. Снимает плащ, бросает его на кровать, идет в комнату сына.

Е ж и. Не знаешь, Артур не звонил?

П ё т р е к. Я не подходил.

Е ж и. Мама злится?

П ё т р е к. Нет, говорит, наконец-то у нас покой. Она мне купила... смотри.

Показывает красивые темно-синие подтяжки. Демонстрирует застежку.

П ё т р е к. Здоровские, да?

Е ж и. Здоровские. Что в школе?

П ё т р е к. Русский исправил.

Е ж и. На сколько?

П ё т р е к. Пятерка. С математикой неважнецки...

Е ж и. Я тебе помогу.

П ё т р е к. Мама сказала, что возьмет репетитора... что на тебя нельзя рассчитывать.

Е ж и. Ну не рассчитывай.

Уходит, слегка обиженный. Стучится в комнату, в которой сидит жена.

Е ж и. Можно позвонить?

Ж е н а. Звони.

Ежи набирает номер. Жена поднимает руку и держит ее так, чтобы Ежи обратил внимание. Ежи смотрит с недоумением.

Е ж и. Не понимаю...

Ж е н а. На пальце...

Е ж и. Кольцо? Нет обручального кольца. Потеряла?

Ж е н а. Продала.

Е ж и. Зачем?

Ж е н а. А как бы иначе я заплатила за панель в прихожей?

Е ж и. Придется поехать. К Артуру. Никто не подходит.

Ж е н а. Разговор окончен.

Е ж и. Извини.

Ежи пытается открыть дверь отцовской квартиры ключом, которым он уже научился пользоваться, но ключ даже не желает влезать в замочную скважину. Из-за дверей доносится грозное глухое ворчание.

А р т у р. Кто?

Е ж и. Это я, Юрек!

Артур открывает засовы. Пес яростно рычит.

Е ж и. Забери эту скотину.

Слышно, как брат оттаскивает рычащего зверя от двери; теперь пес лает в глубине квартиры.

А р т у р. Я его запер в ванной.

Е ж и. В чем дело, черт побери? Ключ не открывает.

А р т у р. Я сменил замок. Мне так посоветовали... Замки время от времени надо менять. Держи, это новый ключ.

Е ж и. Кто тебе посоветовал?

А р т у р. Знакомые... у них богатый опыт.

Е ж и. Предупреждать надо, сволочь. Тебя невозможно поймать: я целый день звонил.

А р т у р. Случилось что-нибудь? Я выходил в магазин, потом с собакой.

Е ж и. Ничего не случилось... я полдня проторчал в библиотеке. Надо купить рыбок. Знаешь, зачем отец их развел?

Достает блокнот, в котором, видимо, делал записи в библиотеке.

Е ж и. «Рыбы — лучшие контролеры состава воздуха в помещении. Они растут здоровыми, если в воздухе не содержится вредных для рукописей, книг, марок веществ». Из чешского журнала, я перевел.

А р т у р. Ишь ты какой!

Пес все время рычит в ванной.

Е ж и. Он так постоянно?

А р т у р. Нет, только когда сидит взаперти. Выпустить? Боязно... может и цапнуть.

Е ж и. Надо что-то сделать. Он должен знать, что я — это я.

Артур уходит и в ванной пристегивает к ошейнику короткий поводок. Осторожно входит с собакой в комнату. Пес поминутно вздергивает верхнюю губу, обнажая огромные зубы.

А р т у р. Это свой, dog. Свой. Смотри.

Привязывает собаку к дверной ручке и подходит к брату. Демонстративно обнимает его, прижимает к себе, целует.

А р т у р. Это Юрек, dog. Посмотри, это мой брат, свой. Наш славный Юрек.

Пес перестает рычать, но не спускает с Ежи глаз.

А р т у р. Ну довольно, хороший песик. Ну...

Отвязывает поводок. Пес не двигается с места.

А р т у р. Погладь его. Попробуй...

