Тут текст — не полностью, до 1920 г.
Предисловие
История Русской Православной Церкви XX века является одной из наиболее актуальных и перспективных тем в церковно–исторической науке. Ставшая доступной для объективного научного исследования лишь на рубеже 1980–1990–х годов, данная тема уже обусловила за последние годы появление нескольких сборников исторических документов и церковно–исторических работ, дающих представление о многих значительных событиях и этапах истории Русской Православной Церкви XX века.
В связи с тем, что основные исторические источники по данной теме, особенно те из них, которые находятся в государственных архивохранилищах, пребывают в настоящее время лишь на первоначальном этапе своего научного изучения, ни одна из опубликованных в предшествующее десятилетие работ не может считаться исчерпывающим исследованием по истории Русской Православной Церкви XX века. Вместе с тем, новейший период русской церковной истории уникален: трагизм времени и судеб, невиданный в предшествующие эпохи расцвет подвижничества и исповедничества. Все это делает изучение истории Русской Православной Церкви XX века одним из важнейших средств духовно–нравственного воспитания современных православных христиан.
Для православного читателя данная книга может быть полезна еще и потому, что содержащаяся в ней картина русской церковной жизни периода 1900–1927 гг. позволяет лучше представить великое значение подвига новомучеников XX века, канонизация которых является одним из важнейших духовных начинаний, призванных преобразить церковную жизнь современной России.
Книга представляет собой первую часть литературно отредактированного варианта магнитофонной записи лекций по истории Русской Православной Церкви XX века, прочитанных автором в Санкт–Петербургской Духовной Семинарии в 1995–1996 учебном году.
Это обстоятельство обусловливает то, что, несмотря на многочисленность извлечений из исторических документов, приводимых в тексте, книга не содержит научно–справочного аппарата, который бы позволил читателям в полной мере представить ее источниковедческую базу. В то же время перечень приводимых здесь церковно–исторических документов мог бы быть существенно дополнен историческими источниками, введенными в научный оборот и использованными автором при чтении лекций в последующие годы.
Хронологические рамки данной книги (1900–1927 гг.) выбраны неслучайно. На рубеже XIX–XX веков обострились все противоречия русской жизни: социальные, политические, духовные. Поместный Собор 1917–1918 гг. восстановил каноничное Высшее Церковное Управление в Русской Православной Церкви. Совпавшее с периодом проведения Поместного Собора начало многолетних гонений на Церковь богоборческого коммунистического государства обусловило не имеющую прецедентов эпоху русской истории. Однако все первое десятилетие своего существования в условиях непрекращавшихся гонений Русская Православная Церковь сохраняла каноническое единство всего православного епископата и последовательно пыталась не допустить вмешательства государства во внутрицерковную жизнь. Лишь в 1927 г., в результате изменений, внесенных митрополитом Сергием в политику отношений с коммунистическим государством, стало неизбежным формальное отделение от митр. Сергия как части епископата Русской Православной Церкви, находившегося в эмиграции, так и многих авторитетных церковных иерархов, осуществлявших свое служение в Советской России.
Протоиерей Георгий Митрофанов
Часть I. 1900–1917 гг.
Вопрос Высшего Церковного Управления
В соответствии с законами Российской Империи, Высшее Церковное Управление осуществлялось следующим образом: «Император есть верховный хранитель и защитник догматов господствующей веры. В управлении церковном самодержавная власть действует посредством Святейшего правительствующего Синода, ею учрежденного». К началу XX века первенствующим иерархом в Русской Православной Церкви, то есть первенствующим членом Синода, являлся митрополит Санкт–Петербургский Антоний (Вадковский) — иерарх, внесший огромный вклад в подготовку Поместного Собора, до которого, к сожалению, ему было не суждено дожить. Что касается системы церковного управления, то все оставалось по–прежнему — так же, как было в предшествующем столетии. Синодальная бюрократия из Петербурга жестко контролировала епархиальную жизнь. Права епархиальных архиереев были ограничены. В епархиях сохранялось двоевластие: епархиальный архиерей и духовная консистория, которая была подотчетна именно синодальной бюрократии.
В приходской жизни, за исключением городских приходов, положение, к сожалению, менялось мало. Городское духовенство было неплохо обеспечено материально, и к началу XX века его уровень был очень высок. Скажем, в Петербурге и Москве практически все духовенство имело академическое образование. Впрочем, несмотря на то, что этот период ознаменовался мощными религиозными исканиями в русской литературе, философии и в русской культуре в целом, статус священника в широких слоях русского образованного общества оставался не очень высоким. Ограниченное в своих правах на приходах, даже на приходах городских, обездоленное материально на приходах сельских, духовенство испытывало комплекс социальной неполноценности. В начале XX века обнаруживается очень тревожная тенденция: городские священники стараются отдавать своих детей не в Духовные Семинарии, а в гимназии, в реальные училища, в кадетские корпуса.
Духовные Семинарии все больше пополняются детьми сельского духовенства, и нередко туда начинают поступать представители других сословий (это был, безусловно, хороший момент), но сословий низших, потому что и купцы, и мещане, и состоятельные крестьяне старались отдавать своих детей все–таки не в Духовные школы. Одновременно из года в год уменьшается число выпускников Духовных Семинарий, принимающих священнический сан. Облегчение поступления после Семинарии в светские учебные заведения ведет к тому, что все больше семинаристов уходит из клировой жизни, получив образование за церковный счет.
Налогообложение духовенства несколько уменьшается, но, по–прежнему, большая часть приходских священников не получает даже жалования. Вот одна только цифра 1914 года: для выплаты хотя бы минимального жалования всем священникам требовалась государственная дотация более, чем в 50 млн. рублей. Но в 1914 году эта дотация была немногим больше 18 млн. рублей. Это вело к тому, что большая часть духовенства оставалась без жалования. И это несмотря на то, что образовательный уровень духовенства все это время повышался.
Что касается монастырской жизни, здесь были, безусловно, позитивные тенденции. Количество монастырей увеличивалось, расцветала их духовная жизнь. Достаточно вспомнить Оптину Пустынь и ее значение в русской жизни.
В начале XX века появился своеобразный преемник Оптиной Пустыни в церковном служении — Зосимова Пустынь. А появление таких уникальных монастырей — это всегда признак того, что в целом монашеская жизнь развивается весьма интенсивно.
Велико было влияние русской церковной культуры — оно усиливалось с каждым годом. Все больше деятелей русской культуры начинали обращать свой взор к Церкви. Но, наряду с этим, имела место и другая тенденция: несмотря на то, что лучшие представители русской литературы, философии, искусства обращались к Церкви, основная масса русской интеллигенции оставалась настроенной антицерковно, антиклерикально и, к тому же, политически очень радикально. Атеизм все больше начинает проникать в народные массы; политизация народных масс, в свою очередь, сопровождалась их расцерковлением. Итак: лучшие представители русской культуры обращаются к Церкви, а народ от Церкви отходит.
Эта тенденция проявляется на разных уровнях. Даже кружки самообразования среди рабочих к концу XIX — началу XX века в крупных промышленных городах, как правило, возглавляются людьми, которые, наряду с пропагандой радикальных политических идей, пропагандируют еще и атеизм. Крестьянский быт все больше и больше секуляризируется, а авторитет священника уменьшается. Через крестьян–отходников, которые какое–то время работают в городе, а потом опять нозвращаются в деревню, распространяются радикальные политические идеи, которые сопровождаются антицерковными лозунгами. Этой тенденции чрезвычайно сложно противостоять. Ибо церковно–приходские школы, а их в начале XX века было уже более 40 тысяч, находятся в очень тяжелом материальном положении. Земская школа, как правило, возглавляется людьми из той самой земской интеллигенции, которая часто настроена антицерковно.
Приходское служение священников не дает им возможности активно заниматься воспитанием своих пасомых. Поэтому нередко крестьяне становятся достоянием пропагандистов с радикальными политическими и антицерковными идеями. Для того, чтобы противостоять этой тенденции,
Церкви нужно было активизировать свою приходскую деятельность. А приходы по–прежнему не имели права юридического лица, права собственности; они были связаны «по рукам и ногам» бюрократическими ограничениями, которые не позволяли на уровне прихода решать очень многие вопросы церковно–просветительского, социального характера. Но и на епархиальном уровне многое контролировалось не только консисторской, но часто и светской бюрократией, ибо Русской Церкви, в отличие от иных конфессий, требуется санкция светской власти на то, чтобы открыть больницу или новый приход.
А теперь несколько цифр, которые позволят представить тот итог, с которым Русская Православная Церковь пришла к началу XX века.
Число епархий — 64, викариатств — 40. Соотношение плохое. Оно говорит о том, что у нас огромные епархии, в которых правящему архиерею очень сложно. Только в Петербургской епархии было 4 викария. Итак, в начале XX века в Русской Православной Церкви было: более 100 епископов, свыше 50 тыс. приходских храмов, около 100 тыс. белого духовенства, включая священников и диаконов, 1000 монастырей, 50 тыс. монашествующих. По переписи населения 1915 года в России насчитывалось 182 млн. человек, из числа которых — 115 млн. православных. Таким образом, было 50 тыс. приходов на 115 млн. человек — очень мало. Были епархии, в которых духовенство, большей частью, было «часовенным». Например, в Олонецкой епархии священник, кроме того, что служил в храме, должен был посещать и служить обедницы еще в десятке часовен. В большинстве деревень этой епархии не было приходских храмов, а были часовни, и то не в каждой деревне.
Духовное образование осуществлялось в 4–х Академиях, в которых училось почти 700 студентов. В 60 Семинариях, 100 духовных училищах, 100 епархиальных училищах и в 40 тыс. церковно–приходских школ училось около 215 тыс. человек.
Ненормальность положения в области церковно–общественной жизни проявлялась особенно остро в сфере государственной. Поводом к пересмотру существующей синодальной системы явилась необходимость осуществления серьезных государственных преобразований.
В конце XIX века Россия пережила громадный экономический подъем. Началась очень глубокая и интенсивная индустриализация страны. Бывали годы, когда объем промышленного производства возрастал в 2 раза за один год. Этот удивительный экономический рост России справедливо связывался с деятельностью министра финансов при дворе Александра III Сергея Юльевича Витте, который впоследствии стал главой кабинета министров. Есть даже такое понятие — «виттовская индустриализация России».
Но вслед за экономическим ростом последовал неизбежный на том уровне развития России промышленный кризис 1900–1903 годов, который резко обострил очень многие проблемы в государственной, общественной и экономической жизни. Активизировалась социальная борьба, причем, в этой социальной борьбе — рабочих с предпринимателями, крестьян с помещиками и государством — стали принимать участие непримиримо настроенные политические радикалы из создававшихся тогда политических партий. Эта борьба сразу приобрела очень острый характер. Происходит огромное число забастовок, которые, наряду с экономическими, выдвигают радикальнейшие политические требования — вплоть до низвержения монархии и установления республики.
В деревнях начинаются погромы помещичьих усадеб, то есть выступления с применением насилия со стороны крестьян. Обнаруживается одна из очень важных проблем нашей жизни: индустриализация осуществлялась, по существу, за счет игнорирования сельского хозяйства. Возникает необходимость серьезной корректировки курса преобразований. Обострение ситуации заставляет государство поставить вопрос об экономических, а, значит, и о политических реформах.
В 1904 году 12 декабря появляется императорский указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». Этот указ содержал некоторые общие положения, которыми должен был руководствоваться министр внутренних дел при разработке проекта об изменениях в государственной жизни. Императорский указ включал в себя пункт шестой: «О веротерпимости», в котором говорилось о том, что в общественную и государственную жизнь России необходимо внести элемент веротерпимости. Форму реализации указа должен был выработать комитет министров. Императорский указ и дал толчок к тому, чтобы в комитете министров поставили вопрос о возможности каких–либо изменений в религиозно–общественной жизни России, а значит, возможно, и в жизни Православной Церкви. На заседание комитета министров был приглашен первенствующий член Синода митрополит Антоний (Вадковский), который имел очень большой вес в комитете министров, к нему с большим уважением относился Витте, а впоследствии и Столыпин. Влияние митрополита Антония было велико еще и потому, что в этот период времени он пользовался благоволением Победоносцева и вдовствующей императрицы Марии Феодоровны. Митрополит Антоний на этом заседании высказался за то, чтобы начала веротерпимости и уравнения конфессий были внесены в русскую религиозно–общественную жизнь, подчеркнув, что гонения на иноверцев несовместимы с духом Православной Церкви, и государство должно видеть свою главную задачу не в ограничении прав иноверцев, а в том, чтобы как можно больше дать возможностей самой Православной Церкви в осуществлении своей деятельности.
Записка митрополита Антония
В феврале 1905 года по указанию митрополита Антония была составлена записка–меморандум. Она была написана профессорами Санкт–Петербургской Духовной Академии и представляла собой первый за многие десятилетия, исходивший от церковной иерархии, проект возможных преобразований в сфере церковного управления — в связи с общими изменениями в нашей религиозно–общественной жизни. В записке указывалось на то, что если будет четко проведен принцип равенства всех вероисповеданий, то Русская Православная Церковь окажется в худшем положении. Если мусульманам или протестантам нужно создать свое религиозно–просветительское общество — они его организовывают и уведомляют об этом светскую власть. Нужно им открыть больницу, духовную школу, храм — они просто уведомляют об этом власть и спокойно осуществляют свое начинание. Русская же Православная Церковь оказывалась в очень сложном положении, потому что для создания православной больницы, прихода, журнала нужна была не только санкция Синода, но и местной государственной власти. Епархиальный архиерей (как и приходы) не мог полностью контролировать финансовые средства в епархии, все должно проходить через Синод, согласовываться с обер–прокурором.
До 1905 года инославные конфессии тоже должны были многие вопросы координировать с государственной властью. Но если им будет дана свобода, а об этом речь и шла, и митрополит Антоний против этого не возражал, то надо одновременно такую же свободу дать и Православной Церкви, дать ей возможность свободного осуществления по канонам принадлежащих ей функций. Эта записка–меморандум митрополита Антония и стала четким документом, излагающим основные насущные вопросы русской церковной жизни, которые надо было как можно быстрее решать. Записка эта была небольшая, мы остановимся лишь на некоторых основных пунктах. Текст ее недавно был полностью опубликован. В записке указывалось на то, что в ближайшее время необходимо созвать совещание всех архиереев, с участием представителей приходского духовенства и мирян, для обсуждения насущных вопросов русской церковной жизни. При этом подчеркивалось, что представители правительства не должны участвовать в этом совещании. Выражаясь нормальным каноническим языком, это совещание — Поместный Собор. Митрополит Антоний, хорошо понимая, какое раздражение может вызвать у Победоносцева само слово «Собор», не употребляет его, но говорит о нем как о совеща нии, которое не предполагает внесения в нашу церковную жизнь практику постоянного созыва.
Какие вопросы должны быть рассмотрены на этом совещании? Прежде всего, пишет митрополит Антоний, вопросы взаимоотношений Церкви и государства. Православной Церкви должна быть дана большая свобода в управлении своими внутренними делами, чтобы она могла свободно руководствоваться церковными канонами и морально–религиозными потребностями своих членов, была освобождена от прямой государственно–политической миссии и могла восстановить свой нравственный авторитет. Церковь в своей внутренней жизни должна руководствоваться канонами, а каноны не предусматривают существования той синодальной системы, которая была у нас. Далее в записке говорилось о необходимости воссоздать самоопределяющийся приход, вернуть ему право юридического лица, право собственности, дать ему возможность во многих своих начинаниях (социальных, благотворительных, просветительских) быть самостоятельным.
Митрополит Антоний указывает на то, что приходским священникам должно быть предоставлено право участвовать в работе земств — в той или иной форме, что необходимо сделать возможным для епископов прямой доступ в комитет министров для решения тех или иных вопросов, то есть дать возможность решать какие–то важные вопросы не только через обер–прокурора, а непосредственно через правительство. Речь, таким образом, шла о весьма скромных требованиях, но в перспективе — о радикальном изменении синодальной системы.
Митрополит Антоний понимал, что Победоносцев отнесется к этому чрезвычайно критически и поэтому предпочел отправить свою записку как в правительство, так и непосредственно Императору Николаю II. Витте, возглавлявший комитет министров, поддержал идеи, содержавшиеся в записке. Это интересная деталь, ведь Витте, в отличие от Столыпина, не отличался особой личной религиозностью, он был индифферентен к церковной жизни, но здесь он оказывается со работником митрополита Антония, а такой верующий человек, как Победоносцев, встанет у него на пути самым решительным образом. Подача этой записки непосредственно Императору создавала очень интересный прецедент: через голову обер–прокурора, но в соответствии с буквой российских законов, первенствующий член Синода обращался к тому, кто по закону являлся главой церковной иерархии. Император принял записку благосклонно и начал изучать. Нужно помнить, что Победоносцев, который был воспитателем Николая II, по сути обладал почти монопольным правом на консультирование Императора по всем церковным вопросам.
Особое Совещание при комитете министров
В то же время, в феврале 1905 года, Витте образовал при комитете министров Особое Совещание по церковным вопросам, в которое вошли: один из самых образованных и блистательных наших иерархов того времени — епископ Сергий (Страгородский) и группа профессоров Духовной Академии. Они должны были более конкретно разработать проект возможных изменений в положении Церкви. Среди профессоров: Заозерский, Тихомиров, Павлов, Суворов. Это Особое Совещание разработало еще один документ — «О современном положении Церкви». Будучи приглашенными главой комитета, профессора чувствовали себя более свободно, чем митрополит Антоний, и многие вещи называли своими именами.
В документе Особого Совещания синодальная система прямо называется неканоничной, ставится вопрос о немедленном созыве Поместного Собора с участием приходского духовенства и мирян. Предлагается ряд мер, направленных на децентрализацию управления (речь шла о возвращении законных права епархиальным архиереям), на улучшение положения духовенства, реформу Духовных школ.
Записка привела в ярость Константина Петровича Победоносцева по ряду причин. Во–первых, это было явным вмешательством в сферу деятельности обер–прокурора; во–вторых., Победоносцев был не только против церковных преобразований, но и против государственных, и считал Витте одним из самых зловредных государственных деятелей России. В–третьих, он был возмущен, что правительство через его голову обращается к царю по церковным вопросам. 12 марта 1905 года Победоносцев поручил обер–секретарю синодальной канцелярии Рункевичу составить возражение против записки Витте. Аргументация этого возражения была очень слаба и сводилась к попытке доказать каноничность синодальной системы.
Мнение Победоносцева было следующим: синодальная система стала органичной составной частью русской церковной жизни. И хотя он не мог не видеть противоречия между синодальной системой и канонами, он исходил из следующего: Россия идет по особому пути, синодальная система — плод самобытной жизни Русской Православной Церкви.
Действительно, Государи в России и до Петра I вмешивались в церковную жизнь. Петр это вмешательство юридически оформил, но оформил, исходя из опыта протестантских государств. Последнее обстоятельство Победоносцев игнорировал, считая, что ограничение прав Императора в церковной жизни приведет к ее разрушению. Он искренне отстаивал эту точку зрения, считая, что мир идет к концу, и любые перемены могут оказаться очень вредными. Это был консерватор, который, по характеристике К. Леонтьева, «умерщвлял все живое, что появлялось вокруг него». В то же время для народа Победоносцев был тем, кто отстаивал традиционные формы церковной жизни. В каком–то смысле слова, у него был менталитет протестанта, который ценил Православие как форму культурно–исторического самовыражения Русского народа, и это делало его, сильнейшего юриста, совершенно равнодушным к аргументам иерархов, говоривших о неканоничности синодальной системы. В ответ на возражение Победоносцева в марте 1905 года появляется записка Витте, подготовленная для него профессорами Духовной Академии, в которой очень четко развенчивается аргументация Победоносцева.
Между митрополитом Антонием и Победоносцевым возникает конфликт. Победоносцев считает, что митрополит Антоний интригует против него, и настаивает на том, чтобы обсуждение церковных проблем было перенесено в Синод, а Особое Совещание — упразднено. Он надеялся, что в Синоде все архиереи выступят вместе с ним против митрополита Антония.
Вопрос был перенесен в Синод, который, однако, не оправдал надежд Победоносцева. 22 марта 1905 года в Синоде была составлена записка к Государю. В записке Синод, ссылаясь на каноны (например, 4–е и 5–е постановления Никейского Собора, где говорится о созыве Поместных Соборов каждые полгода), обосновывал необходимость созыва Поместного Собора, на котором необходимо избрать Патриарха. Состав Синода должен быть изменен, избираться он должен на Соборе и действовать как орган при Патриархе, а не при Государе. Победоносцев был обескуражен тем, что Синод, столько лет бывший ему полностью послушным, выступил против него.
31 марта Николай II, познакомившись с запиской синодалов, наложил резолюцию о готовности созвать Собор в благоприятное для сего время. Я думаю, что тогда это не было отговоркой. Император действительно поддержал идею созыва Собора, но ситуация в стране была очень сложная.
Победоносцев, увидев, что Император готов пойти навстречу сторонникам Собора, решил опереться на епархиальных архиереев. Он считал, что решение Синода — результат давления на него митрополита Антония, и поэтому поставил на Синоде вопрос о том, чтобы все епархиальные архиереи до конца 1905 года представили свои мнения о целесообразности церковных преобразований. Соответствующий указ появился 27 июля 1905 года. Каждый архиерей мог высказать свою точку зрения не только на преобразования, но и вообще на положение дел в Церкви. Победоносцев не был против разового совещания, но о патриаршестве он и слышать не хотел, считая, что возглавление иерархии самодержавным Государем — самое благоприятное для Церкви в России.
В это время события в политической жизни продвигались вперед. Необходимость реформ все более осознавалась в высших кругах, результатом чего стал манифест Императора от 17 октября 1905 года о даровании широкого перечня свобод русскому обществу и о создании Государственной Думы с законодательными функциями. В апреле 1906 года, после внесения изменений в законы Российской империи и возникновения конституционной монархии, самодержавие перестало существовать в своем прежнем статусе — как неограниченная монархия.
Победоносцев был против всего этого. Он ждал результатов отзывов епархиальных архиереев. Но время не терпело. 17 апреля 1905 года правительство издало временное постановление о веротерпимости, которое даровало свободу всем конфессиям. Некоторые ограничения оставались для иудеев и для старообрядцев (позже и старообрядцы были полностью уравнены в правах), а в положении Православной Церкви ничего не менялось. Произошло именно то, чего боялся митрополит Антоний.
Желая активизировать полемику вокруг преобразований, Митрополит Антоний ждал благословения на опубликование в Церковном Вестнике, официальном органе печати, записки о необходимости перемен в русском церковном правлении. Записка, написанная тридцатью петербургскими священниками, которая впоследствии получила название «Записка тридцати двух», появилась 15 марта 1905 года. Среди этих священников мы видим и серьезных пастырей, и некоторых будущих обновленцев. В этой записке, адресованной митрополиту Антонию, петербургские священники, а они считались элитой среди духовенства, поддерживали преобразования, предлагавшиеся митрополитом Антонием.
Кроме тех мер, о которых шла речь выше, в записке выдвигались справедливые требования об упразднении практики перемещения епископов с кафедры на кафедру, уравнении всех епархий и кафедр, упразднении наград духовенству. Авторы записки настаивали на том, чтобы в приходском управлении присутствовало соборное начало, а настоятель опирался на мнение паствы. Кроме того, предлагалась выборность епископата и духовенства. Таким образом, эти требования были весьма радикальны.
Предложения епархиальных архиереев
Во второй половине 1905 года стали присылать свои записки епархиальные епископы. Эти записки были изданы в трех томах; затем вышел дополнительный том с записками, которые пришли позже. Все епископы, в той или иной форме, высказывались за предлагаемый перечень реформ. В частности, практически единогласно они высказались за созыв Поместного Собора. Все епископы высказывали неудовлетворенность тем, что происходит в Церкви в настоящее время.
По некоторым деталям созыва Поместного Собора архиереи разошлись во мнениях. 6 архиереев, в том числе Антоний (Храповицкий), Агафангел (Преображенский), Ермоген (Долганом), выступили против участия в Соборе приходского духовенства и мирян. 23 архиерея, в том числе митрополит Антоний (Вадковский); будущий кандидат в патриархи, епископ Арсений (Стадницкий); будущий глава одной из юрисдикции «зарубежников» Евлогий (Георгиевский); будущий священномученик Владимир (Богоявленский) и Сергий (Страгородский), выступали за то, чтобы представители приходского духовенства и мирян имели право участвовать в Соборе с правом решающего голоса. Большинство архиереев, то есть больше тридцати человек, высказались за то, чтобы представители приходского духовенства и мирян участвовали в Соборах с правом совещательного голоса.
Обратите внимание: расхождения епископов во мнениях касались лишь принципов работы Собора. А они, как видим, были за два века основательно забыты. Опыт церковный в этом отношении, опыт предшествующих веков, мог дать очень серьезную пищу для размышления.
Хотелось бы обратить внимание на чрезвычайно интересные предложения епархиальных архиереев по вопросам епархиального управления. Большинство епископов высказалось за то, чтобы число епархий в Русской Церкви было увеличено в несколько раз. Если в это время епархия в России соответствовала по своей территории губернии (области), то епископы предлагали создать епархию в одном или нескольких уездах (районах). Они, тем самым, готовы были пойти на то, чтобы число епископов увеличилось у нас в два или в три раза. При этом материальное положение епископа, его общественный статус значительно изменились бы. По существу, епископ превращался бы в благочинного. Но епископы шли на это, исходя из того, что в течение веков в Русской Церкви архиереи занимались, главным образом, судебно–административными делами в своих епархиях, а такого близкого контакта с клиром и с паствой, какой имел место во многих других Православных Церквах, где епископские епархии территориально малы, не было. Епископы размышляли о существе дела, и это был признак того, насколько у них было развито чувство ответственности за свое архиерейское служение, насколько они трезво воспринимали проблемы церковной жизни. Они предлагали на территории 8–10 епархий создавать митрополичий округ, управлять которым будет с титулом митрополита один из епархиальных архиереев. Именно такая система характерна для восточных Православных Церквей.
Далее епископы настаивали на том, чтобы был отменен действительно являющийся элементом Римо–Католической практики в Русской Церкви институт викарных епископов. Конечно, при столь обширных епархиях, какие были в то время, необходимость викарных епископов, непредусмотренных канонами, была обоснована. Но при предлагаемом варианте уездных епархий этот институт должен был бы отпасть. Большинство епископов высказывалось за то, чтобы назначение на епископскую кафедру было пожизненным. Тем самым они отказывались от перспективы возвышения по иерархической лестнице и проявляли высокое чувство долга перед Церковью. Кроме того, пожизненное назначение делало епископов более независимыми от светской власти, убирало лишние, не всегда здоровые стимулы в их деятельности. Это предложение свидетельствует о мудрости иерархов, большинство из которых имело печальный опыт попадания на епископскую кафедру с различных церковно–административных и учебно–административных должностей. Традиционный путь епископа в те времена был таков: честолюбивый студент Духовной Академии принимал постриг в конце обучения и несколько лет пребывал на различных должностях (инспектор семинарии, ректор семинарии, инспектор Академии), а потом, не зная ни монастырской, ни приходской жизни, он назначался на епископскую кафедру и в итоге становился во главе епархии. Такое положение дел создавало множество практических проблем. Епископы предложили очень оригинальную, в церковной жизни себя оправдавшую, практику. Они высказались за то, чтобы, когда ставился вопрос о поставлении на кафедру епископа и Синод оказывался перед выбором: ставить монаха или вдового священника, предпочтение отдавалось последнему. Важно отметить, что практика наша показала, что епископы из вдовых приходских священников, знающие не понаслышке приходскую жизнь, оказываются очень достойными пастырями. Таковым был, например, митрополит Кирилл (Смирнов).
Данное предложение не отменяло монашества епископата, хотя некоторые епископы и высказывались за то, чтобы у нас была введена греческая практика поставления епископов только из рясофорных монахов. Мантийные монахи в Греции не имели право быть епископами и должны были находиться только в монастырях. Здесь епископы, большинство из которых прошли описанный выше путь от студента Академии до архиерея, весьма трезво высказывались за оздоровление епархиальной жизни.
Все архиереи высказались против выборности епископата.
Все архиереи в той или иной степени высказались за расширение прав прихода. Они требовали восстановления у прихода права юридического лица, права владеть собственностью. Они высказывались за расширение участия Церкви в общественной жизни, за преобразование церковного суда, что в тех условиях было чрезвычайно важно. Нам об этом сложно сейчас говорить, потому что церковный суд сейчас ни в епархиях, ни в Москве вообще не функционирует. Кроме того, многими епископами была высказана мысль о создании двух типов Духовных школ: общеобразовательной и пастырской, а также о создании богословских факультетов при университетах, что позволило бы активно богословски образовывать мирян и подключать их потенциал к церковной жизни.
В богослужебной области также были высказаны пожелания преобразований. В частности, это касалось очень больной темы сокращения богослужений. В предложениях епископов содержалась мысль о необходимости создания трех редакций Богослужебного устава: для монастырских, приходских и домовых храмов. Кстати сказать, это было поддержано и на Соборе 1917 года. Некоторые радикально настроенные епископы высказывались не просто за редактирование богослужебных книг, а за перевод богослужения на русский язык.
