Первое письмо
Николая, архиепископа Константинопольского
преславному и знаменитейшему эмиру и возлюбленному другу послание о Крите
1. Всякая земная власть и господство, зависят от господства и власти свыше; и нет ни власти, ни правителя среди людей, по собственной проницательности получившего господство на земле, если только не согласится на [это] получение сущий в вышних Властитель, Вождь и единый Правитель. Поэтому следовало бы, если [это] возможно, всем тем, кто получил в удел господство среди людей, если бы даже ничто другое не побуждало к общению друг с другом и к беседе на словах, уже из–за одного того, что дар власти мы получили от Одного, не пропуская и одного дня, совершать общение друг с другом, — и посредством писем, и посредством расторопных в делах послов.
Настолько же более [это следовало бы] тем, кто предан великим господствам и владениям, насколько большим почетом они окружены, словно некие братья, из среды других братьев возвысившиеся и избранные, удостоенные высоких должностей и получившие величайшие властные полномочия. Что же значит сказанное нами?
То, что два владычества, — capацин и ромеев, — всякое владычество на земле превосходят и блистают как два великих светила на тверди [небесной], и уже из–за одного этого нам должно относиться друг к другу дружелюбно и по–братски, и из–за того, что образом жизни, обычаями и религией мы разделены, разумеется, не следует питать вражды и лишать себя общения [хотя бы] от случая к случаю посредством писем.
2. Поэтому следовало бы нам так думать и делать, даже если бы никакая другая необходимость вещей к этому не побуждала. Теперь же и сложившиеся обстоятельства таковы, что мы убеждаемся, с какой разумной причиной мы говорили [так]; хотя это, как нам внушают, и не по душе твоему величеству, что и побудило нас писать и отправить послов, теперь уже посланных, к вашей Богом данной власти.
Однако прежде изложения событий мы скажем о том, как много есть [примеров], когда находящийся у власти старался действовать и выделяться как справедливый [правитель], если только он заранее не решил дать доказательство того, что недостоин власти; и вместо того, чтобы стать для подчиненных примером жизни сообразно добродетели и вселять в них радостное удивление и восхищение его правлением, он скорее к ненависти и бунту подстрекает и побуждает. Ведь как бы вершиной добродетели правителя и главным из его достижений является справедливость, через которую он и сам приобретает силу и безопасно управляет подданными, и враги нелегко вступают в противоборство. Ибо всё прочее в жизни правителя, что стремится к добродетели, хотя и облагораживает его, и словно некими цветами украшает, но подчинённым, если у них самих нет благого стремления соревновать и подражать добродетели правителя, не много помогает; а справедливость, являясь общим спасением, и правителя делает более сильным и подданным его обеспечивает безопасность.
3. Но теперь, когда это сказано, поговорим уже и о причинах, из–за которых мы и пришли к этим словам. Остров киприотов, о многославнейший вождь сарацин, с того времени, как они, заключив с вами мир, стали данниками вашей власти, и до настоящаго времени жил в безопасности, обеспеченной договором, и никто из предков ваших, которые получали в удел управление сарацинским народом, не нарушал договоров и не причинял им никакого зла; но в разное время представители власти тех времен, хорошо и справедливо мыслящие, почитали и соблюдали изначально принятые постановления их отцов, подкреплённые письменным подтверждением, не вводя никаких новшеств, не помышляя [ничего] другого, не делая ничего вопреки воле предков. Что же скажем мы теперь? Хотя насколько больше времени проходило и древность соглашений получала тем большую силу, настолько большую следовало иметь осторожность отменять их; однако всё сразу уничтожено и попрано, — и решения, которые ваши отцы постановили, и грамоты, которые подписаны их собственными руками, и договоры, и клятвы, которые тогда принесли киприотам сарацины, давая им ручательство, и вместо мира, вместо договоров, вместо клятв — мечи, войны и убийства постигли несчастных киприотов; которым следовало бы, если бы кто–то другой совершил над ними это, от сарацин получить защиту. Ибо таково oбщее правило у всех, которые имеют в качестве данников города или народы, — выступать против нападающих на них и поднимающих войну и избавлять от нападения, как если бы они стали им их собственными подданными.