Ежи протягивает руку. Пес немедленно начинает скалить зубы, напрягается.

А р т у р. Ему нужно привыкнуть. Оставайся ночевать, может, успокоится. Раскладушка есть, я принес. Ненавижу спать с бабами.

Ежи видит разложенные на столе ноты, над которыми работал Артур.

Е ж и. Сочиняешь?

А р т у р. Пытаюсь... не очень-то получается. Голова не тем занята. Я гулял с собакой и встретил этого типа... которому отец задолжал. Вертелся около дома.

Е ж и. Мы ведь отдали...

А р т у р. Он сказал, что у него тут знакомые.

Е ж и. Собаке твоей... обязательно выходить? Нельзя приспособить ящик с песком?

А р т у р. Это же большая собака. Должна хоть раз в день побегать.

Е ж и. Надо завести двух. Одна будет моя, другая — твоя. Гуляли бы с ними по очереди.

А р т у р. Может, и это придется сделать.

Телефонный звонок.

А р т у р. Слушаю.

В магазинчике на Вспульной очень уютная подсобка. Владелец приносит кофе в маленьких чашечках. Поскольку в помещении тесно, гостей он усадил на креслица, а сам устроился а подоконнике. Улыбается, предлагает сахар — все как в лучших домах.

В л а д е л е ц. Вы уже столкнулись с проблемой розового австрийского Меркурия?

Ежи еще не забыл обиды.

Е ж и. Столкнулись. Вы хорошо осведомлены...

В л а д е л е ц. Нам, филателистам, иначе нельзя... А вы знаете, сколько эта марка стоит?

А р т у р. Мы знаем, что в Польше есть один экземпляр.

В л а д е л е ц. Да. И мне известно, у кого он.

Братья переглядываются. Артур даже вытащил изо рта спичку, которую жевал.

А р т у р. С деньгами паршиво... брат продал машину, но...

В л а д е л е ц. Тут не в деньгах дело.

Е ж и. А в чем?

В л а д е л е ц. В том... Мне бы прежде хотелось узнать, очень ли вам это важно?

А р т у р. Очень.

Е ж и. Очень.

В л а д е л е ц. Видите ли... Давайте встретимся еще раз. Только раньше вам придется сделать анализы.

Е ж и. Анализы?

В л а д е л е ц. Группа крови, РОЭ, моча...

Е ж и. Вы собираетесь нас лечить или продавать марку?..

В л а д е л е ц. Марка не продается. И только я знаю, у кого она. Ваш отец много лет пытала напасть на ее след и не смог, а она ему была очень нужна. Так что, если вам она нужна меньше...

А р т у р. Анализы сделать можно. Труда не составит.

В л а д е л е ц. Я так и думал.

В парке зелено, многолюдно. Возможно, кто-то играет на рояле в тени гранитной шопеновской ивы. Артур по привычке легонько отбивает ногой такт. Владелец изучает результаты анализов. Ежи с тревогой, а Артур с улыбкой ждут, что будет дальше.

В л а д е л е ц. Н-да... как я вам уже говорил, дело тут не в деньгах. Этот тип живет в Тарнове. Розовый австрийский Меркурий.

Братья переглядываются. Все совпадает с записями отца: Тарнов на юге Польши.

Е ж и. И что же ему нужно?

В л а д е л е ц. Ему нужна серия — коротенькая, всего из двух марок, которая есть у одного солидного человека в Щецине.

Е ж и. Солидный человек, говорите?

В л а д е л е ц. Правильный вопрос. А этому человеку нужна одна маленькая марка, очень невзрачная, которая...

А р т у р. Которая есть у нас. Но при чем тут группа крови?

В л а д е л е ц. Нет, у вас этой марки нет.

Е ж и. А у кого есть?

В л а д е л е ц. Так получилось, что у меня.

А р т у р. Отлично, круг замкнулся. Закругляемся...