У большинства епископов содержались требования внесения таких изменений в государственные законы, которые бы охраняли церковную собственность от секуляризации, поскольку печальный опыт XVIII века мог у нас повториться в любой момент. Собственность Церкви, действительно, не была законодательно защищена от посягательств государства.
Таким образом, епархиальные архиереи не просто признали необходимость глубоких перемен, но во многом поддержали те идеи, которые были уже высказаны митрополитом Антонием, членами Синода и представителями церковной общественности. Победоносцев понял, что церковная иерархия не с ним, а против него. В это же время он переживал и еще одну, очень тяжелую для него, драму. Несмотря на его сопротивление, Император Николай II 17 октября 1905 года подписал составленный Витте манифест, который устанавливал не только множество свобод в различных сторонах государственной и общественной жизни, но и создавал орган, который ограничивал законодательные функции Императора — Государственную Думу. Победоносцев понял, что это первый шаг на пути к конституционному преобразованию Российской государственности.
Победоносцев видел, что епископы хотят ограничения функций самодержца в церковной жизни, потому что восстановление Поместных Соборов и патриаршества выведет Государя из того положения, в котором он находился, а он был главой иерархии. Будучи человеком принципиальным, Победоносцев этого принять не мог и подал в конце 1905 года в отставку, а в 1907 году скончался.
Итак, хотя Поместный Собор еще не собрался, главное препятствие было устранено — Победоносцев ушел, а Император Николай II в это время был настроен к Собору весьма благожелательно. Когда 16 января 1906 года к Императору обратился новый обер–прокурор Синода князь Оболенский, который полностью был солидарен с Синодом в его желании собрать Собор, Император подписал указ об учреждении Предсоборного Присутствия, органа, который должен был подготовить созыв Поместного Собора в ближайшее время.
Жизнеописание митрополита Антония (Вадковского)
Александр Вадковский родился 3 августа 1846 года в селе Царевка Кирсановского уезда Тамбовской губернии, в семье священника Василия Вадковского. Тамбовская губерния была чрезвычайно интересна: с одной стороны, там было много язычников, мордвинов, а, с другой — немало святых. В детстве, когда его отца, бедного провинциального священника, посетил правящий архиерей епископ Феофан Затворник, он сугубо благословил именно младенца Александра, и это стало в семье знамением, что его ожидает особая судьба.
В 1860 году Александр закончил Тамбовское Духовное училище и поступил в Тамбовскую Духовную Семинарию. Там он нередко читал часы на службах у святителя Феофана Затворника и окормлялся именно у него. Вообще, у них было что–то общее в характерах, а именно — духовная трезвость.
В 1866 году, будучи 20 лет от роду, Александр поступил в Казанскую Духовную Академию. Семья его была бедна, его приняли казенным стипендиатом. Учился он весьма успешно и в 1870, заканчивая Академию, защитил магистерскую диссертацию. Он написал курсовое сочинение, которое было выдвинуто, исходя из его основательности, сразу на соискание степени магистра богословия. Специализировался Александр Вадковский по кафедре гомилетики. В 1871 году он остался доцентом на этой кафедре. Одновременно Александр работает не только как преподаватель, но и как ученый, и как редактор солидного журнала «Православный собеседник». Начался его путь академического профессора. Большая часть профессоров тогда в Казанской Духовной Академии были мирянами. Это характерная особенность для Духовных школ того периода времени.
В 1872 году Александр Вадковский вступил в брак с Елизаветой Дмитриевной Пеньковской. Брак это был уникален. Молодой 28–летний доцент взял на себя тяжелый крест — его жена была тяжело больна туберкулезом, и он знал, что она обречена на смерть. Для благочестивого православного человека жениться на человеке смертельно больном — это тяжело еще и потому, что нормальный православный человек не думает, вступая в первый брак, о втором браке. Так что это был, действительно, поступок незаурядный. У него родилось двое детей, но через 7 лет его жена скончалась. Правда, его академическая карьера складывалась весьма неплохо, он к этому времени был уже экстраординарным профессором. Перечень ученых званий в Высших учебных заведениях в России был довольно многообразным: приват–доцент, адъюнкт–профессор, экстраординарный профессор, ординарный профессор, заслуженный ординарный профессор. Поскольку каждому профессорскому званию соответствовал определенный чин, то Александр в тот период времени должен был получить чин статского советника. За этим стоял определенный общественный статус и материальное обеспечение.
Александр Васильевич воспитывал двух детей, вел преподавательскую деятельность, но его постигло еще одно страшное испытание. Однажды вечером к нему пришел сотрудник журнала «Православный собеседник». Они беседовали о журнальных делах, журналист тот был очень грустный, сказал, что у него дома дети болеют дифтеритом. Он ушел, а через несколько дней оба ребенка Александра Васильевича Вадковского заболели дифтеритом, и один за другим умерли. Это случилось в 1882 году. Ему было всего лишь 36 лет, он уже вдовец и человек, потерявший детей. Александр Вадковский для себя сделал выбор очень определенный — он решил принять монашеский постриг. 4 марта 1883 года его постригли с именем Антония Печерского в память об очень уважаемом им Казанском архиерее Антонии (Амфитеатрове). Он остался преподавателем. 6 марта отец Антоний уже иеромонах.
Его пострижение в монашество было воспринято профессорско–преподавательской корпорацией как какое–то юродство; он был вторым монахом после ректора среди преподавателей Казанской Академии, большинство же были миряне. Им казалось странным, что освободившийся от пут семьи вдовец, который вполне может еще вступить во второй брак, статский советник, у которого весьма благополучно складывается карьера, вдруг обрек себя на такую жизненную стезю. Обратите внимание, как это характеризует ситуацию в Казанской Академии: профессора, которые преподают богословие, аскетику, не могут согласиться с тем, что один из коллег принимает монашество. Если мы вспомним митрополита Антония (Храповицкого), который побывал преподавателем в трех, а ректором в двух Академиях и вел нескончаемые битвы с профессорами, то поймем, почему они сформировали потом целую плеяду обновленчески настроенных священнослужителей.
14 ноября 1883 года иеромонах Антоний (Вадковский) был возведен в архимандриты и стал настоятелем Казанского Иоанновского монастыря, но продолжал оставаться профессором Духовной Академии. Это был прецедент, для Казанской Академии необычный. Хочется подчеркнуть, что Антоний не был монахом «условным», он действительно совершал в монастыре монастырскую службу, монашеское правило, и его монашество было своеобразным вызовом весьма секуляризованной профессуре Казанской Академии.
В 1884 году отец Антоний стал инспектором Казанской Духовной Академии, что было, безусловно, полезно, ибо он своим личным авторитетом человека аскетической жизни, своим монашеским саном подвигал студентов, к которым относился всегда весьма мягко, весьма терпимо, на действительно серьезную духовную жизнь. При этом он продолжал свою научную работу, но она, конечно, занимала меньше места в его жизни.
В 1885 году в Казань приехал Константин Петрович Победоносцев. Он познакомился с архимандритом Антонием. Архимандрит Антоний произвел на него очень хорошее впечатление. Победоносцев оценил не только благочестивого монаха, но и хорошего церковного администратора, просвещенного ученого. Уезжая из Казани, всесильный тогда Победоносцев сказал ему, что он должен ожидать в ближайшее время перемен в своей жизни.
В 1885 году стали поступать сведения о том, что отцу Антонию готовится назначение в Петербург. Действительно, вскоре он был назначен инспектором в СПбДА. Это был только первый шаг к его, оказавшейся впоследствии блестящей, петербургской карьере. Пробыв два года инспектором, он 3 мая 1887 года был поставлен в епископы Выборгские и назначен ректором СПбДА, которая переживала период удивительного расцвета. Достаточно сказать, что это было время, когда в Академии сформировались такие выдающиеся наши иерархи, как Михаил (Грибановский), Антоний (Храповицкий), Сергий (Страгородский), Тихон (Беллавин).
Михаил (Грибановский) принадлежал к той плеяде русских богословов, которые поставили остро вопрос о необходимости освобождения русского богословия из пут западной схоластики. Он рано скончался, но продолжателями его идей были и Антоний (Храповицкий), и Сергий (Страгородский), и Иларион (Троицкий) — все те, кто в богословии очень много сделал именно для того, чтобы развенчать стереотипы схоластического сознания, прочно укоренившиеся в наших духовных школах. Например, юридическая теория сатисфакции, с которой боролись и Антоний (Храповицкий), и Сергий (Страгородский). Все они очень хорошо вспоминали об Антонии.
В Академии создавалась удивительная атмосфера. С одной стороны, поднялся ее научный уровень, с другой — епископ Антоний стремился к тому, чтобы студенты активно, уже со студенческой скамьи, приобщались к конкретному церковному служению. Он всячески поощрял участие студентов в приходской жизни, их просветительскую деятельность на приходах. В это время активизируется «Общество распространения религиозно–нравственного просвещения в духе Православной Церкви». В содружестве с ним студенты Духовной Академии начинают активно заниматься просветительской деятельностью на приходах Санкт–Петербурга.
Фигура епископа Антония была чрезвычайно заметной, и через 5 лет, в 1892 году, он получил свою первую кафедру — стал архиепископом Финляндским. В это время его представили императрице Марии Феодоровне, которая весьма покровительствовала митрополиту Антонию, как и многим другим выдающимся деятелям нашей церковной и государственной жизни. Попав в Финляндию, архиепископ Антоний оказался в очень сложном положении. Дело в том, что Великое княжество Финляндское довольно давно получило автономию от российских Государей и жило самостоятельной жизнью. Что касается православных, то нужно иметь в виду, что подавляющая часть православных финнов (карелов) находилась на территории Олонецкой губернии, а в Финляндии православных финнов было очень мало, основную часть православных там составляли русские чиновники и военные; вопрос о Православной Миссии среди финнов в Финляндии стоял остро. Финское население относились к Православию очень настороженно, рассматривая Православие, как одну из форм усиления русского влияния в Финляндии. Этого финны не хотели, и нужно было проявлять чрезвычайную деликатность, что и было свойственно архиепископу Антонию. И он с безусловной деликатностью, но весьма активно осуществлял Православную миссионерскую деятельность.
За короткий промежуток пребывания его на кафедре число приходов в Финляндии возросло с 23 до 37 (это говорит о том, насколько слабые были позиции Православия в Великом княжестве Финляндском), было создано два журнала на русском и на финском языках, начала работу комиссия по переводу богослужебных книг на финский язык. Антоний создал первый женский монастырь в Финляндии, но главным своим делом, исходя из специфики религиозной жизни финнов–лютеран, он считал церковное просвещение. Весьма успешно создавались церковно–приходские школы (70 школ на 37 приходов), начался процесс постепенного обращения финнов в Православие, процесс очень медленный, который существенно не повлиял тогда на религиозную ситуацию в Финляндии, но по существу этот процесс сделал впоследствии неизбежным возникновение существующей и ныне Финской Православной Церкви.
Исходя из специфики миссии в лютеранской стране, большое значение Антоний Вадковский уделял благотворительности. Он создал епархиальное попечительство (богадельню для православного духовенства и его семей). Но при этом он не растворился в деятельности внешней, социально–просветительской, а оставался монахом. Короткие периоды отдыха архиепископ Антоний проводил в Ильинском скиту на одном из островов Ладожского озера, где жил в простой монашеской келье, как простой монах, совершая монашеское правило.
Пребывание в Финляндии не изолировало архиепископа Антония от высшего церковного управления. В 1893 году он возглавил комиссию по диалогу со старокатоликами, которые тогда всерьез рассматривали перспективу возвращения в Православную Церковь. Эта перспектива, действительно, была чрезвычайно реальной: у старокатоликов не было евхаристического общения с протестантами, они не приняли постановлений Первого Ватиканского собора и имели православную догматику.
В 1892 году в Санкт–Петербурге появилась книга архиепископа Антония «Из истории христианской проповеди», где были собраны все его многочисленные работы по гомилетике. Этот солидный фолиант стал основанием для того, чтобы в 1895 году Казанская Академия присвоила арх. Антонию докторскую степень.
В 1897 году состоялся исторический визит архиепископа Антония в Англию. Приглашение было по случаю шестидесятилетия королевы Виктории. Это был первый визит такого высокопоставленного иерарха Русской Православной Церкви в Англию, а тогда стоял вопрос и о диалоге с англиканами. Его личность произвела очень благоприятное впечатление, архиепископ Антоний получил докторские степени Кембриджского и Оксфордского университетов, самых главных университетов в Англии. Он проявил себя не только дипломатом, он проявил себя также и богословом, способным вести очень конструктивный диалог с инославными, свидетельствовать о Православии в стране, в которой, действительно, чрезвычайно сложно было поколебать протестантские устои. Тем не менее, пребывание в Англии Антония (Вадковского) открыло для него сердца многих англичан, с которыми он общался; это была очень успешная поездка.
Он вернулся в Россию, и в Рождество 1898 года появился указ о возведении его на кафедру Санкт–Петербургского митрополита после скончавшегося митрополита Палладия, далеко не лучшего иерарха, занимавшего эту кафедру. Первую свою литургию митрополит Антоний отслужил на Рождество в Исаакиевском соборе и 27 декабря въехал в митрополичьи покои в Александро–Невскую Лавру. Он стал первенствующим иерархом Русской Церкви.
Хотелось бы обратить внимание на его удивительный стиль управления епархией, на его удивительный образ жизни. Митрополит Антоний восстанавливает основательно забытую нашими архиереями практику регулярного посещения тюрем, причем, он обязательно посещает тюрьмы в Светлую Седмицу, как это было в допетровской Руси (когда и царь посещал узников, и митрополит Московский). Он активно начинает организовывать материальную помощь заключенным, он возвращается к практике использования «права печалования».
Известна одна, чрезвычайно показательная, история. По делу о заговоре с целью покушения на Александра III, где проходил Александр Ульянов, проходил и один из профессорских стипендиатов СПбДА Новорусский (у него хранился динамит). Его приговорили не к смертной казни, а к длительному сроку заключения в Шлиссельбургской крепости. Митрополит Антоний знал его еще по Академии, он посетил его в Шлиссельбургской крепости и, побеседовав с ним, пришел к выводу, что он раскаялся, и тогда владыка Антоний обратился к Императору с просьбой о помиловании Новорусского. Просьба эта была удовлетворена. Новорусский, освобожденный из Шлиссельбурга, приехал в Петербург, провел несколько дней в покоях митрополита Антония, а потом отправился в Выборг и жил жизнью мирного обывателя, никаких предосудительных действий он уже не совершал.
Одновременно митрополит Антоний осуществлял очень большую деятельность в сфере социальной благотворительности. Он являлся председателем совета Императорского человеколюбивого общества, председателем Попечительства Марии Александровны о слепых, участвовал в деятельности созданного под покровительством императрицы Александры Феодоровны Братства во имя Царицы Небесной. Нужно сказать, что эта благотворительная деятельность митрополита Антония была колоссальных масштабов.
Вот несколько бытовых черт, чрезвычайно ярких. Оказавшись в Петербурге, митрополит Антоний отменил торжественные трапезы, парадный выезд. Он не имел никогда шелковой рясы и ходил всегда в шерстяной, по тем временам это, конечно, было удивительно — первенствующий иерарх Церкви так аскетичен. Оклад у него по тем временам был немалый: 4 000 — годовое содержание и 25 000 — доля кружечного сбора. Из этих 29 000 сразу шли в благотворительные организации, в которых он участвовал, — 27 000; а 2 000 он, как правило, раздавал клирикам, которые к нему приходили, раздавал всем тем, кто нуждался. При этом митрополит Антоний никогда ни к кому не обращался на «ты», что в церковной среде было необычным. Страх перед архиереем, имевший место во многих епархиях, в Петербургской епархии постепенно проходил, почему и духовенство здесь стало поднимать голову и старалось участвовать в каких–то церковных начинаниях. Он чувствовал за собой поддержку петербургского духовенства, почему и сам, со своей стороны, был так активен. Его мягкость, открытость, деликатность не мешали ему быть человеком принципиальным в вопросах, касающихся Церкви и веры. Вы уже имели возможность убедиться в его последовательной жесткой позиции в вопросе о восстановлении Поместного Собора и патриаршества.
Еще один пример, очень характерный для митрополита Антония — его участие в деле Льва Толстого.
Синод принял указ об отлучении от Церкви графа Льва Толстого 16 марта 1901 года. Указ напечатан в «Миссионерском обозрении», в июньском номере 1901 года. Это решение Синода обросло различными легендами. Вспомните, например, рассказ Куприна «Анафема», где главный герой, диакон, прочитав с умилением повесть Толстого «Казаки», вспоминает, что ему нужно идти в храм и провозглашать анафему Толстому, но он вместо анафемы произносит многолетие. Никакого распоряжения об анафематствовании Толстого в храмах не было, хотя, в принципе, после этого указа его можно было анафематствовать вместе с еретиками в чине Торжества Православия. Может быть, кто–то так и и делал.
Толстой узнал об этом указе в Ясной Поляне. Отправляясь на прогулку, он увидел свежие газеты, прочитал указ и пошел гулять, а 4 апреля направил письмо в Синод. Как видите, сам Толстой ни в коей мере не оспаривает справедливость синодального указа и лишний раз декларирует свои воззрения.
Эти воззрения — радикальное сектантство, которое, конечно, делает его во многих случаях еретиком. Интересно то, что этот указ Синода вызвал бурю возмущения со стороны «передовой» общественности, со стороны либеральных органов печати. Сами они, сплошь и рядом унижавшие Церковь, почему–то стали предъявлять Церкви какие–то претензии. Митрополит Антоний все спокойно и терпеливо переносил. Семейство Толстого имело связи в аристократических кругах. Но митрополит Антоний здесь был принципиален, и в истории нашей Церкви произошел акт чрезвычайно значимый.
Через два года митрополит Антоний принял участие в очень важном церковном событии открытии мощей прп. Серафима Саровского и его канонизации. Нужно сказать, что за весь синодальный период у нас было всего 5 канонизаций, и только в царствование Императора Николая II канонизации стали осуществляться у нас очень последовательно, в соответствии с канонами. В этот период было осуществлено 7 канонизаций. Особенно важна канонизация прп. Серафима Саровского, ибо эта канонизация явила традиционное почитание святых в Русской Церкви как всенародное явление.
Эти годы, ознаменованные активной борьбой митрополита Антония за Собор, поставили его перед необходимостью решать и качественно новые для Церкви задачи. Это было связано с тем, что после манифеста 17 октября 1905 года была учреждена Государственная Дума.
Отныне все законы, в том числе и законы, касающиеся Церкви, должны были предварительно обсуждаться, разрабатываться и приниматься появившимся в России двухпалатным Парламентом, состоящим из Государственной Думы, избиравшейся по определенному закону, и Государственным Советом, частично избиравшимся, частично состоявшим из лиц, назначенных Государем. При этом совершенно естественно, что в Государственную Думу должны были попадать люди и инославных исповеданий, и просто враждебные Церкви. Эти люди вдруг получали возможность обсуждать решения государственной власти законодательного характера, которые имели отношение к Церкви. Причем, в таком положении оказалась именно Православная Церковь. Например, синодальная смета, которая определяла объем помощи государства Церкви, должна была утверждаться в Государственной Думе и Государственном Совете — притом, что материальное положение иных конфессий никакого контроля со стороны этих органов не имело.
Возникала, действительно, серьезная проблема. Как ее можно было решить? Радикальный способ решения этой проблемы — серьезные изменения Основных Законов России и, хотя бы, выведение законов, касающихся Церкви, из компетенции Государственной Думы и Государственного Совета с тем, чтобы Синод обсуждал какие–то вопросы, и только Государь имел бы право утверждать синодальные решения. Но такого рода изменения не были осуществлены вплоть до 1917 года, поэтому уже в 1905–1906 гг. остро встал вопрос о том, как относиться к возможности участия духовенства в деятельности Государственной Думы. Может быть, считали многие, стоит попытаться церковной иерархии принять участие непосредственно в деятельности Государственной Думы, чтобы, во–первых, как–то повлиять на ее политику в области религиозной жизни в стране, а, во–вторых, попытаться в целом внести в работу этого органа, который будет настроен радикально в политическом отношении, элементы традиционного православного понимания государственной жизни.
Второй вопрос, возникавший в связи с этим, касался того, нужно ли духовенству участвовать в деятельности политических партий? Позиция митрополита Антония (Вадковского) была в этом отношении очень определенная. Он был категорически против участия духовенства в деятельности политических партий — каких бы то ни было. Он был категорически против того, чтобы духовенство получило активное избирательное право, он признавал возможным только пассивное избирательное право. Представители духовенства могут участвовать в выборах как граждане России, но баллотироваться на выборах, выставлять свои кандидатуры они не должны иметь права. Он очень опасался, что Церковь начнут использовать различные политические силы в своих интересах, что будет предпринята попытка создать клерикальную партию. И, таким образом, если церковная иерархия будет занимать ту или иную политическую позицию, это может подорвать и без того уже не очень прочный ее авторитет в обществе.
В общем и целом нужно сказать, что позиция митрополита Антония была весьма в этом отношении последовательная и правильная. Но не все так смотрели на ситуацию. В частности, синодальные чиновники были настроены подчас иначе. И уже в 1906 году произошел конфликт, который прогремел по стране.
В 1905 году возникло несколько крайне правых монархических организаций, которые считали, что именно они выражают интересы Церкви, а значит — Церковь должна поддерживать их и всю силу своего авторитета полагать для их победы на выборах и в политической жизни страны в целом. Крупнейшая из организаций такого рода была организация «Союз Русского Народа», у которой был даже свой храм недалеко от Конюшенной площади. И в 1906 году руководитель этой партии, Дубровин, пригласил митрополита Антония освятить знамена этой организации в Михайловском манеже. Митрополит Антоний категорически отказался. В органе «Союза Русского Народа», в газете «Русское знамя», была опубликована статья с гнусной клеветой на митрополита Антония, еще несколько правых газет выступили с такими же статьями. Говорили, что он — сторонник разрушения монархии и заигрывает с либералами. Это многих возмутило, потом самому Дубровину пришлось публично приносить извинения митрополиту Антонию. Но митрополит Антоний был непреклонен. Он до конца своих дней настаивал на том, что духовенство не должно участвовать в политических партиях и даже в деятельности Государственной Думы. В 1906 году он демонстративно отказался от должности в Государственном Совете.
Вся дальнейшая деятельность митрополита Антония после 1905 года была, в основном, сконцентрирована на предсоборной работе, и, когда эта работа была искусственно прервана в 1907 году, он это очень глубоко переживал. Последние дни его жизни, а он тяжело болел несколько лет, были отмечены ощущением того, что насущнейший вопрос нашей церковной истории, вопрос о созыве Собора и восстановлении патриаршества, так и не решался.
Болезнь митрополита Антония стала усугубляться в 1910–11 годах. Последний раз он посетил Синод 16 октября 1912 года, будучи тяжело больным. Скончался же он 2 ноября 1912 года.
Его уход из церковной жизни был, конечно, очень печальным явлением, потому что личность митрополита Антония была настолько авторитетна, что во все эти годы общероссийских смут ему удавалось объединять нашу церковную иерархию, в особенности, в вопросах церковных преобразований. Он умел расшевелить пассивную массу нашего духовенства, доказать им необходимость преобразований, он умел умерять требования радикальных реформаторов, и, пока он был жив, серьезных конфликтов среди иерархии не было. Единственная сфера, в которой ему не всегда удавалось предотвратить конфликты, — это сфера политики. Тут у нас, к сожалению, началось дробление духовенства по политическим признакам, духовенство оказывалось в различных фракциях Думы и выступало не с единой церковной точки зрения, а с точки зрения своей фракции.
Хочу завершить рассказ о митрополите Антонии одним очень выразительным эпизодом. Отпевали его в Троицком Соборе Александро–Невской Лавры. Возглавлял заупокойную службу Владимир (Богоявленский), митрополит Московский, который стал его преемником на Петербургской кафедре, сослужило с ним 22 архиерея, и во второй паре архиереев на этом богослужении стояли два архиепископа: Антоний (Храповицкий) и Сергий (Страгородский). Оба они очень уважали митрополита Антония, оба были ближайшими его сподвижниками в работе Предсоборного Присутствия и, вообще, во всей предсоборной деятельности. Эти два человека, которые потом, через 15 лет, окажутся непримиримыми противниками, возглавят две основные Русские Православные церковные юрисдикции, в тот момент были рядом, и как будто с митрополитом Антонием они хоронили того иерарха, который, может быть, смог бы их примирить, доживи он до того времени. Вообще отпевание было удивительным событием: 23 архиерея, 60 архимандритов и митрофорных протоиереев, около 150 священников и иеромонахов. Почти 250 служащих священнослужителей.
Предсоборное Присутствие
16 января 1906 года Император Николай II учредил Предсоборное Присутствие. Это был орган, который должен был в течение нескольких месяцев, максимум года, подготовить созыв Поместного Собора, подготовить для этого Собора проекты основных решений, т. е. осуществить очень сложную, очень важную подготовительную богословскую и каноническую работу.
Председателем Предсоборного Присутствия был назначен митрополит Антоний, его заместителями были два других русских митрополита: Московский — Владимир (Богоявленский) и Киевский — Флавиан (Городецкий). Состояло Предсоборное Присутствие из семи отделов, каждый из которых разрабатывал свой круг вопросов.
Первый отдел разрабатывал вопросы, связанные с составом и проведением Поместного Собора. Поместный Собор не собирался у нас 200 лет. История созыва Поместных Соборов в Православной Церкви давала примеры различных процедур избрания членов Собора, различные составы членов Собора; нужно было выработать проект, по которому должен созываться Собор. Как происходят выборы членов Собора? Кто осуществляет эти выборы? В каком количестве избираются члены на этот Собор? Как Собор будет проходить? Как на нем будут рассматриваться вопросы, приниматься решения и т. д. Этот же отдел должен был разработать проекты о преобразованиях высшего церковного управления. Напомним, что церковное управление имеет три уровня: приходское, епархиальное и высшее церковное управление. Возглавлял работу отдела архиепископ Черниговский Димитрий.
Второй отдел рассматривал всю совокупность вопросов, связанных с епархиальным управлением, созданием у нас митрополичьих округов, реформой епархиального управления, с расширением прав епархиального архиерея и т. д. Одновременно этот отдел рассматривал очень сложный и окапавшийся потом весьма больным вопрос о статусе Грузинской Церкви в составе Русской Православной Церкви. Возглавлял этот отдел архиепископ Литовский Никандр.
Третий отдел занимался вопросами церковного суда. Он гоже нуждался в преобразовании. Учитывая, что каноническое право было одной из самых сложных отраслей церковной жизни, целый отдел был выделен для обсуждения вопросов, связанных с церковно–каноническими сторонами жизни. Возглавлял третий отдел архиепископ Ярославский Иаков.
Четвертый отдел рассматривал вопросы приходской жизни: новый приходской устав, вопросы о распоряжении приходским имуществом и др. Возглавлял отдел архиепископ Могилевский Стефан.
Пятый отдел рассматривал вопрос о духовном образовании. Руководил им епископ Псковский Арсений (Стадницкий). Это был известный уже к тому времени деятель в сфере духовного просвещения. Отметим, что знаменитые раскопки в Новгороде начал еще епископ Арсений (Стадницкий); он был специалистом в области археологии.
Шестой отдел рассматривал вопросы вероучения и, как вопрос принципиальный и значимый для руководителя этого отдела, вопрос о диалоге со старообрядцами. Возглавлял отдел епископ Волынский Антоний (Храповицкий). О нем мы будем с вами говорить в дальнейшем более подробно. Епископ Антоний был одним из рьяных сторонников диалога со старообрядцами и воссоединения их с Православной Церковью. Это был, действительно, очень важный вопрос. Важно, что именно епископ Антоний, который был сторонником возвращения старообрядцев в Православную Церковь, с сохранением, конечно, их богослужения, их обряда и т. д., одновременно был инициатором рассмотрения вопроса о канонизации Патриарха Никона, и материалы к его канонизации готовились к Собору 1917 года.
И наконец, последний, седьмой отдел, должен был разработать меры по ограждению православной веры в условиях веротерпимости. Это был, может быть, самый практический отдел, который должен был предложить конкретные пути такого изменения законодательства, которое позволило бы Православной Церкви не утерять своих внешних позиций и, самое главное, указать Церкви новые пути для осуществления своей проповеди, своей миссии в новых исторических условиях. Возглавлял отдел архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский).
Кроме названных архиереев в Предсоборном Присутствии принимали участие ведущие профессора Духовных Академий и университетов, в т. ч. в священном сане. Чтобы представить уровень Присутствия, перечислим наиболее известные имена: богословы профессора Глубоковский и Бриллиантов, историки академик Голубинский и Ключевский (профессор Московского Университета и профессор МДА). Из Казанской Духовной Академии — профессор Несмелов, довольно оригинальный философ. Из Киевской Академии — тогда известный проф. Завитневич, автор фундаментальнейшего исследования о Хомякове, очень интересного, очень содержательного. Правда, потом этот человек проявил себя не с лучшей стороны: он стал впоследствии одним из ведущих обновленцев. Предсоборное Присутствие работало почти год — с 3 марта по 15 декабря 1906 года.