4. Но это правило, имеющееся у всех народов, даже тех, которые не знают закона, нарушено сарацинами, живущими по закону, и остров, без малого триста лет бывший вашим данником и нисколько не замеченный в изменении подвластного положения, не позволявший себе никаких новшеств ни относительно податей, ни относительно другой повинности, которую они должны были нести сарацинам, вообще не подавший даже какого–либо повода, побуждавшего к обвинению, — из–за одного лишь безумия человека, и от христианской веры отрекшегося, и сарацинского почитания (sšbaj) ставшего ложным [последователем], опустошен и погублен. И обитатели его — одни стали добычей меча, другие подверглись изгнанию, только в том имея вину, что они в продолжение столь долгого времени дружелюбно повиновались вам и не были замечены в недостатке уважения к вам, хотя вы часто поступали с ними сурово вопреки справедливости и общим условиям соглашений.
Однако, если бы даже им, что свойственно человеческой [природе], и случилось бы погрешить [против вас], и замыслить что–нибудь пpoтив вашей воли, то и в таком случае не следовало бы идти с оружием и сразу же учинять кровопролитие и убийства (ибо это недостойно не только сарацин, но и никакого другого народа, знающего и соблюдающего обычаи человеческой жизни), но [следовало бы] прежде упрекнуть их в ошибке, обличить, что они поступают не по справедливости, увещевать одуматься и не выходить за рамки приличий, и так [поступить] не однажды, но два и более раз. А уж если бы они [после этого] не вняли уговорам, и вместо того, чтобы принять доброе, склонились бы к худшему замыслу, тогда уже, не боясь возмездия ни божеского, ни человеческого, приступить к пресечению безумия и наказанию вовлеченных в это. Ничего из этого не было сделано; но, как я уже сказал, с людьми невинными, ни в чем не провинившимися, не изменившими ни одного из прежних решений вы обошлись словно с врагами.
5. Кто из живущих теперь или из тех; которые будут потом, услышав об этом, не обвинит в великой несправедливости совершивших такое? Разве же предки ваши, заключившие с киприотами соглашения, скреплённые клятвами, если только существует у почивших какое–либо ощущение того, что в этой жизни свершается, не возопят на вас чрезвычайно, и не сочтут подлежащими всяческому осуждению за то, что вы согрешили не только против острова киприотов, но и против них самих (т. е. предков — пер.), и не подвергнут [вас] как отцеубийц всяческим проклятиям?
Неужели если кто–нибудь восстанет против своего отца в настоящей жизни, то он не избегнет обвинения в отцеубийстве, а если уничтожит решения отца уже после того, как он покинул настоящую жизнь, то не будет ли отцеубийцей и не будет подпадать под то же обвинение? Ибо чем отличается одно от другого в отношении восстания [против воли отца]? Лучше же сказать: если кто желает основательно рассмотреть [дело], то последнее восстание является настолько более тяжким преступлением сравнительно с восстанием против живущего отца, насколько более подобает перешедшим в будущую жизнь почитание от детей, благоговейная память и соблюдение наказов. Тот человек, не любивший христиан, и сарацин ни во что ставивший, — речь идёт о Дамиане, — не обратив ум ни на настоящее, ни на будущее во внимание не приняв, одним лишь безумием и бессмысленной злобой побуждаемый, совершил нечестивое дело, которое на веки вечные станет памятником его злобы, уничтожив с [лица] земли, насколько было в его силах, многолюдный остров, предав поголовной гибели его жителей.
6. Да, кто–нибудь возразит: была причина, подвигшая к этому: и побуждаемый ею, он совершил то, что считается нечестивым. Ибо Имерий, захватив на острове сарацин, истребил их, хотя по условиям договоров следовало, чтобы киприоты спасли бы их и возвратили в их места обитания.
