Повествование этого замечательного сборника волнует душу православного христианина описанием того, как люди — почти что наши современники, с теми же слабостями и грехами, что и у нас, сознательно готовили себя к тому, чтобы ценой временных мучений (порой длительных и страшных) приобрести венец вечной жизни во Христе Иисусе Господе нашем. Составление его начато Святогорцем и закончено монахом Азарией.
Предисловие
Всему христианскому миру известно, что святая Афонская Гора находится под особенным покровительством Пресвятой Госпожи Девы Богородицы и что сие место наречено Ее жребием, как жребий евангельского Ее слова. Истину эту всегда признавали православные, но ее признают не только православные, но и иноверные, и даже неверные. И бесчисленные опыты доказывали и доказывают Богоматернюю любовь и нежный промысл о посвятивших себя на Афоне трудам подвижнической жизни. Все также знают, что по державной Ее воле это место остается и останется, как говорят местные предания, до скончания мира исключительным жребием мужского иночества. С давних времен Афон и по законам царей земных, державствовавших в православной Греции до ее падения, обречен исключительно пребыванию на нем отшельников [1]. Даже и после разгрома Востока от нечестивых сынов Агари, Святая Гора грозными их повелителями оставлена в прежних ее правах [2]. И с тех пор даже доныне, во все дни пребывания Востока под сокрушительным игом магометанства, она остается собственностью иночества и есть как бы отдельный иноческий мир со своими законоположениями в отношении к нравственной и внешней его жизни, посреди господствующего изуверского деспотизма чтителей ложно пророка магометанской власти, не касаясь прав и преимуществ Святой Горы, обременяли и обременяют ее обители только налогами. Таким образом, Святая Гора, пребывая предметом материнской заботливости Приснодевы, как Ее наследие, и по человеческим законам — достоянием иноческим, была во все времена оплотом, убежищем и светочем православия, вертоградом, рассадником, средоточением православного монашества, училищем подвижничества. И эта-то столь знаменитая и достопамятная Гора почти по сию пору не имела отдельной, полной о себе истории; скажем более — ученые не только не написали о ней истории, но даже не согласились еще между собой о начале поселения на ней иноков. Из греков, блаженной памяти славный и ученый святогорец Никодим [3], в конце изданного им Номоканона (изд. в лист, в Лейпциге, 1800 года, стр. 549), сделал о Святой Горе несколько замечаний, но как это только замечания, то они мало объясняют быт Горы. По его изысканиям, Афон уже 15 почти веков продолжает быть особым местом, посвященным исключительно славословию Божию и служит училищем благочестия и добродетели с тех времен, когда христианская вера сделалась на земном шаре господствующей. Напротив, другой ученик Святой Горы, епитроп Филофея, Феодорит, в своих записках об Афоне, начертанных около двадцатых годов настоящего века, основываясь на житии преподобного Евфимия (жившего в девятом веке), видит на Святой Горе до девятого века совершенную пустыню. Из наших соотечественников, писавших о Востоке, знаменитый паломник Барский, высказав довольно много подробностей об Афоне, ничего не написал определенного о первоначальном его быте. Блаженной памяти святогорец в своих письмах о св. Афонской Горе (см. письмо 4-е 1-й части), сделав о ней несколько замечаний, обещал составить впоследствии полную историю Афона, но обещания свои унес с собой во гроб. А. П., в предисловии к своему указателю афонских актов, мог только сказать, что деловые свитки афонские уцелели с десятого века; другие из ученых русских, посетивших Афонскую Гору, основываясь тоже на житии преподобного Евфимия и соглашаясь с рукописью упомянутого Феодорита, до девятого века видят на Афоне тоже пустыню. Они говорят, что святой Евфимий, пришедши с Олимпа на Афонскую Гору, нашел в ней одного только подвижника, именем Иосифа. Один афонский любитель «поминать дни древние» (Пс. 142, 5), Иаков [4], не соглашаясь с рукописью Феодорита, делает на житие святого Евфимия несколько замечаний, опровергающих мнения сего ученого и доказывающих существование всельников на Афоне еще прежде святого Евфимия, следовательно, до девятого века. Но так как и без этих замечаний из жития святого Евфимия ясно видно, что во время сего преподобного Афонская Гора не была пустыней, и что подвизался в ней не один только Иосиф, то мы для краткости при изложении жизнеописания преподобного Евфимия (см. его житие) опустили замечания Иакова. Кроме этих замечаний, в записках Иакова мы видели намеки, упоминающие о ктиторстве на Афоне равноапостольного Константина и свидетельствующие о существовании здесь иночества даже во время Феодосия Великого. В Neon leimonarion встретилось нам житие преподобных Варнавы, Софрония и Христофора (память их по греческому синаксарю авг. 17). Из них Варнава и Софроний, скончавшиеся в начале пятого века, при посещении разных святых мест были и на Афонской Горе, видели в ней монастырь Ватопедский и другие обители. Это-то вышеизложенное несходство мнений ученых касательно Святой Горы и побуждало нас всеми способами убеждать покойного Иакова или любого из ученых настоящего времени здешних греков, чтоб они занялись составлением полной, основательной истории Афона и таким образом оставили полную по себе память, а не как другие переселялись в жизнь будущую, сделав лишь несколько замечаний о Святой Горе. Однако в последнее время появилось в литературе греческой и иностранной немало сочинений, относящихся к истории Святой Горы [5]. Также и в русской литературе есть немало сочинений, касающихся истории Святой Горы [6]. Можно бы даже сказать, что и Святая Гора дождалась наконец своей специальной истории, если бы сочинение преосвящ. Порфирия оказалось вполне удовлетворительным. Трудолюбивый и многоплодный автор «Христианского Востока» — (покойный уже ныне) епископ Порфирий (Успенский) предпринял благодарный труд написать такую историю Святой Горы в поучение всем почитателям Афона. Еп. Порфирий умел собрать и вывез с Востока, и в частности со Святой Горы, много исторического материала, частью помещенного в изданных им сочинениях, а частью ждущего еще появления в свет. За обнародованный им сырой исторический материал наука будет ему всегда благодарна. Но, в то же время, надо с сожалением сказать, что и указания покойного автора, а равно и предлагаемые им исторические выводы, делаемые будто бы на основании несомненных фактов, часто страдают неточностью и, отличаясь большой оригинальностью, часто имеют под собой не факты, а только богатую фантазию автора, почему и не могут быть признаны весьма близкими к истине. Неточность эта невыгодно рекомендует сочинения покойного епископа. «Древности, — по выражению приснопамятного Московского святителя Филарета, — любят свидетельства, а не догадочные заключения» [7].
Еп. Порфирий († 1886 г.), начав свое издание «Истории Афона» еще в 1877 году, довел ее при жизни только до тринадцатого века; оставался не обнародованным самый интересный материал, относящийся к истории «монашеского» Афона. Этому своему труду сам покойный автор придавал весьма важное значение, почему завещал Императорской Академии наук тщательно издать после смерти приготовленные им самим сочинения. Таким образом, в 1892 году Академия наук выпустила в превосходном издании этот посмертный труд покойного преосвященного Порфирия: окончание «Истории Афона». Однако ожидания и надежды как наши, так и всех интересующихся историей Святой Горы, далеко не были удовлетворены этим окончанием [8]. Вероятно, и годы, и здоровье покойного трудолюбивого автора, а, может быть, даже и недостаток материалов, не позволили должным образом разработать предположенную им себе и, надо сказать, благодарную тему. Так что и опять Афону приходится ждать еще своей истории. А напечатанная еп. Порфирием «афонская энциклопедия», как называют некоторые ученые сочинения еп. Порфирия об Афоне, будет служить подготовительной работой, сборником материалов.
Не имея о себе вполне удовлетворительной истории, Афон не имеет и собрания жизнеописаний, в которых изображалось бы житие просиявших в нем святых отцов, по крайней мере более известных [9]; по сию пору никто еще не занялся этим делом и не потрудился составить патерик, подобный нашему печерскому. Из наших соотечественников брался было за это покойный святогорец, но предприятие его сошло с ним в могилу. Впрочем, обещания его относительно афонского патерика отчасти оправдались и самым делом: из представляемых теперь нами читающей публике житий некоторые принадлежат действительно его перу. Хотя эти труды оставлены нам без окончательной отделки, однако мысль и начало всякого дела ценится высоко. Мало того, что на Святой Горе нет собрания этих сельных кринов, в разные времена процветавших на пустынных высотах заоблачного Афона, а теперь благоухающих в обителях Отца Небесного, Святая Гора скудна и историческими о них записками. Даже и в бесценных для Церкви минеях святителя Ростовского, святого Димитрия, мы видим только трех насельников Афона: св. Афанасия, Петра и столь славно и полезно потрудившегося для Церкви знаменитого Паламу. Поэтому много нужно было трудов, чтобы собрать и эти скудные крохи из обильного святогорского аскетического вертограда. Где будем искать причины такого недостатка? Ее можно, кажется, полагать частью в простоте первоначальных насельников-иноков Святой Горы, не обращавших внимания на важность и цену памяти о своих отцах-подвижниках для последующих родов и потому сохранявших оную более в устных преданиях, нежели в записках; частью — в особенном смирении здешних святых подвижников, которые, как и все, ставшие на истинную стезю подвижничества, не желали и не желают быть славимыми от людей (см. житие Нила Мироточивого); частью — в неоднократном разорении Святой Горы набегами варваров и латинян, когда библиотеки монастырей доходили до такой растраты, что рукописи и книги были разбираемы не томами, а выносились целыми кипами [10]. Мир и спокойствие или перевороты держав воздействуют не только на политическое значение народов, но и на быт иноческий, поэтому судьбы Афона всегда более или менее соединены были с судьбами Востока, и особенно Константинополя. Есть много и других причин такого важного упущения. Но нам известно, что Афон, с его аскетами, всегда мил и дорог всякому русскому сердцу. Поэтому, желая познакомить своих соотечественников с прославленными святой Церковью подвижниками Афона, мы решились показать им несколько сих кринов из небесного сада, могущих благотворно облагоухать их. Говорим: несколько, ибо все ли жизнеописания святых подвижников Афона поместили мы в своем патерике, за то хорошо не ручаемся. Патерик сей, в первых его изданиях, мы излагали в хронологическом порядке, по векам от Р.Х. И так как печальная для Церкви эпоха взятия Константинополя агарянами сама собою разделяет весь собор описанных нами святых на два резко различающихся периода (что можно сказать не только об афонских, но и о всех святых Церкви восточной), из которых первый период можно и должно назвать преподобническим, а второй — мученическим, то это давало нам повод разделить свой патерик на две части, сообразно с указанными периодами. Теперь, однако, желая дать книгу более удобную для постоянного чтения, мы решились распределить памяти святых не по векам, а по дням и месяцам на целый год. А в конце книги для любителей истории мы прилагаем «хронологический указатель» и азбучный (алфавитный) список имен святых нашего патерика. Касательно же памяти святых, на Афонской Горе просиявших, надобно заметить, что, кроме дней, помечаемых нами, или, что то же, празднуемых всей православной Церковью, все афонские преподобные прославляются Святой Горой еще в 1-ю неделю по неделе всех святых; во 2-ю же по ней Афонская Гора празднует всем новым мученикам. Святым, на Афоне просиявшим, есть у нас отдельная служба, составленная блаженной памяти Никодимом и отпечатанная в Ермополе (в 1847 году и потом в Афинах, в 1869 г.). Служба эта переведена и на славянский язык и отпечатана в Будине (в 1810 г., а затем в Царь-граде, в 1862 г.). Есть также отдельная служба и святым новомученикам. И эта служба составлена тем же Никодимом Святогорцем и помещена в изданной им книге: «Neon Marturologion», или «Новое собрание повествований о мучениках» (издана в Венеции, в 1799 г., потом в Афинах, в 1856 г., см. стр. 219–270). Службы эти находятся на Востоке в общецерковном употреблении, равно как и жития, помещенные в нашем патерике. Почти все они официально одобрены Вселенской Константинопольской Церковью. В «Собрание синаксарей», или кратких житий святых (Sunaxaristhz. Benetia. 1819 г.), переведенное на новогреческий язык, исправленное и дополненное упомянутым уже нами святогорцем Никодимом, включены имена всех бывших известными ему новых учеников. В минеях греческих, изданных в 1842–43 гг. в Константинополе, после тщательного рассмотрения особой комиссией и по благословению святейшего патриарха Германа и его синода, также поставлены имена сих мучеников наряду с именами древних подвижников веры и благочестия [11].
Нет сомнения, что собрания эти не обнимают сказания обо всех, запечатлевших кровью истину своей веры в сии тяжкие для Восточной Церкви времена ига агарянского, но и тех сказаний, какие сохранила благочестивая ревность боголюбивых мужей, достаточно для того, чтобы свидетельствовать о крепости и силе благодатной жизни в Церкви, столько веков томящейся под игом иноверным и всегда представляющей новых поборников веры, готовых стоять за нее до крови. Общение Церкви российской с Церквами Востока, составляющими вкупе с ней единую, святую, соборную, апостольскую Церковь, делает и нас причастниками славы мученичества, которой украшаются собратия наши на Востоке.
Святая Афонская Гора, Русский монастырь,
1896 года, 5 июля.
Тако глаголет Господь: будет в последняя дни явлена гора Господня, и дом Божий на версе гор, и превознесется превыше холмов, и приидут к ней вси языцы. И пойдут языцы мнози, и рекут: приидите, и взыдем на гору Господню, и в дом Бога Иаковля, и возвестит нам путь свой, и пойдем по нему (Ис. 2, 1–4)
Иже (святые все) верою победиша царствия. Содеяша правду, получиша обетования, заградиша уста львов, угасиша силу огненную, избегоша острея меча, возмогоша от немощи, быша крепцы во бранех, обратиша в бегство полки чуждих: инии же избиены быша, не приемше избавления, да лучше воскресение улучат: друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и узами и темницею, камением побиени быша, претрени быша, искушени быша, убийством меча умроша: проидоша в милотех, и в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени: ихже не бе достоин весь мир, в пустынях скитающеся и в горах и в вертепах и в пропастех земных (Евр. 11, 33–38)
Поминайте юзники, аки с ними связани. Поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие: ихже взирающе на скончание жительства, подражайте вере их (Евр. 13, 3. 7)
Ежелетну память днесь сущих на Афон отцев ублажим иноцы — насельницы Афона. Они бо во истину все блаженство Господа имеяху: нищии духом — обогатишася, кротцыи — землю кротких наследоваша, плачущии — утешишася, алчущии правды — насытишася, милостивыи — помилованы, чистии сердцем — Бога, елико мощно, зреша, миротворцы — божественнаго сподобишася усыновления, гонимии и мучимии за правду и благочестие — на небеси ныне радуются и веселятся, и прилежно молят Господа спасти души наша (Из службы преп. отцам на Афоне просиявшим, стихира на литии)
Бог прославляем в совете святых (Пс. 88, 8)
Соберите Ему преподобныя Его (Пс. 49, 5)
Господи, аще не быхом святыя Твоя имели молитвенники, и благостыню Твою милующую нас, како смели быхом, Спасе, пети Тя, Егоже славословят непрестанно Ангели? Сердцеведче, пощади души наша (Октоих, глас 6-й, вторник утра, на стиховне стихиры, и Октоих глас 6-й, суббота утра, на хвалит. стихиры).
Восхвалим убо мужи славны, и отцы в бытии. Многу славу возда Господь в них величием Своим от века. Господствующе в царствиих своих, и мужи имениты силою, советующе разумом своим, провещавшии во пророчествах; старейшины людей в советах и в разуме писания людей; премудрая словеса в наказании их, ищуще гласа мусикийска, и поведающе повести в писаниях; премудрость их поведят людие, и похвалу их исповесть Церковь (Прем. Сир. 44, 1–5, 14.).
4 ЯНВАРЯ
Житие и страдания святого нового преподобномученика Онуфрия [12]
Место родины святого нового преподобномученика Онуфрия было селение Габрово, Терновской епархии. Он происходил от богатых христианских родителей-болгар и во св. крещении назван был Матфеем. Когда Матфей достиг возраста, способного разуметь книжное учение, тогда родители отдали его в училище, где он проходил учение с большим успехом. В это время однажды он в чем-то провинился, за что и был наказан своими родителями, но, однако, это внушительное родительское наказание породило в его юном уме мысль о мести, которая по действу вражескому клонилась к собственной его погибели. Питая гнев на своих родителей за наказание, он выразился пред находившимися там турками, что желает принять магометанскую веру. Это детское намерение легко могло бы осуществиться, если бы не успели родители исхитить его из рук служителей Магомета. Видно, однако, что любовь Небесного Отца, за веру и благочестие родителей, не оставила отрока, изъявившего по своему неразумию желание отречься от христианской веры. Ибо когда Матфей пришел в совершенный возраст и стал понимать предметы самостоятельно, то тогда же удалился на святую Афонскую Гору и поступил в братство Хиландарского монастыря. Здесь вскоре он принял на себя иноческий образ с именем Манассии и проходил духовные подвиги со вниманием и ревностью. Спустя некоторое время он за свою добродетельную и подвижническую жизнь рукоположен был во иеродиакона [13]. В сем священном сане Манассия прилагал труды к трудам, ревнуя в добродетелях подвижникам Христовым, и таким образом приходил от силы в силу. Но опыт и писания св. Отцов свидетельствуют, что насколько человек преуспевает в добродетели, настолько же украшается смирением, так что тогда даже и малейшие грехи кажутся ему великими и он сердечно сокрушается о них, принося покаяние. Так точно и Манассия: преуспевая в добродетели и рассматривая всю свою прошедшую жизнь, он с ужасом увидел свое падение, т. е. отречение от Христа, бывшее еще в отрочестве, которое с этого времени как бы неким тайным обличителем постоянно носилось в его уме. Кроме того, и сердце его не имело покоя вследствие вычитанных им слов, сказанных Спасителем в Божественном Евангелии: всяк, иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех: а иже отвержется Мене пред человеки, отвергнуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех (Мф. 10, 32–33). Имея в уме постоянно сии священные слова, Манассия скорбел, вся душа его была объята страхом. «А что, — думал он, — если я не принесу достойных плодов покаяния за свое отречение и в день Великого Суда Христос, Которого я отвергся пред людьми, отвержется меня пред Отцем Небесным?» Сердце его не было покойно, в нем не царил тот радостный мир, который в подкрепление и утешение посылается подвижникам от всещедрого Бога, а потому совершаемые им подвиги казались ему весьма недостаточными для того, чтобы очистить себя от глубокого, как ему казалось, падения и умилостивить Бога; при этом в уме его носилось, что примирить свое сердце с Небесным Творцом возможно только чрез исповедание Его пред неверными. Поэтому он решился, за свое отречение от Христа, исповедать Его пред турками, проливши за Него кровь в мученических страданиях, очистить свое падение и этим путем примириться с Богом. Это святое и притом трудное намерение день и ночь не оставляло его; однако, не доверяя себе, он с сердечной и смиренной молитвой просил Бога открыть ему, есть ли на то воля Его, угодная и совершенная, как о сем говорит св. апостол Павел (Рим. 12, 2). И если желание его угодно Ему, то тогда бы только Господь утвердил его мысль непоколебимою и укрепил бы его Своей благодатью мужественно исповедать христианскую веру пред врагами Христа и принять мученическую кончину. Но так как, по словам Св. Писания, помышления смертных боязлива и погрешительна умышления их (Прем. Сол. 9, 14), то и Манассия не решился без совета с опытными отцами вступить в великий подвиг мученичества, а потому со смирением и кротостью он открыл свое желание духовным старцам и просил их благоразумного совета. Но старцы посоветовали ему хорошенько обдумать свое намерение и, не познавши своих сил, не решаться на столь страшный подвиг.
Совет опытных мужей был принят Манассией с охотой, и он начал еще более подвизаться в посте, бдении, молитве и трудах; при этом желание пострадать за Христа не только не охлаждалось в его сердце, но еще более воспламенялось, особенно когда он узнал о недавнем страдании новых преподобномучеников Евфимия, Игнатия и Акакия [14].
Узнав, что сии св. мученики, приготовляясь к мученическому подвигу, пользовались советами и руководством духовника Никифора, он отправился в Предтеченский скит, где чистосердечно исповедал пред опытным духовником Никифором свое намерение, просил его принять в свою келью и приготовить к страдальческому подвигу, подобно Евфимию с Игнатием и Акакием.
— Согласен, чадо, принять тебя к себе, — сказал ему ласково духовник Никифор, — но только с тем, чтобы никто из посторонних не знал о твоем намерении пострадать за Христа и чтобы все время приготовления твоего к мученичеству ты совершал так, как бы уже находился в страданиях за Христа, пред жестокими мучителями. Соглашаешься ли ты на это?
— Согласен, святой отче, — с радостью отвечал блаженный.
И, таким образом, получив желаемое — быть учеником опытного мужа, Манассия возвратился в свой монастырь, распорядился своими вещами и деньгами, из коих одну часть раздал как милостыню, а другую оставил в пользу монастыря с тем, чтобы оный доставлял пропитание его родному отцу, который в то время жил вместе с ним в Хиландарском монастыре, в полном монашеском пострижении.
После этого он под видом, как будто бы хочет идти в Иерусалим для поклонения святым местам, скрылся от всех и пришел к духовнику Никифору, который с отеческой любовью принял блаженного и поместил его в отдельной келье, при этом заповедал ему, чтобы он ни с кем не имел никакого общения, а один наедине молился Богу.
Заключившись в тесной и темной келье, Манассия начал подвизаться в продолжительном бдении и молитве; при этом смирял свое тело земными поклонами, которых в течение суток полагал по 3 500, а поясных без числа. Молитва со слезами как бы сроднилась с ним, ее он имел постоянно в устах и в уме, и таким образом блаженный подвижник в сей тесной келье, подобно золоту, искушался в терпении и мужестве. Для подкрепления же телесного употреблял в пищу хлеб с водой чрез два, а иногда и чрез три дня; вареную же пищу во все время вкушал иногда только в субботы и воскресные дни.
Спустя четыре месяца в его душе, уже очищенной и горящей пламенной любовью к сладчайшему Иисусу, явилась решимость вступить в давно желанный подвиг пострадать за православную веру и принять мученическую кончину. В это время старец Никифор постриг его в великий ангельский образ с именем Онуфрия, и решено было духовником с другими старцами отправить его на остров Хиос, который блаженный Онуфрий должен избрать поприщем мученических подвигов. И таким образом быв напутствован общими молитвами и благословениями, мужественный воин Христов вместе с иноком Григорием, тем самым, который до этого сопутствовал трем мученикам Христовым — Евфимию, Игнатию и Акакию, — с этим-то любвеобильным Григорием Онуфрий оставил св. Афонскую Гору. Отправились в путь и, будучи управляемы Промыслом Божиим, вскоре благополучно прибыли в Хиос. Здесь они остановились в доме у одного христианина, где в отдельной комнате провели семь дней в посте, бдении и молитве, подкрепляя свою душу частым причащением Св. Христовых Таин. И таким образом вооружившись во всеоружие духовное, Онуфрий решился в грядущую пятницу, как день спасительных страданий Господа нашего Иисуса Христа, выйти на брань против духа злобы и пролить свою кровь за Иисуса Христа. Как бы в подкрепление и утешение блаженного Онуфрия в одну из проведенных в молитве ночей он сел отдохнуть и, будучи в изнеможении, погрузился в легкий и тонкий сон. В это время он видит лик стоящих пред ним архиереев, священников и воинов, которые сказали ему:
— Встань и иди к Царю, Который хочет видеть тебя.
— Для чего, — спросил их блаженный с робостью, — Царь желает видеть меня и что я за человек, который понадобился ему? Умоляю вас, оставьте меня.
— Невозможно, — сказали ему небесные посетители, — вставай и иди за нами.
В сопутствии сих светоносных мужей Онуфрий встал и пошел за ними. Потом пришли они в некое открытое и обширное место, которое было все залито необыкновенным светом, где на прекрасном и сияющем как бы от солнечных лучей троне в величии восседал Царь, к Которому блаженный подошел и поклонился до земли. В это время Царь обратился к предстоящим и, указывая рукой на одно светлое место, сказал: «Вот для него готова уже обитель». При сих словах Онуфрия оставил тонкий сон и он проснулся, чувствуя в сердце своем небесную радость. Прославив Бога, утешившего его чудным видением, он усердно просил в молитве своей и святого Василия Великого, так как эта ночь была его памяти, чтобы и он походатайствовал за него у Престола Божия своими благоприятными молитвами. Но каковая же печаль объяла его сердце, когда он в следующую ночь уже не ощущал той небесной радости и вместо оной наступил страх и трепет, и он стал чего-то страшиться. Видя себя в таком состоянии, он со слезами обратился к старцу Григорию:
— Отче! Божественный огнь, который согревал сердце мое, угас! За что я, окаянный, лишился этого утешения?
— За гордость, — отвечал ему Григорий, — ты возмечтал о себе нечто великое, и за это скрылась от тебя благодать Божия.
— Увы мне, окаянному! — с рыданием и стонами сказал Онуфрий. — Какого я лишился драгоценного дара! Что теперь скажут св. отцы и братья афонские! Вместо того, чтобы услышать им о новом мученике и порадоваться моему спасению, они услышат о вторичном моем отречении от Христа. Увы мне, грешному! Увы мне, несчастному!
Выплакав свое горе, он упал к ногам Григория и, лежа у его ног, укорял себя за то, что не мог сохранить Божественного утешения. Потом стал на молитву и до тех пор изливал оную пред Сердцеведцем, пока опять не почувствовал в сердце своем той угасшей теплоты, которая было его оставила.
Чувствуя себя в мирном устроении, он, с детской простотой обратившись к Григорию, с радостными слезами на глазах сказал:
— Отче! Благословен Бог, мне теперь опять хорошо.
На утро Григорий взял предосторожность, дабы опять Онуфрий не впал в духовную гордость, так как коварства злобного врага сильны, который, рыкая, как лев, ищет, кого поглотити, и тем более и сильнее вооружается на тех, которые мужественно отражают все его нападения. Древняя злоба не дремлет и готова воздвигнуть тучи своих коварств, лишь бы только найти в подвижниках Христовых хотя малейшую слабость. Поэтому опытный старец Григорий, дабы смирить все помыслы Онуфрия и чтобы он отнюдь не надеялся на себя, повелел ему просить у всех, в том доме находившихся, за себя молитв, припадая к их ногам и лобызая оные. После этого в тот же день блаженный Онуфрий заключился в церковь, где начал молиться с воплем, изливая пред Сердцеведцем скорбь тоскующей своей души.
Григорий, слыша Онуфрия молящегося с воплем, на сей раз не препятствовал ему явно изливать свою печаль пред Отцом Небесным, ибо видел, что его гласная молитва исходила из сердца, согретого Божественной теплотой; и, чтобы не смутить молящегося, уже после, когда блаженный окончил свою молитву, Григорий из предосторожности заметил ему, говоря: «Разве ты не слышал, что сказал Господь в Евангелии: Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя (Мф. 6, 3). Для чего это ты тщеславишься и творишь твою молитву гласно? Конечно, для того, чтобы тебя все слышали и хвалили. Несчастный! Опять ты впал в гордость и погубил труд свой. Опять ослепила тебя духовная гордость!»
Блаженный, слыша от старца Григория сии слова, с кротостью отвечал ему: «Согрешил, отче! Прости меня и помолись за меня Богу, чтобы Он избавил меня от сетей диавольских». Но опытный Григорий, видя глубокое смирение Онуфрия, в душе радовался за него, так как выговор сделан был ему, собственно, для того, чтобы вести блаженного к подвигу мученическому путем смирения и таким образом низложить всезлобного и гордого диавола. Цель его была достигнута, и теперь-то он начал приготовлять его к подъятию страданий во исповедание имени Христова. Всю предшествующую ночь провели они вместе на молитве, потом, приобщившись св. Христовых Таин, Григорий одел Онуфрия в мирские одежды (волосы на голове и бороде были обриты еще с вечера) и, как только забрезжило утро, отпустил его с пожеланием совершить благополучно мученический подвиг.
На дороге он встретился с одним христианином и при разговоре с ним, видя его благонамеренным, открыл ему свое желание пострадать за Христа. Добрый христианин порадовался и при этом заметил, что у него к довершению всей турецкой одежды недостает красных башмаков, которые в этом случае были необходимы, и купил ему оные. Потом пошли они в храмы Пресвятой Богородицы, именуемой Обрадованной, и св. Матроны Хиоградской, где отслужили молебен Царице Небесной, прося подкрепления и помощи у Богоматери, и уже отсюда Онуфрий пошел в мехкеме (судилище).
Пришедши в мехкеме, он спросил у сторожа: можно мне видеть председателя?
— На что тебе он? — отвечал сторож.
— Имею к нему заявить дава [15].
— А есть у тебя фетуфа?
— Нет, — в замешательстве отвечал Онуфрий.
— В таком случае невозможно видеть председателя, — отвечал ему сурово сторож.
Не достигнув цели, Онуфрий со скорбью пришел обратно в дом к тому доброму христианину, который купил ему башмаки. Но сей благонамеренный христианин успокоил его и посоветовал идти опять в мехкеме и там, никому не сказавшись, поднять занавес, отделяющий присутствующих от просителей, и таким образом можно проникнуть в их заседание.
Выслушав совет, Онуфрий пошел в мехкеме, где безбоязненно поступил по совету доброго христианина и, вошедши в присутствие, обратился к судьям со следующими словами:
— Пятнадцать лет тому назад в этом месте я получил опасную рану, и с того времени обошедши разные города и врачей, не получил исцеления, и все, как бы согласившись между собой, сказали, что рану мою никто не может залечить, как только одно лишь то место, где я оную получил, поэтому я опять пришел сюда, чтобы совершенно залечить ее.
— Какая же твоя рана, — спросил его кади (судья), — и что именно ты хочешь от нас получить?
— Рана моя, — отвечал мученик, — такого рода: будучи отроком, я по своему неразумию отрекся христианской веры пред вашими мусульманами, впрочем никогда не последовал ей, а всегда был истинным христианином и исполнял все христианские обряды. Но когда я пришел в совершенный возраст, тогда ясно как день открылось предо мной мое падение, которое я считал как бы за глубоко нанесенную в душу мою рану. После этого я обошел многие святые места для уврачевания себя покаянием, но помыслы мои не успокоились, а сердце до сих пор не находит покоя. Итак, проклинаю вашу веру с ложным вашим пророком Магометом и дерзновенно исповедую себя пред вами христианином. — Говоря это, он бросил пред ними головную зеленую повязку, одна часть которой попала в лицо кади, а другая муфтия.
Судьи, видя такое дерзновение святого, удивились, как это мог решиться на такую дерзость христианин; один же из них с гневом начал говорить святому: «Что ты, несчастный, делаешь? Подними и опять положи себе на голову эту святую вещь». Но мученик, улыбнувшись, начал укорять все их вещи, которые они называют святыми, и самую их веру со всеми ее обрядами.
Слыша хулу на свою веру, судьи злобно закричали: «Смерть этому человеку!» — и приказали ввергнуть его в темницу, забивши ноги в колоды. Когда святой мученик введен был в мрачное заключение, то томившиеся там в узах некоторые из христиан с участием спрашивали о его имени и отечестве, но страдалец Христов, скрывая истину, чтобы не дать подозрения, что он инок, отвечал им, что он из Тернова, а имя ему Матфей. Но, однако, святому долго не пришлось сидеть в темнице, ибо судьи в этот же день осудили его на смерть.
Когда вывели святого узника из темницы, то судьи еще раз спросили его, что он думает о себе, и когда узнали, что мужественный страдалец непоколебим в своем исповедании, приказали отрубить ему голову, а тело с одеждой бросить в море.
После этого повели св. Онуфрия на смертную казнь. Пришедши на то самое место, где незадолго пред этим был обезглавлен новый преподобномученик Марк, Онуфрий преклонил колена и заклан был ножом в гортань подобно кроткому агнцу, чистая же и непорочная его душа отлетела в небесные обители 4-го января 1818 года, в пятницу в 9 часов дня, на 32 году от рождения.
Таким образом совершился дивный подвиг святого страстотерпца Онуфрия, которого он так долго ждал для примирения себя с сладчайшим Иисусом, за Которого излил свою кровь, смыв с себя то пятно, которое некогда тяготило его душу. Теперь только вполне залечилась смертельная рана, о которой преподобномученик говорил пред турецкими судьями.
После казни святые мощи мученика были положены в куль, а в другой куль насыпали ту землю, на которой лежали мощи, дабы христиане не могли взять что-либо для освящения, и таким образом положили в лодку, отвезли в открытое море, и там бросили в морскую пучину. Что же сделалось со св. мощами по ввержении их в море, для нас осталось тайной. Знаем только, что Тот, за Которого он пострадал, сохранил их невредимыми и в волнах морских, ибо в Св. Писании говорится: Хранит Господь вся кости их, и ни едина от них сокрушится (Пс. 33, 21), и что он сподобился получить от Христа Бога мученический венец, за исповедание Его пред магометанами. Молитвами святого преподобномученика Онуфрия, Христе Боже, сподоби и нам получить христианскую кончину и Небесное Царство, которое Ты уготовал своим последователям от сложения мира. Аминь.
Память св. преподобномучеников Ватопедских — игумена Евфимия и двенадцати иноков
Святые эти преподобномученики пострадали от папистов, разорявших святую Афонскую Гору в царствование византийского императора Михаила Палеолога (1260–1281 г.). За дерзновенное обличение латиномудренных в ереси преподобный Евфимий был утоплен, а иноки повешены и мученической кончиною прославили венчавшего их Господа.
Память их совершается в обители Ватопедской 4 января. Общая же память всех свв. новомучеников празднуется на святой Афонской Горе во 2-ю неделю по неделе Всех Святых.
Подробное сказание о страдании свв. преподобномучеников ватопедских смотри в «Повести о нашествии папистов на Святую Гору», помещенной нами под 10-м октября, во 2-й части Афонского патерика.
Жизнь святого Евстафия, архиепископа Сербского [16]
Блаженный Евстафий был родом из области Будимльской в Сербии, сын богобоязненных родителей. С юных лет лучшим утешением для него было чтение Божественных книг и посещение храмов Божиих. Еще будучи отроком, прежде нежели отдали его в научение книжное, он сам пришел напомнить об этом своему отцу и в скором времени превзошел в учении всех своих сверстников. Едва вступив в юношеский возраст, он бежал из родительского дома, чтобы сделаться иноком, и водворился в области Зетской, в обители Архангела Михаила, где была епископская кафедра. Преосвященный Неофит сам постриг его, и там начал он проходить со всей строгостью жизнь подвижническую, день и ночь посвящая молитве и не обращая своего лица к оставленной им суете мира. Пришло ему желание посетить святые места Иерусалима и поклониться Гробу Господню. Никому не открыв своего тайного помысла, он со слезами молил Господа исполнить пламенное его желание. Господь внял его молитве: нашлись добрые спутники — два инока, посланные ему Самим Господом, которые пришли в обитель Архистратига и объявили юному подвижнику желание свое идти в Иерусалим. С ними пустился Евстафий в дальний неведомый путь, возложив все упование свое на Бога, и благополучно достиг Святого града, где провел немало времени, обходя все поклоняемые места страданий Господних и окрестные пустыни, наполненные паломниками. Совершив свое странствие в Палестине, он отправился и на святую Афонскую Гору, чтобы водвориться там для большого подвига, посреди отцов. Он поселился на Святой Горе в знаменитой лавре Хиландарской и там хотел окончить дни свои в безмолвии, посвятив себя служению Богу в пустыне, но Господу благоугодно было поставить его на свещнике, чтобы он светил родной земле с кафедры святительской. Молва о нем распространилась далеко, и к его духовной беседе стали притекать не только из ближних, но и из дальних обителей, ибо высоким подвигом иноческой жизни он превзошел всю братию на Афоне. Общим собором всех обителей Святой Горы он был поставлен игуменом лавры Хиландарской, в каковом звании видим его с 1263 г. [17]. Благочестивые крали сербские, услышав о высокой его добродетели, притекали к нему за советом и осыпали вверенную ему обитель обильными дарами. Блаженный Евстафий ревновал идти во всем по следам великого Саввы, основателя Хиландарской обители, и как подражал ему в созидании оной, так и наследовал его кафедру. Но прежде ему суждено было наследовать кафедру области Зетской, в той обители Архангела, где он принял ангельский образ — хотя и вопреки его желанию он возведен был на степень святительскую. После кончины блаженного архиепископа Иоанникия краль сербский Драгутин созвал всех епископов и игуменов земли своей для избрания достойного преемника усопшему архипастырю — и выбор их пал на смиренного епископа Евстафия. Смутился духом смиренный и долго умолял краля не возлагать на рамена его бремя не по силам, но не мог воспротивиться общему голосу Церкви сербской и возведен был соборно на осиротевшую кафедру.
Высокие добродетели Евстафия доставили ему уважение и нового короля Милютина. В звании архиепископа всей Сербии он с 12-ю епископами присутствовал на соборе, на котором краль Милютин утвердил за Хиландарским монастырем земли и угодья Сербской страны [18]. После семилетнего управления Церковью блаженного Евстафия постигла тяжкая болезнь, предвестница скорой кончины, но смерть представлялась ему сладостным сном. Он находился тогда в обители Жидча, основанной св. Саввой, куда и призвал ближних епископов и игуменов, простился со всеми, приобщился св. Таин и с веселым лицом сказав: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой», мирно скончался в 1279 г. [19]
Весь освященный собор с честью похоронил его в мраморной раке, в обители Спасовой на месте, называемом Жидча, но Господь сохранил кости праведника и не дал им видеть истления. Начались дивные знамения при раке его и исцеления болящих. Краль Урош Милютин, после совещания с преемником Евстафия, архиепископом Иаковом, повелел открыть раку; живым, а не усопшим предстал им святитель в мертвенном своем покое. Нетленное тело его с великой честью поднято было из гробовой раки и поставлено в ковчеге внутри храма. День его преставления положено было праздновать 4 января. Когда же спустя некоторое время от смут воинских, волновавших Сербию, обитель Жидча стала небезопасна, архиепископ Иаков устроил торжественное перенесение тела блаженного своего предместника в более огражденное место, в обитель патриархии Печской, где и доселе почивают мощи Евстафия посреди славных его предместников и преемников, источая благодатные исцеления.
Сербская церковь поет св. Евстафию: «На Негоже уповал еси, святителю, из млада возраста, радуяся же яко елень востекл если на гору святую, земная вся оставил еси, прилепився закону Творца и Владыки исполнением заповедей».
«Очистив душу и тело от скверны, праведно-преподобна и незлобива учителя себе показал еси, отче блаженне: сирых питатель, обидимых помощник и странноприимен был еси: темже со дерзновением вопиеши: Тебе люблю, Иисусе Боже мой, света невечерняго и миром владычествующа» [20].
(Память святителя совершается вторично в общей службе свв. сербским святителям и учителям — 30 августа).
5 ЯНВАРЯ
Страдание святого преподобномученика Роман
Смотри память о страдании его февраля 16-го. В греческих минеях, напечатанных Великой Церковью в Константинополе 143 г., а также в Синаксаристе Никодима, память св. преподобномученика Романа указана дважды: 5 января и 16 февраля.
11 ЯНВАРЯ
Память преподобного и богоносного отца нашего Феодосия, митрополита Трапезундского
Преподобный Феодосий был сначала игуменом обители Филофеевской, потом возведен на кафедру митрополитскую в Трапезунде. (Смотри о нем в житии святого Дионисия, бывшего его брата по плоти, ктитора обители честного Предтечи, 25 июня).
13 ЯНВАРЯ
Житие, подвиги и чудеса преподобного и богоносного отца нашего Максима Кавсокаливита [21]
Преподобный отец наш Максим родился в Лампсаке, от родителей благородных и благочестивых. Будучи бездетны, они молились Богу со слезами о даровании им дитяти, и молитва их была услышана: Бог даровал им этого блаженного Максима, названного во святом крещении Мануилом. Итак, получивши его от Бога как дар, они воспитывали его с особенной заботливостью и, по наступлении времени, начали учить его священным книгам, а когда достиг он отроческих лет, поселили его при храме Пресвятой Богородицы и посвятили Богу. Таким образом, Мануил, постоянно пребывая в Богородичном храме, славословил Бога и в простоте непорочного сердца ходатайствовал у Всепетой Матери о своем спасении. Как второй Самуил, преуспевая в возрасте и благодати, он был хвалим и любим всеми; потому что при незрелости еще детского возраста выказывал уже старческий разум. Этому много содействовало, с одной стороны, и то, что часто ходил он к некоторым старцам, безмолвствовавшим вблизи того храма и, обращаясь с ними, по возможности услуживая им, внимал советам их, и, таким образом, назидаясь и примером богоугодной их жизни, и наставлениями, пламенел Божественным желанием оставить мир и, сделавшись иноком, хранить строгое безмолвие. При таких прекрасных свойствах и желании непорочного сердца он часто, видя нищих, пренебрегал холодом и отдавал им собственные одежды, чтоб согреть их; равным образом, делил с ними и хлеб. А чтобы начатков добродетельной своей жизни не погубить льстивой похвалой со стороны мира, он принял на себя вид юродивого, хотя это и не скрыло его от внимательности людей. Между тем, родители, забыв, что Мануил посвящен ими Богу, приготовлялись женить его, чтоб, связав его узами брака, иметь в нем утеху собственной жизни.
Узнав об этом, юный Мануил, вкусивший уже сладость духовную, на семнадцатом году жизни, оставив родителей, отечество и мир и тайно удалившись на гору Ган, принял на себя ангельский образ, с именем Максима, и предался безусловной покорности и послушанию старца Марка, свидетельстованного в опытах иноческой жизни и известного по всей Македонии. Под мудрым его водительством юный Максим быстро преуспевал во всех подвигах иноческой жизни и, восходя от силы в силу, был любим жившими там старцами, исключая только его наставника Марка. Марк, желая утвердить в смирении скромного и дивного своего послушника, беспрерывно унижал и поносил его, несмотря на чрезвычайные и постоянные его труды. Впрочем, недолго Божественный Максим оставался при этом старце: Бог воззвал сего преподобного от жизни временной в вечные обители, вследствие чего Максим, оставив гору Ган, пустился странствовать по Македонии в чаянии найти другого, подобного первому, старца — и Бог исполнил его желание. На пустынных горах Папикийских, в тамошних пещерах, он нашел несколько отшельников чрезвычайно строгой жизни, от которых и занял много полезных советов и опытов жизни совершенно ангельской. Оттуда отправился он в Константинополь, где, восхищаясь великолепием и Божественной красотой храмов и поклоняясь святыням, хранящимся в них, он, наконец, пришел во Влахернский храм Пресвятой Госпожи нашей Богородицы Одигитрии. Там, созерцая дивные чудеса, точившиеся от иконы Пресвятой Одигитрии и поклонясь Ей, размышлял, какую чрезвычайную славу имеет Она на небесах, и от сего и подобных тому созерцаний восхищаясь духом и неизреченно радуясь сердцем, в течение всей ночи пробыл без сна, оставался без обуви на ногах, без покрова на голове и имел на себе только ветхую власяную одежду. В таком виде казался он всем как юродивый, да и сам притворялся таким, подобно великому Андрею, Христа ради юродивому, и, как тот, совершал на виду у людей бесчинства. При всем том ему удивлялись все и почитали его не действительно, а только Христа ради юродивым.
Узнал как-то о святом Максиме царь Андроник Палеолог и пожелал его видеть; для этого призвал его во дворец и вступил с ним в беседу в присутствии вельмож. Божественный Максим по своему обыкновению отвечал царю либо словами Григория Богослова, либо Божественного Писания, так что самые риторы, находившиеся тут во дворце, дивились, как хорошо знает он творение Богослова и Священное Писание. Но так как Максим при обширных своих сведениях не знал грамматики, а потому и говорил неправильно, то великий логофет Каниклий заметил: «Глас — глас Иаковль, руце же — руце Исавовы». Выслушав это, преподобный удалился из дворца, осмеял разум разумных и, называя их безумными, впоследствии уже никогда не являлся к ним. Между тем, он часто ходил к тогдашнему патриарху святому Афанасию и беседовал с ним, радостно внимал ему и отзывался о нем всем, как о новом Златоусте, а патриарх, узнав про жизнь святого Максима, старался всячески склонить его к вступлению в одну из киновий, которые он устроил в Константинополе. Но преподобный ни за что не хотел оставить Влахернского храма Богородицы, пребывая в притворе его в алчбе и жажде, бдении и молитве и всегдашних воздыханиях и слезах, а по дням юродствовал при народе, стараясь таким образом утаить свои подвиги, и избегал чрез то суетной похвалы.
Наконец, по довольном времени, святой Максим для поклонения великому Димитрию Мироточивому отправился в Фессалоники, а оттуда прибыл на святую Гору Афонскую. Там, обошедши священные обители, пришел он, наконец, и в лавру святого Афанасия. Жизнь и подвиги сего угодника, равно как и святого Петра Афонского, чрезвычайно удивляли его, так что он решился, оставшись на Святой Горе, подражать в безмолвии святому Петру, а в общении с братией и в строгом хранении заповедей Господних — Афанасию. Впрочем, не доверяя собственному выбору и влечению своей мысли, прежде начатия иноческих подвигов на Святой Горе отнесся он к тамошним святым отцам, требуя их совета: каким путем предпочтительно идти ему? Те посоветовали ему сначала подчинить себя старцу с безусловным исполнением не своей собственной, а его старческой воли, и чрез то самое, усвоив себе, при содействии благодати Христовой, Божественное смирение — как начало и корень всех добродетелей — наконец удалиться в пустыню, на безмолвие.
Так и поступил преподобный. Оставшись в лавре святого Афанасия, он покорил себя игумену и наравне с прочими братиями проходил сначала низшие послушания; потом, имея хороший голос и зная церковное пение, определен был на клирос. Таким образом, воспевая хвалы свои Господу, он возносился к Нему сердцем и мыслью и много плакал от умиления, трогаясь, при чтении и пении, безконечным человеколюбием Бога, даровавшего нам благодать Духа Святаго к достойному созерцанию Его даже и тогда, когда мы живем еще в теле. Следствием сего было то, что, пламенея чувством Божественной любви, он и среди множества братий постоянно был мыслью в мире и безмолвии и упражнялся умной молитвою, т. е. беспрестанным молитвенным в тайне сердца взыванием: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» — что по чрезвычайной трудности и потребных к тому нерасхищенности ума и безмолвию сердца редко кому дается, а сей преподобный от юности получил такую благодать молитвы, ходатайством Пресвятой Богородицы, за особенное благоговение к Ней и за свои подвиги. Итак, пребывая в монастыре с должным повиновением и усердием, он вел себя и здесь так же строго, как и при Влахернском храме. В лавре не имел он даже и кельи и ничего другого, что доставляло бы телесное удовольствие, а пользовался только пищей из трапезы, и то для того, чтоб поддержать жизненные силы; вместо же кельи проводил ночи в бдении, в притворе церковном, к чему приучил себя от юности.
Но как Моисея призвала Синайская гора, Илию — Кармил, а Крестителя Иоанна — пустыня, таким точно образом и преподобного Максима призвал пустынный Афон — красота и цвет гор — дабы и на нем процвел праведный, яко крин, и для иночествующей братии опытами и чрезвычайными подвигами духовной своей жизни произвел желанные плоды Святаго Духа. В неделю Святых отец, бывающую после Божественного вознесения, является ему Богоматерь, имея в объятиях младенствующего Господа, и говорит: «Следуй за Мною, Мой избранный, на самую вершину Афона, чтобы там по желанию твоему принять благодать Святаго Духа». Видя два или три раза это Божественное явление, он оставил Великую лавру и по истечении недели взошел на вершину горы, в субботу Пятидесятницы, где и провел в обществе прочих братий всю ночь без сна. Братия, по совершении там Божественной литургии, спустились с горы, а Божественный Максим, оставшись на ней, провел в молитвенном подвиге трое суток. Бог только ведает, что вынес он в течение этого времени от искушений сатаны и враждебных полчищ, силившихся прогнать оттуда святого. Чтобы устрашить его, сатана производил во время ночи громы и молнии, так что казалось, вся Гора Афон приходила в сотрясение; скалы трещали и распадались на части, а днем слышались дикие голоса, как будто от множества вооруженных безобразных людей, которые, производя возмущение, устремлялись со всех сторон на вершину горы, чтоб ринуть оттуда преподобного. Но так как все это было мечтательным явлением демонских козней, то, полный духа веры и благодати, святой Максим не обращал на то внимания, а только постоянно возносился молитвенным духом и мыслью к Богу и Пречистой Его Матери и просил Их заступления и помощи. И он был услышан. Является ему окруженная множеством небесных сил и осияваемая небесной славою Царица всей твари, держа на руках Сына Своего, младенчествующего Господа. Пораженный видением Божественного света и явлением, Максим, однако ж, не вдруг увлекся чувством доверия, ибо знал, что и сатана принимает на себя вид Ангела света, но прежде обратился к молитве, и потом, уверившись, что то не был демонский обман, а истинное явление Богоматери, в неизреченной радости поклонился Ей и Господу и воскликнул:
— Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою! — и прочее тому подобное.
Когда Господь благословил его, Всесвятая рекла:
— Приими, избранник Мой, власть на демонов и поселись в подгории, ибо на это есть воля Сына Моего, чтобы ты, возвысившись в подвигах, и для других был путеводителем на пути спасения их.
После сего, в подкрепление ослабевших его сил, дан был ему и Хлеб Небесный. Между тем как он принял таким образом данную ему пищу, послышалось ангельское пение, окружил его Божественный свет и Богоматерь, в виду его, вознеслась на небеса. Видение это, Божественный свет и благоухание, разлившееся над вершиной горы, так усладили и восхитили сердце преподобного, что он три дня и три ночи оставался еще там в молитвенном подвиге и славословии Бога; потом спустился с вершины и, согласно воле Пресвятой Богородицы, пришел в храм Ее, где, пробыв несколько дней в бдении и молитве, опять поднялся на верх горы и лобызал то место, на котором в неизреченной славе явилась ему Богоматерь. Как тогда, так и впоследствии при воспоминании сего видения он исполнялся чувством невыразимой радости и веселья, и каждый раз разливалось вокруг него райское благоухание и Божественный свет.
Впрочем, несмотря на такие дивные проявления мира духовного, святой Максим, спустившись с горы, удалился на Кармил — так называется место, где при церкви святого Пророка Илии уединенно спасался старец, — и поведал ему о своих видениях. Старец, сколько строгий в подвижничестве, столько же и недоверчивый к опытам проявления мира духовного, выслушав исповедь его, положительно заметил и передавал впоследствии другим, что Максим обманут мечтами демонскими, отчего и стали с того времени называть его прельщенным, боясь всякого с ним общения и сношений касательно иноческой жизни. Вместо того чтоб огорчиться таким пренебрежением к нему и недоверчивостью, преподобный Максим радовался и приписываемое ему заблуждение обратил в собственную пользу — под видом прелести и гордости скрывал дивные свои подвиги, всеобщим презрением подавлял в себе неприязненное чувство самомнения и глубоко укоренял в своей мысли и сердце смиренномудрие, этот Божественный дар Святаго Духа, составляющий основу и красоту подвижничества. Чтобы лучше утвердить общую молву между святогорцами касательно своего юродства, он избрал себе странный род жизни: не обитал на одном месте, но, как юродивый или помешанный, переходил с места на место; где останавливался на несколько времени, там делал из травы малую каливу, чтобы только поместить многопобедное тело его, потом, спустя немного, сожигал ее и, уходя на иное место, делал новую каливу. От этого и назвали его кавсокаливитом, т. е. сожигателем калив. Нестяжательности его можно дивиться, а не говорить о ней: у него не было даже необходимого — он жил как невещественный и бесплотный и всю свою жизнь провел в местах пустынных и неприступных. Между тем, Божественной благодати, тайных радостей сердца и надежд, как плодов всегдашней молитвы, сокровенного его поста, неподражаемых для обыкновенного человека подвигов и лишений, страннического терпения зимой и летом и постоянного одиночества никто не ведал и не знал. Редко когда удовлетворяя существенным требованиям природы, приходил он к кому-либо из братий, вкушал предлагаемый ему хлеб и небольшую часть лозного вина, как чашу любви и странноприимства. По причине такой его нестяжательности один из святогорцев справедливо отозвался о нем евангельскими словами: воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их (Мф. 6, 26). Так и Максим, как птичка, или, лучше сказать, как бесплотный, носился по горным скалам святогорских пустынь и распинал, по Божественному Павлу, плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24).
И при таком ангельском образе жизни, при таких поразительных подвигах и трудах святой Максим долго оставался у всех в пренебрежении, так что и те, которые дивились его жизни, зная чрезвычайные его лишения и скорби, смотрели на него с предубеждением, тогда как он достиг уже высоты и совершенства созерцательной жизни, подобно древним великим отцам Антонию и Павлу Фивейскому, Петру и Афанасию Афонским, сиял благодатью Святаго Духа и удостаивался тайн откровения и видений Божественных. Но не навсегда и он остался в таком положении: мало-помалу, входя в беседы и общение с великими старцами Святой Горы, он был наконец совершенно понят ими, так что вместо прежнего предубеждения они стали смотреть на него с благоговением и, удивляясь благодати Божией, действовавшей в устах его, нарекли его светилом своего времени.
В то время прибыл на Святую Гору преподобный Григорий Синаит и, поселившись в ските Магуле [22], был для всех отцов Горы вожделенен, особенно же для тех, которые жили в безмолвии, потому что, проведя всю жизнь в безмолвии и постоянно занимаясь умной молитвою, он знал очень хорошо сети и тайные прилоги демонов, что составляет особенное достоинство и бесценный дар истинно подвижнической жизни. Посему безмолвники заимствовали у него таинства умной молитвы, познавая из его бесед и рассуждений признаки действий благодати и сокровенных козней и тонких сетей демонского обмана. Некоторые из них известили его о преподобном Максиме, рассказывая о чрезвычайных его подвигах и юродстве и признаках явного заблуждения. Все, что ни слышал божественный Григорий о святом Максиме, удивляло его: он непременно желал видеть этого подвижника и беседовать с ним, почему и послал некоторых из учеников своих пригласить святого Максима к нему для свидания и беседы. Долго посланные не могли найти преподобного Максима, так как тогда было время зимнее, в течение которого преподобный то скрывался в пещерах, то скитальчески проводил дни и ночи среди пустынных лесов. Наконец, по истечении нескольких дней, утомленные трудными путями и зимними непогодами, пришли они в келью святого Маманта, чтобы там отдохнуть, — и вот туда же является божественный Максим, приветствует каждого порознь и, между прочим, объясняет посланным от преподобного Григория, куда он хочет идти со Святой Горы, с каким намерением и целью. Но когда посланные сказали, что старец их Григорий приглашает его к себе для свидания, он встал и, тогда же отправляясь с ними, запел: возведох очи мои в горы, отнюду же приидет помощь моя, и проч. (Пс. 120).
— Послушайте, братия, — сказал преподобный Максим своим спутникам, когда приблизились они к келье Григория, — старец теперь, после молитвенного подвига и трудов, покоится, — успокоимся и мы.
И с сими словами, оставив их, погрузился в пустынный лес, прослезился и запел: Исправи, Господи, стопы моя пред Тобою, да не обладает мною всякое беззаконие (Пс. 118, 133). Наконец преподобный Григорий и Божественный Максим увиделись. Чтоб присутствие других не могло нарушить покоя их и искренности, Григорий приказал удалиться всем и остался только с преподобным Максимом. Когда они остались наедине, Божественный Григорий, между прочим, спросил святого Максима, занимается ли он умной молитвой.
— Прости меня, — отвечал с улыбкой тот, — я человек прельщенный.
— Оставь теперь это, — возразил Григорий, — и ради Господа, ради моей собственной пользы, скажи мне о делах твоих: я ищу не празднословия, а славы Божией.
Тогда Божественный Максим, убежденный именем Божиим, начал рассказывать ему о своей жизни, о Божественных видениях и с тем вместе — о демонских искушениях.
— Я, — говорил он, — имел великую веру к Госпоже моей Богоматери, плакивал пред Нею в моих молитвах, испрашивая благодать умной молитвы, и раз, вошедши по обыкновению в храм Ее, со слезами просил Ее об этом. Приступив для сего к Божественному лику, чтоб облобызать его, я вдруг ощутил теплоту, которая, согревая сердце, приводила в движение все чувства и волновала их сладостным умилением. С тех пор ум и сердце мое постоянно заняты сладкой памятью моего Иисуса и Богоматери и молитва сердечная остается постоянным моим занятием. Но прости меня.
— Скажи мне, — продолжал божественный Григорий, — при постоянном действии молитвы Иисусовой в сердце твоем замечал ли ты в себе какое-нибудь Божественное изменение или восторг, или какой-нибудь другой плод молитвы и благодати Святаго Духа?
— Чтобы дух молитвы чувственнее и обильнее проявлялся во мне, — отвечал божественный Максим, — я погрузился в пустыню и постоянно искал безмолвия: тогда этот плод молитвы я действительно замечал в Божественном желании и восхищении ума ко Господу.
— Но это не точно так, — возразил Синаит. А божественный Максим, потупившись, улыбнулся и сказал:
— Дай мне покушать и не любопытствуй о заблуждении.
— О, если бы я дошел до такого заблуждения! — воскликнул святой Григорий. — Но умоляю тебя, скажи мне откровенно: во время молитвы, когда мысль твоя возносится к Богу, что созерцает душа? Может ли тогда действовать сердечная молитва?
— Никак, — отвечал он, — когда благодать Святаго Духа во время моей молитвы овладевает умом, тогда молитва не действует, потому что, не имея своей собственной силы, ум в те минуты остается под влиянием Святаго Духа, и Дух уже действует, вводя и изводя его в видения Божественные, осиявая его неизреченным светом и, по мере достоинства человека, доставляя ему свое утешение. В таком положении бывали святые пророки и апостолы и восходили до такой степени в созерцании откровений, что для людей казались иступленными или как бы упившимися. Как святой Исаия удостоился видеть Господа на престоле высоце и превознесенне, окружаемого серафимами (Ис. 6, 1) или как Стефан первомученик зрел небеса отверста и Сына Человеческаго одесную стояща Бога (Деян. 7, 56), и проч.; точно так же и ныне рабы Христовы сподобляются различных видений, хотя некоторые и не верят сему, считая это невозможным, а потому и думают, что то заблуждение, а не истина. И очень странно, что бедные люди не признают благодати Святаго Духа, хотя она еще чрез Иоиля обещана Богом: излию, сказал чрез него Бог, от Духа Моего на всяку плоть, и прорекут (Иоил. 2, 28). Эту Божественную благодать и ныне дарует Христос всякому из верующих, и, как обетовал Сам, она не оскудеет до скончания века. При действии сей благодати душа становится выше всего чувственного и погружается в таинства созерцания, так что о чем ум дотоле и воображать не мог, то, как говорит божественный Павел, ясно открывается ему. Чтобы понять, как ум созерцает то, еже око не виде и чего не мог он постичь сам собою, объясним это так: воск, как ни растирай его руками, без содействия огня не сделается текучим, а положи его в огонь, он прежде всего растопляется, потом объемлется пламенем и, сливаясь с ним, вспыхивает, объемлется светом и сам превращается в свет — так что невозможно уже оставаться ему в своем собственном виде, напротив: он разливается в пламени как вода. Так бывает и с нашей душой: без содействия благодати она предоставляется силе собственного своего рассуждения, но когда Божественный огнь, или благодать Святаго Духа, объемлет ее, она остается уже под влиянием и действием Его света, делается сама светом и, таким образом, воспламенившись огнем Божественным, не может действовать собственными силами или думать и рассуждать по своему произволу, но действует и рассуждает в силе и духе Божественной благодати.
— Но это не суть ли только признаки заблуждения, — возразил тогда святой Григорий, — от которых должно отличать еще другие?
— Признаки заблуждения, — отвечал на это великий Максим, — и признаки благодатных действий — не одно и то же. Лукавый дух заблуждения действует не так: он производит в душе движения смешанные, ум становится мрачен, сердце каменеет, — следствием чего и бывает боязнь и страх, высокое о себе мнение, пренебрежение к другим, волнение мысли неприязненными чувствами в отношении ко всем, что и в самых беседах человека обнаруживает опасное положение мечтательного ума и враждебного сердца. Такой человек, сам замечая в себе действие неприязни, смущается; в нем хотя и не может быть истинного смирения и молитвенной слезы, однако ж он в тщеславии своем хвалится собственными подвигами, так что наконец доходит до помешательства и совершенно погибает. Такого несчастья да избавит нас Господь, твоими молитвами! Между тем, признаки благодати, — продолжал св. Максим, — следующие: Дух Святый, осеняя ум, совершенно хранит его и все чувства от развлечения и рассеянности, и потом, приводя на память человеку смертный час, грехи его и вечные за них наказания, невольно погружает его в смиренное о себе мнение, трогает и доводит до слез и плача. И чем более таким образом действует на человека благодать, тем совершеннее смиряет его и в этом смирении утешает вместе безмерным человеколюбием Господа, Который пострадал за него. Вследствие же сего ум, погружаясь в таинства созерцания и Божественных видений, относит все это не к собственным своим силам и подвигам, а к всемогуществу и силе Бога, и сердце в тишине производит плоды Святаго Духа: радость, мир, долготерпение, благость, милосердие и — оплот всех сих плодов — Божественное смирение. От этого душа человека чувствует неизреченное веселье.
