Ветхозаветное библейское учение об Ангелах

Предисловие

Предметом предлагаемого сочинения служит систематическое изложение учения ветхого завета об ангелах. С именем учения об ангелах ветхозаветных священных книг в данном случае нельзя соединять представление о догмате об ангелах в том тесном, техническом смысле, который имеет учение об ангелах в христианской церковной догматике, – в смысла богооткровенной истины теоретического характера, определенно формулированной христианскою церковью, и в настоящем сочинении нельзя видеть труд по догматическому богословию.

Теоретическое учение веры (составляющее содержание христианско-церковных догматов) в Ветхом Завете не выступает в качестве самостоятельного, обособленного или специального предмета Откровения. Учение здесь самым внутренним образом связано с (библейскою) историей; дается с течением событий и при посредстве их, равно как и при посредстве других актов водительства Божия и разных сторон ветхозаветной теократии. А так как все эти проявления откровения Божественного в Ветхом Завете, по самому существу своему, развивались в исторической постепенности, то и учение или богословие Ветхого Завета есть совокупность многих, преемственно сменявших и органически восполнявших друг друга, моментов. Если в христианской церкви вселенское сознание работало над данными (готовыми) новозаветного откровения и догматизировало истины (причем работа эта была формального свойства), то в Ветхом Завете подобное сознание есть только последствие фактических опытов откровения, появляющееся на основе этих опытов и всегда после них. Одним словом, если в христианской церкви учение догматическое только раскрывалось, то в Ветхом Завете оно развивалось, – не формально только изменялось, но и количественно и качественно возрастало с течением веков. Так называемое «догматическое развитие», которое в новое время многие готовы признать в христианской церкви, мало или вовсе не применимое здесь, имеет все свое приложение в богословии Ветхого Завета, где божественная педагогия снисходила к степени восприимчивости людей и сообщала им откровения только по мере этой восприимчивости. (Эта идея Божественного снисхождения, συγκαταβάσεως как основная в Библейской истории Ветхого Завета, глубоко понималась и уяснялась некоторыми отцами церкви, особенно святым И. Златоустом). Во имя этой педагогии и снисхождения, Бог, по св. Апостолу (Евр. 1:1), в Ветхом Завете говорил отцам «многочастне и многообразне». Многочастне, πολυμερῶς, т. е., по частям, – не сразу и не сполна сообщал истину, а, приспособляясь к степени восприимчивости органов откровения, как-бы дробил единую в себе истину на мелкие частички; многообразие, πολυτρόπως, т. е., во многих видах или формах, – сообщал Свои откровения не только в форме слова и видения, но и под формою исторических событий, обрядовых постановлений закона и всего строя ветхозаветной теократии, особенно ветхозаветного богослужения (сн. 1Кор. 10:6–11; Рим. 4:23–24, 15:4; Евр. 10:1, 9:11, 23:8; Кол. 2:17). Таким образом, историческая постепенность развития с одной стороны, связь с самою жизнью народа Божия (служившего органом божественного откровения в Ветхом Завете) – жизнью религиозною и богослужебною, но отчасти и с бытовою, – с другой, составляют общие черты ветхозаветного вероучения. В связи с этим и самая форма выражения его в Ветхом Завете не имеет догматического характера. Даже основной догмат ветхозаветного вероучения,– учение об абсолютном единстве Иеговы – в виде догматического определения представляется преимущественно только в Пятикнижии (напр., в словах Второзакония 6:4: слушай, Израиль, Господь Бог наш Господь един есть, – словах, образовавших символ веры иудейской синагоги, т. наз. schema); спекулятивное же раскрытие его в учительных и пророческих книгах имеет характер размышлений, описаний и под., не ставящих своею целью точную и полную формулировку его. Тем более это следует сказать о ветхозаветной ангелологии. По отношению к ней все указанные свойства ветхозаветного вероучения имеют особенно очевидную силу.

Учение об ангелах в Ветхом Завете представляет стройное и величественное целое, но целое, составленное именно из мелких и многообразных частиц, которые, с одной стороны, рассеяны по всему протяжению ветхозаветной истории откровения и спасения – разделены друг от друга промежутками времени, с другой – разделены и предметно между засвидетельствованными в Библии историческими фактами, преданиями, верованиями и богослужебными установлениями народа Божия, созерцаниями (откровениями) и умозрениями его богопросвещенных представителей и т. п. Поэтому систематическое или научное изложение ветхозаветного библейского учения об ангелах, чтобы исчерпать свой предмет, должно представить полное историческое обозрение генезиса и постепенного развитая этого учения на протяжении всей священной истории Ветхого Завета, заключающейся в ветхозаветных священных книгах, а вместе с тем не упустить из виду и тех, иногда не совсем определенных, но несомненно действительных указаний на это учение, какие заключаются в ветхозаветном богослужении и других сторонах ветхозаветной теократии.

По такому предмету и задаче своим, предлагаемое исследование всецело относится к области науки Библейского богословия (науки, еще не выделившейся у нас в самостоятельную, но существующей, в качестве такой, на западе), которая, в отличие от систематической догматики, имеет своим предметом историко-генетическое изложение вероучения священных библейских книг, излагает все формы от самой ранней до самой поздней, как и проходило данное учете на протяжении всей Библии, ветхозаветной или новозаветной. Связью этой науки с другими отраслями Библейской науки, каковы: Библейская История, Библейская Археология, Библейская Исагогика и Библейская Экзегетика, определяется и путь, которым должна быть выполнена задача предлагаемого библейско-богословского исследования. Если Библейская История устанавливает важнейшие моменты в развитии и истории царства Божия на земле и с точки зрения последнего оценивает отдельные факты, а Библейская Археология всесторонне изображает быт или образ жизни избранного народа, во всех частях проникнутый религиозным характером, печатью общения народа с Богом, то историко-генетическое изложение ветхозаветной ангелологии, как и Библейское богословиеe вообще, должно пользоваться пособиями обеих наук, следя, конечно, за развитием и формами собственно идей об ангелах в духе органов и носителей Откровения о них в Ветхом Завете. Введение в книги Ветхого Завета, (Исагогика), определяющее время происхождения библейских книг, дает возможность расположить библейский материал в хронологическом порядке. Извлечение же этого материала совершается при посредстве Библейской экзегетики, которая и должна иметь особенное значение и приложение в изложении учения библейской письменности об ангелах.

Но существенно присущее библейско-богословскому исследованию историческое направление могло бы представлять две опасности – опасность (формального свойства) поглощения собственно богословского, вероучительного материала историческим, археологическим, экзегетическим, и опасность упущения из виду богооткровенного характера излагаемого учения, между тем как ветхозаветное библейское вероучение, генетическое изложение которого составляет предмет Библейского богословия, не есть только факт мироисторического прошлого, но вечный, доселе и всегда пребывающий глагол Божий. Этого рода опасности устраняются, благодаря руководству христианско-церковной догматики, учение которой об ангелах и должно регулировать изложение учения о том же предмете ветхозаветной Библии, именно: в формальном отношении – указывать план и отчасти рубрики изложения библейского материала, а в материальном – держать историческое исследование на соответствующей его богооткровенному предмету высоте, – посредством так называемой аналогии веры. Не следует, впрочем, упускать из виду, что вероучение ветхозаветной Библии было содержанием иного сознания, чем то общецерковное христианское сознание, произведением которого была догматика христианская. Поэтому полного, пунктуального совпадения между последнею и библейским богословием Ветхого Завета в нашем вопросе (как и в других) ожидать нельзя. Воплощение Сына Божия, разделяющее одно и другое, глубоко влияло на изменение воззрения об ангелах, как и на самое отношение их к человечеству в действительности. Отсюда указанное регулятивное значение систематической догматики по отношенью к изложению ветхозаветного учения об ангелах должно иметь только общий, принципиальный характер. Может быть, ближе напоминает библейское богословие «историю догматов». Таким образом, история догмата об ангелах по всей ветхозаветной Библии, – таков характер и общее содержание предлагаемого исследования.

Введение

Библейское учение об ангелах находится в самой тесной связи с библейским мировоззрением вообще. По библейскому представлению, все бытие состоит из двух сфер – неба и земли, равно происшедших в силу творческого акта Божия. Земля со своими обитателями есть область бытия видимого. Над нею высится свод небесный, который самым великолепием светил своих говорить о Творце. Творец обитает на небе, но не на этом космическом небе, а на небе, как области противоположной миру видимому, в частности – земле, как месту жилища человека1. Его окружают ближайшие к Нему существа, как духовные светила духовного неба, и их Он, употребляет, как орудия выполнения Своей воли в мире.

Истинный смысл библейского представления об ангелах может быть понять только в связи с идей о Боге в Его отношениях к миру и человечеству.

Менее всего дает в смысле разъяснения сущности библейской ангелологии то мнение, что ветхозаветное учение об ангелах составляет отголосок или остаток языческих теогоний2. Мнение это решительно опровергается темь, что учение об ангелах, вначале менее определенное, в позднейший период библейской истории и письменности, в век наивысшего развитая монотеистических верований, становилось все более полным и подробным, чего бы не могло быть, если бы ангелы были низведенными на низшую степень богами политеизма3.

Односторонне и поверхностно, затем, то понимание библейской ангелологии, по которому она есть выражение еврейской народной веры, населяющей небо разумными высшими существами (как земля населена людьми)4, или детского представлены евреев

о божественном придворном штате5. Против этого понимания говорить весь дух и характер библейской ангелологии, нарочито не изображающей потустороннего бытия ангелов, а более всего имеющей предметом своим деятельность их в мире. Менее всего соответствует библейскому воззрению об ангелах мысль о прикреплении ангелов к небесным телам, какое допускается некоторыми представителями данного мнения (Штраус). Но и принимая во внимание служение ангелов, деятельность их в мире, иногда неверно определяют понятие об ангелах – напр., понимают их, как внешнюю форму проявления могущества и силы Иеговы, или, как реализацию отвлеченного понятия о действиях Божиих в мире6. В действительности ангелы в самой первой книге Библии выступают, как существа личные и живые, самостоятельный (относительно) и отдельный от Бога (напр., в Быт. 3:24).

Считают ангелов, наконец, олицетворениями или носителями сил природы7. Но если Бог Иегова есть Дух и существо премирное, то и вестники Его, находящееся в отношении особенной близости к Нему, очевидно, суть существа личные и премирныя, а не олицетворение сил физических. Более же всего говорить против последнего мнения (принимавшегося уже древними саддукеями между прочим на основании Пс. 103:4), то, что, по основному и постоянному библейскому воззрению, ангелы являются посредниками не столько владычества Бога в природе, сколько Его действия и управления в истории спасения, в истории (ветхозаветного, а затем и новозаветного) царства Божия8.

Действие ангелов в мире физическом, выдвигаемое этим мнением, библейскими воззрением прямо не отвергается, напротив, допускается. Равным образом имеют свою долю значения в библейской ангелологии и другие, указанные выше, моменты. Так, Библии не чуждо представление об ангелах, как своего рода божественных существах (элогимах и сынах Божиих), какими они являются для человеческого сознания вследствие их особенной близости к Богу. Не чуждо ей и понимание ангелов, как небесного совета Божия, как свиты Его, сопутствующей Ему в проявлениях в мире (таково особенно представление о херувимах). Имеет, наконец, библейское основание и то, приведенное нами, воззрение, что в ангелах действовал Сам Бог, прежде всего в том общем смысле, что ангел есть только вестник Бога, имеет значение только ради Него и потому его действия не только могут, но и должны быть рассматриваемы, как действия Самого Бога9, а затем и в том, что из среды ангелов Библия Ветх. Завета выделяет одного, Ангела лица Иеговы или Ангела Иегову (Ис. 63:9), который не представляет только Иегову, но и сам есть Иегова.

Но истинный смысл все эти моменты представления об ангелах получают только при упомянутой уже основной библейской точке зрения на ангелов, как на орудия действия Бога в истории спасения, или в истории царства Божия. Сам Бог, по библейскому воззрению, не есть отвлеченное Божество природы (θεῖον, numen), но Бог личный и живой, Своим всемогуществом и благостью в творении положивший начало божественной теократии, а затем по падении людей вошедший и постоянно входящий в истории человечества действиями того же всемогущества и благости. Библия изображает Бога более всего Богом откровения и истории, – действующим и открывающимся в истории спасения, и ангелы суть орудия Его откровения и действия в этой истории. Самое употребительное в Библии имя их – הלך םלְאָכִים10 вполне характеризует основную точку зрения, с какой Библия говорить об ангелах и излагает учение о них. Ангел, по классическому выражению бл. Августина и др. отцов церкви, есть имя должности, а не природы11. Откровение не ставит своею задачею сообщение людям сведений о природе и свойствах существ, называемых этим именем, а говорить более всего об ангелах, как служителях откровения и спасения. Библия не дает специального откровения о мире ангельском, а откровение, так сказать, случайное, – поскольку учить об ангелах, главным образом, по поводу явлений их людям с возвещением воли Божией. Предполагая истину бытия ангелов известною людям из первооткровения на ряду со многими другими истинами, Библии, как слово о спасении человека в широком смысле, говорить об ангелах, как деятелях этого спасения, служебных орудиях Бога Спасителя12. Отсюда, существенную черту ветхозаветной библейской ангелологии составляет тесная связь её с историей спасения людей.

Библия не говорить об истории мира ангельского самого в себе (о такой истории, впрочем, можно говорить только в переносном смысле – разумеем предполагаемый Библией факт падения, имевший место в мире ангельском), но учение, Библии об ангелах имеет свою историю, и эта история совпадает с историей ветхозаветного откровения вообще. Как в последней наука различает периоды, так и в развитии библейской ангелологии можно подметить отдельные стадии или грани, между которыми выдаются начало периода царей и пророков в библейской истории, также – время плена, во всяком случай не оставшиеся бесследными не только для внешней, но и для внутренней истории народа Божия, для его веросознания и богословия.

Но наряду с этим историческим или хронологическим расчленением ветхозаветной библейской ангелологии стоит предметное её расчленение, имеющее едва ли не преобладающее значение в сравнении с первым. Ветхий Завет не дает цельного, компактного представления об ангелах, как особом роде существ. Библия знает, правда, родовое имя ангелов, но, в виду отмеченного уже характера библейской ангелологии, Библия дает сведения об ангелах только в связи с изображением истории откровения и трактует их с точки зрения этой истории. Отсюда, принцип разделения существ мира ангельского Откровение заимствует не из области внутренних, неведомых человеку, отношений этого мира самого в себе, а из сферы отношений его к откровению, к истории спасения. До самых поздних времен Ветхий Завет не знает о степенном различии мира ангельского, но он знает и с очевидностью выражает различие ангелов в области откровения. Начиная с древнейших библейских времен до последнего ветхозаветного пророка, в Ветх. Завете от ангелов отличается один Ангел, как ᾶρχων ᾶγγέλων как существо несотворенное, так называемый םַלְאָךְ יְהוָֹה (Maleach Iehovah). Откровение, далее, говорит о существах, по всем признакам принадлежащих к миру духов, или ангелов, о херувимах (כְּרוּבּים) и серафимах (שְרָפִים). Не называя их именем טַלְאָכים оно однако дает видеть их отношение к Божеств. откровению, когда представляет их сопутствующими являющемуся в мире Богу, или прославляющими бесконечное величие Его существа и славу Его в делах откровения. Ангелы (malcachim), во главе с ангелом Иеговою, херувимы и серафимы – суть органы действия Бога – Иеговы в мире и истории вообще, особенно в истории спасения человечества. Но в мире и в истории действуют и силы разрушительные, злые, которые не могут быть непосредственно производимы от Бога; это – факт опыта. Откровение, подтверждая этот факт опыта, указывает его потустороннее основание – в признаваемых им злых духах – сатане (שָׂטָן, Satan) и демонах (שדים, schedim) которые, по всему смыслу Откровения, могут быть только падшими ангелами13. И о них Библия не говорить ex professo, а постольку, поскольку они служат источником нравственного и физического зла в мире вообще и в истории царства Божия в особенности – Демонология, как и ангелология, развивалась в Ветх. Завете постепенно; в ней, как и там, грань, разделяющая более древнее библейское представление от позднейшего, есть период пророков.

Так, ветхозаветное библейское учение об ангелах есть необходимая часть библейского учения о царстве Божием и вместе с последним является существенным предметом библейского богословия, или историко-генетического изложения откровенной религии, заключенной в св. ветхозаветных книгах14. И как ветхозаветное откровение выражалось, с одной стороны, в самой истории спасения (ветхозаветн. прообразы), с другой – в изображении дела спасения и Искупителя при посредстве избранных органов (пророчества), таки учение В. 3. об ангелах прежде всего и главным образом состоит в засвидетельствованных Библией фактах явления ангелов людям, а затем – в собственном, можно сказать, догмате о них на основе опытов нисхождения ангелов к людям. Отсюда, рассмотрение и экзегезис всех библейских месть, так или иначе касающихся ангелов, есть неизбежный и, можно сказать, единственный путь к изложению библейского учения об ангелах. Заметим при этом, что документами ветхозаветного учения мы считаем не только канонические книги, но признаем продолжение развития чистого библейского учения и в неканонических книгах15. Историко-экзегетическое изложение ветхозаветного библейского учения об ангелах и составляет задачу нашего настоящего труда.

Исторический характер исследования требовал бы совместного изложения всех, намеченных выше, пунктов ветхозаветной ангелологии по периодам, также указанным выше – требовал бы собственно исторического или хронологического метода изложения. Но, как было уже замечено, ветхозаветн. Откровение не выдвигает на первый план внутреннее (премирное) единство организма мира ангельского самого в себе, и вообще не дает, так сказать, теории или специального учения об ангелах или духах, а излагает откровение о мире ангельском по мере развития на земле царства Божия. Это обстоятельство, по-видимому, обязывает исследователя библейской ангелологии брать главным принципом точку зрения отношения ангелов к царству Божию, т. е. держаться того разделения ангелов, которое мы называли предметным. Отсюда, настоящее исследование распадается на следующие части или главы: 1) учение Ветх. Завета об Ангеле Иеговы, как верховном и непосредственном деятеле ветхозаветн. теократии и главе принимающих участие в теократии ангелов; 2) учение об ангелах в собственном смысле; 3) учение о херувимах и серафимах, как ангелах особого рода, не служащих осуществлению царства Божия на земле, хотя и имеющих ангельскую природу; наконец, 4) учение о сатане и демонах, действующих подобно ангелам, но в оппозиции целям и планам Бога и служащих им ангелов. В пределах каждой из этих рубрик (исключая разве только третьей) мы намерены держаться хронологического или исторического метода. Таким образом, настоящий труд будет историко-догматическим и экзегетическим изложением учения ветхозаветной Библии об ангелах.

Положение вопроса о ветхозаветной библейской ангелологии в библейской науке; наиболее важные пособия к составлению настоящей работы.

Из сказанного о связи ветхозаветной ангелологии с ветхозаветн. учением о царстве Божием видна вся важность её в области библейского богословия. Можно бы поэтому ожидать всесторонней разработки учения об ангелах в современной библейской науке. В действительности многие предубеждения против ветхозаветной ангелологии (к которым

должны быть отнесены указанные выше односторонние и превратные понимания ветхозаветн. учения об ангелах) были причиною того, что в трудах ученых библиологов и экзегетов нашему вопросу всегда уделялось слишком мало внимания. В ветхозаветных теологиях, догматиках, энциклопедиях, комментариях и под. вопросу об ангелах, обычно, отводится самый ничтожный отдел. Только два намеченные нами пункта, – первый (об Ангеле Иеговы) и третий (о херувимах) имеют богатую литературу в библейской науке. Учение же собственно об ангелах и злых духах совершенно несправедливо игнорировалось и игнорируется, между прочим, и особенно, вследствие совершенно ложного мнения о заимствовании ветхозаветной ангелологии и демонологии из восточной мифологии (изложение библейского учения об ангелах и злых духах покажет нам всю несостоятельность этого мнения). Не можем, впрочем, не назвать некоторых трудов с отдельными трактатами об ангелах и злых духах, а также и специальных работах (большею частью имеющих характер и объем небольших брошюр), трактующих об ангелах или имеющих близкое отношение к этому предмету. Сюда относятся труды: Hofmann´a, Weissagung u. Erfüllung. Nordlingen. 1841, I-te Hälfte и Der Schriftbeweis (Nordl-1857, 2 Aufl. I-te Hälfte). Reinke., Beiträge zur Erklärung des Alien Testaments Bd. II-ter, (1853), IV-ter, V-ter, VI, VIII-ter, Oehler'a Theologie d. A. T. 3 A. 1891. 1–2 Bd, Schultz’a, Alttestamentl. Theologie 1–2 Bd. (1869), Hitzig’a, Vorlesungen üb. Bibl. Theolog, A. T. 1880, Baudissin’a, Studien zur semitischen Religionsgeschichte H. T. (.1876), Lotz’a, Geschichte u. Offenbarung im A. T. 1892, Hävernick'a, Vorlesungen üb. d. Theologie d. A. T. (1868), Ladd’a Doctrine of sacred the Bible, Load. 1883, v. I-II и др. Из специальных работ мы имели под руками следующие: Casmanni, «Angelographia» etc. 1605 (устарелое и в схоластическом духе составленное сочинение), Heinrich’a, Dogmatische Theologie (1884) Bd. IV, ss. 500–823; R. Stier’a, The Words of the Angels (Lond. 1886), M. Schwab'a, Vocabulaire, de I´ Angelologie (1897). Lämmert'a, Die Engel Gottes (1892 – брошюра популярного содержания), H. Oehler’a, Die Engelwelt. 1898 (брошюра); для ученbя о злых духах – Längina, D. Biblischen Vorstellungen v. Teufel u. ihre religiöse Werth (1890); Sander’a, Lehre d. heil. Schrift v. Teufel (Schöneberg. 1858) – оба сочинения написанные в духе предзанятного отрицания изначальности библейского учения о злых духах; Roskoff а, – Geschichte d. Teufels, I-ter Bd. (Leipz, 1869), Graf´a – Geschichte des Teufels-glaubens (jena 1893) – последнее в духе эволюционистической теории. He мало руководящих мыслей по нашему предмету найдено нами в библейских словарях и энциклопедиях: Winer’а (Real-Wörterbuch. 1848. Bd. 1–2), Zeller’a, Schenkel’a (Bibel-lexicon (1864) Bd. I, II, V), Riehm’a (Handwörterbuch d. Biblischen Alterthums. 1884, Bd. 1–2), Hamburger a (Real-Eneyolopädie f. Bibel u. Talmud. 1870. Bd. I), Herzog’a Real-Encyclopädie (по 1-му изд. Bd. d. I, I I, IV, XIV, по 2-му Bd. III, IV, XVII;) Migne (Theol. Encyelopädie. tom. XXXIII et XXXIV), Iames (Dictionnaire de l’ecriture. Paris 1839), W. Smith’a (A. Dictionary of the Bible. London. 1863; vol. 1–3), I. Hastings (A. Dictionary of the Bible, v. 1–2, 1899). Литература по вопросам об Ангеле Иеговы и о херувимах и серафимах будет указана в своем месте. Здесь упомянем о двух специальных работах об Ангеле Иеговы, но имеющих отношение и к учению об ангелах тварных: A. Rohling’a, Uber Iehovahengel (1866) и Trip’a, Theophanien in Geschichtsbüchern d. A. T. (Leiden. 1862). Другие труды систематического характера будут указаны в ходе самого исследования. Вообще же заметим, что основной аппарат для нас составляли многочисленные и разнообразные комментарии на Ветх. Завет, – материал, собираемый по крупицам, но в нашей работе – основной. (Это более всего следует сказать о главах второй и четвертой настоящего исследования). В русской богословской литературе нам послужили пособиями след. труды: русский перевод толковательных трудов Св. Златоуста, бл. Феодорита, бл. Иеронима, бл. Августина; Митр. Моск. Филарета

«Записки на кн. Бьтия» т. I-III; Преосв. Сильвестра – „Опыт Православного Догматического Богословия» т. II-III; Преосв. Хрисанефа – «Религии древнего мира» СПБ. 1878 т. 1и III; Преосв. Филарета Рижского, «Происхождение кн. Иова». (Труды Киев. дух. Академии 1872г. т. II-III); проф. А. А. Олесницкого – «Ветхозаветный храм» 1889; М. Муретова – «Идея Логоса в Ветх. Завете» (Прав. Обозрение 1883, т. II); Доцента А. Рождественского – «Объяснение ховарского видения (Христ. Чтение 1895г. т. I); Свящ. В. Велтистова, – «Грех, его сущность и происхождение» (Серг. Посад 1885); Прот. А. Лебедева – «Ветхозаветное вероучение во времена патриархов» (СПБ. 1885); Свящ. А. Смирнова – «Книга Еноха», историко-критическое исследование, русск. пер. и объяснение апокрифической кн. Еноха (Казань 1888). Свящ. Источникова М. «Мнимая зависимость библейского вероучения от религии Зороастра» (Казань 1897).

• Глава первая. Ангел Иеговы (יהוָֹה םַלְאַךְ Maleach Iehovah) 16
• Богословско-литературная история вопроса об Ангеле Иеговы; критический обзор главных направлений в решении вопроса о существе Его и установление оснований для положительного изложения библейских воззрений о предмете
• Обозрение библейских мест об Ангеле Иеговы. Отдел первый
• Явления Ангела Иеговы в период; патриархов: Авраама – Иакова
• Отдел второй. Библейское учение об Ангеле Иеговы в веке Моисея и после него.
• Глава вторая. Ветхозаветное библейское учение об ангелах (לְאָכִיםמַ maleachim) в собственном и тесном смысле.
• Отдел первый. Ветхозаветная ангелология допророческого периода
• Происхождение ангелов от Бога путем творения.
• Деятельность ангелов в первоначальной истории спасения людей (до синайскаго законодательства)
• Участие ангелов в даровании Синайскаго Закона
• О внешнем образе явления ангелов людям
• Отдел второй. Ангелология пророческого периода до времени Вавилонского плена
• Значение имени Божия Iehovah Zebaoth, самого в себе и в отношении к ангелологии пророческого периода
• а) Библейское учение об ангелах, как небесной церкви духов или сынов Божиих.  
• б) Библейское учение (в пророческий период времени до плена) об ангелах, как орудиях промышления Божия, о мире, частнее, о человеке и преимущественно в области теократии
• в) Воззрение пророческого периода на ангелов, как на спутников Бога в Его откровении миру
• Внешний образ ангелов.
• Отдел третий. Ангелология библейской письменности времени плена и послепленного.
• а) Ангелология книги пророка Иезекииля
• б) Ангелология книги пророка Даниила.
• в) Ангелология кн. пророка Захарии
• Символика ангелов в видениях пророков: Иезекииля, Даниила и Захарии.
• Представления об ангелах неканонических книг Ветхого Завета.
• Глава третья. Ветхозаветное библейское учение о херувимах и серафимах.
• Отдел первый. Учение Ветхого Завета о херувимах, בִיםוּרכְּ
• а) библейские места о херувимах
• б) Какой был основной образ или внешний вид, в котором Ветхий Завет представлял херувимов?
• в) Вопрос о существе или природе херувимов
• Отдел второй. Ветхозаветно-библейское представление о серафимах
• а) Библейское свидетельство о серафимах
• б) Внешний образ серафимов
• в) Существо серафимов
• г) Символическое значение идеи серафимов
• Глава четвертая. Ветхозаветное библейское учение о злых ангелах или духах.
• Отдел первый. Ветхозаветное учение о диаволе и демонах в допророческий период
• Отдел второй. Учение о диаволе и демонах в период пророков
• Сатана в видении пр. Захарии
• Сатана 1-й кн. Паралипоменон
• Представления неканонических книг Ветхого Завета о сатане и демонах
• Заключение

Глава первая. Ангел Иеговы (יהוָֹה םַלְאַךְ Maleach Iehovah) 16

Богословско-литературная история вопроса об Ангеле Иеговы; критический обзор главных направлений в решении вопроса о существе Его и установление оснований для положительного изложения библейских воззрений о предмете

Именем Ангела Иеговы, на библейском языке יהוָֹה םַלְאַךְ, называется тот, стоящий в тесной связи с ветхозаветными богоявлениями вообще, Ангел или вестник Иеговы, Бога Завета, который, по изображению преимущественно древнейших библейских книг, – частично книг и более позднего происхождения, – представляется существом божественной природы и достоинства, существом, обладающим божественными свойствами и проявляющим божеские действия. Таким Он с особенною выразительностью выступает в истории великих патриархов Авраама и Иакова; затем, хотя не с тою же определенностью, – в веке Моисея и Иисуса Навина и в период Судей. С этого времени в Библии нет сообщения о внешнем (объективном) явлении (םַדאֶה, ὅραμα Исх. 3:3) этого таинственного существа людям. Позднее Он выступает в пророческих видениях и, наконец, делается предметом пророческих предсказаний.

Для ветхозаветного библейского богословья существенную важность имеет вопрос: кто этот Ангел Иеговы, являвшийся патриархам и в дальнейшей истории Израиля, а потом бывший предметом пророческих учений и созерцаний, – есть ли он один из ангелов тварных, или есть существо божественной природы – Логос в смысле позднейшей теологии? В частности, важность этого вопроса для ветхозаветной христологии очевидна сама собою. Понимание явлений Ангела Иеговы в смысле явлений лица божественного дает возможность установить органический генезис мессианской идеи в Ветхом Завете. В самом деле, возможность появления спекулятивного учения о божественном Слове и Премудрости и пророческих вещаний о Мессии-Боге вполне понятною может быть только при том предположении, что обеим этим фазам развитая мессианской идеи предшествовало историческое воззрение библейских писателей об участии в основании и устроении ветхозаветной теократии не только Бога Завета – Иеговы, но и особенного божественного деятеля, Ангела Иеговы – Логоса, по более поздней библейской терминологии. Эта историческая фаза развития идеи о Логосе была, очевидно, основою для последующих стадий развитая этого учения, и основою вполне естественною, представляя простейшую, конкретную, основанную на исторических фактах, форму выражения той идеи, что единство Божие не есть абсолютное, самозамкнутое, исключающее всякую множественность, а единство, различающееся в множественности, и множественность, завершающаяся в единстве. Возможность столь раннего возникновения ветхозаветной христологии и зачатка учения о троичности тем более понятна, что в воззрении об Ангеле Иеговы надо видеть прежде всего различение в деятельности божественной, а не в существе. Между тем, при понимании Ангела Иеговы в смысле тварного ангела, у пророческого учения о Слове, Премудрости, Отроке Иеговы, словом – о Мессии отнималась бы историческая почва: отношение между Мессией и Ангелом Иеговы в таком случае затемняется; учение о личном и ипостасном бытие его, встречаемое у пророков, является неподготовленным предшествующею историей развития ветхозаветного царства Божия на земле. И для ветхозаветной ангелологии решение данного вопроса в первом смысле имеет не менее важное значение. Если Ангел Иеговы есть личность божественная и ангелом называется только по Его отношениям к ветхозаветной теократии, то, во-первых, совершенно понятно изначальное отношение ангелов, maleachim, к откровенно-промыслительной деятельности Бога в отношении к избранному семейству человеческому, этому зародышу будущей теократии: как Maleach Iehovah, так и maleachim выступают деятелями в библейской истории непосредственно после призвания Богом Авраама; maleachim – выразимся словами Элера17 – «примыкали бы в этом случае к Maleach Iehovah, как его слабые, тварные подобия». С другой стороны, вследствие такого отношения тварных ангелов к Ангелу Иеговы в области откровенно-исторической, дается возможность представления о мире ангельском и в его вышеземных отношениях, в сфере самого мира ангельского. Древнейшие ветхозаветные книги мало или совсем не говорят о внутреннем организме мира ангельского. Между тем с началом пророческого периода (со времени Самуила, 1Цар. 1–3), в Библии выступает представление о воинстве ангельском, выразившееся и навсегда закрепившееся в имени Божием Iehovah (Elohei) Zebaoth. Это представление являлось бы неподготовленным, если бы ему не предшествовало историческое воззрение о том, что, по крайней мере, в истории божественного откровения людям ангелы подчинены небесному несотворенному Вождю – Ангелу Иеговы (Maleach Iehovah), Который был бы тем же в первый (века Моисея) период откровения, чем sar zeba Iehovah (Нав. 5:14) в последующий, и оба вместе служили бы подготовлением идеи, заключенной в имени Iehovah Zebaoth. Следовательно, и в развитие ветхозаветной ангелологии понимание Ангела Иеговы в смысле лица ожественного вносить ту же генетическую последовательность, какую и в учение Ветхого Завета о троичности или в развитие мессианской идеи в Ветхом Завете.

Но при всем очевидном превосходстве этого понимания перед иными возможными взглядами на Ангела Иеговы, понимание это встречает ряд серьезных и, по-видимому, непреодолимых затруднений в библейском тексте – в тех именно местах его, в которых или Ангел Иеговы представляется, как один (некоторый) из тварных ангелов (Чис. 20:16, Ос. 12:4), или, наоборот, заведомо известный тварный ангел выступает, как самостоятельный орган божественного действия в мире (Быт. 19, 21. ср. 18 ст.), снабженный полномочиями и свойствами власти божественной, действующей так в силу полученного им полномочий Иеговы, вестником или представителем Которого на земле он является. В виду этого неотчетливого разграничения в древнейших библейских повествованиях божественного и ангельского вестничества, вполне, впрочем, понятного из общего отношения того и другого к откровенной, спасительно-исторической: деятельности Бога в мире, – вопрос об Ангеле Иеговы есть один из труднейших вопросов библейской экзегетики и библейского богословия, над разрешением которого христианские экзегеты и богословы, отчасти и богословы ново-иудейства, трудились с древнейших до последних времен. Решения эти были чрезвычайно разнообразны, и в большей или меньшей степени все они не исключают возражений против себя. Едва ли не прав Элер, высказывая следующее суждение о всех, приведенных им взглядах по нашему вопросу: «должно признать, говорит он18, что ни один из различных взглядов не оправдывается совершенно всеми местами, что учение о Maleach Iehovah в Ветхом Завете находится в своеобразном колебании между модалистическим и гипостатическим понимание ангела, так что было невозможно дать предмету определенное, понятное выражение». Тем не менее самая важность вопроса во все времена истории христианской церкви и иудейской синагоги побуждала исследователей к разработке и такому или иному решению вопроса об Ангеле Иеговы. Отсюда вопрос этот имеет богатейшую и разнообразнейшую литературу. Укажем главные направления в постановке и решении нашего вопроса с древнейших времен христианской церкви до нашего времени. На основе учения Нового завета о предвечном бытии Сына Божия (особенно учения евангелиста Иоанна о Божественном Логосе), в древней христианской церкви в самое раннее время создалось общее убеждение, что являвшийся во времена патриархов и Моисея Ангел был Сын Божий, Которому принадлежит вечное бытие и до воплощения. Выражение этого взгляда встречается уже у древнейших апологетов христианства: св. Иустина мученика, Татиана, Афинагора и Феофила Антиохийского19. Идею о том, что все ветхозаветные богоявления были посредствуемы Логосом, развивают и антигностические церковные писатели: св. Ириней Лионский и Тертуллианъ20. Invisibile filii pater, visibile autem partris filius – этот афоризм Иринея выражает сущность воззрений его и Тертуллиана по нашему вопросу.

Это понимание ветхозаветных богоявлений и, в частности, явлений Ангела Иеговы проводят, далее св. Киприан, Климент Александрийский, отцы антиохийского собора 364 г. (в отлучении на Павла Самосатского21). Ересь антитринитариев отцы и учители церкви старались поражать указаниями на постоянную деятельность Божественного Слова в Ветхом Завете. Более всего в начале IV века развитие этой точки зрения на ветхозаветные богоявления послужили знаменитый историк церковный Евсевий22 и св. Афанасий Великий23. Василий Великий, Кирилл Александрийский, Иоанн Златоуст, Иларий, Кирилл Иерусалимский, Григорий Нисский, Григорий Назианзин, Исидор Пелусиот, Лев Великий, Кассиан, проводя тот же взгляд, обыкновенно именуют Сына Божия ангелом великого совета24, как посредника всех ветхозаветных богоявлений, и признают, что именем Ангел Иеговы в древнейших ветхозаветных книгах называлось тоже Вечное Слово Божие, которое позднее в Ветхом Завете именуется Премудростью Божию25.

Но на ряду со столь распространенным и первоначальным пониманием Ангела Иеговы в христианской церкви довольно рано возникает и иное, отличное от него, по которому являлся во времена патриархов и Моисея не Сын Божеский, а один из тварных ангелов, только представлявший Божество на земле и потому действовавший с авторитетом и полномочиями божественными. Это мнение находят (Генгстенберг, Трип) уже у Оригена, который в гомилии на 3 гл. Исхода замечает: ῆν δὲ Θεός ἐκεί ἐν τω ἀγγέλω θεωρούμενος.26 Но с особенною подробностью развил его бл. Августин с целью отстранить ложные выводы ариан, (о неравенстве природы и достоинства Сына с Отцом), делавшиеся ими из первого понимания отношения 2-го лица Пресвятой Троицы к ветхозаветными богоявлениям. Почитая это понимание благочестивыми, бл. Августин сам однако понимает ветхозаветные богоявления в смысле простых манифестаций Божества, и в отношении Ангела Иеговы переходить на сторону того мнения Оригена (отчасти замечаемого и у Григория Нисского), что Он – тварный ангел, в котором Бог только действовал силою Своею, как в пророках и апостолах27; Сын столь же невидим, сколько и Отец, притом действия лиц Пресвятой Троицы нераздельны. Следовательно, можно говорить лишь о манифестации Божества вообще, и не per se, a per angelum personam Dei gestantem. Мнение бл. Августина, проводимое им, с большою последовательностью, разделяют бл. Иероним, св. Амвросий Медиоланский, Григорий Великий28. Мнение это защищали многие иудейские толкователи (Абен-Ездра). В католической же церкви оно навсегда утвердилось и взяло решительный перевес, частью благодаря авторитету бл. Августина в западном богословии, частью в интересах доказать догнать о религиозном почитании ангелов даже из Ветхого Завета.

Своеобразную точку зрения на Maleach Iehovah устанавливает древняя иудейская синагога, которая с его именем связывает свое учение о так называемом Метатроне (מְטָטְרוֹן)29. Происхождение самого имени Метатрон объясняют различно. По Онкелосу, оно происходить от евр. гл. מָטַר стеречь, охранять, и означает ангела-хранителя Израиля30; все воинство вышних и нижних состоит в его власти и под его рукою. Другие31 более вероятным считают производство слова Метатрон от латинского metator=legatus в смысле ὁ προ αποστελλόμενος ἂγγελος προ τοῡ ἂρχοντος, т. е., тот Ангел лица Иеговы, о котором говорить пророк Исаия (63:9); князь лица Иеговы, посылаемый Им открыватель Его воли. Иные32 производят его от латинского mediator или греческого μετάθρονος, – следовательно, Метатрон – Ангел Иеговы – сопрестольник Иеговы33. Первоначально имя было нарицательным; в Таргум Ионофана (Быт. 5:24) этим именем назван патриарх Энох. Более позднее иудейское учение различает Метатрона высшего и метатрона низшего, метатрона эманации и метатрона тварного, – первый относится к последнему также, как высочайший Бог относится к нему самому. Этот Высший Метатрон, под которым разумеется Ангел Иеговы, нередко отождествляется с обитание Бога в мире, Schechina, он представитель имени и славы Божией в мире, есть ангел мира, закона, храма, вождь Израиля и ходатай за него пред Иеговой. С Богом он соединен единством существа, хотя, как эманация Божества, он вместе есть и начало творений Божиих. Нельзя не видеть близости этого учения к ветхозаветному и христианскому пониманию Мессии34, Но, с другой стороны, известно, что иудейское предание имя высшего Метатрона переносит собственно и единственно на Архангела Михаила, как на того Ангела Иеговы, который являлся патриархам и со времени ночной борьбы с Иаковом сделался князем Израиля и управлял всеми историческими судьбами народа Божия.

В христианской богословской литературе со времени реформации по вопросу об Ангеле Иеговы можно различать три главных воззрения, имеющие каждое свои видоизменения.

Первое из этих воззрений, согласное с древнею отеческою точкою зрения и сделавшееся ортодоксальным взглядом первоначального лютеранства и кальвинизма, признает в лице Ангела Иеговы явление личности божественной, именно Сына Божия, вечного посредника общения Бога с миром. Лютер и Кальвин в принципе решительно высказываются за то, что Посредником ветхозаветных богоявлений был Сын Божий, действовавший в мире и до воплощения; хотя в истолковании отдельных мест об Ангеле Иеговы оба реформатора не всегда остаются последовательными эатому взгляду. Более последовательное проведение его замечается у реформатских богословов 17 века: Пареуса35, А. Ривета36, Витсия37, а из лютеран у Пфейфера,38 В 18 веке замечателен в отношении к нашему вопросу труд Jac. Ode, Cmmentarius de Angelis. 1.739. В настоящем столетии наиболее видными представителями и защитниками этого воззрения являются Штир39, более всего Генгстенберг40; затем Рейнке41, Куртц42, Геферник43, Кейл44, Эбрард,45 Лянге46, Элер47, Кун, Гейнрих48, Ромгельд49, Шаффнит50, Канис51, Нич52 и др. Между тем как все, сейчас названные, ученые в воззрении на Ангела Иеговы более или менее примыкают к Генгстенбергу, – своеобразную модификацию данного воззрения находим у Бардта53. Бардт, примыкая к воззрению, высказанному Оригеном, утверждает, что Ангел Иеговы есть личность Божественная, Логос, но являвшаяся в тварном ангеле, лично (ипостасно) соединенном с Логосом, – и таким образом мыслить явление Ангела Иеговы совершенно по аналогии с вочеловечением Сына Божия. (Engehverdung Логоса предшествовало Его позднейшему Menschwerdung). – Гораздо проще и вместе ближе к древнецерковному воззрению на Ангела Иеговы суждения об этом предмете английских ученых В. Смита54, Георга Лэдда55 и Роберта Штира56.

Второе воззрение, высказанное и развитое в древности бл. Августином, в новое время формулируется обыкновенно так: все библейские повествования об Ангеле Иеговы, где Он представляется вместе и действительным ангелом и существом божественным, – по принципу: quod quis per alium fecit, ipse fecit, вполне удовлетворительно объясняются и при предположении простого ангельского посредства при явлениях Ангела Иеговы.

Воззрение это прежде всего разделяется и последовательно проводится римско-католическими экзегетами и богословами. Так поступают вслед за Августином и средневековыми экзегетами: Н. Лирою, Тостатом и др., напр., Cornelius a Lapide57, Бержье58, в последнее время Пеш59 и др. Социниане, ремонстранты, арминиане, по самому непризнанию Божества Христа, отрицают действие в Ветхом Завете Божественного Логоса вообще, а потому и действие Его в явлениях Ангела Иеговы. Исходя из этого принципа, Гуго-Гроций60 безусловно отрицает возможность понимания явлений Ангела Иеговы в смысле явлений божественной личности – второй Ипостаси Св. Троицы; явления эти, по Гроцию, были явлениями ангелов. К Гроцию примыкает в своем толковании исторических книг Ветхого Завета И. Клерик61. Повторяя бл. Иеронима и особенно бл. Августина, Клерик настойчиво проводить теорию последнего о представительстве Ангела Иеговы, хотя иногда по экзегетическим основаниям находить себя вынужденным признать различие между высшим и низшим Ангелом.

Оживленная разработка нашего вопроса в данном направлении началась с 30-х годов настоящего столетия, в противовес взгляду Генгстенберга, принятому и усвоенному названными выше представителями первого воззрения. Сюда относятся труды Штейделя, из которых один направлен прямо против Генгстенберга62.

Но главным и авторитетнейшим защитником гипотезы тварного ангела явился Гофман в двух своих сочинениях по библейскому богословию63. «Что делают ангелы, делает через них Иегова; и где Иегова проявляет Себя в телесном мире и открывается через телесное, там происходить посредствующее действие конечных духов» – из такого принципа выходить Гофман в своем воззрении на Ангела Иеговы в первом из названных сочинений. Если Штейдель понимал явления Иеговы так, что в каждом отдельном случае Богом посылается особый, ad boc избираемый Им ангел, то Гофман утверждает, что от первой до последней книги Ветхого Завета особенное (заветное) отношение Иеговы к избранному роду было посредствуемо одним и тем же ангелом. Во втором труде Гофман несколько видоизменил последнее положение в том смысле, что Ангел Иеговы, являвшийся в разное время, не есть одно и то же существо, раз навсегда определенное, но что однако Израиль имеет своего определенного Ангела, Михаила (Schriftbew. ss. 177, 340 ff.). В последнем отношении с Гофманом согласен Г. Эвальд64, а к Штейделю примыкают: М. Баумгартен65, Бэмер66 и др. Под влиянием Гофмана радикально изменили свои прежние взгляды: Куртц67 и Ф. Делич68. Куртцу в его новом воззрении следует А. Ролинг в своем специальном сочинении об Ангеле Иеговы69. Напротив, совершенно самостоятельно и путем подробнейшего обзора всех возможных пониманий защищает гипотезу тварного ангела Трип70. Ту же гипотезу принимают Пельт71, Роб. Кюбель72; особенно настойчиво Кремер73, так же Гезениус74, Фатер75 и др. Можно находить ее у Германа Шультца76 и Рима77.

Если два, доселе указанные, воззрения в богословской литературе нового времени имеют корень в древнейшей патристической и отчасти в раввинской литературе, то третье воззрение есть исключительная принадлежность богословской мысли нового времени, неизвестная христианской древности и стоящая в связи с общим направлением нового времени – стремлением к абстрактному образу мыслей. Сущность этого третьего воззрения в следующем: Ангел Иеговы вообще не есть личность – божественная (Логоса) или тварная (ангела) – отличная от Иеговы, а простая форма явления Иеговы. Еще Д. Михаэлис78 упоминал об имевшем место в век рационализма понимании Ангела Иеговы в смысле явления, послания Иеговы. Гердер79, вероятно, под влиянием этого понимания, высказал взгляд, что Ангел Иеговы есть имя той натуральной причины или того натурального знака, посредством которых Иегова проявляет Свое присутствие, как напр., огненный и облачный столп (Исх. 14), терновый куст (Исх. 3). С Гердером соглашается Розенмюллер80, когда утверждает, что в исторических книгах Ветхого Завета весьма часто безразлично употребляются Iova (Иегова) и Lorde angelus т. е., тот видимый символ, посредством которого Бог представлял видимыми. Себя людям. Но несообразность мнения Гердера с существом дела настолько очевидна, что в своей непосредственности мнение это разделяется едва-ли не одним Розенмюллером и, пожалуй, еще Кнобелем81, который в Ангеле Элогиме (Исх. 14:19) видит поэтическое название огненно-облачного столпа, а равно с последним отождествляет и Maleach Panaiv пр. Исаии (63:9). Зато общая мысль, что Maleach Jehovah есть только имя чувственного, или натурального феномена явления Иеговы, по почину Гердера, разделяется очень многими. Так Сакк82 говорить, что

Maleach Iehovah следует переводить: ангел или явление, откровение Иеговы, и что идея этого выражения: Иегова в Его видимости. Пусткухен83 с Сакком (loco cit.) утверждает, что Ангел Иеговы есть Иегова в чувственном откровении. К названным защитникам данной гипотезы примыкает Толюк84. Ляпге, который в названных выше трудах своих защищает древне-церковное воззрение, в другом сочинении говорит отчасти в духе данной гипотезы: «этот Ангел быль Сам Иегова, поскольку Он служил Его откровением, – Христос, поскольку был пластическим образом Его пришествия; но Он был также и ангел Господень, поскольку носил в себе символические элементы субъективного воззрения. Он больше, чем всякий другой, действительный ангел, потому что Он есть Христос; но Он не вочеловечившийся уже Христос, а Христос на пути к Его вочеловечению, как Он является предварительно восприявшим Себе кровь и плоть в пластическом воззрении пророков». Вообще, принцип, положенный в основу данной гипотезы, отличаясь субъективным характером, именно, поэтому благоприятствует разнообразию в его применении. Понятно после этого, что защитники его разделились на две фракции – левую и правую. Первая склонна видеть в Ангеле Иеговы субъективное представление, обязанное своим происхождением восточному (конкретному) образу мышления, и за библейскими сказаниями об Ангеле Иеговы признает значение простых идиллических рассказов, саг и легенд, общих еврейскому народу со всяким другими85. Напротив, правую сторону образуют те представители этой гипотезы, которые оставляют неприкосновенною истину и действительность библейского повествования, и, признавая в Ангеле Иеговы Самого Бога, только в отношен Его к твари, стоять не слишком далеко от древне-церковного воззрения86 по нашему вопросу, именно: с древними отцами церкви усматривают в явлениях Ангела Иеговы предызображение явления Сына Божия. Сюда принадлежать напр., кроме Лянге, воззрение которого мы отметили выше, также уже упомянутый Сакк, Мейер, Бекк, Роос87 и др.

Для определения подлинного библейского учения об Ангеле Иеговы необходим анализ тех библейских мест, которые говорят об Ангеле Иеговы. Но, в виду указанного разнообразия мнений по нашему вопросу, считаем необходимыми предпослать рассмотрение этих мест замечаниях об этих пониманиях предмета – с целью проложить этим себе путь к положительному раскрытию библейского представления. Из представленного обзора воззрений по вопросу об Ангеле Иеговы видно, что новая богословская наука ставит собственно два вопроса относительно данного предмета: а) есть ли Ангел Иеговы личность, существо индивидуальное, самостоятельно существующее и б) если личность, то конечная ли она или бесконечная, тварный ангел, или Существо Божественное? Первый вопрос в отрицательном смысле, решает третье воззрение; в противоположном решении второго вопроса расходятся между собою второе и первое воззрения.

Остановимся на воззрении, отрицающем личное значение за Maleach Iehovah и признающем в нем внешний орган проявления присутствия и действия Бога.

Совершенно очевидно, что в первой своей форме воззрение это не выдерживает никакой критики. Защитники его (Гердер, Розенмюллер и Кнобель) могут указать только два случая (терновый куст на Синае, Исх. 3:2–4 и огненно-облачный столп в пустыне), в которых Ангел Иеговы (во втором случай Maleach häelohim Исх. 14:19) упоминается совместно с видимым, чувственным знакомь богоявления; между тем как, если бы гипотеза Гердера была справедлива, упоминание о естественной среде или чувственном знаке богоявления должно было бы иметь место во всех случаях, где идет речь об Ангеле Иеговы. Но и приводимые в защиту гипотезы места не только не говорить в пользу её, а скорее положительно опровергают ее: Ангел Иеговы в обоих случаях определенно отличается от видимого или естественного знака его явления. В Исх. 3:2 говорится; «сеи явился ему (Моисею) Ангел Иеговы в пламени огня из среды тернового куста (be-labbat-esch mittoch hasseneh); здесь терновый куст, очевидно, только среда явлений Ангела Иеговы, отличная от Него, как материальное от нематериального, видимое от невидимого, всегда представляющееся глазам от являющегося временно и только в чрезвычайных случаях. Ст. 4 – «и воззвал к нему Бог из среды (mittoch) куста» еще более подтверждает различие, ангела и купины. Тоже различение имеет место и в другом, указываемом защитниками данной гипотезы, случае. В Исх. 14:19 читаем: «двинулся Ангел Божий (Maleach häelohim), шедший пред станом Израильтян, и пошел позади их, двинулся и столп облачный от лица их и стал позади их». О движении ангела здесь упоминается ранее, а затем. Уже и о движении столпа облачного, причем последний не есть простое объяснение выражения о движении ангела88, что было бы излишнею тавтологией, а указание вещественного и постоянно видимого всем Израильтянам (Исх. 40:38) знака присутствия ангела обычно остававшегося невидимым. Ангел был существенным основанием облака, а последнее – только его одеждою, его видимым образом89. Менее всего приложима данная гипотеза к тем весьма многим библейским местам, в которых Ангел Иеговы обращается с людьми без всякого видимого посредства, когда Он, напр., взывает с неба к Аврааму (Быт. 22:11; 15) или Агари (Быт. 21:17). Особенно несостоятельность данной гипотезы видна из того, что, по ней, Ангел Иеговы есть случайная, преходящая форма откровения или явления Иеговы в мире. Но, по библейскому представлению, Ангелу Иеговы принадлежит постоянно-пребывающее бытие, как это видно, напр., из того, что Ангел Божий (Maleach häelohim), являющийся (неоднократно) Иакову во сне в Месопотамии (Быт. 31:11–13), называет себя Haël-bet-el, Богом Вефиля, и, таким образом, отождествляет себя с Иеговой, явившимся Иакову при Вефиле на пути его в Месопотамию, Быт. 28:13; особенно же из того, что сам Иаков, призывает благословение на детей Иосифа не только от Бога-пастыря его (häelohim haggoëh), но и от ангела-избавителя (hammaleach haggoël), Быт. 48:15–16.

Но и в той более общей форме, по которой Ангел Иеговы есть абстрактное выражение для обозначения явления Иеговы, докетическая, внешняя безличная форма этого явления, – рассматриваемое воззриние не может быть принято. Против отрицания им личного самостоятельного существования Ангела Иеговы говорит уже сейчас приведенное место Быт. 48:14–16, где Ангел признается существом, в чем-то отличным от Бога, и Ему усвояется собственная функция деятельности в отношениях к Иакову, хотя и сродная с деятельностью Самого Бога. Вообще личное различие Ангела Иеговы в библейском представлении о Нем есть факт несомненный. Такое различие (подмеченное еще Тертуллианом) указывается уже в самом имени Его: Maleach Iehovah. Отношение членов этого выражения понимается различно: по одним90, Iehovah есть genitiv. в сочетании Status constr., по другим91, оно скорее приложение к Maleach. Но во всяком случае Maleach означает, по библейскому употреблению этого имени, не абстрактное понятие посылания, как утверждают защитники рассматриваемой гипотезы, а конкретное, – посланника, совершителя дела, а не самое дело92. На ряду с библейскими местами, в которых Ангел Иеговы представляется одним существом с Иеговой (Быт. 31:11–13 сн. 28:13), стоят не менее многочисленные места, в которых Он отличается от Иеговы, когда, напр., прямо говорится, что Иегова посылает этого Ангела хранить Израиля на пути, Исх. 23:20 и сл., или когда Ангел клянется не только собою (bi nischba’ti), но и Иеговою (ne’um Iehovah), Быт. 22:16 – ср. Нав. 5:13–14, Суд. 6:12–16, Зах. 1:12. То обстоятельство, что Ангел Иеговы в Библии часто смешивается, отождествляется с Самим Иеговой или Элогимом, несправедливо приводится защитниками93 данной гипотезы в пользу её, именно в доказательство того, что Ангел Иеговы, не есть отдельная от Иеговы личность. Обстоятельство это находить себе удовлетворительное объяснение в том, что, по планам божественной премудрости, в Ветх. Завете должно было выдвигаться на первый план единство Посылающего и посылаемого, а не личное их различие, так как признание момента единства существа в Божестве в Ветх. Завете имело несравненно большее значение, чем ясное представление о двойственности или множественности моментов внутренней жизни Божества, и самое различие Ангела Иеговы от Иеговы дает знать о различии субъектов в Боге только на основа единства существа94.

Если так слабы и шатки основания в пользу данной гипотезы, то прямо против неё говорит следующее: самое предположение о безличном характере богоявлений, известных под именем явлений Ангела Иеговы (составляющее общую и основную мысль всех форм данной гипотезы) стоит в решительном противоречии с духом и характером библейских повествований о богоявлениях вообще. По древнейшим библейским рассказам, внешние знаки явления Божия всегда представляются в смысле непосредственно личного присутствия Иеговы. В первобытной истории человечества рассказывается о непосредственном присутствии Бога на земле в саду Эдемском (Быт. 2, 3) и после грехопадения и изгнания из него (Быт. 4:9–15; 6:13–21, 7:1–3), причем Бог представляется беседующим с людьми, отвечающим на их просьбы, повелевающим и заповедующим им. И явления Ангела Иеговы, начало которых совпадает со временем призвания Авраама и поставления Богом завета с ним, представляя только новый вид богоявлений, характеризуются тем же личным, живым отношением Божества к людям, непосредственным участием Иеговы и Его Ангела в судьбах патриархов (Быт. 48:15–16; сн. 28:12; сл. 18, 19). Сами патриархи решительно всегда обращаются к явившемуся, как к личности, именно, как к личности божественной, беседуют с Ним, покланяются Ему, обращаются с просьбами, приносят благодарственные жертвы и вообще воздают религиозное почитание. Весьма странною, в виду этого, представляется попытка крайних представителей гипотезы – объяснить библейское представление об Ангеле 1Иеговы из особенностей восточного, и, в частности, семитического мышления, стремящегося все олицетворять. Только при отрицании исторической достоверности библейских сказаний о патриархах и сверхъестественного характера их религии, могло появиться стремление сводить все явления Ангела Иеговы к субъективным представлениям мистического свойства. Но высокое религиозное значение и историческая достоверность явлений Ангела Иеговы доказывается общею историей откровений Божиих в мире и утверждения царства Божия на земле. Сводя всю видимую сторону явлений Ангела Иеговы к вещественному знаку или к чисто субъективному представлению, данная гипотеза совершенно игнорирует многочисленные факты ангельского посредства при богоявлениях. Если ангелы, по мнению некоторых защитников гипотезы (Фатке и др.), – абстракции, только впоследствии представлявшиеся личными, то это прямо противоречит историческому закону развитая мысли, – закону, по которому она от конкретных представлений постепенно переходит к абстракциям, а не наоборот. Ничто не дает права думать, чтобы в патри1архальную эпоху могла иметь место аллегория, олицетворение понятая Промысла в образе ангелов; напротив, явления должны были быть понимаемы патриархами, как именно живые, личные. Итак, гипотеза видимого знака явления Иеговы, как в первой, данной Гердером форме её, так и в развитии её у крайних новейших представителей, должна быть отвергнута. Тем не менее общая всем её защитникам мысль о том, что субъектом явлений, известных под именем Ангела Иеговы, был Сам Бог, – мысль верная и согласная с Библией. Правда, непризнание личного характера за явлениями Ангела Иеговы ведет к такому пониманию божественной деятельности в мире, а за тем и божественного Существа, которое аналогично с известным в истории церкви савеллианским пониманием троичности. Но если последнее понимание в Новом Завете есть ересь, извращение истины в виду ясного новозаветного библейского учения, то, в отношении к нашему вопросу, оно имеет в известной степени библейское, подлинно-историческое основание: ветхозаветное учение о троичности моментов внутренней жизни Божества могло развиваться только на основе и под условием предварительного различения внешней деятельности Божества – Бога являющегося, и Бога, пребывающего в премирной невидимой сфере. Высказываемый же наиболее умеренными защитниками его мысли о том, что в ветхозаветном Ангеле Иеговы даны зародыш новозаветной идеи Логоса и предвестие новозаветной христологии, имеют высокую цену и обнаруживают, несравненно более глубокое понимание логики ветхозаветного домостроительства, чем гипотеза тварно-служебного ангела.

Если рассмотренная гипотеза совершенно игнорирует тот, многократно отмечаемый в Библии факт, что явления Ангела Иеговы стоять в тесной связи с явлениями ангелов вообще, а равно и то, что и самое имя Ангел Иеговы указывает на некоторое отношение существа, которому оно усвояется, к ангелам в собственном. техническом значении этого слова, то гипотеза тварно-служебного ангела прежде всего и главным образом утверждает, что все ветхозаветные богоявления совершались при ангельском посредстве и что в каждом отдельном случае богоявления, в частности, и явления Ангела Иеговы, Бог Иегова действовал «не в личине ангела, но в действительном тварном ангеле, как в своем органе» (Делич); как служебные духи, ангелы суть посредники всех вообще богоявлений в исторических ветхозаветных книгах95.

Рассмотрим основания, которые приводятся в защиту этого понимания у новейших представителей его. «Уже самое имя Maleach Iehovah, говорят, заключает в себе понятие тварности, зависимости, подчинения, и потому было бы противоречием ветхозаветной ангелологии видеть в Ангеле Иеговы существо, имеющее божественную природу»96. «Что может быть более естественно, говорит Гофман97, как то, что maleach-hammelech – не сам царь, Maleach Iehovah – не Сам Иегова, но различен от Него; поэтому и не Бог-Сын, как, по почину многих древних богословов, утверждает Генгстенберг, но тварное существо?». Так, имя maleach, употребляемое в Библии чаще всего как технический термин для обозначения конечных духовных существ и придаваемое равным образом и Ангелу Иеговы, приводится, как доказательство тварности последнего. Но имя maleach есть имя должности, деятельности существа или силы, а не имя природы98. Следовательно, заключать от него к природе существа, которому оно придается, нельзя. Если же принять с некоторыми экзегетами, что maleach в выражении Maleach Iehovah есть приложение к имени Иегова, то можно сказать, что приложимость его к личности божественной столь же мало представляет невозможного, сколько, напр., такие наименования, употребляемые в отношении Иеговы Элогим: רעֶה, roëh, пастырь Быт. 48:15; Пс. 79:2. גאל, goel, избавитель, искупитель, Иов. 19:26 ср. Быт. 48:16; איִֹשׂ םַלחָםָה, isch-milchamah, муж брани, Исх. 15:3 и подобное. В Новом Завете Сам Христос называется ὁ ἀπόστολον (Евр. 3:1) , что собственно есть перевод ветхозаветного Maleach99, но заключать отсюда, что автор послания к Евреям считал И. Христа, по природе и достоинству, равным с собственно так называемыми апостолами, тем более невозможно, что вся предшествующая речь его (Евр. 1, 2) направлена к тому, чтобы доказать божественное достоинство Христа и несравнимое превосходство Его пред самими ангелами. Поэтому, если в наименовании Maleach Iehovah заключается указание на некоторое различие существа, им обозначенного, от Иеговы, то это различие во всяком случай падает в область деятельности Божией в мире или откровенной, являющейся стороны существа Божия. – В связи с указанным аргументом защитников данной гипотезы, стоят другие два аргумента подобного же грамматического свойства, именно: а) что выражение Maleach Iehovah лишено всякой определенности: означает некоторого ангела вообще, и б) что такое неопределенное значение этого термина подтверждается тем, что LXX (кроме, впрочем, Суд. 6:14–19) передают названное выражение не имеющими члена ἄγγελος Κυρἱου, откуда видно, что LXX считали Ангела Иеговы тварным ангелом; равным образом и новозаветные писатели употребляют тоже выражение ἄγγελος Κυρἱου100 об ангелах несомненно тварной природы. Насколько силен каждый из этих аргументов? Гофман говорит: «совершенно ошибается Генгстенберг, когда он думает, что Maleach Iehovah и maleach Elohim может означать только: «определенный Ангел Иеговы или Ангел Бога», и что, следовательно, уже поэтому всюду, где встречается это имя, разумеется одна и та же личность. В Агг. 1:13 пророк называется Maleach Iehovah, и в Мал. 2:7 о всяком священнике говорится, что он, в силу своего служения, есть Maleach Iehovah Zebaoth. Должны ли мы думать, что Аггей есть определенный ангел, посланник Бога, кроме которого не существовало ни одного? Как стали бы понимать название священника Maleach в том смысле, между тем как, кроме него, существует еще, по крайней мере, пророк, как также Maleach Iehovah?». Далее Гофман указывает ряд примеров, в которых грамматическое правило Генгстенберга оказывается несправедливым. Штейдель101 и Баумгартен102 признают, что Maleach Iehovah может обозначать только: (определенный) ангел Иеговы, но отрицают выводимое отсюда Генгстенбергом и другими следствие, что это выражение всегда должно обозначать одного и того же ангела, и утверждают, что оно с большим правом должно обозначать ангела, во всякий данный раз определенного. – Без сомнения Генгстенберг, Рейнке и Куртц (в его первоначальных воззрениях) заходят слишком далеко, когда утверждают, что не только Maleach Iehovah, но и maleach häelohim и даже maleach elohim, могут быть переводимы только в смысле определенного имени, определенного существа – Ангела Иеговы. Ссылка Генгстенберга на то грамматическое правило103, что нарицательные имена (в данном случае – elohim), перешедшие в собственные, даже и тогда, когда они теряют член, все таки имеют в языке значение собственных, – следовательно, и maleach elohim должно быть собственным именем Ангела Иеговы, библейским словоупотреблением не оправдывается. Выражение maleach elohim в Ветхом Завете встречается два раза: Быт. 21:17. и 1Цар. 29:9; maleach häelohim – девять раз: Быт. 31:11;

Исх. 14:19; Суд. 6:20, 13:6–9; 2Цар. 14:17–20, 19:28; 1Пар. 21:15. Но, по крайней мере, в 1Цар. 29:9 (tov-kemaleaeh elohim) под именем maleach elohim, 2Цар. 14:17; 19:28 под maleach häelohim, нет никакого основания и возможности разуметь несотворенного Ангела Иеговы. Конечно, elohim с членом обозначаете (не всегда и не всюду) того же истинного Бога, что и Иегова. Имя Iehovah, как собственное и потому не принимающее члена, сообщаете определенность первому члену отношения stat. constr. Но есть ли поэтому maleach Iehovah само по себе имя лица божественного? Нет; как ни часто Maleach Iehovah (всего в Ветх. Завете выражение это встречается двадцать пять раз) обозначает лицо божественное, в такой всеобщности правило, что имя maleach Iehovah само по себе означает только определенного Ангела Иеговы, как существо божественное, не может быть принято. Ангела, явившегося пророку Илии в пустыне (3Цар. 19:5), нет основания считать существом божественным – уже потому, что он называется просто maleach, между тем в ст. 7 той же главы тот же, возвратившийся опять к пророку, ангел назван Maleach Iehovah. Из сказанного следует, что одно имя Ангела Иеговы (именно не только maleach elohim, maleach häelohim, но даже maleach Iehovah) не дает основания ни за подлинную божественность его природы, ни за тварность её; решающее значение во всяком случае должен иметь контекст речи, а затем параллелизм и аналогия разных библейских месте об Ангеле Иеговы. Пусть Maleach Iehovah употребляется и для обозначения тварно-служебных ангелов, даже людей, служащих религиозной, теократической идеи; но если известное явление, обозначаемое именем Maleach Iehovah, в тексте характеризуется, как явление существа божественного, именуется явлением Самого Иеговы, или в параллельном ему месте несомненно представляется таким, то никакое отрицание божественности явившегося не должно иметь места104. При условии же частого повторения в древнейших библейских книгах примеров этого рода, имя Maleach Iehovah, всякий раз как оно встречается в известной обстановке, не только может, но именно должно обозначать личность божественную. Своеобразное, исключительное положение, которое занимает в библейской истории Ангел Иеговы, настолько вообще принудительно-очевидно, что даже Гофман, потратив немало усилий доказать, что грамматически Maleach Iehovah может обозначать только некоторого, а не определенного ангела, в конце концов высказывается:105 «от первой книги Св. Писания до последней отношение Бога к заветному человечеству было посредствуемо одним и тем же ангелом, который управляет религиозно-общественной жизнью и историей избранного народа». – Потому то, может быть, древнейшие, как и более позднейшие, библейские книги знают выражение maleach Iehovah – имя личности, по многим основаниям, божественной, и выражение maleach elohim (ангелы Божии), Быт. 28:12; 32:2, но не знают о maleach Iehovah (ангелы Иеговы, Господни). В этом мы можем усматривать скрытое влияние присущего древнейшим библейским писателям воззрение о Maleach Iehovah – κατʹ… ἐξοχήν, как таинственном открывателе Бога Сокровенного (Ис. 45:15)106.

Имея в виду туже идею, что всюду в Библии при повествовании о богоявлениях и явлениях Ангела Иеговы, имеет место посредство тварных ангелов, защитники данного мнения ссылаются107, затем, на авторитет перевода LXX, который всегда передает maleach Iehovah не имеющим члена ἄγγελος Κυρίου, равно и на то, что Новый Завет нигде не говорить, что Ангел Иеговы явился в лице Иисуса Христа, но содержит многократные указания на явление или действие некоторого ἄγγελος Κυρίου (что однако есть простой перевод maleach Iehovah, как ἄγγελος Θεου – maleach elohim); причем под этими названиями можно разуметь только тварнаго ангела, и однако то, что он совершает, рассматривается, как дело самого Господа (Деян. 12:7; сн. 17 ст.). Почему, спрашивает Делич108, ἄγγελος Κυρίου, возвещающий рождение Иоанна Крестителя, должен быть другого существа, чем возвещающий рождение Сампсона? Почему ἄγγελος Κυρίου, поражающий Ирода Агриппу, иного существа, чем поражающий в одну ночь войско Сеннахерима? Почему ἄγγελος Κυρίου, ободряющий Павла в узах, другого существа, чем утешающий изгнанную Агарь? – «Пред пастырями Вифлеемскими, говорить Гофман109, предстал ἄγγελος Κυρίου (ἐπέστη αὐτοῖς), в δόξα Κυρίου и внезапно явилось σύν τῷ ἀγγέλῳ πλῆθος στρατιᾶς οὐρανίου. Не выделяется ли он здесь из множества небесных воинств так же, как в сновидении Иакова?» II мы, говорят (Куртц, Ролинг, Трип), неизбежно придем к нелепостям, раз захотим здесь, как и в других местах, видеть другого какого-либо ангела, чем тварного. Ангел Господень, возвещающий Иосифу (Mф. I1:20) о совершившемся зачатии Иисуса во чреве Марии, был бы однако Логосом, вопреки церковному догмату о том, что воплощение Сына Божия последовало в момент зачатия, а не позднее. И Ангел, возвещающий Вифлеемским пастырям о рождении Спасителя (Лк. 2:9–12), был бы Логосом, явившимся возвестить Свое рождение, и т. п.

Что касается понимания Maleach Iehovah у LXX, то указанная передача еврейского выражения греческим не дает права категорически утверждать, что LXX видели в Maleach Iehovah только тварного ангела. Между греческими ἄγγελος Κυρίου и еврейским Maleach Iehovah нет полного и точного соответствия. Напротив, есть немаловажное различие110. A=γγελος Κυρίου у LXX и в Новом Завете никогда не есть nomen proprium, а всегда имеет нарицательное значение, как это видно, между прочим, из того, что член при ἄγγελος Κυρίου в Новом Завете употребляется только о явившемся уже и упомянутом ангеле – в дальнейшем рассказе о нем (Mф. 1:20; сн. 24; Лк. 2:9, сн. 10:13). Вообще, ἄγγελος Κυρίου, по греческому словоупотреблению, означает какого-либо, неопределенного ангела; между тем Maleach Iehovah, по законам еврейского языка (Ewald. § 290), означает определенного ангела, как видно из выше приведенного места (3Цар. 19:5–7), где неопределенный тварный ангел сперва вводится под именем maleach, между тем как далее определенность ему сообщается не прибавлением члена, а прибавлением имени Iehovah, которое, следовательно, сообщает первому члену (nomen regens) stat. constr. определенность111. Если же так, то вопрос, считали ли LXX Maleach Iehovah тварным или божественным существом, остается, по меньшей мере, открытым, а не прямо решенным в первом смысле. Что, напротив, LXX-ти была не чужда идея о божественном открывателе Бога, указание на это заключается в том, что в Ис. 9:5 (6) еврейское פֶּלֶא וֹיעץ אֶל גכּוֹר, pele joëz el gibbor LXX передают выражением μεγάλης βουλής ἄγγελος, вероятно как основательно думают Генгстенберг, Гезениус112, по теологическим основаниям, – чтобы показать, что в Мессии явился не высочайший Бог, но Его открыватель113 напр., некто вроде индейского Метатрона.

Мнение некоторых древних экзегетов, что данный перевод у LXX-ти произошел вследствие того, что они вместо el gibbor читали Gabriel – имя одного из архангелов, которого они и назвали «великого совета ангелом», – предполагает, что LXX соединяли два слова אֶל נִכּוֹר и притом читали их с перестановкой. Но это – чистое предположение, маловероятно при той точности, с какой следует оригинальному тексту перевод LXX, обычно не позволяющий себе вставлять в текст имена ангелов в качестве глосс, что нередко допускают таргумы.

Относительно новозаветных мест, говорящих о явлении ангелов, конечно, следует согласиться с защитниками данной гипотезы, что здесь всюду – речь о тварном ангеле; ничем в тексте не указывается, что это была личность божественная: мы не можем считать за такое указание то, что действия ангела рассматриваются, как действия Самого Господа (Деян. 12:7–17114; Откр. 22:7), так как это имеет свое основание в том, что последнею причиною деятельности ангела всегда, остается Сам Бог115 (ср. Деян. 23:11, 27, 23). Совершенно верно и то, что особенно в двух названных случаях – при благовестии Иосифу и пастырям нет никакой надобности видеть Логоса116. Тем не менее ссылка защитников данной гипотезы на Новый Завет не имеет доказательного значения. Она выходит низ признания полного тождества новозаветного ἄγγελος Κυρίου и ветхозаветн. Maleach Iehovah. Но уже указанное грамматическое основание, по которому греческое LXX-ти, следовательно, и новозаветное ἄγγελος Κυρίου не есть точный, адекватный перевод еврейского Maleach Iehovah, говорит против безусловного отождествления во всех случаях существ, обозначаемых обоими выражениями. Еще труднее признать, что новозаветное представление об откровениях из небесного мира есть простая копия ветхозаветного воззрения на Maleach Iehovah. Для доказательства этого совершенно недостаточно указываемой Деличем аналогичности миссии Maleach Iehovah в отдельных случаях с миссию ангела Господня в Новом Завете. Неужели, в самом деле, можно утверждать, что Iehovah, явившийся Аврааму у дуба Мамрийского (Быт. 18), должен быть тождествен с Архангелом Гавриилом, явившимся Захарии, отцу Предтечи (Лк. 1:11–19), только потому, что первый возвестил Сарре рождении от неё Исаака (Быт. 18:10), а второй возвестил Захарии рождение у него сына Иоанна Крестителя (Лк. 1:13)? Справедливо замечает Сакк117: «места Пятикнижия, в которых говорится о Maleach Iehovah, в новое время, по-видимому, понимали аналогично тем, где Новый Завет сообщает об ἄγγελος τοῦ Θεοῦ и ἄγγελος τοῦ Κυρίου, между тем как именно в обозначении форм откровения измененное значение было привнесено существом дела». Фактом, произведшим коренное изменение в библейском воззрении на явления из мира духовного, было воплощение Сына Божия. С момента воплощения Бог уже перестает время от времени открываться, как Ангел Иеговы, в докетическом образе; Он навсегда реально соединился с человеком в одну личность. Отсюда Κυρίος не есть только название ветхозаветного Иеговы, но и воплотившегося Сына Божия (Лк. 2:11: ἐτέχθη σωτὴρ ὅς ἐστιν Χριστὸς κύριος); потому ἄγγελος κύριος на новозаветном языке может обозначать: не только ангел Божий, Господень, но и (Откр. 1:11; 22:7) ангел Христов; причем, конечно, нет возможности видеть в нем лицо божественное. Следовательно, Ангел Иеговы, κατ᾿ εξοχήν так называемый, исключительно принадлежит Ветхому Завету и не всему ему в равной мере, а более всего древнейшему, историческому периоду откровения.

В виду этого очевидного различая ветхозаветной и новозаветной точек зрения на явления ангелов, весьма странным и экзегетически несостоятельным представляется указанное отождествление Гофманом Ангела Господня, возвещающего вифлеемским пастырям о рождении Спасителя, и многочисленного небесного воинства, после явившегося, с Иеговой и ангелами Божиими в видении Иакова118.

Кроме указания на то, что имя ἄγγελος Κυρίου в Новом Завете всегда означает тварного ангела, указывают119 и положительные свидетельства из Нового Завета, что ветхозаветный Ангел Иеговы был простой тварный ангел. Так, архидиакон Стефан видит тварнаго духа-ангела в том Ангеле Иеговы (Исх. 3:2), который явился Моисею в пламени горящего куста (Деян. 7:30–35, 38), так как он называет его просто ἄγγελος120 а в ст. 53 он говорит иудеям: ἐλάβετε τὸν νόμον εἰς διαταγὰς ἀγγέλων. И ап. Павел говорит, что закон ветхозаветный в отличие от непосредственного откровения Бога во Христе есть διαταγεὶς δι᾿ ἀγγέλων (Гал. 3:19) или δι᾿ ἀγγέλων λαληθεὶς λόγος (Евр. 2:2). Что здесь разумеются тварные ангелы, не может подлежать сомненью. Древность этого взгляда иудейской традиции видна уже из Втор. 33:2 по LXX, Пс. 67:18, равно как из свидетельства Иосифа Флавия121. Наконец, говорят122, в послании к Евреям (13:2) есть прямое свидетельство о тварности Ангела Иеговы самого замечательного из ветхозаветных богоявлений – явления Иеговы Аврааму у дуба Мамрийского (Быт. 18:1). Автор послания, увещевая христиан не забывать страннолюбия, в качестве побуждения к этому прибавляет: ибо чрез него ἔλαθόν τινες ξενίσαντες ἀγγέλους, некоторые, не зная, оказали гостеприимство ангелам. Что здесь автор послания разумеет посещение Авраама тремя мужами при Мамре, это – общепринятое мнение. Если бы он одного из них признавал за Иегову, то он, конечно, не опустил бы особенно поставить на видь, что истинное гостеприимство удостоилось принимать Самого Иегову. Но архидиакону Стефану известны не только ἀγγέλων (Деян. 7:53), но и ἄγγελος (Деян. 7:30, 35, 38), Ангел, явившийся Моисею в горящем кусте (30), Ангел, через которого (ἐν χειρί) Бог послал Моисея начальником и избавителем (35), Ангел, говоривший Моисею на горе Синай и с отцами нашими (38). Пусть он называется здесь (в ст. 30, 35, 38) просто ἄγγελος (как утверждают Гофман, Куртц, опираясь на критику текста Лахмана и Тишендорфа), но само выделение его из ряда других ангелов, как именно законодателя, позволяет думать, что Стефан имел представление об особого рода Ангеле теократии, не тождественном с тварными ангелами. Это подтверждается, по справедливому замечанию Бенгеля и Генгстенберга, тем, что в ст. 31 голос явившегося обозначается, как φωνὴ κυρίου, и от лица ангела ведется (ст. 32–34) вся речь Иеговы (Исх. 3)123.

Более, по-видимому, доказывают тварность Ангела Иеговы места из посланий к Галатам и Евреям. В Гал. 3:19 ап. Павел говорит, что закон дан до времени пришествия семени, которое есть Христос (16), к Которому относится данное Аврааму обетование, – и преподан через ангелов, рукою посредника διαταγεὶς δι᾿ ἀγγέλων ἐν χειρὶ μεσίτου. Бл. Иерoним124 находить здесь доказательство того, что вообще в Ветхом Завете являлись и проявляли деятельность в отношении к людям ангелы тварно-служебные, и что, если в известном случае один из таких ангелов выступает с предикатами и атрибутами божественной личности, то делает это по праву представительства им Бога; следовательно, непосредственного откровения Божества в Ветхом Завете не было. Тоже выводят из данного места и новейшие защитники гипотезы тварного ангела. Но контекст речи данного места не вынуждает к такому заключению. Основная мысль речи апостола в Гал. 3:15–25 – превосходство обетования о Христе, данного Аврааму (Быт. 12:7), пред законом. Сила противоположения (у апостола) обетования и закона заключается в том, что при последнем имело место человеческое (Моисея) посредство (ст. 19), между тем как обетования даваемы были без такого посредства; следовательно, ап. Павел выражает мысль аналогичную заключающейся в Ин. 1:17 (закон был дан через Моисея, а благодать и истина произошли через И. Христа). Упоминаемое же служение ангелов (διαταγείς δί ἀγγέλων) при даровании закона у апостола отнюдь не стоит в исключающей противоположности к деятельности Бога или Ангела, как существа Божественного. Вполне допустимо предположение, что служение ангелов имело место в обоих указываемых апостолом случаях – совместно с деятельностью Ангела κατ᾿ εξοχήν. Прямее и резче отмечается участие тварных ангелов при синайском законодательстве в послании к Евреям 2:2–3. Продолжая начатую ранее речь (Евр. 1:4–14) о несравнимом превосходстве Сына Божия пред служебными ангелами, священный писатель выводить из этого превосходства большую важность и обязательность евангелия сравнительно с законом: «если через ангелов возвещенное слово (εἰ γὰρ ὁ δι᾿ ἀγγέλων λαληθεὶς λόγος) было твердо, и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние, то как мы избежим, вознерадев о толиком спасениии, которое, быв сначала проповедано Господом (ἥτις ἀρχὴν λαβοῦσα λαλεῖσθαι δια τοῦ κυρίου), в вас утвердилось слышавшими?». Факт синайского законодательства здесь сопоставляется не с обетованиями, данными Богом патриархам (как в Гал. 3), а с проповеданным Богочеловеком евангелием. В обоих случаях сравнение оказывается не в пользу закона: закон ниже обетования и ниже евангелия. Но если обетование было семенем евангелия (Рим. 4.), то виновник обетований и евангелия один и тот же – Ангел Иеговы, являвшийся патриархам и дававший им обетования, Который есть и κύριος, от Которого вышло евангельское слово о спасении. Но и участие в законодательстве Мосеевом Божественного Ангела Иеговы священным автором послания к Евреям предполагается: в 12 гл. 26 ст. он говорить, что глас Сына Божия на синайской горе потрясал землю (ср. 11:26). Таким образом автор послания к Евреям лишь постольку ставить закон ниже евангелия, поскольку вообще Ветхий Завет был ниже Нового, поскольку докетическое откровение Сына Божия в Ветхом Завете в образе Ангела Иеговы уступает реальному откровенно Его в Иисусе Христе – в Новом Завете125. Наконец, и слова автора послания к Евреям. что некоторые, не зная, оказывали гостеприимство ангелам, не доказываю прямо, что у Мамре Аврааму явились только три тварных ангела, а не Иегова в сопровождены двух тварных ангелов. Слова: ἔλαθόν τινες ξενίσαντες ἀγγέλους,

так общи и неопределенны, что ограничивать их значение отношением к мамрийскому богоявлению нет основания126.

Вопреки мнению защитников данной гипотезы, можно находить в Новом Завете места, в которых предполагается тождество Сына Божия с ветхозаветным Ангелом Иеговы. Первое место между ними принадлежит изречениям Самого Христа Спасителя. Так, в Mф. 11:27 Господь говорит: «все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть (ἀποκαλύψαι)». Этого откровения нет основания ограничивать тем, что Сын Божий сообщил людям об Отце Своем по воплощении (Ин. 17:6), а можно понимать в том общем смысле, что Сын Божий от вечности открывал Бога Отца в человечестве тем и тогда, кому и когда хотел127. При таком понимании данного места, в нем нельзя не видеть указания на то, что Ангел Иеговы, открыватель Бога в Ветхом Завете, был не одним из тварных ангелов, а тем же Сыном Божиим, Который во Христе явил Отца людям, Ин.1:18, следовательно, Ангел Иеговы есть Второе Лицо Пресвятой Троицы. В Ин. 8:56 Господь говорит иудеям: «Авраам, отец ваш, рад был (ἠγαλλιάσατο) увидать день Мой, И увидел и возрадовался... прежде, нежели был Авраам, Я есмь». Если нельзя с древними экзегетами видение Авраамом Христа приурочивать к какому-либо определенному богоявлению, то однако можно видеть здесь указание на такие события в жизни Авраама, как богоявление при установлении обрезания (Быт. 17, особ. ст. 17–21), у Мамре (Быт. 18) и при жертвоприношении Исаака (Быт. 22:16–18). Следовательно, мысль о тождестве Ангела Иеговы, являвшегося патриархам с вечным Сыном Божиим, в полноте времен воплотившимся, здесь заключается, хотя и не в том смысле, что реальному вочеловечению Его предшествовало реальное и постоянное существование Его в виде ангела128.

Некоторые указания на деятельность Сына Божия или Логоса в Ветхом Завете содержатся и у апостолов. В прологе евангелия Иоанна (Ин. 1:1–18) Логос представляется изначальным посредником ветхозаветных отношений Бога к миру, а еврейский народ называется своими, в отношении к Нему, собственностью Его (εἰς τὰ ἴδια ἦλθεν καὶ οἱ ἴδιοι αὐτὸν οὐ παρέλαβον ст.11). Видение пр. Исаии (Ис. 6:1) Ев. Иоанн понимает, как явление пророку славы Сына Божия (Ин.12:38–41). Исаия, по мысли евангелиста, видел славу Его и говорил о Нем, εἶδεν τὴν δόξαν αὐτοῦ καὶ ἐλάλησεν περὶ αὐτο, т. е., по мысли евангелиста, Царь Господь Саваоф (Ис. 6:5), Которого Исаия видел сидящим на престоле и окруженным ангелами, был Сын Божий, т. е., Ангел Иеговы, Которому подчиняются и служат многие ангелы.

По ап. Павлу (1Кор. 10:4), Христос сопутствовал евреям, когда они шли из Египта в обетованную землю, чудесно давал им пищу и питие (ср. Исх. 17:1–6; Чис. 20:2–11), и некоторыми из них был искушаем (ст. 9). Но водительство народа Божия по пустыне в книге Исход приписывается Ангелу Иеговы (Исх.14:19; 23:20; 32:34; 33:2); искушения же со стороны народа относились к Иегове (Чис. 21:5–6; Пс. 77:18, 56; Пс. 94:9; Пс. 105:18); следовательно, вождем народа и ближайшим распорядителем судеб его был божественный Ангел Иеговы, впоследствии воплотившийся Сын божий.

Приведенных нами новозаветных свидетельств достаточно для опровержения того мнения защитников рассматриваемой гипотезы, что различение в Ветхом Завете Бога сокровенного и откровенного или, что тоже, признание деятельности в откровениях Ветхого Завета Ангела Иеговы, как личности божественной, есть только философская дедукция или спекуляция, совершенно чуждая библейским писателям не только ветхозаветным, но и новозаветными129. Если, напротив, в священном Писании Нового Завета нет недостатка в указаниях на то, что Сын Божий и до воплощения Своего был посредником ветхозаветных отношений Бога к миру, в частности – ветхозаветных богоявлений, то падает доказательное значение следующего замечания Куртца130: «Было бы противоречием всем нашим прочно-обоснованным понятиям о постепенном развитии спасительно-исторической идеи в св. Писании, если бы действительно уже при начале ветхозаветной истории существовало вполне ясное сознание различия сокровенного и откровенного Бога, и это сознание в Ветхом Завете постоянно более и более потеменялось, пока в Новом Завете вполне и всецело не исчезло, так что новозаветные свящ. авторы не имели уже ни малейшего представления о том, сколь важное положение и значение усвоялось ἄγγελος κυρίου в Ветхом Завете». Показанными выше следами в Новом Завете воззрения о деятельности в Ветхом Завете Сына Божия, это соображение Куртца и других опровергается.

Но для защитников рассматриваемой гипотезы, как это отчасти видно уж из сейчас приведенных слов Куртца, представляется немотивированным как выступление Ангела Иеговы в тот исторический момент, который указывают для него защитники древне-церковного воззрения, – время по заключении Богом Завета с Авраамом (Быт. 15), так и последующее потемнение его образа в позднейшей библейской истории и письменности131.

Возражению этому (против божественной природы ветхозаветного Ангела Иеговы) нельзя отказать в глубине понимания истории откровения, выдвигаемые им субъективный и объективный факторы откровения основываются на самом существе дела и должны иметь руководящее значение в постановке и решении вопроса о природе и явлениях Ангела Иеговы. В частности, значение личного нравственного достоинства, степени религиозного развития лиц, которым, являлся Ангел Иеговы, для решения вопроса, тварное или божественное существо являлось во всяком и данном случае, – было признано уже в древней церкви, напр., Евсевием кесарийским, бл. Иеронимом I. Златоустом132). Таким образом, развиваемая Трипом и другими мысль, что, как всякая форма откровения стоит в соответствии со степенью духовного развития тех, которые воспринимают откровение, так и явления божественной личности или тварного ангела людям стояли в зависимости от религиозно-нравственного развития последних, – мысль верная; но не следует односторонне выдвигать значение этого субъективного фактора откровения. Отсюда неизбежно происходит не совсем верное представление дела. Религиозно-нравственная подготовленность библейских лиц к воспринятою откровений, конечно, есть важное условие последних, но нельзя забывать, что в объективном ходе раскрытия откровений домостроительства, при сыновнем, приготовительном значении Ветхого Завета в отношении к Новому (Евр. 10:1, 8, 5; Кол. 2:17; 1Петр. 1:12), многие откровения могли не вполне быть воспринимаемы по их истинному существу и смыслу; тем не менее, они и в таком случай, по мысли ап. Петра (1Петр. 1:12), не были бесцельны: «не им самим (ветхозаветн. лицам, принимавшим откровения), а нам служило то, что ныне проповедано Духом Святым». Допустим, поэтому, что Ангел Иеговы впервые явился египетской девушке (хотя предположение это отнюдь не необходимо; возможно, что явление Ангела Иеговы, о котором говорится в Быт. 16:7–13, не было первым Его явлением). Во всяком случае следует думать, что событием, послужившим основанием деятельности Ангела Иеговы, было заключение Завета между Иеговой и Авраамом (Быт. 15); и если Ангел Иеговы впервые выступает деятелем в истории Агари, то в этом можно усматривать объяснение истинного существа этого Завета, в высшей степени знаменательное указание на универсальный, общечеловеческий его характер (ст. Быт. 12:2–3 и 15:13–21)133. Притом, Агарь стояла в близком отношении к дому Авраама и в первое бегство свое несла под сердцем семя этого «друга Божия» (Ис. 41:8; Иак. 2:23)134, а с другой стороны можно припомнить здесь, что и воскресший Сын Божий впервые явился не апостолам, как можно бы ожидать, а жене – Марии Магдалине (Ин. 20). Обращая внимание на объективное раскрытие идеи спасения в Ветхом Завете, Гофман (а за ним и Куртц) утверждает, что заключение завета между Иеговой и Авраамом (Быт. 15) не могло иметь столь решающего значения, чтобы могло вызвать появление новой формы богоявления; что «тенденция к вочеловечению Бога» выступает в истории спасения не с Авраама только, а сразу же после грехопадения, когда жене дается обетование о победе над змеем, а потому Ангел Иеговы, как лицо божественное, должен бы выступить деятелем уже с момента дарования первоевангелия. Но в этом возражкнии совершенно несправедливо умаляется значение события призвания Авраама, и недостаточно ясно определяется понятие об Ангеле Иеговы или Ангеле Завета и об отношении Его деятельности к деятельности Самого Иеговы. Призвание Авраама было положением краеугольного камня для здания теократии; с этого момента промыслительное отношение Бога к миру идет в двух различных направлениях – общем, простирающемся на все человечество без исключения, и специальном, каково отношение Бога Иеговы к избранной части человечества. Из такой важности события заключения Завета между Богом и Авраамом делается вполне понятным выступление в библейской истории новой формы богоявления, известной под именем Ангела Иеговы. От явлений Бога Иеговы явления Ангела Иеговы отличаются не по существу, а по форме – они суть более приспособленный к человеческой способности восприятия божественного вид богоявлений. До потопа обращение Бога с людьми представляется во всей конкретной непосредственности (Быт. 2:19–22; 3:8; 4:6–10; 5:22; 6:9–11): Бог является людям так, что самое обитание Его мыслится на земле. Потоп уничтожил следы рая – места первичного откровения на земле Бога, – сферою пребывания Божия делается небо, до времени явления новой земли и неба (Откр. 21:1–3); земля в её целом делается местом владения и обитания людей (Быт. 9)135. Со времени Ноя богоявления приостанавливаются; люди должны были религиозно развиваться изучением опытов прежних богоявлений и откровений. Но, вместо этого, всеобщее развращение грозило погубить семя истинной веры. Тогда Бог Своим всемогуществом входить в историю и начинает новые теофании и откровения, но уже не всему человечеству, а части его. Естественно, что способ откровения теперь уже – не первобытный; теперь всякое откровение есть явление из мира небесного, посольство от Бога с неба. Только теперь выступают maleachim, (ангелы), теперь только мог выступить и Maleach κατ᾿ εξοχήν. Между тем для первобытных (допотопных) библейских времен представление о Нем не имело бы основы, в виду того господствующего воззрения, что Бог лично присутствует на земле. Теперь, на основе нового воззрения, что Иегова имеет Свой вседержительский престол на небе (особ. см. Быт. 19:24, 24:3–7; 22:11–17), откровенная деятельность эта и в деятельности происходит и представляется библейскими лицами таким образом, что действует не Иегова только, но и Maleach Iehovah, и Последний не только отожествляется с Первым, но столь же часто и отличается от Него (Быт. 22:16; 19:24). Новая форма богоявления отнюдь не исключает и прежней – явления Самого Иеговы (Быт. 12:7; 26:2–3, 24–25). Не только Малеах Иегова есть открыватель Иеговы, но и Сам Иегова есть Бог откровения. Но факт различения двойственности моментов божеской деятельности сам собою говорил и о различии моментов в самом божеском существе и таким образом представляла зародыш учения о троичности. По содержанию и сущности, деятельность Малеаха Иеговы относится собственно и исключительно к области истории спасения и, следовательно, – в высшей степени прилична божественному Логосу, будущему совершителю спасения. В обоих отношениях – в отношении к развитию учения о троичности и к ветхозаветной христологии, Ангел Иеговы патриархального времени и ближайших к нему времен представляет простейшую и первичную форму выражения обоих учений, форму, вполне соответствующую первому, историческому периоду в раскрытия идеи спасения или царства Божия на земле. И не может представляться аномалией то, что в учительной и пророческой священной письменности Ангел Иеговы не выступает столь часто, как в древнейшей библейской истории и письменности136. Это вполне удовлетворительно объясняется тем, что исторический период откровения, к которому, прежде всего и главным образом относится деятельность Ангела Иеговы, сменился другими периодами: сначала спекулятивным, продуктом которого была так называемая хокмическая литература, а затем пророческим, давшим народу Божию священную пророческую литературу. В эти периоды раскрытия идеи царства Божия, мессианская идея и идея троичности, составляющая основные пункты библейского вероучения, раскрываются, с одной стороны, в учении о Слове и Премудрости Божией, с другой – в пророческих вещаниях о Мессии-Боге. Понятия эти, очевидно, развитее, чем примитивное представление о божественном открывателе Божества Ангеле Иеговы. Но они не вытеснили последнего. Представление об Ангеле Иеговы и притом во всей его определенности находится у последнего ветхозаветного пророка (Мал. 3:1). Так, с точки зрения объективного хода истории спасения и генезиса библейского богословия, нет необходимости отрицать возможность деятельности в теофаниях, о которых говорят древнейшие библейские книги, Ангела Иеговы – вместе и на ряду с деятельностью Самого Иеговы.

Другие возражения защитников гипотезы тварного Ангела и основания в пользу неё мы пока оставляем, так как имеем в виду коснуться их при анализе библейских мест об Ангеле Иеговы; здесь заметим лишь, что решающего значения в пользу данной гипотезы они не имеют, подобно приведенным. Теперь же в заключение рассмотрения этой гипотезы остановимся на общепринятой у её защитников мысли, что все явления Ангела Иеговы, как и все богоявления вообще (не обозначаемые, как явления Ангела Иеговы) были явлениями тварного ангела или ангелов; приписываемые же Ангелу в библейском тексте божеские имена, свойства, действия, полномочия и подобное, могут вполне быть изъяснены из идеи представительства ангела в отношении к Богу. С точки зрения этого представительства защитниками данной гипотезы объясняется все то, что защитниками божественной природы Ангела Иеговы приводится в доказательство её. Назовем мнения последних А, а первых В, тогда суждения тех и других представятся в следующем виде:

А	В
1. Ангел Иеговы Сам отождествляет Себя с Иеговой, когда приписывает Себе божеские атрибуты и усвояет Себе божеские действия.	1. Пророки довольно часто говорят и действуют от лица Божия. Вообще, как пророки, так и священники, князья, судьи, поскольку имеется в виду их служебный характер, могут являться представителями Иеговы, почему судьи нередко называются именем Elohim; тем более – ангел, постоянно стоящий пред лицом Господа и «quasi consors factus» божественной природы, может быть в высшем смысла представителем Бога137.
2. Лица, которым является Ангел Иеговы, получают впечатление явления личности божественной, а потому покланяются ему и обращаются к Нему, как к Самому Богу.	2. Восточные народы обычно в лице посла принимают и чествуют самого посылающего138, и в библии есть примеры этого рода139.
3. Ангел Иеговы принимает без всякого протеста, как по праву принадлежащие ему, божеское поклонение, жертвы и под.	3. «Нет государственной измены в том, когда чиновник царя принимает присягу его подчиненных на верность ему, а не претендует на честь и права царя"(Куртц, Гофман).
4. Библейские писатели часто называют его прямо Иеговой.	4. Если повествователь убежден, что в этом вестнике Иеговы явился Сам Иегова, что Иегова чрез него говорит и действует, то, соответственно конкретному образу речи своего времени и своего народа, он может вместо формы явления выдвинуть и назвать содержание, сущность явления.

Что идея представительства должна иметь место при суждении о явлениях ангелов вообще, это следует из самого понятия об ангеле, как посланнике, вестнике Божием.140 Все, что ангелы, являясь на землю, совершают или производить, может и должно быть рассматриваемо, как действие Самого Бога, – деятельность в ангелах выдвигается преимущественно пред личностью; ангелы прежде всего органы, исполнители велений Божиих; личность их как бы отступает на задний план141. В этом смысле можно сказать, что говорить от лица Божия ангелам гораздо свойственнее, чем человеческим исполнителям воли Божией (пророкам, священникам), также иногда называемым именем meleachim142. Тtм не менее, в той общности и широте, в какой выставляется идея представительства у защитников рассматриваемого взгляда, она не может быть принята. Не следует забывать, что ангелы суть личные разумно-сознательные органы и исполнители воли Божией, а не безличные медиумы (как склонны утверждать представители третьего, рассмотренного нами, воззрения на Ангела Иеговы). Но, где является действующею личность, там не может быть совершенного заслонения личного я другим я. Такого замещения личности посланника личностью посылающего нет во всех указанных аналогиях из области человеческих отношений; не должно его быть и в сфере отношений мира невидимого уже потому, что такое смешение твари с Творцом было бы крайне опасным для религиозного миросозерцания, сообщаемого людям откровением, – могло бы вести к обоготворению твари (ангелов). В отношении человеческих органов воли Божией, иногда как бы отожествляющих себя (по действиям) с Богом, опасность обоготворения была, конечно, ничтожною, сравнительно с этого рода опасностью относительно существ иного мира143. Если же Ангел Иеговы в явлениях Своих постоянно отожествляет Себя с Иеговой (хотя вместе и различает Себя от Него), то без признания божественной природы Его нельзя объяснить этого, не прибегая к крайне искусственным соображениям. Таким мы признаем, напр., следующее утверждение защитников рассматриваемого взгляда: «Ангел Иеговы говорит о Боге в третьем лице, потому что он – раб и служитель Иеговы; в первом – потому, что, в отношении людей, он снабжен божественными полномочиями. Он во всяком случай различает себя от Иеговы не по лицу только, но и по существу144». В действительности, по библейскому представлению, различие Ангела Иеговы от Иеговы не есть различие по существу, а падает в область внешних отношений Божества к миру; это – различие двух субъектов и, притом, такое, при котором постоянно выдвигается их существенное единство. О последнем говорит то, что Ангелу Иеговы усвояются не только действия и атрибуты, которые могут быть усвояемы и тварным ангелам, но и свойства, в исключительном смысле принадлежащие Божеству и не сообщаемые тварям. Справедливо говорит Пфейффер145: «должно различать между делами Бога – a) κοινωνητά, mediata, которые Бог делает когда-либо διακονικώς или через других, и б) дела άκοινώνητα, immediata, которые Бог совершает αύτοκρατωρικῶς». Если Ангел Иеговы усвояет Себе свойства существа Божия, если таким

изображают Его священные писатели, то идея представительства, вполне приложимая к деятельности Божества ad extra, посредствуемой различными органами, здесь уже не должна иметь места. Отмеченная нами неуместная широта приложения этой идеи у представителей рассматриваемого взгляда состоит, между прочим, в том, что, по ним, ею руководились не только библейские лица, принимавшие откровения Ангела Иеговы (что в известной степени справедливо в виду несовершенства религиозного ведения некоторых

из них), но и Сам Ангел Иеговы и свящ. писатели. Но, что Ангел Иеговы не рассматривает Себя, только как представителя Иеговы, менее всего, как тварного представителя, это очевидно из усвоения Им Себе существенных свойств Божиих. И если бы образ деятельности Ангела Иеговы можно было изъяснить из древнего, в частности, восточного образа мышления, то следовало бы ожидать совершенно противного тому, что есть: тварное существо ни разу не приписало бы себе божеских свойств с субъектом «я». Что Ангел Иеговы обычнее всего называет себя существом божественным, в первом лице, это свидетельствует об Его божеской природе. «В Боге нет ничего величественнее, говорит М. М. Филарет146, как личность, и в обычаях древности говорить без я считалось нужным пред высшими благоприличием, и потому я, по превосходству, приличествует существу Божественному». Если же иногда Ангел Иеговы говорит об Иегове в третьем лице (Суд. 13:16 и др.), то отсюда следует только личное различие Ангела Иеговы от Иеговы, различие, предполагаемое уже самим именем Maleach Iehovah. Заключать отсюда о различии существа обоих субъектов нет основания, в виду отмеченного уже факта, что различение это происходит исключительно в сфере внешней, откровенной деятельности Божества в мире. Различие это, очевидно, не существенное, а условливается различным положениям божеских лиц относительно домостроительства человеческого спасения. Если Иегова посылает Малеаха Иеговы, то подчинение Последнего Первому столь же мало говорит о тварности Ангела Иеговы, сколько то обстоятельство, что Иегова и Дух Его посылает Мессию (Ис. 61:1–4; Лк. 4:18), – о тварной природе Последнего.

Нельзя согласиться и с тем утверждением защитников данного взгляда, что библейские писатели, даже признавая тварность Ангела Иеговы, могли тем не менее называть Его Иеговой147. На основании значения и употребления этого имени Божия в священной библейской письменности (ср. Исх. 3:14) следует сказать, что ничто так не противоречит духу Ветхого Завета, как усвоение имени Iehovah какому-либо тварному существу или поставление его в какое-либо внутреннее отношение к Богу148. Предположить это у священных библейских писателей – не значит ли бросить тень на чистоту их монотеизма, если несомненно, что Maleach Iehovah выступает существам, лично различным от Иеговы? И сами библейские лица, по крайней мере, в некоторых особенных случаях богоявлений, различали Ангела Иеговы, как существо божественное, от ангелов тварно-служебных149. Следовательно, идея представительства ангелов в отношении к Иегове не исключала у библейских лиц различения между тварными ангелами и несотворенным Ангелом, или Иеговой в Его явлении. На ряду с представлением об явлениях ангелов в патриархальное время постоянно живет вера в являемость Самого Иеговы. Из сказанного следует, что, по крайней мере, в некоторых рассказах об Ангеле Иеговы нужно видеть явления несомненно божественной личности, как Бога откровения и спасения, будущего Мессии; но что в других – деятелями выступают тварные ангелы; последние, подобно Ангелу Иеговы, являются органами спасительно-исторической деятельности Божией и, поскольку примыкают к Нему, разделяют приписываемые Ему атрибуты, но, конечно, только относящееся к Его деятельности, а не свойства божественной природы Его. Отсюда и тварный ангел может представляться говорящим как Сам Бог, в качестве представителя Иеговы или ближе – Ангела Иеговы. Сообразно с этим, все библейские места об Ангеле Иеговы могут быть разделены на два класса: одни из них говорят о непосредственных явлениях и действиях Ангела Иеговы, другие – о деятельности Его, посредствуемой тварным ангелом, как органом Его воли. Такое понимание библейского учения об Ангеле Иеговы, очевидно, напоминающее учение (иудейской синагоги о высшем, несотворенном и низшем – тварном Метатронах, по нашему мнению, имеет для себя твердое основание в несомненном различении в кн. Исход Ангела Божественного существа (Исх. 23:20–21) и Ангела низшего, следовательно, тварного (Исх.32:34; 33:32); причем обоим усвояется предводительство народом Божиим, введение его в обетованную землю и истребление, ради него, хананейских народов (Исх.23:23; 33:2–3). Только при этом допущении, кроме Ангела Иеговы, деятельности подчиненного Ему ангела или ангелов можно избегнуть многочисленных затруднений, которые представляются без этого при толковании библейских мест, относящихся к данному предмету, и примирить два, из древности ведущих свое начало, понимания библейского учения об Ангеле Иеговы. Вместе с тем предлагаемое нами понимание этого учения, думаем, бросит немалый свет и на библейскую ангелологию или на учение об ангелах, собственно так называемых. Рассмотрим прежде места библейские, которые говорят о непосредственных явлениях и непосредственной деятельности Ангела Иеговы, причем будем держаться хронологического порядка библейско-исторических событий и появления священных библейских книг.