В л а д е л е ц. Сейчас. Все будет зависеть только от вас.

Указывает на Ежи. Тот даже отшатнулся.

А р т у р. Почему это только от него?

В л а д е л е ц. У вашего брата подходящая группа крови. Видите ли... эта марка стоит около миллиона...

Е ж и. Точнее — восемьсот восемьдесят тысяч.

В л а д е л е ц. Совершенно верно. Около миллиона. Но купить ее нельзя — каждый в цепочке согласен только на обмен, притом строго определенный.

Е ж и. А вы на что меняетесь? На кровь?

В л а д е л е ц. Нет. На почку. Моя дочь... ей шестнадцать лет... тяжело больна. Об искусственной почке на всю жизнь речи нет. Я ищу человека, который бы согласился... ваш отец был слишком стар.

Артур смотрит на Ежи, усмехается.

А р т у р. Обидно... жаль, что у меня неподходящая группа.

В л а д е л е ц. Да, у вас неподходящая.

Переводит взгляд на Ежи.

Собака лежит под шкафами, но следит за взволнованно расхаживающим по комнате Ежи.

Е ж и. Какого черта... почему я должен лишиться почки ради какой-то марки?

А р т у р. Ради розового австрийского Меркурия 1851 года. Но ты прав. У тебя семья, сын...

Е ж и. Это же кусок человека, моя плоть.

А р т у р. Точно. Если б речь шла о моей персоне, я бы ни секунды не колебался. На фиг мне почка... у меня их две. Я знаю малого, он уже двадцать лет с одной и слава Богу... закладывает... и с бабами... никаких проблем.

Е ж и. Да на это мне наплевать...

А р т у р. Кроме того, я бы рассуждал так: я спасаю девушку. Молоденькую девушку. Очень гуманный поступок.

Е ж и. Артур...

А р т у р. Я тебя не уговариваю. Твоя почка.

Е ж и. Но марка наша.

Собака вдруг приподнимается и садится.

А р т у р. Лежать!

Пес смотрит на братьев и медленно, нехотя ложится. Высовывает язык, тяжело дышит. Ежи, поглядывая на него через плечо, приседает на корточки у окна. В аквариуме опять плавают большие красные вуалехвосты. Ежи, достав коробочку, сыплет в воду корм. Рыбы подплывают и жадно набрасываются на дафний.

Е ж и. Безвыходное положение... западня... Гляди, какие прожорливые, гады.

А р т у р. Нормальные. Жить хотят.

Ребята Артура репетируют в физкультурном зале. Артур, видимо, исполняя роль дирижера,— если таковой имеется в подобном ансамбле,— указывает, когда вступать очередным инструментам. У микрофона молоденький паренек, которого мы видим впервые. Ждет. В какой-то момент приходит черед солиста.

А р т у р. Давай!

Паренек опаздывает.

А р т у р. Внимательнее.

Играют; паренек вступает, но несмело и вяло.

П а р е н е к. Не знаю. Не знаю, как кто,

но я от вас

ничего не хочу

и вам ничего не дам.

Музыкантам что-то не понравилось: они обрывают мелодию на середине такта.

Г и т а р и с т. Не так надо.

А р т у р. Не так. Но у него получится...

Г и т а р и с т. Может, поедешь? Клевая поездка...

А р т у р. Не сумею. Может быть, после отпуска или еще когда.

Ежи хочет с террасы войти в свою комнату. Дверь заперта. Он стучит, потом колотит в дверь кулаком. В окне появляется жена.

Ж е н а. В чем дело?

Е ж и. Я хочу войти.

Через минуту раздается скрежет ключа в замочной скважине. Ежи наваливается на дверь; наполовину ее приоткрыв, видит два чемодана и сумку. Жена стоит рядом с какой-то бумагой в руке.

Ж е н а. Я подала на развод. Тебе надо здесь расписаться.