Божественный Синаит, пораженный беседой святого Максима, с тех пор называл его не иначе, как земным ангелом.
После сего он убедительно просил, чтобы преподобный Максим не сожигал уже калив своих.
— Укрепись, — говорил он, — на одном месте и сиди, как говорит мудрый Исаак, чтобы сколько, с одной стороны, и себя утверждать в опытах подвижничества, столько же, с другой — и иным доставить пользу и назидание. Ты уже состарился, — продолжал он, — а смерть приходит часто преждевременно: поэтому не скрывай таланта — не для себя собственно дан он тебе Богом, но для того, чтоб ты передал его и другим. Оставь юродство и пребывай на одном месте, а то что за польза, если тобою будут только соблазняться? Хорошо ли, если ты вместо того, чтоб передать твои опыты в строгом подвижничестве и таким образом одних утвердить в них и более возвысить, а в менее сильных возбудить святую ревность к подражанию, заставишь и тех, и других иметь о тебе зазрительное мнение? Господь не для того дает благодать Святаго Духа, чтобы, подобно ленивому рабу, скрывали ее; мы, подражая апостолам, должны быть светом миру, и свет нашей жизни да просветится пред человеки, а не пред пустынными скалами. Итак, да просияет собственный твой свет пред здешними отшельниками, да видят дела твоя и прославят Отца нашего, Иже на небесах. Послушайся меня и поступи так. Я советую тебе, как искренний друг и брат: а знаешь, что брат от брата помогаем, яко град тверд (Притч. 18, 19), по выражению Священного Писания». Когда и прочие старцы узнали об этих советах Божественного Григория, переданных Максиму, у них тоже родилось желание употребить всевозможные убеждения к тому, чтоб он утвердился на одном месте. Вследствие сего божественный Максим, как истинно смиренный и послушный воле старческой, избрал себе постоянным жилищем пещеру в соседстве знаменитого старца Кир Исаии, окружил ее легкой загородкой на одну сажень в ширину и на одну в длину — но не из камней или дерева, а из ветвей и трав, по своему обыкновению, — и с той поры, действительно, провел там остаток жизни своей, в обычной своей нестяжательности, восходя от силы в силу и день от дня преуспевая в подвижничестве, так что наконец достиг высоты ангельского бесстрастия. При пещере своей он выкопал себе могилу и, каждодневно удаляясь туда во время утрени, плакал над могилой и плачевным старческим гласом пел надгробные песни, составленные им самим. Таким образом тихо текла жизнь его. Демоны, конечно, не преставали тревожить его жестокими своими нападениями, но, ставши выше всех их козней, он низлагал их; врачевал приходивших к нему и источал всем и каждому струи вещественных и духовных целений, убеждая всех к исправлению своей нравственности и к строгому хранению церковных законоположений и запечатлевая такие убеждения конечным советом, по очищении совести, приобщаться пречистых Таин Христовых, в известные праздники, во исцеление души и тела. Из числа многих чудес преподобного Максима представим следующие — чтобы показать, какую силу и власть приял он от Господа над демонами и каким даром предведения и прозорливости украсил его Господь. Заметим предварительно, что он получал иногда и хлеб насущный от Бога чрез Ангела.
Однажды пришли к преподобному некоторые из лаврской братии для получения от него назидания душевного. Пришел с ними и мирянин. Преподобный, как только увидел последнего, строго закричал на него и прогнал его далеко, приговаривая: «Это окаянный Акиндин!» Между тем, пришедшие с мирянином не знали, что он питал неприязненные чувства и мысли в своем сердце в отношении к пустынному подвижничеству. Когда мирянин таким образом был выгнан, преподобный начал объяснять братии заблуждения Акиндина, называя его еретиком, слугой антихриста и приятелищем демонских скверн. Так преподобный Максим был строг в отношении и к другим еретикам и противникам восточного православия: он проклинал их. Точно таким же образом в другой раз выгнал он от себя и вольнодумца.
Афонский инок хотел по своей надобности путешествовать в Константинополь и решился было сесть на прибывший к Святой Горе солунский каик. Когда же прибыл он к преподобному Максиму, чтобы благословиться от него на такой дальний путь, тот не отпустил его, предсказывая гибель каика, что и оправдалось: по истечении трех дней во время сильной бури каик залило волнами, и он вместе со всеми бывшими на нем пассажирами погрузился в море.
Пришли к преподобному некие миряне, имея с собой одержимого демоном несытости, потому что больной ел за пятерых и при всем том не насыщался. Повергшись к ногам преподобного, миряне умоляли исцелить больного. Тронутый просьбами их, святой взял сухарь и, давая страждущему, сказал: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа, вкушай не более этого сухаря, будь сыт и мирен», — и с той поры несчастный не только исцелился, питаясь так, как заповедал преподобный, но, пришедши в сокрушение, отрекся мира, сделался иноком и под руководством своего врача, преподобного Максима, достиг совершенства иноческой жизни.
Из многих случаев, доказывающих, в какой степени преподобный имел дар предведения и прозорливости, приведем следующий. В одно время он предсказывал приближенным своим братиям, что к нему придут греческие цари, но не для душевного назидания, а для того, чтоб узнать судьбы будущего. Так и случилось.
По прошествии малого времени, действительно, прибыли к нему Иоанн Кантакузен и Иоанн Палеолог, греческие императоры. Преподобный много утешил их старческими своими советами, открыл им тайные судьбы грядущей их жизни, побуждая к великодушию и терпению всех превратностей; отпуская же их от себя, обратился к Кантакузену и сказал: «Отец игумен!», а Палеологу: «Держи, неудержимый, и не обманись: царство твое будет продолжительно, но бедственно и смутно. Впрочем, идите с миром!». Вскоре после сего он послал в Константинополь Кантакузену сухарь, часть луку и чесноку, приказавши сказать: «Ты будешь монахом, и вот твоя пища!» Так и случилось. По возникшей неприязни и смутам, утесняемый Палеологом, Кантакузен уклонился от него и, наконец, скончал дни свои в иночестве, на Святой Горе. Когда случилось ему впоследствии питаться сухарями и обычной иноческой пищей, он вспоминал пророчество святого Максима и дивился его предведению. И Палеолог, равным образом, воспоминая слова преподобного, трогался сердечно дивной его прозорливостью.
В одно время прибыл на Святую Гору из Константинополя ученый чиновник, или так называемый грамматик, и, желая видеть преподобного, слава которого разносилась всюду, пришел к нему. Но прежде, нежели мог он выговорить что-нибудь, преподобный, провидя сердечные его чувства и мысли, напал на него. «Видал ли ты, — строго и гневно спрашивал он грамматика, — подвиги и борения святых и благодать, которая даруется им за то от Бога? И ты смеешь хулить их, полагая, что святые не так подвизались, как пишут о них в житиях их, что будто бы историки делают им милость, прибавляя много небывалого! И в рассуждении чудес, которые они творили, ты смеешь умствовать, что это вымысел, а не действительная правда! Отстань от таких сатанинских помыслов, иначе ты раздражишь Бога и молния поразит тебя за твое заблуждение и неправые мысли. Напротив, знай, что из жизни святых только часть доступна описанию, потому что никто не в силах подробно показать тайные их подвиги, которые ведомы только единому Богу. Итак, если хочешь себе добра, смирись, оставь глупые речи эллинских твоих мудрецов и обратись к Богу всей силой души: тогда не только не будешь отвергать дивные подвиги святых, но убедишься истинно, что как благодать Божия, действовавшая во всех их мыслях, начинаниях и подвигах, выше слова человеческого, так и самые подвиги святых выше описания исторического!» Пораженный прозорливостью преподобного, грамматик затрепетал и не только исправился сам, но при помощи Божией действовал и на сердца других вольнодумцев.
Пожелал видеть преподобного Максима и беседовать с ним архиерей траянопольский. В сопутствии своего диакона прибыл он на Святую Гору. Чтоб увериться в справедливости молвы о прозорливости преподобного Максима, архиерей сказался диаконом, а своего диакона облек в архиерейские свои одежды. Когда таким образом предварительно явился к нему архиерей в виде диакона, прося дозволения видеться с ним траянопольскому владыке, преподобный отвечал: «Не искушай моей худости, святой владыка, но благослови меня. Прости мне, — продолжал он, — я видел, как вы с диаконом переменились одеждами». Архиерей просил прощения у преподобного и возвратился от него с великой для души своей пользой.
В то время дела сербской Церкви находились в таком положении, что потребовалось в Сербии присутствие вселенского владыки: поэтому, по воле царя, тогдашний святой патриарх Каллист и подвигся туда со своим клиром. Отправляясь по назначению, он посетил и святую Афонскую Гору, как бывший афонский инок. Посещая здесь различные святые обители, он почел необходимым побывать и в убогой каливе богатого добродетелями и всем им известного святого Максима. Преподобный подобающим образом встретил святого владыку и принял от него святительское благословение. После приличного своего приветствия владыке он привел присутствующим следующее шуточное изречение: «Старец этот погубил свою старицу» (т. е. Константинополь), а провожая от себя святого патриарха, запел вслед за ним следующие надгробные стихи: блажени непорочнии, в путь ходящии — и сказал бывшим тут, что патриарх не вернется на свою кафедру, что смертные его останки примет в свои недра земля сербская. Так и случилось.
Раз посетил святого Максима смотритель лаврской больницы святого Афанасия, по имени Григорий, с другим братом лавры. Это было зимой. Вошедши в каливу преподобного, они видят теплый хлеб необыкновенной чистоты и издающий столь чудное и обильное благоухание, что наполнилась им вся калива святого. Между тем, не нашедши в каливе даже и признаков того, чем зажигается огонь и не видя никакого в ней следа — ибо тогда только что выпал свежий снег — они дивились этому явлению и изумлялись. Ясно таким образом убедившись, что это был хлеб неземной, они припали к ногам преподобного и просили его сподобить и их этой небесной пищи. Святой с любовью уделил им половину небесного хлеба, обязав их, впрочем, никому не объявлять об этом, пока он находится в сей скоропреходящей жизни. Сподобившиеся видеть такое чудо лаврский больничный Григорий и другой брат лавры, по преселении святого в жизнь не стареющуюся, рассказывали о нем, свидетельствуясь Богом, и присовокупляли еще, что он в то же время дал им и воды необыкновенно приятной.
Многие говорили также, что святой Максим неоднократно услаждал пред ними морскую воду и делал ее годной для питья.
Наконец, по истечении 14-ти лет безмолвной своей жизни в глубокой пустыне, преподобный, на остаток дней своих, оставил строгое свое уединение и поселился близ лавры преподобного Афанасия, где и окончил подвижническую свою жизнь, 3-го января, в глубокой старости, будучи 95-ти лет.
Как при своей жизни, так и по смерти, преподобный Максим много творил и творит чудес. Составитель его жития [23], перечисляя и излагая их, говорит: «Призываю Бога во свидетели, что и сам я был очевидцем нескольких чудес его: раз, например, видел его перенесшимся по воздуху с одного места на другое; слышал, как преподобный пророчески предсказал мне, что я буду прежде игуменом, а потом охридским митрополитом, открыл мне даже и о страдальческих подвигах моих за Церковь», — и все это, как замечает биограф, исполнилось. Мало того, по смерти своей преподобный Максим являлся ему и исцелил его от смертной болезни. Молитвами сего преподобного да удостоимся и мы получить от славимого в Троице Бога милость и спасение вечное. Аминь.
14 ЯНВАРЯ
Житие преподобного и богоносного отца нашего Саввы I-го, архиепископа Сербского [24]
Предисловие
Одержимый нищетой разума и не имея ничего в доме ума своего, что мог бы достойно предложить на трапезу, полную словес евангельской пищи для присных рабов богатого Владыки, я возбуждаю вас самих, отцы мои, на молитву: да подастся мне от неоскудных сокровищ ясность языка и слово, текущее разумом; наипаче же да озарит меня свет, могущий прояснить мрак души моей и мысленные очи, чтобы мне предпринять сказание о житии богоносного Саввы, просиявшего добродетелью в роде нашем. Не ищу похвал ему, ибо похвала преподобным от Господа, но ищу пользы от него — и себе, и другим. Если нужно было описывать житие древних великих мужей ради проистекавшего отсюда блага, то тем нужнее, даже вожделеннее, это ныне, в последнем и ленивом роде нашем, когда уже приближается кончина и мало спасаемых. Взирая на жития их, как бы на высокие столпы, горе воздвигнутые и одушевленные, мы будем невольно обращать взоры и на самих себя, а самих себя представлять на суд собственной совести, что, увлекшись суетной жизнью, так далеко отстали от них. Нам нужно возбуждать себя от лености, как бы острием стали, чтобы подражать им. Сказание это, быть может, одушевит и наши сердца к исправлению жизни по столь высокому образцу.
«Повинуясь повелению отеческому, я предлагаю повесть о житии всеблаженного и всехвального Саввы, который постился прежде на святой Горе Афонской, а потом был первым архиепископом и учителем народа сербского. Не по слуху только составлял я это житие, но многое принял изустно от честных учеников блаженного, которые постились и странствовали вместе с ним, и потом жизнь его изложили на хартии, для собранного по нем стада, чтобы доставить и другим общение с блаженным отцом их. Не что-либо вымышленное предлагаю здесь для похвалы великого Саввы, а сущую истину. Мы боимся оскорбить истину ради похвал и почтем себя блаженными. Удовлетворимся, если в состоянии будем изложить и то одно, что действительно было, а похвалы воздаются ему на небесах — ангельские и Божественные — и нечистый ум наш не в силах изглаголать их. Итак, призвав на помощь Самого Господа и святых Его молитвенников, я, по силе своей, начинаю повесть о великом Савве, откуда следует: прилично изводить отрасль от самого корня, ибо не от терния приемлем благословенные грозды, а от доброй лозы».
Так смиренно пишет иеромонах Дометиан, ученик св. Саввы, игумен Хиландарский, в предисловии своем к жизнеописанию своего учителя, составленному им в 1264 году.
1. Первые годы святого Саввы, до его пострижения
Великий жупан, самодержец сербский, Неманя Стефан владычествовал над всеми землями сербов, Далматией и Травунией, Богемией, Славонией, Расией и отчасти Иллирией, которые с запада и с востока граничили с областями ветхого и нового Рима. Благочестивый, богобоязненный и нищелюбивый более, нежели кто-либо, сиял он мужеством, как воевода сил, богател всеми благами земными, наипаче же добрыми нравами, украшался правдой и милостью. Супруга его Анна, дочь греческого императора Романа, ни в чем не уступала добродетели своего мужа, и в благословенном браке прижили они многих сыновей и дщерей, наставленных ими на тот же путь спасения, но спустя несколько лет заключилась утроба Анны, как некогда Лии, супруги Иаковлевой, и перестала она рожать. Скорбели о том оба супруга: они желали иметь еще одно благословенное чадо и в ночной молитве со слезами воззвали ко Господу: «Владыко, Боже Вседержителю, послушавший древле Авраама и Сарру и прочих праведников, молившихся Тебе о чадах, услыши и нас, грешных рабов Твоих: даруй нам, по Твоей благости, прижить еще чадо мужеского пола, которое будет утешением нашим и жезлом старости нашей; возложив на него руки, мы почием в мире, и ныне даем Тебе обет: после зачатия детища сего отлучиться от общения брачного и до конца жизни сохраниться в чистоте телесной».
Господь близок ко всем, призывающим имя Его: Он услышал молитву сих праведников, и это было начатком неизглаголанных судеб Божиих, столь светло просиявших в житии преподобного, чудного и в самом рождении, ибо рождение его было произведением не одного лишь закона человеческой природы, но и плодом молитвы. Дарованный от Бога, младенец и нарекся Божиим; утешенные родители прославили Господа и вторично породили свое чадо, водою и Духом, в новую жизнь, дав имя ему: Растко (Ростислав) — ради доброго его возраста [25]. Дитя возрастало о Господе и, когда достигло отроческих лет, отдано было в научение Божественных книг. Безмерна была любовь родителей к этому дитяти — они не могли отвлечь от него ненасытных взоров, ибо красотою телесной и душевной превосходило оно всех своих братьев и в детстве еще изумляло каждого разумом. На пятнадцатом году его возраста Стефан отделил ему особенную область в своей державе, где бы юноша мог потешиться с благородными сверстниками охотой, ристанием и другими свойственными его летам забавами.
Но иное было направление ума благоговейного Растки: еще юный, взошел он уже в разум священных книг, которые непрестанно читал, заимствуя из них начало премудрости — страх Божий, и разгораясь день ото дня Божественной любовью, как бы огнь прилагал к огню. Ни во что вменял он царство и богатство, славу и благоденствие и почитал как тень мимотекущую все временные многомятежные блага и суетным — все человеческое на земле. Растко избрал себе правый путь — единый непреткновенный: неленостно стоял на службах церковных, любил пост, избегал празднословия и смеха; нечистые слова и вредные песни, разжигающие юношеское желание, ненавидела душа его; ко всем был приветлив, нищелюбив и кроток, особенно уважал сан иноческий, так что и сами родители, взирая на высокую его добродетель, чувствовали себя пристыженными юношей, как будто он не от них родился, а поистине дарован им от Бога.
На восемнадцатом году его жизни отец и мать хотели сочетать его законным браком, но благодатный юноша избегал всяких уз мира, чтобы упразднить себя для единого Бога. Слыхал он о святой Горе Афонской и о прочих пустынных местах, ибо к отцу его приходили отовсюду за милостыней, да и сам он посылал от себя во святые места — раздавать преподобным милостыню. Господь не оставил без исполнения сердечного желания юного Растки. Однажды вместе с благородными сверстниками посетил он родителей своих — и обрадовались державные пришествию возлюбленного сына: пиршества, во изъявление общей радости, сменялись пиршествами. Случилось Промыслом Божиим в те торжественные дни придти инокам со Святой Горы Афонской за милостыней. Один из них был родом русский: тайно пригласив его к себе в храмину, благодатный юноша расспрашивал его подробно о Святой Горе и взял с него обещание — никому не открывать беседы их. Инок русский с любовью рассказывал о пустынном жительстве и общежительном уставе: как на Святой Горе пребывают по двое и по трое в кельях и как уединяются отшельники на безмолвие во глубину пустыни для поста и молитвы. Красноречиво описал все это пришелец афонский, ибо не простой был чернец, а искусный в слове и послан от Бога; внимая ему, юноша проливал потоки слез, и сон бежал очей его.
— Вижу, отче, — сказал он старцу, — что всевидящий Бог, Которому открыта болезнь моего сердца, послал твою святыню возбудить меня, грешного: ныне, в самом деле, утешилось мое сердце и неизреченной радостью исполнилась душа моя; ныне я уразумел то, чего, не сознавая, желал постоянно. Блаженны сподобившиеся столь безмятежного жития! Что же мне делать, отче? Как избежать многомятежного мира для этой ангельской жизни? Если родители сочетают меня браком, любовь плотская удержит меня. Между тем, я не хотел бы оставаться здесь ни одного дня, чтобы не возобладала мною сладость житейская и не отвлекла души моей от любви ангельской, — хотел бы бежать, но пути не знаю. Притом всюду стерегут меня: отец настигнет и возвратит; я только наведу на него скорбь, а на себя позор и устранен буду от желанного подвига.
— Вожделенна любовь родителей, — отвечал старец, — и неразрешим союз естества: отрадно единство семейное, — но Владыка всяческих, ради Него, чтобы за Ним последовать, внушает оставить и это, и даже, если случится, пострадать за Него — а не телесного искать покоя, и прилежать бдению и молитве, в алчбе и наготе, с плачем и сокрушением сердца. Вот какой путь предлагается боголюбивым душам и вменяется им в истинную славу.
Как земля доброплодная приемлет семя, так принимал юноша в сердце свое словеса старческие, и дивился старец теплой любви его к Богу, пламеневшей в душе его, исполненной целомудрия и умиления.
— Вижу, чадо, — сказал он, — что во глубину души твоей проникла уже любовь Божия, но поспеши совершить доброе свое желание, пока злой сеятель не успел посеять плевел в сердце твоем и заглушить добрую пшеницу, а иначе благая мысль твоя изменится в любосластие. Удержанный здесь, ты ничего не достигнешь и подвергнешься укоризне евангельской, подобно тем, которые предпочли села и упряжь волов, и новобрачную жену бессмертной вечери Господней и явили себя недостойными призвания Небесного Царя. Я сам готов быть споспешником благому делу и проведу тебя до Святой Горы, куда стремишься ты духом — лишь бы только мы имели коней для избежания погони.
Юноша возблагодарил Бога, утвердившего сердце его пришествием странника, благодарил и самого посланного к нему от Бога старца, который исполнил душу его радости.
Нимало не медля, вошел он к родителям и просил, по обычаю, благословения в путь. «В горах, недалеко отсюда, — сказал он, — есть довольно добычи: благословите на ловлю и, если замедлю, не скорбите, потому что там много оленей». Желая сделать ему угодное, благословил его отец, благословила и мать, как обычно матерям, и заповедала скорее возвращаться: не угадали они, что не оленей хочет ловить сын их, а что он сам, как олень, жаждет источников полных и ищет истинного источника — Христа. Для большего успокоения родителей послал он в горы ловцов, как бы для того, чтобы облавой согнать зверей к одному месту. К вечеру Растко остался под горой со своей дружиной и, когда все уснули, в глубокую ночь, с немногими из присных своих, которым известна была тайна, предводимый Богом и посланным от Него иноком, пустился бежать. Настал день: благородные юноши искали своего господина, но нигде не могли найти и говорили между собой: «Не посмеялся ли он над нами и не возвратился ли к отцу?» Не видя, однако, ни инока, бывшего с ними, ни присных служителей князя, они стали недоумевать и, оставив ловитву, возвратились к державному с вестью об утрате его сына.
Услышав печальную эту весть, скорбные родители едва не лишились жизни — и тут же уразумели, что увлек его не кто иной, как русский инок, и не в иное место, как на Святую Гору, куда издавна было его стремление. Собрались вельможи и народ и подняли громкий плач о горькой утрате: родители оплакивали сына, братья — брата, рабы — владыку. Но вскоре державный отец ободрился духом и велел утолить плач: «Не подвергнемся мы такой обиде от иноков, — сказал он, — и не лишимся сына, которого даровал нам Господь свыше всякой надежды; мы еще увидим его и насытимся его любовью». — Стефан призвал одного из своих воевод: «Испытал ли ты, — говорит он, — болезнь чадолюбия, этот вечный огонь, не знающий утоления? Если мы когда-либо делали тебе добро, то вот теперь случай тебе возблагодарить нас. Ступай и возврати сына моего, и тем утешишь сердце отца и освободишь от смерти мать: мы будем иметь тебя вместо друга и наградим многими, выше прежних, благами». Скорбный отец призвал дружину благородных юношей и, прельстив их надеждой наград, велел стремиться внутрь Святой Горы; написал и послание к греческому епарху города Солуни и умолял его силою извлечь сына из обителей афонских, с угрозой достигнуть этого войной, если не исполнит просимого добровольно.
Воевода и дружина гнали сильных коней своих день и ночь и достигли славного города Солуни, где вручили епарху письмо державного. Епарх, очень любивший властителя сербов, сильно огорчился и написал от себя к проту, или верховному игумену Святой Горы, письмо, в котором умолял его не презирать требований жупана Сербии, ибо теперь надобно совершить не просто какое-либо дело, а немедленно возвратить сына державному отцу его, чтобы не нарушил он приязни своей к грекам и не нанес им многих скорбей. Епарх с воеводой сербским отпустил и доверенного своего человека. Вступив в пределы Святой Горы, они везде дорогой спрашивали, не проходил ли искомый ими юноша, — и при этом описывали внешний образ его и красоту. Наконец услышали они, что незадолго пред ними такой юноша прошел в русский монастырь: тогда, отложив путь своей к проту Афонской Горы, посланные поспешили в Руссик [26], чтобы взять юношу, пока он еще не постригся; и беглец действительно найден был в Руссике еще в одежде княжеской. Когда вошли они в церковь святого великомученика Пантелеимона и увидели своего князя, тогда забыли от радости трудный путь и со слезами пали к ногам его: в страхе, как бы опять не лишиться его, хотели они возложить на него узы, но не дерзнули поднять руки на своего господина — только поставили около него почетную стражу, чтобы, отдохнув несколько, взять его с собой.
Подивился юноша, что отец послал за ним такого именитого воеводу, и как бы стыдился смотреть в лицо этому мужу, поднявшему ради него столь тяжкий труд. Растко отвел его в сторону и спрашивал: «Как мог ты столь быстро совершить такой далекий путь?» Воевода рассказал ему о горести родителя, о письме его к епарху и от епарха к проту, не скрыл и твердого намерения возвратить князя волей или неволей в дом отеческий. Уразумел юноша предстоявшую опасность, но еще надеялся отклонить ее просительным словом к воеводе. «Если хочешь, — говорил князь, — ты можешь оставить меня здесь, не опасаясь измены, и, как сильный человек, укротить моего отца, а сам я напишу к нему и умиротворю его сердце: только ты поступи с братской любовью — не препятствуй мне совершить то, для чего я пришел». Но воевода отвечал: «Нет, владыка мой, ты и не начинай такого моления к рабу твоему, так как исполнить его невозможно. Государь мой и твой отец возложил это дело на меня, как на человека верного. Пусть бы еще мы обрели тебя в иноческом образе — тогда могли бы, пожалуй, иметь хоть некоторое извинение, но так как Господу угодно было, чтоб ты удержал доныне тот самый вид, в каком желают видеть тебя отец твой, братья и вельможи, то кто я, чтобы мог отважиться на такой помысл, и с какими очами явлюсь пред лицо отца твоего? Итак, отложи всякую мысль о сопротивлении и, хотя с сердцем скорбным, последуй за нами; угаси пламень, возжженный в сердце родительском странным твоим побегом. Ибо знаешь сам, что ты был единственной утехой твоего отца. Если же не захочешь идти с нами, то принудишь меня сделать то, о чем не хотелось бы и говорить: принудишь наложить на тебя узы, ибо я боюсь твоего отца более всего и такое принял от него повеление».
Видя неумолимый нрав воеводы, юноша принял на себя веселый вид и сказал: «Да будет воля Господня!». Уверяя, что пойдет с ними, он тайными воздыханиями взывал к Господу, чтобы Милосердый был его помощником в этой напасти и позволил, благочестия ради, употребить хитрость — ибо сердце его было исполнено мудрости. Князь просил игумена приготовить светлую трапезу для утешения сербских пришельцев, а, между тем, с вечера начать утреннюю службу и открыл ему тайную свою мысль. Игумен поспешил исполнить желание его: устроилась обильная вечеря, и сам настоятель служил при трапезе, которая продлилась далеко за полночь. Это было накануне воскресенья. Игумен велел ударить в било ко всенощному бдению, а сам вместе с юношей встал от вечери; восстал и воевода со своей дружиной, чтобы присутствовать при службе церковной, ибо не дерзал спустить глаз с юного своего князя. Медленно шло пение и чтение, по уставу святых отцов; сторожившие юношу, утомленные еще от дороги и после пиршества исполненные вином, забылись сном в церковных седалищах. Ревностный Растко, едва только заметил это, тотчас встал из среды их и, поклонившись пред святым алтарем, произнес Господу обеты иноческие. Потом взял он с собою одного старца инока, почтенного саном священства, и вместе с ним взошел на высокий монастырский пирг, заключив за собой железные двери. Священноинок, сотворив молитву, отрезал власы главы его и облек его в ризы ангельского образа: Растко мирское имя свое изменил на имя Саввы, которым прославилась земля сербская. Простершись на землю, много пролил он слез и произнес благодарные молитвы ко Господу, исполнившему пламенное желание его сердца. Старец инок пристыжен был плачем юноши, который в столь нежные годы показывал уже такую высокую ревность по Боге.
Покамест совершалось это на высоком пирге — внизу, в храме великомученика Пантелеимона, всенощное бдение окончилось: очнулись стражи, проспавшие своего князя, и ужаснулись, не видя его между собою; они стали искать его всюду, в церкви и в обители и, не находя, начали досаждать игумену и бить монахов. Воевода, утишив молву, говорил братии: «Мы приняли от вас, честные отцы, неправду и бесчестие, но, стыдясь ангельского вашего образа, кротко и человеколюбиво обходились с вами. Не тот ли из вас, что приходил просить дара у владыки нашего, — не он ли, льстец, достойный смерти, в ничто вменив этот дар, бежал и похитил сына у отца, родителей поверг в смертный плач, а нас — в безвыходные затруднения? Теперь же вот опять укрыли вы от нас господина нашего. Откуда такое своеволие? Как можете вы ругаться над нами? Головой своей дадите нам ответ: откройте, где скрыли вы князя?»
Слыша на высоком пирге, что воевода готов уже свирепствовать и что нещадно бьют иноков, юноша убоялся суда Божия, если бы злоба довершилась убийством. Он приник с вершины башни и во мраке ночи воззвал к своим. Все обрадовались, услышав голос его, и устремились к пиргу, взирая на высоту и как бы желая проникнуть очами мглу ночную, чтобы утешиться его лицезрением. Инок Савва, бывший князь Растко, сказал воеводе: «Ты ли в седой голове носишь ум юноши и, имея с собою в стране чужой полк людей, высоко думаешь о себе?», а благородным юношам говорил: «Бога ли вы не боитесь, ни ангельского не стыдитесь образа? Годится ли вам вооружаться на иноков во святыне храма? Какое зло сделали они вам? Если ищете меня, то вот я пред вами; впрочем, ныне еще не свободен, а завтра увидите меня; оставьте же этих в покое». Объятые страхом и стыдом, благородные воины сербской дружины безмолвствовали и не знали, что отвечать своему князю, а только обступили пирг и стерегли его всю ночь. На рассвете же князь-инок опять приник с высоты столпа и возгласил к своей дружине. Узрев его в таком виде, подняли они горький плач и со слезами пали на землю. Инок же Савва, сострадая их горю, утешал их следующими словами: «Сделавшееся со мною угодно было Богу: Сам Господь привел меня сюда, так что вы не настигли меня, и Он же теперь избавил меня от рук ваших. Вы хотели совратить меня с доброго, желанного мною пути и похвалиться пред вашим владыкой, но Бог мой, на Которого уповая вышел я из дома отеческого, и здесь был мне помощником, как вы сами видите; Он и впредь направит жизнь мою по Своей воле. Прошу вас не скорбеть и не сокрушаться обо мне: напротив, восхвалите вместе со мною Бога, удостоившего меня этого спасительного и желанного мною образа. Возьмите с собой знакомую вам княжескую мою одежду и волосы от моей головы да и возвращайтесь с миром восвояси; отнесите эти залоги родителям и братьям моим, чтобы они поверили вам, что вы нашли меня в живых, но, по благости Божией, уже иноком: Савва — имя мое».
Сказав это, новый инок бросил с вершины пирга свою одежду и юношеские волосы, а с ними вместе и хартию, написанную его рукой в утешение родителям, которых он умолял «не иметь о нем ни малейшей скорби и не плакать, как о погибшем, а скорее молить Господа, чтобы их молитвами совершить ему доброе. Пусть и они по мере своих сил попекутся о душе своей и пусть не чают его более видеть во временной жизни — разве только Бог позволит ему во Святой Горе дождаться владыки, отца своего, насладиться зрением честных седин и насытиться излияниями сладкой его любви!» Многое к этому еще присовокупил Савва из слов евангельских — о правде, милости и суде, и о том, чтобы не делать другим, чего себе не желаешь, и заключил следующим обетованием Господним: всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицей приемлет и живот вечный наследит (Мф. 19, 20).
Подняв брошенные с пирга княжескую одежду, хартию и волосы, воевода и его дружина положили все это пред собою и оплакивали живого, как мертвого. «Что ты сделал с нами, князь! — восклицали они, — нам горше смотреть на тебя теперь, когда ты найден, чем тогда, когда бежал от нас; такое обретение печальнее самой утраты! Вот и княжеская одежда, но как мы отдадим ее родителям и братьям! Вот волосы с любимой головы, которыми доныне утешались сердца и взоры их, но теперь не покажутся ли они несчастным как бы вервие удавления! Все это исполнено не радости, а плача! Какое примем за тебя возмездие? В какую светлую одежду облекут нас те, которых сами мы облечем в одежду сетования? Предложенный нам ночной пир исполнен был прелести — он уподоблялся той трапезе, которой обольстил Иаков отца своего, чтоб исторгнуть у него благословение! Подносимая тобой чаша, князь, казалась полна меду любви, а между тем она растворена была горькой желчью! О ночь, в которую мы заснули, будь ты темна, по слову Иова, и да не причтешься ты к ночам лунным! В эту ночь мы, как безумные, достойные всякого осмеяния, в один час упустили из рук труды многих дней! Сон, по грехам нашим, одолел нас, а если бы, как было нам повелено, мы обложили бежавшего узами, то были бы теперь свободны от скорби смертной. Как явимся владыке нашему! Какой камень или какое железо выдержит ту повесть, которую мы принесем твоим родителям и братии!»
Такой плач, такие вопли слышны были и внизу — на земле, и вверху — на пирге, ибо и Савва нисколько не меньше плакал там, как и эти здесь. Да и какой бесчувственный камень не умилился бы, внимая тому плачу! Так прошел день. К вечеру рыдание несколько утихло: сербская дружина стала уже собираться в путь и, возводя взоры на столп, к своему князю, посылала ему прощальное целование и укоризны, со слезами любви: «Прощай, владыко наш, прощай и благоденствуй, насыщай без нас каменную твою утробу! Приимет ли Господь тебя, прельстившего родителей? Достанет ли у тебя духа говорить, что боишься Бога, обманувши нас?» Взывая к нему таким образом в сердечной горести, они в то же время испрашивали у него молитв и благословения и, взяв с собой печальную его одежду, пошли в обратный путь, но дорогою не раз останавливались, обращаясь к роковому пиргу с полными слез глазами, пока можно было еще видеть его издали [27].
После того инок Савва сошел со столпа, в новом ангельском своем образе, поклонился игумену и братии и от всех был приветствуем с любовью. Тех из братий, которые приняли за него оскорбления, он умолял простить своим досадителям, чтобы они с миром возвратились с праздными руками. Внимая смиренным его речам, все исполнились радости, а те, которые приняли за него раны, утешались ими, как бы приобрели какую корысть.
2. Иноческие подвиги Саввы; пострижение отца его
Вскоре пронеслась молва по всей пустыни, в общежитиях и по кельям отшельников, что сын самодержца сербского, оставив царство и возлюбив безмолвие более мира, вселяется с ними: поэтому все желали видеть его. Наступил праздник Благовещения Пресвятой Богородицы — это был храмовый в знаменитой обители афонской, Ватопеде: настоятель и братия пригласили честного инока Савву участвовать в радости торжества и похвальных пениях Пречистой Деве. Пришедший на зов принят был с честью и любовью и, насладившись праздником, осмотрел благолепие чудной обители. Игумен и братия ватопедские с согласия прота всех обителей Святой Горы убедили преподобного поселиться вместе с ними; потом, спустя немного времени, испросил он благословение у игумена идти поклониться прочим обителям Святой Горы, взойти на самую ее вершину и посетить всех рассеянных по пустыни отшельников. Игумен согласился и отпустил с ним опытных иноков, которые бы указали ему все святые места: везде принимаем он был с особенной честью. Совершая трудные пути босыми ногами, путешественник пришел в лавру святого Афанасия, где едва только принял молитву и благословение и дал себе малый покой, как устремился на вершину Афона, куда издавна влекло его желание сердца. Там на коленях простоял он всю ночь на молитве, одождив священную вершину теплыми слезами. Спустившись с горы, посетил он множество постившихся в вертепах, у ее подошвы, где проводили они самое строгое житие, и радовался, что сподобился видеть рабов Божиих, каких трудно встретить на земле. Блаженные эти отцы, хотя еще и не могли называться ангелами, ради плотской своей оболочки, однако ж, поистине были выше человеков, так как упразднились от всего земного, не заботились ни о чем телесном, не занимались ни куплями, ни земледелием или виноградниками: молитвы и слезы были ежедневным их деланием; ум же их всегда был устремлен к Богу; тесные их каливы поросли травой и оглашались только древесным шумом и пением птиц, возбуждавших к прославлению Бога, а некоторые отшельники гнездились в каменных ущельях, земных пропастях и на морских утесах, подобно птицам, где были обуреваемы ветром и дождями, опаляемы солнцем, лишены всякой отрады и где не грозила им опасность от хищников, ибо у них не было ничего, кроме рубища. Пища была по силе каждого: одни изредка питались хлебом, другие — древесными плодами или диким быльем; питием же служила им текущая из камней вода. Все они, однажды отрекшись от всего мирского, уже совершенно забыли мир и мало чем не достигли естества ангельского.
Блаженный Савва, написав на хартии своего сердца такие труды их и такую преданность Богу, глубоко вздыхал и укорял себя за свое нерадение: он со слезами припадал к ногам преподобных, прося их молитвы и благословения, и с сердцем, как бы уязвленным стрелой, возвратился в свою обитель Ватопед, где был принят с прежней любовью. Братия расспрашивали его о странствованиях по Святой Горе и, видя, что он уныл лицом и утратил цвет юности, приписывали это непривычному хождению босыми ногами по камням. Но они не ведали тайны души его, не знали, что желание пустынное снедало самую плоть его и не давало ему покоя. Он пришел к игумену и исповедал ему болезнь сердечную, умоляя отпустить его на подвиг пустынный, но игумен не дал ему на это благословения, пока не утвердится он на первой ступени общежития, чрез послушание. «Все хорошо в свое время, — говорил опытный старец, — ни время, ни возраст не позволяют еще тебе искать столь трудного подвига; к тому же знают, чей ты сын, ибо приход твой не утаился и от державных. Что же если, по смуте человеческого врага, встретит тебя в пустыне муж крови и мы все за тебя приимем поношение?» Не без Промысла Божия последовал этот отказ, чтобы пустынное светило не скрылось в горах под спудом и не лишились света имевшие просветиться от него. Со смирением послушался аввы преподобный и начал разделять с братией труды общежития: работая для каждого, он приобрел общую любовь; днем занимался службой телесной, а ночь проводил в бдении молитвенном, истомляя тело поклонами, как будто душа его заключена была в медной плоти или словно плоть вовсе не принадлежала ему, ибо не чувствовал он никакой усталости; едва позволял себе вкушать немного хлеба и воды, а зной и холод были для него безразличны; зимой довольствовался он убогой власяницей, только для прикрытия наготы, и ходил всегда босыми ногами; огрубевшая кожа ступней его уже не боялась острия камней. Но, враг своего тела, он был обходителен и кроток со всеми: в обители дивились, как в столь юном возрасте и в столь короткое время мог он достигнуть такого совершенства духовного, какое недоступно и многолетним подвижникам.
Между тем, воевода и благородные юноши, возвратившись к родителям блаженного Саввы, рассказали им все, что с ним было; они принесли и красную одежду, и светло-русые волосы юноши, и написанную его рукой прощальную хартию. Оружие прошло сердце родителей и братий, когда увидели они, что утрачена их надежда: громкими воплями звали отсутствующего; одежду и волосы его делили между собой, как некое сокровище, окропляя их слезами и прилагая к очам своим, как бы врачевство. Вместе с царственным домом плакали, будто об усопшем, и все подвластные и, ради сетования, по обычаю мирскому, облеклись в черные одежды. Но мало-помалу сердца родителей умилились: страх Божий возвратился в их души и они уразумели, какой благой пример показал им юноша, предваряя их на пути спасения.
Державный Стефан послал от себя на Святую Гору много золота, чтобы царственное его детище ни в чем не нуждалось и имело деньги для раздачи убогим; родитель не без страха написал ему послание и, стыдясь называть его сыном, скорее называл отцом и учителем, предстателем пред Господом и молитвенником о них к Богу. «Дом наш в руках твоих, — писал старец, — души наши и мы все в твоей воле, ибо ты удивил родивших тебя своей добродетелью; но отними от нас скорбь тяжкой нашей болезни и утешь своим пришествием; мы обещаем опять возвратить тебя в пустыню». Получив отеческое писание, богомудрый Савва оросил его обильными слезами, помолился о родителях и благодарил Бога. Приняв от руки их много золота, он отделил только необходимое на хлеб, а сам, ходя босым по монастырям и пустыням, сеял повсюду милостыню щедрой рукой и тем созидал обитель отцу своему на небесах; потом опять возвращался в монастырь свой Ватопед на прежние подвиги.
Однажды напек он свежих хлебов и, навьючив ими монастырских лошаков, ночью поднялся в путь вместе с погонщиками, которым вверены были мулы; босой, шел он впереди и проникал в дальнейшие пустыни, чтобы угостить пустынников, постившихся от трех до пяти дней и даже по неделе, судя по силе каждого, ибо это было время великой Четыредесятницы. День тогда настал субботний, и Савва думал насытить постников, чтобы взамен восприять себе от них теплые молитвы. Когда достиг он места, называемого Милопотам, напали на него разбойники и отняли все. Огорчился блаженный, но не оттого, что впал в руки разбойников, а оттого, что этим замедлился путь его и не мог он поспеть вовремя к трапезе отшельников. Хищники спросили его: кто он, из какой обители? Савва назвал себя учеником отца Макария и сказал, что ради монастырской нужды был он послан в соседний Есфигмен, где задержала его братия, чтобы послать с ним теплые хлебы в пустыню, старцам, Христа ради постящимся, ибо таков обычай отеческий. Говоря это, вознес он из глубины сердца теплую молитву, с полной верой к святым мужам, которых шел посетить, — и получил нечаянную свободу. Разбойники умилились, ибо Господь коснулся сердца их, и отпустили Савву со всеми его запасами: ревностный инок успел еще вовремя принести хлебы преподобным и рассказал им, как, молитвами их, сподобился избежать рук вражиих.
Когда прошло первое изумление разбойников, они начали говорить между собой: «Что это было с нами? Не обаятель ли какой обаял нас? Или мы видели поистине человека Божия! Посмотрим, действительно ли он — ученик преподобного Макария? А преподобный Макарий по своей добродетели известен был всем. Пришли они к Макарию, как бы за благословением, и увидели при нем блаженного юношу. Старец пригласил их сесть и предложил им все, что имел в своей келье, — пустынных овощей и маслин; более же всего насытилась душа их доброй беседой: им казалось, что небесный огонь опалит их или земля поглотит живыми, если они причинят ему какое-либо зло. Вопрос их был один: в самом ли деле юноша ученик его, ибо славное видели о нем знамение. Внимая им, старец прослезился и сказал: «Чада мои! Юноша этот ученик Божий, по иночеству — один из братий наших, а по рождению — сын благочестивого царя сербского. Он оставил царство, презрел славу родителей и все приманки мира, возлюбил нищету и, как сами видите, поселился с нами. В настоящее время Бог посылает его обходить пустыни и утешать страждущих в горах и вертепах». Изумились хищники великому смирению юноши, нисшедшего с такой высоты Бога ради, и не могли без слез смотреть на власяное рубище и босые ноги Саввы, представляя прежнее его величие: они пали к ногам его и просили себе благословения — как от юноши, так и от старца, обещаясь более не творить разбоев. Старец и юноша тоже, со своей стороны, поклонились им до земли и с любовью обнимали их, радуясь внезапному их обращению. С тех пор блаженный уже без страха странствовал по пустыне.
Савва опять пожелал идти в лавру святого Афанасия, и по обычаю пешком, ибо до пришествия отца своего никогда не решался сесть на коня. Игумен, милуя странника и желая облегчить ему путь, отпустил его, с несколькими из братий, в малой ладье. Они были уже недалеко от лавры. Как вдруг из-за утесов выплыли навстречу им морские разбойники; один из иноков успел бежать с этой вестью в лавру — и исполнилось скорбью сердце игумена о блаженном юноше. Опасаясь, как бы злодеи не узнали царского его рода, он послал своего старца на берег, чтобы умягчить суровость разбойников и пригласить их в лавру, где обещал дать им все нужное. Что же? Ожесточенные, действительно, повиновались слову старческому. Пленники сказались лавриотами, а Савва между тем воссылал теплые молитвы к Богу. Благоразумный старец, взглянув на юношу, как будто признал его и с великим гневом воскликнул: «Не туда-то ли послал тебя игумен — а ты еще здесь? Разве так исполняют приказания?» И при этом слове устремился на него с посохом, как бы хотел ударить его. Савва уразумел хитрость и, будто испугавшись нечаянного гнева, соскочил с ладьи и бросился бежать в лавру, а разбойники, обезумевшие в эту минуту, и не подумали удержать его и ни в чем не прекословили старцу. Таким образом, князь сербский избежал опасности и прославил Бога за свое спасение. Пришедши в лавру, хищники даже и не спросили о бежавшем: игумен угостил их и отпустил с миром. Когда же впоследствии узнали они, кто был юноша, которого они отпустили, — яростью исполнилось сердце их, и они, где только могли, везде наносили оскорбления лавриотам. Савва, поклонившись гробу святого Афанасия, благополучно возвратился со спутниками своими в Ватопед.
Некоторое времени спустя родители опять писали блаженному Савве, умоляя его придти к ним, и послали ему золота больше прежнего, вместе с особыми дарами для обители ватопедской — золотыми сосудами, честными иконами и ткаными золотом завесами — так что Ватопеду все завидовали, даже самый прот. Блаженный принял писание родительское с радостью, хотя и не без слез, и благодарил Бога за присланную ему милостыню: часть полученного даяния уделил он нищим, а все прочее употребил на сооружение трехъярусных келий в Ватопеде, где братия умножалась. Тут же, на ограде, за великим собором, начал он строить одну церковь — во имя Рождества Богородицы, другую — во имя Златоуста, третью, на великом пирге, — во имя Преображения; с соборной крыши велел он снять каменные плиты и покрыл ее оловом, как видно это и доныне. Совершая такие постройки внутри Ватопеда, блаженный говорил: «Если призрит на меня Господь и даст мне видеть здесь отца моего, то я поселю его в своих кельях». Много и другого сделал он для обители — так что его называли вторым ктитором Ватопеда.
Родителям и братии преподобный написал от себя слово любви: «Вашей о мне жалостью и благосклонным писанием вы отнимаете у меня мою душу: болезную в разлуке с вами, но не должно любить кого-либо больше Бога, ибо сказано: любяй отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин. Это самое препятствует мне идти к вам, но я припадаю к святому моему отцу и молитвенно взываю: в земном твоем царстве ты подвизался апостольски и людей своих просветил православием: прогнал ереси, разрушил бесовские храмы, соорудил церкви Божии и всем явил свое страннолюбие и милосердие, но еще остается тебе исполнить одно слово евангельское: кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет (Мф. 16, 24). Да будет приятен тебе совет мой: презри земное богатство, как бы не сущее, и все красное мира, как суетное и маловременное, и последуй мне крестным путем, который я приготовил тебе в той же пустыни; вселись со мной и, удалившись от всего мирского, приготовляй себя к созерцанию Божию молитвой и постом. Если ты сподобился благодати во время земного царствия, то смирением иноческого образа достигнешь венца в пустыни, а мою душу любовью твоей и лицезрением избавишь от печали, ибо я опять буду с тобой. Добрая мать моя, в своей области, да последует тому же примеру. Молю вас, славы ради царствия и многого ради богатства, не оскорбитесь моими словами, как некогда оскорбился евангельский юноша. Веру имей, отче, что, оставив земное царство, ты приобретешь небесное: если же презришь слова мои — не надейся увидеть меня в этой временной жизни. Мир Божий и любовь святых отец пустынных и моя грешная молитва да будут с тобой».
Приняв в руки сыновнее послание как некую святыню, державный отец встал со своего престола, поклонился и поцеловал драгоценные для него строки, но прочесть их не мог, ибо пламенные слезы отеческой любви затмевали его взоры. Наконец, успокоившись духом, он прочитал письмо и подвился премудрости и силе изложенного в нем слова, ибо глубоко в сердце его проник укор о евангельском юноше, который ради земного богатства оставил Христа, и державный ублажил своего сына, сделавшегося ему учителем. Немедленно велел он со всей своей державы созвать епархов, воевод и благородных мужей, малых и великих, и назначил день великого государственного совета, а между тем распределил все свое богатство, назначив его, по частям, убогим, хромым, слепым, сирым и вдовицам. Когда все собрались, так что царские палаты едва могли вместить благородный синклит, вышел в середину этого сонма владыка и велел сперва прочесть во всеуслышание сыновнее писание; потом сказал: «Други мои, братия и чада, внемлите моему слову: жизнь моя известна вам с самого начала; каждого из вас вскормил я, как брата или друга, и вы всегда были послушны мне. Вот, мы сохранили нашу землю не разоренной от врагов, — однако спасались, уповая не на лук наш: крепость наша состояла в вере во Отца и Сына и Святаго Духа, мы были сильны против врагов крестом Христовым. Ныне заклинаю вас соблюсти святую веру в единосущную Троицу чистой от всякой ереси — такой чистой, какой мы приняли ее при святом крещении, изгнав из своей среды всякую ересь. Умоляю вас быть верными, как мне самому, тому, кого я поставлю вместо себя владычествовать над вами. Божиим Церквам и их служителям воздавайте должную почесть: вы видели, как сам я всегда воздавал подобающее святыне».
Внимая этой неожиданной речи, вельможи недоумевали, а державный, между тем, заключил ее следующими словами: «Возлюбленный и Богом дарованный мне синклит! Вы слышали, как отрекается от меня сын мой и не хочет более видеть меня в этой жизни, если я не последую ему. При вашем содействии довольно было у меня радостей земного владычества, довольно воинских дел и обильных трапез, довольно пресыщения удовольствиями мира; ныне отпустите меня с любовью и крестом на раменах, да последую сыну, да настигну его в пустыни, где надеюсь избавиться от своих зол и попекусь о своем спасении». Едва только объявил он эту печальную весть, как отовсюду поднялся громкий вопль и огласил весь дворец. Все плакали — благородные и неблагородные, чуждые и сродники по плоти — сыны его и сыны сынов, раздирая на себе княжеские одежды. Чего не делали они, каких умиленных слов не говорили, чтобы как-нибудь удержать отца своего и владыку!
— Не оставляй нас, отец наш и учитель, иначе и мы пойдем с тобою! Если хочешь восприять крест Христов, заключись в своем монастыре, чтобы мы по крайней мере могли утешаться твоим лицезрением. Какая будет тебе похвала, если ты, как один из странных, да еще и на чужой стороне, окончишь жизнь свою?
Но державный отвечал:
— Что плачете и расслабляете мою душу? Вы слышали, как отрекается меня сын мой, если не последую ему! Не хочу лишиться его.
Тут призвал он старшего своего, Стефана, — богобоязненного, исполненного добродетели и мужества, и вместе с епископом Каллинником и со всеми благородными вошел в Церковь святых верховных апостолов. По совершении Божественной службы самодержец-отец и преосвященный епископ молитвенно осенили избранного честным крестом и возложили на главу его руки, благословляя Стефана быть великим жупаном, владыкой и самодержцем всей земли сербской; потом все благородные вельможи поклонились ему и возгласили «многая лета».
В царских палатах приготовлен был светлый пир, Стефан приглашал всех, говоря: «Приидите возлюбленные други, братия и чада, разделите со мною последнюю трапезу: уже никогда вместе с вами не вкушать мне этих яств; возвеселимся в последний раз». Во время пира принесены были светлые дары и державный наделил каждого из своих присных: оба Стефана — отец и сопрестольник его — щедро раздавали подарки, один — по случаю оставления, а другой — по случаю принятия царства. На следующее утро все изменилось: смиренный Стефан Неманя и супруга его Анна пошли в храм Пресвятой Богородицы, ими же самими созданный в Студенице, и тут поклонившись пред царскими дверьми, произнесли Богу иноческие обеты. Тот же епископ Каллинник обоих их облек в ангельский образ и нарек бывшего властителя Стефана иноком Симеоном, а подругу его, благочестивую Анну, — инокиней Анастасией. Анастасия, собрав вокруг себя лик черноризиц, вместе с ними упражнялась в пощении и молитвах, а Симеон вначале подвизался с иноками, бывшими в Студенице, потом же, собрав много золотых и серебряных сосудов для раздачи афонским обителям, пустился с ними в путь. Сын его, самодержец Стефан, со всем дворянством сербской земли, провожал его до пределов греческих, обливаясь горькими слезами, и там расстался с ним, а некоторые из дворян последовали за ним на Святую Гору [28].
Достигнув Ватопеда, державный инок был принят в нем с честью. Игумен и братия после благодарной молитвы приветствовали старца в соборной церкви, а потом в отчие объятия призвали и сына. Какими словами описать радость давно желанного свидания? Не было тут звуков речи или слов, были только слезы; и если бы старца не поддерживали — он упал бы на землю: слезы его лились на вожделенную главу юного сына, склонившуюся к его сердцу, — и каких благодарений не воссылал к Богу богобоязненный юноша из глубины обрадованного сердца, видя, что отец его исполнил заповедь Божию! Оба они, Господа ради отказавшись от всего, сделались на земле странниками. Отдохнув от пути, преподобный Симеон принес в дар обители драгоценные сосуды и завесы, привел избранных коней и лошаков для работы и наделил серебром всю братию от первого до последнего, начиная с игумена. Из дворян, провожавших бывшего своего владыку, иные остались с ним в обители, хотя и вопреки его желанию: «У тебя прославились мы в земном воинстве, — говорили они, — теперь с тобою вместе будем воинствовать Царю Небесному, и ничто не разлучит нас от любви твоей». Все они впоследствии на удивление Святой Горе сделались опытными иноками.
Скоро по Горе Афонской пронеслась молва о пришествии сербского владыки. Все удивлялись смирению его и прославили Бога. Игумены из своих обителей и преподобные из глубины пустынь вместе с отцом своим протом, памятуя благодеяния его сына, пришли поклониться державному иноку: старец всех наделял нескудной милостыней и у всех просил себе молитв и благословения — так что наконец непрестанные посещения Ватопедской обители сделались уже в тягость. Князья-иноки сербские, чтобы устранить это неудобство, дали еще довольно золота и требовали, чтобы всем приходящим странным всякий день была пища, хлеб и вино. Потом пожелал и Симеон обойти Святую Гору, чтобы поклониться всем ее обителям. Испросив благословение у игумена, он взял с собой Савву, как жезл своей старости. Юноша, по обычаю, хотел идти с ним босыми ногами, но нежный отец не мог того вынести, хотя доблестный юноша со слезами просил его об этом, как о милости, пока будет в силах. «Помилуй, чадо мое, — говорит ему отец, — уязвляющими ноги твои камнями ты будешь терзать мое сердце!» Савва, не желая оскорбить родителя упорством, впервые после многих лет обулся и сел на коня: так прибыли они сперва на Средину Святой Горы [29], где обитал прот, старейший над всеми монастырями, в обитель Богоматери на Карее. Бывший владыка сербский наделил прота и всю братию великолепными дарами; имена его и сына вписаны для поминовения между именами царских ктиторов Святой Горы. Из Кареи спустились они в обитель Иверскую, а дорогой посетили и другие монастыри, везде записывая имена свои, — и так достигли святой лавры, но старец, ослабевший ногами, не мог взойти на вершину Святой Горы Афонской и только у подножия ее, издали, с верою поклонился ей. В лавре помолился он над гробом святого Афанасия, основателя афонского общежития, и щедрее, чем в иных монастырях, одарил игумена и братию. Из соседних и дальних скитов стеклось много преподобных пустынников для духовного собеседования с державными сербскими иноками. Наконец, возвратившись в Ватопед, отец и сын поселились вместе, в устроенных заблаговременно кельях.
Единомысленные во всем, они разделили между собою труды и молитвы: сын подвигам учил отца, но старец, как старец, не мог следовать по стопам его, и потому юноша старческую немощь восполнял избытком своих сил — постился и трудился и за себя, и за отца. Чуден был этот старец: как некогда, живя в мире, он без труда, хотя и без обиды, своими щедротами осыпал нищих и тем как бы делал беднее свое царство, так и в иноческих подвигах казался лихоимцем — не имея сил исполнить все сам, он, лежа, собирал плоды сыновние, собирал с сокрушением сердца и со смирением души, проливая от сердечного умиления много слез. Юноша трудился, а старец соболезновал, мысленно творя столько же поклонов, сколько и тот, и состраждущей ему душой при всенощном его распинании как бы поддерживал простиравшиеся долу члены своего сына. Усугублял ли юноша пост за себя и за старца — усугублял и старец слезы и воздыхания за себя и за юношу, ибо плакал о юности сына, истомляемой подвигами, плакал и о своем ожесточении, и о своем бессилии для подвигов, и о том, что не мог страдать вместе с сыном. Унылый и дряхлый, с трясущейся от ветхости головою, он укорял себя и сидел, а юноша старчески утешал отца: «Не унывай, батюшка! Мое стояние, мой пост и поклоны пусть будут и твоими; я приемлю твои труды на себя, ибо ты послушал меня, и от меня взыщет Господь душу твою».
Внимая таким словам, дряхлый старец обливался потоками слез, изумлялся чрезвычайному смирению и послушанию своего сына и даже не смел называть его своим сыном, а только, прижав к себе и лобызая священную его главу, говорил: «Ей, господин мой! Ей, утроба моя! Воистину все оставил я и тебе единому прилепился! Что же воздам тебе, исторгшему меня из суетного мира и столько болящему о душе моей? — Благословен ты от Бога, благословен и день, в который ты родился, — не мое чадо, а Божие». Так утешался старец, видя в сыне как бы некоего борца или искусного воеводу, который подвизается за него и, вменяя себе сыновние подвиги, оставался благонадежен. Таким образом, труды доблестного сына и воздыхания отца его к Богу, равно как сугубая молитва их, сливались в одно — и оба они веселились о Господе, оба ограждали, как внутренно — свою душу, так и извне — обитель Ватопедскую, восстановляя в ней все разоренное.
3. Начало Хиландарской обители
При входе во Святую Гору, на месте, называемом Просфори, издавна был монастырь с церковью святого Симеона Богоприимца, но эта церковь, по разорении монастыря корсарами, оставалась в запустении. Игумен и братия Ватопеда напомнили о ней преподобным, и они на ее обновление великодушно дали много золота, которое обильно приносили им от самодержца Стефана. Вскоре церковь соорудилась и благолепно украсилась; поднялись и высокий, стоящий доныне пирг, и около него ограда с палатами. Кроме того, державные иноки много сделали и для обители Ватопедской: расширили и расписали ее трапезу, соорудили кельи, насадили виноградники и приписали к ней метохи, или подворья, которые испросили у державшего тогда скипетр греческий императора Алексия Ангела, который исполнял всякое прошение преподобных, — не оттого только, что находился в родственных с ними связях, но и потому, что дивился странническому их подвигу.
Когда же с течением времени различные нужды побудили самого игумена идти в Царьград ходатайствовать о делах монастырских и он боялся, что не будет уважено его прошение, — братия внушили ему убедить блаженного Савву идти вместо себя. Князь-инок сербский принят был в Царьграде сватом своим, императором, с великой честью; юный лик его пред взором всех представлялся ангельским. Император спрашивал его о здравии и образе жизни отца его — и Савва, рассказав все, что знал, возбудил при дворе общее изумление. Кесарь ублажил святого старца, уклонившегося от многих попечений и избравшего себе благую часть. Богомудрый, пользуясь царской любовью, изложил, что было ему поручено от обители Ватопедской, и император все его прошения исполнил, обещая даровать сверх того все, о чем еще стал бы он просить. Тогда Савва сказал кесарю: «Есть на Святой Горе запустевший монастырь, называемый Хиландарь; если царство твое хочет сотворить добро мне и отцу моему, то даруй нам эту обитель, а мы, как бы от себя уже, передадим ее Ватопеду, и это наше даяние прослывет милостью твоего царства».