Обозрение библейских мест об Ангеле Иеговы. Отдел первый

Явления Ангела Иеговы в период; патриархов: Авраама – Иакова

Об Ангеле Иеговы, как личности Божественной, как Боге откровения и Совершителе божественного домостроительства, свидетельствует прежде всего рассказ (Быт. 18:2 и дал.) о явлении Аврааму Иеговы в виде трех мужей, anaschim (ст. 2). .Присутствие среди последних личности божественной очевидно по всему характеру повествования150. Но можно ли признать в явившемся Ангела Иеговы, а не просто Иегову?151. В целом рассказ явившийся называется Iehovah, но не Maleach Iehovah. Тем не менее на поставленный вопрос следует ответить утвердительно. Явившийся Иегова причисляется к тем anaschim 18 гл., которые после оставили Его беседовать с Авраамом (ст. 18), пошли в Содом и в 19:1 прямо названы hammaleachim (в ст. 10, 12, 16 они снова называются haanaschim). Следовательно, по образу явления, и называемый Бытописателем Iehovah был Maleach, – Maleach Iehovah. Таким образом, в данном месте Ангел Иеговы выступает действующими вместе с ангелами, и это дает видеть и божескую природу Первого и отличие Его от тварных духов. В начале рассказа (ст. 1) Бытописатель высказывает свое личное понимание явления Аврааму трех странников – anaschim (ст. 2), замечая вообще, что (после богоявления, при котором было установлено обрезание, гл. 17) Аврааму явился Иегова152. Затем, изображается само посещение. Повод к такому, а не иному образу богоявления подало то, что страннолюбивый Авраам, не смотря на зной дня, сидел у входа в шатер, надеясь видеть странников, которым он мог бы оказать гостеприимство. И вот он видит трех мужей, приветствует их общим поклоном до земли, но только к одному из них обращается с божеским именем Адонай153, Владыка, чем показывает, что в одном из путников он признает Самого Иегову154. Возможно, что Авраам узнал Иегову по опыту прежде бывших ему откровений и богоявлений (Быт. 12:1, сн. Деян. 7:2; Быт. 12:7; 13:14; 15, 17); возможно также, что явление именно Ангела Иеговы было уже ранее не только Агари (Быт. 16:7–13), но и Аврааму155. Во всяком случай указанное обращение Авраама позволяет заключать о своеобразном «нечто»156,2) отличавшем одного из путников от других двух. Дальнейшее обращение Авраама ко всем путникам вместо («омоют ноги ваши" и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши, потом пойдите, Быт. 19:2), равно как и то обстоятельство, что до ст. 9 включительно все трое явившееся одинаково принимают участие в разговоре וַיֹּאמְרוּ, vajomeru, ст. 9), не говорит о полном равенстве всех трех. Между тем со ст. 10 начинает говорить один из явившихся, далее постоянно (Быт. 19:13, 17, 20, 26 ср. ст. 33) называемый Иеговою, или, видимо, отожествляемый с Ним (Быт. 19:19, ср. Быт 19:10, 14). Он обещает Аврааму через» год рождение сына (ст. 10), повторяя в этом случае то, что ранее возвестил Аврааму El-schaddai, Elohim (Быт. 17:1, 15; 19:21); говорит, что Он избрал Авраама, чтобы исполнить над ним все, что сказал о нем (Быт. 19:18–19); что Он не может утаить от Авраама того, что хочет делать в отношении к Содому и Гоморре (Быт. 19:17–20); что для суда над ними Он сошел с неба (ст. 21), но, ради ходатайства Авраама, готов отменить суд Свой над нечестивыми городами (Быт. 19:23–32). Таким образом вся нить рассказа ведется так, что явившийся Иегова (Быт. 19:1) представляется действующим лично, а не через посредство ангела. Во всех словах и действиях Своих Он обнаруживает божескую власть, силу, и достоинство, божеские свойства (сердцеведение Быт. 19:13, всемогущество Быт. 19:14), хотя вместе с тем указывает на некоторое отличие Свое от Иеговы вообще, или вне богоявления мыслимого, когда говорит о Нем в третьем лице, напр.: «есть ли что трудное для Господа (יְהוָה מֵ, me-jehovah, ст. 14); исполнить Иегова над Авраамом, что сказал о нем» (Быт. 19:19). Напротив, от двух других спутников Своих Ангел Иеговы определенно различается. Начиная со ст. 10, где Иегова дает обетование о рождении Исаака, т. е., подтверждает все прежние обетования о благословенном семени Авраама, спутники Его, видимо, отступают на второй план. Можно, конечно, сказать, что они участвуют в даровании обетования, по крайней мере, тем, что знают о нем157, но ни о каком представительстве говорящего в отношении к двум другим, как бы Он говорил во имя всех158, текст не дает основания думать. Далее, они и внешним образом отделяются от Ангела Иеговы, Который без их участия беседует с избранным Богом патриархом, подтверждает ему прежние обетования Божии и, как первому избраннику спасения, как отцу будущего благословенного семени, сообщает тайну предстоящей гибели Содома и других городов, которые не имеют принять участие в истории спасения, – чтобы вразумляющим примером содомлян дать урок избранному народу Божию на все века159. Область деятельности Ангела Иеговы представляется сосредоточенною на избранном роде: веления же Иеговы (Быт. 19:13) относительно мира языческого исполняют два другие anashim (Быт. 18:22), в Быт. 19:1 названные прямо Ангелами. Когда путники в сопровождении Авраама пошли к Содому (Быт. 18:16), то, немного спустя, обратились «мужи» (haanaschim) оттуда и пошли в Содом; Авраам же еще стоял пред лицом Иеговы, Быт.18:22. Это движение их не было самопроизвольным, а последовало в исполнение предыдущих слов Ангела Иеговы: «сойду и посмотрю, точно ли они (жители Содома и других городов долины Сиддим) поступают так, каков вопль, восходящий ко Мне, или нет; узнаю» (Быт. 18:21). Придя в Содом (Быт. 19:1), переночевав у Лота, эти hammaleachim (Быт. 19:1, 15) или haanaschim (Быт. 19:10, 12, 16) на утро побуждают Лота с домашними скорее оставить Содом, говоря: «ибо мы истребим сие место, потому что велик вопль на жителей его к Господу (et-pnei-Iehovah), и Иегова послал нас истребить его» (Быт. 19:13). Таким образом, как Ангел, называемый Бытописателем Иеговой, в целом рассказе открывает Себя таким160, так спутники Его священным писателем называются hammaleachim161, и сами они не отожествляют себя с И1еговою, как первый Ангел, а выразительно отличают себя от Иеговы, называя себя только посланниками Его, для совершения суда Его. Лота же они спасают по милости к нему Иеговы, Быт. 19:16. Авраам, уже при встрече приветствовавший явившегося божеским именем אֲדני‎, Adonai, по удалении ангелов остается стоять пред лицом Иеговы (omed li-pnei Iehovah Быт. 18:22 ), и во всех словах и действиях выражает несомненную уверенность в том, что он беседует с Иеговой (Быт. 18:23–33), не раз называешь Его именем אֲדני‎ Быт. 18:27, 30, 31, 32), Судией всей земли (כָּל־הָאָרֶץ הֲשֹׁפֵט, Бы.18:35) и, как к такому, обращается к Нему с ходатайством о спасении городов, ради тех праведников, которые могут оказаться там вместе с нечестивыми162. Напротив, Лот приветствуете ангелов, как обыкновенных людей, именем: אֲדֹנַי: государи мои Быт. 19:2. Таким образом различие Ангела Иеговы от ангелов, служебных исполнителей воли Иеговы, утверждается ими самими, определенно высказывается повествователем и признается самыми лицами – Авраамом и Лотом, которым они являлись163. При таком понимании явления Иеговы, Быт. 18, совершенно понятным становится и изображение в Быт. 19:24 Содомской катастрофы: Иегова пролил дождем серу и огонь от Иеговы с неба! Что здесь различается И1егова, как субъект действия, от Иеговы, как субъекта, служащего скрытою последнею причиною катастрофы, очевидно. Правда, многие толкователи164 понимают me-et-Iehovah, как emphatica repetitio в смысле a semet ipso, – на том основании, что в еврейском языке нередко имя ставится там, где следовало бы ожидать местоимения (Гезешус). Но если при этом видят в повторении имени Иеговы указание на сверхъестественность катастрофы, (т.е., что она произошла не от естественных – теллурических и атмосферных причин, а по сверхъестественному действию Иеговы), то повторение это было бы излишним плеоназмом, так как сверхъестественный характер явления показывается уже в выражении: с неба, מִן־הַשָּׁמָיִם. Противопоставление (Быт. 19:24) Иеговы (на земле) и Иеговы (на небе) настолько вообще очевидно, что его не решаются отрицать и защитники того взгляда, что никакого несотворенного Ангела Иеговы Ветхий Завет не знаетъ165. Но кто разумеется под Иеговой, как субъектом действия? Контекст речи менее всего позволяет видеть Его в двух ангелах, или в одном из них, как представителях Его. Напротив, все совершение суда, по Быт. 19:13, 14, 16, 24 принадлежит Иегове; ангелы – только посредствующие причины, о прямом участии которых в самом совершении катастрофы даже не упомянуто. Единственно возможное понимание Иеговы-субъекта то, что это – тот Ангел Иеговы, Который для того сошел с неба, чтобы на месте исследовать преступность жителей Содома и других городов (Быт. 8:21), в беседе с Авраамом обещал ему пощадить города ради десяти только праведников (Быт. 18:32), но затем пощадил только одна Сигор (Быт.19:21–22), а Содом и Гоморру погубил (Быт. 19:24)166, конечно, потому, что там не нашлось и десяти праведников. Вообще нет надобности и возможности уравнивать каждого из двух ангелов, спасавших Лота, с Ангелом Иеговы 18 гл., коль скоро они явно отличают себя от пославшего их Иеговы, чего совсем не делает Ангел Иеговы 18 гл. Обращение к ним Лота с божеским именем может быть объяснено из его состояния душевного волнения, в котором он обращается не к посредникам суда Божия, а к Самому Совершителю его (Генгстенберг). Речь же ангела, как судии, в таком разе может быть объясняема в смысле представительства от лица Божия167. И так, анализ рассказа кн. Бытия о явлении трех ангелов Аврааму и двух – Лоту дает следующие выводы по отношение к нашему предмету: а) один из Ангелов, именуемый Иегова (следовательно – Ангел Иеговы), решительно выдвигается пред другими; б) Он отожествляется с Иеговой по свойствам, достоинству власти, отношению к истории спасения, но различается от Него, как особый субъект, как Иегова являющийся, как Бог богоявлений или откровения, в отличие от Иеговы Сокровенного, Премирного, Бога – Первопричины всего (Быт. 19:29); – как именно Бог Завета и обетований избранному народу, имеющий в виду прочее человечество, только поскольку оно соприкасается с избранною его частью168.

В истории патриарха Исаака не раз упоминается о явлениях Иеговы (Быт. 26:2–5, 24), но они не характеризуются, как явления Ангела Иеговы, хотя существенное содержание даваемых Иеговой Исааку обетований – тоже, что и обетований, данных Ангелом Иеговы Аврааму (ср. Быт. 18:18–19 и 26:4–5). Но богатая событьями и полная разнообразного содержания жизнь Иакова представляет несколько случаев явления собственно Ангела Иеговы. Сюда прежде всего относится знаменательное видение Иаковом чудесной лестницы, имевшее место во время бегства Иакова от гнева брата своего в Харран. Совершив первое дневное путешествие, Иаков в утомлении останавливается на одном месте, засыпает и видит во сне: «вот лестница стоить на земле, и верх её касается неба, и вот ангелы Божии, אֶלוים מַלָאכֵיִ maleachei elohim, восходят и нисходят по ней, и вот Иегова стоить на Ней и говорит: Я Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака. Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему, и будет потомство твое, как песок земной... Я с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь, и возвращу тебя в землю сию ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню, что сказал тебе. Быт. 28:12–15. Иаков, под впечатлением этого видения, выражает сознание, что Иегова присутствует Своею благодатною помощью ему на месте видения, выражает благоговейный ужас пред местом присутствия Божия, в знак этого называет это место אֳלהימ בֶּית bet Elohim, Быт. 28:16–17, или אל בּית bet-el, Быт. 28:19, домом Божиим, и ставит на нем памятник с возлиянием елея, давая обет – на возвратном пути из Месопотамии принести здесь десятую часть имения в жертву Богу (Быт. 28:18–22). Таким образом, как Бытописатель, так и сам Иаков ясно сознают, что стоящий на верху лестницы есть личность божественная, непосредственная близость которой страшить смертного. Совершенно неуместна попытка некоторых экзегетов утверждать, что под именем Иеговы в данном случае разумеется один из ангелов высшего чина, только представлявший лице Иеговы между прочими ангелами169. Уже сопоставление Иеговы с ангелами Божиими, подобное тому, которое имеет место в мамрийском богоявлении, свидетельствует, что Иегова здесь понимается в смысле не общем, а специальном, – как Ангел Иеговы. Действительно, в Быт. 31:11–13 находим указание, что явившийся был и Богом и Ангелом вместе, т. е., Ангелом Иеговы. Здесь Иаков рассказывает Лии и Рахили, что явившийся ему (в Месопотамии) האֶלהים מלאךּ maleach haëlohim, сказал ему: «Я Бог (явившийся тебе) в Вефиле (בֵּית־אֵל הָאֵל אָנֹכִי anochi lia-el bet-el), где ты возлил елей на памятник и где ты дал Мне обет», – и дал Иакову то же повеление – возвратиться в землю отцов его, какое по, Быт. 31:3, дал ему Сам Иегова. Ангел не только называет Себя Богом, Которому Иаков дал обет, но и отожествляет Себя с Иеговой, стоявшим на верху лестницы, Который явился Иакову при Вефиле и, как Бог Завета с праотцами, отличался от ангелов Божиих, восходивших и нисходивших по лестнице170. В отношений к ангелам Божиим, maleachei elohim Быт. 28:12, Ангел Иеговы (ст. 13) является безусловно-возвышенным над ними. Лестница, одним концом касающаяся неба и Иеговы, другим – земли и Иакова, есть символ непрерывного общения: неба с землею, Иеговы со Своими избранными. Ангелы восходящие и нисходящие возносят к Богу потребности и молитвы людей и приносят им помощь от Бога. Иегова же, стоящий на верху лестницы и возвышенный над ангелами, видимо, служит производящею причиною этого благодатного взаимообщения между небом и землею. Своими словами, в частности обещанием постоянной защиты и сохранения Иакова (Быт. 28:15), Он поясняет смысл и значение видимого Иаковом: лестницы и движения ангелов; последние суть орудия воли Иеговы-Промыслителя. Но деятельность ангелов Божиих не всецело совпадает с деятельностью Ангела Иеговы. Maleachei elohim служат орудиями общепромыслительного отношения Бога Иеговы к земле и людям. Ангел Иеговы есть прежде всего и главным образом Бог Завета с патриархами, избравший их со всем потомством для высокой цели – дарования благословения миру; назначивший им определенную землю в обладание, как поприще будущего исторического развития (Быт. 28:14 ср. Быт. 13:15–16), и через них имеющий преподать спасение всему человечеству (Быт. 28:14, ср. Быт.18:18–19, Быт. 12:2–3 и др.). Таким образом, и в видениях Иакова Ангел Иеговы столь же возвышен над ангелами, как и в богоявлении Аврааму. Против этого очевидного превосходства Ангела Иеговы (Быт. 28:13) пред ангелами Божиими (Быт. 28:12) не говорит то, что в гл. 35 Бытописатель, сообщая о том, что Иаков, по возвращении из Месопотамии, устроил жертвенник на месте, где было ему видение во время бегства, и назвал это место אֵל–בֵּית–אֵל еl-bet-el, так обозначает причину этого; «ибо тут явились ему боги, הָאֶלהִימ אֵלָיו נִגְלוּ elaiv haëlohim, т.e., как бы одни ангелы (maleachei elohim Быт. 28:12). Но в Быт. 35:1 говорится, что при Вефиле Иакову явился Сам Бог (אֵל, El), следовательно, haëlohim В Быт. 35:7 есть общее обозначение небесного явления, в котором вместе с Богом были и ангелы171.

Далее, Ангел Иеговы в истории того же патриарха Иакова выступает при возвращении его из Месопотамии (Быт. 32). В виду предстоящей Иакову страшной для него встречи с братом Исавом, Бог сначала посылает ему уверительное знамение Своей защиты в видении двойного ополчения Ангелов Божиих, maleachei elohim, встретивших его при месте, названном Иаковом в память этого Маханаим («два ополчения»). Но известие, что Исав идет навстречу ему с четырьмястами человек (Быт. 32:6), повергает Иакова в сильный испуг и смущение. Для отвращения гнева брата своего, он частью предпринимает человеческие средства предосторожности (разделяет на отряды свой караван, посылает брату богатые подарки Быт. 32:7–8; 13–23). Но не надеясь на силу их одних, Иаков обращается с пламенною молитвою о спасении к Богу отцов его: «Боже отца моего Авраама и Боже отца моего Исаака, сказавший мне: возвратись в землю твою, на родину твою, и Я буду благотворить тебе... Избавь меня от руки брата моего, от руки Исава... Ты сказал: Я буду благотворить тебе и сделаю потомство твое, как песок морской», Быт. 32:9,11–12. Иаков молит о спасении во имя данных отцам его и ему обетований и при этом совершенно определенно указывает на явление Ангела Иеговы (Быт. 28:13) – на пути в Месопотамию (ср. Быт. 32:12 и Быт. 28:13–15) и в Месопотамии, с повелением возвратиться на родину (Быт. 31:5, 11–13). Фактическим ответом на эту молитву было следующее событие. Ночью, когда Иаков остался один, переправив весь свой стан через Иавок, боролся некто с ним до появления зари. И увидав, что не одолевает его, коснулся состава бедра у Иакова, когда он боролся с ним (Быт. 32:24–25; евр. 25–26). Иаков, не знавший, кто борется с ним, хотя, может быть, и чувствовавший в нем существо неземное, после повреждения неизвестным бедра его, видимо, признает в нем существо божественное: когда неизвестный просит отпустить его, в виду того, что взошла заря, Иаков требует от него ручательства того, что борьба не имела враждебных целей со стороны неизвестного, – просит благословения его: «не отпущу тебя, пока не благословишь меня». Удовлетворяя этой просьбе Иакова, неизвестный переменяет природное имя патриарха на благодатное, заветное: «отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, יִשְׂרָאֵל Israêl, ибо ты боролся с Богом, כאֶלהִים עִם שָׂרִיתָ כִּי ki sarita im elohim, и человечков одолевать будешь (Быт. 32:27–28)». Так как в самом факте борения и особенно в последнем пояснении Иакову должно было сделаться ясным, кто – таинственный его единоборец, то, на вопрос Иакова о его имени172, Он отвечает ему, что знать более открытого Иакову не необходимо173, и только внешним знаком подтверждает благословение, уже данное в перемене его имени. Иаков место явления называет «лице Божие», פְנִיאֵל Peniel, ибо, говорил он, я видел Бога (אְלְֹוהִים, Elohim) лицом к лицу (panim el panim), и сохранилась душа моя (Быт. 32:30).

Уже то обстоятельство, что представленное здесь борение явилось ответом Бога Завета, Иеговы, на молитву Иакова о помощи и защите от угрожающей опасности со стороны брата, может говорить, что таинственный борец был тем божественным существом – Ангелом Иеговы, Который напутствовал Иакова благословениями и обетованиями защиты, во время бегства его в Месопотамию (Быт. 28:12–15), и впоследствии повелел ему возвратиться оттуда, с новым обетованием помощи и защиты, Быт. 31:11–13. Подобное обещание («и человеков одолевать будешь»), приуроченное ближайшим образом к предстоящему свиданию Иакова с Исавом, но имеющее и общий, более обширный смысл, и не только в отношении лично к Иакову, но и к потомству его, дается теперь. Сила обетования, ручательство его исполнения, заключается в том, что, по словам неизвестного борца, Иаков боролся с Богом (Elohim), откуда (на основании заключения – a majore ad minus) следует, что тем более успешною будет всякая борьба его с людьми. Как Сам борец объявляет Себя существом божественным, так за такое существо признает Его и Иаков, когда прямо выражается, что видел Бога лицом к лицу; высказывает радость, что страх смерти, имевший место в душе его перед существом божественным, оказался напрасным, и, наконец, со своей стороны увековечивает память о событии, как именно о явлении Бога, наименованием места явления Peniel или Penuel (LXX: είδος τοῦ Θεοῦ), как прежде него таинственный борец увековечивает это событие в наречении Иакову имени Israël174. Равным образом в рассказе о явлении в Лузе (Быт. 35:9–13), когда Иаков снова получает благословение и когда за ним утверждается имя Израиля (Быт. 35:9–10), явившийся, совершающий это подтверждение, прямо называется Самим Богом (אֱלֹהִים, Быт. 35:10) и именует Себя (ст. 11) именем שֵדַי–אֵל El-Shaddai, (ср. Быт. 17:1), Богом Всемогущим, Богом Завета с Авраамом и Исааком. Но был ли Борец-Бог Ангелом Иеговы? Несомненное тожество Его с Последним, открывающееся уже из упомянутого внутреннего родства данного явления с прежними явлениями Ангела Иеговы Иакову (Быт. 28; 31), со всею очевидностью следует из свидетельства о факте борьбы Иакова у пророка Осии (Ос. 12:3–5). Обличая ложь и самонадеянность ефремлян, а в лице их – всех израильтян, пророк обращается к начальной истории этого народа и к истории патриарха Иакова-Израиля, и сначала говорит об общем характере жизни этого патриарха, которая вся в целом была борьбой; а затем переходит именно к моменту борьбы Иакова с Неизвестным, с которого (момента) он стал называться Израилем, и здесь, с одной стороны, находить корень названных пороков – в свойствах плотского праотца народа, Иакова, с другой стороны, – средство против них или образец для избегания их – в действиях патриарха Израиля, как такового. «Еще во чреве матери запинал он (Иаков) брата своего (по свидетельству Быт. 25:26) Иаков вышел из утробы матери, держась за пяту первородного Исава, откуда имя יַעֲקֹב175, т. е. еще в бессознательном состоянии выражал наклонность – путем неправды завладеть первородством, – а возмужав, боролся с Богом», Ос. 12:3. Определяя ближе, кто именно был борец в одном определенном случае, и какой характер носила борьба, пророк продолжает: «Он боролся с Ангелом (מַלְאָךִּ–אֶת, et-maleach), и превозмог, плакал и умолял его (видимое пояснение просьбы Иакова о благословении), Ос. 12:4», – выдвигая, таким образом, духовную сторону борьбы, которую вел уже не Иаков, а Израиль, – борьбу искренней и усердной молитвы (ср. αγωνίσασθαί προς τὸν θεόν. Рим. 15:30; Кол. 4:12) и смирения, как образец подражания в Иакове для его потомков – израильтян. אֱלֹהֵי יְהוָה הַצְּבָאוֹת Сущий – имя Его, Ос. 12:6. Таким образом, по пророку Осии, таинственный Борец кн. Бытия был Богом, Elohim (Ос. 12:3), Ангелом, maleach, (Ос. 12:4), и Господом Богом воинств (Iehovah Elohei hazzebaoth, Ос. 12:6), – другими словами: Ангелом Иеговы, Богом Завета и откровений, (Божественным главою ангелов176). Но как понимать борьбу Ангела Иеговы, существа божественного, с Иаковом? Кажущаяся трудность буквального понимания этой борьбы, происходящая более всего из беспримерности факта177 борьбы ангелов с людьми, побуждает многих экзегетов нового времени считать борьбу Иакова за видение, за сон, вообще за факт внутренней жизни Иакова178. Напротив, другие исследователи справедливо защищают объективное значение борьбы179. Действительность борьбы, и именно телесной, с необходимостью требуется текстом Быт. 32:24– 30. Прежде всего, самое выражение יְאָבֵק jeabek (LXX: ἐπάλκιεν, Vulg. luctabatur) означает телесную борьбу во всем реальном значении этого понятия180. Если, далее, говорится, что неизвестный, не будучи в состоянии одолеть, коснулся бедра его, то этот обычный прием в борьбе атлетов181 в свою очередь говорит о том, что в данном случае происходила действительная борьба по образцу и обычаю восточных народов. «Это был182 обычный прием при встрече в пути двух незнакомых лиц которые прежде всего начинали меряться своими силами. Обычай этот не исчез вполне и доныне на востоке». Особенно же о действительности телесной борьбы говорят её последствия: боровшийся повредил у Иакова составь бедра, и он после того хромал. Возражением против понимания борьбы в смысле телесной служит, по-видимому, то обстоятельство, что в приведенных словах пр. Oсии борьба характеризуется словами: «плакал и умолял», следовательно, представляется духовною борьбой, подвигом молитвы. На этом основании многие183 совсем отрицают действительность или, по крайней мере, самостоятельное значение фиэического борения и весь факт борьбы понимают, как символическое выражение неотступной молитвы. Не будучи, затем, в состоянии отрицать телесного повреждения у Иакова, как вещественного, осязательного результата борьбы, думают (Лянге) объяснить его по аналогии с так называемою стигматизацией, а также указывают в объяснение его, и на Гефсиманский подвиг Спасителя (Mф. 26:37–41; Мр. 14:34; Лук. 22:

42–45; Евр. 5:47). В этом смысле рассуждает и преосвященный Филарет184. Не отрицая той, утверждаемой здесь, истины, что подъем и возбуждение духа, напр., особенно в молитве, может производить соответствующие изменения и в теле человека, мы думаем однако, что с библейским текстом сообразнее другое (защищаемое напр., Куртцем, Элером, Оберленом) понимание рассматриваемого факта, по которому, в борьбе Иакова следуете различать два момента – борьбы телесной, физической и борьбы духовной – молитвы. Действительно, и пророк Oсия отнюдь не исключает мысли о физическом борении Иакова с Неизвестным. Патриарха Иакова, по цели своей речи, как и по самому существу дела, пророк рассматривает с двух точек зрения: как человека с природными свойствами хитрости и самонадеянности, и как Израиля, человека преображенного или перерожденного действием благодати. В первом отношении пророку представляется характеристичною для личности Иакова сначала бессознательная, а потом сознательная борьба его с братом – борьба, веденная средствами нравственно не безукоризненными и во всяком случае человеческими, а затем и борьба с Богом, которая, по крайней мере, по началу её, должна быть ведена также человеческими средствами, т. е., физическою силою. На это прямо указывает выражение: beon’о, в мужеской силе его (Ос. 12:3 ср. Быт. 49:3). Уже далее пророк, ближе определяя характер борьбы, во-первых, более определенно называете Борца maleach, а затем указывает, что физическим напряжением сил Иакова борьба не исчерпывалась, а имело место и моление – борьба духовная, и таким образом толкует указанную в кн. Бытия просьбу Иакова: «не отпущу, если ты не благословишь меня». Что же касается повествования Моисея о борьбе Иакова, то оно уже положительно требует признания физической борьбы, предшествовавшей борьбе духовной и подготовившей эту последнюю. Происхождение телесного повреждения Иакова из одного духовного борения не может быть понято185; напротив, оно могло быть произведено только физически – осязательным борением, и, на основании указанных выше данных текста, последнее необходимо должно быть предположено. Бог, или собственно Ангел Иеговы, в данном случае применялся к понятиям, в круге которых вращался Иаков, и самым делом показал ему сущность его деятельности, прежней и будущей. Вся предшествующая жизнь Иакова была борьбой с разного рода препятствиями, которые люди и обстоятельства полагали ему на пути его жизни. Борьба в большей своей части была ведена Иаковом недозволенными в нравственном отношении средствами, хитростью и обманом (отношение Иакова к Исаву и Лавану). Но уже поэтому, а также потому, что в борьбе этой выражалась самонадеянность Иакова, она была вместе и борьбой с Богом, борьбой недозволительною и бесплодною. Бог, конечно, допустил незаконное приобретение Иаковом первенства вместо Исава (Быт. 27)186; Божественные цели достигаются, не смотря на человеческие препятствия, и даже человеческие грехи (как обман Иакова) должны служить их осуществлению. Но это не значит, что грехи именно потому должны оставаться безнаказанными; не значит и того, что человеческая неправда, может сама себе приписывать то, что единственно зависит от милости Божией. Иаков путем жизненного опыта, пришел уже к сознанию той существенно-важной в деле благодатного избрания истины, что не собственный усилия человека, а туне подаваемая милость Иеговы – источник всякого блага для него187.Чтобы сильнее внедрить эту мысль в душу Иакова, чтобы показать непригодность для спасения человеческих, плотских средств и только относительное значение их для борьбы с людьми за временное благосостояние, явившийся Иакову Ангел Иеговы употребляет действие – борьбу вместо словесного научения, применяясь к общему обычаю Востока и, в частности, библейских лиц – конкретно, в символических действиях, выражать свои идеи188. В начале эта борьба со стороны Иакова могла быть и была только напряжением физической силы189. Пока Иаков не знает таинственного Борца и борется с ним исключительно физически, борьба эта имеет значение точного типа доселе веденной им жизни по плоти – борьбы с людьми  и Богом, веденной ложью, хитростью, самонадеянностью и под. Но вот настает момент, когда он узнает, что за существо борется с ним; моментом этим естественнее всего считать факт повреждения бедра его. В последнем факте с очевидностью проявилась слабость естественных сил человека (средоточием или седалищем физической силы служит бедро) пред препобеждающею силою Всемогущего. Победа остается за Иаковом, в уверении того, что тем более он будет побеждать людей; но она – не дело его физической силы, а уступлена, дарована ему по воле Борца. Поврежденное бедро должно быть всегдашним знаком этого. Что Иаков после этого признает в своем. противнике существо вышеземное и даже божественное, это видно уже просьбы его к Неизвестному благословить его. Просьба эта, по разъяснению пророка, была воплем сердечной, сокрушенной молитвы190. Это уже новый, существенно иной, момент борьбы – борьба молитвенного духа, оканчивающаяся только с получением прощения (Рим. 15:30; сн. Лк. 18:1–7). Первый момент был борьбой плоти, потому что в противнике Иаков видел только плотское существо, человека; второй момент соответствует новому представлению, которое Иаков получил о своем противнике, – представлению о Нем, как о Существе Божественном. Представление это возведено было на степень несомненной уверенности наречением Иакову со стороны чудесного Борца нового имени191, а затем, отказом Его назвать собственное имя. Со всею определенностью мысль о божественном достоинстве Боровшегося Иаков выражает в наречении места явления Пениэл или Пенуэл. И, как при явлении ему Ангела Иеговы в видении на пути в Месопотамию Иаков выразил чувство страха (Быт. 28:17), так и теперь, находясь под живым впечатлением близости Существа Божественного, он выражает это чувство в словах: «я видел Бога (Elohim, не Iehovah, потому что нужно было выразить противоположность Существа Божественного тварным192) лицом к лицу и сохранилась душа моя».

Рассмотренное место, несомненно изображающее явление Ангела Иеговы, представляет в высшей степени достопримечательное и в своем роде единственное место193. Высшая степень божественного снисхождения к человеческим носителям избрания соответствовала важному значению факта. Если Аврааму и Сарре Ангел Иеговы подтверждает данное ранее обетование о рождении Исаака, следовательно, об исполнении заветных благословений с плотской их стороны; если Иакову, при бегстве его в Месопотамии обещается внешняя защита и покровительство, а равно и снова – размножение плотского потомства, то в таинственном борении Ангела Иеговы указан самый дух, сущность заветных отношений между Богом и человечеством. В духовном борении молитвы, смирения и самопреданности воле Божией показан был истинный смысл бытия и деятельности не только патриарха Иакова, но и всего его будущего потомства194. Глубокая суть явления может быть выражена так: не в плотских человеческих средствах защиты – сила Израиля, а в общении с руководителем и основателем теократии – Ангелом Иеговы.

Так, деятельность Ангела Иеговы в последнем случае не ограничивается объективным сообщением откровений и обетований. Кроме этого, она рассчитана здесь на субъективную сторону завета, на развитие в членах завета, внутреннего сознания истинной сущности теократии.

Сколь глубоко утвердилось в сознании Иакова мысль об Ангеле Иеговы, как виновнике и посреднике благодеяний Божиих, явленных отцам его и ему самому, свидетельствуют слова благословенья, которые преподал сынам Иосифа умирающий и обозревающий всю прошлую жизнь свою патриарх. Он говорить: «Бог (הָאֶלֹהימ haëlohim,) пред которым ходили отцы мои, Авраам и Исаак, пасущий меня с тех пор, как я существую, до сего дня, Ангел (הַמַלְָאךִּ hammaleach), избавляющий (הַגאֵל haggoёl), меня от всякого зла, да благословит отроков сих (Быт. 48:15–16). О божественном достоинстве упоминаемого здесь Ангела говорит прежде всего сопоставление Его, как существа равночестного, с Богом. В целом Ветхом Завете нет ни одного примера, чтобы наряду с Иеговой призывалось какое-либо тварное существо (ср. Чис. 6:24–27). Поэтому должны быть отвергнуты все попытки видеть здесь тварного ангела, из чего бы попытки эти ни проистекали195. Кроме призываybя Ангела наравне с Богом, о божественном достоинстве Первого говорит усвояемая Ему деятельность. Он называется הָגאֵֹל избавляющей от всех зол, Искупитель. Но избавление Иакова от зол ранее было приписываемо Самому Иегове, или Ангелу Иеговы (Быт. 28: 15; 31:3; 32:11, 24 и дал.), и вообще имя goël есть обычный эпитет Иеговы (Ис. 43:14; 47:4), а затем будущего Мeссии (Ис. 59:20; сн. Рим. 11:26). Имя goël, заключающее в себе идею родственной близости196, само собою указывает на заветное отношение Иеговы к избранному человечеству, а вместе с тем и на Ангела Иеговы, как непосредственного деятеля в учреждении теократии. Указание на то, что спасение Богом Иакова, т. е. определение жизненных путей его (ср. Пс. 22:1; 79:2), и избавление Ангелом совершались именно на основаны Завета, заключается, кроме того, в самом» начале речи: Бог, пред которым, לְפָּנָיו ходили (LXX: ᾧ εὐηρέστησαν, т. е. которому благоугождали отцы мои). Выражение lepanaiv означает именно то ближайшее отношение Иеговы к избранному народу, которое было дано в maleach panaiv (Ис. 63:19, ср. Исх. 38:14). Наконец, божественная природа существа, называемого hammaleach, видна из того, что благословение (יֽבָדֶךִּ ед. ч.) испрашивается и от Бога и от Ангела, как бы от одного существа, чем показывается, что, при различии личном и по действиям, Ангел имеет одну природу с Богом. Слово «да благословить», относящееся вместе и к Богу и к Ангелу, не только дает этому Ангелу равное с Богом право, но и совершенное с Ним единство (М.Филарет). Через единственное число iebarech, троякое обозначение Бога разрешается в единстве божественного существа и власти (Кейл, Лянге). Но единство природы не ведет к отрицанию личного различия Ангела от Бога197. Само название hammaleach, стоящее в параллель слову haëlohim, указывает на различье лица, хотя и при единстве природы. Следовательно, Иаков признает не только божественность природы Ангела Иеговы, но и его личное различие от Бога Иеговы. Если же он призывает благословение от Ангела Иеговы внукам своим и их потомкам, желает, чтобы последние стояли в том же отношении к Ангелу Иеговы, в каком стоял к Нему он сам, то не может подлежать сомнению, что, по верованию патриарха, Ангел Иеговы имеет постоянное, пребывающее бытие (а не есть только преходящая форма явления Иеговы). Как постоянно, вечно существует haëlohim harëeh, Бог пастырь (Быт. 28:15, ср. Пс. 79:2; 76:21), столь же постоянно существует и действует и hammaleach haggoel. В виду сказанного, мысль рассматриваемого текста не может быть выражена лучше, как следующими словами св. Афанасия Великого198: «к сотворившему их Богу, замечает этот св. отец в объяснение данного места, присовокупил Иаков не одного из сотворенных и по естеству сущих ангелов, и не у Ангела просил он благословения, но сказав: ὁ ρυὁμενος με πάντων τῶν κακῶν показал тем, что это есть не сотворенный какой Ангел, но Божие слово, Которому молился он совокупно с Отцом и через Которого Бог избавляет, кого хочет. Зная, что он именуется и Ангелом Великого совета Отчего, Его, а не другого кого нарек благословляющим и избавляющим от зол».

Итак, место Быт. 48:15–16, на которое по справедливости можно смотреть, как на последнее, заключительное слово истории и вероучения патриархов, дает следующее результаты по вопросу об Ангеле Иеговы. Ангел Иеговы, несомненно, имеет личное и пребывающее бытие. По природе и достоинству, Он есть едино с Богом Завета, Иеговою. Все, что совершает Бог, принадлежите и Ему, и наоборот. Тем не менее личное различие Его от Иеговы выражается и во внешней его деятельности – относительно избранного в человечестве рода: Ангел Иеговы есть ближайший, сравнительно с Самим Иеговой, защитник, покровитель, избавитель патриархальной семьи, а затем и будущего народа, который созерцает пророческий взор умирающего патриарха.

Отдел второй. Библейское учение об Ангеле Иеговы в веке Моисея и после него.

Новый период в раскрытии учения об Ангеле Иеговы открывается с момента призвания Moисeя. Moисей, по избранно Божию, имел быть человеческим устроителем теократии (Числ. 12:7–8), но высшим учредителем её мог быть только тот же Ангел Иеговы, Который открывался и действовал в истории патриархов, воспитывая в них истинное богопознание, веру в Бога, покорность и преданность Его воле и водительству. Как история патриархов была основанием и образцом для истории происшедшего от них народа, так и деятельность Ангела Иеговы в период учреждения теократии при Moиceи, является продолжением и дальнейшим развитием деятельности Его в век патриархов. Существенное содержание и характер деятельности Ангела Иеговы открывается уже в факте призвания Моисея199.

На Хориве, горе Божией (har-haëlobim. т.е., впоследствии получившей это название, вследствие бывших здесь богоявлений при призвании Моисея и при законодательстве), Мoисею явился Ангел Иеговы в пламени огня из среды тернового куста, горящего, но не сгорающего (Исх. 3:1 и сл.). Это чудесное явление Моисей называет великим явлением200 (hammar’eh haggadol), по величию Явившегося. Последнего он сначала называете Maleach Iehovah; дальнейшее же изображение явления не оставляете сомнения в том, что в явившемся Moисей признал существо Божественное, и сознание это настолько было живо у Моисея в течении всей остальной жизни, что он перед смертью, изрекая благословения сынам Израилевым, о потомстве Иосифа высказал: «благословение явившегося (или обитающего, Schocheni) в терновом кусте, да приидет на главу Иосифа»... (Втор. 33:16). Слова эти, подобно словами благословения Иакова (Быт. 48:15), относятся к коленам Ефремову и Манассиину и представляют как бы повторение слов Иакова. Сходство между ними – не случайное: как основанием благословения Иакова служит его жизненный опыте, – опыт многоразличного воздействия на его жизнь со стороны Ангела-Избавителя, так и благословение Моисея приводить на память первое бывшее ему явление Ангела Иеговы, имевшее неизмеримо важное значение не для судьбы только самого Моисея, но и для истории всего народа Божия. В самом тексте рассказа о хоривском богоявлении в терновом кусте следующие данные указывают на божественную природу Ангела Иеговы и ближе определяют Его отношение к избранному Богом человечеству. Священный писатель прямо называет явившегося именем Иеговы и Элогим (Иегова увидел, что Moисей идет смотреть, и воззвал к нему Элогим из среды куста: Моисей! Моисей! Исх. 3:4). Сам Ангел Иеговы свидетельствуете о Себе, как о существе Божественном. Когда говорит об абсолютной святости Своей, делающей Его недоступным для смертного (Исх. 3:5: не подходи сюда; сними обувь с ног твоих, ср. Исх. 19:21; Втор. 4:24; 18:16 и др.). Моисей закрыл лицо руками потому, что боялся воззреть на Бога (הָאְֶלֹהיִם אֶל, el-haelohim,) согласно тому общему ветхозаветному воззрению, что непосредственная близость существа божественного грозит человеку смертью (Быт. 16:13; 32:31; Суд. 6:22; 13:22). Далее, Ангел Иеговы Сам усвояет Себе имена Iehovah, Исх. 3:14; 4:11; haelohim, Исх. 3:12; Iehovah elohim Исх. 3:6, 15; Elohei haibrim, Исх. 3:18. Отношение Завета, в каком явившийся ангел Иеговы стоит к народу Израильскому, очевидное уже из этих Его наименований, со всею полнотой раскрывается в действиях, которые Он приписывает Себе: «И увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его. Иду избавить от руки Египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую и пространную. – Я пошлю тебя к Фараону, и выведи из Египта народ Мой. Я буду с тобою, и вот тебе знамение, что Я послал тебя: когда ты выведешь народ из Египта, вы совершите служение Богу на этой горе» (Исх. 3:7–12 ). Все эти данные говорят о том, что явившийся Ангел Иеговы есть божественная личность; объяснения его в смысле тварного ангела являются ничтожными201.

Возможно, конечно, что Moисей сначала не признал явившегося Богом; но что затем он, несомненно, убедился в этом, это очевидно как из всего рассказа его, так особенно из упомянутого факта благословения им потомства Иосифа именем Явившегося в терновом кусте (Втор. 33:16).

Явившийся Moисею при призваны его Ангел Иеговы говорит о Себе, что Он услышал вопль страдания Израильтянин и сошел (Исх. 3:8) избавить их от руки египтян, вывести их из Египта.

В изображении самой истории изведения народа Ангел Иеговы не упоминается; деятелем здесь всюду является Сам Иегова202 (напр. Исх. 6: 5–13, 27–29; 7:4, 14; 9:12; 12:12, 23, 51; 13:2l). Но что Мойсей и евреи верили, что ближайшим деятелем и виновником их освобождения был Ангел Иеговы, это определенно выражается в рассказе о том посольстве, которое в конце сорокового года странствования по пустыне евреи отправили к едомитянам с просьбой о позволении пройти их землею (Чис. 20:15–1б)- «Мы жили много времени в Египте, говорят евреи через послов к царю Едомскому, и худо поступали Египтяне с нами и с отцами нашими, и воззвали мы к Иегове, и услышал Он голос наш и послал Ангела (מַלְאָךִּ maleach), и вывел нас из Египта». Отсюда видно, что, по воззрению Израильтян, все дело изведения их из Египта совершаемо и совершено было не только Иеговой, но и Ангелом Иеговы. То обстоятельство, что maleach здесь употреблено в общем, неопределенном смысле (не имеет при себе ни приложения Iehovah, Haelohim или Elohim, ни местоименн. суффикса 3-го лица), не может считаться доказательством тварной природы Ангела, о котором здесь речь. Неопределенное обозначение его требуется необходимостью логически оттенить мысль о посольстве 203 его Иеговой, как результате молитвенного вопля Израильтян; ближайшее же определение небесного вождя евреев для язычников (едомитян), к которым обращена здесь речь евреев, в данном случае было бы излишне и бесцельна. Определение подлинного существа Ангела, как освободителя и вождя избранного народа, должно искать в историческом повествовании Моисея о путешествии и странствовании евреев под водительством не Моисея только, но и высшего Вождя, Ангела Иеговы.

Начиная изображать путешествие Израиля от Сокхофа, Моисей делает общее замечание, с целью показать чудесный характер путешествия: «Иегова шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им днем и ночью. Не отлучался столп облачный днем, и столп огненный – ночью от лица народа» (Исх. 13:21–22). Но сказав затем о последовавшей погоне Египтян за евреями и происшедшем отсюда смущении последних (Исх. 14:4–12) , священный писатель теперь Иегове усвояет только высшее устроение спасения евреев – в смысле последней причины

этого спасения; самое же осуществление спасения евреев от египтян представляется делом Ангела Иеговы. «И двинулся Ангел Элогим (הְָאֶלֹוהיִמ מַלְאָךִּ maleach haëlohim), шедший пред станом Израильтян, и пошел позади их; двинулся и столп облачный от лица их и стал позади их; и был облаком и мраком для одних и освещал ночь для других». (Исх. 14:19–20). Что Ангел Элогим здесь есть личность Божественная, это видно не только из того, что ему приписывается тоже действие, которое выше (Исх. 13:21) рассматривалось, как действие Иеговы, но и из замечания писателя в Исх. 14:24, что в столпе был Сам Иегова, который «воззрел на столп Египтян из столпа огненного и облачного и привел в замешательство стан Египтян» т. е. произвел какое-либо поразительное для Египтян явление, напр., ослепительное сияние огня или молнии204. Творческая сила Ангела здесь очевидна. Не называется же он Maleach Jehovah потому, что речь – об отношении его не к евреям только, а к язычникам Египтянам.

Об участии Ангела Иеговы в даровании закона на Синае в кн. Исход (19:18, 20, 24; 20:1) равно как в кн. Второзакония (Втор. 5:2 и след.)205 прямо не упоминается. Но упоминание в первой заповеди десятословия об изведении Израильтян из Египта (Исх. 20:2; Втор. 5:6), которое было совершено не толькоИеговой, но и Ангелом Иеговы, дает возможность разуметь под изрекающим закон Elohim и Ангела Иеговы206, Который у пророка Малахии именуется Ангелом Завета (Мал. 3:1); тем более, что иудейское предание о законодательстве на Синае, засвидетельствованное в Новом Завете, знает не только о служебном участии тварных ангелов в даровании закона (Деян. 7:53, Евр. 2:2; Гал. 3:19), но и об Ангеле, с Которым говорил Моисей на Синае и от Которого принял живые слова, чтобы передать евреям (Деян. 7:38).

Указанные доселе явления Ангела Иеговы, о которых говорит кн. Исход, свидетельствуя о божественном достоинстве этого Ангела, в сущности, не отличаются от явления Ангела Иеговы в патриархальный период. Но нельзя не отметить формального различия между первыми и последними, – различия, касающегося образа и, так сказать, обстановки явления. Явления Ангела Иеговы или богоявления вообще, имевшие место в патриархальный период, по форме своей, были выражением того отношения близости, даже дружества (Авраам – друг Божий), которое соединяло крепких верою и благочестием патриархов, с Богом и Его Ангелом (Быт. 48:15–16), хотя, конечно, за этою формальною стороною, имевшею временное значение для данного только периода, стояло вечное, неизменное содержание, имеющее предметом своим спасение человечества. Сущность спасительно-исторического процесса остается тою же и в веке Моисея, в век учреждения и устроения теократии. Но теперь Бог вступает в отношения завета не с избранными единицами, а с целою массою членов народа, в большинстве своем невоспитанного, жестоковыйного. Отсюда отношения Бога к людям, откровения Его им, имея целью по-прежнему спасение их, являются в то же время с чертами чрезвычайной возвышенности над условиями человеческой жизни. Теперь в богоявлениях с особенною силою выступает момент божественной святости (в противоположность человеческой нечистоте и греховности), как это видно уже из истории призвания Моисея (Исх. 3:5–6; 33:20). Для греховного, религиозно невоспитанного, человека и целого народа Бог есть огонь поедающий (Втор. 4:24). Потому-то к принятию синайского богоявления народ должен был продолжительно и разносторонне приготовиться (Исх. 19:10–15) и самое богоявление, совершавшееся при потрясающих для человека стихийных явлениях (Исх. 19:16–19), воспринимать в строгом, совершенном отдалении (Исх. 19:21 ср. Вт. 5:24); между тем ни об одном богоявлении в истории патриархов неизвестно ничего подобного207.

В виду указанной сейчас особенности нового периода библейской истории, понятна явившаяся необходимость специального откровения о природе Ангела Иеговы, как существа Божественного, Которое вследствие Своей святости, не может сносить греховной нечистоты народа. В Исх. 23:20–24 Иегова говорит народу (после объявления законов): «Вот я посылаю (שֹׁלֵחַ, scholeach, particip. – действие продолжающееся) Ангела пред лицом твоим хранить тебя на пути и ввести тебя в то место, которое Я приготовил. Блюди себя пред лицом Его и слушай гласа Его, не упорствуй против Него, потому что Он не простить греха вашего; ибо имя Мое в Нем. Если ты будешь слушать гласа Его и исполнять все, что Я сказал, то врагом буду врагов твоих... Когда пойдет пред тобою Ангел Мой (מַלְאָכִי) и поведет тебя к Аморреям, Хеттеям, и истреблю их; то не покланяйся богам их... но сокруши их и разрушь столбы их». Сила и основная мысль всей этой речи заключается в указании на божественную природу и достоинство посылаемого Богом Вождя и Хранителя избранного народа, на пути к достижению поставленной ему Богом цели. Такое достоинство, а вместе и природа Его видны уже из самого увещания народа к строгому самовниманию и безусловному послушанию его в отношении к этому Ангелу, какого Иегова требует от народа относительно Себя Самого при заключении завета (Исх. 19:5). О том же свидетельствует, предполагаемая отвращением Ангела Иеговы ко греху, святость его, а также и власть Его прощать или не прощать грехи – власть, по учению св. писания, принадлежавшая одному Богу (Исх. 20:5–6; 34:7, ср. Mф. 9:2–5; Мр. 2:7). Но более всего говорит о божественной природе Ангела то, служащее основанием доселе указанных свойств Его, обстоятельство, что имя Иеговы в Нем. Имя (משֵׁ, schem) в приложении к Богу в Библии употребляется различно. Иногда оно означает совокупность всего того, что Израиль узнал о существе Иеговы, и, так как Иегова проявляет Себя в истории Израиля, то имя Его служить компактным выражением для совокупности всех откровений и дел, явленных Иеговой в истории (Пс. 101:22; 137, 2). Часто оно употребляется для обозначения проявления славы Иеговы, Его личного присутствия в смысле Schechina (Ис. 30:27), или славы, по крайней мере, всегда способной проявить себя. Обычнее же всего schem означает характер Божественного существа и действия и самое существо Божие, хотя более со стороны его откровения в мире и истории (Пс, 19:6; 22:3; 30: 4; 108:21; 24:11; 78:9; 142:11; 68:32; 118:132; 60:5; 35:11; 82:17; 32:21. Притч. 18:10. Иер. 10:6. Мих. 6:7. Соф. 3:2 и др.), и, как самое имя Иегова есть имя проявляющегося в мире и входящего в истор1ю Бога208, то schem (обычно – с членом) употребляется и вместо имени Иегова (Лев. 24:11, 16. Втор. 28:8; 19:2)209. Что же означает пребывание имени Иеговы в Ангеле Иеговы? Менее всего это может выражать лишь то, что Ангел имеет божественное полномочие говорить во имя Бога210, как объясняют некоторые экзегеты. (Выражение קֶרֶבכּ, bekereb, может означать только внутреннее обитание чего-либо в чем-нибудь, ср. Пс. 35:2. Втор. 12:5;14:23. 3Цар. 8:16). Нельзя также отожествлять или уравнивать пребывание имени Иеговы в Ангеле с пребыванием этого имени в храме или в городе Иерусалиме211; обитание имени Иеговы в существе личном, каким несомненно и всюду является Ангел Иеговы, должно быть иным, чем пребывание его в храме (Втор. 21:5; 21:21) или Иерусалиме (3Цар. 11:29). Сопоставление это имеет смысл лишь в той мере, поскольку отмечает не идеально-символическое только значение пребывания имени Иеговы в Ангеле Иеговы, а реальное присутствие и проявление Первого в Последнем. Наконец, нам представляется неверным и то утверждение некоторых экзегетов212, что об обитании имени Иеговы в отношении Ангела Иеговы говорится в том же смысле, как об обитании имени в священниках, судиях, пророках, – поскольку имеется в виду их служебный характер. Если судьи, напр., называются именем Elohim (Исх. 21:6; 22:28), то следует различать между этим именем Божиим, имеющим весьма широкое и притом абстрактное значение, и конкретным именем Iehovah, принадлежащим исключительно Богу и никому другому. «Я Иегова, говорить Бог через пророка (Ис. 42:8); это имя Мое, и славы Моей иному не дам». Утверждаемая этими словами несообщимость имени Иеговы никакому существу небожеской природы, здесь, конечно, не ограничивается истуканами213, которые, правда, имеются в виду в этих словах прежде всего, но простирается и на вей тварные существа, не исключая и конечных духов-ангелов. Вообще духу всего Ветхого Завета нет ничего более противоречащего, как усвоение имени Иегова существу тварному. Если же в данном месте (Исх. 23:21) высокое достоинство Ангела обосновывается и доказывается тем, что Schem Iehovah bekirbo, и именно потому заповедуется благоговеть пред этим Ангелом, бояться Его214, то, очевидно, что Ангел, посылаемый Богом, – единого существа с Ним. Олределение Ангела – schem Iehovah bekirbo, таким образом, выражает ту же мысль, что и изречение ап. Павла о существе и природе воплотившегося Сына Божия: ἐν αὐτῷ, κατοικεῖ πᾶν τὸ πλήρωμα τῆς θεότητος σωματικῶς, Кол. 2:9; ἐν αὐτῷ εὐδόκησεν πᾶν τὸ πλήρωμα κατοικῆσαι Кол.1:19215. Что, с другой стороны, Ангел этот, при единстве или тожестве существа с Иеговой, и отличен от Него по лицу, есть самостоятельная божественная личность, это видно из того, что Бог посылает Его, что пред лицом Его евреи должны благоговеть, что Он, как Существо святое, не простит греха упорства и идолослужения, что, наконец, Он совершит изгнание хананеян пред израильтянами, под условием послушан я их Его гласу.

Рассмотренное место может считаться классическим для определения библейского учения об Ангеле Иеговы. Из него видны и божественная природа Ангела Иеговы и личное различие Его от Иеговы. Тем самым определяется вместе и отношение Его к тварным ангелам, существам, не только лично, но и по природе различным от Бога, Иеговы. Последний пункт – превосходство Ангела Иеговы пред тварными ангелами, не раз отмеченное в истории патриархальных богоявлений, в тех именно случаях, когда Ангел Иеговы выступает совместно с ангелами тварными (Быт. 18, 19, 28:12 и дал.), с особенною силою выставляется в рассказе кн. Исход 32:9–33:15 о последствиях допущенного народом при Синае служения Иегове под образом золотого тельца (Исх. 32:1–6)- Такое служение было развращением народа, уклонением его от пути, заповеданного Иеговой Исх. 32:7–8), великим грехом (Исх. 32:21), тем именно грехом неверности Иегове, упорства и жестоковыйности (Исх. 32:9), которого, по Исх. 23:21, не мог простить народу посланный

ему Богом божественный вождь Ангел Иеговы. Этот-то Вождь Израиля, или Сам Иегова, сначала решает истребить согрешившей народ (Исх. 32:10), затем, по молитве Моисея, отменяет это определение суда Своего (Исх. 32:14). Однако, даже после акта возмездия за народное преступление (Исх. 32:26–28), Он высказывает не благоволение к преступному народу, несмотря на вторичное ходатайство Моисея (Исх. 32:30–33). Фактическим выражением этого не благоволения, поражения Иеговой народа за служение тельцу, является следующее. Если в прежней речи о Вожде народа (Исх. 23:20–21) Он отожествляется, по существу с Самим Иеговой, присутствие Его представляется вместе и присутствием Последнего, а потому и водительство Первого выставляется, как выражение величайшего благоволения Иеговы к народу, то теперь Иегова или Ангел Иеговы говорит Моисею с видимым выражением не благоволения к народу: иди, веди народ сей, куда Я сказал тебе. Вот Ангел Мой (מַלְאָכִי maleachi) пойдет пред тобою, и в день посещения Моего Я посещу их за грехи их... И пошлю пред лицом твоим Ангела и прогоню Хананеев, Аморреев, Хеттеев... (и введет он вас)216 в землю, где течет молоко и мед; ибо Сам не пойду среди вас, чтобы не погубить Мне вас на пути, потому что вы народ жестоковыйный, Исх. 32:34; 33:2–3. Услышав это грозное слово, народ предался печали и наложил на себя траур, словом, пришел в состояние смятения и покаянного плача (Исх. 33:4–6) в сознании того лишения, которое он имеет понести с переменою вождя. Моисей же, с целью утвердить народ в этом покаянном настроении и сознании виновности, а затем в надежде достигнуть окончательного прощения от Иеговы, выносит свою палатку, которая была местом явления чудесного столпа, видимого знака присутствия Ангела Иеговы (Исх. 14:19) среди Израиля, – за стан (Исх. 33:7). Обе цели достигаются: народ проявляет благоговейное отношение к этому явлению присутствия Ангела (Исх. 33:8–10),

а Иегова удостаивает Моисея говорить с ним лицом к лицу, как бы говорил кто с другом своим (Исх. 33:11), и свидетельствует ему: «Я знаю тебя по имени (т. е., поставил тебя в специально-личное, только тебе принадлежащее, отношение ко Мне217), и ты приобрел благоволение в очах Моих» (Исх. 33:12). Это божественное слово исполняет Моисея .того дерзновения веры, которое молитвенно борется с Богом, пока Он не благословит (Быт. 32:27; Ос. 12:4), и он решается высказать просьбу, в которой ясно выражает сознание того, что обещание Иеговы послать Ангела (Исх. 33:2) неравносильно пребыванию среди народа Самого Иеговы, что, след., этот ангел не тот, в котором schem Iehovah bekirbo: «Вот ты говоришь мне: веди народ сей, а не открыл мне, кого пошлешь (след., ангел Исх. 33:2, ср. 32:34 не есть существо столь определенное и известное, как Ангел Иеговы, а один из ангелов) со мною. Если я приобрел благоволение в очах Твоих, то молю, открой Мне путь Твой. Если не пойдешь Ты Сам с нами, то и не выводи нас отсюда. Ибо почему узнать, что я и народ Твой обрели благоволение в очах Твоих? Не потому ли, когда Ты пойдешь с нами?» (Исх. 33:12–13, 15–16). На это моление Моисея о том, чтобы благоволение Иеговы выразилось личным присутствием среди Израиля Иеговы, Он, в знак примирения с народом, на молитву Моисея отвечает: Сам Я пойду יֵלֵכוּ פָּנַי, panai ilechu; LXX: αὐτὂς προπορεὔσομαι σοῦ) и введу тебя в покой (Исх. 33:14). Из приведенного места кн. Исход открывается с очевидностью, что в нем делается различие между личным присутствием Иеговы среди Израиля и присутствием ангела-предводителя, и первое представляется выражением благоволения Иеговы к народу, второе – знаком оставленности его Иеговой, между тем как в Исх. 23:20–25 то и другое отожествляются. Отсюда с логическою необходимостью следует, что Ангел, о Котором речь в Исх. 23, – Ангел, в Котором schem Iehovah bekirbo, т.е., Ангел единого существа с Иеговой, отличен от ангела Исх. 32:34; 33:2, который так не характеризуется. Необходимость такого различения, очевидно, требуется всем смыслом данного места: без этого нельзя понять ни печали народа, ни последующего за нею ходатайства Моисея, ни, наконец, двойственности в речи Иеговы о водительстве народа: с одной стороны пойдет ангел (Исх. 32:34), посылаемый Иеговой, (Исх.33:2), и явно неравный Ему, – с другой – пойдет Лицо Иеговы (Исх. 33:14), как нечто несравненно высшее. Сила необходимости упомянутого различения сознается и многими защитниками гипотезы тварного ангела и вынуждает их признать, что Ангел Исх. 23 есть ангел высший, сравнительно с ангелом Исх.32:34; 33:2218. Самое различие между тем и другим этими экзегетами с точки зрения своей гипотезы определяется так, что доселе путеводил Израиля тварный ангел высшей степени, напр., Архангел, или, во всяком случае, ангел представлявший лицо Самого Бога, а теперь, после греха народа против Иеговы, имеет сопутствовать ему ангел низшего чина и представляющий только свою личность, а потому лишенный возможности совершать те чудеса божественного промышления о народе, который доселе совершал первый Ангел, по силе представительства им Лица Иеговы. Но такое объяснение факта различения в кн. Исход Ангела и ангела, искусственное само по себе (Бог прежде посылает Ангела, представляющего Его Лицо, а затем не представляющего Его), противоречит тексту рассматриваемого библейского места и тем самым свидетельствует, к каким неразрешимым трудностям приводит последовательное отрицание деятельности в явлениях Ангелам Иеговы существа несотворенного – Логоса или Сына Божия. Текст кн. Исход (Исх. 32:34, 33:2–3 с одной стороны и Исх. 33:14–15 с другой) различает не водительство твари и твари, низшей и высшей, но водительство ангела неопределенного (Исх. 33:2; сн. ст. 12) и предводительство существа божественного, со спасительно-историческими целями вступающего в сферу тварного бытия, в сферу отношений человеческих: таково общее значение penei Jehovah (Исх. 33:14, ср. Вт. 4:37). С другой стороны не оправдывается текстом и то, что новый ангел был бы отличен от первого своею деятельностью. Сравнение Исх. 33:2 и Исх. 23:23 показывает, что обоим ангелам равно приписывается будущее введение Израиля в обетованную землю и изгнание из неё Хананейских племен. Следовательно, различие обоих ангелов не может ограничиваться степенным различием между ними, а состоит исключительно в существе обоих ангелов –

Первый был Иегова, последний есть обыкновенный ангел219. Лицо 1еговы (ст. 14), которое пойдет с Израилем по ходатайству Моисея, есть понятие, тожественное с Ангелом, в Котором schem Iehovah bekirbo. Это тожество очевидно уже из общего смысла рассказа. В словах Исх. 33:14: Я Сам пойду220..., Иегова возвращает народу то благоволение, выражением которого ранее в Исх. 23:20 и дал. представлялось посольство Ангела, в Котором имя Иеговы. Последнее определение Ангела прямо говорит о тожестве существа Ангела (Исх. 23:20) и Иеговы, Который обещает идти (Исх. 33:14). Выражение יהֵוָֹה פְּנֵי penei Iehovah, означает собственную личность Бога, так что penei jelechu (Исх. 33:14) может быть переводимо: Я Сам пойду (LXX: αὐτὸς προπορεύσομαι)221, но также, и обычнее всего, выражение это означает откровенную сторону деятельности Бога, через которую Бог делается как бы видимым, особенно (так как лицо есть обнаружение внутреннего настроения души) – деятельность Его в истории спасения (Втор. 4:37); прочем обращение Лица Иеговы может иметь значение милости Его к людям (Пс. 30:21) или гнева на них (Пс. 33:17). Но представление о Боге, как проявляющем присутствие и деятельность в мире, заключается и в понятии מַלְאָךִּ, maleach, ангел (Иеговы), а также и в понятии משֵׁ schem, имя (Иеговы), и Ангел, в Котором имя Иеговы, есть, как мы видели, открыватель существа Иеговы в мире или собственно в истории спасения. Поэтому нет ничего естественнее, как отожествление понятий penei lohovah (Исх. 33:14) и Maleach schem Iehovah bekirbo (Исх. 23:21)222. Оба понятия, действительно, соединяются у пр. Исаи (Ис. 63:9), дающего наилучший комментарий к Исх. 23:20, 33:14223. Воспоминая о милостях, явленных Иеговой Своему народу, особенно при исходе его из Египта и вообще в век Моисея, пророк говорит: во всякой скорби Он не оставлял их, и Ангел лица Его спасал их, הוֹשִׁיעָם פָּנָיו וּמַלְאַךְ umaleach panaiv hoschi’am; (LXX: οὐ πρέσβυς οὐδὲ ἄγγελος ἀλλ᾿ αὐτὸς κύριος ἔσωσεν αὐτούς). Выражение пророка Maleach panaiv многие иудейские и христианские экзегеты224 передают: ангел, предстоящей лицу Божию (по аналогии с Лк. 1: 19 ἐγώ εἰμι Γαβριὴλ ὁ παρεστηκὼς ἐνώπιον τοῦ θεοῦ, ср. Mф. 18:10; Тов. 12:15). Но такое толкование, независимо от лежащего в его основе ложного раввинского разделения ангелов на ангелов, предстоящих престолу Божию, и ангелов служения225, не верно и грамматически226. Поэтому со многими другими экзегетами следует понимать это выражение, в смысле открывателя Бога и видеть здесь прямое отношение к Исх. 23:20 и 33:14, Чис. 2 0:16227. Ангел Лица Иеговы есть Божественный Деятель истории спасения, в Котором открывает или проявляет Себя Сам Иегова.

Таким образом, результат сравнительного рассмотрения Исх. 23 и 33 гл. может быть сведен к следующему: Ангел, Который предводил Израиля (Исх. 14:19) до совершения им греха при Синае, отличается от другого ангела, которого Иегова хотел послать после этого события (Исх.34:32, 33:2), тем, что

а) имя, т. е., существо, Бога в Нем (Исх. 23:21),

б) Он есть Сам Иегова (не прощающий греха упорства и идолослужения Исх. 23:20–21) и потому не могущий идти с Израилем по совершении итого греха (Исх.33:3, 5 ср. 15);

в) Он есть Лицо Иеговы (Исх. 33:14–15, ср. Исх. 63:9)

Все эти предикаты Ангела Иеговы, в сущности, тожественны, взаимно поясняют друг друга и все равно свидетельствуют, что Ангел Иеговы есть существо Божественное, различное от Иеговы, только лично, как субъект, а не по природе. Напротив, ангел, который имел быть послан по Исх. 32:34, 33:2, не имеет ни одного из этих предикатов. Следовательно, он есть ангел тварный. Если пойдет с народом первый Ангел, то всякое оскорбление, причиняемое ему народом в виде упорства и идолослужения, грозит народу совершенным истреблением (Исх. 28:21 и 33:3), ибо в Нем – имя Иеговы, а потому всякое оскорбление Его есть непосредственное оскорбление существа и величия Самого Иеговы. Если же пойдет другой ангел, тогда народу не будет грозить такой опасности, потому что оскорбление этого ангела касается ближайшим образом тварного существа, не самого Божественного величия, но только одного из подчиненных служителей, служебных Духов Божиих.

Признав за несомненное, что в кн. Исход в общем представлении об Ангеле Иеговы различаются, частные, Ангел Иеговы, как личность Божественная, и ангел, также служащий целям теократии, но имеющий низшую тварную природу, мы теперь легче можем уяснить те места библейские, в которых Maleach Iehovah является несколько иначе, чем в доселе рассмотренных местах. В этих местах рельефнее выступает служебное значение Maleach Iehovah и различие его от Иеговы. Поэтому здесь имеет свое полное приложение идея представительства Бога ангелом, т.е., ангел здесь говорит и действует во имя или от лица Иеговы, и божеские имена, предикаты и под. принадлежат собственно Посылающему Иегове, а не посылаемому Maleach.228 Напротив, то communicatio idiomatum Ангела Иеговы и Иеговы, какое имеет место в рассмотренных местах о явлениях Ангела Иеговы, как Божественной Личности, оказывается неприложимым в тех местах, в которых Ангел Иеговы. Представляется тварным ангелом, ангелом, в общем, неопределенном смысле229.

На основании добытого из рассмотрения учения об Ангеле Иеговы результата, мы можем уяснить теперь некоторые богоявления времен патриархов, ранее нами обойденные; а затем продолжить исторического обозрение засвидетельствованных в Библии фактов деятельности в истории Израиля Ангела Иеговы.

К явлениям Ангела Иеговы второй категория относится прежде всего двукратное явление Агари Малеаха Иеговы (Быт. 16:7–13) и Малеаха Элогима (Быт.21:17–19) в пустыне. При первом явлении Агари, в первый раз в Библии упоминается имя Maleach Iehovah, впервые Maleach Iehovah является действующим в истории лицом. Когда Агарь, по причине ревности и притеснения госпожи своей Сарры, убежала из дома Авраама, то Малеах Иегова нашел ее у источника воды в пустыне на дороге к Суру Быт. 16:7230 и, повелевая возвратиться к госпоже Своей, говорит, что умножая умножит потомство её (Быт. 16:9–10). Хотя потомство Агари впоследствии имело быть выделено из истории спасения, но в данный момент, когда она была беременна (Быт. 16:11) семенем Авраама (необетованным, впрочем), она принадлежит еще к избранной Богом семье и, именно как такая, удостаивается посещения и милости Божией. Следовательно, деятельность Малеаха Иеговы здесь имеет отношение к начинающейся истории спасения, и в то же время может указывать на универсальный характер Завета Божия с Авраамом. Очевидно, по смыслу, характеру и значению деятельности своей, Малеах Иеговы данного места не отличен от Малеаха Иеговы тех библейских мест, где действует, несомненно, Божественная личность. Обещание, которое первый дает Агари, по своему предмету и основанию, есть более частное определение благословения, которое дает Аврааму Сам Иегова, Эль-Шаддай (Быт. 17:5), и Ангел Иеговы (Быт. 18:18). Тем не менее довольно ясно выступает и различие Малеаха Иеговы данного места от Ангела Иеговы, как Личности Божественной. Последний никогда не оправдывает Своего явления указанием на волю и действие Иеговы, не говорит, что Его явление или действие было обусловлено внешним для Него решением Иеговы. Между тем Малеах Иеговы данного места в словах (Быт. 16:11): «ибо услышал Иегова страдание твое» упоминает о Иегове не просто в третьем лице (как делает и божественный Ангел Иеговы), а как о первой причине его явления, как верховном Боге Завета (Iehovah), сильном осуществлять Свои планы (El), и тем самым дает знать, что и обещание это принадлежит этому Господу Богу (Iehovah- El), и только на основании посольства своего Им, он говорит от лица Его231.

В тесной и внутренней связи с первым явлением Ангела Агари стоит второе его явление ей, имевшее место после изгнания её с сыном из дома Авраама (Быт. 21). Агарь заблудилась в пустыне, недостаток воды приводит сына её к крайнему изнеможению. «И услышал Бог (Elohim, Промыслитель о судьбах всего человечества безраздельно) голос отрока и Ангел Божий (Maleach Elohim) с неба воззвал к Агари и сказал ей: что с тобою, Агарь? не бойся; Бог (Elohim) услышал голос отрока оттуда, где он находится. Встань, подними отрока, и возьми его за руку; ибо Я произведу от него великий народ (Быт. 21:17–18)». Уже аналогия этого явления с первым говорит, что и ангел должен быть подобным первому, т. е. тварным. Там, он называется Maleach Jehovah , так как возвращает Агарь в избранную Иеговой семью; здесь, – maleach elohim, потому что выступает в момент выделения Агари с её потомством из истории спасения в сферу общепромыслительного действия Элогима232. И как там вестник отличается от пославшего его Иеговы, так и здесь Малеах-Элогим ясно отличается от Элогима, Который, как промышляющий о судьбах человечества, слышит голос отрока и вследствие этого посылает Своего Малеаха, который, впрочем, не принимает на себя видимого образа, как при первом явлении Ангела Агари, а говорит к ней с неба, оставаясь невидимым. Если, заявив о своем служебном только значении, Ангел далее тем не меннее выражается: «Я произведу от него великий народ» (Быт. 21:18, то (ср. Быт. 16:10) говорит только от лица пославшего его Бога, потому что выше (Быт. 21:13) эти самые слова влагаются в уста Самого Бога, и далее речь о Самом Боге-Промыслителе. Бог открыл глаза Агари (Быт. 21:19) найти колодезь и таким образом спасти умирающего сына; Бог был с отроком, когда он возрастал и, во исполнение пророчества ангела (Быт. 16:12), отдался дикому и воинственному образу жизни.

В смысле представительства Иеговы или божественного Ангела Иеговы ангелом тварным может быть понимаемо и упомянутое уже место Быт. 19:17–21233. Здесь один из двух ангелов, несомненно тварных, Лотом рассматривается, по-видимому, как Лицо Божественное, и сам говорит, как такое. Но первое должно быть объясняемо по аналогии с обращением Агари при первом явлении ей ангела, – как обращение Лота к Верховному Судии и Совершителю суда (над Содомом), помимо посредника совершения. Речь же Ангела (вот, в угодность тебе Я не ниспровергну города...) делается понятною в виду того, что выше (Быт. 19:13) оба ангела ясно засвидетельствовали о себе, как о посланниках Иеговы («мы истребим место cиe, ибо велик вопль на жителей его к Иегове, и Иегова послал нас истребить его»), Верховного Промыслителя и Судии земли: Ангел, как посредник совершения суда Иеговы, как посланник Его, говорит от лица Его.

Подобным же характером отличается и явление Малеаха Иеговы при жертвоприношении Исаака (Быт. 22:1–18). В начале рассказа (Быт. 22:1–2) Бытописатель говорит, что Бог (הָאֱלֹהִים haëlohim) искушал Авраама и повелел ему принести в жертву единственного сына Исаака234. При этом Авраам ясно сознает, что повеление вышло от Самого Иеговы (Быт. 22:8–9). Но когда Авраам, исполняя волю Божию, простер руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего (Быт. 22:10),» Ангел Господень воззвал к нему с неба (הַשָּׁמַיִםמִן־ יְהוָה מַלְאַךְ maleach Iehovah min haschamaim), останавливая совершение им своего намерения, ибо, говорил он, теперь Я знаю, что ты боишься Бога (אֱלֹהִים, Elohim.). Различие между Богом (Elohim), требовавшим жертвоприношения, и Ангелом, останавливающим, конечно, по воле Божией, совершение жертвоприношения, здесь очевидно; не по лицу только, но и по существу ангел отличает себя от Бога. Тоже различение является при вторичном воззвании Ангела (Быт. 22:15–16): «Мною клянусь, говорит Иегова, что так как ты сделал сиe дело и не пожалел сына твоего единственного, то Я благословляя благословлю тебя за то, что ты послушался гласа Моего» (Быт. 22:18). Если здесь жертву Авраама (т. е. намерение принести ее) Бог относит непосредственно к Себе, то и слова ангела (Быт. 22:12): «ты не пожалел сына твоего единственного для Меня», должны быть относимы к лицу Иеговы, во имя Которого говорит ангел. И сам Авраам, который, при явлении ему Ангела Иеговы в виде трех странников, с первого же момента признает в одном из них лицо божественное и приветствует его именем Adonai (Быт. 18:3); а еще ранее, при первом явлении ему Иеговы в Ханаане (Быт. 12:7) создает на месте явления жертвенник, теперь не выражает внешним образом особенного благоволения, а только, подобно Агари, обращает свой мысленный взор к Иегове, Его исповедует виновником спасения жизни Исаака, и в память этого события называет место жертвоприношения Иегова-ире (יִרְאֶה יְהוָה, откуда םריָח Мориа, ср. 2Пар. 3:1)235 – Господь усмотрит, т.е. нужную Ему жертву (Быт. 22:14 ср. Быт. 22:8).

Веру свою в то, что Иегова для исполнения Своих велений употребляет ангела, след., существо, различное от Него, Авраам выразил при отправлении раба своего в Харран для избрания невесты Исааку. «Господь Бог неба (говорит Авраам рабу), Который взял меня из дома отца моего и из земли рождения моего... Он пошлет Ангела Своего (מַלְאָכוֹ, maleach’o) пред Тобою, и Ты возьмешь жену сыну моему Исааку оттуда» (Быт. 24:7, сн. Быт. 22:40). В этих словах Авраам, молитвенно обращаясь к Господу Богу небесному, Который вместе есть и Бог Завета, выражает надежду, что Он пошлет рабу его Ангела (maleach’o maleach Iehovah), который будет содействовать ему в осуществлении дела, поручаемого ему Авраамом, с целью избежать опасности для чистоты веры Исаака в том случае, если бы ему пришлось взять жену из хананейских женщин (Быт. 24:38). Деятельность ангела, по верованию Авраама, направляется на благоустроение жизни избранников Божиих, преимущественно на сохранение их чистоты веры и нравственности236, но о божественном достоинстве этого Малеаха ничто в тексте не дает основания заключать.

Наконец, к данному роду явления Ангела Иеговы следует отнести то явление, о котором рассказывает книга Числа в истории Валаама, Чис. 22:22–35. Когда этот пророк, по приглашению моавитского царя Валака, шел проклинать народ израильский (Чис. 22:6–21), остановившийся на равнинах Моава (Чис. 22:1), то на дороге встречает пророка Малеах Иеговы, чтобы воспрепятствовать ему (Чис. 22:22), так как Богу (Elohim) неугодно было, чтобы благословенный народ был проклинаем (Чис. 22:12). Бог, правда, позволил Валааму идти к Валаку, но с тем, чтобы он говорил и делал только то, что кажет ему Бог (Чис. 22:20). Ангела видит сперва не пророк, а его ослица (Чис. 22:25) и от ужаса пред Ангелом с обнаженным мечом прекращает путь. Когда Валаам начинает бить ее, то Иегова сначала чудесно отверзает уста ослицы, и она человеческим голосом вразумляет пророка (Чис. 22:28–30), а затем Иегова также чудом открывает глаза Валааму (Чис. 22:31), и он видит Ангела. Ангел говорит Валааму: «Я вышел воспрепятствовать тебе, потому что путь твой не прав предо Мною» (Чис. 22:32), но на готовность Валаама возвратиться, отвечает: «пойди с мужами этими, но говори то, что я буду говорить тебе», (Чис. 22:35). Из этого рассказа видно, что Ангел послан Иеговой исполнить волю Его, чтобы Валаам не проклинал Израиля. Ангел этот определенно отличается от Иеговы: не он, а Иегова первый изрекает это определение (Чис. 22:12), не он, а Иегова совершает два чуда для вразумления ослепленного пророка (Чис. 22:28, 31). Он только повторяет определение Божие (Elohim’а, Чис .22:12, 20), когда говорит: пойди с людьми сими, только говори то, что я буду говорить тебе (Чис. 22:35). Если же он говорит, что путь Валаама не прав пред Ним, то очевидно, говорит так, в силу представительства своего в отношении к Богу. Сам Валаам, придя к Валаку, объявляет, что будет говорить только то, что вложит Бог в уста его. (Чис. 22:38). И по свидетельству священного писателя (Чис. 23:3–4, 12, 16, 22, 24, 26) устами пророка, действительно, говорит Сам Иегова. Словом, во всем рассказе деятелем является Сам Иегова; ангел же есть только посредник, орудие божественного вразумления пророку; указания на божественное его достоинство нет, вообще личность его решительно отступает на второй план пред исполняемым им служением воли Божией.

Таков общий характер явлений Ангела Иеговы, посредствуемых ангелами низшей, тварной природы. Очевидно, что как непосредственные явления Ангела Иеговы имеют существенную важность для ветхозаветной христологии и учения о троичности, так явления второй категории проливают свет на ветхозаветную ангелологию: в этом – догматическое различие этих двух групп библейских богоявлений. Но, с точки зрения исторической, – именно, отношения тех и других к известным моментам библейской истории, явления эти подпадают под одну категорию – сверхъестественной спасительно-исторической деятельности Божией. Поэтому, отметив факт взаимного участия в ветхозаветных богоявлениях Ангела Иеговы Логоса и ангелов низшей природы, продолжим последовательное обозрение деятельности Ангела Иеговы в истории народа Божия, в истории теократии.

После того как народ израильский окончил странствование по пустыне и вступил в обитаемую землю, о чудесном огненно-облачном столпе, как символе присутствия при израильском стане Ангела Иеговы, не упоминается, символ этот имел временное значение, а потому, по миновании в нем нужды, он исчезает. Но не могла прекратиться деятельность Ангела 1Иеговы, Который, по обетованию Божию, имел содействовать Израильтянам в завоевании Ханаана. Деятельность Его в этом отношении открывается и видимым образом, при первом же, предстоявшем Израилю, завоевании, – завоевание Иерихона. Чем для исхода Евреев из Египта и последующего странствования было явление Ангела Иеговы на Хориве, тем для истории завоевания Ханаана должно было быть явление этого Ангела И. Навину. И, как во время странствования Евреев по пустыне образ явления ангела, огненно-облачный столп, определялся современною потребностью путеводить странствующий народ, так теперь, сообразно с военным временем, и притом вождю Израильтян, Ангел Иеговы является в образе человека в воинском вооружении237 (Нав. 5:13–15). Иисус (Навин), находясь близь Иерихона взглянул и видит: вот (ср. Быт. 18:2) стоит пред ним человек (אִישׁ), и в руке его обнаженный меч (ср. Чис. 22:23; Быт. 3:24). Иисус подошел к нему и сказал: наш ли ты или из неприятелей наших? Вопрос этот показывает, что И. Навин принял явившегося за простого человека238. Явившейся отрицает смысл вопроса, показывая тем, что он существо иного мира; «нет (לֹא), Я – вождь воинства Иеговы (צְבָא־יְהוָה שַׂר, sar zeba-Iehovah), теперь пришел». Иисус пал лицом своим на землю и поклонился и сказал ему: что господин мой (אֲדֹנִי, adoni) скажет рабу своему? Sar zeba-lehova сказал Иисусу: сними обувь с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, свято. Иисус так и сделал. Тогда явившийся, называемый писателем уже Иеговой, говорит, как Иегова: вот Я предаю в руки твои Иерихон и царя его, и людей сильных (Gibborei hechail), Нав. 6:1. Явившийся называет себя именем князя воинства Иеговы. Именем Zebaot Iehovah в Пятокнижии не раз называются ополчения Израильские; так в Исх. 7:4 Иегова называет все общество Израильтян, выводимых Им из Египта, именем Zebaoti («Мои ополчения»), а в Исх. 12:14. и об исходе Евреев сказано, что вышли kol-zebaot Iehovah (все ополчения Иеговы), ср. Исх. 6:26; 12:17, 51; Чис. 1:3. В отношении к израильским ополчениям в Пятокнижии упоминается о sarei-zebaot, военных начальниках, Втор. 20:9. Поэтому под zeba-Iehovah в данном месте можно бы разуметь начинающий завоевательную войну народ Израильский239. Явившийся и именующий себя вождем его, конечно, – не земной вождь, так как из всего рассказа открывается его сверхчеловеческое достоинство, и так как, притом, видимым вождем Израиля в данную пору был сам И. Навин, – а небесный Предводитель его, каким доселе был Ангел Иеговы, под символом огненно-облачного столпа путеводивший евреев в их странствовании по пустыне. Но значение zeba Iehovah не есть собственно название ополчений Израильских; последние, как видно из приведенных примеров, обычно называются zebaot (plural.) а не zeba (singul), так что отношение к ополчениям Израильским в данном выражении может заключаться только непрямое, посредственное. В последующей священной библейской письменности именем zeba Iehovah обычнее всего называются небесные сонмы ангелов (напр. 3Цар. 22:19; Пс. 102:21). Естественно и в данном случае видеть в zeba Iehovah имя сонма ангелов240. Правда, такое значение zeba Iehovah в данном месте имело бы впервые. Но основание для такого понятия об ангелах дано уже в Пятокнижии. Если и не считать таким основанием неясный намек на небесный мир духов в Быт. 2:1, то вполне определенное указание на воинство ангелов содержится в Быт. 32:1–2, где говорится о виденном Иаковом ополчении ангелов Божих machaneh elohim, maleachei elohim. Таким образом явившийся мог назвать себя вождем воинства небесного, не рискуя быть непонятым со стороны И. Навина. Но вместе с тем названием этим не исключается и отношение его к полчищам Израильским; такое отношение предполагается его словами: теперь я пришел, т.е. с целью помогать начинающим войну израильтянам241: Прибытие Вождя небесных воинств для вождя Израильтян было само по себе залогом победы над хананеями. Т'ем не менее одно «теперь я пришел» не говорит еще о божеском достоинстве явившегося. Поведение И. Навина относительно последнего также не дает решительного указания в этом смысле: поклонение до земли – обычное на востоке приветствие царей (2Цар. 9:6, 14:33 и др.), людей высокопоставленных (Быт. 42:6) и даже простых странников

(Быт. 19:1); а обращение, – אֲדֹנִי, adoni242, как мы уже видели, употребляется только о людях, напр., рабами (Быт. 44:16). Гораздо важнее, конечно, слова Самого Явившегося, а затем и взгляд на него священного писателя. Первый назвал себя вождем воинства Иеговы; далее, на смиренный вопрос И. Навина о том, что повелит Он ему, прежде всего повелевает ему снять обувь с ног и тем засвидетельствовать благоговение к месту Его явления. Это повеление, очевидно, совершенно тожественно с тем, что Ангел Иеговы, явившийся Моисею, повелел сделать последнему прежде всех других повелений ему. И как Ангел, явившийся Моисею, писателем непосредственно называется Иеговой (Исх. 3:2–5), так и sar zeba Iehovah священным писателем кн. Навина 6:2 называется Iehovah. На основании столь существенной аналогии этих двух явлений, как в древности, так и в новое время, деятелем в обоих случаях признавали одного и того же Ангела Иеговы243. Ангел Иеговы, доселе вождь странствующего народа, теперь имеет быть небесным споборником Израиля против Хананеян. Чудесное падение Иерихона пред безоружными евреями (Нав. 6: 19) было фактическим свидетельством этой невидимой деятельности Ангела Иеговы. Таким образом отношение Ангела Иеговы к Израилю, по данному месту, является в несколько измененной, сравнительно с прежним, форме; хотя сущность деятельности Ангела, – содействие осуществлению спасительно-исторических планов Божиих, – остается неизменно-тожественною.

Но новая черта вносится в учение об отношении Ангела Иеговы к ангелам: последние образуют небесное zaba, и Ангел Иеговы есть его רשַׁ, sar. Если в Пятокнижии говорилось о том, что Ангел Иеговы для Своих целей употребляет ангелов, то теперь впервые узнаем, что ангелы и вне порядка домостроительства, в своей премирной жизни, образуют стройное органическое целое, глава которого Ангел Иеговы. Но мысль эта является здесь, несомненно, в зачаточной форме и непосредственно примыкает к представлению о zebaoth Iehovah – израильских ополчениях, называемых так во весь период от исхода из Египта (Исх. 7:4) до конца Странствования (Чис. 1:3). При условии только этого посредствующего звена, могли быть соединены неодинаковые идеи: Ангел Иеговы, миссия Которого существенно-теократическая, и zeba-haschainaim, принадлежащее области премирной. Дальнейшее развитие библейского воззрения о воинстве небесном идет, поэтому, вне связи с представлением об Ангеле Иеговы244, а в связи с общею идеей о Боге и выражается в понятии Iehovah zebaoth.

Представление о Боге и мире духов, выразившееся в имени Iehovah Elohim Zebaoth, в некотором смысле сменившее собою библейское представление об Ангеле Иеговы, по происхождению своему, совпадает с учреждением у Израиля царской власти. Естественно, поэтому, рассматривать длинный период времени между временем Иисуса Навина и началом периода царей, – период судей, как завершение исторической деятельности Ангела Иеговы. И священный памятник библейской письменности, изображающей историю периода судей (кн. Судей), действительно, представляет три случая внешнего явления Ангела Иеговы и, кроме того, неопределенное, правда, указание на участие его – в судьбах Израиля – в поэтической песни Девворы (Суд. 5:33). Ангел Иеговы, согласно обетованию Иеговы (Исх. 23:20–23), имел не только ввести Израиль в обетованную землю, но и содействовать занятию её им и для того изгнать из Ханаана хананеян, общение и сожительство с которыми было бы пагубно для народа Божия во всех отношениях и, что важнее всего, в деле чистоты религии и нравственности. Отсюда изгнание их было делом первой необходимости, а потому и многократно было заповедано евреям в книгах Моисея (Исх. 23:32; 34:12–16 и др.). Но такое изгнание хананеян Ангел Иеговы мог и имел совершить, только под условием собственного нерасположения евреев к идолослужению хананеян и к ним самим (Исх. 23:24; Чис. 33:52; Втор. 7:2). Но время после смерти И Навина показало, что евреи склонны входить в мирные отношения с хананеями; отдельные колена не думали изгонять хананеян из своих пределов и довольствовались наложением на них дани, совершенно забывая о той опасности для чистоты их религии, какая грозит им со стороны хананеян (Суд. 1). Тогда следует грозное обличение беспечным со стороны Ангела Иеговы. «И пришел, говорит священный писатель кн. Судей (2:1–3), Ангел Иеговы из Галгала в Бохим и сказал: Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю, о которой клялся отцам вашим, и сказал Я: не нарушу завета Моего с вами во век. И вы не вступайте в союз с жителями земли сей, жертвенники их разрушьте, но вы не послушали гласа Моего. Что это вы сделали? И потому (וְגַם) говорю я, не изгоню их от вас, и будут они для вас петлею, и боги их будут для вас сетью». Некоторые, древние и новые экзегеты понимают данный рассказ в смысле откровения Иеговы через первосвященника (Финееса, упоминаемого в Суд. 20:28) или через пророка245. Но название Maleach Iehovah для человека в историческом повествовании было бы совершенно беспримерным в Библии; в Агг. 1:12 этим именем назван пророк (Аггей), а в Мал., 2:7 – священники (ср. еще Еккл. 5:5), но значение этого имени в данных местах, по контексту речи, чисто нарицательное (поскольку имеется в виду идея их служения). Вообще же пророки называются именем הָאֱלֹהִים אִישׁ, isch elohim, «муж Божий» (Втор. 33:1; 1Цар. 2:27, 9:6; 3Цар. 13:1; Неем. 12:24, 36), человек Божий, но не Maleach Iehovah. Образ речи явившегося, если сравнить эту речь с речью пророка, о котором говорится в книге же Судей (Суд. 6:8), решительно говорит, что Первый есть существо высшего мира, именно существо Божественное. Если пророк (не названный по имени), Суд. 6:8, говорит сынам Израилевым: «так говорит Иегова: Я вывел вас из Египта»..., то Maleach Iehovah (Суд. 2) все дело освобождения и водительства Израиля приписывает непосредственно Себе, и народ приносит на месте Его явления жертву (Суд. 2:5)246. Итак, в данном месте мы имеем явление Ангела, и именно Ангела Иеговы. Он некогда клялся отцам, т. е. патриархам, дать их потомству землю ханаанскую (ср. обетования Ангела Иеговы Аврааму Быт. 18:19 и Иакову Быт.28:13 и повторение их Моисею Исх. 3:8 и др.). Во исполнение этих обетований, Он вывел евреев из Египта, Чис. 20:16; Исх. 20:1, и ввел в обетованную землю, т.е. водил их во время странствования, Исх, 14:19–23, 20 и дал. 33:14, и содействовал им в завоевании Ханаана, Нав. 5:13; 6:1–4 и др. Таким образом Ангел Иеговы ввел Израиля в обетованный им покой (Исх. 33:14). Но покой имел быть, по целям Ангела Иеговы, только средством, благоприятствующим религиозному развитию Израиля. Препятствия со стороны хананеян в этом отношении должны были быть устранены изгнанием их, и Ангел Иеговы имел содействовать Израилю в достижении этого, существенно необходимого для него, условия верности Иегове. Но Израильтяне оказались не на высоте своего теократического призвания, – мирную, беспечную, может быть, и роскошную247 жизнь совместно с хананеями они предпочли трудной борьбе с ними и вступили с ними в союз. Поэтому Ангел Иеговы решает предоставить евреев, по крайней мере, на время их собственным силам, чтобы опытом познали они всю гибельность ослушания Его воли. Очевидно, слова Ангела Иеговы проливают обильный свет на всю предшествующую Его деятельность в истории спасения. Не Иегова только, но и Ангел Иеговы есть Верховный Основатель и Устроитель теократии, постоянный деятель истории избранной части человечества, Бог или Ангел Завета, во имя самой идеи Завета, требующий от Израиля верного соблюдения своих повелений.

Ряд порабощений, испытанных Израилем после этого явления Ангела Иеговы, доказали силу грозного слова Его. Но оставить избранный народ на производи судьбы Он не мог. Девора, воспевая победу, дарованную Богом Бараку, над Иавином Асорским (Суд. 4), говорит, Суд. 5:28, что Maleach Iehovah изрекаетъ248 проклятие на тех из евреев, которые не пришли на помощь Иегове (т.е., может быть, Ангелу Иеговы, невидимо сражающемуся за Израиля).

Если, таким образом, в освобождении Израильтян от хананейского порабощения предполагается участие Ангела Иеговы, то при двух дальнейших освобождениях, священная история периода судей прямо рассказывает о таком участии, сообщая о явлениях Ангела Гедеону, Суд. 6:11–24 и след., и Маною и его жене Суд. 13:3–23– Когда, после тяжелого семилетнего порабощения от мадианитян, Суд. 6:2–3, сыны Израилевы возопили к Иегове, Суд. 6:7, то сначала Иегова посылает к народу обличителя в лице пророка, повторяющего обличения Ангела Иеговы (Суд. 2:1–3), а затем уже не с обличением, а с ободряющим повелением, с обещанием невидимого соприсутствия, является Гедеону Ангел Иеговы (Суд. 6:12). По наружному виду явившегося и обращение, «Иегова с тобою, сильный герой», Гедеон принимает его за человека и потому обращается к нему с человеческим именем adoni, государь мой. Тогда явившийся, называемый писателем теперь Иеговой (Сд. 6:14), говорит Гедеону: иди с этою силою твоею и спаси Израиля от руки мадианитян: Я посылаю тебя. Властное «Я посылаю» производить в Гедеоне предчувствие, что он говорит с Божественны деятелем истории избранного народа, и вместо прежнего adoni (каковое название употребляется в обращении к людям) он обращается теперь к Нему, как к божественному деятелю истории спасения избранного народа, с божеетвенным именем (bi)249 Adonai250. На новое уверение (Ангела) Иеговы: «Я буду с тобою, и ты поразишь мадианитян, как одного человека (Суд. 6:16), Гедеон просит подтвердительного знамения (того, что он есть именно тот, за кого Гедеон признал его), в принятии от него дара, minchah, Суд. 6:18251. (LXX – οίσω φυσίαν καί φύσω σοί). Чудесное истребление принесенного Гедеоно дара огнем, произведенным жезлом Ангела из камня, а затем мгновенное исчезновение Ангела окончательно убеждают Гедеона в божественности явившегося ему, и эта мысль наполняет его душу ужасом смерти (Суд. 6:22), подобно тому, как чувство облегченного страха смерти выражал Иаков после борьбы с Ангелом Иеговы (Быт. 32, 31; ср. 16:13). Ангел Иеговы, уже невидимый для Гедеона, дает ему успокоительный ответ: «мир тебе (schalom Iach), ты не умрешь» Суд. 6:23. Так, Ангел Иеговы, «воздвигая потребного во время свое» (Сир. 10:4), совершает призвание его для спасения Израиля, обещает ему Свое соприсутствие, совершает, в удостоверение этого, чудо и, засвидетельствовав Свое божественное достоинство, обещает избранному, а в лице его и всему народу, мир, т. е. примирение с Иеговой и милость от Него. Гедеон создает жертвенник на месте бывшего ему богоявления (Суд. 6:24). Фактическое оправдание обетования Своего содействия Ангел Иеговы дает в чудесной победе Гедеона над врагами (Суд. 8:19–25).

Весьма родственно с рассмотренным сейчас местом из кн. Судей – другое, гл. 13, ст. 2–23, также рассказывающее о явлении Ангела Иеговы, с тем различием от предыдущего, что теперь явление это имеет место еще до рождения нового избранника Ангела Иеговы, Самсона, но сначала одной матери его, как более развитой религиозно, а затем как ей, так и мужу её Маною. При первом Своем явлении – одной жене Маноя, Maleach Iehovah предсказывает ей, что, не смотря на свое неплодство, она зачнет и родит сына, который имеет быть nazir elohim, назорей Божий (ср. Чис. 6:4), и начнет спасать Израильтян от руки филистимлян. Жена Маноя, хотя не узнает явившегося, но тонко развитым религиозным чувством угадывает в нем существо вышечеловеческое. Рассказывая о явлении мужу, она называет явившегося «муж Божий» (isch haelohim), вид которого, как вид maleach haëohim, nora meod. Маной, узнав о случившемся, молит Иегову, чтобы isch haëlohim, которого Он посылал, снова пришел и научил его и жену его, как должны они воспитывать имеющее родиться у них дитя252. В ответе на эту молитву Maleach Iehovah является во второй раз, и снова сперва жене, как достойнейшей. Объявив пришедшему затем Маиою, что он есть тот самый, который уже являлся жене его, Ангел, на вопрос его о дитяти считает достаточным повторить ранее сказанное им жене при первом явлении. Хотя сверхъестественность явления была очевидна уже из того, что во второй раз оно произошло по молитве к Иегове, Маной все еще считает явившегося человеком (Суд. 13:16), а потому предлагает ему принести угощение, но Он отказывается от этого, показывая тем свое вышечеловеческое достоинство, и говорит: «Если хочешь вознести всесожжение Иегове, то вознеси его» (Суд. 13:16)253. На вопрос Маноя об имени явившегося, Он отвечает, подобно Ангелу Иеговы, боровшемуся с Иаковом: «что ты спрашиваешь об имени?» – но с прибавлением: оно чудно (פֶּלִאי, peli), как-бы желая сказать, что имя или существо Его открывается лишь в самой деятельности относительно людей и не может быть теоретически познано последними254. Объявив Себя обладающим божески-чудотворною силою, а вместе, конечно, и имеющим божеское существо, Ангел доказывает эту силу: «и сделал Он чудо», Суд. 13:19, т.е. – как при явлении Гедеону (Суд. 6:21), низводит огонь на приношение255 и таким образом совершает

жертвоприношение, какого, по закону, не мог принести Маной. Дальнейшее чудо Ангела-исчезновение Его в жертвенном пламени – окончательно убеждает жену Маноя и самого его, что чудотворец – существо Божественное (Суд. 13:20–21). Но Маной видит в Нем только существо, абсолютно возвышенное над условиями человеческого бытия (elohim)256 Суд. 13:22, видение которого возможно лишь для отрешившегося от тела духа, а потому для живущего на земле человека неизбежно сопровождается смертью. Напротив, жена, избранная Богом послужить спасению Израиля и, видимо, превосходящая мужа религиозным познанием, глубоко понимает Божественное и творящее чудеса существо. Она знает, что близость Его не с физическою необходимостью умерщвляет человека, и что чудеса Его имеют нравственно-религиозный смысл. Если бы, говорит она мужу, Иегова (не Элогим, существо внушающее страх, а Бог Завета, Бог человеколюбия, милосердия, ср. Исх. 34:5), хотел умертвить нас, то не принял бы от рук наших всесожжения и хлебного приношения и не показал бы нам всего того, и теперь не открыл бы нам сего (Суд. 13:22). Данное явление Ангела Иеговы, подобно предшествующему, вносит новую черту в библейское представление об Ангеле Иеговы, – идею о Нем, как о Чудотворце, черту, которая, впрочем, implicite заключается и в прежних Его явлениях. Но чудеса Ангела, как и Его пророчество и вообще вся Его деятельность, имеют спасительно-исторические цель и смысл. В частности, сообразно с общим характером периода судей, как периода многократных и многократных уклонений от закона Моисеева, и начал теократии вообще, Ангел Иеговы возбуждает в людях чувство законности и истинного богопочтения257.

Явление Ангела Иеговы Маною есть последнее – из засвидетельствованных в священной истории допророческого периода.

В период священной ветхозаветной истории, открывшийся учреждением царской власти, деятельность Ангела Иеговы, – поскольку, разумеется, иметь в виду явления Его людям, а не невидимое промышление, конечно, никогда не прекращавшееся в Израиле и даже в целом человечестве (Ион. 1:4–10), – как бы приостанавливается. Долгое время в памятниках библейской письменности мы не встречаем упоминания об Ангеле Иеговы. Что касается учительных священных книг Ветхого Завета, то о деятельности Ангела Иеговы они не говорят даже и тогда, когда обращаются к воспоминаниям священной древности, когда, например, излагают истории патриархов, изведение евреев из Египта, путешествие их по пустыне (Пс. 77, 104, 105). Причина этого заключается в том, что, согласно с общим характером этих книг, посредническую роль в ветхозаветной теократии в этих книгах заменяет Премудрость Божия (Иов. 28. .Притч. 8:22–36, и др.), а также Слово Божие, изображаемое олицетворенно (Пс. 147:4–7; 32:6; 118:89; 105); причем этому Слову усвояется то, что, по древнейшим библейским книгам было совершаемо Ангелом Иеговы (Срав. Пс. 106:20; Ис. 63:9; Прем. 18:15–16 и дал. Исх. 12:13–23)258.

И в исторических повествованиях священных книг, содержание которых относится к периоду царей, Maleach Iehovah упоминается действующим едва ли не три только раза: в истории пророка Илии – при бегстве его от преследования Иезавели (3Цар. 19:5–7) и по поводу посольства Израильского царя Охозии в Аккарон, к оракулу Веельзевула (4Цар. 1:3–15), и в истории иудейского царя Езекии, когда, при нашествии на Иудею Сепнахирима, Бог, по молитве Езекии, послал Ангела, умертвившего сто восемьдесят пять тысяч воинов этого царя (4Цар. 19:35; 2Пар. 32:21; Ис. 37:36; Сир. 48:24; 1Мак. 7:41; 2Мак. 15:22). Но в первом случае Ангел был, очевидно, тварный: при первом упоминании о нем (3Цар. 19:5) он называется просто maleach, и только далее, как упомянутый уже, – maleach Iehovah (3Цар. 19:7). Во втором случай maleach Jehovah, повелевающий пророку Илии идти и обличить царя Охозию за измену его Иегове (выразившуюся в обращении его с вопрошанием к оракулу Веельзевула), является хранителем начал теократии и исполняет, таким образом, дело Ангела Иеговы древнейших библейских книг. Можно, конечно, видеть в нем Самого Божественного Логоса259, но еще с большим правом можно считать его служителем Иеговы и божественного Ангела Иеговы. Наконец упоминание об Ангеле или Ангеле Иеговы, как причине поражения войска царя Ассирийского, не говорит собственно о явлении Ангела, а только производит от него, как от причины, происшедшее в ассирийском стане поражение язвою (по аналогии, вероятно, с тем ангелом-губителем, который видим был Давидом при моровой язве в его время – 2Цар. 24:16; 1Пар. 21:15)260; о личности этого Ангела текст не дает знать ничего.

