Собрание творений преп. Максима Исповедника. "Избранные творения" - собрание разных творений Максима из разных источников в Сети:
Амбигвы к Иоанну
O различных недоумениях у святых Дионисия и Григория (Амбигвы к Фоме)
Вопросоответы к Фалассию
Главы о богословии и домостроительстве воплощения Сына Божия.
Мистагогия
Беседа о покаяніи
Гимн к Богу, благодарственный и просительный
Десять глав о добродетели и пороке
Различные богословские и домостроительные главы (фрагменты)
Умозрительные и деятельные главы, выбранные из семисот глав Греческого Добротолюбия
К Феопемпту схоластику
Наставление о воздержании в браке
О бесконечности человека
Письмо Іоанну постельничему о печали по Боге.
Письмо Иоанну Кувикуларию
Послание к Иоанну Кубикуларию о любви
Послание о существе и ипостаси
Слово о подвижнической жизни
Слово о душе.
Старец и ученик. Слово подвижническое, в вопросах и ответах
Толкование на 59 псалом
Толкование на молитву господню
Диспут с Пирром
"Вопросы и недоумения"- приводятся по изд.:
Год: 2010
Автор: прп. Максим Исповедник
Переводчик: Черноглазов Д.А.
Издательство: Никея
ISBN: 978-5-91761-011-5
Серия: Smaragdos Philocalias
Описание: Настоящее издание представляет собой комментированный перевод фундаментального экзегетического сочинения великого отца Церкви VII в. прп. Максима Исповедника «Quaestiones et Dubia» (Вопросы и недоумения), содержащего духовное толкование Священного Писания и святых отцов.
Издание рассчитано на всех интересующихся толкованием Священного Писания, историей Церкви и православного богословия.
"Письма"приводятся по изд.:
Год: 2007
Автор: прп. Максим Исповедник
Переводчик: Егор Начинкин
Издательство: Изд. Санкт-Петербургского университета; РХГА
ISBN: 978-5-288-04379-6
Серия: Византийская Философия\Smaragdos Philocalias
Описание: Второй том серии "Византийская Философия" впервые представляет русскому читателю перевод корпуса Писем выдающегося богослова и философа VII в. прп. Максима Исповедника. В настоящий том Писем прп. Максима включены не только те его письма, которые под этим заглавием были собраны и изданы Ф.Комбефисом и входят в греческую патрологию Миня, но и ряд других писем, в частности, проливающих свет на отношение прп. Максима к месту Римского престола в Церкви. Подавляющее большинство публикуемых писем никогда не переводилось на русский язык. Публикацию Писем предваряет вступительная статья известного специалиста по прп. Максиму Ж.К.Ларше. Следует подчеркнуть, что Письма прп. Максима являются важным источником, освещающим его богословские и философские взгляды. В них рассматриваются не только классические философские вопросы, но они свидетельствуют и о специфике понимания прп. Максимом основных терминов христианской философии, таких как "ипостась", "сущность", "энергия", "ипостасная особенность". Кроме того, Письма прп. Максима являются ценнейшим источником для понимания его аскетического учения, учения о любви к Богу и ближнему, а также источником по истории Церкви и Византии VII в. Необходимо отметить, что, наряду с перечисленными выше достоинствами, настоящее издание имеет и ряд существенных недостатков перевода (к тому же осуществленного по известному, но некритическому изданию "Греческой патрологии" Ж.-П.Миня), его редактирования (например, не была осуществлена сплошная сверка цитат в письмах прп. Максима) и комментирования (в частности, особый интерес комментатора - Г.И.Беневича - вызвало лишь Окончание Письма VIII, где обсуждается насильственное крещение иудеев в Карфагене (видимо, ввиду "исключительной важности" этого вопроса)).
Для специалистов, занимающихся исследованиями в области догматического богословия (христология), истории Вселенских Соборов, общей церковной истории, византологии, ересеологии, христианской философии, агиологии, патристики, патрологии, аскетики, нравственного богословия, для изучающих византийское и восточное монашество эпохи монофизитских и монофелитских споров. Для исследователей, изучающих жизненный путь и богословскую биографию прп. Максима Исповедника. Издание может быть использовано в качестве важного научного и учебного материала для преподавателей, воспитанников и студентов духовных учебных заведений, для студентов и аспирантов богословских вузов и факультетов.
Полемика с оригенизмом и моноэнергизмом.
Год: 2007
Переводчик: Беневич Г.И., Шуфрин А.М.
Издательство: Издательство СПбГУ
ISBN: 978-5-288-04311-6
Серия: Византийская Философия\Smaragdos Philocalias
Интерактивное оглавление: Нет
Количество страниц: 564
Описание: Книга представляет собой собрание научных статей и документов, посвященных борьбе с ересями оригенизма и моноэнергизма великого православного богослова и философа VII в. преподобного Максима Исповедника.
В первой части книги дана оригинальная трактовка и анализ эволюции богословской позиции преподобного Максима в ходе полемики с моноэнергизмом и его разновидностью — монофелитством. Исповеднический подвиг преподобного Максима и его соратников отражен в приводимых здесь «Документах из ссылки», воссоздающих ход судебных процессов над святым и его сподвижниками. Впервые эти материалы были переведены на русский язык и опубликованы проф. М. Д. Му-ретовым. В настоящем издании перевод Муретова уточнен, дополнен и прокомментирован с учетом современных петрологических исследований.
Вторая часть книги содержит греческий текст и перевод одного из важнейших богословско-философских творений преподобного Максима — 7-й главы из «Трудностей» (произведения, более известного под латинским названием «Ambigua»), комментарии (схолии) к этому трактату, а также перевод двух работ Поликарпа Шервуда — выдающегося исследователя творческого наследия преподобного Максима.
Избранные творения
Амбигвы к Иоанну
СОДЕРЖАНИЕ
Иоанну, Архиепископу Кизическому
I. Из Слова о любви к бедным на слова: «Жалею, как сотрудника и не знаю, как избежать мне восстания, или как не отпасть мне от Бога, отягчившись оковами, влекущими меня к земле или удерживающими на ней».
II. На его же из того же Слова: «Что это за премудрость относительно меня, и что за великое таинство?…Или предпочитает, чтобы мы, будучи частицей Божества и проистекши свыше, не презирали, надмеваясь и превозносясь своим достоинством, Создателя, в борьбе и брани с телом всегда к Нему взирали, а сопряженная [с нами] немощь служила бы воспитательной мерой для [нашего] достоинства?».
III. На его же из того же Слова: «доколе и само в себе вещество несет беспорядок, словно [находясь] в каком–то течении»
IV. На его же из Слова на святого Афанасия: «Ибо не имеет ничего более высокого, и даже совершенно [ничего] не будет иметь».
V. Из того же Слова на: «а кому удалось с помощью разума и созерцания расторгнуть вещество и плотское сие (то ли облаком следует его назвать, то ли покрывалом), соединиться с Богом, и смешаться с беспримесным светом, насколько это доступно человеческой природе; тот блажен, [как удостоенный] отсюда восхождения и тамошнего обожения, кое дарует истинное любомудрствование и то, чтобы стать над вещественной двойственностью ради помышляемого в Троице единства».
VI (V,2). Каким образом плоть называется покрывалом и облаком.
VII (V,3). Как происходит наслаждение.
VIII (V,4). Каким образом и сколько существует движений души.
IX (V,5). Умозрение о прохождении Моисея через море.
X (V,6). Умозрение о восхождении Моисея на гору.
XI (V,7). Умозрение о сухом тесте опресноков.
XII (V,8). Умозрение о предводительстве Иисуса и переходе через Иордан, и о втором совершенном им обрезании ножами из камня.
XIII (V,9). Умозрение об Иерихоне и о семи обхождениях, и о ковчеге, и о трубах, и о проклятии.
XIV (V,10). Умозрение о Тире и о царе его, и о пленении его.
XV (V,11). Умозрение на слова: «небеса поведают славу Божию».
XVI (V,12). Умозрение на слова: «отец мой и мати моя остависта мя».
XVII (V,13). Умозрение о видении Илии в пещере Хорива.
XVIII (V,14). Умозрение о Елисее, его ученике.
XIX (V,15). Умозрение об Анне и Самуиле.
XX (V,16). Умозрение об отлучающем нечистый дом.
XXI (V,17). Умозрение о святом Илии и о сарептской вдове.
XXII (V,18). Умозрение о Преображении Господнем.
XXIII (V,19). Умозрение о естественном и писаном законе и об их взаимном со–устремлении друг ко другу.
XXIV (V,20). Краткое изъяснение о пяти видах естественного созерцания.
XXV (V,21). Умозрение о Мелхиседеке.
XXVI (V,22). Истолкование применительно к Господу сказанного о Мелхиседеке.
XXVII (V,23). Иное умозрение о Мелхиседеке.
XXVIII (V,24). Умозрение о словах: «ни начала дней ни конца животу имеяй».
XXIX (V,25). Умозрение на: «пребывает священник выну».
XXX (V,26). Умозрение об Аврааме.
Иоанну, Архиепископу Кизическому, Максим о Господе радоваться
Похваляются, и должно быть справедливо, всеми по причине их любви к учению ревностнейшие любители прекрасного и тщательнейшие исследователи науки о нем, приступающие к лучшим учителям лучших [предметов], потому что непостыдно приемля посредством вопрошания знание о том, чего они не знали, и ученость они освобождают сами себя от незнания и неопытности, и от упрека в них. Вас же какое похвалит по достоинству слово? Или кто из человеков найдется способный, хотя бы мыслью объять величие вашей добродетели? Ибо вы, будучи опытными пастырями словесных овец, и зная как звуками духовной свирели возводить и приводить их к вышней ограде, так как вы прежде приобрели недоступное другим обладание тайным знанием божественного, ради которого по достоинству вам были вверены кормила Христовой Церкви, которую по образу корабля, с грузом веры и благолепия жизни по Богу, вы умело направляете к пристанищу божественной воли, нисколько не поврежденной морем житейских искушений, о [вещах] известных вам, коих и истолкователями поставил вас Бог, не только более мудрых (если только существует кто высший вас знанием), но и ничего [божественного] не достойных и совершенно неискусных в учении, по вере [надеясь] обрести нечто, как вы привыкли, и у ничего не значащих спрашивать о многозначительном не посчитали вы недостойным.
Поэтому и я, получив почтенное ваше послание, повелевающее мне о каждом из недоуменных для вас мест в Словах святого Григория Богослова, над которыми старательно трудились мы в то время когда были вместе, послать вам, запечатлев на письме, слово, справедливо подивился вашей добродетели и воспел высоту и светлость сообразной ей вашей христоподражательной нищеты (лучше же сказать, — Самого всячески славимого через вас и в вас Господа, и сотворившего вас, и явившего дарованную [Им] вам силу стать достойными Его, светло украшенную Его собственными свойствами [сообщаемыми вам] самым делом и истиною), [снизошедшей] до меня, малого и ничего не достойного, и неученого, и всячески обнаженного от всякой добродетели и ведения. Видя вас смирившими себя в этом, я понудил себя принять ваше приказание, ради вас не задумываясь вовсе о том, что могу многим показаться самонадеянным. Но и вы ожидающему принять любезную и вожделенную мзду за свое послушание даруйте протяженные, как это принято, молитвы, дабы Христос Бог — готовое заступление боящимся Его — пришел ко мне, как сподвижник моего слова; или скорее, как Слово, даровал бы всецелое слово, чтобы мне говорить благочестиво.
Прошу же вас читая не требовать приукрашенного слова от меня, не владеющего поражающей слух речью и не знающего, как делать ее весомее посредством подогревающих любопытство пауз. Ибо я неискусен в этих науках и неопытен в соответствующих упражнениях, и был бы рад и доволен, если бы мысль этого святого и великого учителя, хотя бы и вульгарной речью и хоть сколько–нибудь правильно сумел выразить, а не то чтобы рассчитывал на пространные толкования. Ибо богословесный этот муж, как вы знаете, будучи немногословным и многоумным, вынуждает хотящего развернуто изложить его мысль, хотя бы тот был и лучшим ритором и философом, проходить сквозь многое, а тем более меня, невежу. Если же ваша боголюбезная ревность подвигнется к краткому и вместе точному переложению написанного мною, или же и к совершенному исправлению смысла на более возвышенный, то получите и мзду совершенную — молитвы богоносного [Григория] ко Владыке всех, за то, что не попустили его божественным и выше–естественным мыслям быть извращенными неудачными и никчемными рассуждениями. Итак, следуя вашему посланию и на каждую главу его ответ составив, я изложил их на письме, прося вас быть благими и человеколюбивыми судьями сказанному.
I. Из Слова о любви к бедным на слова: «Жалею, как сотрудника и не знаю, как избежать мне восстания, или как не отпасть мне от Бога, отягчившись оковами, влекущими меня к земле или удерживающими на ней» [1]
Не одинаково понимаются «влечь» и «удерживать» блаженным оным мужем – не думай так, почтеннейший, коли заботишься о том, чтобы думать нечто достойное его великого ума. Потому что если не принимать мнение, что он каждому почти что слогу придает подобающее значение, дабы всеми способами направлять своих последователей к прекраснейшему и полезному, то покажется, будто у него есть лишние или не имеющие смысла слова. Не так это, не так. Но и премудрому смыслу сопоставляет он слово, и к возвышенному слову прилагает еще более возвышенный смысл, дабы Вышний возвещался бы посредством высокого, и дабы посредством того и другого [т. е. смысла и слова] величие истины, прежде многим, если не всем, непостижимое, некоторым образом показывалось бы. Итак, чтобы сделалась ясной для нас вся загадочность сказанного им, рассмотрим эти изречения блаженного так, как они есть.
«Жалею, — говорит он, — как сотрудника и не знаю, как избежать мне восстания, или как не отпасть мне от Бога, отягчившись оковами, тянущими меня к земле или удерживающими на ней». Сказав так, он относит это, конечно, не к себе самому, а через себя ко всему человечеству, зная, что всякий вожделевающий спасения, непременно основывается либо на деятельности, либо на созерцании. Ибо без добродетели и ведения никому никогда не было возможно улучить спасение. Итак, поскольку созерцанием я соделался — говорит он — одним из приседящих Богу и наслаждающихся блаженной красотой, мир всячески имея и освящение, как простершийся к Богу нераздельным тождеством произволения (γνώμης), и неразумные силы души (я имею в виду гнев и вожделение) соделать разумными подобающим образом и через слово привести и усвоить уму: гнев прелагая в любовь, а вожделение — в радость, поскольку радости свойственно скакать боголепно и веселиться подобно взыгравшему из утробы Иоанну [2], великому Предтече и проповеднику истины, или подобно израильскому царю Давиду при остановке Ковчега [3].
Ибо во чреве (хотя и грубовато это слово, как непривычное многим, но, однако, истинно) находимся и мы, и Бог Слово, Творец и Владыка всех, в состоянии настоящей жизни. Он — неясно как в утробе и едва являемый чувственному сему мiру, и то [не всем, а] духом подобным Иоанну; а люди — как из утробы материального окружения — хоть как–то вглядываясь в сокровенное в существующем Слово. И то, только те, кто может похвастаться иоанновыми дарованиями. Ибо в отношении к неизреченной славе и светлости будущего века и к качеству его жизни, ничем не отличается от утробы, окружающей [находящихся в ней] мраком, настоящая жизнь, в которой ради нас, младенствующих умом, и Бог Слово, будучи совершенным и сверхсовершенным, стал Младенцем как человеколюбец.
Итак, если, как было сказано, я являюсь чем–то таковым и приблизился к возможному для человеков в настоящей жизни божественному совершенству, но вознерадею о [сем] боговидном навыке, самого себя волею преклонив на жалость к телу, то я привлекся, отягчившись оковами, то есть заботами, и отпал от Бога, как попечение и желание об одном лишь царствии небесном направивший к недозволенному — к земной то есть жизни, и попустив себе скорее чувствами руководствоваться, нежели к Богу направлять помышление. Если же я из [числа] вооруженных деятельностью на брань против страстей, и не вполне еще избежал коварства желающих посредством их уловить [меня] врагов, и буду без рассуждения жалеть тело, то явно, что я удержан им, как предпочетший связь с ним разводу, [совершаемому] посредством добродетели. Итак, увлекается долу созерцательный, как уже навыком ставший вне связи с телом, когда небрежет о божественных созерцаниях; удерживается же деятельный, тот, кто [еще] борется с телом, когда снова уступает ему и предпочитает быть рабом страстей тому, чтобы подвизаться за добродетель, которая есть свобода души.
II. На его же из того же Слова: «Что это за премудрость относительно меня, и что за великое таинство?…Или предпочитает, чтобы мы, будучи частицей Божества и проистекши свыше, не презирали, надмеваясь и превозносясь своим достоинством, Создателя, в борьбе и брани с телом всегда к Нему взирали, а сопряженная [с нами] немощь служила бы воспитательной мерой для [нашего] достоинства?» [4]
Некоторые, натыкаясь на эти слова, никакой, как кажется, не ожидая себе награды за труд изыскания истины, прибегают к легкому и уже имеющему много для себя предлогов в эллинских учениях [выходу], говоря о некогда существовавшем, по их мнению, единстве [5] умов (των λογικων ενάδα), по которому мы, будучи соединены с Богом, имеем в Нем [постоянное] пребывание (μονήν) и основание, к тому же еще и становящееся [т. е. такое, которое началось] движение (κίνησιν), из коего [единства] разнообразно рассеявшиеся к сотворению (γένεσιν) телесного сего мiра умы приготовили [его] видеть Бога [6], ради того, чтобы облечь их телами в наказание за прежние прегрешения. На это, думают они, намекает настоящими словами учитель. Но не подумали они, что предполагают невозможные вещи, как это по мере своего продвижения покажет истинное слово.
Ибо если Божество неподвижно, как наполняющее Собою все, то все, что из небытия приемлет бытие, является также и подвижным, как движимое всячески к некоей причине. И ничто еще из подвижного не остановилось, как не оставившее еще по [собственному] желанию силу движения отдыхать вблизи последнего желаемого (ибо ничему другому не свойственно останавливать движимое согласно природе, кроме как когда оно [т. е. последнее желаемое] показывается). Ничто, стало быть, из подвижного не остановилось, как еще не достигшее предела желания, потому что последнее желаемое еще не остановило, явившись, движение движимого вокруг него. Если же сие представляют некогда пришедшим в бытие по повелению, а умы — подвигшимися из своего в последнем и единственно желаемом основания и пребывания и рассеявшимися, то дабы не издевался я, говоря: «где же доказательство?», по необходимости естественно станут предполагать, что умы те же самые и в том же самом перемены имели и в вечности. Ибо что на опыте смогли презреть один раз, то и во веки презирать никакое слово не сможет им воспрепятствовать. Того же, чтобы таким образом вели себя умы и не имели бы, и не надеялись бы [иметь] никакого неподвижного основания для твердости в добре, что может быть жалостнее?
Если же скажут, что они могут, но не желают по причине бывшего [им] опыта противоположного, и, таким образом, добро будет ими любимо не ради себя самого, как добра, но по необходимости и ради противоположного, как не по природе и воистину вожделенное. Ибо все, что не само по себе является благим и вожделенным и притягивающим к себе всякое движение, — не воистину добро. И по этой причине неспособно оно и удерживать желание наслаждающихся им. Но так и зло исповедают благодатью придерживающиеся такого образа мыслей, как научившееся от него должному и узнавшие как иметь им утверждение в добре, и первопричиной бытия по необходимости назовут (поскольку поняли, что это им выгодно) и полезнейшим самой природы, как научающим, по их мнению, полезному, и родительницею самого ценного из всех стяжаний — любви, говорю, по коей всему пришедшему в бытие от Бога свойственно собираться к нему постоянно и непреложно.
И опять же, у сотворенных Богом мысленных и чувственных [сущностей] бытие (γένεσις) мыслится прежде движения. Не может быть движения прежде бытия. Ибо движение есть у пришедших в бытие: у мысленных — мысленное, а у чувственных — чувственное. И ничего из пришедшего в бытие нет совершенно неподвижного по своему [природному] логосу, даже из самих бездушных и чувственных, как это явилось усерднейшим при внимательном рассмотрении существующего. Ибо они сказали, что все движется либо по прямой, либо по кругу, либо спиралевидно. Всякое же движение описывается простым и сложным способом. Если, то есть, прежде движения мыслится бытие тех, которых есть движение, то исследуется, конечно же, движение бытия тех, которых есть бытие, как приходящее на ум после него (ως μετ΄ αυτήν κατεπίνοιαν ουσα). Это движение называют также природной силой (δύναμιν φυσικήν), поспешающей к свойственному ей концу, или страстью, то есть движением, бывающим от одного к другому и имеющим конец бесстрастный, или же деятельной энергией, имеющей конец самосовершенный [7]. Ничто же из приведенного в бытие не есть конец самого себя, поскольку не является и самопричиной, не будучи нерожденным, безначальным и недвижным, каково не имеющее ничего, к чему каким бы то ни было образом ему двигаться; ибо [таковое] выходит за пределы природы существующего, как сущее не ради кого–или чего–либо, поскольку истинно определено о сем, хоть бы и чуждым был сказавший: «Конец есть то, чего ради все, само же оно ничего ради» [8]. И не самосовершенное, потому что самосовершенное невоздействуемо как полное и также имеющее бытие ниоткуда. Ибо самосовершенное некоторым образом и беспричинно. И не бесстрастное, потому что бесстрастное и единственно, и непостижимо, и неописуемо. Ибо страдать совершенно не свойственно бесстрастному, ни желать чего–либо иного или двигаться к чему–либо сообразно желанию.
Итак, ничто движимое из числа сотворенного не остановилось, не достигнув еще первой и единственной Причины, из Которой бытие переливается [9] сущим, и не став внутри последнего желаемого, чтобы можно было подумать, будто рассеяние умов из преждебывшего единства само собою вызвало появление тел. И свидетельствуют это святые Моисей, Давид и Павел и их Владыка, Христос. Один, говоря: не снести от древа жизни [10], когда описывает историю праотца, и также в другом месте: не бо приидосте доныне в покой и в наследие, еже Господь Бог ваш дает вам [11]; другой — насыщуся, вопия, внегда явитимися славе Твоей [12] и возжада душа моя к Богу сильному живому: когда прииду и явлюся Лицу Божию [13]. Иной же Филиппийцам пиша: Аще како достигну в воскресение мертвых. Не зане уже достигох или уже совершихся: гоню же аще и постигну, о немже и постижен бых от Христа Иисуса [14]; к Евреям же: вшедый бо в покой Его упокоися и той от всех дел своих, якоже от Своих Бог[15]; и еще в том же Послании уверяет что никто не улучил обетований [16]. Иной же: приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии и Аз упокою вы [17].
Итак, никоим образом ничто еще из сотворенного не остановило своей природной силы, движимой к соответствующему ей концу, не прекратило же и действия направленного к свойственному ему концу. Также и не пожало еще плода сообразной движению страсти (πάθους), то есть, неподвижности и бесстрастия. Ибо только Богу принадлежит быть концом и совершенным, и бесстрастным, как недвижимому и полному и бесстрастному; сотворенному же — двигаться к безначальному концу и неколичественным, совершенным концом прекращать действие, и переживать бескачественность, но не по существу быть или становиться бескачественным, ибо явно, что все приведенное в бытие и тварное не безотносительно. Слыша же «страсть» должно понимать это благоразумно, ибо не в смысле превращения или тления говорится здесь «страсть», но [в смысле] по природе присущего существующему [т. е., природных свойств]. Ибо все, что приведено в бытие претерпевает движение, не будучи самодвижением или самосилой.
Итак, если умы сотворены, то всяко и движутся, как по естеству движимые от начала по причине сотворения, к концу же — по произволению ради благобытия. Ибо концом движения движимого является само благобытие в вечности, как и началом — бытие, каковое есть Бог, Который и бытия Податель и благобытия Дарователь, как Начало и Конец; ибо и просто двигаться нам — от Него, как от начала, и как–то [т. е., некоторым образом] двигаться — к Нему, как к концу [18]. Если же разумное соответственно себе самому и движется разумно, то всяко и разумевает; если же разумевает, то всяко и вожделеет уразумеваемого; если же вожделеет, то всяко и претерпевает исступление (εκστασιν) к вожделеваемому; если же претерпевает [исступление], то явно, что и устремляется; если же устремляется, то всяко и увеличивает силу движения; если же увеличивает сильно движение, то не остановливается пока не станет все во всем вожделенном и не будет всем [им] объято, добровольно приемля по произволению спасительное определение, дабы все оно окачествовалось всем определяющим его, так чтобы совершенно более не желало определяемое возможности познаваться по себе самому всецело, но по определяющему его, как воздух, полностью освещенный светом, и железо огнем все целиком раскаленное, и другое тому подобное.
Из всего этого мы рассудительно приемлем по уподоблению только будущее, а не бывшее и погубленное, причастие благости достойными, поскольку то, чего мы чаем, есть и превыше всего сего, как сущее, по написанному, за пределами [возможностей] слуха и помышления [19]. И, возможно, это и есть то подчинение, о котором говорит божественный апостол, что Сын покоряет Отцу тех, кто добровольно соглашается покориться, после чего, или по причине чего последний враг испразднится смерть [20] [покориться] насколько это от нас зависит, то есть добровольно всецело уступив Богу самовластие (посредством коего соделав вход к нам, [смерть] утвердила на нас владычество тления) и управление тем, что полностью управляет [нами], перестать хотеть чего–либо, кроме того, что хочет Бог, как Сам Спаситель говорит, принимая на Себя отпечаток свойственного нам: Обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты [21]. И после Него божественный Павел, как бы отрицаясь самого себя и не сознавая боле, имеет ли он еще собственную жизнь: живу не ктому аз, но живет во мне Христос [22].
Пусть вас не потрясает сказанное. Ибо я говорю не об отмене самовластия, но скорее о расположении согласно природе, твердом и непреложном, то есть о сознательной уступке (εκχώρησιν γνωμικήν), дабы откуда имеем мы бытие, оттуда же желали бы получать и движение, подобно образу, восшедшему к своему первообразу (τό αρχέτυπον), и отпечатку печати, обыкновенно точно соответствующему оригиналу и не имеющему куда еще иным образом двигаться, да и не могущему. Точнее же и правильнее будет сказать: даже и пожелать не могущему, как восприявшему божественное действие, или, скорее, как ставшему в обожении богом и в большей степени наслаждающемуся исступлением, нежели тем, что в нем естественно пребывает или разумевается [т. е. тем, что может постигнуть благодаря природным свойствам своего ума], по причине победившей его благодати Духа, и показавшему себя имеющим одного лишь Бога действующим в себе, так чтобы во всем было одно лишь единственное действие — Бога и достойных [Его], вернее же — одного Бога, как всецелого [Себя] всецелым достойным [Его] благолепно соединившего [23]. Итак, настоит всяческая необходимость прекратить всякое самовольное движение по желанию чего–либо иного, когда последнее желаемое явилось и причаствуется, и невместимо, — скажем так, — вмещается сообразно силе причастников, и к которому устремляется вся жизнь и помышление возвышенного [ума] [24], «и в котором останавливается всякое желание, далее же которого никуда не простирается, ибо и не имеет [куда], и к которому устремляется всякое движение [человека] ревностного, и у которого — успокоение всех бывших умозрений» [25], — говорит блаженный этот учитель. Ибо тогда не будет даже ничего являемого вне Бога, или кажущегося противопоставляемым Богу, чтобы прельстило кого–нибудь уклонить к нему свое желание, поскольку все — и умом, и чувствами постигаемое — будет объято им в неизреченном Его явлении и пришествии, как не днем свет звезд и сами звезды при явлении солнца в великом и несравненном свете, от которого и то, что и они являются светом, скрывается, и что, вообще, существуют — делается непознаваемым для чувств.
В отношении же Бога [это справедливо] еще более. Настолько, насколько непостижимо и многоразлично то, что отделяет нетварное от тварного. Ибо тогда, как я полагаю, и по существу познавая бытие существующего, касательно того, чем, как, и в связи с чем оно существует, мы не подвигнемся более добровольно к познанию чего–либо, потому что закончилось для нас познание чего–либо или о чем–либо, что после Бога, и предлежит нам соответствующим образом наслаждаться непостижимым, и божественным и необъятным — единым [познанием], которого мы причащаемся. И об этом изрядно любомудрствует богоносный сей учитель: «Познаем некогда, насколько сами познаны, когда сие боговидное и божественное, то есть наш ум и наше слово, соединим со сродным [ему], и когда образ взойдет к Первообразу, к Которому теперь имеет стремление» [26].
Итак, о небытии мифической Энады и о том, каково будет, согласно разъяснению постижимых теперь для нас мыслей и смысла Писания, будущее состояние, пусть скажется сие [вышеизложенное]. А о том, как, будучи частицей Божества, проистекли мы, под водительством Божиим поведу слово ниже.
Кто, зная о приведении Богом сущих из небытия в бытие словом и мудростию, когда разумно направит созерцательную способность души на непостижимое многообразие и разнообразие естественых свойств существующего, и испытующим разумом соразличит мысленно логос, по которому они сотворены, не посчитает многими логосами один логос, соразличаемый в нераздельном различии сотворенного, по причине их неслитных друг с другом и с самими собой свойств? И также многие, посредством отнесения к нему всех, — одним, существующим Сам по Себе неслиянно [с прочими], всущественным и воипостасным Богу Отцу Богом Словом, как началом и причиной всего, в Немже создана быша всяческая, яже на небеси, и яже на земли, аще видимая, аще невидимая, аще престоли, аще господствия, аще начала, аще силы, вся из Него и Им и о Нем создашася [27].
Ибо имея логосы творений пребывающими [в Себе] прежде веков, Он, по благому [Своему] волению, сообразную им тварь, видимую же и невидимую, произвел из небытия словом и мудростью, в должные времена сотворив и творя как все вообще, так и каждое по–отдельности. Ибо мы веруем, что логос предшествует творению ангелов; логос — творению каждой из наполняющих горний мiр сил и сущностей; логос человеков; логос всего, что приемлет от Бога бытие, чтобы мне не перечислять каждое. Самого же Его, по беспредельному ради Себя Самого превосходству, веруем быть неизреченным и непостижимым, и запредельным всей твари и существующему или помышляемому в ней различию и разнообразию; и Его же — во всем, что от Него, соответствующим каждому образом благолепно показуемым, и в Себе все совокупляющим, ради Которого и бытие и пребывание, и от Которого творения, как они сотворены, и Которому они подчинены, и пребывающие [неподвижно], и движимые причаствуют Богу. Ибо все, по причине своего происхождения от Бога, соответствующим образом причаствует Богу: или умом, или словесностью, или чувством, или жизненным движением, или сущностной и свойственной пригодностью [28], как это мнится великому и боговидцу Дионисию Ареопагиту [29].
Итак, каждое из умных и словесных [существ], то есть ангелов и человеков посредством самого того, по которому оно было создано, логоса, сущего в Боге и к Богу [30], есть и называется частицей Божества, по причине своего предсуществующего в Боге, как уже было сказано, логоса. Вне всякого сомнения, что если и двигаться будет согласно с ним [т. е. логосом], то окажется в Боге, в Котором предсуществует логос его бытия как начало и причина, и если не захочет ухватиться желанием за что–либо иное, кроме собственного начала, то не истекает [т. е. не отпадает] от Бога, но скорее восхождением к Нему становится богом и называется частицей Бога через то, что приличествующим образом причаствует Богу, как согласно природе, мудро и разумно, посредством благоприличествующего движения придерживающееся своего начала и причины, не имея уже, после своего начала и восхождения к логосу, по которому оно создано, и восстановления, куда двигаться или как двигаться, поскольку движение его к божественной цели явно достигло своего предела в самой этой божественной цели.
Как показывает это и святой Василий в толковании на святого пророка Исаию: «истинные субботы — это отложенное народу Божию упокоение, которые Бог приемлет, поскольку они суть истинные, и достигает этих суббот упокоения тот, для кого мiр распялся, то есть, отступивший от мiрского и в место своего духовного упокоения достигший, и, став на нем, более не подвижется от места своего, по причине безмолвия и невозмутимости, существующих в этом состоянии» [31]. Местом же всех удостоенных такового блаженства является Бог по написанному: буди ми в Бога защитителя и в место крепко, еже спасти мя [32]. В Котором, конечно, неподвижно водружены все логосы, по которым и познает Он, как о Нем говорится, все прежде бытия его, ибо все, по самой истине вещей, существует в Нем и у Него, хотя бы все это — и существующее, и имееющее существовать — не вместе с логосами или со знанием Бога о нем приводилось в бытие, но каждое в приличествующее для него время, по мудрости Создателя должным образом согласно своему логосу было созидаемо, и актуально [33] воспринимало бы сообразное себе самому бытие. Потому что Он есть Создатель вечно и по действию (κατ΄ ενέργειαν) [34], они же потенциально (δυνάμει) суть, а актуально (ενεργεία) — еще нет, поскольку никак не возможно вместе существовать беспредельному и ограниченному, и никаким словом не доказать, что бы могли вместе существовать сущность и сверхсущественное, и не свести во едино измеряемое с неизмеримым, относительное с безотносительным и не обладающее никакого рода категориями, по которым его можно было бы утвердительно охарактеризовать, с тем, что пребывает вместе со всеми ними [т. е., категориями времени, пространства и т. д.].
Ибо о всем тварном всячески катафатически утверждается, что оно по сущности и происхождению охватываемо логосами собственными и окружающих его внешних [по отношению к нему вещей]. Итак, когда исключим то высшее и апофатическое богословие Логоса, согласно которому Он ни называется, ни помышляется, ни есть совокупность того, что относится к признакам чего–либо другого, как сверхсущностный, а также никем и никоим образом не причаствуется, то будет, что многие логосы являются Одним Логосом, а Один — многими: по благолепному творческому и содержительному [т. е. удерживающему в бытии] исхождению Один — многими; а по возведению и промыслу, возвращающему и направляющему к Вседержительному Началу или Центру, содержащему в себе начала всех [исходящих] из него прямых и всех их собирающему [во едино], многие — Одним. И мы суть и называемся частицей Бога по причине предсуществования в Боге логосов нашего бытия; также проистекшими свыше [т. е. не удержавшимися там] называемся, поскольку не сообразно предсуществующему в Боге логосу, по которому мы сотворены, стали мы двигаться.
Также и по–другому легко тому, кто научен благочестиво следовать логосам сущих, изложить учение об этом.
Ведь если несомненно, что сущностью каждой добродетели является единое Слово Божие (ибо сущность всех добродетелей есть Сам Господь наш Иисус Христос, как написано: Иже бысть нам Премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление [35], так что о Нем это говорится в абсолютном смысле, как о Самопремудрости, Праведности и Святости, а не в определительном, как о нас говорится: «мудрый человек» или «праведный человек»), то явно, что всякий причастный добродетели по твердому навыку в ней человек, несомненнейшим образом причаствует Богу — сущности добродетелей, как произволением истинно возрастивший естественное семя Благого, и показавший конец тождественным началу, а начало — концу. Или, скорее, — что начало и конец суть одно и то же, как сподобляемый быть неложным адвокатом Бога (Θεου συνήγορος), поскольку он уверился, что целью у Него является начало и конец всякой вещи: начало [он постигает] как оттуда получивший вместе с бытием и причастие благу по природе, конец же — как волею и произволением (γνώμη τε καί προαιρέσει) совершивший посредством тщания сообразный началу и незаблудно ведущий к нему похвальный путь, в результате которого он становится богом, от Бога приемля то, чтобы быть ему богом, как приложивший к естественному добру по образу [Божию], и произвольное уподобление [Ему] через добродетели, по заложенному в него восхождению к собственному началу и сродству с ним. И исполняется также и на нем апостольское слово, гласящее: о Нем бо живем и движемся и есмы [36]. Ибо он становится в Боге посредством внимания, не растлив предсуществующий в Боге логос бытия; и движется в Боге посредством добродетелей, действуя [37] по предсуществующему в Боге логосу благобытия, и живет в Боге по предсуществующему в Боге логосу приснобытия.
И уже отсюда по бесстрастнейшему навыку будучи идентичным самому себе и недвижимым, в будущем же веке по данному обожению вышеупомянутые и в Боге предсуществующие логосы, лучше же сказать — Самого Бога, в Котором укоренены логосы добрых [вещей или человеков], дружески любя и приемля [как бы во объятия], таковой является и частицей Бога, как сый — по причине своего пребывающего в Боге логоса бытия, и как благой — по причине своего пребывающего в Боге логоса благобытия, и как бог — по причине своего пребывающего в Боге логоса приснобытия, как почтивший эти логосы и действовавший согласно им, и при их помощи себя в одном лишь Боге всецело утвердивший [38], и одного лишь Бога в себе всецело напечатлев и вообразив, так чтобы и самому ему быть по благодати и называться богом, и Богу — быть по снисхождению и называться ради него человеком, и силе показаться воздаваемого при сем взаимного расположения, каковая сила и человека обожает для Бога по причине его боголюбия, и Бога для человека по причине Его человеколюбия вочеловечивает, и делает по прекрасной перестановке Бога человеком ради обожения человека, а человека — Богом по причине Божия вочеловечения. Ибо всегда и во всем Божие Слово и Бог желает осуществляться таинству Своего воплощения.
А который, будучи частицей Бога ради находящегося в нем логоса добродетели и оставив по вышеуказанной причине свое начало, неразумно движется по направлению к небытию, справедливо называется истекшим свыше, как подвигшийся не к собственному началу и причине по которой, и ради которой, и в связи с которой он пришел в бытие, и находится в безостановочном кружении и страшном беспорядке по душе и телу, добровольным течением к худшему, причиняя себе неудачу в отношении этой непрелестной и неизменной причины. От того и говорится в точном смысле слова «истекать», что хотя и имел таковой бесспорно зависящую от него самого власть соделывать основания своей души в Боге, но добровольно променял лучшее и сущее на худшее и несущее.
Эти–то логосы, о которых я сказал, — научает нас святой Ареопагит Дионисий — называются Писанием предопределениями и божественными волениями (προορισμούς καί θεια θελήματα) [39]. Также и принадлежащие к кругу Пантена [т. е., ученики его] [40], бывшего учителем великого Климента Строматевса [41], говорят, что Писанию угодно называть [их] божественными волениями. Почему, будучи спрошены некими, тщеславящимися внешним образованием, как, по учению христиан, Бог знает сущие [вещи], которые сами полагали, что мысленно [познает Он] мысленное и чувственно — чувственное, они и ответили, что ни чувственно — чувственное, ни мысленно — мысленное. Ибо невозможно, чтобы Тот, Кто превыше сущих, воспринимал бы их сообразно им самим, но мы говорим, что Он знает их как Свои воления, прилагая вместе и разумное обоснование сказанного. Ибо если Он по воле (θέλημα) Своей сотворил все, и никто этому не противоречит, то будет благочестиво и праведно всегда говорить о Боге, что Он знает Свою волю, поскольку же Он каждое из творений соделал хотя (θέλων), то и знает Бог сущие [вещи] как собственные воления, потому что хотя сотворил их. Исходя из этого и я думаю, что согласно с этими словами говорится Моисею в Писании: вем тя паче всех [42] и о неких иных: позна Господь сущия Своя [43], и паки иным: не вем вас [44], так что каждого из них, очевидным образом, его произвольное [т. е. избранное по его собственному произволению] движение — либо по воле и слову Божию, либо против воли и слова Божия — предуготовило услышать [тот или иной] божественный глас.
Такое и подобное сему, полагаю, подразумевая, богоносный сей муж говорил: «когда сие боговидное и божественное, то есть наш ум и наше слово, соединим со сродным [ему], и когда образ взойдет к Первообразу, к Которому теперь имеет стремление», чтобы одновременно и посредством малых сих речений считающих будто кто–либо из сущих может когда–нибудь достигнуть такой меры педагогически отвести от того, чтобы так думать, и провозглашая слово о том, что мы являемся частицей Бога, воспеть свойства будущего блаженного жребия и поощрить тех, кто надеждой на Него очищает себя [45] и поспешает к неколеблемому и неотъемлемому, и нисколько не пременяющемуся наслаждению. Ибо он знал, что если к тому, что имеем как проявления сущности и логоса, направимся простым устремлением согласно логосу и природе, то и мы, безо всякого исследования, которому одному только принадлежит ошибаться и заблуждаться, боговидно, насколько это возможно, познаем все, более не держась по причине неведения за движение [ума] вокруг этих предметов, как соединившие великому Уму и Слову, и Духу свой ум и слово, и дух, лучше же сказать, — всего себя всему Богу, как Первообразному Образу.
Как изъясняет он и в Слове о граде, говоря так: «Ибо им [принадлежит] наследовать неизреченный свет и созерцание Святой и царственной Троицы, воссиявшей яснее и чище, и всецело смешавшейся со всецелым умом, что я и полагаю единственным царствием небесным» [46], когда наслаждением наслаждается и веселится, — прибавлю, дерзнув, к его [словам] мои, — все разумное творение ангелов и человеков, которые в движении своем к концу ни один из природно соединенных с ними Творцом логосов не растлили невниманием, но, напротив, разумно сохранили себя целыми и непревратными, зная, что они и суть, и будут органами божественного естества; которых весь Бог, по всему облегая их по образу души, как имеющих стать членами тела, совершенными и благопотребными Владыке, использует по Своему усмотрению и исполняет Своей славы и блаженства, дая и даруя им жизнь вечную и неизреченную, и по всему свободную от признаков составляющих свойство настоящей, состоящей из тления жизни, [жизнь], которую составляют не вдыхание воздуха и идущие от печени токи крови, но всецелый Бог, причаствуемый всецелыми [ими] и бывающий для [их] души по образу души для тела и посредством души для [их] тела, как Сам Он знает, дабы душа прияла непреложность, а тело — бессмертие, и весь человек обожился бы, боготворимый благодатью вочеловечившегося Бога, весь оставаясь по природе человеком по душе и телу, и весь становясь по душе и телу богом по благодати и подобающей ему всячески божественной светлости блаженной славы, после которой ничего нельзя помыслить более светлого и высокого.
Ибо что для достойных вожделеннее обожения, в котором Бог соединяется с богами и все творит Своим по причине благости? Посему и наслаждением, и переживанием, и радостью правильно назвали это состояние, [бывающее] от божественного разумения и следующего за ним вкушения радости: наслаждением — как являющееся концом природных действий (ибо так определяется наслаждение); переживанием — как экстатическую силу, приводящую пассивное к действующему, как в приведенном примере со светом и воздухом и с железом и огнем, и естественно и истинно убеждающую, что кроме этого нет никакого иного увенчания (κεφάλαιον) сущих, за которой должным образом следует бесстрастие; радостью же — как не имеющее себе ничего сопротивного ни прошедшего, ни будущего. Ибо говорят, что радость ни прошлой печали не помнит, ни чаемого пресыщения (τόν κόρον) не приемлет от страха, подобно наслаждению.
Поэтому–то как богодухновенные Речения, так и научившиеся от них божественным тайнам Отцы наши и утвердили «радость» как название, указывающее на будущую истину. Если же, — говоря вкратце и по моему убогому рассуждению, — природой, Писанием и Отцами показано, что ничто еще из приведенного в бытие и движущегося не остановилось и не прияло сообразного божественному намерению завершения, а к тому же и то, что невозможно поколебать основание достойных в божественном постоянстве, то как возможно, — дабы нам ко утверждению сказанного подать малую некую помощь от рассуждений, — чтобы те, кто единожды существенно [47] стал в Боге, потерпели бы у себя оскорбительное для [предмета своего] желания пресыщение? Ведь всякое пресыщение, по самому своему смыслу и определению, является угашающим аппетит, что устанавливается двояким способом: либо аппетит, почитая [вызывающие его] предметы малыми, угасает, либо, пренебрегая ими как скверными и гадкими, гнушается. От этого обычно и возникает пресыщение. Богу же, как по естеству сущему бесконечным и почитаемым, свойственно скорее увеличивать до беспредельного аппетит вкушающих Его посредством причастия.
Если же это истинно (как оно, конечно, и есть), то не было так называемой Энады разумных существ, которая, пресытившись божественным постоянством, разделилась и своим рассеянием привела к сотворению сего мiра, дабы нам [вводя ее] не делать благо чем–то описуемым и бесчестным [т. е., малоценным], как ограниченное каким–то пресыщением и бывающее причиной мятежа для тех, желание коих не смогло оно удержать неподвижным. Итак, тщетно некоторые, как мне кажется, вводят ее, творя несуществующее, и — что еще хуже — лгут на блаженного сего Отца, будто и он так же мудрствовал, чтобы не только самим безнаказанно считать, что души пришли в тела из некоей предшествовавшей разновидности жизни в наказание за предсодеянное зло, но и других обманывать, имея таким образом в качестве разумной аргументации авторитет [почитаемых] лиц, и не творя сами ничего доброго и святого. Но оставим их как есть, и сами благочестиво исследуем мысль учителя и иным еще образом.
Не думаю, чтобы он хотел здесь изложить причину сотворения человеков, но, скорее, — причину последовавшего бедствия. Ибо оплакав жалостное состояние нашего тела: «О, соединения и раздвоения! Чего боюсь я, тому прилежу; и что люблю, того страшусь» [48] и так далее, и как бы сам к себе в крайнем недоумении о причине обдержащих нас зол обратив слова: «Что за премудрость о мне? и что сие великое таинство?», приводит ясное разрешение [недоумения], говоря так: «Или предпочитает, чтобы мы, будучи частицей Божества и проистекши свыше, не презирали, надмеваясь и превозносясь своим достоинством, Создателя, [но] в борьбе и брани с телом всегда к Нему взирали, а сопряженная [с нами] немощь служила бы воспитательной мерой для [нашего] достоинства».
Это как если бы он говорил, что поскольку человек по благости создан Богом из души и тела, то данная ему словесная и умная душа, как существующая по образу сотворившего ее, по своему желанию и сознательно изо всех сил крепко держится всецелой любви Божией, и приемлет и то, чтобы обожиться по подобию, а по внимательному же промышлению о нижестоящем и по заповеди, повелевающей любити ближняго якоже сам себе [49], разумно заботится о теле, чтобы через добродетели и его причислить и усвоить Богу как сораба, сама посредствуя, дабы Творец вселился [в нем], и делая так, чтобы Сам Связавший [ее с ним] неразрешимо связал бы и его узами данного [ей] бессмертия, да будет душа для тела тем, чем Бог является для души, и да покажется Единый Создатель всего занимающим, посредством человечества, во всем сущем соответствующее место [50], и да приидет во едино многое друг от друга отстоящее по природе, соединяясь друг с другом вокруг единой природы человека, и будет Сам Бог всяческая во всем [51], все объемля и осуществуя Собою, через то, что ничто из сущего не стяжет больше движения свободного и непричастного Его присутствия, сообразно которому мы являемся и называемся и богами, и чадами, и телом, и членами, и частицей Бога в отношении ко исполнению божественной цели.
Поскольку, стало быть, таким и для этого был сотворен человек, но в праотце, уготованном для власти [над мiром], употребил ее [т. е., власть] на худшее, перенеся аппетит с дозволенного на запрещенное (при том, что он был самовластным [и мог] как прилепитися Господеви и един дух быти, так и прилепитися блуднице и едино тело быти [52], но обманувшись поторопился и добровольно сам себя устранил от божественной и блаженной цели, предпочтя по [собственному] выбору стать прахом тому, чтобы быть по благодати богом), то мудро и вместе человеколюбиво, и подобающим Его благости образом устрояющий наше спасение Бог, неразумному движению сущей в нас умственной силы присовокупил необходимо последуещее за ним наказание, именно то по справедливости наказав смертью, в отношении чего мы расщепили умную силу любви, которую были обязаны [воздавать] одному лишь Богу, дабы возлюбившие ничто, некогда научившись страданием, вразумились бы снова возвращать к сущему эту самую силу.
И далее он делает еще более явным, говоря: «Но мне и поэтому кажется, что ни одно из здешних благ не верно людям и не долговременно, но и все другое, и это хорошо устроено Художником–Словом и всяк ум превосходящей [53] Премудростью, что мы бываем посмеваемы в [вещах] видимых, то так, то этак пременяемых и пременяющих, то возносящихся, то ниспадающих, и прежде нежели овладеем ими удаляющихся и убегающих, дабы усмотрев в них непостоянство и неравномерность, мы устремились бы к будущему. Ибо что бы мы делали, если бы счастье наше было постоянным, когда и при том, что оно не пребывает таковым, мы настолько привязались к нему, и так нас поработило его наслаждение и прелесть, что мы даже и помыслить не можем ничего, что было бы лучше и выше настоящего, и это при том, что мы слышим и веруем, что сотворены по образу Божию, сущему горé и к Себе влекушему?» [54]. И также в Слове к живущим во граде, говоря: «Дабы мы сознавали себя ничем перед истинной и первой Премудростью, но стремились бы присно к Нему Единому, и искали бы осияться тамошними озарениями; или неравномерностью видимого и превратного Он приводит нас к постоянному и пребывающему» [55].
Итак, по моему мнению, этими словами учитель указывает не на причину сотворения человечества, как уже было сказано, но на бедствия из–за преступления, прившедшего в нашу жизнь по сотворении, как это со всею очевидностью делается явным тщательно и внимательно изучающим его писания. Ибо сими словами представляет нам причину этого [т. е. бедствия] и отчего, и почему, и зачем, и для чего оно, указывая на мудро устрояемое Богом посредством оного наше спасение; а намекая на силу того [т. е. сотворения], и какого ради оно было таинства, другой употребляет образ выражения, делая явной всю свою благочестивую цель [с которой так именно говорит] об этом, как показывает он это в Слове на Рождество, говоря: «Итак, ум и чувство, столько друг от друга различные, стали в своих пределах и возвестили в себе величие Творца–Слова, как молчаливые певцы великолепия дел [Его] и громогласные проповедники. Но еще не было срастворения из обоих [т. е. ума и чувства], ни смешения противоположных — признака величайшей Премудрости и роскоши в отношении естеств, и не все богатство благости было ведомо. Восхотев же и сие показать, Художник–Слово творит и животное, [состоящее] из обоих естеств: видимого и невидимого — человека; и из вещества уже бывшего взяв тело, от Себя вложив жизнь (то, что известно слову [Божию, т. е., Писанию] под именем разумной души и образа Божия), как бы некий второй мiр — в малом великий — поставляет на земле, другого ангела, смешанного [из разных естеств] поклонника [Своего Божества]» [56], и так далее. А в Слове на Светы [57]: «Поелику же таковы сии или сие, и надлежало не одними только горними ограничиться поклонению [Богу], но быть некоторым и долу поклонникам, дабы все исполнилось славы Божией, поскольку [все оно] Божие; то для сего созидается человек, почтенный рукою и образом Божиим» [58]. И я думаю, что и этого [приведенного] — хотя бы оно и было мало — для всякого не любопрительно настроенного и не полагающего доблесть в одном лишь том, чтобы сражаться, довольно к показанию всей мысли учителя о вышесказанном. Если же и далее противится он тому, что учитель назвал нас частицей Бога, то об этом уже много сказано выше.
Но дабы более удостовериться от подтверждения словесами Духа достаточно будет сказанного святым и блаженным апостолом Павлом, премудрость в тайне сокровенную в Боге прежде век [59] стяжавшим и все мрачное человеческое житие просветившим, и мрак неведения от душ отгнавшим, Эфесянам: Да Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, даст вам духа премудрости и откровения, в познание Его: просвещенна очеса сердца вашего, яко уведети вам кое есть упование звания вашего, и кое богатство славы достояния Его во святых, и кое преспеющее величество силы Его в нас верующих по действу державы крепости Его, юже содея о Христе, воскресив Его от мертвых, и посадив одесную Себе на небесных, превыше всякаго начальства и власти и силы и господствия, и всякаго имени именуемого, не точию в веце сем, но и во грядущем, и вся покори под нозе Его: и Того даде главу выше всех Церкви, яже есть тело Его, исполнение исполняющаго всяческая во всех [60]. И затем снова: И Той дал есть овы убо апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, овы же пастыри и учители, к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова: дондеже достигнем вси в соединение веры и познания Сына Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова: да не бываем ктому младенцы, влающеся и скитающеся всяким ветром учения, во лжи человечестей, в коварстве козней льщения: истинствующе же в любви да возрастим в Него всяческая, Иже есть глава Христос, из Негоже все тело составляемо и счиневаемо приличне, всяцем осязанием подаяния, по действу в мере единыя кооеяждо части, возращение тела творит в созидание самаго себе любовию [61].
Итак, не требуется, полагаю, для познавшего благочестие иного свидетельства к явлению истины, в которую истинно веруют христиане, верно научившиеся от нее, что мы суть и члены, и тело, и полнота всяческая во всех исполняющего Христа Бога, по прежде век в Боге и Отце сокровенному намерению (σκοπόν), воедино собираемые (ανακεφαλαιούμενοι) в Него через Сына Его и Господа Иисуса Христа, Бога нашего. Ибо тайна сокрытая от веков и от поколений, ныне же явленная через истинное и совершенное вочеловечение Сына и Бога, соединившего с Самим Собою по ипостаси нераздельно и неслитно нашу природу, и нас [соединившего] посредством [взятой] от нас и нашей, умно и словесно одушевленной святой Его плоти, как бы через начаток с Самим Собою соединенного, и удостоившего быть одним и тем же с Самим Собой по Своему человечеству, как были мы прежде веков предопределены быть в Нем как члены тела Его, по образу души [действующей] в отношении тела составляющаго и счиневающаго нас Себе в Духе, и возводящего в меру духовного возраста Его полноты, показала и нас на сие созданными, и прежде веков преблагое о нас Божие намерение, не приявшее какого–либо обновления по своему логосу, но пришедшее в исполнение иным, то есть, привзошедшим новым способом [= тропосом].
Ибо, коли Бог Себе подобными нас соделал (тем, чтобы иметь нам по причастию точные признаки Его благости, прежде век определив цель, дабы мы были в Нем, и дав нам тропос, приводящий к этому всеблаженному концу посредством правильного употребления природных сил), — дабы не стать человеку далеким от Бога и отчуждившимся, то подобало иной привести [в исполнение] вместо прежнего [тропос], настолько более парадоксальный и богоприличный чем первый, насколько сверхъестественное выше естественного. И сие есть, как все мы веруем, таинство Божьего к человекам таинственнейшего пришествия [62]. Аще бо бы, — говорит божественный апостол, — первый завет непорочен был, не бы второму искалося место [63]. И всем яснее ясного, что бывшее во Христе на конец веков таинство несомненно является совершением и исполнением оставшегося неисполненным в праотце.
Итак, согласно вышеприведенному, с пользой, стало быть, сказано учителем про «частицу», и всякий благородный душою и образом [жизни] принял бы в таком смысле сказанное это слово, никакой не причинив себе путаницы в мыслях, зная, что «частица» в таковых случаях есть одно и то же с «членом». Если член является частью тела, а «часть» и «частица» суть одно и то же, то и член тождественен частице. Если же тождественна члену частица, а соединение и собрание воедино членов образует органическое тело, а органическое тело соединенное с разумной душой являет собой совершенного человека, то говорящий, что душа или тело, или член есть часть человека, не погрешит. Если же под человеком понимать разумную душу, которой тело является орудием, а во всем теле целиком вмещающаяся душа подает ему то, чтобы жить и двигаться, как по природе простая и бестелесная, не соразделяющаяся с ним [по членам] и не исключаемая ниоткуда [64], но во всем [теле] и в каждом его члене (поскольку свойственно ему принять ее по естественно присущей ему способности воспринимать ее действия) присутствуя целиком, содержит приявшие ее различные члены сообразно поддержанию всего тела как единого целого, то пусть тот, чья мысль об этом еще нетверда и шатка, возводится к великому и неизреченному таинству блаженного христианского упования, находя в малом и сообразном нам не лишенные благородства образы великого и превосходящего нас. И оставив неразумное учение о том, что души существуют прежде тел, да верует вместе с нами Господу, говорящему о воскрешаемых в воскресение, что они не могут умереть по причине яснейшего явления и причастия Самогó последнего желанного. И паки: всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки [65]. А если что уже было когда–то прежде, то невозможно было, как выше показано, чтобы оно прияло в результате некоего превращения какую бы то ни было смерть.
И пусть попусту не выходит за пределы естественных размышлений, вводя несуществующее учение о душе. Ибо если частями человека, по преждесказанному, являются тело и душа, а частями они по необходимости являются по отношению к чему–то (ибо всяко ими определяется целое), а таким образом называемое [по отношению] к чему–то [принадлежит к числу] тех, что совершенно и всячески существует вместе от сотворения, как части, образующие своим собранием воедино (τη συνόδω) целостный вид, и только мысленно отделяемо одно от другого для распознания того, чем каждое [из них является] по существу. Итак, душе и телу, как частям человека, существовать во времени одному прежде или после другого невозможно, потому что тогда растлится логос отношения их к чему–то [чего они являются частями]. И опять же: если, значит , душа сама по себе является видом прежде [бытия] тела или тело [прежде души], то иной вид каждое из них образует в соединении души с телом или тела с душой, и делает это либо всячески страдательно [т. е., против своей воли покаряется внешнему воздействию], либо естественно. И если страдательно, то претерпели — превращаемые в то, чем не были — и истление; если же естественно, то явно, что будут делать это всегда поскольку это им свойственно по природе, и никогда не перестанет душа перевоплощаться, а тело переодушевляться. Но не относится, как я полагаю, к страсти или ко природной силе частей [совершаемое] в собрании воедино одного с другим исполнение целого по виду его, а к их одновременному сотворению как совершенного вида. Ибо невозможно без истления из вида в вид превращаться никакому виду.
А если скажут, что раз по смерти и разложении тела есть и существует душа, то возможно ей быть и существовать и прежде тела, то не от глубокого размышления, мне кажется, происходит это их слово. Ибо не один и тот же логос становления в бытии (γενέσεως) и сущности(ουσίας). Ибо первый является выражающим категории времени, места и отношения (του ποτε καί που ειναι καί πρός τι), а второй — бытия [т. е., что существует нечто], его вида [т. е., что именно существует] и качества [т. е., как оно существует] (του ειναι καί τι καί πως ειναί). Если же так, то душа, после того, как придет в бытие, существует вечно по причине сущности, но не отвлеченно а в связи с категориями времени, места и отношения — по причине сотворения . Ибо душа и по смерти тела называется не просто душой, но душой человека и такого–то конкретного человека. Ибо и после тела имеет в качестве своего вида все вообще человеческое, определяемое посредством отношения части к целому. Так же как и тело смертно по причине природы, но не отвлеченно по причине сотворения. Ибо тело не просто телом называется по разлучении души, хотя оно и растлевается и по естеству распадается на исходные элементы, из которых оно состоит. Ибо и оно имеет в качестве вида своего целое, определяемое по его отношению к нему как части, — человеческое. Итак, обоих связь — души, говорю, и тела, как частей целого человеческого вида, — неотъемлемо разумеваемая изображает и одновременное возникновение (γένεσιν) их, и различие между собой по сущности показывает, ни коим образом не повреждая ни один из присущих им логосов. И совершенно невозможно найти или назвать безотносительное тело или душу. Ибо вместе с одним сразу же привходит и понятие «чье–то» для другого; так что, если предсуществует одно прежде другого, то значит оно есть кого–то еще. Ибо связь эта непреложна.
И сего довольно об этом. И если слово мое не отпало от истины –благодарение Богу, вашими молитвами руководившему меня к доброму разумению. Если же негде нечто недостаточествует истиной, то вы увидите точный смысл слова, как вдохновенные Богом к знанию таковых предметов.
III. На его же из того же Слова: «доколе и само в себе вещество несет беспорядок, словно [находясь] в каком–то течении» [66]
Думаю, что и настоящего слова цель заключается в мысли предыдущего пассажа [67]. Ибо, обращаясь по большей части к веществолюбцам и плотолюбцам, приводит это, дабы отсюда могли благочестиво исследующие намерение святого заключить следующее: поскольку человек создан был Богом украшенным добрóтой нетления и бессмертия, но безобразие окружающего его вещества предпочтя умной доброте, соделал совершенное забвение превосходного достоинства души, лучше же сказать — Бога, душу боговидно украсившего, сорвал достойный выбора [68] по божественному постановлению, мудро устрояющему наше спасение, плод, [произведя] не только тела тление и смерть, и ко всякой страсти удобопреклонное движение и способность, но и вне и вокруг него материальной природы непостоянство, несоразмерность, и ко изменению готовность и удобоподвижность, и либо тогда ее Бог по причине преступления сорастворил с нашим телом, и вложил и в нее силу изменяться, подобно тому, как и в тело — страдать и совершенно распадаться, по написанному: и сама тварь повинуся тлению не волею, но за повинувшаго ю на уповании [69], либо от начала по предведению так сотворил ее по причине предвиденного преступления, дабы терпя от нее страдания и бедствия, пришли мы в сознание себя самих и своего достоинства, и с радостью согласились бы отвергнуть расположение к телу и к ней.
Ибо часто попускает всепремудрый Предведетель нашей жизни нашим желаниям естественно пользоваться вещами ко вразумлению нашему, когда, при безрассудном их использовании, посредством [происходящего] от них и вокруг них смущения и расстройства возвращает к по природе вожделенному дотоле безрассудное наше влечение (ερωτα) к здешнему. Ибо три суть главных способа, коими педагогически излечиваются, как говорят, наши страсти; и посредством каждого из них беспорядочность вещества мудро и с должным порядком прилагается как врачевство злого бремени страстей, направляемого по превышающему наше разумение и лучшему плану к предуведенному Богом благолепному результату. Ибо [это бывает] или по необходимости наказания за преждебывшие согрешения, которых, быть может, и следа не содержим в памяти по причине неведения, а может и помним, но подобающее этим прегрешениям исправление бываем не в состоянии подъять, либо не желаючи, либо не могуще по причине приобретенного злого навыка; или [посредством сего] от немощи очищаемся и отбрасываем настоящую и живущую в нас злобу, и преднаучаемся и будущую отвергать; или же один человек [претерпевающий это] предлагается другим в чудный пример отличного терпения и благочестивого мужества, если, конечно, он высок разумом и славен добродетелью и способен явить собою в непоколебимом терпении скорбей [70] сокрытую дотоле истину.
Итак, он убеждает тех, кто не может ничего помыслить превышающего настоящую жизнь, не надмеваться телесным здоровьем и текучим непостоянством [71] вещей и не превозноситься перед неимеющими сего, поскольку покуда продолжается настоящая жизнь, облеченнная этим тлением и сопровождающими его превращениями и изменениями, неизвестно, что еще и с ними случится по причине неравномерности и беспорядка во всем относящемся к телу и ко вне его сущим вещам. Это, я думаю, говорит он словами: «доколе и само в себе вещество несет беспорядок», вместо того, чтобы сказать, что доколе все сие находится под властью тления и изменения, и мы облечены в тело смирения [72], и равно подвержены многообразным напастям [проистекающим] от него попричине присущей ему немощи, не превозносились бы мы существующим среди нас неравенством, но, напротив, — мудрым помышлением выравнивали бы неравномерность равночестной природы, и недостаток других восполняли бы своим избытком. Для того–то, быть может, и попущено существовать неравномерности, чтобы явилась сила сущего в нас рассудка, предпочитающего всему добродетель. Ибо всем человекам присуще это изменение и превращение, — как тела, так и того, что вне его, — влекущее и влекомое, и одно то лишь стяжавшее твердо и непоколебимо, что оно непостоянно и текуче.
IV. На его же из Слова на святого Афанасия: «Ибо не имеет ничего более высокого, и даже совершенно [ничего] не будет иметь» [73]
Мне кажется, что сими [словами] богоносный этот учитель отрешает учащегося, от всякого сравнительного и различительного, и как бы то ни было иначе называемого соотношения. Ибо таковой образ речи сведущие в этом называют безотносительным (ασχετον), и это то же самое, что назвать его несравненно превышающим все, в силу превосходящего отрицания [74].
V. Из того же Слова на: «а кому удалось с помощью разума и созерцания расторгнуть вещество и плотское сие (то ли облаком следует его назвать, то ли покрывалом), соединиться с Богом, и смешаться с беспримесным светом, насколько это доступно человеческой природе; тот блажен, [как удостоенный] отсюда восхождения и тамошнего обожения, кое дарует истинное любомудрствование и то, чтобы стать над вещественной двойственностью ради помышляемого в Троице единства» [75]
Я не думаю, чтобы сказанное учителем слово о добродетели святых было недостаточным, хотя бы некоторые, как вы пишете, так и считали, оттого, что [совершаемым] только разумом и созерцанием без деятельности (πρακτικης) называет он любомудрие по Богу тех, кто следует ему [т. е., любомудрию], но — напротив того — считаю, что он весьма ясно излагает отличающееся практикой их истинное в отношении сущих суждение и действие, каковое единственно я дерзаю назвать любомудрием воистину самым полным, и прямо говорит, что оно совершается разумом (λόγω) и созерцанием, по причине всяко присоединяемого к разуму деяния (της πράξεως) и суждения о нем [т. е., о деянии], которое объемлется понятием созерцания, поскольку [дело] разума — выстраивать движение тела, словно некоей уздой разумно [сдерживая] правым помыслом его неистовое [76] стремление к неуместному; а созерцания [дело] — решиться разумно избрать то, что хорошо понято и рассуждено, как всесветлейший свет посредством истинного ведения показующий саму Истину, каковыми обоими [т. е., разумом и созерцанием] более всего и совершается всякая любомудренная добродетель, и хранится, и коими и являема бывает при помощи тела, [но] не вся целиком.
Ибо она не вмещается в теле, будучи начертанием (χαρακτήρ) божественной силы, но некоторые ее тени, и то не ради ее самой, а ради того, чтобы тем, кто не облечен сообразной ей благодатью [77] прийти к подражанию боговидному образу жизни (αναστροφης) боголюбивых мужей, чтобы и им, причастием доброго отложив [от себя] срамоту злобы, стать [принадлежащими к] части достойных Бога, или, нуждаясь в какой–либо помощи, улучить ее от могущих [подать], с тем чтобы всецело приняв сокрытое в глубине души добродетельных расположение, явленное при помощи тела в деянии, и они воспели бы всем бывающий для всех и через всех всем являющийся Божий промысел. Так что, если бы и никого не было нуждающегося в облагодетельствовании или долженствующего запечатлеться [стремлением] к добродетели от примера, то каждому всяко довольно и того, что сам он чувствует в душе дыхание благодати добродетелей [78]. И говорить об этом, не упоминая о проявлении их [т. е., совершаемых разумом и созерцанием добродетелей] для очевидности посредством тела, — не неуместно.
Итак, благочестиво постигший при помощи созерцания устроение сущих (ως εχει τά οντα), и при помощи логического рассуждения верно и правильно определивший их смысл (τόν περί αυτων λόγον), и хранящий для себя суждение, лучше же сказать, — суждением себя соблюдающий непреклонным, собрал воедино и имеет все добродетели, не будучи более движим ни к чему иному, после познанной им истины, и быстро мимо всего прошел, совершенно не обращая внимания ни на что из относящегося к плоти и мiру, сокровенно имея уже без брани содержащееся в разуме (τω λόγω) деяние, потому что все в нас [сущие] крепчайшие бесстрастные логосы мыслительной силы привел себе, сообразно которым всякая добродетель и ведение есть и осуществляется, и которые [т. е., логосы] суть силы словесной души, совершенно не нуждающиеся в теле для своего существования, но не отказывающиеся по временам пользоваться им для своего проявления по вышесказанным причинам. Ибо говорят, что к мыслительной силе относятся в собственном смысле уразумения умопостигаемого, добродетели, познания, логосы искусств, произволение, воля; а в более широком — суждения, сосложения, избежания, вожделения [79], из коих одни относятся только лишь к [бывающему] в уме созерцанию, а другие — к познавательной силе разума (της κατά τόν λόγον επιστημονικης δυνάμεως). Если же святые свою жизнь сими содержали в безопасности, то стало быть обобщенно выразился блаженный оный муж, сказав о разуме и созерцании, и сжато изложил святым все относящиеся к добродетели и ведению познания слова (посредством коих утверждаясь в сознательном разумении Бога путем созерцания, в разуме они рассудительно напечатлели себе при помощи добродетелей божественный образ), всяко не считая необходимым упоминать о совершаемом при помощи тела деянии, ибо он знал, что оно не соделывает добродетель, а является ее выражением, стоящим лишь на службе божественных мыслей и помыслов.
А чтобы сказанное стало явным и другим способом, то тщательно изучившие то, что относится к нам, называют логосы разумной силы то чем–то созерцательным, то деятельным. И созерцательным [называют] то, что держит в уме существующее, а деятельным — изволение, определяющее для деятельных правое слово. И зовут они созерцательное умом (νουν), а деятельное — разумом (λόγον); и первое из них — мудростью, а другое — рассудительностью (φρόνησιν) [80]. Если же это истинно, то деяние назвал учитель разумом [исходя], вероятно, из [его] причины, а не вещества [т. е., видимых проявлений], ни единого объекта не имеющее [деяние] наименовав навыком. Ибо разумно и сознательно (а не полемически или сопернически) пребывает в истинных [догматах] созерцатель и кроме них ничего не терпит видеть по причине наслаждения от них.
Если же требуется и иным способом еще более прояснить это, то, опять же, навыкшие логосам совершенства добродетели говорят, что не очистившиеся в отношении общения с веществом никак не останутся чисты в том, что относится к деятельности, поскольку их суждение о сущих еще смешано, и являются переменчивыми как не отставившие от себя связь с тем, что переменчиво; а те, кто крайней добродетелью приближаются по отношению к Богу и уразумением Его пожинают плоды блаженства и будучи обращены лишь к себе самому и к Богу тем, что истинно отбросят узы матерьяльного отношения [т. е. того, что связывает его с матерьяльным мiром, — пристрастия], совершенно отрешились, говорят они, от относящегося к области деятельного и от материи и созерцанием усвоились Богу. Поэтому, говорят, они и пребывают непреложными, не имея более связи с веществом, по которой при естественном изменении в веществе по необходимости свойственно вопреки естеству изменяться вместе с ним и тому, кто держим веществом по своей связи с ним. И зная, что для отложения пристрастия к веществу произволяющему освободиться от него величайшая требуется сила, говорит учитель: «а кому удалось с помощью разума и созерцания расторгнуть вещество и плотское сие (то ли облаком следует его назвать, то ли покрывалом), соединиться с Богом…» и так далее.
VI (V,2) [81]. Каким образом плоть называется покрывалом и облаком
Для чего же учитель называет плоть облаком и покрывалом? — Потому, что зная, что всякий человеческий ум прельщается и, удаляясь от движения согласно природе, совершает движение вокруг страсти, чувства и чувственного, не имея где бы еще ему двигаться когда погрешит в отношении движения естественно приводящего к Богу и распустит плоть в страсти и чувствах (ибо то и другое [т. е. страсть и чувство] относится к одушевленной плоти), он выразил это посредством облака и покрывала. Ибо облако — это помрачающая владычественное души плотская страсть; и покрывало — обман чувства, пригвождаемого к явлениям чувственных предметов и ограждаемого [ими] от перехода к умопостигаемым, и приемлющего от них забвение естественных благ, и все свое движение обращающего к чувственному, изобретая с помощью вышесказанного неподобающие гнев и похоти, и наслаждения.
VII (V,3). Как происходит наслаждение
Ибо всякое наслаждение запрещенным обыкновенно происходит при посредстве чувства от страсти к чему–либо непременно чувственному. Ибо ничто иное есть наслаждение, как вид чувства образуемый в чувствительной [силе души] чем–то чувственным, или образ (τρόπος) действия чувств, составляемый согласно бессловесному желанию. Ибо прилагаемое к чувству желание изменяется в наслаждение, придавая ему образ; и движимое желанием чувство совершает наслаждение, приемля себе в помощь чувственное. И святые, зная, что душа, противоестественно движимая при посредстве плоти к веществу, облекается перстным образом, тем скорее уразумели, как при посредстве души, естественно движущейся к Богу, и плоть должным образом усвоить Ему, упражнением в добродетелях по возможности украсив ее божественными явлениями.
VIII (V,4). Каким образом и сколько существует движений души
Ибо [святые знают], будучи просвещаемы благодатью, что у души есть три главных движения, сводимые к одному — умное, словесное и чувственное. И одно [называют] простым и неизъяснимым, по коему душа, непознаваемо двигаясь около Бога, ни коим образом не познает Его ни в чем из сущих по причине превосходства; другое же — определяющим причину неизвестного, по коему естественно двигаясь [душа] прилагает к себе все естественные логосы, изображающие познанное лишь по [его] причине, посредством действия свойственного изучению; а третье — сложным, по коему соприкасаясь с внешним, как от неких символов запечатлевает [82] в себе самой логосы видимых. Гениально посредством сих они прошли по истинному и безошибочному пути (τρόπον) согласного с природой движения через препятствия настоящего века, чувство, обладающее лишь простыми духовными логосами чувственных [предметов] посредством разума (του λόγου) возвели к уму; разум [= слово] единовидно в простом и нераздельном образе мысли соединили с умом, имеющим логосы сущих; а ум, совершенно отрешенный от движения вокруг всех сущих и упразднившийся от самого своего естественного действия, принесли Богу, и в нем всецело собравшись к Богу, удостоились целиком раствориться во всецелом Боге через посредство Духа, нося в себе, насколько это возможно человекам, весь образ Небесного [Отца], и столько впитали в себя божественного отблеска, если позволено будет так сказать, что и сами, быв впитаны, сопричлись Богу. Ибо человека и Бога называют примером друг для друга, и настолько для человека Бог по человеколюбию вочеловечился, насколько смог человек по любви обожить себя для Бога, и человек настолько увлекаем бывает Богом к неизвестному [83], насколько он явил невидимого по природе Бога посредством добродетелей.
И от этого составленного сообразно разуму и созерцанию любомудрия, от которого и природа тела по необходимости облагораживается, святые, непрелестно уязвившись желанием к Богу, посредством присущих им естественных божественных отблесков достодолжно доспели к Богу, тело и мiр подвижнически расторгнув, видя, что они взаимно объемлемлются друг другом — тело [мiром] по природе, а мiр [телом] посредством чувства — и одно подпадает под власть другого, благодаря неким связывающим одно с другим особенностям, и что ни одно из них по своему собственному логосу не свободно от ограниченности, и считая позором для души — позволить ее бессмертию и приснодвижимости растлеваться и ограничиваться тленным и ограниченным, неразрвно связали себя с единым Богом, бессмертным и превышшим всякой беспредельности, нисколько не уступая взаимному притяжению мiра и плоти, что есть всякой добродетели и ведения исполнение, полагаю же, что и конец.
Но если когда–либо и подвигались святые к созерцанию сущих, то подвиглись не для того, чтобы созерцать их сами по себе, или чтобы познавать их вещественно, как мы; а чтобы многообразно воспеть чрез все и во всем являющегося Бога, и обрести большую силу изумления и повод ко славословию. Ибо прияв от Бога душу, обладающую умом, словом и чувством — не только умопостигаемую, но вместе и чувственную, как и слово — не только внутреннее, но также и устное, и ум — не только умопостигаемый, но к тому же и страстный (который называют и животной фантазией, и по которому прочие животные и друг друга, и нас, и места, которыми они проходили, признают, и близ которой [т. е., фантазии], — говорят сведущие в этих вещах, — стоит чувство, являющееся ее органом, воспринимающим воображенное ею), они сочли должным действия оных не себе самим приносить, но давшему их Богу, от Которого и для Которого все. Ибо из точного разумения того, что относится к сущим, они научились, что суть три основных тропоса, возможноых для человека, в которых Бог сотворил все (ибо Он, осуществовав, создал нас для бытия, благобытия и приснобытия), и два из них — крайние и принадлежат одному Богу, как Виновнику [их], а третий — средний и зависит от нашего выбора (γνώμης) и движения, и сообщает собою крайним истинный смысл их названия, так, что если он отсутствует, то и их именование становится бесполезным без прибавления «благо». И они осознали, что иначе невозможно ни приобрести, ни сохранить заключающуюся в крайних [именованиях] истину, которую соделывать свойственно благобытию, примешанному посреди этих крайних [84], разве что постоянным движением к Богу.
Итак, по причине этого [осознания] присовокупив к естественному разуму душевное зрение, и со всей определенностью услышав от Самого вопиющего [о сем] Слова, что ни в коем случае не подобает пользоваться природными энергиями противоположным этому образом, по причине неизбежно проявляющегося в естественных силах от недолжного способа их использования тления, они научились равномерно, в согласии с надлежащим логосом естества устремляться к его [т. е., естества] Виновнику, дабы откуда пришло им просто бытие, оттуда же некогда получить впридачу и воистину бытие (τό οντως ειναί). Какая и выгода–то будет тому, кто не является виновником собственного бытия, — возможно говорили они, рассуждая сами с собой, — двигаться в направлении себя самого или иного чего кроме Бога, когда к логосу бытия он ничего не сможет прибавить ни сам от себя, ни от кого другого кроме Бога? Посему–то и учили они: уму помышлять об одном только Боге и Его добродетелях и неведомо следовать за неизреченной славой Его блаженства; слову — стать истолкователем и певцом уразуменного и право рассуждать об объединяющих его [т. е., уразуменное] тропосах; чувству же, облагороженному разумом, воображающему разнообразные силы и действия во всем [окружающем] — возвещать повсюду, насколько это возможно для души, логосы сущих. И при помощи ума и слова, словно корабль мудро направляя душу, они это [житейское] море – то непостоянное, а то и иначе себя ведущее — перешли стопами.
IX (V,5). Умозрение о прохождении Моисея через море [85]
Таким вот, пожалуй, образом и оный великий Моисей, ударом всесильного Слова, символом Которого был, должно быть, жезл, пронзив (или, точнее сказать, разогнав) по образу моря обманчивость чувственных [предметов], поспешающим к божественному обетованию людям подал твердую и непоколебимую землю под ногами — то есть, подлежащую чувству природу, в правом логосе бытия созерцаемую и удобо–описуемую, показав ее доступной и удобопроходимой для добродетелями украшенного жития, и таким образом [т. е., добродетельно] проходящим ею не причиняющей никакой опасности от натиска клокочущей по обе стороны разделенной воды, коей она дотоле покрывалась, если только метафорическим выражением разделения воды мысленного моря обозначается постоянное противопоставление друг другу по недостатку или излишеству противоположных добродетелям пороков [86], каковое обыкновенно производит Слово, прикасаясь к сердцам их и нисколько не позволяя им [т. е., водам или порокам] сомкнуться друг с другом [над головой] устремляющихся без оглядки к Богу.
X (V,6). Умозрение о восхождении Моисея на гору [87]
Таким же образом, последуя звавшему его Богу и превзойдя все здешнее, он вниде во мрак, идеже бяше Бог [[88] — то есть, в безвидное, невидимое и бестелесное пребывание — умом от свободным от всякой связи с чем–либо, что вне Бога. Достигнув туда, он получает — насколько, конечно, этого могла удостоиться человеческая природа — словно трофей, достойный сего блаженного восхождения, знание, объемлющее собою сотворение времени и естества, соделав для себя образцом и примером добродетелей Самого Бога, по Которому отпечатав самого себя, как начертание, удачно сохраняющее подобие первообраза, сходит с горы, являя на лице своем и для других людей дар славы, которой он стал причастен, как ставший образом боговидного Образа, независтно себя самого дая и предлагая [в образец и пример], что и показывает тем, что изъясняет людям о виденном и слышанном и писанием передает тем, кто после него, как некое богоданное наследство, Божии таинства.
XI (V,7). Умозрение о сухом тесте опресноков [89]
Так и народ, изведенный им из Египта и несущий завязанное в одежды тесто по пустыне, возможно, научал бегущих от чувственного и направляющихся к умопостигаемому мiру, как я думаю, что должно силу сущего в нас разума хранить чистой и нетронутой от смешения с чувственными предметами, дабы добродетелью и ведением уже отсюда стать по произволению (γνώμην) тем, чем по упованию в нетленном веке, — как веруем, — станут достойные.
XII (V,8). Умозрение о предводительстве Иисуса и переходе через Иордан, и о втором совершенном им обрезании ножами из камня [90]
Так Иисус, преемник Моисея, — я пропущу многое из сказанного о нем по причине множества, — восприняв народ, после кончины Моисея на горе [91] подвергшийся в пустыне многообразным вразумлениям ко благочестию, и странным образом обрезания очистив его ножами из камня, и осушив Иордан преднесением божественного ковчега, и переведя через него всех людей незамочившимися, указал этим на типологически являемое им Спасительное Слово, по скончании буквы законных заповедей воспринявшее бывающее на высоте помыслов (εν τω υψει των νοημάτων) предводительство истинным Израилем и зрящим Бога и обрезающее всякую скверну души и тела острейшим логосом веры в Него и освобождающее от всякой укоризны [со стороны] подстрекающих ко греху, и через текучее естество времени и движимых [объектов] переводящее в состояние бестелесных, и имеющее на плечах добродетелей вмещающее [в себя] божественные тайны ведение.
XIII (V,9). Умозрение об Иерихоне и о семи обхождениях, и о ковчеге, и о трубах, и о проклятии [92]
Так опять же, семью обхождениями и столькими же трубами с таинственным восклицанием обрушив считавшийся трудно–одолимым или даже вовсе неодолимым город Иерихон, [Иисус Навин] таинственно явил То же Самое Слово Божие победителем мiра и скончателем века посредством ума и рассудка, то есть, ведения и добродетели. Чего образом служили ковчег и трубы, показывая последующим Ему, что чувственный век легко преодолим и низвергаем, и что ничего нет из числа относящегося к нему, что было бы необходимо испробовать рачителям божественных благ, ибо все это сопряжено со смертью и тлением и бывает причиной Божия негодования. И являет это Ахар сын Хармии [93], [символизирующий собою] беспокойный и привязанный к вещественному помысел усвоить себе нечто из чувственного, приобретший по Божию суду наиплачевную оную смерть, которую соделывает Слово, потопляя во глубине лукавой совести достойного такого наказания.
XIV (V,10). Умозрение о Тире и о царе его, и о пленении его
Так, опять же, и от написанного: в то время взя Асор, и царя его уби мечем, и все дышущее изби в нем: Асор бо бе прежде обладающий всеми странами [94], поучались они [т. е., те совершенные, о которых шла речь, кому удалось с помощью разума и созерцания расторгнуть вещество и плотское сие], во образ каких таинств предложены были [эти] слова, что истинный Спаситель наш Иисус Христос, Сын Божий, низложитель лукавых сил, и наследодатель достойных благодати, во время Своего вочеловечения Крестом пленивший грех и царя его — диавола (ибо некогда грех, царствуя, обладал всеми [95]) убил [96] глаголом силы Своея [97] и истребил все дышущее в нем, то есть, — [живущие] в нас страсти и происходящие от них лукавые и скверные помышления, дабы никоим образом в тех, кто Христов и живет по Христу, грех более не мог бы по подобию дышущих жить и двигаться.
XV (V,11). Умозрение на слова: «небеса поведают славу Божию [98]»
Так Давид, бывший после них [т. е., Моисея и Иисуса Навина] по времени, но равным им по духу, — я пропускаю Судей, заключающих в своем житии множество тайн, — слухом ума услышав поведающие славу Божию небеса и творение руку Его возвещающую твердь (вот чудо, ведь Создатель не вложил в них душу!) от бездушных воспринял словеса о богословии и, насколько это возможно человекам, поучил о тропосах промысла и суда по результатам [жизни], не постигая [впрочем] логосов, коими разнообразится по частям существование целого.
XVI (V,12). Умозрение на слова: «отец мой и мати моя остависта мя [99]»
Так и сказав: отец мой и мати моя остависта мя, Господь же восприят мя, ясно высказался, — как я думаю, — о необходимых для желающих нетления оставлении и удалении от естественного закона плоти относительно рождения и тления, по которому мы в результате преступления [заповеди] и рождаемся, и существуем, и от вскормившего нас по–матерински чувства, посредством коих [т. е., оставления и удаления] видимый мiр оставляется и оставляет [нас], а Господь приемлется и, по духовному закону достойных усыновляя [Себе], а для них делаясь отцом посредством ведения и добродетели, всего Себя всецелым достойным подает по подобию как Благий. Или, возможно, под отцом и матерью подразумевает он писаный закон и телесное согласно ему поклонение [Богу], с оставлением которых обычно воссиявает в сердцах достойных свет духовного закона, и даруется свобода от рабства плоти.
XVII (V,13). Умозрение о видении Илии в пещере Хорива [100]
Так Илия, осторожный после оного огня, после труса, после духа велика и крепка, разоряюща горы [101], которые, я полагаю, являют ревность и рассуждение, и усердную совершенную [102] веру (ибо рассуждение, разбивая, словно землетрясение нерасторжимые монолиты, сформированную порочностью привычку ко злу, добродетелью искореняет ее, а ревность, словно огонь воспламеняя тех, кому принадлежит горячностью Духа научать [других], вразумляет нечестивых; вера же, по образу бурного ветра подталкивая бесстрастных славы ради Божия к низложению твердынь посредством демонстрации чудес, соделывает воистину верного человека подателем воды ведения и огня обожения, и водой сей исцеляет глад неведения, а огнем, свойственным образом умилостивляя Бога фимиамами и учителей зла — помыслы то есть и хитрословесных демонов (δαίμονας λογοσοφίας) — умерщвляя, содержимых в рабстве страстей освобождает), после всего этого почувствовав глас хлада тонка [103], в котором был Бог, таинственно научается в отношении произносимых слов, образа жизни и нравов божественному непоколебимому и мирному, и совершенно невещественному, и простому, и свободному от всякого вида и образа состоянию, которое невозможно высказать или выразить.
Пораженный славой этого состояния и уязвленный его красотой, и более возжелав быть в нем, нежели быть ревнителем, то есть, более, нежели сражаться за истину, [возжелав] всецело быть с истиной, и ничего противного не видеть и не знать, посчитав много более досточестным познать одного лишь Бога, всецело сущего всем во всем, он, — еще будучи во плоти [и уже] находясь в нем, — хранит себя, пройдя сквозь вещество на божественной колеснице добродетелей, как сквозь покрывало чистого перехода ума к умопостигаемым [предметам] и облако плоти, помрачающее владычественное [начало] души своими страстями, да будет и сам он, — насколько это возможно еще сущему с подвластной тлению плотью, — причастником неизреченных благ, коих он возжелал, и нам явится надежным удостоверением обетованного. Ибо это и Бог ему внушил, при помощи сего таинственного представления (διά των ουτω μυστικως δεδραματουργημένων) неизреченно вопия, что полезнее всякого иного блага — быть через мир [со всеми] с единым Богом.
XVIII (V,14). Умозрение о Елисее, его ученике [104]
Так его ученик и духовный наследник Елиссей, имея чувство не обладаемым какими–либо вещественными мечтаниями, поскольку оно у него уже было по уму все заполнено благодатью Духа, сам иным зрением видя сущие с ним божественные, противоположные луквым силы, и [своему] ученику даруя видеть сильнейшую немощи силу (я имею в виду, что преимуществует перед плотью, вокруг которой лукавые духи строят засады для прозорливого ума, душа, вокруг которой выстраиваются фаланги ангелов, обстоя ее как царский образ) и [сам] учился, и учил.
XIX (V,15). Умозрение об Анне и Самуиле [105]
Так и блаженная Анна, мать великого Самуила, будучи неплодна и бесчадна, прося от Бога плод чрева, и приседя в храме горячо обещавшая отдать и даровать обратно то, что будет дано ей, Тому, Кто дает и дарует, таинственно научила, что необходимы всякой душе, стерильной по причине наслаждения Богом от плотских наслаждений, семена добродетелей, дабы, мысленно зачав могущее сознательно видеть грядущее послушное Божие Слово и родив, возмочь принести Его через благочестивое прилежание в созерцании, как великий и почетный долг, рассудив ничего не иметь своего, так чтобы явить Бога единым дающим и приемлющим, как негде говорит Закон: дары Моя, даяния Моя, приносы Моя соблюдите приносити Мне [106], так как из Него и в Нем всякого блага и начало, и окончание. Ибо Божию Слову свойственно у тех, в ком Оно рождается, прекращать плотские движения и отменять склонность души к ним, и исполнять всяческого истинного ведения.
XX (V,16). Умозрение об отлучающем нечистый дом [107]
Ибо и о священнике слыша, по заповеди законной входящем в каким–либо образом оскверненный дом и отлучающем его, и относящееся ко очищению повелевающем его владельцам, я разумею так, что этим указывается на Архиерея Логоса, словно чистейший свет входящего в душу и обнажающего нечистые (εναγη) пожелания и помышления вместе с зазорными деяниями, и премудро предлагающего пути (τρόπους) обращения и очищения, что, полагаю, яснее выразила принявшая пророка Илию, сказав: человече Божий, вшел еси ко мне воспомянути неправды моя [108].
XXI (V,17). Умозрение о святом Илии и о сарептской вдове [109]
Ибо всякая душа, вдовствующая от добра и не имеющая в себе добродетели и ведения Бога, когда приимет божественное и распознающее Слово, приходя в памятование своих грехов научается как хлебом добродетелей питать препитывающее [ее] Слово и поить истинными догматами Источник жизни, и самому естеству предпочитать исцеление его, от коего водонос–плоть подаст практическую краткость добродетелям [т. е., быстро совершит их на практике], а чванец–ум непрестанно будет источать содержащее в себе свет ведения созерцание, а внутренний помысел, — как там сын вдовицы, — умерев для прежней страстной жизни, удостоится стать причастником подаваемой Словом жизни божественной и вечной.
XXII (V,18). Умозрение о Преображении Господнем [110]
Так, — вдобавок к вышесказанному, — и некие из учеников Христовых, которым за тщание их в добродетели довелось совзойти с Ним и совозвыситься на гору Его [бого]явления, видя Его преобразившимся и неприступным от света лица Его, и удивляясь сиянию риз Его, и познав Его честью почтенным более сопредстоящих [Ему] по обе стороны Моисея и Илии, прежде нежели отложить им жизнь во плоти, от плоти перешли к духу изменением действия чувств, произведенным в них Духом, отъявшим от сущего в них действия чувств покрывала страстей, и, очистив тем самым органы чувств души и тела, научились духовным смыслам (τούς πνευματικούς λόγους) показанных им таинств. И они таинственно научили, что лучезарно сияющая всесчастливая светлость лица, превосходящая силу любых глаз, есть символ превосходящего ум и чувство, и ведение, и сущность божества Его, будучи направляемы от познания не имущаго вида ниже доброты [111] и ставшего плотью Слова [112] ко красному добротою паче сынов человеческих [113] и сущему в начале и к Богу и Богом [114], и возводимы через совершенно невместимое для всех воспевающее Его апофатическое богословие ко славе единородного от Отца, исполнь благодати и истины [115]; а убеленные ризы являются символом речений Святого Писания, как тогда ставших для них ясными и определенными, и несомненными, и понимаемыми безо всяких загадочных намеков и символических покровов, и являющими сущее в них и сокрытое Слово, когда они последовали ровным и прямым путем знания о Боге и освободились от пристрастия к мiру и плоти. Или [они суть символ] самой твари, являющей, по отъятии дотоле обычно являвшегося оскверненного восприятия ею прельстившихся и привязанных к одному лишь чувству, искусным многообразием составляющих ее разных видов силу Создателя Слова, подобным тому образом, как одежда являет достоинство носящего ее.
Ибо и то, и другое истолкование применимо к Слову, поскольку оба они приличным образом сокровенны для нас по причине неочевидности, дабы не дерзали мы недостойно приближаться к тому, чего не можем вместить: [толкование, подразумевающее] речения Святого Писания [применимо к Нему] как к Слову, а [подразумевающее] тварь — как к Творцу и Художнику. Посему я говорю, что произволяющий непорочно шествовать к Богу имеет неотложную нужду в том и другом: и в [сокровенном] в Духе знании Писания, и в духовном естественном созерцании сущих, так чтобы два закона — естественный и писаный — он смог показать равночестными и учащими тому же самому, и ни один из них не преимуществующим и не недостаточествующим по отношению к другому, как это подобает желающему стать совершенным рачителем премудрости.
XXIII (V,19). Умозрение о естественном и писаном законе и об их взаимном со–устремлении друг ко другу
Я считаю, что естественный закон равномерно, насколько возможно, согласно разуму направляемый посредством свойственных ему по природе картин [мiроздания], имея гармоничную ткань всего по образу книги, имеющей в себе буквы и слоги, [как] первые, ближайшие к нам и частные тела, которые по собрании вместе получают качественное приращение; затем слова, более общие нежели они, далее находящиеся и более тонкие, из которых при чтении мудро составляется вырезавшее [их подобно печати] и неизреченно напечатлеваемое ими Слово, подающее нам понятие только о том, что Оно есть, и совершенно никакого о том, что именно Оно есть, и приводящее посредством благочестивого собрания различных представлений [о Нем] в единое уподобление истинного [представления], соответствующим образом через видимые предметы дая Себя Самого созерцать как Творца. А писаный закон, постигаемый поучением [в нем], посредством мудро заповеданного им как иной мiр, составлямый из неба и земли, и того, что посередине, — то есть, из нравственного, естественного и богословского любомудрия, — являет неизреченную силу Заповедавшего. И каждый в свою очередь показывает, что он тождественен другому: писаный подобен естественному по силе, а естественный также писаному — по обладанию [вышеописанными свойствами], и оба То же Самое являют и сокрывают Слово: один — посредством слов и являемого, другой — посредством разумения и сокровенного. Ибо, называя слова Святого Писания как бы одеждами, а смыслы помышляя как бы плотью Слова, мы одними сокрываем, а другими открываем; также и у творений доступные зрению виды и образы именуя одеждами, а логосы, по которым они созданы помышляя плотью, так же одними сокрываем, а другими открываем. Ибо сокрывается являемый Содетель и Законоположитель всего, Логос, будучи по природе невидим; и является сокрываемый, не будучи, как полагают мудрые, тонок естеством.
Пусть же нам будет [позволено] апофатически явить это сокровенное, и пропустив лучше всякую силу, изображающую истину, заключающуюся в образах и намеках, от буквы [закона] и [вещей] являемых неизреченно возвыситься по силе Духа к Самому Логосу, или катафатически сокрыть это являемое, дабы и нам не стать убийцами Слова, по–еллински служащими твари более нежели Творцу, не верующими, что есть что–либо высшее видимого и величественнейшее чувственного, или, по–иудейски не далее буквы смотря и чрезмерно заботясь о теле, боготворя чрево и вменяя позор в славу [116], не приобрести один жребий с богоубийцами, не распознав ради нас ставшее посредством тела подобным нам и с нами и одебелевающее слогами и буквами ради чувства, и всю силу [сущего] в нас ума обратившее к себе самой Слово.
Ибо божественный говорит апостол: писмя бо убивает, а Дух животворит [117]. И посему буква, когда ей покланяются самой по себе, обычно убивает в себе Слово для покланяющихся ей, как и красота тварей, когда на нее смотрят не ради славы Сотворившего, обыкновенно лишает смотрящих разумного (κατά λόγον) благочестия. И также Евангелие: аще не быша прекратилися дние оны, — то есть, дни злобы, — не бы убо спаслася всяка плоть [118] — то есть, всякое благочестивое понятие о Боге. Ибо дни злобы сокращаются, когда разумом (τω λόγω) будет ограничено бывающее согласно чувству ошибочное суждение, соделывающее ее, и когда затем оно [суждение] будет следовать за благочестивым деянием [119] согласно разуму. Ибо плотской закон ничем не разнствует от Антихриста, всегда противоборствуя Духу и противостоя Его божественному закону [120], доколе настоящая жизнь является для победившихся ею любезной и вожделенной, и доколе не воссияло еще Слово глаголом силы [121], отделяя от бессмертного смертное, и из свободы [произволения] изгоняя во вне докучливое рабство [чувственному], и истину саму по себе показуя чистой от лжи, и разграничивая божественное и вечное от вещественного и временного, к коему обычно ум, через сродство, каковое имеет он с ним по чувству, прельщаясь, уклоняется, и неразумной любовью к коему умерщвляется; к каковому уму прежде всего и бывает боголепное схождение Слова, воскрешающее его от смерти неведения и избавляющее от пристрастного расположения к вещественному, и возвращающее его желание к тому, что желанно по естеству. Потому что необходимо надлежит, полагаю, заботиться о теле, много лучшем одежд, — то есть, о божественных и высоких понятиях, заключающихся в Святом Писании и в картинах мiроздания, — и, будучи разумными, устремляться посредством разума к Слову (διά λόγου πρός Λόγον) (как глаголет Само Слово: не душа ли больше есть пищи, и тело одежди? [122]), дабы когда–нибудь не быть нам уличенными и, не имея ничего из этого, чтобы ухватиться, не упустить сущее и осуществующее [иных] Слово, подобно той египтянке, которая, схватив лишь одежды Иосифа, совершенно лишилась общения с возлюбленным [123].
Так и мы, аще узрим одежды Слова, — я говорю о словесах Писания и являемых творениях, — светлые и прославленные от употребления их вместо [точного выражения] догматов о Нем [124] и приличествующие божественному Слову в возвышенном умозрении, взойдя на гору божественного Преображения, нисколько не удерживаемые с укоризной от блаженного прикосновения к Слову, подобно Марии Магдалине, считавшей, что Господь Иисус — это садовник [125], и думавшей таким образом, что Он Творец только состоящих под властью рождения и истления, но и увидим и поклонимся Живому из мертвых, пришедшему к нам дверем заключенным [126], когда совершенно угаснет в нас действие по чувству, и познаем Его как Слово и Бога, сущего всем во всём, и все по [Своей] благости сотворившего Своим: умопостигаемое — телом, а чувственное — одеждой. К чему, возможно, не неуместно будет применить слова: вся якоже риза обетшают по причине одолевающего ум тления видимых [предметов], и яко одежду свиеши я и изменятся [127] по причине чаемой благодати нетления.
XXIV (V,20). Краткое изъяснение о пяти видах естественного созерцания
К тому же познаем и логосы, последние и доступные нам, коих учителем нам предложена природа, и соединенные с ними пять тропосов созерцания, коими разделяя тварь, святые благочестиво собирали ее таинственные логосы, расчленяя ее на сущность, движение, различие, смешение и положение. Из числа коих три, — сказали они, — суть преимущественно для познания Бога и предложены [нам] в руководство: логосы сущности, движения и различия, коими Бог становится знаем человекам, черплющим из сущих указания о Нем, как о Творце, Промыслителе и Судии; два же — педагогические, приводящие к добродетели и сродству с Богом: логосы смешения и положения, запечатлеваемый коими человек становится богом, переживая свое бытие богом из сущих, как бы видя в уме все, в чем проявляется благость Божия, и чистейшим образом в себе самом образуя то согласно оному логосу. Ибо, — как говорят, — что привык видеть чистый ум посредством благочестивого ведения, тем он по навыку [в этом] и становится посредством добродетели.
Так, например, сущность — учительница богословия, посредством которой взыскивая Причину сущих, научаемся от них, что Таковая существует, не пытаясь, однако, познать чем Она является по сущности, поскольку нет в сущих никакой проекции, которой бы это являлось и посредством которой хотя бы несколько могли мы возвыситься от причиненного к Причине; а движение являет промышление о сущих, посредством коего видя неизменное тождество по сущности каждого вида созданий, как и невозбранное развитие, разумеем Содержащего и Хранящего в неизреченном единении все [разнообразные виды], явно разграниченные друг от друга в соответствии с логосами, по которым Он их осуществовал; а различие возвещает суд, от которого мы научаемся из присущей всем сущим соразмерной субъекту сущности естественной силы заключающихся в них логосов, что Бог есть мудрый раздаятель. Промысел же я имею в виду, не обращающий и как–либо устрояющий возвращение тех, о ком он промысляет, от недолжного к должному, но содержащий все и соблюдающий в согласии с логосами, по которым он прежде все устроил; и суд не вразумляющий и как–либо карающий согрешающих, но спасительное и распределяющее сущие разделение, по которому каждое из творений, соединенное с логосом, по которому оно создано, непреложно обладает неизменной в своей природной идентичности законностью, как из начала судил Создатель о бытии его и о том, чем именно оно является [т. е., об ипостаси], и как [т. е., о тропосе], и каково оно [т. е., о качестве], и так осуществовал его. Потому что, воистину, в другом смысле понимаемый промысел и суд сопутствуют нашим произвольным устремлениям и от скверного нас всячески удерживают, а к доброму мудро обращают, и исторгают настоящую, будущую и прошедшую злобу, располагая то, что вне нас, сопротив того, что в нас.
Не то, чтобы я хотел сказать этим, что существует такой и этакий промысел и суд. Ибо я знаю, что он — один и тот же по силе, но различен [по отношению] к нам и обладает многообразным действием. А смешение сущих — то есть, составление [или синтез] — является символом нашей свободной воли (γνώμης). Ибо смешавшись с добродетелями и к себе самой примешав их и она составляет боголепнейший мысленный мiр. А положение (θέσις), как твердо держащееся учения о благе, является учителем сообразного этой воле нрава, менее всего подверженного каким–либо отклонениям по причине случайностей от основания, разумного и долженствующего упорядочивать [ее] прекословием [тому, на что толкают ее эти случайности]. Соединив же опять с движением положение, а смешение — с различием, святые нераздельно разделили ипостась всего на сущность, различие и движение, и находчивым разумом искусно уразумев, что причина разнообразно созерцается в следствиях, благочестиво поняли ее как бытие и как мудрое бытие (σοφόν ειναι), и как живое бытие (ζων ειναι). И отсюда научились они богосоделывающему и спасительному учению об Отце и Сыне, и Святом Духе, так что не просто одним лишь логосом бытия Причины [всего] таинственно просветились, но и [в тайну] тропоса существования [Ее] были благочестиво посвящены. И паки, по одному лишь положению рассматривая всю тварь вышереченные пять тропосов созерцания свели в три, от неба и от земли, и от того, что посередине познав тварь учителем нравственного и естественного, и богословского любомудрия по своему ей логосу.
Также и [исходя] из одного различия созерцая тварь, — то есть, из содержащих и содержимых (я имею в виду небо и то, что в нем), три тропоса свели в два — премудрость и любомудрие: премудрость, как содержащую и боголепно допускающую все относящиеся к ней благочестивые тропосы и заключающую в себе самой и относящиеся к другим [тропосам] таинственные и природные логосы; любомудрие же как связующее между собой нрав и волю (γνώμης), деяние и созерцание, добродетель и ведение, и понимаемое по отношению к мудрости в качестве причины [128]. И опять же, согласно одному лишь смешению — то есть, гармоничному синтезу всего — воспринимая тварь, и во всем, друг с другом неизреченно связанном во исполнение единого мiра, усматривая одно лишь тесно связывающее части с целым и друг со другом зиждительное Слово, заключили они два образа созерцания в один, по которому простым приближением через [заключенные] в сущих логосы перейдя умом к Причине [всего], и привязав его к ней одной, как собирающей и привлекающей [к себе] все, что от нее [происходит], более не рассеиваясь по частным логосам всех [сущих], поскольку они превзошли их, явно уверившись от тщательного рассмотрения сущих, что только Бог в собственном смысле слова есть сущность и движение сущих, и различие разнящихся, и нерасторжимая связь соединенных, и неподвижное основание положенных, и причина всякой, вообще, как–либо разумевамой сущности и движения, и различия, смешения и положения, при помощи подобного подобия мудро перенесли таинственное созерцание чувственного века на духовно составляемый в уме при помощи добродетелей мiр.
По коему созерцанию вышесказанные тропосы сведя в один, и насколько это возможно отобразив в самих себе единственнейший Логос, различными видами добродетели всецело исполняющий сущность умного мiра свободной воли (του κατά διάνοιαν γνωμικου κόσμου), то есть, оставив позади себя все логосы сущих и даже самих добродетелей, лучше же сказать, вместе с сими неведомым образом востекая к превысшему сих пресущественному и преблагому Логосу (к Которому и сами сии [стремятся], и из Которого их бытие) и всецело всему [Ему] соединившись, по мере возможности присущей им естественной силы, настолько Им окачествовались, что познаются по [Нему] единому, имея подобно чистейшему зеркалу образ всего Бога Слова, видимого в них без малейшего изъяна, являемым посредством Его признаков, при том, что не лишаются ни единого из старых своих отличительных свойств, коими по природе характеризуется человек, всецело побежденных лучшими, как неосвещенный [прежде] воздух, всецело смешавшийся со светом.
XXV (V,21). Умозрение о Мелхиседеке [129]
Сие–то, думается мне, познавая и переживая, чудный оный и великий Мелхиседек, о котором великие и чудные вещи повествуются в Писании, удостоился стать превыше времени и естества и уподобиться Сыну Божию, быв по благодати, насколько это возможно, таковым, каковым Податель благодати веруется быти по существу. Ибо сказанное о нем: без отца, без матере, без причта рода — не иное что означает, предполагаю, как бывшее ему по крайней благодати, которой он сподобился ради добродетели, совершенное отложение естественных признаков. А ни начала дней ни конца животу имеяй — свидетельствует о знании, описующем свойства всякого времени и вечности, и о созерцании, превосходящем бытие всякой вещественной и невещественной сущности. А уподоблен Сыну Божию пребывает священник выну [130] — указывает, может быть, на непоколебимость боговиднейшей добродетели и божественного к Богу внимания, способного сохранить несмежаемым умное око. Ибо добродетели свойственно противостоять естеству, а истинному созерцанию — времени и веку, так, чтобы первая пребывала не порабощенной ничему тому, что после Бога, и неудержимой тем, как одного Бога знающая своим Родителем, второе же — неописуемым, ни в чем из имеющего начало и конец не задерживающимся, как изображающее собой Бога, являющегося пределом всякого начала и конца и привлекающего к Себе неизреченным восторгом всякий разум разумеющих.
Из них же и божественное подобие показуется — из ведения, говорю, и добродетели, — и посредством их хранится достойными непоколебимая любовь к одному лишь Богу, ради которой даруется им боголепно подаваемое достоинство сыноположения — непрестанно ходатайствовати [131] к Богу и предстоять [Ему], подаваемое ко умолению [и] Исходатайствующего [им] само божественное подобие [132].
Поэтому–то, как я справедливо предполагаю, не по времени и естеству, по которым естественно окончил [свою жизнь] великий Мелхиседек, и которые он превзошел уже и оставил позади себя жизнью и разумом, подобает ему зваться, [как] определило ему слово Божие, но по тому, чем он себя разумно претворил — по добродетели, говорю, и ведению именоваться. Ибо тем, у кого воля (γνώμη) доблестно посредством добродетели преодолела весьма труднопреоборимый закон естества, и движение ума посредством ведения нескверно воспаряет над свойствами времени и века, сим справедливо будет называться не по признакам свойств оставленного ими, но скорее по великолепию воспринятого, по которому и в котором только они и суть, и познаются. Потому что и мы, естественно внимая видимому, из цветов тела и познаем, и именуем светом, например, освещенный воздух, и огнем — какую–либо разжженную огнем материю, и белым — побеленное тело, и другое в том же роде.
Если же сознательно добродетель предпочел божественный Мелхиседек естеству и всему тому, что по естеству, по причине доброго выбора присущего нам достоинства, и всякое время и век превзошел ведением, все то, что после Бога сознательно оставил позади себя созерцанием, не задерживаясь ни в чем из того, чему усматривается конец, и к божественным и безначальным, и бессмертным [сущностям (прибавлено издателем — пер.)] Бога посредством слова по благодати в духе доспел, и неповрежденным поистине в себе носит подобие породившего его Бога (поскольку и всякому, вообще, рождению свойственно делать рожденное тем же, что и родившее его: Рожденное бо от плоти — глаголет — плоть есть, рожденное же от духа дух есть [133]), то прилично ему, дабы не естественные и временные качества, как то отец и мать, и родословие, начало и конец дней, от которых он уже прежде совершенно освободился, обладали им, но именоваться по божественным и блаженным признакам, по образу коих он себя претворил, и коих не достигает ни время, ни естество, ни слово, ни ум, ни иное что: сказать вообще, — ничто из существующего. Без отца же и без матере, без причта рода, ниже начала дней, ни конца животу имеющим, изображается великий Мелхиседек, как нам уяснило это истинное слово о нем богоносных мужей, не по тварной и из небытия [происшедшей] природе, по которой он и начал быть, и окончил, но по божественной и нетварной благодати, вечно сущей превыше всякой природы и всякого времени, [происходящей] от вечно сущего Бога, по которой одной только совершенно познается весь он сознательно родившимся.
Единственным же таковым его представляет Писание, вероятно, как первого ставшего по добродетели превыше материи и вида (что может изображаться словами: без отца и без матере, и без причта рода), и ведением прешедшего все, что под временем и веком, и чего бытие началось во времени от сотворения, не чуждого категории временного бытия, и никак не преткнувшегося на совершаемом мыслью божественном пути (что, возможно, значит: ни начала дней ни конца животу имеяй) и как исключительно, тайно и тихо, и — одним словом — непознаваемо, со всяческим отвлечением ума от сущих облекшегося в Самого Бога, и всего всем [Богом] окачествавшегося и переокачествовавшегося (что может подразумеваться словами: уподоблен Сыну Божию пребывает священник выну). Ибо всякий из святых, какое по–преимуществу изберет благо, по тому и именуется образом давшего оное Бога. В каковом смысле и сей великий Мелхиседек по усвоенной им божественной добродетели удостоился быть образом Христа Бога и неизреченных Его таинств, к Которому и все святые совозводятся как к Архетипу и Причине явления [всякого] блага в каждом из них, и тем более сей, как больше всех прочих носящий в себе проначертаний Христовых.
XXVI (V,22). Истолкование применительно к Господу сказанного о Мелхиседеке
Ибо один лишь единственный Господь наш и Бог Иисус Христос естеством и истиною без отца и без матери и без родословия и ни начала дней, ни конца жизни не имущий: без матери по невещественному и бесплотному и всецело непознаваемому горнему от Отца предвечному рождению; без отца же по дольнему и во времени из Матери плотскому рождению, коего вид по зачатию через сеяние не установить; без родословия же, яко обоих его рождений образ для всех недоступен и непостижим; ни начала же дней, ни конца жизни не имущий как безначальный и бесконечный, и всецело непостижимый как естеством Бог; а пребывает священник выну, как не прекращающий быть никакой смертью злобы или естества, поскольку Он есть Бог и податель всяческой жизни по естеству и по добродетели. Не думай же, что кто–либо обделен этой благодатью, раз об одном лишь великом Мелхиседеке говорит слово [Божие], что она есть у него. Ибо Бог всем равно вложил по естеству возможность (δύναμιν) ко спасению, дабы каждый желающий мог усвоить себе божественную благодать, и хотящему стать Мелхиседеком и Авраамом, и Моисеем и, вообще, всех святых перенести в себя — не переменой имен и мест, но подражанием тропосам [их добродетелей] и жительству — не было бы препятствий.
XXVII (V,23). Иное умозрение о Мелхиседеке
Итак, всякий, кто умертвил уды, сущия на земли [134] и все свое угасил мудрование плотское [135], и совершенно отбросил всякую связь с ним, благодаря которой разделяется [на многие предметы] любовь, которую обязаны [воздавать] одному лишь Богу, и отвергшийся всех плотских и мiрских признаков ради божественной благодати, так что может и говорить с блаженным Павлом апостолом: кто ны разлучит от любве Христовы [136], и проч., таковой стал без отца и без матери, и без родословия как и великий Мелхиседек, не имея более удерживаться под властью плоти и естества по причине бывшего ему единения с Духом [Божиим].
XXVIII (V,24). Умозрение о словах: «ни начала дней ни конца животу имеяй».
Если же и себя самого он к тому же отвергся, самую душу свою погубив Мене ради, обрящет ю [137], то есть, — настоящую жизнь с ее желаниями отбросив ради лучшего, приобретет живущим и действующим [в себе] одно лишь единственное Божие Слово, простираясь добродетелью и ведением даже до разделения души же и духа [138] и совершенно ничего не имея [в себе] непричастным Его пришествия, то стал он и безначальным, и бесконечным, не нося более в себе движимой временной жизни, имеющей начало и конец и колеблемой многими страстями, но одну лишь божественную [жизнь] вселившегося [в него] Слова, вечную и никакой смертью не ограничиваемую.
XXIX (V,25). Умозрение на: «пребывает священник выну».
Если же он знает, как со многим вниманием бдеть над своим дарованием, деянием и созерцанием стараясь о вышеестественных и вневременных благах, то сделался он и священником пребывающим и вечным, присно наслаждаясь в уме божественной беседой, и, по причине подражания посредством непоколебимости воли в добре природной непреложности, не воспрещаем более по–иудейски смертью греха пребывать вечно [139] и приносить жертву хваления [140] и исповедания, преславно богословствуя как о Творце всех [сущих] и справедливо благодаря как Промыслителя и Судию всех праведного в божественном мысленном жертвеннике, от негоже не имут власти ясти служащии сени (τη σκηνη — т. е., скинии) [141]. Ибо и таинственных хлебов божественного ведения и чаши живительной премудрости не стать общниками односторонне последующим букве и довольствующимся принесением в жертву бессловесных страстей, и смерть Иисусову прекращением греха возвещающим [142], а воскресение Его, — ради которого–то и для которого и была смерть, — посредством [совершаемого] умом созерцания, просвещенного добрыми делами праведности, не исповедающим, которые весьма охотно и с готовностью избирают то, чтобы умерщвленным быть плотью, а ожить Духом [143] никак у них не получается, ибо для таковых скиния еще имать стояние, поскольку не у явися им [совершаемый] разумом и созерцанием святых путь [144], который есть Слово Божие, рекшее: Аз есмь путь [145], и не желают они от того, как на практике знают Слово и Господа как плоть, созерцанием прийти ко славе Его, яко единородного от Отца, исполнь благодати и истины [146].
XXX (V,26). Умозрение об Аврааме
Также и духовным Авраамом, исходящим от земли, и от рода, и от дому отца [своего] и идущим в землю, показанную ему Богом [147], делается отвергший расположение к плоти и вне ее ставший отделением от страстей, и оставляющий чувства позади, и никакое через них греховное заблуждение более не приемлющий, и все чувственное прешедший, от которого душе случается через посредство чувств обманываться и падать, и единым умом, свободным от всех вещественных уз, идущий в божественную страну ведения, и таинственно проходящий ее в долготу и в широту [148], где найдет он Господа нашего и Бога Иисуса Христа, благое наследие боящихся Его, в долготу Самого по Себе невообразимого, о Котором достойные богословствуют насколько это возможно человекам, ради нас же в широту славословимого по содержащему все Его наипремудрому промыслу и, в особенности, по чудесному сверхнеизреченному домостроительству о нас. И в созерцании делается он причастником тропосов, коими прежде на практике научился чтить Господа и коими подтверждается наша любовь и преданность Богу. И говоря об этом вкратце: преодолевший на практике плоть, чувство и мiр, в связи с которыми бывает отторжение ума от умопостигаемого, и одним лишь помышлением сознательно любовью приблизившийся к Богу, сей есть новый Авраам, [получением] равной благодати показавший себя имеющим тот же образ добродетели и ведения, что и патриарх.
O различных недоумениях у святых Дионисия и Григория (Амбигвы к Фоме)
СОДЕРЖАНИЕ
Отцу духовному и учителю Фоме
I. На слова святого Григория Богослова из первого слова о Сыне: «Посему Единица, от начала подвигшаяся в двоичность, остановилась на Троице», и паки его же, из второго слова о мире, о «Единице, подвигшейся по причине богатства, превзойденной двоице (ибо [божество] превыше материи и формы, из которых [состоят] тела) и Троице, определившейся по причине совершенства».
II. На его же из того же первого слова: «Одним словом, речения более возвышенные относи к божеству и к природе, которая выше страданий и тела, а более уничижительные — к сложному, за тебя истощившемуся и воплотившемуся, а не хуже сказать, и вочеловечившемуся».
III. На его же и из того же слова: «Ибо Сей, тобою ныне презираемый, был некогда выше тебя. Ныне Он человек, а был и несложен. Чем Он был — остался; и чем не был - воспринял. В начале был Он без причины (ибо какая причина у Бога?), но впоследствии начал быть по причине, и причиною было спасти тебя — ругателя, который потому презираешь божество [Его], что принял [на Себя] твою дебелость посредством ума приобщившийся плоти и ставший человеком дольний Бог, потому что смешалась она [т. е. дебелость] с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило, дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком».
IV. На его же из второго слова о Слове и Сыне: «Ибо как Слово, не был Он ни послушлив, ни непослушлив (ибо сие принадлежит подвластным и второстепенным: одно — благоразумным, а другое — достойным наказания). А как зрак раба снисходит Он к сорабам и рабам и воображается в чуждее, всего меня нося в Себе вместе со всем моим, чтобы в Себе истощить худшее, как огонь воск, или как солнце — пар от земли, и чтобы я приобщился Его свойств посредством срастворения. Сего ради Он делом почитает послушание и навыкает ему в страдании. Ибо не достаточно расположения, как недостаточно бывает его и нам, если не посредством дел совершим его, так как дело служит доказательством расположения. Но может быть не хуже предположить и то, что Он испытывает наше послушание и все наши страдания измеряет Своими, искусством человеколюбия, дабы Своими [глазами] увидеть наши [возможности], и сколько с нас требовать, а сколько — прощать, учитывая вместе со страданием и немощь».
V. На слова Послания Гаию ферапевту святого Дионисия Ареопагита, епископа Афинского: «Как ты говоришь, что Иисус, [сущий] вне всего, сущностно сопричтен всем людям? Не как, однако, виновник человеков он называется здесь человеком, а как по самой всецелой сущности истинно являющийся человеком».
Послание второе к тому же
I. На слова святого Григория Богослова из первого слова о Сыне: «Посему Единица, от начала подвигшаяся в двоичность, остановилась на Троице», и паки его же, из второго слова о мире, о «Единице, подвигшейся по причине богатства, превзойденной двоице (ибо [Божество] превыше материи и формы, из которых [состоят] тела) и Троице, определившейся по причине совершенства».
II. На его же из того же первого слова: «Посредством ума приобщившийся плоти и ставший человеком дольний Бог, потому что смешалась она [т. е. дебелость] с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило, дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком».
III. На слова толкования на Послание к Гаию святого Дионисия: «и все остальное, посредством чего Он, двигая (по обычаю души самодеятельно [т. е. своею силой] двигать соединенное с ней тело) воспринятое естество, как поистине ставшее и называющееся Его естеством (или, точнее сказать, Сам Он без изменения стал тем, чем именно является [человеческое] естество) немечтательно [т. е. не по видимости только] исполнил домостроительство о нас».
Освященному рабу Божию, отцу духовному и учителю Фоме, смиренный Максим и грешный, недостойный раб и ученик
Непрелестного созерцания неизменный навык [149] приняв от прекрасного поучения в божественных [вещах], ты стал, о, Богом весьма возлюбленный [150], не просто премудрости, но красоты ея благоразумнейшим любителем [151]. Премудрости же прекрасное есть ведение деятельное (γνωσις εμπρακτος) или деяние с мудростью, которых отличительною чертою является посредством обоих совосполняемый логос божественного промысла и суда [152]. Согласно которому, соединив ум с чувством посредством Духа, ты показал воистину, как Богу свойственно творить человека по образу Божию [153], богатство благости делая знаемым [154], добрым смешением противоположного [155] обильно в себе самом показуешь Бога овеществляемым добродетелями, Его же высоте соразмерив подражанием смирение, не несподобил снизойти ко мне, спрашивая о том, что сам познал на опыте.
Суть же главы у Дионисия и Григория, этих святых и прехвальных, и блаженных мужей, поистине избранных свыше, по предложению веков [156] Богу предложенных, приявших в себя все воистину возможное для святых излитие премудрости [157], и отложением жизни по естеству существо души окачествовавших (πεποιημένων), и сего ради живущим в себе единого Христа приобретших, и — скажу даже больше — душою души их для них ставшего, и посредством всех их деяний, слов и разумений всем являющегося, посему это как бы и не их уже предстоит нам послушать, а Христа, Себя по благодати ими представившего.
Но как реку Господа Иисуса [158], не приняв Духа святости? Как возглаголю силы Господни [159] я, гугнивый [160] и ум пригвоздивший к обладанию [вещами] тленными? Как слышаны сотворю хотя некие хвалы Его [161], я, глухой [162], и слух души имея посредством дружбы со страстями совершенно отвратившимся от слов того блаженного гласа? Как сделается явным мне, побежденному мiром, привыкшее побеждать мiр [163], а не являться мiру [164] Слово, если оно по естеству непознаваемо для привязанных к матерьяльному? Как не дерзость [будет] приступать со своим мнением ко святым скверному [165] и к чистым нечистому? Посему я отказался бы от повеленного предприятия, опасаясь упрека в дерзости, если бы не более боялся опасности непослушания. Итак, находясь между этими двумя [опасностями], я пренебрегаю скорее упреком в дерзости, как более терпимым, убегая от опасности преслушания [166], как не прощаемого. И заступничеством святых и при помощи ваших молитв, [по дару] Христа, Великого Бога и Спаса нашего [167], подающего благочестиво разуметь и должным образом говорить, о каждой главе отвечу кратко (слово ведь мое к учителю), ибо возможно малым достигать великого, начиная с богомудрого Григория, как ближайшего к нам по времени.
I. На слова святого Григория Богослова из первого слова о Сыне: Посему Единица, от начала подвигшаяся в двоичность, остановилась на Троице» [168], и паки его же, из второго слова о мире, о «Единице, подвигшейся по причине богатства, превзойденной двоице (ибо [божество] превыше материи и формы, из которых [состоят] тела) и Троице, определившейся по причине совершенства» [169]
Если по причине кажущегося разногласия, рабе Божий, ты недоумеваешь об истинном согласии, то невозможно найти слов более близких по смыслу, чем эти. Ибо одно и то же — «прейти двоичность», или «не остановиться на двоичности»; также и «определиться Троицей», или «остановиться на Троице движению Единицы», если только мы защищаем единоначалие [170] не нелюбообщительное [171], как бы ограниченное единым лицом, или беспорядочное, как бы изливающееся в бесконечность [172], но то, которое [составляет] равночестная по естеству Троица, Отец и Сын, и Дух, святое соединение [173] (συνίστησιν όγιον), Коих богатство сращенность и единое исторжение (τό εξαλμα) светлости [174], а не сверх этого изливающейся божественности, дабы нам не вводить толпу богов, и не меньшим сего ограничиваемой, дабы нас не осуждали за скудость божества [175]. Это, однако, не изъяснение причины для сверхсущной Причины сущих, но изложение благочестивого о сем учения: поскольку [божественность] — Единица, но не двоица; Троица, но не множество, как безначальная, бестелесная и непротиворечивая (αστασίαστος). Ибо Единица воистину единична, ибо она не есть начало того, что после нее, по сжатию протяженности (κατά διαστολης συστολήν), чтобы ей изливаться, естественным образом устремляясь ко множеству, но воипостасно есть бытие (ενυπόστατος οντότης) единосущной Троицы. И Троица — воистину троична [176], не разлагаемым числом [177] совосполняемая (ибо она не есть сложение единиц, чтобы Ей претерпевать разделение), но всущественное бытие (ενούσιος υπαρξις) триипостасной Единицы. Ибо Троица — воистину единична, потому что Она так есть, и, Единица — воистину троична, потому что так Она осуществовалась. Ибо едино божество, существующее единично и осуществующееся троично [178]. И хотя ты, услышав о движении, удивился, как непостижимое движется божество; нам прежде [надлежит] не свойства его, но само понятие (λόγον) о бытии его разъяснить, а потом уже прояснить и тропос [179] того, как оно реально существует, поскольку само бытие всяко логически предшествует тому, как оно существует [180]. Итак, движение божества — это бывающее через откровение тем, кто способен его принять, ведение о том, что Оно существует и как Оно осуществляется.
II. На его же из того же первого слова: «Одним словом, речения более возвышенные относи к божеству и к природе, которая выше страданий и тела, а более уничижительные — к сложному, за тебя истощившемуся и воплотившемуся, а не хуже сказать, и вочеловечившемуся» [181]
Божественный Логос, будучи весь сущностью полной, ибо Он есть Бог, и весь — ипостасью, не имеющей недостатка, ибо есть Сын, но истощив Себя [182] содеялся семенем Своей плоти, сложившись с ней неизреченным зачатием, и стал ипостасью для воспринятой плоти. И посредством этого нового таинства поистине непреложно весь став человеком, явился Сам ипостасью из двух природ, нетварной и тварной; бесстрастной же и страстной, и все без исключения естественные законы (τούς φυσικούς λόγους) природ , из которых Его ипостась, явился применившим к Себе. Если же существенно принял Он все естественные (из которых естеств Его ипостась) законы, при том, что Сам Он стал сложным по ипостаси от принятия плоти, весьма мудро учитель, дабы не напрасными считались они, приложил страсти своей Ему плоти (ведь это Его собственная плоть) к сущему по ней поистине Богом, страждущим [в борьбе] против греха [183].
Однако, показывая разницу между существом, по которому — хотя и воплотился Он — пребыл Логос простым, и ипостасью, по которой приятием плоти стал Он сложным и назвался домостроительно страждущим Богом, учитель говорит так, дабы не впали мы подобно арианам в ошибку, определяя относящееся к ипостаси по незнанию природы, и поклоняясь Богу страстному по природе. А слова: «не хуже сказать, и вочеловечился», присовокупил он не только ради ариан, полагающих вместо души божество, или аполлинариан, учащих о лишенной ума душе и таким образом усекающих совершенство сообразной нам природы Логоса, и делающих Его страстным по природе Божества, но и чтобы показать нам Единородного Бога [184] ставшим воистину совершенным человеком, Который, посредством действующей по естеству плоти, разумно и словесно одушевленной, Сам совершает наше спасение, и Который хотя и по всему без единого греха [185], ни один логос коего никак не всеян в природу, но не без природного действия, воистину сделавшись человеком, коего [т. е. — природного действия] логос — таков уж закон сущности — все характеризует естественно, с чем сращен по существу. Ибо то, что говорится в общем об относящемся к роду некоторых [существ], есть определение их естества, и лишение его [т. е. этого признака] всяко производит распад природы, поскольку ничто из сущих, лишенное свойственного ему по природе, не остается тем, чем оно было.
III. На его же и из того же слова: «Ибо Сей, тобою ныне презираемый, был некогда выше тебя. Ныне Он человек, а был и несложен. Чем Он был — остался; и чем не был - воспринял. В начале был Он без причины (ибо какая причина у Бога?), но впоследствии начал быть по причине, и причиною было спасти тебя — ругателя, который потому презираешь божество [Его], что принял [на Себя] твою дебелость посредством ума приобщившийся плоти и ставший человеком дольний Бог, потому что смешалась она [т. е. дебелость] с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило, дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком» [186]
Он говорит: «ибо Сей, тобою ныне презираемый, был некогда выше тебя», конечно же, будучи Сам по себе запределен [по отношению ко] всякому веку, и всякой природе, хотя бы Он ныне и сделался для тебя — [Сам] желая того — под властью того и другого. Тот, Кто ныне человек, а был и несложен, был прост по природе и по ипостаси; ведь Он был только Бог, не облеченный в тело и в то, что относится к телу, хотя бы ныне приятием плоти, обладающей разумной душой, Он и сделался тем, чем не был — сложной ипостасью, оставшись тем, чем Он был — простым по природе, дабы спасти тебя, человека. Ибо только это имел Он причиной Своего плотского рождения — спасение природы, которой страстность приняв на Себя словно некую дебелость, посредством ума приобщился плоти. И стал человеком долу Бог, быв за всех [нас] всем [187], чем [являемся] и мы, кроме греха [188]: телом, душой, умом, — среди которых и смерть, — из чего вместе [составляется] человек, будучи видим по причине умопредставляемого как Бог [189].
Итак, Само Слово воистину без пременения в нашу естественную страстность, истощило Себя и, став воистину через воплощение чувственно постигаемым, назвалось Богом видимым и Богом дольним, соделывая явной через посредство по природе страстной плоти сверхнепостижимую силу. Ибо очевидно, что плоть смешалась с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило в ипостасном тождестве воистину воспринявшего ее и обожившего Слова. Стала же «едино», но не «одно», сказал учитель, показывая, что даже и в тождестве единой ипостаси сохранилась неслитной природная инаковость соединенного, поскольку одно служит признаком ипостаси, а другое — природы.
А «дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком» — не мне говорить, запятнавшему себя грехом и совершенно не стремящемуся к поистине сущей жизни, но вам, которые по совершенном укрощении природы познаетесь только по благодати и имеете по ней настолько украситься силою, насколько естеством сущий Бог, воплотившись, нашей приобщился немощи, соразмеряя, как Сам Он знает, Своему истощанию обожение спасаемых благодатью — всецело боговидных и вмещающих [в себя] всецелого Бога и [Сего] единого. Вот совершенство, к коему поспешают [190] уверовавшие в то, что таково поистине есть обетование.
IV. На его же из второго слова о Слове и Сыне: «Ибо как Слово, не был Он ни послушлив, ни непослушлив (ибо сие принадлежит подвластным и второстепенным: одно — благоразумным, а другое — достойным наказания). А как зрак раба [191] снисходит Он к сорабам и рабам и воображается в чуждее, всего меня нося в Себе вместе со всем моим, чтобы в Себе истощить худшее, как огонь воск, или как солнце — пар от земли, и чтобы я приобщился Его свойств посредством срастворения. Сего ради Он делом почитает послушание и навыкает ему в страдании [192]. Ибо не достаточно расположения, как недостаточно бывает его и нам, если не посредством дел совершим его, так как дело служит доказательством расположения. Но может быть не хуже предположить и то, что Он испытывает наше послушание и все наши страдания измеряет Своими, искусством человеколюбия, дабы Своими [глазами] увидеть наши [возможности], и сколько с нас требовать, а сколько — прощать, учитывая вместе со страданием и немощь» [193]
Ибо как по природе Бог, Слово совершенно свободно — говорит он — от послушания и преслушания, потому что естественно является, как Господь, давшим все заповеди, коих исполнение есть послушание, а преступление — преслушание. Ибо закон заповедей и исполнение его относится к тем, кто по природе подвержен движению (των φύσει κινουμένων), а не к Тому, Кого бытие по природе является покоем (στάσις).
А как зрак раба, то есть — став по естеству человеком, снисшел к сорабам и рабам, вообразившись в чуждое, вместе с естеством приняв на себя и свойственную нашему естеству страстность. Ибо чужда для по природе безгрешного епитимья согрешившего, каковой является страстность всей природы, на которую осужден он по причине преступления.
Если же истощив Себя до рабьего образа, которым является человек, и снизойдя, воображается в чуждое, то есть становится человеком по природе страстным, то истощание (κένωσις) видится в отношении Его, как благого и вместе человеколюбивого, также и снисхождением. Первое — что Он стал воистину человеком, и второе — что стал воистину человеком по природе страстным.
Посему говорит учитель: «всего меня нося в Себе вместе со всем моим», то есть — всецелое человеческое естество в ипостасном соединении с его неукоризненными страстями, коими расточив худшее (потому что естеством осудилась страстность, — я имею в виду произошедший от непослушания закон греха [194], сила которого в противоестественном расположении нашего произволения (γνώμη), пристрастие, прившедшее в естественную страстность сообразно ослаблению [одних ее проявлений] и усилению [других]), Он не только спас одержимых грехом [195], но и сообщил — разрешив в Себе нашу епитимью — тем, кто делом старается почтить благодать, божественную силу [196], соделывающую [в них] непреложность души и нетление тела в тождестве произволения (γνώμης) [пекущегося] о том, что по естеству добро. Чему, как я полагаю, научая глаголет святой: «чтобы в Себе истощить худшее, как огонь воск, или как солнце — пар от земли, и чтобы я приобщился Его свойств посредством срастворения», то есть, чтобы стал по благодати чист от страсти так же как и Он.
Знаю также и другое рассуждение о «воображается в чуждое», которому я научился от некоего святого мудрого словом и жизнью. Он говорил, будучи спрошен, что Слову по естеству чуждо послушание, равно как и подчинение, которое совершил Он ради нас, преступивших заповедь, все соделав рода [человеческого] спасение [197], посредством усвоения Себе нашего. Сего ради делом почитает послушание, новым Адамом по естеству ради [Адама] ветхого становясь [198], и навыкает ему в страдании, через добровольное принятие на Себя наших страстей. Поскольку, согласно этому поистине великому учителю, утрудился, взалкал, возжаждал, претерпевал борение и плакал [подчиняясь] закону плоти, что есть ясное доказательство действенного расположения и признак снисхождения к сорабам и рабам. Ибо Тот, кто по естеству пребыл Владыкой, сделался ради меня, по естеству раба, — рабом, чтобы соделать [меня] владыкой над тем, что обманом тиранически стало господствовать надо мной, и для сего надлежащее рабу владычественно совершая, то есть: относящееся к плоти — по–божески, бесстрастную и по естеству владычествующую над плотскими [силами] показует силу, страстью уничтожив тление и смертью устроив негиблемую жизнь; а приличествующее владыке творя рабски, то есть: относящееся к божеству — плотски, являя неизреченное истощание, страстною плотию обожив весь род, тлением оземленившийся. Ибо взаимообщением этих [свойств] ясно удостоверил Он о природах, из которых была Его ипостась, и об их существенных энергиях [199], — то есть, движениях (κινήσεις), — которых Сам Он был неслитным соединением, безо всякого разделения по обеим природам, из которых Сам Он был ипостасью, поскольку единственно свойственным Себе образом — то есть, единовидно — действуя, посредством всего содеянного Им силою Своего божества нераздельно явил и действие своей Ему плоти. Ибо ничего нет более единого, нежели Его единство, и даже у Него Самого совершенно ничего нет более единого или более цельного.
Потому и Страждущий воистину был Богом, и Он же чудотворящий был воистину человеком, что и истинных природ Он был по неизреченному соединению истинной ипостасью. Действуя же сообразно и свойственным каждой из них образом, показался Сохраняющий их поистине неслитными сохраняемым [т. е. спасаемым] [200], поскольку Один и Тот же — по естеству пребыл бесстрастным и страстным, бессмертным и смертным, видимым и умопостигаемым, как естеством Бог и естеством человек. И таким образом — сказать по–моему — почитает послушание Тот, Кто по естеству Владыка, и навыкает ему в страдании, не только, чтобы спасти Своими [действиями] все естество, очистив от худшего, но и чтобы наше послушание испытать, изучив опытом нашего наше [201] (хотя по естеству и содержит в Себе все знание): сколько с нас требовать и сколько прощать, [приводя] к совершенной покорности, которой свойственно Ему приводить спасаемых ко Отцу, являя их подобными Себе силою благодати. Ибо действительно велико и страшно таинство нашего спасения. От нас требуется столько, насколько Он [стал] естеством как мы; нам прощается столько, насколько Он ради нас единством [Своей ипостаси соединил Себе] то, что свойственно нам. Εсли только привычка грехолюбивой воли (φιλαμαρτήμονος γνώμης) не делает немощь естества веществом злобы [202].
Такой мысли явно придерживается и великий сей учитель, подтверждая это нам нижеследующим. Ибо он говорит: «Ибо если и свет, светящий во тьме [203] жизни сей, гоним был по причине покрова иною тьмой (разумею лукавого и искусителя); то кольми паче тьма, как более немощная? И что удивительного, если при том, что Он избежал совершенно, мы бываем несколько настигаемы? Ибо по правому о сем рассуждению, для Него быть гонимым — больше, нежели для нас — настигаемыми» [204].
V. На слова Послания Гаию ферапевту святого Дионисия Ареопагита, епископа Афинского: «Как ты говоришь, что Иисус, [сущий] вне всего, сущностно сопричтен всем людям? Не как, однако, виновник человеков он называется здесь человеком, а как по самой всецелой сущности истинно являющийся человеком» [205]
Поскольку, по простому восприятию Святого Писания, Бог, как Причина всего обозначается всеми именами произведенных Им [вещей], и поскольку, быть может, ферапевт Гаий и по воплощении в таком лишь смысле именовал Бога человеком, то сими словами исправляет его великий Дионисий, уча, что не просто Бог всяческих воплотившись называется человеком, но как по самой всецелой сущности истинно являющийся человеком, каковой [т. е. сущности] единственное и истинное доказательство — ее являющаяся составной частью природы сила (η κατα φύσιν αυτης συστατικη δύναμις), которую если кто назовет природной энергией — не погрешит против истины, и которая по преимуществу и в первую очередь характеризует ее [т. е. сущность], будучи движением которое составляет видовой признак (ειδοποιος κίνησις), более общий, нежели все ее качественные собирательные свойства, и без которой существует только ничто (μη ον), так как только вовсе никак не существующее — согласно сему великому учителю — ни движения, ни самого бытия не имеет [206].
Итак, он совершенно ясно учит, о воплотившемся Боге, ни коим образом не отрекающемся ни от чего нашего, кроме греха (который вообще–то и не принадлежал к природе), не как о просто человеке, но решительно провозглашает Его как по самой всецелой сущности истинно являющегося человеком, каковое звание — утверждает он посредством приводимого им [далее] — принадлежит Ему в собственном смысле, как человечески осуществовавшемуся [207]. Он говорит: «Мы же Иисуса не человечески [т. е. не по человеческой сущности] определяем» [208], поскольку не учим о Нем, как о простом человеке, рассекая [тем самым] превышающее разуменние единство [Его ипостаси]. Ибо мы по существу [нашему], но не как Причину [бытия] человеков называем Самого сущего по естеству Бога, воистину осуществовавшегося сообразно нам, именем «человек». Ибо Он — не только человек, но Сам же Он и Бог, и не только Пресущественный, но Сам же Он и человек, хотя и не есть ни простой человек, ни голый Бог, но — воистину человек и изрядный Человеколюбец [209].
Ибо по [Своему] непостижимому вожделению человека, Он сделался по природе именно тем, чем было вожделенное [т. е. человек], нисколько не пострадав в Своей собственной сущности от невыразимого истощания [210], и ничего из всецелого состава человеческой природы не изменив [211] и не умалив ради таинственного принятия [в Свою ипостась], которых [т. е. природ] логос воистину показал ее [т. е. ипостаси] составлением (ων ο λόγος κυρίως αυτης καθέστηκε σύστασις) превыше [образа бытия] человеков (ибо по–божески без мужа) и по человеку (ибо по–человечески, законом чревоношения) из человеческой сущности осуществуясь, Пресущественный [212]. Ибо Он не простую только показал нам в Себе видимость плоти, как пустословят манихеи, и не снизвел с Собою с неба сосущественную Себе плоть, как это по аполлинарьевым басням, но став по самой всецелой сущности истинно человеком принятием, то есть, плоти, обладающей разумной душой, соединенной с Ним по ипостаси.
И пребывает ничуть не менее преисполненным пресущественности Приснопресущественный [213]. Ибо Он не связался [человеческим] естеством, став человеком, но скорее наоборот — сочетал Себе естество, соделав его иным таинством, а Сам пребыв по всему неуловимым [т. е., непостижимым], и Свое воплощение, получившее в удел пресущественное рождение, показал сверх всякого таинства непостижимым, став по причине его настолько же постижимым, насколько более познался посредством его как непостижимый [214].
Ибо Он сокрыт и после явления, — говорит учитель — или, чтобы сказать более божественно, и в [самом] явлении. Ведь и это у Иисуса — сокрыто; и никаким словом, ни умом не изъяснить связанное с Ним таинство, но и говоримое оно пребывает неизреченным, и уразумеваемое — неведомым [215]. Что же [служит] к доказательству божественной пресущественности более сего доказательства, [открывающего] явлением — тайное, словом — неизреченное, разумом — неведение по–преимуществу, и — скажу более — осуществованием [являющего] Пресущественное?
Он нерадит о ее [пресущественности] избытке, и в [человеческую] сущность поистине войдя, превыше сущности осуществовался [216], обновив тем самым законы сообразного природе рождения и без видимого мужеского семени поистине сделался человеком. И Дева Само сверхъестественно родившая [217] пресущественное Слово [218], без мужа из Ее девических кровей образуемое по странному с человеческой точки зрения в отношении к природе закону [219].
И превыше человека Он действует свойственное человеку [220], естество стихий бесстрастно обновив ногами. И являет [это] непостоянная вода, выносящая тяжесть вещественных и земных ног и не расступающаяся, но сверхъестественной силой скрепляемая до [состояния вещества] нельющегося [221], поскольку поистине невлажными стопами, имеющими телесный объем и материальный вес, Он перемещаясь проходил по влажной и неустойчивой водной стихии [222], ходя по морю [223] как по суше, и вместе с силой Своего божества нераздельно являя, посредством передвижения, природное действие Своей плоти, поскольку это по ее естеству совершалось движение перемещения, а не [по естеству] соединенного с ней по ипостаси сверхнепостижимого и пресущественного божества.
Ибо единожды человечески осуществовавшись, пресущественное Слово [224], вместе с человеческой сущностью неумаленным имело, как Свое собственное, и всецело характеризующее Его как человека движение [этой] сущности, как видовой признак для всего того, что как человек Он естественно делал, поскольку он поистине сделался человеком дышащим, говорящим, ходящим, двигающим руками, должным образом употребляющим чувства для восприятия чувственного, алчущим, жаждущим, едящим, спящим, трудящимся, плачущим, борющимся – хотя Он и был самоипостасной Силой — и для всего остального, посредством чего Он, двигая (по обычаю души самодеятельно [т. е. своею силой] двигать соединенное с ней тело) воспринятое естество, как поистине ставшее и называющееся Его естеством (или, точнее сказать, Сам Он без изменения стал тем, чем именно является [человеческое] естество) немечтательно [т. е. не по видимости только] исполнил домостроительство о нас.
Итак, учитель не отвергает энергию, являющуюся составной частью воспринятой сущности, как не отвергает и самой сущности, говоря: «превыше сущности осуществовался и превыше человека действует свойственное человеку» [225], но показал в обеих [т. е. сущности и энергии] обновление тропосов, сохраняемое в постоянстве природных логосов, без которых ничто из существующего не бывает тем, что оно есть [226]. Если же скажем, что воспринятой природы допущение, а составляющей часть ее энергии отвержение — есть по–преимуществу апофатика, то каким словом выразим ее [т. е. апофатику], приложенную равным образом к обеим и обозначающую для одной — существование, а для другой — непременно отмену? Или, опять же, если воспринятая природа не является самодвижной, будучи движима соединенным с ней по ипостаси божеством, и мы отрицаем являющееся ее составной частью движение, то не будем исповедовать и саму сущность, показавшуюся [тем самым] не самосуществующей (ουκ αυθυπόστατον), то есть [не существующей] сама по себе, но в Самом поистине осуществовавшемся ею Слове получившую бытие, одинаковое имея в отношении обеих извинение [227]; или же будем исповедовать вместе с сущностью и движение, без которого она и сущностью–то не является, сознавая, что одно — логос бытия, а другое — тропос того, как оно существует (ετερος μεν ο του ειναι λόγος εστιν, ετερος δε ο του πως ειναι τρόπος), и что одно удостоверяет природу, а другое — домостроительство, которые вместе составляют великое таинство сверхприродной физиологии Иисуса [228], показывая в одно и то же время сохранным различие и единение энергий. Различие — нераздельно созерцаемым в естественном логосе соединенных, единение же — неслитно познаваемым в единственном [для того и другого] тропосе осуществляющихся [229].
Ибо чем или кем, где и как является природа лишенная составляющей часть ее силы? Ибо не имеющее совсем никакой силы и не существует, и ничего не представляет собой, и совершенно никак не имеет места [230], говорит великий этот учитель. Если же вовсе нет об этом речи, то должно благочестиво исповедовать [две] Христовы природы, которых Он был ипостасью, и [две] Его природные энергии — которых Он был истинным соединением — согласно обеим природам, посколько подобающим Ему образом, единственно, то есть единовидно, действуя, во всем, нераздельно со своей божественной силой, являл вместе и энергию Своей плоти. Ибо как будет естеством Бог и естеством, опять же, человек, не имея неумаленным свойственное по естеству обоим? Чем же и кем познается быть, не будучи свидетельствуем тем, чем естественно действует, не переменяясь. Как же и свидетельствуем будет в отношении каждого [естества], из которых, в которых и которыми Он является, если пребудет в них недвижным и бездеятельным?
Итак, превыше сущности осуществовался, сотоворив ино по природе рождения и творения начало [231], ибо зачавшись стал Он семенем Своей плоти, а родившись — печатью девства Родившей. Ибо она и Дева, и Матерь, обновившая природу соединением противоположностей, поскольку девство и рождение суть вещи противоположные, совмещение которых согласно природе никак нельзя помыслить. Посему Дева и является воистину Богородицей, сверхъестественно по образу семени зачавшая [232] и родившая пресущественное Слово, как в точном смысле слова Матерь, рождающая Всеявшегося и Зачавшегося.
И превыше человека действует свойственное человеку, по крайнему соединению непреложно соединенным показывая со Своей божественной силой человеческое действие, потому что и природа, неслитно соединившись с природой, всецело облеклась [ею], абсолютно ничего не имея отдельным от соединенного с нею по ипостаси божества. Ибо воистину превыше нас нашей сущностью осуществовавшееся пресущественное Слово во едино соединило с утверждением (τη καταφάσει) природы и ее естественных [признаков] по–преимуществу отрицание и стало человеком, имея вышеестественный тропос бытия приложенным к естественному логосу бытия [233], дабы и природу удостоверить, не подвергающуюся от обновления тропосов изменению в том, что относится к ее логосу, и сверхнепостижимую силу показать, также познающуюся хотя бы в образе рождения далеко отстоящих (των εναντίων) [234] [друг от друга природ в единой ипостаси].
Он, без сомнения, свободно (εξουσία) совершал [относящееся к] естественным страстям как дело произволения (γνώμης), а не как мы — в результате естественной необходимости; в противоположность нашему, Он свободно прошел от начала до конца всю нашу естественную страстность, показав в Себе подвластным воле (γνώμη κινητόν) то, что обыкновенно в нас бывает порабощающим волю (γνώμης κινητικόν), как это проясняет учитель следующими словами: «Что и говорить о прочем, столь многом, посредством чего божественно зрящий превыше ума познает и утверждаемое [т. е., сказанное утвердительно, катафатически] о человеколюбии Иисуса, как имеющее силу превосходящего отрицания (апофасиса)» [235]? Ибо пресущественное Слово вместе с природой [нашей] облеклось в Своем неизреченном зачатии и во все к этой природе относящееся, ничего не имея человеческого, естественным логосом утверждаемого, что не было бы и божественным, превышеестественным образом (τρόπω) отрицаемым [т. е. о чем не говорилось бы и апофатически, сообразно его надприродному тропосу], и чего познание — превыше ума, как недоказуемое и постижимое одной лишь верою истинно почитающих Христово таинство, что выражая кратким словом, учитель говорит: «Итак, чтобы высказаться нам короче: Он не был человеком» [236], ибо по природе Он был свободен от естественной необходимости, не будучи подчинен нашему закону рождения, не как не–человек [237] (ибо Он по самой всецелой сущности истинно был человеком, претерпевающим [Своей человеческой] природой естественно свойственное нам), но как из человеков [происходящий] [238], поскольку Он был единосущен нам, будучи так же, как и мы человеком по природе, [и Он же был] запредельным [по отношению к] человекам [239], не так же, как и мы обновлением тропосов определяя природу. И превыше человека воистину ставши человеком [240], имея соединенными преестественные тропосы и естественные логосы, не нарушающие друг друга, коих сочетание было невозможно, Он, для Которого ничего нет невозможного, истинным став соединением [естественных логосов с преестественными тропосами], и ни единым из того, из чего была Его ипостась, совершенно не действуя отдельно от другого, но скорее посредством каждого удостоверяя другое [241], поскольку поистине Он был обоими [т. е. — и тем, и другим].
Как Бог Он двигал собственным человечеством, а как человек — являл Свое божество [242], по–божески, так сказать, имея страдать (ибо это [у Него] добровольно), потому что был Он не простым человеком, а по–человечески — чудотворить (ибо [делал это] посредством плоти), потому что являлся не голым Богом; так что страсти Его — чудесны, обновляемые естественной божественной силой Подвергшегося им, а чудеса — страдательны, совершаемые вместе [с божественной также и] естественной страстной силой плоти чудотворившего. Зная это, учитель говорит: «и наконец, не как Бог совершая божественное, — ибо не по–божески только, отдельно от плоти (ибо не пресущественен только), и не как человек — человеческое, ибо не просто по–человечески, отдельно от божества (ибо не только человек), но как ставший мужем Бог некоей новой богомужной энергией с нами жительствуя» [243].
Ибо приятием разумно одушевленной плоти воистину ставший человеком изрядный Человеколюбец, имевший очеловеченную (ανδρωθεισαν) божескую энергию по неизреченному соединению сращенной с плотской, исполнил [Свое] о нас домостроительство богомужно, то есть божески и в то же время [244] мужески совершая божественное и человеческое, или же — точнее говоря — божеской и в то же самое время мужеской энергией жительствуя.
Таким образом, мудрый, отрицанием разделения между божественным и человеческим утверждая [их] единение друг с другом [245], не пренебрег природным различием соединенных. Ибо единение сохраняемое от разделения не отменяет различия. Если же тропос единения оставляет невредимым логос различия, то стало быть сказанное святым — перифраза, которая подходящим названием двоякого по природе Христа указывает при том и на двоякое действие (поскольку от единения никоим образом (κατ΄ ουδένα τρόπον) не умаляется естеством и качеством сущностный логос соединенных), но не как некоторые, отрицанием крайностей творя утверждение [246] некоей середины. Ибо во Христе нет ничего среднего, утверждаемого отрицанием крайностей.
«Новой» [- говорит он — энергией], так как она характеризует новое таинство, коего логос есть таинственный тропос соединения [247]. Ибо кто познал, как воплощается Бог и остается Богом? Как, оставаясь Богом истинным, Он есть истинный человек, в том и в другом показуя Себя истинно пребывающим по природе [248], и посредством каждого [показуя] другое, при том, что ни одно из них не превратилось [во что–то иное]? Одна лишь вера вмещает сие, молчанием почитая [249] Слово, Коего природе никакой логос сущих не сроден [250]. «Богомужной» же [называет ее] - как не простую, но и не как нечто сложное; не как принадлежащую одному голому по естеству божеству, или одному простому человечеству, или чему–то сложному по природе, среднему по отношению к двум крайностям, но как ставшему мужем, то есть совершенно вочеловечившемуся Богу свойственнейшую. Опять же, не [называет ее] «одной», поскольку не иначе — как казалось некоторым — возможно понимать «новую» [энергию], разве как «одну» (ως ουκ αν αλλως νοηθηναι της καινης καθά τισιν εδοξεν, η μιας δυναμένης). Ибо качества, а не количества новизна, по необходимости введет вместе с собой и такую природу (поскольку определением всякой природы является логос ее сущностного действия), которую Творец не назовет [251] никогда, как бы соперничая с мифами о невероятных чудовищах, козло–оленях [252]. Как же, если и представить себе такое, ставший таковым (ο τουτο πεφυκώς), имея одну энергию, и ту природную, совершает ею же и чудеса, и страсти, по природе друг от друга отличающиеся, без лишения, сопутствующего уничтожению свойства? Ибо ничему из существующего, связанному определением и логосом природы, не свойственно одной и той же энергией совершать противоположное.
Посему не позволительно просто говорить об одной или о природной энергии божества и плоти Христовых, поскольку божество и плоть — не одно и то же по своему природному качеству, потому что [не одно] и по природе, и Троица тогда становится четверицей. Ибо ничем из того, чем Ему свойственно быть тождественным Отцу и Духу по причине единого существа, Сын не стал тождественен плоти по причине соединения, — хотя и соделал ее, имевшую по природе смертность, животворящей единением с Собою, — потому что иначе окажется Он извратителем естества, изменив существо плоти в то, чем оно не было, и отождествив единение с природой.
Итак, будем так, как это принято, понимать богомужную энергию, которой Он, ради нас, а не Себя Самого жительствовав, обновил естество сверхъестественными [свойствами]. Ибо «жительство» — это жизнь, проводимая по законам природы; и двойственный по природе Господь справедливо явился, имея сообразную этому жизнь, одновременно подчиненную неслитно божественному и человеческому закону, так же [как и энергия] новую, не только как чуждую и странную для живущих на земле, и никак не распознаваемую посредством природы сущих, но и характер новой энергии по–новому Жившего, которую [т. е. энергию] богомужной, вероятно, нарек тот, кто измыслил подходящее название для этого таинства, чтобы показать образ (τρόπον) придания по взаимообмену в неизреченном единении естественных свойств каждой Христовой части другой, осуществляемый без взаимного преложения или смешения их природных логосов.
Как у раскаленного огнем меча его способность резать стала способностью жечь, а жечь — резать (ибо как железо с огнем, так соединилась и способность резать железа со способностью жечь огня), и соделалось железо жгущим от соединения с огнем, а огонь — режущим от соединения с железом, но не придает в этом единении ни одно из них никакого изменения другому, но каждое даже и в свойстве того, с чем сочеталось оно в единении, осталось не лишенным и по своей ему природе свойственного; так, хотя в таинстве божественного воплощения божество и человечество и объединились по ипостаси без какого–либо исступления [т. е. выхода за пределы] из естественной [для каждого из них] энергии по причине единения, но и не обладали [уже] ею после соединения независимо и различно по отношению к соединенному и соипостасному [естеству].
Всею, значит, деятельной силой Своего божества воплотившееся Слово, имея сращенной в неразрывном единении всю страдательную силу Своего человечества, человечески, будучи Богом, совершает чудеса при участии страстной по природе плоти, и божески, будучи человеком, подъемлет естественные страсти, совершая это по божественной [Своей] власти; или — лучше сказать — и то, и другое [делает] богочеловечески, будучи Богом вместе и человеком, посредством одного отдавая самим себе нас, явившихся тем, чем мы стали, посредством же другого предавая нас Себе, ставших тем, что Он показал [253], и посредством того и другого уверяя истинность того, из чего, в чем и чем Он являлся, как единственно Истинный и Верный, и Изволяющий, чтобы мы исповедовали то, чем Он является.
Его же имея, о, освященные!, словом и житием [вашим] изображаемым, подражайте долготерпению [254] и, приняв настоящее писание, явитесь мне человеколюбивыми судьями представленного [вашему вниманию], превозмогая состраданием недостатки вашего чада, единственно этого воздаяния ожидающего за свое послушание, и будьте мне посредниками примирения с Ним, мир соделывая, преимущь всяк ум [255], коего Начальник [256] есть Спас наш, деятельным навыком освобождающий от волнения вольных страстей боящихся Его [257], и Отец будущаго века, Духом рождающий посредством любви и ведения тех, кем мiр горний должен наполниться [258]. Тому слава, величие, держава [259] со Отцом и Святым Духом во веки, аминь.
Послание второе к тому же
Господину Фоме
Освященному рабу Божию, отцу духовному и учителю Фоме, смиренный Максим и грешный, недостойный раб и ученик.
Говорят, что ипостась мудрости — добродетель, существо же добродетели есть мудрость. Поэтому тропос поведения созерцателей есть явление непрелестной мудрости, а прочным основанием добродетели стал логос созерцания делателей. Обоих же вернейшая примета (χαρακτηρ αψευδέστατος) — непоколебимое устремление к Тому, Что собственно является бытием ( το κυρίως ον), которое подразделяется на желание (πόθος) и страх: желание привлекающее к прекрасному, страх же ужасающий величием Создавшего, из соединения которых образуется подлинное [260] единение с Богом, тем по положению (θέσει) соделывающее претерпевающего его, чем Соделывающий именуется по природе.
Так, предпочетший их [т. е. мудрость и добродетель] всему сотворенному, — ты ли, или иной кто, о, освященный, — мудрость показал, непрелестно являемую тропосом содеваемых, а добродетель представил, твердо подтверждаемую логосом разумеваемых, и отличительную черту (χαρακτηρα) обеих — устремление к Тому, Что собственно является бытием, — содеял, заключающееся в желании и страхе к Создавшему, по которому [устремлению] всего себя всему Богу духовным отношением (σχέσει πνευματικη) срастворив, неложно верою ходишь [261] к созерцательному [262] причастию благ, коих проявлением является обожение, наделяющее тебя одними лишь теми признаками, посредством коих Бог делается познаваемым сущим под [законом] рождения [263]. Отсюда, упражняясь единственно в ненасытном желании (απληστία) боготворящего знания, приснодвижимым имеешь стремление (εφεσις), соделывающее для тебя сытость отцом желания (πόθος), странным образом [лишь] увеличивающую аппетит ко причащению.
Поэтому ты — бисер — вопрошаешь грязь [264]; питаемый на багряницах — облекаешься в гной [265]; чистый, говорю, и светлый, и никаких не носящий [на себе] признаков вещества — [вопрошаешь] плотского и ничем не лучшего сей развязной жизни, к коей крепко привязан; наслаждающийся светлыми и пламенными разумениями — соделавшего единственным признаком [своей] жизни зловоние страстей. И отягощает меня сверх силы бремя, не носящего [в себе] твоего крайнего богоподражательного истощания, снова касаться духовных словес, никак для этого не стяжав на практике Иоанново крещение [т. е. покаяние], но ниже аще Дух Святый есть посредством духовного слышав [266] созерцания.
И снова я берусь [за это], хотя это и опрометчиво (ибо что есть более опрометчивое, нежели когда неученый учит?), исполняя твою заповедь, священного владыки моего и отца, коего молитвы меня поддерживают, и настоящее краткое творю слово, начиная с первого из предложенных [вопросов].
I. На слова святого Григория Богослова из первого слова о Сыне: «Посему Единица, от начала подвигшаяся в двоичность, остановилась на Троице», и паки его же, из второго слова о мире, о «Единице, подвигшейся по причине богатства, превзойденной двоице (ибо [Божество] превыше материи и формы, из которых [состоят] тела) и Троице, определившейся по причине совершенства»
Поскольку ты повелел согласовать тебе содержащиеся в этих отличающихся [друг от друга] словах причины движения пребезначальной Единицы, и трудящийся в них ум [заставляющие] остановиться от недоумения, я, владыко богочестный, одну вижу (хотя я и лишен ока души по причине дебелости помысла) и ту же причину, разумеемую в обоих [случаях], которую сам учитель четко и ясно, и без всякой загадочности представил, говоря в Слове о Сыне: «Но мы чтим единоначалие; не то, впрочем, единоначалие, которое определяется единством лица (ибо бывает, что и одно, будучи в раздоре с самим собою составляет множество), но то, которое составляет равночестность природы, единодушие воли (γνώμης) и тождество движения, и общее направление к Единому Тех, которые из Него» [267]…
[лакуна в тексте]
… приводит для обоих ту же [причину] движения, говоря, что человеческому знанию о том, как Единица является Троицей, невозможно сочетать видение логоса бытия Божества, и тропоса того, как оно осуществуется, даже при их совместном явлении.
Итак, Единица движется по причине богатства, дабы не скудным было Божество, по–иудейски стесненное в рамках одного лица, превосходит двоицу, дабы не почитали божественное телом, созерцаемым в объеме, виде, явлении и образе, определяется же Троицей по причине совершенства, чтобы не противоречащим [само себе] было божественное, по–эллински баснословимое во множестве. Ибо Оно по природе есть совершенно единственнейшее, несложное, нерассеиваемое и равно удаляющееся как единсва по ипостаси, так и двойственности по веществу, так же и множественности по существу, как и в посланном [тебе] томе кратко изложив я сказал: «Ибо одно и то же — «прейти двоичность», или «не остановиться на двоичности»; также и «определиться Троицей», или «остановиться на Троице движению Единицы», если только мы защищаем единоначалие не нелюбообщительное, как бы ограниченное единым лицом, или беспорядочное, как бы изливающееся в бесконечность, но то, которое [составляет] равночестная по естеству Троица, Отец и Сын, и Дух, святое соединение» [268]. И также: «поскольку [божественность] — Единица, но не двоица; Троица, но не множество, как безначальная, бестелесная и непротиворечивая» [269].
И ничего я, сэкономив, не скрыл из отобранного, отче священный, приберегая некое таинственнейшее слово для лучших слушателей (ибо кто лучше тебя способен и воспринимать, и возвещать божественное?), но все, что было в моих силах высказал, хотя бы и слово мое, по причине моего убожества, и не исполнило, как должно было, обещанного.
II. На его же из того же первого слова: «Посредством ума приобщившийся плоти и ставший человеком дольний Бог, потому что смешалась она [т. е. дебелость] с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило, дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком».
И это также, отче священный, я не оставил неисследованным, но, по присущей мне силе и умственному восприятию, подверг и сие в посланном тебе писании должному испытанию, сказав: «Итак, Само Слово без пременения в собственном смысле в нашу естественную страстность, истощило Себя и, став воистину через воплощение чувственно постигаемым, назвалось Богом видимым и Богом дольним, соделывая явной через посредство по природе страстной плоти сверхнепостижимую силу. Ибо очевидно, что плоть смешалась с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило в ипостасном тождестве в собственном смысле воспринявшего ее и обожившего Слова» [270].
Как было иначе возможно, рабе Божий, мне, нищему словом и разумением, яснее высказаться о сем? Ведь я сказал, что плоть смешалась с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило. И по еще одной причине, я, показывая, как и насколько сделалась победа, говоря: «в собственном смысле воспринявшего ее и обожившего Слова», прибавил «в ипостасном тождестве», дабы отчетливо представить, что по причине ипостасного тождества Слово, воплотившись, одержало победу. А как и насколько? — «Воистину» и настолько, насколько обожает Оно воспринятое по ипостаси [человечество]. Ибо если без преложения неизреченное Слово, истощившись, сделалось семенем собственной плоти, то Его, стало быть, воспринятая плоть имела [своей] ипостасью, своим логосом (я имею в виду ипостась) от Него не отличаясь. Если же по ипостаси ко Слову…
[лакуна в тексте]
…веруя, что Господь опытом испытал свойственное человеку кроме только греха [271].
Ибо иными словами, по сущности характеризующими воспринятую природу, говорить о победе не безопасно, дабы естественным различием умно одушевленной плоти [от божества] не пренебречь нам по единении, как побежденным лучшим и не подающим никаких признаков своего существования. Как Севир, которого я полагаю нечестивого Аполлинария нечестивейшим учеником, стал учить о единой сложной природе Христа и едином Его действии, отчуждая Его этим явственно и от Отца, и от Матери по природе и по энергии. Ибо если по Севиру сложная природа есть Христос, то всяко и Христос сложен по природе. Если же по природе сложен Христос, то и Христом Он является по природе. Если же по Севиру Христос по природе является Христом, то ни Отцу, ни Матери Он не единосущен, поскольку ни Отец не является по природе Христом, ни Матерь не является по природе Христом, и будет Христос промежуточной природой, имеющей соответствующее действие, сущностно ее характеризующее, что невозможно. Ибо среднее некое между сими естество, между тварью то есть и Богом, или непричастное ни тому, ни другому, или из обоих сложенное, не выдумать даже творящим козло–оленей [272].
Посему ни соединением не станем пренебрегать, дабы не имело места несториево разделение, послужив для нас причиной чуждого идолопоклонства, ни различие отлагать, дабы не нашла лазейку стремительная аполлинарьева со–ересь [273], привносящая нам рождение новоявленной природы. Но первое [т. е. соединение] благочестиво да познаем в тождестве [состоящей из] существенно различных [между собой божества и человечества] единой ипостаси, второе же [т. е. различие] да исповедуем в разности естественных свойств соединенных по ипостаси [природ], из коих ни одна не урезает, не скрадывает и не повреждает относящееся к другой, дабы, похулив как–либо, логос согласного с природой бытия [274], нам не лишиться всего (ибо у несовершенной природы вовсе нет никакого логоса) и не быть осужденными получить в жребий долю несовершенного спасения, или же и от всего спасения совершенно отпасть, по малодушию или неведению [275] попуская или соделывая для себя самих его лишение [276].
Ибо по естеству Бог, поистине ставший по естеству человеком, весь есть Бог воистину, и весь есть человек воистину, и все [признаки] по которым Он естественно воспринимается, Он имеет от обеих этих [природ] без умаления, кроме греха, который изобрел ум, двигаясь [т. е. действуя] вопреки природе, потому что [грех] воистину не есть ни одно из сих, даже если считать его имеющим недостаточно то и другое [277]. Если же Он есть воистину и то, и другое, как обладающий без недостатка всем, в чем они [т. е. оба естества] естественно созерцаются, то будем понимать победу так, как нам предано, веруя, что поистине Творец всего, при сохранении непреложным Своего божества, во утробе девственной зачался так, как [Сам] восхотел, соделав Своим воспринятое Им естество, неизреченно став для него ипостасью от самого зачатия, по которому (я имею в виду — по естеству) от Матери родился Сам Рожденный от Отца прежде всех веков и был человеком, имея без изъяна [свойственное человеку] по природе, как [был Он] и Богом. Если же по природе каждое из них имел Он без изъяна (ибо Он совершен по обоим), ясно, что вместе с природами, коих Он был ипостасью, имел Он и их сущностные движения, коих Он был единением, как естественные для Себя, неслитно соединив их друг с другом сообразным с единением образом. Без них же Он не познался бы, что Он, кто Он и как Он есть, хотя бы Аполлинарий с Севиром и перестали, творя изъяны природных свойств Его умно одушевленной плоти, чтобы создать одну лишь во образе плоти пустую видимость или, точнее говоря, название, по–манихейски прилагая его к Богу, и показывая Его лишенным самой вещи.
III. На слова толкования на Послание к Гаию святого Дионисия: «и все остальное, посредством чего Он, двигая (по обычаю души самодеятельно [т. е. своею силой] двигать соединенное с ней тело) воспринятое естество, как поистине ставшее и называющееся Его естеством (или, точнее сказать, Сам Он без изменения стал тем, чем именно является [человеческое] естество) немечтательно [т. е. не по видимости только] исполнил домостроительство о нас» [278]
Удивляюсь твоей мудрости, о, поистине освященный, и не перестаю поражаться ее крепости. Ибо ты спрашивая учишь и обучаясь умудряешь, и уничижаясь возводишь, и противным достигая противного, подражаешь спасительному во всем и для всех истощанию Господа, от Которого приняв духа кротости [279], непреткновенное учительство и то соделал вопрошением, сказав: «И что, всякое ли просто у Христа движение назовем единым и божественным, или и после этого [соединения] сохраняется движение души, посредствующей [280] между Богом Словом и плотью, на которую и страсти плоти естественно переносятся по определению божественного Григория?», и, в немногих слогах все заключив благочестия ведение, показал, что ничего нет непреодолимее действительно истины, избегающей словесной демагогии любителей спорить и требующей, по причине нищеты духовной, словно несколько пресных хлебов, могущих освободить от солености страстей, и рыбарски избавить как от волн житейских от искушений, и ничего фарисейского не терпящих и не надувающихся, и приобщившихся огню ведения, и которым поэтому вверяется благовестие. С ними же и ты, освященный, был взыскан по причине подобного расположения, обретен и вверено тебе было слово службы [281]; и ты не присвоенное человеческим избранием для сего улучив достоинство, но по суду Божию и очищением жития потребную прияв благодать, апостольски учишь о воплощении Господа, утверждая, что Он посредством разумной души [282] соединился с плотью и движет ею свойственным ей образом, и великого Григория слова полагая пределом благочестия, дабы нам научиться, как воспринятая природа соблюдается в хранении составляющего ее сущностного движения, без которого слово о домостроительстве [человеческого спасения] всяко не может быть истинным, как не имеющее во Христе удостоверения нашей природы через подтверждение ее сущностным движением, отрицание коего есть уничтожение природы, которой оно принадлежит.
И об этом ясно свидетельствует лик безумствующих — я имею в виду Симона и Валентина, и Мани, Ария же и Аполлинария, и Евтихия, и Диоскора, и Тимофея, и Севира, коварно на погибель многим применяющих к себе христианское именование и, отвержением воспринятой природы сопровождающих отрицание ее движения, и посему называющих Господа скорее просто в пустом образе плоти явившимся, нежели поистине без пременения осуществовавшимся умно одушевленной плотью, дабы, уча о единой природе и едином божественном действии у Христа, показать божественную сущность либо делающей вид и ложно представляющей наше [естество], либо изменившейся и противоестественно впавшей в свойственное нам. Вот кому действительно [нужно] единое естество и движение у Христа; вот кому — делающее вид плоти божество и противоестественно впадающее в свойственное плоти; вот кому — противоположные проявления одной и той же энергии Христа, то по естеству обладающего силою и творящего чудеса, то противоестественно лишающегося ее и подпадающего страстям; вот кому [нужно] Самого Христа по одной и той же природе и энергии определять как бесстрастного и как страстного и ничего не считать славнейшим спутанной веры: они отвергают Христа…
[И спустя немного]
…Услышим, как началом словес Божиих называет великий Давид Истину [283], и верно научимся от Ездры, что она есть все побеждающая, как единственно сильная [284]. Ибо она есть осуществление (ουσίωσις) сущих и несокрушимое основание божественнейших логосов их бытия, вмещающим [ее] как [она] есть непрелестно соделывающая явление всякого слова и вещи.
Если же истину, насколько это мне возможно, изобразило [мое] слово, то ничего нет необходимее истины. И все, что действительно истинно, то и всячески необходимо. Итак, поскольку мы веруем, что Христос воистину по сущности и природе является истинным Богом, и Он же по сущности и природе — воистину истинным человеком, то ничего нет более важного, нежели говорить и мыслить о Нем и то и другое, и, посредством являющего количество числа, удостоверять о едином сущностном различия [природ], из которых, в которых и которыми Он является, наипаче же, присоединяя правое [в отношении] разума и меры слово, когда надлежит встать на сторону истины и явственно выразить свое к ней расположение, чтобы нам не только оправдаться, благочестиво сердцем веруя, но и спастись, усты всем повсюду право исповедуя [285]…
[В конец]
…Но хорошо же, честная моя глава! Теперь будь мне более, нежели прежде, человеколюбивым судией написанного, и настолько [более], насколько по ослаблению добродетели стал я ниже себя самого и тлением страстей ослабил умственную силу души, дабы бремя моей , легко увлекающей меня в свои сети, злобы [286] объяв величеством твоей добродетели, утешить меня, бывшаго яко мех на слане [287], иссушенного хладом греха, и стесненного памятованием адских мучений, и соделать [меня] совлечением ветхости новым, восприимчивым к одному лишь Христову таинственнейшему учению, коим тебе таинственно сообщается горячность духа [288], воздвигающая и как бы распаляющая душу к любви к одному лишь Творцу, Ему же слава и держава во веки, аминь.
Вопросоответы к Фалассию
Разумным [существам] присуща естественная красота — слово. Красотой слова является строго сообразное с разумом разумение словесных [тварей]; красотой же разумения — плодотворный навык словесных существ в добродетели под руководством разума. А красотой этого навыка служит безошибочное созерцание, возникающее вокруг истинного ведения, целью которого является мудрость, это яснейшее завершение разумения, представляющее собой как бы разум, приведенный в состояние совершенства по естеству, каковым и является чистый ум, достигший в соединении с Причиной [всего] премысленного состояния. В этом состоянии, упокоив свое многоразличное естественное движение и отношение ко всему, что после Причины, он неведомым образом придерживается только одной этой Причины, предавшись в безмолвном покое премысленному всеблаженнейшему молчанию, объяснить которое не может ни слово, ни умозрение, но один только опыт по причастию тех, кто удостоился премысленного наслаждения, — ясным и общедоступным признаком такого опыта является совершенная нечувствительность и уход души от века сего.
И отсюда происходит знание, что для словесных [тварей] нет ничего более сродного, чем разум, а для боголюбцев нет ничего более достохвального, чем упражнение в нем и разумение [его], — я имею в виду не то слово, которое искусством в красноречивой фразе изысканно сплетается для услаждения слуха, в чем упражняться готовы были бы и мужи негодные, но тот разум, который природа [человеческая] по существу и без научения имеет скрытым в самой себе для безошибочного рассмотрения сущих и для восприятия истины, [содержащейся] во всех [тварях]. Святой Дух Божий, прекрасно украсив этот разум добродетелями, ведет обычно его к сожительству [с Собой] и делает божественным изваянием богоподобной красоты, не лишенным по благодати ничего из того, что по естеству присуще Богу. Ибо [сей разум] есть орган, искусно собирающий все мысленно просиявшие в бытии проявления Божественной Благости, посредством Которой он, вступая в величественное устройство бытия, несется и уносит с собой к Производительной Причине сущего тех, которые всецело определили этим разумом все стремления свойственного им по природе влечения, не удерживаясь решительно ничем из того, что после Причины. [Это — тот разум], лелея который, мы становимся укротителями всех лукавых страстей, не порабощаясь ничем противоестественным, и являем себя делателями божественных добродетелей, если только, конечно, всяким добрым [делом] счищаем с души материальное безобразие, [обнажив ее] духовную красоту. Ибо где владычествует разум, там обычно прекращается власть чувственного, к которой как–то примешана сила греха, увлекающая душу к жалости [по отношению к] сродной ей по ипостаси плоти посредством наслаждения. Вследствие этого наслаждения она, принявшись, как за свое естественное дело, за страстное и сладострастное попечение о плоти, отвлекает [душу] от сообразной с естеством жизни и убеждает ее стать созидательницей не имеющего действительного существования зла. Ибо для мыслящей души злом является забвение естественных благ, происходящее от страстной привязанности к плоти и миру. Эту связь уничтожает разум–воевода, исследуя по всем правилам духовной науки происхождение и природу мира и плоти, а затем он уводит душу к сродной области мысленного бытия, на которую закон греха не совершает свои набеги, не имея больше переводящего его к уму, наподобие моста, чувства, уже отторгнутого от связи с душой и представленного чувственным созерцаниям, которых совершенно не ощущает ум, превзойдя привязанность (к плоти и миру] и [их] естество.
Понимая дело так, как сказано, я счел нужным подкрепить рассуждения этого сочинения помещенными на полях схолиями, чтобы они восполнили самое слово до [должной] красоты и представили читателям более изысканное угощение из умозрений, а также вообще бы разъяснили мысль сочинения. Прочитав после издания всё произведение, я нашел, что некоторые места нуждаются в пояснении, другие–в добавочном рассуждении, а третьи — в кое–каком незначительном обосновании, дополняющем текст издания. Вследствие чего я и написал этот ряд схолий, приспособив к каждому месту подобающее пояснение. А поэтому прошу всех читающих и переписывающих [это сочинение] также прочесть и приложить ряд стоящих вне [его] схолий, сообразно с [имеющимся при каждой] знаком, дабы рассуждение было удобопонятным во всех отношениях и не извращалось бы какими–либо погрешностями.
Максима монаха к Фалассию, благочестивейшему пресвитеру и игумену о различных затруднительных местах священного писания
Преподобнейшему рабу Божию, господину Фалассию, пресвитеру и игумену, Максим, смиренный монах, желает здравствовать.
Отделив разумно душу от привязанности к плоти и духом совершенно отвлекши ум от чувства, ты, Божий человек, сделал плоть плодовитой матерью добродетелей, чувство же явил вечнотекущим источником божественного ведения, сопряжение души с плотью употребляя только на устроение лучшего и чувством пользуясь как орудием к постижению величественного устройства видимого бытия. Плоть [ты сделал] приемлющей практически и являющей славу души в добродетели, видимо отпечатлевая ее посредством [благого] нрава, дабы имели мы как образ добродетели выставленное [всем] на подражание Ваше житие. А чувство [ты явил] символически начертывающим на образах видимого бытия логосы бытия умопостигаемого и возводящим через них ум, при полном отрешении его от всякого разнообразия и сложности видимого бытия, к простоте мысленных созерцаний, дабы Ваше непогрешимое ведение было для нас путем истины для перехода к умопостигаемому бытию.
Поэтому ты, по совершенном отложении пристрастного расположение к чувству и плоти, ревностно пускаясь в плавание искусным умом в беспредельном море словес Духа, духом испытуешь глубины Духа. И, восприняв от него уяснение сокровенных тайн, по великому, как видно, смиренномудрию наполнив хартию многими недоуменными вопросами из Священного Писания, ты послал [ее мне], прося у меня, лишенного всякой добродетели и ведения, письменного ответа на каждый вопрос в соответствии с возвышенным созерцанием.
Получив и прочитав эту хартию, я был поражен и умом, и слухом, мыслью и с мольбою просил у Вас прощения за уклонение от этого поручения, говоря, что такие вопросы едва доступны для исследования даже и в высшей степени преуспевавшим в созерцании и почти достигшим предела высочайшего и недоступного иным ведения–не то чтобы мне, приверженному к земле и, подобно змию по древнему проклятию (Быт. 3:14), не имеющему иной пищи, кроме земли страстей, и, подобно червю, пресмыкающемуся в тлении удовольствий. И просил я Вас об этом часто и долго, но, найдя Вас не принимающим моего ходатайства, убоялся, что потерпит ущерб дело любви, соединенные которой друг с другом, мы имеем одну душу, хотя и носим два тела, если Вами (что возможно) это уклонение будет принято за проявление неповиновения. Поэтому я и решился, хотя и против воли, на превышающее [мою] силу дело, предпочитая лучше быть обвиненным в дерзости и осмеянным желающими, чем допустить какое–либо колебание или умаление в любви, драгоценнее которой нет ничего из того, что после Бога, для обладающих умом. Лучше сказать: нет ничего любезнее Богу, [чем любовь], ибо она разделенных сводит воедино и может соделать единое и невозмутимое тождество по духу во многих или во всех [людях].
И ты сам, честный отче, первый прости меня за предприятие такого дела, и других проси простить мою опрометчивость, и молитвами соделай милостивым ко мне Бога, чтобы Он стал также и Помощником в речах [моих], или лучше–Подателем полного и правого ответа на каждый вопрос, ибо от Него как Источника и Отца всяких просвещающих ведений и сил, соответственно подаваемых достойным, всякое даяние доброе и всяк дар совершенный (Иак. 1:17). Ибо на Вас уповая, принял я Ваше повеление, ожидая получить через Вас в награду за повиновение божественное благоволение.
Поставив каждый из вопросов в той связи и порядке, как они написаны Вами, я дам относящийся к делу ответ, по возможности короче и ограниченнее, — насколько только буду в состоянии и получу от Бога благодать и силу мыслить и говорить благочестиво, — чтобы не отяготить обилием слов слуха читателей, особенно потому, что предлагаю [свою] речь вам, подлинно умозрителям и точным созерцателям [вещей] божественных, уже прошедшим через смятение страстей и оставившим позади всю привязанность к естеству. Ибо Вы, стяжав разум в качестве вождя к должному и праведнейшего судьи, а ум через некое лучшее безмыслие приведя во внутреннейшее место Божественного Безмолвия, где неведомым образом он [удостаивается] воспринимать божественную радость, имеющую учителем своего величия один только опыт достойных ее, — поэтому вы относительно исследуемых вопросов нуждаетесь только в малом пояснении, могущем дать намек на всесветлую красоту заключающихся в божественных словесах таинственных созерцаний и присущей им духовной возвышенности мыслей, если, конечно, мне позволительно сказать это вам, ставшим уже, вследствие богатства добродетели и обильного излияния ведения, солью земли и светом мира (Мф. 5:13–14), по слову Господню, и очищающим в других подвигами добродетели гнойники страстей и светом ведения просвещающим неведение, эту слепоту души.
Прошу вас, святейших, и всех, кто будет читать это сочинение, не делать говоримого мной пределом духовного толкования [данных] вопросов, ибо я слишком далек от разумения божественных словес и нуждаюсь для того в научении от других. Но если вам самим или при помощи других удастся домыслить или узнать что–либо, то по справедливости считайте это за лучшее и держитесь высшего и истинного разумения, плодом которого является полнота убеждения в сердце у тех, кто ищет духовного постижения трудных для понимания вопросов.
Ведь Божественное Слово подобно воде. Как [вода] для растений и побегов всякого рода и различных животных, так и Оно для пьющих Его — разумею Слово — людей, соразмерно восприимчивости их, то проявляется умозрительно, то деятельно обнаруживается, как плод, в добродетелях, сообразно с качеством добродетели и ведения и через одних становится явным в других. Ибо Оно никогда не описуется [в чем–либо] одном и в силу естественной беспредельности [Своей] не может быть заключено в пределах [одной только] мысли.
Вы повелели сперва сказать о донимающих нас страстях — сколько их и каковы они, из какого они начала, какого они достигнут конца через собственное умерение и как каждая из них, произрастая из той или иной силы души или части тела, невидимо образует по себе ум, а тело через греховные помыслы делает [орудием], очерняющим, подобно краске, всю несчастную душу. [Повелели Вы также описать] силу и действенность приближения каждой [страсти], времена и внешние проявления их, а также производимые через них козни нечистых бесов и незримые сплетения и лицемерные уловки [их], и как они незаметно через одно предлагают другое и к одному вкрадчиво увлекают через другое. [Вы повелели еще описать] их тонкости и малости, великости и громоздкости, их [лживую] уступчивость и стремительные нападения и выпады, быстрые или медленные отступления и сокращения, упорство их в осаде [души человека], и, например, как бы [предпринимаемые] на суде тяжбы с душой и выносимые в мысли якобы приговоры, видимые поражения и победы–и каково расположение у каждой [из них] и по какой причине попускается им наводить многие страсти на одну душу, и притом либо отдельно, либо вместе с другими; по какой причине они вневременным образом привносят с собой и собственные вещества, через которые сокровенно и заводят с нами жестокую брань, так что мы усиленно трудимся, как над чем–то действительным, над совсем несуществующим и, например, стремимся к вещам или избегаем их, подвергаясь первому ради удовольствия, а второму — ради страдания. [Просили вы также описать] образ существования их в нас и многосложного и различного мечтания, [производимого ими] во сне при сновидениях, прикрепляются ли они к какой–либо части души или тела, или ко всей душе или всему телу, и, находясь ли внутри, естественными страстями побуждают душу привлекать к себе посредством тела то, что вне ее, и вводят ее в заблуждение, заставляя ее быть принадлежащей целиком одному чувству и оставить то, что свойственно [ей] по естеству; или же, находясь вовне, через внешнее прикосновение к телу формируют невидимую душу по образу материальных [вещей], налагая на нее сложный облик и прилепляя к ней вид воспринятой в представлении материи; и есть ли в них порядок и чин, коварно измышленный для того, чтобы сперва через одни страсти ввести в искушение душу, а затем последовательно вести с ней брань через другие; и кто кому предшествует, и наоборот, кто за кем следует или сопутствует, или же они беспорядочно и смешанно, как попало, различными страстями возмущают душу; и помимо ли Промысла [Божиего] попускается душе терпеть от них подобное или по Промыслу, и какая цель Промысла при оставлении души в каждой страсти. Какой также способ уничтожения каждой из перечисленных страстей, и какими делами, словами или помышлениями душа освобождается от них и свергает скверну со своей совести? Какой страсти противопоставив какую добродетель, достигнет она победы, так чтобы прогнать лукавого беса, совершенно уничтожив вместе с ним и само движение страсти? И как после освобождения от страстей сумеет душа хорошо рассмотреть свойственное себе? Посредством каких рассуждений и способов [осуществления добродетелей] она, усвоив благодаря разуму, соответствующему естеству, бесстрастные отношения чувственного бытия к чувствам, преобразует их для добродетелей, подобно тому, как прежде сама была страстями преобразована для греху? Каким образом душа соделывает эту благое изменение, пользуясь тем, в чем раньше погрешала, для рождения и утверждения добродетелей? Как также, освободившись от этих отношений, душа станет искусно собирать, через естественное созерцание в духе, логосы тварного бытия, свободные уже от уз чувственных символов? И как опять–таки после этих [логосов] обратившись к умопостигаемым [сущностям], душа воспримет умом, чистым от чувственной мысли, простые умозрения и постигнет простое ведение, связующее всё друг с другом в первоначальном Слове Премудрости, после которого, как прошедшая все сущие с соответствующими им умозрениями, она, совершенно отрешившись уже и от самой способности мышления, испытывает премысленное соединение с Самим Богом, и в силу этого соединения принимая невыразимо от Него, наподобие семени, научение сущей истины, не обратится уже больше ко греху, поскольку не будет более места диаволу лукаво увлекать ее ко злу вследствие неведения Того, Кто есть Благо по естеству и Кто украшает всё способное сопричаствовать Ему.
Так как вы пожелали, чтобы смыслы, способы и причины [всего] этого и тому подобного были изложены вам особо, то по вашему повелению пусть пока подождет немного слово об этом. Оно, если даст Бог, будет более благовременно исследовано и с большей тщательностью изучено в других [сочинениях], если только вообще я почувствую в уме силу, которая позволит мне смело пуститься в плавание по столь великому и глубокому морю. Ибо я не стыжусь говорить, что не познал еще неразрушимых ухищрений и измышлений нечистых бесов, так как пыльное облако материи еще омрачает очи [моей] души и не позволяет чисто созерцать естество [всего] происшедшего и отличать разумом от [истинно] сущего то, что лишь кажется существующим, а только вводит в заблуждение неразумное чувство. Потому что поистине исследовать и говорить о подобном свойственно только [людям] в высшей степени созерцательным и высоким мыслью, посредством богатого [духовного] опыта получившим познание того, что прекрасно и что не таково, и — лучше и драгоценнее всего–получившим от Бога благодать и силу к совершенному пониманию и ясному изложению понятого. Впрочем, дабы в настоящем сочинении рассуждение об этом не осталось совершенно в небрежении, я, сказав немного о происхождении страстей, и притом настолько, насколько это нужно, чтобы показать подобным вам умозрителям конец из начала, по порядку предложу и изъяснение следующих затем вопросов.
Зло не было, не есть и не будет самостоятельно существующим по собственной природе, ибо оно не имеет [для себя] в сущих ровно никакой сущности, природы, ипостаси, силы или деятельности; оно не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действование, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы по природе созерцалось в каком–либо из сущих; оно вовсе не существует во всём этом по естественному усвоению; оно не есть ни начало, ни средина, ни конец, но, — обнимая всё [единым] определением, — зло есть недостаток деятельности присущих естеству сил в отношении к [их] цели и решительно не есть что–либо другое.
Или еще: зло есть неразумное движение естественных сил, руководимых ошибочным суждением, [чему–либо] иному помимо цели. Целью же я называю Причину сущих, к Которой естественно устремляется всё, хотя лукавый, тщательно прикрыв зависть личиной благожелательности и обманом склонив человека, [успел] направить влечение к чему–либо иному из сущего помимо Причины и произвести неведение Ее.
Пренебрегши движением естественных сил к Цели, первый человек захворал неведением собственной Причины, признав по совету змия богом то, что слово божественной заповеди повелело считать запретным. И став, таким образом, преступником и не ведая Бога, он накрепко связал всю [свою] мыслящую силу со всем чувством и ввел сложное и пагубное, возбуждающее к страсти, ведение чувственных [вещей] и приложися скотом несмысленным и уподобися им (Пс. 48:13), всячески действуя, изыскивая и желая то же самое, что они, и даже превосходя их в неразумии, ибо он обменял соответствующий естеству разум на то, что вопреки естеству.
Насколько человек радел о познании видимых [вещей] одним только чувством, настолько он укреплял в себе неведение Бога. Поскольку затягивал он узы этого неведения, постольку утверждался опытно в чувственном наслаждении познанными материальными [вещами]; пресыщаясь этим [насаждением], возжигал в себе любовную страсть рождающегося из него самолюбия, а заботливо соблюдая любовную страсть самолюбия, он измышлял многие способы к поддержанию наслаждения–этого настоящего порождения и цели самолюбия. А так как всякому злу присуще уничтожаться вместе с образующими его способами, то [человек], убеждаясь на самом опыте, что за всяким наслаждением следует страдание, к удовольствию имел всецелое устремление, а страдания всячески избегал, из всей силы борясь за первое и усердно побеждая второе. При этом он считал — что неисполнимо, — будто посредством таких ухищрений их можно отделить друг от друга и обладать самолюбием, соединенным с одним только наслаждением и совершенно недоступным страданию, не ведая под влиянием страсти того, что наслаждению невозможно быть без страдания. Ведь тягота страдания уже примешана к наслаждению, хотя она кажется и сокрытой у имеющих [это наслаждение] в силу преобладания удовольствия в страсти, поскольку преобладающему присуще быть более заметным и затмевать ощущение сосуществующего с ним.
Отсюда–то многое и бесчисленное скопище страстей растлило собой житие человеческое. Отсюда многоплачевной стала жизнь наша, почитающая причины своего уничтожения и изыскивающая и приобретающая себе основания для тления. Отсюда единая природа разделилась на тысячи частей, и мы, хотя и принадлежим одному естеству, сами, подобно пресмыкающимся и зверям, стали добычей друг для друга. Ибо, соперничая [друг с другом] из самолюбия за наслаждения и стараясь по той же причине избежать страдания, мы измышляем бесчисленные роды пагубных страстей. Так, если мы ради наслаждения печемся о самолюбии, то порождаем чревоугодие, гордость, тщеславие, чванливость, сребролюбие, жадность, насильничество, кичливость, хвастовство, безрассудство, безумие, самомнение, спесь, презрение, наглость, пошлость, плутоватость, распущенность, разнузданность, легкомысленность, превозношение, тупость, притворство, насмешливость, многоглаголание, невовремяглаголание, стыдоглаголание и всё другое подобного рода. Если же, наоборот, самолюбивый нрав наш притесняется страданием, то мы рождаем гнев, зависть, ненависть, вражду, памятозлобие, поношение, злословие, клевету, печаль, отчаяние, безнадежность, отвращение от Промысла[Божиего], беспечность, нерадение, уныние, подавленность, малодушие, безвременное стенание, плач, сетование, жалобный вопль, ревность, зависть, соперничество и [всякие] другие [страсти], которые свойственны [нашему] душевному состоянию, когда мы лишаемся оснований для наслаждения. Из происходящего же по каким–либо иным причинам смешения наслаждения и страдания, то есть из подлости — ибо так называют некоторые составление зла из противоположных частей, — мы рождаем лицемерие, притворство, обман, двуличие, лесть, человекоугодничество и всякие другие ухищрения [этого] смешанного зловредства. Однако перечислять все [эти страсти] теперь и говорить о них вместе с их признаками, способами [проявления], причинами и временами невыносимо, тем более что исследование о них, если Бог дарует силу, будет произведено в особом сочинении.
Итак, зло, как я сказал, есть неведение благой Причины сущих. Это неведение, калеча ум человеческий и явственно отверзая чувство, сделало его совершенно чуждым божественного ведения и, [напротив], наполнило страстным познанием чувственных [вещей]. Обильно вкушая это познание для одного только чувства, наподобие неразумных скотов, и находя на опыте, что вкушение чувственного бытия может служить к поддержанию его видимой и телесной природы, человек, конечно, как уже погрешивший [в познании] умопостигаемой красоты божественного велелепия, принял ошибочно за бога видимую тварь, обоготворил ее, поскольку она была полезна для поддержания тела, и, разумеется, возлюбил и тело свое, по природе родственное с признанной за бога тварью, со всяким тщанием поклоняясь твари вместо Творца (Рим. 1:25) через заботу и попечение об одном только теле. Ибо служить твари можно не иначе, как заботясь о [своем] теле, а служить Богу нельзя иначе, как очищая душу добродетелями. Совершая этому телу тлетворное служение и соделавшись в отношении к нему самолюбивым, человек беспрерывно имел в себе действенными наслаждение и страдание, так что всегда вкушал от древа непослушания, заключавшего в себе, согласно чувственному опыту, смешанное познание добра и зла.
А если, быть может, кто скажет, что древом познания добра и зла является видимое творение, то не погрешит против истины, ибо это творение естественным образом принимает наслаждения и страдания.
И еще. Так как видимое творение обладает и духовными логосами, питающими ум, и природной силой, услаждающей чувство, а ум извращающей, то она и названа древом познания добра и зла, то есть как обладающая ведением добра и зла, когда созерцается духовно, и ведением зла, когда воспринимается телесно. Ибо она становится учительницей страстей для воспринимающих ее телесно, навлекая на них забвение [вещей] божественных. Потому–то, вероятно, Бог и запретил человеку вкушение ее, отлагая это на время, дабы человек прежде–что было весьма справедливо–познал через благодатное причастие Причину свою и через такое вкушение укрепил данное [ему] по благодати бессмертие в бесстрастии и непреложности, а потом уже, став как бы богом в силу обожения, безвредно и в безопасности вместе с Богом созерцал творения Божии и получил ведение о них как бог, а не как человек, имея по благодати одно и то же с Богом премудрое познание сущих, благодаря претворению ума и чувства к обожению.
Так нужно понимать древо [познания], в соответствии с доступным для всех духовным толкованием, представляя более таинственный и лучший смысл людям с тайнозрительной мыслью, от себя же почитая его молчанием. Ныне я упомянул о древе непослушания мимоходом, желая показать, как неведение Бога привело к обоготворению твари, явным служением которой является телесное самолюбие рода человеческого. Именно окрест этого самолюбия и существует, как некое смешанное познание, опыт наслаждения и страдания, посредством которых и проникла в жизнь человеческую вся тина зол. Она, как трудно даже изложить это словом, образовывается различно, разновидно и многообразно, поскольку каждый из сопричаствующих человеческому естеству имеет в себе количественно и качественно живущую и действующую привязанность к видимой своей части, то есть к телу, заставляющую его раболепно, из желания наслаждения или из страха перед страданием, измышлять многие виды страстей, смотря по стечению времен и обстоятельств и в зависимости от способа [проявления] таковых. И это для того, чтобы суметь завлечь в постоянное сожительство наслаждение и остаться совершенно недоступным страданию. [Но привязанность эта] научает домогаться невозможного и неосуществимого в пределах намеченной цели. Ибо поскольку всё естество тел тленно и подвержено разложению, то какими бы способами кто–либо ни старался поддержать его, он только усиливает его тление; всегда, хотя и невольно, страшась любимого, он незаметно и против воли лелеял бы нелюбимое ради любимого, как зависящее от того, что по природе [своей] не может быть устойчивым, а поэтому изменял бы свое душевное расположение вместе с разлагающимся веществом, подчиняясь его неустойчивому течению, и не замечал бы собственной погибели вследствие полной слепоты души в отношении к истине.
Избавление же от всех этих зол и краткий путь ко спасению есть истинная и сообразная с [духовным] познанием любовь к Богу и всецелое отречение от душевной любви к телу и миру сему. Благодаря этому отречению, мы, отвергая похотливое желание наслаждения и страх перед страданием, освобождаемся и от злого самолюбия; восшедши же к ведению Творца и получив вместо лукавого самолюбия благое, духовное и отделенное от телесной любви самолюбие, мы непрестанно служим Богу этим прекрасным самолюбием, всегда от Бога взыскуя устроения души. Таково истинное и действительно угодное Богу служение–строгое попечение о душе путем добродетелей.
Стало быть, кто не стремится к телесному наслаждению и совершенно не боится страдания, тот стал бесстрастным в отношении их; вместе с рождающим их самолюбием он убил и все [происходящие] через них и от них страсти совокупно с неведением — изначальнейшим из зол — и весь предался устойчивому, пребывающему и всегда тождественному Благу, по естеству всецело пребывая с Ним неподвижным, открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу (2Кор. 3:18) Божию и созерцая из световидного сияния в себе божественную и неприступную славу.
Итак, после того, как нам Словом указан прямой и легкий путь спасаемых, будем, сколько есть силы, отказываться от наслаждения и страдания настоящей жизни и со многим увещанием наставлять в том же и руководимых нами — и тогда совершенно освободимся и освободим [других] от всякого плотского помышления и бесовской злокозненности. Будем домогаться одной только божественной любви, и никто не сможет отлучить нас от Бога: ни скорбь, ни теснота, ни голод, ни опасность, ни меч (Рим. 8:35) и ничто другое, из перечисленного святым Апостолом в [указанном] месте, ибо через действенное ведение, при непоколебимом пребывании в нас любви, мы получим от Него вечную и неизреченную радость и утверждение души. Удостоившись этого, мы будем иметь в отношении к миру сему спасительное неведение и не [позволим себе] уже, как прежде, «открытым лицем» чувства, без благоразумного рассуждения, взирать, словно на славу [Господню], на явленность чувственных [вещей], окрест которой и возникают страсти, но наоборот, «открытым лицем» мысли, лишенным всякого чувственного покрова, будем «взирать, как в зеркале», на [просиявшую] в добродетелях и духовном ведении славу Божию, благодаря которой и происходит [наше] соединение по благодати с Богом, пробуждающее ум от всякого неведения и падения. Ибо, как не ведая Бога, мы соделали богом сладостно познанную чувством тварь ради [сообщаемого] ею устроения тела, так и получая доступное для мысли действенное ведение Бога, мы, ради устроения души для бытия, благобытия и вечнобытия, не будем знать никакого опыта всякого чувства.
Так как Бог благоволил внушить тебе [мысль] повелеть мне обнародовать имеющиеся у меня заметки по вызывающим затруднение вопросам, то я предпослал им введение, показавшееся мне наиболее необходимым.
ВОПРОС I[289]
ОТВЕТ. Страсти эти, как и прочие, первоначально не были созданы с естеством человека, иначе бы они входили в определение [этого] естества. Научившись от великого Григория Нисского, я говорю, что они были внедрены [в человеческое естество] вследствие отпадения от совершенства, приросши к неразумнейшей части естества. Чрез них–то вместо божественного и блаженного образа тотчас вместе с преступлением [заповеди] стало явным и отчетливо видным в человеке подобие неразумных животных. Ибо надлежало, чтобы с помрачением достоинства разума человеческое естество заслуженно получило наказание от тех самых признаков неразумия, какие оно привлекло к себе по доброй воле. Так премудро устроил Бог, чтобы человек пришел в сознание своего разумной превосходства.
Впрочем, у усердных [в добродетели] и страсти становятся прекрасными, когда те, мудро отстранив их от телесных [вещей], направляют их на стяжание небесных [благ]. Например, когда они желание делают стремительным движением духовного влечения к божественному, наслаждение — благодатной радостью деятельного восхищения ума божественными дарами, страх — предохранительным попечением против будущего наказания за грехи, печаль–исправительным покаянием в настоящем зле. Короче говоря, подобно мудрым врачам, которые телом ядовитого зверька ехидны уничтожают настоящее или угрожающее заражание, [усердные в добродетели] пользуются этими страстями для уничтожения настоящего ил ожидаемого зла и для приобретения и сохранения добродетели и ведения, Итак, эти страсти, как я сказал, становятся прекрасными через употребление их теми, кто пленяет всякое помышление в послушание Христу (2 Кор. 10:5).
Если же [название] какой–либо из этих страстей употребляется в Писании применительно к Богу или к святым, то применительно к Богу — ради нас, поскольку Промысел [Божий] надлежащим для нас образом являет [Свои] спасительные и благодетельные пути под видом наших страстей; применительно же ко святым потому, что они иначе и не могут выразить телесным языком свои духовные отношения и расположения к Богу, как через известные естеству страсти.
ВОПРОС II
ОТВЕТ. Бог, сразу образовав, как знает Сам, логосы [всего] происшедшего и общие сущности сущего, до сих пор еще осуществляет не только сохранение их для бытия, но и созидание, выхождение и устроение содержащихся в них в возможности частей. Кроме того, Бог через [Свой] Промысел уподобляет отдельные существа общим видам до тех пор, пока через движение отдельных существ к благобытию не объединит их произвольное стремление с [присущим им] по естеству общим логосом разумной сущности и не сделает их тождественнодвижушимися и созвучными друг другу и целому так, чтобы отдельные существа не имели произвольного различия по отношению к общему виду, но чтобы единый и тот же самый логос созерцался у всех, не будучи разделяем способами [осуществления] тех, в ком он равно сказывается, и пока Он не покажет действенной обоживающую всех благодать. Ради этой благодати Бог и Слово, став Человеком, говорит: Отец Мой доныне делает, и Я делаю (Ин.5:17); Отец — благоволя, Сын — самодействуя, а Святой Дух — существенно исполняя во всех благоволение Отца и самодействие Сына, дабы через всех и во всех явился Единый в Троице Бог, соответственно созерцаемый каждым из удостоившихся [этого] по благодати и всеми ими вместе, подобно тому, как душа пребывает без уменьшения и во всём теле, и в каждом его члене.
ВОПРОС III
ОТВЕТ. Писание умолчало не только об имени человека, к которому Спаситель послал двух учеников [Своих] для приготовления пасхи, но и о названии города, в который они были посланы. Отсюда, по первому созерцанию, предполагаю, что под «городом» здесь обозначается чувственный мир, а под «человеком» — общее человеческое естество, к которому посылаются, словно ученики Бога и Слова и предтечи Его, предуготовители Его таинственной вечери с природой человеческой–закон первого Завета и закон Нового [Завета]. Один очищает деятельным любомудрием естество [человеческое] от всякой скверны, а другой умозрительно возводит ум через созерцательное тайноводство к сродным видениям умопостигаемых [вещей]. И доказательством этому является то обстоятельство, что посланными учениками были Петр и Иоанн. Ибо Петр есть символ делания, а Иоанн–символ созерцания.
Поэтому, как то и должно быть, первым выходит к ним навстречу несущий кувшин воды, обозначая собою всех, кто соответственно деятельному любомудрию носит на плечах добродетели сберегаемую, словно в сосуде, в умерщвленииземных членов (Кол.3:5) тела благодать Духа, очищающую их через веру от скверны.
Затем, после несущего воду, вторым [встречается] владелец дома, показывающий устланную горницу, научая собою подобным же образом относительно всех тех, кто в соответствии с [духовным] созерцанием богоприлично устлал ведующими умозрениями и догматами, словно горницу, вершины своей чистой и возвышенной мысли для приятия великого Слова. Дом же есть навык в благочестии, и к нему свершает [свой] путь деятельный ум, домогаясь добродетели. А владеет им, как стяжавший уже принадлежащее ему по естеству, тот ум, который просвещается божественным светом таинственного ведения и потому удостаивается вместе с деятельным умом сверхъестественного пришествия и вечери Спасителя Слова. Итак, [в Евангелиях] говорится и об одном человеке, и о двух, так как об одном написано, что он несет кувшин, а другой назван хозяином дома. Говорится об одном, как я сказал, вероятно, по причине единства природы [человеческой], а о двух — потому что эта природа разделяется на людей деятельных в благочестии и людей созерцательных; смешав их вновь посредством Духа, Слово называет и делает их одним человеком.
Если же кто пожелает рассмотреть сказанное и в отношении к отдельному человеку, то не отпадет от истины. Ибо город есть душа каждого человека в отдельности, и в нее посылаются, как ученики Бога и Слова, логосы добродетели и ведения. Несущий кувшин воды есть твердый нрав и помысел, держащий в неприкосновенности на плечах воздержания дарованную при крещении благодать веры. Дом есть добродетельное состояние и навык, выстроенный, как из камней, из многих и разнообразных твердых и мужественных нравов и помыслов. Горница есть широкая и просторная мысль и деятельность ведения, украшенная божественными созерцаниями таинственных и неизреченных догматов. Хозяин дома есть ум, по блеску своего дома — добродетели, высоте, красоте и величию [своего] ведения готовый к широкому приему [гостей]; приходя к нему со Своими учениками то есть первыми и духовными мыслями о природе и времени, Слово преподает [ему] Самого Себя. Ибо поистине пасхой является переход Слова к уму человеческому, благодаря которому Слово Божие, придя таинственным образом, дарует всем достойным полноту причастия собственных благ.
