Религия и политика

РЕЛИГИЯ И ПОЛИТИКА

СВЯЩЕННОМУЧЕНИК ИЛАРИОН (ТРОИЦКИЙ)

1. "Кризис, всколыхнувший всю русскую жизнь до самого дна, не мог, естественно, не коснуться одной из сторон не только русской, но и вообще человеческой жизни, и религиозный вопрос все чаще ставится перед нынешним поколением не в догматической, а чисто практической форме: каково должно быть отношение общественного движения к религии и обратно. Может быть, самым характерным отличием современной русской революции от французской 1789 года является отсутствие того антирелигиозного течения, которое замечалось тогда: большинство политических деятелей игнорируют религию вовсе, но нет, кажется, ни одного, который поставил бы себе задачей истребить ее, и напротив, есть целая группа, которая пытается установить прямую связь христианской религии с политическим и социалистическим движением. Это терпимое отношение к религии тем более замечательно, что официальные представители господствующей Церкви заявили себя в большинстве такими угодливыми слугами властей предержащих, так безропотно поддавались вмешательству их в дела веры и допустили такую бесцеремонную эксплуатацию религии в интересах старого порядка, что психологически была бы понятна даже слепая вражда к самой религии из-за ее недостойных представителей".

Таким рассуждением начинается в январской книжке "Русской мысли" статья "Религия и политика" Н. Езерского. Действительно, нельзя не заметить даже при поверхностном взгляде на настроение современной жизни, что в ней очень часто слышатся религиозные мотивы. Политика, этот современный молох, оказывается, не всецело овладела вниманием общества. Остается доля внимания и для религии. Скажем даже больше: религиозным вопросам не только уделяется внимание, но ими положительно интересуются. В январской книжке, например "Русской мысли", чуть не половина научно-публицистического отдела посвящена вопросам религиозно-общественного характера. А журнал этот совсем не любил до сих пор говорить о религии... На страницах "Христианина" весьма отрадно отметить такое явление современной жизни. Правда, самые противоположные политические стремления стараются опереться на религиозный авторитет и на те чувства, которые вызываются в человеке религиозным воодушевлением. Религиозное воодушевление употребляется для увеличения эффекта политической демонстрации. Профанируя религиозные обряды, одни освящают политические знамена, другие желают непременно служить панихиды по своим политическим единомышленникам, даже не веря ни в Бога, ни в загробную жизнь. Поэтому особенно приятно отметить такие суждения людей светских, где объективно исследуется "вопрос о взаимоотношении двух великих факторов общественной жизни и прогресса человечества", как это делается в упомянутой статье. Мы кратко изложим ее содержание по возможности словами автора.

"Смешивать религию и политику была всегда тьма охотников, но ничего, кроме вреда для человечества, от этого не выходило". Религия и политика различны по существу. Религия всецело охватывает человека, свои требования предъявляет в категорической форме, обращается к человеку как к личности, все свои идеальные цели приводит через личность и в этой личности затрагивает самые глубокие струны. Религия имеет задачей "ответить на основные, вечные вопросы мира и жизни; политика - на вопросы общественной жизни. [...] Политическое учение никогда не может всецело захватить человека. [...] Если находятся люди, которые всецело довольствуются политической жизнью и находят в ней полное удовлетворение, то это лишь доказательство известной духовной ограниченности их". Религиозные идеи труднее всего применимы к жизни, требуют веков, чтобы войти в жизнь, и искажаются при осуществлении.

"В этом первая опасность смешения религиозных и политических задач. Если религиозные проповедники обращаются в политиков и превращают свои нравственные заповеди в законопроекты, [...] то цельность и идеальная высота теряют свой блеск и свое обаяние от соприкосновения с жизнью и, стремясь к практическому успеху, религиозные политики жертвуют далекими и вечными интересами своего учения. [...] С другой стороны, политическая программа, стремящаяся провести идеалистические требования целиком, задается такими целями, которые недостижимы даже для самодержавного повелителя. [...] Такая политика дискредитирует самые идеи, которым служит".

Вторая опасность от перенесения в область политики религиозных принципов и задач связана с абсолютным характером религии. "Никакая религия не может обнаруживать терпимости к другой вере, но пока борьба остается в нравственной области, она отталкивающего характера не приобретает". Но иное получается, если прибавляется государственное принуждение, потому что "одновременное осуществление задач религии словом и мечом психологически невозможно. Действующие мечом, во-первых, отталкивают от себя массу, видящую насилие со стороны представителей религии, и, во-вторых, сами начинают полагаться исключительно на силу меча". Меч "кажется идущим прямее к цели, чем медленная проповедь, он с виду внушительнее, и потому всякий союз с государственною властью неизменно и немедленно начинает развращать то религиозное общество, которое вступило в него".

"Третье и самое опасное для религии последствие от вторжения в область политики заключается в том, что теряется из виду основная задача ее. Религия всегда обращается к личности и может считать свою задачу исполненной, когда отдельная личность сознательно подчинит свою жизнь ее требованиям". Для политической партии "даже искренность убеждений не играет первой роли. [...] Достоинство личностей интересно для нее только постольку, поскольку от их талантов зависит успех партии. [...] Мы считаем необходимым подчинить и политическую борьбу известным нравственным принципам, но тут уже политическая сторона отходит на второй план, больше того - страдает. Оттого завзятые политики очень часто снисходительно смотрят на нравственные проступки своих сочленов ради интересов партии".

При политике неизбежно насилие, но религиозное общество должно проявлять величайшую осторожность в принуждении даже своих сторонников. "Только те предписания религии или духовной власти будут исполняться, которые соответствуют убеждению большинства... Поэтому нам представляется противоречием в принципе говорить о религиозной политической партии. [...] В эпоху своего процветания ни одна религия, ни одна Церковь не обнаруживает желания стать политической партией. [...] Преследование политических задач, вовлечение в круг политической борьбы со всеми ее повседневными заботами и дрязгами, которых не может избежать партия, играющая роль в парламенте способны только заглушить истинное семя религии как теории евангельской притчи".

Все эти замечания станут более понятными от проверки уже произведенной у нас попытки образовать религиозную политическую партию. Мы говорим о "Христианском братстве борьбы". "Центральный пункт его программы - отрицание на основании Евангелия частной собственности и соответственное требование социалистической перестройки общества". В этом основная тенденция братства и в этом главная его ошибка. "Евангелие не дает категорического ответа на вопрос о допустимости собственности и, во всяком случае, подходит к вопросу совсем с другой стороны, чем современный социализм. [...] Не столько отрицание собственности, сколько пренебрежение к ней проходит красной нитью в Евангелии. [...] Христианство нападает не столько на принцип собственно, сколько на злоупотребление им". "Совет богатому юноше, начинающийся словами: Если хочешь быть совершенным (Мф.19:21), показывает, что Сам Христос не решался ставить как обязательное для всех требование отречения от собственности, а вводил его лишь как высший идеал". Несомненно, что с достижением христианским обществом этого идеала собственность сама собой упраздняется, но здесь лежит второе отличие христианства от социализма - упразднение собственности выдвинуто как обязанность собственников, а не как право народа, и все достоинство отречения от собственности заключается в добровольности отречения, целью же отречения служит не новое устройство общественного порядка, а прямое сокращение забот о материальных благах: материальному богатству противопоставляется не материальное равенство, а материальная бедность".

