Филокалия — любовь к красоте как истинная форма богословия. Красота как Имя Божье и «определение» того, что Он создал, как суть и цель творения. Святость — это прежде всего красота. Соловьев мечтал построить эстетику всю свою жизнь, но, к сожалению, ему это не удалось. Однако с самых своих ранних работ и до конца его философия оставалась сущностно эстетичной, всегда имплицитно затрагивая эстетику или вполне эксплицитно ее развивая. Еще в первой крупной соловьевской работе «Философские начала цельного знания» эстетика становится на первый план.
В этой антологии мы попытались собрать работы Соловьева, посвященные эстетике. Первой идет «СОФИЯ» — черновой набросок к «Началам», неопубликованный при жизни и неоконченный первый вариант соловьевской системы. Сюда мы его включили в первую очередь из-за его начала. Здесь Соловьев развивает свою удивительную концепцию смеха как знака метафизической природы человека и поэзии, философии и религии как «насмешки над миром». Соловьев писал (а потом скажет в знаменитой лекции на Высших женских курсах): «Я определяю человека как животное смеющееся… Человек рассматривает факт, а если этот факт не соответствует его идеальным представлениям, он смеется. В этой же характеристической особенности лежит корень поэзии и метафизики… Поэзия вовсе не есть воспроизведение действительности, — она есть насмешка над действительностью… Животные принимают мир таким, каков он есть, для человека же, напротив, всякое явление есть только маска, за которой он ищет невидимую богиню… А я скажу: лучше быть больным человеком, чем здоровой скотиной».
2-й раздел составили работы по теоретической эстетике. Это в первую очередь две статьи к намечавшейся Соловьевым работе по общей эстетике (она должна была идти после «Оправдания добра» и «Теоретической философии») — «КРАСОТА В ПРИРОДЕ» и «ОБЩИЙ СМЫСЛ ИСКУССТВА». Сюда же мы поместили «Первый шаг к положительной эстетике» и совсем небольшую, но крайне интересную статью «Что значит слово «живописность»?» (где Соловьев рассматривает вопрос о том, можно ли считать «живописными» зверства Грозного; по сути о тождестве, истинном или мнимом, блага и красоты; этот же вопрос в радикальной форме повторил недавно Харт, говоря о том, что в постмодернизме нельзя провести черту между хосписом и концлагерем; если мы не считаем филокалию (любовь к красоте/благу) основой бытия, мы не сможем сказать, почему безобразны нацистские парады, почему ужасны ледяные трупы детей в тех же концлагерях — ведь есть же в этом покой, гармония, размах?). Затем следует работа «ТРИ РЕЧИ О ДОСТОЕВСКОМ». Достоевский в своем слове о том, что «красота спасет мир» выразил суть соловьевской мысли. И если Соловьев продумывает, то творчество Достоевского самим своим фактом подтверждает этот тезис. В приложении к «Трем речам» мы поместили ряд статей Соловьева о Достоевском.
Затем следует подборка статей Соловьева О ПОЭТАХ: Пушкине, Полонском, Мицкевиче, Лермонтове, Тютчеве и др. Статьи «О лирической поэзии», «Против исполнительного листа», «Импрессионизм мысли» и др. После раздела «О поэтах» следует раздел «ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ СТАТЬИ. РЕЦЕНЗИИ. ЗАМЕТКИ».
В конце книги размещены СТИХИ И ПРОЗА Соловьева, то есть эстетика «в действии». Стихи, так сильно повлиявшие на Серебряный век, лирические, философские и мистические. И стихи, пьесы, эпиграммы шуточного свойства — иллюстрация тезиса о философии и поэзии как «насмешки». Не раз уже говорили об этом визионере и богослове как об обладателе самого сильного чувства юмора среди русских писателей. Сюда же относиться единственный рассказ Соловьева «На заре туманной юности…» — издевательский автошарж. Если философия — «насмешка над миром», то, конечно, прежде всего над собой.
И наконец «Три разговора» с «Повестью об Антихристе». Вершина философии Соловьева, его итоговая мысль облечена в художественную форму диалогов и рассказа. Бибихин писал об этом: «Они [Соловьев и Достоевский] оставили нам навсегда урок силы, риска, размаха. Этот урок больше ощущается, чем вычитывается в фации слова старца Иоанна, в прямоте и гневе папы Петра, в умелости и решимости доктора Паули — и также в словах «иди, ты свободен» инквизитора к Богу; и в лихорадочном триумфе сверхчеловека, таком интимно соловьевском. Целый веер жестов, сказал бы я, по-настоящему детских, непредсказуемых, почти невольных и вдохновенных, радостно свободных и так или иначе возвращающих в предельной ситуации нерасчетливую простоту, спонтанность и щедрость человеческому существу в его войне за Бога на краю Ничто. Когда он такой, человек делается снова способен на Бога, в силах его вобрать, может его принять, быть местом для него. Апокалипсис, война, и бездна, да, но очистительная».
И действительно, главная русская мысль это «Поэма об Инквизиторе» и «Повесть об Антихристе». Л. Н. Толстой, другой великий русский писатель: он же и проповедник; здесь же бердяевский экспрессионизм, шестовский афоризм и комментарий, розановские «опавшие листья»; лосевские инвективы и юродствующие отступления; «письма» Флоренского; булгаковские «созерцания» и платонизирующие церковнославянизмы; карсавинские стилизации и ритмизированная проза. Философия в России хочет быть литературой, литература — философией. Если «умозрение» — то в «красках», если текст — то «плетение словес». Потому что плетение словес уже своей формой выражает красоту («ненужную и неутилитарную», столь явно избыточную, необязательную и ниоткуда невыводимою). Мысль о Красоте, не может быть не красивой (если, конечно, она смогла «взять» свой предмет).