Докладная записка
ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВУ, СВЯТЕЙШЕМУ ПАТРИАРХУ МОСКОВСКОМУ И ВСЕЯ РУСИ АЛЕКСИЮ
От священника Покровского храма
п. Алабино, Московской обл.
Александра Меня
Докладная записка
ВАШЕ СВЯТЕЙШЕСТВО, СВЯТЕЙШИЙ ВЛАДЫКО!
Получив через А. В. Ведерникова Ваши замечания к моей статье «Последние дни и мученическая кончина Иоанна Крестителя» (ЖМП, №11, 1961), я спешу изложить те соображения, которые руководили мною при истолковании посольства Иоанна Крестителя к Христу.
Среди экзегетов и историков не существует единого мнения о причине, побудившей св. Иоанна Крестителя послать учеников к Спасителю. Многие толкователи, как православные, так и западные, считают, что в данном случае св. Иоанн Предтеча хотел ответить на недоуменные вопросы своих учеников, оставаясь сам выше всех сомнений и колебаний [1]. Такого толкования придерживается св. Иоанн Златоуст и другие отцы Церкви. Однако, это толкование сталкивается с рядом существенных трудностей, важнейшие из которых следующие: 1) В случае, если бы ученики обратились к Иоанну с вопросом о Лице Иисуса Назарянина и если бы Иоанн не имел в этом плане никаких колебаний, было бы естественным и достаточным, чтобы он произнес свое веское суждение сам и тем положил конец всем сомнениям. 2) Из самого евангельского текста совершенно не видно, что вопрос исходил от учеников, напротив, из него явствует, как будто, что вопрос исходит именно от пророка, который просто передает его через учеников. Исходя из этих и некоторых других соображений, ряд толкователей как новых, так и древних (среди последних надо указать на Тертуллиана), склонились к иному пониманию смысла посольства св. Иоанна Предтечи.
Эти толкователи кладут в основу своего воззрения тот несомненный факт, что во времена земной жизни Спасителя традиционное представление об Искупителе было неотделимо от образа земного вождя–освободителя. Пророки и праведники Ветхого Завета и даже ученики Иисуса Христа не мыслили себе пришествие Мессии без внешних признаков земного торжества. Даже после Распятия и Воскресения Господа апостолы не могли расстаться с иллюзиями светского мессианизма (Деян. 1, 6). Только лишь после Пятидесятницы совершилось преображение их умов и сердец.
Иоанн Креститель мог не представлять исключения в этом отношении. Если апостолы в своих воззрениях на Мессию не порвали с традиционными представлениями и спорили о месте, которое они будут занимать у трона Христа–Победителя, то вполне понятно, что и он, проникнутый духом пророков, своих предшественников, наделял царство Мессии земными чертами. О том, что Иоанн был еще сыном Ветхого Завета, ясно свидетельствуют слова Спасителя, Который говорил, что «меньший в Царстве Небесном больше его», Иоанна, то есть, иными словами, Иоанн еще не перешагнул рубеж двух заветов, а остановился на пороге. Поэтому–то, когда он узнал о характере проповеди Христа и о Его делах, он не мог не изумиться и не задать себе вопроса о том, почему Муж из Назарета не совершает тех славных деяний, которые традиция приписывала Мессии. Встает вопрос: как мог Иоанн усомниться, когда он был свидетелем Богоявления на Иордане? С психологической точки зрения это вполне понятно, ибо как мог Петр отречься после того, как он был свидетелем Фаворской славы, или как могли малодушно оставить Его те, кто был свидетелем Его чудес? Эти временные слабости великих мужей Божиих нисколько не уничижают их в наших глазах, а напротив делают их еще дороже нам и роднее, заставляют прославить Божественную Силу, проявленную в немощных и слабых людях. Св. Иоанн Златоуст говорил об «апостоле языков», что он «хоть и Павел, но, однако, и человек». То же самое Можно сказать и о Иоанне Крестителе.
Все эти мысли владели мною, когда я писал статью. Существует и еще ряд толкований посольства Иоанна ко Христу. Однако мне следовало бы сравнить их с традиционным толкованием, принятым нашей Церковью, и тогда я, несомненно, предпочел бы его всем другим. А теперь, признавая свою ошибку, я считал бы возможным поместить в журнале статью о посольстве Иоанна Предтечи ко Христу другого автора, который мог бы дать традиционное толкование этого текста, упомянув и о других [2]. Прошу Ваше Святейшество простить мне невольное отклонение от церковного понимания посольства Иоанна Предтечи. Вашего Святейшества преданный сын и недостойный молитвенник.
Иеремия
Фигура Иеремии — самая трагическая во всей плеяде пророков. Человек чуткий, ранимый, самоуглубленный, он вынужден был всю свою жизнь выступать в роли беспощадного судии; сам жрец, он вынужден был разоблачать жрецов; искренне любящий свой народ и отечество, он предрекал ему бедствия и в конце концов был объявлен изменником. Как бы против своей воли выступил он на свое поприще. «Проклят день, в который я родился! — восклицал он в отчаянии. — Для чего я вышел из утробы <матери моей>, чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезали в бесславии?» (20, 14, 18). Он хотел бы утешать людей, но из–за их ослепления должен был проклинать.
Иеремия родился около 650 г. Он уже не застал Исаию. На его глазах в Иерусалиме наступила кровавая реакция. Преемник Езекии Манассия начал жестокое преследование пророков. В родном городе Анафофе молодому Иеремии под страхом смерти было запрещено выступать публично. Придя в Иерусалим, он ужаснулся тому, что творилось там. «Встань, — говорил ему Яхве, — и скажи им все, что Я повелю тебе»(1, 17).
Он видел, как повсюду восстанавливаются языческие алтари, которые были разрушены во дни Исаии, видел, как прорицатели Ваала пугают народ небесными знамениями. Он не мог больше молчать и обрушился с горьким сарказмом на идолопоклонников:
Не учитесь путям язычников
И не страшитесь знамений небесных…
Уставы народов — пустота:
Вырубают дерево в лесу,
Обделывают его руками плотника при помощи топора,
Покрывают серебром и золотом,
Прикрепляют гвоздями и молотом,
Чтобы не шаталось…
Не бойтесь их…
Они не могут причинить зла,
Но и добра сделать не в силах (10, 2–6).
Богам политеизма Иеремия противопоставляет Яхве.
Господь Бог есть истина.
Он есть Бог живый. Царь вечный…
Он сотворил землю силою Своею
И разумом Своим распростер небеса.
По гласу его шумят воды в небесах,
И Он возводит облака от краев земли… (10, 10, 12–13).
Одно время пророк надеялся, что, если среди народа господствует суеверие, его меньше среди высших, образованных, классов. Он хотел видеть в них подлинных вождей народа, но его постигло глубокое разочарование.
Особенно поразил его моральный упадок господствующих классов. «Это откормленные кони, — говорил пророк, глядя на столичных кутил, — каждый из них ржет на жену другого» (5, 8). Люди, которые официально представляли религию, приводят Иеремию в ужас. «Сердце во мне раздирается… Пророк и священник — лицемерны, — сетует он. — Плачет земля от проклятия» (23,9–11).
Часто, стоя у городских ворот, где проходило много людей, или у дома какого–нибудь богача, или даже царского дворца, Иеремия восклицал: «Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницы свои беззаконием <…> твои глаза и …сердце обращены только… к корысти и к пролитию невинной крови, к тому, чтобы делать… насилие… Этот город должен быть наказан; в нем всякое угнетение» (22, 13; 6, 6).
«Походите по улицам Иерусалима, — говорит Иеремия, — и посмотрите, и разведайте, и поищите на площадях его, не найдете ли человека, нет ли соблюдающего правду, ищущего истины?» (5, 1). И пророку кажется, что таких людей уже не осталось.
В 621 г. блеснул луч надежды. Молодой царь Иосия провел общегосударственную реформу религии. Под влиянием пророков он запретил все жертвоприношения, кроме Иерусалима, ввел законодательство, запрещающее обращать людей за долги в вечное рабство. Но Иеремия видел, что для многих реформа, проведенная сверху, просто лицемерное обращение.
Вскоре царь Иосия погиб в сражении. Иеремия оплакал его в трогательной элегии и вместе с ним похоронил все свои надежды. Теперь он уже был твердо уверен, что только катастрофа может быть единственным лекарством против нравственного падения.
Он появился в храме и стал во всеуслышание возвещать близкое падение Царства. На глазах у всех он разбил об пол кувшин, восклицая: «…Так говорит Господь Саваоф: так сокрушу Я этот народ и город сей!..» (19, 11). Эти слова возмутили патриотов. «Надзиратель» Храма приказал арестовать мятежника и целый день продержал его в «колоде» (см. Иер. 20, 1).
Выпущенный на свободу, он, однако, не прекратил своих выступлений. Он направил теперь острие против жрецов. Пышные обряды, по его словам, лишь увеличивают беззаконие. Яхве ждет от человека чистого поклонения, доброго и милосердного сердца. Все атрибуты культа будут преданы забвению. Яхве заключит со своими избранниками «Новый Завет», заповеди которого будут начертаны в душе.
Протесты Иеремии проистекали не из того, что на родине он находил больше безнравственности, чем в других землях, а из тех высоких нравственных требований, которые он выдвигал по отношению к людям. И в то же время он тяжело переживал свою роль обличителя. «Когда утешусь я в горести моей! сердце мое изныло во мне… (8, 18). …Да льются из глаз моих слезы ночь и день, и да не перестают: ибо великим поражением поражена дева, дочь народа моего» (14, 17).
Единственным другом и помощником Иеремии был юноша Барух, которому мы обязаны главными сведениями о жизни Иеремии. Вероятно, он и собрал воедино книги учителя.
Между тем обстановка в мире изменилась. Падение Ассирии вызвало у всех чувство безопасности и беспечности. Тех, кто пытался вновь говорить о катастрофе, надвигающейся на город и Храм, встречали презрением и насмешками. Один из таких пророков — Урия (вероятно, сторонник Иеремии) — был казнен по приказу царя Иоакима. Если бы не сильные заступники, не миновала бы эта участь и Иеремии. Тем более, что пророк, окончательно отчаявшись, шел еще дальше в своих угрозах.
В то время, как опьянение, вызванное гибелью Ассирии, туманило головы легкомысленных вождей народа, Иеремия уже заметил новые тучи, сгущающиеся на горизонте цивилизованного мира. Поднявшийся из руин Вавилон вспоминал свою былую славу и неуклонно шел к захвату мирового господства.
Царь Вавилона Навуходоносор (695–564 гг. до н. э.) проявил свой военный гений еще тогда, когда был соправителем отца. Приняв власть, он поставил перед собой цель: покорение всей Передней Азии и Египта. Иудея была стратегическими воротами к Нилу. Единственным ее спасением было оставаться в сфере влияния Навуходоносора, не вмешиваясь в борьбу двух великих держав. Между тем, царь Иоаким склонен был прислушиваться к посулам египетских дипломатов, которые искали союза с Иерусалимом.
Видя это и прекрасно понимая всю безнадежность войны против Вавилона, Иеремия решил опубликовать свои речи, чтобы предостеречь народ от безумного шага. Он отверг слепую веру князей и царя в то, что враг не может вступить в святой город и осквернить храм Яхве. Когда Барух прочел на площади воззвания своего учителя, сторонники войны пришли в ярость. Книгу доставили царю, он прочел ее, разорвал на куски и молча швырнул в огонь.
Иеремия и Барух лишь чудом избежали казни. Царь был слишком занят подготовкой к войне, чтобы обращать внимание на мятежных агитаторов. Вскоре Иерусалим отказался платить подать Вавилону. Неминуемое приближалось.
Карательная экспедиция Навуходоносора не застала Иоакима в живых. Расплачиваться пришлось его сыну Иехонии. В 597 г. вавилонская армия разбила иудейскую и царь был уведен в плен. Но Навуходоносор еще не хотел уничтожать Иудеи. Он поставил на Давидов престол дядю Иехонии, Седекию, и удалился.
Седекия был сыном благочестивого царя–реформатора Иосии. При нем Иеремия стал пользоваться некоторым покровительством. Но партия войны состояла из знати и после ухода вавилонян вновь подняла голову. Они вновь ввергли в рабство людей, которых отпустили, было, ввиду общей опасности, и вновь начали подстрекать царя к восстанию. Под их давлением Седекия собрал в столице сирийских правителей, которые обсуждали план новой попытки отпадения от Вавилона. Во время их совещания перед собравшимися появился печальный человек в разодранных одеждах, с хомутом на шее. Это был Иеремия. Он вновь и вновь предостерегал против войны и пророчил рабство.
Этот случай положил начало обвинению пророка в государственной измене. За каждым его словом стали следить, между тем развязка приближалась.
Царь Седекия, против воли, заключил союз с Египтом и восстал против Вавилона. Немедленно Навуходоносор поспешил к мятежному городу, сжигая все на своем пути. Вскоре Иерусалим был осажден. Среди князей началось смятение, торопились укреплять город, в ужасе взывали к Яхве. На мгновение счастье как будто бы улыбнулось: египтяне ударили в тыл халдеям. Осада была снята, и рабы немедленно были снова возвращены своим хозяевам, невзирая на гневные протесты Иеремии.
В 1936 г. археологи нашли переписку иудейского военачальника того времени, в которой говорилось о возмутительных речах какого–то пророка. К сожалению, место с его именем обломано, но сохранились последние буквы «ия». Вероятнее всего, здесь идет речь о Иеремии, за которым был установлен бдительный надзор.
С тяжелым сердцем решает пророк покинуть обезумевший город и удалиться в свой родной город Анафоф, но его схватывают в воротах и обвиняют в намерении перейти на сторону халдеев.
Иеремию бросают в темницу Это были самые горькие дни его жизни. Он, больше всего желающий блага народу, оказывается как бы его изменником. Пророка терзали сомнения, ему было невыносимо дальше нести свое бремя. Мучительное раздвоение и внутренняя борьба сквозят в его стихах, относящихся к этому времени. Лишенный поддержки, одинокий, не имеющий семьи, оторванный от всех, кто был ему дорог, он находил силу лишь в несокрушимой вере в правоту своей миссии. Он обращался к Яхве со словами, проникнутой лирической интимностью и задушевной теплотой. Иеремия стал отцом религиозного индивидуализма, отрывающего религию от народа, страны, общества.
От казни спас Иеремию царь Седекия. Он сам ночью приходил советоваться с мудрецом. Но сторонники продолжения войны подавили все миротворческие попытки царя.
Тем временем Навуходоносор, разбив египтян, возобновил осаду. Огромные земляные валы выросли до высоты стен вокруг города. Исполинские костры раскаляли добела кирпичи и они трескались, образуя трещины в цитадели. 9 июня 586 г. халдеи ворвались в город, предавая все огню. Пылали кварталы и склады, рухнул объятый пламенем Храм. Царь Седекия со своими отрядами пытался бежать через брешь в стене, но был настигнут халдеями и взят в плен. Основная масса народа последовала за ним.
Иеремия был оставлен в городе с небольшой частью населения. Вавилонские власти относились к нему с уважением, так как были наслышаны о его деятельности. Это было вдвойне горько пророку Вскоре остатки иерусалимлян подняли безнадежный мятеж и, спасаясь от возмездия, бежали в Египет. Они увели с собой и Иеремию. На этом его следы теряются навсегда.
Исаия
Итак, у первых двух великих пророков, книги которых сохранились до наших дней, мы видим уже намеченными основные черты общепророческого учения. Они универсальны, для них все народы равны перед Богом и несут перед ним нравственную ответственность. Если Яхве попустил возвыситься Ассирии, то лишь потому, что она призвана быть «бичом Божиим». Амос говорит о Справедливости как о непреложном законе нравственного миропорядка. Для него нет богов, кроме Яхве, и все мироздание в его руках. Осия — вестник милосердия. Оба пророка отрицают веру в магию и ритуалы. Они утверждают, что никакие жреческие ухищрения не могут заменить выполнения закона Правды. Они возрождают старый принцип неизобразимости Божества. В отличие от египтян и греков, они представляют Яхве слишком возвышенным, чтобы он мог иметь земной облик. В этом корень их непримиримого иконоборчества.
Идеи Амоса и Осии были подхвачены и развиты в Иерусалиме пророком Исаией (ок. 740 г. до н. э.). Исаия не происходил из простого народа, как его предшественники. Он принадлежал к аристократической семье, близкой к царскому дому Но он целиком проникся духом, который почерпнул из книг Амоса и Осии. Внимательно следя за политическими событиями в мире, он видел в них не бессмыслицу, а драму, полную значения и глубины. Яхве для него — абсолютный источник добра и святости, поэтому всякое уклонение от его воли ввергает человечество в неисчислимые бедствия.
Когда он почувствовал в себе призвание стать народным трибуном и глашатаем Яхве, все его существо как бы переродилось. Он описывает, как огненный серафим коснулся уст его, и он получил дар пророчества. «Кого Мне послать?» — спрашивает Яхве. И пророк смело отвечает: «…Вот я, пошли меня!» (6, 8).
Свою проповедь Исаия начал, как и другие пророки, с обличения внешнего культа. Он не отрицает его, но лишь хочет, чтобы видимое богослужение сочеталось с внутренним. Бог грозно вопрошает беспечный народ:
К чему Мне множество жертв ваших?..