Юный инок просил с боязнью, как бы сомневаясь в успехе, но кесарь, ободряя его, сказал: «Я уже говорил тебе, что все, о чем ни попросишь, дам твоей святости». Итак, кесарь пожаловал им Хиландарь со всем его населением и утвердил дар свой багряной подписью и хрисовулом; самого Савву, почтив многими дарами, отпустил с любовью, а преподобному Симеону написал грамоту о взаимном утверждении мира между сербами и греками и просил себе его молитв. Обрадовалась ватопедская братия, что исполнены ее прошения. Савва поспешил к своему отцу; молча сидел старец, не выходивший из своей кельи со дня отбытия сына. Но с возвращением его как бы светом зари просияло его сердце и прояснилась душа его: он воздел преподобные руки свои к Богу и, благодаря Его, пал со слезами в сыновние объятия. Савва возвестил ему о царском приветствии, вручил письмо вместе с дарованным золотом и объявил, что Хиландарь пожалован им царским хрисовулом: за все это старец воздал хвалу Богу. На другой день преподобный Симеон призвал игумена и братию и, показав им хрисовул, приписал Хиландарь к Ватопеду и все присланное царем золото уступил на пользу обители: такую любовь питали они к монастырю, в котором полагали окончить дни свои!
Но Господь, древле поселивший в Египте пришельца Иакова, чрез прекрасного сына его Иосифа, водворил теперь на Святой Горе и нового Израиля, посредством благообразного подвижника Его Саввы, и землю вольного их странствования населил не плотскими, а духовными их чадами. Некий богобоязненный старец пришел к блаженному Савве и сказал: «Страннолюбие ваше, питание нищих и любовь к святым монастырям, а особенно к Ватопеду, достойны хвалы и приятны Богу, но благоразумно было бы вам подумать и о самих себе во дни вашей жизни — приимите добрый мой совет, как совет человека, желающего вам добра. Ныне все вам возможно о Господе: в своей земле вы самодержцы и сродники по плоти царствующему кесарю, всякое ваше прошение исполнится. Итак, испросите себе запустевший монастырь и, обновив его, утвердите за своим отечеством, и пусть называется он Сербским; пусть и из среды вашего народа любящие Бога и убегающие от суеты мирской после вас обретут там пристанище спасения, и сами вы, многих ради спасенных, сподобитесь больших почестей от Бога».
Блаженный Савва принял это внушение как внушение Самого Господа и, поблагодарив соплеменного ему старца, с любовью и дарами отпустил его на родину. Потом вошел он в келью отца и сообщил ему данный совет: преподобный Симеон, одолеваемый старостью, как бы воспрянул от сна; ослабевшие колена его изнемогали от поста, однако ж, поддерживаемый сыном, как посохом, он поднялся с одра своего и, став на молитву, воздел горе руки, со слезами благодарил Бога за такой совет, и, наконец, вот что сказал любимому сыну: «Веруй мне, Божие чадо, — Бог для нашего спасения восхотел, чтобы мы сперва сами временно пожили под властью, пришельцами, руководствуясь не своей волей, и чрез то стяжали бы себе смирение; оттого доныне и скрывал Он от нас этот совет. Теперь же послал Он к нам старца, или ангела Своего, и мы должны неукоснительно последовать этому данному нам Богом, совету».
Тогда блаженный Савва вместе с отцом пошел к игумену и открыл ему свою мысль, но игумен, посоветовавшись с братией, не одобрил такой мысли и не позволил осуществить ее делом, ибо ему хотелось удержать у себя царственных иноков, от которых текло много богатства в монастырь. После сего богомудрый Савва пошел в Карею и свое намерение изложил проту. Прот одобрил мысль его — возродить на Святой Горе монастырь в пользу своего отечества — Хиландарь ли, вначале дарованный им царем, или иную обитель, что покажется лучшим. С такой утешительной вестью Савва возвратился к отцу и объявил ему о сочувствии прота. Старец, движимый теплотой духа, хотел было немедленно идти осмотреть место для обители, но уже изнемогал от дряхлости и даже не в силах был сидеть на коне. Поэтому Савва между двух коней привязал носилки, на которые, как на одр, положил родителя и, странствуя с ним таким образом, обошел многие места, но ни одно из них не понравилось им, кроме Хиландаря, и они возвратились в Ватопед. Между тем, игумен опять совещался с братией. «В течение многих лет, — говорил он, — сколько пользовались мы от этих царственных пришельцев, и доныне не они ли были благодетелями нашего монастыря? Так худо будет, если они удалятся от нас прогневанными: если хотим сохранить приязнь их, отдадим им Хиландарь, который они же испросили для нас у царя». Итак, призвав к себе святого Савву, они даровали ему Хиландарь и положили между собою завет, чтобы Ватопед и Хиландарь взаимной любовью составляли как бы одно [30]. Написали они и к самодержцу Стефану, объявляя ему, что хотят устроить монастырь, в котором принимал бы участие и он, и, по нем, сыны его и внуки.
Возрадовался христолюбивый самодержец и послал родителю и брату много золота, работников и лошаков, предлагая и впредь присылать все, что им будет нужно, и благодаря за то, что пекутся о душе его; богоносные же иноки Симеон и Савва вознесли теплую молитву к Творцу и к Пресвятой Матери Божией, призывая Их на помощь предпринимаемому ими делу. Приняв благословение от игумена и от отца своего, Савва со множеством работников пришел в Хиландарь и в короткое время совершил весьма многое. В Хиландаре нашел он все в запустении, кроме церкви: надлежало укрепить ограду, соорудить обширную трапезу для братства и довольно келий, обновить и церковь, расписав по золоту ее стены, и украсить ее иконами, завесами и сосудами. Все это, с помощью Божией, совершалось спешно, ибо преподобный Симеон торопил сына, говоря: «Если бы сподобил меня Господь видеть монастырь нашего имени, то благо было бы мне — тогда там настиг бы меня и конец жизни!» Пламенное желание старца исполнилось благодаря сыновнему усердию Саввы. Он успел переселиться из Ватопеда в свою обитель Хиландарь, которой соборная Церковь праздновала Введение во храм Божией Матери. Братство сербское объединилось; учредилась обычная служба по уставу, взятому из Ватопеда, и был поставлен игумен для наблюдения за чином церковным.
Державные иноки испросили у прота, который благоволил к ним, запущенные масличные сады и виноградники окрест Хиландаря да около святого Георгия и святого Николая, что в Малее, а у самого прота купили они на Карее обширное место, где соорудили двухъярусные кельи, для успокоения игумена и братии, когда случится им приходить из Хиландаря (это происходило около тысячи двухсотого года). Для большего утверждения и распространения обители преподобный Симеон вторично уже отправил сына в Царьград к свату своему, императору Алексию, с просьбой, чтобы он даровал монастырю их звание царской ставропигии и чтобы Хиландарь не зависел даже от прота всех афонских монастырей, а зависел только от одного кесаря. Преподобный опять с великой любовью принят был в Царьграде.
— Жив ли старец, отец твой? — спросил император, — и Савва отвечал:
— Старец, молитвенник царства твоего, еще жив.
Кесарь вздохнул и сказал:
— Благословен этот человек от Бога — получив земное, он усердствует достигнуть и небесного.
Блаженный Савва в царствующем граде был отпущен на покой в обитель Матери Божией Эвергетиссы (Благодетельницы), которой почитался он ктитором вместе с отцом своим, потому что на ее сооружение пожертвовали они много золота. На другой день, посетив опять императора, Савва рассказал ему, как возобновили они обитель на Святой Горе, и просил для нее царского утверждения; вспомнил он и о другом запустевшем монастыре, именно о Зиге, и также испросил его себе, со всем первобытным его достоянием. Монастырь этот был некогда царским; итак, чрез новое даяние его, в число ктиторов хиландарских входил теперь сам император. Алексий радовался, что и он вместе с ними будет общником в молитвах на всех церковных службах, и немедленно пожаловал Хиландарю просимую обитель со всеми ее метохами и садами, объявил самый Хиландарь царским монастырем и все это утвердил хрисовулом, с золотой печатью и багряной подписью. Кроме того, кесарь дал еще преподобному из своей руки жезл и велел поставить его в церкви, чтобы при поставлении игумена братия держала этот жезл посредине, в знамение того, что игумен назначается по воле царской и приемлет власть как бы из рук самого царя [31]. Исполнив таким образом желание преподобного, император отпустил его к отцу со многими дарами и ради воспоминания о взаимной любви велел сказать ему: «Все твое прошение исполнил я, отче святый, молю твое преподобие, не забудь и нас в святых твоих молитвах к Богу».
Возвратившись из дома кесарева в обитель Матери Божией Эвергетиссы, преподобный Савва золото, данное императором для доставления отцу, раздал нищим, ибо все отеческое почитал своим, равно как и отец все свое почитал сыновним, кроме разве одной души, — да и ту, Бога ради, готов был отдать сыну: такова была любовь между отцом и богодарованным ему сыном. Старец, почитая Савву не человеком, а как бы ангелом, посовестился принимать от него какую-либо услугу. Зато и сын, со своей стороны, служил ему во всем как раб и никому не уступал этой священной обязанности. Старец с полной утешения душой непрестанно молился о нем, а Савва щитом его молитвы мужественно ограждался от искушений бесовских.
Когда в обитель Эвергетиссы приходили нищие за милостыней, пришла к преподобному между прочими благообразная жена и сказала: «Угодник Божий! Господь и Пречистая Матерь Его повелели мне объявить тебе, что на Святой Горе, в области твоего монастыря, в двух местах таятся сокровища, которые ты найдешь и тем довершишь устройство обители». Преподобный принял это слово с верой. Простившись с иноками обители, Савва поклонился еще царю и патриарху и пустился в обратный путь — на Святую Гору, спеша утешить старца-родителя вестью о царском благоволении и дарованных им хрисовулах. Оба преподобные с общего согласия предали свой монастырь державной заботе сербского владыки Стефана — чтобы он заботился о новой обители, как о своей присной: благочестивый Стефан с радостью принял на себя такую заботу и приписал к Хиландарю много имения, движимого и недвижимого, так что этот монастырь с того времени сделался обителью собственно сербской.
4. Кончина и явление преподобного Симеона
Преподобный Симеон немного времени пожил в основанной им обители и достиг предела земного своего жительства. Призвав возлюбленного сына, он говорил ему: «Чадо! Приблизилось время моего отшествия; если и прежде заботился ты о благе души моей, то теперь наступило время помочь ей еще более, ибо я знаю, что все, чего попросишь ты от Бога, будет дано тебе». Припавши со слезами к своему отцу, Савва обещал за него молиться и сам просил молитв его, как и прежде, во дни земной жизни, ибо только его теплыми ко Христу молитвами избавлялся от всякого зла, а в час отшествия старца к Богу веровал, что родительская молитва о всех чадах плотских и духовных, о земле родной и о церкви, для которой столько трудился, будет еще действеннее. Старец плакал и говорил: «Если получу дерзновение у Бога, не оставлю вас», — и, возложив преподобные руки на возлюбленного сына, благословил его, долго держал в своих объятиях и со слезами дал ему последнее целование; затем помолился о нем, вспомнил и о родных сербских церквах и заповедал довершить многое неоконченное; что же касается смертных своих останков, то просил, чтобы в благоприятное время, когда изволит Бог, Савва перенес их в землю родную, в созданный им монастырь Студеницы. Савва обещал исполнить все заповеданное. Потом умирающий призвал к себе всю иночествующую братию и, называя каждого по имени, благословлял, просил себе его молитв, и, предавая всех их Господу и Пречистой Его Матери, а с Божией помощью и своему преподобному сыну, распустил братию по кельям.
Была уже ночь — и вот, в крайней дряхлости, внезапно встает он с одра своего юношески и как бы ожидает светлых гостей Небесного Царя: украсившись одеждой святого ангельского образа, Симеон причастился принесенных ему в келью Страшных и Животворящих Таин и за все благодарил Бога. После того объяли его, как человека, предсмертные страдания; во всю ту ночь любимый сын не отходил от отца и, исправляя последнюю ему службу, прочитал у его одра всю Псалтирь. Они взаимно увещевали друг друга не скорбеть и вместе воссылали к Богу благодарные молитвы. Когда рассвело, Савва внес родителя своего в церковный притвор. Умилительно было зрелище крайнего смирения: тот, кто некогда, во дни своего величия, возлегал на златом и мягком одре, теперь лежал на рогоже при последнем издыхании. Вокруг него стояла братия и плакала, расставаясь с отцом; преподобный едва мог подать знак рукой, чтобы удержались от плача. Светло было лицо его: казалось, будто, вместе с таинственными посетителями поет он псалом — но никто не видел этих посетителей и не мог расслышать псалма, кроме последних слов: всякое дыхание да хвалит Господа. Тогда только уразумели, что отходивший воспевал песнь ангельскую, вместе с ангелами, и до конца жизни прославлял Бога. После сей песни Симеон уже ничего более не говорил, а только светло взирал на образ Христов, как бы вручая Ему свою душу. Благовонием фимиама исполнилась вся храмина: так сладостно уснул святой старец!
Возлюбленный сын припал к честному лицу его и, вместо теплой воды омыв его горячими слезами, положил ему на перси знамение креста. Потом в сопровождении всей братии, со свечами и кадилами, проводил тело усопшего внутрь созданной им Церкви Богоматери и положил его в мраморном благолепном гробе. Осиротевший в одно и то же время чувствовал и печаль, и радость: печаль — о лишении доброго сподвижника и участника в молитвах, а радость — о том, что сподобился видеть его украшенным всеми добродетелями, до конца совершившим свое течение и уже теплым предстателем, ходатайствующим о нем у Христа. Дни поминовения родительского Савва ознаменовал обильной милостыней нищим — раздал приходящим все, сколько было у него золота, потому что никому не хотел отказывать или что-нибудь оставить у себя. По оскудении же нужного для монастырских потреб золота вспомнил он слово благоговейной жены, сказанное ему в Царьграде, — то есть слово о сокровищах, таящихся в окрестностях Хиландаря, но не без молитвы решился он искать этих сокровищ. Савва так молился Господу: «Слышал я Давида, глаголющего, богатство аще течет, не прилагайте сердца; тем более достоин укоризны человек, раскапывающий землю для приобретения сокровищ, которых сам туда не клал. Итак, не дай, Господи, чтобы враг мой поругался надо мною, возбуждая во мне желание гибельных и тленных богатств, но если это не искушение противника, если это сказано мне было от Тебя, то пусть будет по воле Твоей, Господи, — пусть явится сокровенное или же пусть скроется и от нас, рабов Твоих, как прежде от других».
Савва с учеником своим пришел на указанное место, и едва только копнули они землю, тотчас обрели отверстие пещеры: так что как будто сама земля отдавала им хранимое в ней сокровище. Можно подумать, что Матерь Божия Благодетельница Сама являлась преподобному в обители царьградской, и только ради смирения не признал он Явившейся. Принесши в монастырь найденное золото, Савва почитал его не своим и не лихоимствовал, но одну часть послал в Царьград, в обитель Эвергетиссы, другую раздал по монастырям святогорским, третью — по пустынным кельям отшельников, а четвертую внес в Хиландарь и разделил нищим, ибо для того и являлась ему Благодетельница, чтобы он благодетельствовал.
И прежде говорили мы, какое сильное желание имел святой Савва отрешиться от всего мирского и безмолвствовать в уединении, но тогда он был удерживаем от этого сперва по причине молодости, потом по случаю прибытия к нему отца, затем по поводу двукратной его отлучки в царствующий град, и, наконец, по надобности создать собственную обитель. Когда же все это, для спасения братий, устроилось, — когда и игумен поставлен был, и отец препровожден до блаженного упокоения, Савва мог позаботиться и о самом себе. И вот удалился он в Карею, где нашел прекрасное место, оживленное источником воды и плодоносными деревами. Купив это место у прота, Савва построил себе там молчаливую келью с малой церковью во имя Освященного Саввы Иерусалимского. Отрекшись от многих сожителей, он удовольствовался лишь тремя, которые строго исполняли весь церковный устав [32], а сам, безмолвствуя в келье, упражнялся только в молитве и больше прежнего возобновил юношеские свои труды, состоявшие в посте и бдении, в коленопреклонениях и ночных стояниях. Он стал выше того, чем был некогда и, забывая заднее, по слову апостольскому, простирался в переднее (Флп. 3, 13): кто изочтет умиленные его слезы и тайные воздыхания? В таком подвиге Савва пребывал по смерти преподобного своего отца всякий день и всякий день как бы умирал памятью смертной. От чрезвычайного пощения страдала его печень и до такой степени стеснилась его утроба, что, хотя бы и желал он впоследствии принимать пищу, внутренняя болезнь возбраняла ему это. Впрочем, и самую свою болезнь принимал он с любовью, как если бы она послана была ему свыше, ибо смерть по Боге предпочитал он житию, преданному страстям, и помнил слово апостольское, что когда истлевает внешний человек, тогда обновляется внутренний. Во время безмолвия в Карее Савва написал и жизнь своего отца, преподобного Симеона.
Одно было у него сердечное желание — сподобиться получить какое-нибудь извещение от усопшего родителя — и об этом воссылал он пламенные молитвы к Богу: и вот однажды ночью является ему преподобный Симеон, облеченный неизреченной славою, в венце, сиявшем светозарнее солнца, и в сообществе иных светлых лиц. Как бы удерживая своего сына от уныния, усопший весело говорит ему: «Не унывай и не скорби о мне, сын возлюбленный, а скорее радуйся; вот, по твоему прошению, Бог являет тебе твоего родителя, а ты видишь, как почтил Он меня славою и какими в вечном Царстве Христовом обогатил меня благами. Восприяв ныне то, о чем ты говорил мне при жизни только в уповании, я радуюсь и наслаждаюсь созерцанием невообразимой для вас красоты. Благословен от Бога ты, бывший мне вожатым к вечному блаженству и бесконечной жизни, ибо твои за меня труды и подвиги, молитвы и милостыни помнит Господь, и за них ожидает тебя великое воздаяние. Но прежде ты сам обогатишься от Бога благодатью и властью апостольскою вязать и решить — прежде ты сам, в сане святительском, просветишь своих соотечественников, научишь их вере и покаянию и приведешь ко Христу; поклонишься ты и святым местам, где во плоти странствовал Господь наш Иисус Христос и где совершились все Его страдания за нас: все это начертаешь ты на скрижалях сердца твоего, для многих будешь образом добродетели и все заповеди Христовы утвердишь на незыблемом основании в своем отечестве. После этого приидешь к нам и сподобишься еще больших даров — как за меня, так и за многих — и украсишься двойным венцом, сколько ради постничества твоего, столько же ради учительства и, сподобившись бессмертного блаженства, будешь ликовать со всеми святыми в бесконечные веки, насладишься не гадательно, а существенно — лицезрением Пресвятой Троицы».
Пришедши в себя после таинственного видения, преподобный Савва ощутил в сердце своем мир и тихую радость: ему казалось, что его жительство уже не на земле, а на небесах. Встал он с убогой своей рогожины, простер к небу руки и на коленях орошал землю обильными потоками слез, прославляя Бога за ниспосланное ему утешение. Молитвенно взывал он и к отцу своему, видя его пред глазами как живого, ублажая за неизменную любовь, которая не разлучала их и по смерти, и утешая унылую душу свою видением и ангельскими явлениями. Но и среди уединенной жизни Савва продолжал быть утешением отшельников в их пустыне и благотворителем нищих, прибегавших к нему из стран дальних и ближних: разбился ли у кого корабль, или разрушился дом, или тяготила кого иная какая крайность — пристанищем всех обуреваемых была его гостеприимная келья. И сокровища у него никогда не оскудевали — земля ли открывала ему богатство или присылал его державный брат, смотревший на него, как на ангела Божия.
Есть на Святой Горе монастырь, по имени Каракалл. Раз ночью ограбили его морские разбойники и на своих кораблях увезли не только монастырское достояние, но и самого игумена с братией. Хищники мучили своих узников, ибо нечем было им откупиться. Несчастные привезены были в Великую лавру и там выставлены на продажу, как бы приговоренные к смерти, но их было много, и выкупить всех не имелось средств, потому что продавались они не иначе, как все вместе. В таких обстоятельствах узники, посоветовавшись со своим игуменом, решились свой монастырь со всем его достоянием подчинить лавре, чтобы только избавиться от смерти. Лавриоты — сперва неумолимые, когда дело касалось человеколюбия, — ради корысти решились выкупить пленников и, таким образом овладев обителью и достоянием ее, изгнали игумена со всей братией. Изгнанные прибегли к преподобному Савве, как всегдашнему пристанищу обуреваемых. Боголюбивое сердце его не стерпело такой неправды, и много пролил он слез, внимая плачевной их повести, но, не довольствуясь одними слезами, Савва открыл щедрую свою десницу и, заплатив монастырский долг, возвратил Каракалл прежнему настоятелю и братии, а все разоренное в нем обновил и позаботился и о пропитании братства.
От тех же разбойников опустел на Святой Горе и другой монастырь, во имя сорока мучеников, называемый Ксиропотам, и близок был к падению. Игумен и братия, готовые уже ради своего убожества оставить обитель, пришли к преподобному и стали просить его милости. Савва, богатевший не в себя, но в Бога, милосердовал и о них: он выкупил все, что было заложено монастырем и восстановил разоренное, а соборную церковь всю расписал и благолепно украсил, и с того времени носил имя ктитора ксиропотамского. И третий монастырь, называемый Филофей, испытал также силу его щедрот. Он начат был одним боголюбцем, который, однако, не мог довершить его; строитель пришел к Савве и стал просить его участия, чтобы вместе с ним был ктитором обители, — и преподобный для довершения начатого дал ему довольно золота. Вообще, милостыня его была выше всякой жертвы, молитвы и пощения.
Утешенный славой родителя, Савва усугубил пост и молитву и еще большее возымел дерзновение к Богу — и упование не изменило ему. Пламенная любовь его к отцу и к своему народу внушила ему желание, чтобы слава отчая, которой втайне наслаждался он один, сделалась достоянием всех верных сынов его; и он усердно помолился всемогущему Богу, чтобы Господь ниспослал Духа Своего Святаго и прославил на земле подвизавшегося ради Него державного инока Симеона: пусть бы обновились кости его и помазались благовонным миром в изъявление того духовного помазания, которым была исполнена душа его, и пусть бы та благодать, которой наслаждается блаженный пред лицом ангелов Божиих, сделалась явной и пред человеками; сам же он, Савва, хотя и недостойный раб Господень, еще большее получил бы упование, видя, что Господь исполняет молитву его. С верою молился Савва и сам верил исполнению просимого. Подобно тому, как сын, что-либо просящий у своего отца и не сомневающийся, что получит желаемое, заблаговременно призывает своих присных и соседей, чтобы они насладились ожидаемым даром, — так и Савва, как бы уже наперед зная волю Господню, по чрезвычайной своей вере, в годовщину памяти блаженного отца своего дерзновенно призвал в Хиландарь прота с прочими игуменами и старцами именитых афонских обителей. Собралось множество гостей, званных и не званных — так что в обители стало тесно.
Благолепно украшены были и церковь, и самый гроб блаженного Симеона. По обычном чтении Псалтири, узаконенном по усопшим, когда после гостеприимной вечери настало время успокоения, преподобный Савва призвал в церковь прота и сказал ему: «Отче святой, я вместе с братией моей взойду на пирг, чтобы там совершить утреннее славословие на языке славянском, а ты со всеми своими здесь, в Великой церкви, пой утреннее пение, ради памяти преподобного отца моего, и моли о его успокоении; буду молиться и я, и, если Бог прославит раба Своего, вы призовете меня, и я приду к вам». Затворив церковь, отдал он ключи проту и с его благословения взошел на пирг. Недоумевал прот, о чем говорил ему преподобный, и, вручив ключи служащему иерею, сам пошел на покой, в келью, равно как и все бывшие с ним, но богоносный Савва с вечера начал всенощное бдение и о чем прежде пламенно молился, о том же начал взывать к Господу Вседержителю и теперь — чтобы Он излиял благодатную Свою росу на истаявшие, Бога ради, постом кости раба Божия отца его и обновил их благовонным миром; пусть бы родитель его одинаково прославился — на земле и на небесах, а все, видевшие чудо, пусть бы прославили Господа и познали милость Божию к верным рабам, оставившим ради Него все удовольствия мира.
Настало время утреннего славословия, прот и бывшие с ним игумены совершали службу в соборной церкви и, поминая преставившегося, испрашивали ему упокоения у Господа. В это время вся церковь внезапно исполнилась запахом благовонной масти и благодать Божия излилась на сухие кости. Все усладились сердцем и в неизреченной радости спрашивали друг друга: «Откуда это? Чувствуете ли, что каким-то ароматным благоуханием веет от гроба?» Близ стоявшие хотели видеть, что внутри, — и увидели мраморный гроб блаженного, наполнившийся благовонным миром, которое текло из него ручьями и исполняло все благоуханием. Все объяты были ужасом, прот с бывшими при нем подошел к гробу и увидел такое обилие мира, что оно как бы источником текло по земле. Тут, оставив утреннее пение, все со страхом и слезами стали вопиять: «Господи, помилуй!» Вспомнил тогда прот, что сказал блаженный Савва: «Если буду позван, приду и я», — и не медля велел позвать его. Преподобный с радостью спустился с пирга и, увидев желанное чудо, прославил Бога, что Он удостоил отца его явиться мироточцем во гробе, и теплыми слезами любви окропил гроб отеческий [33].
Прежде всего прот благоуханным миром крестообразно помазал себя и своих; потом помазывалась им и вся братия славянская, освящаемая как бы от руки самого владыки своего и отца. В то же время чрез прикосновение к гробу и чрез помазание святым миром начали исцеляться одержимые нечистыми духами и другими тяжкими болезнями, и все ублажали угодника Божия. Миро истекало не только от костей блаженного Симеона, но и от сухого камня, и от его иконы, написанной на стене над его гробом. «Господи помилуй! — единогласно взывала вся церковь, — дивен Бог во святых Своих и велик в делах Своих! Довлеет нам, грешным, извещение Твоей милости, и сколь велика любовь Твоя к человекам, сохраняющим заповеди Твои! Слава милосердию Твоему!»
По окончании утреннего славословия и по совершении Божественной литургии прот, со всеми игуменами, благословил преподобного Савву праздновать со святыми память святого отца его и, чрез писание, сделать незабвенным житие его. Утешенный сын для пришедших в обитель устроил светлое торжество, осыпал щедротами своими всех от первого до последнего и три дня удерживал прота с игуменами, чествуя их братской трапезой и богатыми дарами. Потом, когда все разошлись по обителям, Савва, пользуясь тишиной, вошел в церковь, где был гроб отца его, и, затворившись в ней, простерся на землю. Поражая себя в перси, он с пламенными слезами взывал к Богу: «Кто я, Господи, и что есть дом отца моего, что посетил Ты нас такой милостью и не презрел моления грешного и недостойного раба Твоего! Что воздам Тебе за все Твои блага! Изнемогает ум мой, не могу достойно хвалить Тебя! Слава Тебе, внимающему молящимся Тебе с верою! Слава Тебе, что пред лицем всех людей прославил раба Твоего, отца моего, дабы и в этих странах познали, что мы и все наше племя — истинные рабы Твои, верно Тебе поклоняющиеся во Святой Троице!»
Потом Савва припал на гроб блаженного отца своего, обнимал его и целовал: слезы его растворялись благовонным миром, и он умащался им, освящая все свои чувства, уста, очи и самое сердце; как бы во дни жизни, лицом к лицу, беседовал наедине с родителем, называя его присным своим молитвенником и предстателем в настоящем и будущем. «Скользко здешнее житие, — говорил он, — человечество склонно к падению и никто не изъят от страстей и пороков!» — Потому особенно сын и просил помощи блаженного родителя. Он собрал в сткляницу многоценное миро от честных мощей, чтобы послать его в благословение самодержцу Стефану и утешить братию свою участием в благодати отеческой; потом, поучив назидательным словом братию Хиландарской обители, возвратился на свое безмолвие, в карейскую келью.
5. Священство и странствования преподобного Саввы
Благочестивый прот Дометий, называвшийся Иерусалимитом, был исполнен благодати Святаго Духа и благоговел к преподобному Савве, видя в нем много благодатных даров. Находясь в духе пророческом, этот старец предсказал ему также славу отца его, когда все они приглашены были в его обитель. Прозорливый провидел в нем доброго пастыря Христову стаду на пажитях благочестия, наставника заблудшим и утешение печальным, из-за чрезвычайной его простоты и смирения, и потому питал к нему искреннюю любовь. На соборах святых отцов в Карее, прот всегда отличал его пред всеми, сажал на почетное место и, желая получать от него благословение, убеждал принять сан священства, но Савва избегал славы человеческой и отрекался по своему недостоинству; наконец едва мог он убедить смиренного инока, только с помощью многих. «Да совершится воля Господня и твое повеление, отче святый!» — сказал Савва и пришел в Хиландарскую обитель, куда призван был епископ Николай, соседнего города Ерисса, имевший власть рукополагать на Святой Горе. Епископ посвятил его во диакона и пресвитера; новопосвященный предложил обильную трапезу всему духовному клиру и всей нищей братии и, благословив всех иноков хиландарских, опять удалился на безмолвие в свою келью на Карее. Там, пришедши к проту, чтобы известить его об исполнении воли его, Савва хотел, по обычаю, принять от него благословение, но прот, с любовью приветствуя преподобного, как сына, принял сам от него благословение, как от отца, поцеловал руку его, положив ее себе на главу и, после братской трапезы, отпустил его на постнические подвиги.
Спустя некоторое время монастырские нужды побудили преподобного идти в Солунь: там, поклонившись гробу великомученика Димитрия и помазавшись святым его миром, водворился он в своей обители, называемой Филокалия, которой почитался ктитором, так как для ее сооружения пожертвовал много золота. В Солуни посетил он митрополита Константия, который много слышал о его добродетели и давно желал видеть его. В то же время в Солуни случился и епископ Ерисса Николай: он рассказал владыке бывшее знамение истекшего мира от гроба преподобного Симеона и о том, каковы были подвиги самого Саввы; митрополит весьма утешался этим и, часто призывая его к себе, наслаждался его беседой. Однажды, в день праздничный, митрополит хотел совершить Литургию с тремя епископами: Николаем ерисским, Михаилом кассандрским и Димитрием адрамитским. Эти епископы пригласили служить вместе с собою и преподобного Савву и соборно благословили его носить набедренник, дав ему вместе с тем сан архимандрита. Блаженный Савва послал из Солуни миро от гроба отца своего к державному брату с описанием всех бывших от него чудес, а сам возвратился на Святую Гору. Посланные принесли в сербскую землю благословенный дар сей, и утешился Стефан небесной славой своего родителя: с благоговением облобызал он честное миро от святых его мощей и, призвав епископа своего и весь благородный синклит, прочел во всеуслышание братнее письмо и повесть о чудесах при гробе родителя.
«Хочу здесь сказать о вражде между братьями, да стыжусь», — говорит писатель жития. Впрочем, не братьев теперь осудим мы, а древнего виновника всякой ненависти, который, от гордости спадши с небес, завистью подвиг первого человекоубийцу Каина на брата своего Авеля и Исава на Иакова. Он-то именно и ныне возбудил вражду великого князя Вулка против его брата, самодержца Стефана, по поводу благословения отчего. Преподобный Симеон, отходя на Святую Гору, вместо себя самодержцем всей сербской земли поставил сына своего Стефана и благословил его на свой престол. По удалении родителя Вулк, движимый завистью, говорил сам себе: «Когда скончаются дни отца моего, отмщу за себя», — и после его преставления, по совету нечестивых, начал всячески озлоблять державного брата, призывал и венгров себе на помощь, чтобы низвергнуть его с престола; но, хотя воздвигал он много браней, все они сокрушались о благословение отчее, как о необоримую стену. Вулк, с позором обращаемый в бегство, вынужден был укрываться в ущельях гор. От междоусобия страдала сербская земля, поля ее оставались не возделаны, а от многократных кровопролитий пустели города и селения. Тогда державный Стефан написал христолюбивому брату своему Савве, умоляя его подвигнуться на общий глас воздыхания и принести с собой в землю сербскую мощи святого отца их, чтобы укротить междоусобие и смирить иноплеменников.
Услышав это, человек Божий восскорбел духом и, желая утешить печальную душу брата своего, подвигся упованием, что если излияние мира во Святой Горе ознаменовало святость преподобного отца его, то оно же в сербской земле умиротворит и братнюю вражду. Итак, взяв с собой мощи родителя, он пошел с ними в сербскую землю и заблаговременно возвестил о своем шествии царствующему брату, чтобы тот успел с подобающей честью встретить святые мощи. Утешился самодержец, что идет отец его от Святой Горы умиротворить несогласие семейное: он молитвенно возблагодарил Господа за такое милосердие и с епископом, со всеми черноризцами и благородным синклитом пошел в сретение отцу и брату. При пении псалмов, с кадильным фимиамом и радостными слезами поклонились они честным мощам, прикасаясь к ним очами и устами, чтобы освятиться благовонным миром, и на своих руках понесли священную раку. Брат и все бывшие с ним со слезами обнимали богоносного Савву, прося святых его молитв и благодаря за принесенное им сокровище. Изумлялись афонские иноки смирению самодержца Стефана, который преклонял пред ними в прах царственную главу и багряницу свою, припадая к стопам убогих отшельников.
Дивно поистине было это зрелище не только для людей, но и для ангелов: теперь уже не кости древнего Израиля переносимы были Иосифом, с простыми погребающими из Египта — земли рабства, но сопровождался от Святой Горы сыном-ангелом и встречаем был сыном-самодержцем державный некогда и преподобный Симеон-мироточец, новый Израиль и патриарх, восприемлемый сынами сынов своих, всем собором и синклитом. С такой честью проводили его в сооруженную им во имя Богоматери обитель Студеницы: положив там честные его мощи в мраморном гробе и совершив Божественную службу, братья обильной трапезой насытили не только всех пришедших, но и собравшихся к погребению святого Симеона нищих. Блаженный Савва с пришедшими с ним афонскими иноками остался в Студенице до второй годовщины святой памяти блаженного его отца, чтобы потом опять возвратиться на Святую Гору.
Накануне того дня было совершено вечернее славословие, но богоносный Савва не удалился на покой подобно другим: напротив, как некогда на святой Афонской Горе, он во всю ночь не дал дремания очам своим, умоляя Господа, чтобы повторилось то же знамение мира пред всем народом сербским, какое было на Святой Горе, дабы все прославили Господа и Его угодника и пришедшие с ним познали православие угодившей Богу земли сербской. Преподобный сын молитвенно обратился затем и к отцу своему и умильно говорил ему: «Все мы здесь — люди твои и дети твои, которых дал тебе Бог, все мы здесь — чада твоей церкви и ждем отеческих твоих щедрот. Не скрывай для себя единого дарованную тебе от Бога благодать, но открой и пред нами небесное твое богатство излиянием мира, во уверение твоих чад и людей твоих на земле, где некогда ты царствовал, дабы все твои возрадовались о тебе и душа моя не омрачилась печалью».
Потом Савва велел ударить в било к утрени и сам, совершая Божественную службу во глубине алтаря, проливал много слез и с воплем крепким взывал к Богу, чтобы Господь услышал его молитвы и подал то, что будет на пользу просящим. Внял Господь гласу его смирения: во время Божественной литургии внезапное ощутилось в церкви благоухание и опять, как было на Святой Горе, повеяло ароматами от гроба. Державный Стефан, предстоявший гробу, хотел сам видеть, откуда такое веяние: и внезапно увидел, что мраморный гроб родителя, как бы водами многими, исполнен был кипящим миром, которое от преизбытка изливалось повсюду. Тут в ужасе воскликнул он: «Господи помилуй!» — и все присные стеклись к нему и в радостном изумлении взывали: «Дивен еси, Господи, слава Тебе!» Между тем, сделалось в храме такое волнение, что преподобному от шума и плача невозможно было совершать Божественную службу: он сам от слез и рыданий не в силах был говорить народу и едва мог наконец вымолвить самодержцу и всем плачущим, чтобы утихли. Миро текло не только от гроба, но и от лика преподобного в трапезе церковной, и оно собираемо было в драгоценные сосуды. По окончании службы Савва, приступив ко гробу родителя, помазал миром державного брата своего, присных, весь народ и пришедших с ним от Святой Горы: миро это все брали себе в домы на благословение.
Тогда блаженный сказал брату, синклиту и народу: «Видите, что открылось пред вами; это было от Господа, дивно пред очами вашими; возрадуемся же, по слову псаломскому, в сей день, который сотворил Господь (Пс. 117, 24). Вот, отец наш, недавно еще отшедший ко Господу, опять духовно приходит к нам и своей молитвой не отступает от нас: как прежде, во дни жизни, веселил он нас в делах житейских, так ныне, и еще несравненно более, веселит в духовных. Прежде, подобно Аврааму, собирал от нищих и странных и предлагал им гостеприимную трапезу, а теперь приемлет их в лоне Авраама, которому подражал, и вместе с ним радуется. Вчера смиренно преклонял он пред нами главу свою, а ныне мы сами преклоняемся и целуем святой гроб его. Вчера с любовью черпал он для нас чашу воды, а сегодня из той же чаши умащает нас миром святых своих мощей и изумляет чудесами. Сколь благ Бог Израилев к правым сердцем! Он возносит смиренных на высоту и дает милость боящимся Его всегда, ныне и во веки! Не удивимся ли сему, не скажем ли с Апостолом: «Не забывает Бог о трудах и воздаянии рабов Своих, послуживших во имя Его святым и нищим!» — Вот и молитвы, и милостыни, и все доброе в жизни отца нашего вспомнил ныне Господь, и он по делам своим восприял благое: вы сами видели прославление его пред вами, ибо не только от святых мощей своих источает он миро на исцеление недужных и отгнание нечистых духов, но и писанный на стене честный лик его увлажняется миром: это уже совершилось однажды в стране чуждой, на Святой Горе, — это же повторилось и ныне, посреди чад его, в земле собственного его народа. Так восходит он от славы в славу, дабы мы, видя честь отца нашего, поревновали добрым делам его, какими угодил он Богу. Господь являет нам любовью Свою, чудодействуя для нас Своими святыми, дабы мы уразумели, что Он ведает любовь каждого к Нему; и кто ради Него творит какое-либо добро, тот никогда не укроется от всевидящего ока Божия, ибо Господь есть Воздаятель благим. Святые, восшедшие от земли на небо, не требуют себе земной славы, ни человеческой почести, но наслаждаются такими благами, каких и око не видело, и ухо не слышало, ибо наслаждаются любовью Восприявшего их на небесах и вместе с Псалмопевцем вопиют: что ми есть на небеси, и от Тебе что восхотех на земли? (Пс. 72, 25). И все это делается нашего ради спасения, чтобы мы славили Бога, дивного во святых Своих и, ублажая достойно благоугодивших Ему на земли, поревновали делам их».
«Посему и я умиленно ныне прошу сродников моих по плоти подражать делам отца нашего, истинной его вере и правде, смирению и кротости, любви к ближним, щедроте к нищим, милости к во всем подобным нам людям, братьям вашим по святому крещению, хотя и под властью вашей находящимся, памятуя, что и у вас есть Господь на небеси и что у Бога нет лицеприятия. Пред Ним станет владыка с рабом, царь с воином, отец с сыном, когда престолы поставятся и Бог воссядет на суд, и река огненная потечет с шумом, готовая восприять грешных, и книги наших деяний отверзутся, где все написано перстом Божиим; тогда как горы над нами станут обличители грехов наших, ибо на страшном том прении подвергнется испытанию каждый: нельзя там будет прикрыть истину ложью — каждый узрит все свое и убоится, и не останется места, куда можно бы бежать, ибо Сам Господь будет судить людей Своих, а страшно, — говорит Апостол, — впасть в руки Бога живаго! Сего ради и я внушаю вам отгребаться от всякого зла и творить все, что пред вашими очами творил отец наш, дабы и вы, избегнув страшных этих зол, наследовали с ним неизреченное благо в безконечные веки. Бог мира и любви, молитвами святого отца нашего, со всеми нами и вами. Аминь».
Внимая страшному сему оглашению, самодержец и все его вельможи со слезами преклонили свои выи и от глубокого умиления забыли даже о хлебе, хотя день склонялся уже к вечеру и время трапезы давно миновало. Изумлялся старейший державный брат сладкой речи, исходившей из уст меньшего, и все, падши ниц к ногам его, просили, да исходатайствует он им благодать — не только быть слушателями его словес, но и делателями оных. Когда церковный собор разошелся, все сели за трапезу и после духовной пищи наслаждались телесно, не забывая при этом, ради памяти общего отца их Симеона, и о людях убогих. Вскоре потом преподобный Савва начал напоминать о своем отшествии на Святую Гору — и это слово было острым копием, пронзавшим сердце державного. «Не оставляй нас, отче святой, — говорил он брату, — чтобы не исторгнуть души моей прежде времени. Приникни к мольбам святого отца нашего Симеона и останься в созданной им обители Пресвятой Богородицы: начальствуй над братией, не славы ради, а ради блага братий своих и всех людей отечества твоего, ибо для того, думаю, и послал тебя Бог, чтобы довершить не оконченное отцом нашим; я же — раб твой во всем, чего пожелаешь, — буду служить тебе, как господину моему. Но если, имея власть сделать нам много на пользу душевную, ты убежишь от нас ради лености, то воздашь ответ Господу нашему».
Кроткая душа Саввы, не хотевшая оскорблять никого, видя усердную мольбу брата, вельмож и всех пришедших с ним иноков, была и на этот раз побеждена своим благоутробием: «Воля Господня и твое желание да совершатся!» — сказал он брату. Возрадовался державный Стефан и все его присные — словно приобрели великое некое сокровище. Савва водворился во святой лавре — Студенице, созданной его родителем до удаления его на Афон, и так как сам поставлен был в Солуни архимандритом, то и этой обители доставил звание архимандрии. Таким образом, не под спудом остался этот светильник, но поставлен на свещнике в своем отечестве и так продолжал подвиги афонские, умерщвляя плоть свою и проповедуя слово Божие в народе к общему утешению братии. Сладостнее меда и сота были речи его, а чудеса запечатлевали благодатную силу их, ибо молитвой его исцелялись болящие и изгонялись бесы: все благоговели пред ним не как пред человеком, а как пред пророком Божиим. Пришествие Саввы было умиротворительно и для присных, ибо самодержец Стефан снова сблизился с братом своим, великим князем Вулком, на которого подействовало слово священноинока: устыдился он и оставил коварные замыслы, в которые был вовлечен дурным советом, и при взаимной любви братской усилилась к нему любовь народа.
Молитвами святых отец Симеона и Саввы в стране сербской стало распространяться и благочестие. В это время начали строить великую церковь Вознесения Господня для кафедры архиерейской, на месте, называемом Житчи; преподобный архимандрит создал много деревянных и каменных церквей и в Студенцах. Однажды Савва вместе с самодержцем пришел посмотреть здание архиепископии, для которого созваны были лучшие каменщики и художники из земли греческой. Тут увидел он человека, который расслаблен был всеми членами и, прося на пути милостыни, в таком беспомощном положении пел псалмы Давидовы. Прослезился Савва о немощи человеческой и, по слову Христовой притчи о милосердном самарянине, с одним из учеников своих положил на свою мантию расслабленного и внес его в церковь пред икону Спасову: здесь, оставшись с ним наедине, он сперва исповедал грехи свои пред Богом, а потом испросил милость Божию и болящему; здесь умастил он болезненные его члены отеческим миром, растворенным его слезами и, воззвав молитвенно к Господу, разрешил больного: расслабленный встал и начал ходить. Скоро слух о чудном этом исцелении распространился повсюду, и многие начали приносить к преподобному своих недужных; преподобный исцелял их молитвою и миропомазанием. Слыша о совершающихся чудесах, жители окрестных стран исполнились благоговения — не только к преподобному Савве, но и к державному его брату — и просили его принять их под крепкую свою руку.
Один страшный случай еще более ознаменовал чудодейственную силу Саввы, когда он должен был явиться защитником невинных и карателем преступных и щитом молитвы охранять страну свою от кровопролития. Стефан призрел у себя в Сербии одного из родственников бывшего краля болгарского Калояна. Этот краль погиб нечаянной смертью, когда, пользуясь завоеванием Царьграда оружием франков, хотел разорить Солунь: была общая молва, что сам великомученик Димитрий не допустил его до своего города. Имя князя болгарского, искавшего себе защиты под сенью Стефана от гонения нового краля Борилла, было Стреза. Борилл боялся воинских доблестей Стефана и близкого родства его с умершим Калояном. Несколько раз обращался он к властителю сербскому то с предложением даров, то с угрозами, чтобы выдан был ему Стреза: однако благочестивый Стефан не только не соглашался на низкое дело, но еще почитал покровительствуемого им за сына и даже назвал его крестовым своим братом, запечатлев духовный союз этот клятвой над Евангелием, несмотря на то, что многие из вельмож предупреждали Стефана о жестоком нраве и кровожадности этого болгарского выходца. Стефан пользовался его влиянием и родственными связями, чтобы привлекать под свою державу нескольких малых болгарских владельцев, княживших в окрестностях Солуни и Охриды.
Наконец, он дал ему во владение крепкий замок Просек, на неприступном утесе, над широкой рекой Вардар, и тут-то вместе с крайней свирепостью Стрезы обнаружилась вся его неблагодарность. Любимой его потехой было сидеть на вершине утеса и свергать с высоты его в речную пучину людей, навлекших на себя его негодование, хотя и по самой ничтожной вине. Не было никому свободного проезда мимо замка: каждому угрожала опасность от прихоти сурового властелина. Окрестные жители не раз обращались с жалобой к жупану сербскому, и неоднократно посылал от себя Стефан присных к извергу, чтобы смягчить его сердце. Стреза на неприступном своем утесе смеялся над увещаниями Стефана и, наконец, собрав около себя толпу подобных себе злодеев всякого звания, дерзнул выступить против своего благодетеля. Тогда-то уже, но слишком поздно, узнал свою ошибку Стефан и вынужден был собрать сербскую дружину против закоснелого злодея. Он возложил надежду свою на Господа, Заступника правых, и сам вышел в поле наказать бывшего своего друга, оказавшегося недругом.
С горестью услышал Савва о походе брата и о предстоявшем кровопролитии. Исполненный духа любви Христовой, вызвался он идти сам в стан неприятельский, чтобы словом кротости умиротворить врага. Не без страха отпустили его присные, но Савва боялся единого Бога. Смело вступил он во враждебный стан: Стреза, знавший его при дворе братнем, встретил его с честью и даже пал к ногам его, прося благословения. Сладостной речью начал убеждать преподобный ожесточенного, чтобы отстал от своих злодеяний, напоминая ему прежнюю любовь и царственные щедроты Стефана, но не мог тронуть каменного сердца ни лаской, ни угрозами грядущего на него гнева Божия и наконец сказал: «Так как, уповая на свое оружие, ты не приемлешь благих советов, то сам себе готовишь гибель. На Господа возлагаем нашу надежду и не страшимся твоих полчищ: Господь рассудит нас». Так расстались они, и Савва, возвратившись в свой шатер, воззвал к Богу отца своего Симеона, чтобы Он призрел на рабов Своих и смирил неправедного, обратив против него собственное его оружие. Не дождавшись рассвета во вражьем стане, преподобный ночью пустился в обратный путь, и в ту же ночь страшный вопль и тяжкие стоны понеслись из шатра болгарского властителя. Спешно собрались к нему отроки и нашли его на одре, пронзенного собственным мечом. «Грозный юноша, — сказал он, — назвавший себя посланцем Саввы, напал на меня спящего и, исхитив меч, пронзил мою внутренность». Он просил послать вслед за преподобным, чтобы умолить его об исцелении, но его уже не настигли, и таким образом, оставшись без всякой помощи, неблагодарный Стреза испустил нечистую свою душу. Испуганная его дружина быстро рассеялась, и Стефан избавился от напрасного кровопролития. Владыка сербский и все его присные прославили Господа за легко полученную ими победу, приписывая ее молитвам святого Саввы.
Руками Саввы продолжали совершаться непрестанные чудеса, возбуждая народную молву и общее к нему благоговение. Устрашился преподобный, как бы не утратить вечных благ ради временных, и вспомнил о безмолвном своем жительстве на Святой Горе и об уединенной келье на Карее, свидетельнице стольких подвигов пустынной жизни. Сколько ни старался убедить его державный брат остаться в Сербии, Савва пребыл неумолим и, поставив на свое место игумена в лавру Студеницы, простился с братом и всеми присными. Горько было это расставание, ибо как одна душа в двух телах, так единодушны были оба брата: удаление Саввы представлялось Стефану как бы удалением его собственной души из тела. Дав ему много золота, державный проводил его до пределов греческих и взял с него обещание возвратиться. Но с какой горестью провожали его здесь, с такой же радостью встречали на Святой Горе — и настоятели, и старцы всех обителей, а особенно братия родного Хиландаря. Теперь он снова водворился в безмолвной келье, которая и доныне слывет постницей Саввы на Святой Горе, по чрезвычайным подвигам поста его в ней.
Вскоре, по таинственным судьбам Божиим, престало истекать миро от гроба преподобного Симеона, и державный Стефан, принимая это за изъявление гнева Божия к их недостоинству, строго испытывал свою совесть, усугубил молитву и милостыню и часто приходил плакать на гроб родительский. Наконец решился он писать к брату на Святую Гору, чтобы тот пришел утешить его своим лицезрением: «С тех пор, как оставило нас твое преподобие, отвратился от нас и святой отец наш Симеон, ибо иссякло утешавшее нас святое миро, истекавшее от мощей его, и он, доныне милосердовавший о нас отечески, теперь как бы ожесточился и более не внемлет нам, по грехам ли то нашим или потому, что тебя нет с нами! Итак, прииди уврачевать нашу болезнь, не презри мольбы единоутробного твоего брата, хотя человека и грешного: быть может, и отец наш, утешенный твоим пришествием, возвратит нам милость свою и твоими молитвами потечет опять святое миро от мощей его».
Но Савва не мог отторгнуться от сладости безмолвного жития и не тронулся братней мольбой: он только написал от себя послание к отцу своему, как бы к живому, «чтобы он простил прегрешения чад своих и раскрыл опять заключенный в нем источник: как некогда, находясь еще во плоти, — писал Савва, — внимал ты молениям сыновним и, отходя от сей жизни, обещался исполнять мольбы наши, так и ныне да явится отеческая твоя любовь и не посрамит нашего упования». Написал он утешительное письмо и к брату, которое послал с учеником своим, честным старцем Иларием. Но, вручив ему то, которое было написано к отцу, Савва не велел открывать его, доколе не будет оно прочтено после Божественной литургии над самым гробом преподобного. Священноинок Иларий исполнил все в точности, по велению своего аввы. Державный брат, хотя и дивился, что Савва не исполнил пламенной мольбы его, однако с великой честью принял посланного. Вместе с Иларием пошел он в лавру Студеницы: во время всенощного бдения афонский пришелец изумлялся молитвенному стоянию и слезному умилению державного, который превосходил подвигами, по-видимому, и убогих афонских иноков, ибо не таков был Стефан, каковы бывают иные мирские властители: мудрый в совете, доблестный в воинстве и светлый посреди вельмож своих, на трапезе и во дворце, он превосходил и самых иноков на молитве, омывал землю потоками слез, украшал достоинство венца своего любовью к нищим.
После Божественной литургии весь освященный собор, со свечами и кадилами, приступил к гробу преподобного Симеона, близ которого стоял самодержец, обливая его слезами. Честный Иларий, державший в руке послание, прочел его над гробом во всеуслышание всех, и внезапно потоком воскипело из него благовонное миро, так что сосудами не успевали собирать его, и умастился им весь пол церковный. Утешенный Стефан, стоя при гробе, сказал умилительное слово братии и народу, ублажал отца своего и брата и взаимную любовь их, ознаменованную чудом, — ибо слыхано ли было когда, чтобы живой писал к усопшему и усопший внимал ему с послушанием, как живой! С великой честью отпустил Стефан инока Илария на Святую Гору и дал ему благодарное послание к брату, которому послал много даров и отеческое миро.
6. Свидетельство святого Саввы
Некоторые монастырские нужды побудили преподобного опять идти к царю и патриарху — ходатайствовать о Святой Горе и Хиландарской обители, но уже не в Царьград, где тогда владычествовали франки, завоевавшие в 1204 году столицу империи, а в древнюю Никею, прославленную первым и седьмым Вселенскими соборами: там царствовал Феодор Ласкарис, родственник сербских царей — ибо дочь его была выдана за князя Радослава, племянника святого Саввы и сына Стефанова. Император принял его с великой любовью, ибо, наслышавшись о его подвигах на Святой Горе, давно уже желал видеть его и исполнил все монастырские его прошения. Савва хотел уже оставить Никею, когда пришла ему от Господа благая мысль воспользоваться благоприятным случаем и порадеть о земле сербской. «Приду ли когда-либо сюда еще в моей жизни?» — подумал Савва и, возложив упование на Бога, приступил к царю. «Господь Бог, хотящий всем спасения, — сказал он, — старанием отца нашего и нашим, удалил от земли нашей ересь (вероятно, латинскую или богомилов, рассеянных в то время в Болгарии): православие в Сербии возрастает и умножается. Но один у нас недостаток: мы не имеем своего архиепископа, который посвящал бы для нас иереев и учил бы нас заповедям Господним (вероятно, в то время свидетельствовали в Сербии греки). Поэтому особенно молим ваше благоутробие: повели, царь, святому отцу, вселенскому патриарху, единого из пришедших с Афона братий моих посвятить архиепископом, в утешение наше и в похвалу благочестия вашего». Император отвечал: «С радостной душой исполню твое прошение, но хочу видеть избранного тобою брата — благоволит ли к нему душа моя, ибо велик должен быть муж, на которого падет сей высокий жребий». — «Пусть все приидут пред царские твои очи, — сказал ему Савва, — и Ангел твой укажет тебе, к кому Господь расположит твою душу». Когда собрана была вся пришедшая братия хиландарская, державный сказал: «Все братия твои честны и святы, но я не могу ни одного из них возвести на такую высоту сана и апостольского седалища: к тебе самому благоволит о Боге душа моя, ибо житие твое не скрылось от нас с первых дней твоей юности».
Смутился Савва и отрекался от высокой степени, которой почитал себя недостойным. Между тем, император объявил о прошении его патриарху и сказал, что выбор его не падет ни на кого иного; патриарх принял слово царское с радостью, ибо тоже много любил преподобного. Кесарь, вместе с первосвятителем, снова приступил к святому Савве и умолял его «не чуждаться апостольского звания, возвещаемого Духом Святым в сердцах их, но Бога ради принять совет их для пользы сербов, чтобы слово учения его было в народе со властью и чтобы он не себя единого спасал пустынным молчанием, а многих в мире обратил бы от заблуждения, что вменится ему в большую любовь к Богу». Но, одержимый любовью к пустынной жизни, преподобный убегал высоких почестей, как птица — тенет, предпочитая всему ангельское житие и подвиг поста. Он продолжал упорствовать пред царем и патриархом, ссылаясь на свое недостоинство, пока наконец император, огорчившись, не сказал ему: «Где слыхано, чтобы неимущий отказывался от чего-либо с таким любопрением; гораздо приличнее было бы тебе повиноваться богоугодному совету многих, чем не покоряться и противостоять. Так как ты хочешь утвердиться в своей воле, то ищи себе посвящающих: мы на это не согласны». Сказав так, царь удалился в свои покои.
Что же смиренномудрая и праведная эта душа, ненавидевшая почесть как хулу и бесчестие? На что решилась она, видя огорчение царя и понуждение от патриарха и всех вельмож? Савва решился покориться воле державной и сказал: «Изволение Божие и святое ваше повеление да совершится над нами грешными». Тогда император велел от царской палаты приготовить всю нужную утварь для посвящения архиерейского. В день Успения Богоматери 1222 года вселенский патриарх Герман [34] рукоположил Савву архиепископом всей сербской земли; царь присутствовал при посвящении со всеми вельможами и возглашал: «аксиос», — «достоин», и достоинство его явлено было от Господа. Некто, сподобившийся Божественного видения, сказал впоследствии патриарху, что во время возложения святительских рук на главу поставляемого внезапно излился на него чудный свет, и весь он сиял пред ними как огненный. По окончании Божественной службы император и все присные его приблизились к новому святителю принять от руки его благословение. Кесарь пригласил к себе на трапезу патриарха со всеми епископами, и патриарх посадил подле себя нового архиепископа сербского как сопрестольника. Все прияли щедрую милостыню от руки царской, и в радостный этот день не были забыты нищие.
Вскоре святой Савва начал собираться в родную землю на указанный ему от Бога жребий, но ему опять пришла мысль для избежания дальнего путешествия в Никею и большой траты денег испросить у державного первосвятителя право на посвящение архиепископов сербских в собственной земле их, ибо частые войны между западными и восточными властителями могли иногда преграждать пути, либо даже нерасположение самих первосвятителей или кесарей могло кафедру сербскую повергать в продолжительное вдовство. Рассудив это в сердце, святитель Савва пожелал устроить церковь свободной от всех этих бед, самовластной, ни в чем не зависящей ни от Востока, ни от Запада. Призвав себе на помощь преподобного отца своего Симеона и с полным упованием приступив к императору, он говорил: «Если, по внушению Божию, благоизволил ты показать нам совершенную любовь, то доверши оную повелением твоей тихости, чтобы благословением устным и письменным святого отца нашего вселенского патриарха даровано было право не приходить впредь архиепископам нашим для посвящения в царствующий град, а рукополагаться собором своих епископов».
Изменилось лицо царя, когда услышал он столь нечаянное прошение: не понравилось оно ни патриарху, ни вельможам, ибо они хотели, чтобы Церковь сербская была подчинена вселенскому престолу и прибегала к нему со многими дарами. Но, с другой стороны, император, по чрезвычайной любви к святому Савве, стыдился отпустить его скорбным, не исполнив прошения, и потому, хотя с трудом, однако ж унял негодование патриаршее и снизошел к желанию родственного ему святителя. По убеждению царскому святейший патриарх написал от себя грамоты, чтобы с того времени ищущему достоинства архиепископа сербского не приходить из сербской земли в царствующий град, но быть посвящаемым у себя собором святых епископов: эта грамота была подписана собором всех присутствовавших в Никее митрополитов и епископов. Патриарх, неоднократно приглашая к себе новопоставленного архиепископа, научал его всем правилам церковным и, наделив утварью, вручил ему такую грамоту: «Герман, Божией милостью архиепископ Царьграда, нового Рима, и вселенский патриарх, имени ради Господа нашего Иисуса Христа, посвятили Савву архиепископом всей земли сербской и дали ему власть во всей его области церковной посвящать епископов, иереев и диаконов, вязать и решить вины человеческих погрешений и всех учить и крестить во имя Отца и Сына и Святаго Духа: все православные христиане да послушают его, как меня самого».
Щедро одаренный патриархом, Савва пришел проститься к императору, который, с любовью прося благословения его, сказал ему: «Все твои прошения исполнены, отче; молим твою святость, чтобы твоими молитвами быть нам благоприятными Богу; сопровождаемый Ангелом Господним, да приидешь ты благополучно к своим и известишь нас о твоем здравии. Император дал ему все нужное в путь, а когда он отрекался, со смирением говорил: «Ему, как новопоставленному, необходимо будет дорогой подавать всем просящим у него, да молятся о нем». Такой-то великий подвиг совершил святой Савва в краткое время для всей своей сербской земли, удостоив ее не только архиепископского сана, но и независимого святительского престола! Морем отплыл он во святую Афонскую Гору: здесь пустынные отцы, услышав, что бывший их сожитель приходит к ним уже облеченный властью святительской, все устремились к нему в сретение из пустынных гор, из пещер и каменных расселин, с радостью и вместе с печалью, ибо чувствовали, что блаженный должен оставить их. Все они спешили принять от него благословение и последнее целование и, восхваляя Бога, стекались в Хиландарскую обитель, где святитель, на пути к своей родине, водворился временно.
Грустно было думать, что спостник их и сподвижник с детских лет, возросший вместе с ними в пустыне и осыпавший их своими благодеяниями, навсегда оставил их. Прот и игумены старейших и меньших монастырей, узнав, что патриарх дал ему власть рукополагать в своей церковной области, один за другим призывали его в свои обители служить с ними Божественную литургию и посвящать у них иереев и диаконов. Так обошел он в последний раз все монастыри, поклонился всем церквам и, простившись с протом и игуменами, возвратился в Хиландарь. Там еще однажды поучил настоятеля и братию страху Божию и всякой добродетели и, преподав им во Христе целование, вышел из обители с несколькими избранными иноками, которых предполагал посвятить епископами в Сербии. Но, оставляя Святую Гору, святитель неоднократно обращался взорами и мыслями к красным ее пустыням и с любовью взирал на острые каменные пути, по которым часто проходил босыми ногами, посещая святых отшельников, — воспоминал блаженное житие этих пустынных отцов, которых ум непрестанно возвышался к Богу в молитвах, и с благодарностью приводил себе на память, что от их созерцания и сам научился многому в первые годы пустынножительства.