"Другую половину ошибки составляет стремление перенести в практическое требование конечный идеал христианства. [...] При величайшем религиозном подъеме, может быть, можно было бы отменить право собственности, но в следующий же момент эта собственность начала бы возрождаться под давлением человеческой природы. [...] Полного отрицания собственности в христианстве не проводилось. [...] Основатели христианства были лучшими психологами, чем все последующие сектанты, которые пытались ввести обязательный коммунизм, и чем все современные нам христианские социалисты".

Программа христианских социалистов по основной точке зрения на общественные отношения - это та же марксистская материалистическая программа, основанная лишь на цитатах из Евангелия. Вот в этом и заключается величайшая несообразность некоторых современных деятелей, угрожающая сделать бесплодным все новое движение религиозной мысли. Марксизм - это особое мировоззрение со своей наукой и философией. Программа социал-демократии непосредственным созидателем нового строя ставит политический насильственный переворот. Нравственное совершенство личности решительно ни при чем в этой теории общественного переворота. Отрицание физического насилия, проповедуемое Евангелием, чуждо этой доктрине. Кто ударит тебя в одну щеку, подставь ему и другую (см.: Мф.5:39), - эта заповедь в устах политика может возбудить только недоумение и насмешку. "Люди, стоящие на почве Евангелия, даже выводя из Евангелия полное отрицание собственности, не могут в нем найти ни малейшего оправдания насильственного низвержения нынешнего порядка вещей; нужно поставить все христианское учение вверх ногами, чтобы из требования раздать другим свое имение вывести право этих других взять его себе насильно, не дожидаясь раздачи. Тому, кто находит, что народ не может дожидаться добровольной раздачи имений богачами, приходится в подкрепление своих требований ссылаться уже не на Евангелие". Перед христианским политиком встает плохо решенный г-ном ...ким [1] вопрос: разрешается ли христианам насилие, и если нет, то каким способом будет действовать "Христианское братство борьбы"? "Только постепенное влияние христианства на членов общины может довести их до отречения от собственности".

Каковы же должны быть взаимные отношения религии и политики? Что могут они дать друг другу?

Религия перерабатывает людей, там материал, из которого политик старается построить наиболее соответственное потребностям здание государственного и общественного устройства. "Политик может и должен задаваться целью улучшить человечество". Но религия "не должна освящать учреждения и приемы политической деятельности, преграждающие путь к той идеальной высоте, куда религия желает вести человечество. [...] Идя навстречу друг другу, религия и политика не должны, однако, ни на минуту упускать из виду свои специальные задачи и переходить границы той области человеческой жизни, которая отмежевана каждой из них".

"Равным образом они не должны заимствовать друг у друга и способов действия. Религия может пользоваться только духовным оружием личного убеждения. Всякое усиление религиозного воздействия путем внешнего законодательства, то есть внешнего давления, дает лишь кратковременный внешний эффект и достигает кажущегося успеха ценою отречения от своей сущности. [...] Политик, однако, не может ограничиваться только теми мерами воздействия, какие свойственны религии. Некоторые вопросы народной жизни слишком остры и настоятельны, чтобы можно было ждать разрешения от их медленной эволюции умов. Народная нужда может требовать помощи в большем размере и быстрее, чем это согласятся сделать идеалисты-собственники, и не благотворительность, а общественное благо имеет в виду законодатель, поддерживая голодного и безработного".

Особенно труден вопрос о взаимном влиянии религии и политики. Политика всегда имеет примесь идеализма; в этом сказывается положительное влияние религии. "Но найти надлежащую меру порывам к идеальному будущему есть дело, на котором должна доказать свою творческую способность политическая партия, берущаяся за ломку старого во имя лучшего нового". С другой стороны, "влияние религии на политику сказывается в том, что есть политические принципы и приемы, которые религия может безусловно отвергнуть и этим оказать давление на политическую область. [...] Церковь не может разрешать во имя политических потребностей то, что категорически запрещается ее учением. Отсюда всегда проистекала двойная опасность: или Церковь идет на компромисс ради того, чтобы сохранить свое обеспеченное положение, - тогда она обращается постепенно в рабу светской власти, что случилось у нас; или она требует исполнения своих заповедей вопреки светским законам, но тогда она увлекается на путь борьбы со светской властью, переходя в этой борьбе сама к светскому оружию насилия, и постепенно эта борьба из идейной превращается в простое соперничество со светской властью из-за господства над толпой. Первоначальное христианство нашло правильное решение задачи: оно исполняло все светские законы, пока они не шли вразрез с христианской совестью, и отвечало решительным сопротивлением всему, что противоречило религиозным требованиям, но давало отпор не насилием, а пассивным сопротивлением, вплоть до мученичества.

[...] Религия должна преследовать свои особые задачи своими же духовными способами, и несмотря на кажущуюся слабость этого воздействия, оно глубже и прочнее политического. Религия определяющим образом влияет и на политику, поскольку дает ей общие директивы, идеалы и контролирует ее принципы и приемы борьбы. Но религия никогда не должна поддаваться влиянию политики, стремиться к политической власти, заимствовать у политических партий их оружие и служить их целям. Единственное, что она может требовать от светской власти, - это предоставление ей той свободы, какая вообще должна быть дана всякому проявлению человеческой мысли и энергии".

Нельзя не отметить полной объективности суждений Н. Езерского, и это тем более важно, что чересчур много теперь публицистов, желающих даже из религии и нравственности сделать орудие политической борьбы. Христианство, по словам этих публицистов, стоит на стороне различных до противоположности партий. "Союз русского народа" требует, чтобы представители Христовой Церкви, если хотят быть верными Христову учению, служили только ему и громили анафемой крамольников. Революционные партии считают и Христа революционером, а потому требуют, чтобы и служители Его благословили революционные насилия и прокляли "истинно русских людей". Но Н. Езерский имел столько беспристрастия, чтобы и на страницах "красного" журнала заявить, что религия выше политики не только реакционной, но даже и революционной. Религия может влиять на всю жизнь человечества, влиять неотразимо и благодетельно, но мешаться с партией - это значит для религии таскать свой идеал в грязи. Вот как, например, "Русское слово" откровенно рассуждает по поводу отказа партии "Народной свободы" в депутатском месте рабочим в передовой статье от 7 февраля:

"От кадетов требуют совершенно невозможного. Требуют, чтобы они перестали быть партией, а, выйдя из партийной оболочки, мерили человеческие отношения меркой общей справедливости. Партия есть партия прежде всего; ее первейший интерес в усилении себя и умалении других партий. Никаких чувств самопожертвования нет в партийной борьбе - в ней царят исключительно чувства узкоутилитарные... С точки зрения партии, не может быть места соображениям альтруизма и самопожертвования" ("Русское слово", №29). Если так, то религия, особенно христианская, прежде всего не политическая партия.