Я пресыщен всесожжениями овнов…
Не носите больше даров тщетных,
Каждение <ваше> отвратительно для Меня…
И когда вы простираете руки ваши, — Я не слышу:
Ваши руки полны крови,
Омойтесь, очиститесь:
Удалите злые деяния…
Научитесь делать добро (1, 11, 13, 15–17).
Когда в 727 г. на престол Иерусалимский вступил молодой царь Езекия, Исаия стал его другом и помощником. Особенно возрос авторитет пророка, когда пало Северное царство и все убедились в правоте суровых обличителей.
Политическое господство Ассирии между тем все больше укреплялось. Пал Вавилон, покоритель Финикии, и только Египет мечтал о возврате своего былого могущества. Он подстрекал палестинских и финикийских царей на восстание. против Ниневии. Но эти восстания неизменно кончались полным крахом. Военная машина Ассирии не знала в те годы преград. Все битвы и осады кончались ее торжеством, пытками пленных, угоном в чужие земли и победными пирами в столице ассирийских царей.
Исаия и его ученики постоянно стремились оградить Езекию от безнадежных авантюр. Но это им не всегда удавалось. Под давлением знати Езекия заключил союзы и договоры против Ассирии. Когда об этом стало известно в Ниневии, ассирийские полки, закованные в броню, со своей страшной осадной техникой, неотвратимые как судьба, двинулись к Иерусалиму. Только непредвиденное событие спасло город. Эпидемия, вспыхнувшая среди войска, заставила ассирийцев снять осаду
В этот критический момент все взоры были обращены на Исаию, который ободрял и утешал осажденных. Но пророк все больше и больше проникался мыслью, что народ не созрел для принятия его учения. Ему начинало казаться, что он послан не просветить сердца людей, а, наоборот, ожесточить их ослепить их глаза.
Пророк все чаще и чаще обращает свой взор в будущее. Он говорит, что даже после неминуемой гибели царства сохранятся чистые и преданные правде люди, которые понесут его слово. Слово о Яхве, творце неба и земли, царе святости и справедливости будет проповедано всем народам. Тогда над землей воцарится не слабый царь, а истинный Мессия, Помазанник Божий. Наступит эра торжества радости и правды. Люди «перекуют мечи свои на орала» (2,4), и наступит всеобщий мир:
Тогда волк будет жить рядом с ягненком,
И барс будет лежать с козленком…
Лев и вол будут вместе,
И малое дитя будет водить их (1,6).
Эта светлая уверенность в конечном торжестве добра на земле — одна из наиболее ярких черт в проповеди Исаии. Она слышится и в писаниях пророков следующего поколения. Аввакум вопрошает небо: почему злые торжествуют в этом мире? Почему страдает праведник? И Яхве отвечает ему: «Праведный своею верою жив будет» (2, 4). Во мраке исторической ночи среди бурь и тревог только вера в неодолимость добра может служить маяком.
Пророк Софония в величественной поэме говорит о Суде над миром. Этот Суд идет как ураган, как буря, он сметет с лица земли оскорбляющих Правду. Слова его поэмы легли в основу гимна «Dies irae [3]”, который мы слышим в Реквиеме.
В 608 г. долгожданное возмездие приходит. Десница Яхве — над Ассирией. Она была лишь «палкой в руке его» и возгордилась, теперь настал день Суда. Несутся орды скифских всадников по берегам Евфрата, рушатся крепости, горят города. «Горе городу кровей» — восклицает пророк Наум:
Слышны хлопанье бича и стук …колес,
Ржание коня и грохот …колесницы,
Все, услышавшие весть <о гибели твоей>,
Будут рукоплескать <…>,
Ибо на кого не простиралась… злоба твоя? (3, 1–2,19).
Народы с таким же ликованием встретили весть о гибели Ниневии, как наши современники — весть о падении гитлеровского Берлина.
Надежды и разочарования
Радостным был путь первого каравана возвращающихся изгнанников. Правда, пустыня не расцвела садом, как мечтали поэты, но долгое время энтузиазм скрашивал все тяготы пути через безводные равнины.
Толпа, двигавшаяся на запад, состояла в основном из мечтателей, патриотов и бедноты, одушевленной идеями пророков. За ними шли священнослужители, которым на чужбине нечего было делать. Наиболее состоятельные люди не решились покинуть Вавилон. Во главе каравана стоял жрец Иисус и князь Зоровавель — один из потомков царя Давида.
С самого начала жизнь жестоко разрушила иллюзии энтузиастов. Им был предоставлен только разрушенный Иерусалим с пригородами. Вражда соседних племен, разруха, неурожай, запустение земли — все это могло привести в отчаяние самых твердых.
Сначала решили, было, восстановить царскую власть. Вавилонские иудеи прислали князю Зоровавелю золотую корону. Но одной короны, видно, было недостаточно. Жрецы не хотели допустить возрождение монархии. Они все больше и больше забирали власть в свои руки.
В 516 году завершилось строительство Храма. Многие, видя его, плакали от разочарования, вспоминая старый. Наступил период усталости и равнодушия.
Тем временем в Иерусалим прибыл энергичный знаток Закона Ездра. Он был уверен, что все бедствия народа проистекают оттого, что он плохо соблюдал предписания Закона. Он собрал священные свитки Торы (Закона) и с этим «оружием» в руках приступил к реставрации государства.
То, что он нашел в Иерусалиме, превзошло худшие его опасения. Город был уже наполовину языческим. Как разрастающиеся джунгли поглощают покинутые города, так обычаи и верования окружающих народов поглощали иудейство.
Ездра решил действовать незамедлительно. Разодрав одежду, как делали в знак траура, появился он перед народным собранием и сумел так наэлектризовать толпу, что многие поклялись разойтись с женами–язычницами и до гроба оставаться верными «Закону Моисееву».
Второе собрание всех жителей Ездра провел с еще большим успехом. Это было время дождей. Люди стучали зубами от холода и страха, который нагоняли на них фанатичные речи Ездры. А он продолжал угрожать, плакать, кричать и потрясать над толпой лохмотьями разодранной одежды. Он заклинал иудеев обособиться и навсегда стать замкнутой общиной, в которой нет места иноплеменникам. Идею о религиозном призвании народа, которую проповедовали пророки, он довел до крайности, почти до гротеска. Он требовал пунктуального, неукоснительного соблюдения всех мелочных предписаний традиции, требовал превращения всей жизни в сплошной ритуал.
Как первый акт обособленности и исключительности Ездра начал восстановление иерусалимских стен, которые явились как бы символом отгороженности иудеев от всего мира.
На празднике в честь окончания работ Ездра выступил вновь публично. На высоком помосте, стоя перед народом, он читал Тору и изъяснял ее. Народ плакал от раскаяния, что так долго попирал заветы отцов. Так, в 444 году иудейство превратилось в замкнутую касту; под пеплом обрядности и узости едва тлело некогда столь могучее пламя пророков. С течением времени соблюдение обрядов превратится в своеобразный спорт и появятся течения, которые сочтут даже строгость Ездры недостаточной. Эти ослепленные фанатики образуют целую партию «фарисеев» (отделившихся), которые будут свято верить в абсолютную ценность всей массы предписаний, уставов, обычаев.
0 пророках [4]
Мотивы, взятые из «пророческих» книг, звучат в средневековой поэзии и у Данте, Гете, Байрона, Ломоносова и Пушкина и многих других поэтов. Если бы пророки были лишь проповедниками древневосточных суеверий, они бы не вдохновляли творчества столь многих поколений. Революционные движения прошлого, как правило, писали на своих знаменах слова пророков. Укажем хотя бы на Томаса Мюнцера или на гуситов. «Кромвель и английский народ, — по словам К. Маркса, — воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями, иллюзиями, заимствованными из Ветхого Завета».
Некоторые думают, что Библия это одна книга, написанная одним автором, но на самом деле она писалась почти тысячу лет многими людьми. Само название ее по–гречески означает «книги» или «сборник книг». Среди этих произведений центральное место занимают книги, приписываемые «пророкам». В прошлом люди доверчиво принимали свидетельство предания и считали, что раз книга названа именем того или иного пророка, значит, она им и написана. Но теперь мы знаем, что значительная часть «пророческих» книг принадлежит неизвестным авторам. Иногда под одним именем скрывается два или три писателя. Но в то же время в исследовании Библии критика установила, что главные книги пророков есть действительно их творения. Амос, Исаия, Иеремия и другие авторы «пророческих» книг были реальными историческими лицами. Они жили в древней Иудее между VIII и V веками до н. э. и оказали огромное влияние на мировоззрение своих современников. И не только современников. Вся европейская культура испытала на себе это влияние. Поэтому каждый образованный человек должен знать о них и о том, какое место занимали они в истории человеческого духа.
Двадцать с лишним веков, которые отделяют нас от времени деятельности пророков, не могут служить оправданием для нашего равнодушия или насмешливого отношения к их движению. Для нас поэмы Гомера, церковь Покрова на Нерли или Рублевская Троица не есть лишь остаток старины, но вечно живое достояние культуры. Правда, образы пророков заслонены сусальной позолотой легенд. Но если мы сотрем эти наслоения веков с их произведений, то перед нами предстанут величественные образы живых людей, боровшихся, страдавших, искавших ответа на жгучие вопросы жизни.
И все же слово «пророк» для нас остается чем–то чуждым, отдающим суевериями. Не напоминает ли оно о гадалке, предсказывающей будущее? В древности у греков, китайцев, римлян действительно были такие «предсказатели» грядущего. Были они и у израильтян. Но назывались они — «прорицателями». Слово же «пророк» имело совсем другой смысл. Буквально оно означало «глашатай», «вестник», «трибун». Пророки были народными ораторами и поэтами. Они обращались к людям нередко от лица божества с требованием полного переустройства жизни. В то время, как мудрецов Индии или Греции волновали проблемы космогонии, манили загадки бытия, увлекали отвлеченные философские споры, пророки главной темой своей проповеди сделали жизнь людей в земной исторической действительности и преобразование ее в свете своего идеала.
Как возникло пророческое движение?
Предание, сохранившееся в Библии, рассказывает об этом следующее. Во времена египетского фараона Рамзеса Великого (ок. 1300 г. до н. э.) предки израильтян или часть их обитала на востоке нильской дельты. Царь Рамзес был обуреваем страстью к грандиозному строительству. Повсюду воздвигал он храмы, дворцы, укрепленные города. Для тяжелых строительных работ он использовал небольшие племена, обитавшие на рубежах его государства. Среди них оказались израильтяне. Изнуренные тяжелым трудом под палящими лучами африканского солнца, израильтяне оказались на грани вымирания. Тогда–то среди них появился первый пророк.
Говорили, что он был воспитанником египтян. Во всяком случае, имя его Мосе (по–русски Моисей) было египетским. Он пришел из пустыни, куда бежал когда–то от царского гнева, и говорил, что там среди гор ему явился Бог Яхве и призвал его вывести народ израильский из рабства.
В это время умер фараон Рамзес. Египет потрясли войны и восстания. Моисей воспользовался этим и увел израильтян на восток в пустыню.
После трудного пути по безводным просторам караван беглецов оказался у подошвы горы Синайской. Там Яхве снова явился Моисею в грозовых тучах, повисших над вершиной горы. Он обещал народу свое покровительство, если он будет соблюдать его заповеди. Заповеди были начертаны на двух каменных досках–скрижалях. В них предписывалось поклоняться лишь одному Яхве, не делать изображений божества, почитать священный день субботы, чтить родителей, не убивать, не красть, не предаваться разврату, не клеветать, не давать в своем сердце места зависти. Эти простые заповеди отличались от других религиозных кодексов древности тем, что они не делали ударения на культе и обрядах. Служением Богу было соблюдение правды.
Но Моисей слишком скоро убедился, насколько далек народ от возвещенного им учения. Пока он молился на вершине горы, израильтяне сделали себе идол Яхве в виде быка и устроили вокруг него пляски. При виде этого зрелища пророк в гневе разбил скрижали и лишь после всеобщего покаяния восстановил их.
Дальнейшее скитание по пустыне проходило в постоянной борьбе пророка с толпой, не желавшей исполнять его волю и нередко восстававшей против его власти.
Около 1200 года до н. э. престарелый вождь убедился, что народ достаточно окреп и умножился для того, чтобы предпринять завоевание Ханаанской земли. Эту землю он называл «обетованной», т. е. обещанной, ибо Яхве обещал праотцу израильтян Аврааму, что его народ будет обитать там. Но самому пророку не суждено было войти в Ханаан. Он умер у самого ее рубежа, лишь с вершины горы окинув взором ее зеленые нивы и холмы. Перед смертью он еще раз испытал горечь неблагодарности. Забыв его заветы, народ принял участие в языческих празднествах моавитян, народа, жившего на южной границе Ханаана.
Что в этом рассказе — история, а что — легенда? Установить в точности это трудно, хотя, очевидно, в основном он соответствует действительности. Во всяком случае, для нас важно, что пророки считали Моисея своим родоначальником и положили в основу своего учения его заповеди: верность Яхве, отрицание изображений божества, служение Богу не через обряды, а прежде всего через соблюдение нравственных принципов.
Когда израильтяне переселились в Ханаан, они столкнулись с высокой культурой туземных жителей — хананеев. У них учились они обрабатывать землю, строить города, ковать оружие, изготовлять одежду, утварь, оливковое масло, вино. Полудикие дети пустыни, они быстро стали забывать заветы Моисеева времени. Верования хананеев стали им близки и понятны.
Хананеи, как и другие народы древности, обожествляли природу. Каждая местность, по их понятиям, имела своего Ваала, т. е. господина, это был бог плодородия, который требовал постоянных жертв. Если жертвы не будут принесены, земля не даст плодов, а небо дождя. Если не совершать обрядов в честь бога растительности Таммуза, не придет весна. Богиня любви Астарта тоже требовала жертв. В честь нее устраивались разгульные оргии, которые должны были оказывать магическое влияние на произрастающую силу земли. Страх, с одной стороны, и вера в одухотворенность природы — с другой, лежали в основе этой древней магии. Магия была главной движущей силой в этой религии природы. Верой в магию была пропитана религия и всех окружающих народов. Египтяне совершали ритуал воскресения Осириса и читали заклятия, вавилоняне ни одного шага не делали, не произнеся колдовской формулы. В критические моменты шли на крайние меры. Божествам приносили в жертву детей. Так, моавитский царь Меса, когда враги осадили его город, заколол на стене своего сына, а микенский царь Агамемнон принес в жертву свою дочь Ифигению перед походом на Трою.
Израильтяне в период перехода к оседлому образу жизни в этом отношении не отставали от других народов. Они ставили священные изображения, приносили жертвы ханаанским богам в рощах, посвящали богам алтари, деревья, культовые колонны. Они оплакивали умирающего бога растительности, чтобы весной он воскрес снова; они участвовали в оргиях в честь Астарты, прибегали к оракулам, колдовству, заклинаниям. Были среди них и случаи человеческих жертвоприношений.
Эта духовная зависимость от местной религии шла рука об руку с зависимостью политической. Потерявшие былое единство израильтяне оказались беззащитными перед лицом всех претендентов на господство в Обетованной земле. С юга в нее рвались кочевники пустыни, уцелевшие ханаанские племена вновь подняли голову, а с запада угрожали железные колесницы филистимлян, воинственного народа, пришедшего с островов Средиземного моря.
В это время вновь появились пророки. Правда, они были мало похожи на Моисея. Это была уже целая община патриотически настроенных людей, которые стремились вернуть народ к твердой вере отцов и отвратить его от чужих верований и обычаев. Эта община называла себя «Сынами Пророческими». Сыны Пророческие бродили по стране, распевая воинственные песни и проповедуя против чужеземных богов. Их пение сопровождалось звуками первобытного оркестра, состоящего из бубнов, флейт и цимбал. Эти странные фанатики сумели сплотить израильтян и поднять их на борьбу против врагов. Священная война кончилась поражением филистимлян и образованием ок. 1000 г. до н. э. Израильского царства со столицей в Иерусалиме.
Создателем его может считаться царь Давид, который установил в стране порядки, сходные с теми, которые существовали издревле у других народов. Царь был объявлен «помазанником» Яхве, человеком, находящимся под его особым покровительством. Сыны Пророческие сделали свое дело и теперь, казалось, должны были уйти со сцены. Но тут произошло нечто неожиданное. Если в Египте или Вавилоне царь считался полубожественным существом, поступки которого стоят выше закона, то в Израиле Сыны Пророческие не хотели смириться с этим. Из воинственных дервишей они постепенно превратились в глашатаев справедливости, в совесть народа, в людей, которые говорят царям в глаза правду Их положение в обществе можно сравнить, пожалуй, с тем положением, которое в древней Руси занимали юродивые.
О том, как далеко шли в этом пророки времен Давида, мы узнаем из одного эпизода в жизни царя.
Однажды, повествует библейский летописец, Давид прогуливался на крыше своего дома. Заглянув в соседний сад, он увидел там женщину необыкновенной красоты. Он поспешил узнать, кто она. Женщина оказалась Вирсавией — женой его военачальника — хетта Урии. Решив во что бы то ни стало завладеть ею, Давид отправил Урию в самое опасное место сражения. Урия был убит, а Вирсавия стала женой царя.