ВОПРОС IV
ОТВЕТ. Земля, проклятая в делах Адама, есть плоть Адама, вследствие дел его, то есть страстей оземлянившегося ума, всегда подвергаемая проклятию в виде бесплодия добродетелей — этих дел Божиих. Эту плоть и вкушает со многим страданием и печалью Адам, наслаждаясь лишь малым от нее удовольствием. А за такое тленное наслаждение эта плоть и взращивает для него заботы и попечения, подобно «терниям», и великие искушения и опасности, подобно «волчцам» болезненно жалящие его со всех сторон, — и в разуме, и в яростном (начале), и в [начале] желающем, так что едва может добыть и вкусить, то есть получить, здоровье и благосостояние плоти, словно увядшую траву, а затем, после многого круговращения ужасных [страданий], в поте лица, то есть в тяжелом труде бесполезного рассмотрения чувственного бытия в чувственном [опыте], иметь, подобно хлебу, основание для устроения здешней жизни либо путем ремесла, либо путем какой–нибудь иной придуманной для [поддержания] жизни изощренности.
Или лучше: «земля» есть сердце Адама, принявшее за преступление [заповеди] «проклятие» — лишение небесных благ. Эту землю во многих скорбях по деятельному любомудрию вкушает [человек], очищая ее от «проклятия» совести — постыдных дел. А затем, очищая разумом произрастающие в ней подобно «терниям» размышления о происхождении телесного бытия и, подобно «волчцам», сухие рассуждения о промысле и суде касательно нетелесных [сущностей], он вкушает, как «траву», духовным образом созерцание. И так, словно «в поте лица», путем умелого навыка в ведении, [человек] вкушает нетленный Хлеб богословия, который только один и является подлинно животворным и сохраняет в нетлении бытие вкушающих. Итак, вкушаемая «земля» в хорошем смысле есть очищение сердца через [духовное] делание, «трава» же — знание тварных [существ, достигаемое] в естественном созерцании, а «хлеб» — истинное тайноводство по богословию.
ВОПРОС VI
ОТВЕТ. Двояк образ нашего рождения от Бога: один дает рождаемым [постоянно] присутствующую благодать усыновления в состоянии возможности, другой же — приводит всю эту благодать в состояние действительности и через нее преобразует нравственно всё произволение рождаемого в отношении к рождающему Богу. Первый образ рождения содержит благодать в состоянии возможности, в одной только вере, другой же — сверх веры, по действенному познанию, осуществляет в познавшем божественное подобие Познанному. В ком созерцается первый образ рождения, в тех еще присутствует (если, конечно, они того пожелают) возможность грехопадения, потому что воля их не стала еще чистой от плотского пристрастия настолько, чтобы быть определенной Духом в самом действительном причастии познанным божественным тайнам. Ибо не рождает Дух воли не хотящей, но Он лишь желающую [волю] преобразует для обожения. Причастный этому [обожению] в опытном познании не может уже отступать от того, что однажды реально было познано на деле, и [прилепиться] к чему–либо другому помимо него и выдающему себя за него, подобно тому, как и глаз, однажды видевший солнце, не может ошибочно принять за него луну или какие–либо звезды на небе. А у тех, у кого Святой Дух, приняв при рождении всё их произволение, переместил [его] всецело от земли на небо и путем действительного и истинного познания претворил [их] ум в блаженных лучах Бога и Отца так, чтобы этот ум считался за другого бога и испытал по благодатному причастию та, чем является по сущности (а не испытывает) [Сам] Бог, — у таких [людей] произволение явно стало безгрешным по навыку в добродетели и ведении, ибо они не могут уже отречься от того, что действенно и опытным путем было ими познано. Итак, хотя мы и имеем Дух усыновления (Рим.8:15), Который есть семя, воспроизводящее в рождаемых подобие Посеявшего его, но, поскольку не представляем Ему своей воли свободной от наклонности и расположения [к греху], то поэтому и после рождения водою и Духом согрешаем по своему желанию. А если мы сознательно приготовили бы волю к принятию их, то есть воды и Духа, то тогда таинственная вода совершила бы очищение [нашей] совести через деятельное любомудрие и животворящий Дух произвел бы в нас непреложное совершенство через опытное ведение. Таким образом, каждому из нас, еще могущих согрешать, остается преисполниться желанием добровольно предоставить себя Духу.
ВОПРОС VII
ОТВЕТ. В [Священном] Писании есть обычай менять времена и поставлять одно вместо другого, будущее принимать за прошедшее и прошедшее за будущее, настоящее время употреблять вместо того, которое до или после него, — и это ясно для тех, кто искушен в Священном Писании. Некоторые говорят, что Писание называет «мертвыми» людей, скончавшихся до пришествия Христа, например бывших при потопе, во время столпотворения, в Содоме, Египте, а также и других, принявших в разные времена и различными способами многообразное возмездие и страшные беды божественных приговоров. Эти люди подверглись наказанию не столько за неведение Бога, сколько за обиды, причиненные друг другу. Им и была благовествуема, по словам [св. Петра], великая проповедь спасения — когда они уже были осуждены по человеку плотию, то есть восприняли, через жизнь во плоти, наказание за преступления друг против друга, — для того чтобы жили по Богу духом, то есть, будучи во аде, восприняли проповедь Боговедения, веруя во Спасителя, сошедшего во ад спасти мертвых. Итак, чтобы понять [это] место [Священного Писания], усвоим его так: на то и мертвым было благовествуемо, осужденным по человеку плотию, чтобы жили они по Богу духом.
Или, быть может, [Священное Писание] прикровенно называет «мертвыми» тех, кто носит в теле мертвость Господа Иисуса (2Кор.4:10) и кому поистине, благодаря делам их, даровано божественное Евангелие (ибо Евангелие устанавливает отречение от плотской жизни и исповедание духовной); тех, кто всегда умирает по человеку, то есть для человеческой жизни во плоти и по веку сему, живет же по Богу одним только духом, подобно божественному Апостолу (Гал.2:20, 5:25) и его сотрудникам, живущим не собственной жизнью, но имеющим только живущего в них Христа. Так судятся плотию в веке сем мертвые Бога ради, подвергаясь многим скорбям, мукам и невзгодам и с радостью перенося преследования и тысячи видов искушений.
ВОПРОС VIII
ОТВЕТ. Бог, будучи истинно по сущности Светом, становится подлинно светом в тех, кто ходит в Нем путем добродетелей. Как все святые — это «свет по причастию» — через боголюбие оказываются в Свете по сущности, так и Свет по сущности становится через человеколюбие [Свое] светом «в свете по причастию». И если мы по добродетели и ведению находимся Боге, как в Свете, то и Сам Бог пребывает в нас, как Свет во свете. Ибо Бог, будучи Светом по естеству, проявляется в свете по подражанию, как Первообраз в образе. Или лучше: Свет есть Бог и Отец, [пребывающий] в Свете, то есть в Сыне и Святом Духе, существуя не как иной, иной и иной Свет, но как Единый и Тот же самый по сущности, а по образу бытия — Трисиянный .
ВОПРОС IX
ОТВЕТ. Святой Евангелист Иоанн говорит, что он не знает образ будущего обожения тех, которые стали здесь чадами Божиими через [совершение] добродетелей по вере, потому что не явилась еще видимо самосущная наличность будущих благ . Ибо здесь мы ходим верою, а не видением (2 Кор. 5:7) . Святой же Павел говорит о том, что по откровению он постиг божественную цель относительно будущих благ, но не [говорит] о том, что познал сам образ обожения, соответствующий [этой] божественной цели. Поэтому, ясно толкуя самого себя, он и говорит: стремлюсь к цели, к почести вышнего звания (Флп. 3:14), конечно, желая познать на опыте образ действительного исполнения Божиего и цель обоживающей достойных Силы, познанную им здесь через откровение. Итак, при кажущейся дисгармонии в учении вполне созвучны и единодушны друг с другом [оба Апостола], как движимые одним и тем же Духом. Ибо один исповедует неведение образа будущего благодатного обожения, а другой величественно истолковывает [божественную] цель [его]. А что именно такого образа мыслей придерживался великий Апостол, этому он сам является свидетелем, через все свои божественные слова: то говоря, что упразднится всякое знание и пророчество (1 Кор. 13:8), то высказываясь, что не почитает себя достигшим (Флп. 3:13), то — что видит будущее как бы сквозь тусклое стекло, гадательно и что будет время, когда он лицем к лицу (1 Кор. 13:12) вкусит великой и премысленной благодати чаемых [благ], то исповедуя, что отчасти знает и отчасти пророчествует (1 Кор. 13:9), то ясно изрекая, что он должен познать, как и сам он познан (1 Кор. 13:12), как не познавший еще того, что будет познано. И, короче говоря, слова Апостола: Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится (1 Ко, 1:10), представляются мне тождественными [словам] Богослова: еще не открылось, что будем (1 Ин. 3:2).
ВОПРОС Х
ОТВЕТ. Прекрасное благочиние Божественных Писаний, определяя по спасительному законоположению Духа степени тех, кто от внешней множественности страстей направляется к Божественному Единству, называет «боящимися» вводимых [в благочестие] и пребывающих еще преддверии божественного храма добродетелей; стяжавших же соответствующий навык в добродетельных помыслах и нравах обычно называет «преуспевающими»; а достигших уже умозрительным путем самой вершины проявляющейся в добродетелях Истины нарицает «совершенными» . Итак, ни боящийся Господа, всецело отвратившийся от ветхого жития в тлении страстей и из страха [Божия] предавший всё свое душевное расположение божественным повелениям, не лишен ни одного из благ, приличествующих вводимым [в благочестие], хотя он еще не приобрел навыка в добродетелях и не сделался причастником мудрости, проповедуемой между совершенными (1 Кор. 2:6); ни преуспевающий не лишен ни одного из благ, относящихся к его степени, хотя он и не стяжал еще самого ведения божественных [тайн], отличающего совершенных.
Опять же те, которые мужественно проходят деятельное любомудрие как не освободившие еще душу от страха и памятования о будущих божественных наказаниях, пусть будут признаваемы нами за «боящихся», которые, согласно блаженному Давиду, нисколько не лишены того, что не обходимо для борьбы за истину с супротивной силой, хотя им и не хватает дарованных свыше и распространяющихся в уме таинственных созерцаний, [свойственных] совершенным. А удостоившиеся уже мистическим образом созерцательного богословия, очистившие ум от всякого материального представления и носящие безукоризненный образ и подобие божественной красоты пусть будут для нас «возлюбленными».
Итак, согласно блаженному Давиду, боящимся (как «боящимся») несть лишения , хотя «боящийся» и не обладает полнотой и совершенством непосредственного единения со Словом, наравне с «любящими» Господа. Ибо каждый в своем порядке (1 Кор. 15:23) и в определенной для него обители имеет совершенство, хотя один по сравнению с другим и бывает более возвышенным по качеству или количеству духовного возмужания.
Поскольку же страх бывает двояким, по написанному: бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне (Мф. 10:28), и: страх Господень чист, пребываяй в век века (Пс. 18:10), и: велий и страшен есть над всеми окрестными Его (Пс. 88:8), то должно исследовать, как любовь изгоняет страх (1 Ин. 4:18), если он пребываяй в век века, а также как Бог пребудет в беспредельные века страшным для всех, кто окрест Его?
Или лучше: поскольку страх, как я сказал, бывает двояким, один — чистым, другой — нечистым, то, значит, тот страх, который, будучи нечистым, возникает при проступках и в ожидании наказания, имеет причиной своего происхождения грех, а поэтому не пребудет всегда, уничтожаемый вместе с грехом через покаяние; чистый же страх, всегда возникающий независимо от памятования при проступках, не уничтожается никогда. Потому что он каким–то сущностным образом был внедрен Богом в тварь, делая явной для всех естественную досточтимость Его превосходства, превышающего всякое царство и силу. Поэтому тот, кто не боится Бога как Судью и не благоговеет пред Ним по причине преизбыточествующего превосходства [Его] беспредельной силы, справедливо не имеет лишения, будучи совершенным в любви, хотя и с благоговейным страхом и подобающим преклонением любит Бога. Такой человек стяжал страх, пребывающий в век века, и ему несть лишения ни в чем.
Таким образом, созвучны друг с другом пророк и Евангелист: один, говоря, что несть лишения боящимся Господа чистым страхом, а другой — что боящийся Его как Судью вследствие загрязненной совести не совершенен в любви. Согласно такому пониманию, Бог является страшным для всех, кто окрест Его, как бы примешивая страх к любви у тех, кто любит Его и окажется окрест Его. Ибо любви самой по себе, без страха, присуще становиться презрением, как то часто бывает, если близость, естественно рождаемая ею, не сдерживается уздой страха.
Если угодно, исследуем и что значит окрест Его (Пс. 88:8). Окружаемый имеет окружающих его. Поскольку же Господь имеет окружающих [Его], то под «находящимися позади» будем подразумевать тех, которые путем заповедей и в соответствии с деятельной добродетелью безупречно пошли за Господом Богом; под «находящимися слева» — успешно осуществляющих естественное созерцание в духе с помощью благочестивого постижения судов [Божиих], ибо Книга Притчей Соломоновых говорит о мудрости: В шуйце же ея богатство и слава (Притч. 3:16); под «находящиеся справа» — тех, кто воспринял чистое от чувственного мечтания и нематериальное ведение умопостигаемых [существ], ибо лета жизни в деснице ея (там же); под «находящимися спереди» — тех, кто в силу преизбыточествующего и духовно–страстного влечения к божественной Красоте удостоился наслаждения [созерцать Бога] лицем к лицу.
Если же в этом выражении содержится другой, более возвышенный глубокий смысл, то он доступен вам и подобным вам божественным мужам.
ВОПРОС XI
ОТВЕТ. Точное разумение этого будет соблюдено только теми, кто равен Апостолам по пониманию, кто непосредственно научен Словом [Божиим] неложному ведению сущих и [постижению] благого и праведного пути премудрого Промысла о сущем, так как они не имеют в уме [своем] никакого препятствующего средостения между собой и Словом.
Что же касается меня — низменного и имеющего много препятствий для прихождения ко мне Слова, — то, думается, «начало» не соблюдших его Ангелов есть логос , в соответствии с которым они были созданы, или данная им по благодати естественная власть к обожению, или же чин стояния их по достоинству благодати. «Жилище» [их] есть или небо, или премудрость, [достигаемая] по природному свойству промысленных благ, для обитания в которой они были созданы, — ибо иногда Писание называет и премудрость домом (Притч. 9:1), — или же попечение3 пренепорочного Божества, охраняющее дарованные им естественные и приобретенные блага, которое они, взбунтовавшись, потеряли. А «вечные узы» есть совершенная и постоянная неподвижность их относительно блага, [осуществляемая] добровольно , в силу которой они никоим образом и никогда не наслаждаются божественным покоем; или же — промыслительная сила Божия, сдерживающая ради нашего спасения их неистовство против нас и не попускающая их злобе строить западни нам. «Мрак» же есть совершенное и всецелое неведение Божественной благодати, сплошь проникнувшись которым по произволению , они лишились блаженного и всесветлого даяния чистого света, расточив дарованную им по природе умную силу на не–сущее. А что претерпят они в страшный день суда, знает один праведный Судия (2 Тим. 4:8), назначающий каждому по достоинству праведное воздаяние, определяющий соразмерный злу вид осуждения и праведно выносящий на бесконечные веки подобающий приговор Своими благими повелениями.
ВОПРОС XII
ОТВЕТ. Она есть жизнь, запятнанная многими прегрешениями плотских страстей. Ведь каждый человек своей одеждой являет обычно образ жизни, которую он ведет: есть ли он [человек] праведный или неправедный, ибо первый имеет одежду чистую — добродетельное житие, а второй стяжает жизнь, оскверненную злыми делами.
Или лучше: одежда, которая осквернена плотию, есть внутреннее настроение и расположение, формирующее душу, сообразно [лукавой] совести, памятованием дурных движений и действий плоти. Видя это настроение и расположение, постоянно облачающее ее, словно одежды, душа наполняется зловонием страстей. Ибо как от Духа через разумное сплетение в единую ткань [различных] добродетелей получается риза нетления для души, облекшись в которую она становится прекрасной и славной, так и от плоти при неразумном сплетении страстей друг с другом получается какая–то риза нечистая и оскверненная, являющая собою вульгарность души и придающая ей иной вид и образ вместо божественного.
ВОПРОС XIII
ОТВЕТ. Логосы сущих, прежде веков предуготовленные в Боге, как ведает [только] Он Сам, обычно именуются у божественных мужей также благими произволениями Божиими ; и они, хотя и невидимы, мысленно созерцаются [нами через рассматривание] творений. Ибо все творения Божии, с должным искусством умозрительно созерцаемые нами сообразно естеству, сокровенно возвещают нам те логосы, в соответствии с которыми они получили бытие, и вместе с собой обнаруживают в каждом творении цель Божественного [Промысла]. Поэтому небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь (Пс. 18:2). А вечная сила [Его] и Божество есть Промысел [Божий], объемлющий [все] сущие, и Его обожествляющее опекаемых действие.
Или, быть может, «невидимое Бога» есть ничто иное, как вечная сила Его и Божество, имеющие своими громкими глашатаями величественные великолепия тварного мира. Ибо, как исходя из сущих [вещей] , мы веруем в то, что есть подлинно сущий Бог, так и исходя из сущностного различия видов сущих, мы научаемся относительно врожденной Ему по сущности Премудрости, лежащей в основе сущих и объемлющей их. И опять же, исходя из сущностного движения видов сущих мы познаём врожденную Ему по сущности Жизнь, [также] лежащую в основе сущих и наполняющую их. И, таким образом, на основании мудрого созерцания творения мы постигаем учение о Святой Троице, то есть [учение] об Отце, Сыне и Святом Духе . Ибо Слово, как единосущное, есть вечная Сила Божия, а единосущный Дух Святой — вечное Божество.
Поэтому прокляты те, которые не научились постигать из созерцания сущих Причину их и природные свойства этой Причины , то есть Силу и Божество. Ибо тварь взывает своими делами и как бы возвещает тем, кто обладает духовным слухом, собственную Причину, троично воспеваемую, то есть Бога и Отца, и неизреченную Его Силу и Божество, то есть Единородное Слово и Духа Святого. Это и есть «невидимое Бога», мысленно созерцаемое от создания мира.
ВОПРОС XIV
ОТВЕТ. Почитание есть поклонение Божеству с верою, а служение есть попечение [о Боге] делами. Вот это почитание, то есть веру, люди перенесли на тварь и стали поклоняться ей вместо Творца, веруя бесам, служа им и принося попечение дурными делами [своими]. Мы же, почитая Бога верой в Него, поспешим принести Ему и чистое служение — доведенное до совершенства житие [наше].
ВОПРОС XV
ОТВЕТ. Святой Дух присутствует в каждом из сущих, особенно в тех, кто каким–либо образом причастен Слову . Ибо Он, будучи Богом и Духом Божиим, содержит в Себе ведение о каждом , промыслительно проникает во всех, насколько это возможно, возбуждает в каждом естественный разум, через который приводит в сознание греховности соделанного вопреки закону природы всякого, кто способен [это] чувствовать и обладает здравым произволением для восприятия правильных естественных помыслов. И в самом деле, даже среди крайне грубых варваров и кочевников мы находим многих, усвоивших себе высокое нравственное благородство и отвергших издревле господствовавшие у них зверские законы.
Стало быть, во всех [людях] вообще присутствует подобным образом Святой Дух. А в частности же и соответственно иному рассуждению, [Он] есть и во всех, [живущих] по закону, как Законодатель и Предвозвеститель будущих таинств , возбуждая в них осознание преступления заповедей и знание предвозвещенного относительно Христа совершенства. Отсюда и среди них мы находим многих, которые, оставив ветхое и заключающееся в тенях служение, ревностно обратились к новому и таинственному.
Помимо указанных способов действия, [Святой Дух] есть и во всех, унаследовавших через веру подлинно божественное и обожествляющее имя Христово , не только как сохраняющий и промыслительно возбуждающий естественный разум, не только как обнаруживающий нарушение и соблюдение заповедей, но и как творящий дарованное по благодати через веру усыновление. Ибо как Производитель премудрости Он существует только в тех, кто чист душой и телом благодаря строго подвижническому исполнению заповедей, — с ними [Святой Дух] общается как со своими посредством простого и нематериального ведения и чистыми умозрениями о неизреченном формирует ум их для обожения.
Итак, [Святой Дух] пребывает вообще во всех, поскольку всех содержит, [о всех] промышляет и [во всех] возбуждает естественные семена [добра]. А в частности, [Он пребывает] во всех, кто под законом, поскольку обличает нарушение заповедей и просвещает пророческим обетованием относительно Христа; во всех же, [живущих] по Христу, [Он пребывает], помимо сказанного, еще и как Усыновитель. А как Производитель премудрости [Он не пребывает] вообще ни в одном из названных, кроме только обладающих духовным разумением и сделавших себя, благодаря божественной жизни, достойными Его обожествляющего обитания. Ибо всякий, не творящий божественных волений, даже если он и является верующим, имеет несмысленное сердце, как притон лукавых помыслов, а тело [его] обременено грехами, как постоянно одержимое сквернами страстей.
ВОПРОС XVI
ОТВЕТ. Ум, выходящий подобно Израилю из Египта греха и содержащий в себе выходящее вместе с ним из греховного блуждания чувственное мечтание, словно изваяние зла запечатлевшееся в мысли, — такой ум, поддавшись немного нерадению, лишается разумной способности различения и, как в древности Израиль Моисея, воздвигает себе подобное тельцу состояние неразумия , являющееся матерью всех страстей. [Для этого употребляются], словно серьги, логосы, которые он постигает естественным образом относительно богословия, исходя из благочестивого размышления о сущих; словно ожерелья, богоприличные мнения о сущих, происшедшие из естественного созерцания; словно запястья на руках, естественные осуществления добродетелей соответственно деятельному любомудрию. [И всё это] он сплавляет в печи, то есть в огненном кипении страстного расположения чувств и похоти, и, сообразно с предлежащим в мысли мечтанием и образом зла, деятельно осуществляет грех этого [расположения], всегда рассеивающегося и вместе с собой рассеивающего совершающий грех ум, а также отсекающего его от единичной тождественности в истине и разделяющего его во множественных и дряблых мечтаниях и мнениях о несущих [вещах]. Такое неразумное состояние стирает и рассыпает по воде пришествие божественного Слова, которое тонкостью созерцания раздробляет дебелость мысли, [тяготеющей] к чувству в явленности страстей , ясно различает превращение друг в друга и слияние естественных сил [души], происшедшее в результате страсти, и снова возводит их к собственному началу ведения. Так, думается мне, [следует понимать] «рассыпать по воде».
Итак, [наше предшествующее] рассуждение сжато изложило весь смысл того, о чем повествуется в данном месте. И для того чтобы яснее стало это место, рассмотрим, если угодно, каждую его часть в отдельности.
Литой телец есть взаимное смешение и слияние естественных сил [души], или, скорее, — страстное и неразумное сочетание их, которое имеет своим результатом неразумную деятельность противоестественных страстей. [Этот] телец «один», потому что одно устойчивое состояние зла, которое рассеивается на многие виды зла. «Телец» же — в виду выносливости, трудолюбия, причастности к возделыванию земли, а особенно способности легкого усваивания и восприимчивости, как при жвачке, порочного расположения к страстям. А «литой» — потому что приводится в действие и исполняется страстное состояние порочного мечтания, до того пребывавшее в мысли в качестве образного представления. Слова же:
«Сии бози твои, Исраилю» сказаны во множественном числе потому, что зло по природе [своей] является способным к рассеиванию, неустойчивым, многообразным и разделяющим. Если добру по природе свойственно быть соединяющим разделенное и объемлющим [его], то злу, очевидно, свойственно разделять соединенное и разрушать [его].
А «серьги» суть истины богословия , естественным образом существующие в уме и [возникающие] из благочестивого размышления о сущих соответственно естественному созерцанию; «запястья» же — осуществление добродетелей согласно [духовному] деланию. Или же: «серьги» есть врожденный разум, ибо ухо — символ разума , «ожерелья» — яростное начало [души] , ибо выя есть образ величавости и тирании; «запястья» же на руках — желательное начало [души], обнаруживающееся в любострастном деянии. Ум, бросая в огонь страстей всё это, в указанном для каждой вещи смысле, образует неразумное и бессмысленное состояние неведения, матерь всех зол. А «стирает» он это неведение тогда, когда, рассмотрев мыслью [привлекательную] для чувства дебелость страсти, выделяет отдельные части, входящие в ее состав, и возводит каждую к своему началу. И таким образом ум «рассыпает их по воде», то есть по ведению истины разделяет и удаляет друг от друга то, что сплелось воедино в порочном сочетании.
К примеру сказать, всякая страсть непременно образовывается из сочетания чего–либо чувственного, чувства и естественной способности, то есть яростного начала [души], желательного начала [ее] и разума, отклонившегося от того, что свойственно ему по природе. Если же ум, рассмотрев результат подобного сочетания чувственного, чувства и соответствующей естественной способности, сможет, разделив каждую из этих [составных частей], возвести их к собственному естественному логосу и подвергнуть созерцанию чувственный предмет сам по себе, вне связи его с чувством, и чувство рассмотреть независимо от сродства с чувственным предметом; если он сможет рассмотреть желание или какую–либо другую естественную способность вне страстной склонности их к чувству или чувственному предмету, что становится неким движением, подготавливающим рассмотрение [самой] страсти, — то тогда ум растирает и размельчает состав «тельца», то есть любой приключившейся страсти, и рассыпает [ее] по воде ведения, совершенно уничтожив и само простое мечтание о страстях через восстановление в свое естественное состояние составляющие их вещи. Постараемся и мы, растерев литого тельца в душе, уничтожить [его] так, чтобы в ней был один только неподдельный божественный образ, совсем не оскверненный чем–либо внешним.
Слова же: И напои ею Моисей сыны Исраилевы (Исх. 32:20) обозначают способ учения, уничтожающего страсти , преподаваемый учителями учащимся.
ВОПРОС XVII
ОТВЕТ. Кто со страхом Божиим исследует смысл загадочных мест Священного Писания и ради одной только божественной славы снимает, как покрывало, с Духа букву, тот, по слову Премудрости, обрящет все права (Притч. 8:9), потому что не встретит никакого препятствия в безупречном движении мысли к божественному. Итак, историю, уже исполнившуюся во времена Моисея, мы опустим; духовный же смысл истории рассмотрим умными очами, ибо он постоянно повторяется в действительности и в силу этого выступает с еще большей силой .
Стало быть пустыня, из которой посылается Моисей в Египет, чтобы вывести сынов Израиля, есть либо человеческое естество, либо мир сей, либо состояние, лишенное страсти. В таком состоянии и в этом мире ум, обучившись ведению через созерцание сущих, получает от Бога в глубинах сердца сокровенное и таинственное полномочие — вывести из Египта, то есть из плоти и чувства, как израильтян, божественное умозрение о сущих, бессмысленно трудящееся над глиной, то есть над страстями плоти. Ум, облеченный доверием на такое божественное служение, вместе с мудростью, соединенной с ним по ведению наподобие супруги, и с рожденным от нее благородным нравом и помыслом благочестивого образа жизни, непременно следует путем добродетелей. Этот путь не допускает никакого стояния на месте у шествующих по нему, но [требует] постоянного и стремительного движения тех, кто имеет целью души почесть вышнего звания (Флп. 3:14), поскольку остановка в добродетели есть начало порока . Ибо ум со страстью увлекшись каким–либо из материальных предметов, лежавших по обоим сторонам пути, делает [в подобном случае] даже и всецело обрезанный нрав и помысел благочестивого образа жизни необрезанным и гнусным.
Вот почему он вскоре и усматривает, как Ангела, обличающий его внутренний голос совести, угрожающий ему смертью и свидетельствующий, что причиной угрозы является остановка на [пути] добродетели, доставляющая помыслу необрезание. Его приводит в смущение сожительница ума — мудрость, обрезая, подобно Сепфоре, камнем, то есть словом веры, появившееся у сына, то есть помысла, материальное мечтание и иссушая всякую мысль о чувственной жизни. Ибо [Священное Писание] гласит: Ста кровь обрезания сына (Исх. 4:25) , то есть прекратилась страстная жизнь, мечтание и движение, после того как оскверненный помысел был очищен по вере мудростью. После этого очищения успокаивается внутренний голос, словно некий Ангел, через совесть бичующий согрешающий ум и порицающий всякое его помышление, движущееся вопреки надлежащему. Ведь поистине путь добродетелей наполнен многими святыми Ангелами, то есть логосами и способами, производящими всякий вид добродетели, а также Ангелами, невидимо содействующими нам к добру и возбуждающими в нас подобные внутренние голоса.
Итак, прекрасно и величественно слово Священного Писания, всегда предлагающее вместо повествуемого умопостигаемое тем, кто стяжал здравые очи души, и при этом это слово не содержит никакого наговора ни на Бога, ни на святых Ангелов Его. Ибо Моисей, посланный Богом, не имел, согласно умопостигаемому смыслу Писания, необрезанного сына, или помысла, поскольку в противном случае [Бог] сначала приказал бы совершить обрезание, [а потом бы послал]. И божественный Ангел не был жестоким, сообщая Моисею об угрожающей ему смерти за ошибочно совершенную им остановку на пути добродетели, ибо эту смерть обусловила [приключившаяся с ним] вялость на таковом пути.
Конечно, и вы, рассмотрев более внимательно повествование, бесспорно обнаружите, что не в начале, не в середине и не в конце пути встретил Ангел [Моисея], угрожая [ему] смертью за тайно вкравшуюся в мысль страсть, так что если бы он не остановился в пути и не прервал путешествия, то не подвергся бы обличению и не принял бы через Ангела грозное негодование за необрезание сына.
Так будем же умолять Бога, если только мы действительно находимся на пути заповедей, чтобы при всяком нашем преступлении Он не переставал посылать, как некоего Ангела, внутренний голос совести, возвещающий смерть за это преступление, дабы мы, овладев чувствами, научились при помощи врожденной рассудительности отсекать, словно необрезание, подкравшуюся к нам тайно на жизненном пути нечистоту страстей.
ВОПРОС XVIII
ОТВЕТ. Не вообще исполнители закона будут оправданы, а [исполнители] закона духовного и понимаемого духовно; исполняя духовный закон по внутреннему человеку (Рим. 7:22) в духе, они будут оправданы, не отпадая от благодати, благодаря сошествию Слова в глубину души вследствие [ее] очищения. Служащие же телесно зримой стороне закона, конечно, отпадают от божественной благодати, не ведая очищающего ум от всякой скверны совершенства духовного закона в благодати и конца [его] — Христа (Рим. 10:4).
ВОПРОС XIX
ОТВЕТ. Слово Божие Иисус Христос, как Создатель всего, является также и Творцом естественного закона. А как Промыслитель и Законодатель, Он, несомненно, является Подателем и писанного, и духовного, то есть благодатного закона . Конец закона — Христос (Рим. 10:4): [подразумевается], очевидно, [конец] закона писанного, постигаемого духовно. Если же ко Христу, как Создателю, Промыслителю, Законодателю и Умилостивителю, возводятся и естественный, и писанный, и благодатный закон, то истину говорит божественный Апостол, утверждая, что Бог будет судить тайные дела человеков по благовествованию Его, то есть как Он благовестил через Иисуса Христа, Единородное и собственное по сущности Слово [Свое], проникающее во всех, и одних обличая, других подобающим образом принимая и уделяя достойное тем, кто живет по естеству, закону и благодати, через присущее Ему по сущности Единородное и Неизреченное Слово. Ибо Слово Божие есть Творец всякого естества, закона, установления и чина, и Судия всех, кто под естеством, законом, установлением и чином, ибо без устанавливающего Слова не бывает закона. Итак, судится ли кто в законе, во Христе судим будет, или вне закона опять же в Нем судим будет. Ведь Слово, как Создатель, есть начало, середина и конец всех сущих, умопостигаемых и глаголемых.
ВОПРОС XX
ОТВЕТ. Бог Слово, всё премудро устрояющий ради спасения людей, первоначально воспитывал природу [человеческую] через закон, содержащий преимущественно телесное служение, ибо она не могла принять истину без образных покровов , вследствие появившегося в ней неведения и отчуждения от Первообраза божественных вещей. Затем же Он, через Самого Себя став Человеком, явно пришел, восприняв плоть, обладающую мыслящей и разумной душой, и как Слово [Божие] направил естество (человеческое] к нематериальному и умозрительному служению в духе, и, конечно, Он не желал, чтобы, в то время как Истина открылась в жизни, тень [Истины], образом которой служит смоковница, имела бы власть. Потому–то [Св. Писание] и гласит: Возвращаясь из Вифании в Иерусалим (Мф. 21:18; Мк. 11-. 12) , то есть после образного и теневого пришествия Своего, сокровенного в законе, [Бог Слово] снова приходит к естеству человеческому через плоть. Ибо так следует понимать слова: Возвращаясь, увидел при дороге смоковницу, листья только имеющую (Мф. 21:18; Мк. 11:13), то есть, разумеется, заключенное в тенях и образах телесное служение закона, лежащее, как на пути, на неустойчивом и мимолетном предании и состоящее из одних преходящих образов и установлений. Увидев это служение, подобно смоковнице обильно и затейливо украшенное, словно листьями, внешними покровами телесных соблюдений закона, и не найдя плода, то есть правды, Он проклял его как не питающее Слово [Божие]. Более того, Он приказал, чтобы истина более не скрывалась под владычеством образов закона, — что и случилось, как показал ход вещей, когда совершенно высохло законное велелепие, имевшее свое бытие только в одних внешних формах, и с ним угасла спесь иудеев . Ибо было неразумным и неблаговременным, чтобы после того, как явно обнаружилась истина плодов правды, [служение закону] обманчиво возбуждало аппетит тех, кто совершает путь настоящей жизни, побуждая их оставить съедобное благоплодие Слова. Поэтому [Св. Писание] и гласит: не время было собирания смокв (Мк. 11:13), то есть время, в которое властвовал над естеством человеческим закон, не было [временем] плодов правды, но изображало, как тень , плоды правды и как бы указывало на будущую спасительную для всех божественную и неизреченную благодать, не достигнув которой погиб через неверие ветхий народ. Ибо божественный Апостол говорит: Израиль, искавший закона праведности, то есть [закона, данного] в тени и образах, не достиг до закона праведности (Рим. 9:31), то есть [не достиг] совершенного [закона] в духе по Христу.
Или еще: поскольку скопище священников, книжников, законников и фарисеев, заболев тщеславием, полагало, будто путем выставления на показ измышленных нравов, якобы благочестиво усвоенных ими, вводит правду, вскармливая своим самомнением спесь, то это их самомнение Писание называет бесплодной смоковницей, красующейся одними только листьями. Ее, проклиная как бесплодную, иссушает [Господь], жаждущий спасения всех людей и алчущий их обожения, дабы они, вместо того чтобы считать себя праведными, предпочли быть таковыми, сняв с себя лицемерный хитон показной нравственности, и, как того желает Божественное Слово, непорочно стремились к добродетели и благочестиво проводили жизнь, скорее являя перед Богом внутреннее расположение души, чем перед людьми внешнюю благопристойность нравов.
Если же и среди нас, христиан, имеются некоторые, притворно показывающие благопристойность нравов без дел праведных, то будем ожидать, что Слово [Божие] как Человеколюбец, алча нашего спасения, иссушит семя зла в душе — самомнение, чтобы оно не приносило более плода тления — человекоугодничества.
Вот вам, по моим бедным силам, смысл повествования. Из данного объяснения видно, в каком смысле справедливо алчет Господь, [как] благоразумно проклинает смоковницу и благовременно иссушает ее, препятствующую истине; будем ли разуметь под ней ветхое предание телесных образов по закону или фарисейское и наше нравственное самомнение.
ВОПРОС XXI
ОТВЕТ. Богоначальное Слово, во всем подобное нам, кроме греха, непреложно облекшееся в наше естество и ставшее совершенным Человеком, имело [в Себе] первого Адама, который проявлялся в Нем как по образу происхождения , так и по образу рождения . Поскольку первый человек, получив бытие от Бога и произойдя [от Него], по самому происхождению [своего] бытия был свободен от тления и греха, ибо они не были созданы вместе с ним, то когда он, преступив заповедь, согрешил, то вследствие этого и был осужден на рождение, возникшее через страсть и грех. А потому грех в [явившейся] из–за него страстности имел происхождение уже как бы по закону природы. В силу этой страстности никто не безгрешен, ибо [всякий] по природе подлежит закону рождения , введенного по причине греха после [первоначального] происхождения.
Итак, через преступление [Адама] вошел в естество человеческое грех, а через грех — страстность по рождению. А так как вместе с этой страстностью рождения процветало через грех и первое преступление, то для естества [человеческого], неразрывно связанного по своей воле лукавыми узами, не было надежды на спасение. Ибо чем более оно усердствовало в укреплении себя через рождение, тем более оно связывало себя законом греха, обладая действенным преступлением вследствие страстности. Ведь содержа в самой страстности, по причине естественно–принудительных обстоятельств, умножение греха, оно в силу [гнездящегося] в страстности родового греха подверглось воздействиям всех небесных сил, начал и властей, [проявлявшимся] через неестественные страсти и сокрытым в естественных страстях ; посредством них действовала всякая лукавая сила, по страстности естества побуждая волю через естественные страсти [обратиться] к тлению неестественных страстей.
Стало быть. Единородный Сын Божий и Слово, став по человеколюбию [Своему] совершенным Человеком, чтобы избавить естество человеческое от этой лукавой безысходности, воспринял безгрешность по происхождению от первого устроения Адама и имел ее без нетления; а от рождения, введенного впоследствии грехом в естество , воспринял одну только страстность, без греха. А поскольку, как я сказал, лукавые силы оказывали, по причине греха, на страстность Адамову [различные] воздействия, невидимо сокрытые в принудительном законе естества , то они, разумеется, созерцая по причине плоти в Спасителе Боге естественную страстность Адама и полагая, будто и Господь, как простой человек, с принудительной необходимостью навлек на Себя закон естества, а не движется самоопределением воли, напали на Него, надеясь убедить и внедрить в Его воображение посредством страстей естественных страсти неестественные , а тем самым сделать что–либо угодное им . Он же при первом испытании [путем] искушений наслаждениями, позволив им поиграть своими кознями, совлек их с Себя и изверг из естества, [Сам] оставшись недоступным и недосягаемым для них, конечно, нам, а не Себе, приписывая победу и преподнося, как Благий, всё достигнутое Им тем, ради кого Он стал Человеком. Ибо Сам Он, будучи Богом, Владыкой и свободным по естеству от всякой страсти, не нуждался в искушении, но [допустил] его для того, чтобы, приманив [к Себе] нашими искушениями лукавую силу, поразить ее [одним] соприкосновением [с Собою], умерщвляя ту, которая рассчитывала погубить Его, как в начале [погубила] Адама.
Так совлек Он с Себя при первом искушении напавшие [на Него] начала и власти, далеко прогнав их от естества [человеческого], исцелив страстность [его] в отношении к наслаждению и изгладив в Себе рукописиние (Кол. 2:14) Адамово , [состоящее] в добровольном согласии на страсти наслаждения; в силу этого рукописания человек, имея волю, склонную к наслаждению, даже молча возвещал делами лукавую деспотию над собой, из страха смерти не освобождая себя от ига наслаждения.
Итак, Господь, подвергнувшись первому искушению наслаждениями , истощил лукавые силы, начала и власти. Затем Он попускает им сделать второе нападение и причинить [Ему] другое испытание искушениями — через муку и страдания, — чтобы совершенно истощив в Себе пагубный яд их злобы, как то истощает огонь, полностью уничтожить [его] в естестве [человеческом] и совлечь с Себя во время крестной смерти начала и власти. Оставшись неодолимым для страданий и, более того, явившись страшным для смерти, [Господь] изгнал из естества [человеческого] страстность в отношении к боли, от которой малодушно убегала воля человека, в силу чего он постоянно и против желания был угнетаем страхом смерти, придерживаясь рабства наслаждения ради того, чтобы жить.
Стало быть, Господь совлек с Себя начала и власти при первом испытании искушениями в пустыне, исцелив страстность всего естества в отношении к наслаждению . Он вновь совлек их с Себя и во время смерти, подобным же образом изгнав из естества страстность в отношении к боли, по человеколюбию Своему делая Себя ответственным за наше исправление и, более того, даже вменяя нам, как Благий, славу совершённого [Им]. А поскольку, подобно нам приняв страстность естества, за исключением греха, при помощи которой всякая лукавая и пагубная сила имела обыкновение производить свои действия, Он совлек их с Себя но время смерти, восторжествовав над ними (Кол. 2:15), когда они приступили к Нему для происков, и сделав их посмешищем на Кресте при исходе души, после того как они вообще ничего не нашли в его страстности чего–либо свойственного естеству хотя особенно ожидали найти [в Нем] что–нибудь человеческое в виду естественной страстности по плоти. Поэтому, разумеется, Он Своей силой и через [воспринятую] от нас святую Свою плоть, как Через некий «начаток» (Кол. 1:18), освободил и всё естество человеческое от примешавшегося к нему по страстности зла, подчинив самой этой страстности естества царствовавшее некогда в ней, то есть в страстности, над естеством лукавое владычество .
Можно было бы и иначе, в более таинственном и возвышенном смысле, рассмотреть это место. Но в виду того, что неизреченнейшие [тайны] божественных догматов, как вы знаете, не должно выставлять на показ , запечатлев их в письменном виде , удовольствуемся сказанным, приводящим в смущение неугомонную мысль. А если Богу будет угодно удостоить нас зрить [это духовными] очами, то мы совместно внимательно исследуем апостольскую мысль.
ВОПРОС XXII
ОТВЕТ. Основавший бытие всякой твари, видимой и невидимой, единым мановением воли, прежде всех веков и самого происхождения тварного бытия неизреченно имел о нем преблагий совет, состоящий в том , чтобы Самому Ему непреложно смешаться с естеством человеческим через истинное соединение по ипостаси и с Собою неизменно соединить естество человеческое, так чтобы и Самому стать Человеком, как знает Сам, и человека сделать богом через соединение с Собою . [Именно для этого] Он премудро разделил века, одни предназначив на осуществление того, чтобы Ему стать Человеком, а другие — на осуществление того, чтобы человека сделать богом.
Что касается веков, предопределенных на осуществление того, чтобы Он стал Человеком, то концы их достигли нас, поскольку божественное намерение получило реальное осуществление в Воплощении [Бога Слова] . Рассматривая это согласно [Божиему] замыслу о веках, заключающемуся в том, чтобы Бог стал Человеком, и обращая свой взор на конец, [осуществившийся] через Воплощение Бога и Слова , божественный Апостол говорит, что до нас достигли концы веков — не вообще мыслимых нами веков, но тех, разумеется, которые, будучи предназначены для осуществления таинства Воплощения, достигли собственного предела по намерению Божиему.
Так как века, предопределенные по намерению [Божиему] для осуществления того, чтобы Бог стал Человеком, достигли в нас конца, когда Бог поистине осуществил и исполнил Свое совершенное Вочеловечивание, то нужно уже ожидать других веков, которые грядут для осуществления таинственного и неизреченного обожения людей. В эти века Бог явит нам «преизобильное богатство» благости Своей (Ефес. 2:7), осуществляя совершенным образом в достойных обожение. Ибо если Сам Он достиг в таинственном осуществлении Вочеловечивания, всячески, за исключением одного только греха, уподобившись нам и снизойдя в преисподние места земли (Ефес. 4:9), куда человека толкнула тирания греха, то, конечно, и в таинственном осуществлении обожения человека Он достигнет конца, когда всячески, за исключением только одного, разумеется, тождества с Собою по сущности, уподобит Себе человека и возведет его превыше всех небес, куда пребывающее там естеством величие благодати и призывает, по беспредельной благости [своей], лежащего долу человека . Таинственно научая этому, великий Апостол и говорит, что в грядущих веках явится преизобильное в нас богатство благости Божией (Ефес. 2:7) .
Итак, разделим и мы в мысли века и определим одни как относящиеся к таинству божественного Вочеловечивания, а другие — как относящиеся к благодати человеческого обожения; [тогда] мы найдем, что первые находятся уже при своем конце, а вторые еще не пришли. Короче говоря, одни из веков относятся к Божиему снисхождению к людям, а другие — к восхождению людей к Богу. Так мысля, мы не будем спотыкаться о неясность божественных словес, считая, будто божественный Апостол в одном и том же допустил случайную ошибку.
Или лучше: поскольку начало, середина и конец всех веков, прошлых, настоящих и будущих, есть Господь наш Иисус Христос, то, разумеется, достиг нас в возможности благодаря вере тот конец веков, который в действительности для каждого в отдельности наступит по благодати при обожении достойных .
Или еще: поскольку внутренний смысл деятельности отличается от внутреннего смысла страдательного состояния, то божественный Апостол таинственно и мудро распределил их между прошедшими и будущими веками . Действительно, века плоти, в которых мы ныне живем, — ведь Писание знает и временные века:
И утрудися в век, и жив будет до конца (Пс. 48:9–10) — имеют своим свойством деятельность; века же духа, которые наступят после настоящей жизни, относятся к страдательному преображению [нас]. Поэтому, будучи здесь действующими, мы достигнем конца веков, когда наша сила и действие достигнут предела в [своей способности] производить. В веках же грядущих, претерпевая по благодати преображение к обожению, мы не действуем, а находимся в страдательном состоянии и не перестаем подвергаться обожению . Ибо тогда превышающее естество страдательное состояние не имеет никакого ограничительного предела для божественного действия, направленного на испытывающих его. Ведь мы действуем до тех пор, пока обладаем по природе разумной и действенной силой, производящей добродетели, могущей вместить всякое ведение, которая способна неудержимо проходить через всякое умное естество сущих и познаваемых, оставляя позади себя века . А страдательное состояние мы испытываем тогда, когда, пройдя полностью логосы того, что из не–сущего, мы неведомым образом достигаем Причины сущего и вместе с пройденным по природе успокаиваем и свои силы, становясь тем, что никоим образом не может быть делом естественной силы, потому что естество не приобрело силы, могущей объять превышеестественное. Ибо ничто тварное по природе [своей] не производит обожения, поскольку оно не в силах объять Бога. Одной только божественной благодати по природе свойственно соответственно [восприимчивости] сущих даровать обожение, просвещая естество превышеестественным Светом и делая его, по преизобилию славы, превышающим собственные пределы.
Стало быть, достигли нас концы веков, поскольку мы почти что уже получили через благодать во Христе дар превышевечных и превышеестественных благ. Их отпечатлениями и предначертаниями являются образы [осуществления] добродетелей и логосы того, что доступно познанию по естеству, посредством которых Бог всегда благоволит становиться Человеком в достойных [людях] . И блажен тот, кто мудро соделал в себе Бога Человеком и осуществил в себе такую тайну, страдательно делаясь по благодати богом, потому что он никогда не достигнет предела в том, чтобы всегда становиться таковым. Ибо Тот, Кто творит достойным эту благодать, будучи по сущности Безграничным, обладает безграничной и превышающей всякую безграничность силой, совершающей это [благодеяние], которая никогда не достигнет конца вместе с тем, что происходит от нее, как это бывает у нас, но которая, наоборот, увеличивает свою мощь вместе с тем, что получает от нее бытие и не может без нее существовать. Поэтому и сказал [Апостол] о богатстве благости , что никогда не прекращается божественное и всесветлое расположение к нам благости при преображении [нас] к обожению.
ВОПРОС XXIII
ОТВЕТ. Это трудное место, как кажется мне, имеет вполне ясное и понятное объяснение. Ибо если не все те Израильтяне, которые от Израиля, и не все дети Авраама, которые от семени его, но детей обетования признает Бог за семя; и хотя бы сыны Израилевы были числом как звезды небесные и как песок морской, только остаток спасется (Рим. 9:6–8:27) , то ясно, что Израилем является верный народ, который посредством праведных дел и через истинное ведение по вере «видит Бога» , будет ли он по плоти вести род от Израиля, или же будет из числа язычников. Ибо кто носит в себе ясное и чистое начертание веры Авраама, Исаака и Иакова, тот не отчуждается от призвания и благодати истинного Израиля.
Но и сам блаженный Давид царствовал [только] над верными во Израиле. Поэтому Израиль, как только погасил в себе светоч веры, сразу же отпал и от царства Давидова . Итак, [тут нужно разуметь] духовный престол Давида, умопостигаемое царство разумных душ, верный дом Иаковлев, святой и великий народ, который Бог пророчески обещал Моисею учредить вместо телесного и ропчущего Израиля — его или Того, Кто символически понимается под этим народом. [Ибо Бог] говорит: Остави Мя, и потреблю народ сей зараз, и сотворю тя в язык велик и страшен паче сих (Втор. 9:14) . Но не неверный и ропчущий дом Иаковлев, и не народ грешный, и не семя лукавое, и не сынов беззаконных, и не князей Содомских и людей Гоморрских, и не тех, которые отвратились лукавым отвращением, оставили Господа, огорчили Святого Израилева, не познали и не уразумели Бога, поражены неисцелимой язвой неверия, не принимающей никакого разумного способа врачевания, исцеляющего неверие души. Ибо [Священное Писание] гласит: Увы язык грешный, семя лукавое, сынове беззаконии, остависте Господа, и разгневаете Святого Исраилева. Что еще уязвляетеся, прилагающе беззаконие? Несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания (Ис. 1:4–6) . Не тех [здесь нужно разуметь], которые хромали на обе плесне (3 Цар. 18:21), отвратились от истины и извержены от божественного наследия, подобно Каину, Исмаилу, Исаву, Рувиму, Иру, Онану, Манассии, Елиафу и Амнону, первенцам патриархов и пророков, изверженным и отвергнутым. Ибо говорит [Господь]: Сын Мой первенец Исраиль (Исх. 4:22) ; но [не говорит] «единственный», поскольку Он надеялся на усыновление божественного и благочестивого народа, созидаемого по Богу и приводимого к усыновлению в благодати через отвержение первородного и неверного народа израильского, восставшего на духовного Авеля и убившего [его] подобно Каину, насмехавшегося над божественным нравом духовного Исаака подобно Исмаилу, неистовствовавшего против духовного Иакова подобно Исаву, излившего семя веры и праведности по ней на землю заблуждения и страстей подобно Иру и Онану, отрекшегося от Церкви Божией, как они от Фамари, усвоившего забвение добродетелей подобно Манассии, досадовавшего из гордости на принятие царства духовным Давидом и за то презренного подобно Елиафу и ставшего творцом неслыханного беззакония подобно Амнону . Не этих сынов чужих охромоша от стезь своих (Пс. 17:46), дышащих безумием и убийством, подлинно плотских и сынов одной только плоти, чуждых благодати, бог которых — чрево, и слава их — в сраме (Флп. 3:19), память о неверии которых погибе с шумом (Пс. 9:7), но, как я сказал, верного и духовного Израиля, видящего Бога через веру, собранного от всех народов по избранию благодати (Рим. 11:5), людей, взятых в удел, народ святый, царственное священство (1 Петр. 2:9), и обещал Бог пророчественно через Ангела Деве дать Того, Кто родится от Нее, во Спасителя всем. Всё это по самому ходу вещей получило себе. подтверждение, когда Господь исполнил обетования, [данные] отцам, благословил и усыновил в духовном Аврааме все народы, поставил самого Авраама в духе и через веру отцом всех народов, воссел на духовном престоле Давида и царствует над верным домом Иакова во веки, Царством, не имеющим предела.
ВОПРОС XXIV
ОТВЕТ. Верный и деятельный ум , будучи схвачен, подобно Петру, Иродом, или «кожаным законом», — ибо Ирод толкуется как «кожаный» , — то есть мудрованием плоти , запирается под двумя стражами и за одной железной дверью, подвергаясь борению от действенного проявления страстей и от сознательной склонности воли к страсти . Пройдя их, словно стражи или заставы, благодаря учению деятельного любомудрия, как при помощи Ангела, он приходит к железным воротам, ведущим в город, то есть к твердой, суровой и непреоборимой привязанности чувств к чувственным [вещам]. Ее открывает учение естественного созерцания в духе, само собой и без страха отсылающее ум, свободный от неистовства Ирода, к сродному умопостигаемому бытию.
ВОПРОС XXV
ОТВЕТ. Нужно знать, что божественный Апостол, сказав, что Христос есть глава всякого мужа, показал, что Христос есть глава мужа верного, [усердного] в делании божественных заповедей и созерцании благочестивых догматов, а поэтому обобщающее значение этого слова не включает неверных мужей. И в самом деле, как Христос мог бы быть главой неверующих?
Итак, при первом постижении [этого места], подступаясь к смыслу духовного толкования , мы говорим, что муж есть деятельный ум , имеющий главою [своею] слово веры; взирая на него, словно на Христа , ум созерцает свою жизнь, возведя ее посредством [духовного] делания из благодатных даров заповедей. И при этом он не срамит главы своей , то есть веры, каким–либо из внешних и материальных покровов, поскольку ничего из [вещей] временных и подвластных расторжению не полагает превыше веры. «Женой» же этого ума мы называем сам навык к [духовному] деланию, обросший и прикрытый, словно длинными волосами, многими и различными подвижническими помыслами и нравами и, даже более того, имеющий сам ум, как собственную главу, покрытым густотой и благоприличием этих помыслов и нравов. Христос же есть, как мы полагаем, воипостасная вера , главой которой явно предстает Бог, к Нему Христос и возводит слово веры , являя 'возводимому [уму] Бога в том, что соответствует естеству.
И еще: «муж» есть ум , пекущийся о естественном созерца нии в духе и имеющий главой Слово — Производителя всего, являемого по вере из упорядоченного строения зримых [вещей]; Его ум не позорит, как бы скрывая и пряча под чем–либо из зримого, ибо он не поставляет что–либо другое превыше этого Слова. «Жена» же этого ума есть сожительствующее с ним чувство , посредством которого он плавает [по морю] чувственного естества и собирает находящиеся в нем божественные логосы, не позволяя чувству, обнажившись от разумных покровов, сделаться слугой неразумия и греха и через отвержение божественных логосов, как покровов, получить себе в качестве главы вместо ума страсть неразумия . Главой же Христа , то есть творческого Слова, соразмерно проявляющегося в сущих при естественном созерцании их по вере, является неизреченно Рождающий Его по сущности Ум . К Нему Слово через Самого Себя доставляет, посредством благочестивого созерцания сущих, возводимый ум, снабжая его умозрительными отражениями [вещей] божественных, соразмерных ведению зримых [вещей].
С другой стороны, «муж» есть ум, оказавшийся внутри таинственного богословия и имеющий главой [своей] непокрытого Христа, неведомым образом постигаемого умом в недоказуемых тайноводствах ; или, говоря точнее, познаваемое помимо ума Слово веры , превыше которого не полагается ни одно из сущих — ни чувство, ни разум, ни ум, ни мышление, ни ведение, ни познаваемое, ни мыслимое умом или разумом, ни воспринимаемое чувством или ощущаемое. [Другими словами, это есть] ум , подвизающийся в достохвальном, совершенно превышающем его самого и сущих, и в высшей степени обоживающем отречении [от всего] . «Женой» же этого ума является мысль, чистая от всякого чувственного мечтания, имеющая словно главой [своей] ум, окутанный безначальными и превышающими мышление созерцаниями неизреченных и неведомых догматов. Глава же Христа, то есть соответственно величию [Своему] таинственно явившегося Слова, есть Ум , абсолютно и во всех отношениях беспредельно удаленный от всего; Его и делает познаваемым для достойных умопостигаемый Христос, будучи по природе Словом Ума. Ибо [Священное Писание] гласит: Видевший Меня видел Отца (Ин. 14:9). Действительно, умозрение Слова становится ясным ведением породившего Его Ума, поскольку Слово являет существующий в Нем по сущности Ум, к Которому Оно и возводит [человеческий] ум, устремляющийся к тождеству по благодати с Богом , освободившийся в умозрении от различия и множественной количественности сущих и соединяемый с Боговидной Единицей в тождестве и простоте устойчивого приснодвижения окрест Бога.
Итак, всякий деятельный ум, молящийся или пророчествующий , то есть просящий или [о постижении] смыслов добродетелей — ибо так следует понимать «молящийся», или [о даровании ему] образов осуществления этих добродетелей, обнаруживающихся в делах, — ибо так следует воспринимать «пророчествующий», — [такой ум] должен видеть только одно неприкрытое слово веры; он не должен постигать или совершать по пристрастию ничего из того, что покрывает голову, и не должен полагать что–нибудь другое превыше этого Слова. И всякая жена, то есть навык [в добродетели] деятельного ума, молящаяся и пророчествующая или же по внутреннему расположению тайно движимая и во внешних нравах образующая добродетель, без разумного различия посрамляет главу свою, преследуя благо ради страсти и будучи лишена украшающего ее, как покрывалом, разума. Всякий ум, подвизающийся в естественном созерцании, молящийся и пророчествующий с покрытой головой , то есть умозрительно исследующий логосы сущих или сообщающий их, как учитель, другим, вместе с так или иначе проявляющейся склонностью к чему–нибудь иному без благочестивой цели, посрамляет главу свою, поставляя что–либо из преходящих [вещей] превыше правого и благочестивого ведения. И всякая жена, то есть чувство, естественным образом воспринимающая чувственные [вещи], но не имеющая на голове окутывающих ее умных логосов зримых [вещей], посрамляет главу свою, сближая созерцание со страстью вследствие естественной привязанности к зримому. Всякий же ум, ставший возлюбленным таинственного богословия, молящийся и пророчествующий с покрытой головой, то есть неведомым образом вступающий в заповедные созерцания и научающий и вводящий других в таинство богословия, если его умозрение обладает какой–либо формой , когда [он сам] вводится в таинства Слова, превышающего мышление, или [других] вводит [в него], посрамляет главу свою, полагая Того, Кто прост и находится за пределами всякого умозрения, ниже кого–нибудь из сущих и познаваемых. Ему должно незряче зрить Самого истинного Бога Слово, обнаженного от всяких [покровов] мысли и ведения, ясно познавая , каким образом соответствуют действительности отрицательные суждения относительно Бога, высказываемые в силу Его превосходства, и насколько они обнаруживают положительное утверждение Божественного [Бытия] через совершенное отрешение от сущих [вещей]. И всякая жена, то есть мысль такого ума, молящаяся или пророчествующая с непокрытой головой или освободившаяся от умной силы, покрывающей ее густым покровом множества таинственных видений, посрамляет главу свою, отвергая, как покрывающий главу ум, божественное и неизреченное ведение.
Стало быть, всякий муж, или деятельный, естественный и богословский ум, молящийся или пророчествующий, то есть научаемый и научающий, пусть имеет непокрытой голову, то есть Христа: деятельный — не предпочитая ничего вере или добродетели; естественный — не ставя ничего выше первого Слова; богословский — не формируя Того, Кто превыше умозрения и ведения, по образу сущих, доступных умозрению. А всякая жена, то есть навык деятельного [ума], чувство [ума] естественного или мудрая мысль ума богословского, пусть покрывает главу: деятельный навык — нося на себе разумное различение созидающего и несозидающего ; чувство — [нося на себе] познающую силу разума, [направленную] на зримые [вещи]; мысль — [нося на себе] совершенно недоказуемое и превышающее мышление ведение. Ибо всякий навык, или чувство, или мысль, не покрытые указанным способом, ничем не отличаются от стриженных, то есть не обладают никаким словом добродетели, благочестия, таинственного ведения или божественной любви.
Итак, всякая жена, естественно, должна иметь на главе власть разума, я подразумеваю разумное начальствование. [И сие должно быть] особенно ради Ангелов, наблюдающих за нашими явными и скрытыми движениями [души] и записывающими всякую [нашу] мысль и всякий поступок для восхваления или обличения нас в страшный день Суда ; и ради размышлений по совести относительно совершенного нами, под которыми образно понимаются те же самые Ангелы , которые осуждают или оправдывают нас и ныне, и [будут делать это] позднее, в Судный день; также и ради злых ангелов, следящих за навыком, чувством и мыслью нашими, дабы, как только увидят их обнаженными от разумного и умного различия, благочестия и ведения, тут же стремятся совершить набег и создать [для нас] противоположное — я имею в виду отсутствие [разумного] различия, нечестивость и неведение, посредством которых лукавым бесам присуще проводить в движение порок, заблуждение и безбожие.
Главой же Христа называется Бог, как по природе Ум Слова и как по причине Начало [Его].
ВОПРОС XXVI
ОТВЕТ. Диавол есть и враг и мститель Божий ; враг, когда, как ненавистник Божий, он стяжал к нам, людям, мнимую любовь, убеждая наше произволение, через наслаждение [различными] способами добровольных страстей, предпочитать временные блага вечным, благодаря чему, расхищая все [духовные] порывы души, он удаляет нас полностью от Божественной любви, превращая [нас] в добровольных врагов Творца; а мститель, когда, обнажая [свою] ненависть к нам, как к уже ставшим подвластными ему через грех, он требует кары для нас. Ибо ничто так не доставляет удовольствие диаволу, как [зрелище] наказуемого человека. И поддавшийся этому осознает беды, вытекающие из добровольных страстей и, подобно жестокому смерчу, обрушивающиеся на тех, против которых, по попущению Божиему, направляется могущество диавола, желающего не исполнить Божественное повеление, но стремящегося насытить собственную страстную ненависть к нам, чтобы душа, бессильно согнувшись под гнетом мучительных несчастий, отсекла от себя божественную надежду, творя вместо увещания причину безбожия, влекущую за собой тягостные беды .
Ибо Бог, будучи благим и желая полностью вырвать из нас семя зла, то есть наслаждение, отнимающее ум от Божественной любви, попускает диаволу наводить на нас муки и кары, тем самым через муки души вытравливая яд наслаждения , уже ранее завладевшего ею, а также [внушая] нам совершенное отвращение и ненависть к [вещам] преходящим и ласкающим только чувство, так что [в душе не остается] больше ничего [заслуживающего] наказания за стяжаемое ради корыстолюбия при их использовании . [Бог еще] желает создать и соделать карающую и человеконенавистническую силу диавола принудительной причиной обращения к добродетели для тех, кто добровольно отпал от нее.
Стало быть, поскольку диавол по попущению [Божиему] наказывает грешников, он и был назван «рабом Божиим», будучи отступником, лукавым разбойником и обладая волей , полностью соответствующей тем, кто добровольно отпал от Бога через наслаждение, — ибо подобающим образом карается диаволом и праведник за охотно воспринимаемые им от него лукавые залоги добровольных грехов. Таким образом, диавол есть и сеятель наслаждения через добровольные страсти, и возбудитель муки через [страсти] невольные.
Следовательно, когда населяющие Иудею и Иерусалим, то есть усвоившие навык [духовного] делания и достигшие созерцательного знания, домогаются их ради славы человеческой, то они только внешним образом создают иллюзию добродетельных нравов и болтливо изрекают словеса мудрости и ведения без праведных дел, обнаруживая перед другими, словно ради добродетели и ведения, [одну только свою] спесь. [Таковые люди] по справедливости отдаются подобающим им скорбям и через страдание научаются неведомому им ранее, вследствие суетного тщеславия, смирению. Видя это, удивительный Апостол предал сатане преступившего закон коринфянина во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор. 5:5). Поэтому царь Иудейский и Иерусалима предается царю Ассирийцев, то есть созерцательный и умозрительный ум отдается на кару диаволу, справедливо наводящему на него мучения и несчастья, дабы, страдая, он более научился мужественному терпению и стал бы скорее любомудрствовать о [достойном] перенесении скорбей, чем напрасно и надменно предаваться суете в не–сущем.
Всякий терпящий скорби вследствие осознания совершенного им [зла] должен добровольно и с надлежащим благодарением воспринимать тяготы и нападки невольных искушений, не покидая при этом благодати и навыка в добродетели и ведении, наподобие древних [жителей] Иудеи и Иерусалима. Как добровольно подчинившийся ярму царя Вавилонского и принимающий натиски мучений как должную расплату, он, пребывая в них, платит царю Вавилонскому мзду вынужденными скорбями от страстного начала [своего] естества и, как должник их вследствие предвосхищения грехов, [отдает ему свое] мысленное соизволение на них. Но [в то же время] он приносит Богу через истинное служение — я имею в виду смиренный нрав — исправление грехов.
А кто не принимает с благодарностью наводимых на него через невольные искушения, по попущению Божиему и ради исправления, несчастий и в раскаивании не подавляет в себе тщеславия мнимой праведности, тот, наподобие древних жителей Иудеи, противится божественным пророчествам о праведных осуждениях. И кто добровольно не подчиняется ярму царя Вавилонского согласно божественному повелению, тот предается в плен этому царю на узы, колодки, смерть, голод и меч и полностью выселяется из своей земли, то есть [изгоняется] из мнимого навыка в добродетели и ведении: через пленение он осуждается на отпадение от божественного, через колодки — на ложное представление о сущих, через узы — на полную бездеятельность в прекрасном, через голод — на лишение божественных научений, через смерть — на совершенную огрубелость и бесчувственность к прекрасному, через меч — на страстные и разнузданные помыслы, уничтожающие воспоминания о [вещах] божественных .
Ибо всё сие и больше сих претерпевает тот, кто изгоняется, словно из собственной земли, из навыка в добродетели и ведении, потому что он не желает, вследствие высокомерия и вздорного тщеславия, одобрительно принять в возмездие за совершенные грехи [справедливые] наказания в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах (2 Кор. 6:4), согласно божественному Апостолу, хотя через праведность он освобождается от всякой [своей] задолженности в этом. Ведь великий Апостол знал о смирении, возникающем благодаря скорбям, окружающем снаружи тело и охраняющем божественные сокровища в душе , а поэтому пребывал стойким в любви, на своём примере и другим предлагая образ добродетели и веры, дабы они, даже страдая как виновные, наподобие упрекаемого коринфянина, имели бы в утешение и напоминание о терпении невинного Страдальца.
А цари языков в этом месте Писания означают, как я думаю, управителей над другими страстями бесчестия, которые справедливо подлежат наказанию за собственные долги, а поэтому предаются царю Вавилонскому как карающей силе, радующейся мучению естества [человеческого]. Ведь царь Египетский есть любострастный и разнузданный ум, царь Моавитский — сибаритствующий и изнеженный ум, царь Амманитский — своекорыстный ум, царь Сирийский — суеверный и диалектический ум (ибо написано, что только Сириец противостоял Соломону, то есть миру и мудрости) , царь Тирский — привязанный к мирским вещам и жизнелюбивый ум . А также все остальные цари, которых познает [человек], сподобившийся ведения через их собственные значения, исходя либо из толкования имен, либо из расположения мест, либо из довлеющего в них родового предания, либо из их деятельности в отношении друг к другу, либо из той или иной антипатии их к Израилю. Ведь они понимаются не всегда однозначно и как все тождественные друг другу, но в соответствии с имеющейся необходимостью и смыслом пророчества. Известно, что иногда Писание понимает фараона как диавола, когда он становится губителем Израиля, а иногда — как закон естества, когда Иосиф по Домостроительству [Божию] служит ему, пророчески знаменуя собой Бога Слово, добровольно поступившего в услужение нашим страстям и естеству, за исключением одного греха. Равным образом и царь Тирский мыслится как диавол, когда он воевал с Израилем через Сисара (Суд. 4:2–3); но он также понимается и как естественный закон, когда заключил мир с Давидом и весьма содействовал Соломону в строительстве храма Божиего (2 Цар. 5:11). И каждый из перечисленных в Писании царей понимается во многих других значениях, согласно смыслу, заключающемуся в пророчестве.
Звери же, которых Бог отдает царю Вавилонскому, суть бесы, каждый из которых, в соответствии со своей внутренней склонностью, служит для наведения того или иного искушения. Ибо один есть производитель одного порока, другой с очевидностью является наводящим скверну иного порока, будучи пригодным именно для этого вида зла. Ведь сами бесы без попущения Божиего ничем не могут услужить диаволу — родоначальнику зла, а поэтому Бог, как то Он ведает Сам при Своем надлежащем Человеколюбии и благом Промысле, попускает диаволу через его прислужников причинять [нам] различные кары за наши прегрешения. И это отчетливо проявляется в повествовании об Иове (Иов. 1:6–12), где описывается, что диавол вовсе не мог приблизиться к Иову без Божиего соизволения.
Однако и сам Навуходоносор, царь Вавилонский, [в Священном Писании] часто понимается как естественный закон. Это являют пишущие тем, кто пребывает в Иерусалиме, [то есть] те, которые не в силах были полюбить духовный закон, а поэтому увлеклись в землю Вавилонскую — я подразумеваю [увлеклись] навыком смешения с материей: И молитеся за житие Навуходоносора царя Вавилонского, и за житие Валтасара сына его, — имеется в виду естественный закон и действенный навык в нем, под властью которых они тогда оказались, — да будут дние их, якоже дние небеснии, на земли (Вар. 1:11). Такими словами они просят молиться тех, кто остались непоколебимыми в бесстрастии добродетели и в истине ведения, дабы были [всегда с ними] умозрения естественного закона и действенный навык в нем, в котором они оказались, покинув духовный закон и его божественные умозрения. При этом они «днями» называют умозрения, а «небом» — духовный закон. Ибо они просили, чтобы естественный и требующий тяжких усилий закон не отступал от закона духовного .
С этим связано и таинственно сказанное Навуходоносору великим Даниилом, соответственно божественной угрозе толкующим виденное во сне: Изженут тя от человек, и с дивиими зверми будет житие, твое, и травою аки вола напитают тя, и от росы небесныя тело твое оросится, и седмъ времен изменятся над тобою, дондеже увеси, яко владеет Вышний царством человеческим, и емуже восхощет, даст е. А еже рече: оставите проничение корения древа (в земли), царство твое тебе будет, отнележе увеси власть небесную (Дан. 4:22–23) . Возможно, он говорит об изгнании и извержении [людей] из рая в мир сей вследствие преступления [заповеди], а также об отчуждении [их] от, совместного жительства с Ангелами. Или, вернее, [об отчуждении] естества от духовных умозрений и связи с чувством закона, обозначая словами «обитание с полевыми зверями» пребывание, обитание и общение со страстями и производящими их бесами. Трава, которой кормили его — конечно, кормили люди, а не звери, с которыми он обитал, ибо они не кормят, но срывают [ее], — есть естественное восприятие явленных [вещей], сообразное чувству, и связанное с тяжкими усилиями добродетельное делание, которыми снабжают людей, как травой, Ангелы. «Орошение небесною росою» означает постоянство в сих [вещах] благодаря Промыслу [Божиему] — ибо Писание называет Промысел «росой небесной»; с помощью этого Промысла человек, или естественный закон, при сохранении перечисленных [вещей], не подвергается полной гибели в веке сем. Или, возможно, [«роса небесная» означает] случающееся по благодати Божией соразмерное ведение умопостигаемых [вещей] посредством [вещей] явленных, благодаря которому человек здесь укрепляется в [своей] надежде на будущие [блага]. «Семь времен пройдут над тобою» означает седмиричную длительность времени в веке сем, под [властью] которой оказался естественный закон, допускающий охрану собственного навыка и действия. По окончании ее в соответствии с чаемым воскресением он через отвержение неразумных свойств вновь восходит к самому себе, получая обратно изначальное благоденствие Царства и познав, благодаря промыслительному Домостроительству в веке сем, мощь истинного Царства. А «поведено было оставить главный корень в земле» означает, что семя естества и силы благости не были полностью уничтожены через преступление [заповеди]; благодаря им [естество] вновь возрастает, достигая своего прежнего состояния, и ему возвращается через воскресение [былое] величие и красота.
Но для нас лучше, проходя школу закона заповедей, воспитать себя добровольными трудами для уничтожения плотского помышления. И не только лучше, но сие является весьма любомудренным и подобающим для тех, кто делает врожденный [нам] разум владыкой над страстями. Если же не это , то тогда следующее: невольно воспитываемые, с приличествующим благодарением будем любить воспитывающую нас волю [Божию], принимая наказания за прегрешения, словно ярмо царя Вавилонского. И духовный царь Вавилонский не переселит наш ум из нашей земли, то есть (из земли] веры, надежды и добродетельного навыка.
В соответствии с вышеизложенным способом [толкования], диавол называется рабом Божиим и ему предаются цари языков, царь Иудейский и звери полевые.
ВОПРОС XXVII
ОТВЕТ. Конечно, устрашился Божественного откровения о языках всесвятой Петр, глава Апостолов. Ибо он не знал, что по вере нет различия между обрезанием и необрезанием, и ясно не ведал о том, что Господь говорил о научении языков помимо явного служения по закону, до тех пор пока таинство неизреченного совета [Божиего] не было явлено ему через откровение и он был убежден наглядным примером полотна, [спускаемого с неба] , и благодатию Святого Духа, одинаково дарованной ему и язычникам по единой вере, что во Христе нет различия между Иудеем и Еллином (Рим. 10:12). Апостолы в Иерусалиме, также не ведая этого, упрекали его до тех пор, пока и они не узнали сокрытого богатства благости Божией, распространяющейся на всех человеков. Ибо помимо законнического [служения произошло] введение Божественной жизни и нового служения; для души, добровольно освобождающей себя от тела, предоставилась возможность научения по воле, и [она получила] образец для начала [своего] иного, более божественного, рождения или благодать проповеди. Поэтому те, кому вверено было [подобное] служение, нуждались в наставлении относительно каждого слова со стороны Поручившего [им это].
Если это не представляется излишним для нуждающегося, то [можно сказать, что] всякое слово божественной заповеди требует, разумеется, определенного для него образа научения и откровения. Ибо вообще нельзя познать образ [осуществления] слова без откровения изрекшего [это] слово. Ведая сие, благочестивый Петр, уже получивший от Господа слово о проповеди среди языков, не [сразу же] приступил к делу, но ожидал научения от Даровавшего слово относительно образа (осуществления] его.
Возможно, было и другое, в чем помимо указанного был научен великий Петр через полотно, спускаемое с неба, и находящихся в нем различных животных. В частности, что весь род человеческий или [определенный человек] в нем, получивший по вере [знание] о Божественном Величии, ясно усваивает [необходимость] полного подавления своего чувства, вследствие которого, постоянно видя явление [вещи], он считал тварь Божию за тленную саму по себе, не могущую быть очищенной от тления и смешения. Через полотно и животных в нем был показан явленный мир, постигаемый мыслью в логосах благодаря незримому, или [мир] незримый, явленный в отпечатлениях чувственных [вещей], — тот, который существует для ведующего человека и пригоден в пищу духовную . Поэтому и дан был глас ему: Встань, Петр, заколи и ешь (Деян. 10:13). Откуда восстать повелевается [ему]? [Ясно, что Петру повелевается восстать] из навыка в чувстве и привязанности к нему, или из низменного предрасположения к сущим, или из практикуемой по закону праведности, дабы одним только умом, освобожденным от всякого чувственного мечтания, он мог созерцать логосы чувственных вещей , обнаженные от своих одеяний , и понять, что ничто из произведенного Богом не является нечистым. Ибо созерцающий зримую тварь, являемую в логосах из мира умопостигаемого, или отпечатления умопостигаемых [вещей] из благоустроения явленных [вещей], словно спускаемое с неба полотно, уверит, что ничто из зримого не является нечистым, и не усмотрит никакой антипатии, [которая могла бы] обнаружиться в логосах сущих. Ведь тление и брань друг с другом бывает [только] в чувстве; а в логосах полностью отсутствует всякая противоположность .
Полотно есть чувственный мир, [состоящий] из четырех начал, как из элементов, и он удерживается [ими] . А пресмыкающиеся, звери и птицы [небесные] суть различные логосы происшедших [вещей], которые для чувства — нечисты, а для ума — чисты, питательны и служат для поддержания умственной жизни. Трижды же раздавшийся голос научает деятельному, естественному и богословскому любомудрию. Ибо восставшему должно [услышать его] не единожды, но дважды и трижды ; [он должен] принести в жертву тварь явленных [вещей] и умозрительно есть ее, поскольку целиком и чистосердечно следует за Богом. Ведь восставший из страстного расположения к явленным [вещам] принес в жертву движения их и, успешно доведя до конца деятельное [любомудрие], вкусил добродетель; восставший из ложного мнения о сущих принес в жертву внешние формы явленных [вещей] и, вкушая невидимые логосы, успешно довел до конца естественное созерцание в духе; восставший из лжи многобожия принес в жертву саму сущность сущих и вкусил по вере Причину этих сущих, насыщаемый богословской силой. Всякий созерцательный ум, имеющий меч духовный, который есть Слово Божие (Ефес. 6:17), убивает в себе движение явленной твари, успешно осуществляет добродетель и, отсекая от себя мечтание о формах чувственных [вещей], обретает истину в логосах сущих. Соответственно этой истине и образовывается естественное созерцание, и оказавшийся превыше сущности сущих обретает сияние божественной и неприступной Единицы, в которой и созидается таинство истинного богословия.
Или, быть может, апостольское величие определяется свыше, и всеславный Петр восстает из соразмерной с естеством силы для благодатного благонаследия, чтобы с помощью Божией мечом разума принести в жертву порочные страсти человеческие и приготовить пищу добрую, полезную для разума и произведенную для духовного пищеварения, посредством отречения от прежней жизни, страстной и звероподобной. Ибо говорят, что признаком животного служит кровь, и когда оно закалывается, то обычно кровь должна полностью вытечь. А различие названных живых существ, возможно, указывает на пестроту страстей человеческих. Ибо пресмыкающиеся указывают на полностью одержимых желательным началом, с трудом ползующим среди земных [вещей]; звери — на безумно возбуждающих [в себе] всё яростное начало на погибель друг друга; птицы — на возносящих всё разумное начало [свое] ради дерзости высокомерия и происходящей из нее спеси, и неправду в высоту глаголаша, положиша на небеси уста своя (Пс. 72:8–9). И сотрудник Божий, великий Петр, принеся всё это в жертву мечом духа, соделал одних жаждущими небесного, других — кроткими, человеколюбивыми и сдержанными по отношению друг к другу, а третьих — боголюбивыми и смиренными.
Рассмотрим, что [Священное Писание] намерено явить через толкование наименования «Иоппия» — города, в котором всесвятой Петр, великое основание Церкви, узрел сие видение. «Иоппия» толкуется как «наблюдение» , обозначая бдительность, приличествующую подвизающимся в деятельном любомудрии. Расположенная на возвышенном берегу моря, она бы захлестывалась волнами, если бы местоположение этого города не было столь высоким. По этой причине мне представляется, что [Иоппия] являет добродетель, построенную, словно город, на возвышенности ведения, находящуюся недалеко от невольных искушений; она имеет близ себя, словно море, еще не полностью исторгнутую привязанность к чувствам и потому нуждающуюся в наблюдении, чтобы нечистые бесы, скрываясь под обличием невольных искушений, не послужили бы причиной набега вольных страстей. По поскольку Иоппия принадлежит уделу колена Иссахарова — а «Иссахар» толкуется как «мзда» и «мука» , — то сверх того позволяется думать, что Иоппия есть охранительный навык деятельного [любомудрия], оберегающий [душу] от незримых набегов лукавых духов. И великий Апостол побуждает, вероятно, восставшего из этого [навыка] перенести [свой] ум к ведению горнего.
Стало быть, поселившийся на возвышенности деятельного любомудрия, позволяющей вести наблюдение, пусть будет назван живущим в Иоппии . Обитающий же на Сионе Иерусалимском, то есть поднявшийся на сторожевую башню ради «зрения мира» ибо так толкуется «Иерусалим», — оказывается вдали от всякой чувственной привязанности, поскольку в прямом смысле слова море расположено [далеко] от Сиона. И он, будучи на вершине ведения, воспринимает [духовным] зрением только умопостигаемые идеи сущих, отделяя их в уме от внешне явленных форм этих сущих, и воспринимает образы божественных [вещей], насколько им допустимо быть видимыми, которые формируют его ум для более божественного. Поэтому поселившийся в Иоппии есть подвизающийся в деятельном любомудрии, бдительно следящий за ловушками врагов; а обитающий на Сионе есть умозритель, одним только умом созерцающий благолепие божественных [вещей].
Если же сосуд полотна опять поднимается в небо, то мы должны понимать под этим, что после восприятия великим Петром духовных логосов чувственных [вещей], существующих вместе с умопостигаемыми [вещами] , Бог вновь забирает их к Себе, научая тем самым, что нет вообще ничего нечистого среди чувственных вещей, логосы которых пребывают близ Него. Поэтому великий Апостол, познавая значение зримых [вещей], был научен относительно того, что нельзя называть нечистым ни одного человека и что нет лицеприятия у Бога — того лицеприятия, которое производит несправедливое разделение среди сущих. И, нисколько не мешкая, [Апостол] исполнил Божественное повеление, принеся в жертву ради жизни духовной тех, кто добровольно совершил обрезание сердца с помощью Слова благодати, а также тех, кто отрекся, словно от крайней плоти, от всякой нечистоты пороков неверия и неведения, но не обрезал ничего из принадлежащего по естеству плоти — того, что возникло из Божиего творения, а не образовалось вследствие страстной воли. Ибо ничто из соответствующего естеству не является нечистым, потому что [своим] существованием оно обязано Божественной Причине.
ВОПРОС XXVIII
ОТВЕТ. Мы находим, что Священное Писание описывает Бога, сообразуясь с душевным расположением [каждого] из тех, кто находится под [Божиим] попечительством. Отсюда и говорится о льве, медведе, леопарде, пантере, человеке, быке, овце, солнце, звезде, огне, ветре и бесчисленном множестве других [вещей], которые не существуют [буквально], — и смысл каждого такого слова доступен [лишь] через духовное толкование . Поэтому Бог, являясь Аврааму, обладавшему совершенным ведением, научил его, обладающего умом, уже совершенно отделившимся от материи и вещественных отпечатлений, что в слове о Единице содержится нематериальное слово о Троице, — а поэтому [Бог] явился [Аврааму] в образе трех, глаголил же как один (Быт. 18:2–15) . Лоту же, еще не соделавшему [свой] ум чистым от телесного бытия, но бывшему зависимым от тел, состоящих из материи и вида, и верующему, что Бог есть Создатель только зримой твари, Бог является не троичным образом, но двоичным, показывая посредством того, с помощью чего Он Сам Себя оформил внешним образом, что возводимый [к Нему] ум еще не вышел из пределов материи и вида. Поэтому, тщательно и со знанием дела рассматривая речения соответственно каждому месту Писания, многоразличным образом описывающего Бога, ты обнаружишь, что причина многих изменений Божественных проявлений есть душевное расположение тех, кто находится под [Божиим] попечительством.
Так как строившие башню прежде двинулись с востока — области света (я имею в виду [область] единственного и истинного ведения о Боге), а [затем] пришли в землю Сеннаар (Быт. 11:2–4), которая толкуется как «богохульные уста», то они впали в многоразличность мнений о Божестве и, складывая, словно кирпичи, речи каждого мнения, стали возводить, словно башню, многобожное безбожие. Разумеется, Бог, разрушая исповедание порочного созвучия заблуждавшихся людей, множественным образом называет Самого Себя исходя из душевного расположения опекаемых, рассеянного и разделенного на бесчисленное множество мнений, и тем самым показывает, что, будучи Единым, Он в них разделяется на многих. Так Он является Адаму, глаголя: Се Адам бысть яко един от Нас (Быт. 3:22). Поэтому Бог либо представляется во множественном числе в изречениях Писаний, либо сводится [Ими] воедино.
Что же касается того, к кому обращается Бог, то в Писании обычным является телесное изображение невыразимых и тайных советов Божиих, дабы мы могли постигнуть умом божественные [вещи] из сродных [нам] речений и звуков, поскольку Бог есть Ум неведомый, Слово неизреченное и Жизнь непостижимая; Он, будучи по сущности Само–Словом и Само–Волей , не может ни высказываться, ни быть высказываемым. И если мы так поймем звучание божественных словес, то не будем претыкаться о что–либо из написанного [в Священном Писании], считая его неясным.
Если кто скажет, что не как порицание употребляется множественное число относительно Бога, и для подтверждения своего положения приведет [слова], которые изрек Бог: Сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт. 1:26), а поэтому мы якобы не должны думать, будто одно звучание фразы набрасывает тень подозрения в многобожии на [всё данное] повествование, то на это мы ответим следующее: когда Священное Писание благочестиво и [обращаясь] к благочестивым использует множественное число относительно Бога, то Оно являет всесвятую Троицу Ипостасей, таинственно обозначая образ существования всесвятой и безначальной Единицы, поскольку всечтимая, поклоняемая и всесвященная Троица Ипостасей есть по существу Единица. А когда [Священное Писание] говорит о Боге во множественном числе, [обращаясь], к нечестивым, то Оно, как думаю, опровергает их достойное порицания представление о Божестве. Ибо они полагают, что различие в свойствах является естественным, а не ипостасным, и, мысля так о Божестве, несомненно вводят ложь многобожия .
И если. нас не убеждают глаголющие сие, поскольку для [сердца], любящего Дух, не любезно вступать в спор с любящими Дух , то созвучно друг другу и воспримем Священное Писание, которое иногда представляет Всесвятую Троицу в Единице как Творца, глася: Сотворим человека — ибо бытие сущих есть дело Отца и Сына и Святого Духа; иногда [представляет Ее] как У вещательницу тех, кто благочестиво живет по Ее законам, и как Промыслительницу тех, кто воспринял от Нее начало [своего] бытия, — например, троичным образом являясь Адаму и единичным образом глаголя [к нему]; а иногда [представляет Ее] как Карательницу и Судию тех, кто извращает законы естества, и Исправительницу отклоняющихся от надлежащего закона естества, о чем и свидетельствуют слова: Приидите, и сошедше смесим тамо язык их (Быт. 11:7). Ибо святая и единосущная Троица есть не только Созидательница сущих, но Она содержит их в Себе и раздаст каждому по его достоинству, поскольку Она существует как Единый Бог, сущий по природе Творец, Промыслитель и Судия над тварями Своими. Ведь для Отца и Сына и Святого Духа является общим как творить, так и судить и мудро промышлять о тварях.
ВОПРОС XXIX
ОТВЕТ. Святой пророк Исаия в своем пророчестве говорит, что почиют семь духов на Спасителе, выросшем от корня Иесссева (Ис. 11:1–3) , но он не ведает семи духов Божиих и не научает других так воспринимать это, а называет «духами» действия единого и того же самого Святого Духа, потому что во всяком действии целиком полностью и соразмерно присутствует действующий Святой Дух . А божественный Апостол различные действия единого и того же самого Святого Духа называет различными дарами (1 Кор. 12:4), поскольку они суть результаты действия одного и того же Духа. Если же явление Духа дается по мере веры каждого, во причастие такого дара каждым из верующих, то ясно, что соразмерно вере и имеющемуся у верующего душевному расположению воспринимается действие Духа, дарующее ему навык в той или иной заповеди , созвучный [этому] действию.
Стало быть, как один воспринимает слово мудрости, другой — слово знания, третий — [слово] веры, а четвертый — какой–либо из других перечисленных великим Апостолом даров Духа (1 Кор. 12:8 и далее), так и один получает через Дух соразмерно [своей] вере дар совершенной, непосредственной и невещественной любви к Богу, другой через тот же Дух получает дар совершенной любви к ближнему, и, как я сказал, каждый обладает собственным даром, причиной которого является действие Самого Духа. И, думаю, если кто, следуя за святым Исаисй, назовет эти дары «духами», то он не отпадает от истины. Ибо во всяком даре, большем или меньшем, целиком и соразмерно присутствует Святой Дух.
Поэтому подлинно великий и ставший служителем сверхчеловеческих таинств [Апостол] Павел, непосредственно получивший соразмерно своей вере дух совершенной благодати в отношении любви к Богу, и не послушался тех, кто получил дар совершенной любви к нему и глаголил через дух, то есть через дар любви к нему, производимый Духом (ведь, как я сказал, этот дух воспринимается от пророка в качестве дара), чтобы он не ходил в Иерусалим. [Апостол] отдал предпочтение не их духовной любви к себе, а любви божественной и премысленной, [сочтя] их несравнимыми; и не как ослушник пошел он [в Иерусалим], но их, пророчествующих через соразмерно данное им в дар действие Духа, примером своим стремился увлечь к любви , превышающей всё. Итак, не ослушался Духа великий Павел, но научал пророчествующих о нем дару любви относительно того, что надо от меньшего [восходить] к сопричастию с более высшим.
И опять же, если пророческий дар значительно уступает дару апостольскому, то нет основания исправлять всё и, поскольку каждому определен свой чин, не следует, чтобы лучшее уступало худшему, но, наоборот, худшее должно следовать за лучшим. Ибо тогда пророчествующие через пророческий дух в них, а не через [дух] апостольский, показывали святому Павлу образ того мучения, которое случится с ним, [как бы являя его] превышающим смысл [такого мучения] . Он же, обращая свой взор только к божественной цели, считал за ничто всё среднее , ревнуя не о том, чтобы перенести [всё], что с ним произойдет, но о том, чтобы стать другим Христом и, в подражание Христу, успешно довести до конца всё то, ради чего Христос человеколюбиво по Домостроительству [Божиему] провел жизнь во плоти.
Стало быть, кажущееся преслушание великого Апостола есть [на самом деле] оберегание благочиния, управляющего и устрояющего всё божественное, а также следящего за тем, чтобы каждый не изменил своего [надлежащего] местопребывания. Оно есть и ясное научение относительно того, что степени церковной иерархии , дивно распределенные Духом, ни в коем случае не должны смешиваться друг с другом.
ВОПРОС XXX
ОТВЕТ. Крещение Господне есть образ наших добровольных трудов по (внутренней] склонности [души] ради добродетели; очищая посредством них пятна на [своей] совести, мы принимаем добровольную смерть [нашего] произволения по отношению к явленным [вещам]. А чаша есть образ добровольных искушений, воздвигнувшихся на нас за истину из внешнего стечения обстоятельств помимо [нашего] произволения ; посредством них и присущей нашей природе божественной любви мы добровольно становимся превыше случайной смерти естества.
Таково различие крещения и чаши, потому что крещение производит ради добродетели мертвость произволения по отношению к наслаждениям телесной жизни, а чаша убеждает благочестивых предпочесть истину самому естеству. Чаша [в словах Господа] помещается прежде крещения, потому что добродетель ради истины, а не истина ради добродетели . Поэтому подвизающийся в добродетели ради истины не уязвляется жалами тщеславия, а тот, кто предается истине ради добродетели, имеет своими сожителями тщеславие и самомнение4.
ВОПРОС XXXI
ОТВЕТ. Бог, премудро и соразмерно заботящийся об опекаемых [Им], первоначально руководил управляемыми посредством образов, сродных чувству, и вел их к истине, примешивая Себя ко всем [этим] образам, данным ветхому народу и совершая [таким образом] восхождение воспитуемых [к истине]. Поэтому Бог обитал в храме иудеев образно, а не истинно , описуя таковым обитанием в храме неизреченный совет всякого тайноводственного воспитания опекаемых . Наиболее же пригодным для обитания Бога является один только чистый ум; ради него [Бог] согласился построить образный храм, желая ум иудеев, откормленный дебелыми символами, наполнить нечувственными образами и извлечь его из материи. Но Бог увидел его непригодным для Своего обитания, поскольку [этот ум] был привержен к материи, несовместим [с Промыслом Божиим] и всецело сочувствовал тому, что природным образом сожительствует с ним .
Не ведая этого, иудей, умеющий только по [ложному] благочестию питать [свою] спесь высокомерием , справедливо лишается и образа, и злонамеренно отчуждает себя от истины.
ВОПРОС XXXII
ОТВЕТ. Кто не чувством зрит всякое телесно являемое служение закона, но созерцаниями ума рассматривает каждый из видимых символов, тот узнает богосовершенный смысл, скрытый в отдельном символе, и найдет Бога в этом смысле. Ради благой цели прикасаясь умной силой [к Нему], как бы [находящемуся] в грязи материи законнических предписаний, он найдет сокрытый в плоти закона драгоценный смысл, совершенно ускользающий от чувства. Подобным же образом кто естество зримых [вещей] не определяет одним только чувством, но умом мудро взыскует смысл в каждой твари, тот находит Бога и научается, исходя из произведенного [Ботом] велелепия сущих, [познавать] их Причину.
Поэтому, поскольку ощущающему свойственна способность различения, то кто, как ведующий, постигает законнические символы и знающе созерцает являемое естество сущих, тот различает и Писание, и тварь, и самого себя: Писание [он разделяет] на букву и дух, тварь — на логос и внешнюю явленность, самого себя — на ум и чувство . Постигая дух Писания, логос твари и ум самого себя, нерасторжимо соединенные друг с другом, он, как знающий, находит Бога, как то и должно быть, — Бога, Который и в уме, и в логосе, и в духе; он устраняется от всего вводящего в заблуждение и расхищающего [нас] на бесчисленное множество мнений: я говорю о букве [Писания], явленности [твари] и чувстве, в которых существует различная противоположность количества и единицы. И если кто сметает букву закона, явленность зримых [вещей] и собственное чувство, сплетая их друг с другом, то тот слеп, закрыл глаза (2 Петр. 1:9) и хворает неведением сущих.
ВОПРОС XXXIII
ОТВЕТ. Божественный и великий Апостол, определяя, что есть вера, говорит: Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11:1). Если же кто определит ее как внутреннее благо или истинное ведение, показывающее неизреченные блага, тот не погрешит против истины. Господь, научая о неизреченных, незримых и чаемых благах, говорит: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21). Стало быть, вера в Бога есть то же самое, что и Царствие Божие, и они только мысленно отличаются друг от друга. Ибо вера есть безвидное Царствие Божие, а Царствие [Божие] есть вера, божественным образом обретающая [свои] формы . Так что согласно этому речению не вне, [а внутри] нас находится вера, которая, будучи приводимой в действие божественными заповедями, становится Царствием Божиим, познаваемым только теми, кто обладает [Им]. Если же Царствие Божие есть приводимая в действие вера и оно же непосредственно соединяет с Богом царствующих в ней, то вера ясно предстает как связующая сила или действенная связь превышеестественного, непосредственного и совершенного единения верующего с Богом, в Которого он верит .
Поскольку человек состоит из души и тела, то он зависит от двух законов — я имею в виду от [закона] плоти и от [закона] духа. И первый стяжает действие по чувству, а второй — по уму; действующему по чувству присуще сочетать плоть с материей, а действующему по уму присуще осуществлять непосредственное соединение с Богом . Разумеется, «не усумнившийся в сердце своем», то есть не сомневающийся в уме и не рассекающий непосредственное соединение с Богом, возникшее через веру, как бесстрастный, а вернее как ставший уже в этом единении богом через веру, повелевает горе сей передвинуться, и она передвинется. Этими [словами] [Господь] указывает на плотское помышление и выявляет закон плоти, подлинно тяжкий и непередвигаемый, а в отношении к естественной силе — совершенно неподвижный и незыблемый.
Ибо столь глубоко укоренилась в природе человеков через чувство сила неразумия, что многие считают, будто человек есть лишь плоть, обладающая чувством как способностью для наслаждения здешней жизнью. Итак, всё возможно верующему (Мк. 9:23) и не сомневающемуся , то есть не разрушающему посредством связи души с телом по чувству возникшего в нем вследствие веры единения с Богом по уму. И насколько он делает [свой] ум чуждым миру и плоти, настолько он сближается с Богом, становясь совершенно благим в деяниях [своих].
ВОПРОС XXXIV
ОТВЕТ. Все эти вопросы вкратце были разрешены до этого. Ведь только познавшим, как должно верить, ведомо и то, что, как и о чем следует просить [в молитве]. Ибо не во всех знание и не во всех вера (2 Фее. 3:2). Кроме того, Господь, говоря: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его (Мф. 6:33), то есть [научая] о предшествующем всему познании истины (Евр. 10:26) и о подобающих способах подвижничества, ясно показал, что верующие должны искать только одно божественное ведение и украшающую это ведение делами добродетель. А поскольку на пути к ведению Бога и добродетели многое происходит с верующими и они встречаются с избавлением от страстей, стойким выдерживанием искушений, логосами добродетелей, способами [их] осуществлений, удалением от душевного предрасположения к плоти, отчуждением от связи чувства с чувственными [вещами], полным уходом ума от всего тварного — и просто [сказать]: бесчисленно всё то, что относится к воздержанию от зла и неведения и что относится к успешному завершению ведения и добродетели, — постольку Господь и сказал: И всё, чего не попросите с верою, получите (Мф. 21:22) . Он говорит, что благочестивым вообще должно взыскивать и просить с верою и знанием только того, что имеет своей целью познание Бога и добродетель.
Ведь [только] это приносит пользу и [только] это дает Господь просящим. И кто посредством одной веры, то есть путем непосредственного соединения с Богом, взыскует всё, относящееся к [этому] соединению, тот непременно и получит. А кто без этого основания взыскует либо что из названного, либо что–нибудь иное, тот не получит. Ибо он не верует, но, как неверующий, [лишь] хлопочет [о стяжании] собственной славы посредством божественного.
ВОПРОС XXXV
ОТВЕТ. Ты желаешь проникнуть в суть [вещей], как [ее] ведает Само сверхсущпостное Слово и Творец всех сущих, Который привнес [в бытие] естественные логосы всех являемых и умопостигаемых [вещей] вместе с непостижимыми мыслями Своего Божества; из них логосы умопостигаемых вещей будут как бы кровью Слова, а логосы чувственных [вещей] — являемой плотью Слова. Поскольку Слово есть Учитель, [наставляющий] нас и относительно духовных лотосов, которые находятся в являемых [вещах], и относительно логосов, которые находятся в [вещах] умопостигаемых, то Оно подобающим образом и соразмерно дарует [людям] достойным и знание, [содержащееся] в логосах зримых [вещей], — словно вкушение плоти [Господа], и ведение, [содержащееся] в логосах умопостигаемых [вещей], — словно питие крови [Господней]: их издавна и таинственным образом приготовила Премудрость посредством чащи и жертв, [как то свидетельствует] Книга Притчей Соломоновых . По кости, то есть промысленные логосы, относящиеся к Божеству, которые одинаково беспредельно удалены от всякого тварного естества, Оно не дарует, поскольку природа сущих не имеет какой–либо возможности обладать воспринимающей связью с ними.
И еще: плоть Слова есть истинная добродетель, кровь — непогрешимое ведение, а кости — неизреченное богословие2. Ибо наподобие крови, изменяющей свой вид и претворяющейся в плоть, ведение превращается в добродетель посредством делания; и наподобие костей, являющихся основой крови и плоти, логосы, относящиеся к Божеству, промысленные, [хотя] и содержащиеся в сущих, также неведомым образом созидают сущности сущих и скрепляют их бытие, производя всякое ведение и всякую добродетель .
Если кто скажет, что логосы Суда и Промысла, которыми в будущем все полностью насытятся и удовлетворят жажду, суть плоти и кровь, а сокрытые в них [другие] логосы, относящиеся к Божеству, суть кости, то он не выйдет за пределы разумного .
Возможно также, что плоть Слова есть совершенное, посредством добродетели и ведения, возвращение к себе и восстановление в самом себе естества [человеческого] ; кровь же есть будущее обожение, посредством благодати соединяющее это естество с вечным благобытием; кости же суть неведомая сила, которая соединяет через обожение естество с вечным благобытием.
Если же кто–нибудь, воспринимая и еще более тонкие оттенки [мысли], скажет, что плоть есть добровольное умерщвление [страстей] добродетелями, кровь — совершенство, [достигаемое] в трудных обстоятельствах ради истины [даже] через смерть, а кости — первые и недосягаемые для нас логосы, относящиеся к Божеству, то он выскажется правильно и не погрешит против подобающего рассуждения.
ВОПРОС XXXVI
ОТВЕТ. Образом тех, кто [еще только] вводится в благочестие, были ветхие [израильтяне], служившие Богу по закону в тени и с трудом могущие постигнуть сами являемые предписания образных символов . Поскольку не им, но нам первоначально был дан закон, духовно осуществляемый нами по Христу, то благочестиво рассмотрим значение тогда [приносимых] жертв.
Вводимый в благочестие и научаемый относительно дел праведности совершает со всяким послушанием и верой только одно делание, вкушая, словно плоть, являемые [заповеди] добродетелей ; смыслы же заповедей, в которых и состоит ведение совершенных, он через веру уступает Богу, будучи не в силах расшириться на всю протяженность ведения. Символом Бога является жертвенник, и Ему все мы приносим духовные жертвы и уступаем Ему знание того, что превышает силы наши, дабы быть нам живыми. Образом же веры в Него служит основание жертвенника. Ибо вера есть краеугольный камень, и на ней зиждится всё здание божественных деяний и умозрений; и всякий, не могущий благоразумно вкусить по ведению напитка из чаши Премудрости Божией, правильно делает, проливая на это основание смыслы недоступных ему знаний, то есть уступая вере ведение превышающих его силы смыслов.
Стало быть, ветхий народ является образом вводимых в благочестие, а вкушающие плоть приносимых в жертву (животных] и проливающие кровь на основание жертвенника [суть] те, кто не в силах, по причине [своего] младенческого разумения, достичь таинственного ведения тварных [вещей]. Но Христос, Первосвященник будущих благ, придя (Евр. 9:11) и принеся неизреченную жертву, дарует Себя Самого вместе с плотью и кровью [Своей] тем, у которых чувства души вследствие их совершенства навыком. приучены к различению добра и зла (Евр. 5:14). Ибо совершенный, превзойдя не только ранг вводимых [в благочестие], но и преуспевающих [в нем], не остается в неведении относительно логосов тварных [существ], находящихся по заповеди в подчинении у него ; он, прежде испив духом эти логосы и делами [своими] вкусив всю плоть добродетелей, возводит чувственное движение тварного бытия к умному ведению.
Можно привести и множество других рассуждений на эту тему, весьма приличествующих для вас, благочестивейших . Но ныне они опускаются вследствие множественности их.
ВОПРОС XXXVII
ОТВЕТ. Не только через святость святого Павла и не только через веру воспринимающих поверхность тела его свершила исцеления посредством платков и опоясаний, но и потому, что благодать Божия, уделив себя и ему, и им, а также человеколюбиво действуя в них через веру, произвела святость Апостола. И опять же по соизволению благодати тело его осталось неподверженным страданию и не было умерщвлено ядом твари то ли по причине потери ядом своего губительного свойства, то ли потому, что тело святого истощило эту [силу] тления, то ли по причине какого–либо способа Домостроительства, о котором ведает [только] Бог, производящий и изменяющий это. Также по соизволению благодати [тело святого] пало под мечом. Ибо оно не было по природе бессмертным, хотя и творило чудеса вследствие благодати. Если бы оно было по природе бессмертным, то мы с полным основанием могли бы изыскивать причину, по которой оно пало под мечом вопреки естеству. А если [это тело] и после святости по природе пребывало смертным, то нет необходимости исследовать причину, по которой божественный Апостол окончил свою жизнь во плоти так, а не иначе. Ибо тем способом, каким Бог прежде [всех] век определил жизнь каждого [человека] с пользой для него, таким же образом Он изволяет вести каждого, праведного или неправедного, к подобающему концу [его] жизни.
Если бы одним и тем же был логос естества и благодати , то было бы достойно удивления и изумления происходящее в соответствии с естеством, но вопреки благодати, или в соответствии с благодатью, но вопреки естеству. Однако поскольку логос естества и логос благодати отличаются друг от друга, постольку ясно и очевидно, что как святые они творили чудеса вследствие благодати, а как люди они претерпевали страдания вследствие естества, ибо благодать не уничтожает страдательного начала естества и логосы естества и благодати никоим образом не смешиваются друг с другом. И поймем, что благодать Божия, по Домостроительству относительно пребывающих под руководством Промысла, всё свершает в святых, в живых и мертвых, промышляя о спасении других [посредством них], как посредством собственных орудий ; но святые производят это в других не по [законам] естества, а благодаря благодати. Это относится и к телу Елисея.
Но поскольку душу боголюбцев больше радуют умозримые [смыслы вещей], чем повествуемые [факты] , то мы говорим, что поверхность тела есть благочестие великого Апостола, из–за которого он для одних — запах живительный на жизнь, для других — запах смертоносный на смерть (2 Кор. 2:16) ; платки — становящиеся явными логосы его умозрительного созерцания; а опоясания — возвышенные способы [осуществления] добродетельного и деятельного любомудрия, ибо говорят, что опоясания носят в руках. И те, кто воспринимает эти логосы и способы, которые, словно благоухание, испускает поверхность тела, то есть благочестие блаженного Апостола, получают исцеление от угнетающей их немощи. Одни изгоняют недуг неведения посредством логосов созерцания, словно посредством платков; другие полностью истребляют хворь порока посредством добродетельных способов [духовного] делания. Подобным же образом, по моему суждению, и выпавшая на долю Апостола суровая зима есть бремя невольных искушений; остров — твердый и незыблемый навык в божественном уповании; огонь — навык в ведении; хворост — естество зримых [вещей], которым он, собрав рукой, я имею в виду [собрав] ощущающей силой ума в созерцании, напитал, с помощью проистекших из этого созерцания умозрений, навык в ведении, который исцеляет уныние, причиняемое мысли зимней стужей искушений; ехидна — незаметно скрытая в естестве чувственных [вещей] лукавая и погибельная сила, жалящая руку, то есть ощущающее действие созерцания в уме, но не повреждающая зоркий ум, который сразу же бросает, словно в огонь, в свет ведения эту погибельную силу, прилепившуюся к деятельному движению ума вследствие созерцания чувственных [вещей].
Так же я мыслю и относительно Елисея . Потому что всякий, ставший мертвецом в грехах, когда он кладется в гроб пророка, в котором было тело [его], то есть [соприкасающийся с] памятью, хранящей воспоминания о пророческой жизни и свято соблюдающей тело добродетелей9, — [такой человек], подражая способам [осуществления добродетелей пророком], вновь возвращается к жизни путем [своего] обращения и переходит от омертвения порочных страстей к добродетельной жизни.
ВОПРОС XXXVIII
ОТВЕТ. Некоторые говорят, что не следует аллегорически толковать слова Писания, относящиеся к недостойным лицам. Однако, поскольку лучше быть трудолюбивым и непрестанно просить Бога о даровании мудрости и силы для духовного постижения всего Писания, то я, доверяясь вашим молитвам, говорю о возникшем затруднении следующее: саддукеи, согласно смыслу духовного толкования, суть бесы или помыслы, вводящие самопроизвольное действие естественных сил ; жена — человеческое естество, а семь братьев — законы праведности, от века дарованные ей Богом, каждый в подобающее время, для воспитания и плодородия; она же, сожительствуя с ними как с мужьями, ни от одного не имела сына, поскольку лишена плода праведности. Первым законом был закон, дарованный Адаму в раю, вторым — данный ему же после рая в порядке епитимий, третьим — дарованный Ною в ковчеге, четвертым — закон обрезания, [данный] Аврааму, пятым — [данный] ему же о принесении в жертву Исаака, шестым — закон Моисеев, а седьмым — закон предвещающей благодати или пророческого вдохновения. Ибо естество [человеческое] еще не было через веру настроено таким образом, чтобы соответствовать Евангелию и жить [с Ним, как с] Мужем, пребывающим на все веки.
И бесы, посредством помыслов всегда ставящие перед нашим разумом эти [вопросы], ведут борьбу с верой способом, внешне кажущимся разумным, и, исходя из написанного, высказывают такого рода сомнения: «Если существует воскресение мертвых и должно [нам] после [жизни] нынешней воспринять иной вид жизни, то каким законом из данных от века будет управляться естество человеческое?» И, заманивая нас в ловушку, дабы получить ответ, что одним из названных [законов], они приводят следующий аргумент: «Стало быть, опять напрасной и бесполезной будет жизнь человеческая, не избавившаяся от прошлых зол, если естество снова будет попадать в западни тех же самых вещей». — А это несомненно вводит самопроизвольное действие естественных сил и отвергает [Божий] Промысел о сущих. Но Господь и спасительное Слово заставляет совершенно замолчать этих бесов и эти помыслы, показывая нетленность естества, которая впоследствии обнаружится по Евангелию, и являя человеческую природу неуправляемой ни одним из полученных ранее законов, но уже обоженной и Духом приведенной в созвучие с Самим Словом и Богом, от Которого и в Котором она восприняла и будет воспринимать начало и конец [своего] бытия.
Если кто–нибудь поймет мужей как семь тысяч лет или [семь] веков, вместе с которыми было приведено в бытие человеческое естество, то он постигнет это место [Священного Писания] вполне разумно и с надлежащим созерцанием. Естество [человеческое] в будущей жизни не будет женой ни одного из этих [веков], поскольку, когда оно достигнет временного конца [своего бытия], его возьмет [в жены] восьмой муж — бесконечный и не имеющий предела век.
ВОПРОС XXXIX
ОТВЕТ. Пустыня есть естество человеческое или мир сей, в котором пребывают вместе со Словом добродетели и ведения те, кто терпит лишения ради веры и упования на будущие блага. Три дня, согласно одному способу рассмотрения их, суть три силы души, благодаря которым они пребывают с божественным Словом добродетели и ведения; одной [силой] они взыскуют, другой — жаждут, а третьей — борясь [за истину], воспринимают нетленную пищу, питающую ум ведением тварных [вещей] .
Согласно другому способу [рассмотрения], три дня обозначают три наиболее общих закона , я имею в виду — писанный, естественный и духовный, или закон благодати. Ведь всякий закон, соответственно самому себе, просвещает человеческое естество, имея Творцом света Солнце правды (Мал. 4:2). Ибо как без солнца день становится совершенно бессильным, так и без сущностной и сущей Премудрости не может быть закона праведности, поскольку Она творит восход и наполняет духовные очи души умным светом. Видя это, блаженный Давид говорит: Светильник ногама моима закон Твой и свет стезям моим (Пс. 118:105). «Светильником» он называет писанный закон, который искусно с помощью различных знамений телесных символов, иносказаний и образов, как горящий огонь, подает сигналы о порочных страстях тем, кто посредством [духовного] делания поспешает [на бой] с супротивными силами, ускоряя шаги [своей] души. А «светом» [он называет] духовный закон благодати, который безыскусственно и без [всяких] чувственных символов указывает вечные стези; и созерцательный ум, свершая свой путь этими стезями, приводится к высочайшему пределу [всех] благ — Богу, не ограничивая мысли ни одним из сущих. Ибо свет закона благодати — невечерний, и нет такого ведения, которое могло бы установить границы его всесветлым лучам. «Ногами» же пророк, вероятно, называет весь путь жизни по Богу, или движения благих помыслов в душе, путь которым указывает, словно светильник, свет, [мерцающий] в букве закона. «Стезями» [он называет] способы [осуществления] добродетелей в соответствии с естественным законом и логосы ведения в соответствии с духовным законом, становящиеся явными благодаря Пришествию Бога Слова и возводящие естество [человеческое] к самому себе и к Причине [всего] посредством добродетели и ведения.
И те, кто устремляется ко спасению, в эти три дня, то есть в три закона, пребывая с Богом Словом и ревностно неся нелегкие труды ради каждого [из этих законов], не прерывают поста, но вкушают обильную божественную пищу: ради писанного закона — совершенное избавление от противоестественных страстей; ради естественного [закона] — неуклонное действие естественных [страстей], благодаря которому возникает [их] взаимная связь, устраняющая всякую инаковость и разделение, разлагающие естество; ради духовного [закона] — единение с Самим Богом , в соответствии с которым те, кто выходит из всего тварного, воспринимают превышеестественную славу, благодаря которой познаётся один только Бог, сияющий в них.
Более обширное толкование этого вы найдете в «Разъяснении Трудных мест», относящихся к Слову на Пятидесятницу святого Григория .
ВОПРОС XL
ОТВЕТ. Бог, создавший естество человеческое, даровал ему бытие, совокупное с волей, и сочетал с этой волей творческую способность [осуществлять] надлежащее . И шесть водоносов есть соответствующая естеству способность творить божественные заповеди; люди, истощив [свое] ведение этой [способности] ради суетной заботы о вещах материальных, имели ее [уже] пустой и лишенной воды, а поэтому не знали, каким образом можно быть чистыми от грязи порока. Ибо [человек], лишенный ведения, не знает и способа, которым добродетель очищает от порока. [В таком состоянии] он пребывает до тех пор, пока не приходит Слово — Создатель естества и не наполняет названную творческую способность [осуществлять] надлежащее соответствующим естеству ведением. Подобным образом Оно превращает закон и логос естества в вино, я подразумеваю — в превышеестественное слово ведения. Пьющие это слово удаляются от естества всех сущих и возносятся к сокрытому месту Божественной Глубины, в котором вкушают радость и восторг, превышающие всякие знания, — доброе вино , творящее обожение. Вкушают они такое неизреченное слово [ведения] уже после всех Домостроительств по Промыслу [Божиему] относительно [всего] человеческого.
Творческая сила естества понимается как число шесть не только потому, что в шесть дней Бог создал небо и землю, но и потому, что только это число из [всех] чисел есть самое совершенное и состоящее из собственных частей . Писание говорит о водоносах, вмещавших по две или по три меры (Ин. 2:6), поскольку они, соответственно природе деятельной силы, вмещают по естественному созерцанию, словно две меры, целокупное ведение тварных [вещей] или же ведение, объемлющее телесные и нетелесные [вещи], то есть телесные естества, [состоящие] из материи и вида, и умопостигаемые существа, [состоящие] из сущности и несущественного свойства . По доступному же [человеческому] естеству богословскому тайноводству [они вмещают], словно три меры, ведение и духовное озарение относительно Святой Троицы: Отца и Сына и Святого Духа.
Вы же, как ведующие, рассмотрите остальное: каким образом родовая сила естества, творящая лучшее, разделяется на шесть способов добродетелей , также родовых; каковой является сила естества, которая соответствует общей творческой [способности] добродетелей и есть общая и наиболее родовая добродетель из [всех] прочих, — она, подразделяемая на шесть, также родовых, видов, приводится в созвучие с силой естества, дабы ее можно было постигнуть с помощью способов [осуществления] последней; кто такие «служители, почерпавшие воду» для них, кто — «жених», кто — «невеста», кто — «распорядитель» (Ин. 2:9) и кто — Матерь, прямодушно сообщившая Слову: вина нет у них (Ин. 2:3). Всё это остается для рассмотрения посвященному [в таинства] божественных словес и умозрений и истолкователю их , если только, конечно, ему доставляет радость [использовать] метод духовного толкования [Священного Писания] . Однако, чтобы рассуждение наше в настоящий момент не осталось совершенно безгласным, я, углубившись в подобные вопросы и не давая, хотя бы частично, духовной пищи тем, кто благородно алчет ее; по возможности продолжу свою речь. Не обещаю, конечно, обнажить весь смысл сказанного, ибо ум мой немощен и не в состоянии постичь [глубину] этих [словес], но постараюсь [объяснить их] настолько, насколько мысль моя способна вместить их.
Говорят, что наиглавнейшей10 добродетелью является любовь, а наиглавнейшей силой естества, созидающей эту [добродетель] является разум: крепко овладеваемый своей Причиной , он приводится в действие и разделяется на шесть более родовых способов, содержащих в себе виды, на которые присуще разделяться логосу любви ; их — алчущих, жаждущих, нагих, немощных и [пребывающих] на чужбине — телесно и духовно сохраняет [разум]. Ибо не ограничивается одними только телами логос добродетели и не занимается одним только чувством сила естества. Стало быть, наиглавнейшая сила естества становится видообразующей для наиглавнейшей добродетели, своими шестью способами разделяя добродетель на такое же количество видов, посредством которых естество соединяется с единством воли , являя равночестно [пребывающий] во всех и нераздельный логос создания , сводимый воедино к самому себе путем благих дел и страданий. Через надлежащие труды возвратив себе этот незыблемый логос, ум отсекает все излишества и недостатки естества, которые измыслило себялюбие каждой воли, соделав звероподобным самое кроткое естество и разделив единую сущность (нельзя сказать ничего более худшего!) на многие противоположные и губящие друг друга части. Тем не менее, они являют устойчивость, созидающую умеренность , соответственно которой изначала по воле Божией были начертаны естественные законы добродетелей. Возможно, что, показывая это таинство, Писание и представляет шесть пустых и безводных водоносов, ибо они обнаруживают бездеятельность естественной и наиглавнейшей силы относительно блага. Следовательно, наиглавнейшая естественная сила, разделяемая на шесть способов делания, образует такое же количество видов из наиглавнейшей добродетели, содержа ее всю в самой себе. Возникнув в соответствии с этой [силой ] , естество воспринимает свой главный закон — непогрешимого судию истины, которого Писание называет «распорядителем». Он ясно распознает , что «хорошее вино», которое Слово через Свое Пришествие приготовило напоследок, должно было пить изначала и ему следовало опьянять человеческое естество (Ин. 2:10). Я имею в виду, что первоначально следует быть посвященным в наилучший и высший логос, относящийся к Богу, а затем уже, словно [вкушая худшее] вино, становиться посвященным в логосы тварных [вещей], уступающие первому логосу. Ибо самым справедливым и подобающим является первоначальное посвящение в логос, служащий причиной возникновения естества, и лишь затем можно исследовать логосы [вещей], возникших как следствия этого естества .
«Почерпавшие воду» же суть служители Ветхого и Нового Заветов. Я подразумеваю святых патриархов, законодателей, судей, царей, пророков, евангелистов и апостолов, которыми черпается вода ведения и вновь возвращается естеству. Эту [воду ведения] превращает в благодать обожения Слово, как благой Творец естества, обоживающий его благодатью через [Свое] человеколюбие. Если же кто скажет, что служители суть знающие и благочестивые помыслы, по повелению Слова черпающие воду ведения из благоустроения сущих, то он, я думаю, не отпадет от истины.
Жених, как то совершенно очевидно, есть человеческий ум, ведущий к венцу, словно невесту, добродетель. И званное Слово , оказывая почтение супружеству их, благосклонно приходит [на свадьбу], скрепляя связь духовного брака и своим вином духовно разгорячая их порыв к духовной плодовитости.
Матерью же Слова является истинная и незапятнанная вера . Ибо как Слово, в качестве Бога, есть по природе Творец родившей Его по плоти Матери, которую Он соделал таковой через [Свое] человеколюбие, приняв от Нее рождение в качестве человека, так и в нас Слово, сначала сотворив веру, затем становится Сыном нашей веры, воплощаясь от нее в добродетелях соответственно [духовному] деланию. Благодаря этой вере мы и совершаем всё [доброе], воспринимая от Слова харизмы для [своего] спасения. Ибо без веры, Богом по природе и Сыном по благодати которой является Слово, совсем невозможно иметь дерзновения для того, чтобы обращаться с прошениями к Нему.
Давайте же и мы всегда собираться на такую свадьбу, и пусть [на ней всегда] присутствует Иисус со Своей Матерью, дабы Он вернул в изначальное состояние наше ведение, вытекшее через грех. И пусть Он превратит это ведение в обожение, изгоняющее ум из [тварного] бытия сущих, укрепляющее и как бы побуждающее к непреложности, словно умопостигаемую воду качеством вина, ведение [нашего] естества.
ВОПРОС XLI
ОТВЕТ. Самарянка и женщина, по [словам] саддукеев вступившая в брак с семью братьями (Мф. 22:25–28), кровоточивая (Мф. 9:20), а также скорченная (Лк. 13:11), дочь Иаира (Мк. 5:22 и далее) и сирофиникиянка (Мк. 7:25 и далее) — [все они] являют и естество человеков, и душу отдельного человека, обозначая каждая, соответственно имеющемуся страстному расположению, это [общее] естество и [отдельную] душу. Например, жена саддукеев есть естество или душа, бесплодно сожительствующие со всеми божественными законами, данными от века, но не воспринимающие чаяние будущих [благ]. Подобным же образом кровоточивая есть естество или душа, изливающие дарованную им для рождения праведных дел и речений силу в страстной приверженности к веществу. Сирофиникиянка есть то же естество или душа отдельного [человека], имеющие, словно дочь, мысль, которая в отчаянии эпилептического припадка мучительно разрывается любовью к материи. Равным образом и дочь Иаира есть естество или душа, зависящие от закона , но полностью умершие вследствие неисполнения заповедей его и бездействия в осуществлении божественных предписаний. А скрюченная женщина есть естество или душа, которые через прельщения диавола склоняют к материи всю силу духовного делания. Самарянка же, как и эти перечисленные женщины, представляет естество или душу каждого человека, без пророческой харизмы сожительствующих, словно с мужьями, со всеми дарованными естеству законами; из них пять суть уже умершие, а шестой, хотя и живой, не был мужем естества или души, поскольку он не рождает от нее праведность, являющуюся залогом полного спасения.
Первым законом, которым обладало естество, был закон, [данный] в раю; вторым — закон после рая; третьим — закон, данный Ною при потопе; четвертым — закон обрезания, данный Аврааму; пятым — закон жертвоприношения Исаака. Естество, получив их, всех отвергло, и они погибли в бесплодии относительно дел добродетели. Имея шестой закон, [данный] через Моисея, [естество] было как бы не имеющим его либо потому, что не исполняло праведных дел, предписанных им, либо потому, что ему предстояло перейти, как к мужу, к другому закону — Евангелию, которое не было даровано, наподобие [предшествующего] закона, естеству человеков через век сей], но, по Домостроительству [Божиему], было дано для воспитания лучшего и более таинственного. По этой причине, как я полагаю, Господь и говорит самарянке: И тот, которого ныне имеешь, не муж тебе. Ибо Он видел, что [человеческому] естеству надлежало перейти к Евангелию. Поэтому и около шестого часа, когда душа особенно озаряется со всех сторон лучами ведения вследствие пришествия к ней Слова и когда тень закона исчезает [в этих лучах, Господь] говорил с ней, стоящей вместе со Словом у колодезя Иаковлева , то есть у источника умозрений, относящихся ко Священному Писанию. Пусть пока так будет сказано об этом.
ВОПРОС XLII
ОТВЕТ. Когда в прежние времена произволение естественного разума в Адаме подверглось тлению, то вместе с ним истлело и естество, отказавшееся от благодати нетления. Тогда возник грех, первый и достойный порицания, то есть отпадение произволения от блага ко злу; через первый [грех возник] и второй — не могущее вызвать порицания изменение естества из нетления в тление . Ибо два греха возникли в праотце [нашем] вследствие преступления божественной заповеди: один — достойный порицания, а второй, имевший своей причиной первый, — не могущий вызвать порицания; первый — от произволения, добровольно отказавшегося от блага, а второй — от естества , вслед за произволением невольно отказавшегося от бессмертия. Исправляя это чередующееся тление и изменение естества, Господь и Бог наш воспринял всё это естество целиком , и в воспринятой природе Он также имел страстное начало, украшенное [Им] по произволению нетлением. Поэтому вследствие страстного начала Он стал по [человеческой] природе ради нас грехом, не ведая добровольно избранного греха благодаря непреложности произволения . Этой непреложностью произволения [Господь] исправил страстное начало естества, соделав конец его (я имею в виду смерть ) началом преображения к нетлению. И как через одного человека, добровольно отвратившего свое произволение от блага, естество всех людей изменилось из нетления в тление, так и через одного человека Иисуса Христа, не отвратившего [Свое] произволение от блага, произошло для всех людей восстановление естества из тления в нетление.
Итак, Господь не ведал моего греха , то есть изменения моего произволения; Он не воспринял моего греха и не стал [им], но ради меня Он стал грехом, то есть стал тлением естества, [возникшим] через изменение моего произволения, взяв [его на Себя]. Ради нас Он стал по природе страстным человеком, с помощью греха, [возникшего] через меня, уничтожая мой же грех . И как в Адаме склонность его личного произволения ко злу лишила естество [человеческое] общей славы, поскольку Бог рассудил, что человек, дурно обошедшийся со своим произволением, не настолько благ, чтобы обладать бессмертной природой, так и во Христе склонность Его личного произволения к благу лишила всё естество [человеческое] общего позора тления, когда во время Воскресения естество преобразилось через непреложность произволения в нетление, поскольку Бог разумно рассудил, что человек, не изменяющий произволения, вновь может получить обратно бессмертную природу. «Человеком» же я называю воплотившегося Бога Слово, Который посредством Воплощения ипостасно соединил с Собой разумную и одушевленную плоть. Ибо если изменение произволения в Адаме ввело страстность, тленность и смертность в естество [человеческое], то непреложность произволения во Христе вновь вернула этому естеству через Воскресение бесстрастность, нетленность и бессмертие.
Таким образом, изменение [человеческого] естества к страсти, тлению и смерти есть осуждение за добровольно избранный грех Адама. И человек стал иметь то, чем не обладал он, созданный изначала Богом; он соделал это изменение и ведал о нем, творя через непослушание добровольно избранный грех, порождением которого, как это очевидно, и является осуждение [его] на смерть. Господь же, взяв [на Себя] это осуждение за мой добровольный грех, я имею в виду — взяв страстность, тленность и смертность [человеческого] естества, стал ради меня грехом по страстности, тленности и смертности, добровольно облачившись в мое осуждение по природе, хотя [Сам] был неосужденным по произволению, дабы осудить мой добровольный и естественный грех и осуждение. Тем самым были изгнаны из естества грех, страсть, тление и смерть, и из человеколюбия [Божиего] возникло новое таинство — относящееся ко мне и ради меня, павшего вследствие непослушания, Домостроительство Того, Кто из–за моего спасения добровольно усвоил через [Свою] смерть мое осуждение, даровав этой смертью мне духовное возрождение к бессмертию .
Я думаю, что многоразличным способом было показано, как Господь, не ведающий греха, стал им, и как человек, ведающий и творящий грех, не стал им, [избавившись и от греха] произвольного, которому он сам положил начало, и [от греха] естественного, который ради него взял на Себя Господь, совершенно свободный от первого [греха] . Итак, согласно представленному и постигаемому умом значению данного рассуждения, проводящего надлежащее различение касательно омонимии [понятия] «грех», [можно сказать, что] творить и ведать грех нисколько не лучше, чем стать [грехом]. Ибо первое отделяет [нас] от Бога, когда произволение добровольно отвергает божественное, а второе часто становится препятствием для зла, не позволяя осуществить на деле, вследствие естественной немощи, порочную склонность произволения .
ВОПРОС XLIII
ОТВЕТ. Учители Церкви, в силу [обитающей] в них благодати могущие сказать многое на сей счет, сочли нужным скорее обойти молчанием это место, поскольку мысль [человеческая] не может достичь глубины многого из того, что начертано [в Писании], — поэтому они и удерживались от того, чтобы изрекать нечто глубокомысленное. А если некоторые [из отцов] и высказывались [по этому поводу], то прежде они определяли способность [восприятия своих] слушателей, а затем изрекали для пользы научаемых лишь некую долю [этой тайны], оставляя большую часть [ее] неисследованной. И я скорее бы рассудил обойти молчанием это место, если бы не догадывался, что [такое умолчание] удручит боголюбезную душу вашу. Поэтому только, ради вас я буду говорить то, что доступно всем и что полезно для разумения как малых, так и великих.
Древо жизни и древо, не являющееся таковым; то, которое именуется «древо жизни» само по себе, и то, которое не есть древо жизни, но только древо познания добра и зла, — [эти оба древа] обладают многими невыразимыми различиями. Ибо древо жизни, разумеется, есть древо, созидающее жизнь, а древо не–жизни есть древо, созидающее смерть. Ибо очевидно, что древо, не созидающее жизнь, поскольку оно не называется «древом жизни», будет созидающим смерть, поскольку ничто другое, [кроме смерти], не противопоставляется жизни в качестве ее противоположности.
Кроме того, древо жизни, как мудрость, обладает величайшим отличием от древа познания добра и зла, которое не есть мудрость и не именуется ею. Мудрости свойственны ум и разум, а состоянию, противоположному мудрости, свойственны неразумие и чувство. Стало быть, поскольку человек был приведен в бытие состоящим из умной души и чувственного тела, постольку пусть будет древо жизни, по одному созерцанию, умом души, в котором и находится мудрость . Соответственно, древо познания добра и зла [тогда будет] чувством тела, в котором, как это очевидно, и происходит движение неразумия. И человек, принявший божественную заповедь — не прикасаться к этому древу опытным и действенным путем, не сохранил ее.
Согласно Писанию, оба древа суть способности различения некоторых [вещей], или же [они суть] ум и разум. Так, ум обладает способностью различать умопостигаемые и чувственные, преходящие и вечные [вещи]; более того, эта способность, будучи различающей способностью души, убеждает последнюю одних вещей придерживаться, а других — избегать . Чувство же обладает способностью различать телесное наслаждение и телесную муку ; более того, будучи различающей способностью одушевленных и чувственных тел, оно убеждает [их] к одному привлекаться, а от другого отвращаться . И если бытие человека определяется одним только чувственным и телесным различением наслаждения и муки, то он, преступая божественную заповедь, вкушает от древа познания добра и зла, то есть вкушает неразумие по чувству, обладая только различением, сохраняющим [наши] тела; и в соответствии с этим различением он придерживается, как добра, наслаждения и избегает, как зла, муки. А если бытие его полностью определяется духовным различением, отделяющим преходящее от вечного, то он, соблюдая божественную заповедь, вкушает от древа жизни — я имею в виду мудрость, образовывающуюся в уме, — обладая только различением, сохраняющим [нашу] душу; в соответствии с этим различением он придерживается, как добра, славы вечных [вещей] и отвращается, как от зла, от тления преходящих [вещей].
Итак, многим различаются два древа: как свойственным им по природе различением, так и присущим каждому значением, обретающим внешне похожее звучание, в котором отсутствует разграничение понятий добра и зла и которое может произвести великое заблуждение у тех, кто внимает словесам Духа без [надлежащей] мудрости и осторожности. Однако вы, будучи мудрыми через благодать, знайте, что называемое просто злом не всегда есть зло, но в отношении к одному оно является злом, а в отношении к другому не есть таковое ; равным образом и называемое просто добром не всегда есть добро, но в отношении к одному оно — добро, а в отношении к другому не является таковым. [Зная это], вы убережетесь от вреда, имеющего истоки в соименности.
ВОПРОС XLIV
ОТВЕТ. Я уже говорил в главе о возведении [вавилонской] башни , что Писание описывает Бога, сообразуясь с душевным расположением [каждого] из тех, кто находится под [Божиим] попечительством и посредством свойственных нам по природе способов [восприятия] намекает на Божественную волю. Отсюда Писание показывает Бога не просто глаголющим: се Адам бысть яко един от Нас, но (конечно, после преступления [заповеди]) присоединяет еще и [указание на] причину (подобного] речения, которую вы, не включив в вопрос, пропустили и которая, однако, делает ясной всю мысль. Ибо Писание, говоря: се Адам бысть яко един от Нас, еще добавляет: еже разумети доброе и лукавое. И ныне да не когда прострет руку свою, и возмет от древа жизни, и снест, и жив будет во век (Быт. 3:22). Ведь поскольку диавол вместе со [своим] советом научил [уже] человека многобожию, изрекши: в оньже аще день снесте от древа, отверзутся очи ваши, и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое (Быт. 3:5) , постольку Бог, как бы подыгрывая , иронизируя и упрекая, для обличения поверившего диаволу человека говорит во множественном числе: бысть яко един от Нас, [высказываясь] относительно мысли о Божестве, внушенной Адаму обманом змия .
И нельзя думать, будто Писанию обычно чужд вид иронических высказываний. Ибо внимающий Писанию, глаголющему от лица Бога к Израилю: Аще пойдете ко Мне лукавыми и Аз пойду к вам лукавым (Лев. 26:27) , видит, что слово «лукавость» употребляется здесь в ироническом смысле. Опять же [внимающий Писанию] находит [иронию и в том описании], как [Бог] приготовил ловушку для Ахава, представляя ему ложь в качестве истины , и посредством тех [лжепророков], через которых [Ахав] согрешил, воздавая ему праведное наказание. Если Писание представляет Бога глаголющим яко един от Нас не относительно заблуждения Адама, то почему добавлено: еже разумети доброе и лукавое, словно [Бог] обладает ведением сложным и составленным из противоположностей? — Невозможно не то чтобы осмелиться сказать, но даже и подумать такое о Боге, Который один только прост по сущности, силе и ведению, и обладает одним только ведением добра ; более того, Он есть Самосущность, [Само]сила и [Само]ведение. И ни одно из тех разумных существ , которые (произошли] от Бога и после Бога, также по той же самой причине не имеют в простом движении [своей] мысли сложного ведения, образовавшегося из сочетания противоположностей. Потому что ведению, [постигающему] одну из противоположностей, присуще производить неведение другой. Ибо ведение противоположностей беспримесно и совершенно несовместимо, так как ведение одной из противоположностей ведет к возникновению неведения другой; это подобно тому, как око не может одновременно смотреть и вверх, и вниз, видеть горние и дольние [вещи] совокупно, не обращаясь к одним и не разобщаясь полностью с другим.
Стало быть, Писание, представляя Бога усвоившим страсть Адама, опровергает Адама, [внявшего] совету змия, приводя его к осознанию губительной для него вздорности многобожия, имеющего своим истоком ложь. И если сказанное правильно, то его достаточно для ответа на поставленные вопросы. А потом и ты сам, обнаружив [в Писании] нечто более значительное, сообщишь мне частицу божественной благодати, дарующей тебе [ведение] о сущих .
Словами же: И ныне да не когда прострет руку свою , и возмет от древа жизни, и снест, и жив будет во век, как я думаю, промыслительно проводится различие, соответственно деланию, между [вещами] несовместимыми, дабы зло не стало бессмертным, сохраняемое сопричастием с добром. Ибо Создатель человека желает, чтобы он, [уже вкусивший] ведение, сочетающее противоположности, был беспримесен относительно самого себя .
ВОПРОС XLV
ОТВЕТ. Я думаю, что [словом] «грудь» обозначается лучшее и возвышенное созерцание, а словом «рамо» указывается на делание (или свойство и осуществление мышления), ведение и добродетель, поскольку ведением ум непосредственно приводится к Самому Богу, а добродетель, [осуществляемая] при [духовном] делании, удаляет его от всякого [текучего] становления сущих. Это и расчленяет Слово посредством священников, стяжавших в удел себе одного только Бога и не приобретших ничего земного.
Или еще: поскольку сердца некоторых [людей] через Слово научения целиком определены ведением и добродетелью, что делает их приемлющими дух благочестия и веры, и поскольку они в своем навыке и способности к духовному деланию отложились от [всякого] житейского попечения о тленном естестве, [полностью] посвятив себя осуществлению превышеестественных и нетленных благ, постольку Слово повелевает священникам принести в жертву Богу «грудь возложения» приводимых, то есть сердце их, и «рамо», то есть делание их.
ВОПРОС XLVI
ОТВЕТ. «Зеркало», если попытаться дать ему определение, есть совесть, которая, соответственно [духовному] деланию, чисто отражает образ всех благ и посредством которой человеку, имеющему чистую мысль, присуще видеть Бога. Или же: [«зеркало» есть] навык в духовном делании, единообразно сочетающий друг с другом все добродетели и как бы заключающий [их] в [единый] божественный лик. «Гадание» же есть ведение, [обретаемое] посредством полного, насколько то доступно естеству [человеческому], постижения в созерцании божественных логосов и обладающее отражением того, что превышает мышление . И если просто [сказать]: «зеркало» есть навык, обнаруживающий будущий образ первообраза добродетелей, являемый в достойных [людях], ибо будущая цель деятельного любомудрия как бы смутно угадывается в обладающих «зеркалом». А «гадание» есть проявление первообраза того, что постигается умом при ведении .
Итак, всякая здешняя праведность, по сравнению с будущей, имеет, если придерживаться высказывания о «зеркале», образ первообразных вещей, а не сами эти вещи, существующие такими, какими они есть . И всякое здешнее ведение горнего, по сравнению с будущим, есть «гадание», имеющее отражение истины, а не саму истину, которой предстоит стать явной в будущем. Ибо поскольку божественные [вещи] объемлются добродетелью и ведением, то «зеркало» обнаруживает первообразные [вещи] сообразно добродетели, а «гадание» — первообразные [вещи] сообразно ведению. Таково различие «зеркала» и «гадания», так как «зеркало» указывает на будущую цель деятельного [любомудрия], а «гадание» проявляет тайну созерцательного [богословия].
ВОПРОС XLVII
ОТВЕТ. Глас, изначала вопиющий в пустыне, то есть в естестве человеческом или в мире сем, есть, очевидно, всякий святой Бога Слова; либо [он есть тот, кто], наподобие Авеля (Быт. 4:4), приносит от чистоты [сердца] отучневшие в добродетелях первые движения созерцающей души; либо [он есть тот, кто], наподобие Еноха (Быт. 4:26) с помощью твердого упования веры постигает будущие блага , на которые он надеялся, и кто стяжает сильную молитву3; либо [он есть тот, кто], наподобие Еноха (Быт. 5:19–24), посредством всеугодной добродетели отсекает полностью ум [свой] от привязанности к сущим и от ведения их, перенося [его] непосредственно к самой премысленной Причине [всего]; либо [он есть тот, кто], наподобие Ноя (Быт. 6:14–22), верой созерцая будущие виды Божественного Суда, приготовляет для себя, словно кивот, подвижническое житие , со всех сторон укрепленное страхом Божиим и спасающее его от будущего гнева (Мф. 3:7; Лк. 3:7) ; либо [он есть тот, кто], наподобие Авраама (Быт. 12:1–9; 22:1–14), зрит чистым оком веры благолепие будущих благ, вняв [гласу Господа] и с ревностью покинув землю [свою], родство и дом отца [своего] , то есть оставив привязанность и пристрастие к плоти, чувству и чувственным [вещам], и во время искушений и борений став выше естества, предпочитая ему Причину [этого] естества, как великий Авраам [предпочел] Бога Исааку; либо [он есть тот, кто], наподобие Исаака, посредством высшего бесстрастия и ненасытной [духовной] алчности души жаждет прекрасного созерцания, обладая не могущим отойти от истины (хотя с ним и ведут брань лукавые духи) навыком в добродетели и ведении; либо [он есть тот, кто], наподобие Иакова (Быт. 27:11–16; 27:43–28:5), очищает [свой] ум от косматости материальных вещей и от смешения с ними и благодаря этому становится гладким, а наложением козлиных кож (я имею в виду — наложением на плоть суровости жизни по Богу) преобретает себе, вопреки помышлению плоти, могущество от Бога и вследствие страха перед восстанием страстей и желания высшего научения путем стяжания [духовного] опыта переселяется в Харран — я подразумеваю: переходит к естественному созерцанию, из которого он обретает посредством деятельных трудов всё духовное знание зримого мира, сосредотачивая его в различных рассуждениях и умозрениях, а затем вновь возвращается (Быт. 31:17–21) в собственную и отеческую землю, то есть возвращается к ведению умопостигаемых вещей, приводя с собой, словно жен и служанок , рожденные им незыблемые навыки и осуществления деятельного и созерцательного [любомудрия], а также порожденных последними сынов — плодов [этого любомудрия]. И просто [сказать] — дабы речь [наша] не была многословной сверх должного, повествуя о жизни каждого [святого], — всякий святой , ставший им посредством своего образа жизни, как содержащий в себе Слово , громогласно изрекающее повеления другим людям, бесспорно является гласом и предтечей Слова, соразмерно праведности и вере в нем. Но из всех [этих святых] в наибольшей степени гласом и предтечей Слова является великий Иоанн, без образов и символов указывающий на истинное Пришествие Бога, провозглашающий и являющий Его [людям] неверующим и открыто показывающий Того, Кто берет на Себя грех мира (Ин. 1:29), и для Домостроительства [Божиего] во исполнение тайн вносящий лепту своего служения при Крещении [Господа] .
И поскольку по причине благодати каждая, даже случайная, буква Божественного Писания может быть постигнута многоразличным образом для пользы добивающихся добродетели и ведения, то давайте, насколько то возможно нам, и иным способом рассмотрим поставленные вопросы.
Итак, «пустыня», как я сказал, есть естество человеков, мир сей и душа каждого человека, ставшая бесплодной вследствие изначального преступления [заповеди]. «Глас вопиющий» есть восприятие Слова совестью каждого грешника, которая как бы вопиет в тайниках сердца: приготовьте путь Господу. Очевидно и несомненно, что приготовление божественного пути состоит в обращении к лучшему и исправлении помыслов и нравов, а также в очищении от прежних осквернений. Путь же прекрасный и славный есть добродетельная жизнь; по ней, словно по пути, свершает в каждом [из нас Свое] шествие спасения [Бог] Слово, вселяясь [в нас] через веру и входя посредством различных установлений и учений по добродетели и ведению . «Стези» же суть различные способы (осуществления] добродетелей и различное движение жизни по Богу или нравы по Богу; ходящие этими стезями добиваются добродетели и пекутся о Божиих словесах не ради славы, выгоды, заискивания, человекоугодничества или выставления напоказ [своей праведности и учености], но делают, говорят и мыслят всё ради Бога. Ибо Божественному Слову не присуще пребывать на непрямых, даже если Оно и обнаружит в ком–либо приготовленный путь. Я говорю вот о чем: [представим, что] некто постится, воздерживается от возбуждающего страсти образа жизни и способен свершать [многое] другое, что помогает избавлению от порока, — и тем самым приготовил названный путь. Но он предается таким способам [осуществления добродетели] не для того, чтобы соделать нечто богоугодное, а ради тщеславия, выгоды, заискивания, человекоугодничества или по иной какой причине, — подобный человек не сделал прямыми стези Божий: хотя он и понес (великий] труд приготовления пути, но не обрел Бога, шествующего по стезям его. Стало быть, «путь Господа» есть добродетель, а «прямая стезя» — правильный и правдивый способ [осуществления] этой добродетели.
Всякий дол да наполнится — разумеется, [наполнится] теми, которые правильно приготовили путь для Господа и сделали прямыми стези Его; ибо не просто всякий [дол] и не всех: ведь [речь не идет о доле] тех, кто не приготовил путь для Господа и не сделал прямыми стези Его. «Дол» есть плоть каждого [человека], взрезанная бурным потоком страстей , которыми разрывается ее связь и сочетание с душой по духовному закону соединяющего Бога. Под «долом» можно мыслить и душу , размываемую ливнями неведения и лишаемую через порок красоты равнинного благолепия в духе. Поэтому всякий дол, то есть плоть или душа приготовивших путь для Господа и сделавших прямыми стези Его, наполнится через отвержение страстей, делающих неровными их долы, и, обретая естественно присущий ему внешний вид путем привнесения добродетелей, выравнивается духом.
Всякая гора и холм да понизятся. Долам, по–видимому, присуще способствовать неким естественным образом возникновению гор и холмов. «Гора» есть всякое превозношение, восстающее против познания Божия (2 Кор. 10:5), а «холм» — всякий порок, противостоящий добродетели. Если же «горы» суть духи, производящие неведение, а «холмы» — [духи], творящие порок, то, очевидно, что когда всякий дол, то есть, как я сказал, плоть или душа приготовивших путь для Господа и сделавших прямыми стези Его, наполнится ведением и добродетелью благодаря присутствию в нем Бога Слова через [осуществление] заповедей, тогда «понизятся» все духи лжеимянного ведения и духи порока. Их попирает и подчиняет Слово, Которое ниспровергает вознесшуюся лукавую мощь человеческого естества и как бы срывает до основания величие и высоту гор и холмов, наполняя долы . И действительно, если кто–нибудь силой Слова будет завладевать всем тем, что захватывают вопреки естеству бесы, творящие противоестественное неведение и порок, то никогда не будет возноситься вершина неведения и порока, так же как не было бы горы или холма чувственно являемых [вещей], если бы люди обладали механизмом для сравнивания таких гор и холмов и для наполнения долов.
Понижение мыслимых и лукавых гор и холмов есть возвращение в свое исходное состояние естественных сил плоти и души. Вследствие такого возвращения боголюбивый ум, естественным образом выравниваемый богатством добродетели и ведения, размеренным шагом проходит через век сей и без оглядки направляется к неувядающему и нетленному миру умопостигаемых и святых сил, не раздражаемый неровностью невольных искушений, причиняющих боль, и умеренностью в плотских потребностях делая более легким путь заповедей, который [обычно] бывает затруднительным по причине суровых трудов плоти.
«Кривизны» выпрямляются , когда ум, освободив члены тела от страстей, то есть отрезав органы чувств и прочее от любострастного действия, научает их приводиться в движение соответственно простому логосу естества, направляя к Причине, от Которой они произошли. «Неровные пути» , то есть натиски невольных искушений, станут гладкими путями, когда ум, благосклонно приняв [все] немощи, скорби и нужды, [не перестает пребывать в духовной] радости и благодушии и через невольные труды лишает всякой силы владычество добровольных страстей. Ибо добивающийся истинной жизни знает, что любой труд , вольный или невольный, становится смертью для наслаждения — матери смерти ; поэтому он с радостью воспримет всё «неровные пути», то есть натиски невольных искушений, и, благодаря терпению пребывая в радости, делает скорби легкими и гладкими путями, неуклонно отсылая себя к почести вышнего звания (Флп. 3:14) и среди скорбей благочестиво прокладывая [свой] Божий путь. Итак, он, полностью освободившись с помощью воздержания от извилистого и запутанного наслаждения, многоразличным образом сплетенного с органами чувств , делает неровные пути ровными. А своим терпением попирая трудноодолимый и суровый натиск [подвижнических] трудов, он делает кривизны гладкими путями. Вследствие чего [такой человек), как в награду за добродетель и за тяжкие усилия ради нее, поскольку он добро и законно подвизался (2 Тим. 2:5), влечением к добродетели препобеждая наслаждение, любовью к ведению попирая муку и с помощью обоих мужественно перенося божественные борения, узрит спасение Божие. Ибо говорится: И узрит всякая плоть спасение Божие — разумеется, всякая верующая плоть, согласно [словам]: Излию от Духа Моего на всякую плоть (Деян. 2:17), то есть на верующую [плоть]. Ведь не всякая плоть узрит спасение Божие, поскольку [этого не случится] с плотью нечестивцев, как то делает явным истинное Слово: Да возмется нечестивый, да не видит славы Господни (Ис. 26:10), но, уточняя, [лишь] всякая верующая плоть. Священное Писание, говоря в частности о плоти, обычно обозначает всего человека ; и, как бы восклицая, [изрекает]: и узрит всякий человек спасение Божие, — разумеется, всякий человек, услышавший вопиющий в пустыне глас, приготовивший, в соответствии с дарованным [ему] смыслом созерцания, путь для Господа, соделавший прямыми стези Его, наполнивший через срывание мыслимых и лукавых гор [свой] дол — душу, которая, вследствие преступления божественной заповеди, собственной впадиной вызвала вознесение и возвышение названных лукавых гор и холмов , таким наполнением произведший понижение лукавых сил, выпрямивший посредством воздержания кривизны добровольных страстей, то есть движения наслаждения, и через терпение выровнявший и сделавший гладкими неровные пути невольных искушений, случившихся с ним. Естественно, что такой человек, обретя чистое сердце, узрит спасение Божие. Вследствие добродетелей и благочестивых умозрений, он сердцем узрит Бога в конце [своих] усердных подвигов, согласно [сказанному]: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8), и вместо трудов ради добродетели воспринимает благодать бесстрастия, которой более всего присуще являть Бога тем, кто обладает [ею].
Для взыскующих высот умозрения возможно и иное рассмотрение этого: в лишенной страстей душе, как в пустыне, [звучит] благодаря добродетелям глас тайно вопиющей божественной мудрости и ведения , поскольку Единое и То же Самое Слово для всех делается всем (1 Кор. 9:22), приспосабливаясь к каждому, простираясь на каждого и заранее даруя благодать, словно глас — предтечу, приготовляющую каждого к Его Пришествию. В одних она становится покаянием, как предтеча будущей праведности, в других — добродетелью, как предуготовление ожидаемого ведения, а в третьих — ведением, как изображение будущего божественного состояния. И для созерцающего ума, умозрительно совершающего божественные восхождения Слова и приспосабливающего к каждому Его поразительные и человеколюбивые проявления, соответственно которым Оно для всех делается всем, чтобы спасти всех (1 Кор. 9:22) через богатство благости (Рим. 2:4) Своей, просто не хватает времени, [чтобы постигнуть всё это]
ВОПРОС XLVIII
ОТВЕТ. Приди, достохвальное Слово Божие, даруй соразмерное нам откровение Своих речений и, сняв дебелость [телесных] покровов, покажи нам, Христе, красоту духовного смысла . Возьми десницу нашу, то есть умную силу, которая в нас, и настави на стезю заповедей Твоих (Пс. 118:35); поведи [нас] в Твое место селения дивна, даже до дому Божия , во гласе радования и исповедания шума празднующаго (Пс. 41:5), дабы и мы через исповедание в [духовном] делании и через радование в созерцании удостоившись войти в Твое неизреченное место трапезы, присоединились к шуму духовно празднующих там, немолчными гласами воспевая ведение несказанного. И прости, Христе, меня, осмелившегося ради повеления достойных рабов Твоих на превышающее [мои] силы. Просвети непросвещенную мысль мою для созерцания предлежащего, дабы еще более быть прославлену Тебе, Отверзающему очи слепых и Делающему ясным язык гугнивых (Ис. 35:5–6).
Я полагаю, что как Соломон был неким прообразом Христа Бога, так и Озия был неким прообразом Спасителя. В переводе на греческий язык имя «Озия» означает «мощь Бога», а Господь наш Иисус Христос, камень, который бысть во главу угла (Пс. 117:22), то есть [во главу] Церкви, есть естественная Мощь и воипостасная Сила Бога и Отца. Ибо как угол делается связью двух стен, так и Церковь Божия становится единством двух народов: народа, который из языков, и народа, который из иудеев, имея скрепой Христа , создавшего «столпы во Иерусалиме», то есть видение мира, или первые, божественные и нерушимые, изречения догматов о Божестве, являющиеся твердынями; а также [возведшего столпы] над враты угла , то есть изречения догматов о Воплощении. Ибо вратами и дверью Церкви является Сам глаголющий: Я есмь дверь (Ин. 10:9); вратами, имеющими столпы, то есть твердыни божественных догматов о Воплощении, — через них, охраняющих угол, то есть Церковь, должно входить тем, кто желает правильно верить. Ведь [человек], защищенный столпами божественных догматов, как твердынями истины, не боится поносящих речей или злословящих бесов.
И над углом юдольным . Юдоль есть плоть, а угол есть соединение этой плоти с душой по сочетанию в духе . На юдоли возводятся столпы, то есть твердыни заповедей, а на них — догматы, а принимаемые при тщательном исследовании , чтобы сберечь соединение души с плотью, нерасторжимое, словно угол.
И над углами созда столпы. Возможно, углами Писание называет различные соединения разделенных тварей, осуществленные Христом. Ибо Он соединил человека, таинственным образом устраняя Духом различие мужского и женского пола и делая логос естества (который [одинаков] и в мужчине, и в женщине) свободным от страстных свойств. Соединил Он и землю, изгнав различие чувственного рая и обитаемой земли. Соединил Он еще землю и небо, показав, что единое естество чувственных [вещей] тяготеет к самому себе. Также соединил Он чувственные и умопостигаемые [вещи], явив единое сущее естество тварей, сочетаемое воедино какой–то таинственной причиной. Наконец, Он соединил, в соответствии с превышеестественным логосом и способом, тварное естество с нетварным. И над каждым соединением, то есть углом, Он возвел столпы связующие и сочетающие твердыни божественных догматов.
И устрой столпы в пустыни . Пустыня есть естество зримых [вещей] или мир сей, в котором Слову присуще возводить столпы. Оно дарует просящим благочестивые мнения о сущих, то есть [дарует] в духе правые смыслы догматов, относящихся к естественному созерцанию.
И ископа кладези многи, понеже имяше многи скоты в Сефиле и на поли; и делатели Виноградов на горах и на Кармиле, бе 6о земледелец. Кладези Господь копает в пустыне, я подразумеваю — в мире и человеческом естестве, выкапывая сердца достойных, очищая [их] от вещественной тяжести и [плотского] помышления, делая их просторными для принятия божественных дождей мудрости и ведения, дабы пил из [этих кладезей] скот Христов, то есть нуждающиеся, вследствие младенчества [своей] души, в нравственном научении .
Скоты в Сефиле Сефила толкуется как «тесная лохань». Она обозначает тех, кто очищается невольными искушениями и отбеливается от душевной и телесной скверны, — они нуждаются в том, чтобы быть напоенными, словно водой, учением о терпении и выдержке.
И на поли ; это суть те, кто пребывает на равнине правых деяний, быстро достигая благоденствия, либо те, кто достигает успеха на [ристалище] добродетелей и бесстрастно процветает в законе заповедей, — они также нуждаются в том, чтобы быть напоенными Словом в качестве воздаяния за [их] смирение, сочувствие более немощным и благодарение за дарованные [им блага].
И делатели виноградов на горах и на Кармиле. Виноградари, которые в гористой стране , суть те, кто на возвышенности созерцания трудолюбиво возделывает божественное, поступающее из ведения и сердца, радостное учение . Виноградари, которые на Кармиле , суть те, кто соответственно возвышенному созерцанию подвизается в учении о совершенном очищении и полном отречении от сущих. Ибо «Кармил» толкуется как «познание обрезания»; возделывающий виноградник на Кармиле возделывает таинственное учение об обрезании, соответственно познанию обрезая ум от материи и материальных [вещей], но не ставя во главу [всего] постыдную славу, наподобие иудеев . Писание гласит, что и эти [возделыватели] имеют нужду во влаге Божией Премудрости, [добываемой] из вырубленного в пустыне источника, дабы каждый, соразмерно [своей] вере, получал необходимое разумение от уверовавших в благодать научения спасительного Слова. Посредством этого благородно печется о каждой душе Господь наш Иисус Христос, сущий и всегда бывший прекрасным и сведующим Земледельцем, свершающий всё указанное ради нашего спасения.
Вот так вкратце мы рассмотрели, согласно одному способу [созерцания], предложенные [нам вопросы], указывающие на Господа нашего Иисуса Христа. Согласно же другому способу [созерцания], эти [вопросы], рассматриваемые в значении, присущем каждому из них в отдельности, имеют глубочайший смысл для достижения совершенства теми, кто охраняется страхом и любовью к Господу. До того, как соприкоснуться с их созерцанием, я сталкиваюсь с одним затруднением и удивляюсь, каким образом мог Озия, будучи, согласно историческому повествованию, царем Иудеи, иметь возделывателей Виноградов на Кармиле, не принадлежащей царству Иуды, но относящейся к Израильскому царству; сам град Израильского царства был построен близ этой горы. Но, как кажется, Писание, побуждая нашу вялую мысль к исследованию истины, примешало [в данном случае] нечто несуществующее к ткани исторического повествования .
Стало быть, Озия есть ум, стяжавший божественную мощь для [духовного] делания и созерцания; ибо, как я сказал, [имя «Озия»] толкуется как «мощь Бога». [В Писании] говорится: И бе Озия взыскал Господа во дни Захарии разумеющего в страсе Господни. [Имя] же «Захария» толкуется как «памятование о Боге». Поэтому и ум, поскольку в нем живо памятование о Боге, взыскует Господа созерцанием; и не просто [взыскует], но взыскует в страсе Господни , то есть в делании заповедей. Ведь взыскующий Господа созерцанием без делания не обретает Его, потому что он взыскивал Господа не в страхе Господнем.
И благопоспеши ему Господь. Ибо Господь благопоспешает ко всякому, свершающему [духовное] делание с помощью ведения, научая его способам [осуществления] заповедей и открывая ему истинные логосы сущих.
Созда же Озия столпы во Иерусалиме. Благопреуспевающий во взыскании Господа посредством созерцания и с помощью приличествующего страха [Божия], то есть с помощью делания заповедей, создает столпы во Иерусалиме, то есть возводит, согласно простому и покойному устроению [своей] души, логосы Божества.
И над враты угла. Врата угла, то есть церковной веры, есть благочестивое житие, посредством которого мы наследуем благой удел. На этом житии ведующий ум строит, словно мощные и внушительные столпы, твердыни божественных догматов о Воплощении, составляемые, словно из неких камней, из различных умозрений, а также возводит способы [осуществления] добродетелей, предназначенные охранять дело заповедей.
И над углом юдольным. Юдоль есть плоть, а угол есть соединение ее с душой посредством закона заповедей. На ней возводится, словно столп, способность различения, по закону духа подчиняющая плоть душе.
И над углами. [Писание] говорит, что многочисленны углы, над которыми сильный по Богу ум возводит столпы. Ведь угол есть не только соединение, в соответствии с логосом бытия, частей с общими [началами], относящихся к одной и той же природе, как, например, [соединение] индивидуумов с видами, которым они принадлежат, видов — с родами и родов — с сущностью, когда эти части, будучи предельно удаленными друг от друга, сочетаются друг с другом, как нечто единое, и в них проявляются логосы всеобщности , которые, словно углы, и творят многочисленные и многообразные соединения разделенных [частей]; но [угол] есть также соединение ума с чувством, неба с землей, чувственных [вещей] с умопостигаемыми и естества со [своим] логосом — укоренив во всех них, соответственно собственному знанию, истинные мнения о каждом, созерцательный ум и возводит духовные столпы, то есть учения о соединениях, которые являются связующим началом этих соединений.
И укрепи, и устрой столпы в пустыни, и ископа кладези многи. Тот, кто смог увести чувства от страстей и отделить душу от привязанности к чувствам, становится достаточно сильным для того, чтобы оградить стеной ум от вторжения диавола, осуществляемого посредством чувств. Поэтому он в пустыне, то есть в естественном созерцании, и возводит, словно незыблемые столпы, благочестивые представления о сущих. Нашедший себе убежище в них уже не боится бесов, предающихся грабежу в этой пустыне, то есть в естестве зримых [вещей], через чувства вводящих в заблуждение ум и влекущих его в мрак неведения.
И ископа кладези многи — разумеется, [обретя] различные навыки в лучшем, могущие вместить по ведению даруемые Богом науки .
Понеже имяше многи скоты в Сефиле и на поли, и делатели Виноградов на горах и на Кормиле, бе бо земледелец. Кто законным образом сражается за истину, поражая врагов справа и слева, тот, [черпая] из различных навыков в добродетели и ведении, словно [масло] из выкопанных цистерн , намазывает [им] для выносливости скотов в Сефиле, то есть развиваемые и испытываемые через невольные искушения движения тела и души, и напояет логосы терпения . Напояет он и [скоты] «на поли», то есть движения души, благоденствующие на поле добродетелей благодаря правым [деяниям]; также напояет логосы смирения и умеренности в страстях для того, чтобы не попасть [в руки врагов], которые слева, и быть неприступным для [врагов], которые справа.
И делатели виноградов на горах и на Кармиле. Делатели Виноградов на горах суть благочестивые помыслы, пребывающие на высоте созерцания и устремленные к исступающему и неизреченному ведению . А [делатели Виноградов] на Кармиле суть помыслы, возделывающие разум, добивающиеся его совершенного бесстрастия и удаляющие от него, словно крайнюю плоть на детородном члене души, всякие [чувственные ощущения], — они умозрительным образом производят обрезание ума, совершенно [освобождая его] от привязанности к материальным [вещам]. Ибо «Кармила» есть «познание обрезания».
[Писание] гласит, что Озия есть земледелец, поскольку всякий ум, обладающий мощью Бога для созерцания, является и истинным земледельцем, усердно и прилежно оберегающим от плевел чистые и божественные семена благ, имея до конца памятование о Боге, сохраняющее его. Ибо говорится: И бе взыскан Господа во дни Захарии разумеющего в страсе Господни. Писание подразумевает, что [имя] «Захария» в переводе на греческий язык [означает] «памятование о Боге». Поэтому следует всегда просить Господа о том, чтобы было сохранено в нас памятование о Нем и чтобы не расторглось достигнутое благое состояние души, вознесенной на высоту и, подобно Озии, стремящейся посягнуть и на то, что превыше природы.
ВОПРОС XLIX
ОТВЕТ. Езекия есть ум, с помощью ведения усердно занимающийся деятельным любомудрием и окруженный для защиты от супротивной силы всей божественной способностью различения в соответствии с именем своим, толкуемым как «божественная мощь»; поэтому он и царствует над Иерусалимом, то есть над душой , и над «видением мира», то есть над умозрительным созерцанием, отрешенным от страстей. Он, когда увидел супротивную силу, двигающуюся против него, надлежащим образом стал советоваться со старейшинами и сильными своими, чтобы заключить воды источников, бывшие вне града. А «начальники» такого ума суть слово веры, слово надежды и слово любви, которые по старшинству владычествуют над всеми божественными умозрениями и помыслами в душе и дают мудрые советы уму; поэтому они и оказывают содействие в борьбе с супротивной силой, указывая способы уничтожения ее. Без веры, надежды и любви не уничтожается полностью ни одно из зол, и вообще не свершается никакое благое [деяние]. Ибо вера убеждает ум, вовлеченный в [духовную] брань, прибегнуть [за помощью] к Богу , и она становится для него утешением и твердым упованием [на прочность] нетелесной брони, приготовленной [для схватки]. Надежда обретает свое прочное бытие в уме от божественного неложнейшего поручительства и помощи, обещающих уничтожение супротивных сил. Любовь подготавливает ум твердо зиждиться на Божественной любви, не отступая ни на шаг от нее [в пылу духовной] брани, и пригвождает всю силу его стремления к божественному влечению.
Этим словам соответствуют и имена начальников, подвергаемые [правильному] толкованию. Начальниками же у Езекии в это время были Елиаким, сын Хелкиев, строитель, и Сомнас книгочий, и Исах, сын Асафов, дееписатель (4 Цар. 18:18). «Елиаким» толкуется как «воскресение Бога» , а [имя] отца его Хелкия — как «часть Божия». Стало быть, первый и единственный сын «Божией части», то есть истинного ведения, есть соответствующее вере учение о нашем Божественном Воскресении, которое с помощью надлежащей по ведению стратегии , или различения, успешно рассеивает [силы] взбунтовавшихся искушений, вольных или невольных. А имя «Сомнаса книгочия» толкуется как «обращение» , ясно указывая на обильнейшее слово божественной надежды, без которого никому и никоим образом не свойственно обращаться к Богу, потому что свойством надежды является научение или наставление, она делает зримым будущее, словно настоящее, и убеждает тех, с которыми ведет брань супротивная сила, не отходить от прикрывающего их [Своим] щитом Бога, ради Которого и из–за Которого и [ведется духовная] брань со святыми. «Исах, сын Асафов, дееписатель» толкуется как «братство Божие», а Асаф, отец его, — как «собрание» . Поэтому от собирания воедино вокруг божественных [вещей] и единения душевных сил, то есть силы разумной, желательной и яростной, и рождается любовь. Вследствие этой любви и запечатлевают в [своей] памяти красоту Божественной зрелости те, кто приобрел уже через благодать равенство с Богом, — ибо очевидно, что братство означает благодать равночестия, — и имеют во владычествующем начале дееписующей и запечатлевающей души неизбывный порыв к чистой красоте Божественной любви.
И постольку так обстоит дело с этим, то из толкования имен разгадывается слово истины: всякий ум, который, наподобие Езекии, препоясан Божией силой, приобретает себе разумную силу, словно неких старейшин и начальников ; от нее присуще рождаться знающей вере, в соответствии с которой [ум] неизреченно научается относительно вечно присутствующего Бога и посредством надежды общается с будущим, словно с настоящим. [Ум стяжает себе также] и желательную силу, благодаря которой возникает Божественная любовь — через эту любовь, добровольно пригвождаясь влечением к чистому Божеству, [ум] обладает нерасторжимым тяготением к Желанному. Наконец, [ум] приобретает себе еще и яростную силу, благодаря которой он крепко держится Божественного мира, усиливая [ею] движение желания к Божественной любви. И всякий ум обладает этими силами, содействующими ему в уничтожении порока, а также в образовании и сохранении добродетели; они подобны старейшинам, потому что являются первыми и основополагающими частями сущности души; подобны еще они и начальникам, ибо начальствуют над душевными движениями, берущими свой исток в них , и благодаря волению движущего ума обладают властью над производимыми этими силами деяниями . Они же дают советы уму и укрепляют [его], подсказывая [ему], что следует заключить воды источников, то есть те воды, которые вне града. Ибо всегда то, что в плане истории является прошедшим, посредством [духовного] созерцания становится как бы присутствующим мистическим образом. Обладая этими здоровыми и неподверженными обману [силами, ум] собирает многий народ, то есть благочестивые и естественные побуждения и мысли, происшедшие от этих [сил]. Воды, которые вне града , то есть вне души, производящие поток, текущий посреди града, суть соответствующие естественному созерцанию умозрения — они посредством каждого из чувств препровождаются от [любой] чувственной [вещи] в это [созерцание] и втекают в душу. Из них и образуется проходящее, наподобие потока, через [всю] душу, словно через град, учение о знании чувственных [вещей] — и до тех пор, пока душа имеет это учение, проходящее через нее, она не отвергает от себя образы и представления чувственных [вещей], посредством которых лукавой и пагубной силе присуще воздвигать брань на нее. Поэтому Езекия и говорит: Да не придет царь Ассирийский, и обрящет вод много, и укрепится (2 Пар. 32:4) — этими словами различающий ум словно обращается к своим силам во время восстания страстей: Удержимся от естественного созерцания и обратимся к одной только молитве и умерщвлению тела в соответствии с деятельным любомудрием (образом молитвы их служит восхождение царя в храм Божий, а образом телесного умерщвления является облачение [Езекии] во вретище (4 Цар. 19:1), чтобы коварно притаившийся лукавый не примешал бы к умозрениям чувственных вещей образы и виды их, посредством которых обычно образовываются страсти , [возникающие] окрест внешних ликов зримых [тварей], когда действие нашего разума обретает покой около умопостигаемых [вещей], перейдя [к ним] посредством чувства; и чтобы [этот лукавый], окрепнув, не опустошил бы град, то есть душу, и не увлек бы [ее с собой] в Вавилон, то есть в смешение страстей.
Стало быть, кто во время восстания страстей затворил свои чувства, полностью отвергнув мечтание и памятование о чувственных [вещах], и совершенно смирил естественные движения ума, [направленные] на исследование внешнего, тот, наподобие Езекии, затворил воды источников, бывшие вне града, пресек поток, текущий посреди града, и укрепился в этом граде вместе с названными силами и множеством людей, соболезнующих ему (я имею в виду благочестивые помыслы каждой силы). Тем самым он, одержав победу с помощью десницы Божией, посрамил восставшую на него лукавую и тираническую власть, по повелению Божиему поразив, словно неким ангелом, разумом, которому присуще губить страсти, сто восемьдесят пять тысяч (4 Цар. 19:35), то есть производящий порочность навык, посредством чувств противоразумно сросшийся с тремя силами души , а также действие чувств, осуществляющееся в этих [силах].
Итак, в то время, когда происходит приражение [к душе] злых бесов, нельзя предоставлять свободу естественному созерцанию, чтобы знающий ум мог избежать незримых сплетений , и нельзя делать что–либо иное, но должно только молиться, укрощать тело трудами, со всем усердием умерщвлять перстное помышление и охранять стены града (я имею в виду добродетели, оберегающие души, либо способы сохранения добродетелей то есть воздержание и терпение) посредством врожденных благих помыслов так, чтобы вообще ни один помысел не препирался с кем–либо из врагов, [находящихся] вне умопостигаемого, и чтобы ум, введенный в заблуждение достигнутыми успехами , не отпал бы от Бога. Иначе военачальник Ассирийского царя Сеннахирима Рапсак, говорящий по–иудейски (4 Цар. 18:26) и «напаяющий» душу развращением мутным (Авв. 2:15), тайно похитив стремление [к божественному], увлечет взыскующую прекрасное мысль к худшему, предложив ей, [вместо подлинных благ], лжеблага. [Имя] «Рапсак» же толкуется как «напаяющий многих поцелуями» или «имеющий сильные поцелуи». Ибо лукавый бес, привыкший вести брань с умом посредством достигнутых успехов и «говорящий по–иудейски» посредством добродетели, принимаемой за таковую, но не являющейся ею, напаяет душу «развращением мутным», выказывая ей обманчивую и пагубную дружбу, — а, [как известно], раны, наносимые другом, лучше таковых ласк, ибо сказано: Достовернее суть язвы друга, нежели вольная лобзания врага (Притч. 27:6) . [Имя] «Сеннахирим» толкуется как «искушение сухости» или «отточенные зубы» ; он есть диавол, который, с помощью отточенных для зла помыслов (мне представляется, что они именно и есть «отточенные зубы») высушивая поток, истекающий из божественных ключей ведения в нас, получает подобающее звучание имени по действию, производимому им в допускающих его. Ибо он подлинно есть и называется «искушением сухости», поскольку лишает попавших в его ловушки всякого раздаяния духовной и живительной [влаги].
Или возможно, что Сеннахирим, то есть диавол, называется «искушением сухости» , поскольку он беден, скуден и лишен всякого собственного могущества для восстания на нас, и без чувственных [вещей], посредством которых он обычно ведет брань с душой, не может ничем повредить нам. Поэтому для замышляемой тирании над нами он и нуждается в источниках вне града, то есть в вещественных мыслях, вместе с которыми присуще вторгаться в душу зримым формам и видам чувственных [вещей]. Чувство, оформляемое ими благодаря своей естественной связи [с этими вещами], часто становится для диавола лукавым и губительным оружием, уничтожающим божественное благолепие души, и посредством лести наслаждения оно предает в руки врага всю силу Слова, которое в нас .
Но тот, кто мужественно затворяет чувства посредством разумного воздержания и с помощью душевных сил ограждает стеной ум свой от вторжения внешних форм чувственных [вещей], тот легко уничтожает лукавые осадные орудия диавола. С позором возвращает он диавола на путь, которым тот шел, — а этот путь , по которому шествовал диавол, суть материальные вещи, кажущимся образом служащие для образования тела , — [и заставляет его уйти] в свою землю, я имею в виду [вещественное и греховное] смешение . Он убивает диавола с помощью лукавых помыслов, порожденных самим диаволом, перемещая их [в область], близкую с [духовным] покоем . Ибо кто смог одолеть диавола с помощью его же помыслов, используя их при созерцании для [достижения] лучшего, тот убивает Сеннахирима посредством его сыновей и изгоняет их в землю Армянскую , перемещая, конечно, в [область], близкую с [духовным] покоем, помыслы, приводящие в замешательство душу через чувство. Ибо «Армения» толкуется как «[область], близкая к [духовному] покою» . А эта область есть осуществление божественных добродетелей; ум, перемещая в нее помыслы, которые некогда увлекли его к бесчестным страстям чувства, убивает диавола, породившего данные помыслы на погибель человеческого естества.
Стало быть, Езекия поступил правильно, мудро и в соответствии с умопостигаемым смыслом Писания, затворив воды источников, которые были вне Иерусалима, в виду [нашествия] Сеннахирима, царя Ассирийского. Источники, бывшие вне града, то есть вне души, суть все чувственные [вещи]; воды этих источников суть мысли о чувственном; поток, текущий посреди града, есть собираемое при естественном созерцании из мыслей о чувственном ведение, которое проходит посредине души и является границей между умом и чувством. Ведь ведение чувственных [вещей] не есть нечто полностью чуждое умной силе, хотя и не относится целиком к действию чувства, но оно представляет собой некое посредствующее звено, позволяющее соприкасаться уму с чувством и чувству с умом и производящее их сочетание друг с другом; по чувству и по [вещественному] образу оно запечатлевается [внешними] формами чувственных [вещей], а по уму оно изменяет внешние образы [этих вещей] в логосы форм . Поэтому такое ведение зримых вещей вполне справедливо называется «потоком, текущим посреде града», поскольку оно является чем–то промежуточным между крайними пределами, имею в виду — между умом и чувством. Запирая это ведение во время докучания страстей, в виду ущерба, причиняемого вторжением в ум форм материальных [вещей], тот, кто вместе с ведением расторгает и незримые сплетения лукавых бесов, убивает сто восемьдесят пять тысяч, я подразумеваю — убивает навык, производящий порочность и противоразумно сросшийся, как я сказал, посредством чувственных [вещей] с тремя силами души, а также действие чувств, осуществляющееся в этих [силах], то есть противоразумное действие естественных сил на чувства. Ибо шестеричное число , составляемое либо из единиц, либо из десятков, либо из сотен, либо из какого–нибудь другого числа, обозначает навык, производящий или добродетель, или же порок, соразмерно умножению сочетания представляя сведующим в науке чисел душевное расположение, соответствующее тому или иному навыку. Число пять, сочетаемое, прибавляемое или слагаемое с шестеричным числом, обозначает чувства или силу, навык и действие этих чувств — данные сила, навык и действие либо сочетаемы, либо прилагаемы, либо слагаемы с естественными сила ми души . Например, если число пять сочетается по единицам с шестью, как простое с простым, то оно представляет склонность, созидательно действующую на чувства посредством [естественной] силы ; если же простое число пять, состоящее из единиц, прибавляется к сложному числу шесть, состоящему из многих [чисел], то оно обозначает навык, в соответствии с [естественной] силой действующий на чувства; а если сложное число пять, состоящее из многих [чисел], слагается также со сложным числом шесть, опять же состоящим из многих [чисел], то оно обозначает делание, осуществляющееся в чувствах соответственно силе, навыку и действию, или же оно обозначает завершение добродетели либо порока — поэтому число может употребляться и в похвальном, и в зазорном смысле, применительно к рассматриваемому или исследуемому месту Писания.
Шестеричное число, составляемое из десятков, производит [число] шестьдесят; а шестьдесят, утроенное по причине трех родовых сил души, и по присоединении [числа] пять, вследствие врожденных [нам] чувств, производит число сто восемьдесят пять. Оно обозначает, применительно к данному месту Писания, порочный навык естественных сил, действующий на чувства: этот навык убивает при помощи слова ведения, словно при помощи некоего ангела, ум, уповающий больше на молитву, чем на собственную мощь, и считающий причиной всякого успеха [в духовном преуспеянии] и всякой победы над бесами одного только Бога. Поэтому тот, кто во время восстания искушений воздерживается от естественного созерцания и лишь усиливается в молитве, собирая воедино свой ум и обращая его к Богу, — такой человек убивает порочный навык естественных сил, движущихся вопреки естеству и действующих на чувства, и с позором обращает в бегство диавола, отвергнув названный навык, вслед за которым уверенно и с присущей ему заносчивостью вошел в душу [лукавый], посредством высокомерных помыслов торжествующий над истиной.
Вероятно, великий Давид, обладающий богатым опытом духовных браней, ведая об этом, испытывая и совершая это, говорит: Внегда востати грешному предо мною, онемех и смирихся, и умолчах от благ (Пс. 38:2–3). Вслед за ним и божественный Иеремия повелевает народу [своему] не исходить из града, понеже мечъ вражий обитает окрест (Иер. 6:25). И если бы блаженный Авель соблюл это и не вышел вместе с Каином на поле , то есть не вышел до [достижения] бесстрастия на равнину естественного созерцания, то Каин, сущий и именуемый «законом плоти», не восстал бы и не убил бы его (Быт. 4:8) с помощью обмана, выманив на [свершение] добрых дел в соответствии с созерцанием сущих до [обретения] совершенного навыка [в добродетелях]. Первый человек Адам, породивший закон греха, который не создавал для него Бог в раю, стяжал и первый плод преступления, соответственно смыслу имени «Каин», ибо это имя толкуется как «приобретение» . Равным образом и Дина, дочь великого Иакова, если бы не вышла вместе с дочерьми туземцев, то есть с чувственными мечтаниями, то Сихем, сын Еммора, не напал бы на нее и не унизил бы ее. [Имя] «Сихем» толкуется как «спина», а [имя] «Еммор» как «осел», то есть тело. И спина, то есть Сихем, есть задний, а не передний закон Еммора, то есть тела; он следует [за телом], а не первичен [по отношению к нему] . Ибо в начале, или впереди, прежде чем произошло преступление божественной заповеди, это человеческое тело, то есть Еммор, не имело закона греха, я подразумеваю Сихема, но впоследствии, вследствие преступления, данный закон греха прирос к телу. Истинное Слово , прозрев этот закон, назвал его, по причине позднейшего возникновения, «Сихемом», то есть «спиной» или «задним», поскольку «заднее», соответственно естественному порядку вещей, и означает «спину». Стало быть, до [достижения] совершенного навыка [в добродетелях] не следует приступать к естественному созерцанию, чтобы мы, устремляясь от зримых тварей в поиске духовных логосов, не собрали бы незаметно и страсти. Ибо у [людей], не достигших совершенства, скорее внешние формы зримых [вещей] господствуют над чувствами, чем логосы тварей, сокрытые в этих формах, управляют душой.
ВОПРОС L
ОТВЕТ. Слово Священного Писания, хотя и описуется по букве, обретая свой конец вместе с временами, в которых происходили исторические события, но по духу оно всегда остается неописуемым, благодаря созерцаниям умопостигаемых [вещей] . И никто из недовольных не может сомневаться относительно этого , зная, что глаголящий [в Писании] Бог по естеству неописуем. Поэтому искренне желающим понять значение Писания следует верить, что Слово, изреченное Богом, весьма подобно Ему Самому. Ибо ясно, что если глаголящий Бог по сущности неописуем , то неописуемым является и изреченное Им Слово .
Стало быть, духовно рассматривая свершающееся преобразовательно во времена Езекии и обретшее [свой естественный] предел, созерцая исполнение повествуемых событий , мы изумимся мудрости пишущего Святого Духа : как созвучно и подобающе каждому из сопричаствующих человеческому естеству изложен [здесь] смысл написанного! Поэтому всякий, желающий стать учеником Бога Слова и не признающий ничего из мимолетно сущего и конечного равным добродетели, может быть в духе Езекией и иным Исаией; [он может] беспрепятственно возносить молитвы и глас свой к небу, быть услышанным и получить от Бога [посланную ему] через Ангела [помощь], несущую гибель и уничтожение для тех, кто ведет духовную брань с ним. И тому, кто умозрительно и по Христу воспринимает в свою душу Священное Писание, следует усердно трудиться и над толкованием имен — из этого толкования может быть объяснена вся мысль написанного, если, конечно, предметом забот [исследующего] является точное постижение записанных слов и не стремится он по–иудейски низвести на землю и к телу высоты Духа и ограничить тлением преходящих [вещей] божественные и чистые обетования умопостигаемых благ, как [это делают] некоторые из наших так называемых христиан . Они, тайком приняв [это иудейское понимание], хулят собою лжеименно присвоенное ими имя Христово, своими деяниями полностью и явно отрицают смысл этого имени, следуя путем, противоположным Христу, что кратко и покажет [наше] слово…
Ибо вместе с другими таинствами, недоступными разуму, и в это [таинство] пришел Бог, ставший человеком, чтобы духовно исполнить закон, упраздняя букву, и чтобы воздвигнуть и сделать явным животворящее [начало] его (я подразумеваю закон), совлекши [начало] убивающее. Ведь, согласно божественному Апостолу, убивающее [начало] закона есть буква, а животворящее [начало] его есть дух, по словам: Буква убивает, а дух животворит (2 Кор. 3:6). Не вызывает сомнения, что избрали удел, противоположный Христу, и не познали всего таинства Воплощения Его те, которые зарыли силу своей мысли в букве, не желая быть по образу и по подобию Божиему (Быт. 1:26), а стремясь, по угрозе [Бога], быть землей и в землю отойти (Быт. 3:19). Ведь буква связана с землей, а дух — с небом: «на воздухе», то есть на умном осиянии, «на облаках», то есть на возвышенных созерцаниях, в сретение Господу восхищены будут, и так всегда с Господом будут (1 Фее. 4:17) только те, кто благодаря ведению предпочитают [дух букве]. Праведный же печалится о тех, кто по неведению принял на себя невыносимую кару отпадения от истины, и скорбит о том, что они дают повод к укреплению иудейского неверия. Мы же, позволив им поступать так, как они хотят, переходим к нашему рассуждению, начав свое исследование с толкования имен.
[Имя] «Езекия» толкуется как «сила Божия», Ахас, отец его , как «мощь». «Исаия» толкуется как «вознесение Бога», то есть «высота Бога», а «Амос», отец его, как «народ труда». Поэтому «силой Божией» становится добродетель, уничтожающая страсти и оберегающая добродетельные помыслы; «мощь» же, понимаемая духовно , [есть та мощь], посредством которой мы при содействии Бога (а вернее, одной только силой Божией) губим супротивные благу и лукавые силы. А «высота Бога» есть ведение стины, которое порождает труд созерцания тварных [вещей]; подвиги добродетелей во время [духовного] делания становятся отцами труда , и посредством этого [делания] совершенно губится противоположная истине сила лжи — данные подвиги смиряют и низвергают всякое превозношение, восстающее против познания Божия (2 Кор. 10:5), лукавых духов.
«Молитва» есть испрашивание тех [благ], которые Богу присуще даровать людям для их спасения. И это совершенно справедливо. Ибо если моление есть обещание добрых [дел], приносимых Богу людьми по обету, то молитва, по всей вероятности, будет несомненно просьбой о тех благах, которые предоставляются людям от Бога для их спасения: она воздает сторицей молящимся за их благое душевное расположение .
«Вопль» есть возрастание и увеличение во время восстания лукавых бесов добродетельных способов, соответствующих [духовному] деланию, и ведующих умозрений, соответствующих созерцанию, — его в особенности слышит естественным образом Бог, воспринимающий, вместо громкого гласа, душевное расположение тех, кто печется о добродетели и ведении.
«Небом» в Священном Писании часто называется Сам Бог, как говорит великий глашатай Истины Иоанн Предтеча: Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба (Ин. 3:27), то есть [не будет дано] от Бога. Потому что всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов (Иак. 1:17) — в соответствии с этим и нужно понимать подобным образом предшествующее место Писания. По Писание обозначает словом «небо» еще и небесные силы, согласно речению: Небо престол Мой (Ис. 66:1), поскольку [Бог] почивает среди святых и нстелесных естеств. А если кто назовет «небом» также и человеческий ум, очистившийся от всякого вещественного мечтания и украшенный божественными логосами умопостигаемых [вещей], то он, как мне кажется, не отступит от истины. Если же кто–нибудь обозначит [словом] «небо» высоту умного ведения в человеках, то он опять не погрешит против надлежащего [понимания]. И действительно, как бы троном Божий м становится истинное ведение Бога , принимающее восходящего на престол Бога, в соответствии с неизменным навыком возвышенного и незыблемого устремления к прекрасному. А чистое [духовное] делание называется как бы «подножием [Божиим]», поскольку оно на себя принимает Божественные стопы, не позволяя им вообще оскверняться [соприкосновением с] нечистотами тела, словно [соприкосновением с]землей.
Следовательно, царь Езекия носит [на себе] образ добродетели, согласно толкованию его имени, ибо оно на греческом языке означает «силу Божию», а только одна добродетель и является этой силой, могущей противостоять супротивным силам; «Ахас», отец Езекии, толкуется как «мощь», которую Слово, предвосхищая [вражеские нападки], предоставило [человеку] для [духовного делания], — от нее и присуще рождаться по добродетели божественной силе. Имя пророка Исаии означает ведение горних [вещей], поскольку толкуется как «высота Бога», и являет собой высоту ведения по Богу — оно рождается трудом, положенным на различные умозрения касательно сущих, ибо, как говорилось раньше, [имя] «Амос» означает «народ труда». И если таковы значение и смысл имен, то очевидно, что всякий любомудрый и благочестивый [человек] , бдящий с помощью добродетели и ведения, делания и созерцания, когда видит лукавую силу, восстающую на него посредством страстей, как царь Ассирийский [восставал] на Езекию, для освобождения от зол уповает на помощь Божию, и Бога он умилостивливает, всё время усиливая, соответственно добродетели и ведению, свой неизреченный [молитвенный] вопль [к Нему]. Тогда и получает он в союзники себе и для своего спасения Ангела, то есть более мощное слово мудрости и ведения, поражающее всех мужей храбрых и бранников, и начальников и воевод в полцех царя Ассирийска: и возврати лице его со стыдом на землю его.
Лукавое и пагубное царство диавола, [символически] изображаемое Ассирийским царством, идет войной на людей, воюя против добродетели и ведения; оно замышляет обратить в бегство душу посредством врожденных людям сил: желание оно раздражает, [превращая его] в стремление к противоестественному, и склоняет предпочитать чувственные [вещи] умопостигаемым; ярость возбуждает, чтобы она сражалась за избранный желанием чувственный предмет, а разумное начало научает измышлять способы чувственных наслаждений — и чтобы чувственные [вещи] начальствовали и властвовали над силами, то есть над силами души, оно рукополагает перстный закон.
«Мужем храбрым» Писание называет лукавого беса, прилагающегося к желанию и разжигающего его до неприличных стремлений к постыдным наслаждениям, ибо нет ничего более сильного и принуждающего, чем естественное стремление . «Бранником» Писание именует беса, осаждающего ярость и готового непрестанно сражаться за наслаждения. «Начальником» назван [бес], незримо сростающийся с явлениями чувственных [вещей] и посредством каждого чувства хитро привлекающий к себе стремление души. Писание назвало его «начальником», поскольку приросшей [к душе] чувственной [вещи] присуще начальствовать над всякой страстью. Ибо без этой вещи не может никогда возникнуть и страсть, привлекающая к себе силы души посредством того или иного чувства. «Воеводой» же [Писание] называет беса, злоупотребляющего силой мыслящей [части] души для изобретения пороков и для отыскивания всяческих способов [удовлетворения] их.
«Лицем» же диавола является гладкость наслаждения , благодаря которой ему свойственно владычествовать над всякой душой, одержимой им и предпочитающей чувственные [вещи], вводящие в соблазн ощущения, созерцанию, питающему ум духовной [пищей]. Это лице и посрамляет тот, кто посредством молитвы [всегда] имеет попечение о слове мудрости, [посланном] от Бога и поражающем всякую лукавую силу, то есть полностью уничтожающем лукавую тиранию, мучающую душу. Ибо Писание говорит «погубил», а не «изгладил», поскольку «изглаживание» есть упразднение одного только осуществления страстного действия, а «погубление» есть полное уничтожение и лукавых побуждений в мысли.
«Земля царя Ассирийского», я имею в виду [землю] лукавого демона — родоначальника зла , есть суровый и жесткий навык в пороке и неведении , лишенный всякой жизненной теплоты добродетели и всякого умного света ведения; в эту землю и возвращается одинокий диавол, который после [неудачной] попытки приражения не смог переселить в собственный навык Иерусалим, то есть боголюбивую и бесстрастнейшую душу, имеющую в себе, словно Езекия, совершенное слово делания и, словно Исаия, обладающую умом, просвещенным ведением, — они умилостивливают Бога и с помощью Ангела истребляют лукавую силу.
Так я понимаю эти места [Священного Писания], соответственно присущей мне способности [разумения]. Если же кто может в более возвышенном смысле воспринять сказанное, пусть он порадует и себя, и нас, представив, как это должно, сей более ценный смысл написанного. Ибо, как я уже говорил, суть Священного Писания неописуема: наоборот, она описует всех говорящих, сама оставаясь для них неописуемой . Поэтому, если я и сказал что–либо, сообразуясь со своей способностью [разумения], то и это [уже само по себе] дерзновенно. Но я отнюдь не объял [умом] всего смысла написанного, поскольку данный смысл беспредельно превосходит мои силы.
ВОПРОС LI
ОТВЕТ. Бог привел в бытие всё зримое естество, но Он не позволил ему быть движимым в соответствии с одним только чувством, а посеял в каждый из составляющих это естество видов духовные логосы Премудрости и способы учтивого поведения, чтобы не только через молчаливые твари велеречиво возвещался Творец их, являемый логосами [Своих] созданий, но и чтобы человек, воспитываемый естественными законами и способами [поведения], мог легко найти путь праведности, ведущий к Нему .
Ибо высочайшей Благости [Божией] было свойственно не только учредить божественные и нетелесные сущности умопостигаемых [вещей] в качестве подобий неизреченной и божественной славы, воспринимающих, насколько то дозволено и соразмерно им, непостижимую зрелость недосягаемой Красоты, но и примешать к чувственным [вещам], весьма нуждающимся в умопостигаемых сущностях, отражения Своего Величия, могущие доставить человеческий ум, возносимый ими, прямо к Богу. [И тогда] этот ум оказывается превыше [всех] зримых [тварей], поскольку он [сразу] восходит к высшему Блаженству и оставляет позади себя все промежуточные [сущности] , через которые он прокладывает свой путь. Но не только [для этого было сотворено сие], но и для того, чтобы никто из служащих твари вместо Творца (Рим. 1:25) не имел бы повода оправдывать [свое] неведение, слыша глас всякой твари, ясно возвещающий о своем Создателе.
Итак, поскольку естество зримых [тварей] содержит в себе и духовные логосы Премудрости, и способы учтивого поведения, естественным образом посеянные в нем Творцом, постольку всякий ум, разумеется увенчанный добродетелью и ведением, получает в удел, наподобие великого Езекии, царствование над Иерусалимом, то есть над навыком восприятия одного лишь мира, или же над душевным устроением, лишенным всяческих страстей, — ибо «Иерусалим» Толкуется как «видение мира». Такой ум имеет в своем подчинении всё творение, благодаря составляющим это творение видам, через него приносящее Богу, словно дары , духовные логосы ведения, [сокрытые] в твари , и предлагающее самому уму, словно даяния, способы [осуществления] добродетели, содержащиеся в творении соответственно естественному закону. Вследствие обоих [творение] радушно принимается [Богом], а любомудрый ум, достигший совершенства в делании и созерцании, может быть весь прославлен соответственно обоим, то есть соответственно [правому] разумению и жизни. Писание определяюще назвало «дарами» приносимое Господу, а «даяниями» — приносимое царю, поскольку, как говорят сведущие в этом люди, «дарами» метафорически обозначается то, что доставляется [людям] не нуждающимся [ни в чем], а «даяниями» — то, что дается нуждающимся. Поэтому в обычном словоупотреблении приносимое царям именуется «дарами», поскольку здесь имеется в виду отсутствие нужды у принимающих.
И если кто скажет, что именно по этой причине всё, щедро принесенное волхвами Господу (Мф. 2:11), по [Своему] человеколюбию родившемуся ради нас, названо «дарами», то он ни в чем не отступит от истины.
Итак, принося Господу от созданных [вещей] духовные логосы, мы приносим [Ему] дары, поскольку Он по естеству [Своему] не нуждается во всем этом. Ибо не как нуждающемуся в других приносим мы Господу логосы сущих, но делаем [это для того], чтобы нам самим, насколько то возможно, воспеть Его, дающего нам в долг, от тварей Его. А даяния принимает тот, кто ревностно домогается божественного любомудрия, как нуждающийся по естеству и в способах [осуществления заповедей] для добродетели, и в логосах [тварей] для ведения.
Однако можно и иначе истолковать [слово] «дары». Поскольку дар есть даваемое тем, кто раньше ничего не приносил, то дары от созерцания сущих принимает ведующий ум , то есть [он принимает] преподносимые через него без [всякого] рационального доказательства основополагающие учения веры , сверх которой никто никогда не приносит ничего [Богу] . Естественным образом и без всяких искусных логических приемов видя своего Творца, насколько Его являет творение (что можно сравнить с верой , приносимой первой, ибо она приносится Богу как долг, а не как дар?), [ум] принимает в качестве даяний естественные законы сущих, воспроизводя их в способах [осуществления добродетели]. Разумеется, стяжав [указанные основополагающие учения веры, он принимает и] труды покаяния, благодаря которым ему присуще совлекать с себя прежнего ветхого человека, а затем приступать к сбору плодов праведности, собирая способы, сотворенные [Богом] в сущих для осуществления добродетели. Но к ним [ум] не может приблизиться до тех пор, пока он многими трудами и потом не снимет и не сбросит с себя, как змей старую кожу, ветхого человека. Поэтому ведующий ум принимает, как дары Богу, основополагающие учения веры , не принося и не даруя ничего [Ему] прежде них (ибо сказано: Кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать) — Рим. 11:35); а как даяния он принимает естественные законы сущих, воспроизводя [их] в способах [осуществления добродетели].
Я говорю о следующем: различающий ум, в соответствии с естеством воспроизводя небесный закон , принимает даяния, всегда имея и сохраняя в себе ровное и то же самое движение добродетели и ведения, которое вращает вокруг сущих, словно светозарные и блестящие звезды, логосы их.
А от орла [ум] воспринимает прямоту взгляда очей на божественное сияние чистого Света, и при этом всесветлый луч [Света] не обжигает умное око .
(Ведующий ум] подражает и оленю , подобно ему устремляясь на высокие горы божественных умозрений, и разумом, обладающим высшей способностью различения, он губит страсти, которые, словно ядовитые пресмыкающиеся, зарылись в естество сущих; с помощью же памяти он унимает [пагубное действие] яда порока, случайно попавшего в многоразличные источники ведения.
Еще он подражает зоркости газели и устойчивости [в полете] птицы, благодаря добродетели [издалека] различая тенета борющих бесов и [легко] перепрыгивая через них, словно газель, а благодаря ведению пролетая над ловушками ведущих [с ним] брань духов, словно птица.
Некоторые говорят, что если ударять друг о друга кости льва , то можно добыть огонь. Ведующему и боголюбивому уму также по природе присуще подражать и льву, поскольку он, исследуя истину, ударяет друг о друга, словно кости, благочестивые помыслы и таким образом добывая огонь ведения.
Ведующий ум становится мудрым, как змий, и простым, как голубь (Мф. 10:16), всегда сохраняя веру, словно голову, несокрушаемой и мудро отстраняя от себя, наподобие голубя, раздражение ярости, а поэтому он не помнит зла [своим] обидчикам и притеснителям.
От горлицы же он воспринимает, словно даяние, образ целомудрия, по доброй воле исполняя все дела, которые свойственны естественному ходу вещей.
И так любомудрейший ум, с помощью ведения проходя бытие сущих соответственно логосу и способу [существования] каждого естества, принимает, как ведующий, словно дары, духовные логосы их, приносимые Богу от твари; а как подвизающийся в [духовном] делании, он принимает, словно даяния, естественные законы сущих , воспроизводя [их] в способах [осуществления добродетели]. И в самом себе он открывает всё великолепие Божией Премудрости, незримо привносимой в сущие [вещи еще] в течение [здешней] жизни.
Если кто скажет, что Писание, говоря о приношении даров Богу, разграничивает их, дабы явлена была беспредельность Божией Благости, ибо прежде наших приношений Она воспринимает от нас даяния, как дары, вменяя всё нам в уплату подати, — то высказывающийся подобным образом не выйдет за пределы должного [понимания]. Ибо он покажет величие и неописуемость Благости Божией, распространяющейся на нас, поскольку Бог принимает, словно наше, то, что принадлежит Ему, но приносится Ему от нас и засчитывается нам в уплату долга .
И возвышен бысть Езекия пред очесы всех языков. — Тот, кто через делание и созерцание достигает высот добродетели и ведения наподобие Езекии, разумеется, возвышается над всеми языками. Я имею в виду, что он оказывается, соответственно деланию, превыше плотских и позорных страстей, а соответственно созерцанию — превыше так называемых естественных тел ; или, говоря просто и кратко, превыше всех чувственных видов, умозрительно пройдя все виды, которые в них. В Писании они образно называются «языками», ибо по природе они инородны и чужеземны душе и уму. И Бог, безусловно, не повелевает сражаться с ними, если они сами не ведут брань с умом .
Ибо нам предписано вести брань не с тварями, извне окружающими чувство, а поведено всегда сражаться с противоестественными страстями бесчестия, обитающими в нас, в земле [нашего] сердца, — сражаться до тех пор, пока не искореним их из него и не станем единственными обладателями этой земли, которая обретет безмятежность благодаря уничтожению чуждых страстей. Поэтому там, где говорится о приношении даров Богу и даяний царю, изречения Писания очень точны: здесь не говорится, что все приносили дары Богу и даяния царю, но [лишь] многие, то есть не все народы, а лишь многие народы. Отсюда ясно, что есть народы, от которых ничего не приносится Богу или царю. Ведь, разумеется, речь идет о том, что твари, составляющие естество созданных [вещей], должны преподносить Богу в качестве даров только божественные логосы, как происшедшие от Бога, поскольку в соответствии с этими логосами они созданы; а в качестве даяний царю (твари должны приносить] принадлежащие им по естеству законы, как утвержденные им, — тогда человеческий ум, приведенный в гармоническое созвучие с этими законами, образовывает основные образы добродетели. Но нельзя приносить Богу или людям неистинное бытие сущих в нас народов, то есть страстей, которых не создал Бог, поскольку они не произошли от Бога. Ибо страсти бесчестия приведены в бытие не Богом, но нами, ослушавшимися Божией заповеди; и от них [ум] никогда не приносит ничего Богу, поскольку они вообще не содержат в себе никакого логоса мудрости или ведения, а обрели свое существование вопреки ему, путем отвержения и мудрости, и ведения.
Словами же, что царь Езекия возвышен бысть пред очесы всех языков, образно показывается, что тот, кто вследствие выпавших на его долю трудов [духовного] делания поселяется в бесстрастии, словно в Иерусалиме, избавляется и от греховного беспокойства; его действия и слова дышат миром, миру он внимает и о мире размышляет ; затем он постигает с помощью естественного созерцания естество зримых [вещей], через него приносящее Господу, словно дары, божественные логосы и преподносящее ему самому, словно даяния царю, законы, содержащиеся в этом естестве. [Поэтому такой человек] бывает возвышен пред очесы всех языков, через делание став выше всех плотских страстей, а через созерцание оказавшись превыше естественных тел и всех чувственных видов , так как он прошел через все духовные логосы и способы [бытия], которые в них .
Так понимаю я слова: мнози приношаху — многие, но не все, то есть народы, которые вне [нас], или твари, а не народы внутри нас, или страсти. Ибо все твари, наполняющие мир, воспевают Бога и славят Его безмолвными гласами (Пс. 18:1–5). И их хвалебная песнь становится нашей песней. Поэтому великий Григорий, именуемый в честь богословия, говорит: «Через творения [Божии] я понимаю, как должно воспевать Бога» .
Итак, как было показано, Священное Писание открыто для всех желающих сохранить [истинный] смысл Его, и Оно совсем не замыкается на [каком–либо] одном лице. Ибо каждый может стать Езекией, в духе подражая ему, через молитву вознести зов свой Богу, быть услышанным Им и принять Ангела [от Него] — имею в виду принять слово высшей мудрости и ведения во время восстания лукавых бесов. [И посла Господь Ангела], и порази всех мужей храбрых и бранников, и начальников и воевод (2 Пар 32:21), то есть страстные движения желания и ярости, а также пристрастие к чувственным [вещам], и, словно воеводу, разумение, измышляющее способы греха. Подобным образом [каждый обретает мир [душевный] через избавление от страстей и посвящение себя созерцанию сущих, чтобы воспринять всеобъемлющие логосы ведения, словно дары, и основные способы добродетелей, словно даяния, приносимые ему от всего творения для прославления Бога и для его собственного [духовного] преуспеяния. После этого он надлежащим образом бывает возвышен пред очесы всех языков, то есть по добродетели оказывается превыше всех страстей, а по ведению — превыше всех тварей, и через [свое] смирение сберегает благодать, не претерпевая того, что, по Писанию, следовало за этим .
ВОПРОС Lll
ОТВЕТ. Поскольку после многих и различных благодеяний, которые Бог своевременно оказывал Езекии, спасая его и избавляя от всякой нужды и превратностей, он всю благодать спасения не вменил, как должно, Богу, но некая человеческая нечистота вскичилась в нем и разделилась сила обретенных преуспеяний, то, разумеется, не по воздаянию, еже Бог даде ему, воздаде Езекиа. Ибо за божественные преуспеяния свои он не воздал с [должным] благоразумием благодарения [Богу], но вознеслось сердце его, а поэтому не избежал [Езекия] болезни гордыни, кичащейся добродетелью и ведением.
Я быстъ на него гнев, и на Иуду, и на Иерусалим. Гнев Божий есть, согласно одному толкованию, тягостное чувство воспитуемых. А тягостным чувство делается вследствие наведения невольных тягот. Через такое наведение Бог часто приводит ум, чванящийся добродетелью и ведением, к смирению и умалению, даруя ему познание самого себя и сознание собственной немощи. Ощутив их, ум оставляет суетное возношение сердца. Ибо [Писание] гласит, что после того, как был гнев [Божий], смирися Езекиа от высоты сердца своего сан, и живущий во Иерусалиме, и не прииде на них гнев Господень во дни Езекиины.
Или еще: гнев Господень есть прекращение даруемых божественных харизм, которое случается со всяким высокомерным и надменным умом (для его же пользы), хвастающимся дарованными от Бога благами, словно собственными достижениями. Достойно рассмотрения и понимания также и то, почему не только на одного Езекию, вознесшегося сердцем, пришел гнев [Господень], но и на Иуду, и на Иерусалим. Это [место] в особенности убедит строго придерживающихся одной только буквы Писания в том, что боголюбцам следует обратить всё свое усердие на духовное рассмотрение написанного, если, конечно, ценнее всего для них разум истины. Ибо если мы будем следовать только одной букве, то, естественно, обвиним Божественный суд в великой несправедливости, так как он неправедно карает вместе с грешником тех, кто не согрешил. И разве истинным будет тогда Писание, гласящее: Да не умрут отцы за сыны, и сынове не умрут за отцы; кийждо за свой грех да умрет (Втор. 24:16). Также: Душа же согрешающая, та умрет (Иез. 18:20). И еще: Ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61:13), как то сказано Давидом, обращающимся к Богу.
[Писание] гласит: Вознесеся сердце Езекии. Но Оно не добавляет: «и сердце населяющих Иерусалим и Иудею». Каким образом вместе с виновным были наказаны и невиновные — постигнуть этого, если понимать данные слова буквально, я не могу. Ведь сказано: И вознесеся сердце Езекии, и бысть на него гнев, и на Иуду, и на Иерусалим — а о них в Писании не написано, что они вознеслись [сердцем]. Итак, поскольку защищающие букву [Священного Писания] и предпочитающие ее мысли [Его] не в силах объяснить эти вызывающие затруднения [слова], мы обратимся к духовному толкованию написанного и там постараемся обрести истину, сокрытую неприступной буквой, ибо эта истина, наподобие света, озаряет путь любящим ее.
Каждый ведующий и любомудрый ум содержит в себе и Иуду, и Иерусалим. Под «Иудой» мы, исходя из духовного постижения, понимаем образ заповеди или навык в покаянии вместе с помыслами, которые он в себе заключает; этот навык деятельно совозрастает вместе с преуспеянием по мере восхождения ума горе — ибо «Иуда» толкуется как «исповедь» : А «Иерусалим», согласно аллегорическому пониманию, означает мирный навык бесстрастия вместе с составляющими этот навык божественными умозрениями. Или, говоря кратко, [ведующий] ум обладает «Иудой», то есть деятельным любомудрием, и «Иерусалимом», то есть созерцательным тайноводством. Поэтому когда боголюбивый ум, по благодати Божией, отражает всякую супротивную силу с помощью добродетели и ведения, [стяжаемых] в деятельном и созерцательном любомудрии, то он увенчивается совершенной силой против духов лукавства. Однако если при этом он не воздает должного благодарения Богу — Виновнику [своей] победы, но сердце его возносится, ибо он признает [лишь] самого себя за причину всякого преуспеяния, то тогда, как не воздавший Богу по воздаянию, возданному ему, он принимает гнев богооставленности не только на самого себя, но также на «Иуду» и на «Иерусалим», то есть на навык [духовного] делания и на навык созерцания. И тогда, по попущению Божиему, страсти бесчестия сразу же восстают против делания, оскверняя дотоле чистую совесть, а ложные мысли сплетаются с созерцанием сущих, искажая дотоле правое мнение ведения .