Но в пророческой письменности мы снова встречаем ясные указания на личность и деятельность Божественного Ангела Иеговы. Прежде всего пророческие свидетельства этого рода относятся к прежним временам теократической истории. Пр. Осия свидетельствует (Ос. 12:4–6) о том, что таинственный борец, боровшийся с патриархом Иаковом, был Ангелом Иеговы. Пророк Исаия в упомянутом месте Ис. 63:9 (Ангел лица Иеговы спасал их...) говорит о деятельности Ангела Иеговы в век Моисея, когда учреждалась и всесторонне организовалась ветхозаветная теократия. Но затем в видениях пророческих раскрывается частью современная, частью будущая деятельность Ангела Иеговы. Сюда прежде всего относится видение пророка Исаи, бывшее ему при его призвании к пророческому служению. Исаия видит Господа (אֲדֹנָי), сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края (подол) ризы Его наполняли весь храм (Ис. 6:1). Вокруг Него стоят серафимы и прославляют Его премирную святость261 (Kadosch, kadosch, kadosch Iehovah zebaoth) и проявляющуюся в мире славу, откровенную сторону существа и деятельности (melo kol, haarez kevodo). Сам пророк говорит, что явившийся ему в видении есть Царь Господь воинств, hammelech Iehovah zebaoth (Ис. 6:5). Этот Господь воинств небесных посылает пророка к современным ему иудеям с предупреждением, что они будут глухи к пророческому слову (Ис. 6:9–10). По свидетельству евангелиста Иоанна (Ин. 12:41), пророк Исаия в этом видении видел славу Сына Божия и говорил о Нем; равно и Сам Христос слова явившегося об ослеплении современников Исаии (Ис. 6:9–10) применяет к слушателям Его евангелия (Mф. 13:14). Действительно, антропоморфизм изображения явившегося Ис. 6:1, равно и то, что, по свидетельству самого Исаии, Он видел Царя, Господа воинств, т.е., не Бога лицом к лицу, а Его откровенный образ, Его открывателя, приводят к заключению, что Он есть тот Maleach Panaiv, Ангел лица Иеговы, который, по словам пророка, Ис. 63:9, действовал нераздельно, и постоянно с Иеговой в прежней истории Израиля.

Неоднократно выступает Ангел Иеговы в видениях пророка Даниила. Так, в первом ночном видении (Дан. 7), после четырех животных, символически представлявших четыре мировых монархии (ср. Дан. 2:14–43)) пророк видит: «вот с облаками небесными шел как бы Сын человеческий (kebar ênosch), дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему, и Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему: владычество Его – владычество вечное, и царство Его не разрушится» (Дан. 7:13–14). Здесь разумеется Мессия, богочеловеческий Основатель пятого, универсального и вечного царства, которое есть и царство небесное262. Но если, по существу Своему, Сын человеческий есть личность божественная, то, по служению Своему, Он есть Ангел, каким и выступает Он в последнем видении пророка Даниила (Дан. 10–12), где Он возвещает ему ближайшие и отдаленнейшие судьбы царства Божия и мировых монархий, а в конце видений (Дан. 12:7) клятвенно удостоверяет, истину Своих предсказаний263. На этом основании Его следует признать Ангелом Иеговы. Но, очевидно, с развитием пророческого кругозора, образ Ангела Иеговы обогащается новою, существенно важною чертою: Ангел Иеговы не есть только устроитель ветхозаветной теократии; Он есть и будущий осуществитель обетований и чаяний связанных с последнею; Он есть Мессия на пути к Его воплощению.

В таком же виде представляются воззрения на Ангела Иеговы пророков Захарии и Малахии. Представления книги пророка Захарии об Ангеле Иеговы стоят в неразрывной и очевидной связи с её ангелологею. В первом видении пророка Захария (Зах. 1:8–17) выступает Ангел Иеговы вместе с другими ангелами, главою и повелителем которых Он является. Пред пророком в ночном видении выступает ряд всадников; из всех этих всадников выделяется один – «муж, стоящий (т.е.; сидя на коне) между миртами, в глубине долины».

Далее (Зах. 1:11) муж этот отожествляется с Ангелом Иеговы264, и возвратившиеся после осмотра земли дают ему отчет говоря: «обошли мы землю, и вот вся земля населена и спокойна». Вследствие этого сообщения о состоянии языческого мира, Ангел Иеговы обращается с ходатайством к Иегове: «Иегова Цебаот! доколе Ты не умилосердишься над Иерусалимом и над городами Иудеи, на которые Ты гневаешься вот уже семьдесят лет?» (Зах. 1:12). В ответ на это ходатайство, Иегова изрекает слова благие и утешительные (Зах. 1:13) для Израиля – обещание возвращения Иудеев на родину, восстановление Иерусалима с одной стороны, посещение гневом Божиим народов-угнетателей Израиля с другой (Зах. 1:14–21). Действующими лицами в этом видении, кроме Ангела Иеговы, являются всадники, очевидно духи, посылаемые Богом осмотреть землю (ср. Зах. 6:5: выходят четыре духа небесных, которые предстоять пред Господом (al Adon) всей земли), – и angelus interpres. Последнего пророк называет именем adoni, государь мой, следовательно, не считает лицом Божеетвенным. Тоже следует сказать и о духах, обходящих землю, по повелению Божию; они отдают отчет Ангелу Иеговы или мужу, .стоящему между миртами в глубине долины, следовательно, подчинены ему, как своему повелителю265. Стояние Его в глубине долины между миртами ближе характеризует Его отношение к Израилю266. Долина с миртами есть точный образ теократии, в данное время пришедшей в состояние глубокого унижения, а также в частности – Иудеи и Иерусалима, лежащих в развалинах. Ангел Иеговы является стоящим в глубине долины, и таким образом символически представляется присутствующим среди избранного, хотя в данное время униженного и подавленного бедствиями народа Божия. Образ его явления напоминает, очевидно, явление Его Моисею пред избавлением страждущего в Египте Израиля (Исх. 3), служа в обоих случаях символом неизменности избрания народа Божия при всех его злоключениях.

Снова выступает Ангел Иеговы во втором (Зах. 1:18–21) и третьем (Зах. 2:1–13) видениях пророка Захарии. Отсюда узнаем, что Он, по воле Иеговы, сопровождал Израиль в плен (Зах. 2:8), к «грабившим» Израиль народам, которых отныне Он имеет поражать. Божественное достоинство Его видно уже из того, что Он дает повеление одному из других ангелов (Зах. 2:4), а особенно из того, что, хотя Он и отличается от Иеговы, как посол от посылающего, но речь Его незаметно переходить в речь Самого Иеговы (Зах. 2:9; ср. 10–13).

Особенно характерно для состояния теократии в послепленное время выступление Ангела Иеговы в четвертом видении пророка Захарии (Зах. 3). Здесь первосвященник Иисус стоить пред Ангелом Иеговы (lipnei Maleach Tehovah), а по правую руку его стоит сатана, чтобы противодействовать ему, т.е. (так как о фактическом противодействии в тексте нет речи), обвинять его пред Ангелом. Ангел Иеговы, далее (Зах. 3:2) называемый Иеговой, во имя избрания Иерусалима и народа израильского вообще, запрещает сатане обвинять представителя народа пред Богом. Виновному первосвященнику Он прощает вину его (Зах. 3:4), а предстоящим (haomedim), т.е., служебным ангелам, повелевает снять с первосвященника запятнанные одежды (символ действительной греховности, ср. Ис. 64:6) и облечь в одежды торжественные, одежды, принадлежащие ему по сану и положено, как представителю теократии. Здесь Ангел Иеговы является несомненно божественною личностью, имеющею власть, подобно Богу, прощать грех267. Но вместе с тем Он представляется и отличным от Него, – ближайшим и непосредственным деятелем по устроению и развитию ветхозаветной теократии; для целей последней Он употребляет подчиненных Ему служебных духов-ангелов.

Излагая пророчество о будущем спасении дома Давидова, а в лице его – всего Израиля, пророк в Зах. 12: 8 говорит: «в тот день защищать будет Иегова жителей Иерусалима, и самый слабый между ними будет, как Давид, а дом Давида, как Бог (ke-elohim), как Ангел Иеговы (ke-maleach Iehovah) пред ними». Защита Израиля от Бога здесь конкретно определяется словами: maleach Iehovah lipneihem. Следовательно, «Ангел Иеговы», выражает всю совокупность попечений Божиих об избранном народе. По природе Своей, Он есть существо божественное, как видно из параллелизма: ke-elohim и ke-maleach Iehovah. Но, в отличие от Бога-Элогим, Он есть ближайший руководитель Израиля во всей его истории268.

Последнее ветхозаветное библейское свидетельство об Ангеле Иеговы находим у пророка Малахии, Мал. 3:1. Отвечая тем из своих современников, которые говорили, что всякий, делающий зло, хорош пред очами Иеговы, или сомневались в божественной правде (Мал. 2:17), пр. Малахия от имени Самого Иеговы говорит: «Вот Я посылаю Ангела Моего (maleachi), и он приготовит путь предо Мною и внезапно придет в храм Свой Господь (Ha-adon), Которого вы ищете, и Ангел завета (umaleach habberith), Которого вы желаете; вот Он идет, говорить Bегова Цебаот». Далее (Мал. 2:2–3) изображается суд, который имеет произвести в избранном народе этот Ha-adon. Сам Христос изъяснил это пророчество (Mф. 11:10; Лк. 7:27; ср. Мк. 1:2) в том смысле, что под первым ангелом разумеется Предтеча Мессии, и тем самым показал, что Господь, пред лицом Которого был послан И. Предтеча, был Сам Он, Христос. Естественно поэтому, что экзегеты самых различных направлений находят здесь мессианский смысл. Действительно, божественность лица, которое имеет прийти в храм свой (ср. Ис. 6:1), очевидна сама собою. Но несправедливо некоторые экзегеты (Розенмюллер, Келлер, Гофман) под именем ha-adon разумеет Самого Иегову, о Котором была речь во Мал. 2:17 и Который в Мал. 3:1 представляется посылающим Своего Ангела. Напротив, ha-adon и maleach habberith суть названия одного и того же лица, как требует этого параллелизм речи. Если указывают (напр. Гофман) на то, что приход в храм Свой усвояется только Господу (ha-adon), а не усвояется Ангелу Завета, то приход Последнего, без сомнения, подразумевается. Что касается первого ангела (maleachi), то уже из приведенного объяснения Христа Спасителя видно, что это – не ангел в собственном смысле (мнение Кимхи, Раши) и не идеальная личность в смысле целого ряда пророков, как божественных вестников, подготовлявших людей к принятию спасения (Генгстенберг, Трип), а конкретная личность – И. Предтеча, посланный к Народу Божию непосредственно пред пришеетвтем Господа (ср. Ис. 40:3). Вообще мессианское значение данного места не подлежит сомнению: maleach habberith есть Мессия, имеющий воплотиться Сын Божий. Но есть ли maleach habberith вместе и Maleach Iehovah древнейших библейских книг? Куртц, Ролинг269 и др. безусловно отридают их тожество. «Если бы, говорит первый, Малахия разумел под Ангелом Завета Ангела Иеговы, то он, конечно, и назвал бы его так. Если вообще Maleach Iehovah означает Логоса, то центр тяжести выражения не в maleach, но в Iehovah; ибо только последнее дает Малеаху его своеобразную и единственную определенность. Но именно это решающее Iehovah отсутствует в выражении пророка, и вместо него стоить другое слово, дающее Малеаху определение, которое ставить его на одну линию с Моисеем (Моисей был ангелом-посредником завета)». То, конечно, верно, что в понятии о Maleach Iehovah, как личности божественной, логическое ударение стоить не на первом, а на втором слове, почему, как мы видели, некоторые считают Maleach простым приложением к Iehovah; тем не менее в имени Maleach Iehovah – конечно, не грамматически, а логически, – implicite заключается и представление о maleach habberith. Из всего библейского учения об Ангеле Иеговы видно, что деятельность Ангела Иеговы с самого её начала и во все времена существенно обусловливается Заветом между Меговою и избранною частью человечества. Можно сказать поэтому, что maleach habberith может быть всюду подставляемо вместо maleach Iehovah. Не был ли Ангелом Завета Ангел Иеговы, являвшийся Аврааму (Быт. 18), Иакову (Быт. 28), охранявшей всю жизнь Иакова (Быт. 48:16)? Не во имя ли Завета с патриархами, а затем – Завета Синайского, Ангел Иеговы путеводил Израиль по пустыне, ввел в обетованную землю, содействовал её завоеванию и, наконец, освободил Израиль от руки врагов (Ср. особ. Суд. 2:1–3)? Ясно, что maleach iehovah и maleach habberith суть два названия одного и того же существа, только с двух различных сторон. Если в данном случае употреблено только второе имя, то – потому, что смыслом речи пророка требуется обозначить обе, действующая в теократии, стороны, – божественную и человеческую. Ангел этот составляет предмет желаний ср. Агг. 2:8 исканий члена народа Божия; к ним, как именно состоящим в Завете (berith) с Богом, придет Он в храм Свой, над ними произведет суд! Так тожество Ангела Завета с Ангелом Иеговы несомненно. Рассмотренное место служите наилучшим завершением ветхозаветного библейского учения об Ангеле Иеговы, бросая обильный свет на всю Его деятельность в истории теократии. Ангел Иеговы или будущий Мессия, называется здесь Ангелом Завета, т.е., Ангелом, Который «посредствовал всякий союз, всякое общение между Богом и людьми» (по Штиру), или – в частности (по Генгстебенргу) – «в будущем имел посредствовать Завет новый», почему, при явлении Своем, и называется, διαθήκης καινῆς, διαθήκης νέας μεσίτῃ Евр. 9:15, 12:24.

Заключая речь об Ангеле Иеговы, мы можем, подобно Гофману270, сказать, что от первой до последней книги Ветхого Завета отношение Бога Завета к миру посредствуется одним и тем же Ангелом; но, совершенно вопреки мнению этого ученого, должны утверждать, что этот Ангел, этот непосредственный деятель теократии или ветхозаветного царства Божия на земле, есть личность Божественная, Божественный Ангел Завета, Божественный

Логос или Сын Божий. Тем не менее, как Ангел в чрезвычайном (специально-ветхозаветном) смысле этого имени, Он стоит в тесном отношении к ангелам, собственно так называемым. Отношение это, как видно из представленного изложения библейского учения об Ангеле Иеговы, состоит прежде всего и главным образом в том, что Он, как Бог откровения, употребляет ангелов тварных для целей откровения. Но затем мы встречали уже и еще встретим указание и на подчинение ангелов Ангелу Иеговы в npeмирной сфере

отношений мира духов. Каково же библейское учение об ангелах в собственном смысле? К изложению его мы и переходим теперь, заметив предварительно, что, как учение об Ангеле Иеговы в Ветхом Завете раскрывается иначе в патриархальный период, иначе – в век Моисея и в дальнейшей истории Израиля, так и библейская ангелология имеет свои стадии развития, каких мы различаем три: а) ангелология допророческого периода, б) ангелология в период царей и пророков до времени плена и в) ангелология времени плена и периода после плена.

Глава вторая. Ветхозаветное библейское учение об ангелах (לְאָכִיםמַ maleachim) в собственном и тесном смысле.

Отдел первый. Ветхозаветная ангелология допророческого периода

Происхождение ангелов от Бога путем творения.

При изложении учения об Ангеле Иеговы, мы нашли, что библейское воззрение различает несотворенного, божественного Ангела Иеговы и ангелов низшей, конечной природы. Тварность ангелов вообще предполагается всем смыслом библейского учения о них271, как служебных духах, зависимых от Бога. Они посылаются Богом на служение спасению человечества; наравне с тварями и во главе последних представляются славословящими Бога, призываются к славословию Его и прямо изображаются служителями Бога в небесном храме Его, – все это с необходимостью требует признания сотворенности их Богом.

Но, в виду того, что учение об ангелах Библия излагает прежде всего и главным образом со стороны отношения мира ангельского к человечеству, совершенно понятно, почему прямого, специального сообщения о творении ангелов Библия не дает. Ни древнейшие, ни более поздние библейские писатели не имели повода с определенностью распространять понятие творения и на мир духов272. Но совсем нельзя заключать отсюда, что мысль о тварности ангелов чужда Библии, как, утверждают некоторые экзегеты273. Независимо от того, что точка зрения, с которой Библия преимущественно рассматривает ангелов, как именно служителей Бога, исполнителей Его воли, – с необходимостью предполагает их сотворенность, – можно усматривать указание на творение ангелов в самой истории мироздания.

Правда, прямого упоминания о творении ангелов здесь не находится. Бытописатель с подробностью перечисляет разные виды творения, но при этом останавливается преимущественно на земле, как местопребывания человека, касаясь мира светил небесных лишь настолько, насколько он имеет отношение к земле (Быт. 1:14–18). Цель повествования – показать, что Бог есть Творец, и педагогия требовала изобразить только мир видимый Его творением274. Но иудейская и христианская экзегетическая традиция275

всегда видела непрямое указание на творение мира духов в начальных словах повествования кн. Бытия о мироздании: «В начале сотворил Бог небо и землю». (Быт. 1:1). Такое понимание подтверждается следующими данными. Приведенные слова нельзя понимать, как надписание к содержанию всей главы, как введение в историю шестидневного творения, кратко и сжато сообщающее то, о чем подробно рассказывается в следующих стихах. Против понимания приведенных слов кн. Бытия в смысле надписания решительно говорит то, что союз и (וְ), которым второй стих Быт. 1 соединяется с первым, показывает, что второй стих и все последующие составляют продолжение рассказа, начатого в 1-м стихе, и что сотворение неба и земли, упоминаемое в этом стихе, нужно понимать, как предшествовавшее шестидневному творению276. Под землею, упомянутою в 1 ст., бытописатель разумеет, очевидно, ту безвидную и пустую, неупорядоченную и неустроенную (tohu-va-bohu, LXX: ἀόρατος καί ἀκατασκεύαστος), первозданную массу, из которой, по дальнейшему его рассказу, произошли, вследствие творческого воздействия Божия, как земля со всеми своими существами, так и все проч1я мировыя тела, образовавшие твердь (rakija), названную бытописателем именем неба (Быт. 1:6, 7. 8), с утвержденными на нем светилами (Быт. 1:15). Что же означает то небо (hasehamaim), о создании которого бытописатель сказал в 1 ст.? Оно, видимо, противополагается земле – неустроенной, неупорядоченной, след., – само в себе оно было вполне упорядочено и устроено. Оно, с другой стороны, прямо отличается от астрономического, произошедшего после него и независимо от того творческого акта, в силу которого произошло первое небо. Поэтому небо 1 ст. должно иметь не космическое, а другое, именно, – символическое значение. Такое значение евр. слову schamaim, несомненно, принадлежит в библейском его употреблении. В этом значении оно заключает в себе понятие о мире духовном, и его жизни таинственной, в противоположность земле, которая есть среда жизни чувственной (ср. Еккл. 5:1).277

Если же небо в Быт. 1:1 может иметь только символическое значение, то под сотворением его нет ничего естественнее разуметь создание мира духов, непричастных материи, а принадлежащих в особенном смысле, – именно в силу особого образа творения, – к области жизни божественной. Авторитет св. ап. Павла (Кол. 1:16), в своем мировоззрении опиравшегося, конечно, на ветхозаветное библейское учение, окончательно убеждает нас в том, что создание Богом мира духов на ряду с видимым миром или прежде него есть факт, утверждаемый свящ. бытописанием, и что он прикровенно передан бытописателем только по опасению, как бы не подать повода современным ему евреям к обоготворению ангелов278.

Другое, хотя также не вполне ясное, указание на создание ангелов, можно находить в заключительных словах бытописателя о мироздании: «так сотворены небо и земля и все воинство их (ve-kolzeba’am)», Быт. 2:1279 Выражение – zeba-liaschamaim нередко обозначает небесные светила (Вт. 4:19, 17:3; Суд. 5:20; 4Цар. 17:6, 21:3–5, 23:4: Ис. 34:4, 40:26; Иер. 5: 2, 19:13, 33:22; Иов. 25:2–5; Соф. 1:5; Дан. 8:10; 2Пар. 33:5), которые и в данном случае тем естественнее могут быть разумеемы под словом zeba’am, что о создании и значении их подробно говорилось в 1-й главе (Быт. 1:14–18). Но с другой стороны именем воинства небесного в Ветхом Завете не менее часто называются и ангелы, при чем, конечно, выражается та мысль, что мир ангельский представляет, по своему устройству, совершеннейший организм280 (Нав. 5:14; 3Цар. 22:19; Ис. 24:21, 45:12; 2Пар. 18:18; Пс. 102:21, 148:2–3; 4Цар. 6:17; Суд. 5:20; Иов. 15:15, 38:7; ср. Лк. 2:13. Откр. 19:14),  и понимание zaba в Быт. 2 , об ангелах имеет то преимущество пред первым, что избегает плеоназма, которой должен получиться при первом понимании281. Лучший комментарий к данному месту представляет место из кн. Неемии, 9:6, где молящийся Ездра вместе с упоминанием о создании неба и небес говорит, что Иегова все это оживляет, и небесные воинства поклоняются Ему282. Здесь, очевидно разумеются живые, разумные существа, а не мир бездушных светил. Те и другие обозначаются одним выражением zeba hasehamaim, в силу указанного двойственного значения в Библии слова schamaim, космического и символического; первое значение данное выражение имеет в отношении к звездам, вообще к светилам, второе – к области, бытия духов, ангелов. Из недостаточного различения этого двоякого значения schamaim и zeba hasschamaim вышло то, совершенно ошибочное, утверждение многих ученых, будто Ветхий Завет признает светила одушевленными и отожествляет их с ангелами, или же населяет первые последними283. Действительное библейское мировоззрение несравненно глубже, чем какое предполагается этим мнимым отожествлением столь различных предметов, отожествлением, которое имело место у языческих народов древности (см. особ. Втор. 4:19, 17:3), но совершенно несправедливо навязывается богооткровенной религии Израиля. Язычник боготворил небо видимое, звездное; для еврея небо было также предметом благоговения, но не само по себе, а потому и за то, на что оно собою указывало (такое различное отношение к небу и его светилам язычников и Израиля определенно выражено в сейчас отмеченных местах Второзакония). Необозримое пространство небес издавна сделалось образом беспредельности мира (на это могла указывать уже множественная форма schamaim) и напоминало о том, что находится за пределами мира, доступного зрению человека; отсюда «Бог небесный» – Бог премирный, а не тот бог природы, которого почитали язычники. Так и видимое воинство небесное – светила было только символом небесного воинства, невидимого, духовного, которым водительствует Сам Иегова284, в более позднее время получивший имя Иегова Элогей Цебаот. Итак, в повествовании кн. Бытия о мироздании можно усматривать указание на то, что от Бога, чрез творческое действие Его всемогущества, произошел не только видимый чувственный мир, но и мир невидимый, мир духов285, для которого видимое небо с его светилами служит символом. Небо (hasehamaim) и воинство небесное (zeba ha sehama im) сотворены Богом; но как небо сотворено, так сказать, в двух видах: небо космическое, астрономическое и небо мира духов; так и «воинство небесное» есть не только термин для обозначения атрибутов первого неба, но и имя тех духовных существ, которые в своей совокупности образуют небо в смысле области бытия, противоположная видимому миру. Как имя «небо» выражает вообще премирность сотворенных Богом духовных существ, так название «воинство небесное» может означать идеальное устройство мира этих существ, образующих стройный организм. Здесь нет еще прямого указания на природу этих существ. Но то уже, что они мыслятся по противоположности с видимыми творениями Божиими, дает видеть их особенную близость к Богу, Существу по преимуществу премирному («Богу небесному»). Эта идея об особенном родстве природы ангелов с природою Бога, родстве, обусловленном именно происхождением ангелов от Бога путем особенного акта творения, несомненно, принадлежит библейскому воззрению на ангелов и проводится в Библии, начиная с первой же её книги.

О наименованиях ангелов: elohim и berie elohim.

Выражением этой идеи служат наименования ангелов: elohim («боги») и bene elohim («сыны Божие»)286. Мы опускаем место Быт. 1:26 («сотворим человека по образу нашему и по подобию»), в котором Элогим говорит о Себе во множественном числе и в котором многие древние (псевдо Ионафан, Филон) и новые (Габлер, Рихерс, Делич, Гофман) экзегеты видели указание на ангелов287. Отношение этого места к ангелам вообще сомнительно, и может быть понимаемо лишь в том общем смысле, что премирный Бог мыслится здесь не без множества подчиненных Ему духов288.

Название elohim в приложении к ангелам впервые встречается в истории искушения первозданной жены. Здесь (Быт. 3:5) искуситель, существо, без сомнения, вышеземное и само принадлежавшее некогда к ангелам, говорит жене: «в день, в который вы вкусите (плодов дерева познания), откроются глаза ваши (т.е. вы чудесно возвыситесь над условиями обыкновенного человеческого бытия и знания, ср. Быт, 21:19; Чис. 22:31) – и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Нет возможности понимать «ке-элогим» о Боге (в смысле т. наз. pluralis majestatis). Множественность субъекта, обозначаемого именем «elohim», показывается множественным числом предиката – «знающие добро и зло», и подтверждается словами Бога (Быт. 3:22): «вот Адам стал, как один из Нас, зная добро и зло». Поэтому, как в последнем, так и в первом случае могут быть разумеемы только богоподобные существа, в силу родства своей природы с божественною, обладающая вышечеловеческим видением. Первозданная человеческая чета, несмотря на все совершенство своей природы, с каким она вышла из рук Творца, не владела совершенным видением. Относительно последнего, по сравнению с вышечеловеческими творениями Божиими, она находилась как бы в младенческом состоянии289. Но существами, в силу самого образа создания их Богом, превосходящими человека, могут быть только ангелы, образующее небо духовное или воинство небесное290.

По позднейшему еврейскому народному воззрению, ангелы представлялись именно превосходящими человека видением и мудростью. Женщина из Фекои (2Цар. 14:17, 20) говорит Давиду: «господин мой царь, как ангел Божий (ke-maleach haelohim), и может выслушать и доброе, и худое... мудр, как ангел Божий, чтобы знать все, что на земле» (chokam kechokmat maleach haelohim , cp. 2Цар. 19:28; 1Цар. 29:9). Более чем вероятно, что народное воззрение, выражающееся в этих словах, происходит из Быт. 3:5, с каковым местом оно имеет сходство не по мысли только, но и по букве. Насколько глубоко в народном еврейском сознании укоренена была мысль об особенной близости природы ангелов к Богу, показывает и известное приточное изречение Иофама, сына Гедеонова (Суд. 9:9, 9:13), что тук маслины чествует богов и людей, и сок виноградной лозы веселить богов и человеков (elohim ve-anaschim).

Но не в народном только сознании ангелы противополагаются людям, как θεῖον γένος, и, как такие, мыслятся в единстве с Богом, Творцом и Отцом духов (Евр. 12:9). Сами священные писатели не раз называют ангелов именем elohim. Так Бытописатель о видении ангелов Иеговы, бывшем Иакову во время бегства его в Харран (Быт. 28:12– 13, ср. 32:2), выражается, что тут явился ему бог (haëlohim, Быт. 35:7, сн. Исх. 15:11). В таком, же смысле могут быть понимаемы слова Авраама (Быт. 20:13) Авимелеху, что «Элогим повели его странствовать из дома отца его»291. «Дух сего выражения, говорит М. М. Филарет292, тот, что им обозначается действие единого Бога вкупе с посредствующими силами, у Него служебными, но для человека высшими и божественными».

Правда, некоторые экзегеты293 отвергают мысль, о том, что именем elohim в Ветхом Завете иногда называются и ангелы. Но основания, приводимые в пользу этого, нерешительны и не вынуждают отступать от указанного смысла сейчас приведенных библейских мест. Употреблению elohim об ангелах, говорят, противоречит уже значение этого имени Божия: всесильный; если же ангелы, как и все, существующее вне Бога, Им приведены в бытие и сотворены, то они не могут называться всесильными. С другой стороны будто бы самое имя ангелов исключает возможность понимания elohim в приложении к ним: maleach выражает идею вестничества, посольства, служебного исполнения (воли Бога) и, следовательно, указывает на различие maleachim от elohim. Но предполагаемое здесь производство имени elohim (smgul. eloag) от глаг. אוּל, быть сильным (от которого происходить и имя Божие El294, – нe единственно возможное. По другому мнению, El и Eloag этимологически различны, и последнее происходить от другого семитического корня אָלָחּ 295, изумляться пред чем, приходить в трепет, затем – почитать, поклоняться (соответствующей арабский глагол имеет значение: stupuit, percussus fuit). Последнее мнение имеет твердое основание тех библейских местах, где elohim прямо сопоставляется с pachad, страх (Быт. 31:42–58), и mora, страх, благоговение (Ис. 8:12–13. Пс. 75:12). Eloag, elohim, поэтому должно быть понимаемо в смысле греческого σέβας σέβασμα – предмет страха, почтения, благоговения, в силу производимого им в человеке чувства страха296. Бл. Иероним объясняет такое значение имени elohim замечанием: quod cum colentibus sit timor. Выражая, таким образом, только вообще заключающуюся в божественном существе полноту высших сил, производящую в человеке чувство страха, благоговейного ужаса, имя elohim потому именно носит некоторую неопределенность и (подобно греческому Θεότης, лат. numOn) означает божество в самом обширном смысле слова (ср. Зах. 12:8)297, указывает на силу, признаваемую за божество, без различия свойств Бога и сверхъестественного существа вообще, божества истинного и мнимого. Отсюда вполне естественно, что имя elohim прилагается в Библии и  ангелам, как и к разного рода богопоставленным или высокопоставленны лицам: судьям (Исх. 21:6,– 22:7–8, 28; Втор. 19:17; Пс. 81:1), к богам языческим (Исх. 12:12; Чис. 33:4; Втор. 29:18, 32:13; Суд. 11:24; 4Цар. 1:2; Пс. 96:9) и вообще к сверхъестественным явлениям, возбуждающим страх (аэндорская волшебница называет тень Самуила богом, elohim, выходящим из земли, 1Цар. 28:13).

Еще менее силы во втором из приведенных оснований отрицания возможности понимания в некоторых библейских местах elohim в смысле ангелов. Имя maleach есть имя служения, должности, и о природе лица, которому оно усвояется, непосредственно не говорит ничего, и потому прилагается к людям (Быт. 32:4; Чис. 20:14; Втор. 2:26; Нав. 7:26; Суд. 11:12; Ис. 18:2, 30:4, 37:9 ;1Цар. 11:4), к ангелам в собственном смысле и к Сыну Божию.

Все библейское учение об Ангеле Иеговы имеет своею основою различение понятий: природы (у Ангела Иеговы – божественной) и служения: поскольку Λόγος – Ангел Иеговы посылается Богом Невидимым и исполняет Его волю, Он принадлежит к maleachim298. Различение это дает возможность установить положение, что и ангелы, maleachim , называемые так в отношении к их служению, могут носить и носят также имя elohim, обозначающее их близкое отношение к Богу со стороны их природы299. То обстоятельство, что LXX в некоторых местах чрез ἄγγελος передают elohim (Пс 8:6, 96:7, 137:1,ср. Евр. 1:6, 2:7), равно как и el (Иов. 20:15, 40:14), еще более подтверждает ту мысль, что в некоторых библейских местах именем elohim означаются ангелы, причем, конечно, решающее значение должен иметь контекст речи. Во всяком случай elohim обозначает своеобразную природу ангелов. Но, как мы видели, в приложении к Богу имя это выражает не столько объективное понятие о бесконечной силе и могущества существа Его (таково значение родственного имени El), сколько субъективное сознание этой полноты сил и могущества человеком, сознание, производящее в нем чувство страха и благоговения. То же должно сказать о значении имени elohim и в приложении к ангелам: оно выражает библейское воззрение на природу ангелов по сравнению с природою человека и, так сказать, воззрение ad hominem. Для человека они – существа премирные, противоположные всему видимому, чувственному, и в этом смысле божественные. Они божественны, затем, и сами в себе, поскольку произошли от Бога путем творческого акта, отличного от того, вследствие которого получил бытие человек (Быт. 2:7; 1:27). В таком разе elohim, прилагаемое одинаково к Богу и ангелам, очевидно, синонимично понятию ruach (дух) в его противоположности словам: basar (плоть) и adam (человек), ср. Ис. 31:3; Иер. 17:5; Дан. 2:11; Пс. 55:5300. И таким образом ангелы, как elohim, суть существа, неподлежащие условиям материального бытия, бессмертные и исполненные жизненных духовных сил, по соучастию в жизни Божества. Приписываемыt им высшее видение, мудрость, благость (ср. 1Цар. 29:9), очевидно, суть признаки, implicite содержащееся в обширном значении слова elohim301. Но в раскрытие учения о природе и свойствах ангелов не входят ни древнейшие, ни более поздние ветхозаветные библейские книги.

Если название ангелов именем elohim вообще означает их принадлежность к миру невидимому, нематериальному, причем для субъективного человеческого воззрения они как бы смешиваются с Богом, – то та же идея определеннее выражается в другом, более употребительном библейском названии ангелов: אְִלְֹהִים בְּנֵי, henei elohim, сыны Божии302. Логическая связь этого названия с предыдущим очевидна. Подобно имени elohim, наименование benei elohim характеризует ангелов со стороны их природы, богосозданной и богоподобной; как сыны Божии, ангелы суть причастники θείας φύσεως, природы божественной, суть φύσις πνευματική, природа духовная, в противоположность миру телесному303. Но вместе с тем имя сынов Божиих ближе определяет ангелов, их отношение к Богу и отличие от Него. Имя сынов указывает па происхождение ангелов от Бога путем творения и вместе заключает идею особенного сродства, близости их к Богу. Как происхождение «то, конечно, нельзя понимать в смысле физического рождения, а только в смысле творения ангелов Богом, так и сыновство их в отношении к Богу – не физическое. Тем не менее оно прямо вытекает из особенного образа их создания Богом, на нем основывается и составляет самую природу ангелов. Ни нравственного, ни тем более теократического значения сыновство это непосредственно не имеет304. Что именно на создании ангелов Богом, предшествовавшем творении мира видимого и, конечно, отличном от него (насколько дух отличен от материи), основывается название и достоинство ангелов, как сынов Божиих, это с очевидностью открывается из речи Иеговы в кн. Иова 38:7, где при изображении творения мира Он говорит, что, когда Он полагал краеугольный камень земли, при общем ликовании звезд все сыны Божии(אֱלֹהִים בְּרָן־יַחַד kol benei Elohim, LXX: πάντες ἄγγελοί μου) восклицали от радости.

Таким образом, название сынов Божиих указывает и на богоподобность природы ангелов и на её тварность. Вместе с тем и вследствие того название это точнее, чем все предыдущие, указывает на внутренний организм ангельского мира, характеризуя ангелов, как царство богосродных духов, как небесное πατριὰ (Еф. 3:15), в котором Бог – Отец, по природе, Единородного Сына Божия (ibid. ст. 14) – есть и Отец духов Евр. 12:9, сынов Божиих, по благодати творения305. Отсюда видно, что не в области откровенной только – относительно исторической деятельности – ангелы тварные примыкают к Ангелу несотворенному (как видели мы при обозрении ветхозаветного учения об Ангеле Иеговы), но и в премирной области божественной жизни, в сфере мира духовного самого в себе, ангелы – сыны Божии суть тварные отобразы Сына Божия, Главы и Владыки их, как по творению, так и по домостроительству (ср. Кол. 1:16; Евр.1:4–8, 1:13–14 2:2–5; Еф. 1:10; 3:10; Откр. 5:6). Но как о Сыне Божием Ветхозаветная Библия говорит прежде всего и главным образом, как о деятеле истории спасения, как об Ангеле Иеговы, и только уже в более поздние времена изображает Его Ипостасною Премудростью и Отроком Иеговы, Пастырем, вообще Мессией – Богом; так и о сынах Божиих – ангелах Ветхого Завета говорит главным образом, как о служителях Промысла Божия, отчасти общего – в отношении к целому миру, а главным образом специального – в, истории спасения, т.е., ангелы являются, по Ветхому Завету, действующими в той же области истории, где действует и Ангел Иеговы. Только в учительных и пророческих книгах боговдохновенная мысль библейских писателей приподнимает завесу и на премирную деятельность ангелов, как сынов Божиих, воинства небесного, совета Божия, служителей в небесном храме Божием, и под. Но и здесь свящ. писатели касаются этих предметов только по связи их с историей спасения или с видимым строем теократии.

Тем не менее уже из сказанного о названиях ангелов; elohim и benei elohim следует, что, в силу особенного родства природы ангелов Богу, деятельность их implicite заключается в деятельности Самого Бога в видимом мире и вне его. Указания этого рода на ангелов, как на существа, принимающие участие в божественных действиях, многие новые экзегеты306 видят в тех местах кн. Бытия, 1:26, 3:22, 11:7, в которых древние учители церкви усматривали указание на троичность или, по крайней мере, на множественность лиц в Божестве. Что касается первого места, то, как уже замечено было, идущее от иудеев307 мнение о том, что Бог обращается при творении человека к ангелам, несостоятельно308. Правда, ангелы, по учению книг пророческого периода, составляют небесный совет Бога (Пс. 88:6–8; 3Цар.22:19 и дал. Дан. 7:10), окружающей престол Его и исполняющей Его веления; но об участии ангелов в творении мира и человека нигде в Библии не говорится, и такое участие прямо отрицается теми библейскими местами, где творение человека приписывается исключительно одному Богу (Быт. 2:7; Ис. 40:13–14; сн. Рим. 11;34; Ис. 44:24); обращение к ангелам было бы, недостойной Бога, бессодержательною фразою, так как ангелы призывались бы только к творению, но к участию в нем не были допущены. С другой стороны выражение «сотворим человека по образу нашему и по подобию» с данным пониманием также не мирится, так как человек был сотворен по образу Божию (Быт. 1:27, 5:1), а не по образу ангелов; равно как о сотворении человека по образу ангелов, не дают права заключать и места Евр. 2:7. Лк. 20:36309.

Напротив, слова Иеговы-Элогим по грехопадении человека: «Адам стал как один из нас, зная добро и зло» (Быт. 3:22), по-видимому, с большим правом могут быть относимы не только к лицам пресвятой Троицы, но и к ангелам. На это уполномочивает прибавление, что Адам захотел уподобиться Богу в отношении знанию добра и зла; а это прямо указывает на слова искусителя об elohim, знающих добро и зло (Быт. 3:5), под которыми, как мы видели, естественнее всего разуметь не Бога только, но и ангелов. На последних указывают и дальнейшая слова Бога: «и теперь как бы (Адам) не вкусил от дерева жизни и не стал жить вечно»: понятие бессмертия непосредственно заключается в имени elohim, которым ангелы названы в Быт. 3:5.

То же должно сказать о совете Иеговы пред смешением языков: «сойдем и смешаем там языки их» (Быт. 11:7). Здесь идет речь уже о деятельности Бога (Иеговы) в мире, хотя она и остается невидимою для людей. Еще некоторые иудейские экзегеты, а равно и бл. Августин предполагали, что здесь присутствие Божие на земле представляется ангелами310. Действительно, такое понимание ничем не затрудняется, а напротив оправдывается всем дальнейшим учением об ангелах Пятокнижия и других библейских книг.

Утверждая, что библейское воззрение об ангелах, насколько оно выражается в усвояемых им именах elohim и benei elohim, заключает мысль о сопринадлежности ангелов к той же премирной области и деятельности, в которой живет и действует и Триединый Бог, и на этом основании признавая, что в некоторых библейских местах следует видеть совместное обозначение Бога (Триединого) и ангелов, мы должны оговориться, что отнюдь не можем принять, делаемых отсюда некоторыми новейшими из исследователями, выводов. Под влиянием пантеизма, эманатизма и рационалистического теизма, исследователи этого рода видят в названиях: elohim или benei elohim обозначение многообразных истечений из единства Божеского существа, в смысле иудейского и языческого гносиса, или простые образы различных действий Бога во внешнем мире («то, что в язычестве производилось от множества богов, в Библии возводится к своему единому источнику»), или что-то вроде платонических идей и первообразов человеческих душ311.

Ангелы или сыны Божии, как существа личные. Всем этого рода воззрениям решительно противостоят – отмеченная выше идея творения ангелов Богом, необходимо заключающаяся в библейском представлении о сынах Божиих, и с другой стороны столь же необходимо присущая Библии идея личного бытия сынов Божиих и элогимов, бытия их отдельного и (относительно) самостоятельного, как от Бога, так и от людей. Верным в указанных воззрениях можно признать лишь то, что ангелы суть органы осуществления божественных идей. Но эти идеи представляются в ангелах не абстракциями, а живыми, полными жизни, силы и действия, личными существами, и притом – необходимый характерический признак ангелов – служащими преимущественно целям царства Божия на земле.

Что библейские «сыны Божии», т.е. ангелы со стороны их природы, суть существа личные, это доказывается уже первым, засвидетельствованным в Библии, фактом выступления ангелов в истории человечества, «И изгнал (Иегова), говорит кн. Бытия (Быт. 3:24), Адама и поставил на востоке у сада Эдемского херувимов (אֶת־הַכְּרֻבִים) и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к древу жизни». Личное различие этих существ от Иеговы, как и от людей, из данного места открывается с несомненностью. Иегова поставляет их и возлагает на них поручение. Конечно, они должны были сознавать сущность этого поручения и обладать силою, достаточною для его выполнения, т.е. силою вышечеловеческой, какая требовалась в том случае, если бы люди захотели силою возвратить себе доступ к древу жизни. Что херувимы приставляются хранить древо жизни, следовательно, препятствовать человеку в достижении бессмертия, это может указывать на то, что сами херувимы суть носители истинной вечной жизни312, – черта, заключающаяся в понятии об элогимах313. Очевидно, херувимы могут быть признаны сынами Божиими (в техническом значении этого названитя), и личное бытие их, а следовательно, и вообще сынов Божиих, benei elohim, не может подлежать сомнению314.

Деятельность ангелов в первоначальной истории спасения людей (до синайскаго законодательства)

Центр тяжести ангелологии допророческого периода лежит не в изображении неведомого человеку бытия ангелов сами в себе, а в повествованиях об их явлениях, об их участии в обще промыслительной деятельности Божией и особенно в деятельности Иеговы в истории спасения. Факты явлений ангелов людям (обычно в человеческом образе) сами по себе говорят о том, что ангелы, по библейскому представлению древнейших времен, суть существа личные, являющаяся разумно-сознательными исполнителями велений Божиих. И как деятельность Ангела Иеговы открывается в истории со времени заключения Завета Бога с Авраамом, так и деятельность ангелов в собственном смысле, по кн. Бытия, представляется начинающеюся тогда же; первое, засвидетельствованное в Библии, явление ангела, именно, как тварного представителя Ангела Иеговы, имело место при первом бегстве Агари (Быт. 16:7–13). Вера в ангелов, как личных органов исполнения воли Божией, со всею определенностью высказывается уже патриархами: Авраам (Быт. 24:7, 40) при посольстве раба в Харран выражает уверенную надежду, что «Господь пошлет пред (или: с) ним ангела своего и (чрез него) благоустроить путь его»315. Основанием этой веры могли быть не только личные опыты явлений ангелов в жизни Авраама, но и то, конечно, жившее в предании патриархального периода, воспоминание о райских херувимах, которое навсегда соединилось у первых людей и их потомков с сознанием утраченной невинности и блаженства. Как живо и постоянно у них было последнее сознание, так постоянно и глубоко должно было быть воспоминание и представление об ангелах, явившихся в первый раз вестниками утраченного блаженства316. Та же вера в ангелов, как в существа личные, как в разумно-сознательных исполнителей воли и велений Божиих, глубоко одушевляла и патриарха Иакова: только на основе такой веры могли иметь место – чудесный сон Иакова, в котором он видел ангелов Божиих вместе с Ангелом Иеговы (Быт. 28:12–13), подобные же явления Ангела-Элогим в сновидениях в Месопотамии (Быт. 31:11–13), а равно и чудесное явление ополчения ангелов Божиих, при возвращении его из Харрана (Быт. 32:1– 2). В названных сейчас случаях ясно выражаются субъективная человеческая вера в бытие ангелов, вместе с верою в Единого Бога, и объективное действие ангелов подле всеобъемлющего действия Божия и на ряду с ним. В том и другом случае, по библейскому представлению, два рода явлений не исключают один другого, а совмещаются один с другим, не представляют кругов эксцентрических, а круги концентрические. В строгом смысле деятелем откровения и истории спасения является Сам Бог, и один Он; но от Его, непосредственных действий библейские лица и особенно библейские писатели определенно различают действия Его, посредствуемые ангелами, личными органами исполнения их. Сознание различия собственно божеского действия от ангельских действий было присуще библейским лицам с древнейших времен: сознание этого рода мы видели в факте различения в Пятокнижии двух Ангелов Иеговы, Божественного и тварнаго, из которых последний служит только представителем Первого317.

Конечно, образ присутствия Бога или Ангела Иеговы в ангеле в своей глубочайшей сущности непостижим318. С другой стороны, в силу самого бесконечного превосходства Бога пред ангелами, личность ангела, являющегося на земле, отступает назад пред всеединою и вседержительною силою Бога, вследствие чего «основной момент в понятии об ангеле – не «личность», а дух и сила, которая, как орудие святой воли Промысла, действует в области жизни человеческой»319. Но тот факт, что Иегова может открывать Себя и проявлять Свои промыслительные действия человечеству чрез ангелов, принимающих человеческий образ, а не только непосредственно320 сообщать человеку Свои откровения, – сам по себе с необходимостью предполагает существование ангелов, как индивидуальных существ, отличных от Бога, Первоисточника откровения, и человека, принимающего откровение321. Поэтому должно быть отвергнуто мнение тех ученых322, которые утверждают, что не только в древнейших библейских книгах, но и до самого времени вавилонского плена ангелы в Библии являются неиндивидуальными, безличными и бесцветными носителями повелений Божиих, существами недействительными. Утверждение это, очевидно, родственно с упомянутым выше отрицанием в новое время личного бытия ангелов самих в себе, как элогимов и сынов Божиих; и потому падает уже вместе с этим отрицанием. Если, в доказательство последней мысли, ссылаются на места об Ангеле Иеговы, Который, по древнецерковному воззрении, не есть собственно ангел323, то совершенно напрасно: различие Ангела Иеговы и ангелов, как существ действительных, открывается с совершенною очевидностью из следующих оснований. Ангел Иеговы в Новом Завете, с явлением Сына Божия во плоти, уже не упоминается, но ангелы, тварно-служебные духи, действуют во всей новозаветной истории и упоминаются от первой новозаветной книги до последней. Далее, по общему учению Нового и Ветхого завета, есть ангелы падшие; но не было ли бы величайшим абсурдом говорить о тожестве их с Ангелом Иеговы? Напротив, факт их падения, самая возможность его, говорит о том, что, в отличие от Божественного Ангела Иеговы, существуют ангелы тварные, конечные, способные к развитию, но также и к падению. Наконец, из тех ветхозаветных библейских мест об Ангеле Иеговы (Быт. 18; 19; 28:12–13; 32:1–2, 24–30), в которых Он выступает действующим вместе с тварными ангелами, различие одного и других по существу и деятельности видно с несомненностью. В Мамрийском богоявлении (Быт. 18–19) два ангела (schnei hammaleachim) выразительно отличают себя от Иеговы или Ангела Иеговы, пославшего их истребить Содом (Быт. 19:13), равно как и в целом повествовали различие их от третьего – Ангела Иеговы выступает совершенно очевидным (особ., в гл. 18). Деятельность Ангела Иеговы в этом случае непосредственно относится только к избранному роду; деятельность двух ангелов имеет своим предметом людей (семейство Лота, содомлян), стоящих вне сферы откровенного домостроительства. То же имеет силу о сновидении Иакова, в котором maleachei elohim являются и по существу, и по самому образу деятельности различными от Ангела Иеговы или от Иеговы. Последний есть Существо Божественное, Самосущее, Бог и Господь Завета и домостроительства324; первые суть существа, хотя значительно высшие человека по природе325, на что может указывать их наименование maleachei elohim, но, видимо, суть служебные Богу и Его Промыслу существа (maleachim), при чем деятельность их падает более в область общего («элогистическаго») промышления Божия, чем промышления по домостроительству. То же, наконец, должно сказать и о взаимном отношении ангелов и Ангела Иеговы в откровениях, имевших место при возвращении Иакова в Харран. Ангел Иеговы является ему в виде таинственного борца и в борении с ним (имевшем, как мы видели, телесный и духовный характер вместе) не только дает уверительный знак безопасности в ближайшем будущем патриарха, но вместе символически указывает истинный характер отношений между Богом и будущим Израилем. Между тем еще ранее Иакова пред его вступлением в Ханаан встретили maleachei elohim, ангелы Божии, названные Иаковом по тому внешнему виду, в каком представились они ему, mаchaneh-elohim, стан Божий, ополчение Божие Быт. 32:1–2; в память чего Иаков назвал место явления их Маханаим, т.е. двойное ополчение. Но вероятному объяснению последнего названия, ангелы явились в виде как бы двух воинских отрядов, – отряда, предвидимого Ангелом-хранителем Ханаана, и другого, ведомого стражем Месопотамии с подчиненными ему ангелами326. В отличие от последующего явления Ангела Иеговы (Борца), ангелы Божии, образующие небесное ополчение, символизируют только объективную сторону промыслительной деятельности Бога Завета, – внешнее защищение и помощь избранному роду, тогда как действия таинственного Борца дают, кроме того, еще глубоко-поучительное освещение внутреннего существа заветных отношений между Богом и избранным человечеством327. Таким образом, из сравнения в трех названных случаях Ангела Иеговы и ангелов, совершенно очевидно не только различие последних от Первого по существу, но и то, что деятельность ангелов тварных не связана исключительно с Заветом Бога с человечеством, как это со всею строгостью имеет силу относительно деятельности Ангела Иеговы; а имеет место и в сфере общепромыслительных отношений Бога к миру328, и далее, в области самой истории спасения (к которой деятельность их во всяком случае относится главным образом, так как примыкает к деятельности Ангела Иеговы), она (деятельность ангелов) имеет значение объективного вестничества, посольства от Бога (ср. благоустроение пути, которого Авраам молитвенно желает рабу своему Быт. 24:7, 40), а не внутреннего просвещения избранников Божиих329.

В виду своеобразного действия ангелов, отличного от образа деятельности Ангела Иеговы, мы не можем считать ангелов, как они выступают в Пятокнижии, простым изображением многосторонности действия силы Божией, существами, подле Ангела Иеговы не имеющими самостоятельного действия330. Тем не менее связь их деятельности с деятельностью Ангела Иеговы остается вне всякого сомнения, и с этой стороны деятельность ангелов выражает только отдельный момент в целой области спасительно-исторической деятельности Иеговы и Ангела Иеговы.

Подобно Ангелу Иеговы, тварные ангелы выступают затем особенно действующими в истории избранного народа Божия в век Моисея. В рассказе о десятой египетской казни – поражении египетских первенцев – свящ. писатель кн. Исход (Исх. 12) говорит, что Моисей, получив от Бога откровение об этой последней казни (Исх. 12:12), созвал старейшин и сказал им, чтобы народ кровью пасхального агнца помазал перекладину и косяки дверей, ибо «Иегова пойдет поражать Египтян, и увидит кровь на перекладине и обоих косяках, и не попустит губителю (hammaschchit, LXX: τὸν ὀλεθρεύοντα) войти в домы ваши для поражения (Исх. 12:23)». Губитель (hammaschchit, particip. Hiph. от שָחַת LXX: ὀλεθρεύοντα, сн. Евр. 11:28) здесь ясно различается от Иеговы, потому что о Последнем говорится, что Он не попустит ему войти в домы Израильтян331. Поэтому, несправедливо некоторые экзегеты (напр., Ленгерке), ссылаясь на предшествующие слова (Исх. 12:13): и не будет у них язвы губительной (lemaschchit), понимают hammaschchit в абстрактном смысле губительства (destructio). Напротив, по общему признанию древних переводов (LXX, Сир., Онкел., Ионаф., Саад.) и большинства экзегетов, под губителем здесь следует разуметь angelum percussorem, ангела губителя, тем более что таковое понимание проводится и в послании Евреям (11:28)332. То обстоятельство, что поражение египетских первенцев в рассказе кн. Исход не раз приписывается Самому Иегове (Исх. 12:12–13, 23:29, 13, 15), конечно, не препятствует видеть здесь и посредство тварнаго ангела или ангелов, так как все, совершаемое Иеговой чрез ангелов и других исполнителей Его воли, может и должно быть относимо к Нему, как к первой и верховной причине. Вопрос может возникать лишь о том, один ли ангел-губитель поражал первенцев египетских или целый сонм ангелов. В пользу первого предположения может говорить, аналогичный данному факту, случай из истории Давида, когда моровую язву над Иерусалимом совершал один ангел губитель (maleach hammaschchit, 2Цар. 24:16; 1Пар. 21:15), виденный им; равно и поражение при Езекии 185-тысячного войска царя Ассирийского приписывается одному ангелу Господню (4Цар. 19:38; Ис. 37:36; 1Мак. 7:41; Сир. 48:24)333. За второе предположение могут говорить коллективное значение слова maschchit334 и то, что псалмопевец (Асаф), комбинируя в своем рассказе картину десятой и пятой (Исх. 9:1–7) казней египетских, говорит о посольстве злых ангелов, maleachei ra’im (Пс. 77:49); в видении Иезекиля говорится также о (шести) карателях (hammaschchit) Иерусалима (Иез. 9:1–2). Последнее предположение, по-видимому, более вероятно335. Но, строго говоря, на основании первоначального абстрактного значения слова maschchit336, орудием губительства можно считать как одного, так и нескольких ангелов. Важнее вопрос: в чем состоит их миссия в данном случае? Псалмопевец (Пс. 77:49) называет их maleachei ráim. Ra’im не может указывать на их нравственное свойство337, а только на то, что по воле Божьей, они приносят зло, бедствия людям, заслуживающим того по праведному суду Божию338. При этом plir. raim не обозначает множества зол или бедствий339, но есть общее (абстрактное) название для посылаемого Богом физического зла340. Эти ангелы несчастья насылаются здесь на людей нечестивых, на боговраждебных Египтян.

Последнее обстоятельство, а равно и другие подобные случаи, когда ангелы добрые (насколько позволяет считать их такими библейский текст, напр., в только что упомянутых случаях при Давиде, при Езекии и у пророка Иезекиля) посылаются для исполнения божественного наказания, дали основание Iac. Ode установить такую библейскую аксиому: Бог для наказания нечестивых людей посылает добрых ангелов, а для вразумления благочестивых пользуется злыми (т.е. падшими)341. Аксиому эту в новое время повторяют Генгстенберг, Делич, Г. Элер и др342. Напротив, другие ученые (Гупфельд, Ган и Гофман)343 решительно отрицают всякое значение данного правила344. Мы думаем, что, с точки зрения Божественного вседержительства и проводимого в Библии строгого монизма в жизни мира, служебное значение по отношению к целям Промысла имеют равно и те, и другие ангелы, нравственно добрые и нравственно злые; те и другие могут быть употребляемы Богом в качестве исполнителей Его воли и велений в нравственном миропорядке. Но, как понятно само собою, нравственно-добрые ангелы действуют иначе, чем нравственно-злые; если первые являются точными исполнителями воли Божией, то последние исполняют волю Божию против своей воли (которая у них зла), действуют своевольно, направляя свои действия к гибели человека, к отторжению его от взаимообщения с Богом путем совращения ко греху. Ангелы же добрые, как и Сам Бог (Иак. 1:13), не искушают ко злу. Если поэтому в Ветхом Завете (и уже в Пятокнижии) утверждается, что Бог искушает добродетель людей, их твердость в вере (Быт. 22:1 и сл.; Втор. 8:2, 13:1) то, конечно, более соответствует не только здравому смыслу, но и самому Св. Писанию мнение, что в этих случаях он пользуется нравственно-злыми ангелами, для которых прельщение людей к греху есть, так сказать, призвание345, чем предположение, что Он совершает это чрез нравственно-добрых ангелов. История искушения Иова (Иов. 1, 2), Давида (1Пар. 21), Ахава (3Цар. 22) и прежде всего история грехопадения (Быт. 3)346 подтверждают справедливость последней мысли. Поэтому, упомянутая аксиома справедлива, по крайней мере, в том отношении, что прельщение ко греху человека – нравственно доброго или уже виновного пред Богом – совершается при посредстве нравственно-злых, падших ангелов. Труднее, без сомнения, доказать первую половину упомянутой аксиомы, ту именно мысль, что для наказания нечестивых употребляются добрые ангелы: нельзя, например, видеть, что бы ruach raah (в рус. Библии: «злой дух»), посланный Богом на сихемлян за их возмущение против дома Гедеона (Суд. 9:23, 27), был ангелом добрым. Тем не менее с общей библейской (ветхозаветной и новозаветной) точкою зрения на наказание, как на действие милующей и исправляющей человека любви Божией (Пс. 118:75; Притч. 3:11–12; Иак. 1:12; Евр. 12:5–6; Откр. 3:19), вполне гармонирует мысль, о том, что исполнителями суда Божия над уклоняющимися от воли Божией являются ангелы добрые, верные служители Его, отвращающееся, подобно Ему, от всякого нравственного зла и карающие его, хотя и с соболезнованием. О последнем может говорить повеление, данное Иеговой ангелам-карателям Иерусалима, в видении Иезекиля: «идите по городу и поражайте; пусть не жалеет око ваше, и не щадите» (Иез. 9:5). Сострадание к наказываемым людям здесь предполагается у ангелов, как само собою понятное347. И в словах Премудрого (Притч. 17:11): «возмутитель ищет только зла; поэтому жестокий ангел будет послан против него» (LXX: ὁ δὲ κύριος ἄγγελον ἀνελεήμονα ἐκπέμψει αὐτῷ), – нельзя видеть указания на существо нравственно-злое, демона348. Название achzari (LXX: ἀνελεήμονα, Symm. ἄσπλαγχνος), прилагаемое к вестнику гнева Божия, означает гибельность его для человека: гнев этот приносит грешнику смерть349 (ср. maleacli-mavet, Притч. 16:14), совершаемую при посредстве ангела смерти. Таким образом, во всех указанных случаях губительство, лютость, жестокость усвояемые ангелам, отнюдь не говорят о их нравственно-злой природе, а выражают только ту мысль, что они являются точными исполнителями, карающего трех, гнева Божия. Лучшим и прямым подтверждением того, что под hammaschchit, Исх. 12:23, и maleachei ra’im, Пс. 77:49, надо разуметь добрых ангелов, ревностно исполняющих волю Судии-Бога, служит поведете двух ангелов, посланных Иеговой в Содом (ангелы эти были, конечно, добрые): «мы истребим, maschchitim, это место, говорят они Лоту, Иегова послал нас истребить его, lescliachtag» (Быт. 19:13). Очевидно, эти два ангела суть также hammaschchit. Ревнуя о скорейшем исполнении воли Божией о гибели нечестивых городов, эти maleachei hammaschchit торопят семейство Лота скорее оставить Содом (Быт. 19:15–16).

Так, ничто не препятствует нам признать упомянутую аксиому и в первой её половине согласною с Библией350.

Итак, с целью показать силу Свою над языческими богами Египта и научить Египтян истинному боговедению (Исх. .12:12, 9:16 и др.), Иегова посылает ангелов, которые добры и святы сами по себе и служат воле Божией, но по отношению к идолопоклонникам и нечестивцам являются губителями351. Отличие этих ангелов от двух ангелов, являвшихся Аврааму вместе с Ангелом Иеговы и после отправившихся в Содом (Быт. 18, 19), состоит только в том, что последние являлись на земле видимыми в человеческом образе (почему Бытописатель не раз называет их именем anаschim, мужи), первые же остаются невидимыми и заявляют себя только своими действиями; но действительность их бытия и действия от того ничего не теряет.

Правда, псалмопевец, объединяя пятую и десятую казни, называет, наряду с ангелами, maleachei ra’im, и моровую язву, и вообще указывает стихийные, физические органы наказания египтян Богом (Пс. 77:49–51). Здесь, таким образом, мы встречаемся впервые с воззрением, что ангелы служат невидимым основанием сил и явлений природы, повинующихся воле Творца и Промыслителя. Возникающий при этом вопрос: мыслит ли Библия ангелов постоянными скрытыми деятелями физических сил, или представляет их чрезвычайными деятелями, иногда выступающими вместо обычно действующих сил природы, в науке библейского богословия решается как в первом352, так и во втором смысле353. Некоторые же экзегеты354 и богословы признают необходимым, в виду данного факта, допускать различие в Библии двоякого рода ангелов, личных и безличных. Отлагая пока общее решение вопроса до изложения ангелологии пророческого периода и книги псалмов, здесь заметим, что библейский рассказ о казнях египетских в его двойной форме (в кн. Исход и у псалмопевца) благоприятствует второму из названных решений поставленного вопроса, т.е. дает знать о сверхъестественных деятелях, действующих посредством сил природы в чрезвычайном случае, обусловленном целями царства Божия. Таким образом, по данному библейскому рассказу, служение ангелов Богу относится собственно не к области природы, а к области истории, в которую время от времени Бог входит Своим всемогуществом, употребляя при этом на служение Себе личные существа, ближайшие к Нему, – сынов Божиих, по своему служению называемых ангелами. Личный характер последних чрез то, что они действуют при посредстве стихийных сил, столь же мало подвергается сомнению, как и действительность их бытия355.

Итак, в деле освобождения избранного народа из рабства Египетского участвовали не только Ангел Иеговы (Чис. 20:16), но и ангелы, собственно так называемые. Нельзя не заметить при этом, что отношение деятельности последних к деятельности первого в данном случае всецело напоминает отношение их в истории патриархов (разумеем три, приведенные выше, случая совместного выступления Ангела Иеговы и тварных ангелов:

Быт. 18, 19, 28:12–13; 32:1–2; 24–31). Там и здесь, при существенном родстве сравниваемых предметов, выступают два, взаимно-обусловливающие друг друга, различия: а) деятельность ангелов относится к более широкой области промышления Божия, – к той, которая обнимает и язычников, а не ограничивается только теократию, как деятельность Ангела Иеговы; б) деятельность ангелов имеет преимущественно объективный, внешний характер: они – простые органы исполнения воли Божией, действующие притом в данном случае при посредстве стихийных сил; между тем Ангел Иеговы есть не только чудотворец, но вместе с тем и учитель религии и нравственности для избранного народа.

То же совместное участие и то же взаимное отношение деятельности ангелов и Ангела Иеговы кн. Исход дает видеть и в изображаемом ею последующем странствовали евреев по пустыне и даровании им Закона на Синае. Ангел Иеговы предводительствовал станом странствующих израильтян (Исх. 14:19), и не внешне-физически только – в виде огненно-облачного столпа, а кроме того и нравственно, – как невидимый Божественный Вождь Израиля, Которому последний должен был оказывать совершенное повиновение, и вообще вести себя в отношении к Нему с благоговением (Исх. 23:20). Странствующему Израилю сопутствуют и ангелы, но они не предводительствуют им, не руководят его духовною жизнью; они прежде всего служат телесному насыщенно народа – чудесно подаваемым хлебом, манною. Кн. Исход и вообще Пятокнижие не говорят, впрочем, прямо об участии в этом ангелов, а все дело питания народа относят к Самому Иегове. По поводу ропота народа в пустыне Сине, Иегова сказал Моисею: «вот я одождю вам хлеб с неба» (Исх. 16:4). Моисей объявил народу, что на утро он увидит славу Иеговы. На утро, после исчезновения росы с земли, народ увидел на ней мелкое, круповидное съедобное вещество, получившее имя манны (Исх. 16:14–15), и отселе ежедневно сходившее с неба вместе с росою (ср. Втор.8:3–5) и составлявшее пропитание Израиля в течение сорока лет его странствования по пустыне (ср. Нав. 5:11–12)356. Книга псалмов передает рассказ кн. Исход так: «Иегова повелел облакам свыше и отверз двери неба и одождил на них манну в пищу и хлеб небесный дал им. Хлеб ангельский, lechem abirim, (LXX: ἄρτον ἀγγέλων) ел человек (isch), послал Он и пищу до сытости». (Пс. 77:23–25). Под abirim (собственно: сильные) данного места некоторые экзегеты357) разумеют знатных людей, вельмож, и утверждают, что слово это никогда не употребляется об ангелах. Но если широкое значение слова abir допускает понимание abirim в смысле: вельможи358, то контекст речи данного места из псалма требует отнесения его к ангелам, как обитателям неба, откуда чудесно подавалась манна. Ангелов под abirim разумеют как древние, так и новые переводы. Что abirim (вопреки мнению Розенмюллера и др.) может означать ангелов, это видно из того, что именем abir иногда называется Сам Бог (Быт. 49:24; Ис. 1:24), по Своему могуществу; следовательно, и ангелы, иногда называемые в Библии elohim, могут быть разумеваемы и под именем abirim, коль скоро контекст речи требует этого. Притом ангелы не раз называются именами, синонимичными слову abirim, каковы: gibborim, Иоил. 3:11, gibborei coah, Пс. 102:20 (ср. 2Петр. 2:11: ἄγγελοι ἰσχύϊ καὶ δυνάμει μείζονες ὄντες). Выражение: «хлеб ангелов», ближе и естественнее всего означает хлеб, ниспосланный с неба, жилища ангелов359, так как манна прямо называется хлебом небесным (Пс. 104:40). Но затем выражение это, в виду противопоставления abirim и isch, указывает и на некоторое особенное отношение манны к ангелам. По понимание позднейшего иудейства, манна есть духовный, невидимый хлеб, которым питаются ангелы на небе, в отличие от вещественной пищи людей, которую вкушают и ангелы, являясь на земле (Быт. 18:8)360. Признавая возможность такого толкования lechom abirim, мы, однако, думаем, что древнейшему ветхозаветному воззрению более близко другое: данное выражение может означать хлеб, преподанный при посредстве ангелов, как служебных духов, обитателей неба361, и в этом именно смысле – духовный и небесный, а еще прежде: укрепляющий (ср. Лев. 21:26; Ис. 3:1; Пс. 103:15).

Участие ангелов в даровании Синайскаго Закона

Ясные библейские свидетельства об участии ангелов в деле дарования Закона на Синае. Иудейское предание признавало участие это фактом несомненным. И. Флавий362 представляет Ирода говорящим народу: ἡμῶν δε κάλλιτα τῶν δογμάτων καί τἀ ὀσιὠτατα τῶν τοῖς νόμοις δί ἀγγέλων παρά τοῦ θεοῦ μαθόντων. Это Иудейское предание, как мы видели, нашло выражение и в Новозаветном Священном Писании: первомученик архидиакон Стефан (Деян. 7:53) говорит, что Иудеи (при Синае) приняли Закон εἴς διαταγάς ἀγγέλων, и ап. Павел называет Закон διαταγεὶς δι᾿ ἀγγέλων (Гал. 3:19). В чем собственно состояло это διατάσσειν ангелов при даровании Закона, оба, сейчас приведенные, новозаветные места,

как и Евр. 2:2 (ὁ δι᾿ ἀγγέλων λαληθεὶς λόγος) оставляют нерешенным, хотя, на основании библейского учения об ангелах, как служебных Богу духах, не подлежит сомнению, что участие ангелов в даровании Закона было только служебным и могло состоять в том, что ангелы, в качестве спутников явившегося на Синае Бога, посредствовали дарование Им Моисею Закона363.

Но говорит ли об этого рода ангельском посредства Ветхий Завет? Книга Исход, излагая историю дарования Синайского Закона (Исх. 19:16–20, 22), ничего не упоминает о деятельности при этом ангелов, как не говорит прямо и об участии в Законодательстве Ангела Иеговы, хотя, как мы видели, участие это здесь предполагается. Не говорит о посреднической деятельности ангелов на Синае и кн. Второзакония при вторичном изложении Закона (Втор. 5, 4 и след.). Но не упоминание о посредствующих и служебных органах в повествовании о заключении Богом Завета с Израилем, вполне естественное в виду того, что идея Завета предполагает необходимо только Бога и народ, заключающих этот Завет, не говорит против того, что фактическое участие ангелов имело здесь место. По мнению некоторых экзегетов (Cornel. A. Lapide, Гофман), указание на деятельность ангелов при Синайском Законодательстве можно видеть в тех стихийных явлениях, которые сопровождали откровение Бога на Синае (в громе, молнии, огне, трубном звуке, Исх. 19:16–20). Мысль эта, по-видимому, стоит в связи с отмеченным уже воззрением некоторых богословов о взаимной связи между ангелами и явлениями природы. Во всей своей общности мысль эта едва ли может быть принята; но то обстоятельство, что явления природы иногда ставятся в связь с богоявлениями (Пс. 17; 103:4), дает вероятность тому предположению, что и грозные явления природы на Синае могли быть, так сказать, внешнею оболочкою небесной свиты Бога, т.е. ангелов. Предположение это переходит на степень действительного факта, утверждаемого Библией, если обратимся к следующим словам 33 главы Втор., ст. 2: «Иегова (говорит Моисей) пришел от Синая, открылся им (сынам Израилевым) от Сеира.... и шел со тьмами святых; одесную Его (meribbot kodesch mejmino) огнь Закона» (LXX: ἐκ δεξιῶν αὐτοῦ ἄγγελοι μετ᾿ αὐτοῦ). Тьмы (LXX: μυριάσιν, т.е. несметное число спутников (ср. Втор. 33:17 и Пс. 3:7), Бога, шедшего и говорившего народу с неба (Исх. 20:22), суть, очевидно, ангелы, принадлежащие также к премирной области бытия364. В силу этой близости к Богу, они, как мы видели, называются именами elohim и benei-elohim; в этом же смысле в данном месте они называются святыми (собственно: мириадами святости365). Название שֶׁקד, kodesch, в приложении к ангелам здесь встречается впервые. Но оно implicite заключается в представлении о них, как elohim и benei-elohim, почему мысль об их святости должна считаться первоначальною и постоянною в общем библейском воззрении на ангелов. Впервые указывается в нашем месте и на чрезвычайную многочисленность ангелов, хотя мысль об этом не чужда была уже и патриархальному времени (виденные Иаковом, Быт. 28, ангелы на пути в Месопотамию, и особенно «ополчение Божте», Быт. 32:21). Ангелы, по данному месту, образуют свиту шествующего на землю Бога-Законодателя. Представление о них, как о небесных служителях Бога, в позднейших библейских книгах, раскрывается подробнее. В данном месте о Боге говорится еще, что одесную Его eschdat (рус. пер.: огнь Закона). По вероятному объяснению, это слово означает366: метательные стрелы, как образ молнии, чем прямо намекается на упомянутые уже стихийные явления, предварявшие и сопровождавшие явление Бога на Синае (Исх. 19:17 ср. Суд. 5:4–5; Авв. 3: 4). Следовательно, отмеченное выше мнение некоторых экзегетов, что символами присутствия ангелов на Синае были грозные стихийные явления, может считаться соответствующим библейскому тексту. Но отсюда, конечно, не следует, что бы ангелы являлись в данном случае простыми олицетворениями явлений природы367. Ангелы в этот важнейший момент основания теократии являются служителями Иеговы, как являлись такими во времена, предшествовавшие этому, и имели являться во все последующие времена до времен новозаветных.

Подтверждением той мысли, что, по представлению Пятокнижия, ангелы действуют при Синайском Законодательстве, служит также место из псалма 67 (ст. 18). По поводу перенесения ковчега Завета на Сион, бывшего пришествием туда Самого Бога (Пс. 67:2 ср. Числ. 10:35), псалмопевец воспоминает о нисшествии Бога на Синай в сопровождении

ангелов и говорит: «колесниц Божиих тьмы, тысячи тысяч, среди них Господь (recheb elohim ribhotaim alphei schin’an Adonai bam), на Синае во святилище (Sinai bakkodesch). Последнее выражение Sinai bakkodesch прямо говорит о том, что псалмопевец воспроизводит картину синайского Законодательства, как она представлена во Втор. 33:2. Название «колесницы Божии» характеризует ангельские сонмы, как отображение божественного всемогущества (ка колесницы у восточных царей составляют главную военную силу, ср. Исх. 14:7, 15:4; Суд. 4:13; 1Цар. 13:5; 1Пар. 19:7) самого в себе и в явлении миру (ср. Авв. 3:8; 4Цар. 2:10–11, 6:17). Слова Adonai bam выражают мысль о присутствии Господа среди сонма ангелов, образующих подобие Его воинства или ополчения (ср. Пс. 34:16, 59:12)368. Многочисленность этих священных сонмов псалмопевец изображает, подобно Моисею, но более выразительно, – словами ribhotaim alphei schin’an (неопределенное множество мириад, взятое вдвойне, – millia multoties iterata)369. Следовательно, идея об учении сонмов ангелов, как служебных духов, в даровании Закона на Синае не есть только продукт иудейской традиции позднейшего времени, а выражается уже в Пятокнижии и повторяется в книге псалмов, а потому должна быть признана подлинно-библейским ветхозаветным воззрением370.

Итак, подобно Ангелу Иеговы, ангелы тварно-служебные действуют в истории спасения с самого начала её. При этом деятельность их стоит в двояком отношении к деятельности Ангела Иеговы. Ангелы (обычно один, но иногда и два, Быт. 19:18) являются представителями, заместителями Ангела Иеговы, и, по праву этого представительства, говорят и действуют во имя и от лица Иеговы (в истории Агари, при жертвоприношении Исаака, в истории Валаама). В таком случае их отличие от Ангела Иеговы выступает только в форме речи (выдвигается идея служебного их представительства), показывающей тварность ангела; но последний все же, подобно Ангелу Иеговы, говорить и действует, в области теократии. Иначе представляется это отношение ангелов к Ангелу 1еговы, когда они выступают действующими – обыкновенно целыми сонмами – одновременно и наряду с Ангелом Иеговы. Тогда оттеняются не только различие их от Него, как тварей, но вместе и та особенность, что они суть (тварные) носители всемогущества и вседержительства Божия, употребляемые Богом для Своих целей не в тесной только области теократии, а и в целом мире. И как все, творческие и промыслительные, отношения Бога к миру выражают Его бесконечную силу и величие; как, в частности, богоявления в послепатриархальное время были обнаружением того же бесконечного величия и славы Божией371, так и ангелы, являясь спутниками открывающейся в мире силы Божией372, носят на себе печать возвышенности над условиями человеческого бытия, и только величественнейшие феномены природы символизируют их присутствие (Втор. 33:2, ср. Исх. 19:16–20, 12:23; Пс. 77:49, 103:4). Словом, если в первом случае они являются собственно, как maleachim, то во втором, – как elohim или benei elohim преимущественно. Но само собою понятно, что обе формы явления их суть только две стороны общей библейской идеи о них, как премирных, близких Богу, существах (elohim), служащих осуществлению Его велений (maleachim). Ангелы, исполнители велений Божиих в человеческом мире, проявляют себя вместе и ангелами-элогим, существами не от мира сего: они чудесным образом появляются и исчезают, совершают чудеса (Суд. 13:19). В свою очередь и ангелы-элогим, образующие небесное воинство и небесную свиту Бога, служат Его спасительно-историческим планам: сонмы их ополчаются для ободрения избранного Богом семейства (Быт. 32:1), являются на Синае в качестве свиты Иеговы или Ангела Иеговы, чтобы принимать служебное участие в даровании Закона народу Божию. Zeba Iehovah, т.е. эти сонмы ангельские, предводимые своим Князем (Sar, Нав. 5:14), доставляют Израилю завоевание Иерихона и всего Ханаана, как и в тяжелый для Израиля период судей оказывают ему небесную защиту против его поработителей Указание на последнее, хотя и не прямое, находится в песни Деворы (Суд. 5). Изображая чудесную победу над Иавином Асорским373, Девора восклицает: с неба сражались звезды, с путей своих сражались с Сисарою (Суд. 5:20). Конечно, здесь прежде всего следует видеть поэтическую метафору374, и нет основания заключать отсюда, что звезды или вообще светила в Библии мыслятся существами одушевленными375. Но мы отметили уже тот факт, что в Быт. 2:1 под небесным воинством совместно разумеются и светила небесные и ангелы, и что вообще как небо, так и светила его в Библии, кроме своего непосредственного, астрономического или космического, значения, имеют еще значение символическое, означают небо духовное, сонмы ангелов. Притом в данном месте пророчица отмечает чудесность факта победы, имея в виду, произведенное Иеговой, смятение колесниц неприятеля (Суд. 4:15)376, а несколько ниже (Суд. 5:23) она упоминает об Ангеле Иеговы, произносящем проклятия на не пришедших на помощь Иегове с Его героями. В виду всего этого, в словах пророчицы о сражающихся за Израиля звездах можно усматривать выражение веры Израиля в небесное споборничество ему воинства Иеговы, предводительствуемого его Князем (sar zeba Iehovah)377.

Таким образом, мы должны признать подлинным воззрением самых ранних времен Ветхого Завета и древнейших ветхозаветных библейских книг ту основную идею всей вообще библейской ангелологии, что в невидимой области бытия обитают близкие Богу существа, тварные, но из всего тварного бытия наиболее подобные Ему по природе и свойствам (ведению, благости, святости), и эти существа не самопроизвольно, но по воле Бога, время от времени оставляют премирную область своего бытия и являются в мир людей, принимая всякий раз тот образ, который наиболее отвечал целям порученной им от Бога миссии.

О внешнем образе явления ангелов людям

С этой точки зрения решается вопрос о внешнем виде, в каком являлись ангелы в истории откровений и в каком представлялись они народному сознанию. Так как все явления ангелов на земле, как и богоявления вообще, имеют своею целью благо и спасение человека (Евр. 1:14), и так как в мире материи нет ничего высшего в сравнении с организмом человека, то естественно, что обычный образ явления ангелов – человеческий378. Образ человека, принимаемый ангелами, по представлению библейских лиц, отличается необычайною величественностью и способен внушать страх379. Внешний вид являющегося ангела, по общему библейскому верованию, должен был носить на себе печать неземного величия, и созерцание его для человека соединено с опасностью для его жизни (Быт. 16:13; Суд. 6:23–24,– 13:22 и др.)380.

Очевидно, человеческий образ, принимаемый ангелами, не мыслился существенно связанным с природою ангела, а рассматривался только, как средство для исполнения им возложенной на него Богом миссии381. Отсюда нельзя признать согласным с Библией мнение, разделяемое в новое время многими учеными, будто ангелы в Ветхом Завете, особенно в древнейшую его пору, представлялись настолько человекообразными, что нигде в ветхозаветных книгах они не представляются с крыльями382, в отличие от херувимов и серафимов. Указание на то, что ангелы могут являться в человеческом образе с крыльями, встречается в книге Даниила (9:20–21), а затем в Новом Завете (Откр. 8:13; 14:6). Но возможность такого представления явления ангелов отнюдь не исключена и в древнейшую эпоху ветхозаветной библейской истории: эта возможность дается именно в упомянутом выше общем представлении этой эпохи о существе и миссии ангелов. Мысль о том, что ангелы, даже и в принятом ими человеческом образе, не привязаны к границам пространства и потому могут с величайшею быстротой и легкостью появляться и исчезать из глаз человека, присуща всем библейским лицам с древнейших времен. Но присутствие крыльев выражает, конечно, не иную мысль, а только эту. Если, поэтому, об Ангеле, явившемся Маною, говорится, что Он поднялся в пламени от жертвенника к небу (Суд. 13:20), то этим священный писатель кн. Судей высказывает то же, что и ап. Иоанн словами: «я видел ангела, летящего по средине неба» (ἄγγελον πετόμενον ἐν μεσουρανήματι, Откр. 14:6, ср. 8:13). Вообще образ явления ангелов, по воззрению древнейших библейских книг (как и вообще всей Библии), обусловливается целью, для которой они являются. Поэтому, где говорится только об общем защищении ангелом человека, причем первый не имеет повеления от Бога к последнему, там ангел остается невидимым (Быт. 24:7, 40)383. Напротив, где повеление, данное ангелу Богом, имело символически и конкретно выразиться в самом явлении и действиях ангела, там символика явления последнего осложнялась (обнаженный меч у райского херувима, у ангела, явившегося Валааму на его пути, и у Князя воинства Иеговы, представшего Иисусу Навину). Но во всяком случае весь образ явления ангела напоминал библейским лицам о духовности и премирности его. Чувственные элементы к представлению об ангелах примешивались только в самые ранние времена. Напротив, чем далее, тем более возвышенность их природы над условиями человеческой жизни давала себя знать, напр., тем, что древняя мысль о вкушении пищи ангелами у людей (при посещении, напр., Авраама тремя ангелами), в кн. Судей (гл. 6 и 13) изменяется в смысле принесения жертвы ангелу или, точнее, Богу, представляемому им. Мысль о питании ангелов (elohim) туком маслины и соком винограда (Суд. 9:9, 13), встречающаяся в той же книге, принадлежит к апологу, рассказываемому лицом (Иофамом, сыном Гедеона) не священным, и, по самой приточности его речи, не считаться выражением подлинно-библейского воззрения на ангелов.

Отдел второй. Ангелология пророческого периода до времени Вавилонского плена

Начало пророческого служения в избранном народе Божием совпадает с учреждением в нем царской власти. В лице последней внутренняя теократия находит свое внешнее, видимое выражение. По идее законодательства Моисеева (Втор. 17:17–20), царская власть у Израиля имела быть органом владычества над ним Самого Бога, а, по сознанию самих Евреев, – и оплотом народа Божия против народов языческих (1Цар. 8:5). Пророчество же, по законодательству Моисееву (Втор. 18:15, сн. 13:2–6), должно было служить поддержанию и развитию в народе чистого богосознания и такого же исповедания Бога. Первым пророком (в смысле служения пророческого, munus propheticum) и основателем школ пророческих (1Цар. 10:15–17), а также учредителем царской власти в Израиле был пророк Самуил, с которого обыкновенно и ведется хронология периода царей и пророков (Деян. 3:24). Великое значение его деятельности в судьбах теократии выражается в сопоставлении его у библейских писателей с Моисеем (Пс. 98:6; Иер. 15:1). Внешним и знаменательнейшим выражением развития теократии, с её внешней и внутренней стороны, со времени Самуила является выступление в книгах Самуила, именно, в самой истории его, нового имени Божия Zebaoth, не в качестве, впрочем, самостоятельного имени, а как эпитета – в соединении с другими именами384.

Значение имени Божия Iehovah Zebaoth, самого в себе и в отношении к ангелологии пророческого периода

В древнейших библейских книгах: в Пятокнижии, книгах Иисуса Навина, Судей и Руфь, имя Божие Iehovah Zebaoth не встречается. В первый раз употребляет его священный писатель 1-й книги Самуила (1Цар. 1:3), когда говорит, что Елкана, отец Самуила, в положенные дни ходил из города своего поклоняться и приносить жертву Господу Саваофу в Силом, где тогда была скиния и ковчег Завета (ср. 1Цар. 4:4) – и затем представляет мать Самуила обращающеюся в молитве к Богу с воззванием: Iehovah Zebaoth (1Цар. 1:11).

Какое значение имени Божия Zebaoth – Бог воинств, и чем объясняется сравнительно позднее выступление его в Библии? Какие воинства имеют в виду пророки (чрезвычайно частое употребление имени Iehovah Zebaoth ограничивается почти исключительно областью пророческой речи), когда к заветному, теократическому имени Иегова присоединяют эпитет воинств?

Слово Zaba, plur. zebaoth, имеет троякое значение:

1) оно означает ополчение, Чис. 1:3, 10:15 и др.; отряд воинства: Суд. 8:6; Ис. 34:2; Пс. 67:13 и др; при этом особенно plur. означает почти всегда (исключая двух последних из отмеченных случаев, где говорится о языческих ополчениях) воинства и ополчения Израиля, Исх. 6:24, 7:4, 12:5; Чис. 1:3; 3Цар. 2:5; 1Пар. 27:3; Пс. 43:10, 59:12, 107:12;

2) zeba hasehamaim – воинство небесное: а) в смысле светил, Втор. 4:19, 17:3; 4 .Цар. 17:16, 21:3–5, 23:4; Ис. 34:4; Иер. 8:2, 19:13. 33:22; Ис. 40:21; Иов. 25:2, 5; Соф. 1:5; Дан. 8:10; 2Пар. 33:15 и б) о воинстве ангелов, 3Цар. 22:19; Ис. 24:21 и мн. др.

Соответственно этому, значение эпитета zebaoth в приложении к Богу понимается различными исследователями неодинаково. По одному взгляду, первоначальный и собственный смысл Zebaoth, прилагаемого к имени Иегова, есть обозначение Иеговы, как национального еврейского Бога войны, так как ополчения Израильские, при самом изведении их из Египта называются Zebaoth Iehovah (Исх. 7:4. 12:41)385. Выражение Iehovah Zebaoth, по этому объяснению, равнозначаще с (употребляемым Давидом при выходе на борьбу с Голиафом) выражением Elohei maarachoth Israël, Бог воинств Израильских (I Цар. 17:45), причем последнее выражение служит объяснением рядом стоящего Iehovah Zebaoth. Равным образом, стоящее в псалме 23:10 Iehovah Zebaoth было бы равнозначаще выражению ст. 8 того же псалма Jehovah gibbor milchamah (Господь силен в брани). Подтверждение этого взгляда видят и в том, что в Исх. 15:3 Иегова называется «муж брани» (в виду поражения Египтян Исх. 14), а во Втор. 23:15 (14) Израилю говорится: Господь Бог твой ходить среди стана твоего (bekereb machanecha).

Конечно, в имени Божием Iehovah заключается указание на то, что Бог Израиля открывает Свою непреоборимую силу, доставляя народу Своему победу над его врагами386. Но если бы таково было первоначальное и собственное значение Zebaoth в приложении к Богу; если бы (как думает, между прочим, Эвальд387) в первый раз этот эпитет Иеговы был кликом радости народа после победы над его врагами, то представлялось бы непонятным, почему это имя не встречается в Пятокнижии, кн. Иисуса Навина, кн. Судей, которые, однако, изображают время великих теократических браней Израиля (milchamoth Iehovah, Чис. 21:14), равно как оно не изобретается в другую эпоху этого же рода браней (milchamoth Iehovah, 1Цар. 25:28) – при Давиде, а является, как уже существовавшее ранее. Затем, понимание имени Иегова Цебаот, в смысле израильского Бога войн, решительно затрудняется теми многочисленными местами, где от имени Господа Саваофа изрекаются угрозы Израилю, обещаются кары и бедствия: Ам. 3:18; 5:15, 27; 6:8–14; Ис. 1:24; 2:12. 3:1,15; 5: 9, 16, 24; 9:18; 10:23; 23:15; 28:22; 29. Места: 1Цар. 17:45 и Пс. 23:10 не подтверждают размариваемого взгляда, а скорее опровергают его. Проставление в первом месте на ряду выражений Iehovah Zebaoth и Elohei maarachot доказывает именно, что выражения эти не тожественны. В первом должно заключаться высшее понятие: именно то, что Бог ополчений Израилевых есть Бог воинств (Zebaoth) небесных, делает Его страшным для врагов Израиля. Второе выражение, таким образом, нельзя считать простым пояснением первого. То же следует сказать и о Пс. 23. От представления о Боге, как сильном в брани, gibhor milchamah, как вожде земных битв (Пс. 23:8), псалмопевец восходить к представлению о Господе силе, Iehovah Zebaoth, Царе славы, melech hakavod (Пс. 23:10), и, таким образом, заключает псалом тою же мыслью о Боге, Вседержителе мира, какую высказал в первом стихе псалма.

Последнее, общее значение вседержительства усвояют имени Zebaoth представители другого взгляда388, по которому под Цебаот (на основании Быт. 2:1, где говорится о сотворении Богом воинства неба и земли) следует разуметь совокупность творений Божиих, как проявление божественной силы; так что Iehovah Zebaoth означало бы Бога Вседержителя, возвышенного и властвующего над всеми Своими тварями. Но в приложении к творениям вообще zeba употребляется только в несобственном смысле; в Быт. 2:1, zeba’am относится собственно к небу (ср. Ис. 40:26;к земле же – только по случаю соединения слова erez союзом ve с haschamaim). Отсюда, при изъяснении понятия Zebaoth в приложении к Иегове, должно выходить из идеи «воинства небесного». Г. Шульц389 говорит: «Сила, с которою имя Иегова Цебаот употребляется для выражения возвышенности Бога, и абсолютное употребление слова Zebaoth (не употребляется выражение zebaoth Israel) дают вероятность той мысли, что благочестивые люди не имели в уме на первом плане земных воинетв, когда называли Бога Господом воинств».

Небесное воинство, как мы видели, двояко: сонмы материальных творений Божиих – светил и сонмы духовных творений – ангелов. Понятно, что отношение Иеговы воинств к одному и другому воинству небесному не одинаково: – творческая сила Божия иначе отражается в бездушных творениях – светилах, иначе в силах духовных, сознательно-разумных, каковы ангелы. Ветхий Завет не представляет никакой опоры для воззрения, считающего светила одушевленными390 или признающего их местом обитания ангелов391. Связь между теми и другими, насколько она предполагается в общем названии их именем воинства небесного, не есть какое-либо мистическое взаимоотношение и взаимодействие392. Она состоит единственно в том, что светила символически указывают на небесные силы ангельские, своим порядком и блеском выражают для человека идею разумности и святости мира духовного. По отношению к светилам, как воинству небесному, Бог называется Иеговой воинств, очевидно, не в строгом, собственном смысле, что следует уже из теократического значения имени Иегова. Наименование его Богом светил имеет, прежде всего, тот смысл, что Бог есть творец самых величественных стихий природы, и что, именно, светила небесные суть очевиднейшее свидетельство творческого всемогущества и величия Иеговы, ср. Ам. 5:8, 9:5; Быт. 2:1; Ис. 34:4; Иер. 33:22; Неем. 9:6; Пс. 32:6; 8: 4, 18:5. Но, затем, оно имеет целью предотвратить у Евреев возможность общего семитам культа светил, Втор. 4:19; 17:3; 4Цар. 17:16; 21:3, 5; Иер. 8: 5; 19:13; Соф. 1:5; Иов. 31:26, и с этою целью в Ветхом Завете выставляется на вид их тварное ничтожество пред величием Творца, Иов. 9:9; 38:31; 25:5. В своем движении светила следуют положенным Творцом, законам, Ис. 40:26; 45:12; служат указанным Творцом целям, Быт. 1:14; Пс. 1.46:4, а равно и откровению суда Его, Иоил. 3:15; Ис. 13:13; Авв. 3:11. Тварность их особенно обнаруживается в том, что они, подобно земному творению, подвержены гибели, Ис. 34:4; 51:6; Пс. 101:26 и след.

Таким образом, в наименовании Бога Господом воинств можно усматривать скрытый протест сначала против возможности появления сабеистического культа у Израиля, а потом против действительных уклонений последнего в сторону этого культа393. Возможно, что этот момент идеи Господа воинств – отношение к светилам, по времени, был более ранним, (как думает Фатке), имея для себя основу в Быт. 2:1 (Генстенберг). Что в имени Iehovah Zebaoth, во всяком случае, выражается возвышенность Бога над светилами, Его премирность и бесконечное всемогущество, это особенно показывает место Ис. 24:21–23, где говорится, что Иегова имеет основать на земле Свое царство после последнего суда, который должен показать ничтожество язычества, боготворящего светила, и тех гениев, которых оно признавало в них.

Место это в высшей степени замечательно и во многих отношениях важно для ветхозаветной ангелологии; поэтому остановимся на нем несколько дольше.

«И будет в тот день (говорит пророк о грядущем суде Иеговы над Вавилоном и последующем за ним основании или воссоздании Иеговой Своего царства), посетит Господь (יְהוָה יִפְקֹד) воинство, выспреннее на высоте (בַּמָּרוֹם הַמָּרוֹם עַל־צְבָא) и царей земных на земле (הָאֲדָמָה עַל הָאֲדָמָה מַלְכֵי וְעַל) и будут собраны вместе, как узники в ров, и будут заключены в темницу и после многих дней будут наказаны. И покраснеет луна и устыдится солнце, когда Господь Саваоф воцарится (צְבָאוֹת יְהוָה מָלַךְ כִּי) на горе Сион, в Иерусалиме, и пред старейшинами Его будет слава Его». Что касается прежде всего упоминания светил небесных – солнца, луны, которые имеют быть постыжены и наказаны, то очевидно, что непосредственно следующая затем мысль: ибо (כִּי, ὅτι) Господь Саваоф воцарится на Сионе, заключает основание или причину этого посрамления: Иегова, как всеединый Господь воинств, воцарится на Сионе, и для царственных претензий светил небесных не будет места. Здесь, следовательно, имя Божие Iehovah Zebaoth имеет отношение к светилам небесным, выражает возвышенность Его над светилами, и именно, в частности, над светилами, как предметами обоготворения у язычников, восхищающими этим честь у Бога394: светила небесные, в отношении к которым Иегова называется Богом Саваоф, в данном случае суть боги язычества, почитаемые им под образом видимых небесных светил (ср. Втор. 4:19, 17:3). Последние должны быть разумеемы и во Втор. 4:21 под именем zeba hammarom (marom, высота, возвышенность, нередко употребляется, как синоним schamaim, небо, Пс. 17:17; Иер. 25:30, и названное выражение может означать воинство небесное, Втор. 4:18 ср. 33:5; 37:23; 40:26). При двояко и с наибольшею резкостью выраженной противоположности между этим (а) выспреннем воинством на высоте и (б) царями земными на земле, нет возможности видеть в нем земные воинские силы395. Но, с другой стороны, нельзя под этим воинством исключительно и даже преимущественно разуметь только светила, эти «блестящие, царственные образы, сделавшиеся идолами»396. Сопоставление zeba hammarom с malchei, царями, заставляет, видеть в первом имя существ личных. Такими существами, образующими небесное воинство, могут быть только ангелы, которые поставляются в тесную связь с земными царствами и царями397, и, следовательно, суть небесные покровители последних – те, о которых говорит кн. Даниила (10 гл.) и кн, Второзакония (32:8, по LXX, ср. Сир. 17:14). Затем, наказание этого выспреннего воинства предполагает ответственную, именно, личную виновность этих ангелов в грехе царей земных (ближе всего – царей вавилонских с их идолослужением – культом планет), каковая виновность могла состоять только в том, что они отвращали вверенные им народы от почитания Бога398. «Посетит Господь, говорит бл. Иероним399, царей и князей земли, миродержителей тьмы сей, посетить и духовные беззакония на небесах». Мир духов – ангелов, образующих небесное воинство имеет, таким образом, свою историю, идущую параллельно с историей царств земных. Бог, говорят раввины в объяснение данного места, не поражает ни одного из народов прежде, чем не накажет его князя, т.е. ангела – народоправителя, который производил на этот народ противное Богу влияние400.

Изображение в Ис. 24:22 совместного наказания воинства выспреннего с царями земными дает мысль о заключены тех и других в (преисподнюю) темницу в качестве пленных (אֲסֵפָה וְאֻסְּפוּ, срав. Быт. 42:17), имеющем продолжаться долгое время, до окончательная наказания (יִפָּקֵדוּ401, ср. 29:6, 16:21).

Этого рода связь ангелов и светил с народами, в совершенно аналогичном смысле, представляется в Ис. 27:1, где идет речь о поражении Иеговой трех змиев, под которыми (по вероятному объяснению Гитцига, Геыдеверка, Дрехслера, Эбрарда402, разумеются три созвездия небесные, по положению на небе, соответствующие царствам Иудейскому, Израильскому и Египетскому, и три ангела хранителя этих царств.

Из приведенного и рассмотренного места Ис. 24:21–23 следует, что Господом воинств Иегова называется собственно только относительно небесных духов – ангелов и уже затем – относительно светил небесных. В смысле несобственном силами или воинствами, Господом которых является Иегова, по Его имени Iehovah Zebaoth, называются и земные воинства царей, поскольку они ставятся или стоят в известном отношении к того и другого рода небесному воинству. Особенно под именем Zebaoth могут быть разумеемы воинства или ополчения Израильские, прямо называемые воинствами Иеговы (Исх. 7:4; 12:41) и воинством небесным (Дан. 8:10). «Как на небе ангелы и звезды, так на земле сыны Израиля образуют воинство Божие; и как ангелы, в силу святости своей природы, называются kedoschim («святые»), так Израильтяне называются этим именем в силу своего избрания в святой народ Божий, который в этом мире должен основать царство небесное, Как Бог, Царь Израиля, имеет Свой престол на небе, так и Израиль имеет там свою истинную родину и в очах Божиих считается подобным светилам неба»403.

Отношение имени Иегова Саваоф к светилам и воинствам Израилевым мы назвали несобственным. Все свое значение это имя получаете в приложении к силам небесным, к ангелам. Об этом говорят уже приведенные в своем месте слова Втор. 33:2 и Пс. 68:18. Но классическим местом, подтверждающим эту мысль, служит Ис. 6:3, по которому, в видении пр. Исаии ангелы-серафимы взывают друг к другу: «свят, свят, свят, Господь Саваоф! צְבָאוֹת יְהוָה קָדוֹשׁ קָדוֹשׁ קָדוֹשׁ вся земля полна славы Его!» В устах ангелов (см. Откр. 5:8; 4:18 и Пс. 28:1–2) Iehovah Zebaoth может означать прежде всего Властителя сонмов ангельских. Вторая половина славословия (вся земля полна славы Его) подтверждает это: слава Бога на земле здесь противополагается слава Его на небе. Поэтому разуметь под воинствами, властитель которых есть Иегова, ополчения Израильские, контекст Ис. 6:3 не дает права, равно и не позволяет видеть в них светила небесные.

Тем не менее отношение к светилам небесным и к ополчениям Израилевым в имени Jehovah Zebaoth заключается и дает возможность ближе уяснить идею этого имени вообще и, в частности, по отношению к ангелологии пророческого периода, стоящей, как мы заметили, в тесной связи с этим именем Божием. Все сказанное нами доселе об этом имени уполномочивает нас на заключение, что оно обозначаете Бога живого404, бесконечно возвышенного в своем премирном величии и силе, но вместе и такого, который, по Своей свободной вседержительной воле, входит в течение жизни мира и при этом не связан статями и силами природы, которые также должны служить Ему; напротив, для исполнения Своей воли на земле, имеет в Своей власти и духовные силы высшего мира405. Имя Iehovah, с которым обычнее всего соединяется zebaoth (с именами elohim и adonai оно встречается редко), сообщает последнему прежде всего теократически смысл, т.е. выражает ту идею, что все проявления божественного величья и славы имеют целью спасение Израиля406. Серафимы называют Бога Господом Саваофом и непосредственно зате взывают: «вся земля полна славы Его»407. Этот теократический или откровенный момент идеи имени Iehovah Zebaoth выражается особенно в тех местах, где речь идет об обнаружении божественного величия вопреки противоборствующему ему миру, и об охране народа Завета, Пс. 45:8–12; 79:8–15; 1Цар. 17:45. Силы Израиля в этих случаях представляется обусловленною сражающимися за него воинствами небесными: одновременно и параллельно с борьбой ополчений Израиля против врагов идет несравненно сильнейшая и обеспечивающая верную победу Израилю борьба против них сил небесных, водительствуемых Иеговой Саваофом. Очевидно, это – та же идея, первые следы которой встречаются в истории Иакова (Machaneh-Elohim Machanaim, Быт. 32,:2), и потом, при начале завоевания Израилем обетованной земли, когда sar zeba Iehovah, Вождь (небесного) воинства Иеговы, является И. Навину и обеспечивает ему чудесное завоевание Иерихона, причем обещанное им содействие этого небесного воинства было фактически оправдано действительным завоеванием этого города без помощи оружия. Но в воззрении периода пророческого идея о споборничестве Израилю сил небесных уже соединяется с основною ветхозаветною идеей Бога Завета – в имени Iehovah Zebaoth408. Благодаря такому (теократическому) значению имени Zebaoth, предупреждалась возможность заслонения для Израильского сознания невидимого царства видимым. Но имя Iehovah Zebaoth, как видно из данного его определения, существенно заключает в себе еще момент премирности Божества, возвышенности Его над жизнью всего мира и природы и над самими величественными феноменами её. Этот момент выражается в идее имени Iehovah Zebaoth, поскольку имеется в виду творчество и властительство Бога по отношению к светилам (Ис. 24:23; 27:1; ср. Ис. 40:26; Пс. 146:4). В этом отношении в имени Iehovah Zebaoth сокрыт протест не только против сабеизма, возможного или фактически существующего, но и против вех видов языческих культов, характеризующихся обоготворением твари, вообще заключается идея отрешенности Бога от мира и в то же время всеобщего господства в мире, беспредельности и величия, которое не может быть сравниваемо ни с чем конечным; в частности, Iehovah Zebaoth выражает идею несравнимости Бога с ангелами или духами, бытие и деятельность которых предполагались за видимостью светил, как блестящих свидетельств о всемогуществе Творца, часто боготворимых по заблуждению (Пс. 8:4; ср. Втор. 4:19; Ис. 24:23)409. Так, имя Iehovah в пророческий период получает новое определение, выражающее, что Бог Израиля есть Бог всего мира, и не земного только, но и небесного, и равно бесконечно возвышен над тем и другим. Но истинный смысл этого определения и соединенного с ним движения в развитии ветхозаветного библейского богословия понятен только при отнесении имени Iehovah Zebaoth к сонмам ангельским.

В первом отношении – в отношении к теократическому смыслу имени, ангелы мыслятся служителями Бога, исполнителями Его теократических планов и велений, во втором – в идее премирности Божией – они являются существами премирными, сродными Богу, хотя вместе и бесконечно-низшими в сравнении с Ним. Очевидно, эти моменты ангелологии, насколько они выражаются в имени Zebaoth в соединении с именем Lehovah, суть те же в сущности, которые найдены были нами ангелологии допророческого периода. Мы видели там, что, по библейскому воззрению, ангелы суть, с одной стороны, benei elohim или elohim, т.е. существа, особенным образом сотворенные, существа природы духовной, более сродной Богу, чем духовнотелесная природа человека, с другой стороны они суть maleachim (с какой точкой зрения они главным образом рассматриваются в Библии), служащие в частности целям общего промышления Божия о людях, о мире вообще, особенно же – целям Его домостроительства. Только эти моменты в пророческом воззрении являются значительно расширенными, в связи с возвышением здесь и идеи премирности Бога, и идеи Его всемирного боговластия.

Теперь мы можем ответить на поставленный в начале исследования об имени Iehovah Zebaoth вопрос: почему в древнейших библейских книгах это имя не встречается? Учение об ангелах, как сынах Божиих, в них вообще мало развито; естественно поэтому, что и о премирных ангельских сонмах (Zebaoth) у священных их авторов не было повода говорить. Притом идея премирности Божией должна была быть подготовлена учением о Боге Завета, существе самостоятельном, самосущем (Iehovah). Что же касается учения древнейших библейских книг о малеахим, то последние в них, как мы видели, примыкают Ангелу Иеговы и вместе с тем отступают пред Ним, как служебные только орудия Его. Идея небесного организма ангелов, как сынов Божиих, в тех книгах не выступает уже потому, что Ангел Иеговы во всяком случае является действующим от Своего лица; ангелы же, на ряду с Ним, являются лишь воплотителями Его действующей силы. Представление о sar zeba Iehovah, которое дается в Нав. 5:14, служит связующим звеном двух периодов в библейском богословии по отношению к нашему предмету. Здесь соединены идеи понятий benei elohim и maleachim, и обоим дается теократический смысл:

земным воинствам Израиля соответствуют небесные воинства ангелов, ради охраны и защиты первых ополчающиеся, по воле Иеговы, против врагов теократии. В имени sar zeba Iehovah мы и находим собственный и непосредственный корень имени Iehovah Zebaoth, которое свое главное значение имеет, во всяком случае, в отношении к ангелам.

Итак, существенное содержание ангелологии пророческого периода, т.е. времени от пророка Самуила до плена Вавилонского (отчасти и учения пророков времени плена и после пленного, у которых, впрочем, есть своеобразный особенности в ангелологии, побуждающие нас рассматривать последнюю отдельно), составляет то воззрение, что ангелы образуют небесное воинство, הַשָׁמַים צבא, Бога премирного, Который, будучи, вместе и Богом откровения, Завета и домостроительства, не только имеет сонм ангелов при Себе, в ближайшей к Нему сфере бытия, но и употребляет их, по Своему произволению; как посредство и орудие исполнения Своих теократических планов.