Обычная история! Но конец ее не совсем обычный. К Давиду явился пророк Нафан и рассказал притчу о богаче, который отнял у бедняка последнюю овечку, которую тот очень любил. Что сделать с этим жестоким человеком, спросил пророк? Вспыльчивый царь, не поняв о чем идет речь, воскликнул возмущенно: «Смерти достоин этот жестокий человек!» — «Этот человек — ты!» — ответил пророк…
И такова была сила пророческого авторитета, что царь не только не приказал немедленно казнить дерзкого, а даже не разгневался, но опустил голову и сказал: «Согрешил я перед Яхве…»
В законодательной «Книге Завета», которая появилась в то время и была освящена авторитетом Моисеева имени, последователи пророков требовали справедливости в суде, милосердия к слабым, вдовам, сиротам, требовали правды как религиозной обязанности. Не царь над законом, а Закон Яхве над царем и народом — таков тезис пророков.
Сын Давида Соломон, желая прославить свое царствование, решил построить в своей столице храм Яхве. Для этого он пригласил финикийских мастеров, которые воздвигли великолепный «дом Бога Израилева» в Иерусалиме рядом с царским дворцом. Пророки не сочувствовали этому начинанию, так как оно шло вразрез с их требованием простоты Храма. Но их учение восторжествовало в том, что Храм этот был лишен какого бы то ни было изображения Бога. Впрочем, рядом с Храмом иерусалимским приютились многочисленные языческие святилища. Соломон вовсе не собирался отказываться от помощи других богов, хотя признавал Яхве покровителем своего трона и царства. Деспотическое правление Соломона привело к восстанию, в результате которого страна распалась на два царства — северное, Израильское, и Южное, Иудейское. Северяне хотели затмить славу Соломонова храма и воздвигли два собственных храма. Зная, что народу трудно понять религию без изображений, царь северян Иеровоам I поставил там изваяния Яхве в виде быка. Это был распространенный на востоке и западе символ творческого могущества. Египтяне чтили быка Аписа, в Ассирии и Вавилоне образ быка был священным, на острове Крите бык также был животным, посвященным божеству, у финикийцев их Ваал–Молох имел бычью голову, израильтяне в пустыне поклонялись «золотому тельцу».
Пророки не сразу выступили против этого языческого обычая. Первой своей задачей они считали вырвать из сердца народа привязанность к стихийным божествам Ханаана. «За Яхве против Ваалов!» — таков был их боевой клич.
Среди людей, возглавивших эту борьбу, особенно прославился легендарный пророк Илия. Само имя этого человека означало: «Мой Бог Яхве». Разделение царств ослабило царскую власть, и Илия мог с еще большей силой, чем его предшественники, выступать против власть имущих. В памяти народной он сохранился как бескомпромиссный враг финикийского язычества. Царица Иезавель, жена царя Ахава, сама родом финикиянка, усердно насаждала в Израиле свою веру. Она преследовала Илию и его сторонников. Но они нередко оказывались победителями. Народ все больше и больше прислушивался к их воззваниям.
О характере отношений царя и пророка свидетельствует следующий рассказ, сохранившийся в Библии. Ахаву понравился виноградник крестьянина Навуфея, и он захотел купить его. Крестьянин отказался продать землю, на которой трудились его отцы и деды. Тогда, по совету жены, царь выдвинул против Навуфея ложное обвинение и тот был казнен. Но едва царь вступил в виноградник, хозяином которого он теперь стал, как перед ним из–под земли вырос Илия и призвал на его голову проклятие за невинную кровь. Он предрек Ахаву и его династии гибель.
Таким пламенным обличителем, защитником слабых и обиженных остался Илия в народных преданиях. Таким смотрит он на нас с древних икон и фресок: багровый фон, на котором часто изображают его фигуру, как бы напоминает о громах и молниях, об огромном духе борца, предрекшего гибель царю.
Угроза Илии в отношении Ахава осуществилась вскоре. Царь погиб в сражении. Пророки — ученики Илии — вдохновили восстание против его наследника, и власть в Северном царстве была захвачена военачальником Иегу.
Однако этот внешний переворот не принес ожидаемых результатов. При Иегу и его преемниках по–прежнему стояли в храмах Севера изваяния быков, по–прежнему повсюду процветали языческие культы; быстро возрастало имущественное неравенство. Уходили в прошлое простые нравы патриархальных времен. Состоятельные люди скупали и захватывали участки земли, увлекались чужеземной роскошью, обращали в рабство должников, подкупали судей.
Внешнее политическое благополучие как бы прикрывало эти внутренние язвы общества. Но рано или поздно должен был произойти взрыв. Пророческое движение в тот момент было подобно вулкану, который до времени лишь дымится, но в один прекрасный день выбросит в воздух раскаленную лаву.
В это время пророки впервые записали отечественные предания и историю. Их волновал вопрос о происхождении зла в мире и о том, куда идет род человеческий. Они учили, что сам человек виновен в несовершенстве жизни. Созданный Богом для радости на земле, он преступил его заповедь и с тех пор множит зло на земле. Но издревле Яхве находил среди смертных верных ему избранников, которые следовали его заветам. Через этих избранников Яхве в конце концов приведет мир к своему свершению, к «царству Божию». Когда наступит этот «День Яхве», все зло мира будет повержено и замысел Творца осуществится.
Между тем народ по–своему понял это учение. Он думал, что «День Яхве» — это торжество Израиля над его политическими врагами, ибо его избрал Бог как свой излюбленный удел. Но настал час, когда пророки с присущей им страстностью и неумолимостью обрушились на эти иллюзии.
0б анонимной «Характеристике»
В связи с полученной Вашим Высокопреподобием анонимной «Характеристикой» моих взглядов и церковнослужения имею сообщить Вам следующее.
Вот уже несколько лет неизвестное лицо время от времени присылает мне обличительные послания в весьма агрессивном тоне. Подписи автора обычно не стояло. Лишь один раз он назвался Петром Ивановым и дал обратный адрес: Главпочтамт, до востребования.
Как мне стало известно, эти опусы были включены в нелегальные рукописные сборники и журналы. Судя по стилю и характеру обвинений, я нисколько не сомневаюсь, что и данное широковещательное обличение, адресованное к ведущим иерархам Русской Православной Церкви и представителю гражданской власти, исходит от того же человека. Только теперь он уже говорит от лица «верующих Русской Православной Церкви», хотя странно, что простые верующие располагают такими зарубежными изданиями, как «Посев», и цитируют (с точностью до страницы) эмигрантскую литературу (да и к тому же слово Бог пишут с маленькой буквы).
Теперь — по существу вопроса.
I. Анонимный автор изобличает меня в «католицизме» и приводит в доказательство ряд аргументов.
1) Некоторые мои работы были опубликованы (за последние 17 лет) католическим издательством. Но эти работы, когда я их писал, для него не предназначались. Публикация их объясняется тем, что цель этого издательства — «содействие взаимопониманию между католиками и православными» (М. Э. Поснов. История христианской Церкви. Брюссель, 1965, с. 8). Подобная цель не может рассматриваться как вредная для Государства и противоречащая Православию. Русская Православная Церковь постоянно молится «о соединении всех» и уже давно осуществляет сотрудничество и собеседования с римо–католиками (см. Русская Православная Церковь. М., 1980, с. 170–171). В рамках этого диалога, проходящего во имя мира и взаимопонимания, также в виде акта доброй воли, издательство и печатало не только своих, но и многих православных авторов (еп. Феофана, еп. Игнатия Брянчанинова, архиеп. Луку Войно–Ясенецкого, прот. Никольского, Арсеньева, Поснова; Типикон, православный Акафистник, труд еп. Вениамина Милова и др.). В свете этого я и воспринял публикацию некоторых моих работ видя в ней элемент одобренного нашей Церковью и полезного для Церкви диалога.
Пока основная моя работа по истории религий не была завершена, я не ставил имени автора (псевдонимы даны не мной, а редакцией). Должен отметить, что книга о богослужении выходила по частям в ЖМП (1960, №№ 1, 7, 8, 9, 11; 1961, №№ 1, 2, 4, 5) и почти полностью в «Голосе Православия», 1976, № 7). Мое собственное первоначальное заглавие было: «Православное богослужение, его строй, символика и смысл». Оно было изменено издательством на «Небо на земле» (название, взятое из православного источника — митр. Вениамина Федченко). Не соответствует действительности то, что книга вышла при моем «непосредственном сотрудничестве». Достаточно указать, что фотографий к ней я не прилагаю. Поэтому естественно, что редакция взяла снимки (правда, далеко не всюду) со своих храмов (чем особенно возмущается автор «Характеристики»).
2. Я не вижу ничего преступного в употреблении термина «Восточная Церковь», тем более, что из контекста ясно, что речь идет о Церкви Православной. Аноним считает, что, описывая чинопоследование Литургии, я должен был говорить не о «предстоятеле» вообще, а назвать по имени Святейшего Патриарха. Но я употребил общую формулировку лишь потому, что в книге речь идет о службе в любой из Поместных Православных Церквей.
3. Характеризуя мои работы, аноним пишет: «Все эти книги имеют миссионерскую направленность и прямо или косвенно проповедуют католичество в его униатской форме». Я решительно отклоняю такое обвинение. Во–первых, я никогда не одобрял унии. Во–вторых, автор, видимо, не удосужился даже просмотреть мои книги. Почти все они посвящены вопросам Основного богословия и истории религий. Как же можно проповедовать католичество в трудах по индийской мистике, пророкам, греческой философии или религии древнего Египта?
4. К изданию униатского молитвенника я не имею ни малейшего отношения и даже не знал о нем, хотя аноним делает из меня чуть ли ни его составителя.
5. С полной ответственностью перед Богом и людьми я свидетельствую, что среди людей, которые являются действительными моими прихожанами, не существует «группы лиц, которая исповедует католицизм». Это абсурд. Если бы такие люди и появились, они должны были бы покинуть мой (и любой другой) православный приход. Если же кто из верующих бывает в городах, где есть много инославных храмов, то они посещают их как туристы и как люди, знакомящиеся со службами других конфессий.
6. Я не благословлял, как уверяет мой обличитель, и не мог благословлять переход в инославие, в частности и потому, что я всегда был принципиальным противником решения межконфессиональных проблем путем «личных уний» и прозелитизма.
7. Анонимщик даже уверяет, что я входил в «самочинное общение с католической иерархией». Ни одного инославного иерарха я лично не знаю. Все это чистый вымысел.
8. Мое отношение к диалогу между христианскими исповеданиями ни на йоту не расходится с общепринятым в Православии. Напомню слова, сказанные Святейшим Патриархом Пименом о таком диалоге: «Мы верим и знаем, что встречи эти, которые привлекают внимание чад Римской Католической Церкви и Православных Церквей и вызывают интерес в христианской экумене, представляют собой вклад в развитие между нами братского взаимопонимания, совместного утоления нужд человечества и среди них мира и справедливости между народами, и венца всех христианских подвигов и добродетелей — любви» (Пимен, Патриарх Московский и всея Руси. Слова, речи, послания, обращения. М., 1977, с. 307).
На страницах наших церковных изданий и в деятельности наших иерархов и богословов мы постоянно находим верность этим словам, большую широту и братскую веротерпимость. Эта широта проявляется и в совместных молитвах (напр., во время Рождества и Пасхи), в участии нашей Церкви во ВСЦ. Дух мира и взаимопонимания дорог и мне как рядовому священнику. Именно таков мой мнимый «католицизм». Повторяю: то, что я кого–то якобы «благословлял» на отпадение и даже «руководил» им, как заверяет аноним, — чистая ложь и клевета, исходящая от человека, который питается необоснованными слухами и дезинформацией. Недостойным приемом является и намек на мое «влияние» на о. Г. Якунина. Если уж автор «Характеристики» так много обо мне знает, он должен был бы знать, что, хотя я учился и дружил с о. Якуниным лет 30 назад, я не вдохновлял его известной деятельности и не принимал в ней никакого участия.
II. Столь же нелепы обвинения в мой адрес, связанные с иудаизмом. Никогда не имел к нему никакого отношения. И вообще — не подхожу к категории «богоискателя», как с чужих слов называет меня «Характеристика». Я с младенчества воспитан в Православии, с 15–ти лет нес клиросное послушание, прошел обе наши духовные школы, 27 лет — у Престола.
Мне и в голову не приходило посещать зачем–то синагогу, «благословлять» на это кого–либо или вообще тяготеть к отжившему законничеству.
1. Для подкрепления своих изобличений аноним приводит слова, вырванные из контекста моего так называемого «интервью». Происхождение его следующее. Более 10 лет назад неизвестный человек остановил меня в церковном дворе и просил ответить на несколько вопросов о евреях и христианстве. Не видя в этом ничего предосудительного, я высказал ряд своих частных соображений по частным вопросам, отнюдь не зная, что они будут где–либо напечатаны. Естественно, я говорил с этим человеком следуя словам св. ап. Павла: «Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев <…> для чуждых закона — как чуждый закона — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу — чтобы приобрести чуждых закона» (1 Кор. 9, 19–21). В моих ответах аноним усмотрел «неправославие», в частности потому, что я будто бы не признаю Церковь истинным Израилем. Это искажение или намеренное непонимание моей мысли. Я именно говорил о Вселенской Церкви как преемнице Церкви ветхозаветной.
2. Как можно обвинять меня в национализме, когда я прямо сказал, что мне претит любое национальное превозношение. Вместе с ап. Павлом я убежден, что «не все те израильтяне, которые от Израиля» (Рим 9, 6). В своих ответах я имел в виду, что бремя ответственности, которое некогда было возложено Богом на людей Ветхого Завета, лежит и на тех их потомках, которые вошли в Завет Новый. Эти вошедшие и составляют «остаток», о котором говорит апостол (Рим 11, 5). Что же касается неуверовавших иудеев, то я опять–таки не выходил за пределы учения апостола: «В отношении к благовестию, они враги ради вас, а в отношении к избранию, возлюбленные Божии, ибо дары и призвание Божие непреложны» (Рим 11,28–29).
3. К этому примыкает вопрос о ветхозаветных обрядах, которые лично для меня не имеют никакой притягательности. Но вопрос этот особенно занимает анонима. Толкуя решение Апостольского Собора, он утверждает, что Собор вообще «упразднил иудаистские обряды». Однако это противоречит прямому свидетельству Слова Божия. Обряды были упразднены для «обращающихся к Богу из язычников» (Деян. 15, 19). Для христиан же иудеев они были тогда оставлены, и известно, что эти христиане их ревностно соблюдали (так, например, пишет Евсевий об ап. Иакове: Церковная История, II, 23). Далеко не все могли возвыситься до свободы, которую проповедовал ап. Павел, и Церковь в данном случае проявила братское снисхождение. Но понятно, что эта уступка никак не касается членов Русской Православной Церкви (или другой Поместной Церкви), каково бы ни было их происхождение. В этом смысл 65–го и 70–го правил, на которые ссылается аноним. Если же где–то вне Русской Православной Церкви и нашей страны существуют христианские общины, которые вернулись к традициям первенствующей Иерусалимской Церкви времен ап. Иакова (ср. Деян. 21, 20), то это их внутреннее дело. Меньше всего я считаю себя компетентным решать подобные, далекие от нашей жизни и Церкви, вопросы и никогда не имел намерения, как пишет аноним, «создать в недрах православной церкви независимую автокефальную иудеохристианскую общину».
В заключение сошлюсь на совершенно ясное толкование Апостольского Собора, данное покойным ректором МДА, прот. А. Горским, в его «Истории Евангельской и Церкви Апостольской» (М., 1902,с.409–410).
4. Анонимный автор упрекает меня в том, что я поставил вопрос о канонизации муч. Гавриила и Евстретия. Но ведь я не претендовал на его решение. А о том, что они не были формально канонизированы, говорил еще приснопамятный митр. Филарет Московский. Вообще же окончательное решение подобных вопросов принадлежит церковному священноначалию и Соборам.
5. «Характеристика» постоянно извращает смысл моих слов, говоря, например, что я усматривал у всех православных антисемитизм. Я никогда не выдвигал такого несправедливого обвинения. Напротив, я подчеркивал, что лично с ним не сталкивался и что это явление свойственно лишь отдельным лицам и кругам (но не как норма, а как пережиток).
Мой обличитель располагает обо мне «данными», которых я сам не имею, ссылаясь на то, что это ему «известно». Вижу, что в данном случае я, очевидно, стал жертвой злонамеренных наговоров.
Возвращаясь к моим книгам, я должен заметить, что если читать с такой заведомой недоброжелательностью (мягко говоря), то в любой книге можно найти что–то «неправославное», тем более, что мы, в отличие от католиков, свободны от связанности формальным авторитарным органом, на который можно было бы ссылаться. Дух Православия — это дух любви и свободы, как прекрасно показал А. С. Хомяков. Но в «Характеристике» вместо этого духа я нахожу дух инквизиции и «охоты на ведьм». Как иначе понять того, кто изображает пятидесятилетнего пастыря, тридцать лет отдавшего служению Церкви, чуть ли не ее врагом?
Отвергая предъявленные мне обвинения, я, тем не менее, искренно сожалею, если каким–либо неудачным словом или выражением дал повод для подобных эксцессов, и испрашиваю прощения у Высшего Священноначалия и у Вашего Высокопреподобия как благочинного.