Ведь Божественное установление и [Божественный] закон подлинно существуют по Промыслу [Божиему] в сущих, чтобы ими воспитывались, обращаясь к богомыслию, те, которые при благоприятном [течении жизни] проявляют неблагодарность [к Богу], и чтобы, [сообщив им] опыт противоположного, породить в них познание Божественной Силы — свершительницы [всех] благ. Ибо иначе, поддавшись самомнению, не подчиняющемуся при благоприятных обстоятельствах Промыслу [Божиему], мы впадаем в богопротивное расположение гордыни, считая, что стяжание добродетели и ведения присуще нам по природе, а не есть дар благодати. В таком случае оказывается, что мы пользуемся благом для рождения зла и через то, благодаря чему должно было укрепляться и пребывать нерушимым Божественное познание в нас, — через это мы совсем недолжным образом заболеваем неведением Божественного.
Ибо один, считая, что он достиг цели добродетели, уже не будет искать Причину и источник [всех] благ, замыкая только в самом себе силу устремления [к Божественному], и вследствие самого себя теряя закон спасения, то есть Бога . Другой же, наоборот, [постоянно] ощущая свою естественную нужду в благах, не перестает усиленно стремиться к Тому, Кто может восполнить его недостаток.
Поэтому на гордый ум праведно [обрушивается] гнев, то есть богооставленность или попущение [Божие], в силу чего осаждают его бесы и во время [духовного] делания, как Иуду, и во время созерцания, как Иерусалим, дабы ощутил он собственную естественную немощь и познал Божественную Силу и Божию благодать, защищающую его и доставляющую ему все блага; и дабы смирился он, полностью отринув от себя чуждое и противоестественное возношение. Тогда не придет на него другой гнев [Господень], то есть лишение дарованных харизм, как не пришел он на Езекию, который после того, как случился первый гнев, то есть богооставленность, сразу же смирился и ощутил Подателя благ. Ибо [Писание] гласит: И бысть на него гнев, и на Иуду, и на Иерусалим, И смирися Езекиа от высоты сердца своего сам, и живущий во Иерусалиме, и не прииде на них гнев Господень во дни Езекиины, то есть [не пришел] другой гнев — лишение харизм, который вслед за попущенной прежде богооставленностью научает ум прекрасному благомыслию. Ибо очевидно, что невразумленный первым видом гнева [Божиего], то есть богооставленностью, и несмирившийся, принимает на себя второй гнев, лишающий его [благодатного] действия [Божественных] харизм и отбирающий от него оберегающую его до сих пор Силу. Отиму ограждение его, — говорит Бог о неблагодарном Израиле, — и будет в разграбление; и разорю стену его, и будет в попрание. И оставлю виноград Мой, и ктому не обрежется, ниже покопается, и взыдет на нем, якоже на лядине, терние; и облаком заповем, еже не одождити на него дождя (Ис. 5:5–6) — как возвестил, страдая, и Саул, первый царь Израиля. Ибо он вместе с царством воспринял через помазание и благодать пророчества, но когда не сохранил ее, то принял на себя первый гнев [Божий] — действие лукавого духа. Когда же не осознал [этой своей вины], был изобличен другим гневом , лишился [царского трона] и, через свое безумие, оказался перед смертью неимеющим никакого благочестия. Это обнаруживает [сам Саул], когда, страдая, он сначала был одержим бесом, а затем с помощью волшебницы перебежал добровольно к бесам и, подобно безбожникам, совершил служение этим бесам через волхвование .
Итак, под «Езекией» мы понимаем любомудрый ум, под «Иудой» — [духовное] делание, а под «Иерусалимом» — созерцание. И когда мы мысленно постигаем, что ум каким–либо образом претерпевает нечто, мы убеждаемся, что вместе с ним сопретерпевают вследствие сочетающих их вместе идей его деятельная и созерцательная способности. Ибо когда претерпевает подлежащее, невозможно, чтобы вместе с ним не сопретерпевали и те [силы], которые [находятся] в этом подлежащем .
Смысл [такого] духовного толкования полностью соответствует словам Писания, поскольку он не предполагает упрека [в несправедливости] приговора Божиих судов и не побуждает к ниспровержению другой [Божественной] заповеди. Ведь согласно изложенному толкованию, когда один только Езекия, то есть ум, возносится, кичась [своими] достижениями, то [невозможно] не возноситься вместе с ним Иуде и Иерусалиму, то есть деланию и созерцанию, ибо их нельзя рассматривать как обладающих ипостасным бытием . И гнев [Божий] обрушивается не только на одного Езекию, то есть на ум, но и на Иуду и на Иерусалим, так как когда оскверняется чем–либо ум, то вместе с ним делаются грязными [духовное] делание и созерцание, даже если они не участвуют в том, что породило гнев.
Стало быть, нам следует придерживаться смысла, [а не буквы] написанного. Ибо если то, что некогда происходило преобразовательно в истории, но ради нас было записано в наставление (1 Кор. 10:11) духовное , — и это записанное постоянно соответствует происходящему, то когда супротивная сила выстраивается на духовную брань против нас, мы должны, по возможности, переместить в [свой] ум всё Писание. Тогда наш ум просветится божественными умозрениями, тело украсится образами [добродетелей, возникшими вследствие] постижения божественных логосов, которые соделают это тело разумной мастерской путем отвержения врожденных страстей .
Итак, всякий боголюбивый и добродетельный человек препоясывается, наподобие Езекии, духовной силой [на брань] против бесов; и если случится приражение лукавых духов, в уме незримым образом вступивших с ним в схватку, то он через молитву получит [помощь в виде] Ангела, посланного ему от Бога. Я имею в виду — получит могущественное слово мудрости, которое рассеет и уничтожит все фаланги диавола. Однако, если он не признает Бога за причину этой победы и спасения, а всю победу припишет самому себе, то таковой человек не воздал Богу по воздаянию Его, ибо полнота благодарения не является равной величию спасения и душевное расположение [спасенного] не возмещает благодеяния Спасшего. Ведь «воздаяние» есть душевное расположение спасенного к Спасшему, [проявляющееся] в делах, соизмеримых [с благодеянием]. Наоборот, когда такой [человек] возносится сердцем и кичится полученными дарами, словно чем–то неполученным, то по справедливости обрушивается на него гнев [Божий] , поскольку Бог попускает диаволу незримо сплестись с ним, сотрясти до основания образы добродетелей, [осуществляемые в духовном] делании, и сделать мутными просветленные логосы ведения, [обретаемые] в созерцании, дабы он, познав собственную немощь, достиг разумения той единственной Силы, Которая ниспровергает в нас страсти, и, раскаявшись, смирился и отверг высокомерие гордыни. [Лишь тогда] он умилостивит Бога и отведет от себя гнев, обрушивающийся на нераскаявшихся, отнимающий у души оберегающую ее благодать и оставляющий покинутым неблагодарный ум.
«Днями же царя Езекии» Писание, вероятно, называет различные озарения, которые воспринимаются всяким благочестивым и боголюбивым умом, предающимся созерцанию тварных [вещей] для постижения Премудрости [Божией], разнообразно проявляющейся через все [твари]. И до тех пор, пока делание и созерцание находятся в гармонии с этими [озарениями], они не лишаются добродетели и ведения, поскольку «Солнце Правды» Своим восходом [всегда] творит в подобном уме эти «дни».
ВОПРОС Llll
ОТВЕТ. Духовный Давид есть Господь наш Иисус Христос , Камень, который отвергли строители — священники и начальники иудейские, тот самый сделался главою угла (Мф. 21:42), то есть [Главою] Церкви. Ибо, согласно Писанию, «угол» есть Церковь. Ведь как угол соединяет две стены, скрепляя их друг с другом нерасторжимой связью, так и Святая Церковь стала соединением двух народов — тех, которые из язычников, и тех, которые из иудеев; единым учением веры Она связывает их друг с другом и сочетает их для [неразрывного] единодушия ; краеугольным Камнем Ее является Христос, как Глава всего Тела (Кол. 1:18). Ибо имя «Давид» толкуется как «унижение», а [Господь есть Тот], Который, будучи Словом Божиим и Сыном Божиим, ради меня облачился в зрак раба (Флп. 2:7), стал поношением человеков, неверующих в Истину, и уничижением людей (Пс. 21:7), преисполненных грехами, но Пастырем добрым, полагающим душу Свою за овец (Ин. 10:11), то есть за нас. Он льва и медведицу бияше (1 Цар. 17:36), то есть изгонял из естества [человеческого] ярость и похоть, терзающие разумный зрак образа Божиего в нас. Он [был] «чермен», вследствие страдания смертного, и с добрыма очима (1 Цар. 16:12), то есть обладал славой возвышенных логосов Промысла и Суда — ибо Промысел и Суд являются как бы очами Слова, посредством которых [Господь], и претерпевая ради нас, осуществляет наблюдение за всем . Он — Тот, Кто поразил духовного Голиафа, то есть диавола, ростом в пять локтей вследствие пятичастной страстности нашего чувства: ведь до такой величины и роста возносится диаволом порочность, до какой расширяется сила чувства в нас, посредством [внешних] ощущений приведенная в страстное состояние. Он — Царь истинного Израиля, [то есть Израиля], видящего Бога, даже если Саул, то есть ветхий народ, [живущий] по закону [Моисееву] , безумствует, истощаемый завистью, будучи не в силах перенести потерю преходящей славы. И Давид, Царь мой, даже преследуемый, забирает копье и сосуд с водой (1 Цар. 26:1–12) у Саула, то есть силу деятельной добродетели и благодать умозрительного созерцания , — ведь забирает Он их только для того, чтобы отдать тем обращающимся к Нему по вере иудеям, которые в будущем унаследуют спасение, принимая проповедь Царства [Божиего]. Опять же [Давид] в пещере отрезает у усевшегося по нужде [Саула] край одежды, то есть благонравие, достигнутое нравственным любомудрием, или возвышенность умозрений, касающихся оболочки символов и иносказаний закона. Ибо Он рассудил, что [всё] истлевает от употребления (Кол. 2:22), а поэтому иудейский народ, присевший в пещере века сего или в мрачной букве закона, целиком приверженный земному и телесному [бытию], ограничивающий тлением преходящих (вещей] божественные обетования нетленных, по справедливости и достоинству не должен обладать, словно краем одежды, духовным благонравием заповедей закона, постигаемых в таинственном смысле.
Таков духовный Давид, истинный Пастырь и Царь , Губитель супротивных сил. Он — Пастырь тех, кто еще предается нравственному любомудрию и пасется на пастбище естественного созерцания; Царь же тех, кто, обновив с помощью духовных законов и учений красоту дарованного [изначала] образа, соответствующую Первообразу, приближаются к великому Царю веков в непосредственном видении ума и, если позволительно так сказать, отражают в себе, словно в зеркале, неприступную Красоту.
Сыновья же этого Давида суть все святые от века, рожденные Им в Духе. Гробы этих сыновей — воспоминания об их жизни по Богу на земле. А «восход» гробов есть высота их Боговедения и любви к Богу — там и воздают [им] погребальные почести весь Иуда и живущий во Иерусалиме. И именно там, соответственно достоинству места, обретают свое жилище способы блаженного монашеского жития, сообразные [духовному] деланию , и обитают логосы ведения, сообразные истинному созерцанию. Они погребают ум, достохвально умерший для всех сущих, ибо для чувственных [вещей] он умирает благодаря отвержению всякой чувственной деятельности, а для [вещей] духовных — благодаря прекращению всякого духовного движения .
Итак, они погребают Езекию, [имя которого] толкуется как «мощь Бога», то есть погребают ум, могучий в [духовном] делании и величавый в ведении, который умер , то есть добровольно удалился от всех сущих, придя к Тому, Кто выше этих сущих. А погребают его весь Иуда и живущий во Иерусалиме, то есть делание, соответствующее добродетели, и истинное созерцание, соответствующее ведению. На восходех гробов сынов Давидовых, то есть на возвышенности памяти о [всех] святых от века; и славу, и честь даша ему — славу как [оказавшемуся] по духовному ведению превыше всех логосов сущих, а честь как ставшему чистым от всех страстей и стяжавшему по чувству движение, не связанное естественными законами, [действующими] в сущих.
Возможно, кто–нибудь из весьма досточтимых добротолюбцев скажет, что «слава» есть наивысшая красота «по образу», а «честь» полнейшее сходство «по подобию» . Одному, [то есть «образу»], присуще свершать истинное созерцание духовных логосов, а другому, [то есть «подобию»], — исполнять точное и безукоризненное делание заповедей. И обладающий ими великий Езекия был похоронен на восходех гробов сынов Давидовых. Поэтому для более ясного понимания смысла изреченного можно вместо слов погребоша его на восходех гробов сынов Давидовых сказать: «И воздвигли памятник Езекии на высоте памяти о святых от века».
Рассмотрим [теперь], почему не сказано: «в гробах Давидовых», а [написано]: на восходех гробов Давидовых. Ведь сам смысл и образ жизни по плоти Господа совершенно непостижим и несравним с [другими] сущими — не только с людьми, но и с Ангелами, не говоря уже о том, что Божество Его [совершенно] недоступно постижению мыслью. Поэтому, хотя всякому знающему [человеку] и более любезно величие [слов] «в гробах сынов Давидовых», но наилучшее [для него] — на восходех гробов сынов Давидовых. Ибо в Писании не сообщается, что кто–нибудь был погребен в гробах Давидовых , не говоря уже [о погребении] на восходе гробов Давидовых. Ведь, как я сказал, смысл и образ жизни по плоти Господа Бога и Спасителя нашего ни в чем не сравнимы [ни с одним из сущих]. Ибо сказано: Покры небеса добродетель Его (Авв. 3:3), то есть здесь говорится о том, что и сама праведность по человечеству Господа, [проявляемая] через плоть, своим превосходством и преизобилием покрыла и горние Силы. Ведь Он был не просто человек, но Бог, вочеловечившийся для того, чтобы через Себя и в Себе обновить естество человеков, само по себе уже состарившееся, и соделать его общником Божиего естества. При этом, разумеется, [человеческое] естество отложило всякое тление и изменение, благодаря которым оно, уподобившись скотам, имело чувство, подавляющее разум . Господу слава во веки. Аминь.
ВОПРОС LIV
ОТВЕТ. [Имя] «Зоровавель», если строго следовать [правилам] еврейского языка, может произноситься с придыханием и без него, раздельно или слитно, а также быть грамматически упорядоченным . С придыханием оно обозначает «посеянное семя смешения», без придыхания — «восход смешения», слитно — «восход в смешении», раздельно — «восход рассеяния», а употребляемое в грамматически упорядоченной форме означает «сам–отдохновение».
Зоровавель есть ум–любомудр. Он, во–первых, сеет семя праведности, каясь в своем смешении со страстями и пленении ими; во–вторых, он есть «восход смешения», поскольку делает явным срам смешавшихся [с ним] страстей; в–третьих, он — «восход в смешении», через ведение просвещая действие чувства, которое [пребывает] в смешении и направлено на чувственные вещи, не позволяя ему входить в соприкосновение с этими вещами помимо разума; в–четвертых, он — «восход рассеяния», так как служит причиной восхода праведных дел в силах души, рассеянных в чувственных [вещах], — благодаря этому восходу и образуется [духовное] делание, совокупное с разумом и не лишенное умозрительного созерцания, возводящего рассеянные силы [души] к умопостигаемому. Наконец, [этот ум] есть «сам–отдохновение», поскольку он творит всякий мир и сочетает деятельное начало [в человеке] с Благом по естеству, а начало созерцательное — с Истиной по естеству . Ибо всякому [духовному] деланию присуще возникать благодаря Благу, а всякое созерцание стремится к ведению благодаря одной только Истине . И когда они достигнут завершения, то не будет уже ничего наносящего удары деятельному началу души или пронзающего чуждыми умозрениями созерцательное начало ее. Тогда душа, оказавшись по ту сторону всего сущего и мыслимого, приступит к Самому Богу — Единому Благому и Истинному, Который превыше всякой сущности и всякого мышления .
Такой ум, преуспевший в различных добродетелях, когда после победы отходит от царя Давида, то есть от естественного закона, показывает ему силу любви и истины, сравнивая добродетели со страстями . И законным образом получив всеобщее одобрение, утверждающее его выдвижение и упраздняющее выдвижение других , он правильно распознает, откуда пришла к нему благодать победы. Поэтому он и воздвиг лице на небо прямо Иерусалиму, благослови Царя Небесного.
«Лице» этого ума есть постигаемое мыслью расположение души, сокрытое в тайниках ее, в котором содержатся все отличительные черты добродетелей. Его ум «воздвигает на небо», то есть на высоту созерцания, прямо Иерусалиму, то есть соответственно навыку бесстрастия. Или еще : на небо прямо Иерусалиму означает устремленность [ума] к небесному жилищу и к граду написанных на небесах (Евр. 12:23) , о котором преславная глаголашася (Пс. 86:3), как говорит Давид. Ибо нельзя иначе благословлять Бога , как воздвигая к высоте созерцания и ведения, в соответствии с навыком бесстрастия, то есть беспечального и мирного состояния», лице душевного расположения, которое образовывается из многих и различных добродетелей, подобных отличительным чертам [человеческого лица].
И что же говорит он, воздвигнув лице? — От Тебе победа, показывая, что под «победой» понимается конец деятельного [любомудрия], направленного против страстей, и [этот конец] есть как бы награда за божественные подвиги борений против греха . От Тебя премудрость, то есть завершение ведения, достигаемое через созерцание, — то завершение, которое кладет конец всякому неведению души. И Твоя слава — здесь «славой» называется являемая ими законным образом красота божественной зрелости, которая есть соединение победы и премудрости, делания и созерцания, добродетели и ведения, благости и истины. Ибо, соединенные друг с другом, они излучают единую славу и сияние Бога. Поэтому Зоровавель надлежащим образом добавляет к сказанному: аз раб Твой, зная, что именно Бог свершает в нас, как в орудиях [Своих], всякое делание и созерцание, всякую добродетель и ведение, всякую победу и премудрость, всякую благость и истину; мы же соучаствуем в этом только своим добровольным расположением, желающим блага . Имея такое расположение, великий Зоровавель добавляет еще, обращаясь к Богу: Благословен ecu, иже дал ecu мне премудрость, и Тебе исповемся, Владыко отцов. Как благоразумный раб, он всё вменяет Богу, воздавая признательностью Ему, Владыке отцов, за силу дарованных благ. «Благословенным» он называет Бога, поскольку Тот обладает беспредельной Премудростью, вернее, Само–Премудростью ; получив от Бога благодать, он [Ему] воздает хвалу. Еще Зоровавель называет Бога «Владыкой отцов», желая показать, что все [духовные] достижения святых суть харизмы Божий. Ибо никто ничего не имеет, помимо блага, дарованного Владыкой Богом, которое соизмеряется с добротой и благомыслием воспринимающего его. [И человек] стяжает только то и столько, сколько он отдает дарующему Владыке . А «отцами» [Зоровавель] называет [всех] от века святых , веру которых он воспринял и жизнь которых воспроизвел. Ведь он достиг духовного преуспевания, возжелав родиться от них в Духе и став свободно избранным сыном свободно избранных родителей, что настолько же ценнее для Бога по сравнению с невольно становящимися отцами и чадами по плоти, насколько душа по превосходству сущности отличается от тела .
Этот Зоровавель, будучи одним из юношей, представших перед царем Дарием, то есть перед естественным законом, в двух своих речах описал силу божественных благ в людях, опровергнув опрометчивые речи других [юношей]. Тем самым он привлек к себе царствующий закон естества, пророчески предсказав освобождение сил души, захваченных в рабство [постоянной] изменчивости страстей . Ибо два других предстоящих [перед царем юноши], которые как бы [защищали] вещественность тела , суть два лукавых духа, и самим свойством этого числа являют страстность и тленность. А ум, защищающий простую по сущности душу, будучи единым, носит образ нераздельной Единицы, с которой смерть вообще не соприкасается, поскольку Ее нельзя ни разделить, ни расчленить .
Ибо один, то есть первый юноша, представляя [преимущества] страстного благоденствия тела, говорит: Силнее есть вино (2 Езд. 3:10). Он называет «вином», давая вместе с тем и определение его , всякое помешательство и опьянение наслаждениями страстей, приводящее в исступление мысль и делающее ложным естественное употребление помыслов . Ведь [Писание] гласит: Ярость змиев вино их, и ярость аспидов неисцелна (Втор. 32:33), называя «вином змиев» кипение плотских наслаждений, а «вином аспидов» — тираническое и высокомерное презрение, [вытекающее из] непослушания. Ибо этот зверь, как говорят, по сравнению со всеми зверями земными, [наиболее] глух к [любым] песнопениям и, вследствие своего высокомерия, тиранически властвует над певчими [существами].
Другой, то есть второй [юноша], говорит: Сиднее есть царь (2 Езд. 3:11), называя «царем» всякую тщеславную похвальбу богатством, властью и другими [земными] отличиями, порождающую неведение, от которого происходит рассеивание [человеческого] естества [на многие] части. Потому что все неведующие о присной славе Божией и презирающие силу ее не знают друг друга, все обрушиваются на всех, одержимые желанием прославиться друг перед другом силой, богатством, роскошью или иными способами. И названные юноши, описав, так сказать, своими доказательствами всю глубинную тину противоестественных страстей, сделали судьей своих речей царя Давида, или властвующий над естеством закон, надеясь склонить его к своим учениям.
Третий же [юноша], который есть ум — заступник добродетели и ведения, желавший, чтобы душа освободилась от злого рабства страстей, говорит: Силнее суть жены, паче же всех побеждает истина (2 Езд. 3:12). «Женами» он называет обоживающие добродетели, из которых возникает любовь, соединяющая людей с Богом и друг с другом. Она восхищает душу от всего того, что находится под властью рождения и тления, а также из умопостигаемых сущностей, превышающих эти [тленные вещи]; сливается, насколько то возможно природе человеческой, в неком любовном объятии с Самим Богом, таинственным образом созидая чистое и божественное сожитие [с Ним] . А «истиной» он называет единую и единственную Причину сущих — Начало, Царицу, Силу и Славу их, из которой и вследствие которой они произошли и происходят; Ею и через Нее сохраняется их бытие, и ради Нее пребывают боголюбцы в своем ревностном усердии. И, чтобы сказать кратко, [словом] «жены» третий юноша указывает на любовь как на конец добродетелей — этот конец есть безупречное наслаждение и нераздельное единение с Благом по природе тех, кто сопричаствует Ему. [Словом] же «истина» он обозначает конечный Предел всех знаний и самих познающих — к Нему, как к Началу и Пределу всех сущих, стягиваются, благодаря некоему всеобщему закону , естественные движения [этих сущих]; Оно, как Истина, Начало и Предел сущих, является всепобеждающим, привлекая к Себе движение тварей.
Так беседует любомудрый ум с естественным законом, ниспровергая всю ложь, внушенную ему лукавыми духами. Он убеждает этот закон решить дело в пользу помыслов и сил души, захваченных в рабство страстей ; возвестить освобождение и избавление заключенным во тьме (Ис. 9:1–3), то есть в пристрастии к чувственным [вещам], так чтобы они, придя в Иудею, то есть к добродетели, построили в Иерусалиме, то есть в навыке бесстрастия, храм Господень, то есть ведение, вмещающее [в себя и] премудрость.
Итак, мудр и весьма премудр Зоровавель, поскольку он от Бога воспринял премудрость, благодаря которой и смог противопоставить [убедительные] доводы каждому положению, выдвигаемому на погибель рода человеческого лукавыми бесами, воюющими с телом; победить, опровергнуть и своими возражениями полностью свести на нет аргументы противников, а тем самым освободить душу от лукавого рабства страстей . Ибо если бесы с помощью «вина» стремятся воздать почести кипению плотских наслаждений, а с помощью «царя» — одобрить силу мирской славы, то ум с помощью «жен» представляет духовное и беспредельное наслаждение, а с помощью «истины» показывает незыблемую силу, убеждая презирать блага преходящие и придерживаться [благ] будущих.
Таков, как мне кажется, правильный и мудрый смысл ответа на поставленные вопросы, достойный Духа и того, чтобы письменно запечатлеть его для нашего назидания. А если кто–нибудь, в соответствии с дарованной ему божественной способностью разумения, в силах постигнуть более возвышенное значение написанного, то нет зависти [в нашем сердце]. Ибо благодати Духа не присуще терзать тех, кто ей сопричаствует (таким терзанием обычно и порождается страсть зависти), даже если один обладает ей в большей, а другой — в меньшей степени. Ведь каждый стяжает проявляющееся действие Духа соразмерно своей вере, а поэтому каждый есть распорядитель своей благодати , и если он — благомыслящий, то никогда не будет завидовать другому, прославившемуся благодатными дарами, поскольку и в нем самом заложено внутреннее расположение к приятию божественных благ .
Однако перейдем теперь к другому таинственному рассмотрению [указанного места Писания], которое раскрывает изначальную истину написанного. Согласно такому рассмотрению, Зоровавель есть истинный, новый и через ветхое преобразовательно указанный Господь и Бог наш Иисус Христос. Он, воспринятый в смешение нашего естества, зачатый в нем и рожденный, стал совершенным по естеству Человеком, дабы возвести к Самому Себе это естество, отделившееся от смешения . Не будучи вместе с нами пленником и не переселенный в смешение страстей — ибо Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его (1 Петр. 2:22; Ис. 53:9), — Он был рожден среди нас, пленников, как пленник, и вместе с нами к злодеям причтен (Лк. 22:37; Ис. 53:12). Через [Свое] человеколюбие родился Он в подобии плоти греха и по причине греха (Рим. 8:3) . В подобии плоти греха — потому что, будучи по природе Богом бесстрастным, [Господь] непреложно по Домостроительству [Божиему] соблаговолил стать Человеком, по природе страстным. А «по причине греха» потому что вследствие грехов наших пошел Он на смерть, за нас принял мучения, изъязвлен был за грехи наши и мучим был за беззакония наши, дабы ранами Его мы исцелились (Ис. 53:2–5) . Ибо [в Писании] говорится: Дух лица нашего помазанный Господь ят бысть в растлениях их, о Нем же рехом: в сени Его поживем в языцех (Плач. 4:20).
Он есть праведный «восход» наш из греха «рассеяния», и о Нем Святой Дух через пророка говорит, что Он восставит для нас восток праведный (Иер. 23:5) и се муж. Восток имя Ему, и под Ним возсияет (Зах. 6:12), а также: [возсияет] Солнце правды, и исцеление в крилех Его (Мал. 4:2). Выражение под Ним показывает неизреченное таинство Воплощения Слова , от которого и произошло спасение всех. А «крылья Солнца правды» суть два Завета, благодаря которым прилетевшее к нам Слово исцеляет рану, нанесенную преступлением [заповеди], и укрепляет [нас] в совершенной добродетели: через Ветхий [Завет] Оно ниспровергает порок, а через Новый утверждает добродетель. Или иначе: «крылья» суть Промысел и Суд [Божий], благодаря которым парящее Слово неведомым образом спускается на сущие, исцеляя логосами Премудрости тех, кто желает [этого], а медлительных в отношении добродетели врачуя способами [сурового] воспитания , — с первых Оно счищает [греховную] скверну плоти, а у вторых лечит язвы души.
Именно это Слово и вывело истинный Израиль из плена: не из земли в землю, как это сделал древний Зоровавель, переведя народ [свой] из Вавилона в Иудею, но от земли — на небо, от порока — к добродетели, от неведения — к познанию истины Божией, от тления — к нетлению и от смерти — к бессмертию. Или, говоря более кратко, [Слово вывело истинный Израиль] из мира чувственно–явленного и текущего в мир постоянный и духовный, из жизни прекращающейся — в жизнь нерасторжимую и [вечно] пребывающую. Оно есть истинный Зодчий разумного храма , подмываемого [потоками] прегрешений и поджигаемого чуждым огнем, которым мы обжигаемся, приближаясь к свету огня нашего и к пламени, опаляющему нас, — тем самым мы не только подготавливаем умное начало души рабски следовать за плотским помышлением , но и [своим] действием воспламеняем материю страстей.
Именно это Слово и убедило [Своей] Премудростью царя Дария, то есть закон естества. Ведь нельзя в этом месте [Писаний] понимать «Дария» как «диавола», поскольку он добровольно содействовал благодати в избавлении народа [Израильского из плена], уверовав, что нет ничего более сильного и более полезного для спасения естества [человеческого], чем вера и благая совесть. Ибо вера содержит в себе и внутренний смысл истины , а благая совесть вводит в место Божественной любви, которая аллегорически и обозначается словом «жены», — [пребывающий] в такой любви вообще не может преступить Божией заповеди. Это Слово воздвигает в Себе, согласно неизреченному и нераздельному единению, скинию Давидову падшую (Амос. 9:11; Деян. 15:16), то есть естество [человеческое], разрушаемое смертью вследствие греха. Оно есть Зоровавель, со славой восстановивший поверженный дом Божий, о котором Святой Дух говорит: Зане велия будет слава храма сего последняя паче первыя (Агг. 2:10). Ибо Слово приобщило [Себя] к естеству (человеческому] вторым общением, намного более необычным, чем первое , поскольку Оно сначала уделило [этому естеству] от лучшей [части Своей] , а затем по Собственной воле восприняло худшее, дабы спасти образ [Свой], сделать плоть бессмертной и, соединившись с естеством [человеческим], полностью уничтожить слово змия, вновь восстановить это естество в изначальной чистоте, [свободной] от порока, и благодаря обожению соделать его еще более превосходным , чем первое творение . И поскольку [Слово] сделало [плоть] такой, какой она не являлась изначала, то Оно возвратило ей, [постоянно] текущей, то, что было утеряно, благодаря непреложности преградив путь новому падению, и исполнило в отношении нее силой [Своего] Вочеловечивания весь совет Бога и Отца. Ибо [Писание] гласит: Руце духовного Зоровавеля основаша храм сей, то есть человека, и руце его совершат его (Зах. 4:9) — речь идет о прежнем творении [человека] и о возрождении его Словом по неизреченному единению. Таков истинный Зоровавель, Избавитель пленников, имеющий в руке [Своей] камень, иже от чистого олова, украшенный семью очами Господа, которыми Бог призирает на всю землю (Зах. 4:10). Ведь если следовать буквальному толкованию, то Зоровавель никак не мог держать в руке камень чистого олова, имеющий семь очей Господа, взирающий на всю землю. А поскольку такое толкование невозможно, мы [опять] обращаемся к [духовному] смыслу написанного.
Зоровавель есть, как часто уже говорилось, Господь Бог наш Иисус Христос. Камень Его есть вера в Негр, а [слова] «в руке» означают то, что вера во Христа становится явной посредством исполнения заповедей. Ибо вера без дел мертва (Иак. 2:26), как и дела без веры . Ведь очевидно, что «рука» есть символ делания . Поэтому Господь, неся в руках камень, научает нас обладать деятельной верой в Него, украшенной семью очами Господа, то есть семью энергиями Святого Духа .
Далее, [в Писании] говорится: И почиет на нем Дух Божий, дух премудрости, дух разума, дух ведения, дух знания, дух совета, дух крепости, дух страха Божия (Ис. 11:2) . Дух страха Божия есть воздержание от деятельного осуществления зла; дух крепости — смелая устремленность и движение к [духовному] деланию и осуществлению заповедей; дух совета — навык различения, благодаря которому мы разумно исполняем Божий заповеди, отделяя от лучшего худшее; дух знания — безошибочное познание способов [духовного] делания соответственно добродетели: соизмеряя свои поступки с этими способами, мы никогда не отпадем от правильного суждения разума; дух ведения — постижение логосов, [содержащихся] в заповедях, в соответствии с которыми и образуются способы добродетелей ; дух разума — внутреннее приятие способов и логосов добродетелей , или, лучше сказать, усвоение их, благодаря чему и происходит слияние естественных сил [души] со способами и логосами заповедей . А дух премудрости есть вознесение к Причине духовных логосов, [содержащихся] в заповедях, и соединение с Ней. Соответственно этой Причине мы, неведомым образом посвящаемые (насколько то дозволено человекам) в таинство простых логосов сущих, которые в Боге, возвещаем из сердца, словно из некоего бьющего ключом источника, другим людям истину, многоразлично [проявляющуюся] во всем. Тем самым мы восходим от [сущностей] конечных, от Бога удаленных, а нам близких, к [сущностям] первым, от нас удаленных, а Богу близких, — [и это восхождение осуществляется] последовательно и по порядку .
Ибо от бездействия в отношении зла вследствие страха [Божия] мы переходим с помощью крепости к деятельному осуществлению добродетелей; от осуществления добродетелей — к различию совета; от различия — к навыку добродетелей, то есть к знанию; от навыка добродетелей — к ведению логосов, которые в добродетелях; от этого ведения — к навыку, способному преобразовать познанные логосы добродетелей, я имею в виду — разуму ; от него — к простому и строгому созерцанию истины, которая [есть] во всех [сущих]; побуждаемые им, мы [сможем] держать многие и разнообразные речи об истине перед [людьми] благочестивыми, исходя из мудрого созерцания чувственных и умопостигаемых сущих. Восходя посредством этих очей веры, то есть посредством озарений, мы собираемся воедино в божественной Единице премудрости , сосредотачивая происшедшее ради нас различие харизм в [единой] Причине их путем постепенных восхождений через каждую из добродетелей . И при содействии Божием мы не должны пропускать ничего из вышеназванного, дабы, постепенно впадая в беспечность, не превратили бы мы веру нашу в слепую и безглазую , не имеющую озарений Духа, [стяжаемых] через дела. Ибо в таком случае мы по справедливости предадимся каре на беспредельные века, поскольку и в самих себе, и в том, что касается нас по вере, мы ослепили божественные очи .
Ведь всякий, кто вследствие бездействия [в осуществлении] заповедей вырвал у самого себя таковые очи веры , естественно, становится осужденным, поскольку не имеет Бога, взирающего на него. И, думаю, по той причине в Писании вера называется «камнем чистого олова», что она является и наказывающей тех, кто не украшает ее заповедями, и спасающей тех, кто сохраняет ее сияющей с помощью энергий Духа. Ибо великий Симеон, говоря о Господе, изрек, что Он будет на падение и на восстание многих в Израиле (Лк. 2:34) — на падение неверующих и на восстание верующих. Ибо, как говорят некоторые, олово состоит из серебра и свинца. А свинец является символом воспитания, наказания, кары и тяжести осуждения; серебро же есть образ сияния, славы и блеска. Если же это так, то вера, обозначаемая через олово , с одной стороны, немощью плоти , словно свинцом, воспитывает, наказывает, карает и осуждает тех, кто вследствие [своего] бездействия [в осуществлении] заповедей оказались негодными для нее, — а ведь эта плоть получила крепость благодаря соединению с [Богом] Словом. С другой стороны, эта же вера заставляет блистать, прославляет, просвещает и ведет к обожению тех, кто вследствие исполнения заповедей оказались испытанными в ней, обладая, словно серебром, Божеством Слова, Которое целиком, насколько это: возможно, озаряет достойных .
Некоторые понимают «камень чистого олова» как [образ] Господа нашего Иисуса Христа, состоящего из двух природ — Божества и человечества. И если кто желает рассмотреть веру во Христа или Его Самого более духовным образом, то и вера, и Сам Христос предстанут перед ним, с одной стороны, как свинец, воспитывающий душу, наказывающий плоть, карающий страсти и осуждающий бесов, а с другой — как серебро, покрывающее сиянием добродетелей ум, прославляющее его знаниями и, благодаря обожению, делающее его [целиком] светом — подобием Первого Света . Согласно такому пониманию, [легко] постигается и [смысл слов] «падение» и «восстание», причиной которых является Господь. Ибо Он производит «падение» плоти или плотских помышлений, грехов и бесов, а «восстание» — ума или духовного помышления, естественных добродетелей и мыслей, [в своей совокупности] объемлющих ведение . И если сказать кратко, Слово производит в достойных падение ветхого по Адаму человека и буквы закона — и восстание нового по Нему Самому человека и закона Духа.
Возможно, в Писании вера потому сравнивается с камнем чистого олова, что обладавшие ею и очернившие [своими пороками] ее добродетель и ведение могут через покаяние и в соответствии с деланием и созерцанием вновь заставить блистать ее и вернуть сразу свойственное ей светлое сияние жизни.
ВОПРОС LV
ОТВЕТ. Точное объяснение этого — удел только тех, кто вследствие великой чистоты [своего] ума получили свыше всю, насколько то доступно человекам, благодать Духа . Соответственно ей умозрительным образом пересекая во все концы [безбрежное] море таинственных созерцаний , они зрят одни только логосы написанного, обнаженные от наложенных на них письменных знаков , и никогда не принимают за смысл ни один из символов, придающих внешнюю форму этим логосам , если только, конечно, не хотят с присущей им мудростью телесно запечатлеть данные логосы для тех, кто, вследствие младенчества [своего] ума, не могут оказаться превыше чувства . [Тогда они делают это] для того, чтобы таковые [младенцы во Христе], поупражнявшись сначала в образах, соответствующих чувству, возжелали затем обратиться к первообразам, которые [существуют] помимо чувства, то есть к логосам . Нет ничего необычного в намерении устремиться к горнему посредством естественным образом ниспосланной нам способности ведения божественных [вещей], и из этого намерения в [людях], подлинно стяжавших божественное, [возникает] благоговение перед двумя являемыми благами. Ибо целеустремленно свершающий путь к божественному либо достигает истины умопостигаемых [вещей] и радостно приносит жертву хвалы (Пс. 49:23) благодарение Даровавшему познание искомого, либо обретает ускользающий смысл написанного [в Священном Писании] и благоговейно чтит божественное, постигнув то, что превышает его собственные силы. И я, лишь гадательным образом обращаясь к поставленным вопросам, призываю на помощь Бога, дабы стал Он Помощником [мне в изъяснении] сказанного, поскольку сила моей собственной мысли немоществует, пытаясь любым образом обрести [недосягаемую] высоту иносказаний Писания. И если мне удастся достичь ее, то вся заслуга в этом принадлежит Богу, через постижение [горних тайн] приводящему меня к благодарению. А если же нет, то опять же Богу принадлежит красота Непостижимости, поскольку Он праведно и промыслительно пресекает заранее во мне гордыню, которую может породить ведение, и Его Непостижимость становится во мне залогом смирения .
Итак, обращаясь, как сказано, лишь гадательным образом к смыслу написанного, я начинаю с предшествующих речений Писания. А в предшествующей главе написано о Зоровавеле: И егда изыде юноша (сей), воздвиг лице на небо прямо Иерусалиму, благослови Царя Небесного (2 Езд. 4:58). Ясно, что после диспута, происшедшего в присутствии Дария, юноша отступил от лица царя Дария. А Дарий, как было уже сказано в предшествующем изложении, есть владычествующий над естеством закон . Это ясно подтверждает и толкование его имени. Ибо оно, как утверждают точно знающие смысл этого имени, означает «рождение», «генеалогию» или «ведущего [свою] родословную». А понятия «рождение» и «генеалогия» отражают свойство естественного закона. Ибо, «род», «ведущие [свою] родословную» и «генеалогия» относятся к естеству и суть свойства тех [существ], которые подчинены природе . Поэтому Дарий правильно понимается как закон естества. Ведь этот закон объемлет роды и виды, находящиеся в зависимости от природы, и то, что созерцается окрест природы; я имею в виду — время и место. Поэтому сущие [вещи] нельзя рассматривать вне естественного рождения.
Стало быть, Дарий есть, как сказано, закон естества. А Зоровавель есть созерцающий ум, исшедший от Дария, то есть от закона естества, оказавшийся превыше благоустроенности тварного бытия, подчиняющегося времени и месту, и воздвигающий лице ведующего расположения [души], соответствующее добродетели, к небу, то есть к высоте умопостигаемых сущностей, прямо против небесного Иерусалима, который постигается [лишь] мыслью . Я говорю о том Иерусалиме, стены которого написаны на руках Господних (Ис. 49:16) и в котором находится жилище всех веселящихся (Пс. 86:7). И именно туда происходит истинный исход пленников, взыскующих, согласно божественному Апостолу, жилище на небесах (2 Кор. 5:2) . Вместе с великим Давидом они могут сказать: Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе (Пс. 136:5–6). Здесь он называет «десницей» духовное делание, [проявляющееся] в божественных и достохвальных [добродетелях], а «языком, прилипнувшим к гортани» — ведующее действие разума в нас, вследствие неведения прилипнувшее к глотке, то есть к страсти, вставшей комом в горле , а поэтому мешающей устремляться к неизреченным благам и вкусить благость Господню (Пс. 33:9; 1 Петр. 2:3).
Если же Зоровавель поспешает вывести логосы из времени и естества [и привести их] в Иерусалим , [то это означает] либо поспешание нашего созерцающего ума, либо [поспешание] Слова–Творца, Который ради нас и в нас стал подобным нам; Он для того стал человеком, чтобы через [Свое] Воплощение возвести к Себе тех, кто изверг себя из жизни и бесстрастия в страсти и смерть плоти. И их, разумеется ставших, насколько это допустимо, близкими Ему , Он выводит вместе с Собой [из плена] и приводит в небесный Иерусалим. Писание, символически приукрашивая это, сравнивает их с упомянутыми видами и числами [людей и животных]. Ибо всякий боголюбивый и праведный человек, восходя умопостигаемым образом к горнему Иерусалиму, восполняет [собой] названные числа различных видов, сводя в полноту единой добродетели и ведения логосы каждого вида и числа .
Об этом ясно свидетельствует место Писания, предложенное нам для рассмотрения, где говорится: Вси же бяху от Исраиля, от двенадесяти лет и выше, кроме рабов и жен, четыредесятъ три тысящы, триста шестьдесят. Превосходна точность словес [Святого] Духа! Ведь здесь отмечается, что никто из исшедших из Вавилона (под ним я понимаю смешение века сего) в Израиль, число которых названо, не был ниже двенадцати лет. Таким образом, Писание таинственно показывает, что только тот, кто оказывается превыше чувства и времени (их обозначает число двенадцать, состоящее из пяти — цифры, указывающей на чувства, и семи — цифры, указывающей на время) и пресекает связь души с ними, исходит из смешения их, устремясь к горнему граду и имея, кроме рабов и рабынь, сорок три тысячи триста шестьдесят.
«Рабы» же, вероятно, суть помыслы естественных, безукоризненных и независящих от нас страстей . А «жены» суть представления, естественные желания и наслаждения, которые не служат укором тем, кто ими обладает, поскольку они являются необходимым следствием естественного стремления. Ибо естественное наслаждение производит, даже если мы этого и не хотим, вкушенная пища, облегчающая [острую] потребность в ней, и питие, отражающее докучающие нападки жажды, и сон, освежающий истощившуюся бодрствованием силу, — и всё другое естественное в нас, необходимое для поддержания [нашей] природы и полезное для стяжания добродетелей ревнующим о ней . И хотя они не причисляются к «мужам», тем не менее выводятся вместе со всяким умом, убегающим от смешения греха, дабы через них не остаться ему в рабстве зависящих от нас противоестественных страстей, достойных порицания и не имеющих в нас никакого другого начала, кроме движения естественных страстей. Они не причисляются к [мужам] , потому что страстям, поддерживающим [наше] естество для здешней жизни, не присуще переходить вместе с нами в жизнь бессмертную и присную.
А четыре десятка тысяч суть четыре главные добродетели : пройдя посредством них естество и время, ум вновь обретает блаженный удел бесстрастия . Ибо [число] десяти тысяч распознается только благодаря букве единицы , поскольку обозначаться другой буквой оно совершенно не может, будучи по субстрату своему тождественным единице, хотя и чисто мысленно можно постичь их различие — различие конца по отношению к началу . Ибо десять тысяч есть конец единицы, а единица есть начало десяти тысяч, или, сказать точнее, приведенная в движение единица есть десяток тысяч, а неподвижный десяток тысяч есть единица. Подобным же образом и каждая из главных добродетелей имеет своим началом и концом божественную и неизреченную Единицу, то есть Бога , поскольку от Пего она начинается и в Нем завершается, будучи тождественной Богу и отличаясь [от Него] лишь соответственно логосу мысли, от которого, в котором и в отношении которого очевидно и происходит всякое становление добродетели .
Или, возможно, Писание гласит, что четыре десятка тысяч суть четыре стадии преуспеяния в десяти божественных заповедях у продвинувшихся в обширное пространство созерцания и ведения. Так, первая стадия есть просто делание заповедей теми, кто вводится [в это созерцание и ведение] после того, как они убежали от порока , и такое делание производит полноту первой десятерицы, которая есть и единица. Вторая стадия преуспеяния есть достигаемое через осуществление каждой заповеди совокупное постижение остальных, которое делает десятерицу сотницей, образовываемой благодаря действию заповедей друг на друга. Ибо десять раз по десять производит сто. Третья стадия преуспеяния есть увеличение этой сотницы в десять раз соответственно закону естества. Ведь закон естества десятеричен, поскольку он состоит из десяти. Я имею в виду три силы души, [плюс] пять чувств, способность говорить и естественную силу плодородия. [Человек] пользуется разумной силой души для поиска [Причины всего] и благ, которые окрест этой Причины; желательной силой он пользуется для томительного влечения к взыскуемым [благам], а силой яростной — для сохранения [их] и для [поддержания своей] любви [к Богу]. Чувствами же он пользуется для пятичастного различения [всего чувственного бытия], и такое различение само также разделяется, из чего обычно и возникает знание . Ибо общее различение проводит разделение между [сущностями], имевшими начало, и [сущностями], не имевшими его, между умопостигаемыми и не постигаемыми умом, изреченными и неизреченными, созданными и несозданными, тленными и нетленными . Способностью же говорить [он пользуется] для изречения [мысли], а плодотворной силой — для произрастания искомых, желанных, любимых и явленных благ. Ибо сотница, умноженная в десять раз согласно закону естества, становится тысячей. Четвертая стадия преуспеяния есть соответствующее данному разделению восхождение к наивысшему логосу каждой заповеди, осуществляемое посредством созерцания и ведения естественного закона. Соответственно такому восхождению и десять тысяч рассматривается как нечто собранное воедино, будучи познаваемым в букве Первой Единицы .
Ибо просто осуществляющий заповеди, когда он осуществляет каждую из заповедей, приобщает к ней и другие, а объемля их, он сопрягает с ними и различение естественного закона. Возводя же умозрительным образом этот закон к логосу каждой заповеди, он собирает воедино четыре десятка тысяч. И на каждой стадии преуспеяния им воздаются почести таинству Единицы, в которой и сосредотачивается логос десятка тысяч.
Или еще: четыре десятка тысяч обозначают четыре главных бесстрастия . Первое бесстрастие есть полное воздержание от осуществления зла на деле, и оно наблюдается у новоначальных; второе бесстрастие полное отвержение и в мысли [всякого] соизволения на порочные помыслы у тех, которые сопричаствуют добродетели вместе с разумом; третье бесстрастие полная неподвижность желательного начала [души] относительно страстей у тех, которые через зримые образы вещей проникают умным видением в логосы их; четвертое бесстрастие есть полное очищение и от простого представления о страстях в воображении у тех, которые посредством ведения и созерцания соделали владычествующее начало своей души чистым и прозрачным зерцалом Божиим.
Поэтому очистивший себя от действия страстей, освободившийся от мысленного соизволения на них, успокоивший движение желательного начала относительно их и соделавший ум свой чистым и от простого представления о них — таковой [человек] выводит из материи и материальных [вещей] четыре десятка тысяч и приводит их к божественному и мирному уделу умопостигаемых [вещей].
Так понимается нами [число] четыре десятка тысяч. А три тысячи обозначают совершенное, правое и благочестивое богословское учение о Святой и Единосущной Троице. Согласно этому учению, мы воспеваем Святую Триипостасную Единицу как Бога и веруем в Нее как в Бога .
А число триста здесь являет учение о Промысле [Божием] — не только потому, что внешним видом буквы обозначается сила, простирающаяся сверху донизу и охватывающая с обоих сторон боковые концы (это неизреченным образом указывает на сочетающий воедино всё [бытие] Промысел [Божий]), но и потому, что это число удостоено чести быть образом Креста, в котором исполнилось великое, первое и сокрытое таинство Промысла. Ибо неизреченный способ Промысла стал великим таинством Вочеловечивания Бога . Благодаря образу этого [Креста], а также имени Пригвожденного к Нему ради нас, великий патриарх Авраам вместе с триста восемнадцатью [рабами], то есть вместе с образом и именем Иисуса, отважился выйти и одолел супротивные силы, которые представлены в виде царей (Быт. 14:1–16) . Ведь, как известно, Писание часто посредством внешнего вида букв обнажает свой смысл тем, кто стал чистым для восприятия его.
И если кто желает, исходя из числа, исследовать намерение Священного Писания и таким образом [постигнуть] Промысел [Божий], обнаруживаемый через это число, то он найдет, что делом Промысла является не только сохранение естества неумаляемым, в соответствии с логосом его бытия, но и проявление этого естества как совершенного, в соответствии с приобретенным по благодати логосом благобытия . Если сто сложить с двумястами, то получится [число] триста, являющее собой естество и добродетель. Ибо говорят, что число двести часто обозначает естество, состоящее из материи и вида, а материя четверична вследствие четырех элементов, вид же пятеричен вследствие чувства, которое оформляет и придает вид вещественной массе. А если сорок умножить на пять или пятьдесят умножить на четыре, то получится двести. Число же сто обозначает совершенную добродетель, поскольку оно содержит божественную десятерицу заповедей , умноженную в десять раз. Достигнув этой добродетели, Авраам стал отцом великого Исаака (Быт. 21:1–5); мертвый по естеству, он стал по духу родителем жизни и радости. И при сложении чисел сто и двести получается число триста, являющее Промысел [Божий], охватывающий [всё] естество соответственно логосу благобытия.
А [число] шестьдесят обозначает творческую и соответствующую естеству силу заповедей, делающуюся совершенной благодаря логосам добродетелей. Ибо если шесть обозначает творческую силу естества, поскольку это число совершенно и состоит из собственных частей (поэтому, как написано, Бог сотворил мир в шесть дней), то десять являет совершенство добродетелей, проявляющееся в заповедях. Отсюда ясно, что шестьдесят ясно указывает на силу, естественным образом могущую вместить божественные логосы, которые [содержатся] в заповедях.
Раби сих и рабыни, седмь тысящ триста четыредесять седмъ. Закон, определяя положения о рабах и рабынях, гласит, что еврейские рабы и рабыни должны служить шесть лет и в седьмой год отпускаться на свободу, а инородные рабы и рабыни должны служить вовек — я думаю, что «веком» здесь называется пятидесятый год, когда отпускали на свободу (Втор. 15:12, 17; Лев. 25:10, 40–41). Еврейский раб и еврейская рабыня суть разум и мысль, шесть лет находящиеся в услужении у деятельного любомудрия для того, чтобы достичь нравственной благопристойности и обрести способы добродетели. Ибо разум и мысль наподобие раба и рабыни тяжко трудятся для всякого подвизающегося в деятельном любомудрии, добиваясь и созидая способы осуществления добродетелей, и они всей силой своей сопротивляются враждебным [духовному] деланию духам лукавства. Завершив деятельное любомудрие, на которое указывает число шесть (поскольку, как говорится, оно обозначает это деятельное любомудрие), они отпускаются на волю и, уже свободные, восходят к духовному созерцанию сродных им логосов сущих . И когда наступает седьмой год, то есть [приходит] навык бесстрастия , ради которого и утруждались разум и соединенная с ним мысль, то от души отходят и удаляются страсти.
Инородные же раб и рабыня суть яростное и желательное начала души, которых созерцательный ум полностью подчиняет владычеству разума для служения добродетелям посредством мужества и целомудрия. И он до тех пор не отпускает их на волю, пока закон естества не станет совершенно поглощенным законом духа, как поглощается смерть жалкой плоти беспредельной жизнью , и пока не будет явлен в чистом виде весь образ безначального Царства , через подражание обладающий видом Первообраза. Оказавшийся в этом Царстве созерцательный ум отпускает на волю яростное и желательное начала души , превратив желание в непорочное наслаждение и незапятнанное очарование божественной любовью, а ярость изменив в духовное кипение, пламенное приснодвижение и целомудренное безумие . И великий Апостол Павел, мощный луч непорочного Света, оказавшись, как [мне] кажется, в таком состоянии, услышал, по свидетельству «Деяний», от царя Агриппы: безумствуешь ты, Павел (Деян. 26:24) . И опять же он, обращаясь к коринфянам, писал о себе: Если мы выходим из себя, то для Бога; если же скромны, то для вас (2 Кор. 5:13). Здесь он называет целомудренное безумие исступлением по Богу, поскольку оно выводит целомудренный ум, находящийся в этом состоянии, за пределы сущих .
А число этих [рабов и рабынь] обозначает, как я предполагаю, Промысел [Божий], простирающийся на временную жизнь соразмерно разуму и совокупным с ним способам бесстрастия , Согласно этому Промыслу, ум, в [духовном] делании начальствующий над разумом и мыслью, прислуживающими ему наподобие еврейских рабов и рабынь, устанавливает пределы служения их для [стяжания] добродетели, а затем перемещает их [в область] созерцания. А об яростном и желательном началах души, подобных инородным рабам и рабыням, он заботится, словно господин о [своих] невольниках, и ведет их, соответственно цели , к равночестной свободе : желание ум делает сладостным устремлением к божественному, а ярость — неукротимым напряжением этого устремления. Тем самым он превращает инородных рабов в истинных евреев по благодати.
Певцы и певицы, восемьсот пятьдесят пять . «Певцы» суть те, кто воспевает Бога Слово [одними только] способами добродетелей, без созерцания. «Певицы» же суть те, кто воспевает Бога Слово способами добродетелей вместе со сладостью ведения, даруемого в созерцании, и вводят в таинство других, услаждая духовный слух их. А число этих певцов и певиц обнаруживает доступное людям знание вечного . Ибо «восемьсот» являет будущие логосы ведения, а «пятьдесят» — будущие логосы добродетелей . Что же касается «пяти», то это число указывает на знание, являемое в этих логосах, как то мы показали немного раньше.
Верблюд четыре ста тридесять пять. Верблюды, исшедшие вместе с сынами Израилевыми, избавившимися от тягостного плена и обретшими свободу, суть различные созерцания зримых [вещей], наподобие верблюда имеющие около чувства, словно около ног, нечистые явления этих зримых вещей, а около ума, словно около головы, чистые и возвышенные в духе логосы их.
И великий Исаия, пророчески предвещая славу умопостигаемого Иерусалима, сказал об этих верблюдах: И покрыют тя вельблюди Мадиамстии, и Гефарстии (Ис. 60:6) , то есть духовные созерцания естественных страстей. Ибо «Мадиам» толкуется как «выделение», или как «кроваво–красная глина», или как «пот человеческий и материнский». А «Гефар» — как «нажитое хребтом», что означает возводимое горе созерцание плотских страстей; хребет же души есть плоть, поскольку она находится сзади. И Писание говорит, что этими созерцаниями, наподобие стен, охраняется, словно святой град, духовный удел мирного и безмятежного ведения таинственных умозрений.
Указанный смысл являет и само число [верблюдов] , обозначающее разумное движение, свершающееся окрест естества и времени.
Коней седмъ тысящ семьсот тридесятъ шесть. «Конем» является тот, кто, подвизаясь на жизненном ристалище добродетелей , обладает напряженной силой яростного начала души. Ибо говорят, что желчь коня естественным образом [скапливается] в ранах на ногах. Поэтому из всех остальных домашних животных, прирученных людьми, [конь] считается наиболее годным и способным к бегу. И великий пророк Аввакум, глаголя с помощью Духа, сравнивает с конями великих Апостолов: И навел ecu на море ко ни твоя, смущающыя воды многи (Авв. 3:15). «Конями» он называет святых и блаженных Апостолов, несущих пред лицом народов и царей спасительное учение Истины, распространяя его по всему миру, который (пророк] образно именует «морем» . А народы он сравнивает с водами, приведенными в смятение и волнение великой силой Духа, [заключенной] в учении [Христовом]; благодаря такому спасительному потрясению [народы] переходят от неверия к вере, от неведения к познанию [Истины] и от порока к добродетели.
И число коней обнаруживает это , запечатлевая навык добродетели, [обретаемый] в деятельном любомудрии. Ибо число семь тысяч семьсот, как соотносящееся со временем, обозначает быстрое продвижение в добродетелях, а число тридцать шесть — действие естества, сопутствующее добродетелям.
Мсков восемьсот четыредесять пять. Согласно достохвальному смыслу, мул есть совершенный навык борьбы с пороком. Поэтому правильно и вполне соответствует духу Писания то, что получившего в удел царскую власть над Израилем сажают, по повелению [Давида], не на лошадь, а на мула (3 Пар. 1:33). Этим указывается, что созерцающему уму, царствующему над умозрениями и созерцаниями сущих, а также над собственными движениями, должно обладать навыком борьбы с пороками, то есть тем навыком, который совершенно не зачинает и не рождает порока. Исходя из такового навыка, уму следует обращаться к созерцанию и заниматься им до тех пор, пока, обретя духовное ведение сущих, он уже не будет слепо натыкаться на какой–либо из лукавых духов, которым присуще посредством чувств растлевать непорочную чистоту сердечного расположения.
Однако мы знаем, что в Писании [слово] «мул» употребляется и в укоризненном смысле, как, например: Не будите яко конь и меск, имже несть разума (Пс. 31:9). Здесь «конем» называется навык ржания, (присущий] страстным наслаждениям, а «мском» — навык, не зачинающий и не рождающий благо . И Писание запрещает иметь оба эти навыка тем, кто добивается спасения, поскольку один производит порок, а другой бездейственен в отношении добродетели. И мула Авессалома (2 Цар. 18:9) следует понимать в укоризненном смысле, ибо, восседая на муле, он отправился [в поход], ища смерти родителя. Этим Дух показывает, как (человек], уязвленный неким тщеславием из–за добродетели и ведения, напрасно отращивает искусственно сплетеннные волосы самомнения и выставляет напоказ для обмана зрителей нравственное житие [свое], словно мула. Превозносясь волосами , он рассчитывает одолеть отца, родившего его научением слова, и в своем высокомерии желает тиранически завладеть всей дарованной Богом и принадлежащей отцу славой добродетели и ведения. Но подобный [гордец], выходя на простор естественного созерцания в духе для разумной брани за истину, вследствие живого чувства запутывается в густых ветвях дуба волосами материальных созерцаний и, поскольку он одержим пустым самомнением, путами своими удушающими ум, то повисает между небом и землей. Ибо тщеславный не имеет того ведения, которое могло противостоять тянущему вниз самомнению; не имеет он и зиждущегося на смирении (духовного]. делания, которое бы совлекало его вниз, [противоборствуя] возносящей вверх гордыни. И родивший его учитель оплакивает его, погибшего, в своем человеколюбии, как боголюбец, подражая Богу: Не хощу смерти грешника, но еже обратитися … и живу быти ему (Иез. 33: 11) .
Если мы другим образом рассмотрим это место [Писания], то согласно такому образу Давид ясно представляет собой деятельный ум, а Авессалом — самомнение, порождаемое им в сожитии с чувством. Ибо чувство есть дочь царя Гессурского, взяв в жены которую Давид и родил Авессалома. «Гессур» же толкуется как «руководитель стены» . Стена же есть тело, а руководитель его — закон тела или чувство, от которого и рождается Авессалом; [имя] его толкуется как «считающий себя за мир отца», что ясно указывает на самомнение. Ведь считая, что умиротворили страсти, мы доказываем свое самомнение. Об этом самомнении, восставшем на него, знал великий Давид, поскольку он осуществлял [духовное] делание с помощью ведения. [И, узнав об этом], он оставил дом [свой], Иерусалим и Иудею, убежав за пределы Иорданские в землю Галаад (2 Цар. 15:13–17; 17:22), то есть в изгнание сокрушения, или в изгнание свидетельства, или в обнаружение их . Он счел себя недостойным, вследствие восставшего самомнения, святого дома, то есть таинственного богословия, Иерусалима, то есть мирного и способного созерцать божественное навыка ведения, и Иудеи, то есть радостного исповедания [Бога духовным] деланием. Ибо ум отправляет собственные силы в изгнание сокрушения, когда осознает недавно совершенные [дурные] деяния [свои], что и является как бы «свидетельством»; и он вспоминает о каждом в отдельности своем прегрешении, что есть «обнаружение» их . Или просто сказать: когда он мысленно оказывается во времени до благодати (это и есть «пределы Иорданские»), в течение которого он был отчужден от благодати добродетели и ведения, тогда ум, познав собственную немощь, стяжает смиренномудрие, противостоящее самомнению и более сильное, чем оно. Именно это смиренномудрие через осознание свойственного [уму] и приходит к нему, пребывающему в благородном сокрушении. После этого ум убивает тирана — самомнение , возвращает себе собственную славу, становится владыкой земли Иудейской, царствует в Иерусалиме и в святом доме Божием совершает чистое и безукоризненное богослужение.
Однако вернемся к числу мулов, принадлежащих освобожденным из плена иудеям, и по возможности рассмотрим духовный смысл этого числа. [Писание] говорит: Мсков восемьсот четыре–десять пять. Это число являет бесплодный в отношении порока навык ума, то есть навык, не порождающий зла, или совершенное бесстрастие к чувственным [вещам] и к чувству. Ибо «восемьсот», понимаемое в достохвальном смысле, обозначает бесстрастие, характерное для будущего века; «сорок» обозначает чувственные [вещи], а «пять» — чувства .
Подьяремник пять тысящ пять сот двадесять пять. Подъяремником является тело, которое подчиняется ярму души для перенесения трудов и мучений ради добродетели в [духовном] делании, что и есть навык тела в добродетели. И имея ослов в качестве таковых подъяремников, сыны Иаковы перевезли из Египта хлеб в землю обетованную (Быт. 42:25–28), то есть перенесли из естественного созерцания, словно из Египта, в будущую жизнь заключенное в мешках мыслей духовное ведение, возложив его, посредством делания, на тела. Число этих подъяремников, будучи целиком сферическим , указывает на равномерное движение телесного навыка в добродетели окрест [духовного] делания, которое [полностью соответствует смыслу ведения. Ибо люди, сведующие в этом, одно только сферическое движение называют неизменным, поскольку оно, по сравнению с прочими [видами] движений сущего, является самым равномерным .
Вот таким образом мы сочли нужным сказать об этом, сообразуясь с нашей слабой способностью мыслить и говорить. Возможно, кто–нибудь увидит в приведенных словах [Писания] преобразовательное указание на Церковь, подразумевающее различные степени верующих , или, так сказать, их различные внутренние состояния. Тогда «мужи» здесь суть те, которые пришли, насколько это достижимо, в меру полного возраста Христова (Ефес. 4:13) и с помощью доброй воли по любви достигли добродетели . «Отроки» и «отроковицы» суть те, кто из–за страха грозящих вечных наказаний возлагают на свои плечи тяжесть деятельного любомудрия. «Певцы» суть те, кто хорошо излагают учение, относящееся к [духовному] деланию, и исцеляют страсти других; «певицы» же — те, кто посредством созерцания показывают красоту ведения божественных логосов, разгоняя, словно мрак, неведение других. «Верблюды» — те, кто с помощью разума смягчают развращенность воли, делая ее пригодной для [выращивания] добродетели. «Кони» — те, кто достойно пробегают поприще жизни по Богу. «Мулы» суть те миряне, которые и живя в обществе безукоризненно являют любомудренный нрав . «Ослы» или «подъяремники» суть те, кто, терпеливо перенося тяжкие труды [духовного] делания, достигают и принимают через созерцание Слово [Божие]. И Соединяющий их [всех] воедино соберет полноту Святой Церкви, украшенную с помощью многих [людей] многими красотами добродетели .
Итак, как мне кажется, духовное толкование [этих] вызывающих затруднение [слов Священного Писания] подошло к своему пределу. Возможно, кто–нибудь благодаря обретенному богатству пышных волос ведующей благодати, наподобие великого Самуила духовным оком обозрев предшествующее, премудро откроет нам сокрытую в этих начертанных словах мысль, умозрительным образом излучающую на всех горний свет Истины и убеждающую могущих понять это, что нет ничего неуместного и напрасного в написанном Святым Духом. И хотя мы не в силах вместить [полностью] подобную мысль, [воспримем] всё таинственным образом, благовременно и ради человеческого спасения, началом и концом которого является премудрость. Она, возникая, сначала творит страх, а затем, завершаясь, созидает [божественное] томление любви. Вернее сказать, эта премудрость изначала ради нас домостроительно сама становится страхом, чтобы возлюбивший [Бога] перестал [творить] зло; позднее же, в [самом] конце, она естественным образом оказывается [божественным] томлением любви, дабы преисполнить духовным веселием тех, кто сожитие с ней предпочел всему сущему.
Таковы, по моему убеждению, те, которых Дух обозначает как «мужей», «отроков и отроковиц», «певцов и певиц», «верблюдов и лошадей», «мулов и ослов». И Святой Дух ведает, как следует письменно обозначить их, и такое обозначение не может объять телесное чувство — оно воспринимается лишь чистым умом, поскольку запечатлено пером благодати.
Главы о богословии и домостроительстве воплощения Сына Божия.
Первая сотница
1. Бог — един, безначален, непостижим и обладает всей силой целокупного бытия; Он совершенно исключает всякую мысль о времени и образе существования бытия, поскольку недоступен для всех сущих и не познается ни одним из сущих через Свою естественную проявленность.
2. Бог, как это доступно нашему познанию, не есть Сам по Себе ни начало, ни середина, ни конец; не является Он и ничем из того, что, следуя за Ним, созерцается естественным образом. Ибо Бог безграничен, неподвижен и беспределен, так что Он безгранично превосходит всякую сущность, силу и действие.
3. Всякая сущность вводит вместе с собою и предел самой себя, ибо ей присуще быть началом движения, созерцаемого в ней как возможность, Всякое естественное движение к действию, мыслимое после сущности и до действия, есть середина, поскольку оно естественным образом постигается как нечто среднее между обоими. А всякое действие, естественно ограничиваемое своим логосом, есть завершение мыслимого до него сущностного движения.
4. Бог не есть сущность — ни в общем, ни в конкретном смысле этого слова, — даже если Он есть Начало; Бог не есть возможность — ни в общем, ни в конкретном смысле этого слова, — даже если Он есть Середина; Бог не есть действие — ни в общем, ни в конкретном смысле этого слова, — даже если Он есть Завершение мыслимого до этого завершения сущностного движения. Но Бог есть созидающее сущность и сверхсущностное Первоначало бытия; Он есть созидающая силу и наимогущественная Основа; наконец, Он есть бесконечное и действенное Состояние всякого действия. Кратко сказать, Бог есть Творческая Причина сущности, силы и действия, то есть начала, середины и конца.
5. Начало, середина и конец суть отличительные признаки [существ], разделенных временем. Можно с полным основанием сказать, что они суть отличительные признаки [всего], обозреваемого в веке сем. Ибо время, которое измеряет движение, ограничивается числом; век же, содержа в себе категорию времени, которая мыслится одновременно с существованием, допускает отделение, поскольку он начал быть. А если время и век не безначальны, то тем более не безначальны те [существа], которые объемлются ими.
6. Бог по природе есть всегда и в подлинном смысле слова Единый и Единственный; Он заключает в Себе всю совокупность подлинного бытия и в то же время превосходит это бытие. А если это так, то вообще ничто из того, что обозначается словом «бытие», не обладает бытием в подлинном смысле слова. Ведь вообще ничто из того, что отлично от Бога по сущности, не созерцается вместе с Ним от вечности — ни век, ни время, ни те [твари], которые обитают в них. Ибо подлинное и неподлинное бытие никоим образом не сочетаются друг с другом.
7. Всякое начало, середина и конец вовсе не отрицают категорию отношения. Бог же, существуя в беспредельной бесконечности, превосходит вообще всякое отношение и, естественно, не является ни началом, ни концом, ни серединой. Ибо Он не есть какая–либо вещь из тех, в которых возможно созерцать категорию отношения.
8. Все сущие, как утверждается, постигаемы умом и содержат в себе ясные начала ведения их. Бог же называется «Недоступным для умосозерцания», и из всех умосозерцаемых [существ] только бытие Его одного принимается на веру. Поэтому ни одно из них не может быть сопоставлено с Ним.
9. Ведения сущих содержат для доказательства собственные логосы, которые природным образом соединены воедино и четкие пределы которых придают существованию сущих естественную устойчивость. Что же касается Бога, то посредством этих логосов сущих обретается вера только в бытие Его. Он дарует благочестивым людям исповедание и веру в то, что Он подлинно есть, и [подобная вера] доступнее всякого доказательства. Ибо вера есть истинное ведение, обладающее недоказуемыми началами, поскольку она есть ипостась вещей, превышающих ум и разум.
10. Бог есть Начало, Середина и Конец сущих, так как Он является действующим, а не претерпевающим. Он также есть и все то, чем именуем Его мы. Ибо Бог есть Начало как Творец, Он — Середина как Промысли–тель и Конец как Описание. Ибо [Апостол] говорит Все из Него, Им и к Нему (Рим. 11:36).
11. Нет разумной души, которая по сущности была бы более ценной, чем [другая] разумная душа. Ибо Бог, будучи Благим, созидает всякую душу по образу Самого Себя и приводит ее в бытие самодвижущейся. И каждая [душа] по своей воле избирает либо честь, либо через дела свои добровольно принимает бесчестие.
12. Бог есть, как написано, Солнце правды (Мал. 4:2) и Он просто озаряет всех лучами [Своей] Благости. Душе присуще по свободной воле становиться либо, как боголюбивой, воском, либо, как испытывающей склонность к материи, грязью. Ведь подобно тому, как грязь естественным образом высушивается солнцем, а воск мягчает под лучами его, так и всякая душа, тяготеющая к материи и добровольно подражающая грязи, наказывается Богом, ожесточается и, подобно фараону (Исх. 7:13), толкает себя к погибели. А всякая боголюбивая душа размягчается, как воск, на ней запечатлеваются божественные образы и изображения, и она становится в Духе обиталищем Бога.
13. Тот, кто просвещает ум божественными умозрениями, приучает [свой] разум непрестанно прославлять Творца божественными славословиями, а чувство освящать чистыми видениями, тот присоединяет к естественной красоте «по образу» еще и избранное [его] свободным изволением благо «по подобию».
14. Тот сохраняет душу незапятнанной для Бога, кто принуждает мысль [свою] обращаться к единственному Богу и Его добродетелям; кто делает разум верным толкователем и толмачом своих добродетелей, а чувство научает благочестиво воспринимать зримый мир и все то, что в нем, дабы [все сущие] возвещали душе о величии своих логосов.
15. Бог, освободив нас от мучительного рабства тиранствующих бесов, даровал человеколюбивое бремя — смирение, посредством которого укрощается всякая диавольская сила. Для избирающих это смирение все делается благим и сохраняет свою нерушимость.
16. Верующий испытывает страх [Божий]; испытывающий этот страх смиряется; смиряющийся становится кротким, приобретая навык, приводящий в бездействие противоестественные движения раздражительности и похоти. Кроткий же соблюдает заповеди, соблюдающий их очищается, очищенный озаряется, а озаренный удостаивается сочетаться [небесным] браком с Женихом–Словом в сокровищнице тайн [небесных].
17. Пободно тому, как земледелец, выискивая удобное место дли пересадки деревьев, неожиданно находит [спрятанное] сокровище, так и всякий смиренномудрый и неподдельный подвижник, душа которого лишена косматости материи, наподобие блаженнейшего Иакова, который, когда Отец вопрошал относительно образа знания: Что сие, еже скоро обрел еси, о чадо?, отвечает ему: Еже даде Господь Бог твой предо мною (Быт. 27:20). Ибо когда Бог вручает нам, без всяких усилий [с нашей стороны] и паче чаяния, мудрые умозрения Своей Премудрости, мы считаем, что внезапно обрели
духовное сокровище. Ведь подлинный подвижник есть духовный земледелец, который пересаживает, словно дикое дерево, чувственное созерцание зримых [вещей] в область духовного и обретает тем самым сокровище — Откровение Премудрости, по благодати [Божией] проявляющейся во [всем] сущем.
18. Ведение божественных умозрений, выпавшее на долю подвижника вследствие его смирения, сокрушает рассуждение того, кто ищет это ведение путем тяжких усилий и трудов для того, чтобы похвастаться им, а [поэтому] и не обретает. Тогда рождается в неразумном зависть к брату, помысл об убийстве его и скорбь о самом себе, вызванная тем, что он не наполняется гордостью от [выслушиваемых] похвал.
19. Взыскующие ведения с тяжкими усилиями и не обретающие его терпят неудачу либо вследствие неверия, либо потому, что неподобающим образом противодействуют [людям] ведующим и возбуждают себя против них, подобно тому, как некогда народ [возбудил себя] против Моисея. О них повествует закон, говоря, что когда уповающие на свою силу взошли на гору, то живущий на ней Аморрей выступил и разбил их (Числ. 14:40–45; Втор. 1:41–44). Ибо симулирующие добродетель ради хвастовства не только терпят неудачу в своих подделках под благочестие, но их неизбежно сокрушает и [собственная] совесть.
20. Стремящийся к ведению ради хвастовства и терпящий неудачу в этом пусть не завидует ближнему и не скорбит. Ибо ему следует прежде заложить основы [для ведения] любовью к ближним, а затем, усиленно трудясь над телом в [духовном] делании, он сможет приготовить и ведение для души.
21. Правильно и благочестиво устремляющиеся к познанию сущих и не помышляющие о хвастовстве обретают всесветлые созерцания этих сущих, спешащие им навстречу и дарующие [таковым подвижникам] четкое постижение самих себя, К подобным людям закон обращается: Придите и наследуйте грады великие и прекрасные, которых вы не строит, и готовые погреба, которые вы не вырубали в камне, и виноградные и масличные сады, которые вы не сажали (Иис. Нав. 24:13). Ибо тот, кто живет не для самого себя, но для Бога, в преизбытке обретает божественнее дары, которые не обнаруживались дотоле, вследствие докучливого напора страстей.
22. О чувстве говорится в двух смыслах. Одно есть чувство, которое соответствует [простому естественному] состоянию; таковым является ощущение во сне, когда мы не воспринимаем никаких объектов, — оно бесполезно, поскольку не переходит в действие. Другое чувство является действенным, и посредством него мы воспринимаем чувственные [вещи]. Также есть и два вида знания. Одно — научное, которое в силу одного только свойства своего постигает логосы сущего; оно бесполезно, поскольку не стремится к осуществлению заповедей. Другое знание — деятельное и действенное, которое подлинно печется о постижении сущих посредством [духовного] опыта.
23. Лицемер не испытывает волнения до тех пор, пока считает, что его лицемерие не обнаружено; он стремится к славе, пытаясь показать свою праведность. Когда же его изобличают, то он изрыгает смертоносные речи, полагая, что поношением других он скрывает собственное бесстыдство. [Священное] Писание сравнивает такого человека, в силу его коварства, с порождением ехидны, предписывая ему сотворить достойный плод покаяния (Мф. 3:7–8), то есть сделать явным свое скрытое душевное состояние.
24. Некоторые говорят, что диким зверем является всякое живое существо из обитающих на земле, в море и в воздухе, которых закон не считает чистыми, даже если по нраву своему они кажутся домашними. Под такими дикими зверями Писание подразумевает людей, одержимых своими страстями.
25. Притворяющийся дружелюбным для того, чтобы нанести вред ближним, подобен волку, рядящемуся в овечью шкуру. И когда он встречает простоту нрава или речи бесхитростно по Христу поступающих и говорящих, тогда их он хищнически похищает и губит, осыпая бесчисленными насмешками. На подобные нравы и слова он нападает, словно соглядатай за свободою братьев во Христе (Гал. 2:4).
26. Притворяющийся молчаливым для того, чтобы совершить злодеяние, строит западню ближнему. И когда это ему не удается, он удаляется, присовокупив к своей страсти еще и скорбь. Наоборот, тот, кто молчит ради пользы [ближнего], приумножает свою любовь [к нему] и удаляется радостный, обретя свет, избавляющий [душу] от мрака.
27. Тот, кто во собрании [братии] поспешно прерывает говорящего, не скрывает свою одержимость славолюбием. Пораженный этим недугом, он выдвигает множество побочных тем для обсуждения, чтобы прервать связный ход рассуждений выступающего.
28. Мудрец, научающий и научаемый, желает наставлять и быть наставляемым только относительно вещей полезных. Лжемудрец, вопрошая и будучи вопрошаемым, говорит лишь о вещах суетных.
29. Кто по благодати Божией становится причастником [духовных] благ, должен охотно делиться ими с другими. Ибо [Господь] говорит: Даром получили, даром давайте (Мф. 10:8). Кто же зарывает дар свой в землю, обвиняя господина в жестокости (Мф. 25:24), своей плотской скупостью отвергает от себя добродетель. А кто предает Истину врагам, позднее уличается в славолюбии и, не перенеся позора, удавливается (Мф. 27:5).
30. Испытывающие еще робость перед бранью со страстями и боящиеся нападок незримых врагов должны молчать, то есть они не должны пользоваться тем способом борьбы [с этими врагами], который превышает их добродетель, но им следует через молитву вверить себя попечению Бога, Который заботится о них. К ним и обращается речь в «Исходе»: Господь будет побороть за вас, а вы будьте спокойны (Исх. 14:14). Тем же, кто уже одолел преследующих их [бесов] и стремится к обретению способов добродетелей, дабы получить правильное познание должны иметь только отверстые уши разума. Им говорится: Слушай Израиль (Втор. 6:4). А тому, кто, пройдя через очищения, [уже] может в полную силу предаваться божественному ведению, подобает благочестивая удостоверенность. Такому [подвижнику] сказано: Что ты вопиешь ко Мне (Исх. 14:15). Стало быть, кому предписано молчание вследствие его страха, следует искать прибежище только в Боге; тому, кому приказано внимать, подобает быть готовым к слушанию божественных заповедей; а обладающему ведением надлежит непрестанно в коленопреклонных молитвах взывать [к Богу], дабы не попустил Он зла, и возносить Ему [постоянные] благодарения за сопричастие [полученным] благам.
31. Душа никогда не сможет устремиться к ведению Бога, если Сам Бог, снизойдя, не прикоснется к ней и не возведет ее к Себе. Ведь ум человеческий сам не в силах настолько вознестись, чтобы постигнуть хотя бы толику Божественного Сияния, если Сам Бог не поднимет его (насколько возможно человеческому уму быть вознесенным) и не озарит [Своими] Божественными лучами.
32. Подражающий ученикам Господа не отказывается из–за фарисеев проходить в субботу засеянными полями и срывать колосья (Лк. 6:1), но, став бесстрастным в результате [духовного] делания, он собирает логосы тварных существ, благочестиво питаясь божественным знанием сущих.
33. Тот, кто просто верует, согласно Евангелию, передвигает посредством делания гору своей порочности (Мф. 17:20), отстраняя от себя прежнюю расположенность к непостоянному круговращению чувственных [вещей]. Тот, кто может быть учеником, принимает из рук Слова [Божиего] куски хлеба ведения и напитывает ими тысячи, делом являя приумножающуюся силу Слова (Мф. 14:14–21, 15:32–39). А тот, кто в силах стать апостолом, исцеляет всякую болезнь и недуг, изгоняя бесов, то есть действия страстей; исцеляя же болящих, он через упование приводит к добродетели лишенных ее и укрепляет словом суда немоществующих вследствие страха (Мф. 10:1). Ибо тот, кому дарована власть наступать на змей и скорпионов (Лк. 10:19), уничтожает начало и конец греха.
34. Апостол и ученик являются и совершенно верующими; ученик не является вполне апостолом, но он — вполне верующий. А кто есть только верующий, не является ни учеником, ни апостолом, однако через [благочестивую] жизнь и созерцание он может быть возведен из третьего чина и достоинства во второй, а из второго — в первый.
35. Те вещи, которые сотворены во времени и соответственно времени, становятся совершенными, когда прекращают свой естественный рост. А те пещи, которые созидает, сообразно добродетели, знание Божие, продолжают возрастать и став совершенными. Ибо конец одних становится [здесь] началом других. Ведь тот, кто посредством деятельного осуществления добродетелей прекращает существование тлетворного в себе, кладет начало образованию другого — более божественного. А Бог никогда не прекращает [существование] благих вещей, которые не имеют начала, ибо как свету свойственно светить, так и Богу свойственно благотворить. Поэтому Суббота чтится как день отдыха в законе, который управляет устроением вещей, существующих во времени и подверженных возникновению и уничтожению. А в Евангелии, которым вводится устроение вещей духовных, Суббота украшается деланием благих дел. И пусть это не возмущает тех, которые еще не знают, что суббота для человека, а не человек для субботы и что Сын Человеческий есть господин и субботы (Мк. 2:27—28).
36. В законе и у пророков есть Суббота, Субботы и Субботы Суббот (Исх. 31:13–15); обрезание и обрезание обрезания, а также жатва и жатва жатв, по сказанному: Когда жнете жатву вашу (Лев. 23:10). Первое есть свершение деятельного, естественного и богословского любомудрия; второе — освобождение тварного бытия и логосов, которые в нем; третье — приношение и вкушение духовных логосов чувства и ума. И, конечно, это происходит трижды относительно каждого из тех, о ком шла речь. [Происходит для того, чтобы] ведующий знал логосы, согласно которым Моисей соблюдал Субботу, умерев вне святой земли (Втор. 34:5), Иисус Навин совершил обрезание, переходя через Иордан (Иис. Нав. 5:3), а наследующие благую землю, [соответственно этим логосам], приносят Богу подать двойной обильной жатвы.
37. Суббота есть бесстрастие разумной души, совершенно вытравившей, благодаря [духовному] деланию, клейма греха.
38. Субботы есть свобода разумной души, которая через естественное созерцание в духе подавляет в себе действие, направленное на чувственное.
39. Субботы Суббот есть духовный покой разумной души, которая уводит ум от всех божественных логосов, [содержащихся] в сущих, целиком соединяет его с единственным Богом в любовном исступлении и через мистическое богословие делает его совершенно неподвижным в Боге.
40. Обрезание есть снятие с души страстного предрасположения к тварному бытию.
41 Обрезание обрезания есть совершенное отвержение и удаление естественных движений души, направленных на это [тварное] бытие.
42. Жатва есть собирание и познавание разумной душой, соответственно добродетели и естеству [вещей], духовных логосов сущего.
43. Жатва жатв есть постижение Бога, доступное далеко не всем, возникающее неведомым образом в уме после таинственного созерцания умопостигаемых [существ]; это постижение надлежащим образом приносит [в дар Богу] тот, кто достойно и благоговейно чтит Создателя, [прославляя Его] от тварей видимых и невидимых.
44. Но есть и иная, более духовная жатва, о которой говорится, что она — от Самого Бога; есть и иное, более таинственное обрезание; наконец, есть и иная, более сокрытая Суббота, в которую почил от Собственных трудов Бог Это согласно написанному: Жатвы много, а делателей мало (Лк. 10:2); обрезание, которое в сердце, по духу (Рим. 2:29); и благослови Бог день седмый, и освяти его, яко в той почи от всех дел Своих, яже начат Бог творити (Быт. 2:3)
45. Жатва Божия есть всецелое пребывание и обитание в Боге [людей] достойных, которое произойдет при свершении веков.
46. Обрезание, которое в сердце, по духу есть полное прекращение естественных действий в уме и чувстве, направленных на умопостигаемое и чувственное. Они прекращаются благодаря присутствию [Святого] Духа, непосредственно преображающего целиком и тело, и душу в нечто более божественное.
47. Божия Суббота есть окончательное возвращение к Богу всех тварей. В это время Бог почивает, отдыхая от [Своей] естественной энергии, направленной на них, и прекращает Свое Божественное действие, осуществляемое неизреченным образом. Но возможно, что Бог отдыхает и от естественных энергий в каждом из сущих, которые являются причиной их природного движения тогда, когда каждое существо, получая Божественную энергию, соразмерную [ему], определяет и собственную природную энергию относительно Бога.
48. Ревнителям [веры] следует исследовать, какие создания [Свои] Богу надлежало помыслить как начинающие быть, и какие как не начинающие быть. Ибо, если Он почивал от дел, которые начинал творить, то ясно, что Он не почивал от тех дел, которые не начинал творить. Стало быть, возможно, что творения Божий, бытие которых начиналось во времени, суть все сопричаствующие сущие, как, например различные сущности сущих, поскольку их бытию предшествовало небытие. Бог же был тогда, когда сопричаствующие сущие [еще] не были. Творения же Божий, бытие которых не начиналось во времени, возможно, суть те сущие, которые допускают сопричастие себе; им сопричаствуют по благодати сопричаствующие сущие. Таковыми, например, являются: благость и всё то, что входит в это понятие, а также просто всякая жизнь, бессмертие, простота, неизменность, беспредельность и то, что сушностным образом созерцается окрест Бога, — они суть и творения Божий, и не начинали быть во времени. Ведь никогда добродетели или чему–либо из вышеназванного не предшествовало небытие, хотя и сопричаствующие им [сущие] сами по себе начинали быть во времени. Ибо всякая добродетель безначальна, и время не предшествует ей, поскольку она имеет от вечности своим Родителем единственнейшего Бога.
49. Бог бесконечно и беспредельно отличается от всех сущих — как сопричаствующих, так и допускающих сопричастие. Ибо все то, о чем можно утверждать, что оно обладает логосом бытия, есть творение Божие, даже если одно начинало быть во времени, а другое — как, например, некая рожденная сила, явно провозглашающая присутствие Бога во всех сущих, — было внедрено в твари по благодати.
50. Все бессмертные и само бессмертие, все живущие и сама жизнь, все святые и сама святость, все добродетельные и сама добродетель, все благие и сама благость, все сущие и само существование — все они, несомненно, суть творения Божий. Однако одни начали быть во времени, ибо Бог был тогда, когда их не было; другие же не начинали быть во времени, ибо Бога не было бы, если не было бы ни добродетели, ни благости, ни святости, ни бессмертия. И начинающие быть во времени есть и называются теми, которые они суть и именуются, благодаря со причастию с [сущими], не начавшими быть во времени. Бог есть Творец всякой жизни, бессмертия, святости и добродетели, поскольку Он превосходит сущность всего постигаемого умом и изрекаемого словом.
51. Шестой день, согласно Писанию, доводит до конца [творение] сущих, подчиняющихся естеству; седьмой — ограничивает движение, свойственное времени; восьмой — обнаруживает способ устроения того, что выше природы и времени.
52. Кто проводит шестой день только согласно закону, тот избегает господства страстей, деятельно угнетающих душу, и бесстрастно переходит море, [направляясь] в пустыню, — такой человек празднует субботу одним бездействием страстей. Тот же, кто переходит через Иордан, покидая и само состояние простой бездеятельности страстей, становится наследником добродетелей.
53. Тот, кто проводит шестой день по–евангельски, прежде умертвив первые движения греха, достигает посредством добродетелей состояния бесстрастия, лишенного всякой порочности; он справляет субботу в своем уме, [сохраняя] и само воображение чистым от страстей. Тот же, кто переправляется через Иордан, переносится в область ведения, в которой ум, таинственно созидаемый миром, как храм, становится в Духе жилищем Бога.
54. Кто подобающими делами и [добрыми] помыслами божественно свершает в себе шестой день и успешно исполняет, с помощью Божией, деяния свои, тот мыслью преодолевает всякое бытие, подвластное времени и естеству, и достигает таинственного созерцания вечных веков; совершенно покинув сущие [вещие] и переступив через них, он празднует субботу в уме неведомым образом. А кто удостаивается восьмого дня, тот восстал из мертвых (я имею в виду восстание из всего того, что после Бога, — из чувственных и умопостигаемых [существ], из слов и мыслей): он вкушает блаженную жизнь Божию, которая подлинно есть и называется единственной истинной Жизнью, поскольку и сам становится богом благодаря обожению.
55. Шестой день есть совершенное исполнение добродетельных деяний, соответствующих естеству [человеческому]; седьмой день — завершение и прекращение всех естественных помыслов у тех, кто предается созерцанию неизреченного ведения; восьмой — переход к обожению достойных [этого]. Пожалуй, Господь никогда более таинственно не являл седьмой и восьмой дни, чем тогда, когда Он назвал их днем и часом свершения, то есть часом, описующим тайны и логосы всего. Ни одна из небесных и земных Сил не смогла бы познать эти дни до того, как изведала их на опыте, если бы не блаженное Божество, создавшее их.
56. Шестой день обнаруживает логос бытия сущих; седьмой указывает на образ благобытия их; а восьмой намекает на неизреченное таинство вечного благобытия этих сущих.
57. Зная, что шестой день является символом практического делания, мы исполним в этот день весь долг добродетельных деяний, словно относительно нас было сказано: И виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело (Быт. 1:31).
58. Свой долг благого дела во славу Божию исполняет тот, кто посредством тела усиленно трудится над украшением души различными добродетелями.
59. Тот, кто осуществляет приуготовление праведных деяний, достигает покоя умозрительного созерцания, в котором он боголепно постигает логосы сущих, прекращая тем самым движение в уме, относящееся к этому приуготовлению.
60. Сопричаствующий покою Божиему, [устроенному Им] ради нас в седьмой день, сопричаствует также, по обожению, и Его действию ради нас в восьмой день, то есть таинственному Воскресению. Он оставил лежать в гробу пелены и плат, который был на главе Его. Видящие эти вещи, как их видели Петр и Иоанн, верят, что Господь воскрес (Ин. 20:5–8).
61. Гроб Господень есть мир сей или же сердце каждого верующего. Пелены суть логосы чувственных [вещей] вместе с образами добродетелей. Плат, который был на голове [Господа], есть простое и единообразное ведение [вещей] умопостигаемых, вместе с воспринятым [благодаря ведению] богословием. Посредством этого познавался [Бог] Слово, ибо без )того Он, будучи превыше чувственных и умопостигаемых вещей, совершенно недоступен нашему восприятию.
62. Почтительно погребающие Господа узрят Его воскресающим во славе — что недоступно зрению тех, кто не совершает этого. Ибо Он недоступен восприятию питающих злые умыслы, поскольку уже не имеет покровов, благодаря которым Господь, как казалось, благоволил быть воспринятым [всеми] желающими [видеть Его] и претерпел [крестные] страдания ради спасения всех.
63. Почтительно погребающий Господа окружается уважением всех боголюбцев. Ибо он, как это надлежит, избавляет Господа от бесславного выставления напоказ перед всем народом, не позволяя неверующим использовать Его пригвождение к Кресту в качестве предлога для богохульства (Мф. 27:57—66). Прилагающие же печать к могиле и ставящие стражей у гроба суть враги этого дела — они и на воскресшее Слово клевещут как на похищенное учениками; ради клеветы на воскресшего Спасителя они подкупают солдат (Мф. 28:11–15) за такие же серебренники, какие получил лжеученик [Господа], предавший Его (под «серебренниками» я понимаю показной образ [осуществления] добродетелей). Человек ведующий знает, что сказанное предстает лишь своей зримой стороной; он не находится в неведении относительно того, как и каким образом был распят, погребен и воскрес Господь. Он считает мертвецами страстные помыслы, насажденные бесами окрест сердца; [этими помыслами] в искушениях и разделяются, словно одежды [Господа], способы нравственной благопристойности [Такой ведующий человек] также преступает, словно через печати [на гробе Господнем], через образы предвосхищения грехов, запечатлеваемые в душе.
64. Всякий сребролюбец, симулирующий добродетель ради предосторожности, когда обретает вожделенный металл, отказывается от того образа [жизни], согласно которому он ранее считал себя учеником Слова.
65. Когда вижу неких гордецов, не переносящих похвал в адрес лучших, [чем они], коварно изыскивающих средства к тому, чтобы провозглашенную Истину сделать безвестной, отвращая от Нее [других] тысячами искушений и беззаконными наветами, то мне думается, что ими был распят и погребен Господь, они приставили [к гробу Его] стражей и наложили печати. [Бог] Слово обратил их [козни] против них самих; воскреснув среди вражиих нападок, Он явился [в блеске славы], как бы укрепляя [нас] в бесстрастии среди скорбей. Ибо Он сильнее всех, поскольку есть и называется Истиной.
66. Таинство Воплощения Слова содержит [в себе] смысл всех загадок и образов Писания, а также знание являемых и постигаемых умом тварей. Познавший таинства Креста и Гроба [Господня] познает и цель, ради которой Бог первоначально привел все в бытие.
67. Все являемые вещи нуждаются в Кресте, то есть в том устойчивом состоянии, которое и сохраняет в них связь действий, осуществляемых в чувственном [мире]; все умопостигаемые вещи нуждаются в Гробе, то есть в той совершенной неподвижности, которая прекращает в них всякие действия, осуществляемые в уме. Ибо когда естественное действие и движение, относящиеся ко всем [тварным вещам], сочетаются в [единой] связи, тогда [Бог] Слово, единственный из всех существуя в Самом Себе, является, словно Воскресший из мертвых, содержа и описуя все [твари], происшедшие от Него. Однако при этом ни одна тварь не обладает родством с Ним в силу естественной связи. Ведь спасение спасаемых [происходит] по благодати, а не по природе.
68. Век, время и место принадлежат к относительному, ибо без них не существует ничего из того, что мыслится совместно с ними. Бог же не принадлежит к относительному, ибо Он не содержит вообще ничего из того, что могло бы мыслиться одновременно с Ним. Стало быть, если достойные [люди] являются наследниками Самого Бога, то [всякий], удостоенный подобной благодати, будет превыше всех веков, времен и мест. Его местом будет Бог, согласно написанному: Буди ми в Бога Защитится и в место крепко спасти мя (Пс. 70:3).
69. Конец не имеет вообще ничего общего с серединой, так как он не будет тогда уже концом. Середина же есть все то, что [следует] за началом и имеет перед собой конец. Если же все века, времена и места, вместе со всем, что мыслится одновременно с ними, суть после Бога, Который есть безначальное Начало, и имеют Его перед собой, как бесконечный Конец, то они ничем не отличаются от середины. Бог есть Конец спасаемых, и ничто от середины не будет уже созерцаться в них, оказавшихся в этом наипредельнейшем Конце.
70. Весь мир ограничивается своими логосами, а [существа], обитающие в нем, определяются местом и временем. [Мир] обладает [этими логосами] в качестве образов умозрения, присущих ему по природе, которые делают возможным частичное постижение Премудрости Божией, [пребывающей] во всех [тварях]. И до тех пор, пока они используются для такого постижения, им присущи и середина, и частичное восприятие. А когда проявление совершенного прекращает частичное, то все гадательное и тусклое преходит, Истина предстает лицом к лицу, и спасаемый, став совершенным в Боге, будет превыше всех миров, веков и мест, которыми он до сего времени воспитывался, как младенец (1 Кор. 13:10—13).
71. Пилат есть образ естественного закона, а толпа иудеев — образ писанного закона. Тот, кто по вере не оказывается превыше обоих законов, не может воспринять Истину, превосходящую и естество, и разум. Наоборот, он непременно будет распинать [Бога] Слово, считая Евангелие, как иудей, соблазном и, как эллин, безумием (1 Кор. 1:23).
72. Когда ты видишь Ирода и Пилата, заключивших между собой дружественный союз для погибели Иисуса, тогда подразумевай под этим единодушное согласие бесов, соединившихся ради умерщвления логоса добродетели и ведения. Ибо бес тщеславия, принимая обличье духовного ведения, отправляет [подвижника] к бесу блуда, а тот, в свою очередь, облачаясь в смирение ложной чистоты, вновь отсылает к бесу тщеславия. Поэтому и говорится: Ирод… одел Его в светлую одежду и отослал обратно.
73. Прекрасно блюсти ум не идущим на поводу у плоти и страстей. Ибо Господь говорит: Не собирают с репейника смоквы — то есть со страстей добродетель, или с терновника виноград (Мф. 7:16) — то есть с плоти радостное ведение.
74. Подвижник, стойко выдержавший испытание искушениями, очистившийся воспитанием своего тела и обретший совершенство радением о возвышенных умозрениях, удостаивается божественного утешения. Ибо Моисей говорит: Господь от Синая прииде — то есть из искушений, и явися от Сеира нам — то есть из телесных трудов, и приспе от горы Фарани, и прииде со тмами святых (Втор. 33:2) — то есть от горы веры со тьмами святых ведений.
75. Ирод задерживается на логосе плотского образа мыслей, Пилат–на логосе чувственных вещей, иудеи — на логосе душевных помыслов. Когда душа, вследствие неведения, прилепляется к чувственным вещам, она предает [Бога] Слово на смерть, в самой себе решив исповедовать царство тления. Ибо иудей говорит. Нет у нас царя кроме кесаря (Ин. 19:15).
76. Ирод задерживается на том месте, где осуществляются страсти; Пилат — на месте ложного навыка в них; кесарь — на месте миродержца тьмы, а иудеи — на месте души. Стало быть, когда душа подчиняется страстям, она предает добродетель в руки порочного навыка, явно отказывается от Царства Божия и идет к губительной тирании диавола.
77. Для духовной радости душе недостаточно владычествовать над страстями, если она при этом не стяжает добродетели исполнением заповедей. Ибо [сказано]: Не радуйтесь, что духи вам повинуются — то есть действия страстей, порадуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк. 10:20) — то есть что они начертаны в месте бесстрастия, благодаря благодати усыновления и через осуществление добродетелей.
78. Обилие добродетелей, достигаемое [духовным] деланием, совершенно необходимо для человека ведующего. Ибо [Господь] говорит Кто имеет мешок — то есть духовное ведение, тот возьми его, также и суму — то есть изобилие добродетелей, щедро окормляющих душу, а у кого нет — разумеется, мешка и сумы, то есть ведения и добродетели, продай одежду свою и купи меч (Лк. 22:36); то есть [Господь] говорит предай плоть свою трудам добродетели и мудро веди брань со страстями и бесами ради достижения мира Божиего. Или [Он говорит тебе]: приобрети в Слове Божием тот навык, который, [подобно мечу], отделяет худшее от лучшего (Евр. 4:12).
79. Господь, открывшись в возрасте тридцати лет, скрыто научает тайнам, касающимся Его, которые становятся зримыми благодаря этому числу. Ибо число тридцать, постигаемое в таинственном смысле, представляет Господа как Творца и Промыслителя времени, природы и умопостигаемых [существ], которые превыше естества. [Ведь Господь есть Творец] времени благодаря числу семь, ибо время седмирично; природы благодаря числу пять, ибо природа пятирична и разделяется на пять частей чувством; умопостигаемых [существ] благодаря числу восемь, ибо бытие их превышает период, измеряемый временем. [Господь] есть Промыслитель благодаря числу десять; через святую десятицу заповедей люди приводятся к благобытию, и этой буквой тайнозрительно начинается имя Господа, ставшего человеком. А при сложении пяти, семи, восьми и десяти получается число тридцать. И ведующий то, как прекрасно следовать за Господом — Руководителем [нашим], не остается в неведении и относительно причины того, что Он открылся в возрасте тридцати лет, уже имея возможность провозглашать Евангелие Царствия. Ибо когда Он безукоризненно, словно некое зримое естество, сотворил мир добродетелей [Своим] деятельным любомудрием, не изменяя чреду жизни Своей души, проходящей через противоположности в течение определенного времени; когда посредством созерцания Им уверенно был собран урожай ведения умопостигаемых [вещей], а поэтому Он смог тот же самый навык промыслительно вложить и в других, — тогда Сам [Бог Слово], словно обладая телесным образом и достигнув духом тридцати лет, являет вместе с собственными благами и Свое действие на других.
80. Предающийся телесным наслаждениям не может быть неутомимым в добродетели и легко устремляющимся к ведению. Поэтому он не имеет человека (Ин. 5:5–15) — то есть сознательного рассуждения, который, когда возмутится вода, опустил бы его в купальню, то есть в добродетель, могущую вместить ведение и исцеляющую всякий недуг, если, конечно, болящий по своему нерадению не мешкал и не был охвачен еще раньше и другим недугом, препятствующим его исцелению. Поэтому [расслабленный] и пролежал в немощи тридцать восемь лет. Ибо тот, кто созерцает зримое творение не для прославления Бога и не возносит благочестиво мысль свою к умопостигаемому естеству, по справедливости пребывает в расслаблении указанное число лет. Ведь число тридцать, воспринимаемое с точки зрения естественного созерцания, означает чувственную природу, а рассматриваемое с точки зрения [духовного] деления, оно означает практическую добродетель. Число же восемь, постигаемое с точки зрения естественного созерцания, означает умопостигаемую природу нетелесных (существ], а с точки зрения умозрительной — премудрое богословие. Тот, кто не подвигается этим к Богу, остается расслабленным до тех пор, пока не приходит к нему [Бог] Слово и не научает его, повелевая кратко: Встань, возьми постель твою и ходи (Ин. 5:8) — то есть [Бог Слово] повелевает быть властителем [своего] ума и [хранить] его от обдержащей любви к наслаждениям, тело поднять на плечи добродетелей и уйти в дом [свой], то есть, разумеется, на Небо. Ибо подобает более худшему быть поднятым лучшим на плечи [духовного] делания ради добродетели, нежели чем допустить, чтобы лучшее увлекалось худшим, вследствие расслабленности души, в погоню за наслаждениями.
81. Чистотой помыслов мы не выходим за пределы нашей сущности и сущности всего того, что после Бога, а также не обретаем навыка в непреложной добродетели. Однако когда мы посредством любви восстановим [наше утерянное] достоинство, тогда познаем силу Божественного обетования. Ибо следует верить, что достойные, согласно [своему] незыблемому постоянству [в добродетелях], суть там, где ум [их], предвосхищая это любовью, укоренил силу [свою]. Ведь тот, кто не вышел из самого себя и из всего, что может постигаться мыслью, кто не поселил себя в Молчании, превышающем [всякое] мышление, тот совсем не может быть свободным от изменчивости [вещественного] бытия.
82. Всякое мышление отражает множественность, или, по крайней мере, двойственность. Ибо оно есть посредствующая связь неких крайностей, соединенных друг с другом, то есть оно есть связь мыслящего и мыслимого. Ни одной из этих крайностей не присуще сохранять полностью простоты. Ведь мыслящий есть некий субъект, содержащий в себе способность мыслить, неотделимую от него. А мыслимое есть либо субстрат, либо то, что в субъекте; от него неотделима способность быть постигаемым мыслью или предлежащая сущность, к которой относится эта способность. Ибо ни одно из сущих не является само по себе простой сущностью или простым мышлением так, чтобы быть нераздельной единицей. А Бог, если мы назовем Его «сущностью», не содержит в Себе присущей Ему по природе способности быть познаваемым, дабы не являться сложным; если мы назовем Его «мышлением», то Он не содержит в Себе подлежащей сущности, по природе могущей вместить мысль. Но Сам Бог, Целый и Единственный, есть по сущности Мышление, а по мышлению Он, Целый и Единственный, есть Сущность. И в то же время Он весь — превыше сущности и мышления, потому что есть нераздельная, неделимая и простая Единица. А поэтому тот, кто в какой–либо мере сопричаствует мышлению, еще не выходит за пределы двойственности; тот же, кто совершенно оставляет это мышление, оказывается неким образом в Единице и отстраняет от себя способность мыслить.
83. Во множестве — инаковость, несходство и различие; в Боге же, подлинно Едином и Единственном, — только одно тождество, простота и сходство. Поэтому неосторожно обращаться к созерцанию Бога, прежде не оказавшись вне множества. И это являет нам Моисей, поставивший сначала шатер [своего] разумения вне стана (Исх. 33:7), и лишь потом обратившийся к Богу. Опасно пытаться изречь словом неизреченное, ибо произнесенное слово двойственно и даже множественно. Более надежно созерцать Сущее в одной только душе, ничего не изрекая, потому что душа покоится в нераздельной Единице, а не во множестве. Ибо первосвященник, которому предписано однажды в год заходить за завесу в святое святых (Евр. 9:1—7), научает, что только тому, кто проходит храм и святилище, должно быть внутри «святого святых», то есть тому, кто проходит все естество чувственных и умопостигаемых [вещей] и становится чистым от всякого свойства, присущего ему по рождению, — только ему должно воспринимать Бога посредством обнаженной и лишенной одежд мысли.
84. Великий Моисей, поставив свой шатер вне лагеря, то есть поместив свою свободную волю и мысль вне пределов [вещей] зримых, начинает поклоняться Богу. И, вступив во мрак, то есть в безвидное и невещественное место ведения, он пребывает там, совершая наисвященнейшие таинства.
85. Мрак есть безвидное, невещественное и нетелесное устроение, содержащее небесное ведение сущих. Оказавшийся внутри этого устроения, словно другой Моисей, постигает [своей] смертной природой Незримое. Благодаря этому он, запечатлев в самом себе красоту божественных добродетелей и уподобившись картине, точно передающей красоту Первообраза, спускается вниз, предоставляя себя в распоряжение тех, кто желает подражать [горней] добродетели, и являя человеколюбивую и благожелательную [сущность] благодати, которой он сопричаствует.
86. Непорочно следующие любомудрию по Богу приобретают великую пользу из знания, даруемого им. [Суть этого любомудрия заключается в том, что] не следует приспосабливать [свою] свободную волю к [изменяющимся] обстоятельствам, но должно ревностно и с незыблемой твердостью приступать к тому, что соответствует смыслу добродетели.
87. Крещенные во Христе через Дух [Святой, мы получаем] первое нетление по плоти, а последнее нетление мы воспринимаем по Христу и в [Святом] Духе, сохраняя, благодаря преуспеянию в благих делах и добровольному умерщвлению [плоти], первое нетление, соответственно которому никто из обладающих им не страшится утерять приобретенные блага.
88. Бог, по [Своей] милости к нам желая ниспослать благодать божественной добродетели с неба к живущим на земле, символически устроил священную скинию и все, что в ней; она есть отпечатление, образ и подобие Премудрости [Божией].
89. Благодать Нового Завета таинственно сокрыта буквой Ветхого [Завета]. Поэтому Апостол и говорит, что закон духовен (Рим. 7:14). Ведь закон, ветшая и устаревая по букве, упраздняется (Евр. 8:13), а по духу он молодеет и является всегда действенным. Ибо благодати не свойственно стареть.
90. Закон есть тень Евангелия, а Евангелие есть образ будущих благ. Первый препятствует осуществлению злых деяний, а второе предлагает осуществлять деяния благие.
91. Мы говорим, что все Священное Писание, словно некий духовный человек, разделяется на плоть и дух. И кто утверждает, что слова Писания есть плоть, а смысл Его есть дух или душа, тот не погрешает против истины. Поэтому несомненно мудр тот, кто пренебрегает тленным и становится целиком принадлежащим нетленному.
92. Закон есть плоть духовного человека, уподобляемого Священному Писанию, пророки — чувства [его], а Евангелие — разумная душа. [Душа] действует посредством плоти закона и чувства пророков, являя в этих действиях свою силу.
93. Закон есть тень, а пророки — образ божественных и духовных благ, содержащихся в Евангелии. А Евангелие являет Саму Истину, присутствующую в нас посредством букв, которая до этого была сокрыта тенью закона и предызображена пророками.
94. Исполняющий закон своей жизнью и своим поведением приводит в бездействие только одни дурные наклонности, принося в жертву Богу действие неразумных страстей. И вследствие его духовной незрелости ему для спасения достаточно и такого образа [жизни].
95. Воспитываемый пророческим словом отвергает действия страстей, отлагая одновременно и свою уступчивость им, которая укореняется в душе. И это для того, чтобы, показывая относительно худшего (я имею в виду плоть), что он воздерживается от зла, он мог скрывать обильно осуществляемое им относительно лучшего (я подразумеваю душу).
96. Чистосердечно преданный евангельской жизни отсекает от себя начало и конец зла. Он словом и делом домогается всякой добродетели; приносит жертву восхваления и исповедания, отстраняясь от всякого беспокоящего действия страстей и становясь свободным от мысленной брани с ними; знает только одно [духовное] наслаждение, питающее душу упованием на будущие блага.
97. Усердным ревнителям в [изучении] Священного Писания Господь является в двух видах: в простом и общедоступном, зрить который могут многие и о котором говорится: И видехом Его, и не имаше вида, ни доброты (Ис. 53:2); и в другом виде, более сокрытом и доступном лишь для немногих, то есть для тех, кто подобно Петру, Иакову и Иоанну, уже стали святыми апостолами, пред которыми Господь преобразился в славу, препобеждающую чувство. Сообразно этой славе, Господь красен добротою паче сынов человеческих (Пс. 44:3). Из этих двух видов первый соответствует только еще начинающим [жизнь во Христе], а второй — достигшим совершенства по ведению, насколько это возможно [человеку]. Один есть образ первого пришествия Господа, с ним соотносятся слова Евангелия и его страстями очищаются люди деятельного склада. Второй есть предызображение пришествия [Господа] во славе, которое мыслится как Дух. Оно через мудрость преображает ведующих для обожения, и благодаря этому преображению [Бога] Слова в них они открытым лицем, как в зеркале, взирают на славу Господню (2 Кор. 3:18).
98. Кто благодаря добродетели несокрушимо противостоит грозным опасностям, тот имеет в себе первое пришествие [Бога] Слова, действующее в нем и очищающее его от всякой скверны. А кто благодаря созерцанию приводит свой ум в ангельское состояние, тот содержит в себе силу второго пришествия, которая делает его бесстрастным и неуязвимым.
99. Чувство подобает человеку деятельного склада, [духовным] трудом добивающемуся добродетелей, а нечувствительность — [человеку] ведующему, отвращающему ум [свой] от плоти и мира и обращающему его к Богу. Кто посредством [духовного] делания добивается освобождения души от естественных уз, связывающих его с плотью, тот обладает свободной волей, постоянно подчиняющейся [нуждам духовных] трудов. А кто посредством созерцания уже вытащил гвозди этой связи [с миром], тот вообще ничем не удерживается, становится чистым от страстей и естественным образом обретает силу, противостоящую [лукавому], который жаждет завладеть им.
100. Манна, ниспосланная Израилю в пустыне, есть Слово Божие, соответствующим образом усвояемое теми, кто насыщается Им для всякой духовной радости и изменяющееся соответственно вкусу каждого, во удовлетворение желания вкушающих (Прем. 16:21). Ибо Оно содержит [любое] качество всякой духовной пищи. Поэтому для тех, кто рожден свыше через Дух [Святой] от нетленного семени, Оно становится чистым словесным молоком (1 Петр. 2:2); для немощных — овощем (Рим. 14:1–2), успокаивающим страждущую силу души; а для тех, кто через постоянный навык упражняет чувствилища своей души для различения добра и зла, Оно дарует Себя, как твердую пищу (Евр. 5:14). Слово Божие обладает еще и другими неисчислимыми силами, не вмещаемыми здесь. Расторгнувший [здешнее бытие] и удостоенный быть воздвигнутым среди сонма многих (или всех) сил Слова, постигнет и всю совокупность их, или некоторые из них, за то, что здесь он был верен в малом (Мф. 25:21). Ибо все возвышенные божественные дары, уделяемые нам в здешней жизни, представляются скромными и незначительными по сравнению с дарами будущими.
Вторая сотница
1. Един Бог, потому что едино Божество; Единица безначальная, простая, сверхсущностная, неделимая и нераздельная; Она же Единица и Она же Троица, целиком Единица и целиком Троица; целиком Единица — по сущности, и целиком Троица — по Ипостасям. Ибо Божество есть Отец, Сын и Святой Дух, и Божество — в Отце и Сыне и Святом Духе. Оно целиком в целом Отце, и Отец целиком в целом Божестве; Оно целиком в целом Сыне, и Сын целиком в целом Божестве; Оно целиком в целом Святом Духе, и Святой Дух целиком в целом Божестве. Оно целиком Отец и в целом Отце; целый Отец в целом Божестве и целый Отец есть целое Божество. И целое Божество есть целый Сын, целое Божество в целом Сыне и целый Сын в целом Божестве. Целое Божество есть Дух Святой, и Оно в целом Духе Святом; целиком Божество есть целый Святой Дух, и целый Святой Дух в целом Божестве, Ибо Божество не отчасти в Отце, и Отец не отчасти Бог; Божество не отчасти в Сыне, и Сын не отчасти Бог, Божество не отчасти в Святом Духе, и Святой Дух не отчасти Бог. Ведь Божество неделимо, и Отец или Сын или Святой Дух не есть несовершенный Бог, но совершенное Божество целиком и совершенным образом есть и в совершенном Отце, и в совершенном Сыне, и в совершенном Святом Духе. Отец целиком и совершенным образом есть в целом Сыне и Духе; Сын целиком и совершенным образом есть в целом Отце и Духе; Святой Дух есть целиком и совершенным образом в целом Отце и Сыне. Поэтому Отец и Сын и Святой Дух есть единый Бог. Ибо одна и та же самая сущность, сила и действие Отца и Сына и Святого Духа; они не существуют и не мыслятся в ком–либо [из этих Божественных Лиц] отдельно одна от другой.
2. Всякое мышление свойственно [существам] мыслящим и мыслимым. Бог же не принадлежит ни к первым, ни ко вторым, ибо превосходит их. Иначе он был бы описуемым, имея нужду, как мыслящий, в связи с мыслимым, ибо естественным образом подчинялся бы мыслящему, по причине связи [с ним] становясь объектом мысли. Стало быть, нельзя понимать Бога ни как мыслящего, ни как мыслимого, поскольку Он превыше этого. Для тех же [существ], которые после Бога, свойственно и мыслить, и быть мыслимыми.
3. Подобно тому, как всякое мышление, будучи качеством, полагается в сущности, так оно и обладает движением, совершаемым относительно сущности. Ибо оно не способно явить себя как нечто существующее вообще свободно и просто само по себе, потому что не свободно и не просто. Бог же и в том, и в другом совершенно прост. [Он есть] Сущность, которая вне того, что в субъекте, и [Он же есть] Мышление, совсем не имеющее субстрата. Ведь [Бог] не принадлежит ни к мыслящим, ни к мыслимым, поскольку Он превыше и сущности, и мышления.
4. Подобно тому, как прямые линии, расходящиеся из центра, рассматриваются совершенно нераздельными в нем, так и удостоившийся быть в Боге постигает простым и нераздельным ведением все предсуществующие в Нем логосы тварных вещей.
5. Мышление формируется мыслимыми [вещами]; будь оно единым или множественным, оно формируется по образу каждого из мыслимых. Когда же оно оказывается по ту сторону множества чувственных и умопостигаемых [вещей], формирующих его, и становится совершенно безвидным, тогда премысленный [Бог] Слово усваивает его Себе и дарует ему покой [от бесконечно] чередующейся смены мысленных образов. Испытавший это и сам успокоился от дел своих, как и Бог от Своих (Евр. 4:10).
6. Достигающий здесь совершенства, доступного для людей, плодоносит Богу любовь, радость, мир и долготерпение, а для будущего — нетление, вечность и тому подобное. И, возможно, первые подобают лишь тому, кто деятельно осуществляет нравственное любомудрие, а вторые — тому, кто через истинное ведение исступает из [всего] тварного.
7. Как грех есть деяние, свойственное непослушанию, так и добродетель есть деяние, свойственное послушанию; и как за непослушанием следует нарушение заповедей, так и за послушанием следует соблюдение заповедей и соединение с Даровавшим [их]. Стало быть, соблюдший через послушание заповедь и дело праведное совершает, и через любовь сохраняет нераздельное единение с Заповедовавшим. А нарушивший ее через непослушание и грех совершает, и расторгает свое единство по любви с Заповедовавшим.
8. Кто, [преодолевая свое] разделение [с Богом, происшедшее] вследствие преступления [заповеди], соединяется [с Ним], тот прежде всего отделяет себя от страстей, затем — от страстных помыслов, далее — от естества и логосов, присущих этому естеству, а потом уже — от умозрений и от ведения, связанного с ними. Наконец, уходя и от пестроты логосов Промысла, он неведомым образом достигает логоса Единицы. И только в этом логосе ум, созерцая собственную непреложность, радуется радостью неизреченною (1 Петр. 1:8), восприняв мир Божий, который превыше всякого ума (Флп. 4:7) и который бдительно хранит свое незыблемое достоинство.
9. Страх перед геенной побуждает новоначального избегать зла; преуспевающим [в духовной жизни] даруется рвение в осуществлении добродетелей, [порождаемое] желанием воздать [добром за полученные] блага; таинство же любви возносит ум над всеми тварями, делая его слепым по отношению к тому, что после Бога. Только подобных слепцов и умудряет Господь, являя им более божественные вещи.
10. Слово Божие подобно горчичному зерну, и до того, как быть посаженным, оно кажется малым, а посеянное надлежащим образом Оно становится столь великим, что [все] возвышенные логосы чувственных и умопостигаемых тварей, наподобие птиц [небесных], обретают покой в [ветвях] Его. Ибо логосы всех вещей пребывают в Слове Божией и вмещаются в Нем, но ни одно из сущих не вмещает в себя Его. Поэтому сказал Господь, что имеющий веру с горчичное зерно может словом передвинуть гору (Мф. 17:20), то есть изгнать прочь масть диавола, довлеющую над нами, сдвинув ее с основания.
11. Горчичное зерно есть Господь, Который сеется Духом в сердцах, приемлющих [Его]. И кто [своими] добродетелями заботливо выращивает это зерно, тот сдвигает гору перстного помышления, добровольно отстраняя [от себя] устойчивый навык порочности. И тогда в нем самом обретают покой, словно птицы небесные, логосы и способы [осуществления] заповедей, а также божественные Силы.
12. Полагая в основу [своей] веры Господа, словно некий краеугольный Камень, мы возводим возвышенный и благостный [храм] то есть чистое и неподдельное богословие, ясную и светлую жизнь, а также божественные помыслы и умозрения, подобные жемчугу. Но [для сооружения этого храма] не нужны дерево, сено и солома (1 Кор. 3:12), то есть идолослужение или увлеченность чувственными вещами, жизнь неразумная и страстные помышления, лишенные, словно колосьев, мудрого разумения.
13. Стремящийся к ведению закладывает [твердые] основания для спасения души, как сказал Бог Моисею: Ты встал вместе со мною. Следует знать, что и среди стоящих у Господа существуют различия, так как для пытливых умом важны слова: Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк. 9:1). Ибо не всем, стоящим у Него, Господь является во славе, но перед новоначальными Он предстает в зраке раба (Флп. 2:7), а тем же, кто может следовать за Ним, восходящим на высокую гору Своего Преображения, Господь открывается в зраке Божией (Мф. 17:1—9; Мк. 9:2—13; Лк. 9:28–36; 2 Петр. 1:16–18), в котором Он был до сотворения мира. Ибо Господу возможно явить Себя всем находящимся у Него различным образом — одним так, а другим иначе, что происходит, конечно, соразмерно способности видения каждого, определяемой верой.
14. Когда Слово Божие становится в нас ясным и светлым, а Лик Его сияет, словно солнце, тогда и одежды Его являются белыми, то есть речения Священного Евангельского Писания [являются в нас] ясными, прозрачными и не имеющими никакого покрова. И вместе с Господом приходят [к нам] Моисей и Илия, то есть духовные логосы закона и пророков.
15. Подобно тому, как приходит Сын Человеческий во славе Отца с Ангелами Своими (Мф. 16:27), так и Слово Божие, приходя во славе Отца с Ангелами Своими, преображается в достойных, сообразно преуспеянию в добродетелях каждого. А духовные логосы закона и пророков, предызображенные Моисеем и Илией, являясь с Господом при Преображении Его, хранят соразмерность славы [Господней] в достойных, открывая им [божественную] Силу [в такой степени, в какой] они могут вместить ее в это время.
16. Сколько–нибудь посвященный в таинство логоса Единицы, непременно познаёт и логосы Промысла и Суда, соединенные с этим логосом Единицы . Поэтому, согласно святому Петру, у него оказываются три скинии, которые следует причислять к [скиниям], воспринимаемым зрением. Они суть три навыка в спасении: я подразумеваю навык в добродетели, навык в ведении и навык в богословии. Первый требует мужества и благоразумия в [духовном] делании, образом которого является блаженный Илия; второй требует праведности в естественном созерцании, которую показал великий Моисей; третий требует совершеннейшей мудрости, которую явил Господь. Названные скинии, поскольку они лучше и возвышеннее других, станут в будущем уделами достойных .
17. Посвящающий себя духовному деланию живет в теле, словно пришелец, пресекая добродетелями связь души с плотью и удаляя от себя обман вещественного. Посвящающий же себя ведению живет пришельцем и в самой добродетели, созерцая истину, словно отраженную в зерцалах и иносказательную (1 Кор. 13:12). Ибо ему еще недоступно лицезрение самосущих видов благ и наслаждение созерцанием их лицом к лицу. Ведь всякий святой проходит [через здешнюю жизнь], посредством образа благ устремляясь к будущему, и при этом восклицает Пресельник аз есмь и пришлец, якоже вси отцы мои (Пс. 38:13).
18. Молящийся никогда не должен останавливать свое восхождение горе к Богу. Ведь наше восхождение должно понимать как преуспеяние в добродетелях при [духовном] делании от силы в силу (Пс. 83:8), как восхождение духовного ведения при созерцании от славы в славу (2 Кор. 3:18) и как переход от слов Священного Писания к духу [Его]. Так же следует поступать и оказавшемуся в месте молитв: возводить ум горе, отлагая человеческие [попечения] и [обращаясь] к более божественным [вещам], чтобы ум был в силах следовать за прошедшим небеса, Иисусом Сыном Божиим (Евр. 4:14), вездесущим и всенаполняющим по Домостроительству Божиему ради нас, дабы и мы, следуя за Ним и проходя все, что после Него, оказывались бы у Него Самого. Если мы и постигаем Его, то не по слабости Домостроительного снисхождения [к нам], а по величию [Его] естественной Беспредельности (2 Кор. 5:16).
19. Прекрасно посвящать все свое время Богу и взыскивать Его, как то повелевается нам (Пс. 104:4), даже если взыскующие Его в сей жизни не в силах приблизиться к пределам глубины Божией. Но, быть может, хоть немного стремясь к этой глубине, мы [удостоимся] созерцания Святая святых и Духовная духовных. Это образно являет архиерей, входя из Святая святых храма в Святейшая Святых, [которые] наиболее святы из [всего] святого.
20. Всякое слово Божие не многоречиво и не многословно; оно — едино, хотя и состоит из различных умозрений, каждое из которых есть часть [этого] слова. Поэтому говорящий во имя истины и могущий сказать так, чтобы не упустить ничего из исследуемого, изрекает единое слово Божие.
21. Во Христе, Который есть Бог и Слово Отца, по сущности обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2:9); в нас же эта полнота Божества обитает по благодати, когда мы собираем в самих себе всякую добродетель и мудрость и никоим образом (насколько это возможно человеку) не пренебрегаем истинным подражанием Первообразу. Ибо по причине усыновления [нас Богом] вполне естественным [представляется и то], что в нас обитает полнота Божества, состоящая из духовных умозрений.
22. Подобно тому, как наше слово, происходя естественным образом из ума, является вестником сокрытых движений его, так и Слово Божие по существу познало Отца, как Слово [познаёт] породивший [Его] Ум. И без Слова ни одна из тварей не может воспринять Отца, ибо, будучи Словом по природе, Оно открывает того Отца, Которого познало, почему и нарекает это Слово Великого Совета Ангелом (Ис. 9:6).
23. Великий Совет Бога и Отца есть окруженное молчанием и неведомое таинство [Божественного] Домостоительства. Единородный Сын открыл и исполнил [этот Совет] через [Свое] Воплощение, став Вестником Великого и Предвечного Совета Бога Отца. И всякий познавший смысл таинства [Домостроительства] также становится вестником Великого Совета Бога настолько, насколько он, словом и делом, бесконечно восходит горе и, преодолевая все [тварное], поспешает к Тому, Кто снизошел к нему.
24. Если Слово Божие, будучи по природе совершенно неподвижным, Домостроительно ради нас снизошло в самые нижние части земли, вознеслось превыше всех небес (Ефес. 4:9—10) и, по Домостроительству [Божему], в Себе Самом, как в человеке, предосуществило будущее, то питающий [неизбывную] любовь к ведению и пребывающий в таинственной радости [Божией] пусть рассмотрит какова, по обетованию, есть цель любящего Господа.
25. Если Бог Слово, Сын Бога и Отца, для того и стал Человеком и Сыном Человеческим, чтобы соделать человеков богами и сынами Божиими, то мы веруем, что будем там, где ныне находится Сам Христос, как Глава всего тела (Кол. 1:18), Который, будучи подобным нам, предтечею за нас вошел к Отцу (Евр. 6:20). Ведь Он как Бог ста в сонме богов (Пс. 81:1), то есть в спасаемых и, стоя посреди [них], раздадет достойным [дары] будущего блаженства, не отделяясь от них никаким пространством.
26. Тот, кто еще преисполнен страстными желаниями плоти, обитает пока, как идолопоклонник и творец идолов, в земле халдеев. Когда же он становится [способным] хоть немного различать вещи и чувствовать надлежащим образом способы [существования] естества, то он, оставив землю халдеев, переходит в Харран Месопотамский (Быт. 11:28—31), то есть в промежуточное состояние между добродетелью и пороком, когда чувство еще не становится чистым от обольщения [плотскими вещами]. Это и есть Харран. Если же он, возвышаясь над чувством, достигает соразмерного понимания блага, то тогда уже устремляется в землю благую, то есть в состояние, свободное от всякого зла и неведения. Эту землю неложный Бог показал и обещал дать в награду любящим Его.
27. Если Слово Божие было распято в немощи ради нас и воскресло силою Божией (2 Кор. 13:4), то ясно, что Оно всегда ради нас духовно делает и претерпевает это, становясь всем для всех, дабы спасти всех. И божественный Апостол, обращаясь к немощным коринфянам, благолепно говорит, что он рассудил быть не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1 Кор. 2:2). Ефесянам же, бывшим совершенными, он пишет: Бог воскресил нас с Ним, и посадил на небесах во Христе Иисусе (Ефес. 2:6), говорил тем самым, что Слово Божие становится [тем или иным] соразмерно силе каждого. Ибо оно распинается для тех, кто еще только деятельно вводится в благочестие, божественным страхом пригвождая к Кресту свои действия, преисполненные страстью. Воскресает же и восходит на небеса для отложивших всего ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, и облекшихся во всего нового человека, созданного Духом по образу Божиему (Ефес. 4:22–24; Кол. 3:9–10), а поэтому оказавшихся через благодать, [действующую] в них, у Отца превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем (Ефес. 1:21). Ибо все, что после Бога, — и [тварные] вещи, и достоинства — будут ниже того, кто окажется в Боге через благодать.
28. Подобно тому, как Слово Божие до своего явления и пришествия во плоти духовно обитало в патриархах и пророках, предызображая таинства своего пришествия, так и после этого обитания [во плоти] Оно присутствует и в еще младенцах [во Христе], духовно питая и ведя их к возмужанию по Богу, и в совершенных, сокрыто предначертывая в них, словно нанося очертания образа, будущее пришествие Свое.
29. Подобно тому, как слова закона и пророков, будучи предвестниками пришествия во плоти Слова, приводили души ко Христу, так и Само славное Слово Божие, воплотившись, стало Предвестником Своего духовного пришествия, ведя души посредством Собственных речений к приятию Его очевидного и боголепного [будущего] Пришествия. Это пришествие происходит всегда, через добродетель преобразуя достойных из плоти в дух; Оно произойдет и при скончании века [сего], когда будут благосветло открыты всем [тайны], дотоле неизреченные.
30. Поскольку я несовершенен и непослушен, не повинуюсь Богу через осуществление заповедей и не становлюсь в помыслах [своих] совершенным по ведению, то во мне и через меня считается несовершенным и непослушным Христос. Ибо я уничижаю и урезаю Его и, будучи членом и частью Тела Христова (1 Кор. 12:27), не возрастаю вместе с Ним по духу.
31. Писание гласит: Восходит солнце, и заходит солнце (Еккл. 1:5). Очевидно, [здесь подразумевается], что [Бог] Слово имеет обыкновение иногда восходить горе, а иногда опускаться долу, соответственно достоинству, смыслу и образу [жизни] тех, кто домогается добродетели и побуждается [стремлением] к божественному ведению. Блажен тот, кто задерживает в себе, по примеру Иисуса Навина (Иис. Нав. 10:12), заповедное Солнце правды — мерило дня здешней жизни, не ограничиваемое вечером порока и неведения, которое помогает ему обратить в бегство восстающих на него лукавых бесов.
32. Слово Божие, возносимое в нас через делание и созерцание, всех привлекает к Себе (Ин. 1232), освещал, соответственно добродетели и ведению, наши размышления и суждения относительно плоти, души и естества сущих. [Освещает Оно] и сами члены тела [нашего], и чувства, делая их подвластными бремени Его (Мф. 11:29–30). Поэтому созерцатель [вещей] божественных пусть усердно восходит горе, следуя за Словом до тех пор, пока не окажется в том месте, где [обитает] Оно. Ибо туда Слово «влечет», как говорит Екклесиаст: И в место Свое влечется (Еккл. 1:5), то есть влечет следующих за Ним, как за Великим Первосвященником, вводящим в Святая святых, куда предтечею за нас вошло Оно Само (Евр. 6:20).
33. Предающийся благочестивому любомудрию и приготовившийся к брани против незримых сил пусть вознесет [к Богу] молитвы, дабы пребывала всегда с ним естественная [способность] различения, обладающая соразмерным светом, и просвещающая благодать [Святого] Духа. Ибо первая ведет плоть, посредством [духовного] делания, к добродетели, а вторая просвещает ум для того, чтобы [человек] мог предпочесть всему [прочему] сожитие с Премудростью [Божией], согласно Которой разрушаются твердыни зла и всякое превозношение, восстающее против познания Божия (2 Кор. 10:4–5). И это показывает Иисус Навин, в молитве просящий [Господа]: Да станет солнце прямо Гаваону (Иис. Нав. 10:12), то есть просящий, чтобы задержался заповедный свет Боговедения над горой умного созерцания; и луна над долиною, то есть чтобы естественная [способность] различения, пребывающая в [нашей] телесной немощи, осталась неизменной благодаря добродетели.
34. Гаваон есть возвышенный ум, а долина — плоть, смиряемая смертью. Солнце же есть [Бог] Слово, просвещающий ум, дарующий ему силу умозрений и отгоняющий от него всякое неведение. А луна есть естественный закон, увещающий плоть благозаконно подчиняться духу для того, чтобы принять на себя бремя заповедей. Луна есть символ естества, потому что она изменчива; но во святых она пребывает неизменной, по причине их непреложного навыка в добродетели.
35. Искать Господа нужно не вне взыскующих [Его], но в них самих, взыскующих Его через веру, [осуществляемую] в делах. [Священное Писание] гласит Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем, то есть слово веры (Рим. 10:8), поскольку Сам Христос и есть взыскуемое Слово.
36. Размышляя над высотой Божественной беспредельности, мы не будем терять упования на человеколюбие Божие, простирающееся с [Божественной] высоты к нам; сознавая [всю] глубину нашего греховного падения, мы не будем терять веры в то, что воскреснет умерщвляемая в нас добродетель. Ибо Богу возможно и то, и другое: и снизойти [к нам], просветив ум наш ведением, и воскресить вновь добродетель в нас, через праведные дела вознеся нас с Собою. [Апостол] говорит: «Не говори в сердце твоем: кто взойдет на небо?» то есть, Христа свести; или: «кто сойдет в бездну?» то есть, Христа из мертвых возвести (Рим. 10:6–7). Возможно, что, согласно одному пониманию, «бездна» есть все [существа] ниже Бога; в них всех промыслительно оказывается Слово Божие, как Жизнь, приходящая к сущим во гробах. Ибо все живущие по сопричастию к жизни суть мертвецы. «Небо» же есть естественная сокрытость Божия, [пребывая] в которой Он непостижим для всех. Если же кто истолкует «небо» как логос богословия, а «бездну» как таинство Домостроительства [Божия], то, по моему разумению, он не будет неправ. Ибо и то, и другое малодоступны для стремящихся исследовать их с помощью доказательств. Более того, они становятся совершенно недоступными, если взыскуются без веры.
37. В человеке деятельном Слово [Божие], уплотняясь способами [осуществления] добродетелей, становится плотью. В созерцающем же [Божественные тайны] Оно, утончаясь духовными умозрениями, становится Тем, Кем и было в начале, то есть Богом Словом.
38. Тот, кто с помощью дебелых примеров и речений, соответствующих способности слушателей, преподносит [им] нравственное научение Слова, делает это Слово плотью. А тот, кто с помощью возвышенных умозрений излагает таинственное богословие, делает Слово Духом.
39. Богословствующий катафатически, исходя из [утвердительных] положений, делает Слово плотью, ибо он может познать Бога как Причину [всего], исходя только из [вещей] зримых и осязаемых. БогословствующиЙ же апофатически, исходя из суждений отрицательных, делает Слово Духом, как сущего в начале Бога и сущего у Бога (Ин. 1:1); он подлинно познает Сверхпознаваемого, не исходя из чего–либо доступного познанию.
40. Научившийся, наподобие патриархов, откапывать в себе через [духовное] делание и созерцание колодези ведения обретает внутри [них} Христа — Источника Жизни. Премудрость призывает нас пить из него: Пий воды от своих сосудов, и от твоих кладенцев источника (Притч. 5:15) — исполняющие это обретут сокровища Ее, сущие внутри нас.
41. Живущие скотоподобной и чувственной жизнью делают с риском для себя Слово [Божие] плотью; они в угоду [своим] страстям злоупотребляют творениями Божиими, но не внимают Слову Премудрости для того, чтобы познавать и прославлять Бога, [исходя] из Его творений, и чтобы понять откуда, почему, ради чего и каким образом мы оказались среди зримых [вещей]. Наоборот, они, блуждая во мраке века сего, обоими руками ощупывают неведение Бога.
42. Прилепляющиеся только к одним словам Священного Писания и связывающие достоинство [своей] души путами телесного служения закону зазорно для самих себя делают Слово [Божие] плотью. Они считают, что Бог удовлетворяется жертвоприношениями неразумных животных, весьма пекутся о теле, свершая обряды внешнего очищения, но пренебрегают красотой души, покрытой [грязными] пятнами страстей, — той души, ради которой была произведена всякая сила зримых [тварей] и было дано всякое Божественное слово и всякий Божественный закон.
43. Святое Евангелие гласит, что Господь был положен на падение и на восстание многих (Лк. 2:34). Поэтому мы должны рассмотреть: не был ли [Он положен] на падение тех, кто созерцает зримую тварь одними чувственными очами и следует только [буквальному] речению Священного Писания, будучи, по неразумению своему, неспособным обратиться к новом духу благодати? И [не был ли Он положен] на восстание тех, кто духовно созерцает создания Божий и духовно внимает речениям Его, имея попечения только о том, чтобы путем надлежащих способов [осуществления заповедей восстановить] в душе божественный образ?
44. То, что Господь был положен на падение и на восстание многих в Израиле, может пониматься и только в достохвальном смысле: на падение страстей и лукавых помыслов в каждом из верующих, на восстание же добродетелей и всякого богоугодного помысла.
45. Считающий Господа Творцом только того, что рождается и гибнет, принимает Его, подобно Марии Магдалине, за садовника (Ин. 20:15). Поэтому Господь ради пользы такого человека избегает прикосновения его, поскольку тот считает [Господа] неспособным вознестись к Отцу, а поэтому и говорит ему: Не прикасайся ко Мне (Ин. 20:17). Ибо [Господь] ведает, что может быть нанесен вред тому, кто приближается к Нему со столь будничным расположением [души].
46. Сидящие в Галилее при закрытых дверях на верхнем этаже из опасности от иудеев (Ин. 20:19) суть те, которые в стране Откровения, остерегаясь лукавых духов, безопасно взошли на высоту божественных умозрений, по обычаю затворив двери чувств: они воспринимают Слово Божие, пришедшее к ним неведомым образом и являющееся без действия на чувства. Оно дарует им, через мир [духовный], бесстрастие и вдохновение через раздаяние Святого Духа; представляет власть над лукавыми духами и являет им символы Своих тайн.
47. Для тех, кто исследует Слово Божие по плотскому [разумению], Господь не вознесся к Отцу; но Он взошел к Отцу [Своему] для тех, кто взыскует Его по духу, посредством возвышенных умозрений. Ведь мы, пребывая долу, не усваиваем вполне Того, Кто по человеколюбию [Своему] и ради нас оказался долу. Однако когда мы возносимся с Ним к Отцу, то оставляем землю и все земное, дабы и нам, как неисправимым иудеям, не было сказано: Куда Я иду, туда вы не можете придти (Ин. 8:21). Ибо без Слова невозможно оказаться у Отца Слова.
48. Земля халдеев есть жизнь, обуреваемая страстями; в ней созидаются идолы грехов и в ней воздается поклонение им. Месопотамия есть образ [жизни], колеблющийся между добром и злом. Земля же обетованная есть устроение [души], преисполненной всяческого блага. Всякий, пренебрегающий подобным состоянием [души], наподобие ветхого Израиля, вновь влечется в рабство страстей, лишенный дарованной ему свободы.
49. Следует отметить, что ни один из святых не спускается добровольно в Вавилонию. Ибо не в обычае у любящих Бога (да и противоречит здравому смыслу) предпочитать худшее лучшему. Если же некоторые из них насильственно уводятся тамошним народом, то под этим мы понимаем rex, которые не по [собственному] произволению, но в силу вынужденных обстоятельств, ради руководства нуждающимися во спасении, оставляют возвышеннейшее слово ведения и обращаются к наставлению относительно страстей. В соответствии с этим и великий Апостол рассудил, что полезнее быть во плоти, то есть ради учеников обратиться к нравственному назиданию, хотя и был преисполнен желания разрешиться от него и быть со Христом посредством простого, умного и премирного созерцания (Флп. 1:23–26).
50. Подобно тому, как некогда Саул был мучим духом лукавым, а блаженный Давид своей игрой на гуслях давал отдохновение ему (1 Цар. 16:23), так и всякое духовное слово дает отдохновение уму, одержимому [бесами], услаждая его духовными умозрениями и освобождая от мучащей его лукавой совести.
51. Наподобие великого Давида, чермен и с добрыми очами (1 Цар. 16:12) есть тот, кто вместе со светлой радостью жизни по Богу обладает и лучезарным словом ведения, в соответствии с которым и сливаются воедино [духовное] делание и созерцание. Первое блистает способами [осуществления] добродетелей, а второе озаряется божественными умозрениями.
52. Царствование Саула есть образ телесного служения закону; Господь упразднил этот закон как несовершенный. Ибо Апостол говорит: Закон ничего не довел до совершенства (Евр. 7:19). Царствование же великого Давида есть предызображение Евангельского служения, ибо он объемлет в сердце своем все пожелания Божий (1 Цар. 16:1; Деян. 13:22).
53. Саул есть естественный закон, которому Господь изначала вверил владычество над природой. Но поскольку он нарушил заповедь [Божию] через [свое] непослушание, пощадил Агага, царя Амаликова (то есть плоть) и был увлечен страстями, то отнимается [у него] царствование, дабы Израиль достался в наследие Давиду (1 Цар. 15:8 и далее), то есть духовному закону, рождающему мир, который славно воздвигает для Бога храм созерцания.
54. Имя «Самуил» толкуется как «послушание Богу». И пусть некоторое время Слово [Божие] священнодействует в нас по послушанию, хотя Саул и щадит Агага, то есть перегное помышление, но Слово–Иерей ревнует о том, чтобы умерщвлено оно было, и, посрамляя грехолюбивый ум, как нарушителя божественных заповедей, поражает его [Своими ударами].
55. Всякий раз, когда высокомерный ум, помазуемый на брань против страстей словом научения, перестает вопрошать через надлежащее исследование о том, что должно и что не должно делать, он вследствие неведения попадает в плен к страстям. Через эти страсти ум, постепенно удаляясь от Бога, в невольных превратностях [жизни] сдается бесам, обожествляющим чрево (Флп. 3:19), желая тем самым обрести утешение от мучителей. И тогда убеждает себя Саул, не внимающий всем советам Самуила, что по необходимости он обратился к идолослужению, отважившись вопрошать женщину волшебницу, как некоего бога (1 Цар. 28:7 и далее).
56. Молящийся о том, чтобы получить хлеб насущный, полностью и целиком не воспринимает этот хлеб таковым, каков он есть на самом деле, но лишь таковым, каковым он может воспринять его. Хлеб Жизни (Ин. 6:35), как Человеколюбец, дает Себя [в пищу] всем, но не всем одинаково. Свершившим великие деяния праведности [Он дает Себя] обильно, а [свершившим деяния] меньшие — в меньшей степени; каждому же — настолько, насколько позволяет принять [этот Хлеб] его духовное достоинство.
57. Господь иногда отсутствует, а иногда присутствует [в нас]. Присутствует Он при созерцании лицем к лицу (1 Кор. 13:12), а отсутствует при созерцании как сквозь тусклое стекло и гадательном.
58. Господь присутствует, через добродетели, в человеке, предающемся [духовному] деланию, и отсутствует в том, кто не осуществляет никакого логоса добродетели. И опять же: Он присутствует в человеке, предающемся созерцанию [Божественного] через истинное ведение сущих, и отсутствует в том, кто уклоняется от такого ведения.
59. Перешедший от деятельного состояния к умозрительному отсутствует в теле. Восхищенный, словно на облака, на высоту умозрений, [он оказывается] в ясном воздухе таинственного созерцания, при котором он сможет всегда быть с Господом. Удаляется же от Господа тот, кто не в силах созерцать [божественные] умозрения чистым умом, без их воздействия на чувство (насколько это возможно [для человека]), и кто не в силах вмещать простое слово о Господе, без иносказаний.
60. Слово Божие называется плотью не только потому, что Оно воплощается, но и потому, что Бог Слово, изначала мыслимый просто как | Сущий] с Богом Отцом и как обладающий ясными и нагими отобразами истины, касающейся всех [тварных вещей], не содержит в Себе ни притчи и иносказания, ни повествования, нуждающегося в аллегорическом толковании. Но когда Бог Слово пришел к людям, не могущим нагим умом соприкасаться с нагими умозримыми [вещами], то, изъясняясь с ними по их обыкновению, Он становится плотью, в которой сочетается пестрая [множественность] повествований, иносказаний, притч и темных изречений. Ибо наш ум, при первом соприкосновении [со Словом], соприкасается не со Словом нагим, но со Словом воплощенным, то есть с пестротой речений — сущим по естеству Словом, но плотью по внешнему виду. Поэтому Оно, будучи поистине Словом, кажется для многих плотью, а не Словом. Но смысл [Священного] Писания не есть то, что представляется многим, но нечто иное. Ведь Слово становится плотью через каждое из начертанных речений.
61. Начатку научения людей в благочестии присуще иметь как бы плотский характер. Ибо при первом соприкосновении с Богопочитанием мы ознакомляемся с буквой, а не с духом [Священного Писания]. По мере же духовного преуспеяния, соскабливая тончайшими умозрениями плотянную массу речений, мы становимся чистыми, насколько то возможно людям, в чистом Христе для того, чтобы иметь силу сказать по Апостолу: Если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем (2 Кор. 5:16). Ясно, что это происходит благодаря простому соприкосновению ума со Словом, помимо тех покровов, которые окутывают Его, и [происходит тогда], когда мы, начиная от познания Слова через плоть, преуспеваем [в познании] славы Его как Единородного от Отца (Ин. 1:14).
62. Взыскующий жизнь во Христе становится превыше той праведности, которая в законе и естестве. Являя это, божественный Апостол и говорит: Ибо во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезанив (Гал. 6:15). Словом «обрезание» он указывает на праведность закона, а словом «необрезание» намекает на естественное равноправие.
63. Одни возрождаются через воду и дух, а другие принимают крещение Духом Святым и огнем (Мф. 3:11; Ин. 3:5). Я думаю, что все четыре–вода, дух, огонь и Дух Святой — суть один и тот же Дух Божий. Для одних Святой Дух, как смывающий внешнюю телесную грязь, есть вода; для других, как свершающий благие [дела] добродетели, Он есть просто дух; для третьих, как очищающий внутренние пятна [греха] в глубине души, Он есть огонь; для четвертых, подобных великому Даниилу, Он, как Дарователь мудрости и ведения, есть Дух Святой. И от различия действия на субъект единый и тот же самый Дух получает различные наименования.
64. Закон дал Субботу, чтобы, — как гласит он, — отдохнул осел твой и слуга твой (Исх. 23:12). И то, и другое иносказательно обозначает тело. Ибо оно есть осел деятельного ума, принуждаемый при [духовном] делании переносить тяжести и понукаемый образами добродетелей. [Тело также есть] и слуга созерцательного [ума], уже искушенного в умозрениях, и оно разумно подчиняется его духовным повелениям. Для того и для другого Суббота есть исполнение благ, осуществляемых в них при делании и созерцании, которые приносят каждому [уму] подобающее успокоение.
65. Свершающий добродетельные дела с соответствующим ведением имеет тело в качестве осла, подгоняя его разумом для исполнения надлежащих действий; [он обладает телом также и] в качестве слуги, то есть в качестве способа деятельного осуществления добродетели или того самого способа, которому присуще приводить в бытие добродетель, приобретаемую, словно на деньги, на различающие рассуждения. Суббота же есть бесстрастное и умиротворенное состояние души и тела, рождаемое добродетелью, или же [приобретенное с помощью ее] свойство неизменности.
66. Слово Божие становится мякиной и соломой для тех, кто еще много печется о телесных видах добродетели; Оно питает страстную часть их души для служения добродетелям. А для возведенных к созерцанию и истинному восприятию божественных [вещей] Слово Божие есть хлеб, питающий умную [часть] их души для боговидного совершенства. Поэтому мы узнаём, что патриархи запасаются продовольствием в пути: для самих себя хлебом, а для ослов своих — соломой Т И в «Книге Судей» левит говорит принявшему его в свой дом в Гиве старику: Есть хлеб для нас и солома для ослов наших; нет ни в чем недостатка для рабов твоих (Суд. 19:19).
67. Слово Божие есть и называется росой, водой, источником и рекой, как это написано (Втор. 32:2; Сир. 15:3, 24:28–29); Оно есть и становится всем этим соответственно подлежащей силе воспринимающих. Для одних [Слово Божие] есть роса, гасящая возгорание и действие страстей, прилагающихся извне к телу. Для других, чьи внутренности опаляются ядом порока, Оно есть вода, которая не только упраздняет действие этого порока, но и сообщает животворящую силу для благобытия. [Для третьих], обладающих неиссякающим и бьющим ключом навыком в созерцании, Слово Божие, как Податель мудрости, есть источник. Наконец, Оно есть река для тех, кто изливает благочестивое, правое, спасительное и подобное реке научение, обильно напояющее как людей, так и скотов, зверей и растения. И это для того, чтобы люди обоживались, возносимые мыслями, изреченными [в Писании]; уподобившиеся скотам через страсти вновь возвращали бы себе естественную разумность, опять приобретая человеческий облик благодаря точному исполнению способов добродетели; уподобившиеся зверям через дурные навыки и злодеяния возвращались бы к кротости (своего] естества, облагораживаясь благодаря благотворному и мягкому увещанию; а бывшие нечувствительными к [духовным] благам наподобие растений увлажнялись бы через погружение в глубину Слова [Божиего], обретали бы чувство для [духовного] плодородия и силу, питающую их, а (тем самым воспринимали бы] и качество Слова Божиего.
68. Слово Божие есть Путь (Ин. 14:6) для тех, кто во время [духовного] делания успешно и усердно преодолевает стадий добродетели, не отклоняясь ни вправо через тщеславие, ни влево через тяготение к страстям, но направляет свой путь точно по Богу. Это не смог соблюсти до конца Аса, царь иудейский, о котором говорится, что в старости своей он был болен ногами (3 Цар. 15:23), [то есть подразумевается] немощь, застигнувшая его па пути жизни по Богу.
69. Слово Божие называется Дверью (Ин. 10:9), которая вводит в ведение тех, кто успешно преодолел весь путь добродетелей, безукоризненно шествуя по ристалищу [духовного] делания. А как Свет Оно являет всесветлые сокровища Премудрости. Ибо То же Самое [Слово Божие] есть и Путь, и Дверь, и Ключ, и Царство. Оно — Путь, как Путеводитель; Ключ — как открывающее достойным [тайны] божественных [вещей] и открываемый ими, как Засов; Дверь — как вводящее [достойных в Божественные тайны]; Царство — как наследуемое и рождающееся во всех по причастию.
70. Господь называется Светом, Жизнью, Воскресением и Истиной (Ин. 8:12,11:25,14:6). Свет — как осияние для душ, как гонитель мрака неведения, как просветляющий ум для постижения неизреченных [тайн], как являющий таинства, доступные лицезрению только для чистых [сердцем]. Жизнь — как причина движения в [вещах] божественных, подобающего для душ, любящих Господа. Воскресение — как пробуждающий ум от мертвой склонности к [вещам] материальным, очищающий его от всякой тленности и мертвенности. Истина — как дарующий достойным непреложный навык в благе.
71. Слово Божие или Бог — Слово Отца таинственно присутствует в каждой из Своих заповедей, а Бог Отец естественным и неделимым образом присутствует во всем Слове. Воспринимающий божественную заповедь и исполняющий ее воспринимает в ней и Слово Божие. А воспринимающий через заповедь это Слово совоспринимает и естественно сущих в Нем Отца и [Святого] Духа, Ибо сказано: Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня (Ин. 13:20). Поэтому воспринявший заповедь и исполняющий ее таинственно воспринимает [всю] Святую Троицу.
72. Бога славит не тот, кто только одними словами чтит Его, но тот, кто стойко переносит тяготы трудов ради добродетели, — и он, в свою очередь, прославляется Богом, стяжая, как некую награду за добродетель, славу Божию и благодать бесстрастия, [даруемую] по причастию. Ибо всякий славящий Бога в самом себе через страдания ради добродетели при [духовном] делании и сам прославляется в Боге через бесстрастное сияние Божественного при созерцании. Ибо Господь, идя на страдание, говорит Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его (Ин. 13:31—32). Отсюда ясно, что за страданиями ради добродетели следуют божественные дары благодати.
73. До тех пор, пока в речении Священного Писания мы видим Слово Божие, воплотившееся посредством различных иносказаний, мы еще не различаем [своим] духовным оком нетелесного, простого, единственного и единого Отца в нетелесном, простом, единственном и едином Сыне, согласно написанному: Видевший Меня видел Отца и Я в Отце, и Отец во Мне (Ин. 14:9—10). И требуется великое искусство, чтобы, проникнув прежде под покровы речений, окружающих Слово, затем зрить нагим умом Его [Самого], существующего в чистоте Собственного Бытия, когда Слово ясно являет Отца в Самом Себе, насколько это доступно восприятию людей. А поэтому необходимо, чтобы благочестиво взыскующий Бога не препобеждался никаким речением, дабы не воспринять ему то, что окрест Слова, вместо [Самого] Слова; то есть дабы не возлюбить ненадежной любовью [буквальные] речения Писания вместо [Самого] Слова [Божия] и чтобы, избегая умом это Слово, не считать, будто Оно находится во власти покровов [Своих], наподобие той египтянки, которая вместо Иосифа завладела одеждами его (Быт. 39:12). Или: [чтобы не уподобиться] ветхим людям, которые, завороженные одним только благолепием зримого, не заметили, что они служат твари вместо Творца (Рим. 1:25).
74. Слово Священного Писания благодаря возвышеннейшим умозрениям совлекает с Себя [всю] телесную связь речений, облекших Его, являясь словно в гласе хлада тонка (3 Цар. 19:12) зоркому уму и особенно [такому уму], который, совершенно оставив действия естества, может быть охвачен чувством простоты, открывающим слово [Божие]: подобное случилось с великим Илией, удостоившимся в пещере Хоривской столь великого видения. «Хорив» толкуется как «знак», и это есть навык в добродетелях, [приобретенный] в новом духе благодати. «Пещера» же есть сокрытость мудрости, [таящейся] в уме; оказавшийся в ней таинственно ощутит ведение, которое превыше [всякого] чувства; в ней, как говорится, обитает Бог. Всякий, кто, наподобие Илии (3 Цар. 19:8–11), подлинно взыскует Бога, окажется не только в Хориве, то есть как предающийся [духовному] деланию будет обладать навыком добродетели, но и в пещере Хоривской, то есть как предающийся созерцанию окажется в сокрытости мудрости, обретающейся только в навыке добродетелей.
75. Когда ум отряхивается от покрывающей его [пыли] многоразличных мнений относительно сущих [вещей], тогда ему ясно открывается слово истины, подлинно дарующее наставление ведения, которое устраняет его недавние [чувственные] воспоминания, как чешую, отпавшую от глаз, — подобное случилось с богодухновенным и великим Апостолом Павлом (Деян. 9:18). Чешуя же есть восприятие одних только речений Писания, препятствующее чистому обращению к Слову истины, и чувственно пристрастное созерцание видимых [вещей], которые, [словно покровы], накладываются на проницательную зоркость души.
76. Божественный Апостол Павел сказал, что ведение Слова познается отчасти (1 Кор. 13:9). А великий Евангелист говорит, что слава Его была зрима: И мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца, полного благодати и истины (Ин. 1:14). Разве святой Павел не сказал, что ведение Слова познается отчасти? Ибо Оно познается в какой–то мере только из [Своих] действий. Ведение же Его по сущности и ипостаси недоступно равным образом никому из ангелов и людей. А святой Иоанн, бывший совершенным среди людей, фразой, что слава Слова, ставшего плотью, была зрима, просвещает нас относительно Вочеловечивания Его, то есть относительно смысла и цели, в силу которых Бог стал человеком и стал видимым в полноте благодати и истины. Ведь не как Бог по сущности и Единородный Сын, единосущный Богу Отцу, Он был осенен благодатью, но как ставший человеком и единосущный нам естеством по Домостроительству [Божиему] Он ради нас, нуждающихся в благодати, осенился ею. И мы, при своем [духовном] преуспеянии, постоянно получаем соответствующую благодать от полноты Его. Поэтому сохранивший в самом себе совершенным и неприкосновенным логос ради нас воплотившегося Бога Слова стяжает полную славу благодати и истины Того, Кто ради нас прославился и освятил Себя во время Своего пришествия (Ин. 17:8–19). Ибо [святой Евангелист] говорит: Когда откроется, будем подобны Ему (1 Ин. 3:2).
77. До тех пор, пока душа переходит от силы в силу и от славы в славу, то есть преуспеяет от добродетели [меньшей] в добродетель большую и восходит от ведения [менее возвышенного] к ведению более возвышенному, она не перестает пришельствовать, согласно сказанному: Многи пришельствова душ моя (Пс. 119:6). Ибо велико расстояние, которое ей должно пройти, и обильно количество знаний, которые ей нужно усвоить, прежде чем она пройдет в место селения дивна, даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания шума празднующаго (Пс. 41:5). И [своим] преуспеянием в божественных умозрениях она всегда присоединяет [собственный] умный глас к прочим умным гласам вместе с ликованием, радостью и соразмерным благодарением, которые рождаются в уме [при духовном созерцании]. Так празднуют все, воспринявшие Духа благодати, в сердцах их вопиющего: «Авва, Отче» (Гал. 4:6).
78. Место селения дивна (Пс. 41:5) есть навык, бесстрастный и благодатный, в добродетелях; Слово Божие, рождаясь в этом навыке, украшает душу, словно скинию, красотой различных добродетелей. А дом Божий есть ведение, созданное из многих и различных добродетелей; Бог, поселяясь в душе благодаря этому ведению, насыщает [ее] от чаши Премудрости. Глас радования есть [радостная] пляска души при виде сокровищ добродетелей, [дарованных ей]. Глас исповедания есть благодарение за славу пира Премудрости, [на который она была приглашена]. Шум [празднующий] есть таинственное славословие, постоянно рождающееся из смешения обоих — радования и исповедания.
79. Тот, кто мужественно одолевает телесные страсти, стойко выдерживает брань с нечистыми духами и изгоняет помыслы их из пределов своей души, пусть молится о том, чтобы даровано было ему чистое сердце и дух прав обновился в утробе его (Пс. 50:12); то есть чтобы совершенно опорожнился он от дурных помыслов и преисполнился через благодать мыслей божественных. И это для того, дабы духовно родиться ему светлым и великим миром Божиим, состоящим из нравственных, естественных и богословских умозрений.
80. Соделавший [свое] сердце чистым не только познает логосы [всего] того, что ниже и после Бога, но и узрит в себе после прохождения всего наивысшую цель благ. В таком сердце рождается Бог, и на этом сердце, словно на неких скрижалях Моисеевых, Он удостаивает начертать посредством [Святого] Духа собственные письмена настолько, насколько оно возрастило самое себя согласно заповеди, таинственно повелевающей: Умножайся (Быт. 35:11).
81. Чистым называется то сердце, в котором отсутствует всякое естественное движение к чему–либо [плотскому]. Благодаря высочайшей простоте, в таком сердце рождается Бог и начертывает на нем, словно на гладкой дощечке, Свои законы.
82. Чистое сердце есть то сердце, которое представляет Богу [свою] память совершенно безвидной и бесформенной, и она готова быть запечатленной только теми образами Его, через которые [Богу] присуще являться.
83. Ум Христов, который воспринимают святые по глаголу: Мы имеем ум Христов (1 Кор. 2:16), не рождается в нас вследствие силы мышления; [не является] он и составной частью нашего ума и не перемещается сущностным и ипостасным образом в наш ум, но [ум Христов рождается] как сила, своим качеством делающая ясным наш ум и сообщающая ему действие, направленное на нее. Ибо обладать умом Христовым, как я это понимаю, значит [постоянно] мыслить по Господу и всегда мыслить Его.
84. Мы говорим о теле Христовом, согласно сказанному: Мы — тело Христово, а порознь — члены (1 Кор. 12:27). И мы становимся Телом Его не вследствие лишенности собственных тел и не потому, что Он ипостасным образом переселился в нас или разделился на члены [Свои], но потому, что, уподобляясь плоти Господа, отвергаем тление греха. Ибо как Христос по [человеческому] естеству, плотью и душой, благодаря которым Он постигается мыслью как человек, был безгрешен, так и мы, уверовавшие в Него и облачившиеся в Него через [Святой] Дух, можем быть безгрешными в Нем по [собственному] произволению.
85. В Писании [говорится] и о временных веках, и о [веках], объемлющих скончание других веков, согласно сказанному: Ныне же единою в кончину веков (Евр. 9:26) и последующим словам. Опять же есть еще и иные века, свободные от временного естества, [которые будут] после наступившего времени сего и после века, знаменующего собой скончание веков, по изреченному: Дабы явить в грядущих веках преизобильное богатство (Ефес. 2:7) и последующим словам. Мы находим в Писании множество веков: прошедших, наступивших и будущих; некоторые века суть века веков, есть и век века, и вековые времена (2 Тим. 1:9), и поколения, сочетавшиеся с веками. И дабы не [заблуждаться относительно того], что подразумевает Священное Писание, говоря о временных веках, о вековых временах и поколениях, что такое просто века и что века веков, что век и что век века, мы ныне взялись рассуждать об этом, предоставив любознательным довести исследование этого вопроса до конца.
86. Мы знаем, что согласно Писанию есть нечто превечное; [Писание] обозначило, каково оно есть, но что оно есть, не назвало, согласно сказанному: Господь царствуяй веки, и на век, и еще (Исх. 15:18). Стало быть, чистое Царство Божие есть нечто превышающее века. Ибо непозволительно говорить, что Оно имело начало или упреждается веками и временами. Мы веруем, что Царство сие есть наследственный удел, обитель и место спасаемых, как то передает истинное учение [Церкви]; Оно есть цель и желанный предел для тех, кто устремляется и движется [к Нему], и, оказавшись в Нем, они обретают покой от всякого движения, поскольку им больше уже не надлежит переходить через какой–то век или время. Ведь после всего [этого] они достигают Бога, Сущего прежде всех век, упредить Которого не в силах естество веков.
87. До тех пор, пока кто–либо пребывает в жизни сей, то даже если он является совершенным сообразно здешнему устроению и, благодаря деланию и созерцанию, частично обладает ведением, [даром] пророчества и залогом Святого Духа, он, тем не менее, не владеет полнотой их. Лишь некогда он, после свершения веков, достигнет совершенного удела — покоящейся в самой себе Истины, которая открывает Себя достойным ли–цем к лицу, дабы не обладали они лишь частью полноты, но стяжали бы целиком всю полноту благодати по причастию. Ибо Апостол говорит Все, — ясно, что он имеет в виду спасаемых, — придут в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Ефес. 4:13), в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения (Кол. 2:3). И с явлением их упразднится все частичное.
88. Некоторые взыскуют каким образом произойдет устроение для удостоившихся совершенства в Царстве Божием? Будет ли оно соразмерным [духовному] преуспеянию и изменению, или же соответствующим постоянному тождеству? Каким образом должно тогда воспринимать души и тела? — На это можно достаточно правильно ответить, проведя сравнение с телесной жизнью, где смысл питания двойственен: он и способствует росту, и сохраняет питающихся. Ибо до тех пор, пока мы не достигаем совершенного телесного возмужания, мы питаемся, чтобы расти; но как только тело прекращает развиваться, мы уже питаемся только для сохранения [жизни], а не для роста. Подобным же образом двойственен и смысл питания души. Ведь она питается для преуспеяния в добродетелях и умозрениях до тех пор, пока, пройдя все сущие [вещи], не достигнет меры возмужалости в полноте Христа. А когда это достигается, то останавливается всякое преуспеяние, осуществляемое посредствующим образом ради развития и возрастания. [Душа уже] непосредственно вкушает то, что превыше мышления, а поэтому [оказывается] превыше возрастания. Вид нетленной пищи [предназначен] для сохранения дарованного ей боговидного совершенства. Благодаря явлению беспредельной красоты этой пищи, |душа] воспринимает в себя вечное и тождественное благобытие, которое поселяется в ней; она становится богом по сопричастию с Божией благодатью, прекращает всякие действия ума и чувства, и вместе с этим в ней прекращаются естественные действия тела, сообоженного с душой по соответствующему ему причастию в обожении. Так что один только Бог становится видимым через душу и тело, обилием славы [Своей] препобеждая их естественные свойства.
89. Некоторые из любознательных взыскуют, в чем будет состоять различие вечных и обетованных обителей. Будет ли это различие по пространственной реальности, или же оно будет по мысленному и духовному качеству и количеству, которыми отличается каждая обитель? Одни полагают, что первое, другие — что второе. Но ведующий, что Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21) и что обителей много у Отца (Ин. 14:2), скорее изберет второе.
90. Некоторые взыскуют: каково различие Царствия Божиего и Царства Небесного; отличаются ли они реально друг от друга, или же только мысленно? На это должно ответить, что они различаются не в реальности, ибо по сущности — одно, но лишь мысленно. Ведь Царство Небесное есть постижение чистого и предвечного ведения сущих согласно логосам их, [пребывающим] в Боге. А Царствие Божие есть обретение по благодати благ, которые естественным образом свойственны Богу. Первое [обретается] при конце сущих, а второе [обретается] мысленно после этого конца.
91. Слова: Приблизилось Царство Небесное (Мф. 3:2) не означают, я думаю, уменьшения времени. Ибо [Царствие Божие] не придет приметным образом; и не скажут: «вот, оно здесь» или: «вот, там» (Лк. 17:20–21), но Оно зависит от [внутренней] связи с Ним достойных, соответствующей их душевному предрасположению к этому Царству. Ведь Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21).
92. Царствие Бога и Отца в возможности есть во всех верующих, но в действительности Оно — только в тех, кто целиком отказался от душевного и телесного расположения ко всем [проявлениям] жизни по естеству, стяжав себе жизнь духовную, и кто может сказать: И уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2:20).
93. Царство Небесное, как говорят некоторые, есть жизнь достойных на небесах; другие — что Оно есть равноангельское устроение спасаемых; третьи — что сам вид божественной красоты носящих образ небесного (1 Кор. 15:49). Все три мнения, как мне кажется, соответствуют истине. Ибо будущая благодать даруется всем, соразмерно качеству и количеству праведности в каждом.
94. Если кто мужественно и долго проходит до конца божественные брани согласно деятельному любомудрию, то он приходит в мир от Отца через [исполнение] заповедей и удерживает в себе Слово [Его]. А когда он, явив себя победителем страстей и бесов, прекращает борьбу с ними, происходящую во время [духовного] делания, и переходит посредством созерцания к умозрительному любомудрию, то [Бог] Слово позволяет ему покинуть мир и идти к Отцу. Поэтому Господь говорит ученикам: Вы возлюбили Меня и уверовали, что Я исшел от Бога. Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу (Ин. 16:27–28). Возможно, что Господь называет здесь «миром» тяжкий труд добродетелей во время [духовного] делания; «Отцом» — премирное состояние ума, свободное от всякого вещественного помышления. Соответственно этому состоянию в нас и рождается Слово Божие, прекращающее брань против страстей и бесов.
95. Тот, кто смог умертвить посредством [духовного] делания земные члены (Кол. 3:5) и победить, через [исполнение] заповедей Слова, мир страстей в себе, не претерпит никаких скорбей. Он уже покинул мир и оказался во Христе — Победителе мира страстей и Подателе всяческого мира. Ибо не отказавшийся от пристрастия к материальным [вещам] будет всегда одержим скорбями, ибо его сознание изменяется одновременно [с этими вещами], которым по естеству присуще изменяться. А для оказавшихся во Христе не будет причин чувствовать какое–либо вещественное изменение. Поэтому Господь и говорит Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16–33). Во Мне — то есть в Слове добродетели вы имеете мир; [вы], освободившиеся от беспорядочного движения и смятения материальных страстей и вещей. В мире — то есть в пристрастии к вещественному. Скорбь — [то есть то, что возникает] вследствие постоянного изменения этих материальных вещей. Ведь скорбью одержим и тот, кто подвизается в добродетелях по причине связанного с этим труда, и тот, кто любит [вещественный] мир вследствие обмана, который [несут с собой] материальные [вещи]. Но одна скорбь — спасительная, а другая — тлетворная и пагубная. Господь дарует освобождение обоим: для одного это — упокоение от трудов добродетелей в себе через бесстрастие в созерцании, для другого — избавление от пристрастия и привязанности к тлетворным [вещам] через покаяние.
96. Надпись, которая начертывала обвинение, предъявленное Спасителю, ясно показала, что Господь есть Царь деятельного, естественного и богословского любомудрия. Ибо, как говорит [святой Евангелист Иоанн], она была написана по–римски, по–гречески и по–еврейски (Ин. 19:20). Я думаю, что «по–римски» подразумевает деятельное [любомудрие], ибо Римское царство, как то определил [пророк] Даниил (Дан. 2:36—45), есть наиболее мужественное из всех земных царств, а мужество, более чем что–либо другое, свойственно деятельному [любомудрию]. А «по–гречески» [означает] естественное созерцание, ибо, по сравнению с прочими народами, эллины более других посвящали себя естественному любомудрию. Наконец, «по–еврейски» означает богословское тайноводство, поскольку народ сей от пращуров своих изначала явно посвящал [себя служению] Богу.
97. Нам следует не только умерщвлять телесные страсти, но и убивать в душе страстные помыслы, согласно словам святого [Давида]: Во утрия избивax вся грешныя земли, еже потребити от града Господня вся делающыя беззаконие (Пс. 100:8) — то есть убивать телесные страсти и беззаконные помыслы души.
98. Кто непорочно и неуклонно с благочестивым и правым ведением блюдет путь добродетелей, тот узрит благодаря бесстрастию пришествие Бога к нему. Ведь пою и разумею в пути непорочне, когда приидеиш ко мне (Пс. 100:2). Ибо «песнь» здесь означает добродетельное делание, «разумение» — умозрительное ведение, соответствующее добродетелям. Сообразно этому ведению и воспринимает Божественное пришествие тот, кто, бодрствуя в добродетелях, ожидает Господа своего.
99. Новоначальному в исполнении заповедей не следует руководствоваться одной только добротой, но, помня о божественных заповедях, [подвижнической] суровостью стяжать себе обилие [духовности], а благодаря этому не только пылко возлюбить Божественное, но и со страхом [Божиим] воздерживаться от зла. Ведь милость и суд воспою Тебе, Господи (Пс. 100:1), дабы услаждаемый любовным томлением к Богу воспевал бы [Его], а приведенный в молчание страхом [Божиим] также имел смелость воспевать [Его].
100. Приведший к созвучию тело и душу благодаря благодетели и ведению стал кифарой, флейтой и храмом Божиим. Кифарой — как правильно соблюдающий гармонию добродетелей; флейтой — как воспринимающий посредством божественных умозрений вдыхание [Святого] Духа; храмом–как ставший вследствие чистоты ума жилищем Слова [Божиего].
Главы о любви
Сотница первая
1) Любовь есть благое расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога. Но в такое любительное настроение невозможно придти тому, кто имеет пристрастие к чему–либо земному.
2) Любовь рождается от бесстрастия; бесстрастие от упования на Бога; упование от терпения и великодушия, сии последние от воздержания во всем; воздержание от страха Божия, страх от веры в Господа,
3) Верующий Господу боится адских мук. Страшащийся мук воздерживается от страстей. Воздерживающийся от страстей терпеливо переносит скорби. Претерпевающий скорби возымеет упование на Бога. Упование на Бога отрешает ум от всякого земного пристрастия. Отрешенный от сего ум возымеет любовь к Богу.
4) Любящий Бога предпочитает познание Бога всему от Него сотворенному, и непрестанно прилежит к тому с вожделением.
5) Если все сущее существует чрез Бога и для Бога; Бог же лучше всего чрез Него получившего бытие: то Бога оставляющий и занимающийся низшими предметами показывает тем, что он предпочитает Богу то, что стало быть чрез Него.
6) Чей ум прилеплен к Богу любовью, тот ни во что ставит все видимое, даже самое тело свое, как бы чужое.
7) Если душа лучше тела, и несравненно лучше мира создавший его Бог: то предпочитающий душе тело, и Богу созданный от Него мир, ничем не разнится от идолослужительствующих.
8) Отторгший ум свой от любви к Богу и пребывания в присутствии Его и привязавшийся оным к чему–либо чувственному, предпочитает душе тело, и Богу Создателю то, что стало быть от Него.
9) Если жизнь ума есть просвещение познания, а сей свет рождается от любви к Богу: то хорошо сказано, что нет ничего выше Божественной любви.
10) Когда, по влечению любви, ум возносится к Богу; тогда он ни самого себя и ничего из сущего совсем не чувствует. Озаряемый Божественным безмерным светом, он бесчувствен бывает ко всему сотворенному, подобно, как и чувственное око к звездам по воссиянии солнца.
11) Все добродетели споспешествуют уму в возлюблении Бога, но всех более чистая молитва. Ею воскрыляемый к Богу, он бывает вне всего сущего.
12) Когда чрез любовь ум восхитится от Божественного познания, и, став вне сущего, восчувствует Божескую беспредельность: тогда, по примеру Божественного Исаии, от изумления пришед в чувство своего ничтожества, искренно возглашает слово сего пророка: о окаянный аз, яко умилихся, яко человек сый, и нечисты устне имый, посреде людей нечистыя устне имущих аз живу: и Царя Господа Саваофа видех очима моима (Ис. 6:5).
13) Любящий Бога не может не любить и всякого человека как самого себя, хотя не благоволит к страстям тех, кои еще не очистились. Почему — когда видит их обращение и исправление, радуется радостью безмерною и неизреченною.
14) Нечиста страстная душа, наполненная помыслами похотными и ненавистливыми.
15) Видящий в сердце своем след ненависти к какому–либо человеку, за какое либо падение, совершенно чужд любви к Богу. Ибо любовь к Богу никак не терпит ненависти к человеку.
16) Любящий Меня, говорит Господь, заповеди Мои соблюдет (Ин. 14:15). Заповедь же Моя сия есть, да любите друг друга (Ин. 15. 12). Итак, не любящий ближнего не соблюдает заповеди: а не соблюдающий заповеди не может любить и Господа.
17) Блажен человек, который всякого равно любить может.
18) Блажен человек, не привязанный ни к какой вещи тленной или временной.
19) Блажен ум, который, минуя все твари, непрестанно услаждается Божественною красотою.
20) Кто, попечение о плоти простирая до похотей, за что–либо временное злопамятствует на ближнего: тот служит твари паче Творца.
21) Охраняющий тело свое от сластей и от болезней имеет в нем соработника в служении лучшему.
22) Бегающий всех мирских похотей поставляет себя выше всякой мирской печали.
23) Любяще Бога непременно и ближнего любит. А таковой не может беречь имение, но Боголепно распоряжается им, подавая каждому требующему.
24) Творящий милостыню, подражая Богу, не делает различия между злым и благим, между праведным и неправедным в потребностях телесных. Но всем равно разделяет, соразмерно с нуждою; хотя добродетельного, за благое расположение воли его, предпочитает порочному.
25) Как Бог, по естеству благий и бесстрастный, хотя всех равно любит, как Свои создания, но добродетельного прославляет, как родственного Ему и нравом, а порочного милует по благости Своей, и, наказуя в веке сем, обращает его: так и человек благомыслящий и нестрастный любит равно всех человеков, — добродетельного по естеству, и за благое расположение воли, а порочного, как по естеству, так еще из сострадания милуя его, как несмысленного и во тьме ходящего.
26) Не раздаянием только имения оказывается расположение любви, но еще более преподанием слова Божия и телесным служением.
27) Искренно отрекшийся мирских вещей, и нелицемерно из любви служащий ближнему, скорее освобождается от всякой страсти, и становится причастным Божественной любви и Божественного ведения.
28) Стяжавший в себе любовь Божественную, подобно Божественному Иеремии, не утруждается, последуя Господу Богу своему (Иер. 17. 16), но мужественно переносит всякий труд, оскорбление и поношение, не мысля зла совершенно ни против кого.
29) Когда ты оскорблен кем–нибудь, или в чем уничижен; берегись помыслов гнева, дабы они, по причине этого оскорбления отлучив тебя от любви, не переселили в область ненависти.
30) Когда тяжко тебе от укоризны или бесчестия: то знай, что ты великую получил от того пользу, ибо через уничижение промыслительно изгнано из тебя тщеславие.
31) Как воспоминание об огне не согревает тела: так вера без любви не производит в душе света ведения.
32) Как свет солнца влечет к себе здравое око: так познание Бога естественно восхищает к себе чрез любовь чистый ум.
33) Чистый ум есть, вышедший из неведения, и просвещаемый Божественным светом.
34) Чиста душа, освободившаяся от страстей, и непрестанно возвеселяемая Божественною любовью.
35) Страсть достойна порицания, как неестественное движение души.
36) Бесстрастие есть мирное состояние души, в котором она неудободвижна на зло.
37) Кто тщанием своим стяжал плоды любви: тот не отлагается от нее, хотя бы претерпевал тысячи зол. В сем да удостоверит тебя ученик Христов Стефан, и подобные ему, и Сам Христос, за убийц Своих молившийся Отцу, и просивший им у Него прощения, как по неведению творящим то (Лк. 23. 34).
38) Ежели свойство любви есть долготерпеть и милосердовать (1 Кор. 13:4): то, очевидно, что гневающийся и злобствующий чужд любви, Но чуждый любви, чужд Бога: поелику Бог есть любовь (1 Ин. 4:8).
39) Не говорите, что вы есте храм Божий, говорит Божественный Иеремия (7:4). Не говори и ты: одна вера в Господа нашего Иисуса Христа может спасти меня, ибо это невозможно, если не стяжаешь и любви к Нему, делами свидетельствуемой. Что же касается до голой веры: то и бесы веруют и трепещут (Иак. 2:19).
40) Дело любви составляют: усердное благодетельство ближнему, великодушие, терпение и благоразумное пользование вещами.
41) Любящий Бога никого не огорчает, и ни на кого не огорчается из–за временного: огорчает же и огорчается одною спасительною печалью, каковою блаженный Павел и сам огорчился и огорчил Коринфян (2 Кор. 2:4).
42) Любящий Бога Ангельскою жизнью на земле живет, постясь и бдение совершая, поя и молясь и о всяком человеке всегда доброе помышляя.
43) Если всякий чего желает, того и достигнуть домогается всех же благ и желаемых вещей несравненно добротнее и вожделеннее — Бог: то какое рвение должны мы показать, чтобы достигнуть Его по естеству благого и вожделенного.
44) Не растлевай плоти твоей срамными делами; не оскверняй души помыслами злыми: и мир Божий снидет на тебя принося с собою любовь.
45) Изнуряй плоть свою гладом и бдением; и не леностно упражняйся в псалмопении и молитве и освящение целомудрия снидет на тебя, нося с собою любовь.
46) Сподобившийся Божественного ведения и любовью стяжавший его просвещение никогда не надмевается духом тщеславия; а не сподобившийся оного весьма легко им кружим бывает. Впрочем, если таковой во всем, что ни делает, будет воззревать к Богу, делая все ради Его, то с Богом легко избежит сего недуга.
47) Не достигший еще ведения Божественного, любовью вдохновляемого, много думает о том, что им делаемо бывает по Богу; а сподобившийся получить таковое от сердца повторяет слова Патриарха Авраама, которые сказал он, когда удостоен был Божия явления: аз есмь земля и пепел (Быт, 18:27).
48) Боящийся Господа имеет смиренномудрие всегдашним своим собеседником, и по его напоминаниям восходит к любви и благодарению Бога. Он, воспоминая первое свое житие по духу мира, свои разнообразные прегрешения, случившиеся с ним от юности искушения, и то, как Господь от всех их избавил его, и от жизни страстной перевел к жизни по Богу, со страхом восприемлет и любовь; и непрестанно с глубоким смиренномудрием благодарит Бога, благодетеля и правителя жизни нашей.
49) Не оскверняй ума твоего удержанием в себе помыслов похоти и гнева, дабы, отпадши от чистой молитвы, не впасть в дух уныния.
50) Ум тогда лишается дерзновения к Богу, когда бывает собеседником с помыслами злыми и нечистыми.
51) Неразумный, водимый страстями, когда, будучи движим гневом, растревоживается, спешит без рассуждения бежать от братий: когда же похотью разжигается, тогда, раскаиваясь, паки прибегает, и вступает с ними в беседу. Благоразумный же в том и другом случае поступает иначе. В случае рассерчания, отсекши причины возмущения, освобождает себя от огорчения на братий; в случае похотливости воздерживается от бессловесных позывов и праздных бесед.
52) Во время искушений не оставляй монастыря своего; но мужественно переноси волнование помыслов, особенно наводящих печаль и уныние: ибо таким образом, благопромыслительно быв искушен скорбями, возымеешь твердую надежду, на Бога. Если же оставишь оный, то окажешься неискусным, немужественным и непостоянным.
53) Если желаешь не отпасть от любви Божественной; то ни брата своего не допусти уснуть в огорчении на тебя, ни сам не усни в огорчении на него: но иди, примирися с братом твоим, и, возвратясь (Матф. 5:24) с чистою совестью, принеси Христу дар любви в прилежной молитве.
54) Если, по словам Божественного Апостола, все дары Духа имеющий, любви же не имеющий никакой не получает пользы: то какое должны мы употребить тщание, дабы стяжать ее (1 Кор. 13:3).
55) Если любовь искреннему зла не творит (Рим. 13:10); то завидующий брату, приводимый в печаль его доброю славою, помрачающий злоречием имя его, или по злонравию наветующий на него, не делает ли себя чуждым любви, и повинным вечному осуждению?
56) Если любовь есть исполнение закона (Рим. 13:10): то памятозлобствующий на брата, уготовляющий ковы ему, проклинающий его, и радующийся падению его, не есть ли законопреступник, и не достоин ли вечной муки?
57) Ежели оклеветающий брата, и осуждающий брата оклеветает закон, и осуждает закон (Иак. 4:11); закон же Христов есть любы (Ин. 13:34): то клеветник не отпадает ли от любви Христовой, и не делается ли сам для себя виновником муки вечной?
58) Не предавай слуха твоего языку клеветника, ниже языка твоего слуху любящего злоречие, с удовольствием говоря, или слушая речи против ближнего: да не отпадешь от любви Божественной, и окажешься чуждым вечной жизни.
59) Не принимай укоризны на отца твоего, и не поощряй того, кто его бесчестит; да не прогневается на дела твои Господь, и потребит тебя от земли живых.
60) 3агради уста клевещущему — в уши твои, да не согрешишь с ним двойным грехом, и сам приучась к сей страсти пагубной, и ему не препятствуя поносить ближнего.
61) Аз же глаголю вам, говорит Господь, любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, молитеся за творящих вам напасть (Мат. 5:44). Для чего заповедал Он сие? — Для того, чтобы освободить тебя от ненависти, огорчения гнева, памятозлобия и сподобить величайшего стяжанья совершенной любви, которой невозможно иметь тому, кто не всех человеков равно любит, по примеру Бога, всех человеков равно любящего, и хотящего всем спастися, и в познание истины приити (1 Тим. 2:4).
62) Аз же глаголю вам, не противитися злу: но аще кто тя ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую, и хотящему с тобою судитися, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу: и аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два (Мф. 5:39 — 1). Для чего? дабы и тебя сохранить безгневным, бестревожным и неогорченным, — его твоим незлобием научить, и обоих вас подвести под иго любви, яко благ Господь.
63) К каким вещам были мы когда–нибудь пристрастны, о тех носим и страстные воображения. Почему побеждающий страстные воображения, конечно, презирает и вещи воображаемые. Потому что брань с воспоминаниями о вещах столько же труднее брани с самыми вещами, сколько грешить мыслью удобней, нежели самым делом.
64) Из страстей иные суть телесные, иные душевные. Телесные от тела получают повод, а душевные от внешних предметов. Но любовь и воздержание отсекает и те, и другие: любовь — душевные, а воздержание — телесные.
65) Иные страсти принадлежат к раздражительной силе души, а иные к вожделевательной. Те и другие возбуждаются чувствами: возбуждаются же тогда, когда душа находится вне любви и воздержания.
66) Труднее преодолевать страсти раздражительной силы души, нежели вожделевательной: потому–то против них от Господа и врачевство дано сильнейшее — заповедь о любви.
67) Все другие страсти касаются только или раздражительной части души, или вожделевательной, или же мыслительной, как, например, забвенье и неведение: а уныние, охватывая все силы души, вдруг, за одним духом, приводит в движение почти все страсти, почему оно и тяжелее всех других страстей. Добре убо Господь, подав против оного врачевство, говорит: в терпении вашем стяжите души ваша (Ли. 21:19).
68) Не бей никогда никого из братии, особливо безвинно, дабы он, не снесши скорби, не удалился и тогда ты никогда не убежишь от обличения совести, которое всегда будет причинять тебе печаль во время молитвы; и отгонять ум от дерзновения к Богу.
69) Не терпи приносящих тебе соблазны подозрений на какого бы то ни было человека. Ибо допускающие до себя каким–нибудь образом соблазны от приключений, произвольно или не произвольно случающихся, не ведают пути мирного (Рим. 3:17), который чрез любовь ведет к познанию Бога любителей своих.
70) Тот еще не имеет совершенной любви, кто располагается к людям смотря по нравам их, одного любя, другого ненавидя за то или другое, или одного и того же человека иногда любя, иногда ненавидя по тем же причинам.
71) Совершенная любовь не разделяет единого естества человеков по различным их нравам; но, всегда смотря на оное, всех человеков равно любит: добрых любить, как друзей, а недобрых, как врагов, благодетельствуя им, долготерпя, перенося ими причиняемое, отнюдь не отплачивая им зла, но даже страдал за них, когда случай востребует, дабы, если возможно, соделать и их себе друзьями; но если и не возможно, она все же не отступает от своего расположения к ним, всегда равно являя плоды любви всем человекам. Так и Господь наш и Бог Иисус Христос, являл Свою к нам любовь, пострадал за все человечество, и всем равномерно даровал надежду воскресения, хотя впрочем, каждый сам себя делает достойным или славы, или мучены адского.
72) Неравно ни во что вменяющий славу и бесславие, богатство и убожество, утехи и горести, не достиг еще совершенной любви. Совершенная любовь не только сие все ни во что вменяет, но и самую временную жизнь и смерть.
73) Послушай достигших совершенной любви, что говорят они: кто ны разлучит от любве Божия? скорбь, или теснота, или гоненье, или глад, или нагота, или беда, или меч? якоже есть писано, яко Тебе ради умерщвляемы есмы весь день; вменихомся, яко овцы заколения. Но во всех сих препобеждаем за Возлюбльшаго ны. Известихся бо, яко ни смерть, ни живот, ни Ангели, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8:35 — 39).
74) О любви к ближнему послушай опять, что они говорят: истину глаголю о Христе, не лгу, послушествующей ми совести моей Духом Святым: яко скорбь ми есть велия и непрестающая болезнь сердцу моему: молилбыхся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти, иже суть Израилите, — и т. д. (Рим. 9:1 — 4). Также говорил и Моисей, и другие Святые.
75) Кто не вменяет ни во что честолюбия и сластолюбия и их взращающего, и ради их порождающегося сребролюбия хоть не может отсечь причин гневного раздражения, а не отсекающий их не может достигнуть совершенной любви.
76) Смирение и злострадание (телесные лишения) освобождают человека от всякого греха; потому что то отсекает страсти душевные, а это — телесные. Так поступал блаженный Давид, как видно из следующей молитвы его к Богу: виждь смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя (Пс. 24:18).
77) Чрез заповеди Господь исполняющих оные делает бесстрастными: а чрез Божественные догматы дарит им свет ведения.
78) Все догматы или о Боге говорят, или о видимых и невидимых творениях, или о явленном в них промысле и суде.
79) Милостыня врачует раздражительную часть души; пост — иссушает похоть; молитва очищает ум, и уготовляет его к созерцанию сущего. Ибо по силам души Господь дал нам и заповеди.
80) Научитеся от Мене глаголет Господь, яко кроток есмь и смирен сердцем (МФ. 11:29). Кротость предохраняет раздражительность от возмущения, а смирение освобождает ум от надмения и тщеславия.
81) Страх Божий двояк. Один рождается от угроз наказанием, от которого порождаются в нас по порядку воздержание, терпение, упование на Бога и бесстрастие, из коего любовь. Другой сопряжен с самою любовью, производя в душе благоговение, чтобы она от дерзновения любви не дошла до пренебрежения Бога.
82) Первый страх любовь совершенная изгоняет вон (1 Ин. 4. 16) из души, ее стяжавшей, и не боящейся уже муки; а второй, как сказано, она всегда имеет сопряженным с собою. Первому приличествуют следующие слова Писания: страхом Господним уклоняется всяк от зла (Притч. 15. 27); и: начало премудрости страх — Господень (Притч. 1. 7); ко второму: страх Господень чист пребываяй в век века (Пс. 18. 10); и: несть лишения боящимся Его (Пс. 33. 10).
83) Умертвите убо уды ваша, яже на земли, блуд, нечистоту, страсть, похоть злую и лихоимание и проч. (Колос. 3:5). Землею назвал здесь Апостол плотское мудрование; блудом, — грех делом совершаемый; нечистотою — соизволение на оный; страстью — страстный помысел; похотью злою — простое принятие помысла похотного; лихоиманием — вещество порождающее и взращающее страсть. Все сие, как члены мудрования плотского, повелел умертвить Божественный Апостол.
84) Сперва память вносит в ум простой помысел; и если он замедлит в нем, то от сего приходит в движение страсть; если не истребишь страсти, она преклоняет ум к соизволению; а когда и сие произойдет, тогда доводит уже до греха и делом. Посему–то премудрый Апостол, пиша к христианам, обратившимся из язычников, во–первых, повелевает прекратить совершение греха делом, а потом, подвигаясь обратно прежнему порядку, доходит и до причины оного. Причина, порождающая и взращающая страсти, как выше сказано, есть лихоимание, которое, по моему мнению, здесь означает пресыщение, яко мать и питательницу блуда. Ибо лихоимание, не только в отношении к имению, но и в отношении к пище, зло; как и воздержание не только в отношении к пище, но и в отношении к имению, — добро.
85) Как птица, привязанная за ногу, начавши подниматься вверх, стягивается опять на землю, влекомая за вервь так ум, не достигши еще бесстрастия, хотя и воспаряет к познанию небесных вещей, но влекомый страстями, стягивается опять на землю.
86) Когда ум совершенно от страстей освободится тогда он и к созерцанию сущего непреткновенно шествует, направляя путь к познанию Святыя Троицы.
87) Когда ум чист, то, получая понятия о вещах, возбуждается к духовному созерцанию оных; сделавшись же нечист по разленению, помышления о других вещах воображает просто, а, воспринимая что–либо человеческое, превращает то в срамные и злые помыслы.
88) Если никогда во время молитвы не осаждает ума твоего никакое помышление мирское: то знай, что ты не вне области бесстрастия.
89) Когда душа начнет чувствовать себя здравою: тогда начнет и сновидения иметь чистыми и безмятежные.
90) Как чувственное око привлекается красотою вещей видимых: так чистый ум — познанием невидимых. Невидимым я называю бестелесное.
91) Великое дело не пристращаться к вещам, но гораздо большее — быть безстрастну к воображениям их: ибо чрез помыслы брань с нами злых духов жесточе брани чрез самые вещи.
92) Преуспевший в добродетелях и обогатившийся ведением, как видящий уже вещи, как они по естеству суть, всегда все и делает и говорит по здравому разуму, отнюдь не уклоняясь от него. Ибо, судя по тому, благоумно, или неумно пользуемся мы вещами, бываем мы или добродетельны, или порочны.
93) Признак совершенного бесстрастия есть тот, когда и во время бодрствования, и во сне представления вещей всегда всходят на сердце простыми.
94) Исполнением заповедей ум совлекается страстей; духовным созерцанием видимого совлекается страстных о вещах помыслов; познанием невидимого отрешается от созерцания видимых вещей; наконец, познанием Святая Троицы, и от самого ведения вещей невидимых.
95) Как солнце, восходя и освещая мир, являет и себя и освещаемые им предметы: так Солнце правды, возсиявая в чистом уме, являет и Себя, и разумение всего от Него бывшего, и быть имеющего.
96) Бога знаем мы не по существу Его, но по великолепию творений Его, и Его о них промыслу. В них, как в зеркале, видим мы беспредельную Его благость, премудрость и силу.
97) Чистый ум пребывает или в простых помышлениях о вещах человеческих, или в естественном созерцании видимого, или в созерцании невидимого, или во свете Святыя Троицы.
98) Бывая в созерцании вещей видимых, ум исследует или естественные их свойства, или то, что знаменуется ими, или же ищет самую их причину.
99) Упражняясь же в созерцании вещей невидимых, он ищет узнать естественные свойства оных, причину бытия их, и что из сего следует, и какой о них промысл и суд Божий.
100) Когда же бывает в Боге: то сперва от пламенной любви ищет уразумения естества Его, но утешение находит при сем не из познания того, что есть в Нем: ибо сие невозможно и невместительно равно для всякого сотворенного естества, а утешается познанием того, что окрест Его, как–то: вечности, беспредельности, неописанности, благости, премудрости и силы вседетельной, всепромыслительной и всесудительной. И то только в Нем всякому постижимо, что Он беспределен; и самое познание недоведомости Его есть ведение, превосходящее ум, как сказали мужи сильные в богословии — Григорий и Дионисий.
Сотница вторая
1) Искренно любящий Бога молится без всякого развлечения, равно и молящийся без всякого развлечения любит Бога искренно. Но не может молиться без развлечения тот, чей ум пригвожден к чему–либо земному. Итак, не любит тот, чей ум привязан к чему–либо временному.
2) Ум, долго занимающийся помышлением о чем–либо чувственном, конечно имеет страсть к тому, именно вожделение или сетование, или гнев, или злопамятство, и, если не вменит ни во что той вещи, то не может освободиться от страсти.
3) Страсти, обладая умом, привязывают его к вещественным предметам; и, отлучив от Бога, заставляют заниматься ими: напротив любовь Божия возобладав им, разрешает его узы, убеждая его не дорожить не только чувственными предметами, но и самою жизнью временною.
4) Дело заповедей есть делать помышления о вещах простыми, чтения же и созерцания — соделывать ум безвещественным и безвидным. А следствием этого бывает молитва без развлечения.
5) Для совершенного освобождения ума от страстей так, чтобы он мог молиться без развлечения, не довольно деятельного способа: если его не сопровождают различные духовные созерцания. Тот освобождает ум от невоздержания и ненависти; а эти от забвения и неведения его избавляют и он, таким образом, получает возможность молиться, как надлежит.
6) Два есть высочайших состояния чистой молитвы. Одно случается с людьми жизни деятельной, другое с людьми жизни созерцательной. Одно бывает в душе от страха Божия и благой надежды; другое от Божественной любви и крайней чистоты. Признак первой меры есть тот, когда собирают ум от всех мирских помыслов, творя молитвы без развлечения и смятения, и как бы. Сам Бог предстоял ему, как и предстоит действительно. Признать второй, — когда в самом устремлении молитвы ум бывает восхищаем Божественным и безмерным светом, и совсем не чувствует ни себя, и ничего иного из сущих, кроме Единого, любовью содевающего в нем таковое озарение. В сем состоянии, подвизаемый к уразумению словес о Боге, получает он чистые и светлые о Нем познания.
7) Кто что любит, тот то и объять всячески желает; и все, препятствующее ему в этом, отстраняет, дабы сего не лишиться. Так и Бога любящий печется о чистой молитве, и всякую страсть, полагающую ему в том препону, из себя извергает.
8) Кто мать страстей — самолюбие — отвергнет, тот, при помощи Божией, удобно отложит и все другие страсти, как–то: гнев, печаль, злопамятство, и прочая. Кто же одержим первым: тот, хотя бы не хотел, уязвляется и последними. Самолюбие же есть страстная любовь к телу.
9) Человеки похвально или предосудительно любят друг друга по следующим пяти причинам: или для Бога, — как добродетельный любит всех, а добродетельного любит даже и недобродетельный; или по естеству, — как родители любят детей, и на оборот, или по тщеславию, — как хвалимый хвалящего; или из корысти, как богатого за получки; или по сластолюбию, — как работающий чреву, и тому, что под чревом, устрояющего пиры. Первая из сих похвальна, вторая обоюдна, прочие страстны.
10) Если одних ненавидишь, а других ни любишь, ни ненавидишь; иных любишь, но посредственно, а иных любишь очень сильно; то из сего неравенства познай, что ты далек еще от совершенной любви, которая внушает любить равно всякого человека.
11) Уклонися от зла, и сотвори благо (Пс. 36:27), то есть борись с врагами, чтоб умалить страсти, а затем бодрствуй, чтоб не умножились они; и опять борись, чтоб стяжать добродетели, а после того бодрствуй, дабы сохранить их. И сие–то было бы делати и хранити (Быт. 2:15).
12) По Божию попущению искушающие нас или разгорячают вожделевательную силу души, или растревоживают раздражительную, или омрачают мыслительную, или тело облагают страданиями, или телесные потребности похищают.
13) Демоны или сами нас искушают, или вооружают против нас людей, не боящихся Господа: сами искушают, когда уединяемся от людей, как искушаем был Господь в пустыне; искушают чрез людей, когда обращаемся с людьми, как опять искушали Господа чрез фарисеев. Но мы, взирая на образец наш, то есть Господа, отразим их в том и другом случае.
14) Когда начинает ум успевать в любви Божией: тогда начинает искушать его и дух хуления, и внушает ему, такие помыслы, каких ни один человек изобрести не может, токмо один диавол, отец их. И сие делает он, завидуя боголюбцу, дабы, как измысливший такие помыслы, пришед в отчаяние, не дерзал он более воспарять к Богу обычною молитвою. Но от этого не получает лукавец ничего благоприятного для его цели; но делает нас более твердыми. Ибо, будучи боримы и противоборствуя, мы становимся опытнее и искреннее в любви к Богу, Меч же их да внидет в сердца их, и луцы их да сокрушатся (Пс. 36:15).
15) Ум, обращаясь к видимому, естественно понимает вещи при посредстве чувств. Ни ум, ни естественное понимание вещей, ни вещи, ни чувства не суть зло: ибо то суть все Божии создания. Что же тут злое? Очевидно, что страсть, прилепляющаяся к пониманию вещей естественному. И она может не иметь места при употреблении естественных понятий о вещах, ежели ум бодрствует.
16) Страсть есть неестественное движение души, или по несмысленной любви, или по безрассудной ненависти к чему–нибудь чувственному, или за что–нибудь чувственное: по несмысленной любви — или к яствам, или к женам, или к имению, или к преходящей славе, или к иному чему–нибудь чувственному; или ради сего: — по ненависти несмысленной, когда ненавидят, как выше сказано, без рассуждения что–либо из вышесказанного, или кого–нибудь по причине того.
17) Или опять — зло есть погрешительное суждение о познанных вещах, сопровождаемое неправильным их употреблением. Так в отношении к вещам, правильное суждение о браке целью его поставляет деторождение. Но кто имеет при этом в виду одну сласть похотную, тот погрешает в суждении, недоброе почитая добрым. И таковой злоупотребляет сим. Подобным образом должно рассуждать о понимании и употреблении других вещей.
18) Когда демоны, отторгнув ум твой от целомудрия, окружают его блудными помыслами; тогда со слезами воззови к Владыке: изгонящии мя ныне обыдоша мя: радосте моя, избави мя от о6ышедших мя (Пс. 14:11; 31, 7). И избавишься.
19) Тяжел демон блуда и сильно налегает на подвизающихся против сей страсти, наипаче при небрежении об умеренности в пище, и при встречах и беседах с женским полом. Он сначала незаметно уловляет ум поползновенностью на сласть похотью, а потом дверью памяти привходит к безмолвствующему, и как тело разжигает, так и представляет уму различные срамные образы; и тем вызывает его к соизволению на грех. Если не хочешь, чтобы сие длилось в тебе, восприми пост, труд, бдение, и доброе безмолвие с прилежною молитвою.
20) Непрестанно ищущие души нашей ищут посредством страстных помыслов ввергнуть ее в мысленный, или действительный грех. Но когда сретят ум, не приемлющий их, тогда постыдятся и посрамятся; когда же найдут, что ум занят духовным созерцанием, тогда возвратятся вспять и устыдятся зело вскоре (Пс. 34:4; 6, 11).
21) Дело диакона исправляет тот, кто намащает ум на священные подвиги, и отгоняет от него страстные помыслы; дело пресвитера — кто просвещает ум познанием сущего, и уничтожает лжеименное знание; дело Епископа — кто завершает усовершение его святым помазанием ведения поклоняемыя Святыя Троицы.
22) Изнемогают демоны, когда чрез исполнение заповедей уменьшаются в нас страсти: погибают, когда в силу бесстрастия души совершенно исчезают из нее, не находя в ней того, чем держались в ней, и чем воевали против нее. Сие–то значит: изнемогут и погибнут от лица Твоего (Пс. 9:4).
23) Одни из людей воздерживаются от страстей из страха человеческого, другие из тщеславия, иные по воздержанию; а иные освобождаются от страстей судьбами Божиими.
24) Все слова Господни содержат следующие четыре предмета: заповеди, догматы, угрозы, и обетования и мы ради их претерпеваем всякую строгость жития, как–то: посты, бдения, спание на голой земле, лишения и труды в послушаниях, обиды, бесчестие, мучение, смерть, и тому подобное. За словеса устен Твоих говорит Пророк, аз сохраних пути жестоки (Пс. 16:4).
25) За воздержание награда — бесстрастие; за веру — ведение. Бесстрастие рождает рассудительность, а ведение — любовь к Богу.
26) Ум, проходя исправно деятельную жизнь, преуспевает в благоразумии; а проходя исправно созерцательную, — в ведении. Первая приводит подвизающегося в ней к различению добродетели от порока; вторая причастника своего вводит в познание свойств бестелесных и телесных существ. Дара же богословского сподобляется ум тогда уже, когда, на крыльях любви перелетев все вышесказанное, и, достигши пребывания в Боге, духом созерцает свойства Его, сколько уму человеческому то возможно.
27) Желая богословствовать, не ищи, что есть Бог в себе самом; ибо этого не найдет не только человеческий ум, но ни ум кого–либо другого из сущих после Бога. Но рассматривай по возможности, облекающие Его свойства, как–то: присносущность, беспредельность, неописанность. благость, премудрость и силу всесодетельную, всепромыслительную и судящую все сущее. Ибо между человеками тот уже великий Богослов, кто хотя несколько раскрывает сии свойства Божии.
28) Силен муж, ведение соединивший с деятельностью: ибо тогда он этой иссушает похоть и укрощает раздражение; а тем воскрыляет ум, и к Богу преселяется.
29) Когда говорит Господь: Аз и Отец едино есма: то сим означает единство естества; когда же паки глаголет: Аз во Отце и Отец во Мне, то показывает нераздельность ипостасей. Итак, Трифеиты (Троебожники), разделяя Сына от Отца, падают в пропасть с той и другой стороны: или, признавая Сына соприсносущным Отцу, но, разделяя Его от Отца, принуждены говорить, что Он не рожден от Отца, и таким образом впасть в ересь, признающую трех богов и три начала: или, признавая Сына рожденным от Отца, но, разделяя Его с Ним, по необходимости должны допустить, что Он не соприсносущен Отцу, и Владыку времен подчинить времени. Надлежит, по учению великого Григория, и сохранить единого Бога и исповедывать три ипостаси, каждую с собственным ей свойством. Ибо, по его же учению, Троица разделяется, но нераздельно; и соединяется, но раздельно. Дивное разделение и единение! Но какая была бы дивность, если бы Отец с Сыном также соединялся и разделялся, как соединяется и разделяется человек с человеком, и ничего более?
30) Совершенный в любви и достигший верха бесстрастия не знает разности между своим и чужим, или своей и чужой, или между верным и неверным, или между рабом и свободным, или даже между мужеским полом и женским. Но, став выше тиранства страстей и взирая на, одно естество человеческое, на всех равно смотрит, и ко всем равно расположен бывает. Нет в нем ни Иудея, ни Эллина, нет мужеского пола, ни женского, нет раба ни свободного, но все и во всех Христос (Гал. 3:28).
31) От лежащих в душе страстей демоны заимствуют поводы воздвигать в нас страстные помыслы. Потом, ими поборая ум, понуждают его снизойти к соизволению на грех; победив его в этом, вводят его в грех мысленный; а по совершении сего, как пленника, ведут его на самое дело греховное. После сего, наконец, чрез помыслы, соделав душу запустелою, отходят вместе с оными. Остается только в уме идол (мысленный образ) греха, о котором говорит Господь: егда убо узрите мерзость запустения, стоящу на месте святе (Мф. 24. 15). Читающий да разумеет, что место святое и храм Божий есть ум человеческий, в коем демоны, опустошив душу страстными помыслами, поставили идола греховного. В том же, что сказанное Господом сбылось и исторически, никто из читавших Иосифа Флавия, думаю, не сомневается. Некоторые впрочем, говорят, что тоже будет и при антихристе.