Все это с любовью вспоминал святой Савва, и когда помышлял, что ничего подобного не встретит в своей земле и что ему предстоит там положить основание архиерейской кафедры, еще более чувствовал всю тяжесть настоящей разлуки: исходя из Святой Горы, как бы из некоего Божественного рая, подобно древнему Адаму, он горько плакал и восклицал: «О, скольких благ лишился я, окаянный! Сколько было здесь богатства! Здесь мог я без всякой мирской печали молиться в тишине Богу — и все это переменил теперь на тщету человеческой славы! Увы мне! Кто не восплачет о моей участи! С какой высоты ниспал я и что приобрел! Господи, Боже мой, на Которого уповая удаляюсь от сей святыни, ухожу от Святой Горы! Если есть о мне воля Твоя благая, молитвами Пречистой Твоей Матери и угодника Твоего Симеона, отца моего, не оставь меня в такой скорби, утопающим в унынии!» Так, шествуя весь день, дряхлый и унылый, с трудом достиг он первого ночлега, вне Горы Святой, и там стал опять воздыхать о лишении ее. Но, по слову псаломному, гора мысленная и святая, гора Божия, гора тучная, гора, усыренная Духом, гора небеси подобная и превысшая всех гор и всех ангельских сил, Всечистая Дева и Матерь Божия, от Коей, как от горы великой, воссиял Христос, в сонном видении воздвигла от уныния душу его, говоря: «Имея Меня споручницей к Царю всех, Сыну и Богу Моему, о сих ли еще скорбишь? — Восстав, иди со тщанием на дело, на которое избрал тебя Господь, ни о чем более не думая, ибо все о Господе будет споспешествовать тебе во благое».
Воспрянув от видения, святой Савва почувствовал сладостное утешение в своем сердце и, обливаясь слезами — уже не в печали, а в радости, — возблагодарил Бога за то упование, которое обновлено в нем словами Пречистой Божией Матери, и весело продолжал путь свой. Пришедши в великий город Солунь, он поклонился гробу святого великомученика Димитрия и, посетив митрополита, водворился в своей обители Филокалии. Немедленно велел он написать две местные большие иконы: Господа Вседержителя и явившуюся ему гору Божию, всечестную Матерь Господа и, благолепно украсив их златыми венцами с драгоценными каменьями, поставил в церкви Филокалии память бывшего ему явления. В Солуни приготовил он также и всю церковную утварь, необходимую для его архиепископии и, провожаемый митрополитом и епархом, направился в родную землю.
Двойной радостью исполнился державный Стефан, когда услышал, что возвращается брат его блаженный Савва, и возвращается уже не просто архимандритом, а первосвятителем всей земли сербской. Будучи сам одержим тяжкой болезнью, послал он к нему вместо себя детей своих, до пределов земли греческой. Когда же пришел Савва к болезненному одру брата, он не мог даже и подняться, чтобы обнять святителя, — так безнадежна была болезнь его! Но здесь, с пришествием Своего угодника, Господь переменил всеобщую печаль на радость. Святой Савва животворящим крестом освятил воду, напоил и омыл ею болящего и, возложив руки на главу его, помолился о нем с теплыми слезами; болезнь внезапно исчезла, смертную бледность заменил румянец жизни; больной, не имевший сил подняться, сам встал с одра и даже мог разделить трапезу с братом и вельможами — да и не только он один: исцелялись и все те, на которых святитель возлагал свои руки.
Стефан совещался с братом своим и вельможами, где бы устроить архиепископию и поставить епископов. Все направились в святую лавру Студеницы: там святой Савва обновил обычаи Святой Горы, ввел порядок Божественной службы и всех поучал покаянию. Чудное было зрелище и повторялось непрестанно: когда первосвятитель во время Литургии и всенощной приходил покадить гроб отца своего — преподобный Симеон, как бы воздавая сыну почестью за почесть, внезапным излиянием мира исполнял церковь; усопший веянием ароматов отвечал живому. Такими дивными знамениями утверждались в вере все православные. Из лавры пошел святой Савва на предназначенный ему престол архиепископский, во вновь сооруженную великую церковь Вознесения Господня на месте, называемом Житчи. Она еще не была довершена, но святой украсил ее стенным писанием и святую трапезу утвердил на мощах мученических. Там посвятил он двенадцать избранных учеников своих во епископы Сербии и, несмотря на все эти святительские труды, днем и ночью не преставал поучать всех к нему приходивших, а особенно новопоставленных, чтобы во всем следовали они учению соборов и святых отцов, и потом каждого отпускал во вверенную ему область.
7. Царское венчание Стефана
Когда окончательно создана была в Житчи великая церковь, для которой иконописцы и мрамор выписываемы были из Царьграда, архиепископ Савва велел брату своему созвать всех его правителей и вельмож, а сам со своей стороны созвал епископов и игуменов и, посреди их сонма, в кафедральной церкви, воссев вместе с братом на престоле, сказал во услышание всех о причине настоящего необычайного собрания: «Всем вам известно двукратное мое от вас бегство, знаете вы и то, что ничего из прелестей мира не предпочел я любви Божией; молитва к Богу всегда была лучшим для меня на земле блаженством. Вас ради, моих соплеменников, оставил я святую, сладкую мне пустыню и пришел сюда искать не чего-либо вашего, а вас самих — ради ваших душ возненавидел свою, поминая древних святых, сердобольствовавших о своем племени. Аще спасая спасеши люди сия, — говорил Моисей Богу, — спаси: аще ли ни, то и мене испиши от книг, в нихже вписал мя еси (Исх. 32, 32); и Павел апостол желал сам быть отлучен от Христа ради братий своих по плоти (Рим. 9, 3). Соревнуя им, и я болезную о вас, и я ради вашего спасения не забочусь о своем, но если чрез послушание ваше узаконится благое, то усвоением вас Богу приобрету свое спасение и я. Посему молю вас, будьте послушны мне во всем, что предложу вам о Господе. Господь Бог ваш, молитвами угодника Своего, святого праведного отца нашего Симеона, утвердил вас и распространил: много между вами начальников и воевод, много жупанов малых и великих. Но властвующему у вас не подобает носить одинаковое с прочими наименование своей власти: напротив, он, как и я, ради вас облеченный властью священства и поставленный во главу Церкви, должен для вашей чести, славы и величия украситься венцом царствия». Умилились все, внимая слову, исполненному любви, и с радостью покорились посланному к ним от Бога, обещая во всем повиноваться ему.
Наступил светлый праздник Господа и Спаса нашего, и во время Божественной литургии в урочное время пред совершением даров призвал Савва брата своего, великого жупана, пред святой жертвенник, молитвенно облек его в царскую багряницу, препоясал драгоценным поясом, возложил на главу его венец царствия и, помазав освященным миром, провозгласил его, милостью Божией, самодержавным кралем сербским. Вельможи и народ — все единодушно поклонились ему и взывали: «буди, буди!». По окончании Божественной службы для архиепископа и нового краля приготовлен был великий пир, на котором присутствовали все благородные и епископы, причем не были забыты и убогие. Не венцу царскому радовался Стефан и не драгоценной багрянице, почитая все это тленным и скоропреходящим, а радовался более великому собранию своего народа и благолепию храма, которого был ктитором, ибо не щадил для него своих сокровищ: церковь эта представлялась как бы земным небом. На другой день архиепископ снова призвал державного брата, облеченного всеми знаками царской своей власти, и весь его синклит и, воссев посреди них на престоле вместе с кралем, преподал народу слово Божие: он внушал всем быть твердыми в вере отеческой и чуждаться ересей, непрестанной молитвой отражать искушения врагов невидимых — и сознаваться в своих заблуждениях, когда кто одержим какой-либо ересью, чтобы верой и покаянием обратиться к православию, ибо страшно впасть в руки Бога живаго.
Внимая сему оглашению, все засвидетельствовали пред святителем, что они веруют так, как он учит их. После сего святой Савва со всеми епископами приступил к совершению Божественной литургии. Когда вошли они в алтарь и воссели на горнее место для слушания Апостола — сопрестольник апостольский, после слов евангельских, с высоты горнего места, сперва сам во услышание всех исповедал Символ Веры, потом повелел произнести его самодержцу Стефану, первоначальному кралю, и всем его вельможам, а за ними и всему народу, который, по слову святителя, должен был повторить его; потом троекратно приказал всем громко произносить за собой: «Приемлем все Соборы в различные времена и в разных местах сошедшихся святых отец для утверждения православной веры; от кого они отрекались, и мы отрекаемся — кого прокляли, и мы проклинаем. Покланяемся же и целуем всечестный образ человеческого нас ради воплощения Христа, Слова Божия и Отчего; покланяемся и целуем образ Пречистыя Его Матери, и Сию Приснодевою и сущею Богородицею исповедуем; покланяемся святому древу честнаго Креста и целуем его, ибо на нем, Живот всех, пригвоздился Христос; покланяемся Божественным Тайнам Христа Бога нашего и, с верою причащаясь им, приемлем не простой хлеб и вино, а самую Плоть Христа Бога нашего и самую святую и животворящую Кровь Его, излиянную за живот мира; покланяемся святым Божественным церквам и святым местам, почитаем и священные сосуды, покланяемся и образам всех святых угодников Божиих, достойно чтим их и целуем, следуя апостольским преданиям и правилам святых отец: так веруем и так исповедуем; всех же еретиков и всю ересь их злую проклинаем».
Из этого исповедания и отречений видно, против какой ереси они особенно были направлены: павликияне, или богомилы, в то время свирепствовали в Болгарии и, подвигаясь далее к западу, полагали начало протестантству, отвергавшему священное предание Церкви. Умилительное было зрелище всенародного собрания в храме, гласно исповедующего свою веру и обличающего ересь. Так некогда собирались все на Иордан к Иоанну Предтече, когда очищение наше, Сам Господь Иисус, крестился посреди грешников, чтобы очистить их от грехов. Савва, как другой Предтеча, стоял посреди народа и всем вопиял: «Покайтесь!» Стефан краль, нравом нетерпеливый, стоял здесь кротко, изумлялся неслыханному у них делу братнему и многими слезами покаяния обливал помост.
И на третий день Савва созвал в архиепископию синклит и народ, поучал всех правой вере, без которой бесполезны благие дела, внушал более всего соблюдать святые догматы. Преподав всем мир и благословение, он отпустил краля и благородных его восвояси, а исповедавших ересь удержал при себе в церкви для более тщательного испытания: здесь не крещенных, огласив по чину церковному, сподобил он святого крещения, а державших латинскую ересь, по истинном исповедании, утвердил в православии святым миропомазанием. Так научил он действовать и своих епископов, а многих благочинных пресвитеров послал по церковной своей области — освятить таинством брака тех, которые взяли за себя жен без благословения, хотя бы они были уже в старости и имели детей. Сам же святой Савва, проходя всю свою землю, утверждал в православии народ, очищал нравы, возбуждал к покаянию, устанавливал церковные службы и привлекал всех к соборной апостольской Церкви, обещая им милость брата своего краля и отлучая от Церкви закоснелых еретиков.
Царское венчание Стефана возбудило зависть в крале угорском, который не мог радоваться величию Сербии и объявил ей войну. Смутился Стефан, не приготовленный к брани, и просил святого брата своего идти умиротворить врага. Благодушествовал Савва и, возложив упование на Бога, смело пошел в Венгрию, где собралось уже много команов, чтобы идти на сербскую землю. С честью принят был Савва, как святитель и царский брат, но благое слово его сперва не подействовало: как непреклонный кипарис, не внимал ему краль; однако упование Саввы не ослабело. Знойный был день: посреди жаркой беседы святитель пожелал прохладить жажду свою холодной водой; послан был служитель принести немного льда, но в великом смятении возвратился с вестью, что от чрезвычайного жара лед весь растаял. Краль огорчился, а святой, подняв к нему преподобные руки, просил Господа, молитвами Богородицы и преподобного отца его Симеона, сотворить знамение для обличения людей ожесточенных и послать град с небеси, чтобы прохладить народ. Внезапно, по его молитве, блеснула молния, прокатился гром и рассыпался град широкой полосой на всю окрестность. Ужаснулся краль с бывшими с ним и от страха взывал: «Господи помилуй!» Потом, по слову святителя, страшная буря опять стихла. Савва велел собрать полный сосуд града и сперва сам вкусил от него, как бы от некоего благословения, потом поднес кралю и сказал: «Так как у твоего кралевства не было льда, то я испросил эту прохладу у Творца времен, и Господь от Своих неоскудных сокровищ даровал мне лед, чтобы я мог подать его и тебе в благословение».
С благоговением принял краль подносимый ему дар Божий и умилился в своем сердце — и не только он, но и все его вельможи с любовью приходили поклониться святому, прося его быть у них присным гостем и простить все сказанное вопреки ему. Все просили его благословения и целовали его власяницу, ибо видели в нем человека Божия: ради него переменили враги прежнюю вражду свою к Сербии на твердую любовь. Особенно полюбил святого Савву краль, уважая его как отца своего и учителя, и пожелал исповедать пред ним все грехи своей жизни и свою веру, чтобы убедиться, в истине ли он пребывает. Святитель с любовью принял его покаяние и внушил ему отречься от ереси латинской, чтобы затем держаться уже православия. После троекратного отречения от ереси и исповедания веры архиепископ приобщил его Святых Таин и наставил в добром учении. Утешенный краль с миром и благословением отпустил Савву к брату его Стефану со многими дарами. О крале венгерском говорят, что он до самого конца своей жизни помнил поучение святого и сохранил православие, отличаясь истинным смирением и наипаче любовью к нищим: когда же этот блаженный Владислав преставился к Богу, Господь прославил его чудесами. Венгры и доныне хвалятся, что имеют у себя мощи святого и краля-чудотворца.
Вскоре после замирения с Владиславом краль Стефан объят был тяжкой болезнью: призвав брата, он молил облечь его во святой ангельский образ, но блаженный Савва отказывался, говоря, что, когда придет время, он сам напомнит о том; Стефан, между тем, на краткое время получил облегчение. Но едва только архиепископ возвратился на свою кафедру, как болезнь опять усилилась, — и тогда брат снова написал ему плачевное послание, в котором умолял поспешить приездом, если только хочет застать его в живых. Однако, как ни спешил блаженный Савва, брат не дождался его, а без святого никто не смел постричь его и никому из сынов своих не мог он завещать свое царство, говоря: «Не мое оно, а Божие и потрудившегося о нем владыки — брата моего. Как мне сперва дано было оно молитвой его и благословением, так и ныне пусть он же вручит его тому, кому Бог повелит».
Дети и все вельможи плакали над ним и приготовлялись к погребению, а святого Савву послали предварить, чтобы он не утруждал себя спешным путем, потому что брат его уже преставился, хотя и не в иноческом образе. Оружие прошло душу святителя, когда услышал он о кончине братней; сошедши с быстрого коня, он много плакал, но не роптал, а восклицал: «Слава Господу о всем!» Но еще более, чем о кончине, святой Савва скорбел о том, что державный не успел восприять иноческого образа, и жестоко укорял себя в этом лишении; впрочем, не терял упования, но воззвал к Богу отца своего, Господу Иисусу, Который прослезился над умершим Лазарем, воскресил его четверодневного, возвратил к жизни сына вдовицы и дочь Иаира, и молил Его с твердой верою, «чтобы Он удержал в теле душу раба Своего Стефана только до наступающей ночи, чтобы возможно было ему, по желанию, восприять ангельский образ, утраченный ради его замедления». После пламенной молитвы он воскликнул: «На Тя, Господи, уповаю, да не постыдимся во веки!» — и, сев на коня, устремился в путь еще быстрее.
Пришедши в царские палаты, он удалил всех плачущих и горькими слезами окропив лицо усопшего, втайне помолился тайноведцу Богу, положил руку свою на сердце брата и во имя Святой Троицы осенил его знамением честнаго креста. Внезапно ощутил он, что сердце бьется под его рукой и согревается холодное тело брата. Возрадовался духом Савва и сказал плачущим детям и народу: «не плачьте и не распространяйте молвы: не умер краль, а спит, и душа его в нем», и, как бы возбуждая его от сна, говорил: «Встань, владыка мой, встань!» Стефан открыл очи свои, объятые смертным сном, узнал святого, поцеловал его руку и, поддерживаемый им, сел. Святитель немедленно облек его в ангельский образ, изменив царское имя Стефана на иноческое Симеона; потом привел к нему старшего сына его Радослава, повелевая передать ему кралевство, и краль-инок сказал: «Я вручаю ему царство властью скиптра, а ты — благословением молитвы». Симеон целовал иноческое свое одеяние с любовью, радуясь власянице своей больше, чем царской багрянице. Потом архиепископ приобщил его Божественных Таин, возблагодарил Бога, что Он услышал молитвы его, говоря: «Приими паки, Господи, приими в мире душу его, чтобы чрез воздвижение его, равно как и чрез преставление, одинаково прославилось святое имя Твое!» Пока Савва молился, инок Симеон в его объятиях предал Господу душу свою, в радости сердечной, так что общая печаль превратилась в радостное изумление. Савва со всем священным собором и синклитом проводили тело усопшего до великой Студеницы и там положили его близ гроба святого родителя [35].
8. Странствования Саввы во Святую Землю
После преставления первовенчанного краля святой архиепископ венчал на царство и старшего сына его Радослава в кафедральной своей церкви в Житчах и, утвердив в руках его скипетр сербской земли, сам недолго остался с ним. Давно уже было у него сердечное желание посетить Святую Землю и поклониться местам, где совершились страдания Христовы. Напрасно удерживали его краль, епископы и вельможи: они принуждены были наконец отпустить его в долгий путь в надежде на его возвращение. Радослав, готовый уступить ему и весь царский свой дом, дал ему много золота. Сперва святитель направился в Далматию, а оттуда морем на своем корабле во Святую Землю; благополучно достиг восточных пределов и, вошедши во Святой Град, со слезами облобызал святой гроб Христов и страшную Голгофу. В Иерусалиме с честью принял его патриарх Афанасий и вместе с ним служил Божественную литургию в великом храме Воскресения. Потом, с патриаршего благословения, странствовал он по всей его области и везде на святых местах совершал Литургию: на Сионе, в Вифлееме, Гефсимании, на Елеоне, в Вифании, в великой пустыни Четыредесятницы, и везде раздавал обильную милостыню. Затем пошел он на Иордан, на место Богоявления, и по ту сторону его поклонился пещерной церкви святого Крестителя, где был принял с любовью от всей братии, совершил Божественную службу и дал милостыню пустынникам. Они проводили его опять чрез Иордан в обитель святого Герасима, а оттуда в Великую лавру тезоименитого ему Саввы, где несколько отдохнул он от трудов своих. В лавре братия вручила ему пастырский жезл своего аввы, по древнему завещанию, переходившему у них из рода в род, — чтобы жезл сей отдан был не кому иному, как святителю, носящему имя Саввы: посох этот до сих пор хранится в одной пустынной келье Афона, называемой Патерица [36].
Не уклонился он также и от посещения пустыни и всех мест, ознаменованных страдальческими подвигами освященного Саввы и всех преподобных, постившихся около его лавры, и пустился по юдоли плачевной к Мертвому морю, заходил в пещерные кельи молчальников, живших как бы уже вне плоти, умилялся ангельскому их житию и наслаждался духовной беседой: обогатившись же молитвами их, возвратился он в лавру, которую одарил больше всех монастырей. Святой Савва не миновал и пустынной лавры великого Евфимия и обители Феодосия Киновиарха и таким образом совершил весь пустынный обзор Сиона. Из Иерусалима отправился он в Назарет и на Фавор, потом опять возвратился в Святой Град, где с любовью был встречен патриархом: все удивлялись постническим его трудам. В свободное время совещался он с Афанасием о правилах церковных и, научая других, учился сам. В Иерусалиме и в окрестных обителях приобрел он много святых мощей и священной утвари на благословение своему отечеству и, опять совершив Божественную службу в великой церкви вместе с патриархом, пустился в дальнейший путь [37].
Окормляемый Богом, святитель благополучно отплыл из Акры и достиг Никеи. Греческая держава тогда разделилась надвое: в Солуни царствовал Феодор Ангел, который впоследствии взят был в плен и ослеплен болгарским царем Асаном, а в Никее тридцать пять лет мощной рукой держал скипетр Кало-Иоанн Ватаций, и это продолжалось почти до освобождения Царьграда. Ватаций с великой честью принял святого Савву и многие дни держал у себя чтимого всеми святителя. Император благословил его честным древом креста Господня, святыми мощами, драгоценной утварью и на вооруженных судах со многими дарами отпустил на Святую Гору. Царское и свое собственное золото блаженный Савва щедрой рукой расточал по обителям, где с чрезвычайной любовью встречен был опять протом, игуменами и всей братией. Долгое время пробыл он в Хиландаре, поклонился упраздненному гробу отца своего и направился в Солунь: там с равной почестью принят был другим императором — Феодором, который желал соблюсти мир с сербской землей. Когда достигла весть сербского краля Радослава о возвращении дяди его — сам он со всеми присными выехал к нему далеко навстречу, и оба возрадовались вожделенному свиданию.
Тотчас по приезде святой Савва поспешил в лавру Студеницы — поклониться гробу отца своего, облагоухаться миром его и умастить им труженические свои члены. Отдохнув от дальнего пути, призвал он епископов и игуменов в день памяти первовенчанного краля, чтобы совершить Божественную службу и, открыв гроб, обрел мощи его нетленными, причем церковь исполнилась благоухания. Тогда поднял прославленное тело почившего и из лавры перенес его в великую соборную церковь, созданную им в Житчах: там опять совершил Божественную службу и, устроив трапезу на поминовение души его, щедро угостил нищих. Потом обошел он всю сербскую землю, всех утверждал в вере, а в обителях исправил иноческие уставы по образцу афонских и палестинских. Богатым мира сего апостольски внушал не высокомудрствовать и более, нежели на свои богатства, уповать на благие дела, не забывая, что и они из той же персти, как и убогие; воинов, по слову Крестителя, убеждал удерживаться от обид и неправедного хищения; всех возбуждал к любви христианской и призрению нищих, всех призывал к покаянию, к милованию сирот и вдовиц, к искуплению пленных, к уважению духовных лиц и святыни — и такой проповедью просвещалась вся земля сербская.
Между тем, лестью диавольской снова возникли междоусобия единокровных: меньший брат Владислав восстал на старшего, ибо краль Радослав, вначале всеми хвалимый, впоследствии предался женской любви и начал действовать безрассудно: вельможи его, избегая гонений, переходили к меньшему брату — и святой Савва, сколько ни старался умиротворить братьев, не мог достигнуть этой благой цели. Радослав был изгнан и бежал в город Драчи (Диррахиум), где вскоре лишился обольстившей его жены, которую из-за ее красоты отнял у него один сильный франкский властитель того города. Сам Радослав едва спасся от смерти бегством и укрылся под сень святого дяди, который убедил его принять ангельский образ. После краткого подвига в иночестве инок Иоанн, бывший краль Радослав, мирно преставился ко Господу. Тогда святитель благословил и венчал на царство меньшего племянника Владислава, который хотя и незаконно принял вначале власть, но оправдан был потом судьбами Божиими. Это было в 1230 году. Савва обручил его с дочерью краля болгарского Асана, чтобы этим брачным союзом еще более утвердить престол сербский.
Одним из первых деяний Владислава было создание новой обители, называемой Милешево, во имя Вознесения Господня, ибо он был во всем послушен святителю и принимал с любовью каждое его слово, как посланное ему свыше от Бога. Радовался святой Савва духовному процветанию земли сербской, украшавшейся благочестием и храмами Божиими, радовался, что не тщетны были труды его. Между тем, видя, что уже совершил свой подвиг, пожелал он исполнить давнее желание своего сердца окончить дни свои странником в земле чужой. Эту тайную свою мысль Савва открыл Владиславу, и хотя краль и присные его не хотели и слышать о такой разлуке, однако не могли победить твердого его намерения. Савва объявил им, что хочет идти на гору Синайскую и потом, возвратившись к ним, пребывать в безмолвии. Созвавши всех епископов, он еще однажды учил их твердо держаться преданий апостольских, пред всеми свидетельствовать истину и внимать стаду, которое поручил им Господь. В кафедральной своей церкви пред всем собором и синклитом избрал он на свое место одного из учеников своих, иеромонаха Арсения, которого испытал как мужа преподобного и богобоязненного, рукоположил его во епископа и, поставив на архиерейской своей кафедре, поручил его любви самодержца; потом преподал всем прощальное благословение и последнее о Христе целование и снова взял страннический свой посох, чтобы идти в дальний и невозвратный путь.
Святитель опять отплыл Адриатическим морем в Палестину [38], а между тем разнеслась молва, будто он везет с собою много сокровищ, и скрывавшиеся в заливах морские разбойники хотели было схватить его, но Господь покрыл мглой корабль угодника Своего и таким образом спас его от хищников, которые увидели его уже в безопасной пристани бриндской [39]. Тогда, полные раскаяния, они вышли на берег к святому, исповедовали пред ним злое свое намерение и просили молитв его. Незлобивый Савва принял их великодушно, как бы сострадая напрасному труду их, и, наделив дарами, безбоязненно пустился опять в морское плавание. После нескольких дней поднялась страшная буря, ветры бушевали, волны вливались в корабль и на море пал сумрак ночной: руки корабельщиков опустились, и сам кормчий отчаялся в спасении; такую тяжкую скорбь навел Господь на Своего избранника, испытуя его любовь и веру. Тогда все бывшие на корабле приступили к святому и говорили: «Погибаем, отче, и надеемся спастись только твоими молитвами!» Но святой отвечал им: «Чада мои, молитесь вместе со мною Тому, Чье мы создание, ибо я человек грешный и эта пагуба постигла вас ради меня». Однако они еще сильнее взывали: «Помилуй нас, отче, мы приходим в отчаяние», — и, припадая к ногам его, умоляли испросить им милосердие у Господа. Тогда святитель Божий повелел им прекратить плач и втайне безмолвной молитвой молиться о себе и о бывших с ними на корабле. Потом приказал он своим ученикам поднять себя и держать, ибо стоять от морского волнения было невозможно, а людям на корабле взывать: «Господи помилуй!» — и начал пламенно молиться Тому, Кто, некогда разбуженный посреди бури Своими учениками, запретил морю и ветрам. Вслед за тем с великим дерзновением к Богу простер он руки против ветра и высоко воздымавшихся волн и, осенив их знамением креста, запретил им именем Творца стихий: тогда, при имени Господа Иисуса, ветры и море внезапно унялись, волны в нем сокрушились, и снова просияло солнце. После сего бывшие на корабле в ужасе прославили Бога и Его угодника, а святой смиренно относил это чудо к их молитвам и внушал им исправить свою жизнь.
Достигнув акрской пристани, святитель водворился на покой близ церкви святого Георгия, на подворье лавры святого Саввы Освященного, которое во время первого своего путешествия выкупил из рук франков и возвратил лавре. Жители города, услышав от корабельщиков о совершенном чуде, приходили посмотреть на человека Божия и принять его благословение. Из Акры чрез Кесарию и Яффу достиг он опять Святого Града и там остановился в своей обители, в доме Иоанна Богослова, который выкупил также из рук сарацинских. Вместе с игуменом и лаврской братией святого Саввы вошел он в светлый храм Воскресения и поклонился святой Голгофе и всем местам страдания Господня, проливая радостные слезы. Патриарх иерусалимский Афанасий, услышав о вторичном пришествии знакомого ему святителя, поспешил в храм, приветствовал его и пригласил к себе на трапезу. Приходу его обрадовались все нищие святого града и все устремились к нему, словно к отцу своему: тут опять обильно потекла его милостыня во все обители.
Приняв благословение от патриарха, направился он в Александрию, где с усердием поклонился храму евангелиста Марка и с честью принят был патриархом, который давно ожидал его. В дружеской с ним беседе, узнав, какого отца он сын, как оставил свой престол и отплыл путником ко святым местам ради любви Христовой, патриарх дивился подвигу его и сблизился с ним в чувстве святой любви. Оба святителя много беседовали друг с другом о делах духовных и расстались со взаимными дарами. Святой Савва пожелал видеть отшельников пустыни египетской, надеясь встретить в ней таких же подвижников, какие бывали там искони, и патриарх отпустил с ним опытных мужей, чтобы удовлетворить благочестивой жажде его. Помолившись в великом городе Александрии в церкви безсребренных Кира и Иоанна и мученика Мины, Савва пошел в пустынный путь свой, на край Ливии и в Мареоту — подивиться ангельскому жительству молчальников и обогатиться духовной их беседой: прошел он всю пустыню скитскую и проник во глубину Фиваиды, где, как солнечные лучи, просиял священный сонм их; все пустынники сделались участниками щедрой его милостыни.
После сего Савва возвратился в Иерусалим и предпринял новое странствование в Вавилон, чтобы оттуда пройти на Синайскую гору. Миновав пустыню иорданскую, успокоился он в обители Богоматери Каламони, где Сама Пречистая Дева с предвечным Своим Младенцем и обручником Иосифом отдыхала во время бегства в Египет. Оттуда отправился он в замок Карак, или аравийскую Петру, на южной оконечности Мертвого моря и по трудном шествии чрез пустыню достиг наконец Вавилона (египетского). Он послал учеников своих к владевшему тем краем султану — просить себе дома для жилища, и хотя этот сарацинский властитель враждебен был христианам, однако смирился пред ним, как бы объятый невольным страхом, и велел приготовить ему приличное жилище. В Церкви трех вавилонских отроков, с любовью принятый христианским митрополитом, святой Савва вместе с ним представился султану, который встретил его с особенной честью, велел удовлетворить всем его нуждам и проводить со всей безопасностью к египетскому султану в Каир. И этот властитель принял его также благосклонно, назначив ему для пребывания древнюю митрополию, где Матерь Божия три года пребывала с предвечным Младенцем в Египте.
Утешенный пришествием святого Саввы, дивился митрополит Каира, какими почестями осыпал его султан, еще никому из христиан до того времени так не благоприятствовавший. Испросив себе благословение у митрополита, старца-инока, Савва углубился опять в пустыню, посетил обители великих подвижников Антония и Арсения и со слезами любви приветствовал вольных страдальцев, спасавшихся там по следам святых отцов. Египетский султан, узнав, что святитель хочет посетить Синайскую гору, ради царского его рода послал к нему своих вельмож с богатыми дарами индийских ароматов и фиников, коней для пути и охранную стражу. Вельможи сарацинские с благоговением прикасались к его одежде и говорили, что еще никто подобный ему не приходил к ним из христиан и что воистину это — человек Божий. Благополучно достигнув Синая, он поклонился месту Неопалимой Купины. Епископ синайский, заступавший место игумена, любезно принял его и возвел на вершину горы, где беседовал Господь с Моисеем. В обители пустынной святой Савва провел всю Четыредесятницу, в строгом подвиге, и всякую субботу восходил на вершину священной горы, совершая там всенощное бдение, к утру же возвращался в обитель Преображения к Божественной службе.
Этой великой лавре пожертвовал он много золота, записав в синодик ее имена своих присных, родителей и братий, и благополучно возвратился оттуда в Иерусалим. Там в последний раз отслужил Божественную литургию в храме Воскресения, усердно помолился о царях христианских и о Церкви Господа над его гробом и, с обильными слезами облобызав святой гроб и Голгофу, простился с патриархом Афанасием. Из Иерусалима святой Савва направился в великую Антиохию, где также встречен был с любовью патриархом и много беседовал с ним о делах церковных. С людьми патриаршими посетил он обитель святого Симеона Дивногорца и поклонился его гробу. Много даров оставил святой Савва в Антиохии, а патриарх, со своей стороны, одарил его мощами святых. Потом прошел он всю Армению и чрез пределы турецкие опять достиг берега морского, чтобы плыть в Царьград.
9. Преставление святого Саввы
Это было последнее странствование святого Саввы. От многих трудов и морского плавания болезнь одолела его, и негде было ему выйти на берег, чтобы получить хоть какую-нибудь ослабу; душа его была близ смерти, и ученики недоумевали, что им делать. Со слезами приступили они к болящему и говорили:
— Теперь, как и всегда, Бог послушает тебя; там помолись Ему, по крайней мере ради нас, о спасении твоей жизни, пока мы не достигнем какой-либо знакомой земли и ты не изведешь нас, отче, из этой пучины к верным людям: ведь если не будет тебя с нами, нас продадут в рабство иноплеменным или ради несомого нами богатства бросят в пучину!
— Не скорбите, чада, и не унывайте, — сказал им святой, — уповаю на Бога, что ни одна из представляемых вами бед не коснется нас.
При этом ученики умоляли его обрадовать души их и вкушением пищи, чтобы не умереть ему от многодневного голода. Но все, что ни подносили болящему, не было ему по вкусу; одно только, казалось, могло бы быть ему полезно — пища свежая: однако, когда ученики начали просить о том начальника корабля, он грубо укорил их за безрассудное прошение, ибо корабль быстро несся по волнам и ниоткуда не было видно берега.
Этот суровый ответ корабельщика передали они Савве, и он отвечал: «Воля Господня да будет о мне!» В эту минуту поднявшаяся волна выплеснула на корабль, к тому месту, где лежал труженик, большую рыбу, нисколько не обрызгав его плеском. Он с умилением принял дар, посланный ему от Бога, и велел приготовить свежую пищу не только для себя, но и для всех, бывших на корабле. Изумился начальник судна и, припавши к ногам святого, просил прощения за суровое слово, чтобы благополучно довершить плавание. Вкушение свежей пищи внезапно укрепило силы болящего, так что уже не заметно было в нем никакого расслабления; окрыляемый Богом, переплыл он великую пучину и достиг царствующего града. Там, поклонившись святым церквам, отдохнул в обители Эвергетиссы, собирая для своей земли святые мощи и церковные сосуды. Так окончил Савва свое странствование, обтекши как бы на крыльях всю Палестину, Сирию и Персию, Вавилон, Египет и Анатолию, повсюду посещая святые места, везде отыскивая великих старцев, с которыми мог бы духовно побеседовать, и собирая священные останки святых.
Из Царьграда отплыл он опять на корабле в загорскую землю, потому что хотел видеть свата своего Асана, краля болгарского, дочь которого была за племянником его Владиславом. Из приморского города Месемврии подал он весть о себе Асану, и краль немедленно прислал дружину свою, слуг и коней, чтобы безопасно довезти святителя до столичного города Тырнова. В Тырнове державный с любовью встретил его и, ввиду тогдашней стужи, поместил в теплых своих палатах. Настал светлый праздник Богоявления: краль и блаженный патриарх болгарский Иоаким пригласили его освятить воду в навечерии, а патриарх должен был совершить это освящение наутро. Святой Савва охотно согласился на это, и когда прочитал над крещальницей молитвы освящения да крестообразно благословил воду, она трижды расступалась в купели под его рукой и опять трижды чудным образом соединялась под ней. Окропив краля и все его палаты в самый день Богоявления, святитель сербский вместе с патриархом участвовал в царской трапезе.
Вскоре после сего Асан собрался на охоту в нижние пределы Болгарии и просил святого пробыть у него до светлого праздника, из-за зимней стужи, причем заповедал своим, чтобы в царских палатах все было к его услугам. По отшествии краля святителя постигла болезнь: он почувствовал, что это уже Божие призвание, и поручил своим ученикам из всех принесенных им с Востока святынь и драгоценной утвари одну часть отнести в его архиепископию, а другую — в лавру Студеницы. С ними же Савва послал мир и благословение кралю Владиславу, наместнику своего престола — архиепископу Арсению, и всему народу земли своей, в грамотах, а сам остался только с немногими избранными. И в патриархию болгарскую дал он священные одежды и книги, окованные золотом, богато украшенные свещники и сосуды церковные, которые долго сохранялись там в память о святителе; ущедрил он и нищих, не оставляя ничего у себя, чтобы облегчиться для дальнего пути, и благодарил Бога, что Он исполняет желание его предать душу в стране чужой.
В эти дни приходит к нему патриарх Иоаким и, видя его уже при последнем издыхании, предлагает ему послать весть к кралю, но святой не хотел утруждать державного, который и без того довольно уже благодетельствовал ему своей милостью, даже просил и самого патриарха оставить его наедине, чтобы мог он в тишине предать душу свою Господу; после сего они дали друг другу взаимное во Христе целование и патриарх удалился. В полночь на воскресенье причастившись Божественных Таин, Савва произнес то же самое, что любил повторять всегда: «Слава Богу о всем!», — и возвеселился духом, как будто пришел к нему кто-либо из присных его; духовная эта радость была свидетельством приближения к нему ангелов Божиих, ибо лицо его сияло несказанным светом, выражая душевную чистоту. Так, до конца благодаря Господа, Савва предал в руки Его святую свою душу; это было 12 января 1237 года [40]. Блаженный Иоаким патриарх, с епископами своими, игуменами и начальниками города, недоумевали, где погрести его, ибо святитель не оставил об этом никакого завещания. Необходимо было послать спросить Асана, и он сильно обиделся на патриарха, что не известили его о болезни святого мужа. Краль велел положить его в великой церкви Сорока Мучеников, которую сам соорудил в своей столице, и, по любви к усопшему, раздал много милостыни нищим; потом, возвратившись с охоты, Асан, прежде чем вступил в царский свой дом, пришел поклониться гробу святого, благодаря Господа, что Он сподобил обитель его столь великого сокровища. Немедленно велел он украсить мрамором гробницу святителя, покрыть ее багряницей и поставить сверху драгоценный свещник, являя ему по смерти ту же любовь, какую питал к нему во время жизни его.
По прошествии года преемник святительского престола, архиепископ Арсений, поболел за святого отца своего и учителя пред благочестивым кралем Владиславом и сказал ему: «Странно и неприлично пред Богом и людьми оставлять нам святого отца нашего равноапостольного, от Христа дарованного нам учителя, который подъял столь великие подвиги и труды о земле сербской и украсил ее церквами, кралевством, престолом архиепископским и всеми законами православия, и допустить, чтобы святые мощи его пребывали вне своего отечества и престола. На тебе лежит забота всеми силами стараться перенести их из чужой земли в свою». Возрадовался краль предложению святителя и послал почетнейшего из своих вельмож к тестю своему кралю Асану с прошением возвратить ему тело святого Саввы. Асан огорчился и отвечал:
— Если бы святое тело его лежало у нас бесчестно и небрежно, праведно было бы просить его для подобающей ему почести, но так как усопшему в Бозе воздается у нас такая же почесть, какая была бы и у вас, что видите вы сами, и покоится он в храме Божием, то для чего утруждаете нас и святого напрасной просьбой? — c таким словом отпустил он посланных.
Потом Владислав прислал к тестю своему еще большее число благородных мужей и умолял его: «Если я обрел пред тобою благодать, не затвори предо мною отеческой утробы и не оставь меня погруженным в великую скорбь — даруй мне святые мощи отца моего и учителя для возвращения их в родную землю!» — Недоумевал краль болгарский, что ему делать, ибо не хотел лишить царства своего столь великой святыни, тем более, что положил ее в царской своей обители; призвал он на совещание патриарха и вельмож, но все они единогласно воспротивились прошению сербскому и говорили, что весь город Тырнов вознегодует, если он удовлетворит таковому. Тогда краль Асан написал следующее утешительное письмо к зятю своему Владиславу: «Если Господу угодно было, чтобы святитель упокоился в наших пределах, столь же верных Христу, то кто же я, чтобы воспротивиться воле Божией? И как дерзну потревожить гроб и святые мощи, когда святой ничего не заповедал пред смертью о своем перенесении? Все, что изволишь просить у меня, сын мой, исполню с радостью, но перестань побуждать меня к тому, что исполнить невозможно, ибо патриарх, вельможи и весь город воспрещают это».
Владислав, видя, что тесть его неумолим, а, между тем, опасаясь укоризны от своих людей и гнева Божия за отчуждение присного святителя, решился сам идти к тестю со своими епископами и благородными мужами, а вперед выслал вестников, которым вверил много золота для патриарха и царских советников, чтобы они расположили краля внять его просьбе. Далеко вышел навстречу зятю своему Асан и принял его с великой честью, но Владислав, прежде чем взойти в палаты царские, просил позволения, со всеми своими, поклониться гробу сербского святителя в обители Тырновской. Проливая горючие слезы и ударяя челом о землю, он молил святого простить ему согрешения, если чем оскорбил его. «Знаю, отче, — говорил он, — знаю, что мое согрешение было первой виной твоего бегства и возбранило тебе преставиться в своем отечестве, а, быть может, оно же ожесточает теперь и краля, чтобы не возвратить нам своего сокровища, но умилосердись ныне, презри грехи мои и, хотя я недостоин нарещись сыном твоим, не отринь, однако, дитяти брата твоего и прими покаяние исповедующего грехи свои пред тобою; призри на мою скорбь и труд тебя ради, вонми вере моей и не оставь своего отечества, для которого ты столько подвизался и подъял бесчисленные болезни, — не облеки меня стыдом, оставаясь в чужой стороне. Твоими молитвами к Богу наставь державного исполнить мое прошение о тебе, чтобы не возвратился я без всякой надежды, как бы прогнанный, не имея тебя с собою».
Так молился Владислав над гробом, и глаза его опухли от слез, когда был он позван к кралю на торжественную трапезу. В наступившую затем ночь в сонном видении предстал кралю Асану в образе святого Саввы Ангел Божий и повелел ему отпустить мощи его в землю людей своих. Краль ужаснулся и, призвав патриарха и вельмож, рассказал им о своем видении; тогда уразумели они посещение Божие и советовали кралю во избежание бед отпустить тело святого. После сего краль призвал зятя своего со всеми его епископами и вельможами и, хотя опечален был усердной их просьбой о возвращении честных мощей, но, устрашенный бывшим явлением, отпустил мощи святого Саввы в Сербию, как некое благодатное сокровище, говоря: «Хотел я удержать у себя в обители дарованного Богом мне святого мужа и украсил честной гроб его, надеясь, что мощи его никогда не будут изнесены отсюда, но так как ты сам с высоты твоего престола пришел ко мне, отцу твоему, ходатайствовать о святых мощах, то не хочу сына моего отпустить скорбным; возьми же отца своего и владыку и отнеси в землю свою, как сам знаешь».
Владислав, не ожидавший столь скорого разрешения от своего тестя, в радостном изумлении пал пред ним на землю, ибо в самом деле глубоко чувствовал, что умилосердившийся краль этим благодатным даром обогатил его свыше всех царских сокровищ; радостна была для него светлая трапеза в палатах тырновских. Приготовив все нужное для подъятия святых мощей из недр земных, Владислав пригласил епископов своих совершить над ними поминовение в храме, где они долго почивали, и, когда открыли гроб, нашли святителя в совершенном нетлении, как бы спящего: благоухание ароматного мира разлилось по всему храму, а еще более мира потекли исцеления — не только от святых мощей, но и от самого места, где они лежали. Граждане тырновские толпами устремились к святому — получать врачевание своих недугов, ибо великая сила исходила от него: духи нечистые бежали, расслабленные укреплялись, хромые ходили, глухие слышали. Те, которые от бесчисленного стечения народа не могли приблизиться к самым мощам, во освящение домов своих с верой брали персть от его могилы и роптали на своего краля, зачем уступает он такое сокровище. Смутился Владислав, опасаясь, как бы опять не ожесточилось сердце тестя его, и велел поспешить в обратный путь. На прощальной трапезе Асан с любовью укорял своего зятя, называя его пленником его, ибо, пришедши к нему, Владислав взял в плен лучшее его сокровище; потом усердно помолился святому, чтобы этот угодник Божий за искреннюю любовь, которую краль питал к нему при жизни и по смерти, испросил и ему милость от Бога. В заключение же всего оба краля почтили друг друга взаимными дарами; долго граждане тырновские приносили дары свои ко гробу святителя, ибо и после перенесения мощей продолжали получать исцеления от благовонной персти гроба его: благочестивому Асану казалось, что человек Божий еще пребывает в его обители, а потому велел он собрать остатки древа от его гроба, с благовонной перстью, и по-прежнему соорудил гробницу и украсил ее багряным покровом, с златокованным подсвечником, в честь святого.
Был в той обители инок, по имени Неофит, много лет уже расслабленный, ползавший по земле на коленях и на руках. Он в царской обители питался милостыней и еще при жизни святого Саввы довольно получал ее. После перенесения мощей пришедшие богомольцы однажды угостили убогого обильной трапезой и напоили вином, так что не мог он доползти до своей рогозины и остался в церковном притворе. Не помня сам себя, лег он на гробовой камень святого и заснул, но в полночь какой-то светлый муж разбудил его, и он, внезапно воспрянув с камня, стал на ноги и не понимал сам, что с ним было, — тот ли это Неофит, который дотоле ползал по земле. Обрадованный, припал он к гробу святого и с благодарными слезами восхвалял Господа, Который вместо должного наказания за его дерзость разрешил его узы. В таком положении исцеленного застал пономарь, пришедший зажигать кандила для утрени, и сперва принял его за ночного татя, хотевшего ограбить церковь. Неофит рассказал о явлении светлого мужа, который, прикоснувшись к нему жезлом, велел ему сойти со своего гроба; при этом он показал даже свои костыли и ремни, которыми были обвязаны его колени. Тогда пономарь уверился и поспешил возвестить о том архимандриту обители, а настоятель возвестил кралю и патриарху, и все прославили Бога.
Стечение народа ко гробу святого ради исцелений наконец стало докучать монастырской братии; однако все-таки не смели они из опасения гнева благочестивого краля возбранять приходящим; когда же Асан в скором времени преставился, иноки старались не допускать народ до гроба. Около того времени скончался в Тырнове один из болгарских митрополитов, и присные его испросили ценой золота дозволение положить тело их родственника в опустевшем гробе св. Саввы. Иноки согласились на это с радостью, чтобы чрез то уменьшилось народное стечение к священному месту, но и этим не могли они удержать излияние чудес на притекавших к святому с верою.
Между тем, краль Владислав переносил мощи святителя в свою землю и, с радостью предшествуя им, как некогда Давид святому ковчегу, в светлой одежде воспевал пред ним псалмы царя-пророка. В сретение ему вышел блаженный архиепископ Арсений со всеми епископами, игуменами и множеством народа поклониться мощам угодника Божия, от которых истекало столько исцелений. Дойдя до монастыря Вознесения, несшие с торжеством положили великого святителя на месте, называемом Милешево, которое сооружено было Владиславом, и после того именитый собор земли сербской разошелся. Спустя немного времени одному богобоязненному старцу, жившему в обители, явился в сонном видении святитель и сказал: «Не под землею, а в храме подобает лежать мощам моим». По этому внушению святые мощи немедленно были вынуты из-под земли и положены внутри церкви, которая от них облагоухалась. «От этих святых мощей, — говорит составитель жития Саввы, — приходящие с верой и доныне получают исцеление, и доныне ограждается ими отечество. Оба сии святые — и преподобный Симеон, и Освященный Савва — охраняют землю сербскую от нашествия сопротивных и передают преемственно от отца к сыну сербское кралевство: эти ангелы Божии, на помощь нам посылаемые, иногда являются даже пред сербскими полками в своем собственном образе. Многие из воинов свидетельствовали, что сами видели святых Симеона и Савву пред своей дружиной; одного в смиренной одежде иноческой, а другого в светлом облачении святительском, и с благоговением дивились, как поражали они супостатов, восстававших на землю сербскую».
(Из рукописи 16-го века, принадлежащей Троицкой лавре, называемой Сербляк, или Жития святых сербских № 9).
10. Уставы святого Саввы для обители Хиландарской и кельи "Типикарницы" на Карее
Св. Савва по кончине преподобного Симеона, как сам он говорит в своем уставе, с великой скорбью и боязнью принял на себя Хиландарь, оставленный на его попечение заветом отца; потому что братии было очень мало, даже игумен Мефодий с девятью братьями оставил монастырь. Но попечением Саввы монастырь вскоре сравнялся числом иноков с первыми монастырями Афона, Савва перестроил Хиландарь до основания, снабдил книгами, сосудами, иконами, ризами и прочей утварью церковной; обеспечил внешнее содержание братии вкладами и дал свой устав монастырю.
Устав этот, или типик, составленный св. Саввою, сохраняется в Хиландаре доселе; он надписывается так: «Указание жития в монастыре Пресвятой Богородицы, зде написанное и преданное вам, братие и чада мои возлюбленные, мною, грешным и смиренным монахом Саввою» [41]. В уставе этом св. Савва высказал и свою горячую любовь к Господу, и свой взгляд на иноческую жизнь. «Преподобные и богоносные отцы наши, светила всего мира, — пишет св. Савва в начале своего устава, — оставили мир, последуя словам Господа, глаголющего в Евангелии: иже хощет идти по Мне, да отвержется себе и возмет крест свой и в след Мене да грядет. Иже любит отца и матерь паче Мене, несть Мене достоин, — поучающего презирать плоть, прилежати же о души, вещи безсмертней, и призывающего к Себе труждающихся и обремененных, и обещающего им упокоение, нищим духом — Царство Небесное, и плачущим — утешение бесконечное. Слыша такие слова, они оставили мир и все, что в нем, пошли в след Господа и восприяли в свои души начало премудрости — страх Господень, и, подвизаясь в исполнении заповедей Божиих, плакали день и ночь о душах своих, с радостью претерпевали всякое злострадание и муки ради любви к Нему, распинали и умерщвляли себя ежедневно послушанием и отсечением своей воли и рассуждения. Очистивши всем этим свой ум, душу и сердце, просветились внутренне благодатью паче солнца и вселили Христа в свои прекрасные души, попрали все козни диавола и, как быстрокрылые орлы, возлетели на небо, оставив нам образ своей добродетельной жизни, дабы все, хотящие иночествовать по Боге, последовали стопам их. И я, грешный и ленивый, и последний из всех монах Савва, молю вас, возлюбленные о Христе и духовные братия мои и отцы, уподобимся тем мудрым купцам, которые временное променяли на вечное, отдали все свое имение, вместе с телами и души свои, и за это стяжали бесценный бисер — Христа. Поревнуйте мудрым девам, которые наполнили елеем светильники свои и готовые вошли с Женихом своим в чертог и радость вечную. Боюсь и трепещу, возлюбленные, чтобы кто из вас не остался за дверьми, как пять других дев, и не услышал оного и грозного определения: «отъидите от Мене, не вем вас». Страшась сего определения и желая услышать вожделенный глас: «приидите благословеннии Отца Моего; внидите в радость Господа своего», — смирим себя здесь, братие, да вознесемся там; восплачем здесь, да утешимся там; будем алкать и жаждать здесь, да насытимся там; помилуем здесь, да обретем милостивым Бога там». Словами Писания показав необходимость терпения (Иак. 1, 2–4. 12), добрых дел (2, 19–24) и любви к ближнему (1 Ин. 1, 4–7; 4, 16. 21; 5, 1–3), Савва продолжает: «Сия есть победа, побеждающая мир — вера, надежда, кротость, терпение, горячая молитва со слезами, а паче украшение ангельское, т. е. чистота и целомудрие, послушание с самоукорением и любовь, по которой сошел к нам Сын Божий. К тому приложите незлобие, не дети будучи умом, но злобой младенчествуя, и, верую в Сына Божия, вы обрящете милость и живот вечный, и здесь — неоскудеваемую пищу. Если же кто из вас, братие, ленив, как я, окаянный, ленивый, сонливый, немощный; воспряни, возлюбленный, и покайся, и помысли о благах, которые обещал Господь. Вы знаете, возлюбленные, что претерпевшим злострадание уготована от Господа слава и честь, а ленивым, нерадивым и любящим покой телесный — вечная мука. Но как слава мира сего ничто пред славой будущего века, так и мука мира сего ничто пред вечными муками, которых трепещет сам сатана. Помыслив о сем и укрепившись о Господе, станьте крепко против лености и, отвергнув всякую гордость, с кротостью приимите сие истинное слово, могущее спасти души ваши; будьте творцы слова, а не слышатели только. Я написал вам, как должно поступать. Положите это писание как некое мерило, не только для вас, но и для тех, которые будут после вас в обители; здесь показано нужное для души и для тела, дабы, взирая сюда и исполняя, вы могли проводить непорочное житие ваше, имея помощником Бога и Его Пречистую Матерь, нашу Владычицу и Благодетельницу, ходатайствующую о душах наших к Сыну Своему. Стремясь всегда к лучшему, не уклоняйтесь ни на десно, ни на шуе, но, по силе, как кто может, теките царским путем. Блажен ты и добро тебе будет, тщащемуся пройти сквозь тесные врата и прискорбным путем, вводящим в живот вечный. Друг друга любите, друг другу покоряйтесь, друг друга тяготы носите, все единомысленно повинуйтесь вашему предстоятелю игумену. Вспоминайте в молитвах ваших в Бозе почившего отца нашего и наставника Симеона, не забывайте и мое недостоинство. Поступая так, истинно говорю вам, свидетельствуясь Христом, что непостыдными обрящетесь на Страшном Суде и получите вечные блага. Благодать и мир Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди всегда со всеми вами во веки».
Устав, данный св. Саввой, обнимал и порядок богослужения, и порядок жизни и управления монастырского. Хиландарь должен быть общежительным. Монахам не позволялось иметь собственности даже и одной медницы; пищей должны были довольствоваться общей, по кельям не дозволялось ни готовить, ни держать ничего съестного. Первая одежда поступающему в обитель выдавалась монастырская, а потом даваемы были деньги каждому на одежду. Св. Савва признавал лучшим, если по два брата будут жить вместе, но прислугу иметь запрещал, только к больным, для которых назначалась особая келья, приставляем был брат или два для служения. Ежедневно братия должны исповедывать свои грехи игумену, если он есть и духовник, по установлению св. Саввы. Игумен должен всех обще и каждого отдельно научать и наставлять на путь спасения. Если же он сам не принимает на исповедь, то выбрать другого брата из своей обители или ближайшей, который бы мог быть отцом духовным для всех. Исповедь должна быть приносима в одно время, когда начнется утреннее славословие; не бывшие в это время в монастыре по какому-либо послушанию должны исповедоваться после повечерия. Те помыслы, которые и днем, и ночью беспокоят инока, приражаются и опять отражаются, можно прощать и простому священнику, назначенному игуменом для сего. Но если помыслы остаются долго, причиняют брань и крепко смущают, то о таких помыслах должно открывать игумену, и он подаст приличное врачевство. Исповедающийся не должен скрывать и малого, но откровенно все объявлять. Впадши в согрешение, не должно обвинять друг друга или ссылаться на какой-либо случай — это не покаяние; нужно откровенно сознавать свою вину и очищаться покаянием. Отрекающиеся от исповеди не только не должны быть допускаемы до причащения, но их должно изгонять из монастыря, как отсекают член согнивший. Для такого монаха пребывание в монастыре послужит ко вреду, а не к пользе. Как больной, не показывающий своей раны врачу, не может получить исцеления ее, так и не исповедующийся не получит исцеления своей души. Напротив, душа, помышляющая об исповеди, ею, как уздой, удерживается от грехов.
Те, которые чувствуют себя очистившимися от скверных помыслов и от гнева, роптания, печали и обиды, лжи и смеха, памятозлобия, ярости, сквернословия и сим подобного, по установлению св. Саввы, могут приобщаться св. Таин три раза в неделю. Если же кто впадает в сии греховные страсти и движения и скоро очищается исповедью и покаянием, тот пусть причащается однажды или дважды в седмицу. Впрочем, все более зависит от воли игумена или отца духовного, который должен быть один для всей братии. Игумен, эконом, экклесиарх избираются согласием десяти или двадцати старейших братий без всякого участия начальства прочих монастырей афонских. Если бы кто пришел в монастырь из лиц известных, прося пострижения, то дозволялось такого вскоре постригать, а лицо неизвестное — не прежде шести месяцев, после того, как его способность к иноческой жизни будет изведана. Празднословие запрещалось; сидит ли в келье брат или трудится на общей работе, он должен иметь на устах молитву и церковные песни. Покорность игумену, взаимная любовь и согласие, усердное исполнение возложенного на каждого дела должны быть непременной обязанностью каждого инока.
Подле монастыря Савва устроил гостиницу для принятия странных, нищих и немощных, которых повелевал игумену снабжать одеждой и обувью, хлебом, вином и сочивом от трапезы братской, а умерших погребать по-христиански.
Дабы типик сей не был забываем братией, св. Савва завещал читать его по субботам за трапезой, а на память ктитора весь прочитывать в церкви. «Все, — пишет св. Савва в конце типика, — что не служит ко спасению, да будет изгнано от вас! Не предпочтите, о чада и братие, временного вечному, страсти — добродетели! Из преданного вам ничто не превышает сил ваших. Только хотя немного употребим усилия — и помощь Божия близка. Мы оставили мир и пришли сюда не для покоя, но для подвига и труда по силам нашим, имея ввиду обетованные блага. Ибо Царствие Божие нудится: преданный лености и сну не победит врага; в Царствие Божие войдет только тот, кто трезвится, бдит, терпит скорби и болезни подвигов с благодарностью. Посему молю вас всех — живите достойно звания вашего. Представьте тела ваши чистыми от всякой страсти плотской, а душу — от всех скверных помышлений и воспоминаний, и злых намерений. Помышляйте и творите то, что угодно Богу. Сохраните неизменно все, что слышали и чему научились от меня, в пользу вам и спасение душевное, в утверждение и, да скажу, всем в успокоение и в похвалу, и украшение отцу моему пред лицом Господним. В сем типике я показал и вред всех соблазнов, изложил ясно наставления, дабы по отшествии моем не нашел в вас места враг душ наших и не сокрушил того, что со многим потом и трудом во спасение душ ваших, с помощью Божией, добро вознаграждено и украшено. Знаю, что у начальника злобы никогда не оскудеют поводы влагать в вас развращенные и злые помыслы. Но вы все, будучи просвещены Божией благодатью и наставлением Божественного Писания, знаете его козни и научились, как им противиться и их отгонять; станьте твердо против его злобы; игумен да поучает вас братски; и вы вразумляйте друг друга. Неразумный да вразумляется от хорошо знающего; ненаученный и невежда да научается от разумевающего, и таким образом, о Святом Духе, сочетаваясь друг с другом любовью и один от другого утверждаясь на ополчение духовное и спасительное, соблюдетесь всегда невредимыми; враг посрамится и обличится; вы же спасайтесь и смиряйтесь, и пребывайте в чистоте все дни живота вашего».
Написав устав для Хиландаря по началам общежития, св. Савва написал и для своей кельи устав по началам отшельнической жизни. Хотя келья св. Саввы в Карее причислялась к монастырю, но по управлению должна была быть независима от игумена. Брат, поселенный в сей келье по общему избранию иноков, должен был уже оставаться в ней до кончины своей. Сверх обычного богослужения каждый день должна быть прочитываема вся псалтирь и совершаемы особые поклоны в конце каждой службы. В субботы и недели полагалось совершать Литургию и на утрени полагалось прочитать евангелиста. В пять дней недели дозволялось по одному разу в день вкушать пищу, и притом в понедельник, среду и пяток без масла и вина. Собственность кельи должна была оставаться неприкосновенной.
В Карее доныне цела и келья св. Саввы, и собственноручный устав его на пергаменте, 1199 г., с собственноручной подписью святителя и привешенной на шнурах мастичной печатью его. Этот устав слово в слово (кроме подписи св. Саввы) вырезан на мраморной доске большими буквами и помещен над входными дверями внутри церкви кельи Типикарницы [42]. Обитель Хиландарская со времен основателя кельи всегда содержит в ней двух старцев, строго исполняющих там типик св. Саввы; оттого и самая келья прозвалась Типикарницей [43].
11. Заключение
До 1595 года мощи св. Саввы лежали в монастыре Милешеве [44]. Область, где лежали они, называлась воеводством св. Саввы, и начальники сей области называли себя стражами гроба св. Саввы.
В 1595 г. Синан, верховный визирь Оттоманской империи, взяв сей монастырь, велел принести мощи св. Саввы в Белград и там предал огню. Пишут, что, как скоро пламя коснулось св. тела, от самого костра даже до неба простерся столп, подобно радуге, сияющий разными цветами. Казнь Божия не замедлила постигнуть поругателя святыни. Победоносный доселе, вождь турецкий малым числом болгар и сербов был разбит и обращен в бегство. И когда он вздумал испытать свое воинское счастье в войне с Сигизмундом Трансильванским, то, вторично разбитый, постыдно кончил свою жизнь [45]. Жители Белграда из благоговения к св. Савве оградили то место, на котором были сожжены мощи его, но в 1716 году ограда была сломана и место истоптано войсками турецкими и немецкими [46].
Заключим обозрение жизни первого архиепископа Церкви сербской древними песнопениями, ею посвященными святому архипастырю:
«Пути, вводящего в жизнь, наставник, и первопрестольник и учитель бысть. Первее бо пришед, святителю Савво, отечество си просвети, породив Духом Святым, яко древа маслична, всеосвященная ти чада. Тем, яко и Апостолом и Святителем сопрестольна чтуще тя, молим, даровати нам велию милость». (Тропарь).