14 декабря 1984г. Загорск
Общая исповедь о спасении
Мы во врачебнице, и мы должны увидеть свои болезни. Мы пришли сюда для того, чтоб получить спасение, спасение от Господа. От чего спасается человек? От беды, от болезни, от каких–нибудь трудных обстоятельств. А мы от чего спасаемся? От того, что мы живем как бы в каком–то болоте, полумертвые, остановившиеся, душа наша спит, воля наша слаба, она не может совладать с нами. Господи, все над нами господствует, все наши страсти, все стихии нас, как говорится, тащат за собой на веревке. Вот, смотрите, кто–то что–то про нас сказал, и тотчас наша гордыня вся вскипела, и мы уже не можем быть спокойны. Иногда какая–то мелочь в жизни может вывести нас из равновесия. Как это все над нами властвует! Конечно, не хватает у нас также и терпения, и твердости, и мужества перенесения жизненных и душевных невзгод. Мы малодушны, а следовательно, маловерны. И вот в таком слабом состоянии мы нуждаемся именно в спасении. Потому что все у нас ложь, потому что мы говорим слова хорошие, но не в силах эти слова в жизни своей осуществить. Прости нас, Господи!
Многие люди думают, что они в состоянии себя усовершенствовать сами, своими силами, усилиями воли, работой над собой. Конечно, работа над собой нужна, но одной этой работой не спасешься. И даже человек, который не совершает каких–то крупных, явных грехов, все равно опутан с ног до головы грехами мелкими, но столь же ядовитыми, как и крупные. Здесь наше самолюбие, здесь наши привязанности к каким–то вещам, здесь наша постоянная озабоченность суетная, мы живем так, как будто бы Господу Богу мы отвели 10% своего внимания, и времени, и сил, а все остальные 90% у нас отданы суете, т. е. смерти, потому что все это смертное, все это разрушающееся, все это тлен один. Господи, прости нас грешных!
Просим у тебя, Господи, спасения, потому что молиться тебе по–настоящему не можем. Воздвигни нас на молитву, открой нам силы твоего Священного Писания, которое мы читаем ленностно, равнодушно и неглубоко, дай нам в храме почувствовать твою благодать, которая присутствует здесь, а мы превращаем ее в базар мыслями своими посторонними, суетными, иногда греховными, осудительными. Господи, прости нас грешных!
Прости нас за наши семьи, дома, где мы проявляем нетерпимость, жестокость, властолюбие. Прости нас, Господи, за то, что мы так плохо обуздываем себя, свое, так сказать, чревоугодие. Хотя вряд ли кто из нас какие–то там особые разносолы ест, но все–таки нам надо, вот, например, посты когда наступают, по возможности и воздерживаться. Воздерживать свой язык, который у нас часто болтает, не только болтает, но язвит и ранит, воздерживать свои чувства недоброжелательства, воздерживать, изгонять богохульные мысли, чувственные блудные помыслы. Все это вещи, которые могут завладеть душой, и так завладеть сильно, что потом никак из этого не выберешься. Господи, прости нас грешных за грехи против семьи, против супружеской верности, против наших детей. Часто мы терпим от них что–то горькое. Но сейчас мы каемся в своих грехах и будем просить у Господа прощения в той доле вины, которая есть у нас в их слабостях, в их ошибках, в их грехах. Господи, прости нас грешных за то, что мы необычайно скоры на осуждение других людей, за то, что мы чужие недостатки видим хорошо, но своих не видим.
Наконец, прости нас, Господи, за то, что мы так мало делаем для тебя, мало, сердце наше все время куда–то в сторону устремлено. Прости нас, Господи! А раз сердце устранено, значит, мы и не получаем ощущение той спасающей благодати, которую Господь дает. Понимаете, он приходит сейчас, сюда, здесь, в этот момент, мы не просто тут стоим и говорим «грешен, грешен», а призываем Господа, который приходит. Он приходит сюда сам, и мы должны открыть свои сердца ему, чтобы Он коснулся нас своим перстом, чтобы Он своей рукой снял с нас грех. Об этом мы молимся и говорим: «Господи, очисти, прикоснись исцеляющей десницей к нам, Господи, прости все, что было у нас — согрешение вольное и невольное, словом и делом и помышлением». Кто будет искренне об этом молиться, тому Господь даст очищение, исцеление, спасение, к Себе привлечет, вот чего мы все жаждем, к чему должны стремиться. Господи, помоги нам! Господи <…>
Общая исповедь. «Слово Господне бессильным не бывает…»
<…> посвященную воспоминанию тайной вечери Христовой. Для чего она установлена, тайная вечеря? Для чего дана нам благодать святого причастия? Ни люди, ни предания, ни святые отцы, ни сами апостолы, а только Господь установил это для того, чтобы мы с вами соединялись вместе между собой и с ним не человеческой силой, а силой таинственной Божьей благодати, единственной силой, которая действительно может нас возродить, оживотворить и превратить из грешников в людей, которых Бог принимает, прощает, берет к себе. Сколько бы человек не бился, он не может себя изменить, не может себя исправить, не может сделать из грешника святого. И каждый из вас это знает хорошо по своему опыту. Сколько мы стараемся, и все оказывается напрасно. И это лишний раз нам показывает правду слов святого апостола Павла, что делами закона не спасается никакая плоть, никакой человек, а спасается верой во Христа Иисуса, если мы веруем в его спасительную силу, значит, мы с вами приняты им. Дайте действовать силе Божьей, силе, которая человека может поднять со дна, и не надейтесь на то, что собственными усилиями можно чего–то добиться. И вот тайная вечеря Христа есть непосредственная наша встреча с ним, когда Господь руками Церкви, руками священников выносит нам святую чашу, но это сам он в это время призывает каждого из нас. И мы должны приступать к этой святыне с трепетом, зная, что в это время благодать Божия, сам Господь входит в нашу жизнь. Вот поэтому этот день, день тайной вечери, самый прекрасный и счастливый для тех, кто хочет причаститься святых тайн. И мы рады всегда, когда в этот день множество людей стремится к святой чаше. Но в это же время мы должны и вспомнить о том, как долго мы оскорбляли его, своего Господа. Если мы и этих простых заповедей соблюсти не можем — где наша любовь к Господу? Если мы любим кого–то, то мы хотя бы просьбу его можем уважить, хотя бы желание его исполнить. Но вот Христос говорит нам: «Живи по моим заповедям». А мы живем по стихиям мира сего, по влечению собственной гордыни и всяческого греха. Господи, прости нас грешных!
О чем это говорит? О бесконечном нашем маловерии. Кто наш Бог? Не Господь Иисус. А у нас другой бог, которому мы поклоняемся, у нас другой бог, которому мы служим, ложный бог и сатанинский — это мы сами, наши собственные прихоти, наши собственные пустые желания, наша гордость, наше самомнение, себе кадим, себе кланяемся, свою собственную волю исполняем, Может ли христианин жить только по воле своей? Вы подумайте, что мы повторяем ежедневно? Слова Христовы: «Да будет воля твоя! На небе и на земле да будет воля твоя!» Вот что должен христианин в своем сердце начертать! А если заглянуть в наше сердце, что там написано? Там написано: «Да будет воля моя!» И от Бога–то мы требуем, чтобы он выполнял мою волю, а не его; и наша молитва часто бывает настойчивым и капризным требованием того, чего требует наша воля. Господи, прости нас грешных!
Слово Господне бессильно не бывает. Бог — это сила, но сила, проявляющаяся тайно и незаметно. И вот мы с вами видим, что в нас слово Божие бессильно, бессильно нас изменить. Почему? Не потому, что Бог бессилен, а потому, что мы маловерны. Вспомним, что Господь Иисус, придя в Назарет, свой город, нашел там маловерных людей и поэтому не мог, подумайте, не мог исцелить тамошних больных, потому что в них не было веры. Значит, Господь творит свое чудо, когда человек открывается ему, открывает свое сердце. А если человек закрывается от него, то сила Божия разбивается как волна о камень, уходит. Вот почему мы с вами подобны назарянам этим, потому мы и маловерны, и потому мы не чувствуем силы Духа Божия. Господи, прости нас грешных! А раз маловерны, то и суеверны или же полны ропота, полны сомнений. Маловерие рождается не в уме, но в сердце, И если мы не живем по Божьи, то и веру сохранить трудно. Господи, прости нас грешных!
Давно проверено, что человек, который исповедует веру Христову, а живет по язычески, он и веру теряет. Она стоит твердо только на исполнении воли Христовой. Самый горячий, убежденный, верующий человек, если он не исполняет воли Господней — кончится все падением. Об этом сам Господь сказал: «Он будет похож на человека, который построил дом без фундамента, просто на земле, на песке, началась буря и все обвалилось». Так будет с каждым из нас. Господи, прости нас грешных! Если мы не будем стремиться к Господу, не будем стремиться жить по его заповедям, хотя бы иметь желание горячее, то все напрасно. «Не всякий, говорящий мне «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное, — говорит Господь. — Но исполняющий волю Отца Моего» (Мф. 7, 21). Господи, прости нас грешных!
Прости нас, Господи, за суету, которая нас пожирает и съедает. Господи, прости нас грешных! Почему она нас пожирает? Потому что мы больше сил, больше внимания, больше забот отдаем тому, что временно, то, о чем завтра мы забудем совсем, то, что не имеет никакой цены. Хлопочем, суетимся, и скоро пробьет наш час, и тогда мы дадим отчет Богу о своей жизни, мы забываем о том, что жизнь короткая и что только самое святое и вечное в ней сохранится. Господи, прости нас Грешных! Не только забываем, а мы обуреваемы суетными мыслями, глупыми чувствами. Нам кажется, что важна одна мелочь, другая мелочь, и вот они уже нас облепили со всех сторон, как мухи; и, придя в храм, мы не можем от них отрешиться, они нас преследуют, они нам на молитве не дают сосредоточиться, они всегда с нами, суетные бесконечные мысли. Господи, прости нас грешных!
Виноваты перед тобой, Господи, за ропот, за зависть, когда мы не хотим смириться со своей судьбой и говорим: «Вот если бы было у меня по–другому, я была бы или был бы лучше». Это пустые мысли. Проверено, что человек, который попадает в другие обстоятельства, такой же в точности остается, такой же. И сколько я видел людей, которые говорили, вот, не могу молиться, не могу, потому что, вот, соседки, подселение и прочее. Потом меняются обстоятельства, дают отдельную комнату — все есть, и опять не может молиться, все то же самое. Значит, мы виним часто внешние обстоятельства, а вина у нас в сердце. Господи, прости нас грешных!
Виноваты перед тобой, что мы стыдились своей веры, отрекались от нее. Прости нас, Господи! Стыдиться нам надо, когда мы не соответствуем званию христианина. Если кто–то в доме в нашем или на работе узнает, что мы христианка или христианин православный, и вдруг выясняется, что мы и сплетники, и склочники, и жадные, и грубые. Какой позор для веры. Как мы тем самым подрываем в глазах людей ее авторитет! Вот этого действительно должны мы стыдиться. Господи, прости нас грешных! Это называется давать дурное свидетельство о вере. Как может свидетельствовать о вере человек, который всех осуждает, блудник распущенный, раздражительный и злой человек? Такой человек только оттолкнет других от веры! Такой человек лжец и обманщик! Лжец потому, что он ложно свидетельствует о вере, он как бы людей заставляет думать, что вера никакому добру не учит, что она оставляет людей погрязать в языческом безобразии. А ведь это не так, это не правда. Поэтому этот человек — лжец. Господи, прости нас грешных!
Господь сказал: «Никто не может служить двум господам» (Мф. 6, 24). Или мы живем с Христом, или мы живем как язычники, третьего нам не дано. С Христом может человек все иметь: и семью, и работу, и все труды, и радости, и испытания — все вместе с Господом может человек переживать. Если он живет по язычески, он отметается от заповеди Божией. Выбирать надо между двумя путями. Кто еще не выбрал, кто не решил окончательно жить со Христом и с Богом по–настоящему, тот так и останется между небом и землей, не годится такой для Царства Божия человек! Господи, прости нас грешных. Но большинство из нас так и находятся между двух стульев, не выбрали. Вот почему мы такие немощные и говорим: «Прихожу на исповедь, каюсь, опять грешу, опять каюсь, опять грешу». Бессильные, толчем воду в ступе. Как в худое ведро, в которое наливается вода, все переливается обратно, — никакого нету в нас изменения. Господи, прости нас грешных!
Кто виноват? Мы виноваты. Мы виноваты, потому что нету настоящей веры, а ведь Богу половинку не дают, обломок не дают, все надо Ему отдать, все! Господи, прости нас грешных! Ты скажешь, как же могу отдать все, когда у меня есть и труд, и семья, и дом. И труд, и семью, и дом ему отдашь, потому что будешь трудиться во славу Божию, и в доме находиться с именем Божиим, и делами своими заниматься с Богом в сердце, и тогда будет все благословенно и хорошо. Не бывает у нас ни дня, ни часа, когда бы мы жили без Бога. Если мы забываем об этом, значит, мы отпадаем от него. Господи, прости нас грешных!
Мы отпадаем от него своим безумием, своими грехами. Каждый раз, когда мы впадаем в смертной грех, мы отлучаем себя от Церкви, отлучаем. В Церкви ничто нечистое быть не может. И вот сегодня наша исповедь — это как бы новое крещение. Господь снова нас прощает, принимает. Господи, прости нас грешных!
Господи, прости нас грешных за то, что мы редко посещаем храм. Не Богу это нужно, а нам. Неужели за семь дней в неделю, каждый день 24 часа, мы не можем выбрать какой–то час для того, чтобы побыть в храме за литургией. Прости нас, Господи! Сказано в Писании: один день из недели посвящай Богу Но нам жалко не только дня, но и вот какого–нибудь часа, и час на дорогу — все. Господи, прости нас грешных, что мы плохо знаем службу, что мы не умеем себя держать в храме, что мы сюда приносим свое раздражение, недовольство, друг друга оговариваем, толкаем, оскорбляем, ведем себя как на базаре, впрочем, христианин и на базаре себя должен вести так, как Господь повелевает. Вы думаете, что Бог живет в храме, а там его нет? Он всюду, и видит нас. Если мы где–то поступаем не по совести, мы от него отлучаемся. В любом месте, хоть в автобусе, хоть в парадном где–нибудь. Господи, прости нас грешных! Прости нас, Господи, за то, что мы не благодарили тебя за все доброе, что Ты нам дал, за то, что слово Божие, которое ты нам вручил, мы не вносили в свою жизнь. Почти все вы грамотные, почти у всех есть Священное Писание, но как мы редко туда заглядываем, как мало стремимся понять, а еще меньше приложить к собственной жизни. Это же для чего написано — не для того, чтоб мы почитали и на полку положили, а для того, чтобы слово Божие вошло в нашу жизнь. Апостол говорит, что слово Божие, как меч, который рассекает душу и проникает до глубины. Если этого не будет, если у нас в одно ухо войдет, в другое выйдет, все будет бесполезно. Это слово обращено к нам с призывом, с обличением, а мы листаем его равнодушно, как будто бы это был какой–нибудь календарь. Господи, прости нас грешных!
Виноваты перед тобой, Господи, за то, что мы не имеем перед тобой смирения. Смирение — это, как я уже говорил, умение волю Божию, прежде всего, познать. Что нам проку познать свою волю, она ничтожна и бессмысленна, и очень скоро все это сгорит. Вот мы, священники, часто провожаем людей, которых отправляют на кладбище. Приходят родные, многие плачут, многие приносят венки, устраивают поминки <…> памятник. А потом проходит время, глядишь, все забывается. Все забывается, и про нас с вами забудут, один Господь будет помнить. И мы с вами уйдем очень скоро. И только по тому будет Господь судить нашу жизнь, — не зря ли мы ее прожили, — что мы сделали во имя его, а не во имя свое. Наше собственное имя это пустой звук. Во Имя Его. И вот тут–то ясно, что от нас Господь ждет, как можем мы его отблагодарить за его любовь к нам, грешным, слабым, безобразным созданиям. Только одним — послужить ему, как может человек служить Богу. А он сам сказал: «То, что вы сделали моим братьям, вы сделали мне», — людям. Выполнили мы этот завет? Нет. Господи, прости нас грешных! Жестокие, холодные, черствые, самовлюбленные, занятые только собой, носящиеся с собой постоянно, все: молодые и старые. Мы только для себя, но никак не для людей. Господи, прости нас грешных! Виноваты мы перед тобой, Господи, что мы не умеем даже с самыми близкими, родными, любимыми жить в покое, что мы распущены, раздражительны, злобны, ядовиты, ехидны, что мы постоянно языком своим друг друга уязвляем, ущемляем, что мы получаем гнусное удовольствие от того, чтобы расстроить человека, поссорить людей, найти у другого человека недостатки, Почему нам это так нравится? Потому что сами ничтожны и хочется других поскорее втоптать в грязь. Господи, прости нас грешных!
Виноваты мы перед тобой за то, что ты дал нам радость общения друг с другом, а о чем мы говорим, когда собрались вместе? Часто о таких пустяках и чаще всего, друг друга понося и осуждая. Прости нас, Господи! Виноваты перед тобой, Господи, за то, что ты дал нам язык для святых слов, для добрых <…>
Ответы на вопросы (в беседе с художниками)
Вопрос: Что есть перевоплощение? Как Церковь относится к карме?