Однако нужно заметить, что в статье Н. Езерского религия и политика представляются областями, не совпадающими по объему: религия отдельно существует, политика также. Это едва ли так. Ведь разве один и тот же человек не может быть и верующим, и политиком? Если да, то в каком соотношении должны быть религиозные и политические требования в одной отдельной личности? Неужели политикой могут заниматься только неверующие? Но тогда религия не может и влиять на политику. Если же политический деятель хоть сколько-нибудь верующий, то необходимо столкновение религии и политики внутри именно его одного. Получается какая-то внутренняя трагедия нравственной личности, и как можно разрешить эту трагедию - этого из статьи почти совсем не видно.

2. Глубокий философский интерес представляет собою в "Русской мысли" статья С.Н. Булгакова "Средневековый идеал и новейшая культура" [2].

Автор отмечает прежде всего пробуждающийся в обществе интерес к вопросам религиозного и философского сознания, почему обращает внимание и на средние века, которые "отличаются необыкновенной, исключительной серьезностью и страстностью жизни, ибо это была эпоха религиозной жизни, а всякая подлинно религиозная жизнь представляет нечто единственное по серьезности, страстности и напряженности". Средние века хотели осуществить основную христианскую задачу - Царство Божие при посредстве папской теократии. Отсюда аскетизм средних веков, по которому "мир противен Богу, а Бог противен миру". Люди того времени путем страдания мира хотели покорить его. "Трансцендентная метафизика оказывалась связанной с клерикальным позитивизмом римского престола и его властолюбивыми замыслами". "Средневековье победило и покорило мир, одновременно отрицая его". Эйкен, исследование которого имеет в виду автор, объясняет противоречие между аскетизмом и стремлением к власти. "Причина заключается в стремлении средневековой Церкви насильственно спасти мир". Поэтому "духовный деспотизм Церкви давил на всю средневековую жизнь". "Средневековая Церковь принципиально не хотела допустить ничего светского, ей чуждого или ей непокорного". Но "идея отрицания мира сама стала источником "обмирщения" Церкви". "Евангелие любви превратилось в учение о господстве и насилии". Идеал католической теократии основан на измене завету Христа. "Насильственная святость, дилемма: послушание Церкви или костер - таково было мировоззрение сильнейших людей этой эпохи. Про папу Григория VII [3], одного из величайших представителей средневековой теократии, его современник (Петр Дамиани) однажды употребил вещее, заставляющее содрогнуться выражение: святой сатана. И святость, и сатанизм одинаково свойственны средневековью".

"В борьбе с государством Церковь стремится подорвать его принципиальные основания, его унизить и дискредитировать". "Церковь хотела возводить на трон или сводить с него императоров, отнимать первенствующее положение у одной нации и передавать другой. Власть папы всякая, в том числе и земная, как учила "Естественная теология" Раймунда Сабундского, беспредельна, безгранична и безмерна". Стремление Церкви распространить свою власть и авторитет на все области жизни приводило к общему параличу, состоянию придавленности, под которым скрывалась борьба бунтующей, внутренне непобежденной, внешне покоряемой стихии против властной опеки. Хозяйственная деятельность средних веков, наука, искусство, лирическая поэзия, архитектура - все было покорено Церковью. Вся средневековая Церковь есть порыв лететь вверх, превратив камень и свинец в легкие крылья, но их тяжесть давит к земле и противится гордому замыслу".

"В истории назрел идейный протест и отрицание самой теократической идеи. Теократическому идеалу Церкви противопоставлен был идеал свободной личности и свободной религиозной совести. Гуманизм и Реформация открывают новую эпоху, в которой мы живем теперь". "Реформация признала Церковь лишь одной из многих сторон человеческой жизни, гуманизм же в крайних его проявлениях, особенно в новейшее время, не прочь вовсе ее устранить с исторической арены". "Средневековый собор, не видевший себе соперника, обступили теперь дворцы светских государей, музеи с коллекциями статуй языческой древности и новейших произведений искусства, театры, университеты, фабрики, биржи труда, закладываются уже будущие социалистические фаланстеры".

"Средние века и новое время настолько противоположны, насколько и схожи между собою. Средние века, стремясь во имя Божественного начала задавить человеческое начало и его свободу, впадали в "святой сатанизм", в хулу на Духа Святого. Новое время, в своей односторонней реакции против средневековья, склонно совсем забыть о Божественном начале и стоит на границе безбожия, практически неудержимо переходящего в языческое многобожие и идолопоклонство, ибо религиозная природа не терпит пустоты, и откуда удаляется Дух Божий, туда являются злые духи. Новое время знает, главным образом, землю, и только для частного личного употребления, как бы по праздникам в храме, вспоминает Небо". "Средневековая Церковь хотела быть всем, отрицая это все. Поэтому она фактически становилась единством пустоты, дурным, формальным единством. Напротив, новый, гуманистический век есть множественность без единства". "Новое время потому вовсе не есть последнее слово исторического развития"; оно есть антитезис средневековому тезису. Гуманистическая эпоха инстинктивно чувствует свою слабость, непобежденную множественность. Не лучше дело обстоит и с человеческой личностью. Попытка индивидуализма вне отношения к Божеству превратить человека в человекобога сталкивается с фактом несомненного присутствия в нем человекозверя и с опасностью превратить его не в человекобога, а просто в бога (или самобога). "В совершенном обществе зреет уже и кризис государственности". Начинается анархическое движение. "Идеал насильственного спасения был отвергнут даже тогда, когда выставлялся от имени Церкви, в обличье "святого сатанизма". Тем более трудно утвердить его теперь, когда за него выставляется лишь фактическое самоутверждение Левиафана, сатанизм без всякой святости".

Во всей гуманистической культуре наблюдается множественность, духовная раздробленность, какой-то разброд. "Наука превращается в науки". В философии и искусстве царят взаимно друг друга уничтожающие направления. Можно надеяться, что разрозненность временна; человеческий дух слишком жаждет единства.

