Ревизия тела и ситуация современности: о свободе телесной сборки

Что есть тело, если не сама процессуальность и изменчивость, метаболизм и постоянное производство клеток? Эта неустойчивость усугубляется тем, что человечество приближается к соматической демократии и свободе индивидуальной телесной сборки. Каждый человек уже сейчас может при помощи хирургии модифицировать свое тело, менять свой пол, расширять спектр своей чувственности за счет механических аппаратов и гаджетов. Философ Александр Секацкий размышляет о проблеме обновляемого тела.

Проблема тела оказалась сейчас ключевой не только в философии, но и в совокупной критике социальности. Вопросы, считавшиеся вечными, обрели новую редакцию в модальности тела и телесности — но остались ли они теми же самыми вопросами? Разнородные дискурсы, трактующие тело, еще не состыкованы, потоки инвестиций, вещей, желаний, уже встретились, но пока не опознали друг друга. Целый ряд коллизий изменил до неузнаваемости привычную дихотомию души и тела, инфернальное и сакральное при этом не то чтобы поменялись местами, но включились в хоровод, где смена мест задана, но ритм смены остается загадочным. Попробуем рассмотреть вкратце некоторые пункты всемирной программы ревизии тела.

Сначала перечень вопросов или тем, все еще непонятных, несмотря на усилия весьма проницательных мыслителей. Что есть тело? Действительно ли так просто указать на него пальцем? Для чего оно, тело, нужно и какую роль играет в этом мире? И о чем оно свидетельствует? Где проходят границы эксклюзивной телесности? Что означает смена экзистенциальных проектов, это важнейшее, быть может, событие в истории: от греческой заботы о себе (эпимелеи) к христианской заботе о душе и до современной заботе о теле, или, лучше сказать, до современной одержимости телом, ибо этим родом одержимости как раз и охвачено сейчас человечество? Это далеко не все вопросы, и далеко не безразлично, с какого из них начинать.

Всемирная зацикленность на диетах, фитнессах и прочих элементах оздоровления, как кажется, внесла в мир новое основание неравенства, создало целую пропасть между теми, кто вписался в гламурную цивилизацию, неважно, в роли предводителя или стойкого солдата, и теми, кто совершенно махнул рукой на телесную упаковку.

Если начать с вопроса, действительно ли одержимость телом означает «падение» в хайдеггеровском смысле, мы неизбежно окажемся в накатанной колее метафизического ворчания и пустого морализаторства, уже давненько подменяющего то, что прежде называлось «духовностью». Всемирная зацикленность на диетах, фитнессах и прочих элементах оздоровления, как кажется, внесла в мир новое основание неравенства, создало целую пропасть между теми, кто вписался в гламурную цивилизацию, неважно, в роли предводителя или стойкого солдата, и теми, кто совершенно махнул рукой на телесную упаковку. Да и метафизическое оснащение современных телесных практик, прямо скажем, ничтожно — философия спорта или даже здорового образа жизни вообще, содержит набор общеизвестных банальностей. И тем не менее, тенденции ревизии тела настолько укоренились в самом бытии, что свертывание под воздействием моральных увещеваний им явно не грозит. Обвинения в вещизме, мещанстве и бездуховности нисколько не отражают сути того, что можно назвать одержимостью телом, и поэтому посмотрим на тело под иным углом зрения.

Что есть тело в прямом физическом смысле — в смысле Декарта и Спинозы как тело вообще? Ревизия тела начинается именно отсюда, с пересмотра очевидностей обыденного сознания, в частности, молчаливого предположения, что тело вообще есть универсальный адресат указательного жеста, а стало быть, и препятствие, на которое можно наткнуться и которое можно пнуть. Так что проблемой обыденного сознания выступает скорее вопрос: «Как существует то, что существует помимо тел?» Каким образом существуют понятия, мечты и различные производные символических порядков — вот что вроде бы требует объяснения в отличие от навязчивой реальности тел.

Однако, стоит выйти из масштаба вытянутой руки, и стабильность тела тут же окажется мнимой: то, что представлялось находящимся на месте телом, сразу же предстанет как процессуальность, как узел непрерывного метаболизма. Органическое тело непрерывно обновляется на всех уровнях от тканевого до молекулярного. Организм не просто участвует в обмене веществ, можно сказать, что определенная интенсивность многоуровневого обмена веществ и есть организм. Ни единая частица субстрата не остается в нем без движения, постоянна только сумма мест, и парадоксальнее всего пожалуй, то, что и сумма мест, структура как таковая, тоже подвержена старению и смерти.

Когда мы говорим не просто об органическом, но о человеческом теле, его и вовсе приходится рассматривать как множество скрытых в друг друге тел, наподобие лезвий, скрытых в универсальном перочинном ножике. Тот факт, что эти тела не слишком очевидны в своей обособленности и отдельности, относится не к их собственной реальности, а к политике тела, направленной на принудительное отождествление.