А. Мень: Христос шел по Земле как инкогнито, он никогда не провозглашал, что «я — мессия, я — царь, я — Сын Божий», а люди должны были это понять и узнать и сами найти ответ на этот вопрос. И когда был критический момент, он не сказал: «Я — мессия, я — Христос», а он сказал: «За кого меня почитают люди?» Апостол говорит: за пророка воскресшего, еще за кого–то… А вы за кого? И тогда Петр ответил за всех: «Ты–мессия, сын Бога живого». Так вот у них возникло сомнение: «А как же древнее предание утверждает, что прежде чем придет избавитель на Землю, его должен предварить пророк Илья и помазать его на царство, т. е. торжественно утвердить его на его служение?» И тогда Христос ответил, что этот Илья был и с ним поступили так, как хотели, это был Иоанн Креститель. Разумеется, он говорил в переносном смысле, а что касается учения о том, что Илья должен явиться еще раз, это не относится к перевоплощению. Согласно древней традиции, Илья не умер, а он был скрыт в таинственных мирах. Вы помните икону «Вознесение Илии»? Он был унесен, и не было его могилы, могилы не существовало, и должен был вернуться живой, он не умирал. Вот в чем смысл этого предсказания и сказания. А не то, что Илья умер, а потом перевоплотился в Иоанна Крестителя.
Что касается отношения Церкви к карме, т. е. к учению о перевоплощении, я так понял вопрос, то на самом деле церковная традиция считает, что развитие души человека происходит в мирах, а наша земная юдоль повторяется только один раз. Только один раз, так учит христианство во всех своих конфессиях, так учит ислам во всех своих направлениях, так учит зороастрийская религия, так учат почти все древневосточные религии, кроме Индии, так учат конфуцианство, даосизм и другие, т. е. все мировые религии, за исключением индо–австралийского региона.
Единственный регион — индо–австралийский. Почему австралийский? Потому что коренное население Индии принадлежало к австралоидной расе. Поэтому у них было это учение о перевоплощении, и у древних австралийцев–аборигенов. А когда арии пришли около 2–х–тысячного года в Индию, у них не было еще этого учения, но они, быстро смешавшись с местным населением, восприняли его. Почему это так? Вопрос научно–некорректный. Мы не знаем, почему так. Может быть, это был особый духовный какой–то регион. Почему именно среди всего человечества только там возникло это учение, в общем, не распространилось на другие воззрения. Это учение не стало достоянием, так сказать, мирового религиозного мышления. Я думаю, друзья мои, что вопрос этот, скорей, праздный. Важно то, что человек не умирает со смертью его тела. Как Бог распорядится нами дальше, это не наша забота. Я думаю, что Он распорядится лучше, чем все наши теории. Пускай главным нашим девизом будет «бессмертие». А такое или такое — это дело вторичное, тем более что принципиально это ничего не меняет.
Вопрос: Как Вы относитесь к картинам Глазунова и к тому, в каком направлении он использует религиозные символы в своих картинах? К добру или ко злу, скажем так, условный вопрос.
А. М.: И к тому, и к другому, привлекая общественное внимание, интерес; я не буду говорить о его эстетических свойствах, я не искусствовед и не мне судить о таких вещах. Мне нравятся его иллюстрации к книгам Достоевского, к Мельникову–Печерскому. Это неплохие иллюстрации, приятные. Что касается его религиозных картин, то они чутко отражают общественный интерес наш сегодня к отечественной истории и к религиозной проблематике, поэтому он точно отражает климат общества, и этого не отнять.
Теперь большие его картины такого программного характера. Я опять–таки оставляю в стороне их эстетическую сторону. В них проводится какая–то концепция. Имеет право художник концепцию проводить? Конечно, имеет, безусловно. Я считаю, что все виды искусства должны расцветать, каждый должен показывать то, что он делает, что он думает. Пусть он думает так, а если вы думаете иначе — создавайте другое. Конечно, может быть, возникнет подозрение, а стоит ли превращать картины в плакаты, такого идеологического характера, не надоело ли нам это. Это дело вкуса. Что касается тенденций, которые там, — вы знаете, я не изучал в такой степени пристально его картины, чтобы вычитать там его тенденцию. Ну, скажем, «Мистерия XX века», вы, наверное, поняли, потому что ее продают все время на Арбате. Да, вы знаете, ее интересно смотреть, потому что мысленно взглядом окидываешь всех деятелей культуры, и я согласен, с его интерпретацией, что Христос стоит над этим кошмаром, в конце концов и свет победит, и все тут видно. Он вносит свое истолкование, ведь у него одни фигуры большие, другие — маленькие. Это его право, это право художника — делает Глазунова большим там, а Сталина в гробу маленьким. Это его право. Вы — художники. Вы должны понимать, что свобода есть воздух искусства.
Что касается «Тысячелетия русской культуры», там тоже есть концепция. Например, там в углу Толстой с масонскими знаками на груди — это определенная точка зрения. В чем–то она оправдана, действительно, панрелигия, которую проповедовали некоторые группы масонов, безусловно, привлекала и интересовала Льва Николаевича. Но, с другой стороны, боюсь, что это было бы не совсем точно изображать его в виде проповедника масонства, это неверно. Но если Глазунову так кажется, он имеет право так нарисовать. Так что, я думаю, творцы творите, а история скажет, кто из вас настоящий, кто нет.
Вопрос: русский авангард родился в лоне русской культуры, духовные основы которой — православие. Законно ли появление и вообще развитие абстракционизма с точки зрения духовности?
А. М.: Сразу отвечаю. В любых, в любых христианских храмах, начиная с времен катакомб, вы всегда найдете элементы орнамента, богатейшего орнамента. А что такое орнамент, как не предтеча абстракционизма? Там тоже почти беспредметно все, тоже игра форм и краски. Так что здесь ничего, по–моему, такого нет. Может, я лично не очень это понимаю, но это не важно. Важно, что различные формы возможны. Вы, вероятно, знакомясь в своих путешествиях, кто имеет такую возможность, или, просматривая альбомы или журналы, вы видите, что создаются без конца храмы разные, украшенные самыми различными стилями, там и экспрессионизм есть и есть абстрактные вещи. Вот в Польше я видел работы художника Ежи Новосильского, он мой ровесник, православный, но он расписывает, к сожалению, католические церкви, потому что православные боятся его живописи. Она построена на основах православной иконописи, но, конечно, он ее сильно модернизирует, это современная живопись, и старшему поколению это не нравится. И это тоже естественно.
Придет время. Вы думаете, икона когда–то не была модерном? Всегда была, и еще очень как была. После реалистической живописи и пластики древнего Рима икона была модерном. Она была экспрессионизмом. Икона, фреска, там все было другое, перспективы новые. А разве готика не была модерном по сравнению с романским искусством и античным? Это же был авангардизм, дикий авангардизм! Вспомните, что такое готический собор рядом со строгими античными зданиями. Это разгул фантазии! И так всегда будет в искусстве, каждый век будет рождать свое. И, знаете, прекрасно, что мы не ограничиваемся только новоделами, подделками под старину, а что люди умеют создавать нечто новое. Пусть ошибаются, пусть это не всегда достаточно, не может быть достигнута какая–то вершина. В искусстве нет предела, ибо творец есть Бог, Он беспределен. И стремление к этому никогда не остановится.
Вопрос: 1. Ваше отношение к Рериху — художнику и философу?
2. Мы видим, что в истории искусства существуют символы, инвариантные к религиям и культурам вообще, это, скажем, крест, квадрат, круг. И можно понимать крест или скорее круг или квадрат как индийские или тибетские варианты креста, т. е. другие выражения или другой язык, на котором, собственно, идет разговор о Христе?
А. М.: Я, вообще, убежден, следуя древним отцам церкви, что все прекрасное и глубокое во всех верованиях и религиях — это действие Христа незримое, анонимное, но явное, так сказать, продолжающееся. Поэтому то, что крест присутствует в дохристианском искусстве, для меня совершенно понятно. Но, с другой стороны, надо помнить, что текучесть символов была весьма серьезной. Я уже недавно, когда я был в Манеже, говорил, что пятиконечная звезда была символом Христа в средние века, потом она стала символом пяти континентов, потом человека, и она перекочевала, она была звездой теософов — орден звезды на Востоке, она вошла в гербы очень многих государств — Италии, Америки, нашей страны, кругом. Она перестала быть знаком Христа. Ну что ж поделаешь? История, так сказать, культуры и символики, она меняется, вот. Крест был знаком огня, потом стал знаком вечности. Все–таки символы не статичны. Но духовная истина всегда присутствует.
В отношении Рериха. Честно говоря, я очень люблю Рериха как художника с юных лет. Когда я еще был совсем юн, когда ни книг о нем не печаталось, ни выставок не было, у меня была огромная книга, рижское издание Рериха, вот такой том, и там были великолепные цветные репродукции с его картин, поздних всех, сделанных до войны. Не всех, но многих. И мне это очень нравилось, было очень по душе. Что касается его варианта теософии, то я отношусь к этому терпимо, но не разделяю ее совершенно.
Вопрос: Каково отношение к изображению Христа на Туринской плащанице?
А. М.: Церковь никогда не утверждала, что Туринская плащаница есть подлинная, она всегда считала ее искусственным произведением. Только в 1898 г. ученые подняли вопрос, а не является ли она той самой плащаницей. Вопрос исследовался еще несколько десятилетий и, насколько мне известно, в настоящее время установлено, что все–таки она средневековая. Но загадка осталась, как этот отпечаток получился. Загадка, которую искусствоведы и ученые не решили.
Вопрос: Я встретил однажды фразу «…икона — медиаторное Пространство между нами и эйдосферой». Я ничего не понял, объясните, пожалуйста.
А. М.: Интересно, у кого это встретил, у Флоренского, наверное. Он любил выражаться сложно, он же был друг Андрея Белого, и этим все сказано. Это был большой ум. Так вот, значит так, эйдосфера — это сфера эйдосов, т. е. вечных идей, о которых учил Платон, прототипов всего, всего сущего или, с христианской точки зрения, божественного замысла о мире. Так вот, икона, согласно этому утверждению, является звеном (медиаторное пространство — звено, связующее), вот, между нами и между, вот, горним миром, потусторонним миром платоновых эйдосов — идей. Вот такова точка зрения этого высказывания.
Вопрос: Как Вы относитесь к «Розе мира»?
А. М. — Вы знаете, поразительно просто, просто поразительно. Я помню, я ее читал лет 20 назад, а потом при одном случайном обыске я ее спрятал так, что не нашел до сих пор. Так вот, я думал, что никто этого не знает, ну, что там, какая–то «Роза мира», ну, интересная была книга, интересная. И вот сейчас, где бы я не встречался с людьми, все спрашивают про эту «Розу». Вот. Конечно, Даниил Андреев замечательный поэт, интересный писатель. Здесь сказано — или это новый апокалипсис, или научная фантастика. Я думаю, что это отражение некоего опыта духовного, но выраженного в художественно–фантастической форме. Там есть рациональное зерно, есть. И вот, скажем, мне лично это зерно видится как его чувство одухотворенности природы. Я сам это всегда очень остро переживаю. Если я берусь за ветку дерева с должным ощущением, я чувствую, что я берусь как будто за руку человека, за руку живого существа. Это действительно так. Мир — это сумма наших братьев и сестер. Надо только это понять. Все — и дерево — наш брат, и солнце — наш брат — все это — живое. И он это в своей причудливой фантастической форме выразил. Вот. Но не обязательно же эту форму канонизировать, поэт есть поэт.
— Так, не устали еще?
— Вы, наверное, устали?
— Нет, нет, нет, нет, я могу до ночи с вами быть.
Вопрос: Скажите, а книги Роуза?
Я, к сожалению, не знаю …
А. М.: У меня к этим книгам очень сдержанное отношение. Для меня символом сущности книги является дух любви. Так вот, этого духа я в этих книгах не нашел. Я не нашел там беспристрастности, доброжелательности. Это книга инквизитора, которого лишили возможности сжигать реально людей, вот он сжигает на бумаге. Хотя он считает себя православным, но он на самом деле принадлежит к раскольнической группе — он умер уже — раскольнической группе карловчан, которая нашу Церковь, русскую православную, считает скопищем антихриста, и вообще нас не признает никаким образом.
Вопрос: Можно ли рассматривать благодать как высший вид энергии? А Дух Святой?
А. М.: Вы знаете, это же игра словами, слово «энергия» может быть приложено, конечно, но просто не надо это путать с физической энергией, и все. У нас в богословии есть термин «энергия», который прилагается к высшим духовным реальностям, но это вовсе не энергия, которую можно уловить с помощью, там, амперметра.
Вопрос: А различить дьявольскую энергию или божественную можно?
А. М.: Можно, точно можно. То, что порождает добро, то, что меняет ваше отношение к людям, это несет на себе божественную печать. Но если вы, как говорится, каждый день видите по сотне ангелов, но ведете себя как дьявол, то ваши видения не стоят ничего, надо обращаться тогда к психиатру
Вопрос: Я знаю, что в 20–30–е годы были репрессированы многие священнослужители. Тогда погиб мой дедушка–священник. Делает ли Церковь что–либо для увековечения их памяти?
А. М.: Да, сейчас ведется работа по изучению биографий тех, кто погиб. Часть из них, вероятно, будет даже канонизирована как мученики, если будет доказано, что они погибли не просто в результате репрессий, а именно как свидетели веры в Христа.
Памятка начинающему священнику [5]
I. Не жрец, а пастырь
1. Нет почти ни одной дохристианской (или нехристианской) религии, где не было бы жречества. Жрец в них, как правило, маг, кудесник, совершитель ритуалов, с помощью которых народ желал заручиться благоволением высших сил. Необходимость в жреце — как особом человеке, близком к богам, — диктовалось в язычестве сознанием дистанции между человеком и Небом, которая требовала посредника, «посвященного». Чувство этой дистанции было и в Ветхом Завете. Святая Святых, завеса, ковчег — все это знаменовало неприступность Сущего, и только избранные служители могли входить под сень Дома Господня, чтобы от лица всего народа свидетельствовать (через обряды) о его вере и покорности Творцу. Однако для будущего всей Ветхозаветной Церкви был начертан идеал стать «царством священников и народом святым» (Исх. 19,6).
2. Тайна Воплощения означает, что «Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин. 1, 14), что дистанция между Богом и людьми преодолена. В знак этого разодралась завеса в Храме (Мф. 27, 51). Единственным посредником отныне становится Богочеловек (Евр. 1–5). Тем самым «жречество» окончательно упразднено. Христианский священник не жрец, а пастырь.
3. Однако никакой общественный организм не может существовать без структуры и порядка, без своего рода «разделения труда». Это относится и к видимой, земной стороне Церкви. Поэтому, хотя на всех крещенных исполняется обетование — быть призванными как «царственное священство» через помазание Духом (1 Петр. 2, 9 слл.) — из среды верующих избираются служители–пастыри (епископы, пресвитеры, диаконы и др.). Они — свидетели Христа и благовестники Его слова («слушающий вас Меня слушает», Лк. 10, 16); в то же время они — предстоятели Церкви, руками которых община возносит Св. Чашу и совершает другие таинства. Клирики неотделимы от Церкви, ибо действуют не от себя, а от ее лица.
Примечание: Этим дается ответ на вопрос о действительности таинства, совершенного недостойным пастырем. Служитель не «маг», который по своему произволу делает то или иное: не он один, а вся Церковь (его устами) призывает Духа Святого.
4. Роль жрецов дохристианского мира ограничивалась обычно исполнением обрядов. В Ветхом Завете проповедь и руководство духовной жизнью людей были, чаще всего, делом пророков, мудрецов, наставников (бывали лишь редкие исключения: например, пророк Иезекииль). «Служение Аароново» и «служение Моисееве» четко различались. Христианский служитель, подобно апостолам, призван возвещать Слово Божие.
5. Христос вменяет апостолам (и, следовательно, пастырям) в обязанность руководить духовной жизнью людей. Слова: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе» (Мф. 18, 18) — означают не только власть отпускать грехи, но и власть пастырского водительства. Однако эта власть должна, по завету Христову, исключать насилие, владычество, духовный деспотизм. Власть пастыря есть служение (М4. 20, 25–28). «Делателями неправды являются все священнослужители, которые Христово благодатное пастырство подменяют безблагодатным жречеством, служение народу — господством над народом» (архиеп. Иоанн Шаховской).
6. Формы служения в Церкви многообразны (см. 1 Кор, 12, 28). Но в нынешних условиях пастырь должен соединять в своем лице и совершителя таинств, и проповедника, и апостола (миссионера), и духовного врача, и руководителя. В связи с этим немалое значение приобретает подготовка служителя. Как отмечает наш Патриарх, Церкви нужны «образованные пастыри, нравственный облик которых навсегда определен святым апостолом Павлом в его послании к Тимофю: «Будь образцом для верных в слове, житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте»" (1 Тим. 4, 12).
II. Литургическая практика
1. В противовес ошибочным (но распространенным) взглядам следует разъяснять верующим центральное значение Литургии, которая возвышается над всеми видами церковных молитв (акафистов, водосвятий и пр.), памятуя о том, что Евхаристия заповедана нам самим Господом.
2. В связи с этим желательно (в проповеди, общей исповеди, личных беседах) раскрывать смысл таинства, содержание молитв, которые его сопровождают. Людям нередко кажется, что главный момент службы — «Херувимская песнь», и поэтому во время Евхаристического канона многие ходят, переговариваются, ставят свечи. Вина за это падает на пастырей, которые недостаточно ясно и настойчиво разъясняют сущность Литургии.