Потом, о человек, ты даже не думаешь со своим обвинением и о справедливом суждении намерения, и не помышляешь, кто есть по справедливости виновник того, в чём ты упрекаешь, и на кого следует гневаться? Пусть будет справедливым то обвинение, которое ты выдвигаешь, и пусть за сильно пострадавших сарацин понесут возмездие киприоты (и я еще не говорю, что даже тогда не следовало бы из–за греха Имерия и тех, кто были с ним, наказывать всех и целый остров подвергать вашему гневу и раздражению); но всё же пусть будет так, как я сказал, и пусть будут наказаны киприоты из–за того, что Имерий, обитая на острове с киприотами, оказался в отношении сарацин жестоким. Если же Имерия никоим образом не связывать с киприотами, то почему из–за него подвергаются опасности те, кто, не будучи подлинными [виновниками, должны] или из–за его вины быть наказанными, или за содеянное им терпеть отмщение? Ибо он, будучи предводителем ромейского войска, в каких бы краях ни смог бы [оказаться, должен был бы] убивать врагов, так что поступал надлежащим [ему] образом. Киприоты же не считают вас врагами, и к тому же не были достаточно сильны, чтобы воспротивиться Имерию и спасти сарацин из его рук. Ибо ты даже не можешь сказать того, что, хотя [для них] это было возможно сделать, они не сделали, или что они вместе с ним участвовали в дурном обращении с сарацинами.
Итак, зачем из–за этого ты сражаешься с киприотами и на них расходуешь гнев [свой]? Почему же вместо того, чтобы пытаться расквитаться с оскорбившим тебя за то, что он сделал, на тех, кто ничего оскорбительного не совершили, ты вымещаешь свою обиду? Или и из–за того, что Имерий вступил в твою землю и некоторые города Сирии, придя войной, покорил, — и из–за этого киприоты подвергнутся наказаниям, и гневаться на них ты будешь считать разумным, [так что даже] ты поднимешь оружие и вместо того, чтобы сражаться с Имерием, устроишь войну против них? Но так не считали ни предки твои, ни те, кто после них были наследниками до тебя. Почему? Потому что киприоты, соседи власти ромейской и сарацинской, и ни на вас не поднимают рук, ни на ромеев, но одинаково остаются служить и вам и нам, более же служа вам. Поэтому, как несправедливо и бесчеловечно воевать с киприотами из–за того, что Имерий выступил против вашей земли, так же беззаконно и достойно всякого обвинения воевать с киприотами из–за того, что на острове нeкоторым сарацинам случилось попасть в руки Имерия. Ты же, думается мне, при дальнейшем ходе дела, и против сирийских xpистиан пойдешь войною из–за того, что христиане [вообще] ходят войной против вас. Если же делать таковое [выходит] за пределы всякого человекоубийства, тогда то, что делается с киприотами, [вполне] можно назвать таким же человекоубийством.
7. Но оставим сказанное нами для доказательства беззаконности войны. Посмотри же и на Божественное наказание, ты, весьма разумный и способный уразуметь Божественные судьбы, поразмысли и о небесном негодовании за совершённое беззаконником Дамианом. Ибо [хотя и само] исчезновение его из среды людей этому учит; однако и болезнь, постигшая его с того времени, как он несправедливыми убийствами запятнал землю кипрскую, и мало по–малу изнурявшая его, есть [особое] свидетельство справедливого наказания от Бога за беззаконие; если же хочешь, — и то, что случилось на море с вашим флотом, и гибель кораблей ваших у того самого острова, который тот гнусный [Дамиан] задумал погубить, [есть то же наказание]. Я знаю, что и без наших слов ты это понимаешь и осознаёшь; однако же, так как ничто не мешает, чтобы и мы это отметили, это было сказано.
8. Отныне, от данной вам свыше власти зависит не только понять, но и исправить случившуюся ошибку и восстановить несчастным киприотам от начала им данные отцами вашими права, невредимость и спокойствие, оставить их на прежних положениях мира дающими, сколько установлено, подать, оказывающими и доныне сарацинам издавна [установленные] услуги, свободными жизнью от всякого притеснения и насилия, причинённого им вчера и позавчера глупостью и бесчеловечностью Дамиана, чтобы не явится вам нарушителями справедливо принятых решений и соглашений отцов ваших, и вместо подобающей вам за справедливость чести и славы, не впасть вам в противное.