В этой общей характеристике пророческой ангелологии могут быть указаны следующие частные моменты: а) ангельские воинства суть сонм духов, окружающих Бога; б) воинства эти суть исполнители Его воли в порядке сверхъестественного промышления Божия о человеке; в) они, наконец, суть спутники проявляющейся в мире силы Божией, свита Бога, являющегося в мире с целью спасения людей или суда над ними. В первом отношении воинство небесное есть небесная церковь сынов Божиих; во втором оно есть малеахим, орудия действия промысла Божия в мире, преимущественно в человечестве; в третьем – они суть сыны Божии и малеахим вместе, – benei elohim в своих явлениях совместно с являющим Свою славу Богом. Очевидно, третий момент не имеет самостоятельного значения, и он менее других выдвигается в библейском воззрении об ангелах. Обо всех же вообще, названных нами, моментах следует заметить, что они стоят в органической связи один с другим410 и могут быть отделяемы только в человеческой мысли, для большей отчетливости представления библейского воззрения об ангелах.

а) Библейское учение об ангелах, как небесной церкви духов или сынов Божиих.  

Существенное основание или предположение данного воззрения составляет та, уже не раз отмеченная нами, идея, что ангелы принадлежать, в силу особенного образа происхождения от Творца, к той духовной области бытия, в которой обитает Сам Бог, Дух чистейший и абсолютный, и что, именно вследствие этого особая родства природы ангелов с Богом, они суть benei elohim или elohim. Само собою понятно, что ни о каком «рождении физического свойства»411 эта библейская идея не говорит, и совершенно ошибочно видеть в ней, противное св. Писанию, гностическое лжеучение412.

Раскрывая эту идею, библейские писатели говорят как об особенной близости ангелов к Богу, соединяющейся, впрочем, с бесконечным различием их от Него, так и о превосходстве ангелов пред человеком. Сюда прежде всего относится место Пс. 8:6. Здесь псалмопевец, созерцая величие видимой природы, восходить от этого созерцания к представлению о бесконечном величии Бога (Пс.8:2, 4, 10) и отсюда – к размышлению о достоинстве человека, поставленного представителем Бога на земле, владыкою мира, и восклицает: «что есть человек (אֱנוֹשׁ), что Ты помнишь его, и сын человеческий (בֶן־אָדָם), что Ты посещаешь его? Немного Ты умалил его пред ангелами, славою и честью увенчал его, וַתְּחַסְּרֵהוּ תְּעַטְּרֵהוּ וְהָדָר וְכָבוֹד מֵאֱלֹהִים מְּעַט». Что под именем elohim в приведенном месте разумеются ангелы, об этом говорит уже авторитет древних переводов и священного писателя послания к Евреям. LXX переводить Пс. 8:6 так: ἠλάττωσας αὐτὸν βραχύ τι παρ᾿ ἀγγέλους δόξῃ καὶ τιμῇ ἐστεφάνωσας αὐτόν. Vulg.: Minuisti autem minimo (paulo minus) ab angelis,gloria et splendore coronasti tum. С переводом LXX согласны и Сирский (Пешито), Эфиопский, Арабский (Caagiu) и Халдейский. Автор послания ъ Евреям во 2 гл. ст. 7 приводить стих буквально по тексту LXX и разумеет под человеком, только немногим умаленным от ангелов, Богочеловека, претерпевшего это умаление чрез принятие плоти человеческой и смерти, которой подверглась в Нем первая, (Евр. 2:9).

Правильность еврейского текста не заподозривается, кажется, никем из экзегетов, исключая Гретца413, который (на основания, которое укажем ниже) находит нужным вместо глагола הָסַר,chasar (в Pi. имеющая значение: лишать, ср. Еккл. 4:6, 8), читать гл. הָסַר (которому Гретц дает значение: одарять) – יַחּהָסַרהוּ и вместо מְּעַט (немного)- מַעַט (разум).

Зато многие экзегеты под именем elohim разумеют не ангелов, а Бога414, расходясь, впрочем, в ближайшем определении значения слова me-elohim, – понимая מִן (min) в последнем слове то comparative (paulo inferiorem eum fecisti Deo), to negative (ne esset Dens), то, наконец, distributive (paulum derogasii ei divinae naturae). Но первые два значения (сравнительное и отрицательное) явно неприложимы в данном месте. Мысль о том, что человек, по своей природе, только малым чем умален в сравнении с Богом, решительно противоречит библейскому воззрению о бесконечном расстоянии, разделяющем человека, который есть «прах и пепел» (Быт. 18:27; Иов. 42:6), – от Бога; между тем как во всем псалме с особенною силою выставляются премирное величие и вседержительство Божие. Несообразность эта сознается большинством защитников данного толкования, и именно это сознание побудило Гретца сделать две указанные поправки в тексте и переводить: «ты одаришь его (человека) разумом от Бога». Произвольность этой поправки очевидна. Но мысль, лежащая в основе предлагаемая им чтения, верна, это – мысль о богообразности природы человека. Отношение 8-го псалма к повествованию кн. Бытия 1:26–28 о сотворении человека по образу и по подобию Божию и о подчинении ему земли со всеми, наполняющими её, тварями несомненно и общепризнано. Но если защитники рассматриваемого понимания (Розенмюллер, Рейнке, Генгстенберг) утверждают, что, в виду Быт. 1:26–28, сравнение человека с ангелами в данном месте было бы неуместно (так как они совсем не имеют никакого господства над землею), то здесь странным образом игнорируется то, что, по смыслу Быт. 1:26–29, владычество над землею человеку даровано, как внешнее выражение, как последствие сотворения человека по образу Божию, bezelem elohim415. Сущность библейского воззрения о человеке именно и состоит в учении о богообразности природы его, а не в учении о нем, как владыке земных тварей. Поэтому умаление его meat me-elohim (как бы ни понималось последнее выражение) должно быть относимо к его природе, а следовательно, и отнесение meat me-elohim к ангелам ничем не затрудняется. Напротив, необходимость последнего понимания Пс. 8:6 открывается из того, что elohim должно иметь здесь более общее, родовое значение416 (numinis Dei) существа божественного, вышеземного, премирного или духовного417 как в 1Цар. 28:13, Зах. 12:8). Такое значение этого имени в данном месте требуется тем, что оно противопоставляется человеку, называемому здесь enosch и ben-adam – именами, характеризующими человека по его плотской природе, подверженной слабости и смертности (Пс. 102:15; Ис. 51:12; Быт. 4:26), в каковом отношении он обыкновенно противополагается Богу, Который есть ruach, Дух (Ис. 31:3; ср. Пс. 55:6; Иер. 17:5) и ангелам, которые суть ruchot, духи (Дан. 2:11; Евр. 1:14). Но сравнение человека с Богом в том смысле, что первый только немного умален в сравнении с Последним, не может быть принято ни в первом, ни во втором из трех указанных смыслов. Остается принять это сравнение, в третьем – разделительном смысле, т.е., что человек немногим умален в сравнении с божественным, духовным началом. А в таком случае представление об ангелах является необходимым, так как они, в силу духовности их природы и сродства её с духовною природою Бога, нередко называются именем elohim, – и занимают срединное положение между Богом и людьми418; – тем более, что, псалмопевец, по-видимому, намеренно отличает elohim от Iehovah (составляющего обращение речи) и потому не употребляет מִמְּךָ419, как бы следовало ожидать в том случае, если бы он имел в виду сравнивать человека с Богом.

«Так как, говорит Делич420, не только в библейском языке Бог и ангелы обозначаются одним словом, но и в библейском воззрении ангелы представляются весьма тесно соединенными с Богом, как ближайшее тварное отображение Его существа, то, действительно, вероятнее, что Давид под meelohim представляет Бога в совокупности с ангелами, чем Бога с исключением ангелов». Что ангелы могут и должны быть названы сотворенными по образу Божию, и притом преимущественно пред человеком, это из названий их – elohim и benei-elohim понятно само собою. Если же ангелы и человек сотворены по образу Божию421, то умаление последнего пред первыми состоит в том, что божественное духовное начало (Быт. 2:7) в человеке соединено с началом материальным, привязанным к условиям пространства и времени, потому разрушимым и смертным (ср. Дан. 2:11). Это отличие человека от ангелов, обозначенное псалмопевцем словом meat, кратко и точно выражено бл. Феодоритом: (ἄνθρωπος) τφ θνητφ ἀγγέλων ἠλαττωται422. Следовательно, ангелы превосходят человека, даже и в первозданном его совершенстве, в каком он рассматривается в данном псалме, более совершенною (хотя и не абсолютною) духовностью423; в идее же совершенной духовности implicite и необходимо заключается и идея возвышенности над условиями пространства и времени, и идея их бессмертия424. В отсутствие у ангелов телесности Библия усматривает их совершенство, которым они превосходят человека. Псалмопевец в телесности человека усматривает лишение, недостаток совершенства у него, сравнительно с ангелами. Священный писатель послания к Евреям повторяет эту же мысль; кроме того, все его доказательство превосходства Сына Божия пред ангелами (Евр. 1 и 2 гл.) своим необходимым предположением имеет мысль, что ангелы выше людей (иначе следовало бы доказывать превосходство Его пред последними). В виду этого должно быть отвергнуто, как небиблейское, то воззрение многих новейших (протестантских) богословов425, по которому преимущество человека пред ангелами состоит в сложности его духовно-телесной природы и потому в большем её богатстве, сравнительно с простою ангельскою, только духовною природою426.

Превосходство духовной природы ангелов пред духовно-телесною природою человека с большею рельефностью, чем в рассмотренном месте, Пс. 8:6, неоднократно утверждается в книге Иова. Здесь несовершенство человека, в сравнении с ангелами выставляется не только как естественная ограниченность человеческого существа, в котором бессмертный дух соединен с бренною плотью, но и как несовершенство нравственное, поскольку с телесностью человека соединено греховное начало чувственности. По воззрению книги Иова, человек ограничен и слаб уже в силу самого происхождения своего чрез человеческое посредство, – чрез рождение от жены (Иов. 14:1). В этом отношении он ниже даже неодушевленных светил небесных, произошедших от непосредственного творческого акта божественного. Но несравненно большее расстояние отделяет человека от ангелов, которые, подобно светилам небесным (с ними ангелы и сопоставляются в книге Иова не раз, 37:7; 25:2, 5) произошли все вследствие единого творческого акта, отличного от того, через который произошел человек, и вследствие этого называются в книге Иова benei-elohim 38:7 (ср. Иов. 1:6; 2:1) и kedoschim, (Иов. 5:1; 15:15). Эта мысль о превосходстве природы ангелов над природой человека не раз выражается в речах друзей Иова (Иов. 4:18–19; 15:14–16; 25:2–3).

В доказательство той мысли, что истинной праведности не имеет ни один из людей, и что о виновности человека пред Богом свидетельствуют посылаемые Им бедствия на человека, первый друг Иова – Елифаз (Иов. 4), между прочим, передает содержание бывшего ему откровения от духа, הַוּר (о котором в ст. 16 говорится יַעֲמֹד стал; следовательно, был существом личным, ангелом427, хотя его вида, themunah, Елифаз не мог распознать. Он слышал голос явившегося, говорящий: «человек (הַאֱנוֹשׁ LXX: βροτὸς) праведнее ли Бога (מֵאֱלוֹהַLXX: ἐναντίον τοῦ Θεοῦ), муж чище ли Творца? Вот он и слугам Своим не доверяет (hen baabadaiv lo jamin LXX: εἰ κατα παίδων αὐτοῦ οὐ πιστεύει) и в ангелах Своих усматривает недостатки (bе-maleachaiv jaschim tahalah„ ει κατα δὲ ἀγγέλων αὐτοῦ σκολιόν τι ἐπενόησεν); тем более в обитащих в храминах; из брения, которых основание прах которые истребляются скорее моли», Иов. 4:17–19. Последний стих высказывает мысль о бренности человеческого существа (ср. Иов. 10:9; 13:12; 42:6), обусловленной тем, что дух у людей живет botteichomer, в бренных материально-телесных оболочках428 (ср. 33:6; Прем. 9:15; 2Кор. 5:1). Со стороны такой своей природы человек, enosch, сравнивается с Богом, Творцом (Иов. 4:17), и с ангелами, рабами Его. Бесконечное расстояние между человеком и Богом предполагается, как само собой понятное, но и относительное превосходство природы ангелов пред природою человека выставляется, как факт несомненный. Это показывает заключающийся в Иов. 4:15–19 syllogismus а majore ad minus (אף – quanto magis). Ангелы здесь называются maleachim – именем, указывающим на их служение, должность. Но, по контексту речи, можно видеть здесь и мысль о природе или существе ангелов в отличие от Бога с одной стороны и от человека с другой429.

Таким образом, если в Пс. 8 человек сравнивается с общим и неопределенным elohim, в котором можно видеть духовное начало – вообще, родовое понятие о духе, то в Иов. 4:17–19 идея имени elohim расчленяется: различаются Elohim – Творец и elohim – рабы, следовательно, твари называемые здесь более обычным в Библии именем maleachim. Очевидно, ангелы занимают посредствующую ступень между человеком и Богом. Они, по своей природе, превосходят человека, облеченного плотью бренною, смертною (enosch); следовательно они, по крайней мере, не имеют этой бренной оболочки, а потому и бессмертны. Но, в сравнении с Богом, ангелы являются бесконечно низшими; в силу самой тварности их, необходимо предполагаемой названием ангелов именем слуг Божиих (abadaiv) в них возможно уклонение от идеи своего бытия (thahalah), которое (уклонение) Бог не может не вменять (כְּ שִׂיב ср. 1Цар. 22:15) им в вину, хотя у ангелов это уклонение – только возможное и притом такое, которое не уничтожает отношения сродства к Богу, подчинения Ему, и исполнения Его воли430, несравненно более совершенного, чем какое оказывает Ему человек (таково значение наименования ebed, напр., в Иер. 40:10; Втор. 34:5).

Продолжая речь о предполагаемой виновности Иова, Елифаз говорит Иову: «взывай, если есть отвечающий тебе, и к кому из святых (וְאֶל־מִי מִקְּדֹשִׁים) обратишься ты» (LXX: ἢ εἴ τινα ἀγγέλων ἁγίων ὄψῃ)? Под именем kedoschim здесь нельзя разуметь святых людей431. Это призывание людей святых представляется совершенно неуместным по контексту речи: святые люди, конечно, не изъяты от бренности и смертности, которые суть общий удел людей; притом было бы неестественным переходом мысли Елифаза, если бы он, непосредственно после изображения бренности природы, человека назвал, людей, как непричастных этой бренности и повинности пред судом Божиим. Контекст речи, напротив, вынуждает разуметь под kedoschim – ангелов432. Отдел первой речи Елифаза, Иов. 5:1–7, представляет собою приложение, сообщенного Елифазом, содержания бывшего ему откровения (Иов. 4:15 и далее), принесенного, вероятно, ангелом. Сказав, что и ближайшие служители Бога не могут считаться идеально совершенными, с точки зрения абсолютного совершенства Творца, и сделав отсюда заключение, что, тем не менее, может быть речь об истинной праведности человека, Елифаз теперь иронически предлагает Иову обратиться с жалобами (которые он выражал ранее) к ангелам, – в той мысли, что никто из ангелов не удостоит услышать его греховные жалобы (как удостоился откровения от ангела сам Елифаз); ни один из этих небесных служителей Божиих не предстанет в качестве ходатая за грешного чело века, чтобы избавить его от необходимости безусловно-смиренного подчинения под карающую руку Божию433.

Святыми, kedoschim, ангелы здесь называются, может быть, с целью отметить невозможность, того, чтобы они, верные служители Бога, услышали неугодные Богу жалобы Иова, хотя вместе с тем (в виду широкого значения слова שׂדֶק) это название может указывать и на близость их по природе своей к Богу, в каком смысле они называются kedoschim во Втор. 33:2 (ср. Пс. 88:6, 8). Во всяком случае, мысль о превосходстве природы и совершенства ангелов пред природою и совершенством человека здесь выражается определенно. Ангелы суть близкие к Богу-Святому – существа, бесконечно низшие Его, но живущие и действующие по Его воле. Поэтому, хотя у них предполагается отзывчивость или внимание к нуждам людей, но эта отзывчивость может проявляться только в согласии со святою волею Божиею, а не вопреки ей434.

Ангелы суть kedoschim в относительном смысле этого слова, как Бог, по сознанию самих ангелов, есть kadosch в смысле абсолютному Ис. 6:3. Наименование ангелов kedoschim с этой стороны близко стоить к имени elohim, которое также есть общее, родовое имя их и Бога, в противоположность человеку. Но, вместе с тем, kedoschim, в отличие от elohim, имеет и нравственный смысл – выражает идею святости этих существ, нравственного превосходства их над человеком. Напротив, по сравнению с Богом, Который есть elohim и kadosch в абсолютном смысле, есть полнота Божественных сил и норма всякой святости, ангелы являются несравненно низшими, как бы, не божественными и не святыми существами.

Эту мысль о срединном положении ангелов между человеком и Богом, и преимущественно в нравственном отношении, Елифаз высказывает во второй своей речи (Иов. 15). Имея в виду выраженную самим Иовом мысль (Иов. 14:1–4), что греховная нечистота есть удел человека уже в силу самого рождения его от жены, Елифаз говорит: что такое человек (אֱנוֹשׁ, LXX: βροτός, смертный), чтобы быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиною быть праведным? Вот, Он (אְל, ст. 15) и святым Своим не доверяет (יַאֲמִין לֹא בִּקְדֹשׁוֹ הֵן)? и небеса (וְשָׁמַיִם) нечисты в очах Его; тем больше нечист и растлен человек, пьющий беззаконие как воду» (Иов. 15:15–16). Здесь – та же идея о срединном положении в области целого бытия ангелов между Богом и людьми. Только, по контексту речи, ангелы рассматриваются собственно со стороны их нравственной природы, хотя последним основанием её остается богоподобность и духовность их существа. Пред совершенною святостью Бога меркнет блеск святости ангелов (отличающей их от людей), как и блеск великолепия неба435. Небо – schamaim здесь поставляется в параллель с kedoschim – ангелами; выставляется, как видимое отображение или подобие последних, как символ мира и неба духовного, которое образуют ангелы.

Елифаз двукратно указал на абсолютную возвышенность Бога, в отношении святости, правды и вообще совершенства, не только над людьми, но и над ангелами; указал, с целью доказать свою мысль о строго правосудном возмездии от Бога людям. Иов глубже понимает божественное мздовоздаяние. Убежденный в недоведомости и непостижимости судеб Божиих (Иов. 22:23, 26, ср. Рим. 1:33) для человека, он развивает указанную уже мысль Елифаза, но с другой целью. Он говорит: «Бога ли учить мудрости, דָּעַת (σύνεσιν), когда Он судит и горних, יִשְׁפּוֹט רָמִים» Иов. 21:22, и отсюда делает заключение (а majore ad minus) – о безусловной свободе божественного суда в человеческим мире (Иов. 21:23–26).

В этой связи речи под ramim нельзя разуметь (как думают Дилльман, Ган) надменных, гордых людей. По аналогии с Иов. 16:19; 25:2; 31:2 здесь нужно видеть противоположность небесного и земного миропорядка; но ramim – не самые небесные высоты, а личные обитатели этих высот ангелы, над которыми только может быть производим суд, и которые, в отношении суда, ставятся (Иов. 21:23–26) в параллель с обитателями земли. Таким образом, Иов только иначе выражает мысль Елифаза что пред высочайшею правдою Божиею оказывается несовершенною праведность и святость небесных духов – ангелов, и что Он произносит в их среде Свой всеправедный суд436.

Мысли Елифаза и Иова повторяет и соединяет Валдад в своей третьей речи, Иов. 25. Имея в виду слова Иова 23:4, 9, 10, Валдад употребляет тот же силлогизм каким пользовался и Елифаз Иов. 4,:18–19; 15:14–16, и с тою же самою целью, какую имел последний, – с целью доказать невозможность праведности человека пред Праведным и Всесвятым Богом. Вместе с тем он вносить в свою речь идею суда Божия в горнем мире. «Держава и страх у Него, говорит Валдад о Вседержителе (ср. Иов. 24:1), Он творит мир на высотах своих, bimromaiv», т.е. Вседержительотво Божие простирается и на сферы бытия небесного; и там Он, как Бог мира (1Кор. 14:33), судом (ср. Иов. 21:22) восстановляет мир, который, предполагается, может быть нарушен или действительно нарушается437. «Есть ли счет воинствам Его (продолжает Валдад), и над кем не восходит свет Его?» (Иов. 25:12–13). Воинства Вседержителя, принадлежащие, очевидно, к выспренним сферам (ср. bimromaiv, ст. 2), суть силы ангельские, число которых здесь, как и во Втор. 33:2; Пс. 67:18; ср. Дан. 7:10; Откр. 5:11), представляется неисчислимо великим. Делая, далее, вывод из мысли о несовершенстве пред Вседержителем и горних воинств и о суде Его даже над ними – заключение о полной безответности человека пред судом правды Божией, Валдад противополагает человеку и светила небесные (Иов. 25:4–6) не в том, конечно, смысле, чтобы эти неодушевленные творения Божии были выше духовно-телесного существа человека, а в том, что последний является в мир чрез акт рождения от жены, который со времени грехопадения сделался печатью и проводником греховности человеческого рода (Быт. 3:16; Иов. 14:4, 15:14), между тем как светила небесные сохраняют первозданнную красоту и чистоту свою, и, в силу этого, служат символами мира духовного – ангелов, в сравнении с которыми человек значительно ниже.

Указание на превосходство ангелов пред человеком и на особенную близость их к Богу, дающую им возможность быть посредниками между Богом и людьми, заключается и в речи Елиуя (Иов. 33:23 и дал.), именно, в упоминаемом им ангеле-наставнике maleach meliz (meliz – собств. толковник переводчик, ср. Быт. 42:23).

Одни экзегеты438 видят в maleach meliz данного места наставника-человека, напр., пророка, проповедника покаяния человеку (таким проповедником, говорят, в данном случае был Елиуй, ср. Иов. 34:31–32), наставника необычного – одного из тысячи (ср. Еккл. 7:29). Против этого толкования говорит весь контекст речи. В данном месте Елиуй (с Иов. 33:14) говорит о различных способах которыми Бог вразумляет греховного человека, причем способы эти поставляются в возрастающей степени силы, соответственно цели, преследуемой ими, – вывести человека из состояния греховного усыпления. С этою целью Бог, по Елиую, сначала влечет человека к Себе чрез голос совести – в сновидениях (Иов. 33:15–18), затем, – посредством тяжкой болезни (Иов. 33:19–22), причем жизнь его близка бывает к тому, чтобы быть преданною לַמְּמִהִים (Vulg: mortiferis), т.е. не только болезням, но и умертвителям, какими в других библейских местах являются ангелы губители (hamaschchit, Исх. 12:23; 2Цар. 24:16–17). Наконец, Бог употребляет для спасения человека от memitim малеаха-мелица, совершающего это спасение, с одной стороны, через наставление человека на правый путь יָשְׁרוֹ לְאָדָם לְהַגִּיד, с другой, – через чудесное устранение (פְּדָעֵהוּ, Иов. 33:24) опасности смерти. Очевидно, ангел-наставник противополагается ангелам смерти (LXX: ἐὰν ὦσιν χίλιοι ἄγγελοι θανατηφόροι εἷς αὐτῶν οὐ μὴ τρώσῃ αὐτόν) и, следовательно, подобно им, есть существо мира невидимого, ангел в собственном смысле. Это подтверждается и тем, что maleach meliz противополагается (ст. 23) человеку, le-adam, как существо вышечеловеческое. Наконец, признак этого малеаха – «один из тысячи», – едва ли уместен в отношении к человеку, – в смысле человека редкого свойства (особенно, если, с большинством сторонников рассматриваемого понимания, разуметь самого Елиуя. В последнем случае обозначение себя, как одного из тысячи, со стороны Елиуя, было бы недостойным самопревозношением. Несравненно более естественный смысл получает этот признак, если видеть в maleach meliz одного ангела из бесчисленных сонмов ангельских, ср. Втор. 33:3; Пс. 67:18439, действующего по отношению к человеку совершенно противоположным образом, чем сатана440, Иов. 1–2.

Из этой принадлежности ангела-наставника к бесчисленным сонмам ангельским, причем о

превосходстве его над другими ничего не говорится, видна ошибочность мнения и тех экзегетов, которые видят в этом ангеле Ангела Иеговы Пятокнижия. Метатрона позднейшей иудейской теологии441. Выражение echad minni aleph отнюдь не необходимо переводить: prae millibus (Штир и др.), так как частица מִין обычнее всего выражает простое выделение части из целаго (Быт. 3:6; 2Цар. 11:17), без всякой идеи о превосходстве выделяемой части пред прочими. Вообще, мессианское значение данное место может иметь только в непрямом и отдаленном смысле442.

Завершением и вместе основанием всех, отмеченных нами, воззрений книги Иова о природе ангелов и положении их в области бытия, в отношении к Богу и людям, служит свидетельство этой книги о том, что ангелы суть сыны Божии (benei elohim), происшедшие от Бога путем творческого акта, отличного от того, посредством которого произошел мир и человек, – разумеем место из речи Иеговы, гл. 38:7: אֱלֹהִים כָּל־בְּנֵי וַיָּרִיעוּ בֹקֶר כּוֹכְבֵי בְּרָן־יַחַד פִּנָּתָהּ אוֹ מִי־יָרָה, кто положил краеугольный камень её (земли) при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Из этого места, взятого само по себе, может быть, нельзя заключать о происхождении ангелов прежде всего мира видимого443, равно как нет здесь речи об участии ангелов, сынов Божиих, в творении. За то с несомненностью следует отсюда отличие ангелов от всякого материального бытия, а также возможное для них, как для ближайших к Богу тварей, непосредственное созерцание дел Божиих. Данное место, таким образом, одновременно свидетельствует и о природе ангелов, как benej elohim, о высокой степени их богоподобия и богообщения, и об участии их (служебном) в делах Божиих в мире444.

Рассмотренные доселе библейские места из учительных ветхозаветных книг дают ясное представление об ангелах, как о существах духовных, и в этом смысле ближайших к Богу,

из всех сотворенных существ, а вместе и противоположных не только материальному миру, но и людям, в которых духовное начало соединено с материальным. Правда, в тех местах они не называются прямо именем ruchot, духами, но ruach, в известном отношении, родственно, по значению, словам: el (Ис. 31:3) и elohim; следовательно, духовность ангелов предполагается в назвашях их – elohim и benei-elohim. Вместе с тем в рассмотренных же местах непрямо высказывается мысль и о небезучастном отношении их к миру вообще и к людям в особенности. Но участие это, по самой идее их существа, может проявляться только в согласии с волею Божией (Иов. 5:1).

Эти библейские воззрения о природе ангелов и отношении к Богу, как было замечено, лежат в основе библейского представления об ангелах, как небесной церкви и небесном совете Божием. Определенное выражение этой идеи находится в Пс. 88. Намереваясь воспеть величие обетований Божиих дому Давидову (Пс. 88:1–5; ср. 2Цар. 7:12; 1Пар. 17:11), псалмопевец обращается к изображению существа Самого, даровавшего эти обетования, Бога, преимущественно со стороны Его всемогущества и истинности, как ручательства верности и непреложности обетований. Но истинное выражение и восхваление существа и свойств Божиих, по мысли псалмопевца, возможно только в премирной области духов, окружающих Бога и восхваляющих Его величие и Его спасительно-исторические планы. И вдохновенный псалмопевец, проникая мыслью в эту таинственную область бытия, восклицает: «и небеса прославят, (שָׁמַיִם וְיוֹדוּ) чудные дела Твои, Господи (יְהוָה פִּלְאֲךָ)445 и истину Твою в сонме святых, (קְדֹשִׁים בִּקְהַל)». «Kehal kedoschim» – не народ Израильский, называемый иногда kehal Iehovah (Чис. 16:3, 20:4; Втор. 23:2–4 ср. 31:30), а небесные существа – ангелы (ср. Иов. 5:1, 15:15). Сначала они называются здесь символическим именем schamaim , затем, по природе и свойствам, именем kedoschim, а по внутренней организации их мира, в силу которой они составляют одно целое, – именем kahal446. Этот kehal kedoschim, сонм святых, возвышенный над землею и её обитателями, однако несравненно ниже Бога, Которому члены его служат, как твари. Ибо (כִּי) продолжает псалмопевец, кто на небесах сравнится с Господом, לַיהוָה יַעֲרֹךְ בַשַּׁחַק מִי? Кто между сынами Божиими уподобится Господу (אֵלִים בִּבְנֵי לַיהוָה יִדְמֶה) Пс. 88:7. Предшествующее (Пс. 88:6) упоминание об ангелах, а равно и параллелизм данного стиха с предыдущими (речь идет о превосходстве Иеговы над обитателями неба, конечно, в символическом его значении) заставляют видеть в сынах Божиих, benei-elim, те же существа мира духовного, которые в иных местах называются benei elohim, сынами Божиими447. Название сынов Бога (el, ср. ст. 8) для существ, выше названных kedoschim, более чем уместно. Оно характеризирует премирность этих существ, их родство с Богом, принадлежность к одной с Ним области бытия. Но сродство – не тожество, и псалмопевец говорит о неизмеримом превосходстве существа Божия и над сынами Божиими, или ангелами448. «Страшен Бог в великом сонме святых (רַבָּה קְדֹשִׁים בְּסוֹד נַעֲרָץ אֵל)449, страшен для всех окружающих Его (עַל־כָּל־סְבִיבָיו, Пс. 88:9). Окружающие Бога (Е1), т.е. святые (Пс. 88:6), сыны Божии (Пс. 88:7), образуют небесный совет, סוֹד, Иеговы (ср. Иер. 23:18; Иов. 15:8), который для человека представляется бесконечно возвышенным и внушающим благоговейный ужас. Но совет этот не состоит из равных Богу советников (какую мысль могут подавать слова סְבִיבָיו כָּל, οἱ ἀμφἰ αὐτον и סוֹד), а из тварных служителей Его, для которых Он еще более страшен, чем они для человека, «Господи Боже сил (צְבָאוֹת אֱלֹהֵי יְהוָה)! – заключает псалмопевец речь о небесном мире духов, где во всей силе проявляется величие Бога, – кто силен, как Ты Господи? (מִי יָהּ חֲסִין כָמוֹךָ) Пс.88:9. Сущность Бога несравнима ни с кем из сынов Божиих, образующих Его воинство (ср. כָּמֹוךָ, Исх, 15:11). Подле Всемогущего могут быть только могущественные, но не всемогущие.

Данное место, таким образом, с наибольшею полнотой выражает библейское воззрение пророческого периода на ангелов.

Ангелы, по своим свойствам и по своей природе, суть существа духовные, святые, сыны Божии, существа богоподобные, богоприближенные, небесные. По нравственной своей природе, они несравненно ниже Своего первообраза, Бога, в отношении к Которому они суть только слабые подобия, служащие Ему прославлением непостижимого существа Его и дел Его промышления и домостроительства спасения людей. Тем не менее, в сравнении с последними, они являются как бы существами божественными. Приспособительно к человеческим понятиям, они могут быть названы советом (sod) Иеговы, участниками Его планов относительно людей и осуществления их. Но и сами в себе, в истинной действительности, они образуют в высшей степени стройный организм, воинство (zaba), в котором единый властитель и центр – Иегова Элогим. Внутреннее же отношение этого воинства выражается в имени kahal, ἐκκλησία, какое усвояет этому воинству псалмопевец. Небесные воины, следовательно, суть члены церкви небесной, и подлинное выражение их призвания состоит в служении Иегове в Его небесном храме; служение их Иегове на земле в качестве maleachim есть только отобраз того небесного служения и в нем имеет свое основание. Заметим, наконец, что данное место позволяет видеть в Иегове Саваофе Ангела Иеговы богоявлений патриархального времени:

а) Он называется здесь тем же именем Peli, каким называется Ангел Иеговы, являвшийся в виде таинственного Борца патр. Иакову, и ангел, явившийся Маною, Суд. 13:18;

б) Он представляется деятелем теократии, которому ангелы тварные служат как на небе, так и на земле; Ангел Иеговы есть глава небесного воинства духов, или небесной церкви ангелов.

В тесной связи с рассмотренным местом Пс. 88, стоит следующее воззвание псалмопевца в псалме 28, изображающем также величие и славу Иеговы в мироправлении вообще и, в особенности, в примышлении Его о Своем народе. Созерцая всемогущество и величие дел Божиих, псалмопевец восклицает: воздайте Господу, сыны Божии, воздайте Господу славу и честь (אֵלִים בְּנֵי לַיהוָה הָבוּ וָעֹז כָּבוֹד לַיהוָה הָבוּ Пс. 28:1)450; воздайте Господу славу имени Его, поклонитесь Господу в благолепном святилище Его קֹדֶשׁ (בְּהַדְרַת לַיהוָה הִשְׁתַּחֲווּ Пс. 28:2) Benei elim (на основании сказанного выше об этом выражении) может обозначать только небесных служителей Божиих, ближайших зрителей величия и славы Божией, т.е., ангелов451. Воззвание псалмопевца теряло бы свою силу и являлось бы слишком бедным по содержанию, и несоответствующим дальнейшему изображению всемогущества и славы Божией, если бы оно заключало обращение к членам теократического общества452. Напротив, обращение к ангелам во вступлении к данному псалму тем естественнее, что по библейскому воззрению, основание всего, происходящего в этом мире, заключается в мире потустороннем; поэтому откровению славы Иеговы в видимом мире предшествует откровение в мире духов. Как люди, напр., Моисей (Втор. 32:3), поклоняются пред Иеговой (ibid , 26:26; 30:19), воздают Ему честь и славу, так и ангелы призываются к прославлению и поклонению Иегове. Небесные служители, подобно земным (2Пар. 20:21; Пс. 109:3), напр., священникам и левитам должны иметь, так сказать, свою обычную одежду, hadarat, благолепие святыни (таково значение hadarat-kodesch ср. 2Пар. 20:21; Пс. 109:3, 95:9). Небесные служители Бога, образующие небесную церковь каhal, и служащие первообразом земной теократической общины приносят служение Богу в храме Его behejkalo Пс. 28:9. Что это за храм? По мнению некоторых экзегетов, это храм универса, – неба, земли и моря со всем, наполняющим их453. Такое понимание с целым контекстом речи данного псалма, говорящего о проявлении величия и слабы Божией в мире, согласуется и имеет то достоинство, что устраняет то узкое толкование (защищаемое, напр., Рейнке), которое видит в этом храме – храм Иерусалимский (ср. Втор. 4:39; Ис. 66:11). Но библейскому воззрению и употреблению heikal в других местах, например, в псалмах же, гораздо более соответствует понимание храма в смысле небесного жилища Божия454.

В данном месте, Пс. 28:9, тем более необходимо разуметь этот небесный храм, что псалом открывается призыванием небесных духов к хвалению Бога. Они, по мысли псалмопевца, совершают служение Богу в Его небесном храме, они – небесная церковь Божия.

Этого рода небесное служение ангелов Богу, выражающееся в прославлении величия Его существа, премирного и абсолютно возвышенного над всяким тварным бытием (какая идея прежде всего выражается именем Бога: Kadosch), а вместе с тем – и в величании откровения Его славы kavod – в судьбах мира и человека, – созерцал св. пророк Исаия (Ис. 6:1–7), видевший в видении Иегову (или Ангела Иеговы) в Его небесном храме, с окружающими Его и служащими Ему серафимами (ст. 2), которые прославляли бесконечное величие Его существа (kadosch, kadosch, kadosch) и полноту великого дела Божия, – исполнения всей земли славою Его (melo kol ha-arez lcevodo, ст. 8). Один же из серафимов самым делом доказывает Исаии участие ангелов в судьбе человечества, ст. 6–7.

Из двух последних мест: Пс. 28:1–2,9; Ис. 6:1–7, видно, что служение ангелов Богу в небесном храме Его в Ветхом Завете мыслится во взаимообщении со служением всех земных тварей и, конечно, прежде всего человека, с другой стороны непосредственное служение самих ангелов Богу не отделимо от служения их Богу – посредственного. Первая мысль выражается особенно ясно в Пс. 148:1–2 и след., а последняя – в Пс. 102:20–21. Первое место послужит нам заключением обозрения библейского учения об ангелах, как небесной церкви сынов Божиих (kahal benej elohim), а второе – переходом к изложению библейского учения данного периода об ангелах, как орудиях спасительно-исторической деятельности Бога в мире (maleachim), как таком Zeba Iehovah, члены которого, предстоя непосредственно лицу Божию и служа Ему поклонением и прославлением, в то же время исполняют Его волю относительно мира и людей. Псалом 148455 рисует высокопоэтическую картину прославления Бога, как Творца и Промыслителя. Эта цельная картина, этот универсальный гимн или галел тварей Творцу и Промыслителю, симметрически распадается на две параллельный части, из которых в первой (Пс. 148:1–6) призываются к прославлению Бога небесные Его творения, воздающие хвалу Богу с небес в вышних (יְהוָהאֶת־ הַלְלוּ בַּמְּרוֹמִים הַשָּׁמַיִםמִן־, ст. 1), а во второй (ст. 7–13) хваление представляется поднимающимся к Иегове от земли, מִן־הָאָרֶץ, ст. 7. Небесные и земные творения должны восхвалять Господа, потому что а) Он сотворил их и дал непреложный закон (הק, ст. 6) их бытия, б) имя Его единого превознесено на небе и на земле (ст. 13), и величие и слава Его особенно выразились в избрании Им народа, его внешнем укреплении и внутреннем освящении (ст. 14). Все разнообразные творения должны хвалить Бога свойственным природе каждого образом. Но во главе всего универсального хора, воздающего хвалу Богу, псалмопевцу представляются все ангелы Его, все воинство Его כָּל־צְבָאוֹ ל־מַלְאָכָיוכָ (ст. 2). Параллелизм, выраженный в словах kol zebaoth и kol maleachaiv, показывает, что zeba Iehovah в данном месте есть синоним maleachei456, ангелов, и, как всегда, указывает на то, что миру ангельскому Творцом дано наилучшее устройство. Если, далее, к прославлению Иеговы призываются и светила небесные, нередко также называемые именем צבא, то это делается на основании той символической (но не генетической или какой-либо другой) связи, которая признается Библией между небом космическим и небом духовным, воинством небесных планет и небесным воинством духов. Такое различение двух областей небесного бытия – одушевленного (ангелов) и неодушевленного (светил) воинства – здесь тем уместнее, что и во второй части псалма (ст. 7–14) различаются неодушевленные твари и одушевленные во главе с человеком (ст. 11–12). В высшей степени примечательным является это сопоставление ангелов с тварями вообще, в частности же – со светилами небесными. Оно показывает, что, по ветхозаветному воззрению, ангелы суть существа, хотя и ближайшие к Богу, но все же сотворенные Им и зависимые от Него, а не существа самобытные457. Потому-то, подобно всем другим тварям или, лучше, прежде всех других тварей, они представляются воздающими хвалу Богу. Но если со стороны неодушевленных тварей, а равно и со стороны светил небесных это принесение хвалы Богу происходит путем бессознательного вещания о славе Творца (ср. Пс.18:1), – они славят Его только самым бытием458; – то уже люди, а еще более ангелы суть разумно-сознательные вещатели о славе Творца и о величии дел Его в природе и истории. Общее с небесными светилами у ангелов, по мысли псалмопевца (Пс. 148:5–6), только то, что положение или состояние, данное им Творцом, есть для них непреложный закон (הק ст. 6), при творении раз навсегда определенный (וּהצ וּאה), в этом смысле Бог говорит у пророка Исаии (Ис. 45:12): всему воинству их (небес) Я дал закон, צִוֵּיתִי צְבָאָם וְכָל459. Но если для членов избранного народа Божия непреложность законов природы, данных ей Творцом, была ручательством непреложности спасительно-исторических обетований, данных Иеговой Своему народу, Иер. 31:36, 33:20, и должна была побуждать их к прославлению имени Иеговы, то для сознания ангелов эта непреложность законов и советов Иеговы представляется во всей ясности и чистой истине, а потому и восхваление ими Бога есть непрерывно-продолжающееся их дело (ср. Ис. 6:3), и призывание их к прославлению Бога, со стороны псалмопевцев есть, прежде всего, вдохновенное, поэтическое выражение библейского воззрения о непрестанном соприсутствии их Богу и служебном их значении в осуществлении Его планов. Но, затем, в этом вдохновенном псалмопении представляется реальный союз церкви земной с церковью небесною, и хвалебный гимн Богу со стороны первой является лишь отобразом и подражанием величания Бога воинством небесным, церковью небесною.

Весьма сходное с идеей рассмотренного сейчас места воззрение об ангелах заключается в псалме 102, с тем, отмеченным нами ранее, отличием, что здесь выдвигается уже служение ангелов Богу в порядке общего и специально-теократического промышления, следовательно, они являются не только сынами Божиими, но и ангелами в тесном значении слова. Восхвалив милости промышления Иеговы, непреложный для творящих заповеди Его (Пс. 102:1–18), псалмопевец основание этой непреложности указывает (ст. 19) в том, что Иегова на небе поставил престол Свой, и царство Его וּמַלְכוּתוֹ, всем בַּכֹּל, т.е. всем творением без исключения, на небе или на земле (ср. 1Пар. 29:12), обладает. Тогда у псалмопевца является живое сознание необходимости прославления Бога на небе и на земле, и, в чувстве живого общения земной церкви с небесной – ангелами (о которых естественно напомнило ему упоминание о небе и небесном престоле Иеговы) он восклицает: благословите Господа (все) ангелы Его, крепкие силою, כֹחַ גִּבֹּרֵ מַלְאָכָיו יְהוָה בָּרֲכוּ, исполняющее слово Его, повинуясь гласу слова Его, לִשְׁמֹעַ דְבָרוֹ עֹשֵׂי דְבָרוֹ בְּקוֹל, ст. 20; благословите Господа, все воинства Его служители Его, исполняющие волю Его, רְצוֹנוֹ עֹשֵׂי מְשָׁרְתָיו כָּל־צְבָאָיו, от. 21. Затем, псалмопевец призывает все дела Иеговы и наконец, свою душу благословлять Иегову во всех областях Его владычества460 подражая всемирному восхвалению Иеговы ангелами. По данному месту, ангелы, сами в себе, суть сильные крепостью (ср. Иоил. 3(4):11; Ис. 13:3; Суд. 5:29), как в псалме 77:25 они называются именем abirim («сильные»). Это не преимущество ангелов высшего чина, а родовое свойство всех ангелов, как существ богообразных, как benei elohim461. Они образуют воинство Иеговы и исполняют Его веления с совершеннейшею покорностью и немедленно. Как такие, они суть служители Божии, по преимуществу, подобно священнослужителям Его в земном святилище (Иоил. 1:9, 13). Но вместе с тем они суть maleachim, ангелы в тесном смысле слова – орудия исполнения воли Божией в мире, – zaba, воинство не только сами в себе, во внутреннем своем строе, но и в том отношении, что употребляются Богом для Его целей в области теократии. Ср. Нав. 5:14; Быт. 32:2462.

б) Библейское учение (в пророческий период времени до плена) об ангелах, как орудиях промышления Божия, о мире, частнее, о человеке и преимущественно в области теократии

Общение небесной церкви ангелов-сынов Божиих с миром и человечеством, по пророческому воззрению, состоит как в том, что ангелы, – эти самые высшие творения Божии, – стоят во главе того незримого, но действительного гимна, который поднимается к Богу – Творцу и Промыслителю – от земных Его творений и видимых и небесных светил, так и, главным образом, в деятельном служении ангелов, по воле Божией, человечеству и особенно избранным его членам, стоящим в отношении особенной нравственной близости к Богу, общему Творцу, Промыслителю и Властителю ангелов, мира видимого и людей463. В псалме 103, непосредственно следующем за рассмотренным, и по форме (Благослови, душа моя... 103:1. ср. 102:1, 22) и по самому содержанию (изображению промышления Божия) примыкающем к нему, псалмопевец, сказав о дивном величии и славе Творца, являемых Им во внешней видимой природе (Пс. 103:1–3), говорит: Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими огонь пылающий, לֹהֵט אֵשׁ מְשָׁרְתָיו רוּחוֹת מַלְאָכָיו עֹשֶׂה464.

Здесь идет речь, конечно, не о творении ангелов из ветра и огня. По контексту и смыслу данного места, в нем говорится вообще не о творчеетве465, а о промышлении Божием, посредствуемом ангелами. В таком случае отношение последних к ветру и огню может быть понимаемо двояко. Или – так, что, чем для Бога в невидимом мире служат ангелы, тем для Него в видимом мире служат ветер и огонь; ангелы суть небесные первообразы, огонь и ветер – им земные отобразы. Пункт сравнения в этом случае заключается в быстроте, силе, стремительности, которые присущи стихиям ветру и огню, а в несравненно большей степени – ангелам (эту идею многие не без основания соединяют с одним из чинов ангельских – серафимами): такое понимание нашего стиха проводит Халдейский таргум. Или ruchot и esch суть (по поэтическому изображению) materia ex qua образуется форма явления ангелов в мире видимом466.

В виду того, что в Пс. 103:33 о Боге говорится, что Он делает облака Своею колесницею, шествует на крыльях ветра (ср. Пс. 17:11), – и к ангелам, ст. 4, служителям Его воли (Пс. 102:21), приложимы оба возможные, сейчас приведенные, толкования. Но во всяком случае должна быть удержана та идея, что ангелы суть существа, употребляемые Богом для выполнения Своих планов; и было бы совершенно ошибочно, подобно древним саддукеям, выводить из данного места, что библейское представление об ангелах иногда переходит в идею просто безличных сил и стихий, и представлять это особенностью именно богословия пророков467.

Но что касается вопроса (ранее уже затронутого нами): все ли провидение и управление Божие миром (providentia universalis), вся ли жизнь природы посредствуется ангелами468, или ими Бог пользуется только в чрезвычайных случаях469, а при обыкновенном течении дел действуют силы природы, то, кажется, библейская ангелология, в частности, ангелология ветхозаветная в целом своем составе благоприятствует более последнему решению (ср. рассмотренные уже места Исх. 12:23; Пс. 77:49). Во всяком случае несомненно, что явление ангелов на земле ограничивается только важнейшими эпохами и событиями истории спасения. Тем не менее данное место, а равно и Пс. 34:5–6, к рассмотрению которого мы переходим (как и то, что говорится в Апокалипсисе об ангеле вод, Откр. 16:5, ангеле огня 14:10), дают основание и для того воззрения, что ангелы посредствуют не только чрезвычайные моменты в развитии царства Божия на земле, но и общепромыслительные отношения Бога к миру и натуральный миропорядок, соблюдаемый Промыслителем, который, впрочем, всегда должен служить и служит высшим нравственным целям.

Относительно рассмотренного ранее места, Пс. 77:49, где говорится о деятельности ангелов-губителей при пятой и десятой казнях Египетских, заметим только, что, место это подтверждает сейчас высказанную мысль о служении стихий целям нравственного миропорядка, целям, в служении которым – собственное назначение ангелов.

В Пс. 34 псалмопевец молит Господа о защите от преследующих его врагов, просит у Иеговы, чтобы злоумышления их обратились бесчестием на них самих; но высший суд над врагами своими псалмопевец поручает Иегове и Его ангелу, говоря: да будут они, как прах пред лицом ветра, и Ангел Господень да прогоняет их דּוֹחֶה יְהוָה וּמַלְאַךְ לִפְנֵי־רוּחַ כְּמֹץ יִהְיוּ да будет путь их темен и скользок, и Ангел Господень да преследует их, רֹדְפָם Пс. 34:5–6470. Нет основания (с Генгстенбергом471) видеть в этом ангеле Божественного Ангелу Иеговы. На такое заключение не уполномочивает одно имя maleach Iehovah; имя это, как было показано нами, выражает только специально теократический характер деятельности Ангела; но само по себе не решает вопроса о существе его. Но еще менее оснований видеть в этом ангеле простое олицетворение стихий и мрака, так как уже частица כְּ ст. 6 – показывает что ruach ветер, есть только сравнение, объясняющее природу действия ангела. Оба сравнения напоминают о поражении Иеговой, или ангелом Иеговы Египтян (Исх. 14, 15.) и хананеян при Деворе472. Таким образом, ангел данного места есть служитель теократии, хотя и подчиненный, тварный представитель Ангела Иеговы. Он оказывает помощь теократическому и преданному Иегове царю Давиду и поражает врагов его, которые вместе с тем суть и враги Иеговы (ср. Пс. 34:27) Средства защиты и поражения врагов у ангела, как невидимые, так и видимые: стихии должны служить ему, или лучше, Богу теократии.

Подобным же образом, но в противоположной деятельности, выступает Ангел Иеговы в Пс. 33. Здесь псалмопевец изображает блага и милости Божии, которые подаются благочестивым и уповающим на Иегову. Как все бедствия на нечестивых в Пс. 34 псалмопевец суммирует в преследовании их Ангелом Господним (Пс. 34:5–6), так наоборот, все блага, изливаемые Богом на благочестивых в Пс. 33 сосредоточиваются в покровительстве им того же Ангела: Ангел Господень ополчается вокруг боящихся Его и избавляет их, choneh sahib... vajeohallezem. O теократическом характере деятельности этого ангела говорят следующие данные а) самое имя Его: Maleach Iehovach, б) то, что он защищает, избавляет боящихся Иеговы, в) выражение choneh473 видимо, напоминающее о machaneh Быт. 32:2, ополчении ангелов, виденных патриархом Иаковом. Но видеть в этом ангеле Лицо Божественное474 текст не вынуждает475. Идея небесного воинства, служащего целям промышления Иеговы о его избранных, в данном месте заключается, но разумеется ли здесь один индивидуальный ангел или он понимается коллективно, поэтическая неопределенность речи псалмопевца оставляет вопрос открытым476. О последнем говорят параллели: Быт. 32:2; Пс, 90:11–12; 4Цар. 6:16–17; первое имеет основание в том, констатированном нами, факте, что во многих библейских местах выступает индивидуальный ангел в качестве представителя Божественного Ангела Иеговы и, подобно Последнему, является служителем теократии. Если в Пс. 33:8 об ангеле хранителе частных лиц прямо и нет речи, то основа, для этого представления дается здесь в идее служения Ангела Иеговы и ангелов теократическому обществу и его отдельным членам.

Существенно та же мысль заключается и в словах псалма 90:10–11, изображающего милости и чудеса промышления Всевышнего Elijon (Пс. 90:1) о человеке, отдавшемся Его защите на основании упования на Него и любви к Нему (Пс. 90:2–14). «Не приключится тебе зло (говорит псалмопевец о таком человеке), и язва не приблизится к жилищу твоему, ибо ангелам своим заповедает о тебе – охранять тебя, lischmorcha на всех путях твоих; на руках понесут тебя477, да не преткнешься о камень ногою твоею» (Пс. 90:11–12). Здесь также идет речь о постоянном узаконенном Богом, ангельском защищении человека, который не внешне только принадлежит к обществу спасения, к теократии, но и одушевлен живыми религиозными идеями и религиозными чувствами. Специально теократический смысл служения ангелов человеку в данном месте виден не только из общего содержания псалма, но и из того, что здесь нескольким или многим ангелам (небесному воинству) усвояется та же миссия в отношении к человеку, верному Иегове, которая в кн. Исход 23:20 указывается для Ангела Иеговы относительно всего Израиля (в обоих случаях она определяется выражением lischmorcha, чтобы охранять тебя). И как Ангел Иеговы непрестанно бдит над теократическим обществом, хотя внешне является только время от времени, в решительные моменты библейской истории, так и служение ангелов, по данному месту, есть служение постоянное, но вообще остающееся невидимым478.

Изложенное учение книги псалмов о служении ангелов Богу в деле исполнения Его повелений относительно людей, повелений то грозных, то милостивых, подтверждается фактами священной библейской истории, отмеченными в библейских книгах, излагающих историю данного периода. С другой стороны, в пророческих созерцаниях и речах деятельность ангелов, в отношении людей, представляется существенно сходно, но является обнимающею больший круг действий с внешней стороны, а вместе с тем простирающеюся и на внутреннюю душевную жизнь человека. Следовательно, влияние ангелов здесь понимается не в смысле одного защищения от внешних опасностей, а вместе и как влияние их на душевную жизнь человека479.

Словам псалмопевцев об ангеле, поражающем и преследующем нечестивых, Пс. 35:5–6, и

об ангелах лютых, некогда поражавших египтян, Пс. 77:49, соответствуем исторический рассказ 2Цар. 24:16–17, об ангеле-губителе, maleach hammaschchit, поражавшем народ еврейский, особенно жителей Иерусалима моровою язвою за грех Давида (2Цар. 24:10: противное духу теократии народоисчисление). Первая книга Паралипоменон добавляет, что виденный Давидом ангел имел в руках обнаженный меч (1Пар. 21:16), следовательно, по внешнему виду напоминал Вождя воинства Иеговы, виденного Иисусом Навином, а кроме того не по внешности только, но и по характеру своей миссии, еще ближе напоминал об ангеле Господнем, ставшем на дороге Валаама, чтобы противодействовать ему (Чис. 22:22–23)480. Ангел этот, таким образом, был служителем карающей правды Божией, исполнителем Его суда, каким, по книге Исход, был также не бесный hammaschchit (Исх.12:13, 23). Но с судом над теократическим царем и теократическим народом соединялось сожаление Иеговы о причиненном Им бедствии (ср. Иер. 42:10), и Он повелевает ангелу прекратит поражение (2Цар. 24:16).

Напротив, в истории нашествия Сеннахирима, царя Ассирийского (4Цар. 19:35; Ис. 37:36), упоминается только о поражении (vajiach от nakah) Ангелом 185-тысячного воинства царя, но нет речи о милости Иеговы къэтому врагу теократии (4Цар. 19:10–13; Ис. 37:10–13). Здесь поражение ангелом воинства ассирийского было милостью Иеговы к своему народу.

Положительным образом внешнее защищение ангелами членов народа Божия, в соответствие с догматическим учением Пс. 33:8, 90:11–12, проявилось в истории пророков Илии и Елисея. Пророк Илия, после торжественного жертвоприношения на Кармиле избивший мечом пророков Ваала (3Цар. 18:40), от угроз Иезавели бежит в пустыню (3Цар.19:l-10). Здесь ангел Господень два раза пробуждает его от сна, чудесно подает ему пищу для подкрепления на предлежащей ему путь к горе Хориву (3Цар.19:5–7), – путь, конечно, им и указанный пророку, как средство к спасению от преследования Иезавели, и вместе с целью приготовления к имевшему последовать ему (как некогда Моисею) богоявление на Хориве (3Цар.19:9–12). Ангел, затем, посылает Илию к нечестивому царю Израильскому Охозии и ободряет против возможной опасности с его стороны (4Цар. 1:1, 15).

Чудесное окончание жизни пророка также было ознаменовано явлением ангелов. Колесница огненная с огненными конями, видимо, напоминающая rechev elohim Пс. 67:18, явилась и разлучила идущих вместе Илию и Елисея, и Илия в вихре понесся на небо (4Цар. 2:11)481. Огонь и вихрь как видно из Пс. 103:4 (ср. Исх, 3:2; 14:19), иногда служат материальною оболочкою богоявлений и явлений ангелов людям или, по крайней мере, символом действия последних. Что в данном случае имело место участие ангелов, это подтверждается тем, что тот же пророк Елисей, для которого, главным образом, и совершено было чудо вознесения Илии, впоследствии, во время войны с сирийцами, сам видит тот же образ явления ангелов и сообщает о том слуге своему. На выраженное последним опасение пред множеством неприятельских колесниц и коней вокруг города (Дофаима), в котором жил тогда пророк, Елисей сказал: «не бойся, потому что тех, которые с нами, больше нежели тех, которые с ними», 4Цар. 6:16. Затем, по молитве пророка, Иегова открыл (iphkach) глаза слуге, и он увидел, что вся гора наполнена конями и колесницами огненными кругом Елисея, susim verechev-esch sebiboth Elisch'a, ст. 17.

Здесь Zebaoth Iehovah, воинства Господни, являются сражающимися за народ Божий против врагов его и вместе, врагов царства Божия на земле, ополчающимися (sebiboth), по словам псалмопевца и (Пс. 33:8), за Израиля ради пророка Божия. Они остаются невидимыми для массы народа, но действительность их помощи Израилю свидетельствуется не только созерцанием их ополчений пророком, но и тем, что, по молитве его, чудесно открываются (pakach, ср. Быт. 3:5, 21:19; Чис. 22:31) очи его слуги, и он видит бесчисленное множество воинств небесных; причем едва ли можно понимать это открытие очей в смысле переведения слуги Елисея из обыкновенного состояния в экстатическое482. Во всяком случае, данное место подтверждает воззрение псалмов (Пс. 33, 91, 102, 103), что по воле Божией, ангелы оказывают не для всех видимую, но тем не менее действительнейшую помощь и защиту людям.

Но, по пророческому воззрению, помощь эта не ограничивается одной телесной жизнью общества людей. Если уже человеческие служители теократии, священники и пророки, не ограничивались благоустроением внешней жизни людей; и особенно последние делали почти исключительным предметом своего внимания духовное развитие членов теократии, то тем более ангелы не могли представляться для богопросвещенных носителей откровения имеющими попечение только о телесной жизни Израиля. Напротив, по мере одухотворения и углубления закона в народе Божием, должно было возникнуть представление и о том, что, как Бог и Дух Его влияет на сокровенные тайники души человеческой, так и ангелы, непосредственные служители Бога и Его спасительно-исторических планов, имеют влияние и на дух человеческий, добрые – влияние благотворное, злые – дурное, но то и другое с ведома Бога, по Его повелению или допущению. Само собою понятно, что это внутреннее влияние ангелов на людей в пророческом воззрении стоить на ряду с объективным воздействием первых на последних.

В 3Цар. 13 (изображающей события, следовавшие непосредственно после разделения Еврейского царства на два – Иудейское и Израильское) пророк царства Израильского (Вефильский, 3Цар. 13:11) говорит (3Цар. 13:18) пророку из Иудеи, который только что, по слову Господню, bidbar Iehovah, произнес грозное пророчество, – «и я пророк такой же, как и ты, и ангел Господин говорил мне словом Господним, gam ani nabi kamocha umaleach Iehovah dibber elai bidbar Iehovah».

Здесь мы впервые483 встречаем выражение той идеи (позднее подробно раскрываемой у Иезекиля, Даниила и Захарии), что ангелы служат не только исполнителями внешне-объективных повелений Божиих о людях, но и посредниками откровения Божия вообще людям, и частнее – пророкам. Конкретное воплощение этой идеи представляет деятельность ангелов в видениях пророков Михея Старшего (3Цар. 22:19–22) и пр. Исаии (6:6–7). Но прежде рассмотрим то, служащее основанием для сейчас указанного воззрения, более общее представление о таинственной, но действительной связи между миром ангельским и миром людей, какое (представление) содержится в книге Иова.

В прологе этой книги484 два раза изображается явление ангелов пред Иеговой. Священный писатель книги рассказывает: был день, hajom485, когда пришли сыны Божии, benei elohim, οἱ ἄγγελοι τοῦ θεοῦ, предстать пред Господом lehitiazzeb el Iehovah, παραστῆναι ἐνώπιον τοῦ κυρίου, Иов. 1:6.

Затем изображаются: картина доноса сатаны на Иова, предоставление (условное) сатане Иеговой имения Иова, с целью доказать чистоту его богобоязненности, – и великие бедствия, постигшие Иова вследствие этого (Иов. 1:7–22) Сказанное в Иов. 1:6 автор повторяет и в Иов. 2:1, с тем отличием, что теперь и о сатане говорится, что он пришел предстать пред Господа, lehitazzeb al-Iehovah, παραστῆναι ἐναντίον τοῦ κυρίου. Иегова исчисляет (Иов. 2:2) добродетели Иова, те самые, на которые указывал сатане ранее, (ср. Иов. 1:8), с прибавлением твердости в непорочности и терпения (обнаруженных Иовом во время первого испытания). Сатана снова заподозривает чистоту благочестия Иова (Иов. 2:4–5), и Иегова, допускает вторичное испытание Иова, снова, однако, полагая предел его гибельному действию на Иова (Иов. 2:6).

Это сказание пролога книги Иова нельзя принимать за аллегорию, или притчу486: аллегорическая речь чужда всему вообще содержанию кн. Иова. Менее всего можно ее предположить в прологе этой книги, который, подобно эпилогу её, содержит историческое повествование. Тесная, органическая связь пролога и эпилога со всем содержанием средней части книги, связь, в силу которой, последняя без первых представляется как-бы «туловищем без ног и головы»487, требует признания обеих, упомянутых выше, сцен действительными событиями, хотя и происходящими, очевидно, в мире духовном, небесном. Из действующих в обоих случаях лиц резче других очерчен сатана; об ангелах же, benei haëlohim, говорится только, что они пришли предстать пред Господа. Но самое это выражение (употребляемое и о служащих при царе, Притч. 22:29; ср. 3Цар. 10:8) говорит о том, что ангелы являются пред Иегову в качестве исполнителей Его воли, служителей Его488, предстающих пред Его лице для принятия повелений489. При этом, выражение «в один из дней» может указывать на постоянство, или обычность этого служения ангелов Богу. Ближе содержание этих повелений и этого служения в данном месте не определяется. Но содержание это с вероятностью следует из той сферы деятельности, которая усвояется и сатане, существу, явно противоположному ангелам, по нравственному существу своему, но не менее ангелов подчиненному Бегу (пред Которым он подобно им, предстает в качестве служителя Его).

Если сатана, по прологу книги Иова, есть враг человека, возбуждающий его ко греху с той целью, чтобы он был потерян для Бога; если он поэтому, есть и враг Божий490, и служение его Богу совершается против его воли – в силу только действия всемогущества Божия, то ангелы, сыны Божии, могут быть только идеально покорными исполнителями воли Божией относительно людей, покровителями и охранителями последних, руководителями их к истинному богообщению491.

Не вполне определенное указание пролога книги Иова на общее посредничество ангелов между Богом и людьми служит, однако, основанием для ясных уже свидетельств об этом предмете, встречающихся в дальнейшем содержании книги. Елифаз (Иов. 4:12 и след.) рассказывает о бывшем ему ночном откровении и, видимо, разумеет, что здесь имело место посредничество ангела492. При этом ангел сообщает, что ангелы суть служители Божии, abadaiv (LXX; οἱ παῖδες αὐτου), – по преимуществу, значительно превосходящее, по своей природе, человека, но несравненно низшие Бога. Выходя из этой идеи служения ангелов Богу, Елифаз в Иов. 5:1 предполагает возможность обращения человека к посредническому ходатайству за него ангелов пред Богом, когда говорит Иову: «взывай, если есть отвечающей тебе, и к кому из святых, mikkedoschim, обратишься ты». Обращение человека к ангелам предполагается здесь, как само собою понятное, и связь этого обращения со служением их Богу очевидна (Иов. 4:18). Служение это, как можно заключать из речи Елифаза, состоит в том, что, с одной стороны, Бог употребляет ангелов для сообщения своих откровений и повелений людям, с другой – люди могут обращаться, в общении своем с Богом, к посредству ангелов, как существ высших и близких к Богу. Но при этом прямо высказывается, что ангелы, именно, как святые, не могут слушать неосновательных, и греховных молений со стороны людей (какими почитал Елифаз жалобы Иова).

Это воззрение на служение ангелов Богу, относительно людей, уже со всею определенностью высказывается в упомянутом нами месте, в речи Елиуя Иов. 33:23–26 «Если есть у него (человека) ангел-наставник, maleach meliz, один из тысячи, echad minni aleph, показать человеку правый путь, lehaggid 1еаdam iaschero, Бог умилосердится над ним и скажет: освободи его, pada’ehu (искупи, избавь его) от могилы, Я нашел умилостивление, kоррег. Тогда тело его сделается светлее, нежели в молодости: он возвратится к дням юности своей. Будет молиться Богу, и Он милостив к нему; с радостью взирает на лицо его и возвращает человеку праведность его».

По словам Елиуя, у человека, вразумляемого Богом, может оказаться небесный покровитель – один из множества ангелов. Ангела этого Елиуй называет именем meliz, посредником (собственно: истолкователем), т.е. ангелом, посредствующим таинственные внутренние отношения между Богом и человеком. Человека, сраженного смертельною болезнью (ср. Иов. 33:22), как последствием греховности его, он научает творить угодное Богу, jaschero (ср. Притч. 14:2; Втор. 9:5), а Бога умилостивляет, – разумеется, мольбами к Нему за пораженного Богом и вразумленного Им грешника493. Последствием ходатайства ангела является умилостивление Бога494. Бог повелевает этому ангелу наставнику освободить человека от опасности смерти495, как ранее, конечно, не без воли Божией, человек был в руках ангелов-умертвителей (memitim, ст. Иов. 33:22). Бог принимает покаяние и обращение человека, как выкуп, искупление, kopper, (LXX – λῦτρον), за прежние грехи его. По ходатайству ангела, Бог возвращает человеку полноту физических сил и праведность пред Богом, мир и радость молитвенного общения с Ним (ср. Иов. 33:26 и Пс. 99:2).

Таким является, по образу своей деятельности, ангел-посредник, которого можно назвать ангелом-хранителем человека, и, так как он есть только один из множества ангелов, то, следовательно, ангелы вообще служат посредниками между Богом и людьми. Исполняя волю Божию относительно людей, они являются для людей врачами душ и телес: душу людей они приводят к истинному богообщению, устраняя препятствия к нему, в виде греха, и научая людей религиозно-нравственному долгу496; а тело человека, силою Божию, исцеляют от его недугов. В том и другом случае превосходство их над человеком, большее нравственное совершенство и сверхъестественная, вышечеловеческая сила представляются, как сами собою понятные. Основою же этого воззрения служит то представление, не раз отмеченное в книге Иова, что ангелы суть сыны Божии (Иов. 1:6; 2:1), особенным образом сотворенные (Иов. 38:7), особенно близкие к Богу, образующие Его небесную церковь и небесный совет тварных и служебных, в отношении к Богу, духов. Но служение это не представляет строгого разграничения функций деятельности между отдельными ангелами. Для той идеи, что Бог в качестве, например, малеаха-мелица употреблял одного и того же ангела, книга Иова не дает опоры. Напротив, все ангелы, или сыны Божии, предстоят пред Господом (Иов. 1:6; 2:1, т.е. всегда готовы к принятию повелений от Него, все суть святые (Иов. 5:1; 15:15), служители (Иов. 4:18) и исполнители Его воли вообще и, в частности, относительно людей. Не по деятельности только (как утверждают многие экзегеты и богословы497), а по нравственной природе отличен от ангелов сатана, тоже служитель Бога, но служитель невольный, существо, враждебное Богу и людям, которым служат ангелы, а вместе – и самим ангелам. Если цель действий сатаны относительно человека – погибель его и отторжение его от общения с Богом, то служение ангелов Богу относительно людей имеет в виду только спасение и вразумление последних. При этом, как действия Божии в отношении к людям бывают и милующими и карающими, так и ангелы исполняют поручения не только милующей любви Божией, каким является, например, maleach-meliz, но и судящей правды Божией, всегда, впрочем, имеющей в виду благо человека. Ангелы в последнем случае являются для человека грозными, даже жестокими. Таковы – memitim, Иов. 33:22; maleach docheh, Пс. 34:5–6; maleachi ra’im, Пс. 77:49. О таком ангеле говорит священный автор книги Притчей, 17:11: возмутитель ищет только зла, поэтому жестокий ангел498, umaeach achzari, послан будет против него (LXX: ὁ δὲ κύριος ἄγγελον ἀνελεήμονα ἐκπέμψει αὐτῷ). Ангел называется жестоким, немилостивым, не потому, что бы он был таков сам в себе, а потому, что является исполнителем строгого повеления суда Божия над жестоковыйным грешником499. Ближе действие этого ангела не определяется, но выражение iesehullach bo дает право заключать, что действие это не внешнее только в отношении к человеку, но и внутреннее500, вразумляющее, хотя и отличное от действия на человека малеаха-мелица.

На основе этого общего воззрения о возможности действия ангелов на внутреннюю, психическую жизнь человека, в данный период библейской истории и священной библейской письменности возникает представление (уже упомянутое нами) о посредстве ангелов в деле сообщения Иеговой Своих откровений пророкам. Но расширение библейской ангелологии пророческого периода в этом, как и в других отношениях, не есть продукт одной рефлектирующей мысли пророков, а существенно обусловливается пророческими видениями, в которых выступают ангелы действующими в качестве посредников между Богом и пророками.

Пророк Михей Старший сообщает (3Цар. 22:19–22), царям Иудейскому (Иосафату) и Израильскому (Ахаву) о бывшем ему видении: «Я видел Иегову, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем, по правую и по левую руку Его, vekol zeba haschamaim omed aiaiv mimino umismólo». И далее рассказывает, что один дух, haruach, вызвался склонить нечестивого царя Ахава к гибельному для него походу против Сирийцев, при посредстве пророков Ахава, в устах которых он имел быть духом лжи, ruach scheker, (3Цар. 22:20–21). Льстивое и ложное (как показали последствия похода) пророчество пророков Ахава, по свидетельству пророка Михея (3Цар. 22:23), было действием этого духа. Дух этот, судя по цели его деятельности, стоит под влиянием сатаны501, и не может считаться принадлежащим к небесному воинству Иеговы, покорным исполнителем Его воли502. Тем не менее имя ruach, усвояемое ему, с равным правом может быть приложено и к каждому из составляющих небесное воинство Иеговы ангелов, а потому и воздействие их на пророков, – конечно, противоположное воздействию этого духа (как противоположна деятельность сатаны и сынов Божиих, в частности, ангела наставника), – здесь предполагается само собою.

У пророка Исаии (Ис. 6:1–7), видевшего Иегову воинств, окруженного служащими Ему серафимами, идея об ангельском посредстве в деле получения пророками их откровений от Бога выражается с положительной её стороны, а не с отрицательной только, как у пророка Михея. Под впечатлением серафимских восклицаний: «свят, свят, свят Иегова Саваоф» (Ис. 6:3), пророк выражает сетование на нечистоту уст своих, вследствие которой он не может достойно хвалить Иегову. «Тогда, говорит пророк, прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: «вот это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:6–7). Указанное здесь очистительное действие над пророком совершено серафимом, конечно, по повелению Божию503. Но посредническое участие ангелов в призвании пророка само по себе показывает, как тесно соединено в библейском воззрении вообще и пророческом в частности представление об ангелах с идеей Бога Завета – Иеговы. Сам Иегова подтверждает это ближайшее отношение ангелов к истории человеческого спасения следующими словами, которые услышал пророк после совершения над ним очистительного действия серафимом: «кого, говорил Иегова, Мне послать и кто пойдет для нас, lanu?» (Ис. 6:8).Выражение «для нас» может, конечно, непрямо указывать и на таинство Троицы504. Но непосредственно, по требованию контекста речи, оно обнимает вместе Иегову и серафимов, или Иегову с Его небесным воинством духов505, которых Иегова или Ангел Иеговы употребляет для осуществления целей истории спасения, в данном случае – для призвания к пророчеству, а по 3Цар. 22 – для сообщения пророчеств506.

в) Воззрение пророческого периода на ангелов, как на спутников Бога в Его откровении миру

Рассмотренные сейчас пророческие видения одновременно изображают ангелов, как небесное воинство Иеговы, небесный совет Его, и как служителей Его в истории спасения. Но в то же время, будучи богоявлениями, они вместе с тем представляют ангелов и небесною свитою являющегося людям (пророкам) Бога. Эта идея встречается, как видели мы, еще в изображении Синайского Законодательства: в кн. Второзакония 33:2 и Пс. 67:18 (колесниц Божиих тьмы, тысячи тысяч; среди их Иегова на Синае, во святилище); rechev elohim (последнего места) суть те же Zebaoth, т.е. сонмы ангельские, сами в себе образующее особый небесный мир, небесное воинство, а в области откровения Бога миру употребляемые Им против враждебных Его теократическому народу сил. Это воззрение проводится у пророков во многих из тех бесчисленных мест, где они называют Бога Господом воинств. «Иегова Саваоф, – говорит, например, пророк Исаия, – сойдет сразиться за гору Сион и за холм его» (Ис. 31:4, 37:16). Но Иегова Саваоф есть Бог и Владыка всего мира (Иер. 10:16. ср. ст. 1–10). Он употребляет Свои небесные воинства в помощь не только Израилю против врагов Его, но и враждебными Израилю народами, орудиям суда над Израилем; а затем подобный же суд производит и над прежними орудиями Своего гнева. «Большой шум на горах, говорит тот же пророк, как бы от многочисленного народа, мятежный шум царств и народов, собравшихся вместе. Иегова Саваоф, обозревает боевое воинство, Zeba milchamah, Идут из отдаленной страны, от края неба, Иегова и орудия гнева Его, чтобы сокрушить всю землю». (Ис. 13:4–5, ср. Иер. 43:10). Во всех этого рода пророческих изречениях предполагается, что явления могущества Иеговы в мире сопутствуются небесными сонмами, воинствами ангелов Его; наряду с земными воинствами, как видимыми орудиями боговластия в мире, стоят невидимые воинства Его, которые исполняют волю Его идеально-совершенным образом, между тем, как воинства земные злоупотребляют нередко своими значением орудий суда Божия (см., например, Ис. 10:5–7).

Это пророческое учение о небесных воинствах, как спутниках Бога, являющегося в мире на суд над народами, со всею определенностью выражено у пророка Иоиля в величественной картине суда в долине Иосафата (Иоил. 3). Здесь Иегова говорит: «Я соберу все народы и приведу их в долину Иосафата и там произведу над ними суд за народ Мой и за наследие Мое, Израиля» (Иол. 3:2). Повторяя это обещание Иеговы, пророк (Иол. 3:11), в обращении к Нему, говорит: «спешите и сходитесь, все народы окрестные, и соберитесь; туда, Господи, веди твоих героев, schammah hannechat Iehovah gibboreicha». Гибборим (сильные) Иеговы не могут быть земными воинствами: как воинствам народов, так и воинствам Израиля они противополагаются. Они, очевидно, суть небесные воины Иеговы, которых Он низводить (nachat в Hiph.) с неба на землю; они суть те же ангелы507, которые в Пс. 102:21 называются gibborei coach, а в Пс. 77:25 abirim.

Наконец, у пророков Исаии и Иеремии встречаем воззрение, что ангелы посредствуют отношение Бога не только к избранному народу Божью, но и к народам языческим, которые, впрочем, искажают понятие о них в представлении о самостоятельными богах (Ис. 46:2; ср. особенно рассмотренное уже место Ис. 24:21 и след.; Иер. 46:25. 49:3508.

Внешний образ ангелов.

Так как библейские воззрения об ангелах в данный период преимущественно имеют характер учения о них, а не исторических повествований об их явлениях, то символика их явлений решительно отступает в сознании священных писателей пред догматическим учением об отношении их к Богу и людям. Даже в исторических рассказах о явлении ангелов, священные писатели рассматриваемого периода воздерживаются от сколько-нибудь подробного описания внешности явившегося ангела (см. 2Цар. 24:16; 4Цар. 19:35; Ис. 37:36). В изображении видения Михея Старшего (3Цар. 22) внешний образ «духа» остается совершенно неизвестным. Только пророк Исаия довольно подробно изображает внешность виденных им ангелов. Но то были ангелы особого класса – серафимы, у которых (как и у родственных им херувимов) символическое значение выступает с большею рельефностью, чем у ангелов тесном смысле слова, а потому и объяснение их символики пророком требовалось самым существом дела; равно и в Пс. 103:4 можно видеть указание на символический образ явления ангелов (напр., херувим) в мире видимом.

Тем не менее, отмечаемое нами отсутствие подробностей в изображении внешнего вида ангелов в данный период отнюдь не означает того, что бы в сознании священных писателей более и более отступала назад идея личности ангелов, как существ индивидуальных509, и что развитая символика ангелов в ангелологии пророков времени плена (Иезекиля и Даниила) была всецело продуктом влияния на иудейскую ангелологию вавилонской теологии и мидоперсидской ангелологии и демонологии510.

Отдел третий. Ангелология библейской письменности времени плена и послепленного.

Плен обоих еврейских царств, по пророческим предсказаниям (Ис. 5, 10, 40; Иер. 1 и др.),

постиг их в наказание за многократную неверность Израиля Иегове. С внешней своей стороны, плен изображается у пророков, как время (политической) смерти народа Божия (Ис. 40:5–6; Иез. 37:11–13; Пс. 87:6). Но наказание Божие, как всегда, имело целью спасение наказываемого народа. Смерть его могла быть только временною. После неё он имел воскреснуть (Иез. 37:11–13) обновленным; с ним Иегова имел тогда как-бы снова вступить в завет (Ibid. ст. 14–39; ср. Иер. 31:31). При этом следствия плена должны были простираться и на народы, стоящие вне теократии (Ис. 42:1–4; 49:1–10; 50:4–11)511. Пленение народа Божия должно было служить не только очищению, обновлению теократии, но и расширению её пределов, начальному раскрытие её универсального характера. В пророческих книгах данного времени мы видели ясные указания на существо и деятельность Божественного Ангела Иеговы. Уже поэтому должно предполагать, что и деятельность ангелов, собственно так называемых, должна выступать в них с особенною силою: если все важнейшие моменты в прежней истории теократии характеризовались участием Ангела Иеговы и ангелов, то естественно этого ожидать и теперь, в виду важности эпохи плена и времени после него.

И действительно, пророческая письменность данного периода заключает в себе более развитое учение об ангелах, чем священные книги допленного пророческого, а тем более – допророческого периодов библейской истории. Сущность и основа библейского воззрения об ангелах в послепленный период, несомненно, та же, что и всей прежней библейской письменности, и совершенно ошибочно было бы со многими западными учеными утверждать заимствование в области ангелологии (как и других религиозных представлений) данного периода из языческой теологии – вавилонской, египетской, а особенно мидоперсидской512. Но было бы несправедливо отрицать и немаловажные отличия ангелогии данного периода от библейской ангелологии прежних времен. В развитии ангелологии данного периода можно различить три стадии, совпадающие с течением событий внешней истории народа Божия с одной стороны и с ходом развития пророческого служения – с другой. Зерно общины пленников иудейских в Вавилоне образовали иудеи, переселенные вместе с царем Иехонию (4Цар. 24:13–14). После этого частного пленения, пока стоял еще Иерусалим и храм его, у пленных было сильное стремление к возвращению на родину, с которой пленники находились в живом общении (Иер. 29:25) и за состоянием которой они следили с напряженным вниманием. Особенно же ложные пророки (см. Иер. 28:1–3, 29:15, 21; Иез. 13:2, 14:9) поддерживали в них ложные надежды на то, что первое пленение имеет быть только кратковременным, за которым последует совершенное восстановление всего религиозно-политического строя народа Божия. Тогда, в противовес этим гибельным мечтаниям, Бог воздвигает истинного пророка (Иез. 1, 2 и дал.), Иезекииля. После этого иудеи из самого хода событий дознали, что плен есть определение суда Божия, имеющее продолжаться долгое время; из смены же великих монархий, разрушающих одна другую, но равно подчиняющих иудеев своему игу, они пришли к сознанию, что допленное политическое состояние народа прошло безвозвратно, что о самостоятельности мечтать им безрассудно, и что вся их надежда – на помощь Божию. Отношение царств мира к Израилю и царству Божию есть главный предмет пророческой книги Даниила. Наконец, по возвращении основного зерна иудеев на родину из плена (Ездр. 1, 2 гл.), требовалось дать народу Божию уверение в незыблемости теократии и её основ; это составляет содержание пророческой деятельности послепленных пророков, особенно пророческой книги Захарии. Эти три стадии хода исторической жизни народа Божия отмечают собою и три соответствующие стадии в развитии библейской ангелологии, также соединяющиеся с именами пророков Иезекииля, Даниила и Захарии (отчасти и Аггея и Малахии).

а) Ангелология книги пророка Иезекииля

Херувимы ховарского видения. Призвание Иезекииля к пророчеству совершается посредством таинственного видения славы Иеговы, mar’eh demuth kevod Iehovali (Иез. 2:1), при реке Ховар (Иез. 1:4 и след.). Существенную часть видения составляли четыре таинственных существа «животные» – херувимы, hakerubim (Иез. 10:15, 20 и др.), которые своеобразно соединены были при колеснице (Иез. 10:15–21)513. Над головами херувимов (al raschei hachaiah) было подобие свода, raki‘a (Иез. 10:22), над сводом подобие престола – по виду, как бы из камня сапфира, а над подобием престола было как бы подобие человека, – вверху на нем. Выражение «слава Господня» – kevod Iehovah – обычно употребляется в Библии для обозначения блеска и величия, в котором Иегова благоволил являться Своему народу514 – в пустыне (Ис. 16:7, 10), на Синае (Ис. 24:16). Эта же слава, как знак присутствия Иеговы, наполняла скинии (Ис. 40:34) и храм (3Цар. 8:11; 2Пар. 7:1). В последнем смысле, в смысле пребывания Иеговы в Своем храме, kevod Iehovah наиболее часто употребляется, как вообще в Ветхом Завете, так, в частности, и у пророка Иезекииля. Во многих местах его книги о славе Господней говорится в связи с храмом; она является пророку в храме или вблизи храма (Иез. 8:3–4; 9:3; 10:3, 11, 22; 43:4 и след.). Образ явления Иеговы в храме Моисею был определен Иеговою (Исх. 25:22; Лев. 16:2; Числ. 7:89) так, что Он имеет открываться посреди двух херувимов, которые над ковчегом завета.... Поэтому явление славы Иеговы над четырьмя животными-херувимами, имевшее место в стране плена, среди пленников, напоминая о храме и откровениях Божиих в нем, должно было служить для народа Божия уверением в том, что Иегова не отверг Своего народа и даже в земле плена удостаивает Его откровений515. Но настоящее же ховарское видиние указывало пророку, а чрез него и другим пленникам, что отношения Иеговы к народу, оставаясь заветными, должны, однако, измениться и иметь неодинаковый характер, частью грозный516, – и такой прежде всего, а затем – милующей, прощающий. Последнее значение видения выражалось в том, что пророку над светлою твердию на престоле виделось подобие человека, то есть, виделся Иегова или Ангел Иеговы, причем окружавшая Его радуга (ср. Откр. 4:3) была символом милости и прощения Божия517.

Такому общему смыслу пророческих видений Иезекииля отвечает и деятельность в них ангелов. Прежде всего здесь выступают херувимы. Они являются носителями престола Божия и образуют колесницу, на которой совершается движение престола Божия. Это прямо напоминает о колесницах Божиих Пс. 67:18, то есть, о сонмах ангелов, составляющих небесное воинство Иеговы; следовательно, херувимы, подобно окружающим престол Иеговы серафимам, Ис. 6:1, – и духам, 3Цар. 22:19 и след., принадлежать к Zeba Iehovah, воинству высшему518. С серафимами, в частности, херувимы книги Иезекииля являются сходными в следующем. Как серафим, по повелению Божию, взял уголь с жертвенника и прикосновением его к устам пророка очистил его грехи Ис. 6:6–7, так, по повеление же Божию, из среды херувимов один херувим простер руку свою к огню, который между херувимами, и взял и дал в пригоршни (мужу) одетому в льняную одежду. (Иез. 10:6–7). Различие между этими двумя действиями – то, что первое было действием очищающей и просветляющей любви Божьей, последнее же было выражением гнева Божия на Иерусалим: горлице уголья, бывшие между херувимами, имели быть брошены на город (ст. 2); но как серафимы, так и херувимы исполняют повеления Иеговы или Ангела Иеговы. У серафимов, на ряду с этим, в качестве главного служения, указывается прославление Иеговы-Саваофа (Ис. 6:3), у херувимов – то, что они, вместе с колесницею, служат (Иез. 1:12, 19–21; 10:11) беспрепятственному передвижению престола, или утвержденного на их головах подобия тверди, и, таким образом, символически представляют вездесущие Бога, одновременное присутствие Его в разных концах мира. Наконец, подобно серафимам (или одному серафиму Ис. 6:6), херувимы ставятся в связь с горящими углями небесного огня (Иез. 1:13; 2:2, 6, 7)519.

Таким образом ангелы-херувимы выступают в пророческих видениях Иезекииля, более всего, как спутники и свита Бога завета или Ангела Иеговы хотя вместе с тем частью совершают и служение малеахим или ангелов, исполняют повеление суда Божия о городе Иерусалиме. Но затем, в видениях пророка выступают и ангелы, малеахим, как непосредственные служители Божественных планов в области теократии, и сначала преимущественно в качестве исполнителей суда и кары Божьей.

Ангелы-каратели и «муж, облеченный в льняную одежду». После того, как Иезекиилю в духе были показаны мерзости идолослужения в Иерусалимском храме (Иез. 8:5 и след.), – пророк (Иез. 9) слышит голос: Пусть приблизятся каратели – pekuddoth520 города, каждый со своим губительным орудием keli maschchetim; LXX – σκεύη τῆς ἐξολεθρεύσεως в руке своей (Иез. 9:1). И вот, говорит пророк, шесть человек, anaschim, идут от верхних ворот, обращенных к северу (стране, откуда Иудее более всего грозили бедствия по Иер. 1:14), и у каждого в руке – губительное орудие его, и между ними один, одетый в льняную одежду, labusch badim (LXX: ἐνδεδυκὼς ποδήρη), у которого при поясе прибор писца. И пришли и стали подле медного жертвенника ст. 2. И призвал Он (Иегова) человека, одетого в льняную одежду, у которого при поясе прибор писца, и сказал ему: пройди посреди города, посреди Иерусалима, и на челах скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак, hitviti thav, δὸς τὸ σημεῖον (ст.4). И затем, сказал в слух мой: идите за ним по городу и поражайте, пусть не жалеет око ваше, и не щадите; старика, юношу и девицу, и младенца, и жен, бейте их до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак, hattav, и начните от святилища Моего, оскверните Дом и исполните дворы убитыми и выйдите Иез. 9:5–7. О карателях прямо говорится (Иез. 9:7 сн. 5 а), что они производили убийства в городе, а об исполнении мужем, одетым в льняную одежду и имеющем прибор писца при поясе, возложенного на него поручения говорит сам он (Иез. 9:11).

Под семью anaschim, совершающими кару Божию над Иерусалимом, нет основания разуметь земных человеческих исполнителей казни Божьей над Иерусалимом и иудеями521. Муж, одетый в льняную одежду, который, видимо, есть существо одного рода с шестью карателями, в Иез. 10: 2, 6 он представляется действующим в связи с херувимами и, следовательно, подобно им, есть существо мира духовного. Таковы же должны быть и прочие шесть anaschim. Наименование их этим именем менее всего может говорить против признания их ангелами, которые столь обычно называются в Библии данным именем, когда являются в человеческом образе (Быт. 18:3 и след; Суд. 13:6 и др.). Отличие их от херувимов, как ангелов особого класса, вполне аналогично тому, которое указывается в Апокалипсисе (Откр. 5:11 и 7:11)522. Равным образом и взаимное отношение деятельности херувимов и ангелов у пророка Иезекииля и Тайнозрителя Нового Завета представляется существенно тожественным. По Иезекиилю 9: 7, из среды херувимов один простер руку свою к огню, который между херувимами, и взял и дал в пригоршни одетому в льняную одежду (Иез. 10:2), чтобы он бросил уголья на город Иерусалим. И по Апокалипсису 15:7, одно из четырех животных (ζῴων), то есть, херувимов, «дало семи ангелам (имеющим семь последних язв, Откр. 15:1) семь золотых чаш, наполненных гневом Бога. В том и другом случае херувим является посредствующим звеном для передачи ангелам-губителям орудий гибели людей, наказываемых Богом. Что семь мужей видения Иезекииля (Иез. 9:1) суть ангелы-губители maleachei hammaschchit, как в Исх. 12:23; 2Цар. 24,:16; ср. Пс.. 77:49; Иов. 33:22, это видно и из того, что на призыв Бога они (Иез. 9:2) идут от севера (страны смерти и бедствий, ср. Иер. 1:14; 10:22; 47:12; Иоил. 2:20) и становятся у медного жертвенника всесожжений: этим символически выражалось, что они имеют принести гневу Божию много жертв, так как вообще грешники, подпадающие суду Божию, у пророков нередко представляются под образом жертв или животных, обреченных на заклание и всесожжение (Ис. 34:6; Иер. 12:3; 40:10; Иез. 21:9–10; 39:17; Дан. 7:11).

Таким образом, ангелы выступают в видении Иезекииля стражами (pekuddoth) города Иерусалима и вместе карателями (hamaschchit) его. В том и другом отношении они – служители и орудия Божественного владычества Иеговы в Своем народе и Божественного суда над ним. По требованию обстоятельств, выдвигается особенно последняя сторона в служении ангелов. Ангелам повелевается не жалеть и ни щадить никого. Этим предполагается возможность сожаления к людям со стороны ангелов, и вместе с тем решительно выдвигается их миссия карателей преимущественно пред их служением, как стражей города и народа Божия. Служение смерти ангелам усвоялось не раз и в более древней библейской письменности (в Исх. 12:23; в Пс. 77:49; 2Сам. 24:16). Новым в данном месте является только определенное седьмеричное число этих ангелов карателей. Но совершенно ошибочно видеть523 в этом числе ангелов влияние вавилонского представления о семи планетных божествах или персидского учения о семи амшаспандах. В действительности, употребление в Библии седьмеричного числа вообще, и, в частности, по отношению к суду Божию, делает совершенно излишними попытки указать здесь иноземное влияние у пророка Иезекииля. Седьмеричное число в Библии является в собственном смысле священным, и такое значение его, можно сказать, происходить из откровения. По объяснению некоторых исследователей, число семь есть сигнатура, прежде всего, божественной творческой деятельности (творения мира и окончания его в семь дней), затем, символ вообще совершенного действия Божия524. Отсюда, в частности, по отношению к суду и наказанию, седьмеричное число означает полноту Божественного и человеческого отмщения и удовлетворения за преступление (Быт.: 24; Исх. 7:35; Лев. 26:18–24; Втор. 25:7; Притч. 6:31, ср. Mф. 18:21,22). Если же ангелы, anaschim, в данном видении Иезекииля являются более всего исполнителями суда Божия над Иерусалимом и его жителями за идолослужение последних, то седьмеричное число их, как и седьмеричное число ангелов, имеющих семь последних язв, в Апокалипсисе (Откр. 15:1 и след.), вполне объяснимо из этой, указанной им Богом, карательной миссии.

От амшаспандов маздеизма семь ангелов видения решительно отличаются тем, что первые суть самостоятельные, хотя и второстепенные божества, и деятельность их относится к области натурального порядка вещей, напротив, ангелы видения Иезекииля, как и вообще ангелы Библии, являются служителями Бога, и именно исполнителями Его планов о царстве Божием на земле, – повелений Его, частью наказующих, частью – милующих и прощающих. Первого рода миссия выражается, как мы видели, седьмеричным числом ангелов и обстоятельствами их явления, вторая – особенным образом явления и действия одного из них, – одетого в льняную одежду. Следовательно, в данном случае мы имеем совмещение двух главнейших типов служения ангелов в истории спасения людей, – как исполнителей милостивого попечения Бога завета о благочестивых и кары Его над нечестивыми. Оба момента являются здесь, видимо, связанными один с другим. Муж, одетый в льняную одежду, причисляется pekuddoth, становится с ними у жертвенника, а затем, по повелению Иеговы, принимает от херувима уголья, чтобы бросить их на город. Но вместе с тем, он имеет и особенное поручение – выделить людей благочестивых из массы идолослужителей и запечатлеть их чело знаком תָּו525, как и в Откровении Иоанна Богослова прежде, чем четыре ангела имеют начать вредить (ἀδικήσητε) земле и морю, иной ангел полагает печать (σφραγῖδα) на челах рабов Бога (Откр. 7:2–3). Как бы ни определяли ближе значение действия, оно – подобно помазанию косяков дверей еврейских домов в Египте (Исх. 12:13, 22): знамение должно было служить внешним выражением внутренней принадлежности людей, получивших его, Богу и должно было спасти их от ангелов-губителей.

Но кто этот муж, одетый в льняную одежду? Льняная одежда была обычною одеждою первосвященника и священника (Лев. 6:10) при принесении очистительной жертвы за грех526. Одетый в такую одежду «муж» имеет при поясе прибор писца527, «чтобы описывать грехи всех и отделить святых от грешников» (бл. Иероним). «Таким образом, он был не из числа тех, которые наказывали, но был тем, который имел искуплять» (бл. Феодорит)528. Миссия, которая ему дается Иеговой (Иез. 9:4) и исполняется им (Иез. 9:11), фактически подтверждает такое значение этого ангела в его отличии от шести ангелов-губителей.

На основании этого отличия мужа в льняной одежде от последних, многие в древности, по свидетельству бл. Иеронима, считали Его Спасителем. В новое время некоторые529 признают Его Божественным Ангелом Иеговы. Первосвященническая одежда, миссия и деятельность «мужа», действительно, вполне приличествовали бы Ангелу Иеговы, как предызображению будущего Искупителя, вечного Первосвященника по чину Мелхиседекову. Притом в последнем видении пророка Даниила (Дан. 10–12) муж, явившийся пророку и действующий, как Ангел Иеговы, одет также в badim (Дан. 10:5; 12:6); особенную же важность, по-видимому, представляет явление Иоанну Богослову прославленного Христа одетым в подир (Откр. 1:13 – ἐνδεδυμένον ποδήρη, что соответствует выражению labusch badim данного места). Но ни символика явления (одежда) мужа, ни миссия его, строго говоря, не вынуждают к признанию в нем лица Божественного. Льняная одежда или «подир» не есть отличительная принадлежность являющегося Божественного Ангела Иеговы или Сына Божия: семь ангелов-губителей в Апокалипсисе (15:6) являются облеченными в светлую льняную одежду и опоясанными по персям золотыми поясами. Отсюда видно, что «подир» есть одежда, которую принимают и обыкновенные ангелы, даже если их деятельности не имеет ничего общего с первосвященническим очищением или заглаживанием греха людей со стороны Божественного Ангела Иеговы. Равным образом миссия спасения благочестивых, усвояемая «мужу», не вынуждает видеть в нем Сына Божия, будущего первосвященника – Христа. Мы говорили уже, что аналогичное данному сопоставление ангела спасения (maleach meliz) и ангелов-губителей (memitim), Иов. 33:22–23 не дает основания видеть в первом Божественного Логоса, в отличие от тварных ангелов-карателей. В обоих случаях

ангелы-каратели не подчиняются ангелу-спасителю, а вместе и наравне с ним подчинены Иегове; от Последнего «муж» получает все повеления совершенно таким же образом, как и ангелы-каратели530. В виду этого равенства его с ангелами-карателями по чину и отличия только по миссии, его следует признать ангелом, равным тем шести, хотя бы и представляющим лицо Ангела Иеговы. Указание на Последнего можно видеть в рельефно изображенном пророком человекообразном облике являвшегося ему, Иез. 8:2; 1:27.

Равные между собою по достоинству, семь ангелов различаются лишь по образу деятельности; по крайней мере, один из них отличен от прочих в этом отношении. Седьмеричное число ангелов, взаимное равенство по существу и отличие их между собою по области деятельности суть черты, существенно принадлежащие к представлению канонической и неканонической ветхозаветной литературы об ангелах. Поэтому некоторые экзегеты531 в данном месте видят первый зародыш догмы о семи архангелах. Против этого предположения не может говорить то, что ангелам здесь усвояется карательная функция532, так как с понятием об архангелах вполне совместимо представление о каре, совершаемой ими по повелению Божию, как совместимо это представление вообще с идеей ангелов добрых. Может быть, с большим правом отрицают533 мысль об архангелах с историко-генетической точки зрения на библейское учение об ангелах: учение о семи архангелах в книге пророка Иезекииля являлось бы ничем не подготовленным. Указаний на седьмеричное число высших ангелов в допленное время не встречается534. Тем не менее в семи ангелах видения пророка Иезекииля можно усматривать предвестие более позднего библейского и апокрифического ветхозаветного учения об архангелах. Числовое совпадете ангелов видения пророка Иезекииля с архангелами позднейшей иудейской теологии, в виду известного библейского значения седьмеричного числа, не может быть только случайным; в основе обоих представлений должно лежать одно и то же, признаваемое Библией, значение числа семь, как образа совершенства, многообразности и всеобъемлемости Божественного владычества и действия в мире и в особенности в истории спасения. Символическое значение числа ангелов или архангелов, однако, не может говорить против их реального и личного бытия535.

Таким образом, в двух первых видениях Иезекииля уясняется сущность отношения Бога завета к пленному народу Божию, а вместе с тем определяется и ближайшее отношение ангелов к судьбам теократического народа. Ангелы являются стоящими в непосредственной связи с планами Божиими о судьбе народа Божия. Великая катастрофа вавилонского пленения есть дело их: они, ближайшим образом, истребляют преданных идолослужению жителей Иерусалима и спасают свободных от этого идолослужения и скорбящих о нем людей благочестивых.

«Ангел-истолкователь» последнего видения Иезекииля. Но из ховарского видения, а равно и из второго видения Иезекииля 8–11 гл. видно, что миссия пророка было не одно возвещение разрушения одряхлевшего в идолослужении города Иерусалима и оскверненного идолослужением храма, а и проповедь о помиловании благочестивого остатка в народе Божием. Возвестив суд Божий избранному народу (Иез. 12–24) и языческим народам (Иез. 25–32), пророк (с Иез. 33) говорит об имеющем некогда последовать воссоздании теократии. Но при этом пророческий взор проникает во времена, несравненно более отдаленные, чем время, последовавшее за историческим возвращением Иудеев из плена; он созерцает времена новозаветные (Иез. 33–39). В конце книги (Иез. 40–48) излагается таинственное видение нового храма (Иез. 40–43:12), устройства в нем нового богослужения (Иез. 43:15–46:24) и введения нового разделения в народе Божием обетованной земли (Иез. 47–48). Ближайшими предметами видения служат обстоятельства, имевшие последовать с возвращением иудеев из плена, и храм – важнейший и центральный пункт всего видения, – в таком случае был бы образом второго Иерусалимского храма. Но очевидное несоответствие в изображении его общего вида и деталей исторически известному храму, построенному при Зоровавеле, не позволяет признать его прототипом последнего. Столь же мало оснований считать (с И. Флавием, Гроцием) храм видения Иезикииля воспроизведением первого, Соломонова храма. Напротив, в виду других мессианских пророчеств Иезекииля (Иез. 34, особенно со ст. 23; 36:20–27; 37:24 и след.), вероятнейшим и едва ли не единственно возможным представляется понимание храма и других подробностей видения Иезекииля в смысле образа будущего царства Христова536, будущего нового Израиля537. Такое, в высшей степени сложное, видение, изображавшее отдаленные новозаветные времена, представляло новую, еще не бывалую перспективу для пророческого горизонта. Тайнозрителю Ветхого Завета многое из представившейся картины являлось непонятным; иное могло остаться незамеченным. И вот, при самом начале видения, пророку является (Иез. 40 муж, вид которого – как бы вид меди блестящей (nechosohet kalal, χαλκοῦ στίλβοντος). Муж этот, по самому внешнему виду (блестящему) напоминавший ангелов, напр, херувимов ховарского видения, обозначает себя, как ангела, как существо вышечеловеческое, когда называет пророка именем ben adam, именем которое вообще обозначает бренность человеческой природы, в противоположность как божеской, так и ангельской (Пс. 8:5–6; Иов. 25:6; Быт. 6:2), и наиболее часто встречается в книге пророка Иезекииля в обращениях к нему Бога или ангела. Величие откровений, которых удостаивается пророк, требовало оттенения бездны, разделяющей пророка-человека и Бога, дарующего откровение, чтобы показать, что откровение, как и все то, что оно открывает пророку, имеет свой источник единственно в Божественном всемогуществе538. Этому служит и выступающий теперь деятелем в видении муж-ангел. Его миссия – истолковывать пророку непонятное для него в ниспосланном ему Богом видении, обращать внимание на важнейшие черты перспективы. «Сын человеческий, говорит он пророку (Иез. 40:4), смотри глазами твоими и слушай ушами твоими и прилагай сердце твое ко всему, что я буду показывать тебе, ибо ты для того и приведен сюда, чтобы показать тебе это». Так как, прежде всего, пророк должен был изучить храм, а затем и всю землю обетования, то ангел имеет при себе два измерительных снаряда – льняную вервь и трость измерения – для определения величины различных пространственных отношений539, больших и малых. Далее, ангел действительно совершает измерения разных предметов, представляющихся пророку, и, таким образом, дает о них понятие последнему (Иез. 40:5–6 и др.). С другой же стороны, прямо обращает внимание пророка, напр., на жертвенник кадильный (Иез. 41:22), на пристройки при храме (Иез. 47:13 и сл.), на поток вблизи храма (Иез. 47:6). В гл. 44:2, 5 речь этого ангела, тожественная со словами Иез. 40:4, представляется речью Самого Иеговы, что, впрочем, не дает основания видеть в нем Божественного Ангела – Иеговы540; муж-ангел мог быть только Его представителем.

Таким образом, в данном месте впервые выступают так называемый angelus-interpres пророков, как посредствующей при получении последними откровений от Бога. Идея о таком посредстве ангелов встречается у древнейших пророков Израильского и Иудейского царств (3Цар. 13:18; 22:19; 21–23; Ис. 6:7). Но в своем конкретном выражении она выступает впервые у пророка Иезекииля. Ангел-истолкователь, как и всякий ангел, есть исполнитель воли Божией, особенно в делах, касающихся царства Божия на земле. Но сама по себе миссия истолкователя указывает на расширение деятельности ангелов в данную пору. Это связано с расширением поля зрения теократии. Она на время как бы замирает, за то тем славнее имеет быть её будущее воскресение (Иез. 37). Но первое обновление теократии – по возвращении из плена – дает историческое основание для пророчески-визионерного созерцания отдаленнейшего, но несравненно славнейшего новозаветного царства Божия, и ангелы являются орудьями проведения в историческое сознание идей о последнем. Angelus-interpres должен был выступить именно в эпоху плена и соединенных с ним чаяний и надежд на воссоздание религиозно-политического строя народа Божия. Поэтому-то, кроме видений Иезекииля, широкая деятельность ему принадлежит, как увидим, в видениях Даниила и Захарии.

Но провиденциальное значение плена не исчерпывалось одним обновлением, опороченной народным грехом, теократии, а состояло в расширении, хотя пока только начальном, узким национально-географических границ последней. Народ Божий должен был узнать теперь, что, хотя он – избранный народ Иеговы, но и прочие народы и страны не изъяты от владычества Иеговы, а вместе не лишены и необходимых небесных покровителей, даруемых Богом. Идея владычества Бога во всем мире выражена в символическом ховарском видении пророка Иезекииля, посредством своеобразного сочетания херувимов. Идея небесных народоправителей составляет отличительное воззрение ангелологии книги пророка Даниила.

б) Ангелология книги пророка Даниила.