Результаты работы Предсоборного Присутствия доступны. Был сделан сводный доклад, обобщивший все выводы Предсоборного Присутствия. Были изданы и протоколы его заседаний. Эти протоколы открывают перед нами очень яркую картину подлинно творческой, очень глубокой в богословском и каноническом отношении работы, подготавливавшей Поместный Собор 1917 года. Не будем сейчас подробно входить в решения Присутствия, потому что многое из того, что было сформулировано на Предсоборном Присутствии, было реализовано на Поместном Соборе 1917 года, почему он и смог в таких тяжелейших условиях принять обилие очень серьезных, очень глубоких решений — они были уже предварительно предложены Собору Присутствием. Упомянем лишь некоторые важные вопросы, которые тогда уже были рассмотрены. Правда, необходимо иметь в виду то, что Присутствие — это не орган церковного законодательства как такового, он лишь предлагал материалы к работе Помесного Собора.
Вот несколько наиболее важных выводов, которые Присутствие представило. Все члены Предсоборного Присутствия единогласно высказались за необходимость восстановить Поместные Соборы, и было предложено созывать Соборы раз и 10 лет, учитывая масштабы Русской Православной Церкви. При этом предполагалось, что в митрополичьих округах соборы будут проходить в соответствии с канонами раз или два в год. Собор должен быть органом, которому принадлежит высшая власть: законодательная, руководственная, судебная, ревизионная. В периоды, когда Соборы не функционируют, предполагалось, что будет действовать Синод, избирающийся Собором, а не назначающийся Государем, во главе с первоиерархом.
По поводу первоиерарха возникла дискуссия. То ли это будет просто первенствующий член Синода, избранный на («оборе, то ли это будет, действительно, Патриарх с соответствующим титулом. В частности, в этом отделе 14 членов выступали за то, чтобы патриаршество было восстановлено, а — против того, чтобы был восстановлен патриарший титул первоиерарха. Среди противников восстановления были профессор Бриллиантов, Голубинский, Самарин. Аргументы были разные. Самарин, в частности, исходил из практических соображений: он говорил, что Государю Николаю II будет сложно принять эту идею, что он не согласится с тем, чтобы был Патриарх, чтобы происходило некое умаление власти Государя. Голубинский, хотя и был историком, человеком, очень хорошо знавшим то, как у нас патриаршество возникло, как оно существовало, считал, что патриаршество будет постоянно ограничивать соборное начало в Церкви и будет противоречие между Собором и Патриархом. Разные были аргументы, но большинство высказывались за восстановление патриаршества.
Высказывались и за расширение числа постоянных и присутствующих членов Синода. Обер–прокурору предлагалось занять очень определенное место — обер–прокурор отныне не должен присутствовать на заседаниях Синода, он должен лишь наблюдать за тем, чтобы синодальные указы не нарушали существующего государственного законодательства. И если таковые указы появлялись бы, он не мог их запретить, он должен был апеллировать к Государю по этому поводу — место еще более скромное, нежели то, которое представил обер–прокурору в свое время Петр I. Все эти преобразования предполагали соответствующие изменения в государственных законах, в основных законах Российской Империи.
В процессе работы Предсоборного Совещания в апреле 1906 года произошло изменение Основных Законов Российской Империи, была установлена Дума как законодательный орган власти, был принят указ о веротерпимости. Предсоборное Присутствие предложило проект изменений Основных законов Российской Империи, содержащий в себе 12 пунктов. Они должны были в условиях появления Думы еще до Собора защитить Церковь от вмешательства светских органов власти. Что конкретно имелось в виду?
Русская Православная Церковь обладает правом установления для себя новых законов с согласия Императора. Государь обладает правом просматривать законопроекты грядущего Всероссийского Собора и будущих периодических Соборов.
Только Император со стороны государства мог влиять на законотворчество Церкви, и только он окончательно имел бы право утверждать церковные законы.
Законы чрезвычайного Всероссийского Собора, периодических Соборов и постоянного Синода, касающиеся оплаты государственным казначейством служащих Церкви или ее гражданских служащих, проходят обычную законодательную процедуру.
Вот все, что авторы проекта готовы были оставить на рассмотрение Государственной Думы и Государственного Совета.
Русская Православная Церковь в своих внутренних делах управляется свободно своими собственными учреждениями под защитой Государя.
Государю предоставляется ежегодно официальный отчет о церковных делах. Обычные периодические Соборы созываются с согласия Государя. Периодические Соборы созываются Государем во время избрания Патриарха.
Везде подчеркивается значение Государя. Именно ему, а не в Думу и Государственный Совет, предоставляется официальный отчет. Именно он, подобно византийским Императорам, созывает Собор.
Государь созывает Собор также в случае недостойного поведения Патриарха и наблюдает за ним. Чрезвычайный Всероссийский Собор, как и Святейший Синод и периодические Соборы, представляют свои законы на рассмотрение Государя через Патриарха. Если Государь лишен возможности лично присутствовать на каких–либо заседаниях чрезвычайного Всероссийского Собора или периодических Соборов, он назначает своего представителя.
Государь будет иметь в Синоде своего личного представителя в лице обер–прокурора, который не может принимать участие в решениях, но будет следить за тем, чтобы решения и законы Синода соответствовали законам государства. Обер–прокурор будет участвовать в высших государственных учреждениях, решения которых касаются церковных дел, в качестве представителя Государя и защитника Церкви. Обер–прокурор формально не будет членом Совета министров. Замена члена Совета по политическим причинам не повлечет за собой смены обер–прокурора.
Может показаться, что это второстепенный вопрос, на самом деле это было очень важно. Раз у нас появилась Дума, то, естественно, под влиянием Думы могли происходить изменения в правительстве, в Совете министров, и нельзя было исключать перспективы и ответственного перед Думой правительства. Таким образом получалось, что Дума, влияя на состав правительства, может влиять и на конкретную кандидатуру обер–прокурора, поэтому обер–прокурора надо вывести из правительства, и смена правительства не должна его касаться.
Самый главный пункт, четвертый, касался изменения 42–й статьи Основных законов Российской Империи. В это время она звучала так: «Император есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры». Предсоборное Присутствие предлагало ввести следующую формулу:
Император как Православный Государь является верховным покровителем Православной Церкви и охранителем ее благопорядка.
Разница существенна: не хранитель догматов, а лишь покровитель Православной Церкви, защищающий ее с внешней стороны, и охранитель ее благопорядка.
Предлагались соответствующие изменения и в области епархиального управления: митрополичьи округа, расширение самостоятельности епархий. Вот как раз в митрополичьих округах Соборы должны собираться, в строгом соответствии с канонами, два раза в год. Каждый епископ должен был регулярно собирать епархиальные собрания для обсуждения текущих дел, то есть соборное начало должно присутствовать и в епархиальном управлении. При епископе на правах совещательного органа должен действовать епархиальный совет, избиравшийся епархиальным собранием.
Предсоборное Присутствие, вопреки мнению архиереев, высказанному в 1905 году, выступало за целесообразность избрания епископов, правда, было несколько вариантов избрания епископов на кафедру: то ли это будет избрание на епископском Соборе, то есть не назначение Патриархом или Синодом, а избрание на архиерейском Соборе; то ли избранные на Соборе епископы должны проходить утверждение в епархии, на епархиальных собраниях.
В сфере приходского управления предполагалось создание приходских советов, которые избираются, и с помощью которых настоятель управляет приходом. Был выработан проект нового приходского устава. Вот это, пожалуй, было единственное предложение Предсоборного Присутствия, которое вошло в нашу церковную жизнь до Поместного Собора 1917 года. Новый приходской устав был принят 21 мая 1914 года. Он обсуждался не только в Синоде, но и в Государственной Думе и в Государственном Совете.
Предсоборное Присутствие отвергало идею о финансовом отделении Церкви от государства и настаивало на сохранении и даже расширении государственного жалования священникам. Духовенство бедствовало, а государство платило жалование лишь очень незначительной части приходского духовенства.
Присутствие подтвердило идею митрополита Антония (Вадковского) о необходимости наделить духовенство только пассивным избирательным правом и запретить духовенству баллотироваться на государственные должности. Кстати сказать, нынешняя позиция Синода (указ накануне избирательной кампании 1993 года) совершенно справедлива. Сейчас духовенство не имеет права баллотироваться. Но тогда это мнение Присутствия проигнорировали, и духовенство баллотировалось и участвовало в политических партиях.
Сводный доклад Присутствия был представлен Государю, он его изучал и 25 апреля 1907 года наложил на него резолюцию: «Собор пока не созывать». Это «пока» протянулось, к сожалению, до 1917 года. Именно «к сожалению», потому что Церковь последние 10 лет Русской монархии была парализована и гораздо меньше, чем могла бы, препятствовала разрушительным процессам, происходившим в нашей общественной и государственной жизни. Победоносцевская мысль о том, что любые серьезные изменения государственной или церковной системы губительны для России, Николая II никогда не покидала. И действительно, он, пересиливая себя, пошел на подписание манифеста 17 октября 1905 года, а ведь это было начало революции, и после этого манифеста революция разрасталась с новой силой. Появились Думы, которые не столько поддерживали государственную власть, сколько расшатывали, и только третья Дума, собранная в 1907 году, начала позитивную работу. Император считал, что созыв Собора может расколоть церковную жизнь, вызвать в ней различные противоречивые тенденции, Церковь будет парализована в своей жизни, Собор не соберет церковную жизнь, а, наоборот, начнет ее разрушать. Начнутся дебаты, станут проявляться различные политические, общественные тенденции в духовенстве, и будет только хуже. Вообще же, в тайники души Императора проникнуть очень сложно; конечно, очевидно одно: раз он до конца своего правления к идее Собора так и не возвратился, значит, что–то в его душе к Собору не лежало. Это факт, который является, безусловно, виной последнего нашего Императора по отношению к Церкви. Он не делал того, что нужно ему было бы делать, как православному христианину: он не восстанавливал каноническое устройство в Церкви, а жизнь вопреки канонам не проходит бесследно ни для Церкви, ни для государства.
То, что Собор оказался отложенным на неопределенное время, конечно, религиозную ситуацию в стране не улучшило, потому что все те законодательные акты, которые неизбежно активизировали деятельность других религиозных конфессий, принимались. Преобразования, которым положил начало манифест 17 октября 1905 года, проводились в жизнь, Русская Православная Церковь продолжала оставаться скованной, а инославные конфессии и нехристианские религии получили гораздо большую свободу, что было окончательно закреплено в апреле 1906 года указом о веротерпимости. Случилось то, чего опасался более всего митрополит Антоний (Вадковский).
Перед Церковью ставились и новые задачи, которые требовали решений, не имевших прецедентов в предшествовавшей русской церковной истории. В частности, манифест 17 октября 1905 года и внесенные на основе его изменения в Основные Законы Российской Империи, создали у нас орган, ограничивающий власть Государя — Государственную Думу с законодательными функциями. Таким образом, у нас началось преобразование монархии из неограниченной в конституционную, а, значит, возникала следующая ситуация: отныне все основные законы в России принимались после обсуждения и принятия их Государственной Думой, Государственным Советом и Императором. Имея в виду то, что многие государственные законы не могли не касаться Церкви, причем Православной Церкви прежде всего, ибо она была не только не отделена от государства, а находилась под особой государственной опекой, получалось так, что решения, важные для Русской Православной Церкви, принимались в государственных органах, которые уже никак — ни исторически, ни практически — не могли быть связаны с православной церковной жизнью. Если Государь Император миропомазан на царство и находится в исторически очень древней связи с церковной жизнью, то Государственная Дума, в которую должны входить люди, не только не православные по вере, но и антицерковно настроенные, — какое она может иметь отношение к принятию решений, касающихся Церкви?! Но, тем не менее, такой орган был создан.
Теперь не только Государь, но и депутаты Государственной Думы решали вопросы, которые являются прерогативой только церковной иерархии. И в этой связи, естественно, встает очень важный вопрос: а как духовенству относиться к участию в Государственной Думе? Если этот орган будет решать вопросы, касающиеся церковной жизни, а в этот орган люди будут избираться, то, может быть, стоит представителям духовенства также баллотироваться на выборах в Государственную Думу, чтобы, работая в ней, пытаясь в рамках той системы, которая сложилась, добиваться для Церкви каких–то приемлемых законодательных решений? Серьезный вопрос, тем более, что, например, финансовые ассигнования на Церковь уж безусловно, как все бюджетные вопросы, утверждались Думой. В этой сфере права Думы были очень широкие.
Митрополит Антоний (Вадковский), как и многие члены Предсоборного Присутствия, считал, что духовенству не следует участвовать в деятельности выборных государственных органов власти. Он даже считал, что не следует вступать и в политические партии, но позиция другой части духовенства была иной. Точка зрения государственной власти сводилась к тому, что вовлечение духовенства в работу Думы позволит сделать эту Думу более лояльной по отношению к монархии, и государственные чиновники всячески способствовали тому, чтобы духовенство участвовало в выборах. Таким образом, Синод не принял указа, который бы запретил духовенству участвовать в работе выборных органов власти, и, естественно, не был принят и указ, запрещавший участие духовенства в деятельности политических партий. Духовенству открывалась перспектива вступления в различные политические партии, а это означало, что ко всем многочисленным проблемам нашей церковной жизни могла прибавиться проблема разделения духовенства по политическим признакам, политическим воззрениям.
Обзор политических партий.
В 1898 году у нас образовалась Российская социал–демократическая рабочая партия. Это была партия социалистическая, основанная на идеях марксизма. В 1902 году в этой партии произошел раскол на большевиков и меньшевиков. И если меньшевики в значительной степени более следовали традициям европейской социал–демократии, то есть, действительно, были последовательными марксистами, то большевики более следовали традициям крайнего русского политического радикализма (Нечаев, Ткачев). Для них не объективное историческое развитие было главным, а идея захвата власти, и, захватив власть, считали они, они смогут построить какой угодно социализм, коммунизм в России. В то вре мя, как меньшевики считали, что необходимо постепенное развитие России по капиталистическому пути и создание объективных предпосылок для перехода к социализму.
Разумеется, эта партия была настроена не просто антиклерикально; она не просто стояла на принципах отделения Церкви от государства, как это потом декларировалось в ее программах, но она была, в отличие от европейских социалистов, настроена антицерковно и антихристиански. Это характерная черта русского политического радикализма XIX века. Учитывая, что большевики постоянно говорили о необходимости установления в стране диктатуры пролетариата, о необходимости подавления всех эксплуататоров, то, естественно, и Церковь при таком подходе должна была подавляться, как все остальные эксплуататоры, а именно так вульгарно большевики воспринимали церковную иерархию. Приход к власти этой партии мог быть чреват для Церкви очень тяжелыми последствиями. Тем более, что большевики, в отличие от меньшевиков, активно участвовали в политическом терроре уже тогда. И хотя основная часть террористических актов совершалась эсерами, большевики всегда были склонны принять в них участие. Они занимались экспроприациями, то есть ограблениями, шантажом, вымогательством. Это были методы, для большевиков вполне приемлемые. Что касается участия духовенства в партии социал–демократов, то не трудно предположить, что в этой партии духовенство вряд ли могло принять участие. Действительно, неизвестно ни одного случая, чтобы в это время, до 1917 года, большевиком или меньшевиком оказался священник.
Другой самой крупной социалистической партией была партия эсеров, социалистов–революционеров, основанная в 1902 году. Эта партия объявляла себя наследницей русских левых радикалов–народников, поэтому она принимала народовольческую традицию террора, экспроприации. Но от большевиков они отличались тем, что их социализм не был связан исключительно с марксизмом, они говорили об особом призвании России, говорили, что у России особый исторический путь, ведущий именно к социализму. Эсеры такжевыступали с позиций провоцирования России на революцию, причем, во многих случаях были радикальнее, чем меньшевики. Важно отметить, что эта партия, которая была антиклерикальна и выступала за отделение Церкви от государства, на практике также могла выступить гонительницей Церкви, ибо в ней антицерковные, антихристианские настроения тоже были довольно сильны.
Так как среди эсеров не было жесткой марксистской идеологии, среди членов этой партии подчас попадались люди, которые относились к христианству с некоей симпатией. Но то, что их роднило в целом с социал–демократами, это, безусловно, их резкие антицерковные и антихристианские настроения. С одной стороны, это было характерно для русского политического радикализма; с другой стороны, это было связано с тем, что с самого начала социализм у нас принимал форму некоей новой религии. Эта удивительная религиозная нетерпимость очень отличала русских социалистов от их единомышленников в Европе. Не нужно второго пришествия, мы принесем в мир такое царство справедливости и свободы, в котором уже и Бога не будет, и Церкви места нет. Хотя они претендовали на то, что являлись партиями рабочих и крестьян, основное ядро их руководства состояло из людей, происходивших из более состоятельных классов, из интеллигентов. Правда, интеллигентами в полном смысле слова их нельзя назвать, потому что, как правило, эсеры и социал–демократы были люди весьма посредственно образованные. Это были люди, профессионально люмпенизированные, не случайно именно в этих партиях существовала такая дикая категория, как профессиональный революционер. Что это такое — профессиональный революционер? Это человек, который ничего не делает годами, а занимается только тем, что агитирует и организует заговоры. Что он мог сделать, придя к власти, если он не имел опыта ни государственной, ни научной работы? Очень был велик процент инородцев в этих партиях. Это тоже придавало этим партиям нарочито антиправославный характер.
В основном, там доминировали евреи, а историческое еврейство настроено в отношении к христианству в целом очень нетерпимо. Большая часть членов этих партий происходили, в основном, из черты оседлости, где, начиная уже с XVI века, отношения между христианами и иудеями были очень напряженными. Естественно, что когда любой инородец совершает революцию в стране, которая ему чужда, где он чисто человечески меньше связан с ее традициями, святынями, ему гораздо легче что–то разрушить. Что касается эсеров, то, как ни странно, среди них мы находим нескольких священников в эти годы. И связано это было с тем, что священники эти — сельские, которые искренне переживали социальную несправедливость, имевшую место в деревне, которые видели нищету, бедность, преисполнялись мыслью о том, что они, как христиане, должны быть с теми, кто борется за обездоленных. Например, архимандрит Серапион (Мош–кин), которого весьма почитал о. Павел Флоренский, оправдывал даже эсеровский террор, исходя из того, что христиане должны бороться за права угнетенных. Но таких священников было очень немного, и, учитывая, что эсеровская партия была запрещена законом, потому что она осуществляла террор (обратим внимание, что практически все известные террористические акты были совершены эсерами), духовенства там было очень мало.
К левым, как правило, относили и партию конституционных демократов (кадетов). Возникла она в октябре 1905 года. Эта партия была самой крупной и мощной среди оппозиционных партий. Строго говоря, эта партия была скорее либеральной, чем радикальной. Она состояла из представителей элиты русской интеллигенции: профессоров, юристов, деятелей культуры, литературы. Немалая часть их имела опыт работы в земских учреждениях. И эта партия продолжала традицию русского западнического либерализма. В отличие от эсеров и социал–демократов, это была партия, которая выступала за создание у нас правового государства и которая, в общем и целом, могла бы, оказавшись у власти, создать для Церкви условия более приемлемые, чем те, которые могли предложить ей социалисты. Церковь, с их точки зрения, должна быть отделена от государства, но это необходимо осуществлять цивилизованно, как это, скажем, имеет место в Америке.
Гонения на Церковь они вряд ли стали бы воздвигать. Тем более, что на первоначальном этапе в эту партию влилось очень много возмущенных крайностями монархического режима представителей весьма умеренной либеральной интеллигенции, обращенных к Церкви. Через эту партию, например, прошли все известные русские религиозные философы, за исключением Бердяева, который вообще ни в какие партии не вступал. Членами этой партии были о. Сергий Булгаков, Лосский, Франк, Евгений Трубецкой, Струве.
Кадетская партия как–то вообще игнорировала вопрос об отношении к Церкви. Она выступала за серьезные, последовательные, глубокие преобразования в русской государственной жизни, по образцу государств в Западной Европе, и во имя таких умозрительных идеалов игнорировала реальные политические и исторические особенности России. Еще одним недостатком этой партии было также то, что она была не прочь заигрывать с революционерами, и, в частности, постоянно настаивала на необходимости полной политической амнистии даже для тех, кого называли «бомбистами». В этой партии священников было больше, чем среди эсеров, но их было тоже ничтожно мало, ибо в своих собственных воззрениях большинство кадетов были людьми религиозно индифферентными. Там были люди и верующие, но доминировали там люди религиозно индифферентные, однако, таких закоренелых атеистов, как у эсеров и социал–демократов, там практически не было. Это была, действительно, либеральная партия европейского толка. Неслучайно, что большая часть русских религиозных философов из этой партии со временем вышла (Евгений Трубецкой, С. Н. Булгаков) — именно потому, что они чувствовали, что эта партия совершенно игнорирует религиозную тему. В программе кадетской партии о Церкви ничего вообще не говорилось. Когда Милюкову на это указали, он с удивлением воскликнул: «А мы действительно забыли о Церкви». Это были классические русские интеллигенты. Партия эта всегда имела очень большие фракции в Думе, она была очень популярна в городах, среди интеллигенции и даже среди чиновничества. Большая часть государственных служащих, тех, кто служил российской монархии, голосовала на выборах за кадетов, настолько эта партия была авторитетна в интеллигентских кругах.
Далее следует назвать правоцентристскую партию «Союз 17 октября». Само название говорит о том, что в этой партии объединились те, кто считал необходимым проведение в жизнь России тех принципов, которые декларировал манифест 17 октября. В этой партии преобладали не только представители интеллигенции, настроенные более консервативно, чем кадетские либералы, в ней было также немало образованных помещиков, которые тоже, обладая опытом государственного строительства, стремились к преобразованию России, но более умеренно, чем кадеты. Основой этой партии, в каком–то смысле, стали представители крупного русского капитала, причем, как правило, этнически русского и даже старообрядческого. Многие представители крупнейших русских купеческих фамилий входили именно в эту партию. Эта партия выступала за последовательные преобразования в Русской государственной жизни, признавала принципы конституционной монархии, но, в то же время, они выступали за постепенные реформы, они в обязательном порядке подчеркивали, что в России должна сохраняться монархия как многовековая историческая форма русской государственности. Они подчеркивали, что в духовной жизни России должна доминировать Русская Православная Церковь или вообще Православие (если речь шла о старообрядцах). Они подчеркивали, что, наряду с государственными преобразованиями, необходима и борьба с террором. Вот почему именно на эту партию опирался Столыпин, ибо он сочетал в своей политике последовательную борьбу с революцией и, одновременно, последовательные преобразования в государственной жизни.
Духовенства в думских фракциях этой партии всегда было много. Та часть духовенства, которая считала, что России необходимы преобразования, но эти преобразования должны исходить из исторических, духовных, национальных традиций, шла именно в эту партию. Победа этой партии, а, нужно отметить, что, когда Столыпин был у власти, эту партию можно было бы назвать правящей, естественно, предполагала, что Православная Церковь будет поставлена в лучшие условия, чем те, в которых она находилась. Октябристы синодальную систему принимали, но те из них, кто больше задумывался над этим, как правило, приходили к мысли о желательности созыва Собора и восстановления патриаршества. Приход этой партии к власти мог позволить Церкви реализовать то, что она считала необходимым.
Перейдем от центра к правым радикалам, различные организации которых («Русское собрание», «Совет объединенного дворянства», «Союз русских людей») начали создаваться еще в начале XX века. В 1905 году у нас создалась одна из самых крупных партий правых радикалов–монархистов: «Союз Русского народа». Эта партия исходила из позиций узкого консерватизма. Они считали, что все то, что есть в России, не нуждается в преобразовании, а, наоборот, это следует всячески сохранять и укреплять. Когда появился манифест 17 октября, в партии произошел раскол. Часть партии, во главе с Дубровиным (у которого был конфликт с митрополитом Антонием (Вадковским), вообще отказалась от участия в Думе, заявив, что Дума — это орган, существование которого противоречит идее самодержавной монархии, и участвовать в ней монархистам не подобает. Другая часть этой партии, во главе с Николаем Марковым, участвовала в работе Думы, но всячески подчеркивала, что создание Думы не меняет сути неограниченной самодержавной монархии. Безусловно, Дубровин был более последовательным; подобно Победоносцеву, он не закрывал глаза на реальность: действительно, манифест 17 октября положил начало превращения самодержавной монархии в монархию конституционную.
Потом из этой партии выделилась другая партия: «Союз Михаила Архангела», которую возглавил Пуришкевич. Эта партия была такая же, как и марковский «Союз русского на рода». Для нее тоже было характерно убеждение, что все то, что есть в России, надо сохранять, с революцией нужно бороться самыми радикальными средствами, революция у нас — не результат того, что в стране что–то неблагополучно, а результат заговора западных стран и русских инородцев, результат жидо–масонского заговора, поэтому для этой партии характерна активная борьба с инородцами.
Что касается каких–то программ преобразований, то тут просто быть их не могло, потому что они считали, что в России, в общем, все нормально. Единственное, против кого они выступали, это против государственной бюрократии, которая, по их мнению, отрывала царя от народа. Что касается отношения к Церкви, они считали, что все разговоры о Поместном Соборе — это плод либеральных умов в Церкви, а синодальная система — идеальная, совершенная и не должна меняться ни в коей мере. Точка зрения Победоносцева в этом вопросе была у них очень распространена.
Эти партии, подобно левым радикалам, прибегали к методам террора и были достаточно массовыми; если сравнить их с социал–демократами и эсерами, то они, пожалуй, были более многочисленны, чем социал–демократы. В классовом отношении руководителями этих партий были, как правило, представители мелкого и среднего помещичьего дворянства, которое в тот период времени, действительно, подвергалось очень тяжелым испытаниям: оно беднело и разорялось, поэтому они были против виттовских преобразований, которые вели к активизации богатого крестьянства в деревне. Там были довольно архаичные купцы, которые неуютно себя чувствовали в современном обществе (образованное русское купечество тяготело всегда к «октябристам»). Там были и чиновники и люмпены всякого рода.
Хотя в руководстве партии доминировали помещики, представители бюрократии, интеллигенты право–радикальные, однако, в низовых организациях были люди из разных слоев общества. Эта партия постоянно подчеркивала свой надклассовый характер.
В этих партиях духовенства было больше всего и вот чему. С самого начала, используя свои связи при Дворе, а у этих партий было немало сторонников среди высшей бюрократии (ведь у нас в высшей государственной бюрократии было два направления: консервативно–реакционное и консервативно–либеральное, с одной стороны — Горемыкин, председатель Совета министров, правый; и более либеральные — Витте, Столыпин), эти партии всячески стремились представить себя как единственные подлинно монархические партии, как подлинно православные партии.
Государство всячески стремилось к тому, чтобы духовенство, если уж оно вступало в партии, то вступало именно в эти партии. Что касается думского периода, то именно в этих фракциях духовенства было больше всего. Духовенство в Думе было разделено на две фракции: на консервативно–реакционную и на консервативно–либеральную, но об этом мы будем говорить применительно уже к дальнейшим событиям.
Деятельность духовенства в политических партиях и Думе.
Первая и вторая Государственные Думы просуществовали недолго (1906—1907 гг.), и были, в общем, неработоспособны из–за обилия там радикалов. В первой Думе доминировали левые, во второй Думе были очень весомые крайние фланги: крайние левые и правые. И совершенно естественно, что в июне 1907 года вторая Дума была распущена.
Тогда во главе Российского правительства уже стоял Столыпин, государственный деятель, который готов был сотрудничать с Думами (пытался он и со второй Думой наладить контакт, но ничего не получилось). Был принят новый избирательный закон, и третья и четвертая Думы, которые избраны по новому избирательному закону, просуществовали долго, то есть третья Дума весь срок свой отработала, с 1907 по 1912 год. Четвертая Дума с 1912 года начала свою работу и работала до февральской революции. Третья Дума в нашей истории оказалась самой продуктивной в своем законотворчестве. И действительно, Столыпину многие свои мероприятия удалось осуществить благодаря поддержке третьей Думы, ее большинства, поэтому, если мы возьмем перечень духовных лиц, участвовавших в третьей и четвертой Думе, то мы увидим очень выразительную деталь. Если не считать четырех священников, которые были в небольшой левоцентристской фракции прогрессистов, то мы обнаружим следующее: девять священников входило во фракцию октябристов, пятнадцать священников — во фракцию умеренных правых (сюда же входил епископ Евлогий (Георгиевский). Это были правоцентристские фракции, которые поддерживали политику Столыпина. То есть получалось так, что двадцать четыре священника и один епископ входили в одну крупную группировку, которая ратовала за поддержку столыпинского курса. В то же время пятнадцать священников и епископ Митрофан (Краснопольский) входили во фракцию крайних правых и занимали позицию, которая предполагала критику справа столыпинского курса. Таким образом, произошло разделение духовенства на две почти равные группы.