3. Следя за порядком чинопоследования, иные священники проявляют неумеренную ревность: выходят из алтаря, обрывают чтецов и певцов, делают резкие замечания клирошанам. Тем самым нарушается благоговейная молитвенная атмосфера в храме. Подготовить чтецов и певцов, проверить их следует заранее. Сохранить мир и молитву важнее, чем любой ценой выполнить до тонкости все указания устава. В противном случае богослужение превратится из молитвенного собрания верных (экклесии) в плохой провинциальный театр (с суфлерами, закулисной возней и пр.).
4. Пастырю полезно самому разбираться в церковном пении, охлаждая пыл тех регентов, которые увлекаются «концертами». Пение хора не должно заменять те немногие моменты службы, когда принято петь всей церковью. Общенародное пение желательно сохранить всюду, где это возможно (например, во время акафистов, молебнов, когда люди подходят ко кресту).
5. Сокращение служб делается всегда и везде (даже в монастырях), вопрос о том, как и что сократить, решает сам священник (настоятель) в связи с конкретными условиями прихода. Нужно учитывать частоту служб, время года, степень занятости большинства прихожан и т. д.
6. Недопустимо совершать несколько треб одновременно. Исключение составляют храмы, в которых есть удаленные от главного приделы крещальни.
7. Дух и учение Церкви воплощаются в храмовом искусстве. Но оно приходит в упадок, если священник и паства не понимают его. Нужно следить, чтобы росписи делали с хороших образцов (советуясь при этом с компетентными лицами), развивать церковно–эстетический вкус прихожан, объясняя им, что аляповатые украшения и бумажные цветы нарушают строгое благолепие храма.
8. Очень часто человек, случайно зашедший в церковь, сталкивается здесь с грубостью и злобой. Пастырь обязан указывать, что это великий грех. Дом Божий должен являть собой дух благожелательности и мира.
9. Откликнуться на любую просьбу (вызов к больному и пр.) — прямой долг пастыря. Склонность чрезмерно «беречь себя», черствость, формализм, надменность — недопустимы. Бывают случаи, когда такое поведение священника навсегда отталкивает человека от веры.
10. Об отпевании — см. Приложение.
III. Проповедь
1. Ни одна воскресная или праздничная Литургия не должна проходить без проповеди, ибо проповедь — одна из важнейших сторон пастырства.
2. Говорить «слово» можно после заамвонной молитвы или после отпуста. Длиться проповедь должна не больше 10–15 минут. Дольше удержать внимание слушателей трудно даже одаренному проповеднику
3. При произнесении нужно следить, чтобы дикция была ясной и слова доходили до всех, стоящих в храме.
4. Хорошая проповедь отражает мысли и чувства самого проповедника. «Всякое слово, сказанное только устами, мертво и ложно, и всегда слушающие безошибочно это различают» (свящ. А. Ельчанинов).
5. Пастырю необходимо постоянно искать пищу для «слова»: записывать мысли, выдержки, важные темы, которые подсказывают ему чтение, беседы, молитвы, жизненные обстоятельства. Только тот, кто сам всегда учится, может совершенствовать дар слова.
6. Священник, который этим даром не обладает, может, не стесняясь, читать заранее подготовленный текст. Составлять или подбирать его нужно внимательно и строго, читать внятно, четко, вкладывая душу. Это лучше, чем выучивать «слово» наизусть (метод неблагодарный; почти никто не может практиковать его постоянно).
7. Священник должен знать своих прихожан: их жизнь, уровень и представления. Проповедь, игнорирующая конкретную аудиторию, не дойдет до слушателей.
8. Следует избегать искусственного, елейного языка, а также непонятных терминов (или сразу же пояснять их). Ориентируясь на «простого» слушателя, нельзя опускаться до примитивного уровня. Сказанное должно быть назидательно и для человека грамотного. Дело не в красивых словах, а в том, есть ли у проповедника что сказать народу. Для этого он должен умножать свое внутреннее богатство. Человек, целиком захваченный бытовыми житейскими интересами, никогда не сможет стать хорошим проповедником.
9. Полезно уделять в проповеди место не только Евангелию, но и катехизическим темам: изъяснять смысл богослужения, праздников, раскрывать основы веры, говорить о жизни Церкви в прошлом и настоящем. Можно вкратце знакомить молящихся и с важнейшими церковными событиями (например, по ЖМП). Но, разумеется, нравственные темы должны быть неотъемлемой частью почти каждого «слова».
10. Хорошая проповедь строится по четкому плану (вступление, раскрытие содержания, примеры и заключение). В основе ее должны лежать одна–две определенные мысли, вокруг которых вращается все остальное. Иллюстрации–примеры необходимы, так как они лучше усваиваются и запоминаются, чем отвлеченные рассуждения.
11. Проповеди (с внешней точки зрения) — один из видов ораторского искусства. Пастырю не стоит пренебрегать пособиями по этому предмету, но и нужно опасаться потерять на амвоне искренность (не «ораторствовать» в дурном смысле слова).
12. Человек, который, проповедуя, говорит о любви, а через десять минут грубо кричит на людей, никогда не сможет пользоваться настоящим доверием. Его проповедь будет восприниматься как ханжеское «благоглаголание».
13. Иногда, если позволяют обстоятельства, можно время от времени (например, постами) говорить своего рода циклы проповедей, связанных одной темой.
14. Если возможно, проповедовать должны и диаконы, подражая своему небесному покровителю, первомученику Стефану
IV. «Душепопечение»
1. Только священник, живущий молитвой, верой, Евангелием, может духовно вести пасомых.
2. Пастырю следует еще и еще раз напоминать себе, что он не «колдун», не бездушный «служитель культа», а друг, помощник, смиренный наставник. В личном общении (и проповеди) нужно всегда подчеркивать, что слова твои не «от себя», а от Евангелия и учения Церкви (и это так и должно быть на деле). Священник — голос Церкви: его долг молиться за людей, учить, разъяснять, утешать, поддерживать, пробуждать голос совести. Желательно знать лично как можно больше прихожан и следить за их духовным ростом.
3. Часто священники (особенно молодые) злоупотребляют своим пастырством, забывая, что у нас нет иной власти, кроме служения. Они используют чисто монастырское понятие «послушания» и требуют от верующих абсолютной покорности, разыгрывая роль провидцев и оракулов, выдавая свою волю за «веление свыше». В действительности же пастырь должен быть непреклонным только тогда, когда речь идет о безусловных требованиях Церкви и веры и Св. Писания. В остальном же его советы должны быть ненавязчивыми. В сфере церковной «икономии» следует проявлять понимание, терпимость и отзывчивость.
4. Поскольку в храм нередко приходят душевнобольные, пастырю необходимо разбираться в психологии и психиатрии, чтобы не путать больных с одержимыми. Он обязан развить в себе бережное отношение к людям с неустойчивой психикой. Но нельзя обещать им немедленного исцеления. В противном случае результатом могут оказаться личные трагедии.
5. В случае, когда священник узнает о неправильных действиях собрата, он должен остерегаться осуждения и внести поправку с величайшей деликатностью.
6. Когда священник дает советы, он должен молиться, чтобы Господь внушил ему правильный ответ (если существуют сомнения). Но, когда ему плохо известны обстоятельства дела, поспешный и безапелляционный ответ может принести много вреда.
7. Поведение пастыря, который держит себя самоуверенно, заносчиво, как повелитель своих прихожан, решительно противоречит образу Доброго Пастыря, начертанному в Евангелии. Омовение ног — не просто обряд, а символ смиренного служения.
8. «Нам нужно, кроме приходов и общей церковной жизни, то, что в Древней Руси называлось «малой церковью» — т. е. такие сгустки церковной теплоты, малые церкви отдельных семей, где осуществлялось бы общение людей, невозможное в больших, пестрых по составу и текучих приходах» (свящ. А. Ельчанинов).
9. Из–за обилия народа общая исповедь почти вытеснила в городах частную. Священник должен призывать верующих хотя бы время от времени приходить на частную исповедь.
10. Следует учить людей исповедоваться, пояснять им, что разговоры о чужих грехах, болезнях, общие фразы («грешна, грешна») далеки от подлинной исповеди. Но в то же время недопустимо резко обрывать говорящих, помня, что большинство еще не имеет навыка истинного исповедания грехов.
V. Жизнь и облик пастыря
1. Священник есть прежде всего человек веры. Она должна быть средоточием его жизни, мыслей, интересов. Только тогда он сможет пробудить «теплохладных» людей, которых всегда так много.
2. Существует мнение, будто пастырь не должен заниматься богословием, что его дело — служба. Но на практике оказывается, что священник, пренебрегающий изучением Слова Божия и церковными науками, очень часто опускается, становится «бытовиком» и требоисполнителем. Подражая Св. Отцам, служитель Церкви должен быть знающим, образованным человеком (вспомним, что св. Иоанн Златоуст, например, был одним из самых культурных людей своего времени). Он должен быть готов дать ответы на недоуменные вопросы, хорошо ориентироваться в проблемах культуры. Его умственная жизнь должна обогащаться всегда.
3. В наши дни светский костюм священника во внебогослужебное время стал обычным явлением (напомним, что так было и в первые века христианства). Но хорошо дать понять, что человек снял рясу из соображений удобства, а не потому, что стесняется своего сана. Для этого можно носить на пиджаке знак креста или специальный воротничок. В особых случаях (когда, например, священник вызван на причастие в сельской местности) он может не снимать рясы, чтобы люди видели, что он идет для священнодействия.
4. Длинные волосы не были обязательны для духовенства на протяжении многих веков. По–видимому, сегодня священник свободен сам выбирать форму прически, но в любом случае она не должна выглядеть нелепой и смешной («женские» пучки, затянутые приколкой, и пр.).
5. Семейная жизнь, быт и сам облик священника должны быть такими, чтобы служить образцом для других и вызывать желание подражать ему. Он должен помнить об огромной ответственности — являть собой «эталон» христианина во всем.
6. Чтобы избегать пастырских ошибок, нужно чаще вчитываться в обличительную речь Господа, направленную против фарисеев. Положение священника нередко чревато искушениями фарисейства и саддукейства.
Приложение
Дорогой отче! Вы спрашиваете меня, нужно ли говорить при отпевании надгробное слово и если нужно, то о чём? Прежде всего: говорить такое слово совершенно необходимо. Это, по существу, единственный случай, когда можно сказать что–то полезное людям редко ходящим (или совсем не ходящим) в церковь. В связи с этим и характер «слова» должен отличаться от того, что мы говорим своим обычным прихожанам. Важно помнить, что у слушателей либо нулевые представления о вере, либо искаженные (отсюда предрассудки и враждебность). Я не раз слышал от людей нецерковных, какое неприятное впечатление произвело на них отпевание знакомого или родственника. В связи с этим становится ясно, что церковное погребение есть один из весьма ответственных моментов в нашем свидетельстве перед «внешними» (крещение протекает совсем иначе). И там почти нет возможности что–то донести до людей.
Начну с мелочей. Порой в храмах для треб оставляют наполовину «списанные», заношенные или даже рваные облачения. Это недопустимо, и в то же время совершенно неуместны облачения пестрые или парчовые. Черные тоже не подходят, так как наше понятие о трауре иное, нежели «светское». Более всего отвечает моменту белое (притом чистое и красивое) облачение, в котором нет ни пышности, ни убожества (тем более что в старину именно белый цвет был цветом христианского траура). Желательно брать и хороший ладан, а то непривычных людей может задушить запах нашего «расхожего». Так же и требник должен иметь опрятный вид.
Иногда священники говорят слово перед отпеванием. Но в это время Вас наверняка прервут. Люди зажигают свечи, переходят с места на место и т. д. Плохой момент и в самом конце заупокойной службы, когда несут крышку гроба, прощаются, зовут помощников, чтобы выносить покойника, и т. д. Лучше всего говорить сразу после чтения Евангелия. Вы читаете его лицом к народу (обычай читать его спиной к народу более чем странный), люди смотрят на Вас, перестают шептаться и ходить. Некоторые батюшки говорят, стоя перед аналоем, в головах покойника. Но тогда получается, что часть родных, которая окружает гроб, оказывается за спиной у священника. Естественнее говорить, стоя в ногах гроба, так, чтобы видеть собравшихся.
Очень важно обладать тактом и, взглянув на народ, сразу почувствовать, как говорить. Ведь похороны бывают разные. Иногда это полуравнодушное «отбывание повинности», а подчас Вы присутствуете при трагедии, слезах, криках. Учитывать настроение собравшихся — обязательно. Надо заранее попросить дать стул тем, кто от горя находится в тяжелом состоянии. Пусть они сидят у гроба. И вообще, когда отпеваешь, по возможности осознать, что ты не просто «отправляешь культ», а присутствуешь при человеческом горе, молишься и сопереживаешь. (Это, разумеется, не значит, что нужно «лицедействовать» и надевать на себя маску фальшивой скорби.)
С чего начать? Разумеется, не с затертых «церковных» фраз, которые к тому же совершенно непонятны и чужды большинству собравшихся. Вообще, нужно приучиться говорить нормальным человеческим языком, а на отпевании — особенно. Хорошо, если Вам известно что–то о человеке, о его смерти. Это может послужить отправной точкой. Можно выразить свою радость, что так много людей пришло проводить усопшего, сказать, что это показывает любовь к нему, которую он, по–видимому, заслужил. Если смерть была внезапной и трагической, можно начать с того, что этот случай лишний раз доказывает, какая тонкая перегородка отделяет нас от смерти. Но в большинстве случаев нужен какой–то понятный и доступный всем тезис, который сразу настроит слушателей на понимание. Сказать о том, что мы не только провожаем ушедшего, но стоим у таинственной двери, через которую всем нам суждено пройти, что, может быть, кто–то из нас уже сегодня последует за ним. Подчеркнуть, что говорите это не для того, чтобы увеличить их скорбь, а просто потому, что это правда. Далее привожу возможные варианты в кавычках.
«Есть люди, которые не хотят задумываться над смертью, стараются отмахнуться от нее. Но это недостойно человека. Нам для того и дан разум, чтобы пытаться все осмыслить и по возможности во всем разобраться. Когда смерть постучала в наш дом или в дом наших близких, это не только повод для печали, но и событие, заставляющее нас задуматься. Что произошло, что стало с человеком, который любил, думал, трудился, надеялся? Неужели все это улетучилось, исчезло навсегда? Иные, закрывая крышку гроба, говорят: все кончено. Но в действительности мир устроен иначе. В мире ничто не кончается и не исчезает бесследно. Так и наше тело, умирая, возвращается в круговорот природы, в мать–землю, и над нашей распавшейся плотью поднимаются травы, цветы и деревья. Поэтому и Библия говорит нам: «Все произошло из праха и все возвратится в прах» (Екл. 3, 20). Но вправе ли мы сказать, что наша жизнь исчерпывается телом. Разве человек потому человек, что он имеет глаза и уши, что он спит, и ест, и двигается? Ведь тогда бы он не отличался от животного. Человек способен познавать мир, строить сложнейшие машины, создавать произведения искусства прежде всего потому, что у него есть разум, дух, мысль. Он знает о добре и зле, потому что у него есть совесть, чувства. Но разве они состоят из веществ, которые образуют землю? Разве можно их пощупать, взвесить, увидеть? Нет. Не могут они распасться, как тело. Мы не можем спрятать в могиле дух человека. Куда же он девается? Если тело возвращается к природе, то дух идет в незримый мир духа. И это есть момент подведения итога всей жизни человека. Из всех существ на земле только мы отвечаем за свои поступки, за свою жизнь. И как страшно душе, которая увидит, что прожила ее неправильно. А что значит правильно? Древняя мудрость Св. Писания дает нам ответ. Человек должен служить другим, должен отдавать себя людям, должен духовно обогащать свою душу и тем самым обогащать других. Даже те, кто не знает Закона Божия, могут найти это правило в глубине своего сердца. Бог начертал Свой Закон в нашей совести. Нужно только научиться слушать ее голос».
Иногда, если уместно, если люди не спешат, можно сказать немного об опыте людей, переживших клиническую смерть. Можно привести пример тех людей, которые к старости, ослабев телом, обрели большую силу духа так, что помогали другим. Подчеркнуть, что у нас два пути: либо идти вверх, становясь мудрее, добрее и великодушней, либо идти по жизни, только теряя силы, годы, здоровье, — вниз к могиле.
В заключении можно сказать примерно следующее. «Сейчас Вы пойдете на кладбище: увидите памятники и венки. Нужно ли все это ушедшему? Нужны ли ему наши поминки, цветы и прочее? Нет, это все выражение нашей печали, нашей благодарности или уважения. А человек, ушедший туда, ждет от нас только одного — молитвы. Пусть многие из вас не умеют молиться, но все скажем из глубины души: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего». А Церковь будет молиться, чтобы Господь простил ему его грехи». И сразу переходить к чтению разрешительной молитвы. После нее предложить родным подойти для прощания.
Очень некрасиво, когда гроб, чтобы вынести ногами вперед, начинают вертеть на лавке. Нужно заранее сказать, чтобы четыре человека встали по углам лицом к священнику, а потом, после «Во блаженном успении…», попросите их нести гроб на алтарь, а затем повернуть за Вами налево, а сами идите с кадильницей перед гробом.