Распахивает дверь и, воспользовавшись тем, что ошарашенный Ежи уставился в бумагу, выносит из дома чемоданы и сумку.

Ж е н а. Когда захочешь взять остальное, позвони, но только после развода. Этого тебе пока хватит.

Захлопывает дверь; грохот выводит Ежи из оцепенения. Он стучит кулаками. Дверь приоткрывается: на этот раз она закрыта на цепочку.

Ж е н а. Что-нибудь еще?

Е ж и. Нам нужно поговорить... я должен принять решение...

Ж е н а. Минутку.

Исчезает, возвращается, дает мужу листок.

Ж е н а. Тут телефон моего адвоката. Захочешь что-нибудь сказать перед разводом, позвонишь ему. Он мне все передаст.

За окном прилипшее к стеклу лицо Пётрека. Мальчик пытается в темноте разглядеть отца, молчит; вероятно, тоже боится матери.

Е ж и. Катитесь вы к...

Ежи сидит на своих чемоданах. Пес уже не проявляет никакой агрессивности. Артур расставляет раскладушку, которая с трудом помещается в комнате.

Е ж и. Я решился.

Артур улыбается. Протягивает Ежи руку. Ежи пожимает ее. Артур привлекает его к себе, братское объятие.

А р т у р. Что делают с почками? Маринуют?

Оба смеются.

Е ж и. Нет, кажется, готовят гуляш...

А р т у р. Гуляш из почек один раз! Черт... я тебя уважаю.

Артур сидит в коридоре больницы. Уже вечер. Артур провожает глазами каждого, кто проходит мимо. Увидев молоденькую медсестру, встает.

А р т у р. Простите...

М е д с е с т р а. Да?

А р т у р. Я тут жду...

М е д с е с т р а. Это вы... из City Live?

Артур скромно улыбается.

А р т у р. Я.

М е д с е с т р а. О Господи...

А р т у р. Брату делают операцию. Удаляют почку.

М е д с е с т р а. Уже удалили. Все в порядке. Можно вас потрогать?

А р т у р. Можно. Ты уверена, что все в порядке?

Медсестра несмело, легонько — точно слепая — касается лица Артура.

М е д с е с т р а. Уверена... А вы очень симпатичный. Вблизи... Он скоро придет в себя. Можете подождать... Я думала, вы другой... Подождем вместе.

Артур ведет Ежи вниз по больничной лестнице. Ежи бледный, ослабевший, но в остальном такой же, как всегда. А вот у Артура в лице что-то изменилось.

А р т у р. Как ты себя чувствуешь?

Е ж и. Нормально. Ничего не чувствую. Как будто ничего и не было. Она у тебя?

Останавливаются. Артур лезет в карман за бумажником, достает упакованную в целлофан — на этот раз профессионально — марку. Красивый розовый австрийский Меркурий. Как живой.

Е ж и. О Господи... Давно?

А р т у р. Уже... уже неделю.

Е ж и. Почему не показывал? Я все время об этом думал...

А р т у р. Я не мог, Юрек.

Ежи смотрит на брата и только теперь замечает странную перемену в его лице.

Е ж и. Что случилось?

А р т у р. Когда тебе делали операцию... а я сидел в больнице... Юрек, нас обокрали.

Е ж и. Что?

А р т у р. Всё.

Артур со слезами на глазах кладет голову брату на плечо.

Пес лежит на кровати, не обращая на братьев ни малейшего внимания. Он какой-то вялый и страха больше не вызывает. Ежи озирается по сторонам. Решетки на балконной двери распилены и отогнуты, в стекле вырезано ровное круглое отверстие. Засовы на шкафах перепилены. Бумаги разбросаны. Ежи смотрит на пса.

Е ж и. А эта скотина?

А р т у р. Заперли в ванной.

Е ж и. Говорил я, надо его отравить. Пошел вон!

Пес, поджав хвост, слезает с кровати и бредет к окну. Ежи, провожая его взглядом, замечает, что рыбы в аквариуме плавают брюхом вверх.