Вообще, Евлогий (Георгиевский) оказался одним из самых опытных в политическом плане церковных иерархов. Его весьма критические суждения о целесообразности для священнослужителя участвовать в политической деятельности, высказанные в воспоминаниях, актуальны и сейчас. К этому времени епископ Евлогий был Холмским епископом и был избран в Государственную Думу от Холмщины. Это было очень серьезное для него испытание, потому что он в Государственную Думу был избран от православного русского населения одной из частей царства Польского. Надо сказать, что в Холмщине было много проблем социальных, экономических, общественных, национальных, религиозных. Хотя царство Польское входило в состав Российской Империи, на практике это была в чем–то замкнутая часть. И, конечно же, Холмщина не была исключением; хотя большинство населения было православно–русское, оно подвергалось усиленной эксплуатации и дискриминации, прежде всего, со стороны польских помещиков–католиков, которые были в очень хороших отношениях с русской администрацией, и, увы, русская администрация защищала их интересы более, нежели интересы русского православного населения.
В то же время в городах была большая напряженность в отношениях между еврейской буржуазией и православно–русским населением, которое принадлежало к городским низам. Учитывая, что русская администрация была очень сильно связана с местной польской знатью, она интересы православного населения защищала очень плохо. Все упование русское православное население связывало с православной иерархией и, естественно, с епископом. Евлогий оказался представителем этого угнетенного православного населения Холмщины. В царстве Польском же не было земских учреждений. Земство очень много делало для защиты народа по всей России, но тут земств не было, поэтому не к кому было апеллировать, кроме как к епископу. Епископ Евлогий, в отличие, например, от Антония (Храповицкого), был человеком очень мягким, терпеливым, деликатным (к нему с уважением относились и католики и иудеи), но при этом он всегда последовательно защищал интересы православных русских, правда, не в ущерб другим.
Итак, он оказывается в Думе. Сначала во второй Думе, а потом в третьей Думе и, конечно, свою миссию видит в том, чтобы защищать своих избирателей. Столыпин знал епископа Евлогия лично. Жена его относилась к Владыке с большим уважением. Накануне первого выступления Столыпина в Думе она просила епископа Евлогия помолиться сугубо об успехе. Речь была блестящей. После этой блистательной речи, которую приветствовало думское большинство, от умеренных правых до трезво мыслящих кадетов, Столыпин, хотя уже к этому времени на него было совершено несколько покушений, без всякой охраны пешком отправился из Таврического Дворца в Казанский собор отслужить благодарственный молебен. Человек он был очень религиозный в личном плане, в отличие от Витте, другого нашего талантливейшего государственного деятеля, и, одновременно, человек большой мужественности, которой Витте подчас не доставало; но, возможно, именно потому, что Витте был более прагматичен, он и продержался больше у власти, чем Столыпин.
Епископ Евлогий, конечно, выступал в Думе со многими представителями духовенства в защиту прав Церкви, когда они обсуждались в Думе. Старался, чтобы законодательные акты не ущемляли православных.
Столыпин стремился ввести земство во всех частях России, включая и Польшу. Как ни странно, против этого выступали крайне правые. Они были «ура–патриоты», но во многих конкретных вопросах они готовы были поддерживать больше инославных польских помещиков, нежели православных русских крестьян. Они говорили, что земство — это либеральное учреждение, которое не нужно вводить еще и в Польше, что земство ограничит власть помещиков там, а это неполезно. Столыпин совершенно справедливо видел, что введение земства в Холмщине приведет к тому, что в земстве будет большинство представителей православно–русского населения, крестьянского населения, и это позволит им обрести защиту от произвола государственной бюрократии и помещиков в Польше. Епископ Евлогий эту точку зрения всячески поддерживал и выступал тоже за введение земства в Холмщине, что и было осуществлено. Кроме того, он по конкретным запросам, которые ему делали избиратели, выступал в Думе и был в сознании своей паствы защитником ее интересов в законодательном органе России. Примыкал он к фракции, которая поддерживала столыпинский курс, фракции умеренно–правых; и именно потому, что он принадлежал к тем, кто поддерживал курс Столыпина, его участие в Думе и было столь плодотворным.
Другая часть духовенства выступала с позиции крайне правых. Правые, действительно, поддерживали борьбу Столыпина с революцией, но они справедливо видели в Столыпине сторонника конституционного преобразования России, конституционного монархиста, а они этого не принимали. К тому же, они были сторонниками общины. Таким образом, общину защищали, с одной стороны, социалисты, говорившие, что это — ячейка будущего социалистического устройства в деревне, а, с другой стороны — помещики, потому что община позволяла им поставить крестьянство в неравные условия в конкурентной борьбе, потому что община связывала крестьянскую инициативу. Столыпин прекрасно понимал, что помещичье землевладение у нас обречено на разрушение, и понимал, что стабильность государства может быть связана только с усилением богатых крестьян, и он стремился разрушить общины, дать возможность крестьянам стать крепкими землевладельцами. Поэтому ему приходилось вести очень тяжелую борьбу с крайне правыми и крайне левыми. Он успешно справился с революцией, подавив ее малой кровью, упрочив законодательную базу (адвокаты могли участвовать в следствии с самого начала, даже когда речь шла о «бомбистах», военно–полевые суды были ограничены в своих правах), и одновременно продолжалось экономическое развитие России.
Хочу отметить следующее. В третьей Думе проявилось, что разделение духовенства по фракциям ведет к расколу, не было у духовенства единой позиции в Думе по многим вопросам. Они примыкали к разным фракциям. То же было и в четвертой Думе. В четвертой Думе: два священника–прогрессиста и правоцентристов — 23 священника, а среди правых — 19 священников и два епископа. Евлогий (Георгиевский) в четвертую Думу не попал, он был противником использования Церкви в интересах государственной власти в 1912 году, и в результате Синодом ему было запрещено баллотироваться. Ситуация в 1912 году была иная. Столыпина уже не было, и правительство имело уже несколько иной курс.
Деятельность духовенства в Думе была малорезультативна. Если не считать того, что духовенство ограждало имущественные права Церкви в дебатах по смете Святейшего Синода и того, что духовенство способствовало принятию в Думе нового приходского устава в 1914 году, ничего значительного в интересах Церкви духовенству сделать в Думе не удалось, хотя политические страсти через думское духовенство стали растекаться по всей клерикальной среде.
Что касается подготовки Поместного Собора, то период с 1907 по 1917 год ничего в данном случае не дал. Было 28 февраля 1912 года учреждено при Святейшем Синоде Предсоборное Совещание, в которое входило 7 членов, в том числе три архиерея: Сергий (Страгородский), Антоний (Храповицкий), Евлогий (Георгиевский), но они лишь несколько оживили обсуждение вопроса о желательности Поместного Собора, но ничего подобного тому, что было сделано Предсоборным Присутствием, сделать им было невозможно. И только в 1916 году доведенное, в общем–то, до отчаяния думское духовенство всех фракций, объединилось и обратилось к Государю с прошением, в котором его призывали немедленно созвать Поместный Собор. Но этот призыв духовенства не был услышан в 1916 году Государем. Поместный Собор так и не был при Императоре Николае II созван.
Духовенства в крайне правых партиях было больше, чем в других, но духовенство вело себя по–разному. Антоний (Храповицкий) был одним из самых активных участников этих организаций и возглавлял, будучи Волынским архиереем, Волынское отделение «Союза Русского Народа». Даже в церковных типографиях, в частности, в Почаевской Лавре, печаталась пропагандистская литература организации. Антоний (Храповицкий) был одним из первых церковных иерархов, который резко осудил еврейские погромы, и это было очень авторитетное слово, потому что их осуждал один из лидеров «Союза Русского Народа». Нужно сказать, что, хотя антисемитские настроения на Волыни были очень распространены, как и во всей Украине (это давняя история противостояния евреев и православных), когда Антоний (Храповицкий) был там архиереем, на Волыни погромов практически не было. Но в этих организациях были люди, которые признавали террористические методы. Они указывали на обилие евреев в революционных организациях и делали примитивный вывод: значит, надо всех евреев перебить. Конечно, такие лично честные люди, как Антоний (Храповицкий), никакого отношения к погромам не имели и всячески пытались их предотвращать.
Так, например, Шульгин, который сам считал себя принципиальным антисемитом, во время процесса Бей лиса в своей газете «Киевлянин» доказывал, что это — фабрикация.
На процессе Бейлиса выступал профессор протоиерей Глаголев из Киевской Духовной Академии, известный гебраист, и профессор Троицкий из СПбДА, которые вообще отрицали существование ритуальных убийств в талмудическом иудаизме. И их слово, конечно, имело значение, когда выносился оправдательный приговор Бейлису. Отдельные представители клира, безусловно, могли быть настроены антисемитски и участвовали в таких террористических актах, но это не значит, что все члены «Союза Русского Народа» были погромщиками.
Многие боевики «Союза Русского Народа» записались в 1917 году в красную гвардию. Это был определенный тип людей. Люмпенизированные маргиналы, они метались от крайне левых к крайне правым, их не смущало то, что в Красной гвардии они шли под руководством товарища Троцкого из ВРК, главное — была возможность пограбить, понасильничать. А таких людей было немало в крайне правых и крайне левых организациях.
Духовенство же в крайне правые организации привлекало то, что они подчеркивали свою лояльность к существующей системе власти. Те, кто немного лучше разбирался в политике, понимали, что их позиция была бесперспективна, что по–настоящему интересы Российской монархии, Российской государственности отстаивают не крайне правые, а умеренные консерваторы типа октябристов, русских националистов, партии, которые поддерживали Столыпина. Поэтому думское духовенство, наиболее активное политически, примыкало больше к этим фракциям. Столыпин к крайне правым относился очень резко. Объективно они мешали ему проводить свои реформы больше, чем крайние левые, ибо они пытались ему мешать на уровне высших сфер, придворных кругов.
Царская Семья.
Необходимо остановиться на двух очень важных вопросах, касающихся ситуации этого времени. Это, конечно же, вопрос о Царской Семье, о ее духовном облике, вопрос этот по многим причинам важен. В этой связи я упомяну о явлении распутинщины, которая болезненно отразилась на церковной жизни и даже обусловила объединение всего думского духовенства против Распутина.
Во–первых, Император Николай II был, может быть, самым религиозным из Романовых, правивших в России в XIX веке. Николай I, Александр III были людьми, безусловно, верующими, церковными, но у них не было такой горячей личной религиозности, как у Императора Николая П. Кроме того, на процесс воспитания Николая II очень большое влияние оказывал Победоносцев, о котором мы с вами много говорили. Николай II был воспитан в стереотипах нашей синодальной системы. Он не совсем, может быть, православно понимал место Государя в церковной жизни, ибо мирился с синодальной системой. Идеалом для него был царь Алексей Михайлович, его предок, пожалуй, одна из самых светлых личностей среди наших Государей. Ключевский считал его образцом православного мирянина в допетровской Руси.
Образование у Императора Николая II было весьма своеобразным, он прослушал курс высшего военного, юридического образования. Его учили лучшие профессора. Он говорил на трех языках, ориентировался в вопросах правоведения, но нужно сказать, что с самого начала он тяготился перспективой Государева служения. Личная его религиозность проявлялась очень рано, ее всячески поддерживали.
Тяжелым потрясением для Николая II была смерть его деда Александра II, он видел его умирающего, окровавленного в Зимнем дворце, и Победоносцев сразу, по горячим следам, что называется, внушал ему мысль о том, что любые реформы губительны для России, для Государя.
Воспитывался Николай в очень строгих условиях. Он побаивался и отца, человека, действительно, внушительного. И мать была довольно волевая женщина. Она была датская принцесса и воспитывала его в достаточной степени строго. Он, как все Государи, был приписан к Гвардии, служил в гвардейском полку, вел образ жизни обыкновенного гвардейского офицера: маневры, летние лагеря, караульная служба, а, значит, и офицерские пирушки, он отдал этому дань, потому что наша офицерская гвардейская среда при всем, так сказать, внешнем блеске, была далеко не так благочестива.
Когда готовился брак Гессенской принцессы, будущей нашей княгини Елизаветы Феодоровны, с Великим Князем Сергеем Александровичем (а Елизавета Феодоровна считалась одной из самых лучших невест царственных домов Европы, одной из первых красавиц, за нее сватался наследник Германского престола и был отвергнут ею), цесаревич Николай встретился с ее младшей сестрой Алисой, в которую он влюбился. Алиса была тогда еще скорее подросток, чем девушка. Александр III тогда не придал этому большого значения. Когда будущий Император Николай II стал настаивать на том, что он хочет жениться именно на принцессе Алисе, Александр III был с этим категорически не согласен, потому что у него были другие виды на его брак, тем более, что именно при Александре III политика России стала приобретать все более и более антигерманский характер, наметился союз с Францией в противовес Германии. И вот здесь Николай II проявил довольно большое упорство. Он был человеком очень мягким, очень сдержанным, не любившим никого обижать, даже немножко побаивавшийся отца, но здесь он проявил твердость. И впоследствии он часто мог проявлять в каких–то вопросах очень большую твердость.
Время шло, Алиса была далеко, началось его увлечение балериной Кшесинской, Александр III смотрел на это тоже сквозь пальцы: пускай отвлечется, может, забудет Алису. Потом было его кругосветное путешествие, во время которого на него было совершено покушение в Японии. И все–таки любовь к Алисе у него оставалась, и, несмотря на все протесты семьи, он заявил, что женится только на ней. В конечном итоге согласие на брак было дано, но к этому времени Александр III болел все тяжелее и тяжелее. Его лечили и выхаживали в Крыму. У смертного одра его находился св. Иоанн Кронштадтский. Может быть, то, что на руках у св. Ионна Кронштадтского умер Александр III и исцеления не произошло, сделало отношение Императора Николая II к св. Иоанну несколько прохладным. Конечно, он переживал очень сильно болезнь и возможность смерти своего отца, потому что совершенно неожиданно для себя он оказывался перед необходимостью принять власть в России. Он этого не очень хотел и уж совершенно не был готов к этому в 1894 году. А ситуация была усугублена тем, что его брак был назначен как раз на это время, и получилось так, что его невеста, Алиса, приехала в Россию в момент, когда умирал ее свекр. Он умер. Естественно, приезд нелюбимой невестки был встречен вдовствующей Императрицей соответствующим образом (между ними всегда были очень плохие отношения), и получилось так, что брачному пиру предшествовали похороны. Не прошло еще сорока дней с момента кончины Александра III, как очень скромно, в придворном храме, обвенчались Николай II и Александра Феодоровна. И это во многом предопределило очень плохие отношения между Александрой Феодо–ровной и вдовствующей Императрицей.
Несколько слов о самой Александре Феодоровне. Она принадлежала к довольно бедному царствующему Гессинскому дому Германии. У них в семье было не очень благополучно, и две сестры, Елизавета Феодоровна и Александра Феодоровна, воспитывались при дворе королевы Виктории, их бабушки. Воспитание тоже было довольно чопорное, строгое, а, в отличие от Елизаветы Феодоровны, Александра Феодоровна была человеком очень ранимым, даже, можно сказать, в чем–то невротичным. Она получила очень хорошее образование, имела степень магистра философии, то есть была человеком весьма образованным. Обе сестры были очень религиозными, они были лютеранками, хотя в их роду была одна католическая святая. Правда, их религиозность была различна. Елизавета Феодоровна была человеком более сдержанным, более духовно трезвым, обращенным на служение своим ближним, что и впоследствии очень проявлялось. А Александра Феодоровна была склонна к такому, в чем–то, может быть, для Германии характерному, безудержному внутреннему мистицизму, была человеком очень увлекающимся. Она была влюблена в Николая II, она искренне пыталась понять ту страну, в которую она должна приехать и в которой должна царствовать. Накануне брака перед ней оказалось очень серьезное испытание: если Елизавета Феодоровна, вступая в брак с Великим Князем Сергеем Александровичем, могла оставаться лютеранкой и после венчания, то Александра Феодоровна, как вступающая в брак с Царевичем, должна была принять накануне бракосочетания Православие. Она, наверное, еще к этому не была до конца готова, ей трудно было разорвать связи с той конфессией, в которой она была воспитана, и для нее это был тоже большой духовный кризис.
Приняв Православие, Александра Феодоровна приезжает в Россию и приезжает к похоронам. Она была человеком очень обидчивым, впечатлительным, потому что у нее было трудное отрочество. Здесь она оказалась в очень сложных условиях, но тем ближе она была, естественно, связана со своим мужем. Он пытался своей любовью компенсировать те неприятности, переживания, которые она встретила при Дворе с самого начала, и поэтому они уже в первые же месяцы брака ощутили очень глубокую близость и одновременно — противопоставленность окружающему миру: всему семейству Романовых, придворным кругам. Придворные круги вели себя по–разному. Кто–то неискренне заискивал перед ней. Она была человеком очень чутким в этом отношении, она это понимала. Кто–то, наоборот, желая угодить вдовствующей Императрице, подчеркивал свое небрежение к молодой Императрице. С этого момента у нее выработалась черта, которая многих раздражала: она ни с кем не шла на сближение в придворных кругах, ее многие считали очень чопорной, очень холодной, но это была просто защитная реакция. Отношения с Николаем II у них складывались очень хорошо: это была одна из самых совершенных семей в династии Романовых, действительно, малая Церковь. И сам Николай И, конечно, более всего жил интересами своей Семьи.
Его призванием было бы, действительно, служить в гвардии полковником, быть помещиком и жить в семейном узком кругу, в простой усадьбе. Николай II был человеком такого, довольно скромного, образа жизни. Александровский дворец в Царском Селе, который был их любимым местом пребывания, скорее напоминает помещичью усадьбу, чем царский дворец. Но обстоятельства сложились так, что он вынужден был царствовать. Николай II всю жизнь ходил в полковничьих погонах. Это было связано с тем, что как только Царевич становился Государем, он уже терял возможность получать следующий чин, и в каком чине он оказывался к моменту восшествия на престол, в таком он и оставался. Николай II был человек с очень большим чувством долга, и он искренне попытался принять на себя это бремя проблем русской государственной жизни, очень сложных. С самого начала он был раздираем противоречиями: с одной стороны — Победоносцев, с другой стороны — Витте, люди диаметрально противоположные. Победоносцев был его учитель, наставник, обер–прокурор Синода, и Император считался с ним, человеком, во многом ему созвучным. С другой стороны был Витте — любимец его отца, человек, с которым были связаны многие успехи русской внутренней и внешней политики.
Браку предшествует смерть отца, коронации последует Ходынская давка. Никакого отношения Николай II не имел к тому, что произошло. Если кто и был виноват из царствующей фамилии в этих событиях, то московский генерал–губернатор Великий Князь Сергей Александрович, который не направил достаточного количества солдат и полицейских для наведения порядка на Ходынском поле, поэтому произошло стихийное скопление народа с последующими событиями. Характерный эпизод: Император тяжело переживает происшедшее, он и, в особенности, Императрица в этом видят еще один дурной знак, знак того, что их семейная жизнь будет тяжелым Крестным путем, но, не желая нарушать свои обязанности, он после Ходынских событий, которые произошли рано утром, вечером направляется на прием во Французское посольство. Там был бал (это предполагалось по распорядку торжеств), он идет туда не потому, что безразличен к происшедшему, а просто потому, что считал невозможным свои личные переживания ставить на один уровень со своими обязанностями. Но за Императором после Ходынских событий закрепляется кличка «Кровавый».
А затем — события 1905 года: расстрел на Дворцовой площади, инкриминируемый ему, хотя он даже не был поставлен в известность, находясь в Царском Селе, о том, что происходит. Вина ложилась на конкретных лиц: на министра внутренних дел, на генерал–губернатора, на градоначальника, на дворцового коменданта. Но опять над ним — ореол какого–то «кровавого царя».
Личная жизнь складывается тоже очень непросто. Императрица — человек, может быть, даже большего ума, чем Николай II, хорошего образования, гораздо более сильной воли. Она справедливо считает, что понять Россию можно, лишь поняв Православие. И с пылом неофита пытается стать православной. Александра Феодоровна очень хорошо чувствует определенную искусственность придворной церковной жизни. Образованное, со светскими манерами, придворное духовенство, очень деликатно и сдержанно ведущее себя с Царской Семьей; затем архиереи, в общем и целом старающиеся не выходить за рамки светских приличий в общении с Государем; а где–то там — православный народ со своей живой верой. Она хочет понять эту живую веру православного народа и поэтому всячески стремится знакомиться с носителями такой народной религиозности. Вот откуда появляются всякие «старцы», странники, странницы, монахи, юродивые при Дворе. Императрица пытается понять веру совершенно незнакомого ей, чуждого народа. В общем, она права: Православие — это ключ к пониманию русской души. Другое дело: и она, и ее муж недопонимают того, что Россия XX века — это не Россия XVII века. Православие уже не является доминантой духовной жизни не только в светских кругах, но, часто, и в народных массах.
Путь Императрицы был непростой, потому что в светских кругах была либо формальная религиозность (отбывание «ногами» обязательных служб) и довольно секулярная жизнь, либо — довольно экзальтированные мистические поиски со «столоверчением», с использованием всяких экстрасенсов, как это было свойственно, в частности, жене Великого Князя Николая Николаевича, черногорской княжне Анастасии, через которую и входит в Царскую Семью на какое–то время Филипп Вашо, классический экстрасенс с нашей точки зрения.
Императрица очень трудно ищет для себя подлинную православную религиозность, она постепенно к ней приходит, из года в год, медленно, но, какие–то, может быть, неофитские элементы мешают ей. Она доверяет каким–то старцам, но не доверяет признанным авторитетам нашей Церкви. Кроме того, личная драма. Она была человеком с чувством долга, очень развитым. У нее рождаются четыре девочки подряд, наследника нет, врачи ей запрещают рожать следующего ребенка, она очень больна. Александра Феодоровна истово молится о даровании ей сына, в результате доходит до того, что у нее возникает внушенная беременность, когда появляются признаки беременности, а на самом деле у нее во чреве никого нет.
И вот канонизация преподобного Серафима. Она к этому относится очень живо. Она справедливо чувствует в прп. Серафиме выразителя глубинных народных религиозных чаяний, усердно молится, совершая паломническую поездку на прославление прп. Серафима, и, действительно, у нее возникает беременность, рождается сын, но она переживает страшное потрясение: сын обречен на медленное умирание, потому что болен гемофилией, болезнью, которой болеют только мужчины, но которая передается через женщин. Она — виновница болезни сына. Болезнь причиняет ему постоянные страдания, но самое главное: он в любой момент может умереть, и медицина здесь бессильна. Любой ушиб, любой порез может быть чреват смертью. Врачи опускают руки, Императрица только на Бога возлагает свое упование.
И тут появляется Распутин. Его сначала представил епископ Сергий (Страгородский) архимандриту Феофану (Быстрову). Арх. Феофан (Быстров) был человек в чем–то наивный, увлекающийся, он воспринял Распутина как представителя народной религиозности. Он был духовником Великих княгинь, в частности, Великой Княгини Анастасии, которая была замужем за Великим Князем Николаем Николаевичем. Распутин был представлен им Великой Княгине. Потом они представили его Императрице. Таков был путь его во дворец. Дворец не был таким уж замкнутым для такого рода людей. Как к министру, к Столыпину мог прийти любой проситель, подать прошение, точно также и Царь мог быть доступен в каких–то случаях.
Распутин знает, чего хочет Императрица, и он предстает перед ней в качестве олицетворения народной религиозности: странник, идеалист, чающий град–Китеж обрести для себя. Он послан ей Богом из сибирских лесов для того, чтобы донести до Императрицы слово народа, которого она не может услышать в своем дворце.
Распутин не был авантюристом, это был человек, действительно, наделенный особым мироощущением и особыми духовными способностями. Он, действительно, облегчает страдания Царевича, это многократно подтверждается, хотя, конечно, он не исцеляет его от болезни. У Императрицы складывается определенного рода иллюзия: Распутин послан Богом, будет Распутин рядом — Царевич будет жить, потому что рядом будет тот, кто может его своей молитвой спасти. Все личные семейные моменты постепенно переносятся на государственную жизнь: Распутин послан не только для спасения Царевича, он послан для спасения Государя, государства. Не Государственная Дума, не государственные бюрократы, а именно он, представитель народа, будет тем пророком при православном Государе, который будет ему возвещать волю Божию. Начинается усиление Распутина, которого, разумеется, начинают использовать разного рода люди, и светские, и духовные, пытаясь с помощью его заступничества сделать себе карьеру.
Возникает немало сомнительных историй. Император знает из многократных донесений департамента полиции о том, что Распутин ведет себя вне Царского дома как развратник и пьяница. Государь очень тяготится тем, что происходит, но видит, что для Императрицы присутствие Распутина очень важно. Он предпринимает несколько раз попытки удалить Распутина, но всякий раз уступает настояниям Императрицы. Он старается не во всем следовать советам Распутина, который теперь начинает советовать ему, кого назначить каким министром, на какую кафедру назначить архиерея, проводит людей, подчас заведомо сомнительных. А Императрица всех тех, кто обличает Распутина, начинает воспринимать как личных врагов. Распутина обличает Столыпин и становится личным врагом Императрицы, тем более, что Столыпин — ставленник Императрицы Марии Феодоровны; она ему покровительствует, таким образом, отставка его предрешена. Обличает Распутина когда–то являвшийся его другом епископ Ермоген (Долганов) — его отправляют на покой по настоянию Императрицы. Обличает Распутина митрополит Владимир (Богоявленский) — его в 1915 году отправляют в Киев из Петербурга. Обличает Распутина Елизавета Феодоровна — Императрица ее прогоняет в Москву в 1915 году, и больше они не встречались в этом мире никогда. Императрица идет на конфликты, причем с людьми часто достойными, одержимая этим доверием к Распутину.
Император это терпит как скорбь, он постоянно подчеркивает, что Распутин — это личное дело его Семьи, что не надо вообще этому придавать значения. А в минуты откровенности говорит, что лучше один старец, чем сто истерик Императрицы. Оппозиционная общественность всячески муссирует эту связь Распутина с Царской Семьей. Начинаются сплетни о том, что Распутин является любовником Александры Феодоровны, что, конечно, является абсурдом. Постепенно Распутина начинают изображать как человека, который является орудием неких темных сил, даже германского генерального штаба во время войны. Да и сама Императрица, якобы, — немецкая шпионка. Эта заведомая ложь выставляется противниками Государя, желающими любой ценой расшатать государственность, не улучшить ее, а именно разрушить.
А в это время архиереи требуют созыва Поместного Собора, патриаршества. Николай II идет с болью сердечной на уступки, которые ему внутренне чужды, он создает Государственную Думу, никогда не пытается ее отменить в дальнейшем, но не хочет ослаблять самодержавную монархию, потому что для него это — нарушение воли его отца, попрание вековых устоев русской государственности. Он живет, весь сотканный из внутренних противоречий. Так постепенно приближается 1917 год. Вокруг него все меньше достойных людей, и среди министров, и среди приближенных, даже среди свиты. Это очень хорошо проявится в момент Февральской революции, когда большая часть свиты покинет Царскую Семью в Александровском дворце, когда будет арестован Император и его Семья. Но об обстоятельствах его отречения мы поговорим позже.
Вопросы историографии Русской Церкви XX века.
После революции, когда Церковь была гонимой, заниматься историческими исследованиями происходивших событий было очень сложно. У нас ведь почти все образованное духовенство было просто физически устранено. Естественно, был закрыт и доступ к архивным источникам нашим церковным историкам. Поэтому первые попытки собрать какие–то сведения о событиях русской церковной истории XX века, особенно после 1917 года, прежде всего, стали предприниматься в эмиграции, за границей. Это была очень сложная задача, потому что большая часть источников была закрыта для эмигрантских историков.
Одной из таких первых книг стала книга Валентинова «Черная книга или Штурм небес. Сборник документальных сведений о борьбе Советской власти против религии», Париж, 1925 год. Здесь были собраны, как явствует из названия, документальные сведения о том, как Советская власть боролась против религии, прежде всего, конечно, против Русской Православной Церкви. Естественно, что история Русской Православной Церкви XX века — это история гонения государства на Церковь в разных формах, которое продолжалось до 1989 года. Это была первая книга.
У нас в России вышла в 1923 году книга Гидулянова «Церковь и государство по законодательству РСФСР», но это было советское издание, в которое не вошли многие подзаконные акты, которые на самом–то деле и регламентировали репрессивную политику государства. Это издание, как любая советская книга, было лживо. 20–30–е годы были временем, когда серьезных работ, хотя бы с какими–то первичными сведениями о ситуации в Русской Православной Церкви, не появлялось за границей. Были лишь отдельные публикации в газетах, журналах, не более того.
Первой серьезной книгой, которая на Западе обобщала информацию, собранную за границей и, отчасти, здесь, о положении нашей Церкви в 20–30–х годах, была известная книга протопресвитера Михаила Польского «Новые мученики российские», 2 тома, первый вышел в Джорданвиле в 1949 году, второй — там же, в 1957 году. Автор этой книги был епархиальным миссионером в России, в 20–е годы жил здесь, был очевидцем многих событий, потом был арестован, находился в лагере, в ссылке, ему удалось бежать не только из заключения, но даже из России через персидскую границу. Оказавшись на Ближнем Востоке, он вступил в юрисдикцию Карловацкой Церкви, стал там клириком, и то, что он смог унести с собой, то, что он смог в течение нескольких лет собрать за границей, он попытался опубликовать в этом двухтомнике. Эта книга — первый сборник документов, вернее, сведений, в основном почерпнутых из публикаций и из устных свидетельств о том, что происходило в России. Особенно интересны описания событий в период Гражданской войны и начала 20–х годов, но в книге много фактических ошибок, особенно, когда речь заходит о 30–х годах; и это естественно, ведь он через третьи, десятые руки получал информацию. Но эта книга, безусловно, важна. Тогда, в 1950–е годы, значение такого труда было трудно переоценить.