Вот, дорогой отче, несколько замечаний относительно отпевания. Разумеется, надгробное слово нужно варьировать. Если собрались заведомо верующие, то говорить следует в другом ключе (но смысл тот же: неизвестность последнего часа, ответственность, служение, молитва). Вообще, говоря слово в слово одно и то же, легко потерять свежесть ощущения, съехать на шаблон. Впрочем, поскольку люди приходят разные, главное повторять вполне естественно и необходимо. С братской любовью <А. М.>
Пастух Амос
Лето 763 г. до н. э. В Северном царстве израильтяне справляют праздник. Под открытым небом клубятся волны фимиама, жрецы поют гимны и весь народ вторит им. Перед жертвенниками разложено богатое угощение, жарится мясо, разливают вино. Музыканты перебирают струны, молодежь танцует. Кажется, сам Яхве пришел на этот веселый пир. И, наверное, «День» его близок. Ведь царь Иеровоам II победил соседние племена и уже несколько лет масличные сады, виноградники и нивы дают богатые урожаи.
Но вдруг в толпе возникает смятение. Прямо к возвышению идет человек. Он в простой пастушеской одежде, в руках у него посох, глаза сверкают из–под темных бровей. Наступает тишина, которую незваный пришелец прерывает скорбными воплями: «Горе! Горе!» Он возвещает гибель, он угрожает расплатой. «Вы ждете «Дня Яхве?» — говорит неизвестный. «Он придет, но он будет для вас гибелью, ибо Бог есть Бог справедливости. А где справедливость в Израиле?» Гневным речитативом несется речь пророка над притихшей от ужаса толпой. А он говорит от лица самого Бога, который отвергает жертвы нечестивых:
Ненавижу, отвергаю праздники ваши и…
Не приму их.
Удали от Меня шум песней твоих
Ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать.
Пусть, как вода, течет суд,
И правда–как сильный поток… (Ам. 5, 21, 23, 24).
Ищите добра, а не зла,
Восстановите правосудие… (14–15).
Напрасно израильтяне думают, что, забыв завет Правды, они останутся избранными перед Богом. «Не таковы ли, как сыны эфиоплян, и вы для меня, сыны Израилевы? — говорит Господь? <Не Бог> ли вывел Израиля из земли египетской и филистимлян — из Кафтора и арамлян — из Кира?» (9, 7). Бог избрал свой народ, чтобы он творил правду, а он пошел по путям беззакония.
Слушайте, вы, алчущие поглотить бедных
И погубить нищих… (8, 4).
Поистине во веки не забуду ни одного из дел их! (6).
Вы, превращающие суд в яд
И плод правды в горечь (6, 12).
А они ненавидят обличающего в воротах
И гнушаются тем, кто говорит правду
Итак за то, что вы попираете бедного
И берете от него подарки хлебом,
вы построите домы из тесаных камней,
но жить не будете в них;
разведете прекрасные виноградники,
а вино из них не будете пить (5, 10–11).
Когда проходит первое замешательство, к пастуху приближается жрец Амасия: «И сказал Амасия Амосу: провидец! пойди и удались в землю Иудину; там ешь хлеб, и там пророчествуй, а в Вефиле больше не пророчествуй, ибо он святыня царя и дом царский» (7, 12).
«Я не пророк, а простой пастух, — ответил Амос, — но Господь взял меня от овец моих…» (14), и Амос не мог не послушаться голоса его. И возвестил Израилю суд за его преступления.
Вскоре после этой встречи в народе начинают распространяться кожаные свитки, на которых Амос записал свои речи. Он первый знаменует плеяды великих пророков, речи которых дошли до нас. Его небольшая книга — целый переворот в религии. Звездными ночами, когда Амос пас своих овец, он подолгу задумывался над судьбами родной страны. Он знал и читал старые книги, знал о Моисее, о вольной жизни до завоевания Ханаана. Он видел бесправие людей, алчность, ханжество, идолопоклонство и чувствовал, что возмездие неизбежно. Для него Яхве был не национальным богом, наподобие <…> Ваала, а Богом, создавшим всю вселенную и требующим от людей служения добру. Острое чувство грядущей катастрофы терзало его. Властный голос звал его возвестить Израилю его судьбу. «Лев начал рыкать — кто не содрогнется. Господь Бог сказал — кто не будет пророчествовать?» (3, 8). И он стал пророком. Он отправился в Северное царство, беспечно пожинающее плоды своих удач, и провозгласил неминуемую гибель и разорение страны.
Его голос нашел отклик. В Северном царстве появился другой пророк — Осия. Но если Амос был весь гнев, обличение, гроза и буря, то Осия — человек с чутким и нежным сердцем–заговорил по–другому. Здесь переход, подобный тому переходу, который мы слышим в Девятой симфонии Бетховена между второй и третьей частью.
Осия был глубоко несчастен в своей личной жизни. Ему суждено было в своей любви испытать горечь измены. Но такова была сила его чувства, что он готов был все простить ветреной женщине и вернуть ее. Эта драма послужила ему канвой для его книги.
Он сравнивает Израиль с неверной женой, которая оставила своего мужа. Для него народ, ушедший от Яхве и поклоняющийся языческим богам, — изменник. Но милосердие Бога покрывает все, он готов простить тех, кто ищет покаяния.
И не только в том, что Израиль воскуривает фимиам Ваалу и Астарте, видит Осия измену Но и в том, что он отверг высшие заповеди жизни.
Он, подобно Амосу, мечет гром и молнии против насильников и преступников:
Слушайте слово Господне, сыны Израилевы,
Ибо суд у Господа с жителями сей земли!
Потому что нет ни истины, ни милосердия,
Ни Богопознания на земле! (4, 1).
Напрасно думают люди умилостивить Яхве обильными жертвами, напрасно приносят баранов и снопы перед изваяниями быков в Самарии. «Оставил тебя телец твой, Самария… Ибо и он — дело рук Израиля, художник сделал его, и потому он не Бог!» (8, 5–6). «Я милости хочу, а не жертвы!» — так говорит Осия от лица Яхве.
И Амос, и Осия представляли Немезиду Израиля вполне конкретно. Дело в том, что в это время на политическом горизонте поднималась могущественная Ассирийская империя. Остроконечные шлемы их воинов, их грозные стенобитные машины, их меткие стрелы и неутомимые всадники уже появились под стенами многих городов. Армии ее царей уже заставляли трепетать весь восток.
В 722 г. ослабленное внутренними раздорами, хозяйственным и политическим кризисом Северное царство стало жертвой царя Саргона. Уцелела лишь гористая Иудея, на которую ассирийцы наложили тяжелую дань. Население же Северного царства было уведено на восток и навсегда исчезло со страниц истории.
Последнее слово
Книги Руфи и Ионы
А как же отнеслись к этой реформе законников люди, сохранившие идеи пророков: универсализм, гуманность, требование социальной справедливости, отрицание абсолютной ценности культа? На этот вопрос у нас нет ответа. Можно только сказать, что пророческое слово замолкло, если не навсегда, то надолго. О том, что последователи пророков не сдались без боя, свидетельствуют две замечательные повести, написанные в это время и сохранившиеся в Библии.
Первая повесть «Руфь». С трогательной простотой и образностью истинно народного произведения рассказывает она о судьбе моавитянки Руфи, которая была замужем за израильтянином. Когда муж ее умер, его мать собралась на родину в Иудею, а Руфи предложила остаться в «на полях Моавитских». Но верная Руфь не покинула старую женщину. «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, — сказала она просто. — Твой народ будет моим, твой Бог — моим. Где умрешь ты, и я умру. Одна смерть разлучит нас» (см. Руфь. 1, 8–10).
Вдвоем вернулись они в иудейский городок Вифлеем. И там Руфь была вознаграждена за свою верность и доброту. Из нищей вдовы она стала женой богатого земледельца. И Яхве не только не отверг этот смешанный брак иудея с чужеземкой, но благословил его. Ибо внук Руфи стал отцом великого царя Давида.
Эта повесть, которая как будто бы возвращает читателя к далекому прошлому, лишь по внешней форме кажется мирной идиллией. По выражению одного писателя, она была «камнем, брошенным воинственной пращей во вражеский лагерь». Автор ее, в противовес узости и исключительности Ездры, провозглашает равноценность всех народов и допустимость смешанных браков. Ведь хотя бы то, что династия Давида восходит к иноземке, должно было заставить задуматься многих.
Вторая повесть — «Книга Ионы». Мы привыкли с иронией говорить о забавном приключении пророка, проглоченного китом. Но если вдуматься в смысл повести, то станет ясно, что содержание ее очень серьезно. Она намеренно облечена в форму гротеска, ибо «Книга Ионы» — памфлет. Она рассказывает о пророке, который не хочет проповедовать язычникам. Яхве посылает Иону в Ниневию с особой миссией. Он должен предсказать гибель города, если народ не покается. Иона подозревает, что Яхве будет милосердным и сжалится над ассирийцами. А это ему отнюдь не улыбается. Он решает избавиться от неприятного поручения и бежит «от лица Яхве» в далекий город Фарсис. Но спорить со Всемогущим трудно. По пути корабль, на котором плывет Иона, попадает в бурю. Жребий решает, кто причина несчастьям, и Иону бросают за борт. Но он не утонул. «Гигантская рыба» (так стоит в подлиннике) проглатывает пророка, и три дня он находится в ее чреве, пока, по велению Яхве, она не выплюнула его на берег. Злополучному путешественнику ничего не остается, как все–таки идти в Ниневию.
Придя в город, он начинает предрекать гибель. И, как он предвидел, жители покаялись. А Яхве отменил приговор. Упрямый Иона был страшно раздосадован. «Не это ли говорил я <что этим кончится?>, — упрекал он Яхве. — …Лучше мне умереть!» (Ион. 4, 2–3). Но все же в нем еще теплилась надежда, что гром небесный разразит язычников. Он вышел за стены города и сел, ожидая, что будет. И вот за одну ночь вырастил Яхве над Ионой растение, которое защитило его от палящего солнца. Пророк был очень рад этому тенистому навесу. Но вдруг, о ужас! Оно начало сохнуть и погибло у него на глазах. И вновь стал Иона жаловаться: «Лучше бы мне умереть!» (8).
«Неужели так сильно огорчился ты за растение?» — спросил Иону Яхве. «Очень… даже до смерти», — отвечал тот (9). Тогда сказал Яхве: «Ты сожалеешь о растении, над которым… не трудился и которое не растил, которое в одну ночь выросло и в одну.. ночь… пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч <детей>… и множество скота?» (10–11). Так кончается притча.
Смысл ее совершенно ясен. Она направлена против тех, кто не хотел видеть в язычниках таких же людей, достойных милости Яхве, против ханжей, гордых своим показным благочестием.
Таково было завещание пророков. И зерно их учения не погибло. Оно проросло среди людей, которые ожидали Суда над угнетателями, которые верили в равенство народов и подготовили, таким образом, мировую религию — христианство.
«Во всех религиях, — пишет Энгельс, — существовавших до того времени, главным была обрядность. Только участием в жертвоприношениях и процессиях на Востоке, <…> соблюдением обстоятельнейших предписаний относительно приема пищи и омовений можно было доказать свою принадлежность к определенной религии… Люди… разных религий — египтяне, персы, евреи, халдеи — не могут вместе ни пить, ни есть, не могут выполнять совместно ни одного самого обыденного дела, не могут разговаривать друг с другом… Христианство не знало никаких вносящих разделение обрядов, не знало даже жертвоприношений и процессий классической древности. Отрицая, таким образом, все национальные религии и общую им всеобрядность и обращаясь ко всем народам без различия, христианство само становится первой возможной мировой религией».
Оглядываясь назад, мы видим, что предшественниками этой мировой религии были израильские пророки. Но этого мало. Несмотря на то, что этих людей многое отделяет от современного человечества, нельзя не согласиться с тем, что многие элементы их учения стали бессмертным достоянием народов. Идеи равенства всех людей, требование социальной справедливости, высокие этические идеалы пророков ставят их в ряды наиболее ранних провозвестников гуманизма.
«При реках Вавилона…»
Навуходоносор, переселяя на восток иудейских пленников, следовал своему излюбленному правилу: отрывать мятежные народы от их родины и создавать в своей империи интернациональное население, не связанное ни с какими местными традициями. Он не обратил иерусалимлян в рабов; подобно другим «перемещенным лицам», они свободно селились в Вавилоне и его окрестностях. Каждый мог заниматься своей профессией: ремесленники взялись за свое дело, торговцы за свое. Только крестьяне и многочисленные служители Храма — левиты вынуждены были искать себе случайных заработков. В целом внешнее положение изгнанников было вполне сносным. Но это не могло избавить их от чувства горького разочарования и тоски по отчизне. Из провинциальной Палестины они попали в гигантский мировой город. Вавилон того времени со своими роскошными дворцами, шумными базарами, разноплеменным населением, величественной девяностометровой башней подавлял и оглушал чужеземцев. Иудея, Иерусалим, храм Яхве, отеческие обычаи и верования казались в сравнении с этим «Нью–Йорком древнего мира» жалкими и ничтожными. Для многих изгнанников стало угасать обаяние родных преданий, и они прочно обосновались на новой родине.
Но основная часть иудеев не хотела смириться с мыслью, что вместе с храмом Яхве погибла вера отцов, погиб народ. Поэты изливали в печальных элегиях скорбь об утраченной отчизне:
Все, видящие меня, ругаются надо мною,
Говорят устами, кивая головою:
Он уповал на Господа; пусть избавит его,
Пусть спасет, если он угоден Ему…
Я пролился, как вода; все кости мои
Рассыпались… сила моя иссохла… (Пс. 21,8, 15–16).
Они вспоминали о пророках, правота которых стала теперь столь очевидной. Они призывали изгнанников не изменять их заветам и хранить память о родине.
При реках Вавилона, там сидели мы и плакали,
Когда вспоминали о Сионе;
На вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.
Там пленившие нас требовали от нас слов
Песней, и притеснители наши — веселья:
Пропойте нам из песней Сионских.
Как нам петь песнь Господню на земле чужой?
Если я забуду тебя, Иерусалим, —
Забудь меня десница моя… (Пс. 136, 1–5).
Жрецы, лишенные храма, занялись теперь изучением отеческой истории и священных преданий. Они собрали воедино старинные законы, освященные именем Моисея. Особое внимание они уделяли ритуалам. Они хотели изгнать из них все элементы магии, сохранив только твердую оболочку для религии. Тщательно разрабатывались все нормы, обряды, традиционные обычаи. Соблюдение их, по мысли жрецов, должно было предохранить народ от язычества. К этому времени уже и жрецы стали окончательно на позиции монотеизма. Наибольшую известность приобрел среди них Иезекииль (ум. ок. 1570 до н. э.), который выступил в роли пророка, продолжая традиции Иеремии.
Деятельность Иезекииля началась еще до падения Иерусалима. Он был в числе первой партии переселенцев, уведенных на восток Навуходоносором. В Вавилоне он возглавил партию духовного возрождения, и его дом «при реке Ховаре» стал центром, куда стекались все, кто мечтал и верил, кто ждал избавления. Разрушение Храма показало этим людям, что идея национального божества потерпела полное фиаско. Яхве не защитил Иерусалим, а оказался как бы на стороне халдеев. Это событие привело их к мысли, уже давно развиваемой пророками, о том, что нравственный миропорядок распространяется на все народы, что если Израиль нарушил Закон, он не может быть пощажен.
Но при этом Иезекииль не отказался от надежды на возрождение народа. В своих произведениях, получивших хождение среди пленников, он призывал к покаянию и обещал, что Яхве пошлет избавление.
Иезекииль любил красочные символические образы. Он был уже не столько трибуном, как Исаия или Иеремия, но больше писателем. В книгах его мы находим много загадочных образов, навеянных вавилонским искусством; грозные и устрашающие картины встают перед его мысленным взором. Он видит поле, наполненное иссохшими костями, которые по мановению Яхве облекаются в плоть, и воскресшие люди поднимаются с земли. Это избранники Яхве, которые возродятся, одушевленные идеалами пророков.
Иезекииль мечтал о том времени, когда наступит Царство Божие на земле. В нем не будет никакой неправды, не будет угнетения и несправедливости. Оно обнимет все народы. Центром его будет не старый Иерусалим, а новый город, именуемый «Яхвешамма» — «Яхве здесь».
Младшим современником Иезекииля был безымянный великий поэт, произведения которого вошли во вторую часть «Книги Исаии». Его принято называть Второисаией. Это был последний великий писатель из плеяды пророков. Он стоял уже на рубеже того времени, когда благодаря усилиям жрецов Израиль превратится из народа в своеобразную замкнутую религиозную общину
Второисаия был пламенным защитником монотеизма и выступал с острой критикой многобожия. Он опасался также, что обряды станут мертвым ярмом, которое задушит искус возрождения. Яхве, в его понимании, всемогущ и является единым творцом вселенной. От Него зависит все как на небе, так и на земле. Он не нуждается в механическом культе, в жертвах и постах. Он говорит людям:
Вот пост, который Я избрал:
разреши оковы неправды,
развяжи узы ярма,
и угнетенных отпусти на свободу,
и расторгни всякое ярмо;
раздели с голодным хлеб твой,
и скитающихся бедных введи в дом;
когда увидишь нагого, одень его,
и от единокровного твоего не укрывайся (Ис. 6–7).