Органическое тело человека в полной мере разделяет эту участь. Но, согласно теории суперструн, и физические тела, прежде всего элементарные частицы, представляют собой устойчивые колебательные контуры, они «исполняются» на суперструнах как ноты вселенской симфонии. В чистой процессуальности мира тело представляет собой момент инерционности, навязчивой повторяемости, — но всего лишь момент, становящийся все более мимолетным по мере укрупнения картинки. Когда же мы говорим не просто об органическом, но о человеческом теле, его и вовсе приходится рассматривать как множество скрытых в друг друге тел, наподобие лезвий, скрытых в универсальном перочинном ножике. Тот факт, что эти тела не слишком очевидны в своей обособленности и отдельности, относится не к их собственной реальности, а к политике тела, направленной на принудительное отождествление. Так, тело любви, тело ярости и тело работы это разные, замещающие друг друга тела, различны даже занимаемые ими пространства и уж тем более их темпоральности, но все они жестко прикреплены к единству имени, в чем состоит одна из важнейших дисциплинарных (репрессивных) функций современной социальности вообще.

Ну, а по отношению к душе, к психике, чем предстает тело? Говоря коротко, здесь оно замедлитель и стабилизатор. И в этом качестве тело выступает как действительное препятствие порывам души. Начиная как минимум со знаменитой греческой эпимелеи, тело предстает главным ограничителем человеческой свободы (а так же действенности блага). Христианство, в свою очередь, поставило противоборство между телом и душой первым пунктом многовековой повестки дня, а Кант провозгласил принцип независимых юрисдикций души и тела в качестве метафизического различия свободы и природы. И кажется совершенно естественным для человека быть на стороне души и духа, а не тела, тем более очевидной представляется такая позиция для философии.

Между тем, аргументы в пользу тела должны быть, по крайней мере выслушаны. В данном случае речь как раз идет о роли стабилизатора и предохранителя с одной стороны, и о банке обналичивания символических обменов с другой. Если бы не сопротивление тела, пресловутые порывы души разорвали бы в клочья единство субъекта: каждая всемирная и даже персональная идея фикс провоцировала бы усилие разрыва, расщепления, они были бы мгновенно воспламеняющимся топливом для тлеющих очагов шизофрении. Теологи, столетиями говорившие о спасении души, упустили из виду, что пожизненно душа спасается именно в теле, что ей ниспослано это спасительное обиталище, удостоившееся от служб посмертного спасения только критики.

И все же, инерция тела наряду с его непоправимой смертностью, является вызовом совокупным усилиям человечества, прямо-таки скандалом, учитывая возраст проблемы. Следует теперь присмотреться к попыткам решения. В них, опять же, самым поразительным, но и самым ожидаемым моментом выступает неопознанность друг друга бригадами спасателей, ревизионистов тела, роющих с противоположных концов туннеля. Фактически, трагедия неузнавания обозначилась с первых веков христианства, когда рыцари веры посредством аскетических практик приступили к освобождению души из темницы тела. Они таким образом устраняли препятствия для бессмертия. Но если смертность тела является главным лимитирующим фактором всемогущества веры, то проблема вместимости тела оказывается важнейшим лимитирующим фактором для развития науки и техники. То есть тело предстает именно как двойной вызов, ответ на который пытается дать каждая цивилизация. Тем не менее, оно остается «самым архаическим» элементом человеческой вселенной и сегодня; точнее будет сказать, что архаическая телесность спрятана под модернизированной слоистой упаковкой, она прекрасна оформлена и декорирована, но ее внутренняя болванка все так же скандально примитивна.

Если смертность тела является главным лимитирующим фактором всемогущества веры, то проблема вместимости тела оказывается важнейшим лимитирующим фактором для развития науки и техники. То есть тело предстает именно как двойной вызов, ответ на который пытается дать каждая цивилизация.

Итак, взглянем на картину военных действий, разворачивающихся на двух фронтах, не подозревающих о существовании друг друга. На восточном фронте (штаб-квартирой можно считать Афон) непримиримую борьбу вело христианство, применяя практику суровой аскезы как применяют тактику выжженной земли: была поставлена задача максимально отжать гравитацию тела и сбросить иго «брата осла» (так называл тело Франциск Ассизский). Дезертиров с духовного фронта, тех, кто предпочитал просить у брата осла снисхождения, было более чем достаточно — однако среди них нашлись и собственные воители. И на сегодняшний день именно они, а не рать святая, добились наибольших успехов. Начиная с французских либертенов, соратников маркиза де Сада, через дендизм, культуризм, фитнесс и аэробику, — и вплоть до отчаянных авангардов киберпанка, они атаковали архаическое тело во всеоружии и нарушили его эквилибрум. Стоит отметить, что отряды, атаковавшие слева не пытались устранить тело как помеху, они изыскивали новые возможности и постепенно добились своего. С конца XIX века органическое тело стало меняться, и чем дальше, тем быстрее. Примерно сто лет назад Зигмунд Фрейд выдвинул свой знаменитый тезис: «Человек это бог на протезах», — и интересно, что бы он сказал сейчас, увидев сменные модули сегодняшнего для.