«Избраннаго от пелен Христовою благодатию и возлюбленного от юности Божиим Духом девственное процветение Саввы блаженного, похвальные венцы вернии ныне исплетше и божественную главу ими венчавше зовем: радуйся, отче, Божие обиталище» (Кондак) [47].
(Память святителя совершается вторично в общей службе святителям и учителям сербским — 30 августа).
16 ЯНВАРЯ
Память преподобного Ромила, ученика святого Григория Синаита [48]
Местом родины преподобного Ромила [49] был Бдин (Виддин); мать его была болгарка. Достаточное состояние родителей доставило ему способы получить хорошее образование. В Терновском монастыре Устье, расположенном за городом на Святой Горе, полагал он начало монашеской жизни, тут было тогда много иноков; тут произнесены им обеты иноческие. Когда в Скрытной (парорийской) пустыне стал жить преподобный Григорий Синаит, Ромил поступил под его руководство. Но нападения разбойников вынудили его удалиться опять в Загорье, и он жил с другом своим Иларионом в уединенном месте, называемом Мокрое, в расстоянии от Тернова на день пути. Когда же царь болгарский Александр усмирил разбойников и в Скрытном стало покойно, Ромил опять жил в Скрытной пустыни. Сюда пришел к нему из Константинополя Григорий Цамблак [50], описатель жития его. Спустя некоторое время скопельский начальник известил, что магометане хотят напасть на их места, потому пусть удалятся в другое место. Ромил удалился в прежнюю келью свою, что была в Мокром, а отсюда перешел на Афон, в лавру св. Афанасия, и жил уединенно в скиту Мелана. И Григорий Цамблак жил с ним в этом же уединении. Когда убит был на войне деспот романский Углеш в 1370 г., «…тогда на Афоне все иноки исполнились смятением и ужасом, и многие убежали с Афона. Так и Ромил удалился в другое место, называемое Авлонь (это вблизи Драча), а отсюда перешел со своими учениками в сербскую землю, в место, называемое Раваница, где обитель Вознесения Господа нашего Иисуса Христа. Прожив здесь недолгое время, переселился с земли на небо». Так говорит Цамблак. Краткое житие отмечает последнее время в особенности. «Вышед с Святой Горы, — говорится здесь, — и достигнув Иллирики, нашел он тут раздоры страстей и жалкие разделения, но в короткое время успел своими наставлениями внести согласие. Отсюда перешел в далматское место Раваницу». В каком году почил преподобный Ромил, не показано ни в кратком, ни в пространном сказании о нем. Но по всему, что известно, можно полагать, что почил он не ранее 1375 г. Св. мощи его почивают в Раваницкой обители, где подают зрение слепым, хождение хромым и исцеляют всякие недуги [51]
Страдание святого священномученика Дамаскина [52]
Святой священномученик Дамаскин родился в селении Габрово, Терновской епархии, в Болгарии. Удалившись из своего отечества, прибыл он на Святую Гору и, приняв иночество в монастыре Хиландаре, был впоследствии рукоположен в диакона, потом в иеромонаха, а, наконец, возведен и в степень игумена той же обители. По некоторым нуждам монастыря должен был он отправиться в Болгарию, в селение Систово, откуда, по исполнении поручений и нужд обители, намеревался возвратиться на Святую Гору, и собирался уже в путь. Но как некоторые из турок оставались должны ему, то он потребовал с них долг. Турки не только не хотели отдать по обязанности, но, посоветовавшись между собой, отняли у него и то, что он имел собственного на подворье. Мало было оскорбить таким образом смиренного инока — турки одну из турчанок подозрительного поведения тайно провели на подворье, оставили ее внутри иноческого жилища и потом напали на метох, разбили дверь с шумом и криком и, нашедши турчанку в иноческом подворье, тотчас же связали невинного Дамаскина; все, что могли, расхитили у него и наконец, как виновного в похищении магометанки, представили в турецкое судилище, неистовствуя и клевеща на преподобного старца, что он осквернил закон их. Правитель местечка ясно видел и понимал, что это клевета, а потому всячески старался оправдать невинного, но вопль разъяренной толпы турок превозмог, так что вопреки суду и законам, не внимая ни угрозам, ни требованию главного старшины, они схватили божественного Дамаскина и повели на виселицу. Одно средство избавиться от незаслуженной смерти оставалось: в отречении от Христа и в признании Магомета пророком, но страдалец, несмотря на ласки и обещания турок, троекратно предлагавших ему всевозможные блага и наслаждения жизни, если только отречется от своей веры и примет закон их, невзирая и на самую смерть, спокойно отвечал:
— Я христианином родился, христианином и умру. Отречься от Христа — то же, что отказаться от вечной жизни: без Него нет спасения грешникам, каковы все мы, я и вы. Он примиритель правды Божией с грешным человечеством; Он — податель благодати Божией, необходимой для выполнения воли Божией. Жалею о вас, если вы не понимаете того. Но было бы безумием, если бы я согласился купить за временную жизнь погибель вечную. Ведите меня, куда хотите.
Тогда привели его на место казни, со связанными назад руками. Между тем как турки готовились повесить святого Дамаскина, он попросил у них позволения помолиться Господу. Турки не отказали ему в этом — и святой мученик, обратившись на Восток, помолился, оградил себя знамением креста и сказал убийцам, что он готов на смерть. Его повесили. Так получил святой Дамаскин страдальческий венец. Впрочем, Божественный гнев скоро постиг неистовых его убийц. Вслед за его кончиной, переправляясь чрез Дунай, они потонули и таким образом еще здесь на земле получили должное наказание за невинную кровь священномученика Дамаскина. Молитвами его да спасет нас Господь. Аминь.
Святой священномученик Дамаскин пострадал в 1771 году, 16 января.
21 ЯНВАРЯ
Память преподобного Неофита, Просмонария Ватопедского [53]
Преподобный отец наш Неофит просиял в обители Ватопедской. Некогда, будучи на одном метохе по делам монастырским, он тяжко заболел и близок уже был к смерти: тогда с теплой молитвой обратился к Богоматери, чтобы Она даровала ему здравие, и — о чудо! — вдруг слышит он от иконы Богородицы глас, что ему дается еще год, чтобы в продолжение сего времени надлежащим образом приготовиться к исходу из настоящей жизни. Получив таким образом здравие, он возвратился в монастырь. По окончании года, в один из дней недели, приготовляясь к приобщению святых Христовых Таин, он снова услышал от иконы Богоматери глас, что приспело уже время исхода его из этой жизни, что и исполнилось, ибо за приобщением Христовых Таин последовал мирный исход его ко Господу.
Житие преподобного отца нашего Максима Грека [54]
Ревнитель истины и благочестия преподобный Максим [55], инок афонского Ватопедского монастыря, был родом грек, но по своим великим подвигам вполне принадлежит св. Русской Церкви, для которой он был светильником при жизни и остался светильником по смерти в своих сочинениях.
Отечеством преподобного Максима был город Арто в Албании, близ Эпира. Он родился около 1480 года от благочестивых и богатых родителей Мануила и Ирины, греческого происхождения, почему и сам везде значится Грек.
Отец его был важным сановником и отличался чистотой православной веры. А потому и Максима воспитывал в глубоком благочестии и научении страху Божию. Первоначальное образование в науках Максим получил от своего же родителя, ибо в то время, с падением Константинополя и порабощением всех греческих областей под иго магометан, были уничтожены и все училища. Так с ранних лет Промысл Божий судил Максиму встретить в отечестве своем испытания и этим как бы приготовлял его к тем горьким страданиями, которым он должен был подвергнуться в позднейшие годы своей жизни.
В горестное то время невозможно было любознательному уму получить в порабощенной Греции высшее научное образование, почему многие юноши из греческих областей отправлялись в европейские государства для образования себя в науках. При этом и ученые греки рассеялись по всем западным государствам, которые с любовью их принимали и покровительствовали наукам. Для них открыты были дворы государей, кафедры университетов и дружба богатых и знатных. Италия преимущественно отличалась тогда особенным покровительством науки, повсюду в знатнейших ее городах учреждались библиотеки. Папы, государи и богатые граждане спешили спасать греческие рукописи от истребления невежественными завоевателями.
Естественно было и юному Максиму, по любви к науке, искать образования вне отечества. Поэтому он отправился в Галлию, где слушал уроки знаменитого соотечественника своего Иоанна Ласкариса, бывшего профессором в парижском университете.
Окончив образование у Ласкариса, Максим, желая короче ознакомиться с древними языками, отправился в Венецию [56] и сблизился там со знаменитым типографом, издателем Альдосо Мануччи, который обладал глубоким познанием древних языков; при нем всегда было общество ученых, помогавших ему при печатании книг с древних рукописей. При помощи таких руководителей Максим ознакомился со словесными произведениями древней Эллады, так что и сам впоследствии нередко приводил в своих сочинениях древних поэтов.
Из Венеции Максим отправился во Флоренцию, где долгое время прожил, тоже среди ученых, но к несчастью зараженных языческими убеждениями, но он, как мудрая пчела, извлекал из проповедуемой философии только то, что не чуждо было христианской религии. В то время Италия жестоко страдала недугом неверия и, как обыкновенно бывает по закону правосудия Божия, за отвержение чистой веры предана была жалкому суеверию. О чем современник Максима итальянец Доминик Бенивени говорит так: «Грехи и злодеяния в Италии умножались потому, что эта страна потеряла веру во Христа». Тогда верили, что все в мире, и в особенности судьба человеческая, есть только дело случая. Некоторые думали, что все управляется движением и влиянием звезд, отвергали будущую жизнь и смеялись над религией. Философы находили ее слишком простой, годной только разве для старых женщин и невежд. Некоторые видели в ней обман и выдумку человеческую. Так было во всей Италии, и в особенности во Флоренции. В самых даже предстоятелях Западной Церкви потрясена была вера.
Общее заражение безверием частью колебало и Максима, который в юношеском своем возрасте, вращаясь среди заразы, не всегда мог правильно понимать отношение философии к евангельской истине, «…если бы, — как пишет об этом Максим, — Господь, пекущийся о спасении всех, не помиловал меня и не посетил вскоре Своей благодатью, и не озарил светом Своим мысль мою, то давно бы и я погиб с находящимися там проповедниками нечестия».
И действительно, при повсеместном заражении безверием без особой помощи Божией невозможно было устоять юноше, видя наставников своих, следовавших туда, куда влекла волна языческих нравов. Поэтому Максим даже удивлялся, как только он мог избегнуть поглощающей волны, остаться невредимым от увлечения среди безбожников и сохранить чистую веру в Бога!
Таким образом Максим окончил на Западе свое образование, там почерпнул он глубокие сведения в богословии и философии, в истории и словесности и основательно изучил древнегреческий, латинский, французский и итальянский языки. Но не парижский университет довершил образование Максима, а Гора Афонская. В Италии, в Галлии он мог получить образование светское, но просвещение богословское, утверждение в догматах веры православной он мог почерпнуть только на Востоке. Благодать Божия расположила Максима посвятить себя иноческой жизни. По своему образованию он мог бы занять видное положение в обществе, но юного ученого занимали не почести и слава, не чины и богатство, а мирная жизнь вдали от шума городского, в тихой обители, среди людей, посвятивших себя служению Богу. Тем более Максим мог решиться на уединение монастырское, что здесь по преимуществу он мог с полной свободной предаться занятиям столь любимой им наукой.
И вот Максим по возвращении из путешествия снова оставляет свой родной очаг и отправляется на Афон, и тогда, как и ныне, служивший приютом для душ, всецело преданных Богу, где притом можно было найти все удобства не для одних подвигов иноческих, но и для умственного усовершенствования и богословского образования. Максим неоднократно слышал от своего наставника Иоанна Ласкариса [57] о тех драгоценных сокровищах, какие хранились в библиотеках афонских монастырей, а также и о великих старцах-философах, живших в то время на Афонской Горе, которые были зерцалом духовной учености в высшем смысле любомудрия духовного, основанном не на одном только созерцании, но и на деянии подвижнической жизни. В то время на Афоне в его обителях сосредоточились все богатейшие греческие книгохранилища, а особенно в Ватопедской, которая владела редкими сокровищами церковной науки, оставшимися после смерти двух иночествовавших в ней императоров: Андроника Палеолога и Кантакузена.
Около 1507 года Максим прибыл на Афон и поступил в братство Благовещенской Ватопедской обители, где принял и пострижение в монашество. И здесь-то, в уединении и вдали от шума житейских волн, разных превратностей и разномыслий Максим, в кругу опытных, великих и единонравных старцев начал, как трудолюбивая пчела, собирать мед со всех благовонных цветов афонских и проводить жизнь в обучении иноческим подвигам.
Так прошло около десяти лет. Притом неоднократно в виде послушания возлагалось на него поручение от обители отправляться для сбора милостыни, так как в то время Ватопедская обитель не могла более содержаться собственными средствами. Хотя и прискорбно было юному иноку Максиму разлучиться с обителью, но, как истинный послушник, для блага и пользы ближних он отправлялся в странствования и, проходя из города в город, собирал от доброхотных жертвователей изобильную милостыню, а сам, как бы в замен оной, проповедовал им из неоскудного источника своего любомудрия слово назидания и чистоту православной веры.
Вместе с тем эти поручения показывают, что Максима уже успели понять и оценить как опытного инока, который с честью мог выполнить нелегкую обязанность просителя. Здесь-то, в обители Ватопедской, думал Максим мирно окончить дни свои в безвестной тишине, в подвигах иноческого послушания, но Господь судил иначе: иной предлежал ему ученый и вместе страдальческий подвиг в земле ему чуждой, где должен был он сложить свои кости после многих невинных страданий за любовь не только к науке, но и к истине, в исправлении церковных книг, за что сподобился если не венца мученического, то, по крайней мере, славы исповедника — долготерпением в многолетних скорбях, в узах и темнице и даже в неправедном отлучении от Церкви, которой он был предан со всей ревностью православного ее сына и защитника догматов.
Великий князь московский Василий Иоаннович, пользуясь миром своей державы, обратил внимание на хранившееся в палатах его драгоценное сокровище, которое, однако ж, не было доступно решительно никому из русских. Это сокровище состояло в редком и громадном собрании древних греческих рукописей, поступавших из Византии с самых первых времен просвещения Руси Христовой верой и особенно умножившихся при отце Василия Иоанновича (великом собирателе земли русской, Иоанне III), за которым была в замужестве последняя отрасль константинопольских Палеологов — София. Желая узнать содержание этих рукописей и в то же время не находя в России человека, который бы мог удовлетворить этому желанию, Василий Иоаннович по совету и с благословения духовного отца своего митрополита Варлаама решился обратиться на Афон с просьбой прислать в Москву умного мужа [58], который бы в состоянии был пересмотреть греческие книги, находившиеся в княжеской библиотеке, и, если нужно будет, перевести их; Великий князь писал об этом патриарху Константинопольскому Феолипту и проту Святой Горы Симеону, прося прислать в Москву ватопедского старца Савву, которого, как видно, указал ватопедский иеромонах Неофит, бывший в Москве по сбору и теперь возвращавшийся из России. С этой просьбой и богатой милостыней в марте месяце 1515 года посланы были на Афон от Великого князя торговые люди Василий Копыл и Иван Вараввин.
Посланные по прибытии на Святую Гору предложили старцу Савве приглашение Великого князя московского, но Савва, ссылаясь на старость и болезненное состояние ног, отказался. После этого прот Святой Горы Симеон по совету ватопедской братии решился заменить престарелого Савву иноком Максимом, но Максим, как бы предвидя, что в России ожидают его многолетние страдания, отказывался от этого тяжкого поручения и удаления с любимой им Святой Горы. Игумен ватопедский, видя непреклонность его, сказал, что доставить духовную пищу алчущим есть святое дело величайшей любви; убеждения эти смягчили Максима, и он, предавши себя в волю Божию, решился ехать в Россию.
При отправлении Максима в Москву ватопедский игумен Анфим писал митрополиту Варлааму, что избрали и посылают инока Максима «яко сведуща в Божественном Писании и способного к изъяснению и переводу всяких книг, и церковных, и глаголемых еллинских. Правда, — писал он, — Максим не знает русского языка, а только греческий и латинский, но мы надеемся, что он скоро научится и русскому языку». И таким образом, с молитвой и напутственным благословением, инок Максим отправился с послами в Россию, взяв с собою и вышепомянутого иеромонаха Неофита и инока Лаврентия для приготовления себя к изучению русского языка, так как они были несколько ознакомлены с оным.
Путешествие их продолжалось два года, ибо посланные великого князя несколько времени должны были провести в Константинополе и потом в Крыму. Максим же в это время занимался изучением русского языка и в начале 1518 года прибыл в Москву.
По прибытии Максима в Москву Великий князь принял его с радушием и, обласкавши своим вниманием и покровительством, назначил ему пребывание в Чудовом монастыре, а содержание получать от его великокняжеского двора. Кроме Великого князя, Максиму оказал особое внимание и первосвятитель московский Варлаам, муж святой жизни, который рад был приезду ученого мужа и впоследствии охотно следовал его мудрым советам к улучшению состояния церковного.
Осмотр великокняжеского книгохранилища привел в восторг любознательного Максима, которому такого множества редких книг не приходилось видеть и на Востоке. Осмотревши всю библиотеку, Максим представил Великому князю список непереведенных книг. Великий князь, посоветовавшись с митрополитом и боярами, просил Максима заняться переводом толковой Псалтири, так как эта книга наиболее других обращалась в руках: с нее начинали знакомиться с грамотой; к ней всего чаще обращались в церковном богослужении; она служила и для домашнего благочестивого упражнения — как уединенному подвижнику, так равно и простому мирянину. А так как Максим еще не был силен в церковнославянском языке и не ознакомлен с его особенностями, то в помощь дали ему двух переводчиков: Димитрия Герасимова и Власия, владеющих латинским языком, которые должны были передавать с латинского на церковнославянский язык то, что будет переводить Максим с греческого на латынь. В пособие же переводчикам назначены были два писца: Михайло Медоварцев и инок Троицкого Сергиева монастыря Силуан.
Год и пять месяцев трудился Максим над переводом Псалтири, который и был наконец представлен Великому князю. Василий Иоаннович передал книгу митрополиту Варлааму. Святитель с восторгом одобрил на соборе первый труд Максима. Князь в награду осыпал инока новыми милостями. Все это, однако ж, не обольщало Максима, как бы предчувствовавшего предстоящие ему бедствия. Он предвидел, что труды его могут быть не поняты или худо истолкованы людьми, не отличавшимися образованием и особенно — не знавшими греческого языка. Поэтому в письме к Великому князю труженик, не считая свой труд совершенством, из скромности и по глубокому смирению писал: «Надлежало бы книге, исполненной таких достоинств, иметь и переводчика более опытного в словесном искусстве, который бы мог не только глубокомысленные речения богомудрых мужей достойно передать, но и временем похищенное вознаградить, и невежеством переписчиков поврежденное исправить. Ибо хотя мы и сами греки, и учились у знаменитых учителей, но еще стоим негде долу, при подошве горы Фаворской, с девятью учениками, как еще не способные, по грубости разума, быть участниками боголепных видений Просветителя Иисуса, которых удостаиваются только просиявшие высокими добродетелями. Говорю это потому, что греческий язык по изобилию в значении слов и в разных способах выражения, придуманных древними риторами, довольно представляет трудностей в переводах, для побеждения которых нужно бы нам было еще много времени и усилий. Однако же, сколько Бог нам свыше даровал и сколько мы сами могли уразуметь, не оставили потрудиться, чтобы сказанное нами было переведено ясно, правильно и вразумительно, а поврежденное писцом или временем, где возможно было при пособии книг или по собственной догадке, старались восполнить или исправить; где же не могли мы ничего сделать, оставили так, как было». Притом Максим не отрицал, что могут вкрасться в его перевод и ошибки, происшедшие от недосмотра и недоразумения, — и просил по возможности исправлять их, но с тем, чтобы исправитель сам был силен в знании греческого языка, хорошо был знаком с грамматикой, риторикой и со значением греческих слов.
Указав затем на труды помощников своих и испросив им у государя достойного награждения, Максим себе, как единственной милости, просил позволения возвратиться в Святую Гору вместе с возвращающимися спутниками своими Неофитом и Лаврентием. «Избавь нас, — писал он государю, — от печали долгой разлуки, возврати безбедно честному монастырю Ватопедскому, давно уже нас ждущему. Дай нам совершить обеты иноческие там, где мы их произнесли, пред Христом и страшными Его ангелами, в день пострижения. Отпусти нас скорее в мире, чтобы нам возвестить и там находящимся православным о твоих царских добродетелях, да ведают бедствующие христиане тех стран, что есть еще на свете царь, не только владеющий многими народами, но и цветущий правдой и православием, подобно Константину и Феодосию Великим. Да дарует нам Господь еще некогда царствовать, освобожденным тобою от рабства нечестивым» [59].
Усиленные просьбы Максима о возвращении на Афон уже показывают, что он имел причины опасаться несогласия на то правительства, — с другой стороны дают разуметь, что не так он был очарован благоприятностью обстоятельств в России, чтобы забыть свой убогий Афон. Но не суждено было Максиму когда-либо возвратиться на родину, сперва по той необходимости, которую почувствовали в ученых трудах его, а потом по тяжким гонениям.
Великий князь, видя по первому опыту перевода Псалтири даровитость глубокого познания ученого грека, никоим образом не соглашался отпустить его на Святую Гору и упросил Максима остаться еще на некоторое время в Москве. И когда Максим, переводя другие книги (толкование древних Отцов на Деяния апостольские и толкование Иоанна Златоуста на Евангелие Матфея и Иоанна), довольно изучил русский язык, Василий Иоаннович, по совету с митрополитом, поучил ему заняться пересмотром и исправлением тогдашних церковно-богослужебных книг. Труд не легкий и крайне щекотливый; тем не менее Максим не мог отказаться от него. Немало времени провел Максим в трудах книжного исправления и все время он пользовался милостями князя. «Жегомый Божественной ревностью, очищал плевелы обеими руками», — как об этом сам он выражался; и дерзая о Господе, преподобный иногда высказывал резкие отзывы о том, что видел. Но то, что видел он, видели немногие. Поэтому слепая страсть к старине все те отзывы Максима считала оскорблением святыни. Начался втайне ропот на «пришельца греческого» — так выражались о Максиме ропотники; стали говорить втихомолку, что Максим не исправляет, а портит церковные книги! Максим еретик! Однако явно никто не дерзал возводить клеветы на честного и бескорыстного труженика, боясь Великого князя, который, кроме оказываемой ему любви и уважения, часто приглашал его к себе и пользовался его советами в делах церковных и государственных, так как видел в нем мудрого мужа и ревностного поборника православной веры. Между тем, и Максим, видя расположение к себе государя, не скрывал для одного себя эту царскую милость: он чрез это внимание приносил пользу и ближним, часто ходатайствуя пред Великим князем за бояр, подпавших его гневу. Ревнуя о чистоте православной веры, преподобный и собору духовному подавал совет ревностно действовать против упорных пререкателей веры, наипаче же против ереси жидовской, возмущавшей Церковь, и предлагал митрополиту Варлааму перевести собрание правил церковных, но в исправлении богослужебных книг действовал осторожно, представляя свои недоумения на разрешение святителя, если находил что излишним против греческих книг. Хотя дело и производилось келейно, однако возбудил он неудовольствие духовенства: все заговорили, будто Максим отвергает русские церковные книги и утверждает, что на Руси нет ни Евангелия, ни Апостола, ни псалтири, ни устава. Клеветы сии не могли бы иметь никаких последствий для ученого пришельца греческого, если бы на кафедре московской оставался благоразумный пастырь, ему покровительствовавший, но в 1521 году вынужден был Варлаам оставить свою кафедру, по недовольству Великого князя, — и его место заступил Даниил из иноков Волоколамского монастыря, невзлюбивший Максима; и с тех пор начались все его бедствия.
Преподобный Максим и прежде замечал, что несправедливо включено в присягу архиерейскую обязательство никого не принимать от Константинопольского патриарха. Оно могло быть нужным тогда, как дела православия в последние годы греческой империи в Константинополе поколебались; но впоследствии, когда патриарх строго держался православия, оно оказалось оскорбительным для престола патриаршего, ибо порабощение империи не могло иметь никакого влияния на дела веры. Максим не оставил этого без замечания и написал об этом слово. Перемена митрополита подала повод и к другому вопросу: почему новый митрополит поставлен без сношения с греческим патриархом? Любопытствующему иноку отвечали, что есть в Москве благословенная грамота от патриарха Константинопольского, которой дозволяется русским митрополитам ставиться своими епископами. Но сколько ни доискивался Максим, не мог он увидеть этой грамоты. — Такие вопросы и сомнения, конечно, не были приятны Даниилу.
Новым митрополитом не были довольны, потому что находили его слишком угодливым пред светской властью: у Максима были знакомые между этими недовольными, которые приходили к нему за советами. В одно время Даниил просил ученого инока заняться переводом Церковной истории блаженного Феодорита — неизвестно, для какой цели. Преподобный Максим отказался от сего поручения, потому что в этой книге много помещено актов еретических, которые могли быть соблазнительны для простого народа. Это очень огорчило митрополита.
Недовольство преподобным Максимом возрастало и с других сторон. В разных писаниях своих он обличал притязательность иноков, заботившихся только о преумножении своих имений, напоминал об обетах, данных каждым при пострижении, восхвалял виденные им на Западе монастыри братьев нищенствующих. Враги Максима всем этим пользовались и рассевали против него клеветы, будто он порицает св. иноков русских, которые не отказывались от богатых приношений, делаемых их монастырям, принимали и приобретали села и деревни. Кроме того, общественные пороки, насилия слабым от сильных, бедным от богатых — все вызывало его обличения. Его положение было довольно особенное. Как беспристрастного инока, как ученого мужа, много видевшего на свете, его спрашивали о многом, что делалось высшей властью, и потом передавали его речи со своими толкованиями.
Но Максим, как адамант, твердо ратовал о благочестии, он не падал духом и на все распространяемые на него клеветы смотрел безбоязненно, ибо чистая его душа только одного и желала: неутомимо и ревностно действовать о истине Христовой, для пользы ближних.
В то время Римская церковь, обессиливаемая на Западе Лютером, много заботилась, чтобы распространить свою власть на Россию и склонить русских к соединению с ней. Для этой цели со стороны папы послан был легат Николай Шонберг, который по прибытии своем в Москву начал распространять в народе «слово о соединении руссов и латинян». Он успел обольстить боярина Феодора Карпова, колебал и других; особенно мысли его о фортуне производили волнение в суеверном народе.
Преподобный Максим зорко следил за ходом дела и, вооружившись оружием правды, восстал против лукавства римского, разбил и опроверг все доводы и козни Шонберга, написав по этому поводу до 15-ти сочинений, преследуя на каждом шагу вероломство папистов; в то же время его мудрые писания были направлены против иудеев, язычников и магометан. Труды сии на время оберегали Максима от злобы распространившегося невежества, ибо не были противны духу времени.
Не страшился Максим страстей человеческих, ибо еще не испытал всей их силы. «Заповедь Божия повелевает нам, — говорил он, — проповедовать всем, вопрошающим нас о Евангельской истине, несмотря на злобу невежества». И он не щадил самолюбия, обличая пороки духовенства и вельмож. Столь яркий свет его учения был слишком тяжел для больных очей; ожидали только случая, чтобы раздраженное самолюбие могло пасть на ревнителя истины и благочестия, и этот случай представился в 1524 году. Великий князь Василий Иоаннович, скучая 20-летним неплодством супруги своей, добродетельной Соломонии, задумал расторгнуть брак с нею и вступить в новый с Еленой Глинской, чтобы иметь наследника престола. Так как закон евангельский и правила церковные не дозволяли расторжения брака по такой причине, то окружающие государя нашли полезным для достижения своей цели устранить людей, которые могли противодействовать сему намерению. Митрополит Даниил был на стороне Великого князя; старец Максим, как надлежало ожидать, на стороне правил церковных, и с ним вместе прямодушный друг его, старец Вассиан, потомок князей литовских, которого до того времени очень уважал Великий князь. Движимый ревностью, преподобный написал наставления Великому князю, в котором убеждал его не покоряться плотским страстям. «Того почитай истинным самодержцем, о благовернейший царь, — писал он, — который правдой и благозаконием ищет устроить житие своих подручников и старается всегда преодолеть похоти и безсловесные страсти своей души, ибо тот, кто ими одолеваем бывает, не есть одушевленный образ небесного Владыки, но только человекообразное подобие безсловесного естества». Тогда предстал недоброжелателям давно желанный случай отмстить иноземцу, который осмеливался осуждать русское. Донесли Великому князю, что Вассиан и Максим с друзьями своими творят укоризну царству русскому и по своему произволению искажают словеса церковных книг, обвинили и в подозрительных сношениях с двумя опальными боярами, Берсенем и Жареным, и даже в мнимых сношениях с послом турецким Искендером, бывшим в Москве, чрез которого будто бы Максим писал султану, чтобы шел войной на Россию, и невыгодно отзывался о военных силах Великого князя и его жестокостях. После девятилетних постоянных почестей внезапно схватили Максима в феврале 1524 года и без всякого расспроса бросили в кандалах в темницу Симонова монастыря, где он томился несколько дней. Затем Максима потребовали к суду и допрашивали, какие имел он сношения с опальными боярами, но добродетельному старцу нечего было таить из своих бесед, потому что многие приходили к нему за душеполезными советами. Он рассказал, что говорили ему умные, хотя и не приучившиеся к терпению бояре, открыл и то, что сам говорил им, когда жаловались, что недолго стоит земля, которая переменяет свои обычаи: «Нет, бояре, обычаи царские и земские государи переменяют, как лучше государству, но та земля, которая преступает заповеди Божии, та должна ожидать казни от Бога». Искренний во всех делах своих, не скрыл даже тайных мыслей души и о Великом князе, о задушевной жалобе своей на невнимание державного к слезам вдовиц, что могло быть отнесено и к Великой княгине Соломонии, ибо это было главным источником неудовольствия. Но не подействовали обличения Максимовы: в феврале был он посажен в темницу, в ноябре уже пострижена Соломония, а в январе вступил Великий князь в брак с Еленой Глинской: все сие совершилось в течение одного года.
Вынуждены были, однако, отпустить на свободу преподобного, так как нельзя было обличить его ни в какой вине государственной, но враги не оставались в покое; они обратились к такому предмету, по которому легче было обвинить его: к делу об исправлении церковных книг. По воле митрополита Даниила созван был Собор в палатах великокняжеских и явились обвинители пришельца греческого, будто бы он искажал смысл Священного Писания и давал значение минувшего времени действию непреходящему, как, например, выражение о Сыне Божием: «седе одесную Бога» заменил прошедшим временем того же глагола «сидел еси», а воскресшую плоть Христову наименовал описуемой. Максим в оправдание себе указывал на грамматическое значение приводимых слов, которые выражали время прошедшее, но и это вменили ему в вину, как будто признает он седение Сына одесную Отца уже окончившимся, и приводили против него, как бы еретика, свидетельства святых отцов. Тогда Максим смиренно признал первую свою поправку за погрешность, говоря, что он не знал тогда довольно русского языка и различия сих изречений, ибо передавал мысль свою на латинском языке толмачам русским, которых спрашивал по совести, приличны ли такие выражения? Касательно же слова «описуемого», старался защитить оное выводами Священного Писания, но никто не хотел его слушать.
Три раза повергался он на землю пред Собором, умоляя о помиловании ради милости Божией к немощам человеческим и со слезами просил простить ему погрешности, если какие допущены были им в книгах; все было напрасно: его осудили, как еретика, испортившего Писание Божие, схватили опять и вывезли из города так тайно, что в Москве не знали даже, жив ли он и где заключен. Но страдалец томился в душной темнице Иосифо-Волоколамского монастыря, где отлучен был, как нераскаянный грешник, от приобщения св. Таин, под строгим присмотром духовных старцев; не только запрещено было ему видеться с кем-либо из посторонних, но даже ходить в церковь: такова была горькая участь пришельца греческого, вызванного с такой честью со Святой Горы. От дыма и смрада, от уз и побоев впадал он по временам как бы в омертвение, но здесь же явившийся ему Ангел сказал: «Терпи, старец, сими муками избавишься вечных мук», и здесь, на стенах своей Волоколамской темницы, написал он углем канон Утешителю Духу Святому, который и ныне воспевается в церкви.
«Иже манною препитавый Израиля в пустыни древле, и душу мою, Владыко, Духа наполни Всесвятаго; яко да о нем богоугодно служу Ти выну».
«Всегда бурями губительных страстей и духов возмущаем душою, Тебе всеблаженному Параклиту, яже о моем спасении, яко Богу, возлагаю».
Игуменом Волоколамского монастыря был тогда суровый Нифонт из учеников Даниила и, по свидетельству князя Курбского, много потерпел преподобный от глаголемых иосифлян, ибо до четырех лет продлилось тяжкое его заключение в их обители. Ученики и друзья Максима разделили его участь: Силуан отвезен в Соловецкий монастырь и там уморен в дыму; Михаил Медоварцев сослан в Коломну, а Савва святогорец, архимандрит Спасский, заточен в Возмицкий монастырь города Волоколамска; немного позже Максима сослан в тот же Иосифов монастырь и друг его, Вассиан, несмотря на княжеский род свой, а между тем, враги Максима, искажая его оправдания, доносили на него в Москву, что Максим не кается и только повторяет одно и то же: «Чист есмь от чрева матере моея и доныне от всякого греха».
Но тем не кончились страдания преподобного; через пять лет снова потребовали к суду Максима в престольный город; это было уже в 1531 году. Архиепископ новгородский Макарий, собиравший свои Четьи Минеи, обратил внимание митрополита на перевод жития Пресвятой Богородицы, сделанный Максимом за десять лет перед тем. В списках сего перевода найдено было много погрешностей. Митрополит открыл новый Собор и припомнил прежние обвинения страдальца. С ужасом отвергнул Максим хульные изречения, внесенные в его перевод: «Я так не переводил! — восклицал он. — Так не писал и не велел писать, это ложь на меня, я так не мудрствую; если же кто произносит такие хулы, тот пусть будет проклят», — но его отрицания не приняли и поверили двум лжесвидетелям, которые утверждали, будто слышали неоднократно от самого Максима, когда изъявляли сомнение против его перевода: «Так это надобно». Спрашивали еще Максима, почему исключил из службы Троицкой вечерни великий отпуст и из осьмого члена Символа Веры слово «истинного»? Преподобный Максим защищался сколько мог, отвечая, что ничего не приказывал исключать. Касательно же исключения в Символе ссылался на древние рукописи греческие, где вместо «истинного» стояло другое слово «Господа животворящего».
Несмотря на то, не освободили узника и даже не разрешили ему приобщения св. Таин; изменили только место заключения, назначив ему пребывание тверской Отрочь монастырь, под строгим надзором тверского епископа Акакия. Это заключение было легче; епископ, не стесняясь определением соборным, часто приглашал невинного узника за свою трапезу; большим утешением для него служило то, что мог читать книги, и он написал себе в утешение словеса инока, затворенного в темнице и скорбящего, которыми утверждал себя в терпении: «Не тужи, не скорби, ниже тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды, от руки тех, от коих подобало бы тебе приять все благое, ибо ты пользовала их духовно, предложив им трапезу, исполненную Святаго Духа, т. е. сказания боговдохновенных песнопений Давидовых, которые перевел я от беседы эллинской на беседу шумящего вещания русского, но паче благодарствуй твоему Владыке и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии привременными скорбями заплатить с лихвой весь долг многих талантов, коими был одержим. Внимай себе, да не помыслишь, что время сие есть время сетования, но паче Божественной радости, да не постраждешь, окаянная, сугубой нищетой, мучимая за свою неблагодарность в настоящем и будущем веке; если так вооружаешь себя всегда, радуйся и веселися, как повелевает тебе Господь, ибо мзда твоя многа на небесах!»
В 1534 году скончался Великий князь, и преподобный Максим думал воспользоваться благоприятным временем, чтобы оправдать себя письменно в возведенных на него клеветах. В письменном исповедании он предложил свое верование, вполне православное, и свидетельствовал, что еретическими словами наполнены не те книги, которые им исправлены, но те, которые противники его считали за святыню.
«Поелику некоторые, не знаю почему, не страшатся называть еретиком меня, невинного человека, врагом и изменником богохранимой Российской державы, то праведным и необходимым нахожу отвечать моим клеветникам. Благодатью истинного Бога нашего Иисуса Христа я, по всему правоверный христианин и прилежный богомолец Русской державы, если же и не велик в разуме и познании Божественных Писаний, однако послан сюда от всей Святой Горы по прошению и грамоте благоверного Великого князя, от которого в течение девяти лет преизобильные получал почести. Повинуясь его повелению, не только перевел я толкование Псалтири с греческого, но и иные боговдохновенные книги, различно испорченные от переписчиков, хорошо я исправил благодатью Христовой и содействием Утешителя Духа, как всем известно. Не знаю, что случилось с некоторыми, враждебно ко мне расположенными, которые утверждают, будто я не исправляю, а только порчу боговдохновенные книги; воздадут они слово Господу за то, что не только препятствуют богоугодному делу, но и на меня бедного и невинного клевещут и ненавидят, как еретика; я же не порчу священные книги, но прилежно и со всяким вниманием, со страхом Божиим и правым разумом исправляю в них то, что испорчено или переписчиками ненаученными и неопытными, или даже вначале, при их переводе, мужами приснопамятными, но не довольно разумевшими силу эллинских речей. Исправляю не Святые Писания, но то, что в них вкралось от непохвальных описей, от недоумения или забвения древних переводчиков или от многого невежества и небрежения новых переписчиков. Но, быть может, некоторые противники скажут: великое ты наносишь тем оскорбление воссиявшим в земле нашей чудотворцам. С сими священными книгами благоугодили они Богу в жизни и по преставлении прославлены от Него силой чудодейственной. Не я буду отвечать им, но сам блаженный апостол Павел да научит их Духом Святым, глаголя: Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. (1 Кор. 12, 8–11). Ясно из сего, что не всякому даются вместе все дарования духовные. Исповедую и я, что святые русские чудотворцы по дарованию, им данному свыше, воссияли в земле Русской, и покланяюся им, как верным Божиим угодникам, но ни различные языки, ни толкование оных не приняли они свыше. Посему не должно удивляться, если от столь святых мужей утаилось исправление многих исправленных мною описок: им, ради апостольского их смиренномудрия, кротости и святого жития, дано было дарование исцелений и чудес предивных; другому же, хотя и грешен он паче всех земнородных, дарованы разумение и толкование языков, и не должно тому дивиться».
«Будь мне свидетелем Господь Иисус Христос, истинный Бог наш, что кроме множества моих согрешений ничего хульного в себе не ведаю о святой христианской нашей вере; называвшим же меня врагом Русской державы да не вменит Господь Бог такое их согрешение». — В заключение умолял отпустить его на святую Гору Афонскую, представляя и то, что суд о нем принадлежит не русским епископам, а вселенскому патриарху. Но участь страдальца Максима не изменилась; крамольные бояре, управлявшие государством во дни малолетства Иоанна, заняты были только своими кознями и губили один другого. Недолго пользовался преподобный и снисхождением епископа Тверского Акакия. Пожар, истребивший в 1555 году великолепный храм, созданный в Твери Акакием, подал повод Максиму высказать, по обыкновению своему, правду о жителях Твери и их пастыре, и это возбудило сильное негодование Акакия, который даже огласил такое обличение неправославным.
Между тем, умерла правительница Елена, и сам митрополит Даниил, после десятилетнего управления Церковью, сослан был в заточение в Иосифов монастырь. Страдалец Максим почел долгом примириться с изгнанным святителем. Узнав чрез близкого к себе человека, что Даниил продолжает питать к нему прежнее нерасположение, заклинал его именем Отца Небесного, оставить вражду с глубоким смирением говорил о своей невинности и в заключение сказал, что обвинение в ереси, которое не престают против него повторять, есть только действие оскорбленного самолюбия, всегда жестокосердого к другим. Преподобный решился написать еще о своей вере отчет новому митрополиту Иоасафу и на имя бояр слово ответное на исправление книг русских, с тою же свободою духа свидетельствуя пред ними, что не по лицемерию пишет к ним и не с ласкательством, чтобы получить временную славу и некую отраду в своих бедах.
Новый митрополит старался утешить страдальца милостивым словом, но, будучи сам донимаем крамольными боярами, не мог облегчить участи невинного узника: «Целуем узы твои, как единого от святых, — писал он преподобному, — но ничего не можем более сделать в твою пользу». Он желал допустить осужденного до приобщения св. Таин, но противники соглашались не иначе, как под предлогом смертной болезни. Гнушаясь примесью обмана к святому делу, Максим не согласился на такое условие и, наконец, к своему утешению, после тринадцатилетнего несправедливого запрещения, получил разрешение приступать к святым Таинам, когда пожелает. Новый опыт крамолы боярской, низвержение святителя Иоасафа, возбудил в преподобном ревность; пренебрегая собственной опасностью, он изобразил опытной рукой бедственное состояние Русского царства в образе жены, окруженной лютыми зверями, одетой в рубище и сидящей на распутье, ибо бедствия его отечества поражали глубоко душу Максима, так как радости его были радостями для его сердца.
В 1545 году, по предстательству Небесной Владычицы, спасена была Москва от несметных полчищ крымского хана, нечаянным их бегством, и Максим воспел благодарственную песнь Господу Иисусу за спасение России, а между тем, в уединении своем, изливал скорбь об участи грешной души за пределами гроба, переводя слово св. Кирилла об исходе души.
Святители восточные не оставались равнодушными к участи долго томившегося на Руси страдальца, и патриарх вселенский Дионисий, и столетний старец Иоаким, патриарх Александрийский, писали в 1545 году к юному царю Иоанну об освобождении страдальца Максима. Особенно умилительно было послание последнего. «Имеем слово и малое прошение изглаголать царствию твоему и молим, да услышишь внятно: тут в земле царства твоего обретается некий человек, инок от Святой Горы Афонской, учитель православной веры, имя ему Максим; на него по действу диавольскому и козням злых людей крепко разгневалось величайшее твое царство и ввергло его в темницы и узы нерешимые, и не может ни туда ни сюда ходить и учить слову Божию, как даровал ему Бог. Мы слышали о нем и получили писание от многих великих людей, там сущих, и от св. Горы Афонской, что тот Максим, связанный, неправедно связан и пойман от царства и власти твоей. Не творят так православные христиане над нищим, паче же над иноком, и наипаче цари, удостоенные великого смысла и учиненные от Бога праведными судьями, чтобы иметь дверь свою отверстой ко всем приходящим. Праведно заключать в узы не боящихся тебя, озлобляющих и вязать хотящих вам зла, но убогих, наипаче же учителя, каков тот убогий Максим, который наставлял, поучал и пользовал многих христиан в царствии твоем и инде, не подобает неправедно держать и силой оскорблять, ибо воздыхания убогих не погибнут до конца, а наипаче иноков; неприлично царству твоему давать веру всякому слову и всякому писанию, к тебе приходящему, без рассмотрения и испытания; сего ради молим, когда увидишь послание наше, да освободишь вышеписанного инока Максима святогорца и дашь ему всякую свободу идти, куда пожелает, наипаче же на свое пострижение. Помоги и поспеши ему, сколько Бог положит на сердце твоем, по обычаю похвального твоего царствия и не хоти посрамить нас в этом. Если послушаешь словес моих, будешь иметь похвалу от Бога, а от нас молитву и благословение. Никогда я не писал к тебе доселе, ни просил какого-либо утешения от тебя, не оскорби же меня и в этом и не заставь написать иное послание к царствию твоему, вторичное моление, ибо не престану от таких прошений, доколе не услышит меня великое твое царствие и не даруешь мне сего человека».
Но и это прошение осталось безуспешным; преподобный, со своей стороны, посылая царю кроткое увещание жить по-христиански, просил преклониться к умиленным его молениям и исполнить праведное прошение о нем святителей, но подозрительный дух того времени не позволил исполнить подобное прошение: слишком много видел на Руси преподобный, чтоб быть ему отпущенным из России; наконец, только в 1551 году, после 20-летнего заключения в Твери, троицкий игумен Артемий, друг Максима, с некоторыми добродетельными боярами, упросил державного освободить невинного пришельца, и старец, мирно принятый в Москве, с честью вступил в лавру преподобного Сергия, но уже он был изможден тяжестью оков и темницы, внутренними скорбями и внешними страданиями, и был слаб не только ногами, но и всем телом; однако дух его еще был бодр и способен к высоким созерцаниям.
По просьбе ученика своего Нила, из рода князей Курлятевых, преподобный Максим после стольких бурь занялся в уединении лавры Сергиевой переводом Псалтири с греческого на русский язык, несмотря на свои преклонные годы, ибо ему было уже около 70 лет. Чрез 2 года после водворения его под сенью преподобного Сергия царь Иоанн Васильевич посетил святого старца в его мирной келье и открыл ему свое намерение совершить богомолье в обитель Кириллову, по данному обету за свое исцеление. Опытный старец сказал государю искреннее слово, которое всегда привык говорить державным: «Обет царствия твоего не согласует времени ради того, что вдовы, сироты и матери избиенных под Казанью еще проливают слезы, ожидая скорой твоей помощи: собери их под царственный кров твой, и тогда все святые Божии возрадуются о тебе и вознесут теплое моление о твоей державе, понеже Бог и святые Его не по месту внемлют молитвам нашим, но по доброму произволению нашего сердца». Смиренно выслушал царь искреннее слово многострадального Максима, но не хотел отменить своего намерения, почитая оное благочестивым; тогда святой старец сказал князю Курбскому, одному из четырех бояр, сопутствовавших царю, слово пророческое, которое просил передать державному: «Если не послушаешь меня, советующего тебе по Боге и презришь кровь избиенных от поганых, ведай, что умрет сын твой новорожденный Димитрий!» Но Иоанн упорствовал, и сбылось пророчество святого.
Это еще более исполнило уважением к нему грозного царя, не только как к исповеднику истины, но и как к пророку. На следующий год пригласил он преподобного на Собор в Москву, для обличения новой возникшей там ереси Матвея Башкина, которая имела сходство с кальвинистской, ибо Башкин заразился сим новым учением Запада; когда же Максим, по дряхлости, уклонился от присутствования на Соборе, царь написал ему послание, которым просил преподобного, чтобы прислал к нему свой отзыв о странном учении. «Да будет тебе ведомо, ради какой вины поднялись мы писать к тебе сие послание, ибо дошло до нашего слуха, что некоторые еретики не исповедуют Сына Божия, равного Отцу, и Святое тело Господа нашего Иисуса Христа и честную кровь Его ни во что вменяют, но как простой хлеб и вино приемлют, и Церковь отрицают и называют идолами изображения Господа, Пречистой Его Матери и всех святых, и не приемлют покаяния, ни отеческих преданий, возлагая гордость свою на седмь вселенских Соборов, и иных поучают сему злочестию: сего ради содрогнулся я душою и вздохнул из глубины сердца, и не мало о том поболезновал, что такое злочестие вошло в землю нашу, в нынешнее слабое время в последние роды, и помыслил возложить печаль свою на Господа, да соберутся все обретающиеся под областью моей епископы, игумены и черноризцы, да исторгнут терние из чистой пшеницы и будут споспешники святым седми вселенским Соборам. Изволилось мне и по тебя послать, да будешь и ты поборником православия, как первые богоносные отцы, да приимут и тебя небесные обители, как и прежде подвизавшихся ревнителей благочестия, имена коих тебе известны. Итак, явись им споспешником и данный тебе от Бога талант умножь, и ко мне пришли отповедь на нынешнее злодейство; слышали мы, что ты оскорбляешься и думаешь, что мы для того за тобою послали, что счисляем тебя с Матвеем. Но не буди того, чтобы верного вчинять с неверными; ты же отложи всякое сомнение и, по данному тебе таланту, нас писанием не оставь в ответ на сие послание; прочее же мир тебе о Христе. Аминь».
Итак, на самом закате дней отдана была наконец полная справедливость исповеднику истины, и это было последним церковным деянием великого страдальца. Через год он скончался, в 1556 году, после сорокалетних трудов и страданий, в старости глубокой, испытанной всеми бедствиями жизни. Древний сказатель о пришествии Максима в престольный град свидетельствует, что по смерти преподобного пробудилось к нему общее уважение и многие стремились в Лавру к его священным останкам, как к мощам, называя его то пророком, то великим учителем. Действительно, незабвенен должен быть для русского народа невинный страдалец преподобный Максим Грек, ярче других осветивший мрак тогдашнего состояния, с болезненным воплем своими словами вызывая из оного несчастных на путь спасения. Хотя он и дорого поплатился за свою пламенную любовь к истине и за ревность к славе Божией, но, несмотря на все это, посеянное им семя впоследствии принесло изобильные плоды от трудов праведного мужа.
Спустя три года (1559) после кончины преподобного Максима, во время пребывания в Москве Константинопольского патриарха Иеремии, который приехал для посвящения первого Всероссийского патриарха Иова, архимандрит Сергиевской обители и многие благочестивые люди за долг совести сочли просить его, чтобы торжественно произнесено было разрешение почившему труженику. Патриарх похвалил благое желание почитателей страдальца и с любовью дал от себя разрешительную грамоту сему исповеднику.
К числу почитателей преподобного Максима принадлежал князь Курбский, ревностный защитник православия и знавший жизнь его. Он с уважением относился к нему и не иначе называл его, как святым и преподобным, а также и преподобный Дионисий архимандрит Сергиевой обители, который, питая особую любовь к святому, много заботился, чтобы труды ученого и праведного мужа были известны Церкви. Все сочинения преподобного Максима, которые он написал на разные предметы, изданы в «Православном Собеседнике» (1859, 60, 61 и 62 гг.) и заключают в себе поучения: нравственные, обличительные и исторические. Митрополит же московский Платон устроил над незабвенным прахом преподобного Максима раку и палатку. А в 1840 году усердный почитатель великих людей, наместник Свято-Троицкой Сергиевой лавры архимандрит Антоний, по своей пламенной любви ко всему историческому, с благословения святителя московского Филарета устроил над его могилой часовню, где во всякое время, по усердию желающих, служатся панихиды по преподобном Максиме.
После себя преподобный Максим оставил много ревностных и умных учеников. Таковые были, кроме вышеупомянутых страдальцев Силуана, Саввы, архимандрита новоспасского, и Михаила Медоварцева, инок Нил Курлятев, Димитрий Толмач, Зиновий, инок отенский — муж с просвещением, далеко превосходившим понятия его времени, святой Герман, архиепископ казанский, князь Андрей Курбский, который устные наставления многострадального Максима употреблял в защиту против проповедников лютеранства.
Сказав о жизни преподобного Максима, не умолчим и о чудесах, бывших над его гробом, которые записаны в преданиях Сергиевой лавры. Так, в 1651 году во дни Всероссийского патриарха Никона пришел некий человек из Москвы, слободы Кошельной, по обещанию в обитель преподобного Сергия и после Литургии, отслушав молебен, сел близ храма Сошествия Св. Духа на гробовой доске, но вдруг силой Божией сбросило его с гробницы, и несчастный вследствие падения разбился, и долго не мог встать, но когда, собравшись с силами, он приполз к могиле и стал спрашивать стоявших здесь людей, кто под доской сей почивает, они отвечали: «Монах Максим Грек»; тогда расслабленный воскликнул: «Отче Максиме, прости меня!» Когда по просьбе его была отслужена по преподобном Максиме панихида, то вслед за тем оный расслабленный получил совершенное исцеление. В то время случился тут келейник соборного старца Вассиана, Иоанн, который, будучи одержим гордостью, не поверил чуду и по самонадеянности сел на гробницу преподобного Максима, думая про себя: тогда я поверю бывшему чуду, когда и со мною то же самое случится, но несчастного постиг гнев Божий и он был три раза сбрасываем с гробницы, так что лицо его разбилось до крови и раздробились зубы с повреждением языка. Когда он встал и вспомнил свое неверие, горько раскаивался в своей дерзости и, склонив колена пред иконой Господа нашего Иисуса Христа, стал просить прощения. В это время впал он в глубокий сон и увидел пред образом Всемилостивого Спаса молящегося инока, которого Иоанн спросил: кто ты? Когда же молящийся инок отвечал, что он Максим Грек, Иоанн стал просить у него прощения, но преподобный с гневом сказал ему: «За что безчестишь меня? Ты слышал, что в сей день был сброшен человек, сидевший на моей могиле? А потому за твое неверие ты получил должное», — прощения же искалеченному Иоанну не подал явившийся старец и скрылся от него. Так рассказывал сам Иоанн о бывшем ему явлении. А в 1851 году, по сказанию «Монастырских писем», сам преподобный Сергий Радонежский, чудотворец, засвидетельствовал своим явлением одному московскому купцу святость преподобного Максима. Чудо это произошло следующим образом: некто московский купец З. был болен и во время молитвы, у себя в доме, призывал в помощь преподобного Сергия. Затем в следующую ночь видит он во сне преподобного Сергия, как бы вставшего из гробницы. Больной подошел к нему и, упав к ногам, стал просить его святых молитв и ходатайства пред Богом, но преподобный Сергий говорит ему: «Грехи твои оскорбляют Господа, а потому постарайся исправиться и принести покаяние». Но больной, не теряя надежды на его помощь, снова стал умолять его. Тогда преподобный Сергий обещал принести о нем молитву и помочь в болезни. Видя милостивое обещание преподобного, больной в восторге говорит ему: «Преподобне отче Сергие, чем же я могу достойно принести тебе мою благодарность?!» — «Ничего мне не надобно, — отвечал ему преподобный, — а принеси что можешь преподобному Максиму Греку». После этого больной получил облегчение в болезни и, по наказу преподобного Сергия, 4 декабря 1851 года привез от своего усердия два покрова: один покров на гробницу преподобного Сергия, а другой — на гробницу преподобного Максима Грека [60].
Над гробницей преподобного Максима на медной доске вырезаны стихи:
Блаженный здесь Максим телом почивает,
Но с Богом в небеси душою пребывает.
И что божественно он в книгах написал,
То жизнию своей и делом показал.
Оставил образ нам и святости примеры,
Смирения, любви, терпения и веры!
24 ЯНВАРЯ
Житие преподобного Дионисия, подвизавшегося долгое время на святой горе Афонской и скончавшегося на Олимпе [61]
Благословен Бог, укрепляющий и ныне рабов Своих, мужественно ратующих на невидимых супостатов-демонов: эти избранные при содействии благодати Божией низлагая полчища сатаны, венчаются и прославляются Богом в обличение маловерных, которые, уклоняясь на путь разврата и суеты, оправдывают собственную свою погибель и действие своих страстей тем, что будто ныне не те времена, чтоб угождать Богу так, как люди угождали Ему прежде. Очевидная ложь: появление и в наши времена мучеников и преподобных, по всему подобных древним святым, доказывает, что время не может иметь никакого влияния на спасение истинно желающих спасения и что оно зависит от нашего собственного изволения и решимости неуклонно шествовать по крестным стезям евангельского самоотвержения при помощи Божией, которая как прежде, так и ныне неистощима для людей и неизменима, как неизменим в существе Своем Бог. Из числа многих, подтверждающих собой эту истину, мы укажем на богоносного Дионисия, который превзошел и древних, потому что тогда было много добродетельных, и один из них подражал и соревновал другому, а ныне, при малом числе опытных, не дивно, если некоторые, не имея в виду образцов подражания, ослабевают в строгих подвигах христианского благочестия. Цель, с которой я предлагаю повествование о богоугодной жизни преподобного Дионисия, есть та, чтобы сколько, с одной стороны, пресечь ложные мнения людей нынешнего света о невозможности в наше время угождать Богу, столько, с другой — доставить спасающимся утешение и пример к поддержанию сил подвижнического их духа. А что буду я говорить совершенную правду и не напишу от себя ничего, кроме того, что рассказали мне богоносные и достоверные отцы, в том свидетель Бог. Я твердо помню, что долг и справедливость требуют не скрывать душеполезных повестей, но передавать их всем и каждому с тем, чтобы, зная их, всякий подражал деяниям и подвигам святых. Итак, остановите внимание на этом моем повествовании.
В фанарийской епархии есть селение, называемое Платиной: в нем родился преподобный Дионисий. Родители его были люди бедные, но благочестивые — Николай и Феодора, которые, с трудом доставляя себе пропитание, воспитывали своего младенца с особенной попечительностью. По ночам, когда лежал он в колыбели, видели они чудное явление: над ним, как солнце, сиял крест, проявлявший, как думали они, будущее его назначение, то есть что он отречется мира и всех плотских мудрований, по словам святого Апостола, и сораспнется Христу (Гал. 2, 19). Видя такое чудное дитя, родители его прославляли Бога и радовались о нем. Когда исполнилось отроку 6 лет, отдали его учиться начаткам как внешнего образования, так и Священному Писанию. Прилежание и природные дарования, существенно же благодать Святаго Духа до такой степени открылись в юном Дионисии, что он в короткой время, изучив все необходимое для ума, образовал и свое сердце в строгих правилах христианской нравственности, так что был дивом для многих, видевших, как он хранил себя от дурного сотоварищества и свойственных юному возрасту игр, как постоянно упражнялся в чтении Божественных книг и во всенощных молитвах и как, наконец, подавлял в себе всякое неприязненное чувство плотского мудрования и томил свое тело, возвышаясь таким образом над всем чувственным и окрыляясь Божественным желанием духа молитвенного. В то время родители его умерли. Вследствие сего, по своей нестяжательности и по бедности родителей не имея даже необходимого, юноша брал детей и обучал их грамоте и чистописанию, и это было источником жизненного его продовольствия. Между тем, видя, как все временное суетно, как все в мире отвлекает человека от существенных его занятий своим спасением, юный Дионисий решился оставить все и посвятить себя иноческой жизни. Тогда как занимала его эта спасительная мысль и не давала ему покоя, прибыл в селение то, где пребывал Дионисий, один священноинок из метеорских монастырей, именем Анфим. Дионисий познакомился с ним, подробно выведал от него о правилах подвижнической их жизни и наконец решился отправиться с ним, не взяв из родительского стяжания ничего, кроме одного серебряного стакана, который подарил сему самому Анфиму. По прибытии в Метеоры он подчинил себя известному тогда по добродетельной жизни старцу, именем Савва, и повиновался ему с великим смирением, видя в нем для себя образец подражания в исполнении иноческих обязанностей. Впрочем, не долго пребыл там Дионисий. Зная по слухам о чрезвычайных удобствах святой Афонской Горы для безмолвия и пустынного подвижничества, он просил позволения у старца удалиться на Афон. Искренно любивший скромного и смиренного своего послушника, старец ни под каким видом не соглашался на то, тем более, что в Дионисии видел он и сподвижника в духовной жизни, и опору старческих своих дней. Боясь же, чтобы он не убежал тайно, старец запер ворота обители и спрятал лестницы. Но напрасно. Юноша знал, что побуждения его к странствованию на Святую Гору чисты и приятны Господу, а потому, не давши еще в Метеорах обетов иноческих, решился тайно скрыться оттуда без соизволения и ведома старческого. Итак, в одну ночь, возлагая твердое упование на Владыку Христа, он спустился с монастырской ограды и, при помощи Божией, не потерпев ничего, несмотря на высоту стен, потек на Афон, как лань на источники водные. По прибытии туда он прежде всего расспросил: где бы ему найти старца, чтобы под его руководством мог он положить начало подвижнической жизни, — и ему указали на чудного Серафима. Дионисий явился к старцу и принят был им с радостью, сначала как странник, а потом мудрый Серафим стал считать его учеником, и, изложив ему правила совершенной отшельнической жизни, оставил его у себя. Под строгим водительством его юный Дионисий день ото дня так преуспевал в подвижничестве, что чрез некоторое время был удостоен ангельского образа, а потом рукоположен в диакона. Чрезвычайное благоговение в священнослужении, трогательное смирение Дионисия и преуспеяние его в опытах подвижнической жизни восхищали, удивляли и радовали старца. Так, например, однажды в Вербное воскресенье, отслуживши Литургию, преподобный удалился из кельи в пустынный лес и пробыл там до Великой субботы. Впоследствии на вопрос старца, чем он питался в течение стольких дней и где находился, преподобный отвечал ему, что был в скиту Каракалле, питался каштанами и укропом. Старец удивился.