Таков завет и учение пророков, которое ищет не метафизических тайн, а практического осуществления Правды среди людей.
В годину народного бедствия Второисаия задумывается над проблемой страдания. Он видел судьбу пророков, осмеянных и отвергнутых, и понимал, что их жертва была не напрасной. Страдание за Правду, страдание за людей — великое служение. Пророк рисует образ такого пророка–страдальца, муки которого, как муки Прометея, принесут свет человечеству.
«Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно…» (53, 3–7).
Этот образ <…> «Раба Господня», стал на века прообразом благородного жертвенного героизма вождя, ведущего людей к Правде. Второисаия связывал этот образ с традиционным образом Всемирного царя–освободителя.
Когда Второисаия писал свои поэмы и с надеждой всматривался в исторические дали, для пленников повеял ветер надежды. Кир — царь персидских племен — захватил Мидию, Малую Азию и двинулся на Вавилон. Это был один из самых талантливых полководцев и правителей, которых когда–либо знал древний мир.
Преемник Навуходоносора Валтасар понимал всю грозящую ему опасность, но он надеялся на неприступность своей столицы. В 539 г. до н. э. персы нанесли его войску тяжелое поражение, а через год Кир появился под стенами Вавилона.
Второисаия, как многие его единоверцы, уже давно следил за успехами Кира и в своих гимнах приветствовал Кира как освободителя. Он называл его помазанником Яхве, призванным положить конец плену (возможно, в этом кроется причина, почему пророк предпочел остаться анонимен).
Местные стены не спасли Вавилон. Враги царя открыли ворота перед персами, и толпы народа вышли встречать Кира как триумфатора. Наследник Валтасар со своей гвардией был убит в цитадели. С этого дня Вавилон, ставший персидской провинцией, никогда больше не вернул былого могущества.
В этом же году Кир издал манифест, в котором разрешил иудеям вернуться на родину.
Проповедь о терпении
Сегодня в слове своем апостол Павел призывает нас к терпению. Об этом мы говорим очень часто, и каждый из вас знает присказку, что без терпения нет спасения. Терпение — это самый твердый камень, на котором можем строить. Но как же его понять? Как его получить? Вот две вещи, которые у меня сегодня спрашивают. Как понять, что такое терпение? Некоторые люди думают, что терпение — это тупое безразличие, что когда у человека наступает время испытаний и трудностей, тогда у этого человека как бы пропадает всякая чувствительность и он ни на что уже не обращает внимания. Вот такое состояние некоторые считают терпением, что это есть как раз потеря человеком и своего достоинства, и всех своих человеческих чувств, что это принижение человека. Но на самом деле это не так. Прежде всего. Господь никогда не призвал бы нас к терпению, если бы терпение было чем–то унижающим человека, и никогда бы он не ждал от нас терпения, если бы он не видел для нас блага в терпении. Когда человек находится на фронте, в обстоятельствах тяжелых, когда ему угрожает смерть, когда он находится, может быть, в грязном окопе, проходит долгие дороги по жаре, ночью, на холоде, по снегу, когда он утомлен, а ему нужно утром вставать и продолжать свой кровавый труд, разве здесь не нужно терпение? Конечно, нужно втройне. Однако воин, который защищает свое Отечество, он себя не принижает, и он рук не опускает. Далее. Когда человек болен, когда он прикован к своей постели, но мужественно и терпеливо переносит эту болезнь, разве он проявляет слабость? Нет, напротив, он проявляет силу. Когда человек находится в стесненных обстоятельствах и при этом не жалуется, не ропщет, не стонет, не падает духом, разве он не проявляет здесь силу? Это и есть терпение. Это и есть человеческое терпение, настоящее. И поистине, опять вспоминая пословицу, мы можем сказать: «Да, Господь терпел и нам велел». Что это значит? Это значит, что Бог видит наше недостоинство и видит все зло, которое делает человеческий род, и, однако, он ждет, без конца ждет, чтобы хотя бы одна душа пробудилась от сна греха и покаялась. Значит, Божие долготерпение это есть Божия любовь. И так же и наше терпение. Если мы занимаемая с ребенком, который нас раздражает, если мы живем под одной крышей с человеком, который бывает нам не всегда приятен, если нам приходится сталкиваться в наших житейских, обыденных обстоятельствах с вещами, с людьми, которые нас раздражают и угнетают, но мы при этом сохраняем спокойствие, просветленный дух и надежду на Господа — это значит, мы проявляем терпение. Вот почему оно так нам нужно, потому что ведь легко превратиться в человека, постоянно стонущего, постоянно ропщущего. У нас ведь достаточно есть причин, на что роптать, и великих причин, и малых. И можем мы так всю жизнь простонать, прожаловаться, проунывать. Конечно, Господь видит, что мы, может быть, унываем, и не зря, что у нас действительно горе, беда, болезнь и что нам многое тягостно, многое противно в жизни. Но разве не лучше, разве не лучше для нашей собственной же души, если мы все это будем встречать со спокойным духом, с твердым духом, с надеждой на Господа?
Мы сами же выиграем от этого, потому что человек терпеливый более счастлив, нежели тот, кто проявляет постоянное нетерпение, нежели тот, который от всего унывает, все ему не нравится, все кажется плохим, повсюду он видит только черное, только темное. Он входит в транспорт — там много народу — он думает, как тут противно и душно. Он выходит на улицу и говорит: «Как тут пыльно!» Когда начинает идти дождь, он говорит: «Ну вот, теперь я весь мокрый и грязный». Наступает холод — он говорит: «Мне холодно». Он приходит домой — опять все те же самые лица: «Мне все обрыдло!» Он приходит на свою работу, и у него руки опускаются, потому что все это одно и то же. Все противно, все однообразно, все вызывает у него протест. Разве может быть счастливым такой человек? И вообще, прав ли он?
Разве мы не можем взглянуть на жизнь другими глазами, глазами христианина, который ничего не ждет и не требует от мира и от людей, и все принимает как дар Божий, не заслуженный нами? И он тогда счастлив. Он счастлив, потому что каждую искорку в жизни он принимает с благодарностью. И этому надо учиться всегда, каждый день. И это принесет нашей жизни тот свет, который Господь дает нам, — свет благодарности, уверенности, радости, твердости духа. Сам Господь приносит нам этот дар, и мы не хотим его принять. А стоит только, даже в тяжелых обстоятельствах жизни, напомнить себе о том, что Господь надо мной и ни один волос без его воли не упадет, и он действительно не упадет, если человек имеет эту твердую веру Кто эту веру теряет, у того не только волос, но и голова может упасть. Значит, мы должны за все это держаться. Как во время бури моряк, проходя по палубе, держится за поручень, чтоб его не смыло, так мы должны держаться за молитву, за надежду, за нашу веру. Если будем держаться крепко, никогда бури житейские не смоют нас, никогда мы не погрузимся вот в это, в эту темноту, в это болото, в это бесконечное уныние и мрак. И даже самые горькие вещи на свете будут для нас не горечью, а источником утешения. А именно, когда что–то нас очень больно ранит, мысль о том, что жизнь проходит и что все в жизни временно, может служить для нас немалым утешением. Мысль о том, что человек, в основном, терзает свою душу и мучает себя из–за бесчисленных пустяков, из–за вещей, о которых даже и думать не стоит, мысль эта протрезвляет нас и возвращает на правильную дорогу. Давайте вспомним, что нас постоянно больше всего огорчает — да вещи ничтожные, вещи, о которых мы потом забываем, через день уже не помним. А они проникают в нашу душу и ее растравляют, потому что мы не смотрим на мир с точки зрения Божией, а с точки зрения своих мелочей, тонем в этом, как в каком–то зыбучем песке.
Вот, дорогие мои, что нам напоминает апостол Павел, когда говорит, что с терпением должны мы проходить жизненный путь. Оказывается, терпение — это вовсе не бесчувственная тупость и унижение человека, а терпение — это есть достоинство человека, мужество человека, вера человека и труд человека, потому что любой труд, он также требует терпения. А особенно труд в сердце своем, в душе своей, труд по обработке главной нивы, которая нам дана, — это внутреннее наше царство, которое можем мы отдать либо на сорняки и на поругание, либо вручить Господу нашему. Аминь!
Слово на отпевание
От лица умерших, ушедших из этой жизни, я вас всех, родных и близких, всех благодарю за то, что вы сделали для них. Потому что это самое дорогое для людей, чтоб можно было в последний час, когда они уже уходят из этой жизни, чтоб можно было за них помолиться. Кто как может, кто как понимает, кто как умеет. Потому что в это время подводится черта под всей человеческой жизнью. Что человек успел сделать, что он вложил в эту жизнь, что он думал, чувствовал, говорил — все это лежит на весах, ибо человек есть единственное существо на земле, которое несет ответственность за свою жизнь, за то что было. Вот мы с вами здесь стоим у порога таинств, у порога смерти, у тех ворот, которые должны перед нами открыться, может быть, довольно скоро. Это я говорю не для того, чтобы вы омрачали свою печаль, которая и так уже есть у гроба, а для того, чтобы смотреть в глаза правде, для того, чтобы около смерти думать о жизни, о том, как правильно жить, как жить так, чтобы послужить людям и выполнить свой долг, выполнить свое земное предназначение, И когда мы его выполним, тело наше вновь вернется в круговорот природы, отдадим его обратно матери — сырой земле, а дух вернется к Тому, Кто дал его нам. Не в землю он пойдет, а пойдет в мир невидимый, духовный, и вот там наступает суд. Поэтому Церковь будет молиться за них, чтобы Господь простил их грехи.
(Молитва.)
Экклезиологические тезисы (в связи с материалами Второго Ватиканского Собора)
Некоторые православные, знакомясь с документами Второго Ватиканского Собора и находя в них ответы на многие вопросы современной христианской жизни, оказываются перед трудной дилеммой: либо считать эти документы «чуждыми нам, не имеющими к нам никакого отношения», либо черпать из них все необходимое, но в таком случае не будет ли это «переходом в католичество»?
Следующие краткие тезисы есть попытка сориентировать православного читателя в данной проблеме, причем автор их излагает в них лишь свое частное мнение.
1. Факт разделения Церкви есть вопиющий грех христианского мира, противление воле Христа (Ин. 10, 18). Последствия разделения в мистическом плане огромны. Можно, кроме того, доказать, что бесчисленные бедствия разделенного христианского мира были порождены расколом. Это объясняется в свете слов Господних о жертве Богу (Мф. 5, 23), которая недопустима без примирения с братом.
2. Некоторым кажется, что эта проблема актуальна только в районах, где непосредственно соприкасаются массы верующих обеих конфессий. Но это не так. Раскол в любом месте препятствует взаимообмену духовными, богословскими и практическими ценностями, изолируя Церкви внутренне, лишая Вселенское Христианство необходимого «кровообращения».
3. Исследования объективных историков показали, что так называемое «разделение Церквей» имело, главным образом, этнопсихологические, культурные и политические причины, т. е. причины нецерковные (см. прим. 4).
4. Одной из таких причин являлась богослужебная и обрядовая унификация, проводимая в прошлом как Римом, так и Византией.
Но в настоящее время подобная унификация упразднена (на Западе и фактически — на Востоке, поскольку «де юре» там допускается «западный обряд»). См. прим. 2.
5. Так называемое «разделение Церквей» 1054 года было зафиксировано в отлучительных грамотах византийского патриарха Михаила Керуллария и кардинала Гумберта (не имевшего в то время полномочий ввиду смерти папы). Однако: а) грамоты эти касались только иерархов, а не народа; б) в настоящее время по взаимному согласию Константинополя и Рима указанные грамоты аннулированы.
6. Долг всех экуменически мыслящих христиан молиться и трудиться для наступления такого времени, когда слова «католический» (кафолический, вселенский) и «православный» станут, как издревле, нераздельными (подобно словам «христианская Церковь»).
7. Факт взаимопризнания апостольского происхождения иерархии и реальности совершаемых таинств у католиков и православных есть признание на деле подлинного единства Церкви (см. прим. 1).
8. На протяжении веков в Церквах Востока и Запада сложились собственные традиции и взгляды. Может ли одна Церковь, не разделяя взгляды другой, считать их еретическими? Ересью, т. е. учением, противоречащим основам христианства, называется доктрина, обсужденная и отвергнутая одним из Вселенских Соборов. Если такой соборной оценки не было, спорное учение является «богословским мнением» (теологуменом), т. е. не общеобязательным для всех христиан.
9. Особенности католических «теологуменов» не таковы, чтобы быть причиной абсолютного взаимонепонимания Востока и Запада:
а) учение о Деве Марии. Нет соборных постановлений, которые принуждали бы православных считать, что Божия Матерь находилась под проклятием первородного греха;
б) учение о чистилище имеет свой аналог в православном понятии «мытарств»;
в) вставка «Филиокве» не признается католиками обязательной; восточные Отцы (св. Афанасий, Василий Великий, Григорий Нисский, Епифаний, Максим Исповедник) толковали идею Филиокве в свете Ин. 15, 26; 20, 22, т. е. как «от Отца через Сына»;
г) что же касается юрисдикционного и вероучительного служения первоиерарха Западной Церкви, то его богословский смысл продолжает раскрываться и уточняться, приближаясь к форме, приемлемой для православного сознания.
10. Имеют ли православные «экуменического духа» основание прислушиваться к авторитетным установкам, выработанным в Западной Церкви, в частности, к решениям Ватикана II? Подобного рода возможность подкрепляется а) верой в сущностное единство Вселенской Церкви, б) временной неполнотой соответствующей «учительной» и «икономической» [6] ориентации (в виде пастырских посланий и соборных постановлений), исходящих от восточной иерархии, неполнотой, обусловленной местными и историческими причинами (см. прим. 3) и в) высоким богословским уровнем и широтой затронутых вопросов западной церковной документации. В то же время признание ценности этой документации не препятствует лицам, изучающим ее, оставаться верными сынами Восточно–Кафолической Церкви.
Примечание 1. Как в настоящее время обстоит дело с молитвенно–каноническим и евхаристическим общением между католиками и православными? Молитвенное общение уже установлено (например, общеизвестны факты участия представителей Ватикана в отпевании Московского патриарха и православного поминовения умершего папы). Следует отметить, что Московский Патриархат распространил среди духовенства специальный чин отпевания католиков и др. инославных. Канонического общения не существует (это и есть «разделение Церквей»), но взаимопризнание иерархии и таинств (см. тезис 6) создает для него все предпосылки в будущем. Евхаристическое общение не стало общей практикой, ввиду того, что оно предполагает полноту канонического общения. Пока же католический епископат разрешает причащаться в православных храмах, а Синод Русской Православной Церкви допускает в случае необходимости принимать к участию в таинстве католиков.
Примечание 2. Сохранение ценностей национальной поместно–церковной традиции является закономерным и оправданным. Христианская жизнь есть «единство в многообразии». Однако развитие поместных церковных форм не должно исключать открытости к инославным и общехристианским ценностям. В противном случае поместной Церкви будет грозить замкнутость в провинциализме и превалирование национального начала в ущерб духовному, евангельскому
Примечание 3. В восточно–православных вероучительных документах нашего времени пока отсутствуют или слабо освещены многие актуальные проблемы, например: контроль рождаемости, социальное служение христиан, соотношение формы и духа в Св. Писании, катехизация и апостольское служение, отношение к протестантам и нехристианским религиям, отношение Церкви к средствам массовой информации, духовное просвещение, воспитание и евангелизация, реформы устава и т. д. — проблемы, которые подробно освещены в католических текстах (соборных постановлениях, энцикликах, одобренных епископатом катехизисах). Впрочем, часть этих вопросов была намечена к обсуждению на совещаниях, подготовляющих общеправославный Собор.
Примечание 4. Многочисленные конфликты между Церквами в прошлом не могут служить оправданием антиэкуменизма. Даже если на протяжении веков католики и православные пострадали друг от друга, следует помнить, что эти «взаимные обиды» определялись в основном национальной и политической конфронтацией. Но главное заключено в том, что долг христиан — прощать. Можно ли, зная о заповеди Христовой, поддерживать дух разделения, ссылаясь (как это часто делают антикатолики) на бесчинства крестоносцев в Византии (1204 г.) или эксцессы в Западной Украине (XVIII в.)? Добавим, что папа Павел VI открыто обращался к восточным христианам, прося от лица Римской Церкви прощения за все «исторические несправедливости».
Примечания
1. Прим. рукой Патриарха Алексия I: 18.03.62… Все это так, но нам, нашим богословам, следует твердо держаться толкований святоотеческих, а на рассуждения рационалистов–протестантов смотреть как на умствования, не подлежащие подражанию.
2. Можно, но мне желательно было бы предварительно просмотреть эту статью (Ал. I). Свящ. Александр Мень 18 февраля 1961 года. Алабино
3. День гнева (лат.).
4. Первый лист отсутствует. Анонимная работа о. Александра Меня для предполагавшегося советского издания (надпись на с. 2 — от руки).
5. Эти строки адресованы молодому священнику, который недавно приступил к церковному служению и просил помочь ему в первых шагах. Быть может, «памятка» окажется небесполезной и для других начинающих священников.
6. «Икономия» — термин, обозначающий сферу церковно–практической деятельности, применительно к тем или иным историческим условиям.