Чтобы закончить разговор о серьезных книгах, выходивших за границей в те годы, нужно упомянуть ставшее официальной карловацкой версией русской церковной истории XX века многотомное исследование архиепископа Никона (Рклицкого) «Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого». Эта книга, которая выходила на протяжении многих лет, представляет собой не только жизнеописание митрополита Антония, оно представляет собой действительно признанную в верхах Зарубежной Церкви версию русской церковной истории XX века: и предреволюционного периода, и послереволюционного, и периода, когда Русская Зарубежная Церковь находилась уже за пределами России. Книга ценна тем, что там приводится много документов, и тем, что в ней опубликованы документы карловацкого Синода. К сожалению, за исключением этой книги, о взаимоотношениях Московской Патриархии и Зарубежной Церкви, у нас больше нет книг, которые бы содержали указы карловацкого Синода по вопросам высшего церковного управления. Конечно, там дается весьма тенденциозная точка зрения на развитие церковной жизни, которую, безусловно, всем нам нужно знать, ибо это позиция очень важной части нашей Церкви. Хронология доводится там до момента кончины митрополита Антония, до середины 30–х годов.
Главная исследовательская работа должна была осуществляться в России, и, конечно же, она могла осуществляться в советское время только подпольным образом. Так и было. Здесь следует назвать непосредственного участника многих важных событий нашей церковной истории XX века, исповедника нашей Церкви, митрополита Мануила. На протяжении всей своей архипастырской деятельности он занимался составлением «Словаря епископов Русской Православной Церкви», и хотя бывали случаи, когда его архив конфисковывали во время многочисленных арестов, он, несмотря на это, продолжал свою работу, и в 60–е годы в «самиздатском» варианте распространился его «Словарь епископов Русской Православной Церкви» в шести томах. В таком виде он есть в библиотеке Санкт–Петербургской Духовной Академи. Но через некоторое время, в 70–х годах, его откорректированный словарь, с исправлением некоторых ошибок, был издан в Германии. И это издание тоже есть в библиотеке СПбДА. Архиереи располагались в этом словаре в алфавитном порядке, содержались сведения об их жизни и деятельности, об их богословских трудах. Конечно, это было, в каком–то смысле, подцензурное творчество, поэтому в некоторых случаях митрополиту Мануилу приходилось «эзоповым» языком говорить о событиях в жизни архиереев (об арестах, о ссылках). Но в каких–то статьях он прямо называет вещи своими именами. Кроме того, митрополит Мануил составил словарь и обновленческих архиереев. Это книга не является собственно историческим исследованием, а является сборником сведений, книга, которая лишь дает материал для будущих исторических исследований. Конечно, митрополит Мануил не имел доступа в государственные архивы, потому что материалы, касающиеся церковной жизни, в государственных архивах были засекречены, и туда церковные исследователи доступа не имели, но у него был доступ к личным архивам различных церковных деятелей, а нужно сказать, что личные архивы в это время становятся главными хранилищами информации о нашей церковной жизни; кроме того, он многих знал, он очень хорошо знал нашу устную церковную традицию, которая фиксировала события церковной жизни, и сам был человеком, вовлеченным в эту жизнь. Кстати сказать, власти тоже отдавали себе отчет в значении личных архивов, поэтому они конфисковывались. Разумеется, конфисковывались всегда, когда священнослужители арестовывались. Происходили и такие случаи: умирал какой–то священнослужитель, скажем, в 50–е годы, к нему домой приходили соответствующие товарищи и изымали из его архива письма, дневники, материалы, которые, с их точки зрения, могли давать неугодную властям информацию о церковной жизни.
Таким образом, работу церковным исследователям вести было очень сложно, потому что они были изолированы от государственных архивов, а на личные архивы власти пытались наложить свою десницу.
Но работа продолжалась. Занимались ею те, кто работали в контакте с митрополитом Мануилом. В 50–60–х годах собираются материалы еще одной группой исследователей. Впрочем, прежде упомяну еще одного собирателя материалов по истории Русской Православной Церкви — это М. Е. Губонин, главным трудом которого был сборник материалов: «Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917–1943 год». Это, наряду с архивом митрополита Мануила, одно из наиболее полных собраний материалов по нашей церковной истории XX века. М. Е. Губонин был провинциальным подмосковным интеллигентом и всю свою жизнь был человеком глубоко церковным, иподиаконствовал в юности у одного из архиреев. Он занимался собиранием материалов, сделал работу, за которую мог поплатиться и свободой, и благополучием, и собрал удивительный архив. Архив митрополита Мануила и архив М. Е. Губонина использовались исследователями русской церковной истории в качестве основных материалов.
Несколько групп исследователей работало с этими материалами. Результатом деятельности одной из этих церков–но–диссидентских исследовательских групп стала книга Анатолия Левитина, Владимира Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30–х годов XX века». В своей работе эти исследователи опирались как на Губонинский архив, так и на архив митрополита Мануила. В этой книге дается развернутая история русской церковной жизни этого периода, но акценты сделаны на изучение обновленческого движения, тем более, что Левитин был одно время иподиаконом у обновленческого «митрополита» Александра Введенского и из первоисточника знал, что происходило в обновленческой среде. Это, конечно, привело к тому, что в этой книге, хотя Левитин потом отошел от обновленчества и вернулся в Православную Церковь, есть некоторая доля симпатии к церковному модернизму в целом. Шавров же стоял на иной позиции, и в некоторых случаях различие позиций этих двух авторов проявляется в самой книге, где приводится мнение Левитина и мнение Шаврова в оценках того или иного события. В книге опубликованы обновленческие и православные документы этого периода времени, и, конечно, эта книга чрезвычайно важна. Она была издана, подобно «Словарю» митрополита Мануила, в Германии, в 70–х годах.
Еще одна группа исследователей (к ней Шавров тоже принадлежал) работала над написанием обобщающей работы по русской церковной истории XX века. Результатом этой работы стала книга Льва Регильсона «Трагедия Русской Церкви. 1917–1945 год», впервые изданная в Париже, а потом неоднократно переиздававшаяся у нас. Работал над книгой целый авторский коллектив, который поплатился за эту книгу своей свободой. Введение в этой книге не бесспорное. В этом подробном введении разбирается вопрос о каноничности русской церковной власти 20–30–х годов. Она написана с антисергиан–ских позиций. Но самое ценное в этой книге — летопись, которая приводится в конце и составляет большую часть книги. В летописи по датам указаны все важные церковные события с приведением церковных документов. Эта книга акцентирует внимание исключительно на событиях в православной церковной жизни, хотя обновленцев тоже упоминает.
Далее следует назвать очень интересную уже по обстоятельствам ее появления работу приснопамятного митрополита Иоанна (Снычева) «Церковные расколы в Русской Церкви 20–30–х годов XX столетия». Сейчас она была переиздана, а в 1965 году она впервые появилась в машинописном варианте как его магистерская диссертация. Владыка там приводит многочисленные материалы из архива митрополита Мануила, причем в этой книге содержится очень большая информация, в чем–то даже дополняющая книгу Регельсона, о тех течениях нашей церковной жизни, которые противостояли митрополиту Сергию с традиционалистических позиций: «иосифляне», «непоминающие».
Об этом много написано у Регельсона, но что касается «иосифлян», оппозиционеров митрополита Сергия в Петрограде, то в книге владыки очень много новых сведений. И интересна она тем, что вышла легально как магистерская диссертация. Конечно, лучше сказать, что она появилась полулегально, потому что доступ церковных исследователей даже в библиотеку СПбДА был очень ограничен, и эта работа прочитывалась представителями власти, но, как бы то ни было, владыке удалось, публикуя документы «иосифлян», дать очень четкую характеристику тех, кто критиковал митрополита Сергия, а значит, в каком–то смысле, критиковал и тех, кто продолжал его линию уже в последующие годы. Можно удивляться, как эта диссертация прошла в Духовной Академии в то время.
Необходимо упомянуть еще одну книгу — «Русская Православная Церковь в советское время». В двух томах этой книги приведены документы о русской церковной жизни, начиная с основных определений Поместного Собора 1917 года, кончая актуальными публикациями 90–х годов. Здесь собрано все: постановления всех Соборов, которые были в Русской Церкви за этот период, скажем, Собора 1945 года. Его постановления сейчас — библиографическая редкость. Также Собор 1971–го года, 1988–го года, государственные постановления. Первый том этой книги, конечно, во многом перекрывается губонинским собранием «Акты высшей церковной власти», хотя там есть и такое, чего нет у Губонина, но Губонин доводит до определенного хронологического периода, а второй том этой книги рассматривает период со второй половины 40–х годов. Все эти исследователи работали по личным архивам, по мемуарной самиздатовской литературе, у них не было возможности проникнуть в государственные архивы.
Чтобы закончить разговор об исследовательской литературе, назову еще два пособия по истории Русской Православной Церкви XX века. Это известная книга о. Владислава Цыпина и книга Д. В. Поспеловского «Русская Православная Церковь в XX веке». Нельзя назвать эти книги безупречны ми по многим моментам: и с точки зрения источниковедческой, и с точки зрения концептуальных положений. Каждая по–своему хороша и по–своему плоха.
Из мемуарной литературы интересна книга митрополита Евлогия (Георгиевского) «Путь моей жизни». Это, пожалуй, лучшие мемуары из тех, которые существуют, хотя, я думаю, грядет время, когда будет публиковаться много мемуаров.
Следует отметить очень интересные, но мало доступные мемуары протопресвитера Георгия Шавельского «Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота» в двух томах. Во многом очень спорные воспоминания, но информации там много.
В серии «Материалы по истории Церкви» вышел очередной том, в котором опубликованы воспоминания протопресвитера Василия Зеньковского, известного богослова, историка и философа: «Пять месяцев у власти». Он описывает тот период жизни, когда он был министром исповеданий в правительстве гетмана Скоропадского. Они тоже, по–своему, интересны, хотя рассматривают локальный эпизод нашей церковной истории.
В этой же серии вышли очень интересные книги: министра исповеданий во временном правительстве А. В. Карташова «Временное правительство и Русская Церковь», Стратонова «Русская церковная смута» и митрополита Елевферия «Неделя в Патриархии».
Отречение Императора Николая II и правовое положение Церкви.
Начинать этот разговор приходится с описания событий Февральской революции. Безусловно, акт отречения Императора Николая II очень осложнил нашу историческую ситуацию в целом. В тот момент, наверное, следовало не отрекаться, а действовать так, как Император очень не хотел: то есть ввести войска в Петроград и малой кровью, но все–таки кровью, подавить выступление мятежников и спасти Россию от Гражданской войны. В этот момент война начинала складываться благоприятно для России: были ликвидированы все проблемы, связанные с недостатком снабжения фронта боеприпасами, Германия находилась на исходе своих сил, а государственный аппарат России, при всех его кадровых недостатках в правительстве и незавершенности государственных реформ, функционировал весьма неплохо, да и страна была еще относительно спокойной в это время. Неспокоен был только Петроград, который и надо было усмирять. Но этого не случилось. Исполненный глубокого убеждения, что нужно сделать все, от него зависящее, чтобы предотвратить гражданскую междоусобицу во время ведения Россией войны с внешним врагом, убежденный некоторыми своими советниками в том, что именно его отречение от власти умиротворит страну, понимая, что нужны дальнейшие реформы конституционного типа в России и не желая их осуществлять, потому что это противоречило его убеждениям, Император Николай II отрекся от престола 2 марта 1917 года.
Это очень сложный эпизод нашей истории и с точки зрения правовой, и с точки зрения политической. Начнем с того, что акт об отречении от престола вообще не был предусмотрен Основными законами Российской империи, а Император отрекался еще и за своего сына, что противоречило акту о престолонаследии 1797 года. Почему он это делал — это уже другой вопрос, но получалось таким образом: он отрекался в пользу своего брата. Но нас интересует именно судьба Церкви. Государь, действительно, был искренним, православным, церковным человеком, который немало сделал, несмотря на то, что он не созвал Собор, для того, чтобы церковная жизнь стала оздоровляться.
Обычно упрекают Императора Николая II: он не созвал Поместный Собор до самого последнего момента, но забывают при этом, что именно в его царствование стала возможна предсоборная работа, ведь два века вообще об этом молчали, а при нем было сделано очень много. Казалось бы, что в этот момент он должен был, составляя акт об отречении, оговорить судьбу Церкви. Каким образом? Хотя бы, как уходящий от престола верховный хранитель и защитник догматов православной веры, написать в акте об отречении, что он дает согласие на созыв Поместного Собора, и Церковь бы сама в этих условиях, очень сложных, попыталась бы мобилизовать свои силы, чтобы и церковные проблемы решить и как–то повлиять на общий ход исторических событий в России.
Но вот что мы читаем в акте об отречении, написанном в очень драматичной обстановке, написанном из лучших побуждений, но объективно создавшем у нас в стране очень сложную ситуацию и в государственной, и в церковной жизни. Кстати, хотя вариант акта об отречении был составлен в дипломатической службе Генерального Штаба, в общем и целом тот текст, который мы имеем, писался самим Государем с учетом этого проекта и является его собственным произведением.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжкие испытания. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы. И, в согласии с Гос. Думой, признали Мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываю всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России. Николай.
О Церкви не сказано ни слова. Если читать внимательно, то мы увидим весьма неясную перспективу для развития церковной жизни. Император не только передает своему брату власть, свою собственную, но и пишет о том, что заповедует ему править делами государства в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, то есть с Гос. Думой и с Гос. Советом на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Значит, Император оставляет возможность этим органам власти, прежде всего Гос. Думе (а именно ее председатель — Михаил Владимирович Родзянко — был одним из тех, кто убеждал Императора отречься для успокоения страны), изменять начала, на которых будет основываться управление Российским государством, те начала, которые будут касаться управления и церковной жизнью. В тех условиях это было очень рискованно, потому что было еще неясно, а сможет ли вообще функционировать Гос. Дума (мы знаем, что она перестанет функционировать уже практически в эти дни), и с кем вместе будет управлять будущий Император Михаил. Но, как бы то ни было, о Церкви не сказано ни слова. Казалось, теперь вопрос о Церкви должен быть решен Великим Князем Михаилом Александровичем.
Другим своим распоряжением Император Николай II назначает нового главу правительства, князя Львова. Его вы двигали представители Гос. Думы как лучшего кандидата. Человек, который по своим убеждениям был «толстовцем–непротивленцем», становится главой российского правительства в тяжелейший момент войны, в момент назревания внутренней смуты, когда любой государственный деятель, безусловно, должен был силой внешней, силой оружия, наводить в стране порядок. Конечно, это был нонсенс. А, кроме того, получалось уже так, что Гос. Дума реально была отстранена от управления страной также. Вместо нее функционировал временный комитет Гос. Думы, который просуществовал реально несколько дней, и он уступил место новому правительству — Временному, которое возглавлял назначенный Императором Николаем II Львов. Во временный комитет входили некоторые депутаты Гос. Думы от различных партий, в основном либеральных, левоцентристских, и даже один, а именно Керенский, представитель фракции трудовиков и партии эсеров, левой партии. Однако, реальную власть в городе прибирал к рукам Совет рабочих и солдатских депутатов, совершенно незаконное учреждение, неизвестно из кого состоявшее, никем не избиравшееся на самом–то деле, которое следовало умонастроению взбунтовавшейся толпы, состоявшей из солдат запасных полков, которые не хотели ехать на фронт, из рабочих, распропагандированных революционерами в свое время. То есть ситуация в городе была напряженной, и Великого Князя Михаила Александровича убеждали в необходимости отречься от престола тоже, или, во всяком случае, не брать власть до определенного момента, когда в стране будет установлен какой–то относительный порядок. Убеждали его в этом все члены Временного правительства, за исключением двух, самых, пожалуй, значительных, самых трезвомыслящих тогда — военного министра А. И. Гучкова и министра иностранных дел П. Н. Милюкова. Они настаивали на том, чтобы Михаил в обязательном порядке взял власть в свои руки и попытался противопоставить власти Совета власть обновленной русской монархии. Но, к сожалению, Великий Князь Михаил Александрович предпочел воздержаться от принятия на себя власти и подписал составленный для него двумя ведущими правоведами конституционно–демократической партии Набоковым и бароном Нольде акт об условиях принятия им верховной власти. Он был подписан 4 марта 1917 года. Это был первый и последний государственный акт, подписанный тем человеком, которому Император передал свою власть. Говорилось ли здесь что–нибудь о Церкви?
Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнения народа. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего — благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые Основные законы государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Гос. Думы возникшему, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа. Михаил.
Что следует из этого акта? Великий Князь Михаил допускает возможность своего прихода к власти, а значит, и возможность сохранения монархии при условии, что Учредительное Собрание, созванное на основе всеобщего прямого, равного, тайного голосования (избирательной процедуры, которая не существовала еще в России, Дума избиралась по иному принципу), выскажется за сохранение монархии. А если не выскажется, значит, династия уходит от власти, и монархическая система управления в России уступает место какой–то другой системе.
Обратите внимание на слова: «…по почину Гос. Думы возникшему». Если Дума имела четкий законодательный статус и могла быть правопреемницей власти, то создание Временного правительства, как органа, объединяющего в себе законодательную, исполнительную и судебную власть, не предусматривалось законами России.
А что же с Церковью? О Церкви опять ни слова. Церковь в данной ситуации оказывается связанной с существующими законами. И кто будет управлять церковной жизнью, если монархия исчезнет? Значит, преемник монархии будет «верховным хранителем и защитником догматов православной веры», а кого считать преемником монархии? Главу Временного правительства, «толстовца», князя Львова? Или последующего главу Временного правительства, религиозного агностика и революционера, лидера русского масонства Керенского? Получалась ситуация совершенно абсурдная: Церковь оставлялась на полный произвол судьбы, не изменены были даже Основные законы Российской империи, которые определяли очень уязвимо положение Церкви в системе государственного правления. Церковь в этот момент столкнулась с очень сложной ситуацией, с ситуацией безвыходной. Воспитанной веками в духе законопослушания, воспитывавшей своих чад в духе послушания власти, Церкви приходилось принять решение последнего призванного к власти Государя, и также подчиниться Временному правительству, которое теперь получало неограниченную полноту власти.
И нужно сказать, что в тех условиях не видно было никакой иной перспективы, потому что, помимо Временного правительства, существовал Совет рабочих и солдатских депутатов, состоявший из третьеразрядных интеллигентов и политических авантюристов или просто революционная толпа в Петрограде — вот другие силы. Естественно, что все мало–мальски ответственные люди в России понимали, что нужно поддержать хотя бы Временное правительство в этих условиях. Достаточно сказать, что почти все члены Императорской Семьи присягнули Временному правительству. Ничего другого не оставалось и Святейшему Синоду.
Синод и Временное правительство.
9 марта 1917 года, после того, как стали известны волеизъявления и Императора, и Великого Князя Михаила, появляется обращение Святейшего Синода ко всем чадам Русской Православной Церкви. Приведу его с некоторыми сокращениями.
Свершилась воля Божия: Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. Временное правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту, враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением. Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради бесчисленных денежных жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения наших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь во имя братской любви на благо России, доверьтесь Временному правительству. Все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвой и поминовением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского правительства, да даст ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов великой Российской державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного ее устроения.
Вот такова была реакция Синода на происшедшие события. Он оказывался, действительно, в сложном положении. Теперь Временное правительство заняло место Государя.
Иногда говорят, что Синод поступил неправильно, что ему нужно было анафематствовать Временное правительство. Конечно, он поступил правильно в тех условиях, иначе поступить было нельзя. Если бы еще и Церковь в этот момент стала призывать к какой–то новой политической линии, был бы полный обвал.
Другое дело, что Церковь поставили в очень сложное положение в этих условиях. Она, по существу, была в правовом отношении беззащитна перед новыми формами государственного устройства, которые могли стихийно нарождаться в условиях революции. Кстати сказать, среди подписавших это обращение были не какие–нибудь неизвестные архиереи, а первенствующий тогда член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) (будущий священномученик), Сергий, архиепископ Финляндский (будущий Патриарх), Тихон, архиепископ Литовский (будущий Патриарх), Арсений, архиепископ Новгородский (будущий кандидат в Патриархи), Иоаким, архиепископ Нижегородский (будущий священномученик), Макарий, митрополит Московский, (распутинский выдвиженец, но человек очень достойный по своим личным качествам). Это был старый Синод, назначенный еще Государем.
Как он мог поступить в этой ситуации? Конечно, исполнить волю того Государя, который их назначил быть членами Синода. А дальше Русская Православная Церковь вступает в период, когда Временное правительство берет на себя управление не только государством, но и церковной жизнью. О составе первого Временного правительства, может быть, и не стоит подробно говорить. В плане религиозности его членов можно сказать, что большая часть членов Временного правительства состояла из людей религиозно–индифферентных.
Обер–прокурором был бывший член партии Русских националистов, потом перешедший к «октябристам», Львов Владимир Николаевич, однофамилец главы правительства, человек, уже тогда казавшийся многим психически больным, который потом пройдет интересный жизненный путь. Он эмигрирует, затем вернется, будет связан с обновленца ми, потом будет публиковаться в журнале «Безбожник». Такая странная метаморфоза. Львов считался специалистом по религиозным вопросам, потому что в свое время входил в соответствующие комиссии Гос. Думы, и оказался обер–прокурором только по этой причине.
Раньше обер–прокурор был ответственен перед Государем, а теперь он стал ответственен перед Временным правительством, в котором никому дела–то особенного до Церкви нет, в котором многие воспринимают Церковь, как своего потенциального врага. И поэтому Львов был совершенно свободен в действиях. Уже в марте 1917 года он стал настоятельно требовать от Синода увольнения на покой тех архиереев, которые были дискредитированы своими связями с Распутиным. В принципе это было бы, может быть, и неплохо, но происходило вмешательство нового обер–прокурора в чисто церковный вопрос.
20 марта 1917 года появилось постановление Временного правительства об отмене вероисповедных и национальных ограничений. Само по себе это было, конечно, нормально, но это было проявлением определенной тенденции.
14 апреля 1917 года появляется указ Временного правительства об изменении состава Святейшего Синода. Что это означает? Это означает, что Синод, утвержденный Императором Николаем II, отправляется в отставку, и обер–прокурор Львов назначает новый состав Синода. Нужно сказать, что эта акция Временного правительства была встречена нашей церковной иерархией с большой критикой.
Казалось бы, ничего нового не происходило. Происходило то, что было нормой и в синодальный период: обер–прокурор «перетасовывал» Синод, потому что, хотя назначал членов Синода Государь, все прекрасно знали, что это осуществлялось, особенно во время Победоносцева, по представлению обер–прокурора.
Но неожиданно иерархия возмутилась. Если у Государя была прерогатива вмешиваться в церковную жизнь в качестве помазанника Божия, миропомазанного на Царство мирянина, традиционно многие века имевшего в Церкви особые полномочия, то Временное правительство такой прерогативы не имело, оно же не было миропомазано на свое правление. Это нечто беспрецедентное в истории церковно–государственных отношений, хотя аналогию можно было подыскать — турецкий султан, утверждавший в течение многих веков Патриархов в Константинополе.
Было возмущение, но Синоду пришлось покориться. В знак протеста все члены старого Синода заявили о том, что они не войдут в состав нового Синода, образованного Львовым из тех, кто, как казалось ему, был более лояльным в отношении Временного правительства.
Впрочем, было одно исключение. Архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) вошел в состав нового Синода, за что его некоторые критиковали. А наряду с ним в составе нового Синода оказались архиепископ Платон, экзарх Грузии, впоследствии он возглавлял Православную Церковь в Америке в 30–е годы, архиепископ Ярославский Агафангел (Преображенский), впоследствии местоблюститель патриарший, епископ Уфимский князь Андрей (Ухтомский). Итак, Временное правительство продолжало линию обер–прокуроров дореволюционного периода.
Предсоборный Совет
Мысль о Соборе церковные круги не покинула. Они по–прежнему настаивали на том, чтобы Собор состоялся. 29 апреля 1917 года Синод принял обращение к Церкви, в котором, в частности, говорилось, что с 11 июня 1917 года должен начать свою работу Предсоборный Совет, состоящий из десяти отделов, который должен был спешно подготовить созыв Поместного Собора. Хотя для некоторых членов Временного правительства созыв Поместного Собора представлялся неприемлемым, они не решились этому открыто воспрепятствовать. К тому же в церковной сфере, как и во многих других, Временное правительство было практически безвластно. И началась подготовка Предсоборного Совета, который начал свою работу 11 июня 1917 года. Работа его во многом была облегчена тем, что он опирался на материалы Предсоборного Присутствия, поэтому Совет в случае, если бы Временное правительство не стало чинить ему препятствия, мог бы очень быстро подготовить созыв Поместного Собора.
А временное правительство продолжало свою прежнюю политику в религиозной сфере. 15–20 июня 1917 года было принято постановление Временного правительства об объединении церковно–приходских школ (их было около 40 тысяч тогда в России) с другими учебными заведениями в ведомстве Министерства народного просвещения. Все имущество церковно–приходских школ переводилось на смету этого министерства. Вопрос этот, конечно, был непростой. Объективно говоря, в прежнее время государство очень основательно дотировало ЦПШ в момент, когда они образовывались. Правда, в последующие годы эти школы содержались за счет Церкви. Так что в плане имущественном тут можно было спорить. Но всем было ясно, что перевод ЦПШ в ведомство Министерства просвещения может привести к тому, что характер образования в этих школах будет меняться, и религиозное воспитание будет уступать место воспитанию секулярному, поэтому в церковных кругах стали раздаваться протесты против этой меры. И Поместный Собор будет протестовать против этого.
14 июля 1917 года был принят закон о свободе совести. Отныне предусматривались не только свобода и равенство всех вероисповеданий, но и вневероисповедное состояние. Что это означает? Если в дореволюционных паспортах у каждого указана была его вера (православный, мусульманин, иудей, буддист), то сейчас вводилась графа о вневероисповедном состоянии, то есть человек мог написать, что он не принадлежит ни к какому вероисповеданию. Это была нормальная мера, хотя она свидетельствовала о секуляризации в обществе.
Этот закон предусматривал гражданский брак. До революции у нас ни один человек не мог вступить в брак иначе, кроме как освятив его в том или ином религиозном сообществе. Если человек хотел вступить в брак, законно признанный государством, если он хотел, чтобы его дети считались законными наследниками, он должен был регистрировать свой брак в каком–то религиозном сообществе: православной церкви, католическом костеле, протестантской кирхе, мечети или синагоге. Религиозные сообщества давали документы о рождении, о браке, о смерти. Новый закон предлагал для тех, кто не принадлежит ни к какому религиозному сообществу, не принадлежит ни к какому вероисповеданию, регистрировать свой брак только в государственных органах. Вопрос о том, будет ли автоматически церковный брак получать права гражданского брака или же нужно совмещать венчание с регистрацией гражданской, оставался пока открытым.
Наконец, еще один важный аспект этого закона: преподавание Закона Божия в школе делалось необязательным, по выбору родителей. Об этом, может быть, следовало поспорить в тех условиях.
При всем том, что в основном этот закон был адекватной реакцией на сложившуюся в обществе ситуацию, он вызвал в церковных кругах преимущественно критическое к себе отношение, потому что тяжело было отказываться от вековых традиций. А ситуация была тяжелой. Военнослужащие, государственные чиновники, учащиеся должны были раз в год исповедываться и причащаться, и представлять об этом справку. В 1916 году практически 100% военнослужащих православного вероисповедания (Великим постом это обычно в армии делалось) причастились и исповедались. Временное правительство в это время, как раз в Великий пост, делает необязательным причащение в армии военнослужащих православного вероисповедания; оно дает возможность людям самим решить этот вопрос для себя. И что же мы встречаем в 1917 году в конце Великого поста? Только 10% военнослужащих Православного вероисповедания причастились. Люди воевавшие, ходившие «под смертью», так относились к своему религиозному долгу.
Отсюда понятно, почему Русская армия, с помощью большевицкой агитации и немецких денег, превратилась за несколько месяцев в банду дезертиров, которая все сметала на своем пути, которую можно было остановить на линии фронта только пулеметами. Временное правительство отменило к этому времени смертную казнь и в тылу, и на фронте, поэтому население прифронтовой полосы было беззащитно перед этим скопищем мародеров и бандитов. Такова была ситуация реальная, поэтому закон, конечно, соответствовал тому, что происходило в обществе.
Была отменена 90–я статья Уголовного уложения, которая налагала уголовное преследование на лиц, совращающих православных в другую веру, то есть инославным миссионерам была дана полная защита от преследований. Курс Временного правительства очевиден в вопросах религии, были там свои «плюсы» и «минусы», и все это шло в параллель тому, что Церковь на Предсоборном Совете готовила созыв Поместного Собора.