Развитию ангелологии пророка Даниила в последнем направлении служило его положение, как пророка не только народа Божия, но и народов и монархий языческих541. Он не был – подобно Иезекиилю – священником пленного народа и вообще не жил среди последнего. По целям Провидения, иудеи должны были теперь получить истинный взгляд на мировые монархии, которые имели сменять одна другую и по отношению к которым народ Божий в течение многих веков имел стоять в положении рабства и подданства. Каждый из этих народов считал себя стоящим под покровительством особого божества. В противовес этому искажению истины, иудеи из откровения должны были узнать, что вседержительная власть Иеговы, Бога Израилева, простирается на все народы мира, над которыми Им поставлены небесные вожди, Sarim542 и что преемственная смена их есть свидетельство победы в данный момент вождя одного народа над другим, – победы, совершающейся по непосредственному допущению или содействию Божию. В виду такой миссии пророка Даниила, он, по устроению Божию, живет от юности до глубокой старости в столице царей вавилонских, а потом мидо-персидских (Дан. 1:6, 21; 10:1), занимая самый высокие должности в государстве (Дан. 2:45; 5:29; 6:25; 8:27). Но вавилонская монархия претендовала быть всемирною и, действительно, включала в себе целые народы и племена (Дан. 3:3–4). В столице языческого мировластительства Даниил только и мог получить то мировоззрение, с которым откровение небесное могло связывать себя. Даниил получает совершеннейшее значение халдейской мудрости (Дан. 1:4–7). Эта мудрость Даниила имела значение пропедевтики к достижению совершеннейшего понимания судеб Божиих, к которому пророк стремился путем изучения прежних еврейских пророков (Дан. 9:2). От последних он, видимо, отличается уже с внешней стороны543. Жизнь его не была непосредственно связана с жизнью современного ему народа Божия и его потребностями; он (подобно новозаветному тайнозрителю) был разобщен с народом Божиим и был один с Богом, а потому обращал пророческий взор не к настоящему или близкому будущему, а к отдаленнейшим, мессианским временам. И по внутреннему характеру своей книги, – по своеобразному и в своем роде единственному сочетанию исторического (Дан. 1–6) и пророческого (Дан. 7–12) элементов, пророк Даниил занимает исключительное место в ряду библейских писателей.

Такому общему характеру книги и пророческих воззрений Даниила соответствует и ангелология его книги. И ангелология, подобно всему богословию Даниила, носит более универсальный характер, в сравнении с прежнею священною библейскою письменностью и библейским богословием всего прежнего времени.

В первой части книги Даниила (гл. 1–6) содержатся исторические повествования, так или иначе касающиеся Даниила, имеющие значение и для всего народа Божия, но непосредственно относящаяся к владычествующим над ним вавилонянам, а затем, мидо-персам. Отсюда, в этой части мы находим черты учения об ангелах свойства общего. Здесь узнаем из Библии, что идея ангелов была присуща и язычникам, хотя она у них и выродилась в политеистические воззрения.

Элогимы. Верование в ангелов выражают прежде всего халдеи, или вавилонские мудрецы, к которым обращается царь (Навуходоносор) за открытием и объяснением виденного, но забытого им сна, – в следующих словах: «дело, которого требует царь, так трудно, что никто другой не может открыть его царю, кроме богов (elohin), которых обитание не с плотью» (Дан. 2:11). Elohin (m) имеет здесь тот широкий, общий смысл, в каком, как мы видели, оно нередко обозначает ангелов в их противоположности людям. Такое противоположение и заключается в приведенных словах (ср. Ис. 31:3; Иер. 17:5). Людям, облеченным плотью, и потому ограниченным вообще и в частности по отношению к высшему ведению, по воззрению халдеев, противоположны elohim, не обитающие с плотью, не облеченные плотью, имеющие высшую духовную природу, а потому и обладающие высшим ведением. Под elohim здесь нельзя разуметь Единого истинного Бога544; против этого говорит множественность предиката (ср. LXX – θεοί ὧν οὐκ ἔστιν ἡ κατοικία μετὰ πάσης σαρκός). Ближе всего, напротив, видеть в них божеские или полубожеские демонические существа веры язычества545. Но с одной стороны, самые халдеи (мудрецы) имели более чистые верования в сравнении с верованиями народной массы, с другой, – к этим мудрецам принадлежали (Дан. 1:20; 2:48) и Даниил с тремя его друзьями, которые, конечно, имели истинное понятие об элогимах, как об ангелах. Поэтому, представляется в высшей степени вероятным546, что здесь мы имеем выражение веры лучшей части язычества вавилонских мудрецов – в гениев или ангелов Библии.

«Сын Божий». Эту же веру определенно выражает и царь вавилонский Навуходоносор, когда в ангеле, ниспосланном Богом для спасения трех друзей Даниила, вверженных в раскаленную печь, признает Сына Божия: «вид четвертого мужа, говорит он, подобен Сыну Божию (ke-bar elohim)», Дан. 3:25. Может быть, в основе этого свидетельства царя лежат теогонические идеи, которые, несомненно, были присущи и вавилонянам547. Но что эти идеи не исключали и представления о вестниках Бога богов, об ангелах, это с очевидностью открывается из дальнейших слов: «Благословен Бог Седраха, Мисаха и Авденаго, Который послал Ангела своего, inaleacheg, и избавил рабов Своих» (Дан. 3:95)548. То обстоятельство, что священный писатель представляет царя только сначала называющим явившегося bar-elohim, а затем – именем maleach, – весьма характерно для библейской ангелологии самой в себе и в отношении её к учению язычества о гениях. В последнем (напр., особенно в язычествующем гносисе, в платонизме) учение это имело теософический характер: язычество рассматривает гениев со стороны их природы и последнею занимается более всего. Ангелология библейская чужда теософических идей о природе ангелов; она рассматривает их более всего со стороны их служения откровению и теснейшей связи с последним. Ангелы, maleachim, суть и сыны Божии, benei elohim, но только в первом отношении учение о них есть собственный и существенный предмет библейского богословия549.

«Бодрствующие святые» Подобное же сопоставление библейских и языческих воззрений на ангелов имеет место и в главе 4. Здесь Навуходоносор, излагая бывшее ему сонное видение, предвещавшее для него катастрофу (состояние ликантропии), говорит: «видел я в видениях головы моей на ложе моем, и вот нисшел с небес бодрствующий и святый, hir vekacldisch (LXX: ἐγρήγορος καί ἅγιος).... Повелением бодрствующих, bigzerath irin, это (имеющее постигнуть царя тяжелое наказание) определено и по приговору святых, umeamar kaddischin, назначено, чтобы знали живущие, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет (Дан. 4:10, 14).

Бодрствующие святые550, обитающие на небе, по воззрению вавилонского царя, постановляют определения о судьбе людей и целых царств с их царями. Название этих небожителей бодрствующими или стражами указывает на то, что они неусыпно надзирают за судьбами людей, а ближайшее определение «святые» характеризирует их, как добрых гениев, в отличие от κακοδαίμονες, какими вавилоняне представляли часть своих планетных божеств551. Стражи эти являются в сознании Навуходоносора не слугами только, а божествами, поставляющими решения о судьбе людей552, и в этом отношении, по-видимому, тожественны с теми θεοἰ βουλαῖοι, которых, по свидетельству Диодора, вавилоняне признавали в качестве подчиненных божеств. Поэтому-то, может быть, пророк Даниил в речи к царю исправляет553 выражение царя об определении бодрствующих так: «вот определение Всевышнего, gezerath alija, которое постигнет господина моего царя» (Дан. 4:21). Бодрствующему святому Даниил усвояет только, подобающую ему, вестническую роль, то есть, служение ангела (Дан. 4:20)

Что в данном месте разумеются ангелы, это подтверждает авторитет всех древних переводов (LXX, Феодотиона, Акилы, Симмаха) и древних экзегетов554. Таким образом святые, бодрствующие – предмет не только веры языческого царя, но и учения пророка Божия555. Только в воззрениях первого они являются автономными существами, божествами; для пророка Божия, они – лишь служители Всевышнего. Эпитет «бодрствующие» в приложении к ангелам нигде более в канонической ветхозаветной письменности не встречается556. Но духу ветхозаветной ангелологии он не противоречит; напротив, согласуется с ним, указывая, с одной стороны, на неусыпность служения ангелов Богу, с другой – на неусыпное же попечение ангелов о людях, в чем они служат и подражают неусыпающему Промыслу Божию. Ново в этом представлении об ангелах только то, что им усвояется определение судеб отдельных людей и целых народов и царств. Но данное представление было, по крайней мере, отчасти подготовлено, встречающеюся у пророка Исаии, идеей о некоторой связи воинства выспреннего на высоте и царей земных на земле (Ис. 24:21 след).

Многие ученные557 утверждают, что выражение «бодрствующий – святой» есть простой перевод персидского Amesha-spenta (non connivens sanctus), имени высших духов мидо-персидской теологии – амшаспандов. Другие558 отвергают это совпадение двух названий и передают amesha-cpenta выражением: бессмертный-святой. Как бы то ни было, во всяком случае не библейское происхождение самого термина hir в приложении к ангелам можно признать (гораздо вероятнее, впрочем, что оно заимствовано не из парсизма, а из вавилонской теологии559. Но было бы совершенно ошибочно утверждать, что не только эта внешняя форма, но и внутреннее её содержание и идея термина «hir» пророком сполна были заимствованы из вавилонской или мидо-персидской теологии. Пророк допускает лишь формальное заимствование, но он и здесь, как и в предыдущем случае (Дан. 3:25 ср. 28), ассимилировал представление язычества о гениях – божествах с библейским учением об ангелах или, лучше, возвел первое к его истинному основанию, данные естественной религии осветил с точки зрения сверхъестественного откровенного учения об ангелах и их отношении к Богу и миру; показал, что ангелы, надзирая за людьми, исполняют только волю Всевышнего, служат Его промыслу. Такой смысл идеи «бодрствующих» ангелов выражает, вероятно, не без влияния Даниила, и пророк Захария (Зах. 4:10). Общим у языческого представления царя о «бодрствующих», и библейского воззрения о них может быть, кроме идеи бдения или надзора, и то, что, с той и другой точки зрения, у них предполагается некоторая епархия. Слова бодрствующего святого (Дан. 4:11–12, ср. 20) могут иметь тот смысл, что высший из бодрствующих дает повеление низшим560. Но что и самые высшие из ангелов подчиняются воле Всевышнего, это, по окончании наказания, исповедует сам Навуходоносор, говоря (Дан. 4:32), что Всевышний, по воле Своей, творит как в небесном воинстве, becheil schemaja, так и у живущих на земле. Здесь выражается, кроме того, та же идея о связи небесных сил с земными царствами, что в Ис. 24:21 и след.

Одному из «бодрствующих» ангелов Бога истинного, пророк приписывает свое спасение из рва львиного, в который он был брошен при царе Дарии Мидянине, Дан. 6:22561.

Ангелы первого видения пророка Даниила. В 7 гл. пророк излагает содержание видения, бывшего ему в первый год Валтасара. Пророк в образе четырех символических животных видит те же четыре мировые монархии (вавилонскую, персидскую, греческую и римскую), имевшие последовательно сменять одна другую, которые, по гл. 2, видел во сне и царь Навуходоносор (Дан, 2:32–43). Но, тогда как Навуходоносору, который мог смотреть на вещи только с внешней стороны, представлена была внешняя и политическая история земных монархий, – пророку Даниилу показан был самый дух или внутренний принцип мирского могущества, характер земных царств с религиозной точки зрения. С этой точки зрения, отпадшее от Бога человечество в видении седьмой главы представлено в чертах дикости и неразумности, символизируемых животными. В четвертой монархии, под видом страшной фигуры 4-го зверя, мирское могущество имеет вполне раскрытое свое свойство, вражду против Бога, и именно в одном монархе, изображаемом, под видом одного из одиннадцати рогов зверя, сосредоточивается и достигает своего кульминационного пункта боговраждебный дух мирских царств. Боговраждебность эта имеет вызвать суд Божий, и пророческому взору представляется самая картина суда. Если бы можно было видеть в четырех ветрах небесных, боровшихся на великом море (Дан. 7:2), ангельские силы, angelicae potentiae562, которым поручены главные царства, то в борьбе их можно бы усматривать предварительные обстоятельства суда Божия над этими царствами, изображенного в Дан. 7:9–12. Выражение «четыре ветра» нередко употребляется к Библии для обозначения четырех концов мира Иер. 49:36, соответственно тому, что четыре вообще есть символическое число мира. В данном месте море есть символ языческого мира (как нередко в пророческих видениях), и четыре ветра соответствуют четырем языческим монархиям, боровшимся друг с другом и с царством Божием. По аналогии с четырьмя духами небесными, Зах. 6:5, эти ruchei schemaja могут быть признаны личными небесными покровителями языческих монархий (вопреки утверждению, напр. Цоклера, что это – только действительные ветры). Самый суд пророк изображает так: «Поставлены были престолы, и воссиял Ветхий днями (для суда, ср. Пс. 9:3; 28:10; Ис. 28:6); престол Его – как пламя огня; колеса Его – пылающий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним (огонь – обычный символ гневного суда Божия, напр. Быт. 15:17; Исх. 3:3; Пс. 17:9, особенно открывающегося в мире при грозных феноменах, Исх. 19:16; 20:15; Пс. 49:13 и др.). Тысячи тысяч служили Ему, ieschamnchuneg, и тьмы тем предстояли пред Ним. Судьи (dina, собств.: суд, – абстрактн. Вместо конкретн.) сели (itev, сел, то есть, суд, συνεδριον, как коллективное имя судей, соприсутствовавших Ветхому днями), и раскрылись книги563. И видел я тогда, как за изречения высокомерных слов, какие говорил рог зверя (последний и самый типичный представитель четвертого мирского царства) был убит в глазах моих, а тело его сокрушено и предано на сожжение огню. И у прочих зверей отъята власть их, а продолжение жизни дано им только на время и на срок (Дан. 7:9–12)». Далее, пророк видит как бы Сына человеческого, kebar enasch, который шел с облаками небесными, подведен был к Ветхому днями, и Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное (ст. 13). Пророк подходит к одному из предстоящих престолу Ветхого днями, то есть, ангелов, спрашивает его об истинном значении всего этого; и тот объясняет ему мироисторическое значение видения (Дан. 7:17). По этому объяснению (Дан. 7:17, 27), после четырех монархий мира, из которых особенно последняя и, в частности, последний из её царей имеют враждовать против теократии, примут царство святые Всевышнего, то есть, члены

того царства Божия, верховным владыкою которого представляется Сын Человеческий (Дан. 7:13–14).

Мессианское значение центрального образа видения – Сына человеческого – в экзегетике должно считаться общепризнанным564. После суда над царствами мира, имеет открыться вечное владычество Сына человеческого, то есть, Сына Божия, имеющего вочеловечиться. Но открытию Его царства и самому явлению Его предшествует явление на суд Ветхого днями, то есть, Бога-Иеговы. Явление это сопутствуется ангелами, из которых одни предстоят престолу Иеговы и служат Ему, другие, может быть, высшие ангелы565 участвуют, как бы и активно, в самом суде Божием. О действительном судопроизводстве ангелов пророк, конечно, не мог говорить, коль скоро в гл. 4 ст. 21, он изменяет мысль царя (Дан. 7:10–14) об определении «бодрствующих» в мысль об «определении Всевышнего». Но значение ангелов, как ближайших свидетелей суда Божия и других дел Божиих относительно царства Божия на земле, здесь, несомненно, предполагается. Вообще, в данном видении мы находим соединение всех трех моментов ангелологии священных писателей пророческого допленного периода, у которых каждый из этих моментов является более или менее обособленно. Здесь а) ангелы предстоят и служат Богу, следовательно, как в 3Цар. 22:19; Ис. 6:2; Пс. 28:1–2, являются небесною церковью Иеговы, Его небесным советом, sod, Пс. 88:6–8. б) Совет этот производит суд над царствами мира, следовательно, имеет отношение к откровенной деятельности Бога в мире, к истории спасения; ангелы не только служат Богу в мире небесном, но и входят в историю человечества, в частности – царства Божия; особенно это видно из того, что один ангел объясняет пророку смысл видения, следовательно, является в отношении к пророку, а вместе и ко всему народу Божию, тем же angelus interpres, который изъяснял пророку Иезекиилю смысл последнего его видения. Наконец, с) так как все видение, изображаемое в Дан. 7:9–12 , имеет форму богоявления, то ангелы выступают здесь и в качестве свиты являющегося Бога; это, по пророческому воззрению, есть третья функция деятельности ангелов, как небесного воинства. Так как это служение, по преимуществу, принадлежит особому классу ангелов – херувимам, которые нередко изображаются престолом являющегося Иеговы, Иез. 1:12, сн. 10:13, то в престолах, о которых упоминается в рассматриваемом месте, можно видеть символическое указание и на херувимов. Отмечается здесь и неисчислимо-великое множество мира ангельского. Кроме этой сосредоточенности разных моментов ангелологии в одном образе, воззрение об ангелах в данном месте является обогащенным некоторыми новыми чертами. Встреченная нами уже у пророка Иоиля (Иоил. 3:11), идея сопутствования ангелов Богу, являющемуся на суд над народами, здесь понимается в связи с идеей мздовоздаяния за нечестие языческих царей и царств, и самое участие ангелов представляется более близким и внутренним: по образному представлении пророка, они – не простые спутники; по крайней мере, некоторые из них принимают как бы деятельное участие в деле теократического суда566. При этом, так как суд имеет целью подготовление открытия царства Мессии, то ангелы ставятся в связь и с идеей Мессии, Сына человеческого, и именно в данном месте можно видеть первое выражение новозаветной идеи о сопутствии ангелов Сыну Божию при последнем всемирном суде (Mф. 16:27; 25:31; 1Сол. 1:7; Иуд. 14). Angelus interpres, выступающий еще у пророка Иезекииля, (Иез. 40 и след.), здесь расширяет свое дело – изъяснением смысла видения Между тем как в видении пророка Иезекииля, где (Иез. 40–45) ему представлялся конкретный, снятый с известной ему действительности, образ (храма), angelus interpres только обращает внимание пророка на разные подробности созерцаемого им, – у пророка Даниила, видевшего символических животных – образы многоразличных движений и событий всемирной истории грядущих веков, ангел этот уясняет ему сокровенный для него смысл и самую сущность видения. Очевидная причина этого большого развития ангелологии в приведенном месте – в том, что в этом месте с большею, сравнительно с прежним, пластичностью выступает тип будущего Мессии – Богочеловека, Сына человеческого. По мере приближения полноты времен (Гал. 4:4; Еф. 1:10)567; более и более раскрывается идея Мессии, а вместе с тем ближе и с разных сторон уясняется отношение ангелов к истории спасения и к будущему Совершителю его. Древнейшею формою выражения идеи о нем было библейское представление об Ангеле Иеговы, и мы не раз встречали указания на отношения ангелов к этому Божественному существу в сфере откровения и в премирной области бытия. Теперь, при приближении конца ветхозаветного пророчества, слышится предвестие самого акта воплощения Сына Божия; поэтому тем сильнее и разностороннее выступает деятельность ангелов, а вместе развивается и обогащается новыми чертами библейское представление о них.

Видение Дан. 8568 под образом двух новых животных, овна и козла, описывает две монархии, долженствовавшие господствовать над Израилем после падения Вавилона, – монархи мидо-персидскую569 и монархию македонскую или греческую, причем последняя изображается подробнее первой, и выдвигается особенно враждебное отношение одного из царей греческой монархии против «воинства небесного» (Дан. 8:10), под которым, по контексту речи, следует разуметь теократическое общество народа Божия (ср. Исх. 7:4; 12:51; Быт. 15:5; 22:17; Чис. 24:17), и – против вождя этого воинства, то есть, Бога (Дан. 8:11), святилище Которого он имеет предать поруганию. Данное видение, вследствие своей загадочности, вызывает пророка на размышление о смысле его (Дан. 8:15). В ответ на это размышление, он слышит разговор двух ангелов, называемых пророком именем святых... «И услышал я одного святого, echad kadosch, говорящего, и сказал этот святой кому-то, вопрошавшему о времени, на какое простирается это видение, и сказал мне: на две тысячи триста вечеров и утр; и тогда святилище очистится» (Дан. 8:13–14). Доселе пророк слышит только голоса ангелов. Теперь, с целью разъяснения видения ему, является ангел. «Вот стал, предо мною, vehinneh omed ienegdi, как облик мужа, kemar’eh geber (Дан. 8:15)570. И услышал я (продолжает пророк) от средины Улая (реки при городе Сузах, где было видение, Дан. 8:2) голос человеческий, который воззвал (очевидно, к явившемуся ангелу) и сказал: «Гавриил, Gabriel! объясни ему это видение» (Дан. 8:16). .И он подошел к тому месту, где я стоял, и когда он пришел, я ужаснулся и пал на лице мое, и сказал он мне: «знай, сын человеческий, ben adam (обращение, указывающее на бренность человеческой природы, в противоположность природе ангела571, что видение относится к концу определенного времени» (Дан. 8:17). Далее, Гавриил дает пророку объяснение (Дан. 8:19–26) смысла видения. Народу Божию, по этому объяснению, предстоит быть в подчинении сначала у царей мидийских и персидских, а затем у греческих (Дан. 8:20–21), из которых выделяется, по особенной вражде к теократии, один царь (вероятнее всего – Антиох Епифан, Дан. 8:23–25; ср. 11:21–39). Тот же ангел, по Дан. 9:21, является Даниилу снова в качестве истолкователя прежнего видения (8 гл.), а вместе – и пророчества Иеремии (Иер. 25:12; 29:10 ср. Дан. 9:2); только в последнем случае толкование делается не столько в отношении к близкому будущему народа, сколько в приложении ко времени Мессии, обстоятельства пришествия Которого начертывает Гавриил в виде пророчества о седьминах (Дан. 9:24–27). Самое явление Гавриила в этот второй раз пророк изображает так: «когда я еще продолжал молитву (ср. Дан. 3–20)572, муж Гавриил, vehaisch Gabriel которого я видел прежде в видении (т.е. Дан. 8:16 и след.), быстро прилетел, muaph bíaph573, коснулся меня около времени вечерней жертвы, и вразумлял меня, говорил со мною и сказал: «Даниил, теперь я пришел, attah iazati, чтобы научить тебя разумению», ст. Дан. 9:21–22. Утверждая здесь тожество ангела Гавриил в обоих случаях, 9:21, ср. 8:16, пророк в изображении образа его явления вводит новую подробность: при втором своем явлении Гавриил имел не только образ человека (isch, ср. geber, 8:15), но, видимо, имел особый атрибут – крылья, как символ быстроты его движения. Последние вместе с тем выражают сверхчеловеческую природу ангела и свободу его от условий материи и пространства574. По своей миссии, Гавриил является, в сущности, тем же angelus interpres, который действует в последнем видении Иезекииля (Иез. 40 и след.) и в первом видении самого Даниила (Дан. 7: 16 и след.).

Индивидуальные имена ангелов. В данном месте, Дан. 8:15; 9: 21, мы впервые встречаемся с именами ангелов, не родовыми, а индивидуальными. В последнем видении Даниила (гл. 10–12) упоминается другое имя ангела, Michaël, хотя последний и не выступает деятелем в видении, а только называется (Дан. 10:13–21; 11:1; 12:1) явившимся Даниилу (Дан. 10:5–6), не названным по имени, isch echad, ангелом. Таким образом, во второй части книги Даниила мы встречаем в первый раз575 в Ветхом Завете имена (двух) ангелов. При этом библейский текст дает основание видеть в них ангелов высшего чина. Михаила упомянутый уже ангел (Дан. 10:5–6 и дал.) называет (ibid. Дан. 10:13) «одним из первых князей, achad hassarim harischonim, (εἷς τῶν ἀρχόντων τῶν πρώτων), также «князем великим», hassar haggadol, (ὁ ἄρχων ὁ μέγας, Дан. 12:1). Гавриил в книге Даниила прямо не причисляется к «князьям», но принадлежность его к ним, в виду совместного выступления его в видениях Даниила с Михаилом и созвучия его имени с именем последнего, является весьма вероятною. Раввины и апокрифы представляют Гавриила равным Михаилу и обоих вместе называют царями ангелов (malchei-hammaleachim)576.

В Новом Завете Гавриил выступает возвещающим рождение Предтечи, Лк. 1:11 и след., а затем – Самого Христа, Лк. 1:26 и след. и в первом случае говорит Захарии: ἐγώ εἰμι Γαβριὴλ ὁ παρεστηκὼς ἐνώπιον τοῦ θεοῦ (Лк. 1:19). Михаил упоминается в послании Иуды, ст. 9, под именем ὁ ἀρχάγγελος, как спорящий с диаволом о теле Моисея, – и в Откр. 12:7, где он, хотя и не называется именем архангела, но начальственное его отношение к ангелам является очевидным (ὁ Μιχαὴλ καὶ οἱ ἄγγελοι αὐτοῦ τοῦ πολεμῆσαι μετὰ τοῦ δράκον τος). Неканонические ветхозаветные книги Товита и 3 Ездры называют еще два имени ангельских. В книге Товит, рассказывающей о сопутствии благочестивому Товии ангела, писатель два раза называет его именем Рафаила (Рαφαηλ соотв. евр. Rephaël), а в конце книги, изображая чудесное удаление ангела, он представляет его говорящим (Тов. 12:5): «я – Рафаил, один из семи святых ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святого (ἐγώ εἰμι Рαφαηλ εἷς ἐκ τῶν ἑπτὰ ἁγίων ἀγγέλων οἳ προσαναφέρουσιν τὰς προσευχὰς τῶν ἁγίων καὶ εἰσπορεύονται ἐνώπιον τῆς δόξης τοῦ ἁγίου). В 3 книге Ездры писатель не раз называет (3Ездр. 4:1; 10:28) являющегося Ездре ангела Уриилом, Uriel; о принадлежности его к высшему классу ангелов здесь не говорится. Оба, сейчас поименованные ангелы, называются на ряду с Михаилом и Гавриилом в книге Еноха (гл. 10 и др.), хотя в этой книге имена их встречаются и в измененных формах: Surjan’a и Urjan’a (гл. 9)577, тожественных, по значению, с именами Рафаила и Уриила. Иудейская теология, на основании книг Даниила и Товита, признавала седьмеричное число высших ангелов, или архангелов, причем постоянными остаются только названные четыре имени, прочие же разнообразятся578. Новозаветный тайнозритель видел семь ангелов, которые стояли пред Богом (ἑπτὰ ἀγγέλους οἳ ἐνώπιον τοῦ θεοῦ ἑστήκασιν, Откр. 8:2).

Итак, книга Даниила впервые сообщает а) имена ангелов, б) именно высших сравнительно с другими – «князей». О седьмеричном числе последних она ничего не говорит, но она признает, по крайней мере, что их несколько. Естественно, поэтому, что последующая теология, в виду священного седьмеричного числа, признает их семь, как символ полноты божественного действия в мире, ср. Зах. 4:10 и Тов. 12:15.

Чем же объясняется выступление индивидуальных имен ангелов в книге Даниила? Какой смысл имеют эти имена, и каково значение факта в развитии библейской ангелологии Ветхого Завета?

По свидетельству Талмуда (Ierusch. tr. Rosch. Haschana 156 а) и мидраша (Gen.es. Rabba. с. 45), имена (месяцев и) ангелов иудеи принесли из Вавилона579. Факт этот неоспорим, в виду происхождения книги Даниила во время и в месте плена. Но значит ли это, что имена эти вместе с идеями, соединяющимися с ними, были заимствованы из вавилонской или мидо-персидской теологии? Некоторые ученые580 решают этот вопрос в положительном смысле, и более всего утверждают, что семь Sarim или архангелов позднейшей иудейской теологии представляют копии семи амшаспандов парсизма. «Между семью Sarim и семью персидскими амшаспандами, говорит, напр., А. Когут581, – находится не просто числовое, может быть, еще случайное совпадение, но и этимологическое согласие». О седьмеричном числе высших ангелов (Sarim) книга Даниила, как было замечено, не говорит. Следовательно, числового совпадения ветхозаветно-библейского представления о князьях ангелов с представлением парсизма о семи амшаспандах нет. Совпадение этого рода касается собственно представления о семи архангелах послеканонической ветхозаветной письменности и новозаветного Апокалипсиса. И это совпадение (как справедливо оговаривается сам Когут) – случайное. Седьмеричное число архангелов иудейской и персидской теологии удовлетворительно объясняется из особенного, священного значения седьмеричнаго числа во всей древности, как у народов Востока, так позднее и у классичееких народов. У евреев же оно имело особенное, по преимуществу священное значение – по отношению его к творческой и промыслительной деятельности Бога582. С другой стороны, даже и это, числовое и случайное, совпадение не полно. Седьмеричное число амшаспандов, по Авесте, получается из присоединения к шести амшаспандам самого Ормузда, творца их; между тем, по иудео-христианской теологии, семь архангелов суть существа одного и того же рода, – все сотворенные Богом, хотя и самые высшие, духи. Но еще глубже и неизмеримее различие архангелов от амшаспандов по существу. Архангелы, как и ангелы Библии вообще, принадлежат области теологии в тесном смысле, амшаспанды парсизма, как и все гении в учении язычества, – области космологии; первые относятся к области бытия духовного, последние – к области бытия натурального583. Отсюда, амшаспанды сами в себе, с одной стороны; представляются телесными, материальными – в них признается даже половое различие (шесть амшаспандов распадаются на три пары, каждая – мужской амшаспанд с соответствующим женским); с другой стороны, каждому из них принадлежит какая либо область бытия физического, в которой они владычествуют, как самостоятельные божества584. Очевидно, что эти черты амшаспандов – материальность, владычество в физической природе и притом – в качестве самостоятельных существ, резко отличают их от архангелов – чистых духов, принадлежащих премирной области бытия и не связанных с видимой природой, вообще существ абсолютно зависимых от Бога. В виду этих очевидных различий существа тех и других, совершенно естественно, что имена амшаспандов носят специфический персидский, вообще арийский отпечаток, напротив, библейские архангелы, как они выступают в кн. Даниила, Товита и 3 Ездры, имеют своеобразный семитический оттенок, вследствие общего у всех них окончания אֵל, носят подлинно библейский, монотеистический характер. Совершенно бесплодны, поэтому, попытки указать тожество каждого из ангелов с отдельными амшаспандами585. Напротив, и имена архангелов, упомянутые нами, – подлинно еврейские и идеи, выражаемые ими, стоят в существенном согласии и связи с библейской ангелологией и библейским богословием вообще.

Имя Гавриил586 (Gabriel, Γαβριήλ LXX и Нового Завета) означает: муж Божий (следовательно, синонимично с названием, нередко употребляемым в Библии, пророков: муж Божий, isch elohim), сила Божия, собственно: муж-Бог, сила-Бог587. Оно характеризует ангельский мир не в его премирном бытие и величии, а в его служении человечеству, как показывает слово geber, входящее в состав этого имени. Во всех упомянутых случаях ангел, называемый данным именем, выражает именно эту идею. Он является (Дан. 8) уяснить пророку, как сыну человеческому, виденное им предызображение ближайших судеб мировой истории в соприкосновении её с историей народа Божия. Он (Ibid. 9) быстро прилетает в ответ на молитву пророка к Богу о судьбах народа Божия, укрепляет его, приготовляет к восприятию откровения о семидесяти седьминах и дает самое это откровение. В Новом Завете его имя соединяется с первою вестью о рождении Спасителя человечества и Предтечи Христова. Из этого ясно, что имя Гавриила не означает природы ангела и не характеризует ангельской природы со стороны её величия и достоинства, а дает мысль о служебном отношении ангелов к Богу и людям; в отношении к последним Гавриил является сорабом их у Бога, по воле Последнего, подкрепляющим их в их человеческой немощности. Очевидно, в этом названии типически выражается общее ветхозаветное воззрение на ангелов, как на исполнителей воли Божией о спасении человечества, и, прежде всего, народа Божия. Подобную же идею выражают и имена архангелов – Рафаил (Бог исцеляет)588 и Уриил (Бог свет мой), ангелы, называемые этими именами, как бы воплощают в себе врачующую недуги людей, силу и любовь Божию (ср. Чис. 12:13: El-na repha, Боже, исцели) и просвещающую людей откровенным светом истину Его589. Имя Михаил, Michaël590, выражает вообще идею несравнимости Бога ни с чем тварным. Оно означает: кто, как Бог?  и есть сокращенная передача мысли библейских выражений: miehamocha baëlim, Исх. 15:11 и (ср. Втор. 33:20) и Пс. 88:7. Mi baschachak iaaroch lajehovah, idmeh lajehovah bibnei elim. По смыслу этих выражений, Бог бесконечно возвышен над всеми, так называемыми, богами, – как богами язычества, (Исх. 15:11), так и сынами Божиими – ангелами (Пс. 88:7), называемыми также иногда богами (elohim). Поэтому имя Michaël, усвояемое ангелу, может заключать в себе смиренное признание с его стороны несравнимости Бога591, и вследствие этого имя Михаила звучит как самый решительный протест против обоготворения ангелов592. Но так как ангелы, по Библии, прежде и более всего, суть идеальные исполнители спасительных велений Бога о людях, то имя Михаила («кто, как Бог») имеет целью выразить непреоборимость того из людей, кому помогает Бог и Его ангелы, в особенности ангел Михаил593. Таким образом, имя Михаил еще сильнее, чем имя Гавриил, выражает идею несравнимой, помогающей силы Божией, поскольку имеется в виду носящее это имя ангельское существо. Но помощь чаще всего требуется в борьбе с врагами, и Михаил есть борец – силою Божией – против силы зла (Дан. 10:13, 21; 12:1), особенно против источника зла – сатаны (Иуд. 9, Откр. 12:9).

Из сказанного об именах ангелов, впервые выступающих в книге Даниила, следует, что имена эти, хотя суть собственные имена индивидуальных ангелов, но, по своему смыслу, имеют значение нарицательное594 и могут считаться типическими для ангелов вообще. Идеи, выражаемые этими именами, составляют общее и существенное содержание всей библейской ангелологии и прежнего (как и последующего) времени. Следовательно, появление этих имен в Библии не есть привнесение в область библейской ангелологии чуждых ей теософических элементов595, а является некоторым моментом органического раскрытия начал древнейшей библейской ангелологии – учения об ангелах, как богообразных, но тварных духовных существах, – сынах Божиих, и как вестниках и исполнителях Его воли вообще и в особенности относительно людей, их спасения или наказания.

Но, конечно, выступление в Библии этих имен отмечает новый фазис в развития ангелологии Ветхого Завета, – и фазис немаловажный, так как в нем выражается с одной стороны высшее развитие индивидуализации ангелов в библейском представлении о них, с другой же – распределение между ангелами отдельных служений, которые они выполняют, как орудия всеединого Промысла Божия. Поэтому, в объяснение факта появления индивидуальных имен ангелов, не достаточно указать, напр., на драматический характер видений пророка Даниила, который мог требовать более определенного различения ангельских личностей596. Выступление в откровении имен ангелов, относящееся к эпохе плена, должно быть объясняемо из потребностей и состояния народа Божия в данную эпоху. Вероятнейшим в этом смысле можно признать следующее. Как видно из доселе сказанного об именах ангелов, усвоение ангелам индивидуальных имен и специальных родов деятельности имело в виду прежде всего – оживить веру ветхозаветного человека данного времени в сверхъестественных невидимых деятелей, благоустрояющих по воле Божией, судьбу народа Божия; затем – ввести в религиозное сознание последнего определеннейшее различение ангелов, как существ тварной природы и служебных духов, от всеединого и самобытного Источника всякой силы и заступления для народа Божия. Наконец, в виду того, что народ Божий с момента пленения стал в непосредственные отношения к языческим народам, из которых каждый признавал невидимых патронов в божествах своих, народ Божий должен был узнать истинное основание этого извращенного верования и его действительный смысл: не боги, а ангелы суть патроны народов, подобно как таким патроном у народа Божия является Михаил (Дан. 10:13, 21; 11:1; 12:l)597.

Ангелы-народоправители. Но представление кн. Даниила о Михаиле связано с представлением о князьях ангелов и небесных князьях народов, – представлением, которое дается в том же последнем видении пророка Даниила (Дан. 10–12). Идея ангелов-народоправителей здесь раскрыта с определенностью, и в этом мы находим твердое основание в пользу сейчас приведенного нами соображения. Даниил в третий год правления Кира (Дан. 10:1) имел откровение, понял его, но частью по желанию достигнуть высшего разумения, частью вследствие бедствий, предвещаемых им народу Божию, предался трехнедельному строгому посту и молитве. Плодом его поста и молитвы было следующее небесное явление. Явившийся Даниилу (Дан. 10:5 и след.) при реке Тигре (Дан. 10:4) Ангел (называемый им как ангел видения Иезекииля, (Иез. 9:2 и дал.), «один муж, облеченный в льняную одежду, isch achad labusch-badim»; ср. Дан. 12:5–7598), сообщает пророку следующее: «С первого дня, как ты расположил сердце твое, чтобы достигнуть разумения и смирить себя пред Богом твоим, слова твои услышаны, и я пришел אחיכּ по словам твоим, bidbareicha (т.е., решенный в небесном совете приход этого ангела к Даниилу теперь только стал совершившимся фактом). О причине, замедлившей прибытие Ангела на три недели, он говорит далее: «Но князь царства персидского, sar malechut Paras, стоял против меня, omed lenegdi, но вот Михаил, один из первых нязей, achad hassarim harischonim, пришел помочь мне, и я остался там при царях персидских, veani notarti ezel malchei Paras; а теперь я пришел, чтобы возвестить тебе, что будет с народом твоим в последние времена, так как видение относится к отдаленным дням... Теперь я возвращусь,

чтобы бороться с князем персидским, а когда я выйду, то вот придет князь Греции, vehinneh sar javan ba, и нет никого, кто поддерживал бы меня в том (точнее: против (этих) них, al elleh), кроме Михаила, князя вашего, ki im Michaël sarchem. И я с первого года Дария Мидянина стал ему помощью и подкреплением, Дан. 10: 12–14, 20:21; 11:1.

В приведенном месте различаются, в качестве деятелей, действующих, очевидно, на небе или в мире духовном (откуда явился Даниилу Ангел), следующая существа: а) Михаил – один из первых князей (Дан. 10:13), который вместе есть и князь народа Божия (Дан. 10:21), принимающий самое близкое участие в судьбах его, стоящий за сынов народа и особенно защищающий против всего враждебного ему (Дан. 10:21; 11:1; 12:1), б) князья (sarim) – князь царства персидского и князь Явана или Греции, равно враждебные народу Божию, а вместе и его князю Михаилу, с которым князь Персии уже боролся, а затем его в подобной же борьбе заменил князь Греции; наконец в) не названный по имени, явившийся

Даниилу Ангел, который не называется и именем князя; сначала он борется с князем Персии, препятствующим его своевременному прибытие к Даниилу, – пока не приходит ему на помощь Михаил. Последний вообще есть его единственный помощник в борьбе как против князя Персии, так и в будущей продолжительной борьбе против князя Греции.

Что касается, прежде всего, Михаила то в определении его можно различить два момента: а) он – один из первых «главнейших князей» (εἷς τῶν ἀρχόντων) и б) он – князь Израиля. Оба момента соединяются в выражении гл. 12:1: восстанет в то время (время особенных бедствий Израиля) Михаил князь великий, hassar haggadol, стоящий за сынов Израиля; здесь он а) сам в себе представляется великим и б) в отношении к народу Божию – могущественным его патроном, защитником против внешних бедствий со стороны царства мира. Очевидно, два эти момента не тожественны. Поэтому, нельзя согласиться с таким утверждением Гофмана: «что сказано об ангеле, то сказано ради народа, который служит областью его управления, и это дает знать не об отношениях внутри ангельского мира, а об отношении Израиля к великим всемирно-историческим народам и царствам. Величие и важность порученного ангелу дела делает его одним из sarim harischonim, а не дело поручено ему потому, что он есть таков»599. Напротив, именно то, что Михаилу самому в себе принадлежит величие и превосходство пред другими ангелами, и только это, может служить утешением для пророка и помощью для народа. Если даже считать harischonim (Дан. 10:13) за простое усиление слова hassarim, то все-таки последнее указывает на определенную степень600, благодаря которой он получил от Бога особенно высокое служение – предстоятельство за народ Божий. Он, следовательно, есть архангел, ангел высшего чина и, по его отношениям к Израилю, напоминает того sar zeba Iehovah, который некогда явился И. Навину и обещал чудесное содействие Израилю в завоевании Иерихона (вслед затем фактически доказанное им), а равно и вообще Ангела Иеговы, устроителя и верховного деятеля ветхозаветной теократии.

На основаны этого сходства, многие экзегеты, – как признающие Ангела Иеговы личностью божественною601, так и видящие в нем тварного ангела602, – утверждают, что Михаил есть Ангел Иеговы древнейших исторических книг (Гофман, напр., видит Михаила в Иегове или Ангеле Иеговы, являвшемся Аврааму в виде трех странников); причем первые из признанной ими божественности Ангела Иеговы заключают к божественности Михаила, а последнее от тварности Михаила – к тварности Ангела Иеговы. Но тожество Михаила с Ангелом Иеговы древнейших библейских книг отнюдь не может быть доказано. Божественная природа последнего доказывается, как мы видели, исключительностью образа Его явлений и действий! Но что Михаил не есть Божественный Логос, это очевидно из того, что Михаил – не единственный sar haggadol; что он есть только один из нескольких sarim harischonim: к последним принадлежать еще Гавриил, Рафаил и Уриил. (В книге Еноха, гл. 20, в качестве стражей или высших ангелов – архангелов – поименно перечисляются шесть ангелов: Уриил, Рафаил, Рагуил, Михаил, Саракаэл, Гавриил). Между тем Божественный Логос и Божественный Ангел Иеговы – только один: Он один есть верховный sar zeba Iehovah, a sarim, к числу которых принадлежит и Михаил, суть тварные, хотя и возвышенные над прочими ангелами, духи, – архангелы. Существенное равенство Михаила с другими князьями видно из того, что не только он помогает боровшемуся с князем Персии (Дан. 10:13, 21), но и этот Ангел помогает ему (Дан. 11:1)603. Но, Логос, Бог теократии, не может нуждаться в помощи ангелов; Он не принадлежит к князьям ангелов, не есть один из этих князей. Таким образом, Михаил не есть лицо Божественное, как доказывают и новозаветные места о нем (Иуд, 9; Откр. 12:7), а есть только ангел высшего рода, архангел. Следовательно, в кн. Даниила мы впервые находим указание на существование небесной иерархии. Существуют не только классы ангелов (малеахим, херувимы, серафимы) но и степени их. Конечно, миссия Михаила очень напоминает миссию Ангела Иеговы древних книг, но это не вынуждает видеть в нем лицо Божественное, так как Ангел Иеговы, (как мы нашли при изложении библейского учения о Нем) действует в истории народа Божия не только Сам лично, но и посредством представительства Его ангелами тварными.

Сходство миссии Михаила с миссией Ангела Иеговы подало повод раввинам перенести на первого все атрибуты Последнего и в своем учении о Метатроне отожествить представление о Михаиле с идеей божественной Шехины. Адонай, Шехина и Михаил, по позднейшей иудейской теологии, – понятия тожественные. Но ни это отожествление, ни то утверждение новых защитников его, что Михаил есть носитель откровенной стороны божественного существа (םשֵׁ), или вступление божественного существа в тварную сферу, не оправдывается указанными данными в книге Даниила. Напрасно утверждают (напр., Генгстенберг), будто самое имя Михаила говорит о существе, которого нельзя искать в области конечного бытия604.

Но кто тот анонимный Ангел, явившийся Даниилу, который сообщает ему чрезвычайно подробные сведения о деятельности главных представителей мира духовного? В тексте нет основания считать его Гавриилом605. Нельзя также с другими экзегетами606 признать его Божественным Логосом, Который был бы изображаем здесь подобно «сыну человеческому» (Дан. 7:13). Подробность изображения явившегося (Дан. 7:5–6, ср. Откр. 1:13–15) и глубочайшее благоговение, которое оказывает ему Даниил (Дан. 7:8–11; 15–19), говорит только о высоком достоинстве этого ангела, а не о божественной природе его. Если на основании Дан. 12:6–7 где он представляется стоящим над водами, можно думать, что ему принадлежал голос человеческий, от средины Улая, поручавший Гавриилу изъяснить видение пророку (Дан. 815–16), то из этого факта нельзя заключать о его выше-ангельской природе; голос этот мог принадлежать (вопреки утверждению, напр. Гитцига) и существу равному с Гавриилом. Напротив, о тварности его природы говорят: а) способ, каким он в ст. 11 характеризует себя, как одного из посланников Бога; б) трудность для него борьбы с князьями Персии и Греции, вызывающая необходимость помощи со стороны Михаила, – трудность, стоящая в резкой противоположности с мгновенною и решительною победою над царствами мира будущего Мессии (по изображению гл. 2:44 ср. 7:13, 22, 26); в) обращение Даниила к нему (16 ст.) с именем adoni, государь мой, а не Adonai, Владыка.

Из образа явления этого анонимного ангела и сопоставления его с Михаилом (с которым он, очевидно, не тожествен, вопреки мнению Кранихфельда), с вероятностью следует, что этот Ангел, по положению своему в небесной иерархии, равен Михаилу и Гавриилу, следовательно, есть один из «первых князей» или архангелов. Что касается сферы и области его деятельности, то она слишком суживалась бы, если бы представлять ее чем-то

вроде миссии Рафаила кн. Товита или (по произвольной догадке Гитцига) считать его- гением-охранителем Египта. Напротив, по данному месту, деятельность его касается не одной какой-либо нации, а нескольких языческих наций, у которых он действуете в интересах народа Божия, и в этом смысле помогает небесному князю последнего – Михаилу. Но анонимный Ангел все же не есть непосредственный деятель теократии, – все его отношения к последней ограничиваются внешнею стороною жизни народа Божия: он стремится предупредить и предотвратить неблагоприятные для него решетя мирских владык607 и фактические проявления с их стороны вражды к народу Божию. Поэтому, с некоторыми экзегетами608, можно признать анонимного Ангела рассматриваемого места добрым духом или гением язычества и языческого мировластительства, имевшим назначение от Бога – содействовать спасительным планам Божием о Его народе, а затем – и о языческих народах. В этом смысле Он есть, так сказать, принцип, сдерживающий поток зла, в язычестве, то «удерживающее τὸ κατέχον

(2Сол. 2:6), «удерживающий», ὁ κατέχων (ibid., ст. 7), которым задерживалось беспрепятственное развитие апогея сатанинского зла в дохристистианской всемирной истории.

Действию этого Ангела, или духа в язычестве противоположно действие «князей» отдельных народов и царств – Персии и Греции, действие, имеющее целью не споспешествование благосостоянию Израиля, а задержку его. Кто же эти князья? Что за существо – князь царства персидского, с которым боролся анонимный ангел в течение трехнедельной молитвы пророка? Под этими князьями нельзя разуметь царей (вместе с их князьями), напр. Кира, Камбиза и др609.: Sar paras, князь Персии, здесь определенно различается о malchei paras, царей персидских, под которыми разумеются или царь с вельможами (как в Ам. 1:5) или преемственный ряд царей персидских. В Дан. 11:5 sar, несомненно, означает человеческого властителя, но там оно стоит в существенно иной связи, в Дан. 10:13 же Sar параллельно Sarim harischonim и уже потому может означать только подобного этим князьям ангела. Притом борьба ангела с человеческими царями представляла бы несообразность, тем более, что вся борьба происходит на небе, и видимо, напоминает картины видения Михея Старшего, 3Цар. 22:19, и пролога кн. Иова, Иов. 1:6 и дал. 2:1. Следовательно, как Михаил и муж, явившийся Даниилу (10, 5), суть ангелы, так и борющиеся с ними князья суть ангелы же.

Нет основания отрицать и личность их, почитая, напр., идеальными, не имеющими действительности, представителями соответствующих земных монархий, воплощением силы последних610, или олицетворением воинского духа при дворах этих монархий, влияющего на расположение царя персидского относительно иудеев611. Против последнего, абстрактного понимания «князей» говорит уже то, что выражение Sar malechut paras, как и последующая: Sar Iavan и Sarohem (о Михаиле, князе Израиля), означает более прочную связь, более тесное и постоянное отношение между ангелом и данным народом, чем какая предполагается простым временным влиянием известного духа на политику государства.

Притом самая мысль о влиянии или господстве при дворе доброго или злого, мирного или

воинского духа есть принадлежность новейшего времени и совершенно чужда древневосточному миру. Гораздо более сообразно с Библией и едва ли не единственно возможно понимание князей в смысле личностей.

По бл. Иерониму, князь царства Персидского есть ангел, которому вверена Персия и который в течение двадцати одного дня стоял против (анонимного ангела, перечисляя грехи народа иудейского (в доказательство того, что он справедливо удерживается в плену и не должен быть отпущен)612. Равным образом и князь Греции есть небесный патрон этой страны или нации.

Против этого признания ангелов-народоправителей, патронов языческих народов, возражают (Генгстенберг, Гаупт и др.), что оно вводит невозможное представление, которое стоить в противоречии с основным воззрением Св. Писания на отношение Бога к царствам мира, – отношение более отрицательное, чем положительное. Но если в Библии прямо не утверждается, что отдельными царствами мира управляют высшие существа ангелы, то в ней говорится, что Бог, избрав предметом Своих особенных попечений один народ, не оставил без промышления и другие народы, а частью видимыми, частью незримыми путями направлял их по пути истины и спасения. Воззрение это встречается на первых страницах Библии, когда, напр., Ной пророчествует о религиозном единении потомков Иафета с семитами (Быт. 9:25–27); когда Аврааму дается обещание, что в семени его получать благословение все народы земли (Быт. 12:2–3); когда Ангел Иеговы впервые является язычнице Агари (Быт. 16:7)613. Но если таково воззрение Библии на отношение Бога к народам и царствам мира, то нет ничего противоречащего Библии в мысли, что отношение это посредствуется ангелами. Мысль эта тем вероятнее, что и деятельность Ангела Иеговы, хотя и ограничивалась в Ветхом Завете избранным народом Божиим, но, по существу своему (по конечной цели), имела универсальный характер, выразившийся, между прочим, в только что упомянутом факте явления Его язычнице и в обещании попечения об её потомстве. Если же деятельность Ангела Иеговы есть центр, около которого сосредоточивается деятельность ангелов тварных, – то попечение их о языческих народах было лишь одним из видов проявления попечения Ангела Иеговы о всем человечестве. Учение об ангелах-народоправителях, таким образом, вполне соответствует тому основному воззрению ветхозаветной христологии, что спасение или царство Божие обнимает не плотского только Израиля, но и все человечество. Появление этого учения в книге Даниила было вполне естественно, и благовременно. В современной пророку всемирной истории начало осуществляться упомянутое пророчество Ноя: яфетиды – мидоперсы и греки – начинали приходить в ближайшее соприкосновение с семитами-ассирийцами, а затем – евреями614. Последние теперь, для своего назидания, и должны были узнать, что языческие народы, в частности великие монархии – мидоперсидская и грекомакедонская, – в своих отношениях к народу Божию управляются небесными патронами – ангелами, действующими по непосредственному поручению от Бога и пред лицом Его, – по Его повелению или только допущению. Воззрение это, как и мысль о князе Израиля, не было в кн., Даниила совершенною новостью. Как представление книги Даниила о Михаиле имело своим основанием идею sar zeba Ieliovali, Нав. 5:14 так идея ангелов-народоправителей была подготовлена встречающимися у пр. Исаии и Иеремии выражениями, в которых боги язычества представляются его патронами или, что то же, ангелами хранителями (Ис. 46:2; Иер. 42:25; 49:3 ср. особенно рассмотренное нами место Ис. 24:21–23). Что ранее выражалось отрывочно и неопределенно, то теперь, в виду современных потребностей истории царства Божия, выражается со всею определенностью и конкретно. Как противодействие князя царства персидского, так и прибытие на помощь Михаила, с библейской точки зрения, суть действительные факты, хотя и происходящие в невидимом мире духов. И если воззрение кн. Даниила об ангелах-народоправителях не было догматическим учением Ветхого Завета, то нельзя назвать его и только идеальным, не историческим615.

Таким образом, последнее видение пр. Даниила содержит определенное указание на личных духовных деятелей в мировой истории, – ангелов-народоправителей. Недоумение может возбуждать только то, что здесь идет речь о борьбе князей Персии и Греции с Михаилом, князем народа Божия, и с анонимным, но также служащим целям царства Божия, ангелом. Противодействие тех князей Михаилу, который в Новом Завете представляется борющимся с диаволом (Иуд. 9; Откр. 12:7) также за интересы царства Божия, по-видимому, дает основание видеть в ангелах царств персидского и греческого ангелов злых, стоящих под действием сатаны616. Но заключение это не безусловно необходимо. Противодействие этих ангелов Михаилу и духу, действующему в интересах царства Божия в язычестве, не есть непременно выражение злой воли первых. С одной стороны оно направлено на внешнее положение народа Божия и притом отнюдь не имеет целью склонения последнего ко греху (чем характеризуется деятельность сатаны напр., по прологу кн. Иова), с другой стороны, противодействие каждого из князей могло иметь целью благо вверенной ему страны, и притом не одно благоденствие внешнее, а и религиозно нравственную его пользу (мнение св. И. Златоуста, бл. Феодорита, Григория Вел. и др. учителей церкви). Вообще, с точки зрения указанного выше библейского воззрения на отношение Бога к вне-заветному человечеству, воззрения, допускающего признание богопоставленных ангелов-народоправителей, а равно и в виду того, что кн. Даниила совсем не говорит о сатане, представляется более основательным считать ангелов царств персидского и греческого ангелами добрыми617, только по неведению (без особого откровения воли Божией) будущего желавшими противного воле не Михаила только, а, может быть, и Бога. Борьба «та, веденная, конечно, приличным ангелами, образом (по мысли св. Златоуста, орудием молитвы к Богу, которую каждый возносил о своем народе), была не борьбой вражды и самолюбия, а борьбой ревности по воле и славе Божией и по благу вверенного каждому Ангелу народа, борьбой, последствиями которой имела быть победа убеждения и подчинения высшей воле618. Говоря это, мы, впрочем, не думаем, чтобы воззрение кн. Даниила об ангелах народоправителях исключало действие в язычестве и темных духовных сил. Признание действия в язычестве последних (как увидим при изложении учения Ветхого Завета о диаволе) должно, напротив, считаться также библейским воззрением, как ветхозаветным, так и новозаветных, хотя господство злых духов над народами основывается и не на положительном повелении, полученном им от Бога (как естественно утверждать это о добрых ангелах-народоправителях619), а на развитие греха и зла среди язычества (по закону: кто делает грех, раб есть греха, Ин. 8:34, следовательно, и диавола; Ин. 3:8; 8:44620). Участие этих сил в судьбах язычества предполагается и книгою Даниила в самом факте антагонизма «князей» против « князя» теократического народа. Не упоминание же о них может быть объясняемо частью из свойственного Ветхому Завету общего обозначения мира духовного, без различения двух его нравственных противоположностей (так в 3Цар. 22:21 дух, который, судя по действиям, есть дух, стоящий под влиянием сатаны, называется просто haruach – родовым именем всех ангелов), частью из того, что, сообразно с целью видения (Дан. 10–12) – дать утешение народу Божию в виду будущих бедствий со стороны владык мира, – требовалось в общем виде и с принципиальной точки зрения показать, что самые великие монархии мира управляются Богом Израилевым посредством небесных Своих служителей, князей-ангелов, подобно тому, как для управления народом Божиим, Он пользуется посредством Михаила, великого князя ангелов. Самое влияние этих князей на вверенные им царства, по смыслу и контексту речи (Дан. 11 посредством событий мировой истории объясняет то, что, по гл. 10, произошло в мире ангельском), состоит главным образом в расположении и направлении внешних обстоятельств истории. Но вместе с тем оно есть влияние внутреннее: упоминание о царях персидских (Дан. 10:13) имеет тот смысл, что расположение последних к пленным иудеям обусловливается степенью влияния на них Михаила и неназванного по имени ангела с одной стороны, и «князя» Персии с другой. Такой же характер и значение, конечно, должна иметь и борьба первых с князем Явана или Греции. Но этого рода воздействие ангелов на владык мира и вообще на людей нимало не нарушает свободы человеческих действий, так как оно не есть действие неотразимое. Без сомнения, трудно понять и то, каким образом управление Божие согласуется с человеческою свободою; но трудность эта не увеличивается, а скорее уменьшается при допущении здесь посредничества ангелов.

Такова ангелология кн. Даниила. Очевидно, она, по существу своему, представляет развитие начал древней библейской ангелологии. В частности, главные пункты ангелологии Даниила: представления об ангеле истолкователе и наставнике, о князьях ангелов, называемых индивидуальными именами, или чинах ангельских, и об ангелах-народоправителях – не стоять в противоречии с содержанием допленной библейской ангелологии, напротив, каждый из этих пунктов более или менее был подготовлен элементами последней. Но, конечно, ангелология кн. Даниила, какъи вся вообще книга, имеет особенности, обусловленные самым происхождением книги вне Палестины и в столице тогдашнего культурного мира. По справедливому замечанию Эйхгорна, «приступая к Даниилу, мы входим как бы в чуждую землю; находим здесь не произведения Палестины, но произведения, которые, очевидно, росли, под другим солнцем». Потому то, – что касается ангелологии, – в последующее время с книгою Даниила ближе соприкасаются неканонические книги Ветхого Завета (кн. Товита, 3 Ездры, Сираха и перевод LXX621), – все происшедшие вне Палестины, чем пророческие книги послепленных пророков. Тем не менее, нельзя не видеть влияния ангелологии Даниила у пророка Захарии.

в) Ангелология кн. пророка Захарии

Развитие ангелологии в писаниях послепленных пророков: Аггея, 3axapии и Малахии, обусловливается, с одной стороны, тем, уже отмеченным нами (в главе об Ангеле Иеговы), фактом, что в этих писаниях, после продолжительного отсутствия в библейской письменности упоминаний о Божественном Ангеле Иеговы, Последний снова выступает и деятелем (у пр. Захарии) и предметом пророческого учения (у Малахии622). Вместе с тем должна была выступить оживленная деятельность и ангелов тварно-служебных, – и мы, действительно, в видениях пр. Захарии находим многочисленный указания на деятельность последних. С другой стороны, по отношении к библейскому богословии, книги послепленных пророков характеризуются и другою особенностью, в сравнении с писаниями пророков Иeзекииля и Даниила. Если в книгах последних ни разу не встречаем имени Божия Иегова Саваоф, то у трех послепленных пророков оно употребляется весьма часто и, можно оказать, с особенною любовью. Это «возвышеннейшее, великолепнейшее и как бы царственное»623 имя Божие, в виду теократического значения, которое оно, между прочим (но не главным образом), имеет, заключало в себе много утешительного для народа Божия, хотя и возвратившегося на родину, но находившегося еще в бедственном положении. Но гораздо важнее значение этого имени для характеристики богословия и ангелологии этих пророков, в виду показанной нами тесной связи этого имени с пророческим богословием и мировоззрением вообще. Впрочем, у пророков Аггея и Малахии мы не находим подробно развитого учения об ангелах, хотя частое употребление имени Iehovah Zebaoth у обоих пророков (Агг. 1:2, 7, 9, 14; 2:4, 6, 8, 9. 11; Мал. 1:4, 6, 8, 9, 10, 11, 13; 2:2, 4, 7, 8, 12, 16; 3:1, 5, 10, 11, 12, 14,17; 4:1, 3) само по себе говорит о том, что идея мира ангельского, более всего выражающаяся в этом имени, занимает видное место в богословии этих пророков624. Но богатое развитие ангелологии встречается у пр. Захарии: в видениях этого пророка (описание восьми видений пророка составляет первую часть, гл. 1–6, его книги), постоянно выступают ангелы. Существенное содержание ангелологии пр. Захарии выражается уже в первом его видении. Пророк говорить: «Видел я ночью (Зах. 1:8): вот муж на рыжем коне стоит между миртами, которые в углублении, а позади его кони рыжие, пегие и белые (конечно, – так же со всадниками, как видно из ст. 11, где отвечают Ангелу Иеговы именно всадники625); и сказал я: кто они, господин мой, adoni, и сказал мне Ангел, говорившей со мною, hammaleach haddober bi: я покажу тебе, кто они (מָה то есть, какое значение они имеют Зах. 1:9). И отвечал муж, который стоял между миртами, и сказал: это те, которых Господь послал обойти землю (Зах. 1:10). И они (т.е. ранее, в ст. 8, не названные всадники, ангелы) отвечали Ангелу Иеговы: мы обошли землю, и вот, вся земля населена и спокойна (Зах. 1:11). Тогда Ангел Иеговы выражает сетование пред Иеговой по поводу бедственного положения Иерусалима и народа Божия, положения, прямо противоположного благосостояния обойденной всадниками-ангелами земли, и молит Иегову умилосердиться над народом Божиим (Зах. 1:12). Ангел, говоривший с пророком, сообщает ему, что Иегова изрек в ответ на это ходатайство Ангела Иеговы слова благие и утешительные: Иегова вознегодовал на народы, живущие в покое, и возревновал великою ревностью об Иерусалиме и Сионе. Он снова обратится с милосердием к Иерусалиму и народу и как бы снова изберет Иерусалим (Зах. 1:13–17).

В данном видении различаются а) ангел говорящий с пророком, б) Ангел Иеговы, видимо, тожественный с мужем, стоящим между миртами и в) ангелы-всадники, которым Иегова повелел обойти землю.

Первый ангел, постоянно упоминаемый пророком и в последующих видениях с эпитетом «говоривши со мною» (Зах. 1:19; 2:3; 4:1; 4:5; 5:5, 10; 6:4–5), очевидно, есть angelus interpres, (как у пр. Иезекииля и Даниила), миссия которого состоит в том, чтобы обращать внимание пророка на представлявшиеся ему в видении предметы и толковать ему, особенно то, что относится к миру духов (Зах. 1:10; 6:5). Он не тожествен с ангелом Иеговы626, как это видно, не только из особенного, как бы технического у Захарии названия этого ангела, но и из того различия между ними, что Ангел Иеговы (или всадник, стоящий между митрами) принимает деятельное участие в описываемом действии, между тем как говоривший с пророком ангел не принимает участия в действии и только имеет назначение давать ближайшие разъяснения пророку виденного им. Притом и в третьем видении пророка (Зах. 2) ангел этот выступает (Зах. 2:1–4) совместно с другим ангелом (как здесь – со многими) и принимает от него повеление (Зах. 2:3–5). Этот angelus interpres, видимо, напоминает, по своей миссии, ангела, действующего в последнем видении пр. Иезекииля (Иез. 40 след.), и ангела Гавриила, являющегося пророку Даниилу с целью толкования и подкрепления (Дан. 8:16; 9:21)627. Но, при сходстве с ними, он, по-видимому, стоит в особенно близком отношении к пророку, как это видно не только из постоянного упоминания о нем у пророка, но и из самого названия его hamaleach haddober bi. Впрочем, последнее выражение нельзя передавать: «ангел, говоривший во мне" (LXX: ὁ ἄγγελος ὁ λαλῶν ἐν ἐμοὶ, и бл. Иероним: loquens in me), но: «ангел, говоривший со мною» (см. Чис. 12:6 ср. Ис. 8:16; Иер. 11:19628). Первое понимание haddober b‘i дало повод некоторым экзегетам (бл. Иероним, Corn. a Lapide и др.) видеть в ангеле, называемом так, ангела хранителя пророка, другим же629 – признавать его олицетворением, или символом пророческого духа Захарии. Но оба предположения не необходимы. Что касается первого, то термин haddober указывает только на миссию этого ангела – посредствовать Божественное откровение в слове, а не быть вообще хранителем пророка против же понимания ангела в смысле олицетворения пророческого духа, следовательно, в смысле безличном, говорит то обстоятельство, что в третьем видении пророк изображает его действующим объективно (Зах. 2:3: вот Ангел, говоривший со мною, выходит, а другой Ангел идет на встречу ему). Следовательно, неверно, будто ангелу этому не принадлежит никакого объективного значения, и он есть только образ, как вообще ночные видения пророка по своему характеру (будто бы) суть такие образы, которые можно сравнивать с теми явлениями, которые вторгаются в человеческую душу в состоянии особенно возбужденного настроения (Trip, 1. с.). Тем не менее, обозначение ангела толкователя, как говорящего с (בְּ)630 пророком, не встречающееся ни у Иезекииля, ни у Даниила, может выражать особенную близость этого ангела к сообщаемому им откровению; ангел более, чем прежде, есть посредник или орган сообщения пророку откровений. Таким образом, расширение деятельности ангелов в виде воздействия их на душевное состояние пророков, расширение, первое основание которого образует древнее (ср. Иов. 33:23) верование в возможность действия ангелов на души людей вообще, – у пророка Захарии достигает высшего пункта631. Но общая сущность этого воззрения – древнебиблейская. Большая же степень воздействия ангелов объясняется указанным уже нами обстоятельством – проявлением оживленной деятельности Ангела Иеговы в библейской истории данной эпохи.

Ангел Иеговы действующею личностью, кроме первого видения, выступает еще в четвертом (Зах. 3). По этому видению, Ангел Иеговы охраняет Израиля от невидимого врага-сатаны, между тем, по первому видению, внимание Ангела Иеговы обращено на внешних врагов теократического общества, – на народы языческие, порабощавшие («грабившие», Зах. 2:8) народ Божий и, тем не менее, жившие в покое. С целью обойти страны этих народов, Иегова посылает вестников, т.е. ангелов, на конях. Они исполняют эту миссию и дают отчет в этом Ангелу Иеговы: «ходили мы по земле, и вот вся земля населена и спокойна»632. В виду того, Что Всадники (ангелы) посылаются Иеговой и дают отчет о своем осмотре Ангелу Иеговы, вся сцена имеет преимущественно теократический смысл: ангелы посылаются Богом не с прямою целью попечения о языческих народах (каковое представление об ангелах дается в 10 гл. кн. Даниила), а с целью, прежде всего, в интересах народа Божия осмотреть землю, нет ли повода к войнам в языческом мире633. Идею войны выражают не только присутствие коней (ср. Ис. 5:28; Иер. 4:13; Иез. 10:13), но и красный (или рыжий, adam, ср. Ис. 63:2 и Откр. 6:4634) цвет коней простых всадников, и коня Ангела Иеговы («мужа, стоящего между миртами»). Между тем как в Апокалипсисе Логос представляется всадником на белом коне (Откр. 19:11), чем показывается заключительный мир, имеющий последовать в конце мира; в видении Захарии белые кони выступают только последними, чем выражается, что мир на земле есть нечто очень отдаленное. В пегих конях635 можно видеть символическое указание на то, что все царства мира, враждебные царству Божию, имеют подвергнуться гибели636.

Таким образом, видения изображают исторические события и судьбы мира, преимущественно языческого, и характер этих судеб. Такое значение имеют кони и их цвета. Но, как конями управляют всадники, так и событиями мировой истории, по повелению Божию, руководят ангелы, посылаемые Богом, (по видению пр. Захарии), обойти землю и видеть, как живут разные народы. С первым видением в этом отношении однородно восьмое (Зах. 6). Здесь пророк видит четыре колесницы, (Зах. 6:1, т.е., боевые колесницы, как необходимый атрибут войны, напр., у хананеян, ср. Нав. 11:4; 17:16; Суд. 4:3; филистимлян, сирийцев: 2. Цар. 10:8; 3. Цар. 20:1; 22:З1; 4. Цар. 6:14, ассирийцев, Ис. 2:7 , у евреев: 2. Цар. 8:4; 3.Цар. 9:19), запряженный конями разных мастей (Зах. 6:2–3). Пророк спрашиваете у ангела-толкователя: кто они? Ангел отвечает: «это, четыре духа небесные, которые, представ пред Господом всей земли, теперь исходят, с целью пройти все страны северные и южные и удовлетворить духу (т.е. гневу, как в Пс. 17:16; Иов. 4:19) Иеговы на земле северной т.е. в земле Сеннаар (Зах. 6:6–8 ср. гл. 5:11). Духи небесные, предстоящие Иегове и приходящие предстать пред Него (для служения Ему и принятия Его повелений), суть, очевидно, ангелы, совершенно аналогично этому изображаемые в кн. Иова, Иов. 1:6; 2:1. Явление ангелов пред Иегову, как именно служителей Его мироправления, утверждается как в кн. Иова, так и в обоих, приведенных нами, видениях Захарии; цель этого прихода и удаления ангелов, по обеим книгам, есть исполнение планов мироправления Божия. Но самая область участия ангелов в последнем в кн. Захарии определяется ближе и частнее, – именно как служебное участие их в божественном управлении странами и народами. Число этих ангелов или духов небесных,

определяется четырьмя, как символическим числом мира, и в этом смысле означает всемирность божественного управления и всеобщность ангельского посредничества при нем637. Основою четверичного числа «духов», кроме символического и космического значения этого числа, могло служить четверичное число мировых монархий у пр. Даниила. Указание на последнее638 можно усматривать в показанных пророку во втором видении (Дан. 1:18–21; по Евр. т. 2:1–4) четырех рогах, разбросавших Израиля, Иуду и Иерусалим (ср. Дан. 7:7–8; 8:3–9). Соответственно этому, в четырех рабочих, charaschim, идущих сокрушить эти роги, естественно видеть тех же четырех духов, удовлетворивших гневу Иеговы на народы мира, которые (духи) выступают в восьмом видении639. Действия ангелов в истории народов, конечно, ни мало не стесняет действие самих народов: ангелы пользуются одним народом для поражения другого, но совершают это по воле Божией и путем возбуждения в людях соответствующих расположений и стремлений.

Сравнивая это представление кн. Захарии об ангелах с представлением о них кн. Даниила, нельзя не видеть и существенного сходства – в равно признаваемом обеими пророческими книгами деятельном участии ангелов в божественном управлении народами, – и некоторого различия во взгляде на отношение ангелов к языческим монархиям. По 10 гл. кн. пр. Даниила, каждая из языческих монархий имеет своего небесного патрона в князе или ангеле, который защищает интересы вверенной ему монархии в небесном совете ангелов и пред лицем Божием. В рассмотренных видениях пр. Захарии не выставляется на вид это разделение служения ангелов, хотя идея о том, что каждому царству соответствует особый ангел, небесный представитель и покровитель его, со всею вероятностью может быть предполагаема напр., в четверичном числе духов и рабочих, соответствующих четырем монархиям. Но более всего пророку внушается, что ангелы суть исполнители судеб Божиих относительно народов и особенно служат теократическим судам Иеговы над ними.

Специально-теократический характер носит деятельность ангелов и в других видениях Захарии, и именно, ангелы выступают здесь, как вестниками Иеговы к Его народу (видение третье Зах. 2:1 и след.; по Евр. т. 2:5 и дал.; четвертое – Зах. 3:1 и след., пятое – Зах. 4:1 след.), так и вестниками и исполнителями кары и суда Божия, который простирается не на языческие только народы (по первому, второму и восьмому видениям), но и на избранный народ Божий (видения: шестое Зах. 5:1–5 и седьмое, Зах. 5:9–10).

В третьем видении (Зах. 2) пророк различает а) мужа, isch, с землемерною вервью в руках для измерения пространства Иерусалима – длины и высоты его (Зах. 2:1–2), б) ангела истолкователя (Зах. 2:3), который, впрочем, в этом видении не представляется объясняющим пророку виденное им, и с) ангела другого, maleach acher, выходящего на встречу ангелу-истолкователю. Первый сообщает последнему о том, что вскоре имеет последовать обильное заселение Иерусалима и его окрестностей жителями, и что, поэтому, измерение Иерусалима, определение его границ, не должно иметь места: он должен оставаться без стен; огненною его стеною будет сам Иегова (Зах. 2:5, евр. 9), причем, при возобновлении избрания Иерусалима (Зах. 2:13, евр. 17), к народу Божию имеют присоединиться другие народы, дотоле чуждые теократии (Зах. 2:12, евр. 16). Все вообще видение представляет, «картину, полную жизни и движения»640. Центральную фигуру картины и главный предмет речи образует Ангел Иеговы, который в начале видения называется мужем с измерительною вервью, а затем (Зах. 2:5) говорит о себе так, как говорит обычно Ангел Иеговы древних библейских книг, т.е., одновременно и отожествляя Себя с Иеговой воинств и различая Себя от Него. Он действовал среди народа Божия и в плену (Зах. 2:8), спас его из плена, призывает к возвращению в Иудею оставшихся в плену членов народа Божия и обещает утвердить на Сионе царство свое (Зах. 2:10), наказав предварительно народы языческие, угнетавшие народ Божий (Зах. 2:9), и особенно Вавилон. Тожество Ангела с Мессиею, пришествие которого возвещается у того же пророка (Зах. 9:9), очевидно641. И понятно, почему, наряду с Ним, проявляют оживленную деятельность и ангелы низшей, тварной природы, содействующие благу теократии.

Такое же служебное участие ангелов, совместно и во главе с Ангелом Иеговы, в судьбах теократии представляется пророку и в четвертом его видении (Зах. 3). Здесь пред Ангелом Иеговы, совершающим акт оправдания первосвященника Иисуса и в лице Его, всего теократического народа от обвинений сатаны, стоят, haomedim lepanaiv, Зах. 3:4, ангелы642, видимо, ожидая повеления, которое, затем и следует от Него и исполняется ими. По повелению Ангела Иеговы, ангелы облекают Иисуса во все принадлежности первосвященнического сана (Зах. 3:4–5), чем символически выражается восстановление теократии. Такое восстановление Ангел Иеговы, далее, подтверждает следующими словами, обращенными к Иисусу: «так говорит Господь Саваоф: если ты будешь ходить по Моим путям, и если будешь на страже Моей, то будешь судить дом Мой.... Я дам тебе ходить между сими стоящими natatti lecha mahalechim bejn haomedim haëlleh». Под стоящими здесь (Зах. 3:6), как и в Зах. 3:4, естественнее всего разуметь ангелов. Но, что собственно говорится об этих ангелах, об этом между экзегетами господствует разнообразие мнений, вследствие неодинакового понимания трудного слова mahalechim – в смысле particip. от гл. halach643 в переходящем значении, или не переходящем (LXX: δώσω σιο ἀναστρεφομένους ἐν μέσφ τῶν ἑστηκὀτων)644, или в смысле substautiv.: ход, доступ645. В первом случае, со многими экзегетами (каковы: Розенмюллер, Генгстенберг, Рейнке, Гофман), здесь можно было бы находить мысль об ангелах-хранителях отдельных лиц, ангелах, посредствующих общение их с Богом, во втором – идею только о свободном доступе первосвященника к Богу, окруженному ангелами. Филологически более состоятельно второе понимание (Гезениус, 1. с.), хотя контекст речи не исключает и первого. Так или иначе, идея о посредства ангелов между человеком и Богом, или Ангелом Иеговы, здесь заключается. Но даже если здесь говорится прямо и об ангелах-хранителях, то нет основания в этом видеть заимствование из мидо-персидского представления о ферверах646. Последние представлялись не ангелами-хранителями человека в библейском смысле, а каждый из них считался идеальным прототипом человека, предсуществовавшею ему идеей его. Между тем Библия говорит о внешнем защищении человека ангелами ср. Пс. 33:8; 91:11–12. В последних местах дана, по крайней мере, твердая основа для верования позднейшего иудейства, а затем и христианства (ср. Mф. 18:10: Деян. 12:5) в ангелов-хранителей отдельных лиц647, – и весьма вероятно, что в данном месте первосвященнику обещается именно такое охранение со стороны ангелов648. Но так как первосвященник есть богопоставленный представитель народа Божия, и именно с этой точки зрения он рассматривается в настоящем (четвертом) видении, то обещание ему защищения ангельского есть, в сущности, обещание охранения ангелов всему теократическому обществу. О защищении теократии Богом говорится и в пятом видении пророка (Зах. 4), где ему показывается ангелом-толкователем светильник с семью лампадами, причем светильник напоминал о храме и теократии, а лампады своим числом напоминали «семь очей» Иеговы (Зах. 3:9 ср. 4:10), которые объемлют взором всю землю. Седьмеричное число очей Божиих выражает, прежде всего, совершенство, полноту Божественного промышления (ср. 2Пар. 16:9). Но вместе с тем обозревающие (собственно обходящие, – piel от гл. טשּׁוּ; ср. Иов. 1:7; Ам. 8:12) очи Иеговы могут быть понимаемы, и как личные органы Его промышления, – как ангелы, и седьмеричное число их есть предвестие семи архангелов кн. Товита, предвестие более определенное, чем находящееся у пр. Иезекииля (Иез. 9). В шестом (Зах. 5:1–8) и седьмом (Зах. 5:9–11) видениях angelus interpres показывает пророку символы суда, имеющего последовать над народом Божиим за греховность его, после плена. Но наказание народа Божия снова будет только временным: в конце книги (Зах. 14) пророк возвещает о будущем основании среди народа Божия нового царства Божия. Этому основанию положено будет начало тем, что на помощь народу Божию придет Иегова и все святые с Ним (kol kedoschim immo), Зах. 14:5, т.е. ангелы имеют сопутствовать Господу при явлении Его на землю для суда над народами и основания нового царства (ср. Иоил. 3:11).

Так, при близости к ангелологии кн. Даниила, ангелология кн. Захарии имеет специально-теократический характер, что вполне отвечает современному состоянию народа Божия, возвратившегося из плена, начавшего вновь формироваться в теократическую общину, но все еще внутренне не вполне упорядоченного и внешне теснимого языческими народами. В общем, ангелология кн. Захарии, может быть, ближе стоит к ангелологии книги Иова, чем книги Даниила, хотя связь кн. Захарии с последнею несомненна.

Символика ангелов в видениях пророков: Иезекииля, Даниила и Захарии.

Отличительное свойство ангелологических видений, как и всего вообще содержания пророческих книг Иезекииля, Даниила и Захарии, составляет не только апокалиптический их характер, но вместе и обилие символизма. Не говорим уже о разнообразнейшей символике херувимов пр. Иезекииля (Иез. 1, 10 и др.); и изображение внешнего вида являющихся здесь ангелов отличается значительно – большею подробностью, в сравнении с описанием внешнего вида ангелов в священных книгах допленного периода (Иез. 8:2; Дан. 10:5–6; Зах. 1; 8:11: 6:4–6). В этом, может быть, можно усматривать последствие знакомства Израиля с дотоле чуждыми ему народами и их бытовыми и религиозными представлениями; откровения из мира ангельского для того, чтобы быть наиболее понятными и вразумительными для иудеев, должны были принимать форму, приспособленную к кругу их представлений649. Но нельзя преувеличивать значение этого формального влияния иноземных представлений, обычаев и под. на содержание пророческих книг и в частности на их представления об ангелах. Различие в изображении образа ангелов до плена и после плена характерно обрисовывается из сравнения, напр., рассказов о явлении при Давиде ангела-губителя двух священных книг, 2Цар. 24 и 1Пар. 21. Автор последней книги указывает несколько новых сравнительно с 2 Цар. черт или обстоятельств явления ангела (1Пар. 21:16, 20, 27), но все различие сводится к большей наглядности, конкретности представления позднейшего священного памятника, в сравнении с более древним. Даже и такая особенность символики ангелов в видении Захарии (Зах. 1), как выступление здесь ангелов в виде всадников на конях, не вынуждает, для своего объяснения, прибегать к предположению о влиянии здесь напр., обычая персидских царей посылать конных курьеров для обозрения государства. Менее всего крылья, впервые с определенностью (Дан. 9:21; Зах. 5:9) усвояемые теперь ангелам, можно считать прямым последствием влияния парсизма на ангелологию пророков рассматриваемого периода. Все элементы символики ангелов у этих пророков, в отдельности, встречались и в допленной библейской письменности, и только сочетание их в цельные образы могло иметь основанием расширение круга представлений народа Божия путем знакомства с языческим миром. Сказанного, думаем, достаточно для опровержения мнения о глубоком влиянии парсизма на на библейскую ангелологию данного периода, мнения, явно предвзятого, но все еще разделяемого, напр. Когутом650, Гиршфельдом651, О. Гольцманом652 и др.

Представления об ангелах неканонических книг Ветхого Завета.

Наиболее характерные черты ангелологии кн. Даниила составляют а) упоминание имен индивидуальных ангелов, именно ангелов высшей степени, и б) представление об ангелах-народоправителях. В первом отношении к книге Даниила примыкает книга Товита, во втором – книга Иисуса, сына Сирахова.

Книга Товита, изображающая добродетель в страданиях и радости, живущего в ассирийском плену, мужа этого имени, рассказывает о явлении и путешествии с его сыном ангела в образе юноши. Ангел этот в конце истории открываете Товиту, что он – Рафаил, один из семи святых ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святаго (Рαφαηλ εἷς ἐκ τῶν ἑπτὰ ἁγίων ἀγγέλων οἳ προσαναφέρουσιν τὰς προσευχὰς τῶν ἁγίων καὶ πορεύονται ἐνώπιον τῆς δόξης τοῦ ἁγίου), Toв. 12:15. В частности, по словам ангела, именно он возносил к Богу молитвы ослепшего Товита (о чем говорится в Тов. 3:1–8) и Сарры – дочери Рагуила, сделавшейся после женою Товии (Ibid. ст. 9–16), и самое его посольство на землю было последствием этих молитв (Тов. 12:12: ὅτε προσηύξω σύ καὶ ἡ νύμφη σου Σαρρα ἐγὼ προσήγαγον τὸ μνημόσυνον τῆς προσευχῆς ὑμῶν ἐνώπιον τοῦ ἁγίου, ср. Тов. 3:17).

Имя Рафаила, как уже было упомянуто, подобно имени Михаила и Гавриила, есть имя нарицательное; оно означает: Бог исцеляет, и характеризует ангела, которому оно усвояется, как целителя, – разумеется, – немощей, душевных и телесных, людей. Таким именно является Рафаил, по кн. Товита, в отношении к Товиту и Сарре653. Сарру он освобождаете от власти злого демона Асмодея (Ασμοδαυν)654; Товита исцеляете от слепоты его (Тов.11, 12), а затем преподает наставления отцу и сыну (Тов. 12:6 и след, ср, 3:16). При общем сходстве представления книги Товита о Рафаиле с представлением книги Даниила о Михаиле, «одном из первых князей», и о Гаврииле, нельзя не заметить и следующих особенностей первой: а) кн. Товита повествует не о выступлении ангела (Рафаила) в видении, а о действительном присутствии его на земле; Рафаил действует в историческом происшествии, хотя и сообразно своей небесной природе («все дни я видим был вами, но не ел и не пил, только взорам вашим представлялось это», говорите Рафаил (Тов. 12:9), прощаясь с Товитом и Товиею); б) по кн. Товита, существуют семь высших ангелов, предстоящих престолу Божию, т.е. архангелов. Рафаил – один из этих семи высших ангелов, которым принадлежит служение – возносить молитвы людей к Богу (ср. Откр. 8:3–4). Более близкого определения существа Рафаила книга не дает655. Обе, сейчас отмеченные, особенности ангелологии кн. Товита, сравнительно с ангелологией пр. Даниила, однако не такого свойства, чтобы вынуждали к предположению об иноземном влиянии на ангелологию кн. Товита. О внешнем или объективном явлении ангелов горорят древнейшие библейские книги (ср. особ. Быт. 18), и, если со времени Давида (2Цар. 16) в Библии не встречается повествований об объективных явлениях ангелов, то это не значит, чтобы дальнейшая возможность их явления прекратилась, и что у библейских лиц угасла самая вера в возможность этих явлений656. Против последнего предположения говорит уже рассказ 4 кн. Царств о поражении Ангелом Господним 185-тысячного войска царя ассирийского (4Цар. 19:35; ср. Ис. 37:39). Книга Товита, напротив, решительно свидетельствует о живучести этой веры в членах избранного народа Божия (ср. особ. Тов. 5:17657), где Товит выражает ту же мысль, какую выражал и Авраам при посольстве раба в Харан, Быт. 24:7. Равным образом и седьмеричное число архангелов, о котором говорит книга Товита, вышло прямо из библейского представления о значении этого числа вообще и, в частности, в приложении к ангелам. Прецеденты658 учения о семи архангелах мы нашли в кн. Иезекииля (Иез. 9) и Захарии (Зах.4:10), и можем признать только маловероятною гипотезою мнение о заимствовании представления кн. Товита об ангелах из мидо-персидской теологии659. Не говорит (вопреки утверждению, напр., Лэнгина) о персидском влиянии и то обстоятельство, что ангел представляется говорящим о мнимом, только кажущемся, употреблении им пищи, между тем как, по кн. Бытия (Быт. 18:2; 19:3), ангелы, действительно, употребляют пищу, – не говорит потому, что уже задолго до плена, как мы видели (в книге Судей гл. 6 и 13), мысль о вкушении ангелами предлагаемой им пищи была изменена в мысль о жертвоприношении в честь ангелов, или, точнее, в честь Бога, их пославшего.

Влияние учения кн. Даниила об ангелах народоправителях выразилось в александрийском переводе (LXX) Пятокнижия и в книге Сираха.

Слова обличительной песни Моисея Втор. 32:8–9: «когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу сынов израилевых (lemispar benei jsraël), ибо часть Господа народ Его», – LXX передают: ὅτε διεμέριζεν ὁ ὕψιστος ἔθνη ὡς διέσπειρεν υἱούς Αδαμ ἔστησεν ὅρια ἐθνῶν κατὰ ἀριθμὸν ἀγγέλων θεοῦ, καὶ ἐγενήθη μερὶς Κυρίου λαὸς αὐτοῦ Ιακωβ, славянск.: егда разделяше Вышний языки, яко разсея сыны Адамовы, постави пределы языков по числу ангел Божиих. Эту же мысль, с особенным оттенением в ней различая языческих народов от Израиля, выражает и Сирах, когда говорит (Сир. 17:14–15): «каждому народу поставил Он (Господь) вождя, а Израиль есть удел Господа» (ἑκάστῳ ἔθνει κατέστησεν ἡγούμενον – καὶ μερὶς κυρίου Ισραηλ ἐστίν). Здесь нельзя разуметь царей языческих народов660. Контекст 17-ой главы кн. Сираха, говорящей (особ. в Сир. 17:1–17) о провиденциальном отношении Бога к людям, именно, о его невидимых отношениях воздействия, творческого и промыслительного, на людей, побуждает видеть в богопоставленном вожде каждого народа ангела-народоправителя. Таким образом, в обоих, сейчас приведенных, местах идет речь о том, что языческие народы не изъяты из области божественного промышления, что Бог каждому из них дал особого ангела. Такова, как мы видели, идея кн. Даниила (гл. 10), по происхождению своему восходящая к самым первобытным временам, – ко времени расселения по земле потомков сыновей Ноя (Быт. 10). Иудейская традиция, на основании Быт. гл. 10, насчитывала семьдесят народов в мире и признавали такое же число ангелов-народоправителей661. Но, по библейскому (кн. Даниила) представлению, Бог дал особого ангела-народоправителя (Михаила) и еврейскому народу. Поэтому, смысл противоположения, между миром языческим и народом еврейским, заключающегося в местах: Втор. 32:8 по LXX и Сир. 17:14–15, тот, что язычники только и знали тварных духовных патронов, – ангелов Библии, богов их собственного сознания (ср. 1Кор. 8:5, 10:11), а потому Бог и лишил их Своего непосредственного воздействия, оставив в удел им одно воздействие тварных ангелов. Позднейшее иудейство утрировало эту мысль и, в противоречие книге Даниила, утверждало, что над Израилем Бог не поставил никакого ангела662. Зачатки этого воззрения можно видеть и в приведенных словах Сираха, в книге которого вообще усматриваются следы эллинистического воззрения на демонов663.

Более близко к обще-библейскому учению как древнейших, так и более поздних библейских книг стоять воззрения второй книги Маккевей ской, вообще отличающейся тем, что все события она рассматривает со строго религиозной, теократической точки зрения. В религиозно-прагматических размышлениях автор не только постоянно высказывает мысль, что Израиль есть народ, избранный Богом, освященный Им, Его удел и собственность (λαὀς τοῶ Κυρίου, μερίς αὑτοῶ – 2Мак.1:26; 14:15; 6:16 ср. 5:19; 15:24), но и всюду выражает веру в особенное, чудесное водительство народа Божия по спасительным планам Божиим, то водительство, о котором свидетельствуют закон и пророки. Отсюда, автор, напр., представляет (2. Мак. 15:22–23) Иуду Маккавея молящимся (пред битвою с Никанором) следующим образом: «Ты, Господи, при Езекии, царе иудейском, послал ангела, – и он поразил из полка Сеннахиримова сто восемьдесят пять тысяч. И ныне, Господи небес, пошли доброго ангела пред нами на страх и трепет врагам». Параллельно со свидетельствами о вере в особенное служение ангелов народу Божию, в книге сообщаются и действительные факты явления ангелов с целью защиты и покровительства народу Божию против врагов его и врагов Бога истинного. Таков рассказ о чудесном поражении Илиодора, полководца сирийского царя, в храме иерусалимском за решимость его похитить сокровища храма. «Когда, рассказывает автор (2Мак. 3:24–26), он (Илиодор) с вооруженными людьми вошел уже в сокровищницу, Господь отцов и Владыка всякой власти явил великое знамение: все, дерзнувшие войти с ним, бывши поражены страхом силы Божией, пришли в изнеможение и ужас, ибо явился им конь со страшным всадником (φοβερὸν ἔχων τὸν ἐπιβάτην), покрытый прекрасным покровом, быстро несясь; он поразил Илиодора передними копытами, а сидевший на нем, казалось, имел золотое оружие. Явились ему и еще другие два юноши, цветущие силою, прекрасные видом, благолепно одетые (τῇ ῥώμῃ μὲν ἐκπρεπεῖς κάλλιστοι δὲ τὴν δόξαν διαπρεπεῖς δὲ τὴν περιβολήν), которые, ставши с той и с другой стороны, бичевали его... Божественною силою он повергнут был безгласным и лишенным всякой надежды спасение» (2Мак. 3:29). Здесь мы находим соединение главнейших черт библейской ангелологии древнего и более позднего времени. С древнею ангелологией приведенное место имеет то общее, что «всадник», отличаемый от «юношей» – ангелов, видимо, напоминает Ангела Иеговы и ангелов, подле него, напр., в Мамрийском богоявлении664. Ангелологию последнего периода библейской письменности данное место напоминает рельефным и подробным изображением внешнего вида и обстановки явления ангелов. Наконец, подобно книге Товита, 2-я кн. Маккавейская в приведенном месте свидетельствует о живости веры в данную эпоху не только в невидимое охранение ангелов, но и в возможность объективного их явления665. Тот же смысл имеет и другое место 2Мак. 10:29–30666, как и 3Мак. 6:16–17667. В неканонических частях кн. Даниила: Дан. 3:24–92; 13–14 неоднократно упоминается об ангелах: в песни трех отроков ангелы призываются (Дан. 3:57) прославлять Господа, восседающего на херувимах (Дан. 3:54); в истории Сусанны выражается вера в ангелов, как карателей человеческой неправды (Дан. 13:55–59); в сказании о Виле и змее – вера в ангела хранителя, спасающего благочестивых, особенно пророков, во всех их опасностях (Дан. 14:34, 36, 39). Во всех этих пунктах мы должны признать чистое библейское учение, каждому из них может быть указана параллель в канонической письменности (ср. Дан. 3:58; Пс. 148:1–2; 28:1; Дан. 13:55–59 ср. Исх. 12:23; 2Цар. 2:18; Дан. 14:34–39 ср. с 3Цар. 19:5, 7; Дан. 6:22). Только образ явления и действия ангела (несение им пр. Аввакума по воздуху) отличается от явлений ангелов по изображению канонических книг более наглядным и смелым представлением быстроты движения ангела и его неземной силы.

Следовательно, основная точка зрения на ангелов в неканонических книгах – библейская; только в некоторых частных чертах ангелологии этих книг можно усматривать следы иноземного влияния – персидского и эллинистического. Заметим при этом, что на развитие ангелологических (как и эсхатологических) представлений в неканонических книгах, в силу отмеченного согласия этих представлений с чистыми библейскими представлениями об ангелах, нельзя смотреть, как на выражение усыпления внутренней жизненной силы веры современного иудейства668. В неканонических книгах сохраняется чистое библейское, теократическое представление о Боге, а потому такое же представление и об ангелах. Только уже в раввинской литературе, с искажением понятия об отношении Божественной премирности к присутствию и действию Бога в мире сотворенном, и учение об ангелах получает небиблейскую окраску: Божество теряет свою бесконечность, и ангелы – свое подчиненное отношение к Нему669.

Переходим к изложению ветхозаветного библейского учения об ангелах особого класса – херувимах и серафимах, ни разу в Ветхом Завете не названных именем maleachim, но, по целому смыслу библейского представления о них, принадлежащих к тому воинству, небесному, члены которого, по природе своей, называются elohim, benei-elohim, ruchoth и kedoschim, а в отношении своего служения – maleachim.

Глава третья. Ветхозаветное библейское учение о херувимах и серафимах.

Отдел первый. Учение Ветхого Завета о херувимах, בִיםוּרכְּ

а) библейские места о херувимах

Херувимы выступают в Ветхом Завете различным образом: то они являются действующими, в историческом рассказе, существами, то представляются в литых изображениях скинии и храма, то – в видениях пророческих и в поэтических картинах – в псалмах; во всех этих случаях, кроме, быть может, первого, – постоянно в непосредственной близости Иеговы и Его откровения или явления в мире.

Первое, самое краткое и неопределенное, упоминание о херувимах (при чем не говорится прямо, – один или несколько херувимов разумеется) находим в Быт. 3:24: «и поставил (Господь) на востоке у сада Эдемского (Vajiaschken mikkedem legan Eden) херувима, הַכְּרֻבִיםאֶת־), и пламенный меч, обращающейся, чтобы охранять путь к древу жизни». С этим рассказом кн. Бытия стоить в приметной связи то место из кн. пр. Иезекииля (Иез. 28:13), где, оберегающий свою землю и сокровища и уподобляющий себя Богу, царь тирский сравнивается с херувимом, который охраняет путь к древу жизни. «Ты находился, говорит пророк царю, в Эдеме, в саду Божием (be-eden gan-EIohin haita)... Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять korub mimschach hassokech, и Я поставил тебя на то; ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней». Идейная связь последнего места с первым ясна. Но та черта в последнем, изображении херувима, что назначением его указывается – осенять (hassokech), – показывает вместе, что пророк, кроме рассказа кн. Бытия о херувимах рая, имел еще в виду херувимов Святого Святых, скинии, осеняющих крыльями своими каппорет (крышку Ковчега Завета), Sokechim bekanpheihem alhakapporeth Иcx.25:20).

В названном сейчас месте кн. Исход читаем (Иcx.25:18 и дал.), что Моисею повелевается сделать из золота двух херувимов чеканной работы и поставить по обоим концам каппорета (Иcx.25:19). И будут, говорится здесь, херувимы с распростертыми вверх (lemalah) крыльями, покрывая каппорет, συσκιάζοντες ἱλαστηρίου (ср. Евр. 9:5: ὑπεράνω δὲ αὐτῆς Χερουβὶν δόξης κατασκιάζοντα τὸ ἱλαστήριον), своими крыльями, а лицами друг к другу; к каппорету будут лица херувимов (Исх. 37:7, 9). Там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкою, посреди двух херувимов», meal hakapporet mibben schnei hakerubim, Исх. 25:22, ср. Чис. 7:89; Лев. 16:2). Далее, упоминаются изображения херувимов на каждом из 10 покрывал скинии и на завесе, отделяющей Святое Святых от Святилища (Исх. 26:1, 31; 36:8, 35).

Среди скульптурных изображений храма, Соломонова, – львов, волов, пальм, – упоминаются и херувимы (3Цар. 7:29, 36). Число херувимов во Святом Святых храма прямо не указывается. Но есть основание в тексте – думать, что их было четыре, а не два только, как в скинии. Соломон сделал двух херувимов (3Цар. 6:23; 2Пар. 3, которые и были поставлены указанным во 2Пар. 3:13, образом. Но затем (3Цар. 8:6–7; 2Пар. 5:7–8); под сень их был перенесен из скинии ковчег завета, конечно, с прикрепленными к его каппорету литыми херувимами. Отсюда название их – колесницею, hammerkabah (1Пар. 28:18). В виду херувимов, находящихся над ковчегом завета, между которыми восседает слава Божия (Исх. 25:22), Господь получает в некоторых местах имя: восседающий на херувимах, ioschev hakerubim (1Цар. 4:4; 2Цар. 6: 2; 2Пар. 13:6; 4Цар. 19:15, Ис. 37:16; Пс. 79:2; 98:1). Выраженная этим эпитетом идея, послужила переходом к поэтическому представлению мирового движения Бога на облаках (Ис. 19:1) и херувимах, как носителях

Его. В Пс. 17 говорится: «наклонил (Бог) небеса и сошел, и мрак под ногами Его. И воссел на херувима (vajirkav al-kerub) и полетел (vaiaph) и понесся на крыльях ветра», (al-kanphei-ruach Пс. 17:10–11; 2Цар. 22:10–11 ср. Пс. 103:3–4).

Не раз встречаются херувимы в видениях пр. Иезекииля, описанных в гл. 1 и 10; 9.43 его книги. Пророк видел (Иез. 1): с севера шло великое облако и клубящийся огонь и сияние вокруг него, в средине же облака видимы были четыре живых существа, chaioth (Иез. 1:5–11). Они имели подобие человека (demut adam) и четыре лица каждое (1еechat) имело, и четыре крыла; ноги их были прямые (regel iescharah: указание свойства ноги, без отношения к числу ног, которых, вероятно, у каждого было две), а ступни (kaph-regel) подобны ступне тельца (ke-kaph regel egel. По Мидр. и тарг.-agol, круглы; так LXX и слав.) и блестели (т.е. ступни или ноги вообще), как блестящая медь (nechoschet kalal; als candens, Vulg. ср. Дан. 10:6). Они имели руки человеческие под своими крыльями (и лица и крылья имели все четыре), крылья их соприкасались одно с другим (соседним); они не обращались (loissabu), а шли каждое по направлению своего лица. Подобие лиц их: лице человека и лице льва – с правой стороны у всех четырех; а с левой стороны, – лице тельца (schor) – у всех четырех, и лице орла у всех четырех. И лица и крылья их сверху были разделены (perudot), но у каждого крылья соприкасались одно с другим, а два покрывали тела их.

Так, в 1-й главе пророк еще не называет виденных им животных херувимами. В 9-й главе (Иез. 9:3) пророк кратко упоминает о славе Господней, почивающей на херувиме (cherub), и уже в 10-й объявляет виденных им здесь херувимов живыми существами, hachaiah (Иез. 10:15, 20). В дополнение к ранее данному (в 1-й гл.) описанию, пророк присоединяет: «и все тело, и спина их, и руки их, и крылья их, и колеса кругом были полны очей (ср. Иез. 1:18), и у каждого из животных – четыре лица: лице херувимово (hakerubim, ср. Иез.110: schor), второе – человеческое, третье лице – львиное и четвертое – орлиное. Это были те животные (hachaiah), которых я видел при реке Ховар, и я узнал, что это херувимы (Иез. 10:12, 14–15 ср. Иез. 20670).

О видениях пр. Иезекииля говорит И. сын Сирахов в Сир. 49:10: «Иезекииль видел явление славы, которую Бог показал ему в херувимской колесницу (ἐπι ἅρματος χερουβιν)".

В описании бывшего ему в видении нового храма Божия Иезекииль (Иез. 41:18–19) снова говорит об образах херувимов на стенах и дверях, но здесь они имеют только по два лица (человеческое и львиное), соединяясь с пальмовыми деревьями.

С херувимами – хайот пр. Иезекииля близкое сходство представляют ζῶα Апокалипсиса. Τὰ τέσσαρα ζῷα – четыре животных, окружающих престол Божий, не раз изображаются в Апокалипсисе (Откр. 4:6–9; 5:6, 8, 11, 14; 6:1, 3, 5, 7; 7:11; 14:3; 15:7; 19:4). Тайнозритель видит престол Бога, и посреди престола и вокруг Престола (ἐν μέσῳ τοῦ θρόνου καὶ κύκλῳ τοῦ θρόνου) четырех животных, исполненных очей спереди и сзади; вид их был следующий: одно животное было подобно тельцу, другое – льву; лице третьего животного было подобно лицу человека, четвертое животное было подобно орлу летящему (ἀετῷ πετομένῳ); они имеют по шести крыльев; непрестанно хвалят Господа и Агнца (поют «аллилуйя», Откр. 19:4) и отвечают – «аминь» на хваление ангельских сонмов и всего создания, находящегося на небе и на земле (Откр. 15:13).

б) Какой был основной образ или внешний вид, в котором Ветхий Завет представлял херувимов?

Из приведенных библейских мест о херувимах одни находятся в исторических книгах, другие принадлежат священной поэзии, иные, наконец, относятся к области пророческих видений. При суждении об образе херувимов, по представлению Ветхого Завета, это разграничение необходимо. Возможно точного выражения библейского воззрения нужно искать в первых местах, как объективно передававших явления херувимов и господствующие воззрения на них. В частности, особенное значение в этом отношении должно принадлежать повествованиям об устройстве херувимов скинии и храма, так как в последних воззрения библейские находили свое реальное выражение и закрепление. Между тем, поэтическое и пророчески-визионерное изображение херувимов могло, для своих символических целей, видоизменять эти образы, – делалось ли это видоизменение с некоторою свободой (у поэта – в псалмах), или пророк объективно передавал представлявшееся ему, часто полное глубокого символизма, видение. Место в кн. Бытия – Быт. 3:24, для исследования поставленного вопроса, представляет мало данных. Тем не менее, было бы несправедливо обойти его. Толкователи сомневаются, можно ли здесь находить указание на образ или внешней вид херувимов. Одни, обращая внимание на то, что здесь находится упоминание о пламенном мече, думают, что это предполагает, по крайней мере, если не вообще человеческий образ, то человеческие руки671.

Возражением против этого заключения служит, по-видимому, то, что в тексте говорится собственно о херувиме и пламенном мече, а не о херувиме с пламенным мечем672. Так, по-видимому, разделял эти понятия св. Златоуст673, говоря: «Бог повелел херувимским силам и пламенному, обращаемому оружию стеречь путь». Но союз ו в евр. языке соединяет не только параллельные члены, но ставится и и там, где можно бы ожидать соединения посредством с.

Один ли или несколько херувимов kerubim было поставлено, прямо не говорится, но из того, что в других местах встречается и единственное число этого слова (Исх. 25:19; 37:8; 3Цар. 6:24–26; 2Пар. 3:11–12; Пс. 17:11; Иез. 9:3–4; 10:2, 4, 7, 9; 28:14 и др.), можно заключать, что здесь разумеются именно несколько «херувимских сил» (Златоуст).

Образ херувима автор повествования здесь не описывает ближе: он предполагает этот образ общеизвестным для читателей. На последнее указывает и то, что имя kerubim бытописатель употребляет с членом. Тоже, без сомнения, должно сказать и об описании изображений херувимов в скинии. Традиционное, основанное на откровении, представление евреев о херувиме, лежавшее в основе этих исторических мест о херувимах, делало излишним подробное описание их. Тем не менее, о херувимах скинии, как одной из важнейших принадлежностей устройства скинии, сообщается значительно более определенных сведений, чем о херувимах райских, с которыми первые имеют несомненную связь. Из описания херувимов скинии, открывается следующее. Главнейшие из них, – поставленные на ковчеге завета (херувимы, кроме того, были вышиты на 10-ти покрывалах скинии и на завесе, отделявшей Святилище от Святого Святых), – имели одно лице; их лица были обращены друг к другу. Каждый из херувимов имел два крыла, этими крыльями они осеняли сверху каппорет, к концам которого они были приделаны и с которым составляли одно целое674. Между этими двумя херувимами восседала слава Господня (Лев. 16:2; Чис. 7:89). Крылья херувимов не образовывали собою «престола таким образом, чтобы они представляли основание феофанического облака»675. Равным образом, по своему строению, крылья херувимов на ковчеге завета не были и чем-то вроде ширм, закрывавших «обитающего» между ними Бога676.