32) Три начала побуждают нас к добру: семена (добра в нас) от природы, святые Силы, и доброе произволение. Семена природы, — когда, например, как желаем, чтобы с нами поступали люди, так и мы поступаем с ними; или когда видим человека в тесноте и нужде, и естественно милосердуем о нем. Святые Силы, когда, чувствуя побуждение к доброму делу, обретаем (в себе) благое содействие, и успеваем. Наконец доброе произволение, когда, отличая добро от зла, избираем доброе.
33) Равномерно три же есть начала, побуждающих нас к злу: страсти, демоны и злое произволение. Страсти, когда желаем чего безрассудно; как–то, или пищи не во время и без нужды, или жены без намерения деторождения и незаконной; также, когда гневаемся или огорчаемся на кого не должно, как–то на бесчестившего, или вред нам причинившего. Демоны: когда они, во время вознерадения нашего, усмотрев удобное время, внезапно налегают на нас, и с великою силою возбуждают вышесказанные страсти и подобные им. Наконец, злое произволение; когда, зная добро, избираем зло.
34) Мзду за подвиги в добродетели составляют бесстрастие и ведение. Ибо они виновниками бывают для нас Царствия Небесного, как страсти и неведение — муки вечной. И потому ищущий их ради славы человеческой, а не ради того, что они добро суть, слышит от Писания; просите и не приемлете, зане зле просите (Иак. 4:3).
35) Между человеческими действиями многие добры сами по себе, но бывают недобрыми по какой–либо причине. Например, — пост и бдение, молитва и псалмопение, милостыня и странноприимство сами по себе суть дела добрые; но когда делаются из тщеславия, тогда они уже не добры.
36) Во всех наших делах Бог смотрит на намерение, для Него ли мы делаем их, или ради иной причины.
37) Когда услышишь слово Писания: иже воздаст коемуждо по делом его (Рим. 2:6); помни, что Бог воздает добром не за то, что делается без правого намерения, хотя то кажется и добрым; но именно за делаемое с правым намерением. Ибо суд Божий взирает не на одно то, что делается, но на намерения с какими делается.
38) Демон гордости двоякое имеет лукавство: или убеждает монаха исправные дела свои приписывать себе, а не Богу, подателю благих и помощнику в исправности, или, когда он не соглашается на сие, подущает уничижать менее совершенных братий. Но не ведает он, что и при таком действии на него, демон наущает его отвергаться Божией помощи. Ибо, уничижая тех, как не могших подобно ему оказаться исправными, он выставляет себя именно показавшим особенную исправность собственною силою. Что невозможно, как сказал Господь: без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15:5). Ибо наша немощь такова, что и возжелав добра, она не может довести его до конца без Подателя благих.
39) Кто познал немощь естества человеческого, тот получил опытное познание и Божией силы помогающей. И таковой при помощи ее иное, уже совершив, а другое, стараясь совершить, никогда не уничижает никого из людей. Ибо знает, что как ему помогла она и избавила его от многих страстей и бед; так сильна помочь и всем, когда восхочет, и наипаче подвизающимся Его ради; хотя по неким судьбам всех вдруг от страстей не освобождает, но, яко благой и человеколюбивый Врач, каждого притекающего к Нему исцеляет в свое время.
40) При бездействии страстей привходит гордость, когда или причины оных скрываются, или демоны коварно отбегают.
41) Всякий почти грех бывает ради услаждения самоугодия, и потому истребляется злостраданием и печалованием, — вольным, или невольным — по действу покаяния, или по действу беды какой, смотрительно Божиим о нас Промыслом наводимой. Аще бо быхом себе рассуждали, говорить Писание, не быхом осуждены были: судими яже, от Господа наказуемся, да не с миром осудимся (1 Кор. 11. 31:32).
42) Если придет на тебя нечаянное искушение, не вини того, чрез кого оно пришло, а ищи, для чего оно пришло; и обретешь исправление. Ибо чрез него ли, или чрез другого кого, но ты имел испить горечь из чаши судеб Божиих.
43) Чем ты злонравнее, тем менее отрицайся от злострадания, дабы, смирен быв им, изрыгнул ты гордость.
44) Искушения приводят к человекам иногда удовольствия — иногда печали, а иногда телесные страдания. Ибо Врач душ, по судьбам Своим, прикладывает врачевство, смотря на причину страстей, в душе лежащую.
45) Искушения наводятся на одних для изглаждения грехов прежде бывших, на других для прекращения теперь деемых, а на иных, для предотвращения имеющих быть содеянными, кроме тех, кои бывают для испытания человека, как–то было с Иовом.
46) Благоразумный, помышляя о врачебности судеб Божиих, с благодарением сносит приключающиеся ему по ним бедствия, никого другого не почитая виновным в них, кроме грехов своих, а неразумный, когда грешит и наказываем за то бывает, виновниками зол своих почитает или Бога, или людей, не уразумевая премудрого о сем Божия промышления.
47) Есть средства, которые останавливают движение страстей и не дают им возрастать; и ест другие, которые умаляют их и ведут к истощению. Так пост, труд и бдение не дают возрастать похоти; а уединение, созерцание, молитва и возлюбление Бога — умаляют ее и ведут к исчезновению. Так и в рассуждении раздражимости: великодушие, незлопамятность и кротость останавливают ее, и не дают ей возрастать, а любовь, милостыня, доброхотство и человеколюбие умаляют ее.
48) Чей ум непрестанно устремлен к Богу, того и вожделение превозрастает в желании Бога, и раздражительность вся превращается в Божественную любовь. Ибо чрез долговременное приобщение Божественному озарению ум, соделавшись весь светловидным, и вожделетельную свою часть, утеснив и подавив в себе, превращает в непрестанное, как сказано, желание Бога и неослабную к Нему любовь, — всецело переводя ее от земного к Божественному.
49) Не всякий — незавидующий, негневающийся, непамятозлобствующий на оскорбившего имеет уже и любовь к нему: ибо он может, и, не любя, не воздавать злом за зло, по заповеди; но не так легко добром воздавать за зло, не нудя себя на то; потому что с расположением делать добро ненавидящим свойственно одной духовной совершенной любви.
50) Нелюбящий другого не есть уже ненавидящий его; равно и не ненавидящий не есть уже любящий. Но он может быть в средине в отношении к нему, то есть ни любить, ни ненавидеть. Ибо любительное расположение в душе производят обыкновенно показанные в 9 статье — сей второй сотни пять побуждений: одно похвальное, другое обоюдное, и три укорных.
51) Когда приметишь, что ум твой с услаждением занимается предметами вещественными, и любезно пребывает в помышлениях о них: то знай, что ты любишь их более, нежели Бога. Ибо идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше, глаголет Господь (Мф. 6:21).
52) Ум, прилепляющийся к Богу и в Нем пребывающий молитвою и любовью, бывает мудр, благ, мирен, человеколюбив, милостив, великодушен, и, просто сказать, почти все Божественные свойства в себе носит. А удаляющийся от Него, и с вещественными предметами сдружающийся, предавшись сластолюбию, бывает или скотен или зверск, воюя с людьми из–за этого.
53) Миром называет Писание чувственные вещи, и те, которые занимают ими свой ум, суть лица мирские, к которым к большему их пристыжению оно говорить: не любите мира, ни яже в мире. Яко все еже в мире, похоть плотская и похоть очес, и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть (1 Ин. 2:15. 16).
54) Монах тот, кто ум свой отдалил от чувственных вещей, и воздержанием, любовью, псалмопением и молитвою непрестанно приседит Богу.
55) Скотопитателем в духовном смысле называется деятельный муж, ибо нравственные, право творимые дела, в духовной жизни, имеют значение рабочего скота. Потому и говорит Иаков: мужие скотопитатели суть раби твои. Пастырь же овец есть муж созерцательный, ибо значение овец имеют помыслы, на горах созерцаний умом пасомые. Посему–то и мерзость есть Египтянам, то есть, супротивным силам, всяк пастух овчий (Быт. 46:34).
56) Ум порочный, когда тело возбуждаемо бывает чувствами к свойственным ему похотям и сластям, последует за ним, и сослагается с его мечтаниями и стремлениями. Но ум добродетельный воздерживается и отвлекает себя от страстных мечтаний и стремлений, и паче любомудрствует соделывать свои движения лучшими.
57) Из добродетелей иные суть телесные, а иные душевные. Телесные суть: пост, бдение, спанье на голой земле, служение, рукоделие, чтобы не быть в тягость другим, или для подаяний и проч. А душевные суть: любовь, великодушие, кротость, воздержание, молитва и проч. Итак если случится, что по какой–либо нужде, или состоянию телесному, например, по болезни или по другой подобной причине, мы не сможем исполнить выше показанных телесных добродетелей: то имеем снисходительное прощение от Господа, ведущего и причины тому; не исполняя же добродетелей душевных, никакого не будем иметь извинения, ибо они не подлежат таковым препятствиям.
58) Любовь к Богу располагает причастника своего презирать всякую преходящую сласть, всякое телесное страдание и печаль. Да удостоверят тебя в сем все Святые, столь много пострадавшие за Христа.
59) Берегись матери зол, самолюбия, которое есть не разумная любовь к телу. Ибо от него, с кажущеюся благословностью рождаются три первые и родовые страстные и неистовые помыслы, а именно: чревоугодие, сребролюбие и тщеславие, заимствуя поводы от необходимой потребности телесной; а от этих рождается все племя страстей. Вот почему и надлежит, как сказано, весьма остерегаться самолюбия и противоборствовать ему с великою бдительностью. Ибо с истреблением его истребляются и все его порождения.
60) Страсть самолюбия внушает монаху щадить тело, и снисходить ему в пище под видом сохранения здоровья, и разумного управления телом, чтобы, мало–помалу уклоняясь на его сторону, впал он в бездну сластолюбия: мирянина же тем самым, что он мирянин, подущает попечение о плоти творить в похоти (Рим. 13:14).
61) Высочайшее состояние молитвы есть, говорят, то, когда ум во время молитвы бывает вне плоти и мара совершенно безвеществен и безвиден. Кто сохраняет такое состояние ненарушимым, тот воистину непрестанно молится.
62) Как тело, умирая, совершенно отделяется от всех житейских вещей так и ум, умирая в действии совершеннейшей молитвы, отторгается от всех мирских помышлений. И если не умирает он таковою смертью, то с Богом быть и жить с Ним не может.
63) Никто да не обольстит тебя, смиренный монах, таковою мыслью, будто тебе можно спастись, работая сластолюбию.
64) Как тело грешит делами, и для пестунства своего имеет добродетели телесные, да целомудрствует: так ум грешит страстными помыслами, и для пестунства своего имеет добродетели душевные, да чисто и беспристрастно взирая на вещи целомудрствует.
65) Как дни приемлются ночами и лета зимами: так тщеславие и сластолюбие печалями и болезненными страданиями, или в настоящем веке или в будущем.
66) Согрешившему невозможно избежать грядущего суда без добровольных в сей жизни болезненных трудов, или без страданий от невольных бед.
67) Пяти ради причин, говорят, от Бога попускается нам быть боримыми от демонов: первая причина сего та, чтобы мы, будучи боримы и, противоборствуя, дошли до умения отличать добродетель от греха; вторая та, чтобы мы, борьбою и трудом снискав добродетель, имели ее твердою и неизменною; третья, чтобы, преуспевая в добродетели, мы не высоко о себе мудрствовали, но научились смиренномудрию; четвертая, чтобы, испытав делом, скол зол грех, — совершенною возненавидели его ненавистью; наконец пятая и важнейшая та, чтобы, сделавшись бесстрастными, не забывали мы своей немощи, и силы Помогшего нам.
68) Как ум алчущего мечтает о хлебе, а жаждущего о воде так ум чревоугодника — о разнообразных яствах; любострастного — о женских лицах; тщеславного — о почетах людских; сребролюбивого — о прибытках; злопамятного — о мщении оскорбившему; завистливого — об ухудшении того, кому завидует. Тоже бывает и в прочих страстях. Ибо страстями осаждаемый ум приемлет страстные помышления и во время бодрствования тела и во сне.
69) Когда похоть возрастает, тогда ум мечтает во сне о вещах, доставляющих услаждение, а когда — раздражение, тогда видит он вещи, страх наводящие; усиливают страсти нечистые духи, приемля в содейственницы себе наше нерадение и, подстрекая их; а умаляют — святые Ангелы, побуждая нас к деланию добродетелей.
70) Частое возбуждение вожделевательной силы души влагает в душу непреодолимую привычку к делам сластолюбным, а частое возмущение раздражительности делает ум рабским и лишает мужества. Первую исцеляет продолжительный подвиг поста, бдения и молитвы; вторую, благостыня, человеколюбие, любовь и милосердие.
71) Злые духи воюют против нас или вещами, или страстными о вещах помыслами: вещами против тех, кои среди них вращаются, а помыслами против тех, кои удалились от вещей.
72) Сколь удобнее грешить мыслю, нежели делом: столь же брань чрез помыслы тяжелее брани чрез вещи.
73) Вещи вне ума, а помышления о них внутрь его. Почему в его власти пользоваться ими хорошо или худо. Ибо за погрешительным употреблением мыслей следует злоупотребление вещей.
74) Ум получает страстные помыслы следующими тремя путями: чрез чувства, чрез состояние тела, чрез воспоминание. Чрез чувства, — когда производящие на них впечатление вещи, как такие, к которым мы имеем страсть, возбуждают в уме страстные помыслы; чрез состояние тела, — когда несоблюдение воздержания в питании, или действием демонов, или какою–нибудь болезнью изменившееся состояние тела побуждает его к страстным помыслам, или к восстанию на Промысл; чрез воспоминание, — когда память возобновляет помышления о вещах, к коим мы пристрастны и возбуждает в уме сим образом страстные помыслы.
75) Из данных нам от Бога в употребление вещей, одни находятся в душе, другие — в теле, и иные окрест тела. В душе — силы ее; в теле — чувства и прочие члены; окрест тела, — пища, имение, деньги и проч. Доброе или худое пользование сими вещами и бывающими из–за них случайностями являет нас или добродетельными или порочными.
76) Из сказанных случайностей иные бывают в том, что в душе, иные в том, что в теле, и иные в том, что окрест тела: в душе — ведение и неведение, памятование и забвение, любовь и ненависть, страх и дерзновение, радость и печаль, и прочее; в теле, — наслаждение и утомление, чувствительность и притупление чувства, здравие и болезнь, жизнь и смерть, и тому подобное; в том, что окрест тела, — многочадие и бесчадие, богатство и бедность, слава и бесчестие, и проч. Из сих иное у людей почитается добром, иное злом; тогда как, в собственном смысле, ничто из сего не зло, а бывает злом или добром по употреблению.
77) Знание по естеству есть добро, подобно тому и здравие. Но многим более пользы принесло противное. Ибо для злых знание бывает не на добро, хотя оно по естеству, как сказано, и добро. Подобно не на добро бывает для них и здравие, и богатство, и радость, ибо не на полезное себе они употребляют их; для таковых полезнее противное сему: а, следовательно, и это (т. е. противное) не зло в собственном смысле, хотя и кажется злом.
78) Не злоупотребляй мыслями, чтоб по необходимости не злоупотребить и вещами: ибо если прежде не согрешишь мысленно, то никогда не согрешишь делом.
79) Образ перстного (Адама) суть главные пороки, как–то неразумие, малодушие, невоздержание, неправда. Образ небесного суть главные добродетели, как–то благоразумие, мужество, целомудрие, справедливость. Но яко же облекохомся во образ перстного, да облечемся и во образ небесного (1 Кор. 15:49).
80) Если хочешь найти путь, вводящий в живот; то ищи его в том Пути, Который рек: Аз есмь путь и дверь, и истина и живот (Иоан. 14:6; 10:9); и там найдешь его. Но ищи прилежно, потому что мало их есть, иже обретают его (Мф. 7:14); чтоб иначе, оставлен будучи сими не многими, не оказался ты в числе многих.
81) Душа отстает от грехов по следующим пяти побуждениям: или страха ради человеческого, или из страха суда, или для будущего мздовоздаяния, или по любви к Богу, или, наконец, ради угрызений совести.
82) Некоторые говорят, что не было бы зла в тварях, если бы не было посторонней некоей силы, увлекающей нас к оному. Но сила сия не иное что есть, как наше нерадение о естественной длительности ума. Почему те, которые радеют о нем, всегда делают добро, а зла никогда. Итак, если и ты сего же хочешь, то отжени нерадение, и с тем вместе отженешь и зло, которое есть погрешительное употребление мыслей, сопровождаемое злоупотреблением и вещами.
83) По естеству разумной в нас части следует, покоряясь божественному слову, начальствовать над неразумною в нас частью. Да будет соблюдаем во всем сей порядок, — и ни зла не будет в тварях, ни того, что бы влекло к нему, не окажется.
84) Одни из помыслов просты, а другие сложны. Просты — бесстрастные, а сложны — страстные, как из страсти и помышления сложенные. При всем том можно видеть, что многие из простых идут вслед за сложными, когда начинают подвигаться к тому, чтобы согрешить мыслию. Возьмем в пример золото. Пришел кому–нибудь на память страстный помысел о золоте, и он устремился мысленно украсть его: и вот он в уме уже совершил грех. За воспоминанием о золоте, последовало воспоминание о кошельке, сундуке, кладовой и проч. Здесь воспоминание о золоте было сложное, ибо соединено было со страстью; а о кошельке, сундуке и проч. простое, ибо ум не имел к ним страсти. Тоже бывает и со всяким другим помыслом, с помыслом тщеславным, с помыслом о жене, и о прочем. Ибо не все помыслы, последующие за помыслом страстным, бывают также страстны, как показано в примере. Из сего можем познавать, какие помышления страстны, и какие нет.
85) Некоторые говорят, что демоны, касаясь во время сна срамных членов нашего тела, возбуждают страсть блуда: затем возбужденная страсть памятью приводить на ум образ женщины. Другие же думают, что сами демоны представляются уму в образе жен; потом, касаясь срамных членов тела, возбуждают похотение жен; и бывают мечтания в этом роде. Иные еще думают, что страсть, преобладающая в приближающемся демоне, возбуждает таковую же и в человеке, и таким образом душа воспламеняется к помыслам, и привносит образы посредством памяти. Так и о других страстях мечтаниях одни говорят, что в них бывает дело так, а другие, что этак. Впрочем, ни одним из вышесказанных способов демоны не сильны возбудить какую–либо страсть, ни во время бодрствования тела, ни во время сна, если душе присущи любовь и воздержание.
86) Иные из заповедей закона должно соблюдать и телесно духовно, а иные только духовно. Например, не прелюбодействуй, не убий, не укради, и подобные сим надобно соблюдать телесно и духовно; и духовно трояким образом. Напротив того обрезываться, хранить субботу, заколать агнца, снедать опресноки с горьким зельем, и подобное — только духовно.
87) Три главнейших нравственных состояния бывает у монахов: первое, когда кто ни в чем не грешит делом; второе, когда кто не дает замедлять в душе страстным помыслам; третье, когда кто бесстрастно взирает в мыслях на образы жен и обидящих.
88) Нелюбостяжателен тот, кто отрекся от всякой собственности, и на земле совсем не имеет ничего кроме тела, и к нему отторгнув всякое расположение, Богу и благочестивым людям вверил все о себе попечение.
89) Из приобретающих имение, некоторые приобретают оное бесстрастно: почему и, лишаясь его, не скорбят, как разграбление имений своих некогда с радостью принимавшие (Евр. 10:34). Другие же стяжевают его страстно: почему, когда предлежит им лишиться стяжаний, печалятся, как и упоминаемый в Евангелии богач, отыде скорбя (Мф. 19:22); если же, в самом деле, лишатся, то скорбят смертельно. Таким образом, лишение имения обличает расположение бесстрастного, или страстного стяжателя.
90) На высоких молитвенников нападают демоны, ввергая в их ум простые помышления о вещах чувственных, и тем, отвлекая их от молитвы; на прилежащих познаниям, на должайшее время задерживая в них страстные помыслы; на подвизающихся в деятельной жизни — склоняя их грешить делом. — Всяким способом со всеми борются окаянные, чтоб отдалить людей от Бога.
91) Божиим промыслом упражняемые в благочестии в сей жизни испытуются следующими тремя искушениями: или, подаянием приятного, как–то, здравия, красоты, многочадия, богатства, славы, и тому подобного; или насланием скорбного, как–то, лишения детей, имения, славы; или тем, что телу причиняет страдания, как–то, болезнями, мучениями и проч. К первым говорит Господь: иже не отречется всего своего имения не может быти Мой ученик (Лук, 14:33); ко вторым же и третьим в терпении вашем стяжите души ваша (Лук. 21:19).
92) Говорят, что состояние тела изменяют, и чрез то подают уму страстные или бесстрастные помыслы, следующие четыре причины: Ангелы, демоны, воздух, пища. Ангелы, говорят, изменяют словом; демоны — прикосновением; воздух — переменами своими; пища качеством яств и питий, их излишеством и скудостью. Кроме сего сказанного изменения производимы бывают еще памятью, слухом, и зрением, когда душа наперед постраждет под действием печальных или радостных обстоятельств. Пострадав от них, — душа производит перемену в телесном состоянии; а измененное состояние тела, по преждереченному, подает уму и соответственные помыслы.
93) Смерть собственно есть отдаление от Бога; жало же смерти грех, которое Адам, прияв в себя, стал в одно время изгнан и от древа жизни, и от рая, и от Бога, за тем необходимо следовала и телесная смерть. Жизнь же собственно есть Тот, Кто сказал: Аз есмь живот (Иоан. 14:6). Сей, быв в смерти, паки возвел в жизнь мертвенного.
94) Когда что пишется, пишется или для себя на память, или для пользы других, или для того и другого, или ко вреду некоторых, или на показ, или по нужде.
95) Место злачно (Пс. 22:2) есть деятельная добродетель, вода же покойная есть ведение сотворенного.
96) Сень смертная есть человеческая жизнь. И тот, кто с Богом и с кем Бог, может смело сказать аще и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22:4).
97) Чистый ум право смотрит на вещи; образованное упражнением слово — виденное полагает как бы пред очами других; а открытый слух приемлет то: но лишенный сих трех порицает сказавшего.
98) Тот с Богом, кто знает Святую Троицу, Ее творение и промышление и кто страстоприемную часть души содержит бесстрастной.
99) Жезл означает, говорят, суд Божий, а палица — Промысл. Кто приял познание о сем, тот может говорить: жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста (Пс. 22:4).
100) Когда ум обнажится от страстей, и просветится созерцанием сущего; тогда может он и в Боге быт и молиться, как должно.
Сотница третья
1) Разумное употребление помышлений и вещей доставляет целомудрие, любовь и ведение; а неразумное — невоздержание, ненависть и неведение.
2) Уготовал еси предо мною трапезу, и проч. Трапеза здесь означает деятельную добродетель: ибо она Иисус Христом уготована противу стужающих нам; Елей, умащающий ум означает созерцание тварей, чаша Божия — познание Бога; милость Его есть Его Слово и Бог: ибо Он вочеловечением Своим женет в след нас вся дни, доколе не постигнет всех спасаемых, как Павла. Дом означает царствие, в которое вселятся все Святые; долгота же дней — жизнь вечную (Пс. 22:5. 6).
3) Грехи случаются с нами от неправого употребления душевных сил, то есть силы вожделевательной, раздражительной и мыслительной. Неправое употребление силы мыслящей — невежество и безрассудность, силы раздражительной и вожделевательной — ненависть и невоздержность. Доброе же употребление их есть: ведение, благоразумие, любовь и целомудрие. А когда так, то ничто из созданного и получившего бытие от Бога — не зло.
4) Не пища зло, но чревоугодие, не деторождение, а блуд, не деньги, но сребролюбие, не слава, а тщеславие: а когда так, то в сущем нет ничего злого, кроме злоупотребления, которое случается от нерадения ума о возделании естества (душевных сил, и их добром направлении).
5) Зло в демонах вот что есть, говорит блаженный Дионисий, раздражительность безрассудная, вожделевательность безумная, фантазия опрометчивая. Но безрассудность, безумие и опрометчивость в разумных существах суть лишение рассудка, ума и осмотрительности; лишение же бывает после имения или обладания чем. Следственно было время, когда был в них и рассудок, и ум, и благоговейная осмотрительность. А если так; то и демоны не по естеству злы; но от злоупотребления сил естественных сделались они злыми.
6) Иные страсти порождают невоздержание, иные — ненависть, а иные — и невоздержание и ненависть.
7) Многоядение и сластоядение бывают причиною нецеломудрия; сребролюбие и тщеславие — ненависти к ближнему; мать их самолюбие есть причина обоих.
8) Самолюбие есть страстное и безрассудное любление тела. Противоположны ему любовь и воздержание. Очевидно, что имеющий самолюбие имеет все страсти.
9) Никто же, говорит Апостол, свою плоть возненавиде (Еф. 5:29); однако, тем не менее, умерщвляет ее и порабощает (1 Кор. 9:27), не давая ей ничего кроме пищи и одеяния (1 Тим, 6:8); и их одних, только потому, что они необходимы для жизни. Так бесстрастно любят ее, и, яко служительницу Божественного, питают и греют, единственно тем, что восполняет ее оскудение.
10) Кого кто любит, тому всячески и угождать старается. Итак, кто любит Бога, тот конечно и угодное Ему творить старается, а кто любит плоть, тот творит ее удовляющее.
11) Богу угодны — любовь; целомудрие, созерцание и молитва; а плоти угодны — чревоугодие, невоздержность, и все их взращающее. Посему–то сущие во плоти Богу угодити не могут (Рим, 8:8); а иже Христовы суть, распяли плоть со страстьми и похотьми (Галат. 5:24).
12) Когда ум к Богу клонится; тогда имеет тело рабом, и ничего более не дает ему, кроме необходимого для жизни: а когда клонится к плоти, то порабощается ее страстям, и попечение о ней всегда творит в похоти (Рим. 13:14).
13) Если хочешь избавиться от помыслов, уврачуй страсти: и тогда удобно изгонишь их из ума. Именно в отношении к блудной страсти — постись, совершай бдение, трудись и уединяйся; относительно гнева и печали, ни во что вменяй славу, и бесславие, и прочие вещи земные; относительно злопамятства, молись за оскорбившего, — и избавишься.
14) Не примеряй себя к слабейшим из людей, а лучше расширяй себя в меру заповеди о любви. Примеряясь к людям, впадешь в пропасть высокомерия, а, расширяя себя в меру любви, достигнешь высоты смиренномудрия.
15) Если точно ты хранишь заповедь о любви к ближнему; то из–за чего внедряешь в себя горечь досады на него. Не явно ли, что ты предпочитаешь любви временное, и за него заступаясь, войну поднимаешь на брата?
16) Не столько по нужде золото стало столь желательно людям, сколько потому, что чрез него многие удовлетворяют сластолюбию.
17) Три причины любви к богатству: сластолюбие, тщеславие и неверие; сильнее же двух первых неверие.
18) Сластолюбивый любит серебро, чтобы с помощью его наслаждаться; тщеславный, чтобы прославиться; а неверующий, чтоб скрыть и хранить его, боясь голода, или старости, болезни, или изгнания, и на него более надеясь, нежели на Бога, Создателя и Промыслителя всякой твари, даже до последних и малейших животных.
19) Четыре рода людей собирают богатство: три выше именованные, и четвертый — домовитый человек; очевидно, что один последний правильно собирает, дабы никогда не оскудевала рука его подавать каждому потребное.
20) Все страстные помыслы или возбуждают вожделевательную силу души; или возмущают раздражительную, или омрачают мыслительную: от чего случается, что ум слеп бывает для духовного созерцания и молитвенного восхождения. Почему монах, особливо безмолвствующий, долженствует тщательно внимать помыслам, и причины их познавать и отсекать. Познавать же таким образом: вожделевательную силу души возбуждают страстные воспоминания о женщинах, а их причиною бывает невоздержность в пище и питии, и частое неразумное обращение с женщинами. Отсекают же их — глад, жажда, бдение и уединение. — Раздражительную силу возмущают страстные воспоминания о людях, нас огорчивших; причиной сего служат сластолюбие, тщеславие и любовещность, из–за коих огорчается страстный, или что их лишился, или что не получил. Отсекает их ни во что — вменение и уничижение сих вещей из любви к Богу.
21) Бог знает Себя и знает создания Свои, и Святые силы знают Бога, и знают создания Божии. Но Святые силы знают Бога и создания Его не так, как знает Себя и создания Свои Бог.
22) Бог знает Себя из блаженного естества Своего, а создания Свои из Своей премудрости, с которой и в которой все сотворил. Святые же силы знают Бога, сущего превыше всякого причастия по причастию (Его ведения), а творения Его чрез восприятие сущих в них умных созерцаний.
23) Твари суть вне ума; а созерцание их он приемлет внутрь себя. Но не так это в Боге присносущном, беспредельном и неописанном, даровавшем всему сущему от Него и бытие, и благобытие, и приснобытие.
24) Святого Бога, — разумею, Его благости и премудрости, причащается разумное и мысленное естество и самым бытием, и способностью к благобытию и благодатью приснобытия. Сею благодатью познает оно Бога; Создания же Его познает, как выше сказано, восприятием созерцаемой в тварях всеустроительной премудрости, которая тонка, и слагается мысленно в уме.
25) Бог, приводя в бытие разумное и умное существо по высочайшей благости Своей, сообщил сим тварям четыре Божественные свойства, их содержащие, охраняющие и спасающие: бытие, приснобытие, благость и премудрость. Из них два первые даровал существу, а два последние нравственной способности: существу — бытие и приснобытие, а нравственной способности — благость и премудрость, дабы тварь соделывалась тем по причастию, что Он Сам есть по существу. Посему и сказано, что человек сотворен по образу и по подобию Божию: сотворен по образу, — яко сущий — сущего, яко присносущий — присносущего, хотя и не безначально, впрочем, бесконечно; сотворен по подобию, яко благий — благого, яко премудрый — премудрого, тем бывая по благодати, чем Бог есть по естеству. По образу Божию есть всякое существо разумное, по подобию же одни добрые и мудрые.
26) Все разумное и умное бытие разделено надвое, — то есть, на Ангельское и человеческое естество; и все естество Ангельское разделено опять на два главные нравственные союзы и общества, на святое и проклятое, то есть, на Святые силы и нечестивых демонов; и весь род человеческий разделяется только на два союза, то есть, на благочестивых и нечестивых.
27) Бог, яко самобытие, самоблагость, самопремудрость, или точнее сказать, яко сущий превыше всего сего, совершенно ничего не имеет Себе противоположного. Но твари, как все по причастию токмо и благодати имеющие бытие, — разумные же и умные сверх того и способность благости и премудрости, — имеют противоположное, а именно — бытию не бытие, способности к благости и премудрости — зло и неведение. Приснобытие или небытие их состоит во власти Сотворшего их, а причастие или не причастие благости Его и премудрости состоит в воле разумных тварей.
28) Эллины, полагая, что естество тварей от вечности было с Богом, и что они от Него приняли только качества свои, говорят, что и их естеству нет ничего противоположного, а противоположность находится в одних их качествах. Но мы утверждаем, что противоположного не имеет единое Божеское естество, яко вечное, беспредельное и дарующее вечность всем прочим естествам; естеству же тварей противоположно небытие, и приснобытие или небытие их состоит во власти собственно Сущего. Но как дары Его нераскаянны и непреложны, то тварь как есть всегда, так и будет, содержима будучи вседержительной силой, хотя и имеет, как сказано, противоположное себе небытие, яко из небытия в бытие приведенная и имеющая в Его воле то, чтобы быть или не быть.
29) Как зло есть лишение добра, и неведение есть лишение ведения так и несуществование (небытие) есть лишение существования (бытия), — не собственно сущего, ибо сие не имеет противоположного; — но сущего по причастию собственно сущего. Лишение первых двух зависит от воли твари: а лишение второго состоит в воле Сотворшего, Который по благости всегда хочет, чтобы существа были, и всегда были Им благодетельствуемы,
30) Все твари суть или разумные и умные, допускающие в себе противоположности, то есть, добродетель и порок, ведение и неведение; или различные тела, из противоположностей состоящих, как–то: из земли, воздуха, огня, воды. Одни совершенно бесплотны и невещественны, хотя некоторые из них и сопряжены с телами; другие же состоят токмо из вещества и вида (формы).
31) Все тела по естеству неподвижны; движутся же душою, одни разумной, другие же неразумной, а иные бесчувственной.
32) Из душевных сил иная питательная и растительная, иная воображательная и побуждательная, иная, наконец, разумная и мыслительная. Одной первой причастны растения: второй вместе с первой бессловесные животные третьей же вместе с двумя первыми люди. Первые две силы тленны, а третья усматривается нетленной и бессмертной.
33) Святые силы, передавая между собой друг другу просвещение, передают и человеческой природе и сущую в них добродетель и сущее в них ведение: добродетель, то есть, Богоподражательную благость, по которой благодетельствуют и сами себе и между собой друг другу, и низшим их существам, соделывая их Боговидными; — ведение, как–то, или о Боге нечто высшее, ибо, Ты, говорит Пророк, вышний во век Господи (Пс. 91:9); или о существах телесных нечто глубочайшее, или о бестелесных точнейшее, или о провидении яснейшее; или о суде определеннейшее.
34) Нечистота ума состоит, во–первых, в ложном знании; во–вторых, в неведении чего–либо всеобщего; говорю сие относительно к человеческому уму, ибо Ангелу несвойственно не знать даже что–нибудь и из частного; в третьих, в страстных помыслах; в четвертых, в соизволении на грех.
35) Нечистота души состоит в том, что она не действует по естеству; ибо от сего рождаются в уме страстные помыслы. Действует же душа по естеству тогда, когда страстные силы ее, то есть, раздражительная и вожделевательная, во время воздействия на них вещей и помышлений по поводу их, остаются бесстрастными.
36) Нечистота тела есть грех делом содеянный.
37) Тот любит безмолвие, кто непристрастен к мирскому; тот любит всех человеков, кто не любит ничего человеческого; и, тот имеет ведение о Боге и о Божественном, кто не соблазняется никем, ни по причине падений его, ни по причине подозрений порождаемых помыслов на счет его.
38) Великое дело не быть пристрастным к вещам, но гораздо еще большее пребывать бесстрастным при помышлениях о них.
39) Любовь и воздержание сохраняют ум бесстрастным и к вещам и помышлениям о них.
40) Ум Боголюбивого вооружается не против вещей и помышлений о них, но против страстей, сопряженных с помышлениями сими. То есть, он не против восстает женщины, ни против обидевшего, ни против воображения их: но против страстей, сопряженных с сими воображениями.
41) Вся брань монаха против демонов состоит в том, чтобы отделить страсти от мыслей; ибо иначе невозможно ему бесстрастно смотреть на вещи.
42) Иное есть вещь, иное помышление, иное страсть: вещь, например — муж, жена, золото и проч.; помышление — простое воспоминание о чем–либо из сказанного; страсть — или бессловесная любовь, или безрассудная ненависть к чему–либо из того. — С такой–то страстью брань у монаха.
43) Помышленье страстное есть помысел, сложенный из страсти и помышления. Отделим страсть от помышления, и останется чистый помысел. Отделяем же, если хотим, посредством духовной любви и воздержания.
44) Добродетели отрешают ум от страстей; а духовные созерцания от простых мыслей; чистая же молитва представляет его Самому Богу.
45) Добродетели для познания созданий, познание же для познающего, а познающий для недоведомо познаваемого, и превыше познания ведущего.
46) Бог вседовольный произвел твари из небытия в бытие не потому, чтобы в чем–либо имел нужду, но чтоб они, соответственно приемлемости своей, причащаясь Его блаженства, наслаждались; Сам же Он веселился о делах Своих, видя их веселящимися и всегда ненасытимо насыщающимися ненасытимым.
47) Мир имеет много нищих духом, но не по надлежащему; много плачущих, но или об утрате имения, или о потере детей; много кротких, но к нечистым страстям; много алчущих и жаждущих, но того, чтобы похищать чужое неправедно и собирать корысти; много милостивых, но к телу и телесному; и чистых сердцем, но по тщеславью; и миротворцев, но подчиняющих душу плоти; много изгоняемых, но за свое бесчиние; много поносимых, но за срамные грехи. Блаженны же одни те, которые и действуют и страждут за Христа и о Христе. Почему? яко тех есть Царствие небесное; и: яко тии Бога узрят (Матф. 5:3. 8); и так далее. Не потому они блаженны, что так действуют и страждут, ибо и выше сказанные тоже делают; но потому что действуют и страждут ради Христа и о Христе.
48) Во всем, что мы делаем, как многократно говорено, Бог взирает на цель, для Него ли, или для чего другого мы то делаем. Почему, когда хотим сделать что доброе, будем иметь целью не человекоугодие, но Богоугождение, чтоб, на Него всегда взирая, все делать для Него, инако мы и труд понесем и мзду погубим.
49) И простые мысли о вещах человеческих и созерцания всего сотворенного отревай от ума во время молитвы; чтоб, мечтая о меньшем, не отпасть от Того, Кто несравненно лучше всего сущего.
50) Если истинно возлюбим Бога, то сею самою любовью отженем страсти. Любить же Его есть предпочитать Его миру, а душу плоти, — с презрением всех мирских вещей, с всегдашним посвящением себя Ему — воздержанием, любовью, молитвою и псалмопением, и проч.
51) Если долгое время, Богу внимая, будем тщательно пещися о страстной части души; то уже не бываем уклоняемы с правого пути приражениями помыслов, но, точнее понимая причины оных и, отсекая их, делаемся предусмотрительными, так, что сбывается с нами пророческое слово: воззре око мое на враги моя и восстающия на меня лукавнующия услышит ухо мое (Пс. 91:12).
52) Когда видишь, что ум твой благочестно и праведно вращается в помышлениях мирских: то ведай, что и тело твое пребывает чисто и безгрешно. Когда же видишь ум мысленно занимающимся грехами, и не пресекаешь сего: то знай, что и тело твое не замедлит впасть в них же.
53) Как для тела миром служат вещи, так для ума миром служат помышления и как тело любодействует с телом женщины, так — и ум любодействует с помышлениями о женах воображением своего тела: ибо он зрит мысленно образ своего тела совокупляющимся с образом женщины. Равно в мыслях отмщает он образом своего тела образу обидевшего. Тоже бывает и с другими грехами: ибо, что тело в мире вещей делом производит, то производит и ум мысленно в мире мыслей.
54) Не должно ли ужаснуться, вострепетать и придти в исступление умом, что, когда Бог Отец, не судя никому, Сам, весь суд даде Сынови (Ин. 5:22); — Сын же вопиет: не судите, да не судими будете (Мф. 7:1), не осуждайте, да не осуждени будете (Лк. 6:37); подобно и Апостол: прежде времени ничтоже судите, дондеже приидет Господь (1 Кор. 4:5); и еще: имже судом судиши друга, себе осуждаеши (Рим. 2:1); когда, говорю, это так есть; люди, оставя плакаться о своих грехах, взяли суд из рук Сына, и сами, как бы безгрешные, судят и осуждают друг друга? Небо ужасается сему, и земля трепещет; а они не стыдятся бесчувственные!
55) Кто любопытствует о чужих грехах, или по подозрению судит брата: тот не положил еще начала покаянию, и не принимал заботы узнать собственные грехи, поистине тягчайшие многопудовой свинцовой тяжести, и не знает, отчего человек бывает тяжкосердым, любящим суету и ищущим лжи (Пс. 4:3); и потому, как безумный и бродящий во тьме, оставя свои грехи, мечтает о чужих истинных или мнимых, по одному подозрению.
56) Самолюбие, как неоднократно говорилось, состоит причиною всех страстных помыслов; ибо от него рождаются три главнейшие помысла вожделевательной части души: чревоугодия, сребролюбия и тщеславия. Потом от чревоугодия рождается помысел блудный; от сребролюбия любостяжательный; от тщеславия гордостный; прочие же все следуют за каждым из сих трех, как–то: помысел гневный, печальный, злопамятный, унывный, завистливый, клеветливый и прочие. Сии страсти связуют ум предметами вещественными, и клонят его к земле, налегая на него, подобно тягчайшему камню, тогда как ум по природе легче и тонее огня.
57) Начало всех страстей есть самолюбие, а конец гордость. Самолюбие есть безрассудное любление тела. Отсекший его отсек и все страсти, кои из него.
58) Как родители плотские пристрастны бывают к тем, кои родились от них, так и ум естественно привержен к своим мыслям, и как наиболее пристрастным из родителей свои дети кажутся более всех скромными и благообразными, хотя бы они по всему более всех посмеяния были достойны: так неразумному уму свои мысли кажутся более всех разумными, хотя бы более всех были нелепы. Мудрому же не кажутся такими свои мысли: но когда даже удостоверение имеет он, что они истинны и добры, и тогда тем больше не доверяет своему суду, а других мудрых поставляет судьями своих мыслей и рассуждений, да не вотще течет или тек (Гал. 2:2); и от них приемлет утверждение.
59) Когда победишь какую–либо из бесчестнейших страстей, например, пресыщение, или блуд, или гнев, или любостяжание, тотчас нападет на тебя тщеславный помысел; а когда его победишь, тогда переймет тебя помысел гордостный.
60) Все бесчестные страсти, владея душою, изгоняют из нее помысел тщеславия: а, быв побеждены, отверзают оному вход в нее.
61) Тщеславие рождает гордость, иногда быв изгоняемо, а иногда оставаясь. Но, быв изгоняемо, оно приводит самомнение, а оставаясь, — надменность.
62) Тщеславие истребляется скрытным действованием, а гордость приписыванием Богу исправно делаемых дел.
63) Сподобившийся познания Бога и подлинно вкусивший сладости оного презирает все удовольствия рождающиеся от вожделительной силы.
64) Водящийся земными пожеланиями желает или яств, или удовлетворения подчревных движений, или славы человеческой, или богатства, или чего другого, за сим последующего; и если ум не найдет ничего лучшего сих вещей, на что бы перенести свое вожделение, то не решится до конца жизни презреть их. Лучше же их несравненно ведение Бога и вещей Божественных.
65) Презирающие удовольствия презирают их из страха, или в надежде, или в силу познания их ничтожности; или же по любви к Богу.
66) Познание Божественных вещей без приверженности к ним не убеждает ума совершенно презреть вещественное, но бывает подобно простому помыслу о чувственной вещи. Потому много можно найти людей, имеющих много познаний и в плотских страстях валяющихся подобно свиньям в тине (2 Петр. 2:22). Ибо, очистившись несколько во время ревнования о добре и получив в известной мере познание о сем, потом же обленившись, они уподобились Саулу, который, удостоившись царского престола, но недостойно его начав жить, со страшным гневом был с него свержен.
67) Как простой помысел о вещах человеческих заставляет ум презирать Божественное, так и простое знание Божественного не убеждает его совершенно презирать человеческое; потому что здесь истина пребывает еще в тенях и гаданиях; и потому имеет нужду в блаженной приверженности святой любви, связующей ум с духовными созерцаниями, и убеждающей предпочитать вещественному невещественное, чувственному мысленное и Божественное.
68) Не всяк отсекший страсти и помыслы соделавший простыми уже тем обратил их и на Божественное; но он может не быть приверженным ни к человеческому, ни к Божественному, что случается с деятельными только людьми, не сподобившимися еще ведения, которые воздерживаются от страстей, или по страху мук, или в надежде Царствия Небесного.
69) Верою ходим, а не видением, и познание имеем еще как в зерцалах и гаданиях (2 Кор. 5:7). А посему имеем нужду в долгом в нем упражнении, чтоб долговременным в нем поучением и прилежанием к нему приобрести неотторжимый навык к созерцаниям непресекаемым.
70) Если, отсекши на время причины страстей, займемся мы духовными созерцаниями, но не всегда в них будем проводить время, имея это одно себе дело: то легко опять обращаемся на плотские страсти, не получив от того другого плода кроме простого знания с самомнением, коего конец есть самого познания мало–помалу помрачение, и всеконечное ума к предметам вещественным уклонение.
71) Страсть любви, предосудительная, занимает ум предметами вещественными, а страсть любви, похвальная, прилепляет его к Божественному. Ибо ум, обыкновенно, на каких предметах замедляет вниманием, к тем и располагается; а к каким располагается, к тем обращает и вожделение, и любовь, или к предметам Божественным, ему свойственным, мысленным, или к вещам плотским и страстям.
72) Бог создал невидимый мир и видимый; и душу и тело также Он сотворил. И если мир видимый столь прекрасен, то каков же невидимый? Если же тот лучше этого, то сколь превыше их обоих создавший их Бог? Если теперь Творец всех доброт лучше всего сотворенного; то по какой причине ум, оставив лучшее всего, занимается всего худшим, то есть, плотскими страстями? Не явно ли оттого, что к этому привык, от рождения обращаясь с ним, а того, что лучше и выше всего, совсем еще не испытал? Таким образом, если долговременным воздержанием от чувственных удовольствий и поучением в Божественном, мало–помалу мы отторгнем его от такой привычки; то он, понемногу преуспевая в сем, расположится к Божественному и собственное свое познает достоинство, а, наконец, и всю приверженность свою перенесет к Богу.
73) Бесстрастно говорящий о грехе брата, говорит по двум причинам: или чтоб его исправить, или чтоб принести пользу другому. Если же он говорит самому ли ему, или другому без сих целей: то говорит, осуждая или оклеветывая брата, и таковой не избежит оставления от Бога, но непременно впадет или в то же, или в другое прегрешение, и, быв обличен и укорен другими, посрамится.
74) Не одинаково должно судить о согрешающих тем же, по действию, грехом, но различно (судя по причине согрешения): ибо иное грешить по навыку, а иное по внезапному, неудержимому увлечению. В последнем случае человек ни прежде греха не имел мысли о нем, ни после греха не имеет влечения к нему, а напротив, весьма скорбит и мучится о случившемся, Совсем не то бывает с тем, кто грешит по навыку, ибо он и до греха не переставал грешить мысленно, и по совершении его в том же остается расположении.
75) Кто творит добродетели из тщеславия тот и познания ищет из тщеславия же. Ио таковой ничего уже не делает и не говорит для назидания, но во всем ищет уловить славу от видящих дело его или слышащих слово его. Обличается же страсть сия тем, если когда некоторые из таковых станут хулить слова или дела его, он крайне огорчается тем, не потому, что те не получили назидания, ибо сей цели он и не имел; но потому, что он унижен, или уничижен ими.
76) Страсть сребролюбия обнаруживается тем, если кто принимает всегда с радостью, а подает с печалью. Таковой не может быть истинно экономным (см. п. 19).
77) Страждущий переносит страдания по следующим причинам: — или из любви к Богу, или в надежде мздовоздаяния, или из страха мучения, или из страха человеческого, или по природной сносливости, или для удовольствия впереди, или из корысти, или из тщеславная, или по необходимости.
78) Иное избавиться от помыслов, а иное освободиться от страстей. Часто избавляются от помыслов, когда нет на глазах тех предметов, к которым страсть кто имел: но страсти между тем скрываются в душе, и при появлении предметов обличаются. И потому должно наблюдать за умом при тех вещах и узнавать, к какой он имеет страсть.
79) Искренний друг тот, кто во время искушения ближнего, вместе с ним, без смятения и тревоги, переносит, как собственные, случившиеся с ним скорби, нужды, несчастья и беды.
80) Не презирай совести, всегда лучшее тебе советующей; ибо она предлагает тебе Божеский и Ангельский совет, освобождает тебя от тайных осквернений сердца, и при исходе из мира дарует тебе дерзновение к Богу.
81) Если хочешь быть мудр и вместе скромен, а не рабствовать страсти самомнения; то всегда ищи в вещах, что скрыто от твоего разума, и, найдя, что многое и различное неизвестно тебе, ты подивишься своему невежеству, и смиришь свое мудрование. А, познав свое ничтожество, познаешь многие, великие и дивные вещи. Мечтание же о своих знаниях не дает успевать в познаниях.
82) Спастись искренно желает тот, кто не противится врачевательным лекарствам; — лекарства же сии суть скорби и печали, разными несчастиями наводимые. Противящийся же бедам не знает ни того, какой торг идет у нас здесь — на земле, ни того, с какою прибылью отъидет он отсюда.
83) Тщеславие и сребролюбие суть взаимные друг друга породительницы. Ибо иные богатеют из тщеславия, а иные обогатясь тщеславятся. Но так в мире водится. Монах же более тщеславится, когда бывает нестяжателен; а, имея серебро, прячет оное, стыдясь, что имеет вещь, его званию неподобающую.
84) Тщеславию монаха свойственно тщеславиться добродетелью и ее последствиями; гордости же его свойственно гордиться успехами, уничижать других, и приписывать то себе, а не Богу. Тщеславию же и гордости мирянина свойственно тщеславиться и гордиться красотою, богатством, силою и рассудительностью, или житейским благоразумием.
85) Успехи мирских людей суть падения в монахах, а успехи монахов суть падения в мирских людях. Успехи мирян состоят в богатстве, славе, силе, утехах, в благоплотии, многочадстве и тому подобных вещах, в которые вступя монах погибает. Успехи же монаха суть нестяжание, бесславие, бессилие, воздержание, злострадание, лишения и сим подобное; чему невольно подвергшись, миролюбец почитает то великим несчастьем, и часто близок бывает к опасности накинуть петлю на шею, а некоторые и делали так.
86) Пища создана для двух причин, — для питания и врачевания. Посему приемлющие оную не в том намерении, и не как следует, употребляющие данное Богом на пользу, осуждаются яко сластолюбцы. И в отношении ко всем вещам неправильное их употребление есть грех.
87) Смиренномудрие рождается от чистой молитвы, со слезами и болезнованием. Ибо она, призывая всегда на помощь Бога, не попускает безумно полагаться на свою силу и мудрость, и превозноситься над другими, — две лютые болести горделивой страсти.
88) Иное сражаться с простым помыслом, чтобы он не возбудил страсти, иное с помыслом страстным, чтобы не произошло соизволения нашего на грех. Оба же эти вида борьбы не дают замедлять в нас помыслам.
89) Со злопамятством неразлучна печаль. Итак, когда ум с огорчением видит в себе как в зеркале лице оскорбившего брата; то, очевидно, что он имеет памятозлобие. Путие злопомнящих в смерть (Прит. 12:28), ибо иже памятозлобствует — беззаконен (Притч. 21:24).
90) Если злопамятствуешь на кого, молись о нем; и, молитвой отделяя печаль от воспоминания о зле, какое он причинил тебе, остановишь движение страсти; став же дружелюбным и человеколюбивым, совершенно изгонишь страсть из души. Когда же другой злобится на тебя, будь к нему ласков, смирен и живи с ним добре, и избавишь его от страсти.
91) Печаль завидующего трудно остановить. Ибо он почитает для себя несчастьем то, чему завидует в тебе. И не иначе можно успокоить его, разве скрывая то от него. Если же то для многих полезно, а ему печаль причиняет, то которую пренебречь сторону? Надобно стать на стороне полезного для многих; но по возможности не понебречь и о нем и не давать себе увлекаться коварством страсти, подавая помощь не страсти, а страждущему от оной; но по смиренномудрию почитать его превосходящим тебя, и давать ему предпочтение над собою во всякое время, во всяком месте и во всяком деле. А свою зависть остановить можешь, если станешь сорадоваться радости того, кому завидуешь и вместе с ним печалиться о том, о чем он печалится, исполняя заповедь Апостола: радоваться с радующимися и плакать с плачущими (Рим. 12:15).
92) Ум наш находится посреди двух неких, из которых каждый внушает свойственное ему: один добродетель, а другой — порок: то есть, между Ангелом и демоном. Но ум имеет власть и силу последовать или противиться кому хочет.
93) Святые Силы направляют нас к добру; а естественные семена добра и добрая воля помогают нам; приражениям же демонов придают силы страсти и злая воля.
94) Чистый ум иногда Сам Бог учит, нисходя на него; иногда же внушают ему доброе Святые Силы, а иногда созерцаемое им естество вещей.
95) Уму, сподобившемуся ведения, надлежит соблюдать мысли свои бесстрастными к вещам, созерцания — не погрешительными, молитвенное состояние — безмятежным. Но этого не может он всегда соблюдать, проторжениями плотских движений, как дымом, омрачаясь по навету демонов.
96) Не на все то мы гневаемся, чем огорчаемся; ибо опечаливающих случаев более, нежели прогневляющих. Например: то–то изломалось, то–то потерялось, такой–то умер. В таких случаях мы печалимся только, а в других и печалимся и гневаемся, не в любомудром находясь настроении.
97) Ум, приемля помышления о вещах, обыкновенно соответственно каждому помышлению вновь изменяет вид свой; созерцая же оные духовно, различно преображается соответственно каждому созерцанию. Но, быв в Боге, бывает совершенно безобразен и безвиден. Ибо, созерцая единовидного, и сам единовиден и весь световиден делается.
98) Совершенная душа есть та, коей вожделевательная сила вся совершенно устремилась к Богу.
99) Совершенный ум есть тот, который, истинною верой недоведомо познав Недоведомого, обозрел все вообще Его творения и от Бога получил всеобъемлющее познание о Его в них промысле и суде, сколько то доступно человекам.
100) Время делится на три части (настоящее, прошедшее и будущее) и вера простирается на все сии три отдела; надежда на один (на будущее), а любовь на два (настоящее и будущее). Вера и надежда имеют предел: любовь же, соединяясь с пребесконечным и всегда возрастая, пребывает в бесконечные веки. И потому–то больши всех любы (1 Кор. 13:13).
Сотница четвертая
1) Во–первых, ум удивляется помышляя о Божественной по всему беспредельности, — о неисследимой оной и много вожделенной пучине; во–вторых, поражается тем, как Бог из ничего привел в бытие все существующее. Но как величию Его несть конца (Пс. 144:3), так и премудрость Его непостижима.
2) Ибо как ему не удивляться, созерцая неприступную оную и преизумительную причину благости? Или как не придти в исступление, помышляя, как и откуда произошло словесное и умное естество, и четыре стихии, из коих тела, когда никакого вещества, предсуществовавшего их порождению, не было? Какая это сила оная, которая, подвигшись к действию, привела их в бытие? Но сыны Эллинов не приемлют сего, не ведая всемощной благости и живодейственной Ее и ум превышающей премудрости и разума,
3) Творцом сущи от вечности, Бог по беспредельной Своей благости творит, когда восхочет, единосущным Своим Словом и Духом. Не вопрошай: как же так, будучи благ всегда, Творец явился Он токмо ныне Ибо и я тебе говорю, что неисследимая премудрость бесконечного Существа не подходит под человеческое ведение.
4) Творец от вечности предсуществовавшее в Нем ведение обо всем сущем осуществил и произвел в дело когда восхотел. Ибо неуместно сомневаться о Боге всемогущем, может ли Он осуществить что, когда восхочет,
5) Для чего Бог что сотворил, — исследуй; ибо сие можно познать; но как и почему не так давно, сего не испытывай: потому что это не подлежит твоему разуму. Ибо из Божественных вещей иные постижимы, другие же непостижимы для человека. Умозрение, если его не обуздывать, может в пропасть ввергнуть, как сказал некто из Святых (Григорий Богослов).
6) Некоторые говорят, что твари от вечности сосуществовали Богу; но это невозможно. Ибо как могут от вечности сопребывать во всем Бесконечному существа по всему конечные и как они собственно твари, если совечны Творцу? Но речь Эллинов, которые вводят Бога, Творца отнюдь не естества, а качеств токмо. Мы же, признавая Бога всемогущим, говорим, что Он Творец не качеств токмо, но и естеств окачествованных. Если же так; то твари от вечности не сосуществовали Богу.
7) Божество и Божественное в некотором отношении познаваемо, а в некотором — непознаваемо. Познаваемо созерцаниями о том, что есть окрест Его; непознаваемо — в том, что Оно есть само в себе.
8) В простом и бесконечном естестве Святой Троицы не ищи какой–либо склонности и способности, дабы не сделать Ее сложною, подобно тварям: что нелепо и к Богу неприложимо.
9) Просто, единовидно, бескачественно, мирно, невозмутимо, покойно, — одно естество беспредельное, всемогущее и вседержительное. Тварь же всякая сложена из существа и случайностей и всегда имеет нужду в Божием Промысле, как несвободная от превратности.
10) Каждое мысленное и чувственное естество, когда приведено было в бытие, получило от Бога силы принимать впечатления от вещей; — мысленное получило силу помышлять, чувственное — чувствовать.
11) Бог сообщает только, и тварь и приемлет и сообщает: приемлет бытие и благобытие, сообщает же только благо–бытие; но инако телесное и инако бестелесное естество.
12) Существо бестелесное сообщает благобытие, и говоря, и действуя, и будучи созерцаемо: а телесное — токмо будучи созерцаемо.
13) Приснобытие или небытие разумного и мысленного естества состоит в воле Создавшего вся добра зело; но бытие благими или злыми, по произволению, состоит в воле созданий сих.
14) Зло созерцается не в естеств созданий, но в погрешительном и неразумном их движении.
15) Душа благоумно движется, когда ее сила вожделевательная окачествована воздержанием, раздражительная ревнует о любви, отвращаясь от ненависти, мысленная пребывает в Боге, молитвою и духовным созерцанием.
16) Не имеет еще совершенной любви и глубокого ведения о Божием Промысле тот, кто, во время искушений, не великодушествует при печальных приключениях, но отсекает себя от любви к духовным братиям.
17) Цель Божия Промысла ест — разнообразно разорванных злом соединит опят посредством правой веры и духовной любви. Спаситель и пострадал для того, да чада Божия расточенная соберет во едино (Ин. 11:52). Итак, кто не хочет случайностей тяжелых подъять, печальных перенести, болезненных перетерпеть, тот шествует вне Божией любви и цели Провидения.
18) Если любовь долготерпит и милосердует (1 Кор. 13:4): то малодушествующий при печальных приключениях, злобствующий на опечаливших его, и отсекающий себя от любви к ним не отступает ли от цели Божия Промысла?
19) Внемли себе, не в тебе ли самом, а не в брате, кроется зло, разлучающее тебя с братом; и поспеши примириться с ним, дабы не отпасть от заповеди любви.
20) Не неради о заповеди любви; ибо чрез нее будешь ты сыном Божиим, а преступая ее, окажешься сыном геенны.
21) Любовь между друзьями разрушается: если завидуешь, или делаешься предметом зависти; если причиняешь или терпишь урон; если бесчестишь или терпишь бесчестие, и наконец если питаешь и держишь подозрительные на брата мысли. Итак не сделал ли ты, или не пострадал ли чего такого, и за то отступаешь ты от любви дружней?
22) Случилось тебе искушение со стороны брата, и огорчение довело тебя до ненависти, не будь побежден ненавистью, но победи ненависть любовью. Победить же ее можешь так: искренно молясь о нем Богу, приемля приносимое от брата извинение, или сам себя врачуя извинением его, поставив самого себя виновником искушения и положив терпеть, пока пройдет облако.
23) Долготерпелив тот, кто ждет до конца искушения, и получает похвалу за претерпенное.
24) Муж долготерпелив мног в разуме (Прит. 14:29); ибо все случающееся относит к последнему концу, и в ожидании его переносит все скорбное. Конец же, по словам Апостола, есть жизнь вечная (Рим. 6:22). Се же есть живот вечный, да знают Тебе единого истинного Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа (Ин. 17:3).
25) Не будь скор на отвержение духовной любви; ибо иного пути к спасению не осталось человекам.
26) Кого вчера почитал за духовного брата и за добродетельного, не считай сегодня порочным и злым, по ненависти к нему, породившейся в тебе от наважденья лукавого; но долготерпящею любовью, помышляя о вчерашнем добром, отбрось от души сегодняшнюю ненависть.
27) Кого вчера хвалил, как доброго, и превозносил, как добродетельного, не поноси ныне, как порочного и злого, по причине превращения твоей любви в ненависть, хулу на брата выставляя в извинение этой злой в тебе ненависти к нему; но оставайся при тех же ему похвалах, хотя бы все еще владело тобою огорчение, и удобно возвратишься к спасительной любви.
28) Ради кроющейся еще в тебе на брата твоего досады, не изменяй обычной твоей ему похвалы в беседах с другими братиями, вмешивая в слова свои неприметно порицание; но говори о нем в беседе с чистосердечною похвалою и искренно молись о нем, как о себе самом, — и вскоре избавишься от гибельной ненависти.
29) Не говори: я не ненавижу брата, когда отвращаешься от воспоминания о нем, но внемли что говорит Моисей: не возненавидиши брата твоего во уме твоем: обличением обличиши 6лижняго твоего, и не приимеши ради его греха (Лев. 19:17).
30) Пусть, по какому либо искушению, брат продолжительно будет злословить тебя; но ты не выносись из любительного состояния и не попусти тому же злому духу возмутить твою мысль. Ты и не вынесешься из него, если поносимый и наветуемый благословлять и благожелательствовать будешь ему. Таков путь любомудрия по Христе, и шествующий сим путем соводворится с Ним.
31) Не почитай благомыслящими тех, которые переносит тебе слова, порождающие в тебе досаду, или неприязнь к брату, хотя бы казалось, что они говорит правду; но отвращайся от таковых, как от смертоносных змей, чтоб и их злословие пресечь, и свою душу избавить от озлобления.
32) Не уязвляй брата намеками, чтобы и от него взаимно не получить подобного, и тем из обоих не изгнать расположения любви но с любительным дерзновением иди и обличи его (Мф. 18:15), чтобы устранить причины огорчения, и себя и его избавить от тревоги и досады.
33) Испытай совесть свою со всею точностью, не по твоей ли вине не примиряется с тобою брат, и ложными умствованиями не отклоняй обличения ее, — ведающей сокровенное твое и имеющей обличить тебя во время исхода из мира, и во время молитвы быть тебе претыканием.
34) Во время мира не воспоминай, что сказано было братом во время досады, в лице ли тебе неприятное что изречено было, или заочно о тебе сказано другому, и ты после того услышал о том; чтоб, приняв помыслы злопомнения, не возвратиться опять к пагубному ненавидению брата.
35) Душа разумная, питающая к человеку ненависть, не может быть мирна в отношении к Богу, давшему нам такую заповедь аще не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш небесный отпустит вам согрешений ваших (Мф. 6:15).
Пусть брат не хочет мира, но ты сохрани себя от неприязни, искренно молясь за него, и не злословя его ни пред кем.
36) Невыразимый мир святых Ангелов держится на следующих двух расположениях: на любви к Богу, и любви друг к другу; подобным образом и мир всех от века Святых. Итак предобре сказано Спасителем нашим: на сию обою заповедию весь закон и пророцы висят (Мф. 22:40).
37) Не будь самоугодник не будешь и братоненавистником. Не будь самолюбив; и будешь Боголюбив.
38) Восхотев жить с духовными братиями, у дверей их отрекись от своих хотений: ибо другим способом не возможешь ты быть в мире ни с Богом, ни с живущими с тобою.
39) Стяжавший совершенную любовь и всю жизнь свою по ней устроивший — Духом Святым именует Господом Иисуса (1 Кор. 12:3). Из противного же сему бывает противное.
40) Любовь к Богу любит всегда воскрылять ум к собеседованию о Боге и о Божественном; любовь же к ближнему располагает всегда доброе о нем помышлять.
41) Любящему суетную славу, или привязанному к чему либо вещественному, свойственно досадовать на людей за временное, или злопамятствовать на них, или ненависть иметь к ним, или рабствовать срамным помыслам; Боголюбивой же душе все сие чуждо.
42) Когда мысленно не говоришь и не делаешь ничего срамного, когда не злопамятствуешь на причинившего тебе вред, или злословившего на тебя, и когда во время молитвы имеешь ум постоянно отрешенный от вещества и образов: то знай, что ты достиг в меру бесстрастия и совершенной любви.
43) Немалый подвиг освободиться от тщеславия; освобождаются же от него тайным творением добродетелей и частою молитвою; а признак освобождения — не злопамятствовать на злословившего, или злословящего.
44) Если хочешь быть праведен, доставляй, что достоит, каждой в тебе части, то есть, душе и телу: мыслительной части души — чтение, духовные созерцания и молитву; раздражительной — духовную любовь, противоположную ненависти; вожделевательной, — целомудрие и воздержание; а плоти — пищу и одеяние, кои одни необходимы.
45) Ум действует по естеству своему, когда содержит страсти в покорности, созерцает значение всего сущего, и пребывает с Богом.
46) Как здоровье и боязнь видятся в теле животного, свет и тьма в оке так добродетель и порок в душе, веденье же и неведение в уме.
47) Христианин умудряется сими тремя путями: заповедями, догматами и верою. Заповеди отрешают ум от страстей, догматы вводят его в познание Сущего, а вера в созерцанье Святой Троицы.
48) Иные из подвижников отгоняют только страстные помыслы, а другие отсекают и самые страсти. Отгоняются страстные помыслы или псалмопением, или молитвою, или Богомыслием, или иным каким уместным занятием; отсекаются же страсти презрением тех вещей, к которым кто страстен.
49) Страстны бываем мы к женщине, к имению, к славе и проч. До равнодушия и презрения к женщине можно дойти, если кто, по отречении от мира, нудиться будет, как должно, иссушать тело воздержанием; к имению, — если он убедит помысел свой быть довольным тем, что есть; к славе, — если возлюбит тайное творение добродетелей, являемое Богу единому. Так и в отношении к прочим страстям. Кто же презирает все сие, тот не доходит никогда до неприязни какой–либо.
50) Отрекшийся от вещей мирских, как то: жены, имения и проч., соделал монахом человека внешнего, а еще не внутреннего: отрешившийся же от страстных помыслов соделал таковым и внутреннего человека, то есть, ум. Внешнего человечка легко сделать монахом, если только захотеть но не мал подвиг сделать монахом внутреннего человека.
51) Кто же в роде сем есть всецело освободившийся от страстных помыслов и сподобившийся достигнуть чистой и от всего отрешенной молитвы (что и есть признак внутреннего монаха).
52) Много страстей кроется в душах наших; обнаруживаются же они, когда появляются предметы их.
53) Может иной не возмущаться страстями в отсутствие предметов их, достигши малой части бесстрастии но едва появятся предметы, страсти тотчас начинают влечь ум.
54) В отсутствие предмета страсти, не почитай себя имеющим совершенное бесстрастие. Но когда и предмет появится, а ты остаешься не тронут ни им, ни после воспоминанием о нем: тогда знай, что ты вступил в пределы ее Однако ж и тогда не будь беспечен: ибо хотя долговременная добродетель умерщвляет страсти, но если понебрежешь о ней, то они опять возбудятся.
55) Любящий Христа, без сомнения, и подражает Ему по возможности. Христос же не переставал благотворить людям; встречая неблагодарность и поносим будучи, долготерпел; будучи от них 6ием и убиваем, претерпел то, никому отнюдь не вменяя зла. Сии три действия суть дела любви к ближнему; без которых говорящий, что любит Христа, или что получит Царствие Его, обманывает себя Ибо Господь сказал: не всяк глаголяй Ми, Господи, Господи, внидет в Царствие небесное, но творяй волю Отца Моего (Мф. 7:21). И опять любяй Мя и заповеди Моя соблюдет (Ин. 14:15:21), и проч.
56) Вся цель заповедей Спасителя та, чтобы освободить ум от невоздержания и ненависти и возвести его в любовь к Нему и ближнему, от которой рождается свет святого деятельного ведения.
57) Сподобившись от Бога некоего ведения, не неради о любви и воздержании: ибо они, очищая страстную часть души, устрояют тебе путь к ведению удобным.
58) Путь к веденью есть бесстрастие и смирение; их же кроме никтоже узрит Господа (Евр. 12:14).
59) Поелику разум кичит, а любы созидает (1 Кор. 8:1); то с разумом сопряги любовь, и будешь чужд надмения будешь духовным домостроителем (экономом), и себя назидающим и все, приближающихся к тебе.
60) Оттого бывает, что любовь созидает, что она не завидует и не огорчается на завидующих и не разглашает о себе всенародно того, что достойно завидования; (она) не почитает себя уже достигшею совершения (Фил. 3:12), и чего не знает, о том не стыдится признавать свое неведение. Таким образом она предохраняет ум от кичения и всегда располагает его преуспевать в познании.
61) Обыкновенно за познанием следует самомнение и зависть, особенно в начале. Самомнение проявляется внутри только; а зависть и внутри и во вне: внутри (моя) к имеющим ведение, во вне (ко мне) от имеющих неведение. Любовь сии три неправости отвращает: самомнение, поелику не гордится; зависть внутреннюю, поелику не завидует; внешнюю, поелику долготерпит и милосердствует (1 Кор. 13:4). — Итак имеющему ведение нужно приобрести и любовь, дабы она сохраняла ум во всем невредимым.
62) Сподобившийся дара ведения но питающий огорчение, злопомнение или ненависть к человеку, подобен колющему глаза свои тернием и волчцами. Итак знание необходимо имеет нужду в любви.
63) Не все пекись о плоти, но определив ей подвиг по силе ее, весь ум свой обрати на внутреннее. Ибо телесное обучение вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть (1 Тим. 4:8), и проч.
64) Пребывающий внутри и заботящийся непрестанно о внутреннем целомудрствует, долготерпит, милосердствует, смиренномудрствует; и не это только, но и созерцает, богословствует и молится. Сие то и есть то, что разумеет Апостол говоря: Духом ходите (Гал. 5:16), и проч.
65) Не умеющий ходить путем духовным не заботится о страстных помыслах, но все попечение имеет о плоти, — и или чревоугодничает, распутничает, досадует, гневается и злопамятствует, и таким образом омрачает ум: или чрез меру вдается в подвиги и тем подавляет мысль.
66) Писание не отнимает у нас ничего данного нам от Бога для употребления, но обуздывает неумеренность, и исправляет безрассудность. То есть, оно не запрещает ни Есть, ни рождать детей, ни иметь деньги и правильно их расходовать; но запрещает чревоугодничать, прелюбодействовать и проч. Не запрещает даже и думать об оном, ибо для того оно и сотворено; но запрещает думать страстно.
67) Иное, совершаемое нами для Бога, делается по заповеди, иное не по заповеди, но так сказать, по вольному приношению. Ио заповеди, — когда мы любим Бога и ближнего, любим врагов, не прелюбодействуем, не убиваем, и прочее, за что, если мы то нарушаем, подвергаемся осуждению. Не по заповеди, когда храним девство, и ведем безбрачную жизнь, отчуждаемся от всякой собственности, отшельничествуем, и проч. Сии действия имеют значение даров, чтобы, если по немощи не исполним какой заповеди, сими дарами умилостивить благого Владыку нашего,
68) Избравший себе жизнь безбрачную или девство должен иметь чресла препоясана и светильник горящий (Луки 12:35): чресла препоясана воздержанием; и светильник горящий — молитвою, Богомыслием и духовною любовью.
69) Некоторые из братий думают, что они не могут иметь даров Духа Святого: ибо, по нерадению об исполнении заповедей, не знают, что имеющий истинную веру во Христа имеет в себе сокращенно все дары Божии. Но поелику мы, по безделью нашему, далеко отстоим от деятельной к Нему любви, которая показала бы нам Божественные в нас сокровища: то справедливо почитаем себя чуждыми даров Божиих.
70) Если, по словам Божественного Апостола, в сердцах наших верою живет Иисус Христос (Еф. 3:17), а в Нем все сокровища премудрости и ведения сокровенны суть (Кол. 2:3): то в сердцах наших находятся все сокровища премудрости и ведения. Открываются же они сердцу по мере очищения каждого заповедями.
71) Се сокровище, скрытое на селе (Мф. 13:44) сердца твоего, которого ты еще не обрел по безделью. Ибо если бы обрел, то продал бы все, и купил бы село сие. Но ты, оставя это село, работаешь около его, где нет ничего кроме терния и волчцов.
72) Посему–то говорит Спаситель; Блаженни чисти сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5:8). Узрят же Его, и сущие в Нем сокровища тогда, когда очистит себя любовью и воздержанием, и тем более, чем более очистятся.
73) Посему–то говорит еще продадите имения ваша и дадите милостыню (Лк. 12:33), и се вся чиста вам будут (Лк. 11:41), как уже не занимающимся вещами, до тела касающимися, а старающимся очистить от ненависти и невоздержания ум свой, который Господь называет сердцем (Мф. 15:19). Ибо все оное, оскверняющее ум, не дает ему видеть живущего в нем Христа благодатью святого крещены.
74) Писание именует добродетели путями: больше же всех добродетелей любовь; почему Апостол сказал: и еще по превосхождению (превосходнейший) путь вам показую (1 Кор. 12:31), как располагающий презирать все вещественное, и ничего временного не предпочитать вечному.
75) Любовь к Логу противоборствует похоти; ибо склоняет ум воздерживаться от услаждений чувственных; любовь же к ближнему противоборствует гневу, ибо заставляет презирать славу и богатство. И они–то суть два пенязя, которые Спаситель дал содержателю гостиницы (Лк. 10:35), чтобы он поимел о тебе попечение. Но не явись неблагодарным, приставши к разбойникам, чтобы опять не быть изранену, и уже не еле живым, но мертвым не остаться.
76) Очищай ум твой от гнева, злопамятства, и срамных помыслов; и тогда возможешь узнать Христово в тебе вселение.
77) Кто просветил тебя верою во Святую, единосущную и покланяемую Троицу? Или кто дал тебе знать о воплощенном домостроительстве Единого от Святыя Троицы? Кто научил тебя познанию о бесплотных, о происхождении и скончании видимого мира, или о воскресении из мертвых и вечной жизни, или о славе Царствия Небесного и о страшном суде? Не благодать ли Христова, живущая в тебе, которая есть залог Святого Духа? Что более сея благодати? Или что лучше такой мудрости и ведения? Что выше таких обетований? Если же и после сего остаемся мы праздны и нерадивы, и не очищаем себя от страстей, ослепляющих ум наш и мешающих нам зреть такие истины яснее самого солнца: то должны винить себя, а не отрицать обитание в нас благодати.
78) Бог, обетовавший тебе вечные блага, и давшей в сердце твоем залог Духа, заповедал тебе пещись о своем житии, чтоб внутренний человек, освободясь от страстей, еще в настоящей жизни начал вкушать те блага.
79) Сподобясь высоких божественных созерцаний, наипаче пекись о любви и воздержании, чтобы, сохраняя страстную часть безмятежною, иметь в душе непрестающий свет.
80) Раздражительную силу души обуздывай любовью; вожделевательную умерщвляй воздержанием; мыслительную воскрыляй молитвою: и свет ума никогда не помрачится в тебе.
81) Расторгающие любовь причины суть следующие: бесчестие, причиненный урон, оклеветание или веры или жития, побои, удары, раны и проч.; и притом, когда сие случается или с самим кем, или с кем из родственников его и друзей. Разрывающий любовь, по какой–либо из таковых причин, не познал еще какая цель заповедей Христовых.
82) Старайся, сколько можешь, любить всякого человека. Если же сего еще не можешь, то по крайней маре не ненавидь никого. Но и сего не в состоянии будешь сделать, если не презришь всего земного.
83) Такой–то похулил тебя: возненавидь не его, но хулу и подустившего к тому его демона, Если же ненавидишь похулившего тебя: то ты возненавидел человека и преступил заповедь, и что он сделал словом, то ты совершаешь де лом, А если хранишь заповедь то покажи к нему дело любви, и если в чем можешь, помоги ему, да отвратишь его от зла.
84) Христос не хочет, чтобы ты имел на человека ненависть и досаду, или гнев и злобу на кого, каким бы то пи было образом, и за что бы то ни было временное. Сие всякому проповедуют четыре Евангелия.
85) Много нас говорящих, но мало делающих. Но никто не должен искажать слово Божие в угоду своей беспечности, а лучше исповедать свою немощь, не скрывая истины Божией, дабы вместе с преступлением заповедей не сделаться повинными еще в перетолковании слова Божия.
86) Любовь и воздержание освобождают душу от страстей; чтение же и Богомыслие избавляют ум от невежества; а стояние на молитве поставляет молящегося пред Самого Бога.
87) Когда демоны увидят, что мы презираем вещи мера сего, не желая за них ненавидеть людей и отпасть от любви: тогда воздвигают на нас клеветы, дабы мы, не перенося огорчения, возненавидели клеветников.
88) Нет для души тяготы тягостнее клеветы; веру ли оклевещут, или поведение: и никто не может презреть сего, кроме того, кто, как Сусанна, на Бога взирает, единого сильного и от бед избавить, как ее избавил, и людям показать удостоверительно истину, как и о ней показал, и душу утешить надеждою.
89) Соответственно тому, как будешь молиться за оклеветавшего, Бог удостоверительно открывать будет истину о тебе соблазнившимся.
90) По существу благ Един Бог; по настроению же души один Богу подражатель: ибо главная у него цель злых совокупить с благим по существу, чтобы и они сделались добрыми. Для сего будучи поносим, благословляет; гонимый, терпит; хулимый, утешает, убиваемый, молится за убивающих (1 Кор. 4:12:13). Все делает он, чтобы не отпасть от главной цели своей — любви.
91) Заповеди Господни научают нас благословно пользоваться вещами средними. Благословное же пользование средними вещами чистым делает состоянье души; чистое состояние души рождает рассудительность; рассудительность же рождает бесстрастие, от которого рождается совершенны любовь.
92) Тот еще не имеет бесстрастия, кто в случае искушения, не может оставить без внимания погрешность друга, в самом ли деле она есть за ним, или только кажется, что есть. Ибо скрывающиеся в душе такого страсти, возбуждаясь, ослепляют ум и не дают усмотреть лучи истины и различить доброе от худого. Не следует ли положить, что таковой не стяжал еще и совершенной любви, изгоняющей вон страх суда (1 Ин. 4:18).
93) Верну другу несть измены (замены) (Сир. 6:15): он несчастия друга почитает своими и подъемлет их вместе с ним, страдая даже до смерти.
94) Много друзей, но во время благоденствия во время же искушений едва найдешь и одного.
95) Всякого человека от души любить должно, упование же возлагать на одного Бога, и Ему единому служить всею крепостью. Ибо пока Он хранит нас: то и друзы все нам благоприятствуют, и враги все сделать нам зла не сильны. А когда Он нас оставит: то и друзья все от нас отвращаются и враги все берут силу над нами.
96) Есть четыре главных вида оставления Божия иное оставление промыслительное, как то было с Самим Господом, дабы кажущимся оставлением спасти оставляемых, иное оставление испытательное, как было с Иовом и Иосифом, дабы явить одного столпом мужества, другого столпом целомудрия. Иное оставление духовно–воспитательное, как то было с Апостолом Петром, дабы смиренномудрием сохранить в нем преизбыток благодати. Иное наконец оставление по отвращению, как то было с иудеями, дабы наказанием обратить их к покаянию. Все сии виды оставленья спасительны и исполнены Божией благодати и человеколюбия.
97) Одни верные блюстители заповедей и истинные таинники судеб Божиих не оставляют друзей, по Божию попущению искушаемых: но презрители заповедей и непосвященные в таинства судеб Божиих, когда друг благоденствует, наслаждаются с ним; а когда искушаемый злостраждет, оставляют его. Бывает, что они становятся на стороне противников.
98) Други Христовы всех любит искренно, но не всеми бывают любимы. Друзы же мирские и не все любят, и не всеми любимы бывают. Други Христовы до конца сохраняют союз любви; а друзья мирские, пока не встретится у них друг с другом столкновения за что–либо мирское.
99) Друг верен, кров крепок (Сир. 6:14). Ибо он, и при благоденствии друга, бывает добрым советником и единодушным сотрудником, и при злострадании — заступником искреннейшим и поборником сострадательнейшим.
100) Многие многое сказали о любви, а найдешь ее у одних учеников Христовых, если поищешь; ибо одни они имели истинную Любовь учительницею любви, о которой сказано: аще имам пророчество, и вем тайны вся, и весь разум, любве же не имам: никая польза ми есть (1 Кор. 13:2. 3). Стяжавший убо любовь стяжал Самого Бога; ибо Бог есть любы (1 Ин. 4:16): Ему слава во веки. Аминь.
Мистагогия
Содержание
Введение
I. Каким образом и как Святая Церковь есть образ и изображение Бога
II. О Том, как и каким образом Святая Церковь есть образ мира, состоящего из сущностей видимых и невидимых
III. О том, что Святая Церковь есть также образ только чувственного мира
IV. О том, как и каким образом Святая Церковь Божия символически изображает человека и сама изображается им как человек
V. О том, как и каким образом Святая Церковь Божия есть образ и изображение души самой по себе
VI. Как и каким образом Священное Писание называется человеком
VII. Как и каким образом мир называется человеком, а человек — миром
VIII. Что символизирует первый вход [архиерея] в священное Собрание и последующие за тем действия
IX. Что показывает вход народа в Святую Церковь Божию
X. Что символизируют божественные чтения
XI. Что символизируют божественные песнопения
XII. Что означают возглашения «мир всем»
XIII. Символом чего, в собственном и частном смысле слова, является чтение святого Евангелия и последующие за ним тайнодействия
XIV. Символом чего, в общем смысле слова, является божественное чтение святого Евангелия
XV. Символом чего является закрытие врат Святой Церкви после [чтения] святого Евангелия
XVI. Что означает вход святых даров
XVII. Символом чего является божественное лобзание
XVIII. Что означает божественный символ веры
XIX. Что означает славословие Трисвятого
XX. Символом чего является святая молитва «Отче наш, иже еси на небесех»
XXI. Что означает окончание таинственного священнодействия, завершающегося песнопениями «Един Свят, Един Господь» и прочее
XXII. Как и каким образом в каждом из описанных [действий] созерцается отдельно обожительное и совершенное состояние души, постигаемой самой в себе
XXIII. О том, что первый вход святого Собрания есть символ душевных добродетелей
Заключение
Введение
Каким образом мудрый, получив наставление, становится мудрее, а праведный, приумножив знание, становится знающим, согласно божественной притче (Притч. 9:9), — это ты сам, мой достопочтеннейший из всех, ясно показывал своим опытом, делом преподав то, на что намекает Слово Божие. Ибо услышав однажды, как я мимоходом и кратко, насколько мог, излагал прекрасные, таинственные и в высшей степени поучительные толкования некоего великого старца, истинно мудрого в отношении к [вещам] божественным, о Святой Церкви и о совершающемся в Ней священном Собрании, — ты настоятельно просил меня составить для тебя письменное изложение этих толкований. Ты хотел иметь сочинение как снадобье против забвения, укрепляющее память, которая, как говорил ты, во времени имеет своего естественного губителя. По твоим словам, время с помощью забвения может незаметно смыть и совершенно изгладить отпечатки и образы прекрасных вещей, сокрытые в нашей памяти. Поэтому она непременно нуждается в средстве обновления ее, благодаря которому силе слова, всегда пребывающей в цветущем состоянии, присуще сохранять память неизменной и неистощимой. Насколько мудрее стремление к неуничтожимой сохранности услышанного, чем желание просто слушать, знает, конечно, всякий человек, который хоть немного печется о благородстве речи и не чужд совершенно близости слову.
Но я сначала, честно говоря, уклонялся от предложения. Не потому, что не хотел, возлюбленные, дать вам, любым путем и по мере моих сил, любезное сердцу вашему, но потому, что не был причастником благодати. руководящей в таких делах людьми достойными, а также поскольку не обладаю надлежащим навыком в обращении со словом. Ибо я воспитывался в простоте, будучи совершенно не посвящен в тайны искусственной речи, обретающей радость только в произношении. И этим сладкозвучием ее, зачастую не содержащим в глубине ничего достойного, восторгаются весьма многие, ограничивающие наслаждение, [получаемое от речи], одним только слухом. Я боялся еще и потому — сказать точнее и правдивее, — что мог бы ничтожностью моего слова оскорбить возвышенность умозрений о божественном, присущую тому блаженному мужу. Однако же, наконец, уступая силе любви, превозмогающей все, я решился исполнить требование [ваше], признав за лучшее ради послушания подвергнуться осмеянию от порицателей за самоуверенность и невежество, чем своим отказом заставить думать, будто я не хочу содействовать вам во всяком благом деле. Попечение же о том, как говорить, я возложил на Господа (Пс. 54:23; 1 Пет. 5:7), Который один творит чудеса (Пс. 135:4), учит человека разумению (Пс. 93:10), отверзает уста немых (Прем. 10:21), вразумляет недоумевающих, из праха поднимает бедного, из брения возвышает нищего (Пс. 112:7), я подразумеваю — из плотского помышления и из зловонной грязи страстей. Возвышает Он нищего духом, лишенного порочности и навыка в ней, или, напротив, находящегося во власти страстей и закона плоти, а потому бедного и нищенствующего благодатию в отношении к добродетели и ведению.
Но поскольку святым и истинно богопросвещенным Дионисием в сочинении «О церковной иерархии» были рассмотрены, достойно величию ума его. символы, относящиеся к священному таинству святого Собрания, то должно иметь в виду, что наше произведение не будет повторять того же самого и идти теми же путями. Ибо для не могущего постигнуть и понять Дионисия было бы дерзкой самоуверенностью, граничащей с безумием, стремление обсуждать те же самые вопросы и представлять как свои собственные тайны, боговдохновенно явленные Духом только ему одному. Но [речь будет идти о том], что восприняли от него, по человеколюбию и воле Божией, другие, дабы упражняли и развивали они свои способности в исследовании [вещей] божественных. Тогда посредством этого всесветлый луч тайнодействий, соразмерно постигаемый ими, становится доступным для них, и они, обволакиваемые любовью, привязываются к нему. И это делается для того, чтобы пришедшие после Дионисия не оставались бы праздными на протяжении здешней жизни, не имея участия в договорной плате за возделывание виноградника, — то есть за духовный труд над духовным виноградником (Мф. 20:2–16), — платы, возвышающей духовный динарий божественного и царственного образа, изначала коварно похищенный лукавым вследствие преступления заповеди.
Я не обещаю по порядку пересказать все то, что таинственным образом созерцал блаженный старец, и привести его собственные слова, как он их сам понимал и говорил. Ведь он, для того чтобы быть любомудром' и учителем всякой просвещенности, освободил себя, с помощью преуспеяния в добродетели, длительнейшего и ученейшего трудолюбия и упражнения в [вещах] божественных от уз материи и материальных представлений. Заслуженно обладал он умом, озаряемым божественным сиянием и потому могущим созерцать то, что для многих невидимо. А слово его было точнейшим переводчиком умозрений и, словно зеркало, незамутненное никаким пятном страстей, оно имело способность чисто отражать и передавать то, что другие не в силах были умосозерцать. Поэтому слушатели могли видеть всю мысль, донесенную словом, а также в совершенной чистоте представлять и воспринимать всем умом целокупность умозрений, истолковываемых им при посредничестве слова. Я же могу изложить только то, что сохранилось в памяти, что могу лишь смутно постигнуть и еще более смутно выразить. Однако изложу благочестиво, призвав на помощь благодать Бога, Который озаряет покрытое тьмой. Ведь мне не верится, что вы, умеющие судить по справедливости, должны считать, будто я способен мыслить и говорить иначе, чем могу, и насколько это даровано горней благодатью, промыслительно вручившей мне соответствующую способность, даже если передавший [эти тайны] и научивший [им меня] принадлежит к числу людей наиблагороднейших. Требовать же равного от неравных по добродетели и ведению, думаю, равносильно стремлению доказать, будто луна светит одинаково с солнцем, или утверждению, что вещи, совершенно несхожие, могут насильственным образом быть приведены в полное соответствие между собой, — что нелепо и невозможно.
Да руководит словами и мыслями нашими Бог — единственный Ум того, что мыслит, и того, что постигается мыслью; [единственное] Слово того, что высказывает, и того, о чем высказывается; Жизнь живущих и животворимых; Сущий и Становящийся Всем для всех ради сущих и становящихся, между тем как Сам в Себе Он, из [всего] того, что так или иначе существует и становится, абсолютно и никоим образом не есть ни сущий, ни становящийся, ибо по природе Своей Он вообще не соответствует какому–либо разряду сущего. И поэтому, вследствие сверхбытия Бога, Ему более подобает определение «Небытия».
Ибо надлежит знать — если уж нам действительно необходимо знать различие Бога и тварей — что утверждение о Сверхсущем есть отрицание сущего, а утверждение о сущем — отрицание Сверхсущего. И оба эти суждения о Боге — я подразумеваю обозначение Его как бытия и как небытия — по праву допустимы, и ни одно из них невозможно в строгом смысле слова. Оба справедливы, поскольку утверждение о том, что Он есть, имеет основание в Нем как Причине сущих, а отрицание Его бытия справедливо, поскольку Он превосходит всякую причину сущих. И, наоборот, ни одно из этих суждений недействительно, потому что они не высказываются относительно самой сущности и природы того. что составляет содержание бытия исследуемого. Ибо с Богом вообще ничто, будь то сущее или несущее, не связано по природе причинной связью; и с Ним, разумеется, нельзя сопоставить ничего из сущего или высказываемого, а также из несущего или невысказываемого. Потому что Он обладает бытием простым, неведомым и недоступным для всех, неизреченным и стоящим выше всякого утверждения и отрицания. Это по данному вопросу. Теперь приступим к следующей теме нашего рассуждения.
I. Каким образом и как Святая Церковь есть образ и изображение Бога
Блаженный тот старец говорил, что Святая Церковь на первом уровне созерцания носит образ и изображение. Божие, вследствие чего и обладает, по подражанию и подобию, таким же действием.
Бог же, сотворивший и приведший в бытие всяческая Своей беспредельной силой, связывает, сочетает и ограничивает все, умопостигаемое и чувственное, промыслительно соединяя одно с другим и с Самим Собою. И, будучи Причиной, Началом и Концом, Он удерживает около Себя вещи, по природе отделенные друг от друга, заставляя их соединяться силою одной связи с Собою как с Началом. Благодаря этой силе, все приводится к неуничтожимому и неслиянному тождеству движения и бытия, так что, при всем различии природы или движения, ни одно из сущих первоначально» не восстает против другого и не отделяется от другого, но все без смешения соединено между собой посредством единой нерушимой связи и благодаря сохранению одного Начала и Причины. Эта связь упраздняет и покрывает собой все частные связи, зримые, соответственно природе каждого, во всех сущих. Однако она упраздняет и покрывает не разрушением, уничтожением или приведением их к небытию, но побеждая и являясь им сверху, как является целое частям, или причина — самому целому. В соответствии с ней. то есть в соответствии с целокупной Причиной, озаряющей сущих, естественным образом существуют и являются как целое, так и его части. И подобно солнцу, превосходящему по природе и по силе сияние звезд, она, будучи причиной следствий, покрывает бытие их. Ибо как части из целого. так и следствия существуют и познаются из причины, а также обладают своим собственным скрытым своеобразием, когда, взятые в соотнесенности с причиной, целиком получают свое качество от нее, благодаря единой, как мы сказали, связи с ней. Ибо Бог, будучи всем во всём (1 Кор. 15:28), но безмерно превосходя всё и являясь Наиединственнейшим, будет зрим мысленным оком чистых. Это произойдет тогда, когда ум, сосредотачиваясь на созерцании логосов сущих, дойдет до Самого Бога как Причины, Начала и Конца возникновения и изменения всего, а также как непротяженного Основания протяженности всех [тварей].
Ниже будет показано, что подобным же образом дело обстоит и со Святой Церковью Божией, поскольку Она, будучи образом Первообраза, совершает относительно нас действия, подобные делам Божиим. Ибо велико и почти неисчислимо число мужей, жен и детей, которые разнятся и сильно отличаются друг от друга родом и видом, национальностью и языком, образом жизни и возрастом, умонастроением и искусством, обычаями, нравами и навыками, знаниями и положением [в обществе], а также судьбами, характерами и душевными свойствами. Оказываясь же в Церкви, они возрождаются и воссозидаются Духом; Она дарует и сообщает всем в равной мере единый божественный образ и наименование — то есть быть и называться Христовыми. И еще Она дарует им, в соответствии с верой, единую и простую, неделимую и нераздельную связь, которая не позволяет проявляться (даже если они и существуют) многим и бесчисленным различиям каждого, возводя всех к всеобщности и соединяя их в ней. Вследствие этого никто ничего не отделяет от общего ради себя; все срастаются и соединяются друг с другом одной простой и нераздельной благодатью и силой веры. У всех было, гласит Писание, одно сердце и одна душа (Деян. 4:32) -так что все суть и представляются единым Телом, состоящим из различных членов, которое подлинно достойно Самого Христа, истинной Главы нашей (Еф. 4:15).
В нем — говорит божественный Апостол, — нет мужеского пола, ни женского; нет ни иудея, ни эллина; ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Сам [Христос] (Гал. 3:28; Кол. 3:11), Который одной простой и беспредельно мудрой силой Своей Благости всё заключает в Себе, подобно тому, как центр соединяет в себе прямые линии вследствие одной простой и единственной причины и силы. Он не позволяет началам сущих рассыпаться по периферии, но замыкает их центробежные стремления , приводя к Себе многоразличные виды сущих, получившие бытие от Него. И это для того, чтобы творения и создания единого Бога не были совершенно чуждыми и враждебными друг другу, чтобы не утратили они предмет и цель проявления своей любви, миролюбия и тождества по отношению друг к другу, и чтобы не подвергались они опасности превратить само бытие свое, отделяющееся от Бога, в небытие».
Таким образом, Святая Церковь есть, как было сказано, образ Божий, поскольку Она, подобно Богу, осуществляет единение среди верующих; даже если они различаются по своим свойствам, месторождению и образу жизни, тем не менее обретают в Церкви единство через веру. Это единство относительно сущности сущих естественным образом и неслиянно» совершает сам Бог, Который, как было сказано, смягчая и умеряя их различия, возводит их к единству с Собой — Причиной, Началом и Концом.
II. О Том, как и каким образом Святая Церковь есть образ мира, состоящего из сущностей видимых и невидимых
Переходя ко второму уровню созерцания, старец говорил, что Святая Церковь Божия есть образ и изображение целого мира, состоящего из сущностей видимых и невидимых, потому что в Ней наблюдаются те же самые различие и единство, какие существуют в нем.
Ведь если рассматривать церковь с точки зрения зодчества, то она, являясь единым зданием, допускает различие в силу особого назначения своих частей и делится на место, предназначенное только для иереев и служителей, которое называется у нас алтарем, и место, доступное для всех верующих, именуемое у нас храмом. Но, с другой стороны, она остается единой по ипостаси, не допуская разделения своих частей, [могущее произойти] вследствие различия их между собой. И возводя эти части к своему единству, она освобождает их от выраженного наименованиями различия, являя тождество этих частей. Еще церковь показывает, что есть каждая часть для самой себя, когда существует взаимосвязь обеих частей. Ибо храм есть алтарь в возможности, поскольку он освящается, когда священнодействие восходит к своей высшей точке. И, наоборот, алтарь есть храм, действительно обладая им, как началом своего тайнодействия. Церковь же и в алтаре, и в храме пребывает единой и той же самой.
Подобным образом и весь мир сущих, получивший начало от Бога, делится на умопостигаемый мир, образованный из умных и бесплотных сущностей, и на здешний мир, чувственный и плотский, который величественно соткан из многих видов и природ. И образ бытия нерукотворной Церкви мудро проявляется посредством этой рукотворной: горний мир в ней — словно алтарь, посвященный вышним силам, а мир дольний, предоставленный тем, кому выпала на долю жизнь чувственная, подобен храму. При всем том, мир — един и не разделяется вместе с частями своими; наоборот, путем возведения к своему единству и неделимости, он упраздняет различие их, происходящее от природных особенностей этих частей. Ведь они, неслиянно чередуясь, являются тождественными самим себе и друг другу, показывая, что каждая часть может входить в другую, как целое в целое. И обе они образовывают весь мир, как части образовывают единство; в то же время, они образовываются им, единообразно и целокупно, как части образовываются целым. Для обладающих [духовным] зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мире посредством символических образов. А весь чувственный мир при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мире, познаваясь [там] благодаря своим логосам. Ибо чувственный мир существует в умопостигаемом посредством своих логосов, а умопостигаемый в чувственном — посредством своих отпечатлений. Дело же их одно и, как говорил Иезекииль, дивный созерцатель великого, они словно колесо в колесе (Иез. 1:16), высказываясь, я полагаю, о двух мирах». Опять же божественный Апостол говорит Ибо невидимое Его… от создания мира чрез рассматривание творений видимы (Рим. 1:20). И если невидимое зрится посредством видимого, как написано, то для преуспевших в духовном созерцании легче будет постигнуть видимое через невидимое. Ибо символическое созерцание умопостигаемого посредством зримого есть одновременно и духовное ведение и умозрение видимого через невидимое. Ведь сущие, делающие явными друг друга, должны всегда иметь истинные и ясные отражения один другого, и связь между ними должна быть незамутненно чистой.
III. О том, что Святая Церковь есть также образ только чувственного мира
И еще [старец] говорил, что Святая Церковь Божия есть также символ и одного чувственного мира самого по себе. Ибо божественный алтарь в Ней подобен небу, а благолепие храма — земле. Точно так же мир есть Церковь: небо здесь подобно алтарю, а благоустроение земного — храму.
IV. О том, как и каким образом Святая Церковь Божия символически изображает человека и сама изображается им как человек
Далее [старец] говорил, что. по иному способу созерцания, Святая Церковь Божия есть человек; алтарь в ней представляет душу, божественный жертвенник — ум, а храм — тело. Потому что Церковь является образом и подобием человека, созданного по образу и подобию Божию. И храмом, как телом, Она представляет нравственную философию; алтарем, словно душой, указывает на естественное созерцание; божественным жертвенником, как умом, проявляет таинственное богословие». Он также говорил, что человек есть в таинственном смысле Церковь, ибо телом своим, словно храмом, он добродетельно украшает деятельную способность души, осуществляя заповеди в соответствии с нравственной философией; душой, как алтарем, он приносит Богу, при посредничестве разума и в соответствии с естественным созерцанием, логосы чувственных вещей, тщательно очищенные в духе от материи; умом же, словно жертвенником, он призывает при помощи возвышающегося над многословием и многозву–чием молчания многовоспеваемое в Святая святых Молчание незримой и неведомой велиречивости Божества». И, насколько это возможно человеку, он соединяется в таинственном богословии с этим Молчанием, делаясь таким, каким поистине должен быть тот, кто удостоился пребывания с Богом и запечатлен Его всесветлыми лучами.
V. О том, как и каким образом Святая Церковь Божия есть образ и изображение души самой по себе
Еще старец учил, что Святая Церковь может быть образом не только всего человека, состоящего из души и тела, но и одной души, рассматриваемой самой в себе. Ибо душа, говорил он, состоит вообще из силы разумной и силы жизненной. Разумная сила движется самовластно, по [собственному] произволению, а жизненная пребывает неподвижной, по природе не обладая свободой выбора. Далее он утверждал, что к разумной силе относятся деятельная и созерцательная способности; созерцательная называется умом, а деятельная — разумом. Ум является движущим началом разумной силы, а разум — промыслительным началом силы жизненной. Первый (я подразумеваю ум) есть и называется мудростью, когда он всецело блюдет свои непреложные стремления к Богу. Точно так же разум есть и называется рассудительностью, когда он, благоразумно и промыслительно управляя жизненной силой посредством своих энергий, соединяет ее с умом и являет эту силу схожей с умом, поскольку она носит, через добродетель, то же самое и подобное ему отражение Бога, которое, по словам старца, естественно разделяется между умом и разумом. Ведь душа, как мыслящая и разумная, прежде всего есть и постигается в качестве состоящей из ума и разума, а жизненная сила, конечно, равным образом созерцается в том и другом, то есть в уме и разуме. Ибо непозволительно думать, будто какая–либо из этих частей лишена жизни, а поэтому они обе проникнуты ею. Благодаря ей ум, который, как мы сказали, называется также мудростью, развиваясь посредством навыка в созерцании неизреченного безмолвия и в ведении, приводится к истине с помощью незабывающего и бесконечного знания. А разум, который мы назвали рассудительностью, посредством практического навыка в добродетели, [осуществляемого] телесным образом, находит свое завершение через веру в благе. И именно из этих двух [начал] образовывается истинная наука о делах божественных и человеческих, подлинно непогрешимое ведение — высшая точка всего божественного христианского любомудрия.
Следует сказать об этом яснее. Душа, по словам [старца], имеет две способности: одну, как говорилось, созерцательную, а другую деятельную; созерцательную он называл умом, а деятельную разумом. Они суть первые силы души. И опять же он называл ум мудростью, а разум рассудительностью — они суть первые энергии души». Рассуждая об этом более пространно, он говорил, что к душе, соответственно ее умной части, относятся ум, мудрость, созерцание, ведение и незабывающее ведение; завершением их является истина. Соответственно же разумной части, к душе относятся разум, рассудительность, делание, добродетель и вера; завершением их является благо.
Истина и благо, по его словам, обнаруживают Бога. Но [Он предстает] как Истина, когда Божественное изволяет обнаружиться Своей сущностью, потому что истина есть нечто простое, единственное, единое, тождественное, неделимое, непреложное, бесстрастное, не подлежащее забвению и абсолютно непротяженное. И [Бог предстает] как Благо, когда [Он изволяет обнаружиться Своей] энергией, потому что благо — благодетельно, оно промыслительно печется и оберегает всё происшедшее из него. По мнению этимологов, слово «благо» происходит от «быть чрезмерным», или от «быть положенным», или от «бежать», ибо оно дарует всему сущему бытие, неизменность и движение.
Пять пар сочетаний, говорил он, постигаемых в отношении к душе, сосредотачиваются в одном сочетании, обозначающем Бога. Эти сочетания суть: ум и разум, мудрость и рассудительность, созерцание и делание, ведение и добродетель, незабывающее ведение и вера. Сочетание же, обозначающее Бога, есть Истина и Благо. С помощью пяти пар сочетаний душа продвигается вперед [по пути духовного совершенствования] и соединяется с Богом всяческих, подражая неизменности и благотворительности Его сущности и энергии своим непреложным, незыблемым и добровольным навыком в добре.
И если представить небольшое, но полезное изображение этих сочетаний, то таковым будет божественная десятерица струн духовной псалтири в душе (Пс. 91:4 и 143:9). Она, обладая еще и разумом, который вторит духу с помощью другой блаженной десятерицы заповедей, создает духовным образом совершенные, гармоничные и слаженные звуки, воспевая ими Бога. И это для того, чтобы знать мне, каково значение десятерицы воспевающей и Десятерицы воспеваемой, а также чтобы знать, как десятерица. соединяемая и сочетаемая таинственным образом с другой десятерицей, возводит Иисуса — Бога и Спасителя моего, заполняемого мной, спасаемым, — к Себе Самому, Приснообильному и никогда не могущему выйти из Себя. И еще чтобы знать, как она восстанавливает чудесным образом и меня в самом себе и в Боге, от Которого я получил и имею бытие и к Которому я стремлюсь издали, добиваясь получить еще и благобытие.
Тот, кто смог понять это, сказанное на основе испытанного, совершенно ясно увидит и собственную ценность, постигаемую также [духовным] опытом. Он поймет, как возвращается Образу «то, что создано по образу, как почитается Первообраз, какова сила таинства нашего спасения и за кого принял смерть Христос». Он узнает также, как мы можем пребывать в Нем, а Он в нас, по Его собственным словам (Ин. 15:4); а еще, каким образом право слово Господне, и вся дела Его в вере (Пс. 32:4). Однако, ограничившись этим сравнительно немногим, обратимся к дальнейшему ходу рассуждении.
[Старец] говорил, что ум, приводимый в движение мудростью, приходит к созерцанию; посредством созерцания — к ведению, через ведение — к незабывающему ведению, а посредством него — к истине. Окрест же истины ум находит предел своего движения, и истиной определяется его сущность, сила, свойство и деятельность.
Еще он говорил, что силой ума является мудрость, а сам ум есть мудрость в возможности; созерцание есть свойство ума, а ведение — деятельность его. Что касается незабывающего ведения, то оно есть непрестанное и присноустойчивое движение мудрости, созерцания и ведения (то есть силы. свойства и деятельности) вокруг того Познаваемого, которое выше всякого знания; пределом этого движения служит истина как то, что познается незыблемо. И что достойно удивления — каким образом незабываемое оказывается ограниченным? Или же ясно. что оно ограничивается Богом как Истиной? Ибо Бог есть Истина, и окрест Него бесконечно и неизбывно движется ум, который не может никогда остановиться, потому что не находит предела там, где нет прерывности. Дивно величие Божественной Беспрерывности! Ведь она есть нечто бесколичественное, неделимое, совершенно непротяженное и по Своей сущности недоступное познанию и постижению. И никто не может перейти через то, что не обладает прерывностью и никоим образом не постижимо.
Равным образом и разум, приводимый в движение рассудительностью, приходит к деланию, через делание приходит к добродетели, а посредством добродетели достигает веры — истинно твердой, непоколебимой и полной уверенности в [вещах] божественных. Ею разум первоначально обладает, благодаря рассудительности, как возможностью, а затем она является осуществленной. в соответствии с добродетелью обнаруживаясь в делах, ибо написано: Вера без дел мертва (Иак. 2:20). Ни один [здравомыслящий] человек не осмелится причислить мертвое и бездеятельное к [вещам] добрым. Через веру же разум приходит к Благу, где он, прекращая деятельность, обретает свое свершение, поскольку его сила, свойство и действие ограничиваются [этим Благом].
Ведь как говорил [старец], рассудительность есть сила разума, а разум есть рассудительность в возможности. Что касается навыка [разума], то он есть делание; действие [разума] есть добродетель, а вера — внутренняя и неизменная связь рассудительности, делания и добродетели, то есть силы, навыка и действия. Последний предел веры есть Благо, в области которого разум, прекращая свое движение, обретает покой. Ибо Бог есть Благо, и Ему присуще ограничивать всякую силу всякого разума.
Относительно же того, как и каким образом каждый из них совершается и приводится в действие, а также относительно того, что и в какой степени противодействует или содействует им, — подобное разъяснение не является темой нашего рассуждения. Следует знать только, что всякая душа, когда она в силах, по благодати Святого Духа, а также благодаря собственному трудолюбию и тщанию, соединить и сочетать все это, то есть разум с умом, рассудительность с мудростью, делание с созерцанием, добродетель с ведением, веру с незабывающим ведением, не умаляя и не превознося одно по отношению к другому, но отсекая всякое превозношение и умаление; или когда душа, говоря кратко, сможет превратить свою десятерицу в единицу, тогда она соединится с Богом — Истинным и Благим, Единым и Единственным. Она становится прекрасной, величественной и, по возможности, подобной Ему, благодаря исполнению четырех главных добродетелей, обнаруживающих в душе Божественную Десятерицу и содержащую также другую блаженную десятерицу заповедей.
Ведь четверица есть десятерица в возможности, поскольку она поступательно развивается из единицы. С другой стороны, она есть и единица, поскольку, собираясь воедино, объемлет благо и являет простоту и неделимость Божественной энергии, неделимо разделенной в ней. Благодаря этим добродетелям душа ревностно блюдет свойственное ей и мужественно отвергает чужое как злое. Ведь она имеет ум благоразумный, мудрость рассудительную, созерцание деятельное, ведение добродетельное, а при них — незабывающее ведение, наивернейшее и незыблемое. И, благоразумно сопрягая следствия с причинами и действия с возможностями, она приносит [все это] к Богу, получая взамен обожение, созидающее простоту.
Ибо действие есть и проявление; так, разум есть проявление ума (подобно тому как следствие есть проявление причины), рассудительность есть проявление мудрости, делание — созерцания, добродетель — ведения, а вера — незабывающего ведения. Из всего этого создается внутренняя связь с Истиной и Благом, то есть с Богом, Такая связь, говорил [старец], есть божественная наука, непогрешимое ведение, любовь и мир, в которых и через которые совершается обожение. Это — наука, потому что она есть завершение ведения о Боге и о [вещах] божественных, какое только доступно людям, и непогрешимый оплот добродетелей. Это — ведение, потому что она подлинно восходит к Истине и сообщает нам постоянный опыт Божественного. Это — любовь, потому что данная связь, по своему устроению, вся сопричаствует всей радости Божией. Это — мир, поскольку она испытывает то же самое, что и Бог, подготавливая к тому же людей, удостоившихся быть причастными подобного мира.
Ибо если Божественное совершенно неподвижно, поскольку ничто не тревожит [покой] Его (ведь что может достичь высоты Божественного?), а мир есть непоколебимое и неподвижное постоянство и, вместе с тем, невозмутимая радость, то разве не испытывает это божественное состояние и всякая душа, сподобившаяся стяжать Божественный мир? Потому что она не только преодолевает предел порока и неведения, лжи и лукавства, то есть зла, которое, сопутствуя противоестественным движениям души, противостоит добродетели и ведению, истине и благу, но выходит и за пределы (если так позволительно сказать) самой добродетели и ведения, истины и благости, установленных для нас. и почивает, неизреченным и неведомым образом, в преистинном и преблагом покое Божием, согласно неложнейшему Его обетованию. И, достигнув сокровенности Божией, душа избавляется, наконец, от всего, что обыкновенно беспокоило ее. В этом блаженном и всесвятом покое осуществляется то приводящее в трепет, превосходящее ум и разум таинство единения, благодаря которому станут единой плотью и единым духом Бог с Церковью, то есть с душою, и душа с Богом. О как дивна, Христе, благость Твоя! Не дерзну восхвалять ее, ибо не имею даже достаточно силы, чтобы достойно удивляться ей. Будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношении ко Христу и к Церкви (Еф. 5:31–32), как изрекает божественный Апостол. И еще: Соединяющийся с Господом есть один дух (с Господом) (1 Кор. 6:17).
Таким образом, когда душа становится единовидной, соединившись сама с собой и с Богом, и когда она увенчивается «первым, единым и единственным Словом и Богом, то перестанет существовать и разум, в [своем] помышлении разделяющий ее на многие части. Ибо в этом Слове, как в Творце и Создателе сущего, единообразно существуют и пребывают, в соответствии с единой и непостижимой простотой, все логосы сущего. Взирая на него, пребывающего уже не вне души, но всецело во всей ней», и сама душа будет непосредственно созерцать логосы и причины сущих, благодаря которым, вероятно, она до своего обручения со Словом и Богом медленно продвигалась по пути рассудочного познания». И посредством их она теперь бережно и гармонично приводится к Тому, Кто созидает и содержит все логосы и все причины.
Таково то, что относится к душе, обладающей в возможности соответственно уму, как мы сказали, мудростью, из мудрости обретающей созерцание, из созерцания — ведение, из ведения — незабывающее ведение, которое ведет душу к истине как пределу и цели благ, соразмерных уму. Соответственно же разуму, она имеет рассудительность; рассудительность приводит к деланию, с помощью которого обретается добродетель, ведущая к вере, а в соответствии с верой душа достигает Блага как блаженной цели всех разумных действий. И когда достигается тесное единение всего этого, то и образуется наука о [вещах] божественных.
Святая Церковь Божия, уподобляемая в созерцании душе, бесспорно, полностью соответствует ей. Ибо всё проявляющееся сообразно уму и всё, что получает бытие, развиваясь из него. знаменуется в ней алтарем. А то, что обнаруживается соответственно разуму и что существует исходя из него, она показывает храмом. Наконец, она сводит все воедино в таинстве, совершаемом на божественном жертвеннике. И кто благоразумно смог, посредством [богослужения], происходящего в Церкви, быть посвященным [в это таинство], тот подлинно соделал свою душу Церковью Божией и божественной. Ведь, пожалуй, ради души и дана нам Церковь рукотворная, которая, посредством разнообразия божественного в ней, премудро служит образцом нашего пути к лучшему.
VI. Как и каким образом Священное Писание называется человеком
Подобно тому, как в соответствии с возвышенным созерцанием «[старец] называл Церковь духовным человеком, а человека — таинственной Церковью, то также, в соответствии с духовным постижением, он, говоря о всем Священном Писании, называл Его человеком. А именно, Ветхий Завет составляет тело, а Новый — душу, дух и ум». И еще: телом всего Священного Писания, Ветхого и Нового Заветов, служит историческая буквальность Его; душой же — смысл написанного, который и является целью устремлений ума.
Когда я услышал это, то весьма удивился точности сравнения и, по мере своих сил, воспел, как подобает, Того, Кто разделяет дарования каждому по его достоинству. Ибо, действительно, как человек смертей по своей видимой части, а по невидимой бессмертен, так и Священное Писание обладает, с одной стороны, преходящей явленностью буквы, а с другой–содержит сокрытый в ней дух, бытие которого непреходяще и который составляет истинный предмет созерцания. И как человек, обуздывая с помощью любомудрия страстные желания и порывы, умерщвляет свою плоть, так и Священное Писание, понимаемое духовно, совершает обрезание своей буквы». Божественный Апостол говорит: Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4:16). То же следует думать и говорить относительно Священного Писания, в духовном смысле постигаемого как человек. Чем больше отступает буква Его. тем более преобладает дух; и по мере исчезновения теней преходящего служения [Богу] все ярче сияет истина веры, всесветлая и лишенная всякой тени. В соответствии с ней и благодаря ей Оно существует, написано и называется Писанием, запечатлеваясь в уме духовной благодатью. Точно так же человек есть и называется человеком главным образом по причине своей мыслящей и разумной души, в соответствии с которой и благодаря которой он есть образ и подобие Бога, Творца своего. И естественным образом он отделяется от прочих существ, не обладая проявлением той силы, которая связывает [его] с ними.
VII. Как и каким образом мир называется человеком, а человек — миром
И опять же, согласно обычному сравнению, [старец] уподоблял весь мир, состоящий из видимых и невидимых [существ], человеку, а человека, состоящего из тела и души, называл миром. По его словам, умопостигаемые [сущности] обладают внутренним соответствием с душой, а душа — внутренним соответствием с умопостигаемыми [сущностями]; [вещи] же чувственные имеют образ тела, а тело — образ чувственных [вещей]. Умопостигаемые [сущности] есть душа [вещей] чувственных, а последние, в свою очередь, есть тело умопостигаемых [сущностей]. Мир умопостигаемый находится в чувственном, как душа в теле, а чувственный мир соединен с умопостигаемым, как тело соединено с душой. И един мир, состоящий из них обоих, как один человек, состоящий из души и тела. Каждый из этих миров, сращенных в единении, не отвергает и не отрицает другого, по закону [Творца], соединившего их. И, соответственно этому закону, в них заложен логос единообразующей силы, не позволяющий быть в неведении, несмотря на природную инаковость [двух миров], относительно тождества их по ипостаси в [этом] единении. Также непозволительно утверждать, что своеобразные свойства, замыкающие каждый из миров в самом себе и ведущие к разделению и разъединению их, обладают большей силой, чем дружественное родство, таинственным образом данное им в единении. Сообразно этому родству [осуществляется] всеобщий и единый способ незримого и неведомого присутствия в сущих всесодержащей Причины, разнообразно наличествующей во всех и делающей их несмешанными и нераздельными как в самих себе, так и относительно друг друга, показывая, что эти сущие, согласно единообразующей связи, принадлежат скорее друг другу, нежели самим себе. И это до тех пор, пока не благоугодно будет Тому, Кто связал их воедино, расторгнуть сию связь, ради высшего и более таинственного Домостроительства, в годину всеобщего и чаемого нами свершения [веков]. Тогда и мир, подобно человеку, умрет в своей явленности и снова во мгновение ока восстанет юным из одряхлевшего при чаемом [нами] воскресении. Тогда и человек, как часть с целым и как малое с великим, совоскреснет с миром, получив обратно силу непреходящего нетления. Тогда, по благолепию и славе, тело уподобится душе и чувственное — умопостигаемому, благодаря ясному и деятельному присутствию во всем и каждом соразмерно проявляющейся божественной силы, которая посредством самой себя будет блюсти нерасторжимые узы единства на веки вечные.
Поэтому, если кто желает иметь жизнь и разумение боголюбивые и богоугодные, пусть приобретет то, что составляет наилучшее и наипочитаемое в этих трех человеках, — я имею в виду мир, Священное Писание и смертного человека». Пусть сколько возможно печется о душе бессмертной и божественной, которая будет обожена посредством добродетелей, а плоть пусть презирает как подлежащую тлению и смерти и могущую осквернить достоинство души, если мы не будем радеть о ней. Ибо Писание гласит:
Тело бо тленное отягощает душу, и земное жилище обременяет ум многопопечителен (Прем. 9:15). И в другом месте: Плоть желает противного духу, а дух — противного плоти (Гал. 5:17). И еще: Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление (Гал. 6:8). Пусть он устремится в уме посредством умозрения к нетелесным и умным силам, отвергая настоящее и видимое, ибо, как говорит [Апостол]: Видимое временно, а невидимое вечно (2 Кор. 4:18); в этих силах, по причине преизобилия их мирного навыка, почивает Бог. Наконец, пусть он, преодолевая букву благоразумным изучением Священного Писания, мудро возносится к Святому Духу, в Котором пребывает полнота благ и сокрыты все сокровища премудрости и ведения (Кол. 2:3). И если кто окажется достойным быть внутри этих сокровищ, тот обретет Самого Бога, начертанного на скрижалях своего сердца благодатью Духа, открытым лицем (2 Кор. 3:18), как в зеркале, увидит славу Божию, сняв покрывало буквы.
VIII. Что символизирует первый вход [архиерея] в священное Собрание и последующие за тем действия
Теперь, после краткого изложения умозрений, сообщенных блаженным старцем о Святой Церкви, нам остается изложить вкратце и [его размышления] относительно священного церковного Собрания. Он учил, что первый вход архиерея во время этого священного Собрания есть образ и изображение первого пришествия во плоти в этот мир Сына Божия, Христа Спасителя нашего. Своим пришествием Он освободил и искупил естество человеков, порабощенное тлению, подвергшееся смерти через свое грехопадение и тиранически управляемое диаволом. Невинный и безгрешный, Он заплатил за людей весь долг, словно Сам был виновен, возвратив их к благодати Царствия и отдав Себя Самого в выкуп и искупление за нас. Вместо наших тлетворных страстей Он принес Свою животворную страсть — целительное и спасительное врачество всего мира. Вознесение Его на небеса и возвращение на преднебесный престол, которое следует за этим пришествием, символически изображается вхождением архиерея в алтарь и восхождением его на священноначальнический престол.
IX. Что показывает вход народа в Святую Церковь Божию
Блаженный старец говорил, что вход народа в Церковь вместе с иерархом означает обращение неверующих от неведения и заблуждения к познанию Бога, а также переход верующих от порока и незнания к добродетели и ведению. Ибо вход в Церковь показывает не только обращение неверующих к истинному Богу, но и указывает каждому из нас, верующих. хотя и преступающих заповеди Господа своим распущенным поведением и постыдной жизнью, на исправление путем покаяния. Ведь всякий человек: убийца, прелюбодей, тать, надменный, гордец, строптивец, корыстолюбец, сребролюбец, клеветник, злопамятный, гневливый, раздражительный, хулитель, наушник, завистник, пьяница — одним словом, чтобы не перечислять все виды зла, — всякий человек, одержимый каким–либо пороком, коль скоро он перестанет добровольно поддаваться ему и намеренно совершать его, и переменит жизнь свою к лучшему, предпочитая добродетель пороку, то он должен подлинно и действительно считаться входящим со Христом как Богом и Архиереем в добродетель, иносказательно понимаемую как Церковь.
X. Что символизируют божественные чтения
Тот учитель говорил, что божественные чтения Священных книг открывают божественные и блаженные воления и советы Всесвятого Бога. Посредством них каждый из нас, по мере своих сил, воспринимает наставления, руководящие его действиями, и узнаёт законы божественных и блаженных подвигов. Подвизаясь в соответствии с этими законами, мы сподобимся победных венцов Царствия Христова.
XI. Что символизируют божественные песнопения
Духовная сладость божественных песнопений, говорил [старец], выражает радость божественных благ, которая возносит души к чистой и блаженной любви к Богу и которая внушает сильнейшее отвращение к греху.
XII. Что означают возглашения «мир всем»
Мудрец говорил, что через совершаемые внутри алтаря, по повелению архиерея, при каждом чтении возглашения мира, выражаются божественные похвалы, доставляемые святыми ангелами, которыми Бог оценивает усилия тех, кто по правилам борется за истину с супротивными силами и расторгает незримые узы, ниспосылая мир упразднением тела греховного (Рим. 6:6) и воздавая святым за их добродетельные труды благодатию бесстрастия. И это для того. чтобы, освободившись от брани, они обратили силы своей души на духовное землепашество, то есть на возделывание добродетелей, благодаря которым они одолели легионы злых духов, находясь под командованием Бога и Слова, разрушающего ненавистные и опасные козни диавола.
XIII. Символом чего, в собственном и частном смысле слова, является чтение святого Евангелия и последующие за ним тайнодействия
Поэтому сразу же после этих [возглашении] священным уставом Святой Церкви постановлено быть божественному чтению святого Евангелия. Оно собственно показывает те мучения, которые приходится терпеть ревнителям [христианского] учения; после чего Слово умозрительного созерцания, словно Архиерей, сошедший с неба, поселяется в них и смиряет мудрование плоти, подобное некоему чувственному миру. «Устраняя помыслы, еще тяготеющие к земле, Оно возводит ревнителей веры, уже затворивших свои чувства, через закрытие врат и вход святых даров, к созерцанию умопостигаемых логосов и вещей». Затем Слово научает их, оказавшихся вне плоти и мира, уже связанных друг с другом и с Ним через лобзание, неизреченным тайнам; они же признательно возносят Ему взамен, за великое благодеяние и спасение их, благодарственное исповедание, выражающееся в божественном символе веры. Потом, причислив их к сонму ангелов через Трисвятое и даровав им такое же ведение священнейшего богословия, [Слово] приводит их, усыновленных Духом через молитву, посредством которой они удостоились называть Бога Отцом [своим], к Богу и Отцу. А вслед за этим [Слово] неведомым образом ведет их, уже познавших все логосы сущего, посредством пения «Един свят» и последующего, к непознаваемой Единице, обожив их благодатию и, вследствие сопричастия с Ней, сообщив им, по возможности, подобие нераздельного тождества.
XIV. Символом чего, в общем смысле слова, является божественное чтение святого Евангелия
Вообще же оно обозначает скончание мира сего. Ибо после божественного чтения святого Евангелия, когда архиерей сходит с престола, священнослужители производят отпуст и удаление из храма оглашенных, а также прочих, недостойных божественного созерцания таинств, которые будут явлены. Это действие само по себе обозначает и предызображает истину, образом и изображением которой оно служит, как бы взывая к этим [оглашенным и недостойным]: после того как проповедано будет сие Евангелие Царства, — как написано, — по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда наступит конец (Мф. 24:14), который случится при втором пришествии с небес, с великой славой великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа (Тит. 2:13). Как говорит божественный Апостол, Сам Господь… при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба (1 Фес. 4:16). И сотворит Он отмщение Своим противникам, отделив, через святых Ангелов, неправедных от праведных, проклятых от святых, или — говоря кратко — отделив идущих на поводу у плоти от тех, кто следует за Духом Божиим. И, как гласит истина божественных словес, Он воздаст на бесконечные и нескончаемые века праведное воздаяние каждому, соответственно достоинству прожитой им жизни.
XV. Символом чего является закрытие врат Святой Церкви после [чтения] святого Евангелия
Закрытие врат Святой Церкви Божией, бывающее после священного чтения святого Евангелия и удаления оглашенных, показывает преходящесть перстных и вступление достойных в духовный мир, то есть в брачный чертог Христов, которое произойдет после того страшного отделения и еще более страшного Суда. [Закрытие врат показывает также] совершенное отвержение лжи, деятельно осуществляющейся в чувственных ощущениях.
XVI. Что означает вход святых даров
Вход святых и досточтимых даров, как говорил тот великий старец, есть начало и прелюдия новому обучению, которое свершится на небесах, о Домостроительстве Божием касательно нас и откровение тайны спасения нашего, сущей в святилищах божественной сокровенности. Отныне не буду пить, — говорит Бог и Слово своим ученикам, — от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего (Мф. 26:29).
XVII. Символом чего является божественное лобзание
Духовное лобзание, обращенное ко всем, служит прообразом и предначертанием грядущего единомыслия, единодушия и разумного тождества по вере и любви всех между собой, которое осуществится во время будущих неизреченных благ и посредством которого усвояются Слову и Богу достойно принимающие их. Ибо уста есть символ разума, в соответствии с которым все сопричаствующие ему, как существа разумные, соединяются со всеми и сращиваются с первым и единственным Разумом — Причиной всякого разума.
XVIII. Что означает божественный символ веры
Исповедание божественного символа веры, совершаемое всеми, предвещает то таинственное благодарение, «которое мы будем приносить [Богу] в будущем веке за необыкновенные пути и способы», употребляемые для нашего спасения премудрым Промыслом Божиим. Через это исповедание достойные проявляют свою признательность за божественные благодеяния, не имея кроме него ничего другого, чем бы они могли воздать за беспредельные божественные блага, полученные ими.
XIX. Что означает славословие Трисвятого
Совершаемое всем верующим народом троекратное возглашение «Святый» указывает на наше единение и равночестность с бесплотными умными силами, «которое будет явлено в будущем, когда естество человеков, вследствие тождества неизменного и присносущего движения окрест Бога», научится, в полном созвучии с горними силами, воспевать и освящать единое триипостасное Божество троекратным пением «Святый».
XX. Символом чего является святая молитва: «Отче наш, иже еси на небесех»
Пресвятое и благоговейное призывание великого и блаженного Бога и Отца есть символ воипостасного и реального усыновления [людей] по дару и благодати Святого Духа. Вследствие этого усыновления, когда с пришествием благодати побеждается и скрывается всякая человеческая самость, сынами Божиими нарекутся все святые, которые уже в здешней жизни через добродетели светло и преславно украсили себя божественной красотой благодати.
XXI. Что означает окончание таинственного священнодействия, завершающегося песнопениями «Един Свят, Един Господь» и прочее
Исповедание, совершаемое всем верующим народом в конце таинственного священнодействия произнесением «Един Свят» и последующего, показывает сокровенные, превышающие ум и разум, связь и соединение с единством Божественной Простоты, которых сподобятся — по Богу премудро и таинственно — совершенные в нетленном духовном веке. Там, созерцая свет незримой и сверхизреченной славы, они вместе с горними силами становятся вместилищем блаженной чистоты. Вслед за этими песнопениями происходит, как свершение всего, преподаяние таинства; кто причащается ему достойным образом, тех оно преобразует сообразно самому себе и делает, по благодати и сопричастию, подобными первопричинному Благу и обладателями всего, что принадлежит Ему, насколько это возможно и доступно для людей. Поэтому и они могут, по усыновлению и благодати, быть и называться богами, поскольку весь Бог всецело наполнил их, не оставив в них ничего, что было бы лишено Его присутствия.
XXII. Как и каким образом в каждом из описанных [действий] созерцается отдельно обожительное и совершенное состояние души, постигаемой самой в себе
Теперь давайте, следуя тем же путем и по порядку, рассмотрим то же самое, только уже относительно обладающей ведением души. Если ум страстно жаждет и желает, когда им руководит Бог, благоговейно подняться, насколько это ему возможно, вместе с разумом на более высокую ступень созерцания, чтобы исследовать и понять, как божественные установления Святой Церкви ведут душу к совершенству посредством истинного и деятельного ведения, то мы не будем препятствовать ему в этом.
XXIII. О том, что первый вход святого Собрания есть символ душевных добродетелей
Поэтому ты, ставший истинным ревнителем блаженной мудрости Христовой, усматривай умственными очами в первом входе святого Собрания [уход] от внешнего обольщения и смятения, вызванных плотскими [вещами], согласно тому, как написано: Жены грядущыя с позорища приидите (Ис. 27:11). Я подразумеваю [уход] от заблуждения, вызванного созерцанием чувственных вещей и приковыванием взора к внешнему виду и образу их. Ибо нельзя назвать истинным созерцанием то, которому предаются немудрые, именуемые у эллинов мудрецами (ведь мы никогда не назовем мудрецами тех, кто не может и не желает познавать Бога из творений Его). «Я имею в виду явленность чувственных [вещей], в которой обнаруживается постоянная брань их между собой, несущая всем им гибель, когда они все взаимно истребляют друг друга. И неспособные достичь нерушимого и не раздираемого междоусобиями союза, они обладают лишь одним незыблемым свойством — быть постоянно неустойчивыми и гибнущими. Душа, приходя [к чувственному], тотчас поспешно убегает [от него] и, словно в Церковь и в неприкосновенное святилище мира, вступает посредством разума и благодаря Слову — великому и истинному Богу и Архиерею нашему — в безмятежное естественное созерцание, [осуществляемое] в духе. Там она, как бы посредством символов божественных чтений, научается логосам сущих, а также великому и дивному таинству божественного Промысла, являемого в законе и пророках». Душа воспринимает каждый из логосов в отдельности, а помимо этого прекрасного научения воспринимает еще свыше, через святые силы, мысленно беседующие с ней, миротворные указания вместе с укрепляющим и оберегающим очарованием божественного и пламенного стремления к Богу, навеваемым на нее, таинственным и духовным образом, сладостью божественных песнопений.
А затем душа, пройдя это, сосредотачивается на единой и единственной вершине, собирающей воедино все логосы. Я говорю о святом Евангелии, в котором все логосы Промысла и сущего единообразно предсуществуют, благодаря единой всеобъемлющей силе». Вслед за тем, согласно божественному ощущению, боголюбцам предоставляется возможность зрить неустрашимыми умственными очами пришествие к душе с неба Самого Слова и Бога, как это знаменуется сошествием архиерея со святительского престола. Это Слово совершенно отделяет от души, словно оглашенных, помыслы, которыми еще обольщается чувство и которыми вселяется в душу раздвоенность.
И с этого момента, как позволяет думать закрытие врат святой Церкви Божией, душа вновь оказывается вне чувственного и, посредством входа неизреченных тайн, возводится к делающемуся явным, нематериальному, простому, неизменному, богоподобному, свободному от всякого образа и вида знанию [вещей] духовных. Сообразно этому знанию, душа, собрав в себе самой свои силы, приближается к Слову и соединяет умным лобзанием совершеннейшее и таинственнейшее новое учение и ведение о Домостроительстве Божием нашего спасения. Божественным лобзанием [выражается] тождество единомыслия, единодушия и любви всех со всеми и прежде всего каждого с самим собой и с Богом. Исповеданием символа веры [выражается] достойное благодарение за необыкновенные способы нашего спасения. Пением «Трисвятого» [показывается] наше единство и равночестность со святыми Ангелами, а также непрестанная и созвучная сила священного славословия Богу. Молитвой, посредством которой мы удостаиваемся называть Бога своим Отцом, [знаменуется] истиннейшее усыновление [наше] благодатию Духа. Пением «Един Свят» и последующим [означается] благодать, соединяющая нас с Самим Богом, и наше родство с Ним. Святым причастием пречистых и животворящих тайн [показывается] общность и тождество с Богом по сопричастности, воспринимаемые через наше подобие [Ему], посредством причащения человек удостаивается стать из человека богом.
Ибо мы верим, что те дары Святого Духа, которые мы получили через благодать по вере во время здешней жизни, мы на самом деле истинно и существенно получим в будущем веке, согласно непреложному упованию нашей веры и по несомненному и нерушимому обещанию Обещавшего. Веруем, что, соблюдая заповеди по мере возможности, мы переходим из благодати веры в благодать видения (2 Кор. 5:7), так как Бог и Спаситель наш Иисус Христос безусловно преображает нас сообразно Самому Себе, уничтожая в нас признаки тления и даруя нам первообразные тайны, являемые здесь посредством чувственных символов.
Заключение
Для облегчения памяти мы, если угодно, проследив кратко смысл сказанного, представим его в основных чертах следующим образом. Святая Церковь, как было сказано, есть образ и изображение Божие. Ибо как Бог. по своей беспредельной благости, силе и мудрости, осуществляет неслиян–ное единение различных сущностей сущего и, будучи Творцом, связывает их с Собой теснейшими узами, так и Церковь, по единой благодати и призванию веры, единообразно сочетает верующих друг с другом: людей деятельного и добродетельного склада Она сочетает в едином тождестве воли, а людей созерцательного и умозрительного склада — в нерушимом и нераздельном единомыслии.
Кроме того, [Церковь] есть изображение умопостигаемого и чувственного миров, потому что символом умопостигаемого мира в Ней является алтарь, а символом чувственного — храм. Далее, Она есть и образ человека, так как алтарь представляет душу, а храм — тело. Церковь есть также образ и изображение души, постигаемой самой в себе, потому что алтарем Она являет славу созерцательной способности, а храмом — украшение способности деятельной.
Что же касается совершаемого в Церкви святого Собрания, то первый вход его означает вообще первое пришествие Бога нашего, а в частности — обращение тех, которые через Него и с Ним возводятся от неверия к вере, от порочности к добродетели и от неведения к ведению.
Следующие за тем чтения [Священного Писания] показывают вообще Божественные желания и изволения, сообразно с которыми всем должно воспитываться и жить, а в частности они означают обучение в вере и преуспеяние верующих. Что касается людей деятельного склада, то это есть твердое расположение к добродетели, согласно которому они, следуя божественному закону заповедей, мужественно и непреклонно противостоят козням диавола и избегают противных наветов. Для людей же умозрительного склада, это — навык в созерцании, сообразно с которым они, сосредотачивая в себе, насколько то возможно, духовные логосы как чувственных вещей, так и Промысла [Божиего] о них, неуклонно стремятся к истине.
Божественные напевы песнопений показывают неземную радость и сладость, которые возникают у всех в душе. И таинственным образом укрепляясь этим, они забывают о минувших трудах добродетели и с юношеским рвением устремляются к достижению остальных божественных и чистых благ.
Святое Евангелие вообще служит символом свершения века сего, а в частности оно показывает совершенное уничтожение древнего заблуждения у уверовавших. Для людей деятельного склада — это умерщвление и конец плотского закона и мудрования, для людей же умозрительного склада — это собирание воедино многих и различных логосов и возведение их к всеобщему Слову, после того как прекратится естественное созерцание в его пестроте и многообразии.
Сошествие архиерея с кафедры и удаление оглашенных означает вообще второе пришествие с неба великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, отделение грешников от святых и праведное воздаяние каждому по его заслугам. В частности же оно означает для уверовавших ту совершенную у достоверенность в вере, которую производит Своим невидимым присутствием Бог Слово; благодаря этой удостоверенности удаляется от них, подобно оглашенному, всякое сомнение в вере. Для людей деятельного склада — это совершенное бесстрастие, которым удаляется любое страстное и лишенное света помышление духа; для людей же умозрительного склада — это всеохватывающее ведение Познаваемого, которым изгоняются из души все материальные образы.
Закрытием [царских] врат, входом святых тайн, священным лобзанием и провозглашением символа веры показывается вообще преходящести чувственного и обнаружение умопостигаемого, новое учение божественного о нас таинства, тождество единомыслия, единодушия и любви, в котором все будут находиться между собой и с Богом, а также благодарение за способы нашего спасения. В частности же они являют преуспеяние верующих и [переход] их от простой веры к наставлению и посвящению в догматы, гармонии и благочестию. Закрытием врат означается первое, входом святых [тайн] — второе, лобзанием — третье и провозглашением символа [веры] — четвертое. Для людей деятельного склада, затворивших свои чувства и оказавшихся вне плоти и мира через отвержение всяких плотских и мирских действий, [эти священнодействия] показывают переход от делания к созерцанию и восхождение от образа [осуществления] заповедей к их смыслу. Они показывают, кроме того, вызванное их внутренним содержанием тесное родство и единство заповедей с силами души, а также подобающий навык в богословском благодарении. Для людей же умозрительного склада они означают переход от естественного созерцания к простому восприятию умопостигаемого, в соответствии с которым божественное и неизреченное Слово уже не ищется ими посредством чувства или через что–либо явленное. Эти священнодействия показывают также единство души с ее собственными силами и простоту ума, единообразно постигающую смысл Промысла.
Непрестанное священное славословие святых Ангелов в «Трисвятом» означает вообще равенство, строй, лад и созвучие в божественном славословии небесных и земных сил, которые осуществятся сразу и одновременно в будущем веке, когда через воскресение люди обретут бессмертное тело, не обременяющее душу тлением и само не обременяемое им; но, соделавшись нетленным, это тело получит силу и способность к приятию пришествия Бога. В частности же оно означает богословское состязание в вере верующих с Ангелами. Для людей деятельного склада — это равноангельская светлость жизни, насколько она возможна для человека, и деятельная сила богословского воспевания [Бога]. Для людей же умозрительного склада — это равноангельское постижение Божества, насколько оно возможно для человека, воспевание [Бога] и постоянное устремление [к Нему].
Блаженное призывание великого Бога и Отца, пение «Един Свят» и последующее, а также причащение святых и животворящих тайн показывают усыновление [людей] Богу нашему, единение и родство [с Ним], божественное уподобление и обожение, которые, по Благости Его, распространятся на всех достойных. Благодаря этому Сам Бог будет Всем, равно во всех спасаемых блистая как Первообразная и Первопричинная Красота в тех, кто через добродетель и ведение по благодати уподобляется Ему.
[Старец] называл три чина спасаемых: верующих, добродетельных и ведующих, иначе именуемых еще приводимыми [к вере], преуспевающими [в ней] и совершенными, или же рабами, наемниками и сынами. Рабы суть нерующие, которые исполняют заповеди Господа из страха наказания, благомысленно исполняя доверенное им [Господом]. Наемники суть те, которые из влечения к обещанным благам терпеливо переносят тягость дня и зной (Мф. 20:12), то есть врожденную и сопряженную с нынешней жизнью, вследствие прародительского осуждения, скорбь и те искушения, каким подвергаются они за добродетель; это те, кто мудро и добровольно меняют жизнь на жизнь, настоящую на будущую. Сыны же суть те, которые не из страха наказания и не из влечения к обещанному, но вследствие образа действия и свойства добровольной душевной наклонности и расположения к благу, никогда не отделяются от Бога, подобно тому сыну, которому сказано: Сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое (Лк. 15:31). Они, по усыновлению в благодати и в меру возможности становятся тем, чем является Бог, согласно вере [нашей], по природе и причине.
Итак, не будем отступать от Святой Церкви Божией, которая содержит столь великие таинства нашего спасения в святом и упорядоченном устроении божественных символов, совершаемых в Ней. Благодаря этим таинствам, Она созидает каждого из нас, соразмерно с его возможностями, живущим по Христу и, даровав посредством святого крещения в Духе Святом благодатный дар усыновления, являет его живущим по Христу. Поэтому со всей силой и усердием покажем себя достойными этих божественных даров, благоугождая Богу добрыми делами. Не будем жить подобно язычникам, не ведующим Бога в страсти похотения (1 Фес. 4:5), но, как говорит святой Апостол, умерщвляя земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение, за которые гнев Божий грядет на сынов противления… всякий гнев, ярость, скввернословие и ложь (Кол. 3:5–9). Или, короче: всего ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях (Еф. 4:22). совлекшись с делами его (Кол. 3:9) и похотями, будем ходить достойно Бога, призвавшего нас в Свое Царство и славу (1 Фес. 2:12) и облечемся в утробы милосердия, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг ко другу любовью и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу, как и Господь простил нам. Более же всего облечемся в любовь, которая есть совокупность совершенства, и мир, к которому мы призваны в одном теле (Еф. 4:2; Кол. 3:12–15). И, чтобы не многословить: облечемся в нового человека, который обновляется в познании по образу Создавшего его (Кол. 3:10). Живя таким образом, мы сможем достичь цели божественных обетовании, с благой надеждой исполниться познанием воли Его, во всякой премудрости и разумении духовном… принося плод и возрастая в познании Господа, укрепляясь всякою силою по могуществу славы Его, во всяком терпении и великодушии с радостью, благодаря Бога и Отца, призвавшего нас к участию в наследии святых во свете (Кол. 1:9–12).
Ясным доказательством этой благодати служит добровольное и добродетельное благорасположение к сродному [нам]. Дело его заключается в том, чтобы по возможности приблизить к себе, как Бога, человека, нуждающегося в нашей помощи, не оставить его без попечения и внимания, но с надлежащим старанием деятельно проявлять живущую в нас любовь к Богу и к ближнему. Ибо дело есть доказательство любви. Ничто так легко не ведет к праведности, ничто так не способствует обожению и приближению к Богу, как сострадание, оказываемое тем, кто нуждается в нем, от души, с удовольствием и радостью. Ибо, если Слово [Божие] показало, что Бог нуждается в благодеянии: Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25:40), тогда тем более Бог, сказавший это, подлинно явит могущего благотворить и благотворящего богом по благодати и сопричастию, поскольку такой человек благоподражательно воспринял свойство и действие Его благодеяния. И если Бог обнищал, снисшедши ради нас, и сострадательно воспринял в Себя скорби каждого, и до скончания века [сего] по Благости [Своей] всегда таинственным образом состраждет, соразмерно скорбям каждого, то ясно, что тем более будет богом тот, кто, подражая Богу, своим человеколюбием боголепно врачует скорби скорбящих и, согласно спасительному Промыслу, являет в своей любви [к ближнему] такую же силу, какая свойственна Богу.
Итак, неужели кто–нибудь будет столь медлителен и неподвижен по отношению к добродетели, что не пожелает устремиться к Божественности, когда стяжание Ее столь недорого, доступно и легко? Незыблем и неприкосновенен оплот этого и легок путь к спасению, вне которого, я полагаю, нельзя будет поистине сохранить в целости никакого блага. [В этом и состоит наша] свобода действия и независимость, благодаря которой мы, научаясь пристально наблюдать только за самими собою и судить только самих себя, избавляемся от вреда, напрасно причиняемого нам другими ". Ибо если бы научились видеть и исследовать только самих себя, то никогда не следили бы внимательно за тем, что случается у других, зная только одного мудрого и праведного Судию — Бога, Который мудро и праведно судит всё происходящее, исходя из его смысла, а не образа проявления. О последнем могут судить и люди, смутно созерцающие являемое, но в этом созерцании нет, конечно, истины и отсутствует смысл происходящего. Бог же, видя незримое движение и невидимое побуждение души, ту внутреннюю суть, которой она приводится в движение, и цель его, то есть заранее обдумываемый конец всякого дела, судит праведно, как сказано, все деяния человеческие. Если мы постараемся преуспеть в этом, если ограничимся самими собою, не прилепляясь к внешнему, то не позволим себе совершенно (хотя это и возможно), чтобы глаз наш смотрел на принадлежащее другим, чтобы ухо наше слышало или язык наш говорил о нем. А если нам не удаётся это, то следует поступать не страстно, а сочувственно, позволяя себе видеть, слышать и говорить для пользы нашей и ровно настолько, насколько это признаёт допустимым божественный Разум, управляющий [нами]. Ибо нет ничего более склонного к греху, чем органы чувств, если ими не руководит разум; однако нет и ничего более расположенного к спасению, чем они, когда разум их упорядочивает, приводит во взаимное соответствие и ведет к тому, что должно и чего он хочет.
Поэтому не будем пренебрегать тем, чтобы по мере сил своих повиноваться Богу, призывающему нас к вечной жизни и блаженной цели посредством осуществления божественных и спасительных заповедей Его, и чтобы обрести нам милость и благодать во благовременную помощь. Ибо благодать, — говорит божественный Апостол, — со всеми любящими Господа нашего Иисуса Христа в нетлении (Еф. 6:24), то есть с теми, которые любят Господа в нетлении добродетели, в чистоте жизни и в нелицемерном благочестии, исполняя волю Его и не нарушая Его божественных повелений.
Таково то, что я изложил ради мзды послушания и по мере своих сил относительно этих [вещей], насколько был научен им, не дерзнув коснуться [вопросов] более таинственных и высоких. Если кто из любознательности желает узнать и о них, то пусть обратится к боговдохновенным творениям святого Дионисия Ареопагита и поистине обретет там откровение неизреченных тайн, дарованное через его богопросвещенные разум и язык роду человеческому для имеющих наследовать спасение (Евр. 1:14). Если [мой труд] не разочаровал вас в своих ожиданиях, то за это следует благодарить Христа, Подателя благ, и вас, принудивших меня говорить о сих предметах. А если он совсем не оправдал ваших надежд, то как поступить или что делать мне, немощному в слове? Ведь немощь простительна, а не достойна наказания. Лучше принять, чем порицать то, что можно дать и что дают, особенно вам, приобщающимся Бога любви ради. Ибо Богу угодно все, что приносится [Ему] посильно, чистосердечно и от [всей] души, сколь бы малым оно ни казалось по сравнению с приношениями великими. Он не отверг и вдовы, принесшей две лепты (Мк. 12:41–44; Лк. 21:2–4). Кто такая вдова и две ее лепты? Возможно, под ней понимается душа, лишенная порочности, потерявшая, словно мужа, ветхий закон, но еще не достойная высшего соединения с Богом Словом, впрочем, приносящая Ему в качестве залога, как две лепты, прежние правые рассуждения и жизнь, или веру и благую совесть, или расположение к добру и осуществление его, или надлежащие для этого созерцание и делание, или соответствующие [им] ведение и добродетель, или нечто превышающее их–я подразумеваю логосы, содержащиеся в естественном и писанном законах. Обретя их, душа [в восторге] исступает и освобождается от этого, равно как и от всей жизни и всего житейского, желая соединиться с единственным Богом Словом, и предпочитает лишиться, словно мужей, жестоких образов действий, нравов и обычаев, соответствующих природе и закону. Но, возможно, рассказ [о вдове] посредством исторического своего повествования намекает на нечто еще более духовное, доступное умозрению только чистых. Ибо все, что считается у людей великим по добродетели, оказывается малым, если сравнить его с тайным смыслом созерцательного богословия. Кроме того, хотя [лепты] малы и сделаны из недорогого и не очень ценного материала, но и на них есть царское изображение, как на золотых монетах, которые приносятся богатыми людьми. Они имеют даже большее — [отпечаток] чистосердечного душевного предрасположения той, которая приносит их. И я, подражая этой вдове, принес, словно лепты, Богу и вам, возлюбленные, от своего ничтожного и нищего рассуждения и языка эти незначительные и дешевые мысли и слова, поскольку вы просили об этом. Поэтому прежде всего увещаю благословенную и святую душу вашу — не требовать от меня больше никакого письменного изложения, помимо сказанного. И это по двум причинам: во–первых, потому что я не стяжал еще ни постоянного и непорочного страха Божия, ни твердого навыка в добродетели, ни незыблемого и стойкого упрочения в истинной праведности, которые больше всего свидетельствуют о достоверности сказанного. Во–вторых, потому что, захлестываемый еще, словно в бушующем море, волнами многих страстей, находясь слишком далеко от божественной пристани бесстрастия и не видя предела своей жизни, не хочу, сверх дел своих, иметь обвинителем еще и свои сочинения. Затем [прошу вас], приняв [мой труд] ради послушания, если это нужно, поручить меня в своих молитвах Христу, великому и единственному Спасителю душ наших, Ему слава и держава со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь.
Беседа о покаяніи
Братіе! Для чего мы стремимся къ погибели? Очистимъ руки, грешники! очистимъ сердца наши, двоедушніи. Познаемъ свое несчастіе, умилимся, восплачемъ о грехахъ своихъ, отложимъ непотребства, поверимъ обетованіямъ Господнимъ, убоимся прещеній Его, возлюбимъ другъ друга отъ всего сердца, скажемъ: вы братія наши! Скажемъ даже невавидящимъ насъ и отвращающимся отъ насъ, – да прославится имя Господне. Дадимъ другъ другу взаимное прощеніе, такъ какъ мы другъ друга искушаемъ и терпимъ нападеніе отъ общаго врага. Воспротивимся помысламъ нашимъ, призывая Бога въ помощь, отженемъ отъ себя лукавыхъ и нечистыхъ духовъ; подчинимъ плоть духу, угнетая ее трудами и всякими лишеніями и порабощая ее; очистимъ себе отъ всякія скверны плоти и духа, и будемъ поощрять себя къ любви и добрымъ деламъ. Не будемъ завидовать другъ другу, ниже раздражаться, когда другіе намъ завидуютъ; паче же будемъ оказывать милосердіе и снисходительность и взаимнымъ смиреніемъ исцелять свои грехи. Не будемъ поносить ближнихъ злословіемъ и насмешками, – ибо есмы другъ другу удове. Изгонимъ небреженіе и леность, и мужественно станемъ сражаться противъ духовъ нечестія, и будемъ иметь заступникомъ предъ Отцемъ Іисуса Христа праведника, который есть очищеніе о гресехъ нашихъ. Помолимся Ему отъ всей души нашей, и Онъ отпуститъ намъ грехи наши; ибо близъ Господь всемъ призывающимъ Его во истине, волю боящихся Его сотворитъ, и молитву ихъ услышитъ и спасетъ я (Псал. 144:18–19). И потому глаголетъ: пожри Богови жертву хвалы, и воздаждь Вышнему молитвы твоя, и призови мя въ день скорби твоея, и избавлю тя (Псал. 49:14–15). Исаія также говоритъ: разрешай обдолженія насильныхъ писаній, отпусти сокрушенныя въ свободу, и всякое писаніе неправедное раздери. Раздробляй алчущимъ хлебъ свой, и нищія безкровныя введи въ домъ свой: аще видиши нага, одей, и отъ свойственныхъ племене твоего не презри. Тогда разверзется рано светъ твой, и исцеленія твоя скоро возсіяютъ. И предъидетъ предъ тобою правда твоя, и слава Божія объиметъ тя. Тогда, воззовеши, и Господь услышитъ тя, и еще глаголющу ти, речетъ: се пріидохъ. Тогда возсіяетъ во тьме светъ твой, и тьма твоя будетъ яко полудне, и будетъ Богъ твой съ тобою присно: и насытишися, якоже желаетъ душа твоя (Ис. 58:6–11). Видишь ли, что когда разрешимъ сердца наши отъ всякаго союза неправды и отъ сплетенія воспринятыхъ памятію обидъ, дабы благодетельствовать ближнему отъ всея души, тогда просветимся светомъ божественнаго веденія, избавимся мерзкихъ возмущеній, исполнимся всякой добродетели, будемъ блистать славою Божіею и освободимся отъ всякаго неразумія; въ молитве скоро будемъ услышаны, будемъ иметь непрестанно съ собою Бога, и всякое желаніе наше будетъ Имъ услышано. Возлюбимъ другъ друга, и возлюблены будемъ Богомъ; окажемъ свое долготерпеніе ближнимъ, и Богъ окажетъ свое о грехахъ нашихъ. Не будемъ воздавать зломъ за зло, и не воспріимемъ воздаянія по грехамъ нашимъ: ибо прощеніе греховъ нашихъ мы обретаемъ въ прощеніи братій, и милость Божія къ намъ скрывается въ милосердіи нашемъ къ ближнимъ. Потому Господь сказалъ: отпущайте и отпустится вамъ (Лук. 6:37), и аще отпущаете человекомъ согрешенiя ихъ, отпуститъ и вамъ Отецъ вашъ небесный (Матф. 6:14). И опять: Блажени милостивіи, яко тіи помиловани будутъ; въ нюже меру мерите, возмерится вамъ (Матф. 5:7; 7:2). – Такъ даровалъ намъ Господь образъ совершенія спасенія, и далъ намъ область чадомъ Божіимъ быти, такъ что после этого уже въ самой нашей воле положено наше спасеніе. И такъ предадимъ себя Господу всецело, дабы взаимно воспріять Его Самого всецелымъ. И будемъ обóжены чрезъ Него; ибо Онъ соделался человекомъ, будучи по естеству Богомъ и Господомъ. Мы услышимъ Его слово, и Онъ легко победитъ враговъ нашихъ. Аще быша людіе мои, сказалъ Онъ, послушали мене, Израиль аще бы въ пути моя ходилъ: ни о чесомъ же убо враги его смирилъ быхъ, и на оскорбляющiя ихъ возложилъ быхъ руку мою (Псал. 80:14–15). Все упованіе наше возложимъ на Него единаго, и всю печаль нашу на Того возверземъ, и Онъ избавитъ насъ отъ всякія скорби и въ продолженіе всей нашей жизни будетъ питатъ насъ. Всехъ людей возлюбимъ отъ души, и ни на одного изъ людей не будемъ надеяться: ибо доколе Господь хранитъ насъ, и друзья все насъ любятъ и враги все теряютъ силу вредить намъ. Коль же скоро Господь насъ оставитъ, тогда нетъ для насъ друзей, которые не сделали бы намъ вреда, и все враги вооружаются противъ насъ, и действуютъ. И поистине, кто надеется на себя, тотъ страшно падаетъ; бояйся же Господа – вознесется. И потому Давидъ сказалъ: не на лукъ мой уповаю, и мечъ мой не спасетъ мене; спаслъ бо еси насъ отъ стужающихъ намъ, и ненавидящія насъ посрамилъ еси (Псал. 43:7–8). Не потерпимъ помысловъ, умаляющихъ грехи наши и успокаивающихъ насъ отпущеніемъ греховъ. Доколе умъ нашъ возмущается отъ греха, дотоле не можемъ надеяться на прощеніе, – ибо еще не сотворили плодовъ достойныхъ покаянія. Плодъ покаянія есть безстрастіе души, безстрастіе же – очищеніе греховъ.
Гимн к Богу, благодарственный и просительный
MPG 91, 1417–1420. Это первый из трех гимнов преп. Максима Исповедника. Русский перевод выполнен Евгением Волохиным, в общем, с итальянского; однако, при работе, переводчик, по мере возможности, сверялся также с греческим и латинским текстами «Патрологии» Миня (Migne).
MPG 91, 1417–1420. Это первый из трех гимнов преп. Максима Исповедника. Русский перевод выполнен Евгением Волохиным, в общем, с итальянского; однако, при работе, переводчик, по мере возможности, сверялся также с греческим и латинским текстами «Патрологии» Миня (Migne).
Блажен среди прекрасных
Растений райских был я,
Когда великим Богом,
По невместимым судьбам
Его, любви такой же,
Я, созданный из праха
И духом одарённый,
Увидел этот свет;
От персти и от неба
Поставлен жить, увы, и
Сиять причастно славе [290]
Всевышнего Владыки.
Но змий враждебный и
Неистовый в коварстве,
Внушеньем гибельным
И вкрадчивою речью,
Ох, обольстил меня,
Шептун зловещий,
И выгнал вон, увы,
Из мест приятной неги;
Из райских кущ Отца,
Чтò мне предназначались,
Теперь совсем я выслан.
И зрелищем плачевным
Я был душ чистых сонму,
Ведь рана столь тяжка, что
Врачам не по плечу, но
Создатель Всемогущий
Был милостив настолько,
Что Сам ко мне, незримый [291],
Сошел, любовью движим,
Людскую плоть приняв
От незамужней Девы.
И так я был спасен Им,
Так Он исторг меня из
Лап лютого дракона
И, выхватив у смерти,
Сам ей подвергся ради
Меня, наказа Божья
Преступника–безумца;
Из–за меня Он смерти
Злой тело Свое óтдал;
Тесним и сокрушаем
Был, погрузив главу
Свою в потоки вод
Ермонских Иордана,
Чтобы омыть внутри мне
Грехов глухую мерзость.
Но снова змий, виляя
Хвостом бесцеремонно,
Рассудок мой тревожит,
Всевая помышлений,
Влекущих в бездну, рой,
Чтò на моем пути сплошь
Быть преткновеньем чает.
И подстрекает подло
Дракон коней безумных,
Узды отнюдь не знавших;
И душу мою ввергнуть
В глубь пороков ищет,
В ров гибельных страстей;
И всадника худого,
Чтò удилами правит,
Ниспроверженья жаждет.
И вéлий [292] огнь во мне
Злоумный возжигает,
Взяв супротив меня
Тот внутренний огонь,
Которым сам палим.
Но Ты мне Свою руку
Подай, языков Спáсе [293],
С корнями Велиаров [294]
Корчующий обман;
Ты, Кто, уймешь однажды
Потоки и, не медля,
Вспять обратишь их, нечто
Предивное сотворши [295];
И необъятный мóря
Вал, высушив мгновенно,
Ты посуху Израиль,
Народ Свой, проведешь;
И скажешь слово, имже [296]
Всё сразу прекратится.
Веди ж огонь–повозку,
Гиганта–скорохода,
Несущий свет без меры,
Да семичастный [297] огнь Твой
Жар пéщи Вавилонской [298]
Преобразит в росу!
Миловал падшее Ты;
И порочные узы
Ты расторг сокрушенной,
Слёзы лившей, блуднице;
Кровоточивая же
Исцелилась касаньем
Крáя одежды Твоей;
И из мертвых восставил
Дочь Иаира, велев
Ее духу вернуться;
Лéпрой [299] больных – очистил;
Дáровал зренье слепым;
Беса изгнал Ты долой
Из девицы Сидонской.
Одр Ты поднял другому,
Дав крепость расслабленью;
Кривое – выпрямляешь;
Злых духов гонишь прочь.
И лишь руки коснувшись,
Пресек Ты жар, палящий
Петровой тёщи тело;
И несть числá иному,
Чтò сотворил еще Ты.
Вот чудо будет, если
Мой пыл огнём моим же
Уймешь, на мои угли
От родников бездонных
Свои роняя рóсы!
Подай же мне, Спаситель,
Всегда Твоей безмерность
Петь доброты, и Отчей,
И, также, – Духа Свята [300]!
Десять глав о добродетели и пороке
Перевод А. Сидорова
Перевод А. Сидорова
1. Тяжкие страдания святых есть арена борьбы зависти и добродетели: зависть, чтобы одолеть, упорствует, а добродетель, чтобы остаться непокоренной, все переносит. И зависть борется, чтобы процветал порок через наказание преуспевающих в добродетели, а добродетель противоборствует, дабы стойко держались люди благие, даже в тяжких бедах и страданиях.
2. Подвиг добродетели есть постоянное борение в трудах, и мужественно выдержавшим их он приносит победный венец — бесстрастие души, благодаря которому она, соединившись с Богом любовью, в своем внутреннем расположении удаляется от тела и мира. Ибо телесные мучения укрепляют душу стойких.
3. Изначала похищенные прелестью наслаждения, мы предпочли смерть подлинно сущей жизни. И поэтому мы с благодарением несем телесный труд, умерщвляющий это наслаждение, чтобы, самой кончиной его упразднив вместе с ним и смерть, получить обратно вернувшуюся к нам жизнь, [некогда] проданную наслаждению, а [теперь] выкупленную малыми трудами плоти.
4. Если плоть благоденствует, то обычно приумножается сила греха. А поэтому ясно, что когда плоть страдает, добродетели, естественно, присуще возрастать. И мы должны мужественно переносить страдание плоти, поскольку оно очищает скверну души и обеспечивает будущую славу. Ибо нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8:18).
5. Врачи не исцеляют тело, предлагая всем одно и то же лекарство, — и Бог не врачует болезни души одним только способом исцеления, годным для всех, но делает [людей] здоровыми, пользуясь лекарством, подобающим для каждого в отдельности. И мы, исцеляемые, возблагодарим [Его], даже если случается нам претерпевать мучения, ибо блаженна конечная цель [врачевания].
6. Ничто так не изобличает внутреннее расположение души, как возрастание плотских страданий. Ибо если она поддается им, то являет себя любящей плоть больше Бога, а если пребывает непоколебимой в потрясениях их, то показывает себя чтущей добродетель паче плоти. Благодаря этому душа и воспринимает вселение Бога, Который ради нее претерпел
наши страдания и Который [победно] возвещает [ей], как некогда возвещал [Своим] ученикам: Мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16:33).
7. Если все святые были причастниками воспитующего наказания, то и мы, воспитываемые вместе с ними, возблагодарим [Бога], дабы нам удостоиться стать причастниками их славы. Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает (Евр. 12:6–Притч. 3:11–12).
8. Адам, приняв наслаждение, предложенное [ему] ребром [его], извел человечество из рая, а Христос мучением [от ран, нанесенных] копией, рассек это наслаждение и ввел разбойника внутрь рая. Возлюбим же и мы мучение плоти и возненавидим ее наслаждение. Ибо мучение вводит и восстанавливает нас в [божественных] благах, а наслаждение выводит и удаляет от них.
9. Если Бог, ставший человеком, страдает плотью, то разве не будет радоваться страждущий, имея Бога Сопричастником в страдании? Ибо [Бог] обеспечивает Царство [Небесное] тому, кому сострадает. Истину говорит [Апостол]: Если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться (Рим. 8:17).
10. Если непременно должно мучиться, вследствие примешанного праотцом к [человеческому] естеству наслаждения, то перенесем мужественно временные страдания, притупляющие в нас жало наслаждения и освобождающие нас от вечных мук, которые оно влечет.
Различные богословские и домостроительные главы (фрагменты)
1. Едино сверхбезначальное и сверхсущностное Благо - Святая Триипостасная Единица, Отец и Сын и Святой Дух; беспредельное единство Трех Беспредельных. Смысл и образ бытия [Святой Троицы], что и какова Она есть совершенно недоступны для сущих. Ибо Она ускользает от всякого мышления мыслящих, никоим образом не выходит из Своей сокрытой природной сущности и беспредельно простирается за границы всякого ведения всех знаний.
2. То, что по сущности есть подлинное Благо, не является ни Началом, ни Концом, ни Причиной бытия; Оно не обладает по бытию и каким-либо движением к Причине. А не обладающее всем этим не есть в подлинном смысле слова и Сущее, которое имеет и Начало, и Конец, и Причину бытия, и обладает неким движением к Причине.
3. Если Слово предшествует творению сущих, то не было, нет и не будет слова, которое выше этого Слова. Оно не лишено ума или жизни, но обладает умом и жизнью, поскольку имеет рождающий Его Ум, существующий сущностным образом, то есть Отца, и Жизнь, то есть Святой Дух, [также] существующую сущностным образом и сосуществующую с Ним.
4. Един Бог, единого Сына Родитель, Отец, и единого Святого Духа Источник; Единица неслиянная и Троица нераздельная; Ум безначальный, единственный и сущностным образом [сущий] Родитель единственного и безначального Слова; Источник единственной и вечной Жизни, то есть Святого Духа.
5. Един Бог, потому что едино Божество. Единица безначальная, сверхсущностная, неделимая и нераздельная. Та же Самая Единица и Троица, и так далее.
6. Если всякая сопричастность постигается мыслью раньше сопричаст-вующих, то само собою разумеется и очевидно, что несравнимо и всяческим образом превосходит все сущие Причина этих сущих, существующая и мыслимая раньше их. [Однако это отношение их нельзя понимать] как [отношение] сущности к акциденциям, поскольку в таком случае Божество предстанет сложным и обладающим бытием сущих в качестве дополнения к собственному Существованию. [Это отношение скорее следует понимать] как отношение Сверхсущностного к сущности. Ведь если искусства [сами] изыскивают внешние формы тех [творений], которые [рождаются] ими, а общая природа [сама изыскивает] виды [существ], входящих в нее, то тем более Бог, как Сверхсущий, привел в бытие сущности сущих из не-сущих, а в силу положения о [Его] Сверхсущности Он еще более беспредельно превосходит [всё]. Ибо Бог сочетал умение с искусством для изыскания внешних форм [творений], Он даровал природе энергию, производящую виды, и установил само бытие сущих так, как оно есть.
7. Тот, кто по сущности не допускает участия в Себе сущим, изволяет иным способом сопричаствовать Ему могущим это сделать, но [Сам] совершенно не выходит из [Своей] сущностной Сокрытости, поскольку способ, которым Он изволяет сопричаствовать [Ему], всегда остается закрытымдля всех. Следовательно, как Бог изволяет участвовать [в Себе] способом, о котором ведает Он [один], так Он и хотением [Своим] привел в бытие со-причаствующих [тварей] в соответствии с логосом, постигаемым только Им, и посредством преизобилующей силы [Своей] Благости. Стало быть, то, что возникло благодаря воле Творца, никогда не может быть совечным Изволившему привести его в бытие.
8. Слово Божие, однажды рожденное по плоти, вследствие человеколюбия [Своего] желает всегда рождаться по духу в хотящих [этого]. И становясь утробным плодом, Оно формирует Себя в них посредством добродетелей, обнаруживаясь настолько, насколько может вместить принимающий [Его]; Оно не умаляет завистью проявление Собственного Величия, но, видя силу жаждущих [Его], отмеряет им надлежащей мерой. Таким образом, Слово Божие и всегда обнаруживается в способах [осуществления добродетелей] у [людей], сопричаствующих [Ему], и остается всегда незримым для всех по преизбытку таинства [Своего]. Поэтому божественный Апостол, мудро созерцающий силу [этого] таинства, говорит: Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13:8). И ум постигает и зрит вечную новизну этого таинства, никогда не стареющего.
9. Рождается Христос Бог, ставший человеком через присоединение плоти, обладающей разумной душой; Он, Который привел в бытие сущие [вещи] из небытия и Которого сверхъестественным образом рождает Дева, не расторгнув ни одного свидетельства [Своего] девства. Ибо как Он Сам стал человеком, не изменяя естества и силы, так Он соделывает рождающей Матерь [Свою] и сохраняет Ее Девой, вследствии чего и одно чудо объясняется другим, и каждое из [этих] чудес скрывается в другом. Поскольку Бог Сам по Себе и по Своей сущности вечно есть Таинство, то Он настолько выходит из Своей природной Сокрытости, насколько Она посредством проявления делается все более сокрытой. И опять же, Он настолько созидает рождающую Матерь Девой, насколько [Ее] ношение Плода во чреве становится нерасторжимыми узами девства.
10. Естества обновляются, и Бог становится человеком; и не только Божественное [естество], устойчивое и неподвижное, движется к [природе] движимой и непостоянной, дабы та перестала уноситься [тлением]; и не только человеческое [естество], бессемянно и превышеестественным образом выращивает для Слова совершенную плоть, дабы перестать ей уноситься [тлением]; но и звезда, явившаяся днем с востока и ведущая волхвов к месту Воплощения Слова, чтобы таинственным образом показать это Слово, побеждающее чувство, [глаголющее] в законе и пророках и ведущее народы к величайшему свету ведения. Ибо Слово, которое в законе и пророках, благочестиво умосозерцаемое наподобие звезды, явно ведет к ведению воплотившегося Слова тех, кто призван по Его изволению (Рим. 8:28) силой благодати.
11. Поскольку я, человек, по своей воле преступил божественную заповедь, и диавол, прельстив [меня] надеждой быть божеством, увлек крепость моего естества к наслаждениям, чем и чванился, как устроитель смерти, радуясь тлению естества, постольку Бог и становится человеком, не пренебрегая ничем из [человеческого] естества, за исключением греха, ибо этот грех не принадлежит естеству. [И это для того], чтобы плоть, прельщенная предложением [диавола], растравила ненасытного дракона, [постоянно] с жадностью поглощающего ее, и, став для него ядом, полностью бы истребила его силой [пребывающего] в ней Божества. А для естества человеческого [эта плоть Господа стала бы] Охранительницей, силой Божества, [пребывающей] в ней, призывающей к изначальной благодати. Ибо как диавол, излив яд своего зла в древо познания, погубил естество [человеческое], вкусившее [от этого древа], так и сам он, возжелав вкусить плоти Владыки, был погублен силой Божества в ней.
12. Великое таинство Вочеловечивания Божества всегда остается таинством. И не только потому, что, обнаруживаясь соразмерно силе спасаемых Им, оно обладает большим могуществом, чем обнаружившееся, и никогда недоступно зрению, но и потому, что само это проявление [таинства] все же пребывает совершенно сокрытым и непознаваемым никаким разумом. И пусть сказанное не представляется никому невероятным. Ведь Бог, будучи сверхсущностным и превосходя всякую сверхсущность, возжелал прийти к сущности и сверхсущностным образом облачился в бытие. Поэтому Он как Человеколюбец ради людей истинно стал человеком от сущности человеческой и пребывает, относительно способа Вочеловечивания Своего, полностью непроявленным; ибо Он стал человеком превыше человека.
13. С верою рассмотрим таинство Божественного Вочеловечивания и только в простоте [сердечной] прославим Соблаговолившего ради нас стать человеком. Ибо кто, уповая на силу логического доказательства, может сказать, каким образом происходит зачатие Бога Слова? Как возникает плоть без семени [мужского]? Как могло быть рождение без тления? Как Матерь [Божия] и после разрешения от бремени осталась Девой? Как Сверхсовершенный преуспеял по мере возмужания? Как Чистый был крещен? Как [Сам] Алчущий насыщал [других]? Как Утомленный трудами даровал [другим] силу? Как Страждущий исцелял? Как Умерший животворил? И, наконец, самое главное: как Бог становится человеком? А наиболее таинственное [из всего]: как Слово по ипостаси существенно пребывало во плоти, будучи все целиком по сущности и ипостасным образом во Отце? Как Тот же Самый есть и целиком Бог по природе, и целиком стал человеком по природе, совершенно не отрицая ни одного из этих естеств - ни Божественного естества, по которому Он есть Бог, ни нашего естества, по которому Он стал человеком? Эти таинства вмещает одна только вера, будучи осуществлением вещей (Евр. 11:1) превышающих ум и разум.
14. Адам своим непослушанием научил тому, что бытие естества [человеческого] начинается наслаждением; Господь же изгнал это [свойство] естества и не допустил зачатия от семени [мужского]. Женщина, преступив заповедь, показала, что рождение естества [человеческого] начинается мукой; Господь же, родившись [от Девы], стряхнул это [свойство] естества и не согласился, чтобы Родившая [Его] была подвержена тлению. [И это для того], чтобы изгнать из естества одновременно и добровольное наслаждение и проистекающую через это наслаждение муку, творцом которой Он не был, но Разрушителем стал. А также для того, чтобы научить о начале иной жизни, возможно и берущей свой исток в муке и трудах, но завершающейся божественным наслаждением и беспредельной радостью. Поэтому Он, сотворивший человека, становится человеком и рождается как человек, дабы спасти человека, исцеляя страсти [Своими] страданиями, и дабы, Сам будучи Страстью, превратиться в [Губителя] наших страстей. И поэтому Он сверхъестественным образом Своими лишениями по плоти человеколюбиво возобновляет наши навыки по духу.
15. Кто влечением к Богу победил предрасположенность души к телу, тот стал неограниченным, хотя и находится в теле. Ибо Бог, будучи несравненно выше всего, привлекает [к Себе] стремление жаждущего [Его], не позволяя этому стремлению пригвождаться к чему-либо из того, что после Бога. Итак, возжелаем Бога всей силой нашего естества, соделаем наше произволение непорабощенным всему телесному, станем в своем душевном предрасположении превыше сущих, чувственных и умопостигаемых, и совершенно не позволим естественной ограниченности причинять ущерб неограниченному по природе, когда усилием воли [мы устремимся] к сожительству с Богом.
Умозрительные и деятельные главы, выбранные из семисот глав Греческого Добротолюбия
1. Един есть Бог, – безначальный, непостижимый, всю всецело имеющий силу быть (сый), всякую совершенно мысль исключающий о когда и как есть, как для всех недоступный и никакой тварью непознаваемый в естестве Своем.
2. Все сущее называется домыслимым, познаваемым, – таким, – познанию о чем имеются доказательные начала. Бог же именуется недомыслимым, но из домыслимого, познаваемого веруется, что Он есть.
3. Познания сотворенных вещей имеют в доказательство свое, собственные основания естественным путем получаемые, которыми естественно и определяются. Бог же по основаниям в сих вещах находящимся, только веруется, что Он есть, давая благочестивым исповедание и веру в то, что Он есть, твердейшую всякого доказательства. Вера есть истинное познание, имеющее недоказываемые начала, будучи удостоверением в вещах, превышающих ум и слово,
4. Бог есть начало, средина и конец всего сущего: начало, как Творец, средина, как Промыслитель, конец, как Завершитель, ибо, как говорит Писание, из Того, и Тем и в Нем всяческая (Рим. 11, 36).
5. Нет души, боле досточестной, чем та, которая по естеству разумна. Бог, яко благой, создавая всякую душу по образу Своему, приводит ее в бытие самодвижной, – (свободной). – Потом каждая по произволению своему или честь избирает, или бесчестие наживает, произвольно, делами своими.
6. Бог, как написано, есть солнце правды (Малах. 4, 2), всех равно осиявающее лучами благости Своей. Душа же, по настроению своему, обыкновенно бывает или воском, как Боголюбивая, или грязью, как веществолюбивая. Как грязь по естеству своему солнцем иссушается, а воск естественно им умягчается: так и всякая душа веществолюбивая и мiролюбивая, приемля от Бога внушения вразумительные и по настроению своему отревая их, жестеет, как грязь, и сама себя подобно Фараону, ввергает в пагубу; всякая же Боголюбивая душа при этом умягчается, как воск и восприемля отпечатления образов Божественных вещей делается в духе жилищем Бога.
7. Осиявший ум свой Божественными разумениями, слово приучивший Божественными песнями непрестанно чтить Творца, и чувство освятивший непорочными на все взираниями, – сей к естественному добру бытия по образу приложил и благобытие по подобию произвольным благонастроением.
8. Хранит душу свою не оскверненной тот, кто ум свой понуждает помышлять о едином Боге и Его совершенствах, слово поставляет правым истолкователем и изяснителем сих совершенств, а чувство научил благочестно взирать на видимый мiр и на все, что в нем, и душе возвещать о величии сокрытого в том разума.
9. Бог, освободив нас от горького рабства тиранам – демонам, даровал нам человеколюбное иго Богочестия, – смирение, коим вся сила дьявольская укрощается, всякое же добро благоустрояется приявшим его иго, и сохраняется некрадомым.
10. Верующий боится Бога; боящийся Бога смиряется; смиряющийся кротким делается, прияв настроение, недоступное для неестественных движений гнева и похоти; кроткий соблюдает заповеди; соблюдающий заповеди очищается; очистившийся озаряется; озарившийся сподобляется совозлежать с женихом. – Словом – в сокровищнице тайн.
11. Как земледелец, обозревая поле, пригодное к пересаждению на него дерев, неожиданно нападает иногда на сокровище: так и всякий подвижник, смиренный и непритворный, и ровный по душевному настроению, чуждому зарослей земных страстей, подобно блаженнейшему Иакову, на вопрос отца о способе благоуспешности: что сие, еже скоро обрел еси, о чадо? может ответить, говоря: еже даде Господь Бог твой предо мною (Быт. 27, 20). Ибо, когда Бог без труда с нашей стороны подает премудрые созерцания Своей премудрости нам, не ожидавшим того, то мы думаем, что внезапно обрели духовное сокровище. Искусный и опытный подвижник есть духовный земледелец, узреваемое посредством чувств в видимых вещах, как дикое дерево, пересаживающий на духовное поле и обретающий при сем сокровище, – благодатное узрение проявления Божией премудрости в сотворенных вещах.
12. Ищущий ведения для показности и не достигающий его, пусть не завидует ближнему, и не убивается скорбью; а лучше пусть пройдет приготовительный к ведению труд, как установлено, – труд деятельной добродетели. Люботрудно совершая сие наперед телом, он уготовит душу к приятью ведения.
13. Те, которые право с благочестивым намерением пекутся о познании вещей, никаких не держа в мысли видов на показность пред другими, встретят пресветлые о них созерцания и найдут указания к вернейшему познанию самих себя. К таковым говорит закон: вошедши в землю обетования, наследуете грады велики и добры, которых не создавали, домы полны всяких благ, которых не строили, потоки ископаны, которых не искапывали, винограды и маслины, которых не насаждали (Вт. 6, 10. 11). Ибо живущий не для себя, а для Бога, бывает исполняем Божественных даров, которые не всегда явны бывают по причине угрожающего нападения страстей.
14. Лицемер, пока думает, что не разгадан, покоен бывает и молчит, довольствуясь славою, какую имеет от того, что кажется праведным; когда же бывает открыт, то язвительные изрыгает слова, поношением других думая прикрыть собственную срамоту. Такому слово Писания, уподобив его порождению ехидны, как лукавого, повелевает творить достойные плоды покаяния, т.е. сообразно с тем, чем он кажется, переделать и свое сокровенное настроение сердца.
15. С целью повредить ближнему притворяющийся другом есть волк, овчею одеждою прикрывающий свое злодейство. Такой, встретив простой нрав, или что-нибудь по христиански простосердечно сказанное или сделанное, схватывает и пожирает, и потом бесчисленными обдает поношениями тех, на слова и нравы коих нападает, яко соглядатай свободы братий, яже о Христе (Гал. 2, 4).
16. Притворяющийся с злою целью молчаливым, устрояет кознь против ближнего; не успев же в этом, отходит к страсти своей приложив терзание сердца. Но молчащий пользы ради умножает дружбу, и отходит радуясь, как получивший просвещение разогнавшее тьму.
17. В собрании братий стремительно пресекающий слушание беседы, не скрывает (т.е. обнаруживает), что болит славолюбием, которым будучи уловлен предлагает он многие прямые и непрямые мысли о предмете речи, желая расстроить течение ее.
18. Мудрый, и уча и учась, желает учиться и учить одному полезному; а кажущийся мудрец, и вопрошая и вопрошаемый, предлагает одно то, что питает любопытство.
19. Каких благ благодати делается кто причастным по Божиему благоволению, те и другим независтно долженствует он передавать, по слову Господню: туне приясте, туне дадите (Мф. 10, 8). Скрывающий под землею дар оклеветывает даровавшего, будто он жесток (Мф. 25, 24), и отрицается от добродетели, ради щадения плоти. Кто же врагам продает истину, тот потом будучи осужден и как славолюбивый, не перенося бесславия, удавление приемлет.
20. Тем, которые еще боятся брани против страстей и страшатся нападения невидимых врагов надлежит молчать, т.е. в борьбе за добродетель не следует употреблять способ противоречия, но обращаться к молитве, предав Богупопечение о себе и защиту свою: каковым говорится в книге Исхода: Господь поборет по вас, вы же умолкните (Исх. 14, 14). Тем же, кои по поражении гонящих их врагов, взыщут, в чувствах благодарения, уразуметь какой бы им начать образ добродетели, следует иметь только открытым сердечное ухо и внимать что речет Господь, как повелено было Израилю: слыши Израилю (Втор. 6, 4)! А кто по очищении сердца неудержно вожделевает Божественного ведения, тому благоприлично благоговейное дерзновение, в следствие коего ему речется: что вопиеши ко Мне (Исх. 14, 15)? Итак кому, ради страха, положено молчание, тому прилично только прибегание к Богу; кому же повелевается слушать, тому приличествует готовность к услышанию и исполнению заповедей Божественных; а достигшему духовного разумения, пригодно непрестанное в молитве вопияние, как с испрашиванием отвращения зол, так с изъявлением благодарения за полученные блага.
21. Душа никогда не может простерться к познанию Бога, если Сам Бог, по благоснисхождению к ней, не коснется ее и не возведет ее к Себе. И ум человеческий никогда не мог бы настолько востечь горе, чтобы приять некое Божественное озарение, если бы Сам Бог не восторгал его, сколько возможно уму человеческому восторжену быть, и не просвещал Божественными осияниями.
22. Верующий только, по Евангелию, сдвигает гору (Мф. 17, 19) греха деятельной в добре жизнью, исторгая из себя прежнее пристрастие к чувственным вещам, непостоянным и изменчивым. Кто же возмог сделаться учеником, тот приемля от Слова руками преломления (ломти) хлебов духовного ведения, насыщет ижи тысячи, делами показывая размножающую силу Слова (Мф. 15, 32 и д.). А возмогший быть и Апостолом, врачует всяк недуг и всяку болезнь и бесов изгоняет (Мф. 10, 1): изгоняет бесов т.е. прогоняет действо страстей; болезни исцеляет, т.е. упованием возводит к благочестивому настроению лишившихся оного; недуги врачует, т.е. расслабевших от лености возбуждает и укрепляет словом о суде. Но получивший власть наступать на змию и скорпию (Лук. 10, 19) истребляет начало и конец греха.
23. Апостол и ученик, конечно есть и верующий; но ученик не всегда Апостол, а всегда верующий; только же верующий не есть уже ученик и Апостол. Впрочем возможно, жизнью и созерцанием, и этому третьему (верующему) взойти в чин и достоинство второго (ученика), и сему второму – в чин и достоинство первого (Апостола).
24. Что во времени по временному порядку производится, то, достигши совершенства, останавливается, потому что тогда прекращается естественное его возрастание. Но что благодать Божия производит по порядку добродетельной жизни, то и достигши совершенства опять подвигается к возрастанию: ибо здесь так бывает, что конец одного служит началом другого. Кто пресек в себе живущие в нем тленные страсти деятельной добродетелью, тот вместе с сим начал другие Божественнейшие преобразования от славы в славу (2 Кор. 3, 18): поскольку и Бог, в нем действующий, не престает творить добро, как и не начинал, потому что, как свойство света есть – светить, так Божие свойство есть творить благое. Почему, по закону, – соответствующему состоянию вещей временных, рождающихся и умирающих, чтится суббота пресечением дел; а по Евангелию, соответствующему состоянию вещей духовных и мысленных, она празднуется благоделанием добрых дел, хотя не разумеющие, что суббота ради человека, а не человек субботы ради, – и что Сын человеческий Господь есть и субботы, негодуют на это (Мр. 2, 27. 28).
25. Для вкушения духовного радования душе недостаточно одного покорения страстей, если не стяжает и добродетелей чрез исполнение заповедей. Не радуйтесь, говорит Господь, яко бесы вам повинуются, – т.е. действа страстей, радуйтесь же, яко имена ваша суть написаны на небесах т.е. что по благодати сыноположения ради добродетели переписаны вы в место (в графу) бесстрастия.
26. Пока не исторглись мы умом до чистоты из природы своей и всего, что есть после Бога, дотоле не можем считать себя стяжавшими неизменный навык к добродетели. Ибо только, когда любовью установится в нас такое настроение, познаем мы силу Божественного обетования; потому что совершенная непревратность достойных водружена, как должно верить, там, где предварительно ум любовью своею укоренил силу. И не исшедший из себя и всего, о чем можно как-нибудь помышлять, и не утвердившийся в превышающем, всякое помышление молчании (умолкнутии всех движений ума) никак не может быт свободен от превратности.
27. Великий Моисей, после того уже, как поставил скинию свою вне стана, – т.е. после того, как сердце свое и ум твердо установил вне всего видимого, – начинает поклоняться Богу; и после того, как вступил во мрак, т.е. в безвидное и безвещное место ведения, там пребывает, священнейшие совершая таинства (или посвящается на то) (Исх. 33, 7; 20, 21).
28. Во Святом Писании различать можно плоть и дух, как бы оно было неким духовным человеком. И кто сказал бы, что буква Писания есть плоть, а смысл его – дух или душа, тот не погрешил бы против истины. Явно же, что тот премудр, кто оставив плоть, как тленное нечто, весь прилепляется к духу, как нетленному.
29. Исполняющий закон жизнью и поведением воздерживается от одних дел страстных, принося Богу в жертву действо бессловесных страстей. И этого для него достаточно ко спасению по духовному детству его.
30. Пестунствуемый пророческим словом к отвержению дел страстных, прилагает и отложение сочувствия им и сосложения с ними, составляющихся в душе, чтобы, показывая себя воздерживающимся от греха худшей частью т.е. плотью, частью лучшей, т.е. душой, не быть скрытно грешащим с неудержимостью.
31. Евангельскую искренно восприявший жизнь и начало и конец греха отсекает в себе, и всякую совершает добродетель и делом и умом, принося Богу жертву хвалы и исповедания, как избавленный от действенного нападения страстей, и свободный от мысленной с ними брани, и одно имеющий ненасытное услаждение, питающее душу надеждою будущих благ.
32. Чувство, или ощущение впечатлений чувственных, сопровождает деятельного, – трудящегося над совершением добродетелей; а нечувствие, или неколебание чувственными впечатлениями присуще созерцательному, ум свой сосредоточивающему в Боге, отторгая его от плоти и мiра, Тот, подвизаясь разделить душу от естественных уз сочувствия плоти, деятельным на добром пути трудом, часто чувствует себя утомленным и благонастроение свое ослабевающим; а этот, исторгнув занозы сего сочувствия упражнением и пребыванием в созерцании, ничем уже совершенно не может быть пленяем и удерживаем, сделавшись чистым от того, чем обыкновенно уязвляли и удерживали его желавшие овладеть им.
33. Как плод непослушания есть грех, так плод послушания есть добродетель, и как за непослушанием следует преступление заповедей и расторжение союза с Тем, Кто дал заповеди, так за послушанием следует исполнение заповедей и теснейшее соединение с Заповедавшим. Соблюдший убо чрез послушание заповедь, и правду исполнил, и единение любви к Заповедавшему сохранил неразрывным. А преступивший чрез непослушание заповедь, и грех сделал и отторг себя от единения любви с Заповедавшим.
34. Кто после расторжения союза по причине преступления опять идет к воссоединению, тот во-первых удаляется от страстей, потом от страстных помыслов, потом от природы и всего природного (т.е. от вещественного мiра), потом от вещей мысленных и ведения о них (т.е. от мiра духовного), наконец претекши разнообразие планов Провидения (течение событий), неведомо как приближается к самой Единице: в коей единой узрев свою непревратность, радуется радостью неизглаголанною (1 Пет. 1, 8), как обретший мир Божий, превосходящий всякий разум (Филип. 4, 7), и того, кто сподобляется его, непрестанно охраняющий от падения.
35. Страх геенны понуждает вводимых в сказанный путь (новоначальных) избегать греха; желание воздаяния благ придает готовности преуспевающим в делании добродетелей; а таинство любви восторгает ум превыше всего тварного, делая его слепым для всего, что после Бога. Ибо только тех, кои сделались слепыми для всего, что после Бога. Господь умудряет, показывая ему Божественнейшее (Пс. 145, 8).
36. На Господе, как на некоем основании веры, воссозидая высокое здание благ, будем полагать (на сем основании) злато, сребро и камение честное, т.е. чистое и неподмесное Богословие, жизнь светлую и славную, Божественные помыслы, и маргаритовидные созерцания; а не дрова, сено и тростие (1 Кор. 3, 12), т.е. не идолослужение или пристрастие к чувственному, не жизнь неразумную, не помыслы страстные, лишенные, как зрелых колосьев, премудрых разумений.
37. Посвящающий себя ведению да утвердит стопы души своей пред Господом неподвижно, как сказал Бог Моисею: ты же здесь стань со мною (Исх. 33, 2 и д.). Ведать однако же подобает, что и между стоящими пред Господом есть различия, если не мимоходом читается любомудрыми следующее: суть неции от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят царствие Божие пришедше в силе (Мар. 9, 1). Ибо Господь стоящим пред Ним не всем всегда является во славе; но к тем, которые только вводятся на путь к Нему (новоначальным) приходит Он в виде раба, а тем, кои сильны следовать за Ним в восхождении на высокую гору Его Преображения, является в образе Божием, в коем Он был прежде бытия мiра. Итак возможно, чтобы один и тот же Господь неодинаково являлся приступающим к Нему, но одним так, а другим иначе, сообразно с верою каждого разнообразя видение.
38. О проходящем деятельную жизнь говорится, что он, временно проживает во плоти, как пришлец имеющий целью деланием добродетелей отсечь от души своей сочувствие к плоти и отторгнуть себя от вещественных прелестей. А о том, кто проходит жизнь созерцательную, говорится, что он в самой добродетели пришельствует, как в зерцалах еще и гаданиях созерцающий истину. Ибо еще неузрены им, чрез вкушение как бы лицом к лицу, подлинные виды чаемых благ, как они есть. И всякий святой в отношении к будущим благам образом ходит, вопия: пресельник аз есмь и пришлец, якоже вси отцы мои (Пс. 38, 7, 13).
39. Хорошо всегда, от всего упраздняясь, искать Бога, как нам повелено (Пс. 45, 11; 104, 4). Ибо хотя по свойству настоящей жизни, ища Его, мы не можем дойти до предела глубины Божией, но, может быть, и малость некую глубины Его достигнув, узрим Святых святейшее, и духовных духовнейшее. Это образно показывает и Архиерей, когда от Святого (первая часть скинии), которое святее двора, входит во Святое святых, которое святее святого.
40. Если Сын Бога и Отца, Бог-Слово того ради сделался Сыном человеческим и человеком, да людей сделает богами и сынами Божиими: то да веруем, что будем там, где ныне есть Сам Христос, как глава всего тела (Кор. 1, 18), сделавшийся Предтечею о нас к Отцу по человечеству. Ибо в сонме богов, т.е. спасаемых, будет стоящим посреди Бог, разделяя удостоения (сколько кто достоин) тамошнего блаженства, без местного однако же отстояния достойных одних от других.
41. Кто исполняет еще страстные вожделения плоти, тот живет в земле халдейской, как служитель и делатель идолов. Когда же, рассудив здраво, придет он несколько в познание подобающего ему по естеству образа жизни (и возымеет к нему сочувствие); тогда, оставив землю Халдейскую, идет в Харран Месопотамский (Быт. 11, 28-31), – т.е. в состояние, сопредельное добродетели и греху, не чистое еще от чувственной прелести. А когда он пройдет за пределы этого среднего чувственного разумения добра; тогда вступает в землю благую, т.е. в состояние, свободное от всякого греха и неведения, которое не ложный Бог показывает и дать обещает, как награду добродетели, любящим Его.
42. Ревнующий обрести любомудрие в духе благочестия и в боевой ставши порядок против невидимых сил, да молится, чтоб с ним пребыли и естественное различение (добра и зла), свет коего не велик, и просветительная благодать Духа; из коих первое детоводит плоть к деятельной добродетели, а вторая световодит ум всему предпочитать сожительство с премудростью (Прем. Сол. 8, 2), коей разоряются твердыни зла и всякое возношение, взимающееся на разум Божий (2 Кор, 10, 4). Это показывает и Иисус Навин, просящий в молитве, да станет солнце прямо Гаваону, – т.е. да сохранится в нем незаходимым свет ведения Бога на горе мысленного созерцания, – и луна прямо дебри – (Иис. Нав. 10, 12), – т.е. да естественное различение добра и зла, лежащее над плотской немощью, пребудет неизменным относительно добродетели.
43. Гаваон есть высокий ум; а дебрь – плоть, смиренная смертью. Солнце есть Слово, просвещающее ум, дающее ему силу к созерцаниям, и от всякого неведения его избавляющее; а луна – естественный закон, обязующий плоть законно покориться духу к приятью ига заповедей. Естества же символом принимается луна, по причине изменчивости. Впрочем во Святых естество бывает неизменным, по причине неизменного навыкновения в добродетели.
44. Не вне самих ищущих должен быть иском Господь, но в себе самих ищущие должны искать Его верою, в делах свидетельствуемой, Близ ти глагол есть, говорит Апостол; во устех твоих и в сердце твоем, сиречь глагол веры (Рим. 10, 8); ибо искание и глагола веры есть искание Самого Христа.
45. Ни помышляя о высоте Божеской беспредельности, да не отчаиваемся в Божием человеколюбии, как бы оно, по такой высоте, не могло достичь до нас; ни воспоминая о безмерной глубине нашего чрез грехи падения, да не неверуем в возможность восстания умерщвленной в нас добродетели. То и другое возможно для Бога, – как низойти и просветить ум наш ведением, так и восставить опять добродетель в нас, и нас совозвысить с Собою, посредством дел правды. Да неречеши в сердцы твоем, говорит Апостол, кто взыдет на небо? сиречь Христа свести: или кто низойдет в бездну? сиречь Христа от мертвых возвести (Рим. 10. 6. 7).
46. Подобно животным, живущие для одних чувств, злеупотребляют творения Божии на угождение страстям. Не внемля всем явному слову премудрости, да познают и прославят Бога из творений Его, и да уразумеют, откуда мы, что мы, на какой конец, и куда стремиться посредством видимого созданы, они во тьме блуждают весь век свой, и одно неведение о Боге осязают обеими руками.
47. Одной букве Св. Писания внимающие и телесным по закону служением связующие достоинство души, думают жертвами бессловесных животных благоугодить Богу. У них много попечения о теле и внешних его очищениях, о красоте же души, искаженной ранами страстей они нерадят, тогда как ее ради произведено все множество видимых вещей и изданы весь закон и все Божественное слово.
48. То, что Господь лежит на падение и восстание многим во Израили (Лк. 2, 34), если то и другое взять в добрую сторону, будет означать: на падение в каждом из верующих страстей и злых помыслов, и на восстание добродетелей и всякого Боголюбивого помысла.
49. Страха ради Иудейска сидящие в горнище дверем заключенным (Ин. 20, 19), – т.е. страха ради духов злобы, в стране откровений, на высоте Божественных созерцаний твердо установившиеся, заключив подобно дверям, чувства, – приемлют не ведомо приходящего Бога – Слова, Который, явясь им, не по чину чувственных явлений, дарует чрез мир вам бесстрастие, а чрез дуновение – причастие Духа Святого, сообщает власть над злыми духами и показывает символы своих таинств.
50. Земля Халдейская есть страстная жизнь, в которой устрояют идолов греховных и поклоняются им. Месопотамия есть образ жизни, то на одну то на другую из противоположных сторон склоняющийся. А земля обетования есть состояние (духа) исполненное всяких благ (духовных). Всякий подобно древнему Израилю нерадящий о сем благонастроении, опять ниспадает в рабство страстей, и лишается дарованной свободы.
51. Заметить надо, что никто из Святых добровольно не отходил в Вавилон: ибо неуместно и неразумно любящим Бога вместо того, что благо, избрать то, что худо. Если жене которые из них невольно были отведены туда вместе с народом, то под ними разумеем мы тех, кои не сами от себя, а по особому обстоятельству, ради спасения нуждающихся в руководстве, оставив высокое слово ведения, переходят к учению о страстях: по каковому обстоятельству и великий Апостол почел более нужным пребыть во плоти, т.е. продолжать преподавание нравственного учения, для учеников, тогда как все желание имел отрешиться от нравственного учения, и со Христом быть чрез премiрное и простое духовное созерцание (Филип. 1, 29).
52. Как блаженный Давид, играя на гуслях, успокаивал давимого злым духом Саула (1 Цар. 16, 23): так всякое слово духовное, сладостное по проникающим его мысленным созерцаниям, успокаивает страждущий эпилепсией ум, освобождая его от давящей его злой совести.
53. Чермен с добрыми очами, подобно великому Давиду (1 Цар. 16, 12), есть тот, кто при светлости жизни по Богу, имеет светозарное подобно ей и слово ведения. В таких добрая деятельность сочетается с созерцанием; – и первая блестит разными видами добродетелей, а вторая светит Божественными помышлениями.
54. Молящийся получить насущный хлеб, конечно не весь приемлет его, как он есть сам в себе хлеб, но как может приять приемлющий. Всем просящим дает Себя Хлеб – животный – (Ин. 6, 35), как человеколюбивый, не всем однако же поровну; но сделавшим великие дела правды больше, а тем, кои скудны такими делами, меньше: каждому сколько может приять достоинство (или благонастроение) его ума.
55. Тому, кто деятельно проходит жизнь, Господь присущ посредством добродетелей, а от того, кто ни во что ставит добродетель Он отсутствует. И опять, мужу созерцательному Он присущ чрез истинное ведение вещей; от того же, кто в какой-либо мере в сем погрешает, отсутствует.
56. В начале обучения людей ко благочестью дело обыкновенно идет так, как бы оно относилось только к телу. И беседуем мы на первых порах приступления к Богочестию более по букве, нежели по духу. Потом мало-помалу приступая ближе к духу, и плотяность речений утончая духовными созерцаниями, в чистом чисто бываем уже мы Христе, сколь ко это возможно людям; так что можем говорит по Апостолу: аще и разумехом по плоти Христа, но ныне к тому неразумением (2 Кор. 5, 16). Это по причине простого (или чистого) приступания ума к Слову без покровов на Нем, так как мы преуспели уже от плотского разумения Слова взойти к узрению славы Его, яко Единородного от Отца (Ин. 1, 14).
57. Кто начал жить жизнью во Христе, тот превзошел правду и подзаконную и естественную: что давая разуметь Божественный Апостол говорит: во Христе Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание (Гал. 6, 15), – словом – обрезание обозначая подзаконную правду, а словом: необезание – намекая на подобную же праведность по закону естества.
58. Слово Божие есть путь (Ин. 14, 6) для тех, кои, проводя деятельную жизнь, верно и твердо текут поприщем добродетели, не уклоняясь ни на десно по тщеславию, ни на шуе поползновением на страсти, – и по Богу направляя стопы свои: чего до конца не соблюдши Аса, царь Иудейский (3 Цар. 15, 23), заболел, как о нем говорится, под старость ногами, как расслабевший и обессилевший тещи далее путем жизни по Богу.
59. Аз есмь дверь, сказал Господь (Ин. 10, 9). Ибо Он тех, кои добре совершили весь путь добродетелей, в непорочном течении деятельной жизни своей, вводит в область ведения и как свет, показывает им пресветлые сокровища премудрости. Один и тот же Он есть и путь, и дверь, и ключ, и царствие: путь, как путеводитель; ключ, как отпирающий достойным вход к Божественным сокровищам; дверь, как вводитель; царствие, как наследуемый, и по причастию во всех сущий.
60. Господь называется светом, жизнью, воскресением, истиной: Светом, и как озаритель душ, и как отгнатель тьмы неведения, и как просветитель ума к уразумению недоуменных вещей, и показатель таинств, доступных одним чистым; жизнью, как податель, душам, возлюбившим Его, подобающего движения в области Божественных вещей; воскресением, как возбуждающий ум от мертвого пристрастия к вещественному и делающий его чистым от всякого тления и мертвости; истиною, как дающий достойным неизменное расположение к делам благим.
61. Прославляет Бога в себе, не тот, кто словами только благоговейно чтит Бога, но кто ради Бога из-за заповедей терпеливо переносит страдания и труды. Таковой взаимно Богом прославляется славою сущей в Боге, как награду за добродетель по причастию нося в себе благодать бесстрастия. Ибо всякий, прославляющий Бога в себе страданиями из-за добродетели в деятельной своей жизни, и сам в Боге прославляется чрез бесстрастное озарение Божественными лучами в состоянии созерцания. И Господь, грядущи на вольную страсть говорит: ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем. Аще Бог прославися о Нем, и Бог прославит Его в Себе, и абие прославит Его (Ин. 13, 31. 32). Отсюда явно, что за страданиями ради добродетели последуют Божественные дары благодати.
62. Пока душа совершает свое от силы в силу и от славы в славу прехождение, т.е. от добродетели преуспеяние в большей добродетели, и от ведения восхождение к высшему ведению, дотоле она не перестает быть пришелицей, по сказанному: много пришельствова душа моя (Пс. 119, 6). Ибо велико расстояние, и множество должно пройти ей степеней ведения, пока пройдешь в место селения дивна даже до дома Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующаго (Пс. 41, 5), – всегда к гласам глас, к духовным гласам духовный глас прилагая в преуспеянии в духовных созерцаниях, с радованием об умноузренных вещах, – с радованием и соответственным благодарением. Такие празднества совершают все, получившие благодать Духа, вопиющего в сердцах их: Авва Отче (Галат. 4, 6).
63. Место селения дивна есть бесстрастное и непоколебимое благонастроение к добродетелям, по коему Бог-Слово, пришедши, благоукрашает душу разными красотами добродетелей, как скинию. Дом Божий есть из многих и разных созерцаний составившееся ведение, по коему Бог, посетив душу, исполняет ее множеством мудрости. Глас радования есть взыграние души при взоре на множество добродетелей. Исповедание есть благодарение за славное насыщение или исполнение премудростью. Шум есть непрестанное таинственное славословие, из смешения обоих, т.е. радования и исповедания, слагающееся.
64. Мужественно преодолевший плотские страсти, и довольно побед одержавший над нечистыми духами, и помышления их изгнавший из своей душевной области, да молится, чтоб ему дано было сердце чистое и дух правый обновился во утробе его, т.е. чтоб благодатью Божией совершенно очиститься ему от помыслов худых и исполниться помышлений Божественных.
65. Сделавший сердце свое чистым не только познает смысл и значение вещей второстепенных и после Бога сущих, но, прошедши все их, зрит некако и самого Бога: в чем – крайнейший предел благ. Посетив такое сердце, Бог удостоивает Духом начертывать на нем Свои письмена, как на скрижалях Моисеевых, в такой мере, в какой оно само себя возрастило доброю деятельностью и созерцанием, по заповеди, таинственно повелевающей: расти и множитися (Быт. 35, 11).
66. Ум Христов, который приемлют Святые, – по сказавшему: мы же ум Христов имамы (1 Кор. 2, 16), – приходит не по лишению собственной нашей умственной силы, и не как существенно и лично переходящий в наш ум (на его место): но как своим качеством освещающий силу нашего ума и к одному с собою уносящий его действию. Ум Христов, по моему, имеет тот, кто о всем помышляет в Его духе, и чрез все приводится к мысли о Нем.
67. Мы называемся телом Христовым, по слову Апостола: вы есте тело Христово, и уди от части (1 Кор. 12, 27), – не по лишению наших тел, Его телом бывая, и не потому, чтобы Он лично переходил в нас, или разделялся по членам; а потому, что, подобно плоти Христовой, и наша освобождается от греховной тли. Ибо как Христос по естеству был безгрешен и плотью и душой, как человек; так и мы, верующие в Него и в Него облекшиеся Духом можем произволением быть в Нем без греха.
68. Пока кто в этой жизни находится, дотоле, сколько бы ни был совершен, по здешнему состоянию, в деятельности и умозрении, отчасти только имеет и ведение, и пророчество, и залог Святого Духа, но не во всей полноте, – имея некогда придти в совершенное состояние, которое достойным показывает истину лицом к лицу, как она есть сама в себе: так что он не часть только полноты будет иметь, но самую полноту всю будет носить в себе по причастию. Ибо Апостол говорит, что тогда все (т.е. спасаемые) достигнут в мiру возраста исполнения Христова (Еф. 4, 13); в Немже суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна (Кол. 2, 3); по проявлении чего еже отчасти упразднится (1 Кор. 13, 10).
69. Некоторые ищут, каково будет состояние удостоиваемых совершенства в Царствие Божием? Будет ли там преуспеяние и прехождение (к лучшему и лучшему) или будет одно, установившееся до неизменности положение? Как будут тогда тела и души, и как об этом думать? На это, подумавши, кто-нибудь может сказать, что как в отношении к телесной жизни, пища имеет двоякое значение, – то она служит к возрастанию, то к сохранению питаемых, – именно, – пока достигнем совершенной меры возрастания телесного, питаемся для возрастания, а когда тело остановится в прибавлении увеличения, тогда питается оно не для возрастания, а для сохранения: так и в отношении к душе пища двоякое имеет значение. Питается она добродетелями и умозрениями, когда преуспевает, пока, прешедши все сущее, достигнет в меру возраста исполнения Христова: но достигши сего, останавливается в преуспеянии или прибавлении себе возрастания положенными средствами, и будучи питаема, непосредственно пищей нетленной, способом превышающим разумение, а, может быть, по тому самому и высшим возрастания, приемлет ее уже только для сохранения данного ей Боговидного совершенства и для изъявления безмерных услаждений от пищи оной, по коей приемля присещающее ее всегда одинаково благобытие, она бывает богом по причастию Божественной благодати, и сама преставши от всех по уму и чувству действий, и вместе с собою заставив престать и естественные действия тела, сообóженного вместе с нею в мере доступного ему обóжения; так что чрез душу и тело просиявает един Бог, с препобеждением естественных их признаков преизбытком славы.