Второе письмо
Ему же [об обмене пленными]
1. Из всех благ, которые приносит людям жизнь, и через которые человеческая жизнь приобретает наслаждение, нет ничего столь благого, ни более усладительного для [людей], украшенных разумом, чем приобретение дружбы и усердие о ней. Поэтому одни размышляли о том, как бы положить некоторое начало [отношений] и насадить дружбу с теми, с кем они не имели общения, другие, же в случае, если [таковая дружба] издавна уже появилась и [лишь] со временем понемногу увяла, сильно стремились через самих себя возвратить её к прежнему виду, и вновь привести в цветущее состояшние и, верно понимая и совершеннейшим разумом постигая природу вещей, что наслаждение дружбой дороже и приятнее, чем всё, что существует в [этой] жизни.
Я начинаю с такого введения не потому, что Ваше благородство не знает [обо всём этом], но как один знающий другому знающему, и в порядке общей беседы о том, чтобы нам обоим возобновить дело дружбы, которую не сейчас мы начинаем, но [к которому] мы стремимся скорее как к отцовскому наследству, и, как мы уже сказали прежде, стараемся привести снова в цветущее состояние [дружбу], которая со временем, не знаю каким образом, грозила выродиться.
2. Ибо не осталось незамеченным для вашего разума, что величайший среди архиереев Божиих, прославленный Фотий, мой во Святом Духе отец, с отцом Вашего благородства был связан такими узами любви; как даже никто из единомысленников (ÐmÒdoxoj) и единоплеменников не был столь дружественно к вам расположен; ибо, будучи человеком Божиим и великим как в божественном, так и в человеческом он знал, что хотя бы стена [разности] религиозного почитания (seb£smoj) и разделяла, но разум, проницательность, уравновешенность характера, чeлoвекoлюбиe и всё прочее, что украшает и возвеличивает человеческую природу, у тех, кто любит благое, возжигает любовь к тем, кто приближаются к любимому [благу]. Поэтому он любил твоего отца, украшеннаго тем, о чём я сказал, хотя между [ними] и стояло различие веры. К этому намерению были мы подвигнуты не [только] теперь, но совместно подвигались издревле и прежде, и о многом совершали мы [обсуждение], то же, что я сказал выше, [побудило меня] к исканию дружбы наших отцов.
3. Представился же ныне случай осуществить цель нашу, котором поистине следовало стать началом этого дела: это, как ты видишь, есть сострадание к единоприродному, человеколюбие, милосердие, кротость и, наконец, что другое, как не подражание доброте Самого Бога? Он по великой благости и бесконечному милосердию [Своему] создал тех, которые не существовали, и как Отец окружает заботой и попечением души произошедших от созданного из глины, защищает [их] жизнь, доставляет [им] всё, в чём человеческая природа имеет постоянство. Таков же настоящий случай, и он приносит одно из тех наслаждений о которых я говорил; ибо освобождениe узников, отпущение пленных, выкуп рабов, возвращение пленных к домашним, к родственникам и к друзьям, даёт утверждение род, поддержание дружбы и сладость жизни.