21 июля 1917 года кардинально изменился состав Временного правительства, изменился его статус. В стране настолько была хаотичная ситуация, что этого никто не заметил. Глава Временного правительства, князь Львов, был назначен последним Государем, ему и было поручено сформировать правительство. И до того момента, пока князь Львов возглавлял правительство, правительство имело легитимность. С 21 июля 1917 года правительство возглавил Керенский, который сформировал новое правительство. Можно сказать совершенно определенно, что легитимность Временного правительства исчезает с 21 июля 1917 года.
Состав правительства изменился и качественно, с точки зрения партийной принадлежности его членов. Это было уже преимущественно социалистическое правительство, которое было настроено еще более радикально, в том числе и в отношении церковной политики в целом. Другое дело, что это правительство было безвластно, другое дело, что церковная тема не была в нем определяющей.
Может быть, благодаря тому, что прошлый обер–прокурор Владимир Львов проявил себя просто как человек безумный, сменили и его, и на его место был назначен Антон Владимирович Карташев, человек весьма авторитетный в церковных кругах в это время, в период подготовки Поместного Собора; человек, который был и крупным церковным историком, и богословом. В правительство он был назначен в связи с тем, что был заместителем у Львова и считался специалистом в церковных вопросах. Одновременно он был членом Конституционно–демократической партии, а кадеты были в этом правительстве еще представлены.
С самого начала Карташев занял очень четкую позицию, отражавшую интересы Церкви. 25 июля он был назначен, а 5 августа уже была отменена ненавистная нашей церковной иерархии должность обер–прокурора и было организовано Министерство исповеданий (МИ).
Первым министром исповеданий стал Карташев.
Это была очень важная перемена в нашей церковной жизни, потому что МИ имело весьма ограниченную сферу действий, оно лишь наблюдало за тем, чтобы Церковь не нарушала государственные законы в своих постановлениях, в своей деятельности. Карташеву удалось добиться во Временном правительстве решения, которое не очень согласовывалось с линией правительства в области церковной политики.
Министерство исповеданий состояло из двух департаментов: департамента по делам Православной Церкви и департамента по делам инославных и иноверных исповеданий. Карташев добился того, чтобы Временное правительство, издавая свое постановление, признало, что министр исповеданий, два его товарища, возглавляющие эти департаменты, должны быть православного вероисповедания.
В каком–то смысле, создание подобного министерства находилось в удивительном противоречии с общей политикой Временного правительства, но зато усиливало позиции Русской Православной Церкви в той сфере государственной деятельности, которая касалась непосредственно религиозной жизни.
Все лето 1917–го года стало периодом избрания у нас епархиальных архиереев на кафедры. Временное правительство обязало церковную иерархию впредь не назначать иерархов на кафедры, а избирать их в епархиях, и вот по стране прокатилась волна выборов. Нужно сказать, что тогда эта практика себя оправдала, и во многих епархиях были избраны достойные иерархи. На Московскую кафедру был избран архиепископ Тихон (Беллавин), будущий Патриарх. В Петроградской епархии довольно бурно проходили выборы, было три кандидата в епархиальные архиереи, причем вокруг каждого группировались определенные слои церковной общественности. Правые монархические круги группировались вокруг архиепископа Сергия (Страгородского), левые круги, политически активные, выдвинули своим кандидатом князя епископа Андрея (Ухтомского), а вот основная часть паствы, в частности простонародье, ориентировалась на того, кто был ей в наибольшей степени известен — это викарий Петербургской епархии Гдовский архиепископ Вениамин (Казанский), он и был избран на Петроградскую кафедру. Архиепископ Сергий (Страгородский) впоследствии был избран на Владимирскую кафедру.
Интересные события произошли в Харьковской епархии. С этой кафедры был смещен по политическим мотивам архиепископ Антоний (Храповицкий). Он оказался «не у дел», жил в Валаамском монастыре, и на Поместный Собор был избран как представитель монашества. Прошли в Харьковской епархии выборы, и Антоний (Храповицкий) оказался там избранным архиереем, настолько он был популярен среди духовенства и паствы Харьковской епархии. И Временному правительству ничего не оставалось, как допустить его вновь в его епархию, из которой он был, по инициативе Временного же правительства, удален.
Вот такие события происходили летом. Выборы проводились в различных епархиях примерно с 23 июня по 13 августа 1917 года. В то же время, ситуация в стране ухудшалась, Временное правительство все более и более теряло власть. Армия разваливалась все больше и больше. Леворадикальные экстремисты свои позиции усиливали, и, конечно, перспектива развития событий в стране была неясна, поэтому нужно было активно способствовать скорейшему созыву Собора.
5 июля на основе доклада Предсоборного Совета, который разработал процедуру созыва Собора, его работу и проекты многих основных постановлений, Синод принял определение, по которому Поместный Собор должен был открыться 15 августа в Москве. Было принято и положение о созыве Собора, которое очень четко регламентировало процедуру избрания членов Собора.
Созывая Собор, Русская Православная Церковь стремилась не только восстановить принцип соборного начала нашей церковной жизни; хотелось созвать Собор с учетом многовековой практики созывов Поместных Соборов, используя опыт и Поместных Православных Церквей, где Соборы созывались, и созвать этот Собор, строго соответствуя каноническим традициям. Положение о созыве Собора предполагало следующие его состав и процедуру избрания. На Соборе должны быть представлены как представители церковной иерархии, так и представители мирян: 564 члена. 265 представителей духовенства и 299 мирян. Все члены Собора делились на 3 разряда.
Первый разряд — члены Собора «по должности». Прежде всего, это члены Синода и все правящие епархиальные архиереи. В это число входили также все 62 члена Предсоборного Совета, которые активно работали над будущими решениями Собора и являли собой цвет нашей богословской церковной общественности. Особое почетное право быть членами Собора по должности получили: настоятель Московского Успенского Собора протопресвитер Любимов и протопресвитер армии и флота Шавельский, четыре наместника Лавр, четыре настоятеля ставропигиальных монастырей, настоятели Саровской и Оптиной пустыней.
Основной же в количественном отношении группой членов Собора была группа членов Собора «по избранию». Большую часть этой группы составляли представители епархий — 330 человек. В каждой епархии, в каждом приходе происходили выборы представителей на благочиннические избирательные собрания. Затем на благочинническом избирательном собрании выдвигались делегаты на епархиальный съезд. Епархиальные съезды избирали в каждой епархии двух представителей духовенства и трех представителей мирян для участия в Соборе. Кроме того, в эту группу входили 10 представителей монастырского монашества, 15 представителей военного и морского духовенства. В тех условиях вполне понятно, что военное и морское духовенство количественно выросло, шла война, и армия была увеличена. Каждая Духовная Академия направляла на Собор по 3 своих избранных представителя. Кроме того, на Собор избирались представители некоторых больших викариатств, их было 11 человек. Каждый университет и Академия наук должны были также избрать своего представителя, разумеется, православного вероисповедания. На Собор избирались 15 представителей Государственного Совета и Государственной Думы. Реально они уже не функционировали, не имели влияния на развитие событий в стране, но, как законные органы государственной власти, некогда избранные, они могли своих представителей направить на Собор.
И, наконец, третья группа членов Собора — члены Собора «по приглашению». На Собор могли приглашаться некоторые архиереи, находившиеся на покое, представители Восточных Патриархатов и других автокефальных Православных Церквей, некоторые викарные епископы. Но это была небольшая группа членов Собора.
Все члены Собора наделялись правом решающего голоса. Эта точка зрения на Предсоборном Совете победила.
Структура Собора во многом определяла и процедуру принятия решений на Соборе, а это был вопрос далеко не простой. Одним из аргументов противников созыва Поместного Собора по тому принципу, который предлагался на Предсоборном Совете, а именно: Поместный Собор состоит из представителей церковной иерархии и мирян с правом решающего голоса — был аргумент, согласно которому Поместный Собор не должен уподобляться Парламенту светскому, в котором решение принимается автоматически большинством голосов. А тогда был период в истории нашей страны, когда вот в этой самой процедуре всеобщих выборов и голосования с учетом всех голосов видели, действительно, панацею от всех бед. И, конечно же, коль скоро в Православной Церкви существует иерархия, принцип соборности и принцип иерархизма не должны подавлять один другого. Поэтому для Поместного Собора была выработана такая структура, которая привлекала на Собор представителей всех слоев церковного народа — от епископов до мирян, предоставляла им возможность высказаться о своих чаяниях, давала им возможность влиять на принятие решений. Особые права оставляла эта структура и за епископами, потому что иерархия, установленная Христом, безусловно, в Церкви является началом, которое несет особую ответственность за принятие тех или иных церковных решений. Соборы нередко вообще только из епископов и состояли. Исходя из этого, формировалась структура Собора. Предполагалось, что Собор, его повседневную работу, будут возглавлять два председателя: почетный председатель и просто председатель. Председатель будет руководить деятельностью Соборного Совета, который должен состоять из шести товарищей председателя, секретаря и двух его помощников. В Соборном Совете должны быть представлены и духовенство, и миряне.
Все решения Собора будут предварительно обсуждаться, разрабатываться в 22–х отделах (и трех совещаниях), каждый из которых будет заниматься определенным кругом вопросов: Уставный отдел, отдел Высшего церковного управления, Епархиального управления, церковного суда, благоустройства прихода, правового положения Церкви в государстве, богослужения, проповедничества и церковного искусства, церковной дисциплины, внешней и внутренней миссии, единоверчества и старообрядчества, монастырей и монашества, Духовных Академий, Духовных учебных заведений, церковно–приходской школы, преподавания Закона Божия, церковного имущества и хозяйства, правового и имущественного положения духовенства, устройства Православной Церкви в Закавказье (в связи с объявленной грузинами авто кефалии), издательского совета, личного состава. И три совещания: по вопросам религиозно–просветительским, хозяйственно–распорядительным и юридическим. Задача этих отделов и совещаний заключалась в том, чтобы на пленарные заседания Совета поступали какие–то обработанные, подготовленные, обоснованные проекты решений, а уже на пленарном заседании должно происходить принятие этих окончательных постановлений по тем или иным проектам решений. После того, как тот или иной проект постановлений, представленный отделом, обсуждается на пленарном заседании, происходит голосование после внесения каких–то поправок, и в случае, если это решение принимается большинством голосов, вопрос снимается с обсуждения его на пленарном заседании, но не считается соборно принятым. Принятое большинством голосов решение пленарного заседания переходит на совещание епископов, которое вновь его обсуждает.
После того, как голосами всех членов Собора принимается то или иное решение, оно обсуждается отдельно епископами. И только в случае принятия его уже епископами оно приобретает силу соборного постановления. Соборное и иерархическое начало сбалансированы очень хорошо. Сами по себе епископы не могут принимать решение, но и члены Собора тоже. Епископы участвуют, естественно, в пленарных заседаниях, но потом уже отдельно обсуждают это решение сами. И одновременно Собор не мог игнорировать особое мнение епископов. Более того, если после двукратного обсуждения епископским совещанием то или иное соборно принятое на пленарном заседании решение отвергалось тремя четвертями епископов, оно вообще снималось с повестки дня. Следовало дать большую инициативу мирянам и рядовому духовенству и, вместе с тем, не допускать этой инициативе отодвинуть на второй план епископскую иерархию, ее права. Когда Собор начал свою работу, его почетным председателем стал митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), а председателем — митрополит Московский Тихон (Беллавин). В Соборный Совет в качестве товарищей председателя вошли два архиерея: архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий); протопресвитеры Любимов и Шавельский от белого духовенства и миряне: кн. Евгений Николаевич Трубецкой, известный философ и общественный деятель, и председатель Государственной Думы Михаил Владимирович Родзянко. Секретарем Соборного Совета стал Шеин, тогда мирянин, бывший член Государственной Думы, а впоследствии архимандрит Сергий, священномученик, погибший вместе с митрополитом Вениамином.
Часть II. 1917–1922 гг.
Начало работы Собора.
Открытие Собора состоялось 15 августа 1917 года.
В Успенском Соборе митрополитом Владимиром была отслужена Божественная литургия. В храме Христа Спасителя, где должны были проходить пленарные заседания, Божественную литургию служил митрополит Тихон. К концу литургии на Красную площадь прибыли крестные ходы из 255 московских храмов. 16 августа в храме Христа–Спасителя после литургии, отслуженной митрополитом Тихоном, началось первое заседание Собора. Наряду с решением очень многих чисто церковных вопросов Собору предстояло обдумать свою позицию и относительно тех общественно–политических событий, которые произошли в России.
Прежде всего, Собор осознавал то, что он сейчас является, может быть, самым авторитетным органом власти, пусть власти церковной, но власти в безвластной России. Активность православных христиан в процессе выборов членов Собора давала некоторые надежды на то, что мнение Собора будет учтено многими православными людьми, которые составляли, в частности, русскую армию, которые обеспечивали работу русской промышленности, сельского хозяйства. Несмотря на то, что после избрания выборных соборных органов началась активная работа в комиссиях по церковным вопросам, очень скоро Собору пришлось выпустить ряд документов, касающихся общественно–политической ситуации в стране.
24 августа 1917 года появилось обращение Собора ко всему русскому православному народу и обращение к армии и флоту. Речь шла о том, чтобы пробудить в народе чувство ответственности за судьбу страны, напомнить ему о долге перед государством и перед Богом.
1 сентября было принято постановление Собора по поводу угрожавшей стране братоубийственной войны. Поводом для этого постановления послужили события конца августа, когда со стороны главнокомандующего вооруженными силами России генерала Корнилова была предпринята попытка сместить правительство Керенского. Впрочем, Керенский и сам чувствовал, что власть уходит у него из рук. Страна была в совершенно нелепом положении. Смертная казнь была отменена не только в тылу, но и на фронте, а это позволяло огромному количеству распропагандированных большевиками солдат бежать с фронта, сметая все на своем пути, и их никак нельзя было остановить.
Лавр Георгиевич Корнилов, который является одной из героических личностей нашей истории XX века, прекрасно отдавал себе отчет в том, что надвигается на страну, если фронт рухнет, какая внутренняя смута может начаться, и требовал от правительства жестких мер. Он добился восстановления смертной казни на фронте и, кроме того, требовал от правительства действенных мер борьбы против большевиков и Петроградского совета, который был главным источником нестабильности в стране, координирующим центром для разрушительных акций политических экстремистов. Но Керенский вел двойственную политику и обещал генералу Корнилову поддержку, если он введет войска в Петроград и покончит с большевиками (большевики тогда уже были формально запрещены, но реально Временное правительство не имело никакой возможности их деятельность ликвидировать, они переместились из дворца Кшесинской в Смольный и из Смольного наносили удары в спину воюющей армии). Поверив готовности Керенского поддержать радикальные меры борьбы с большевиками, Корнилов двинул некоторые войска на Петроград. И в этот момент Керенский, почувствовав, что большевики смогли себя в Петрограде мобилизовать, объявляет Корнилова мятежником и арестовывает его вместе с группой поддержавших его генералов (Деникин, Романовский, Марков и другие). Тем самым, одни из лучших наших боевых генералов были выведены из руководства армии. Последняя реальная попытка спасти страну от катастрофы, к сожалению, не была реализована. Тогда впервые ощутили, что гражданская война может принять уже не внутрипетроградский, а общероссийский характер. Появляется постановление Собора.
Кстати сказать, большая часть членов Собора, я имею в виду тех членов Собора, которые были связаны с деятельностью политических партий, сочувствовала генералу Корнилову, понимая, что в нем — единственная надежда страны на спасение. Однако, постановление призывало, конечно же, к умиротворению. Вот несколько фрагментов из него.
Верная своим священным заветам, Церковь Православная не принимает участия в борьбе политических партий, и, однако, ныне, как во дни священномученика патриарха Ермогена, она не может оставаться равнодушной зрительницей распада и гибели Родины. Собор свидетельствует, что упавший воинский дух русской армии может быть восстановлен не прельщением вещественными благами, а только верой Христовой, которая побуждает к бескорыстным подвигам. Собор указывает, что непременным для того условием должно служить отрешение от односторонних точек зрения классов и партий. Власть должна быть не партийной, а всенародной. А народно русской может быть только власть, просвещенная верой Христовой.
Но тогда, конечно, такой власти уже не было, и только, пожалуй, Карташев был единственным человеком в правительстве, который, всячески стараясь помочь работе Собора, пытался повлиять на то, чтобы Церковь смогла занять активную позицию в событиях, происходивших в России. Состав Временного правительства осенью 1917 года был, действительно, весьма неприглядным. Оно состояло из социалистов, которые представляли собой третьеразрядных интеллигентов, по существу не имевших ни опыта государственного управления, ни воли к доведению войны до победного конца. Все члены Временного правительства, за исключением Карташева и военного министра генерала Верховского, входили в масонские ложи. Масонские ложи тогда — уже не только религиозные сообщества, но и хорошо законспирированные политические организации с определенной программой, которая тоже оказалась нереализованной. Вот такое было правительство. Конечно, говорить о его просвещении верой Христовой не приходится. Но и это мало что может объяснить в политике правительства, потому что реальной властью оно уже не располагало.
Отметим, что Временное правительство состояло большей частью из масонов, но евреев там не было ни одного, а свергли масонское Временное правительство как раз большевики, еврейский элемент среди которых был очень велик, но среди которых масонов практически не было. После того, как выступление Корнилова не удалось, после того, как была провозглашена Временным правительством, вопреки всем законам, республика в России, стало ясно, что страна летит в пропасть. Собору нужно было в этой ситуации очень четко постараться в первую очередь определить, какие вопросы нужно решать в эти остающиеся, может быть, недели, месяцы нормальной работы. И, конечно, таковыми вопросами должны были стать вопросы о Высшем Церковном Управлении, о создании новых органов высшей церковной власти, которые могли бы при любом развитии событий государственной жизни позволить Церкви независимо от государства, на основе церковных канонов, церковной традиции, осуществлять самоуправление.
Уже в октябре 1917 года, за две недели до Октябрьского переворота, Собор выпустил послание, в котором по–прежнему призывал всех русских людей, ожидая созыва Учредительного собрания, не предпринимать никаких попыток захвата власти. Но тщетным был этот призыв. В процессе работы Собора, буквально в первый месяц, было поставлено три важных вопроса, которые были камнем преткновения в отношениях Временного правительства и Церкви.
На Соборе было заявлено о недопустимости правительственного законопроекта о превращении Закона Божия в необязательный предмет в школах, о нежелательности оставить четырнадцатилетний возраст как возраст, дающий право на самостоятельный выбор вероисповедания (4–е положение Закона о свободе совести). И далее настаивали на отмене закона о переходе Церковно–приходских школ в ведение Министерства народного просвещения. 11 октября 1917 года при содействии Карташева состоялась встреча представителей Собора во главе с архиепископом Тамбовским Кириллом (Смирновым), будущим митрополитом, с председателем правительства Керенским.
Обратим внимание на эту деталь: Временное правительство — «на последнем издыхании», а Собору кажется, что эти вопросы можно еще решить. Керенский обещал частично пересмотреть закон о необязательности преподавания Закона Божия в школах, обещал отменить пункт 4–й закона о свободе совести, то есть увеличить возраст выбора вероисповедания до 21 года (возраст совершеннолетия в России), но отказался пересмотреть закон о переходе церковно–приходских школ в ведение Министерства просвещения. На Соборе такая недостаточная уступчивость Керенского вызвала критику. Пройдет всего лишь месяц, и к власти придет правительство, с которым не то что переговоров никаких невозможно будет вести, а которое просто поставит своей задачей физическое искоренение Церкви.
Были сформулированы важнейшие, касающиеся Высшего Церковного Управления, вопросы первой сессии Собора, которая должна была завершиться в декабре. Главная тема заседания первой сессии Собора — это вопрос о восстановлении патриаршества и избрание Патриарха. Нужно было разработать определение о его правах и обязанностях, чтобы он мог сразу же на основе соборного решения действовать в Церкви. Кроме того, предполагалось выработать определение о соборных органах высшей церковной власти, которые будут в перерывах между Поместными Соборами помогать Патриарху в управлении Церковью. Очень легко было предположить, что вторая сессия Собора может быть сорвана, поэтому нужно было максимально разработать вопрос о Высшем Церковном Управлении и избрать не только Патриарха, но и членов новых соборных органов власти. И, наконец, на этой же сессии было решено принять определение, которое прояснило бы правовое положение Церкви в Российском государстве при любых возможных перспективах развития государственности в России. Кто бы ни пришел к власти, Церковь должна была четко — для всех возможных режимов — декларировать свою позицию по отношению к государству. Но первым был вопрос о восстановлении патриаршества.
Предварительная работа по подготовке постановления Собора о восстановлении патриаршества велась в соответствующем отделе в Высшем Церковном Управлении, и 11 октября 1917 года епископ Астраханский Митрофан (Краснопольский), будущий мученик (он погибнет в 1919 году), выступил с докладом. В процессе обсуждения этого вопроса 32 члена отдела высказали свое особое мнение, которое сводилось к тому, что патриаршество в Русской Церкви восстанавливать нецелесообразно. И вот это было характерно. К началу работы Собора немало было среди его членов людей, которые усомнились в целесообразности восстановления патриаршества. Среди членов отдела, которые свое мнение зафиксировали, были и такие действительно авторитетные профессора Духовных Академий, как профессор Бриллиантов, и будущие обновленцы, например, профессора Духовных Академий Титлинов и Завитневич.
Что касается отдела, то резюме доклада звучало следующим образом (мнение большинства членов отдела):
Принимая как исходное положение в дальнейших своих работах восстановление сана Патриарха, присвояемое первому среди равных епископу, возглавляющему управление церковными делами Российской Православной Церкви, вместе с органами этого управления, подотчетного Церковному Поместному Собору, отдел переходит к рассмотрению законопроекта о Высшем Церковном Управлении.
Большинство членов отдела предлагало восстановить сан Патриарха, присвоить его первому среди равных епископу, который должен возглавлять управление церковными делами и сделать его, то есть Патриарха, вместе с органами Высшего Церковного Управления, подотчетным Поместному Собору. Эта точка зрения и получила поддержку у большинства членов Собора.
После оглашения доклада отдела должны были наступить прения. Совершенно очевидно, что аргументация сторонников восстановления патриаршества была более сильной, чем противников. Очень различен был и уровень двух сторон в споре о патриаршестве.
Действительно, позиция противников патриаршества поражает своей примитивностью, и, что самое важное, секуляризованностью. Мы не находим среди противников восстановления патриаршества крупных богословов, крупных церковных деятелей. Но зато среди них есть некоторые будущие обновленцы. Вот несколько их классических аргументов. Протоиерей Цветков указывал на то, что патриаршество не соответствует апостольскому идеалу, что Патриархов не было первоначально в Церкви. Действительно, титул Патриарха появляется лишь в IV веке, но речь–то шла не о титуле как таковом, а о том, что в каждой церковной иерархии должен быть Первоиерарх. Были Первоиерархи в апостольской Церкви: апостолы, епископы своих Церквей. Но особенно интересен следующий момент: попытка противопоставить апостольский период Церкви последующему периоду истории. Это характерный метод протестантов: апостольская Церковь—подлинная, а дальше Церковь, вроде бы, уже и не Церковь, а сборище людей, которые свои частные богословские мнения выдают за истину.
Пространным было выступление профессора Титлинова, будущего активного обновленца. Аргументация его была очень характерна для противников патриаршества и возымела очень большую популярность у обновленцев. Он стал говорить, что патриаршество в Церкви, действительно, было, но в истории себя не оправдало, что на самом–то деле сторонники восстановления патриаршества представляют собой церковных монархистов. Идея патриаршества — это рецидив монархического сознания на Соборе. Он указывал на то, что Церковь изначально имела дело с монархическим государством и переняла у монархического государства его устройство. Государственная общественная жизнь изменяется, и теперь мы видим победу во многих передовых странах мира начал конституционных, правовых, демократических, республиканских. Церкви подобает не восстанавливать архаичную форму устройства церковного, монархическую, а создать нечто такое, что соответствовало бы современным течениям общественной жизни. Какая–то синодальная форма, республиканская. Что это такое на самом деле? На самом деле, за этой позицией стоит очень определенное экклезиологическое сознание, убеждение в том, что Церковь сводима к истории, что понять развитие Церкви можно исключительно из земной человеческой истории, что Церковь — это такой же общественный институт, как многие другие, и должна развиваться именно по этим общеисторическим общественным законам. Мистическая природа Церкви, то, что церковная иерархия основана была Христом и Христом возглавляется, это все уже забыто. Такая позиция у обновленцев потом приняла уже самую крайнюю форму: в России побеждает коммунистическая идеология, значит, нужно и Церкви принимать эти идеи в свой арсенал, что и будет у нас потом самым беззастенчивым образом делаться обновленцами. Церковь растворяется в общественной жизни. Была и более примитивная аргументация, как, например, правоведа князя Чагодаева, который говорил о том, что Патриарх один будет думать, а Синод, состоящий из нескольких иерархов, будет думать несколькими головами.
Необходимо отметить, что, хотя первоначально на Соборе было немало противников восстановления патриаршества, по мере того, как шли дебаты, шли обсуждения этой темы за пределами заседаний, число противников патриаршества редело. И, конечно, большую роль здесь сыграл архиепископ Антоний (Храповицкий), который всю силу своего личного обаяния, всю силу своего интеллекта употребил на то, чтобы доказать необходимость восстановления патриаршества.
А кто выступал за восстановление патриаршества? Каковы были их аргументы? Даже перечень некоторых ораторов показывает, насколько это была богословски и общественно–церковно более солидная партия. Начнем с доклада архиепископа Антония (Храповицкого). Его сплошь и рядом обвиняли в том, что, будучи инициатором восстановления патриаршества, он ведет себя традиционно, как крайне правый монархист. В основу своего доклада он положил несколько очень интересных тезисов. В частности, он указал на то, что Русская Церковь всегда возглавлялась Первоиерархом, сначала Константинопольским Патриархом, потом митрополитом Московским, затем Патриархом Московским, и лишь последние два века, и именно под давлением монархов, Церковь была обезглавлена, лишена Патриарха. Поэтому, с его точки зрения, восстановление патриаршества будет не рецидивом монархического сознания, а, наоборот, позволит в дальнейшем предотвратить вмешательство государства, в том числе, может быть, и монархии, если таковая форма государственного устройства утвердится в России, в церковные дела. Он указывал на то, что восстановление патриаршества будет началом возрождения многих традиционных устоев православной церковной жизни в богословии, в канонике и во многих других аспектах. Очень интересный доклад представил архиепископ Иларион (Троицкий), будущий мученик. Важно, что в работе Собора участвовало много будущих мучеников, и это придает каждому их слову особое значение. Люди, которые смогли засвидетельствовать свою веру кровью, богословствовали намного серьезнее, чем те, которые потом от Церкви отказались. Они не только словами богословствовали, но и всей своей жизнью. Архиепископ Иларион был авторитетный экклезиолог. Он очень аргументированно пока зал, как патриаршество, в лице первоиераршества, в лице епископской иерархии, выступило в Церкви, как сама собой разумеющаяся реалия, что там, где разрушается принцип иерархии, а значит, и первоиераршества, разрушается церковная жизнь.
Разумеется, такой канонист, как профессор Фиолетов, просто элементарно показал, ссылаясь на 34–е Апостольское правило, 9–е правило Антиохийского Собора, что каноны древнейшие предполагают патриаршество.
Очень интересно выступил единоверческий протоиерей Шлеев. Он четко показал, что попытка дискредитировать патриаршество, обвиняя его, например, в том, что оно стало инициатором старообрядческого раскола, неверна, и показал, что именно вмешательство государства в момент, когда Патриарха Никона уже не было у власти, и сделало неизбежным раскол.
Князь Евгений Трубецкой, специалист в области философии права, известный философ и общественный деятель, показал в своем прекрасном докладе, что начала соборности и патриаршество друг другу не противоречат, они всегда взаимодополняли друг друга.
Очень актуально прозвучал доклад товарища министра исповеданий Котляревского, который был представителем государства. Он показал, как важно восстановить патриаршество именно сейчас, когда государство слабо и когда уже нужно подумать о том, как бы создать противовес в дальнейшем государственной бюрократии. Так исторически и было, патриаршество никогда не было оплотом реакционности.
Содержательным был сводный доклад тогда еще мирянина Сергея Николаевича Булгакова, специально написанный на эту тему и обосновывающий патриаршество.
В результате этих прений на заседании Собора 28 октября 1917 года вопрос о патриаршестве был разрешен и разрешен положительно. На этом заседании было принято определение, коротенькое определение, состоящее всего из четырех пунктов. Определение по общим положениям о высшем управлении Православной Российской Церкви. Обратите внимание: на пленарном заседании это определение было принято 28 октября, а в собрании определений оно стоит под датой 4 ноября 1917 года. Почему? Потому что силу соборного акта принимало любое соборное решение после утверждения его епископским совещанием, и вот, епископское совещание подтвердило его 4 ноября 1917 года.
1) В Православной Российской Церкви высшая власть законодательная, административная, судебная и контролирующая принадлежит Поместному Собору, периодически в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян.
Итак, Собор восстанавливал практику регулярных созывов Поместных Соборов, состоящих не из одних архиереев, а из всех категорий церковного народа.
2) Восстановляется патриаршество, и управление церковное
возглавляется Патриархом.