Если херувимы скинии были отобразами живых действительных существ, – а это, в виду связи их с райскими херувимами и с chajoth Иезекииля несомненно, – то понятие «обитания», приложимое к жилищу, дому, неуместно в приложении к живым существам677. Притом, выражение – «восседающий на херувимах» – имеет отношение не исключительно к херувимам над ковчегом завета, хотя и образовалось в зависимости от них. Оно, кроме того, соответствуешь вообще тому ветхозаветному представлению, что херувимы образуют ближайшую среду, в которой премирный Бог благоволит являться в мире; что Господь носится на херувимах (Пс. 17:11). Поэтому, при суждении о внешнем виде херувимов над ковчегом завета скинии, это выражение не имеет значения. В Соломоновом храме, кроме последних, (над ними) поставлены были678 две статуи херувимов больших размеров и несколько иного материала. Но вид их остался существенно тот же, что – и херувимов в скинии. Такой же внешний вид предполагается и у херувимов, изображенных на завесе, стенах и дверях, херувимов, имевших декоративное значение, но, несомненно, представлявших, снимок главных херувимов – статуй. Последние имели по 10-ти локтей высоты каждый (длина каждого крыла 5 локтей); крылья их соприкасались в одной точке, а другими концами касались северной и южной стен. Лицами они были обращены к храму, т.е., к Святилищу. Эта последняя черта говорит о том, что подобно, херувимам на ковчеге завета, лица которых были обращены к крышке ковчега, каждый из них имел только одно лицо. При этом замечанием 2Пар. 3:13, что херувимы – статуи стояли на ногах своих, исключаются предположения о лежачем положении этих херувимов679, о коленопреклоненном680 или сидячем. Некоторые681 думают, основываясь на Иез. 41:18–19, что херувимы – декорации в храме имели по два лица, человеческое и львиное. Но показанные Иезекиилю в видении нового храма херувимы, как и херувимы ховарскаго видения, – к исторически известным храмовым произведениям иудейской пластики отношения не имеют. Если пророк изображает образ нового храма (40 гл. и дал.), то отнюдь не имеет в виду храма Соломонова, и реконструкции принадлежностей последнего по данным видения, имевшего глубокий символический смысл, не имеет основания. Если, как замечено уже, колоссальные статуи херувимов имели по одному лицу, то такой же, без сомнения, вид имели и херувимы орнаментики. Из того, что на стенках подстав херувимы упоминаются вместе с волами и львами (3Цар. 72:9), отнюдь не следует, чтобы первые имели образ, составленный из двух последних; скорее первые различаются от последних так же, как и от пальм (3Цар. 7:36)682 Упомянутое замечание 2Пар. 3:13 во всяком случае благоприятствует толкованию херувимов в смысле человекообразных фигур683.

Что касается образа херувимов в видениях Иезекииля, то ясное и решительное указание на него находится в Иез. 1:5: вид или подобие животных был, как облик человека. Так как далее (Иез. 1:6–11) точнее описываются отдельный части образа животных, то из приведенного выражения большинство толкователей заключали, что, независимо от крыльев (обыкновенной, впрочем, принадлежности в символике ангелов), головы с четырьмя лицами684 (человечьим – главным, фронтовым; львиным – с правой, от пророка, стороны, тельчим – с левой и орлиным – сзади) и своеобразного строения ног и ступней, – chajoth имели основной корпус человеческого тела685. При этом, признаком человеческой структуры, «животных», очевидно, следует признать выпрямленный рост, с соблюдением пропорций человеческого корпуса. Поэтому, не имеет силы возражение Бэра686, что следующее за указание человеческого вида «животных» усвоение последним четырех лиц, четырех крыльев, «прямых» ног и округленных ступней не совместимо с абсолютным преобладанием в них образа человека, тем более, что из 4-х крыльев два покрывали (Иез. 1:11) тела животных, и, следовательно, от человеческого вида не оставалось для зрителя – пророка ничего, кроме рук. Но если человеческим подобием облик животных называется именно в виду прямого положения их корпуса, то указываемые пророком аксессуарные принадлежности их нисколько не мешали ему в одно время говорить и о подобии «животных» человеку и о разных (визионерных) additamenta в их положении – из животного мира. Притом, неверно, что два крыла закрывали от пророка весь корпус животных; часть корпуса во всяком случае, была открыта. Иначе пророк не мог бы говорить о подобии человека в них. Если же о голове, крыльях, ступнях пророк говорит, как о стоящих независимо от «подобия человеческого», то последнее он должен был видеть именно в прямом строении тела. То обстоятельство, что о подобии человеческом в животных ничего не сказано, в описании другого видения (Иез. 10), не может говорить против основного человеческого вида херувимов, в виду того, что пророк в описании этого нового видения прямо и неоднократно (Иез. 10:15, 20–22) замечает, что животные, о которых он теперь узнает, что они херувимы, были во всех отношениях сходны с «животными»687 ховарского видения.

Животный элемент Бэр (стр. 273) находит и у kerub hassokeeh Иез. 28:14, с которым сравнивается царь тирский. Отсюда Бэр заключает, что херувим был представляем имеющим длинные, напр., орлиные крылья, и что последние стоят в известном отношении к четвертому лицу каждого из «животных» видения Иезекииля. Но, не говоря о том, что против этого предположения говорит весь смысл этого сравнения (Иез. 28:16 и след.), упоминание о крыльях само по себе не дает вообще никакого основания предполагать образ животного (ср. Пс. 16:8; 35:8; 56:2; 60:5; 62:8; 90:4); менее всего, напр., можно разуметь фигуру орла в описании серафимов, Ис. 6:2 и след., хотя крылья им приписываются. Изображаемые в видении нового храма херувимы на храмовых дверях, принадлежа области пророческого видения, отнюдь не были списаны с херувимов Соломонова храма, а были существенно, тожественны с херувимами видения, описанного в Иез. 1, 10. То отличие их от последних, что они имеют два, а не четыре лица, объясняется их рельефным изображением. Археологического или исторического освещения внешнего вида херувимов здесь нельзя искать.

Из описания ζῶα в Апокалипсисе 4:6–8, не совсем ясно, были ли у этих четырех животных различны только лица, а основной вид был общий и одинаковый у всех, или каждое из четырех животных имело и соответствующий лицу корпус. За последнее, по-видимому, говорит то, что о третьем животном только в частности по отношении к его лицу говорится: καὶ τὸ τέταρτον ζῷον ὅμοιον ἀετῷ πετομένῳ – (Откр. 4:7), между тем как каждому из остальных ζῶα подобие (ὅμοιον) приписывается по цельному его виду (Откр. 4:8). Но, с другой стороны, из замечания о четвертом животном, что оно было подобно орлу (именно) летящему ἀετῷ πετομένῳ, с вероятностью следует, что, как орел берется для сравнения только по своей способности летать, так и остальные животные рассматриваются именно со стороны физической их силы или качества, ими олицетворяемого (телец – как символ труда, лев – могущества, силы); следовательно, возможно, что все «животные» были, исключая лиц их, человекоподобными.

При сравнении описаний образа херувимов в приведенных местах, открываются следующие разности: а) составной вид находится только у Иезекииля и в Апокалипсисе, следовательно, только в видениях; б) между тем как херувимы скинии и храма (по крайней мере, херувимы Святого святых) имели по одному лицу, Иезекииль говорит о четырех лицах, а в Апокалипсисе у херувимов, по-видимому, различны не лица только, а и целые корпусы; у Иезекииля господствует человеческий образ херувимов, как основной; в Апокалипсисе он ставится наравне с другими формами; в) херувимы скинии и храма имели по два крыла, у Иезекииля – по четыре, в Апокалипсисе – по шести. Обращая внимание на эти разности, одни исследователи688 утверждали, что изменяемость и неустойчивость образа херувимов необходима была по самому существу дела: «самая идея херувима, по Бэру, есть идея разнообразия и изменчивости». Напротив, другие исследователи и толкователи стоят за существенное единство образа херувимов, при всех его видоизменениях689. На основе последнего мнения, возник ряд попыток у толкователей изъяснить отмеченные разности таким образом, чтобы они были возможно более сглажены или совсем уничтожены. Так, под словом «panim» у Иезекииля некоторые древние толкователи разумели не лицо в собственном смысле, а только вообще вид (mar’eh), или составной элемент, и считали 4-х херувимов Иезекииля такого рода составными фигурами, что у каждого херувима были все 4 элемента: лицо или голову представляли человеческой, шею – львиною, крылья – орлиными, ноги – телячьими690. Но такое чудовищное сочетание (хотя и указывают, в оправдание его, на особенность восточной фантазии сравнительно с западною) решительно не оправдывается текстом описания видений Иезекииля.

Напротив, другие исследователи, толкуя «panim» в собственном смысле, старались доказать, что и херувимы Святого Святых имели 4 лица691. Шультц692 говорит: «образы херувимов у Иезекииля указывают на первобытное, в самом народе живущее предание, которого Иезекииль не мог изменять.... я думаю, поэтому, что и херувимы Святого Святых имели составной вид: человеческое лицо и тело, шею льва, крылья орла, которые они распростирали над ковчегом, и ноги вола». Многие из новых исследователей693, при реконструкции образа херувимов, выходят из Иезекиилева описания видений (Иез. 1, 10) и отсюда восполняют то, чего не достает в описании херувимов храма, – на том основании (указываемом и Шультцем – 1, 341), что Иезекииль, как священнический сын, не мог не знать предания о Моисеевых херувимах и не мог произвольно изменять традиции, утвердившейся в символике храмового культа. «Если, говорит Шультц (1. с.), составной образ фантазии существовал в народном предании то для Иезекииля было вполне легко и естественно изменить и далее развить этот образ, по цели его изобразивши, напр., из образа, тело которого представляло ноги тельца, крылья орла и шею – льва, сделать крылатый образ с четверочастным лицом. Но, чтобы делать из чисто человеческого образа сложный образ животного, которое он сам первый называет этим именем, это, кажется мне, выходить за границы дозволенного расширения символики и, прежде всего, у пророка, для которого древнее представление должно было быть и известным, и, несомненно, священным». Но если Шультц предполагает, что традиционным образом херувимов была какая-то составная фигура животного, то в видении Иезекииля в нем, несомненно, было допущено изменение и притом существенное, так как основной вид chajoth был человеческий (Иез. 1:5). Перенесение же Иезекиилева описания на херувимов Святого Святых, по справедливому замечанию Рима и Элера694, невозможно уже потому, что на ковчеге завета не достало бы места для столь сложно сформированного образа херувимов.

Наконец, иные исследователи695 основным видом херувимов считают человеческий; четыре же лица, составляющая исключительную принадлежность херувимов видений, по ним, представляют собою пророческо-визионерные добавления (additamenta), служащие символическим целям видений. При этом, некоторые696, впрочем, предполагают, что Иезекиилевой символике предшествовало подготовительное развитие, не без чуждых влияний, напр., египетского. В виду несомненных различий в ветхозаветных свидетельствах об образе херувимов, породивших указанное сейчас разнообразие мнений об этом предмете в науке, естественно возникает вопрос: знает ли вообще Ветхий Завет какой либо устойчивый образ херувима, и как объяснить упомянутые различи?

Мы отметили уже, что, при изображении херувимов в исторических книгах (Исх., 3 Цар., 2 Пар.) указываются только количественные отношения и положение (2Пар. 3:13) статуй херувимов, внешний же вид последних предполагается известным и не описывается подробно. И можно признать весьма вероятным, что именно в иудейской пластике, в религиозной символике Ветхого Завета, образ херувимов получал, по крайней мере, в главных чертах неизменность и однообразие, а вместе и официальную форму, делавшуюся точкой опоры для позднейшего воззрения на них, для предания. Пророк Иезекииль, назвав прежде виденные им таинственные существа общим и неопределенным именем ehajoth, после второго видения говорит: «и я узнал, что это – херувимы» (Иез. 10:20) очевидно, предполагая у своих современников, существование твердого традиционного представления об образе херувимов. Таким традиционным представлением менее всего могло быть Иезекиилево изображение виденных им ehaioth. Правда, он (в заключительной части видения) называет их херувимами, но в изображении их очевидно присутствие многих элементов чисто символического свойства (каковы: огненные колеса, сплошь встречающееся четверичное число, – одно из символических, – огненный блеск, очи на всем корпусе и подобн.), которые не могли принадлежать традиции о херувимах и были пророческими additamenta, служившими символическим целям видения. Это, впрочем, не значить, чтобы пророк произвольно изменял образ херувимов697. Правильный взгляд на отношение херувимов Иезекииля к традиционному их образу устанавливает, напр., Рим698. По нему, своеобразная композиция херувимов у Иезекииля относится существенно только к четырем лицам, и различные лица херувимов в видении Иезекииля отнюдь не вынуждают к заключению об основном животном виде херувимов и не должны быть производимы из этого, мнимо-основного вида, а должны быть рассматриваемы, как, служащие специальным целям видения, символические добавления699. Против сходства херувимов Иезекииля с херувимами ветхозаветного свящ. предания не может говорить их название chajoth. Chaiah имеет не только тесный смысл – «животное» (θηρίον, animal), но и более широкий, – живое существо, ζῶον, animans. В Откр. 4:7 именем ζῶον называется и то третье существо, которое, по апостолу Иоанну, было подобно человеку. И в приложении, в частности, к ангелам имя chajoth встречается в раввинской литературе довольно часто700. Само собою понятно, что это название не могло быть прилагаемо к херувимам скинии и храма, как простым произведениям искусства, но оно могло быть усвоено, напр., херувимам рая, поставленным охранять доступ человеку к источнику вечной жизни (ez hachajim) и, следовательно, подобно херувимам Иезекииля, выступающим в теснейшем отношении к идее жизни701.

Но, конечно, и не в образе райских херувимов, как и не в chajoth Иезекииля, не в херувимах, упоминаемых и в псалмах, мы должны искать прочно сформировавшегося, традиционного типа внешнего вида херувимов. Если последний вообще существовал, то мог являться только в херувимах скинии. Характер предписанного Моисеевым законам богослужебного культа; в котором, с одной стороны, были регламентированы все подробности, не говоря уже о такой важной принадлежности Святого Святых, как изображения херувимов, – с другой стороны, решительно отрицалось все языческое, – ручается за то, что пластические другие изображения в скинии, а затем в храме, не были подражанием языческим образцам, а были воспроизведением воззрений, освященных преданием и, вероятно, подтвержденных Моисею в особом откровении на горе Синае (Исх. 25:8, ср. Евр. 8:5)702.

Современная западная наука соглашается признать исходным пунктом в исследовании о херувимах именно свидетельство кн. Исход о херувимах скинии, хотя делает это на основании предвзятого различения в Пятокнижии элогистических и иеговистических документов703. Но, частью, в виду указанной уже склонности многих ученых отожествлять chajoth Иезекииля по внешнему их образцу с херувимами Святого Святых, частью, в виду действительных или мнимых соприкосновений ветхозаветного представления о херувимах с мифологическими воззрениями языческой древности, многие западные исследователи представляют херувимов Святого Святых композициями образов нескольких животных или простыми, несложными образами животных704. Имеют ли эти взгляды библейское и историческое основание?

По Шультцу, то обстоятельство, что херувимы скинии и храма предполагаются, как нечто известное художникам, следовательно, с первобытных времен живущее в народном воображении, дает основание думать, что они были представляемы именно чем-то вроде сфинксов, крылатых быков и т.п., которые каждым легко могли быть воспроизведены ведены, а не в человеческом образе, где, во всяком случае, требовалось ближайшее указание на выражение лица705. Но почему именно композиции животных могли быть воспроизводимы, как общеизвестные, между тем как и простые, несложный фигуры как людей, так и животных между памятниками древнего искусства встречаются столь же часто и в столь же стереотипных формах, как и составные образы животной композиции? Что же касается, указываемого Шультцем, выражения лица, как условия пластического воспроизведения человеческой фигуры, то древний мир не ставил этого задачею пластики. Цель, напр., ассирийского искусства есть наивное воспроизведение действительности, все эстетическое ему было чуждо. Следовательно, и для воспроизведения в еврейской пластике херувимов не требовалось никакого нарочитого наставления, если даже (что всего вероятнее) херувимы мыслились человекообразными существами706. Против того соображения Шультца, что человекоподобные образы, по духу Моисеева законодательства, не могли иметь места во Святом Святых, так как они могли бы подавать повод к идолослужению, можно заметить, что предполагаемая им композиция из элементов животных, в виду несоответствия ей ничего действительного в природе, давала бы еще больший повод к идолослужению.

Из истории израильского культа известно, что идолопоклонство у евреев обычно принимало форму обожания животных образов египетского культа, тельцов. Последнее обстоятельство неправильно обращают в доказательство своего взгляда на образ херувимов – Люндиус, Бохарт и особенно Циллиг. «Телячий вид первоначального херувима, говорит последний (ор. с. s. 23), подтверждается аналогией всеобщей исторической символики. Не только у иудеев, но и у египтян, греков, неаполитанцев и сицилийцев, являются следы символического обожания тельца. Что для иудеев ни одно идолослужение не было более привлекательным, чем культ тельца, мы знаем из истории золотого тельца». Но что общего между образами херувимов, поставленными во Святом Святых, по повелению Самого Бога, и народным идолослужением, называемым в Пятокнижиии (Лев. 17:7) блудодеянием? Если бы даже херувимы были предметами культа, то и тогда утверждение Циллига и др., что херувимы имели тельчий вид, оставалось бы недоказанным.

Если, таким образом, попытки доказать, что типическим образом херувимов была композиция животных элементов, решительно безуспешны, то какой же вид должен считаться первоначальными и типическим их видом? Экзегетическая и историческая иудейская традиция, при всей скудости сведений, сообщаемых ею по нашему предмету, представляет, однако, херувимов преимущественно человекообразными. Мы не имеем здесь в виду ни И. Флавия, который, как уже упомянуто, то называл херувимов крылатыми животным, то передавал слово «херувим» через ᾶετός, – ни Филона707, называвшего херувимов неопределенно – «крылатыми образами». Напротив, среди еврейских раввинов преобладал взгляд, представлявший херувимов человекообразными. По свидетельству Абен-Езры (комм. к Исх. 25:11), некоторые иудейские толкователи придавали херувимам вид крылатых юношей. Последнее понимание основывается на распространенной между древними раввинами (и не оставленной в христианской церкви) этимологии слова херувим, по которой оно составлено из э כּ רכיא, ut adolescens. Далее, евреи предполагали, что один из херувимов, поставленных на ковчеге завета, имел образ мужчины, другой – женщины, – для выражения нежной любви, какую имеет Иегова к иудейской церкви, – любви подобной любви мужа к жене708. Маймонид даже все лица херувимов Иезекииля считал человеческими и представлявшими только некоторое подобие лица льва и т.д709. В мидрашах херувимы Иезекииля отожествляются с четырьмя архангелами; следовательно, подобно последним, представляются человекообразными710.

Заключая речь об образе херувимов, мы отметим те моменты, заключающееся в библейском тексте и в историческом положении и значении херувимов иудейской пластики, которые имеют решающее значение при доказательстве той мысли, что основной и оригинальный вид, в каком Ветхий Завет представлял херувимов, был человеческий. Присутствие во Святом Святых, – этом образе рая и месте особенного присутствия Божия, животных образов противоречит той основной идее ветхозаветного и новозаветного домостроительства, что только человек есть член царства Божия. Если херувимы, по верованию иудейской и христианской церкви, суть существа высшего духовного мира, то, подобно ангелам вообще, являвшимся людям только в человеческом образе, и херувимы своим историческим типом могли иметь только человекоподобный. И так как именно через пластические изображения в скинии и храме представление о херувиме закреплялось в один определенный образ, то здесь менее всего было уместно привнесение символических черт из животного царства, тем более что подобные черты могли напоминать израильскому народу о мифологических и культовых, аналогичных образах у язычников; между тем всестороннее отделение Израиля от языческого мира составляет основную идею всего законодательства Моисея. В частности, как уже было замечено, все устройство скинии определалось нормою, данною Моисею в нарочитом откровении (Исх. 25:40); это, конечно, следует сказать и об устройстве херувимов. Копирование образов мифологии, вследствие этого, делается еще более невероятным. Сказанное о херувимах на ковчеге завета имеет силу и по отношению к колоссальным херувимам-статуям, поставленным Соломоном во Святом Святых и, в существенном, тожественным с первыми, а равно и по отношению к херувимам храмовой орнаментики. Последние на дверях Соломонова храма помещались с изображениями львов и волов, следовательно, были отличны от них, как по лицу, так и по другим частям тела. Если, таким образом, только человеческий образ приличествовал херувимам скинии и храма, то упоминание о существовании крыльев у них, как мы видели, не говорит о корпусе орла, который будто бы имели они. Обращаясь ближе к структуре херувимов, мы снова находим, что только человеческий стан их корпуса мог отвечать их цели и назначению. Колоссальные статуи херувимов Святого Святых Соломонова храма имели 10 локтей высоты. Между тем в теле льва, а равно и вола, длина туловища превышает всю высоту животного, и такая пропорция выражается с очевидностью даже в восточном искусстве, как это можно видеть на памятниках ассирийского искусства. Если бы, поэтому, статуи херувимов имели корпус тельца, то они должны были бы занять во Святом Святых совершенно не симметричное положение. То же соображение уместно и в приложении к херувимам на ковчеге завета. Последние, по тексту, должны были осенять каппорет. Но может ли быть речь об этом «осенении», раз представляют херувимов чем-то вроде крылатых львов и быков ассирийских памятников, когда крылья, которые, кроме того, в ассирийских памятниках всегда прилегают к телу (а не представляются распростертыми, какую форму имеют крылья даже у херувимов в видениях Иезекииля), в сравнении с целым корпусом, в этих произведениях могут иметь только ничтожную длину? Покрытие же малой части каппорета не могло быть названо осенением его. Наконец, в виду предполагаемого ассирологами существенного родства образа херувимов с образом ассирийских крылатых фигур, очень важным является то обстоятельство, что как райские херувимы, так и херувимы Иезекииля (по изображению Иез.1 и особенно Иез. 10) имеют руки. Эти члены тела, исключительно принадлежащие человеку и соответствующие только человеческим свойствам, совершенно ясно говорят о преобладающем значении человеческого корпуса, соответствующего их духовным свойствам. В ассиро-вавилонских животных композициях, в которых видят первообразы херувимов, редко отсутствует голова, но в них совсем никогда не встречаются руки. Если же некоторые711 ищут прототипа херувимов в египетских сфинксах (имевших и руки), причем, конечно, уже нельзя иметь в виду херувимов Иезекииля, то, в опровержение этого, достаточно повторить сказанное против родства херувимов с произведениями ассиро-вавилонской пластики был человеческий. В полном согласии с этим стоит замечание пр. Иезекииля, что основной вид херувимов был подобен виду человека. Так, и в пророческом видении (которое, по духу ветхозаветного пророчества, должно рассматривать, как нечто объективное, а не как субъективный вымысел), хотя образ херувимов был восполнен многими символическими чертами, пророк скоро узнает херувимов, как таких, вследствие, отчасти, глубокого размышления о значении видения, частью же, по причине знакомого ему, как и его современникам, основного вида херувимов.

Основной пункт в исследовании ветхозаветного библейского учения о херувимах, как и о родственных им серафимах, образует

в) Вопрос о существе или природе херувимов

Что такое херувимы по воззрению Ветхого Завета?712

В вопросе о существе или природе херувимов первое значение должно принадлежать тем признакам и свойствам, приписываемым херувимам в разных местах св. Писания, которые (признаки) принадлежат херувимам по их существу и потому более или менее соответствуют всем библейским местам о херувимах, а не тем признакам, которые являются, видимо, частными и, имея все значение в одном данном месте, решительно не приложимы к другим. Другими словами: «при определении существа херувимов, должно, прежде всего, установить то положение, что только то определение может быть правильным, которое равно подходить ко всем, относящимся сюда, местам, от первой книги до последней»713. Указанным сейчас положением не отрицается, безусловно, то утверждение новых библейских критиков714, что «библейские понятия слишком полножизненны, чтобы сохраняться в течение веков в мертвой, мумие-образной одинаковости». Развитие образа херувимов предполагается само собою – разнообразием обстановки, в какой выступают они в разных библейских местах. И самое существо херувимов раскрывалось в этих местах постепенно и с разных сторон. Иначе и быть не могло: реальная сущность существ невидимого мира может открываться только в разнообразных формах; однообразное выступление небесного существа в стереотипной форме породило бы то ошибочное мнение, что последняя принадлежит самой, духовной природе его, и даже повело бы к суеверному культу его изображения715. Между тем, указанное нами начало имеет то важное значение, что оно предупреждает возможность одностороннего и потому неверного, а равно и намеренно – тенденциозного освещения предмета716. Во избежание этого, является необходимым не останавливаться исключительно на одном каком либо месте, как делают некоторые экзегеты в интересах своего предзанятаго понимания, а попытаться во всех, относящихся к нашему предмету, местах библейских отметить отдельные моменты, отделить при этом общее от частного, чтобы, затем, выдающиеся, главные моменты соединить в единый, цельный образ

Исходным пунктом и основным местом в изложении ветхозаветного учения о херувимах является свидетельство кн. Бытия о поставлении Богом херувимов для охранения рая (Быт. 8:24). Исходным пунктом оно должно быть признано, как первое свидетельство Библии о херувимах; основным же местом, – как по этому, так еще и потому, что только здесь они выступают, как действующие в истории существа. «Райский херувим, – справедливо замечает Гердер717, – был основанием всех последующих. Если бы в сказании о рае не жили херувимы, то ни Моисей не поставил бы их на ковчеге завета, не являлись бы они, затем, и в облаках (т.е. не упоминались бы в известных образных выражениях кн. Псалмов), не сделались бы, наконец, и объектами пророческого видения»718.

Чем же являются херувимы в данном месте? Нельзя принять мнения Куртца719, что Господь поместил херувимов временно обитать в раю – до нового явления на земле рая с открытием вечного славного царства Божия (Откр. 20–21). Хотя глагол vajaschken (Hif от schakan) и может иметь значение; водворять (Пс. 77:55), давать обитать (Иов. 11:14), но здесь он стоить в таком словосочетании, что указанное значение не может иметь места; иначе слова mikkedem legan – Eden не имели бы смысла. Притом, какое значение, при понимании Куртца, имели бы пламя и меч? Таким образом, херувимы были поставлены стражами рая, а не его обитателями; в частности, путь к древу жизни был объектом этого охранения, имевшего целью – для согрешивших людей сделать не возможною жизнь вечную, ст. Быт. 3:22. (которая в состоянии греха и отчуждения от Бога живого сделалась бы для человека нескончаемым мучением, «второю смертью» – Откр. 2:11; 20:6, 14; 21:8). Но, хотя, таким образом, херувимы, по Быт. 3:24, суть богопоставленные стражи рая, отсюда, однако, нельзя заключать, что бы этого рода служение принадлежало к существу херувимов720, так как в других местах библейских об этом служении их ничто не напоминает. Из данного места следует, во 1-х, то, что херувимы суть действительные личные существа особого, неземного мира, во 2-х, что они находятся в особенном служебном отношении к Богу, и в 3-х, стоят в связи с идей жизни божественной721. Далее, так как пламя, огонь в Библии употребляется, как символ карающей правды Божьей, гнева Бога (Втор. 4:24), являющегося на суде (Дан. 7:9; Иез. 1:13–27), или святости Его, как первопричины этих свойств (ср. Ис. 10:17), то херувимы имеют близкое отношение и к святости Божией722. По Бэру, Генгстенбергу и др., херувимы, как представители или, точнее, символы славы Божьей, должны быть нераздельно соединены с нею; поэтому они и в Быт. 3:24 представляют херувимов только символами присутствия Бога – Судии падших прародителей. Хотя к славе Божией и всемогуществу Его херувимы, действительно, стоят в ближайшем отношении; но этим реальность их, конечно, не отрицается. Попытки сделать это в нашем месте своею явною искусственностью и насилованием очевидного смысла текста вы дают свою несостоятельность. Против всех древних и новых символических пониманий Быт. 3:24 решительно говорит самый факт облечения Богом херувимов особою должностью: ни голые символы, ни образы фантазии не отвечали бы цели поставления херувима у рая. Отвергать реальность херувимов (как и пламенного меча) в данном месте можно только при взгляде на весь библейский рассказ, как на миф, вымысел или философему, которой принадлежит «только идеальная истинность, но не фактическая действительность» (Рим).

Дальнейшее раскрытие райского образа херувимов представляют изображения херувимов в скинии и храме. Особенное значение при этом имеют херувимы, поставленные, по повелению Божию, на ковчеге завета с целью «осенения каппорета», а затем, и колоссальные статуи, независимо от первых херувимов, поставленные в Соломоновом храме. Они отнюдь не имели просто декоративного характера, какой принадлежал херувимам орнаментики (и эти последние употреблены были, как декорации, без сомнения, в соответствии их внутреннему смыслу). Напротив, как вся скиния, а в особенности Святое Святых, – была образом неба (Евр. 8:5), жилищем Бога (Исх. 25:8, 29:45–46; Лев. 15:31, 16:2; Чис. 2:17, 5:3), так, в частности, каппорет между двумя херувимами был, так сказать, престолом благодати, где, на основания Синайского завета (скрижали которого находились в ковчеге завета), Бог благоволил утвердить Свое особенное присутствие и откровение (Исх. 24:22; Чис. 7:89). Мы говорили уже, что образы херувимов, как одна из существенных частей скинии, вместе с цельным образом последней (Исх. 25:40), могли быть открыты в особенном откровения. Это само собою говорит о связи херувимов скинии с херувимами райскими. И по внутреннему своему смыслу, те и другие стоять в несомненной связи. Там и здесь херувимы являются посредствующими присутствие Божие. Там херувимы охраняют путь к древу жизни, здесь стоять в отношении к закону Божию (книга которого находилась в ковчега заветах), который для падшего человека есть древо жизни; лица их обращены к каппорету, над которым в феофаническом облаке (соответствующем огню меча райских херувимов) обитал (Лев. 16:2; Чис. 7:89) Бог, а крылья херувимов осеняют каппорет. К существу херувимов над ковчегом завета, таким образом, принадлежать два главные момента: а) Иегова восседает между херувимами над ковчегом; отсюда называется Он רביסכּה בשֹּׁי, καθήμενες ʹεπί τῶν χερουβίμ, insidens cherubis, б) ковчег завета осеняется херувимами. Что касается первого момента, то смысл выражения – «восседающий на херувимах» – чрезвычайно обширен, подобно символизируемой им идее присутствия Божия. Предикат этот не исключительно относится к херувимам скинии и храма, но имеет основание во всех, относящихся к херувимам, местах библейских. В этом эпитете Бога сливаются в одно восседание Бога в земном храме и пребывание на небе гор, и в этом смысле эпитет Бога – ioschev hakerubim – родствен эпитету Его Jehovah Zebaoth. Ветхий Завет был проникнуть сознанием взаимоотношения земного и небесного храма, почему часто последний обозначался именем первого (hekal – Пс. 10:4, 17:7, 28:9; ср. Мал. 3:1). Очевидно, результат, полученный из Быт. 3:24, этим только расширяется: херувимы – небесные спутники не карающего только гнева Божия, но и славы Божией, являемой Богом миру вообще (Пс. 99:1) и в особенности теократическому народу (1Цар. 4:4; 2Цар. 6:2; 1Пар. 13:6; Пс. 79:2, ср. Втор. 33:2; Пс. 49:2). Что касается второго названного момента – «осенения» крыльями херувимов каппорета, то это не есть выражение охранительной функция херувимов, по аналогиии с делом херувимов рая, как то признают многие западные исследователи723. С одной стороны, в высшей степени сомнительно, допустимо ли понимание «осенения» в смысле охранения (ковчега или закона), так как поставление херувимов во Святом Святых определялось не ковчегом преимущественно, а славой Иеговы, присутствие которой символизировалось облаком. С другой стороны, служение стражей совершенно отсутствует в дальнейших описаниях херувимов. И колоссальные статуи херувимов, осенявшие ковчег завета (3Цар. 8:7; 1Пар. 28:18; 2Пар. 5:7), и распростиравшие крылья во всю ширину Святого Святых, обращенные лицами ко храму и стоявшие на ногах своих, менее всего были стражами Святилища, какими их признают724. Этого не могло быть уже потому, что херувимы-статуи стоят не при входе во Святое Святых, как подобало бы стражам его, а посреди его. По замечанию Бэра, израильской идее Бога нет ничего более противоречащего, как то, что бы Бог нуждался в стражах и охранах Своего храма. Охранение скинии, порученное левитам (Чис. 1:55, 8:19), на которое указывает, в опровержение этого, Рим, конечно, не имеет ничего общего с мнимо-существенною миссией стражей, приписываемой (этим ученым и др.) херувимам по аналогии с мифологическими хранителями божеских сокровищ. Истинный смысл «осенения» может быть понят из теснейшего отношения херувимов к славе Божией, являющейся во Святом Святых. Это близкое отношение херувимов к славе Божией, являющейся во Святом Святых, к Schechina, а не одна величественная внешность херувимов на каппорете, дала повод Ап. Павлу назвать их Χερουβὶν δόξης κατασκιάζοντα τὸ ἱλαστήριον (Евр. 9:5). Херувимы на каппорете осеняли последний (Исх. 25:20, 37:89) равным образом и херувимы-статуи осеняли ковчег завета (3Цар. 8:7; 1Пар. 28:18; 2Пар. 5:7), мыслившийся в теснейшем отношении к славе Божией (даже прямо называвшийся kavod Jehovah., 1Цар. 4:22) и к святости Божией (ibid. 6, 20).

Место – Пс. 17:11 (ср. 2Цар. 22:11) – поэтически и символически изображает явление Бога в мире для суда при грозных явлениях природы, причем Он восходит на херувимов725, летит на крыльях ветра. Очевидное сходство данного изображения с Пс. 103:4 («Ты делаешь облака своею колесницею, шествуешь на крыльях ветра») и Ис. 66:15 (Иегова придет в огне, и колесницы Его – как вихрь, чтобы излить гнев Свой с яростью и прещение Свое с пылающим огнем) дало повод многим толкователям726 говорить о херувимской колеснице, тем более, что vajirkav данного места – одного корня с rekub Пс. 103:3 и merkabah, – Ис. 66:15 (ср. 1Пар. 28:18), другим же – видеть здесь описание, аналогичное мифологическим коням Юпитера727, сказаниям об Ирисе и Меркурии728 и под. Как самое богоявление изображается в высшей степени символически, так и херувимы в данном месте выступают более всего со стороны их символического значения в отношении к присутствию Божию в мире вообще, в частности же, к явлению Его здесь с судом и милостью. Но если в изображении богоявления здесь выступает на первый план стихийный элемент, то духовное, отличное от явлений природы, существо херувимов этим не отрицается; напротив, они именно составляют внутреннюю, небесную и духовную, сферу стихийной колесницы. Было бы, впрочем, ошибкой видеть в таком (стихийном) отношении херувимов к богоявлению самую сущность херувимов и обратное представление их ставить исходным пунктом исследования о них729, или считать такое представление о херувимах за первоначальное, древнейшее730. В таком случае неизъяснимы были бы другие места говорящие о херувимах, особенно Быт. 3:24. Последнее место показывает, что херувимы могут выступать и независимо от явления на земле Бога. Итак, если из мест Пс. 17:11 и 2Цар. 22:11 нельзя открыть нового существенного признака херувимов, то, однако, доселе приобретенные результаты о существе херувимов получают в них свое подтверждение. Херувимы – существа небесного мира (с небес, из Своего чертога, является Господь, Пс. 17:7), которые стоят в особенном отношении к славе Господа, посредствуют Его отношение к миру, человечеству, народу Божию и его отдельным членам.

В изображении пр. Иезекиилем своих видений, для суждения о существе херувимов, важны в качестве главных моментов: их основной человеческий образ (Иез. 1:5), обозначение их особым названием chaioth, как существ, представлявшихся пророку в видении не в знакомой ему традиционной символике (ср. Иез. 10:15, 20), наконец, их сложный или составной образ.

Против основного человеческого вида херувимов не говорит то обстоятельство, что пророк называет их именем chaioth (ζῶα, animautia, живые существа вообще, одушевленный), которое он употребляет в самом широком смысла («не неодушевленная вещь», по Гофману и Куртцу). Но это название нельзя, однако, признать только случайным. Напротив, в нем следует видеть особенное реальное выражение отмеченного выше (в речи о Быт. 3:24) отношения херувимов к идее жизни. Только нельзя преувеличивать значения этой идеи в цельном ветхозаветном представлении о херувимах,

как это замечается у некоторых экзегетов. «Так как, – говорит, напр., Бэр731, – они (херувимы) называются просто живущими, то они суть существа, которым жизнь принадлежит в преимущественнейшем смысле». На основании этой, в сущности верной, мысли (если не иметь в виду исключительно символического понимания херувимов Бэром), под херувимами видели символы творческих сил Божиих732, а также символы основных форм божественного владычества в мире733 или идеальное творение, олицетворение возможного (но не действительного) совершенства творения734, или представителей всего живущего на земле735. Оставляя в стороне символическую и космическую подкладку этих объяснений, должно во всяком случае утверждать, что херувимы – chaioth. являются в особенном, преимущественном смысле носителями жизни. Но эта жизнь – не жизнь Самого Божества, символически представляемая в образах chaioth, а жизнь тварная, рассматриваемая в её отношении к творческому её Первоисточнику736. Бог духов всякой плоти (Чис. 16:23, 27:16), .т.е. Виновник и Господь всякой жизни, дал и дает жизнь и дыхание всем тварям Своим и постоянно поддерживает жизнь последних силою общения Своего с ними; но между всеми тварями неба и земли, между духами, в частности, херувимы имеют ближайшее и непосредственнейшее участие в жизни Божией (сколько то доступно для твари), – непосредственно предстоят престолу Бога, живущего во веки веков, а потому обладают жизнью в высшем смысле и обнаруживают ее соответственным образом. Ап. Иоанн (Откр. 4:4–6, 5:6), изображая виденное им царство славы, представляет всех членов его в виде трех концентрических кругов: периферию образуют ангелы, второй круг – 24 старейшины (символы первенцев церкви ветхозаветной и новозаветной), внутренний же – ζῷα, находящиеся ἐν μέσῳ τοῦ θρόνου καὶ κύκλῳ τοῦ θρόνου. Итак, херувимы – носители полноты вечной блаженной жизни, которая от Творца духов изливается на эти духовные существа, предстоящие Его престолу. Что касается той символики, в какой выступают херувимы в видении Иезекииля, то, хотя подробности её не относятся к существу херувимов и служат другим символическим целям, тем не менее символические образы их должны проливать свет и на самое существо их. Каждое из chaioth имеет 4лица, – человека, льва, тельца и орла. Так как именно в лице, как в фокусе, выражается духовная природа человека, а равно и у животных высших лицо – показатель внутренней жизнеспособности, то 4 лица представляют сочетание в херувимах всех высших способностей, причем уже самое присоединение к основному человеческому образу животных, именно, как типов высших сил жизни, показывает, что херувимы занимают на лестнице живых существ значительно высшее положение, чем человек, так что идеи последнего не достаточно для выражения идеи каждого из херувимов. Четыре лица херувимов выражают, таким образом, высокие совершенства, которыми наделены ближайшие к Богу исполнители Его велений. По мнению раввинов, 4 рода живых существ занимают первенствующее положение в этом мире: между (всеми) творениями – человек, между птицами – орел, .между домашними животными – вол, между хищными – лев737. При этом, как уже было замечено, животные рассматриваются не сами по себе и во всей целости, а только, как воплотители известных сил738. Жизненные силы и способности, распределенные и раздробленные в мире между многими живыми существами, мыслятся соединенными в каждом из херувимов, как живых существ по преимуществу739. В частности, человек в Библии нередко понимается, как синоним и воплощение разумности (Притч. 30:2; Иов. 32:8), – существенного превосходства его пред животными (Дан. 7:4), – особенной близости к Богу (Быт. 1:27; Пс. 8:6) и, соответствующего тому и другому, господства его над всеми животными (Быт. 1:28, 9:2); лев является символом силы, крепости, неодолимого мужества (Притч. 30:30, 19:12, 20:2; 2Цар. 1:23: Иер. 49:19; Ос. 11:10; Ам. 3:8); вол, – как у египтян, так и у евреев символизировал обработку земли, питание (Быт. 41:18–21, 26–31 и след.), также – физическую силу, хотя имел и другое значение (Чис. 22:4; Ис. 5:24 и под.); орел – то берется образом отеческих отношений Иеговы к избранному народу (Втор. 32:11; Исх. 19:4), то представляется типом быстрого, беспрепятственного движения через воздушные пространства (Втор. 28:4; 2Цар. 1:23; Иер. 48:40, 49:22; Авв. 1:8), частнее, – способности воспарять к небу (Притч. 23:5; Ис. 40:31), то, наконец, является символом долгожизненности, вечной и постоянно обновляющейся жизни (Пс. 102:5; ср. Ис. 40:81). Соответственно этому, значение символики херувимов – chaioth представляется в следующем виде. Херувимы представляют осуществление в возможной для тварного существа степени богоподобной разумности, силы и крепости, величия, высочайшей жизненности и удобоподвижности. Крылья, четверичное число, своеобразное строение колес – указывают на постоянную готовность, с какою херувимы исполняют божественные веления, и на ту, ничем не стесняемую, свободу движения по всему миру (символизируемому числом 4, Ис. 11: 12; Иез. 7:2; Зах. 6:5), которая им присуща; глаза, которыми покрыты херувимы, означают, что для них пространство, в котором они движутся, является, без всякого напряжения с их стороны, равнодоступным по всем его направлениям, чему способствовали стоящие в связи с херувимами колеса (из них каждое относилось к одному херувиму, Иез. 1:15). Было бы, впрочем, ошибочно думать740, что колеса (ophanim741) делали chaioth колесницею (merkabah). Из Иез. 10:4, 6–7 видно, что херувимы мыслятся пророком, как личные существа, способные к независимой от колес деятельности, подобно ангелам вообще. Притом, ruach hachaiah (Иез. 10:20–22), как principium movens движения chaioth, не есть ветер, представляемый образно колесницею (Пс. 17:11, 103: 3), о котором упоминается в Иез. 1:14, но внутренне присущая херувимам жизненность, объединенная Духом Божиим и нормировавшая все движение видения (Иез. 1:12, 20, 21 и др). Огонь, ходивший (mithallechet) между херувимами (Иез. 1:13 ср. 27; 10 2, 6–7), подобно пламенному мечу райских херувимов, снова говорит о полноте жизни в херувимах и близости их к Богу. Вместе с тем вид горящих углей и мерцающих светильников среди животных-херувимов (Иез. 1:13,10:2, 7) напоминает о жертвеннике, с которого в видении Исаии (Ис. 6:6) серафим взял уголь, и о жертвеннике, упоминаемом в Откр. 6:9, 8:3. Следовательно, видение имело вместе и значение подвижного храма Божия, где ближайшие служители Божии742, херувимы, исполняют веления Его (Иез. 10:7). Такими выступают и ζῷα Апокалипсиса (Откр. 4:6 и сл. 6:3, 5, 7 и др.). В существенном согласии, как с изображением chaioth видений Иезекииля, так и с херувимами других мест библейских стоит изображение херувима в Иез. 28:12–16, с которым здесь сравнивается царь тирский. Херувим представляется здесь гармонией, верхом совершенства (chotem tachnit, собств. стройное здание, Иез. 28:12), существом, полным мудрости (male chokmah) и совершенным по красоте (kelil iphi); по этим качествам он называется богоподобным (ум его – кеlev-elohim, Иез. 28:2, 6) с момента создания его (beiom hibbaracha, Иез. 28:13).

Если мы соединим все главные признаки, которыми характеризуются херувимы во всех, обследованных нами, библейских местах, то получим следующий общий вывод: а) херувимы выступают действующими, следовательно, по ветхозаветному библейскому воззрению, они суть реальные существа; б) очевидная изменчивость форм, в которых они выступают, указывает на то, что они – существа духовные743; в) они обладают высокими совершенствами, суть первенцы создания Божия744; они являются непосредственно близкими к славе Божией и, следовательно, стоять в определенном отношении к ней. На основании всех этих черт, Ветхий Завет рассматривает херувимов, как особый класс или порядок небесных воинств, как ангелов sui generis.

Напротив, из обозрения тех же мест мы видели, что к существу херувимов не относятся ни дело охранения, ни «осенение» ими ковчега завета, ни их отношение к богоявлению (хотя отношение это есть выражение или отобраз их небесного отношения к славе Божией), – поскольку говорится о стихийных феноменах, рассматриваемых, как проявления Божества, и в связи с ними – о движении Божества в пространстве на херувимах; не принадлежат, наконец, к существу херувимов символические образы, под которыми они являются, как видно из самой изменчивости этих образов. Преувеличение значения этих, можно сказать, случайных функций и атрибутов херувимов, признание их существенными признаками, необходимо ведет к тому, что определения существа херувимов, составленные на основании их, оказываются неприложимыми при объяснении других мест, где эти атрибуты не имеют места; между тем, при признании их случайными, они всюду находят удовлетворительное объяснение.

Но верно ли определено нами самое существо херувимов? Говоря, что херувимы суть ангелы, мы не думаем этим утверждать, что им должно быть усвояемо имя maleach, άγγελος в его специфической определенности. По классическому выражению бл. Августина (in рs. 104), высказывающего общую мысль древних учителей Церкви (Иустина Мученика, Оригена, Кирилла, Александрийского, Златоуста, Феодорита, Григория Великого и др.) и всех древнних экзегетов и библиологов745, nomen angeli nomen est officii, non naturae. Действительно, maleach в Ветхом Завете есть название посланника Божия, как посланника; точного обозначения существа посланника этим не дается, и не исключается возможность разуметь под этим именем человека (Быт. 32:3; Чис. 20:14; 2Пар. 36:13; Еккл. 5:5; Откр. 1:20; Мал. 2:7) и даже стихии, как орудия исполнения велений Божиих (Пс. 77:49). Тем не менее, на основании одного бесчисленного упоминания об ангелах в Библии, следует заключить, что то общее название имеет и технический смысл – в приложении к посланникам Божиим только небесного мира, существам вышеземным, высшим человека, духовным746. По обычной терминологии, под ангелами разумеют всех вышеземных святых духов. Существо ангелов определяется особенно следующими признаками: духовностью или отсутствием всякой материальной сложности, святостью, особенным отношением служебности к Богу, и прославлением Всевышнего. Принадлежность херувимам первого признака, по-видимому, исключается тою сложною символикой, в какой они выступают в видениях Иезекииля, и которая именно уже Клименту Александрийскому давала повод считать херувимом только символами, ἁγίων ἄγαλμα747. Но если символика, как мы видели, не принадлежит к сущности херувимов, то ничто не препятствует мыслить их духовными. На основании этих признаков херувимы необходимо должны быть причисляемы к ангелам, и только такое понимание херувимов представляет удовлетворительное объяснение для каждого отдельного библейского места о них, а вместе и дает возможность уяснить основную идею херувимов, по воззрению Ветхого Завета, так или иначе выражающуюся в каждом месте. Первые люди изгоняются Богом из рая, удаляются от древа жизни – и Бог посылает небесных духов, которые, будучи снабжены символом суда Божия, олицетворяют карающую правду Божию в понятном человеку образе. По заключении Богом завета с избранным народом и на основании этого завета, Бог благоволит являть израильтянам Свое милостивое, охраняющее присутствие видимым образом, – и статуи небесных духов окружают явление, sehechina, своим положением выражая благоговение к Богу и участие в деле спасения человека, и, таким образом, олицетворяют идею Господа воинств748. Храм есть в особенном смысле дом Господа; об этом израильтянину должны были напоминать особенно колоссальные статуи херувимов («стоявшие на ногах своих»), которых он мыслил только в близости к Богу. Если Господь является во всем блеске Своего величия и славы, то, по изображению псалмопевца, Он окружен приближенными к престолу Его воинствами, которые возвещают Его силу и славу. Даже то прославление, какое приносят Богу ангелы (Пс. 28:1–2, 88:6, 148:2) и серафимы (Ис. 6:2–3), усвояется и херувимам в Иез. 3:12; здесь (по вероятнейшему объяснению этого места херувимы (о которых говорится непосредственно вслед затем – ст. 13) прославляют Иегову словами: «благословенна слава Господня от места сего749». Если, наконец, Господь в видении открывается пророку, как Судия Своего неверного народа и вместе, как державный мироправитель, по любви Своей к народу и по самой верности Своей обетованиям не могущий совершенно оставить теократический народ, то Он снова является окруженный херувимами, которые носят на себе символы силы, мощи, высочайшей жизненности.

Выше мы заметили, что более всего своеобразная и разнообразная форма явления херувимов, символика, в какой они выступают, может давать кажущееся основание отличать их от ангелов. Но, с другой стороны, в той же символике или форме явления херувимов в мире, встречаются черты, именно общие им с ангелами, когда последние являются и действуют в мире. Конечно, черты эти, как относящиеся к форме явления, не имеют решающего значения в вопросе о существе херувимов, но в связи с отмеченными уже моментами, существенно принадлежащими херувимам, они могут служить новою опорой нашего взгляда. Так почти во всех местах библейских херувимы изображаются в огненной сфере и блеске; подобным образом выступают пред нами в Священном Писании и явления ангелов (Суд. 13:3, 6:20; Дан. 3:25,28; Лк.2:9). Огненный, блистающий вид – довольно обыкновенный, хотя не постоянный, атрибут небесного существа и явления750. В пользу понимания херувимов в смысле ангелов говорит, далее, не только Иез. 10:7, где херувим простирает руку, берет огня между херувимами и дает в руки ангелу («мужу, облеченному в льняную одежду»), который имеет совершить сожжение Иерусалима, – но и особенно видение апокалипсическое, где херувимы выступают в разнообразной деятельности и характеризуются признаками, общими с серафимами книги пр. Исаии: ζῶα в апокалипсическом видении окружают престол Божий, день и ночь прославляют святость Божию, покланяются Господу (Откр. 4:8, 5:8, 19:4), отвечают «аминь» на хвалебную песнь всех тварей (Откр. 5:14), призывают св. Иоанна смотреть, что содержится под семью печатями (Откр. 6:1 и сл.), одно из «животных» подает семи ангелам чаши гнева Божия (Откр. 15:7). Вся этого рода деятельность тех «животных» характеризует их, не как мертвые символы, но как действительные, одаренные жизнью и разумом, существа. Они, подобно ангелам, принимают здесь участие в совершении божественного плана о спасении человечества и вместе с ангелами и представителями церкви ветхозаветной и новозаветной окружают престол Господа и Агнца. Выступление их в видениях столь же мало противоречит их действительности, сколько и употребление их образов в священной иудейской пластике: то и другое, во всяком случае, служить отражением действительного их бытия или (даже исторического, как в Быт. 3:24) вступления в мир, так как самое употребление изображений херувимов, как и выступление их в видениях, основывается на вере в действительное их бытие. «Библейская символика не представляет ни одного несомненного примера того, что бы пророк представлял абстрактные идеи или идеальные образы фантазии, как живые существа»751.

Прежде чем перейдем к обсуждению взглядов или гипотез, несогласных с нашим пониманием ветхозаветного учения о херувимах, отметим и разберем главнейшие возражения, выставляемые против нашего понимания. Наиболее часто повторяется и может представляться наиболее значительным то возражение, что херувимы во многих местах библейского текста противопоставляются ангелам, следовательно, представляются различными от них существами. В пользу этого утверждения, по-видимому, могут говорить – частью, тот внешний образ, в котором ангелы выступают в Библии, частью, отношение противоположности их к херувимам, которое мыслится в некоторых местах. Что касается первого пункта, то со многими другими учеными Гезениус752 и Рим753 особенно оттеняют его. «Где в Писании встречаются нам ангелы (bnei elohim), говорит последний, там им приписывается чисто человеческий образ (Быт. 6:2). Ветхий Завет не знает об ангелах с крыльями; этот животный элемент в образе херувимов наряду с другими резко противополагает последних ангелам». Но полного тожества херувимов с ангелами – maleachim во всех отношениях не утверждаем и мы; служение тех и других представляет очевидные различия. Отсюда и в символике явления их необходимо должны быть допущены отличия. Совершенно понятно, почему вестники Бога к людям, – ангелы в тесном смысле, – имеют во многих местах вид, во всех чертах подобный человеческому. Впрочем, далеко не верно, чтобы ангелы в Ветхом Завете представлялись исключительно бескрылыми. Напротив, (как мы видели) вышеземное происхождение ангелов отмечалось в Ветхом Завете не только величественным и светоносным видом, наружностью (Суд. 13:6; Иез. 8:12; Дан. 10:6), но иногда и крыльями, как печатью той же возвышенности их над земными условиями пространства (Суд. 13:20; Дан. 9:21, ср. Зах. 5:9). Следовательно, ложно утверждение многих ученых, что крылья ангелам приписывает только Новый Завет (Откр. 8:13, 14:6), а затем христианское искусство. Особенное назначение херувимов предполагает и обусловливает и особую наружность, – иногда полную разнообразного символизма, в котором они выступают. Менее всего, однако, крылья херувимов были элементом, заимствованным из животного мира (мнение Рима, Тениуса и др.); напротив, они, как и у ангелов, служили символом отрешенности херувимов от условий пространства, следовательно, прямо отмечали их, как существа неземные, небесные, духовные.

Независимо от образа херувимов, будто бы исключающего всякую возможность признавать их ангелами, защитники исключительно символического значения херувимов указывают еще, что в некоторых библейских местах, особенно в Апокалипсисе, херувимы решительно отличаются от ангелов, как существа особого рода. Генгстенберг говорит: «для опровержения тех, которые под херувимами хотят разуметь ангелов, достаточно уже того, что замечает Витринга: «эти четыре создания во всем этом видении (Апокалипсиса), стоят в связи с собором старцев и различаются не только от ангелов, но и от всех ангелов, как это имеет место в Откр. 7:11». Но, на основании разделения небесного сонма пред престолом на два хора и класса (Откр. 5, 7), причем ζῶα (херувимы) и старцы образуют один класс (Откр. 5?8), а ἄγγελοι – другой, столь же мало можно возражать против ангельской природы херувимов, как на основании различения «многочисленного воинства небесного» (πλῆθος στρατιᾶς οὐρανίου, Лк. 2:13) от «ангела (ὁ ἄγγελοι) Господня» – утверждать, что воинство небесное не было сонмом ангелов. И место Откр. 7:11, где раздельно упоминаются πάντες οἱ ἄγγελοι, с одной стороны, и οί πρεσβυτέρων и οί ζῶα, с другой, только тогда могло бы давать доказательство против принадлежности херувимов к ангелам, если бы, действительно, ζῶα отличались от πάντες ἄγγελοι – всех ангелов вообще, сколько бы их ни существовало. Но буквальный смысл слов: πάντες οἱ ἄγγελοι (определенные, наличные, виденные тайнозрителем, ангелы) указывает, что под этим разумеются только что (Откр. 5:11) упомянутые тайнозрителем πολλῶν ἄγγελοι, а не мир ангельский вообще754. Что касается самого факта различения ζῶα от ἄγγελοι, то херувимы – не обыкновенные ангелы, посылаемые для тех, которые имеют наследовать спасение (Евр.

1:14), а ангельские существа особого высшего класса. Но из того, что херувимы не суть maleachim, не употребляются Богом для обыкновенной миссии ангелов относительно людей, не следует, чтобы могли подлежать сомнению их действительное существование и их духовная природа. Самое место Откр. 7:11–12, в свою очередь, дает несомненные указания на природу херувимов: наравне с существами, обозначенными, как ангелы, и в соединении с ними херувимы падают ниц пред престолом Божиим и отвечают «аминь» на славословие всех тварей (Откр. 7:13–14).

Некоторые древние экзегеты (Витринга, Мельхиор) находили доказательство против ангельской природы ζῶα Апокалипсиса в словах «новой песни», которую поют Агнцу ζῶα вместе с πρεσβυτέροι (Откр. 5:9): «Ты был заклан и Своею кровно искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени». По взгляду упомянутых экзегетов, херувимы, как ангелы, не могли бы говорить о своем искуплении кровью Агнца. Но приведенный гимн ζῶα поют совместно с πρεσβυτέροι, и словоупотреблению Писания не было бы ничего противоречащего понимать те слова, как высказанные только последними (ср. Иер. 21:7). Притом у херувимов, как и у ангелов вообще, отнюдь нельзя отрицать всякое отношение к делу искупления человечества (1Петр. 1:12, 3:22; Еф. 1:10, 3:10)755.

Достойно замечания мнение Гупфельда756, что нельзя привести ни одного места Ветхого Завета в пользу того, что херувимы пребывают на небе; они – исключительно свита Бога, являющегося на земле. Против этого достаточно указать (что отмечает и Рим) на Пс. 17:11, где ясно и определенно говорится, что Господь с неба сошел на херувиме. Впрочем, едва ли нужно говорить, что как здесь, так и везде, где выступают херувимы, – например, в видениях, – их небесное происхождение очевидно само по себе.

Нельзя, в заключение обозрения существующих возражений против реальности херувимов, не указать и на то формального свойства возражение Бэра757, что реальное объяснение херувимов может иметь свою опору единственно и исключительно в Быт. 3:24 (место это, как мы видели, Бэр понимает так, что о реальных херувимах здесь не может быть речи). То, конечно, верно, что в этом месте реальность, личное бытие и ангельская природа херувимов выступают особенно выразительно, так как здесь херувимы выступают в историческом рассказе. Но, не говоря о том, что и единственное ясное место достаточно для обоснования известного взгляда, и в других местах, как мы видели, могут быть отмечены важные моменты в пользу реального понимания херувимов. «В целом ряде мест, говорит Ганеберг758, херувимы являются, как существа ангельские... ангельское существо есть херувим при входе рая, духовные существа суть херувимы пророка Иезекииля» (Иез. 1:10).

Рассмотрим ближе другие понимания природы херувимов. Одного простого упоминания заслуживает мнение, выступившее особняком и теперь уже совершенно забытое, будто иудеи обозначали пластические изображения ангелов именем «cherubim»759. Достаточно указать на сейчас названные места из книг Бытия и пр. Иезекииля, где херувимы суть нечто совсем иное, чем произведения пластики. Единственным и притом мнимым основанием в пользу данного мнения могло послужить одно из производств слова kerub, (от karab чертить; лепить), но производство это – одно из наименее вероятных. Что, далее, имя cherubim усвоялось не определенному произведению пластики, видно уже из того, что этим именем называются и chaioth видений Иезекииля, не мало отличная от херувимских изображений храма.

Гораздо распространенные два толкования херувимов нового и новейшего времени, из которых одно представляет херувимов по их первоначальному значению мифологическими существами, другое – чисто символическими фигурами, аналогичными, например, составным животным образам ассирийской мифологии и пластики. Рассмотрим и оценим обе гипотезы, поскольку они затрагивают внутреннее существо природы херувима, отлагая пока речь о внешних, исторических соприкосновениях идеи херувима с подобными композициями восточных культов (хотя подобие это может быть только отдаленным).

А. Гипотеза мифологическая760 .

Общее в разных мифологических объяснениях херувимов то, что стражеская функция, как она выражается в Быт. 3:24 особенно (по Фатке) в Иез. 28:14, переносится на херувимов Святого Святых и затем объявляется, как первоначальный и существенный признак самой природы херувимов (которые и представляются существами родственными мифологическим чудовищам). Против этого понимания должно указать на следующее. Прежде всего, даже и в тех местах, говорящих о херувимах, где будто бы с очевидностью выступает служение херувимов, как стражей, охранение, исполняемое херувимами, есть нечто совсем иное, чем каким представляют его. Менее всего представляются они стражами сокровищ, но и охранителями святыни их назвать нельзя: совершенно противно ветхозаветному учению о Боге, чтобы Он нуждался в стороннем ограждении или охране. В таких же местах, как Пc. 17:11; Иез. 1, 10; Откр. 4, 5 и 6, самый искусственный экзегезис не в силах открыть, указания на то, что бы херувимы были стражами Бога или чего либо божественного. Но это явление было бы совершенно непонятно, если бы упомянутая функция принадлежала к самому существу херувимов, была органически связана с природою их. Если говорят (напр., Тух), что функция эта с течением времени отступила в представлении евреев на второй план, то, очевидно, это уже говорит против признания её существенною, тем более что в этих позднейших местах имело место не простое потемнение первоначального значения названной функции, а совершенное, бесследное исчезновение её. Рассматривая, далее, эпитет, прилагаемый к имени Божию ioscheu hakerubim, мы должны признать, что разве при том, крайне искусственном, толковании, которое дает ему Рим761, можно видеть в нем выражение стражеской функции херувимов. Подобные же трудности представляют, затем, и те места, в которых Господь обещает открывать Свою волю над ковчегом завета среди двух херувимов (Исх. 25:22; Чис. 7:89). Равным образом, совершенно произвольно видеть в колоссальных статуях херувимов в храме Соломона стражей храма. Обращенные к храму (Ia-bajt) лица их отнюдь не могут давать основания к подобному заключению762.

Тениус видит доказательство процесса постепенного исчезновения стражеской функции херувимов в факте поставления Соломоном новых статуй херувимов: «первоначальные стражи ковчега завета постепенно в представлении народа столь всецело сделались носителями престола Иеговы, что затем в храме Соломона считали необходимым поставить новых стражей в виде колоссальных статуй»763. Но если народ израильский во время Соломона почитал новые образы херувимов стражами ковчега завета, то нет основания утверждать, что это значение потеряли во мнении и народа херувимы над ковчегом завета, так как все различение между внешнею формою той и другой пары статуй сводится к различию скинии, как походного храма, и храма Соломонова, как постоянного храма или места обитания Иеговы. Говорят, что, по мнению позднейших израильтян, херувимы не были уже стражами; но откуда же у них могла возникнуть идея – видеть во вновь поставленных образах херувимов, только по величине и положению отличных от прежних, именно стражей? Из сказания Быт. 3:24, без сомнения следует, что израильтяне, знавшие это место, видели в херувимах действительные существа, так как только такие существа, а не простые символы, могли охранять путь к древу жизни. Ужели вместе с тем они могли в херувимах храма видеть только символы неприближимости Божества, символы, которым не соответствует ничего действительного?764.

Дальнейшее доказательство в пользу гипотезы о херувимах, как мифологических стражах, заимствуется из области сравнительного изучения религий, которое, будто бы доказывает внутреннее родство херувимов с подобными же существами восточных мифологий, особенно с грейфами (γρύπες). Сила доказательства при этом полагается в том, что слова γρύφи kerub происходят из одной широкой области языка, из языка санскритского. Но, независимо от того, что это сближение семитического слова со словом арийского корня маловероятно само по себе, вопрос об этимологии слова kerub, благодаря исследованиям Ленормана, вступил теперь в новую стадию развития. Найдено не только созвучное с еврейским ассирийское слово, но и совершенно тожественное с ним (об этом – ниже). Искать после этого прототипов херувима в арийских мифологиях совершенно излишне и ошибочно. Впрочем, помимо филологии слова «cherubim», между херувимами и грейфами указывали и внутреннее сродство: те и другие – стражи, одни – рая, другие – золотых сокровищ: и грейфы и херувимы возят колесницу богов и носят богов на своих крыльях. Место – Иез. 28:14, по-видимому, должно особенно благоприятствовать этого рода сходству. Но не огнистые камни были объектом осенения и охранения херувима, с которым сравнивается царь тирский. Выражение «осеняющий» указывает на херувимов на ковчеге завета; но последние не считались стражами. «Наг kadosch Elohim» – не гора богов765, о которой, от лица царя вавилонского, говорит пророк Исаия (Ис. 14:13), а рай и гора Сион, которая во Святом Святых храма имела херувимов, осеняющих каппорет.

Вместе с опровержением того взгляда, что охранительная функция составляет сущность херувимов падают все мифологические сравнения. Против сопоставления или отожествления херувимов с мифологическими существами Востока, в которых решительно преобладает идея охранения, говорит, далее, тот исторически несомненный факт, что законодательство Моисея во всем своем составе отрицает и устраняет всякую, даже внешнюю, связь с языческими представлениями и идеями, которые всюду могли находить доступ у евреев при соприкосновениях их с языческими народами. «Что около времени Моисея среди народа еврейского господствовали еще многие языческие воззрения, замечает Бэр766, этого не будет оспаривать никто; но, что Моисей принял этого рода представления, происходящие из языческих мифов, принял в официальный культ и тем санкционировал их, это должно решительно и безусловно отвергнуть. Херувимы не были чем-то только терпимым со стороны законодателя по снисхождению, но были законом утверждены для храма и здесь занимали не второстепенное, а очень важное место.... Поэтому, о том, чтобы Моисей щадил народную веру или допускал приспособление к ней, не может быть речи. Это особенно видно из того, что живший пятью веками позднее Соломон не только не думал об устранения образов херувимов, но даже, кроме находящихся на каппорете, поставил во Святом Святых еще две колоссальные статуи херувимов, чего он никогда не сделал бы, если бы считал их только за ничтожный пережиток языческих мифологических представлений».

Между тем как доселе названные представители мифологического толкования херувимов основываются на внешней связи образа херувимов с мифологическими образами языческих народов, другие сторонники мифологической гипотезы, односторонне и без достаточного основания выдвигая значение какого-либо одного библейского места херувимах, построят теории о существе херувимов, ставящие их, во всяком случае, в связь с мифологией. Такова, прежде всего, теория Рима, развитая им, в четырех его статьях о херувимах767. Рим, стоя на историко-критической точке зрения новейшей библиологии на происхождение Пятокнижия, а также и в виду того, что выражение национального еврейского воззрения на херувимов и первоначальный их образ должно видеть в херувимах скинии, обращает внимание более всего на те библейские места, которые описывают устройство крыльев херувимов; их устройством, по Риму, определяется «пространственное отношение их к феофаническому облаку». Результат, к которому приходит Рим в своих исследованиях, выражен им уже в первом из названных сочинений768: «первоначально херувимы были не чем другим, как облаками (nimbi), поставленными в связь с существами животного мира, для закрытая являющегося Бога»769. Общее между ними Рим указывает в том, что то и другое выражает неприступность и славу Господа, следовательно, они должны быть тожественны и по внутреннему существу. Различие же внешнего вида Рим объясняет, приписываемым им еврейской фантазии, изменением символического облака (тучи), которое ставится в связь с херувимами в Пс. 17:11–12. И облако, и херувим, по предположению Рима, первоначально представлялись птицеобразными.

Но когда могло произойти это предполагаемое изменение, и как примирить с теорией Рима прочие библейские места о херувимах, где последние имеют совсем другое значение? В первом отношении в пользу теории нельзя привести ни одной убедительной аналогия, будто еврейская фантазия тучи или облака, вообще явления природы символизировала в известных типических образах, относящихся к животной жизни. Самое предположение о преобразовании облака в фантастическое живое существо невероятно: посредствующего члена между этими двумя представлениями Рим не указывает.

Человеческий же образ херувимов на ковчеге завета, допускаемый и Римом, является, с точки зрения его теории, ничем не мотивированным. Как, затем, объясняются этой теорией другие места о херувимах? Какой, например, внутренний смысл имеют четыре символических лица у херувимов видений пр. Иезекииля и апостола Иоанна? Рим отвечает770: «четырьмя лицами обозначаются превосходные силы и способности, дарованные Богом херувимам для выполнения их служения (ad munus suum sustinendum)», разумея под этим служением то, что херувимы носят престол Божий и Божество, являющееся в мире, по всем направлениям. Но движение херувимов по всем направлениям указывается уже в самом четверичном числе их, соединение же именно известных данных лиц остается без удовлетворительного объяснения. Рассказ о херувимах рая решительно говорит против теории Рима. Огонь и меч на ряду с символическими образами, какими представлял себе херувимов Рим, не имели бы никакого смысла. Притом, херувимы, по Быт. 3:24, имеют назначение – не закрывать священное место, но преграждать доступ в рай; потому-то здесь говорится именно о пути (derech) к раю и древу жизни; его только херувимы охраняют, а не имеют своим назначением «ограничивать и закрывать» все пространство771. Неприменимость объяснения Рима даже к херувимам скинии и храма видна уже из того, что, кроме херувимов во Святом Святых, изображения их были на завесе покрывалах, на стенах, дверях и на поверхности разной утвари. О них, конечно, менее всего можно утверждать, что они закрывали величие Божие, указывали незримость, неприступность Божества. Если отрешиться от совершенно неверной аналогии, которую Рим усматривает между херувимами и поэтически представляемым облаком, то значение всех изображений херувимов в скинии и храме можно определить так, что они вообще указывали на особенное обитание Господа в этом святом месте. Правда, с облаком имеют некоторое сходство херувимы в Святом Святых (Соломонова храма, образовавшие нечто вроде колесницы (1Пар. 28:18), а также и херувимы видения Иезекииля, прямо называемые Сирахом (Сир. 49:10) «херувимскою колесницею». Но и это подобие колесницы облаку, равно как и выражение – «восседающий на херувимах», не указывают на «закрытие и скрывание», как существенную миссию херувимов; педобие это состоит исключительно в движении между небом и землею. Наконец, если херувимы составляли преобразование феофанического облака, то не понятно, почему во Святом Святых они являются совместно с последним. Для чего нужно было присутствие одного и того-же символа в двух различных формах?

Другие толкователи, держась мифологического же понимания херувимов, берут за исходный пункт своего исследования о них места Пс. 17:11; 2Цар. 22:11, представляющие Господа, носящимся на херувимах772, и отожествляют херувимов с equi tonantes греческой и римской мифологии. В новейшее время Сменд773 первоначальный смысл представления о херувимах видит в том, что они суть «олицетворение тучевого облака, на котором носится

Иегова». Но херувимы не стоять в нераздельной связи с явлением Господа; как показывает Быт. 3:24, херувимы могут выступать и самостоятельно, независимо от богоявления. Шум, производимый крыльями херувимов и сравниваемый пророком с голосом Бога Schaddai, а особенно хваления, совершаемые херувимами (в видении Иоанна Богослова и пр. Иезекииля) пред престолом Божиим, указывают на высокое достоинство и особенную близость их к Богу. Выражения же ioschev al-cherubim и merkabah должны быть понимаемы, как поэтические образы. С точки зрения Сменда и других, вообще непонятна сложная символика херувимов видений; например, их характерные лица, глаза и под. Эта необъяснимость и вынуждает Сменда призывать на помощь, совершенно чуждую его собственному взгляду, идею, что четыре лица, вместе взятые, представляют всемогущество Бога.

Б. Символическая гипотеза.

Исследователи, выходящие из признания основного вида херувимов в видениях Иезекииля, пытаются привести данные видения в согласие с относящимися к предмету местами из исторических книг. Общее во всех подобного рода воззрениях774 – то, что, по ним, херувимы, именно по причине их символического значения у Иезекииля, не суть реальные существа; они суть чисто символические фигуры, происхождение которых нужно, будто бы, искать или в мифологических отголосках чуждых культов, или в аналогичных формах пластики соседних народов, или, наконец, просто в свободной творческой деятельности фантазии поэтов. У некоторых исследователей встречаются попытки внутренне объединить все эти предполагаемые источники происхождения образа херувимов.

Мы укажем сначала на коренную несостоятельность символической гипотезы и на те трудности, которые представляются неизбежными для нее, а затем разберем отдельный её разветвления. Толкование херувимов, как исключительно символов живого тварного бытия, как идеальных (не имеющих реальности) представителей последнего, стоит в связи с космическим пониманием всего ветхозаветного культа, зачатки которого (понимания) находятся уже у Филона. Но такое понимание совершенно игнорирует существенное отличие ветхозаветной религии от всех религий древнего мира. Последние были религиями натурализма в собственном смысле; поэтому комический символизм, смешение нравственных и физических понятий, там были неизбежны по самому существу дела. Но они не имели места в абсолютно духовной религии Ветхого Завета, в которой между натуральным и этическим была проведена резкая грань. Отсюда, символы натурального характера языческих храмов не могли иметь места в скинии или храме Израиля. Кроме этого принципиального основания, против чисто символического объяснения херувимов говорит то соображение, что, принимая его, мы теряем всякую историческую почву для всего первооткровения. Как уже замечено было, священный автор книги Бытия, истории рая и рассказа о херувимах предполагали у своих современников-читателей знакомство с представлением о херувимах. Если же он представляет херувимов стражами рая, то и в херувимах скинии (или храма) ни он, ни читатели его не могли видеть только символы без всякой, соответствующей им, реальности. Иначе все повествование его разрешалось бы в одну аллегорию, между тем как он, очевидно, имеет намерение передать историю человечества в живых исторических образах. Так, несомненно, что для израильтян, которые имели пред собою Пятокнижие, херувим был действительными существом, а единство основной идеи херувима требует, чтобы мы и в херувимах храма видели не символы, но изображения (хотя и не имевшие задачею точное воспроизведение) этих действительных существ. Нельзя, далее, во всем Ветхом Завете указать аналогии того, что бы известная отвлеченная идея со временем переведена была в образ резко очерченных chaioth, ζῶα. Наконец, и сравнение царя тирского с херувимом-символом не имело бы смысла.

Какое символическое значение имели херувимы храма и у пророка Иезекииля? На этот вопрос древние и новые защитники символической гипотезы о херувимах дают не одинаковые ответы; они могут быть сведены к двум главным группам. По одним775, херувимы олицетворяют свойства Божии, особенно святость Божества и, как неизбежное следствие её, недоступность её для людей. По другим776, напротив, херувимы суть представители тварной жизни. Рассмотрим первое воззрение.

Первая трудность, представляющаяся стороннику этого воззрения, состоит в том, что херувимы называются ζῶα chaioth, Самое это название видимо указывает на противоположность между Богом и тварью. И во всем изображении херувимов, как выступает оно во всех местах, относящихся к ним, даже в видениях, они мыслятся в очевидном отношении подчинения к Богу. Бог поставляет херувима стражем к древу жизни; он в благоговейном положении присутствует пред ковчегом завета, – местом явлений Божиих; херувимы являются служителями Божиими и исполнителями Его велений и в видениях пр. Иезекииля и Иоанна Богослова. Затем, не подлежит сомнение, что в культе Ветхого Завета нет никакого следа в собственном смысле символической спекуляции; между тем, последняя необходимо должна быть предполагаема, если в животных образах хотят видеть олицетворение божественных свойств, абстрактных идей, символы которых были предметом культа. Только исторические соприкосновения с другими народами приводили израильтян к обоготворению твари. Решительное же противоречие этого закону (Исх. 20:1 и след.) исключает предположение, чтобы законный культ санкционировал такие заимствования допущением в официальное богослужение. Наконец, с вероятностью можно предполагать, что запрещение изображения Бога, в виду чувственного воззрения израильтян, простиралось и на символическое изображение божественных свойств: конкретное изображение различных свойств Божиих могло бы повести к признанию многих богов. Бэр777 справедливо замечает: «едва ли можно вообразить большую непоследовательность, как то, чтобы, с одной стороны, под страхом смерти запрещались изображения Иеговы, с другой, – поведывалось, чтобы в самом храме были поставляемы образы, изображающие свойства Иеговы"“.

Гораздо более трудным представляется опровержение другого взгляда, защищаемого многими экзегетами778 и наиболее подробно развитого Бэром, что в херувимах нашла свое выражение тварная жизнь. Слабая сторона этой гипотезы заключается в том обстоятельстве, что защитники её, во всяком случае, во всех библейских местах должны считать основным видом херувима образ животного, или, по крайней мере, животную композицию. Но мы видели, что все, относящиеся к нашему предмету, места, говорят более о человеческом основном виде херувимов. Далее, и самое большое остроумие, принимая эту гипотезу, не может найти никакого удовлетворительного объяснения Быт. 3:24. Бэр, который в херувимах видит «тварную жизнь в её совокупности и единстве», принужден, вероятно, в виду Быт. 3:24, сделать шаг к первой форме символического взгляда и представлять херувимов «свидетелями открывающейся чрез них в творении и охраняющей славы Божией»; вследствие этого, он должен, в качестве стража рая, на первом плане рассматривать Самого Бога; херувимы же у входа в рай, по нему, должны быть только символическим выражением того, что «Бог, силою Своего всемогущества и святости, сделал человеку невозможным возвращение в рай». Мысль эта, конечно, верна, но она не дает права устранять из исторического рассказа характерно обрисованный в нем образ херувимов. Далее, мог ли Моисей, при заведомо известной ему склонности израильтян к отпадению от истинного культа, ввести представителей тварной жизни в общественные места богослужения и притом еще в столь видном месте, каким было Святое Святых? Не заключалось ли здесь опасности отпадения к столь часто обличаемому пророками культу природы? Основательно замечает Моверс779: «обоготворение животных и животная символика не столь строго различаются одно от другого, и одно нередко есть искажение или переход к другому».

В. Символическое значение херувимов.

Тем не менее, символическое значение необходимо присуще херувимам, уже по самой принадлежности их к премирной области божественного мироправления. Они, в отличие от ангелов вообще, не являются людям с откровением воли, повелений Божиих, а потому не принимают собственного, полного человеческого образа. Стоя в ближайшем отношении к явлению славы и судящей правды Божией в мире, они изображают людям премирное бытие в доступных человеческому разумению формах, т.е., в символах: последние необходимы в их внешнем образе по самой цели их явления. В чем же состоит символическое значение херувимов, которое должно, очевидно, видоизменяться по цели их явления? В Быт. 3:24 огонь и меч ставятся в связь с херувимами и символически указывают смысл и значение поставления херувимов при входе в рай. Огонь, по библейскому словоупотреблению (Чис. 11:1; Втор. 4:24; Пс. 49:3; Евр. 12:29), есть образ, поедающего греховную нечистоту, гнева Божия, хотя имеет и более широкое значение – служить образом вообще божественной жизни (Ис. 10:17), обнаруживающейся и по отношению к греховной нечистоте не гневом только всеистребляющим, но и очищающим, просветляющим пламенем любви (Ис. 6:6; Мал. 3:2–3). Контекст и смысл Быт. 3:24 требует первого значения, хотя им не исключается совершенно и второе, как и оба свойства Божия, – гнев правосудия и любовь, отнюдь не представляют чего-либо взаимоисключающего. Присутствие у херувима меча, в свою очередь служащего образом гнева Божья (Чис. 22:22–23; Пс. 34:5; ср. 1Пар. 22:15), снова говорит о том, что в образе райских херувимов представлялась, карающая согрешивших людей, правда Божия780. Таким образом, в первом из мест Библии, говорящих о херувимах, последние являются в связи с существом Божиим по обращенной к миру грозной, карающей грех, стороне его.

В упоминании о статуях херувимов на ковчеге завета описывается только устройство крыльев. В последних, следовательно, и нужно искать значение херувимов в этом месте. По бл. Августину, в двух херувимах на каппорете символически изображается природа разумная (cherubim, по нему, – plenitudo scientiae); херувимы выражают почтение пред очистилищем (propitiatorium), ибо не себе присвояют крылья, но Богу, т.е., Бога почитают совершенствами, которыми одарены, а лица их обращены не к чему другому, как к очистилищу, ибо нет другой надежды на успех знания, как надежда на милосердие Божие. Новейшие исследователи781, по почину Абарбанела, видят в херувимах Святого Святых стражей, так как функции стражей они признают вообще существенною в служении херувимов. Но если стражеская функция принадлежит только херувимам рая, и менее всего херувимы были стражею Святого Святых или ковчега завета; если, с другой стороны, образы херувимов украшали и другие части скинии и храма, то значение их должно быть более обширно, чем указываемое сейчас названными учеными. Херувимы, как небесные духи, суть спутники Господа и свидетельствуют о Его присутствии; поэтому особенным образом выступают они во Святом Святых, где присутствует Господь, теократический Царь народа Божия. Так как слава Господня восседает над очистилищем, то херувимы и осеняют последнее. В более широком смысле все пространство Святого Святых есть жилище Иеговы; поэтому статуи херувимов храма Соломонова распростирают крылья во всю ширину Святого Святых. Наконец, в еще более широком смысле весь храм, среди всех строений Иерусалима, был домом Божиим по преимуществу, а потому и имел на стенах, дверях и сосудах изображения херувимов, этих свидетелей славы Господа. Из положения херувимов в храме Соломоновом видно, что крылья херувимов принадлежали к типическому образу херувимов вообще. Сами же по себе крылья характеризуют херувимов, как существа небесного мира. Поэтический образ в Пс. 17 (2Цар. 22:11), представляющий Господа совершающим быстрое движете на херувиме, аналогичен с местами – Пс. 67:34, где Господь представляется шествующим на небесах (rochev bisschamei) и Ис. 19:1, – восседающим на легком облаке, и, подобно им, символически выражают мысль о вседержительстве Иеговы: все творение, над которым господствует Бог, представляется херувимами, как существами высочайшими между тварными существами. Особенно глубокое символическое значение присуще образам херувимов видений пр. Иезекииля, хотя этот символизм нимало не противоречит их реальности, и вызван был специальными и многосторонними целями видения782. В общем видение представляется пророку «видением подобия славы Господней (mar’eh demut kevod Jehovah, Иез. 2:1)», отсюда и херувимы должны также олицетворять силу и славу Господа. Слава Господа (kevod Jehovah), действительно, является нераздельною от херувимов. Пророк видит, что она оставляет храм и город чтобы обитать вне их – на херувимах (Иез. 10:18, 11:23).

Как представляющие воплощение славы Божией в тварном мире, херувимы соединяют в себе все высшие жизнеспособности, выражающиеся, как в фокусе, в четырех лицах их. Глаза, которыми покрыты тела херувимов, обозначают высшие духовные преимущества этих существ, полученные ими от Творца, особенно их глубокое ведение. Символ очей стоит в явной связи с целью видения: как око Бога проницает всюду, и суд Его простирается и на сокровенные дела, так это символически представляется в вестниках и исполнителях Его суда. Быстрота движения, способность херувимов ходить не оборачиваясь, выражается в колесах, из которых каждое соответствует каждому херувиму, и в четверичном числе, которое имеет господствующее значение в образах херувимов. Не противоречит данному пониманию четверичного числа и толкование, встречающееся уже у св. Ефрема Сирина783, а затем у новых толкователей784, по которому число это означает кафоличность и всемирность боговластия вообще, а затем служит типом новой теократии – церкви христианской. Шейнер785 говорит: «новое царство, которое основывает на земле вочеловечившийся Бог, есть, прежде всего, кафоличное, почему ангелы его являются в четверичном числе, чем указывается кафоличность, в противоположность партикулярности и территориальности. Это число указывает на распространение царства Божия по всем четырем сторонам, и идея эта еще усиливается четверичным числом рук и крыльев, как и четверояким видом головы. Крылья у херувимов в видении Иезекииля частью имеют естественное назначение – служат им к летанию, частью же покрывают тело, как у серафимов, и, как у последних, выражают полное благоговения служение их Богу.

После указания символического значения отдельных черт, с какими выступают херувимы в разных библейских местах, можно указать и общую всем этим местам символическую идею, поскольку она выражается в двух, неизменно присущих херувимам, чертах – человеческом образе и окрыленности. Как ангелы являются людям в человеческом виде, так и херувимы в Ветхом Завете своим основным образом имеют человеческий. Только последний, как сосуд богоподобного человеческого духа, способен выразить и символизировать идею высочайших духовных совершенств, какими обладают херувимы, по ветхозаветному представлению о них. Другой неотъемлемою принадлежностью внешнего вида херувимов являются крылья, иногда отсутствующие у ангелов, – различие, объясняемое неодинаковою миссий тех и других. Херувим не посылается к человеку вестником Божиим, – он проповедует Его карающее или милующее присутствие или явление в мире. Очевидно, деятельность херувима не привязана к земле; отсюда, постоянный символ их свободного движения – крылья.

В заключение речи о символическом значении херувимов, укажем своеобразное понимание этого значения у некоторых исследователей, в главном не отступающих от древнецерковного воззрения на херувимов, т.е., признающих их действительными существами высшего духовного мира или особого рода ангелами. Так, Клифот786 с каждым явлением херувима соединяет мысль о благодатном присутствии Господа. Но здесь символическое значение сужено, специализировано более надлежащего. Быт. 3:24 показывает, что херувим может выступать и вне связи с богоявлением. С другой стороны, поэтическое представление, что Господь восседает на херувимах, а равно видения Иезекииля и Иоанна Богослова, свидетельствуют, что символическая идея, выражаемая херувимами, гораздо более широка и многообъемлюща, чем как ее определяет Клифот. Несколько сходно с последним формулирует символическую идею херувимов и Гофман787. Не лишена остроумия и интереса попытка аллегорического объяснения идеи херувима, сделанная Куртцем788, который, основываясь на известном сопоставлении царя тирского с херувимом, видит в херувимах Иезекииля, а затем и в херувимах вообще, символический образ тварного совершенства, которое до грехопадения и его следствий было представляемо в первом совершенном человеке. «Человек должен был быть херувимом на земле, как херувим – человеком на небе. По падении человека, херувим занимает место совершенного человека, который некогда владел раем и снова некогда овладеет им. До грехопадения человек, сотворенный по образу Божию, безусловно был суммою, средоточным пунктом сотворенного совершенства на земле, властелином и царем над всем животиым миром; теперь мир животных, по крайней мере, отчасти сделался свободным от его господства и для того, чтобы смирить человека, показывается, что мир животных владеет даже силами, которые не принадлежат и человеку в такой полноте и совершенстве. Поэтому все тварно-совершенное, что находится на земле и чего уже нет в человеке, соединяется с образом человека, чтобы из этого образовать образ херувимов, приспособленный для их теперешней задачи». Но в тексе библейском это объяснение не имеет прочной опоры: поэтическое сравнение тирского царя с херувимами еще не говорит о том взаимоотношении между человеком вообще и херувимом, которое указывает Куртц. Если же Куртц подтверждение своего взгляда думает видеть в Быт. 3:24, то здесь идет речь не о населении рая херувимами вместо изгнанных людей, а только об охранении херувимами рая. Затем, объяснение Куртца, по-видимому, требует признания основным видом херувима – составной вид композиции из различных элементов животного мира; но это, как мы видели, неверно; человеческий образ основным видом херувима признает и сам Куртц. Нельзя признать вполне выражающим идею херувима взгляд и тех новейших исследователей, которые, не отрицая реальности херувимов, видят в них типы всей тварной жизни789. Не говоря о том, что такое типическое значение у некоторых из них (особенно у Шейнера) близко граничить с отрицанием реальности херувимов, понимание это приложимо только к херувимам пр. Иезекииля, так как только им несомненно принадлежит составной образ. Но и херувимы Иезекииля являются самостоятельно выступающими, в связи с явлением славы Иеговы, а отнюдь не простыми безличными символами. Итак, херувимы, будучи по сущности своей действительными небесными и духовными существами, с одной стороны, стоять в ближайшем отношении к Богу, как первоисточнику всякой жизни, Богу духов всякой плоти, а потому, с другой стороны, реально представляют в себе всю тварную жизнь в её высших проявлениях.

Г. Происхождение библейского воззрения на херувимов.

При суждении об образе херувимов, а равно и об их существе, мы встречались с многочисленными попытками указать прототип для херувимов на почве не еврейской, в широкой области религий древнего мира. Попытки эти в большинстве случаев вытекают вообще из предвзятого отрицания богооткровенного достоинства ветхозаветной религии. Тем не менее, нельзя отрицать того поразительного факта, что херувимы ветхозаветного откровения имеют себе аналогии во многих известных мифологиях. Данные же ассирологии показали, что, по крайней мере, в Ассирии могло быть известно и само подлинное имя херувимов. В виду этого соприкосновения библейского представления о херувимах с мифологическими представлениями древности, возникает необходимость решить вопрос о происхождении библейской идеи херувима и библейского образа (внешнего вида) его и об отношении их к аналогичным представлениям древности. С точки зрения, установленной нами на херувимов, как на ангелов особого рода, вопрос этот разрешается сам собою, в связи с вопросом о происхождении библейского учения об ангелах вообще. Последнее, несомненно, происходить из первооткровения, данного Богом человечеству в пору существования его в отношении ближайшего общения с Богом. Самый образ речи в рассказе Бытописателя о поставлении херувимов предполагает у людей знание о них, и можно думать, что еще в раю люди имели понятие о херувимах и притом самое истинное, основанное на живом духовном опыте. При таком взгляде на происхождение библейского учения об ангелах вообще и, в частности, о херувимах, возникновение разных мифологических учений древности о богах, демонах и существах, имеющих сходство с херувимами, объясняется из взаимодействия предания, как хранилища первобытного религиозного достояния человечества, и натурального человеческого фактора, понимаемого во всей его широте.

Но как возник и развился образ библейских херувимов, воплощавший в конкретных формах идею небесных существ? Если самая идея херувима отнюдь не была продуктом свободной фантазии израильтян, то более субъективного участия их должно быть допущено в развитии образа, внешнего вида херувимов. Вид этот свое полное выражение и устойчивую форму получил в священной иудейской пластике и вообще в символике израильтян. Но искусство израильтян, было несомненно, отраслью искусства восточного, в особенности семитического, Нельзя, однако, этого рода связь искусств израильского и других народов Востока понимать, как сознательное заимствование или копирование языческих культов, прямо запрещаемое законом. Ясно, напротив, что сходство здесь могло быть самым общим и более касалось символического значения херувимов, чем самой их сущности. Так крылья, – неизменный атрибут внешнего вида херувимов – часто встречаются в восточной символике, как символ деятельности, возвышающейся над сферою земных, житейских отношений; на памятниках их имеют существа неземные или, по крайней мере, посвященные на служение Божеству (жрецы790). Человеческая структура, несомненно господствующая в образе херувимов, в восточных культах имеет место при изображена существ высшего мира, особенно божеств, хотя, в отличие от библейского образа херувимов, выступает не столь всеобще и иногда слабо замечается только в (человеческой) голове. Последнее различие – не случайно: оно основано на существенном характере язычества и его отношения к богооткровенной религии Ветхого Завета.

В названных образах все мифологии воплощали силы природы и самое Божество, проявляющееся в этих силах. Отсюда, композиция животных элементов составляет общую принадлежность символики египтян, ассириян, вавилонян, финикийцев, арабов, а равно и арийских народов. Херувимы Библии решительно отличаются от Божества и выступают, как существа тварные, служебные; как самые высшие твари, они носят человеческий образ. Упущение из виду этого основного различая между библейскими херувимами и мифологическими существами приводит многих ученых и в вопрос о происхождении идеи херувима к столь же превратным мнениям, как и в вопрос об образе и существе херувимов791. Вообще, по вопросу о происхождении идеи и образа херувимов, мы можем установить следующие положения. Идея херувима происходит из первооткровения, образ же херувимов, как он представлен в скинии и храме, явился из восточной символики; на последнее, между прочим, может указывать парное сочетание херувимов в скинии, в Соломоновом храме и в храме видения пр. Иезекииля (Иез. 41:18–19). Но аналогичные с херувимами существа или фантастические образы у соседних с израильтянами народов ни

по идеи, ни по самой внешней форме не представляют такого сходства с херувимами, которое вынуждало бы к мысли искать происхождение последних вне религии Израиля. Напротив, как библейская ангелология вообще, так в частности и библейское учение о херувимах, носит на себе печать чистого неповрежденного откровения и этим несравненно возвышается над всеми аналогичными представлениями древности. Последние, вероятно, происходили из первооткровения же, но опосредствованного естественным фактором, – воображением, и были глубоко, существенно изменены им.

Д. Этимология слова רוּבכּ.

Этимология слова как мы замечали уже, не выяснена. Тем не менее, недостатка в попытках решения этого вопроса нет. Укажем некоторые из них. Древние экзегеты переводили это слово выражениями «multitude soientiae, πγῆθος γνώσεως, ἐπίγνώσεως πογγή». Так понимали имя херувима Климент Александрийский, бл. Августин, Ориген, Дионисий Ареопагит, бл. Иероним, св. Феодор Студит, а. за ними богословы средних веков, – Ричард сен-Виктор, Раббан Мавр, Фома Аквинат. По мнению Рейнке792, некоторые толкователи, в этом случае, предполагали в слове cherub соединение двух корней רבכ nachar (вникать), которое в piel может означать: scivit (знал) и בר rav – быть многим. Другие – Cornelius a Lapide793, Лорин794 представляют слово составленным из сравнительной частицы כּ и имени בר («как учитель, мудрец»; ср. Иез. 28:16); но так как несомненно, что в древнейший период еврейской литературы, когда уже выступает слово херувим, слово בר еще не имело значения одинакового с позднейшим אבר, ןבּר, а выражало только множество; то слово херувим могло бы означать: подобный тому, который мног, или: как множество. Так изъясняли слово херувим из древних Бонфрериус, а в новое время Михаэлис795, а также и Генгстенберг796, видевший в таком понимании слова подтверждение своего символического понимания херувимов: «херувимы, по Генгстенбергу, – символ идеального единства всего живущего». Крайняя искусственность этого понимания очевидна сама собой; оно нимало не оправдывается, прежде всего, библейским сказанием о херувимах рая. С филологической же стороны, данное производство несогласно с законами еврейской грамматики: слияние частицы בּ с именем в одно слово едва ли имеет себе аналогию. Это же следует сказать и о подобном же производстве от בּ и איבר юноша, производстве, которого держались некоторые иудейские797 и христианские798 экзегеты. Такое словопроизводство вышло из образа, в каком представлялись херувимы. Но указанное слово в значении «юноша» стало употребляться только со времени плена; раввины именно ссылались, в оправдание этого производства слова, на вавилонское название юноши (Buxtorf 1. с.). Продолжая, далее, искать корень имени «херувим» в еврейском языке, многие исследователи видят его в בכר rachav – ездить, rechev – колесница799. Но если перестановка эта возможна сама по себе800, то в данном случае она мало вероятна потому, что колесница – отнюдь не постоянный атрибут херувимов. Только при крайней натяжке, которую допускает Гофман, можно находить указание на колесницу, напр., у райских херувимов. Да и херувимы Святого Святых не были колесницею славы Божией («currus gloriae Dei»801). Многие новые католические богословы802 производят cherub от ברק, быть близким. Идея херувима, как существа, близко стоящего к Божеству, хорошо выражалась бы таким значением его имени. Правда, здесь допускается смещение букв ב и ק, в семитических языках (кроме ассирийского) резко различающихся. Тем не менее, из всех опытов собственно еврейской этимологии нашего слова, производство его от – ברק (быть близким) можно признать самым вероятным. Указанная же трудность филологического свойства может быть устранена тем, что (по Рейнке и Герцфельду) замена звуков ב и ק одного другим не совсем беспримерна даже и в еврейском, тем более в арабском и халдейском803. Еврейскому имени בוּרכּ по значению, вполне соответствовало бы арабское караба (garaba). Многие другие опыты этимологии имени херувим, в большинства случаев оставляющие почву еврейского языка, и ищущие корня имени не только в других семитических языках, но и в арийских, мы обходим804.

Отдел второй. Ветхозаветно-библейское представление о серафимах

а) Библейское свидетельство о серафимах

Единственное место в Библии, говорящее о серафимах (םפִירָשְׂ – Σεραφείμ) – Ис. 6:2–7 изображает их столь сходно с описанием херувимов видений Иезекииля, что, как в древности, так и в новое время не было недостатка в попытках отожествить тех и других, тем более, что описанные Иоанном Богословом в Откр. 4:7–8 ζῶα – херувимы соединяют в себе черты херувимов Иезекииля и серафимов Исаии: от первых имеют четвероякий вид и множество очей, а от последних – шесть крыльев и одинаковое с ними служение – хваление Бога.

Приведем рассказ пр. Исаии о виденных им (конечно, «ἐν πνεύματι») серафимах. Видение это имело место при призвании его к пророческому служению, как в таких же обстоятельствах Иезекиилю было видение «подобия славы Господней», в котором важнейшую часть составляли х:ерувимы. Пророк говорит: я видел Господа (ינדא, τὸν Κύριον) сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края ризы Его наполняли весь храм (הַהֵיכָל) и серафимы стояли вокруг Него (לוֹ מִמַּעַל עמְדִים םפִירָשְׂ, κύκλῳ αὐτοῦ); у каждого из них по 6 крыл; двумя каждый закрывал лице свое (פָנָיו, κατεκάλυπτον τὸ προ᾿ σωπον έαυτῶν), двумя закрывали ноги свои и двумя летали и взывали они друг другу (LXX: καὶ ἐκέκραγον ἕτερος προς τὸν ἕτερον): свят, свят, свят, Иегова Саваоф; вся земля полна славы Его (כְּבוֹדוֹ), и поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился дыма». При виде песнословящих Господа чистыми устами существ, пророк, в глубоком чувстве своего недостоинства указывает особенно на нечистоту уст своих, не исключая и мысли о греховности своей вообще: «я человек с нечистыми устами и живу среди народа, также с нечистыми устами, и глаза мои видели Царя Господа Саваофа» Тогда (без сомнения, по повелению Божию) прилетел к нему один из серафимов и в руке у него горящий уголь, который он взял с жертвенника и коснулся уст его и сказал: вот это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен (Ис. 6:1–7). Затем изображается призвание и посольство пророка Господом, причем голос Господа, вероятно, в виду серафимов, говорит: «кто пойдет для нас (לָנוּ)?" (Ис. 6:8).

б) Внешний образ серафимов

Приведенное место представляет следующие данные для суждения о внешнем виде серафимов. Каждый из серафимов имел по 6 крыльев, из которых одна пара служила к аакрытию лица (по Тарг. Ионаф.: ne videret, i. е. Deum), другая покрывала нижнюю часть тела, особенно ноги805, а два крыла служили к летанию806. Каждый серафим имеет и руки (bejado, Ис. 6:2) и ноги (raglaiv) и лицо (panaiv). Лицо, очевидно, у каждого было одно, так как, в противном случае, пророк отметил бы такую особенность внешнего вида серафимов, как присутствие нескольких лиц. Произвольно мнение Маймонида807, что лицо каждого серафима было тожестненно с лицом херувимов Иезекииля (у последних Маймонид признает все лица человеческими, только с четырьмя различными оттенками выражения)808. Предполагаемое этим воззрением тожество серафимов и херувимов не имеет опоры в библейском тексте. Различие в описании пророческих видений предполагает действительное различие последних, так как пророк, во всяком случае, мог только объективно излагать то, что представлялось его созерцанию, а не руководиться при изложении виденного известною тенденцией. LXX передают panaiv через то τὸ προσωπον и, таким образом, предполагают по одному лицу у каждого из серафимов.

Но следует ли внешний вид считать простым или сложным, составленным из элементов, и, если должно признать первое, то какой вид имели серафимы, – человеческий или какой-либо другой? Указанные данные текста об этом (упоминание рук, ног, лица), могут и должны наводить на мысль о человеческом образе серафимов, и сами по себе, а также в связи с тем соображением, что ангелы, какими видимо выступают серафимы, обычною формой явления своего человеку имеют вид человеческий. Но, в виду того, что текст Ис. 6 прямо не решает вопроса об этом, в других же местах о серафимах не упоминается, – для определения их образа, обращаются к таким ненадежным источникам как этимология имени saraph и мифологические, действительные или мнимые, аналогии серафимов. Очень распространенным в науке может считаться мнение о тожестве имени seraphim у Исаии с именем змей, hannechasehim hasseraphim, упоминаемых в Чис. 21:6809. Сходясь в признании родства имени серафимов с именем ядовитых змей, защитники данной этимологии расходятся в понимании отношения между этими понятиями. Одни (Де-Ветте, Лютц) признают внешний вид серафимов однородным с видом ядовитых змей, о которых говорит кн. Числа, а потому считают серафимов змееобразными, или, по крайней мере, имеющими вид животных (Михаэлис, Гиртфельд). Другие (Кнобель, Гезениус810) первообраз серафимов видят собственно в тех dracones volantes, о которых упоминается в кн. Исаии (saraph meopheph, Ис. 14:29, .30:6); а так как последние были уже существами идеологическими, то иные (Эвальд, Дилльман, Ленорман) полагают, что слово принадлежит к более широкой области языка, – происходить от санскритского sarpa, serpere, откуда – serpens, в котором будто бы надо видеть мифологическое понимание молнии, подобно существовавшему у арийцев. Иные (Кнобель, Фатке), принимая данную этимологию, ставят серафимов в связь с египетскими сфинксами или Сераписом (Гитциг, Гезениус). Мнение, под разными вариациями, принимающее данную этимологию, и связанное с нею представление об образе серафимов, вкратце формулирует Дилльман (1. с.): «всего более надежным представляется при объяснении seraphim выходить из известного значения основного слова saraph, конечно, не в смысле обыкновенной змеи, но в мифологическом смысле дракона. Мы знаем, что драконы с пронзительным взором, огнезрачные, уже своим взглядом умерщвляющие, в круге представлений древних народов играли значительную роль, как стражи божеских сокровищ. Правда, изображений этих драконов у известных нам восточных народов доселе не найдено (сфинксообразные существа египетской, финикийской, ассирийской пластики имеют к этому только отдаленное отношение). Но, может быть, здесь можно упомянуть о фигурах с 6-ю крыльями на персидских изображениях у Ляйярда». Но если наука не открыла среди памятников восточной пластики изображений мифического дракона, то предполагаемые аналогии серафимов с последним, для воспроизведения образа серафимов, оказывается в настоящее время лишенною всякого значения. Персидским же крылатым изображениям недостает главного момента – образа змея; общее у них с серафимами – только шесть крыльев, но этот признак с рассматриваемою этимологией, не стоит ни в какой связи. Гитциг пытается устранить трудность, возникающую из упоминания в тексте о руках у серафимов, пониманием рук в смысле передних ног. Но это, явно натянутое, толкование лучше всего говорить о том, что в тексте нет никаких оснований для предположения о животном, в частности, и змееобразном виде серафимов. Справедливо замечает Шультц811, что «змеи, имеющие крылья и, кроме того, человеческие руки, слишком выходили бы за пределы даже индийской фантазии»812.

Защитники данного взгляда видят главное его основание в предполагаемом ими родстве серафимов с ядовитыми змеями, Числ. 21:6 и, в подтверждение этого указывают на культ «нехуштана», т.е. медного змея, существовавший до Езекии, уничтожившего этого, змея (4Цар. 18:4). Но ссылка на 4Цар. 18:4 скорее опровергает, чем подтверждает предполагаемую связь серафимов со змеями. Факт уничтожения Езекией медного змея показывает, что в глазах благочестивого царя, а вместе с тем, конечно, и всех вообще ревнителей истинного богопочтения, почитание змея было столь же преступным суеверием и идолослужением, как отмененный тем же царем высоты, разбитые им статуи, срубленные им дубравы. Вероятно ли после этого, что бы пророку (современнику Езекии) были показаны в видении небесные существа в образе змей, что служило бы явным оправданием народного суеверия?

Каково бы ни было происхождение и значение слова saraph, представление о змеевидных существах, находящихся в непосредственной близости Всесвятого Бога, решительно недопустимо еврейским библейским воззрением на природу, свойства и положение змей в самом животном царстве. Все еврейске библейские имена и эпитеты змея, не заключая ни какого указания на какое либо скрытое мифологическое понимание его, заимствованы от чувственно-наблюдаемых качеств и внутренних свойств змеи, но с другой стороны, вследствие известного (Быт. 3) отношения змея к тайне происхождения греха в человечестве, указывают некоторые вышеестественные, демонические наклонности, обнаруживающиеся в змее813. Если, напротив, говорят, что змея и у евреев, как у египтян и в парсизме, считалась обладающею целительною силой, символом вечности814, и в доказательство этого, ссылаются на исцеление израильтян, ужаленных змеями, при взгляде на медного змея, сделанного Моисеем по повелению Божию (Числ. 21:8–9), и на то, что этот змей в период времени от Моисея до Езекии был предметом израильского культа (4Цар. 18:4), то ссылаются совершенно несправедливо. Змей медный признавался средством исцеления и, действительно, исцелял не собственною силою, а потому, что, по воле Божией, сделался для согрешивших израильтян знаменем спасения815. Ясно, таким образом, что никакой целебной и благодетельной силы змеям у евреев не усвоялось; напротив, самые змеи были символом вреда, причиняющего смерть816. Как мало, после этого, было пригодно их имя для обозначения существ ангельских!