4. Однако, поскольку мы это сказали, то уже, как друзья и [люди], имеющие попечение о славе друга, мы одновременно предлагаем совет и увещевание для человеколюбиваго дела освобождения пленных, и тебя, склоннаго к этому, стараемся сделать ещё более склонным, чтобы, если бы такой поступок человеколюбия по отношению к пленным случился бы в твои дни, ты получил бы вечную славу, и мы, как друзья, наслаждались вместе славою дружественного нам [человека]. Много, доблеснейший из моих друзей, [случается] обстоятельств жизни, которые сдерживают и стесняют людей, и причиняют тяжкие страдания, и ни одно из них не сравнится с пленом, но что бы кто ни говорил, и бедность, и болезнь, и увечье членов — всё оказывается более терпимым по сравнению с тем злом и несчастьем. Что [может быть] болезненнее разлучения родителей с детьми, расторжения супругов, удаления братьев? И я [притом] не говорю об остальном; что постигает пленных, и о чём твоё благородство и все обладающие разумом, имеют представление. Поэтому перебрав в уме, общие страдания ваших единоверцев и наших верующих, в [вопросе] завершения спасительнаго дела не пожелай оказаться придирчивым, не выставляй каких–нибудь трудностей, которые осложнили бы освобождение ваших и наших пленных, поскольку лучше [прославиться] как почитающий справедливость, взирающий на правду, а не как придерживающийся [лишь] собственной выгоды и приносящий христианам вред; ибо несправедливость не есть выгода, и корысть не может принести пользы, но это есть крайний вред и ущерб для тех, которые, как ты, способны уразуметь подобающее.
Но то есть величайшая польза, то есть несравненная выгода, чтобы под вашей властью и правлением возвратились в родное отечество единоплеменники, чтобы родители получили обратно своих детей, дети соединились с родителями, жёнам были отданы мужья, друзья соединились с друзьями, и просто: чтобы каждый, удалённый до сих пор из отечества, участвовали в тех благах, которые даёт родина.
5. Этим, доблестнейший и драгоценнейший из моих друзей, я полагаю начало дружбы с тобою, и пишу и убеждаю, поскольку тебе следует так поступать, а нам писать об этом к любимому [человеку]. Впрочем, желаем тебе здоровья и сохранения от всяких житейских превратностей и несчастий, которые обыкновенно встречаются в сей смертной и непостоянной жизни.
Третье (102) письмо
Превосходнейшему, всеблагороднейшему, многославному другу нашему,
который по замечательному решению Божию получил в удел
господство и управление народом сарацинским
1. Насколько ты, о благороднейший властитель, принял от Бога [власть] возвышаться и чрезвычайно высоко стоять над всеми твоими единоплеменниками, настолько и во всякой другой добродетели надлежит тебе быть исключительным. И я говорю это не потому, что предполагаю, будто ты не таков (ибо учит нас хорошая о тебе молва, которая действительно учит и из которой мы узнаём, что как по власти твоей, так и по разуму, справедливости и прочей безукоризненной честности твоего поведения ты отличаешься от подданных), но из–за того пришлось нам говорить в качестве введения [такие слова], что достиг наших ушей чудовищный и невероятный слух, как будто бы против подданных вам христиан пришёл ты в страшный гнев, без какой–либо истинной причины, от одного только доноса. Ибо сообщает этот чудовищный слух, что восприняло ваше великолепие, не знаю, от кого, — а лучше же [сказать], знаю от кого: от диавола, издревле породившего ложь, — сплетню, будто молитвенный дом сарацин, который здесь, разрушен ромейским царством, а живущие [здесь] сарацины против своей воли принуждаются отказываться от собственной веры, и к христианскому почитанию переводятся, и из–за этого вышло от вас повеление разрушать храмы христианские, находящиеся под вашей властью.
2. [Поэтому] я положил это началом письма. Ибо [с самого] начала не следовало склонять твой слух к этому дурному разносчику сплетен и диаволу, ни, только лишь по–человечески, если бы и принял, повеления такого не выносить, но озаботиться [прежде] тем, чтобы выяснить происхождение слуха и через это узнать, является ли он верным или извращённым, и не бросать такое обвинение человеколюбию и порядочности Ромейского царства от случайно услышанного [слова]; но насколь ты велик и высок властью, прежде чем слушать о великом и высоком невероятную молву, необходимо [тебе] иметь о таковом надёжное сведение, и не обманываться рассказываемыми [сплетнями]. Ибо и многим [твоим] подданным, которых народ ромейский содержит в большом почёте, оказывает он в этом исключительную услугу, по человеколюбию и доброжелательности к ним. И доказательство этому не моё [только] слово, но твёрдость имеет от того, кто [обитает] на земле ромейской власти и по всей земле, где простирается это господство, все люди по всей земле и всякому исследованию предоставляют таковое свидетельство. Следовательно, как правдоподобное, являемое от всякого языка и всякого исследования общее свидетельство [нашего] человеколюбия, как и сам ты, будучи рассудительным, мог уяснить, и подобало бы тебе сначала подвергнуть испытанию случившиеся человеческие дела, прежде чем входить в таковые нечеловеколюбивые деяния. Так как не следовало вашему высочеству сразу же в сознании [своём] всецело уделять веру диавольским языкам, которые есть конечная причина того, что ромеи представляются [виновными] в таковом отвращении к людям.