Это очень показательно. Собор одновременно восстанавливает и патриаршеское, и соборное начало в Церкви, восстанавливая естественную каноническую структуру в Церкви, веками существовавшую, и, тем самым, Собор снимает эти поверхностные рассуждения об опасности какого–то церковного монархизма. Церковь не знает таких секулярных категорий. В Церкви есть два начала — иерархическое и соборное, друг друга восполняющие.
3) Патриарх является первым между равными ему епископами.
Это было очень важно. В чем заключается одна из главных проблем папства, которая обусловливает, в частности, и то, что в католической среде появился догмат о папской непогрешимости? Только в том, что там папа оказывается некоей четвертой степенью священства. Здесь же проводится традиционный православный принцип: первый среди равных. А это что означает? Это означает, что Патриарх — это епархиальный архиерей, у которого есть своя епархия, которому Собор делегирует особые права, очень незначительные в каноническом плане и очень ко многому его обязывающие в плане нравственном. Но Патриарх — это не четвертая степень священства, это именно архиерей.
4) Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору.
Так было восстановлено после двухвекового перерыва и соборное, и патриаршее начало.
Собор в период Октябрьского переворота.
Дни для России трагические. К этому времени в Петрограде власть уже была захвачена большевиками. Захват власти в Петрограде был осуществлен очень быстро, легко и организованно. В ночь на 25 октября офицеры выходили из ресторана на» углу Невского проспекта и Малой Морской и с удивлением спрашивали, куда это бегут люди. А люди бежали брать Зимний. Страшно было то, что Временное правительство не смогло даже незначительные силы подтянуть в город. И казачьи части, на которые полагалось более всего Временное правительство, заняли позицию нейтралитета, и Зимний Дворец защищали только юнкера и печально известный женский батальон.
Никаких величественных сцен штурма Зимнего не было. Жертв было очень мало. Юнкера, эти 19—20–летние необстрелянные мальчики, просто боялись стрелять в толпу, которая заполонила площадь, тем более, что по Дворцу было сделано несколько выстрелов из орудий. Они просто боялись стрелять и не стреляли, поэтому жертв было так ничтожно мало: несколько убитых и несколько раненых. Но, конечно, там был и грабеж, хотя большевики, нужно им отдать должное, пытались грабеж предотвратить.
За несколько часов до штурма отряд красногвардейцев был пропущен комендантом Зимнего Дворца внутрь. Все понимали, что Дворец обречен, и комендант Зимнего Дворца, чтобы предотвратить погром, пропустил красногвардейцев внутрь, но были и избиения юнкеров, и насилие над женщинами из батальона. Временное правительство было отправлено в Петропавловскую крепость, никто из его членов тогда не был убит. Керенский бежал, конечно, не в женском платье, это все вымыслы, он бежал туда, куда можно было ему бежать, в Гатчину, где были части генерала Краснова, которые могли быть еще использованы. И вместе с ними двинулся через несколько дней на Петроград, но неудачно.
В Москве ситуация была другой. В Москве удалось организовать какое–то сопротивление большевикам, и там шли уличные бои как раз в те самые дни, когда обсуждался вопрос о восстановлении патриаршества. В Москве впервые люди увидели, что такое гражданская война, когда большевики стали обстреливать из орудий Кремль. В Москве увидели нутро революционного народа впервые, потому что даже тех юнкеров, которые сдавались, нередко зверским образом убивали революционные массы. Собор в этой ситуации лишь обращался с призывами прекратить междоусобную брань. Когда сопротивление сторонников Временного правительства в Москве было подавлено, Собор предложил отпевать всех погибших, независимо от того, кто на чьей стороне сражался. Это была попытка какого–то умиротворения, но потом выяснилось, конечно, что все это было тщетно.
К большевикам в это время в России было несерьезное отношение: для одних это были просто авантюристы, проходимцы, которые случайно захватили власть, которые, в общем, через несколько недель, в крайнем случае, месяцев, должны сгинуть. Другие же считали, что, просто, большевики воспользовались усталостью народа, что народ придет в чувство очень быстро и большевиков перестанет поддерживать. Очень немногие понимали, какая опасность нависла над страной. На Соборе сознавали лишь одно — нужно как можно скорее в этой ситуации полной анархии принять решения, которые бы сформировали структуру Высшего Церковного Управления, чтобы Церковь ни от кого не зависела, чтобы могла самоуправляться. Поэтому, хотя определения еще не были утверждены на епископском совещании, уже 30 октября 1917 года было принято решение о немедленном избрании Патриарха. 31 октября 1917 года — день очень характерный: в Царском Селе от рук большевиков гибнет первый священномученик — протоиерей Иоанн, и в этот же день служится молебен и происходит голосование по кандидатам в Патриархи.
Избрание Патриарха.
Система избрания Патриарха была разработана очень разумно, очень канонично, и нужно сказать, что у нас, практически, не было таких прецедентов в истории, чтобы Патриарха избрали таким образом. Предполагалось, что на Соборе будут выдвинуты кандидаты в Патриархи в неограниченном количестве, а затем начнется голосование по их кандидатурам. И голосование будет проводиться таким образом, чтобы из всех кандидатов осталось трое. Но не просто трое, которые набрали больше других голосов. По кандидатам идет голосование. Тот кандидат, который получает больше половины голосов, снимается с выборов. Вторая подача голосов — по оставшимся кандидатам — до тех пор, пока не выяснится, за кого из оставшихся кандидатов ратует большая часть Собора. Когда такой второй кандидат выявляется, его кандидатуру снимают. И третий раз голосуют, чтобы выделить третьего кандидата, которого поддерживает больше половины членов Собора.
Почему такая многоступенчатая система? Чтобы выделить трех наиболее авторитетных кандидатов в Патриархи. Итак, 30 октября выдвинули кандидатов. Оказалось их очень много, больше 30–ти человек. При первой подаче записок (шло простое выдвижение кандидатур) сразу 101 записка имела в виду архиепископа Антония (Храповицкого), он был безусловным лидером. За ним следовали: архиепископ Тамбовский Кирилл (Смирнов) — 27 записок, митрополит Московский Тихон (Беллавин) — 23 записки, митрополит Тифлисский Платон (Рождественский) — 22. Среди неархиереев, выдвинутых в Патриархи, оказался архимандрит Илларион (Троицкий), протопресвитер Успенского собора Любимов, протопресвитер армии и флота Шавельский и даже мирянин Самарин, бывший обер–прокурор Синода. Странного ничего нет. Если нет канонических препятствий у мирянина или у священника, то он вполне может быть выдвинут. Любимов напомнил, что он женат и что он со своей супругой разводиться не собирается, поэтому его кандидатура была снята. Сняли свои кандидатуры Самарин и Шавельский.
Когда кандидаты были выдвинуты, по ним 31 октября после молебна началось голосование. Выяснилось, что больше половины голосов (309) получил только архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий). Архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) получил 159 голосов, митрополит Московский Тихон — 148. Голосовать можно было сразу за троих. Кандидатура архиепископа Антония снималась с голосования, и выборы возобновлялись. При втором туре больше всех голосов (199) набрал архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), и его кандидатура была снята. При третьем голосовании 162 голоса получил митрополит Московский Тихон (Веллавин). Так было выдвинуто три кандидата, которые, действительно, пользовались наибольшим авторитетом среди членов Собора.
Далее предполагалась жеребьевка. Вспомним, как выбирали 12–го Апостола. Сначала, помолившись, избрали кандидатов, а затем, помолившись, тянули жребий. Здесь воспроизводилась эта система.
Было постановлено на заседании 4 ноября 1917 года, что 5 ноября, на следующий день, будут произведены выборы Патриарха в храме Христа Спасителя.
5 ноября в храме Христа Спасителя началась Божественная литургия, которую совершил митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), почетный председатель Собора. Было еще 10 архиереев, 2 протопресвитера, 6 архимандритов, 4 митрофорных протоиерея, 8 протоиереев, 4 священника, 4 протодиакона, 2 диакона. На литургии присутствовали все члены Собора. Три кандидата в Патриархи отсутствовали на литургии, они служили литургии в других храмах. Во время чтения часов митрополит Владимир заключил в ковчежец три свитка, на которых было написано имя каждого из кандидатов, и опечатал этот ковчежец в алтаре. Ковчежец этот был поставлен на солее с левой стороны от Царских врат перед списком с чудотворной Владимирской иконы Божией Матери. Затем, во время чтения Апостола, в храм торжественно была принесена чудотворная Владимирская икона Божией Матери из Успенского собора, и уже ковчежец стоял рядом с ней. Во время причащения священнослужителей епископ Митрофан (Краснопольский) говорил слово о патриаршестве, все молились о том, чтобы Господь указал лучшего. После того, как Литургия завершилась, был отслужен особый молебен Христу, Пресвятой Богородице и святителям Московским Петру, Алексию, Ионе, Филиппу и Ермогену. После этого молебного пения митрополит Владимир вознес ковчежец на амвон, снял с него печать и открыл. Шесть членов Собора подвели под руки слепого иеромонаха Алексия, затворника Зосимовой пустыни. Зосимова Пустынь в это время постепенно приобретала большой авторитет, и многие видели в ней духовную преемницу Оптиной Пустыни. И вот, один из старцев Зосимовой Пустыни, затворник иеромонах Алексий, должен был вынимать жребий. Он взошел на амвон, получил благословение митрополита Владимира и, трижды перекрестившись, взял из ковчежца один жребий и передал его митрополиту Владимиру. Тот сначала показал развернутый свиток шести членам Собора, которые вместе с отцом Алексием подошли к ковчежцу, потом огласил его избрание.
Вот так произошло это великое историческое событие. Начиная с апостольских времен, избрание первоиерархов неизменно происходило по этой методике, имеющей очень глубокий смысл. Выявляются кандидаты, которые пользуются наибольшим человеческим авторитетом, а потом Сам Господь указывает на лучшего. Тут принимают участие и Божий Промысл, и человеческое произволение.
Конечно, избрание Патриархом Тихона (Беллавина) для многих было неожиданностью, потому что безусловное лидирование при голосовании архиепископа Антония (Храповицкого) уже приучило к мысли о том, что именно его Господь и укажет. Но получилось иначе. Впоследствии митрополит Антоний писал о том, что Господь указал лучшего, что если бы его, Антония, избрали в этот момент, то, наверное, он бы не сумел отстоять должным образом интересы Церкви и занял бы активную антибольшевистскую позицию, именно политическую позицию, а не духовную, и Церковь была бы уничтожена еще в годы Гражданской войны физически. Очень хорошо узнавший митрополита Антония как иерарха в годы Гражданской войны в Киеве протопресвитер Василий Зеньковский в своих воспоминаниях высказывает мысль, кажущуюся на первый взгляд парадоксальной. Он говорит о том, что, окажись митрополит Антоний избранным в Патриархи, возможно, он со временем занял бы еще более радикальную позицию сотрудничества с советской властью, нежели «обновленцы», ибо для него мысль о возможности существования Церкви вне жесткой связи, без твердого покровительства государственной власти, казалась очень трудно воспринимаемой.
О трех кандидатах в Патриархи говорили, что был среди них самый умный — архиепископ Антоний; самый строгий — архиепископ Арсений; самый добрый — митрополит Тихон. Избрали самого доброго в самое жестокое время.
События продолжали стремительно развиваться. 11 ноября на Соборе было составлено обращение, в котором говорилось о готовности молиться за всех, кто участвует в братоубийственной войне, и был призыв к прекращению междоусобной брани. Этим же числом датируется обращение Собора к победителям в Гражданской войне. Вот несколько фрагментов из него:
Священный Собор во всеуслышание заявляет: довольно братской крови, довольно злобы и мести. Даже и те, кто отказался от Бога и Церкви, кого не трогает голос совести, остановитесь хотя бы во имя человеколюбия. Собор взывает и к вам, руководители движения, употребите все свое влияние на обуздание кровожадных стремлений тех, кто слишком упивается своей братоубийственной победой.
Это был ответ на те жестокие акции, которые стали осуществлять красногвардейцы, революционные матросы и солдаты в Москве. Вы можете сказать, что Собор недопонимал самого главного, что, как раз, стремление большевиков заключалось именно в том, чтобы разнуздать как можно больше страсти в народе, чтобы народ, обагрив себя кровью, уже не стремился вернуться назад, в ту систему общественно–государственной жизни, в которой пришлось бы отвечать за свои преступления. Да, это общий принцип любой революции: повязать всех кровью. Однако, иной позиции Собора и не могло быть. Гражданская война, которая уже практически началась, воспринималась как трагедия России, как братоубийственная междоусобица.
В тот же день, 11 ноября, появилось определение Синода о возведении Преосвященного Тихона на патриаршую кафедру, и 21 ноября 1917 года произошла его торжественная интронизация в Патриархи в Успенском соборе.
Это был очень интересный день — 21 ноября. Немало было стянуто к Кремлю красногвардейцев, матросов, а нужно сказать, что революционные матросы — это самая жестокая категория революционных масс. Они стекались к Кремлю, от них ожидали любого эксцесса. И когда произошел а интронизация, когда начался крестный ход, огромный крестный ход вокруг Кремля, то, к удивлению своему, многие увидели, что даже представители революционных солдат, матросов снимают шапки и идут вместе с крестным ходом. Это была, пожалуй, последняя, увы, призрачная, надежда на возможность объединения всех под эгидой Патриарха. Но этот день прошел, действительно, без особых осложнений в городе, и было ощущение, что все как–то отозвались на это радостное событие.
28 ноября 1917 года Патриарх издал указ о возведении в сан митрополита тех, кто сделал очень много и для созыва Собора, и для его успешной работы, и для восстановления патриаршества. Митрополитами стали Антоний (Храповицкий), Арсений (Стадницкий), Агафангел (Преображенский), Сергий (Страгородский). Все это фигуры очень значимые в нашей будущей церковной жизни.
Определения и постановления Собора.
В школьном учебнике истории была такая глава: «Триумфальное шествие советской власти». Большевики в целом ряде городов смогли захватить власть: перебить или распропагандировать небольшие гарнизоны, разогнать местные органы власти и дать своим назначенцам санкцию на грабежи и насилие над мирными обывателями. Но пока это было все. Никакой реальной власти в стране еще у большевиков не было.
Наступило безвластие, которое для обывательского сознания воспринималось, как всероссийский погром нормальных людей чернью.
В этих условиях Церкви было необходимо очень четко определить свою структуру и сделать ее работоспособной. Буквально один за другим обсуждаются и принимаются важнейшие и сложные определения. До сих пор поражает то, насколько обдуманно они принимались.
2 декабря принимается определение Собора «О правовом положении Православной Российской Церкви», где излагается позиция Церкви по отношению к государству при любом развитии событий.
7 декабря принимается определение «О Священном Синоде и Высшем Церковном Совете», согласно которому создаются органы высшей церковной власти, призванные вместе с Патриархом управлять церковной жизнью в период между Поместными Соборами.
8 декабря принимаются два очень важных определения:
«О правах и обязанностях Патриарха»и «О круге дел, подлежащих ведению Высшего Церковного управления».
Рассмотрим определение «О правовом положении Православной Российской Церкви», которое было обсуждено и принято на пленарном заседании Собора 2 декабря. В нем декларирована позиция Церкви по отношению к русской государственности, как бы она ни развивалась. Текст определения привожу ниже с небольшими сокращениями.
Священный Собор Православной Российской Церкви признает, что для обеспечения свободы и независимости Православной Российской Церкви в России при изменившемся государственном строе должны быть приняты государством следующие положения…
В своей деятельности по отношению к Церкви государство должно исходить из того, как Церковь видит свое место в государственной жизни России.
Православная Российская Церковь, составляя часть единой Вселенской Церкви, занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично–правовое положение.
Собор говорит не просто о первенствующем положении Православной Церкви, а именно о публично–правовом: первенствующее положение Церкви должно быть закреплено в законах Российского государства.
Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней церковной дисциплине и сношениях с другими автокефальными Церквами не зависима от государственной власти, и, руководясь своими догматико–каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления.
Вот чего так тщетно добивались у нас два века. Речь идет о том, что Церковь в своей жизни основывается только на своих догматических, канонических традициях, и никто, в том числе и государство, не вправе в это вмешиваться.
Постановление узаконений, издаваемых для себя Православной Церковью, со времени обнародования их церковной властью, равно и акты церковного управления и суда, признаются государством имеющими юридическую силу и значение, поскольку ими не нарушаются государственные законы.
Что это означает на практике? Человек обвенчался в Церкви, запись сделана в церковной книге, выписка из этой церковной книги в любом государственном органе признается как свидетельство о браке со всеми вытекающими последствиями. И так другие, чисто церковные акты, если они имеют правовой характер и не противоречат государственным законам, должны признаваться государством автоматически. Пострижен в монашество христианин — государство не вправе брать с него налог за бездетность, потому что монашество предполагает отсутствие брака, значит, отсутствие детей. Священник служит — в армию его брать нельзя, потому что по канонам священник не имеет права применять оружие, и государство должно священника освобождать от службы в армии.
Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе, как по соглашению с церковной властью.
Если государство готовит какой–то законодательный проект, касающийся Церкви, оно должно предварительно обсудить его с церковной властью. Эта принцип и сейчас имеет место, но здесь–то идет речь о том, чтобы это было в правовом порядке закреплено. Сейчас Государственная Дума может обратиться к Церкви за консультацией, а может и не обратиться, здесь же идет речь, чтобы это было законно закреплено. Речь не идет о других конфессиях, потому что их положения Собор не касается: он говорит лишь о том, что от государства требует Православная Церковь. Собор исходит из того, что в России существует традиционно ориентированное национальное государство. Большевики — лишь мрачный эпизод в нашей истории, их время скоро кончится, а любая форма государственности в дальнейшем будет так или иначе опираться на русские исторические традиции. Был же возможен диалог, хотя и непростой, с Временным правительством.
Церковная иерархия и церковные установления признаются государством в силе и значении, какие им приданы церковным постановлением.
Если церковный иерарх в епархии имеет определенные права, например, имущественные по отношению к церковной собственности, именно таковым его и должно признавать государство.
Действия органов Православной Церкви подлежат наблюдению государственной власти лишь со стороны соответствия их государственным законам в судебно–административном и судебном порядке.
Это означает, что государство лишь смотрит за тем, чтобы Церковь не нарушала государственных законов. Причем, смотреть оно за этим может только легально, открыто, в судебно–административном и судебном порядке, отсюда следует, что любая попытка государства что–то Церкви запретить под тем предлогом, что Церковь нарушает государственные законы, может быть оспорена Церковью открыто в суде. Советская реальность была такова, что уполномоченный решал: сколько священников будет на приходе, сколько храмов будет в епархии, кого отправить за штат, кого наградить митрой и т. д. Все это было незаконно, но происходило потому, что предполагалась определенная скрытая форма давления на Церковь, и все принимали это как данность в течение многих лет.
Глава российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи должны быть православными.
Веру определить достаточно сложно, но формально они должны быть крещены в Православной Церкви. Соотносилось ли это с реальностью? Главой государства считался председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК). Эту должность последовательно занимали Каменев и Свердлов — оба, мягко говоря, неправославного вероисповедания. Функции министра исповеданий совнаркома исполнял председатель ВЧК Дзержинский — католик. Собору это было известно, но он делал попытку определить как саму возможность диалога с государственной властью, так и его перспективу.
Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется Православная Церковь.
Скажем, собирается русский парламент на свое заседание, там служится молебен. Да, там есть представители разных конфессий, мусульмане, иудеи, буддисты могут быть, католики, протестанты, но, как было в Государственной Думе до революции, начинается все с православного молебна.
Православный календарь признается государственным календарем. Двунадесятые праздники, Воскресные и особо чтимые Православной Церковью дни признаются в государстве неприсутственными днями.
У нас до революции отпусков у многих или не было, или они были очень короткие, но выходных дней, за счет церковных праздников, было огромное количество, поэтому, календарь был не такой уж загруженный. Проблема календаря очень серьезная, потому что календарь и церковная хронология на протяжении многих веков формировали не просто чувство времени у человека, они формировали весь его жизненный уклад. Обратите внимание, во всех революциях, где ставится вопрос о разрушении Церкви, революционные правители меняют календарь, перекраивают его вкривь и вкось. Так было во Франции, так произошло и у нас с новым стилем. Это продуманная мера со стороны богоборцев, потому что она очень сильно подрывает влияющий на все стороны человеческой жизни чин времени, определяемый церковными праздниками.
Свобода исповедания и проповедания Православной веры, равно и свобода Православного богослужения ограждается государственной властью. Посему, под страхом уголовного наказания, воспрещается публичное поношение и поругание учения Православной Церкви, предметов религиозного почитания, священно- и церковнослужителей.
В дальнейшем большевики будут осуществлять вскрытие мощей, убийства духовенства, а официальная пропаганда будет направлена, в основном, на поругание церковной жизни. «Осквернение мест богослужений и религиозного почитания» — тоже уголовное преступление, но оно будет государственной политикой. «Насилие и угрозы для отвлечения из Православия» будут применяться весьма активно, и это будет политикой, признанной государством.
Добровольный выход из Православия допускается не ранее достижения возраста, установленного для вступления в брак, прежде достижения этого возраста дети могут оставить Православие только по желанию родителей и, притом, лишь в случае оставления Православия самими родителями. От детей, достигших девятилетнего возраста, требуется их согласие.
Вступление в брак разрешалось с 21 года. Видите, как четко было это разработано, имеются в виду самые различные варианты.
Государственное законодательство относительно условий заключения брака лиц Православного исповедания устанавливаются сообразно с нормами церковного права.
Если православные вступают в гражданский брак, государство не имеет права его зарегистрировать, если он нарушает православные каноны, например, брак троюродных брата и сестры. Государство не имеет права развести православных, даже вступивших в гражданский брак, если они, например, скажут, что характерами не сошлись. Для развода необходимы канонические основания. Государство может расторгать гражданский брак православных вопреки церковному праву, только если они заявят о своем выходе из Православного вероисповедания. От государства требуется укрепление семьи на основе церковной традиции.
Церковное венчание по православному чину признается законной формой заключения брака.
Церковные метрические книги ведутся согласно государственным законам и имеют значение актов гражданского состояния.
Свидетельство об отпевании имеет статус свидетельства о смерти, свидетельство о крещении является свидетельством о рождении. Но именно метрические книги будут властями насильственно изыматься уже в первые месяцы советской власти.
Учреждаемые Православной Церковью низшие, средние и высшие школы, как специально богословские, так и общеобразовательные, пользуются в государстве всеми правами правительственных учебных заведений на общем основании.
Закончил человек Академию — получил высшее образование, Семинарию — среднее.
Во всех светских государственных и частных школах воспитание православных детей должно соответствовать духу Православной Церкви.
Даже если есть государственные школы и частные светские школы, раз там есть православные дети, там должно быть преподавание Закона Божия, а должность преподавателя Закона Божия должна оплачиваться государством. И более того, воспитание должно соответствовать духу Православной Церкви.
Удовлетворение религиозных нужд членов Православной Церкви, состоящих в армии и флоте, должно обеспечиваться заботой государства. Каждая воинская часть должна иметь православное духовенство.
Уже через месяц после этого определения Собора все военное и морское духовенство было ликвидировано большевиками.
Священнослужители, монашествующие, штатные псаломщики свободны от воинской и других личных натуральных повинностей. Служащие учреждений церковных пользуются правами государственных служащих.
Речь идет о том, что служба в церковном учреждении считается государственной службой со всеми вытекающими последствиями, включая пенсионное обеспечение.
Имущества, принадлежащие установлениям Православной Церкви, не подлежат конфискации или отобранию, а сами установления не могут быть упраздняемы без согласия церковной власти.
Имущества, подлежащие установлениям Православной Церкви, не подлежит обложению налогами, если эти имущества не приносят дохода путем отдачи их в аренду или внаем.
Православная Церковь получает из средств государственного казначейства по особой смете ежегодные ассигнования в пределах ее потребностей.
Иными словами, Церковь полностью освобождается от налогообложения. Конечно, если какой–то храм взял и здание своей воскресной школы отдал под склад, то с арендной платы может взиматься соответствующий налог. Более того, государство еще и обязано финансировать Церковь.
Таково было это определение. Иногда кажется, что большевики внимательно его прочитали и все сделали наоборот, издавая свой закон «О свободе совести». Другое дело, что еще до этого закона, появившегося в январе 1918 года, уже началась массированная атака на Церковь с полным пренебрежением ко всему, о чем говорилось в этом определении Собора.
Несколько слов о заключительной части первой сессии. 9 декабря Патриарх Тихон написал письмо вдове протоиерея Иоанна Кочурова, убитого в Петрограде. Нужно сказать, что его смерть очень сильно отозвалась на Соборе, в этом видели знак начинающихся гонений на Церковь. Потом на Соборе примут по поводу гонений на Церковь особое определение.
Патриарх Тихон лично знал отца Иоанна, поэтому счел для себя обязательным на это отозваться.
Было принято решение о том, что все дети отца Иоанна, а у него было шесть человек детей, получат бесплатное образование и пенсию. Подобные решения будут приниматься и в дальнейшем по отношению ко всем родственникам убиенных за веру и Церковь, но практически Церковь организовать это не сможет, потому что сама окажется в положении гонимой. Хочу обратить ваше внимание на удивительную отзывчивость Собора в этом отношении, на готовность его помогать всем тем, кто будет страдать за Церковь.
Помимо таких глобальных вопросов Собор решал и не столь, может быть, значительные церковные вопросы. В частности, на этой первой сессии обсуждался вопрос о церковном проповедничестве, и было принято определение, которое учреждало благовестнические братства и устанавливало институт благовестников. Отныне на приходе священник мог благословлять на ношение стихаря и на проповедь тех мирян, которые были должным образом богословски подготовлены и могли вести проповедь. Это было как раз признаком того, что среди наших мирян было немало людей, достойных быть свидетелями Слова Божия. Миряне активно подключались к церковной жизни.
Первая сессия Собора завершилась 9 декабря 1917 года. Члены Собора разъехались на перерыв в свои епархии для того, чтобы, с одной стороны, донести соборные решения до своей паствы, а, с другой стороны, для того, чтобы получить возможность донести до Собора на его вторую сессию чаяния своих прихожан, своего епархиального духовенства. Сессия была завершена по инициативе самого Собора.
Ситуация в стране. Первые декреты.
Работа Собора должна была возобновиться лишь в январе 1918 года. За это время произошли сильные изменения в государственной политике. Хотя власть большевиков в стране была номинальна, тем не менее, с самого начала совнарком занимался активным законотворчеством. Очень характерно, что в момент, когда судьба власти еще была неясна, наряду с вроде бы необходимыми для власти законами, принимались законы, прямого отношения к политической ситуации не имевшие, но касавшиеся Церкви. Это удивительное желание уже в первые месяцы дать почувствовать Церкви, что она воспринимается как враг, что она должна сдать все свои многовековые позиции, это — особенность правления большевиков, которая, конечно же, говорит об их нарочитом антицерковном настрое.
11 декабря 1917 года появляется декрет народного комиссара просвещения, для пущей убедительности подписанный Лениным, который конфискует у Церкви все учебные заведения. Теперь уже не просто церковно–приходские школы передают министерству просвещения, оставляя там возможность преподавания церковных предметов, теперь ликвидируется все: Духовные Училища, Духовные Семинарии, Духовные Академии. Они просто прекращают все свою деятельность. Здания, имущество, капиталы — все подлежит конфискации. Декрет практически ликвидировал возможность существования системы духовного образования в России. Это был удар не только по системе духовного образования, но и огромная экспроприация материальных богатств Церкви.
17–18 декабря 1917 года принимаются декреты, касающиеся вопросов брачного законодательства. В соответствии с этими декретами законным признается только гражданский брак. Регистрация рождений, браков, разводов и смертей ведется только государственными органами. Это было очень серьезное изменение всей общественной морали. Это означало, что отныне все многочисленные канонические основания для заключения и расторжения брака из русского общества выбрасываются. Процедура брака и развода становится максимально упрощенной. Супруги приходят, платят небольшую пошлину, и они разведены; или наоборот: приходят и вступают в брак, будучи двоюродными братом и сестрой, будучи людьми, незаконно расторгнувшими свой предыдущий брак.
В России произошло в это время то же, что произошло во Франции во время революции в начале 90–х годов XVIII века. По стране прошла огромная волна разводов, заключений и расторжений новозаключенных гражданских браков. Был нанесен колоссальный удар по семейной морали. Всем вам знакомо явление беспризорщины. Это дети тех, кто погиб во время Гражданской войны, умер во время эпидемий и от голода. Безусловно, было очень много детей, которые потеряли родителей таким образом, но немалую роль в том, что у нас появились беспризорники, сыграло и то, что семья была разрушена. Беспризорникими становились незаконнорожденные, внебрачные дети.
Большевики были, конечно же, догматиками. Они считали возможным реализовать коммунизм так, как о нем говорил манифест Маркса и Энгельса, быстро и прямолинейно. Начинается политика военного коммунизма. Мы обычно говорим о ней в связи с экономикой, но ведь эта политика касалась и других сторон общественной жизни. В манифесте говорилось о ликвидации не только собственности, не только религия, но и семьи. Воспитание становится общественным. Ведущие деятели большевистской партии пишут статьи, в которых говорится о необходимости заменить семейное воспитание детей общественным воспитанием.