"Итак, мы не можем признать гуманистическую культуру за высший продукт истории, за ее зрелый плод. Мы разумеем не количественную степень ее развития - конечно, она может еще далеко прогрессировать, но качественную недостаточность самых ее оснований, ее внерелигиозность и потому разрозненность и беспочвенность. Ее смутное стремление к единству есть стремление к утверждению религиозного, Божественного начала в жизни, которое было отвергнуто вместе со средневековой теократией. В ней, в этой теократии, была отвергнута не только ложная и насильственная историческая форма, но и содержавшаяся в ней хотя бы в намеке глубокая истина, именно, что религия, серьезно понятая и искренно принятая, не может и не должна мириться с ролью лишь одной из сторон жизни, где-нибудь в уголке, куда отводит ее покладистый протестантизм, с положением приживалки цивилизации. Нет, она неизбежно должна стремиться схватить все и освятить всю жизнь".

"Зрелым плодом истории можно признать только свободное торжество Божественного начала в свободном человеческом творчестве, как это вытекает из богочеловеческого характера исторического процесса. Религиозная общественность, религиозная культура, внутреннее единство в проявленной множественности - вот тот плод, который зреет в истории, хотя, может быть, окончательное его созревание лежит уже за ее пределами, под "новым небом" и на "новой земле". Для христианского мировоззрения иной философии истории быть не может.

Развертывающийся пред нами процесс истории обосновывает и проясняет наши чаяния новой, религиозной общественности, жажда которой уже начинает томить людей. Синтез средних веков и нового времени даст только грядущее возрождение Церкви, в котором и разрешатся противоречия истории. Возрожденная Церковь явит в себе не только церковь-храм, но и церковь-человечество, церковь-культуру, церковь-общественность. То обстоятельство, что подобные предчувствия и алкания начинают уже волновать людей, есть явный знак, что гуманистическая эпоха если уже не приблизилась, то приближается к моменту своей полной зрелости, за которым начинается жизнь богочеловечества, человекобогов с Богочеловеком".

Вот какие чаяния связываются с грядущим обновлением Церкви! И чаяния эти основаны на весьма глубоком проникновении в философский смысл исторического процесса христианского мира. Велик Бог христианский! Можно и нам надеяться, что Церковь Христова, и только она одна, разрешит противоречия истории и выведет человечество к новым историческим горизонтам, на которых не будет мрачных туч социальных бедствий и громовых туч милитаризма!

3. Следует еще кратко отметить статью Н.А. Бердяева "Анархизм". Статья эта представляет главу из [готовящейся] автором к печати книги, посвященной религиозной философии общественности [4]. "В анархических учениях, - говорит автор, - чувствуются последние проблемы человеческого существования. В безрелигиозном развитии мира только анархизм пытается радикально отвергнуть всякую государственность, всякую власть и насилие и против себя служит он теократическому сознанию, расчищает почву для торжества идеи боговластия, поставленного на место человековластия". Но анархические учения до противоположности разнообразны, и в анархизме есть разъедающее противоречие: "анархисты прибегают к самым ужасным насилиям над личностью, желая уничтожить всякое насилие, с именем свободы на устах. Большая часть анархистов держится за вульгарный революционизм. […] Никакого внутреннего идеального начала анархисты не противополагают государственной власти и общественному насилию и остаются с насилием же и с властью же, хотя и по-новому названной. […] Самый последовательный анархист - Лев Толстой..." Он понял, "что государственной власти, основанной на насилии, можно противопоставить только религиозное начало жизни, любовь, а не насилие... Для Толстого нет общественного противления, для него есть лишь индивидуальное совершенствование. Характерно, что анархизм есть создание по преимуществу русского национального духа. Михаил Бакунин и Лев Толстой - вот самые радикальные анархисты. На Западе только Макс Штирнер и Прудон - видные представители анархизма, хотя у второго анархизм "остается на поверхности, не доходит до мистических глубин"".

Для идеального анархизма, для истинной свободы человечество неготово; "новейшее анархическое хулиганство целиком покоится на рабских, насильнических инстинктах. [...] Всякий органический порядок [...] может покоиться лишь на подлинных религиозных чувствах, на благоговении к высшему, на любви народа к некоторым вещам, на свободно-божественной иерархии. [...] Подлинно религиозный народ, соединенный со своим Богом, живущий одной органической жизнью, не нуждается в государстве и власти, он неизбежно теократичен. [...] Здоровый анархизм может развиваться по ступеням: в децентрализации власти и росте самоуправляющихся общин, в федерализме, в замене государственных отношений общественно-договорными, в пассивном сопротивлении государству, в преодолении всякого якобинства, бюрократического и революционного, в отказе власти в моральном доверии, в воспитании в себе той внутренней силы, которая делает истинно свободным, а государство ненужным. […] Совершать безбожные преступления нельзя ни во имя чего: ни для спасения государства, ни для насильственного разрушения. Государственники [явно] исповедуют религию не только антихристианскую, но и прямо-таки сатанинскую, государство ставят выше воли Бога. "Закон, по которому нужно жить, [...] написан в мистической глубине сердца, и только религиозное возрождение поможет разобрать эти письмена. [...] Жизнь истинная, победа над смертью только в соединении с Богом, с Первоисточником жизни, в утверждении добра в жизни. [...] Мы [же] хотим анархизма, который был бы обратной стороной внутренней гармонии, религиозного соединения. Истинный анархизм будет вместе с тем и истинным иерархизмом, божественной иерархии. [...] Мы будем проповедовать окончательное освобождение человечества не во имя земного благоденствия свободных мещан, а во имя идеала теократии - нового Иерусалима". Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим. Он же сказал им: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий - как служащий (Лк.22:24-26).

С христианской точки зрения с чувством удовлетворения можно бы отметить, что в этой статье признается сила кротости, сила, несравненно превосходящая силу гордого насилия и силу всякой культуры. "Воспитание в себе той внутренней силы, которая делает истинно свободным", есть, конечно, самое действительное средство, самый надежный путь для обновления человеческой жизни. Но сила кротости признается здесь не до конца. Статья сама не отличается духом кротости; в ней посылаются проклятия государству... Ведь и пассивное сопротивление не всегда внутри себя имеет кротость; при пассивном сопротивлении может быть самая черная затаенная злоба, злоба поистине сатанинская. Когда христианин проникнется духом кротости Христовой, его не нужно называть двусмысленно анархистом. Он христианин - и только. И не анархизма хочет христианин, а грядущего града взыскует, взыскует Иерусалима Небесного на земле.

4. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф.4:3-4).

Эти слова Евангелия стоят эпиграфом к статье Н. Бердяева "Социализм как религия" ("Вопросы философии и психологии". 1906 г., ноябрь-декабрь. Кн.85. С.508-545). Редко можно читать что-либо столь же сильное, как эта замечательная по содержанию и так убежденно написанная статья.