3. Однако и после того, как это произошло, и через посланных отсюда, и через дошедших к нам, ты мог бы найти полную уверенность [в этом], получив от них требуемое; ибо они собственными глазами глазами [всё] видели и потому истинны их рассказы, пусть они это сообщат вам; не только же они, но и посланные с ними [люди] вашего племени и веры пусть предоставят признание, что в царствующем сем городе, с какого времени оказались они в плену, случалось ли, чтобы их приводили в [подобное] испытание. И равным образом, как только появился бы тот, кто отрицает это, через слова ваших единоплеменников, и доныне к нам посылаемых [мог ты] принять, что произошедшая сплетня есть лжесвидетельство. Однако кроме [всего этого] пишу и я, грешный из сущих, если же и недостойным будучи отцом христианского народа, но Христа Бога нашего учеником являясь, и истины Его решительно никогда не отрицаясь (не случалось, чтобы до такой степени оставлять [мне] Его указания и попечения).
4. Итак, выслушай, человек великий и возвышающийся над [всем] родом сарацинским! Ромеи от начала царствуя, так о пленных устанавливали, как сведующие, что вплоть до конца состояния войны необходимо сражаться, [стремясь причинить] страдания неприятелям, после того же, как возьмут в руки противоборствующих, [необходимо] как о подопечных заботиться [о них] и попечение проявлять об их беспечной жизни, и ничего другого им мучительного не причинять, разве только лишение отечества, домов, друзей и родственников. Поэтому и жилища выделяли, дабы были они нестеснёнными, и воздухом чистейшим наслаждались, и другое, столь же для человеческой жизни необходимое для единоплеменных и единоверных [твоих], и [выделяли] принадлежащим вашей религии отдельный молитвенный дом. И вообще, к тому, что я прежде сказал, кажется правильным [добавить, что] с самого начала царствования ромеев ни в чём другом не ощущают недостаток ваши пленные по сравнению с сарацинами, которые в собственном отечестве и земле живут, только лишь в том, что отчуждёны они от собственных родственников. Такое человеколюбие изначально до такой степени [прочно] было постановлено, что [правители], от каждого рода наследовавшие власть царства, стойко держались в нём (т. е. человеколюбии — пер.), стремление к нему даже до сего дня сохраняя; так что не имеют [возможности] чтущие истину нечто сказать [о том], чтобы было какое–нибудь изменение в содержании, или жилище, или другом условии жизни, изначально дарованном сарацинам, ставшим пленниками, тогда как пленённые вами христиане, как слышно от всех, в таковых стеснённых обстоятельствах пребывают и таковую несчастную жизнь отмеряют, что гораздо более лучше и желаннее [представляется] для них смерть, чем причисляться к живущим [в вашем плену].