Но не будем останавливаться на общеизвестных вещах, тем более что сейчас идет наиболее интенсивное время проб и ошибок, время когда очень легко принять промежуточное за окончательное, спутать строительные леса и устойчивые элементы возводимой конструкции. Хотелось бы обратиться к важнейшему новозаветному термину преображение, введенному непосредственно самим Иисусом взамен ветхозаветного собирания праха. Суть в том, что преображение и есть событие, происходящее сейчас, хотя мы имеем дело с начальным этапом преобразования и вытеснения органики. Почему же столь трудный старт не опознан никем из иерархов действующей церкви? Увы, по той же причине, по которой мир не узнал Христа, и среди злейших гонителей были именно фарисеи и первосвященники. Как если бы органы их метафизического зрения были расположены на затылке, отчего все новое представало в искаженной перспективе, в перспективе только упадка и свидетельства о грехопадении. Но именно христианство, по сути своей, есть взгляд вперед, а не назад, первыми прижизненными адресатами благой вести были как раз те, кому нечего терять, люди с нулевой ретроспективой и вдохновляющей перспективой. В сфере сакрального христианство было и остается единственной духовной программой инноваций, тогда как прочие формулы веры, достаточно действенные, были направлены на осуществление режима защиты от сбоев. Отсюда особая трудность идентификаций, связанная с тем, что слово Божие не должно утрачивать характера последних известий, того, что важно и актуально сейчас — это великая проблема для всех апологетов и представителей ветхого Адама. Только христианство санкционировало науку как новую форму знания, оно же определило феномен прогресса, немыслимый для традиционных способов трансляции знания-мудрости. Точно так же идея меняющегося, все время обновляемого тела, является сущностно христианской, хотя и сегодня ее реализуют последние мира сего: киберпанки, представители других радикальных субкультур. Дело преображения находится в их руках, хотя не им предстоит отделять зерна от плевел — это уже дело не авангардов, а тех кто идет вслед за ними, ели угодно, простых пользователей… Исключительно важен правильный порядок Преображения и Вознесения — что бы ни думали фарисеи сегодняшнего дня, но речь может идти именно о челночных операциях, когда этапы новой сборки и текущего проживания чередуются, включая в себя даже траектории свободного падения, а «изблеванными» из уст оказываются как раз те, кто цепляется за промежуточную форму, кто довольствуется застывшим наличным состоянием: ибо без ускорения не выйти на орбиту спасения.

Радикальное обновление тел включает в себя отказ от предопределенности и подсказок со стороны органической телесности. В этом ключе можно истолковать и отказ от традиционных «ориентаций» в самом широком смысле слова, включая и ориентацию на физиологическую предопределенность пола. Сплотившиеся традиционалисты, именно здесь усматривают скверну, не додумывая до конца, что могут означать подобные преобразования. Поразительным образом столь же односторонними оказываются и их оппоненты, пытающиеся влить новое вино в старые мехи, то есть узаконить гомосексуальный выбор в формате традиционного брака, пытающиеся и преуспевшие в этом. Имя им — «промежуточники», тут стоит напомнить великолепный тезис Делеза и Гваттари, высказанный еще несколько десятилетий назад: «Каждому — собственное разнообразие полов!» Телесность состоит из целостных, относительно законченных фрагментов опыта, и нет ничего важнее вместимости: тело это присвоенный объем мироизмещения (по аналогии с водоизмещением). Собственно, воздействие души на такое тело направлено на дистанцирование от принудительно навязанных ориентаций (не только эротических, разумеется) и на обживание авторизованных ориентаций.

Тем самым, и политика тела, о которой так любил говорить Фуко, обретает наконец, форму демократии: этот факт еще не оценен с точки зрения всех его последствий. Выбор окончательного дизайна, благодаря господствующей моде (некоторому множеству ее стилей), осуществлялся уже давно, теперь же соматическая демократия, совпавшая с одержимостью телом, позволяет выбирать и модифицировать более глубокие заготовки, вплоть до изгнания из стойла «брата осла» и замены его более покладистым животным. Все технологии сегодня привлечены для выполнения этой миссии, фронтальной ревизии тела, включая идеологические технологии и визуальные техники (один Голливуд чего стоит). Стало быть, параметры соматизации присутствия, то есть зависимости души от телесных настроек перестали или перестают быть константами, и уместно вновь задуматься, что следует отнести к телу в силу устойчивости и повторяемости подобной практики, а что остается временным чувственным модулем, неважно, естественного или искусственного происхождения. И к тому же на повестку дня встает проблема вторичного, суверенного выбора в отличие от принудительного генетического наследования. Вполне возможно, что победит и восторжествует самое что ни на есть классическое тело — но пребывание в этом теле перестанет быть безальтернативным, поскольку свершится, наконец, великая замена дарового на трудовое, о которой возвещал едва ли не самый радикальный русский философ Николай Федоров в своей «Философии общего дела».