"С тех пор, - говорит автор, - как человек отпал от Бога и пошел устраивать свою жизнь вне Бога, преследует его древнее проклятие: Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей (Быт.3:17). И началась для человечества тяжелая борьба за существование, в поте лица своего добывал человек хлеб свой". "Отныне социализм, претендующий окончательно разрешить проблему человеческого существования, обещает устранить ужас вопроса о хлебе, делается основой новейшей истории". "Социализм сразу же заявил претензию стать религией для нового человечества, и внутренняя связь его с религией не подлежит сомнению. Общественными человеческими силами обещает социализм снять древнее проклятие, устроить греховный мир, не воссоединив его с Богом".

Нужно различать два типа социализма. Первый тип социализма организует питание человечества, целесообразную экономическую жизнь, решает проблему хлеба насущного. Социализм этого типа не хочет хлеб Небесный заменить хлебом земным, но он имеет и будет иметь громадное значение в жизни человечества. Другой тип социализма - социализм религиозный, социализм, претендующий заменить религию. На этот-то другой тип социализма автор и обращает свое внимание.

Религиозный социализм есть "целое вероучение, решение вопроса о смысле жизни, о цели истории, это - подчинение всех сторон жизни хлебу насущному, это - замена хлеба Небесного хлебом земным". "Появляется социалистически-религиозный пафос, и в нем чувствуется уже начало сверхчеловеческое, начало атеистическое, и есть в нем страшная жажда устроить этот мир не только помимо Бога, но и против Него.

Социал-демократия, обоснованная марксизмом, есть самая совершенная и законченная форма социализма, и именно социализма религиозного". "Социал-демократия жаждет рая земного и ненавидит рай Небесный. Она проповедует, что религия есть частное дело, что религия ее не касается; в действительности же социал-демократии есть очень большое дело до религии, так как она сама хочет быть религией. Для нее религия не частное дело, для нее всякая религия есть ложь и зло, мешающее устроить земной рай, дурманом поддерживающее эксплуатацию трудящихся классов". Свободу совести социал-демократия признает лишь на словах, социал-демократический дух не имеет вкуса к свободе совести и вообще к свободе; на деле она отменит свободу слова, если это понадобится в интересах пролетариата, социализма и революции. Социал-демократия хотела бы изнасиловать человеческую совесть во имя счастья людей, во имя земного рая.

"Социалистическая лжерелигия начинается там, где хлеб земной подчиняет себе всю жизнь и культуру, где во имя дележа "хлеба" человек отрекается от своего первородства, где во имя социального рая отвергается хлеб Небесный, где обоготворяется пролетариат и грядущее человечество, где социализм начинает строить вавилонскую башню, где устраивается человеческая жизнь без смысла, без цели, без Бога".

В Карле Марксе чувствуется злая стихия. Зло марксизма - в его безбожном и бесчеловечном отношении к лицу человеческому. Это отношение "по своей жестокости может сравниться лишь с отношением старого абсолютного государства".

"Социалистическая религия не знает святыни высшей, чем человечество, чем человеческое благо, религия эта обоготворяет человеческое и отвергает все сверхчеловеческое". Но эта религия жестока и к человечеству, и к человеку, потому что "человек признается средством для грядущего человечества, затем и грядущее человечество - средством для еще более далекого сверхчеловеческого состояния и в последнем счете для сверхчеловека, для земного бога. Этот грядущий земной бог и есть святыня социалистической религии, во имя которой приносятся человеческие жертвы, жертвуют длинным рядом живых поколений. Социалистическая религия хочет осчастливить людей, презирая людей. Ужасна по своей жестокости теория прогресса, доведенная марксизмом до крайнего выражения. Будущее общество, будущее человеческое поколение, совершенное и благое состояние, к которому ведет прогресс, - это какое-то чудовище, пьющее кровь поколений былых и современных, истязающее каждую живую личность во имя свое, во имя своей отвлеченности".

"Богоподобные человеки грезятся марксистскому социализму, новая порода, но последний конечный предел есть одна богоподобная сила, единое воплощение земной власти, отвергнувшейся от смысла мироздания. Скажут: социал-демократы прежде всего хотят сделать всех людей богоподобными, всех уравнять, а не одного возвеличить. Но это самообман". Равенство справедливо, если оно всеобще, но социал-демократия преимущественное право на счастье признает за будущими поколениями, затем устанавливается преимущество пролетариата и, наконец, общественно полезных и приспособленных людей. "Словом, социал-демократия утверждает аристократический подбор грядущей силы. О вселенском братстве тут не может быть и речи. Социал-демократическое равенство оказывается призрачным".

"Справедливое равенство всех живых личностей в мире не может быть установлено позитивно, а лишь религиозно. Жить для только человеческого в других людях, для других времен и для призрака временного будущего - вот жестокий и несправедливый завет религии грядущей земной силы. Жить для сверхчеловеческого в себе, для всего живущего в мире во все времена и для вечности - вот завет истинной вселенской религии".

"Душа марксистского социализма - в ожидании всемирной социальной катастрофы, великой, невиданной социальной революции, всеобщего Zusammenbrech'а [5], после которого наступит социалистический земной рай. Теория социальной катастрофы, Zusammenbrechtheorie, [...] не наука и не философия, а религия, религиозное упование, это эсхатология, учение о социалистическом конце истории и о страшном, социалистическом суде. [...] После социальной катастрофы мир делается добрым, эксплуатация прекращается, борьба классов и самое их существование упраздняется и наступает царство правды". Тогда только народится человек, истинное человечество, а теперь живут только представители того или другого класса. Теперь в мире злая необходимость, тогда - добрая свобода. "Но о царстве какого бога на земле грезят верующие социалисты, Того ли вечно Сущего, что и на Небе? Эсхатология марксизма и религиозного социализма противоположна христианской. [...] Христианская эсхатология провидит в конце страшную трагедию, последнюю борьбу двух начал и окончательную победу Агнца". Эсхатология позитивно-социалистическая видит лишь одну половину, лишь победу врагов Агнца, торжество "князя мира сего", который осчастливит человечество.

"В социал-демократии как религии нарождается в мире демонизм гораздо более коренной и страшный, чем демонизм "декадентский", ницшеанский, чем демонизм моды. [...] В марксистском социализме царит стихия безличного демонизма демонического культа безличной силы, культ земной власти без цели и смысла. Грядущее счастье, сулимое этим демонизмом есть соблазн и самообман. Никогда не наступит золотой век, если человечество пойдет по пути природной необходимости и натуральной силы".

"Что страшно в социал-демократии, так это отсутствие в ее религии положительного, творческого содержания... Весь ее пафос отрицательный, обращен на отрицание прошлого. [...] Сила революционного настроения измеряется злобой и ненавистью к злу, а не любовью и благоговейным уважением к добру, [...] и ложь социализма в умалении вечных ценностей". По социал-демократическому учению, бедность и угнетенность дают человеку знание истины и справедливости, а цель - буржуазная сытость. Но тут двойная ошибка: бедность только озлобляет и озверяет; идеал же сытости и довольства просто безобразен.