5. Рассмотри же и вот что: для чего было бы намереваться тем, которые сегодня получили в удел царствование над ромейским народом, таковые жестокости единоплеменникам вашим причинять, если [такое] дурное известие может достигнуть ваших ушей? Ибо сообщили бы [тебе], что недавно восшедшие на престол отбросили человеколюбие. Ибо как такое слово, пусть даже кто–нибудь упредил бы его разглашать, нашло бы место для веры? Ведь если бы ныне были выдуманы какие–то пытки или вид смерти над вашими пленными, пусть расскажут это приходящие от вас, и тогда пусть вынесут и это обвинение; хотя [сами] вы часто подвергаете мучительным и чуждым человеческому рассудку смертям христианских пленных. Ибо всякий раз, как [вы решаетесь] отрубить мечём голову, подобно тому, как убивают скот, вы не испытываете головокружения, ни об общности естества не заботитесь; всякий раз, как подвешенных на бревне стрелами и камнями [забрасывая], вы наслаждаетесь, насильственно [лишая] жизни человека, — что бы [вы] об этом сказали? Но таким образом и это, совершаемое вами насилие, не подобно человеколюбию ромейского народа, но всякий раз, когда случается, что кто–нибудь из [пленных] сарацин лишается жизни, то естественным образом, силой, и казнью, лишаясь человеческой жизни только через отсечение головы. Поэтому разве приличествует тем, кто таким образом от начала и доныне будучи милостивыми и человеколюбивыми, брать на себя ныне [грех] совершать таковое насилием над сарацинами, о котором [ложно] рассказывающие склонили к повелению вашей власти, недостойному твоей кротости? Но они, чтобы не сказать мне о них подобающего, замышляют вложить в твои уши такую неприязнь к христианам и стремятся навлекать на них дурное обращение, и ненависть ко Христу и Богу нашему, Который ни имеющих жизнь, ни к славе родины устремляющихся не защищает против некоторых, которые показывают себя восстающими на Него, до тех пор пока не наступит тот страшный день, в который Он воздаст каждому по делам его.
6. Однако о пытающихся ваше милосердие обратить в гнев против христиан сказано достаточно. Мы же, как если бы были присутствующими [у вас] и собственным языком обращались с речью, будем беседовать через настоящее послание. Не правда, не правда, о, наделённый от Бога властью над сарацинским народом, то ныне утверждённое в вас известие тех, кто когда–то выдумали его, ни Бога не боясь, испытующего сердца (1 Пар 28:9, Иер 11:20), Который выставляет лишённым покрова всё, сокрытое от глаз, ни разумного благородства не стыдясь, ни ценность истины, приносящую великую славу у Бога и людей, не приняв на помысел, ни твоих ушей, которым ничто так не дорого, как чистая истина (ибо что было бы любезнее истины мужу царственному, и лучшему из тех, кому доставалось править этим народом сарацинским?) не испугавшись загрязнить [ложью], но вместе от всего упоминаемого отступили, большее предпочтение отдав лжи и клевете против тех, кто вообще никогда таковое в самих себе не помышляли, и осмелились подобное измышление сказать, которое надлежит немедленно с презрением отвергнуть как лживое.
7. Итак, никоим образом нет истины в сказанных ими [словах], но совершенно не происходило [сказанное], и потому упрекаемо во лжи. Ибо молитвенный дом единоверцев ваших ни теперь, ни прежде не был уничтожен, и не препятствуется восстанавливать его здешним сарацинам, но таковое попечение оказывается и самому молитвенному дому и желающим в нём поклоняться. Но и никакой сарацин не принуждается к отказу от собственной веры ни по предписанию царственной власти, ни из желания вредить [со стороны] величайших и властвующих, ни [со стороны] столь многочисленных приближённых к царствующим и пользующихся их расположением, слушающих их слова и видящих их лица. Если же даже некоторые из находящихся внизу, незаметных и неизвестных царствующим, будучи и вразумляющих лишены, и надзора царствующих не испытывающие, настольно потеряли самообладание, что [решаются] делать такое, я не имею ничего [надёжного], что можно было бы утверждать об этом. Однако следует тех, кто творят такое, сделать явными, и если [после этого] действительно царская власть будет расположена оставлять без внимания [такие] дела, и не карать по [своему] повелению, то тогда тотчас же позволено будет вам и упрекать, и равным образом [поступать], и против подданных вам выносить негодование; если и не так повелевает слово законного [постановления], однако [не соответствует это] ни твоему попечению о справедливом, ни изначально от пророка вашего данной гарантии неприкосновенности [христианам], ставшим [вашими] подданными и под вашей властью пребывающими. Ибо что другого я [нашёл] бы справедливого в том, чтобы претерпевать зло, совершаемое по твоему приговору, а не вопреки твоей власти, как не то, что [направлено это] не против подвластного, но на прекращение твоего господства желающими, чтобы ты совершил нецелесообразное?