Е ж и. Сдохли...

А р т у р. Я забыл... сдохли. Теперь неважно, какой здесь воздух.

Е ж и. Какого черта ты там сидел? Без тебя бы, что ли, не вынули почку?

Артур опускает голову.

Е ж и. А что милиция?

Звонок.

А р т у р. Войдите.

Входит поручик в штатском. Молодой, спортивный. Здоровается с Артуром, смотрит на Ежи.

П о р у ч и к. Вы...

А р т у р. Брат. Сегодня выписался.

П о р у ч и к. Как себя чувствуете?

Е ж и. Как я могу себя чувствовать? Вам известно, что здесь произошло?

П о р у ч и к. Очень даже известно. Я буду вынужден пригласить вас к нам...

Е ж и. Пожалуйста. Вы проверили малого, у которого брат купил собаку? Кто мог запереть ее в ванной?

Пес, чувствуя, что о нем речь, поднимает морду и с мирным ворчанием снова засыпает.

П о р у ч и к. Проверили. Отпадает. Собаку натаскивал наш бывший сотрудник... Я вам оставлю свой телефон.

Вручает Ежи визитную карточку.

П о р у ч и к. Кстати... Ваш брат не уверен... Сигнализация на окнах и балконной двери была отключена. Изнутри. Вы об этом знали?

Поручик залезает на стул и показывает Ежи проводок, торчащий из укрепленной под потолком коробочки. Артур внимательно наблюдает за реакцией брата.

Е ж и. Я сам отключил, когда ставил решетки. Чтобы можно было открывать окна. Подумал, решеток достаточно...

П о р у ч и к. Понятно. У брата были сомнения. Я с вами свяжусь. Или вы с нами.

А р т у р. Ты мне не сказал... про сигнализацию.

Е ж и. Забыл. Хотя мы, кажется, говорили...

А р т у р. Не помню.

Артур продолжает пристально смотреть на брата. Ежи пожимает плечами.

А р т у р. Это все, что у нас осталось.

Вынимает из бумажника марку.

А р т у р. Соломон предложил бы разорвать ее пополам и отдал тому, кто не согласился бы. Но это было очень давно...

Протягивает марку Ежи.

А р т у р. Забирай. Почка была твоя. Да и... не хочу я ее.

Встает, надевает куртку. Ситуация кардинально изменилась. Теперь Ежи с подозрением смотрит на Артура.

Е ж и. Ты куда?

А р т у р. Вечером вернусь... Нанялся в кабак.

Ежи ждет, пока Артур уйдет, потом подходит к телефону и набирает номер.

Е ж и. Алло... Главное управление? Можно попросить поручика...

Кафе. Поручик подсаживается к ожидающему его Ежи.

П о р у ч и к. Вы хотели со мной увидеться...

Е ж и. Здравствуйте.

П о р у ч и к. Слушаю вас.

Е ж и. Понимаете... об этом трудно говорить...

П о р у ч и к. Понимаю.

Е ж и. Вы можете подумать, я последний подонок...

П о р у ч и к. Пусть вас не заботит то, что я думаю.

Е ж и. Может, чего-нибудь выпьете?

П о р у ч и к. Нет, спасибо.

Е ж и. Мне кажется, стоит обратить внимание... вам надо проверить моего брата...

Поручик не отвечает. Внимательно слушает.

Е ж и. Этот пес... он никого к себе не подпускал... и тем не менее его заперли в ванной... Артур говорит, что во время операции сидел в коридоре...

П о р у ч и к. Сидел. Потом даже лежал — в комнате медсестер.

Е ж и. Я не утверждаю, что это он... Но у него столько разных знакомых, концерты...

П о р у ч и к. Спасибо. Вы мне очень помогли.