"Демоническая природа социал-демократии особенно обнаруживается в эпохи революций, когда "просыпается зверь политики, взаимного истребления, зверь, не знающий пощады", когда "старого зверя новым зверем хотят изгнать и уничтожить, но новый зверь оказывается все тем же старым зверем, старым насилием"".

"Социализм останется демоническим и насильственным до тех пор, пока он не подчинится религиозному началу жизни [...] и не свяжет дела своего с подчинением воле сверхчеловеческой". Сама же по себе социалистическая революция вращается на поверхности, радикализм ее кажущийся, "определенный по критерию базарной суеты". "Новый" человек социалистического общества есть окончательный "буржуа". Социал-демократическая религия всех делает мещанами. Все это потому, что "социал-демократии чуждо соединяющее начало любви, мистическое притяжение частей мира". Под внешней соединенностью и организованностью социалистического общества всегда будет ощущаться мучительная насильственность соединения, соединения не из свободной любви, а из горькой необходимости.

Социализм обезличивает, и нельзя найти в нем истинного демократизма. "Демократизм в том, чтобы относиться к каждому человеку как к личности". Нельзя человека оценивать только по его пролетарству; "пролетарское положение часто бывает связано с очень дурными качествами личности. [...] Высоко оценивать людей, потому что они пролетарии, - это то же, что оценивать их на том основании, что они дворяне или богатые". Социализм считает возможным и должным для счастья нескольких сделать одного несчастным и даже уничтожить, но "ни одно поколение, ни один человек не есть только средство, хотя бы и для счастья всего грядущего человечества. [...] Да и не счастье мы должны осуществлять для кого-то, в какое-то будущее время, а правду, абсолютную правду. [...] Счастье приложится. [...] Правда же осуществляется не насилием, а рождением к новой жизни. Нужно причинять как можно меньше насилия и горя каждому живому существу, осуществлять правду ежесекундно. Этой религиозной истины не понимает ни религия государственности, жертвующая личностью во имя фикций, ни религия революционизма и социализма. [...] Если только жестокостью, зверством, кровавыми жертвами можно сохранить мир старый или уничтожить его и создать мир новый, то пусть лучше мир погибнет".

"Что такое социализм с государственной и правовой точки зрения, каковы будут границы власти в новом обществе, каково взаимоотношение личности и общества? На эти вопросы не дает ясного ответа сам социализм. Правда, "некоторые социалисты слабым голосом пытаются утверждать, что в будущем не будет государства, что насилия не будет, что все договоры будут свободно выполняться, но сами, кажется, плохо верят в этот наивный утопизм". Если иметь в виду радикальный социализм, то нужно сказать, что "грядущее экономическое общество будет принудительным и насильственным союзом людей, будет государством полновластным, неограниченным, обожествленным. Социалистическое государство будет основано на совершенном и окончательном народовластии. Это какая-то лжесообразность, в которой личность тонет и исчезает". Свобода совести, свобода слова, всякая иная свобода будет оцениваться по утилитарным соображениям общественной власти. Кесарево будет выше Божьего. Социализм в его социал-демократической форме есть государственный абсолютизм, и нет в нем гарантий против якобинского и демагогического деспотизма.

"О праве социалисты не любят говорить. [...] Но можно с уверенностью сказать, что социализм есть попытка [...] устранить окончательно гражданское право [...] и утвердить исключительно право государственное... В восточных деспотиях не было такой безграничной и сильной государственной власти, какая мыслится в государстве социалистическом, устранившем все формы гражданских прав личности. [...] Социал-демократический дух исторически и психологически унаследовал идею всемирной Римской империи - государственного чудовища с мечом кесаря, и все отдает он "кесарю", хотя называет уже это народовластием". Но объединение должно происходить не государственным насилием, а духом соборности, основанной на любви. "Вселенская Церковь нам грезится, а не вселенское государство, теократия, Царство Божие и на земле, а не царство кесаря и иной власти человеческой. [...] Гражданское право должно быть основано на [...] природе личности, взятой вне всякого рода. [...] Высшим и последним судилищем гражданского права, источником объективной его правды [...] может быть право церковное, право богочеловеческой соборности. Таким образом, социалистическое общество может стать не государственным, а гражданско-церковным, то есть теократическим. [...] Необходимо искать противоядия от безличных, отвлеченно-государственных, централистически властолюбивых тенденций социалистической религии. Это противоядие может быть только в идее вселенского религиозного общества, которое увенчает здание общественности личностей. [...] Лжерелигиозная социалистическая соборность есть форма родового порабощения личности, как бы обобщение всех порабощений и подчинение единой порабощающей точке. И это путь окончательного и последнего рабства.

Не ощущая и не понимая личности, религия социализма совершенно неверно толкует равенство в смысле уравнения, смешения индивидуальностей, обезличения в однородной массе. Религия социализма посягает на внутреннюю сущность личности, на естественную иерархию человеческих душ, на индивидуальное предназначение каждого лица в мировой гармонии. Всех хотят уравнять в назначении и назначением этим признать однородную общественную пользу, обязательную службу земному процветанию рода человеческого. В социалистическом обществе не мыслится существования пророков и мудрецов, великих учителей жизни, творцов и гениев, царей в царстве духа". В конце социалистического уравнивания получится не равенство живых личностей, а равенство во всеобщем небытии, равное небытие. Но не потому ли человечество и достойно существования, что создает оно великое, над ним возвышающееся? "Не богатством, не знатностью происхождения, не внешними вещами и не родовыми свойствами, а силой духа, внутренним правом личности должна создаваться реальная иерархия".

"Слишком верит социализм в политику, в единственность и окончательность политического пути спасения, в политические формы и формулы. [...] Думают, что достаточно изменить вне человека находящиеся вещи и сам человек изменится, что из злых чувств и желаний можно внешним, механическим путем создать какую угодно добрую общественность". Правда, говорят и об изменении сознания, но в сущности на практике верят в какую-то политическую алхимию, возлагают надежды на политические перевороты, разные республики, голосования всех систем. "Русская социал-демократия начинает верить в голый факт захвата политической власти безотносительно к состоянию общественного сознания и распределению общественных сил. Но "безумно думать, что политикой можно окончательно соединить людей, преодолеть вековечный раздор человеческий. [...] Культ политических форм [...] всегда приводит к пустоте. Ни либеральная, ни демократическая, ни социалистическая республика, ни иная какая-нибудь форма не может спасти человечество, очеловечить его, соединить с высочайшим в жизни, если сущность людей останется неизменной, если сознание людей останется поверхностным, если последняя воля человечества и последняя любовь его направлена на тот же старый мир. Есть в мире одна только гарантия крепости новой свободной жизни - изменение сознания людей, перерождение их душ, новая воля и новая любовь, сила чувств и желаний, крепких как скала. Политика и социализм должны сделаться сознательно религиозными, подчиненными абсолютному центру жизни, тогда только они потеряют свой антирелигиозный и обратно религиозный характер, тогда только будет побежден зверь политики и земной бес социализма".