Итак, почему христиане и храмы их заслуживают принимать на себя несчастья, когда они всяким образом повинуются твоим повелениям и не осмеливаются ни рукой пошевелить, ни сказать неугодного тебе, [неужели] чтобы и мы это [себе] позволили, если царь ромейский замыслит заключённых у него сарацин предать мукам? И это говорим мы не потому, что так произошло (ибо не произошло, и не произойдёт, и ромейское человеколюбие не усомнило себя и никогда не усомнит); но это говорим мы, чтобы увидел ты, что не справедливо поступаешь ты таким образом, предавая христиан мучениям. Но и написанные вашим пророком данные гарантии расторгаются этим, и необходимая тебе справедливость быть почитаемым изменяется на великое бесславие и отклонение.
8. Посему, о славное украшение сарацин, не пожелай славу вашу на бесславие по этой части переменить. Ибо разве узнающие, что первый человек из сарацин обитающих у них и вверенных ему христиан вверг в мучения и страдания, не совершенно ли переменят отношение к нему на противоположное, не сочтут ли, что совершаете вы несправедливое и недостойное твоей, позволенной от Бога, власти? Ибо как каждый достоин через собственную добродетель ублажаться, так и каждый по справедливости [должен] давать отчёт в собственных ошибках. Ибо пусть всецело обратит внимание твой великолепнейший ум, что сын, часто ошибающийся, не будет подвергнут отцом наказанию, как если бы и не ошибался; но и брат братом, сотворивший что–нибудь злое, не будет им осуждён, как если бы и не стал соучастником дурного поступка; и вообще ни родстенник своего родственника, ни друг друга [не осудит] за какое–нибудь дело, достойное наказания, как если бы и не являлся общником дела.
9. Итак, рассмотри из этого, насколько более разумнее христианам от тебя не терпеть страх [якобы] по причине, как вы говорите, насилия над здешними сарацинами, чтобы и мы это дали [здешним сарацинам], как и прежде мы говорили, чтобы совершенно когда бы то ни было здешняя власть не имела намерения таким образом участвовать в том, чтобы тех, кто здесь, подвергать насилию. Но этого не произошло, и не пришло сарацинам какого–либо насилия ни от царя, ни от удостоившихся беседовать с ним, ни от другого кого, известного и близкого [ему]; если только не [случилось] где–нибудь от каких–нибудь находящихя в незнатном положении, каковые, если это будет узнано, получат подобающую расплату.
И чтобы не показалось, что мы [лишь] через наши слова предлагаем [получить] вам об этом уверенность, и [некотороые] сарацины здешние посланы и послания от тех, кто здесь [находятся], захваченные на войне, через что ты придёшь к большей увернности, что дошедшие до слуха твоего дурные речи людей вдохновлены от злых демонов, и как от начала человеческий род возненавидевших и прилагавших старания и сарацин к диаволу послать, и христиан в несчастья и страдания [повергнуть], тем более же божественной справедливостью осуждаются.
Но ты, о величайший глава народа сарацинского, этого не оставляй без внимания, не забудь привлечь к ответственности за лжесвидетельство скверных людей, на славу и величие твоего имени навлекших позор, предоставивших упоминание о насилии, чтобы призвать тебя на мучение христиан; но если в чём доверяешь ты мне, желающему и твоей славы и твоего спасения, как и всех людей (ибо таково моё служение, чтобы о спасении всех, хотя и грешник, молился я днями и ночами), лучше же старайся, чтобы сохранить, когда уйдёшь ты из жизни, памятное [о себе] человеколюбие, памятное милосердие и справедливость, чтобы в дни твоего правления человеколюбие и справедливость подвластным прибывали, всякая же несправедливость и насилие изгонялись.
Перевод Ю.В. Максимова, опубликован в книге Византийские сочинения об исламе. М., 2006.