70. Ищут некоторые из любящих до всего доходить, в чем будет состоять различие вечных обителей и обетованных наследий, – местом ли оно будет определяться, или количеством и качеством духовных совершенств каждого? И одним кажется первое, а другим – второе. Кто познал, что есть: царствие Божие внутрь вас есть (Лук, 17, 21) и что: в дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14, 2), тот станет на сторону второго.
71. Царство Бога и Отца по вседержительству есть во всех верующих, по благодати же в тех, которые всецело отложили всякое расположение к естественной жизни, – душевной и телесной и стяжали жизнь духовную; так что могут говорить: живу же не к тому аз, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20).
72. Возмогший трудами доброделания умертвить уды, сущие на земле (Кол. 3, 5) и чрез исполнение заповедей Слова победит сущий в нем мiр, никакой не будет иметь скорби, как оставивший уже мiр и начавший пребывать во Христе, победителе мiра страстного и всякого мира подателя. Ибо не оставивший пристрастия к вещественному, конечно будет иметь скорбь, изменяясь в чувствах вместе с изменением того, что изменчиво по природе; а начавший быть во Христе, ни под каким видом не воcчувствует уже изменения в вещественном, каково бы оно ни было. Почему Господь говорит: сия глаголах вам, да во Мне мир имате: в мiре скорбни будет, но дерзайте, яко Аз победих мiр (Ин. 16, 33). То есть во Мне, Слове, вы иметь будете мир, будучи избавлены от превратности и смятения земных вещей и страстей в мiре же, т.е. в пристрастии к вещественному будете иметь скорбь, по причине непрестанного в нем одного в другое изменения. Скорбь будут иметь оба, и действующий добродетельно, по причине соединенного с тем труда, и любящий мiр, по причине потерь и лишений в вещественном; но у одного она спасительна, а у другого разорительна и пагубна. Для того же и другого покой есть Господь: для первого тем, что по трудах доброделания дает ему покой бесстрастия в состоянии созерцания; а для второго тем, что чрез покаяние отнимает у него обычное пристрастие к тленному.
73. Нам надлежит быть не только телесных страстей убивателями, но и душевных страстных помыслов истребителями, подражая тому Святому, который говорит: во утрия избивах вся грешные земли, еже потребити от града Господня вся делающие беззакония (Пс. 100, 8); т.е. телесные страсти душевные беззаконнующие помыслы.
74. Кто с благочестивым и правым ведением сохранит путь добродетели непокривленным чрез уклонения на противную ей сторону: тот будет уразумевать бывающее ему ради бесстрастия посещение Божие, как уверяет тот же святой Пророк, говоря: пою, и разумею, в пути непорочни, когда придети ко мне (Пс. 100, 2).
75. Вводимому на путь благочестия не должно руководствоваться одной благостью к исполнению заповедей, но и памятованием о строгости судов Божественной правды почаще быть возбуждаему на подвиги; чтоб как любовью вожделевать Божественное, так страхом воздерживаться от худого. Почему говорит: милость и суд воспою тебе, Господи (Пс. 100, 1), свидетельствуя, что как любовью услаждаемый молитвенно с Богом беседует, так страхом укрепляемый песнь к Нему воссылает.
76. Едино есть пребезначальное и пресущественное благое Существо, Триипостасная Единица, Отец, Сын и Дух святой, трех беспредельных беспредельное сосущие; относительно бытия Коего, как Он есть, что есть и каков есть, для сотворенных умов недоступно всякое разумение. От всякого убегает оно уразумений умствующих, отнюдь не исходя из естественной своей внутри сокровенности, и всякое всех ведений безмерно превосходит ведение.
77. Един Бог Отец, Единого Сына Родитель, и Единого Духа Святого Изводитель; Единица неслиянная, и Троица нераздельная; Ум безначальный, Единый Родитель Единого, существенно безначального Слова, и Единой присносущной Жизни, т.е. Духа Святого, Источник.
78. Един Бог, Единица безначальная и пресущная, частей не имеющая и нераздельная; один и тот же и Единица и Троица
79. Рождается Христос Бог, и, с приятием плоти, имеющей разумную душу, делается человеком, – Он даровавший бытие всему сущему из несущего, Которого Дева родив преестественно, не лишилась никакого знамения девства. Ибо как Он человеком сделался, не изменив естества и не преложив силы; так и родившую Его и матерью делает и сохраняет Девою, в одном и том же на чудо чудом указывая и вместе каждым из них прикрывая другое. Бог Сам по Себе, по естеству Своему, всегда таинственно сокровен, и если выводит иногда Себя из естественной Своей сокровенности, то так, что самым проявлением ее делает ее еще более сокровеннейшей. Так (и в Своем рождении человеком) Он делает Деву рождающей матерью, так, что само рождение содевало неразрешимыми узы девства.
80. Будем с верою смотреть на таинство Божественного воплощения, и, только прославлять без пытливости Того, Кто благоволил быть сему для нас. Ибо кто, надеясь на силу исследования своего разума, может изречь, как Бог-Слово зачинается? Как без семени образуется для Него плоть? Как рождается без истления? Как Матерь та, которая и по рождении пребыла Девою? Как превыше всякого совершенства Сущий преуспевает возрастом (Лук. 2, 52)? Как чистый крещение приял? Как насыщал Сам алчущий? Как Сам утруждающийся подавал силу? Как Сам страждущий подавал исцеления? Как Сам умирающий оживотворял? И, – изрекая первое последним, – как Бог человек бывает, и – что еще паче таинственнейше есть, как Слово, по ипостаси существенно есть во плоти, по естеству ипостасно все пребывая во Отце? Как один и тот же и Бог есть по естеству, и стал естественно человеком, отнюдь не отрекшись ни от какого естества, ни от Божеского, по коему Бог есть, ни от нашего, по коему стал человеком? – Все сии таинства вмещает одна вера, исповедующая сущими вещи, кои суть выше слова и разума (Евр. 11, 1).
81. Адам преслушав заповедь, узнал, что рождение естества нашего имеет начало от чувственной сласти. Господь, изгоняя сию из естества, не признал уместным для Себя зачатие от семени. Жена, преступившая заповедь, показала, что рождение естества нашего начинается муками. Господь, отревая сии от естества, родившись, не попустил родившей потерпеть истление; чтобы вместе и произвольную сласть и по причине ее непроизвольные муки изъять из естества, сделавшись истребителем того, чего не был Творцом, – и чтобы научить, что в духе таинственно должна зачинаться другая жизнь, начинающаяся, может быть, муками и болезнями, но оканчивающаяся всячески услаждением Божественным и обрадованием бесконечным. Для сего бывает человеком и рождается, как человек, Создавший человека, да спасет человека, и страсти страстями уврачевав, явится умертвителем наших страстей, паче естества Своими по плоти лишениями человеколюбно обновляя наши духовные благорасположения.
82. Для добродетели благотворно подвизаться среди болезненных трудов; ибо в таком случае она благодушно все претерпевающим в награду приносит бесстрастие души, по коему душа любовью соединяясь с Богом отторгается расположением от плоти и мiра. Измождение тела есть укрепление души.
83. Увлеченные обольщением чувственной сласти, предпочли мы истинной жизни смерть. Понесем же благодарно убивающий сию сласть труд телесный, чтобы, когда смертью ее уничтожится вместе с нею чрез нее происшедшая смерть, восприять возвращающуюся к нам жизнь, прежде проданную за сласть, а теперь опять купленную за не многие труды плоти.
84. Если, когда плоть здорова и в довольстве, обычно возрастает сила греха; то явно, что когда она в скудости, юнеть следует силе добродетели. Будем же нести мужественно измождение плоти, – сию очистительницу душевных скверн, и виновницу будущей славы. Недостойни бо страсти нынешнего времени к хотящей славе явиться в нас (Рим. 8, 18).
85. Как врачи, тело врачующие, не одно и тоже для всех предлагают лекарство; так и Бог, врачуя душевные болезни, не один, для всех пригодный, знает способ врачевания; но каждой душе, подавая благопотребное, совершает исцеления. Возблагодарим же Его, будучи врачуемы, хотя бы бывающее с нами и муку имело: ибо конец блажен.
86. Ничто так не обличает настроения души, как восстания плоти изможденной: ибо если она поддастся им, то покажет, что любит плоть паче Бога; а если пребудет непоколебленной такими приражениями, то обнаружит, что чтит добродетель паче плоти; ради чего Бога сожителем в себя воспримет, благоволившего ради ее страдать нашим естеством, и, как древле ученикам, взывающего: дерзайте, яко Аз победих мiр (Ин, 16, 33).
87. Если все Святые были причастны обучительному наказанию; то будем вместе с ними благодарны и мы, когда обучительно наказуемы бываем, чтоб сподобиться быть причастными и славы их. Егоже любит Господь наказует, биет же всякого сына, егоже приемлет (Прит. 3, 12; Евр. 12, 6).
88. Адам прияв ребро (жену из ребра), предлагавшее ему сласть, изверг человечество из рая. А Господь, благоволивший пронзенным быть копьем в ребро, ввел в рай разбойника. Возлюбим же болезненное преутруждение плоти и возненавидим ее сласти: ибо то вводит в рай и делает причастными благ его; а те изгоняют из него и лишают благ его.
89. Если Бог страждет плотью, быв человек; то кто не порадуется, когда страдает, имея Бога соучастником в страдании? Ибо спострадание Ему виновно бывает царствия. Истинен сказавший: с Ним страждем, да и с Ним прославимся (Рим. 8, 17).
90. Если всячески необходимо болезновать, по причине срастворенной прародителем с нашим естеством сласти; то будем доблестно переносить временные болезненности, притупляющие в нас жало сласти, и избавляющего нас вечных за нее мучений.
91. Конец всех благ есть любовь, так как она всех ходящих в ней ведет, приводит и приближает к верховнейшему из благ Богу, виновнику всякого блага, как всегда верная, никогда не отпадающая и всегда неизменной пребывающая. Вера есть основание, за нею следующих – надежды и любви, как твердо установляющая истину. Надежда есть крепость, – стоящих по краям ее, справа и слева, – любви и веры, как собою самой обеим им показующая верность (веруемого) и достолюбезность (любимого), и путь к тому творить собою научающая. Любовь есть исполнение их, как вся все последнее желательное объемлющая, и упокоение в нем подающая, вместо веры в то, что есть, и надежды того, что будет, вводя собою (и в себе) обладание сим, как настоящим и вкушение того, как присущего.
92. Есть три зла, величайшие и злоначальные и всякого, сказать просто, зла породители: неведение, самолюбие и ненависть, друг с другом родственно сочетанные и взаимно друг друга поддерживающие. Ибо от неведения Бога – самолюбие, а от этого – ненависть в отношении к соестественному. И никто не противоречит тому, что лукавый производит и возбуждает их в нас, научая нас злоупотреблять своими силами – разумом, вожделением и энергией.
93. Надлежит разумом, вместо неведения, к Богу возноситься чрез познание Его взысканием, – вожделением, очистив его от страсти самолюбия, только к Богу устремляться всем желанием, – энергией, отрешив ее от ненависти, усиливаться улучить единого Бога и создать в себе Божественную и блаженную любовь, с Богом соединяющую и Богом являющую Боголюбца, – любовь, которая из них (т.е. Боговедения и Богожелания) и ради которой они.
94. Когда отвергнем самолюбие, – это, как я сказал, начало и матерь всех зол, тогда вместе с ним отторгнется и все, что из него: ибо когда его не будет, тогда никакой вид или след зла не может уже никак устоять в нас.
95. Надлежит нам так себя самих и друг друга чтить и любить, как Сам Христос первый Своим примером показал, благоволив пострадать за нас.
96. Действо и доказательство совершенной любви к Богу есть искреннее и благожелательное расположение к ближнему. Ибо не любяй брата, егоже виде, Бога, Егоже невиде, как может любити, говорит Божественный Иоанн (1 Ин. 4, 20)?.
97. Вот дверь, коей входящий вступает во Святая Святых и сподобляется быть достойным зрителем неприступной красоты Святые и царственные Троицы.
98. Невозможно содружится с Богом нам, бунтующим против Него страстями и охотно платящим дань греха злому тирану и губителю душ, дьяволу, если прежде не восстанем решительной войной против этого лукавого. Ибо дотоле мы состоим врагами и противоборцами Богу, не смотря на то, что прилагаем к себе имя верных, пока самоохотно рабствуем страстям бесчестия. И никакой нам не будет пользы от мира мiрского, когда душа наша худа по своему настроению, восстает против своего Творца и не хочет быть под Его царской властью; между тем, как продает себя бесчисленным злым господам, ввергающим ее в грехи, и льстиво научающим вместо спасительного пути избирать паче путь, ведущий в пагубу.
99. Бог на то создал нас, чтоб мы делались общниками божеского естества (2 Пет. 1, 4), и причастниками Его присносущности, и подобными Ему являлись (1 Иоан. 3, 2) по благодатному обóжению, ради коего все сущее устроено и пребывает, и не сущее еще приводится в бытие и порождается.
100. Если хотим именоваться и быть Божиими, то воспримем подвиг – не предавать страстям Слова, подобно Иуде, или не отрекаться от Него, подобно Петру. Отречение же от Слова есть отказывание делать добро из-за какого-либо страха, а предательство есть преднамеренное согрешение делом и самоохотный порыв к согрешению.
101. Самолюбие и плотское мудрование людей, отторгши их друг от друга, и криво истолковав закон, рассекло единое естество (едино-естественных) на многие части, и введши в силу ныне всех обдержащее жестокосердие, таким настроением вооружило природу саму против себя (т.е. людей друг против друга). Почему всяк кто здравым смыслом и благородным мудрованием успеет уничтожить такое настроение природы, самому себе прежде других, оказывает милость, настроив сердце свое, как следует по природе, и к Богу по такому настроению естественно приближась и показав на себе, что значит быть по образу, и как благолепно Бог в начале создав нашу природу подобной Себе и преясно отображающей в себе Его собственную благость, устроил ее во всем себе самой равной, не буйной, мирной, не возмутительной, с Богом и с самой собою тесно любовью связанной, – такой, по коей мы Бога объемлем вожделенно (т.е. как вожделенное благо), а друг друга сочувственно (как одного сущих естества).
102. Человеколюбивый Бог для того сделался человеком, чтобы человеческое естество (т.е. всех людей), собрать к Себе, и остановить его от падкости на зло; по коей оно само на себя разделяется, и само против себя восстает, никакой не имея остановки, по причине непостоянной подвижности (изменчивости) расположения в отношении к другим.
103. Отречемся, сколько силы есть от удовольствий настоящей жизни и от страха прискорбностей ее, и всеконечно избавимся от всякого страстного помысла и от всякой злокозненности демонской. Ибо ради удовольствия любим мы страсти, и по причине прискорбностей бегаем добродетели.
104. Прелесть и сласть греха обыкновенно исчезает вместе с приведением в исполнение способов, коими он совершается; почему человек, находя по указанию самого опыта, что за всякой сластью греховной преемственно всегда следует скорбное неудовольствие, к сласти возымел все стремление, а к неудовольствию и прискорбности – все отвращение, – первую изыскивая всею силою, а вторые предотвратить всячески стараясь, полагая, – что впрочем совсем невозможно, – сим способом отделить их друг от друга, и только одним удовольствием услаждать свое злое самолюбие, не терпя совершенно никакой прискорбности, забыв, как обычно в ослеплении страстью, что сласть греховная никогда не бывает без горечи неудовольствия. Ибо с сластью греховной срастворена естественно горечь скорби, хотя вкушающие и забывают об этом по причине возобладания над ними страстной сласти: так как обладающее всегда так занимает внимание, что совсем закрывает от чувства, что предлежит потом. Таким-то образом за сластями по самолюбию гоняясь, всякой горечи же, по той же причине стараясь всячески избегать, мы бесчисленные в себе поражаем тлетворные страсти.
105. Не испытывает никто такого чувства сласти и горечи, когда освободившись от всякой плотской склонности соединяется или паче прилепляется умом к Богу, во истину достолюбезному, дражайшему и превознесенному благу.
106. Как Богу никто не может чисто служить иначе, как совершенно очистив душу: так и твари не может он служить не лелея тела самоугодливо. Совершая это тлетворное телесное служение, и потому самому сластолюбив сущи, человек непрестанно имел в силе и действие сласть и горечь, вкушая всегда от древа преслушания, в коем в одно и тоже время растворено познание добра и зла, чувством испытываемое на самом деле.
107. Где разум не властвует, там обыкновенно присуща власть чувственная, с коей некако срастворена сила греха, чрез сласть влекущая душу к жалению сродной с нею по естеству плоти: в следствие коего она на себя прияв, как бы естественное ей дело, страстное и сластолюбное попечение о плоти, отводит человека от настоящей естественной жизни, и склоняет его сделаться для себя устроителем не имеющего самостоятельного существования зла.
108. Зло для разумной души есть забвение естественных своих благ, происходящее от страстного отношения к плоти и мiру, которое ум, став руководителем, уничтожает по своему ведению духовных порядков, истолковывая, как следует, происхождение и природу мiра и плоти, и гоня душу в сродную ей область духовную, куда отнюдь не переступает закон греха, не имея чувства, которое могло бы послужить ему, как бы мостом для препровождения его к уму (или в, умную духовную область); так как прежние отношения сего чувства к душе уже разрушились и все чувственные зрелища пройдены мимо, так что ум перешед их, уже совсем не чувствует их, став чужд им по настроению, как и по природе.
109. Как ум, держа страсти в своей власти, делает чувства орудиями добродетели; так и страсти, когда держат ум в своих руках, настраивают чувства ко греху. И надобно трезвенно смотреть и обсуждать, как следует душе блюсти подобающий добрый образ действования, пользуясь тем же к порождению и утверждению добродетелей, чем прежде пользовалась при совершении грехов.
110. Святое Евангелие вводит отречение от плотской жизни и восприятие жизни духовной. Я говорю о тех, кои всегда умирают (1 Кор. 15, 31) по человеку, т.е. по человеческой во плоти в мiре сем жизни, живут же только для Бога Духом, по Божественному Апостолу, – живут никак уже не своею жизнью, но живущим в себе имеют Христа (Гал. 2, 20). Таким же образом мертвыми плотью почитаются и те, которые имеют в мiре сем великие скорби, мучения и притеснения, и с радостью терпят гонения и всякого рода искушения.
111. Всякая страсть слагается и порождается от сочетания чего-либо чувственного с чувством, при уклонении естественных деятельных сил, – разумею, – раздражения, или похотения, или разума, – от правого естественного своего образа действования. Если теперь ум, усмотрев цель этого их друг с другом сложения, т.е. чувственного предмета, чувства и естественной деятельной силы в сем участвующей, возможет своим рассуждением каждое из сих воззвать в свойственный им по природе чин, и каждое созерцать само по себе, т.е. чувственный предмет без отношения к нему чувства, чувство без сродства с ним чувственного предмета, и деятельную силу в сем участвующую, вожделение, к примеру сказать, или другую какую, без страстного к предмету чувственному и чувству расположения, не давая самой страсти направлять его умозрение – если, говорю, успеет ум это сделать; то он измельчит и рассеет подобно тельцу, слиянному древле Израилем (Исх. 32, 20), это сложение страсти, какая бы там она ни случилась, и рассыплет ее по воде ведения, совершенно уничтожив и самое тонкое помышление о страсти, чрез возвращение производящих ее вещей, к тому чину, какой свойствен им по природе.
112. Жизнь, запятнанная многими грехопадениями от плотских страстей есть оскверненная одежда (Иуды – 23). Ибо образом своей жизни, как одеждою какой, всякий человек обыкновенно проявляет каков он, праведен, или неправеден: один имеет одежду чистую, т.е. жизнь добродетельную, а у другого жизнь вся испачкана злыми делами. – Или лучше оскверненная от плоти одежда есть внутреннее настроение и расположение, которое дает образ душе, какой имеет она по совести (или пред совестью), в силу воспоминания об исходящих от плоти худых движений и действий, – каковую одежду непрестанно видя на себе, она (душа) поражается зловонием страстей. Ибо как от духа чрез разумное сочетание добродетелей одной с другой, в душе делается одежда нетленная, – коей облекшись, она является доброю и преславной: так от плоти чрез сплетение разных страстей, по сродству их одной с другой, производится для ней некая одежда нечистая и испачканная, являющая собою, какова душа, налагая на нее другой образ и подобие вместо Божественного.
113. Твердое и верное основание надежды на обóжение для естества человеческого есть вочеловечение Бога, в такой мере делающее человека богом, в какой Сам Бог сделался человеком. Ибо явно, что сделавшийся без греха человеком, может обóжить и естество без преложения его в Божество в такой мере возвысив его до Себя, в какой Сам смирил Себя человека ради. – Чему таинственно поучая, великий Апостол говорит, что в вецех гредущих явится на нас презельное богатство благости Божией (Еф. 2, 7).
114. Нечистотою сластей, как ржавчиной, покрытую душу очищает болезненный труд, и совсем истребляет в ней всякую склонность к вещественному, когда она делом познает вред от любления его; чего ради Бог попускает дьяволу, по праведному суду, угнетать людей мучительными скорбями.
115. Удовольствие и скорбь, и следующие за ними пожелание и страх, не были первоначально созданы вместе с естеством человеческим: иначе они принадлежали бы к числу черт, определяющих сие естество; но говоря согласно с учением великого Григория Нисского, они введены после потери свойственного нашей природе совершенства, быв привиты к неразумнейшей части нашего естества; и чрез них тотчас по преступлении заповеди обнаружилось явно и ясно наше подобие бессловесным животным, вместо блаженного образа Божия. Ибо надлежало, чтоб по омрачении достоинства разумности, человеческое естество праведно несло наказание от того самого, чем оно усвоило себе черты неразумности. Так премудро устроил Бог, чтоб человек приходил чрез то в чувство превосходства разумности.
116. Хороши бывают и страсти в руках ревнителей о добром и спасительном житии, когда, мудро отторгши их от плотского, употребляем к стяжанию небесного; именно: когда вожделение делаем стремительным движением духовного возжелания Божественных благ; сластолюбие – живительным радованием под действием восхищения ума Божественными дарами; страх – предостерегательным тщанием о том, как бы не подвергнуться будущему мучению за прегрешения; печаль – раскаянием направленным на исправление настоящего зла; и коротко сказать, когда страстями этими будем пользоваться к уничтожению или предотвращению настоящего или ожидаемого зла, равно как к стяжанию и сохранению добродетели и ведения, подобно тому, как мудрые врачи уничтожают или предотвращают сущее уже в теле повреждение от яда или имеющее проявиться телом ядовитого зверька ехидны.
117. Закон первого Завета деятельным любомудрием очищает естество наше от всякой скверны; а закон Завета Нового созерцательным тайноводством мысленно возводит ум от телесного к сродным ему зрелищам вещей мысленных.
118. Св. Писание лишь только вводимых (новоначальных) и еще в предвратиях Божественного двора добродетелей находящихся, называет боящимися (руководящимися страхом); стяжавших же соразмерный навык в разумении и в образе совершения добродетелей, обыкновенно называет преуспевающими; а тех, кои духовным разумением взошли на самый верх истинного ведения добродетелей, называет совершенными. Итак отвратившийся от ветхого вращания в страстях, и все свое расположение, по действию страха, предавший Божественным заповедям, никакого из благ, подобающих новоначалным, не лишается, хотя не стяжал еще навыка в добродетелях и не сделался причастником премудрости, глаголемой в среде совершенных (1 Кор. 2, 6). Равно и преуспевающий не лишается ни одного из благ, принадлежащих его степени, хотя не стяжал еще такого же презельного ведения Божественных вещей, какое свойственно совершенным. А совершенные, таинственно сподобившиеся уже созерцательного богословия и ум свой сделавшие чистым от вся кого вещественного мечтания, являются внедрившими в себя и Божественную любовь, носящую полное без всякого недостатка подобие образа Божественной красоты.
119. Страх двояк: один чистый, а другой нечистый. Тот страх, который порождается по причине прегрешений под действием ожидания мук, нечист; так как причиной имеет сознаваемый за собою грех, и не пребудет навсегда, потому что вместе с отъятием чрез покаяние греха исчезает. А тот, который и без этого боязливого беспокойства из за грехов всегда стоит в душе, этот страх чист, и никогда не отойдет; потому что он некако соприсущ Богу, как дань от лица тварей, проявляя собою естественное всем благоговеинство пред Его величием, превысшим всякого царства и силы.
120. Дух святой во всех вообще есть, как всех объемлющий и о всех промышляющий, и во всех приводящий в движение естественные семена (добра). Но в сущих под законом Он определительно есть, как указатель преступления заповедей и просветитель предсказанного относительно Христа обетования. Во всех же, сущих по Христе, кроме сказанного, и как сыноположитель, или усыновления производитель. А как премудрости податель, ни в ком из сказанных лиц не есть Он просто или безусловно, но только в тех, кои разумея дело сделали себя достойными Его Божеского вселения своею Богоподобной жизнью. Ибо всякий, не творящий Божиих волений, пусть он и верный, неразумное имеет сердце, как детелище злых помыслов, и тело грехам (т.е. во грехах виновное) повинное, как всегда полное нечистыми страстными похотями.
121. Желающий всем человеком спасться и алчущий обóжения их, Бог, их кичение и тщеславие, как бесплодную смоковницу иссушает проклятием (Мф. 21, 19), чтоб они, предпочетши действительную праведность тому, чтоб только казаться праведными, и сбросив с себя лицемерный хитон добронравной показанности, неподдельно приступали к добродетели, как сего хочет Божественное слово, и благочестно прочее проводили жизнь, стараясь паче пред Богом держать доброе расположение души, нежели пред людьми выставлять внешне добронравную показность.
122. Дьявол и враг есть Божий и мститель. Враг, – когда из ненависти к Нему, являя притворную, ко пагубную, любовь к нам человекам, при возбуждении разных страстей, сластью от них чаемой прельщает произволение наше предпочитать вечным благам временные и ими похищая все расположение души, совсем отторгает нас от любви Божественной и делает произвольными врагами Сотворившего нас. Мститель, – когда излив всю к нам ненависть требует казни в наказание нам, чрез грех сделавшимся, как бы подчиненными ему. Ибо ничто так не любезно дьяволу, как видеть человека казнимым. Когда же это бывает ему попущено, он, подобно бури, налетает на тех, на коих по попущению Божию получил власть, придумывая одни за другими наведения им непроизвольных страданий (за произвольные страсти), не повеление Божие исполнить хотя, но желая насытить свою к нам страстную ненависть; чтоб душа, изнемогши под тяжестью скорбей и бед отбросила всякую надежду на Божественную помощь, и наведение прискорбных случайностей, вместо вразумления, сделала причиной потери веры в самое бытие Бога.
123. Без Божия попущения и сами демоны ни в чем не могут служить дьяволу. Ибо Бог ведает, как с подобающим человеколюбным и благим промышлением попускать дьяволу чрез слуг своих совершать разные наказания за то, в чем мы согрешили. Явно сие показывает Писание в сказании об Иове, в коем пишется, что дьявол совершенно ничего не мог сделать Иову без Божественного соизволения.
124. Благ сущи Бог и желая совершенно исторгнуть из нас семя зла т.е. похотение сластолюбное, лишающее ум Божественной любви, попускает дьяволу наводить на нас прискорбности и страдания: чтоб чрез прискорбности и очистить душу от яда предшествовавших похотений и внедрить в нее ненависть и совершенное отвращение от настоящих, льстящих одной чувственности, – как ничего полезного кроме мучительных последствий не доставивших при прежнем, удовлетворении их: и чтобы таким образом самую мучительную и человеконенавистную силу врага сделать обстоятельственной причиной возвращения к добродетели тех, кои произвольно погрешили против нее.
125. Страждущий за попрание Божией благодати, если познает цель врачующего его Божественного промышления, то и случившуюся прискорбность с благодарностью приемлет радуясь, и грех за который наказуется охотно исправляет; а кто нечувствительным остается к таким врачевательным намерениям, тот и данной ему благодати праведно лишается и предается смятению страстей, оставлен будучи в дело приводить то, к чему внутри имел расположение и стремление.
126. Кто по Божию попущению к исправлению его наводимую на него чрез невольные искушения скорбную беду, с благодарностью не приемлет и самомнение, по коему кажется себе праведным, раскаявшись не отлагает; тот как противящийся Божественным определениям праведных судов и произвольно не соглашающийся быть по Божественному повелению под игом вавилонского царя, предается в плен, терпит цепи и узы, голод, смерть и меч, и совсем изводится из своей земли. Все это и многое другое подобное терпит и тот, кто, как из земли своей изводится из благонастроения и навыка в духе добродетели и ведения, по причине нехотения своего, из гордости и суетного о себе мнения в очищение своих грехов, благоволительно побыть, по Божественному Апостолу, в скорбях, нуждах и теснотах (2 Кор. 12, 10; 6, 4). Ведал великий Апостол, что уничижение внешнее чрез тягостные телесные положения имеет свойство сохранять в душе Божественные сокровища; почему благоволительно претерпевал их, и для себя и для тех, которым должен был явить в себе образ веры и добродетели; чтоб они, хотя бы по своей вине пострадали что-либо, подобно оному, подвергшемуся епитимии, Коринфянину (1 Кор. 5, 5), имели пред собою невинно страждущего в утешение себе и в подражание его терпению.
127. Божественный Апостол разные действа Святого Духа называет разными дарами, одним и тем же Духом сообщаемыми (1 Кор. 12, 4). Такое явление Духа подается по мере сущей в каждом веры, в причастии известного дара; именно каждый из верующих, соответственно вере и сущему в нем душевному настроению, соразмерное приемлет действо Духа, дающее ему достаточное к исполнению такой или другой заповеди расположение и силу.
128. Как один получает слово премудрости, другой – слово разума, иной – веру, а иной – иное какое из исчисленных великим Апостолом дарований (1 Кор. 12, 8-12): так один получает чрез Духа дар совершенной, непосредственной и ничего вещественного не имеющей любви к Богу, по мере веры; другой чрез того же Духа получает дар совершенной любви к ближнему; иной – другой какой дар, по тому же Духу как я сказал; так как каждый имеет свой действующий в нем дар. Ибо всякое действенное и сильное к исполнению заповеди расположение Апостол называет даром Духа.
129. Вера есть сила, все внутри в благонастроении содержащая, или есть самое благонастроение, подающее преестественное, непосредственное, совершенное единение верующего с веруемым Богом.
130. Поелику человек, состоя из души и тела подлежит действию двух законов т.е. закону плоти и закону духа, из коих закон плоти имеет действо чувственное, а закон духа – мысленное или духовное; при чем закон плоти, чувственно действуя, обыкновенно связует с веществом, а закон духа, мысленно или духовно действуя, непосредственное производит единение с Богом: то совершенно в порядке бывает, что кто не размыслит в сердце своем (Лук. 11, 23) – то есть – не пресечет совершившегося чрез веру непосредственного единения с Богом; тот, как бесстрастный, паче же как богом сделавшийся в силу единения с Богом чрез веру, речет горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет (Мф. 17, 20): каковым изречением, как перстом указывается, что мудрование и закон плоти во истину тяжел и неудободвижим, для естественных же наших сил и совсем недвижим и не колеблем.
131. В естество человеческое чрез чувственность так укоренилась сила неразумного животолюбия, или животности, что многие ничем иным почитают человека, как плотью, имеющей способность только к наслаждению настоящей жизнью.
132. Господь, – сказав: ищите прежде царствия Божия и правды его (Мат. 6, 33), т.е. прежде всего познания истины, и потом деятельного упражнения в стяжании преподобных нравов, – ясно показал, что верующим должно искать единого Божественного ведения и, украшающей его делами, добродетели.
133. Поелику многое потребно, чего верующие должны искать для Богопознания и добродетели. каковы: освобождение от страстей, терпение искушений, разумение добродетелей, и видов соответственных им деяний, изгнание пристрастия души к плоти, отчуждение расположения чувства к чувственному, совершенное отстранение ума от всего тварного, – и обще сказать, – бесчисленное есть множество вещей, кои потребны для удаления от греха и неведения и стяжание ведения и добродетели: то Господь и сказал: вся, елика аще воспросите в молитве, верующее примете (Мат. 21, 22), – выражая тем, что вообще всего, что способствует к Богопознанию и добродетели и притом этого одного благочестивые с разумом и верою должны искать и испрашивать: ибо это все душеспасительно для нас и Господь всегда подает сие просящим у Него.
134. Вонею животной в живот (2 Кор. 2. 16) был Апостол, как своим примером располагающий верных деятельно стремиться к стяжанию благоухания добродетелей, – или как проповедник, послушных слову благодати переводящий от жизни чувственной к жизни духовной; вонею же смертной в смерть был он для тех, которые от смерти неведения низринулись в смерть неверия, дав им воcчувствовать ожидающее их осуждение.
135. Три есть силы в душе, – разумная, раздражительная (энергическая) и похотная. Разумной силою ищем мы знать что благо; похотной – вожделеваем познанного блага, а раздражительной подвизаемся и боремся из-за него. Любящие Бога, стремясь этими силами к Божественной добродетели и ведению, и одной ища, другой вожделевая, третьею подвизаясь, приемлют нетленную пищу и утучняющее ум ведение Божественных вещей.
136. Бог, создавшии человеческое естество, вместе с дарованием ему, по воле Своей, бытия, сочетал с ним и силу исполнять достодолжное; под силою же сею разумею существенно в естество наше вложенное движение (влечение) к совершению добродетелей, которое сознательно проявляется на деле по воле того, кто имеет его.
137. Человек, если будет держаться одного чувственного, свойственного телу, различения вещей по приятности и неприятности их; то, преступив Божественную заповедь, вкушает от древа познания добра и зла, т.е. от чувственного бессловесия, или неразумности, одно умея добре различать, что служит к сохранению целости тела, и вследствие того приятное принимать, как доброе, а неприятного избегать, как злого. Если же он будет всецело держаться одного умного рассуждения, добре различающего временное от вечного, то сохранив Божественную заповедь, вкушает от древа жизни, т.е. премудрости, в уме созидающейся, одно умея добре различать, что служит ко спасению души, и вследствие того славу вечных благ принимать, как добро, а тленность благ временных отвергать, как зло.
138. Добро для ума есть бесстрастное расположение к духовному, а злострастная склонность к чувственному. Для чувства же добро есть страстное движение к телу, по вкушению сластолюбивой похоти, а зло-неприятное состояние вследствие лишения сего.
139. Виноград дает вино; вино причиняет опьянение; опьянение – исступление (злое, – временную потерю смысла). Не так ли и живодейственный ум, – который можно уподобить винограду, – будучи возделываем добродетелями, порождает ведение, а ведение порождает доброе исступление, исторгающее ум из уз чувственных.
140. Вместе с помышлениями о чувственных вещах лукавый злокозненно влагает и воображения их внешних видов и форм, чрез кои обыкновенно возбуждаются страстные вожделения тех вещей по одной их наружности, когда разумная наша деятельность останавливается в своем прехождении к мысленному и духовному через (или сквозь) посреди сущее чувство. Тут то враг и успевает растлить душу, ввергнув ее в страстное волнение.
141. Слово Божие есть свет и огнь, поскольку освещает естественные помыслы, и попаляет неестественные; равно как поскольку разгоняет мрак чувственной жизни для тех, кои чрез исполнение заповедей стремятся к чаемой лучшей жизни, а тех, которые самоохотно по любви к плоти держатся этой темной ночи жизни (чувственной) казнит огнем суда и осуждения.
142. Сила ума нашего по естеству способна к познанию телесных и бестелесных существ; о святой же Троице ведение приемлет она по единой благодати, веруя только, что она есть, но отнюдь не дерзая пытать, что она есть по естеству, как (это делает) демонский ум.
143. Чистым оком веры узревший благолепие будущих благ охотно повинуется повелению изыти из земли своей, от сродства своего, и из дома отчего, оставляя всякое сочувствие и пристрастие к плоти, чувству и всему чувственному, и бывая, если случится какое с сей стороны искушение, выше естества, как предпочетший естеству причину его, подобно великому Аврааму, предпочетшему Исааку Бога (Быт. 22 и 1 и д.).
144. Кто не славы ради, ни в видах лихоимания, ни из лести и человекоугодия, ни для показности (1 Сол. 2, 3-5) старается проходить добродетель и изучать Божественные Писания, но все для Бога и делает, и говорит, и помышляет, сей с разумом шествует путем истины.
145. Кто постится и воздерживается от всякой страстевоспалительной пищи и другого много делает такого, что может способствовать к избавлению души от греховных влечений, тот уготовляет путь, о коем говорится – (Лук. 3, 4): уготовайте путь Господеви. А кто по тщеславию, или лихоиманию, или из лести и человекоугодия, или для другого чего-либо, а не для Богоугождения берет на себя такой образ жизни, тот не творит правыми стезей Божиих: труд для уготовления пути подъемлет, а Бога сшествующим путем сим иметь не сподобляется.
146. Посвятивший себя истинной жизни, зная, что всякая прискорбность, произвольная ли или невольная, бывает смертью для породительницы смерти – похоти (Иак. 1, 15), всякие сретения острых невольных искушений принимает с радостью и веселием, терпением делая сии прискорбности путями удобными и гладкими, – к почести вышнего звания (Фил. 3, 14), незаблудно препровождающими его, благочестно по ним Божественное течение совершающего. Ибо смерти породительница есть похоть; а смерть похоти есть прискорбность, произвольная, или помимо воли находящая.
147. Всяк много-изгибистую и многосоставную, со всем чувственным многообразно сплетшуюся похоть подавивший воздержанием, пути стропотные сделал правыми, а сретенные несносные и жестокие прискорбности поправший терпением, пути острые сделал гладкими. Почему Он в награду за добродетель и за труды ради ее, как добре и законно их подъявший, и похоть победивший вожделением добродетели, а болезненность скорбей подавивший возлюблением истины, тем же и другим мужественно совершивший Божественные подвиги, узрит, по писанному, спасение Божие (Ис. 40, 5).
148. Стропотности (т.е. кривости и извилины) произвольных страстей, т.е. движения похоти, воздержанием выпрямивший, и острые случайности непроизвольных искушений, т.е. разные виды прискорбностей, терпением угладивший, и сделавший путями ровными, – сей по правде узрит спасение Божие, как сделавшийся чист сердцем, коим, в силу добродетелей и благоговейных созерцаний, узревает Бога в конце борений и подвигов, по слову Господа: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 3), приемля за труды в совершении добродетелей, благодать бесстрастия, кроме которого никто не узрит Бога.
149. Ум, пока имеет в себе живущим памятование о Боге, взыскивает Господа чрез созерцание (Пс. 26, 4. 8), но непросто, а в страсе Господни (2 Парал. 26, 5), т.е. с исполнением заповедей. Ибо ищущий Господа без сего исполнения, не находит Его, потому что не в страхе Господнем взыскал Господа. И благопоспешит ему Господь (там же); ибо всякому с ведением делающему должное благопоспешает Господь, и научая его разным добродетелям, и открывая ему истинное значение вещей сотворенных.
150. Без веры, надежды и любви, как из худого ничто в конец не истребляется, так и из доброго ничто совершенно не установляется в нас. Вера убеждает боримый ум прибегать к Богу и возбуждает его к дерзновению уверением в готовности для него всяких духовных орудий; надежда бывает для него необманчивою поручительницей за Божественную помощь, обещая истребление противных сил, а любовь делает его неудобоотторжимым, лучше же совсем неотторжимым от родственного сочетания с Божественным, даже и во время самой брани, прилепляя всю силу его расположения к вожделению Божественного.
151. Вера утешает боримый ум, воодушевляя его несомненностью в помощи; надежда, пред очи представляя уверованную помощь, отражает нападение сопротивоборцев; а любовь делает мертвым (или бездейственным) для Боголюбивого ума приражение врагов, совершенно обессиливая его вожделенным устремлением к Богу.
152. Обращение к Богу само собою ясно свидетельствует о полнейшем сердечном восприятии Божественной надежды, без коей никогда, ни у кого, ни по чему, не бывает устремления к Богу: ибо надежде свойственно представлять пред очи будущее как настоящее и удостоверять боримых супостатской силою, что от них отнюдь не отступает покровительствующий им Бог, за Коего и ради Коего святым предлежит брань. Ибо без какого-либо чаяния трудно или удобоисполнимого, никогда ни у кого не бывает обращения к добру.
153. Всякий ум, Божественной силою препоясанный, как бы старейшинами какими и князьями имеет: – силу мыслительную, в коей порождается разумная вера, научающая всегда созерцать неизреченно присущим Бога и будущими благами надеждою наслаждаться, как настоящими, – силу вожделительную, в коей установляется Божественная любовь, прилепляющая произволение к вожделению чистейшего Божества и неотторжимым держащая расположение к вожделенному; – и силу раздражительную, в коей сильно водворяется Божественный мир, все движение вожделений устремляющий к возлюблению Божества. Сии силы всякий ум имеет содейственницами своими в искоренении зла и в насаждении и хранении добродетели.
154. Тому, кто не очистился прежде от страстей, не должно касаться рассматривания естественных вещей, потому что образы чувственных вещей могут вовлечь в страсть ум, не совершенно освободившийся от страстей. Ибо ум, из угождения чувственности долго останавливающийся в мечтаниях своих на видимостях чувственных вещей, бывает производителем нечистых страстей и чрез созерцание к сродным ему мысленным вещам перейти не имеет силы.
155. Кто во время восстания страстей мужественно заключит чувство, совершенно изгонит мечтание и память о чувственных вещах, и совсем подавит естественные движения ума к исследованию того, что вне его: тот победоносно посрамит, с помощью Божественной благодати, восставшее на него злое и тиранское насилование страсти и дьявола.
156. Когда бывают ум безумен, гнев неудержим, похотение скотско, и вследствие того неведение, своеволие, и срамные движения овладевают душой: тогда греховный навык с силою выступает, сплетшись с разными чувственными сластями.
157. Уму, научившемуся разумно избегать невидимых схваток или столкновений (с невидимыми врагами), не следует ни приступать к естественному рассуждению, ни что-либо другое делать во время нападения злых сил, но только молиться, утомлять трудами тело, пресекать со всем тщанием вещественное мудрование, и блюсти стены града, – разумею, – сторожевые душевные добродетели, или способы хранения добродетелей, т.е. воздержание и терпение; чтобы как-нибудь враг, прельстив душу десными и похитив ее склонение на свою сторону, не отдалил ее от Бога, напояя ее развращением мутным (Аввак. 2, 15), и мнимым добром не увлек сердца, ищущего лучшего, к худшему.
158. Кто рассудительным и всеобъемлющим воздержанием и терпением мужественно заключил чувства, и чрез душевные силы входы к уму чувственных образов преградил; тот удобно расстраивает все злые козни дьявола, обращая его вспять со стыдом тем же путем, каким пришел (4 Цар. 19, 33).
159. Кто во время восстания искушений воздерживается от помышлений о вещах, прилежит же молитве с собранием ума от всего к себе самому и к Богу, тот убивает грехотворную склонность, и тем со стыдом обращает вспять дьявола, восставляющего сказанную склонность, в надежде на которую он и подступил к душе с обычной ему дерзостью, гордостными восставая против истины помыслами: что, и познав, и пострадав, и сделав великий Давид, по опыту очень хорошо знавший порядок всех мысленных браней, сказал: внегда востати грешному предо мной, онемех и смирихся, и умолчах от благ (Пс. 38, 2. 3): и после него Божественный Иеремия, повелевающий народу не исходить на нивы, и на пути не ходить, понеже меч вражий обитает окрест (Иер. 6, 25).
160. Естественные пожелания и удовольствия не подвергают укору тех, кои испытывают их, так как они суть необходимые следствия устроения нашего естества. Ибо естественное доставляют нам, и помимо воли нашей, удовольствие, – и прилучившаяся пища, удовлетворяющая предшествовавший голод, – и питие, утоляющее томление жажды, – и сон, обновляющий силы, истощенные бодрствованием, – и все другое, что бывает у нас, по естественным потребностям, необходимое для благосостояния нашего естества, и благопотребное к стяжанию добродетели для ревнителей о том. Все такое уместно и во всяком избегающем греховного поползновения в разумных однако же пределах, не допускающих, чтоб он подвергся чрез то рабству, произвольно образующихся в нас, укоризненных и противоестественных страстей, не имеющих другого в нас начала, кроме неуправляемого разума движения естественных потребностей и пожеланий, которые и прирождены не с тем, чтоб сшествовать нам в бессмертную и долговековую жизнь.
161. Высочайшей благости дело есть, что она не только божественные и бестелесные естества мысленных тварей сделала отображениями неизреченной Божеской славы, как способные сообразно с своею приемлемостью воспринимать все недомыслимое благолепие неприступной красоты; но и в тварях чувственных, во многом недостаточествующих пред существами мысленными, отпечатлела явные следы своего величия, могущие ум человеческий, в них углубляющийся, переносить прямо к Богу, восторгая его выше всего видимого, как бы вводя в область верховного блаженства.
162. Деятельное любомудрие деятеля делает высшим страстей, а созерцательное знателя ставит выше всего видимого, возводя ум его к сродным ему предметам [4, 100].
163. С деянием соединяющий ведение, и с ведением деяние есть престол Божий и подножие ног Его: престол по ведению, подножие по деянию. Если же кто назвал бы небом такой человеческий ум очищенный от всякого мечтания о вещественном и всегда занятый, или паче украшенный отрешенными помышлениями о Божественном, тот, мне кажется, не зашел бы за пределы истины.
164. Началом движения всякой страсти служит обыкновенно сродный с нею чувственный предмет. Ибо без такого предмета, который бы чрез посредство какого-либо чувства привлекал к себе силы души, страстное движение никогда не породилось бы; так как страсть без чувственного предмета не бывает. Не будь жены, не будет блуда; не будь яств, не будет чревобесия; не будь злата, не будет златолюбия. Так вся кого страстного движения естественных наших сил началом служит чувственный предмет, или бес, чрез него разжигающий душу на грех.
165. Между Богом и человеком стоят предметы чувственные и умно созерцаемые. Ум человеческий, желая пройти до Бога, не должен быть порабощен вещам чувственным в деятельной жизни, и отнюдь не задерживаем предметами мысленными в жизни созерцательной.
166. Гнев Божий есть болезненное чувство обучаемых; причиняется же сие чувство болезненное наведением невольных неприятностей в жизни, коими Бог часто приводит к скромности и смирению ум, надмевающийся добродетелью и знанием, давая ему чрез них познать самого себя и сознать свою немощь, воcчувствовав которую он отлагает суетное надмение сердца.
167. Гнев Господа есть сокращение или пресечение подаяния Божественных даров, которое (пресечение) бывает на пользу всякому уму, высоко и много о себе думающему, и хвалящемуся от Бога данными ему благами, как бы они были плодом его собственных добродетелей.
168. Божественный, яко воистину, предел и закон Промышления в течении событий есть наказывать так, чтобы несчастиями научить благодарности тех, которые в лучшем состоянии оказались неблагодарными, испытание настоящих прискорбностей делая путем к признанию Божественной силы, действовавшей в предыдущем благобытии: дабы иначе, если бы Провидением попущено было нам беспрепятственно надмеваться тем, что в нас есть хорошего, совсем не впасть нам в Богопротивную гордыню, возмечтав, что стяжание добродетели и ведения достигается собственными нашими естественными силами, а не благодатью.
169. Мнящий о себе, что достиг уже верха добродетелей, никак не станет уже искать источной причины благ, одному себе приписывая силу преуспевать в добре, и сам себя за то лишая утверждения и ограждения спасения, – т.е. Бога. А кто чувствует в себе естественную скудость сил на добро, тот не перестает спешно тещи к Могущему восполнить недостающее ему.
170. Праведно гнев посещает высокомудрствующий о себе ум, т.е. оставление его, или попущение ему потерпеть нападки от демонов, и в деятельности и в умствовании; чтоб он пришел чрез это в чувство естественной своей немощности и в сознание покрывающей его и все доброе в нем совершающей Божией силы и благодати и смирил себя далеко отревая от себя неестественную и чуждую ему высимость, дабы иначе не нашел на него другой гнев, – гнев отъятия ниспосланных прежде даров.
171. Не образумившийся первым видом гнева, т.е. оставлением, и не смирившийся, признав его добрым научителем благодарности, встречает другой находящий на него гнев отъемлющий у него действие прежних дарований, и лишающий его охранявшей доселе силы. Ибо так говорит Бог о неблагодарном Израиле, представляя его под видом винограда: отыму ограждение его, и будет в разграблении; и разорю стену его, и будет в попрание; и оставлю виноград мой, и к тому не обрежется, ниже покопается и взыдет на нем, якоже на лядине, терние; и облаком заповем, еже неодождити на него дождя (Ис. 5, 5. 6).
172. Еще другой есть ведущий к нечестью путь, – нечувствие к потере добродетелей. Ибо привыкший оказывать неповиновение Богу (преслушанием заповедей) и Самого отречется Бога, когда позовет на то какое обстоятельство (угрожая за верность заповеди смертью): так как он плотскую жизнь предпочитает Богу и плотские удовольствия в чувствах сердца имеет лучшими всяких Божеских повелений.
173. Боголюбивый и добродетельный человек, подобно Езекии, разумно препоясавшийся силою, против демонов, если когда случится ему испытать приражение злых духов, завязывающих с ним невидимо в уме брань, и он, молитвы ради, примет свыше от Бога посылаемого ему Ангела, т.е. большее слово премудрости, и, сокрушив, рассеет всю эту дьявольскую фалангу, – и однако же не припишет Богу причину такой победы и спасения, но одному самому себе; – то таковой не воздает Богу по воздаянию Его (2 Пар.32, 25), не уравнив с великостью спасения множество благодарения, и с благодеянием спасшего не соразмерив свое к Нему благорасположение.
174. Просветим ум Божественными разумениями, а тело благоукрасим соответственными сим разумением, образами его держания, сделав его, чрез отвержение страстей, разумным детелищем добродетели. Ибо прирожденные телу страсти, разумом управляемые, не имеют ничего укорного, но когда допускается их движение без этого ограничения, тогда они наводят укор. Почему говорится, что отвержение должно быть таких страстей, коих движение естественно, но коих употребление бывает часто не по естеству, не бывая управляемо разумом.
175. Вознесшийся сердцем по причине полученных им дарований и возвысокоумствовавший, яко не прием (1 Кор. 4, 7), праведно испытывает находящий на него гнев, когда Бог попускает дьяволу сплестись с ним мысленно, и как поколебать деятельные его порядки добродетели, так и помрачить умственные его светлые разумения, чтобы он, воcчувствовав свою немощь, сознал где та сила, которая одна побеждает в нас страсти, и покаявшись смирился, отвергая дмение самомнения, и тем умилостивил Бога отвратить от него обыкновенно находящий на нераскаянных гнев, отъемлющий благодать, охраняющую душу и оставляющий пустым неблагодарный ум.
176. Никто не может истинно благословлять Бога, если он не освятил тело добродетелями, и душу не просветил истинными познаниями. Благорасположение к добродетели есть лице умозрительствующего ума, как на небо, подъемлемое на высоту истинного ведения.
177. Блажен, кто воистину сознал, что Бог в нас, как в органах, совершает всякое дело и созерцание, добродетель и ведение, победу и мудрость, доброту и истину, так что мы совершенно ничего к сему от себя не привносим, кроме одного, желающего добра, расположения; каковое имея, великий Зоровавель говорит, обращая речь свою к Богу: благословен еси, иже дал еси мне, премудрость и Тебе исповемся Господи Боже Отец наших. От Тебе победа, и от Тебе премудрость, и Твоя слава, и аз раб Твой [2 Ездр. 4, 60. 59]. Как истинно благодарный раб все отнес он к Богу, все даровавшему, от Коего прияв, имел он премудрость; и Ему в исповедании приписав всю силу дарованных благ, кои суть, как сказано, сочетание победы и мудрости, добродетели и ведения, деяния и созерцания, доброты и истины: ибо они друг с другом сочетаясь, испускают лучи единой славы и светозарности Божией.
178. Все совершенства святых явно были дарами Божиими, так что никто совершенно ничего не имея, кроме дарованного блага, которое само Богом, как Владыкой всяческих бывает соразмеряемо со степенью благодарности и благорасположения приемлющего, одного того обладателем остающегося, что посвящает Богу.
179. Всякий из нас по мере сущей в нем веры, стяжает явное действие Духа: так что всякий сам для себя бывает раздаятелем благодати. Почему никто из благомудрствующих никогда не станет завидовать другому, обилующему благодатями, так как на нем самом лежит стяжать расположение, условливающее приятие Божественных благ.
180. Причиной различия в раздаянии Божественных благ служит мера веры каждого (Рим.12, 6); соответственно же тому, как веруем, имеем мы и ревностную готовность действовать в духе веры. Итак делающий (дела в духе веры) мерою своей деятельности показывает меру веры приемля и благодать в такой мере, в какой поверовал. А не делающий так мерою своего неделания показывает меру неверия, претерпевая и лишение благодати в такой мере, в какой вдался в неверие. Почему не хорошо делает завидующий добре действующим, когда явно в его, а не в чужих руках находится приумножение веры и дел, и затем приятие благодати, приходящей по мере веры (и сообразных с нею дел).
181. И почиет на Нем, говорит Исаия, Дух Божий, Дух премудрости и разума, дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия: исполнит Его Дух страха Божия (Ис. 11, 3. 4). Свойственны же сим духовным дарам: – страху – воздержание от злых дел; крепости – делание дел благих; совету – различение противоположного долгу; благочестию безошибочное видение должного; ведению – самим делом постижение сокрытой в добродетелях разумности; разуму – совершенное душе расположение к познанному (вкушение его); премудрости – недоведомое единение с Богом, делающее по причастию богом того, кто его причастен бывает.
182. Дух страха Божия есть воздержание от злых дел; дух крепости есть усердное стремление и движение к энергичному исполнению заповедей; дух совета есть навык различения (добра и зла), по коему разумно исполняем заповеди, отревая от лучшего худшее; дух благочестия есть непогрешительное видение образов творения добродетелей, по коему действуя, никогда не отступаем от здравого суждения разума; дух ведения есть верное понимание заповедей и разумных оснований их, на коих стоят и образы добродетелей; дух разума есть сосложение с образами и основаниями добродетелей (решимость исполнить первые и действовать по вторым) или лучше сказать, претворение (себя по ним), по коему совершается срастворение естественных сил с образами и основаниями заповедей; дух премудрости есть восторжение к Причине сущих в заповедях духовнейших разумений, и соединение с Нею, в силу коего, неведомо как, посвящаемы бывая, сколько это доступно людям, в сущее в Боге разумение вещей, сообщаем его другим людям речью, бьющей из сердца, как из некоего источника.
183. Слепую имеет веру тот, кто по вере не исполняет заповедей Божиих. Ибо, если Божии заповеди суть свет (Притчи 6, 23); то явно, что без Божественного света остается тот, кто не исполняет Божиих заповедей, нося голословное, а не истинное Божественное звание.
184. Никто, согрешая, не может представлять в извинение греха немощь плоти. Ибо единение с Богом-Словом, разрешением клятвы восстановило в силе все естество, сделав таким образом неизвинительным для нас склонение произволения на страсти. Божество Слова, будучи всегда по благодати соприсуще верующим в Него, заглушает закон греха сущий во плоти (Рим. 8, 2).
185. Знание, не обуздываемое Божественным страхом, производит надмение, внушая надмившемуся из-за него почитать собственным то, что даровано. Деятельность же, вместе с Божественной любовью множащаяся, не получая знания выше того, что следует делать, делает делателя смиренномудрым.
186. Небесное жилище есть бесстрастный добродетельный навык, и знание, никакого заблуждения не имеющее, которое могло бы смущать мысли.
187. Первое бесстрастие есть совершенное воздержание от злых дел, видимое в новоначальных; второе – совершенное отвержение помыслов о мысленном сосложении на зло, бывающее в тех, кои с разумом проходят путь добродетели; третье – совершенная неподвижность страстного пожелания, имеющее место в тех, кои от видимых вещей восходят к мысленным созерцаниям; четвертое бесстрастие есть совершенное очищение даже от самого простого и голого мечтания, образующееся в тех, кои чрез ведение и созерцание сделали ум свой чистым и ясным зерцалом Бога. Итак очистивший себя от страстных дел, и освободившийся от мысленного на них сосложения, и пресекший похотное к ним движение, и сделавший ум свой чистым даже от простого о них помышления, имея сии четыре главные бесстрастия, исходит из области тварей вещественных и вступает в чин существ мысленных, Божественный и мирный.
188. Первым бесстрастием называется не трогающееся с места движение тела к действительному греху (побуждение есть, но ему не дают хода); вторым – совершенное отвержение душевных страстных помыслов, коим заморяется возможное по первому бесстрастью движение, не имея возбуждающих его к действию страстных помыслов; третьим – совершенная неподвижность похотения к страстям, ради коей и второе бывает, состоящее в чистоте помыслов; четвертым бесстрастием называется совершенное отложение в мыслях всех чувственных мечтаний, по коему получает начало и третье, не имея чувственных мечтаний, живописующих картины страстей.
189. Начало и конец спасения каждого есть премудрость, которая начиная прежде порождает страх, а потом усовершившись к концу порождает любовь. Или лучше, по началу она сама смотрительно бывает страхом, чтоб удерживать любителя своего от худа, а потом к концу сама собою естественно оказывается любовью, исполняя духовным обрадованием тех, которые сожительством с нею заменили обладание всеми видимыми благами.
190. Всякое исповедание смиряет душу, то научая ее признать, что она оправдана благодатью, то заставляя сознаться, что в прегрешениях своих она сама виновна, по причине нерадения своего.
191. Исповедание бывает двояко по содержанию: одно бывает в чувствах благодарения за дарованные блага; а другое в чувствах самообличения и сознания в том, что наделано худого. Ибо исповеданием называется и благодарное припоминание Божиих благодеяний, добре воcчувствованных, и откровенное сознание худых дел виновными в них. Тоже и другое бывает породительницею смирения. Ибо смиряется обычно и тот, кто благодарит за блага, и тот, кто истязует себя за прегрешения: тот, считая себя недостойным дарованных благ; а этот, умоляя о получении прощения прегрешений.
192. Страсть гордыни состоит из двух неведений, или несознаний, кои сошедшись во едино производят одно слиянное мудрование (гордостное). Ибо один тот горд, кто не признает ни Божеской помощи, ни человеческой немощности. Таким образом гордость есть Божественного и человеческого знания лишение.
193. Тщеславие есть отступление от цели, которая по Богу, и переступление к другой цели, которая не по Богу. Ибо тщеславен тот, кто для своей, а не для Божией славы заботится о добродетели, и трудами своими имеет в виду накупить лишь человеческих непостоянных похвал.
194. Человекоугодливый об одном том печется, чтобы внешнее его поведение было показно, и чтобы заслужить доброе слово льстеца, первым зрение, а вторым слух подкупая в свою пользу у тех, кои услаждаются или в удивление приводятся только видимым и слышимым, и добродетель определяют только тем, что показывают чувства. Человекоугодие таким образом будет добрых нравов и слов показывание пред людьми и для людей.
195. Лицемерие есть притворение дружбы или ненависть прикрываемая видом дружбы, или вражда под прикрытием благоволения действующая. или зависть подражающая характеру любви, или жизнь красная притворным видом добродетели, а не действительной добродетелью, или притворение праведности, показанием только, будто она есть, соблюдаемое, или обман, имеющий вид истины; – что все ухитряются устроять в нравственной испорченности подражающие змию.
196. Причина всех тварей и всех сущих в них благ есть Бог. Почему возносящийся добродетелю или знанием, и с мерою добродетели, т.е. преуспеяния в ней при помощи благодати, не сопростирающий сознание своей немощности, очевидно не избег злого духа гордыни; ради собственной славы делающий добро, себя предпочел Богу, пронзен будучи остном тщеславия; творящий добродетель или говорящий о ней, только да видим будет человеки (Мф. 23, 5), человеческое одобрение поставил выше Божеского, боля страстью человекоугодия; а подкрасивший свое поведение только честной представительностью добродетели злонамеренно для обмана и видимостью благоговеинства прикрывающий недоброе настроение сердца, торгует добродетелью по лукавству лицемерия. Не очевидно ли, что всякий из сих на другое нечто, а не к Причине всего направил цель свою.
197. Демоны ни целомудрия не ненавидят, ни постом не гнушаются, равно как ни раздаянием имений, ни странноприимством, ни псалмопением, ни прилежанием к чтению, ни уединением, ни высокими умозрениями, ни спанием на голой земле, ни бдением, ни всем другим, чем характеризуется жизнь по Богу, – пока целью таких дел поставляется что-нибудь им угодное.
198. Демоны, борющие при недостатке добродетели, суть те, которые научают блуду и пьянству, сребролюбию и зависти; а при добродетелях борющие суть те, которые научают самомнению, тщеславию и гордости, и таким образом чрез десное скрытно насевают в нас шуее.
199. О когда бы и нам этим духам злобы, которые невидимо приступают к нам с притворным видом духовной дружбы, и, в намерении благим нам сделать смерть греховную (Рим. 7, 3), говорят: будем и мы строить вместе с вами (2 Ездр. 5, 65), – отвечать: несть вам и нам созидати дом Господу Богу нашему. Мы одни созиждем его Господу Богу Израилеву (2 Ездр. 5, 68). Одни, – потому что, освободившись от духов борющих по недостатку добродетели, которых мы уже избежали, не хотим опять быть искушенными и от вас, вознесшись избытком ее, и пасть падением, столько гибельнейшим первого, сколько в том была легче надежда восстания, потому что мы тогда были в числе снисходительно прощаемых по причине немощи, а в этом или совсем ее нет, или она очень затруднительна, потому что мы будем в состоянии ненавидимых за гордость. – И мы не одни, потому что имеем святых Ангелов помощниками себе в добром, паче же самого Бога, нам Себя являющего делами правды и нас Себе созидающего во святой храм, свободный от всякой страсти.
200. Много может молитва праведного поспешествуема, как сказано (Иак. 5, 16). Поспешествуема же она бывает двояко: первое (когда молящийся сам праведен), и возносит к Богу молитву при делах по заповедям, как такую, которая не в одном только слове состоит, и не пустым звуком голоса произносится, и предлежит праздной и ничего твердого под собою не имеющей, но есть действенна и жива, воодушевляема будучи делами по заповедям. Ибо сила и состоятельность молитвы зависят от исполнения заповедей чрез творение добродетелей; в следствие чего праведный имеет сильную и многомогущую молитву, поспешествуемую заповедями. Второе, когда кто, прося молитвы у праведного, сам творит дела молитвы, обещая исправить и действительно исправляя прежнюю жизнь, и таким добрым своим обращением делая молитву праведного сильной и многомогущей.
201. Никакой нет пользы от молитвы праведного для прибегающего к ней, когда он более услаждается грешными делами, чем добродетелями. Так некогда и великий Самуил оплакивал Саула грешащего, но умилостивить за него Бога не был силен, не прияв в поспешество плачу своему подобающего исправления грешащего. Почему Бог, останавливая раба Своего от бесполезного плача, говорит ему: доколе ты плачети о Сауле. Аз же уничижих его, не царствовати во Израили (1 Цар. 16, 1).
202. Опять и Иеремия сострадательнейший, молясь о народе иудейском, до безумия прилепившемся к прелести демонской, не услышивается, потому что молитва его не была подкрепляема обращением безбожных иудеев от этой прелести. Почему останавливая и его от непрестанного умаливания без пользы, Бог говорит: не молися о людех сих, и не проси, еже помиловатым быти им, и не моли, ниже приступай ко Мне о них, яко не услышу тя (Иерем. 7, 16).
203. Знак великого невежества, чтоб не сказать безумия, искать спасения молитвами Святых тому, кто в сердце услаждается пагубными делами, и просить прощения в том, чем с самохвальством в тоже время действительно сквернится он в мыслях и чувствах. Просящему молитвы праведного не должно позволять самому себе делать ее бесплодной и недейственной, если воистину ненавидит зло; но окрыляя ее своими добродетелями, делать ее действенной и сильной востечь до Могущего давать оставление прегрешений.
204. Много может молитва праведнаго поспешествуема будучи или праведным творящим ее, или тем, кто просит праведного творить ее. Со стороны праведного споспешествуется она тем, что дает ему дерзновение пред лицом Того, Кто мощен исполнять прошения праведных; а со стороны того, кто просит о ней праведного, тем, ёсли он оставляет прежнее свое худонравие и всем сердцем обращается к добродетели.
205. Слово истины двоякую ведает печаль, из коих первая в душе составляется невидимо, а вторая видимо устрояется в чувственном порядке: та всю глубь души объемлет, будучи причиняема бичами совести, а эта чувственность облагает, удерживая ее от естественного ему разлияния тяжестью бедствий прискорбных.
206. Как две печали ведает слово истины, так знает оно и два рода искушений, из коих одни внутри в области произволения устрояются возбуждением худых пожеланий, а другие помимо произволения со вне находят, в виде невольных неприятностей, скорбей и бед. Первое бывает причиной печали душевной, а второе – печали чувственной [5, 90}.
207. Искушение в области произволения устрояющееся, душе печаль причиняет, а чувственности доставляет удовольствие; напротив искушение непроизвольное душу (разумно его встречающую) утешает, а плоть тяготит печалью.
208. Думаю, что, когда Господь и Бог наш научал учеников Своих, как должно молиться, то, словами: не введи нас во искушение (Мф. 6. 13), внушал отмаливаться от искушений, в области произволения устрояющихся, т.е. от возбуждений похоти, колеблющих добрые расположения и намерения; а великий Иаков, братом Господа именуемый, научая подвизающихся за истину не поражаться находящими искушениями, имел в виду искушения непроизвольные говоря: всякую радость имейте братие моя, егда во искушения впадаете различна (Иак. 1, 2), т.е. непроизвольные помимо воли нашей находящие, и причиняющие скорби и тяготы. – Это ясно показывают следующие за тем и другим изречением слова: ибо там Господь присовокупляет: но избави нас от лукаваго; а здесь великий Иаков наводит: видяще, яко искушение вашей веры делает терпение: терпение же дело совершенно да имать, яко да будете совершенни и всецели ни в чем же лишени (Иак. 1, 3. 4).
209. Совершен тот, кто с произвольными искушениями борется воздержанием, и непроизвольные переносит терпением; а всецел тот, кто деяния совершает с ведением, и умозрение не оставляет бездейственным.
210. Ум и чувство противоположное одно другому имеют естественное действо, по крайнему несходству и разности предметов их. Тот предметами своими имеет мысленные и бестелесные сущности, которые восприемлет бестелесно; а это – чувственные и телесные естества, которые и восприемлет чувственно.
211. Ум, как только начнет считать чувство своею собственной естественной силою, то оплетшись видимостями чувственных вещей, делается изобретателем плотских удовольствий, не имея силы возвысится над естеством видимых вещей по причине пристрастного расположения к чувству.
212. Спасительным удовольствием называется обрадование души по причине добродетели; а душеполезным неудовольствием – скорбение плоти из-за добродетели. Почему страстно предающийся чувственным благам, не на должное обращает свое стремление; и отвращающийся от случайностей, причиняющих лишение сих благ, бежит от того, от чего не следует убегать.
213. Как без солнечного света глаз не может воспринимать чувственное, так без духовного света ум человеческий никогда не может воспринять духовного созерцания. Ибо чувственный свет естественно освещает чувство к восприятью видения вещей чувственных; а свет духовный осиявает ум к созерцательному постижению сверхчувственного.
214. Придумание произвольных притрудностей, и наведение непроизвольных, хотя заморяют похотение, пресекая действенное его движение; не уничтожают однако же силы или способности к рождению, лежащей в естестве нашем, как закон. – Ибо добродетельное любомудрие обыкновенно порождает бесстрастие воли, а не естества: по каковому бесстрастью воли посещает ум благодать Божественного услаждения.
215. Невозможно, чтобы Господь, – по естеству суще мудр, праведен и всемогущ, – как мудрый, не ведал способа уврачевания (нашего заболевшего грехом естества), как праведный, восхотел некако властительски содеват спасение человека, волею подпавшего под иго (и вину) греха, как всемогущий не силен был совершить, что требовалось к уврачеванию нашему.
216. Премудрость Божия обнаруживается в том, что Он воистину существенно делается человеком; правда в том, что Он чрез рождение воспринял способное подобно нам страдать естество; всемогущество – в том, что Он страданиями и смертью устроил для нашего естества непрестающую жизнь, и неизменное бесстрастие.
217. Завидуя Богу и нам, дьявол обманно внушил человеку будто Бог завидует ему, и тем склонил его к преступлению заповеди. Завидует же он Богу, чтоб не сделалась явной действительно всепетая сила Его, боготворящая человека; а человеку, – чтоб он за добродетель не стал видимо причастником Божеской славы. Так этот, пакостнейший, завидует не только нам из – за славы нашей у Бога ради добродетели; но и Богу из – за проявления всепетой любви Его во спасении нашем.
218. Бог, по единому беспредельно мощному хотению благости Своей, объемлет и держит всех, и Ангелов и людей, благих и злых. Они же все не равно причастны бывают Бога, не задержанно проходящего чрез всех, но сообразно с их настроением.
219. Мы не признаем во Христе различия лиц, потому что Троица пребыла Троицей, и после того, как Слово воплотилось, чрез сие воплощение не приложилось новое лице к Святой Троице. Но признаем в Нем различие естеств, чтоб не исповедать плоти по естеству единосущной Слову.
220. Клятвопреступник есть, т.е. ложно клянется именем Господним тот, кто обещает Богу жить добродетельно, а потом все попечение свое обращает на иное, чуждое обету, собственными устами изреченному, и чрез неисполнение заповедей преступает заветный обет благочестной жизни. И коротко сказать, предизбравший жизнь по Богу, и для настоящей жизни не ставший совершенно мертвым, лжец есть и клятвопреступник; как поклявшийся Богу, т.е. обещавший тещи непорочно путем Богоугодных подвигов, и не исполнивший того.
221. Кто приражение невольных искушений, подобно блаженному Иову и доблестным мученикам, переносит с непоколебимым мудрованием, тот есть светильник сильный, и сам хранящий неугасимым свет спасения, силою от Господа приемлемой. Но и тот, кто знает козни лукавого, и сражения (столкновения. схватки) в невидимых бранях ведает, – и этот, осияваемый светом ведения, другим является светильником, который подобно великому Апостолу, достойно может говорить: не неразумеваем умышлений его (2 Кор. 2, 11).
222. Как без елея, невозможно светильнику соблюстись неугасимым, так без обратившегося в навык благонастроения, питающего внутреннюю доброту соответственными тому словами, делами и нравами, равно как чувствами и помышлениями с ним сообразными, невозможно сохраниться свету даров духовных. Ибо всякий духовный дар соответственного себе требует и навыка (или настроения) непрестанно подливающего ему, как елей, некое мысленное вещество, чтоб он по благонастроению получившего его пребыл цело сохранным.
223. Бог именуется и бывает Отцом по благодати только тех, которые о своем благодатном от Бога в духе рождении свидетельствуют добродетельными нравами. В сих нравах видится как бы лице души, отображающее в добродетелях явные черты родившего ее Бога; и имеющие их располагают взирающих на них прославлять Бога, представляя свою жизнь для подражания, как изряднейший образец добродетели. Ибо не голыми словами прославляется обыкновенно Бог, но делами правды, много паче слов провозглашающими о Божеском велелепии.
224. Кто показывает в себе ведение отелесяемым деятельностью, и деятельность одушевляемой ведением, тот обрел точный способ истинного в нас Богодействия. Кто же имеет какую-либо из сих черт разъединенной с другой, тот или ведение сделал пустою фантазией (не утвержденной, влающеюся), или деятельность превратил в бездушного идола. Ибо ведение недеятельное ни чем не разнится от мечтаний фантазии, не имея в подтверждение свое деятельности, и деятельность неосмысленная есть то же, что идол, не имея одушевляющего ее ведения.
225. Проклятая во истину страсть – надменность, состоящая из сочетания двух зол, гордости и тщеславия: из коих гордость отрицается от Творца добродетели и природы, а тщеславие, как природу, так и самую добродетель подделывает; ибо у гордого ничего не делается по Богу, а у тщеславного ничто не происходит по природе.
226. Писанный закон, страхом удерживая от неправды, приучает к правде; со временем же навык в сем порождает правдолюбивое расположение, от коего пребывает твердое к добру настроение, наводящее забвение предшествовавшей порочности.
227. Обрезание есть в духовном значении – совершенное отсечение склонности к похотениям плотским.
228. Суббота есть упокоение движения страстей, или совершенное бездействие их.
229. Бог повелел чтить субботу, новомесячие и праздники, не потому что хотел, чтобы дни, как дни, были почитаемы от людей: ибо это значило бы узаконит служение твари паче Творца (Рим. 1, 25), в той мысли, будто дни сами по себе естественно досточтимы, а потому и поклонения достойны. Но чрез постановление чтить дни, Он Себя самого символически повелел чтить. Ибо Он Сам есть и Суббота, как упокоение от потов и забот житейских и от трудов по делам правды; есть Он и Пасха, как освободитель держимых в горькой работе греха; и Пятидесятница есть Он, как начало и конец всего.
230. Жертвами духовными признаем не только умерщвление страстей, закалаемых мечем духовным, иже есть глагол Божий (Еф. 6, 17); но и всех естественных сил посвящение Богу и огнем благодати Духа принесение их во всесожжение Богу.
231. Власть греха, или плотское мудрование, пресекается благодатью святого крещения, а деятельное повиновение Божественным заповедям совсем умерщвляет его мечем Духа.
232. Страсть чревоугодия сластолюбивым помыслом, как мечем, многие добродетели обесчадствовала: семена целомудрия убивает она невоздержанием; равнозаконие правды растлевает любоиманием; естественные союзы человеколюбия рассекает самолюбием; и коротко сказать, страсть чревоугодия бывает истребительницей всех порождений добродетели.
233. Всякий ревнитель спасения прилежит и делам добродетелей и святым помышлениям: ибо без добродетели и ведения никогда никто не успевал еще улучить спасение: дело добродетели есть приводит в чин движения телесные здравым рассуждением, как уздою искусно удерживая их от неуместных поползновений; а дело ведения есть добре обдумывать и разумно обсуждать, как следует действовать и потом располагать к исполнению того.
234. Всякий умертвивший уды, яже на земли (Колос. 3, 5), и все свое плотское мудревание угасивший, и всякое к нёму сочувствие отсекший, – так что мог бы с блаженным Павлом Апостолом говорить: кто ны разлучит от любве Христовы (Рим. 8, 32)? – всякой таковой стал без отца и без матери и без причта рода, подобно великому Мельхиседеку (Евр. 7, 3), не имея, чем бы удерживали его плоть и естество по причине совершившегося в нем полного сочетания с духом.
235. Конец настоящей жизни не справедливо, думаю, называть смертью, а скорее избавлением от смерти, удалением из области тления, освобождением от рабства, прекращением тревог, пресечением браней, выходом из тьмы, отдохновением от трудов, утишением кипячения, укрытием от стыда, убежанием от страстей, и, обще сказать, пределом всех зол: в которых Святые, исправившись чрез свободное самоумерщвление, сделали себя чуждыми и странниками в этой жизни. Ибо доблестно борясь с мiром, и с плотью, и с исходящими от них восстаниями, и подавив из обоих их, по сочувствию чувства с чувственным, порождающееся прельщение, они не порабощенным сохранили в самих себе достоинство души.
236. Святые были благи и человеколюбивы, благоутробны и милосерды, оказавшись одинаковое имеющими ко всему роду расположение любви, силою коей чрез всю жизнь верно сохраняя наилучшее из всех благ, разумею, смирение, сию хранительницу благ и разрушительницу противоположного им зла, они пребыли неуловимыми для всех, тяготящих нас искушений, как произвольных, кои от нас, так и непроизвольных, кои не от нас, восстания первых подавляя воздержанием, а приражения вторых отражая терпением.
К Феопемпту схоластику
вопрошающему о «судье неправедном» (Лк. 18:6), [а также о словах]: «Если кто ударит тебя по правой щеке» (Лк. 6:29; Мф, 5:39) и «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему» (Ин. 20:17)
Перевод А. Сидорова
вопрошающему о «судье неправедном» (Лк. 18:6), [а также о словах]: «Если кто ударит тебя по правой щеке» (Лк. 6:29; Мф, 5:39) и «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему» (Ин. 20:17)
Перевод А. Сидорова
Для кого Слово есть нечто поклоняемое, для тех и жизнь, толковательница слова, есть нечто добродетельно свершаемое, дабы они, восприняв от [духовного] делания печать истинного ведения, узнали благодаря испытанному, насколько важнее быть, чем знать. И быть всегда [будет] важнее и больше, чем знать, покуда благополучно не свершится [полное] усвоение [подвизающихся] к Причине [всего]: усвоение, которое покоем ограничивает движение, а непреложностью воли — [страстные] порывы души; взамен им даруется, вслед за благодатью, обожение — награда за священное и богоподобное житие здесь. И ты, богохранимый владыка, премудро направляя к этому [свою] жизнь, стремишься добиться того, что через Благость [Божию] предложено всем, но что ускользает от всех в силу своей беспредельности. Ибо оно иногда подстрекает [наше] стремление неописуемой и цветущей Красотой, чтобы привлечь к себе; а иногда, чтобы вышколить [нас], изумлением пред сверхбеспредельным и божественным Величием хоронит пресыщенность — родительницу гордыни и порождение разгульного веселья у тех, кто не видит впереди пламенный меч, поставленный вместе с Херувимами [у сада Едемского] и обращающийся (Быт. 3:24), а также у тех, кто приступает к добродетели без страха [Божия]. Но ты, приумножая скромность [свою] величием преуспеяния в прекрасном и твердо зиждясь [на вере], далеко продвинулся по пути духовного совершенствования. И меня, неизвестного и смиренного, удостоил своим знакомством, способом, предоставленным природой: я имею в виду способом написания послания. Ведь слово связывает [друг с другом] отсутствующих и являет [никогда] не видевших [друг друга]; через мысль оно сближает и сочетает [с нами] до сих пор незнакомого нам чувственным образом [человека], и он, благодаря этой мысли, начинает обретать свои телесные черты. Поэтому ты, в своей [духовной] преисполненности возжелав мое ничтожество, подвигнулся к нетелесному лицезрению [меня]. Явив себя имеющим преимущество в даре слова, как и в прочих дарах, перед другими [людьми], украшенный всяческими [добродетелями] вследствие праведной жизни, ты возревновал о том, чтобы каким–то образом возвести меня, подслеповатого, к созерцанию священных словес, восхождение к которым превышает [силы] человека, еще не вышедшего за пределы естества и бытия [вещей] неустойчивых и обладающих протяженностью. И [все] это — только ради меня, добровольно смешавшегося с грязью этих [чувственных вещей] и наподобие червя ползающего в навозе нечистых страстей. Однако ради послушания и уважения к вашей любви, посягая на то, что превышает [мое] достоинство, я отвечаю на вашу просьбу и высказываюсь о [столь высоких] предметах — но лишь гадательно, а не утвердительно.
Под «судией неправедным» в Евангелии образно понимается наше разумение, вследствие преступления [заповеди] изначала произведшее неправедный суд, поскольку оно не приняло заповеди Творца, а ухватилось за совет губителя. Поэтому оно и предпочло скорее быть и стать перстным, чем божественным. «Градом» его является чувство или зримый мир: связанное с ним и неразумно зиждимое на [чувственных вещах] наше разумение променяло жизнь в отчизне на обитание в чужих краях, не боясь Бога и не почитая Его, ради нас ставшего человеком. Не боялось оно по неразумию, а не почитало — по самоуверенности, ибо неразумие не предвидит величия [Божественных] приговоров, а самоуверенность не допускает [возможности] испытания, которого Благость [Божия], ожидая обращения [человека], до поры до времени не попускает. И по своей строптивости попав в ловушку этих [пороков, наше разумение] без необходимости злоупотребляет честью, дарованной Творцом для осуществления должного, то есть свободой воли. И потому оно вынесло решение, будто являемое [чувствам] предпочтительнее умопостигаемого [блага] — что не было законным.
Докучающая же вдова есть разумная душа, лишившаяся разума, сеющего благие по природе [семена] для плодоношения священных и благочестивых дел. Этот разум одолевается всецелой любовью и расположением к вдове, но не пребывает [долго в подобном расположении] вследствие [своего] тяготения и добровольной склонности к земному.
Истцом же ее, то есть души, является материальное побуждение и помышление жалкой плоти, которое тщится осквернить прекрасное. [Истцами также являются] нечистые бесы, помрачающие светлое, когда они, через наслаждение покоряя нас, ужасным образом напускают на нас позор и страсти нечестия. Вследствие них естество [человеческое] и было осуждено на смерть, поскольку оно не удержало [в себе] подлинной радости данной ему изначала жизни.
Докучания [вдовы] суть угрызения и позывы совести, побуждающие [нас к действию]. Им, исходящим из души, обычно подчиняется, хотя и медленно, жесткость [нашего] разумения; хотя и неуступчивая по отношению к прекрасному, по причине своего долгого навыка [в пороке], она не выносит скрывающегося в глубине [души] и как бы постоянно истязающего и тревожащего [наше разумение] мучения. [И угрызения совести не прекращаются] до тех пор, пока не будут попраны, через воздержание и добровольное умерщвление плотских членов, попирающие душу страсти. Тогда, благодаря благочестию и совершенной ревности о лучшем, [наше разумение] приводится к родству с Самим Словом. И с этими [угрызениями совести], действующими естественным образом, отождествляет принадлежащее Ему Самому и Отцу Бог, превышающий сущность и естество, Господь наш Иисус Христос — ибо [Писание] гласит: Бог ли не защитит (Як. 18:7) вас — ради меня воплотившийся и через меня губящий губителя естества [человеческого].
Так в сжатом виде изложил я [свое понимание] этого [места Священного Писания], насколько то позволила мера моего разумения. Другие по–иному постигают данное место: одни истолковывают его, соотнося с Христом, а вторые — с Антихристом. Но мне страшно подумать и высказать каждое из этих мнений, поскольку подобное сравнение недопустимо. Ибо защита Сына не меньше, а защита Отца не больше; она вообще является лишь защитой Сына, и [действует] только через Сына. И о ней как бы сравнительным образом [Писание] говорит: Бог ли не защитит вас? Ибо [Бог] не имеет места; Он будет являться совершенно различным, посредством естества, не могущего совершать равного [Ему], а поэтому неупорядоченного и лишь изображающего [Существо] возвышенное, как находящееся выше. Однако недопустимо и невозможно [представлять себе] изобретателя и учителя зла творящим добро. Ведь не может дерево худое приносить плоды добрые (Мф. 7:18). А добро есть защита, и оно надлежащим образом унимает докучание прибегающего [к защите]. Также непозволительно сравнивать с Антихристом Отца, Подателя всякой добродетели и жизни через Сына — Единородного и равного [Отцу] по природе и благости. Ибо добру не присуще обнаруживаться посредством зла, как свету посредством тьмы, жизни посредством смерти или сущему посредством никоим образом не сущего. Говорю я это не для опровержения упомянутых [толкователей], ибо благодаря их учению соприкасаюсь я с жизнью и следую путем ее, но по причине крайней робости и подтверждая собственную посредственность. Мне не подобает точно определять прочтение [слова] «докучать», в силу моего [глубокого] невежества в подобных вещах, [которое и сравнивать нельзя] с просвещенностью искушенных и преуспевших [в них] благодаря своему усердию. Говорят, что прочтение этого слова должно быть определено [по всем канонам грамматики] и иметь скорее тупое, чем облеченное ударение, потому что из [подобного рода] слов ни одно не снабжается облеченным ударением, если только оно не возникает из синэресиса безударного: например, [слова] «мыслю», «делаю», «покрываю золотом» и схожие с ними сохраняют и вместе с приставкой ударение на том же слоге.
Что же касается «правой щеки», то под «правой» я подразумеваю [духовное] делание. Возникающая в нас через [осуществление] заповедей божественная жизнь целиком определяет это делание, и [естественно], что оно подвергается ударам лукавого, предвосхищающего нравственное благородство, производимое деланием. Оно бичуется самомнением, [происшедшим] из этого, возжигается тщеславием и возносится по отношению к тем, кто не стяжал подобной [жизни]. Поэтому и следует как бы повернуться другой, левой [щекой и подставить] уже прошлую, осквернившую нас ложью века сего, жизнь — и ее постоянно подставлять под удары путем воспоминания. Не обладающим смирением, которое является как бы священным основанием [благочестия], лучше умерять себя и быть подвергнутым унижению в качестве грешников, чем быть вознесенными в качестве святых, а затем пасть через гордыню. И это телесным образом свершаемое ради повелевшего Господа пусть почитается наряду с [умозрениями], воспринимаемыми при созерцании, и даже предпочитается им, поскольку [оно служит] священной готовности и предварительному очищению. Исполняющим это даруется навык душевного благородства, а тем самым ограничивается неверие бьющего, ибо рвение нанести удар отражается готовностью принять его, и возможно, что [бьющий] будет пристыжен, если не иным чем, то подобным избытком покорности. Могущий это сделать никогда не сопротивляется, удерживаемый повелением [Господа].
Слова же: Не прикасайся ко Мне сказаны Господом Марии Магдалине, посчитавшей Его за садовника; ими Он являет и обнаруживает то таинство, что всякая мыслящая душа, еще не возобладавшая над сросшейся с ней хижиной, а поэтому принимающая Слово только за Творца возникающих и гибнущих [вещей], ничем не отличающихся от взращиваемых овощей (ибо в тех и в других наблюдается текучесть [их естества], ограниченность временем и периодичность), — ради них и к ним, [как считает она], пришло и снизошло Слово. [Такая душа] недостойна духовного прикосновения к Слову, а поэтому ищет Его в явленных [вещах]; она знает Его только как ставшего плотью ради нас, но не ведает подобающим образом Его как Бога, рожденного от Бога Отца. По всей вероятности, именно об этом заставляют [нас] думать слова: Я еще не восшел к Отцу Моему, сказанные к таковым образом расположенной душе, еще не вознесенной [на вершины созерцания] путем высшего богословия и веры, которыми и ограничивается естество зримых [вещей]. Такая душа, словно некая галилеянка, еще нуждается в более совершенном понимании этого и в том, чтобы [Господь], как Воспитатель, возвел ее посредством созерцания к способности воспринимать Откровение вещей божественных, постигать, насколько это возможно, Его вместе с логосами, приведенными Им в бытие в качестве первообразов [зримых вещей]. [Эта душа нуждается еще и в том, чтобы ей] стать такой, каковым был Господь, ставший и явленный подобным нам [во всем], кроме греха, — и мы, если сподобимся этого дара, будем с Ним, лишенные только одной [греховности] естества. Ныне, принимая сей [дар] через упование и прославляя его надлежащими делами заповедей, ты уже можешь вкушать радость этого дара, поскольку уверовал и потрудился. [И радость] твоя бесконечна и преизобильна, так как Податель этого дара сверхсущностным образом превосходит и движение естества, и постижимость всякого века.
Наставление о воздержании в браке
Печатается по изданию:
(Обитель Благовещения Пресв. Богородицы на Афоне).
От С. ‑ Петербургского Духовного Цензурного Комитета печатать разрешается. С. ‑ Петербург, 29 июня 1911 года.
Цензор Архимандрит Александр
Печатается по изданию:
(Обитель Благовещения Пресв. Богородицы на Афоне).
От С. ‑ Петербургского Духовного Цензурного Комитета печатать разрешается. С. ‑ Петербург, 29 июня 1911 года.
Цензор Архимандрит Александр
Когда какое–нибудь ложное понятие или ошибочное умственное представление сопровождается вытекающими отсюда ненадлежащими действиями в жизни, такое явление следует признать недостатком правильного поведения человека. Ясным доказательством этого может служить нередко встречаемое ложное суждение о браке. Законною целью соединения с женщиной должно быть рождение и воспитание детей. Когда же вступающий в бpак имеет в виду только чувственные наслаждения, стpемится только угодить похотям своей плоти, то он глубоко заблуждается и таким соединением с женщиной вносит беспоpядок в жизненные отношения, дуpные последствия котоpого вполне естественно отзываются на нем самом и его потомстве.
Cвященное Писание, не пpепятствуя нам пользоваться теми благами, котоpые Господь дал людям для удовлетвоpения их жизненных потpебностей, удеpживает нас, однако, от всяких излишеств и необдуманных поступков. Питание необходимо людям, но из этого не следует, чтобы мы наедались чpезмеpно, до обжоpства. Стpемление к pождению детей не менее естеcтвенно в человеке, и Писание не пpепятствует ему в этом, но стpого воспpещает нам впадать в плотоугодие и pаспутство. Всякое деяние человеческое должно иметь свою благую цель, делающую его pазумным и ноpмальным, в пpотивоположность таким действиям, котоpые внушаются человеку только поpывом его стpасти и потому являются поpочными, свидетельствующими о нpавственной испоpченности его. Так и в бpаке: особенно же если ты и в законном супpужестве поступаешь беззаконно, совеpшая пpелюбодеяния и злоупотpебляя безнаказанностью плотского общения с женой, данной тебе законом.
Господь установил бpак для увеличения человеческого pода, а не pади удовлетвоpения стpастей pаспутного человека и, конечно, не pади чувственного наслаждения. Воздеpжание в бpаке поэтому является великим нpавственным укpашением для людей. Мы pазумеем здесь, конечно, не стаpческое спокойствие и беcстpастность, пpиходящие естественным путем по миновении зpелого возpаста, когда ослабевают телесные силы и погасают плотския стpасти. Это только ноpмальное состояние возpаста, и в данном случае воздеpжание не является pезультатом собственного желания и обpаза мыслей человека. Ведь нельзя быть победителем в сpажении, не испытав самой битвы, и боpец не может сказать, что он вступил в боpьбу и победил, когда он найден для боpьбы уже состаpившимся и неспособным. Но если человек в цветущем возpасте, когда он весь полон сил телесных, легко воспламеняющихся от самой незначительной пpичины, будет удеpживаться от искушений и, побеждая свои поpывы, будет иметь власть над собою, — то такому боpцу подобает воздать должную честь добpодетели, так как он тяжелым испытанием достиг чистоты духовной.
В Ветхом Завете, в книге Товита, говоpится о Саppе, дочеpи Рагуила, что ей было дано до семи мужей, но что злой дух, Асмодей, убивал всех их пpежде, чем они успевали пpиблизиться к супpужескому ложу, ибо все эти семь мужей были недостойны благоpазумной Саppы: все они желали жениться на ней pади своего безнpавственного сластолюбия, пpельщаемые только ее кpасотою и возмужалостью. Поэтому и Бог отступил от них, и Асмодей, злой дух, наказал их cмеpтью, ибо над такими людьми больше всего имеет власть дьявол. Товия же, зная это, молился так: «Ныне, Господи, я беpу сию сестpу мою не для удовлетвоpения похоти, но поистине, как жену: благоволи же помиловать меня и дай мне состаpеться с нею. (Тов. VIII, 7)». И ангел Божий — Рафаил, котоpый был послан Богом, чтобы наставлять Товию, связал демона Асмодея и повелел ему оставаться в пустыне Египетской, чтобы он не умеpтвил и Товию, подобно тому, как убивал остальных мужей Саppы.
Так были погублены семь молодых мужей ужасным демоном pаспутства! Внимайте, супpуги! Внимайте, бpачующиеся! Внимайте и научитесь, что бpак без стpаха Божия и без воздеpжания есть pадость дьяволов. Такому бpачному сожительству они pадуются не меньше, чем тому, когда pаспутство повеpгает людей в блудодеяние. Но об этом не подобает даже много pаспpостpаняться, так как и говоpить о таких поpоках стыдно. Как следует вести себя людям, вступившим в бpак, как следует упpавлять собой, дабы сохpанить в нем целомудpие, всякий может научиться, пpочитав книгу Товита.
Святой иеpаpх Димитpий Ростовский пишет о пpичине долголетия пеpвых людей, что они соблюдали благоpазумие, целомудpие и чистоту, воздеpживали самих себя и не женились pано, сохpаняя неосквеpненным супpужеский союз. К бpаку они относились с должным уважением и, всегда находя pадости с женами своими, не пpиближались к ним, когда те пpинимали во чpеве, так как хоpошо знали, что не pади похоти и наслаждения установлен Богом бpачный союз, но для детоpождения.
Таков закон и повеление Божие, и те, котоpые в бpачной жизни не воздеpживаются, но живут безнpавственно, не только удаляют от себя Господа, но и повpеждают свое телесное здоpовье, губят свои силы, и тем уменьшают дни своей жизни. Напpотив, воздеpжание от чувственных сношений сохpаняет здоpовье человека и удлиняет дни его жизни.
Так в Свящ. Писании мы видим, что благочестивый Ной до пятидесятилетнего возpаста оставался безбpачным, благоpазумно соблюдая свое девство, и только на пятидесятом году жизни взял по повелению Божию жену себе и, pодив от нее тpех сыновей, пpекpатил сношения с ней. От такого, благословленного Богом, бpака пpоизошло потомство, от коего должен был pаспpостpаниться pод человеческий после потопа.
Ною же Господь сказал, когда нечестие людское на земле достигло высших пpеделов: «Не вечно людям этим пpенебpегать Мною: они заблудились и сделались плотскими… Земля наполнилась от людей злодеяниями. Я истpеблю их с земли (Быт. VI, 3)». Так благословляет Господь целомудpие и воздеpжание и каpает нечестие и pаспутство.
Относительно того, каковы должны быть взаимные отношения супpугов, св. Исидоp Пелусиот пишет пpесвитеpу Афанасию, что надлежит, чтобы муж пpиближался к жене своей в то вpемя, когда она свободна от очищений. Многие же вследствие своей безнpавственности и невоздеpжности ищут сношений с женами не только в течение пеpиода очищений, но даже и во вpемя беpеменности их. И не смотpя на то, что это очень меpзко, сами женщины допускают их до этого, так что даже неpазумные животные ведут себя благоpазумнее, ибо после зачатия они не сообщаются более. Благодаpя такой человеческой безнpавственности установилось даже то стpанное мнение, будто женщина, сpавнительно с дpугими живыми существами женского пола, является более сильной. Но увы! Гоpаздо пpавильнее было бы сказать, что она является более слабой, так как животные сообщаются только для пpодолжения pода, исполняя заповедь Божию: «плодитесь и pазмножайтесь»; женщина же совеpшает это не только для умножения pода человеческого, но часто еще более по склонности ко гpеху, благодаpя своей безнpавственности и pазвpащенности. Такое пpотивоестественное поведение, идущее в pазpез с пpиpодой и унижающее ее, пpиносит самые гибельные плоды. Пpежде всего такие супpуги, не соблюдающие чистоты в своих взаимных отношениях, наказываются тем, что pождающиеся от них дети пpедставляют собою оpганизмы слабые, хилые, легко подвегающиеся pазличного pода заболеваниям, склонные ко всяким слабостям и поpокам, котоpые пеpедаются им как бы по наследству. Господь, желая испpавить и пpедупpедить это зло, видимым обpазом отделяет детей pождающихся от подобных союзов, явно указывая этим, насколько неугодно Ему такое поведение pодителей. И действительно, может ли быть для pодителей наказание более тяжкое, чем то, когда они видят, что pожденные ими дети, котоpых они искали и желали видеть, по кpайней меpе, такими же, какими были сами, — уpодливы или поpочны? Такие дети — пpедмет вечных мучений для pодителей. И наказание это еще более усугубляется тем, что они видят, как безвинно стpадают их дети, и пpитом хоpошо сознают, что пpичиною несчастия последних были они сами.
Cв. Нил Синаитский говоpит о себе самом, что когда у него pодилось два сына, то он пpекpатил сожительство с женой своей, полагая, что и двоих сыновей достаточно для того, чтобы сохpанять pодителей в стаpости и чтобы пpодолжался pод. Кpоме того, говоpит он, я стpемился к тому, чтобы дети мои pодились людьми pазумными, здpавомыслящими, а не пpеданными чувственности и поpокам.
Вот те советы и увещания, котоpые подают нам святые отцы, дабы жизнь наша была согласна с велениями Божиими; так должны мы поступать, чтобы пpибpести миp и долговечность на земле, а в будущей жизни удостоиться Цаpства Небесного. Ко всему этому пpисоединим еще несколько слов о том, какой вpед пpиносят людям излишества в супpужеских отношениях, так как последния служат пpичиной не только душевной гибели, но целого pяда физических стpаданий.
Говоpят, что величайшие несчастья, какия только поpажают pод человеческий, пpоисходят в большинстве случаев от двух пpичин: от вина и от чpезмеpной любовной стpасти. Пpи известной степени воздеpжания ни вино, ни влечение к жене еще не составляют большого зла. Но когда влечение это пеpеходит гpаницы умеpенности, то оно пpевpащается в гибельную стpасть, неpедко доводящую человека до неистовства в его поpочности. Как pедко, к сожалению, мы видим людей, пpотивящихся силе стpастей своих, и как часто, напpотив, люди вполне поpабощаются ими!
Такие излишества тяжким бpеменем ложатся на здоpовье человека. Но и помимо стpаданий плоти, самая душа наша пpинимает еще здесь, на земле, наказание за свои заблуждения. Никто не может отpицать, что любовные стpасти поpабощают дух, унижают его благоpодство и пpепятствуют высоте ума. Цаpь Соломон, котоpого в дpевние вpемена пpославили, как мудpейшего человека, погубил дух мудpости своей, впав в наслаждения любви.
Как часто мы видим в истоpии, что сильнейшие и pазумнейшие наpоды, пpославленные своим могуществом, погибали вследствие того только, что по меpе того, как поpтились их нpавы и исчезала стpогость жизни, слабели и их физические и духовные силы.
Человек, пpедающийся излишествам в супpужеских наслаждениях, теpяет даже свое телесное благообpазие, и наpужность его изменяется к худшему: голова лишается волос, глаза делаются мутными и неясными, взоp не блестит, как pаньше, и самое зpение пpитупляется до того, что является потpебность в очках. Но как часто, и находясь в таком состоянии, человек еще не хочет понять, что он губит себя, и пpедпочитает теpять свои силы и pазум, чем воздеpживаться от поpоков, доставляющих ему наслаждения. В каком ужасном ослеплении находятся эти люди, подчинившие свою душу власти тела, забывшие о том, что в них — обpаз Божий!
И чем долее ведется такой обpаз жизни, тем все более и более гибельные последствия постигают pаспутного человека. Мозг, этот благоpоднейший оpган, изсушается, слабеет его деятельность, а от этого пpитупляются и умственные способности. Между такими, пpеданными своим похотям, людьми почти невозможно втpетить великого, мудрого, сильного умом и волею человека. Не меньше вpеда выносит и гpудь, котоpая слабеет, делается чахлой и впалой и легко подвеpгается тяжким болезням. От излишнего возбуждения оpганизма является постоянное лихоpадочное состояние, не дающее покоя ни днем, ни ночью; затем появляется кашель, сухой и тяжелый, неpедко с кpовью. Более же всего стpадают оpганы, служащие для детоpождения, pавно как и пpилежащие к ним части тела, и это вполне понятно, так как эти члены служат для удовлетвоpения похоти. Далее следуют: общий маpазм, стpадания почек и желудка, pазслабление мочевого пузыpя, паpалич седалищной части и, наконец, та меpзкая и позоpная болезнь, котоpая возбуждает высшую степень отвpащения к стpадающему человеку, т. е. болезнь венеpическая. Кpоме того, от чpезмеpного сладостpастия ослабляется теплота оpганизма, а от этого желудок не может пpавильно совеpшать пищеваpение. Постоянные катаppы, pевматизмы, ночные боли в членах чувствуют в пpодолжение всей жизни те, кои искали в ней лишь чувственных наслаждений для своей плоти. О, как обманчивы эти наслаждения: даже самые невинные из них не остаются безнаказанными, если они являются беcпоpядочными. Но если бы даже кто–нибудь и избежал стpаданий физических, то во всяком случае ему не удастся освободиться от того внутpеннего, душевного pаскаяния, котоpое всегда и неизбежно является после излишеств в чувсвенных отношениях. Как бы не пpенебpегал человек пpиступами этого гоpького чувства, он никогда не избежит его! И чем больше будут излишества, тем сильнее будет это чувство!
Было вpемя, когда пищей человеку служили плоды, а питьем только вода: тогда он не знал о существовании болезней, тело его было полно сил телесных, а душа — нpавственных; и одно только воздеpжание излечивало те немногие стpадания, котоpые ему изpедка пpиходилось испытывать. Но не долго он огpаничивался той естественной пищей, котоpую доставляла ему сама пpиpода, как добpая мать. Он стал выбиpать себе утонченные пpедметы питания, неpедко даже вpедные для оpганизма, пpипpавленные пpитом возбуждающими сpедствами. Такое питание, губительно действуя на оpганизм, pазвpащало тело и душу человека, отступившого от пpавильной физической жизни. И пpиpода воздала ему за это по заслугам, наделив его множеством ужасных болезней, какия мы встpечаем у всех, пpедающихся чувственным наслаждениям.
Но, может быть, те телесные стpадания, о котоpых мы столько говоpили, еще не достаточно убедили кого–нибудь в необходимости воздеpжания. Пусть же не думает он, что душа наша стpадает от излишеств менее, нежели тело. Напpотив, душевные недуги, являющиеся последствием распутства, еще ужаснее болезней плоти. Не говоpя уже о мучениях совести, котоpых не избегает даже самый погpязший в поpоках человек, т. к. поpабощенная телом душа его всетаки вопиет к Богу, подумает только о том, что то pасстpойство мозговой деятельности, влекущее за собою пpитупление умственных способностей, о котоpом мы упоминали уже, как о последствии pаспутства, повpеждает всегда и душевные наши силы и неpедко доводит человека до помешательства. Когда больна душа, то сpазу наpушается пpавильность жизненных отпpавлений человека: теpяется память, вообpажение слабеет или же устpемляется к отвлеченным пpедметам, окpужая себя стpанными и болезненными пpедставлениями. И не удивительно, если находясь в таком состоянии и, пpодолжая вести пpежний обpаз жизни, человек теpяет даже и тот pазсудок, котоpый еще уцелел у него!
Святой Апостол Павел пpедпочитал воздеpжание бpаку, так как хоpошо знал, сколько вpеда пpиносит плотская любовь. Поэтому каждый, по меpе возможности, должен быть умеpенным, уступая своему влечению к жене только в том случае, когда оно вызвано побуждением пpиpоды, а не pазвpащенным вообpажением, и когда он замечает в жене своей сколонность к исполнению супpужеских обязанностей. Но кpайне несчастен и достоин сожаления тот человек, котоpый, не находя уже удовольствия в одних только побуждениях пpиpоды, стаpается возбудить себя различными сpедствами и неpедко даже лекаpствами, чтобы постоянно находиться в pаспутстве. Помимо вечного наказания в будущей жизни, он заpанее обpекает себя на все земные стpадания души и тела, о котоpых мы говоpили.
Увы! Неpедко pазумному человеку, обладающему свободной душой, можно поставить в пpимеp бессловесных животных, котоpые лучше его понимают вpед от любовных наслаждений и потому сходятся изpедка, только для пpодолжения pода. Как часто этот самый pазум, котоpым так гордятся люди и котоpый является таким важным пpеимуществом для человеческого pода, не только оказывается бессильным сpедством пpотив натиска стpастей, но еще более подчиняет им нашу душу, возбуждая в вообpажении нашем пpедставления о небывалых наслаждениях.
Обуздывайте свой ум и сеpдце, свои желания и стpасти, ибо ужасно, имея pазумную и свободную душу, подавлять ея хоpошие стpемления до того, чтобы пpезиpать самих себя за свои поступки.
Сказанного, надо думать, достаточно для того, чтобы понять, к чему ведет нас невоздеpжание и поpочная жизнь. Если уже в этой земной жизни Господь наказывает pаспутного человека такими тяжкими стpаданиями души и тела, то какова же должна быть каpа, ожидающая его в будущем веке! Ужасный гpех — pаспутство, гpех, убивающий душу и тело, влекущий за собой целый pяд дpугих, не менее тяжких гpехов. Подумайте об этом, пpавославные хpистиане, и стpемитесь к воздеpжанию!
О бесконечности человека
Перевод с английского М.В. Чернышева
Редактор перевода с английского М.М. Кедрова
Перевод с английского М.В. Чернышева
Редактор перевода с английского М.М. Кедрова
Сейчас, кажется, нет такого аспекта богословия Православной Церкви, который не был бы отражен в трудах Преп. Максима Исповедника. Его фигура, как мистика и созерцателя неизреченных таинств Воплощенного Логоса, богослова и исповедника высоко возвышается в истории христианства. Я верю, что по молитвам Преп. Максима, как и всех Св. Отцов – тайнозрителей Несотворенного Божественного Света, которые уже здесь на земле сподобились стать насельниками сияющего неба, и стало возможным изучение его сложного богословия, являющегося вернейшим руководством и путеводителем для всех «обладающих [духовным] зрением, (для которых) весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мире посредством символических образов. А весь чувственный мир при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мире, познаваясь [там] благодаря своим логосам» [301]. И еще в богословии Преп. Максима Исповедника все, постигающие тáинственное богословие, находят источник к постижению Премудрости, в Которой пребывает истинное знание о том первоучреждающем логосе каждой вещи, и всего творения, и таинственного бытия Пресвятой Троицы, где уже и прекращается всякое человеческое знание, а пребывает только всеблаженное ведение в созерцании. «И насколько это возможно для человека здесь на земле, он соединяется в тáинственном богословии с Молчанием незримой и неведомой велеречивости Божества, делаясь таким, каким поистине должен быть тот, кто удостоился пребывания с Богом и запечатлен Его всесветлыми лучами» [302].
Рассматриваем ли мы учение Исповедника о Пресвятой Троице, христологию, пневматологию, эсхатологию или другие аспекты его сложного богословия, — везде мы начинаем постигать Того Великого Учителя всех христиан – Дух Истины, Который везде пребывает с Исповедником, Которому он остался верен всю свою земную жизнь и за Которым он последовал в пакибытие своей исповеднической смертью…
Представленный далее перевод доклада замечательного ученого–патролога Панайотиса К.Христу является частью моей курсовой работы в Свято–Тихоновском Богословском Институте. Во многом этот перевод стал возможен благодаря изданным в последнее время богословскими трудам С.Л. Епифановича и Вл. Лосского, где я в достаточной мере смог ознакомиться как с современным научно–богословским языком, так и высказываниями на тему учения Преп. Максима Исповедника. А также благодаря выходу в свет перевода трудов этого отца церкви и комментариев к ним, мастерски выполненным С.Л. Епифановичем и А.И. Сидоровым. За предоставленные материалы, указания и неоценимую помощь в работе я приношу благодарность Прот. Валентину Асмусу и М.М. Кедровой.
Конференция, на которой был сделан этот доклад, проходила во Фриборе (Швейцария) с 2 по 5 сентября 1980 г. (Maximus Confessor; Actes du Symposium sur Maxime le Confeseur, Fribourg, 2–5 september 1980; édités par Felix Heinzer et Christoph Scönborn, Éditions Universitaires, Fribourg Suisse, 1982) и собрала ведущих ученых – представителей различных направлений богословия, лингвистики и церковной истории, трудами которых, как это сейчас уже и становится явным, картина молитвенного и богословского наследия нашего Святого становится все более и более полной.
Тему доклада для этой конференции побудило меня выбрать изучение письменного наследия Григория Паламы, которое я готовил к изданию при помощи группы моих студентов в Фессалониках.
Палама, стремясь подчеркнуть различие между знанием предмета и участием в нем, в одном из своих трактатов предположил, что те, кто восхваляют Бога посредством знания Его нетварных энергий – просто благочестивы, в то время как участвующие в них становятся безначальными и бесконечными по благодати – ¥narcoi и ¢teleÚthtoi. Он основывает свою оптимистичную перспективу главным образом на трудах Максима Исповедника, воззрения которого оказывали на него очень большое влияние на протяжении среднего периода его писательской деятельности. Григорий Акиндин, против которого был направлен этот трактат Паламы [303], конечно, отвергает подобную точку зрения [304] и иронично вопрошает его, как самому Паламе удалось стать безначальным человеком, если все люди имеют физическое начало [305]. Впоследствии он ссылается на ересиарха, который был отвергнут Церковью на том основании, что последний просто сказал, что человеческое тело Иисуса Христа было безначальное и небесное. Он явно имел в виду Аполлинария.
Паламе снова пришлось вернуться к этой теме и посвятить ей несколько страниц своего полемического трактата Antirretics [306]. Несмотря на то, что на этот раз он был более пространен, он не смог изложить все сложные умозрения, которые привели Максима к созданию его учения по этой проблеме.
Конечно, человека можно рассматривать как ¥narcoi и ¢teleÚthtoi в системе неоплатонизма, где всё по существу является тем же, что и Единое. Всё существующее происходит прямо из Единого и возвращается в него. Однако, в этом случае не возникает вопроса о личностном существовании, а только идея о человеке или общем существовании человечества. В этом отношении позиция Максима личностна, и, конечно, сначала кажется странным и невероятным, что человек может войти в бытие нетварного. Нетварное – это то, что действительно существует и не подвластно числу и движению, оно единственно в своем роде. С другой стороны, творение происходит из ничего и подчиняется числу и движению, оно многообразно [307]. Максим утверждает эту фундаментальную доктрину христианского богословия, изрекая: «расстояние и различие между нетварным и тварным бесконечно» [308]. Слова, которые он использует в этом случае, ktistÒn и ¥ktiston, различающиеся только отрицательным альфа–префиксом, выражают две реальности не просто различные, но чуждые друг другу, две реальности, находящиеся на двух уровнях, нигде не соприкасающиеся между собой. Относя это утверждение только к человеку, Максим дает характеристику этому расстоянию как безмерному, как «бездне», как пропасти: «действительно существует «бездна», великая и ужасная, между Богом и человеком» [309].
Нетрудно понять, что мнение Максима о достоинстве человека хорошо вписывается в цельную систему его учения и даже является его вершиной. Действительно, такое заглавие, как «Причина Божественного творения», вероятно, наиболее бы подошло ко всему его богословскому письменному наследию. Верный восточно–провославному преданию, он показывает связь между двумя категориями существования – Божественного и тварного – двухсторонне, т. е. как чуждые одна другой и в то же время находящиеся в тесном контакте. Таким образом он сумел избежать опасности как философского, так и гностического дуализма. По мысли Максима, только человек, который объединяет и связует две крайности, и, начиная с преодоления своего разделения на мужское и женское начала, может соединить все остальные разделения вселенной и достичь Бога, как причины всего [310]. Связь между природой нетварной и тварной выражается в понятиях трансцендентного также, как и добродетельного. Во–первых, мы могли бы отметить, что нетварная природа, как бесконечно превосходящая тварную, остается непознаваемой; во–вторых, природа нетварная осуществила и произвела знание, извечно предсуществующее в ней [311].
Благобытие (блаженство), переданное на уровень сотворенных существ, у Максима получает наименование œroj. Это имя выражает все устремление творения к своему совершенству и действует в обоих направлениях, будучи œroj Бога и œroj человека. «Божественное, как пребывающий эрос и агапэ, движимо, а как объект эроса и агапэ оно подвигает к себе тех, кто способен к восприятию эроса и агапэ. Говоря яснее, Божественное движимо, стремясь вызвать внутреннее сродство эроса и агапэ с теми, кто способен воспринять это, и оно движется по природе, притягивая к себе желание тех, кто движим по этой причине» [312]. Благобытие есть причина творения; эрос является его совершенствующей силой.
Все существующее имеет свои замыслы, логосы (lÒgoi) предсуществующие вечно в Первоедином Логосе, т. е. в Боге, хотя по Божественной воле и были сотворены в благоприятное время из ничего [313]. Каждый был сотворен согласно соответствующему замыслу, его логосу, который определяет его генезис и сущность. С этого начала творение стремительно движется к своему завершению.
Термин Логос, в его длительной дохристианской и христианской традициях, у Максима приобретает особый смысл, который связан с его учением об образе, подобии и сопричастии [314]. «Все существующее предучаствует в Боге согласно с его творением, особенно разумные существа, которые по причине их творения утверждены в самом Боге, и потому названы частиций Бога (mo‹ra Qeoà)» [315]. «Каждый человек является частицей Бога (mo‹ra Qeoà), но не во всяком состоянии: он был создан как mo‹ra Qeoà, и остается таковым, покамест он движется в соответствии со своим логосом, в противном случае он коллапсирует и может снова вернуться в небытие» [316]. Во всяком случае логосы составляют первоутверждающие потенциальные возможности человека, которые должны возвысить его над его природным состоянием. Под этим возвышением мы понимаем преображение естества в лицо* (fÚsij в prÒswpon). Это – еще одно фундаментальное утверждение в богословии Максима, за которым следует множество других выражений, как: k…nhsij и ™nšrgeia, fusikÕn qšlhma и gnwmikÕn qšlhma, e«kèn и Ðmo…wsij.
Природа или сущность – это общая суть всех видов; лицо или ипостась являются природой, вместе с ее отличительными признаками у каждой индивидуальности [317]. В данном случае антропология соответствует богословию, по которому Божественная природа ипостазирована в Трёх Лицах. Движение – это отличительное свойство творения, возникшее с основания мира как его следствие, включающее в себя состояние изменения. Все, что движется, подчиняется изменению, а существо Бога по природе недвижимо и неизменно [318].
Основной категорией движения является время, которое развертывается вместе с движением и измеряет бытие мира. Время и бесконечность (crÒnoj и a«wniÒthj) – это категории творения, тогда как вечность является категорией Бога. Пребывая сверх всякого условия, Бог есть превыше времени и века. Он предвечен, «как и все Его энергии» [319].
Движение принадлежит природе сотворенного, всему, наделенному разумом и восприятием, хотя и различно в каждом случае [320]. В существах разумных это сопряжено с различием между категориями природы и лица. Во время нашего развития из природы в лицо происходит трансформация в энергию.
Хотя Максим воспринимал энергию также и как свойство природы, он утверждает это только в особом случае и под влиянием обстоятельств, которые способствовали выработке его учения при столкновении с доктриной его противников о единственности энергии во Христе. Во Христе каждая природа обладает своей собственной энергией, причем имеется в виду не просто природа как таковая, а соотнесенная с лицом. И действительно, Его Божественная природа является Лицом, в то время как Его человеческая природа, даже не само лицо, была развита до такого уровня, что ее движение перешло в энергию.
Таким образом, в основном Максим не считает движение и энергию идентичными, по его мнению энергия является непосредственным развитием движения, и всякая сотворенная природа определяется своей энергией [321]. Веком позже подобную терминологию использовал Иоанн Дамаскин [322]. Для Максима природа без энергии была бы абсурдной, как позже это было и для Григория Паламы. И движение, определенное в каждом индивидуме через его энергию, является силой, которая ведет к цели, с пользой или безрезультатно. Разделение воли на две категории полностью соотносится с предыдущим различением между движением и энергией. Естественная воля является качеством естественного бытия, вместе с тем это – инстинктивная потребность и связующее всех свойств, принадлежащих к категории данной природы [323]. С другой стороны, гномическая воля – это самопобудительный импульс, осуществляющий изменения в любом направлении и являющийся также качеством лица (личности) [324]. Таким образом, естественная воля связана с природой и движением, в то время как гномическая [325] воля связана с лицом (личностью) и энергией [326].
Для различения между образом и подобием Максим использует тот же системный подход. Образ принадлежит к категории природы и находится между бытием и благобытием (eŒnai и eâ eŒnai), в то время как подобие принадлежит к категории лица и указывает на совершенства человека. Здесь стоит процитировать одну из его весьма характерных глав на эту тему:
Бог приводя в бытие разумную и духовную сущность, по высочайшей благости своей сообщил ей четыре Божественные свойства, посредством которых Он содержит все вместе, оберегает и спасает сущих: бытие, приснобытие, благость и премудрость. Первые два свойства [Бог] даровал премудрости, а два других – способности воли; то есть сущности Он даровал бытие и приснобытие, а способности воли – благость и премудрость, чтобы тварь по причастию стала тем, чем Он Сам есть по существу. Поэтому и говорится, что человек создан по образу и по подобию Божиему (Быт. 1;26). «По образу» – как сущий [образ] Сущего и как присносущий [образ] Присносущего: хотя он и не безначален, но зато бесконечен. «По подобию» – как благой, [подобие] Благого и как премудрый, [подобие] Премудрого, будучи по благодати тем, чем [Бог является] по природе. Всякое разумное естество – по образу Божиему, но только одни благие и мудрые – по подобию [Его] [327].
Согласно этому богословскому утверждению бытие и приснобытие были предложены природе (или сущности) и, следовательно, стали свойствами разумных существ по природе. Значением образа является как раз то, что сотворенная сущность получила свойства бытия и приснобытия, хотя второе и не бесконечным. Все разумные существа были сотворены по образу Бога, что и принадлежит их природе. Два другие свойства, добро и премудрость, были сообщены гномическому качеству (свободе выбора) сотворенных существ, т. е. их энергии. Разумные существа не наделяются этими свойствами автоматически при их создании, но обретают их через свое свободное действование. Это – составные части Божественного подобия, стяжаемые только через благодать. Подобие связано с личностной свободой и, следовательно, составляет принадлежность категории лица (личности). Лицо не является чем–то заранее завершенным. Скорее, лицо формируется посредством напряженной борьбы, стремясь к возвышению своей природы или даже к ее преображению. Для человека формировать свое лицо означает преобразовывать свое движение в энергию, свою естественную волю в гномическую, и свой образ в Божественное подобие. Это означает быть вознесенным до уровня Бога и общаться с Ним лицом к лицу.
Цель, поставленная перед человеком, яснее освещает взгляд Максима на тесную связь между человеком и Богом. Тот факт, что человек был сотворен как частица Бога, еще не является достаточным свойством и остается ничего не значащим, если не сопровождается участием человека в Божественной славе. Исповедник дает четкое определение предназначения человека, анализируя таинство Христа. Он говорит, что великое и сокрытое таинство есть proepinooÚmenon tšloj; ради этого Бог создал сущность существ. Это является именно ипостасным соединением Бога и человека во Христе [328]. Конечно, точный смысл данного утверждения истолкован с обратной стороны, когда приходят к выводу, что целью творения человека является такое соединение его с Богом, архетипом которого должно было быть ипостасное соединение во Христе.
Назначение человека заключается в сопричастности к Божественной природе и участии в вечности Бога, достижимых через вселение Богом соответствующего логоса в человека при его создании и через его энергию в мир, как едином целом. Различие в lÒgoj fÚseoj резко противопоставлено нетварному, в то время как различие в trÒpoj Øp£rxews не противопоставляет, а объединяет. Бог является Тем, в Ком происходит сопричастие; Его Божественные энергии являются свойствами, которые могут быть разделяемы разумными существами [329]. Достижение высокого предназначения человека осуществляется в понятиях диалектической связи между metecÒmenon и meqektÒn и metšcon.
Перед человеком была поставлена задача объединить пять великих разделений в природе [330] «посредством правильного использования естественных способностей» [331]. Начиная с его собственного разделения на мужское и женское, человек должен был через бесстрастие, в Божественном целомудрии отринуть свою природу и стать просто «обнаженным человеком»; затем, проходя через другие противоположности, в конце концов он мог бы объединить нетварное естество с тварным, по дару благодати являя их как единое [332]. Однако, первый человек оказался не в состоянии не только сохранить соединение имеющихся основ, но даже отпал от приближения к своему прототипу, потому что не был готов к правильному использованию своих природных энергий. Таким образом, вместо того, чтобы подчинять себе свои чувства, человек попал в подчинение к чувственному миру, пошел по пути, ведущему к дальнейшему разделению и почти пришел к небытию [333]. И с тех пор все человечество последовало тем же путем. При создавшемся положении начался еще один сверхестественный процесс: не по природе и не против природы, но сверх природы; Бог Сам стал человеком для того, что бы соединить разделенное и явить основания, посредством которых могло быть осуществлено это единство. Божественный Логос стал «совершенным человеком» из–за нас, через нас, ради нас, обладая всеми нашими свойствами, кроме греха» [334]. В этом событии заключается второй парадокс исключительного значения, а именно: Христос через Свое воплощение делает человеческую природу еще одним таинством. Он возносит ее с собой и преображает [335]. Однако вознесение не было осуществлено один раз и навсегда. Личным мнением Максима является здесь то, что Бог и человек являются примерами друг для друга (parade…gmata ¢ll»lwn). Бог делает Себя человеком из любви к людям настолько, насколько человек обоживает себя из любви к Богу, и Бог возносит человека в непостижимое настолько, насколько человек являет Бога, невидимого по природе, через свои добродетели [336]. Существует Одно Лицо*, Которое сообщает благодать, и другое лицо* (личность), которое принимает благодать; с другой стороны, человек вообще и каждое лицо* (личность) в отдельности является тем, что дало Христу человечество, и Христос является тем Лицом*, Которое восприняло это.
Один, принимая человеческое естество, входит в творение, а другой, достигая единства своей природы с Божественной, входит в области нетварного. Один нисходит, другой восходит. Тут мы находим верное объяснение взгляда Максима на роль воплощения в Божественном замысле. На основании того, что было сказано в последних строках, можно сделать вывод, что причину воплощения нужно искать в падении человека, и цель воплощения – в его восстановлении. Однако это противоречило бы утверждению Максима о том, что воплощение Логоса было предвечно существующим (proepinooÚmenon tšloj) в Божественном замысле. И действительно, человек своими собственными средствами оказался не в состоянии достичь своего предназначения – обожения (theosis). В любом случае схождение Бога к человеку было необходимым для того, чтобы содействовать восхождению человека. Воплощение – это вершина совершенства человека [337]. Грехопадение человека не явилось фактом для принятия Богом нового решения, но добавило просто деталь к предвечному замыслу. Здесь получило развитие учение Афанасия в работе De Incarnatione Verbi.
В условиях, преобладающих после воплощения Иисуса Христа, три фактора оказывают влияние на человеческую волю и движут ею: Бог, естество и мир [338]. Человек не развивается, если его воля подчиняется естеству; он становится просто плотским, если его воля бывает побеждена миром; а через усыновление он становится богом, если его воля послушна Богу. Таким образом задача человека заключается сначала в преодолении мира, затем своей собственной природы для того, чтобы достичь Бога. Все это не происходит насильно, скорее, человеческой воле предлагаются мотивы для принятия решения. Это и является самым важным в процессе упорядочивания человеком своей собственной жизни, это aÙtexoÚsion, т. е. самоопределяющая сила, способность переносить свое природное влечение от разрешенного к запретному, от добра к злу и обратно; право выбора между тем, чтобы «быть присоединенным ко Господу, становясь единым с Ним по Духу, или быть соединенным с блудницей, становясь единым с ней по плоти» [339]. Свободный выбор означает состояние борьбы среди различных обстоятельств, характеристика которых определяется отношением к главному троичному закону. Третий из них, т. е. закон благодати, превосходящий другие в сфере добродетели, научает непосредственному подражанию Богу и через преображение естества ведет к обожению. Добродетель – это не добро, заключенное в естестве или согласно с естеством, но сверх естества; добродетель превосходит естество и борется с ним для того, чтобы пребыть неподвластной, как истинное созерцание борется со временем и веком. Божественное подобие происходит из двух энергий, а именно из ведения (или гносиса) и добродетели (qewr…a и ¢reth) [340].
Этот узкий путь является непрерывным восхождением к Богу, от энергии к энергии, от славы к славе, начиная с движения, данного Богом, и, продвигаясь к эросу и экстазу, до соединения путника с Единым Возлюбленным. Эрос – это высочайшая стадия любви человека к Богу и любви Бога к человеку. Все добродетели содействуют Божественному эросу, и прежде всего чистая молитва, посредством которой разум обретает крылья для того, чтобы оставив все материальное, вознестись от человеческого к Божественному. Так человек становится способен последовать за Иисусом Христом в Его прохождении сквозь небеса [341]. Тот, кто очистился посредством практической философии, был научен естественному созерцанию и, наконец, был приведен в мистическое богословие, встречает Бога несказанно, в неведении, как во мраке (gnÒfoj). Такой человек уже стал Моисеем – духовным Моисеем [342]. Как уже было сказано, движение – это средство для следования высокой цели, которой, если говорить о человеке, является совершенство. Завершение его обретено в восхождении творения к Богу, где пребывает покой, как следствие и завершение движения. Узкий путь человека свидетельствует, что начало и конец – это одно и то же [343]. Движение начинается со временем, а покой начинается с концом времени, таким образом, начало и конец встречаются в одной точке. И так как начало определяет движение, вызванное сотворением всего, оно правильно было названо также и концом, где движение приходит в покой, как при движении предметов. Так человек, стремящийся к своей конечной цели, своему завершению, естественно достигает начала, которое отождествлено с концом. Этот путь от движения к покою означает переход от времени к вечности, превосхождение разделения между нетварным и тварным, переход к Богу, который пребывает вне времени, движения и изменения. Это есть kat£pausij или sabbatismÒj, т. е. покой.
Однако прекращает движение только то, что находится во власти времени, а все то, что нравственно совершенно, пребывая за пределом времени, продолжается вечно и, даже если и положен конец, движется снова в направлении дальнейшего совершенствования, и такой конец становится началом другого, более глубокого совершенствования. Состояние покоя, которое абсолютно в идеальном мире Платона и Оригена, здесь, в мире духовного совершенства, в системе Максима только относительно. Это присноподвижный покой и приснопокоящееся движение (¢eik…nhtoj st£sij и st£simoj k…nhsij ) [344].
Духовное совершенство беспредельно, как задолго до этого учил Григорий Нисский [345]. Максим, стремясь объяснить состояние трансцендентальной жизни, приводит примеры Ап. Павла и Мелхиседека, более настойчиво указывая на второго. Мелхиседек, царь Салимский, представленный в Книге Бытия как бы без родословия, принимает со временем мессианский характер. В Послании к Евреям о нем сказано, как о не имеющем отца, матери, родословия, не имеющем ни начала дней, ни конца жизни, и уподобившемуся Сыну Божию [346].
Переход к вечности – это не только эсхатологический вопрос, так как принадлежит к сфере действия духовного, не зависимой от временных или вневременных условий. Время и пространство могут быть упразднены в любой момент человеческой жизни, даже на земле, если они превзойдены разумом и добродетелью. Пропасть между Богом и человеком преодолена, даже когда человек все еще находится во плоти в мире изменения и тления, на том исключительно основании, что он посредством своей воли поднялся над плотью и окружающим миром [347].
Атрибуты – без отца, без матери и без потомства – были даны не ради того, «чтобы определить его природные или связанные со временем свойства», которые характеризуют отца, мать, потомство, начало и конец дней, т. е. то, что было упразднено самим Мелхиседеком. Они были даны ему «из–за его божественных и благодатных свойств», из–за его добродетели, посредством которых он преобразил свою природу. Другими словами, он был наименован так не из–за своего естества, сотворенного из ничего, в соответствии с которым он начал и закончил свою жизнь, но из–за божественной и нетварной благодати, которая исходит от Превечного Бога, и пребывает всегда превыше любой природы и времени. Человек понимается, как рожденный «гномично» в своей целостности, только через его нетварную благодать, как стяжавший это состояние, поскольку он предпочел добродетель своей природе. Итак, он был рожден Логосом в Духе в божественной, бесконечной и бессмертной субстанции Бога, и это действительно несет в себе подобие Бога, который породил его [348]. Тот, кто умертвил свои земные члены, умирает и воскресает со Христом [349]. Так как он отклонил блага мира и умертвил свои земные члены, то он преодолел в себе жизнь, измеряемую временем, которая имеет начало и конец и сотрясаема множеством страстей. Он оставил это ради лучшего, Божественной и вечной жизни Логоса, Который пребывает в нем [350]. Освобожденный от уз времени, он свободен от двух крайностей, становясь таким образом не только бесконечным – весьма понятный аспект – но также и безначальным, так как начало заключается в структуру времени, которая была упразднена. Конец времен и веков означает законченное единство истинного начала и истинного конца в человеке, который спасен. И так как истинное начало и истинный конец есть только Бог, то единство этих двух элементов в спасенных людях означает единство с Богом. Следовательно, сначала мы рассматриваем выбор человека, затем завершенное единство начала и конца, и наконец обожение (theosis ) [351].
Тот, кто получает дары воплощенного Логоса, через таинства, навсегда соединен с Ним, и навсегда сохраняет Его ипостась в своей душе. Ибо Христос все время таинственно рождается в нем, а его рождающая душа становится девственной матерью [352]. Имея Бога–человека постоянно в себе, он пребывает в постоянном и совершенном причастии с Божественным. Тот, кто способен вознестись на небеса через Логос Божества, Который для того сошел на землю, становится Богом, как Бог стал человеком [353]. Когда человек изменяет свою природу (естество), он по благодати становится тем, кем Податель благодати является по природе; после того, как он прекращает свои природные действия, как того требуют плоть, чувства и ум, человек становится Богом через участие в Божественной благодати. Таким образом, по мере его участия в theosis, обожении, он также обожен в душе и теле; это обожение (qšwsij), которое предложено достойному. И как обожение – это Божественная энергия без начала и конца, также бесконечна и обоженная личность.
Определенное затруднение можно встретить при попытке дать разграничение между понятиями Лицо и личность. При устоявшейся практике первое принято для обозначения Трех Божественных Лиц Пресвятой Троицы, в то время как второе более относится к личности сотворенного человека. Однако, так как воплощение Господа Иисуса Христа явилось для всего сотворенного человечества совершенным примером ипостасного соединения Божественной и человеческой природ, theosis, обожением человеческой природы и преображением ее, то, как представляется мне, вопрос об использовании понятий Лицо и личность должен быть рассмотрен в свете традиционных представлений о преображении личности человека в Божественное Лицо при общении свойств, communicatio idiomatum, во Христе. В таинстве Боговоплощения Божественный Логос осуществляет ипостасное соединение с человеческим естеством. Это величайшая тайна Боговоплощения ради нашего обожения, тайна, предопределенная в предвечном совете Божием, в предведении которой и было создано все тварное бытие. Преп. Максим различает два момента и периода: «Таинство Божественного вочеловечения» и «благодать человеческого Обожения». Однако, в некотором смысле Ипостась Слова через Воплощение как бы становится из простой сложной («составной», sunqetoV ), но эта «сложность» означает только, что единая Ипостась есть сразу и нераздельно ипостась для обеих (неслиянно и неизменно) соединившихся природ. «Сложность» именно в соединении природ, остающихся без какого–либо изменения в природных свойствах. Воплощение есть «неизреченное снисхождение Бога» (кенозис), но не есть «обеднение Божества». И человеческое в ипостаси Слова не перестает быть «единосущным» с нами. Следовательно, природы остаются различны и неподобны. Их «различность» не прерывается соединением и сохраняется и в том, неразрывном и неослабевающем взаимообщении («соприкосновении», pericwrhsiV eiV allhlaV ), которое устанавливается соединением. И это «соединение» становится понятным согласно с вероопределениями IV Вселенского Собора о том, что «обожение во Христе означает неразрывную связь, совершенное согласие и единство». «Нераздельность», т. е. всегда в общении друг с другом, так как Христос, будучи Богом, «неизменно вочеловечившимся», действует всегда и во всем «не только как Бог и по своему Божеству, но вместе и как человек, по своему человечеству. Иначе говоря, вся Божественная жизнь вовлекает в себя человечество, и проявляется и источается через него. Это есть «новый и неизреченный образ обнаружения природных действий Христа» – неразлучном соединении, однако без какого–либо изменения или умаления в том, что свойственно каждой природе, т. е. «неизменно». Это единство потому так полно осуществляется в двойстве природ, что человеческая природа есть вообще подобие Божественной. И здесь Преп. Максим прежде всего видит единство жизни, единство Лица. /А.В.Карташов «Вселенские Соборы», Г.В.Флоровский «Восточные Отцы V – VIII веков», С.Л. Епифанович «Преп. Максим Исповедник и Византийское Богословие»./
В оросе собора были повторены вероопределения Вселенских соборов: Никейского, Константинопольского, главной части Халкидонского, с дополнениями из ороса V Вселенского собора, и, наконец, новое вероопределение:
«Проповедуем также, по учению святых отцов, что в Нем (Иисусе Христе) и две природные воли, и два природных желания, и два природных действия нераздельны, неизменны, неразлучны, неслиянны. И две природные воли, не противоположные одна другой, как говорили нечестивые еретики, – да не будет! Но Его человеческое желание не противоречит (= не стоит в противоположности фактически) и не противоборствует (= не противится преднамеренно), а следует или, лучше сказать, подчиняется Его Божественному и всемогущему желанию» (т. е. человеческая воля во Христе не противна, а покорна Его Божественной воле).
В этом вопросе (учении о двух волях), Преп. Максим вводит свое знаменитое разграничение между естественной и гномической (избирательной) волей. Воля есть свойство разумной природы. «Сила стремления к сообразному с природой, обнимающая в себе все свойства, существенно принадлежащие природе», определяет Максим. «Разумная» природа не может не быть волевой. Мы (все сотворенное человечество) по природе обладаем естественной волей, реализация которой зависит от нашего выбора, осуществляемого гномической волей. Свобода и воля – это не произвол. Подлинная свобода есть безраздельное, непоколебимое, целостное устремление и влечение души к Благу. Гномическая воля не является свойством природы, а составляет принадлежность личности. Адам в раю обладал естественной волей и ел от древа жизни. Когда он отведал от древа познания добра и зла, его естественная воля стала гномической. Трудность и противоречие в усвоении Христом человеческой воли состоят в том, что, так как Он есть воплощенное Божественное Слово, то из этого следует, что Он не в состоянии был грешить. В то же время Он (Иисус Христос) испытал все, что в обычном человеке ведет ко греху. И описание поведения Христа в Евангелии указывает на присутствие в Нем человеческой экзистенциальной воли (искушение в пустыне, гефсиманское борение и т. п.) Он предстал перед всеми невзгодами человеческого существования и не поддался им. Спасение не совершилось бы, если не была бы воспринята и исцелена вся человеческая природа, включая и человеческую волю, однако это – природа первозданного. В человеческой воле Христа нет колебаний и противоречий. Она внутренне едина, и внутренне согласуется с волей Божества. Нет (да и не может быть!) столкновения или борьбы двух природных воль, ибо природа человеческая есть создание Божие, есть осуществленная воля Божия. Поэтому в системе Максима Христос обладает естественной человеческой волей, но гномической воли у Него нет, поскольку она предполагает неизбежность греха.
Здесь тайна Боговоплощения в том, что Божественное Слово, Логос, обладая всеми свойствами Божественной природы, включая энергию и волю, в тоже время обладает и всеми свойствами человеческой природы. Вследствие Богочеловеческого единства Его Лица все Его человеческие свойства следуют Божественным. В известном смысле человеческие действия и воля во Христе были выше или сверх естества. «Ибо через ипостасное соединение она была всецело обожена, отчего и была совершенно непричастна греху».
В изображении Преп. Максима человеческая природа Христа оказывается в особенности активной, действенной и свободной. И это относится более всего к искупительным страданиям. Это была вольная страсть, свободное приятие и исполнение воли Божественной. /А.В. Карташов «Вселенские Соборы», Г.В. Флоровский «Восточные Отцы V–VIII веков», Прот. Иоанн Мейендорф «Введение в Святоотеческое Богословие»/.
Письмо Іоанну постельничему о печали по Боге.
Я радуюсь и восхищаюсь, видя изъ всего письма твоего, что ты проникнутъ достохвальною печалію по Боге; и радуюсь потому, что печаль по Боге въ техъ, кои всецело проникнуты страхомъ Божіимъ, производитъ покаянiе нераскаянно во спасеніе (2 Кор. 7:10); потому–что она не попускаетъ душе противъ естества уклоняться отъ Божественныхъ заповедей къ тленнымъ предметамъ, кои у нерадиво проводящихъ настоящую жизнь приводятъ умъ въ такое состояніе, что, въ случае напора страстей, онъ уловляется сетями діавола и научается всякородному злу (такъ, напр., вместо того, чтобы действовать по направленію естества, онъ подчиняется внушеніямъ противоестественныхъ страстей гнева и похоти), потому–что, если душа, хотя единожды прилепится умомъ своимъ къ вещественному, то после сего устремляется къ одному злу. Посему, не смотря на обременяющую меня тягость греховную, я непрестанно молюсь, чтобы ты соблюлъ эту спасительную печаль, которая неизбежно истребляетъ страсти и пораждаетъ добродетели, — дабы, находясь подъ охраненіемъ ея, ты могъ притупить злое жало греха; потому–что того, кто укоренилъ ее въ глубине сердца своего, никакъ не могутъ уранить стрелы діавола; тотъ, кто душею печется о ней, не боится многообразныхъ нападеній демонскихъ; решившійся жить вместе съ нею не прилепляется къ видимымъ предметамъ; тотъ, кто постоянно соблюдаетъ ее въ продолженіе жизни, не оскверняется нечистотою тленныхъ предметовъ; тотъ, кто непрестанно устремляетъ помыслы къ ней, не попуститъ чувствамъ стремиться къ неприличнымъ предметамъ; оградившій ею свою душу не можетъ превозноситься предъ другими, но напротивъ почитаетъ себя низшимъ всехъ; препоясавшій ею умъ свой не лишается Божественныхъ помысловъ; обрекшій ей себя знаетъ уставы благочестивой жизни. Она есть произведеніе Святаго Духа, который насаждаетъ ее въ сердцахъ достойныхъ. По моему мненію, она одна есть виновница той радости, которой мы будемъ причастны въ царствіи небесномъ, потому–что она есть Божественное семя, зрелымъ плодомъ коего есть наслажденіе вечными благами.
Она оживляется отъ воспоминанія обстоятельствъ протекшей жизни; поддерживается внимательнымъ разсматриваніемъ книги совести, въ коей записаны все наши прегрешенія; охраняется памятію о смерти и постояннымъ ожиданіемъ тягостнейшаго труда, последующаго за исходомъ изъ настоящей жизни; соблюдается постояннымъ воображеніемъ въ уме того страшнаго и нелицепріятнаго испытанія, которое будутъ производить надъ душею на воздухе злые духи; ибо кто изъ оскверненныхъ, подобно мне, грехами не устрашится пришествія святыхъ Ангеловъ, когда они того, кто, по Божественному определенію, достигъ предела настоящей жизни, противъ воли, силою и со гневомъ будутъ изгонять изъ тела? Кто изъ имеющихъ оскверненную совесть не убоится жестокаго и зверскаго нападенія злыхъ демоновъ, по исходе его изъ тела, когда каждый изъ нихъ со всею жестокостію будетъ влечь къ себе бедную душу, смотря по страстямъ, коимъ она раболепствовала, и, обличая ее делами, будетъ приводить въ стыдъ и лишать всякой надежды на будущія блага? Эту спасительнуго печаль питаетъ живое воображеніе несчастнаго состоянія душъ во аде, именно воображеніе того, какъ оне пребываютъ въ глубочайшей тьме, питаясь самыми горькими стенаніями и слезами, и сверхъ всего сего терпя самый прискорбный стыдъ, и, кроме праведнаго осужденія, ничего не ожидая себе; утверждаетъ надежда воскресенія и непрестанное представленіе страшнаго и преславнаго пришесгвія Христова и ужаснейшаго дня суднаго, въ который небо, и земля, и все видимое украшеніе ихъ съ шумомъ прейдутъ, стихіи же разорятся, сожигаемыя (2 Пет. 3:10) неугасимымъ огнемъ, который въ пришествіе Чистейшаго очиститъ оскверненную нами тварь, — въ который поставятся престолы и Ветхій деньми сядетъ, а безчисленные чины Ангеловъ и Архангеловъ со страхомъ и трепетомъ предстанутъ Ему для служенія; все люди приведутся на судъ; раскроются книги, въ коихъ со всею точностію записаны наши слова, дела и помыслы, и объявятся всей твари такъ, что каждый, читая эту книгу делъ, узнаетъ грехи другихъ столько же, сколько знаетъ и свои собственные, — въ который стоящіе одесную Судіи удостоятся обетованія неизреченныхъ благъ, а стоящіе ошуюю осудятся на вечный огнь, тьму кромешнюю, червь неусыпающій, скрежетъ зубовъ, непревывный плачъ и безконечный стыдъ, который всякаго осужденнаго на вечное мученіе более будетъ тяготить, нежели все прочіе виды наказаній. Имеющій печаль по Боге никогда не выпускаетъ изъ памяти этихъ истинно ужасныхъ предметовъ, но ведетъ себя такъ, какъ бы онъ уже видитъ Судію, и взаимно видимъ отъ Него, и проводитъ настоящую жизнь въ благочестіи и правде, не поступая и не помышляя вопреки благодати и званію.
Отъ этой достохвальной печали раждается смиренномудріе — это преимущественное благо человеческое, которое заставляетъ благочестиваго и боголюбиваго человека считать себя ниже всехъ, не смотря ни на какой чинъ, обуздывать самомненіе сознаніемъ естественной немощи, равно общей всемъ, имеющимъ одинаковую природу, и не попускаетъ предпочитать достоинство природе; — она ограждается кротостію, которая искореняетъ возстанія противоестественныхъ страстей гнева и похоти, и уподобляетъ человека Ангеламъ, которые не знаютъ бешенства гнева, неистовствующаго на естественное сродство, и чужды похоти, измождающей умственныя силы и увлекающей душу къ веществу; но всецело управляются однимъ умомъ, со всею горячностію стремящимся къ безначальному и преестественному уму; — отъ нея происходитъ любовь, которая, соединяя насъ другъ съ другомъ и съ Богомъ, побуждаетъ пещись о ближнемъ столько же, сколько Богъ благоволитъ ко всемъ, по своему милосердію; — а концемъ ея есть царствіе небесное и наслажденіе въ ономъ Божественными благами, ибо печаль по Боге любящихъ и соблюдающихъ ее вводитъ въ небесное царство.
Отличительнымъ признакомъ этой печали есть то, что она пріучаетъ глаза къ тому, что они взираютъ на тварь для одного прославленія Творца, а на богатство, принадлежащее ближнему, безъ зависти и ненависти;— уши къ тому, что они слушаютъ только Божественныя слова, и скоро отверзаются къ прошеніямъ требующихъ нашей помощи, а клевете и гнуснымъ словамъ не внимаютъ; — языкъ къ тому, что онъ освящается благословеніемъ другихъ, и никогда не оскверняется злословіемъ и поношеніемъ; кратко сказать, пріучаетъ все части тела и души къ тому, что оне соображаются съ темъ, что благоугодно Святому Духу, дабы такимъ образомъ достигнуть намъ цели благочестія.
Если мы, благословенный, испытывая себя самихъ, найдемъ въ себе все это, то тщательно будемъ хранить оное; а если еще ничего этого не пріобрели, то постараемся пріобрести; для чего смиримъ себя, ради Бога и, на основаніи общей природы, предъ всеми людьми, будемъ кротки и мирны, въ случае неисполненія нашихъ предположеній; будемъ щедры къ беднымъ, гостепріимны къ странникамъ, готовы оказывать посильную помощь требующимъ нашего заступленія, единодушны съ друзьями, прямодушны съ знакомыми, доступны низшимъ, долготерпеливы къ раздражающимъ насъ, сострадательны и человеколюбивы къ немощнымъ, снисходительны къ согрещающимъ; будемъ утешать скорбящихъ, или, просто сказать, постараемся быть всемъ вся, ради страха Божія и ожидаемаго будущаго суда; потому–что кто не имеетъ сказанныхъ добродетелей, тотъ не долженъ надеяться получить спасеніе. Такъ говорить побуждаетъ меня любовь къ тебе, ибо я не знаю, чемъ удовлетворить ей. Она заставляетъ меня непрестанно воображать тебя, и во время твоего отсутствія беседовать съ тобою, какъ присущимъ, чрезъ переписку. Но слова эти мы должны принять не какъ–нибудь, потому–что въ страшный день суда после всего и эти слова, смотря по тому, какъ мы были расположены къ нимъ, будутъ или оправдывать, или осуждать какъ меня, который произношу ихъ, такъ и слушателей моихъ. Да сподобимся же, по благодати Христа Бога и Спаса нашего, призвавшаго насъ въ славу свою и царство, все мы и говорящіе объ обязанностяхъ, и слушающіе исполнять сіи Божественныя слова, а не просто только слышать, или читать оныя.
Письмо Иоанну Кувикуларию
Перевод протоиерея Валентина Асмуса.
Перевод протоиерея Валентина Асмуса.
Поскольку Вы повелели написать Вам, по какой причине Бог Своим постановлением судил людям царствовать над людьми, при том что природа всех одна и та же и являет всех по простому ее смыслу причастных ей равночестными, то скажу по силе своей, не скрывая ничего из того, что приял я от премудрых и блаженных мужей, урезая многое, насколько вместимо сказать об этом вкратце. Слово истинное, как говорят, таинственно внушает, что когда человек, по дару сотворившего его Бога, получил в удел владычество над всем видимым миром и образом злоупотребления обратил движения природных сил умной сущности, которая в нем, к тому, что против природы, и внес и в себя, и в весь этот мир, по праведному суду Божию, владеющее ныне ими изменение и истление, чтобы у него, движущегося к тому, что против природы, не сохранялась до бесконечности бессмертная сила души, что есть не только крайнее зло и очевиднейшее отпадение от истинного существа самого человека, но и явное отрицание Божественной благости.
Посему эта многотрудная и многоплачевная жизнь человеков, чрез многое неразумие и бесчиние вскармливающего ее вещества, разное и по–разному неся и вынося, и, точнее сказать, в перенесении [скорбей] неся всех людей, всех делает причастными присущих ей ужасов и никого не оставляет совершенно свободным от свойственного ей волнения. И сие предписано по соответственному промышлению Божией премудрости, чтобы мы, научившись, наконец, хотя бы и поздно, злостраданиями, жизнию причиненными в обстоянии, сколь вредить умеет дружба с нынешней жизнью, которую мы расположены любить вопреки разуму, познали, что отделение для нас полезнее, чем соединение с нею, и разумно утвердили справедливую ненависть к ней и, избежав смешения и смущения видимых [вещей], целомудренно и благоразумно перенесли желание на благостоятельную тождественность [вещей] умопостигаемых.
Но поскольку и бичуемые и претерпевающие многие тысячи зол мы не отваживаемся разрешать узы дружбы с [жизнию сею], Бог, яко Премудрый и Благий Промыслитель, предписал человекам закон царства, заранее отгоняя великое неистовство зла, которое, как [Он] знал наперед, будет в жизни через своеволие, чтобы люди не стали друг для друга пищею, подобно рыбам морским, когда никто не начальствует и не препятствует сильнейшему беззаконно нападать на нижестоящего. Посему, я думаю, как и подобало, по необходимости было внесено в человеческий род царство, приявшее от Бога премудрость и могущество, и равночестная природа допустила разделение на начальство и подначальность, чтобы [подначальностью] упорядочивались законно повинующиеся законоположениям природы, а [начальством] справедливо наказывались по своенравию воли не желающие им уподобляться, и таким образом всем даровалась справедливость, распоряжаемая желанием и страхом, коею исчезают неровности воли каждого и природы, которая во всех светло является равною, спокойною и кроткою. Этого никогда бы не произошло, если бы страх не сдерживал неразумного устремления многих к неуместному и не вел насильно, угрозою, к тишине целомудрия и благоразумия. Ибо то, что разум естественно убеждает целомудренных добровольно с любовью принимать, то самое страх имеет обыкновение принуждать неразумных терпеть против воли.
Я был научен, что по этой причине дозволено в жизни людей войти царству, и я приемлю это объяснение как истинное и научающее причине. Если же есть и иная некая его причина по Божественному Писанию, ее могут постигнуть, считаю, только те, кто чист мыслию. Однако же и это не совершенно разноречит с целью, [означенной] Божественным Писанием. Ибо и оно повествует, что людям, отвергшим Царство Божие, Бог предоставил хотя бы собственное их царствование, чтобы беспорядочность безначалия не произвела многоначалия и этим не ввела во весь человеческий род гибельный раздор, когда никому не вверяется постановлением Божиим попечение о них, никто не упорядочивает разумно воспитуемых разумом к кротости и никто не сдерживает страхом могущества строющих лукавство и природное благое разумение в себе самих своевольно растлевающих поведением противоестественным.
Царь, который потщался так сохранить сей закон царства, воистину явился на земле вторым по Боге, как вернейший помощник Божественной воли и справедливо получивший жребий быть под Царем Богом и царствовать над людьми. Но тот, который отверг это установление и всячески решил царствовать для себя, а не для Бога, будет явно делать противное этому, тиранически отгоняя от себя благих и далеко отставляя их от всякого совета и власти, но ребячески привлекая злых и поставляя их господами всей его власти, что есть для правящих и для управляемых последняя пропасть погибели. Нам же да даст Бог добровольно иметь Его Царем, исполнением животворящих Его заповедей, и достойно чтить согласно Ему царствующих на земле, как стражей Божественных Его постановлений.
Послание к Иоанну Кубикуларию о любви
Перевод А. Сидоров
Перевод А. Сидоров
Я знаю вас, боголюбцы, по благодати стойко придерживающиеся святой любви к Богу и к ближнему, о которой вы печетесь надлежащими способами; знаю [по опыту общения с вами], когда был с вами, и не в меньшей (если не в большей) степени [знаю теперь], когда отсутствую, что вы изведали, каковы суть свойства Божественной любви и как они называются, а поэтому обладаете, по добродетели, этим божественным даром, неописуемым и беспредельным, который не только изливает благодеяния на присутствующих, но и возжигает рвение в отсутствующих, отделенных [от вас] большим пространством. Каждый раз убеждаясь через приходящих сюда и через ваши драгоценные послания, которые, как в зеркале, отражают подобающий вам образ божественной благодати, в вашем преуспеянии в этой любви, я, естественно, радуюсь и веселюсь. И возношу благодарения за вас Богу, Подателю всяческих благ, не переставая вместе со святым Апостолом восклицать: Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах (Еф. 1:3). Знаю и совершенно уверен в том, что святая душа ваша любовью в духе неразрывно связана с моей жалкой душой, узами дружбы имея закон благодати, благодаря которому незримо сочетаетесь со мною и заставляете сорадоваться с вами, заглаживая мой стыд, рожденный грехом, даром, уделяемым от ваших доброт. Ибо подлинно нет ничего более богообразного, более таинственного, более возвышающего людей до обожения, чем Божественная любовь. Она содержит в себе и собирает воедино все блага, о которых слово истины говорит как о [множестве] видов добродетели, и она никоим образом не связана всеми видами зла и удалена от них, будучи исполнением закона и пророков. Являясь наследником закона и пророков, таинство любви делает нас из людей богами; сосредотачивая в себе вселенский смысл отдельных заповедей, она, по благоволению [Божиему], единообразно объемлет им эти заповеди и, по Домостроительству [Божиему], распределяет их многоразличным образом.
Каков же образ этих благ, который стяжала любовь? Не есть ли она вера — первая основа всякого благочестия, удостоверяющего обладающего ею и в бытии Бога, и в бытии божественных [вещей]; дарующая тем. кто зрит эти вещи, более полное и великое представление о них, чем глаз, прикованный к зримым формам чувственных вещей? Не есть ли она надежда, в самой себе зиждущая в качестве основы подлинно сущее Благо и держащая его сильнее и полнее, чем рука, завладевшая каким–либо плотным материальным предметом, доступным осязанию? Не она ли дарует верующим и преисполненным надеждой духовное наслаждение, по внутреннему расположению своему обладая будущими [благами], как настоящими? Не есть ли она .смирение, первое основание добродетелей, благодаря которому мы можем обрести познание о самих себе и отбросить прочь суетное возбуждение гордыни? Не есть ли она кротость, которой мы побиваем и хулы, и похвалы, отстраняясь от противоположных зол — докучаний, славы и бесчестия. Не есть ли она душевное благородство, вследствие которого мы, и страдая, остаемся неизменными в своем отношении к поступающим дурно, не испытывая к ним никакой вражды? Не есть ли она милосердие, благодаря которому мы добровольно усваиваем себе чужие несчастья и которое не позволяет нам забывать о сродниках и соотечественниках. Не есть ли она воздержание и стойкость, долготерпение и доброта, мир и радость, которыми мы легко унимаем жгучее кипение и возжигание ярости и похоти? Или, сказать кратко, любовь есть свершение всяческих благ, будучи верной, неукоснительной и всегда пребывающей, она ведет и приводит живущих в ней к Богу, Наивысшему Благу и Причине всякого блага.
Ибо вера, прочно зиждущая истину, есть основа того, что следует за ней, — я имею в виду надежду и любовь. Надежда же, будучи силой, [скрепляющей] любовь и веру, являет собой то, во что должно верить и что должно любить, и научает, как должно через нее совершать путь к этому. А любовь есть исполнение их: всею собою охватывая весь предельный предмет желания и прекращая их движение к нему, она вместо веры в его бытие и надежды на его будущее осуществление дарует собою вкушение его в настоящем. Собственно говоря, только она одна представляет человека сущим по образу Творца, мудро подчиняя разуму то, что находится в нашей власти, но не склоняя [выю самого] разума перед этим. Она убеждает волю двигаться соответственно естеству и не бунтовать против логоса природы. Ибо благодаря этому логосу мы все можем обладать как одним естеством, так и одной волей и одним хотением, будучи [созвучными] с Богом и друг с другом и не отдаляясь от Бога и друг от друга, если, конечно, избираем в качестве основополагающей идеи закон благодати, посредством которого мы добровольно обновляем закон естества.
Поскольку в начале диавол, прельстивший человека, через себялюбие злонамеренно [заманил] его в искусно придуманную ловушку, обманув приражением наслаждения, то он отделил нашу волю от Бога и друг от друга. Отклонив с прямого пути [человека, лукавый] разделил образ бытия естества его, расчленив его на множество мнений и представлений; со временем он учредил в качестве закона поиск и нахождение всяческого зла, используя для этого силы нашей [души], и для постоянного пребывания зла во всех [людях] заложил лукавое основание — неуступчивость воли. Благодаря ей [диавол] сразу убедил человека отвратиться от соответствующего естеству движения и направить свое желание от дозволенного к запретному. Тем самым в человеке возникли три величайших и первичных порока, являющихся, если сказать просто, родителями всякого порока: неведение, себялюбие и тирания зависящие друг от друга и возникающие друг через друга. Ибо из неведения Бога [рождается] себялюбие; из себялюбия — тирания над сродным (против этого нельзя возразить); зиждющим основанием их является приобретенный нами способ злоупотребления собственными силами, то есть разумом, желанием и яростным началом. А должно разумом, вместо неведения, через ведение устремляться в поиске к наиединственнейшему Богу; желанием, чистым от страсти себялюбия, возбуждаться в любовном томлении к одному только Бoгy; яростным же началом, отделенным от тирании, бороться за единого Бога. И из этих [устремлений души] возникает божественная и блаженная любовь (а они — через нее), сочетающая с Богом боголюбца и являющая его [самого] богом.
И когда с человеком, по его собственной воле и вследствие прельщения диавола, приключилось зло, то Бог — Творец [человеческой] природы и мудрый Целитель ее, [уже] истощенный пороком, — ради любви к нам уничижил Себя Самого, приняв образ раба (Флп. 2:7), непреложно соединив с Собой по ипостаси [человеческое] естество, и весь ради нас, от нас и через нас настолько стал человеком, что неверующие и Богом Его не считали. Но Он настолько был Богом, что заложил в верующих неизреченное и истинное слово благочестия, дабы расторгнуть деяния диавола, вернув естеству [человеческому] чистоту сил [души], и дабы обновить силу любви — противницу себялюбия, которое есть и познается как первый грех, первое порождение диавола и матерь всех следующих за ним страстей. И тот, кто любовью уничтожает себялюбие, проявляет себя достойным Бога. Вместе с себялюбием он уничтожает и все скопище порока, не имеющего иной основы или причины своего бытия помимо этого себялюбия. Таковой человек не знает превозношения, служащего признаком противоборствующей Богу гордыни — сложного и чудовищного зла; не ведает он преходящей славы, которая, низвергаясь [в небытие], увлекает с собою и чванившихся ею; он иссушает зависть, которая сама по справедливости прежде иссушает одержимых ею, через добровольное благоволение располагая к себе сродных ему людей; вместе с этими [пороками] он вырывает с корнем ярость, гнев, кровопролитие, коварство, лицемерие, притворство, злобу, жадность и все то, чем разделяется единый человек. Ведь когда вырывается себялюбие, которое, как я сказал, есть начало и матерь зол, то вместе с ним обычно вырываются и все [пороки], проистекающие из него и следующие за ним: когда оно не существует, то вообще не может существовать какого–либо вида порока или следов его. Вместо них [в душу] внедряются всяческие виды добродетели, дополняющие силу любви, сочетающую человека в единстве логоса [его естества] и образа [существования], уравнивающую и делающую одинаковым всякое неравенство и различие, [возникающие] во всех вследствие [греховной] воли. [Эта же сила любви] ведет надлежащим образом и к достохвальному неравенству, благодаря которому каждый сознательно настолько привлекает к себе ближнего и его предпочитает самому себе, насколько он раньше отталкивал его и был склонен возвышаться над ним. Через эту силу любви [человек] добровольно освобождает себя от самого себя, отделившись от представлений и свойств, которые он [был склонен] мыслить относящимися к себе соответственно [греховной] воле. Он собирает себя в единую простоту и тождество, сообразно которым никто никоим образом не отделяет своего от общего, но каждый — для каждого и все — для всех, и, более того, для Бога скорее, чем друг для друга имеют единое существование, являя собою (и в естестве, и в воле) наиединственнейший логос бытия и Бога, мыслимого в этом логосе. Ведь вместе с Богом должен созерцаться и к Нему, как к Причине и Создателю, должен возводиться логос бытия сущих, которому свойственно сохраняться в нас невредимым и незапятнанным путем постоянного внимания и очищаться от бунтующих против него страстей через разумное рвение к добродетелям и через проистекающие из них труды.
Возможно, это и осуществил великий Авраам, и самого себя восстановив в логосе естества, и этот логос восстановив в самом себе, а поэтому возвращенный Богу и сам получивший обратно Бога, — ибо можно сказать и так, и этак, поскольку и то, и другое представляется истинным. Он удостоился видеть Бога, как человека, и принять Его у себя, [как гостя], вследствие совершенства логоса естества, [которого он достиг] через [свое] человеколюбие. Он был вознесен к Богу, отвергнув свойство разделенных и разделяющих и не считая уже другого человека за нечто иное, чем он сам, но ведая, что единое есть как бы все, а все — как бы единое. Ибо [Авраам] духовным оком своим взирал не на логос [греховной] воли, являющейся (до тех пор, пока она остается непримиренной с естеством) основой раздора и разделения, но на наиединственнейший логос естества, всегда неизменный, вместе с которым, как мы знаем, непременно обнаруживается Бог и через который Он проявляется как Благой, усваивая Себе собственные творения, поскольку тварь не может познать Бога таким, каков Он есть Сам по Себе. Ведь невероятно, чтобы с Простым и Тем же Самым мог соединиться тот, кто в самом себе не стал простым и тем же самым, но остался еще, вследствие [греховной] воли, разделенным на многие части относительно [единой] природы. [Для этого необходимо ему] прежде через человеколюбие сочетать волю с природой и показать, что в обеих [существует один и тот же] миролюбивый и не склонный к мятежу логос, движение которого никогда не направлено к чему–либо иному помимо Бога. Соответственно этому логосу, у принявших сей дар естество [человеческое] всегда пребывает неделимым и нераздельным, не разрываемое на части множеством [видов] инаковости, проистекающих из [греховной] воли. Ибо они уже не разделяют естество то так, то иначе, становясь то одними, то другими, но в отношении к тем же самым остаются теми же самыми, не обращая внимания на то своеобразие каждого, которое возникает вследствие [греховной] воли и в силу чего разделяются разделенные. Наоборот, они устремляют свой взор на общее и нераздельное, [существующее] во всех соответственно природе, в силу чего и соединяются разделенные, не вводя вместе с собой ничего разделяющего. Через это в обладающих [подобным даром] проявляется Бог, Который по Своему Человеколюбию обретает форму соответственно особенности добродетели каждого и от нее Он воспринимает наименование. Ибо совершенным делом любви и пределом деятельности ее является приуготовление к тому, чтобы путем соотносительного взаимодаяния свойства сочетаемых ею (и наименования их) подобали друг другу, а тем самым чтобы сделать Бога человеком, а человека проявить как бога и провозгласить в качестве такового через единое и неизменное намерение и побуждение обоих по воле. Это мы и обнаруживаем у Авраама и остальных святых, и оно равно сказанному от лица Бога: И в руках пророческих уподобился (Ос. 12:10), [дабы показать], как Бог, вследствие Своего великого Человеколюбия, уподобляется каждому, в зависимости от его деятельного осуществления добродетели, объединяющего [всех]. Ибо «рука всякого праведника» есть его добродетельное делание, в котором и через которое Бог воспринимает подобие человеческое.
Итак, любовь есть великое благо, первое и исключительное из [всех] благ, она сочетает собою Бога и обладающих ею людей, позволяя Творцу человеков являться, как человеку, через полное подобие в благе, [которого достигает] обоженный, насколько то доступно человеку. Данное подобие осуществляется, я думаю, тогда, когда любят Господа Бога от всего сердца, души и силы, и когда [любят] ближнего, как самого себя. Это есть, если попытаться объять [любовь] определением, всецелая внутренняя связь с Первым Благом и с всеобщим Промыслом о естестве всего рода [человеческого]. Выше этого нельзя подняться боголюбцу, прошедшему через все образы благочестия. Эту связь мы знаем как любовь и именуем любовью, не считая любовь к Богу и любовь к ближнему за нечто раздельное, но признавая ее всю целиком за единую и ту же самую, ибо ею мы обязаны Богу и она сочетает людей друг с другом. Ибо осуществлением и ясным доказательством совершенной любви к Богу является искреннее расположение к ближнему, [достигаемое] через добровольное благоволение. Ведь божественный Апостол Иоанн говорит: Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин. 4:20). Любовь есть путь истины (Ин. 14:6), и ею называет Себя Слово Божие, Которое представляет Богу и Отцу идущих этим путем чистыми от всяческих страстей. Она есть дверь (Ин. 10:9), и входящий через нее вступает в Святая святых, став достойным созерцателем недоступной красоты Царственной и Святой Троицы. Она есть истинная виноградная Лоза (Ин. 15:1), и плотно привившейся к корню ее удостаивается стать причастником Божественного качества. Через нее существует и передано всякое научение закона, пророков и Евангелия, дабы мы, возжелав неизреченных благ, вверили наше горячее желание образам [осуществления добродетелей], через любовь к Творцу настолько почитая творение, насколько оно служит Ему и насколько того требует логос естества, устанавливающий в качестве закона равночестие и исключающий из естества всякое неравенство, проявляющееся вследствие предубеждения к какому–либо человеку, поскольку этот логос всех заключает в самом себе единой силой тождества.
Ради любви Сам Создатель естества (дело неслыханное и приводящее в трепет!) облачился в наше естество, непреложно соединив его с Собою по ипостаси, дабы остановить распыление этого естества и собрать его в Себе уже соединившимся и не обладающим никаким различием, [порожденным греховной] волей, ни относительно Него, ни относительно себя самого. Он ясно указал всеславный путь любви, подлинно божественной и обоживающей, ведущей к Богу и, как говорится, являющейся Богом. Этот путь, который в начале покрылся терниями себялюбия, [Господь] Своими страстями ради нас предзапечатлел в Себе и предоставил его всем, [уже] чистым от [всяких] препятствий. Камни на этом пути он разметал с помощью Своих учеников, как Сам предвозвестил в пророках: И камене, еже на пути, разметите (Ис. 62:10). Надлежащим образом Он убедил нас настолько придерживаться Его и друг друга, насколько Он Сам Собою, предвосхищая это, показал, пострадав ради нас. Ради этой любви все святые до конца противостояли греху, не заботились о здешней жизни и стойко сопротивлялись многовидным способам смерти, дабы, [уходя] от мира, сочетаться с самими собой и с Богом, соединив в себе разорванные части [человеческого] естества. Любовь есть истинное и безупречное богомудрие верных, концом которого является Благо и Истина. Ибо благом и истиной являются человеколюбие и любовь к Богу по вере; они суть отличительные признаки любви, сочетающей людей с Богом и друг с другом, а поэтому и обладающей неукоснительным постоянством благ.
И вы, благословенные, от всей души возлюбили этот божественный и блаженный путь, чтобы, подвизаясь в подвиге благом, достичь конца [его]. А поэтому вы незыблемо придерживаетесь того, благодаря чему достигается предел этого пути, я имею в виду человеколюбия, братолюбия, странноприимничества, нищелюбия, сочувствия, сострадания, смирения, кротости, душевного благородства, терпения, негневливости, долготерпения, стойкости, доброты, спокойствия, благоволения и миролюбия ко всем. Из них и через них создается благодать любви, которая ведет обоживаемого к Богу, Творцу человека. Ибо божественный Апостол, а вернее, глаголющий через него Христос, говорит: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит эяа, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает (1 Кор. 13:4–8), поскольку она имеет Бога, единственного Неперестающего и Неизменного. И человека, живущего в соответствии с ней, любовь делает таковым же, как то показывает нам пророк Иеремия, изрекающий: Сей путь повелений моих, и закон сей во век. Вей держащиеся ея, в живот виидут; оставивший же ю, умрут. Имися ея, чадо Мое, ходи к сиянию прямо света ея. Не дождь иному славы твоея, и полезных тебе языку чуждому. Блажен ecи, яко угодная Богу тебе разумна суть (Вар. 4:1—4). Научися, где есть смышление, где есть крепость, где есть мудрость, где есть долгожитие и жизнь, где есть свет очес и мир (Вар. 3:14). Посему любовию вечною возлюбил тя, того ради вовлекох тя в щедроты. Яко возгражду тя, и возградишися (Иер. 313–4). Стоните на путех, и видите, и вопросите о стезях Господних вечных; и видите, кий есть путь благ, и ходите по нему, и обрящете освящение душам вашим (Иер. 6:16). И опять говорится через Исаию: Аз есмь Господь Бог твой, научих тя, еже обрести тебе путь правды, по нему же пойдеши, послушав заповедей Моих. Посему был бы убо аки река мир твой, и правда твоя яко волна морская (Ис. 48:17–18). И я, радуясь вашим благам, осмеливаюсь говорить вместе с Богом, воспринимая [глаголы] от великого Иеремии: блажен ecи, еже совлек ризы плачевные и озлобления твоего — то есть [совлек] ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях», и облекся в благолепие, яже от славы Божией вовек — то есть [облекся] в нового человека, созданного в Духе по Христу и по образу Творца; облекся во одежду правды, яже от Бога, возложи венец на главу твою славы вечного — то есть украсился ясным образом добродетелей и безошибочным словом мудрости, посему Бог явит всей поднебесней твою светлость и наречется бо от Бога имя твое во веки, мир правды, и снова благочестия.
Помимо этих словес я не имею ничего, что бы [могло] показать незримое расположение [моей] души, ибо у меня нег ничего, равного вашим благам, дабы преподнести это Бoгy и вам. Я лишь могу, насколько то в моих силах, удивляться вам, воспринимать [толику] ваших [духовных] достижений, радоваться вместе с вами, умилостивившими Бога благими делами, через вас восхвалять добродетель, а через добродетель, сочетавшую вас с Богом, воспевать и [Самого] Бога. Ведь, как то кажется мне, одно и то же — хвалить вас и добродетель, и воспевать Бога, даровавшего вам сияние этой добродетели, которая по благодати обоживает вас в Боге, изглаживая признаки, свойственные человекам, и очеловечивает, по снисхождению, Бога в вас, благодаря усвоению [вами], насколько это доступно человеку, божественных свойств.
Послание о существе и ипостаси
Послание XV преподобного Максима Исповедника об общем и индивидуальном, т. е. о «существе» (ή оύαία) и «ипостаси» (ή νπόστασι) к Косьме, боговозлюбленнейшему александрийскому диакону.
Послание XV преподобного Максима Исповедника об общем и индивидуальном, т. е. о «существе» (ή оύαία) и «ипостаси» (ή νπόστασι) к Косьме, боговозлюбленнейшему александрийскому диакону.
Перевод на русский язык Архимандрита Амвросия (Погодина) с Migne. Patrologiae Cursus completus. Series Graeca, tom. 91:col. 544–553.
Публикуется: Архимандрит Амвросий (Погодин). Святой Марк Эфесский и Флорентийская уния. Holy Trinity Monastery, Jordanville, N. Y. 1963 // Издательство «ПОСАД»
Боговозлюбленнейшему Господину Косме диакону смиренный Максим (желает) радоваться!
Так как нами, действительно, было подвигнуто большое рассуждение касательно Божественного Воплощения, то, восприяв благочестие возвышенных догматов и приняв их как повод, ты попросил мое смирение, о, человече Божий, сказать: что есть взаимное и общее, и что — особое и индивидуальное, чтобы таким образом нам стало бы ясно все понятие соединения (двух естеств в лице Богочеловека). Я отнюдь не буду излагать свое (мнение), но то, чему я научился от Отцев, я передам, ничего не изменяя в их учении об этих предметах.
Итак, взаимное и общее, т. е. основное (как принцип), согласно Отцам, есть существо и естество, ибо, как они говорят, в отношении друг друга эти понятия являются тождественными. Индивидуальное же и особое — ипостась и лицо, ибо и эти понятия друг в отношении друга являются тождественными, согласно им (т. е. свв. Отцам). И раскрывая (это) Терентию, так пишет Великий Василий: «Если же и нам долженствует вкратце сказать, что мы думаем, мы скажем (о том), какое отношение имеет «общее» к «единичному» т. е. существо — к ипостаси. Ибо каждый из нас участвует и в общем понятии «бытия» (τоν είναι), и по индивидуальным чертам, свойственным ему, является тем, а не иным». И опять он же в (послании) к Амфилохию, говоря о том же самом предмете, так говорит: «Существо же и ипостась имеют ту разницу, какую «общее» имеет к «единичному», например, как понятие «живое существо» имеет отношение к понятью — «определенный человек». И затем: «Те, кто говорят, что существо и лицо — одно и то же, должны признать, что различные лица — одно». И опять, объясняя некое каноническое значение единосущие, он писал, уча: «Это же изречение исправляет также заблуждение Савелия [354]: ибо оно отстраняет тождественность ипостасей и вводит совершенное понятие о лицах, так как ничто не может быть со–естественным по отношению к самому себе, но — в отношении другого. Поэтому (это изречение) — хорошо и благочестиво, оно различает особенности ипостасей и утверждает полную тождественность естества». И затем во втором (послании) к Неокесарийцам он учит, говоря: «Ибо также можно заметить, что как не исповедующий общности существа впадает (такой) в многобожие, так и не приписывающий индивидуальных свойств Ипостасям отводится в иудейство». И еще в тех (словах), которые он составил для подписи Евстафию Армянскому, он выразительно являет это в писании: «Поэтому подобает открыто исповедать, что они веруют согласно словам, выраженным нашими Отцами в Никеи, по здраво выраженному понятию в этих словах. Ибо есть такие, которые даже в этом Символе Веры извращают понятие Истины, и по своему желанию нарушают смысл слов в нем. Например, вот и Маркелл [355] нечестиво осмелился, согрешая в отношении Ипостаси Господа нашего Иисусa Христа, и толкуя Его как только «Слово», утверждать будто он оттуда (т. е. из Символа Веры) принял принцип (τάς αρχάς), дурно толкуя значение «единосущия». И некие из нечестия Ливийца Савелия [356], понимая ипостась и существо как одно и то же, отсюда берут материал для созидания своей хулы, — из написанного в Символе: «Кто говорит, что Сын Божий — от различной сущности или ипостаси, анафематствует того Святая и Кафолическая Церковь». Ибо они (т. е. свв. Отцы) не сказали, что существо и ипостась — одно и то же. Ибо если (эти) изречения являют одно и то же понятие, то какая была бы нужда в каждом из них в отдельности? Но, очевидно, так как были отрицающие, что от одного естества (в оригинале письма св. Василия Великого: — «от существа Отца) — Сын, другие же (утверждали), что (Сын Божий происходит не от Отца, но) — от некой иной ипостаси, то, таким образом, и то и другое, как чуждое церковному суждению, они отвергли. После того, как они явили свое суждение, они сказали, что Сын — от естества Отца, не прибавляя далее, что — «и от Ипостаси». Отсюда то (т. е. первое суждение) положено, чтобы упразднить лукавое суждение, а это (т. е. второе суждение) является возвещением спасительного догмата».
Согласуясь же с сим и Григорий, наименованный по Богословию, в первичном Богословском Слове [357] так являет это, говоря: «Когда же говорю о середине, говорю истину, которую одну только хорошо иметь в виду, отвергая как и неподобающее смешение, так и более неестественное разделение. Ибо (в первом случае) из страха многобожия, сократив понятие о Боге в одну Ипостась, оставим у себя одни голые имена, признавая, что один и тот же есть и Отец и Сын и Святый дух. И немного далее еще: «Должно — и одного Бога сохранить (т. е. веру в одного Бога) и Три Ипостаси, т. е. Лица исповедовать, и каждую — с личным свойством. Сохраняется же, по моему разумению, единый Бог (т. е. вера в единого Бога), когда к единому Виновнику возводятся Сын и Дух, но не сочетаются и не смешиваются (с Ним): и то согласно одному и тому же, назову так, движению и воле и тождественности существа. Три же Ипостаси — когда не замышляется никакое сочетание или растворение или смешение, вследствие чего возвеличением Одного более, нежели это должно, не оказалось бы разрушенным все». И еще в Прощальном Слове: «Веруем в Отца и Сына и Святого Духа: единосущных и единославных, во имя Которых и крещение имеет совершение. Видишь, посвященный, то (что является) отрицанием безбожия и исповеданием Божества. И таким образом мы восстанавливаемся к правильному разумению Того, Кого возвещаем Единым по естеству, и Неразделимым в поклонении: Эти же Три — (называются) Ипостасями, т. е. Лицами». А вот также и в Слове на Светы [358]] это говорит он: «Скажу о Боге: вы просветились и Единым и Троичным Светом, согласно личным особенностям, т. е. Ипостасям, если кому угодно назвать — Лицам [ибо совершенно не будем спорить о названиях, пока не приведем слова для объяснения смысла (их)]; Единым же — согласно понятию существа, т. е. Божества. Такую симфонию божественных догматов показали богоглаголивые Отцы наши Григорий и Василий, ясно именуя естество — существом, как общее и взаимное, а Лицо (именуя) Ипостасью, как индивидуальное и особое; ни в коем случае не смешивая изречения этого понятия, чрез нарушение и смешение их друг в отношении друга. Ибо движимые одним и тем же Духом, они преподали народам правое исповедание Веры. Ты найдешь согласующимися с ними и всех тех, которым по благодати Духа было вверено правление Церкви, учащих это правое понятие благочестивой Веры, и совершенно ничем не уклонившихся от этого суждения.
Построение от природы свойственных понятий, показывающее, что ничто не бывает одним и тем же с другим в отношении и существа и ипостаси, но эти вещи или существом представляют — одно, но тогда они различны no ипостаси, или же — они по ипостасям, но тогда совершенно различны по существу.
Если же существо и естество есть одно и то же, и лицо и ипостась (в свою очередь) — одно и то же, то ясно, что (существа) друг в отношении друга единоестественные и единосущные — совершенно гетероипостасны друг в отношении друга. Ибо в отношении и того и другого, имею в виду — естество и ипостась, ничто из существующего не бывает одним и тем же в отношении другого. Поэтому, те, которые соединены друг в отношении друга согласно одному и тому же естеству или существу, т. е. — сущие одного и того же существа и естества, отнюдь, не являются соединенными в одной и той же ипостаси или лице, т. е. отнюдь не было бы возможным им иметь одно и то же лицо и одну ипостась; и те, которые соединены согласно одной и той же ипостаси или лицу, совершенно невозможно, чтобы были соединенными согласно одному и тому же существу или естеству, т. е. отнюдь не значит, чтобы они являлись одного и того же существа т. е. естества. Но соединенные согласно одному и тому же естеству или существу, т. е. являющиеся одного и того же существа или естества, между собою отличаются ипостасями или лицами, как это бывает в отношении Ангелов и людей и всей видимой твари в облике и роде. Ибо Ангел от Ангела, и человек от человека, и вол от вола, и собака от собаки, отличаются в отношении лица, а не — естества или существа. Дерзнет ли слово сказать больше: так, в отношении самой Первой, Безначальной же Творительной Причины (всего) сущего мы наблюдаем то же в отношении друг друга — Существо и Ипостась; действительно, мы познали едино Существо и Естество Божества, сущего в Трех Ипостасях, различаемых Друг от Друга индивидуальными свойствами, и Три Ипостаси в одном и том же Существе и Естестве Божества. Ибо Единица в Троице, и Троица в Единице является Поклоняемое нами: Отец и Сын и Дух Святый — единый Бог; хотя Сын не есть Отец, но То, что — Отец; хотя Дух не есть Сын, но То, что — Сын; ибо во всем каков — Отец, таков — Сын, кроме нерождения (ибо Он — рожден); и во всем каков — Сын, таков — Дух Святый, кроме исхождения (ибо Он исходен). Свойствами — нерождения или рождения или исхождения не разделяется на три неравные или равные существа и естества единое Естество и Сила невыразимого Божества, но (этими свойствами) характеризуются Лица или Ипостаси, в которых — или именно как — существует единое Божество, т. е. Существо и Естество. Также и те, которые соединены согласно одной и той же ипостаси или лицу, т. е. являющиеся одной и той же ипостаси и единого полного лица, различаются понятием существа или естества, как это бывает в отношении человеческой души и тела и тех, которые существуют одинаковыми по ипостаси ради их взаимного сочетания. Ибо они не являются единосущными в отношении друг друга.
Слово о подвижнической жизни
1. Брат вопросил старца: «Прошу тебя, отче, скажи мне: какова была цель Вочеловечивания Господа?»
Старец ответил: «Удивляюсь тебе, брат, что, слыша каждый день символ веры, ты спрашиваешь меня об этом. Но, тем не менее, говорю тебе: целью Вочеловечивания Господа было наше спасение».
Брат сказал: «Как говоришь, отче?»
Старец ответил: «Поскольку человек, изначала будучи сотворен Богом и помещен в раю, преступил заповедь, подпав [власти] смерти и тления; а затем, ведомый многоразличным Промыслом Божиим во всяком роде и роде упорствовал, преуспевая в худшем и будучи приводимый от пестрых страстей плоти к безнадежному [разочарованию] в жизни, — то ради этого единородный Сын Божий, предвечное Слово, [рожденное] от Бога Отца, Источник жизни и бессмертия, явился нам, седящим во тьме и сени смертной, воплотившись от Духа Святого и Святой Девы. Он показал нам образ жизни боговидного жития, даровал святые заповеди, обещав Царство Небесное живущим по ним и пригрозив вечными карами за преступление их. И спасительную страсть претерпев, и из мертвых воскреснув, Он даровал нам надежду воскресения и вечной жизни, послушанием расторгнув осуждение прародительского греха и смертью упразднив державу смерти, дабы как в Адаме все умирают, так в Нем все оживут (1 Кор. 15:22). Взойдя же на небеса и сев одесную Отца, Он ниспослал Духа Святого в залог жизни [вечной], в просвещение и освящение душ наших и в помощь подвизающимся ради своего спасения и [стремящимся] соблюсти заповеди Его. Такова, если кратко сказать, цель Вочеловечивания Господа».
2. Брат сказал: «Какие заповеди я должен сотворить, отче, дабы через них быть спасенным? Хочу услышать об этом вкратце».
Старец ответил: «Сам Господь после Воскресения сказал Апостолам: Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святою Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам (Мф. 28:19—20). Поэтому все, что заповедано, должен соблюдать всякий человек, крестившийся во имя Животворящей и Богоначальной Троицы. Ради этого Господь сочетал соблюдение всех заповедей с правой верой, поскольку Он ведал, что невозможно спасти человека одной только верой, отделенной от соблюдения заповедей. Поэтому и Давид, обладающий правой верой, обращается к Богу: Сего ради ко всем заповедем Твоим направляхся, всяк путь неправды возненавидех (Пс. 118:128). Ибо против всякого неправедного пути даны нам Господом заповеди, и если хоть одна [из них] останется в небрежении, то непременно вместо нее будет проложен противоположный ей путь зла».
3. Брат сказал: «Кто может, отче, соблюсти все заповеди, столь великие числом?»
Старец ответил: «Подражающий Господу и следующий по стопам Его».
Брат вопросил: «А кто может, отче, подражать Господу? Ведь Господь был Богом, даже став человеком. Я же — человек грешный, порабощенный бесчисленными страстями. Как могу я подражать Господу?»
Старец ответил: «Из порабощенных веществом мира никто не может подражать Господу. И [лишь] могущие сказать: Вот, мы оставили все и последовали за Тобою (Мф. 19:27) — [одни они] приемлют силу подражать Ему и свершать заповеди Его».
Брат спросил: «Какую силу?»
Старец ответил: «Внемли Самому [Господу], глаголящему: Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам (Лк. 10:19).
4. Восприняв эту силу и власть, Павел сказал: Будьте подражателями мне, как я Христу (1 Кор. 11:1). И еще: Нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу (Рим. 8:1). Также: Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями (Гал. 5:24). И еще: Для меня мир распят, и я для мира (Гал. 6:14).
5. Пророчествуя об этой власти и помощи, Давид говорил: Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него (Пс. 90:2). И чуть далее: На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия; яко Ангелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих (Пс. 90:13,11). А приверженные к плоти и любящие вещество мира пусть услышат от Него то, что слышат: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и чуть далее: Кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. 10:37–38). Также: Всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:33). Стало быть, желающий стать учеником Его, оказаться достойным Его и обрести от Него силу против духов лукавства удаляет себя от всякой плотской привязанности и обнажает себя от всякого материального пристрастия. И таким образом он подвизается за заповеди Его против невидимых врагов, как Сам Господь представил Себя нам во образец, будучи искушаем в пустыне вождем их и придя во вселенную ради одержимых им».
6. Брат сказал: «Но многи суть, отче, заповеди Господа, и кто может все их держать в уме, чтобы за них подвизаться? Я же в особенности, будучи малоумным, хотел услышать краткое наставление, дабы, придерживаясь его, им бы и быть спасенным».
Старец ответил: «Хотя этих заповедей и много, брат, но они сводятся воедино в одном изречении: Возлюби Господа Бога твоего всею крепостию твоею и всем разумением твоим; и [возлюби] ближнего твоего, как самого себя (Мк. 12:30–31). И стремящийся твердо держаться этого повеления исполняет одновременно и все заповеди. Ведь не удаливший себя от пристрастия к материальным [вещам], как было сказано, не может чистосердечно любить ни Бога, ни ближнего, поскольку невозможно одновременно быть приверженным к материи и любить Бога. Об этом говорит Господь: Никто не может служить двум господам и не можете служить Богу и маммоне (Мф. 6:24). Ибо, поскольку ум наш придерживается мирских вещей, он порабощается ими и пренебрегает заповедью Божией, преступая [ее]».
7. Брат спросил: «О каких вещах говоришь, отче?»
Старец ответил: «О еде, деньгах, богатстве, славе, родстве и так далее». Брат спросил: «Скажи мне, отче, разве не Бог сотворил их и дал людям на потребу? Почему же ты повелеваешь не привязываться к ним?»
Старец ответил: «Ясно, что Бог сотворил их и дал людям на потребу. И прекрасно все сотворенное Богом, дабы мы, благородно пользуясь этим, благоугождали бы Ему. Но мы, будучи немощными и материальными мыслью, предпочли вещественное заповеди любви. И придерживаясь этих [материальных вещей], мы ратоборствуем против человеков. А должно наоборот предпочесть всему зримому и самому телу любовь к человеку, которая есть доказательство любви к Богу», как и Сам Господь показывает это в Евангелиях, говоря: Любящий Меня соблюдает Мои заповеди (Ин. 14:15). А какова есть заповедь, соблюдя которую, мы возлюбим Его, послушай Самого [Господа], глаголющего: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга (Ин. 15:12). Видишь, что любовь друг к другу образует любовь к Богу и есть полнота всякой заповеди Божией? Поэтому Он и повелевает не придерживаться материальных вещей, но всякий жаждущий быть учеником Его должен отречься от всего, чем владеет».
8. Брат сказал: «Поскольку ты говоришь, отче, что должно всему зримому и самому телу предпочесть любовь ко всякому человеку, то как я могу любить ненавидящего и отвращающегося от меня? Если он завидует мне, поражает меня стрелами поношений, готовит мне хитроумные западни и пытается [оболгать] меня наветами, как я могу любить его? Это, отче, претит естеству моему и невозможно, так как страсть печали естественным образом понуждает отвращаться от приносящего скорби».
Старец ответил: «Пресмыкающимся и зверям, руководимым естеством, и в самом деле невозможно не давать отпора, насколько это в их силах, терзающему их. Но созданным по образу Божиему, руководимым разумом, удостоившимся ведения Бога и принявшим закон от Него возможно не отвращаться от приносящих [им] скорби и любить ненавидящих [их]. Поэтому и Господь [говорит]: Любите врагов ваших (Мф. 5:44), благотворите ненавидящим вас (Лк. 6:27) и прочее; не как невозможное заповедует Он это, но, очевидно, как возможное, иначе бы Он не наказывал преступившего [эту заповедь]. И Сам господь являет [ее], показав нам это делами Своими. [Являют ее] и все ученики Его, подвизающиеся в любви к ближнему Даже до смерти и горячо молящиеся за убивающих [их]. Однако, поскольку мы одержимы любовью к материи и сластолюбивы, то эти [страсти] мы предпочитаем заповеди, а потому не можем любить ненавидящих [нас]. Более того, мы часто вследствие этих [страстей] отвращаемся и от любящих [нас], будучи по своему душевному расположению хуже пресмыкающихся и зверей. А потому, не в силах следовать по стопам Господа, мы не можем познать [конечную] цель Его, дабы преисполниться силой».
9. Брат сказал: «Вот, отче, я оставил все: родню, имущество, роскошь, мирскую славу и ничего не стяжал в жизни, кроме тела. Но брата, ненавидящего и отвращающегося от меня, я любить не могу, а лишь принуждаю себя не воздавать действенно злом за зло. Скажи, что должен я делать, дабы смочь всем сердцем возлюбить его, всяческими способами мучающего меня и творящего наветы на меня?»
Старец ответил: «Невозможно кому–либо возлюбить мучающего [его], если он лишь мнимо отрекся от вещества мира и подлинно не познал намерение Господа. А если он будет в силах познать прощающего Господа и поспешит последовать Ему, то сможет от всего сердца возлюбить ненавидящего и терзающего [его], как [то делали] Апостолы, познавшие и возлюбившие [Бога]».
Брат сказал: «А каково было намерение Господа, отче? Прошу тебя поведать [мне об этом]».
Старец ответил :<Если ты желаешь узнать намерение Господа, то внемли с пониманием. Господь наш Иисус Христос, будучи по природе Богом, благоволил через человеколюбие [Свое] стать и человеком, родился от жены, подчинился закону (Гал. 4:4), согласно божественному Апостолу, дабы как человек соблюдая заповедь, ниспровергнуть ветхое Адамово проклятие. Ведая, что на двух заповедях утверждается закон и пророки (Мф. 22:40), а именно [на заповедях]: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и [возлюби] ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22:37–39), Он постарался соблюсти их от начала до конца, как то подобает человеку. Диавол же, изначала прельстивший человека и потому имеющий державу смерти (Евр. 2:14), видя Его при крещении удостоверяемого Отцом (Мф. 3:16–17), принимающего, как человек, сродный [Ему] Святой Дух с небес и возведеннего Духом в пустыню для искушения (Мф. 4:1), затеял против Него всю свою брань, словно он мог заставить Господа предпочесть вещество мира любви к Богу. И диавол, зная, что есть три вещи, приводящие в волнение все человеческое, — я имею в виду еду, деньги и славу, посредством которых он всегда низвергал человека в пропасть погибели, — то этими тремя вещами он и искушал Господа в пустыне. Но Господь наш, явив Себя сильнее их, повелел диаволу удалиться.
11. Таково доказательство любви к Бог. И когда [диавол] обещаниями своими не смог убедить [Господа] преступить заповеди этой любви, то он, действуя через законопреступных иудеев, стал прилагать усилия, чтобы своими хитростями заставить Пришедшего во вселенную преступить заповедь любви к ближнему. Поэтому, видя Его научающего путям жизни, делом являющего небесное жительство, возвещающего воскресение мертвых, обещающего верующим жизнь вечную и царство небесное, а неверующим грозящего вечной мукой, и в подтверждение слов Своих показывающего необыкновенные богознамения и народ к вере призывающего, [диавол] подвиг законопреступных фарисеев и книжников к многоразличным наветам на Него, дабы Господа, не могущего, как считал [лукавый], перенести искушений, склонить к ненависти против наветующих. И подобным образом изверг старался добиться своей цели и показать [Спасителя] преступником заповеди любви к ближнему.
12. Господь же, как Бог, видя его замыслы, не возненавидел фарисеев, которых диавол подвигнул на действие (ибо как Он, будучи по природе Благим, мог возненавидеть?), но [Своей] любовью к ним дал отпор действующему. А приводимых в действие [диаволом] — поскольку они могли и не подвергаться такому воздействию, а добровольно по нерадению были одержимы действующим — вразумил, обличил, поругал, назвал достойными жалости и не перестал благодетельствовать им; хулимый ими, Он терпел и, страдая, был стоек, делом обнаруживая Свою любовь к ним. О брань удивительная! Вместо ненависти Он показывает любовь и благостью повергает отца зла. Ради этого Он претерпел столь великое зло от них или, сказать точнее, ради них, даже до смерти подвизавшись, как подобает человеку, за заповедь любви, и стяжал полную победу над диаволом, увенчавшись венком воскресения ради нас. Так новый Адам возродил ветхого. Об этом и говорит божественный Апостол: Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе (Флп. 2:5) и далее.
13. Таково было намерение Господа: чтобы ради нас подчинившись Отцу как человек вплоть до смерти, соблюсти заповедь любви. А диаволу Он дал отпор тем, что, страдая от него через побуждаемых им фарисеев и книжников и будучи добровольно побеждаемый, победил надеющегося победить и избавил мир от его власти. Таким образом Христос был распят в немощи, (2 Кор. 13:4), этой немощью смерть умертвил и имеющею державу смерти (Евр. 2:14) упразднил. Таким образом и Павел, будучи немощным сам по себе, хвалился немощами, чтобы обитала в нем сила Христова (2 Кор. 12:9).
14. Научая образу такой победы, он пишет ефесянам: Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей (Ефес. 6:12) и далее. Поэтому и повелевает он облечься в броню праведности, надеть шлем упования, взять щит веры, чтобы борящиеся с незримыми врагами могли угасить все раскаленные стрелы лукавого (Ефес. 6:16). Являя делом образ брани, он говорит: И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным (1 Кор. 9:26—27). И еще: Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои (1 Кор. 4:11). А также: В труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, кроме посторонних приключений (2 Кор. 11:27—28).
15. Такую брань вел он против бесов, производящих во плоти наслаждения, нападая на них немощью своего тела. Образ же победы над теми бесами, которые, сражаясь [с человеками] с помощью ненависти, подвигают нерадивейших из людей против благочестивых, дабы и те, искушаемые, возненавидели нерадивых и преступили заповедь любви, — образ этой победы показав нам делами [своими], Апостол сказал: Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне (1 Кор. 4:12–13). Ибо бесы для того и внушают злословия, гонения и хуления, чтобы подвигнуть на ненависть к злословящему, гонящему и хулящему, имея своей целью преступление заповеди любви. Но Апостол, не пребывая в неведении относительно их умыслов, злословящих благословил, гонящих терпел и хулящих молил, чтобы удалиться от производящих это бесов и сблизиться с благим Богом. А бесов он, подвизаясь в брани, отразил, всегда побеждая зло добром в подражание Спасителю. Он и остальные Апостолы, так освобождая мир от бесов и усвояя его Богу, своей побежденностью победили надеющегося победить. Если же и ты, брат, сможешь укорениться в таком намерении, то будешь в силах возлюбить и ненавидящих тебя. А если же нет, то иным образом это невозможно».
16. Брат сказал:«Поистине, отче, так оно и есть, а не иначе. Поэтому Господь, хулимый, заушаемый и претерпевающий другие страдания от иудеев, переносил [эти скорби], сострадая [обидчикам], как неведующим и заблуждающимся. Потому Он и на кресте сказал: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23:34). И над коварством и прелестью диавола и князей его Он одержал победу на кресте, даже до смерти, как ты сказал, подвизаясь против них ради заповеди любви и победу над ними даруя нам; разрушил державу смерти, даровав Воскресение Свое в жизнь всему миру. Но молись о мне, отче, дабы смог я в совершенстве познать намерение Господа и Апостолов Его, соблюсти трезвение [ума] во времена искушений и не остаться в неведении относительно умыслов диавола и бесов его».
17. Старец ответил: «Если всегда будешь иметь попечение о сказанном, то сможешь избежать и неведения. Но если ты поймешь, что поскольку ты подвергаешься искушению, постольку искушается и брат твой; если простишь искушаемому и будешь противостоять искушающему, желающему внушить тебе ненависть к искушаемому, и не будешь послушным его ухищрениям, то [внемлишь совету] Иакова, брата Господня, который в своем «Соборном Послании» говорит: Покоритесь Богу; противостаньте диаволу, и убежит от вас (Иак. 4:7). Стало быть, если ты, как сказано, имеешь трезвенное и беспрестанное попечение об этом, то сможешь познать намерение Господа и Апостолов Его, возлюбить людей и преисполниться сострадания к ним, претыкающимся, и ради любви вести непрестанную брань с лукавыми бесами. Но если мы слабы, нерадивы, ленивы и осквернены плотскими наслаждениями, то ведем брань не с бесами, а с самими собою и с братьями; бесам же служим тем, ради чего сражаемся с людьми».
18. Брат сказал: «Так оно и есть, отче, ибо вследствие небрежения моего бесы имеют основания для нападок на меня. Но умоляю тебя, отче, скажи: как должен я стяжать трезвение [ума]?»
Старец ответил: «Полное отсутствие суетного попечения о земных [вещах] и непрерывное поучение в Божественном Писании приводит душу к страху Божию, а страх Божий приносит трезвение [ума] — и тогда душа начинает видеть бесов, борющихся с ней посредством помыслов, и давать отпор им. Об этом Давид сказал: Воззре око мое на враги моя (Пс. 91:12). Побуждая на эту брань учеников, глава Апостолов Петр говорил: Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить; противостойте ему твердою верою (1 Петр. 5:8— 9). А Господь сказал: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение (Мф. 26:41). И Екклезиаст говорит: Аще дух владеющаго взыдет на тя, места твоего не остави (Еккл. 10:4). Место же ума есть добродетель, ведение и страх Божий. Чудный же Апостол, усиленно, трезвенно и доблестно подвизающийся, сказал: Ибо мы, ходя во плоти, не по плоти воинствуем; оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Боком на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее Против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушание Христу, и готовы наказать всякое непослушание, когда ваше послушание исполнится (2 Кор. 10:3–6). И если ты будешь подражать святым и трудолюбиво посвящать себя Богу, то обретешь трезвение [ума]».
19. Брат сказал: «Что должно делать, чтобы смочь непрерывно посвящать себя Богу?»
Старец ответил: «Невозможно уму совершенно посвятить себя Богу, если он не стяжал трех добродетелей: любви, воздержания и молитвы. Ибо любовь укрощает ярость, воздержание истощает желание, а молитва отделяет ум от всех помыслов и представляет его нагим Самому Богу. Таковы суть три добродетели, которые объемлют собой все добродетели, и без них уму невозможно посвятить себя Богу».
20. Брат сказал: «Прошу тебя, отче, наставить меня относительно того, каким образом любовь укрощает ярость».
Старец ответил: «Ведь любовь обладает [способностью] сострадать и благодетельствовать ближнему, быть терпеливым к нему и переносить [все], что исходит от него, — как о том неоднократно говорилось нами. Обладающая подобным [свойством] любовь укрощает ярость того, кто стяжал ее».
Брат сказал: «Не малы дела ее; но блажен могущий стяжать ее. Я же далек от нее. Еще прошу тебя, отче, сказать мне, что есть долготерпение?»
21. Старец ответил: «Оно есть мужественная твердость в отношении к опасностям и терпеливость к скорбям, ожидание конца искушений и отсутствие гнева по всякому случайному поводу, [нежелание] изрекать безрассудные словеса или же строить предположения и мыслить о том, о чем не подобает [думать человеку] благочестивому, как то гласит Писание: До времвне стерпит долготерпеливый, и последи воздаст ему веселие; до времене скрыет словеса своя, и устне верных исповедят разум его (Сир. 1:23–24).
22. Таковы суть признаки долготерпения. Но не только: долготерпению свойственно и признавать самого себя за причину искушения. А вероятно так оно и есть, поскольку многое из случающегося с нами происходит ради воспитания нас: либо для уничтожения прошлых грехов, либо для исправления настоящего нерадения, либо для предотвращения будущих грехопадений. И считающий, что искушение произошло с ним по одной из этих причин, не негодует, будучи избиваемым, особенно сознавая за собой грехи; не обвиняет того, через кого [пришло] искушение, ибо через него, или через другого, он все равно должен испить чашу божественных осуждений. Поэтому он обратит взор свой к Богу и возблагодарит Его, попустившего [искушение], обвиняя себя одного и охотно принимая вразумление, как Давид в отношении к Семею (2 Цар. 16:5–10) и Иов в отношении к жене (Иов. 2:9–10). А неразумный часто просит у Бога пощады; когда же милость [Божия] приходит, он не принимает ее, поскольку она пришла не так, как он хотел, но как Исцелитель душ счел ее полезной. Потому он пренебрегает [ею] и приходит в смятение — и то на людей яростно нападает, то на Бога изрыгает хулу; подобным образом он и неблагодарность обнаруживает и [ничего] помимо розг не получает.
23. Брат сказал: «Хорошо изрек ты, отче. Но прошу тебя, поведай мне еще и о том, каким образом воздержание истощает желание?»
Старец ответил:«Поскольку оно заставляет воздерживаться от всего, что не необходимую потребность удовлетворяет, но доставляет наслаждение; не допускает сопричаствовать чему–либо, помимо необходимого для жизни; не позволяет гоняться за удовольствиями, но допускает искать лишь полезного; пищу и питие соизмерять с потребностью, не допускать собираться в теле лишней влаги, поддерживать только жизнь тела и беречь его от терзающей тяги к совокуплению. Так воздержание истощает желание. Наслаждение же и пресыщение пищей и питием, наоборот, разжигают чрево, распаляют позыв к срамной похоти и насильственно побуждают всё животное начало в человеке к беззаконному * смешению. Тогда очи [становятся] бесстыдными, руки необузданными, язык глаголющим обольщающие [речи], ухо приемлющим только суетное; ум [начинает] пренебрегать Богом, душа, мысленно совершая блуд, призывает и тело к незаконному деянию».
24. Брат сказал: «Истинно так, отче. Но прошу тебя наставить меня и относительно молитвы: как она отрешает ум от всяких помыслов».
Старец ответил: «Помыслы суть помыслы о вещах, а из вещей одни–чувственные, другие же — умопостигаемые. Находясь в них, ум [постоянно] вращается в круге помыслов об этих вещах. Благодать же молитвы сочетает ум с Богом, и такое сочетание отделяет ум от всех помыслов. Тогда ум, нагим беседуя с Богом, становится боговидным. Став же таковым, он просит у Бога подобающего, и прошение его всегда достигает цели. Поэтому Апостол и повелевает непрестанно молиться (1 Фее. 5:17), чтобы мы, постоянно сочетая ум с Богом, мало–помалу отторгнули бы пристрастие к материальным [вещам]».
25. Брат сказал: «Но как может ум непрестанно молиться? Ибо когда мы поём псалмы или читаем, когда встречаемся [с кем–либо] или служим, то отвлекаем его многими помыслами и созерцаниями».
Старец ответил: «Божественное Писание не предписывает ничего невозможного. Ведь и сам Апостол и пел псалмы, и читал, и служил – однако непрестанно молился. А непрестанная молитва есть держание ума во многом благоговении, страстной преданности к Богу и постоянном уповании на Него; она означает доверие Богу во всем — во [всех] делах и обстоятельствах. Расположенный таким образом Апостол говорил: Кто отучит нас от любви Христовой: скорбь, или теснота (Рим. 8:35) и так далее. Чуть ниже [он говорит]: Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы (Рим. 838). И опять: Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем; всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем (2 Кор. 4:8–10).
26. Будучи так расположен, Апостол непрестанно молился, ибо, как было сказано, во всех делах и обстоятельствах он уповал на Бога. Поэтому и все святые радовались скорбям, дабы [через них] прийти к навыку божественной любви. Потому–то Апостол и говорил: Я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова (2 Кор. 12:9). И чуть ниже: Когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12:10). Но горе нам, жалким, что оставили путь святых отцов и потому лишены всякого духовного дела».
27. Брат сказал: «Почему, отче, не имею я сокрушения [сердечного]?» Старец ответил: «Потому, что нет страха Божия пред очами нашими. Потому, что стали мы пристанищем всякого зла, а вследствие этого пренебрегли страшной карой Божией, как просто умственным измышлением. Иначе как не сокрушиться, слыша Моисея, говорящего от лица Бога о грешниках: Яко огнь возгорится от ярости Моея, разжжется до ада преисподняго: снест землю и жита ея, попалит основания гор. Соберу на них злая, и стрелы Моя скончаю в них (Втор. 32:22–23), И еще: Поострю якоже молнию мечь мой, и приимет суд рука моя, и воздам месть врагом, и ненавидящым мя воздам (Втор. 32:41). Или как вопиет Исайя: Кто возвестит вам, яко огнь горит? Кто возвестит вам место вечное? (Ис. 33:14) Ходите светом огня вашего, и пламенем, егоже разжегосте (Ис. 50:11). И опять: И изыдут, и узрят трупы человеков преступивших Мне: червь бо их не скончается} и огнь их не угаснет, и будут в позор всякой плоти (Ис. 66:24). Или как говорит Иеремия: Дадите Господу Богу вашему славу прежде даже не смеркнется, и прежде даже не преткнутся нозе ваши к горам темным (Иер. 13:16). И опять: Слышите сия людие буии и не имущий сердца: иже имеюще очи, не видите, и уши, и не слышите. Мене ли не убоится, рече Господь? или от лица Моего не устыдится? Иже положих песок предел морю, заповедь вечну, и не превзыдет его? (Иер. 5:21–22). И еще: Накажет тя отступление твое, и злоба твоя обличит тя: и увеждь, и виждь, яко зло и горько ти есть, еже оставити Мя, глаголет Господь. Аз же насадих тя ви
ноград плодоносен, весь истинен: како превратился еси в горесть, виноград чуждый? (Иер. 2:19,21). И опять: Не седох в сонме их играющих, но бояхся от лица руки Твоея: на едине седях, яко горести исполнихся (Иер. 15:17). Кто не затрепещет, слыша, как говорит Иезекииль: Испущу ярость Мою на тя, и отмщу тебе по путем твоим, и дам на тя вся мерзости твоя. Не пощадит око Мое на тя, и не помилую. И познавши, яко Аз Господь (Иез. 7:3—4,9). Кто не сокрушится, слыша, как Даниил ясно описывает день страшного суда такими словами: Зрях, дондеже престали поставишася, и Ветхий денми седе, и одежда Его бела аки снег, и власы главы Его ахи волна чиста, престол Его пламень огненный, колеса Его огнь палящ. Река огненная течаше, исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему: судище седе, и книги отверзошася (Дан. 7:9—10), ясно, что [отверзошася] дела каждого. И опять: Видех во сне нощию, и се на облацех небесных, яко Сын человечь идый бяше, и даже до Ветхого денми дойде, и пред Него приведеся: И тому дадеся власть и честь и царство, и вси людие, племена, и языцы тому поработают: власть Его власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не разсыплется. Вострепета дух мой в состоянии моем, аз Даниил, и видения главы моея смущаху мя (Дан. 7:13–15).