"То, что относится в социализме к человеческому процессу освобождения, есть правда социализма, то, что переходит в сверхчеловеческий процесс воплощения земного бога, в окончательный соблазн хлебом земным, есть ложь и грядущее зло социализма, обратная религия, лжесоборность царства искусителя".

Так, рассматривая социализм, автор приходит к заключению, что социализм религией быть не может. Нам только кажется немного странным, что автор рассматривает как религию такое мировоззрение, которое не хочет и говорить о мире сверхчувственном и о сношениях с ним. Такое мировоззрение нельзя называть религией, и само оно не имеет права себя так именовать, потому что само же отрицает все то, признание чего составляет характеристическую черту религии как понятия; атеизм не религия.

Но в изложенной статье много правды сказано даже в лицо социализму. Ведь социализм встречают до противоположности различно. Одни считают черносотенным всякое слово, сказанное против социализма, и говорящего заподазривают в приверженности к шкурным интересам. Другие суеверно крестятся, лишь только услышат слово "сицилист", и в простоте сердечной принесут охапку дров, если понадобится сжечь одного из тех "отчаянных, что в царя стреляют". Страх последних едва ли имеет основание. Социализм имеет большую жизненную правду, и эта правда больше и больше входит в жизнь. Никакое самое деспотическое государство не может прожить без социализации некоторых сторон жизни. Социализм желает людям добра, и неужели потому бояться его? Все, что говорится о добре, что к добру стремится, - все это желанно для христианина. Но нужно обратить внимание на то, что всякое добро, всякое учение о добре для христианина не ново. Можно ли учить о большем добре, чем то, о котором учил Христос? Нельзя. Есть ли добро, которое не обнималось бы христианской любовью? Нет. Такого добра нет и быть не может. Что же нового в социализме по содержанию? Да если бы люди жили по Христову учению, неужели тогда возможна была бы какая-нибудь эксплуатация, деление на классы и вражда классовых интересов и прочее? Социализм хочет накормить. А разве среди христиан (конечно, не по метрикам только, как у нас теперь) возможен голодный? Но бесспорно, социализм прав в том, что нужно накормить. Только социализм как мировоззрение, до конца продуманный, ужасен. Ужас такого социализма достаточно изображен в статье г-на Бердяева.

Может быть, социализм указывает путь к достижению добра? Но для христианина только Христос есть Путь, Истина и Жизнь. Зачем идти христианину по путям Маркса, Энгельса, Каутского, Бебеля и других, если есть путь Христов? Совершеннее этого пути ничего быть не может; кроме имени Иисуса, нет другого имени, которым можно было бы спастись. Действительно, путь к добру, указываемый социализмом, бесконечно хуже пути христианского. В статье Бердяева замечено - и мы это хотели бы особенно подчеркнуть, что социализму недостает радикализма. Радикализм социализма слишком поверхностен. Христианство со своим "Покайтеся! Μετανοειτε!" бесконечно радикальнее социализма. В копеечной брошюрке "Новая Нагорная проповедь" так переделана третья заповедь блаженства: "Несчастны кроткие, потому что они никогда не получат земли". Это характерно для социализма; он не понимает силы кротости, а это свидетельствует только о его недостаточном радикализме. О том же говорит и допускаемое социализмом ограничение свободы, если это понадобится. В изложенной статье отмечено, что социал-демократия готова иногда ограничить не только какую-нибудь свободу, но иногда хотела бы насиловать и свободную совесть. В христианстве выше всего ценится свобода совести. Совесть свободна, и прикасаться к ней с грязным насилием, по христианскому учению, преступно. Совесть человеческую не может насиловать никакое большинство. В христианстве нет подчинения; там есть только согласие свободной совести. Кто требует безграничного подчинения большинству, подчинения даже свободной совести, тот сам еще раб. К такому рабству и зовет социализм, а где Дух Господень, там свобода. Свобода, конечно, ценнее рабства, и христианство, основывающееся на свободе, без сомнения, радикальнее социализма.

Социалистическая политика не может удовлетворить религиозного мыслителя; последний должен мыслить глубже, чем социалист. Революционный же социализм может только отталкивать. Еще ветхозаветный мудрец в 1-й главе своих притчей учит сына: не ходи в путь, уклони ногу свою от пути тех, которые будут звать тебя на неправедное убийство, чтобы набрать всякого драгоценного имущества и наполнить домы свои добычей, хотя бы они обещали общий склад всего и мешец един для всех. Долгий опыт человечества, кажется, должен бы убедить, что нет ничего желанного в насилии, ради чего оно ни производилось бы. "Демон революции жаждет крови и человеческих жертв, подобно демону реакции, который совершил уже свои неслыханные преступления. [...] Против этих демонов должна восстать новая сила духа, в душах людей должно что-то измениться, что-то переродиться". "Зверь политики, превращенной в отвлеченное начало, раздирает сейчас несчастную Россию, (насилия реакции) обливают ее кровью, и революционный социализм хочет дать волю этому зверю, довести его до полного воплощения в жизнь. О как безумна и преступна мысль, что можно вывести теперь Россию из того ужасного состояния, в котором она находится, путем одной политики, оторванной от высшего центра жизни". Эти две тирады из той же статьи Бердяева. Автор приходит к тому же выводу, как и С.Н. Булгаков в вышеизложенной статье: возрождение человечества возможно не на политической, а на религиозной почве, и только на этой почве история может принести зрелый и совершенный плод. Прежде пусть человек достигнет Царства Божия, которое внутри него, а тогда и без политики будет в людях благоволение и мир на земле. Если политика хочет быть действительной, она должна дать к себе доступ религиозным влияниям. Социализм - не религия, а политика, и он не должен требовать, чтобы человек, забыв Христа, поклонился ему.

Вышесказанное может относиться и ко всякой политической партии. Что религия не служанка и крайних правых партий, об этом можно читать в статье профессора В.З. Завитневича [6] "Духовенство и партийность в политике" (Труды Киевской духовной академии. 1907. Январь. С.99-110).

У нас есть партии, которые присваивают себе исключительное право монополии на симпатию духовенства, громы и молнии мечут по адресу тех, кто требует беспартийности духовенства. Профессор В.З. Завитневич обращает внимание на письма митрополиту Антонию Юзефовича и Дубровина [7]. Странные выходки этих самозваных истолкователей мыслей и чувств русского народа напоминают профессору, как в эпоху Смутного времени печальной памяти достойный Михаило Салтыков, желая заставить святителя Гермогена изменить своему долгу, начал "аки безумный пес лаяти и нелепыми словами... великое святительство безчестити". "Мы в данном случае имеем в виду ту сторону письма, которой Дубровин вслед за г-ном Юзефовичем показал свое недомыслие в понимании вопроса об отношении Церкви как известной организации к политике".