Между тем, дивный Серафим был избран протом Горы, а вследствие сего по правилам тогдашнего времени послали его в Валахию в сопутствии игуменов. Чтоб и Дионисий имел своего рода послушание, общим советом старческим положено рукоположить его в пресвитера для служения в протатском соборе, вместо отправлявшегося Серафима. По возвращении же последнего, оставаясь по-прежнему с ним в продолжение некоторого времени, преподобный стал наконец проситься на безмолвие для более возвышенных подвигов и постоянного молитвословия, что было с давнего времени предметом пламенного его желания. Серафим, хотя и весьма желал удержать его при себе для успокоения своей старости, однако ж не хотел стеснять свободу его и подавлять в нем стремление к безмолвию и потому предоставил ему на волю идти куда хочет, с тем, впрочем, чтобы он по временам приходил к нему для взаимных бесед о пользах души и о случающихся демонских искушениях, особенно ратующих на мысль и сердце. Таким образом, получив старческое благословение на подвиги пустынной жизни, он начал искать места, которое бы имело все условия для безмолвия. И Бог указал ему желанное место. Близ скита Каракаллы нашел он глубокую и неудобопроходимую пустыню. Погрузившись в нее, он устроил себе там тесную каливу, или шалаш, и как труженически жил, один только Бог видел и ведал. Пищу его составляли каштаны, которыми Святая Гора изобилует, и редко когда вкушал обыкновенный хлеб в соседственных кельях, куда был иногда приглашаем для священнодействия. Нестяжательность его была такова, что куда бы ни отправлялся он из своей пустыни, всегда оставлял дверь кельи незатворенной, потому что в ней не было ничего, на что бы могла покуситься неприязненная рука татя. Впоследствии устроил он при своей каливе небольшой храм в честь Пресвятой Троицы, при котором и оставался три года, ангельски славословя Бога день и ночь и проходя бесстрастно жизненный свой путь, вследствие чего и удостаивался Божественных откровений. Наконец пожелал он видеть и святые места, где Спаситель наш был распят, чтоб там созерцать события жизни Христовой и усладить свое сердце видением самых мест, где они совершились во спасение Адама, всеродно падшего. Такое желание, конечно, свойственно всем, кто пламенеет серафимской любовью ко Христу, — свойственно так же, как взаимно любящие за отсутствием любимого лица желают по крайней мере иметь пред очами или одежду любимого, или то, что входит в состав принадлежащих ему вещей. Итак, преподобный, оставив Святую Гору, отправился в Иерусалим, где и поклонился всем святым местам с невыразимой радостью и весельем духа. Иерусалимский патриарх тогдашнего времени, зная жизнь и чистоту преподобного, усиливался оставить его при себе с целью избрать его преемником своей кафедры, как достойного принять жезл иерархического служения, но преподобный ни под каким видом не согласился на такое предложение, извиняясь своими немощами и, смиренно отклонив от себя честь, которой удостаивал его святейший, опять удалился на Святую Гору для обычных подвигов в невозмутимой тишине пустынного своего безмолвия. Здесь Господь за великие подвиги уже осязаемо явил ему особенное Свое о нем промышление и отеческую попечительность, что ясно заметил преподобный при обновлении и расширении своего храма. В то самое время, как он занимался перестройкой его, один из знакомых ему братий посетил его и видит, что два незнакомца содействуют ему во всех его занятиях. На вопрос, кто они, преподобный отвечал посетителю, что он не видел и не видит при свои работах никого стороннего. Между тем, как таким образом они разговаривали, незнакомцы стали невидимы. Из этого преподобный заключил, что Богу приятен труд его. Подобным образом в субботу сырной недели Бог чудесно послал ему и брашна в подкрепление телесных сил для достойного совершения четыредесятидневного поста.
Не менее трогательно попечение Промысла и о сохранении жизни преподобного от разбойнического на нее посягательства. Когда преподобный безмолвствовал в пустыни, многие из иноков Святой Горы обращались к нему для советов и назидания; видя это, один разбойник, в той мысли, что приходящие к святому дают ему деньги, вознамерился убить его и похитить имущество. Однажды он тайно подкрался к келье преподобного и скрылся в соседственном потоке с целью, когда будет можно, исполнить гибельное свое намерение, однако же, прождав весь день, не видел он Дионисия, тогда как наверное знал, что его не было дома и что, возвращаясь, он непременно должен был проходить мимо него потоком. Чтоб убедиться, точно ли преподобный возвратился, разбойник приходит к келье и видит там преподобного. Это удивило его. На вопрос, как, когда и каким путем возвращался он в свою келью, преподобный отвечал, что возвратился он обыкновенным путем чрез поток. Пораженный страхом, разбойник пал к ногам святого и, чистосердечно исповедав грех свой и посягательство на жизнь его, просил у него прощения и ходатайства пред Богом. Незлобивый старец простил разбойника, много говорил ему о покаянии и при содействии благодати Божией довел его до того, что он тогда же дал слово исправиться и, удалившись в один из монастырей, при Божией помощи сделался добрым и искусным монахом. А преподобный между тем, тронутый особенным о нем Промыслом Божиим, в течение семи лет неослабно подвизался в своем безмолвии, так что, наконец, слава добродетельной его жизни, по воле Божией, вызвала его из пустыни, ибо братия Филофеевской обители, лишившись игумена, убедительно просили преподобного заступить его место и быть для них отцом и настоятелем. Смиренный Дионисий сначала отказывался от предлагаемого достоинства, признавая себя слабым понести столь тяжкое бремя правления, но впоследствии, узнав, что на то есть воля Господня, оставил свое безмолвие ради спасения братий и вступил в должность настоятеля Филофеевской обители, которая тогда была в ведении болгар. По принятии правления обителью он прежде всего озаботился приведением ее в порядок. А чтобы поддержать источник продовольствия, сам лично отправился в Константинополь для испрошения милостыни, в чем и помог ему Господь в весьма удовлетворительной степени. Но так как среди пшеницы всегда бывают плевелы, то и в числе братства Филофеевской обители нашлись иноки, которые, теряя из виду собственное благо и пренебрегая обетами ангельского образа, начали роптать и жаловаться на преподобного Дионисия, поставляя ему в вину изменение некоторых обычаев прежней их жизни и строгость правил в отношении к церковной службе. Видя, что ропот этот не перестает, преподобный, свыкшийся с безмолвием и тишиной, а не смутами жизни, сложил с себя звание игумена и в сопутствии нескольких искренно преданных ему братий удалился в Веррию, где и поселился в ските преподобного Антония, состоявшего в то время только из двадцати иноков. Здесь по-прежнему проводил он жизнь в неусыпных трудах братского послушания и подавал собой пример подвижнического бесстрастия и ангельской чистоты. Там обновил он храм Предтечи и для иноческого своего общества составил правила, сам исполняя в виду всех то, чему учил других. Вследствие сего многие из Веррии притекали к нему и, внимая сладким его беседам, оставляли мир и вручали себя мудрому его водительству на крестных стезях иноческого труда.
Тогда как преподобный заботился не только о пользах собственного своего скита, но и о спасении мирян, нарочно для сего посещая селения их и увещевая христиан к добродетельной жизни, — епископ Веррии отошел ко Господу. Сиротствующая паства, желая иметь у себя пастырем преподобного, обратилась к нему с убедительной и настоятельной просьбой принять жезл иерархического правления. Смиренный Дионисий сколько с своей стороны ни отказывался от этого высокого звания, считая себя недостойным, — просьбы не умолкали. Чтоб избавиться от докучливости людей, он просил их дать ему время на размышление и на узнание воли Божией. Народ успокоился, а между тем, при наступлении ночи, преподобный скрылся. Таким образом, кафедру Веррийской Церкви занял некто афинянин, именем Неофит, которого, впрочем, через год лишили оной, как не оправдавшего высокое свое достоинство жизнью. Чтобы снова не пал жребий свидетельства на преподобного и чтоб избавиться от молвы народной, преподобный удалился на Олимпийскую гору. Там в местечке, лежащем при подошве горы, разведал он через одного из поселян о положении Олимпа и, узнав, что на Олимпе есть места, чрезвычайно удобные для иноческого безмолвия, при помощи того человека достиг горнего места, где и поныне существует монастырь Святой Троицы, и, видя живописное положение и красоты тамошней пустынной природы, исполнился радости и веселья и сказал: остаюсь жить здесь, на горе, потому что она имеет все удобства для уединенной жизни! Таким образом, питаясь подаянием означенного селянина, преподобный погрузился в пустыню и провел в ней довольное время. Между тем, молва скоро разнеслась по окрестностям Олимпийских гор о сокровенном подвижнике. Вследствие сего один из иночествующих явился к преподобному и просил позволения остаться при нем, а потом нашлись и другие подражатели их жизни, и таким образом общество избранных умножилось до того, что преподобный поставлен был перед необходимостью выстроить кельи и церковь. Но там не дремал и враг, где возникал иноческий лик для славословия Божия: нашлись люди, которые дали знать владетелю того места, где поселился преподобный, по имени Сакку — агарянину, что в пределах его владения какой-то инок строит монастырь. Агарянин взбесился. Он тотчас явился в Лариссу к турецкому аге, в ведении коего состоял Олимп с его окрестностями, и, жалуясь на своеволие иноков, требовал, чтоб их предали суду, а между тем возникающий монастырь, как начатый без его позволения, уничтожили. Горько было преподобному, когда один из преданных ему, священник литохорийской деревни, известил его о начавшихся против него кознях. Чтобы дать место гневу, он со слезами удалился оттуда в место, называемое Загораора, почти +
Олимпу. Хотя и здесь нашел он не менее удобств для безмолвной жизни, как и на Олимпе, хотя и в этом месте слава подвижнической жизни окружила его множеством собравшихся иноков, но Бог призывал его на первое место к Олимпу и Своими судьбами устроил славное и торжественное туда возвращение следующим образом. — С того самого времени, как удалился преподобный с Олимпа вследствие неприязненных против него действий агарянина в окрестностях той горы случились чрезвычайная засуха и бездождие, так что жителям грозили голод и пагуба. К большей печали их налетела необычайная гроза и градом выбило фруктовые деревья, виноградники и нивы и даже повредило самые жилища. Громы разражались с необыкновенной силой; молнии сверкали ослепительно, поражая всех страхом и ужасом. Напрасно совершали молебствия и плакали: гнев Божий не утихал. Тогда все поняли причину своих бедствий. Сам агарянин, виновник изгнания преподобного Дионисия и братства его, ужаснулся и затрепетал, когда объяснили ему христиане, что Бог карает из-за святого отшельника. Наконец он решился послать от себя нарочных в сопутствии нескольких христиан с просьбой к преподобному, чтобы, не помня обид с его стороны, он возвратился на Олимп и продолжал там уединенную свою жизнь. Незлобивый старец был тронут смирением своего врага и снова погрузился в невозмутимую тишину олимпийский своих пустынь. С того времени подвижническая жизнь преподобного Дионисия текла спокойно. Чтоб чаще иметь в своей памяти святые иерусалимские места, он и на Олимпе один из возвышенных холмов назвал Елеонской горой; одно место — Голгофой, а другое — Вифанией, куда и удалялся для совершенного безмолвия и тайных молитв. Между тем, преподобный положил себе за правило подниматься на вершину Олимпа два раза в год для совершения Литургии, а именно 20 июля и 6 августа, когда мы празднуем Преображение Христа Спасителя. Там построил он и храм во имя пророка Илии, куда монахи каждогодно в день его памяти, т. е. 20 июля, ходят и доныне. За таким образом ангелоподобной его жизни слава следовала, как тень за телом, а потому братство его до того умножилось, что он должен был устроить для него обитель, что и исполнил, сам трудясь наравне с рабочими и питаясь только овощами. Теперь время сказать и о некоторых из чудес его.
По удалении Дионисия из обители принадлежащее ей место, весьма полезное и в том отношении, что там находилась пещера с живительным источником воды, занял пастух, устроил свой шалаш и скотный двор. Ученики преподобного напрасно просили его удалиться: пастух и слышать не хотел. Наконец преподобный возвратился и, узнав об этом насилии, кротко убеждал пастуха оставить обитель в покое и не отнимать достояния иноческого, но тот вместо повиновения досаждал старцу и знать его не желал. Тогда преподобный присовокупил: если есть воля Божия жить здесь инокам, то ты увидишь это… И несчастный пастух увидел следствия своего безрассудства. В тот же день, когда стада его рассыпались в пустынных пажитях вокруг монастыря, от скалы отторгся огромный камень и передавил значительную часть овец. Мало того: в стадах пастуха день от дня умножался падеж, так что в короткое время он лишился всех стад и сам впал в тяжкий недуг, от которого никакие обыкновенные средства не могли восставить его. Когда о его несчастье узнали соседи и выведали о причинах недуга — посоветовали ему обратиться к преподобному и просить у него прощения и исцеления. Больной так и сделал. Преподобный, тронутый страдальческим его положением, благословил его и, в течение седмицы питая братской трапезой, совершенно возвратил ему здравие.
В другой раз преподобному случилось быть в местечке, называемом Турия, для исповеди тамошних христиан, так как они питали чувство особенного благоговения и преданности к нему. В числе их был один отъявленный и давний враг сего Божественного Таинства, не только не исполнявший никогда этого христианского долга, но и насмехавшийся над всеми, кто исполнение его считал необходимым условием к очищению себя от скверн греховных. Узнав об этом несчастном, преподобный просил, чтоб убедили его придти к нему для беседы. Несчастный послушался. Но вместо того, чтоб принять с убеждением наставление святого старца в рассуждении Таинства исповеди, он начал отвергать пред ним силу исповеди, так что преподобный, сильно огорченный демонским его вольномыслием, строго изрек слова святого апостола Павла: «Так как ты развращаешь правые пути Господни и издеваешься над словами моими и над заповедями Христовыми, несчастный, то вот рука Господня на тебе и гнев без милости на доме твоем. Пусть чрез тебя уцеломудрятся и другие!» С этими словами преподобный оставил несчастного и удалился в свою пустыню. Суд Божий не замедлил. Едва только удалился преподобный, беззаконник впал со всем домом своим в недуг, от которого умерло его семейство, а сам он остался в жалком и страдальческом положении. Тогда некоторые из сродников его возвестили о нем святому и убедительно просили его придти и оказать помощь несчастному. Сострадательный старец не отрекся: он отправился в селение, но прежде, нежели прибыл к больному, этот несчастный испустил дух без христианского напутствия. Преподобный горько жалел о таком событии. Подобное сему случилось и в селении святой Екатерины. Входя однажды туда, преподобный видит бесчинные игры и хороводы девиц с юношами. Сильно огорченный столь явными соблазнами и сатанинским торжеством разврата, блаженный приближается к толпе девиц и кротко говорит им: для чего вы, будучи девицами, так бесстыдно играете с юношами, поете соблазнительные песни, возбуждающие сладострастие и в вас, и в них, и забываете, что смерть и суд Божий близок к вам? Девицы смутились и молчали, кроме одной, которая, отличаясь от других особенным бесстыдством, отвечала насмешливо: «Ах, вы, лжемонахи! Что тебе за нужда до нас? Знай себя. Сами-то живете вы дурно, а других учите целомудрию». — «Благословен Бог, устрояющий все на пользу! — строго произнес тогда старец, — чтоб и другие научились скромности, ты будешь примером того, как грозно карает Господь девическое бесстыдство. Сказав это, он удалился. Вслед за этим на несчастную девицу, прежде чем она дошла до дома отца своего, вдруг напал бес: испуская пену, она билась о землю и была в самом жалком положении. Пораженные такой нечаянностью родители ее не знали, что с ней происходит. Тогда одна из подруг несчастной, бывшая свидетельницей ее бесстыдства пред святым старцем, рассказала им о случившемся. Вследствие сего они отыскали преподобного и, припадая к стопам его, смиренно просили за свою несчастную дочь. Незлобивый старец был тронут слезами их и, помолившись, исцелил бесноватую, а она в благодарность Господу Богу за такое милосердие посвятила Ему свое девство и кончила жизнь в покаянии.
Монах в Веррии, знавший несколько грамоту, случайно увидел гадательную книгу и, с любопытством разбирая тайны сатанинского гадания, невольно проникся доверием к ним. Это не прошло ему даром: в следующую ночь он увидел пред собой эфиопа исполинского роста, который говорил:
— Ты меня призывал, и вот я. Что тебе угодно — все исполню, только поклонись мне.
— Господу Богу моему покланяюсь и Тому единому служу, — отвечал инок, угадывая, кто этот эфиоп.
— Так ты не кланяешься мне? Для чего же и призывал меня, позволяя себе чтение гадательных моих тайн?
С этим словом сатана дал сильную пощечину иноку и исчез. Чувство боли и страха пробудило инока: щека его распухла и почернела так, что страшно было посмотреть на нее. С каждым днем боль усиливалась и безобразила инока — от опухоли наконец не видно стало и глаз. Осведомившись о причине столь странной болезни, знакомые инока дали знать об этом преподобному Дионисию, который тотчас явился и, по совершении молитвы к Богу и Божией Матери, помазал елеем больное место. Инок тотчас исцелел и прославил Бога.
Одна старушка-вдова впала в болезнь и изъявила преподобному желание облечься пред смертью, которой чаяла, в ангельский образ. «Не бойся, старица, — отвечал ей божественный Дионисий, — по принятии образа иноческого ты будешь жить еще 12 лет». Так и было, как предсказал боговдохновенный старец. Другая женщина имела единственного сына, который по чувству особенного сердечного влечения удалился на Олимп и там от преподобного принял пострижение, а потом, желая видеть свою мать, с благословения старческого явился к ней. Образ иноческий, который принял юноша от руки преподобного, сильно смутил несчастную. В порыве сердечного негодования на поступок сына она сорвала с него камилавку и, попирая ее ногами, требовала, чтоб сын ее по-прежнему одевался в мирские одежды. Бедный сын повиновался. Чрез несколько дней после сего пришел в то селение святой; в числе прочих подошла к нему и та жена; приблизилась поцеловать руку его.
— Не приближайся ко мне, несчастная, дерзновенно поправшая ангельский образ, надеясь иметь сына помощником в старости своей, — строго сказал ей старец, — ты увидишь, что завтра умрет он злой смертью; наслаждайся же следствиями твоего безрассудства и дерзости! И действительно, на другой день сын ее сорвался с высокого дерева и, по предсказанию преподобного, испустил дух. Другая старица, из деревни Платарийской, по имени Эгина, увидевши святого, сказала ему:
— Не могу более работать по старости моей и пропитывать себя; попроси Господа, чтобы Он упокоил меня.
— Не скорби, — отвечал преподобный, — ты сегодня умрешь. Вот тебе три сребреника на погребение.
Так и случилось. Старица внезапно занемогла и, передавши слова преподобного собравшимся к ней соседям, мирно вздохнула в последний раз.
Но наконец так много чудодействовавший и имевший дар предведения, много пострадавший от злых людей, особенно от агарян, божественный Дионисий и сам приблизился к исходу своему от времени в вечность, от земли — в обители Отца Небесного. Находясь в монастыре Димитриадском, когда братия читали полунощницу, преподобный, совершенно уже изнемогший силами, присел немного отдохнуть (это было в январе). По окончании полунощницы служащий иеромонах подошел к преподобному и, полагая, что он погрузился в сон, тихонько тронул его. Болезненный старец не дал ответа, а тот снова прикоснулся к нему и почувствовал, что тело его безжизненно, и только слабое дыхание проявляло еще не отлетевшую душу его. Пока окружавшие заботились о предсмертном положении старца, он вдруг произнес:
— Слава Тебе, Боже, слава Тебе! Благодарю Тебя, Владычица, за Твою милость.
На вопрос братии, как он чувствует себя, святой Дионисий слабым голосом сказал, что душа его была уже вне тела и он готов был явиться к Богу, но, чувствуя еще необходимость в покаянии, просил Владычицу дать на то время, и вот молитва его услышана.
— Ведите же меня на Олимп, — сказал он, — потому что там должен я умереть.
Желание его было исполнено. Впрочем, он не хотел окончить последние дни свои в устроенной им киновии, а просил проводить его на Голгофскую скалу, устроенную им в память палестинской Голгофы, и там собравшимся братьям объявил, что время его отшествия к Богу уже наступило. Плач и слезы иноков о разлуке с ним сильно потрясли старческое сердце. Передав им в прощальной беседе необходимые условия к достижению Царствия Божия, святой Дионисий распустил братию и оставил при себе только двух учеников. Через три дня после сего он удалился в свой олимпийский Елеон, чрезвычайно безмолвный и пустынный, но скончался в низинной своей пещере, близ киновии, где первоначально жил по прибытии на Олимп. Чрезвычайно трогателен последний предсмертный завет преподобного к братии: «Живите по уставу Святой Горы, — говорил умирающий старец, — и подвизайтесь по возможности и силам, и Господь не оставит вас. Питайте друг к другу любовь, лобызайте странническую жизнь, смирение, молчание, молитву; посты, преданные нам святыми отцами, храните строго; всего же более берегитесь демонского самочиния и непокорности: самочиние горше всего! Кто в киновии будет иметь какую-нибудь собственность — деньги или одежды, такового изгоняйте, как нечистую овцу, могущую заразить и прочих. Как можно чаще исповедуйте свои помыслы, зная, что кто скрывает их от духовника, тот позволяет гнездиться в душе своей демонам. Если случится между кем неприязнь — примиряйтесь прежде захождения солнца, как повелевает Господь. Берегитесь праздности. Кто может и не работает, того по заповеди Апостола (2 Сол. 3, 10) не следует допускать к трапезе, а кто имеет надобность идти из монастыря, тот пусть сказывает о том игумену. Если позволит он, хорошо, а кто уйдет тайно, на его душе грех и он сам виновен в своей погибели. Изнемогающего терпите и исправляйте, как свой собственный член; сходок по кельям да избавит Бог, а особенно да не входит никто в связь с молодыми. Венец же всего — любовь к Богу. Если исполните завет мой — милостив Бог — наградой за то будет Царствие Его. Если удостоюсь дерзновения пред Богом, и я с своей стороны не оставлю вас. А это узнаете из того, если со многими трудами и потом устроенные мной монастыри придут в совершенство. Видя сие, знайте, что я получил дерзновение пред Богом ходатайствовать о вас». В заключение он помолился о своих духовных чадах, благословил их и вслед за тем чрез несколько дней, а именно 24 января, мирно отошел ко Господу. Святое тело его было погребено в церковном притворе, устроенном собственными его руками, а впоследствии, чрез несколько лет, оно было открыто. Неизъяснимое благоухание поныне остается явным свидетельством благодатного проявления славы, венец которой в светлости святых преподобный Дионисий приял от десницы Бога, прославляющего славящих Его. Аминь.
30 ЯНВАРЯ
Страдание святого мученика Феодора [62]
Блаженный Феодор был родом из Митилина, имел жену и детей. Однажды, чем-то разгневанный, отрекся он Христа и принял магометанство, но потом, когда рассеялось омрачение и он пришел в себя, раскаялся в своем безумном деле и, оставив свою родину, прибыл на Святую Гору. Здесь исповедал он одному духовнику свой грех и исполнил назначенную ему епитимию; затем был помазан священным миром и таким образом, причислившись к словесному стаду Христову, стал подвизаться в духовных подвигах, и подвизался уже довольно времени. Но душа его, не имея полного покоя, не была довольна этими подвигами: она всегда стремилась к другому, высшему подвигу, как бы требуя, чтобы омыто было кровью преступное отречение его от Христа. Итак, блаженный, быв укреплен молитвой духовного своего отца, возвратился в свое отечество, предстал пред судьей того места и спросил его, может ли иметь право искать удовлетворения тот, кто обижен или осмеян.
— Разумеется, может, — отвечал судья.
Мученик сказал:
— Я имел веру христианскую, но, быв омрачен диаволом, оставил ее и принял вашу. Теперь я пришел в себя и вижу, что моя вера есть неподдельное и доброе золото, а ваша — ничтожный металл, — и с этими словами, сняв с головы своей повязку, бросает ее пред судьей, а сам надевает черную скуфью, которую имел за пазухой.
— Что ты делаешь, глупый? Ты с ума сошел? — гневно вскричал нечестивый судья.
— Нет, — отвечал мученик, — я нахожусь в сознании и полном разуме.
Судья еще несколько раз повторил ему то же, но мученик опять отвечал, что он сознает себя и весьма хорошо понимает дело. Тогда судья велел заключить его в темницу. Из темницы мученик двукратно выводим был на испытание, но тщетно. Таким образом, видя страстотерпца твердым и непоколебимым в исповедании Христовой веры, судья приговорил его к смерти, а для исполнения над ним своего приговора отослал его к назиру Омер-аге, который, со своей стороны, тоже употребил все средства, чтобы склонить святого к нечестию, но все было напрасно, поэтому блаженный предан был палачам для совершения над ним смертной казни. Эти лютые звери без всякой милости били страстотерпца, нанесли ножом рану в бок, сбросили с крыльца и наконец повели его на место казни. Впереди всех шел глашатай и вопил, что всякий, отвергающийся правой веры, пострадает таким же образом. Достигнув места казни, мученик сотворил молитву и, испросив прощения у всех там случившихся христиан, сам взошел на высокий камень, с любовью облобызал веревку виселицы, и чрез несколько минут блаженная душа его предстала престолу Вечной Правды. Честные мученические мощи были брошены в море, но чрез несколько дней море выбросило их на берег, почему христиане, взявши у судьи позволение, честно погребли их при храме святого Иоанна Предтечи. Потом, однако ж, не оказалось их на своем месте: искали их, но напрасно, не найдены они и доныне, и никто не знает, что с ними сделалось. Дивному же во святых Своих Богу слава и держава во веки. Аминь.
Св. мученик Феодор пострадал в 1784 году.
31 ЯНВАРЯ
Страдание святого преподобномученика Илии Ардуниса [63]
Отечеством святого преподобномученика Илии было лежащее в Морее селение Каламата. По занятию он был цирюльник, но так как от природы обладал благоразумием, был искусен в обхождении с людьми и опытен в делах житейских, то все представители того селения имели к нему уважение, всегда дружески обращались с ним и нередко пользовались его советами. Однажды между представителями народа был разговор о различных и весьма тяжких повинностях и бесчисленных притеснениях, какие испытывали тогда покоренные турками морейские христиане. Сострадательный Илия, скорбя сердцем об участи этих бедных своих сожителей, пламенно желал убедить представителей народа в том, что нужно всячески позаботиться об облегчении христиан от тяжких податей, ибо можно опасаться, что многие из бедных во избежание притеснений отрекутся своей веры и примут магометанство. Представители не согласны были с мнением Илии и возражали ему, что не видится из этого никакой опасности для христиан. Тогда Илия, полный ревности о благе ближних, желая показать, что и другие могут поступить так же, в простоте сердца говорит им: пусть даст мне кто-нибудь фес (красная скуфья), я и за это переменю веру. Один из представителей, желая пошутить над ним, послал ему фес, и Илия, забыв о ловительстве диавола и бессознательно поддавшись его коварной прелести, тотчас пошел к местному судье и отрекся христианской веры. Такой неожиданный поступок Илии причинил великую скорбь и печаль всем тамошним христианам. Спустя, впрочем, немного времени, он опомнился, горько плакал и весьма сокрушался о своем безумии и, желая загладить свое преступление и принести плоды достойные покаяния, удалился оттуда на святую Афонскую Гору — как спасительное пристанище всех, обуреваемых волнами житейских напастей: с великим сердечным сокрушением исповедал он здесь некоему духовнику грех свой и с любовью и усердием исполнил назначенную ему епитимью, по исполнении которой был помазан священным миром и таким образом сопричислен к словесному стаду Христову. Сделавшись снова овцой стада Христова, он уже не хотел отдавать жизни своей суетному миру, но решился посвятить ее исключительно Богу и потому принял на себя иноческий образ. По принятии ангельского образа восемь лет провел он в дивных аскетических подвигах, но, помня слова Господа и Спасителя нашего: иже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех (Мф. 10, 33), никогда не имел полного мира в душе и покоя в совести, почему открыл духовнику своему, что имеет намерение и желание смыть свое преступление не слезами только, но и кровью своей. Духовник, похвалив его намерение, советовал ему отправиться в Каламату и с дерзновением исповедать Христа там, где он Его отвергся. Итак, взяв благословение духовного отца своего и напутствуемый его молитвами, он оставил Святую Гору и скоро прибыл в Каламату. Прибыв сюда, от объявил о своем намерении местным духовникам, но они, боясь за него, удерживали его от такого предприятия. Несмотря на то, Илия, твердо уже решившийся на мученический подвиг, презрел всякий страх, начал ходить по улицам и базарной площади с намерением, чтобы там заметили его турки. Сначала они не узнали его; когда же он прошел по улице дважды и трижды, признали в нем прежнего своего собрата и стали кричать вслед ему: «Не ты ли это, Мустафа Ардунис?» — «Да, — говорит им тогда святой с дерзновением, — это я, но только не Мустафа, а Илия и христианин православный», — и без всякой боязни начал поносить их веру и проповедовать Христа Богом истинным. Услышав это, нечестивцы схватили его и после многих побоев представили судье, свидетельствуя, что, мол, это человек сам добровольно принял нашу веру, даже просил нас о ней, а теперь бесчестит ее. Так как мученик и на вопрос судьи о его вере отвечал ему то же, что и приведшим его, то по повелению судьи ввергнут был в темницу и узы, чтобы там мог лучше размыслить о себе. Когда в тяжком том заключении провел он несколько дней, его опять поставили перед судьей для вторичного испытания. Но, видя бесплодность всех усиленных стараний, нечестивый судья решил мученика сжечь, почему палачи тотчас же схватили его и повели на место казни, где все было уже готово. Исполнители казни бросили его в пламя, но, о чудо! Огонь не коснулся ни рясы страстотерпца, ни даже волос его: дрова и все прочее горючее вещество испепелилось, а мученическое тело осталось цело и без всякого повреждения; душа же Илии между тем ликовала уже в горних селениях, предстоя престолу Всевышнего. Таким образом ратоборец Христов, Илия, принял от Него венец мученичества. Вечером стерегущие мученическое тело ясно видели снисшедший с небес и окруживший его свет. Видя это, агаряне говорили: так как огонь наш не сжег его, то вот, Сам Бог послал огонь с неба для сожжения. Христиане выкупили у мучителей святые мощи, издававшие неизреченное благоухание, и погребли их честно и благоговейно в церкви, а святую главу, отделив от них, с благоговением положили в одном монастыре того места, называемом Вурканон, где от нее и доныне совершаются дивные и преславные чудеса. Тогда же благочестивый дидаскал каламатский Дионисий получил себе в освящение от мученического тела ребро, от коего тоже совершилось много чудес, в прославление святого мученика и во славу Господа нашего Иисуса Христа, Коему подобает всякая честь и поклонение, со безначальным Его Отцем и Пресвятым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Святой преподобномученик Илия пострадал в 1686 г.
1 ФЕВРАЛЯ
Память преподобного отца нашего Василия, архиепископа Солунского
Святой Василий, ученик и постриженец преподобного Евфимия Фессалоникийского, был родом из Афин, подвизался на святой Афонской Горе и в других местах с преподобным Евфимием, который на третий день по пострижении, по особенному откровению, предсказал ему, что он будет епископом; скончался мирно в IX веке. В греческом синаксаре он называется исповедником. (Смотри подробно в житии преп. Евфимия, 14 октября).
8 ФЕВРАЛЯ
Память преподобного отца нашего Саввы II-го, архиепископа сербского [64]
Преемник св. Арсения, архиепископа сербского, Савва II был младший брат первовенчанного краля сербского Стефана и племянник великого Саввы, первого архиепископа сербского.
Предслав, так назывался он в миру у сербов, возревновал идти по следам святого дяди своего и еще в молодости принял иночество. Он ходил в Иерусалим и там прожил немалое время, потом подвизался на Афоне вместе с учеником своим, преподобным Иоанникием, который наследовал по нем и архиепископский престол его [65]. На святой Афонской Горе им пришлось много потерпеть бед и притеснений от разорявших тогда оную латинян, изгнанных из Царьграда греками и поселившихся в Македонии в пределах Святой Горы [66]. По возвращении его в отчизну блаженный Арсений, чувствуя свою старость и тяжкую болезнь, посвятил его в преемники себе. В сане первосвятителя подражал он жизни предшественников своих. Любимой добродетелью его была кротость. По известию о первосвятителях (Гласник VI, 28) «еще жив сый святый сей (Арсений) постави Серблем архиепископа вместо себе Савву второго». Так как блаженный Арсений († 28 октября, 1266 г.) три года пред смертью был болен, то, конечно, не позже 1263 г. Савва посвящен был в архиепископа Арсением. Блаженный Савва почил в начале 1267 года [67]. Св. Савва покоится в Пекской обители, вблизи св. Арсения. Сербская церковь поет ему: «Из корене благаго благая отрасль прозябл еси, Божия разума водами напаяем, тем и плод благоуханен явился еси житием от юности, веселя сердца и души поющие тя» [68].
(Память святителя совершается вторично в общей службе свв. сербским святителям и учителям 30 августа).
13 ФЕВРАЛЯ
Память преподобного Симеона мироточивого, ктитора Хиландаря
Преподобный отец наш Симеон был царем Сербии, но, презрев всю суетную славу мира сего, удалился во святую Афонскую Гору, где сначала вступил в братство обители Ватопедской, а потом вместе с сыном своим преподобным Саввою они устроили для своего рода славную обитель Хиландарскую. (Смотри о нем в житии святого Саввы, архиепископа Сербского, 14 января).
Прилагаем здесь и слово св. Саввы о жизни преподобного Симеона, отца его [69], сказанное братии Студеницкого монастыря, ктитором которого был преп. Симеон.
Слово св. Саввы Сербского, архиепископа, о наследовании сего святого монастыря Студеницы преподобным нашим отцом и ктитором господарем Симеоном и о его жизни.
«Да будет вам известно, братие, что на пустынном месте, где находится этот наш монастырь, прежде производилась охота на зверей. Когда однажды пришел сюда на охоту наш господин Стефан Неманя, самодержец, владетель всей Сербской земли, заблагорассудилось ему в этом пустынном месте создать этот монастырь для успокоения и умножения иноков. Сего треблаженного поистине нашего господина и отца Стефана Неманю — да будет известно всем нам и другим — Сам Бог, творящий все к добру для людей, не хотя погибели человеческой, поставил владетелем всей Сербской земли. Он возобновил прародительское наследие и его еще более утвердил, благодаря Божией помощи и своей, данной ему от Бога, мудрости; он восстановил падшую свою дедину и занял от Поморской земли область Зету с городами: от Рабна — обе половины местности Пилота, и от греческой земли — Патьково, все Хвостенское поле; местности по реке — Дриму, Кострец, Держковину, Ситницу, Лаб, Липлан, Глубочицу, Реке, Ушну; местности по реке Мораве — Загрелату, Левче, Белицу. Все эти местности — часть его дедины, утерянной в старину вследствие насилий, он своей мудростью и своими трудами приобрел и сделал достоянием Сербской земли. Когда во время его владычества, Божиим поспешением, повсюду царили мир и тишина, он, поистине дивный, был грозой для всех, живущих вокруг него: его обладание Сербской землей, продолжавшееся 37 лет, было безопасно и никем неврежденно.
Как мы назовем его? Властителем ли или лучше наставником? Ибо он утвердил и вразумил сердца всех и научил, как подобает православным христианам содержать правую веру в Бога; он прежде всего собой представлял пример благочестия, а потом и других наставлял; он освятил церкви, построил монастыри — с наслаждением слушал епископов, почитал священников и к монахам имел великое почтение и любовь; он был надеждой для безнадежных, заступником бедных, кормильцем нищих; он одевал нагих и вводил в свой дом, воспитывал сирот, защищал вдовиц, был поистине матерью для слепых, хромых, немощных, глухих и немых — просто сказать: он рождал все свое имение; это был второй Авраам-странноприимец, земной ангел, небесный человек. Потому-то и Бог возвеличил его и даровал ему имя паче всякого имени: ему все народы поклонились. Мало того, он сам построил монастыри: 1) св. Николая в местности Теплице; 2) Пресвятой Богородицы там же; потом 3) св. Георгия в местности Расе — во всех этих монастырях он устроил подобающий порядок. Наконец, он же построил и сей наш святой монастырь в честь Пресвятой Владычицы нашей Благодетельницы Богородицы со всеми малыми и великими принадлежностями; дал ему села со всеми правами на них, с иконами, дорогими сосудами, книгами, ризами, занавесями, что все записано в его грамоты с золотой печатью и на стене в церкви. При этом он клятвой запретил, чтобы никто не нарушил его завещания, как услышите впереди.
2) С Божией помощью и своими трудами приобретши все это, пользуясь, по Божиему поспешению, отовсюду миром и тишиной, св. Симеон (в миру Стефан) пожелал породниться с великим греческим царем Алексеем Комнином и взял его дочь в жены для своего благородного возлюбленного сына Стефана, которого признал своим преемником. Сей благоверный и христолюбивый пречестный старец (Симеон) подвизался, чтобы в день Страшного Суда быть причислену к лику угодивших Богу и получить райское оное и неизреченное жилище. При таком настроении он в особенности желал принять ангельский и апостольский образ и ревностно старался последовать Господним словам: возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 29–30). В Писании же говорится, что любовь Божия связана с верой верных; вере блаженного сего старца особенно соответствовало изречение: любяй отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин; и иже не приимет креста своего и по Мне грядет, несть Мене достоин: всяк бо, иже оставит дом, или села, или имение, или жену, или детей, или братьев, или отца, или матерь имени Моего ради, сторицей приимет и живот вечный наследит. Это желая восприять, боголюбивый отец наш и ктитор постоянно молился Премилостивому Владыке не лишить его желаемого.
В течение своего тридцатисемилетнего владычества он непобедимо и невредимо сохранил свою державу и свое могущество; своих благородных детей воспитал в благоверии и чистоте. Но мы не описали по порядку всего, что видели и слышали, избегая многословия; впрочем, один Бог знает, да и от людей не скрыто, сколь велик был труд сего блаженного мужа ради нас и людского невежества: этот наш учитель имел мудрость Соломона, кротость Давида и целомудрие Иосифово; он был дивен и страшен, владыка владеющих и господин господствующих — просто сказать: подобного ему нет. Итак, изложу о сем вкратце, чтобы слово не вышло пространным.
3) Когда исполнился 37-й год его управления государством, премилостивый Владыка не презрел его искреннего моления, но как щедрый, милостивый и мздовоздаятель хочет, чтобы все спаслись. Когда наступил этот год, прозорливый сей муж (Симеон) счел за ничто всю славу и почести сего мира и вся красота сей временной жизни показалась ему дымом; любовь же его ко Христу возрастала и его сердце воспламенялось; что уже уготовано ему жилище и пречистое вместилище святой его душе, Христос внушил ему это и наставил. И вот созывает он к себе благородных детей и всех избранных бояр малых и великих; когда они собрались, он стал говорить следующее наставление: «Возлюбленные мои дети, мной воспитанные! Всем вам известно, как Бог по Своему Промыслу поставил меня властвовать над вами; известно и то, каковой униженной нашел я вначале землю нашу, но помощью Бога и Пресвятой Владычицы нашей Богородицы я сколько мог трудился и не успокоился до тех пор, пока не привел все в порядок; и при Божием содействии я увеличил вашу землю в длину и ширину, что всем известно. До сего времени я всех, как и своих детей, воспитал и научил, как надлежит содержать православную веру; многие иноплеменники восставали на меня и обступали меня, как пчелы сот, но именем Господним я оказывал им сопротивление и одолевал их. Посему и вы, мои возлюбленные дети, не забывайте учения и правоверного закона, мной установленного, ибо, сохраняя сие, вы будете иметь себе помощником Бога и Пресвятую Госпожу Богородицу, а я буду возносить Им свою грешную молитву о вас; теперь же меня — своего владыку — вы отпустите с миром, да узрят очи мои спасение Господне, которое Он уготовал пред лицом всех людей, свет в откровение народам и в славу вам — моей пастве, ибо я вижу, как все человеческое суетно и по смерти не остается; не вечны ни богатство, ни слава: приходит смерть и все уничтожает. Итак, всуе хлопочем. Путь, по которому идем, краток; жизнь наша — дым и пар, земля и прах: только что явится и сейчас исчезает. Посему всё поистине суета. Жизнь сия тень и сон, и человек хлопочет из-за пустяков, как сказано в Писании: егда и весь мир приобрящем, во гробе вселимся, идеже купно царие и убози. Итак, дети мои возлюбленные, скоро отпустите меня пойти увидеть утешение Израилево». Так увещевал их добрый господин и благой пастырь, а те все навзрыд рыдали и говорили: «Не оставляй нас сиротами, господине! Мы тобою были просвещены, тобою научены; ты просветил нас, пастырь добрый, полагавший свою душу за овцы, ибо никогда не была похищена волком овца из преданного тебе Богом стада паствы твоей; в течение твоего тридцатисемилетнего владычества мы были тобою соблюдены и воспитаны; другого господина и отца, кроме тебя, наш владыка, мы не знаем».
4) Блаженный же сей старец увещевал их своими мудрыми речами, как отец, чтобы они перестали плакать и проливать слезы. По Божиему изволению, он избрал благородного своего и любезного сына Стефана Неманю, Богом венчанного зятя греческого царя Алексея, своим преемником и сего им дал, говоря: «Имейте его вместо меня; это добрая отрасль, происшедшая от меня; его я и возвожу на престол данной мне Христом области». Он сам венчал своего преемника и, благословив его, подобно тому, как Исаак благословил своего сына Иакова всяким благословением, он начал наставлять его, чтобы он содействовал всем доброму в своем государстве, чтобы был благосердным к народу христианскому — этой Богом упасенной его пастве, которую он ему вручил со следующими словами: «Чадо мое любезное! Паси сего моего Израиля: прилежно заботься о нем и руководи его, как Иосиф овча». Заповедал он ему заботиться о церквах и о служащих в них, с наслаждением внимать слову святителей и священнослужителей Церкви, почитать иереев и благодетельствовать инокам, чтобы они молились за него. «Да не будет тебе упрека ни в чем ни пред Богом, ни пред людьми».
Точно так же и другого своего благородного и любезного сына, князя Волкана, он благословил и поставил его Великим князем, дав ему в управление достаточную область; он преподал ему наставление, и затем, поставив обоих сынов пред собой, добрый отец говорил им: «Сыновья мои! Не забывайте моих законов, но да сохраняет ваше сердце мои слова, и приложатся вам мирная лета живота; не оставляйте дел милости и благочестия: привяжите это к вашей вые и напишите на скрижалях ваших сердец, и обрящете благодать; думайте о добре перед Богом и людьми; уповайте всем сердцем на Бога, а своей мудростью не возноситесь; смотрите, чтобы все ваши пути, по которым вы ходите, были правы, и ноги ваши не будут претыкаться; не будьте высокого мнения о себе, но бойтесь Господа и уклоняйтесь от всякого зла: тогда будет исцеление вашего тела; чтите Господа своими праведными трудами и давайте Ему начатки своих праведных плодов, и обильно наполнятся ваши житницы пшеницей и ваши точила будут источать вино. Сыновья мои! Не изнемогайте, будучи наказуемы Господом, и не ослабевайте, будучи Им обличаемы: егоже бо любит Господь, наказует и биет всякого сына, егоже приемлет ; блажен человек, который найдет премудрость, и смертный, который увидел разум: ибо лучше приобретать первую, нежели сокровища золота и серебра; она драгоценнее многоценного камня; ей ничто лукавое не противостоит; она сладка для всех, приближающихся к ней; все же дорогое ничего не стоит, потому что долгота жизни и лета живота в ее деснице, а богатство и слава в шуйце ее; из ее уст исходит правда, несущая в народе закон и милость; ее пути добры и все стези безопасны. Это дерево жизни для всех, держащихся ее, опирающихся на нее, как на нерушимую стену — Господа. Даю же вам сию заповедь: любите брат брата и не имейте между собой никакой злобы. Ты, Волкан, повинуйся и будь послушен сему твоему брату, мной и Богом поставленному на мой престол. А ты, Стефан, властвуя, не уничижай своего брата, но относись к нему с почетом; кто не любит своего брата, не любит Бога; Бог любы есть: посему любящий Бога и брата своего любит; в этом весь закон; он преподан апостолами; ради него были венчаны мученики, в нем и пророки висят [70]. Итак, если хотите и послушаете меня, блага земли получите; если же не захотите и не послушаете меня, оружие истребит вас. Да будет же вам, мои любезные сыновья, мир от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и Дух Божий да почиет на вас, укрепляя и защищая вас от всех врагов, видимых и невидимых, и наставляя на путь мира. — И вам, начальники и бояре мои, мир да будет. — И вам, молодым, которых я воспитал со дня вашего рождения, да будет мир. Мир да будет всем вам — словесное стадо Христово, которые было предано мне Богом; я упас вас, сохранил невредимыми, как пастырь добрый, полагающий свою душу за вас. Итак, умоляю вас, мои любезные дети — богатые и бедные, старые и молодые — храните наставление мое — вашего отца: Бога бойтесь, Царя чтите, церкви украшайте, чтобы и они вас украсили, епископов слушайте, иереев уважайте и к монашескому чину имейте почтение, чтобы они молились за вас. Пребывая в правде и любви между собой, не забывайте о милостыне. Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца и причастие Святаго Духа буди со всеми вами. Аминь».
5) После этого он, как мы уже выше сказали, передал им своего любезного сына Стефана Неманю, чтобы он управлял ими, и сам стал удаляться от народа; народ плакал и рыдал, видя удаление такого владыки и пастыря, плакал и рыдал так, словно глас в Раме был слышан, Рахиль плачущися о чадех своих и немогущи утешитися. Поистине, я недоумеваю, как назвать его: добрым ли господином, учителем ли правоверия, добрым ли отцом или пастырем, который упас верой преданное ему стадо, просветителем ли церквей и учителем благонравия, постоянно пребывающим в молитве, нищелюбцем ли и их преизобильным служителем, наставником ли правоверия, учителем благоверия и светилом чистоты вселенной, исполненным ли веры и образцом кротости и наставником поста? Наставником ли премудрости, подателем разума и карателем безумных? Соблюдшим ли свое стадо или премудрым ответчиком для всех, вокруг него живущих? Воистину, все это было в нем: он был исполнен премудрости и разума, и Божия благодать почивала на нем.
После всего этого да будет всем ведомо дело сего премудрого и дивного мужа.
Благословив свой народ, он оставил данное ему Богом владычество и все многое другое прекрасное, так как было угодно Христу Богу и Пресвятой Владычице и Госпоже Богородице удовлетворить неисповедимое его святое желание. Раздав все свое имение нищим, он оставил свое владычество, своих детей и свою супругу первобрачную (во второй брак он не вступал) и приобщился к неизреченному честному ангельскому и апостольскому образу — монашескому малому и великому; имя ему было дано Симеон. Это было 25 марта в праздник Благовещения в 6703 г. (т. е. 1195 году). В тот же самый день и жена его Анна, владетельница всей Сербской земли, приняла святой монашеский образ, и дано было ей имя Анастасия. Когда все это было совершено, отец наш (Симеон) пришел в наш монастырь Пресвятой Богородицы, который им и построен, а госпожа Анастасия отправилась в монастырь Пресвятой Богородицы в местности Расе. Предивный и блаженный отец наш и ктитор, Симеон пребывал у нас во всяком благоверии и чистоте, преуспевая и уча всех бывших около него духовным подвигам такими словами: возмите иго Мое на себе, и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. — Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 29–30). Поистине отец наш Симеон исполнил написанное в Евангелии: продал все, что имел, и купил один бисер — бесценного Христа, ради которого все это совершив, тем самым уподобился тому юноше, которому Спас Христос дал сию заповедь аще хощеши спасен быти, иди раздай все имение свое нищим, возми крест свой и по Мне гряди.
Все это исполнив, блаженный старец в течение своего двухлетнего пребывания в сем нашем монастыре умножил стадо Христово иноческого чина и возжелал взойти на высшую духовную степень, так как в Писании сказано: удалитесь из мест своей родины, потому что никакой пророк не бывает принят в своем отечестве. Поэтому-то боголюбивый Симеон пожелал выйти отсюда и отправиться в странствование, чтобы выполнить собою все сказанное в Писании: надеющиеся на Господа уподобились святой горе, которая не подвергается вражеским нападениям. Собственно, ради сей причины, он пожелал выйти. Сообщу вкратце и о другом.
6) Сей блаженный господин наш Симеон имел трех сыновей; самый меньшой (не могу назвать себя сыном, но рабом), которого он всего больше любил, был неотступно при нем и ему работал. Будучи самым меньшим и, просто сказать, видя немощь своего естества и умножение грехов, я, подобно блудному сыну, оставил доброго отца и добрую мать и благородных своих братьев и господ и как безумный ушел далеко в чужую сторону; питаясь вместе со свиньями и не насыщаясь их пищей, я был мертв и не оживал, был погибшим и не обретался. Поэтому блаженный отец Симеон, яко добрый пастырь, пожелал отправиться в Святую Гору, чтобы поискать заблудшую овцу и, взявши ее на рамена, принести к своему хотению и затем принять награду от Бога за удаление от родных и тем удовлетворить желание своего сердца. Возгорев духом, он так молился Богу: «Царю славы, Единый, безсмертный Отец неба и крепости, хотящий, по Промыслу Своей благости, чтобы ни один человек не погиб, но чтобы все спаслись, не допусти погибнуть мне; вем бо, яко милость Твоя велика есть на мне. И ныне молю Тебя, Владыко, дай мне сие течение жизни окончить». И, сказав это, он послал (людей) за Богом данными ему двумя сыновьями. Когда они вместе с властителями и боярами собрались, он (Симеон) дал им второе благословение и отправился оттуда на Святую Гору в месяце октябре, в 8?й день, в 6706 (т. е. 1197) году, а оставшемуся в Богом данной ему державе своему сыну и государю повелел, кроме других заповедей, заботиться о сем нашем монастыре и приняться за его пристройку. Уходя, блаженный наш отец и ктитор Симеон поставил игуменом сего святого места преподобного мужа иеромонаха Дионисия и заповедал ему заботиться о нуждах Христова стада, что в сем святом месте.
7) Блаженный Симеон 2 числа месяца ноября прибыл в Святую Гору. Богоносные и преподобные отцы, живущие в Святой Горе, приняли его с радостью и великими почестями. Прежде всего он поселился в монастыре Ватопеде, где и нашел желаемое — свою заблудшую овцу [71] ; облобызав его, взял его на свое рамо, как подобало, и взял на службу себе. Пробыл здесь блаженный недолго и пожелал найти место спасения всем приходящим отовсюду, подобно тому, как здесь оправдал свое царство (земное), выпросил у греческого царя Алексея, своего свата, пустынное место в Святой Горе на устройство монастыря. И взял он меня грешного из монастыря Ватопеда в то место, где мы оба и поселились. Пробыл со мною преподобный отец наш в Святой Горе один год и пять месяцев. Кто может исповедать подвиги и труды сего блаженного? Действительно, все живущие в окрестных местностях удивлялись ему, видя на нем неизреченное Божие снисхождение, и приходили к нему за благословением; священные, богобоязненные и христолюбивые монахи Святой Горы и весь освященный церковный причт неразлучно при нем были, дивясь великому смирению и образу кротости, наставнику поста и последователю слова святого Евангельского учения: хотяй болий быти, да будет всех меньший и всем слуга; аще не будете, яко дети незлобивы, не внидете в царствие небесное, и опять: блаженны нищие духом, ибо тех есть царствие небесное; блаженны плачущие здесь, ибо там наследуют царство небесное; блаженны алчущие и жаждущие здесь, ибо там насытятся; блаженны милостивые здесь, ибо там помилованы будут; блаженны чистые сердцем, ибо всегда Бога узрят и проч. Все это исполнил блаженный отец наш и ктитор Симеон и ни в каком отношении не был зазорен, но получил спасение с живущими Христа ради. Прибыв к чудным деревьям нивы спокойствия, он там нашел плоды, и птицы сладко пели там; здесь он провел мирную, безмятежную и богоугодную жизнь. Святая Гора — доброе пристанище, укоренилась в правоверии и светло сияла, как чудное дерево, и в себя приняла, как сладкопесненную птицу и любящих пустыню горлиц, некоего желанного монаха, милое утешение христолюбивому старцу, им воспитанную овцу, ветвь от его плода и цветок от его корня; здесь и благовоние; он пожелал и воистину почил на чудной пажити, на которой птица пела разными голосами, где насыщался пятью чувствами мудрецов: зрением, слухом, обонянием, вкусом и осязанием. Пришел он в ту святую пажить (Святую Гору) из своего отечества и нашел некогда бывший монастырь, по имени «Милея», во имя Введения во храм Пресвятой и Преславной Владычицы Богородицы, совершенно разоренный безбожными воинами, и потому принял на себя новый лучший подвиг, потрудил свою старость и меня недостойного, которого имел своим работником; и как здесь (Студеницу) возобновил и устроил все, так и то святое место (Хиландарь) воздвиг, чтобы и там, в будущей жизни, Бог не лишил обновления, памяти и прибежища; собрав достаточное количество монахов, поставил начальником над ними некоего преподобного мужа монаха Мефодия; он все здесь привел в порядок, что необходимо для монастыря и живущих в нем; пробыл там восемь месяцев, совершая подвиги и неизглаголанные духовные усовершенствования, которых ум человеческий не может высказать. И не только тому монастырю, но и всей Святой Горе и всем ее монастырям он дал преизобильную милостыню на поминовение себя и всех его потомков.
8) Седьмого числа февраля месяца его честная старость стала несколько ослабевать. И вот тотчас блаженный старец Симеон тихо подозвал меня недостойного и уничиженного и начал говорить мне святые, честные и сладкие слова: «Чадо мое, сладкое утешение моей старости! Тщательно внимай моим словам и не оскудеют источники твоей жизни; сохрани их в своем сердце, потому что они суть жизнь для всех, их обретающих; особенно храни свое сердце, ибо здесь источники жизни; да не будут твои уста строптивы и готовы на обиду; глаза твои пусть прямо смотрят и веки твои да поднимаются праведно; ходи право своими ногами, исправляй свои пути, не уклоняйся ни направо, ни налево: правые пути знает Бог, а пути неправые развращенны; право делай свое учение и твое хождение да будет в мире. Сын! Внимай моей мудрости, услышь мои слова и сохрани мою добрую мысль; я говорю тебе, что чувствую: храни, сын мой, закон твоего отца, не оставь наставления твоей матери; послушай теперь меня, сын мой, и будешь счастливым, ибо блажен муж, который послушает меня, и счастлив человек, который сохранит мои пути; не присоединяйся к безумным, а поищи премудрость и поживешь; разумно исправь сведения, ибо укоряющий злых себе самому досаждает и обличающий нечестивого себя самого унижает; не обличай злых, чтобы они не возненавидели тебя, но обличай разумного, и он полюбит тебя; укажи умному вину, и он станет более разумным — это слово к праведному, которое он усердно приимет; начало премудрости — страх Господень, и совет святых разумен, а уразумение закона — благое помышление. Таким образом долго проживешь, и приложатся тебе лета живота». И подняв свои руки, блаженный (Симеон) положил их на моей грешной вые, жалобно начал плакать и сладко лобызать меня; потом стал говорить: «Чадо мое возлюбленное, свет моих очей, утешение и хранитель моей старости! Вот уже приспело время нашего разлучения; вот уже Владыко отпускает меня с миром, по глаголу Его, да сбудется реченное: земля еси и в землю отъидеши, но ты, чадо, не скорби, видя мое разлучение: это чаша общая для всех; здесь мы разлучаемся, там соединимся, где уже нет разлучения». Подняв свои пречестные руки, блаженный отец положил их на мою голову и сказал: «Благословляю тебя; Господь Бог благословен, да поспешит на спасение твое и да подаст тебе вместо земных благ благодать, милость и Царствие Небесное, да исправит путь твоего течения, по которому ты изначала пошел от меня, имея с собою здесь и там мою неразлучную, хотя и грешную молитву». Я же, падши ниц к ногам его, со слезами говорил: «Я насладился многими и великими дарами твоими, о блаженный мой господин, отче Симеоне, но не памятуя всего, я оказался окаянным и неблагодарным: я пристал к бессмысленным скотам и им уподобился; будучи нищим добрыми делами и богатым страстьми, будучи исполнен срама и лишен дерзновения к Богу, осужден Богом и оплакан ангелами, будучи посмешищем для бесов, укоряем своей совестью и пристыжен моими злыми делами, я прежде смерти мертвец и прежде суда сам себя осуждаю, прежде бесконечного мучения я сам мучусь, вследствие безнадежности. Поэтому припадаю к твоим пречестным ногам с поклоном, дабы получил я, неисправленный, ради твоих пречестных молитв некую малую отраду в страшное оное пришествие Господа нашего Иисуса Христа». Когда наступило восьмое число того месяца, блаженный отец сказал мне: «Чадо мое! Пошли за духовником и за честными старцами Святой Горы; пусть придут ко мне, так как день моей кончины приближается». Я исполнил его повеление, и пришло множество монахов, подобно благовонным цветкам, цветущим в той святой пустыни. По приходе к нему они друг от друга приняли мир и благословение, и блаженный не дал им отойти от него, говоря им: «Останьтесь при мне, пока вы, после отпевания моего тела вашими святыми и честными песнями, погребете меня». Блаженный старец, начиная с седьмого часа и до своей смерти не принял ни хлеба, ни воды, а только ежедневно причащался святых и пречистых Таин Тела и Крови Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.
9) 12-го числа того же месяца я заметил, что блаженный старец близок к смерти, и сказал ему: «О блаженный отче Симеоне! Вот уже близок твой благой переход в вечный покой, хотя я уже слышал твое благословение твоему наследию, но теперь дай им свое последнее благословение». Блаженный, подняв руки, со слезами начал говорить: «Троице святая, Боже наш! Славлю Тебя и благословляю Тебя; молю Тебя и представляю себя Тебе. Даю моему наследию третье благословение. Господи Вседержителю, Боже отец наших: Авраама, Исаака, Иакова и праведного семени! Сохрани и укрепи державу бывшего моего владычества; на помощь им отныне и до века да будет Пресвятая Богородица и моя, хотя и грешная, молитва. Даю же им прежнюю заповедь: да будет между вами любовь; кто ее нарушит, да уничтожит его и семя его Божий гнев». Я же на это сказал «Аминь». — После этого блаженный старец сказал: «Чадо мое! Принеси мне образ Пресвятой Богородицы, ибо я дал обет пред ним испустить свой дух». Я исполнил его повеление. Был вечер. Блаженный старец сказал: «Чадо мое! Будь добр, возложи на меня погребальную рясу и наряди меня точно тем святым образом, как мне лежать во гробе; распростри на земле рогожу и положи меня на ней; под мою голову положи камень, пусть я здесь лежу до тех пор, пока Господь посетит взять меня отсюда». Я исполнил все, им заповеданное.
Все мы смотрели и горько плакали, видя таковое неизреченное Божие смотрение на сем блаженном старце, ибо как и здесь он просил у Бога, и Бог дал ему в державе, так и до сей минуты не лишил его ни единой духовной пищи, но все ему исполнил. Поистине, возлюбленные мои братия и отцы, чудно было видеть того, коего боялись и трепетали все страны, подобным одному из странных, нищим, обвитым мантией, лежащим на рогоже на земле, с камнем под головой; ему все кланялись, а он умиленно у всех просил прощения и благословения. Была ночь, когда все, простившись и благословивши друг друга, разошлись по кельям читать правило и затем несколько отдохнуть. Я же с одним иереем, мной оставленным, всю эту ночь остались при блаженном старце. В полночь умолк блаженный старец и больше не говорил ко мне. Когда настало время утрени и началось пение в церкви, опять просветилось лицо блаженного старца и, обратившись к небу, он сказал: «Хвалите Бога во святых Его, хвалите Его во утверждение силы Его». Я же сказал ему: «Отче! Кого ты видишь и кому говоришь?» Он же, посмотрев на меня, сказал: «Хвалите Его в силах Его, хвалите Его по множеству величествия Его». И сказав эти слова, он тотчас испустил свой пребожественный дух и умер о Господе. Я же припал к его лицу и долгое время горько плакал; поднявшись же, я благодарил Бога, что Он сподобил меня видеть таковую кончину сего преподобного мужа [72].
10) Когда вся братия узнала о его смерти, стали навещать его, дивились светлости его лица и говорили: «О блаженный Симеоне, удостоившийся при кончине видеть таковое видение, что Владыка Господь благоизволил воздать тебе за подвиги твоих трудов, и потому при исходе своей души ты с веселостью произнес сладостные слова: хвалите Бога во святых Его, хвалите Его во утверждение силы Его; хвалите Его по множеству величествия Его. Блажен ты будешь везде, и потому произнес ты сей блаженный глас». После этого, взяв с честью его преподобное тело, мы, по обычаю, поставили его на средине церкви. По окончании утрени при бесчисленном собрании монахов начали петь обычные песни над телом преподобного и тем исполнили сказанное: боящиеся Господа славят. Точно так же тогда монахи других народностей пришли поклониться ему и отпеть с великой честью панихиду: прежде всего пели греки, затем иверы, русские и болгары, и потом опять мы (т. е. сербы) — его собранное стадо. По окончании Литургии и всей обычной службы все целовали преподобное тело, и я грешный, во исполнение его завещания, обвил его и положил его в новом гробе. Собравшееся множество монахов я не отпустил до девятого дня, но всякий день творили о нем святую службу.