Поручик выходит из кафе и садится в машину. Машина трогается. Сворачивает влево, на Ясную, потом останавливается на забитой автомобилями стоянке перед кинотеатром «Атлантик». Поручик входит в кофейный бар на задах центрального универмага.

В баре поручик осматривается — кого-то ищет. Улыбнувшись, подходит к высокому столику. За столиком Артур.

П о р у ч и к. Вы хотели со мной встретиться...

А р т у р. Здравствуйте. Я свихнулся, да?

П о р у ч и к. Нет, почему же?

А р т у р. Мы уже с вами столько беседовали, а я вдруг в кафе...

П о р у ч и к. Дело деликатное, я привык.

А р т у р. Вот именно... мы разговаривали, а у меня все время вертелось в голове... я не решился вам сказать...

П о р у ч и к. А сейчас решились?

А р т у р. Тут что-то не так... да, несомненно... Я... Боюсь, Ежи... мой брат... может быть причастен... Эта сигнализация... почему он не сказал, что ее отключил? Согласился на операцию, знал, что я буду сидеть в больнице... Кроме того... это, конечно, не доказательство... я отдал ему марку, с которой все началось... а он даже не обрадовался...

П о р у ч и к. Вы мне очень помогли.

А р т у р. Так всегда говорят в фильмах.

П о р у ч и к. И тем не менее это правда. Спасибо.

Ежи, выйдя из кафе, идет в сторону Маршалковской. Видит на противоположном тротуаре паренька в очках, которому когда-то выкручивал нос в подворотне. Останавливается перед Главным почтамтом. После минутного колебания входит. Внутри, как обычно, много народу. Ежи находит окошко, в котором принимают письма. К стеклянной перегородке клейкой лентой прикреплена картонка с несколькими марками. Ежи медленно приближается, рассматривает марки — обычные, польские, недавно выпущенные,— ждет, пока барышня в окошке закончит штемпелевать гору заказных писем.

Е ж и. Марки... что-нибудь новенькое появилось?

Б а р ы ш н я (указывает на картонку). Вот эти... Королевский замок за 10 злотых и серия с эмблемой ПРОН [Государственный совет национального спасения; образован в 1981 году, после введения военного положения]. Шесть, двадцать пять и шестьдесят.

Барышня — непонятно, почему — очень любезна.

Е ж и. Вместе получается...

Б а р ы ш н я. Сто один.

Ежи достает бумажник, вынимает купюру в пятьдесят злотых. Роется в кармане, выгребает мелочь. Сосредоточенно считает монетки. Рядом кто-то останавливается, Ежи поднимает глаза и видит Артура. Артур разглядывает ту же картонку. Через минуту оборачивается. Братья удивленно, встревожено смотрят друг на друга.

Е ж и. Не думал тебя здесь увидеть.

А р т у р. А я - тебя. Покупаешь?

Е ж и. Мне не хватает... тридцати пяти злотых.

Артур лезет в карман. Вытаскивает какую-то мелочь. Считает.

А р т у р. У меня сорок...

И все, что нашел, протягивает брату.

Комментарии для сайта Cackle

Декалог. Сценарий

"Декалог". Фильм первый / Kieslowski, "Decalogue One", screen script

"Декалог". Фильм второй / Kieslowski, "Decalogue Two", screen script

"Декалог". Фильм третий / Kieslowski, "Decalogue Three", screen script

"Декалог". Фильм четвертый / Kieslowski, "Decalogue Four", screen script

"Декалог". Фильм пятый / Kieslowski, "Decalogue Five", screen script

"Декалог". Фильм шестой / Kieslowski, "Decalogue Six", screen script

"Декалог". Фильм седьмой / Kieslowski, "Decalogue Seven", screen script

"Декалог". Фильм восьмой / Kieslowski, "Decalogue Eight", screen script

"Декалог". Фильм девятый / Kieslowski, "Decalogue Nine", screen script

"Декалог". Фильм десятый / Kieslowski, "Decalogue Ten", screen script

Тематические страницы