28. Кто не убоится, слыша, что говорит Давид: Единою глагола Бог, двоя сия слышах: зоне держава Божия, и Твоя, Господи, милость, яко Ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61:12–13). И опять, что говорит Екклезиаст: Конец слова, все слушай: Бога бойся, и заповеди Его храни, яко сие всяк человек: яко все творение приведет Бог на суд о всяком погрешении, аще благо и аще лукаво (Еккл. 12:13–14).
29. Кто не задрожит от страха, слыша подобное и от Апостола, говорящего: Всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое (2 Кор. 5:10). Кто же не будет оплакивать неверие наше и слепоту души нашей? Потому что слыша все это, мы не раскаиваемся и не рыдаем горько о таком нерадении и беспечности нашей. Предвидя их, Иеремия сказал: Проклят (человек) творяй дело Господне с небрежением (Иер. 48:10). Если бы мы имели заботу о спасении душ наших, то вострепетали бы от слов Господа и поспешили бы исполнить заповеди Его, которыми мы спасаемся. Но мы, слыша Господа глаголющего: Входите тесными вратами, ведущими в жизнь (Мф. 7:13–14), предпочли путь широкий и просторный, ведущий к погибели. Поэтому и услышим, когда Он придет с небес судить живых и мертвых: Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25:41).
30. И услышим это не только как творящие злое, но и как нерадеющие о благом и нелюбящие ближнего. Если мы сотворим худое, то как выдержим день тот, будучи в столь нерадивом расположении [души]? Кроме того, древним сказано через Моисея: Не прелюбодействуй, не укради, не убий и так далее. А Господь, зная, что христианину для совершенства недостаточно только соблюдения этого, сказал: Ибо, говорю вам, вели праведность ваша, не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное (Мф. 5:20). Поэтому и до, и после [этих слов] Он заповедывал освящение души, которой освящается и тело, и чистую любовь ко всем людям, через которых мы можем стяжать любовь к Нему Самому. И, как часто говорилось, образец этому Он подал в Себе Самом вплоть до смерти и в учениках Своих.
31. Какое оправдание будет нам в день тот, имея такой образец и пребывая в таком нерадении? Иеремия, оплакивая нас, удостоившихся такой благодати, но столь нерадиво расположенных и, более того, преисполненных всякого зла, говорит: Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез; и плачуся день и нощь (Иер. 9:1). Я слышу, как о нас говорит и Моисей: Яде Иаков и насытися, и отвержеся возлюбленный: уты, утолсте, разшире: и остави Бою сотворшаго его, и отступи от Бога Спаса своего (Втор. 32:15). И как рыдает [о нас] Михей, говоря: Улюте мне душе, яко погибе благочестивый от земли, и исправляющая в человецех несть; …кийждо ближняго своего озлобляет озлоблением, на зло руки своя уготовляют (Мих. 7:2–3). Равным образом и Псалмопевец о нас говорит: Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих (Пс. 11:2).
32. Оплакивая нас, и Апостол пророчески сказал: Нет делающего добро, нет ни одного. Гортань их ~ открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов ни губах их; уста их полны злословия и горечи. Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира. Нет страха Божия пред глазами их (Рим. 3:12–18). Поэтому, опять предвидя будущее, он пишет к Тимофею о нашем лукавом образе жизни: Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, нелюбящие добра, предатели, наглы (2 Тим. 3:1–4) и так далее. Поэтому горе нам, что до последней крайности зла дошли мы. Ибо, скажи мне, кто из нас не причастен названным порокам? Не в нас ли исполнилось пророчество? Не все ли мы чревоугодники? Не все ли сластолюбцы? Не все ли одержимы неистовой любовью к материи? Не все ли строптивы? Не все ли гневливы? Не все ли злопамятны? Не все ли предатели всякой добродетели? Не все ли хулители? Не все ли необузданы? Не все ли братоненавистники? Не все ли чванливы? Не все ли пустохвалы? Не все ли высокомерны? Не все ли тщеславны? Не все ли лицемерны? Не все ли коварны? Не все ли завистливы? Не все ли непокорны? Не все ли беспечны? Не все ли нерадивы о заповедях Спасителя? Не все ли изобильны всяким пороком? Не все ли мы стали вместо храмов Божиих капищами идолов? А вместо пристанища Духа Святого — пристанищем духов лукавых? Не притворно ли называем Бога Отцом? Не стали ли мы вместо сынов Божиих сынами геенны? Не стали ли мы, ныне носящие великое имя Христово, хуже иудеев? И пусть никто не негодует, слыша такую истину, поскольку и те беззаконные [иудеи] говорили: Одного Отца имеем, Бога (Ин. 8:41), но услышали от Спасителя: Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего (Ин. 8:44).
33. Разве и мы, будучи преступниками заповеди Его, не слышим подобное от Него? Ведь Апостол назвал водимых Духом сынами Божиими, говоря: Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий (Рим. 8:14). А разве мы, водимые смертью, можем считаться за сынов Божиих? Помышления плотские суть смерть (Рим. 8:6). Водимые же Духом явно суть от плодов Духа. Диод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22—23). Разве мы имеем их в себе? — Скорее, все противоположное этому. И разве мы можем [после сего] слыть сынами Божиими? Разве мы не [чада] супротивника? Ведь рожденное от кого–нибудь подобно ему. Это показывает и Господь, глаголящий: Рожденное от Духа есть дух (Ин. 3:6). Мы же сделались плотью, похотствующей против Духа, и потому справедливо слышим от Него: Не имать Дух Мой првбывати в человецвх сих во век, зоне суть плоть (Быт. 6:3). Как можем мы считаться христианами, не имея в себе ничего Христова?
34. Но, возможно, кто–нибудь скажет: «Я имею веру, и [этой] веры в Него мне достаточно для спасения». Однако ему отвечает Иаков: И бесы веруют, и трепещут, а также: вера без дел мертва (Иак. 2:19–20). Разве мы веруем в Него или верим Ему относительно будущего, не веря относительно временного и настоящего? И в силу [такого неверия] мы подчиняемся [власти] материального, живем по–плотски и ратоборствуем против Духа. А истинно верующие во Христа и через заповеди всего Его вселившие в себя говорят так: И уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня (Гал. 2:20). Потому страдающие за Него ради спасения всех, как строгие Его подражатели и подлинные блюстители Его заповедей, говорили: Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим (1 Кор. 4:12–13), поскольку они слышали слова Господа: Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас (Мф. 5:44) и так далее. И из слов, и из дел их обнаруживался действующий в них Христос. Мы же, поскольку противодействуем всем заповедям Его, преисполнились всякой нечистоты. А поэтому и стали вместо храма Божия торговым домом, вместо дома молитвы вертепом разбойников (Мф. 21:13; Ин. 2:16), вместо народа святого (1 Петр. 2:9) народом грешным, вместо людей Божиих людьми, преисполненными грехами, вместо семени святого семенем лукавым, вместо сынов Божиих сынами беззакония, так как оставили заповеди Господа, попали в рабство лукавым духам вследствие [своих] нечистых страстей и прогневили Святого Израилева.
35. Потому великий Исайя вопиет, оплакивая нас и одновременно желая помочь нам в падении нашем: Что еще уязвляетеся, прилагающе беззаконие? Всякая глава в болезнь, и всякое сердце в печаль: от ног даже до главы несть в нем целости: ни струп, ни язва, ни рана палящаяся: несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания (Ис. 1:5–6). А что потом за этим? — Оставится дщерь Сионя, яко куща в винограде, и яко овощное хранилище в вертограде, яко град воюемый (Ис. 1:8). Показывая это опустошение нашей души, и Апостол сказал: И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы. Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют (Рим. 1:28—32). Потому предал их Бог постыдным страстям, так что они осквернили сами свои тела (Рим. 1:26,24). И что же за этим? Открывается, — говорит [Апостол], — гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков (Рим. 1:18) и так далее.
36. Указывая на это опустошение души, Господь и говорит: Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23:37—38). И опять же Исайя, видя нас, монахов, совершающих только телесное служение [Богу] и пренебрегающих духовным, а поэтому ослепших, говорит: Услышите слово Господне, князи Содомстии: внемлите закону Божию, людие Гоморрстии. Что Ми множество жертв ваших, глаголет Господь? исполнен есмъ всесожжении овних, и тука агнцов, и крове юнцов и козлов не хощу. ..Кто бо изыска сия из рук ваших? ходити по двору Моему не приложите: И аще принесете Ми семидал, всуе: кадило, мерзость Ми есть: Новомесячий ваших, и суббот, и дне великого не потерплю: поста, и праздности,… и праздников ваших, ненавидит душа Моя; бысте Ми в сытость, к тому не стерплю грехов ваших. Егда прострете руки (ваша) ко Мне, отвращу очи Мои от вас: и аще умножите моление, не услышу вас. Почему? — Руки бо, — говорит, — ваша исполнены крове (Ис. 1:10—15), поскольку всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца (1 Ин. 3:15). Поэтому всякое подвижничество, не имеющее любви, чуждо Богу.
37. В силу чего, лицемерие наше издали обличая, [Бог] сказал: Людие сии… устнами своими почитают Мя, сердце же их далече отстоит от Мене, всуе же почитают Мя (Ис, 29:13) и так далее. И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю в отношении к нам, нынешним лицемерам, которые, удостоившись столь великой благодати, по своему душевному расположению оказываемся хуже их. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые, и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них (Лк. 11:46)? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми (Мф. 6:5)? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах и называться от людей «Равви, Равви», а тех, которые не слишком рьяно отдают нам [такую честь], не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли [им] Царство Небесное перед людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать войти им? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас (Мф. 23:15)? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие (Мф. 23:24)? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания (Мф. 23:25)? Не даем ли и мы десятину с руты, мяты и со всякой зелени, пренебрегая судом и любовью Божией (Мф, 23:23)? Не подобны ли мы гробам закрытым, снаружи показываясь людям праведными, а внутри преисполненными лицемерия, беззакония и всякой нечистоты (Мф. 23:27–28)? Не строим ли мы надгробий над могилами мучеников и не украшаем ли раки Апостолов, а сами уподобляемся убийцам их? И кто не возрыдает над нами, пребывающими в таком положении? Кто не оплачет таковое наше пленение? Поэтому мы, честные сыны Божий, вменились в сосуды глиняные. Поэтому затемнилось злато [наше] и изменилось серебро доброе. Поэтому мы, назореи Сиона, блиставшие паче снега, стали как эфиопы, и бывшие белее Молока стали чернее чернил. Поэтому потемнел лик наш паче сажи. Взлелеянные в пурпуре, мы облепили себя навозом, и увеличилось беззаконие наше паче беззаконий Содомских. Поэтому мы, сыны дня и света, стали сынами ночи и тьмы (1 Фес. 5:5). Поэтому мы, сыны Царства, стали сынами геенны. Поэтому мы, сыны Вышнего, как человеки умираем и как един от князей падаем (Пс. 81:7). Поэтому мы преданы в руки врагов беззаконных — я имею в виду свирепых бесов — и царю неправедному и лукавнейшему на всей земле, то есть князю этих [бесов], ибо согрешили и совершили беззакония, преступив заповеди Господа–Бога нашего (Дан. 3:29–32), поправ Сына Божия и не почитая за святыню Кровь нового завета (Евр. 10:29). Но Господи, не предаждь убо нас до конца, имене Твоего ради, и не разори завета Твоего, и не отстави милости Твоея от нас (Дан. 3:34–35), ради щедрот Твоих, Отче наш, Иже еси на небесех, и ради милости Святого Духа Твоего. Не помяни наших беззаконий первых: скоро да предварят ны щедроты Твоя Господи, яко обнищахом зело. Помози нал, Боже, Спасителю наш, славы ради плене Твоего, Господи, избави ны, и очиспи грехи наша имене ради Твоего (Пс. 78:8–9), помянув начаток наш, который, взяв от нас по человеколюбию [Своему], Сын Божий имеет на небесах для нас, дабы даровать нам твердую надежду спасения и чтобы мы не сделались худшими из–за отсутствия упования. Ради честной крови Его, которую Он излил за жизнь мира; ради святых пророков, отцов и патриархов, которые подвизались, чтобы угодить святому имени Твоему.
Не презри моления нашего, Господи, и не остави нас до конца. Ибо не на праведность нашу уповаем, но на милость Твою, которой Ты сохраняешь род наш. Молим и призываем благость Твою, дабы не стало нам в осуждение Домостроительство ко спасительному таинству Единородного Сына Твоего и дабы не отверг Ты нас от лица Своего. Не погнушайся нашим недостоинством, но помилуй нас по великой Твоей милости и по множеству щедрот Твоих отврати грехи наша, дабы, неосужденно приступив пред лицо славы Твоей, удостоиться нам покрова Единородного Сына Твоего, а не стать недостойными его, как лукавые рабы грехов. Ей, Владыко всесильный Господи, услыши моление наше, ибо иного Бога разве Тебе не знаем, имя Твое именуем: ибо Ты еси производящий все во всех (1 Кор. 12:6) и от тебя все мы стремимся получить помощь. Воззри с неба, Господи, и обрати взор из жилища святой славы. Где есть ревность Твоя и крепость Твоя? Где есть множество милости Твоея, и щедрот Твоих, яко терпел еси падение наше? Ты бо еси Отец наш, понеже Авраам не уееде нас, и Израиль не позна нас, но Ты, Господи, Отец наш, избави ны, ибо от начала на нас есть имя святое Твое и Единородного Сына Твоего и Святого Духа Твоего, Что уклонил еси нас, Господи, от пути Твоего? и ожесточил еси сердца наша, еже не боятися Тебе? Возврати, Господи, рабов Твоих ради святой Церкви Твоей и ради всех от века святых Твоих, да (поне) мало наследим горы святыя Твоея: противницы наши попраша святыню Твою, Быхом яко исперва, егда не владел еси нами, ниже 6е нареченно имя Твое на нас (Ис. 63:15–19).
38. Аще отверзеши небо, трепет приимут от Тебе горы, и растают, яко тает воск от лица огня, и попалит огнь супостаты, и страшно будет имя Твое в сопротивных Твоих,,. Егда сотвориши славная; трепет приимут от Тебе горы. От века не слышахом, ниже очи наши видеша Бога, разве Тебе, и дела Твоя, яже сотвориши ждущым милости. Милость бо срящет творящих правду, и пути Твоя помянутся: се Ты разгневался еси, и мы согрешихом. — Лучше сказать: мы согрешили и Ты разгневался. Сего ради эаблудихом, и быхом яко нечисты еси мы, якоже порт нечистым, вся правда наша; и отпадохом, яко листвие, беззаконий ради наших, тако ветр восхитит нас, и несть призывали имя Твое, и помянувый удвржати Тя. Яко отвратил еси лице Твое от нас, и предал ны еси беззаконий ради наших. И ныне, Господи, Отец наш еси Ты, мы же брение, дела руку Твоею еси. Не прогневайся на ны зело, и не помяни во время беззаконий наших. И ныне призри, яко людие Твои еси мы; град святилища Твоего бысть пуст, Сион якоже пустыня бысть, Иерусалим на проклятие. Дом святый наш, и слава, юже благословиша отцы наши, бысть огнем пожжен, и вся славная наша купно падоша, И о всех сих терпел еси Господи, и молчал, и смирил еси ны зело (Ис. 64:1—12).
39. Случилось это с ветхим народом Твоим преобразовательно, а ныне исполнилось в нас истинным образом. Быхом поношение соседом нашым, то есть бесам, подражнение и поругание сущым окрест нас (Пс. 78:4). Но призри с небесе и виждь, и спаси нас имени ради Твоего святого; дай нам узнать козни противников наших; иэбави нас от их ухищрений; не удали от нас помощь Твою, ибо мы сами не настолько сильны, чтобы преодолеть препятствия; Ты же в силах спасти нас от всех врагов. Спаси нас, Господи, от всех скорбей мира сего, по благости Своей, дабы, с чистой совестью переплыв море жизни, безупречными и чистыми предстали бы мы страшному престолу Твоему и удостоились жизни вечной».
40. Выслушав все это и придя в великое сокрушение, брат сказал старцу со слезами: «Из всего вижу, что нет мне надежды на спасение. Яко беззакония моя превзыдоша главу мою (Пс. 37:5). Но прошу сказать мне: что должен я делать?» Старец ответил: «Спастись человекам невозможно, Богу же все возможно (Мф. 19:26), как сказал Сам Господь. Предварим лице Его во исповедании … поклонимся и припадем Ему, и восплачемся пред Господем сотворшим нас, яко Той есть Бог наш (Пс. 94:2,6–7). И слышим Слово Его, изрекаемое через Исайю: Егда возвратився воздохнеиш, тогда спасешися (Ис. 30:15). И опять: Егда не может рука Господня спасти? Или отягчил есть слух Свой, еже не услышати? Но греси ваши разлучают между вами и между Богом, и грех ради ваших отврати лице Свое от вас, еже не помиловати (Ис. 59:1–2). Посему говорит: Измыйтеся, (и) чисти будите, отымите лукавства от душ ваших пред очима Моима, првстаните от лукавств ваших. Научитеся добро творити, взыщите суда, избавите обидимаго, судите сиру, и оправдите вдовицу. Я приидите, и истяжимся, глаголет Господь. И аще будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю: аще же будут, яко червленое, яко волну убелю. И ащв хощете, и послушаете Мене, благая земли снесте: …уста бо Господня глаголаша сия (Ис. 1:16–20). Также через Иоиля [говорит Он]: Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, в посте и в плачи и в рыдании, и расторгните сердца ваша, а не ризы ваша… Яко милостив и щедр есть Господь… и раскаявайся о злобах (Иоил. 2:12–13). И Иезекилю [сказал]: Сыне человечь, рцы дому Исраилеву: сице реете, глаголюще: прелести наша, и беззакония наша в нас суть, и мы в них таем, и како нам живым быти? Рцы им: живу Аз, глаголет Господь, не хошу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему: обращением обратитеся от пути вашего злого: и вскую умираете доме Исраилев? (Иез. 33:10—11). А «Третья книга Царств», показывая преизбыточество благости Божией, гласит: когда услышал Ахав, бывший в винограднике Навуфея, унаследованного им после убийства Навуфея [по навету] Иезавели, слова Илии, говорящего: Сице глаголет Господь: понеже ты убил еси (Навуфеа), и приял еси в наследие (виноград его)… на месте, идеже полизаша свиний и пси кровь его, тамо полижут кровь твою… И Иезавель пси следят в предградии Иезраеля … И бысть егда услыша Ахаав словеса сия,… раздра ризы своя, и препоясася вретищем по телу своему, и постися, и бе облечен во вретище… И бысть глагол Господень… ко Илии, глаголя: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица Моего? Сего ради не наведу зла во днех его (3 Цар. 2.1:19,27–39). И Давид говорит: Беззаконие мое познах, и греха моего не покрых, рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви, и Ты оставил еси нечестие сердца моего. За то помолится к Тебе всяк преподобный во время благопотребно: обаче в потопе вод многих к нему не приближатся (Пс. 31:5–6). В Евангелии же Господь говорит: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4:17). А когда Петр спросил Его: Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? то Благой по природе и Несравнимый по доброте ответил: Не говорю тебе: «до семи, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18:21—22). Что может быть равносильным такой благости? И что может быть сравнимым с таким человеколюбием?
41. Познав таким образом страх Божий, благость и человеколюбие Его, [являемые] как из Ветхого, так и из Нового Завета, обратимся [к Нему] от всего сердца Нашего. И ради чего гибнем мы, братия? — Очистим руки наши, грешники; со делаем чистыми сердца наши, двоедушные; восскорбим, сокрушимся и восплачем о грехах наших! Прекратим лукавства наши, поверим благоутробию Господа, убоимся угроз Его и будем соблюдать заповеди Его, возлюбим друг друга от всего сердца! Ненавидящим и отвращающимся нас скажем: «Братия наша», чтобы прославилось имя Господне и чтобы зрилось [оно] в радости Его. Простим друг другу, как искушаемым друг через друга, поскольку против всех [нас] ведет брань общий враг. Противостанем [дурным] помыслам, призывая Бога в союзники себе, и изгоним из нас лукавых и нечистых духов. Подчиним плоть духу, смиряя и умерщвляя ее всякими злостраданиями. Очистим себя от всякой скверны плоти и духа (2 Кор. 7:1). Пробудим друг друга к поощрению любви и добрых дел, Не будем завидовать друг другу, а впав в зависть, не будем раздражаться. Будем лучше оказывать взаимное сострадание и смиренномудрием врачевать друг друга. Не будем хулить и осмеивать друг друга, потому что мы члены друг другу (Ефес. 4:25). Отбросим от себя нерадение и беспечность и станем мужественно подвизаться против лукавых духов. Имеем праведным Ходатаем пред Отцем Иисуса Христа и Он есть умилостивление за грехи наши (1 Ин. 2:2): помолимся Ему в чистоте сердца, от всей души, и Он оставит нам грехи наши. Близ Господь всем призывающим Его… во истине (Пс. 144:18). Поэтому [Писание] гласит. Пожри Богови жертву хвалы, и воздождь Вышнему молитвы твоя. И призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя (Пс. 49:14—15). И Исайя опять говорит: Разрешай всяк соуз неправды, разрушай обдолжения насилных писаний, отпусти сокрушенныя в свободу, и всякое писание неправедное раздери. Раздробляй алчущым хлеб твой…: аще видиши нага, одей, и от свойственных племене твоего не презри. Тогда разверзется рано свет твой, и исцеления твоя скоро возсияют: и предидет пред тобою правда твоя, и слава Божия обимет тя. И что сказано за этим? — Тогда воззовеши, и Бог услышит тя, и еще глаголюшу ти, речет: се приидох. …Тогда возсияет во тме свет твой, и тма твоя будет яко полудне, и будет Бог твой с тобою присно: и насытишися, якоже желает душа твоя (Ис. 58:6–11). Видишь, что когда мы разрушим всякий союз неправды от всего сердца нашего, расторгнем обдолжения насильных писаний, поспешим благодетельствовать ближнему от всей души, тогда мы облистаемся светом ведения, освободимся от страстей бесчестия, преисполнимся всякой добродетели, просветимся славой Божией и избавимся от всякого неведения. Молясь же Христу, будем услышаны и будем всегда иметь Бога с нами, преисполнившись желания по Богу.
42. Возлюбим друг друга и будем возлюблены Богом. Будем долготерпеливы друг к другу, и Он будет долготерпелив к грехам нашим. Не будем воздавать злом за зло, и Он не воздаст нам по грехам нашим. Ибо прощение прегрешений наших обретем в прощении братиям. Милость Божия к нам сокрыта в сострадании нашем к ближним. Поэтому Господь и сказал: Прощайте, и прощены будете (Лк, 6:37). И еще: Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный (Мф. 6:14). Опять: Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф. 5:7). И снова: Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить (Мф. 7:2). Вот, Господь даровал нам способ спасения и дал нам власть быть чадами Божиими (Ин. 1:12). Отныне спасение наше уже в нашей воле.
43. Предадим себя всецело Господу, чтобы воспринять Его всецелого. Станем через Него богами, ибо ради этого Он и стал человеком, будучи по природе Богом и Владыкой». Покоримся Ему, и Он неутомимо будет отражать врагов наших. [Господь] говорит: Аще быша людие Мои послушали Мене, Израиль аще бы в пути Моя ходил, ни о чвсом же убо враги его смирил бых, и на оскорбляющыя их возложил бых руку Мою (Пс. 80:14–15), Все наши тревоги на Него единого возложим, и от всякой скорби Он избавит нас, и всю жизнь пропитает Он нас. Возлюбим от [всей] души всякого человека, но не будем возлагать упования своего ни на одного из человеков. Только потому, что Господь хранит нас, и друзья пекутся о нас, а все враги не в силах навредить нам. А когда Господь оставляет нас, тогда и все друзья покидают [нас], а все враги одолевают нас. Поэтому и сказал Давид: Не на лук бо мой уповаю, и мечь мой не спасет мене. Спася бо еси нас от стужающих нам, и ненавидящих нас посрамил еси (Пс. 43:7—8).
44. Не будем допускать помыслов, умаляющих грехи наши и вещающих о свершившемся отпущении их. Ибо о них Господь, оберегающий нас, сказал: Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные (Мф. 7:15). Ведь пока ум наш докучается грехом, мы еще не сподобились прощения его и не сотворили достойных плодов покаяния. Плод же покаяния есть бесстрастие души, а бесстрастие — изглаждение греха. Не имеем еще совершенного бесстрастия, поскольку иногда страсти докучают нам, а иногда — нет. Значит, и не сподобились еще мы совершенного отпущения грехов. От прародительского греха освободились мы через святое крещение; а от греха, на который дерзнули мы после крещения, освободимся через покаяние.
45. Итак, искренне покаемся, чтобы, освободившись от страстей, сподобиться нам оставления грехов. Презрим преходящие [блага], дабы нам, сражаясь из–за них с людьми, не преступить заповеди любви и не отпасть от любви Божией. Будем поступать по духу, и не будем исполнять вожделения плоти (Гал. 5:16). Будем бодрствовать и бдить, отвергнем сон беспечности. Ревностно уподобим себя святым подвижникам Спасителя, будем подражать борениям их, забывая о том, что позади, и устремляясь к тому, что впереди. Воспроизведем в себе их непрерывное шествие, горячее усердие, стойкое воздержание, святое целомудрие, благородную выдержку, кроткое терпение, сочувствующее сострадание, невозмутимую кротость, горячую ревность [по Богу], непритворную любовь, возвышенное смиренномудрие, простое нестяжание, мужество, доброту и милость. Нельзя нам быть опрокинутыми [ветром] наслаждений и надмеваться [лукавыми] помыслами. Не оскверним своей совести. Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа (Евр. 12:14). И ко [всему] этому, убежим от мира, братия, и от миродержца. Оставим плоть и [всё] плотское. Взойдем на небеса и там обретем свое жительство (Флп. 3:20). Будем подражать божественному Апостолу, воспримем Родоначальника жизни и вкусим от Источника ее. Воспоем в созвучном с Ангелами хоре, восславим с Архангелами Господа нашего Иисуса Христа, Ему же слала и держава с Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков».
Слово о душе.
Прежде всего я утвержду, какими критериями может быть душа обнаружена. Затем: чрез что она проявляется. После сего: имеет-ли определенную свою природу или же ея природа не определенна. Этому последует: проста-ли она или сложна. Затем: смертна-ли или безсмертна. Наконец: одарена-ли она разумом или неразумна. Потому что все эти вопросы по большей части стали бы искаться в разсуждении о душе, как могущия охарактеризовать ея личное свойство, и являющияся наиболее подобающими для изследования. Для доказательств к утверждению искомаго, мы будем пользоваться общими понятиями, которыми будет ясно удостоверено то, что находится в руках[359]. Ради же краткости и ради пользы мы будем пользоваться только теми разсуждениями, которыя необходимы для искомаго предмета, имеющагося ныне быть доказанным. Чтобы было ясным и легким понимание мы введем и известную готовность к встрече с противными аргументациями. Итак, начнем же слово.
Что является разумевательным критерием души, на основании котораго познается душа?
Все существующее или чувствованием познается, или разумением ума воспринимается. И то, что подпадает под область чувств — имеет доказательство, выражающееся в самом ощущении предмета, потому что вместе с воприятием в нас производится и представление о положенном предмете. Но то, что воспринимается разумением ума, то познается не само по себе, но на основании противоположнаго[360]. Таким образом, душа будучи непознаваемой для органов чувств, познается не сама по себе, но именно из проявлений себя.
Есть-ли душа?
Когда наше тело имеет движение, то оно движется или извне или извнутри. И что оно имеет свое движение не извне, ясно из того, что оно не совершает движения свойственнаго ему, ни будучи толкаемо, ни будучи влачимо, как, например, передвигают бездушные предметы. И изнутри, опять же, оно, движимое, не движется порядком, наблюдаемым в природе, как, например, огонь. Потому что он не перестает быть в движении до тех пор, пока пребывает огнем. В то время как мертвое тело, хотя и является телом, однако не может совершать движения. Таким образом, если тело получает свое движение не извне, как передвигаются неодушевленные предметы, ни в порядке естественных законов, как, например, огонь, то очевидно, что оно движется душею, которая ему и жизнь дарует. Итак, если душа является дарующей нашему телу жизнь, то ясно, что сама по себе душа познается на основании противоположнаго[361].
Есть-ли естество у души?
Что у нея имеется свое существо — обнаруживается из следующаго. Сначала естественно должно быть сказанным, что является определением существа в отношении ея; затем, каково это естество, что будучи одним и тем же в числе, оно способно воспринимать противоположныя друг другу состояния.
Что душа, сама не отступающая от своей природы, принимает противоположныя состояния, по всему — ясно. В ней можно видеть: праведность и неправедность, мужество и боязнь, умеренность и невоздержанность, состояния, которыя являются противоположными друг другу. Таким образом, если личное свойство существа выражается в способности принимать противоположныя друг другу состояния, то явствует, что и душа принимает это же определение; следовательно, душа является определенным существом. Затем, если тело является существом, то является необходимым, что и душа — существо. Потому что не может быть того, чтобы делаемое живым — имело существо, а то, что животворит — не имело бы существа. Разве только то, что является ничем и не имеет своего существа, будет причиной бытия того, что имеет свое существо?! Или, еще, то, что на основании другого имеет жизнь и без котораго не может существовать, то какой-нибудь безумец назовет причиной того другого, от котораго оно имеет жизнь?!
Является-ли душа безплотной?
Что душа находится в теле, это было выше показано. Теперь подобает выяснить: каким образом находится в теле: и если прилежит к нему, как, например, камешек к камешку, то не является-ли и душа телом? Тогда нельзя говорить, что все тело является одушевленным, потому что (в таком случае) душа прилежит к телу только как к некоторой его части. Если же она смешалась и слилась с ним, то тогда душу должно назвать многочастной, а не простой, что отвергается понятием души. Потому что то, что многочастно, может быть и разделимо; то, что может быть делимо — то и растворимо; то, что может быть растворимо — то и состоит из частей; то, что состоит из частей, имеет три измерения; то, что имеет три измерения, — это тело. Тело, к телу приложенное, причиняет неудобство. А душа, находящаяся в теле, не причиняет неудобства, но, лучше сказать, дает ему жизнь. Итак, из этого следует, что душа не является телом, а — безтелесна.
Еще: если душа является телом, то движется-ли она извнутри или извне? Нет, не извне движется, потому что не толкается и не тянется, как неодушевленные предметы. Не движется она и извнутри, как движутся одушевленныя существа, потому что было бы нелепо говорить «о душе души». Она не является телом. Итак, душа — безтелесна.
И еще: разве душа — тело, и имеет чувственныя качества и питается? — Нет, она не питается; и если питается, то питается не-телесно, как питается тело; питается она нетелесно, потому что питается словом и мыслью[362].
Итак, она не имеет чувственных качеств: так как (глазами) нельзя видеть ни праведность, ни мужество, и ничего из тако-вых вещей, ибо таковы — качества души. Она не является телом. Итак, она — безплотна.
Проста-ли душа?
Что душа — проста, явствует главным образом из того, что было доказано, что она — безтелесна. Если она не является телом, — потому что все тело составлено, а сочетанное является сложенным из частей, а она, являясь безтелесной, не является многочастной, — то, следовательно, она — проста, а не составлена из частей.
Является-ли душа безсмертной?
Я полагаю, что то, что просто своим существом, присоединяет к себе спутника — безсмертие. А каким образом доходим до такого заключения: выслушай. Ничто из существующих вещей не бывает тленным на основании самаго себя, потому что в начале этого отнюдь не было. Потому что тленное приводится в тление действием чего-то противоположнаго ему. Поэтому все тленное является растворимым; растворимое же является составленным; составленное же является многочастным. То, что составлено из частей, ясно, что составляется из различных частей; то, что — различное, не является тождественным. Итак, душа, будучи простой, а не составленной из различных частей, является несоставленной и нерастворимой, поэтому она — нетленна и безсмертна.
И еще: то, что движется на основании чего-нибудь иного, не в себе самом имеет жизненное начало, но приобретает его от движущаго; пребывает же до тех пор, доколе обладается от той действующей силы. Как только же действующее начало прекращается, то и оно разрушается. С другой стороны, то, что не движется от чего-нибудь, но от самаго себя имеет способность движения (как душа, которая является самодвижущейся), ни в коем случае не перестает быть, потому что с тем, что является самодвижущимся, сшествует (сила) быть всегда-движущимся[363]. То, что всегда движется — является непрекращающимся. То, что не прекращается, то — безконечно. Безконечное же — нетленно. Нетленное же — безсмертно. Таким образом, если душа является самодвижущейся, как было выше показано, то она является нетленной согласно вышеприведенному аргументу.
И еще: если все тленное приводится в тление в силу собственнаго зла, то, то, что не приводится в тление собственным злом, является нетленным. Так как зло является тем, что противится добру, то оно является и разрушающим его. Как у тела нет иных зол, как только: страдание, болезнь и смерть, так и добродетели его: красота, жизнь, здоровье, благополучное состояние. А для души дурными вещами являются боязнь, неумеренность, зависть и подобное; и однако, все это не разрушает ея жизни и не нарушает ея движения, значит — она безсмертна.
Является-ли душа одаренной разумом?
Что наша душа является разумной, всякий докажет на основании многаго; и прежде всего из того, что искусства[364], полезныя в жизни, она сама изобрела. Потому что не просто так, или, как бы сказал кто, случайно, составились искусства, так как никто не может сказать, что оне бездейственны и безполезны для жизни. Итак, если искусства способствуют полезному в жизни, то — то, что приносит пользу, вызывает похвалу себе. А то, что вызывает похвалу, ясно, что чьим-то произведением. Искусства же являются изобретением души. Итак, наша душа — разумна.
Еще из того, что наши чувства сами по себе не[365] являются довлеющими для восприятия предметов, явствует, что наша душа разумна. Потому что для познания существующих вещей мы не удовлетворяемся только восприятием чувства, но полученныя впечатления подвергаем деятельности ума, обдумывая их, поелику не желаем обмануться касательно их. Вот, например: одинаковы-ли своей формой или подобны-ли друг другу цветом различныя по своей природе вещи? — Чувство, без помощи разума, безсильно это определить. Чувство может нам доставить только единичное представление, единичную картину, но взвесить, оценить и сравнить это принадлежит испытанию, производимому душею. А что дело, действительно, так и обстоит, видим из того, что те вещи, существование которых, форму, окраску и т. д. органы чувств сообщают уму (чем и ограничивается их функция), затем душа умеет употребить на пользу, сделать выбор и превратить в то, что нам угодно. Следовательно, если существующия вещи воспринимаются органами чувств, которые, без участия разума, могут дать и ложное представление о предмете[366], то ум[367] будет тем, что производит различие всему, а также он является и все сознающим по-истине. Ум же является мыслительной частью души. Итак, душа одарена умом; она — разумна.
Еще: ничего, что сначала мы в себе не начертали, мы не выносим в дело. Это же не иное что, как — достоинство души. Потому что ум предан ей не извне, как и познание существующих вещей, но она сама как бы мыслительными силами от самой себя управляет существующими вещами. Поэтому в ней сначала предначертывается известный план, и таким образом выносится в дело. Достоинство души заключается в том, чтобы все делать с разумом: потому что было доказано, что ею различаются и сенсации, доставленныя органами чувств. Итак, душа — разумна[368].
Что такое душа?
Существо безплотное, разумное, обитающее в теле, причина жизни.
Что такое ум (νοῦς)?
Чистейшая и обладающая разумом часть души, которой созерцаются (обдумываются) вещи, и которая обсуждает то, что раннее было воспринято (посредством органов чувств и собственными заключениями).
Что такое: «φρένες» (как бы — «разум души»)?[369]
Силы души, которыя посредством разума и последовательности, вносят, до некоторой степени, согласованность вещей.
Что такое навык (τρόπος)?[370]
Обыкновение в душе, укоренившееся в результате опыта.
Что такое чувство (ἄισθησις)?
Орган души, способность посредством органов чувств воспринимать находящееся извне.
Что такое дух (πνεῦμα)?[371]
Существо без обличное, предводительствующее всякому движению.
Конец (сочинения) Блаженнаго Максима Монаха «О душе»[372].
Источник: Архим. Амвросий (Погодин). Преподобнаго Максима Исповедника, О душе (трактат). // «Православный путь». — Церковно-богословско-философский ежегодник. Приложение к журналу «Православная Русь» за 1995 год. — Jordanville: Типография преп. Иова Почаевскаго, 1995. — С. 91-97. russportal.ru
Старец и ученик. Слово подвижническое, в вопросах и ответах
1) Брат спросил старца: прошу тебя, отче, скажи мне, какая была цель воплощения Господня? — Старец сказал ему в ответе: удивляюсь тебе, брате, что каждый день слушая символ веры, ты спрашиваешь меня о сем. — Скажу впрочем тебе, что целью воплощения Господня было наше спасение.
Брат сказал: объясни мне, отче, как это? — Старец ответил: поелику человек в начале сотворенный от Бога и помещенный в раю, преступив заповедь, подвергся тлению и смерти; потом не смотря на то, что многоразличным промыслом Божиим во всяком роде и роде был направляем на добро, постоянно преуспевал только в худшем, множеством страстей плотских влекомый в отчаяние: того ради, единородный Сын Божий, предвечное Слово, еже из Бога Отца, источник жизни и безсмертия, явился нам, во тьме и сени смертной седящим (Ис. 9:2; Мф. 4:16), воплотившись от Духа Святого и пресвятой Девы, — и показал нам образ Богоподобной жизни, дав св. заповеди с обетованием царства небесного тем, кои будут жить по ним, и угрозою вечными муками тем, кои будут преступать их; потерпев же спасительные страсти и из мертвых воскресши, даровал нам надежду воскресения и жизни вечной, послушанием разрешив вину прародительского греха и смертью уничтожив власть смерти, да якоже во Адаме вси умирают, такожде о Нем вси оживут (1 Кор. 15:22); а наконец вознесшись на небо и седши одесную Отца, ниспослал Св. Духа, в залог жизни, — в просвещение и освящение душ наших, и в помощь подвизающимся спасения ради исполнять заповеди Его.
Вот, говоря кратко, какая была цель воплощения Господня!
2) Брат сказал: желал бы я, отче, вкратце услышать, какие заповеди должен я исполнять, чтобы спастись? — Старец ответил: Сам Господь сказал Апостолам по воскресении: шедше, научите вся языки крестяще их во имя Отца и Сына и Св. Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Мф. 28:19–20). Так, что все, заповеданное Им, должно соблюдать всякому человеку, крещенному во имя Животворящей и Богоначальной Троицы. Господь неразрывным союзом сочетал с правою верою и соблюдение всех заповедей, зная, что при разделении одного от другой, невозможно спастись человеку. Почему и Давид, имея правую веру (недовольствовался ею одною), но говорил к Богу: ко всем заповедям Твоим направляхся; всяк путь неправды возненавидех (Пс. 118:128). Против всякого пути неправедного даны нам от Господа противоположные тому заповеди; — и если кто оставляет какую–нибудь из них, то вместе с тем вступает на противоположный ей путь неправды.
3) Брат сказал: кто же, отче, может исполнить все заповеди, — когда их столько? — Старец ответил на это: тот, кто подражает Господу, и последует Ему шаг за шагом. Брат сказал: а Господу кто может подражать? Господь был Бог, хотя и соделался человеком, а я человек грешный, порабощенный безчисленным страстям. Как же могу я подражать Господу? Старец ответил: из тех, которые порабощены миру и суетностям его, никто не может подражать Господу, те же, которые могут сказать: се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом (Мф. 19:27), получают силу подражать Господу, и по всем заповедям Его направляться. Брат говорит: какую силу? — Старец ответил: Его самого послушай, что говорит: се даю вам власть наступати на змию и на скорпию и на всю силу вражию: и ничесоже вас вредит (Лк. 10:19).
4) Таковую силу и власть получив Ап. Павел говорил: подражатели мне бывайте, якоже и аз Христу (Фил. 3:17). И опять: ни едино убо ныне осуждение сущим о Христе Иисусе, не по плоти ходящим, но по духу (Рим. 8:1). И еще: а иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми (Гал. 5:24). Также: мне мир распяся и аз миру (Гал. 6:14).
Об этой же власти и помощи, пророчествуя, Давид говорил: живый в помощи Вышняго, в кровь Бога небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него (Пс. 90:1–2). И немного ниже: на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия… Ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих (Пс. 90:11–13). Те же, которые к плоти пристрастились и любят суетность мира, послушай, что слышат от Господа: Иже любит отца или матерь паче мене, несть мене достоин (Мф. 10:37). И еще: иже не носит креста своего и в след мене грядет, не может мой быти ученик (Лук. 14:27). Также: иже не отречется всего своего имения, не может мой быти ученик (Лк. 14:33). И так желающий быть Его учеником, и явиться достойным Его, и силу от Него получить против духов злобы, отстает от всякого плотоугодливого обычая и обнажает себя от всякого пристрастия к вещественному; и таким образом подвизается против невидимых врагов за заповеди Господни, — как Сам Господь подал нам образец тому в Себе, и тогда, как был искушаем в пустыне от начальника их, и тогда, когдя явяся в мир (во время всенародного служения), был искушаем от тех, кои действовали под влиянием их.
6) Брат сказал: но, отче, заповедей Господних много; и кто может все их иметь в уме, чтобы подвизаться за все, особенно я, человек небольшого ума? — Почему желал бы я услышать краткое слово (немногосложное правило), чтобы содержа его, содевать мне свое спасение. Старец ответил: хотя и много заповедей, брат; но все они совмещаются в одном слове, — следующем: возлюбиши Господа Бога твоего… всею крепостию твоею, всем помышлением твоим; и ближняго своего, яко сам себе (Лк, 10:27). Подвизающийся соблюдать сие слово, исправляет все зараз заповеди. но кто не отрешится, как сказано впереди, от всякого пристрастия к вещественному, тот не может настоящим образом любить ни Бога, ни ближнего. Вместе — и к веществу быть пристрастну, и Бога любить — невозможно. И это внушал Господь, когда говорил: никтоже может двема господинома работати (Мф. 6:24). И: не можете Богу работати и мамоне (Лк. 16:13). Ибо на сколько ум прилепляется к вещам мира сего, на столько порабощается им и презирает заповедь Божию, преступая ее не боязненно.
7) Брат сказал: к каким вещам пристрастие разумеешь ты, отче? Старец ответил: к яствам, к деньгам, к имуществу, всякого рода, к славе, к родным, и другим подобным. — Брат сказал: да, не Бог ли создал все сие, отче, и дал людям на употребление? Как же Он теперь не велит и касаться этого! Старец ответил: точно — Бог создал все это и дал людям на употребление, — и все от Бога произшедшее, хорошо (Быт. 1:31) (и затем нам дано), чтобы мы хорошо тем пользуясь, угождали Богу. но мы, будучи немощны и оземлены помышлением, предпочли вещественное заповеди о любви, и пристрастившись к тому, ведем из за того брань с людьми. Надлежит всему видимому и даже самому телу предпочитать любовь ко всякому человеку, которое служит признаком и любви к Богу, как, Сам Господь показывает в Евангелии, говоря: аще любите мя, заповеди моя соблюдите (Ин. 14:15). Какая же это заповедь, соблюдши которую мы окажемся любящими Его, послушай, что говорит Он опять: сия есть заповедь моя, да любите друг друга (Ин. 15:12). Видишь — взаимная друг к другу любовь составляет любовь к Богу, которая есть исполнение всякой Божией заповеди (Рим. 13:10)? Вот почему и повелевает Господь не только не пристращаться к вещам мира, но отрекаться и от всякого имущества своего тому, кто искренно желает быть Его учеником.
8) Брат сказал: ты сказал, отче, что, всему видимому и даже самому телу надлежит предпочитать любовь ко всякому человеку; но как могу я любить того, кто меня ненавидит и отвращается от меня? Кто завидует мне, сплетает клеветы, строит козни, покушается сделать зло, — как могу я любить такого? — По естеству судя, мне кажется, отче, что это невозможно; ибо чувство скорби естественно заставляет отвращаться от того, кто причинил скорбь. — Старец ответил: для пресмыкающихся и зверей, водящихся естеством, точно невозможно не отмщать, сколько силы есть, за причиненное им озлобление; но для созданных по образу Божию, водящихся разумом, удостоенных познания Бога, и закон от Него принявших, возможно не отвращаться от оскорбляющих и любить ненавидящих. Почему Господь и говорит: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас и прочее (Мф. 5:44), заповедует сие, конечно, не как не возможное, но как возможное; иначе не полагал бы Он наказания преступающему эту заповедь. Что такая любовь возможно, самым делом показали то Господь и ученики Его, которые за любовь к ближнему подвизались даже до смерти, и тепло молились за тех, которые убивали их. А мы, поелику вещелюбивы и сластолюбивы и предпочитаем (вещи и удовольствия) заповеди; то потому самому не можем любить ненавидящих нас, и не только это, но часто из за них отвращаемся даже от любящих нас, оказываясь по нраву худшими зверей, и пресмыкающихся. Не могши же таким образом последовать стопам Божиим, не можем мы познать и цель Его, чтоб отсюда заимствовать силу себе.
9) Брат сказал: вот, отче, я оставил все, родство, имение, утехи и славу мира, так что у меня ничего нет кроме этого тела; и однакожь брата, ненавидящего меня и отвращающегося от меня, любить не могу, хотя и нужу себя на деле не воздать ему злом за зло. Скажи мне, что должно мне сделать, чтоб я возмог от сердца любить такого, — да и всякого, каким–либо образом оскорбляющего меня и наветующего на меня. — Старец ответил: невозможно любить оскорбляющего даже тому, кто отрекся от мира и всего что в мире, если он истинно не познает цель Господню. Когда же даст ему Господь познать ее, и он возревнует ходить по указанию ее, тогда возможет он от сердца любить ненавидящего и оскорбляющего, как любили Апостолы, знавшие ее.
10) Брат сказал: какая это цель Господня, растолкуй мне, прошу тебя, отче. — Старец ответил: если хочешь познать цель Господню, слушай разумно. Господь наш Иисус Христос, естеством Бог сый и человеком соделаться благоволивший по человеколюбию, родившисб от жены, был под законом, по божественному Апостолу, чтобы соблюдши заповеди, как человек, уничтожить древнюю Адамову клятву. Зная, что весь закон и пророки висят на двух заповедях: — возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего и ближняго, как самаго себя — Он так положил действовать от начала до конца, чтоб в совершенстве, по человечески однакожь, соблюсти сии заповеди. Но, прельстивший в начале человека и чрез то возъимевший державу смерти, диавол, видя, как во время крещения свидетельствовал о Нем Отец, и как Он, приняв с небес, яко человек сородного Духа Святого, изшел потом в пустыню искуситься от него — диавола, всю брань обратил на него, не успеет ли сделать, чтобы и Он блага мира предпочел любви к Богу. Зная же что есть три вещи, около которых кружатся все человеческие (желания и утехи), т. е. яства, деньги и слава, которыми он всегда и ввергает людей в бездну погибели, этими тремя покушался он обольстить и Господа; но Господь, явясь выше всего этого, грозно повелел: иди за мною, сатана.
11) Это и есть признак любви к Богу (т. е. чтоб стоять выше тех вещей) и сатана, не могши склонить Христа Иисуса Господа преступить ее из за того, что обещал, всячески покушался потом, когда выступил Господь для всенародного действования, довесть Его до нарушения заповеди о любви к ближнему, действуя чрез беззаконных иудеев. Для сего, когда Господь учил путям жизни и делом показывал образец небесного жития, возвещал воскресение мертвых и верующим обещал жизнь вечную и царство небесное, а не верующим угрожал вечным мучением, в подтверждение же истины словес Своих творил дивные божественные знамения, призывая народ к вере, — он возбуждал беззаконных фарисеев и книжников к разным против Него наветам, чтоб не стерпевши, как им чаялось, искушений, подвигся Он ненавистью к наветникам, — и он злокозненник, достиг бы таким образом своей цели, показав Его нарушителем заповеди о любви к ближнему.
12) Но Господь, яко Бог, зня его замыслы, не воспринимал ненависти к возбуждаемым от Него фарисеем (ибо как это возможно, когда Он естеством благ), а напротив любовию к ним поражал его самого, возбутителя их. Так, как они, подвергаясь вражескому возбуждению, могли не принимать Его, и если принимали, то потому, что произвольно, по не вниманию и безпечности, склонялись на внушения возбудителя; то Господь вразумлял их, обличал, укорял, оплакивал и в тоже время не перставал всячески им благодетельствовать, злословимый благодушно сносил, страдая терпел, — показывал в отношении к ним всякие дела любви. Таким человеколюбием к возбуждаемым против Него Он поражал возбудителя. Дивная брань! Вместо ненависти показывает Он любовь, и благостию низвергает отца злобы. претерпев, от них столько зол, истиннее же сказать, ради их, до смерти по человечески подвизавшись за заповедь любви, и одержав совершенную над диаволом победу, восприял Он наконец ради нас венец воскресения; — и таким образом новый Адам обновил ветхого. — Вот что значит слово, изреченное божественным Апостолом: сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе, и проч. (Фил. 2:5).
13) Такова была цель у Господа, чтоб Отцу быть послушну даже до смерти, как человеку ради нас, храня заповедь любви, а диавола поражать, страдая от него чрез возбуждаемых им книжников и фарисеев. Так свободно, давая будто над собою победу, победил Он чаявшего победить его и исторг мир из его тиранства. Так Христос распят был от немощи (2 Кор. 13:4), но сею немощью умертвил Он смерть и упрзднил имущего державу смерти (Евр. 2:14). Так и Павел немоществовал сам в себе, и хвалился в немощех, да вселится в него сила Христова (2 Кор. 12:9).
14) Изучив образ сей победы, Св. Павел говорил, пиша к Евесеям: несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем, и проч. (Ев. 6:12). И тем, которые имеют брать с невидимыми врагами заповедал взять броню правды, шлем упования, шит веры и меч духовный, да возмогут все стрелы лукаваго разженныя угасити (Еф. 6:11–14). Делом же показывая образ сей брани, говорил: аз убо тако теку, не яко безвестно: тако подвизаюся, не яко воздух бияй: но умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како иным проповедуя, сам неключим буду (1 Кор. 9:26–27), и опять: до нынешняго часа и алчем, и жадем, и наготуем, и страждем (1 Кор. 4:11), еще: в труде, и подвиге, в бдениях множицею, в зиме и наготе (2 Кор. 11:27).
15) Такою же бранью воевал он и с демонами, возбуждающими похоти плотские, отгоняя их измождением своего тела. показывая же нам, самым делом, образ победы над теми демонами, которые борют на ненависть, и для того нерадивейших воздвигают против благочестивых, чтобы будучи ими искушаемы, они возненавидели их и тем преступили заповедь любви, — говорил: укоряеми благословляем, гоними терпим, хулими утешаемя: якоже отребия миру быхом, всем попрание доселе (1 Кор. 4:12–13). Демоны для того внушали укорять, злословить и гнать Апостола, чтоб подвигнуть его на ненависть к укоряющему, злословящему и гонящему, — имея в цели довесть его до преступления заповеди о любви. А Апостол, не неведая умышлений их, укоряющих благословлял, гонящих терпел, хулящих умолял отстать от возбуждающих на это демонов и присвоиться благому Богу; и сим образом брани демонов, научающих злу, поражал он всегда, благим побеждая злое, по подражанию Спасителю. Сим образом он и прочите Апостолы весь мир отторгли от демонов и присвоили Богу своим поражением побеждая тех, которые думали, что одержали победу. И так, брат, если и ты будешь держать туже цель, то возможешь и ты любить ненавидящих тебя; а если не будешь, то не возможешь; ибо иначе это не возможно.
16) Брат сказал: по истине, отче, так есть, а не иначе. — И для этого Господь, поносимый, по ланитам ударяемый и другим подвергаясь страданиям от Иудеев, — все сносил, — об этих, как творящих по неведению и прельщенных, сожалея, как и на кресте говорил: отче, отпусти им, неведят бо что творят (Лк. 23:34), над вселукавством же и прелестью диавола и князей его торжествуя на кресте победу; так как даже до смерти выдержал против них подвиг за заповедь любви, как сказал ты. Сию над ними победу Он нам подарил; и разрушив державу смерти, воскресение Свое всему миру даровал в живот. но помолись обо мне, отче, чтоб я мог совершенно познать цель Господа и Апостолов Его, и потом трезвиться во время искушений, не неразумевая умыслов диавола и демонов его.
17) Старец сказал ему на это: если будешь всегда иметь в мысли сказанное, то возможешь не неразумевать (умышлений лукавого). но когда уразумеешь, что как ты искушаем бываешь, так и брат твой искушается; то искушаемому брату прощай, а искушающему диаволу, желающему ввесть тебя в ненависть к брату искушаемому, противостой, не поддаваясь его козням. Это самое внушает и Иаков, брат Божий, когда говорит в послании: повинитеся Богу, противитеся же диаволу и бежит от вас (Иак. 4:7). И так, если, как сказано, будешь ты всегда содержать в трезвенной мысли изложенное выше, то возможешь познать цель Господа и Апостолов Его, и людей любить, сострадая им, когда они неправо действуют, а лукавым демонам всегда противоборствовать посредством любви. Если же мы с тобою будем распущенны, безпечны, нерадивы, и помысл свой предадим плотским удовольствиям; то не против демонов будем вести брань, а против себя и братий, демонам же угождать будем, ради их воюя с людьми.
18) Брат сказал: так, отче; всегда от нерадения моего берут демоны случай против меня возставить. Но прошу тебя, отче, скажи мне, как должен я стяжать трезвение. Старец ответил: совершенное безпопечение о земном и всегдашнее поучение в Божественном Писании приводит душу в страх Божий, страх же Божий приводит трезвение. И тогда душа начинает видеть, как демоны воюют против нее посредством помыслов, и отражать их: о чем говорил и Давид: и на враги моя воззре око мое (Пс. 53:9). К такому противоборству демонам, возбуждая учеников своих и верховный Апостол Петр, сказал: трезвитеся и бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити, ему же противитеся тверди верою (1 Петр. 5:8). И Господь сказал: бдите и молитеся, да не внидите в напасть (Мф. 26:41). Также и Екклезиаст говорит: аще дух владеющаго найдет на тя, места твоего не остави — (Ек. 10:4). Место же ума есть добродетель, ведение и страх Божий. Дивный наконец Апостол, очень трезвенно и мужественно подвизавшийся, говорил: во плоти ходяще, не по плоти воинствуем: оружия бо воинства нашего не плотская но сильна Богом на разорение твердем: помышления низлагающе, и всяко возношение взимающееся на разум Божий, и пленяюще всяк разум в послушание Христово, и в готовности имуще отмстити всяко преслушание (2 Кор. 10:3–6). — Так если и ты будешь подражать святым и притрудно упразднишься от всего для Бога, то будешь трезвен.
19) Брат сказал: что должно делать, отче, чтоб возмочь непрестанно быть с Богом? Старец ответил: невозможно уму всегда быть с единым Богом, если не стяжет он следующих трех добродетелей: любви, воздержания и молитвы. Любовь укрощает гнев, воздержание изсушает похоть, а молитва, отрешая ум от всех помышлений, нагим представляет его самому Богу. Эти три добродетели совмещают в себе все правды; и без них ум не может пребывать с единым Богом.
20) Брат сказал: прошу тебя, отче, научи меня, как любовь укрощает гнев? Старец ответил: дело любви — миловать ближнего и благодетельствовать ему, долготерпеть на нем и сносить все, причиняемое им, как часто было говорено. Имея такие свойства, любовь естественно укрощает гнев в том, кто стяжал ее. Брат сказал: не малы дела ее; но блажен тот, кто возмог стяжать ее. Я же по истине далек от нее. Однакожь прошу тебя, отче, скажи мне, что значит долготерпеть?
21) Старец ответил: быть тверду духу в несчастиях, сносить всякое зло и ждать конца искушению, не позволяя проторгаться гневу, или сказать неразумное слово, или заподозрить что, или подумать что не приличное благочестивому человеку, как говорит Писание: до времене стерпит долготерпеливый, и последи воздаст ему веселие: до времене скрыет словеса своя и устне верных исповедят разум его (Сирах. 1:23–24).
22) Таковы свойства долготерпения! — И не это только но еще и то, чтобы себя самого считать причиною искушения есть свойство долготерпения. А может быть и самом деле так есть (т. е. что причина в нас). Ибо много из случающегося с нами случается в научение нас, или во очищение прошедших грехов, или в исправление настоящего нерадения, или в предотвращение будущих падений. кто помышляет, что искушение случилось с ним для чего–либо одного из показанного, тот не станет гневаться, будучи бием, — особенно, когда сознает при сем за собою грехи; не станет обвинять того, чрез кого искушение: ибо чрез него или чрез другого, всячески он должен пить чашу судов Божиих; — но к Богу воззрит умом и возблагодарит Его, попустившего искушение, обвиняя себя одного и охотно принимая вразумление, как поступал Давид, в отношении к Семею и Иов в отношении к жене. А неразумный часто просит у Бога милости, когда же приходит милость, не принимает, потому что пришла не так, как ему хотелось, а как судил полезным Врач душ. Почему малодушествует, мятется, — и то на людей гневается, то на Бога изрыгает хулу; и таким образом и неблагодарность обнаруживает, и врачевства от вразумительного жезла не получает.
23) Брат сказал: хорошо истолковал ты, отче. Но прошу тебя, скажи мне и о том, как воздержание изсушает похоть. Старец ответид: воздержание учит воздерживаться от всего, что не необходимой потребности удовлетворяет, а только доставляет удовольствие, не позволяет касаться ничего, кроме необходимого для жизни, не дает гоняться за приятным, а велит искать лишь полезного, и пищу и питие соразмерять с нуждою, не допускать в теле собираться излишней мокротности, и только жизнь тела поддерживать, соблюдая его свободным от похотных стремлений. Вот как воздержание изсушает похоть. — Напротив удовольствия, обилие пищи и пития разгорячают чрево и возжигают сильнейший позыв срамной похоти, и влекут человека, как неразумное животное к беззаконному смешению. Тогда глаза бывают безстыжи, руки не обузданы, язык говорит только то, что чешет слух и ухо охотно слушает только суетное; ум не брежет о Боге, и душа, не только мысленно содевает блуд, но и тело увлекает к неподобному деянию.
24) Брат сказал: истинно так, отче. Но прошу тебя научи меня и молитве, как она отрешает ум от всяких помышлений. Старец отвечал: помышления наши суть мысли о предметах, из которых одни чувственны, а другие — умственны. Занят будучи ими, ум носит в себе и перебирает мысли о них. Благодать же молитвы, с Богом сочетавает ум, и сочетавая с Богом, отрешает от всех помышлений. Тогда ум, нагим беседуяс Богом, соделывается боговидным. Ставши же таковым, он просит у Бога боголепного, и никогда не погрешает в прошении своем (всегда получает просимое). Апостол потому и заповедует непрестанно молиться (1 Сол. 5:17), чтобы чаще сочетывая ум свой с Богом, мало по малу отбросили мы пристрастие к вещественному.
25) Брат сказал: но как ум может непрестанно молиться? Ибо когда поем или читаем, когда беседуем с кем, или служим кому, тогда естественно развлекаем его многими помышлениями и представлениями. Старец ответил: Божественное Писание не повелевает ничего невозможного. Сам Апостол, чрез коего изречено сие, и пел, и читал, и исправлял дела служения своего (апостольского), — и однакожь непрестанно молился. — Непрестанно молиться значит — содержать ум прилепленным к Богу с великим благоговением и теплым желанием, висеть на уповании на Него, и о Нем дерзать во всем, — в делах и приключениях. Так расположен будучи Апостол, говорит: кто ны разлучит от любве Божия; скорбь ли, или теснота, — и прочее (Рим. 8:35). И не много спустя: известихся, яко ни смерть, ни живот, ни Ангелы (Рим. 8:38). И опять: во всем скорбяще, но не стужающе си: не чаеми, но не отчаявеми: гоними, но не погибающе: всегда мертвость Господа Иисуса в теле носяще, да и живот Иисусов в теле нашем явится (2 Кор. 4:8–10).
26) Так расположен будучи, Апостол непрестанно молился: ибо во всех, как сказано, делах и приключениях своих, висел на надежде Божьей. Да и все святые всегда радовались скорбям, в чаянии чрез них прдти в навыкновение божественной любви. Посему–то Апостол и говорил: слдце убо похвалюся — в немощах моих, да вселится в мя сила Христова (2 Кор. 12:9). И не много ниже: егда немоществую, тогда силен есмь (2 Кор. 12:10). Но горе нам бедным, что оставили путь святых Отцев, и от того пусты от всякого духовного дела.
27) Брат сказал: от чего это, отче, не имею я сокрушения? Старец ответил: от того, что у нас с тобою нет страха Божия пред очами нашими. От того, что сделались мы убежищем всякого зла, и страшные Божии прещения презираем, как пустые представления. Иначе как не сокрушался бы, слушая, как напр. Моисей говорит от лица Божия о грешниках: яко огнь возгорится от ярости моея, разжется до ада преисподняго: снесть землю и жита ея, попалит основания гор (Втор. 32:22–23). И еще: поострю, якоже молнию мечь мой, и приимет суд рука моя, и воздам месть врагам моим, и ненавидящим мя воздам (Втор. 32:41). Или как вопиет Исайя: отступиша, иже в Сионе беззаконицы, примет трепет нечестивыя: тщетна будет крепость духа вашего; огнь вы пояст. кто, возвестит вам, яко огнь горит? Кто возвестит вам место вечное? (Ис. 33:14). И опять: и изыдут и узрят трупы человеков преступивших мне: червь бо их не скончается, и огнь их не угаснет и будут в позор всякой плоти (Ис. 66:24). Или как говорит Иеремия: дадите Господу Богу вашему славу прежде даже не смеркнется, и прежде даже не преткнутся нозе ваша к горам темным: и пождете света, и тамо сень смертная, и положени будете во мрак (Иерем. 13:16). И опять: слышите сия, людие буии и неимеющии сердца: иже имеюще очи, не видите, и уши, и не слышите. Мене ли не убоитеся, рече Господь, или от лица Моего не устыдитеся? (Иерем. 5:21–22). И еще: накажет тя отступление твое, и злоба твоя обличит тя: и увеждь, и виждь, яко зло и горько ти есть, еже оставити мя, глаголет Господь… Аз насадих тя виноград плоносен, весь истинен: како превратился еси в горесть виноград чуждый? (Иерем. 2:19–21). И опять: не седох в сонме их играющих, но бояхся от лица руки Твоея: на едине седех, яко горести исполнихся (Иерем. 15:17). Кто также не ужаснется, слыша, что говорит Иезекииль: пришел есть конец тебе, и испущу ярость мою на тя, и отмщу тебе по путем твоим, и дам на тя вся мерзости твоя. Не пощадит око мое и не помилую… и познаеши, яко аз Господь бияй (Иезек. 7:3.9). Кто не сокрушится слыша, как Даниил описывает день страшного суда, говоря: зрях, дондеже престоли поставишася, и Ветхий деньми же седе, и одежда Его бела аки снег, и власы главы Его аки волна чиста, престол его пламень огненный, колеса его огнь палящ. Река огненная течаше, исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему: судище седе, и книги отверзошася (Дан. 7:9–10), т. е. дела каждого. И опять: видех во сне нощию, и се на облацех небесных, яко сын человечь идый бяше, и даже до Ветхаго денми дойде, и пред него приведеся: и тому дадеся власть и честь и царство, и вси людие, племена, и языцы тому поработают: власть Его, власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не разсыплется. Вострепета дух мой в состоянии моем, аз Даниил, и видения главы моея смущаху мя (Дан. 7:13–15).
28) Кто не убоится, слыша что говорит Давид: единою глагола Бог, двоя сия слышах: зане держава Божия, и Твоя Господи милость: яко Ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61:12–13)? — И опять что говорит Екклезиаст: конец слова, все слушай: Бога бойся, и заповеди Его храни, яко сие всяк человек: яко все творение приведет Бог на суд о всяком погрешении, аще благо и аще лукаво (Екл. 12:13–14)?
29) Кто не вострепещет, слыша подобное же и от Апостола, который говорит: подобает всем явитися пред судищем Христовым, да восприимет кийждо, яже с телом содела или блага или зла? (2 Кор. 5:10; Рим. 14:10). Кто же не восплачеи после сего о неверии нашем о иб ослеплении душ наших, — что слыша все это, не каемся и горьких не проливаем слез о таковом нерадении и таковой безпечности своей, которую предзря Иеремия, говорил: проклят всяк творяй дело Божие с небрежением (Иерем. 48:10). Еслиб мы имели заботу о спасении душ своих, то вострепетали бы от слова Господня и поспешили со всем старанием исполнить заповеди Его, от коих спасение наше. Но мы, не смотря на то, что слышим от Самого Господа: внидите тесными враты, вводящими в живот (Мф. 7:13–14), предпочли путь широкий и пространный, ведущий в пагубу. За то, когда приидет Он судить живых и мертвых, услышим от Него: отъидете от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелам его (Мф. 25:41).
30) И это услышим мы, не только когда наделаем худых дел, но если не понерадим о добрых, и ближняго своего не будем любить. Если же и худых при том наделаем дел, то как стерпим день тот при таком худом состоянии души? Ведать к тому же надобно, что — не прелюбы сотвори, не укради, не убий, — и прочее, — древним сказано было чрез Моисея (Мф. 5:28). Господь же, зная, что христианину, для совершенства в жизни, соблюдение этого только недостаточно, сказал: аминь глаголю вам, аще неизбудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидите в царствие небесное. Почему прежде и после тех слов, всегда требовал совершенной святости душевной, ради коей и тело освящается, и законоположил искреннюю любовь ко всем людям, чрез коих можем мы стяжать любовь и к Нему Самому. Образец этому подал Он нам в Себе Самом и в учениках Своих, как не раз говорено было.
31) Какое оправдание можем мы иметь в день оный, имея такой пред собой образец, и в таком оставаясь нерадении? Нас оплакивая, говорит Иеремия: кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез; да плачуся — день и нощь о народе сем (Иер. 9:1), — что сподобясь такой благодати, пребываем в таком нерадении, или паче, исполнены вского зла. О нас, слышу говорит и Моисей: яде Иаков и насытися, и отвержеся возлюбленный: уты, утолсте, разшире: и остави Бога сотворшаго его, и отступи от Бога Спаса своего (Втор. 32:15). Об нас плачеи и Михей, говоря: у, люте мне душе, яко погибе благочестивый от земли, и исправляющаго несть в человецех; кийждо ближняго своего озлобляет озлоблением, на зло руки своя уготовляют (Мих. 7:2–3). Равным образом и Псалмопевец об нас говорил, моляся: спаси мя Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеских (Пс. 11:2).
32) Нас оплакивая и Апостол говорит пророчески: вси уклонишася, вкупе непотребни быша: несть творяй благостыню, несть даже до единаго. Гроб отверст гортань их, языки своими льщаху: яд аспидов под устнами их: ихже уста клятвы и горести полна суть. Сокрушение и озлобление на путех их, и пути мирнаго не познаша. Несть страха Божия пред очими их (Рим. 3:12–18). И опять в пророческом презрении, о нынешней же нашей злой жизни пишет он к Тимофею: сие же веждь, яко в последния дни настанут времена люта. Будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы, величавы, горди, хульницы, родителем противящиеся, неблагодарни, неправедни, нелюбовны, непримирительны, клеветницы, невоздержницы, некротцы, неблаголюбцы, предателе, нагли, — и прочее (2 Тим. 3:1–4). Потому горе нам, что до последней дошли мы крайности во зле. Ибо скажи кто из нас не причастен исчисленным видам злонравия? Не на нас ли исполнилось это пророчество? Не все ли мы чревоугодники? Не все ли сластолюбцы? Не все ливеществолюбивы до неистовства? Не все ли гневливы? Не все ли злопамятны? Не все ли предатели всякой добродетели? Не все ли злословны? Не все ли пересудливы? Не все ли неуважительны? Не все ли братоненавистливы? Не все ли напыщены? Не все ли высокомерны? Не все ли горды? Не все ли тщеславны? Не все ли лицемерны? Не все ли лукавы? Не все ли завистливы? Не все ли послушливы? Не все ли ленивы? Не все ли обманчивы? Не все ли безпечны? Не все ли нерадивы о заповедях Спасителя? Не все ли исполнены всякого зла? Не стали ль мы вместо храмов Божиих капищами идольскими? Вместо Духа Святого, злых духов убежищем? Не притворно ли называем Бога Отцем? Не сделались ли мы вместо сынов Божиих сынами геены? Не стали ль хуже иудеев мы, ныне великое имя Христово носящие? И никто не приходи в негодование, слыша такую истину. И те (иудеи), пребезаконными будучи, говорили: единаго Отца имамы Бога; но от Спасителя услышали: вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити (Ин. 8:41-44).
33) Не справедливо ли и нам, преступникам заповедей Его, слышать подобное от Него? Вот Апостол сынами Божиими назвал водищихся Духом. Елицы, говорит, Духом Божиим водятся сии суть сынове (Рим. 8:14). Мы же как можем называться сынами Божиими, когда водимся мудрствованием плотским? Которые водятся Духом, говорит, это явно бывает от плодов Духа. Плод духовный есть, говорит Апостол, любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22). Имеем ли мы что–либо из этого? Не скорее ли все противное тому? По тому не сынами Божиими надлежит нам называться, а противным тому. Рожденное от кого–либо бывает подобно родившему. Но Господь говорит: рожденное от Духа, дух есть (Ин. 3:6). Мы же соделались плотию, похотствующею на дух, и к нам потому справедливо идет следующий приговор: не имать Дух мой пребывати в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6:3). Как можем мы называться даже христианами, когда не имеем в себе ничего Христова?
34) Скажет кто, может быть: я имею веру во Христа, довольно для меня одной этой веры в Него ко спасению? Но противоотвечает таковому Ап. Иаков, говоря: и бесы веруют и трепещут (Иак. 2:19). И еще: вера без дел мертва есть о себе (Иак. 17:26). — Да веруем ли мы в Него?! Как можно сказать, что верим Ему относительно будущего, когда не веруем относительного временного и настоящего? А не веруем: ибо пристрастны к вещественному, живем плотски и воюем против Духа. Истинно же во Христа верующие и чрез исполнение заповедей в себя Его вселившие, так говорят: живу не ктому аз, но живет во мне Христос. А еже ныне живу во плоти, верою живу Сына Божия, возлюбившаго мене и предавшаго Себя по мне (Гал. 2:20). Почему страдая за Него для спасения других, как верные Ему подражатели, и заповедей Его истинные исполнители, говорили: укоряеми благословляем, гоними терпим, хулими утешаемся (1 Кор. 4:12). Ибо слышали слово Его, заповедавшее: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, благословите клянущих вы, и молитеся за творящих вам напасть (Мф. 5:44). Так и словами их и делами обнаруживался действующий в них Христос. Мы же поелику всяким Его заповедем противно действуем, оказываемся исполенными всякой нечистоты. Почему и стали мы вместо храма Божия домом купли, вместо дома молитвы — вертепом разбойников, вместо рода святого — родом грешным, вместо народа Божия — народом исполненным грехов, вместо семени святого — семенем злым, вместо сынов Божиих — сынами беззакония; поелику оставя заповеди Господа, работаем мы злым духам чрез нечистые страсти, — и прогневали Святаго Израилева.
35) Посему–то великий Исайя, оплакивая нас и вместе желая помочь нам в падении нашем, взывает, говоря: что еще уязвляетеся, прилагающе беззаконие? Всякая глава в болезнь, и всякое сердце в печаль: от ног даже до главы несть в нем целости: ни струп, ни язва, ни рана палящаяся: несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания? (Ис. 1:5. 6). Что же потом за этим? Оставится дщерь Сионя, яко куща в винограде, и яко овощное хранилище в вертограде, яко град воюемый (Ис. 1:8). Таковое опустошение души нашей показывая и Апостол, сказал: и якоже не искусиша имети Ьога в разуме, сего ради предаде их Бог в неискусен ум творити неподобная, исполненных всякия неправды, блужения, лукавства, лихоимания, злобы: исполеннных зависти, убийства, рвения, лести, злонравия: шепотники, клеветники, богомерзки, досадители, величавы, горды, обретатели злых, родителем непокоривы, неразумны, непримирительны: нелюбовны, неклятвохранительны, немилостивны. Нецыя же и оправдание Божие разумевше, яко таковая творящии достойни смерти суть, не точию сами творят, но и соизволяют творящим. Сего ради предаде их Бог в страсти безчестия сквернитися телесем их в себе самех (Рим. 1:28–32, 26, 24). И что за этим? Открывается, говорит, гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков (Рим. 1:18).
36) Таковое опустошение души означая и Господь говорил: Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камением побиваяй посланныя к тебе, колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокошь птенцы своя под криле, и не восхотеша? Се оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23:37, 38). Исайя опять прозря, как мы, монахи, совершаем свои службы только телесно, о духовном же служении Богу нерадим, несмотря однакожь на то надымаемся, говорил: услышите слово Господне, князи содомстии внемлите закону Божию, людие Гаморрстии. Что ми множество жертв ваших, глаголет Господь; исполнен есмь всесожжений овних, и тука агнцов, и крове юнцов и козлов не хощу. Кто бо изыска сия от рук ваших; ходити по двору моему не приложите: и аще принесете ми семидаль, всуе: кадило, мерзость ми есть: новомесячий ваших, и суббот, и дне великаго не потерплю: поста, и праздности, и праздников ваших ненавидит душа моя: бысте ми в сытность, ктому не стерплю грехов ваших. Егда прострете руки ваша ко мне, отвращу очи мои от вас: и аще умножите моление, не услышу вас. Почему же? Руки бо, говорит, ваша исполнены крове — (Ис. 1:10–15), так как ненавидяй брата человекоубийца есть (1 Ин. 3:15). Потому всякий подвижнический труд, чуждый любви, не угоден Богу.
37) И лицемерство наше издали обличая Бог говорит: людие сии устами чтут мя: сердце же их далече отстоит от мене, всуе же чтут мя, — и так далее (Ис. 29:13). Да и что Господь наш говорил, укоряя фарисеев, очень приложимо к нам, нынешним лицемерам, которые сподобясь такой благодати, оказываемся по нраву еще худшими тех. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые, и их возлагаем на рамена людей, а сами и перстом не хочем коснуться их (Лк. 11:46)? — Не делаем ли и мы все дела свои, да видимы будем человеки (Мф. 6:5)? Не любим ли и мы прежде — возлежания на вечерях, и преждеседания на сонмищах? Не любим ли и мы зватися от человек: учителю, учителю, — и тех, которые не слишком отдают нам такую честь, не преследуем ли даже до смерти? Не взяли ли и мы ключ разумения, но не отворяем им, а затворяем царствие небесное пред человеки, — так что и сами не входим и тех не пускаем войти? Не слепые ли и мы вожди, комара оцеживающие, а верблюда пожирающие? — Не очищаем ли и мы внешние сткляницы и блюда, тогда как внутреннее наше полно хищений, лихоимства и невоздержания? Не одесятствуем ли и мы мятву и копр, и кимен, и оставляем суд и любовь Божию? Не уподобляемся ли и мы закрытым гробам, внешно показываясь людям праведными, а внутри будучи исполнены лицемерия, беззаконий и всякой нечистоты? Не зиждем ли и мы гробы мучеников и не украшаем ли раки Апостолов, будучи по нраву подобны тем, которые убивали их (Мф. 23:3–32)? Кто же восплачет о нас в таком состоянии находящихся? Кто не пожалеет о таковом пленении нашем? Ибо за это мы, сыны Божии, честные, вменились в сосуды глиняны. За это потемнело злато наше, изменилось сребро наше доброе (Пл.Иер. 4:1-2). За это мы, назореи Сиона, блиставшие паче снега, стали как Ефиопы, бывши белы паче млека, стали черны паче чернил. За это паче сажи почернел вид наш; увеличилось беззаконие наше паче беззаконий содомских; за это мы, сыны дня и света, стали сынами ночи и тьмы (1 Сол. 5:5). За это мы, сыны Вышнего, яко человеки умираем, и яко един от князей падаем (Пс. 80:7). За это мы преданы в руки врагов беззаконных, т. е. злых и свирепых бесов, и царю неправедному и лукавнейшему паче всей земли, т. е. начальнику их сатане, ибо согрешили и беззаконствовали, преступивши заповеди Господа Бога нашего (Дан. 3:29–32), Сына Божия поправши и кровь завета ни во что вменивши (Евр. 10:29). Но Господи, не предаждь нас до конца, имене Твоего ради, и не разори завета Твоего, и не остави милости Твоея от нас (Дан. 3:34-35), щедрот ради Твоих, Отче наш, Иже еси на небесех, благоутробия ради Единородного Сына Твоего и милости ради Святого Духа Твоего. Не помяни наших беззаконий первых: скоро да предварят ны щедроты Твоя Господи, яко обнищахом зело. Помози нам Боже, Спасителю наш славы ради имене Твоего, Господи, избави ны, и очисти грехи наши имене ради Твоего (Пс. 78:8-9), помянув начаток наш, который от нас по человеколюбию взяв, Единородный Сын Твой, за нас имеет на небесах, подавая нам твердую надежду спасения, чтоб чрез отчаяние не сделались мы худшими. Помози, избави, ради честныя крови Его, которую излил Он за живот мира, ради святых Его Апостолов и мучеников, за имя Его кровь свою проливших, ради Св. Пророков, Отцев и Патриархов, которые подвизались благоугодить святому имени Твоему. Не прери молений наших Господи, и не остави нас в конец. Ибо не на правды наши уповаем, но на милость Твою, по коей снабдеваешь Ты род наш. Молимся Тебе и просим Твою благостыню, да не будет нам в осуждение, устроенное для нас Единородным Сыном Твоим ко спасению таинство; не отвержи нас от лица Твоего. Не погнушайся нашим недостоинством, но помилуй нас по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззакония наши, да неосужденно приступив пред лице славы Твоея, сподобимся покрова Единородного Сына Твоего, а не окажемся рабами лукавыми и неключимыми по грехам своим. Ей, Владыко всесильне, Господи, услыши моление наше, инаго бо разве Тебе Бога не знаем; имя Твое именуем. Ты еси действуяй вся во всех и от Тебя ищем мы всякой помощи. призри с небесе Боже, и виждь из жилища святыя славы Твоея. Где есть ревность Твоя и крепость Твоя? Где есть множество милости Твоея, и щедрот Твоих, яко терпел еси нам? Ты бо еси отец наш, понеже Авраам не уведе нас, и Израиль не позна нас, но ты, Господи, отец наш, избави ны, ибо от начала на нас есть имя святое Твое и Единородного Сына Твоего и Святого Духа Твоего. Что уклонил еси нас, Господи, от пути Твоего, и ожесточил еси сердца наша, еже не боятися Тебе? Возврати Господи рабов Твоих, ради святой церкви Твоей и ради всех от века Святых Твоих; да поне мало наследим горы святыя Твоея: противницы наши попраша святыню Твою. Быхом, яко исперва, егда не владел еси нами, ниже бе нареченно имя Твое на нас (Ис. 63:15–19).
38) Аще отверзеши небо, трепет приимут от Тебе горы, и растают, яко тает воск от лица огня, и попалит огнь супостаты, и страшно будет имя Твое в сопротивных Твоих. Егда сотвориши славная; трепет приимут от Тебе горы. От века не слышахом, ниже очи наша видеша Бога, разве Тебе, и дела Твоя, яже сотвориши ждущим милости. Милость бо срящем творящим правду и пути Твоя помянутся: се Ты разневался еси, и мы согрешихом. — Лучге сказать: мы согрешили и Ты разгневался. Сего ради заблудихом, и быхом яко нечисти вси мы, якоже порт нечистыя, вся правда наша: и отпадохом, яко листвие, беззаконий ради наших: тако ветр восхитит нас, и несть призываяй имя Твое, и помянувый удержати Тя: яко отвратил еси лице Твое от нас, и предал ны еси беззаконий ради наших. И ныне Господи, Отец наш еси Ты, мы же брение, дела руку Твоею вси. Не прогневайся на ны зело, и не помяни во время беззаконий наших: и ныне призри, яко людие Твои вси мы. Град святилища Твоего бысть пуст, Сион яко пустыня бысть, Иерусалим на проклятие. Дом святый наш, и слава, юже благословиша отцы наши, бысть огнем пожжен, и вся славная наша купно падоша. И о всех сих терпел еси Господи, и молчал и смирил еси ны зело (Ис. 64:1–12).
39) Случилось это с древним народом Твоим прообразовательно, а ныне в нас исполнилось истинно. И быхом поношение соседом нашим, демонам, подражнение и поругание сущим окрест нас (Пс. 78:4). Но призри с небесе и виждь, и спаси нас имене ради Твоего святого. Дай нам узнавать обходы противников наших и избавь нас от козней их. Не отдали помощь Твою от нас, ибо сами мы недовольны к тому, чтобы победить нападающих на нас; Ты же силен спасти нас от всех врагов. Спаси нас, Господи, от всех прискорбностей мира сего, по благости Своей, чтобы с чистою совестию преплыв море жизни, чистыми и непорочными предстали мы страшному престолу Твоему и сподобились жизни вечной.
40) Выслушав все это и великое пришелши сокрушение, брат со слезами сказал старцу: сколько вижу, отец мой, нет мне надежды спасения. Яко беззакония моя превзыдоша главу мою (Пс. 37:5). Что же мне делать скажи мне, прошу тебя? Старец сказал ему в ответ: спастися людям самим невозможно; но для Бога все возможно, как сказал сам Господь (Мф. 19:26), и так предварим лице Его во исповедании… поклонимся и припадем Ему, и восплачемся пред Господем, сотворшим нас: яко Той есть Бог наш (Пс. 94:2, 6), ибо слышим слово Его, чрез Пророка Исайю изрекаемое: егда возвратився воздохнеши, тогда спасешися (Ис. 30:15). И опять: еда не может рука Господня спасти? Или отягчил есть слух Свой, еже не услышати? Но грехи ваши разлучают между вами и между Богом, и грех ради ваших отврати лице Свое от вас, еже не помиловати (Ис. 59:1-2). Почему говорит: измыйтеся, и чисти будите, отымите лукавства от душ ваших; научитеся добро творити, взыщите суда, избавите обидимаго, судите сиру, и оправдите вдовицу и приидите, и истяжемся, глаголет Господь, и аще будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю: аще же будут яко червленое, яко волну убелю. И аще хощете, и послушасте мене, благая земли снесте: уста бо Господня глаголаша сия (Ис. 1:16–20); также и чрез Иоиля говорит Он: обратится ко Мне всем сердцем вашим, в пост, и в плачи, и в рыдании, и расторгните сердца ваша, а не ризы ваша и обратитеся ко Господу Богу вашему, яко милостив и щедр есть, и раскаяваяйся о злобах (Иоил. 2:12-13). И Иезекиилю велел Он сказать: сыне человечь, рцы дому Израилеву, сице ресте глаголюще: прелести наша и беззакония наша в нас суть, и мы в них таем, и како нам живым быти; Рцы им: живу Аз глаголет Адонаи Господь, не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего и живу быти ему: обращением обратитеся от пути вашего злаго: и вскую умираете доме Израилев (Иезек. 33:10-11). Третья же книга Царств показывая преизбыточество благости Божией, так говорит: когда услышал Ахав, — бывши в ивнограднике Навуфея Иезавелию, — слова Илии, сказавшего: сия глаголет Господь, понеже убил ты, и наследовал, — на месте идеже пси полизаша кровь его, такмо полижут и кровь твою… И Иезавель пси снедят в предградии Иезраеля. Егда услыша Ахав словеса сия, умилился от лица Господня, и идяше плачася, и разра ризы своя и препоясася вретищем по телу своему, и постися, и бе оболчен во вретище день и ночь. И бысть глагол Господень ко Илии, глаголя: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица Моего? — сего ради не наведу зла во днех его (3 Цар. 21:19, 23, 27, 29). И пророк Давид говорит: беззаконие мое познах и греха моего не покрых. Рех, исповем на мя беззаконие мое Господеви: и Ты оставил еси нечестие сердца моего. За то помолится к Тебе всяк преподобный во время благопотребно (Пс. 31:5-6). В Евангелии же Господь говорит: покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф. 4:17). А когда Петр спросил Его: коль краты, аще согрешит в мя брат мой, и отпущу ли ему до седмь крат? Естеством благий и неизреченный в благостыни ответил ему: не глаголю тебе, до седмь крат, но до седмьдесят крат седмерицею (Мф. 18:21-22). Что может сравниться с такою благостынею? Чему уподобим такое человеколюбие?
41) Познавши таким образом страх Божий, равно как благость Его и человеколюбие, как из Ветхого, так и из Нового Завета, обратимся к Нему от всего сердца нашего. И чего ради гибнут нам, братие? Очисти руки наши грешные, исправим сердца наши двоедушные, возскорбим, скорушимся, и восплачем о грехах своих. Престанем от злых дел своих; поверим благоутробию Господню, убоимся прещений Его, и положим соблюдать заповеди Его. Возлюбим друг друга от всего сердца; скажем: братие наши вы, — и тем, которые ненавидят и поносят нас, дапрославится имя Господа. Будем порицать друг друга, когда друг другом искушаемы бываем, ибо всех нас борет общий враг наш. Станем противиться худым помыслам своим, призывая в совоинствование нам Бога и изгоним чрез то из себя злых и нечистых духов. Подчиним плоть духу, умерщвляя ее и порабощая всякими злостраданиями. Очистим себя от всякой скверны плоти и духа. Будем возбуждать друг друга в поощрении любви и добрых дел. Не будем завидовать другим, и не станем раздражаться против тех, которые нам завидуют. Будем оказывать взаимное сострадание, и смиренномудрием врачевать друг друга. Не будем осуждать и осмеивать друг друга, яко уды есмы друг другу. Отбросим от себя нерадение и безпечность, и станем мужественно подвизаться против лукавых духов. Имеем ходатаем ко Отцу Иисуса Христа Праведника; и Той есть очищение о гресех наших: помолимся же Ему от чистого сердца, от всей души, и Он оставит нам грехи наши. Ибо близ Господа всем призывающим Его во истине (Пс. 144:18). Почему говорится: пожри Господеви жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя: и призови Мя в день скорби твоея, и изму тя и прославиши Мя (Пс. 49:14-15). Исайя же опять что говорит? разрешай всяк соуз неправды, разрушая обдолжения насильных писаний, отпусти сокрушенныя в свободу, и всякое писание неправедное раздери. Раздробляй алчущим хлеб твой, и нищыя безкровныя введи в дом твой, аще видиши нага одей, и от свойственных племени твоего не презри. Тогда разверзнется рано свет твой, исцеления твоя скоро возсияет и предыдет пред тобою правда твоя, и слава Божия объимет тя. А за этим что? — Тогда воззовеши, и Бог услышит тя, и еще глаголющу ти, речет: се приидох. Тогда возсияет во тме свет твой, и тма твоя будет, яко полудне, и будет Бог твой с тобою присно: и насытишися, якоже желает душа твоя (Ис. 58:6–10). Видишь ли, что когда разрешим всякий союз неправды, и расположимся благодетельствовать ближнему от всей души, тогда облистаемся светом ведения, освободимся от страстей безчестия, исполнимся всякой добродетелью, светом славы Божией осветимся, и от всякого неведения избавимся; — молясь же Христу, услышаны будем, и Бога всегда будем иметь с собою и божественных исполнимся желаний.
42) Возлюбим друг друга и возлюблены будем от Бога. Будем долготерпеть друг другу, и Он подолготерпит грехам нашим. Не будем воздавать злом за зло, и Он не воздаст нам по грехам нашим. Оставление прегрешений наших обретем в прощении братьям; ибо милость Божия к нам сокрыта в милостивости к ближним. Почему и сказал Господь: отпущайте и отпустятся вам (Лк. 6:37). И: аще бо отпустите человеком согрешения их, отпустит и вам, Отец ваш небесный (Мф. 6:14). И опять: блажени милостивии: яко тии помиловани будут (Мф. 5:7). И: в нюже меру мерите, возмерится вам (Мф. 7:2). Се устроил нам Господь образ спасения, и дал область чалами Божиими быти (Ин. 1:12). После чего спасение наше уже в нашей воле.
43) Предадим же себя всецело Господу, да и Его восприимем всецело, и соделаемся чрез Него богами. Ибо для того Он и человеком соделался, естеством сый Бог и Владыка. покоримся Ему вседушно, и Он недремленно будет отражать врагов наших. Аще быша людие мои послушали Мене, говорит Он, Израиль, аще бы в пути моя ходил, ни о чесемже убо враги его смирил бых; и на оскорбляющыя их возложил бых руку Мою (Пс. 80:14-15). Все упование наше на Него единого возложим, на Него возвергнем всю печаль нашу, — и от всякой скорби Он избавит нас и во всю жизнь препитает нас. Всякого человека возлюбим от души; но ни на какого человека не будем возлагать упования своего. Только поколику Господь хранит нас, потолику и друзья споспешествуют нам и враги немоществуют пред нами. Когда же Господь оставляет нас, тогда оставляют нас и друзья наши (в безпомощности), а враги преодолевают нас. Но и на себя самого надеющийся падет падением дивным, а боящийся Господа возвышен будет. Почему и говорил Давид: не на лук мой уповаю, и меч мой не спасет мене; спасл бо еси нас от стужающих нам, и ненавидящих нас посрамил еси (Пс. 43:7-8).
44) Не будем принимать помыслов, умаляющих грехи наши и обманом уверяющих нас, что они уже прощены нам. Это от них предостерегая нас, сказал Господь: внемлите же от живых пророков, иже приходят к вам в одеждах овчих, внутрь же суть овцы хищницы (Мф. 7:15). Пока ум наш стужаем бывает от греха, дотоле, знай, не улучили еще мы оставления его; ибо верно не сотворили еще мы плодов достойных покаяния. Плод покаяния есть безстрастие души; безстрастие же есть изглаждение греха. Не имеем еще мы совершенного безстрастия, если иногда стужаемы бываем от страстей, а иногда нет. Не улучили мы, значит, и совершенного оставления грехов. От прародительского греха освободились мы чрез святое крещение, от тех же грехов, на которые дерзали мы по крещении, освобождаемся не иначе, как посредством покаяния.
45) Покаемся же искренно, чтоб, освободившись от страстей, улучить нам оставление грехов. презрим временные блага, чтоб ссорясь из–за них с людьми, не нарушить заповеди любви и не отпасть от любви Божией. Будем ходить духом и похотей плоти совершать не станем (Гал. 5:16). Возбодрствуем и вострезвимся, и отрясем сон безпечности; поревнуем святым подвижникам Спасовым, и восподражаем подвигам их, задняя забывая, в предняя же простираяся. Восподражаем не утомимому их течению, горячему усердию, постоянству в воздержании, святыне целомудрия, твердости терпения, непоколебимости благодушия, искренности сострадания, невозмутимой кротости, теплоте ревнования, непритворной любви, высокому смиренномудрию, совершенному нестяжанию, мужеству, благостыне, тихонравию. Не будем поблажать влечению к удовольствиям, не допустим разслабления в помыслах, не оскверним совести. Будем иметь мир со всеми и святыню, без которых никто не узрит Господа (Евр. 12:14). Ко всему же этому, убежим от мира, братие, и от миродержца. Оставим плоть и плотское. Потечем на небеса и там, станем иметь свое жительство, подражая божественному Апостолу, да достигнем началовождя жизни и вкусим от источника живота. Составим хор с Ангелами и Архангелами, и возпеснословим Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава и держава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Толкование на 59 псалом
Перевод А. Сидорова
Перевод А. Сидорова
В конец, о изменитися хотящих, в столпописание Давиду, в научение, внегда сожже средоречие Сирийское, и Сирию Совальскую, и возвратися Иоав, и порази Едома в дебри Солей, 12 тысящ.
Псалом сей надписывается: В конец, о изменитися хотящих потому что в конце времен вследствие пришествия Христова происходит, по добровольному изволению и выбору [каждого], изменение и переход людей от неверия к вере, от порочности к добродетели и от неведения к ведению рога; а также потому что затем при свершении веков благодаря Тому же Спасителю и Богу нашему, произойдет, посредством чаемого Воскресения, всеобщее и естественное в благодати обновление и изменение всего рода человеческого из смерти и тления в жизнь вечную и нетление. В столпописание Давиду — то есть Самому Христу, потому что благодаря божественному Воплощению Его, подобному столпу, уже произошло в Нем как в Родоначальнике и Спасителе, а вслед за Ним и в благочестиво живущих по Христу, уничтожение порочности; а также потому что через Него еще произойдет полное истребление смерти и тления. В научение, внегда сожже средоречие Сирийское, и Сирию Совальскую — псалом надписывается в научение нам, которые изменяются и будут изменяться (ясно, что речь идет о достохвальном и божественном изменении) духовным Давидом, то есть Христом Богом [нашим]. Ибо только Он один есть истинный Царь Израиля, видящего Бога, поскольку является Губителем всякой злобы и неведения, а также Победителем всякого времени и естества, через которые возникает порочность в нас. Он сожже Средоречие, общаясь с нами через плоть, то есть сжег [наше] состояние порочности, затопляемое противоестественными плотскими страстями. И Сирию Совальскую, то есть [наше греховное] душевное предрасположение, порабощаемое временем или же прельщаемое веком сим. Ибо Совальская толкуется как «семь», а это ясно указывает на своеобразность времени, которое седмирично. Ведь диавол имеет обыкновение вопреки добродетели и ведению приводить в созвучное с самим собой движение естество и время, затевая невидимую брань, как [привел в движение] Адраазар две Сирии против Давида (2 Цар. 10). А «Адраазар», если переводить это слово на греческий язык, означает «расторгающий мощь» или «разрушающий силу», каковым и является диавол, который путем обмана расторг изначала, через нарушение божественной заповеди, духовную мощь нашей природы, поработив человека времени и естеству. Ибо без этого, то есть без подвластного времени и естеству, он совершенно не в силах вести брань с людьми.
И возвратися Иоав, и порази Едома в дебри Солей, 12 тысящ. Ибо всякий воевода духовного Царя Давида, то есть Господа нашего Иисуса, ведет войну против супротивных сил и поражает 12 тысящ в долине Солей. Долина же Солей есть плоть, которая вследствие непослушания стала презренной страной страстей. В ней, словно в долине, всякий благочестивый и боголюбивый человек поражает посредством разума и созерцания естество и время. Или [иначе]: в подобных людях, вследствие возвышенности их добродетелей и ведения, неразумное предвосхищение души никоим образом не находится во власти законов естества и времени. А число двенадцать означает эти естество и время, поскольку естество пятирично вследствие чувств \ а время седмирично, как это всем очевидно. А пять в сочетании с семью составляют число двенадцать.
Возможно также, что число умерщвленных обозначает троицу сил души, которая вопреки естеству и вследствие обмана [диавольского] сочеталась и соединилась дурным образом с четверицей чувственных [стихий], — а это обыкновенно и приводит к возникновению всякого греха. Его доблестно поразит тот, кто содействует духовному Давиду в борьбе за истину; кто, как ведующий, вступает в незримые брани и духовно подготовленным противостоит злым силам. Ибо всякой способности души, движимой вопреки природе, присуще тесно сплетаться с чувственными [стихиями]. Стало быть, когда разумное, яростное и желательное начала–три основные силы души — подчиняются чувственным [стихиям], которых четыре, то возникает число двенадцать. Ведь четыре и сверх того еще три (или три и сверх того еще четыре), сложенные с пятью, и составляют именно это число. Его истребляет тот, кто с верой приближается к Господу и отличается доблестью в борьбе против всякого незримого и враждебного духа.
Настоящий псалом надписывается изменитися хотящим, то есть нам, в научение тем благам, которые даруются духовным Давидом. В столпописание Давиду, то есть в провозглашение божественных и спасительных дел Его ради нас. Ибо, согласно сведующим толкователям подобных слов, столпописание означает «провозглашение добрых дел».
Боже, отринул ны еси и низложил еси нас, разгневался еси, и ущедрил еси нас.
Бог отринул нас, когда мы, изначала не блюдя заповедь [Его], показали себя недостойными общения с Ним лицом к лицу». Низложил же нас, когда вследствие нашей порочности изгнал с высоты райской славы.
Разгневался, когда в отмщение и наказание за нашу порочность предал каре смерти. А ущедрил нас, когда через Единородного Сына Своего, воплотившегося Бога Слова, принявшего на Себя все наши долги, искупил нас от смерти и вновь возвел к славе Своей.
Стряся еси землю и смутил еси ю, исцели сокрушение ея, яко подвижеся.
[Бог] стрясл и смутил нашу землю, то есть [наше] се, ще, даровав нам духовный меч (Евр. 4:12), который мудро отделяет лучшее от худшего, воздвигает закон духа против закона плоти, созидает в нас достохвальную брань против страстей, сотрясает их плотную массу и, по предвосхищению, возмущает совесть против неподобающих воспоминаний. А исцеляет посредством духовного возрождения в благодати то сокрушение сердца, которое оно претерпело, изначала пав и поколебавшись через непослушание и нарушение [заповеди, данной] в раю.
Показал еси людем Твоим жестокая, напоил еси нас вином умиления. Дал еси боящимся Тебе знамение, еже убежати от лица лука. Яко да избавятся возлюбленный Твои.
Бог показывает жестокое боящимся Его через заповеди, предлагая им, в соответствии с деятельным любомудрием, способы умерщвления тела. Или же наоборот: человеколюбиво воспитывая нас для нашей пользы посредством многообразного Промысла и Суда, Он показывает жестокое тем, кто не желает добровольно нести божественное иго закона заповедей [Его]. А напояет Он нас вином умиления, когда дарует нам, в соответствии с духовным созерцанием, ведение, которое следует за очищением посредством делания. Ибо всякое духовное ведение умиляет сердце и вызывает чувство [смирения перед] величием Божественных благодеяний, оказанных нам.
А дает знамение боящимся Его, чтобы убежать от лица лука, научая их носить в теле мертвость Иисуса (2 Кор. 4:10), благодаря которой Он показал полную бездеятельность греха. Ибо истинное знамение есть та сила, которая посредством Креста умерщвляет плотское помышление. Еже убежати от лица лука [означает бегство] от обманчивого явления сущих [вещей]. Ведь лицо лука, то есть бесовские страсти каждого [человека], есть телесное явление [зримых вещей], которое возбуждает чувство, ранит его подобно стреле и неподобающим образом волнует его. Поэтому Писание и говорит, что боящиеся Господа должны бежать от лица лука, а не от «лука». Ибо «лук» греха, будучи без своего «лица», ничего не сможет сделать против боящихся Господа.
Дабы избавились возлюбленные Бога. Возлюбленные Бога суть те, которые при созерцании вмещают в себя мысли Божественного ведения — их и избавляют от всякой лжи и от всяких тревожащих душу по предвосхищению греховных воспоминаний образы добродетелей, возникающие при [духовном] делании.
Спаси десницею Твоею и услыши мя. Бог возглагола во святем своем: воз–радуюся и разделю Сикиму и юдоль жилищ размерю.
Бог спасает десницей Своей, давая во искупление ради спасения мира Единородного Сына Своего, ибо Сын есть Десница Отца. А внимает Он, уделяя праведному, помимо отпущения грехов, еще и духовные дары. Ведь Бог слышит молящего Его и дает ему через покаяние отпущение грехов, а затем внимает, даруя, помимо этого, еще и способность творить чудеса посредством духовной благодати. Глаголит же во святем своем, то есть в воплотившемся Слове Своем, возвещая через Домостроительство по плоти Самого Христа сокрытую от веков и от поколений Божественную цель Свою. Благодаря человеколюбивому пребыванию Его среди нас, [Бог] как бы ясно взывает [к нам], даруя живущим во образец жизни вечной пример добрых дел — образ более громкого гласа. Глаголит Он и в каждом святом, хранящем заповеди Его, как бы являя через дела святых живые словеса, которые громче всякого гласа.
Радуется праведный, когда, достигнув совершенства через благодать Единородного, он становится достаточно сильным для того, чтобы разделить Сикиму, то есть чтобы предложить другим, соразмерно достоверному опыту и исходя из него, мужественные образы добродетелей в [духовном] делании. Ибо Сикима толкуется как «плечо», что означает навык воздержания от всяких страстей и навык осуществления добродетелей. Ведь, как говорят, плечо есть символ делания.
И [Бог] размеряет юдоль жилищ, то есть уделяет, соответственно естественному созерцанию, каждому из сущих подобающие [ему] логосы. Ибо юдоль жилищ есть нынешний мир, в котором вследствие различия душевных предрасположений и умонастроений каждого отсутствует незыблемость всего, и здешняя жизнь наша подобна жизни в шатрах, разбиваемых на краткое время.
Или: юдоль жилищ суть образы добродетелей, которые [Бог] премудро разделяет между научаемыми, даруя воспитание, соответствующее душевным свойствам каждого и ограждая [приобретенные ими духовные] сокровища. Ибо [Бог] ведает, как посредством доброго научения уделить каждому путь, ведущий ко спасению.
Или: юдоль жилищ суть церкви верующих народов, которые были учреждены по всей вселенной Христом Спасителем и Богом нашим. Такое [объяснение], как я думаю, более очевидно, чем другие.
Наконец, юдоль жилищ размеряет тот, кто объемлет [своим духовным] ведением телесный мир, словно юдоль жилищ. Ибо в Писании тело часто называется «жилищем».
Мой есть Галаад, и мой есть Манассий, и Ефрем. — крепость главы Моея. Галаад, согласно одному из толкований этого слова, означает «откровение». А Манассий толкуется как «забвение». Откровение же и забвение естественным образом сочетаются с [человеком] праведным. Ибо он воспринимает посвящение посредством созерцания неизреченных [тайн], а забвение — посредством трудов добродетели. И, как следствие этих трудов, [он вкушает] радость духовного созерцания. Ефрем толкуется как «расширение», а это есть незыблемое упование на будущие блага, которое является «заступлением» главы праведного, то есть веры. Ибо главой всякого праведного [человека] и всякого благого дела является упование. Незыблемое же упование на будущие блага есть непоколебимая крепость веры. Вследствие этого упования мы, расширяемые скорбями, созерцаем будущее, как настоящее, и пребываем несгибаемыми в искушениях.
Иуда — царь мой, Моав — коноб упования моего. Иуда толкуется как «исповедание», ибо у святых исповедание всегда начинается с молитвы. Но Иуда может пониматься и как Господь, Который есть истинный Царь духовного Израиля и [всякого человека], зрящего Бога. Став ради нас человеком, Он, исповедуясь Отцу, говорит: Исповедаю Ти ся, Святый Отче (Мф. 11:25). Моав же толкуется как «лоно отца». Под ним понимается наше тело, посредством которого в соответствии с деятельным любомудрием (а его можно сравнить с купелью) происходит очищение от грехов, подобно тому, как тело омывается в бане. Ведь очищение есть омовение надежды, то есть готовность через жизнь в чистоте унаследовать, по упованию, уготованные нам [изначала] блага.
Под Моавом может также пониматься и Воплощение Господа. Ради нас Он стал Сыном Человеческим и истинной Купелью упования нашего, то есть Тем, Кто очищает нас от грязи и скверны, возникающих вследствие греховности нашей.
На Идумею простру сапог Мой.
Идумея толкуется как «кроваво–красная глина»; под ней можно понимать и плоть Господа, в которой, словно в обуви, Он пришел к людям. Ибо иначе невозможно для твари постичь Творца, поскольку по природе Он беспределен и непостижим.
Под Идумеей еще можно понимать и плоть каждого из нас. На нее простирается сапог, то есть подвижничество и воздержание, оберегающие душу от злых шипов и колючек диавола — так следует понимать сапог. Ибо без подвижничества и воздержания борец благочестия не в силах одолеть плотские страсти.
Под сапогом души можно также понимать и чувство, умерщвляемое посредством разума и созерцания. Через это чувство душа входит в общение с чувственными вещами и, невредимо переходя через век сей, посредством ощущения (словно посредством сапога) воспринимает логосы чувственных вещей, представляемые в своих образных и видимых различиях. Затем она сосредотачивается на познании и постижении единого, единственного и царствующего Слова . Мне иноплеменницы покоришася.
Когда Господь во плоти явился в местах нашего обитания, Он подчинил силой Своего могущества не только побежденных [Им] духов злобы, но покорил также и все народы, откликнувшиеся на зов Евангельской проповеди. Иноплеменники покоряются и всякому праведному [человеку], когда он наступает, словно сапогом на землю, своим воздержанием на плотский закон греха и уничтожает не только нечистые страсти, свившие себе гнездо во плоти, но [истребляет] и побуждающих их к действию злых бесов. Кто введет мя во град ограждения?
Град ограждения есть мудрость, образующаяся из многих божественных и таинственных умозрений, которая, как сказал один толкователь, окружена и ограждена твердынями добродетелей.
Или иначе: град ограждения есть то душевное состояние, пребывая в котором, подлинно благочестивый и боголюбивый муж становится неприступным и неуязвимым для недругов, благодаря стене святых Сил, охраняющей его.
Кроме того, град ограждения есть душа, защищенная стеной [праведной] жизни и разума, а также преисполненная дарами всяческих добродетелей.
Наконец, град ограждения есть навык в истинном и твердом ведении, окруженный стеной всех нравственных, естественных и богословских умозрений. В этот град приводится всякий праведный [человек], и Проводником ему служит один только Бог, привлекающий к Себе всех [людей] невыразимым величием Своей Благости. Или кто наставит мя до Идумеи?
Идумея, как показало предшествующее рассуждение, есть тварное мироздание, доступное [нашему] восприятию. В пределах этого мироздания и вращается естественное созерцание, [осуществляемое] в духе. А соответственно подобному созерцанию, от величия красоты созданий сравнительно познаётся Виновник [бытия их] (Прем. 13:5). И он познаётся теми, кто благочестиво предаётся познанию сущих.
Или еще: [Идумея есть] деятельное любомудрие, [осуществляемое] через плоть ради добродетелей. Благодаря такому любомудрию наше тело становится храмом Святого Духа, созидаясь вместе [с исполнением] прекрасных заповедей. И к этому любомудрию [нас] приводит опять же Сам Господь, даруя любящим Его знание зримых [вещей] и научая их умерщвлению членов сей земной и тленной плоти.
Или, чтобы сказать кратко, град ограждения есть духовное созерцание умопостигаемого, а Идумея есть знание чувственного. К ним приводит [нас] Единственная Премудрость Бога Отца — Единородный Сын [Его]. Поэтому и руководящий [нами] пророк говорит Не Ты ли, Боже, отринувый нас?
То есть Ты, Боже, изначала отринувший нас вследствие греха [нашего, теперь] из сострадания сжалившись над нами, ведешь нас во град ограждения и приводишь вплоть до Идумеи, как [это видно] из предшествующего толкования.
И не изыдеши, Боже, в силах наших.
Ибо Бог не изыдет на того, кто надеется [только] на самого себя, кто уповает на лук свой и начертывает на мече спасение свое. Но, разумеется, Бог изыдет на брань против невидимых врагов и [придет на помощь] тем, кто вместе с Самим Богом избодает рогами врагов и во имя Его уничтожает восстающих на них (Пс. 43:6–7).
Дождь нам помощь от скорби, и суетно спасение человеческо. Пророк от лица общей природы [человеческой] умоляет Бога и Спасителя даровать нам помощь от скорби, которая вследствие греха распространилась по всему естеству [нашему] и оттеснила его к самым вратам ада. Скорбь есть, по моему мнению, тирания и владычество смерти и тления, а помощь — даруемое благодатию твердое упование на воскресение [из мертвых]. К нему и обращают [свои] взоры благочестивые [люди], мужественно переносящие бесславие смерти.
Или: скорбь есть труд ради добродетели, а помощь — получаемое подобным трудом, по благодати Божией, бесстрастие. По сравнению с этим бесстрастием всякое спасение человеческое есть [просто] суета и совершенное ничто. Так следует понимать суету.
О Бозе сотворим силу, и Той уничижит стужающыя нам. О Бозе сотворяют силу те, которые не приписывают самим себе преуспеяние в добродетели и не относят за счет собственной мудрости постижение Божественных тайн. В них целиком обитает Сам Единственнейший Бог, Который созидает всякую добродетель и дарует ведение, уничижая злых бесов, противостоящих добродетели и ведению и стремящихся, через порок и неведение, придавить гнетом боящихся Бога. Ибо Он, являясь творцом всяческих, есть и Спаситель всех. Ему же подобает слава во веки. Аминь.
Толкование на молитву господню
Пролог. Я принял самого Богохранимого Владыку, явившегося ко мне в своих почтенных письмах; духом он всегда [при мне] и никогда не может отсутствовать, но при этом, вследствие богатства добродетели своей по причинам, вложенным Богом в саму природу [его], он не уклоняется от того, чтобы богоподражательно общаться со своими рабами. Поэтому, удивляясь величию снисходительности его, я смешал страх свой пред ним с влечением к нему, и из этих двух чувств, из страха и влечения, а также из почтения и благоволения, у меня образовалась единая любовь. Таким образом, страх мой перед ним, соединяясь с влечением к нему, не перейдет в ненависть, а к тому же влечение это, соединяясь с благоразумным страхом, не превратится в пренебрежение; но любовь, будучи законом, усвояет себе из страха и расположения только то, что по природе сродно ей, и вместе с тем, расположением она убивает ненависть, а почтительным страхом далеко изгоняет пренебрежение. Блаженный Давид, понимая, что страх, преимущественно перед другими чувствами, входит в состав любви к Богу, говорит: Страх Господень чист, пребываяй в век века (Пс. 18:10); очевидно, что он отличает этот страх от другого, то есть от страха наказания за грехи, так как этот последний с появлением любви изгоняется из сердца и совершенно исчезает, как свидетельствует об этом в одном месте своих посланий великий Евангелист Иоанн, говоря: Любовь изгоняет страх (1 Ин. 4:18). А этот страх, наоборот, сам естественным образом начертывает в сердце закон настоящей любви, навечно сохраняя нетленной у святых людей, посредством благоговейного стыда, их любовь к Богу и друг к другу, которая блюдется ими как священное установление и как образ жизни.
Таким образом, и я, как было сказано выше, смешав свой страх с влечением к моему Владыке, до сего дня управляюсь этим законом любви: почтительный страх пред ним запрещает мне писать, чтобы не дать место пренебрежению, а расположение к нему, напротив, побуждает писать для того, чтобы решительный отказ написать не объяснили бы ненавистью. А пишу я, руководствуясь не своим собственным разумением, ибо, как гласит Писание: Помышления бо смертных боязлива (Прем. 9:14), но лишь постольку, поскольку Бог по благодати Своей дарует [мне разумение] для пользы [читающих]. Совет же Господень, — говорит Давид, — во век пребывает, помышления cepдца Его в род и род (Пс. 32:11). Здесь, кажется, под советом Бога Отца подразумевается неизреченное истощание, которым определяется конец всех веков, Единородного Сына для обожения нашего естества. Под «помышлениями же сердца Его» подразумеваются логосы Промысла и Суда, согласно которым Господь премудро управляет и настоящей, и будущей нашей жизнью, словно различными племенами, различно применяя к каждому соответствующий ему образ действия.
Если же дело совета Божия состоит в обожении нашей природы, а намерение помышлений Божиих состоит в полном осуществлении искомой цели нашей жизни, то, конечно, полезно понять смысл Молитвы Господней и исполнять [заключающиеся в ней требования]. Поэтому полезно также и [объяснение Молитвы Господней], написанное надлежащим образом. А так как и Владыка мой в своем письме ко мне, рабу своему, упомянул, по внушению Божию, об этой Молитве, то, начиная свое рассуждение о ней, молю Господа, Учителя этой Молитвы, отверзнуть ум мой для постижения сокрытых в ней тайн и дать мне соответствующее слово для изъяснения их. Ибо эта Молитва заключает в себе всё указанное намерение [Божие], тайно сокрытое в кратком изложении, или, лучше сказать, содержит в себе смысл [всего], что проповедуется для сильных [духом]. Ведь истощившееся Слово Божие, Самосовершитель всего через плоть Свою, в словах этой Молитвы дает нам прошение, научая [нас] усваивать те блага, которые действительно подает один Бог Отец , [действуя] через Сына — по природе Посредника во Святом Духе. И так как, по словам божественного Апостола, Посредник между Богом и людьми есть Господь Иисус, то Он являет людям посредством Своей плоти неведомого Отца, а через Дух приводит в Себе Самом к Отцу примиренных людей, для которых и ради которых Он непреложно стал человеком; Он становится Самосовершителем и Учителем новых тайн, которых так много, что разум не может объять ни числа, ни величия их. Среди них Он даровал людям, по избытку [Своей] щедрости, семь наиболее главных, смысл которых, как я сказал, и заключается сокровенно в содержании этой Молитвы. Данные тайны суть: богословие, усыновление в благодати, равночестность [людей] с Ангелами, причастие вечной жизни, восстановление [человеческого] естества в его первоначальном бесстрастном состоянии, ниспровержение закона греха и низложение лукавого, подчинившего нас, посредством обмана, своему тираническому владычеству. Теперь проверим сказанное.
Богословию учит воплотившееся Слово Божие, показывая в Себе Отца и Святого Духа, потому что весь Отец и весь Святой Дух существенно и совершенным образом пребывали во всецелом воплощаемом Сыне, не воплощаясь Сами, но Один благоволя, а другой содействуя в Воплощении самодействующему Сыну. Слово пребывало разумным и живым, никем другим не постигаемое по сущности, кроме одного Отца и Духа, и ипостасно соединившись по Человеколюбию [Своему] с плотию.
Усыновление дает [людям Сын Божий], даровав им сверхъестественное и благодатное через Духа Святого рождение свыше. Сохранение и соблюдение усыновления в Боге зависит от свободной воли возрождаемых: они своим искренним внутренним расположением принимают дарованную по благодати красоту, а истощанием страстей усвояют Божество настолько, насколько Слово Божие, по Домостроительству нашего спасения, волею умалило Себя в Своей чистой славе, став истинным Человеком.
Равночестность с Ангелами даровало людям [Слово Божие] не только тем, что примирило с Собою все, умиротворив через Себя, Кровию креста Своего, и земное и небесное (Кол. 1:20), и упразднив враждебные силы, наполняющие среднее место между небом и землей; при раздаянии божественных даров Оно устроило одно [общее] торжество для земных и небесных сил, когда человеческое естество, имея одну и ту же волю с горними силами, вместе с ними ликующе воспевало славу Божию, — но еще и тем, что во исполнение Домостроительства нашего спасения Оно соединило с Собою небо и землю, вознесшись вместе с воспринятым [на земле] телом [на небо]; Оно объединило умопостигаемое с чувственным, а также показало единство крайних частей сотворенного естества, внутренне связываемого добродетелью и познанием Первопричины, и показало это, думаю, таинственном образом через совершенное Им. Ибо разум есть единение разделенного, а неразумие — разделение соединенного. Итак, научимся усваивать себе разум посредством делания, чтобы нам не только соединиться с Ангелами через добродетель, но и соединиться с [Самим] Богом через познание [Его] и отрешение от [всех тварных] сущих.
А божественную жизнь подает [Бог Слово] посредством того, что дает Себя в снедь [верным] Ему одному ведомым образом. Те, кто получил от Него такое духовное ощущение , через вкушение этой снеди могут действительно познать, яко благ Господь (Пс. 33:9), Который ради обожения вкушающих усвояет им [Свое] божественное свойство, поскольку Он явственно есть и [справедливо] называется Хлебом Жизни и Силы (Ин. 6:48).
Природу же [человеческую] в ее первоначальном виде [воплощенное Слово] восстанавливает не только тем, что, став Человеком, Оно сохранило волю свободной от страстей и несклонной к бунту, не поколебавшейся в своей естественной основе против самих распинателей, а наоборот, избравшей вместо жизни смерть за них. Из этого человеколюбивого расположения Страждущего [к распинателям] и видно, что Он добровольно пострадал. Однако [Господь воссоздал природу человеческую в ее первоначальной чистоте] еще и тем, что, упразднив вражду, пригвоздил на кресте рукописание (Кол. 2:14) греха, вследствие которого эта природа вела непримиримую борьбу против себя самой; призвав дальних и близких, то есть бывших под законом и бывших вне закона, и разрушив стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир (Ефес. 2:14—15), примирил нас через Себя с Отцом и друг с другом. И при этом мы не имеем больше воли, противящейся логосу природы, но как по природе, так и по [свободной воле] остаемся неизменными.
А чистой от закона греха (Рим. 7:23, 25; 8:2) [Бог Слова] соделывает природу [человеческую] посредством того, что не попустил, чтобы Воплощению Его ради нас предшествовало плотское наслаждение. Ибо зачатие Его невероятным образом было бессеменным, а рождение Его сверхъестественным образом было нетленным, так как родившийся Бог самим рождением [Своим] укрепил [в недрах] Матери [Своей] узы девства, превзойдя естество. И всю природу [человеческую], в лице желающих этого и подражающих Его добровольной смерти через умерщвление земных членов своих (Кол. 3:5), Он освободил от власти господствующего [над ним] закона [греха]. Ибо таинство спасения [дано для] добровольно жаждущих его, а не для насильно привлекаемых.
Тираническую же власть лукавого, обманом подчинившего нас, [Бог Слово] низложил, выставив против него в качестве оружия плоть, побежденную в Адаме, и побеждая [ею]. И это для того, чтобы показать, что плоть, прежде захваченная в плен смерти, захватила захватившего [ее], естественной смертью своей разрушила его жизнь и стала для него отравой, дабы он изблевал всех, кого был в силах пожрать, как имеющий державу смерти (Евр. 2:14). А для рода человеческого эта плоть стала жизнью, воздвигая все естество [человеческое], как заквашенное тесто, к воскресению жизни, для чего собственно Бог Слово и стал Человеком — дело поистине странное и неслыханное — и добровольно принял плотскую смерть. Содержание Молитвы Господней, как я уже сказал, и заключает в себе мольбу обо всем этом.
Так [Молитва] говорит о [Боге] Отце, об имени Отца и о Царстве [Его]. Кроме того, она показывает, что молящийся есть сын этого Отца по благодати; требует единства воли для небесных и земных существ и повелевает просить хлеба насущного. Она узаконивает примирение людей [друг с другом], взаимной уступчивостью их скрепляет воедино природу [человеческую], неразделяемую различием воли [у отдельных лиц]. Она учит молиться о том, чтобы не впасть в искушение, то есть в закон греха, а также увещает [молиться] о том, чтобы избавиться от лукавого. Ибо необходимо, чтобы Самосовершитель и Раздаятель благ был вместе с тем и Учителем для верующих в Него — учеников Своих, и чтобы Он дал подражающим жизни Его по плоти, в качестве залога [вечной] жизни, слова этой Молитвы, которыми Он показал сокрытые сокровища премудрости и ведения (Кол. 2:3), существующие в Нем зримым образом, для того, без сомнения, чтобы возбуждать у молящихся желание наслаждаться ими.
Писание назвало это учение «молитвою» потому, думаю, что оно содержит в себе испрашивание у Бога даров, которые Он уделяет людям по благодати. Ибо богодухновенные отцы наши именно так определяют молитву: молитва есть испрашивание того, что Бог, свойственным Ему образом, обыкновенно дарует людям. А моление определяется как обещание, или обет, который служащие Богу люди искренне приносят Ему . Это многократно подтверждает и Писание своим словом, как, например: Помолитеся и воздадите Господеви Богу нашему (Пс. 75:12). И еще: Елика обештах, воздам Тебе во спасение мое Господи (Иона 2:10) — это сказано о молении. С другой стороны, [Писание говорит и] о молитве, как, например, И помолися Анна ко Господу, глаголющи: Адонаи Господи Элои Саваоф, аще услыши рабу Твою, и даш ми плод чрева (1 Цар. 1:11). И еще: И помолися Езекиа царь Иудин, и Исаиа сын Амосов пророк пред Господем (2 Пар. 32:20). Также: Когда молитесь, говорите: Отче наш, суший на небесах! (Лк. 11:2) -что сказано ученикам [Самим] Господом. Итак, моление есть соблюдение заповедей и исполнение их волей молящегося, а молитва есть испрашивание того, кто сохранил [эти заповеди], [у Бога] обновления себя для добрых дел. Или, сказать лучше, моление есть подвиг добродетели, посвящаемой Богу, Который благосклонно принимает его; а молитва есть награда за подвиг добродетели, воздаваемая [человеку] Богом с великой радостью.
Итак, после того, как показано, что эта Молитва есть испрашивание благ у воплощенного Слова и что она представляет Его Самого Учителем Молитвы, осмелимся рассмотреть ее внимательно, уясняя при помощи умозрения, насколько то возможно, смысл каждой фразы. Ибо Само Слово [Божие] имеет обыкновение даровать надлежащим образом способность понимать мысль говорящего:
Отче наш, иже ecu на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое.
В этих [словах] Господь учит молящихся, что [молитву] подобает начинать сразу с богословия, а также посвящает их в таинство образа существования Творческой Причины всего сущего, будучи Сам по сущности этой Причиной. Ибо слова Молитвы являют [нам] Отца, Имя Отца и Царство Его, чтобы мы с самого начала [Молитвы] научились чтить единую Троицу, призывать Ее и поклоняться Ей. Ибо Имя Бога Отца, пребывающее сущностным образом , есть Единородный Сын [Его]. А Царство Бога Отца, также пребывающее сущностным образом, есть Дух Святой То, что Матфей называет здесь Царством, другой Евангелист назвал Духом, говоря: Да приидет Дух Твой Святый, и да очистит нас. Ведь Отец обладает этим Именем не как вновь приобретенным, и Царство мы понимаем не как созерцаемое в Нем достоинство, поскольку Он не начинал быть, чтобы становиться сначала Отцом, а затем Царем, но, Присносущий, Он всегда есть и Отец, и Царь, совсем не имея начала ни для Своего бытия, ни для того, чтобы становиться Отцом или Царем. Если же Он — Присносущий и всегда есть и Отец, и Царь, то это означает, что и Сын, и Дух Святой всегда сущностным образом сопребывают с Отцом. Они естественным образом существуют от Него и в Нем так, что превышают [всякую] причину и [всякий] разум. Не после Него Они стали быть и не по закону причинности, поскольку связь [Их] обладает способностью совместного проявления того, связью чего она есть и называется, не позволяя рассматривать Их как следующих Один за Другим.
Стало быть, начав эту Молитву, мы научаемся чтить Единосущную и Пресущую Троицу как творческую Причину нашего бытия. Одновременно мы научаемся возвещать и о благодати усыновления в нас, удостаиваясь называть Отцом по благодати своего Творца по естеству. И это для того, чтобы, испытывая благоговейный страх перед именем Родителя [нашего] по благодати, мы старались бы запечатлеть в [своей] жизни черты Родившего нас, освящая имя Его на земле, уподобляясь Ему, являя себя делами своими детьми [Его] и прославляя своими мыслями и делами Самосовершителя усыновления [нашего] — по природе Сына Отца.
А святим мы имя небесного Отца своего по благодати, когда умерщвляем привязанную к материи похоть и очищаемся от тлетворных страстей. Ибо освящение есть полнейшая неподвижность и умерщвление чувственной похоти. Находясь в таком состоянии, мы унимаем непристойный вой ярости, не имея более похоти, возбуждающей ее, а также подстрекающей ее воевать из–за своих наслаждений. А поэтому похоть, благодаря сообразной с разумом святости, умерщвляется в нас. Ведь ярость, по природе [своей] неся в себе возмездие за похоть, обыкновенно перестает неистовствовать, когда видит похоть умерщвленной.
Итак, через отвержение похоти и ярости естественным образом приходит к нам, согласно Молитве Господней, мощь Царства Бога Отца, когда мы после отвержения страстей удостаиваемся говорить: Да приидет царствие Твое, то есть Дух Святой, и когда уже соделались, через этот Дух и благодаря образу существования и логосу кротости, храмами Бога. Ибо [Господь] говорит: На кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого, и трепещущаго словес Моих (Ис. 66:2). Отсюда ясно, что Царство Бога Отца принадлежит смиренным и кротким. Ибо говорится: Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мф. 5:5). Бог обещал в наследие любящим Его не эту землю, которая по природе занимает во вселенной срединное положение. Открывая нам истину, Он говорит: Ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божий на небесах (Мф. 22:30). И еще: Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира (Мф. 25:34). И опять в другом месте Он с благодарением сказал работавшему: Войди в радость господина твоего (Мф. 25:21). А за Ним и божественный Апостол говорит: Ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными (1 Кор. 15:52). Также: Потом мы, оставишеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1 Фес. 4:17).
Итак, если все это подобным образом было обещано любящим Господа, то кто же, приковав ум [свой] только к одному речению Священного Писания, станет говорить о тождестве с землей, [на которой мы теперь живем], Неба и Царства, уготованного от сотворения мира, и Господней таинственно сокровенной радости, а также постоянного и непространственного местопребывания и обитания [людей] достойных с Господом? Кто станет говорить это, если он побуждается Словом [Божиим] и страстно жаждет быть служителем Его? Поэтому думаю, что «землей» здесь называется непоколебимый и неизменный навык, [внутренняя] сила и непреклонность в добре кротких, ибо они всегда пребывают с Господом, имеют неисчерпаемую радость, придерживаются Царства, уготованного от начала, и удостаиваются стояния и чина на небесах. Такая разумная добродетель является как бы некой землей, занимающей среднее положение во вселенной. Соответственно ей, кроткий, находясь между похвалой и порицанием, остается бесстрастным, ни похвалами не надмеваясь, ни укоризнами не смущаясь. Ибо разум, оставив страсть, уже не чувствует беспокойства от нападений со стороны того, от чего он по природе свободен, поскольку он успокоил в себе бурю, вызываемую этими [страстями], и всю силу своей души перевел в пристань божественной и неподвижной свободы. Желая преподать эту свободу Своим ученикам, Господь говорит. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф. 11:29). Господь называет «покоем» здесь мощь божественного Царства, которая созидает в [душах людей] достойных самодержавное владычество, чуждое всякого рабства.
Если же нерушимая мощь непорочного Царства дается смиренным и кротким, то кто же будет столь ленив и совершенно равнодушен к Божественным благам, что не станет с предельным напряжением сил стремиться к смирению и кротости, чтобы соделаться, насколько то возможно человеку, отпечатлением Божественного Царства, воистину нося в себе великого, по природе и сущности, Царя Христа и становясь, по благодати, неизменным образом [Его] в Духе . В этом образе, говорит божественный Апостол, нет мужеского пола, ни женского (Гал. 3:28), то есть нет ни ярости, ни похоти. Ведь первая тиранически похищает разумение и выводит мысль за границы закона природы, а вторая делает более желанным, чем Единственная и Единая, вожделенная и бесстрастная Причина [всего сущего] и Естество [этого сущего], то, что ниже Ее, а поэтому плоть предпочитает духу, наслаждение видимым делает приятнее славы и сияния мысленных благ и приятностью чувственных наслаждений удерживает ум от божественного и сродного [ему] восприятия [вещей] умопостигаемых. Но [в этом образе есть только] один–единственный разум, по преизбытку добродетели обнажаемый даже от самой совершенно бесстрастной, но все же естественной, любви и склонности к телу, поскольку Дух окончательно побеждает природу и заставляет [ум] не заниматься больше нравственным любомудрием, ибо ему [уже] следует соединиться с превышающим сущность Словом путем простого и неделимого созерцания. Впрочем, [уму] и по природе свойственно содействовать легкому рассечению временного потока бытия и переходу [через него]. А после перехода через временное [бытие] уму неприлично обременять себя, словно милотию, нравственными попечениями, поскольку он оказался уже вне власти чувственного.
Это ясно показывает великий Илия, прообразно указывая на такое таинство тем, что он делал. А именно: при восхищении [своем на небо] милоть, знаменующую умерщвление плоти и заключающую в себе великолепие нравственной благопристойности, он дал Елисею для содействия Духу в борьбе со всякой враждебной силой и для поражения непостоянного и текучего естества, образом которого был Иордан, чтобы ученик не был удержан от перехода в Святую землю, погрузившись в грязное и скользкое пристрастие к материальному. А сам [Илия], шествуя к Богу совершенно свободным, не удерживаемый никакой связью с сущим и обладая простым стремлением и несложной волей, восходит к Простому по естеству [Богу] через взаимосвязанные, всеобщие и соединенные ведением одна с другой добродетели, как на огненных конях совершая свой путь . Ибо он знал, что у Христова ученика не должно быть неравных душевных предрасположений, так как различие их изобличает отчуждение [от Христа]. Если возбуждение похоти производит растворение духа, находящегося около сердца, то ярость порождает кипение крови. Поэтому Илия, как упреждающий жизнь во Христе, движимый и существующий [Им] (Де–ян. 17:28), устранил от себя неестественный источник [страстей], не нося в себе, как я сказал, противоположных, подобно мужскому и женскому полу, предрасположений этих страстей. И это для того, чтобы не был порабощен ими, меняясь от их неустойчивых перемен, разум, которому самой природой вложено чествование божественного образа, убеждающее душу пересоздать себя, по собственной воле, для уподобления Богу и стать пресветлым жилищем великого Царства, то есть Духа Святого, — [Царства], которое сущностным образом существует вместе с Богом и Отцом всех [тварей]. [Такой человек] получает, если позволительно так сказать, полную власть познания Божественного естества, насколько это возможно для него. В силу этого [Богопознания] душе свойственно отрешаться от худшего и становиться лучше, если только она, подобно Богу, хранит в себе, по благодати призвания, нерасхищенную сущность дарованных благ. В такой душе всегда благоволит таинственно рождаться Христос, воплощаемый спасающимися, и рождающую душу Он делает матерью–девой. Поэтому она, по причине [подобного] свойства, не имеет в себе признаков природы, находящейся под [законами] тления и рождения, как, например, признаков мужского и женского пола.
И пусть никто не удивляется, слыша, что тление становится впереди рождения. Ведь беспристрастно и со здравым разумением рассмотрев природу рождающегося и исчезающего, он ясно увидит, что рождение начинается с тления и оканчивается тлением. Страстных свойств этого рождения, как я сказал, не имеет Христос, то есть Христовы и по Христу жизнь и разум. Ибо истинно говорит [Апостол], указывая, без сомнения, на признаки и свойства природы, находящейся под [законами] тления и рождения: Во Христе Иисусе нет мужеского пола, ни женского (Гал. 3:28), а есть только богоподобный разум, созданный божественным знанием, и единственное движение воли, избирающее одну только добродетель.
Также [во Христе Иисусе] нетуже иудея, ни язычника — [этими словами] обозначается различный, или, точнее сказать, противоположный образ мышления о Боге. Ибо один [образ мышления о Боге], именно эллинский, несмысленно вводит [идею] многоначалия, разделяет единое Начало на противоположные действия и силы, измышляет многобожное почитание, которое, по причине множества поклоняемых [богов], вносит раздоры и позорит себя разными способами поклонения. А другой, то есть иудейский образ мыслей о Боге, хотя и [учит] об одном Начале, но [представляет Его] узким, несовершенным и почти несуществующим, лишенным Слова и Жизни — и через эту противоположную крайность впадает в равное с предыдущим учением зло, то есть в безбожие. Ибо он ограничивает одним только Лицом единое Начало, существующее или [совсем] без Слова и Духа, или Словом и Духом обладающее как свойствами. [Это учение] не замечает, что Бог, лишенный [Слова и Духа], уже не есть Бог. Ибо не будет Богом тот, кто наделен [Словом и Духом] как случайными свойствами по сопричастности, подобно разумным [тварным существам], состоящим [под законами] рождения. Оба эти [учения о Боге] отсутствуют во Христе, ибо [в Нем существуют] единственное учение истинного благочестия и незыблемый закон таинственного богословия, отвергающие растяжение Божества в первом учении и не принимающие сокращение Его во втором. Ведь Божество не должно представляться, в силу Своего естественного множества, находящимся во внутреннем раздоре [с Самим Собой] — что есть эллинское [заблуждение]; не должно Оно представляться, по причине единоипостасности, подверженным страданиям, будучи лишено Слова и Духа или одаренное Словом и Духом, как случайными свойствами, — это есть иудейское [заблуждение] . [Поэтому закон таинственного богословия] учит нас, через призвание благодати усыновленных по вере к познанию истины, постигать единое естество и силу Божества, именно — Единого Бога, созерцаемых в Отце и Сыне и Святом Духе, то есть [познавать] единственный и беспричинный Ум, пребывающий сущностным образом и являющийся Родителем единственного Слова, существующего безначально по сущности, [а также познавать] Источник единой присносу–щей Жизни, сущностным образом пребывающей как Дух святой. [Следует познавать] в Единице Троицу и в Троице Единицу; не одну в другой, потому что Троица не является для Единицы тем, чем является случайное свойство для сущности, а Единица не находится в Троице, ибо бескачественна; и не как одно и другое, потому что не инаковостью естества Единица отличается от Троицы, будучи простым и единым Естеством; и не как одно наряду с другим, потому что не ослаблением силы отличается Троица от Единицы, или Единица от Троицы; и не как нечто общее и родовое, созерцаемое одной лишь мыслью, отличается Единица от Троицы, [ибо Божественная] сущность является подлинно Самосущей, а [Божественная] сила — действительно самомощной; и не как одно через другое, ибо то, что совершенно тождественно и безотносительно, не опосредствуется связью, наподобие связи следствия с причиной; и не как одно из другого, ибо Троица, будучи нерожденной и самоявленной, не происходит из Единицы путем творения.
Но мы мыслим и говорим [о Боге], Который истинно есть и Единица, и Троица; Он — Единица вследствие логоса Своей сущности и Троица вследствие образа [Своего] существования. [Мы исповедуем] всю ту же самую Единицу, неразделенную Ипостасями; и всю ту же самую Троицу, неслиянную Единицей, чтобы не вносилось многобожия разделением или безбожия слиянием, и, избегая этих [двух крайностей], всесветло сияет учение Христово Под учением же Христовым я разумею новую проповедь истины, в которой нет мужеского пола, ни женского, то есть нет признаков немощи естества, стоящего под [законом] тления и рождения; нет уже иудея, ни язычника, то есть нет противоположных учений о Божестве; нет обрезания, ни необрезания, то есть нет соответствующих этим [учениям] служений; ибо одно из них — иудейское служение — посредством символов закона порицает зримое творение и клевещет на Зиждителя, как на Творца зла, а другое — языческое служение — боготворит творение ради удовлетворения страстей и восстанавливает это [творение] против Творца: подобным образом оба служения приводят к одному злу — богохульству; нет варвара, ни скифа, то есть нет разделения единого [человеческого] естества, по своей воле бунтующего против самого себя, вследствие чего вопреки природе и вторгся в человечество губительный закон взаимного убийства; нет раба, ни свободного, то есть нет идущего против воли разделения естества [человеческого], которое делает бесчестным равночестного по природе и имеет себе помощником закон, отражающий образ мыслей властвующих и тиранически попирающий достоинство образа [Божия]; «о все и во всем Христос, посредством того, что выше природы и закона Созидающий в Духе образ безначального Царства, — и этот образ, как было указано, начертывается [в душе] смирением сердца и кротостью, сочетание которых указывает на человека, совершенного во Христе (Кол. 1:28). Ведь всякий смиренномудрый, без сомнения, кроток, а всякий кроткий, без сомнения, и смиренномудр. Он смиренномудр, ибо познал, что владеет заимствованным бытием, и кроток, ибо познал [правильное] употребление данных ему от природы сил. Заставляя служить эти [естественные силы] разуму для рождения добродетели, он совершенно отвлекает их энергию от чувственных ощущений. Вследствие этого в уме он всегда движется к Богу, а в чувстве–совершенно неподвижен, не воспринимая опыта всего того, что причиняет печаль телу, и не начертывая в душе след печали взамен [царящей] в ней радости. Ибо он не смотрит на отсутствие наслаждения как на ощущаемую боль, потому что знает только одно наслаждение — сожитие души со Словом; лишение этого [наслаждения .для него] — бесконечная мука, распространяющаяся на веки вечные. Поэтому, оставив тело и телесное, он устремляется к Божественному сожитию; даже если бы он владычествовал над всеми, живущими на земле, то и тогда считал за [подлинное] лишение только одно — недостижимость ожидаемого обожения по благодати.
Итак, очистим себя от всякой скверны плоти и духа (2 Кор. 7:1), чтобы, угасив похоть, нелепо кокетничающую со страстями, освящать Божественное Имя, и свяжем разумом ярость, приводимую в неистовство наслаждениями, чтобы, соделавшись кроткими, принять грядущее Царство Бога Отца. Присоединим к прежним словам Молитвы следующие:
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Кто таинственно приносит Богу служение одной разумной силой [своей], отрешенной от похоти и ярости, тот на земле, подобно чинам ангельским на небе, исполняет волю Божию. [Он уже] стал сослужителем и сожителем Ангелов, как говорит великий Апостол: Наше же жительство — на небесах (Флп. 3:20). У таких [людей] нет ни похоти, расслабляющей наслаждениями напряжение ума, ни ярости, беснующейся и бесстыдно лающей на сродное себе. В них остается лишь один–единственный разум, естественно приводящий разумные существа к первому Разуму. Только этому радуется Бог и только этого требует от нас, рабов Своих. Открывается это в Его словах Давиду: Что бо Ми есть на небеси? И от тебе что восхотех на земли (Пс. 72:25). Но святые Ангелы на небе ничего не приносят Богу, кроме разумного служения. Желая того же и от нас, [Господь] научает молящихся говорить: Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Так пусть же наш разум устремляется к исканию Бога, а сила желания пусть становится влечением к Нему, как и яростное начало пусть вступает в борение, чтобы сохранить Его. Или, точнее сказать, пусть весь ум [наш] простирается к Богу, побуждаемый, словно неким гласом, напряжением страстности и распаляемый предельным порывом силы желания. Подражая таким образом Ангелам небесным, мы всегда будем служителями Бога и на земле явим равноангельское житие, а поэтому наравне с Ангелами будем обладать умом, полностью безучастным к тому, что ниже Бога. Живя подобным образом, мы по Молитве обретем, как хлеб насущный, животворящий и насыщающий души наши для сохранения крепости дарованных нам благ, [Само] Слово, изрекшее: Я есмь хлеб жизни, сшедший с небес, дающий жизнь миру (Ин. 6:33, 35—38). Это Слово становится всем, соразмерно нам, насыщающимся добродетелью и мудростью, и воплощается различным образом, как только Оно Само ведает, ради каждого из спасаемых. [Примем же Его], живя еще в веке сем, согласно смыслу следующего изречения Молитвы:
Хлеб наш насущный дождь нам днесь.
Словом «днесь», как думаю, означается нынешний век. Или, чтобы яснее истолковать это место Молитвы, можно сказать: хлеб наш, который Ты уготовал в начале для бессмертия естества [человеческого], дай нам днесь, в настоящей мертвенной жизни, чтобы вкушение хлеба жизни и познания победило греховную смерть, — того хлеба, причастия которого лишило преступление Божественной заповеди первым человеком. Ведь если бы он насытился этой Божественной пищей, то не был бы взят в плен смертью греха.
Однако молящийся о том, чтобы получить этот насущный хлеб, не получает его весь целиком таким, каков он есть, но получает лишь настолько, насколько сам получающий может [воспринять его]. Ибо Хлеб жизни, как Человеколюбец, хотя дает Себя всем просящим, но не всем одинаково: совершившим великие деяния дает больше, а свершившим [деяния] меньшие дает меньше, то есть дает каждому, насколько может принять его духовное достоинство.
К такому пониманию настоящего изречения [Молитвы] привел меня [Сам] Спаситель, повелевающий ученикам [Своим] не заботиться вовсе о чувственной пище, говоря им: Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться (Мф. 6:25), потому что всего этого ищут люди мира сего (Лк. 12:30), [а вы] ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6:33). Как же [Господь] учит в Молитве не искать того, что Он [Сам] прежде заповедовал? — Ясно, что в Молитве Он не велел просить того, что и в заповеди [Своей не повелел], ибо в Молитве мы должны просить о том, что и по заповеди должны искать. А что [Господь] искать не позволяет нам, о том и молиться незаконно. Если Спаситель заповедал искать одного Царства Божия и правды, то Он побуждал добивающихся Божественных даров и в Молитве просить о том же, чтобы, через эту Молитву утвердив благодать искомых по природе [благ], соединить и отождествить через относительное единение волю просящих с желанием Подателя благодати.
Если же Молитва повелевает нам просить и того повседневного хлеба, которым естественно поддерживается наша настоящая жизнь, то это для того, чтобы мы не переходили границ Молитвы, охватывая мыслью целые периоды лет, и не забывали, что мы смертны и имеем [здешнюю] жизнь, подобную преходящей тени, но чтобы, не отягощаясь лишней заботой, просили в Молитве и хлеба на день. И покажем, что мы любомудренно, по Христу, превращаем [земную] жизнь [нашу] в размышление о смерти, по своей воле упреждая природу и до наступления смерти отсекая от души попечение о телесном, дабы она не прилеплялась к тленному и не извращала [влечением] к материи естественного употребления [своего] стремления [к Богу], приучаясь к любостяжанию, лишающему богатства Божественных благ.
Итак, будем избегать, насколько возможно, любви к материи и смоем, как пыль, с мысленных очей [наших] саму связь с ней; будем довольны одним тем, что поддерживает нашу жизнь, а не тем, что доставляет ей наслаждение. Будем молить Бога, как научились, о том, чтобы душе нашей не впасть в рабство и не подпасть, ради тела, под иго зримых [вещей]. Тогда ясно будет, что мы едим для того, чтобы жить, а не живем для того, чтобы есть, поскольку первое свойственно разумной природе, а второе — неразумной. Будем строгими блюстителями этой Молитвы, самими делами [своими] показывая, что мы твердо придерживаемся одной–единственной жизни — жизни в Духе, и для стяжания ее употребляем [всю] настоящую жизнь. Докажем на деле, что ради жизни духовной мы только терпим эту [бренную жизнь], подкрепляя ее одним хлебом и сохраняя, насколько возможно, в здоровом состоянии только для того, чтобы нам не [просто] жить, но жить для Бога, делая тело, одухотворенное добродетелями, вестником души, а душу, отличающуюся постоянством в добре, соделывая проповедницей Бога. И хлеб сей естественным образом ограничим [нуждами] одного дня, не смея распространять прошения о нем на другой день из [повиновения] Даровавшему эту Молитву. Стало быть, деятельно настроив себя сообразно смыслу Молитвы, приступим в чистоте и к остальным речениям, говоря:
И остовы нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим.
Кто, согласно пониманию предшествующего изречения Молитвы, в веке сем, который символизируется, как мы сказали, [словом] «днесь», добивается Молитвой нетленного Хлеба премудрости, [вкушения] которого нас лишило изначальное преступление [заповеди]; кто признаёт только одно наслаждение — преуспеяние в Божественном, Податель которого по природе есть Бог, а хранительница по произволению — свободная воля принявшего; кто знает одно только горе — неудачу в этом преуспеянии, внушителем чего служит диавол, а совершителем — всякий, по расслабленности воли устающий от Божественного и не хранящий [этого] сокровища, которое удерживается [в душе любовным] расположением воли; кто добровольно не тяготеет к зримым вещам и потому не уступает случающимся с ним телесным печалям, — тот действительно прощает бесстрастно согрешающим против него . Ведь того блага, которое он с любовью и тщанием сохраняет в себе, никто не может отобрать, ибо оно, как то удостоверяется верой, по природе [своей] неотъемлемо. Он предстает перед Богом примером добродетели и, если так можно сказать, призывает Неподражаемого подражать себе, говоря: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим:, он молит Бога быть таким, каким он сам был в отношении к ближним. Ибо если он желает, чтобы и Бог простил ему так же, как он сам простил долги согрешившим против него, что как Бог бесстрастно прощает тех, кого прощает, так и он прощает согрешивших, оставаясь бесстрастным к тому, что случается с ним, а поэтому не допускает, чтобы ум [его] был запечатлен воспоминаниями о прежних скорбях, являя себя человеком, не отделяющимся от других людей и не расчленяющим [единое] естество [человеческое]. Ибо, когда воля подобным образом соединяется с логосом природы, тогда обыкновенно и происходит примирение Бога с [человеческим] естеством, поскольку невозможно иначе естеству, добровольно бунтующему против самого себя, принять неизреченное снисхождение Божества. И, конечно, Господь желает нашего примирения друг с другом не для того, чтобы научиться у нас примиряться с согрешившими и согласиться на возмещение многих и ужасных обид, но Он для того желает этого, чтобы очистить нас от страстей и показать, что душевное состояние тесно связано с благодатью . И ясно, что когда воля соединилась с логосом природы, то свободное произволение людей, исполняющих это, уже не будет бунтовать против Бога. Ведь в логосе природы нет ничего противоразумного, поскольку он есть и естественный, и Божественный закон, принимая в себя и движение воли, действующей в согласии с ним . А если в логосе природы отсутствует противоразумное, то вполне естественно, что и воля, движимая в соответствии с ним, будет действовать во всем согласно с Богом. Это и есть деятельное расположение души, через благодать Благого по естеству [Бога] способствующее рождению добродетели.
Такое расположение [души] имеет просящий в Молитве духовного Хлеба, а вслед за ним такое же расположение обретет и тот, кто, понуждаемый [потребностями телесной] природы, просит одного только повседневного хлеба. Сознавая себя смертным по природе, он оставляет долги должникам, а затем, в виду неизвестности [смертного часа], каждый день ожидает естественно неизбежного и своей волей предупреждает природу, становясь самовольным мертвецом для мира по словам [Псалмопевца]: Тебе ради умервщвляемся весь день, вменихомся яко овцы заколения (Пс. 43:23). Вследствие этого он примиряется со всеми, чтобы, преставляясь к жизни неувядающей, не принести с собой признаков порочности нынешнего века и чтобы получить от Судии и Спасителя всех в равное воздаяние то, что здесь [на земле] взял в долг. Ибо [благое] душевное расположение к опечалившим необходимо обоим для их же пользы. И это являют следующие слова Молитвы:
Я не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Этим словами Писание показывает, что кто полностью не примирился с согрешающими [против него] и не представил Богу сердце, чистое от скорби и просвещенное светом примирения с ближними, тот не только не получит благодати тех благ, о которых молился, но и предан будет праведным судом искушению и лукавому, чтобы ему научиться очищаться от прегрешений, устраняя свои жалобы на других. Искушением же называется закон греха — его не имел первый человек, приведенный в бытие [Богом], а под «лукавым» подразумевается диавол, который привмешал этот [закон] к человеческому естеству и обманом убедил человека направить [все] стремления [своей] души к недозволенному вместо дозволенного, а тем самым склониться к нарушению Божественной заповеди, вследствие чего он потерял нетление, дарованное ему по благодати.
Или иначе: «искушением» называется добровольное расположение души к плотским страстям, а «лукавым» — способ деятельного исполнения страстного настроения души . От них не избавит никакой праведный Судия того, кто не простил долгов [своим] должникам, а только просил об этом в молитве. Такому [человеку], жестокому и суровому сердцем, [Господь] попускает оскверняться законом греха и оставляет его во власти лукавого, поскольку он страсти бесчестия, семена которых сеются диаволом, предпочел природе, Создатель которой есть [Сам] Бог. И действительно, [Господь] не препятствует ему, когда он волей склоняется к плотским страстям, и не избавляет его от [многоразличных] способов деятельного осуществления страстных настроений души, поскольку, считая природу ниже неимеющих самостоятельного бытия страстей, он, вследствие попечения об этих страстях, не познал логоса природы. А [человеку] должно познать, что такое закон естества и что такое тирания страстей, не естественным, а случайным образом вторгшаяся в него по причине его свободного согласия. И этот [закон естества] он должен сберечь, блюдя его созвучной с природой деятельностью, а тиранию страстей изгнать из своей воли и [силой] разума сохранить [непорочной] свою природу, саму по себе чистую, незапятнанную и свободную от ненависти и раздора. Затем волю свою, которая не должна привносить ничего такого, чего не дарует логос природы, он обязан сделать спутницей естеству. А поэтому ему следует удалять [от себя] всякую ненависть и всякий раздор к сродному ему по природе, чтобы Бог услышал его, когда он будет произносить эту Молитву, и вместо простой дал бы ему двойную благодать: и прежних грехов прощение, и от будущих покров и избавление; и дабы не допустил его впасть во искушение и стать рабом лукавого, — [все это] за одно только, что он с готовностью прощает долги ближним.
Поэтому и мы, возвращаясь, кратко повторим сущность сказанного. Если желаем избавиться от лукавого и не впасть во искушение, будем верить Богу и простим долги должникам нашим. А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6:15). Тогда мы не только получим прощение соделанных нами грехов, но победим и [сам] закон греха, [так как Господь] не допустит нас изведать его, и попрем родителя греха, лукавого змия, об избавлении от которого молимся. И Военачальником нашим будет при этом Христос, победивший мир; Он вооружает нас законами заповедей, и в соответствии с этими законами, посредством отвержения страстей и через любовь связывает воедино природу [человеческую]. Как Хлеб жизни, мудрости, ведения и правды, Он привлекает к Себе наше ненасытное желание; во исполнение Отчей воли Он соделывает нас сослужителями Ангелов, так что еще в этой жизни мы, подражая [Ангелам], являем в своем житии небесное благоугождение [Богу]. Затем Он возводит нас на высшие ступени Божественного, ведущие к [Самому] Отцу светов (Иак. 1:17) и соделывает нас, через благодатное общение со [Святым] Духом, причастниками Божественного естества, благодаря чему мы все без ограничения назовемся детьми Божиими и пречисто будем носить [в себе] всего Сына Божия по естеству — Самого Совершителя этой благодати, от Которого, через Которого и в Котором мы имеем и будем иметь и бытие, и движение, и жизнь.
Итак, пусть целью этой Молитвы будет для нас лицезрение таинства обожения, дабы мы познали, вместо каких и какими соделало нас истощание через плоть Единородного, а также откуда и куда нас, занявших во вселенной самое дольнее место, в которое низринула нас тяжесть греха, возвел [Господь] силой [Своей] человеколюбивой руки. И еще более возлюбим столь мудро Уготовавшего нам это спасение. Делами покажем эту Молитву исполняемой и будем проповедниками Бога — истинного Отца [нашего] по благодати. И да не будет у нас страстей бесчестия, которые показывают, что отцом нашей жизни мы имеем лукавого, всегда покушающегося тиранически повелевать естеством [человеческим]. И не обменяем, сами того не заметив, жизни на смерть. Ибо каждый из них имеет обыкновение вознаграждать присоединившихся к нему. Один дает любящим Его вечную жизнь, а другой, через внушение добровольных искушений, производит в приближающихся [к нему] смерть.
Ибо искушения бывают, [как это видно] из Священного Писания, двух родов: один род — приятный, а другой — болезненный ; один — добровольный, а другой — невольный. Первый из них есть родитель греха, а поэтому мы должны молиться, чтобы не подвергнуться ему, согласно наставлению Господа, говорящего: И не введи нас во искушение и Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение (Мф. 26:41). А второй [род искушений], наказывая грехолюбие наведением невольных страданий, является карателем греха. Если кто претерпит такое [искушение] и если он не будет пригвожден гвоздями порока, то услышит великого Иакова, явственно взывающего: С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие. От терпения опытность (Иак. 1:2–4; Рим. 5:4). Лукавый же злорадно наблюдает за теми и другими искушениями: за вольными и невольными. В случае первых он, сея в душе семена телесных наслаждений и раздражая ее ими, замышляет отвлечь ее от стремления к Божественной любви. Искушения же второго рода он сам (иногда] лукаво испрашивает, желая мучениями [и скорбями] огубить природу [человеческую] и понудить душу, изнемогшую в страданиях, воздвигнуть свои помышления на вражду с Создателем.
Но мы, ведая замыслы лукавого, возгнушаемся вольного искушения, чтобы не отвлечь своего стремления от Божественной любви; а [искушение] невольное, случающееся по Божию попущению, мужественно перенесем, дабы показать, что Создателя природы мы предпочитаем [самой] природе. И все мы, призывающие имя Господа нашего Иисуса Христа, да избавимся от здешних наслаждений, исходящих от лукавого, и избежим будущих мук, становясь причастниками зримой сущности будущих благ, открываемой нам в Самом Христе Господе нашем, едином со Отцем и Святым Духом, славимом всеми тварями. Аминь.
Диспут с Пирром
Состоявшийся в [провинции] Африка диспут [преп.] Максима с Пирром, [бывшим патриархом Константинопольским]
Запись обсуждения спорных вопросов в церковных догматах, состоявшегося между Пирром, бывшим патриархом Константинопольским, и благоговейнейшим иноком Максимом в июле месяце третьего индикта в присутствии благочестивейшего патрикия Григория и находившихся вместе с ним преподобнейших епископов и прочих боголюбивых и славных мужей, причем Пирр защищал привнесенное им и его предшественником в Византии нововведение, то есть, одну волю, а Максим стоял за издревле дошедшее до нас отеческое и апостольское учение. Свел названных мужей, то есть, Пирра и Максима, лицом к лицу вышеупомянутый превосходный муж Григорий, всечестной патрикий. Начал же беседу с Максимом Пирр, сказав так:
ПИРР. Какое зло мы тебе причинили, кир авва Максим, я и мой предшественник, что ты так повсюду нас поносишь, внушив всем мнение о нас, как о еретиках? А ведь кто когда-нибудь почитал и уважал тебя так, как мы, притом даже не зная тебя лично?
МАКСИМ. Вот потому-то, видит Бог, что никто, если воспользоваться твоими же словами, не почитал и не уважал меня так, как вы. Но когда вы теперь отвергли христианский догмат, я счел опасным предпочесть истине расположение ко мне.
П. Да каким таким мнением мы отвергли христианский образ мыслей?
М. Мнением об одной воле у человечества Христова и Божества Его. И не только мнением, но и тем, что вы изложили его в новом "Экфесисе" на пагубу всего тела святой Церкви.
П. Так что, ты полагаешь, признающий одну волю во Христе отклоняется от христианского учения?
М. Совершенно верно. Ведь что может быть более нечестивым, чем говорить, будто Один и Тот же одной и тою же волей до Своего воплощения создал все из не сущего, и поддерживает, и промыслительно опекает, и спасительно руководствует, а после вочеловечения хочет есть и пить, переходит с места на место и делает все прочее, что вне упрека и порицания, посредством чего Он явил домостроительство чистым от всякой ложной видимости?
П. Христос один, или нет?
М. Да, ясно, что один.
П. Так, если Христос один, то Он, разумеется, и желал как один, а если Он желал как один, то у Него, разумеется, и одна воля, а не две.
М. Говорить что-либо, не проведя различия между значениями высказываемого, - это не что иное, как смешивать все и стараться оставить неясным предмет исследования, что несвойственно ученым мужам. Посему скажи мне вот что: Христос, будучи один, есть только человек или только Бог, или оба вместе, и Бог и человек?
П. Ясное дело, вместе и Бог, и человек.
М. Итак, Христос, будучи по природе Богом и человеком, желал как Один и Тот же Бог и человек или только как Христос? Но если по предпосылке Христос желал как Бог и человек, ясно, что Он, будучи единым, желал двойственным а не единственным образом. Ведь если Христос не есть нечто иное помимо Его природ, из которых и в которых Он есть, то очевидно, что Он, будучи Один и Тот же, желал и действовал сообразно Своим природам, то есть так, как каждой из них присуще, раз ни одна из них не лишена воли или действия. Если же Христос желал и действовал сообразно Своим природам, то есть так, как каждой из них присуще, а природ у Него две, то, разумеется, и природных воль у Него две, и равночисленных им сущностных действий. Ибо как число природ Одного и Того же Христа, мыслимое и высказываемое благочестиво, не разделяет Христа, но представляет различие природ сохраняющимся даже в соединении, так же и число сущностно присущих Его природам воль и действий (ибо, как сказано, Он, Один и Тот же, был способен желать и действовать для нашего спасения обеими Своими природами) не вводит разделения, ни в коем случае, но показывает их сохранение и пребывание даже в соединении, и только.
П. Невозможно, чтобы вместе с волями не вводились и обладатели воль.
М. Эту нелепость вы объявили и в вашем послании, движимые не разумом, а произволом, получив себе в том союзником Ираклия, потому что и вы согласились с его недозволенным и беззаконным смешением и утвердили таковое благословением. Ведь если допустить, что вместе с волями вводятся и обладатели воль, то правомерно и обратное: вместе с обладателями воль будут вводится и воли. И окажется, по-вашему, что у пресущественного и преблагого, и блаженного Божества из-за того, что у Него одна воля, - одна также и ипостась, согласно Савеллию; а из-за того, что у Него три Лица, то и воли тоже три, а потому - три природы, согласно Арию, раз по отеческим определениям и правилам различие воль вводит и различие природ.
П. Невозможно, чтобы в одной личности две воли сосуществовали друг с другом без противоборства.
М. Если нельзя, чтобы в одной и той же личности были две воли без противоборства, то с противоборством, стало быть по-твоему, можно. А если так, то ты пока что признал, что их две, и не споришь относительно числа, но лишь относительно противостояния. Итак, остается поискать причину, приводящую к борьбе. Так что ты считаешь этой причиной? Желание ли, согласное с природой, или грех? Но если ты назовешь желание, согласное с природой, то мы знаем, что его причина - не кто иной, как Бог. Значит, по-твоему, Бог - создатель борьбы. Если же [к борьбе приводит] грех, то "греха Он не сотворил", и у воплощенного Бога не было никакого противоборства между Его природными волями. Ведь если нет причины, то очевидно, что не будет и следствия.
П. Итак, желать - дело природы?
М. Просто желать - да.
П. Если желать - дело природы, а знаменитейшие отцы сказали, что у Бога и святых - единая воля, то таким образом у святых и Бога природа тоже будет одна.
М. Уже и раньше было сказано, что, ведя речь об истине, нужно различать значения высказываемого из-за заблуждений, происходящих вследствие одноименности. Я и сам в ответ спрошу тебя: святые, сказавшие, что у Бога и святых единая воля, говорили это, имея в виду сущностную и созидательную волю Божию или предмет воли? Ибо не одно и то же - воля желающего и предмет воли, как зрение видящего и видимое, ведь одно присуще ему сущностно, а другое находится вовне. Но если они сказали это, имея в виду сущностное, они окажутся не только вводящими святых как соприродных Богу и создателей наряду с Ним, но и противоречащими самим себе, раз они утверждают, что у различных по сущности не может 6ыть общей воли. Если же [подразумевается] предмет воли, то, стало быть, отцы назвали желаемое волей, как производное через причину, или, как некоторым нравится говорить, в переносном смысле, и никакой нелепости не воспоследует, если определять, что просто желать - дело природы.
П. Если мы различаемся волями в себе самих и друг с другом, то желая чего-то, то не желая того же самого, а это - дело природы и характеризующего ее определения, то мы окажемся не только отличающимися друг от друга по природе, но и многократно переменяющими ее.
М. Не одно и то же - желать и желать каким-то [определенным] образом, как видеть и видеть каким-то [определенным] образом. Ведь желать, как и видеть, - дело природы и присуще всем соприродным и единородным, а желать именно так, равно как и видеть определенным образом, то есть желать прогуляться и смотреть вправо или влево, или вверх, или вниз, или для вожделения, или для уразумения начал сущего, есть способ употребления желания и зрения, присущий лишь пользующемуся и отделяющий его от других, согласно обычно подразумеваемому различию. Если же мы имеем такое свидетельство от природы: хотеть есть или не хотеть есть, хотеть гулять или не хотеть гулять, то это уничтожает не природное свойство желать, но определенное желание, то есть это - возникновение и исчезновение предметов желания. Ведь если мы предположим, что происшедшие от Бога вещи, будучи предметами Его желания, исчезнут, то вместе с ними не исчезнут ни сущностная, ни творческая Его воля, мыслимая прежде них.
П. Если ты говоришь о природной воле, а природное непременно и вынужденно, то разве не придется, говоря о природных волях во Христе, отрицать у Него всякое добровольное движение?
М. Не только у Божественной и нетварной природы ничто природное не вынужденно, но даже и у сотворенной и мыслящей. Ведь то, что по природе разумно, обладает разумным стремлением как природной способностью, которая и называется хотением мыслящей души, посредством которого мы, желая, помышляем, и, помышляя и желая, хотим. И желая, мы ищем, рассматриваем и советуемся, и судим, и настраиваемся, и предпочитаем, и видим, и пользуемся. А разумное стремление, как сказано, то есть желать и помышлять, советоваться и искать, и рассматривать, и хотеть, и судить, и настраиваться, и избирать, и устремляться, и пользоваться, присуще нам по природе, а значит, природные [движения] мыслящих существ не вынуждены. Но даже если и это допустить, как такая посылка не окажется нелепее всякой нелепости? Ведь если, согласно ей, природное обязательно вынужденно, а Бог есть Бог по природе, по природе Благой, по природе Создатель, то Бог будет и Богом, и Благим, и Создателем по необходимости, что даже мыслить, не то что говорить, есть последнее богохульство. Ибо кто применяет принуждение? Рассмотри же, любезный, если угодно, богохульство данной предпосылки и так: если говорящий о двух природных волях во Христе, по-твоему, отрицает у Него всякое добровольное движение, необходимо, чтобы желающие по природе имели недобровольное движение, а по природе не желающие - добровольное. Значит, не только у Бога, Который превыше сущего, но и у всех мыслящих и разумных существ, по природе способных желать, движение будет недобровольным, а у бездушных, неспособных желать, движение будет добровольным. Впрочем, блаженный Кирилл в третьей главе "Возражений на Феодоритовы порицания" избавил нас от лишних трудов, прямо заявив: "Ничто природное в мыслящей природе не против воли". И кто захочет, сможет [в том] убедиться, имея на руках эту главу.
П. Поскольку следует благожелательно принимать истину, выявляемую исследованием, а рассуждение с большой ясностью показало, что воли во Христе природны, возможно, так же как мы говорим о чем-то сложном из двух природ, говорить и о некоей сложной воле из двух природных [воль], дабы и утверждающие две воли (из-за естественного различия природ во Христе), и утверждающие одну (из-за совершенного соединения) не спорили друг с другом из-за простых слов раз уж, как говорит великий в богословии Григорий, "не в именах для нас истина, но в делах".
М. Видишь, отсюда ваше заблуждение, поскольку вам совершенно неведомо, что сложения происходят с тем, что существует ипостасно, но не с тем, что созерцается в чем-то другом, а не как нечто самостоятельное. И это общее мнение как внешних философов, так и богомудрых тайноводцев Церкви. Если же вы заявляете о сложении воль, то будете вынуждены говорить и о сложении прочих природных свойств (если хотите показать построение собственного догмата согласованным), то есть сотворенного и несотворенного, беспредельного и конечного, неопределимого и определенного, смертного и бессмертного, тленного и нетленного, и дойдете до нелепых воззрений. И как получившееся из воль будет называться волей? Ведь невозможно, чтобы сложенное именовалось по названию слагаемых. Или же тогда и то, что состоит из природ, станет называться природой, согласно древним еретикам. К тому же вы опять волями разлучаете Его с Отцом, через сложную волю охарактеризовав сложную природу, и только.
П. Значит, ничего общего не было у природных свойств, как и у их природ?
М. Ничего, кроме ипостаси тех самых природ. Ибо Один и Тот же неслитно был ипостасью тех же самых природных свойств.
П. Что же тогда отцы, чье слово есть закон и правило Церкви, не назвали общими и славу, и поругание? Ведь, по их словам, то, от чего общность славы, - одно, а то, от чего поругания - другое.
М. Сказав так, святые отцы имели в виду взаимообмен. Но ясно, что взаимообмен не бывает у одного, но - у двух неравных, когда природные свойства каждой из частей Христа поочередно, благодаря неизреченному соединению, становятся свойствами другой, без превращения одной части в другую или смешения их по природному определению. Посему, если ты говоришь о воле, подразумевая взаимообмен, то у тебя получится не одна, а две воли, и премудрость твоя снова вернулась к тому, от чего ты старался убежать.
П. Так что, разве плоть двигалась не по мановению соединившегося с ней Слова?
М. Ты разделяешь Христа, говоря так. Ведь по Его мановению двигались и Моисей, и Давид, и все, кто, благодаря сложению с себя человеческих и плотских качеств, стали способными вмещать Божественное действие. Мы же в этом, как и во всем, следуя за святыми отцами, утверждаем, что Сам "Бог всяческих", без превращения став человеком, не только как Бог желал сообразно Его Божеству, но - и как человек, сообразно Его человечеству. Ведь если сущее, возникнув из не сущего, обладает силой тяготения к сущему, а не к не сущему - а той силе по природе свойственно стремиться к поддерживающему и отвращаться от разрушающего, - то, следовательно, и пресущественное Слово, по-человечески осуществившись, возымел силу тяготеть к сущему, стремление и отвращение каковой (силы) Он добровольно показал действием: стремление - тем, что природным и непредосудительным пользовался настолько, чтобы не считаться у неверных Богом, а отвращение - в час страдания - тем, что добровольно опечалился перед лицом смерти. Так что нелепого сделала Церковь Божия, признавая в Нем без изъятия вместе с Его человеческой и сотворенной природой и созидательно Им заложенные в нее определения, без которых не может быть природы?
П. Если робость присуща нам по природе, а она из предосудительных вещей, то по-вашему, значит, в нас по природе заложены предосудительные вещи, то есть грех.
М. Ты снова одноименностью обманываешь себя, а не истину. Ведь есть робость, согласная с природой и противная природе. И робость, согласная с природой, есть сила притяжения к сущему, [проявляющаяся] в подавленности, а [робость,] противная природе - необоснованная подавленность. Итак, ту, что против природы, поскольку она происходит от предательства помыслов, Он совсем не допустил к Себе, а ту, что согласна природе, добровольно принял ради нас, как Благой, поскольку она проявляла существующую в природе силу, борющуюся за бытие. Ибо природные свойства в Господе не предшествуют желанию, как в нас, но, как действительно испытывая голод и жажду, Он испытывал их не тем же образом, что и мы, а превосходящим нас (ибо добровольно), так и воистину оробев, Он оробел не так, как мы, а превыше нас. Одним словом, у всего природного во Христе есть и сверхъестественный образ, сопряженный с Его собственным определением, чтобы и природа удостоверялась через определение, и домостроительство - через образ.
П. Итак, чтобы избежать этих тонких и малопонятных большинству хитросплетений, уклоняясь от всего прочего, признаем Одного и Того же совершенным Богом и совершенным человеком, потому что совершенство само включает в себя природные свойства.
М. Если называть Христа природами без присущей каждой из них особенности или совершенным Богом и совершенным человеком без признаков совершенства, по-твоему, предел 6лагочестия, то да будет анафема соборам, а прежде них - и отцам, которые положили нам законом исповедовать не только природы, но и особенности каждой из них, а также [исповедовать] не только Того же Самого [Христа] совершенным Богом и совершенным человеком, но и признаки этого совершенства, то есть называть Одного и Того же видимым и невидимым, смертным и бессмертным, тленным и нетленным, осязаемым и неосязаемым, сотворенным и несотворенным. И согласно тому же благочестивому понятию они благочестиво учили и о двух волях у Одного и Того же, не только через определенное число "два", но и через местоимения "одна и другая", и посредством того, что говорили о человеческой [воле] по аналогии с божественной. Ибо природа числа не ограничивается лишь одним способом [выражения].
П. Если невозможно употреблять эти выражения из-за происков еретиков, удовлетворимся только сказанным соборно и не будем утверждать ни одну волю, ни две.
М. Если нужно исповедовать сказанное на соборе, и только, то не следует говорить и об одной воплощенной природе Бога Слова, которая содержит в себе все благочестие таинства, раз ее не провозгласили соборно. Впрочем, вы и так будете вынуждены исповедовать также и воли вместе с природами и их свойствами. Ведь если вы говорите, что естественно присущее Христовым природам есть их свойства, а желать присуще по естеству каждой из Его природ, значит, вам придется вместе с природами исповедовать и воли, наряду с другими природными свойствами.
А с другой стороны, если соборы анафематствовали и Аполлинария, и Ария за утверждение об одной воле (потому что каждый из них воспользовался таковым для обоснования собственной ереси: один хотел показать, что плоть единосущна Слову, а другой старался ввести иносущного с Отцом Сына; то как мы сможем быть благочестивыми, не исповедуя противоположных еретикам утверждений? А пятый собор (пропустим остальные) две воли и заповедал, постановив - дословно - "принимать все сочинения и Афанасия, и Василия, и Григориев" и некоторых других, определенных как "избранные учители", где также говорится о двух волях.
П. И тебе не кажется, что когда говорят о природной воле, то это многим режет слух?
М. Сколько, по-твоему, есть видов жизни у сущих, за исключением Божественной?
П. Скажи сам.
М. Есть три вида жизни.
П. Это какие?
М. Растительная, чувственная и мыслящая.
П. Именно так.
М. А поскольку каждый вид отличается от других неким определением в творении, то что это за отличительное и особенное определение каждого?
П. Прошу тебя, скажи и об этом.
М. Особенность растительной жизни - движение питательное, способствующее росту и порождающее, чувственной - движение по устремлению, а мыслящей - самовластное.
П. Ты представил особенность каждого вида жизни очень отчетливо и без смешения.
М. Если особенность каждого вида была представлена отчетливо и без смешения, то я вновь спрашиваю: по природе ли присуще растительной жизни питательное, дающее рост и порождающее движение, а чувственной - то, что по устремлению?
П. Несомненно, по природе.
М. Значит, и мыслящей [жизни], согласно последовательности [рассуждения], [присуще] самовластное движение.
П. Конечно, это признает тот, кто рассуждает в соответствии с собственными основоположениями.
М. Итак, если мыслящим существам по природе присуще самовластное движение, то все мыслящее также по природе способно желать. Ибо блаженный Диадох Фотикийский определил самовластие как желание. Если же все мыслящее также по природе способно желать, а Бог Слово стал плотью, поистине одушевленной разумом и мыслью, то, значит, Он был сущностно способен желать и как человек. А раз так, когда говорят о природной воле, это не режет слух благочестивых, но слух еретиков.
П. Я уже раньше убедился, что воли во Христе природны, и не требую другого тому доказательства. Ибо рассуждение показало саму природу сущего свидетельствующей не хуже Божественных вещаний, что Одним и Тем же был Тот, Кто желал сообразно Своим природам, благоволил как Бог, подчинялся же как человек, и что природные воли обязательно сообразны природам: безначальная - безначальной, а начавшаяся - имеющей начало, и что им невозможно было когда-либо совпасть в одной воле, хотя они и принадлежат, так же как и природам, Одному и Тому же: безначальному и начавшемуся, несотворенному и сотворенному, создавшему и созданному, беспредельному и ограниченному, обожившему и обоженному. А те, что в Византии, еще противясь природным волям, утверждают, что отцы сказали, что Господь имеет человеческую волю по усвоению.
М. Поскольку ты сам руководил этим их удивительным и блестящим образованием, скажи, согласно какому усвоению они это говорят: сущностному, по которому каждый, имея природные свойства, усвояет благодаря природе, или относительному, по которому мы дружески усвояем относящееся друг к другу и любим это, сами ничего из этого не делая и не претерпевая.
П. Понятно, по относительному.
М. Итак, прежде чем показать нелепость такого [утверждения], было бы более справедливым исследовать поточнее, способен ли человек желать по природе или же нет. Ибо когда это будет показано, богохульство такой ереси станет очевиднее.
П. Исследуем это, если угодно.
М. О том, что природному не обучаются, не только говорят люди, изучавшие природу разумом и отличающиеся от большинства, но и для более заурядных это привычно. И раз природному не обучаются (а хотеть не учатся, потому что никто никогда не обучается [умению] хотеть), значит, человек способен желать по природе. И вновь, если человек разумен по природе, а разумное по природе по природе же и самовластно - ведь согласно отцам, самовластие есть хотение, - то, значит, человек способен желать по природе. И опять-таки, если бессловесных природа ведет, а у человека, движущегося произвольно по желанию, она ведома, то, значит, человек способен желать по природе. И снова, если человек возник по образу блаженного и пресущественного Божества, а Божественная природа по естеству самовластна, то, стало быть, и человек, как поистине ее образ, по естеству самовластен, а если [он] самовластен по природе, то, следовательно, и желать способен по природе, ведь уже сказано, что отцы определяли самовластие как желание. И еще, если всем людям присуще хотеть, а не так, что одним - присуще, а другим - нет (усматриваемое же равным образом у всех отмечает природу у подпадающих под нее индивидуумов), то, значит, человек способен желать по природе.
П. Доказано многими способами, что человек способен желать по природе.
М. Итак, поскольку это было отчетливо доказано, рассмотрим, как мы предложили выше, и нелепость их посылки.
П. Рассмотрим.
М. Если, как показано, человек способен желать по природе, а, по их мнению, Христос имел человеческое хотение по простому усвоению, то им придется, коль скоро они придерживаются своих же основоположений, говорить, что и остальные наши природные [свойства] заодно с ней, то есть с природной волей, также по простому усвоению, н окажется у них все умозрение и таинство домостроительства принимаемым в воображении. Затем, если указ Сергия предал анафеме говоривших о двух волях не в том или ином смысле, но вообще, а сами они говорят о двух, хотя и ошибочно - из-за "усвоения", то, значит, защитники этого указа согласны с вынесенной против них самих анафемой. И опять-таки, если, согласно отстаиваемой ими посылке, вместе с волями вводятся лица, то, стало быть, говоря о двух волях (хотя и ошибочно, как сказано, из-за "усвоения"), они будут утверждать и вводимые вместе с ними, согласно такой посылке, лица. И кто стерпит рассечение Одного на два лица?
П. А что же отцы? Разве они не сказали, что та воля, которую Христос запечатлел в Себе, есть наша [воля]?
М. Да, она наша.
П. Следовательно, словом "человеческая" они обозначили не присущую Ему по природе [волю], а ту, что Он принял по усвоению.
М. Поскольку они точно так же говорили, что Он воспринял нашу природу, то, следовательно, окажется, что, по мнению тех людей, Он и самой природой обладает согласно простому усвоению. Ведь если истинно первое, то и второе - тоже, и напротив, если второе ложно, то [ложно] и первое.
П. Что же, отцы обозначили присущее Ему по природе, сказав, что Он запечатлел в Себе наше?
М. Да.
П. Что ты этим хочешь сказать?
М. Так как Один и Тот же был всецело Бог вместе с человечеством, и Он же - всецело человек вместе с Божеством, Он Сам, как человек, в Себе и через Себя подчинил человеческое Богу и Отцу, предоставив нам Себя как наилучший прообраз и образец для подражания, чтобы и мы, взирая на Него как на предводителя нашего спасения, добровольно привели наше к Богу тем, что больше не хотели бы неугодного Ему.
П. Те люди сказали это не по злому умыслу или из какого-нибудь коварства, но желая выявить предельное единение.
М. Если в этом уступить сторонникам Севира, то разве и те не скажут тогда с полным основанием (насколько [это] относится к допущенному положению), что, мол, "мы не по злому умыслу или из какого-нибудь коварства говорим об одной природе, но желая так же, как и вы через одну волю, показать предельное единение по природе"? Ибо севириане воспользуются их оружием против них же самих, как Давид - против Голиафа. Вот так, говоря об одной воле, они совпадают с теми в высказываниях и понятиях. Однако как они хотят назвать эту одну волю? Ведь они по справедливости должны дать ей наименование.
П. Они называют ее гномической.
М. Итак, если гномической, то и производной, а если производной, то намерение, как первопричина, будет сущностью.
П. Намерение не есть сущность.
М. Если оно не есть сущность, то оно - качество, и получится качество от качества, что невозможно. Так чем они называют намерение?
П. Намерение есть не что иное, как то, чем его определил блаженный Кирилл, то есть образ жизни.
М. А образ жизни, скажем, в добродетели или в пороке, присущ нам по выбору или нет?
П. Конечно, по выбору.
М. Итак, мы выбираем желая и совещаясь, или без воли и совещания?
П. Общепризнанно, что желая и совещаясь.
М. Значит, намерение есть не что иное, как какое-нибудь хотение, относительно придерживающееся или настоящего, или мнимого блага.
П. Ты, верно, сделал разъяснение отеческого определения.
М. Если толкование отеческого определения было проведено правильно, то, во-первых, нельзя говорить о гномической воле. Ведь как допустить, чтобы от воли исходила воля? Во-вторых, говоря о намерении во Христе, они (как показало разыскание) утверждают Его простым человеком, подобно нам, предрасположенным к рассуждению, незнающим и сомневающимся, и имеющим противоречия, как кто-то, кто совещается о сомнительном, а не о бесспорном. Ибо мы по естеству обладаем стремлением к просто хорошему по природе, а опытом относительно определенным образом хорошего - благодаря разысканию и совету. И потому применительно к нам о намерении говорится в точном смысле, поскольку оно есть способ пользования, а не определение природы, потому что природа бессчетное число раз меняется. Применительно же к человечеству Господа, которое осуществилось не просто так, подобно нам, но - божественно (ибо ради нас Явившийся от нас во плоти был Богом), нельзя говорить о намерении. Ведь само бытие, то есть осуществление в божественном качестве, по природе имело близость к добру и отчуждение от зла, как и "Великое око Церкви" Василий учил в толковании на 44-й Псалом, говоря: "В этом смысле понимай и сказанное о Нем у Исаии, что "прежде чем познает дитя или предпочтет зло, изберет благо". Потому что прежде чем дитя познает добро или зло, оно, чтобы избрать благо, не слушается порока. Ибо "прежде чем" означает, что Он имел благо от природы, не исследовав, подобно нам, не посовещавшись, а - самим бытием, божественно осуществившись".
П. Что же, добродетели природны?
М. Да, природны.
П. А если они природны, то почему не присущи в равной мере всем, кто одной природы?
[М. Они равно присущи всем, кто одной природы.]
П. Откуда же в нас такое неравенство?
М. Оттого, что мы неодинаково исполняем дело природы. Так что, если бы все мы в равной мере, для чего и возникли, исполняли бы дело природы, то тогда во всех являлась бы как равная природа, так и добродетель, не приемля большего или меньшего.
П. Если природные свойства присущи нам не от упражнения, а от создания, а добродетель природна, то почему мы трудом и упражнением приобретаем добродетели, которые естественны?
М. Упражнение и сопровождающие его труды изобретены любителями добродетели только чтобы отделить обман, занесенный в душу ощущением, а не для того, чтобы только теперь принести добродетели извне - ведь те, как сказано, вложены в нас с создания. Поэтому, как только обман будет окончательно смыт, душа сразу же обнаруживает блеск природной добродетели. Ведь кто не глуп, тот разумен, а кто не труслив и не дерзок - мужествен, и не развратный - целомудрен, а не неправедный - праведен. По природе же ум есть разумение, способность суждения - праведность, а гневное начало - мужество, а вожделеющее - целомудрие. Следовательно, после отнятия противного природе обычно обнаруживается только то, что соответствует природе, как после утраты ржавчины - природный блеск и сверкание железа.
П. Этим выявлено величайшее богохульство у тех, кто говорит, что Христос имеет намерение.
М. Не следует пропускать неотмеченным и того, что очевидно для внимательного читателя: слово γνωμη имеет много употреблений и значений, как в Святом Писании, так и у святых отцов. Ибо иногда они применяют его к увещеванию и совету, как и когда апостол говорит: "О девах же заповеди Господней не имею, совет (γνωμη) же даю"; иногда - к совещанию, когда блаженный Давид говорит: "Против народа Твоего ухищрялись советом (γνωμη)", что проясняя, другой издатель написал: "Против народа Твоего ухищрялись совещанием (βουλην)"; иногда [они применяют это слово] к приговору, как и Даниил, великий во пророках, говорит о ком-то: "Вышел бесстыдный приговор от лица царя"; в другой раз - к мнению, или вере, или суждению, как Григорий, от богословия прозванный, излагает в 1-м слове "О Сыне": "Поскольку не великое дело запрещать, ибо это очень легко, и любому желающему под силу, а представить взамен свое суждение - дело человека благочестивого и обладающего умом". И попросту говоря, чтобы, разбирая все по отдельности, не сделать речь надоедливой, я, замечая по Священному Писанию и святым отцам, обнаружил у них слово γνωμη в восемнадцати значениях, ибо оно не указывает на особенность чего-либо общего или частного, но - на смысл, вкладываемый говорящим, и определяется тем, что сказано либо до того, либо сразу после. Поэтому и нельзя ограничить такое слово только одним значением.
П. Да как возможно, чтобы высказываемое во многих смыслах выделяло нечто одно?
М. Итак, чтобы позор такой ереси стал более явственным, давай рассмотрим эту посылку и иным способом.
П. Рассмотрим, если тебе угодно.
М. Говоря об одной воле, произволительной, или гномической, или властительной, или, если они хотят назвать ее как-то еще, а об этом мы не спорим, они будут вынуждены считать ее или Божественной, или человеческой, или ангельской. И с самого начала, какой бы из них они ее ни назвали, они назовут ее природной, раз каждая указывает на природу, - и то, чего они, казалось бы, избегали разделительным методом, они подтверждают разрешительным. А как следствие, если они назовут волю только Божественной, то утверждают Христа по природе Богом, и только; если же - ангельской, то - ни Богом, ни человеком, а некоей ангельской природой; а если - человеческой, то покажут Его просто человеком и подвластным.
П. Когда они сталкиваются с такими нелепостями, то говорят, что воля ни природная, ни гномическая, но утверждают, что она присуща нам как способность.
М. Эта способность присуща нам по природе или не по природе?
П. По природе.
М. Значит, они опять-таки, согласно разрешению, называют волю природной и не получили никакой пользы от этой обходной дороги. И поскольку способность через обучение вызывает состояние и поступок, то, следовательно, по их мнению, Христос возымел состояние и поступки воли от обучения и преуспеяния, и преуспевал прежде обучения, не ведая того, чему учился. Почему же тогда они отвращаются от Нестория, горячо хватаясь за его слова и понятия? Да потому, что, говоря об одной воле, они защищают его взгляды, объявляя, что Несторий учит об одной воле у придуманных им двух лиц, как свидетельствует и отстаиваемый ими Экфесис.
А еще, если они опровергают, что воля природна, то они назовут ее либо ипостасной, либо противной природе. Но если скажут, что она ипостасна, то у Сына будет иное желание, чем у Отца. Ибо ипостасное отмечает только ипостась. Если же воля противна природе, то они утверждают ущерб Его сущностям, раз противное природе уничтожает согласное ей.
Я бы с удовольствием спросил у них и вот что: Бог и Отец всяческих желает как Отец или как Бог? Но если как Отец, то у Него иная воля, чем у Сына, ведь Сын не есть Отец. А если как Бог, Сын же есть Бог, и Дух Святой - Бог, то они допустят, что воля относится к природе, то есть природна.
И еще, если, согласно отцам, у кого одна воля, у тех и одна сущность, а, по их мнению, у Божества Христова и Его человечества - одна воля, то, значит, они говорят, что у них (Божества Христова и человечества) одна и та же сущность. И как в таком нечестии они утверждают, что следуют отцам?
И опять-таки, если согласно тем же отцам, различие природ не проявляется в одной воле, им придется или, говоря об одной воле, отрицать во Христе природное различие, или, говоря о природном различии, отрицать одну волю, - раз они руководствуются отеческими правилами.
И вновь, если, согласно тем же учителям, нет общей воли у того и другого, в смысле сущностей, то необходимо им или не говорить, что обе природы Одного и Того же имеют сообща одну волю, или, утверждая это, явно противоречить отеческим законам и установлениям.
П. Рассуждение очень четко и кратко показало, что с каждым изобретением противников переплетается нечестие. А что мы скажем, если они пытаются показать это и из [сочинений] отцов?
М. Если они хотят называть "отцами" разделяющих или сливающих преестественное домостроительство, мы им позволяем [так поступать]. Ибо все таковые признавали единую волю, хотя в нечестии были прямо противоположны. Если же - отцов Церкви, то мы никак им этого не дозволим. Потому что пусть покажут хоть одного из знаменитых и всем известных отцов, чтобы и мы, когда Христос Бог в день разбирательства наших дел обвинит нас: "чего ради вы приняли выражение, которое разрушает все таинство Моего воплощения?", имели оправдание: "уважая во всем мнение отца".
П. Разве не против двух воль направлены слова Григория Богослова: "Ибо Его воление ни в чем не противоречит Богу, все обоженное".
М. Никоим образом. Наоборот, оно как раз прекрасно выявляет две воли и все остальное.
П. В каком смысле?
М. Как воспламенение вводит вместе с собой воспламененное и воспламенившее, и как охлаждение - охлажденное и охладившее, и прохождение - проходящее и проходимое, и зрение - видящее и видимое, и мышление - мыслящее и мыслимое (ведь невозможно мыслить или говорить об отношении без относящихся): так, согласно последовательности, обоженное и обожившее. С другой же стороны, если обожение воли, по их мнению, противоречит двум волям, то и обожение природы будет противоречить двум природам. Ибо отец применяет одно и то же понятие обожения и к тому, и к другому.
П. Изречение отца было показано вполне соответствующим двум волям, но следует показать, что с этим согласен и Григорий, прославивший Нисскую церковь. Ведь они выставляют его мыслящим одну волю, на основании того, что отец сказал о Господе: "Душа желает, тело касается - благодаря обоим исчезает недуг". Ибо они утверждают, что, по словам отца, душа Господня желает Божественной волей ипостасно соединенного с ней Божества.
М. Значит, по тому же порядку [рассуждения] он сказал, что тело касается Божественным прикосновением, следовательно, Божество будет у них и осязаемым. Ведь [кто-нибудь] другой, перенеся то, что они говорят о душе Господа, по равносильному высказыванию на тело, приведет их к крайнему заблуждению.
П. Ты очень сжато представил богохульность такого понимания. Что же тогда нам сказать о приводимых ими изречениях великого Афанасия, одно из которых: "Ум Господень еще не есть Господь, но или хотение, или воление, или действие в отношении чего-то"?
М. И это они против себя самих выдвигают. Поэтому и истинное рассуждение для опровержения их мнения во всем основывается на их же доводах. Потому что истина никогда не обеднеет настолько, чтобы нуждаться в собственном оружии против противников. Ведь если, согласно Отцу, "Ум Господень еще не Господь", то ум Его, конечно, есть нечто иное по сравнению с Господом, то есть ум Господень не есть по природе Господь, не есть Бог. Ибо веруют, что он стал Его умом по ипостаси, и это ясно из продолжения [слов Отца]: "или хотение, или воление, или действие в отношении чего-то". Здесь он пользуется как мерилом учением поистине философа из философов Климента, который в 6-й книге "Стромат" определил, что хотение есть устремляющийся ум, а воление - обоснованное устремление, или же направленное на что-то хотение. О "действии же в отношении чего-то" этот божественный учитель сказал потому, что Он пользовался ипостасно соединенной с Ним мыслящей и разумной душой в отношении всего, боголепно Им совершаемого.
П. Поистине, они не поняли, что благодаря тому же, чем они, казалось, противостоят благочестию, они претерпели обличение. Следует же разобрать и другое изречение отца, которое они приводят, чтобы не оставить им никакого предлога против истины.
М. Это какое еще изречение? Я ведь его не знаю.
П. Как говорит дивный этот муж: "Родился от женщины, от первого творения, восставив Себе вид человеческий, в явлении плоти, но без плотских желаний и помыслов человеческих, в образе новизны. Ибо хотение принадлежит только Божеству".
М. Оно само собой толкуется и совсем не требует помощи умозаключений.
П. А почему оно для них сомнительно?
М. От большого невежества. Потому что кому неясно, если он не совершенно лишен душевного зрения, что отец изложил это не об определении природы, а о способе Его существования по плоти, желая показать, что воплощение было делом Божественного хотения, и только, когда Отец благоволил, Сын действовал самолично, а Святой Дух содействовал, но не плотское движение и не человеческие помыслы, то есть брачное последование? Ведь "Бог всяческих", став человеком, не внес новшеств в определение природы (потому что Он еще не был человеком, не имея полного и неизменного во всем определения природы), но в образ [ее существования], то есть в зачатие от семени и рождение через тление. Итак, богомудрые учители Церкви никоим образом не отрицали определений природы соединившихся [начал], но согласно с евангелистами, апостолами и пророками сказали, что Господь наш и Бог Иисус Христос желал и творил наше спасение согласно обеим Своим природам.
П. И это можно доказать из Писаний Ветхого, Нового Завета?
М. Разумеется, ибо и отцы, не от себя подвигнутые, а из них научившись, человеколюбиво научили этому и нас. Ведь это не они произносили, но благодать Духа, которой они были всецело проникнуты.
П. Поскольку ты, в подражание Божественной благости поставив целью принести пользу, взялся за эти труды разыскания, без лености научи и сему.
М. В святых Евангелиях сказано о Господе: "...На следующий день захотел Иисус пойти в Галилею", но ясно, что Он захотел пойти, поскольку Его там не было, но не было только по человечеству, потому что по Божеству Он нигде не отсутствует. Итак, значит, Он захотел пойти как человек, а не как Бог, - и Он был способен желать как человек.
И снова в другом месте [сказано]: "Хочу, чтобы где Я, там были и они". Если Христос, как Бог, превыше "где" (ведь Он не в [каком-либо определенном] месте, поскольку Бог), а сотворенной природе невозможно быть превыше "где", то значит, Он хочет, как человек, чтобы они (апостолы) были там же, где и Он, - и Тот же Самый был способен желать как человек.
И опять же: "И, придя на место, сказал: Жажду. И дали ему вина, смешанного с желчью, и отведав, не захотел пить". Согласно какой Его части сказано, что Он испытывал жажду? Если по Божеству, то Божество Его будет страстным, вопреки природе желая питья. Если же по человечеству, значит, согласно чему Он испытывал жажду, согласно тому же и не захотел пить неподходящее природе - и Тот же Самый был способен желать и как человек.
В другом месте сказано: "И ходил Иисус по Галилее - ибо Он не хотел ходить по Иудее, потому что иудеи искали убить Его". Если хождение по природе относится к плоти, а не к ипостасно соединенному с ней Божеству, значит, Тот же Самый, как человек, ходя по Галилее, не хотел ходить по Иудее - и Тот же Самый был способен желать и как человек.
И еще в ином месте: "И выйдя оттуда, проходили через Галилею, и Он не хотел, чтобы кто узнал". Всеми признано, что способность преодолевать пространство по природе относится, как сказано, к человечеству Господа, а не к Его Божеству. Если же она была присуща Ему по природе, как человеку, а не как Богу, значит, и, проходя с учениками как человек, Он не хотел, чтобы кто-то Его узнал - и Тот же Самый был способен желать и как человек.
И вновь в другом месте: "И отправившись оттуда, ушел в пределы Тира и Сидона. И войдя в дом, хотел, чтобы никто не узнал, и не смог утаиться". Если Христос, как Бог, был самоипостасной силой, а как человек - слабостью, "ведь если Он и был распят", - по словам апостола, - "то от слабости, но жив от силы Божией", значит Он, как человек, а не как Бог, войдя в дом, не хотел, чтобы кто узнал, и не смог утаиться - и Тот же Самый был способен желать и как человек.
И в другом месте сказано: "Около четвертой ночной стражи приходит к ним, идя по морю - и хотел миновать их". Если кто-нибудь примет, что это говорится о Нем, как о Боге, то будет вынужден сказать, что Божество объемлется телесными пределами, я имею в виду, верхним и нижним, передним и задним, правым и левым. Если же станет утверждать, что это говорится о Нем как о человеке, значит, Тот же Самый был способен желать и как человек.
И еще сказано: "И пришли ученики Его, говоря Ему: Куда Ты хочешь, чтобы мы пошли и приготовили Тебе есть Пасху?". Если вкушение Пасхи относится к ведению закона, а Господь подчинился закону как человек, а не как Бог, то значит, Он хотел есть Пасху как человек - и Тот же Самый был способен желать и как человек.
Да и божественный апостол говорит о Нем в "Послании к Евреям": "Быв послушен даже до смерти, смерти же крестной". Так, стало быть, Он был послушен вольно или невольно? Но если невольно, то это по справедливости называлось бы насилием, а не послушанием. Если же вольно, а послушным Он стал не как Бог, но как человек (ведь как Бог, Он, согласно отцам, ни послушен, ни непослушен, "ибо это", - говорит божественный Григорий, - "свойственно нижестоящим и подчиненным"), значит, Он был способен желать и как человек.
И блаженный Давид [говорит о Нем] в 39-м Псалме: "Жертвы и приношения Ты не пожелал, тело же уготовал мне. Всесожжения и жертвы за грех не истребовал. Тогда я сказал: вот, я пришел. Во главе книги написано обо мне, чтобы сотворить волю Твою: Боже мой, я восхотел". В том, что Отец называется Богом Его, поскольку Христос - человек, а не поскольку - Бог, так же, как и Отцом, поскольку Он - Бог, а не поскольку - человек, я думаю, не сомневаются даже противники. Если же Отец - Его Бог, поскольку Он - человек, а не поскольку - Бог, то, значит, и сотворить Отчую и Свою волю Он восхотел как человек, а не как Бог, ибо Отчая воля есть и Его, потому что и Он по сущности - Бог. А если так, то Он был способен желать не только как Бог и единосущный Отцу, но и как человек и единосущный нам.
Следует же знать, что приведенные сейчас слова псалма божественный апостол в "Послании к Евреям" отнес к Господу. Великий же Моисей в сотворении человека представляет Бога говорящим: "Сотворим человека по образу Нашему и подобию". Итак, если человек есть образ Божественной природы, а Божественная природа самовластна, то, стало быть, и образ, если тот сохраняет подобие первообразу, по природе является самовластным. А если так, а Первообраз по природе стал и образом по природе, то, значит, Он же способен желать согласно обеим Своим природам. Ведь из [сочинений] отцов уже было доказано, что воля есть природная самовластность.
Нужно знать, что слово "самовластность" употребляется в разных смыслах, как и "природа": одним образом оно понимается применительно к Богу, другим - к ангелам, и третьим - к людям. К Богу - сверхсущностно, к ангелам - в смысле такого совпадения состояния с поступком, которое совершенно не допускает временного промежутка, а к людям - так, что состояние мыслится предшествующим поступку по времени. Ведь если Адам добровольно послушался, и добровольно посмотрел, и добровольно вкусил, то значит, желание есть в нас первичное претерпевание. Если же желание есть в нас первичное претерпевание, а Слово, как они говорят, воплотившись, не восприняло желания вместе с природой, то я, следовательно, не стал безгрешным. Если же я не стал безгрешен, то, значит, не спасен: раз то, что не воспринято, не исцелено.
И далее, если самовластная сила природы есть Его дело и создание, а ее, по их мнению, Слово, воплотившись, не восприняло в неизреченном единении вместе с природой, то Оно отослало ее (силу природы) от Себя, либо осудив собственное творение как не хорошее, либо поскупившись на исцеление для нас в этом отношении, [тем самым] лишив нас совершенного спасения, а Себя, из-за нежелания или неспособности спасти совершенно, явив подверженным страстям.
Это что касается способности воплощенного Бога Слова желать и как человек. А о том, что Он же способен желать и Бог, мы узнаем вот откуда. Ведь Сам Господь наш и Бог, единственная Истина, так говорит о Себе в Евангелии: "Иерусалим, Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями посланных к нему, сколько раз я хотел собрать чад твоих, как птица собирает птенцов своих под крыло, и вы не захотели? Ныне оставляется вам дом ваш пуст". Ясно, что Он сказал это не как человек, раз Он стал человеком недавно, но как Бог, показав многоразличные образы премудрого Его промысла о людях, когда Он пожелал с их помощью "собрать" природу к Самому Себе из внешнего заблуждения, а та не захотела.
И вновь Он говорит: "Как Отец воскрешает мертвых и животворит, так и Сын, кого хочет, животворит". Если "как" есть сравнительное наречие, а сравнение бывает между единосущными, то, стало быть, невозможно, чтобы это говорилось о Христе согласно Его человечеству. Итак, Спаситель научил нас, что, как Отец, будучи Богом, волею животворит мертвых, так и Он, единосущный и одной воли с Отцом, животворит, кого хочет. Таковы догматы евангелистов, апостолов и пророков. Так какое есть сверх этого большее доказательство, что Тот же Самый способен желать по природе: и поскольку Он - Бог, и поскольку - человек?
П. Ничего нет яснее для доказательства того, что воли природны. Тогда почему Вигилий, тогдашний римский предстоятель, принял послание, врученное ему Миной, бывшим епископом столицы, содержащее одну волю и притом в императорском секрете в присутствии тогдашнего римского императора и синклита?
М. Удивляюсь я, как вы, будучи патриархами, осмеливаетесь лгать. Твой предшественник в письме Гонорию сказал, что "он был составлен, но не вручен и не предъявлен", а ты сам в послании иже во святых папе Иоанну говоришь, что "был вручен и предъявлен", будучи прочитан квестором Константином. Так кому верить? Тебе или твоему предшественнику? Ведь невозможно, чтобы оба говорили правду.
П. Разве так написано у моего предшественника?
М. Написано именно так.
П. Ладно, оставим Вигилия. А что ты можешь сказать о Гонории, который, обращаясь к моему предшественнику, отчетливо установил догмат об одной воле Господа нашего Иисуса Христа?
М. Кто же достоверный толкователь этого послания, тот, кто составил его от лица Гонория, еще живущий и озаряющий весь Запад как другими своими достоинствами, так и догматами благочестия, - или те, кто в Константинополе говорит, что им вздумается?
П. Составивший его.
М. Так вот, он же в письме святому Константину, тогдашнему императору, опять-таки от лица иже во святых папы Иоанна сказал об этом послании: "мы говорили применительно к Господу об одной воле не у Божества Его и человечества, но только у человечества. Ибо когда Сергий написал, что некоторые утверждают о двух противоположных волях во Христе, мы ответили, что у Христа не было двух противоположных воль, в смысле плоти и духа, как у нас - после грехопадения, но только одна, природно отличающая Его человечество". И очевидное доказательство тому - упоминание о плоти и членах, которое не позволяет понимать это и применительно к Его Божеству. А затем, предвосхищая возражение, он говорит: "Если же кто скажет: а по какой причине вы, рассуждая о человечестве Христа, не упомянули о Его Божестве, то мы скажем, что, во-первых, это был ответ на вопрос, а во-вторых, что, как и везде, мы следовали здесь обыкновению Писания, которое иногда ведет речь от Его Божества (как, например, когда апостол говорит: "Христос сила Божия и Премудрость Божия"), а иногда - от Его человечества, и только (как когда Он Сам говорит: "Безумное Божие премудрее человеков, и бессильное Божие сильнее человеков")".
П. Мой предшественник, обратив внимание на выражение, по простоте своей принял его.
М. По правде сказать, ничто меня так не оттолкнуло от твоего предшественника, как его переменчивость, то есть то, что он в разное время переходил от одного мнения к другому, и ни в каком воззрении не был тверд. То, одобряя называющих одну эту волю Божественной, он утверждал, что Воплощенный есть только Бог, то, приветствуя тех, кто именовал ее совещательной, представлял Его простым человеком, который, подобно нам, совещается и ничем не отличается от Пирра и Максима. Иногда же, называя эту волю ипостасной, он вместе с различием ипостасей вводил и различие воль у единосущных, а иногда, одобряя и называющих ее произвольной, утверждал относительное соединение - ведь произволение, и власть, и подобные вещи очевидным образом суть движения намерения (γνώμης). А иной раз, принимая и ставя над собой господами именующих ее волей произволения и намерения, он (Сергий) представлял Господа не только просто человеком, но и изменчивым и грешным, - раз намерение (γνώμη) судит о противоположностях, отыскивает неведомое и совещается о неясном. А то он последовал за называющими волю домостроительной и постановил, что прежде домостроительства Он был без воли, и все другие нелепости, какие могут следовать за этим рассуждением, и впал во множество других нелепых мнений, не имея опоры в истине. И если бы я хотел в точности записать их все, вместе с теми же самыми глупостями, не хватило бы и будущего века. Но какая нужда представлять грамоты и раскалывать святую Церковь Божию? Он не смог понять даже того, что есть наиболее общего у всех. Ведь либо ваши грамоты (если уступить вам) содержат соборные решения (как вы неправдиво утверждаете), и тогда нам этих грамот не нужно, потому что мы и раньше, и теперь эти соборы принимали и приветствовали, либо там нет соборных догматов, и от них гораздо более справедливо будет отвращаться и бежать. Итак, поскольку предложение этих самых грамот в том и другом случае несправедливо и незаконно, то и отвержение их в обоих случаях справедливо и канонично.
П. Софроний, чуть раньше бывший патриархом Иерусалимским, заставил нас сделать это, и, вопреки предложению, в неподходящий момент затеяв спор о действиях.
М. Я в полном недоумении, как вы собираетесь оправдаться, столь тяжко обвиняя невинного. Ведь скажи мне перед лицом самой истины, где был Софроний тогда, когда Сергий писал Феодору Фаранскому, послав и то, что он называет посланием Мины через посредничество Сергия Макарионы, епископа Арсинойского, побуждая его высказать свое мнение об одном действии и одной воле, которые были в послании, и тот написал в ответ, что принимает их? Или когда он написал в Феодосиополь бывшему северианину Павлу Одноглазому, послав и ему письмо Мины, согласие Фаранита и свое собственное? Или когда писал павлианисту Георгию по прозвищу Арсан, дабы тот послал ему выдержки об этом их одном действии, причем вставил в письмо и то, что он этим созидает единство Церкви с ними? А послание это блаженный Иоанн, папа Александрийский, собственноручно вырвал у Арсана, почему и вознамерился из-за него произвести его (Арсана) низложение. Но ему помешало случившееся тогда нашествие персов на Египет. Или, когда он ответил на письмо Кира Фасидского, на его вопрос об одном и двух действиях, послав и ему упомянутое письмо Мины? Так что? Поскольку Сергий многими способами обнародовал собственный недуг и навредил большей части Церкви, блаженный Софроний поставил ему на вид с подобающим своему сану смиренномудрием: бросившись ему в ноги и вместо всякой мольбы принося ему животворные страсти Христа Бога, чтобы тот не возобновлял еретическое высказывание, которое, благо, погасили прежде жившие святые отцы, - так что же, он сам был виновником такого соблазна?