11) Сей блаженный наш отец своим завещанием поручил, по преставлении в вечный покой, монастырь (Хиландарь) мне, грешному; незадолго перед тем по какому-то случаю преподобный муж, монах, по имени Мефодий, с пятнадцатью другими иноками ушел из монастыря; я же сильно беспокоился и боялся, с одной стороны, вследствие пустынности места, а с другой, — вследствие страха от безбожных разбойников [73]; но, святыми молитвами Богоматери и нашей наставницы и отца Симеона, храм из невзрачного и маленького сделался великолепным; после некоторого времени я собрал 90 человек братии и устроил все необходимое для монастыря. После восьмилетнего моего пребывания там поднялись в той стране смуты: пришли латины, взяли Царьград, всю греческую землю до нашей границы и ворвались и в то святое место; было великое замешательство. По прекращении этой суматохи я получил послание от христолюбивого, благочестивого и Богом изволенного и благословенного блаженным отцом Симеоном, управляющего владением сего Стефана Немани и брата его великого князя Волкана со следующей просьбой: «Вот, в стране той возмутились народы, а блаженный наш отец Симеон, наш владыка и учитель, покоится там; поэтому молим твое преподобие, ради Господа, не презри нас, возьми честные мощи нашего господина Симеона и принеси их нам сюда, чтобы его полное благословение явилось на нас». Видя, что искреннее прошение подобает исполнить, я, немощный, принялся за его исполнение. Улучив удобную минуту, я пришел, открыл гроб блаженного старца и нашел его честное тело целым и невредимым, хотя оно в гробе пролежало восемь лет, ибо так подобает угодившим Богу, что и по их смерти Он услышит их, сохранит все их кости, и ни одна из них не сокрушится. Взяв честные мощи его, я отправился в путь и, несмотря на страшный мятеж в тех странах, с помощью Бога и Пресвятой Владычицы Богородицы и молитвами блаженного преподобного и честного нашего господина и отца Симеона прошел, по глаголу, через огонь и воду целым, сохранным и ничем невредимым. Когда властвующий Стефан Неманя и брат его князь Волкан узнали о моем прибытии с честными мощами в местность Хвостно [74], собрали епископов, иереев, игуменов со множеством монахов, со всеми боярами, с великой радостью и весельем пришли и с великой честью взяли мощи господаря Симеона, воссылая Богу благодарственные духовные песни, ибо как прекрасный Иосиф, взяв тело своего отца Иакова из Египта, принес в землю обетованную, так и эти боголюбивые и благообразные сыновья его со всей державой, приняв с великой радостью и весельем пречистое тело своего отца, сами несли его и положили с великой почестью в святой сей церкви, в обетованном ему гробе, который сначала был устроен самим блаженным для себя. Это было 19 февраля.
Мы же, возлюбленные мои братья, взирая на подвиги и жизнь сего преблаженного отца нашего, в которых есть радость и веселье, находясь в этой жизни как бы вне мира и живя как бы уже на небесах, озаботимся последовать ему в делании всего угодного Богу, дабы быть в надежде на получение будущих вечных благ о Христе Иисусе Господе нашем, ходатайством Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Благодетельницы и молитвами преподобного и блаженного отца нашего Симеона. Аминь.
16 ФЕВРАЛЯ
Страдание святого преподобномученика Романа [75]
Святой преподобномученик Роман был родом из Карпениси: он происходил от родителей простых и безграмотных, но благочестивых. По причине их безграмотности и Роман оставался безграмотным и потому мало имел понятия о догматах веры. Однажды, услышав рассказ некоторых о св. Гробе Господа нашего Иисуса Христа, он возымел ревность сам посетить св. град Иерусалим, куда немедленно и отправился. С благоговением поклонившись живоносному Гробу Господню и всем там св. местам, он пришел в лавру святого Саввы Освященного. Слыша там чтения о мучениях, каким подвергались святые мученики за имя Христово для получения будущих вечных благ, он спрашивал: что такое будущие блага? Получив же о них понятие, возжелал сам достигнуть сих благ подвигом мученичества. Возвратившись из лавры в Иерусалим, он объявил о таком своем намерении тогдашнему патриарху, но святитель Божий удержал его от страдальчества, как по причине неизвестности конца сего великого и страшного дела, так и потому, чтобы не навлечь чрез то гонение от турок на братство Св. Гроба и прочих христиан. Роман, однако ж, непременно желал мученичества и не мог более подавлять в себе это желание, или, так сказать, не мог утушить пламени, возгоревшегося в сердце его: почему, удалившись оттуда, явился в Солунь, и здесь представ пред судьей, дерзновенно исповедал пред ним Христа Богом истинным, Творцом всего видимого и невидимого и Спасителем человеков, пророка же агарянского назвал баснословом, обманщиком и врагом всякого добра и счастья человеческого, а веру их признавал обманом и прелестью, как исполненную басен и достойную смеха. Не терпя такого дерзновения, судья велел бить его без пощады: варвары, принуждая его отречься от Христа, из спины его вынули несколько ремней и изрезали ему щеки. Кроме сего, вынес тогда мученик за имя Христово и другие разные мучения. Но так как он оставался тверд в своем исповедании, то судья приговорил его к посечению.
Случилось тогда быть там капитану солунских галер, который стал просить себе у судьи мученика для корабельной службы, говоря, что это наказание для него будет жесточе мечного посечения: на галере будет он мучиться во всю свою жизнь. Это рассуждение капитана понравилось всем нечестивцам, и они с удовольствием подарили ему мученика. Итак, капитан, взявши его, обрил ему бороду и волосы, приковал на галере и заставил грести веслом. Спустя немного времени некоторые из христиан, друзья капитана, дав ему выкуп, освободили страдальца от тяжкой работы и препроводили его на святую Афонскую Гору. Явившись туда, он избрал себе в наставники в духовной жизни дивного в то время подвижника, преподобного Акакия, безмолвствовавшего в ските Кавсокаливском, и стал ангельски подвизаться под его руководством. Впрочем, душа Романа не была спокойна: он был как бы чужд всего земного, не заботился ни о пище, ни о питии, ибо мысль его постоянно была устремлена к желанному для него подвигу мученичества. Для лучшего решения этого вопроса, с общего согласия, оба — старец и ученик — наложили на себя на несколько дней пост и предались теплой и усердной молитве к Господу Богу, чтобы Он открыл им о том волю Свою; скоро преподобный Акакий получил откровение, что есть на то воля Божия и что Роман славно совершит за Христа мученический свой подвиг. Итак, Роман, в день Пятидесятницы, облекшись в ангельский образ и утвердившись молитвами старца своего и тамошних отцов, отправился в Константинополь. Прибыв сюда, святой употребил следующее средство, чтобы заявить себя агарянам: поймав одну из бегавших там собак, привязал к своему поясу и стал таскать ее посреди базара. Турки, видя такое нечестивое, по их понятию, действие, спросили его: зачем таскает он собаку; мученик отвечал им: чтобы кормить ее, как христиане кормят вас, агарян. Разгневанные таким его ответом, мусульмане устремились на него, как неукротимые звери, и начали бить его без милости, а потом представили его к самому визирю, который, слыша из уст мученика те же слова, предал его нечестивцам на мучение до тех пор, пока не отречется своей веры. Нечестивые слуги взяли его, бросили в сухой колодезь, куда обыкновенно бросают убийц, и продержали его там 40 дней, не давая ему ни пищи, ни пития, потом, вынув, опять безжалостно мучили его, но не могши склонить к своему нечестию, донесли о том визирю, который и повелел лишить его жизни мечом. Тотчас же палачи взяли его и, приведя на место казни, чрез отнятие там честной главы его препроводили святую душу его к праведному Судии всех — Богу. Святые мощи мученика по отсечении главы обратились и упали сами на восток; чему позавидовав, агаряне начали бить и гнать оттуда христиан, стекшихся во множестве. Святость страстотерпческих этих мощей Божественная благодать благоволила явить людям осиянием их небесным светом, который освещал их целых три ночи, пока нечестивцы стерегли их: свет сей видели все и дивились. Христиане, славя Бога, радовались этому; агаряне же посрамлялись. Тогда случился там английский корабль: он купил святые мощи и увез их в Англию. Но одному из христиан удалось омочить в крови святого мученика плат, который и находится на Афоне в Дохиарском монастыре, где христианин тот кончил жизнь свою иноком с именем Агапия. Так блаженный Роман получил венец мученичества во славу Христа Бога нашего. Аминь.
Св. преподобномученик Роман пострадал в 1694 г.
23 ФЕВРАЛЯ
Память преподобного Дамиана Есфигменского [76]
Преподобный отец наш Дамиан безмолвствовал близ монастыря Есфигменского, на горе, называемой Самария, и пользовался особенной дружбой св. Космы Зографского, как видно из жития его. Блаженный Дамиан был истинным послушником и твердым хранителем отеческих повелений: это видно особенно из следующего. Он имел от старца своего заповедь — никогда не спать вне своей каливы. Однажды пошел он к одному духовнику, жившему близ обители Хиландарской, но, не застав его дома, ожидал до тех пор, пока день не склонился уже к вечеру. Исполнив свое поручение, святой пошел в свою каливу. А так как был уже вечер и время случилось туманное и дождливое, то братия той кельи просили его переночевать у них, но Дамиан, помня заповедь своего старца, не согласился на их просьбу и пошел в свою каливу, по причине же великого дождя и тьмы сбился скоро с дороги. Не зная ни того, куда ему идти, ни где он находится, преподобный воззвал из глубины души: «Господи Иисусе Христе, спаси меня, погибаю!», — и — о чудо! — в то же время очутился каким-то образом пред своей каливой. По успении же треблаженного, до 40 дней, из гроба его исходило неизреченное и столь великое благоухание, что даже внизу, в монастыре Есфигменском, на расстоянии получаса почти ходу, отцы чувствовали оное. Так Бог прославил Своего угодника за богоугодную чистоту и истинную высоту его жизни! Молитвами его да сподобимся и мы наследовать вечную славу. Аминь.
Страдание святого преподобномученика Дамиана [77]
Подвижник Христов Дамиан имел своим отечеством селение Рихво, в епархии Аграфской. Родившись от родителей благочестивых, он от юности возжелал иноческой жизни; поэтому, оставив мир и яже в мире, удалился на святую Афонскую Гору, и здесь, в священной обители Филофея, приняв на себя ангельский образ, стал подвизаться достойно своего звания. Но желая еще больших подвигов, он чрез некоторое время оставил монастырь и удалился на безмолвие к одному знаменитому тогда безмолвному подвижнику, владевшему даже даром чудес, именем Дометию. Водительством и душеполезными наставлениями безмолвника сего он пользовался три года, восходя от силы в силу и преуспевая во всех добродетелях, так что за неослабную ревность и усердие, тщательность и точность в исполнении всех заповедей Божиих сподобился слышать Божественный глас, призывающий его к служению ближним: «Дамиан, — таково было Божественное ему вещание, — не своей только пользы должно тебе искать, но и пользы других». Посему он тотчас же оставил Святую Гору, удалился в пределы Олимпийские и стал там везде с дерзновением и велегласно проповедовать слово Божие, возбуждая христиан к покаянию и удалению от неправд и пороков и призывая всех к хранению заповедей Божиих и творению добрых и богоугодных дел. Расседался от злобы доброненавистник диавол, смотря на братолюбивые его труды и, не терпя их, возбудил против него много лжеименных христиан, которые начали наветовать на жизнь его и, называя его прельщенным и обманщиком, стали жестоко преследовать. Подражая подвигоположнику Христу, святой дал место гневу и удалился оттуда в пределы Киссовские и Ларисские, где также проповедь слова Божия составляла существенный предмет его занятий. Подвергнувшись и там нареканиям, зависти и преследованиям злобы, он удалился в верхние пределы Аграфской епархии, и всюду наставлял христиан пребывать твердыми в вере и хранить заповеди Господни. Но диавол не дремал: он и там воздвиг против святого некоторых не боящихся Бога и забывших свои обязанности христиан, и они, движимые человеконенавистником, преследовали его, называя его прельщенным и лжемонахом; почему святой оставил и эти пределы и возвратился в Киссово. Возжелав безмятежия, он построил там монастырь [78] и, собрав братию, стал вместе с ней денно и нощно воссылать молитвы и благодарение Господу Богу: впрочем, многие и туда приходили к нему для душевной пользы; ибо, будучи облечен свыше, он творил великие знамения и чудеса, а из уст его текли реки душеполезных поучений.
Однажды, по некоторым монастырским нуждам, а более для пользы христиан, шел он в селение Вулгарини. На пути туда, схваченный агарянами, был он представлен властителю ларисскому, с бесстыдными клеветами, будто он возмущает христиан. Поэтому властитель велел сначала бить святого жестоко, потом, наложив на шею и ноги его тяжелые цепи, ввергнуть его в темницу; затем варвар-нечестивец беспрерывно 15 дней продолжал истязать его, то нанося ему жестокие раны, то устрашая, то лаская его и обольщая всевозможными способами, в намерении заставить мужественного воина Христова отречься от Христа. Но мучитель не в состоянии был склонить к этому мученика и притом видел, что он, несмотря на все его муки, с мужеством обличает веру их в лжепророка, со многим дерзновением проповедует Христа Богом истинным и готов ради любви Его претерпеть бесчисленные мучения; поэтому, весь исполнившись гнева, повелел мучитель тотчас же умертвить мученика и сожечь труп его. Палачи немедленно взяли его и повесили, но в минуту вздергивания его кверху один из них ударил его по голове железом; в ту же минуту случилось, что веревка оборвалась, и мученик упал с высоты на землю полумертвым. Тогда эти окаянные еще живого его бросили в огонь и сожгли, а пепел высыпали в реку Пинион. Так блаженный преподобномученик Дамиан принял мученический венец! Молитвами его да избавимся все мы сетей вражеских и да сподобимся Царствия Небесного. Аминь.
Св. преподобномученик Дамиан пострадал в 1568 году, 23 февраля [79].
1 МАРТА
Память преподобного отца нашего Агапия [80]
Преподобный Агапий был послушником одного добродетельного старца, безмолвствовавшего в келье Св. Троицы в местности, называемой Колицу, в пределах Ватопедского монастыря. В одно время вышел он на море помыть свои одежды, а там случились агаряне: они тотчас взяли его и, увезши с собой, продали в Магнисии одному тоже агарянину, у которого святой находился 12 лет в оковах и ежедневно работал с усердием. С полной верой и горячими слезами день и ночь молился Агапий Госпоже Богородице, скорой всем, с верой прибегающим к Ней, помощнице, дабы Она, как Сама знает, освободила его от горького этого плена и тяжкой работы. Вняла наконец Всемилостивая молениям раба Своего. В одну ночь, явившись ему во сне, Она велит ему идти без всякого страха к своему старцу. О чудо! — Пробудившись, Агапий видит, что цепи с него спали и двери отверзты. Тогда святой понял, что это сделано чудодействием Богородицы, и потому тотчас же без всякого препятствия, вышедши из дома агарянина, прибыл на Святую Гору к своему старцу. Но старец этот, увидев его, опечалился, ибо думал, что он тайно убежал от своего господина, и сказал ему: «Чадо! Агарянина ты обманул, но Бога никто и никогда не обманет; в час всеобщего суда ты должен будешь отдать ответ за те сребреники, которые истратил твой господин на покупку тебя, чтобы иметь тебя помощником в своих нуждах: поэтому, если ты истинно желаешь себе спасения, иди назад к своему господину и служи ему. Поступив так, ты будешь истинным рабом Божиим и верным Его служителем; когда же Бог просветит господина твоего, он сам даст тебе отпуск». Любящий Бога и Богом возлюбленный Агапий, приняв эти слова старца своего, как от Бога, возвратился к купившему его. Агарянин, неожиданно увидев его, удивился. «Как ты ушел от меня и почему возвратился», — спрашивал его варвар. Тогда святой подробно объяснил ему все дело. Удивился и даже изумился варвар добродетели Агапиева старца и высоте святой христианской веры, а с тем вместе смягчилась от умиления и зачерствелая душа его. Скоро, взяв с собой Агапия и двух сыновей своих, пришел он на Святую Гору к старцу Агапиеву и просил от него себе и детям своим крещения. Будучи надлежащим образом утверждены в вере Христовой, варвары эти были крещены, а после того приняли на себя и ангельский образ и, богоугодно пожив в добродетельном подчинении сначала старцу Агапиеву, а по смерти его Агапию, отошли в Царство Небесное радоваться с прочими преподобными отцами во Христе Иисусе, Которому подобает честь и поклонение во веки. Аминь.
5 МАРТА
Страдание святого мученика Иоанна Болгарина [81]
Блаженный Иоанн был родом из Болгарии. Однажды случилось, что, забыв предосторожность против козней диавола, он отрекся Христа, но чрез несколько времени, придя в чувство, раскаялся в своем преступлении. В раскаянии он оставил свое отечество, прибыл он на Святую Гору и избрал себе жилищем лавру святого Афанасия: здесь находился три года в услужении у одного духовного старца, но так как совесть никогда не давала ему покоя, то он был уныл, печален и молчалив; самый этот наружный вид его показывал всем, что он потерпел какое-то величайшее зло. Не в силах более сносить угрызений совести, он оставил Святую Гору, прибыл в Константинополь, оделся там в турецкие одежды и в таком виде вошел в мечеть святой Софии. Явившись здесь, он стал творить на себе знамение честнаго креста и молиться по обычаю христианскому, что чрезвычайно поразило находившихся там агарян. Смущенные, они подбегают к нему и с суровостью спрашивают, для чего он так делает. Тогда блаженный небоязненно исповедал, что он христианин и как христианин творит на себе знамение крестное и покланяется Христу, Который есть истинный Сын Божий и Бог. Нечестивцы хотели было отвлечь его от этого святого исповедания, но, видя непреклонность его мысли, тотчас же обезглавили его вне двора святой Софии. Таким образом блаженный Иоанн приял светлый венец мученический от Христа Бога нашего, Которому слава и держава во веки. Аминь.
Святой Иоанн пострадал на 19-м году своей жизни, в 1784 году.
19 МАРТА
Память преподобного Иннокентия Вологодского
Преподобный Иннокентий, сын боярина Охлебинина, принял иночество в обители преподобного Кирилла Белозерского; потом вместе с другом и наставником своим преподобным Нилом Сорским [82] долго странствовал на Восток и жил на св. Афонской Горе. Возвратясь с Востока в Белозерский монастырь, он недолго пробыл там и последовал за преподобным Нилом в пустыню.
Скит преподобного Нила, где, как и на св. Горе Афонской, подвизался с ним Иннокентий, находился за пятнадцать верст от большого монастыря Кириллова на берегу безвестной речки Сорки. Там поставил Нил убогую свою хижину, и невдалеке от него, так чтобы можно было подавать друг другу голос, по обычаю палестинскому поставил себе другую келью собеседник его Иннокентий; и другие отшельники мало-помалу начали к нему собираться; таким образом составился первый русский скит, образцы которого видим мы на святой Горе Афонской. Незадолго до блаженной своей кончины преподобный Нил, предчувствуя свое отшествие к Богу, послал собеседника своего Иннокентия в пределы вологодские, на реку Нурму, и предсказал будущую славу его обители, которая должна была процвести общежитием. «Здесь же, — говорил преподобный, — как было при жизни моей, так пусть будет и по смерти: братия пусть живут поодиночке каждый в своей келье». Исполняя предсмертное завещание учителя, погрузился он в глубину Комельского дремучего леса, с южной стороны которого еще в начале XV века поселились преподобные Сергий Нуромский и Павел Обнорский. С 1491 года преподобный Иннокентий подвизался в одиночестве, но мало-помалу собралось вокруг него пустынное стадо, которое подчинил он строгому уставу преподобного Нила; тогда соорудил для братии церковь во имя Ангела пустыни Предтечи Господня — и процветала его обитель. Иннокентий преставился в 1521 году 19 марта, а в последних годах XV столетия со всех сторон начали уже проникать иноки в глубину недоступной дотоле дебри Комельской. Это были духовные дети Кирилла Белозерского и Дионисия Глушицкого, которые оживили иноческими подвигами мертвую пустыню. Меч татарский опустошил в 1536 году обитель преподобного Иннокентия. Впоследствии была поставлена каменная церковь, во имя Благовещения, над его гробницей; она пережила вновь собранную и опять упраздненную в 1764 году обитель (Жития святых Российской Церкви, март).
22 МАРТА
Житие и страдание святого нового преподобномученика Евфимия [83]
Отечество этого нового подвижника Христова, св. преподобномученика Евфимия, было селение Димитцани в Пелопонессе. Он происходил от благочестивых родителей Панагиота и Марии. Кроме Евфимия у Панагиота было еще три сына: Георгий, Христ и Иоанн, и одна дочь — Екатерина; из них Евфимий был младший и во св. крещении назван был Елевферием по следующему замечательному случаю: когда настало время матери его разрешиться им от бремени, тогда она терпела невыносимые боли, так что младенец не только не подавал никакой надежды на явление свое в мир, но, как другой Вениамин (Быт. 35, 18), подвергал опасности жизнь и самой своей матери. Страдавшая таким образом мать его, потерявши надежду на помощь и искусство человеческое, со слезами и с теплой сердечной молитвой обратилась к Небесному Врачу и Его угоднику св. мученику Елевферию, прося, дабы Творец Небесный чрез ходатайство св. мученика освободил ее от тяжкого бремени, обещаясь наименовать рожденное отроча Елевферием, если оно будет мужеского пола. Небесный Врач, всегда скорый подать помощь призывающим Его с верой и сокрушенным сердцем, услышал молитву Своей рабы, облегчил ее страдания, и родился на свет этот чудный младенец, который по обету матери был наименован Елевферием.
Когда Елевферий достиг возраста, способного понимать книжную грамоту, тогда родители отдали его учиться в начальное сельское училище. Обладая от природы прекрасными дарованиями и при неослабном прилежании он в короткое время выучился начальной грамоте, потом оттуда перешел в высшее эллинское училище, где уже учился вместе с родным своим братом Иоанном грамматике и другим преподаваемым здесь предметам. Пробыв в этом учебном заведении определенное время, они оба перешли в Константинополь, в училище Куручешме [84]. Окончив курс здесь, они оставили Константинополь и отправились в Яссы к своему отцу, находившемуся там по торговым делам со старшими двумя их братьями.
После двухлетнего пребывания в Яссах в душе Елевферия родилась благая мысль — отправиться на св. Афонскую Гору и сделаться монахом; вследствие этого, скрывшись от отца и братьев, он как птица быстро полетел из суетного мира в тихое пристанище подвижников Христовых, пребывающих на Святой Горе. Но прежде чем он достиг желанной цели, Богу угодно было испытать его терпение большими затруднениями.
Так, желая пройти на Святую Гору через Константинополь, он встретил на этом пути непредвиденные препятствия по случаю войны между Россией и Турцией, а потому отправился в Одессу в надежде пробраться оттуда как-нибудь на Афон. Но и тут он встретил препятствие и со скорбью возвратился обратно в Бухарест. Здесь он сделался известным французскому консулу и некоему русскому чиновнику, при которых оставался полтора года, пользуясь их покровительством.
В это время ненавистник добра и спасения человеческого, диавол, начал обольщать его мирскими прелестями и разжигать его юное сердце сладострастием, в чем и успел. Елевферий увлечен был в бездну порока и, погасив в себе святую искру благочестия, предался всякого рода греховным удовольствиям со всем пылом юношеской страсти.
Но так как для провождения греховной жизни нужны были и денежные средства, то он часто входил в большие долги.
Порочная жизнь, однако, не ограничилась одним только угождением плоти, но потребовала от него большей жертвы. Это было так.
Были в то время в Бухаресте со стороны Турции посланники для переговоров о мире с Россией; явившись к ним, Елевферий пристал к одному из этих турок. Это сделал он отчасти потому, что под покровительством их мог безнаказаннее пользоваться всякого рода удовольствиями, а отчасти потому, что надеялся с турком достигнуть Константинополя, так как, пресытившись греховной жизнью, он уже стал скучать [85], что всегда бывает с душой грешника, как утверждает св. Иоанн Лествичник.
Спустя немного времени посланники Порты отправились в Шумлу; здесь они замедлили по разным обстоятельствам. Пребывание Елевферия в Шумле было для него роковым обстоятельством в его беспорядочной жизни. Тяготясь медленностью путешествия, а также грубым обращением своего господина, он приходил в отчаяние, из которого виделся ему один исход: принять магометанскую веру. Скоро для осуществления этого намерения представился и случай. Один из спутников Елевферия, адрианополец Константин, бывший христианин, но незадолго пред тем сделавшийся магометанином, начал подговаривать Елевферия принять магометанство и склонил его идти вместе с ним к находившемуся там рейс-эффенди [86] Галина и пред ним отречься Христа; несчастный Елевферий последовал пагубному совету товарища и променял веру в сладчайшего Иисуса на веру лжепророка Магомета, а чрез три дня принял и обрезание. Но благодать Всесвятаго Духа, как видно, не совсем оставила его: страдая от несносной болезни обрезания, он вспомнил отеческое благочестие, чистоту христианской веры и, окаявая себя, с трепетом начал призывать имя сладчайшего Иисуса. Вспомнил он и милосердие Отца Небесного, готового опять принять обращающегося распутного сына, и всеми силами души своей желал призвать Божественную Его помощь. Но представляя себе всю глубину своего богоотступничества, он не в состоянии был ни рук своих воздеть к Богу, ни ума направить ко свету безначального Его Божества; поэтому он прибег к единственному средству — слезам и, как второй Петр, горько плакал о своем падении. Милосердый Господь наш Иисус Христос, видя истинные слезы раскаяния, милостиво призрел на кающегося, как некогда призрел Он и на первоверховного из апостолов.
Сокрушаясь о своем отречении и чувствуя в сердце своем всю тяжесть своего падения, он казался в кругу товарищей совсем уже не тем, каким прилично было ему казаться. Посему люди рейс-эффенди, подозревая его в намерении бежать, тщательно стерегли его, не позволяя ему отлучаться из дому; притом прилежно наблюдали за всеми его словами и движениями.
В один день товарищи Елевферия увидели на нем небольшой крест [87] и с бранью тотчас сняли с него и показали рейс-эффенди, обвиняя Елевферия, что он и по принятии магометанского закона не оставляет носить на себе крест — символ христианства. Рейс-эффенди, выслушав их обвинение, сказал: Решид (мусульманское имя Елевферия) вовсе не заслуживает осуждения за то, что носит на себе крест, так как он в продолжение этих немногих дней не мог познать всей сладости нашей веры. Оставьте его, он сам со временем придет к богопознанию.
Слыша такие успокоительные слова господина, слуги на время замолчали. После четырехмесячного пребывания в Шумле эффенди со всей своей свитой отправился в Адрианополь, куда последовал за ним и Елевферий, к которому в это время многие из людей рейс-эффенди уже относились враждебно, так как им не нравилось ласковое обращение эффенди с Елевферием, вследствие этого он боялся, как бы они по злобе своей не умертвили его на пути, и тогда он умер бы в мусульманской вере. Посему, как только прибыли они в Адрианополь, Елевферий тотчас от них скрылся и бежал в митрополию и, узнав, что митрополит Кирилл [88] в церкви совершает вечернее богослужение, так как день был субботний, пошел туда. Глубоко потрясен был несчастный, когда увидел здесь диакона, кадящего народ вне храма; отступник вполне сознавал, что только он один лишается благодати священного фимиама. Он готов был рыдать о своем окаянстве, но дабы не выдать себя пред предстоящими христианами, он удержался от слез и объяснил, что пришел из Константинополя к митрополиту с нужными письмами, которые поручено ему лично передать владыке. Митрополит, узнав об этом от диакона и не желая оставлять вечернего богослужения, послал епитропа церкви узнать о письмоносце, о его желании видеть владыку и взять от него письма. Елевферий, видя такой оборот дела, сказал сам себе: несчастная надежда обманула меня, и, отведя в сторону епитропа, рассказал ему о своем отречении и просил его дать ему греческое одеяние. Слыша о предметах такой важности и притом в то время, когда в Адрианополь входили турецкие войска, епитроп от страха ли, чтобы не потерпеть тамошним христианам какой-нибудь неприятности, или по немилосердию, отклонил его просьбу и прогнал несчастного отверженника. Однако такая неудача не ослабила в нем любви и ревности к христианской вере, и он не терял надежды на свое спасение. Раз он встретился с одним благонамеренным христианином, описал ему кратко свое безвыходное положение и убедительно просил принести ему греческие одежды в определенное место и время.
Добрый христианин исполнил желание Елевферия, но действием лукавого и сия мысль его осталась без исполнения, так как он не мог укрыться от слуг рейс-эффенди, почему и казался мрачным и печальным, а нередко и проливал слезы, ибо сердцу веселящуся, — говорит Мудрый, — лице цветет: в печалех же сущу, сетует (Притч. 15, 13). Глядя на него, одни из слуг насмехались над ним, другие же старались всячески ободрить его; особенно господин, видя своего новообращенного в таком состоянии, ласкал его, чтоб только утешить; даже объявил его своим сыном, но эти душепагубные утешения далеки были от души Елевферия, тоскующей по небесном отечестве. Несчастный отступник, слушая суетные обещания эффенди, сказал ему, что он так печалится о своей матери, а между тем мысленно вопиял словами Пророка: разжеся сердце мое, и утроба моя изменишася от окаянного моего отречения от Тебя, Христе!
Пробывши в Адрианаполе более трех месяцев, турки возвратились наконец в Константинополь. Но и здесь несчастный Елевферий не имел позволения свободно выходить из дома, и здесь усилен был над ним надзор, как и в Шумле. Потеряв всю надежду на человеческие средства к своему освобождению, он прибег с теплыми мольбами и горькими слезами к готовой Заступнице кающихся грешников — Пресвятой Богородице и от всей души просил Ее извести его из этой глубины погибельной и быть ему, подобно Марии Египетской, ходатаицей и споручницей к Сыну Ее и Богу, Которого он безумно отрекся. Моления кающегося отступника не остались тщетными, всемилосердая Владычица не презрела горьких его слез и тяжких воздыханий, так как вскоре, при небесной помощи и Божественном покрове, ему представился случай бежать из этого дома. Но, как видно, враг человеческого спасения не желал выпустить жертвы из своих когтей, а потому ухищрялся ослабить и переменить святую решимость и благочестивое настроение души Елевферия: поставил ему новую сеть на пути его обращения к истинной вере. Вдруг ему приносят в дар драгоценнейшие одежды от жен рейс-эффенди, с обещанием еще больших благ. Мужественный Елевферий, видя явное коварство диавола, в душе посмеялся его козням; впрочем, с притворной радостью и удовольствием принял он все посланное и чрез принесшего раба изъявил пославшим великую свою благодарность. Всю ночь после этого обольстительного поступка раскаивающийся Елевферий провел в теплых молениях и слезах, прося Царицу Небесную указать ему способ и удобство скрыться от рейс-эффенди. Поутру, лишь только солнце начало разливать живительные лучи и золотить ими верхи гор, Елевферий, возведши очи и ум свой к мысленному солнцу правды Христу, молил Его быть ему светом и путеводителем, врагов же его поразить тьмой, дабы они не воспрепятствовали ему бежать из ненавистного ему дома, для взыскания небесного Жениха, как невесте, изображенной в книге Песнь Песней (Песн. Песн. 3, 1), и с этой молитвой, покрываемый Богом, вышел оттуда, никем не замеченный.
Освободившись из погибельного общества, он почти с быстротой птицы прибежал прямо в патриарший дом, отыскал там одного знакомого ему духовника, родом из Пелопонесса, исповедал ему о себе все подробно и после этого стал просить у него христианской одежды. Духовник, быть может по невозможности скоро найти эти одежды или же страха ради, не исполнил просьбы Елевферия и, сказав ему лишь несколько душеполезных слов, отпустил его от себя с миром.
Оставив духовника, Елевферий поспешил в дом российского посольства, и здесь только он мог вздохнуть свободно и из глубины наболевшего сердца громко возопил: «Слава Тебе, изведшему меня из ада и тьмы смертныя, Христе Боже!»
Все, бывшие в посольстве, изумились, видя Елевферия в турецких одеждах, тогда как прежде знали его христианином [89]. Узнав от него обо всем случившемся, русские поболели душой, сняли турецкую одежду, одели его в христианскую и прославили Бога за освобождение раба Своего из уст пагубного змия. Чрез четыре дня нашлось судно, плывшее в Стримонский залив, но имевшее необходимость быть и на Святой Горе, на котором Елевферий и отправился. Спутником его был один боголюбивый христианин из Пелопонесса, именем Иоанн. Христолюбивый этот Иоанн собрался было уже отправляться на другом судне в Россию, но, узнав от Елевферия все бывшие с ним приключения, решился сопутствовать ему на св. Афонскую Гору. Достигнув Святой Горы, они пристали к лавре св. Афанасия. Здесь встретили они прежнего святейшего патриарха Константинопольского Григория, пребывавшего теперь там на покое. С глубокой скорбью Елевферий рассказал сему святителю все подробности своей жизни. Соболезновала и сострадала и великая душа патриарха по Бозе отступнику. Слушая его рассказ, патриарх воссылал благодарение Богу, не хотящему смерти грешника, за преславное освобождение Елевферия из сетей диавольских; боголюбивого же спутника Елевфериева благословил и, обещая ему великие награды от Христа Бога за любовь его к брату, отпустил с миром, заповедав никому другому не рассказывать о сем деле. А Елевферия удержал при себе и повелел ему ходить каждый день к благоговейному и добродетельному лаврскому духовнику Мелетию, родом из Крита, для слушания умилостивительных молитв — по установлению Церкви.
Чрез 40 дней Елевферий был помазан св. миром, и таким образом избавившись от плена всегубителя, восприял опять наименование христианина и, снова вписанный в книгу жизни, сделался рабом Христовым. Получив печать Св. Духа, он опять сделался согражданином ангелов, чадом Божиим и сонаследником Христовым.
Укрепившись духовно и исполнившись безмерной святой радости, Елевферий, оставив лавру, приходит в скит св. Анны, является к священному и великому мужу иерею Василию, который уже нескольких отступников от православной веры представил Христу мучениками, быв для них руководителем и спутником на страдальческие подвиги, иногда даже с опасностью для своей жизни и с большими расходами из своих собственных скудных средств. Пред сим духовным мужем Елевферий с сокрушенным сердцем и смиренным духом исповедал всю прошедшую свою жизнь.
Сострадая и милосердуя о Елевферии, блаженная та душа удержала его при себе, много утешала и успокаивала духовно и телесно. Пробыв там дней двадцать, подвизаясь по силе своей в трудах отшельнических, Елевферий стал просить своего наставника, чтоб он благословил его отправиться в Константинополь и там предать себя на мучения. Долго духовник не соглашался на это, но впоследствии, хотя и против своей воли, изъявил согласие на его желание и дал ему такую заповедь: если он узнан будет самими турками, тогда пусть вступает в подвиг мученичества; в противном же случае да не дерзает подвергать себя опасности. Тронутый милосердием к себе Божиим, Елевферий с радостью принял эту старческую заповедь и, взяв благословение и напутственную молитву от благочестивого старца, отправился в Константинополь. Здесь он в продолжение 8 дней неоднократно виделся со знакомыми ему шестью рабами рейс-эффенди, но по судьбам, ведомым одному Богу, не был узнан ни ими, ни другим кем-либо из мусульман. От этой неудачи он сделался печальным и со скорбью сердечной отправился к прежде упомянутому духовнику патриаршего дома, рассказал ему о себе, а также объявил и заповедь своего старца, которую решился нарушить и отдать себя произвольно в руки мусульман, так как долее не может переносить внутри палящего его пламени любви Христовой. Но духовник не советовал ему преступать заповедь старца и всячески старался убедить его оставить свое намерение, но после долгого сопротивления со стороны Елевферия, желавшего пролить свою кровь за Христа, благословил его и пожелал благополучного совершения высокого и священного подвига. Итак, в следующий день — это было Преображение Господа нашего Иисуса Христа — Елевферий, приобщившись св. Христовых Таин и вооружившись сим страшным для демонов оружием, пошел с дерзновением предать себя в руки турок, но по неисповедимым судьбам Промысла Божия, устрояющего все на нашу пользу, он на пути встретился со святогорским лаврским монахом Панкратием, родом из Пелопонесса. На вопрос его Елевферий чистосердечно рассказал ему, как своему знакомому, о своем намерении, но благоразумный Панкратий посоветовал ему лучше возвратиться на Святую Гору, посвятить себя аскетическим подвигам, испытать себя лучше и совершеннее, и таким образом более укрепившись душою и телом и сделавшись более твердым в своем намерении и желании, потом уже вступить на высокий и страшный подвиг мученичества. Панкратий ослабил рвение Елевферия, который решился отложить до времени исполнение своего намерения и по здравому совету своего доброжелателя решился возвратиться на Святую Гору. Но ненавистник добра, исконный враг рода человеческого, диавол, зная, что Елевферий по своей ревности и притом живя в кругу добродетельных старцев на Афоне, может и сам взойти на высоту добродетелей, начал смущать его различными помыслами и убеждать сперва отправиться в Иерусалим, на Синай, а после еще в какую-нибудь страну. Познав в этом внушении хитрость диавола, желающего отклонить его от настоящего пути, блаженный, при Божественной помощи, не соизволил лукавым внушениям и отплыл на Святую Гору с проигуменом Дохиарской обители Евгением Митиленцем. Прибыв на Святую Гору, Елевферий пробыл у этого проигумена два месяца, а потом от него перешел в обитель Есфигменскую. Отсюда спустя немного времени он возвратился опять в Дохиар. Здесь узнал он от одного иеромонаха, по имени Досифей, что в Иверской обители находится двоюродный брат его Онуфрий, и от радости заплакал, полагая, что при его воздействии приведет в исполнение свое намерение. Но, с другой стороны, стыдясь своего отречения, не пошел он тогда к Онуфрию, хотя и был к тому побуждаем Досифеем, а напротив, чрез несколько времени удалился в пирг, принадлежащий Ставроникитской обители, к духовнику Кириллу Митиленцу. Тот, приняв от него исповедь, послал его в священный скит честного и славного Пророка и Предтечи Господня Иоанна, к духовнику Харлампию.
На пути в этот скит Елевферий зашел в обитель Иверскую, чтобы видеться там с братом своим Онуфрием. Глубоко трогательна была встреча их. Онуфрий, потрясенный до глубины души, неутешно рыдал о великом несчастье Елевферия: каких горьких слов не произнес он тогда! «Зверь лют, — говорил он, как другой Иаков, — пожрал тебя (Быт. 37, 33), брате; кровопийца лютый растерзал тебя, Елевферие», — и многое тому подобное высказал он брату своему. И Елевферий пролил потоки слез из очей своих; и таким образом получив от брата своего великую пользу, он удалился к упомянутому духовнику Харлампию. Спустя 29 дней, по усиленной просьбе Онуфриевой, принял к себе Елевферия находящийся в том же скиту Предтечи славившийся духовным рассуждением духовник иеромонах Никифор. Искренно исповедавшись новому духовнику своему, Елевферий с радостью исполнил назначенную ему епитимью. Первой победой его над диаволом под новым сим руководством была победа над страстью чревонеистовства. Однажды, томясь от долгого поста и воздержания, он увидел несколько луковиц: тотчас пришел ему помысл тайно съесть одну из них (а между тем, ему не велено было употреблять ничего другого, кроме сухого хлеба и воды). Когда в 9 часу подан был ему хлеб и вода и принесший оные удалился, тогда Елевферий взял луковицу, чтобы съесть ее, но, вспомнив о грехе преслушания и тайноядения, блаженный пришел в ужас, ибо в ту минуту налегли на него непомерной тяжестью различные противоречащие один другому помыслы, с которыми боролся он целых три часа, пока наконец с гневом бросил луковицу на землю, растоптал ее и вкусил только хлеба с водой [90].
Но кто же может достойно рассказать о его подвигах, безмерном посте, бдении, слезах, сердечном сокрушении, кротости, постоянном внимании к себе, ласковости ко всем, безмолвии, молчании и сострадании к ближним? Таким образом, Елевферий в короткое время достиг совершенства добродетелей и покорил плоть духу; душа его, объятая Божественным рачением, уже не прилеплялась ни к чему временному и тленному. Между тем, в душе его все более и более возжигалось пламенное желание мученичества, так что, наконец, он объявил духовному своему отцу о непременном своем намерении вступить в подвиг мученический и просил у него на то согласия. Но опытный старец не соизволил пока его желанию, а повелел ему увеличить подвиги и усерднее просить у Бога милости. Блаженный послушался и, принявши старческое повеление, умножил свои посты, бдения, молитвы и слезы; и, что было особенно достойно удивления, — находясь в таком злострадании, он всегда был светел лицом и постоянно весел. Кроме чрезвычайных своих подвигов подвижник Христов занимался чтением Божественного Евангелия и других душеполезных книг. Читая в новом мартирологе о подвижниках и победах св. новомучеников, он более и более распалялся сердечным желанием мученичества; когда же ему выставляли на вид трудность этого подвига, нестерпимость мук, лютость мучителей и проч., тогда он всегда давал на это один ответ: я никогда не размышляю о таковых бедах и трудностях и не измеряю их, но чувствую только великую печаль и неизреченную болезнь в сердце моем, что не имею тысячи тел, чтобы предать все их на мученические страдания, и тысячи голов для заклания за любовь Христову.
Некогда Елевферий просил имевшего о нем попечение старца Акакия (ученика Никифорова), да сотворит молитву к Богу и узнает достоверно, есть ли воля Божия принять ему мучение и как предстать пред мучителями, самому ли собой или ждать, пока они узнают и возьмут его. Акакий, такое дело считая выше своего достоинства, отказался исполнить его просьбу, но Елевферий не переставал усиленно просить и умолять его о том. «Чадо, — сказал ему однажды Акакий, — хотя я и не достоин, но по любви христианской и заповеди Господней сотворил о тебе молитву к Богу и получил извещение, что есть воля Творца Небесного вступить тебе на подвиг мучения, притом ты должен идти для исповедания имени Христова к мучителям сам, как сам же отрекся от Господа: противное обыкновенно врачуется противным». Услышав это, блаженный исполнился радости и духовного веселья и с того времени еще более увеличил свои подвиги, прося у Бога ускорения времени к совершению мученичества.
В ту пору такое умиление и плач дарованы ему были от Бога, что никто не видал его без слез и воздыханий; без них он не вкушал даже пищи. Помня о своем падении, он подобно пророку Давиду говорил: …забых снести хлеб мой. От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей (Пс. 101, 5–6).
Идя неуклонно путем подвижничества и всегда думая только о мученичестве, Елевферий в одну ночь видит во сне, будто он, находясь вне своей каливы, весь был залит светом, исходящим от креста, который состоял из светлых звезд и видим был на восточной стороне неба. Изумление и удивление овладели Елевферием, но вместе с тем в сердце его ощущалась неизреченная радость. Близ креста сего заметил он прекрасного юношу, который сказал ему:
— Елевферий! Вот орудие, силой которого первый царь христианский, великий Константин, победил врагов своих: возьми оное, теки и ты в путь свой». Проснувшись после сего видения, он пал на землю и с обильными слезами славил и благодарил Бога. Знамение это служило ему уверением в воле Божией и сильнейшим побуждением к подвигу мученичества. Это видение он по своему смиренномудрию сохранил как тайну до самого часа отправления на мученичество.
Отправляясь на страдания, он рассказал еще и о другом утешительном видении.
— В одно время, — говорил он, — видел я высокий и прекрасный трон, на нем с великой славой и благолепием сидела Пресвятая Богородица; вокруг трона стояло бесчисленное множество воинов и слуг, из которых каждый совершал Богоматери поклонение и потом удалялся. Тогда подобно другим и я с великим страхом и сознанием своего недостоинства приблизился к Ней и поклонился. Богородица положила мне на голову Свою руку и несколько минут держала ее; в это время я проснулся и почувствовал в сердце своем неизъяснимую радость, а вскоре за тем из очей моих невольно потекли слезы обильной струей и особенно усладили мою душу.
Не явные ли это доказательства великого попечения Богоматери о Елевферии?! После сего еще более усилился пламень в душе его, и он снова просил благословения и молитвы на отправление в избранный им путь, но, видя всех не соизволяющими его намерению, стал скорбеть и печалиться, пока, наконец, стал настойчиво требовать согласия, — которое, хотя и с неохотой, но вынуждены были дать ему благочестивые старцы. А так как Елевферий приготовлялся к закланию за Христа, то, чтобы всецело посвятить себя Христу, он принял пострижение в ангельский образ с именем Евфимия.
В один день старец его Акакий, рассказывая ему о славе мучеников на небесах и об их дерзновении пред престолом Божиим в ходатайстве за всех просящих их помощи, просил его, чтобы он в час мученической своей кончины умолил Всевышнего о скорейшем его разрешении от тела и о сожительстве на небесах вместе с ним. Евфимий по своему смиренномудрию сначала отказывался, называя себя чуждым такого дерзновения, но когда Акакий еще настоятельнее стал убеждать его к тому, сказал: нет еще воли Божией, отче, отойти тебе из сей жизни: после меня придет к вам другой брат, которого прошу полюбить и позаботиться о нем, как обо мне, — ему суждено шествовать в горняя тоже путем мученичества. Предсказание блаженного вполне оправдалось, так как вскоре после святой его кончины на его место пришел св. Игнатий [91].
Однажды Акакий в келье Евфимия нашел записку, в которой были написаны числа: пять тысяч, две тысячи, три тысячи и т.д.
— Что это? — спросил старец. — Отче! Так как мы намереваемся отправиться в путь, а на море я не могу исполнить положенного мне правила, то удваиваю его теперь, да не осужден буду, как ленивый раб.
Акакий одобрил такую его точность относительно монашеского правила, похвалил внимательность его к своей обязанности и такое приготовление к закланию за любовь Христову.
Между тем, не дремал и враг всякого добра — диавол: дабы отклонить Евфимия от мученичества, он старался всеять в его душу робость. Так, в одну ночь видит он во сне, будто собралось к нему множество безобразных эфиопов, которые сначала произвели страшный шум, потом развели большой огонь и, обратившись к Евфимию, сказали: «Вот, человек идет на мучения, а не рассуждает о том, что мы победим его. Бросим-ка его в этот огонь и посмотрим, сможет ли он перенести мученичество», — и тотчас как будто бы на самом деле схватили его и намеревались бросить в средину огня. Пробудившись, Евфимий призвал Божественную помощь и таким образом избавился от диавольского наваждения.
Наконец настало давно желанное время отшествия Евфимия в святой и богоприятный путь. По пути он зашел в Иверскую обитель проститься с Онуфрием. Умилительно было их прощание, после которого Онуфрий ввел Евфимия в храм Богородицы Портаитиссы и, приблизив его к чудотворному Ее образу, сказал со слезами: «В руки Твои предаю, Госпоже, сего вольного мученика; будь ему, Всенепорочная, дверью в Царство Небесное, укрепи его на брань противу видимых и невидимых врагов и представь его Сыну Твоему и Богу жертвой совершенной и благоугодной».
Итак, 21 февраля, провожаемый многими отцами, Евфимий удалился со Святой Горы в сопровождении одного из послушников духовного отца его Григория, который послан с ним по просьбе Онуфрия. После великих бурь и бед, перенесенных ими по действу диавола на море, 2 марта прибыли они в Каллиполь. Евфимий, узнав, что здесь живут три паши со множеством турецких войск и что там же есть и некоторые из людей рейс-эффенди, от великого усердия к мученичеству говорил Григорию: «Отче! Вот и здесь есть турки, что препятствует мне свидетельствовать пред ними правую мою веру? Совершу подвиг мой и тут». О мысль боголюбивая! О любовь ко Христу огненная! Вот турки, говорит блаженный, что препятствует мне принять желаемую смерть? Этими восторженными словами он уподобляется евнуху Кандакии, который в порыве сердечной ревности говорит апостолу Филиппу: се вода! что возбраняет ми креститися? (Деян. 8, 36) Какое имел тот усердие креститься в воде, такое же имел и Евфимий креститься своей кровью — крещением из всех крещений труднейшим. Но этому пламенному его желанию Григорий не соизволил, а только совершено было здесь над ним св. елеосвящение; потом они оба приобщились св. Христовых Таин и 9-го числа того же месяца отправились отсюда и прибыли в Артаки, где выслушали они акафистную песнь Богоматери и снова приобщились св. Таин. Из Артаки 19 марта, в четверток 6-й недели Великого поста, прибыли в Галату Константинопольскую и остановились у одного благочестивого христианина Григория, который принял их как людей Божиих и оказал им большое внимание.
Накануне Цветоносной недели над Евфимием снова совершено было св елеосвящение, и опять оба они приобщились Пречистых Таин. В неделю же Ваий в храме св. Предтечи за Божественной литургией еще сподобились пренебесного сего дара, и после Литургии отправились прямо на один кефалонийский корабль, капитан которого принял их с радостью и любовью. Здесь Евфимий снял с себя монашеское одеяние и оделся в заранее приготовленные турецкие одежды. Тогда, поклонившись спутнику своему Григорию, Евфимий сказал: «Благослови, отче, твоего слугу и брата! Бог заплатит вам за все благодеяния, какие оказали вы мне недостойному, и наградит тебя небесными дарами за труды твои». Сокрушился сердцем Григорий и начал проливать слезы о разлуке с Евфимием. «Не возбуждай, отче, своими слезами скорби в моем сердце, а лучше проси Бога, чтоб Он помог мне победить врага-диавола и мужественно окончить великий подвиг». Потом, дав последнее о Христе целование Григорию и всем находившимся там христианам, стоявшим с непокровенными главами и удивляющимся его мужеству, приснопамятный взял в руки свои крест и ваии, взятые им в церкви св. Предтечи и, вооружившись сими оружиями, переходит с корабля на сушу и мужественно идет, как песненная невеста, обрести сладкого и таинственного Жениха. Казалось, сего сладчайшего Обручника, Пастыря и Посетителя душ наших нигде нельзя было обрести ему так скоро, как во дворце тиранов и игемонов; посему, имея намерение проникнуть к ним, он на пути взывал к Нему: «Владыко Иисусе Христе! Ты, пребывая Своей плотью на грешной нашей земле, не отверг того мира, которое кающаяся грешница излияла на Пречистую главу Твою: не возгнушайся же и мной грешным, приими и от меня не миро, а самую мою кровь, которую спешу излить ради Твоей любви; и как той грешнице не возбранил входа в дом Симона прокаженного, так, Владыко, сотвори и для меня свободным вход во дворцы безбожных мучителей, да проповедую там имя Твое святое и постыжу прельстившего меня диавола и посрамлю их мусульманскую веру». Так молился он со многими слезами и болезнью сердца, и о том же умолял Пресвятую Богородицу, как споручницу и непостыдную нашу помощницу. После этой молитвы произвольный страдалец, сотворив на себе крестное знамение, вошел в высокую Порту и, никем не остановленный, предстал пред самим турецким визирем Рушут-пашой и без всякого смущения и страха сказал ему:
— Господин! Я христианин еще от предков: отец мой называется Панагиотом, а мать — Марией; кроме того, имею и других трех братьев и одну сестру, и все мы христиане. А эти одежды, которые на мне, я получил от тебя, и чтобы удостовериться тебе, что я христианин, вот крест, который неложная наша христианская вера дала нам, как оружие противу всех врагов; а вот и ваии, которые тоже знамение христианское, но чтобы ты еще более уверился в сказанном мной, вот я пред тобой попираю знамение лживой вашей веры!
Говоря это, он снял с головы своей зеленую повязку, бросил ее на землю и начал попирать и проклинать обманщика Магомета. Визирь изумился, видя двадцатилетнего юношу, представшего пред ним с таким дерзновением и мужеством и называвшего веру их лживой, а пророка — обманщиком. Как будто не обращая внимания на Евфимия, визирь с негодованием обратился к предстоящим слугам и гневно сказал им:
— Зачем допустили ко мне такого человека?
Потом приказал особому своему чиновнику испытать, не пьян ли этот дерзкий или не безумный ли он.
— Нет, — отвечал Евфимий, — ум мой здрав, потому-то и исповедую Иисуса Христа Богом истинным и Творцом неба и земли, а себя христианином и желаю умереть по любви ко Христу моему.
— Так, значит, ты пьян, — сказал визирь.
— Я не пьян, — отвечал мученик, — вот уже три дня, как я ничего не ел.
Тогда визирь приказал своим слугам ввергнуть его в темницу, что тотчас же усердными служителями было исполнено. В смрадной тюрьме забили ноги его в колоды и заковали в тяжелые цепи. Через час Евфимий приведен был к визирю для вторичного допроса.
— Пришел ли ты в себя или остаешься еще в прежней твоей прелести? — спросил его нечестивый судья.
— Я сказал тебе, — отвечал мученик, — что я христианин и сын христианских родителей и что я от всей души верую во Иисуса Христа Бога истинного, Который соделался человеком ради спасения нас, человеков, и Который опять придет и будет судить людей, дабы воздать каждому по делам его (см. Рим. 2, 6).
— Оставь бесполезное суесловие, обратись в нашу веру, в которой ты уже был, и получишь от меня великие почести и богатства.
— Напрасно прельщаешь меня, господин, и напрасно предлагаешь отречься истинного Бога, сладчайшего моего Иисуса, и принять вашу веру, которая исполнена только басен и разврата. Ведь и жизнь самого вашего учителя была до крайности гнусна, и притом он имел в себе беса, и этот беснуемый ваш наставник и вас научил творить всякого рода нечистоту, а вы веруете в него, как в пророка. Не срам ли это человеку, существу, одаренному от Бога разумом?
— Если ты не отречешься своего Христа и не примешь нашу веру, я предам тебя жестоким мукам.
— О, Христе Царю! — велегласно воскликнул мученик, — не попусти, чтобы я отрекся Тебя, Создателя моего, ни словом, ни делом, хотя бы изрезали это снедное для червей тело мое на куски.
После сего визирь велел наложить на голову мученика зеленую повязку, которую Евфимий снова снял, разорвал надвое и бросил в визиря, говоря: возьми себе свое, а мне оставь мое.
Разгневавшись, визирь приказал тотчас же снова бросить его в темницу и бить прежестоко. Слуги его, как разъяренные звери, схватили страдальца и безжалостно избив его, ввергли в темницу. Там собравшись, как вороны на труп, бесчеловечные мучители то устрашали страстотерпца, то обольщали обещанием всех благ мира сего; мужественный же Христов подвижник каждому из них давал достойные ответы, во всем осмеивал их и уничижал преступную их веру. Через три часа с начала истязаний мученика по приказанию визиря повели на третье испытание.
— Пришел ли ты в раскаяние или еще упорствуешь? — спросил визирь мученика.
— Одна есть истинная вера христианская, судья, — отвечал тот, — и один Бог триипостасный, тварью славимый, Отец, Сын и Святый Дух, — единое нераздельное естество Божества. В сие имя я и крестился, и соделался сыном Божиим по благодати; как же мне после сего уверовать в обманщика, лжепророка вашего Магомета? Быв здесь на земле жилищем сатаны, он и теперь находится в объятиях отца своего диавола, и вас ослепленных, которые уверовали в него, как в пророка, ожидает одинаковая с ним мука. Знайте, что никто так не прогневал Бога, как ваш лжепророк, который столько душ увлек с собой в погибель, куда и вы, жалкие, самопроизвольно стремитесь. Истинно говорю вам: если не оставите веру в прельстившего вас лжепророка и не сделаетесь христианами, то навеки погибнете и преданы будете горьким вечным адским мукам.
Хвала свободе уст твоих, мужественный подвижниче Господень! Слава величию души твоей, небесных похвал достойному!
Когда визирь услышал эти дерзновенные и обличительные речи, то весь изменился от гнева, будучи не в состоянии более переносить их, и, отчаявшись поколебать решимость и твердость мыслей исповедника Христова, осудил его на усечение мечом. Тогда палач взял Евфимия и хотел было связать ему назад руки, но мученик не позволил и сказал ему: «Для чего тебе вязать меня, когда я пришел сюда незванным? Ведь ты не привел меня, как преступника?» — После некоторого раздумья палач оставил его.
Итак, славный подвижник Христов вышел из беззаконного того судилища с лицом веселым и радостным, не как на смерть, а как бы на брачный пир, держа в правой руке крест, а в левой ваии, чему удивлялись не только христиане, но даже и самые враги св. нашей веры.
Достигнув определенного места, палачи остановились. В это время мученик, став лицом на восток и простерши руки к небу, произнес о себе и о всем мире пламенную ко Господу Богу молитву. По окончании молитвы он сотворил на себе крестное знамение, облобызал честной крест, который держал в руках, и, весь полный радости и благодати Божией, преклонил колена и главу свою со словами: «Господи! В руце Твои предаю дух мой». Тогда палач ударил мечом его во главу, но не отсек ее сразу. «Секи вернее», — сказал палачу мученик при этой неудаче. — О, чудного мужества светлейший подвижник! — Потом палач ударил во второй раз, но опять неудача — он отсек у страдальца только часть его плоти. После сего он заклал уже мученика, как овцу, в гортань, и таким образом исполнилось пророчество мученика, который еще прежде говорил, что заколют его как овцу.
Итак, мужественный, непобедимый и преславный Евфимий получил наконец столь пламенно желаемую им блаженную кончину 1814 года 22 марта, в Вербное воскресенье, в 6 часу дня. К изумлению всех зрителей страдальческое тело его и по заклании оставалось стоящим на коленях, но чтоб не посрамиться более, нечестивцы намеренно толкнули тело, и оно упало.
Надобно сказать, что, расставшись с мучеником, спутник св. Евфимия Григорий отправился туда, где они остановились, потому что мученик заповедал ему, возвратившись в свое место, молиться о нем Богу целых три часа и потом осведомиться о нем. Григорий так и поступил. Через три часа, когда мученик после истязаний веден был уже на смертную казнь, он послал упомянутого христианина узнать о страстотерпце. Христолюбец этот, сподобившись видеть кончину мученика, известил о ней Григория, который и поспешил увидеть подвижника Христова, так славно восторжествовавшего над диаволом.
А потом палачи подняли страдальческое тело и, по желанию Григория, отнесли оное на остров Проти; такое доставление с великим трудом и за большие деньги Григорий купил у палачей. При перенесении св. мощей мученика, несмотря на то, что они три дня оставались на открытом воздухе, текла еще теплая кровь, но славнее всего было то, что когда Григорий взял честную главу св. мученика и, лобызая ее со слезами, беседовал с мучеником как бы с живым, тогда священная сия глава открыла очи и, как бы живая, веселым и приятным взором смотрела на Григория и на всех предстоящих, и это чудо совершилось дважды в присутствии многих.
После этого Григорий, одев тело мученика в иноческую одежду, положил его внутри храма Преображения Господня.
Между тем, Григорию желательно было перенести св. мощи мученика на Афон, но он недоумевал, какими путями достигнуть этой цели, почему и оставался пока в Константинополе. Но преподобномученик Евфимий однажды является ему во сне, успокаивает его и обещает, что он сам в свое время возьмет свои мощи и перенесет на Святую Гору [92].
Другое чудо совершено было новомучеником еще во время пребывания Григория в Константинополе. У одного христианина, имевшего жительство в Галате, Эммануила Маргаритова сын, именем Янк, шести лет, болел горячкой: четыре уже дня лежал он без чувств, и на выздоровление его потеряли надежду не только родные, но и врачи. Позван был в дом Эммануила с мученическими одеждами Григорий. Лишь только больного обложили окровавленными одеждами мученика и напоили водой от орошения их, тотчас больной открыл глаза, потом попросил еще той воды, с благоговением облобызал мученические одежды и с той минуты стал здоров.
Наконец Григорий, обретши попутный корабль, прибыл на нем на Святую Гору, как ангел — вестник исповедания и страдальческой кончины нового преподобномученика Евфимия. Привез он туда власы от честной его главы и окровавленные одежды, от которых исходило благоухание.
Ради славы Божией не умолчим и о том чуде, которое совершил мученик во время пути Григория на Святую Гору. «21 апреля прибыли мы из Константинополя в Дарданеллы, — так рассказывает о себе один христианин из Месимврии, именем Христодул, сподобившийся испытать на себе чудо, совершенное св. мучеником. — Там я тяжко заболел сильным ознобом и головной болью и полагал, что уже стою близ смерти, но лишь только напоили меня водой с окровавленной одежды и волос новомученика Евфимия — велик Ты, Христе Царю — тотчас я сделался здоров, прибыл со старцем Григорием на Святую гору и поклонился там священным обителям в вожделенном здоровье».