Духовенство может иметь свои политические убеждения, кроме тех, "которые открыто проповедуют принцип насилия над властью". "А затем духовенство может мириться со всяким государственным строем, если он не представляет препятствий свободному проявлению сил Церкви, а следовательно, может разделять взгляды любой политической программы. Образовавшееся у нас представление, находившее в свое время поддержку даже среди выдающихся членов иерархии, что будто бы Православие неразрывно связано с неограниченным самодержавием, - есть простое недомыслие, ценное для историка, но не имеющее ровно никакого значения для богослова". Церковь построена на другом начале, чем то, на котором строится государство. "Государство строится на формально юридической основе", а "Церковь покоится на чисто нравственной основе". Христос не учил, как устраивать государства и, в частности, как разбираться в политических партиях. Потому компетенция пастыря в политической области ничем не отличается от компетенции всех остальных граждан. "Но если бы собрание и политически зрелых людей задумало дело, противоречащее началам христианской нравственности, священник может и обязан возвысить свой голос, и собрание, если оно состоит из верных сынов Церкви, обязано считаться с его голосом, потому что он говорит не от себя, а от имени Церкви, авторитет которой в этой области не может быть оспариваем". Кроме того, священник обязан бороться с враждой, злобой, ненавистью - со всем тем, что возникает при партийной борьбе, а это требует его беспартийности. "Всякая организованная партия имеет свою дисциплину, имеет свою тактику, которая часто строится на началах далеко не христианских. Громче других против идеи беспартийности духовенства ратуют у нас крайние правые партии, которые думают заманить духовенство в свой лагерь тем, что одним из лозунгов своей партии ставят Православие. Духу Церкви противна отрицательная сторона политики, какою является партийность, но насколько политика служит благу человека, настолько Церковь благословляет ее. Церковь не может благословить ни правых, ни левых, потому что те и другие сеют вражду и ненависть, а она проповедует мир и любовь". Эта точка зрения со всею ясностью проведена в послании митрополита Антония епархиальным преосвященным. В своей области действуя, духовенство окажет государству услуг больше, чем если оно бросится в политиканство. "Прямая задача Церкви в отношении к государству состоит именно в нравственном воспитании личности, и если бы Церковь выполнила эту свою задачу с успехом, она ослабила бы борьбу страстей, ослепляющих сознание и развращающих волю, очистила бы совесть, смягчила бы слишком сгущенную теперь нравственную атмосферу и тем создала бы условия, при которых решение политических и социально-экономических вопросов значительно облегчилось бы".

Желая увлечь духовенство в политическую борьбу, ссылаются на историю, и в частности, на святителя Гермогена. "Нужно заметить, что имя этого святителя в наши дни очень часто упоминается с толком и без толку". "Решающее действие на окончательный исход смуты имела его последняя деятельность". "Очищение посредством покаяния совестью сделало возможным примирение, взаимное единение". "С восстановлением же внутреннего единства прежняя внешняя рознь прекратилась, утраченная государством сила возвратилась к нему, и оно было спасено".

"Пастыри не должны дробить своих сил, рассыпаясь по взаимно враждующим партиям, но, напротив, они должны весь христианский мир соединить воедино, памятуя, что сама Церковь Христова есть единство человеческих совестей, объединенных законом любви". Трудно соединить бомбометателей с погромщиками. "Легко понять, какой успех проповедь о любви может иметь среди людей, которые в ответ на упоминание Святейшего Синода "о христианском братолюбии не только к братьям во Христе, но и к людям, чуждым святой веры нашей", в заносчивом тоне категорически заявили "сему сонму правящих делами Церкви нашей святителей", что людей враждебных им партий они "никогда не возлюбят" и, напротив, "будут неустанно враждовать и бороться с ними". И все это делается во имя "нашей святой православной веры, нашего царского самодержавия и нашей тысячелетием слагавшейся русской народности"".

Можно бы для религии в политике предоставить и больше места. Церковь должна влиять на политику своим авторитетным словом, и всякая политика, по-нашему, если искренно желает служить благу, должна сама подчиняться директивам религии.

Профессор Завитневич берет русскую политическую действительность и осуждает притязания крайних правых партий на поддержку со стороны религии. Для религии хорошо все, что хорошо во всякой партии; Церковь наша не согласна только с тем, что противоречит ей. Но в учении Церкви нет догмата о самодержавии неограниченном, о котором не говорится ни в Символе веры, ни в определениях Соборов. Если же и говорится на эту тему кое-что в догматике Макария, то и там не представлено никаких убедительных оснований и приводятся тексты исторического содержания, например: взял Самуил рог с елеем и помазал Саула на царство, хотя пророк раньше считал делом богопротивным, чтобы был неограниченный царь над народом Божиим. Пастырь Церкви не изменит Христу, если будет сочувствовать партии, не признающей неограниченного самодержавия; это непризнание христианству не противно.

Членам Государственной думы митрополит Антоний сказал речь, известную всем по газетам. В речи первоиерарх Церкви Православной не связывает веры Христовой с определенной политической партией. Речь владыки так характеризуется в №9 "Церковно-общественной жизни" (с.258): "Нет в ней ни шумливых прещений, ни громких возгласов о "крамоле", якобы раздирающей нашу несчастную, исстрадавшуюся Русь, нет даже тени упрека по адресу тех или иных политических групп, составляющих в общем одно органическое тело России. В речи митрополита приятно поражает истинно христианская сверхполитика - терпимость ко всем политическим партиям, отображающим, по его мысли, единую коллективную душу русского народа... Благо родины понимается различно различными людьми, - сказал владыка. И в данном случае сказал святую истину".

Симпатии духовенства партиям темной окраски, "причем некоторые духовные даже еще более сгущали окраску, чем это сделали светские вожаки подобных партий", обусловлены различными причинами. Хочется надеяться, что Церковь поймет свою собственную силу и цену, когда заживет самостоятельной свободной жизнью, а тогда симпатиями Церкви будет пользоваться все доброе, светлое и ничто черное, злое. Из крупиц добра Церковь будет строить Тело Христово, все доброе будет стремиться к Церкви, от нее получать благословение и помощь, все же недоброе будет бояться неподкупного, обличительного голоса Церкви, все, лишенное нравственной поддержки Церкви, будет выбрасываться как негодное строителями политической жизни, которые сами будут желать указаний со стороны Церкви.

Примечания

Печатается по изданию: Среди журналов. - Христианин. Сергиев Посад, 1907. №2, №3, №8. (Заглавие взято в соответствии с публикацией данного текста в качестве отдельного оттиска. См.: Троицкий В. Религия и политика. Сергиев Посад, 1907.) Подпись: В. Троицкий.

Примечания