П. Рассуждение надлежащим образом опровергло все приведенные доводы, и в разыскании о волях совсем ничего не упущено.
М. Поскольку разыскание о волях подошло к концу, не хочешь ли поговорить таким же образом и о действиях?
П. Не зная о том, что воли природны, я принял и положение о действиях, и если я что-то утверждал устно или письменно, то имея в виду эту мысль. Теперь же, когда мы признали по обобщению, что воля и действие - природны, все, что я раньше отстаивал по этому вопросу, отменяется, и мне представляется излишним в дальнейшем вообще заводить об этом речь.
М. Так что же? Поскольку Бог призвал нас к познанию Его истины из-за заранее известного Ему нашего намерения, разве не следует разобрать то, что некоторые письменно или устно высказали об этом, ради легковерных людей, которые, как водится, воспринимают все без предосторожности?
П. Если исследование имеет такую цель, то оно необходимо. Ибо забота о безопасности простодушных людей есть подражание Божественному человеколюбию.
М. Итак, если это подражание Божественному человеколюбию, начнем отсюда рассмотрение данного предмета.
П. Начнем.
М. Я нашел в твоих сочинениях утверждение об одном действии во Христе, поскольку Он един. Итак, если у Него одно действие, поскольку Он един, а единое - это Его ипостась, значит, это [Его] одно действие ипостасно, и окажется, что у Него иное действие, как и ипостась, по сравнению с Отцом и Матерью, - если Христос не есть кто-то из них.
П. Если вы говорите о двух действиях из-за двух природ во Христе, а не об одном из-за единства лица, то и у человека окажется два действия из-за сущностного различия между его душой и телом. А если так, то у Христа будет три действия, а не два.
М. То, что вы выдвигаете для опровержения природных качеств, то же самое выставляют против природ те, кто против них борются. Только в этом вы умельцы: во всем за ними следовать. Поэтому и мы те же обличения, что были предъявлены им отцами, применяем к вам, как к одержимым тем же недугом: дескать, если из-за различия двух природ во Христе вы тоже вместе с нами будете утверждать две природы, а не одну - из-за единства лица, то таким образом и в человеке окажется две природы из-за сущностного различия между его душой и телом, а если так, то у Христа будет три природы, а не две. Если же из-за различия природ вы, вместе с нами утверждая две природы, не говорите о трех природах во Христе, то как у нас, когда мы говорим о двух действиях из-за различия природ, получится три действия? Ведь того, что вы говорите вместе с нами в ответ тем, кто выставляет это против природ, нам будет достаточно, чтобы возразить вам применительно к действиям. Но таким образом рассуждение опровергло вас на том же уровне, показав нелепость вопроса. А из вышесказанного мы заключаем, что видовое единство человека по сущности не тождественно единству души и тела. Ибо видовое единство человека показывает единообразие всех подпадающих под природу индивидуумов, поэтому мы не говорим о нем неопределенно, но - прибавляя [слово] "человек". А единство души и тела по сущности наносит ущерб самому их бытию, толкая его к полному несуществованию. Если же видовое единство человека не тождественно единству души и тела по сущности, то, значит, нам нет необходимости говорить об одном видовом действии, или называть его ипостасным, или утверждать три действия, потому что действие относится к природе.
П. Но с действиями вводятся лица, как у Нестория, и приходится, говоря о двух действиях, защищать его мерзкие догматы.
М. Как раз Несторий, говоря о двух лицах, постановляет одно действие. А если вместе с действиями, по-вашему, вводятся лица, то с лицами, говоря последовательно, будут вводиться и действия. И вы, следуя собственным правилам, будете вынуждены из-за одного действия Святого Божества говорить и об одном Его лице, или из-за трех Его ипостасей - о трех действиях, либо, как Несторий - об относительном соединении, ибо одно действие и есть Его единство, как тот же Несторий и его шайка показали в своих писаниях. А применительно к нам, поскольку у нас одно видовое действие, но много ипостасей, вам придется говорить или из-за одного видового действия об одном лице на всех, или из-за множественности лиц - о множественности действий. И тщетным будет отеческое слово, утверждающее: "У кого одна сущность, у тех одно и действие".
Еще же, если, по их словам, вместе с действием вводится лицо, а они допускают, что от Того же воплощенного Слова исходили многие действия, то они допустят и вводимые вместе с исходящими действиями лица, раз хотят быть в согласии с самими собой, и окажется, что у Одного и Того же бесчисленные и лица, и действия.
И опять-таки, если, по их утверждению, вместе с действием вводится лицо, то и при устранении его оно тоже обязательно устраняется. А если это истинно, вместе с устранением и двух, и одного действия будут устранены и два, и одно лицо, и Христос, насколько это в их власти, перейдет из сущего и сверхсущего в не сущее, - а что может быть нечестивее этого?
Если же кому-нибудь захочется от большого избытка рассмотреть это и применительно к каждому из нас, то он найдет, что мы в одно и то же время и размышляем, и прогуливаемся, или об одном думаем, а о другом говорим со встречными, что, как повествуется, делал и Моисей: в одно и то же время и ходатайствуя перед Богом за народ, и в беседе с народом побуждая его к добрым надеждам. И каждый человек не раздваивается из-за того, что действует двойственно сообразно своим природам, и из-за того, что действующий двойственно один, он не смешивает движения, сущностно присущие его природам. И то же самое относится к произносимому слову: мы видим и вложенный в речь смысл, и речь как носитель смысла, и их полное взаимопроникновение, и как вместе с их различием не вводится различие лиц, так и вместе с теснейшим единением - смешение. А что же сказать тогда о раскаленном мече, который ничуть не хуже сохраняет и две природы, то есть огня и железа, и их природные действия, то есть жжение и рассечение, и во всем проявляет их одновременно? Ведь ни жжение его неотделимо от рассечения после соединения, ни рассечение - от жжения, и из-за двойственности природного действия не вводится два раскаленных меча, а из-за единственности раскаленного меча не происходит смешения или растворения сущностного различия.
П. Не один ли был действующий?
М. Да, один.
П. Так если один действующий, то действие одно, как у одного.
М. Этот Один - Христос. Ибо, раз вернулись мы к тому же самому, я опять спрошу вас о том же, что и раньше: Он один по ипостаси или по природе?
П. По ипостаси. Ведь по природе Он двойственен.
М. Итак, Он действует двойственно из-за двойственности природ или единично из-за единственности ипостаси? Но если Он, Один и Тот же, действовал двойственно, будучи один, то, значит, вместе с числом действий не вводится число лиц, а если - единично (из-за единственности лица), то рассуждение об этом повлечет те же самые нелепости по тому же самому поводу. Ведь если действие ипостасно, то вместе с множеством ипостасей будет усматриваться и различие действий.
П. Необязательно, что, раз Он действовал двойственно, то у Него были два действия, но поскольку Действующий был один, [то и действие было] одно.
М. Так же и другой говорит тебе о природах: раз у Него двойственная природа, это не значит, что природы уже суть и называются две, но так как ипостась Его одна, то природа Его есть и называется одна. А чтобы не упоминать всего, что об этом можно сказать, рассуждая об одном действии, о каком именно вы изволите говорить: о божественном, человеческом или ни о том, ни о другом? Но если о божественном, вы говорите, что Христос - только Бог, если же о человеческом, - что Он совсем не Бог, а просто человек, а если ни о том, ни о другом, то вы постановляете, что Он ни Бог, ни человек, но тот, кто не существует.
П. Утверждая, что у Божества Христова и Его человечества одно действие, мы говорим, что оно присуще Ему не в смысле природы, но по образу соединения.
М. Если действие возникло у Него, по вашему слову, от соединения, то, стало быть, до соединения Он был бездейственен и, по-вашему, принужден к творению. И опять-таки, если действование возникло у Него от соединения, а Отец и Святой Дух не соединились ипостасно с плотью, то Они, значит, не действуют. А если Они не действуют, то и не Создатели, чтобы не сказать, что Их и вовсе нет.
И вновь, поскольку соединение есть отношение, а не вещь, то, значит, Христово действие есть отношение, а не вещь.
И еще, вы будете вынуждены называть его (это действие) или сотворенным, или несотворенным, потому что между сотворенным и несотворенным нет совершенно никакого среднего [действия]. И если вы назовете его сотворенным, то оно указывает на сотворенную природу, и только, а если - несотворенным, то оно отмечает несотворенную природу, и только, ведь необходимо, чтобы природные качества обязательно соответствовали природам. И как возможно, чтобы у сотворенной и получившей начало природы было несотворенное действие, безначальное и беспредельное, созидательное и хранительное? Или как у несотворенной и безначальной [природы] - [действие] сотворенное, и получившее начало, и ограниченное, и хранимое другим, чтобы не распадаться?
П. Ты никого не одобряешь и не соглашаешься даже с теми, кто называет одним действием последствие совершенных Христом дел?
М. У разных деяний разные последствия, а не одно, как было показано применительно к раскаленному мечу. Ведь хоть они и соединены друг с другом, действие огня и действие клинка, но мы видим, что последствие огня есть жжение, а последствие железа - рассечение, хотя они и не отделяются друг от друга в обжигающем рассечении или в рассекающем жжении, как и у неба - одно [действие], и у земли - другое, и у солнца - третье. Итак, невозможно говорить об одном последствии, раз и деяние - не только одно. Посему, если вы постановили единую волю, имея в виду последствие совершенных Христом дел, то или постановите и одно деяние, или, из-за бесчисленных дел - бесчисленные и действия. Впрочем, искомое у нас относится к делам - ведь речь не о том, что вне Христа, но о том, что в Самом Христе, то есть о природном определении Христовых сущностей, потерпело ли оно ущерб от соединения или осталось без ущерба и, если потерпело, может ли существовать ущербная природа, если же [осталось] без ущерба, то в нем ли (я имею в виду, в составляющем сущность определении) усматривается действие, или оно относится к внешним вещам. Но то, что природное действие не относится к внешним вещам, ясно из того, что без дел может быть природа, а без природного действия природа не может ни быть, ни познаваться. Тем, как каждая вещь действует по природе, удостоверяется, что она не превращается [в то, чем не является].
При этом вы установили как догмат выдуманное вами наподобие козлооленя одно действие, имея в виду не деяние, но природное определение соединившихся сущностей. И неложное удостоверение тому суть "Главы" (Киром изложенные, а вами благосклонно и весьма радостно принятые), в которых он, постановив одно действие, утверждал, что Христос одним и тем же вершил и Божественное, и человеческое, противореча не только Священному Писанию и святым отцам, но и самому естеству всего, что возникло. Ведь ничему из сущего не свойственно творить противоположное, оставаясь в рамках своей природы. Ибо огонь не греет и охлаждает, и лед не охлаждает и согревает, и земля не сушит и увлажняет, и вода не увлажняет и сушит. Посему, если ни у чего из сущего такового не усматривается, то как вы не побоялись сказать, что Слово, воплощенное и сущностно ставшее человеком, одним действием совершает и чудеса, и страсти, которые отличаются друг от друга определением природы?
П. Почему же светило церковное Кирилл выдвинул догмат, противоположный благочестивому пониманию, появившемуся ныне в результате обсуждения, говоря о "показавшем через оба [действия] одно родственное действие", то есть о Христе?
М. Данное высказывание совершенно не противоречит двум действиям, напротив, оно их подтверждает. Ведь он не сказал, что у Божества Христова и Его человечества одно природное действие (потому что иначе он не говорил бы в другом месте, что "одно действие у Создателя и создания никто в здравом уме не допустил бы", но желая показать, что действие Божества одно - и без плоти, и с плотью. Как если бы кто, желая показать, что действие огня одно и с дровами, и без дров, сказал бы, что огонь жжет и без дров, и с дровами. Так и отец не назвал одним действие двух природ, но одним действием назвал Божественное и Отчее, сущностно присутствующее в воплощенном Слове Божием, которым Он не только всесозидающим повелением бестелесно совершал Божественные знамения, как Он Сам говорит (раз и после воплощения Он единодействен собственному Родителю, действующему бестелесно), но и прикосновением Своей плоти являл их телесно. Ведь таково значение слов "через оба". Так что оживление отроковицы, или прозрение слепого, или благословение хлебов, или очищение прокаженного, происшедшие словом и всесозидающим повелением, родственны по природе совершаемому через телесное прикосновение, чтобы показать плоть животворящей, как в полном смысле принадлежащую Ему, а не другому, благодаря беспримесному с Ним соединению. Ибо через обе эти вещи (я говорю о повелении и прикосновении) Божественное действие узнавалось из самих дел, нисколько не вредя подобному нам человеческому и страдательному действию плоти, но, напротив, сберегая его для собственного проявления. Так же и душа посредством собственного тела, будто инструмента, и его природного действия, производит свойственное ей и свое по природе действие. Ведь протягивание руки и прикосновение, и удержание, и смешивание брения, и преломление хлеба, - и просто-напросто все, что совершалось посредством руки или другого члена или части тела, относилось к природному действию Христова человечества, которым Он Сам, Бог по природе и природно творящий Божественное, действовал как человек, дабы одно удостоверялось по природе через другое, показывая, что Он поистине есть совершенный человек "кроме только греха".
Итак, отцу не была неведома исключительная особенность каждой из природ, включающая и другие природные свойства, то есть созидательное действие и жизненное, передающееся от души Его телу. Сохраняя их в себе, воплощенный Бог Слово явил их ясно различимыми и несмешанными: созидательное - тем, что создал сущность, качество и количество, из которых, в которых и через которые бывает и созерцается существование сущего (хотя у эллинов философствующие растягивают сущее до десяти определений, но именно в этих [трех] содержится и заключается вселенная). Сущность [Он создал], восполнив недостававшие слепому глаза, качество - превратив воду в вино, а количество - умножив хлебы. Жизненное же действие Он показал тем, что дышал, говорил, видел, слышал, касался, чувствовал запах, ел и пил, двигал руками, ходил, спал и прочее, что во всех, подпадающих природе, показывает единообразие природного действия.
П. Ты представил мысль отца благочестиво и без натяжек, не противоречащей, но согласующейся во всем с двумя действиями. А что тогда скажем о святом Дионисии, который изрек в послании Гаию, служителю о Христе, что Он "осуществил в нас некое новое Богомужнее действие"?
М. Новизна есть качество или количество?
П. Количество.
М. Значит, она вводит вместе с собой и такую же природу, если определением всякой природы является содержание ее сущностного действия. Но не только это, а и когда апостол говорит: "Вот, все стало новым", он говорит не что иное, как: вот, все стало одним, а хотите ли вы называть это "по природе" или "по действию", пусть будет на ваше усмотрение. Если же новизна есть качество, то она обозначает не одно действие, но новый и неизреченный образ проявления природных действий Христовых, в соответствии с неизреченным образом взаимопроникновения друг в друга Христовых природ, и Его человеческое житие, удивительное и невиданное, и неведомое природе сущего, и образ взаимообмена в неизреченном единении.
П. Разве "Богомужнее" не означает одного [действия]?
М. Нет. Ибо выражение это, наоборот, перифрастически, через исчисление природ, передает их действия, раз при отрицании крайних [начал] во Христе нет ничего среднего. Если же оно обозначает одно действие, то у Христа, как у Бога, будет иное действие помимо Отчего. Посему Сын будет с другим действием, нежели Отец, раз Отчее не есть Богомужнее. А кроме того, "Богомужнее" отличает и устанавливает природу. Ведь действие, будучи природным, есть устанавливающий и прирожденный признак природы. И те, кто рассматривал относящиеся к этим вещам вопросы, сказали, что род количества - одно, а качества - другое.
П. Новизна не есть ни количество, ни качество, но - сущность.
М. Меня удивляет, как ты решился это вымолвить. Что противопоставляется сущности?
П. Не сущее.
М. А что - новизне?
П. Древность.
М. Так что новизна не есть сущность, но - качество. Но как же, если поймем это выражение в смысле одного действия, мы не представим тем самым этого богоявляющего учителя противоречащим самому себе и прочим отцам? Ведь они все отчетливо сообща и сказали, и научили, что у кого одна сущность, у тех одно и действие, а у кого одно действие, у тех одна и сущность, и что отличающиеся сущностью отличаются и действием, и отличающиеся действием отличаются и сущностью.
П. Это сказано отцами применительно к богословию, но не к домостроительству. Поэтому не для разума, любящего истину, переносить на домостроительство сказанное ими применительно к богословию, и тем самым вводить такие нелепости.
М. Если отцы сказали это только применительно к богословию, то, значит, после воплощения Сын, по-вашему, не рассматривается в богословии вместе с Отцом. А если не рассматривается в богословии, то и не сопричисляется [Отцу] в крещальном призывании, - и тщетными окажутся вера и проповедь.
И вновь, если Сын по воплощении не рассматривается в богословии вместе с Отцом, Он не будет и той же сущности, ибо различающиеся определением непременно будут различны и по природе.
И опять-таки, если по воплощении Сын не рассматривается в богословии вместе с Отцом, то к кому мы отнесем слова: "Отец Мой доныне делает, и Я делаю", а также: "Что творящим видит Отца, то и Сын подобно творит", и: "Если Мне не верите, делам Моим верьте", и: "Дела, которые Я творю, свидетельствуют обо Мне", также: "Как Отец воскрешает мертвых и животворит, так и Сын, кого хочет, животворит?". Ведь все это показывает, что у Него не только одна с Отцом сущность даже после воплощения, но и одно действие. И еще, если промысел о сущем есть действие Божие, а он принадлежит не только Отцу и Духу, но и Сыну даже после воплощения, то, значит, у Него одно действие с Отцом и после воплощения.
И еще, если чудеса суть действие Божие, а по чудесам мы узнали, что Он одной сущности с Отцом, то, значит, Он был явлен как одной и той же сущности с Отцом из одного и того же с Ним действия - и Он рассматривается в богословии вместе с Ним и после воплощения.
И еще, если созидательное действие сущностно присуще Богу, а сущностно присущее - неотъемлемо, то придется им или, говоря, что у Него после воплощения не одно и то же с Отцом действие, признать, что Он и не одной и той же с Ним сущности (ведь где нет природного действия, не будет и природы), или, говоря, что Он одной и той же с Ним сущности, придти к тому, что у Него и то же самое действие, рассматривая Его в богословии вместе с Отцом и после воплощения, ибо где природа, там непременно будет и общее согласное с ней действие.
П. Мы говорим об одном действии не для того, чтобы отрицать человеческое действие, но потому что в противопоставлении Божественному действию оно в этом смысле именуется претерпеванием.
М. Согласно этому рассуждению и те, кто говорит об одной природе, говорят это не для отрицания человеческой, но потому что эта природа в противопоставлении Божественной в этом смысле именуется страдательной.
П. Так что же? Разве отцы не назвали человеческое движение претерпеванием согласно отличию от Божественного действия?
М. Ни в коем случае. Ведь, вообще говоря, ничье существование не познается и не определяется из сопоставления и сравнения (или же тогда вещи окажутся причиной [возникновения] друг друга). Ведь если из-за того, что Божественное движение есть действие, а человеческое - претерпевание, то, разумеется, если Божественная природа благая, то человеческая - злая. Подобным же образом и согласно обратному утверждению с противопоставлением, Божественное движение именуется действием, поскольку человеческое движение называется претерпеванием, и Божественная природа будет благой, потому что человеческая - злая. Но довольно. Ибо поистине все это - от великой глупости.
П. Так что же? Разве отцы не назвали человеческое движение претерпеванием (страстью)?
М. Они именовали его многообразно, то есть в зависимости от подразумеваемых значений.
П. Это как?
М. Они называли его и силой, и действием, и различием, и движением, и особенностью, и качеством, и претерпеванием, но не противопоставляя Божественному, а, в качестве сохраняющего и неизменного - силой; в качестве отличительного и выявляющего единообразие во всех [ипостасях] одного вида - действием; как отделяющее - различием; как указательное - движением; как составляющее, присущее только ему, а не другому, - особенностью; как видообразующее - качеством; как движущееся - претерпеванием. Ведь все, что от Бога и после Бога, претерпевает через то, что движется, поскольку это не самодвижение или самосила. Итак, не по противопоставлению, как сказано, но из-за созидательно заложенного в них Сущностью, составившей вселенную, причинного смысла. Поэтому и, провозглашая его вместе с Божественным, они назвали его действием. Ибо сказавший: "Действует каждым из видов с приобщением другого", что иное сделал? Или сказавший: "Ибо, пробыв сорок дней недоступным, позже взалкал: ведь Он, когда захотел, дал природе действовать по-своему", или говорившие о разных его действиях, или о двойном, или об одном и другом [, что они иное сделали]?
П. Поистине, и разыскание о действиях показало одно действие нелепым, когда оно каким бы то ни было образом высказывается применительно ко Христу. Но прошу извинения и за себя, и за прежних. Ибо мы впали в эти нелепые понятия и логические умозаключения по незнанию. Я призываю найти способ, чтобы и эта привнесенная нелепость была упразднена, и память предшественников - сохранена.
М. Нет другого способа, кроме как умолчать о лицах, а подобные догматы - предать анафеме.
П. Но если это произойдет, окажется, что вместе с ними извержены и Сергий, и состоявшийся при мне собор.
М. Удивляюсь я, как ты именуешь собором то, что состоялось не по законам и соборным канонам или правилам, ведь не было ни окружного послания с согласия патриархов, ни определенного места или дня встречи. Не было ни обвиняемого, ни обвинителя. У собравшихся не было сопроводительных писем, ни у епископов от митрополитов, ни у митрополитов от патриархов. Ни посланий, ни местоблюстителей не было послано от других патриархов. Так кто же, кто еще в своем уме, позволит называть собором то, что наполнило всю землю соблазнами и раздорами?
П. Если нет иного способа, нежели этот, я, предпочитая всему свое спасение, готов поступить так со всяческим подтверждением, прося только лишь об одном, чтобы мне предварительно удостоиться поклонения апостольским гробницам, а вернее, самим первоверховным апостолам, а впоследствии и лицезрения святейшего папы, и вручить ему томос о происшедших несообразностях. Когда он так сказал, Максим и патрикий Григорий ответили: "Так как твое предложение хорошо и полезно для Церкви, да будет так".
Итак, оказавшись вместе с нами в этом велеименитом городе римлян, он исполнил свое обещание, осудив догматы нечестивого "Экфесиса" и соединив себя посредством православного исповедания со святой, соборной и апостольской Церковью, благодатью и содействием великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Ему же слава во веки веков. Аминь.
Вопросы и недоумения
Предисловие
На первый взгляд, этот вопрос может показаться искусственным. В самом деле, разве не очевидно, что любой новый перевод сочинений отца Церкви, великого богослова и философа, прп. Максима Исповедника, заслуживает внимания читателя без всякой рекламы и объяснения. Разве и так не ясно, что читать святых отцов, если, конечно, стараться понимать чему они учат и извлекать из этого уроки для жизни, полезно и спасительно? Но, во–первых, не все возможные читатели этой книги в равной степени церковны, чтобы так смотреть на вещи, а, во–вторых, и самым благонамеренным, наверно, не столь уж ясно, зачем им читать автора, жившего тринадцать веков назад и пользовавшегося в своем толковании Св. Писания порой весьма странными, с точки зрения современного читателя даже причудливыми, представлениями того, кто написал, например: «О быке говорят, что он имеет треугольное сердце, пятигранные почки, что у него еще и три желудка и глаза, световидные днем, а ночью огневидные; треть дня и треть ночи он дышит, выдыхая, и смотрит на восток; правая же ноздря у него обоняет с удовольствием теленка, кровь же его смертельна для всех домашних животных, кроме собаки»[1].
Нужно быть уж очень благочестивым, чтобы не испытать удивления, не рассмеяться или не пожать плечами при чтении этого пассажа, если вообще не отложить эту книгу как несущую на себе явный отпечаток «до–научного» мышления и совершенно иной цивилизации и культуры, имеющей, может быть, исторический, «музейный» интерес, но вряд ли актуальной и убедительной для современного человека.
Оставим пока в стороне быка с его «пятигранными почками» и «треугольным сердцем» — такого быка за рога нам взять сразу вряд ли удастся — и попробуем подойти к данному сочинению прп. Максима с другой стороны.
Мы живем в так называемом секулярном, пост–христианском обществе, где много «богов» — и новые боги потребительского общества, и старые боги, наций, государств, культур, религий, где много проповедников и церквей. Как понять, кто проповедует истинного Бога, когда и Библию трактует много разных учителей и проповедников и каждый на свой лад. Как в этой разноголосице не заблудиться, не махнуть рукой, отчаявшись найти истину?
Впрочем, не следует преувеличивать степень отличия нашего времени от того, скажем, когда жил прп. Максим, считая, что когда почти все были верующими, верить в Бога было проще. Вопрос ведь не в том, чтобы верить — в то или иное верят почти все и сейчас, — а в том, чтобы не обмануться в своей вере. А с этим во время прп. Максима дело обстояло ничем не легче, чем в наше. И в его время ту же Библию толковали по–разному, и можно предположить, что вряд ли прп. Максим предпринял бы новую попытку толкования многих мест Священного Писания, если бы его полностью удовлетворяли толкования, которые были в наибольшей степени тогда распространены.
А вопросы, которые обсуждает прп. Максим, читая Библию, по крайней мере некоторые из них, вполне могут восприниматься современным читателем как актуальные. Возьмем лишь один пример. Кто не смутится, читая в Писании историю о том, как пророк Елисей, когда над ним посмеялись дети, говоря: «иди, иди, плешивый», проклял их, и из леса вышли медведицы и растерзали сорок два ребенка[2]. Может ли современный человек верить в Такого Бога, пророки Которого творят такие «чудеса»? Не оказывается ли в этом случае само Писание преткновением для веры в «Бога Библии»? Или, с другой стороны, нет ли опасности, что человек, если он уверует в Такого Бога, пророки которого убивают детей из‑за одних насмешек над ними, поверит в Бога жестокого и «справедливого», и сам будет жесток, обидчив и «справедлив»? Что вопросы эти действительно волнуют современных читателей Библии, легко убедиться. Например, на Интернет–форуме Свято–Филаретовского института одна из посетительниц так и спрашивает: «Объясните, пожалуйста, почему пророк Елисей так жестоко поступает с детьми, проклинает их, после чего детей съедает медведица?» Ответ, который приводится на форуме, принадлежит филологу и византинисту, академику С. С. Аверинцеву. Приведем отрывок из этого ответа, в котором Аверинцев для начала вспоминает о ереси маркионитов, отрицавших благодатность Ветхого Завета и считавших, что бог Ветхого Завета вовсе не тот же самый, что Бог Иисуса Христа, то есть Завета Нового, — злой демиург, а не Бог любви. С. С. Аверинцев предлагает свой способ преодоления маркионитской угрозы противопоставления Ветхого Завета Новому: «мы [, христиане,] должны были во II веке победить маркионитское искушение, и мы должны его снова и снова побеждать… Если бы не было, даже в самом Ветхом Завете, постепенного раскрытия Божиего Откровения, то тогда зачем было бы время? Зачем была бы история? Зачем Бог сотворил время, если не для того, чтобы во времени, в последовательности времени раскрывалось бы то, что не раскрылось сразу. Конечно, ветхозаветные пророки не были еще христианскими праведниками, и столь же верно, что даже более поздние пророки знали то, чего не могли знать более ранние… Если бы великий пророк Елисей уже знал, что сказано в Нагорной проповеди, то не нужна была бы Нагорная проповедь. И не нужна была бы историческая преемственность. Вот это очень христианское понятие: «исполнение времен»»[3].
Оставим пока ответ С. С. Аверинцева и отметим, что прп. Максим, хотя и жил в VII в., то есть задолго до появления гуманизма в каком бы то ни было виде, тоже, судя по всему, сталкиваясь в Ветхом Завете с местами, буквальное понимание которых подразумевало бы представление о Боге и Его святых как о неоправданно жестоких, старался избежать такого понимания. И вот тут интересно сравнить стратегию интерпретации Библии, которую применял прп. Максим, со стратегией, которую применил С. С. Аверинцев. Отвечая на вопрос об Елисее и детях, растерзанных медведицами, прп. Максим для начала старается смягчить всю ситуацию, если трактовать слова Библии буквально: «Некоторые говорят, что дети были не израильтяне, а иноплеменники, и что они не возрастом были дети, а разумом. Они слышали, что пророк творит множество знамений, но не верили и насмехались над ним; но были же некоторые и не согласные с их безумным мнением, и поэтому, дабы они не потерпели вреда и хула не вознеслась к Богу, Бог покарал насмешников» (qu. dub. 165). Понятно, что издевательство толпы уже взрослых иноплеменников–язычников, высмеивающих пожилого пророка Божия Елисея, как и кара Божия за хулу на чудеса (то есть на Святого Духа), чтобы не распространилась эта хула и не губила души, выглядит уже не такой страшной жестокостью как умерщвление малых детей с помощью медведиц.
Для сравнения, скажем, Златоуст, считает, что растерзанные медведицами были дети, хотя и не совсем маленькие, старше ю лет, и приводит этот случай в пример того, что человек уже с этого возраста дает отчет за свои грехи[4]. В другом же месте Златоуст пишет о каре Божией, постигшей детей, как о вполне справедливой[5].
В любом случае, прп. Максим не останавливается на даже «смягчающем» образ сурового Бога и Елисея толковании и переходит к толкованию, «согласно созерцанию» (κατά την θεωρίαν). В чем состоит этот подход, мы рассмотрим ниже, пока же отметим, что переход на иной уровень толкования связан у прп. Максима не с мотивами, так сказать, «скриптуродицеи»[6], то есть оправдания Священного Писания, того образа Бога, который складывается при его буквальном чтении. Нечто вроде «скриптуродицеи» представляет собой ответ С. С. Аверинцева, который, как мы видим, существенно расходится с ответом, например, Златоуста, вовсе не считавшего, что Елисей в своей праведности был ниже христианского уровня, и не объяснявшего умерщвление детей неполнотой Божия откровения во времена Елисея. Прп. Максим тоже не прибегает к таким объяснениям, как С. С. Аверинцев. Для него, как и для многих святых отцов, было совершенно невозможно утверждать, что жизнь почитаемых во святых Ветхозаветных пророков была ниже, чем у христиан. Ровно напротив, св. Григорий Богослов, например, сравнивал добродетель св. Афанасия Великого именно с добродетелью ветхозаветных святых, той, благодаря которой они расторгли завесу материи и плоти и взошли к Богу. Именно о ней он писал: «Такое любомудрие из новых и древних достигнуто не многими…. Кого же разумею под достигшими? Эноха, Ноя, Авраама, Исаака, Иакова, двенадцать патриархов, Моисея, Аарона, Иисуса, Судей, Самуила, Давида, Соломона до известного времени, Илию, Елисея, пророков… Иоанна [Крестителя]»[7]. Прп. Максим (правда, не в Qu. dub.[8], а в Трудностях к Иоанну[9])у пойдет так далеко, что одного из ветхозаветных святых — Мелхиседека — выберет в качестве образца совершенно обоженного человека[10]. Как познавшего Бога святого прп. Максим описывает в Трудностях к Иоанну и пророка Елисея[11].
Так что списать наказание 42 детей медведицами на незнание Елисеем заповедей любви (то есть Нагорной проповеди), как это делает С. С. Аверинцев, для прп. Максима было невозможно. Тем не менее, не пошел он и по пути Златоуста, который, приняв, что осмеявшие пророка были дети, принял и их страшную смерть как справедливую Божию кару. Видно, что в первом толковании, где прп. Максим ссылается на мнение, что это были не дети, а взрослые, он старается смягчить версию, которой придерживался, скажем, Златоуст и которая, вероятно, была наиболее распространенной в его время. Но очевидно и то, что на таком, «смягченном», толковании он не останавливается, не отождествляясь до конца с его авторством, хотя и допускает такое понимание (это видно по словам и интонации: «Некоторые говорят, что дети были не израильтяне, а иноплеменники…»). Собственное толкование прп. Максима (в котором он уже не ссылается на «некоторых») начинается тогда, когда он толкует смысл Писания «согласно созерцанию», уходя от понимания истории с Елисеем как некоего события, имевшего место со святым пророком в какой‑то момент истории. Эпизод Священной истории, как мы увидим, является для прп. Максима образом духовного события, которое может произойти с каждым человеком, и в этом качестве эта история намного интересней и, главное — актуальней для нас. В такой перспективе не библейский рассказ о некогда жившем пророке, не представление о Боге (более или менее суровом), возникающее при этом рассказе, являются предметом описания и «оправдания» (как это делает С. С. Аверинцев), но в центр становимся мы сами, искания нашей душою истины и те опасности, которые нас подстерегают на этом пути.
Это совершенно иная перспектива, увидеть которую можно только вникнув в само толкование прп. Максима «согласно созерцанию»: «когда всякий ум, подобно Елисею, плешивый[12]у то есть чистый от мыслей о материальном, восходит к знанию, то над ним весьма [злобно] насмехаются помыслы о чувственном, о материи и о форме — ведь число сорок означает чувственное[13], а материя и форма, прибавляясь к нему, составляют [с ним] число сорок два[14]. Так вот, такие помыслы высмеивают ум, дабы внушить ему нерешительность [в отношении] добродетелей, [и тогда] он [творит] молитву и убивает их с помощью двух медведиц, то есть наслаждения и вожделения — ведь эти страсти, если обратить их вспять и применить для благой цели, умертвят насмехавшиеся помыслы» (qu. dub. 165).
В этом толковании вообще уже нет ни реальных «детей», ни «медведиц», ни справедливого или несправедливого наказания «детей», ни даже самого пророка Елисея, есть только мы — каждый из нас — и некая ситуация, которая может возникнуть с тем, кто вступил на путь познания (гнозиса), и пытается ради этого познания очистить свой ум от страстных помышлений о материи и плоти. Именно наша душа и ее путь к познанию истины, очевидно, для нас важнее всего, даже вопроса о том, справедливо или нет покарал Бог из‑за Елисея детей, да и были ли, собственно, это дети, или же уже взрослые, важнее и так называемого вопроса о теодицее (то есть «оправдания» библейского Бога). В самом деле, зачем нам «оправдывать» Бога и Св. Писание, если нас самих это не приближает к знанию (гнозису), если это ничего не дает нашей собственной душе, не приближает ее не к внешне–интеллектуальному, а опытному знанию истины. Исходя именно из этой шкалы ценностей, где во главу угла поставлено состояние нашей собственной души, ее движение к Богу и грозящие ей на этом пути опасности, прп. Максим и читает Св. Писание, в том числе и рассматриваемую в qu. dub. 165 историю о Елисее, детях и медведицах.
В толковании прп. Максима речь идет о том состоянии, когда помыслы о чувственном издеваются над устремившим свой ум к гнозису, смеясь над тем, что он отказался от удовольствий и желаний, и таким образом жизнь его стала унылой жизнью «плешивого старика», не знающего ни сильных желаний, ни их удовлетворения. Гностик (образом которого и выступает Елисей), как пишет прп. Максим, уничтожает эти помыслы; с помощью молитвы он не дает этим насмешкам возыметь то действие, чтобы он снова стал искать наслаждение в чувственном и отказался от стяжания добродетелей, но, мало этого, наслаждение и вожделение, направленные к благой цели, то есть к истинному Благу, совершенно уничтожат, согласно прп. Максиму, нападение помыслов о якобы жалкой и безрадостной жизни, которую он ведет.
Этого примера достаточно, чтобы убедиться, насколько подход прп. Максима к Священному Писанию (да и писаниям святых отцов, о чем мы еще скажем ниже) отличается от наиболее привычного и распространенного как в его, так и в наше время. Это не значит, разумеется, что все остальные толкования Св. Писания — «неверны» (хотя, конечно, есть и такие), что толкование истории с Елисеем, скажем Златоуста, нужно отбросить (для определенных, в первую очередь пастырских и педагогических целей в определенных обстоятельствах оно, очевидно, полезно), но именно подход к Священному Писанию прп. Максима выстраивает ту духовную перспективу, которая при всех переменах культур, цивилизаций, религиозных течений остается «единой на потребу», перспективу, где нет ничего важнее, чем «приближение по знанию единого к Единому»[15], как сам прп. Максим, вероятно обыгрывая знаменитую фразу из Эннеад Плотина[16], сказал о совершенном патриархом Авраамом, преодолевшим дихотомию материи и формы, поднявшимся над миром явлений и познавшим тайну Богоединства.
В этом смысле экзегеза прп. Максима — экзегеза монашеская и гностическая (в собственном смысле того и другого слова), то есть такая, в которой в Священном Писании и писаниях отцов — во всем многообразии речений, историй, персонажей и тем — он стремится отразить проблематику спасения (то есть единения по познанию в любви с Богом) отдельного человека (монады), человека, который при этом, как соединяющийся с объемлющим весь мир Единым, вмещает в себя — согласно причастию воплощаемого в нем Слова Божия — не только все эти речения Писания, всех его героев, но и всю живую и неживую природу, все идеи, всех вообще людей и ангелов, то есть весь мир.
В этой перспективе на экзегезу прп. Максима не отпугнет нас и бык с его «пятигранными почками» и «треугольным сердцем». Дело не в быке, конечно, то есть не в том, насколько правильны «зоологические» сведения прп. Максима, а в том, ради чего он упоминается святым отцом, отвечающим на вопрос о смысле предписанных Богом в Ветхом Завете для принесения в жертву — овцы, быка, козы, горлицы и голубицы.[17] Единая жертва Христа прекратила все ветхозаветные жертвоприношения, но каков же тогда для христиан смысл этих предписаний Ветхого Завета? Утрачивают ли они свою силу? Если да, то получается, что слово Божие, Божии заповеди, данные когда‑то, сейчас не имеют никакого смысла и силы. Но ведь Бог вечен, и слово Его непреложно и неотменимо, иначе, если отменимо Его слово, донесенное до нас в Ветхом Завете, то где гарантия, что не отменятся и Его новозаветные обетования? А значит и заповеди Ветхого Завета, данные в Богооткровении, должны сохранять свою силу, иметь непреложный смысл. Прп. Максим в своей экзегезе и выявляет этот смысл, не зависящий от того, приносятся, или нет сейчас в жертву животные. Этот смысл, как не трудно догадаться из всего вышесказанного, — монашеско–гностический, то есть развернут не в направлении «объективного», научного познания природы этих животных (каковы они есть сами по себе), но в направлении того, узреваемого в них, конечно «отточенным оком», что может быть полезно в духовном отношении для нас. Прп. Максим и не скрывает своих «прагматических» намерений: «следует еще найти и присущее природе каждого животного и приспособить подходящее созерцание каждого из них» (qu. dub. 17). Исходя из этого, он и пишет, объясняя, что значит приносить в жертву быка, имеющего «треугольное сердце» и «пятигранные почки»; это значит самому — не в физическом, а в духовном смысле — иметь такое сердце и почки: «Иметь же треугольное сердце, это значит — иметь здравое суждение в сердце о Троице, ведь подобно тому, как сердце по природе передает жизнь телу, так и [правильное] почитание Бога соединяет члены души. Иметь же пятигранные почки, значит — обращать пожелательную часть души не на страстное, но посредством пяти чувств рассматривать тварь в одном вожделении и любви к Творцу» (qu. dub. 17). Собственно, сам же прп. Максим в своем созерцании «быка» и показал, что значит «рассматривать тварь в одном вожделении и любви к Творцу» (а не к бифштексу, сельскому хозяйству или зоологии), восходя от материальных объектов к питающим через них нашу душу духовным смыслам, служащим при таком воз–ведении (по–гречески — άναγωγή[18]) нашему вос–питанию и спасению.
Итак, подобно тому, как толкуя историю о Елисее, детях и медведицах, прп. Максим ушел от объективирующего чтения текста, вместив всех героев этого повествования в одну человеческую душу — с ее частями, силами, жизнью и устремленностью к Богу (или отпадением от Него), так теперь в одного, отдельно стоящего пред Богом человека, он вместил всех этих жертвенных животных Ветхого Завета. В горизонте богопознания объект созерцания «опрокидывается» в субъект, то есть в человека, отражается в нем, не теряя, впрочем, своей специфики (так бык предстал пред нами во всей реальности — сердца, почек, обоняния его ноздрей, стоящего рядом с ним теленка…), которая — до мельчайших деталей — наполняется духовным смыслом, устремляющим человека, созерцающего этого «быка», к Творцу как быка, так и самого человека. И все это в контексте экзегезы Священного Писания, то есть в данном случае — заповедей о жертвенных животных[19], которые обретают свой новый, точнее, истинный смысл, содержащийся в освобожденном от буквально–исторического понимания, обращенном к нам, слове (логосе) Божием.
Быков уже не приносят в жертву, рассказ об убиении детей посредством медведиц теперь вызывает недоумение, если не протест, но остается еще сам человек и происходящее с ним в мире и Церкви, то, как он должен смотреть на творение и Св. Писание, чтобы они не заслоняли от него Бога, а открывали Его, вселяли бы Его слова в сердце. Это то, что стоит в центре экзегезы прп. Максима и ради изучения и понимания чего эту книгу, в первую очередь, следует читать.
Содержание Вопросов и недоумений, впрочем, далеко не сводится к того рода экзегезе, о которой мы сказали выше, хотя именно толкование Св. Писания и писаний святых отцов применительно к состоянию души и пути к Богу каждого человека представляется наиболее важным и актуальным для широкого читателя. В то же время, для интересующихся историей Церкви, историей догматической мысли и историей экзегезы Св. Писания Вопросы и недоумения представляют собой ценнейший памятник святоотеческой литературы, принадлежащий не только одному из величайших святых отцов, но и к эпохе в истории Православной Церкви и Византийской империи во многом переломной и до сих пор не достаточно изученной. Наконец, для всех многочисленных почитателей прп. Максима Вопросы и недоумения представляют особый интерес как произведение, в котором впервые были сформулированы многие идеи и поставлены многие вопросы, которые впоследствии разрабатывались им в таких знаменитых сочинениях, как Трудности к Иоанну, Трудности к Фоме и Вопросоответы к Фалассию. Большинство из этих сквозных для прп. Максима тем и идей освещаются нами в комментариях, здесь же хотелось бы кратко остановиться на ряде проблем, связанных с контекстом создания Вопросов и недоумений, их общим характером и особенностями.
В недавно вышедшей книге, содержащей первую попытку русского перевода Qu. dub.[20], в предисловии к нему П. К. Доброцветов приводит две датировки этого сочинения: 626 г. по Поликарпу Шервуду[21] и «не позже 624 г.», по С. Л. Епифановичу[22]. П. К. Доброцветов не отметил, однако, того, что датировка Епифановича была подвергнута критике X. Деклерком — автором критического издания Вопросов и недоумений[23].
В то же время следует отметить, что сама гипотеза С. Л. Епифановича о том, что Вопросы и недоумения были написаны перед Трудностями к Иоанну[24], но несколько позже Глав подвижнических и Глав о любви[25] и его аргументация в пользу такого мнения[26] выглядит достаточно убедительной. Правда, Д. Прассас — автор первого диссертационного исследования, посвященного Qu. dub.[27]у посчитав частоту употребления слов γνώσις (знание) и άγάπη (любовь), и сделав из этого вывод, что прп. Максим в Вопросах и недоумениях уделяет большее внимание знанию (гнозису), чем любви, а в Главах о любви акцент делается на любви, высказывает осторожное предположение, что, может быть, Qu. dub. были написаны до Глав о любви, в которых прп. Максим перенес акцент со знания на любовь[28]. Однако предположение, что у прп. Максима произошел «перелом», в результате которого он перенес акцент на любовь, не выдерживает критики, поскольку в заведомо более поздних Вопросоответах к Фалассию (ок. 630–633), если пользоваться тем же методом подсчета, никакого преобладания «любви» над «знанием» нет (скорее наоборот). Само противопоставление «любви» и «гнозиса» применительно к писаниям прп. Максима является, на наш взгляд, надуманным. Это видно и из его понимания любви в Главах о любви, которое дается через гнозис: «любовь есть благое расположение души, в соответствии с которым она ничего из сущего не предпочитает ведению (γνώσεως) Бога»[29]. Так что более вероятной представляется та очередность в написании произведений, которую предлагает С. Л. Епифанович, хотя не исключено и то, что какую‑то часть Qu. dub. прп. Максим написал и прежде или одновременно с Главами о любви, а какую‑то позднее.
Что касается места написания Вопросов и недоуменийу то относительно него сказать наверняка ничего нельзя. До недавнего времени считалось, что в 624–626 гг., то есть приблизительно тогда, когда были написаны Главы о любви и Вопросы и недоумения, прп. Максим подвизался в монастыре св. Георгия в Кизике (этого мнения придерживается, например, Ж. — К. Ларше). При этом версия Ларше[30] основана на традиционном житии прп. Максима, его константинопольском происхождении из семьи знатных родителей, службе у императора Ираклия и последующем уходе в монастырь (ок. 613–614 гг.) близ Константинополя (где он пребывал вплоть до 624 г.), а позднее — переходе в монастырь св. Георгия в Кизике. Аргументация Ларше в пользу традиционной версии константинопольского происхождения прп. Максима[31]была, однако, недавно подвергнута радикальной критике со стороны Кристьяна Будиньона[32]. Последний, опираясь главным образом на переписку прп. Максима (но также и на сирийский Псогос, опубликованный Себастианом Броком[33]), высказывается в пользу его палестинского происхождения и формирования в Александрии (куда он переехал перед захватом Палестины персами в 614 г.). Будиньон заходит так далеко, что отрицает в этой статье даже, признававшееся практически всеми учеными, пребывание прп. Максима в монастыре св. Георгия в Кизике.
Версия Будиньона пока не получила широкого признания, хотя в то же время о палестинском (а не константинопольском) происхождении прп. Максима говорят в настоящее время очень многие авторитетные специалисты по прп. Максиму и патрологи. Вопрос этот имеет особую значимость в свете проблемы «Максим и оригенизм», поскольку именно полемике с оригенизмом посвящена большая часть Трудностей к Иоанну — важнейшего сочинения прп. Максима, между тем сирийский Псогосу как известно, обвиняет самого Максима в том, что он с юных лет был связан с оригенистами. Согласно Псогосу, после смерти родителей (самаритянина отца и бывшей рабыни–персиянки — матери) Мосхий (имя Максима до пострига), еще юным отроком, был отдан на воспитание в монастырь Ветхой Лавры[34], где его принял игумен Пантелей, который был оригенистом[35]. Именно на основе этой версии, как и ряда более поздних источников, исходящих из монофизитской среды, некоторые ученые, скажем, совсем недавно Антуан Леви[36], высказывают мнение, что прп. Максим уже в юности мог познакомиться с оригенистической литературой и учением, а впоследствии[37] отталкивался от оригенизма, что наиболее ярко проявилось в Трудностях к Иоанну. Впрочем, Леви допускает, что, даже если прп. Максим и не был в юности под непосредственным влиянием палестинских оригенистов, то, в силу его палестинского происхождения, в которое Леви верит на основании Псогосау он мог быть знаком с учением оригенистов, живших в Палестине, и это делало для него актуальным полемику с оригенизмом как таковым. Палестинское происхождение служит для Леви объяснением и «его глубокого знания традиции александрийско–палестинского комментирования Аристотеля» в то самое время, когда интеллектуальная жизнь в Константинополе, как утверждает Леви, ссылаясь на Лемерля, была в упадке[38].
Из отечественных патрологов версию о палестинском происхождении прп. Максима разделяет, например, А. И. Сидоров[39]. Не сомневается в «известном факте палестинского происхождения» прп. Максима и В. М. Лурье,[40] который, впрочем, там же замечает, что доверять заявлениям о связи прп. Максима с палестинскими оригенистами «вряд ли можно», а все свидетельства сирийских источников принимает лишь для подтверждения существования оригенистической традиции в то время.
Какое все это имеет отношение к проблематике Вопросов и недоумений? Что, с другой стороны, мы можем сказать на основании чтения этого более раннего, чем Трудности к Иоанну, сочинения на тему «прп. Максим и оригенизм»? Даже самый поверхностный анализ Qu. dub. выявляет, что прп. Максим в своей экзегезе Священного Писания, в толковании имен библейских персонажей, в некоторых основополагающих представлениях о трех моментах подвижнической жизни (делание, естественное созерцание и богословие), в учении о трех силах души (разумной, яростной и пожелательной), которое он все время использует в трактовке Писания и отцов, глубоко укоренен в той традиции экзегезы Священного Писания, которая связана с именами Оригена, Дидима Слепца, Евагрия Понтийского, а также Евсевия Кесарийского, то есть в традиции не просто «александрийской», но именно «оригенистической»[41]. В Qu. dub. мы находим немало прямых или слегка переработанных цитат из этих авторов и аллюзий к их словам и мыслям, мы обращаем на некоторые из них внимание в комментариях. Еще существенней, что сама методология толкования Священного Писания у прп. Максима — его «анагогические» толкования, восхождение от буквы к духу Писания, аскетико–гностическая установка в подходе к толкованию Священного Писания, безусловно, восходят именно к этой экзегетической традиции.
Достаточно привести всего один пример. Так, авва Евагрий в своем Умозрителе пишет: «Относительно аллегорических и буквальных мест [Священного Писания] следует провести исследование, дабы знать, принадлежат ли они к [области духовного] делания, естественного [созерцания] или богословия. Если они относятся к [духовному] деланию, то следует исследовать, идет ли в них речь о яростном начале [души] и о порождениях его, о начале ли желательном и его следствиях, или же об уме и его движениях»[42]. А вот одно из толкований, даже не Священного Писания, а пассажа из св. Григория Нисского, который прп. Максим трактует, пользуясь анагогическим методом толкования Писания, особенно тщательно разработанным в оригенистической традиции: «[Вопрос]: Что есть мужи, жены и змеи, ради которых Господь, по словам Григория Нисского[43], провел три дня в аду? [Ответ:] Сил души существует три: разумное [начало], яростное и пожелательное. Мужи [в словах св. Григория] понимаются как разумное [начало], жены — пожелательное, а змеи — яростное. В грядущем веке эти три силы через познание[44] восстанавливаются. Ради них Господь и принял животворящее страдание и сошел во ад» (qu. dub. 57).
Однако этот же пример позволяет нам увидеть и то, как прп. Максим, пользуясь анагогическим методом толкования Священного Писания (применяя его, едва ли не первым из толкователей, даже к писаниям отцов), методом, разработанным в деталях «оригенистами»[45], обращает его против одного из моментов учения самих оригенистов (в данном случае, против оригенистического толкования пассажа из св. Григория Нисского). Речь идет об учении о всеобщем спасении (апокатастасисе), которое, якобы, распространяется и на бесов. Именно как бесов можно понять «змеев» из толкуемого пассажа св. Григория Нисского, при таком понимании которого получается, что Христос сходил в ад ради спасения не только мужей, жен, но и бесов[46]. Против подобного толкования пассажа из епископа Нисского, скорей всего, и выступает прп. Максим в qu. dub. 57, и здесь мы уже видим ту духовную установку, которую впоследствии обнаруживаем и в Трудностях к Иоанну, — «отбить» от присвоения их оригенистами таких святых отцов, как св. Григорий Нисский или св. Григорий Богослов.
Полемика с оригенистическим учением о всеобщем спасении — апокатастасисе, занимает важное место в Qu. dub. (ей прямо или косвенно посвящены qu. es: 19; 57; 99). Все это хорошо известно[47], как и то, что прп. Максим в этой полемике не просто повторяет осуждение учения о всеобщем спасении времен императора Юстиниана и V Вселенского собора, но и (стараясь вывести из‑под обвинений в оригенизме св. Григория Нисского) разрабатывает весьма тонкое учение о трех типах апокатастасиса: ι) в смысле причастия божественным благам–добродетелям (традиционное учение об обожении); 2) в смысле всеобщего воскресения, наконец, 3) в смысле восстановления всех извращенных грехом сил души к тому состоянию, в котором они были сотворены, дабы явлено было, что Бог — не творец зла[48].
Таким образом, традиционное для средневекового искусства изображение грешников, пытаемых крючьями и поджариваемых на вечном геенском огне, расходится с тем представлением, которое мы находим у прп. Максима (по крайней мере, в его пассажах в Qu. dub.)[49]. Бог — не Творец зла, и это будет явлено в конечном восстановлении от подавленности и испорченности грехами и страстями души каждого человека (что, тем не менее, не тождественно для прп. Максима обожению и участию в божественных благах). Здесь же можно отметить, что в целом в Qu. dub. y когда он затрагивает проблему божественной справедливости и наказания грешников, прп. Максим, хотя и отвергает «оптимистический» оригенистический вариант всеобщего спасения, но вместе с тем пытается максимально выявить аспект божественной любви, которая у него неотделима от справедливости, а не противопоставлена ей[50], сама же «Божественная справедливость определяется как страдание за согрешающих» (qu. dub. I, 11), то есть в смысле христианской, жертвенной любви. Прп. Максим все время подчеркивает, что Богу уподобляется тот, кто готов умереть за спасение ближних (см. qu.~es: I, 4; I, 11). Наконец, в qu. dub. III, 1. он объясняет, что человек, уподобляясь Богу, обретает «бесстрастие, кротость, великодушие и остальные черты Божией доброты, которые все являются составляющими Божией энергии [направленной на творение]». Таким образом, обожение у прп. Максима проявляется в совершенно определенной энергии, направленной на другого, которую можно было бы назвать любовью, или добротою, и Бог для него по преимуществу является носителем и источником этой «доброты».
Из всех этих примеров видно, что в Qu. dub. y не меньше, чем в Главах о любви, прп. Максим остается верен в своем учении евангельскому духу, от которого неотделим для него и гнозис. Этот дух, впрочем, не следует понимать в смысле потакания человеческим слабостям и страстям. Так, наряду с учением о восстановлении сил души в эсхатоне, прп. Максим пишет и о «вечной ответственности», которую понесет тот, кто «несется» к несуществующим целям, отпадая от своего логоса, то есть воли Бога о его спасении и оказывается вне Тела Христова[51]. Такое предупреждение, впрочем, тоже является проявлением любви к ближним, желания спасения всем. Именно этой любви, вероятно, и не доставало безответственно говорившим о всеобщем спасении.
Возвращаясь к вопросу о месте написания Qu. dub. в связи с темой «Максим и оригенизм», можно сказать, что, хотя окончательно быть уверенными в палестинском происхождении прп. Максима, его соприкосновении с оригенистами, или его философском образовании в Александрии все же нельзя, у нас есть достаточно свидетельств его «интеллектуальной биографии», которые позволяют сказать, что прп. Максим был весьма начитан в авторах, принадлежащих «оригенистической» традиции (наряду с прекрасным знанием им святых отцов[52]), эта традиция много значила для него, нередко он черпал из нее свои идеи и методы, в том числе и методы толкования Св. Писания, но он же использовал эти методы для критики некоторых догматов оригенистов. При этом в самой этой критике он не просто отвергал еретическое учение (в данном случае об апокатастасисе), но старался продвинуться в понимании тайн Божиих, учитывая вопросы, которые ставили те же оригенисты. Такой подход к ереси появляется у него уже в период написания Qu. dub., затем он использует и углубляет его в Трудностях к Иоанну и других своих сочинениях.
Что касается отношения прп. Максима к александрийско–палестинской школе экзегезы Священного Писания, то анализ Qu. dub. дает еще один аргумент в пользу его принадлежности именно этой традиции. Речь идет о часто используемом им в изъяснении Священного Писания толковании значения и смысла[53] имен собственных, что, как и толкование смысла чисел (арифмология) весьма характерно именно для этой традиции, начиная с Филона Александрийского. На этот аспект экзегезы прп. Максима уже не раз обращали внимание[54]. Более того, на материале Вопросоответов к Фапассию известным бельгийским гебраистом Антоном Схорсом (Antoon Schoors) был проделан анализ оснований тех или иных, кажущихся совершенно произвольными этимологий библейский имен, которые дает прп. Максим[55]. Выяснилось, по крайней мере в отношении некоторых имен, что казавшиеся совершенно произвольными «этимологии» имеют определенные основания. Пользуясь консультациями библеиста Т. А. Щукина, мы проделали аналогичный (впрочем, весьма предварительный) анализ на материале этимологий имен из Qu. dub. (читатель найдет эти сведения в комментариях). Из этого анализа видно, что почти всегда можно установить то или иное основание для этимологизации прп. Максима, многие из «этимологий» он заимствовал (у Филона, Оригена, Дидима Слепца и других), а многие у него встречаются, видимо, впервые, причем, порой, эти «этимологии», основанные на созвучиях с теми или иными еврейскими словами или реальном происхождении от них, свидетельствуют о весьма тонком знании иврита и арамейского. Конечно, было бы опрометчиво делать из этого вывод, что сам прп. Максим хорошо знал эти языки (и из этого подтверждать его «самарянское происхождение»). Свидетельствами его знания еврейской Библии, что можно было бы ожидать от человека, владеющего ивритом, мы не располагаем (он всегда толкует именно Септуагинту). Вероятнее всего прп. Максим пользовался консультациями знатоков этих языков (что само по себе интересно)[56]. Как бы то ни было, подобный интерес к значению еврейских имен собственных, как и само этимологизирование как метод библейской экзегезы, соединение этимологизирования имен с их анагогическим толкованием, как и аллегорическая арифмология[57], являются ярким признаком александрийско–палестинской традиции экзегезы со времен Филона, Климента Александрийского и Оригена.
Определив в общих чертах отношение прп. Максима к этой традиции экзегезы Священного Писания, хотелось бы коснуться и другого вопроса, не менее интересного, но не обсуждавшегося столь широко — об отношении (каким мы его обнаруживаем в Qu. dub.) прп. Максима к антиохийской школе экзегезы и особенно к толкованию Священного Писания ее самым ярким и влиятельным представителем — св. Иоанном Златоустом.
Прежде чем рассмотреть вопрос об отношении прп. Максима к экзегезе св. Иоанна Златоуста, хотелось бы кратко очертить ту историческую перспективу, в рамках которой эта проблема может быть поставлена наиболее остро. Дело в том, что в течение нескольких столетий (видимо, как минимум, до XI в.) после VII в., в котором жил прп. Максим, его писания (не те, что касались полемики с монофелитством, а такие, как Вопросы и недоумения или Трудности к Иоанну, то есть «созерцательные») оставались мало востребованными[58]. Сам метод, применявшийся прп. Максимом в толковании Священного Писания, был, похоже, чужд и казался искусственным. Это видно хотя бы по отзыву патр. Фотия на экзегетические сочинения прп. Максима (правда, следует подчеркнуть, не на Вопросы и недоумения, а на Вопросоответы к Фалассию): «он скоро утомляет своих читателей тем, что решения вопросов (по Писанию) у него придумываются далекие от буквального смысла и известной истории, а вернее — от самих вопросов. Впрочем, если кому приятно вращать свой ум в иносказаниях и созерцаниях, тот нигде не найдет более разнообразных, чем здесь»[59]. Хотя, как замечает, обративший внимание на этот отзыв М. Д. Муретов, патр. Фотий чуть дальше пишет, что в свои толкования прп. Максим вложил много старания, искусности, благочестия и любви ко Христу, но, в целом, отзыв великого Фотия говорит об определенном сдвиге в подходе к толкованию Писания, происшедшем в период между ним и прп. Максимом, при том, что в значении св. Фотия и других отцов VIII‑IX вв. никто не сомневается.
Суть этого сдвига была недавно сформулирована Николасом Констасом[60], который отметил, что, если в Александрийской школе темные места Писания были поводом для аллегорического толкования, то свт. Фотий настаивает на том, что такие места следует прояснять не посредством аллегорического толкования, но с помощью словарей и грамматики. Там, где для Оригена Священное Писание предоставляет возможность для анагогического толкования, патр. Фотий практически исключительно прибегает к буквально–историческому, у него исчез «интерес к присутствию мистического тела Слова; аллегорический мистицизм оказался замещенным дисциплинированной филологией, а текст — особенно там, где он удивляет и провоцирует читателя — систематически демистифицируется и демифологизируется»[61]. В целом, Констас считает, что в период борьбы за иконопочитание, возможно, не без влияния отказа от аллегоризма в иконописи (провозглашенного еще в 82 каноне Пято–шестого Собора в 692 г.), метод аллегорического, анагогического и даже типологического толкования Писания почти целиком уступает историческому и буквальному, то есть принципы Антиохийской школы экзегезы, несмотря на поражение антиохийцев в великих христологиче- ских спорах VI в., снова становятся главенствующими[62].
Прп. Максим, таким образом, оказывается, едва ли не последним великим представителем той традиции, которая (если говорить о Византии) на нем и прерывается[63]. Тенденции к вытеснению и забвению этой традиции, очевидно, имели место уже при жизни прп. Максима[64], и именно этим можно объяснить то, что он в принципе осуществил такой масштабный (если иметь в виду не только Qu. dub., но и Трудности к Иоанну, и Вопросоот- веты к ФалассиЮу не говоря уже о малых сочинениях) проект истолкования Св. Писания и писаний некоторых отцов Церкви в духовном, анагогическом смысле.
В чем в этом плане специфика Qu. dub. по сравнению с другими экзегетическими сочинениями прп. Максима?
В первую очередь в том, что в таком, относительно раннем его творении мы встречаем во множестве толкования не только анагогические, созерцательные и даже не только типологические (которые у него встречаются и в других произведениях), но и буквально–исторические. Очень часто прп. Максим дает оба толкования; при этом, как мы убедились на примере толкования истории про пророка Елисея, детей и медведиц, и в буквальных толкованиях Писания прп. Максим дает далеко не тривиальные трактовки, расходящиеся с более распространенными, некоторые такие примеры мы еще приведем. Более того, порой прп. Максим в Qu. dub. дает только буквальное толкование[65], объясняя значение слова[66] или исторические обстоятельства[67], хотя и у таких толкований часто бывает своя духовная подоплека[68].
В контексте такого, вполне гармоничного сосуществования буквально–исторических, типологических и ду- ховно–анагогических толкований в Qu. dub. тем более интересно задаться вопросом об отношении прп. Максима к антиохийской экзегетической традиции и школе богословия. Собственно, из всех выходцев этой школы он упоминает в своих экзегетических произведениях только Златоуста, да и то всего один раз. Впрочем, упоминание это весьма уважительное. Толкуя видимое противоречие между Деян. 9, 7 и Деян. 22, 9, прп. Максим в qu. dub. 119 пишет: «С точки зрения исторического толкования это место весьма проницательно разъяснил Златоуст». Итак, в знакомстве прп. Максима с сочинениями Златоуста сомневаться не приходится (в чем нельзя быть уверенным относительно других антиохийцев, скажем, блаж. Феодо- рита Кирского[69] или Феодора Мопсуестийского). Тем более представляется существенным, что в целом ряде своих толкований (в том числе и в буквальном понимании Писания) прп. Максим, не называя Златоуста по имени, явно или неявно отталкивается именно от его трактовок, или же там, где Златоуст дает лишь буквальное толкование, предлагает свое анагогическое.
В первой части предисловия мы уже имели случай убедиться в разном подходе прп. Максима и св. Иоанна Златоуста к трактовке истории про пророка Елисея (4 Цар. 2, 23–24). Но это далеко не единственный пример. Скажем, толкуя притчу о десяти девах (Мф. 25, 1–12) в qu. dub. 43 прп. Максим дает существенно иное ее толкование, чем Златоуст[70], у которого елей мудрых дев понимается как милостыня, а вся притча толкуется в смысле противопоставления дев, не имеющих добрых дел, особенно же дел милосердия, девам, их имеющим (это толкование нашло свое отражение и в Синаксаре, читаемом в Великий вторник на Страстной седмице). В отличие от этого прп. Максим в своем толковании трактует юродивых дев как тех, кто «как кажется, упражняется в деятельной добродетели, но масла знания не имеет» (qu. dub. 47), то есть использует эту притчу, чтобы подчеркнуть, вслед за Евагрием[71], важность в христианской жизни духовного гнозиса, понимаемого у него, конечно, не как отвлеченное интеллектуальное знание, а как опытное богопознание.
Интересно отметить, что в русской церковной традиции самое известное толкование этой притчи принадлежит прп. Серафиму Саровскому в его беседе с Мотови- ловым, где подчеркивается, что елей следует понимать не как добрые дела, как считают многие, но как благодать Святого Духа[72]. При этом очевидно, что понимание притчи прп. Серафимом является своего рода полемикой с трактовкой Синаксаря (а значит и Златоуста). Толкование же прп. Максима оказывается ближе к той тенденции, что мы находим позднее у прп. Серафима, — не сводить смысл притчи к призыву к практическому деланию, но подчеркивать необходимость опытного богопоз- нания. Тем более интересно, что, как отмечает Д. Прас- сас[73], уже у Оригена встречается толкование лампад дев как света знания, а елея в этих лампадах как ревности к познанию [Бога] (ή έν έπιγνώσεις σπουδή). Прассас, однако, не обратила внимания, что в действительности у Оригена елей толкуется не просто как «ревность к познанию Бога», но и как «делание заповедей» (ή έν έπιγνώσεις σπουδή, και έντολών έργασία)[74]. Таким образом, вероятнее всего, толкование прп. Максима в этом пункте прямо или косвенно восходит к Оригену.
Другой пример, где мы находим расхождение прп. Максима со Златоустом, — трактовка Быт. 6, з в qu. dub. 181. Здесь мы имеем дело с отличием толкования прп. Максима от толкования Златоуста относительно 120 лет, о которых предупреждал Бог перед тем, как привел в исполнение угрозу о потопе (дни же их будут сто двадцать лет (Быт. 6,3)). При том, что оба святых отца относят эти слова Бога именно к угрозе потопа, а не к возрасту человека, прп. Максим в своей трактовке, как кому‑то может показаться ни странно, оказывается большим «буквалистом», чем Златоуст. Так, он пишет: «До того, как Ною было велено сделать ковчег, прошло двадцать лет, а строил он ковчег сто лет[75], так чтобы, пребывая рядом с ним, [люди] пришли к исправлению. Затем же Бог навел потоп и истребил всех. Таким образом, истинно гласит Писание, что жить этому поколению сто двадцать лет, с тех пор как Бог погрозил им» (qu. dub. 181).
Златоуст изъясняет историю с угрозой Бога людям перед началом строительства ковчега иначе: «когда сделана была угроза и предсказание Божье, Ною было пятьсот лет, а когда наступил потоп, ему было шестьсот лет. Значит, в промежутке прошло сто лет; но и этими ста годами они не воспользовались, хотя самая постройка Ноем ковчега так сильно вразумляла их. Но, может быть, кто захочет узнать, почему Господь, сказав: «будут дни их сто двадцать лет», и, обещав потерпеть столько лет, навел потоп до истечения этих лет. И это служит величайшим доказательством Его человеколюбия. Видел Он, что люди каждый день грешат неисправимо, и не только не пользуются неизреченным Его долготерпением во благо себе, но и умножают раны свои; поэтому и сократил срок, чтобы они не сделались достойными еще большего наказания. А какое бы было, спросишь, еще больше этого наказание? Есть, возлюбленный, наказание и большее, и ужаснейшее, и нескончаемое, — наказание в будущем веке. Некоторые, потерпев наказание здесь, хотя и не избегнут тамошнего мучения, однако же, потерпят наказание более легкое, уменьшив великость тамошних мучений здешними страданиями»[76].
Общее в толковании прп. Максима и Златоуста[77] то, что Ной должен был послужить примером остальным людям, но они этому примеру не вняли. Однако прп. Максим, очевидно, не принял толкование Златоуста, что Бог сказал, что подождет исправления людей сто двадцать лет, а потом взял и отменил Свое обетование. Таким образом, толкование прп. Максима оказывается, как ни странно, более «буквальным» (точнее, стремящимся отстоять точное значение слова Божия и верность Бога Своему слову), чем толкование Златоуста, этого ярчайшего представителя антиохийской школы экзегезы, знаменитой своей приверженностью «букве». Возможно в своем ответе прп. Максим хотел подчеркнуть, что Бог, прежде чем наказывать грешников, сначала дает им возможность исправиться самим (чему соответствуют первые 20 лет после угрозы), потом дает им пример праведника (еще сто лет после угрозы), и только потом наказывает.
Другой пример возможной «полемики» с трактовкой Златоуста находим в qu. dub. 188. Отвечая на вопрос: «Какой дух имеется в виду в беседе Господа с Никоди- мом, где Господь говорит: Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь (Ин. 3, 8), прп. Максим пишет: «Некоторые считают, что Господь говорит о воздушном дуновении (άερίου πνεύματος), мне же кажется, что Он скорее говорит о Святом Духе» (qu. dub. 188).
Вероятнее всего под «некоторыми» здесь следует понимать как раз Златоуста, у которого мы находим такое толкование: «Именно о ветре Он говорит: «голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». Но если говорит: «дух дышит, где хочет», то этим не выражает того, будто ветер имеет какой‑либо произвол, а только указывает на его естественное движение, движение беспрепятственное и сильное. Писание обыкновенно говорит так и о предметах неодушевленных, например: «тварь покорилась суете не добровольно»(Рим. 8, 2о). Итак, слова «дышит, где хочет»означают то, что ветер не удержим, что он распространяется всюду, что никто не может препятствовать ему носиться туда и сюда, но что он с великою силою рассеивается, и никто не может задержать его стремления»[78]. Впрочем, далее Златоуст переходит от ветра к Святому Духу, толкуя слова Христа как сравнение: «Если, говорит, ты не умеешь объяснить ни исхода, ни направления ветра, который однако ж ты ощущаешь и слухом и осязанием, то для чего усиливаешься понять действие Духа Божия, — ты, который не понимаешь действия ветра, хотя и слышишь его звуки? Таким образом слова «дышит, где хочет»сказаны для обозначения власти Утешителя и значат вот что: если никто не может сдержать ветра, но он несется, куда хочет, то тем более не могут задержать действия Духа ни законы природы, ни условия телесного рождения, и ничто другое подобное. А что слова «голос его слышишь»сказаны именно о ветре, видно из того, что Христос, беседуя с неверующим и незнающим действия Духа, не сказал бы: «голос его слышишь»Потому, как не видим ветра, хотя он и издает шум, так незримо для телесных очей и духовное рождение»[79]. Итак, у Златоуста слова Христа понимаются не в буквальном смысле прилагаемыми ко Святому Духу, но лишь в плане сравнения, то есть в переносном. У прп. Максима, напротив, они понимаются в отношении Святого Духа, Который Один, не в переносном, а в собственном смысле слова, «дышит, где хочет»: «Ведь Он полновластно дышит, где хочет, а хочет — в способных воспринять Его и чистых разумом. Вдыхая Божьи дары, они не знают, откуда и по какой причине им послан какой‑либо дар [, не знают], к какому исходу ведет ниспослание [им] дара, но только слышат голос, то есть осуществление дара, которое делается явным по причине чистоты жизни и неким образом испускает голос» (qu. dub. 188).
Очевидно, для Златоуста такому пониманию помешало то, что в Евангелии говорится как будто о чувственном восприятии духа («голос его слышишь»), что ко Святому Духу, казалось бы, неприложимо. Но для прп. Максима это не было помехой, разумеется, не потому, что он мыслил о Святом Духе в чувственных понятиях, но, как видно из текста его ответа, потому, что слышание «голоса» Духа он толковал в смысле внятного умному чувству[80] проявления Его действия, то есть духовно- феноменологически. Таким образом, прп. Максим снова более точно следует собственному смыслу слов Божи- их, чем Златоуст (ср. qu. dub. 181). При этом такое «буквальное» понимание Писания оказывается у прп. Максима одновременно и в высшей степени духовным. То есть в его экзегезе мы имеем дело с преображением буквы Писания, а не с пренебрежением ею или каким‑то ее уничтожением ради парения ума в бесплотных и отвлеченных умозрениях[81]. Именно в этом контексте следует понимать и то место в экзегезе прп. Максимом Преображения, где он говорит, что «белизну одежд [преображенного Христа] видят те, которые очищают букву Священного Писания от облекающей ее дебелости [плоти] и духовным созерцанием взирают на сияющую красоту умных [вещей]» (qu. dub. 191).
Проведенные на целом ряде примеров (которые можно было бы умножать и далее) различия между экзегезой прп. Максима и св. Иоанна Златоуста не ставят своей целью противопоставить друг другу двух великих святых отцов ради очередной «патрологической сенсации». В отличие от научного, церковное сознание не допускает такого противопоставления. Тем не менее, закрывать глаза на определенного рода «натяжение» и проблему, с которой мы здесь сталкиваемся, было бы малодушно. Более того, имея в виду, что прп. Максим, как это видно из приведенного выше пассажа из qu. dub. 119, с уважением относился к Златоусту, можно предположить, что и для самого прп. Максима отличие в методах его экзегезы и подхода к Священному Писанию с методами Златоуста и подобных ему учителей, представляло определенную духовную проблему. Разрешение этой проблемы не должно было, как это очевидно именно для церковного сознания, лежать в плоскости простого противопоставления и отбрасывания одного в пользу другого, но необходимо было найти место подходу к Священному Писанию, который доминирует у Златоуста, в той перспективе на экзегезу, которую задавал себе сам прп. Максим. Именно такое разрешение проблемы мы и находим в более позднем сочинении прп. Максима — Главах о богосло–вестную по статьям Блауерса и Бертольда, высказал недавно А. И. Сидоров (см. Сидоров 2008, с. 16–18).
выи и домостроительстве воплощения Сына Божия, где, в частности, читаем: «Тот, кто с помощью дебелых примеров и речений, соответствующих способности слушающих, преподносит [им] нравственное научение Слова, делает это Слово плотью. А тот, кто с помощью возвышенных умозрений излагает таинственное богословие, делает Слово Духом» (cap. theol. 2,38)[82]. Весьма вероятно, что, говоря о преподающем нравственное наставление в соответствии со способностями слушающих, прп. Максим имел в виду в первую очередь такого великого пастыря и педагога, как св. Иоанн Златоуст.
Очевидно, что нравственно–назидательная экзегеза имеет важное воспитательное значение, существенное при обращении Церкви к миру. Тем не менее, очевидно и то, что при вытеснении такой нравственной экзегезой, экзегезы, в которой, как говорит прп. Максим, Слово только и становится Духом, церковная экзегеза лишается своего подлинного основания и источника со всеми вытекающими последствиями[83]. Ибо ведь и плотью становится Слово, Которое изначально и присно Бог, а последнее открывается именно в той монашеско- гностической экзегезе Священного Писания, великим и одним из последних в первое тысячелетие христианской эры представителем которой был прп. Максим, разработавший основные принципы этой экзегезы уже в Вопросах и недоумениях.
Понимание прп. Максимом места нравственно–назидательной экзегезы следует иметь в виду еще и потому, что и экзегетические сочинения прп. Максима, в первую очередь Вопросы и недоумения и Вопросоответы к Фа- пассию, как полагают некоторые исследователи, были написаны с педагогической целью (характерным в этом отношении является известное сочинение Пола Блауерса, посвященное Вопросоответам к Фалассию: Exegesis and Spiritual Pedagogy[84]. Мы не беремся наверняка утверждать, что Qu. dub. были написаны не с педагогической, а с какой‑то иной целью[85], однако, если здесь и можно говорить о «педагогике», то совсем иной и в ином смысле, чем применительно к экзегетическим проповедям св. Иоанна Златоуста.
При этом следует отметить, что, говоря о морально- назидательной экзегезе Св. Писания Златоуста, мы имеем в виду не обычное изложение моральных требований и норм на основе Св. Писания, а нечто куда более сложное. Простое изложение морального закона можно встретить, например, в экзегезе блаж. Феодорита. Так, отвечая на вопрос: «Почему [Писание] повелевает убивать бодливого вола (Исх. 21, 28)», Феодорит отвечает: «Бессловесными научает одаренных разумом, какое зло есть убийство»[86]. Здесь мы имеем дело с простой моралью: убийство — зло[87]. Для сравнения прп. Максим на тот же вопрос дает толкование уже не в моральном, а в духовно–аскетическом плане, то есть предназначенное не для «всех людей» (ибо мораль есть форма всеобщности, и в этом ее слабость), а для человека, находящегося в специфической духовной ситуации «подвига», ищущего Бога и сталкивающегося на этом пути с определенными препятствиями и искушениями: «Бодливый вол — это имеющий ревность не по разуму, якобы по Богу, и ее употребляющий для нападения на других. Эту страсть следует умертвить, дабы она, поразив многих, не убила их, а также не уготовила опасности и для своего хозяина, то есть души» (qu. dub. 24). Смысл этого толкования, очевидно, в том, что на подвижническом пути человек может впасть в состояние, когда ему кажется, что он ревнует по Богу, скажем, отстаивая православное учение или какой‑то род подвижнической жизни, или какие‑то духовные принципы (пусть самые правильные), но, если при этом в нем возникает агрессия против других, то такое ревнование не есть истинная ревность по Богу, и эту страсть нужно умертвить. Так заповедь Ветхого Завета в устах прп. Максима истолковывается применительно к подвижнической жизни[88], что в этом специфическом смысле может рассматриваться как пример «духовной педагогики».
В случае экзегезы св. Иоанна Златоуста, однако, мы имеем дело вовсе не с обычным морализированием, как в приведенном примере из Феодорита, а с педагогическим морально–нравственным наставлением, исходящим из глубокого знания человеческой психики и проецирующим на Писание именно его. Стоит привести пример такого рода экзегезы и сравнить ее с экзегезой прп. Максима, чтобы понять, что он предлагает нечто иное не просто и не только по отношению к обычной моральной проповеди, но по отношению к высшей форме этой проповеди, каковой, несомненно, является экзегеза Златоуста.
Так, толкуя слова ап. Павла: «если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» (Рим. 12, 20), св. Иоанн задается вопросом о том, почему ап. Павел здесь как будто отклоняется от заповеди любви и вместо нее учит, как может показаться, изощренной ненависти к врагам. На этот вопрос Златоуст дает следующий ответ: «Павел,…желая…расположить того, кто не хочет даже видеть своего врага, сделаться его благодетелем, прибавил «горящие уголья», чтобы он, побуждаясь надеждою наказания, решился на благодеяние оскорбившему его. Как рыбак, закрыв уду со всех сторон приманкою, бросает ее рыбам, чтобы они, прибегая к обычной пище, удобнее были пойманы и удержаны, так точно и Павел, желая расположить обиженного делать благодеяние обидевшему, предлагает не пустую уду любомудрия, но, закрыв ее горячими угольями, как бы некоторою приманкою, надеждою наказания склоняет оскорбленного к благодеянию оскорбителю; а когда тот уже склонился, то удерживает его и не допускает удалиться, так как самое свойство дела привязывает его к врагу, и как бы так говорит ему: если ты не желаешь по благочестию напитать обидчика, то напитай по крайней мере в надежде наказания. Он знает, что, если тот приступит к такому благодеянию, то положит начало пути к примирению. Ведь никто не может иметь врагом того, кого он питает и поит, хотя бы вначале он и делал это в надежде наказания. Время в своем течении ослабляет и силу гнева»[89].
Это толкование Златоуста, как не трудно убедиться, исходит из определенного понимания человеческой психики (души), человеческих слабостей и человеческой натуры, а главное из того, что и ап. Павел в своих словах исходил именно из этого — тоже был в данном случае учителем нравственности и соизмерял свои слова с понятиями и слабостями аудитории, используя даже греховное, в общем‑то, желание отомстить врагу, для того, чтобы в конечном счете привести и обиженного, и обидчика к примирению.
Толкование прп. Максима, в отличие от педагогики Златоуста, абсолютно лишено всякого психологизма, оно разворачивается, как мы увидим, в сфере аскетико–ан- тропологической (а не морально–нравственной), где нет уже никаких обиженных и обидчиков, но есть лишь человек в его отношении к Богу. Интересно, что прп. Максим при этом выбирает для толкования этих слов не послание ап. Павла, а то место, где они встречаются в Писании впервые, а именно в Книге Притч[90]. Вот как звучит у него вопрос: «Что означает загадочное речение из Притчей: Если голоден враг твой, накорми его, если жаждет, напои его. Ведьу делая это, ты соберешь горящие угли на голову его (Притч. 25, 21–22: LXX)?» (qu. dub. I, 27). Уже то, что прп. Максим берет эти слова из Книги Притч, дает, очевидно, ему основание толковать их не в прикладном нравственном смысле совета, как следует относиться к врагу, когда тебя охватывает ненависть, а в смысле духовном, «притчевом»[91], в той самой перспективе, в которой по большому счету у нас уже нет внешних «врагов», которых можно было ненавидеть так, чтобы предполагать, что слово Божие (хоть в Книге Притчу хоть в послании ап. Павла) исходило бы из допустимости такой ненависти и играло бы на ней.
На это можно возразить: как же, ведь ненависть реально существует, и нам полезно узнать, как следует себя вести и из чего исходить именно в этой ситуации, когда нас охватывает ненависть к врагу. И ап. Павел, как считает Златоуст, здесь дает совет: если тебя охватила ненависть, делай врагу добро, пускай даже надеясь, если ты не можешь иначе, что этим самым ты навлечешь на него наказание (очевидно, имеется в виду наказание Божие). Однако, не говоря уже о том, что современный человек вряд ли поймается на эту «уду», то есть вряд ли сподвиг- нется делать добро врагу, надеясь, что того постигнет наказание Божие, но даже если и допустить такое, то ведь такой, вменяемый ап. Павлу Златоустом совет, может и не сработать так, как это описывает Златоуст, то есть, надеясь на наказание Божие, которое навлечет на врага наше хорошее отношение к нему, мы можем вовсе не погасить в себе ненависть, а, напротив, таким хитроумным способом в себе эту ненависть укрепить и разжечь. Такая возможность в принципе не исключена.[92]
В отличие от этого прп. Максим в своем толковании «угольев на голову врага» сразу исключает малейшую возможность ненависти к человеку–врагу и игры слова Божия на ней. По его толкованию: «Врагом нашей души является наше тело, которое всегда сражается с нами, поднимая мятеж страстей» (qu. dub. I, 27). Заметим, о ненависти или обиде здесь вообще речи нет (как нет ее и в Священном Писании). В то же время прп. Максим рассматривает человека вполне реального, а не какого‑то святого, уже достигшего обожения, которому не ведомы никакие страсти. В Притч. 25, 21–22 говорится о том, что врага нужно накормить, поэтому следующим шагом прп. Максим объясняет, в каком смысле следует понимать здесь голод; речь, разумеется, о голоде духовном: «Если мудрование плоти[93], мучимое совестью, голодает, то есть простирается к спасению, или жаждет Божественного знания[94], то должно накормить его посредством воздержания и трудов и напоить изучением Божественных речений» (qu. dub. I, 27). Казалось бы, мы имеем дело с обычным, даже банальным, монашеским советом — поститься, трудиться и изучать Священные Писания, однако, и этот совет облечен в форму духовного парадокса: духовный голод утоляется, для начала, воздержанием. Но еще более интересно, как прп. Максим употребляет здесь выражение ап. Павла «мудрование плоти» (φρόνημα της σαρκός — Рим. 8, 6). Обычно оно используется уничижительно и противопоставляется мудрованию (или помышлению) духа (φρόνημα του πνεύματος — Рим. 8, 6). Однако прп. Максим использует здесь это выражение ап. Павла в нейтральном смысле, поскольку далее он говорит, что это «мудрование» может тянуться к спасению и жаждать Божественного знания. Речь, очевидно, о нашем душевно–телесном существе, в котором мы имеем внутреннюю потребность в жизни в соответствии с логосом нашей природы, то есть замыслом о ней Бога, потребность, которая не исчезла и с грехопадением, и ощущается нами благодаря мукам совести[95]. Эта потребность, как видно из сказанного прп. Максимом, удовлетворяется через аскезу (спасающую нас от страстей), труд (утверждающий нас в добродетели), и учение (просвещающее нас ведением Бога).
Наконец, прп. Максим приходит и к толкованию собираемых на голову врага «горящих углей»: «Таким образом на его голову [= на голову мудрования плоти. — Г. Б.], то есть на ум, собираются горящие угли — Божественные и духовные помышления» (qu. dub. I, 27). Итак, вместо надежд на кару Божию нашему врагу, которая должна стимулировать нас к добрым поступкам в отношении него, как об этом пишет, толкуя ап. Павла, Златоуст, у прп. Максима мы встречаем совершенно иную перспективу на те же слова Св. Писания; в этой перспективе вообще нет места ненависти или использованию греха ради достижения благих целей. В такой, обратной по отношению к морально–нравственной экзегезе, перспективе — существенное отличие «анагогической» духовной педагогики прп. Максима от психологической и морально–нравственной педагогики св. Иоанна Златоуста.
Впрочем, кто‑то может задаться вопросом, а как же все‑таки быть с ситуацией, когда мы имеем дело с реальным врагом, то есть с другим человеком, ведь ап. Павел говорит именно об этом, и в жизни мы встречаемся весьма часто именно с ней. Прп. Максим ведь уходит от этой проблемы, а как здесь реально поступать — не отвечает. Но в том‑то и дело, как нам кажется, что именно этот «уход», перенесение всей проблематики внутрь нашей духовной жизни, отказ от ее решения в плоскости чисто морально–нравственной — и есть по большому счету ответ прп. Максима, как и всей монашеско–аскетической традиции. Выстраивать необходимо в первую очередь себя, научиться правильному обращению с «внутренним врагом» нашей души, нашим телом[96], навлечь на его голову горящие угли Божественных и духовных помышлений, и именно это дает настоящую основу для правильных поступков в отношении с ближними, никто из которых для нас на самом деле не является врагом.
Высказав общие соображения о характере экзегезы прп. Максима в Qu. dub. и некоторых особенностях этого произведения, предваряя публикацию его русского перевода, необходимо сказать о критическом издании, с которого он сделан, само появление которого в 1982 г. стало большим достижением в патрологии. В описании этого труда мы используем краткие сведения о нем, которые приводит в своей диссертации, посвященной Qu. dub. y Д. Прассас[97]. Эти сведения интересны сами по себе, но в то же время судьба рукописей, содержащих те или иные выборки из первоначального текста Qu. dub., как мы увидим из приводимого ниже описания, отражает проблематику вхождения наследия прп. Максима в контекст византийской экзегетической традиции. Это важно как для изучение истории экзегезы в Византии, так и для понимания особенностей наследия самого прп. Максима, оказавшихся камнем преткновения для его восприятия. В этом смысле изучение истории рукописей является хорошим подспорьем для патролога и историка.
Но прежде чем перейти к изданию X. Деклерка, несколько слов надо сказать об истории издания и изучения Qu. dub.[98]. В 1675 г. было опубликовано собрание сочинений прп. Максима, подготовленное доминиканцем ф. Комбефисом. Сразу после знаменитых Вопросоответов к Фалассию он поместил 79 вопросоответов, которые были названы издателем Quaestiones et dubia. В 1865 г. именно это издание было воспроизведено в PG (PG 90, 785–856). Новые открытия в отношении Qu. dub. были сделаны русским патрологом С. Л. Епифановичем, который в 1917 г. издал дополнение к изданию 1675 г.».[99] Основываясь на рукописи конца XVI в. (Dresd. А 187), он смог заполнить лакуны в тексте, опубликованном Комбефисом в qu: es: 68, 69 и 70, он так же нашел завершение qu. dub. 79, наконец, он дополнил список вопросоответов еще двумя, которым дал номера 8о и 81. Прошло еще почти пол века, прежде чем К. Джанелли не обнаружил в Ватиканской библиотеке кодекс X в. Vat. gr. 1703, к сожалению в ряде мест, в частности, в самом начале, поврежденный. Этот кодекс содержал 195 вопросоответов, характерных анагогической направленностью экзегезы. Идентификация автора представляла проблему, так как заглавие и имя автора, вместе с самым началом рукописи отсутствовало. После более внимательного исследования Джанелли обнаружил, что 44 (на самом деле 47) из вопросоответов, содержащихся в Vat. gr. 1703, содержатся также в сочинении, опубликованном Комбефисом под заглавием Quaestiones et dubia. На IX международном конгрессе по византинистике, проходившем в Салониках с 12 по 19 марта 1953 г., он сообщил о своем предположении, что Vat. gr. 1703 представляет собой более полный текст издания Qu. dub. прп. Максима Исповедника, чем текст, изданный Комбефисом. Именно на основе этого кодекса X. Деклерк подготовил свое издание.
Он составил критическое издание Qu. dub.[100], которое, после исключения вторичных «рецензий», в результате оказалось состоящим из четырех базовых[101]. Каждая из этих рецензий содержит по крайней мере один вопрос, который отсутствует в других[102]. Есть один единственный вопрос, который содержат все рецензии: это — qu. dub. 86 в первой рецензии, qu. dub. I, 22 — во второй, qu. dub. II, 4 — в третьей, и qu. dub. III, 17 — в четвертой[103]. Рукопись Vat. gr. 1703 представляет собой наиболее важный и наиболее древний источник[104], поскольку она содержит наибольшее число вопросоответов. Эта рукопись в наибольшей степени соответствует оригинальному сочинению прп. Максима. Тем не менее, именно вторая рецензия, Выборка I, получила наибольшее распространение[105]. Выборки I, II, и III содержат относительно меньшее число вопросоответов, чем Vat. gr. 1703. Деклерк предложил этому свое объяснение.
Автор Выборки I собрал те вопросы, которые можно рассматривать, как содержащие большее число буквальных толкований отрывков из Библии и отцов. Ответы на эти вопросы не содержат анагогических толкований. Деклерк предполагает, что это было сделано намеренно[106]. Составитель Выборки I, также, судя по всему, избегал вопросов, связанных с евагрианским учением о трех стадиях духовного совершенствования (практическая философия, естественное созерцание и богословская философия). Выборка I ограничена текстами, подчеркивающими важность стяжания добродетелей[107]. Ее составитель также интересовался nomina sacra[108] и вопросами физиологии[109].
Выборка II сосредоточена на толковании отрывков из Псалтири[110] и завершается призывом к аскетизму[111]. Составитель выборки III также опустил вопросы, содержащие аллегорические толкования[112]. Причина того, что Выборки I, II, и III столь сокращены по отношению к общему объему, состоит в том, что в них опущено большинство анагогических толкований библейских и патри- стических текстов[113].
Некоторые вопросоответы также содержатся вне основных ветвей прямой традиции. Отдельные вопросоответы сохранились в других текстах более изолированно, либо по одному, либо группами по два–пять вопросов[114]. Две группы таких вопросоответов, — те, что называются «блуждающими», и те, что происходят из меньших собраний. Одной из причин этого является популярный и дидактический характер этих вопросов. Например, qu. dub. I, I, содержащий перечисление пороков и добродетелей привлек к себе значительное внимание; заметный интерес вызвало объяснение частей монашеского облачения в qu. dub. I, 68, как и qu. dub. I, 26, посвященный получению прощения грехов. «Блуждающие» вопросы и вопросы из маленьких собраний оказались важным вкладом при составлении критического издания[115].
Неизвестно, является ли суммарное количество вопросоответов из четырех рецензий равным их количеству в оригинале, и Деклерк предполагает, что большая часть оригинального текста может быть все еще неизвестна[116]. Главная рецензия — Vat. gr. 1703, а три других обозначены как Выборка I, Выборка II и Выборка III самим Деклерком[117]. Однако, Деклерк предполагает, что qu. dub. III, 1 и III, 2 (= II, 23 из публикуемого нами перевода) должны были быть расположены вначале оригинальной редакции[118]. Эти два вопроса не обнаруживаются в Vat. gr. 1703, однако, главный манускрипт для Выборки И, Vind. phil. gr. 149, сохраняет ту же последовательность вопросов, что и Vat. gr. 1703. Деклерк предполагает, что Vind. phil. gr. 149 — это копия Vat. gr. 1703, сделанная перед тем, как рукопись Vat. gr. 1703 была повреждена и были потеряны несколько листов[119].
Наконец, из четырех рецензий три (Vat. gr. 1703, Выборка I и III) имеют южно–итальянское происхождение, а Выборка II происходит с «востока». Среди многих черт сходства между Выборкой II и catenae на Псалтирь (наиболее древние из которых происходят из Палестины) — свойства материала листов, стиль письма и цвет чернил[120]. Из этого Деклерк заключает, что составитель Выборки II происходит с востока[121].
Невозможно восстановить оригинальный порядок вопросов. Составители различных рукописей, образующих четыре рецензии, могли иметь свои собственные причины для переписывания текста и поэтому могли иметь какие‑то особые цели, которые сказались на порядке вопросоответов. В некоторых рукописях они упорядочены по величине, в других — по тематическому содержанию, а в других — по группам, относящимся к библейским или святоотеческим отрывкам.
Нумерация Деклерка никак не указывает на нумерацию в оригинальном тексте. Невозможно сделать никакого заключения относительно места того или иного во- просоответа в контексте целого сочинения.
Vat. gr. 1703 состоит из 195 различных вопросоответов, и это самая большая рукопись. Большинство вопросоответов содержатся в Vat. gr. 1703 за исключением 36–ти из 83–х, которые содержатся в Выборке I, 7–ми из 27–ми, содержащихся в Выборке II, и i–ого из 26–ти, содержащихся в Выборке III. Однако есть некоторые трудности в определении точного числа вопросов в Выборке I. Самое древнее свидетельство о Выборке I, как считается, Vat. gr. 2020 (датируется 994 г).
Что касается изучения не прямой традиции передачи Qu. dub., то некоторые вопросы содержатся в экзегетических catenae, духовных florilegia и некоторых особенных извлечениях из отцов. Вопросы, найденные в этих текстах, использовались Деклерком для восстановления фрагментов, не содержащихся в прямой традиции. Максим редко цитируется в catenae, впрочем, нужно иметь в виду, что многие catenae были уже составлены к VII в. Однако другая возможная причина отсутствия фрагментов Максима в catenae — анагогический характер его толкований. Составитель таких цепочек толкований из отцов мог не включить фрагменты из Максима, поскольку они не отвечали цели, которую этот составитель хотел достичь — сообщить сведения о христианском делании. Однако можно заметить, что Максим часто цитируется в catenae на Псалтирь.
Чаще всего Максим цитируется в духовных florilegia, снабжающих читателя материалом для созерцаний. Его писания обнаруживаются также среди florilegia, предлагающих практические предписания для христианской жизни и адресованных мирянам и начинающим монахам. Часто вопросоответы содержатся во florilegia, посвященных различным формам бесстрастия (apatheia), основным добродетелям, божественному и человеческому действию Христа, а также добродетелям тела и души. Некоторые из материалов, найденных во florilegia, имеют в них ложную атрибуцию[122]. Деклерк допускает, что его исследование по выявлению фрагментов Максима не является исчерпывающим. Он не обозрел то, что он называет «целым лесом» схолий на Слова св. Григория Нази- анзина[123], но выражает надежду, что он обнаружил наиболее ценные фрагменты.
Вопросы и недоумения в том виде, в котором они были изданы в критическом издании Деклерка и предлагаются в русском переводе в настоящем издании, состоят из 239 вопросоответов[124]. Поскольку, как было сказано выше, порядок следования вопросов в критическом издании совершенно не обязательно соответствует оригинальному, невозможно восстановить на основании этого порядка какую‑либо продуманную прп. Максимом единую композицию этого сочинения. Что же касается основных тем тех или иных вопросоответов, то мы отказались от того, чтобы предлагать читателю для ориентации в Qu. dub. более или менее искусственные описания и классификации вопросов по темам, по тому, комментируется ли в них отрывки из Ветхого или Нового Завета, либо из святых отцов, или же по характеру тех экзегетических методов, к которым прибегает прп. Максим[125]. Вместо этого в качестве главного подспорья для ориентации в Qu. dub. мы снабжаем настоящее издание соответствующими указателями, в том числе и предметно–тематиче- ским указателем основных богословских, антропологических, аскетических, философских и экзегетических понятий, которые употребляются в этом сочинении.
Наконец, несколько слов нужно сказать об истории настоящего перевода Qu. dub., как и о причинах, побудивших нас, уже после выхода только что перевода П. К. До- броцветова[126] предложить читателю новый перевод Вопросов и недоумений.
Работа над текстом Qu. dub. прошла несколько этапов. На первом этапе в течение продолжительного времени чтение и разбор отдельных вопросоответов проходили на семинаре по прп. Максиму Исповеднику, организованном под эгидой серии Византийская философия, в которой уже вышло два тома, посвященных прп. Максиму[127]. В семинаре принимали участие: Г. Н. Начинкин, Г. И. Беневич, В. И. Земскова и О. А. Ковалева. Участники семинара также пользовались поддержкой А. М. Шуфри- на, к которому время от времени обращались за советом и консультацией. Семинар не ставил целью непременное издание перевода Qu. dub., однако результаты обсуждения сочинения прп. Максима в том или ином виде нами фиксировались.
Затем, по инициативе Д. А. Поспелова возникла идея издать русский перевод Qu. dub. Для этой работы нами был приглашен филолог и византинист Д. А. Черноглазое, осуществивший перевод примерно двух третей всех вопросоответов. Д. А. Черноглазов не пользовался материалами семинара, но переводил с «чистого листа». Зато в процессе редактирования его перевода нами были использованы материалы семинара, все участники которого таким образом, внесли прямо или косвенно свой вклад в результирующий текст. Примерно треть переводов вопросоответов, которую не перевел Д. А. Черноглазов, была взята из материалов семинара и в свою очередь проверена им. Несколько вопро- соответов было переведено А. М. Шуфриным. В итоге перевод оказался результатом работы многих людей. Насколько такой коллективный труд успешен, судить читателю.
Незадолго до завершения нашей работы над Qu. dub. появилось издание перевода этого сочинения, подготовленное П. К. Доброцветовым. Ознакомившись с этим изданием, мы сочли, что публикация нашего перевода все равно остается оправданной не только потому, что любое новое прочтение такого сложного и важного автора, как прп. Максим, любая попытка его понять не лишена смысла, но, к сожалению, еще и потому, что перевод П. К. Доброцветова изобилует ошибками и неточностями, а его комментарии случайны и зачастую неправильны. Наше мнение об этом издании мы изложили в рецензии[128]. Первая редакция этой рецензии появилась в Интернете на портале Богослов. Яи[129], к сожалению, не по нашей инициативе, под вымышленным именем и получила поддержку ряда патрологов. Это стало для нас дополнительным стимулом в подготовке настоящего перевода, в примечаниях к которому мы отметили еще целый ряд ошибок в переводе и комментариях П. К. Доброцветова, хотя последовательное сравнение двух переводов не входило в наши задачи, В отличие от французского перевода, выполненного Э. Понсуа[130], наш снабжен комментариями, в которых мы отчасти использовали комментарии Д. Прассас, написавшей первую диссертацию, посвященную Qu. dub. y и осуществившей первый английский перевод[131]. Комментарий Д. Прассас, хотя в нем и были обнаружены некоторые важные параллели и высказаны некоторые ценные наблюдения, все же является лишь первым подступом к пониманию сочинения прп. Максима. В нашем комментарии мы стремились продолжить эту работу, хотя прекрасно сознаем его несовершенство, как и то, что в будущем исследователей этого текста прп. Максима ждет еще много открытий[132].
В заключение хотелось бы выразить благодарность всем, кто прямо или косвенно помог появлению этого издания. В первую очередь участникам семинара по прп. Максиму при серии «Византийская философия»: В. И. Земсковой, О. А. Ковалевой, Г. Н. Начинкину, а также о. Максиму (Констасу), Жан–Клоду Ларше, Антуану Леви, Кристьяну Будиньону, Льюку Дисингеру, Мари- Элен Конгурдо, Дирку Краусмюллеру, Деспине Прассас, Антону Схорсу, 3. А. Барзах, Φ. Г. Беневичу, Д. С. Бирюкову, А. Ю. Волчкевич, В. М. Лурье, Д. В. Панченко, Е. 3. Панченко, Д. А. Поспелову, А. Ю. Саваченко, А. И. Сидорову, Т. А. Щукину и всем принимавшим участие в обсуждении отдельных проблем Qu. dub., поднимавшихся нами в Интернете, в Живом журнале.
Особую благодарность хотелось бы выразить А. М. Шуфрину, чье участие в обсуждении самых сложных вопросов, возникавших при работе над этой книгой, как и дружескую поддержку, трудно переоценить.
Г. И. Беневич
Прп. Максим Исповедник. Разъяснение некоторых трудностей в Св. Писании, писаниях святых отцов и других вопросов и недоумений
<…>[133] страстями, и приражение[134] порока уменьшает, и I снова в первый восстанавливает образ, то есть в вожделение согласно природе, если некоторые<…>стремление[135] и влечение[136] Божии[137].
Погружение же руки за пазуху[138] означает Господа нашего Иисуса Христа, Слово Отчее, воплощающееся в мастерской[139] нашей природы.
Вот что означает пазуха и побелевшая [от проказы] рука; и в образе руки, снова восстановленной в прежний [вид], показывается, как после воскресения Господь, вознесшись, возвратился за Отчую пазуху[140].
Ведь Моисей, будучи посредником между Богом и народом, иногда выступает от лица Бога и Отца, иногда же от нашей природы.
Строим и мы башню всякий раз, когда двинувшись с востока[142], то есть отдалившись от познания[143] [Бога], мы приходим к земле Сеннаар, то есть к страсти чревобе- сия[144]. Ведь Сеннаар переводится как «бдение зубов»[145]. Затем мы и строим башню — плотские страсти ставим превыше всего и строим, сопрягая страсть со страстью даже до небес (Быт. и, 4), ведь ревнующие о суетных [благах] никак не желают остановиться, но имеют к ним ненасытное стремление. Бог же прекращает возведение башни и смешивает языки (Быт. 11, 7) всякий раз, когда ради пользы Он, воспитывая[146] нас, препятствует нашему пороку. Ведь всякий раз покоренного скверною блуда Он наказывает[147] болезнью, а порабощенного чрево- бесием вразумляет нуждою. Он будто сокрушает башню страстей, одновременно смешивая и языки: сдержав болезнью блудника, непрерывно помышлявшего о блуде, Он делает его поглощенным заботой о здоровье тела, будто смешивая язык постоянного попечения о похоти[148].
Всякий, кто, подобно блаженному Давиду, пасет стада, то есть разумную часть души, и побеждает гнев и вожделение, как Давид победил льва и медведя[150], — тот, прибегая к словесному наставлению, услаждает внимающего [ему] созерцанием возвышенного и унимает в нем порочные страсти.
В каждом Святой Дух, вселяясь, [или] как вода очищает скверну плоти, [или] как дух смывает пятна с души, [или] как святой дух[151] закладывает способы (тропосы) добродетелей, [или] как огонь делает, наконец, по благодати богом, воссиявая в нем божественными знаками добродетели[152].
Если мы будем усердно подражать апостолам, то это станет возможно и для нас. Во–первых, посредством делания мы научимся повелевать страстями и исцелять болезни души, во–вторых, посредством естественного созерцания мы восстановим наше естество сообразно с ним самим[155], а в–третьих, посредством проповеди Слова — ведь это и есть языки — мы явимся огнем для внимающих, с одной стороны, будто огонь, испепеляя их страсти, а с другой — просвещая их. Как же Святой Дух действовал прежде и как Он в конце концов сущностно сошел на апостолов — это следует разъяснить на примере. Если кусок дерева положить на противень, а внизу разжечь огонь, то дерево через посредство противня воспримет жар огня — вот так же неотчетливо и Дух прежде действовал во святых. Если же кто‑нибудь — согласно с тем же примером — уберет противень, что между [огнем и деревом], то огонь охватит дерево непосредственно и тотчас уподобит его природу своей собственной. Вот таким вещественным примером можно объяснить [значение] слова сущностно[156].
Священное Писание называет Мелхиседека священником Бога (Быт. 14,18), и потому следует полагать, что Авраам, имеющий чин мирянина, как ему и подобало, отдал десятину священнику. А на то, что у него было откуда отдать [десятину], указывает следующее: цари, ополчившиеся против Содома, взяли не только [имущество] Содома — у них была добыча, захваченная и в других землях, которые они пленили прежде. Когда Авраам разбил их и взял это все, он [имущество] содомлян возвратил, а остальное оставил себе. Из этого [остатка] он и отдал Мелхиседеку десятину[158].
Лежащий наготове [ответ]: поскольку Евангелие возвышеннее и поскольку девство стало проходимым [путем] для многих (из‑за того, что посредством девства соблаговолил родиться Владыка всех), что у древних было редкостью[160]. С другой стороны, так как мы веруем, что священство Евангелия по чину Мелхиседекову возникло, а не по чину Ааронову[161], а о Мелхиседеке не написано, что у него была жена, — с необходимостью, стало быть, и священствующие по его чину епископы не допускают [у себя] жен[162].
Αίπόλος — это пастух коз, а κνίζειν [здесь] значит надрезать. Сок сикомора вязкий, густой и ядовитый, и сикомор надрезают ножом, так что сок вытекает. Внутрь вползают мелкие насекомые и при воздействии солнечных лучей делают его сладким и мягким[164]. Таков буквальный смысл. Согласно же анагогическому толкованию «пастух коз» значит пасущий словом[165] пожелатель- ную часть души, а «надрезающий сикоморы» — это тот, кто умерщвляет[166] плоть воздержанием и выпускает влагу страстей. Как [сикомор] насекомых, он воспринимает божественные помыслы. Его душа, [озаряемая] Солнцем правды[167] [, то есть Христом], делается сладкой и мягкой[168], и он становится пророком Божиим и учителем для других.
Древле, обманув человека, мысленный змей через непослушание примешал нам в плоть закон греха, подобно змею вползая в нас через удовольствие, поэтому, если тот, кто идет добродетелью, не имеющей[170] страстей, повернет в Египет[171], то есть во тьму греха, — то его станут жалить мысленные змеи. Но если он взглянет на распятого Господа, плоть Которого, подвешенная на высоком [кресте], умертвила и сделала бездейственным закон греха, что в нашей плоти от змея, — тогда спасется. Медный же змей, поскольку ни разрушение, ни ржавчина не касается природы меди, подобно тому как Господа не касалась ржавчина греха и плоть Его не видела истления (Деян. 2,31).
Григорий Богослов упоминает об этом такими словами: Медный змей подвешен против жалящих змей, но не как образ Пострадавшего за нас, а как образ противного[172]. И еще: Верующий соумерщвляет силы, подчиненные ему [то есть диаволу][173]. Это тоже необходимо разъяснить. Тот, кто очистил очи души добродетелью и знанием, ясно осознает, что зло не есть [какое‑либо] сущее[174], что оно не существует ни в чем из сущего[175], разве только в действиях.
Так вот, поскольку змей, началоположник зла, примешал кривизну[176] греха к человеку через непослушание, Моисей приказал повесить медного змея, являя [одновременно и] то, что в будущем предстояло совершиться с Господом; Он ведь один посредством страстей пригвоздил ко кресту грех и показал [его] бездейственным и мертвым.
Тот, кто взирает на Него и верит, что враг умер и стал бездейственным, тот соумерщвляет и силы, подчиненные ему, ибо [враг] более не может причинить ему вред посредством чувств или чувственного — [посредством всего того,] над чем он властен. Поэтому [святой] отец и говорит: не как образ, а как образ противного, указывая на умерщвление диавола[177].
Мы празднуем седмицу дней, когда прекратили действие зла.
А субботу седмиц мы празднуем, когда прекратили со- сложение[182] с лукавыми мыслями.
Субботу семилетия же мы празднуем [тогда], когда не принимаем [больше] прилог[183] вожделения, поскольку за год происходит произрастание плодов и пробуждается вожделение к ним.
Празднуем мы и Юбилей, когда совершенно упраздняем воспоминание о зле и воображение [, возникающее] от предвкушения[184] того, что с нами произойдет; ведь Юбилей толкуется как разрешение животного от уз или избавление животного от скорбей. Ведь когда человек приобретет совершенное бесстрастие, тогда он разрешается от уз греха и, избавляясь от скорбей, в душу вселяет радость[185].
Пророк Елисей являет Господа, а сын сонамитянки — человеческую природу. Когда она через преступление обессилела и была погублена диавольской горячкой, то Господь послал Моисея, творившего чудеса посохом[187], как и Елисей [послал] Гиезия[188], но [он] не воскресил человека. Не смогли этого и пророки. Тогда Сам Господь из человеколюбия, восприняв нашу плоть, через ее страдания оживотворил нашу умерщвленную природу.
Я полагаю, что они поступили так не случайно, но скорее с таинственной [целью]. Ведь одни из верующих от обетований[191] низводятся к деланию заповедей, а иные, начиная с делания заповедей, возводятся к обетовани- ям — по этой причине один [евангелист] низводит родословие, а другой возводит.
Все совершающееся в Церкви имеет возвышенный смысл. Поскольку же по преимуществу эти символы — суть таинства и изображения Божественной сущности, которая несложна — всякая же тварь сложна, одна же Святая Троица, как говорится, проста и несложна, — по этой вот причине Церковь неравные приносит хлеба и чаши, изображая в них Божество[193].
В том, что ангелы знали о предстоящем вочеловечении Господа ради спасения людей, сомневаться не следует. То же, что от них сокрылось, — это непостижимое зачатие Господа и то, каким образом сущий весь в Отце[197], весь во всем и все исполняющий[198], был весь во чреве Девы.
«Гаризим» переводится как «обрезание», а «Гевал» — как «тесто». Господь наш Иисус Христос ставит жертвенник, то есть Церковь, в «тесте» проклятого удела языческого, и пишет Закон, но не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца (2 Кор. 3, 3). Он говорит, что жертвенник был устроен из камней совершенных[201], на которые не поднимали железа (Ис. Нав. 8, 31), имея в виду камни духовные — апостолов[202], «неотесанных» по причине простоты и неискушенности нрава. Из них и была построена Церковь язычников.
«Χαύωνες» — это хлебцы, имеющие различный вид[205]. Иудеи делали их, а их жены выкладывали в окнах домов, ожидая света луны и денницы. А то, что [слово] «χαύωνες» означает «окна»[206], указывает на такой смысл: «пирожки» (χαύωνες) делает тот, кто, [получая] удовольствие, услаждает чувства чувственным. Этим самым он впускает мысленного Навуходоносора во врата Иерусалима, то есть в душу, и он царствует в ней и причиняет ей скорби как подвластной [ему]. Ведь «Навуходоносор» толкуется как «пророчащий о суде скорби»[207].
Согласно одному пониманию баран истолковывается как владычественное [начало] применительно к разуму, бык — в отношении яростного [начала], коза в отношении пожелательного, горлица — целомудрия, и голубица в отношении освящения[209].
Но следует еще найти и присущее природе каждого животного и приспособить подходящее созерцание каждого из них. Исследовавшие их говорят, что три [вещи] приносит владельцу овца: шерсть, молоко, ягненка[210]; зрачок глаза ее повсюду сопровождает солнце, и она откладывает каждый день триста шестьдесят пять [шариков] помета.
Человек же — словесная овца, если только он постарается принести себя в жертву владеющему [нами] Богу, навыкнет приносить словно шерсть — нравственное делание, как молоко — естественное созерцание — ведь оно [составляет] питание для ума, — словно агнца — рождать ученика[211] посредством своего учения, чтобы привести его к Богу, во всем подобным себе и совершенным.
Такой вот [человек] обладает и зрачком глаза, следующим за солнцем, то есть умом, [который следует] за Солнцем правды[212] (Мал. 4, 2), управляющим нашими делами через промыслительное попечение о сущих вещах, то есть следует [за Ним]; ведь в скорби и в благоденствии, благодаря [Бога], идет вослед [Ему,] прекрасно управляющему [всем Своим] промыслом.
Такой [человек] каждый день «откладывает» триста шестьдесят пять [шариков] «помета», то есть всякий раз отвергает все подвластное времени и возникновению как тленное и излишнее.
О быке же говорят, что он имеет треугольное сердце, пятигранные почки, что у него еще и три желудка и глаза, световидные днем, а ночью огневидные; треть дня и треть ночи он дышит, выдыхая, и смотрит на восток; правая же ноздря у него обоняет с удовольствием теленка, кровь же его смертельна для всех домашних животных, кроме собаки.
Вот и мы должны, словно бык, нести ярмо Христово, держа в руках плуг Слова, рассекать окаменения сердечные[213] и, искореняя тернии страстей[214], расширять землю сердца[215] для принятия Слова[216] Божия.
Иметь же треугольное сердце — это значит иметь здравое суждение в сердце о Троице, ведь подобно тому, [217] как сердце по природе передает жизнь телу, так и [правильное] почитание Бога соединяет члены души. Иметь же пятигранные почки, значит обращать пожелатель- ную часть души не на страстное, но посредством пяти чувств рассматривать тварь в одном вожделении и любви к Творцу.
Имеет [бык] и три желудка. Желудок, во–первых, воспринимает корм, и посредством силы пищеварения то, что есть чистого в нем, посылая каждому члену, остальное дает чреву.
Так вот и нам подобает, чтобы мы, ведомые через аскетическое, естественное и богословское созерцание, уделяли полезное каждому члену души, но и о худшей части заботились, то есть о теле, это ведь и есть чрево.
Треть же дня и треть ночи дышать, взирая на восток, это значит наблюдать тройственный божественный промысел: сохраняющий, обращающий и воспитывающий[218]и благодарить в ночи искушений, [равно как и] во дни благоденствия[219].
Иметь же глаза в ночи огневидные, а во дни световид- ные — это значит иметь созерцательную силу воспринимающей днем добродетелей — от Солнца праведности лучи познания, в ночи же сменяющих друг друга искушений, переносимых ради добродетели, постигающей логосы[220] оставлений [нас Богом].
Имеет [бык] и правую ноздрю обоняющей благоухание. Правая часть человека — это душа, поскольку мы двойственны — из души и тела; итак, тот, кто стяжал через добродетели души благодать Святого Духа, становится благоуханным для других [людей].
Кровь же [быка] смертельна для домашних животных, [и] это означает, что подражающим ему людям неправильный гнев губителен, для лающих же на нас бесов [он служит] пищей[221].
У козы же вот какая природа: легко взбираясь на горы, она ходит по кручам и наслаждается мелодиями [, которые наигрывают пастухи], и правый ее рог, если воскурить его в каким‑либо месте, дает представление о землетрясении, испражняется же она каждый день двумястами [шариками] помета.
Вот так следует и нашей душе легко перепрыгивать крутизны искушений, чтобы, взбираясь и на горы пророческие, мы достигали высоты ведения и им наслаждались, и не только наслаждались, но и с помощью тростниковой свирели, то есть исполняемого слова, научая, [это] наслаждение сообщали слушающим.
Правый рог означает, что тот, кто приблизил созерцательную часть души через молитву к Богу, становясь благоуханным слушающим, сотрясает в них навык плотских страстей.
Такой [человек] всякий раз отбрасывает обольщение чувств относительно чувственного; ведь чувственные восприятия чувственно воспринимаемых вещей сплетены так, что удесятеренное число четыре образует сорок, оно же упятеренное образует двести[222].
Те, кто требуют дидрахмы, являют образ наших естественных страстей. Они пришли к Петру, то есть к деятельному [началу] Господа, которое смиренно и повинуется Отцу наподобие ученика, и потребовали у Него — как у человека — ту подать, которой они обыкновенно облагали всех людей. А Господь — как Бог и Владыка — [224]°казал притчею, что Он свободен. Однако, поскольку Он облекся нашей плотью и поистине принял на Себя ее безукоризненные страсти, то и согласился уплатить естеству [подать], но без греха[225]. Когда [Господь] в начале сотворил человека, он вложил в него два родовых логоса, один из них, первоначальный, логос души, а второй — согласно промыслу — логос плоти, но человек не остался верен ни одному из них, но повредил оба: первый — преступлением заповеди, второй — нарушением границ естества, и этот [второй] логос сокрыл в страсти и отпустил плавать в море суетной жизни. Поэтому‑то, когда от Господа потребовали уплатить подать естеству, то Он — как Владыка и Исправитель естества — посредством слова делания поймал в море жизни липкую[226] греховную страсть, извлек поглощенный ею логос, то есть изначально данную по снисхождению границу употребления [плоти], и отдал [логос] естеству свободным от страсти злоупотребления.
Прошу сказать, что ты об этом знаешь.
Церковь знает три апокатастасиса. Первое — это восстановление каждого [лица] по причине[228] добродетели, в которой каждый восстановлен при осуществлении в себе логоса добродетели. Второй [апокатастасис] — это восстановление всей природы в воскресении — восстановление к нетлению и бессмертию. И третий — тот, который и употребил по–своему[229] Григорий Нисский[230] в своих писаниях — это восстановление сил душ, подпавших греху, к тому состоянию, в котором они были сотворены. Ибо необходимо, чтобы как вся природа в воскресении плоти получила бессмертие в чаемое время, так и извращенные силы души по прошествии веков отложили бы память о пороке, внедренном в них, и проходя все века и не находя, где бы остановиться, пришли бы к Богу, не имеющему предела. Так, посредством ясного знания[231], а не причастия [Божественных] благ, душа получает свои силы и восстанавливается в первоначальное состояние, и Творец выказывается как не являющийся причиной греха.
Очутившись в смешении жизни — ведь так и толкуется [слово] Вавилон[233], — каждый человек обращает свою душу в храм Вила, то есть диавола. Если в нем оказывается Даниил, то есть Закон Божий — ведь [имя] Даниил и переводится как суд Божий, — он учит Дария, то есть царствующий ум, что следы ходивших в храме, то есть [в храме] души, — это [следы] мужчин, женщин и детей, то есть гнева, похоти и неведения. Поэтому царствующий ум, узнав об этом, предает [их] суду по Закону Бо- жию так, чтобы решительно все они погибли. Рассыпанный же пепел являет аскезу и смирение — ведь именно благодаря им для ума становятся явны следы носимых в душе страстей.
Христос стал первенцем чрез воскресение, потом Христовы, уверовавшие в Него, а затем конец, спасение всех народов через веру[234]. А если ты желаешь [узнать] значение этих слов для каждого [человека] в отдельности, то первенец Христос есть вера в Него, потом Христовы, [то есть] дела веры, а затем конец, [что значит] отрешиться от всего чувственного и мысленного и через ведение[235]прилепиться к Богу. Последний же враг истребится — смерть (ι Кор. 15, 26): это [произойдет] тогда, когда мы всецело уступим Богу[236] самовластное воление[237]. Тогда и истребится последний враг. Смертью же он зовется оттого, что жизнь — это Бог, а противоположное жизни по справедливости зовется смертью.
Поскольку радуга четвероцветна, она показывает, что плоть Господа, как и наша, состоит из четырех стихий[239] и что у нее, как и у радуги, нет причины возникновения[240]. Он положил ее в облаке, то есть в мире — мир есть облако по причине гнева Божия, или наказания смертью[241]. Ведь иногда облако воспринимается как благо, когда оно орошает тихим дождем или смягчает жару, давая тень, а иногда и как [знак] гнева, если низвергает сильный ливень или град. Потому [Господь] и говорит, что полагает радугу в облаке, то есть Воплощение Господа в мире гнева, дабы человеческий род никогда более не был потоплен водами зла. А радугу [Он полагает] для того, чтобы мы знали, что примирение Господа с нами есть война с нашими врагами и противниками, иначе говоря, война Господа с врагом обернулась примирением с нами.
[Писание] говорит не только о диких зверях, но и о домашних, согласно Закону — нечистых, как, например, об осле, свинье и подобных. Они суть порочные страсти, наиболее сильные и неукротимые. Не следует допускать их, [ибо они ведут] к созиданию в нас порока. Однако же кровь означает и созидание жизни, а зачастую также гнев, [ибо кровь есть] убийство — [Писание] наводит на мысль, что подобает, всю нашу жизнь положить пред Богом[243] и жить не для себя, а для Бога, как и предписывает Закон: Вылей кровь перед жертвенником[244]; или же что гнев должен служить не личному отмщению или страстям [человека], а только тому, чтобы мужественно и стойко сражаться за Бога и Божие[245].
Бодливый вол — это имеющий ревность не по разуму, якобы по Богу, и ее употребляющий для нападения на Других[247]. Эту страсть следует умертвить, дабы она, поразив многих, не убила их, а также не уготовила опасности и для своего хозяина, то есть души.
Весь Израиль, то есть ум, видящий Бога[249], делает для своего сына Иосифа, то есть «рожденного по Богу», цветную одежду, то есть облекает нравственным тропосом[250][жизни, украшенным] разноцветьем добродетелей. Ему- то — а [имя] Иосиф переводится как «прибавление»[251], — и поклоняются отец, мать и братья; ведь всякому прибавляющему и умножающему меры добродетели и ведения поклоняются закон естества и вскармливающее чувство.[252]
склоняющиеся вместе с соответствующими им логосами природы и чувства.
Однако Иосиф означает и Господа, и поэтому справедливо говорится, что Бог и Отец делает Своему природному Сыну цветную одежду, то есть плоть, воспринятую от нас ради нас и расцвеченную Божественными добродетелями, как говорится в псалмах: Ты уготовил мне тело (Пс. 39, 7). Иудеи, братья по плоти, сняв (Быт. 37, 23) эту [одежду], вымарали ее кровью (Быт. 37, 31) страсти. Ему поклонились отец, мать и двенадцать братьев, то есть Закон, поклонение[253] и верующие из двенадцати колен.
Оба означают слово Божие[255]. Для идущих путем делания оно становится столпом облачным, который смягчает жару искушений; а для идущих путем познания оно становится столпом огненным, который светит и рассеивает тьму невежества.
«Манна» означает «слово Божие», которое — посредством дел и знания — хорошо всеми усваивается и питает душу. Если кто‑либо обращается с ней должным образом, разумно, то есть следует среднему пути добродетелей, избегая в них равно и избытка и недостатка, то он собирает манны достаточно[256]. Если же он станет обращаться со словом не должным образом, а допустит избыток, как, например — ведь удобно будет показать, что имеется в виду, [на примере] одной добродетели, — [так вот,] если кто‑то, соблюдая целомудрие, будет не только избегать распущенности, но и презирать брак, [это значит,] что слово целомудрия у него воссмердело по причине избытка, и не только воссмердело, но и произвело червей, то есть породило другие страсти.
По поводу буквального значения мы мыслим так: поскольку убийство — это [умерщвление] тела, ибо душа бессмертна и убийство ее не совершить, то [гибель плода,] не принявшего человеческий образ, влечет за собой не суровое наказание, а только малую пеню[258]. Если же человеческий образ уже сформировался, то виновник по справедливости несет наказание за убийство сформировавшегося человека. Согласно же духовному созерцанию мы предполагаем так: если душа восприняла слово Божие и сформировала посредством навыка семя добродетели [в плод], а некто соблазнил такую душу и побудил выкинуть этот плод учения, то он подлежит смертной казни. Если же душа приняла семя слова, но плод посредством навыка и действия еще не вырастила, то соблазнивший ее достоин [меньшего] наказания[259].
У [сыновей] колена Гадова было много стад, и потому они получили города вне земли обетованной. Из этих‑то городов Закон и уделил три, чтобы убегать [туда] убившему неумышленно[261], а остальные три в земле обетованной. Согласно же анагогическому толкованию значение таково: есть три способа, каковыми можно грешить неумышленно: из‑за козней тирана [то есть диавола], по обольщению и по неведению. Виновному в таких [грехах], прежде чем преследующая его страсть не настигнет и не убьет его, заставив согрешить умышленно, следует укрыться: согрешившему от тирании [диавола] — в городе воздержания, по обольщению — в городе опыта и благой хитрости, а по неведению — в городе учения. Эти [города] уделены тем, кто [идет путем] деяний, ибо там плодородные [земли] и удобно пасти скот. Ведь деятельная [жизнь] плодовита добродетелями и [дает] пастбища для подобных домашнему скоту.
Города же внутренние уделены тем, кто [идет путем] знания[262]. Познающий пребывает в трех [областях] знания — в нравственной, естественной и богословской, и совершающему убийство неумышленно, то есть приступающему [к познанию] неумело, подобает [следующее]: тому, кто вопреки нравственному учению неразумно предается гневу и похоти, — укрыться в городе кротости, ибо кротость есть завершение нравственной философии; тому, кто заблуждается в естественном учении и судит невежественно, — укрыться в городе ведения; тому же, кто заблуждается в богословии, следует укрыться в городе веры, дабы преследующая страсть незнания не смогла настигнуть его и не погубила бы того, кто к ней причастен.
В том же, что убийце следует оставаться там до смерти великого священника (Числ. 35, 25; 28), а затем вернуться в землю, которой он владеет, можно усмотреть следующее: великий священник — это Господь наш Иисус Христос. Если мы приходим к совершенному бесстрастию, не приносим Ему более ничего от мира сего: ни слов, ни помыслов; если мы попросту становимся выше чувствования и разумения и более не знаем Христа по плоти (2 Кор. 5,16), тогда [, значит,] Великий священник для нас умер, ибо не принимает от нас служения посредством чего‑либо сотворенного[263]. И мы, наконец, возвращаемся в землю достояния нашего, то есть ту, что в Самом Боге, в Котором [пребывают] логосы добродетелей.
Всякий «Иаков», то есть «запинающий»[267], снимает кожу с прутьев, то есть очищает логосы сущего от покрывающих их вещественных образов, кладет их в водопойных корытах, то есть в познавательной способности, дабы наставляемые наставлением, наподобие скота, зачинали в ней и запечатлевались, чтобы подражать [наставлению]. Всякая душа, так наставленная, похищает идолы своего отца, дурно родившего ее прежде во зле[268]. Идолы не есть нечто по природе сущее в видимых вещах, это образы, обращенные в идолы отцом зла диаволом[269] для обольщения. Их похищает тот, кто, по словам Апостола, все пленяет в послушание Христу (2 Кор. 10, 5). [Он, подобно Рахили,] скрывает их под верблюжьим седлом[270]. Верблюда понимай здесь как плоть по причине [ее] сгорбленности[271] и потому, что, оставляя следы ног на песке, верблюд являет собой нашу плоть, которая по причине отступничества искривлена и подвержена страстям. А седло — это различные тропосы аскезы: сидя на нем, душа бежит от отца зла, который разыскивает ее и ищет идолы, изобретенные им для обольщения. Украв их у него посредством высочайшего возвышения[272] и созерцания, она скрыла их под седлом воздержания, утесняющим нашу плоть. Когда же она приходит в землю обетованную, то есть к совершенному знанию, ей велено сложить и их, то есть то, что было похищено во благо ради нашего возвышения, будь то способы[273] более нравственного поведения, наподобие одежд, или природные логосы, свисающие с них, наподобие серег[274]. Проницательный ум, взяв это, закопал под теревинфом, то есть в таинстве Креста, ибо в нем сокрыто всякое дело и знание. Крест уподобляется теревинфу, ибо зимой это дерево совершенно безотрадно, а весной — в высшей степени благовонно и приятно. Так же и Крест Господень: в настоящей жизни его вид кажется уничижительным, а в. грядущей он источает благолепие славы и благоухания.
Господь наш Иисус Христос, по плоти из колена Иуди- на, идя по стезе жизни к погибшим овцам дома Израиле- ва (Мф. 10, 6; 15, 24), нашел на стезе заблуждения церковь язычников, ходившую блудно вслед других богов (Суд. 2, 17) и, сочетавшись [с нею], отдал ей трость, перевязь[276] и перстень[277], то есть смерть на кресте, благочестивое понятие о сущем и благодать Духа. Проще говоря, деятельное, природное и богословское знание.
Рассказ о Навуфее указывает на Христа. Израиль — это, по словам Исайи, виноградник[280]. Ахав есть образ тех вождей Израиля, которые желали владеть им как овощным садом (3 Цар. 20, 2), подавая питье с примесью злобы (Abb. 2,15). Христа же олицетворяет Навуфей, не желавший отдать сад как отеческое наследство. Поэтому мысленная Иезавель, то есть синагога, оклеветав, убила Его.
Иеффай олицетворяет Господа, а дочь [Иеффая] — Его всепречистую плоть. Иеффай был рожден блудницей, изгнан своими близкими, выйдя [на войну], сражался с противниками и победил их, пообещав Богу принести в жертву того из домашних, кто выйдет ему навстречу, — так и Господь по плоти произошел без греха от нашей природы, ходившей блудно, явился сеятелем Собственной плоти, был изгнан иудеями, которые казались Его близкими[282], одержал ради нас победу и принес Собственную плоть в жертву Богу и Отцу. Ведь [имя] «Иеффай» переводится как «открытие Бога»[283].
Потолок означает природные силы души[285]. Балки, если не печься о них, под давлением бремени прогибаются и падают — так же и природные силы души, если не опекать их попечением о божественных речениях, под бременем вольных и невольных искушений[286] прогибаются и падают, [низвергаясь] к чувственному. Когда опустятся руки, то протечет дом — [это о том,] когда душа, пребывая в праздности от добрых дел, впитывает, будто влагу, образы материальных [вещей] и лишается пребывавшей в ней благодати.
Слово «Кана» переводится как «имение»[288], а «Галилея» — «откровение»[289]. Всякий ум, имеющий способность к принятию божественного откровения[290], сопрягаясь с добродетелью или чувством, нуждается в посредничестве Слова[291], дабы добродетель, сопряженная с познанием, была созвучна уму, а чувство покорилось бы его власти, ибо по природе ему повинуется. Поскольку же, по причине преслушания, способность к познанию была размыта течением наслаждений, Слово явилось на землю, возвращая исконную крепость[292]. А просящая мать — это вера[293], или смирение, или [основанная на] познании мудрость: каждой из этих [вещей] присуще рождать высшее для людей боговидное состояние[294].
Слова же Еще не пришел час Мой (Ин. 2, 4) означают следующее: поскольку предшествует учение [осуществляемое с помощью] знамений — ибо из‑за неверующих учению [необходимо] учение [посредством] знамений — там [Иисус] еще не учил, чувствуя их неверие, а потому и сказал: Еще не пришел час Мой.
А служители означают пророков, которые с помощью своего учения<…>[295] природу, опустошенную через отступничество, а Господь, придя, обратил в духовное знание, а естественное верою возвысил до сверхъестественного. Ведь веру и олицетворяет Богородица. Богородица сотворена Господом и Своим Сыном, а по плоти [Сама] родила Его. Так и вера — произошла от Слова, но и сама ведет Слово к осуществлению через осуществление [добрых] дел.
Водоносы, ибо их шесть, означают творческую способность [делания] добрых [дел] — ведь и Господь сотворил видимый мир за шесть дней[296]. А распорядитель [пира] — это различающий закон[297]. Потому он и говорит: Всякий человек подает сперва хорошее вино, а… тогда худшее (Ин. 2, 10). Ведь чистый[298] различающий закон, различая, говорит: Следовало, чтобы ум в процессе познания сперва взошел к Виновнику, а уже затем [обратился] к тому, что после Него, чего не сделал Адам[299]. Или же: Следовало, чтобы учение Господа было впитано прежде Закона и [учения] пророков[300].
Кто смирит себя более, чем Иоанн — ведь это и есть меньший, — тот больше Иоанна. Или иначе: считается, что Иоанн достиг [всего] знания, доступного созерцанию здесь, но в грядущем состоянии даже малое и ничтожное знание больше [достигнутого] здесь. Или еще: высший богослов из людей меньше последнего из ангелов. Или еще: занимающий последнее место по гражданству[301] Евангельскому больше наивысшего по праведности Закона.
Птицы вообще, как мы предположили, означают страсть тщеславия и гордости, в которой различаются разновидности, наподобие разновидностей птиц. Вообще же [нечистые] сухопутные животные означают страсть сребролюбия, которая дробится на разные виды, подобно тому как различны виды животных. [Нечистые] же водные [животные], обобщенно говоря, означают страсть чревоугодия, ибо нечистые, согласно Закону, рыбы липки[304], неповоротливы, барахтаются на дне и полны слизи. Тех же рыб, у которых есть плавники и чешуя[305], закон определяет как чистых — [рыба,] имеющая плавники на брюхе, означает [человека,] у которого над наслаждением господствует возвышенный разум, не дозволяющий ползать на брюхе; [рыба,] имеющая плавники на спине, [означает человека], который терпеливо сносит наступающие [бедствия] и мужественно переплывает море жизни; [рыба,] имеющая плавники на хвосте — [человека,] искусно избегающего западни ловцов–бесов; [рыба,] имеющая плавники по обе стороны головы — [человека,] имеющего [способность] к созерцанию, укрепляющую со всех сторон ум.
Если толковать буквально, то ясно, что Бог, знающий все прежде рождения[307] их, знал, какими оба станут по их собственному произволению, а зная, одного ненавидел, а другого любил. Если же искать смысл через анагогиче- ское толкование, то ненавистен пред Богом каждый ум, наподобие Исава, косматый — [обросший] мирской вещественностью и огрубевший от нечестивых помыслов. А возлюблен всякий Иаков, ум гладкий — простой, нематериальный и однородный[308]. [Можно толковать] и иначе: у всякого Исаака два сына, один из которых еще до рождения ненавистен, а другой возлюблен. Эти [два сына] — закон духа[309] и мудрование плоти[310], ибо еще до того, как проявиться на деле, первый — любим, а второе — ненавистно.
Или иначе: Исаак понимается как образ Божий. У Него два сына — закон писаный и закон духовный, и один из них косматый и грубый, а второй гладкий. Ведь Закон содержит неисчислимое множество предписаний. А ненавистен он оттого, что, по словам Исайи, праздники ваши и субботы ненавидит душа Моя (Ис. I, 13–14[311]). Другой же любим, ибо он гладок, а ведь Евангелие гладко и сжато, ибо требует [лишь] искренней веры и доброй совести[312] [в отношении] к ближнему.
Или еще, исходя из значения имен: пред Богом ненавистен всякий презирающий благочестие и нерадивый в нем — ведь так и толкуется имя «Исав»[313]. Возлюблен же всякий запинающий зло, как и толкуется имя «Иаков»[314].
Авраам достиг совершенства, поднялся выше явлений и был озарен знанием Святой Троицы и Едйницы. Потому он и принимает альфу в дополнение к имени, ибо он приблизился по знанию единый к Единому[317]»[318]. Поэтому, разумеется, [Авраам] видит трех ангелов. А Лот в своем знании еще не перешел через видимые вещи. Он служил Божеству в видимых [проявлениях], ничего большего не представлял, не возвысился над «двумя» — материей и формой — из коих и [составлены] видимые вещи, и не воспринял знанием слово о Единице и Троице. Поэтому [Лот] и видит двух ангелов[319]. Поэтому же, когда ангелы торопили его и побуждали спастись на гору, он не решился взойти на гору, но просил позволения идти в Сигор, то есть к меньшему знанию — ведь слово Сигор переводится как малый (Быт. 19,15–23). А два ангела, выводящие Лота, понимаются как два Завета — закон писаный и закон Евангельский. С их помощью человек выводится, [то есть] бежит от обольщения чувственными вещами, и убегает из их сожжения[320]. С [Лотом] вместе восходит и сожительница — чувство. Если она оборачивается назад, то становится соляным столпом (Быт. 19, 26) — делается очевидным для всех примером, являя неизменное состояние каменного, как соль, зла.
[Лот] взял с собой из Содома и вино, которое означает предвкушение нечистых помыслов, и две дочери напоили его, чтобы зачать. Первая дочь — это похоть: чуть только ум вспоминает об этих предвкушениях, похоть тотчас сочетается с ним и зачинает согласие. Тут же поспевает и вторая дочь — это наслаждение. Сочетаясь с умом, она зачинает действие. Оттого такие порождения прокляты и не входят в общество Господне до третьего, четвертого и десятого поколения (Втор. 23,4; Исх. 20, 5).
Полагают, что слово μωρός (глупый) означало неразумного и безумного, а слово ρακά переводится с еврейского языка как презренный. Слово глупый говорилось о безбожном и неверном, как сказано в Псалме: Сказал безумец (άφρων) в сердце своем: «нет Бога» (Пс. 13, ι), и как говорит Моисей: сей народ глупый (μωρός) и несмыслен- ный[323]. Поэтому тот, кто называет своего единоверного брата безбожником и идолопоклонником или еретиком и неверным, — тот и говорит ему глупый и по справедливости подлежит геенне. Тот же, кто говорит ρακά, то есть презренный и нечистый, — тот клевещет на [образ] жизни брата и, разумеется, подлежит более легкому наказанию.
Священный ум, созданный вначале Богом, преступлением умертвил естественный закон и потому взял наложницу, то есть поклонение согласно Закону, которое является не естественным, а привнесенным. Затем восстали природные движения и, как волки, убили наложницу. А священный ум, прогневавшись, разрезает ее и посылает во всякий предел Израилев, в двенадцать колен, то есть разделяет заповеди Закона и каждую отдает подобающей силе души, дабы все они поднялись на истребление мятежных помыслов. А сил души существует три: разумная, пожелательная и гневная. Они нуждаются в четырех родовых добродетелях[325]без них невозможно ни истребление зла, ни торжество добра. Затем, дабы праведный суд свершился на деле, [силы души] нуждаются и в пяти чувствах, чтобы исполнилось число двенадцать, отображающее весь Израиль. Или иначе: число двенадцать означает время и природу, ибо время седме- рично[326], а природа пятерична[327].
То же, что многие из израильтян пали в сражении, а потом немногие победили, означает, что сражающемуся с грехом следует очиститься от всяческой страсти. Ведь до тех пор, пока он одержим высокомерием, тщеславием, гордыней или надменностью, или осуждает других, или охвачен какой‑либо иной страстью — до тех пор он, сражаясь со страстями, оказывается слабым и терпит поражение. Следует же [прежде] от всего очиститься, [а] тогда уже стать в боевой порядок, и затем Господь дарует победу. То же, что Израиль сжалился (Суд. 21, 6, 15) над оставшимися из [сынов] Вениамина, бежавшими к скале Риммону[328], означает, что борющийся со страстями не должен вместе со страстями искоренять природную силу[329]: то, что согласно с природной силой[330], [ему следует] сохранять. Например: если кто‑нибудь сражается со страстью чревоугодия, ему следует не вовсе лишить себя пищи, необходимой для поддержания жизни, но [отказаться] лишь от роскоши и неистовства. А бежать к скале означает бежать к вере во Христа[331] или к твердому навыку в [аскетическом] делании, который легко подавляет мятеж страстей — ведь «Риммон» толкуется как «поднятие смерти»[332].
Он имеет в виду вот что: если кто‑то одержим злом, так что учить его своевременно, внушай ему через учение, чтобы он бежал от зла и избрал благо. Если же кто‑то не держим злом, так что учить его, кажется несвоевременно, то внушай ему знание, укрепляя его для грядущей борьбы с искушениями.
У человека пять умных[337] чувств, постигающих умственное, и пять телесных, постигающих чувственное, так что притча, видимо, указывает на каждого человека. Всякий, у кого есть не только светильник деятельной добродетели, но и питающее [его] масло знания, тот подчинил тело и сочетал телесные чувства с умными и [потому] стал [подобен] пяти мудрым девам. Кто же, как кажется, упражняется в деятельной добродетели, но масла знания не имеет[338]иначе говоря, предается ей неразумно, ради пустой славы, из‑за чревоугодия или сребролюбия[339], — тот обратил умные чувства к чувственному и преходящему, приземлил их и потому, разумеется, стал подобен пяти неразумным девам, ибо он познает, исходя лишь из чувственного.
Я считаю, что рай означает сердце человека[341], насажденное на востоке познания Бога[342]. Посреди этого [сердца] Бог насадил дерево жизни и дерево познания добра и зла (Быт. 2,9). Древо жизни понимается как логос умопостигаемого, а древо познания добра и зла — как логос чувственного[343]. Ведь в [нем] и есть познание добра и зла: для тех, кто, [созерцая] красоту творений, помышляет о Творце и от творений восходит к их Причине, — это познание добра, а для тех, кто останавливается на чувстве, обольщается наружностью чувственного и все вожделение души обращает к материи, — это познание зла.
Если же кто‑нибудь в недоумении возразит: «Как [рай] может означать [сердце] одного человека, если знание об одном и том же иногда становится благом, а иногда злом?» — ему следует ответить [так]: уже было сказано, что мир умственный и мир чувственный — это два дерева, а человек причастен к обоим, ибо состоит из души и тела. Поэтому, когда высшая сила души склоняется к чувственному познанию и к телу, то здесь‑то душа вкушает с дерева и получает опыт познания добра и зла: добра — когда тело испытывает природное удовольствие от вкушения чувственного, а зла — когда душа управляема худшим [началом], истощающим естественные силы.
Рыба означает человеческую природу, плавающую в смешении страстей. Господь по неизреченному человеколюбию снизошел в море жизни, извлек человеческую природу, изжарил на огне Святого Духа, иссушил липкость[345] страстей и обратил в пищу для Себя и апостолов. Ведь Слово вместе с теми, кто Ему следует, всегда алчет нашего спасения — поэтому в подражание Ему они и избрали смерть ради нашего спасения.
Мытарь Закхей — это собирающий подать с творения Божия ради собственного наслаждения. Он слушает речь Проходящего и взлезает на смоковницу, когда в нем рождается слово покаяния — оно убеждает Его стать выше мудрования плоти[347]. Вот что означает смоковница. Ведь оттуда он без труда сможет созерцать Слово, а потом услышит, как Он скажет ему: Сойди скорее! (Лк. 19, 5) — то есть: если ты желаешь принять в своем доме всего Меня, не думай, что тебе довольно будет стать выше мудрования плоти, но свершай путь вместе со Мной чрез добродетели. Слова же воздам вчетверо (Лк. 19, 8) говорятся о том, кто для совершения добрых дел упражняется в каждой из четырех родовых добродетелей, или о том, кто удаляет себя от действия, и сосложения, и предвкушения, и простых представлений[348]от действия — через воздержание, от сосложения — через внимание и через хранение помыслов, от предвкушения через прилежное чтение, от представлений — через усердную молитву. Или же [он] говорит о деятельном, природном, богословском и молитвенном [любомудрии]. Молитвенное [любомудрие] выше богословского — второе богос- ловствует о божественном исходя из сотворенных [вещей], а первое непознаваемо и неизреченно сочетает душу с Самим Богом[349].
Виноградная лоза Содомская — это неразумие. Ведь «Содом» толкуется как «онемение» или «ослепление», а «Гоморра» — как «горечь»[352], ибо от неразумия — горечь греха и безумное опьянение хмелем порока. Потому Слово и наставляет, чтобы назорей от такого вина воздерживался, а «назорей» толкуется как «огражденный»[353]. Ведь тому, кто оборонил себя законом Божиим, следует воздерживаться от такого вина неразумия, а также и от винограда, то есть от гнева, и от сушеного винограда злопамятности ([злопамятность —] это застарелый гнев); [следует воздерживаться] и от уксуса, то есть горечи неутоленного желания, и от сикера, то есть радости отмщения ближнему, ибо сикер всегда сладок, и от виноградных выжимок, то есть от преднамеренного и умышленного зла[354]. Такой [человек] и не остригает волосы, то есть различные помыслы, которые упорядочивают ум и сообщают ему стройность. Из‑за этого Самсон — толкуется же он, когда лишен волос[355], — «изображающий подобие»[356], когда же густо обросший [волосами] — «солнце их»[357]в то время когда он у бедра Далилы помутился [рассудком], то есть в том, что касается страстной части души, покинул меру удовольствия, лишился волос, очевидно — разумных мыслей, то есть силы ему данной против страстей, и стал игралищем бесов. Он был ослеплен на оба глаза[358]я говорю о деятельном и созерцательном знании.
Слова препоясав чресла ваши истиною верно истолковал Григорий, именуемый Богословом, говоря: Не о том ли этОу что пожелательное начало обуздывается созерцательным?[360] Слова же облекшись в броню справедливости означают [следующее]: поскольку справедливость есть расположение, уделяющее поровну, необходимо же, чтобы в нас три силы души имели равную силу, и чтобы с их помощью с равной силой составлялась четверица родовых добродетелей[361] (в этом ведь и [состоит] справедливость); и [поскольку] логическая способность, движимая рассудительностью к исследованию сущих, наподобие брони [пластинчатых доспехов] связывает логос с логосом, постольку необходимо, чтобы человек, воедино связывая различные логосы — целомудрия и других [добродетелей], — укреплял себя, чтобы не быть раненным стрелами, испускаемыми врагом.
Щит веры (Еф. 6,14) следует воспринимать как носимую в теле мертвость Иисуса (2 Кор. 4, 10), ибо щит, изготовленный из дерева и кожи, наводит нас на мысль о таинстве Креста и о мертвости в теле — ведь все это, если кто‑либо им обладает, становится для него щитом веры.
Слова обув ноги в готовность благовествовать мир (Еф. 6, 15) следует понимать так: мы предположили, что благовествование мира есть благодать бесстрастия, а значит, тому, кто еще не обрел эту благодать, Апостол велит приготовиться принять ее, обув ступни души в мертвость тела, — ведь так и терние страстей ее не уязвит, и змеи и скорпионы, то есть дурные помыслы, не ужалят.
Шлем спасения — это надежда: поскольку вещественный шлем — это доспех, изготовленный из меди, медь же прочна, сияет и не подвержена изменениям, а голова означает веру, то следует полагать, что [доспех], обороняющий веру, — это надежда, ибо надежда, неколебимая и неизменная, пренебрегать верой не позволяет. Ведь [надежда] всего надеется (ι Кор. 13, 7) и не выходит из доверия Богу. Но если и кажется многим, как это было в истории про Иова, что как бы уничтожилась [надежда] подобно ржавчине, однако внутри остается сияющим и блистающим тот, кто [всегда] веселится надеждой[362].
Мед духовный — это различающая способность[363], отделяющая лучшее от худшего. Апостол велит все время держать меч в руках, то есть все время осуществлять способность на деле. Ведь и железный меч, если он все время в руках, страшен для врагов, а если оставлен и лежит без дела, то разъедается ржавчиной. Так же и рассудительность[364]: если она не сопряжена с делами, то становится бесполезной и ненужной и разъедается злом.
Судя по значению имени, Доик Сириец есть «высокомерное помышление», или «смута страстей»[366]. Разумеется, этот Доик пасет мулов Сауловых[367], [то есть] неспособность произвести навык добродетели[368], и противостоит Давиду, я имею в виду — смиренному помышлению. Ведь, согласно одному из толкований, имя «Давид» толкуется как «уничиженный»[369]. Доик убивает иереев [города] Номва, то есть насажденные в добродетель[370] Божественные и милосердные помышления — «Номва» ведь толкуется «насаждение»[371]. Триста пятьдесят же их оттого, что, познавая чувствами Божии творения, созданные за шесть дней, мы восхищаемся их Творцом и славим Его разумным мысленным знанием, а если пятьдесят умножить на шесть, получится триста. Пятьдесят же мы добавляем тем, что посредством чувств исполняем десять заповедей. Так вот, эти помышления, которые служат Богу и пребывают в добродетели, и убивает обыкновенно высокомерное помышление или же смута страстей.
Некоторые святые говорят, что от Духа Святого, словно от семени мужа, душа была всеяна[373], плоть же была образована из девственных кровей[374].
Безнаказанным не останется тот, кто с добродетельным деянием смешивает дурное.
«Другом» Соломон называет тело из‑за отношения души к нему. Он говорит, что не следует поручаться за него, то есть удостаивать его жалости, а когда оно должно воздать трудами за добродетель, не нужно позволять ему искать отдыха. Ведь если в аскезе подвизающийся ум начинает несколько сдавать (ύπενδιδόναι) [уступая телу] и [поэтому] ему не найти, [как] воздать (άποδοΰναι)[377] логос за добродетель[378], то бесы похищают и те виды аскезы, на которых он покоился, — это ведь и означает постель.
Как говорит пророк Аввакум, покрыло небеса величие Господа (Abb. 3, 3), то есть Его жизнь во плоти затмила добродетель ангелов в небесах. Деланием — ведь это и означает горсть руки — Он измерил все знание, метафорически названное водой, ибо естество, объединенное в Логосе, заключило в себе все знание. Небеса пядью: небом Исайя называет высший логос[379] сущего, а пядью — сопряженное с делами познание чувственного, ибо у руки пять пальцев. Итак, эти логосы Господь, вочеловечив- шись, измерил, возглавив все в Себе (Εφ. I, 10)[380]. Слова же всю землю [измерил] горстию (Ис. 40, 12) означают, что собственную Свою плоть ([ведь] она была земной), Господь сжал со всех сторон так, что не действовали даже естественные, то есть неукоризненные, страсти, [если] Он не отпускал[381].
Езекия олицетворяет человеческую природу. Рана на бедре означает закон греха, ибо с бедром соседствуют детородные члены. А пласт [смокв] есть животворящая плоть Господня, не содержащая закваски греха[383], посредством которой в нас и был исцелен недуг [прародительского] преступления.
Ириней говорит, что, заставив топор подняться, «пророк явил на деле, что если мы по нерадению утратили крепкое Слово Божие и не находим его, то обретем снова через домостроительство Древа. На то же, что Слово Божие подобно секире, указывает Иоанн Креститель, говоря: Уже и секира при корне древ лежит (Лк. з, 9) — и Иеремия, говоря: Слово Господа… подобно молоту, разбивающему скалу (Иер. 23, 29)» [385].
Это число образуется, если ты сложишь все числа от одного до семнадцати — поэтому оно означает, что спасающиеся входят в Царство Небесное через исполнение десяти заповедей и семи действий Святого Духа[387]. Или же оно [означает] тех, кто спасается и удостаивается Царства Небесного благодаря вере во Святую Троицу, надежде на грядущее — ибо число пятьдесят превосходит седмеричное время[388]и исполнению заповедей, что обозначено числом сто[389].
Сил души существует три: разумное [начало], гневное и пожелательное. Мужи [в словах св. Григория] понимаются как разумное [начало], жены — пожелательное, а змеи — гневное. В грядущем веке эти три силы через познание[391] восстанавливаются. Ради них Господь и принял животворящее страдание и сошел во ад[392].
Слово указывает, чтобы быстрый в делании и в созерцании и в отношении гнозиса[395] стоял перед тремя законами — естественным, писаным и [законом] благодати, дабы, ведбмый ими, он должным образом постиг деятельное, естественное и богословское любомудрие[396].
Справедливо будет полагать, что здесь говорится о единственном истинном праведнике — Господе нашем Иисусе Христе. Так вот, если сказано, что Он в нас упал и поднялся, из человеколюбия восприняв все наше, то наша природа упала семь раз. В первый раз, когда произошло преступление праотца; во второй раз, когда Каин дерзнул совершить кровопролитие, первым изобретя убийство для [человеческой] природы[397]; в третий раз — в поколение Ноя, в котором не пребывал Дух Божий, ибо эти люди были плоть[398]; в четвертый раз, когда возводили башню; в пятый раз — в поколение Авраама, из которого он один ходил пред Богом; в шестой раз — при Моисее: его поколение настолько впало в безбожие, что Моисей был послан Богом, дабы избавить его от такого нечестия; в седьмой раз — в поколение пророков, которое мерой зла превзошло предшествующие поколения. Так вот, как было сказано, наша природа упала семь раз, и Господь, движимый неизреченным человеколюбием, восстановил эту природу, соединив ее с Собою по ипостаси.
Каждый из святых, живших до пришествия Господа — в какой бы добродетели он ни подвизался, — хотя и не познал всю тайну домостроительства Божия, но, естественно движимый из частичного [знания], уповал и ожидал, что поврежденную[399] природу спасет Сам ее Сотворивший.[400]
Надежда призвания есть бесстрастие [, достигаемое] в делании по примеру [земного] жительства Самого Господа; богатство славного наследия Его для святых есть богатство, [заключенное] в знании истины; безмерное величие могущества Его есть обожение, которое будет даровано достойным — оно сверхъестественно и по благодати обращает причастных ему из людей в богов.
Апостол сказал так, как я полагаю, по такой причине: в начале Бог сотворил человека, но человек пал, [совершив] преступление, и Бог воссоздал его пребыванием[401]Своим во плоти и восстановил в прежнем [образе].
Господь соделал одно, соединив два народа[403], или же земное и небесное — ведь земное и небесное были разделены, и Он соединил их[404]. Или же можно понимать, что это [говорится] о каждом [человеке]: Господь соединил душу и тело, всегда между собой враждовавшие, — ведь помышление плоти[405] Он подчинил закону духа[406]. Разрушивший средостение преграды: средостением Апостол назвал плоть, или чувственное, или служение Закону, а преградой — грех. Ведь если мы располагали собою без разумения или духовного знания, то все это наподобие стены отделяло нас от Бога и ввергало в грех. Вражду во плоти: враждой Апостол назвал грех, ибо грех сделал нас врагами Бога. Упразднив… закон заповедей учением: Закон заповеди — это Не убивай (Исх. 20,15) и так далее. Кто естественно устремился к деланию заповеди и понимает смысл заповеди, тот знает, что подобает воздерживаться не только от телесного убийства, но и от всякой страсти, которая вредит [человеческой] природе: и зависть, и клевета, и вообще все страсти — это для [нашей] природы губительно. Явившись, Господь упразднил — это сказано вместо: «положил конец» — закон учением, говоря: Сказано древним: не убивай… А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду (Мф. 5, 21–22). Господь не только научил этому, но и явил на деле[407]. Он упразднил и [предписанные] Законом жертвоприношения, научив воспринимать их духовно, а вернее, положил конец многим [из них], показав, что они суть отображения Его таинства.
В начале человек был сотворен ради того, чтобы он любовным томлением[409] взошел к Причине, а затем уже низошел к творениям, следующим за Причиной, должным образом рассмотрел их, применив знание, и возвел их происхождение к Творцу[410]; но человек не сделал этого, а прежде чем подняться к Богу, склонился к материи. Поэтому Господь наш Иисус Христос, Второй Адам, явившись, возглавил все в Себе[411] и показал, ради чего был сотворен первый человек. Сперва, по восприятию Им человеческой природы, Он взошел, подвигнутый[412] к Причине, затем, в Божественной природе, низошел, приняв образ раба (Фил. 2, 7), а потом, в обеих природах, вновь взошел, вознесшись после воскресения из мертвых. Так же следует поступать и нам: сперва подниматься к Богу, укрепляя[413] душу и все ее любовное томление устремляя к Нему, затем спускаться ради изучения сущего, рассматривать, какова природа каждой [вещи], и вновь через эти [творения] созерцательным знанием восходить к их Творцу.
Такой человек и собирает ветры в лоно — собирает различные логосы сущего, метафорически наименованные ветрами, в лоно своего сердца. Поскольку же лоно есть пуп, в котором, как говорят, берет начало плод[414], то следует считать, что он собирает различные логосы в плодотворящей[415] и созерцательной части сердца и рождает единое Слово Божие, ибо многие логосы сущего собираются в Один [Логос][416]. Он же и сокрушает воду в одежде. Вода — указаний на это ты много найдешь в Писании — [означает] искушения. Стойко претерпевая искушения в собственном теле, или же в нравственной философии, он сокрушает их, отгоняя без дела прочь. Он же властвует над пределами земли, то есть не позволяет, чтобы естественные страсти тела неразумно проявлялись [вовне].
Испытанные искушениями и оставленные для более важного испытания — такие, как Иов, Иосиф и иные, им подобные, — дороже золота, не очищенного огнем, то есть Адама, подобно золоту, сотворенного правым, но не очищенного [в горниле] искушений[417] и не перенесшего их.
И тот и другой являют Господа: уголь — так как он светоносный и горючий, ибо Господь дарует знание и искореняет порок. Зеленый камень тоже являет Господа, так как усиливает зрительную силу[419], ибо Господь дарует силу созерцательному [началу] души.
Имя «Самсон» переводится как «солнце»[421], а «Далила» как «делающая нищим»[422]. Упал же Самсон на бедро Далилы, то есть на страстный член удовольствия[423], и обнищал озарявшей его добродетелью. Тогда Далила призвала цирюльника с бритвой и велела остричь ему семь кос[424]. Цирюльник — это диавол; бритва — обольщение, согласно сказанному: Как бритву изощренную сотворил ты лесть (Пс. 51, 4: LXX); семь кос — это семь действий Духа, указанных пророком Исайей[425]. Когда его волосы начинают отрастать, то есть когда он раскаивается в том, что сделал, то отрок, то есть Закон Божий, ведет его за руку к столбам, на которых утвержден дом иноплеменников (Суд. 16, 26: LXX): эти столбы суть гнев и вожделение, которыми пленен каждый иноплеменный ум. То же, что Самсон умер с иноплеменниками, означает конец или умерщвление мудрования плоти.
Здесь Самсон отображает Христа — истинного назо- рея. Восприняв нашу плоть, лишенную влаги всякого греха[427], он сокрушил иноплеменных бесов. То же, что Самсон был связан своими и предан в руки иноплеменников, очевидным образом исполнилось над Господом: иудеи, казавшиеся своими[428], связали Его и предали язычникам. Так же, как из челюсти, из тела Господня заструилась вода знания[429], которой Он жаждал, говоря: знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3). [Иначе]: каждый Самсон, то есть назорей, с помощью челюсти, то есть телесного воздержания — [при том, что] тело чужеродно душе, как и осел, то есть удел языческий [чужд] Закону — убивает страсти деятельной [добродетелью]. И затем он жаждет Божественного знания, и когда он взывает [к Господу], то Божественное знание в награду за добродетельные деяния ниспосылается ему, утоляет жажду и освежает. Если же он захвачен в стенах Газы, то есть [пленяется] чувственным, то поднимает ворота, то есть чувства, на плечи деятельной [добродетели] и несет их на гору высшего знания.
Господь ненавидит все противоестественные страсти и потому повелевает поразить их. Умерщвлять естественные силы[431] пяти чувств Он не велит, однако в случае, если они будут двигаться против природы, их действия должны быть уничтожены[432].
Наше лицо — это жизнь, которая, подобно лицу, характеризует, каковы мы по внутреннему человеку (Рим. 7>22). Это лицо Слово[433] и повелевает умыть, то есть очистить жизнь от всяческой скверны грехов. Голова же — это наш ум, который Слово повелевает помазать, то есть украсить Божественным знанием.
[Имя] Ирод переводится как «кожаный»[434]. Плотские помышления, стремящиеся отвлечь ум от деятельной добродетели, следует отвергать, говоря им: совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий [день] кончу, то есть сперва исцеляю свои члены деятельной [добродетелью], затем [исцеляю] чувства, дабы они были здоровы в восприятии чувственного, а в третий [день] кончу, то есть созерцанием Божественного знания восприму совершенство.
Плоть — это вожделение, а кровь — это гнев[435]. Разумеется, кто от этого не очистился, тот не может наследовать Царствия Божия.
Слово «Синай» переводится как «искушение»[437], а «Хорив» — как «вспахивание целины»[438]. Тому, кто стремится достичь высоты знания, следует терпеливо перенести искушения, вспахать целину [своего сердца], посеять семя знания и праведности и очиститься от всякой страсти;[439] за три дня («три дня» сказано вместо «три силы Души») следует очиститься от всякого плотского удовольствия и не брать с собой ни женского, ни бессловесного, так как это указывает слово, то есть, что желающий стать достойным [принятия] божественного гласа не должен иметь в себе чего‑либо женоподобного или неразумного[440], а [должен] облачиться в сияющие ризы добродетели [и так] приступить к горе ведения.
Ведь он, подобно Моисею, пройдя через естественное созерцание и свойства времени — таково значение семидесяти старейшин, — преодолев звуки и громы, то есть проявления видимых вещей, берет с собой только Аарона и двух его сыновей, Надава и Авиуда, то есть разум и двух его сыновей — гнев и вожделение. Но и их следует оставить, наподобие дыма и бури, и взять с собой одного Аарона, я имею в виду слово, простое для познания, будто молниями озаряемое Божественными озарениями, а затем и его оставить снаружи и войти во мрак неведения[441], где все нерационально и непостижимо.
Те из народа, что очистились под горой, означают, как я полагаю, творящих деятельную добродетель; семьдесят старейшин — предающихся естественному созерцанию; те, кто с Аароном — познавших богословие; подобные же Моисею — это те, кто апофатически и в неведении соединился с Богом[442].
Думаю, что это или переход от [одной] мысли к другой, или от одного способа научения к другому способу.
Малыми, я полагаю, Господь называет простодушных людей, которые по малости ума не могут различать суды Промысла[444]. Тому, кто соблазнит таких людей, было бы лучше принадлежать к уделу язычников, которые, подобно ослу на мельнице, вовлечены только в движение мира сего, и быть брошенным в глубину морскую (Мф. 18, 6), то есть в смешение жизни. Это подтверждает и апостол Петр, говоря: Лучше бы им не познать пути правдыу нежели, познав, вернуться назад[445].
Тот, кто, субботствуя деланием и ведением[448], потом, разленившись, начнет себе, словно дрова, собирать горючую материю[449] страстей, или [если] познающий[450] обращается вокруг явления видимых вещей, то справедливо словами[451] Божиими, словно камнями, подобные страсти умерщвляются.
Но поскольку Бог, видит нерадение и удобососкальзы- вание людей [в страсти и материю], то для того, чтобы они, овладеваемые забвением, не отбросили заповедь, велит на края одежд привязать фиолетовые[452] кисти, дабы смотрящие [на них] вспоминали Божественное повеление [о субботе].
Эти [кисти] являют видимую цель Закона, духовная же и очищающая глубину [души цель] такова: поскольку края одежды [состоят] из материи, это означает, что необходимо к гиматию деятельной и нравственной философии прилаживать веру — ведь это и есть основа — и попросту сплетать веру и делание, из них же ткать подобно фиолетовым [кистям] ведение или же премудрость; премудрость ведь, согласно занимающимся этимологией, называется «софией»[453], на нее и указывает фиолетовый цвет через почернение [синего].
Каин понимается как мудрование плоти (Рим. 8, 6), а Авель — как скорбь или покаяние. Когда, еще не совершенно исправив практическое делание, ум осмеивается мудрованием плоти и выходит вместе с ним в поле (Быт. 4, 8), то есть на равнину естественного созерцания, он убивается, не будучи в состоянии перейти явления сущих вещей, но оставаясь в них.[455]
Кто убивает Каина, то есть мудрование плоти, которое есть сосложение [с греховным помыслом], — ведь тот, кто убивает скорбь[456], сослагается злу, — тот делает бездейственными семь отмщаемых[457]»[458], то есть семь злых духов[459], или же упраздняет приводимые ими в действие семь порочных страстей. То же проклятие, что Каин будет стенать (Быт. 4, и: LXX), означает угрызения совести, которая всегда будет поражать и сотрясать его разум.
Некоторые из сведущих в Божественных речениях говорят, что во времена Ламеха был беспорядок и анархия и сильный господствовал над немощным[461]. Так вот, этот Ламех встретил мужа с женою и, убив мужа, взял его жену. Затем он встретил брата с сестрою и, убив брата, взял его сестру. Первого из убитых Писание называет мужем, а второго — отроком. Согласно истории смысл таков[462]. Согласно же созерцанию, Ламех понимается как осуществление зла: он убил в нас мужа, то есть естественный закон, и взял у него чувство; он убил и отрока, я имею в виду духовный закон, и взял у него разум — для того, чтобы, сойдясь с разумом и чувством и посеяв зло, заставить их родить грех. За этого Ламеха отмщается в семьдесят раз всемеро (Быт. 4, 24), то есть он терпит наказание и за сосложение [с греховным помыслом], и за осуществление [его на деле][463]. Поэтому, когда Петр спросил: Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? — Господь ответил: Не только до семи раз, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18, 21–22[464]), то есть: кающемуся перед тобой прощай не только то малое, с чем он сосложился [в помыслах][465], но и то, что осуществил [на деле][466].
Делающий литого кумира, по словам Писания, — это тот, кто от предвкушений [наслаждений, связанных] с внешними [вещами], формирует образы порока и от них «льет» и в дело приводит грех. Истукана делает тот, кто творит в себе страсти. Терафин же делает тот, у кого подверженность страстям вошла в характер, наподобие сосуда, ибо говорят, что терафин есть сосуд для крови жертвенных животных. То же, что Гедеон сделал из серег и менисков эфод, означает [следующее]: если кто- либо собрал от каждого из учителей по слову или учению — это и означают серьги и мениски — о каких‑либо проявлениях тварного [мира], затем собрал это в единое таинственное слово созерцания[469] и выставил его на всеобщее обозрение или сохранил в книгах — это и означают врата, — то те, кто по причине младенческого ума[470] не могут помыслить тайну и единство слова, соблазняются об изрекшем [это слово] учителе[471].
Агарь, служанка Сарры, понимается по отношению к чувственному восприятию; она, зачав через естественное созерцание, рождает естественный закон[473]. Если же [чувство] восстает против ума, как та [Агарь] против Сарры[474] — Сарра ведь толкуется [как] «начальствующая»[475] — то прогоняется чувственное восприятие и ум зачинает Исаака[476]духовный закон, от которого [происходит] Израиль, то есть ум, видящий Бога[477]. Он‑то, после того как деспотически управляется мадианитянами, то есть блудом, предается по попущению [Божию на] семь лет, то есть на страсти, [порождаемые] временным и преходящим[478]. И сделали, — говорит Писание, — сыны Израилевы в горах дыры и пещеры (Суд. 6, 2); кажется, что воинствующий ум замышляет [понести] озлобления и труды, но делая это без ведения, трудится бесполезно.
Ибо сказано, что сеял муж израильский и приходили мадианитяне и Амалик и сыны Востока и истребляли плоды земли[479]. Ведь Амалик, [то есть] чревобесие, и Мадиам, [то есть] блудодеяние и сыны Востока, [то есть] тщеславие, истребляют весь урожай сердца, над которым, как кажется, без [должного] ведения трудится [Израиль]. И не оставляли ничего [необходимого] для жизни в Израиле, — говорит Писание, — ни овцы, ни вола, ни осла (Суд. 6, 4). То есть [ничего] из разумной и гневной и пожелательной способности.
Взошли же [мадианитяне] с имуществом своим, и шатрами, и с верблюдами их, которым не было числа (Суд. 6, 5), то есть множеством образов страстей и воспоминаний их и фантазий. И обнищал Израиль, — говорит Писание, — от лица мадианитян, и возопили сыны Изра- илевы ко Господу, и послал Господь пророка к сынам Из- раилевым (Суд. 6, 6–8); ведь в то время как нищает ум всякой добродетелью, помышления его в раскаянии вопиют ко Господу, и посылает Господь слово, напоминающее об исходе из Египта (Суд. 6, 8), то есть об освобождении из мрака греховного.
И пришел, — говорит Писание, — ангел Господень и сел под теревинфом (дубом) (Суд. 6, 10), — намеком указывая на таинство креста и, — говорит Писание, — Гедеон выколачивал тогда пшеницу в точиле, то есть сочетал делание с ведением, это ведь значит точило винное.
И явился ему ангел Господень и сказал ему: Господь с тобою, (муж) сильный крепостью! (Суд. 6, 12); ведь подчинившего и поработившего страсти и имеющего власть над собой благодаря ведению и деланию по [отличительным] свойствам[480] его называет: Господь с тобою (Суд. 6, 12). Выказывается и смирение этого ума из ответа, сказал ведь [Гедеон]: если Господь с нами, то отчего постигло нас все это?
И сказал ему ангел: иди в этой силе твоей и ею спаси Израиля (Суд. 6,14), то есть в силе делания и ведения.
И сказал ангелу: если я обрел благодать пред очами Твоими,… не уходи отсюда, доколе я не приду к Тебе (Суд. 6,18).
И Гедеон вошел и приготовил козленка и опресноков из ефы муки; мясо положил в корзину, а похлебку влил в горшок и принес к Нему под дуб и предложил. И сказал ему ангел Божий: возьми мясо и опресноки, и положи на сей камень, и вылей похлебку. Он так и сделал (Суд. 6, 19–20).
Когда мысль духовная послана уму, и ум находит способ укрепиться в этом ведении через приращение надлежащего делания, не покидает [уже его это] ведение. А принесение мяса и опресноков и похлебки означает делание со скромностью, вокруг политое[481] ведением, это ведь означает похлебка. Он повелел пролить ее на камень; то есть нужно ведение и делание приложить к вере во Христа.
Ангел Господень простер конец жезла, который был в руке его, прикоснулся к мясу; и вышел огонь из камня и поел мясо и опресноки; и ангел Господень скрылся от глаз его (Суд. 6, 21).
В самом деле, когда такие делание и ведение верою доводятся до совершенства, тогда огонь Духа делает их светлыми, и логос начала ведения удаляется[482]; ведь, как прежде, напоминая, он уже не следит [за умом]; и ум, всецело растворенный в свете Духа, более не остается в начальном состоянии.
Руно же овечье означает иудейское поклонение; ведь на нем появилась роса, поскольку имело оно оправдание [тогда в качестве] поклонения. На всей земле сушь (Суд. 6, 37); ведь все языки были сухи в отношении ведения Бога. Выжимание из шерсти воды в лохань[483] означало благодать будущего крещения; в древности было много образов святого крещения; вот и эти, выжатые в лохань [воды], указали на само таинство нашего крещения. То же, что было во второй раз и в обратном порядке: шерсть была сухой, на всей же земле роса, — означало благодать Евангелия; ведь вся земля наполнилась евангельской росою; был же оставлен сухим от всякой веры народ иудейский.
[Если рассмотреть символы] в отдельности, то руно — это нравственная философия, выжимаемая в лохань ведения; то, что по всей земле была роса, означает, что после исправления делания нравственной философии вся земля сердца исполняется божественного ведения.
Если же кто‑то хвалится одними нравственным деяниями без приобретенного ведения, таковой имеет землю своего сердца сухой и, чванясь, показывает внешнюю скинию, словно [это] руно.
То, что Гедеон отпустил из войска, чтобы они возвратились, десять тысяч[484], то эти [вернувшиеся] означают убегающих от трудностей добродетели из‑за трусости, предающихся чувствам и их действиям.
Двадцать же тысяч[485] легших на живот и пивших тогда воду — суть предающиеся чувственному посредством чувств; ибо четыре стихии, помноженные на пять чувств, образуют двадцать.
Они и были валявшимися на земле, то есть подчинились земным пристрастиям, когда пытались пить воду ведения; их‑то Логос как негодных для духовного воинства прогоняет.
Избираются же только триста блистающих[486] [добродетелью]. Это те, кто распял себя и посредством сотни совершенства сохранил здоровыми три силы души; ведь сотня есть удесятерение десяти заповедей; ибо каждая заповедь объемлет другую и, яснее говоря, приравнивается к десяти, почему и Сарре (Σάρρα) преуспевшей приставляется [к имени] «р»[487], когда Слово являет ее совершенство по добродетели.
Эти сияющие [добродетелью] пьют воду руками, ведь воду ведения они черпают посредством трудов делания.
Призывает же их военачальник духовного воинства держать в левой руке водоносы, имеющие внутри светильники, в правой же руке — рог[488], и таким вот [образом вооруженными] вступить в бой с врагами, обозначая этим [следующее]: намеревающийся вступить в бой против врагов невидимых должен посредством делания — это ведь и есть левая рука — держать плоть [так, чтобы она] отбросила посредством аскезы влажность всякой страсти, стала сухим глиняным черепком, а внутри имела свет ведения, в правой же руке, то есть в созерцании, [он должен] держать логос учения, это ведь и означает рог[489].
Разбиение [глиняных] водоносов означает, что совершенное умерщвление плоти и презрение к ней открывает нам свет ведения.
А то, что они говорили: меч Господа и Гедеона (Суд. 7>14), означает, что прилагающий острое [как клинок] слово Господа и присовокупляющий собственное старание умерщвляет страсти.
Сон же, который видели мадианитяне[490], указывает, что в то время как ум начинает через аскезу предавать и мучить свою плоть, блудные бесы заключают, будто из сна, что «если ум будет в состоянии простереться до такой аскезы, он умертвит нас», ведь хлеб ячменный катящийся — то есть аскеза, шествующая [вперед], разрушает скинии иноплеменников, то есть то, что составляет [само] существо бесовских страстей.
Говорится, что в веке нынешнем Сам Господь пребывает вместе с нами, а в грядущем святые пребудут вместе с Ним, обоженные благодатью[491].
Кто зачислен в воинство Божие, тот семь раз, трубя трубами, обходит вокруг Иерихона[493], то есть проходя сед- меричный век сего времени с трубой Евангелия, учится все привременное посвящать Богу. А кто похищает слиток золота и скрывает его в земле, то есть скрывает слово[494] в земной мудрости мира сего, кто похищает пси- лу (это одежда), то есть приукрашивает[495] нрав в угоду смотрящим, и двести монет[496], то есть все чувственное вместе с чувствами, и скрывает эти монеты в земле своего плотского удовольствия, — тот умерщвляется: сперва против него возгорается, как огонь, военачальствую- щее Слово[497], а затем он побивается, будто камнями[498], Божественными логосами[499].
Следует полагать, что у Бога три воли: по благоволению, по домостроительству и по попущению[500]. [Воля] через благоволение является в словах, сказанных Аврааму: Пойди из земли твоей (Быт 12,1); [воля] через домостроительство является в том, что было устроено над Иосифом ради предстоявшего исхода [евреев из Египта][501]; [воля] через попущение — в том, что произошло с Иовом[502].
Смысл, доступный для многих, [таков]: [все в жизни] неясно, и произволение человека удобопреклонно [ко греху], и потому не следует называть кого‑либо блаженным, пока он, пройдя через всяческую добродетель, не завершит жизнь безупречным завершением[503]. Вот же возвышенный смысл: кто начал покаянием и аскезой смирять и ослаблять живущее в нем земное помышление, того еще не следует называть блаженным, пока он напряженным аскетическим трудом не умертвится и не обретет совершенство. Тот ведь [только] блажен, кто соумира- ет со Христом через неделание зла и совосстает [с Ним] снова через высоту добродетелей.
На это указывает и псалмопевец, говоря: Блаженны непорочные в пути, то есть чистые от зла, ходящие в законе Господнем (Пс. 118, ι) — идущие дорогой добрых дел[504].
Вокруг — это спереди, сзади, справа и слева[505]. Так вот, бесы ополчаются на нас спереди, когда прельщают наружностью материи, сзади — когда через предвкушения[506] приводят в движение воспоминание порочных помыслов, слева — когда сокрушают душу безудержными плотскими страстями, справа — когда ополчаются на душу, вооружившись тщеславием и гордостью.
Возьмите Божественное учение и дайте добродетельное делание, достигнутое умерщвлением плоти.[507]
Говорят, что есть три [рода] тел: первый тот, что из четырех стихий — огня, воды, земли и воздуха; затем из них второй род тел — произрастающие деревья и растения; из них третий род тел — людей и неразумных [животных], ведь их тела образуются при питании растениями. Подобно тому как четыре элемента — это начало и стихиесложение мира, так и стихиесложение и начало души из четырех родовых добродетелей создает исправление нравов[509]; затем из этого словно бы второй род тел — на- вык добродетелей; затем из этого [навыка] созидается тело ведения или созерцания[510]; «ведь делание — подход к созерцанию»[511].
Мы полагаем, что лестница — это благочестие пред Богом. Ангелы же нисходящие и восходящие [означают следующее]: восходящие — логосы добродетелей, через нас возвышаемые, а нисходящие — логосы знания[513], спускающиеся по причине возвышения наших добродетелей[514].
Динарий есть данный нам по попущению закон телесной необходимости. Когда фарисеи, отображающие бесов, нам его подносят, то следует взять его, подвергнуть разбору и то, что необходимо природе, уделить ей (это и есть отдать кесарю кесарево (Мф. 22, 21)), а всяческое устремление души уделить Богу.
Города означают охрану, защиту и стражу для достойных. В аллегорическом смысле город — это один из различных видов аскезы, как, например, воздержание от вина, сдержанность в еде, длительное бдение и все подобное, что является охраной и защитой. Если бесы гонят нас из одного из этих городов, внушая нам в этом виде аскезы гордость или тщеславие, то нам, дабы не впасть в высокомерие, следует отступить от такого поведения, кажущегося чрезвычайно строгим, бежать [под покров] иной добродетели, где еще нет тщеславия, [и поступать так,] пока не придет логос бесстрастия.
Или же иначе: городами Он называет человеческие души[517]. Спаситель посылает в них слова, будто апостолов; принятые достойными, они в них вселяются, а изгнанные недостойными, [тем самым] себя осуждающими, переселяются в другие души, могущие вместить их учение. И этих городов Израилевых обойти поистине не успеют, а будут жить в них, сперва вселяясь, затем уходя в изгнание — как приидет Сын Человеческий (Мф. 10, 23), все исполняющий в Свое славное пришествие.
Кто в подражание Господу относится [к людям] с состраданием, тот не допускает, чтобы надломленный грехом переломился совсем, и если чей‑то разум по причине добродетелей окутан дымом тщеславия, он не угашает его, а позволяет питать все то же рвение, пока этот человек не придет к совершенному осознанию. Ведь это же, я думаю, означает и то, что вместе с добрым семенем прорастают и плевелы[518], то есть вместе с добродетелью всходят страсти человекоугодничества и тщеславия. Сеятель душ велит не вырывать плевелы, пока добродетели не окрепнут[519], дабы желающий выдернуть эти страсти не вырвал вместе с ними и рвение к добродетели.
Слово повелевает, чтобы учители Церкви трубили словом учения; трубили трубой, то есть мертвостью тела; в новомесячие, то есть в новолуние, ибо месяцем называется луна. А благознаменитый праздник — это праздник труб, совершавшийся у иудеев в седьмой месяц (Лев. 23, 24)[521]. На десятый же день этого месяца они соблюдали пост умилостивления[522], а на пятнадцатый совершали праздник Поставления Кущей[523]. Мы же совершаем эти празднества духовно. Так, мы [тоже] празднуем благознаменитый день Евангелия в седьмой месяц, то есть по седьмому закону — [закону] благодати. Ведь, [если считать] сначала, [Творец] всего Бог даровал человеческой природе семь законов: два закона Адаму — до преступления не вкушать плодов древа[524], а после преступления есть хлеб в поте лица (Быт. 3, 19); третий закон Ною[525]; четвертый — при Аврааме, то есть [закон] обрезания[526]; пятый — [закон] Моисеев[527]; шестой — пророческий; седьмой же — евангельский, по которому мы в начале [нашего] просвещения приносим Богу начатки плодов добродетели. Ведь и [служившие] Закону приносили Богу начатки плодов в первый день месяца. На десятый день месяца мы совершаем пост умилостивления, тайноводствуемые ради имени Господа нашего Иисуса[528], ставшего нам умилостивлением[529], постимся от всякого зла; на пятнадцатый же [день] совершаем праздник Кущей: ведь мы представляем таинству, согласно Господу нашему Иисусу, пять воспринимающих сил души[530], чтоб они ничем чувственным не были заняты, но, соединенные с самим Господом, в Нем обретаем зрелость добродетелей.
Надежды на совершенство не стало тогда, когда человек через преслушание извратил данные ему естественные способности. Было невозможно, чтобы естество, подверженное пристрастию к вещественному, возвратилось к совершенству, пока Творец естества, став человеком превыше естества, не возвратил естество в естественное состояние. То же, что наслаждение дозволено[532], говорится вместо: предано самовластию обольщения[533].
Дом, сложенный из камней, становится убежищем от холода и жары, а также покровом и защитой для человека. Прибегая к естественному созерцанию, мы выводим из этого, что дом есть аскеза, сложенная из логосов добродетели; она дает нам укрытие от диавольского жара искушений и от стужи отчаяния, а также и защиту от злоумышляющих бесов. Под кораблем [св. Василий] подразумевает душу каждого человека: [этот корабль] наделен, будто килем, основой разумения, обшит досками, то есть мертвостью тела, которая строгостью [аскезы] предохраняет, будто смолой, скрепы души и не позволяет, чтобы просочилось соленое зло; [корабль] проплывает море жизни, то есть переплывает сей век, и, наподобие торгового судна, отдает имеющееся [в наличии][535] и получает взамен грядущее[536]. Под сердцем животного он подразумевает веру, покрытую полностью одеянием добродетелей.
Душа будет, с одной стороны, возделываема деланием и очищаема от терния страстей, а с другой — напояема знанием. Ныне же ее попирает вол и осел; волом [богослов] называет закон иудейский, а ослом — удел языческий, то есть ныне она верна букве закона и попираема неразумием, а завтра она будет преобразована деяниями и знанием. Сеющий в такой [душе] семена добродетели — блажен.
Тростниковый поток — это плоть, увлекающая течением страстей силы души и поражающая колющим грехом, будто тростью. Так вот, она напоевается от дома Господня, когда орошается от заповедей Господа, Который воспринял нашу плоть и, оказавшись на пути жизни, испил за нас страдание и стал для нас домом прибежища (Пс. 30,3).
Вчера, говорит [св. Григорий], ты иссыхала добродетелью, обильно источая грех, а ныне обильно источаешь добродетель, иссохнув грехом. Ведь ты прикоснулась к краю одежды Христа (Мф. 9, 20). Край одежды Христа — это разнообразные виды аскезы: как край одежды связан с этой одеждой, так виды аскезы связаны с нравственной философией. Сочетаясь со смиренномудрием, они могут остановить истечение страстей.
Одром [св. Григорий] называет отдохновение тела, которое расслаблено удовольствиями. И, говорит он, ты не имел человека — то есть не имел мужественного помышления — [человека], который опустил бы тебя в купальнюу когда возмутится вода (Ин. 5, 7), то есть [помышление,] которое опустило бы тебя в воду очищения, когда в тебе родится помышление, смущающее способность различать лучшее и худшее. А ныне нашел ты человека» вместе и Бога: когда кто‑либо очищает, прибегая к учению, то Бог есть тот, кто действует, а человек — орудие, к которому Он прибегает для спасения страждущего. Ты взят от одра, или, лучше, сам взял одр, то есть деятельной добродетелью поднял тело, более им вниз не увлекаемый.
Огонь Содомский проливается дождем на тех, кто злоупотреблением попрал естественный закон. Это — изобличение совести, ибо оно сожигает ее, будто огнем. Сера — это превратные обстоятельства, а палящий ветер — внезапные превратности: сочетаясь вместе, они уязвляют еще сильнее. Сожигаемые в совести наподобие диавола и ангелов его — это те, кто от высокомерия завистливо клевещут на Божий Промысел и действуют обольщением против ближнего. Тот же огонь, который идет пред лицем Господа, попаляя врагов Его, — это энергии[541] Божии. Они отображают Лице Божие, то есть: благо, человеколюбие, кротость и другие подобные качества. Того, кто эти качества усваивает, [Божественные энергии] озаряют, а того, кто отвергает, отчуждаясь от подобия, — со- жигают. Эти виды огня [св. Григорий] не назвал вечными, ибо, по словам Григория Нисского, естество должно вновь обрести свои силы и через ясное знание восстановиться в исконном образе, так чтобы Творец не явился причиной греха[542]. Еще страшнее, говорит [св. Григорий], тот огонь, который действует вместе с червем неусыпающим и не гаснет, но вечно горит для злых: когда Божество является и несет в Себе воздаяние достойным, то тех, которые не украшаются добрыми делами и (будто червь непрестанно точит им память) размышляют о том, как не достигли и лишились блага, — тех такое пламя постоянно пожирает и без конца мучает страшнее огня.
Источник есть евангельское учение, вечно источающее веру, а ручей — «внешняя»[544] философия, убеждающая только словом. Или иначе: источник есть тот, чья жизнь согласна со словом, а поток — это слово бездействующее, которое лишь зачаровывает слух при своем произнесении[545]. Или иначе: источник есть тот, кто преподает ученикам, следуя смыслу написанного, а поток — тот, кто учит, следуя букве.
Словом бездна (άβυσσος) именуется непостижимость, происходящая от затыкания (βύειν) [ушей], или заграждения [слуха], согласно реченному в псалме об аспиде, затыкающем уши — вместо заграждающем (Пс. 57, 5). [Суды Божии] непостижимы для нас, неспособных уразуметь промысел, суды источающий; а иными путями — постижимы[547].
Если милость Божия измеряется, то, значит, она и ограничивается. Скорее должно предположить [следующее]: мы обладаем способностью видеть, слышать и обонять, но не можем воспринять весь воздух, весь свет и все звуки — иначе, пожалуй, нисколько не осталось другому — но каждому уделяется в соответствии с его способностью. Так же и милость Божия — одаривает прощением и благодатью судя по качеству расположения каждого [человека]: если кто‑то полностью раскаялся, то прощается полностью, а если отчасти раскаялся, то отчасти и прощается. То же относится и к любящему.
Рука Господа — это сила творящая, сохраняющая, благое созидающая, а неблагое сокрушающая. Всякий грех, как только он совершен, прочно сопрягается с [грядущим] в конце судом. Преклонится же от строгости на милость, когда чрез спасительные заповеди внушит душе покаяние, от суда очищающее.
Говорят отцы наши, что [ничто] не является абсолютным и простым[553] по сущности, кроме одного Бога, а все остальное, имеет ли оно бытие после Бога или от Бога, [состоит] из сущности и качества, или силы, то есть из сущности и привходящего[554].
Если же это так, то непременно и душа, будучи умом по способности ее, имеет, сама будучи нерожденной, самой собою природно рожденное; как и слово[555], которое в уме и из ума рождаемое, есть [нечто] другое по отношению к нему, родившему его уму, [оно рождается] вместе с особенностью по рождению, не принимающей никаким образом обратного изменения[556].
Итак, само это слово, которое так вот существует и [так] рожденное, принимая от поддерживающей природы звук, произносится и рождает слово в другом уме, посланное в ум через слух принимающего.
Рождает же слово в другом уме, не творя слово в другом, но подавая образы, чтобы так, сказал бы я. [сообщить] и силу формы для того, чтобы образовать мысль в слушающем.
Не утверждается здесь того, что имеет причину Божественная Троица, которая превыше причины и логоса, но [говорится это] к нашему руководству к истиннейше- му почитанию Святой Троицы[558].
Ведь подобно тому, как из сущности сущего мы познаем Творца творения, так изучаем таинственно и способ существования сверхреченного Божества из неких символов, соответствующих сущему; ясно, что от самого святого Божества подвигающего нас в познание Его Самого и доставляющего благочестные средства к дерзновению постигать способ вышестественного Его существования.
Говорится же, что [Единица] подвиглась или из‑за нас, подвигнутых в отношении Нее[559], или как причина нашего движения к познанию Ее[560].
Итак, подвигла Себя в нас, чтобы дать понять, что есть некая причина всего; вот что такое: Единица подвиглась.
Двоица же была превзойдена, — сказано, потому что божественная природа созерцается вне сложения[561].
Троица определилась вследствие совершенства — говорится, поскольку само сущее не бывает вне премудрости и жизни.
Поняв это, мы определили, что Сын является Премудростью и Логосом Божиим, Дух Святой — жизнью[562],
поскольку и душа наша по образу Божию была создана [и] в трех сих созерцается: в уме, логосе[563] и духе[564].
Устраши сказано вместо потряси их[565], то есть воздействуй не обетованием благ, а страшными угрозами — этот способ рабский и иудеям подобающий.
Из нравственных наставлений святого Василия 107 на первый псалом:…чтобы в нем, как в общей врачебнице душ, все мы, человеки, находили исцеление (το ϊαμα)[566]каждый от собственного своего недуга. Ибо сказано: «исцеление (το ϊαμα) утолит великие грехи» (Еккл. 10 4: LXX[567])[568]. Отчего учитель здесь не последовал Писанию? Ведь Писание под «τό ϊαμα»[569]разумеет оставлять неприкосновенным подступающее лукавое помышление и не принимать его,[570] а [св. Василий] разумеет под этим словом исцеление.
У всякого начала есть конец, у всякого речения — внимающий, а у каждого действия — завершение, и поэтому наиболее усердные из учителей [исходя] из результатов образуют начало своего слова. Так поступил учитель и здесь: ведь завершение того, чтобы оставлять неприкосновенным и не принимать зло, есть исцеление и здоровье.
Пророки учат вещам предсказываемым, историки — воспоминанию добрых дел и сопоставлению [их друг с другом и нынешними]; Закон — познанию доброго и злого; образ же увещевания в притчах доставляет наставления для [нашей] воли[572], то есть предлагает способы должного действования.
Учитель говорил не о том, кто просто поет, но умеет петь сознательно. Ведь так и Елисей попросил у царей привести 10ношу, умеющего петь со знанием дела[574], то есть разумеющего и способного посредством реченного передать душе и запечатлеть в ней заключенный [в речении] смысл. Такой [псалмопевец] может не только усмирить гнев, но и изгнать бесов, то есть не только угасить плотские страсти, но и изгнать пробуждающих эти страсти бесов, наподобие великого Давида, изгонявшего злого духа Саулова[575].
Ночью [св. Василий] наименовал тайные коварные при- логи[577] врага [то есть диавола], а днем — открытые и явные искушения. Кто приобрел навык Божественного знания и не упускает ни одного из умышлений врага, тот никакого из тайных прилогов врага не боится. Ведь страх есть не что иное, как ожидаемое зло[578]. Упокоением же он считает тяготы, [перенесенные в борьбе] с открытыми искушениями — в схватке с ними душа проходит испытание, и [так ей] подается надежда на блаженное приятие венца нетления[579].
Подобно тому как сам хозяин гонится за сбежавшей и заблудшей скотиной, а если, заключив ее вместе с гнавшими [ее], обнаружит, что она ранена, то ухаживает за ней, — так и Слово Божие, вочеловечившись, заключило всех (это говорится вместо восприняло) и, обнаружив, что все непослушны и грешны, помиловало и спасло[580].
Это сказано Апостолом не о телесном недуге, ибо [своим] недугам тела он всегда радовался; это немощным душою велит он есть овощи, то есть пищу незатейливую, простую, удобоваримую и не утучняющую плоть. Таков Доступный смысл. Согласно же созерцанию, тот немощен и ест овощи, кто не способен взойти на высоту знания и, подобно Моисею, приблизиться ко мраку, где Бог (Исх. 20, 2i), но, являясь либо словно одним из народа, либо одним из тех возвышеннейших семидесяти старейшин[581], питается, будто овощами, естественным созерцанием[582].
Человек, в начале обольщенный и совершивший преступление, уподобился скотам (Пс. 48, 13) и был осужден рождаться и умирать таким же образом, как они; Господь не вынес, чтобы Его Собственное творение совершенно погибло, и потому в разные времена заботился о его спасении и в Аврааме наиболее ясно указал на спасение, которое совершится через Его пришествие во плоти, по каковой причине Он после всех обетований дал ему обрезание[584], означавшее удаление страстной стороны души[585]; так вот, поскольку все святые обрезали страстную сторону души, но не совсем удалили [ее] (рожденные от соития, они подлежали осуждению, [постигшему все] естество), поэтому Господь и Владыка естества, Который дал Аврааму обрезание, явился и стал поистине Служителем и Исполнителем обрезания, совершенно упразднив рождение в страсти, ибо Он был зачат без семени и рожден без истления[586].
[Апостол] говорит о времени Евангельской проповеди и о том, что уверовавшие и оправданные, дабы хранить оправдание верою и благодатью, должны ревностно стремиться к добродетелям, что спящие в нерадении о заповедях, чей ум бездействует по отношению к духовному и Божественному, должны пробудиться сердцем и сохранять бдительность ума по отношению к небесной и умственной[588] красоте, усыпив всякое чувство по отношению к чувственному, чтобы нам можно было, следуя Соломону, сказать: Я сплю, а сердце мое бодрствует (Песн. 5, 2).
Поскольку [Апостол] имеет в виду мертвые тела, ибо это они суть падающие и восстающие; а крестимся мы ради их воскресения, ибо крещение отображает погребение и воскресение (ведь об этом явствует погружение и восприятие [от купели]), — потому Апостол и говорит, преграждая уста сомневающимся по поводу воскресения: Для чего и крестятся для мертвых?, ибо творящий здесь, через крещение, образ погребения и воскресения в свое время воспримет и совершенное истинное воскресение.
Поскольку видение пророка Иезекииля, согласно которому дело их было, будто колесо [находится] в колесе (Иез. 1, 16: LXX), означает, что мир чувственный и мир умственный существуют один в другом — ведь умственный мир [существует] в чувственном в образах[591], а чувственный в умственном [существует] в логосе[592]то, значит, Апостолу было явлено все, что есть в чувственном мире: опускаемое покрывало, привязанное за четыре угла, означает мир, слагаемый из четырех стихий, который в умственном [мире] является чистым по причине находящегося в этих [началах] Логоса[593]. [Петр] услышал: Встань…, заколи и ешь! (Деян. 10, 13) — то есть восстань умом из того, что постигается чувством, и «заколи и ешь», [то есть], посредством рассечения [с помощью] логоса[594] восприми его духовно и усвой. Или же [покрывало] являет Церковь, которая зиждется на четырех началах, иначе [говоря], четырех родовых добродетелях. Звери и пресмыкающиеся являют различные нравы людей из язычников, которые намереваются обратиться в Христову веру, а заколи и ешь означает [следующее]: Сперва словом учения убей в них порок, а потом съешь, восприняв их спасение, как Господь сделал его своей пищей.
Поскольку число десять тысяч (μυριάδος) есть предел всех чисел[596], то [число книг] означает, что предел всякого волшебства и чародейства есть не что иное, как обольщение чувственных [вещей][597], и те, кто это [обольщение] распознают, сжигают [его] огнем апостольского учения.
Поскольку Господь наш Иисус Христос, Бог по природе, восприняв нашу плоть, поистине стал Единственным Человеком — Единственным, Который сохранил в Себе [неизменной] цель Божию, о которой [Бог] сказал: Сотворим человека по образу Нашему и подобию (Быт. I, 26) — и, как первый человек, был создан Божественными руками — потому, претерпевая смерть за него, Господь один и первый предал душу в руки Отчие. И подобно тому как Он был и стал единородным и первородным между многими братиями (Рим. 8, 29), так Он согласился единственным и первым претерпеть смерть — губительницу смерти, дабы стать первенцем из мертвых и Самому иметь во всем первенство (Кол. I, 18).
Разбойники понимаются как наше естество, разделяемое на праведников и грешников. Раздробление же голеней являет, что среди умирающих людей ты не найдешь ни одного без заблуждения и сокрушения греха — Один Господь умер здравым и без какого‑либо греха. В отношении же каждого человека разбойники понимаются множеством способов: ведь понимаются они и как душа и тело, и как плотское и духовное мудрование, а также и как гнев и вожделение, и как мир чувственный и мир умственный, и как Закон писаный и Закон благодати[599]. Поскольку же, когда мы грешим или поступаем праведно, Логос всегда нисходит и среди нас распинается, то всякий раз как мы посредством злодеяния или невежества делаем Логос бездействующим и клонящимся долу, бесы, тотчас же набросившись, сокрушают наши силы души ходящие и переходящие [через чувственное].
С точки зрения исторического толкования это место весьма проницательно разъяснил Златоуст[602]. Он указал, что первый рассказ, свидетельствующий, что бывшие с Павлом слышали голос, подразумевает, что они слышали голос Павла, сказавшего: Кто Ты, Господи? (Деян. 9, 5), — а никакого другого человека, кроме Павла, они не видели. Второй же рассказ, свидетельствующий, что они видели свет, но голоса Говорившего не слышали, подразумевает, что они не слышали обращенный к Павлу голос Господа, но только видели свет. Согласно же созерцательному толкованию это место следует понимать так: познающему уму, как Павлу, сопутствуют помышления[603]. Когда Слово в первый раз является уму, помышления лишь слышат отзвуки и подобия знания, но ничего ясного не видят. Когда же ум преуспевает и оказывается на лестнице, то есть достигает возвышенного созерцания, то помышления [воспринимают] уже не подобия, а оказываются в полной мере сопричастны свету истины.
Постигшие, как благочестиво мыслить о Божественном, говорят, что это невозможно, чтобы Бог, по природе Творец, не был бы по природе также и промыслителем о сотворенном[605]. Если же это так, то, поскольку Бог по природе промышляет о человечестве, совершенно необходимо, чтобы для природы, о которой Он имеет промысел, у Него было много способов спасения. Ведь поскольку человек — существо изменчивое, легко приспосабливается ко времени и обстоятельствам, то совершенно необходимо, чтобы и Божий Промысел, оставаясь Самим Собой, приспосабливался к нашим состояниям[606], находя способы спасения [в зависимости] от произрастающих в природе пороков, [подбирая то, что] легко усваивается. И подобно тому как во врачебном искусстве [лечению] подлежит множество болезней и необходимо, чтобы сведущий врач, поскольку тело, подлежащее [лечению], впадает во множество разнообразных недугов, и сам переходил от более слабых средств к более сильным — так ' [происходит] и у Бога: переход от одного способа про- мышления к другому обыкновенно именуется в Писании «раскаянием» Бога.
Бог не только знает сущие [вещи] прежде веков как в Нем сущие в самой истине, даже если все эти вещи, уже существующие и будущие, не приняли самостоятельного существования одновременно с тем, когда были познаны [Богом], но каждое в надлежащее время[608], — ведь не может же одновременно быть и то из них, что беспредельно [то есть Бог], и имеющие предел [то есть твари][609]но [знает] и цель положения каждого, согласно его движению[610]; ведь нет ни времени, ни века, которые бы разрывали его посреди Бога; нет в Нем ничего недавнего, но будущее как сущее [в Нем], времена же и века не Богу, но нам показывают те сущие [вещи], которые в Боге.
Ибо не следует думать, когда мы видим Бога творящим нечто, что тогда же это [творимое] и начинает Богом познаваться[611]. Если же это истинно, что несомненно, то Он ведал совершенно как настоящее не только имеющее быть лукавство египтян, [их] непослушное произволение по отношению ко всяческому деланию благ и [их] расположение, подобающее для наказания зол, совершенных израильтянами по египетскому обычаю; но и то [Он знал], что будущее [расположение] израильтян приблизится послушно к слову благочестия посредством веры.
Поскольку же таким сокрытым расположениям, прежде Им удерживаемым, Он позволил прийти в действие, согласно этому говорится: [что Он] превратил [сердце их]; ведь подобно тому как [если есть] надежная снасть, сдерживающая напор воды, и кому‑то случится эту снасть повернуть, то вода тотчас обнаружит сокрытый [прежде] напор — так и лукавые и добрые расположения, попущенные[612] Промышлением, через посредство дел становятся явными.[613]
Моисей есть образ благочестивых и цели, к которой они стремятся, фараон — нечестивых и присущей им цели. Насколько Моисей является послушным и податливым к запечатлению Божиих повелений, настолько фараон расположен к обратному. [Слово] Египет, с одной из точек зрения о нем, переводится как помрачение[616], понимается же как век сей. Географы говорят, что Египет — самая низменная область на всей земле[617]. Потому в Писании и говорится не только «вывел», но и «возвел»: имеется в виду выведение идущих от пристрастия плоти к Духу, возведение же — возносящихся от вещественного к умственному.
Египтяне — это все сластолюбивые и любящие мирское, при том, что они прекрасны телом. Израильтяне же — это все боголюбивые и ненавидящие мирское. Для первых вода — это кровь, а для вторых вода — [собственно] вода по природе. Ведь поскольку вода питательна и животворна, то ясно, что для всякого, кто добывает средства к жизни несправедливостью, хищением и лихоимством и тем самым является убийцей тех, кого притесняет, — для того водой [является] кровь. Для всякого же, кто добывает средства к жизни праведным трудом — для такого вода [является] водой жизни.
Первенцы египтян умерщвляются, поскольку косяки их [дверей] не помазаны кровью агнца. Первенцы же суть первые порождения и помышления ума, косяки [дверей] — чувства, губитель — диавол, который через посредство чувств приковывает душу к чувственному и умерщвляет в ней всякое Божественное движение. Первенцы же израильтян сохраняются помазанием кровью, то есть Божественные движения ума [сохраняются] умерщвлением чувств.
Праздник — удел радующихся, а исповедь — испытуемых. Второму присуща печаль, а первому — радость. Поэтому речение означает, что, когда на Суде мимолетное и несовершенное доброе помышление будет взвешено с завершенным злым помышлением, то перевесит доброе, ибо одно подвергается испытанию, а другое делает причастным[618] праздника и радости.
Пять слов говорит тот, кто — пусть даже это говорящий наедине с собой[620]произносит слово наставительное к пяти чувствам, тысячу же слов на языке говорит тот, кто своим словом творит призывание[621] страстей. Или еще: пять слов говорит тот, кто посредством созерцания сущего в Духе указует на Творца, ибо естество пятерично, поскольку составлено из вида[622] и четырех стихий; тысячу же слов говорит тот, кто ради собственной славы и наслаждения измышляет изысканные речи и [звучащие] убедительно сплетения словес о действии видимых [вещей] и вместо Творца боготворит творение[623], — ведь творение дано не для того, чтобы быть обожествляемым, а чтобы наставить [нас] о Боге.
Женщина означает сластолюбие, пара волов — любостяжание, а земля — чревобесие. Каждый человек, охваченный этими [страстями], отпадает от Божиих обетований.
Никто ни из грамматиков, ни из риторов об этом не упомянул. Только Аристотель в сочинении О животных[625]упоминает о животном под названием «марг» (μαργοϋ[626]), которое рождается от гниения между землей и водой; с тех пор, как родится, оно не перестает есть землю, пока, проделав в земле ход, не выйдет на поверхность. Выйдя же, оно на три дня умирает, а через три дня приходит облако с дождем, орошает его, и оно оживает, уже не будучи постоянно поедающим [все]. Исходя из этого, я полагаю, древние философы и назвали обжор «чревомаргами» (γαστριμάργους). Тот же, кто умеет, может истолковать сказанное также и согласно духовному созерцанию. Ведь каждой страсти присуще рождаться от гниения,[627] и, после того как она родится, она не прекращает есть сердце, которое произвело ее, пока, упорствуя[628], не выйдет на поверхность. Выйдя же, страсть умерщвляется тремя силами души[629], и тогда благодать Святого Духа, явившаяся будто в облаке учения, дарует капли знания и оживляет ее, но не для прежней жизни в страстях, а для жизни в добродетелях, угодной Богу.
Суд Божий совершается вне зависимости от времени и тела, ибо и душа, будучи вневременной и бестелесной, поскольку она не приемлет ни приращения, ни конца с течением времени, то и изменения [нравственного] расположения производит вне времени. Хорошо будет прояснить сказанное на примере: один человек прожил монашеской жизнью семьдесят лет, а другой — один день. Цель обетования в том, чтобы человек обратил всю душу к Богу, отрешив ее от пристрастия к чувственному и связи с ним, и [если] проживший монашеской жизнью семьдесят лет умер, нисколько не позаботившись о таковом бесстрастии, а проживший один день свершил [дни], отрешив от себя всякое пристрастное помышление о вещественном и приведя всю душу в лоно Божие, [то,] когда на Суде совершается распределение наград, второй получает воздаяние по заслугам, ибо он в полной мере осуществил цель обетования, а первый — по благодати, и только за то, что выдержал труд аскезы.[631]
Мы говорим, что Иов не допускал [до себя] печали[632]. Ведь тот, кто раз и навсегда[633] обозрел [все] сущее благочестиво и укрепил в себе ненависть к преходящему и любовь к непреходящему, — как такой человек мог печалиться из‑за страданий, преходящих посредством изменчивости тропоса[634], [ведь] преходящее претерпевало то, что обыкновенно терпит по природе[635].
