Античный космос и современная наука — первая книга лосевского восьмикнижия. Книга крайне «странная» с многих сторон. Лосев пытается реконструировать античное видение космоса, и тут же за реконструкцией говорит: «то же самое мы видим в современной науке» (имея в виду теорию относительности прежде сего). Понятно, что эта идея сама по себя не очевидна (зато очевидны ее корни — «наука» Флоренского). Но эта идея излагается переусложненным лосевском языком, все прогоняется через его «диалектику» — дремучую смесь неоплатонизма, Гегеля и феноменологии. И всегда — впрочем «Космос» здесь не исключение — имеется в виду христианское богословие, святоотеческая мысль. В итоге, все оборачивается, — независимо от Античности и новой физики — вполне классической христианской мистической спекуляцией («мистическая космология» если угодно). «Изначальный свет есть мрак» — мысль Лосева, которую пусть решит читатель, мог ли сказать Порфирий или Эйнштейн, но не просто мог бы сказать, но и сказал Дионисий Ареопагит. Лосевская книга — слишком мощный поток, и слишком многообразный, чтобы сказать о нем что-то определенное.
Надо все же добавить, что Лосев не единственный, кто обратил внимание на удивительные интуиции Античности, так схожие с постклассической физикой. Назовем хотя бы Гейзенберга, который прямо — мимо новоевропейской науки и философии — обращается к Платону и Аристотелю.
За всем вышесказанным есть, однако, и другой пласт: удивительное «плетение словес» Лосева — скорее художественная реальность, чем философская или богословская. Чтобы не думать о следующих цитатах из «Космоса», но нельзя отрицать, что они захватывают, что, несмотря на всю «диалектику» и «анализы», ты читаешь всё дальше и дальше…
«Что такое свет, который не имеет в себе никакого очертания? Это — та бездна смысла и света, которая не вмещается ни в какие схемы и которая не имеет для себя никакого имени. Свет, если в нем нет хотя бы мельчайшей точки, менее светлой, чем весь окружающий свет, ни от чего не отличается, не содержит в себе никакого различия. Его бытие равно небытию. Этот свет, как ни от чего не отличный, есть мрак. Такова неумолимая диалектика разума: максимум света разума и бездна смысла его есть максимум мрака и отсутствие смысла его. Он есть так всецело, что не нуждается даже в том, чтобы быть. Ибо сущее все же нуждается в том, чтобы быть. Исходное же одно не нуждается в том, чтобы быть: настолько велика его сила и настолько неохватна бездна его света. Оно впервые выявляется только на ином, на бытии, на сущем. Мы его начинаем замечать, когда в этой ослепительной бездне света начинает проявляться затемненность. Мы видим те или другие точки, те или другие оформленности на фоне этого света, и свет этот извечно питает и неистощимо рождает из себя все новые и новые оформления. Начиная с чистого смысла, мы говорим о бездне чисто смыслового света, о неистощимой силе умного света. На его лоне вырастает та умная тетрактида, которую мы выводили вначале. Она имеет смысл, вечно устойчивый и неподвижный в своем световом оформлении. Она неустанно подвигает эту оформленность света в сплошную бесконечность становления. Она становится вновь устойчивой достигнутостью световой раздельности становящегося смысла. Она излучает оформленную бездну ставшего света в тьму инобытия, перевоплощаясь в новую бесконечность самоотражений. И вот, сияет вечное Имя, играющее в бездне порожденных ею взаимопроникающих и возвращающихся на нее умных энергий».
«Ставшая инаковость света, светоносное тело, тело света, пресветлая вечность умного тела. Ищем в инобытии ставшее тело электричества. Очевидно, это — материя, та самая материя, которая не есть электричество и которую мы никогда и не воспринимаем как электричество, и в основе которой все же лежит только одно электричество. Электричество — смысл материи. Материя — явленное и ставшее тело электричества, уравновешенность и индифференция смысловых антиномий положительного и отрицательного зарядов, синтез и воплощенность электричества как такового. Это — та земля, о которой учит древность, противополагая ее огню».