Уже в начале 20–х годов у нас будут строиться дома нового типа. Вспомните известный дом «Слеза социализма» на Троицкой улице (ныне улица Рубинштейна). Он был построен таким образом, что семьи имели лишь спальни. Столовые, гостиные были общими. Практика коммунальных квартир была не только результатом хронического жилищного кризиса, но и попыткой воспитывать нового человека, который создается обществом.
Была поставлена задача ликвидировать семью, ликвидировать брак. Коллонтай, человек не второстепенный в большевистском руководстве, писала статьи поразительные. Она писала о том, что буржуазный брак, основанный на религии, должен уступить место свободному союзу любящих друг друга людей, что вступление в брак должно основываться на личной приязни и (очень интересная формулировка) должно способствовать улучшению биологического уровня потомства. Социализм всегда приходит к натурализму, что национал–социализм, что интернационал–социализм. Всерьез ставился вопрос о том, чтобы, когда кончатся гражданские войны, заменить семейное воспитание детей общественным, поэтому семья была не нужна, она должна была отмереть. Ни в одной стране мира такого страшного удара по семейной морали, как в России, не наносилось. Последствия этого удара мы с вами ощущаем до сих пор.
16 января 1918 года, когда Собор приостановил свою работу, появился декрет, который ликвидировал институт духовников в вооруженных силах. Красная армия должна была быть свободной от священников. Большевики, по своим умозрительным представлениям, решили создать армию добровольную. Маркс писал о том, что во время пролетарской революции армия регулярная распускается и заменяется всеобщим вооружением народа. Но большевики, наряду с догматизмом, отличались способностью реагировать на реальные проблемы жизни, если они грозили их режиму. Они поняли, что всеобщее вооружение народа в России может привести к совершенно непредсказуемым последствиям, и остановились на полумере. Они ликвидировали Русскую армию, уже основательно разрушенную, и стали создавать рабоче–крестьянскую Красную армию по принципу добровольности. Поначалу это действовало очень хорошо. Дезертиры, имевшие на руках оружие и не хотевшие работать, с удовольствием шли в рабоче–крестьянскую Красную армию, в отряды красногвардейцев. Это давало им возможность ничего не делать, грабить и быть совершенно безнаказанными. К началу 1918 года из таких людей удалось собрать довольно большую армию.
Целые полки, бежавшие с фронта, становились сразу частями Красной армии. Но как только началось организованное сопротивление большевикам, я имею в виду белое движение на Дону и на Кубани, когда 8–10 тысяч добровольцев разбивали стотысячную Красную армию, большевики очень скоро поняли, что с такой армией им не устоять. Летом 1918 года они переходят к созданию, уже с помощью насильственных мобилизаций, регулярной рабоче–крестьянской Красной армии.
Организует это Троцкий. Теперь в регулярной Красной армии была введена жесткая дисциплина и система залож–ничества. Не просто мобилизовывали рабочих и крестьян, ведь Троцкий прекрасно понимал, что армии нормальной не будет, если не мобилизовывать офицеров. Мобилизовывали принудительно и офицеров, а те были связаны со своими семьями. Каждый офицер знал, что его попытка не исполнить приказ, а уж тем более перейти на сторону белых, будет чревата тем, что его семья будет ликвидирована. При этом офицеры оказались в Красной армии в очень сложном положении. В каждой части был особый отдел и комиссар, которые жестко контролировали их деятельность.
Нужно сказать, что значительная часть русского офицерского корпуса попала в Красную армию, и в Красной армии была почти четверть всех кадровых офицеров. И очень немногим удавалось переходить к белым в силу того, что их поставили в условия очень своеобразные. Система «заградительных отрядов» тоже тогда впервые была введена в нашей военной истории. Такая армия не нуждалась в священниках, как и новый флот не нуждался в корабельных иеромонахах. Кадры военного духовенства оказались просто выброшенными на обочину жизни без средств к существованию. А полковые–то священники были семейными священниками и приходов не имели. Вот так большевики ввергли в нищету еще одну часть «эксплуататорских классов» — духовенство.
Декрет о свободе совести.
20 января 1918 года, как раз в момент открытия второй сессии Поместного Собора, появился декрет, отменяющий все государственные дотации и субсидии Церкви и духовенству с 1 марта 1918 года. Требование Собора, которое предполагало, что государство будет финансировать церковную
жизнь, аннулировалось, и Церковь должна была существовать только на свой счет.
20 января 1918 года был принят декрет о свободе совести в церковных и религиозных обществах, который должен был стать законодательной основой в политике большевиков по отношению к Церкви. Этот декрет больше известен как декрет об отделении Церкви от государства. Декрет этот имел очень большое значение, поскольку обозначал полный переворот в церковно–государственных отношениях в России. Он был основным законодательным актом этого рода вплоть до 1929 года, когда было принято новое законодательство.
Этот декрет обсуждался на заседании Совета Народных Комиссаров. Готовили его проект несколько человек: нарком юстиции Стучко, нарком просвещения Луначарский, нарком юстиции Красиков, профессор Рейснер (юрист, отец комиссара Ларисы Рейснер, жены Раскольникова) и священник–расстрига Галкин. Духовенство уже тогда, увы, начинает давать кадры гонителям Церкви в качестве консультантов. Проект был подготовлен в конце декабря 1917 года и с поправками одобрен совнаркомом. На заседании совнаркома присутствовали: Ленин, Боголепов, Меньжинский, Трутовский, Закс, Покровский, Штейнберг, Прошьян, Козьмин, Стучко, Красиков, Шляпников, Козловский, Вронский, Петровский, Шлихтер, Урицкий, Свердлов, Подвойский, Долгасов, Маралов, Мандельштам, Петере, Мстиславский, Бонч–Бруевич. Это еще, так называемый, «коалиционный» состав: тут есть левые эсеры. Так что, документ вышел, что называется, из «святая святых» советского правительства. Рассмотрим этот документ подробнее.
Церковь отделяется от государства.
В пределах республики запрещается издавать какие–либо местные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести или устанавливали какие бы то ни было преимущества или привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан.
Действительно, хорошо, если не будут издаваться законы, которые дают привилегии на основании вероисповедной принадлежности, но обратите внимание на начальную часть: «…которые бы стесняли или ограничивали свободу совести». Здесь вводится это понятие «свободы совести», с юридической точки зрения, весьма размытое. Права религиозных объединений, вероисповеданий — это нечто конкретное, а свободная совесть — это нечто, совершенно размытое. А раз так, то юридический документ подобной размытостью своих формулировок открывает возможность для любого произвола.
Каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или неисповеданием никакой веры, отменяются. Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность и непринадлежность граждан устраняется.
Это качественно новый момент. Закон Временного правительства все же предусматривал упоминание в документах или вероисповедания, или вневероисповедного состояния.
Действия государственных или иных публичных правовых общественных установлений не сопровождаются никакими религиозными обрядами и церемониями.
Понятно, о чем идет речь. Под религией здесь, прежде всего, подразумевается православная вера. Конечно, было бы странно сопровождать заседания совнаркома молебном или коллегию ВЧК — панихидой. Правда, забегая вперед, можно сказать, что религиозная символика и религиозная атрибутика у большевиков все равно возникнут.
Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательством на права граждан и советской республики… Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности.
Вдумайтесь в эту абракадабру: «постольку поскольку». Что с юридической точки зрения значит: «Они не нарушают общественного порядка»? Крестный ход идет по дороге, он уже нарушает общественный порядок — транспорту не проехать, и неверующим людям не пройти своей дорогой, посторониться нужно. На таком абсурдном уровне со ссылками на этот закон и предъявлялись потом претензии на местах. На то, что веками у нас общественный порядок не нарушался религиозными обрядами, внимания не обращалось. Декрет приравнивает такого рода действия к попойке или драке, нарушающим общественный порядок. Но самое–то главное здесь другое — юридическая расплывчатость, которая позволяет на местах органам власти делать все, что угодно, ссылаясь на это «постольку поскольку». А что за меры, которые они могут принимать? Ничего не конкретизируется. Можно делать абсолютно все, что сочтут нужным местные органы власти, хотя закон–то общероссийский; местным властям дается санкция делать все, что угодно, если они сочтут, что какое–то религиозное действие нарушает общественный порядок.
Никто не может, ссылаясь на религиозные воззрения, уклоняться от исполнения своих гражданских обязанностей. Изъятие из этого положения под условием замены одной гражданской обязанности другой в каждом отдельном случае допускается по решению народного суда.
Имея в виду, что «народный суд» у большевиков представлял собою по существу не орган суда, а орган расправы, можно представить, как он будет решать эти вопросы. А главное, что это игнорировалось уже с лета 1918 года, когда, например, стали осуществлять принудительную мобилизацию в Красную армию, и могли мобилизовывать даже духовных лиц. Здесь не идет речь о трудовой повинности и проч. Ведь что такое трудовая повинность? Когда представители «эксплуататорских классов» лишались карточек, а это означало, что они лишались хлеба насущного, потому что купить что–либо в городах в условиях военного коммунизма было невозможно (все распределялось по карточкам). Они могли получить какой–то паек лишь при условии, если какой–нибудь престарелый профессор, отставной генерал, или вдова какого–нибудь государственного чиновника отправится рыть окопы. И только тогда они получали какой–то кусок хлеба, кусок воблы. Вот что такое «трудовая повинность». Трудовая повинность позволяла властям ставить людей неугодных в положение заключенных, перевозить их с места на место и содержать их в очень тяжелых условиях. Все это распространялось, естественно, и на духовенство. А народный суд мог в каких–то случаях заменить одну трудовую повинность другой.
Религиозная клятва или присяга отменяются. В необходимых случаях дается лишь торжественное обещание.
Это не так существенно, если государство отказывалось от религиозного освящения своих деяний.
Акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью, отделами записи браков и рождений.
Эти акты хотело прибрать к рукам еще Временное правительство, сделали это большевики, и это было вполне обосновано, с их точки зрения.
Школа отделяется от Церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных, общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом.
Сравните это с соответствующим пунктом определения о правовом положении Церкви. Все общее образование противопоставляется образованию религиозному. Замечательная формулировка «частным образом» предполагает то, что и богословские учебные заведения существовать не могут. Священник может прийти к кому–то или пригласить к себе кого–то частным образом и чему–то там поучить, а вот собраться группе священников, богословов и открыть учебное заведение (не государственное, а частное) оказывается, исходя из этой формулировки, невозможным. Действительно, когда были закрыты в 1918 году Духовные Семинарии и Духовные Академии, возобновить деятельность богословских учебных заведений, хотя бы как не государственных, было чрезвычайно сложно.
Все церковные религиозные общества подчиняются общим положениям о частных обществах и союзах и не пользуются никакими преимуществами, ни субсидиями, ни от государства, ни от его местных автономных самоуправляющихся установлений.
Всякая финансовая помощь Церкви со стороны государства прекращается и она прекратилась с марта 1918 года формально, по соответствующему закону. Приведем еще один пункт, он очень лукавый.
Принудительное взыскание сборов и обложений в пользу церковных и религиозных обществ, равно как меры принуждения или наказания со стороны этих обществ над их сочленами, не допускается.
На практике это давало местным органам власти очень широкие возможности. Можно было на любом молебне, при такой формулировке, обнаружить принудительное изымание денег. Вы собрались, молитесь по какому–то нарочитому поводу, и люди вам жертвуют, значит, вы у них деньги изымаете. Точно так же и плата за требы.
Достаточно было прихожанину не сойтись со священником в цене за крещение или отпевание, как он совершенно спокойно, ссылаясь на этот закон, мог обращаться в государственные инстанции и говорить, что священник у него вымогает деньги.
Никакие церковные религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют.
Эта система у нас была до 1989 года. Обратите внимание на слово «никакие». До революции приходы не имели права юридического лица и права собственности, но могли иметь эти права другие церковные учреждения, здесь же все это отменяется.
Все имущества существующих в России церковных религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания, предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются по особым постановлениям местной и центральной государственной власти в бесплатное пользование соответствующих религиозных обществ.
Даже то, что еще практически не конфисковано, уже является не церковным. Должна была произойти инвентаризация всего того, что у Церкви есть, а местные власти потом могли в отдельных случаях что–то пока оставить Церкви, а что–то сразу забрать.
Нежелание Церкви что–то отдать рассматривалось как сопротивление исполнению общероссийского закона, как бы это имущество у Церкви ни появилось. Все это сразу же — государственная собственность и обречено на изъятие.
Таков был декрет о свободе совести.
24 августа 1918 года появилась инструкция к декрету, которая предусматривала конкретные меры его проведения в жизнь. В этой инструкции говорилось о том, что в приходе ответственность за все возлагается на группу мирян численностью в 20 человек. Так появились «двадцатки», и это была мера, совершенно продуманная. Подрывалась власть настоятеля, власть священника на приходе, и, более того, он ставился под контроль мирян, этой двадцатки, потому что она несла ответственность за любые действия священнослужителя, которые могли не понравиться властям, и тем самым вынуждены были его как–то контролировать. Естественно, что на группу мирян влиять было гораздо легче, чем на священника. Одного мирянина можно было вызвать и сказать, что его лишат карточки, если он будет делать не то, что нужно, другого можно будет лишить дров, третьего отправить на трудовую повинность.
Переложение ответственности на двадцатки уже летом 1918 года предполагало разделение внутри прихода, противопоставление настоятеля мирянам и воздействие на приходскую жизнь через этих самых мирян, в число которых, конечно же, могли попадать люди, связанные с властями.
10 июля 1918 года первая советская конституция своей 65–й статьей объявляла духовенство и монашествующих нетрудящимися элементами, лишенными избирательных прав, а дети их, как дети «лишенцев», лишались, например, права поступления в высшие учебные заведения. То есть, уже первая рабоче–крестьянская конституция ставила некоторые социальные группы, в том числе и духовенство, в категорию людей бесправных. И это на уровне высшей государственной власти.
Первые послания Патриарха Тихона.[1]
19 января 1918 года, в канун начала работы второй сессии Собора, как раз перед появлением декрета о свободе совести, появилось послание Патриарха Тихона. Это было уже не первое его послание. Дело в том, что какие бы там декреты в совнаркоме не придумывали, реальная политика большевистских властей уже себя проявила в ноябре–декабре 1917 года. Было очевидно, что и большевики не управляют пока ситуацией в стране, и народные массы, оказавшиеся без руководства со стороны государственной власти, стихийно совершают многие бесчиния. Очевидно было также, что без вовлечения в свою политику широких масс населения большевикам не удастся проводить свою политику в жизнь. Патриарх Тихон, отдавая себе отчет в том, что именно в этот период начинающихся гонений на Церковь многое будет зависеть от позиции народа, пишет несколько своих посланий, в которых прежде всего обращается к народу.
Патриарх удивительно прозорливо смог уже тогда, в первые месяцы существования большевистского произвола, обозначить все важнейшие проблемы как в церковной, так и в государственной жизни, указать причины разрушительных тенденций русской истории в это время. Вспомним его послание о вступлении на патриарший престол от 18 (31) декабря 1917 года. Казалось бы, оно должно быть исполнено радости по поводу того, что, наконец, у нас возрождено патриаршество. Что же пишет Патриарх?
В годину гнева Божия, в дни многоскорбные, многотрудные, вступили Мы на древлее место патриаршее. Испытания изнурительной войной и гибельная смута терзают Родину Нашу, скорби от нашествия иноплеменник и междоусобной брани. Но всего губительнее снедающая сердца смута духовная. Затемнились в совести народной христианские начала строительства государственного и общественного, ослабела и самая вера, неистовствует безбожный дух мира сего. От небрежения чад своих, от хладности сердец страждет Наша Святая Церковь, а с нею страждет и Наша Российская держава.
Это очень важный момент. Патриарх обращается к народу уже в этом первом послании. Он уповает в данном случае на то, что народ одумается, остановится, и тогда хаос в стране прекратится.
Проходит немного времени, две недели, и в своем слове, сказанном в храме Христа Спасителя перед началом новогоднего молебна, 1 (14) января 1918 года, святитель Тихон возвращается к той же теме.
Аще не Господь созиждет дом, всуе трудятся зиждущие его, напрасно рано встают и поздно просиживают (Пс. 126, 1–2). Это исполнилось в древности на вавилонских строителях. Сбывается днесь и воочию нашею. И наши строители желают сотворить себе имя, своими реформами и декретами облагодетельствовать не только несчастный русский народ, но и весь мир, и даже народы, гораздо более нас куль турные. И эту высокомерную затею их постигает та же участь, что и замыслы Вавилонян: вместо блага приносится горькое разочарование. Желая сделать нас богатыми и ни в чем не имеющими нужды, они, на самом деле, превращают нас в несчастных, жалких, нищих и нагих (Откр. 3,17). Вместо так еще недавно великой и могучей, страшной врагам и сильной России они сделали из нее одно жалкое имя, пустое место, разбив ее на части, пожирающие в междоусобной войне одна другую. Когда читаешь Плач Иеремии, невольно оплакиваешь словами пророка и нашу дорогую Родину. Забыли мы Господа! Бросились за новым счастьем, стали бегать за обманчивыми тенями, прильнули к земле, к хлебу, деньгам, упились вином свободы — и так, чтобы всего этого достать, как можно больше, взяли именно себе, чтобы другим не оставалось. Церковь осуждает такое наше строительство и Мы решительно предупреждаем, что успеха у нас не будет никакого до тех пор, пока не вспомним о Боге, без Которого ничего доброго не может быть сделано, пока не обратимся к Нему всем сердцем и всем помышлением своим. Теперь все чаще раздаются голоса, что не наши замыслы и строительные потуги, которыми мы были так богаты в мимошедшее лето, спасут Россию, а только чудо, — если мы будем достойны того.
Эти слова открывали качественно новый этап и в нашей церковной, и в нашей государственной жизни. Драматично, почти что в духе священномученика Ермогена, Патриарх взывает ко всем тем, кто еще не утерял ощущения своей связи с Православной Церковью, и кто количественно составляет большинство русского народа, к русским православным людям. Насколько тщетны были эти обращения тогда, сказать сложно, но Патриарх понимал, что пропало одно обращение, прошло другое, а все идет по нарастающей.
В канун открытия второй сессии Собора, 19 января (1 февраля) 1918 года, Патриарх пишет еще одно послание, послание самое резкое из им написанных в это время, послание, которое известно как «послание с анафемой».
Патриарх оказывается перед необходимостью анафемат ствовать, потому что его не слышат, и берет всю ответственность за это послание на себя, он от своего имени это послание составляет.
Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово, и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполнили свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному.
В качестве иллюстрации к этим словам послания можно привести следующий эпизод. Известно, что последним Главнокомандующим русской армией был назначен генерал Духонин. Когда он узнал о том, что произошло в Петрограде, узнал о том, что к власти пришло правительство, готовящее сепаратный мир с Германией и уже развалившее армию, он понял, что судьба русской армии решена. Естественно, что даже в ставке Верховного Главнокомандующего начались настоящие бунты, ждали нового комиссара, который придет и санкционирует избиение офицеров солдатами. Духонин мужественно остался в Ставке, дав распоряжение об освобождении из Быхова генерала Корнилова, Деникина и других узников, которых в первую очередь должны были растерзать. Именно благодаря этому они смогли отправиться на Дон и организовать Белое движение как раз в то самое время, о котором мы говорим. А сам Духонин ждал своего конца. Приезжает новый Главнокомандующий, прапорщик Крыленко, и Духовина просто на глазах у этого Крыленко растерзали революционные солдаты с «передовым сознанием». И таких случаев было огромное количество. Убивали генералов, убивали офицеров, убивали чиновников, убивали священников. В послании это и имеется в виду.
…И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостию и беспощадною жестокостию, без всякого суда и с попранием всякого права и законности — совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах. Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной. Властию, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские, и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаю и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое–либо общение: «Измите злаго от вас самех».
Кого он анафематствует? Большевиков? Что за наивный Патриарх? Он, что же, предполагал, что, узнав об этой анафеме, Владимир Ильич вспомнит свою «пятерку» по «Закону Божию» и покается? А Иосиф Виссарионович вспомнит свои семинарские годы? Он достаточно хорошо представлял себе этих людей и понимал, что большевики, которые даже если по своему рождению являются православными, пренебрегут его словами, ибо они уже давно себя от церковного общения отлучили сами. Тем более это можно было сказать о бывшем католике Дзержинском, о бывшем иудаисте Троцком. Ни до своей веры, ни до чужой им дела не было. Конечно, Патриарх имеет в виду народ, руками которого эти люди хотят развязать в стране кровавый кошмар. О них он говорит, о тех, кто еще недавно причащался, о тех, кто еще не разучился молиться, о тех, у кого есть благочестивые семьи, которые, узнав об этой анафеме, остановят своих отцов, сыновей, братьев. Вот кого имеет в виду Патриарх, вот почему он прибегает к анафеме. Обратите внимание и на формулировку. Речь идет именно о тех, кто участвует в гонениях на Церковь и убивает невинных людей. Патриарх прекрасно знает: если народ остановится, большевики ничего не смогут сделать. И далее, в конце послания, Патриарх предлагает конкретные меры для христиан, как сопротивляться этим разрушительным тенденциям жизни, а они концентрируются, конечно, все больше и больше в большевистской диктатуре. Потом Патриарха будут обвинять в том, что он благословил вооруженное сопротивление большевикам, за то, что он стимулировал развитие контрреволюции этим посланием. Ничего подобного. Обратимся к тексту:
…Враги Церкви захватывают власть над Нею и Ее достоянием силой смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют, даже, прямо против совести народной. А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собой словами св. Апостола: «Кто ны разлучит от любви Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч?» (Рим. 8,35)
А вы, братья архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностию зовите чад ваших на защиту попираемых прав Церкви Православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления, и мы твердо уповаем, что враги Церкви будут посрамлены и расточатся силою Креста Христова. Ибо непреложно обетование Самого Божественного Крестоносца: «Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ей».
Здесь нет никаких призывов к вооруженной борьбе. Конечно, после этого Патриарх вправе был ожидать каких–то серьезных перемен в положении страны, тем более, что открывшийся Собор 20 января 1918 года сразу же обратился к посланию Патриарха Тихона и 22 января принял постанов ление, в котором одобрил содержание послания и придал ему тем самым силу соборного документа.
Теперь задумаемся. Соборно у нас анафематствовали тех, кто творил всю эту междоусобную смуту, творил все эти ужасы, из которых потом и выросла эта первая в мире рабоче–крестьянская государственность, поправшая всех и вся, в том числе и самих рабочих и крестьян. Пусть каждый из нас пороется в своей памяти родовой, семейной и вспомнит, что делали отцы, деды, прадеды в это время; может быть, и на них падает это анафематствование, и поэтому сделаем для себя какие–то выводы о том, что же нужно делать, как нужно замаливать эти грехи, о которых мы уже так благополучно забыли, как будто к нам это не имеет отношения. Тогда станет понятно, почему нам сейчас так трудно, — потому что мы еще должны искупать десятилетиями все это. Тем более, что Патриарха не услышали. И Собор не услышали. В это самое время, 19–21 января, осуществляется вооруженное вторжение в Александро–Невскую Лавру, и представитель революционного народа убивает протоиерея Петра Скипетрова. Тот хочет остановить его, рвущегося в храм с оружием, а он просто стреляет в обличающие его уста и смертельно ранит протоиерея Петра.
Собору тем временем предстоит обсуждать очень важный внутрицерковный вопрос. Создано Высшее Церковное управление, но вопросы епархиального управления еще не решены. В такой обстановке, учитывая, что на заседании Собора (пока по неизвестным причинам) не появился его почетный председатель митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), начинается работа. 25 января 1918 года, после обсуждения декрета советской власти о свободе совести, который уже тогда чаще называли более справедливо декретом об отделении Церкви от государства, Собор принимает постановление, где было два чрезвычайно важных пункта.
Изданный Советом народных комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения.
Совершенно верная формулировка. И дело было не только в том, что по своему конкретному содержанию декрет представлялся юридическим нонсенсом даже в сравнении с законами об отделении Церкви от государства в других странах, в которых они существовали. Дело было в том, что декрет действительно санкционировал гонения на Церковь, ибо его исполнение могло полностью парализовать всю церковную жизнь.
Всякое участие как в издании сего, враждебного Церкви узаконения, так и попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары, вплоть до отлучения от Церкви.
Нужно сказать, что такая резкая позиция Собора была не только результатом естественной реакции на бесчинства, творимые в стране, на то, что большевистский режим с самого начала стал режимом богоборческим. Можно было и посдержаннее высказаться в этот момент. Но, во–первых, казалось, что этот кошмар долго не продлится и что банда немецких наймитов (именно так многие воспринимали, даже на Соборе, большевистскую диктатуру) скоро уйдет с политической арены. Во–вторых, казалось, что еще немножко, и народ одумается, и, как это было в 1612 году, ополчение, подобное ополчению Минина и Пожарского, придет в Петроград и положит конец государственному безумию, тем более, что в это самое время на Дону начала сражаться добровольческая армия, ничтожная еще по своему количеству (речь шла о нескольких тысячах человек), и эти несколько тысяч человек, казалось, станут залогом широкого антибольшевистского движения в России, которое объединит всех людей с чувством гражданской ответственности, с чувством, хоть самым малым, патриотического долга перед страной. Вот отсюда, может быть, столь резкое заявление.
Через день–два на Собор приходит сообщение об убийстве в Киеве митрополита Владимира 25 января 1918 года. Это, конечно, всех потрясло. Дело не в том, что митрополит Владимир был почетным председателем Собора, и даже не в том, что он был одним из авторитетных иерархов в нашей Церкви и первым убитым архиереем в XX веке, а в том, что обстоятельства его убийства были страшны. Страшны не тем, что его как–то там зверски убивали, его убивали так, как убивали многих, как уже убили, например, о. Иоанна Кочурова. Стреляли многократно, кололи штыками и бросили растерзанного на много часов на улице. Страшено было то, что небольшая кучка вооруженных людей не ворвалась, а вошла (им открыли ворота) в Киево–Печерскую Лавру, расположилась в Трапезной, монахи услужливо подавали им трапезу, они разговорились, выяснили, что главный «угнетатель» здесь митрополит Владимир, пришли к нему в покои, провели там несколько часов, разграбив все, что можно, издеваясь и глумясь над митрополитом, а потом спокойно вывели его и расстреляли недалеко от Лавры. Можно ли представить такую ситуацию: к архимандриту Дионисию в Троице–Сергиеву Лавру входят какие–нибудь поляки с казаками в 1610 году и на глазах у братии издеваются над ним несколько часов, потом уводят и убивают? Комментарии излишни. И только когда его уже увели, один из монахов сообразил позвонить в местные органы большевистской власти и сказать о том, что произошло. Ему сказали, что власти не осведомлены о происходящем. И только через много часов уже окоченевшего митрополита нашли убитым недалеко от Лавры. Конечно, торжественно перенесли в Лавру, торжественно отпели, похоронили, не задумавшись над тем, что его просто предали. Это было самое страшное. Я сейчас не буду говорить о мотивах этого, уже тогда в Украинской Церкви как раз и проявились автокефалистские настроения, и братия Лавры была распропагандирована автокефалами, а митрополит Владимир, который даже автономии для Украинской Церкви не хотел, был ярым врагом для автокефалистов. Тут объяснения можно найти разные, но важен сам факт.
По промыслу Божию Собор принял удивительное постановление 25 января 1918 года, как раз в день гибели митрополита Владимира. Постановление было принято на основе предложения Зб–ти членов Собора, а затем доработано. На него, конечно, очень сильно повлияло сообщение об убийстве митрополита Владимира. Это было постановление об установлении у нас института патриаршего местоблюстительства. Речь шла о следующем. В случае, если Церковь наша будет лишена возможности созвать Собор, если Патриарх будет устранен из церковной жизни, Церковь не должна остаться без возглавления. Собор уполномочил Патриарха, именно учитывая исключительность обстоятельств, назначить себе преемника, и не просто преемника, а преемника с полнотой патриарших прав, назначить его тайно, назначить не одного, а нескольких, дав каждому соответствующие грамоты, не сообщая об этом никому даже на Соборе. На Соборе через некоторое время было заявлено Патриархом о том, что поручение Собора выполнено, местоблюстители назначены. До сих пор мы точно не знаем, кто были эти, тайно назначенные, первые местоблюстители. Собор понимал, что Патриарха могут арестовать, могут убить, а сам Собор могут разогнать. И, действительно, Патриарх впервые был арестован уже в 1918 году.
Постановление о патриаршем местоблюстителе, который обладал всей полнотой патриарших прав, явилось решением, которое спасало наше Высшее Церковное управление в 20–30–х годах от разрушения канонического преемства высшей церковной власти, к чему очень стремились большевики. И Патриарх это принял, Патриарх это реализовал, назначив своих местоблюстителей.
Прежде, чем продолжить повествование, обратимся к личности Патриарха Тихона, к тому, что же он был за человек, каков был его жизненный путь до избрания в Патриархи, потому что, хотя Собор еще работал, все бремя власти полагалось теперь на Патриарха.
Примечания
1. Тексты посланий свмч. Патриарха Тихона даны по изданию: «Акты святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти». (Сост. М. Е. Губонин). М., 1994.