Один житель кидонисский, именем Антоний, заболел горячкой. Пришли друзья посетить его, между ними был некто, по имени Кириак. Он стал рассказывать о совершившемся недавно мученичестве святого; больной со вниманием, благоговением и верой слушал рассказ и вдруг начал чувствовать облегчение от болезни, а когда окончился рассказ о мученике, тогда и болезнь совершенно прекратилась. Чувствуя себя здоровым, он встал с постели и благодарил святого, к изумлению всех присутствующих, с которыми тотчас же пошел на прогулку. Да и у самого Кириака получил исцеление от одежды святого его больной сын, за что в благодарность послал святому прекрасную лампаду. Корабль, везший сию лампаду, подвергся великой морской буре, но как только повесили на паруса находившиеся на нем одежды святого, — море укротилось.
Надобно заметить, что Григорий, пребывая в Константинополе, раздал многим христианам части от одежд мученика, и от них многие исцелились от различных болезней. Так, у одного врача, по имени Марин, девятилетняя дочь исцелилась от бельма на глазу. Один житель острова Проти избавился от блудных помыслов, которые часто беспокоили его, — призыванием у гроба имени преподобномученика Евфимия.
Молитвами святого новопреподобномученика Евфимия да избавит и нас Бог от недугов душевных и телесных, и сподобимся получить Царство Небесное от Господа нашего Иисуса Христа, Ему же слава и держава в нескончаемые веки веков. Аминь.
Честная глава св. преподобномученика Евфимия находится ныне в Русской на Афоне обители св. великомученика Пантелеимона.
(Память его совершается и 1 мая вместе с свв. преподобномучениками Игнатием и Акакием).
23 МАРТА
Страдание святого преподобномученика Луки [93]
Святой преподобномученик Лука был родом из Адрианополя. Родители его были христиане — отец Афанасий, а мать Домница. Оставшись после смерти отца сиротой 6 лет, Лука воспитывался в крайней бедности со всеми лишениями. Теснимая со всех сторон бедностью, мать отдала его одному загорийскому купцу в мальчики по торговой части. Благонамеренный купец, взяв отрока к себе в дом, обходился с ним не как с подчиненным, но как с родным сыном, заменив ему в этом отношении отца.
Однажды хозяин Луки отправился в Россию по коммерческим делам, куда взял с собой и Луку, которому в это время было 13 лет; возвращаясь оттуда, он остановился в Константинополе, не подозревая, что здесь ожидает несчастного сироту глубокая скорбь. Так, в один день он вышел из дому, в котором они остановились, и, поссорившись с одним турчонком, начал бить его; увидя это, тут же находившиеся турки бросились на Луку, как разъяренные звери и, схватив его, хотели убить. Лука, чрезвычайно испугавшись их свирепости и не находя никакого исхода избегнуть рук ожесточенных защитников турчонка, закричал: «Пустите меня, я потурчусь». Слово «потурчусь» моментально переменило свирепость турок, а один из них, ага, сейчас же взял его и, приведя в свой дом, заставил Луку отречься от Христа и принять магометанскую веру. Несчастный отрок, будучи застращен свирепостью и боясь, дабы его не стали бить и мучить, по своему детскому легкомыслию отрекся от Христа — источника жизни, Творца неба и земли, не думая о последствиях отречения. Но когда Лука успокоился и пришел в себя, тогда увидел, в какую он вринул себя пропасть, променяв свет на тьму; при этом душа его страдала, а сердце обливалось горькими слезами; вместо обычной радости и веселости настали скука и тоска, и он горько раскаивался в своем поступке.
Ага, видя Луку печальным, начал утешать его, ласкать и обещать доставить ему всевозможные блага. Но Лука, несмотря на свою юность, в этом случае показал себя совершенным мужем и на все обещания и ласки служителя Магомета смотрел с презрением, гнушаясь даже и слышать о них. К довершению скорби и свобода несчастного отрока была стеснена, так что ему не позволяли выходить из дому, боясь, чтобы Лука не вырвался из их когтей. Но, однако, Промысл Божий, видя, что отрок, по детскому своему неразумию и страха ради, хотя и отрекся от христианской веры, но горько в этом раскаивается, дал ему способ уйти из дома, который стал для него ненавистным и мерзким. Улучив удобное время, он известил своего хозяина купца и просил, чтобы он освободил его из той неволи, которой сам был виновником, притом как можно скорее, пока над ним не совершилось гнусное обрезание.
Получив эту нерадостную весть, купец тотчас же пошел к русскому посланнику, которому объяснил все подробно, прося его защиты и покровительства и чтобы скорее избавить от погибели бедствующего отрока. Посланник, выслушав заявление, немедленно послал к аге, требуя отдать Луку его хозяину. Но ага чрез посланного отвечал: так как Луку никто насильно не принуждал отречься от христианской веры и принять мусульманскую, а он сам добровольно пришел в его дом без всякого насилия, то поэтому никто не имеет права требовать его обратно.
Когда посланный ушел, ага из опасения, чтобы вторично не стали требовать Луку, связал ему руки и насильственным образом совершил над ним обрезание. Узнав об этом гнусном обряде, совершившемся над несчастным отроком, посланник, видя, что уже все дело потеряно и что требования будут бесполезны, посоветовал купцу известить Луку, чтобы он, избрав удобное время, бежал от аги и приходил бы прямо в русское посольство.
В тот же день купец известил Луку, чтобы он бежал из того дома, что чрез несколько дней отрок и сделал: оставил навсегда злополучный тот дом, в которой произнесли его детские уста страшные слова отречения от Жизнодавца Христа, и, прибежавши в Галату, явился к русскому посланнику, который приказал снять с него турецкую одежду и одеть в христианскую; и в тот же день отправил его в Смирну, а из Смирны в Тир. Здесь он заболел; болезнь день ото дня становилась опасней и близила его к смерти. В это время он горько раскаивался, боясь, как бы грозная смерть не похитила его без покаяния, а потому попросил призвать к себе духовника, которому на исповеди рассказал все с ним случившееся. Духовник, утешив его, советовал не предаваться отчаянию, а возложить всю надежду на промыслителя Бога, пекущегося о нашем спасении, Который устроит и его спасение, ими же весть Сам судьбами; притом ради осторожности того положения, в каком он находится, страшась, чтобы турки какими-либо путями не узнали скрываемой им тайны, посоветовал ему удалиться на святую Афонскую Гору и там в тихом и безмятежном пристанище, среди опытных и процветших в добродетелях мужей, устроить и свое спасение.
Добрый совет духовника Лука принял с радостью и, как только болезнь облегчилась и он почувствовал в себе настолько сил, что возможно было предпринять путешествие, отправился на Афон.
По прибытии на Святую Гору Лука поступил в лавру преподобного Афанасия. Поживши здесь несколько времени, он перешел в Иверский монастырь, здесь он заявил иверским старцам, что по неразумию и страха ради отрекся Христа и что насильственным образом сделано над ним обрезание. Старцы, выслушав Луку, послали его в Предтеченский скит к духовнику, который, прочитав над ним огласительные молитвы, помазал его святым миром, и Лука, получив печать Святаго Духа, опять возвращен был в лоно Православной Церкви.
В Иверском монастыре Лука немного прожил и вскоре отсюда переместился в Ставроникитскую обитель и облечен был в иноческое одеяние. Но, однако, и здесь он не мог ужиться и вскоре перешел в Зографский монастырь. Враг рода человеческого не давал ему покоя, наводил разные искушения, смущал его душу и не допускал долго уживаться на одном месте.
Наконец, по попущению Божию, искушение его дошло до того, что, не терпя вражеских нападений, он оставил святую Афонскую Гору и возвратился опять в мир. Приехав в Кидонию, он начал искать себе при тамошних церквах места пономаря, но здесь такового не оказалось. Отсюда поехал он в Мосхонисию, а потом в Митилин и в Смирну, но нигде не получил места.
Таким образом, встречая везде неудачу и притом боясь свирепствовавшей тогда в Смирне чумы, возвратился опять на Святую Гору и поступил в Ксиропотамский монастырь. Здесь он пробыл недолго и из оного перешел в обитель Котломуш, а отсюда, спустя некоторое время, переместился в Предтеченский скит, где на исповеди рассказал духовнику о своих искушениях. Духовник, выслушав Луку, посоветовал ему поступить в какой-либо скит и обещался оказать ему свое содействие, но так как Лука был молод и еще не имел бороды, то, по тамошним скитским порядкам, нигде его не принимали. Наконец по ходатайству духовника он был принят в Григориатский монастырь, но и отсюда по козням всезлобного врага, не дававшего ему покоя, его прогнали. Все эти искушения были ему нанесены чрез попущение Божие, для его душевной пользы. Это видно из следующего.
Будучи изгнан из Григориатской обители, Лука начал смущаться: «Что бы это значило, думал он, что меня везде гонят?» — и, перебирая в уме всю свою жизнь, остановился на том: «Святая Афонская Гора есть необуреваемое пристанище всех ищущих своего спасения, здесь проводят безмолвную и добродетельную жизнь множество иноков, и все они наслаждаются мирной спокойной жизнью; почему же я не могу ужиться ни в одном месте и, переходя из обители в обитель, нигде не нахожу себе покоя? Разумеется, что ко всему этому нет другой причины, кроме той, что я ношу на себе положенную на меня насильственным образом скверную печать диавола — обрезание. А потому для умиротворения себя необходимо исповедать Христа пред Его врагами, пострадать за Него от тех, пред которыми я, несчастный, страха ради отвергся Его и, пролив за искупителя моего Иисуса кровь, примириться с Ним».
После этого Лука пошел к своему старцу и объявил о намерении пострадать за Христа. Но старец не одобрил его стремления страдать за Христа, так как видел его слишком юным, чтобы позволить ему идти на великий подвиг мучения; при всем этом страшил его и неизвестный конец. А потому сказал ему: «Если никто не хочет тебя держать в своем монастыре, то я соглашаюсь удалиться с тобой куда-нибудь, и мы будем неразлучны во всю жизнь». Но, однако, ничто не могло отклонить Луку от мысли пострадать за Христа. Поэтому он оставил Григориатскую обитель и пришел в скит святой Анны к знакомому ему иеромонаху Виссариону, который принял его с отеческой любовью и, видя его печальным, желал узнать причину его скорби. Лука, ничего не скрывая, открыл ему о себе все подробно, а также и желание принять муки за Христа. Виссарион, выслушав его, сказал: «Намерение твое пострадать за имя Иисуса Христа прекрасно, но ты посмотри на себя: ведь ты еще так юн и неопытен, что я страшусь за тебя при одной лишь мысли, что ты попадешь в руки врагов Господа нашего Иисуса Христа, турок, которые столь немилосердно будут тебя мучить и терзать, поэтому опасаюсь, чтобы вместо подъятия мук за Христа не случилось бы тебе из боязни опять отречься от Него. А мой совет тебе такой: оставайся здесь, в нашем скиту, и безмолвствуй, и Господь, видя твое покаяние, простит и без мучения твое отречение от Него, которое сделано было по детскому неразумию». Но Лука оставался твердым в своем намерении пострадать за Христа и нисколько не склонялся на совет Виссариона. Видя непреклонную мысль Луки, Виссарион послал его для большего вразумления к духовнику Анании. Но и Анания, при объяснении Луке всех ужасов и мук, не мог убедить его не предавать себя на такой великий подвиг, а потому советовал ему испытать себя и как следует приготовиться к мученическому подвигу, на что Лука согласился с охотой.
Приняв от духовника келейное правило, Лука начал подвизаться в посте, бдении, молитве и коленопреклонении, имея постоянно в своем уме крестную смерть Господа нашего Иисуса Христа. Но коварный диавол, ненавидящий подвижников Христовых, и теперь не оставил его в покое. Так, он вооружил против него учеников Виссариона, которые стали просить своего старца, чтобы Лука удалился от них.
В это время, по Божиему смотрению, пристала к берегам Афона лодка, идущая чрез Митилин в Смирну, а потому Виссарион с духовником решили отправить Луку в этой лодке в Митилин, на что согласился и блаженный, желавший в этом городе совершить свой мученический подвиг. После этого Лука стал убедительно просить Виссариона постричь его в великий ангельский образ и сопутствовать ему на мучение. Виссарион склонился на просьбу Луки, постриг его в монашество, и, изготовив все нужное для путешествия, 10 марта они оставили Святую Гору, а 13-го приплыли в Тенедос. Здесь блаженный Лука, увидя турок, сказал Виссариону:
— Отче! Вот и здесь есть турки, не выдать ли себя им и пострадать за Христа, и совершить в этом месте мой подвиг?
О благочестивая ревность и любовь ко Христу! Божественная любовь, согревшая юное сердце, заставляет забыть все и самую жизнь. Она желает лишь только одного: как можно скорей разрешиться от тела и вечно жить со сладчайшим Иисусом. Но Виссарион, не желая поступить вопреки благословению старцев скита, возбранил ему предать себя в этом месте на мучение, а потому они отправились далее и вскоре благополучно прибыли в Милитин, и, высадившись на берег, остановились в доме священника Парфения. В это время диавол, желая отклонить блаженного Луку от мученического за Христа страдания, начал всевать в его сердце хульные помыслы, притом с такой адской силой вооружился на Луку, что Виссарион вынужден был читать над ним заклинательные молитвы. Как только Лука умиротворился и сердце его стало покойно, тотчас пошли они в церковь святой великомученицы Варвары, где для укрепления себя приобщились святых Христовых Таин. Придя из церкви, Лука оделся в турецкую одежду и получил благословение от старца Виссариона и священника, и, дав им о Христе целование, отправился к дому, где было низшее судебное место. Но здесь почему-то не допустили его к судье.
Не достигнув цели, Лука пошел в мехкеме, где, без затруднения вошедши в присутствие, дерзновенно предстал пред кади и спросил его:
— Скажи мне, судья, допускает ли закон оскорблять и смеяться над отроком, хотя, положим, надо мною?
— Кто же это осмеял тебя? — спросил его кади.
— Осмеял и смертельно оскорбил меня один мусульманин, давший мне ложную печать, — дерзновенно отвечал святой мученик.
Судья, не понимая, о какой печати идет речь, приказал Луке показать ему оную. Тогда мученик, вменяя стыд за Христа Бога в славу, а бесчестие в честь, начал поднимать нижнюю часть своей одежды. Судьи, поняв, в чем дело, закричали:
— Остановись и не смей обнажать тела! — Тогда мученик обратился к ним и сказал:
— Будучи еще 13-летним отроком, я из страха лишиться жизни принял вашу веру, не понимая, несчастный, того, что меняю истину на ложь, а свет — на тьму, — все это я сделал, говорю вам, страха ради, так как в то время жизнь моя находилась в опасности. Но когда я пришел в совершенный возраст, то узнал, что вера ваша ложная и богопротивная и тот, кого вы называете пророком, не пророк, а обманщик. Итак, теперь пред вами безбоязненно отрекаюсь от вашей веры, а исповедую прежнюю мою христианскую, которая есть свет, путь истинный и жизнь вечная. А также верую и покланяюсь, как истинному Богу, Господу нашему Иисусу Христу, в Которого если и вы не уверуете, как я, то погибнете для жизни вечной и будете мучиться в пламени вечном, вместе с вашим Магометом.
— Откуда ты? — спросил его судья.
— Здешний, — отвечал святой мученик.
— Где же пребывал до сих пор?
— В России.
— Отчего же ты не остался там, а пришел сюда оскорблять судей и говорить разные дерзости?
— Оттого, — благодушно отвечал Христов мученик, — что наши святые книги повелевают нам, что, где отрекся своей веры, там должен и исповедовать ее.
— Каким же путем прибыл сюда?
— На русском корабле.
— Где же ты остановился?
— Нигде, а прямо пришел сюда.
Судья, подозревая мученика не в своем уме, обратившись к другим тут бывшим чиновникам, сказал: «Этот юноша помешанный, испытайте его, узнает ли он свои башмаки или нет?»
Слыша сии слова, святой мученик тотчас вышел и, взяв свои башмаки, принес к судье и сказал:
— Напрасно ты думаешь, что я сумасшедший, смотри: башмаки мои, а купил я их здесь, в этом городе.
— Жаль мне тебя, дитя мое! — сказал судья как бы с сожалением. — Послушай меня и оставь глупые твои слова, иначе я вынужден предать тебя таким мукам, о которых ты никогда и не слыхал; подумай об этом хорошенько и размысли: на что решился ты?
— Я уже давно размыслил о всех этих муках, — со спокойным духом отвечал святой мученик, — за этим-то, собственно, я и пришел сюда; делайте со мной что хотите, но я ни за что в мире не отрекусь чистой и непорочной моей веры и покланяюсь Господу моему Иисусу Христу, Которого я здесь же отрекся по неведению моему.
Мусульмане, видя твердость святого мученика и чтобы отвратить его от Христа, употребили в дело разные обещания и ласки, а потом и угрозы, но мученик, как твердый адамант, остался непреодолимым соблазнам.
Судья, видя непреклонность мученика, приказал отвести его в низший суд и отдать под надзор назиру. Здесь святой мученик подвергнут был страшным побоям от немилосердных слуг назира за то, что попросил благословения и молитв у митрополита Митилинского, пришедшего к назиру по своему делу. Митрополит, узнав о добровольном мученике, тотчас разослал по церквам грамоты, приглашая всех христиан молиться за страдальца Христу Богу. Между тем, назир то разными обещаниями, то ласками, наконец даже изъявив желание усыновить его, старался отклонить Луку от христианской веры, но все было напрасно: воин Христов крепко стоял против соблазна. В это время назира отозвали в мечеть для прочтения какого-то царского указа, куда повлекли и мученика. В мечети было многолюдное собрание мусульман, которые после прочтения указа приступили к мученику, начали его ласкать и обещать разные почести с тем, чтобы он оставался в мусульманской вере, но святой страдалец Христов твердо и мужественно отражал хитрость диавола, покушавшегося совратить его с пути, который уже был близок к концу. В этом случае злобный враг стал употреблять все усилия, дабы не допустить Луку до конца совершить подвиг. Но сила молитвы, приносимой в церквах по всему острову за святого мученика, привлекла к нему благодать Божию, которая укрепила его против соблазна и умудрила его уста отражать все нападения служителей Магомета, обличая их заблуждение, так что сами враги удивлялись мудрости и мужеству слабого отрока. Как видим, непреложно исполнились на нем слова, сказанные в Евангелии Иисусом Христом: Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как и что сказать; ибо в тот час дано будет вам что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (Мф. 10, 19–20). Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам (Лк. 21, 15). Магометане от стыда и злобы скрежетали зубами, досадуя, что не могли победить юношу, так дерзновенно обличавшего их заблуждение. И только сказали ему: «Даем тебе три дня сроку, размысли о себе хорошенько, исповедание нашей веры будет для тебя причиной радостей и всякого благополучия, а упорство твое навлечет горькие муки и бесчестную смерть»; потом приказали забить ноги мученика в колоды и бросить в тюрьму.
Во все это время шла по церквам усердная о мученике молитва, а когда узнали, что его заключили в тюрьму на три дня, то митрополит и Виссарион, старец блаженного Луки, начали изыскивать средства, каким бы образом подать страдальцу Христову утешение в приобщении его святыми Тайнами. Для исполнения этого святого дела нашелся один благочестивый христианин, добровольно давший себя заключить в тюрьму, как будто бы за неплатеж подати. Его поместили в тюрьме вместе со святым мучеником. От этого благочестивого христианина блаженный Лука сподобился принять пречистые Таины Господа нашего Иисуса Христа и причаститься ими.
Через три дня назир, призвав к себе мученика, объявил ему, что если он не отречется от Христа, то будет повешен. Но святой отвечал, что остается непоколебим в своем веровании. И таким образом назир, потеряв всякую надежду на обольщение блаженного Луки, приказал его повесить. Когда привели святого мученика на место казни и надета была на шею петля, тогда палач, издеваясь, сказал страдальцу:
— Исповедуй Магомета, великого нашего пророка, и мы отпустим тебя.
Но святой мученик отвечал:
— Верую в Господа моего Иисуса Христа и Тому Единому поклоняюсь.
Тогда другой служитель с насмешкой сказал:
— Так пусть же придет твой Христос и освободит тебя из наших рук. — Говоря это, варвар вздернул кверху веревку, и святой страстотерпец Христов, повиснув в воздухе, предал свою чистую душу в руки Бога, 1802 года, 23 марта, в воскресенье, во втором часу утра по восточному счету времени (по русскому же — в восемь часов утра). Святое тело преподобномученика Луки оставалось висящим на месте казни три дня и три ночи. Будучи хранимо Всевышним Творцом, оно нисколько не пострадало от воздушных перемен, а, напротив, было бело, глаза и уста закрыты спокойно, так что мученик казался спящим самым мирным и спокойным сном; при этом от страдальческого тела исходило необыкновенное благоухание на далекое пространство, что видя, христиане прославляли Бога, укрепившего молодого юношу (всего лишь шестнадцати лет) мужественно подвизаться и получить мученический венец.
После трех дней тело святого сняли с виселицы, привязали на шею большой камень и потом, положив в лодку, вывезли на средину моря и бросили в пучину. Но вместо того, чтобы святое тело утонуло в волнах морских, оно вместе с камнем осталось на поверхности моря, а на месте, где была лодка, поднялась страшная буря, готовая поглотить ее вместе с палачами. Видя неминуемую себе гибель, палачи со страхом возвратились на берег. С наступлением ночи мощи святого мученика были обретены христианами на берегу моря, будучи, как видно, изнесены из оного невидимой силой Божией, — и с подобающей честью преданы земле. Оставшиеся же после преподобномученика одежды обрели целебную силу. Так что от прикосновения к ним получили исцеления несколько больных. Молитвами святого славного преподобномученика Луки, Спасителю мира, удостой и нас попрать помощью Твоей все козни, наносимые нам ненавистником добра диаволом, и сподоби в день Страшного Суда стать одесную со всеми угодившими Тебе. Аминь.
4 АПРЕЛЯ
Страдание святого священномученика Никиты
Отечество святого священномученика Никиты было Албания. История не оставила нам никаких фактов о его происхождении и родителях и чем занимался в миру сей блаженный отец. Известно только то, что он подвизался на святой Афонской Горе, сначала в русском монастыре св. великомученика Пантелеимона, проходя там чередное священнослужение, а спустя некоторое время удалился на безмолвие в скит святой Анны. Здесь, проводя безмолвную и постническую жизнь, он усовершенствовал себя настолько, что сердце его переполнено было любовью к Искупителю нашему Иисусу Христу и что он по любви к Нему и за ту драгоценную кровь, которую Он излил на кресте за грехи рода человеческого, и сам желал излить свою кровь, приняв мученическую кончину.
Запавшая и издавна тлевшая в его сердце искра наконец разгорелась в пламень так, что он уже не в состоянии долее был переносить Божественный огонь, пылающий в его сердце, оставил Святую Гору и, придя в город Серры (Серес), остановился в Серронском монастыре, где некоторое время приготовлял себя к мученическому подвигу, потом отсюда пошел к правителю города, мужественно исповедал пред ним Христа истинным Богом, а Магомета, как прелестника и обманщика, обличил и проклял, за что восприял мученическую кончину.
Настоятель этой обители иеромонах Константий счел долгом записать день кончины святого мученика и известить о ней Русик, как первоначальное место его иноческих подвигов. Приводим здесь в дословном переводе с греческого письмо достопочтенного настоятеля, в котором он подробно изложил как обстоятельства предшествовавшие, так и самую доблестную кончину священномученика.
Письмо проигумена Константия из г. Сереса (в Румилии) в Русский на Афоне монастырь св. Пантелеимона о мученической кончине преп. Никиты, иеромонаха сей обители [94]
Священноинок Никита, по прибытии в Серес, в Великий понедельник 30 марта 1808 г., в час ночи (т. е. от заката солнца) пришел на тамошнее подворье нашего монастыря Илиокалеос и стал на паперти церковной. Встретившись там с иеродиаконом, он спросил его: где настоятель подворья? Тот отвечал: в келье своей.
— Имеешь дело до него? — спросил иеродиакон.
— Имею нужду нечто сказать ему, — отвечал Никита.
Иеродиакон дал знать проигумену, который при входе в церковь взял за руку новоприбывшего и указал ему место возле себя. Тогда же начали и утреню, начинаемую у нас с вечера ради стечения народа.
Во время чтения кафизм настоятель подворья ввел приснопамятного в алтарь и спросил, откуда он.
— Странник из Албании.
— Ради чего пришел сюда?
— Выслушать священную службу.
— Иерей ты или иеромонах?
— Иеромонах, отче; имя мое Никита, — отвечал он смиренно.
Затем слушали службу до конца, а по окончании ее настоятель велел служащим дать пришедшему келью для отдыха и предложил трапезу, если не кушал; по отказе блаженного от ужина отправились все на отдых.
В полунощное время проигумен обходил, по обычаю своему, метох и увидел при лунном свете на паперти стоящего человека; подумав, не чужой ли, подошел к нему и увидел священноинока Никиту молящимся. Удивляясь этому, он сказал ему: заклинаю тебя, брат, именем великого Бога, скажи мне откровенно, что за человек ты?
— Имею твердую решимость, — отвечал преподобный, — пролить кровь мою по любви к сладчайшему Иисусу Христу, за тем и прибыл в этот город ваш.
— Откуда ты прибыл?
— Со Святой Горы Афонской, — был ответ.
Когда оба присели, Никита исповедал проигумену помыслы свои и открыл сокровенное. По окончании исповеди обходивший возвратился в свою келью, оставив блаженного на паперти. Утром, на часах пред Литургией преждеосвященных даров, преподобный попросил служащего дозволить ему вперед приобщиться Пречистых Таин, объясняя, что нужно ему поспешить. Настоятель дал дозволение. После причастия он просил отслужить о нем молебен и хотел дать денег, но проигумен, отказываясь от вознаграждения, сказал: долг наш — сотворить прилежное моление о спасении твоем, и затем, простившись, Никита вышел из подворья. Настоятель послал человека наблюдать издали, куда пойдет преподобный, и тот видел его, что он сначала близ платана немало времени размышлял о чем-то, потом пошел к церкви св. Георгия, и с таким известием наблюдавший возвратился.
После этого Никита, как всем почти сделалось известным, пришел к мечети, находящейся вне города, которая называется по-гречески Святая София, а по-турецки мечеть Ахмат-паши; при ней живет духовный магометанский учитель, имеющий при себе учеников. К одному из них, хромому, подошел преподобный и, сделав обычное приветствие, сел возле него и спросил: отчего он хромает и почему не старается быть уврачеванным.
— Невозможно уврачевать меня, — отвечал тот, — ибо таким родился я.
Преподобный говорит: очень удобно исцеление твое, если только захочешь послушаться меня.
Тот, с удивлением смотря на странного, спросил: в чем тебя послушаться?
— Веруй в Иисуса Христа — единого истинного Бога, и тотчас, как крещен будешь в веру христианскую, обещаю тебе со всей верностью, что получишь во всем здоровье и хромоты твоей следа не останется.
Когда выслушал это хромой, ничего не отвечая поспешно удалился к учителю своему с извещением, что пришел такой-то монах и сказал ему то и то. Господин позвал его к себе и расспрашивал, откуда он и зачем говорил так ученику его? Блаженный объяснил, что он из Албании и ходит для проповедания веры христианской, которая одна есть истинная, и кто примет ее, тот не только спасется и пойдет по смерти в Царство Небесное, но и здесь получит всякую благодать от Христа, единственного истинного Бога. «Поэтому-то я, видя ученика твоего в таком жалком положении, посоветовал ему веровать во Христа для получения и телесного здоровья, и по смерти — Царства Небесного». После такого объяснения господин немедленно послал за человеком от начальника города и, передавая преподобного в руки его, сообщил, что он говорил против веры их, и велел доставить его господину своему. Градоначальник спросил, зачем он так открыто осуждает исповедание их и учит магометан веровать во Христа. Священноинок Никита так же уверенно отвечал, как и учителю. Тот дивился дерзновенному ответу его; не в силах же будучи возражать ему, велел тотчас отвести на конак княжеский с извещением Исух-бея, сына Измаил-бея, господина места, который и присудил приведенного заключить в темницу. На другой день позвал его к себе и допрашивал подобно учителю и правителю города; после такового же ответа, какой дан был двум первым, его снова отвели в темницу, а Исух-бей пригласил первого законоучителя магометан, к которому питали великое уважение не только простые турки в городе, но и начальники, и сообщил ему, чему учит Никита.
Законоучитель, выслушав Исух-бея, на следующий день, 2 апреля (в Великий четверток) пригласил всех знатных и образованных ревнителей веры своей; по приведении исповедника Христова, велели ему садиться; подали по восточному обычаю кофе. Потом судья сказал:
— Калогер (монах)! Зачем ты ходишь и учишь магометан оставлять веру их и веровать во Христа? При таком поведении ты кажешься вышедшим из ума».
— Нет, — отвечал блаженный, — благодатью Христовой я не выходил из ума, но ревность по истинной вере, которую я исповедую, побудила меня идти на проповедание ее и вам, чтоб вы оставили прелесть свою и уверовали во Христа, Иже един есть истинный Бог, Создатель неба и земли и всего, что на них, Который сошел с небес на землю и сделался человеком, родившись от Приснодевы Марии для спасения нашего, и научил нас чрез священное Евангелие всем истинным догматам о Боге, как веровать в Него. Он даровал людям откровение о Божественных Его действиях и свойствах и какую славу мы будем иметь в будущей жизни и блаженство; потом Он пострадал, был распят и умер за нас, чтоб освободить от прелести и власти диавольской, которой мы подлежали чрез грех праотца Адама; и в третий день воскрес и собрал снова Божественных Своих учеников и апостолов, рассеявшихся во время страдания Его, утешал их и, уверив в Божественном воскресении Своем, повелел им идти во весь мир проповедать Бога истинного, говоря, что кто уверует в учение их и крестится, спасен будет, а кто не уверует, осужден будет на вечное мучение по смерти за свое неверие. Когда прошло сорок дней от воскресения Его, Он вознесся опять на небеса в виду всех учеников и апостолов, и на десятый день по вознесении Своем послал Пресвятого Духа на апостолов, и просветил их так, что они узнали все языки человеческие, почему вышли и проповедали во всем мире. Итак, истину эту я и пришел проповедать вам, чтобы вы уверовали и не мучились вечно по смерти.
Судья спросил:
— Эта вера ваша как проповедана и утверждена?
Исповедник отвечал:
— Проповедана одним изложением правых догматов двенадцатью безоружными бедными людьми, какими были апостолы Христовы, и утверждена чудесами. И несмотря на то, что гонима была столькими мучителями, которые старались уничтожить ее в мире, она победила наконец всех силой Христовой, всех противившихся ей, распространилась во все мире, сохранилась непобедимой и непотребимой доныне и будет храниться до конца мира, по определению Христа, Который основал и утвердил ее.
— Но ты, который вышел на проповедь о Христе, имеешь богатство и силу приневоливать и побуждать людей к уверованию в Него?
— Вера христианская не нуждается в богатстве и насилии, но более в бедности и безоружии, как я уже сказал; как она была проповедана, так и теперь проповедуется.
— Можешь ли и ты сотворить чудо, как Христос и апостолы?
— Нет, я грешен и недостоин.
— Как же ты вышел проповедовать о Христе, когда нет у тебя силы и чудес не можешь творить?
— Вера наша теперь утверждена во всем мире, и чудеса и истина догматов ее сияют явно для всех, кто не закрывает самовольно глаз своих для познания оной.
Тогда некоторые из находившихся там турок сказали исповеднику:
— Может быть, тебя, калогер, говорить то, что говоришь, кто-нибудь из здешних горожан заставил — или епископ, или монахи, священники или купцы?
— Нет, — отвечал им священноинок Никита, — я никого не видал из них и вовсе не знаком с ними; от себя я подвигнулся на это, как сказал прежде, для проповедования вам веры Христовой.
— Так как ты признаешь правой веру свою и исповедуешь Иисуса Богом, то о нашем пророке как думаешь? — сказал судья.
— Мы, христиане, не почитаем его за пророка; знаем только, что он был вначале купец, богатый человек, а потом провозгласил себя пророком пред своими, и когда поверили некоторые, открыл войну вместе с последователями своими, и этим способом принудил и прочих принять его за пророка и веровать учению его, и таким образом мало-помалу утвердил веру свою насилием, войной.
— Итак, поелику ты не принимаешь его за пророка, то иначе как мыслишь о нем?
— Чистосердечно говорю вам: я считаю его за обманщика и чувственного диавола.
— Калогер! Видится, что ты невежа. Я стараюсь освободить тебя, а ты своими жестокими словами навлекаешь на себя смерть.
— Я желаю этого и на это самовольно пришел, чтобы принесть себя в жертву за любовь Владыки и Бога моего Иисуса Христа; только жалею о вас, что находитесь в неверии, и особенно тебя, господин; будучи столь стар и опытен, так что все почитают тебя за рассудительного, умного человека, не познал ты столько времени истины, но находишься в прелести сам и другим сообщаешь оное прелестное учение верования вашего.
Когда высказал это преподобный, все были посрамлены и полные гнева и мщения удалились молча. Судья сообщил обо всем Исух-бею, который тогда же приказал посадить блаженного в темницу; там он оставался до Великой субботы: в этот день около полудня просил мученик быть приведенным к Исух-бею на несколько слов; тот согласился. Явившись к нему, Никита сказал: «Что держишь меня всуе в темнице и теряешь время? Ты понял меня, поэтому делай одно из двух: или умертви меня, или освободи, чтоб я пошел и отпраздновал завтра с прочими братьями моими христианами великий праздник Воскресения Господа нашего Иисуса Христа». Исух-бей, выслушав это, приказал возвратить исповедника в темницу. Когда мученик входил в дверь, ведший толкнул его так сильно, что преподобный упал коленопреклонно внутрь, причем страж всячески ругал его по своему варварскому обычаю. Таким образом, священноинок Никита пробыл в темнице до ночи Великой субботы.
От начала и до конца заключения он вытерпел жестокие мучения; в один вечер темничный страж принес зажженную сальную свечу и долго держал у ноздрей Никиты; знаки опаления видны были и по кончине на лице его. Еще верно узнали мы от знатного христианина, имевшего свободный вход к князю [95], а тот христианин узнал от искреннего своего друга из албанцев, что тиранили мученика следующими пытками: на голову надевали железный венец [96], вонзали иглы под ногти пальцев, вешали за ноги вниз головой, опаляли тело; все это великодушно претерпел мученик.
В вечер Великой субботы, около двух часов от заката солнца, Исух-бей приговорил страдальца к смерти чрез повешение. Итак, вывели его из темницы и с биением и заушениями привели в часть города, называемую Черях-базар, и там надели ему петлю на шею; между исполнителями казни был цыган, которому велели нагнуться, чтобы ступил мученик на плечи для поднятия, но он счел себя недостойным ступать на человека, почему поставили на стремя, затянули петлю и подняли просящего у всех прощения и прощающего всех. Такова была мученическая кончина священноинока Никиты!
Близ места казни находится церковь Архангела Михаила; иеродиакон ее, вышед из кельи своей, увидел большой свет, который освещал всю окрестность; также одна знатная старушка видела в ту ночь весь город освещенным. Тело священномученика оставалось на виселице три дня до вторника Св. Пасхи, без изменения лица его и других членов; по кончине тело было желтое, таким было и в следующие дни, и обращено было лицом к востоку. Вешавшие взяли всю его одежду, оставив его совсем нагим, но на другой день прикрыли рогожей, быть может по просьбе некоторых христиан. На третий день Пасхи утром из язвы на большом пальце правой ноги начала течь кровь и текла весь день, заняв немалое пространство земли; многие из христиан, по благоговению, собирали мученическую кровь вместе с землей. В тот же день к вечеру дано было христианам позволение от Исух-бея снять Никиту и предать погребению, что и сделано ими; погребли страдальца позади церкви св. Николая, возле городского странноприимного дома, на особом месте. Скончался священномученик 4 апреля 1808 г.
Еще узнали мы о святом следующее, что, думаем, было в обнаружение приятого Богом страдальческого его подвига.
Купец, родом из Сереса, живущий в Солуни, зять тамошнего именитого архонта, прибыв на свою родину во время заключения св. Никиты в темнице и услышав о дерзновении его и страдании, не хотел почитать его мучеником.
— Нет необходимости, — говорил он, — выходить ныне на мученичество, когда нет никакого преследования христианской веры.
Раз он в таком помысле сомнения заснул и стал кричать как испуганный, так что бывшие в доме проснулись от крика. Утром он рассказал, что во сне видел, будто он находится в церкви пред иконой Владыки Христа, от Которого услышал громко произнесенные ему три раза слова:
— Веруй несомненно о Никите, что он — истинный мученик Мой.
Услышав это, купец пал наземь и возглашал с трепетом:
— Верую этому, верую, — и тотчас проснулся. Помещаю и это, как слышал.
В лето от спасительного воплощения Христова 1809, 19 февраля.
Иеромонах Константий, проигумен обители Илиокалеос, удостоверяю в истине вышерассказанного своей подписью.
Николай Сеианос, врач и чадо искреннее Восточной Церкви, свидетельствую.
Из службы священномученику Никите
Тропарь, глас 1: Плотская увядив двизания вся, молитвою и стоянием всенощным, воздержанием же и слезами, безстрастия достигл еси, славный Никито, и Христа с дерзновением проповедав, твердо за Него пострадал еси, священномучениче. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления.
Кондак, глас 4. Подобен: Вознесыйся на крест:
Всеоружием креста огражден, к подвигом вольне изшел еси, не убоявся, богогласе, вражиих прещений, с ревностью же веру исповедуя, не престал еси, дондеже мучения искус прошел еси весь, и почести победы, Никито, получил еси.
Икос: Добляго оружника и таинника Спасова, Никиту по достоянию священными песньми воспоим, братие. Сей бо непобедимый силою Божиею укреплен, мужески безстудных агарян посрами нечестие, и благодерзновенно Христа, превечнаго Бога, проповедуя не преста, дондеже мук вся виды прейде твердо, и почести победы получи.
Молитвами святого священномученика Никиты, Христе Боже, управи и нашу жизнь во славу имени Твоего святого, ныне и присно, и во веки веков. Аминь [97].
Память преподобного Феоны, митрополита Солунского [98]
Богоносный отец наш Феона сначала подвизался в обители Пантократора, проходя в ней должность чередного священника, что видно и из жития св. преподобномученика Иакова Иверского. Потом, облобызав безмолвие, он соединился на подвижническом поприще с этим преподобномучеником, подвизавшимся в то время в Иверском скиту честного Предтечи. Когда же божественный Иаков пошел в мир проповедовать слово Божие, последовал за ним и Феона вместе с другими и был с ним неразлучен почти до самой мученической его кончины. После страстотерпческой кончины своего старца он был предстоятелем и пастырем в монастыре святой Анастасии Узорешительницы, находящемся близ Солуни, а потом, наконец, был возведен и на кафедру митрополитскую в Солуни. Святые мощи его и доныне находятся целыми в вышеназванном монастыре святой Анастасии. (Смотри о нем в житии св. преподобномученика Иакова и учеников его диакона Иакова и Дионисия, 1 ноября).
6 АПРЕЛЯ
Житие преподобного и богоносного отца нашего Григория Синаита [99]
Божественный Григорий родился в Азии, в местечке Кукулы. Оно лежало близ Клазомен [100]. Родители его были богаты, а что всего выше и необходимее — добродетельны. В приличное время возраста он был хорошо образован — как во внешнем любомудрии, так, особенно, в истинах Священного Писания. Это было в царствование старшего Андроника Палеолога. Турки тогда уже теснили Азию, грабили селения, и, между прочим, — родину святого Григория, которого в числе других христиан и вместе с родителями и родными его увлекли в плен, в Лаодикию, где, по милости Божией, дано им было позволение от варваров посещать церковь лаодикийских христиан. Лаодикийцы тронулись несчастным положением своих братий. Чтобы облегчить тяжкое их иго, они умолили турок даровать пленным свободу, предложив взамен того денежный выкуп. Неверные обольстились сребренниками — и пленные христиане получили свободу и право располагать собой по собственному желанию. Тогда божественный Григорий удалился на Кипр, в короткое время обратил на себя внимание кипрян и своими естественными внешними и внутренними совершенствами заставил почти всех любить себя и уважать, ибо он был от природы благообразен, а внутренняя его лепота еще превосходила внешнюю.
Бог, знающий сущия Своя (2 Тим. 2, 19) и поспешествующий им во всем благом, устроил божественному Григорию сойтись на острове Кипре с одним добродетельным иноком, пребывающим в безмолвии. Святой Григорий тотчас же с великой радостью явился к нему в уединение и скоро облечен был им в иноческий ангельский образ. Безмолвствуя с этим иноком и питаясь духовными его беседами, он скоро сделался искусным в иноческой жизни. Отсюда, ища больших подвигов, удалился он на Синайскую гору и там принял на себя великий ангельский образ. В непродолжительное время он удивил и изумил тамошних подвижников своей бесплотной ангельской жизнью: пост его, бдение, всенощные стояния, непрестанные псалмопения и молитвы превосходили всякое описание. Казалось, он спорил с природой, желая вещественное тело свое сделать невещественным, — так что самые тамошние подвижники, удивляясь его подвигам, обыкновенно называли его бесплотным. «А о корне всех добродетелей — послушании его и глубоком смирении — я затрудняюсь и писать, чтоб нерадивым не показалось, будто говорю ложь», — пишет составитель жизнеописания божественного Григория [101]. Но так как молчать об истине — значит грешить против нее, то я должен рассказать, что слышал от преданного ученика его, Герасима. По словам этого блаженного, божественный Григорий всякое служение, назначаемое ему предстоятелем, исполнял без всякого отлагательства и со всем усердием, всегда представляя себе, что на дело его взирает Сам Бог. Между тем, при всех своих послушаниях, он никогда не оставлял и обычных своих молитвословий. Обыкновенно делал он так: ввечеру, получив благословение от настоятеля, входил в свою келью и запирал за собой дверь — здесь коленопреклонения, псалмопения, воздеяния рук к Богу с устремлением всего ума к Нему продолжались до удара к утрени; с первым ударом к утренней службе он первый стоял уже у двери церковной, пришедши же в церковь, никогда не выходил из нее прежде окончания службы, и притом, вошедши в храм первым, выходил из него всегда последним. Пища его состояла из небольшого количества хлеба и воды — и только для того, чтоб можно было жить. Назначено ему было служение в поварне. Более трех лет трудился он в этом тяжелом послушании: кто может достойно восхвалить чрезвычайное его здесь смирение? Но всегда думал, что служит не человекам, а ангелам и место службы своей почитал Божиим святилищем и алтарем. Надобно сказать, что преподобный был весьма искусен и в каллиграфии. Но при всех своих занятиях телесных он не оставлял и занятий умственных. Чтением Священного Писания и других благочестивых книг занимался он едва ли не более всех тамошних отцов, а познаниями превосходил почти всех их. При занятиях своих он имел еще благочестивое обыкновение восходить на святую вершину Синая для совершения там благоговейного поклонения, на месте тех древних славных и великих чудес.
Мог ли доброненавистник равнодушно смотреть на святого Григория, видя таковые его подвиги? Чтоб воспрепятствовать святому на пути его к совершенству, он успел посеять плевелы смущения между сподвижниками Григория и возбудить в них страсть зависти. Григорий, как ученик кроткого и смиренного Иисуса, заметив в них эту преступную страсть, тайно удалился из монастыря и взял с собой сего, достойного всякой чести, Герасима. Герасим был родом с острова Эврипа и находился в родстве с владетельным его князем, но, презрев мир со всем суетным его блеском и славой, удалился на гору Синай. Здесь он узнал божественного Григория и, удивляясь чрезвычайным его подвигам, прилепился к нему и сделался одним из учеников его. При помощи Божией и он восшел на высочайшую степень делания и созерцания, так что после великого Григория сделался для многих примером жизни подвижнической.
Итак, удалившись с Синая, они пришли в Иерусалим, на поклонение животворящему гробу. Потом, обошедши все тамошние святые места и благоговейно поклонившись им, отправились судном в Крит и пристали в месте, называемом «Хорошие пристани». Преподобный, не желая тратить напрасно время, стал отыскивать со всем тщанием какое-нибудь безмолвное место, вполне пригодное для уединенной жизни. После немалых трудов нашли они по желанию своему пещеры и там с радостью поселились; и стали продолжаться подвиги святого Григория, в сугубой против прежнего мере, так что на Григории, в собственном смысле, оправдались слова царепророка: аз яко сено изсхох. Колена моя изнемогоста от поста, и плоть моя изменися елеа ради (Пс. 101, 12; 108, 24). Действительно, лицо его от безмерного воздержания сделалось желто, члены иссохли и едва были способны двигаться. При всем том блаженный этот о Боге труженик имел пламенное желание обрести какого-либо духовного старца, который бы мог наставить его в том, чего на пути к совершенству духовному не успел он еще достигнуть. Скоро Господь призрел на святое желание верного Своего раба и устроил дело Своим премудрым образом. Чрез особое откровение извещается божественный Григорий об одном отшельнике, безмолвствовавшем в той стране, — старце опытном в делании и созерцании, по имени Арсений. Будучи движим Духом Божиим, Арсений сам приходит в келью святого Григория. С радостью принимает гостя святой Григорий. После обычной молитвы и приветствия умозрительный этот старец повел разговор, как бы из некоей Божественной книги, о хранении ума, о трезвении и внимании, об умной молитве, об очищении ума посредством творения заповедей, о возможности сделать его световидным и о многом другом. После такой беседы он спросил святого Григория:
— А ты, чадо, какого рода употребляешь делание?
Тогда божественный Григорий рассказал ему о себе все со дня почти своего рождения. Божественный Арсений, знавший уже очень хорошо путь, ведущий человека на высоту добродетели, сказал ему:
— Все, чадо, о чем ты рассказал мне, богоносные отцы называют деланием, а не видением (qewria — видение, созерцание).
Услышав это, блаженный Григорий тотчас падает к ногам его и усердно просит, заклиная даже именем Божиим, научить его умному деланию и объяснить ему созерцание. Божественный Арсений, не желая скрывать талант, данный ему от Бога, со всей охотой согласился исполнить просьбу преподобного и в непродолжительное время научил его всему, что сам богато принял от Божественной благодати. При этом открыл он Григорию, сколь многообразны и неисчислимы козни врага нашего спасения, — т. е. рассказал ему о том, что случается с упражняющимися в подвигах добродетели от человеконенавистников-демонов и от завистливых людей, которых употребляет лукавый в качестве орудий своей злобы.
Получив такие бесценные уроки от божественного Арсения, святой Григорий прибыл на святую Афонскую Гору. Желая видеться со всеми святогорскими отцами, воздать им подобающее поклонение и сподобиться святых молитв их и благословения, он обошел все тамошние монастыри, скиты, кельи, — также пустыни и места непроходимые. Общаясь с святогорскими отцами, он видел между ними подвижников, весьма украшенных деятельными только добродетелями; когда же вопрошал их, упражняются ли они в умной молитве, трезвении и блюдении ума, — они ему говорили, что и не знают, что называется умной молитвой, или хранением ума и трезвением. Обозревши всю Святую Гору, пришел он в скит Магула, лежащий близ обители Филофеевской [102], и нашел там трех монахов — Исаию, Корнилия и Макария, которые упражнялись не только в делании, но и в созерцании. Здесь построил он кельи для себя и для учеников своих — и келью для себя поставил в некотором расстоянии от келий учеников, чтобы ему всецело погружаться в одном Боге, чрез умную молитву и быть Им постоянно занятым, — т. е. чтобы по урокам Божественного своего наставника Арсения беспрепятственно предаваться созерцанию. Итак, собирая внутрь себя все чувства, соединив ум с духом и пригвоздив его ко кресту Христову, он часто повторял: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!», — молился с умилением и сокрушением сердца, с воздыханиями из глубины души, и орошал землю теплыми слезами, текшими, как река, из очей его. И Господь не презрел такого его моления: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19), — но весьма скоро услышал его, ибо воззваша праведнии, и Господь услыша их… (Пс. 33, 18). Посему разгоревшись душой и сердцем и по действию Святаго Духа изменившись благим и преславным изменением, увидел он, осияваемый Божественной благодатью, что дом его был полон света. Исполнившись радости и неизреченного веселья и изливая опять потоки слез, он снедался Божественной любовью. Поистине на нем исполнилось самым делом отеческое то изречение: «Дело видения — восхождение (praxiz qewriaz epibasiz)». И так как преподобный был превыше плоти и мира, то проникся весь Божественной любовью — и с того времени этот свет не преставал освещать его: свет праведным всегда… (Притч. 13, 9). «Славный этот отец на вопрос мой и соучеников моих о созерцании отвечал, — говорит составитель жизнеописания святого Григория.
— Тот, кто возвышается к Богу благодатью Святаго Духа, видит, как бы в зеркале, всю тварь световидной — аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем (2 Кор. 12, 2), по словам Божественного Павла, — видит до тех пор, пока не встретится с каким-нибудь препятствием во время созерцания, заставляющим его прийти в самого себя.
Однажды, видя его выходящим из своей кельи с радостным лицом, я в простоте сердца спросил его о причине такого явления. Приснопамятный этот муж, как чадолюбивый отец, отвечал мне так:
— Душа, прилепившаяся к Богу и снедаемая любовью к Нему, восходит выше творения, живет выше видимых вещей и, наполнившись вся желанием Божиим, никак не может укрыться. Ведь и Господь обещал ей, говоря: Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 6), и опять: да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесех (Мф. 5, 16), ибо тогда сердце прыгает и веселится, ум бывает весь в приятном волнении, лицо весело и радостно, — по словам мудрого: сердцу веселящуся, лице цветет! (Притч. 15, 13).
Потом я снова спросил его:
— Божественный отче! Объясни мне, по любви к истине, что такое душа и как она созерцается святыми?
Выслушав мой вопрос, он ласково и, по обыкновению его, с некоторым понижением голоса отвечал мне так:
— Возлюбленное чадо мое духовное! Вышших себе не ищи, и крепльших себе не испытуй (Сир. 3, 21), — потому что ты, будучи еще младенцем, т. е. несовершенным, не можешь переварить твердейшую пищу, т. е. понять предметы, превышающие силы твои, — как и пища совершенных мужей не полезна нежным младенцам, нуждающимся в молоке.
А я, припавши к ногам его и крепко ухватившись за них, еще настойчивее просил объяснить мне столь важный предмет. Согласившись на усиленную мою просьбу, он сказал мне кратко:
— Кто не увидит воскресения души своей, тот не может узнать в точности, что такое умная душа.
Но я, обращаясь к нему с должным благоговением, снова предложил вопрос:
— Открой мне, отче, достиг ли ты в меру сего восхождения, — т. е. узнал ли, что такое умная душа?
— Да, — отвечал он мне с великим смирением.
— Ради любви Господней, научи же и меня этому, — стал я после сего смиренно просить его, — это может принести душе моей великую пользу.
Тогда Божественный сей и по всему досточтимый муж, похвалив мое усердие, преподал мне следующее:
— Когда душа употребляет все свое усердие и подвизается посредством деятельных добродетелей, при должном рассуждении, — тогда она низлагает все страсти и подчиняет их себе. А если страсти покорены, — ее окружают естественные добродетели и следуют за ней, как тень за телом, — и не только следуют, но и учат ее, и наставляют тому, что выше естества, — учат как бы восхождению по духовной лествице. Когда же ум благодатью Христовой взойдет к тому, что выше естества, тогда, просвещаемый сиянием Святаго Духа, он простирается к ясному видению — тогда, сделавшись выше самого себя, по мере данной ему от Бога благодати, весьма ясно и чисто видит сущность вещей, и уже совсем не так, как умствуют о том внешние мудрецы, кидающиеся только за тенью вещей, а не старающиеся, как должно, следовать существенному действию природы. Ведь и Божественное Писание говорит: омрачися неразyмное их сeрдце! глаголющеся быти мудри, объюродеша (Рим. 1, 21–22). Потом душа, принявшая обручение и благодать Святаго Духа, по причине множества видений, какие она видит, мало-помалу оставляет прежние и переходит к высшим и Божественнейшим, — как говорит апостол Павел: задняя убо забывая, в предняя же простираяся (Флп. 3, 13), — и таким образом поистине отбрасывает всякую боязнь и страх и, прилепившись любовью к Жениху Христу, видит, что природные ее помыслы совершенно умолкают и, по описанию святых отцов, остаются позади. Достигнув безвидной и неизглаголанной красоты, она теперь, осияваемая светлым сиянием и благодатью Святаго Духа, беседует только с Богом, а просветившись этим беспредельным светом и имея стремление к одному Богу, она, по причине чудного и нового своего изменения, совсем уже не чувствует смиренного, земного и вещественного своего тела, ибо является чистой и светлой, без всякой примеси вещественного пристрастия, — является существом (jusiz) собственно умным, как был, до грехопадения, родоначальник наш Адам. Он сперва был покрыт благодатью беспредельного света, а потом, по причине горького преступления, обнажился от светоносной этой славы.
Ко этому божественная сия глава присовокупила:
— Человек, чрез трудолюбивое упражнение в умной молитве достигший столь дивной высоты и увидевший чисто собственное свое усмотрение, в какое он пришел благодатью Христовой, уже видел и воскресение души своей прежде чаемого общего воскресения — так что душа, таким образом очистившаяся, может говорить с божественным Павлом: аще в теле, не веем, аще кроме тела, не вем (2 Кор. 12, 2). Но вместе с тем она и недоумевает, и изумляется тому, и взывает с удивлением: о глубина богатства, и премудрости и разума Божия! яко неиспытани судове Его, и неизследовани путие Его (Рим. 11, 33).
О таких-то предметах сподобился я слышать от пребожественного этого отца!
Что сказать теперь об учениках сего преподобного отца? Достойно возвестить о всех их подвигах и ангельской их жизни я не нахожу в себе довольно силы; скажу лишь кратко — что по наставнику можно отчасти судить и об учениках его.
Первым его учеником был святой Герасим. Он, как мы выше сказали, происходил из Эврипа и после пользовался еще наставлениями святейшего патриарха Исидора. Этот новый Герасим был, можно сказать, отсветом древнего, Иорданского. Как тот шел путем апостольским и дикую пустыню Иорданскую превратил в многолюднейшую страну, населив ее земными ангелами, так и этот, исполнившись Божественной благодати и быв просвещен от Бога, является в Элладу и обходит апостольски всю ту страну, насыщая сладчайшим учением о добродетели всех алкавших и жаждавших там слова Божия. Не упустил он здесь, подобно иорданскому Герасиму, в многолюдной сей пустыне, основать и много убежищ благочестия и чистоты и преподать насельникам их подобающие правила высокой нравственности для достижения первозданной чистоты человека. Подвизаясь таким образом и сподобившись здесь уже зреть славу, преуготованную избранным Божиим, он отошел ко Господу наслаждаться сей славой — уже не на краткие мгновения, а навсегда.
Второй ученик преподобного был Иосиф, соотечественник Герасима. Иосиф не имел высокого внешнего образования, но, будучи богат внутренней, истинной мудростью, даруемой от Святаго Духа, подобно оным славным рыбарям, победившим царей и царства, посрамившим мудрецов мира, громил латинских умников. Праведная его ревность по православию послужила крепким оплотом для православных христиан против злословия латинян и утвердила многих из них на пути святой истины. Но о всех его трудах и подвигах в пользу Церкви, о великодушии в несении своего креста и о прочих сокровенных и явных его добродетелях составитель этой биографии не нашел себя в состоянии рассказать надлежащим образом. Потому и нам остается только с благоговением дивиться чудному во святых Своих Богу и величать Его угодников.
Далее блаженный биограф святого Григория просит нас выслушать о третьем ученике сего святого — о некоем чудном авве Николае. Николай был родом из Афин и достиг уже старости, когда державший в то время скипетр Греции царь Михаил Палеолог по политическим расчетам увлекся к суемудрию римской церкви. Отступив сам от чистоты православия, царь старался и всех своих подданных увлечь за собой в ту же бездну погибели. Но когда божественный Николай стал безбоязненно проповедовать в отечестве своем слово Божие и учил народ хранить православие — не принимать гнилых догматов латинских, — Палеолог послал к нему латинских мудрецов для убеждения принять западное зловерие — и послал с обыкновенными латинскими доказательствами — лестью, бичом и мечом. Жестокосердные бесчеловечные слуги, встретив со стороны его сопротивление, связали его, наложили на него цепи, обрили честную его браду, били его без милосердия палками, попирали ногами и безжалостно влачили по улицам. Но страдалец Христов и эти, и другие скорби, как то: ссылки, расхищения его имения, заключения в темницы, переносил, славя и благодаря Бога. Но скоро эта гроза прошла. Когда, по смерти царя Палеолога, невеста Христова — Церковь Божией милостью стала опять наслаждаться глубоким миром, бывший в то время святейший патриарх Иосиф употреблял всевозможные способы рукоположить божественного Николая в архиерея, но тот по своей скромности и глубокому смирению уклонился от этой высокой иерархической чести и, любя безмолвие, удалился на святую Афонскую Гору. Тогдашний прот Святой Горы, видя его украшенным всеми видами добродетели, сделал его против воли экклесиархом в честном Карейском храме. Но спустя немного времени он встретился с чудным Григорием — и, лишь только услышал сладчайшую его беседу, со всем усердием души тотчас же сделался учеником его, ибо как магнит с неизреченной от природы силой влечет к себе железо, так и божественный учитель наш Григорий душеполезными своими словами (которые всякий мудрый не погрешит, если назовет словами жизни вечной), привлекал к себе видевших его и беседовавших с ним. И как было во время земной жизни нашего Искупителя — лишь только увидел Его Андрей, тотчас оставил Предтечу Иоанна и следовал за сладчайшим Иисусом — так часто случалось и во время божественного Григория. Стремившиеся к высоте добродетелей, усматривая, что он достиг крайнего благоговения, невозмутимого спокойствия и тишины и полного просветления души, немедленно оставляли прежних свои старцев и, притекая к нему, подчинялись ему совершенно. Так поступил и досточтимый этот Николай, несмотря даже на преклонность своих лет. Под мудрым и Божественным водительством святого Григория он скоро сделался искусным во всякой добродетели, а смирением даже и превзошел всех своих собратий и соучеников.
Потом жизнеописатель святого Григория повествует еще о некоем досточудном ученике его Марке. Марк отечеством своим имел Клазомены; пришедши в возраст, принял иноческий образ в монастыре Исаака, который был в Солуни, а чрез некоторое время прибыл на святую Афонскую Гору и здесь подчинил себя святому Григорию. Стяжав умную молитву и трезвение, он был, так сказать, сокровищницей и хранилищем всех добродетелей и деятельных, в особенности же отличался смирением и послушанием, которое оказывал не только предстоятелю, но и всему братству, и даже служил странным как раб. Посему, удивляясь ему, все хвалили его и питали к нему любовь и расположение. Священнолепный вид его дышал каким-то духовным благоуханием и имел чудное на других влияние, так что увидевший его один раз чувствовал в своей душе некое освящение и влечение к смиренномудрию Маркову и этого чудного Марка брал себе в образец добродетели. Пришедши даже в глубокую старость, божественный Марк возлагаемые на него послушания исполнял с великой радостью и усердием. Проходя, например, службу повара, он никогда не показывал отягощения или нерадения. Посему и Бог, призирающий на кротких и смиренных сердцем, наградил его глубоким душевным миром, невозмутимой тишиной сердца, исполнил неизреченной радостью и весельем — или, иначе сказать, Марк сделался светлейшим органом Святаго Духа, обителью Триединого. Пример сего божественного Марка служил назиданием для многих. Многие, видя его подвиги и слушая благодатную его беседу, получали себе обильную душевную пользу. В числе назидающихся ангельской его жизнью был и я, и притом преимущественно пред другими, ибо, будучи сожителем ему почти до самой его смерти, я пользовался самой искренней его дружбой. У нас была как бы одна душа в двух телах и мы не знали, что мое, что его. Отсюда выходило то, что кто называл Каллиста, тот вдруг прибавлял к нему и Марка, и опять, кто говорил о Марке, тот видел в нем и Каллиста. Все отцы, обитавшие там в скиту, смотрели на наше единомыслие, какое мы имели между собой благодатью Христовой, как на похвальный пример, — и если когда, по зависти диавольской, случалось некоторым из них вступать в разногласие между собой, тотчас приводили они себе на память нас — и разногласие исчезало.
Божественный отец наш Григорий благословил быть такому между нами единомыслию до кончины нашей и, движимый благодатью Святаго Духа, присовокупил, что если мы будем находиться в этом единении духа, то удостоимся Царства Небесного. Такое наше дружество продолжалось целых 28 лет. Пред смертью своей Марк вынужден был по болезни перейти из скита в лавру и оставаться там до своей кончины, но телесное разлучение наше никогда не нарушало духовного нашего единения. Блаженный Марк, ежедневно восходя от силы в силу, стал на высшей степени совершенства, так что должным образом и рассказать о всех его добродетелях невозможно. И то, что я о нем повествую, делается