И с филологической стороны, сопоставление, делаемое данной этимологией, неосновательно. По своему первоначальному значению и употребление в Чис. 21:6, saraph есть имя прилагательное со значением: жгучий817 и в данном месте употреблено в качестве эпитета змеев, определяющего их, как смертоносных818. Если же в других местах (Числ. 21: 8; Втор. 8:15; Ис. 14:29, 30:6) оно употребляется, как имя существительное, как синоним слова nachasch, то, конечно, отсюда следует, что между понятиями, выражаемыми этими двумя словами, мыслилась некоторая связь, благодаря которой saraph могло употребляться в смысле nachasch – змей. Но пункт сравнения (tertium comparationis) понятий «змея» и «огонь» заключается, очевидно, не в припадлежащем змее свойстве пресмыкания, а в том, что змея своим укушением как бы опаляет свою жертву, причиняет ей жгучую рану: змеи в Числ. 21:6 названы hasseraphim не потому, что они пресмыкаются, а потому, что своим укушением умерщвляли израильтян. То же следует сказать и о других местах, где змей называется именем saraph (Втор. 8:15; Ис. 30:б). Таким образом, имя seraphim не имеет никакого отношения к предполагаемой змеевидной наружности серафимов. Остается признать819 совпадение имени серафимов и змей или случайным или, во всяком случае, основанным на независимом от наружного вида тех и других признаке.

Такой признак, имеющий притом существенное значение в вопросе не только о виде, но и о природе и существе серафимов, многие древние и новые экзегеты видят в понятии горения (в среднем значении гл. saraph, urere) или опаления, сожигания (действительное, переходящее значение этого глагола – comburere). Древние иудейские и христианские толкователи принимали первое значение и потому видели здесь указание на огненную природу серафимов. Так, Кимхи называет серафимов maleachei esch, ангелы огненные (мнение, стоящее в связи с раввинским учением о том, что Бог ежедневно творит ангелов служения из nagar dinnur, – огненного потока820. Христианские экзегеты, держась того же значения, гл. saraph, видят в названии, если не определение природы, то, по крайней мере, ту связь с понятием огня, что от него отвлечена идея блистания, чему соответствует изображение явления небесных существ и в других библейских местах (Иез. 1:13; Дан. 10:5; Мф. 28:3821). Но и в древности, а особенно в новое время, собственно принадлежащим глаголу saraph значением считалось и считается значение переходящее. «Слово seraphim, говорит бл. Иероним, значить ἐμπρησταἰ, что мы можем перевести: воспламеняющие или сожигающие, сообразно читаемому в другом месте: «творяй ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный». Так именно, в смысле опаляющих, сожигающих (враждебное Богу), понимали серафимов раввины: Соломон, Абарбанел, Раши. Из новых экзегетов следуют им особенно Умбрейт и Делич, причем первый относит сожигание, совершаемое серафимами, к фимиаму на небесном жертвеннике, а последний – к очищению уст Исаии (Ис. 6:7) Большинство же, не ограничиваясь отнесением имени только к видению Исаии, утверждают, что серафимы – носители божественного огня любви, попаляющего всякую нечистоту и очищающего людей822. Такое понимание является более всего соответствующим существу дела и притом имеет в виду, несомненно, существенную связь серафимов с херувимами. Но для решение вопроса о внешнем виде оно имеет мало значения. Не более в этом отношении делают следующие две этимологии, хотя и имеющие свое значение в смысле уяснения ветхозаветного представления о серафимах. По одной из них823, имя серафимов обозначает высших между ангелами, князей ангельских, и происходит от арабского scharuta, nobilis, princeps fuit. В еврейском языке слово это не употребляется824, но может быть сближено с именем sar – князь; следовательно, серафимы были бы подобны sarim – князям кн. пр. Даниила (Дан. 10). Ничего, противоречащего тексту данного места, это толкование не заключает; идея, им выражаемая, может быть допущена, как оправдываемая приближенным положением серафимов относительно престола Божия. Но сама этимологическая состоятельность данного словопроизводства подлежит сомнению; во всяком случае в еврейском языке нет корня, родственного слову scherif, scharufa; равно и древние переводы не уполномочивают на такую этимологию слова. Другая этимология ставит слово seraphim в связь с сирским theraphim, причем древние защитники этой этимологии825 признавали оригинальным еврейское слово, а в сирском видели изменение начального ש в ח, новые же826 – или допускают обратное отношение или производят их от одного общего корня. Гофман (1. с.), считая возможным, по законам благозвучия, отожествить имя серафимов с именем theraphim (Быт. 31:19; 1Цар. 19:13; Иез. 21:26) дает последнему не значение «истуканов»827 или «оракулов»828, а – «богов», elohim, подтверждение чего видит в названии серафимов богами в Быт. 31:30, 35:2. Имея при этом в виду аналогичное арабское слово, Гофман признает имя seraphim за родовое имя ангелов, подобное именам ангелов: abirim (Пс. 77:25), elim, elohim, kedoschim, и, таким образом, видит в этом имени общее или родовое имя небесных существ, указывающее на их духовность, без ближайшего их определения829. Объяснение это, если не иметь в виду его сомнительной филологической состоятельности830 и принимать только предполагаемое им значение имени seraphim (в смысле синонима elohim, ruchot и под.), принадлежало бы к лучшим попыткам этого рода. Кроме того, им предполагается, что имя, или, по крайней мере, идея серафимов, по своему происхождению, восходить к патриархальным или первобытным временам человечества831. Наконец, Кнобель, кроме мнения о подобии серафимов сфинксам (это мнение с ним разделял некоторое время Гезениус), по вопросу о значении имени их высказал, что оно есть только неправильное чтение слова שרהים – служители. Но, невероятная уже сама по себе, как основанная на произвольной поправке текста, гипотеза эта опровергается еще тем, что предлагаемое им слово не употребляется в еврейском языке (Делич, Смит).

Если, таким образом, все существующее опыты этимологии имени серафимов не дают представления о внешнем виде их, то искать указания на последнее следует только в тексте. Описанные здесь действия серафима – взятие с жертвенника огня руками посредством клещей и очищение уст пророка с произнесением известных слов, дают основание видеть в них род творений Божиих, одаренных разумом, тело которых имеет руки, а также ноги и лицо, и образ именно человеческий832. Последнее – отрицательным путем – доказывается несостоятельностью сопоставления серафимов со змеями и под., с другой же стороны тем, что если бы справедливо было предположение о нечеловеческом образе серафимов, то пр. Исаия, подробно описывавший всю обстановку видения, не опустил бы отметить столь своеобразную особенность символики виденных им небесных существ, хотя вообще необычайность и поразительность символики серафимов должна быть предполагаема уже по одному выступление их в величественнейшем видении833.

в) Существо серафимов

Более данных представляет текст для суждения о существе серафимов. Серафимы говорят, поют хвалебную песнь Богу, исполняя ее поочередно (антифонное или ипофонное пение), исполняют повеления Божии, следовательно, являются высшими, одаренными разумностью, духовными существами – ангелами. С ангелами, собственно так называемыми, они при этом имеют более общего, чем херувимы: если последние не вступают в непосредственное общение с человеком, то серафим видения Исаии исполняет повеление Божие относительно человека, именно – пророка, как орудия и служителя теократии. Самое славословие, воздаваемое ими Богу, указывает на участие их в ходе домостроительства спасения человека. Наполнение земли славою Божиею, составляющее конечную цель домостроительства (Числ. 14:21; Авв. 2:14), в очах Божиих предстоит всегда, как факт настоящего времени, и, по дару Божию, в таком виде созерцается серафимами, равно как и «трисвятое» в их сознании (если и не в сознании пр. Исаии) относится к Триединому Богу. Отсюда, содержание серафимской песни изображает небесную сферу деятельности ангелов, как небесной πατριὰ (Еф. 3:15), окружающей Отца духов (Евр. 12:9) и образно представляемой участвующею в совете Божием (Ис. 6:8 – I’anu). Следовательно, сонм серафимов аналогичен воинству Господню (3Цар. 22:19–22; 2Пар. 18:18), benei-haëlohim (Иов. 1:6, 2:1) и sod или kahal kedoschim (Пс. 88:6–8). Если херувимы в видении Иезекииля выступают, как носители престола Божия, то серафимы окружают (omdim al) его, т.е., совершают установленное для них Богом служение834. Как и херувимы, серафимы имеют крылья, которые вообще характеризуют их, как духовные существа неземного мира, или – «высоту и превосходство этих сил… быстроту и легкость их»835. Более частное назначение крыльев определяется в тексте так, что, кроме одной пары, имевшей естественное назначение – служить к летанию, две другие служили серафимам к закрытию тела и лиц пред поразительным и для них величием Божиим. «Закрывать ноги и закрывать хребты свойственно трепещущим, ужасающимся блеска, не выносящим молний, которые исходили от престола. Посему, оградою крыльев, как бы некоторою стеною, они закрывали свои лица»836.

г) Символическое значение идеи серафимов

Как являющиеся в видении, серафимы имеют глубокое символическое значение. Экзегеты, особенно древние, обращали внимание прежде всего на то, что, между тем как херувимы носят престол Божий, серафимы окружают Господа, сидящего на престоле, стоя вокруг Него, omdim mimmaal. В виду такого положения серафимов относительно престола Божия, серафимы издревле считались самым высшим в небесном воинстве чином. Но при этом, благодаря неправильному пониманию Дан. 7 и 10, и основанному на нем раввинскому делению ангелов на предстоящих (assistentes) и служащих (ministrantes), ошибочно считали ангела, который освящает уста Исаии, не серафимом, а ангелом низшей степени, который делает это по побуждению и вдохновению от серафима. Но, по библейскому представлению, предстояние пред Богом и исполнение Его повелений различаются между собою, только как две стороны одного цельного служения ангелов Богу; служение это обозначается так или иначе, соответственно тому, какая сторона его выдвигается в данном случае837. Впрочем, об иерархическом или степенном отношении серафимов, как и херувимов, к другим ангелам ветхозаветные библейские свидетельства о тех и других не представляют никаких данных, кроме общего указания на особую их близость к Богу. Крылья серафимов, как и у херувимов, прежде всего характеризуют их, как существа небесные, отрешенные от границ пространства, затем символизируют готовность серафимов к исполнению воли Божией и быстроту этого исполнения. Наконец, закрытие тела (ног) и лиц – выражение благоговейного преклонения: тварных, хотя и самых высших, существ пред Творцом. И самое имя серафимов, по мнение толкователей, должно иметь символическое значение. Основания такого значения все толкователи одинаково ищут в предполагаемой и наиболее вероятной этимологии seraphim – от гл. saraph. Только, соответственно двоякому значению – непереходному и переходному, усвояемому этому глаголу, двояким образом понимается и символическое значение имени серафим. Допускающие первое значение названного глагола ставят имя серафимов в связь с предполагаемым огненным, светящимся видом их. Так, у Дионисия Ареопагита838 имя серафим с еврейского толкуется в смысле ἐμπρηστἠς, θερμαίνων, πῦρ ἀεικίητον. Подобное же понимание имени серафим, с отношением к наружному их виду, проводится и у бл. Иеронима, сопоставляющего место о серафимах, в этом отношении с Пс. 103:4. Из новых экзегетов следует этому пониманию Шегг. «Как отблеск, говорит он, славного величия Божия, они (серафимы) совершенно освещены Его светом и горят, пламенеют пред глазами пророка839». Другие экзегеты, принимая туже этимологию, видят в имени серафимов указание не на наружный вид их, а на внутренние их качества. Именно: в имени серафим они видят выражение понятия любви к Богу, – non plus ultra святой тварной любви к Творцу. Св Иоанн Златоуст, сказав, что имя серафим означает «огненные уста», продолжает: «под этим мы разумеем чистоту существа их, неусыпность, бдительность, стремительность, светлость»840. Фома Аквинат841 замечает: «имя серафим усвояется от племени, который принадлежит любви». В новое время подобным образом толкует символическое значение имени серафим Делич842: «как херувимы, говорит он, являются носителями и посредниками гнева, уничтожающего грешников, или, по крайней мере, обращенной к миру славы Божией по её огненной стороне, так серафимы – посредники и носители любви, очищающей грех или, по крайней мере, славы, обращенной к миру, по её светлой стороне». Совершенно одиноко стоит взгляд Гроция843, по которому, в огненном сиянии света серафимов символически изображен гнев Божий, карающий суд Божий.

Другие экзегеты древнего и нового времени видели в имени серафим символическое указание на деятельность серафимов, именно ставили имя их в связь с указываемою в видении Исаии функцией деятельности одного из серафимов. Уже бл. Иероним указывает переходящее значение имени серафим: ineeudentes. Св. Феодор Студит844 говорит, что серафимы, соответственно значении имени с еврейского, означают сущности очистительные и просветительные для других существ (ὡς έτἒρων καθαριστικαί καί φωτιστικαί οὐσίαι τυγχάνουσιν)845. В новое время Розенмюллер, Умбрейт, Бэмер и др. ставят имя серафимов в зависимость от исполняемого одним из этих ангелов божественного повеления в отношения Исаии. При этом, серафимы, как incendeiites, признаются и поддерживающими огонь на небесном алтаре846, а, так как последний есть символ молитв святых, по Откр. 5:8, 8:3, то имя серафим (предполагают) могло заключать указание и на возвышенное, идеальное поклонение твари Богу847.

По всем чертам, какими характеризуются серафимы в единственном библейском месте, говорящем о них, мы должны допустить, что идея серафимов, подобно учению о херувимах и об ангелах вообще, жила в религиозной традиции народа Божия и происходила из первобытного откровения. Напротив, нельзя принять ни производства идеи серафимов из египетского культа, Сераписа848, ни отожествления серафимов с херувимами849. Против первого мнения говорят следующие основания. По исследованиям египтологов850, имя Серапис есть уже греческая транскрипция египетского названия божества, читающегося в оригинальном языке Osar-Hapi851. Затем, по тем же исследованиям, официальный культ Сераписа введен был в Египте относительно в позднейшее время (около времен Александра Великого). Этими несомненными данными науки предположение Гитцига устраняется само собою. Показанная же нами невероятность мнения о животной наружности серафимов говорит о полной неуместности самой гипотезы.

д) Несостоятельность отожествления серафимов с херувимами.

Взгляд, отожествляющий серафимов с херувимами, высказан был еще в древности; в новое время он только более аргументирован. Уже раввин Маймонид отожествляет видение Иезекииля с видением Исаии и выражается: «что видел Иезекииль, видел и Исаия852. Халдейский парафраст в 1-й гл. Иезекииля ставит попеременно כרובים и יםכּרש853. В новое время этого взгляда держатся Гендеверк854, Штиккель855, Лэммерт856, Бэмер857, Геферник858. Рим859 признает серафимов за херувимов, представляемых более ангелообразными. Основанием для последнего утверждения, как и для отожествления серафимов с херувимами вообще, служит то, что в Откр. 4:7–8 ζῷα изображаются чертами, взятыми частью от херувимов, частью от серафимов. Но, между тем как это основание не может считаться решительным, против совершенного тожества серафимов с херувимами говорят многие неоспоримые основания. Рассмотрим те основания в пользу данного мнения, которые приводит Гендеверк, посвятивший этому вопросу специальную диссертацию.

По Гендеверку, Бог, являющийся во внешнем мире, по библейским книгам всегда представляется окруженным херувимами; поэтому и выступающие в видении Исаии небесные существа могут и должны быть херувимами. Но из Библии известно, что Бог иногда является не окруженным херувимами, а в сопровождении ангелов вообще (Быт. 28:12; Втор. 33:2; Иоил. 4:11; Дан. 7:10); с другой стороны, херувимы в Быт. 3:24 выступают вне связи с богоявлением, с которым они, следовательно, не стоят в необходимой связи.

Гендеверк указывает, далее, на то, что в скинии и храме слава Господня была окружена херувимами, и что место действия видения Исаии есть также храм, а потому и под живыми существами, окружающими престол Господа, должно разуметь только херувимов; уже слова omdim mimmaal1о, будто бы, характеристичные для херувимов и их положения относительно престола Божия. Но нет основания утверждать тожество Соломонова храма с храмом видения Исаии. Правда, в других библейских местах местом и предметом экстатического созерцания пророков представляется земной храм Иерусалимский (Ам. 9:1; Иез. 8:3, 10:4; ср. Деян. 22:17), но во всех таковых случаях это требовалось сущностью и смыслом сообщавшихся откровений (у пр. Амоса и Иезекииля) или присутствием принимающего откровение в храме (у ап. Павла). В видении же пр. Исаии не имеет места ни то, ни другое обстоятельство. К судьбе храма видение, в котором совершилось призвание Исаии к пророческому служению, не имеет отношения. Напротив, выражение пр. Исаии, что он видел Господа на престоле высоком и превознесенном, равно как и все последующее, отличающееся подробностью, изображение видения, дает основание видеть в упоминаемом здесь hejkal – храм не земной, а небесный, с небесным же жертвенником и другими принадлежностями, как место, в котором Бог являет Свое присутствие ангелам. В таком смысле hejkal многократно употребляется в псалмах (Пс.10:4, 17:7, 28:9 и др.). Именно потому, что Исаия разумеет под храмом не храм Соломона, а особый храм видения, он и описывает в нем все с такою подробностью, которая напоминает подобное же изображение храма видения у пр. Иезекииля (Иез. 40:5 и сл.). Если бы, напротив, серафимы были по своему виду только херувимами ковчега завета, то пророк, конечно, не изображал бы их с такою подробностью. Отмечаемые им черты внешнего вида серафимов были для него и его современников, во всяком случае, новыми и необычными, и именно потому он отмечает их, как в подобном случае поступает и пр. Иезекииль (Иез. 41:15–19). Все описание серафимов вообще производит впечатление независимости его от описания херувимов Святого Святых, содержащегося в кн. Исход (Исх. 25, 26, 27) и 3 кн. Царств (9 и 7). Херувимы Святого Святых осеняют ковчег завета и образуют престол Божий; серафимы, напротив, окружают Саваофа, прославляют Бога и Его домостроительство, благоговейно преклоняются пред Ним и исполняют Его повеления относительно человека, вообще, действительно являются существами более близкими к ангелам – в теснейшем смысле этого слова.

В подтверждение своего взгляда, Гендеверк, далее, ссылается на сходство внешнего вида серафимов и херувимов. Но, прежде всего, сходство это может быть самым общим; пророк Исаия не указывает подробностей внешнего вида серафимов, а, затем, внешний вид у всех небесных существ имеет только символическое, значение, а не характеризует их существа. В этом отношении весьма ценно замечание бл. Феодорита о херувимах видения Иезекииля860: «пророк, говорит бл. Феодорит, не видел самых природных сущностей невидимых, а только некоторые подобия и отобразы (οὐκ αὐτάς τῶν ἀοράτων τας φύσεις, ἀλλ εικάσματά τινα καἰ ἒκτυπώματα) показаны Посылающим дары на всякую потребу». Поэтому, внешняя форма имеет в вопросе о тожестве столь мало значения, что сходство образа херувимов и серафимов не имеет никакого доказательного значения в пользу их тожества. Указание на огненный вид и сияние, которые усвояются херувимам и серафимам (последним, впрочем, как мы видели, – лишь предположительно), также не может иметь решающего значения, так как вообще небесным существам и явлениям из небесного мира в св. Писании признак этот усвояется весьма часто.

Наконец, Гендеверк861, в доказательство тожества серафимов с херувимами, указывает, на изображение внешнего вида и деятельности херувимов – ζῷα в Откр. 4:6 и сл.: шестеричное число крыльев у последних и пение ими «трисвятого» Богу и Агнцу, – говорит он, – доказывает их тожество с серафимами. Так как, с другой стороны, эти ζῷα не только по имени, но и по общему внешнему виду, равно как и по деталям изображения сходны и с chaioth Иезекииля, то некоторые862 объявляют серафимов за посредствующий член в переходе от херувимов Иезекииля к ζῷα Иоанна Богослова. Но если очевидна близость последних к серафимам, то тожество тех и других отмеченными сейчас чертами не может быть доказано. Присутствие крыльев только указывает символически на небесную природу и служение существ, которым они усвояются; из изменения числа их у херувимов в различных библейских местах следует, что число крыльев ничего не говорит ни за тожество, ни против него. Пение же трисвятого Богу, восхваление Его, есть дело ангелов вообще (Пc. 148:2, 102:20–21, 28:1); следовательно, в равной мере может быть усвояемо как серафимам, так и херувимам.

Впрочем, последним восхваление Бога в Ветхом Завете прямо не усвояется, но эта функция предполагается у них самою близостью их к Богу, в силу которой, херувимы являются непосредственными зрителями славы Божией, участниками великолепия и света её самой в себе и в её проявлении по отношению к миру. Фактическое подтверждение этого можно видеть, как было замечено выше, у пророка Иезекииля в Иез. 3:12 (по вероятнейшему объяснений этого места, даваемому, например, св. Иоанном Златоустом, Кнабенбауэром863).

Таким образом, пение херувимов и серафимов несомненно. Но как херувимы, так и серафимы в библейском воззрении являются существами, не служащими непосредственно целям царства Божия на земле и не посылаемыми на землю подобно другим ангелам, а являются исключительно принадлежащими непосредственной близости Божества. Словом, – по ветхозаветно-библейскому представлению, они – сыны Божии, benei elohim, и эта точка зрения на них решительно преобладает над пониманием их в смысле maleachim, хотя в общем, родовом смысле имя ангелов, несомненно, принадлежит и херувимам и серафимам. Между тем, изложение библейского учения об ангелах в собственном смысле показало нам, что в этом учении, напротив, идея сынов Божиих далеко отступает назад пред идеей ангелов, или вестников и посланников Божиих. Это различие между херувимами и серафимами, с одной стороны, и ангелами в тесном смысле слова, с другой, по нашему мнению, вполне оправдывает рассмотрение библейского учения о первых отдельно от учения о последних.

Глава четвертая. Ветхозаветное библейское учение о злых ангелах или духах.

Отдел первый. Ветхозаветное учение о диаволе и демонах в допророческий период

Если Ветхий Завет не учит прямо о происхождении ангелов, хотя, без сомнения, предполагает их сотворение Богом, то нет в нем сообщения и о происхождении диавола и демонов, хотя факт происхождения их из добрых ангелов, по общему смыслу библейского ветхозаветного представления о диаволе, является сам собою понятным864. Молчание Ветхого Завета в обоих этих случаях удовлетворительно объясняется тем, что ветхозаветное Св. Писание, как и новозаветное, отнюдь не ставить себе задачею сообщение человеку теоретического ведения о добрых и злых духах. О тех и других Библия, как слово Божие о спасении человека, говорит только, поскольку они выступают деятелями в истории и судьбах этого спасения, почему и изображает их преимущественно с этой стороны.

Где нужно видеть корень или исходный пункт ветхозаветного библейского учения о диаволе? Многие865 новейшие западные богословы и библиологи, если они не отрицают вообще израильское, т.е. откровенное, происхождение идеи сатаны, указывают первоисточник её в идее гнева Божия, которая, будто бы, в позднейшее, особенно в послепленное время библейской истории и письменности, была обособлена и олицетворена в самостоятельное, враждебное Богу, существо866.

Такое объяснение генезиса идеи сатаны в Ветхом Завете имеет то значение н достоинство, что оно считает ветхозаветное библейское представление о сатане собственно-израильским и тем самым отстраняет, как неосновательные и ненужные, предположения о заимствовании евреями этого представления из парсизма или из религии египтян. Но само в себе это объяснение представляется недостаточным. Главная опора его – в том, упомянутом выше факте, что израильская религиозная мысль более позднего времени производить из внушения сатаны то, что прежде представлялось непосредственным внушением Иеговы, откуда делается вывод, что идея злых ангелов развилась из идеи ангелов, приносящих людям несчастья, т.е. тех же добрых ангелов, но служащих орудиями гнева Божия867. Но здесь объяснение допускает логическую непоследовательность: то – уже не естественное развитие основного зерна представлений, когда из нравственно-добрых существ в представлении Израиля образовались существа нравственно-злые, каким, несомненно, изображается сатана в книге Иова, что признают и Элер, Рим и другие представители данного взгляда. Не природа, а поручение, миссия, делает ангелов, посланных на египтян, лютыми, maleachei raim, Пс. 77:49, равно как не зол в нравственном смысле и ангел-губитель, maleach maschchit, совершитель десятой казни египетской, Исх. 12:13, 23, поражавший впоследствии язвою Израиля при Давиде 2Цар. 24:16; 1Пар. 21:15 и ассириян при Езекии, 4Цар. 19:35, Ис. 37:36. Во всех этих случаях, напротив, речь идет о добрых ангелах Господа, так что сохраняет силу выставленная И. Оде868 и повторенная Генгстенбергом, аксиома: Deiun ad puniendos malos homines mittere bonos angelos, et ad castiganclos pios usurpare malo 869 s. И иначе обозначаемые орудия гнева Божия: злой дух от Господа, 1Цар. 16:14 и след.; дух опьянения, miach iviim, Ис. .19:14; дух усыпления, ruach thardemah, Ис. 29:10, – не суть имена нравственно-злых существ. Таким образом, идея гнева Божия сама по себе не могла с необходимостью приводить религиозную мысль Израиля к представлению нравственно-злого, боговраждебного и человеко-ненавистнического существа. Гнев Божий может употреблять, в качестве своих орудий, ангелов, которые заведомо известны, как добрые (ср. напр., Быт. 19:13 и след.). Если лее, тем не менее, представление о таком нравственно-злом существе в 1Пар. 21 ставится в несомненную связь с идей гнева Божия (ср. 2Цар. 24), то посредствующее звено этих идей должно быть найдено другим путем, какого не указывает данное объяснение.

При всех возможных суждениях о сатанолологии Ветхого Завета, несомненным остается то, что идея сатаны здесь есть представление религиозное, а не логический продукт, рефлектирующей на явления жизни, мысли870. Общим содержанием этого представления служит мысль о существе, нравственно-злом, чуждом Богу и являющемся источным началом зла, отчасти физического, а, прежде всего и главным образом, нравственного зла в человечестве – греха, который имеет необходимым своим последствием гнев Бжий на человека. Отсюда – в библейском учении о происхождении греха должно искать корень и основание библейского учения о диаволе.

Райский змей. В религиозном предании о происхождении греха в человечестве, записанном в книге Бытия (Быт. 3), мы, действительно, находим, хотя и не прямое, но несомненное указание на то, что грех человеческий необходимо предполагает совершенный в духовном мире грех, произведший злых духов, один из которых и явился первою причиною появления греха у созданных невинными людей. Свящ. Бытописатель рассказывает: змей, haimachasch, был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог, elohim: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов и ела; и дала также мужу своему, и он ел, Быт. 3:4–6. Что это вкушение плодов, запрещенного Богом (Быт. 2:17) дерева было грехопадением, это видно из последовавшего за ним суда Божия (Быт. 3:11–24). Оказывается, таким образом, что идея злого духа, действительно, стоит в связи с идеей гнева Божия, но связь эта отнюдь не состоит в том, что из идеи гнева Божия развилась идея сатаны, а скорее, наоборот, – первые проявления гнева Божия в мире видимом вызваны были – посредственно – действием злого духа. Во всяком случае, идея злого духа и идея гнева Божия связываются посредствующим звеном – идеей греха, преступления воли Божией; менее всего первая идея генетически вытекает из второй.

По приведенному библейскому рассказу, виновником происхождения греха в человечестве был змей-искуситель, принадлежащий к роду зверей полевых, созданных Богом, и, однако, обладающий способностью речи и способностью познания, следовательно, действующий, как существо разумное, и при том враждебное Богу. Соединение в одном существе столь разнородных и, видимо, взаимно исключающих свойств многим давало повод видеть в райском змее аллегорию871. Но против такого аллегорического понимания решительно говорит, с одной стороны, то, что змей в самом начале библейского рассказа причисляется к царству животных полевых, chaioth hassadeh, сотворенных Богом; с другой стороны, то, что буквальный смысл ниже (Быт. 3:14) следующего проклятия, а равно и самое изображение в Библии грехопадения, показывающее, что оно было внешним фактом, может относиться только к действительному змею. Отсюда в древности и в новое время многие экзегеты видят в искусителе только естественного змея872. При этом указанную в тексте способность змея говорить, мыслить и под., раввины или оставляют без объяснения, или объясняют так, что Еве только казалось, вследствие телодвижений змея, что он говорит873. Некоторые же новейшие экзегеты, также признавая в змее искусителе только естественного змея, видят в целом рассказе о грехопадении – миф, различным образом изъясняемый874. Розенмюллер, например, держится того мнения, что «выбор змея вызван был персидским мифом, сделавшимся известным евреям, мифом, который говорит о прельщении первых людей злым существом, Ариманом приписывая ему образ змея (ехидны) и прямо называя его этим именем». Но здесь совершенно игнорируется то существенное различие библейского сказания о грехопадении от иракского, действительно, ближе других сказаний древности стоящего к повествованию Библии, что последнее рассматривает весь факт с религиозно-нравственной точки зрения, и потому болезни, смерть и вообще зло физическое, представляет следствием уклонения людей от воли Божией в сторону своеволия; напротив, по персидскому мифу, зло и потеря блаженства в мире произошли только от физического вкушения плода. Особенно же резко отличают оба повествования монотеистический характер библейского и дуалистический персидского875. В действительности нет ни малейшего основания предание о грехопадении в его оригинальной еврейской форме производить от персов. Даже Баудиссин, один из сторонников мифического понимания библейского рассказа, решительно отрицает нужду производить его из несемитического источника. «Должно утверждать, говорит он876, что все то, что в Ветхом Завете говорится о змее, не нуждается ни в каком производстве из несемитических представлений, менее всего райский змей – в объяснении из очень различного персидского рассказа о падшем с неба, в образе змея, Ариман». Независимо от того, что новый завет видит в рассказе Быт. 3 действительную историю (2Кор. 11:8; 1Тим. 2:14), для всякого вообще мифического понимания нет основания, в виду того; что и собственное, буквальное понимание этого рассказа не представляет чего-либо невозможного. Такая невозможность имела бы место только тогда, если бы с древними и некоторыми новыми толкователями можно было предполагать, что Бытописатель выходит из предположения, что змей в первобытное время имел иную организацию, по крайней мере, владел даром слова, как допускает это, напр., Иосиф Флавий. Но что Бытописатель не мог так думать, видно из того, что несколько ранее (Быт. 2:19–20) он заметил, что человеку между всеми животными не нашлось соответствующего ему помощника и, тем самым, выразил мысль о существенном превосходстве человека пред всеми живыми существами на земле, а еще ранее сообщил, что только человек создан был по образу Божию (Быт. 1:26–27, сн. 2:7), следовательно, один на земле создан, как личность, – с богодарованною разумностью и её следствием – способностью речи. Если же, не смотря на это, змей вводится в рассказ говорящим, то его речь, по мысли повествователя (прямо им не высказываемой), может и должна быть изъясняема из того, что некоторая вышеземная сила употребила естественного змея в качестве орудия для достижения своей цели, т.е. чудесным образом стала как бы душою животного. Таким образом, искуситель был существом двоякой природы; альтернатива, которую нередко ставили, предполагая, что, если был действительный змей, то не высшее духовное существо, и наоборот, – должна быть отвергнута. Что за существо действовало посредством змея, открывается из содержания и всей тенденции его беседы с женою. Хитрость и лукавство змея обнаруживается уже в самом обращении с речью не к мужу877. Отсюда и эпитет arum, придаваемый змею, должно разуметь не в добром смысле (φρονιμώτατος LXX, мудрейший, в слав.), но в дурном (как и в кн. Иова 5:12, 15:5), – в смысле хитрости, лукавства (uulg. callidior878).

Эти качества с очевидностью обнаруживаются в беседе искусителя. Преувеличением божественного запрещения он пытается возбудить чувство тягостности заповеди, и вместе с тем поселяет в душе жены сомнение в необходимости и целесообразности её. Затем, искуситель переходить прямо к отрицанию истины слова Божия или божественной угрозы и любви Бога к человеку. Бог, по словам искусителя, дал заповедь людям по зависти и нежеланно достижения ими богоподобия. Цель всей беседы состоит в склонении людей к образу действий, противному божественной заповеди, к отвращению человека от жизни в общении с Богом, Которого искуситель представляет лишенным существеннейших свойств, необходимо мыслимых в понятии Божества: истинности, любви, абсолютной чистоты или святости, и, может быть, намеренно называет Его общим, неопределенным именем elohim, как бы с целью представить его простым numen divinum, а не личным, живым Богом первобытного завета с человеком (Кейль). Вместе с тем в человеке искуситель возбуждает высокомерную самонадеянность и своевольное стремление к ложной автономии. Таким образом, несомненно, что, действующая чрез посредство змея, вышеземная сила есть сила боговраждебная и человеконенавистная, совершившая, с целью прельщения людей, первое сатанинское чудо на земле, – следовательно, диавол или сатана879.

Если сатана для цели прельщения человека употребляет посредство змея, то это более всего говорит о лукавстве и вышечеловеческой проницательности искусителя. В самом деле, достижения цели тем менее можно было ожидать, если бы обольстительный и богохульные слова исходили от существа, сделавшегося боговраждебным и чрез то отверженным, существа, которое немедленно было бы узнано, как такое, еще не помраченным умом человека. Напротив, те же олова много теряли в своем ужасающем богохульстве, когда исходили от знакомого человеку животного880. Конечно, из того, что змей, вопреки своей природе, говорил, и притом говорил противное воле и заповеди Божией, жена необходимо должна была вывести заключение, что змей этот стоит под влиянием боговраждебной силы и действует в качестве её орудия, но именно это обстоятельство могло особенно благоприятствовать намереннию сатаны. Видя, что змей, ставший под воздействие сатаны, не только не потерпел от того никакого вреда, но еще, напротив, достиг высшего совершенства – получил способность говорить, которой не было дано ему Творцом, – жена могла прийти к мысли, что богопротивный образ действий в действительности может приносить добрые плоды. Жене могло представиться проявлением особенной проницательности змея то, что он подчинился влиянию сатаны и сделался его служебным орудием; равно как, именно вследствие этого естественного преимущества змея пред другими животными (Mф. 10:16; Быт. 49:17), он был избран орудием искушения.

Подтверждение мысли о присутствии в змее-искусителе вышеземной боговраждебной силы дают слова проклятия, с которыми обратился Бог к искусителю, как к первой причине грехопадения первых людей, Быт. 3:14. «И сказал Господь Бог змею; за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми (mikkol habbeheraah umikkol chaiath hassadeh; у LXX: ἀπο πάντων τῶν κτηνῶν θηρίων καὶ ἀπο πάντων τῶν ζωῆς τῶν ἐπι τῆς γῆς; в Vulg. prae omni bestia et prae omni animali agril) ты будешь ходить на чреве твоем и будешь есть прах во все дни жизни твоей; Быт. 3:15: И вражду положу между тобою и между женою и между семенем твоим и между семенем её; оно будет поражать тебя в голову (hu-zera-ieschuphcha rosph), а ты будешь жалить его в пяту (ve-attah teschuphennu akev, LXX καὶ σύ τηρήσεις881 αὐτοῦ πτέρναν; Vulg, et tu conteres ei calcaneam)».

Все древние новые толкования данного места могут быть сведены к четырем группам. Одни толкователи все проклятие относят исключительно к одному змею, который сопоставляется здесь с другими животными; отношения же проклятия к диаволу не признают или потому, что думают, что проклятие на диавола было изречено прежде, или потому, что совершенно не признают участия дивола в факте грехопадения прародителей (Gvotius и др.)

Другие видят в проклинаемом змее только диавола, основываясь на том общем соображении, что неразумному животному, в данном случае змею, не может быть вменяем какой либо грех, которого оно иметь не может.

Третьи разделяют слова проклятия таким образом, что Быт. 3:14 относят только к змею, как орудию диавола, а следующий ст. 15 считают относящимся исключительно к диаволу, как сокровенному деятелю и виновнику грехопадения. Иные, наконец, все проклятие в целом относят к обоим деятелям, пассивному и активному, к первому – по букве и первоначальному смыслу проклятия, ко второму – символически и прикровенно, но не менее реально, чем в отношении к змею882. Только последнее толкование может считаться согласным с текстом. Односторонность и несостоятельность первых двух толкований, очевидная сама по себе, подтвердится в дальнейшем рассмотрении смысла данного места. Но и третье толкование не может быть принято. «Слова проклятия не разделяются видимым образом, но текут непрерывно так, как бы простирались к одному предмету883». Все, изреченное Богом на змея, проклятие есть единое целое, первая часть которого («ты будешь ходить на чреве твоем во все дни жизни твоей») может быть понята только в её связи со второю («и вражду положу...»). Изменение объекта проклятия (в ст. 15) не может быть оправдано ни логически, ни грамматически (вопреки мнению, напр. Пфейффера, одного из защитников этого толкования).

Указанное разнообразие мнений о смысле проклятия зависит от того, что недостаточно обращалось внимания на несомненно имеющее здесь место различение символического и исторического элементов повествования. Оба элемента, взаимно переплетаясь, проходят чрез всю речь Бога к змею, причем в начале речи выступает с большею силою исторический элемент, а конце её – элемент символический, который и проливает свет на все место. Таким образом, «как змей и диавол совмещались в одном существе во время искушения человека, так и Бог поставляет их пред судом Своим в одном существе884», и слова Его проклятия совместно обнимают оба существа.

На то возражение (ставимое вторым из названных толкований), что проклятие не могло относиться к естественному змею, как к существу невменяемому, можно ответить так885. По причине именно величия и дерзости греха сатанинского, Бог восхотел наказать и орудие, которым искуситель воспользовался для прельщения людей886.

Из этого соображения следует, однако, что змей наказывается не как первая причина грехопадения, а как причина служебная, орудная. Самое наказание, определяемое словами проклятия, если понимать его в применении только к естественному змею, является совершенно несоразмерным силе и значению грехопадения человеческого рода и этою не соразмерностью указывает на то, что вся сила проклятия должна относиться к действовавшей в змее вышеземной силе. Змей, дотоле совершеннейшее (Быт. 3:1) животное на земле, поставляется ниже всех животных. Внешним выражением такого его положения и вместе ненависти и отвращения, которые отселе он имеет возбуждать в человеке887, имеет быть естественное положение его корпуса – пресмыкание по земле, с чем вместе дано и ядение праха (ср. Втор. 32:24; Мих. 7:17; Ис. 66:25; Пс. 71:9), как знак крайнего унижения. Так, по силе слов Быт. 3:14, змей – животное «возвращается в пределы, положенные для него природою, из которых на время вывел его диавол888». Отсюда, нет необходимости предполагать, что, в силу проклятия, изменился и образ движения, и внешний вид змея889. Само естественное положение змея относительно стоящего прямо, на ногах своих, человека, в виду враждебных отношений, отселе начинающихся между ними, будет служить наказанием для змея (Быт. 3:15). Из кроткого, как бы домашнего, животного, змей делается существом враждебным человеку и человечеству, – жене и семени её, и победа последнего над первым, соответственно сейчас указанному различию в положении врагов, обозначается поражением (schuph, ср. Иов, 9:17; Пс. 139:11) ими друг друга, равно направленным на уничтожение противника, но совершенно неодинаковым по степени взаимного вреда890.

Но человеческий род или семя жены должно было одержать победу над семенем змея уже в силу творческого подчинения человеку животных, Быт. 1:28, притом, как мы уже заметили, победа человечества над поколением змея была бы не адекватна силе грехопадения. Если, поэтому, теперь Бог не только заключает змея в положенные для животных границы, но и обещает положить вражду между ним и семенем жены, то это снова указывает на высшую духовную силу, которая действовала в змее в момент искушения, а отселе будет враждовать против человеческого рода и вести смертельную борьбу с ним, но в этой борьба будет побеждена. И буквальный смысл ст. 15 оправдывает такое предположение. Если в первой половине этого стиха противополагаются змей и жена и, затем, семя первого и семя последней, то во второй половине стиха победа семени жены (הוּא, hu, т. е, zera liaiscliah) обещается над самим змеем (ieschuphcha roch): «оно будет поражать тебя в голову, и ты (а не семя твое) будешь поражать его в пяту». Здесь, таким образом, отступает назад семя змея в его множестве пред единством змея или, точнее, действовавшей в змее боговраждебной силы, как личности, сохраняющей единство и постоянное существование в ряде отдельных членов и целых поколений её духовного потомства (под которым могут быть разумеемы и отверженные духи, участники её богоотступничества, и – в несобственном смысле – греховная часть человечества (ср. Mф. 3:7; 2Ин. 3:10, 12), особенно «человек греха», ὁ ἀντικείμενος, 2Сол. 2:3). Индивидуальность силы, действовавшей при искушении и имеющей с момента проклятия действовать враждебно против семени жены, в виду сказанного, очевидна, между тем как семя жены, прежде всего, есть коллективное понятие, обозначающее собственно все человечество, имеющее произойти от жены, затем избранное потомство или чад обетования (ср. Быт. 9:9; Рим. 9:7–8) и в особенности чистейшую сущность человечества лице Богочеловека (ст. Быт. 22:18, 26:4; 2Цар. 7:12), Которому собственно и реально принадлежит победа над диаволом (1Ин. 3:8) Последнюю мысль проводить перевод LXX, когда ставить: αὐτὀς (вместо αὐτὀ т.е. οπέρμα) συντηρ ῆσει κεφαλἠν (еврейское הוּא – он, хотя в данном месте относится к коллективному זרע но обыкновенно указывает на индивид). Во всяком случае, понятие о семени змея введено только для того, чтобы выразить мысль, что вражда от жены имеет перейти и на её потомство, пока, после смены длинного ряда поколений, змей не будет побежден. Характер вражды, устанавливаемой Богом, уже потому самому должен быть нравственным. Вражда эта имеет сменить, на момент установившееся, дружественное и гибельное для людей общение искусителя с женою, общение, последствием которого был грех; поэтому, как грехопадение было делом нравственно-злого существа, так вражда против последнего, которую человек не мог уже начать сам, как сделавшейся рабом греха, Ин. 8:34, и которую Бог устанавливает Своею силою, должна быть чисто нравственною и богоугодною, а потому спасительною для человечества. Нравственный характер вражды указывается и в том, что противною змею стороною в ней называется именно жена и её семя: жена оказалась особенно восприимчивою к искушению, и теперь в богоустановленной вражде потребна не мужеская сила, а женская восприимчивость к божественному установлению вражды и к божественной помощи в борьбе с грехом и его источником. Такой характер борьбы, особенно в связи с вековом, неизменным существованием врага человечества, несомненно, предполагает, что первым и главным объектом суда Божия является вышечувственный искуситель, сатана891.

Если не может подлежать сомнению, что в библейском рассказе о грехопадении разумеется диавол, то заключается ли в Быт. 3 развитое понятие о природе последнего, и почему он не назван по имени? Так как все новозаветные догматические истины в Ветхом Завете не достигали своего полного развития и в древнейшие времена являлись лишь в неясной форме, то тоже явление должно было иметь место и в учении Ветхого Завета о диаволе. Тем не менее, с точки зрения генезиса библейского богословия, не будет ошибкой видеть в изображении диавола в данном месте все главные, основные черты ветхозаветного библейского представления о сатане, (именно о его деятельности, а не о его природе), и признать в этом месте корень и исходный пункт библейского учения о диаволе, так что все последующие места Ветхого Завета, относящиеся к этому предмету, необходимо предполагают традиционное представление о райском змее. В искусителе, действовавшем чрез его посредство, указаны все основные черты характера диавола. Как мы видели, он представляется существом, с известного момента сделавшимся враждебным Богу, а с момента райского искушения и грехопадения первых людей – и врагом человечества, врагом, борьба с которым для людей не есть дело простой необходимости, но нравственно и религиозно-обязательный долг, выполнением которого обусловливается восстановление для человека первобытного союза с Богом и соединенного с тем блаженства. Вражда со стороны диавола, выражающая его нравственно-злое существо, состоит, по Быт. 3 в том, что он стремится разрушить спасительный союз человека с Богом и с этою целью внушает человеку ложные представления о Боге, – представляет Его существом нелюбящим, не истинным, не святым, самовластным деспотом, словом, сообщает человеку то искаженное понятие о Боге, которое на многие века сделалось существенным содержанием так называемой естественной религии или язычества892. В человеке он пробуждает ложное чувство самостоятельности, между тем как истина этой самостоятельности – в подчинении: воле Творца; уклонение от последней, во имя ложной автономии, есть выражение самолюбия, которое, вместе с враждой к Богу, неотделимою от него, составляет душу греха. Таким образом, диавол, по данному месту, есть принцип и источное, активное начало всякого греха в человечестве. Таков внутренний смысл рассмотренного библейского повествования. Понимали ли его таким же образом и прародители человеческого рода? Из рассказа, в котором факт передается Бытописателем со всей объективностью и неприкосновенностью, – в том виде, как его переживали первые люди893, этого прямо не видно, жена называет искусителя просто – змеем, Быт. 3:13; хотя из снесения с первоевангелием мест, говорящих о том, как принимала и понимала жена рождение Каина, затем Сифа (Быт. 4:1, 5:25), следует заключать о том, что и отрицательная сторона первоевангелия (т.е. вражда со змеем) прародителями понималась по её действительной сущности. Притом из факта наречения Адамом имен (Быт. 2:19–20) животными, должно заключать, что Адам, а за ним и Ева, могли быть уверены, что разумность змея-искусителя не обыкновенная, естественная, а сверхъестественная. Возможность у первых людей и их близких потомков представления о злом духе тем менее может подлежать сомнению, что они, несомненно, верили в бытие ангелов. Но что, таким образом, еще составляет вопрос относительно прародителей, то не может подлежать сомнению относительно Бытописателя. Моисей должен был видеть в искусителе существо духовное, от которого он только и мог производить происхождение греха в человечестве894, о чем он предположил рассказать в Быт. 3. Было бы несогласным с достоинством его книги, если бы весь смысл этого рассказа исчерпывался воспроизведением детски-наивной сцены первобытного времени895. В последнем случае весь рассказ Быт. 3 терял бы указанный нами религиозный и этический характер, а вместе с тем лишены были бы основания все ветхозаветное законодательство, весь жертвенный культ и все учение о спасении, – всецело основывающиеся на религиозно-нравственном понимании этого рассказа. Если, действительно, Бытописатель не захотел изменять «детски-наивного и в самой наивности возвышенного характера рассказа, как священной и достопочтенной реликвии из первобытных времен человечества» (Куртц), и не назвал действительного виновника грехопадения первых людей896, то в этом, может быть, не было и нужды: факт грехопадения, о котором только рассказывает Бытописатель, и в данном Моисеем изображении каждым читателем кн. Бытия мог быть понят в истинном смысле897. С другой стороны, не называя по имени существа злого, но могущественного, вышеестественного, Моисей мог руководиться педагогическими целями. Было неудобно открывать его современному ему народу, склонному ко всякого рода суевериям, особенно к волшебству, строго запрещенному законом Моисеевым, Исх. 22:18; Лев. 20:27; Втор. 18:10, – волшебству, в котором всегда предполагается вера в присутствие и действие сверхъестественной и, конечно, противной Богу силы898. У народа, религиозно еще не развитого, легко могла породиться даже вера в злой, совечный Богу, принцип, подобный персидскому дуализму, если бы Моисей назвал искусителя по его действительному существу – диаволом. Притом могло иметь место и то соображение, что открытое и выразительное объявление происхождения греха человеческого от диавола может подать человеку повод – свою греховность извинять насилием ко греху от диавола; между тем как, по всему смыслу библейского рассказа о грехопадении и вообще по учению Священного Писания, диавол – не единственная причина происхождения греха в человечестве, напротив, он есть только внешняя причина, а внутренняя и главная причина заключается в самом человеке, именно в его свободе. За возможность последнего соображения говорит то обстоятельство, что Иисус, сын Сирахов, по-видимому полемизирует против имевшего место в практике жизни злоупотребления учением о сатане, когда замечает: «когда нечестивый проклинает сатану, то проклинает свою душу» (Сир. 21:30)899.

Этого рода педагогический мотив мог и всех вообще священных писателей побуждать воздерживаться от развития спекулятивного воззрения на грех, как на продукт воздействия на человека диавола, а не свободы только человека. Пророки, поэтому, выдвигают, как главный фактор греха – человеческую свободу и обходят молчанием супра-натуральную сторону греха; это требовалось их учительною миссией. Независимо от указанного побуждения – воздерживаться от развития учения о диаволе, редкое упоминание о последнем в Ветхом Завете могло обусловливаться и тем, что не было положительных побуждений к раскрытию этого учения. Представление о диаволе отнюдь не связано с представлением о Боге столь непосредственно, как связано с последним представление и учение об ангелах. Учение о диаволе не вытекало непосредственно из исторических фактов, – Ветхий Завет не знает о явлениях диавола людям (т.е. явлениях объективного свойства, а не в видениях только), – равно как и не находило в исторических событиях непосредственного, реального подтверждения. Оно возникло из последующего понимания исторического факта (грехопадения) рефлектирующею мыслью, и нужны были особые инциденты, в которых оно нашло бы свое фактическое оправдание. Но что оно издревле жило в народном сознании и предании, это с очевидностью видно из того, что в том месте (в Иов. 1:6), где впервые встречается имя Satan, טןשׂ, оно употребляется, как само собою понятное, как terminus technicus. В виду этого, нам представляется рискованным мнение900, что только в самое позднее время Ветхого Завета (к какому рационалисты относят написание кн. Паралипоменон) выступает учение о сатане вследствие именно возникшей тогда потребности – представлять себе конкретно объективную силу зла901. Едва ли притом справедливо утверждать, что библейский рассказ о грехопадении людей чрез обольщение их высшею силою в образе змея остался без всякого следа в ветхозаветных священных книгах. Как бы инстинктивное влияние такого именно понимания райского змея, можно видеть, напротив, в тех ярких ветхозаветных изображениях ярости, злобы, коварства змея, которые далеко не отвечают действительной природе змея и делаются понятными только при предположении, что во всех этих изображениях имела свою долю участия ассоциация с представлением о змее как о некоторой высшей, демонической силе. Змей является в Библии с атрибутами не столько разумности (Mф. 10:16), сколько самого опасного коварства и злобы (Еккл. 10:8; Быт. 49:17; Ам. 5:19; Втор. 32:32; Пс. 90:17); все вредное и дурное здесь сравнивается с действием змея (Притч. 23:32; Пс. 57:5, 139:4); самый грех символически изображается в образе яда аспида (Иов., 20:14, 16). По отвращению, которое змеи возбуждают в человеке, он сопоставляются с демоническими существами (Пс. 34:14). В ряду мессианских благ указывается поражение змей (Ис. 27:1, ср. Иов. 26:13; Ис. 65:25, 11:8); причем образ победы представляется как бы снятым с обетования Божия о победе семени жены над змеем (Пс. 71:9 и др.).

Древнейшее предание еврейской синагоги решительно утверждает, что искусителем первых людей был сатана или диавол. Таргум Ионафана к Быт. 3:6 замечает: жена увидала Саммаела, ангела смерти902. Обычным названием саммаела или сатаны в раввинской литературе было «змей древний», hannachasch halcadmon903, – именно вследствие того, что он в образе змея прельстил праматерь человеческого рода. Каббалисты обращали внимание и на то, что числовое значение слов שׁחבּח hannachasch, и טןשׂח hassatan, одинаково904. Новый завет с несомненностью приписывает искушение первых людей сатане или диаволу. Употребляемые здесь наименования сатаны ἀνθρωποκτόνος ἀπ᾿ ἀρχῆς, ψεύστης καὶ ὁ πατὴρ τὸ ψεῦδος Ин. 8:44; 1Ин. 3:8; καὶ ἐβλήθη ὁ δράκων ὁ μέγας ὁ ὄφις ὁ ἀρχαῖος ὁ καλούμενος Διάβολος καὶ ὁ Σατανᾶς ὁ πλανῶν, Откр. 12:9, 20:10; – видимо, основываются на повествовании кн. Быт. 3, равно как и благожелание Ап. Павла римским христианам, чтобы Бог сокрушил (συντρίψει) сатану под ногами их, Рим. 16:20, даже по букве напоминает изреченное Богом проклятие на змея-диавола, Быт. 3:15905.

"Азазель". Указание на знакомство современных Моисею евреев с идеей злого духовного существа, враждебного или, по крайней мере, противоположного Богу и стоящего в некотором особенном отношении к грехам людей, находится в 16 гл. кн. Левит, где содержится описание обрядов и священнодействий, совершавшихся в великий день очищения906. Обряд, в котором заключается указание на идею упомянутого существа, и встречается самое имя его, состоял в следующем. После предварительного совершения личного очищения жертвою за грех (Лев. 16:6), первосвященник приступал к жертве о грехе всего народа. Взявши двух козлов, Аарон ставил их пред входом в скинию собрания (Лев. 16:7) и бросал жребий об обоих козлах, с целью узнать, какой из них – для Господа (לַיהוָה), и какой וְגוֹרָל la-Azazel (LXX τῷ ἀποπομπαίῳ, Vulg: capro emissario). Того козла, на которого выпал жребий для Господа, он приносил в жертву за грех народа (Лев. 16:9), и кровь его вносил в святое святых, где семь раз кропил ею над крышкою Ковчега Завета и пред ним (Лев. 16:15). Совершив, затем, очищение святилища и жертвенника, равно как всего священства и народа, первосвященник – другого козла, на которого выпал жребий la-Azazel, поставлял пред Господом для совершения над ним очищения (le-kapper alaiv Лев. 16:10), и, возложив на его голову обе руки, исповедал над ним, все беззакония, преступления и грехи сынов Израилевых и, возложив их на голову козла, отсылал его с нарочным человеком в пустыню, la-Azazel, Лев. 16:10, 21, 26, причем отводивший козла, понесшего на себе в пустыню все грехи Израиля, делался нечистым и потому прежде вступления в стан должен был омыть одежды свои и тело свое (Лев. 16:20).

Что должно разуметь под Azazel? Слово это встречается только в данном месте, следовательно, принадлежит к роду так называемых ἅπαξ λεγόμενα; поэтому, неудивительно разнообразие мнений о значении его. Тем не менее, общий смысл места, контекст речи и филология слова Azazel дают основание видеть в нем идею и имя злого духа или диавола, к которому в день очищения посылался козел с возложенными на него грехами. Такое понимание проводится в Пешито, у Онкелоса и в самаританском Пятокнижии, в разных изданиях латинского перевода Библии907, и может считаться почти общепринятым в современной библейской науке. Его принимают, например, Спенсер, Гезениус, де-Ветте, Розенмюллер, Дерезер, Аллиоли, Генгстенберг, Эвальд, Дистель, Куртц, Кейль и многие другие908. Возражением против такого понимания слова azazel, могло бы служить то, что при этом понимании, по-видимому, необходимо признать принесение евреями жертвы злому духу, сатане, что стоит в решительном противоречии с монотеистическою религией Иеговы и менее всего могло быть допущено в великий день очищения Израиля от всех его грехов пред Иеговой909, тем более, что не далее, как в следующей же главе (Лев. 17:7) книги Левит, Израильтянам строго воспрещается приносить жертвы так называемым seirim, а в кн. Исход 22:20 прямо, под угрозою смерти, запрещается приносить жертвы кому-либо, кроме Иеговы. Но соединять с указанным пониманием Азазела мысль о жертве ему нет никакой необходимости. Это видно из следующих соображений. Козел отсылается в пустыню живым (Лев. 16:11–22), между тем, по основному закону о жертвах (Лев. 17:11; сн. Евр. 9:,22), ни одна животная жертва не могла быть приносима без пролития крови; следовательно, отсылаемый козел не был действительною жертвою. Такою он не мог быть и потому, что, по смыслу речи в Лев. 16:10 и 21, следует признать, что возлагаются на голову козла уже прощенные или, по крайней мере, исповеданные грехи Израиля, которые он и несет Азазелу в пустыню; в виду этого, в новой жертве и не было нужды; акт отсылания козла мог и должен был иметь другое, символическое значение. Если же оба вместе козла называются жертвою за грех (Лев. 16:5)910, и однако тот, на которого выпал жребий для Азазела, не приносится в жертву за грех, а над ним совершается очищение (lekapper alaiv, Лев. 16:10, ср. Лев. 16:21), то этим может высказываться только то, что оба козла различным образом выражают одну и туже идею очищения народа, основную идею дня очищения (Лев. 16:30, 33), один – фактически, другой – символически. Противоположное употребление козлов выражает два различных момента одного акта911, как это доказывают аналогичные данному обряды при очищении исцелившихся от проказы (Лев. 14:4–7) и при очищении дома от проказы или паршивости (Лев. 14:49–54). Наконец, принесение жертвы за грех существу злому, между тем как идея жертвы за грех необходимо предполагает святость, свободу от греха и зла существа, которому жертва приносится, – носило бы в себе внутреннее противоречие912.

Еще менее силы в другом возражении, что вообще признание существования демона пустыни противоречит ветхозаветному богосознанию, «которое нигде не дуалистично» (Меркс, loc. cit), которому вообще чужда идея сатаны. Возражение это, очевидно, касается принципиального взгляда на учение о злых духах в Ветхом Завете. Отлагая пока речь о существенном отличии дуализма, который, напр., имел место в парсизме, от библейского учения о сатане, заметим только, что различие это – факт несомненный и всеми беспристрастными исследователями ныне признанный. Следовательно, и с этой стороны указанное выше понимание Азазела является беспрепятственным.

Положительные доказательства в пользу этого понимания могут быть приведены следующае. В ст. Лев. 16:8 заключается противопоставление Иеговы и Азазела. Аарон бросает жребий об обоих козлах, поставленных пред лицем Господним, чтобы узнать, какой из них, lajehovah Иегове, а какой la-Azazel, Азазелу. Жребий обычно бросается между личностью и личностью, а не между личностью и вещью. Это противопоставление заставляет видеть в слове Azazel не отвлеченное понятие (как у LXX – εἰς ἀποπομπήν, Лев. 16:10; εἰς ἅφεσιν, Лев. 16:26 «отпущение», – рус. и слав, перев.), а существо личное, живое и противоположное Иегове, «олицетворение греховной нечистоты, в противоположность абсолютной чистоте Иеговы» (Роскофф). Нравственная противоположность Азазела Иегове указывается и в различии действий над каждым из козлов. Если козел, на которого выпал жребий для Иеговы, закалался в скинии, кровь его вносилась в самое Святое Святых, и ею совершалось кропление в этом месте особенного и, можно сказать, реальнейшего присутствия Иеговы, то местом, куда отводился козел, жребием назначенный для Азазела, была «пустыня, земля непроходимая» (Лев. 16:21–22), область совершенно удаленная от священного места обитания Иеговы среди Своего народа и потому нечистая (хотя, конечно, – не как принадлежащая, к творению Аримана, как думает Гитциг913), и обычно представляемая в Писании местом пребывания злых духов (Ис. 13:21, 34:14; сн. Вар. 4:35; Mф. 12:43; сн. Лк. 8:27; Откр. 18:2). Если же злое демоническое существо – Азазел противопоставляется Иегове, то в нем следует видеть не подчиненного духа или демона, а главу или вождя демонического царства, – существо, подобное сатане более позднего ветхозаветного библейского представления. Идея такого существа совершенно согласна с общим смыслом обряда отсылания козла в пустыню и вместе с тем зачатком ветхозаветной идеи сатаны, какой заключается в повествовании кн. Бытия об искусителе и грехопадении первых людей. По этому повествованию, грех в человеческом мире первоначально происходит не от людей, а от вышеземной силы, враждебной Богу и людям. Эта именно идея могла служить и основанием символического акта отсылания козла. Контекст 16 гл. Левит, по-видимому, уполномочивает на такое заключение о смысле этого акта. После совершения всех, предписанных законом, обрядовых очищений и священнодействий, в народе Божием все же оставался, непростительный и неизгладимый ветхозаветными освятительными средствами, грех, имевший быть оставленным только по принесении крестной жертвы умилостивления (Лев. 16:14–15; сн. Рим. 3:25; Евр. 9:11–15). Поэтому, после молитвенного914 исповедания грехов народа пред Иеговой и такого же прошения о прощении их, символическим актом греховная тяжесть отсылалась к её первоисточнику – злому духу, называемому в Лев. 16 Азазелом. Упоминаемое ап. Павлом «предание сатане», 1Кор. 5:5; 1Тим. 1:20, при котором грех фактически тоже не очищался, может служить к уяснению загадочного акта отсылания козла la-Azazel.

В пользу предлагаемого понимания говорят, далее, наиболее вероятные опыты производства слова azazel. По одному из них (защищаемому Дистелем, Фюрстом, Римом, Баудиссином), слово это составлено из двух корней – עזז azaz сила и אל, El, – имя божественного или вообще высшего существа. В этом случае сопоставляют имя Азазел с именем финикийского божества Belesys, и названием Марса в Эдессе – Azezos915. Вероятная сама по свое и состоятельная с филологической стороны, этимология эта, впрочем, едва ли верна исторически. Защитники её (особенно Рим, Моверс, Дистель) предполагают, что в имени azazel заключается устарелое представление какого-то семитического или египетского божества916, напр., финикийского Молоха (Моверс) или египетского Сета-Тифона (Эвальд, Граф917). Но приводимое, в доказательство родства Азазела с каким-нибудь из этих божеств, указание на очистительные жертвы, ежегодно приносившиеся этим божествам, совершенно излишне, коль скоро несомненно, что в библейском изображении дня очищения не только нет речи о жертве Азазелу, но и прямо утверждается (Лев 16:10, 21–22, 26), что козел отпущения не мог быть жертвою вообще, менее всего – жертвою Азазелу. Поэтому, если можно в обряде дня очищения и в частности в символическом акте отсылания козла в пустыню находить некоторое отношение к египетскому празднику и жертвоприношение в честь Сета-Тифона, злого бога пустыни Ливийской, то отношение разве полемическое, какое указывает, напр., Генгстенберг. По нему, «в противовес египетскому взгляду, который считает безусловно необходимым входить в сообщение и с злыми силами и хочет оградить себя против них, Израиль должен был, посредством этого ритуала, прийти к сознанию, что всякое страдание, бедствие есть наказание Праведного и Святого Бога, прогневляемого грехами людей, что только с Ним должно входить в общение, а не с виновником греха – сатаною»918. Во всяком случае библейское представление об Азазеле, получаемое из 16 гл. книги Левит, существенно отличается от египетского представления о Сете своим чисто этическим характером. Сет у египтян был олицетворением палящего ветра пустыни, и воплощал в себе всевозможные бедствия в жизни природы и людей. Азазелу, напротив, не усвояется никакой силы производить физическое зло, не приписывается никакой активности, кроме темного причинного отношения к греховной нечистоте. Поэтому, в поблекшей и тенеобразной фигуре Азазела гораздо вернее видеть отголосок первобытного предания о происхождении греха в человечестве, чем вариации существенно различного египетского культа Сета, из которого могло быть заимствовано лишь, представление о пустыне, как жилище злого духа; но и оно было изменено сообразно с этическим характером ветхозаветной религии, в её отличии от натурализма египетской. Более вероятным должно быть признано другое производство слова azazel, по которому последнее происходить от неупотребительного в еврейском языке глагола עור azal, который в арабском языке значит – removit, dimovit919, удалил. Образование из него слова azazel произошло чрез удвоение второй и третьей согласной корня920, откуда – עזלזל azalzel, в котором первое ל выпало (как в слове balbel, из которого получилось – babel. Быт. 11:9, или Γολγόθα из גלגּלתּא) вместо чего был поставлена буква א с изменением короткой гласной (патах) предшествующего слога в долгую (камец). Такое производство слова Azazel в современной библейской науке имеет наибольшее число защитников. Но разногласие между учеными в данном случае состоять в следующем. Одни – образованное указанным путем слово считают абстрактным и потому переводят выражение la-azazel – отвлеченно – «для (всецелого или безвозвратного) удаления»921. Другие, напротив, считают слово azazel конкретным понятием922. Этимологически возможны оба понимания, так как отглагольные имена (nоmina verbalia) в еврейском языке могут выражать и абстрактные и конкретные понятия, смотря потому, примыкают ли они по своей форме к неопределенному наклонению или к причастию, причем каждой из обеих форм принадлежат оба значения, усвояется же обыкновенно подходящее в данном случае923. Но упомянутое противопоставление в Лев. 16:8 гл. слов la-Iehovah и la-azazel требует признания в последнем конкретного имени924. Азазел поэтому, будет значить: desertor a Deo или геmotus, отступник, или удаленный, далеко отстоящий от Бога, что вполне согласуется с контекстом 16 гл. Левит и очень идет для обозначения отступившего от Бога духа нечистоты, абсолютно противоположного Иегове и живущего в пустыне.925Наконец, отрицательным доказательством принимаемого нами понимания слова azazel служит то, что все другие опыты объяснения этого слова должны быть признаны неудачными. Так, по толкованию, которое проводят Таргум Ионафана, арабский перевод Садш Гаг-Гайона и многие раввины (Бехай, Раши, Ярхи, Кимхи, Абен-Эзра, Иона и др.), а за ними из христианских экзегетов Олеастер, Бохарт, – Azazel есть имя горы в пустыне близ Синая, с которой козел отпущения свергался и разбивался, или имя самой пустыни, куда отводился козел. Но, что касается признания в слове azazel имени горы, то оно совершенно произвольно. Невероятно, что бы Моисей, обычно прибавляющий к собственному имени гор нарицательное har926, не сделал этого в данном законоположении, где точность языка требовалась более, чем где-либо. Столь же невероятно и топографическое определение горы: отводить козла из Палестины на Синайский полуостров не представляло удобств. Если Бохарт и др. в защиту топографического значения слова azazel указывали Лев. 16:10, то этот стих скорее служит к опровержению понимания слова «Азазел» в смысле обозначения места, так как при таком понимании в словах la-azazel bammidbamh заключалась бы излишняя тавтология. Наконец, при этом понимании, противопоставление в Лев. 16:8 Иеговы и имени местности было бы совершенно неуместным. Не может быть признан справедливым и тот взгляд, по которому под Азазелом разумеется самый козел отпущения (τράγος αποπομπαίος, LXX; hircus emissarius, Vulg.), причем слово azazel производится от עז – коза и אול, azal – уходить927. Против этого взгляда говорит уже то, что собственное значение слова עז ez – коза, а не козел (Лев. 17:3, 4:28; Втор. 14:4); таково же значение соответствующих ему слов – халдейского и арабского928. Кроме того, в Лев. 16:10, козел определенно различается от Азазела, которому он отсылается. Наконец, и с точки зрения этого понимания, остается необъяснимым противопоставление, имеющее место в Лев. 16:8: равно как и допускаемая при этом передача частицы א греческим ῶς (как, напр., у бл. Феодорита), не может считаться точной929.

Итак, упоминаемое в 16 гл. Левит, слово Azazel есть имя собственное или нарицательное – виновника греха в мире, сатаны более позднего библейского представления. Как ни бледно выступает он в данном месте, его, однако, нельзя считать одним из привидений, предметов народного суеверия930. Допущение в состав обрядов великого дня очищения акта, имеющего отношение к «привидениям», не мирилось бы с достоинством дня очищения. Если предположением, что Азазел – простое привидение или демоническое существо природы, думают сохранить неприкосновенность ветхозаветного библейского монотеизма, то это, как уже заметили мы, происходит от недостаточного разграничения библейского учения о сатане от персидского дуализма. Между тем именно представление об одном из демонических призраков или чудовищ пустыни, коль скоро оно противопоставляется Иегове, было бы противоречащим абсолютному единобожию Ветхого Завета (чудовища эти, по предположению названных – в примечании – экзегетов, не принадлежат к творению Иеговы). Иудейское предание, напротив, признает Азазела (с которым оно часто сопоставляет Саммаела) главою демонов, следовательно видит в нем сатану931. Равным образом и Ориген признает Азазела диаволом и считает его тожественным со змеем, соблазнившим Еву в раю. Того же мнения об Азазале были и с-вв. Ириней Лионский и Епифаний932. Если же некоторые древние учители (а также и некоторые новые библиологи) объясняли Azazel не в смысле диавола, то это зависело от той ошибочной их мысли, что в этом случае необходимо признать, что Моисей узаконил приносить жертву диаволу. Но мысль и опасения эти, как было показано, – напрасны: козел отпущения отнюдь не был действительною жертвою за грех, а имел чисто символическое значение.

Демоны языческих культов. Если в Азазеле, Лев. 16, по всем основаниям, должно видеть выражение, хотя неясное, идеи о сатане, как виновнике первоначального греха в мире человеческом, как источном начале греха вообще, то в других местах Пятокнижия и в других ветхозаветных книгах идея о происхождении человеческих грехов от вышеземной злой силы видоизменяется таким образом, что всякое религиозное и нравственное уклонение от единого истинного Бога, всякое идолослужение, представляется служением этой силе, и предполагается, что такое заблуждение стоит под влиянием последней. При этом, так как виды идолослужения могут быть и были многоразличны, то и идея этой силы, активно или пассивно враждебной Истинному Богу, так сказать, разветвляется, или разлагается на представления многих злых духовных сил – демонов в позднейшем смысле.

Такие представления соединяются с именами языческих богов, в которых библейское воззрение древнейших времен признает известное отношение к действительно существующим злым духам, – видит в идолослужении служение злым духам933. Некоторое указание на признание в Ветхом Завете реальных сил, действующих в язычестве, можно видеть в таких местах, в которых боги языческие представляются бессильными, неспособными помогать или приносить пользу своим читителям934, причем, о богах говорится, как о действительных существах, только бесконечно слабейших Иеговы935. Реального существования языческим божествам, взятым в их конкретности здесь, конечно, не приписывается, но мысль о потенциях, действующих в язычества, как области отличной от царства Божия, отсюда может быть отвлечена. Но эта мысль уже ясно высказывается в тех ветхозаветных библейских местах, где боги языческие представляются гениями или ангелами-хранителями отдельных народов. Так, в виду падения Вавилона, пророк Исаия говорит о падении Вила и низвержении Нево, не могших защищать своих чтителей; и при этом боги эти отличаются от их идолов936. У пророка Иеримии читаем; «Господь Саваоф, Бог Израилев, говорит: вот Я посещу Аммона, который в Но, и фараона и Египет, и богов его и царей его»937. Характеристичен здесь выразительный антитез: Иеговы воинств небесных и Владыки Царства Божия с одной Стороны, богов или патронов языческого Египта – с другой. Тот же пророк говорит: «Кричите, дочери Раввы, опояшьтесь вретищем..., ибо Малхом (бог Аммонитян) пойдет в плен вместе со священниками и князьями своими»938; «горе тебе, Моав, погиб народ Хамоса»939. Наконец, у пророка Исаии говорится о будущем посещении (наказании) всего язычества в его целом и всех его охранителей – «воинства выспреннего на высоте»940, причем самостоятельное существование последнего предполагается, как само собою понятное. Таким образом, у тех же пророков (Исаии и Иеремии), которые со всею решительностью утверждают ничтожество и несуществование языческих богов, встречаются и недвусмысленные указания на то, что язычество в его целом, как и в отдельных национальных его фракциях, стояло под воздействием вышеземных агентов или патронов. Ясно, что, с более общей точки зрения, не только Новый Завет941, но и Ветхий (ср. сейчас приведенные места и 10 гл. книги Даниила) не отрицает действия в язычестве высших демонических сил, и, конечно, прежде всего в языческом культе. Отсюда, мы признаем подлинно библейским и притом принадлежащим древнейшим временам то воззрение евреев, что идолослужение есть служение злым духам, и не можем согласиться с тем мнением (высказываемом Римом, Баудиссином и разделяемым преосвящ. Хрисанфом942), что это воззрение впервые возникло под влиянием платонизма и неоплатонизма и только отсюда внесено в греческий и другие переводы Ветхого Завета.

В 17 гл. книги Левит, после запрещения евреям приносить жертвы где-либо не при скинии (Лев. 17:1–6), указывается такое основание этого запрещения: «чтобы они впредь не приносили жертв своих идолам (לַשְּׂעִירִם la-seirim), за которыми блудно ходят они». Собственное значение имени se’irim – козлы943, волосатые944, (pilosi, Vulg.945). Контекст речи данного места (Лев. 17:1–6) требует видеть в этом имени коллективное обозначение языческих богов. В этом смысле и понимает олово se’irim перевод LXX (καὶ οὐ θύσουσιν ἔτι τὰς θυσίας αὐτῶν τοῖς ματαίοις οἷς αὐτοὶ ἐκπορνεύουσιν ὀπίσω αὐτῶν, Лев. 17:7) когда передает его выражением тτἀ ματαία (слав, «суетная»), как и во 2Пар. 11:15 где идет речь об идолах, культ которых Иеровоам учредил в десятиколенном израильском царстве. Частнее и ближе, запрещение могло иметь в виду египетский культ бога Пана, с особенною торжественностью совершавшийся в мендезийском номе, где в Тмуис ему был сооружен храм. По Геродоту946 и Иосифу Флавию947, Пан, один из 8-ми главных египетских богов, почитался под образом козла и считался олицетворением мужской родотворной силы, почему на празднике его совершались сладострастные и противоестественные оргии948. Самое выражение Лев. 17:7 «блудно ходят» могло иметь отношение к названному культу, хотя оно употребляется, и вообще об отступничестве от служения Иегове и обращении к другим богам949. В пользу ближайшего отношения запрещаемого в данном месте культа seirim к названному египетскому культу говорит и то, что во 2Пар. 11615 культ этот упоминается на ряду с культом тельцов, который, вероятно, был заимствован Иеровоамом из Египта, где жил он непосредственно пред избранием его на царство. Полемическое отношение Моисеева законодательства к египетскому культу здесь выступает яснее, чем в узаконении козла (sa’ir) отпущения, отсылаемом к Азазелу. Но как в последнем мы признали выражение (хотя темное и неопределенное) идеи злого духа, апостата κατʹἑξοχἠν, область жизни которого – пустыня, как образ смерти в удалении от Бога; так и в seirim данного места должны признать мысль о демонах, злых духах или силах, стоящих в таинственном отношении к языческим культам. Действие этих злых и губительных существ израильтяне хотели предотвратить жертвами. Что, действительно, seirim, по народному еврейскому представлению, не есть имя только идолов, видно из того, что у пророка Исаии они представляются чудовищными обитателями пустыни950, следовательно, уже не идолами и не конкретными божествами, а духами, существами, населяющими туже область, которая усвояется и Азазелу951.

В виду того, что имя seirim встречается уже в Пятокнижии и, по всей вероятности, имеет в виду знакомое евреям египетское идолослужение, которому евреи следовали в пустыне952, нет никакой нужды в предположении Баудиссина953, что представление о seirim, как и о lilith954, возникло у евреев только под влиянием миросозерцания халдеев; тем более, что названный ученый произвольно считает отдел книги Исаии, содержаний пророчества на иноземных народов, написанным после падения Вавилона или около того времени955.

Таким образом, в упоминаемых в книге Левит se’irim мы можем видеть первый по времени пример того, что языческие божества представляются стоящими в известном отношении к демоническим силам. Воззрение этого рода сделалось достоянием народной веры, но и существу монотеизма оно не противоречило, так как боги языческие, по нему, всегда представлялись только демоническими, а не божественными существами.

Впрочем, это народное воззрение далеко нижеупомянутого пророческого – о богах-гениях народов и не может быть отожествляемо с ним. Но, во всяком случае, по тому и другому воззрению, признается известное влияние злых духов на языческий культ – если не влияние непосредственно-религиозное, то нравственное: так или иначе, в служении идолам Ветхий Завет признает скрытое, таинственное влияние диавола и демонов. Думаем, что ап. Павел выражает существенно-ветхозаветное воззрение на язычество, когда пишет коринфским христианам: «знаете, что, когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так как бы вели вас", προς τὰ εἴδωλα τὰ ἄφωνα ὡς ἂν ἤγεσθε ἀπαγόμενοι956).

То же воззрение более определенно выражено в другом месте Пятокнижия, во Втор. 32:17: «приносили (Евреи) жертвы бесам, לַשֵּׁדִים, не Богу (lo-Eloag), богам, которых они не знали», равно как и в совершенно параллельном этому месте Пс. 105:37: «приносили (Евреи по поселении в земле Ханаанской) сыновей своих бесам (laschedim)». Мысль русского и славянского («пожроша бесовом») переводов выражена и в переводе LXX957, в Вульгате958, равно как и в переводах сирском, арабском и халдейском959. Понимание schedim в смысле бесов или демонов оправдывается, с одной стороны, этимологией слова שֵּׁדִ sched, и употреблением его в библейской и раввинской литературе, с другой стороны – контекстом речи в данных местах. Слово sehed, имеющее, может быть, сродство с ассирийским sed, schidu, обозначающим добрых или злых гениев960, происходит от еврейского глагола שדד schadad – осиливать, насиловать, нападать: или от менее употребительного, но родственного, по значению, с первым, глагола דוּש scluid – насиловать, губить961. Соответственно этому, имя schedim может означать: губители, разрушители, dii destructores (Vitringa, Buxtorf), или, в виду более широкого значения гл. schadad, от которого происходит и имя Божие Rchaddai (Всесильный, Вседержитель), – могучие, господа (подобно другому имени языческих богов – בּצלים baalim κύριοι, 1Кор. 8:5 в смысле общего имени богов962).

У раввинов имя. schedim сделалось постоянным именем демонов963. Контекст речи в местах: Втор. 32:17 и Пс. 105:37, не вынуждает отступать от указанного понимания значения слова schedim. Если во Втор. 32:17 schedim определяется, как lo-Eloag, и во Втор. 32:21 как lо-Е1, то этим выражается только то, что им в действительности не приличествует имя богов, не то, что им не принадлежит никакой реальности964, как параллельным выражением ст. 21: 1о-аm обозначается народ, конечно, действительно существующий, но только незаслуживающий этого названия в подлинном значении слова (существующий, напр., не как надлежаще организованный народ, а как дикая орда). Поэтому, и название hebel, здесь же (Втор. 32:21) прилагаемое к богам, означает только их бессилие, призрачный характер их явления, отрицает реальность им, как богов, за что их считали язычники, но не отрицает всякой реальности их вообще. То же следует сказать и о таких выражениях обличительной песни Моисея, как следующая: «Господь один водил его (Израиля), и не было с ним чужого Бога» (Втор. 32:12), чем отрицается только влияние чуждых богов на Израиля; или: «богами чуждыми они раздражили Его и мерзостями разгневали Его» (Втор. 3216), где наименование чуждых богов мерзостями (to’evot), не отрицая совершенно их реальности, указывает только на богопротивность их культа и на вред от него для человека965. Напротив, относительная реальность языческих богов предполагается966 в речи о ничтожестве покровительства, которое они могут оказывать своим чтителям, в сравнении с мощным заступлением, являемым Иеговой Своему народу: «Господь будет судить народ Свой... тогда скажет: где боги их, твердыня (zur), на которую они надеялись, которые ели тук жертв их, пили вино возлияний их? Пусть они восстанут и помогут вам, пусть будут для вас покровом!» (Втор. 32:66–38). «Защитник (zuram) их (завоеванных Израилем народов) не таков, как наш заступник (kezurenu); сами враги наши судьи в том» (Втор. 32:31); но последние верили в реальность своих богов. «Едва ли яснее и рельефнее, – говорит Баудиссин967, – может быть выражена вера в единого Бога, чем в этой песни; след., как боги, языческие божества для певца не имеют никакого бытия. Но сколь удобосовместимо с монотеизмом Павла признание существования языческих богов, как демонов, столь же совместимо оно и с исповеданием Единого Иеговы у израильского поэта». Существенно тожественное с воззрением рассмотренного места кн. Второзакония на языческих богов – schedim, – как силы, служение которым противно Богу и вредно для людей, особенно для народа Божия, – заключается и в словах псалмопевца: «приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам», la-schedim968, равно как и в словах пророка Варуха, обращенных к пленным иудеям: раздражили Сотворившего вас (живя в обетованной земле), принося жертвы бесам969, а не Богу (θύσαντες δαιμονίοις καὶ οὐ θεῷ970). Варух, подобно пр. Исаии (Ис. 34:14; сн. 13:21), представляет запустевшую Идумею жилицем бесов на долгое время (πῦρ γὰρ ἐπελεύσεται αὐτῇ παρα τοῦ αἰωνίου εἰς ἡμέρας μακράς καὶ κατοικηθήσεται ὑπὸ δαιμονίων τὸν πλείονα χρόνον971), и таким образом мыслит δαιμόνια, которым во времена отпадения от Иеговы служил Израиль, личными существами, духами, нечистота которых и удаленность от Бога предполагается самим обитанием их в пустыне.

Итак, schedim есть общее имя языческих богов и выражает ветхозаветное воззрение на них, как на символы существ демонических, воззрение, проходящее от времен Моисея до времени плена и от этого пункта до времен новозаветных включительно. При этом множественная форма schedim указывает, что, по всеобщему библейскому представлению, таких демонических сил – много, или, по выражению ап. Павла, είσι θεοί πολλοί καἰ κύριοι πολλοί.

Демоны волшебства и языческих прорицалищь. В тесной связи с языческими культами на Востоке и вообще в язычества всегда стояли оракулы, прорицалища и всякого рода гадания972. У всех языческих народов гадания эти, а равно и связанные с ними пророчества, имели религиозный характер, совершались людьми, посвятившими себя на служение культу, и в основе их лежала вера в возможность для человека сообщения с невидимым миром. Это верование и суеверие проходят и всю историю израильтян; особенно распространенными являются они в период царей и пророков973. Но закон и пророки строго осуждают всякое волшебство; всякое стремление проникнуть в неведомое будущее, помимо учрежденного Иеговой института (чрез Урим и Туммим первосвященника, Чис. 27:21), закон осуждает наравне со служением иным богам. «Ворожеи не оставляй в живых.... приносящий жертву богам кроме одного Господа, будет истреблен»974. «Мужчина или женщина, если будут они вызывать мертвых (ki ehjeh ba-hem ob), да будут преданы смерти»975; «не обращайтесь к вызывающим мертвых (el-haobot, ἐγγαστριμύθοις) и к волшебникам (hajedonim, ἐπαοιδοῖς) не ходите и не доводите себя до осквернения от них»976. «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов (schoel ob), волшебник (iddoni) и вопрошающий мертвых. Ибо мерзок пред Господом (ki toëvot Jehovah) всякий, делающий это»977.

В неразрывной связи с разного рода волшебством в язычестве стояли и ложные пророчества, которые, подобно первому, составляли существенный элемент языческого культа. Соответственно этому, закон Моисеев, совместно с запрещением последнего и в связи с запрещением волшебства, запрещает внимать ложным пророкам. «Народы сии, – говорится во Втор. 18, – которых ты изгоняешь, слушают гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь Бог твой (ср. Ис. 8:19). Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь Бог твой, – его слушайте.... но пророка, который дерзнет говорить Моим именем то, чего я не повелел ему говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти»978.

Итак, по воззрению законодателя, волшебство и ложное пророчество стоят в тесной связи с культом иных, богов. Все три явления равно богопротивны, мерзки пред лицом Иеговы979. Но если культ шедимов стоит под таинственпым влиянием демонических сил, то, естественно, и волшебство и пророчество ложное должны стоять под тем же влиянием. Таково и есть воззрение библейское на два последние, по существу своему языческие, явления.

Во всех местах закона, запрещающих волшебство и обращение к нему980, совместно упоминаются слова בחוֹא, oboth, и ידענימ, iddonim, πρόοιδοι , причем последнее слово употребляется только в соединении с первым и одно не встречается. Таким образом слово חוֹא, ob, можно считать техническим термином библейским для обозначения всякого рода волшебства; это подтверждается употреблением его в других ветхозаветных книгах, кроме Пятокнижия981. Слово חוֹא, ob первоначально означает собственно силу волшебства и прорицания982. Отсюда, выражение: kasam ba-ob – прорицать силою духа983. Только уже второстепенным является значение этого слова в применении к лицу, обладающему духом провещания984, причем все же различались волшебник и дух, которым он говорил985. Раввины разумеют под ob – Pytho ossinm, qui exercet magiam cum ossibus mortuorum986, магический дух вызываний мертвых. Πνεῦμα πύθωνα, упоминаемый в Деян. 16:16 представляет аналогичное название духа прорицания. По Эвальду987, основою представления об этом духе было верование в ὄφις πύθων, змея подземного, от которого чревовещатели получали свои прорицания и силою которого они думали вызывать мертвых. Во всяком случае, весьма вероятно, что склонность евреев к гаданиям и вызыванию мертвых, которая вызвала упомянутые узаконения, своим происхождением обязана Египту, родине культа и заклинания змей, равно как и средоточие культа смерти и искусства вызывания мертвых988. Можно думать, поэтому, что, как в рассказе кн. Бытия о райском змее и проклятии его Бытописатель хотел выставить униженное положение змея, в противовес египетскому культу змей; как в обряде отсылания козла в пустыню и в запрещении приносить жертву seirim он намеревался оградить евреев от увлечения знакомым им культом Мендеса, так в запрещении вызывания мертвых выразился протест религии Бога живого против религии смерти и мертвых. Общий смысл всех этого рода запрещений пророк Исаия выражает в следующем своем обращении к Израилю: «когда скажут вам: обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям (dirsc.hu el-haoboth veel hajidonim), – тогда отвечайте: не должен ли народ обращаться к своему Богу? Спрашивают ли мертвых о живых?»989

Но в культе египтян и других язычников, как противном Иегове, Ветхий Завет видит служение демонам и представляет его совершающимся под их воздействием. Поэтому и обращение к волшебникам, а не к Богу и учрежденным Им институтам, с точки зрения ветхозаветного человека, могло быть только обращением к демонам990.

Так, существование злых духов или злого духовного принципа предполагается всеми упомянутыми запрещениями991 волшебства. Возможно, что самое умолчание в Пятокнижии о существе злых духов и злого принципа – диавола, как уже замечено было, стоит в связи с заботою законодателя – не дать повода к развитию греховной наклонности, свойственной людям вообще, и в особенности евреям, по историческим отношениям их к египтянам, – попытаться проникнуть в область знания, запретного для человека в земной его жизни, расширить область этого знания проникновением в будущее и невидимое, не ограничиваясь настоящим и видимым. Наклонность эта уже сама по себе говорит о своем происхождении из темного, внушенного людям, стремления стать наравне с Богом, – сделаться существами, «ведущими добро и зло»992. А способы, какими люди стремятся расширить свое ведение, – вызывание мертвых и другие виды волшебства ,– все без различения принадлежат к темной области суеверия и, как такие, еще более подтверждают, что корень упомянутой наклонности лежит в общем источнике первого греха в мире и всех последующих грехов: голос искусителя возбудил в праматери человечества неверие в Бога, вражду к нему и самолюбие, и в то же время бросил на почву человеческого сердца семя ложного стремления к знанию, помимо воли Божией, – обещанием, что за физическим вкушением вещественного плода последует чудесное прозрение людей к вышеестественному ведению993. Сатана есть высший маг и отец магиии; таким он проявил себя в искушении первого Адама и Адама Второго994. Поэтому, во всех запрещениях волшебства можно видеть скрытую мысль – отклонить людей от общения с этим магом. Не назван же он по имени, не указано с определенностью существо его, потому, что, в противном случае, указанное греховное стремление у человека, религиозно и нравственно неразвитого, еще более увеличилось бы.

Фактическое подтверждение той мысли, что не только культ языческих богов, но и институты оракулов, в большей или меньшей мере неразрывно соединявшиеся во всех языческих религиях с их культами, в Ветхом Завете приписывались влиянию демонических сил, служат выраженные в Евангелии (Mф. .12:24, 27; 10:25; ср. 9:34; Лк. 11:15, 18; Мр. 3:22) воззрения иудеев века Иисуса Христа на Веельзевува, или (по лучшим манускриптам) Веельзевула, как князя бесовского, ἂρχων δαιμονίων. Между тем, по сообщению четвертой книги Царств гл. 1, ст. 2, 3, 6,16, имя Вельзевув носило божество филистимского города Аккарона, божество к оракулу которого Израильский царь Охозия послал послов спросить об исходе своей болезни со словами: dirschu ba-al-zebub זְבוּב בַעַל elohei Ekron (4Цар. 1:2). Ангел повелел пророку Илии (4Цар. 1:3) обличить посланных царя, а затем и самого Охозию (4Цар. 1:15) за обращение к божеству аккаронскому, помимо своего Бога, между, тем как Иегова, именно в предупреждение подобных случаев обращения к разного рода гаданиям, указал обращаться к Его пророкам995. О характере филистимского божества с указанным именем, о культе его, а равно и о значении самого имени его определенного суждения высказать нельзя. Во всяком случае слово זְבוּב בַעַל состоит из baal – господин и zebub – муха, шершень996, но отношение понятий, входящих в состав имени Beelzebub, может быть представляемо неодинаково. По одним (Плиний, Павзаний, Климент Алекс., Корнелий а-Ля-пиде, Гезениус, Моверс, Винер, Гитциг), имя означает бога отвратителя мух, насекомых вообще (особенно вредных на востоке); в таком случае божество, им обозначаемое, было бы аналогично греческому Ζεύς ἀπόμυιος, μυίαγρος которому, по свидетельству Павзания, приносились жертвы в предотвращение от мух. Но такое понимание ничем не оправдывается. Гораздо вероятнее переводить слово выражением – бог-муха, как и понимают его LXX (Βααλ μυῖα θεὸς Ακκαρων, 4Цар. 1:2 и след.) и Иосиф Флавий997. Усвояя ему значение «бог-муха», можно понять и то, каким образом с его культом могло по преимуществу соединяться представление о царе прорицания. «Мухи, – говорит Штарк, – в своем появлении и исчезновении обусловленные состоянием погоды, сами представлялись одаренными пророчественною силою»998. Во всяком случае, оракул Веельзевува пользовался известностью, как видно из посольства Охозии. В этом обращении израильского царь к оракулу иноземного царя и в последовавшем затем обличении со стороны Ангела Иеговы и пророка мы видим указание и на присущую израильтянам склонность к магическим знаниям и действиям и на отношение к ней служителей теократии. По суду последних – в данном случае пр., Илии, это обращение к иноземному богу было не чем иным, как отрицанием своего Единого истинного Бога и обращением к одному из shedim. Потому-то еще задолго до христианского века иудеи соединили с именем Веельзевува представление о злом духе, или главе демонического царства999. Вместе с тем имя получило новую форму זְבוּל_בַעַל baal-zebul1000, в какой форме (Βεελζεβούλ) оно и встречается в синоптических евангелиях, как название τοῦ ἄρχοντος δαμιονίων1001, или сатаны1002. Имя, в этой форме обозначающее бога жилища1003, раввинами (по созвучию слова zebel – жилище с zebel – навоз) изменено было в имя бога навоза, что сделано было иудеями, конечно, с целью выразить свое крайнее отвращение к культу этого бога, как духа всякой нечистоты, нравственной и физической; так как жилищами злых духов издревле представлялись нечистые пустынные места, развалины1004, равно и места погребальные, где суеверные чтители идолов, по свидетельству Исаии1005, проводят и ночи, надеясь с помощью демонов вызывать умерших1006.

Итак, самый факт изменения имени Веельзевула достаточно говорит за то предположение, что с именем этого аккаронского бога-оракула у иудеев прочно соединялось представление о злом духе, действовавшем в культе и прорицаниях этого, как и других языческих богов.

В тесной связи с запрещением в законодательстве Моисея языческих культов с их обрядами и обычаями стоят, как мы видели, предостережения против ложных пророков1007. Это соединение двух явлений – не случайное: они связаны между собою исторически и по существу. Во всех языческих религиях существовал, в более или менее развитом виде, мантический институт. И у евреев во все время их до пленного существования, отчасти (на короткое время) и после плена, когда временно появлялось идолослужение, – оно всегда соединялось с ложным пророчеством. Потому-то пр. Захария, возвещая о наступлении мессианских времен, когда имеют быть омыты грех и нечистота дома Давидова и жителей Иерусалима1008, говорит: и будет в тот день, Я истреблю имена идолов с этой земли, и они не будут более упоминаемы, равно как и лжепророков и нечистого духа (האָטֻּמְהַ רוּחַ טoע פנeu~מa טoע aּכaאfaרטoנ) удалю с земли (Зах. 13:2). В этом пророческом изречении, с одной стороны, ложное пророчество сопоставляется с идолослужением, – оба явления суть две главные формы проявления нечестия Израиля, – с другой стороны, ложное пророчество сопоставляется и «с нечистым духом»1009. Так, по воззрении пророка Божия, устами лжепророков говорит дух нечистый, или дух прельщения πνεῦμα ἀκάθαρτον Зах. 13:2 (ср. Откр. 16:13–14; Ин. 4:6: τοῦ πνεύμα τῆς πλάνης). Такое воззрение, логически вытекающее из несомненной органической связи лжепророчества с ложным культом, предполагается и рассмотренными выше местами Второзакония (Втор. 13 и 18). Но совершенно ясно и с конкретною наглядностью оно выражается в изображении пророком Михеем Старшим бывшего ему видения – пред царями Ахавом Израильским и Иосафатом Иудейским, отправлявшимися в поход против сирийцев1010. Когда Иосафат пожелал вопросить Господа об исходе предприятия, то Ахав собрал около четырехсот пророков1011, т.е. пророков Вефильсого культа, в котором чтили Иегову под образом золотого тельца1012, и все они, как один человек, от имени Божия, советовали Ахаву идти против сирийцев, обещая помощь Господа (adonai). Такое согласие их объяснялось видимым нежеланием сказать неугодное царю. Напротив, обойден был вниманием Ахава пророк Иеговы, Михей, которого царь Израильский не любил за то, что он не пророчествовал о нем ничего доброго, а только худое (3Цар. 22:8), – не любил, очевидно, в той существенно-языческой, уверенности, что качество пророчества может стоять в зависимости от личных симпатий или антипатий пророка к лицу, о котором он дает пророчество (ср. 3Цар. 22:181013), и что пророк стоить в таком отношении к Божеству, что всякое его желание исполняется. Между тем, призванный, по желанию Иocaфата, Михей с торжественною клятвою обещает говорить только то, что скажет ему Иегова (3Цар. 22:14), и затем сначала только иронически вторить совету лжепророков, а потом прямо и решительно предсказывает несчастный исход сражения союзных царей с сирийцами и именем Иеговы объявляет за лучшее оставить поход, говоря, что в противном случае израильтяне возвратятся с поля битвы уже без главы своей – царя (3Цар. 22:16–17). Печальный исход предпринятого похода был точным оправданием последнего пророчества и вместе показал ложность слова придворных пророков, говоривших в угоду царю, а не истине, пророков, представлявших истинный тип гадателей и прорицателей, которыми окружали себя особенно цари Вавилонские и Египетские (ср. Иез. 21:21–23). Но пророк Михей, разоблачая языческое заблуждение царя относительно пророчества, указывает таинственное основание или источники лжепророчества, чем косвенно выражалось и правильное понятие об истинном пророчестве. «Я видел, говорит пророк, Иегову, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное (kol-zeba hasschamaim), стоящее пред Ним (omed) по правую и по левую руку Его; и сказал Иегова: кто соблазнил бы (יְפַתֶּה iepatteh, ἀπατήσει, decipietf) Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой иначе. И выступили (один) дух (haruach), стал пред лицом Иеговы ц сказал: я прельщу его. И сказал Иегова: чем? Он сказал – я выйду и буду духом лживыми (vehaiti ruach scheker, καὶ ἔσομαι πνεῦμα ψευδὲς) в устах всех пророков его. (Иегова) сказал: ты прельстишь и выполнишь это; пойди и сделай так. И вот теперь попустил (natan) Иегова духа лживого во уста всех пророков твоих, но Иегова изрек о тебе недоброе (ve-Iehovah dibber alejeha raah), 3Цар. 22:19–23 (ср. 2Пар. 18:18–22). Изображенное здесь пророком отнюдь не есть субъективная концепция его фантазии (это неточное выражение о видении пр. Михея встречается у Клерика, Гроция и др.), а объективная передача действительно, хотя и внутренне, виденного (raiti) пророком видения, в котором ему было открыто, что прорицания четырехсот пророков внушены были им от духа лжи. Это свойство духа, очевидно, напоминающее об искусителе, – а равно и определенный член, стоящий при ruach, позволяют видеть в нем именно духа зла1014. Дух этот называется просто haruaoh, но, по образу действия, он есть видимо злой дух, стоящий под влиянием сатаны. Не называется же он сатаной, может быть, не потому, что «человечество в дохристианское время могло воспринимать действи только этого духа (?), о духе же в истинном, высшем смысле мало или ничего не знало» (Лянге), а потому, что смысл и цель видения состояли в том, чтобы выставить на вид действие божественной власти, карающей Ахава за его давнее нечестие (3Цар. 16:30 и след.) и, в частности, за невнимание к слову истинных пророков Иеговы и языческое увлечение лестью лжепророков, – карающей его чрез этих последних. Так, по мысли пророка, Иегова, имея в виду совершить праведный суд над Ахавом («чтобы он пошел и пал» 3Цар. 22:20), попускает (natan ср. Быт. 20%6; Исх. 12:23; Пс. 15:10; Суд. 1:34; Иов. 9:10; 2Цар. 19:1) «духу» внушить Ахаву безрассудную и роковую для него мысль идти против Сирийцев. Вопрос в том: было ли это со стороны Бога здесь, как и во многих других, отмеченных в Библии, случаях, непротивлением злой инициативе злого существа, в точном смысле попущением1015, или Бог представляется и производящею причиною зла, в данном случае прельщения Ахава чрез посредство, посланного Богом, духа лжи в уста пророков Ахава?1016 Мы будем еще иметь повод говорить о том взаимодействии, которое в Ветхом Завете усвояется Богу, или гневу Божию, и вместе сатане в деле греха и наказания. Теперь же, собственно в отношении к рассматриваемому факту, заметим, что оба фактора – божественное определение и исполнение его «духом» – не исключают друг друга, напротив, одинаково требуются существом дела. Греховность Ахава должна была быть наказана во имя божественной правды, – Бог определяет погибель нечестивого царя. Но исполнение этого определения, по законам божественного мироправления, должно быть поручено, посредствующим отношение Бога к миру, духовным силам и другим агентам, как орудиям божественного владычества над миром и людьми. При этом свойство наказания Ахава определяется характером его преступления – (по закону; «чем кто согрешает, тем и наказывается», Прем. 11:37; 12:27; сн. Рим. 1:27). Главными его грехами были идолослужение и следование ложным пророкам – 3 Цар. .18:18 и след.; они и стали орудием его наказания: прельщение его устами доверенных его пророков являлось средством, скорее всего ведущим к тому. Правда, появление ложных пророков, предусмотренное законом Моисеевым, по словам законодателя, имело свое основание и в желании Иеговы – испытать израильтян – любят ли они Его от всей души и сердца, Втор. 13:3, но такое благодетельное значение оно могло иметь только для верных служителей Иеговы, а не для отступника и идолопоклонника Ахава. Но характеру представлявшейся в виду этого миссии должно было соответствовать и качество её выполнителя. От Святого Бога прельщение не может происходить, что и выражается вопросом Иеговы: кто склонил бы Ахава? – обращенным к воинству небесному. Но и ангелам святым не свойственно производить прельщение человека. Если, поэтому, на вопрос Иеговы некоторыми («духом»  и др.) из воинства предлагаются меры прельщения (3Цар. 22:20), то с некоторыми древними экзегетами (Григорий В., Корнелий а-Ляпиде, Гроцмй) можно видеть в изображаемом видении выделение из воинства ангелов нравственно злых духов (может быт, стоявших по левую сторону). Один из них1017 («aliquis ex satanae familia», – по Гроцию), по собственной инициативе, вызывается прельстить Ахава и сам же указывает, достойное только злого духа, средство к тому: он станет духом лжи в устах пророков Ахава и будет вдохновлять их на ложное пророчество. Господь признает способность и силу «духа»1018 и попускает осуществить, произвольно, по внутренним мотивам его существа, избираемое им дело («permittit, ab ео lieri, quod sponto sua cupiebat» – Клерик1019).

Этому «ruach scheker», говорившему устами пророков Ахава, противоположен ruach Iehovah, говорящий в истинных пророках. Седекия, один из пророков Ахава, сказал Михею: «как, неужели от меня отошел Дух Господень, чтобы говорить в тебе?» 3Цар. 22:24. Итак, прорицания ложных пророков, по 3Цар. 22 (2Пар. 18), как и по другим библейским местам (Зах. 18:2; Откр. 16:13–14; 1Ин. 4:6), не суть только продукты человеческого вымысла, фантазии; нет, ложные пророки, подобно истинным, стояли под воздействием вышеестественного духовного начала, именно, по попущению Божию, они изрекали свои пророчества под влиянием и по внушение злого духа, как истинные пророки говорили, «будучи движимы Духом Свитыми» (2Петр. 1:21). Первопричиною или источником того и другого духа служить Бог, но не в одинаковом смысле; если по отношению к пророческому духу истинных пророков Бог есть причина производящая, прямая, то в отношении действия на пророков духа лжи Он есть только причина косвенная, хотя и не страдательная. Ни причиною греха, противного Его существу1020, ни причиною гибели людей Он в этом последнем случай не является, так как то действие попущения служить уже следствием греховности человеческой и готовности человека к погибели. Не потому пророки Ахава сделались ложными, что, помимо их воли, на уста их сошел дух лжи, ниспосланный с ведома Иеговы; но потому этот дух и был послан им, что они были лжепророками и только выдавали себя за пророков Иеговы. Как чуждые духа Иеговы, они только отдаются во власть того духа, которому нравственно служили и принадлежали1021 («творяй грех раб ест греха» Ин. 8: 34); их злая воля, уклонение от Иеговы, были ближайшей причиною того, что они подверглись действию злого духа лжи, как тому же действию (посредственно) подпал и Ахав, обнаруживший еще худшую религиозно-нравственную настроенность, чем его лжепророки, и своим нечестием вызвавший суд Божий. В рассмотренном месте идет речь о влиянии злого духа на лжепророков в Израильском царстве, служителей Вефильского культа золотого тельца. Но культ этот, по воззрению пророков: Авии (2Пар. 13:4 сл.), а особенно Осии (напр., Ос. 4:13; 8: 4–6, 14; 13:1–2) и Амоса (2:4; 4:4–5), по существу своему, был тожествен с культами языческими и не менее их был богопротивным грехом (Ам. 4:4) Поэтому, воззрение пророка Михея Старшего на лжепророков Вефильского культа всецело относится и к культам собственно языческим с их мантическими институтами. Указанное выше значение Веельзевула и его оракула, по воззрению пророка Илии и позднейших иудеев, подтверждает это.

Изложенные ветхозаветные библейские воззрения на языческие культы с их институтами, как на стояние под воздействием злого духа, высказываются собственно о религиозном уклонении от истинного богопочтения. От Моисея и до плена, от времени плена до новозаветных времен уклонение, отступление от Иеговы, Истинного Бога Израиля, трактуется, как служение злому духу или злым духам, совершающееся под их таинственным, но тем не менее действительным, влиянием. Имена seirim, schedim, Beelzebub, ruach scheker служат свидетельством подлинности этого воззрения, его архаического происхождения и постоянного существования не только в качестве народного верования, но и как пророческого убеждения. Подобное же свидетельство имеем мы и в часто употребляющемся в Ветхом Завете имени בְלִיַּעַל Belijal, впервые встречающемся также в Пятокнижии (Втор. 13:13: речь идет о нечестивых людях benei Belial, сынах Велиала, соблазняющих Израиля служить богам иным) и в смысле весьма близком к речи о служении schedim, Втор. 32:17. В единственном месте Нового Завета (2Кор. 6:15) Βελιάλ Βελιάρ – (последнее признается более правильным, как стоящее в большинстве кодексов) стоит в смысле имени сатаны, диавола, почему Нешито и заменяет это слово словом satan. «Не преклоняйтесь, говорит Апостол, под чужое ярмо (μὴ γίνεσθε ἑτεροζυγοῦντες) с неверными; ибо какое общение праведности с беззаконием; что общего у света с тьмой? Какое согласие между Христом и Велиаром?» (2Кор. 6:14–15). Так, по воззрении Апостола, язычество или иноверие и соединенные с ним беззаконие и тьма суть область Велиара, область, совершенно противоположная царству Христову, царству света и праведности (ср. Деян. 26:18, где также языческая тьма, как «область сатанина», противополагается свету царства Бога истинного). Но было ли слово Велиал и в Ветхом завете именем диавола? Новые библиологи (напр., Шрадер, Рим и др.) отрицают это; между тем древние комментаторы (бл. Иероним, Корнелий а-Ляпиде, Клерик) признают, что уже в упомянутом месте Пятокнижия сынами Велиала названы сыны диавола (в нравственном смысле1022), что даже вообще слово belijal есть terminus technicus для обозначения сатаны не только в Новом Завете, но и в Ветхом. Значение слова древние экзегеты (бл. Иероним, Корнел. а Ляп.) выражают словами: без ярма, отступник, изменник, т.е. определяют его, имея в виду идею личного существа. Но собственное значение Belijal (от כּלי без и יעל польза): негодность, бесполезность, низость; затем: пропасть, и именно, – как в физическом, так и в моральном смысле. Вместе с абстрактным значением (Пс. 17 nachalei Belial), и гораздо чаще его, встречается конкретное значение, – как нарицательное имя людей, нравственно падших, порочных и презренных1023. Таким образом, выражая само по себе абстрактное понятие, слово Belial в Ветхом Завете обычно употребляется в смысле конкретном и всегда обозначает элементы человечества боговраждебные и богопротивные. Велиал есть принцип морального зла и противления теократическим принципам и институтам, исходящим от Иеговы. Если, поэтому, и нельзя (с Лютером и древними экзегетами) прямо видеть в ветхозаветном употреблении слова Belial имя сатаны, как личности, то, по крайней мере, следует признать, на основании указанного употребления этого слова, что в нем imciplite заключались существенные моменты идеи сатаны: боговраждебность и отчаянная порочность, греховность. Ориген, говоря, что под Азазелом следует разуметь сатану, добавляет: «да и в кн. Судей (19:22) сынами Велиара называются сыны кого другого, как не диавола, по причине порочности?»1024). В виду этого, переход слова из нарицательного в собственное имя сатаны был весьма естественным, хотя, впрочем, имя Belial не было общеупотребительным именем сатаны у раввинов и талмудистов ни до Рождества Христова, ни после него. Оно встречается только в апокрифической книге «Восхождение Исаии» (Ascensio Isaiae)1025.

Аналогичный пример постепенного перехода абстрактного понятая в конкретное, и последнего – в собственное имя существа духовного мира или ангела представляет, употребляющееся в двух канонических книгах Ветхого Завета (кн. Иова и Притчей), слово אֲבַדּוֹן Аваддон (Иов. 26:6; Притч. 15:11; 27:20). Собственное, первоначальное значение его абстрактное: погибель, истребление1026. Но, вместе с тем, в книге Иова 26:6, а равно и в кн. Притчей 15:11; ср. 27:20, слово это употреблено, как синонимическое или параллельное слову scheol; следовательно, обозначает подземный мир мертвых, причем, если scheol соответствует греческому ἃδης, то abaddon, по пониманию позднейших иудеев, есть самая низшая и глубочайшая часть ада и соответствует греческому άβυσσς (бездна) или τάρταρος. Оба понятия сопоставляются и в Новом Завете, именно, в Откр. 9:111027, но с тем различием против сейчас названных мест ветхозаветных, что abbadon понимается уже, как личное существо, как ангел бездны, который открывает ключи источника ада и выпускает из него адских чудовищ и демонические силы. Впрочем, следов представления об Аваддоне, как о личном существе, в Ветхом Завете нет, и отношение к идее сатаны оно может иметь только постольку, поскольку вообще библейская (более новозаветная, чем ветхозаветная) эсхатология стоить в связи с демонологией и ангелологией.

Демоны-привидения. Ближе к идее сатаны стоят народные верования в разного рода вредоносные демонические существа, верования, общие у евреев систему развития талмудистами, но вкратце и мимоходом отмеченные и в Библии. К верованиям в собственном смысле религиозным они не принадлежат, но в них можно видеть непроизвольное влияние издревле присущей израильскому сознанию идеи существа, враждебного Богу и людям. Будучи несомненно древними по происхождению, они, таким образом, могут доказывать древность или даже изначальность существования у евреев и идеи сатаны. К таким демоническим существам принадлежат уже упомянутые нами se’irim, демонический характер которых очевиден не только из усвояемого им пребывания в пустыне, Ис. 13:21; 34:14, но и из того, что они представляются предметами культа, некоторыми божествами (Лев. 17:7), которые все, по ветхозаветному воззрению, стоят в некотором отношении к демоническим силам. Вместе с se’irim, пророк Исаия, при изображении будущего запустения Идумеи (Ис.34:14), называет существо, очевидно также демоническое לִּילִית Lilith. Слово это происходить от לִּילִ – lail, ночь, и собственно значит: ночная птица (сова). Но уже сопоставление Lilith (в Библии употребляется однажды – ἄπαξ λεγόμ) с se’irim и общий смысл стиха, поэтически рисующего мерзость запустения Едома, говорят, что пророческой мысли под этим именем представлялась не сова (как утверждают Пфейффер, Гофман, Лэнгин и др.), а существо демоническое, призрачное существо народной веры евреев1028. Демонический характер Lilith данного места открывается и из снесения других библейских мест, где злые духи представляются беспокойно ищущими места покоя в пустыне Mф. 12:431029; Лк. 11:24; Тов. 8:3; Вар. 4:35; Откр. 18:21030.

В параллель ночному демону Lilith, таргумы находят в Библии указание на существование демонов полудня (Пс. 90, schud zaharaim, LXX: δαιμονίου μεσημβρινοῦ) и демонов утра ריריןכּצ Пс. 120:6; но без основания в библейском тексте, который в указываемые местах ничего не говорит о демонах или духах (Пс. 90:6 речь идет о заразе; Пс. 120:6 о гибельном действий солнца или луны). Напротив, к демоническим существам принадлежат, один раз в Библии упоминаемая, עֲלוּקָה Alukah. Притч. 30:15 (Βδέλλη LXX, Sanguisuga Vulg; рус. ненасытимость). Первоначальное значение этого слова (от עלק alak – локать, откуда иеעֲלוּקָה): пиявица. По еврейской демонологии (как и по верованиям Востока вообще), этим именем обозначалось женское привидение, высасывающее кровь у людей (что-то вроде вампира западных преданий) и отсюда получившее свое название; в нем, может быть, символически представлялась ненасытимость и необузданность похоти, рабски следующей импульсу природы1031. Во всяком случае Alukah представлялась подобным Lilith, т.е. демоническим личным существом, и не было ни именем шеола (мнение Ярхи), ни именем неумолимой судьбы (Бохарт).

Вера в привидения, существовавшая у евреев с древнейших времен, сохранилась до времен новозаветных: бытие призраков, φαντάσματα, признавали и апостолы во время земной жизни Спасителя Mф. 14:26; Мр. 6:49. Вера эта была у евреев общею со многими языческими народами Востока и Запада. Но, что отличает еврейские верования от языческих и в этом, как и во всяком другом случае, это то, что еврейская мысль налагает моральный отпечаток и на эти верования, не смотря на слабую связь их с религией; между тем как во всей языческой древности те верования имели чисто натуралистическую основу и натурально-дуалистический характер. Обитание se’irim и других чудовищ у пророка Исаии и у Варуха представляется, как частная черта в целой картине наказания греховных царств (Вавилонии и Идумеи). Такое же значение наказаний за грехи против Бога имеют φαντάσματα и в спекулятивном изображении казней египетских в кн. Прем. Солом 17:1–10. Этическое значение Alukah открывается из контекста речи 30 гл. кн. Притч. Впрочем, физическое зло, приносимое и олицетворяемое этими чудовищами, выступает в изображении их на первый план. Напротив, в изображениях богов – schedim, их культов и институтов, гораздо рельефнее оттеняется моральное зло, греховность, ложь. Последняя черта со всею очевидностью выражается, как мы видели, в представлении об Азазеле, как древнейшем воспоминании или отзвуке предания о райском змее и грехопадении. Если грехопадение породило двоякого рода следствия: зло физическое, болезни, смерть и под., и еще прежде – зло моральное, нравственную порчу человеческой природы, то вполне естественно ожидать, что и в сознании человечества вообще, а в особенности богоизбранной части человечества, представление о виновнике падения выступало в двух формах или моментах: злая, враждебная Богу и человеку, вышеземная сила мыслилась и как средоточие и первопричина зла морального, и как источник зла физического, причем оба момента в разных случаях выступали не в одинаковой мере. Вообще же, в указанных формах идея сатаны или демонов выражалась не отчетливо: в них не усматривается мысли о существе личном, индивидуализированном; такое существо здесь только предчувствуется, но не составляет предмета определенного представления, хотя действительное бытие его необходимо предполагается.

Отдел второй. Учение о диаволе и демонах в период пророков

Из исконного представления о виновнике греха и зла в мире, в более позднюю эпоху истории народа Божия, но еще до вавилонского плена, начала развиваться ветхозаветная сатанология в собственном смысле этого слова, т.е., представление о личном злом существе мира духовного или о злых духах вообще. Первую стадию в этом развитии образует сатана в прологе книги Иова (Иов. 1–2), происхождение которой до времени вавилонского плена признается всеми беспристрастными библиологами прежнего и новейшего времени1032.

Сатана пролога книги Иова.

Сказав в начале (Иов. 1:1–5) о благочестии Иова и обилии земных благ и полноте земного счастья, уделенных ему от Бога, автор книги, далее, (Иов. 1:6–12) изображает скрытое, заключающееся в невидимом духовном мире, основание последовавшей внезапно утраты им всех этих благ: «Был день, когда сыны Божии пришли предстать пред Иегову, с ними (betocham, μετ᾿ αὐτῶν) пришел и сатана (הַשָּׂטָן hassatan, ὁ διαβολος). И сказал Иегова сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Иегове и сказал: я ходил (mischut, περιελθὼν) по землеи обощел (mehithallech, ἐμπεριπατήσας) ее (bag1033). И сказал Иегова сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо (כִּי, ὅτι – как основание вопроса, т.е. на столь замечательного и благочестивого человека внимание сатаны не могло не быть обращено) нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный, удаляющейся от зла? И отвечал сатана Иегове и сказал: разве даром (hachinnam, μὴ δωρεὰν) богобоязнен Иов: Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благооловил, и стада его распространяются по всей земле. Но простри руку Твою (т.е. поражающую, сн. Исх. 3:20; 9:15; 2Цар. 24:16) и коснись (сн. Быт. 26:11; Пс. 104:15; Ам. 9:5; Иов. 19:21, где כגע также означает tetigit damnum inferendo1034) всего, что у него, – благословит ли он Тебя? (im, если, – клятвенное утверждение, сн. 3Цар. 20:10, 23; LXX: εἰ μὴν, Vulg.: certe; сн. Евр. 6:14 по истине; Тебя – al panej-cha, т.е. оскорбить Тебя в лицо, Ис. 65:3; Иов. 21:31, не захочет служить Тебе и знать Тебя, ср. Мал. 3:14). И сказал Иегова сатане: вот все, что у него, в руке твоей, только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Иеговы», (получивши от Бога полномочие – поставить праведника в положение, которое, по его убеждению, вынудит его оставить свою праведность и богобоязненность) Иов. 1:612. Последствием позволения, данного Иеговой сатане, была следующая катастрофа. В один день Иов лишился всего имения своего и всех детей; волов, оравших в поле, и ослиц, пасшихся подле них, увели савеяне; упавший с неба огонь Божий (молния или огненно-серный дождь, ср. 4Цар. 1:12; Чис. 16:35; Пс. 10:6; Быт. 19:24) попалил всех овец; верблюдов угнали халдеи; рабы Иова частью были поражены небесным огнем, частью погибли от меча савеян и халдеев; наконец сильный вихрь со стороны (пустыни аравийской, ср. Ис. 21:1; 4:11; Ос. 13:15) обрушил здание, в котором пиршествовали его сыновья и дочери. Получив одновременно известия об этих несчастиях, Иов, с полною преданностью воле Божией, благословил Иегову, пославшего эти несчастия, и не произнес ни одного слова, не достойного существа Божия Иов. 1:21–22. Когда, затем, сатана снова вместе с ангелами пришел предстать пред Иегову, Иегова снова спросил его: обратил ли он внимание на Иова, после того, как он был поражен несчастием, и однако и доселе тверд в своем благочестии, а он, сатана, возбуждал Бога погубить Иова (בלע поглотить сн. 2Цар. 20:19–20) безвинно (chinnam, διακενῆς; Vulg: tu autem commovisti Me adversus eum, ut affligerem illum frustra). Сатана отвечал, что Иов один из тех людей, которые равнодушны ко всем внешним лишениям, за жизнь свою он отдаст все, что есть у него, но что, если Иегова поразить самого Иова, тогда он будет в глаза проклинать Иегову. Тогда Иегова дозволил сатане подвергнуть самого Иова испытанно, с тем, однако же, чтобы сохранена была жизнь его. Сатана отошел от лица Иеговы и поразил лютою проказою все тело Иова, от подошвы ног по самое темя его. Пораженный такою болезнью, Иов сел на кучу пепла (вне селения) и, чтобы сколько-нибудь уменьшить боль, скоблил тело черепицею. В виду тяжести его страданий, жена его попыталась соблазнить его – самовольно прекратить их вместе с жизнью: «ты все еще тверд в непорочности своей, но похули Бога и умри». Но Иов, неизменно твердый в преданности своей Богу, отвергнул безумную речь, сказав, что злое от Бога (meet-haelohim) должно принимать так же, как и доброе; и по-прежнему не произнес ни одного слова ропота на Бога, Иов. 2:1–10.

Спрашивается: как следует понимать оба рассказа пролога, и в каком свете выступает в них сатана, фигура которого в обеих сценах занимает выдающееся положение? Без сомнения, следует отвергнуть аллегорическое понимание той и другой сцены, высказанное некоторыми раввинами1035, считавшими ангелов пролога за потенции вещей, а сатану олицетворением лукавых внушений1036. Если рассказ и можно признать «наивно-символическим»1037, то только в том смысле, что обстоятельства и отношения в мире духовном, невидимом, автор изображает в чертах, взятых из области человеческих отношений и представлений, именно представляет факты невидимого мира во временно-пространственных отношениях, вводит диалог, следовательно, облекает свои мысли в символическую форму. Такого рода символизм в представлениях о мире духовном неизбежен для человека, по самому существу дела, и проходить через все откровенно-библейское учение о мире духовном и Самом Боге. Но что изображаемые в прологе сцены, по мысли автора, суть действительные факты и необходимо должны быть признаваемы такими, это очевидно само собою: в той и другой сцене автор усматривает таинственные прецеденты или производящие причины внезапно постигших Иова бедствий; последние были прямым следствием состоявшегося в совете Иеговы определения. Поэтому, сколько реальны бедствия, столь же должны быть реальными и их невидимые причины. Если в главной части книги, а равно и в эпилоге нет прямого упоминания о сатане, что не требуется ни характером, ни тенденцией этих частей, то, тем не менее, без реальности сатаны в прологе все содержание книги едва ли может быть понято, именно потому, что непонятны будут внезапно постигшие Иова чрезвычайные бедствия1038. Не упоминание о сатане в главной части книги вполне понятно и естественно: речи друзей Иова и самого его содержат сентенции о смысле и значении страданий, о соотношении понятий греха и бедствий, зла нравственного и физического. Касаться в этих сентенциях супранатуральной причины человеческих грехов ни Иов, ни друзья его не имели повода. Отсутствие же упоминания о сатане в эпилоге хорошо объясняет Шлоттманн: «Что данная злу сила всюду должна содействовать целям божественного мироправления, это особенно ясно выражается в эпилоге книги: сатана не только не достигает своей цели, но наведенные им искушения на праведника должны служить к возвышению его на высшую степень познания и единения с Богом. Но если о посрамлении сатаны совсем не упоминается в эпилоге, то это объясняется возвышенною краткостью книги, которая всюду ограничивается самым необходимым и охотно представляет отгадывать то, что может быть отгадано. Всякая сцена в конце книги, в которой сатана еще раз бы выступил, как бы ни изобразит ее, являлась бы неуместною и нарушающею мирную прелесть заключения»1039.

Итак, ничто не вынуждает видеть в сатане пролога книги Иова что-нибудь другое, а не существо действительное, так или иначе произведшее великие бедствия, постигшие праведного Иова. Чем же ближе является сатана по изображению пролога? Ответ на это дают, с одной стороны, самое имя сатаны, а, с другой и главным образом, обнаруживаемые им в обеих сценах настроение и свойства. Последние тем более могут считаться, так сказать, аналитическим раскрытием понятая, заключающегося в имени сатаны, что это имя в данном месте употребляется с членом, т.е. в смысле нарицательного, хотя и абсолютно употребительного, имени1040. В приложении к злому духу, имя שטן в Ветхом Завете употреблено впервые, без сомнения, в книге Иова и, вероятно, именно поэтому употребляется с членом. Но известность этого имени читателям, очевидно, предполагаемая священным писателем, говорит о том, что не он первый придал нарицательному имени значение имени собственного или термина технического1041. Первый по времени опыт употребления в применении к злому духу есть вместе первый случай употребления имени satan с членом: естественно предположить, что для современников автора книги Иова такое употребление этого слова было вполне понятно. Употребление нарицательного имени с членом делает его равнозначащим собственному: hassatan – враг по преимуществу1042, или враг в абсолютном смысла слова, т.е., со всех возможных точек зрения, враг Божий и Божиих планов и творений, т.е. людей и их спасения1043. Что в данном месте нет никакой возможности понимать hassatan в смысл человеческого противника (мнение, которого держался, например, Абен-Ездра, следовавший в этом случае арабскому переводу Саадии Гаг-Гайона), видно из того, что обе сцены происходят на небе и в мире духовном.

Такое понимание имени hassatan в данном месте подтверждается не только позднейшими упоминаниями о сатане в ветхозаветной письменности, канонической (Зах. 3:3; 1Пар. 21:1; Пс. 108:6) и неканонической (Прем. 2:24; Сир. 21:27), но и всем смыслом обеих сцен и той деятельности, какая усвояется в них сатане1044. Чем же является сатана пролога кн. Иова?

Еще раввин Аха-бен-Иаков (Misch. tr. Baba Batra, f. 16 a) высказал мысль, что сатана, обвиняя Иова пред Богом, руководился добрыми намерениями и являлся к Богу благодарить Его за представленную ему честь испытания Иова. В новое время, по почину Гердера1045, очень многие экзегеты и библиологи1046 утверждают, что сатана книги Иова есть только один из ангелов, benei-ha-elohim, отличающийся от прочих ангелов только тем, что, если последнее приносят Богу хвалу от лица вселенной и предстательствуют пред Ним за людей, то он получил от Бога полномочие наблюдать за нравами и религиозною жизнью людей, и есть, так сказать, censor inorum. Это, говорят, совершенно в порядка вещей: если Бог произносит суд над людьми в качестве верховного судии, то естественно, чтобы некоторым ангелам принадлежала функция испытания и предварительного расследования, равно как и обвинения людей; они же, затем суть и исполнители наказаний над людьми, и только отсюда впоследствии возникло представление, что они – злые ангелы. В прологе же книги Иова сатана – отнюдь не враг Божий; он только решился высказать иное, чем Бог, мнение о праведности Иова, будучи, по своей должности, осведомленным о человеческой слабости; равным образом он – не враг человека; он имеет намерение убедить Бога, что праведность даже величайшего праведника непостоянна в несчастии. Словом, «в сатане пролога нет еще ни одной черты злостности позднейшего сатаны» (Лэнгин).

Основанием для подобного взгляда служит, по-видимому, то, что сатана приходить, «на законном основании»1047, к Богу вместе с ангелами, причем во втором случай и о нем, как об ангелах, замечено, что он пришел «предстать», т.е. в качестве служителя Иеговы, пред лицо Иеговы. Но, очевидно, этим выражается только то, что сатана не есть существо абсолютное, а конечное, служебное в отношении к бесконечному Богу. Но здесь нет и мысли о том, что сатана, по своему внутреннему нравственному существу, принадлежит к ангелам.

Если что можно вывести из сопоставления его с ними, то только то, что, по своей природе, конечно, полученной сатаною, как и ангелами, от Творца, сатана некогда принадлежал к сонму benei ha-elohim, и что для всеединой мироправящей воли Божией он есть столь же служебное и, можно сказать, пассивное орудие выполнения воли Божией, как и ангелы. Если же, с эстетической точки зрения, представители изложенного только что мнения о сатане пролога находят невозможным допустить появление духа зла в среде гениев добра, – то возможность этого, напротив, свидетельствуется и другими библейскими местами, уже рассмотренными: 3Цар. 22:19 сл. (ср. Зах. 3:1–2, 7); Ис. 24:21 (ср. Лк. 10:18; Откр. 12:9). Короче, из выступления сатаны в прологе следует, что он может делать только то, что попускает ему делать Бог. В отношении абсолютной зависимости от Иеговы он, действительно, стоить наравне с сынами Божиими, как, добавим, и вообще с тварями. Но совершенно иным, по сравнение с ангелами, выступает сатана в нравственном отношении. Мерою или критерием последнего служит обрисованное в прологе отношение его к Богу и человеку.

Уже первый вопрос Иеговы сатане: откуда ты пришел? (о чем Иегова не спрашивает ангелов) – показывает, что служение сатаны Иегове качественно, существенно различно от служения Ему ангелов, что пути сатаны – не пути Божии и сынов Божиих. По удачному замечание Кокцея, вопросом этим notatur satanas, velut Deo nescio, h. e. noil approbante res suas agere; т.e., кажущееся неведение Всеведущего есть выражение нравственной отчужденности сатаны от Всесвятого Бога, нравственной противоположности его воли и настроенности воле Божией. Эта противоположность в ответе сатаны на второй вопрос Иеговы выступает с такою рельефностью, что только предвзятая мысль может видеть в сатане невинного ангела. Если Иегова говорит, что на земле нет праведника, равного Иову, то сатана заподозривает искренность и чистоту благочестия Иова, утверждая, что Иов богобоязнен и служит Богу не потому, что Он – Бог, а по видам своекорыстия. Таким образом, вопреки ясно выраженному ведению Иеговы, сатана отрицает нравственное значение и достоинство благочестия Иова, а вместе с тем необходимо отрицает, в сущности, существование всякого истинного благочестия в отношении к Богу среди людей, так как, по суду Иеговы, Иов – наивысший праведник на земле. Следовательно, по прологу кн. Иова, относительно людей сатана является тем же обвинителем всего человечества, клевещущим на него пред Богом, как и в книге, изображающей последние судьбы мира, – в Апокалипсисе – ὁ κατηγορῶν αὐτούς ἐνώπιον τοῦ θεοῦ ἡμῶν1048 ἡμέρας καὶ νυκτός (Откр. 12:10), как подобным же обвинителем и врагом теократического общества или народа Божия является он в видении пророка Захарии (Зах. 3:11). Но, может быть, сатана, «сомневаясь, критикуя, подозревая» исполняет только указанное ему Богом служение, как утверждают представители указанного мнения? Нет; текст отнюдь не уполномочивает (вопреки решительному утверждению Шенкеля) на такое заключение. К чему, прежде всего, этот обвинитель (как должность своего рода) у Бога всеведущего? В виду Божественного всеведения и абсолютности, чем, как не явною дерзостью, выражением глубокого нравственного отчуждения от жизни Божией, является высказываемое сатаною обвинение Иова, вопреки ясному утверждению Иеговой его праведности? Не характеризует ли это отрицание истины мысли и слов Божиих именно отца лжи (Ин. 8:44), действовавшего подобным же образом еще в раю? Не есть ли сатана, уже поэтому, воплощенная ложь и враг истины абсолютной – Бога? Одного этого отрицания истины слов Божиих было бы совершенно достаточно, чтобы признать в сатане не ангельское, а подлинно сатанинское настроение. Но истинный смысл слов и образ действий сатаны раскроется еще более, если обратить внимание на цель, которую он преследует в обоих случаях испытания Иова, предложенного им. Сам сатана, предлагая эти испытания, в обоих случаях уверенно утверждает, что, в виду их, Иов будет потерян для благочестия и Бога, и таким образом перестанет быть предметом любви Божественной. Что, действительно, желание сатаны состоит в том, «чтобы человек погиб, и Бог потерял его»1049, это с очевидностью открывается из слов Иеговы после первого испытания, когда, снова подтверждая истину своего суда о Иове, Он вместе с тем замечает сатане: «а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить לְבַלְּעוֹ, поглотить, до конца истребить его безвинно» (Иов. 2:31050). Что именно конечная гибель Иова была последнею и единственною целью предложенных сатаною испытаний, это, затем, видно как из повторения первого предложения испытания, с усилением тяжести последнего, так особенно из полагаемых Иеговой в обоих случаях ограничений губительной деятельности сатаны в отношении к Иову. Совершенно напрасно и неосновательно видеть в предложенных сатаною испытаниях Иова желание сатаны доказать Иегове (какой смысл в этом доказательстве?), что праведность и величайшего праведника непостоянна в несчастии. Если же при этом утверждают, что сатана не имел в виду соблазнить Иова ко злу или греху, так как к этой цели вело бы обилие счастья, а не страдания (Шенкель), то это утверждение столь софистического свойства, что не заслуживает опровержения: обилие счастья, по свидетельству автора книги Иова, отнюдь не отвращало его от истинного благочестия, и диавол, предлагая меры испытания, думал, несомненно, что именно чрез них можно отвратить Иова от истинного богопочтения. Ввиду всего этого, странно звучит такое, например, суждение Шенкеля1051: «сатана совершенно так же, как и ангелы, состоять в служении Богу и только о добродетели Иова, зорко им наблюдаемой, он имеет другое мнение , чем Бог (?!), мнение, которое Бог не просто отвергает, а позволяет сатане испытать праведность Иова, и сатана оказывается правым пред Богом, поскольку жена тотчас же теряет терпение, а позднее и Иов проклинает день своего рождения (Иов. 3)». Впрочем, в последнем замечании Шенкеля о жене Иова и его собственном нетерпении заключается та верная мысль, что искуситель не оставил своих действий и после второго, тягчайшего испытания, поскольку доставил Иову новые искушения, с одной стороны, в жене, с другой – в его собственных мыслях. Что касается слов жены Иова וָמֻת אֱלֹהִים בָּרֵךְ, то контекст речи не позволяет понимать их в добром смысле, как понимали некоторые древние экзегеты1052, напротив, заставляет видеть в них увеличение страданий Иова. Далее, глагол barach в piel, как здесь, часто употребляется ad malam partem – в смысле проклинать, хулить1053 (напр. 3Цар. 21:10, 13 глагол barach в этой форме употреблен для выражения хулы на Бога и царя, в которой был обвинен Навуфей; ср. Иов. 31:30), и в таком именно значении он употреблен в ст. 5-Иов. 2:5 и гл. и в Иов. 1:11, – в значении хулить Бога, не хотеть знать Его, отрекаться от Него. Такое значение barech подтверждается и тем, что Иов (Иов. 2:10) на совет жены отвечает, что она говорит, как одна из безумных, achat hannebaloth1054, т.е. (по употреблению в Библии слова nabal), нечестивых, как «сумасбродно мыслящая и нечестиво действующая» (Делич). Поэтому, вместе с древними толкователями (Златоустом, Аполлинарием, Августином, Григорием Великим) и новыми (Пфейффером, Кальвином, Бренщем, Эбрардом, Деличем и др.), следует видеть в словах жены Иова, как и в словах Анны, жены Товии (Тов. 2:14), выражение протеста греховно-настроенной женщины, не понимающей истинного смысла испытаний, против необходимости кроткого перенесения их, против долга человека – быть добродетельным и в несчастии. Эта мысль как бы сама собою указывает на сатану, как на её источник, так как общею темою его обвинений Иова служит то, что Иов добродетелен только ради внешних благ, и, с лишением их, он не захочет и знать Бога, окажется в собственном смысле слова nabal. Именно это и советует ему жена его, называемая им, поэтому, achat hennebalot1055. Святой Златоуст ставить вопрос: почему сатана оставил Иову живою жену, между тем как погубил детей его? и отвечает: потому, что считал ее за самую лучшую, самую сильную стрелу, которою можно поразить его чувствительнее, чем чрез что-либо иное.

Благочестие самого Иова не поколебалось, но можно думать, что кроткое перенесение ужасов болезни стоило праведнику немалых усилий, напряженной борьбы со своими мыслями, которые, подобно безумному совету жены, сильно возбуждали праведника к ропоту на Бога. Речь об испытаниях Иова автор книги заканчивает словами: во всем этом Иов не согрешил устами (bispataiv) своими (Иов. 2:10). Таргум добавляет: но в мыслях своих содержал греховные слова. Справедливость этого замечания можно видеть как из того, что в параллельном этому месту Иов. 1:22 нет упоминания bispataiv, так особенно из последующего раздражения, выказанного Иовом в речах своих, особенно в проклятии им дня своего рождения (Иов. 3).

Итак, сатана пролога предпринял многоразличные средства испытания Иова, все рассчитанные на то, чтобы он пал, согрешил и, таким образом, для Бога был потерян. Конечно, последнею, верховною причиною всех бедствий, постигших Иова, автор книги и сам Иов признает Бога: Иов. 2:3; 42:11; 1:21; 6:4; 14:3, 13; 16:9; 19:11; 30:21; рука Божия, гнев Божий поразили праведника; сатана есть только орудие гнева Божия, но орудие не безвольное и несознательное, напротив, sua sponte предпринимающее разрушительную работу относительно человеческой праведности. Он не просто приводит в исполнение волю и повеления Бога, как ангелы, но (как справедливо замечает Рим1056) «его действия и поведение своевольны и подпадают под категорию божественного допущения (Иов. 1:7, 12; 2:6); полученные от Бога полномочия сатана, утилизирует до крайности».

Но, если следует безусловно отвергнуть мнение, что сатана пролога книги Иова есть один из ангелов, хотя бы и ангелов несчастий и казни (каковы maleachim ra’im Пс. 77:49; maleach hammaschchit 2Цар. 24:14; Исх. 12:23), то мы столь же решительно должны отвергнуть и противоположную крайность – допускаемое некоторыми экзегетами1057 сходство сатаны книги Иова с Агроманьюсом или Ариманом маздеизма. Этого рода понимание сатаны пролога, побуждающее многих экзегетов1058, относить происхождение книги Иова в послепленный период еврейской истории1059, основывается, с одной стороны, на том, что сатане в книге Иова приписывается, будто бы, слишком широкая область влияния и действия: он производит такие разрушительный явления природы, как смертоносную молнию, такой же ураган, поражает Иова неизлечимою болезнью, словом, не только возбуждает людей ко греху и злу, например, насылает на стада и на рабов Иова хищнических халдеев и савеян, но и имеет обширную власть над природою, между тем как, с точки зрения библейского монотеизма, все эти действия должны быть производимы непосредственно от мироправящей деятельности Божией. С другой стороны, говорят, что в других священных книгах допленного периода имя satan, клеветник, наветник κατ ἐξοχήν не употребляется в применении к злому духу, и, по предположению упомянутых экзегетов, заимствовано из мидо-персидской теологии. «Если относить представление книги Иова о сатане к допленному времени и почитать его подлинно израильским, то оно являлось бы анахронизмом в истории развития теологии Ветхого Завета»1060.

Таким образом, если в первом случае, с физико-геологической точки зрения, представление книги Иова о сатане объявляется небиблейским учением, суеверием, заимствованным из персидской доктрины о злом царстве злого начала, то, с другой стороны, и понятие генетического развитая откровения в Ветхом Завете требует, будто бы, признать в сатане пролога копию Аримана. Но оба эти основания в пользу, якобы, дуалистического чуждого чистому, древнейшему монотеизму Библии, характера сатаны книги Иова не выдерживают критики, с точки зрения именно библейских воззрений на промыслительное отношение Бога к миру и человечеству. Совершенно неверно, что представление о влиянии злого духа на физическую природу противоречить чистому библейскому, древне-израильскому представлению. Напротив, учение о том, что мироправящий Промысл Божий действует в мире не только непосредственно, но и через посредство тварных духов, принадлежит к основным воззрениям, проходящим через всю Библию – ветхозаветную и новозаветную1061. По этому воззрению, в мире или царстве природы действуют не одни стихии, и управляют ими не одни абстрактные начала, так называемые законы природы, а вместе с ними, отнюдь не исключая их, действуют и духовные агенты, конкретные потенции. В целой жизни природы священное писание усматривает действие духов (ср. Пс. 103:4; Ин. 5:4 сл.; Откр. 14:18: ἄγγελος ἔχων ἐξουσίαν ἐπι τοῦ πυρός; 16:5: ὁ ἀγγέλου τῶν ὑδάτων1062), и, как благодетельные силы в природе предполагают позади себя действующих добрых духов – ангелов, так силы природы разрушительные говорят о действии в мире целом и злых духов1063. Не Библии, а новейшему материалистическому естествознанию и утилизирующему его богословскому рационализму противоречит признание возможности действия в мире сверхчувственных агентов – ангелов и демонов1064.

В частности, виновником физических разрушительных явлений, равно и опустошительных войн сатана, представляется не только в Новом Завете (евангельские сказания о бесноватых, ср. 2Сол 2:9; Откр. 9:14 сл.; 13:13; 20:9), но и в Ветхом. Мы видели уже указание на это физическое зло, причиняемое сатаною, в древнейших библейских упоминаниях о разного рода демонических существах, населяющих пустыню – место нечистоты и смерти. Поэтому, мы можем сказать, что, кто отрицает всякое воздействие сатаны на мир физический и желает оставить ему исключительно этическое воздействие на волю человека, тот существенно искажает библейское представление о сатане и вместо библейского ἄρχων τοῦ κόσμου, Ин. 12:31; 16:11; ср. Лев. 16, подставляет призрачного сатану, создание абстракции новейшего мышления. Напротив, глубокомысленное освещение библейского воззрения и в частности книги Иова на действие сатаны в мире физическом дает, напр., Делич1065. «Как в человеческом мире, так и в мире природы со времени грехопадения человека господствуют два различных принципа: Божественного гнева и Божественной любви; их соединение составляет существо настоящего космоса. Всякое самоистребление природы и все, что, вследствие того, угрожает жизни человека и умерщвляет его, есть обнаружение принципа гнева. На этом принципе, в противность Богу, утвердился сатана и может приводить в действие это скрытое основание цельной жизни природы, поскольку допускает это Бог для служения целям Своего мирового плана (2 Сил. 2:9; Откр. 13:13). Он не имеет никакой творческой силы. Огонь и буря, которые он посредствует, – Божии; но он может враждебным людям способом возбуждать те божественные силы гнева, орудием которых он сделался. Это подобно человеческо-демонической магии, существо которой состоит в том, что она становится в отношения к тайным силам природы. В мире природы, как и в человеке, есть бездна противоположных сил, которые сатана, как великий маг, умеет освободить, потому что в этой бездне он имеет собственное основание на господство… «Заметим, что, в соответствие существенно этическому воззрению Библии на зло и на злых духов, в священных библейских книгах вообще и в частности в книге Иова на первый план выступает расположение человека ко греху со стороны сатаны (ср. Быт. 3; 1Пар. 21:1) и уже затем – зло физическое в виде лишений всякого рода, болезни и смерти: по слову Спасителя, сатана губит прежде душу (и в этом главное зло) и уже затем тело человека (Mф. 10:28; Лк. 12:4). Подкладка всех физических бедствий, нанесенных сатаною Иову, чисто этическая – желание сатаны поставить человека в возможность или необходимость согрешить пред Богом и через то – разорвать его нравственно-религиозный союз с Богом. Притом, и сами действия сатаны, согласно задуманному плану, как видно из речи жены Иова, далеко не ограничивались физическим его влиянием в неблагоприятном для Иова смысле. Поэтому, нам представляется односторонним тот взгляд (высказываемый, напр., Смитом1066), что сатане в книге Иова «усвояется не сила духовного (спиритуального) влияния, а только власть над внешними обстоятельствами». К этому утверждению Смита привело, по-видимому, то мнение древних толкователей, что книга Иова «стоит на базисе естественной религии, независимо от постепенного и методического откровения Моисея», – мнение, в современной библейской науке уже не имеющее кредита. Если в религиях натурализма – языческих, действительно, имел место постепенный переход от грубо-материалистического представления о добрых и злых гениях к более или менее утонченному, одухотворенному, то несправедливо применять этот закон эволюции к суждению об откровенной ветхозаветной ангелологии и демонологии, как делает это, напр., Граф1067. Одно из существенных различий ветхозаветной богооткровенной религии от религий естественных состоите именно в резком отделении понятий – этического и физического, между тем как во всех древних религиях, даже в парсизме, понятия эти смешивались. Это имеет силу и по отношению к библейскому воззрению на духов. Корень откровенного учения о сатане – в сказании книги Бытия о грехопадении и его виновнике; следовательно, этический характер учения Библии о сатане выступает в первом же библейском месте о злом существе мира духовного. Со всею очевидностью выражается этот характер библейской ветхозаветной сатанологии в представлении книги Левит об Азазеле и, затем, более или менее рельефно в других, рассмотренных нами, фазах древнейшей библейской сатанологии (особенно, например, в свидетельстве пророка Михея Старшего о baruacb sebeker).

Таким образом, сатане книги Иова принадлежат следующие существенные атрибуты: нравственно-злая природа и соответственный ей образ действий, направленный к произведению греха и зла, понятно, поскольку то допускает Бог; причинение зла физического – также в той мере, какая предоставляется ему Богом; наконец, как видно из того, и другого, безусловная зависимость от Иеговы по силе действия. Эти черты не оставляют сомнения в том, что сатанология книги Иова не имеет никакого отношения к ученью маздеизма об Аримане.

Вероучение маздеизма вообще и в частности: его представление об Аримане развивалось на общей всему язычеству натуралистической основе и, после непродолжительного монотеизма в древнее время (по изображению Гат, древнейшей части Авесты1068), приняло резко дуалистическую форму – разделение всего мирового бытия на две, диаметрально противоположные, области или самостоятельные царства с равными по могуществу владыками – несотворенными богами, Ормуздом и Ариманом, во главе их. Как Ормузд – творец и владыка царства добрых духов (амшаспандов, яцатов и ферверов), так Ариман есть столь же самостоятельный творец и владыка царства злых духов (дэвов, друков, пайриков). Развитие столь резкого дуализма в религии Ирана, по исследованиям ученых1069, обязано было главным образом климатическим и этнографическим условиям жизни населения Ирана, именно – чрезвычайному обилию контрастов в природе Ирана и вековой борьбе этого населения с туранцами. Этими и другими условиями вполне объясняются дуализм, натурализм и пантеизм религии Зороастра, черты, резко различающие ее от ветхозаветного строгого монотеизма, учения о Едином Премирном Боге, Творце и Промыслителе мира, по отношении к Которому все высшие духовные существа, добрые и злые, занимают только подчиненное, зависимое по бытию и деятельности и служебное положение. Разница между богом зла, Агроманьюсом, и сатаною книги Иова – неизмеримая1070.

Что касается второго основания в пользу того мнения, что представление книги Иова о сатане не есть подлинно-библейское, принадлежащее уже древнейшей и во всяком случае допленной эпохе развития библейского богословия Ветхого Завета, то оно, как мы видели, состоит в том, что в этой книге впервые в священной библейской литературе употреблено имя satan в смысле клеветника, наветника или вообще противника κατ ἐξοχήν. Но по поводу его должно сказать следующее. Ветхозаветная сатанология в книге Иова, действительно, делает шаг вперед: злая вышеземная сила, неясно выступавшая в рассмотренных нами древнейших формах выражения идеи злато духа или злых духов, теперь является ясно и определенно очерченною, индивидуальною личностью, которой, соответственно её духовно-нравственной физиономии, усвояется определенное имя: hassatan, как terminus technicus. Раскрытие того, что ранее дано было в неопределенной форме, здесь очевидно. Но это раскрытие или развитие учения о сатане не представляет ничего неестественного и чуждого предшествовавшему развитию ветхозаветной сатанологии. Совершенно напрасно некоторые исследователи утверждают, что допленному библейскому миросозерцанию чуждо представление о злом духе, как о клеветнике, и что оно заимствовано было евреями из мидоперсидской теологии. Но райский искуситель прародителей человечества не есть ли вместе и клеветник и κατήγωρ (Откр. 12:10)? Но объяснение некоторых св. отцов-экзегетов (Василия Великого, Златоуста, Феодорита, Феофилакта), корень и основание библейского наименования для злого духа – satan, διάβολος заключается именно в факте прельщения им1071 прародителей, – в том, что он оклеветал Бога пред людьми. Вместе с тем, поскольку искуситель сделался виною фактического греха, который, по самому существу своему, есть обвинитель человека пред Богом1072, райский искуситель был и наветником людей пред Богом. Таким образом, в сказании книги Бытия о грехопадении и в даваемом этим сказанием представлении о злом духе, как в семени, заключались как рассмотренные уже фазы идеи злого духа, так и представление о сатане книги Иова (имя satan принадлежит злому духу по самому его существу). Что это последнее представление ближе других, более древних, стоить к представлению кн. Бытия о злом духе; что он впервые назван именем satan только в книге Иова, это совершенно удовлетворительно объясняется принимаемою в современной науке принадлежности этой книги к разряду, так называемых, хокмических памятников библейской литературы, к которой принадлежат кн. Притчей, Песнь Песней, Екклезиаст1073 и др., и наиболее вероятным временем происхождения книги в век Соломона. Как кн. Притчей, с которою кн. Иова имеет наиболее общего по идее и по самой форме или букве, не раз упоминает о древе жизни (Иов. 3:18; 11:30; 15:4) и вообще нередко вращается в круге представлений кн. Бытия, так и книга Иова, присоединяясь к представлению последней о причине и последствиях происхождения греха в человечестве, дает развитое понятие о виновнике греха и зла в мире. Но, что священный писатель книги Иова не изобретает для злого духа нового термина, а употребляет его, только следуя общему и общеизвестному словоупотреблению, это видно из того, что он употребляет слово hassatan без всяких объяснений. Самое слово satan – чисто еврейское1074, и всякие попытки производить его из не израильского корня – с целью открыть в нем представление о каком либо древнем, языческом боге, напрасны. Если все-таки настаивают на том, что до плена злой дух не называется именем сатаны, и название его этим именем в кн. Иова было бы анахронизмом, то, с одной стороны, и нарицательное, общее значение, в котором это слово употребляется в библейской письменности с древнейших времен, слишком близко и родственно значению его в смысле техническом – satan κατ ἐξοχήν, с другой стороны, как заметил И. Д. Михаэлис, было бы слишком рискованно – в виду немногочисленности священных еврейских книг вообще и очень небольшого числа мест в них, говорящих о злом духе, – утверждать, что техническое или собственное значение нарицательного прежде слова возникло в данное, определенное время1075. Гораздо основательнее многие, даже рационалистические, экзегеты и библиологи1076, признают, что автор кн. Иова воспользовался ходячим среди его современников именем злого духа, и что вообще сатанология кн. Иова может быть объяснена «из национального развития теологического мышления евреев» (Гитциг).

В своем месте указаны были возможные – педагогического свойства – основания того явления, что сатана не выступает в древнейших библейских памятниках под собственным именем, и что вообще в древнейшей библейской письменности идея о нем выступает довольно темно. Здесь же, в объяснение того, не раз обращавшего внимание исследователей1077, факта, что искушение, напр., Авраама производится непосредственно от Бога, а в кн. Иова оно усвояется не Богу, а сатане, хотя и действующему по попущение Божию, – заметим , что познание таинственного совместного действия с мироправящим владычеством Божиим злых духовных сил не было делом первой религиозной необходимости для избранного народа Божия. В божественных планах домостроительства спасения было – приучить народ Божий все, даже самые искушения, тяжелые нравственные испытания, возводить к Единому Богу, как к их непосредственной причине, и таким путем – исключить самую возможность появления и развития у евреев веры в двух богов, доброго и злого. И только впоследствии, когда вера в Единого Бесконечного Бога прочно утвердилась народном сознании, откровение Божественное несколько приподнимает завесу над тайною промыслительной деятельности Божией и открывает участие в ней тварных духов не только добрых, что с первобытных времен человеку представлялось, как само собою понятное, но и злых. Злые духи действовали и прежде, как видели мы это при рассмотрении древнейших форм выражения идеи сатаны1078. Но педагогия откровения не допустила возможности назвать по имени того клеветника и наветника праведности Авраама, который определенно называется в истории испытания праведности Иова. Возможно, наконец, для объяснения дальнейшего развития ветхозаветной сатанологии в книге Иова, предположить, – и такое предположение отнюдь не противоречить откровению, – что в самом мире злых духов имел и имеет место объективный прогресс зла, и что, с приближением времени явления на земле Ангела Завета – Бога во плоти, усиливалось не только служение ангелов человечеству, но и гибельное воздействие на него князя мира (Ин. 12:31), с целью отторжения от царства Божия членов его. С тем вместе более и более уяснялось представление о нем в народе Божием, особенно в богопросвещенных его членах, один из которых был писателем кн. Иова.

Сатана в видении пр. Захарии

Дальнейшее раскрытие ветхозаветного библейского учения о сатане мы встречаем в священных книгах уже послепленнего происхождения, именно в кн. пророка Захарии (Зах. 3:1) и в первой кн. Паралипоменон (1Пар. 21:1). Признавая взаимное сходство представлений о сатане в этих местах по существу, как и сходство их с представлением об этом предмете книги Иова, мы должны, однако, признать и различные оттенки представления в данных трех местах. Какое из двух названных выше мест в воззрении на сатану ближе примыкает к кн. Иова? Так как, по иудейскому и христианскому преданию, кн. Паралипоменон были написаны последними по времени из книг канонических, то, уже на основании этого, следует ожидать, что представление о сатане кн. Паралипоменон будет белее развитым, чем представление более ранней по происхождению книги пр. Захарии. Последняя, как в ангелологии, так и в представлении о сатане ближе примыкает к кн. Иова, как видно будет из последующего изложения воззрения кн. пр. Захарии по данному предмету1079. В четвертом из видений, бывших пророку 3axapии, Иегова показал ему Иисуса первосвященника1080, стоящего пред Ангелом Господним, и сатану, стоящего по правую руку его(עַל־יְמִינוֹ עֹמֵד וְהַשָּׂטָן ), чтобы противодействовать ему (לְשִׂטְנוֹ1081). Но Иегова (т.е. Ангел Иеговы) сказал сатане: да запретит тебе, сатана, да запретит тебе Иегова, избравший Иерусалим; не головня-ли он, исторгнутая из огня? Иисус же был одеть в запятнанные одежды и стоял пред Ангелом, (который) отвечал и сказал стоявшим пред ним (el-ha omedim lepanaiv): «снимите с него запятнанные одежды, а ему самому сказал: смотри, Я снял с тебя вину твою и облекаю тебя в одежды торжественные. И сказал: возложите на голову его чистый кидар, – и возложили чистый кидар на голову его и облекли его в одежду. И засвидетельствовал Ангел Иеговы Иисусу: так говорит Иегова Саваоф: если ты будешь ходить по Моим путям, и если будешь судить дом Мой и наблюдать за дворами Моими, Я дам тебе ходить между сими, стоящими здесь». Такова обстановка сцены, в которой выступает сатана в видении пророка. Родство этой сцены с обеими сценами пролога Иова очевидно. Как в кн. Иова факт внешнего мира возводится к его потустороннему основанию в мире духовном, так и у пр. Захарии невидимое отношение Иеговы к первосвященнику и представляемому им народу Божию изображается в символических образах видения, где выступают существа мира духовного. Как в кн. Иова сатана выступает среди ангелов, так и у пр. Захарии он, по крайней мере, – пред Ангелом, хотя вскоре удаляется. Там и здесь он называется hassatan, т.е. противником по преимуществу; имя его употребляется в обоих случаях с членом потому, что он называется там и здесь по своим действиям, что особенно ясно в данном месте (Зах. 3:1 טָןשָּׂהַ стоит וְהַשָּׂטָן – чтобы противодействовать). О противодействии фактическом в данном месте нет речи, – противодействие состоит в обвинении или клевете1082 на Иисуса пред Иеговой (ср. Пс. 108:6–7). Выступление сатаны в видении не дает права отрицать его реальность и видеть в нем только олицетворение, образное представление той вражды, какую питали и деятельно проявляли к иудеям самаряне, обвиняя их пред персидским двором (1Ездр. 4; Неем. 41083).

Главное, что решительно доказывает неуместность этого предположения, состоите в том, что вся сцена видения, в которой является действующими Ангел Иеговы, Сам Иегова и предстоящие Ему ангелы, изображает обвинение, суд и оправдание не пред людьми, а пред Богом. Поэтому, и hassatan столь же мало можете быть олицетворением самарянской вражды, сколь мало может считаться олицетворением Сам Ангел И1еговы; hassatan, напротив, есть тот же злой дух, обвинитель людей пред Иеговой, который выступает и в кн. Иова. Как обвинитель, сатана становится по правую руку Иисуса, т.е. занимает обычное место истца и обвинителя не только на суде человеческом, но и на суде Божием (ср. Пс. 108:6). Итак, благодаря присутствию сатаны, сцена делается судопроизводством. Нельзя, поэтому, принять мнения древних и некоторых новых экзегетов (бл. Феодорит, Генгсгенберг, отчасти Лянге1084), что первосвященник стоит здесь в качестве ходатая (каким он является, напр., в день очищения) за народ пред Иеговой в храме, постройка которого была начата возвратившимися иудеями. Никакого указания на храм и на ходатайство в тексте нет. Выражение – «стоять пред кем» (как здесь: omed lipnei Maleach Jehovah – о первосвященнике) еще не дает права видеть здесь изображение служения Иегове (а не предстояния в качестве обвиняемого), как понимает это выражение Генгстенберг1085. Само по себе оно не имеете ни этого, ни отрицаемого Генгстенбергом значения – предстоять пред судом (так, в Пс. 75: 8 и 4Цар. 10:4 amad lipnei значит: устоять) и получаете то или другое значение, смотря по контексту речи. Но контекст речи данного места, с одной стороны, не допускаете понимания предстояния первосвященника в смысле служения Иегове уже потому, что Иисус стоит пред лицом Ангела Иеговы, а не Иеговы, и ничто не показываете, что бы он стоял во храме, а с другой стороны, текст заставляет видеть в первосвященнике Иисусе именно обвиняемого пред Богом или вместе и действительно виновного. За это говорят следующие черты видения: а) Уже отмеченное нами положение сатаны по правую сторону Иисуса показывает, что последний является обвиняемым (ср. Пс. 108:6б-7а: диавол да станет одесную его; когда будет судиться, да будет виновным. б) Запятнанные одежды первосвященника – не одежды обвиняемого1086, – этот греко-римский обычай был чужд евреям, – а образ осквернения грехом, нечистоты греховной и виновности1087. в) Наконец, Ангел Иеговы так объясняет символическое действие снятся с первосвященника запятнанных одежд: «вот Я снял с тебя вину твою»1088.

Все это показывает, что предметом обвинения сатаны был действительно существующий грех; но был ли то личный грех Иисуса, подобно тому, как личный грех сатана хотел найти в Иове? Такое предположение само по себе не представляет ничего невероятного (вопреки мнению Гитцига, что со стороны пророка было бы дерзостью и личным оскорблением для первосвященника – выставлять на вид запятнанность последнего грехом). Но библейский текст и библейская история ничего не знают о личных преступлениях первосвященника Иисуса, мнение же Ярхи, Кимхи, Раши, Гроция и др., что Иисус обвиняется за грех сыновей своих, взявших себе, вопреки запрещению закона (Втор. 7:3; Ис. 44:22) жен иноплеменниц (1Ездр. 10:18), произвольно и явно несостоятельно, потому что эти противозаконные браки сыновей Иосифа хронологически имели место гораздо позднее, чем четвертое видение Захарии, относящееся; ко второму году Дария (Зах. 1:7). Напротив, все в пророческом изображении видения говорит, что Иисус обвиняется, затем оправдывается и облекается в торжественные одежды, не как частный член теократического общества, но как представитель его, как типический выразитель его нравственного духа и существа. Таким Иисус должен быть уже по самой идее своего служения, как hakohen haggadol (ср. Чис. 6:23; Сир. 36:18).

Затем, если сатана стоит по правую сторону Иисуса, чтобы противодействовать ему (Зах. 3:1), то Ангел Иеговы, запрещая сатане этого рода противодействие и отсылая его1089 именем Иеговы, выразительно указывает, в качестве основания своего запрещения, то, что Иегова избрал, habbocher, Иерусалим и остается верен избранию и после наказания народа пленом (Зах. 3:2), (эта продолжаемость, прочность избрания выражается причастием гл. bachar), ср. Зах. 1:17; 2:12. Очевидно, что обвинение сатаны было рассчитано не на личность Иисуса, а на Иерусалим и в последней степени на весь народ Божий. Если Ангел Иеговы указанный мотив к устранению обвинения со стороны сатаны усиливает замечанием: «не головня ли он (Иисус), исторгнутая из огня?», т.е., из крайней опасности совершенной гибели (ср. Ам. 4:11), то, в виду очевидной связи обоих мотивов, нельзя, указываемое в последних словах Ангела, изъятие Иисуса из огня ограничивать его личностью1090. В данном случае огонь есть образ плена, в котором не один Иисус, а и весь народ иудейский был на краю гибели; и спасено было все теократическое общество, в эпоху возвращения из плена и восстановления в религиозно-нравственном отношении представляемое Иисусом, как первосвященником; следовательно как обвинение сатаны, так и спасение из огня относятся не к личности Иисуса, а к первосвященническому или священническому институту, которому принадлежите религиозное представительство теократического общества.

Идею этого представительства, а вместе и общий смысл видения удачно определяет Клифот1091. «В первосвященнике, говорит он, концентрируется священство Израиля, как, в свою очередь, в священстве концентрируется характер Израиля, как народа святого; первосвященник представляет святость и священство Израиля, а именно, не только через отдельные служебные действия и функции, но так, что он, как левит, как глава дома Ааронова в данное время, представляет в своей личности такой, усвоенный народу Богом по благодати, характер священничества и святости.... Характер Израиля, как святого и священного народа Божия, был нарушен, попран, благодаря общему греху и совокупной вине народа, которые должны были быть наказаны посредством плена. Эту народную вину, отрицающую священничество и святость Израиля, сатана выставляет на вид, когда он обвиняет первосвященника, представляющего их (священничество и святость Израиля), пред Ангелом Иеговы: так, согрешивший и наказанный народ уже не может быть далее народом святым и священническим, его священники впредь не могут быть священниками, его первосвященник уже не может быть первосвященником. Но Ангел Иеговы устраняет это обвинение указанием на то, что Иегова все-таки, по благодати Своего избрания Израиля, хочет продолжения священства, тем более, что такое милостивое намерение Свое Он фактически обнаружил посредством изведения его из плена.

Итак, грех, в котором обвиняет сатана первосвященника Иисуса, может быть только общим грехом народа или вместе и особенным грехом священства. Весь народ устами пророка так исповедует свою греховность: «все мы сделались, как нечистый, и вся праведность наша – как запачканная одежда» (Ис. 64:6). И вот теперь взору позднейшего пророка представляется, что и религиозный представитель и глава теократического общества причастен общей греховности. Но вместе с тем и даже ближе всего следует разуметь здесь греховность или виновность собственно священства, состоявшую, вероятно, в несоблюдении законов левитской и священнической чистоты, нарушение которых было вместе осквернением и теократического общества (Лев. 4:3). Нарушения этого рода были допускаемы священством вследствие отвержения его и как бы прерывания в его существовании во время плена, когда некоторые священнические роды даже как бы затерялись в массе народа .(1Ездр. 2:62). Весь вообще храмовый ритуал начал отправляться священниками по закону только уже по возвращении иудеев из плена и расселении по городам Палестины (1Ездр. 3:1–6), и в строгом смысле – только по построении второго храма (1Ездр. 6:15–20).

Так, если обвинение Иова со стороны сатаны не имело под собою фактической почвы, то обвинение сатаною Иисуса или священства в лице его, как основанное на временном прерыве установленного законом Моисеевым священнического ритуала, могло иметь именно такую почву. Зато и степень самоуверенности, а вместе и злобы сатаны в этом втором случае возвышается, сравнительно с первым. Он теперь уже не просто заподозривает чистоту человеческого благочестия, нравственное достоинство личной праведности человека, – нет, он является здесь мнимо-законным обвинителем священнического института избранного народа Божия. Что касается цели этого обвинения, то из упоминания Ангелом Иеговы о неизменности избрания Иеговой народа Израильского (собственно Иерусалима, как средоточия религиозной жизни теократического народа) и об изъятии священства, как бы из огня, – следует, что цель эта состояла в уничтожении священства в народе Божием, будто, бы не имеющего права на дальнейшее существование, в виду допущенных им погрешностей, и, следовательно, в отмене теократического достоинства народа еврейского. Словом, вражда сатаны захватывает теперь всю теократию; последняя, по мысли сатаны, должна прекратить свое существование, а вместе с тем, должны рушиться и планы Иеговы о спасении человечества через избранный народ (Быт. 12:3; 19:18; 22:16–17; Исх. 19:5–6; Пс. 104:9; Евр. 6:13). Но обетования благодати Иеговы непреложны; непреложно и избрание народа Божия.

Сатана был бы прав в своих обвинениях, если бы теократия всецело основывалась на одном внешнем законе и потому могла бы рушиться в случае нарушения последнего, – нарушения, возбуждающего гнев Иеговы. Но теократия имеет другое основание, представляющее преимущество пред законом не только по времени, но и по существу, – благодатные обетования (Гал. 3:16–19; Рим. 4:13–16) патриархам. Если грехи и преступления народа против закона вызвали гнев Божий (Ис. 64:5), разрешившийся наказанием народу в виде плена (Дан. 3:28–32), то благость или благодать Иеговы, выразившаяся уже в возвращении народа из плена, всегда и на будущее время имеет оставаться основою заветных отношений Иеговы к Израилю.

И вот Ангел Иеговы, Посредник всех патриархальных обетований, во имя благодати этих обетований, не только запрещает сатане обвинять теократическое общество, но и самым делом удаляет его из среды служителей Иеговы – ангелов, чтобы этим убедить пророка, а через него и весь народ, в том, что он не перестанет быть народом священническим, что гнев Иеговы, в котором сатана ищет опоры своих обвинений, уступает место Его милости, – этой вечной основе не только Нового, но и Ветхого Завета (Пс. 104:8).

Итак, сатана рассматриваемого места очерчен более определенно, чем сатана кн. Иова: там он сомневается в признаваемой Иеговой личной праведности одного человека, здесь отрицает право на существование всей теократии, целого народа Божия; там он – служитель Иеговы, исполнитель, хотя и своевольный, Его велений, здесь нет речи о служении его Иегове, оттеняется совершенно внешнее, чуждое отношение его к истинным служителям Божиим, из среды которых он извергается. Было бы, однако, крайнею несправедливостью признавать с некоторыми экзегетами1092 в сатане книги пр. Захарии копию персидского Аримана с его царством зла, противоположным царству добра Ормузда. В действительности, на царство сатаны в рассматриваемом нами месте нет ни малейшего указания. Менее всего он может быть признан равносильным Иегове противо-богом: он обвиняет (первосвященника) пред судом Иеговы, следовательно, сам не имеет силы произвести, желательную для него, отмену теократии. То обстоятельство, что сатана представляется врагом целого царства Божия, а не личности только, как в кн. Иова, отнюдь не вынуждает видеть здесь влияние мидо-персидской теологии. Оно всецело объясняется обстоятельствами времени данной эпохи. Притом, как было замечено, и обвинение сатаны в кн. Иова сводилось, в сущности, к отрицанию существования на земле всякого истинного богопочтения.

Но о влиянии дуализма мидо-персидской теологии на представление книги пр. Захарии о сатане, в виду существенного различия последнего от Аримана, не может быть речи. «В обоих местах (в кн. Иова и кн. Захарии), говорит Шультц1093, под сатаною отнюдь нельзя разуметь какое-либо противоположное Богу, представляемое дуалистически равноправным Ему, существо.... Не совсем неуместно вспомнить при этом об обвинителях при азиатских царских дворах». За непосредственную близость представления кн. пр. Захарии о сатане к представлению о нем кн. Иова говорит и то, что имя сатаны в обоих местах употребляется в смысле нарицательного (hassatan), хотя и в абсолютно определенном, техническом значении.

Близкое сходство с изображением сатаны в видении пророка Захарии представляет уже упомянутое место из Пс. 108. Здесь псалмопевец (судя по написанию, – Давид), в молитве к Богу упомянув о кознях и ненависти против него многих врагов его (Пс. 108:2–5), выделяет из них одного – злейшего врага1094, и все свое внимание сосредоточивает на нем одном (Пс.108: 6–19, после чего снова обращается к речи обо всех вообще врагах). В крайнем раздражении против этого врага, – раздражении, объясняемом в богодухновенном и молящемся певце только искренним сознанием, что враг его есть вместе и враг Иеговы, – псалмопевец изливает на него самые горькие проклятая, суммируя в них едва ли не все кары Божии грешникам, о которых говорится в разных местах ветхозаветного св. Писания; – молитвенно просит от Иеговы для него лишения всех благ, временных и вечных, телесных и духовных, личных и в его потомстве. Во главу же этих молений псалмопевец поставляет следующее молитвенное проклятие врагу своему: «поставь над ним нечестивого, и диавол, satan, да станет одесную его1095. Когда будет судиться, да выйдет виновным, и молитва его да будет во грех» (Пс. 108: 6–7)1096.

Контекст речи не оправдывает понимания satan в смысле врага человека. Все проклятия, произносимые псалмопевцем, суть в то же время молитва к Богу (Elohei Пс. 108:1) об отмщении врагу. Уже поэтому, естественнее разуметь в приведенных словах суд не человеческий, а Божий, к которому взывает псалмопевец на напрасные угнетения его со стороны врагов. Стих же 7-й, в котором суд (в первой половине стиха) и молитва (во второй его половине) ставятся в параллель одно с другим, не оставляет и сомнения в том, что псалмопевец имеет в виду суд на врага его у Бога. Отсюда, под satan он мог разуметь только вышечеловеческое существо, которое будет обвинять этого врага, противодействовать ему на суде Божием, как в такой точно деятельности выступает сатана в рассмотренном нами видении пр. Захарии. Авторитет древнейших переводов (LXX, Vulg. и др.), проводящих это понимание, снова побуждает нас видеть здесь именно сатану или диавола. Кимхи называет его angelus satana и сопоставляет его с hassatan кн. Иова1097.

Наконец, то обстоятельство, что Христос (Ин. 17:12) и ап. Петр (Деян. 1:20) видели в изображаемом здесь нечестивце образ Иуды предателя (отсюда название 108-го псалма в древней церкви – psalmus Jscharioticus), согрешившего по действию сатаны (Лк. 22:3; Ин. 13:27) и «вышедшего виновным» из суда Божия, окончательно убеждает нас в том, что псалмопевец, подобно пророку Захарии, имел представление о злом духе – сатане, как обвинителе и клеветнике людей на суде Божием.

С точки зрения исторического развитая ветхозаветного представления о сатане, может возбуждать недоумение то обстоятельство, что злой дух в рассматриваемом нами месте именуется satan, в в смысле собственного имени; следовательно, о нем дается представление, которое, будучи по содержанию своему родственным с представлением о сатане кн. Захарии, в то же время представляет дальнейшую стадию в развитии ветхозаветной сатанологииш. Между тем, по свидетельству надписния, псалом 108-й принадлежит Давиду, – и по содержанию сходен с несомненно принадлежащими Давиду псалмами 21 и 68 (различие заключается лишь в том, что в последних псалмах враги изображаются коллективно, а в первом, кроме того, выделяется из них один). Но недоумение это может быть устранено тем, отмеченным нами, фактом, что с хронологическою точностью определить время перехода нарицательного имени satan в собственное имя злого духа, в виду малочисленности библейских мест, в которых встречается это его имя, невозможно. С другой же стороны, применение этого имени к злому духу и во времена Давида ничем не может быть опровергнуто1098.

Сатана 1-й кн. Паралипоменон

Последнее, по времени, упоминание о сатане в канонической ветхозаветной письменности находится во 2 -й главе первой книги Паралипоменон 1(Пар. 21), которая, подобно параллельной ей гл. 24-й второй книги Царств (2Цар. 24), рассказывает о бывшей в конце царствования Давида моровой язве, ниспосланной Иеговой на народ еврейский за противный началам теократии поступок Давида – исчисление народа с целью «знать число народа» (2Цар. 24:2), в чем обнаружилось то надмение сердца Давида, которое прямо предусмотрено было законоположениями Моисея о теократическом царе (Втор. 17:20). Совершаемое по такому мотиву и притом не путем, указанным в законе (Исх. 30:12–161099), это исчисление было грехом или преступлением (עֲוֹן 2Цар. 24:10), по собственному сознанию Давида, и виною пред Иеговой (אַשְׁמָה 1Пар. 21:3), даже по признанию нечестивого Иоава и старейшин народа, вместе с царем приносивших покаяние (1Пар. 21:16). Несомненно чудесный характер язвы убеждает в том, что она была наказанием за грех царя. Таково общее содержание данных, параллельных друг другу, повествований. При общей материи они, однако, отнюдь не тожественны; позднейшее (в кн. Паралипоменон) повествование не есть простое повторение повествования древнейшего. Точка зрения на каждый из двух моментов рассказа – на преступление и наказание – обоих авторов не одинакова. Автор 2-й кн. Царств изображает и народоисчисление, и моровую язву с точки зрения, так сказать, историко-прагматической. Рассказав ранее о возмущениях Авессалома (2Цар. 16–18) и Савея (2Цар. 20), в которых выразилось противление народа богопоставленному царю, и о трехгодичном голоде, как обнаружении гнева Божия за давнее вероломство Саула (2Цар. 21:1 и след.), автор 2-й книги Царств оба события, изображаемые в 24-й главе, рассматривает, как наказание, как логическое следствие неправды народной, вызвавшей действие гнева Божия. «Гнев Господень (יְהוָה אַף) опять возгорелся на Израиля (LXX καὶ προσέθετο ὀργὴ κυρίου ἐκκαῆναι ἐν Ισραηλ) и возбудил (וַיָּסֶת כaiע ְּפeאסeiסeנ) в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду» (2Цар. 24:1). Соответственно этому, он так заканчивает весь рассказ: и умилостивился Господь над страною, и прекратил поражение Израильтян (2Цар. 25). Несколько иная точка зрения у священного писателя кн. Паралипоменон. Он совершенно не упоминает о названных выше возмущениях и проявленной в них неправде Израиля, а потому он не имел повода говорить о гневе Божием (о чем, как о силе, действующей в судьбах греховного мира и человека, нередко говорят библейскиее писатели, напр., в Пс. 74:9, 59:5; Иер. 25:15, 51:17, и о чем говорит автор 2-й кн. Царств, стоящий относительно данного события на историко-прагматической точке зрения). Для свящ. летописца, автора кн. Паралипоменон, поводом говорить о язве было желание показать, что место для построения храма Божия Давидом было избрано не случайно, а по непосредственному указанию Божию1100. Имея в виду эту цель, автор подробнее изображает образ явления ангела Давиду, указывает несколько новых, сравнительно с кн. Царств, черт в изображении его явления (2Пар. 21:16, 20, 27), но зато значительно сокращает рассказ последней о народоисчислении (1Пар. 21:5 соответствует 2Цар. 24:5–8). Самое возбуждение Давида к исчислению народа автор кн. Паралипоменон изображает так: «и восстал сатана на Израиля и возбудил (וַיָּסֶת עַל־יִשְׂרָאֵל שָׂטָן וַיַּעֲמֹד, καὶ ἔστη διαβολος ἐν τῷ Ισραηλ καὶ ἐπέσεισεν) Давида сделать исчисление Израильтян» (1Пар. 21:1). Различие между двумя свящ. авторами в обсуждении одного и того же факта очевидно: греховную, самонадеянную мысль Давида, побудившую его исчислять народ, автор книги Царств рассматривает, как действие гнева Иеговы, автор кн. Паралипоменон, – как действие сатаны, причем оба автора совершенно согласны в том, что прямым последствием греховного поступка Давида было наказание Божие в виде моровой язвы1101.

Чем объяснить такое различие в обсуждении одного и того же факта, и сколь глубоко это различие между более ранним и более поздним памятниками свящ. письменности? На это новые экзегеты и библиологи1102 отвечают так, что в послепленное время у евреев явилась особенно ощутительная потребность – представлять конкретно объективную силу зла. Такая потребность, говорят, есть результат влияния на религиозную мысль иудеев персидского дуализма, резко разделявшего добрый и злой принцип бытия. Усиленно этой потребности могло способствовать и то, что развившаяся рефлексия иудеев теперь уже не находила возможными производить от Бога зло; теперь она считает противоречием святости Божией – приписывать Ему побуждение ко греху, и противоречием правды Божией – называть наказанием то, что Им посылается. Вот почему иудейская теодицея после плена все зло производит от сатаны, и с тем, чтобы удалить это зло от Бога, вводит злой принцип, который есть или подобие Аримана или, во всяком случае, создался под влиянием его образа, и по содержанию своему есть карикатура изолированного разрушительного свойства Иеговы – гнева Его, свойства, которое в древнее, допленное время мыслилось еще существенно тожественными с личностью Иеговы.

Что сказать о таком понимании ветхозаветной сатанологии, понимании, ищущем опоры в рассматриваемых нами параллельных местах?

Не отрицая значения этого рода соображений и вполне признавая, что развитие рефлексии могло влиять на создание иудейской теодицеи, мы, однако, видим коренной недостаток этого понимания, во всех его вариациях, в том, что оно совершенно упускает из виду изначальность существования у евреев представления о злой духовной силе – источнике греха (Быт. 3; Лев. 16) – и более или менее предполагает незнакомство евреев до самого плена с идеей злого духа. Отсюда происходит у названных ученых та, существенно ложная, мысль, что тип сатаны послепленных книг есть карикатура более древнего представления о гневе Божием и, по содержанию своему, есть сколок с персидского Аримана. Но обе половины этой мысли должны быть признаны равно противоречащими Библии. Как понимается гнев Божий, если, по предположению названных ученых, он в позднейшее время выродился в конкретное понятие сатаны? Ответ на это дает Граф1103 в следующих словах: «Иегова есть абсолютный Бог, деспотический господин, крайне ревнивый к Своей силе и Своему достоинству. Он не может снести, чтобы одновременно с Ним выступали существа, хотя и менее сильные, чем Он Сам, но которые претендовали бы действовать против Него, могли бы явиться противниками Его и разрушать Его дела. Его воля есть единственный закон, который править миром, которому подчиняются все силы, за исключением, может быть, языческих богов.... Посему сатана в кн. Иова является, как род служителей Бога, исполняющий божественные приговоры и испытания. Но этого мало. Нужно только, хотя сколько-нибудь, обратить внимание на существо Иеговы, чтобы немедленно видеть, что подле такого Бога мало места остается для диавола. В Иегове противоположный силы, противоборствующее друг другу моральные элементы, которые, по их отделении, дают дуализм, находятся еще взаимно смешанными, что, конечно, не дает высокого понятия о морали древних евреев. Иегова гневен, жесток, неумолим; посылаемые Им наказания не стоять ни в каком отношении к совершаемым проступкам, Его месть ужасна и бессмысленно, она постигает без различия виновных и невинных, людей и животных... В нем Бог и сатана еще соединены (?!); их разделение, которое осуществляется медленно, есть признак уже более тонкого нравственного чувства и предтеча христианства». Итак, в Боге евреев до плена дуалистический принцип зла в мире под именем гнева Божия, был еще мыслим нераздельным от доброго принципа бытия. После же плена произошла эта дифференциация, и, понятно, выделенный принцип зла может быть только равносильным Богу. Это, действительно, и утверждают. «В 21-й главе 1-й кн. Паралипоменон, говорит, напр., Грамберг1104, сатана изображается, не как подчиненный Иегове, но как независимо от Бога и вредно действующий на души людей дух».

Имеет ли мрачная теософия Графа, разделяемая другими представителями указанного взгляда1105, библейское основание? Нет, она выкроена по готовому плану – по образцу Аримана мидо-персидской теологии и в истинном духе Библии не имеет опоры, а разве – в тенденциозном и одностороннем истолковании образных выражений о гневе Божием1106. И, прежде всего, ветхозаветное библейское представление о гневе Божием совершенно чуждо того стихийного характера, который навязывает ему Граф. Гнев вообще имеет место только в отношениях личности к личности; и гнев Божий, по Ветхому Завету, проявляется только в отношениях Бога к избранному народу Божию и его отдельным членам, а не к язычникам, которых Бог на время Ветхого Завета оставил ходить их путями (Деян. 14:16). Основание гнева Божия лежит в святости Божества с одной стороны, – и в греховности человека, – с другой. Херувим и пламенный меч были первым проявлением гнева Божия, разделяющего область жизни Святого Бога от области жизни впавших в грех людей1107. Гнев есть обратная сторона или «энергия»1108 святости Божией, не терпящей греха и греховной нечистоты, – такова основная мысль всех ветхозаветных представлений о гневе Божием (ср. особенно Ис. 10:17; Лев. 10:1–3; Втор. 4:24; 1Цар. 6:19; 2Цар. 6:7). Отсюда – постоянное представление о том, что гнев Божий постигает всех грешных (Быт. 6:11 и мн. др.), и моление об избавлении от него (Пс. 25:9; 6: 2; 37:2), с чем соединяется и представление о том, что гнев Божий имеет только исправительное для грешника, временное, преходящее значение, сравнительно с вечною милостью Божией (Пс. 29:6; Ис. 54:7–8; 60610); но только для праведных (Ис. 26:20; Мих. 7, 9, 18) и кающихся он есть орудие действия целей любви Иеговы, за которое они благодарят (Пс. 118:67, 71,75; Ис. 12:1), для грешных же и не раскаянных гнев Божий есть, выражаясь словами бл. Августина, ira consumptionis, а не consummationis. Таково ветхозаветно-библейское представление о гневе Божием: он есть выражение отношения святости ко греху.

Возможно ли теперь, чтобы из него, по мере развития рефлексии народа, возникло представление о сатане? Нет, это было бы чудовищнейшею и беспримерною метаморфозою в области человеческой мысли: переход от святости гнева ко злу – лжи, каким мыслится сатана, невозможен. Уже в Азазеле, как мы видели, с очевидностью была представлена вся непримиримая нравственная противоположность между Богом и сатаною. В сатанологии Ветхого Завета, несомненно, замечается развитее, но развитие это, по меткому замечанию Делича, не состояло в изменение белого в черное1109. Сколь невозможно, поэтому, считать сатану кн. Иова ангелом, из которого только позднейшее представление образовало злого духа, столь немыслимо понимать сатану послепленных книг, как позднейшее конкретное представление того, что ранее представлялось абстрактно под именем гнева Божия. Что и при полном развитии представления о сатане, представление о гневе Божием оставалось чем-то совершенно особенным, это не подлежать сомнению и доказывает всю неуместность и противоречие Библии упомянутой теософии. Иов поражен бедствиями, по возбуждению от сатаны, но, говоря о своих страданиях, он указывает единственно на гнев Божий (Иов. 6:4; 16:9 и др.). На гневе Божием на Израиля, выразившемся в попущении Божием язычникам пленить народ Божий, основывает свое обвинение на первосвященника Иисуса сатана (Зах. 3:1– 2). Гнев Иеговы по 2 -й кн. Царств представляется причиною греховного дела, в кн. Паралипоменон (1Пар. 21:7) – следствием его, самое же дело представляется внушением сатаны. Из того обстоятельства, что понятия гнев Божий и сатана употребляются в связи одно с другим, следует, очевидно, не то, что последнее заменило первое, – иначе они не употреблялись бы совместно, равно как понятие о гневе Божием совершенно стушевалось бы за конкретным понятием сатаны, – а то, что оба понятия стоят в отношении к человеческому греху, первое – в отрицательном, второе – в положительном; сатана есть причина греха человеческого, гнев Божий есть его логическое последствие. При этом понятия эти отнюдь не равного объема и не однородны: гнев Божий – свойство Божества, следовательно, бесконечен; сатана – конечная, хотя и мощная, сила. Гнев Божий не есть только одностороннее, пассивное отвращение Святого Бога к грешнику, – он активно возбуждает в нем как чувства раскаяния, так и сами проявления во вне таящегося внутри его сердца греха, – чтобы затем посредством наказания обратить человека на путь спасения, как в данном случае – Давида (ср. Пс. 118:67, 71, 57).

Теперь мы видим, чем объясняется указанное различие двух параллельных повествований. Если в первом случае нужно было показать действие Промысла Божия и в греховных действиях человека (ср. 1Цар. 26:19; Исх. 4:21 и др.), то во втором – нужно было охарактеризовать действие Давида, как именно греховное по его источнику, – произвести его от диавола, чтобы затем сделать более понятным чудесное поражение народа рукою ангела, описание чего было главною целью автора.

В данном месте сатана является более всего соблазнителем ко греху, но с тем вместе и обвинителем, клеветником на согрешившего царя пред Иеговой, т.е., тем же обвинителем, как и в кн. Иова и кн. пророка Захарии, с тем только различием, что, по последним, нападения его остаются безуспешны, в данном же случае сопровождаются временным успехом. В нравственном отношении сатана во всех трех местах остается, несомненно, одним и тем же. Но, что касается зависимости его от Иеговы, то она во всех случаях так или иначе выражается, – свободе или произволу его действий различным образом полагается граница. В кн. Иова он сам сознает, что всецело зависит от Иеговы и поражает Иова только с дозволения Его. В кн. Захарии он, видимо, также сознавая зависимость свою от Иеговы, является только пред судом Его, но властью Ангела Иеговы удаляется. Наконец, в кн. Паралипоменон он, по-видимому, является «самодеятельным, независимо от Бога действующим, возбудителем людей ко злу»1110 – но это только по-видимому. Наказание, которое посылает Иегова за возбужденный сатаною грех, выполняет не сатана, а посланный Иеговой ангел. Сатана и здесь, как в других случаях, служит воле Божией, восхотевшей произвести испытание народа Божия, хотя сам сатана и желает прямо противоположного этой воле. О самостоятельном же действии сатаны заключать из не упоминания о том, что это было по попущению Божию, конечно, нельзя. Справедливо, поэтому, говорит Гербст1111: «в 1Пар. 21:1 сатана столь же мало противопоставляется Иегове, как самостоятельное, независимое от Него существо, как и в каждом другом месте Библии, что, однако, должно бы быть, если бы этот сатана был персидским Ариманом».

Итак, в учении послепленных свящ. книг о сатане следует признать развитее изначального еврейского верования в злого духа или злых духов. Время плена, конечно, не прошло бесследно для еврейского миросозерцания. Оно напр., несомненно, содействовало окончательному и безвозвратному искоренению политеистических верований у евреев. Не могло оно остаться без влияния и на представление их о сатане. Теперь исконное верование в злого духа, виновника зла нравственного – греха и зла физического, становится предметом рефлектирующей мысли и побуждает характеризовать грех именно по его действительной сущности (как делает, напр., свящ. автор кн. Паралипоменон), равно и физические бедствия производить из того же источника. Новое для нашего предмета плен привнес только то, что представление о сатане сделалось, так сказать, догматически формулированным учением. Толчок к этому, очевидно, формальному изменению могло дать полученное иудеями знакомство с дуалистическими верованиями мидо-персов.

Представления неканонических книг Ветхого Завета о сатане и демонах

В большей, сравнительно, степени выступает влияние мидо-персидской теологии в учении о сатане и злых духах в неканонической ветхозаветной литературе. Но и здесь основою этого учения неизменно остается исконное еврейское представление о злом духе, как виновнике происхождения греха и физических бедствий в мире. С обеих этих сторон идея сатаны спекулятивно освещается в кн. Премудрости Соломона.

Здесь автор, изобразив во 2-й главе, современных ему, религиозных вольнодумцем и нечестивцев, выражается о них, что они не познали тайн Божиих (μυστήρια θεοῦ) и определений Божиих о человеке и его назначении к вечно-блаженной жизни. Между тем это назначение таково: «Бог создал человека для нетления (θεὸς ἔκτισεν τὸν ἄνθρωπον) и сделал его образом вечного бытия Своего (εἰκόνα τῆς ἰδίας ἀϊδιότητος)», Прем. 2:23. Но такое первоначальное состояние человека было изменено тем, что завистью диавола вошла в мир смерть (φθόνῳ δὲ διαβόλου θάνατος εἰσῆλθεν εἰς τὸν κόσμον), и испытывают ее принадлежащие к уделу его» – Прем. 2:24. По мысли автора, диавол, – существо, совершенно общеизвестное в его время (отсюда слово διαβόλος, без члена, как и в кн. Паралипоменон, – позавидовал человеку, созданному по образу Божию (Быт. 1:27) и тем самым назначенному к бессмертию, и сделал человека виновным пред Богом, а грех и вина привнесли в его природу семя смерти; духовные и телесные бедствия и сама смерть суть следствие оказанного человеком, под влиянием диавола, неповиновения Богу. Из упоминания о том, что смерть произошла после, – вследствие пагубного влияния диавола, и что первоначально человек был назначен к бессмертию, в силу своего существа, сотворенного по образу Божию, совершенно очевидно, что в приведенных словах автор кн. Премудрости имеет в виду факты сотворения человека и его грехопадения, по изображению кн. Бытия1112. При этом он впервые высказывает, что райский змей был только орудием сатаны или диавола1113. Самое имя διαβόλος1114 (впервые здесь встречающееся в оригинальном тексте), соответствующее слову שטן, прямо указывает на то, что виновником смерти и её причины – греха был, по мнению автора, райский искуситель прародителей. Некоторое недоумение, по-видимому, может возбуждать только то, что кн. Бытия ничего не говорит о зависти, как мотиве прельщения прародителей искусителем. Это побуждает некоторых ученых1115 видеть в данном месте влияние той саги Зенд-Авесты, по которой прельститель первых людей (Мешия и Мешиане), Ариман, в образе змея прельстил людей по мотивам зависти1116.

Но, с одной стороны, вопрос о том, какому – персидскому или еврейскому – представлению о злом духе принадлежит первенство времени, даже и в современной науке остается во всяком случае открытым, многими же исследователями-ориенталистами (между прочим Штуром и переводчиком-издателем Авесты Шпигелем1117) решительно высказывается предположение о еврейском влиянии на образование парсизма, причем указывают неоспоримые семитические элементы в вероучении Зороастра (Шпигель, Крюгер и др.1118). С другой стороны, и сам по себе мотив зависти столь вообще естественно предположить в виновнике падения людей, дотоль блаженных, что, для объяснения его происхождения, нет нужды предполагать зависимость от персидской или другой древней религии. Мотив этот более или менее выставляется во всех, рассеянных по всему миру, мифах древности о жене и змее1119.

Но отвергая существенное различия представления кн. Премудрости о сатане от такого же представления ветхозаветных канонических книг, мы должны, однако, признать, что в данном месте отмечается новый момент в развитии учения о злом духе. Сатана или диавол здесь впервые представляется таким до падения людей; он именно был первою причиною грехопадения, как он же является источником и всех последующих грехов в человечестве; он, следовательно, морально злое существо духовного мира. Тайна райского змея, всюду в Ветхом Завете предполагаемая, здесь впервые раскрыта.

Если автор кн. Премудрости так глубоко касается ветхозаветной сатанологии, то авторы двух других неканонических книг – Иисуса сына Сирахова и 1-й кн. Маккавейской упоминают о сатане как-бы попутно. И. Сирах, имея, может быть, в виду распространенное в его время злоупотребление учением о сатане, говорит; «когда нечестивый проклинает сатану (τὸν σατανᾶν καταρᾶται), то проклинает свою душу» (Прем. Сир. 21:30), т.е., если человек проклинает диавола, как виновника своего греха, то он проклинает, обвиняет себя самого, поскольку он не противился искушению от него. Во всяком случае из этого места следует, что среди современных автору иудеев были общеизвестны представления о сатане, как виновнике зла и искусителе людей ко греху. В 1Мак. 1:36, автор о сирийском гарнизоне выражается: «и было это постоянною засадою для святилища и злым диаволом (εἰς διαβολον πονηρὸν1120) для Израиля (1. Мак. 1:36), – потому именно, что безбожные и нечестивые люди, составлявшие гарнизон, но раз оскверняли самое святилище. Выражение »διαβολον πονηρὸν« в данном месте, очевидно, – образное; но оно все-таки высказывает воззрение современных автору иудеев, что всякое нечестие имеет корень в диаволе и его влиянии на души людей.

В кн. Товит нет прямого упоминания о сатане. Но на ряду с ангелологией здесь развита и демонология, и, как первая концентрируется около Рафаила, так средоточием последней является злой дух или демон – Асмодей, Ασμοδαυς τὸ πονηρὸν δαιμόνιον, Тов. 3:8, 17; 6:15, 17; 8 Сарра, дочь Рагуила (в Экбатанах Мидийских), была отдаваема семи мужьям, но злой дух, Асмодей, умерщвлял их прежде, нежели они были с нею, как с женою. Но, по молитве Сарры (вместе и по молитве Товита о себе), послан быль Рафаил исцелить ее, т.е., избавить от преследований Асмодея. Средство для этого Рафаил указывает Товии, когда они пришли в дом Рагуила, и ангел предложил Товии избрать Сарру в жену. На опасение Товии «ее любит демон (δαιμόνιον φιλεῖ), который никому не вредит, кроме приближающихся к ней, и потому я боюсь, как бы мне не умереть (Тов. 6:15), ангел сказал ему: «ей следует (согласно наставлению Товита – взять Товии жену из Израильтян) быть твоею женою, а о демоне не беспокойся (τοῦ δαιμονίου μηδένα λόγον ἔχε); в эту же ночь отдадут тебе ее в жену. Только, когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курильницу, вложи в нее сердце и печень рыбы и покури. И демон ощутит запах и удалится, и не возвратится никогда. Когда же тебе надо будет приблизиться к ней, встаньте оба, воззовите к милосердому Богу, и Он помилует вас (Тов. 6:16–17)». После брака Товия, идя к Сарре, вспомнил слова Рафаила и взял курильницу, положил сердце и печень рыбы и курил. Демон, ощутив этот запах, убежал в верхние страны Египта, и связал его Ангел (Тов. 8:2–3). Затем, следуя наставлению ангела, Товия вместе с Саррою помолился о том, чтобы Бог благословил его брак с Саррою, которую он берет не для удовлетворения похоти (δια πορνείαν), а по истине (ἐπ᾿ ἀληθείας), Тов. 8:5–7. Кто же такой Асмодей? Этимология еврейского слова соответствующего греческому Ἀσμοδαυς, не выяснена. По мнению одних исследователей и толкователей, корень этого слова следует искать в еврейском языке. Но при этом расходятся в ближайшем определении этимологии слова. Обходя различные, более или менее одинокие, опыты в этом роде1121, остановимся на общепринятом почти в древней иудейской синагоге и у многих христианских экзегетов1122 производстве от שרר schadad – губить, истреблять (в форме Гиф. как в Мих. 5:13; Иез. 14:9), так то Асмодей – губитель и, след., по значению, имя близкое к Ἀπολλύων, Откр. 9:11. Напротив, многие новые ученые исследователи1123, принимая за несомненное, что иудейская демонология обязана своим происхождением парсизму, сближают или даже отожествляют имя אשמּראי с именем одного из дэв Авесты – aeshma-daeva, причем вторая составная часть (dai) имени Asmedai или считается еврейскою транскрипцией санскритского и персидского div1124, или признается за простое окончание, обычное в раввинской ангелологии и демонологии1125. Вопрос о том, какой из этих этимологий следует отдать предпочтете, остается открытым, тем более, что обе они имеют опору в дальнейшем употреблении имени Асмодей в раввинской литературе. Здесь (тарг, к Еккл. 1:1 и 2:8) он представляется царем демонов (melech schedim), главою демонического царства (талм. тр. Gittin. 68:1). Нередко он отожествляется и с Саммаелом, самым употребительным у раввинов именем сатаны1126. Это употребление имени Асмодея у раввинов говорит, по-видимому, в пользу первой этимологии. Но нельзя отрицать точек соприкосновения представления об Асмодее кн. Товит и позднейших иудеев с представлением персидской демонологии о дэве Эсмо. Последний, по самому имени своему, представлялся демоном плотской страсти. Таким, главным образом, выступает и Асмодей кн. Товит: по крайней мере, Товия выражает мысль (очевидно, как народное поверье), что Асмодей любит Сарру. У раввинов же Асмодей очень часто представляется демоном похоти1127. Подобно Эсмо, Асмодей считается также олицетворением, с одной стороны, чародейства и магии, с другой, – тайных знаний и науки; отсюда Асмодей у раввинов упоминается в постоянной связи с мудрейшим (3Цар. 4:30–31) Соломоном. Тот и другой представляются гневливыми и существами, олицетворяющими разрушение и смерть. Тем не менее, нельзя считать Асмодея кн. Товит точною копией дэва Эсмо. При своей легендарной окраске, представление об Асмодее кн. Товит носит очевидные следы влияния чистых библейских воззрений и верований. Если и согласиться, что основою представления об Асмодее послужило представление об Эсмо (восходящее к древнейшим временам формирования маздеизма; оно встречается уже в «Гатах»), то, несомненно, оно потерпело видоизменение под влиянием догматического и этимологического принципов ветхозаветной религии. В первом отношении (т.е., с точки зрения ветхозаветной догматики) обращает на себя внимание решительно – подчиненное отношение Асмодея не только относительно Бога, но и по отношению к Его ангелу. Между тем, по Зенд-Авесте, Эсмо стоить рядом с Ариманом, есть могущественный его помощник и, так сказать, конкретное выражение или олицетворение исходящего от Аримана физического разрушения. Не менее очевидно резкое различие представления кн. Товита об Асмодее от представления Авесты об Эсмо и в этическом характере, отличающем первое. Этот характер со всею силою обнаруживается в убеждении самого Товии, что губительное влияние Асмодея имеет силу только тогда, когда мужья в своих половых отношениях к женам нисходят до степени только физического, чисто животного, удовлетворения половой страсти (διἀ πορνείαν). Если и можно признать, что тот способ, каким Сарра освобождается от власти демона, представляется легендарным (Цокклер), то, в виду того, что это средство, по наставлению ангела, исполненному Товией, должно было соединяться с молитвою к Богу, можно думать, что автор книги силу изгнания демона усвояет не самому средству, а действию молитвы, которое только символически представлялось курением (Тов. 6:17–18; 8:2–3; сн. Пс. 140:2; Откр. 8:4), и силе ангела1128. «Сердце и печень, говорит Шольц1129, суть те органы, в которых приготовляется и сообщается организму кровь, следовательно, они – символы крови, в которой, по ветхозаветному учению, – жизнь. Через сожжение сердца и печени демону делается очевидным, что власть над миром, которою он действовал, уничтожена, и что вместе с тем пришел суд его»

Упоминание (Тов. 8:3) о верхнем Египте стоить в выражении фигуральном, – в смысле отдаленной пустыни (ср. Иудиф. 2:23). Но вместе с тем, назначение демону местопребывания в пустыне, несомненно, стоить в связи с древнейшим представлением евреев о пустыне, как жилище злого духа (Лев. 16; Mф. 12, 43). Этим Асмодей ставится в некоторую связь с Азазелом. Вообще демонология кн. Товит, несомненно, имеет корень в древнейшей вере евреев в демоническае существа и злых духов, и напрасно, напр., Канис1130 утверждает, что только кн. Товит и Варух говорят о демонах, о которых ничего не знает Ветхий Завет. Напротив, глубокую древность веры в этих существ как евреев, так и других народов, принимает и доказывает, путем сравнения разных мифологий, Гезениус1131.

Мы предположили в начале изложения ветхозаветного учения о сатане и демонах, что злые духи суть падшие ангелы. Теперь, по исследовании разных библейских месть о злых духах, мы можем ответить на естественно возникающей вопрос: какова природа этих существ, независимо от их нравственной настроенности? Многие ученые1132 утверждают, что Ветхий Завет ничего не знает о падении ангелов или о происхождении злых духов из добрых ангелов. Но падение это необходимо требуется ветхозаветно-библейским понятием о Боге, как существе Святом, произведшем все в мире наилучшим образом. Ветхозаветное сознание, по выражению Меркса1133, нигде не дуалистично. Поэтому, сатана и демоны, в Ветхом Завете являвшиеся принципом зла нравственного и физического, могли произойти только путем извращения данной им от Бога природы1134. На то, что они первоначально были ангелами, в Ветхом Завете находится немало указаний. Воспроизведем некоторые из них.

Райский искуситель обещает первозданной человеческой чете, что вкушение запрещенного Богом плода сделает людей подобными элогимам, знающим добро и зло, т.е. ангелам. Мысль о том, что искуситель сам некогда принадлежал к последним и даже теперь принадлежит, по крайней мере, по метафизическим свойствам своей духовной природы, – здесь является самой естественной. По прологу кн. Иова, сатана два раза является пред лицо Иеговы в среде ангелов – сынов Божиих. Нравственная противоположность сатаны последним очевидна, и мнение о принадлежности его к ним, как мы видели, должно быть отвергнуто. Но как деятельность сатаны в сфере власти Бога в мире, аналогична, хотя и в противоположном роде деятельности ангелов, так еще более присутствие его в небесном совете сынов Божиих, говорят о том, что hassatan, по идее или назначению своего бытия, есть ангел, но ангел, уклонившийся от этой идеи и назначения, – ангел падший. Мысль об этом тожестве природы злого духа с природой ангелов прямо выражается в изображении видения Михея Старшего (3Цар. 22:21). Здесь сатана, или, по крайней мере, дух, действующий под его влиянием, haruach, несомненно, есть только один из духов, ruehoth, стоящих пред Иеговой. Ruehoth, оставшиеся верными идее своего бытия, составляют стоящее пред Иеговою, 3Цар. 22:19. (может быть именно – по правую Его руку), zeba hasschamaim, но и ruehoth, изменившие этой идее, все же остаются духами и составляют своего рода воинство небесное, воинство выспреннее (ср. Ис. 24:21). Та же принадлежность сатаны, по его природе, к ангелам, соединяющаяся, конечно, с коренною противоположностью его им по настроению, усматривается и в четвертом видении пр. Захарии (Зах. 3). Деятельность архангела Рафаила в кн. Товита ставится в связь с деятельностью демона Асмодея, причем последняя представляется диаметрально противоположною первой; но из всего рассказа этой книги ясно, что оба существа равно принадлежат к миру духовному, хотя, по этическим свойствам своим, они прямо противоположны друг другу.

Из этих библейских данных следует, что ангельская природа сатаны и демонов и факт падения их всюду предполагаются в Ветхом Завете.

Гораздо труднее указать в Ветхом Завете свидетельство о самом факте падения ангелов. Попытки экзегетов найти этого рода указания более или менее неудачны.

Таково предположение сторонников, так называемой, реститутивной теории происхождения мира (имевшей весьма много защитников в древнее и новое время1135), что в словах Бытописателя – «земля была безвидна и пуста (ve-haërez haitah tabu va-bobu) (Быт. 1:2), содержится указание не предшествовавшее шестидневному творению видимого мира падения части ангелов и на последовавшую вследствие этого катастрофу в первосозданном мире. Эта гипотеза, при своем остроумии и известной глубине идеи, несостоятельна не только с обще-богословской, но и с специально-экзегетической точки зрения1136. Столь же мало основательным должно быть признано и то мнение (Блека, Гупфельда), что суд над падшими ангелами изображается в Пс. 81 (Бог стал в сонме богов): мы уже упоминали, что здесь речь идет не о духах – элогимах, а о человеческих судьях. Нельзя считать (со многими отцами и учителями церкви1137) изображением падения ангелов и рассказ Быт. 6:1–4, так как, если бы здесь шла речь и об ангелах (что навсегда останется сомнительным), то это было бы второе падение ангелов, а не первое, результатом которого явился, между прочим, действовавший в раю искуситель, Быт. 3.

Между тем, возможность падения ангелов добрых, как мы видели, предполагается в кн. Иова1138 4:18 (хотя «thahalah» здесь и может означать грехи ограниченности природы ангелов). Поэтому, представляется не невероятными видеть, по крайней мере, символическое обозначение падения ангелов в тех местах книг пр. Исаии и Иезекииля, где (Ис. 14:12; ср. ст. 9, 11; Иез. 28:12–15) они изображают падение царей Вавилонского и Тирского такими чертами, которые в буквальном смысле не приложимы к этим лицам и получают, напротив, весь смысл, если в изображении падения царей видеть скрытое, символическое указание на падение ангелов1139. «Как упал ты с неба, денница, сын зари! (hellel ben sehachar; греч ὁ ἑωσφόρος ὁ πρωὶ ἀνατέλλων). Ад (scheol) преисподней пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем (Ис. 14:12)». Едва ли можно (напр., с Деличем) считать имя «денница» буквально приложимым к Вавилонскому царю, «по причине совершенного состояния астрологии» в Вавилоне. Гораздо естественнее имя это объясняется из параллельного места Иов. 38:7, где говорится о хвалении Бога утренними звездами и ангелами. Денница в таком разе была бы символом ангела, прежде занимавшего высокую степень в иерархии ангелов, а затем ниспавшего с неба1140. Проходящее через весь Ветхий Завет сопоставление ангелов и светил небесных (припомним сказанное об имени Zebaoth), особенно же рассмотренное нами место Ис. 24:21 делают более, чем вероятным, что пророку предносилась идея падения в мире духов. То же следует сказать и о плачевной песни пр. Иезекииля о царе Тирском (Иез. 28:12–15). Слова: «ты печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты. Ты находился в Едеме. В саду Божием... ты был помазанным херувимом... ты совершен был в путях твоих, со дня творения твоего, доколе не нашлось в тебе беззакония», в приложении к царю Тирскому суть невероятная гипербола, и свое истинное значение получает только тогда, когда мы предположим, что, позади этого царя, пророк созерцал первоначальные совершенства и последовавшее затем падение одного из ангелов1141.

Заключение

Обозревая пройденный нами путь исследования библейской ангелологии и сатанологии Ветхого Завета, не можем не отметить того основного пункта, который является объединяющим звеном всех разветвлений этого обширного предмета. Пункт этот следующий: вся ангелология и демонология Ветхого Завета органически связана с историей спасения человечества; учение о добрых и злых духах в Ветхом Завете решительно сосредоточивается около учения о Логосе, в частности, учения об Ангеле Иеговы, устроителе и деятеле ветхозаветной теократии. Только с точки зрения христологии, получает свое надлежащее освещение вся ангелология и демонология. Ангелы добрые стоят к Логосу или Сыну Божию (в Его деятельности до воплощения) в отношении положительном, злые духи – в отрицательном. Но связь между христологией Ветхого Завета и учением его о духах в обоих случаях – необходимая и существенная1142. Ангелы, по их природе, называются в Ветхом Завете именами elohim и benei-elohim, которые суть родовые имена ангелов и указывают на особый образ их сотворения Богом и на особенную, нематериальную природу их; в силу того и другого, они суть существа богосродные. Но эти термины имеют свой истинный, абсолютный смысл только в приложении к Логосу. Только Он есть Бог, Elohim, по существу; Сын Божий, Ben-Elohim, по природе, а не по творению, хотя бы и самого высшего образа. Ангелы суть, далее, kedoschim, в силу того же богосродства, но Святый Святых, Kodesch-Kodaschim (Дан. 9:24), есть Сын Божий, грядущий Мессия.

Эта общность имен, обозначающих природу и свойство ангелов, с именами того же рода, прилагаемыми к Сыну Божиб, имеет глубочайший смысл, выражает идею теснейшего отношения ангелов к Сыну Божию в самом мире духов. И мы видели, что ангелы служат Сыну Божию в премирной области, на небе. Типичные представители этого служения ангелов – серафимы непрерывно поют трисвятое, указывающее на троичность моментов в Божестве, но непосредственно относящееся к Божественному Ангелу Иеговы, имеющему воплотиться Сыну Божию. Херувимы, – являющиеся миру сыны Божии, – носят престол Сына Божия (Иез. 1) в Его явлении в мире. Но со всею силою выступает теснейшая связь ангелов с Сыном Божиим в деятельности Одного и других в истории спасения. Сын Божий есть Ангел в абсолютном смысле (припомним обычное святоотеческое наименование Христа Ангелом великого совета1143). От начала и до конца этой истории ангелы – maleachim примыкают к Ангелу – Maleach, как Его тварные подобия и орудия исполнения Его спасительных планов. Важную часть последних составляет борьба Логоса с началом зла в мире, с главою злых ангелов – сатаною (Быт. 3; Зах. 3), и ангелы служат Ему в этой борьба. Рафаил, связывающий Асмодея, – тип этой стороны в служении ангелов. Связь христологической идеи с учением о диаволе несомненна и существенна. Справедливо в сущности, хотя, может быть и слишком резко по форме, суждение об этом Штраусса1144: «Вся идея Мессии и Его царства, говорит он, без противоположности диавола и его царства, так же мало возможна, как северный полюс магнита без его южного полюса. Христос пришел разрушить дела диавола; но Он не должен бы приходить, коль скоро нет диавола». Только несознательная или сознательная близорукость может утверждать1145, что сатанология Ветхого Завета не стоит ни в какой связи с его христологией. Напротив, органическая связь как ангелологии, так и демонологии Ветхого Завета с учением его о Мессии с непререкаемою очевидностью доказывается тем, что генезис и развитие идеи о Мессии в Ветхом Завете идет параллельно с развитием учения о добрых и злых духах. В райском первоевангелии имеют свои корни одинаково как христология, так и демонология Ветхого Завета, равно как и первое свидетельство об ангелах находится непосредственно после того (райские херувимы). Особенно же деятельность ангелов и Ангела начинается с началом (Быт. 16) истории спасения, после потопа. В конце библейской истории, как мы видели, оживляется деятельность как Ангела, так и ангелов, на ряду с чем усиливается и энергия вражды сатаны против царства Божия (Зах. 3).

После всего этого, для нас особенно вразумительно, почему явление на земле во плоти Бога Слова восхвалено было, прежде всего, сонмом ангелов («слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» Лк. 2:14), и почему пришедший на землю Сын Божий обещает верующим в Него: «отныне будете видеть небо отверстым и ангелов Божиих, восходящих и нисходящих на Сына Человеческого». (Ин. 1:51).

С пришествием Христа, правда, уменьшились случаи внешнего явления ангелов людям; за то несравненно интенсивнее сделалось внутреннее воздействие ангелов на людей; каждый из христиан имеет своего ангела, стоящего к нему в отношении самого близкого духовного родства (Mф. 18:10; ср. Лк. 15:10; Деян. 12:15). Обещанное Спасителем восхождение и нисхождение ангелов и может быть понимаемо в этом общем смысле1146. В развитии ветхозаветной ангелологии мы нашли эту тенденцию от чисто-объективного отношения ангелов к людям к субъективному, внутреннему воздействию на них. Тем более понятно последнего рода воздействие ангелов на людей возрожденных, – людей, которые, хотя и облечены плотью, но живут и действуют во Христе и Святом Духе.

Таким образом, в качестве основного принципа библейской ангелологии, мы признаем христологическую идею. С точки зрения этой идеи, ангелология (и демонология) имеет значение величайшей важности. Начертанная Библий картина божественного домостроительства потерпела бы существенный ущерб, если бы из Библии вычеркнуто было учение об ангелах. Стоит только прочитать, напр., 7-ю главу Апокалипсиса (Откр. 7), чтобы видеть, какую грандиозную миссию несут ангелы в необъятной картине божественного мироуправления.