Тот, кто упражняется в деятельной [добродетели], печалится похвальной печалью, пока совесть поражает и ранит его по причине образов, [всплывающих] в его памяти. Тот же, кто достиг меры совершенства, оказывается выше и такой печали — ведь просвещенный посредством ведения, раскрыв умственную часть души неотделимо Богу по равной тождественности движения[637] и обретя неизреченную радость в постоянном наслаждении божественной красотой, как может принять противоположную [этой радости] печаль?[638]
Когда же говорят, что святые печалятся, [то они печалятся] по подражанию их Владыке; говорится ведь о печали и радости применительно к Богу в отношении промысла[639]: печали — о погибших, радости — о спасенных.
Однако единое слово «печаль» допускает множество способов рассмотрения. То, что именуется печалью у святых — это милость, сострадание и изобилие радости богоподобного совершенства, хранимого внутри и промыслительно раздаваемого вовне.[640]
Двояк способ созерцания; один — определяющий то, что необходимо [делать] делателям, таковой предшествует деланию; другой же — осмысляющий делаемое, и таковой мыслится после[642] делания.
Насаждение виноградника означает творение, ограда — естественный закон[643], а частокол — закон писаный; этими законами Творец оградил естество. Тот, кто по [благому] произволению, добросовестно взрастил естественное семя добра, — тот принес садовнику плод. Тот же, кто неразумно устремляется к не сущему, — тот приносит колючки, то есть страсти, и попирается бесами, которые их приводят в действие[644].
Бог Слово велит душе, обрученной Ему добрыми делами, или же всему человеческому естеству уходить от идолопоклонства — ведь это и означает Ливан[645]; от злонравия — это означают львиные логовища, ибо лев всегда бросается на плечи, а плечи это делание; и от гор барсовых>то есть от неведения — ибо это животное, согласно своей природе, прыгает в глаза[646], а глаза явно понимаются как ведение.
Подобно тому как жизнь души и тела и это земное место промыслительно вверены ангелам, которые и доносят нам Божии слова, — так пророки посредством своих слов указали нам способы к спасению. При таких [горах и холмах], говорит [пророк, Господь] будет судиться с нами — горами он именует ангелов, а холмами патриархов и пророков[648].
Вдова — это душа, погубившая природный закон[649], сирота же — хитрый[650] способ[651] [жизни], [при котором] тот, кто является любителем славы и большой наживы, не имеет Бога отцом[652].
Итак, посредством относящегося к этому совета[653] Господь, естественный закон оживотворяя, а хитрый способ [жизни] исправляя, чтобы посредством самого Блага, а не посредством тленного возникала слава, воспринимает [их], погубляя пути грешников, то есть прежний образ жизни, в котором [человек] обращался[654].
Не имевшие прежде укрытия, то есть веры — были язычники, облеклись же в камень, то есть веру в Господа нашего Иисуса Христа.
Веруется, что все сущее имеет бытие в трех тропосах — в сущности, в различии и в жизни; [исходя] из логоса сущности сущих, мы верим, что есть некая Сущность, и это есть Отец; [исходя] из различия сущих [мы верим, что есть] Премудрость (София), то есть Сын; ибо [признак] Премудрости есть уделение каждой природе подходящей [ей] особенности, а также — сохранение каждого из пришедших в бытие четко отличным и несмешанным, как в отношении самого себя, так и в отношении остальных; [исходя] же из жизни [сущих мы познаем, что есть] Святой Дух[656].
Но относительно Бога сказывается, что они [сущность, различие и жизнь] воипостасны[657], относительно же тварей — привходящи[658].
Приносящие добровольно — это те, кто приходят ко благу, побуждаемые пребывающими в них естественными семенами[661] те, кому приказывают — это те, кто приходят ко благу, побуждаемые учением. Золото приносит тот, кто благочестиво выносит суждение о богословии; серебро — кто ведет жизнь чистую и создает учение ясное и прозрачное; драгоценные камни — кто деятельное правление украшает Божественными словами[662]; виссон же спряденный [приносит] — тот, кто навык добродетели неколебимо сохраняет в невольных искушениях и посредством них [то есть искушений] — как водой — возникающие в душе от греха помыслы отмывает и душу убеляет; спряденную багряницу — тот [приносит], кто совершенно уничтожает через преобладание разума посредством умерщвления плотских членов<…>[663]страсти, находящиеся в нас от удовольствия; пурпур — кто в точности и без изъяна воспринял знание о сущем, ибо, по одному из мнений, пурпур понимается как знание, поскольку он слагается из множества разнообразных видов, подобно тому как и знание слагается из множества разнообразных созерцаний[664]. Кожи обагренные приносит тот, чьи чувства совершенно умерщвлены, а шерсть — кто обрел совершенное бесчувствие по отношению к настоящему[665].
Страх бывает двух видов: один — из‑за проступков, а другой — по достоинству того, что любимо. Страх из- за проступков любовь устраняет, а страх по достоинству того, что любимо, сохраняет[667]. Ликование есть радостное настроение[668] по причине обретения чего‑либо, а веселье — наслаждение обретенным.
Фараон понимается здесь как естество[670]. Хорошие коровы означают делание, а хорошие колосья — ведение. Ибо ведение и делание совершается в сем седмеричном времени. Другие же коровы и колосья, худые и иссушенные ветром, означают неведение и зло — они‑то и смогли поглотить деятельную зрелость коров и ведение, являемое хорошими колосьями[671]. Но Господь наш Иисус Христос, Который Один есть истинный Иосиф, Провидец и Исправитель такого голода, принимая веру, будто золото, чистую жизнь, будто серебро, нравственную философию, будто скот, рвение и бодрость в жизни по Богу, будто коней — [принимая все это,] дарует хлеб[672], то есть истинное ведение[673].
Судьей неправедным [евангелист] называет естественный закон, который вследствие преступления ожесточился[675] и ни Бога, ни людей не стыдится[676]; вдовой же [он называет] вдовствующую душу, [лишенную] добрых дел[677]. Ведь если душа приходит к раскаянию[678], то она вынуждает естественный закон отказаться от противоестественного, докучая ему аскетическими подвигами и воздержанием. Так вот, говорит [евангелист], если ум по усердным и неотступным просьбам сможет достичь и сверхъестественного[679], то насколько вероятнее, говорит он, что Бог услышит вопиющих к Нему прилежной молитвой и дерзновенной неотступностью.
Свиток есть слово Божие. На нем написано: плач, то есть устрашение карами; песнь, то есть обещания благ; горе же, поскольку те, кто не вразумляются ни страхом наказаний, ни обещанной наградой, — те непременно воспримут горе вечной кары. То же, что в устах пророка стало сладко, означает следующее: кто постоянно печется о вышесказанном и размышляет о том, что грозит и что обещано, тот услаждается надеждой.
Некоторые из умудренных в Божественных [речениях] говорят, что, поскольку ангельские силы, согласно Дионисию Ареопагиту, составляют девять чинов[683], то Господь, восходя по человечеству — ибо по Божеству Он и так все [Собою] исполняет[684], — уделил каждому чину один день, от низшего чина до высшего, ибо и они нуждались в том, чтобы Господь посетил их; ведь в Нем, по словам Апостола, возглавлено не только земное, но и небесное[685]. А после этого Он явился Богу и Отцу, и тогда сошел Дух[686].
Однако можно рассмотреть этот вопрос и с иной точки зрения: Слово Божие сокрыто в Его десяти заповедях, оно воплощается в нас, нисходя к нам через наши дела[687], а затем возводит нас, возвышая через ведение[688], пока мы не достигнем наивысшей из заповедей, которая гласит: Господь Бог твой, Господь един есть (Втор. 6, 4). Ведь, когда наш ум, освободившись от всего, или, вернее, все оставив, достигнет Бога[689], — тогда он воспринимает огненные языки, становясь Богом по благодати[690].
Он говорит не о самой Пятидесятнице, в которую сошел Святой Дух, но поскольку о пятидесяти днях [от Пасхи до пятидесятницы] говорится — день пятидесятницы, поспешил Павел после Пасхи первый день провести в Иерусалиме, откуда видно, что во время поста преклонял [в молитве] колени[693].
Жители каждой области [Римской империи], так как полагали, что называться римлянами есть нечто важное, уплачивая деньги, записывались в число римлян, и это наименование передавалось по наследству[695]. Поскольку родители апостола, жившие в Тарсе, были записаны в число именуемых римлянами, потому, разумеется, апостол — как рожденный ими — и говорит: Аяи родился.
Города здесь следует понимать как души[696], ибо они, будто дома[697], составлены и восприимчивы к добродетелям. Два города следует понимать как души, огражденные деланием и созерцанием, а три города — как души, неколебимой верой достигшие богословского знания. То же, что пророк облек это в форму проклятия, означает [следующее]: всякий раз, как случается голод, но не хлеба и воды, а слышания слова Господня (Амос. 8, и), то такие души, пусть даже они достигли меры в упомянутых добродетелях, но проявили нерадение, — [такие души,] кажется, ищут знания, но не находят, поскольку не упражняются в делании[698]. Если даже они, кажется, сходятся в один город, то есть к учителю, они знанием досыта не напиваются — ведь ему не даруется благодать учения, [то есть] способность утолить жажду нуждающихся в Божественном знании.
Поскольку общая сумма содержит в себе четыре десятки (ибо первая десятка из единиц, сама же десятка тоже одна [десятая], но для сотни, сотня — одна [десятая] для тысячи, а тысяча — одна [десятая] для десяти тысяч)[699]так вот, так как число добродетели[700], прибывая, умножается и воспринимает прибавление, то, я полагаю, из чисел явствует следующее: кто так преуспел в [исполнении] десяти заповедей, что каждая заповедь заключается в остальных, тот, умножив их на десять, достиг сотни и, подобно Сарре, воспринял в прибавление букву «р»[701]. Тот же, кто при этом преуспел и в знании — тот, умножив на десять сотню, достиг тысячи. Поскольку же и это изречено пророком в форме проклятия, то это означает [следующее]: достигший в добродетели уровня сотни, [если проявит] нерадение, низводится и доходит до десятки. Таким же образом от сотни, [достигнутой] в делании, человек нисходит к простому соблюдению заповедей по обычаю, иначе говоря, исполняет их по–иудейски.
День Господень есть просвещение и знание Господа[702]. Всякий, кто желает[703] воспринять знание Бога без деятельной добродетели, тот, разумеется, достоин жалости. Ведь страсти, гнев и вожделение, достают его — пытаясь избежать пасти льва, то есть гнева, он попадает к медведю, то есть вожделению[704]. Затем же, теснимый этими страстями, он приходит домой, опирается руками о стену, и змея жалит его. Дом есть душа, а стена — тело, и всякий раз как он находит опору деятельных сил души[705] в телесном удовольствии, то выходит наслаждение — ведь это и есть змея — и жалит его[706]. Наслаждение жалит несчастную душу, вползая в каждое чувство тела, будто в щель. Так вот, для того, кто столь немощен очами души, солнце знания есть тьма и ослепление[707].
Они названы чистыми, ибо очищают нас от всяческой скверны греха, а обожженным серебром — по причине их яркости и сияния, подобно как у серебра, а также потому, что они божественны и испытывают наши сердца, ибо сердце в Евангелии названо землей[709]. А семикратно очищенным — поскольку мы семикратно очищаем каждую заповедь. Сказанное правильно будет пояснить на примере одной заповеди. Закон повелевает: не убивай (Исх. 20, 13). Однако всякий, кто желает очистить эту заповедь семикратно, тот не только удерживает руки от убийства, но каждый раз, когда видит алчущего — кормит, когда видит жаждущего — поит, когда видит нагого — одевает, когда видит странника — принимает, когда видит немощного — не презирает, когда видит заключенного в темнице — бежит к нему[710]. И тот, кто в одном из этих [случаев] просто проявил нерадение, [тем самым] совершил убийство, ибо, насколько это от него зависело, допустил, чтобы [человек] умер, хотя и мог поддержать нуждавшегося в нем. Так вот, кто сопрягает шесть перечисленных заповедей Господа с заповедью Закона: не убивай (Исх. 20,13), тот очищает слово Господне семикратно. Это же можно применить к каждой заповеди.
«Другом» [Соломон] здесь называет наше тело по причине [нашего] естественного единства с ним и любви к нему. Так вот, [его] слово увещевает промышлять о теле не тщательно, а только лишь стопой души[712], да и то редко, дабы в случае, если ты будешь много заботиться о его отдыхе, не обнаружилось в тебе [козней] врагов и ненавистников.[713]
Под кражами дневными разумей ущерб, наносимый лукавым посредством внешних чувств, — такой ущерб патриарх возмещал аскетическим трудом. Кражи ночные — это то, что враг похищает у нас посредством внутренних помыслов. Их мы должны, следуя патриарху, возмещать трудами, бдением и остальными видами аскетических подвигов.
Посредством этого выражается духовный совет Писания, что следует опасаться не только совершенно очевидных прегрешений из‑за того, чтобы в будущем за них не получить осуждение, но также опасаться нам [следует прегрешений,] совершаемых по неведению, [и потому} всегда подрезать жилы телице, то есть нашей плоти, в ущелье воздержания и аскезы. По этой причине они оставляли телицу живой, чтобы и мы научились, [что должно] не умерщвлять тело, а только подсекать жилы восстающих [в нас] наслаждений и подавлять [их][715].
Те, кто всегда как священники, приносят Богу себя как жертву живую (Рим. 12, ι) и, подобно Клеопе[717], блюдут в себе горение Святого Духа — те приносят Богу Его собственный огонь. Когда же люди по беспечности отходят от такого состояния и допускают в себе распаление страстей, тогда они приносят огонь чуждый и сжигаются в совести огнем обличений[718].
Пшеничную муку следует понимать как разум (λόγου), ибо она есть пища разумных (λογικών) существ. Когда мука смешана с елеем, она означает разум с просвещением знания; когда она испечена на сковороде, то означает разум испытанный и окрепший по причине искушений, приходящих к нам изнутри и [связанных с] наслаждениями; когда же она испечена в печи, то означает разум твердый, ибо он испытан стойкостью перед искушениями, приходящими к нам извне.
По слову Божию подобает обратиться и быть как дети (Мф. ι8, з), дитя же совершенно лишено страстного движения, но когда достигает четырнадцати лет, то страстное движение сразу же начинает зарождаться в нем.[722] Это, как я полагаю, и раскрывает таинственный смысл закона: следует приносить в жертву Богу уменьшение естественного движения[723], пока мы не достигнем совершенного бесстрастия.
Число пятьдесят всегда означает божественное как превышающее то, что подвластно времени[725]. Число же двести означает чувственное и чувства по причине сочетания чисел четыре и пять[726]. Так вот те, кто чувственное воспринимают чувственно и Божественных добродетелей домогаются посредством чувственного, — те восстают против Закона Божия и сожигаются в совести огнем обличений[727].
И тогда священное слово учения собирает их кадильницы — то есть ум, в котором, как они полагают, они приносят Богу свою ревность, но не по рассуждению (Рим. 10, 2) — посредством учения выковывает его, [так что он теряет] толщину и истончается, и приносит к жертвеннику, то есть к Божественному знанию[728].
Посредством этого Писание указывает, что Богу следует приносить добродетели без примеси гнева и вожделения — гнев оно называет псом, а вожделение блудницей.
Господь наш Иисус Христос по неизреченному человеколюбию к нам сделался и назвался червем[729]. Ведь как червь рождается без соития[730], так и Господь был зачат без семени. Однако и для диавола Он послужил приманкой, как червь: диавол заглотил Его плоть, как червя, и напоролся на Божество[731]. Однако и для [всех] врагов [Своих] Он червь, ведь мудростью мудрый тотчас обнаруживается, неразумием же лукавый[732].
Но [еще] и в нас Он становится червем, всякий раз как мы грешим, ибо [тогда] Он изобличает и угрызает нашу совесть[733].
Подобно тому как дерево, воспринимаемое чувствами, является пищей для плоти, так и дерево жизни, которое есть Господь, является пищей и жизнью наших душ. Путь же, ведущий к нему, — это добродетели. Его охраняют Херувимы и пламенный меч. Херувим переводится как полнота знания[734]: благодаря знанию в нас вселяется влечение[735] к Богу, а из‑за пламенного меча, то есть различительной способности, уничтожающей[736] дурное, в нас поселяется страх[737]. Так вот, путь к дереву жизни охраняют страх [Божий] и влечение [к Богу]. О мече говорится, что он обращается, ибо всякий раз, когда мы грешим, он встает пред нашим взором, изобличая нас в нашей совести, а когда раскаиваемся — открывает нам путь.
Основание есть Христова вера. Кто‑то строит на ней из золота, [то есть] богословского тайноводства, [кто‑то] из серебра, [то есть] славной жизни, [кто‑то] из драгоценных камней, [то есть] благочестивых помыслов, [кто‑то] из дерева, [то есть] пристрастия к чувственному, из сена же [строит] питающий [в себе] неразумие, а из соломы — творящий растление. И для совершающих добрые дела день познания[738] являет то, что их дела открылись в огне, то есть в Духе. Что же касается согрешающих, то их дела сгорают, но распознание[739], осуждая совесть, посредством покаяния уменьшает грехи и спасает человека, наказывая лишь за пренебрежение[740] добродетелями в прежнее время. Однако в грядущем веке греховные дела уходят в небытие, когда, пройдя через огонь Суда, естество получает обратно свои силы здравыми[741].
Поскольку мы рабы[743] Божии по естеству, но также и сыновья Его рабыни — мудрости, то Давид в первую очередь молит Бога о том, чтобы нам дана была крепость, то есть господство над страстями, и тогда посредством этого к нам придет спасение.
Поскольку Апостол называет диавола богом века сего (2 Кор. 4, 4), то исходя из этого следует понимать и написанное в книге Царств[744]. Или иначе: поскольку помимо воли Промысла Божия не происходит ничего, но все происходит либо по благоволению, либо по домостроительству, либо по попущению[745], то благочестиво будет полагать, что в книге Царств Бог возбудил написано вместо попустил, а в книге Паралипоменон диавол есть осуществитель и виновник. Умерло семьдесят тысяч человек (2 Цар. 24, 15; I Пар. 21, 14), то есть либо те, кто оказались с Авессаломом, либо те, кто охвачены страстью высокомерия и гордости. Согласно же созерцанию, это означает [следующее]: всякий Давид, который породил помышление не согласно благому расположению, а [охваченный] гордостью, раскаявшись, молится Богу, и — умирают его помышления, относящиеся к временному и преходящему — ведь число семьдесят, в связи с седмеричным кругом, означает движение времени. Поэтому лучше молить о прощении, чем терпеть преследования врагов–бесов или голод слышания слова Господня (Амос. 8, и).
Согласно истории, кровля дома была точно раскрыта[747], ибо видевшие эти места своими глазами говорят, что кровли домов [там] сделаны из легчайшего камня пемзы, так что желающий раскрыть кровлю может сделать это легко и быстро. Согласно же анагогическому способу толкования расслабленный есть всякий ум, немощный во грехах и не способный узреть Слово естественным созерцанием — ведь оно и есть дверь. [И вот] он посредством веры раскрывает кровлю, то есть плотный покров буквы Закона, посредством четырех [родовых] добродетелей спускается с высоты тщеславия к уничижившему себя (Фил. 2, 7) Слову и с помощью веры и делания получает исцеление.
Происходит так, что искушения постигают нас двояко: по [нашей] воле, посредством страстей, [связанных с] наслаждениями, и против нашей воли, посредством нападений извне[749]. Когда это случается по нашей воле, то, по приказу Навуходоносора, то есть диавола, мы воспламеняем в себе печь страстей, разжигая ее гневом, словно хворостом, вожделением, словно смолой, наслаждением, словно нефтью, и заблуждением разума, словно паклей (Дан. з, 46) — ведь лен понимается как разум, отчего и священники, священнодействуя, носили льняное платье[750]. Поэтому, когда разум заблуждается, то всегда превращается в паклю, и через нее легко воспламеняются остальные страсти. Если же кто‑нибудь, подобно блаженным отрокам, призовет Бога со смирением и усердной молитвой, тот освободится от пут на руках и ногах, что означает путь деятельный и угодный Богу, и увлажнится посещением Святого Духа[751]. Всякий же раз, когда мы впадаем в искушения против воли и умственный Навуходоносор воспламеняет для нас печь[752] посредством нападений извне, то есть болезней и иных превратностей, приходящих помимо [нашей] воли, — то и здесь мы можем посредством терпения и благодарения увлажниться[753] надеждой на избавление от страстей.
Некоторые говорят, что дети были не израильтяне, а иноплеменники, и что они не возрастом были дети, а разумом. Они слышали, что пророк творит множество знамений, но не верили и насмехались над ним; но были же некоторые и не согласные с их безумным мнением, и поэтому, дабы они не потерпели вреда и хула не вознеслась к Богу, Бог покарал насмешников. Согласно же созерцанию, когда всякий ум, подобно Елисею, плешивый[754], то есть чистый от мыслей о материальном, восходит к знанию, то над ним весьма [злобно] насмехаются помыслы о чувственном, о материи и о форме — ведь число сорок означает чувственное[755], а материя и форма, прибавляясь к нему, составляют [с ним] число сорок два[756]. Так вот такие помыслы высмеивают ум, дабы внушить ему нерешительность [в отношении] добродетелей, [и тогда] он [творит] молитву и убивает их с помощью двух медведиц, то есть наслаждения и вожделения, — ведь эти страсти, если обратить их вспять и применить для благой цели[757], умертвят насмехавшиеся помыслы.
Царь, выступающий с десятью тысячами, означает царствующий в нас ум, который с десятью заповедями сражается с другим царем, ведущим двадцать тысяч, то есть с мироправителем, выступающим против него с чувственным и чувствами, ибо пять чувств, склоняясь к чувственным предметам, состоящим из четырех первоначал[759], составляют число двадцать — ведь с этим против нас выступает враг. Сесть и посоветоваться означает [решить], возможно ли ради добродетели принять на себя всяческое страдание и труд. Если нет, то, говорит Иисус, следует отправить посольство [просить] о мире, то есть, если невозможно вести жизнь согласно Евангелию, повиноваться естественным [законам], которые были нам предписаны после [прародительского] преступления.
Душа, глухая к заповедям Господним, одержима немым бесом[761], когда же Логос Божий рождается в ней через делание заповедей, тогда не только слышит, но и говорит посредством ведения Бога[762].
Башня означает совершенство добродетелей, возведенное с помощью знания. Всякий, кто, достигнув бесстрастия в делании, имеет способность к восприятию естественных, созерцательных и богословских логосов[764], с помощью которых возводится совершенное знание, — тот завершает возведение башни. Тот же, кому недостает хотя бы одного из этих [логосов], не может довести строительство до конца и [потому] высмеивается проходящими мимо<…>[765].
…из евангелистов будет показано. Общее, говорят они, имеет значение того, что [говорится] о частных [вещах], а [приложимое к частным имеет значение] общего. Так, говоря: пришел взыскать (и спасти) погибшее (Лк. 19, 10), Он обозначал общую природу, являющуюся Израилем, согласно книге Бытия, и всегда видящую Бога[767]; говоря же: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева (Мф. 15, 24), Он обозначил через частное — общее[768].
Ведь поскольку благость природы, истекшая из‑за преслушания в праотце, была спасена в Аврааме посредством познания[769], то Бог обетовал ему, что будет ему дано стать отцом многих языков[770], пришедших посредством познания к подобной ему вере и получивших сы- ноположение; ясно ведь, что, как сыноположенные, они и дом Израилев, и сонаследники, и сотелесники[771].
Просьба же о крохах Хананеянки[772] показывает учение, надлежащее для входящих в жизнь по добродетели из неверия; ведь простой и самый совершенный логос ведения разделяется на многие части соответственно свойству[773] принимающих; итак, входящим подобает оглашение[774], которое сравнивается с крохами.
Собака же, поскольку она животное беспрестанно лающее, отгоняющее чужих и ласкающееся к своим, то понимается как практический навык, который прогоняет зло, противоречащее природе, ласкается же к природным добродетелям, неусыпно их сохраняя.
[Имя] «Иоав»[776] с густым придыханием переводится как «пребывающий снаружи» или «преследующий», а с тонким придыханием — как «дающий» или «доставляющий»[777]. Здесь же Иоава следует понимать как мужество, а Савея — как гордость[778], которая, как глава строения объемлет все остальные страсти. Всякий раз когда добродетельный ум[779] узнает о мятеже гордости, он посылает Иоава, то есть мужество, который преследует[780]гордость и побуждает силы души к ее умерщвлению. Убегая, гордость скрывается в некоем городе, то есть в одной из добродетелей[781]. Мужество осаждает город, стремясь осуществить убийство гордости, а мудрая жена, которая есть мудрость, находит созидательные причины добродетели и убивает творящие причины страстей[782], посредством которых в душе происходит всяческое созидание зла.
[Имя] «Амессай» переводится как «умащенный» или «умащающий»[784]. Амессай понимается как бесстрастие, ибо он по своему совершенству легко избегает всякой западни врага, а Иоав понимается как мужество. Всякий раз, когда душа, которая, обретя совершенное бесстрастие в [своем] нраве[785], умастила молитву мужеством[786], тщетно увлекается[787] некой страстью[788], [она] убивает [бесстрастие], то есть делает бездейственным совершеннейший путь созерцания, занятая [преследованием] побежденного врага[789].
Здесь Иоав понимается как злопамятное помышление, за которое он и получает проклятие — опираться на посох и пасть от меча (2 Цар. 3,29). Посредством посоха здесь, я думаю, обозначается упование злопамятного на чувственные [блага] — ведь любое злопамятное помышление, всегда обращаясь среди материальных [вещей], находит в них и опору[791]; словами же пасть от меча обозначается уничтожение такой взаимосвязи с помощью острейшего слова [Божия][792].
Поскольку Хусий был сын Иеминиев, то его [имя, примененное] к нему лично, переводится как «прядущий», а в отношении к его отцу значит «сын правый»[793]. Понимается же Хусий как рассудительность — ведь она распознающей способностью истощает[794] и расстраивает советы неприятелей.
По сущности Бог апофатически исключен из [числа] существующих [вещей], ибо никак не называется, не мыслится, не причаствуется кем — (или чем-) либо[795]; но по промыслительному выхождению[796] причаствуемый многими, ими же и заполняется. Ведь каждое из пришедших в бытие соответственно своему логосу, существующему в Боге, [творений] называется членом Бога, то есть имеющим в Боге место. Вне всякого сомнения, даже если получит [оно] мудро и осознанно соответственно этому [логосу] движение, окажется в Боге, заполняя свое место и производя благолепие как благопотребный член в Теле Христовом[797]. А тот, кто упустив собственный логос, несется в противоречии с [этим] логосом к несуществующим [целям], справедливо понесет вечную ответственность за возникшее — насколько он был тому [виной], — в Теле Христовом осуждение[798].
Двойное древо несет в себе символ действия и отношения души и тела к чувственным вещам[800]. Итак, тот, кто, согласно Иисусу, посредством заповедей, расчищая путь добродетелей, делает зло не действующим на душу и тело в отношении чувственного и в отношении совершения противоестественного, таковой повесил князя мира сего на двойном древе[801].
Здесь пророк сплетает [подобие] всеобщего Логоса Промысла, ибо он знает, что изначальный Логос примешан ко всему. По правую руку вводятся логосы надлежащего делания, посредством же левых — логосы суда или того, что не зависит от нас[803]. Всякий, кого не наставляют идти прямым путем ни учение Закона Божия, ни поток происходящих бедствий, тот предается, оставаясь во власти себялюбия[804] или пребывающего в нем греха, который будет толкать его все глубже в бездну пороков и не остановится, пока, умертвив его без покаяния, не приведет к [предстоящему] там Суду.
Посредством скорченной женщины обозначается душа, тремя своими силами привязанная к чувственному. Ведь если число шесть — ибо за шесть дней был приведен к бытию чувственный мир — помножить на три[806], то получится восемнадцать. Если эта душа посредством покаяния придет к Слову и Богу, то сделается здоровой — не согбенной более к земному, а рассматривающей небесную красоту.
Овцы суть мысли и движения ума, быки — духовное учение, а ясли — бесстрастие [, достигаемое] в соответствии с деланием, в отсутствие которого исчезает и духовное учение. Когда же [духовное учение] исчезает, то вместе с ним, естественно, исчезают мысли и движения, созидаемые в уме посредством него — ведь душа по причине глада слова (Амос. 8, 11) нисходит к житейским делам.
Или иначе: словесные овцы исчезли, ибо не питались духовной пищей учения — ведь в яслях Церкви не было духовных быков, то есть учителей.
Принуждающий нас — это Господь, посредством Его учения — идти одну милю Своей заповеди. Нам подобает слушать Его предписания и идти две мили, то есть внимать заповеди и прибавлять еще одну милю посредством дел.
Или иначе: [Господь] принуждает нас пройти милю веры, но требует от нас и дел, [подтверждающих] веру.
Если бесы, говорит [Господь], посредством помыслов ударят тебя в правую щеку, внушая гордость правыми делами, то обрати левую, то есть представь взору неправые дела, которые мы совершили[808].
Поскольку, по написанному, пища и питие Бога — наше спасение[809], Господь, совершив его посредством домостроительства плоти, и приведя это самое наше спасение к цели и завершению через Свое учение и жительство [с нами], делает так, чтобы ученики Его стали выше чувственного, и говорит, что не будет пить от плода виноградного, то есть совершившегося домостроительства спасения посредством Своего пребывания с людьми[810].
Однако в грядущем веке Он будет пить [вино] новое, то есть обновляемое Святым Духом, благодатью творя из достойных — богов, посредством экстатического[811] и опьяняющего причастия [Божественным] благам[812].
Заботясь о спасении людей, Бог предрек тогда, что их дни будут сто двадцать лет. До того, как Ною было велено сделать ковчег, прошло двадцать лет, а строил он ковчег сто лет[814], так чтобы пребывая рядом с ним, [люди] пришли к исправлению. Затем же Бог навел потоп и истребил всех. Таким образом, истинно гласит Писание, что жить этому поколению сто двадцать лет, с тех пор как Бог погрозил им[815].
Всякий ум, который взошел на первый ярус, то есть делание, стал на втором, то есть естественном созерцании, и поднялся на третий, то есть [достиг] высоты богословия посредством неколебимой веры, а потом пренебрег словом Божиим и задремал, — [всякий такой ум] падает с того, что названо третьим ярусом[817]. Если же слово учения, нисходящее к нему, найдет в нем что‑то живое, и если он не вовсе умер от отчаяния, тогда он вновь оживляется посредством покаяния.
Некоторые из святых отцов говорят, что различные [времена] призывания означают разные возрасты[820], другие же — разные намерения[821].
О динарии же предположи, что это [, например,] целомудрие, но [существует] много его разновидностей; ведь обладающий женой в соответствии с этим хранит и целомудрие; есть и более высокое [целомудрие], это когда кто не постоянно пользуется законным правом; другой же не пользуется женой, кроме как для деторождения и продолжения рода; иной же, после зачатия одного или двух детей совершенно отстраняется от брачного сожития; есть и более возвышенный род [целомудрия], чем все эти, это когда совершенно себя не предают браку, но через любовь к Господу подвизаются в девстве.
Слово указало на пять намерений, каждое выше другого, в которых являются пять призваний, и на один динарий — целомудрие; так обстоит дело и с другими добродетелями[822].
Иона, бегущий от лица Господня (Ион. I, 3), понимается как наше естество. Будучи в Иоппии — это [слово] пере- водится как «созерцание радости»[824], а означает рай — оно ослушалось, бежало и предало себя морю жизни, попало в бурю, было поглощено мысленным китом и извергнуто[825] из могилы, из‑за пребывания Господа в аду, [через] три дня[826]. Еще же Иона понимается как пророческий дар — он проповедует в Ниневии[827], то есть язычникам, и огорчается за тыкву (Ион. 4, 9: LXX); тыква же есть телесное служение Закону, которое высохло, [когда его подточил] червь[828], Господь Иисус Христос, сказавший: Я же червь, а не человек (Пс. 21, γ)[829]. Ведь Своим пришествием Он упразднил преходящее служение Закону.[830]
То же, что в городе двенадцать тысяч[831] человек, не познавших ни правой руки, ни левой (Ион. 4,11: LXX) обозначает тех, которые следуют добродетели не недостаточно и не избыточно, а средним, царским путем[832].
Ворон понимается как естество, помраченное[834] по причине непослушания, а Илия, сидящий при потоке, понимается как ум ведующего[835], который зиждется в потоке искушений и аскетических трудов. Этот ум принимает утром от помраченного естества хлеб, то есть собирает ведение путем естественного созерцания сущего, а вечером принимает мясо — ведь он посвящается в таинство вочеловечения Господа, которое произойдет в последние дни, ибо Сотворивший естество из не сущего, разумеется, восстановит его, если оно испорчено.
Или же иначе: Илия понимается как образ Господа. Ведь, когда все сердца охватил духовный голод, Он вошел в поток, то есть в жизнь, и добровольно перенес искушения и страдания; когда Он пришел к своим, свои Его не приняли (Ин. I, 11) и не накормили, а язычники, помраченные от идолопоклонства, приняли Его и накормили ведением и деланием[836], ибо хлеб означает ведение, а мясо — делание.
Гигант переводится как нападающий, а означает Господа, ибо Он возрадовался, добившись нашего спасения на поприще домостроительства, и напал на бесовские фаланги, упразднив их власть над нами[838].
Всем ясно, что пророк духом возвестил о деяниях Господа во плоти. Дни же Господа — это не дни, которые Он прожил во плоти на земле, а добродетели, которые, озаряя нас будто дневным светом, заставляют праведность восходить в нас[840]. Что же такое эта праведность[841], как не способность [правильного] распределения[842], не позволяющая, чтобы худшее восставало на лучшее, то есть мудрование плоти[843] на закон духа[844]? Обилие мира настает в нас тогда, когда успокоенные [в нас] страсти пребывают [уже] не восстающими на душу. Слова же пока не исчезнет луна означают следующее: чрез познание Бога, рождающего в нас праведность, настает обильный мир, такой, что даже простые образы[845], производимые нашим изменчивым естеством — ведь это и есть луна — совершенно исчезают.
И Он будет господствовать, говорит псалмопевец, от моря до моря. В первом случае море означает делание, начиная с которого Он овладевает теми, которые подвластны Его закону. До моря означает до безмерного знания, в котором плавают те, которые стали причастны к этому знанию посредством созерцания сущего. Или же разумей, что море есть крещение: в речении пророка[846], согласно которому лик противника изгоняется в море первое, а задняя часть его — в море последнее, морем первым, как уже говорилось, считай крещение, а морем последним — воскресение, в котором исчезает задняя часть врага. Ведь тогда наше естество совершенно освобождается от закона греха, вложенного в нас по причине [прародительского] преступления[847].
Или же иначе: лик диавола, то есть злые дела, изгоняется деланием, ибо это, как было сказано, и есть море первое; задняя же часть, то есть предвкушения[848] зла и фантазии[849], изгоняются морем вторым, то есть знанием.
Некоторые считают, что Господь говорит о воздушном духе[850], мне же кажется, что Он скорее говорит о Святом Духе[851]. Ведь Он полновластно дышит, где хочет, а хочет — в способных воспринять Его и чистых разумом. Вдыхая Божьи дары, они не знают, откуда и по какой причине им послан какой‑либо дар, [не знают], к какому исходу ведет ниспослание [им] дара, но только слышат голос, то есть осуществление дара, которое делается явным по причине чистоты жизни и неким образом испускает голос — будь то дар учения, или исцеления, или<…>[852].
Недоумение о хуле на Духа разрешается так: когда Господь творил разнообразные исцеления, иудеи приписывали действия Духа князю бесовскому (Мф. 9,34; 12, 24; Ин. з, 8). Те же слова, что хулящим Духа не будет прощения ни здесь, ни в веке грядущем, следует рассматривать так. Некоторые из тех, которые духом восприняли об этом точное знание[854], говорят следующее: существуют четыре способа, посредством которых происходит прощение грехов — два способа здесь и два в веке грядущем. Поскольку памяти не хватит, чтобы человек помнил прегрешения за время всей [жизни] и мог бы в них покаяться здесь, то Владыка естества, будучи человеколюбивым, устроил способы покаяния, даже если мы не каемся. В веке грядущем, как было сказано, их два: если кто‑либо в этой жизни безотчетно грешил и столь же безотчетно делал добро, побужденный либо к жалости или состраданию к ближнему, либо к чему‑то иному, сопряженному с человеколюбием, — тогда в веке грядущем эти его дела взвешиваются в момент Суда, что и принимается в расчет[855], и даруется прощение. Вот первый способ, а второй таков: если кто‑то погряз во грехах, но, слыша слова Господа Не судите, да не судимы будете (Мф. 7, ι) страшится и никого не осуждает, то в час испытания его дел он — как блюститель заповеди — осуждаться не будет, ибо Правдивейший о Своей заповеди не забывает.
Два других способа приносят прощение здесь. Если кому‑либо, живущему во грехах, Промысел устраивает несчастья, тяготы или болезни — он не ведает, какими путями Бог очищает его — тогда, если он, [претерпевая] искушения, благодарит [Господа], то получает награду за благодарность, а если не благодарит, то очищается от тех грехов, за которые был наказан, но несет кару за неблагодарность.
Так вот, если кто‑либо грешит по отношению к людям, то, как показало Слово, у него много оснований, чтобы быть прощенным, ибо если он по отношению к одному человеку грешит, а другому делает добро, то [это значит, что] он оправдался перед тем же естеством, по отношению к которому согрешил. А хула на Духа — а это неверие, основанием для прощения которого не может быть ничто, кроме как стать верующим, — разумеется, не простится человеку, свершившему жизнь в неверии, ни здесь, ни в грядущей [жизни], ибо это грех неверия и безбожия[856].
Поскольку Слово Божие не ограничивает Себя тем, что происходит в историческом смысле, но, будучи всегда деятельным, излучает Свой свет подобно солнцу — потому Господь и сказал есть некоторые из стоящих здесь не только в историческом смысле, обращаясь к ученикам, но говорил обо всех, подобно им, просиявших в добродетели, как если бы сказал: из тех, чье место рядом со Мною на основании добродетелей. Слова же не вкусят смерти сказаны, во–первых, об апостолах, ибо они не вкусят физической смерти, пока, чрез Преображение, не увидят образ[859] того сияния, которое уготовано святым. Однако разуму ведомы разные виды смерти — ведь и умерщвление страстей также именуется смертью; но и [ведущий] деятельную [жизнь], когда завершает борьбу со страстями и переходит к естественному созерцанию, то в прежнем состоянии умирает, ибо, упразднившись от напряженной деятельной битвы со страстями, предается созерцанию сущего; но и тот, кто превзошел естественное созерцание[860], оставил все имеющее причину и посредством богословского отрицания[861] пришел к Причине — и он умирает в [отношении] прежнего состояния, ибо он более не движется среди сотворенных вещей, а переносит все движение к Творцу всего. Так вот, о смерти, означающей отвлечение[862] от всего, Господь и говорит: не вкусят смерти, то есть равные апостолам по добродетели не испытают ее, пока Господь, преобразившись, не явит им Себя, уже не утверждающим Себя [ка- тафатически,] исходя из положения о существующих вещах, и посредством апофатического богословия не укажет на непостижимость тайны[863] Божества.
То же, что один из евангелистов говорит: Сына Человеческого, грядущего во славе Своей[864], а другой: как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе — это означает [следующее]: поскольку по Божеству Он есть Сын Божий, а по человечеству стал ради нас Сыном Человеческим, то, будучи Сыном Божиим, Он всегда обладает славой, а став Сыном Человеческим, по словам [евангелиста], грядет во славе Своей — ведь Он так прославил
воспринятое Им человеческое естество, что, подобно тому как Он Сам в подверженном страданию теле явился на горе преображенным, так и мы, через воскресение, получим обратно [наше] тело нетленным. Слова же пришедшее в силе означают, что ожидаемое нетленное и вечное царствие святых еще не осуществилось на деле.
Поскольку Господь привел видимое творение к бытию за шесть дней, то слова по прошествии дней шести означают [следующее]: те, кто по изобилию добродетелей и знания превзошли все видимое, восходят вместе со Словом на гору богословия[865]. Что же касается того, что Лука упоминает о восьми днях[866] и, как кажется, противоречит остальным евангелистам, то, я думаю, это недоумение может быть разрешено, и историческое толкование подобающим образом сочетается с созерцательным. Ведь [оно разрешается] как в историческом смысле — евангелист, сказавший о шести днях, имел в виду дни, заключенные между двумя событиями, а сказавший о восьми имел в виду и тот первый [день], в который Господь говорил [с учениками], и последний, в который произошло Преображение, — так и в созерцательном: поскольку, совершив преступление, человек низошел до противоестественного [состояния], то желающий вместе со Словом взойти на гору богословия должен, будто за один день, превзойти противоестественное, затем, будто за шесть дней, превзойти естество, а потом оказаться выше естества, что есть день восьмой, ибо он превосходит время и отображает будущее состояние[867].
Почему же [Господь] берет с Собой только Петра, Иакова и Иоанна одних[868]? Поскольку Слово всегда избегает [того, что пребывает] в состоянии смятенном и беспорядочном, Петр же, исходя из его первого имени Симон, толкуется как послушание, исходя же из имени Петр — как постоянство, и потому обозначает постоянную и неколебимую веру в Бога, [обретенную] через послушание заповедям[869]; поскольку Иаков переводится как «запина- 10щий»[870], а означает надежду, ибо если кто‑то понадеется, что вместо сих преходящих и тленных благ воспримет непреходящие и нетленные, то сможет запнуть[871] диаво- ла, всегда обольщающего с помощью чувственного; поскольку Иоанн толкуется как голубь, а означает любовь, ибо кротость есть не что иное, как неподвижность гнева и вожделения по отношению к противоестественному[872], а кто не питает вожделения и, если не получит вожделенного, не питает гнева, тот, очевидно, всех любит — поэтому [, следовательно,] Слово восходит на гору богословия вместе с теми, которые обрели веру, надежду и любовь, и перед ними преображается, наделяя Себя уже не ката- фатическими (утвердительными) определениями — Бог, Святой, Царь и другими подобными — но апофатиче- скими (отрицательными), то есть Сверхбогом, Сверхсвятым и всеми [словами, выражающими] превосходство[873].
Лице Слова, которое просияло, как солнце, — это со- крытость, отличительная черта Его Сущности, Которую невозможно рассмотреть мысленным изъяснением, подобно тому как невозможно [рассмотреть] яркое солнце, даже если у человека очищенная зрительная способность[874]. Поскольку в Писании упоминается об одеждах,
то ради связности рассуждения необходимо упомянуть и о теле: тело Слова есть сущность добродетелей, как, например, доброта, кротость и тому подобное, а гиматий[875]лова — это речения Писания и произведенное и от Бога получившее бытие миротворение. Белизну этих одежд видят те, которые очищают букву Священного Писания от облекающей ее дебелости [плоти] и духовным созерцанием взирают на сияющую красоту умных [вещей]; те, которые созерцают чувственные творения ясным [взором], лишив [их] чувственной обольстительности, и сообразно[876] с величием [их] красоты заключают об их Творце[877].
Переходящие[878] от буквального [смысла] к духовному видят Закон и пророков, которые пребывают со Словом и громким голосом возвещают о Его пришествии. Отчего Петр упомянул о кущах? Потому что всякое знание и всякая добродетель в сравнении с будущим состоянием ничем не отличаются от недолговечной кущи — по словам Апостола: пророчества… умолкнут, и знание упразднится (ι Кор. 13, 8). [Число] кущ — три: деятельная, естественная и богословская. Богословскую кущу Петр уделил Господу, ибо Он Бог, естественное созерцание — Моисею, ибо он написал о создании всего, деятельную же [кущу] — Илии, ибо он девственник, ревнитель и аскет[879].
Во многих местах богодухновенного Писания число сорок понимается как вредоносное, ибо сорок лет иудеи терпели бедствия в пустыне[882], четыреста лет они же были в рабстве в Египте[883], а также и этот мир, в котором мы переносим бедствия, слагается из четырех первоначал. Поэтому то, что Моисей, как первый законодатель, передавший Закон младенцам–иудеям, постится сорок дней, означает, что его законодательство предписывает воздерживаться от грехов на деле, — ведь всякий грех слагается из чувства и чувственного. То же, что Илия, отображающий пророческий дар, ибо он превзошел предписания Закона, постится сорок дней, означает, что пророческий дар предписывает воздерживаться от мысленного приятия [греха]. Господь же, Завершитель Закона, Один взявший на Себя грехи [всего] мира, даровал нам способность не только воздерживаться от греха на деле и в мысленном приятии, но также и становиться выше простых образов[884].
Искушения бывают двух видов: вольные и невольные, то есть [связанные] с наслаждением и со страданием[885]. Сперва диавол испытал Господа искушениями, [связанными] с наслаждением, то есть чревобесием, сребролюбием и тщеславием, ибо все это источники наслаждения; когда же был отражен, то отошел до времени. До какого времени? До времени крестного страдания, дабы, как он полагал, ему удалось с помощью искушений, [связанных] со страданием, найти в Господе какое‑либо [проявление] человеческих страстей. Однако он был отражен и в этом и, побежденный крестом, прекратил искушения.[886]
Святого Максима различные вопросы и выборки из различных глав Недоумений
Добродетели души суть следующие: любовь, смирение, кротость, великодушие, долготерпение, незлопамятность, незлобивость, несклонность к гневу, зависти, осуждению и тщеславию, милосердие, целомудрие, несребролюбие, сострадание, отсутствие гордости и высокомерия, сокрушенность сердца. А добродетели тела суть следующие: пост, спание на земле, бдение, воздержание, нестяжание и сосредоточенность[889].
Если кто‑либо только языком произносит [слова] песнопения, то он поет духом, а если [кто‑либо], зная смысл песнопения, наслаждается созерцанием, то он поет умом[890].
Поскольку первоначальная цель Бога была в том, чтобы мы рождались без брака и истления, а брак был введен по причине преступления заповеди, ибо Адам совершил беззаконие, то есть отверг Закон, данный ему Богом, — поэтому все, кто ведет род от Адама, зачинаются в беззакониях, подпадая под осуждение праотца. [Слова] же и во грехах зачала меня мать моя означают, что Ева, мать нас всех, первой зачала грех, пылая страстью к наслаждению[892]. Потому и мы, подпадая под осуждение [пра] — матери, говорим, что [мать] зачинает нас во грехах[893].
Я молился[894] говорит Апостол, от Христа быть преданным диаволу, так чтобы быть подвергнутым бичеванию и за израильтян вынести наказания — которых они по справедливости заслужили за свое неверие в Бога, — только чтобы они были спасены[895]. [Ведь] таким же образом и Господь предал Себя (Еф. 5, 2) и сделался за нас клятвою (Гал. 3,13)[896].
Я полагаю, что человек грешит четырьмя способами: по [внезапному неразумному] увлечению[897], по обольщению [чувств], по незнанию и по расположению [воли][898]. Те, кто грешат первыми тремя способами, легко приходят к осознанию и покаянию, тот же, кто грешит по расположению [воли] и не приходит к покаянию ни с опытом, ни со временем, — тот терпит бесконечную муку.
Говорят, что ассарий — это десять нуммов, число десять означает букву йота, а эта буква — первая в имени Господа нашего Иисуса Христа. Следовательно, именем Господа искупается и ветхий, и новый народ, и внутренний, и внешний человек[900].
Существуют три понимания [этих слов]: Где Бог отца моего?·, Где Бог великого моего?; Где Бог сокрытого[901]?
Аллегория относится к неодушевленному — скажем, горам, холмам, деревьям и прочему. Тропология же относится к нашим членам — скажем, голове, глазам и прочему; ведь она именуется «тропологией», [ибо происходит] от [слова] «обращаться»[902].
О том, кто поносит дела единоверца и непрестанно бранит [его], справедливо полагают, что он говорит против своего брата. А кто, побуждаемый завистью, клевещет на сына мудрости, украшенного [ею], и всех соблазняет, тот есть полагающий соблазн против сына матери[903].
Те, кто приобрели полноту любви к Богу и при помощи добродетелей подняли крыло души, — те, согласно Апостолу, восхищаются на облаках (ι Фес. 4,17) и на суд не приходят (Ин. 5, 24). Те же, кто полнотой [любви] не овладели, но совершили и грехи, и добрые дела, — те приходят на место суда. Там, [когда совершается] сопоставление их добрых и злых дел, они подвергаются будто испытанию огнем, и если перевешивает чаша добра, они очищаются, [освобождаясь] от кары[905].
Люди, умудренные в [делах] Божиих, говорят[906], что есть три вида справедливости: человеческая, ангельская и Божественная. Человеческой справедливостью называют равное распределение чувственных благ мира сего и благожелательность[907], ангельской [именуют] независтное одарение Божественным знанием, Божественную же справедливость определяют как страдание за согрешающих.[908]
Господь называет Петра сатаной не для того — как некоторые думают, — чтобы побранить его[910]. Поскольку бывшее для Господа лишением[911] для нас стало обретением[912], как, например, Его смерть стала для нас жизнью, а Его бесчестье стало для нас славой; а апостол Петр, когда Господь говорил, что Ему предстоит страдать, подумал, исходя из естественного [порядка] вещей, что невозможно [допустить], чтобы жизнь была погублена, а слава обесчещена, — поэтому Господь, отвергая эту мысль, ибо в сверхъестественном не должно искать естественную последовательность (ведь совершая это посредством противоположностей, Он замыслил [даровать нам] жизнь через смерть и славу через бесчестье), [так вот, Господь, имея в виду,] что эта мысль Ему противоположна, сказал: Иди позади Меня[913], как если бы сказал: Следуй Моему замыслу и не пытайся искать естественную последовательность вещей. Имя же Сатана, как говорят, переводится как противник. Господь произнес это слово не как бранное, но так, как если бы сказал: Противник моей цели.
Будучи Богом, ни Отец, ни Сын никого судить не будет — ведь и человек становится судьей для людей, а не для животных. Отец отдал суд Сыну не потому, что Сын есть Бог, а потому, что Он стал человеком. Он будет судить всех, сравнивая Свою человеческую жизнь с нашей[914]. А также будет судить и Его слово, то есть учение, которое Он явил посредством дел, согласно написанному: что Иисус делал и чему учил от начала (Деян. 1, 1).
Врагом нашей души является наше тело, которое всегда сражается с нами, поднимая мятеж страстей. Если мудрование плоти[916], мучимое совестью, голодает, то есть простирается к спасению, или жаждет Божественного знания[917], то должно накормить его посредством воздержания и трудов и напоить изучением Божественных речений. Таким образом на его голову, то есть на ум, собираются горящие угли — Божественные и духовные помышления.
Этот пеликан — птица, и змей питает к его птенцам великую вражду. Что измышляет пеликан? Вьет гнездо на высоте и со всех сторон ограждает его от змея. Что же делает коварный змей? Замечает, откуда дует ветер, с той стороны плюет в птенцов ядом, и они гибнут. Прилетает пеликан, видит, что его птенцы погибли, находит облако, высоко взлетает, бьет себя крыльями по бокам, вытекает кровь, через облако окропляет птенцов, и они оживают. Пеликан понимается как Господь, его птенцы — как Адам и Ева, то есть наше естество, его гнездо — как рай, а змей — как отступник–диавол. Так вот, началополож- ник зла змей плюнул [ядом] в первотварных, [внушив им] ослушание, и они стали мертвыми от греха[918]. А Господь наш и Бог от любви к нам воздвигается на честном кресте и, когда Ему пронзают бок, то чрез облако Святого Духа дарует нам жизнь вечную[919].
[Малыми] птицами [псалмопевец] называет либо души, либо различные добродетели[921].
Говорят, что эродий[922]это птица, и живет она столь целомудренно, что, когда ей предстоит совершить совокупление, она скорбит сорок дней, а потом, после совокупления, еще сорок[923]. Гнезда же она вьет на деревьях, где над ней открытое небо и ничто не отбрасывает тени[924]. По причине этих его качеств эродий означает целомудрие, ибо оно предводительствует над всеми добродетелями и отстраняется от всего чувственного, [так что] на него не падает тень ни от чего преходящего — ведь число сорок содержит завершение каждой из четырех стихий.
Мы предположили, что первое поколение — это посев зла, то есть приражение[926], второе — это вожделение[927], третье — это склонение ко злу[928], то есть сосложение [с ним][929], четвертое — это осуществление, то есть деяние[930]. Так вот, нам воздается до третьего и четвертого поколения, то есть за сосложение [с ним] и действие — ведь прилог и вожделение не подлежат наказанию, ибо [здесь] зло завершения не достигает.
Я полагаю, что, [говоря] о четырех нечестиях, пророческое слово намеком указывает на следующие: приражение[932], вожделение, склонение ко злу[933] и действие[934]. В случае первого и второго, то есть приражения и вожделения, Бог проявляет терпение, ибо [здесь] зло не достигает завершения. В случае же третьего и четвертого нечестия, то есть склонения и действия или сосложения и поступка[935], слово [пророка] по справедливости являет угрозу.
Как ум является причиной слова, так он является также и причиной дыхания[938], через посредство слова. Как мы не можем сказать, что слово голоса, так не можем сказать, что Сын Духа[939].
Мы можем предположить, что согласно простому [толкованию][940] притча намеком указывает на друзей, [которые] подобны глазам, на домашних, которые необходимы нам как руки, и на товарищей, которые служат нам будто ноги. Их‑то Слово [и] повелевает вырывать, если они соблазняют [нас] и вредят душе. Однако предписание можно истолковать и иначе, анагогическим способом: если ты владеешь созерцательным знанием, будто глазом, но оно возносит тебя к гордости и высокомерию — то вырви его. Если ты [имеешь] делание утонченное, и оно становится для тебя причиной надменности, то вырви его. Таким же образом, если ты владеешь способностью к служению, которое есть нога, и от этого превозносишься, то отвергни ее. Ведь тебе полезно отказаться от этих мнимых добродетелей, но при этом не дойти до совершенной гибели по причине гордости и высокомерия.
Всякий раз, когда в нас, вследствие добрых дел и истинного знания, восходит Солнце справедливости[941]тогда луна встает на месте своем, то есть наше естество, подверженное изменению и искажению, обретает устойчивыи порядок.[942]
Эти слова сказаны о людях времен потопа, которые пребывали в совершенном незнании Бога и коснели в дурных нравах. Так вот, то, в чем они грешили по отношению к самим себе, посредством тех испытаний, войн, набегов и разнообразных событий, которые между ними происходили, — это Он им простил[943]. Грехи же, связанные с незнанием Его и нечестием, Он не простил им, дабы за веру в Него, когда Он по человеколюбию низойдет в области ада, грех нечестия простился тем, кто в Него уверует, и они жили бы по Богу духом, разумеется, подвергнутые суду, как сказано, плотию за прегрешения по отношению к людям.[944]
Существует шесть видов упразднения, достигая которых, мы можем познать Бога. Первое есть упразднение от осуществления греха, второе — от разжигающей пищи[947], третье — от места средоточия живущих в беспечности, четвертое — от поведения, не подобающего для богоугодной жизни, пятое — от жизни [полной] ссор и пересуд и влекущей ум ко множеству предметов, шестое — совершенное отсутствие собственной воли[948]. И это есть истинное и богоугодное отречение и повиновение[949].
Существует два [вида] неведения — укоризненное и неукоризненное[951], и одно из них зависит от нас, а другое не зависит от нас.
То, что укоризненное и зависит от нас, касается добродетели и благочестия. То же, что неукоризненно и не зависит от нас, касается вещей, о которых мы, хотя и хотим знать, не знаем, ибо они происходят далеко или произойдут в будущем.
Итак, если [в случае] со святыми пророками они по благодати распознавали далекое и не зависящее от нас, не в несравненно ли большей степени Сын Божий знал все [вещи], и по этой причине [Его] человечество, не по природе, но по единению с Логосом [знало их]? Ибо подобно тому как раскаленное в огне железо имеет все свойства огня — ибо горит и жжет, — хотя по природе не огонь, но железо, так и человечество Господа, по единению с Логосом все знало, и все, что подобает Божеству, в нем было явлено[952]. По [самой] же человеческой природе, соединенной с Ним [то есть, Логосом], говорится, что Он не знал[953].
Подобно тому как над всеми частями тела первенствует голова, так в душе образом головы выступает ум, и с него следует состричь все мирские помышления.[955]
Коловий[956] же, поскольку все тело покрывает, но только руки оставляет открытыми[957], означает, что должно, совлекшись совершения греха на деле, облечься нравственной философией — ведь руки, по общему мнению, являются символом делания и действия.
Пояс — поскольку делается из кожи мертвых [животных] и сжимает чресла и пуп — означает [, во–первых,] умерщвление посредством воздержания, а [во–вторых,] что это умерщвление всегда должно налагать на силу и действие зла[958]. Ведь сила [бого]противного владычества лукавого, согласно Иову, в пупе чрева (Иов. 40,16: LXX), а чресла, по [словам] блаженного Давида, исполнены бесовских глумлений (Пс. 37, 8: LXX); глумления же — это различные действия блуда.
Аналав же, поскольку сзади и спереди имеет [вид] креста, означает [следующее]: согласно Апостолу, следует, чтобы не только мы были распяты для мира, но и мир для нас (Гал. 6, 14)[959]дабы, когда мы бежим от мира, перед нами не было бы никаких препятствий, и связь с миром не удерживала бы нас посредством явных обольщений, и еще когда мирское, будучи позади, преследует нас, мы по причине невольных искушений не ослабили бы натяжение благочестия, но оставались бы бесчувственными и мертвыми по отношению к невольным и вольным страстям.[960]
Куколь же означает благодать Божию, которая охраняет и покрывает наш ум. Ведь тот, кто остриг мирские помышления, обретает шлем спасения (Еф. 6,17)[961].
Сандалии же имеют такое значение: поскольку они сделаны из кожи мертвых животных[962] и подлежат малым частям тела, то, следовательно, таким же образом, как все тело относится к стопам сандалии, так и душе подобает относиться ко всему телу[963], и при этом мертвому для противоестественных страстей.
Мантия же — поскольку она четырехугольная, но также и мир [слагается] из четырех первоначал — означает, что нам должно облечься естественным созерцанием, так чтобы видеть зримые [предметы] не к пробуждению чувства и страстей, но, [созерцая заключенный] в них логос, возводить себя к их Творцу[964]. То же, что остается открытой левая рука, означает, что добрые дела у нас должны быть явными, согласно слову Спасителя, чтобы люди видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5, ι6)[965].
То же, что одежды черные, означает, что для мира мы должны быть незаметны, ибо наше жительство на небесах (Фил. з, 20). Если же кто‑либо воспримет паллий[966] как знак четырех родовых добродетелей, тот не погрешит[967].
1.69 «Иерей с высоты кафедры изрекает Церкви «мир», подражая в этом Господу, Который, принимая кафедру Свою, дает и оставляет Свой мир. А то, что отвечает народ: «и Духови Твоему», означает следующее: Ты, Господи, даровал нам мир, единомыслие друг с другом, даруй же нам мир, неразрывное единение с Тобою, чтобы умиряемые Духом Твоим, Которого вложил Ты в нас в начале создания, пребывали мы неотлучными от любви Твоей»![968].
Если наши тела, — говорит он, — совсем не восстают, то почему мы верим, что при крещении они обретают нетленность[969]?
1, 71 [Если домогаешься разъяснить себе понятие об упоминаемой в Писании музыке, то должно разуметь о ней так. Хвалите Господа во гласе трубном — то есть в памятовании о воскресении, которое, как написано, будет по звуку трубному (см. I Кор. 15, 52). Хвалите Его во псалтире и гуслях, то есть языком и устами, когда, словно бы в бряцало какое, ударяет в нас Дух. Хвалите Его в тимпане и лице, — то есть во плоти и в душе, от которой, подобно ликам, восходят прошения к Богу. Хвалите Его во струнах и органе, то есть в сердце и во внутренности, что Пророк и назвал органом. Хвалите Его в кимвалех доброгласных, то есть — устами, которыми псалмопение приводится в стройное сладкозвучие][970].
Поскольку оба [чтения] содержатся уже в древних списках, то я полагаю, что, следуя и тому и другому чтению, понимающий текст согласно благочестию не отдалится от апостольской цели[972]. Слова все мы уснем, но не все изменимся следует понимать так: мы все подвергнемся сну смерти, но не все получим взамен славу и дерзновение. В другом [месте] тот же апостол утверждает это яснее, говоря: только бы нам и одетым не оказаться нагими (2 Кор. 5, 3). А слова не все мы уснем, но все изменимся следует воспринимать так: не все мы уснем сном длительным, так чтобы была необходимость в погребении и распаде, [ведущем] к тлению, но те, кто будут жить в то [время], перенесут краткую смерть, и долго спать им будет не нужно, ибо тотчас же произойдет воскресение, [и тогда] все изменятся, то есть облекутся нетлением.
Однако существует и другое созерцательное толкование этого [места]: не все мы уснем, то есть достигнем упокоения и бездействия грехов, и не все усыпим наши страсти, согласно [сказанному]: я сплю, а сердце мое бодрствует (Песн. 5, 2). Ведь написавший Песни Божественной любви имеет в виду, что тот, кто стал совершенно бездейственным по отношению ко всему чувственному и умственному, — тот бодрствует одним лишь сердцем, наслаждаясь одним лишь созерцанием Бога. Слова же все изменимся указывают на всеобщее изменение [в состояние] нетления.
Эти [слова] сказаны вместо [слов]: о если бы стали плакать и сокрушаться (κόψονται), приходя к раскаянию в том, что они согрешили, возмущая верных.[973]
Поскольку моавитянин переводится как «чрево отца»[975], а аммонитянин — как «отец матери»[976], то эти [слова] означают [следующее]: всякий, кто перенял у другого пример зла, тот явил чрево отца; тот же, кто от себя произвел грех — тот есть отец матери, то есть собственного греха. Такие люди не войдут в дом Господень до третьего, четвертого и десятого поколения и вовеки, то есть тот, кто не приобщает себя к Богу ни навыком к добру и деланием (ведь это третье и четвертое поколения добродетелей), ни именем Господа Иисуса и верой в Него, ни [исполнением] десяти заповедей Закона, ни предстоящим в грядущем веке возрождением — тот не войдет в дом Божий, то есть в Небесный град, в котором обитель всех радующихся (Пс. 86, 7: LXX).
У того, кто прокажен в какой‑либо части, пораженная проказой часть мертва, ибо животворная кровь уходит и создается полость[978]; и всякий раз как от прикосновения священника прокаженная полость поддавалась, он объявлял [имеющего такую проказу] нечистым. Так и тот, кто прокажен в какой‑либо части души, становится нечистым, [ибо] душа образовала полость, то есть была унижена по причине ухода животворной силы добродетели. Тот же, кто прокажен весь, имеет проказу [лишь] на коже [, то есть внутри он не поражен], и животворная кровь распространяется по поверхности всего тела. Это означает [следующее]: кто достиг крайнего предела зла, а затем покаялся — тот восстанавливает животворную силу добродетели, и только совесть его [еще] окрашена прежними предвкушениями[979], ибо он не может не осознавать, что он сделал, будто он [этого] не делал. Поэтому Закон и объявляет такого [человека] чистым[980].
Мы везде находим, что Бог и все святые сражаются со злом и проклинают его. Поскольку же зло сперва рождается в соответствии с состоянием [души][983], а от [греховного] состояния [души] происходит и грех на деле, то Ханаан, отображающий грех на деле, естественно, получил проклятие.
Если же ты хочешь это проследить только применительно к движению души, которое реализуется посредством [взаимодействия] двух, говорю о душе и теле, [то греховное] состояние [души] до конца не доходящее, это и есть действие [остающееся только] в душе.
1, 82 Промысел есть забота, которую Бог проявляет о сущем[984]. Промысел есть воля Бога, согласно которой все сущее получает подобающее устроение[985].
1, 83 [Бог] явился Аврааму посредством ангела[986], Моисею — посредством огня в терновом кусте[987], Исайе — посредством серафима[988], Иезекиилю — посредством херувима[989]. Все они засвидетельствовали, что видели Его в различных образах[990].
Из писаний преподобного отца нашего Максима Исповедника
Согласно поверхностному толкованию: если они единоверны — это хорошо[992], если же они согласны и в делах — это приятно. [С другой же стороны,] разумей, что братья, живущие вместе[993]это три силы души[994] или душа и тело, когда они согласны в знании о Божественном и в добрых делах. Когда они делают добро — это хорошо, а когда и знание в них согласуется — это приятно.
Миро — это Святой Дух, голова — ум, а борода — слово, ибо слово объемлет сердце. Борода же Ааронова — это слово, умерщвляющее страсти и приносящее добродетели в жертву Богу. Благодать Духа стекает и на край одежды, то есть посредством делания передается и нравственной философии, ибо край одежды есть предел.
Горы Сионские — это святые, созерцающие возвышенное; на них и сходит роса Ермонская. «Ермон» же переводится как «отведение[997] зверей». Говорят, что там берет начало и Иордан. Поэтому роса Ермонская обозначает благодать святого крещения. Ведь оно сходит на святых, и посредством него совершается отведение умственных зверей.
Ибо залог всех благ и безмятежной жизни есть даруемая через святое крещение благодать; да причастимся мы ее по благодати Господа нашего Иисуса Христа.
Поскольку Бог есть не что‑либо из сущего, но выше всего сущего, то поэтому и не сущее находит [себе] место. Ведь о Нем, главным образом, и говорится — «не сущее», ибо Он не есть что‑либо из сущего[1000].
Проще, говорит Иисус, искривленному [естеству] язычников — ведь это и есть верблюд — пройти тесными [вратами] и узким [путем] (Мф. 7, 14), что и означает ушко, в Царствие Небесное, нежели народу иудейскому, имеющему Закон и пророков. Подобно тому как иголка проходит сквозь два отрезка ткани и делает из них один, так и Господь наш Иисус Христос, который есть иголка, соединил два народа, по словам Апостола, соделав из обоих одно (Еф. 2,14). Однако, [по другому толкованию], кто воздержанием истощил и свил себя [как нить], тому легче пройти тесными вратами в Царствие Небесное, нежели богатому, который постоянно утучняет себя яствами и людской славой.
Поскольку прежние люди были всецело поражены безбожием, то Бог устроил, чтобы они на долгое время удерживались в этой жизни, — устроил для того, чтобы сцеплением следующих одно за другим событий внушить им представление, что есть некий Промысел, направляющий разнообразное движение происходящего. Последнее же поколение, поскольку восприняло знание Закона писаного и духовного, потому многолетной жизнью и не удерживается.
Поскольку первой целью Бога было создать человека по образу Божию и подобию — а по образу означает нетленность, бессмертие, невидимость[1001], [то есть] то, что отображает Божество, — Он передал это душе, передав ей вместе с этим владычество и самовластие[1002] [, качества,] которые все являются отображениями Божией сущности. А по подобию означает бесстрастие, кротость, великодушие и остальные черты Божией доброты, которые все являются составляющими Божией энергии [направленной на творение]. Так вот то, что относится к Его сущности — то, что обозначают [слова] по образу — это Он естественным образом передал душе. То же, что относится к Божией энергии, — [это] то, что отображается [словами] по подобию, — это Он оставил нашему самовластному разуму,[1003] ожидая конца человека: сделает ли он себя подобным Богу, воспроизводя в себе богоугодные черты добродетели? Поэтому Священное Писание и опустило во втором случае слова по подобию.[1004]
Письма
От составителя
В настоящем томе серии «Византийская философия» впервые русскому читателю представлен перевод всего корпуса Писем прп. Максима Исповедника. Под этим названием принято понимать не все эпистолярное наследие прп. Максима, но те его письма, которые были собраны и изданы под таким заглавием Ф. Комбефисом и входят в греческую патрологию Миня (PG 91 364–649). Из этих писем на русский язык переводилось только Письмо II[1], «О любви», адресованное кубикуларию Иоанну, и Письмо IV, ему же, «О печали по Богу»[2]. В настоящем издании эти письма переведены заново Егором Начинкиным, как и остальные, вошедшие в корпус Писем прп. Максима. Из современных европейских языков Письма целиком были переведены только на французский язык Эммануэлем Понсуа (Е. Ponsoye) и изданы со вступительной статьей известного специалиста по прп. Максиму Ж. — К. Ларше.[3] Эту вступительную статью с любезного разрешения автора мы приводим в настоящем издании.
К переводу писем, собранных Комбефисом, мы прибавляем перевод ряда других писем прп. Максима, не входящих в его собрание. В частности, это сохранившееся только на латыни так называемое Письмо А, адресованное игумену Ливийскому Фалассию[4], сообщающее о поведении римских апокрисиариев в Константинополе при утверждении Северина папой и содержащее ценный материал по вопросу отношения прп. Максима к месту Римского престола, а также впервые изданное С. Л. Епифановичем[5] Письмо В, адресованное пресвитеру и игумену Стефану[6].
Кроме этих двух писем, мы публикуем в нашем переводе окончание Письма VIII, не вошедшего в текст этого письма, изданный Комбефисом. Текст этого отрывка, содержащий свидетельство об отношении прп. Максима к насильственному крещению иудеев и самарян, совершенному по приказу императора Ираклия эпархом Карфагена Георгием, был издан в 1937 г. Р. Девреессом[7]и представляет несомненный интерес.
Из не вошедших в настоящий том писем прп. Максима следует упомянуть в первую очередь так называемое Второе письмо к Фоме[8], которое было недавно переведено на русский язык архим. Нектарием (Яшунским)[9]. К числу писем прп. Максима относится и написанное в ссылке Письмо к монаху Анастасию, изданное Ф. Комбефисом в PG 90 132А-133А. В русском аннотированном переводе, уточняющем перевод проф. М. Д. Муретова[10] с учетом издания П. Аллен и Б. Нейл[11], оно опубликовано нами в первом томе серии «Византийская философия»[12].
Часть писем прп. Максима, посвященных, главным образом, полемике с моноэнергизмом и монофелитством, входит в число так называемых Богословско–полемических трактатов, перевод которых требует отдельного издания. Тем не менее мы сделали исключение для одного из писем, входящего в число Богословс- ко–полемическихтрактатов — TPXII. Это письмо, адресованное экзарху Африки Петру, мы приводим в дополнении к корпусу Писем. Оно сохранилось только в отрывках на латыни в переводе Анастасия Библиотекаря[13]. Мы решили включить это произведение в настоящий том, поскольку оно проливает свет на отношения прп. Максима с рядом адресатов Писем и является важным источником для изучения жизни и деятельности прп. Максима в момент, когда он, полностью солидаризуясь с позицией Рима, перешел к «боевым действиям» против сторонников ЭкфесисаХА. Это письмо, как и Письмо А, к Фалассию, важно для понимания отношения прп. Максима к Римскому престолу и его месту в Церкви[14].
Письма, публикуемые в дополнении к основному корпусу Писем, мы снабдили краткими комментариями, дополняющими вступительную статью Ж. — К. Ларше, а окончание Письма VIII сопроводили специальной историко–библиографической справкой и кратким разбором его проблематики (см. Приложения).
Поскольку вопрос об адресатах многих писем св. Максима остается в науке дискуссионым, и критического издания Писем до сих пор не существует[15], в переводе сохранены адресаты, указанные в собрании Ф. Комбефиса. Современное состояние вопроса об адресатах писем св. Максима отражено во вступительной статье Ж. — К. Ларше.
Среди издаваемых писем прп. Максима философскими произведениями в классическом смысле этого слова являются только два — впрочем, весьма важных — письма, это Письма VI и VII. Целый ряд писем прп. Максима (например, Письма XII, XIII, XV) содержит разработку философских понятий в контексте богословско–философских споров с монофизитами. Однако и те письма, в которых прп. Максим выступает как учитель аскетики, наставник монашеской жизни, церковно–политический деятель или просто любящий друг и ученик своих духовных учителей, являют его как философа и в классическом, и в специфически христианском смысле этого слова. Везде в письмах прп. Максима мы видим нераздельное единство опыта и его осмысления, как и единство любви к Богу и ближнему, составляющее суть христианской философии.[16]
Г. И. Евневич
Ж. — К. Аарше О письмах святого Максима
I. Значение писем[17]
Письма[18] великого византийского богослова Максима Исповедника[19] (580 — 662 гг.) занимают среди его произведений далеко не второстепенное и не малозначащее место.
Правда, в них мы не найдем и следа монофелитских споров, в которых святой Максим играл важную роль и которые заставили его разработать точное учение о двух волях и действиях (энергиях) Христа — учение, послужившее основанием для решений VI Вселенского собора (третьего Константинопольского). Однако это молчание дает нам повод вместе с Ларсом Тунбергом, превосходным знатоком Исповедника, подчеркнуть, что «остальные стороны богословия Максима и внесенного им вклада — или, скорее, более широкий контекст его мысли — были несколько в тени из‑за того, что внимание сосредотачивалось на его борьбе с монофелитством», и что «он оказался способен найти православное решение монофелитской проблемы, скорее, именно благодаря своей работе по синтезу и исправлению учения предшествовавшей богословской традиции»[20]. Часть этой работы и будет представлена в настоящей книге.
Некоторые из писем даже числятся среди главнейших произведений святого Максима. Именно им и будет посвящено наше изложение.
II. ХРИСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПИСЬМА
Письма под номерами с XII по XIX представляют собой важнейший вклад в православную христологию по вопросу о единой ипостаси и двух природах воплощенного Слова. Они направлены против ереси монофизитов, в особенности, против монофизитства Севира, которое во время святого Максима не только распространилось на часть христианского мира (особенно в Египте и Сирии), но также продолжало вызывать нестроения внутри Церкви. Для правильного понимания смысла аргументации, развиваемой святым Максимом в его письмах, и догматических уточнений, которые ему приходится вносить, необходимо вкратце напомнить положения Севира и его учеников[21].
Монах Севир, ставший патриархом Антиохийским (512 — 518 гг.), выступает в качестве одного из главных противников Халкидонского собора. Стремясь прежде всего к утверждению единства Христа, он отвергает определение этого собора о двух природах, так как подозревает в нем несторианство. Ссылаясь на святого Кирилла, он продолжает, напротив, говорить об одной природе (μία φύσις), используя в качестве лейтмотива формулу великого александрийца: «Единая природа Слова воплощенная (μία φύσις τού Λόγου σεσαρκωμένη)». Под этой единой природой Севир подразумевает Слово Божие и полагает, что при Воплощении эта природа, которая раньше была «простой», стала «составной природой (μία φύσις σύνθετος)». Он соглашается, что Христос состоит «из двух природ (εκ δύο φύσεων)», выражая таким образом «становление воплощенным» для Слова, но не имея в виду наличие человеческой природы, которая существовала бы до Воплощения. Однако он не соглашается ни с тем, что Христос есть «две природы (δύο φύσεις)», ни даже с тем, что Он существует «в двух природах (έν δύο φύσεσι)», как это утверждается в халкидонском определении. Если и возможно вести речь о «двух природах после соединения», то только имея в виду, что они в умственном представлении (έν θεωρία), «в мысли (τή έπινοία)» или «в воображении (τή φαντασία)». Но невозможно принять двойственность природ во Христе в реальности. Севири- ане также настаивают на том, что природы не могут различаться численно: по их мнению, число, прилагаемое в каком бы то ни было отношении к Воплощенному Слову после соединения, является «разделителем» и приводит к несторианскому учению; оно разделяет Христа на два лица, поскольку в собственном смысле приложимо лишь к индивидуумам, которые существуют отдельно и совершенно независимо друг от друга.
Другими словами, учение Севира подразумевает, что во Христе нет человечества в качестве отдельной природы, обладающей конкретным существованием. В отличие от Евтихия, Севир признает, что человеческий элемент продолжает наличествовать во Христе и после соединения, но этот элемент для него не является ни человеческой природой, ни присущими этой природе свойствами; для него эти свойства «как бы в природном качестве (ώς έν ποιότητι φυσική)», иначе говоря, — это чистые качества без какого‑либо другого конкретного существования кроме того, что они являются новым состоянием, воспринятым Словом Божиим, когда Оно воплотилось. В самом деле, по учению севириан, свойства человеческой природы, идиомы плоти, становятся непосредственно свойствами Бога Слова, единой природой, которая, будучи ранее «простой», становится «составной относительно плоти (σύνθετος προς την σάρκα)».
Сегодня, после появления работ Ж. Лебона, зачастую считают, что монофизитство Севира является «словесным монофизит- ством», иначе говоря, что между его христологией и христологией православной существует терминологическое различие, а не различие по существу; Севир в этом случае оказывается полностью верен учению Кирилла Александрийского, а его богословие является в своей основе православным[22].
Действительно, Севир считает Кирилла своим учителем, постоянно на него ссылается и обильно использует его слова и формулировки, свидетельствуя о глубоком знании его трудов.
Верно также, что Севир старается отмежеваться от некоторых положений, характерных для крайнего монофизитства в духе Аполлинария и Евтихия, а также для некоторых концепций его современников — Юлиана Галикарнасского и Сергия Грамматика (с которыми он вступил в спор). Например, он отвергает евти- хианскую идею о смешении, слиянии и превращении Божества и человечества во Христе после соединения, так же как идею о поглощении человеческого элемента Божественной природой Слова. Он не принимает идею афтартодокетов, согласно которой Слово восприняло нетленную плоть. В противоположность Аполлинарию, он исповедует реальность разумной души и телесности Христа. В общем и целом он утверждает полную реальность человечества во Христе.
Наконец, возникает впечатление, что во многих отношениях единая природа Слова является для Севира единой ипостасью Слова[23].
Если согласиться с одним лишь этим утверждением, многие моменты его христологии могут показаться приемлемыми с православной точки зрения[24].
Однако отказ Севира принять терминологию Халкидонского собора и его упорное стремление придерживаться дохалкидопского словаря становится источником путаницы, — путаницы тем более значительной, что, с одной стороны, этот словарь используется в контексте, который в целом остается контекстом монофизитс- кого учения, а с другой — в православной Церкви терминология, связанная с ипостасным соединением, в VI в. стала значительно точнее.
На эту‑то путаницу и ополчается Максим, выступив в свое время против секты севириан, которая чрезвычайно укоренилась в Египте и Сирии и сохранила привязанность к буквальным богословским выражениям своего основателя[25], не сделав ни малейшего усилия, чтобы воспользоваться возможностью, предоставленной так называемым неохалкидонским течением[26], согласовавшим с определениями Халкидонского собора наиболее двусмысленные формулировки Кирилла и упустив случай для объединения, предложенного V Вселенским собором (553 г.). Этот последний все же недвусмысленно осудил умеренное несторианство Феодора Мопсуэстийского и Феодорита Кирского и постарался вернуться к формулировкам Кирилла, которые на Халкидонском соборе были отвергнуты из‑за того, что монофизиты могли, как казалось, ложно истолковать их в свою пользу.
При чтении христологических писем Максима можно заметить, что он чрезвычайно сурово выступает против Севира и критикует его с той же беспощадностью, что и Аполлинария с Евти- хием, с одной стороны, и Нестория — с другой[27]. У Максима нет ни малейшего сомнения в том, что Севир — еретик[28]. Того, кого он называет «нечестивым Севиром», он ставит на одну доску с Аполлинарием и Евтихием (Письма XII, 501D; XV, 568CD)[29], считает его их учеником (Письмо XIII, 525В) и эпигоном Мани (Письма XII, 501D; XV, 569В)[30] и ставит его положения в параллель с мнениями Нестория, объединяя их обоих как виновников противоположных и симметричных заблуждений (Письмо XV, 568D)[31].
Максим прекрасно осознает, что для Севира «природа» и «ипостась» означают одно и то же[32], однако именно в этой тождественности, или синонимичности, он усматривает источник неразрешимой и неприемлемой богословской путаницы (см., например, Письмо XV, 568С ff). По большей части, эти взгляды неизбежно заставляют Севира смешивать то, что принадлежит собственно одной и/или другой природе, и то, что относится к единой ипостаси.
Максим, будучи искусным богословом, не позволяет ввести себя в заблуждение наружностью и старательно доказывает, что термины и формулировки, позаимствованные Севиром у Кирилла Александрийского, имеют у последнего другое значение и не приводят к такому смешению понятий, как у его самозваного ученика. Для этого он использует свое великолепное знание произведений Кирилла, возвращая эти формулировки в их первоначальный контекст, чтобы показать, каким образом они дополняются или разъясняются другими текстами великого александрийца; он неустанно занимается проницательным истолкованием Кирилловой мысли, которое не только выявляет ее православность пред лицом несторианствующих дифизитов, но и опровергает ошибочное истолкование, данное ей Севиром и его учениками, которые якобы на нее опираются[33]. В особенности это относится к формулировке «единая природа Слова воплощенная», которая, по мнению Кирилла, принадлежала святому Афанасию, а на самом деле была изобретена фальсификаторами–аполлинаристами; Максим показывает, что, в то время как Кирилл понимает эту формулировку в православном смысле, Севир истолковывает ее, напротив, в духе своих предшественников монофизитов[34].
Даже если Максим и повинен в некоторых полемических преувеличениях, — таковы законы жанра, — он не только прекрасно понимает богословие Севира, но проницательно постигает его внутренние противоречия и непоследовательность и изобличает их. Это создает эффект преувеличения, которое иногда может показаться даже карикатурой. Однако этот метод, состоящий в логическом развитии следствий, вытекающих из положений противника, с целью показать их абсурдность, противоречивость или неприемлемость, часто используется отцами в их борьбе против ересей.
Благодаря этому методу Максиму удается с особенной ясностью выявить затруднения, к которым приводит севирианское представление о «единой составной природе», — затруднения, весь масштаб которых сам Севир недооценивал[35]. Использование Севиром аналогии душа — тело (без критического отстранения, свойственного Кириллу) для подкрепления упомянутого представления свидетельствует об этих затруднениях и делает его чрезвычайно уязвимым для критики Максима.
Если Максим и осознает различие между позициями Севира и Аполлинария с Евтихием (последние он иногда описывает отдельно), он тем не менее подчеркивает глубокую связь патриарха Антиохийского с его предшественниками монофизитами.
Максим особенно чувствителен к тому, что богословие Севира хоть и не растворяет полностью человеческий элемент во Христе, все же в конечном счете лишает его реальности[36] — с одной стороны, потому, что Севир не признает реального существования человеческой природы Христа, с другой — потому, что он отказывается приписывать ей свойства (или способности, в том числе волю) и энергию (иначе говоря, деятельное начало), которые ей присущи[37].
В этом отношении трудно оспаривать, что учение Севира о едином действии[38] и единой воле[39] приближается (точно так же, как и аналогичная теория Аполлинария) к двум ересям VII в., с которыми Максим поведет жестокую битву, — моноэнергиз- му и монофелитству[40]. И нам представляется несомненным, что именно в богословии Севира, а не в неохалкидонском течении, как предположили некоторые недавние толкователи, и находится источник этих двух ересей[41]. Таково, впрочем, и мнение самого Максима: в Богословско–полемических трактатах он борется с учением Севира о едином действии и единой воле Христа[42].
Опровергая христологию монофизитов и особенно христо- логию Севира, святой Максим являет строгую верность православной христологии, провозглашенной в Халкидоне, хотя и не ограничивается простым повторением терминов, но стремится разъяснить и уточнить эту христологию, используя для этого достижения так называемого неохалкидонского богословия (представленного, прежде всего, Леонтием Иерусалимским и Юстинианом), которое было утверждено на V Вселенском соборе.
Слово, воплотившись, восприняло плоть, наделенную умом (νους) и разумом, что отрицал Аполлинарий; по мнению последнего, Бог–Слово соединился только с плотью и животной душой, Сам заняв место разумной души или ума.
Будучи совершенным Богом, Он становится совершенным человеком, не переставая быть совершенным Богом. То, что Он остается совершенным Богом, не препятствует Ему стать и пребывать совершенным человеком; после соединения обе природы сохраняются — не качественно, как утверждают севириане[43], а реально и действительно. Различие между ними продолжает существовать, иначе говоря, логос, т. е. сущностное начало каждой из них сохраняется. Обе природы, или сущности (святой Максим не признает, в отличие от Севира, различия между этими двумя понятиями), вследствие соединения не претерпевают ни изменения, ни смешения, ни умаления, ни сжатия, ни превращения одна в другую. Божество не превращается в человечество и не претерпевает ни малейшего изменения из‑за соединения с человечеством, а человечество не превращается в сущность Божества, и его свойства не поглощаются свойствами Божественной природы. Две природы не смешиваются. Однако утверждение, что природы не смешиваются, не вводит ни малейшего разделения между этими природами, но означает, что между ними существует неизменное различие. В этом состоит условие исполнения Божественного замысла о спасении и обо- жении человека: поскольку Слово является посредником между Богом и людьми, необходимо, чтобы в Нем сохранялись свойства того, между чем осуществляется посредство, — Оно должно быть единосущно Богу–Отцу по Божеству и единосущно нам по человечеству. По Своей Божественной природе, тождественной природе Отца и природе Духа, Оно является и пребывает не- сотворенным, неограниченным, неизменным, бесстрастным, нетленным; по Своей человеческой природе, тождественной нашей, Оно является сотворенным, страстным, ограниченным, смертным. Если бы Слово после соединения переставало быть совершенным Богом, мы не могли бы спастись, соединиться с Богом и обо- житься; то же самое было бы, если бы Оно не соделалось совершенным человеком или не пребывало бы таковым, поскольку то, что не было бы воспринято, не могло быть и спасено (см.: Письмо XII, 469А — 473В, 485D — 488С; XIV, 536А).
По мнению святого Максима, не нужно опасаться, как севириане, говорить о двух природах; можно смело употреблять число по отношению к ним. Опасения севириан ввести через число разрыв или разделение во Христа совершенно неоправданны: ссылаясь на святого Григория Богослова, святой Максим неоднократно доказывает, что число обозначает количество предметов, а не разделение между ними, что оно указывает на различие, а не на разделение исчисляемого, что оно не могло бы ввести в вещи разделение и что у него нет такой способности, поскольку оно не затрагивает взаимоотношения между вещами; в самом деле, вещи полагаются и соотносятся между собой до всякого исчисления и таковыми остаются после него.
Кроме того, использовать число необходимо, ведь без количества невозможно утверждать или показывать какое бы то ни было различие. Невозможно, оставаясь последовательным, одновременно отрицать существование двух природ после соединения и говорить о различии природ после соединения, как это делают севириане. Отрицать двойственность природ после соединения — значит на самом деле их упразднить. Следовательно, нужно подчеркнуть, что Христос после соединения не является единым по всякому логосу и образу бытия (τρόπος): Он двойной в отношении природ (в противоположность утверждениям Аполлинария и Севира) и един в отношении ипостаси (в противоположность тому, что утверждал Несторий). Говорить, что Христос является двойным после соединения, означает, с одной стороны, утверждать, что после соединения Он есть Бог и человек, а с другой стороны — что Его природы, которые сохраняются, различны не по примышлению (κατ' έπίνοιαν) и не только качественно (μόνη ποιότητι), как думают севириане, но совершенно реально и действительно.
Проблема, однако, заключается в том, чтобы понять, каким образом Он является двойным, и каким образом Он в то же время один (Письмо XII, 473В- 476D, 485А- С; XIII, 513А- 516D, 517D, 524В — D; XIV, 536С; XV, 561 С — 565С, 573А, С — D).
Хотя во Христе действительно две природы, Христос тем не менее из‑за этого не разделяется, поскольку две Его природы различны, но неразделимы[44]; они соединены, но не смешаны. Однако монофизиты (в том числе севириане) понимают это соединение неправильно. Полемизируя с этими еретиками, которые прикрываются авторитетом святого Кирилла Александрийского и вслед за ним провозглашают «единую природу Бога–Слова воплощенную», святой Максим неоднократно истолковывает эту формулу, чтобы показать, что Кирилл придает ей православный смысл, в отличие от последователей Евтихия и Севира. Максим выявляет, что святой Кирилл употребляет эту формулу исключительно ради полемики с несторианами, которые не соглашаются исповедать соединение природ. Когда святой Кирилл пишет: «Мы составляем единого Христа, единого Сына, единого Господа, единую природу Слова воплощенную», то контекст ясно указывает, что словами «единая природа» он обозначает единую ипостась. Он никогда не запрещал говорить о двух природах после соединения, и не учил, что различие между ними уничтожается соединением. Как для того, чтобы показать различие соединившихся природ, говорят о двух природах, так исповедуют и «единую природу Бога–Слова воплощенную», чтобы обозначить ипостасное соединение; каждая из этих формул, употребленная отдельно от другой, сомнительна: одна ведет по направлению к Несторию, отрицающему ипостасное соединение, а другая — к Аполлинарию, Евтихию и Севиру, отвергающим различие природ после соединения. Впрочем, в формуле, употребленной святым Кириллом, слово «воплощенная» является указанием на нашу сущность, и выражение в целом указывает одновременно на две природы: в то время как «воплощенное» указывает на человечество, «единая природа Слова» обозначает «общность сущности с собственно ипостасью». На самом деле, слова «одна» и «две» прилагаются к одному и тому же Христу, но не одинаковым образом: «одна» относится к Его ипостаси, а «две» — к Его природам. Его природы, ипостасное единство природ не предполагают ни их смешения, ни их непременного разделения (Письма XII, 477А— 481 A, 492D — 497А, 501ВС; XIV, 536D — 537А; XVII, 584А).
Две природы соединены ипостасно. Ипостасное соединение — это встреча двух разных сущностей в одной ипостаси, причем каждая из двух природ сохраняет по отношению к другой свое тождество целиком, неизменно и нераздельно. Оно отличается от относительного (σχετική) соединения несториан, которое является подобием двух природ благодаря тождеству воли, движения, суждения, и благодаря общности расположения. Оно также отличается от природного соединения аполлинаристов и севириан {Письма XII, 481А- 484 С, 501CD; XIII, 521А- С; XIV, 536В; XV, 572 С).
Христос есть составная ипостась, но не составная природа. Во- первых, в составной природе ее части существуют одновременно друг с другом и с тем, что они составляют; ни одна из них не существует раньше другой. Во–вторых, ее части по необходимости предполагают друг друга. В–третьих, в любой составной природе совокупность ее частей является результатом не свободного выбора, но физической необходимости, связанной с их взаимодополняемостью, и образуется не вследствие восприятия одного из элементов другим, но вследствие их сочленения, связанного с тем или иным родом; впрочем, всякая составная природа создана для того, чтобы завершить устроение и красоту вселенной.
Так обстоит дело с природой человека. Во–первых, в ней невозможно определить душу без тела или тело без души; душа не существует до тела, и после смерти она называется душой человеческой и душой такого‑то человека, так же как тело называется телом человеческим и телом такого‑то человека. Во–вторых, душа держит тело и держима им, сообщая ему жизнь независимо от его выбора этой жизни и участвуя в его страстях и страданиях. В–третьих, душа и тело дополняют друг друга в силу внутренней природной необходимости, чтобы составить нечто, являющее совершенство сотворенной вселенной. Но невозможно приписывать Христу составную природу, как это делают севириане. Во–первых, Его две природы не созданы одновременно, поскольку Его Божество нетварно, предсуществует Воплощению и предвечно. Во–вторых, они не предполагают друг друга и не дополняют одна другую по необходимости, поскольку сверхъестественное не имеет ничего общего с естественным. В–третьих, соединение Божественной природы и природы человеческой в ипостаси Слова есть плод не физической необходимости, а обдуманного решения: не по природному закону смешения, но превосходя природу смешения Слово Божие сочеталось с плотью, несказанно, по восприятию; Оно сделалось человеком по Своей свободной воле, по Своему совету и по Своей любви к людям; по образу домостроительства, а не по природному закону Бог–Слово «стал составным и одним из нас».
Святой Максим, таким образом, не только опровергает ошибочную концепцию севириан, но и устанавливает границы для сравнения, сделанного Леонтием Византийским, между соединением природ в ипостаси Слова и соединением души и тела в человеческой природе. Тогда как Леонтий учил о совершенном сходстве между этими соединениями, святой Максим принимает значимость этого сравнения, чтобы обозначить наличие в обоих случаях — в человеке и во Христе — ипостасного единства и различия природ, но подчеркивает, что сравнение приложимо только при рассмотрении конечного результата соединения; когда речь идет о том, каким образом происходит сочленение частей, такое сравнение уже не подходит[45].
Святой Максим также выдвигает и другой довод против представления о составной природе. Если Христос является составной природой, то она или общая, или частная. Если это общая природа, то она относится ко множественности индивидуумов, составляющих определенный род; следовательно, имеется множество христов, которые не тождественны ни с Богом, ни с людьми. Если же это природа частная, как Феникс, если только можно предположить возможность существования такой природы, то Христос в таком случае не единосущен ни Своему Отцу, ни Своей Матери, ни Богу, ни людям, — вывод в равной степени неприемлемый.
Раз и навсегда отвергая доводы в пользу того, что соединение природ совершается через составную природу, святой Максим исповедует, что оно совершается через составную ипостась (ύπόστασις σύνθετος), что очевидным образом исключает нестори- анскую теорию о двойственности ипостасей и лишний раз позволяет провести параллель между учением Нестория и Севира (см. Письма XII, 488С — 489В; XIII, 516D — 520С, 529А — 532 С).
Эта составная ипостась[46] не представляет собой новую ипостась, которая появляется в результате соединения, но это сама ипостась Сына Божия, Единого от Святой Троицы: святой Максим здесь использует догматические достижения V Вселенского собора (второго Константинопольского). Однако он говорит, что природы, «соединившись, вместе образуют (συντεΛείν) одно Лицо Сына и одну ипостась»[47], или что «единая составная ипостась Христа образуется (άποτετελέσθαι) из двух природ»[48]. Что две природы «образуют» ипостась, означает, что она происходит из их сочетания, как единое целое происходит из сочетания его частей[49]. Святой Максим многократно прибегает к этому сравнению, но это, однако, не должно заставить нас забыть о том, что ипостась в одно и то же время является и результатом, или следствием, и причиной этого следствия: как единое происходит из двух природ как целое из частей, если брать за точку отсчета ипостась, так и две природы определяются в качестве частей ипостасным единым как целым. Таким образом, представляется, что понятие «образовывания» означает не то, что ипостась до соединения была незаконченной, несовершенной, а то, что после соединения она является ипостасью не только Божественной природы, но и природы человеческой; что природы принадлежат ей так, как части являются частью целого, и что она является началом или основанием их единства (по образу, который позволяет, однако, в то же время и сохранять их сущностные различия) (см.: Письма XII, 489С, 492D — 493А; XIII, 595D — 529А; XV, 556D).
Чтобы лучше это понять, следует остановиться на формуле, которую святой Максим многократно использует в своей борьбе против монофизитства (а затем против моноэнергизма и монофелитства): «Природы, из которых, в которых и которые есть Христос»; эту формулу можно найти в таком виде: «Он не только из них [природ] состоит, но и существует в них, а вернее, Христос и есть они»[50], а также и в других формах[51]. Первое выражение этой формулы: «Христос из (έκ) двух природ», — встречается у святого Кирилла Александрийского после Пакта объединения 433 г. с антиохийца- ми. Второе выражение: «Он в (έν) двух природах», — была введена на Халкидонском соборе в качестве более предпочтительной, чем первая[52]; так называемое неохалкидонское течение VI в., которое стремилось дать православное истолкование двусмысленным формулам Кирилла и показать их соответствие Халкидону, сочло обе формулировки совместимыми, и они стали упоминаться вместе; так же поступает и Максим. Третье выражение: «Христос и есть они [природы]», — введено самим Максимом[53].
Исповедать, что Христос «из двух природ», — значит исповедать, что Он состоит из Божества и человечества, как целое из частей.
Исповедать, что Он «в двух природах», — значит утверждать, что Он существует в Божестве и в человечестве, в Своем Божестве и в Своем человечестве, что Он всегда существует в одной и в другой из Своих природ, как целое существует в своих частях или через свои части, и что мы признаем Его нераздельным после соединения природ, которые Его составляют, иначе говоря, — что Он есть одновременно Бог и человек.
Исповедать, что Христос «есть две природы», — значит утверждать, что Он есть действительно и совершенно Бог, но действительно и совершенно человек, и что «Один и Тот же есть одновременно Бог и человек».
Святой Максим особенно настаивает на том, — и в этом состоит общий смысл трех выражений из разобранной выше формулы, — что объединение в единую составную ипостась не уничтожает различие между природами, но сохраняет их сущностное начало (или логос) и позволяет им сохранять неизменными присущие им особенности, что, однако, не предполагает их разделения.
Применение понятия составленности или сложения для объяснения, насколько это возможно, таинства и парадокса ипостасного единения имеет как раз то преимущество, что подразумевает представление о единстве, и при этом позволяет избежать представления о смеси и смешении (см. Письма XU, 468Ву 500В — 501 В; XIII, 524D — 525А; XIV, 536В; XV, 572 С — 573А; XIX, 593АВ).
То, что Христос существует в Своих природах и является Своими природами, делает возможным общение идиом. В Своих чудесах и в Своих страстях (последнее выражение обозначает естественные неукоризненные страсти, воспринятые Словом, и страдания, которые Он добровольно принял) «проявляет Себя единый Христос, Который совершает Божественное и человеческое», Божественное плотски и человеческое Божественно. Это же обстоятельство позволяет утверждать, что Слово Божие рождено от Отца прежде всех веков и рождено во времени от Девы Марии и что Она есть истинно Божия Матерь (см. Письма XV, 573В; XIX, 592D — 593А).
Если единая ипостась Христа — ипостась соединения — является не новой ипостасью, но самой ипостасью Божественного Слова, существующей до соединения и от вечности, то это значит, что она есть ипостась как человеческой природы Слова, так и Его Божественной природы, и что помимо этой ипостаси человеческая природа собственной ипостаси не имеет и никогда таковой не имела, иначе говоря, что она не предсуществовала Воплощению. Таким образом, человеческая природа Христа отличается от природы других людей не благодаря особенности человеческой ипостаси, а благодаря особенности Его Божественной ипостаси. Именно в ипостаси Слова человеческая природа Христа получает свое бытие и имеет свое существование. Другими словами, человеческая природа Христа воипостазирована. В то время как понятие «ипостаси», согласно святому Максиму, обозначает одновременно то, «что существует отдельно само по себе»[54] (определение близко к тому, которое дал Леонтий Византийский[55]), и «сущность с её особенностями, отличаемую числом от вещей того же рода»[56] (определение следует тому, которое сделал Леонтий Иерусалимский[57]), понятие «воипостасный» (ένυπόστατον) указывает на «сложенное с иным, отличным по сущности, ради возникновения некоего целого»[58]. Это понятие позволяет объяснить, что человеческая природа воспринята Самим Словом, а также понять, каким образом во Христе человеческая природа может получать бытие и существовать без человеческой ипостаси, через и в ипостаси Слова, и к тому же прояснить, каким образом человеческая природа может быть природой Слова так же, как природа Божественная, и пребывать тесно соединенной с ней в ипостаси Слова, не смешиваясь с этой природой и сохраняя, так же как и та, свои особенности. Именно воспринимая человеческую природу, которая воипостазируется, ипостась Слова, до этого простая, становится составной ипостасью, состоящей из Божественной природы и природы человеческой, как единое целое из своих частей (см.: Письмо XV, 557D — 560С).
Среди писем, посвященных христологическому вопросу, особое место занимает Письмо XIX. Написанное в конце 633 г., оно является ответом святого Максима на послание, адресованное ему Пирром, по вопросу о том, сколько следует признавать во Христе действий (или энергий) — одно или два. Чтобы понять цель и содержание этого послания, необходимо связать его с исторической обстановкой.
Император Ираклий (610— 641 гг.), стремясь к объединению с монофизитской церковью севириан Сирии и Египта, искал формулу, которая позволила бы выразить мысль о единстве во Христе так, чтобы удовлетворить отколовшихся, не принося при этом в жертву халкидонского определения о двух природах. По его просьбе Константинопольский патриарх Сергий (610— 638 гг.) взялся за решение этой задачи. В 619 г. ему пришла в голову мысль, что можно, взяв за основу ипостасное соединение, согласиться с наличием во Христе лишь единой богочеловеческой энергии (μια θεανδρική ενέργεια). Он привлек к своему мнению Кира, митрополита Фасиса в Лазике, который в 631 г. был поставлен патриархом Александрийским. В 633 г. Сергий составил Пакт объединения, в котором исповедовалась «единая энергия» Христа, и договорился с Киром провозгласить вместе с севирианами, что «единый Сын и Христос совершал как Божественное, так и человеческое единой Богомужней энергией». Это позволило присоединить к Церкви александрийских монофизитов, но в то же время вызвало резкое противодействие со стороны Софрония, который в это время находился в Александрии. Софроний (монах палестинского происхождения, который был игуменом Эвкратаса, где жил Максим с момента своего приезда в Карфаген, и который будет избран патриархом Иерусалимским в 634 г.) подверг критике Кира, а затем и Сергия за это учение как воскрешавшее мо- нофизитство и аполлинаризм[59]. Сергий был вынужден отступить перед этими возражениями и в конце того же 633 г. использовал свой авторитет для торжественного постановления — Псифоса, где умолял Кира «более не позволять кому‑либо говорить об одной или о двух энергиях во Христе», в то же время давая понять, что сам он предпочитает первую формулу.
Похоже, Сергий самолично поручил своему другу, игумену Пирру (который станет его преемником на патриаршем престоле Константинополя), изложить Максиму содержание Псифоса, сопроводив это изложение рядом уточнений. В нем Пирр показывает, что он, как и Сергий, предпочитает формулу об одной энергии, и он явным образом стремится получить согласие своего уже в то время знаменитого адресата.
Ответ святого Максима, который можно прочесть ε Письме XIX, весьма осторожен. Он восхищается личностью Пирра, выказывает большое почтение по отношению к Сергию и очень уважительно отзывается о соборном постановлении, которым является Псифос. Однако не следует из этого делать вывод, подобно В. Грюмелю, что «святой монах, таким образом, признал, что не расходится в учении с будущим вождем монофелитов»[60]. Святой Максим всего лишь радуется, что соборное постановление Сергия, запрещая «говорить об одной или о двух энергиях во Христе», полагает конец волнениям и удовлетворяется им в той мере, в какой оно отменяет еретическое нововведение, сделанное в александрийском Пакте объединения, а значит, охраняет неприкосновенность православной веры, переданной отцами[61].
Через двенадцать лет, когда спор возобновится и разгорится вокруг монофелитства, святому Максиму придется высказаться по поводу примирительного и местами хвалебного тона, свойственного этому письму[62], поскольку монофелиты будут извлекать из него выгоду для себя. Впрочем, Максиму не придется отказываться от своих слов, и он подчеркнет православный характер содержания письма[63], поскольку очевидно, что он не соглашается с моноэнер- гистской тенденцией, сокрытой в Псифосе и в комментариях к нему Пирра: он ясно утверждает, что при ипостасном соединении две природы пребывают неизменными и что присущие им особенности сохраняются; как замечает П. Шервуд, если «различие действий здесь и не утверждается прямо, оно по необходимости предполагается»[64]. Действительно, в своей защите православной веры против моноэнергизма Исповедник всегда будет держаться одной и той же линии и постоянно будет ставить во главу угла такое основное положение: энергия является свойством природы и как таковая неотделима от нее; поскольку в Иисусе Христе две природы, необходимо, чтобы в Нем были также и две энергии. Безусловно, существует один–единственный субъект: Божественные и человеческие деяния Христа происходят «от одного и того же воплощенного Бога–Слова», но это единство есть явление ипостасного порядка, и оно не может дать повод думать об общей энергии, поскольку энергия относится к порядку природному. Общим может быть лишь результат обоих действий, Божественного и человеческого, воплощенного Слова, деяние (ενέργημα) или дело (έργον) —, а не действие (ενέργεια). Утверждая в конце своего письма: «Ведь я до сих пор не смог понять в точности, в каком смысле и как следует говорить и мыслить о едином действии», — святой Максим проявляет ложную скромность и через это подтверждает свое сделанное Пирру предложение уточнить, в каком смысле тот понимает термины ενέργεια (действие) и ενέργημα (деяние), а также различие между этими терминами и понятиями «дело» (έργον) и «делание» (πραξις), надеясь, что изучение этих понятий поможет ему вновь встать на путь православия. Говоря Пирру: «[Прошу] разъяснить мне посредством определения, что есть действие», — Максим, по- видимому, указывает на то, что понятие «единое действие» может быть истолковано в православном смысле. Именно этот смысл он выявляет всякий раз, когда объясняет формулу, приписываемую Дионисию Ареопагиту: «новое Богомужнее действие», которую использовали моноэнергисты и монофелиты для подкрепления своих положений; подобная формула обозначает согласие и взаимопроникновение энергий двух природ Христа при сохранении присущих им свойств, а не их смешение или тождество[65]. Это православное истолкование и подразумевается в письме Максима. В Пакте объединения говорилось, что «один и тот же Христос и Сын совершал как Божественное, так и человеческое единым Богомужним действием»[66], и моноэнергисты считали, что человеческая деятельность была пассивна и полностью подчинена деятельности Божественной, которую они связывали с лицом Слова. Святой Максим неявно возражает против этого ошибочного мнения, уточняя: «Божественное совершал Он плотски… а человеческое — Божественно» (593А), и приводит пример «раскалённого меча, резание которым, как мы знаем, жжёт, а жжение, как ведаем, режет»: «ибо огня и железа состоялось ипостасное схождение, причём ни один, ни другое из‑за соединения с иным не потеряло своей природной способности и после соединения содержит её неотлучно и без отделения от сопряжённого и сосуществующего» (593ВС). Это полностью согласуется с определением Халкидонского собора, которое гласит: «Один и тот же Христос, Сын, Господь Единородный, признаваемый в двух природах неслиянно, неизменно, нераздельно и неразлучно, так что соединение никак не упраздняет различия природ, но каждая природа, сохраняя свой собственный образ бытия, соединяется с другой в единое Лицо и единую ипостась».
Эти соображения позволяют не согласиться с утверждением, выдвинутым некоторыми комментаторами вслед за В. Грюмелем, будто Максим с опозданием — и во всяком случае, гораздо позже написания Письма XIX — вступил в борьбу против моноэнергиз- ма[67], после колебаний, которые свидетельствуют о моноэнергист- ских тенденциях, якобы заметных в его первых произведениях[68]. Если некоторые отрывки из Трудностей к Иоанну[69] и Вопросов к Фалассию[70] (произведений, написанных в 628 — 634 гг.) действительно поддаются истолкованию в духе моноэнергизма, они равным образом могут быть поняты и православно. Стремясь исключить всякую двусмысленность, которую еретики могли бы использовать для своей выгоды, и одновременно понуждаемый необходимостью вести спор, становившийся все более и более ожесточенным, святой Максим позднее будет вынужден не внести поправки[71] и не отказаться a fortiori[72] от своих прежних взглядов, но разъяснить и уточнить их (он делает это в Трудностях к Фоме, в примыкающем к ним 2–м Письме к Фоме и во многих из Бо- гословско–полемических трактатов). Ларе Тунберг справедливо замечает: «Против этой тенденции отмечать различие центра тяжести и интересов в богословии Максима первого и второго периодов нужно выдвинуть довод, что две воли во Христе на самом деле играли очень важную роль уже в первых писаниях Максима (таких как, например, Письмо II), хотя они в некотором смысле рассматривались как нечто само собой разумеющееся. Помещенное в более широкий контекст его общего богословия освящения и обожения человека, мнение Максима по данному вопросу можно ясно вычленить уже с самого начала. Впоследствии определилась яснее его терминология, но отнюдь не богословие»[73].
III. Письмо II, к кубикуларию Иоанну о любви
Другое письмо большой важности — это очень известное Письмо II, к кубикуларию Иоанну о любви (392В — 408В)[74]. То, что является для святого Максима одной из основных тем (вокруг которой сосредотачиваются четыре Сотницы о любви[75]), представляет здесь предмет подробного изложения, который целиком охватывает духовную историю человека, от его сотворения до обожения, рассматривая его начальное грехопадение и его спасение воплотившимся Словом.
Бог создал человека, чтобы он соединился с Ним и стал богом по благодати. Бог включил это предназначение в самую природу человека, в его логос (или сущностное начало), побуждая его стремиться к Себе всем существом, всеми силами и способностями. Деятельность этих различных способностей, направляясь в согласии с природой, соответствует равночисленным им добродетелям, данным человеку в зачатке, которые ему поручено преумножать до тех пор, пока его состояние не сделает его достойным принять от Бога благодать Его ведения и обожиться.
Любовь в этом отношении играет первостепенную роль, что Максим сразу же подчеркивает: «Ведь воистину нет ничего бого- подобнее Божественной любви… ничто так не возвышает людей к обожению, потому что она соединяет в себе все блага, какие слово правды числит в добродетелях» (393ВС). Но в то же самое время Бог наделил человека свободной волей: он может, в соответствии с расположением своего хотения (γνώμη[76]), жить в согласии с движением своей природы и предпочесть образ бытия, сообразный с логосом своего естества, пребывая таким образом в единении с Богом и другими людьми и имея с Ним и с ними одинаковое расположение хотения и одну и ту же волю. Но он может и, напротив, уклониться от логоса своего естества и таким образом действовать против природы и неразумно, удаляясь вследствие этого от Бога и от своих братьев.
Именно это диавол внушил сделать первому человеку. Человек, отвратив свои способности от их естественного движения к Богу, обратил их к себе самому и к миру, думая найти там чувственное удовольствие, и заменил добродетели страстями, прежде всего породив три страсти, из которых проистекают все прочие: неведение, происходящее вследствие противоестественного употребления умственной способности; порожденное неведением себялюбие (или эгоистическая любовь к самому себе), происходящее вследствие злоупотребления желательной способностью; и, наконец, порожденное себялюбием господство над ближним, происходящее вследствие извращения раздражительной способности (или «пыла»). Максим особенно настаивает на катастрофических последствиях себялюбия для отношений человека с ближними: из‑за него общая человеческая природа потеряла единство и гармонию, которая в ней была, и оказалась разделенной, раздробленной на множество соперничающих и противодействующих частей.
Человек не мог вновь обрести Бога иначе, нежели через обращение своих таким образом извращенных способностей, прекратив использовать их противоестественным образом и начав пользоваться ими согласно с природой, перенаправляя их к Богу: нужно было, чтобы его разум вместо неведения Бога обратился к Его познанию и взыскал Его, Его одного; чтобы желательная способность, свободная от страсти себялюбия, направила свое желание исключительно к Нему; чтобы раздражительная способность, свободная от склонности господствовать над другим, боролась за одного только Бога.
Но человеческая природа была повреждена грехом, и нужно было исцелить ее, чтобы было возможно осуществить такое обращение и вернуться в первоначальное состояние. Ради этого и воплотилось Слово, подвигнутое любовью к человеку. Восприняв человеческую природу во всем, кроме греха, Оно исцелило ее от всех болезней, причиненных ей грехом; Оно возвратило ей неповрежденными ее способности (или свойства); чтобы соединить нас с Ним и с другими людьми, Оно обновило способность любить и соделало любовь действенным противоядием против себялюбия; Оно уничтожило разом все страсти, которые проистекали из себялюбия и ввело на их место все добродетели, ибо как себялюбие есть совокупность и мать всех страстей, так любовь есть совокупность и мать всех добродетелей.
Благодаря спасительному деянию воплощенного Слова и по любви, которая в избытке была возвращена человеку, он обрел единство с Богом и с другими людьми.
Итак, любовь останавливает процесс грехопадения, она становится главным орудием спасения, восхождения к Богу, обожения человека. Человек, очищенный от страстей и обладающий заключающимися в любви добродетелями, может восходить к Богу в созерцании и в конце концов зреть Его в откровении от Него Самого, которое Он дарует достойным этого.
Любовь есть условие познания Бога, превышающее всякое познание, — не только потому, что она означает обладание всеми добродетелями и, соответственно, предполагает очищение от страстей, которое находит завершение в бесстрастии (απάθεια), но и потому, что она объединяет человека самого по себе с Богом и с другими людьми, и позволяет ему достичь того единства и той простоты, без которых невозможно приблизиться к Тому, Кто совершенно прост.
Святой Максим особенно настаивает на этом объединяющем действии любви, которое сглаживает и выравнивает всякое неравенство и всякое расхождение расположения воли в отношении Бога и в отношении всех людей.
Любовь к Богу и любовь к ближнему в глазах Максима совершенно неразделимы. Здесь он подчеркивает с силой и не скупясь на слова важность любви к ближнему, которая есть условие и доказательство любви к Богу: через любовь к ближнему во всех ее формах — любовь ко всем, любовь к бедным, милостыню, кротость, терпение, сострадание, милосердие, мир, доброту, доброжелательство, радость обо всех — проявляется, как говорит святой Максим, «благодать любви, которая ведет к Богу». Тогда как через себялюбие расположение воли каждого находится в разногласии с волей других (поскольку каждый личностно самоутверждается в ущерб другим), и таким образом природа дробится на множество противоборствующих частей, через любовь осуществляется гармония расположений воли всех и достигается объединение человеческой природы, что приводит ее в естественное единство ее логоса. Вследствие этого люди перестают принимать во внимание то, что они имеют как собственность, и то, что их разделяет, и видят только то, что у них общего и что их объединяет; и вместо того дурного неравенства, сообразно которому каждый стремится господствовать над другим, является то похвальное неравенство, согласно которому каждый ставит своего ближнего выше себя. Тогда через любовь между людьми происходит обмен качествами, которые переходят от одного к другому, и все, что принадлежит каждому, принадлежит также и его ближнему, «ради Бога становясь всем для всех» (465А).
Когда человек через любовь восстанавливает в своем общении с другими единство общей человеческой природы и таким образом сообразовывается с ее логосом, он становится достойным посещения и обитания в нем Бога, как засвидетельствовано о патриархе Аврааме: «Удостоился видеть Бога, будучи человеком (Быт 18:1), и попросту принимать Его у себя, благодаря совершенному по человеколюбию природному логосу бытия, к которому он возвысился, отринув свойство разделённого и делимого и никакого человека не считая более другим и отличным от себя, но узнавая всех в одном и одного во всех[77]» (400С).
Когда человек любит Бога всем сердцем, всей душой, всей крепостью своей и любит ближнего как самого себя, тогда действительно достигается по благодати его подобие Богу и обожение. Тогда‑то между человеком и Самим Богом, а также между человеком и его ближним происходит таинственный обмен: когда человек любит брата своего, любит Самого Бога и уподобляется Ему, Бог сообразовывает Себя с его собственной добродетелью и подает Себя ему: «Ведь совершеннейшее дело любви и предел действия по любви — сделать так, чтобы по привычной взаимности всё, с ней связанное, пристойно сообщало свои свойства и именования одно другому, так что и человек делается богом, и Бог человеком именуется и является» (401В).
Таким образом, любовь ведет человека к наивысшим пределам духовной жизни, и святой Максим не находит определений, достаточных для описания ее величия.
Он повторяет, что именно такой любви совершеннейший пример показал нам Сам Бог в лице Сына, согласившись облечься в наше естество, чтобы спасти его от погибели. Именно Он во время Своей жизни среди нас устроил «удобным всеславный путь любви, истинно божественной и обоживающей и ведущей к Богу», и даровал «его всем свободным от препятствий» (404 С).
IV. Особенный интерес, который представляют некоторые другие письма
Другие письма сборника, даже если они менее известны, чем только что рассмотренные нами, представляют большой интерес. Особенно надо оценить духовное богатство Письма I (об ответственности христианина в духовной жизни), III (о любви к ближнему), IV (о печали по Богу), XX (о страхе Божием) и XXIV (о предназначении души). В Письме VI можно найти маленький трактат о природе души, в Письме VII — важный вклад в решение вопроса о состоянии и о связи души и тела после смерти, а в Письме X — попытку кратко, но оригинально дать определение обязанностей политической власти с христианской точки зрения.
V. Адресаты «писем» и биографические и исторические сведения о них
Близким другом Максима является кубикуларий Иоанн; титул кубикулария (или постельничего) при византийском императорском дворе обозначал высокого сановника, назначенного на личную службу к императору, в его личный штат и военную свиту (cubiculum[78]). Иоанну адресованы Письма II, III, IV, Χ, XII, XXVII, XLIV, XLV.
Похоже, Максим поддерживал с ним регулярную и обширную переписку (см. Письма II, 393А; III, 408С; IV, 413А, 420В), но в настоящем сборнике сохранена лишь малая ее часть. Эта переписка началась очень рано, поскольку первые письма сборника, адресованные кубикуларию (II, III и IV), датируются временем до 626 г.[79], когда поход персов и аваров на Константинополь заставил Максима бежать из Свято–Георгиева монастыря в Кизике. Максим, по–видимому, также часто посещал Иоанна (см. Письмо II, 393А), пока не произошли события, вынудившие его переселиться в Северную Африку. Старые и тесные дружеские связи и близость, которые, по свидетельству этих писем, связывают Максима и Иоанна, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что наш автор знал Иоанна еще в то время, когда сам находился в ближайшем окружении императора: известно, что Максим, согласно его наиболее традиционной биографии[80], был секретарем императора Ираклия[81], вероятно, в 610 — 613 гг., до того, как стал монахом (в 613 или 614 г.)[82] В 656 г. император Констант писал о Максиме: «Он был близок к моим предкам и почтен ими»[83]. Можно также видеть намек Максима на свою прежнюю должность в одном отрывке из его Письма XII, где он иносказательно упоминает — как раз обращаясь к Иоанну — о причинах, которые привели его к принятию монашеской жизни: он почитает «намного лучшим и ценным последний чин у Бога, нежели первое достоинство при дворе земного царя»[84] (505В).
Отношения Максима с Ираклием и его преемниками стали конфликтными после того, как последние из политических соображений — речь шла, прежде всего, о восстановлении единства Империи пред лицом различных угрожавших ей нашествий — устремились к воссоединению с монофизитами Египта и Сирии, поддерживая вероучительные компромиссы, которыми являлись моноэнергизм и монофелитство. Но Максим сохранил хорошие отношения со многими придворными сановниками, особенно с кубикуларием Иоанном. В Письме XXVII (617В — 620С), которое, по–видимому, относится к 628—629 гг., т. е. написано немного времени спустя после приезда Максима в Африку[85], мы видим, что он противопоставляет тем, которых объединяет мирская любовь, не переносящая физического разлучения и продолжительного времени, тех, которые, как он с Иоанном, неразрывно связаны любовью к Богу. Эта связь упоминается почти во всех письмах Максима к Иоанну, но особенно видна ее глубина и сила здесь, когда Максим пишет своему другу: «Таким вот именно образом любя тебя, многолюбимый, я в душе постоянно содержу тебя неотлучно присутствующим и запёчатлённым в глубине духа и, хоть большая продолжительность времени и большое расстояние разделяют нас, никогда не перестаю видеть и обнимать тебя умом. Веря, что и тобой любим равным образом, если не больше…» (620А).
В случае нужды Максим всегда находил у Иоанна могущественную поддержку. Мы видим, что в том же самом Письме XXVII он просит Иоанна придти на помощь доставившему это послание письмоносцу, который испытывает некоторые затруднения (620А — С). Спустя более десяти лет Максим побудил его ходатайствовать перед влиятельными придворными и самим императором, когда его друг Георгий, префект провинции Африка, был в 641 г. несправедливо наказан[86] (Письма XII, XLIV, XLV); Максим выражал удивление, что Иоанн не поставил его лично в известность об этом наказании (Письмо XII, 459ВС). В Письме XII, которое представляет собой настоящий антимонофизитский трактат и апологию православной веры против этой ереси, Максим, нисколько не сомневаясь, ожидает, что Иоанн, вооруженный вероучительными доводами, которыми он его снабдил, убедит императора и его окружение — которые, как Максим подозревает, частично побеждены севирианскими мнениями — хранить правую веру.
Можно сделать вывод, что связь, соединявшая Максима и Иоанна, была не только узами старой дружбы: это также была очень глубокая духовная связь (см. Письмо И, 393В). Именно Иоанну адресовано одно из важнейших писем сборника — великолепное Письмо II (392В — 408В), посвященное любви, которое представляет собой настоящий трактат о духовной жизни, быть может, самый ранний из написанных Максимом[87]. В этом письме Иоанн предстает как человек благочестивый и добродетельный, великодушный и милосердный (392В — 393В), и Максим рассматривает описание любви, сделанное им в этом письме, как отражение человеколюбия, свойственного его другу (см. 408АВ).
Это человеколюбие похваляется и выставляется как образец и в Письме III (408С — 412 С)[88], где Максим подчеркивает, что оно проявляется на деле в постоянной помощи, которую Иоанн оказывает находящимся в нищете, снабжая их, прежде всего, пищей, в которой они нуждаются (408CD, 412А), и соделыва- ясь в своей любви к людям подражателем и соработником Бога (409А — С). В том же письме Максим особенно благодарит Иоанна за дар, посланный им для монахов обители Святого Георгия, где святой в то время жил.
В Письме IV Максим хвалит другую добродетель, которой его друг обладает в высокой степени, — печаль по Богу. Это дает Максиму повод рассказать о ее природе и духовных благах, проистекающих из этой добродетели, которая почитается основополагающей в аскетической традиции христианского Востока. В этом письме утверждается, что Иоанн, хотя был чиновником высокого ранга при императорском дворе, вел глубокую духовную жизнь, очень близкую к традиционной монашеской.
Можно задаться вопросом, не является ли для Максима этот маленький трактат, так же как и содержащийся в Письме II, способом незаметно подать своему другу советы или, по крайней мере, утвердить и ободрить его на духовном пути. Можно предположить, что Максим, с тех пор как постригся в монахи, стал для Иоанна духовным отцом. Во всяком случае Иоанн советовался с Максимом по разным вопросам. Например, в Письме X (449А — 453А) мы видим, что он спрашивает у своего друга, почему Бог установил, несмотря на равенство людей по природе, что некоторые должны подчиняться другим; это дает Максиму повод подробно изложить свое мнение о причинах, природе и конечной цели политической власти.
Сакелларию Константину адресовано Письмо V (420С — 424 С)[89], а также, возможно, Письмо XXIV/XLIII[90]. В эпоху Максима са- келларий являлся чиновником очень высокого ранга: он осуществляет контроль над денежными средствами не только императорского дома, но и всех служб, и играл роль фискального уполномоченного/прокурора (procureur fiscal) на политических процессах (как это видно на судебном процессе, возбужденном против папы Мартина I, друга Максима, в 654 г.)[91].
В Письме V (421D — 422В) и Письме XXIV/XLIII (608В — 61 ЗА, 637В — 641 С)[92] упоминается о присутствии и об отсутствии Константина, а в последнем письме Максим говорит о законе любви, «по которому люди, как должно пекущиеся о семенах любви, не могут никогда разлучиться друг с другом» (608С). Посещал ли Константин Максима, когда последний нашел убежище в Северной Африке? Встречались ли они в то время, когда Максим жил недалеко от Константинополя? Или они познакомились, когда Максим был секретарем императора Ираклия? Во всяком случае, можно заключить, что тон обоих писем свидетельствует об относительной близости, а обращение «господин», употребляемое по отношению к Константину, достаточно характерно для Максима при переписке с людьми более высокого общественного или церковного положения, нежели его собственное, и является обычным знаком его смирения.
Оба письма являются как бы духовными наставлениями, и это, по–видимому, указывает на то, что Максим стал духовным отцом Константина. Письмо XXIV/XLIII более непосредственно представляет собой сборник духовных советов, данных по случаю одного политического события: заключенный мир[93] нужно использовать для того, чтобы воздать благодарение Богу через усугубление стараний в духовной жизни. Борьба отныне должна полностью направляться против страстей, и теперь необходимо достичь через победу над грехом внутреннего мира, плодом которого является множество добродетелей и Царствие Божие (637В — 640С). В этом письме Максим особенно настаивает, что «память смертная» и размышление о грядущем Суде (два классических делания восточно–христианской аскетики) являются движущими силами духовной жизни, в надежде на конечное обожение по благодати Божией (640D — 641 С). Последнее свидетельствует о том, что письмо адресовано ревностному христианину, глубоко продвинувшемуся в духовной жизни. Тематика Письма V более широка, это письмо касается духовной жизни в целом. Однако нужно отметить, что темы памятования о смерти и Суде в нем тоже присутствуют. Данной темы Максим касается редко, и это позволяет предположить, что речь идет о духовном совете, подходящем для духовного состояния его корреспондента. Нам видится здесь подтверждение тому, что Письмо XXIV/XLIII адресовано скорее сакелларию Константину, чем кубикуларию Иоанну. Другой довод в пользу этой гипотезы состоит в том, что тон Максима в обоих письмах более сдержанный и менее дружеский, чем в его письмах к кубикуларию Иоанну. Если эта гипотеза верна, тематическая близость позволяет датировать Письмо V временем около 638 г., даты Письма XXIV/XLIII.
Авксентий, которому адресовано Письмо XXII (605ВС), является другом Максима, удалившимся от него; святой упрекает его в том, что он ему не пишет. Ничто не указывает на то, что речь идет о монахе или о духовном лице; возможно, Авксентий был простым мирянином. Определить дату этого письма совершенно невозможно[94].
Иоанн, которому адресованы Письма VI, VIII, XXVIII, XXIX, XXX и XXXI[95], был епископом Кизика[96]. Максим жил в этом городе, точнее в монастыре Святого Георгия[97], в 624—626 гг. Там Максим многократно беседовал с епископом Иоанном[98]. Многие из этих бесед представляли собой что‑то вроде истолкований разных отрывков из Григория Назианзина и Псевдо–Дионисия, которые оригенисты цитировали в поддержку своих теорий. Эти беседы составили материал для части Амбигв, которые посвящены Иоанну (Трудности к Иоанну) и были составлены Максимом по его просьбе в начале пребывания Исповедника в Северной Африке (около 628 — 630 гг.).
Письмо VI (424 С — 433А) также было написано по просьбе епископа Иоанна: речь идет о небольшом трактате, цель которого — показать, что душа является сотворенной и бестелесной, и возразить защитником противоположного мнения, которые здесь не идентифицированы. П. Шервуд склонен датировать Письмо VI временем до прибытия Максима в Свято–Георгиев монастырь Святого Георгия в Кизике или временем до 624 — 625 гг., на том основании, что в письмах к Иоанну, которые написаны после пребывания Максима в Кизике, видно, что он озабочен тем, чтобы вернуться туда, в то время как в данном письме нет следов подобной озабоченности[99]. Но можно заметить, что таких следов нет и в Прологе к Амбигвам к Иоанну, где Максим дает ответы на сходные просьбы (на сей раз для возражений оригенистам). Кроме того, следует отметить, что в Письме VI Максим не оставляет места для рассуждений личного плана и, исполнив требования вежливости, переходит прямо к теме, придавая этому сочинению характер скорее трактата, чем письма. Из гипотезы П. Шервуда, следует предположение, что Максим был знаком с епископом Иоанном до своего приезда в Кизик, в пользу чего у нас нет указаний. Письмо VI представляет собой произведение с изложением такой разработанной метафизики сущности, энергии и движения, какой нельзя найти в духовных писаниях периода, предшествующего жизни Максима в Кизике, но каковая, напротив, подробно и пространно излагается в Амбигвах к Иоанну, поэтому нам представляется, что следует, скорее, отнести это письмо к началу пребывания Максима в Африке (628 — 630 гг.).
Другие письма Максима к епископу Иоанну показывают, что последний был для него духовным отцом и другом, а для всей братии монастыря Святого Георгия — любимым пастырем и учителем в догматике и в духовной жизни.
Известно, что монахи этого монастыря, вследствие похода аваров и персов на Константинополь весной 626 г., убежали и рассеялись, и что Максим после пребывания на Крите и, возможно, проезда через Кипр, поселился близ Карфагена, в Эвкра- тасе, который вновь объединил и прочих беженцев, и где игуменом был Софроний, будущий патриарх Иерусалимский.
Письма XXVIII и XXXI, написанные между 626 и 632 гг. и также адресованные Иоанну[100], свидетельствуют о тоске Максима по жизни в Кизике, о его грусти из‑за разлуки с епископом Иоанном, о его скорби по поводу рассеяния своих братий, о его желании вновь собраться с ними в монастырь Святого Георгия, как только позволят обстоятельства. В Письме XXVIII Максим просит Иоанна заботиться о единстве его рассеявшихся чад и вновь призвать их к себе, если только страх перед вражеским нашествием более не тревожит их (621 А). В Письме XXIX (которое, похоже, хронологически следует за Письмом XXVIII) он упоминает о тех, которые желают возвратиться к Иоанну и молятся о том, чтобы вновь пастись под его посохом, поскольку вражеская угроза уже не принуждает их к бегству; Максим просит епископа принять их под покровительство и вверить их «освященному авве Георгию» — вероятно, прежнему игумену монастыря Святого Георгия (621D — 624А)[101]. В Письме XXXI упоминается возвращение к епископу Иоанну матери Евдокии и ее монашеской общины; Максим считает, что Иоанн теперь получит обратно лучшую часть своей паствы, помимо только что упомянутого игумена Георгия, но печалится о том, что не может сам присоединиться к этому собранию (625BD).
Вероятно, Иоанну Кизическому[102] адресовано и Письмо VIII (440С — 445В), которое датируется 632 г.[103] В нем Максим снова с тоской вспоминает о своей жизни рядом с Иоанном и братией монастыря Святого Георгия и о беседах, которые он вел с епископом (441А). Он просит Иоанна призвать его и вновь принять под свое покровительство, если варваров можно будет больше не бояться[104], и по этому случаю намекает на то, что ему пришлось пересечь большое морское пространство, чтобы убежать от их наступления (445А). В этом письме Максим совершенно явно обращается к Иоанну как к своему духовному отцу. То, что он сохранил с епископом Иоанном глубокую духовную связь не противоречит тому, что Софроний стал для него другим отцом и руководителем после его приезда в Северную Африку (Софроний действительно был таковым, поскольку являлся игуменом монастыря, где жил Максим), и, следовательно, не обязывает видеть в Софронии адресата этого послания, как полагали некоторые. Среди доводов, которые подтверждают мысль, что это письмо адресовано именно Иоанну, — наличие в нем выражений, одинаковых с выражениями, встречающимися в Письме XXIX, о котором точно известно, что оно адресовано епископу Кизическому[105]. По мнению П. Шервуда, такая близость выражений проистекает из того, что Максим написал Письмо VIII спустя немного времени после Письма XXIX и помнил о последнем при написании первого. Если Максим написал два похожих письма за короткий промежуток времени одному и тому же корреспонденту, то это потому, что он торопился во втором письме сообщить Иоанну о важном событии, только что происшедшем в Карфагене и глубоко возмутившем его — насильственном крещении, по приказу императора, иудеев и самарян[106].
Об этом рассказывается в конце Письма VIII, которое отсутствует в издании Patrologia Graeca, но было издано Р. Девреессом[107]. Это событие, которое произошло, как указывает сам Максим, на Пятидесятницу 632 г., позволяет точно датировать Письмо VIII. В нем мы также встречаем первое определенное упоминание о пребывании Максима в Северной Африке. Он находился там, вероятно, много лет, но из этого письма видно, что он не смирился со своим изгнанием и все время надеялся, что сможет вернуться в прежний монастырь.
Максим, по–видимому, познакомился с епископом (не названным по имени) Кидонии (ныне Ханья) во время своего краткого пребывания на Крите[108], после того, как бежал из монастыря Святого Георгия в Кизике и до отъезда в Северную Африку (вероятно, в 626 — 627 гг.). Следовательно, Письмо XXI (604В — 605В), адресованное этому епископу, датируется временем после 627 г. и, возможно, было написано в тот же период, когда Максим работал над Трудностями к Иоанну (628 — 630), поскольку в письме странным образом попадаются понятия «беспредельность» и «предел» (604В), которые часто встречаются в Трудностях. Его содержание в целом можно понять как тонкий комплимент; личность епископа и его священническая деятельность здесь представлены в виде образа Христа. Мы также узнаем из письма, что епископ часто письменно обращался к Максиму с вопросами (605А), касающимися духовной жизни или богословия. Это лишний раз показывает, какими уважением и репутацией пользовался Максим в разных концах Империи у авторитетных лиц, деятелей как церковных, так и политических.
Монах Марин, которому адресовано Письмо XX (597В — 604В), это, по–видимому, тот же самый человек, которому Максим будет писать после 640 г. множество писем и богословских сочинений, имеющихся среди Богословско–полемических трактатов (1, 2, 3, 7, 10,19, 20)[109]. Марин жил на Кипре, и, вероятно, именно там Максим познакомился с ним, если допустить, что он делал остановку на этом острове[110], очевидно, в 627 или 628 г., после бегства из своего монастыря в Кизике и пребывания в течение некоторого времени на Крите, перед тем, как обосноваться в Северной Африке. Письмо XX, касающееся чисто духовных вопросов, было написано по просьбе Марина (597D); основная его тема — страх Божий. Оно, по–видимому, было написано в начале пребывания Максима в Африке (628 — 630 гг.)[111]. Максим являет в нем большое смирение, признаваясь, что он намеревался отказаться говорить и писать о Боге, но что его игумен (вероятно, Софроний) сломил его обет молчания (597CD). Это письмо свидетельствует о глубоких духовных связях, которые установились и сохранялись у Максима с Марином.
Пресвитеру Стефану адресованы Письма XXIII и XL[112], так же как и еще одно письмо, не вошедшее в данный сборник, которое было издано С. Л. Епифановичем (Письмо В)[113]. Намек на отдаленность, на физическое отсутствие и на духовную близость в Письме XXIII (605D — 608В) наводит на мысль, что оно, возможно, было написано в течение первых лет пребывания Максима в Африке (628 — 629 гг.)[114]. Максим обращается не только к Стефану, но и ко многим монахам, которых он зовет «честными Отцами» и «учителями», называя себя их «чадом и учеником» (608А), проявляя перед ними глубокое смирение. Итак, можно предположить, что речь идет о братиях монастыря в Хри- сополе, которые были его наставниками в течение первых лет его монашеской жизни. Письмо В, к тому же, указывает на то, что Стефан часто бывает в Константинополе, а это позволяет думать, что место, где он живет, расположено близко от города[115] (что как раз верно для Хрисополя, ныне Ускюдар, который находится в нескольких километрах от столицы, на азиатском берегу Босфора). В надписании адресата Письма XL (633 С — 636А) указано, что Стефан является не только священником, но и игуменом[116]. В Письме XXIII последний титул не упомянут, и Стефан ничем не выделяется среди других отцов. Следовательно, как раз в промежуток между написанием этих двух писем он стал игуменом. В Письме XL, где добродетелям Стефана Максим расточает большие похвалы, сделан намек на просьбу, которую он получил, и на усилия, приложенные им для ее выполнения, из послушания «господину авве[117] Фоме». Эта просьба, вероятно, касалась ряда Амбигв, озаглавленных «к Фоме», которые Максим написал в 634 г. или чуть позже[118]. Фома писал Максиму (возможно, по просьбе Стефана[119] и других хрисопольских отцов), желая узнать его мнение по поводу Псифоса (конец 633 г.) и письма[120](сопровожденного обширным комментарием[121]), в котором Пирр приглашал Максима высказаться о содержании патриаршего постановления. Поскольку Письмо XIX датируется концом 633 или началом 634 г., нам представляется, что Письмо XL могло быть написано в течение 634 г.
Конон был пресвитером и игуменом. Письмо XXV (613А — D), адресованное ему, преисполнено почтения и показывает, что Максим считает его духовным отцом (613ВС). Похоже, Максим с Ко- ноном были близко знакомы (613В), и их связывали глубокие духовные узы. Максим просит у своего корреспондента прощения за то, что он не может навестить Конона и братию его обители, по причине неполадок со здоровьем. П. Шервуд полагает, что Ко- нон мог быть игуменом Максима после отъезда Софрония[122], и по этим соображениям предлагает датировать это письмо 633 г. или немногим позже. Эта гипотеза не работает, поскольку в таком случае игумен жил бы в монастыре, и Максиму не было бы нужды перемещаться, чтобы увидеться с ним. С другой стороны, известно, что Максим обычно выказывает знаки почтения в отношении своих корреспондентов, которые занимают должности в церковной или политической иерархии. Конон, как нам кажется, был другом Максима, игуменом монастыря, располагавшегося по соседству или, по крайней мере, не слишком далеко, поскольку употребленные в письме выражения наводят на мысль, скорее, о сухопутном путешествии, чем о морском, и к тому же не представляющем проблем в отношение трудностей, расстояния или политических обстоятельств. Последние доводы исключают вариант, что это письмо было написано из Африки игумену, жившему в районе Константинополя или Кизика, оно могло быть послано из монастыря Эвкра- тас игумену одного из монастырей в Северной Африке (подобный случай представляет отношения, которые Максим поддерживал с Фалассием, игуменом монастыря в Ливии[123]), но также и из монастыря в Кизике игумену одного из монастырей, расположенных в той же области или в районе Константинополя.
Фалассий, которому адресованы Письма IX, XXVI, XLI и XLII[124], был пресвитером и игуменом монастыря, расположенного в Ливийской пустыни (поэтому он часто называется «ливийцем» или «африканцем»)[125]. Он известен тем, что написал Четыре сотницы о любви, воздержании и разумном образе жизни, текст которых помещен в 91–м томе Patrologia Graeca сразу после творений Максима (1428А — 1469С)[126]. Он также известен как лицо, которому посвящены Вопросы к Фалассию, которые следовало бы, скорее, озаглавить Ответы Фалассию, поскольку Максим написал это произведение, чтобы ответить на ряд вопросов, которые задал ему Фалассий, — вопросов, которые находятся в начале каждой из глав произведения и вкратце изложены в прологе к нему. Поскольку Вопросы к Фалассию составлены Максимом в течение первых лет его пребывания в Африке, между 630 и 634гг.[127], так же как две Сотницы о богословии и домостроительстве, тоже посвященные Фалассию, можно предположить, что Максим встретился и подружился с ливийским игуменом вскоре после своего приезда в Карфаген. По–видимому, Фалассий был моложе возрастом, и если Максим называет себя его «рабом и учеником» (Письмо IX, 448D — 449А), то это, вероятно, потому, что он обращается к священнику и игумену, будучи сам только простым монахом[128], а возможно, и потому, что Фалассий в это время уже пользовался большой славой за свою ученость и добродетели[129]. На самом деле, похоже, инициатива обращения к Максиму с вопросами принадлежала ливийскому игумену, как можно заключить из пролога к Вопросам к Фалассию.
Это обращение имело целью разъяснение вероучительных вопросов, ответы на которые давались в форме истолкования различных мест Писания, как показывают Вопросы к Фалассию, а также Письма XXVI и XLII. Последнее письмо дошло до нас во фрагментах, но его первая часть (636С — 637А), в которой, по–видимому, в аллегорической манере комментируется один отрывок из Писания, по своему замыслу и стилю близок к главам из Вопросов к Фалассию. Имеем ли мы дело с текстом, который предваряет это произведение или, напротив, представляет собой дополнение, посланное после его составления? Невозможно сказать это определенно, а значит, точно датировать это письмо. Письмо XXVI, не содержащее никаких замечаний личного характера, по стилю похоже на главу из Вопросов. Как и предыдущее, оно, несомненно, было написано после 628 г., но более точно определить дату его написания невозможно.
Ясно, однако, что Фалассий советовался с Максимом не только по теоретическим вопросам. Из Письма IX, написанного до Вопросов к Фалассию, вероятно, между 628 и 630гг.[130], мы видим, что Максим очень рано стал играть для Фалассия роль духовного отца: действительно, в этом письме Максим совершенно прямо указывает ему, как следует вести себя по отношению к лицам, которые неприязненно к нему относятся или преследуют его (448В — D). Подтверждение этому мы находим и в Письме XLII, во второй части также содержащем изложенные без обиняков духовные советы (637А).
Нам ничего не известно об авве Полихронии, которому адресованы Письма XXXII — XXXIX, и их невозможно датировать. Впрочем, они, похоже, распадаются на две группы: первую образуют Письма с XXXII по XXXV (625D — 629В), где Максим выступает как духовный отец Полихрония, расточая ему самым прямым образом разные советы, касающиеся внутренней жизни; вторая состоит из Писем с XXXVI по XXXIX (629С — 633В), в которых Максим предстает должником своего корреспондента, благодаря его за различные подарки, которые тот сделал его обители, весьма хвалит добродетели своего адресата и видит в нем наставника в духовной жизни. Вполне возможно, следовательно, что мы имеем дело с двумя различными адресатами[131]. Но возможно также, что Полихроний через какое‑то время стал игуменом или епископом.
Иллюстрий Петр, экзарх провинции Африка, был послан в Египет в 632 г., когда Ираклий, чтобы противостать угрозе арабского нашествия, собирал все наличные войска в Северной Африке[132].
Из Письма XIII (509В — 533А), адресованного Петру, мы узнаем, что он в добром здравии прибыл после морского путешествия (509С) в некое место — по–видимому, в Александрию. Максим отвечает на послание, в котором Петр сообщил ему, что моно- физиты–севириане, которые недавно были не достаточно полно обращены в православие, возвратились к своей ереси, как и предчувствовал Максим (512ВС). Письмо XIII содержит небольшой антимонофизитский трактат и, вероятно, предназначалось для того, чтобы помочь Петру защитить православную веру (512В), возразить на доводы севириан и убедить их возвратится к вере отцов и Церкви (532 С, 533А)[133]. Максиму не хватает книг, и он не может снабдить Петра цитатами из святых отцов, которые пригодились бы ему; он препоручает адресата учености Софро- ния (будущего патриарха Иерусалимского), который все еще находится в Александрии после того, как противостал принятому в этом городе в июне 633 г. Пакту объединения, заключенному между Константинопольским патриархом Сергием и Александрийским патриархом Киром, с одной стороны, и монофизитской общиной Египта — с другой[134]. Это одно из редких упоминаний о Софронии, которые встречаются в творениях Максима.
В Письме XIV (533В — 544 С) Максим рекомендует Петру принесшего это послание диакона Косьму. Он призывает Петра во что бы то ни стало хранить пред лицом монофизитской ереси православную веру относительно двух природ Христа (541 С— 544В). Излагая ее здесь лишь вкратце (536А — 537В), он просит Петра дополнить недостающее в этом изложении, чтобы подать новообращенному Косьме научение и утверждение, в которых он еще нуждается (537С). Это письмо было написано между 634 и 639 гг.[135] Петр в то время проживал в Александрии, где он, вероятно, выполнял двойную миссию, военную и церковную, как было ему поручено. Максим в том же письме упоминает об опасности арабского нашествия (540АВ)[136], которое вскоре достигнет Египта[137].
Очень вероятно, что Максим встретился с Петром в то время, когда тот по долгу службы находился в Карфагене, столице экзархата. Он намекает на его присутствие и отсутствие, причем отсутствие не мешает ему быть любимым всеми (Письмо XIII, 509С). Но, быть может, Максим был знаком с ним еще раньше, в то время, когда находился в окружении императора, поскольку он, в выражениях, похожих на те, которые встречаются в письмах к кубикуларию Иоанну, намекает на «телесное разлучение друг от друга», которое «никак не может уменьшить духовную любовь» (Письмо XIII, 509В)?
Во всяком случае, Максим, как кажется, несмотря на проявляемое им перед Петром смирение и на то, что он называет своего адресата, как и всех церковных и политических деятелей, «господин мой» (Письмо XIII, 509В — D), является советником Петра в догматических вопросах, хотя при этом признает, что иллюстрий, несомненно, уже обладает богословскими познаниями (см. Письмо XIV, 537С)[138]. Однако к советам вероучительного характера Максим прибавляет и духовные советы, поскольку хранение истинной веры, по его мнению, зависит от духовной жизни, и особенно, от молитвы (Письмо XIV, 537С). Петр, который, по–видимому, был весьма предан православной вере, в Письмах XIII и XIV предстает и как человек добродетельный, исполненный кротости и смирения (Письмо XIII, 509–512А).
Диакон Косьма занимает в Письмах довольно значительное место, поскольку именно ему адресовано Письмо XV (544 С — 576В), датируемое 634 — 640 гг.[139], в котором содержится длинный антисевирианский трактат. Из Письма XIV (датируемого тем же периодом[140]) мы знаем, что он был рукоположен в диакона Александрийской Церкви. Максим просит Петра принять его как друга и походатайствовать перед Александрийским патриархом (им тогда был Кир), чтобы Косьма мог снова занять свое место, если оно за ним не сохранилось (Письмо XIV, 533 С — 536А)[141]. В этом письме Косьма представлен как «муж добродетельный и благоразумный, и украшенный богоугодным нравом» и как пламенный защитник православной веры в области христоло- гии (536А). Косьма посетил Максима, чтобы получить от него наставление в богословии, и святой просит Петра дополнить это наставление (537С). Вероятно, Косьма посвятил себя делу защиты православной веры пред лицом севирианской ереси, которую усердно поддерживали александрийские монофизиты. Максим говорит, что дал Косьме «вкратце письменный ответ» относительно «вопросов о вероучении» (537С), но, похоже, здесь речь идет не о Письме XV[142], поскольку в конце этого последнего указано, что оно было послано, и Максим вместо ответа просит молитв диакона; тем не менее оно относится к тому же периоду, что и Письмо XIV (634 — 639 гг.).
В то время как Письмо XV полностью состоит из богословских рассуждений, в Письме XVI (576D — 580В), адресованном тому же Косьме, хотя и содержится небольшое исповедание веры (577А — D), наибольшее место занимают замечания личного характера. Максим радуется, что его «протеже» пребывает в добром здравии и засвидетельствовал свою твердость в исповедании истинной веры во Христа, несмотря на испытания, которые ему пришлось вытерпеть — по–видимому, со стороны севириан (а может быть, со стороны патриарха Кира) (576D). Его неприятности еще не окончились, и письмо Максима, похоже, имеет целью, прежде всего, помочь ему перенести испытания, не пасть духом, быть терпеливым и надеяться, напомнить ему пример Христа и указать, что соблюдение заповедей есть один из лучших оплотов против сил зла (580АВ).
О Юлиане, александрийском схоластике (юристе или адвокате), которому адресовано Письмо XVII (580С — 584D), неизвестно ничего, кроме того факта, что он, как и его товарищ Христопемпт, о котором упоминается в этом письме (580С), был человеком ученым и остался верен православию.
Максим намекает на некую просьбу, которую эти схоластики через его посредство адресовали префекту; Максим сообщает им, что передал ее префекту и будет следить за их делом до тех пор, пока оно не будет доведено до благоприятного завершения (584ВС). Можно предположить, что оба схоластика находились вдали от Максима и что префект, о котором идет речь, это префект провинции Африка, а точнее — Георгий, друг Максима (см. ниже подраздел, посвященный ему). Но находятся ли они по–прежнему в Александрии или бежали в Африку, как предполагает П. Шервуд[143], замечая, что в Письме XVIII упомянуто о присутствии там других беженцев из Александрии? То, что они пишут Максиму, похоже, свидетельствует об их удаленности от него. А то, что Максим в этом письме ставит цель утвердить навсегда их в истинной вере, «недвижно и неколебимо», указывает на их жизнь в окружении, где царит ересь (богословские замечания наводят на мысль о севирианском монофизитстве), и на то, что их вера подвергается воздействию и сталкивается с различного рода давлением. Итак, мы склонны думать, что они жили в Александрии и находились в таком же положении, как и диакон Косьма (см. выше). При этих условиях, однако, остается неясным, какого рода помощи они просили у правителя (если предположить, что речь идет о префекте Африки). На основании того, что изложение веры, сделанное Максимом, имеет чисто антимонофизитскую направленность, П. Шервуд склонен датировать это письмо временем, предшествующим александрийскому Пакту объединения (июнь 633 г.). Но этот довод нам не представляется убедительным: у Максима можно найти писания подобного рода, созданные гораздо позднее этой даты; даже когда борьба с моноэнергизмом и монофелитством составляла его главную заботу, Максим не переставал сражаться и с севирианским монофизитством, поскольку видел в этой ереси глубинный источник моноэнергизма и монофелитства.
Письмо XI (453А — 457D) написано одной игуменье, чья личность не установлена; это могла быть игуменья Иоанния, которой, согласно Фотию[144], Максим адресовал одно письмо[145]. В письме говорится о монахине, которая покинула монастырь, но потом раскаялась, и оно датируется, вероятно, временем пребывания Максима в Африке[146]. По–видимому, его можно связать с Письмом XVIII, в котором упомянуты отколовшиеся монахини, которые присоединились к монофизитам. В таком случае его можно было бы датировать 641 — 642 гг. Но если монахиня, о которой идет речь, ушла из монастыря по причине разногласий в вере, в письме содержался бы, по меньшей мере, намек на богословие. Но Максим здесь сосредотачивается на теме покаяния и Божественного милосердия.
Георгию, префекту провинции Африка, адресовано одно–единственное письмо (Письмо I), хотя его имя упоминается в других Письмах (XVI, XVII, XVIII, XLIV, XLV), и этот человек, несомненно, играл важную роль в жизни Максима.
В Письме I (PG 91 364А — 392В) Максим описывает его как христианина, блистающего добродетелями (364А — 365В, 392А), и выражает ему свое восхищение, а также благодарность за многочисленные благодеяния, которые получил от него (392А). Поскольку это письмо было адресовано самому префекту и во время его написания не предполагались другие читатели, нельзя не отметить, что небольшой трактат о духовной жизни, включенный в него, направлен непосредственно Георгию, причем Максим выступает здесь как его духовный отец, выказывая большое уважение к его должности, но в то же время замечая, что «добродетель — устремление воли (γνώμη), а не свойство чина, и богоподобие — качество нрава, а не чести» (364А). В своих советах Максим употребляет слово «мы», как будто он сам должен исполнить то, что советует Георгию; эта манера выражаться является классической для святых отцов, дающих советы духовным чадам, и свидетельствует об их смирении; мы видим, что в Письмах Максим прибегает к ней всякий раз, когда дает духовные советы.
В Письме XLIV Максим снова хвалит добродетели Георгия, характеризуя его как «человека боголюбивого, верного, благочестивого, добродетельного, благоразумного, скромного, воздержного, терпеливого, кроткого, сострадательного, милосердного, питающего нищих, пекущегося о престарелых, защитника вдов, покровителя монахов, нестяжательного, любящего Церковь, короче говоря — друга всех, и живых, и мёртвых» (645D). Письмо XLV прибавляет, что он «человеколюбивый, сострадательный, кроткий, терпеливый, стойкий, смиренномудрый, благоразумный, незлобивый, нестяжательный, любящий, не помнящий зла, добродеющий, страннолюбивый, нищелюбивый, соболезнующий, отзывчивый, усердный, бдительный» (649А).
В Письме XLV Максим представляет его как «пылкого ревнителя правоверного благочестивого учения» (649А). От его имени Максим направляет к александрийским монахиням, увлеченным в монофизитскую ересь, Письмо XVIII (584D — 589В), которое является апологией истинной веры относительно двух природ и единой ипостаси Христа. Максим, написавший это письмо (в декабре 641 или в январе 642 г.[147]) так, как если бы его автором был сам префект, показывает здесь, что он был советником Георгия не только в том, что касается жизни духовной, но и в богословии, и церковной политике. Префект Георгий, действительно, непосредственно содействовал проведению в жизнь императорской политики[148] в борьбе против монофизитства (см. 588С, 589А) и должен был давать отчет в своей деятельности лично перед императором и патриархом Константинопольским (см. 589А). Сам Максим в этом письме продолжает говорить о борьбе на богословском фронте, вероятно, потому, что смерть императора Ираклия в 641 г., воцарение вместо него Константина III и смещение этим последним патриарха–еретика Пирра дало Исповеднику некоторую передышку в борьбе против моноэнергизма и монофелитства, а также потому, что он всегда видел в этих двух ересях перевоплощения монофизитства.
Максим также служит посредником между некоторыми из своих корреспондентов и префектом Георгием: из Письма XVII (датируемого временем до июня 633 г.) видно, что он передал последнему прошение, посланное ему Юлианом, схоластиком из Александрии (верным защитником православной веры в противовес монофизи- там и, возможно, патриарху Киру), которого уверяет, что доставил все его письма префекту и будет следить за их делом до тех пор, пока оно не будет доведено до удачного конца. Это письмо, которое было написано до июня 633 г., указывает, что Максим был близок к префекту Георгию с первых лет своей жизни в Северной Африке. Битва по поводу александрийского Пакта объединения (июнь 633 г.) еще не разразилась, и Максим еще не занял место в первых рядах богословского противостояния моноэнергизму. Однако с 626 г. он проявлял себя как горячий противник севирианского монофизитства и написал свои главные произведения на духовные темы. Надо ли видеть в этом и в его личном духовном воздействии причины благосклонности, которой Максим пользовался у префекта, или связь между Георгием и Максимом установилась в то время, когда последний был при дворе секретарем императора Ираклия?
Несмотря на все свои личные добродетели и на то, как замечательно он справлялся со своими обязанностями префекта, Георгий был вызван в Константинополь в регентство Мартины, чтобы быть подвергнутым наказанию.
Причину этого Максим объясняет своему другу кубикуларию Иоанну в начале Письма XII (460А — 465D), датируемого ноябрем — декабрем 641 г.: в ноябре этого года в Карфаген приехал некий Феодор, податель послания от регентши Мартины, которая требовала освободить монофизитских монахинь двух монастырей, прибывших в Александрию и затем бежавших в Северную Африку по причине арабского вторжения в Египет[149]. Это требование вызвало резкий отпор со стороны местного населения. Правитель положил конец волнению, решив счесть письмо подложным, считая, что подобный приказ не мог исходить от Мартины, поскольку думал, что она не на стороне монофизитов[150]. Однако Георгий ошибся: Мартина в течение своего краткого регентства поведет политику, благоприятную монофизитам[151]. То, что Георгий не принял во внимание императорское послание, было, по- видимому, расценено как акт неповиновения и привело к вызову правителя в столицу[152], а потом к его смещению с должности и к замене его префектом Григорием.
В Письме I, которое относится, возможно, к началу 642 г.[153], упоминается о плавании Георгия в Константинополь[154]; Максим высказывает пожелание увидеть его в добром здравии (392АВ).
В Письме XLV (оно датируется тем же периодом, что и предыдущее) Максим просит своего друга кубикулария Иоанна, камергера при константинопольском дворе, посодействовать тому, чтобы представители императорской власти оценили добродетели Георгия как человека и политика, дабы не возобладала ложь над истиной и несправедливость над справедливостью (649В). Можно предположить, что кубикуларий Иоанн исполнил просьбу Максима. Но это не избавило Георгия от наказания. В Письме XLIV (датируемым зимой 642 г.[155]) Максим возмущается несправедливостью, жертвой которой стал Георгий, и беспокоится за его судьбу; он просит кубикулария Иоанна задействовать свои связи, чтобы добиться возвращения правителя в Карфаген (648С).
Это письмо, по–видимому, является последним по времени написания из всех, входящих в сборник.
Письма, как мы видим, охватывают не всю жизнь Максима, но лишь один период, приблизительно со времени его пребывания в Кизике до 642 г.
Они дают нам некоторую информацию о связях Максима в этот период его жизни, а также об исторической обстановке, довольно беспокойной как в политическом, так и в догматическом отношении.
Они также сообщают нам ряд драгоценных сведений о жизни и личности Максима.
Можно видеть, что он, хотя и был простым монахом, очень рано стал уважаемым человеком, почитаемым как за свою богословскую ученость, так и за духовную опытность, и что многие политические и церковные деятели советовались с ним.
Что касается личности Максима, то он предстает в своих письмах как чрезвычайно преданный друг, заботящийся не только о поддержании общения с друзьями, но и о том, чтобы в любви, имеющей основание в Боге, хранить установившуюся между ними глубокую духовную связь.
Многочисленные отрывки Писем свидетельствуют о глубине его духовной жизни и о богатстве его добродетелей. Среди последних нужно особенно отметить чуткое внимание, сострадание и духовную любовь, которые он выказывает по отношению к своим корреспондентам.
Но еще более бросается в глаза его великое смирение. Его внешнее проявление можно видеть в том, что Максим предпочел всю жизнь оставаться обычным монахом, не становясь ни священником, ни игуменом, ни епископом, каковых должностей он мог бы, при своих личных качествах и связях, легко достичь. Более глубинно смирение Максима выражается через высокое уважение и великое почтение, которые он выказывает по отношению к людям, которым пишет, — причем несмотря на то, что он является их советником или духовным отцом, — и через старание отождествить себя с ними при том, что он дает им советы, как если бы он сам имел нужду в этих советах так же, как и они. Его смирение проявляется наиболее разительно также в постоянном, глубоком и искреннем осознании своего ничтожества, невежества, недостатков, которое особенно выражается в многочисленных уничижительных эпитетах, которые он прилагает к себе в начале и в конце многих из писем. В области богословия смирение Максима выражается через его старание отойти на задний план перед теми догматическими истинами, которые он защищает и разъясняет, через покорность вере Церкви и через верность учению святых отцов. Об этом свидетельствует, в особенности, написанное им во введении к одному из самых важных богословских писем: «Я от себя вообще ничего не скажу, а чему научился у Отцов, то и говорю, ничуть не изменяя их учения» (Письмо XV, 544D), а также сказанное им в конце того же самого письма: «Я как научен, и мыслю, и верю, и от Отцов воспринял, так и говорю» (576А)[156].
В своих письмах Максим проявляется как настоящий богослов, высокообразованный, замечательно одаренный рассудительностью и богословским умом; он показывает свою великую привязанность к тем обителям, в которых он жил в смиренном подчинении их предстоятелям, хотя ничто его к тому не обязывало; он исполнен сострадания, заботливости и любви к братиям, которых он там посещал; видно также, что он прочно укоренен в аскетической и созерцательной жизни и постоянно старается делом исполнить заповеди Христа.
Впрочем, для Максима истинное богословие неотделимо от духовной жизни: аскетическая жизнь и ее средоточие — молитва — являются, говорит он, лучшим оплотом против заблуждения и неведения и позволяют получить благодать, которая есть единственный источник истинного познания Бога[157].
Преодобный Максим Исповедник. Письма
Переводчик выражает сердечную благодарность Марине Ивановне Бениной: без её помощи эта работа не могла бы быть осуществлена
Предисловие переводчика
Кажется, рассуждения о сложности и запутанности стиля св. Максима давно уже стали общим местом. Однако в этом бурном потоке, где мысль часто опережает слово, есть своего рода charme discret, поступаться которым ради плавности языка представлялось мне неуважением к читателю.
К особенностям стиля св. Максима, сглаживать и «улучшать» которые мне казалось неуместным, относятся, в частности:
1) частое, иногда почти непрерывное повторение одного и того же слова или однокоренных слов (как, например, в первом абзаце Письма VIII: «присутств… присутств… присутств…»);
2) неоднозначность грамматических (а иногда и смысловых) связей (как, например, в третьем абзаце Письма VIII: «А обитать в ней…»; «в ней» может относиться и к «жизни», и к «плоти», и к «Аравии» из предыдущего предложения);
3) соединение вопросительного и восклицательного предложений в одно, и т. д., и т. п.
Ради передачи в переводе такого рода особенностей приходилось, естественно, идти на определённое насилие над нормами русского синтаксиса и пунктуации, но я надеюсь, что снисходительный читатель простит меня, ощутив подлинный вкус речи св. Максима — в той степени, в какой мне удалось его передать.
Цитаты из Священного Писания (часто неточные или сознательно изменённые у автора) передавались по возможности близко к Синодальному переводу, однако довольно часто от него приходилось отступать. В тех случаях, когда цитаты использовались автором как цитаты в собственном смысле, они взяты в кавычки; там же, где они парафразированы или плотно вплетены в авторскую речь, имеется лишь указание на соответствующее место Священного Писания.
В заключение мне хотелось бы поблагодарить Григория Беневи- ча за многочисленные ценные замечания и соображения, которые я учитывал в своей работе.
Егор Начинкин
Письма, вошедшие в собрание Ф. Комбефиса
Цифра в угловых скобках< >соответствует номеру страницы греческого текста в издании Миня (PG 91).
Цифра в квадратных скобках [] соответствует разметке латинского перевода писем в издании Миня.
В круглых скобках () — ссылки на схолии к письмам.
Письмо I. Слово увещевательное в виде письма. Рабу Божиему господину Георгию, преблагословенному наместнику Африки
Никто,<364>думаю, лишившись каким‑либо образом света, не желает столь страстно насладиться лучами солнца, сколь мы все, убогие, обильно вспоенные твоей добродетелью, жаждем снова узреть тебя и насладиться твоей красотой, отмеченной прирождёнными божественными добродетелями, которые ещё яснее показали нам, что добродетель — устремление воли, а не свойство чина, и богоподобие — качество нрава, а не чести. Ведь кому, благословенному, в глубину души вкоренилась сила любви к Богу, тому, несомненно, приложилась и неизменность в добре — как, разумеется, охваченному любовью к материальному присуща подверженность множеству страстей и удоборассеянность. И вполне основательно: ведь сознательно стремящийся к Божеству, единому, цельному и бесстрастному, в Котором от века не усматривается никакой сущностной перемены (ибо ничто из исшедшего из Него Его не достигает), и сам един и целен, и бесстрастен, и неизменен благодаря неудержимому рвению к единому. Ибо раз ему желанно [202] единое и цельное, которое полностью неизменно, так как по своей сущности недвижно из‑за природной беспредельности (ведь недвижному беспредельному некуда двигаться), то такой человек, возлюбивший единое, разумеется, сделает своё сознание совершенно неук- лонимым от единого и станет един, и целен, и<365>неизменен. А тот, кто, по неведению лучшего и следуя собственной воле, привяжется душевной любовью к материальным вещам, по природе неустойчивым и изменчивым и неспособным к полному постоянству, сам по необходимости нестоек, и удобострастен, и переменчив, потому что его душевное расположение увлекается предметами по своей природе движимыми и претерпевающими внешние влияния.
Поэтому‑то, благословенный мой владыка, ничто сущее не сможет поколебать твоего прекрасного боголюбивого нрава, имеющего спутником устремлённую к Богу волю: ни течение времени, изменяющего вместе с собой всё материальное, не нарушит устойчивости воли; ни людская угроза, действующая страхом, не подвигнет основу прекрасного устроения; ни доводы льстецов, услаждающих слух своими речами, не ослабят напряжение воли; ни жажда мести, разжигаемая, возможно, могуществом, не испортит кротости нрава; ни желание славы властвования не уменьшит стремление любви к Божественному. Ведь отсутствие власти над людьми — не умаление славы [203] пред Богом и людьми, а скорее прибавление славы, поскольку душа становится свободной от волнения и попечения о внешнем, по моему рассуждению, — да и всякий, кто благочестиво обдумает надлежащее, согласится с этим, ибо любой истинно добродетельный и боголюбивый человек обладает всем необходимым для полного блаженства, не имея нужды ни в каких внешних прибавлениях, чтобы его достичь. А тот, кто в своей жизни поставил себе образцом свойства Божества, стяжал полноту всех благ, благодаря которой в людях возникает точное богоподобие, с которым ничто, кроме Самого Бога, не может сравниться. Да попросту говоря, ни болезнь, ни здоровье, ни богатство, тянущее к земле, ни недостаток тленных благ, ни хула, ни хвала, ни смерть, ни жизнь, ни настоящее, ни будущее, ни вообще что бы то ни было сущее не может повредить любомудрию, взрастившему и столь прославившему тебя перед Богом и людьми. А мы когда этого достигнем? Когда всё своё вверим Богу (2) и не будем ни к чему стремиться, к чему не заповедано стремиться от Бога, а к чему заповедано, к тому будем стремиться со всем усердием; и того, что<368>по слову Божиему подлежит нашей воле и нашим силам, всячески возжелаем и будем стараться осуществить делами, а то, что, по общему мнению, от нашей воли не зависит, с благодарностью и верой предоставим Богу совершать, как пожелает и рассудит, безо всякого несогласия с судом Его провидения и правления, по которому всё, в неведении и согласно с тайной премудростью, влечётся к прозреваемому Богом концу, и даже когда обманывает наши надежды, осуществляет Его суд. Ибо премудр хранитель наш и правитель, потому что не приобрёл мудрость извне, а Сам и есть, и зовётся Мудрость. Возжелаем же искренне соблюсти лишь одно — любить Его, как Он заповедал, всем сердцем, всеми силами души, и ближнего, как самих себя, стремясь как только можно исполнить это Божие веление; и да осуществим по возможности полностью эту обширнейшую божественную задачу (3), какими бы ни были наше положение, чин, образ жизни — начальствуем ли мы, под началом ли находимся, живём ли [204] в богатстве или в бедности, здоровы мы, болеем или находимся ещё в каком телесном состоянии; а об остальном, что совершенно не подвластно нашей воле, вовсе не будем заботиться. Что же действительно наше — то, в чём по природе нет необходимости, или то, что мы обрели сознательной волей? Наверное, желая заставить нас об этом задуматься, слово [Божие] и не дало нам об этом указания в Божественной заповеди, чтобы мы не злоупотребляли недостойно силою воли, противоестественно добиваясь того, что не в нашей власти, и не выказали её слабость, раз она не достигла чего никак достичь не может. Это ведь насилие над Божественной волей — считать своей власть Промысла, которая мудро использует то, что не подлежит нашей власти, для наказания наших пороков, подвластных нам, и для поощрения и облегчения пути подвластных нам добродетелей.
Итак, отличая то, что в нашей власти, от того, что из неё изъято, будем верить, что свершение второго полностью зависит от Божиего промысла, а первого, кроме Божиего промысла — ещё и от нашего изволения. Итак, подвластное нам (4) — я охвачу как бы определением — это всё то, что по нашей мысли повинуется воле, состоит ли оно в рассуждении добродетели, либо, напротив, в пути порока. Неподвластное же нам (5) — всё то, что создаётся не нашим произволением, и вообще всё, что по природе свободно от<369>добродетели и порока, которые возникают — или, точнее говоря, являются — от употребления, которое дают этим вещам те, кто ими владеет. Возжелаем же горячо единственно тех благ, которые с Божией помощью совершаются нашим свободным изволением и зависят от нашего суждения, и будем весьма их ценить — так мы будем послушными и кроткими ослятами (Мф 21:2), несущими на себе Слово и исправно бегущими путём добродетелей. Тех же, что не в нашей власти, так как сами по себе они по природе не суть ни порок, ни добродетель, а орудия [205] произволения, являющие скрытое устремление нашего ума, вовсе желать не будем, чтобы злоупотреблением не повредить естественную силу воли, вознамерившуюся овладеть невозможным и для неё неисполнимым, но предоставим эти вещи Богу и примем с благодарностью любую перемену времён и дел, приключающуюся нам на пользу по спасительной воле Божией, чтобы таким образом исполнить красу добродетели не только через неизменное, но также и через изменчивое, и через неправильное — правильным образом. Ведь никто, подчиняясь Богу и вверяя Ему попечение о том, в чём сам не властен, не лишается надежды на добрый исход. И правду изрёк Мудрый где‑то в своих речах: «Взгляните на древние роды и посмотрите: кто верил Господу и был постыжен? или кто взывал к Нему — и Он презрел его?» (Сир 2:10).
Раз это так, как показал разум, спутник истины, мудро установивший свойства желательного и нежелательного и отграничивший друг от друга несовместные вещи, то даже когда нас отрешают от власти, не будем её домогаться, претерпевая это как лишение некоего блага; ведь власть вовсе не подчиняется нашим желаниям и далеко отстоит от нашего разума, как и богатство, и здоровье, и всё, что морально безразлично, и нами преобразуется в добродетель или порок; но, с другой стороны, не будем и безусловно отвергать власть, когда нам её дают, потому что она может стать орудием добродетели для боголюбивых и со всем усердием подносящих Богу, кроме всего, зависящего от них, ещё и то, им неподвластное, что попускается им Промыслом. Ведь того, что по природе само по себе не есть ни добро, ни зло, разумеется, не следует ни любить, ни избегать, потому что для появления и хранения какой‑либо добродетели или порока совершенно нет нужды ни в обладании, [206] ни в необладании тем, без чего мы можем и стать, и быть, и оставаться добродетельными, или же, напротив, дурными и лишёнными всякой добродетели — раз уж одни, лишённые и могущества, и богатства,<372>и здоровья, обрели многие сокровища вечных благ, а другие, напротив, обладая и могуществом, и богатством, и здоровьем, собственной волей отпадают от всех Божественных благ. А свидетельствуют об этом нищий Лазарь и богач: один, лишённый всякого земного могущества, здоровья и изобилия, восприял на лоне Авраамовом блаженное отдохновение, другой же, в избытке осыпанный всеми земными благами, был отделён пропастью от святых и осуждён на огненную кару. Да и Давид с Иовом, великие ревнители истины, столь далеко отстоявшие друг от друга и совершенно противоположные по образу жизни, сохранили и приумножили добродетель, подвергшись испытанию. Добродетель ведь возникает не от богатства и здоровья, да и не от противоположной участи, иначе она обращалась бы в порок, изменяясь с обстоятельствами, а от благочестивого расположения души и от ревностного устремления к добру воли, неизменно привязанной к Богу и без нарушения хранящей самотождество в противоположностях.
Так что будем рады, когда нам дают власть, и примем её, как вспомогательное орудие добродетели, посылаемое нам Богом. А когда нас её лишают, не будем её домогаться, как бы слагая с себя страшное бремя, скрывающее от нас замысел Провидения, Которое человеколюбиво устраивает всё каждому на пользу — ведь говорит Мудрый: «Не домогайся сделаться судьёю, чтобы не оказаться тебе бессильным сокрушить неправду, чтобы не убояться когда‑либо лица сильного и не положить тени на правоту твою; не греши против городского общества, и не роняй себя пред народом; не прилагай греха ко греху» (Сир 7:6–8). Если только ты в этих делах не захочешь тщеславиться, дорогой мой, то окажешься не в худшем положении, чем окружающие тебя люди, ведь «очи Господа», как сказал сам Мудрый, «призрели на тебя во благо тебе, и Он восставил тебя из унижения твоего и вознёс голову твою, и многие изумлялись, смотря на тебя» (Сир 11:12–13), и повествуют народам и племенам [207] о твоих добродетелях. И — как через великого Давида прорёк об апостолах Дух Святой — «по всей земле прошёл звук» (Пс 18:5) благих деяний твоих, «и до пределов вселенной» (Пс 18:5) проникло благоухание твоих добродетелей. Ведь ты не съедал свой хлеб один, но щедро уделял от него сиротам, и от юности их воспитал их как отец, и от чрева матери их<373>руководил их к правде (Иов 31:17). Ты не презрел гибнущих без одежды, и укрыл их; все немощные благословили тебя, ибо ты согрел их плечи шерстью твоих овец (Иов 31:19–20). Ты не поместил твоё золото в землю (Иов 31:24), то есть в ублажение твоей плоти, а приобрёл твоим богатством небесные блага твоей душе. Ты не соблазнился тленным богатством и не приложил твоего сердца его потоку. Ты не сиживал с насмешниками (Иов 31:5), чья жизнь позорна и исполнена бесчестия. Нога твоя не спешила на лукавство (Иов 31:5), и ты не радовался падению врагов, и сердце твоё не говорило: «Хорошо!» (Иов 31:29). Не вопияла на тебя земля — ведь ты не ел плода её без платы и не удручал душу её владельцев (Иов 31:38–39). Ты удерживал руки от даров нечестивых, и спасал страдальца от руки сильного (Иов 29:12), и плакал о всяком несчастном, и стенал, увидев человека в беде (Иов 30:25). Ты помогал сиротам, лишённым помощника, и уста вдов благословляли тебя (Иов 29:12–13). Ты облачился в правду и облёкся в правый суд, как в плащ (Иов 29:14). Ты стал глазами слепых, ногами хромых и отцом немощных (Иов 29:15–16). Ты сокрушил челюсти беззаконных и исхитил добычу из их зубов (Иов 29:17). И, вообще говоря, голодных ты кормишь, жаждущих поишь, странников укрываешь, раздетых одеваешь, больных призреваешь, заточённым помогаешь (Мф 25:35–36); главное же, всем этим угождаешь Богу, рассудив, что славнее всего — усердно заботиться о всех этих несчастных ради Него. Поэтому Бог по справедливости сохранил тебя, и светильник Его светит над твоей головой (Иов 29:3), то есть в тебе осуществлением добродетелей закон заповедей ярко сияет всем, и в его свете ты идёшь во мраке (Иов 29:3), то есть, благодаря знанию, полученному благоговейным созерцанием сущего, ты безвредно минуешь обман века сего и невежество, поспешая к всесветлому свету. Поистине тебе одному, возлюбленный, [208] из всех людей выпало на долю сохранить добродетель под бременем власти и даже вмале не подчинить золоту закон Христов, — напротив, ты настолько поработил твоё могущество добродетели, что узнаётся оно лишь по ней да по разуму и всем известно и всюду прославлено справедливостью.
Если же избегая, что естественно, страданий плоти, мы надеемся посредством власти обеспечить её благополучие, то должны знать, что благополучие плоти было привнесено в жизнь нарушением Божественной заповеди, и человеком, который предпочёл временное вечному; а страдание плоти — соблюдением Божественной заповеди, и Бог, сделавшись ради этого человеком, в Себе выказал его и узаконил; и что первое — причина отчуждения человека от Рая и тамошних благ, а второе — восстановления в Раю и вознесения на небеса; оно же, что всего<376>удивительнее, содействует приближению к Богу. И поэтому будем всегда держаться телесного страдания, как орудия Божественной благодати, не следуя переменам времён и обстоятельств, а благополучием плоти вовсе пренебрегать, как вещью презренной, неизбежно обречённой полному исчезновению, которая, как сказал Христос божественными устами Григория, «не преступает собственных пределов»[158] и виновна во всех язвах души — чтобы мы во всех движениях душевных и телесных излучали Божественное сияние, полностью принадлежа единому Богу. Да попросту говоря, станем по благодати вместилищем всего Бога целиком и сами полностью и во всём обожимся — настолько, чтобы по всему казаться вторым Богом, за исключением тождества с Ним по сущности: это вот и есть совершенство для нас, не несущих в себе ни малейшего знака века сего, дабы через него не лишиться как‑нибудь божественного нрава и не пострадать горько из‑за осквернения истинной чистоты, не находя средств к исправлению.
Когда пройдёт для нас этот век деяния, ничто из существующего не останется в теперешнем виде [209] ни по внешности, ни по положению. Ни в чём из вещей видимых нет для их владельцев ни надёжности, ни устойчивости. Ничто из того, что подчиняет себе людей, не сохраняет свою неизменность: ни слава, ни богатство, ни власть, ни здоровье, ни бесславие, ни бедность, ни рабство, ни болезнь, ни красота, ни молодость, ни известность, ни безобразие, ни старость, ни низкое происхождение — всё проходит, всё исчезает, всё человеческое тает, как тень, и легче водяного пузыря пропадает величие всякого человеческого могущества. «Всякий человек», — сказано, — «трава, и вся слава человеческая — как полевой цветок: высохла трава, и цветок увял» (Ис40:6). Ибо воистину во всём человеческом возможность разрушения соединена с рождением, а часто кое в чём разрушение даже предшествует рождению, так что среднее (6) между ними может, из‑за взаимного схождения крайностей в одно, скрываться, хоть и усматривается в обеих; причём, это мудро устраивается Промыслом для того, чтобы логос изменчивых явлений воспитывал уверенность в вещах вечных. Всё переменяется в иное, и одно превращается в другое, взаимно находя друг в друге скорее разрушение, нежели рождение.
Не будем же связывать временными вещами неразрушае- мую душу; не будем отягощать ум, по природе свободный от материи, и заботами о материальном тянуть его к земле. Но будем в соответствии с их природой разумом разделять друг от друга вещи, никоим образом не согласующиеся по сущности; тогда<377>нам не составит труда оторвать душу, цельную и никоим образом не могущую претерпеть разложения своей природы, от пристрастия к тленным вещам. Покинем Содом, то есть заблуждение и смятение чувств относительно чувственно воспринимаемого, чтобы избежать пожара — я имею в виду наказание огнём, их непременное следствие. Спасёмся на горе (Мф 24:16), разумей — на высоте богоугодной жизни, чтобы не оказаться взятыми (Мф 24:40–41), не отрешившись ещё полностью от чувственного, даже если мы и будем казаться непричастными к пороку, как блаженный Лот, не совершавший того, что творили жители Содома; то есть освободимся даже и от той чувственности, что лишь склоняет к страстям (7). Сколько хватит сил, [210] будем бежать преходящего, которое никоим образом не может быть нам подвластно и по самой природе своей течёт и исчезает; оно не допускает в нас иного расположения души, кроме несущего его клеймо, за которое нас ожидает осуждение и тяжкая мука. Ревностно отринем всё то, чего непременно лишимся по природе, а о необходимом будем просить Бога. Сознательно и с охотой отринем то, что по природе непременно и отдастся, и отнимется. Не позволим душе, по природе несущей в себе образ своего Создателя, из‑за неразумного устроения стать подвластной тому, что возникает и гибнет — она то ведь по рождении не имеет предела своему бытию, и ей предустановлено всегда искать Бога и стремиться к Нему. Не будем желать того, чем не сможем владеть; не будем привязываться к полностью преходящему, как к вечному. Ведь «проходит образ века сего» (1 Кор 7:3), как сказал святой, и «небо и земля прейдут» (Мф 24:35), изрёк Бог святого; воспримем же неложно Божественное изречение, и упредим верой исполнение слова, и поверим непреложному доказательству предсказанного исхода. Ибо если части чего‑либо подлежат разрушению и перемене, как сказал один из наших мудрецов, то ясно, что и совокупность их тоже[159], хотя бы явным действием и не установился ещё срок, в который этому подвергнется совокупность, — как и всякий человек из того, что он претерпевает ежедневно, познаёт, что по природе ему предстоит умереть, хотя бы смерть и не настояла ещё в действительности.
Итак, станем принадлежать самим себе и Богу, лучше — только Богу, а не полностью плоти и миру. Приготовимся призывать Бога нашего, по писаному: «Приготовься призывать Бога твоего, Израиль» (Ам 4:12), что значит: очистимся от пятен порока и скверны, отринув даже и те мечтания, которые, насколько такое возможно, не сочетаются со страстями. Так ведь и приготовляется всякий, желающий отлично приготовиться — чтобы благодаря<380>добродетелям, как бы благодаря некой божественной раскраске, воспринять точное уподобление Богу. Таким именно образом и призывает как следует тот, кто ведает, как нужно призывать Бога; ведь приготовление, по–моему, состоит в отчуждении от страстей, [211] а призывание — в подлинном уподоблении Богу через добродетели. Или иначе: приготовление — это сияние, возникающее в достойных через добродетели, а призывание — восприятие обоживающей благодати через истинное знание. Ведь таким образом мы и сможем, по писаному, всегда иметь белые одежды (Екк 9:8), что значит нрав, радостный благодаря добродетелям, светлый, безо всякого признака тьмы. И возликует душа наша о Боге, Спасителе нашем (Пс 12:7, 34:9), радуясь совлечению ветхого человека, обречённого гибели по лживым желаниям, и облечению в нового, созданного по Богу в Духе (1 Пет 4:6). Ведь Бог наш облечёт нас в ризу спасения и в одежду радования (Ис 61:10), то есть даст нам привычное и соответствующее нраву любомудрое деяние посредством добродетелей и непреткновенное умное созерцание в Духе, дабы мы наслаждались и предбудущими царственными благами божественного непорочного брака[160]. Притом, будем внимательно следить, как ходим (Еф 5:15) и что замышляем, зная, что нашим поступкам и мыслям есть много незримых свидетелей, которые не только взирают на явное, но заглядывают и в самые души и испытывают тайны сердца.
Нас ведь вправду со всех сторон окружают многие хоры ангельских сил, которые тщательно записывают на небесах наши поступки, и речи, и мысли, вплоть до малейшего намерения[161], ради изобличения в страшный день суда, когда всякая видимая тварь с невыразимой скоростью устремится к своему окончательному завершению, а небо и земля с грохотом погибнут, и стихии меж ними разрушатся в огне (2 Пет 3:10), и будет небо новое и земля новая, и то, что на них (Ис 65:17); когда воздвигнутся троны, и воссядет Ветхий днями, и раскроются книги, в которых с безукоризненной точностью записаны наши дела, речи и мысли, а тысячи тысяч ангелов будут служить Ему, и тьмы тем будут предстоять Ему (Дан 7:9–10); и грозное пламя огня будет пробегать повсюду, охватывая всё вокруг и расплавляя горы, будто воск. [212] «Огненная» ведь, — говорит пророк, — «река протекала пред Ним» (Дан 7:10). Тогда явятся тартар, и бездонная зияющая бездна, и тьма внешняя (Мф 25:30), и червь неусыпный (Мк 9:48), да ещё ужас вознесётся над гибнущим миром, и ангелы<381>гнева, сверкающие карающим огнём, извергающие огонь взорами и дыханием, станут наготове, чтобы карать всячески всякое беззаконие. Пред ними предстанет с трепетом всякая тварь, земная и небесная — и из ангельских сил, и из тех, что выше ангельских, и из людей — чтобы воспринять страшное изъявление Божественной воли; при этом прочтутся наши дела, и обнажатся тайны, так что грехи всех будут всем известны, как свои, обнаружившиеся в безошибочной книге собственной совести. Сказано ведь: «Изобличу тебя и представлю пред глаза твои грехи твои» (Пс 49:21). И ещё: «Окружат их замыслы их» (Ос 7:2).
И вот человек, и вот дела его; и вот неподкупный Судия, рядом с Которым предстоит страшное и великое воинство небесных сил, восседает на высоте, излучая сияние правды, и по справедливому и неложному суду воздаёт каждому по достоинству: тем, кто за добрые дела поставлен по правую руку, милостиво дарует приуго- тованное от сотворения мира Небесное Царствие (Мф 25:34), тех же, кто по отсутствию благих дел оказался по левую, гневно гонит в вечный огонь, уготованный дьяволу и его аггелам (Мф 25:41). Кто вынесет бешенство этого огня? Кто не ужаснётся невиданному зрелищу этого червя? Кто сможет терпеть внезапность и тяжесть этой внешней тьмы? Кто выдержит ревущий тартар и со дна кипящую бездну? Кто не содрогнётся от пронзительного грозного взора приставленных к казням ангелов и их мрачных ликов? Кто не устрашится сего ужаснейшего из зол — того, что отвратит от него лицо Своё по природе кроткий, и человеколюбивый, и милосердный Бог? А с Ним вместе и вся тварь отвернётся [213] и загнушается теми, кто по злой воле так страшно себя мучает, и будет справедливо гневаться, что они заставили таким явиться Бога, единственно человеколюбивого по природе. Кто вынесет вечный позор, который последует за явлением всего тайного?
Кто сможет измерить неумолчное рыдание, и горькие и невообразимые слёзы, и скрежет зубов, и вопли мучимых или сердечную скорбь сожаления, медленным огнём сжигающую глубину души? Кто способен выразить тоску[162] грешников, не имеющих надежды ни на перемену срока наказания, ни на окончание претерпеваемой кары, ни на перемену<384>жизни к лучшему?[163]Суд ведь тот воистину окончательный и единственный, страшный и праведный, и более праведный, чем ужасный, и ещё страшнее делается оттого, что также и праведный; и по справедливому приговору Божиему обнимает всю вечность. Кто сможет удержаться от слёз, помыслив о жалобах и стенаниях, вырывающихся из самого сердца осуждённых, и проникающих до самого мозга их костей, и жестоко грызущих их утробы? Кто претерпит без боли и вызванного ею уныния жалобные вопли и крики сожаления, обращаемые каждым наказуемым к самому себе и всеми ко всем? и в каких словах выражаются они!
Ибо тогда каждый станет подлинным знатоком своих прегрешений, тогда обнажатся деяния и явятся, как есть, без прикрытия лукавства! Праведен суд Твой, Боже (Пс 118:137); Ты призывал нас, а мы Тебя не слушались; Ты говорил нам, а мы не внимали, и советы Твои вменяли ни во что, а речам Твоим не внимали. Из- за этого‑то и нашла на нас по справедливости погибель, и пагуба, и буря, и скорбь, и угнетение; теперь призываем Тебя, а Ты не слышишь; ищем у Тебя милости, и не обретаем — ведь и мы не услышали Твои речи и не сотворили милости ближнему. Мы ведь, возненавидевшие мудрость, и не избравшие себе страх Господень, и не пожелавшие слушать советов Божиих, нами же посеянное пожинаем и собственным безумием насыщаемся. [214] Ослепила нас жизнь своим обманом[164], и не познали мы тайн Божиих, и никакой не возымели надежды на награду святости. Поэтому мы «преисполнились делами беззакония и ходили по пустыням без дорог», то есть без призора Божиего, «пути же Господня не познали» (Прем 5:7). Ныне же «какую пользу принесло нам высокомерие, и что доставило нам богатство с тщеславием? Всё это прошло, как тень и как молва быстротечная, и как корабль, идущий по волнующейся воде; прошёл он, и не найти следа, ни стези дна его в волнах; или как от птицы, пролетевшей по воздуху, — никакого не остаётся знака ее пути» (Прем 5:8–10). Всё это прошло, оставив нам огонь геенны в вечный и неизменный удел.
Справедлив суд Твой, Боже; мы никогда не перестанем это повторять. Ты призывал нас, а мы не слушали; увещевал нас, а мы не внимали. Об этих ужасах мы ежедневно слышали поучение, но мы презирали такие слова. Тогда речи об этом ничуть нас не огорчали; когда бы сейчас действительность не так жестоко нас мучила! Вздором казалось нам то, в чём заключается сейчас наша жизнь — а ведь тогда нам постоянно об этом напевали. О, беспечность! о, обман! о, злые<385>помыслы! о, сообщество порочных людей! о, дивный и праведный Божий суд над нашими прегрешениями! Как Он воздал каждому нашему греху соответствующее мучение! За жалкое и презренное наслаждение плоти справедливо осуждены мы на страшную геенну. К пребыванию в ужасном мраке и тьме приговорены мы за то, что возлюбили всё постыдное: и зрелища, и звуки, и слова, а Божественным благам предпочли конские состязания, театральные представления и псовую охоту, в которых хороводились толпы демонов, а Божие покровительство и надзор через ангелов вовсе отсутствовали; там многообразно попиралось достоинство чистоты, а зло распутства и мерзость открыто возвеличивались. Справедливо лишены мы теперь света за то, что в течение временной нашей жизни не видели славы Бога–Творца в твари, а оскверняли наши глаза, и уши, и язык; или, вернее, через них губили [215] душу, созданную по образу Божиему, ненавистными Богу зрелищами, и звуками, и речами, и взаимной злобой. Мы ввергнуты в тартар, и страшно мучают нас одновременно и падение в глубину, и скованность — за то, что высокомерие мы предпочли возвышенному смирению, которое споспешествует возвышенному и Божественному, а крепость и силу добродетели отвергли ради безмерной расслабленности и изнеженности плоти. Где ныне высокомерие наше, и заносчивое ко всем отношение, и вялость и изнеженность плоти? О, безрассудство! Вместо необузданного хохота и безудержной болтовни — этот невыносимый скрежет зубов. Мы не пожелали упражняться в изучении Божественного и спасительного слова и предпочли безмерное пьянство словесному восхвалению Бога — страшному подвергаемся мы теперь наказанию, и наш язык горит от ужасной жажды. Ненависти к братьям, зависти и обмана, и лицемерия, от которых и из‑за которых является и само убийство, порицания и лести, злопамятности, лжи и ложной клятвы приемлем мы достойный плод — этого неусыпного червя, беспрестанно гложущего недра наших душ. Раз мы искривили прямоту любви, развратили сердце, погубили бесстрастие правды, саму же правду исказили — то, по хотению совершая зло ненависти, против хотения сотворили себе червя, а ложью вырыли ещё худший ров лукавства, отделяющий нас от единения с прямым и правым Богом. Он ведь сказал устами святого пророка Давида: «Сердце лукавое не прилепится ко Мне» (Пс 100:3).
Соответствующее, стало быть, нашим деяниям воздаётся нам; вернее, мы принимаем достойную мзду за душевное расположение, возникшее в нас по нашему намерению: за жгучие наслаждения — огонь геенны, за тьму неведения и обольщения<388>преходящим — вечный мрак, неусыпного карающего червя — за червя ненависти и лжи, разъевшего и развратившего наше сердце, за разнузданную болтовню и хохот — громкий скрежет зубов, за гордое превозношение и веселье — падение, и зияющую бездну, и тоску ужаса. Да попросту говоря, за каждый [216] из добровольных наших пороков по справедливости восприемлем против воли соответствующую кару. О, сколь мы жалки! Почему не угасили мы, несчастные, жар плоти постами, и бдениями, и изучением Божественных словес, — это ведь прекрасные и могущественные гасители огня, — дабы теперь на этом огне не жариться? Отчего не приучили глаза, уши и язык смотреть, слышать и говорить в соответствии с природой, чтобы не терпеть ныне мрак и давящее безмолвие, а, став созерцателями, слушателями и воспевателями Божественной славы, со святыми и нам наслаждаться светом, словом и мудростью Бога? Если бы мы любовью умертвили червя добровольной ненависти и правдой уничтожили ложь, мы были бы ныне свободны от этого жгучего червя и всех прочих ужасов, в которых заключается наша жизнь. Справедлив суд Божий. Чего не искали, того мы и не обрели. Не открываются нам врата Царствия Небесного, раз мы не стучались делами во врата добродетелей; не вкушаем наслаждения вечных благ, раз не просили в молитве благодати ведения. Не имели ни малой любви к Божественному, но, приковав ум к земным вещам, их порчей испортили и всю свою жизнь. Всё земное прошло и исчезло, как дым, а наша вина осталась неизбывно навсегда.
Вот что, в общих чертах, эти несчастные, познающие силу божественной правды в претерпеваемых мучениях, наверное, говорят друг другу; а что со мной‑то, бедным, будет? На основании каких дел смогу я надеяться на изъятие из‑под страшного приговора, не имея никакой добродетели и ведения? Боюсь, что, связанный по рукам и ногам, буду заброшен в землю тёмную и мрачную, в землю вечной тьмы, где нет света, где не увидишь живого человека — я ведь по собственной воле связал страстями действующие силы моей души и воспрепятствовал её шествию по божественному пути евангельского жития. О страшный нескончаемый позор, предстоящий мне,<389>если не изменюсь и не освобожусь от многих моих пороков! О что за плач, что за горькие слёзы и скрежет зубовный ждут меня, если [217] хотя бы поздно не отрезвлюсь, не стряхну глубокий сон нерадения и не совлеку с себя грязное одеяние греха! Вместо света — тьма, вместо радости — страдание, вместо отдыха — наказание и стеснение завладеют мною. И что жальче — а вернее, тяжелее — всего, о чём и сказать‑то больно (насколько же больнее претерпевать! смилуйся, Христе, и спаси нас от боли этой!): разобщение с Богом и святыми Его воинствами и вечное сообщение с дьяволом и скверными его демонами; причём и ожидать не придётся избавления от этих ужасов. Ведь с кем мы через злые наши обыкновения в этом веке сознательно и охотно избрали общение, с теми по справедливости и против нашей воли осуждены будем пребывать в веке будущем. И мучительнее и страшнее всякого мучения вечное сообщество ненавидящих и ненавидимых, даже и без терзаний — а уж с ними‑то! — и отдаление от Любящего и Любимого. Ведь даже когда Бог, Который по природе и есть, и зовётся Любовь, судит по правде, осуждаемые не испытывают к Нему ненависти, да и Он не ненавидит осуждаемых, ибо по природе совершенно свободен от страсти.
Неложно веруя, возлюбленный, что это всё осуществится в будущем, не будем же и сами беспечны, но со всем усердием и изо всех сил, пока хоть сколько осталось нам времени, бежим от обольщения мира и от мироправителя. Мир ведь преходит, и всё, что в нём, гибнет. Наступит, воистину наступит срок, когда возгласит некая страшная труба (1 Кор 15:52) неслыханным гласом, и всё земное распадётся, лишаясь своей ныне зримой красы. И видимый мир прейдёт, восприняв своё завершение, и явится ныне скрытый духовный мир, представляя глазам, ушам и умам совершенно неведомые тайны. А труба, возгласив внезапно по Божиему повелению, заставит разом подняться как бы от некоего сна бесчисленные мириады человеческих тел, сзывая их на смотр; Бог же за то, что каждый сделал посредством тела — хорошего ли, дурного ли — по справедливости воздаст достойную мзду (2 Кор 5:10), придавая всем существованиям великое и страшное последнее [218] завершение. Да будет же непрестанно стоять перед нашим взором и спасительный страх геенны, и славное желание Небесного Царствия (что на самом деле значит страх и желание одного и того же, то есть Бога, Который и делается, и зовётся всем для всех, в зависимости от порочности или добродетельности каждого); страх будет полностью удерживать нас от зла,<392>а желание — побуждать радостно творить в изобилии добрые дела.
Пусть это письмо, благословенный, будет тебе от меня, бедного и сирого, знаком любви, в соблюдение и охранение свойственных тебе добродетелей; ведь блюсти и хранить добродетели, как мне кажется, приходится даже и тому, кто, подобно тебе, изобильно украшен ими. Никаким иным способом не могу я достойно отблагодарить тебя за множество твоих благодеяний, кроме как этими увещаниями. Со мною вместе и все честные отцы, обитающие благодаря тебе в этом краю, искренне приветствуют тебя, денно и нощно со слезами моля Бога, чтобы в добром здравии вернулся к нам наш Георгий, которого воистину сладко и видеть, и именовать, да проживём с ним безвредно настоящую жизнь и насладимся будущей благодатью человеколюбивого и благоподательного Бога, предстательством за нас и у Бога заступничеством Пресвятой и Преславной Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии со всеми святыми. Аминь.
1. Говорится о власти человеческой.
2. Что нужно искать и желать, и что предоставить на волю Божию.
3. Начальствовать ли, под началом ли быть, богатым быть или бедным — зависит не от природы и не от воли, а от устрояющего всё Промысла.
4. Определение того, что в нашей власти, то есть свободы воли.
5. Определение того, что нам не подвластно, то есть того, что не подчиняется свободной воле.
6. «Крайностями» он называет рождение и разрушение, а среднее между рождением и разрушением — это само рождаемое, в котором часто разрушение опережает рождение, возникая в рождаемом одновременно с рождением и губя его состав ещё до того, как оно родится.
Те, говорит, кто привязал свою душу чувственному, хотя бы и были свободны от услаждающих чувства страстей, не спасаются, если не оторвут душу полностью от чувственного — как Лот, если бы не покинул Содом, то, хоть и не совершал грехи содомлян, не избежал бы пролившегося с неба огня [219].
Письмо II. Кубикуларию[166] Иоанну о любви
Что вы, богохранимые, питаете по благодати святую любовь к Богу и ближнему, с надлежащим о ней попечением,<393>узнал я по собственному опыту и присутствуя, и не в меньшей степени отсутствуя, если только не больше, а дать испытать такое и есть, и называется свойством Божественной любви; значит, есть в вас и та безмерная и безграничная божественная добродетель, что не только благотворит присутствующим, но и отсутствующих ободряет, даже если они и удалились в пространстве на большое расстояние, — а что любовь ваша всё возрастает, узнаю от каждого, кто сюда прибывает, да и из драгоценных ваших писем, как бы в зеркале отображающих красоту осиявающей вас Божией благодати; отчего радуюсь и веселюсь не без причины, и, благодаря за вас Бога, подателя благ, непрестанно возглашаю со святым апостолом: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший вас всяким духовным благословением в небесах» (Еф 1:3); и я знаю с полной уверенностью, что в духе святая ваша душа неразрывно скреплена любовью с моей жалкой душой и соединена с ней дружеской связью по закону благодати, по которому вы незримо привлекаете меня к себе и радуете вашей радостью, затмевая позор моих грехов близостью собственных добродетелей. Ведь воистину нет ничего богоподоб- нее Божественной любви, ничего нет таинственней, и ничто так не возвышает людей к обожению, потому что она соединяет в себе все блага, какие слово правды числит в добродетелях, и далеко отстоит от всего, что считается пороком, будучи «исполнением закона» (Рим 13:10) и пророков (1)— им ведь наследует тайна Божественной любви, превращающая нас из людей в богов и сокращающая отдельные заповеди до одного всеобъемлющего слова, в котором они все но благоволению единообразно [220] заключаются и из которого разнообразно исходят по устроению.
Ибо каким благом не обладает любовь? Неужели верой, первым основанием благочестия, твёрже удостоверяющей верующего в существовании Бога и Божественного, нежели глаз, воспринимающий внешность чувственных предметов и сообщающий видящим впечатление от них? Неужели надеждой, создающей себе истинно сущее благо и содержащей больше, нежели рука, ухватившая самую<396>толстую осязаемую вещь? Разве не даёт любовь насладиться тем, во что мы верим и на что надеемся потому что благодаря ей будущее уже как бы присутствует в душе? Неужели не обладает любовь смирением, первоосновой добродетелей, в котором мы познаём самих себя и делаемся способными отсечь суетную опухоль высокомерия? Неужели кротостью, которая с одинаковым пренебрежением относится и к порицанию, и к похвале[167] и делает безобидными эти два противоположных зла — славу и бесславие? Неужели незлобием, которое, даже когда мы страдаем, не допускает в нас перемены по отношению к обидчикам и враждебного к ним расположения? Неужели состраданием, по которому мы с готовностью разделяем несчастья других и не можем не видеть в них родных нам братьев? Неужели воздержанием, или стойкостью, или терпением, или добротой, или миром и радостью, благодаря которым мы с лёгкостью усмиряем гнев и жадное желание, бурлящим пламенем жгущие цушу? Да попросту сказать, всех духовных благ завершение — любовь, которая ходящих её путями верно, неукоснительно и стойко ведёт и приводит к Богу, высшему из благ и источнику всякого блага.
Вера же есть основание идущим ей вслед, то есть надежде и любви, и неколебимо устанавливает истину. Надежда же есть сила двух других, то есть любви и веры, показывающая, что достойно веры и что нужно любить, и научающая к этому двигаться через неё же. А любовь — исполнение обеих, [221] вся полностью охватывающая последнюю цель и останавливающая веру и надежду в движении к ней: во что вера верит и на что надежда надеется, тем любовь даёт уже в настоящем насладиться. Лишь она одна, по правде говоря, показывает, что человек создан по образу Творца, мудро подчиняя нашу волю разуму, а не склоняя разум к ней, и увещевает волю[168]следовать природе, ничуть не восставая против неё — именно так можем мы обрести с Богом и другими людьми одну волю и одно желание, как имеем уже одну природу, и никакого с Богом и друг другом не иметь разлучения, если изберём себе за основу закон благодати, по которому сознательно возобновим в себе закон природы. Невозможно же, чтобы могли между собой согласить свои устремления люди, прежде не сочетавшиеся единомыслием Богу.
Ведь обманувший человека дьявол, зловредной хитростью прельстив его через себялюбие и наслаждение, сначала разлучил его волю с Богом и с другими людьми и извращением прямоты расчленил и рассёк природу на множество мнений и фантазий,<397>а со временем возвёл в закон искание и нахождение всяческих видов зла, направляя на это и наши силы; и для постоянства зла дал ему опору в несогласии стремлений всех людей, после чего сразу склонил человека обратить природное движение и устремиться вместо разрешённого к недозволенному; он коварно заманил его в три главные начальные виды зла, порождающие, попросту говоря, все пороки, а именно — неведение, себялюбие и властолюбие, сцепленные друг с другом и взаимно друг друга поддерживающие. Ибо из неведения Бога возникает себялюбие, из него — стремление к власти над сродными (на это и возразить нечего), причём, человек создаёт в себе эти пороки злоупотреблением собственными силами — умом, страстным желанием и яростью; а должно разумом, вместо неведения, стремиться единственно к Богу по исканию воли; желанием — очистившись от страсти себялюбия, поспешать с охотою к одному [222] Богу; яростью же, отделённой от желания властвовать, — бороться ради достижения одного Бога; и так сотворить себе Божественную и блаженную любовь, из этого всего происходящую и всё это осуществляющую, которая боголюбивого соединяет с Богом и делает богом. Раз по собственному желанию человека и по дьявольскому обману случилось такое зло с человеком (2), Бог, и создавший нашу природу, и мудро исцеляющий её, если она страдает от порока, по Своей любви к нам «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2:7) и без изменения соединил с Собой по ипостаси нашу природу, настолько став весь ради нас одним из нас и нам подобным человеком, что неверующим даже и Богом не казался, хоть и Богом настолько пребыл, что верным преподал тайное слово благочестия и истины, дабы разрушить дела дьявола, и вернул природе нетронутые силы, возобновив силу любви и соединения людей с Собой и друг с другом, эту противницу себялюбия, которое и есть мать и первого греха, и первого сотворения дьявольского, и проистекающих из неё страстей, и таковой познаётся; кто, соделав себя достойным Бога, уничтожил её любовью, тот с нею вместе погубил и всё разнообразие грехов, не имеющих кроме неё ни иного основания, ни причины бытия. Ведь такой человек не ведает превозношения, порока составного и странного, свидетельствующего о богопротивном самодовольстве, не знает он и любви к неустойчивой славе, которая ею кичащихся увлекает в своём падении, добровольным же благожелательством и сочувствием к сродным истощает в себе зависть, которая сначала по справедливости истощает предающихся ей, а гнев, кровожадность, злобную раздражительность, коварство, притворство, насмешничество, злобу и жадность — да и все пороки,<400>которыми единый человек разделён на части — он в себе искоренил. Ведь с удалением себялюбия — начала, как я сказал, и матери, удаляются обычно и все пороки, из него рождающиеся и за ним следующие; а раз его нет, то никакой вид порока, или хотя бы след его, не может существовать, и вместо них являются все виды добродетели, составляющие силу любви, которая [223] соединяет разделённое и воссоздаёт человека в единстве смысла и образа бытия, уравнивая и сглаживая во всех людях всякое неравенство и различие, привнесённое волей, и должным образом приводя к тому похвальному неравенству, в котором каждый доброжелательно привлекает к себе ближнего и ценит его выше себя в той же степени, в какой раньше его отталкивал и стремился сам возвыситься, а себя самого добровольно от себя отделяет разобщением с теми логосами и свойствами, которые в нём по произволу мыслятся отдельными, и приводит к единой простоте[169] и одинаковости, в которой никто никоим образом ни в какой мере не отделён от общего, но каждый каждому, и все всем, и более Богу, нежели друг другу, являются единым, и всем сияют единейшая природой и волей причина их бытия и в ней мыслимый Бог; с Ним вкупе созерцаться и к Нему возводиться как к виновнику и создателю есть логос существования сущего который мы должны со всем тщанием соблюдать невредимым и незамутнённым, и очищать от восстающих на него страстей сознательным рвением в добродетелях и сопряжённых с ними тяготах.
Наверное, именно это и совершил великий Авраам, возвратив себя природному логосу бытия, или логос себе, и, таким образом предавшись Богу и Бога приняв (пусть и так, и так будет сказано, раз истина и в тех, и в этих словах усматривается), удостоился видеть Бога, будучи человеком (Быт 18:1), и попросту принимать Его у себя, благодаря совершенному по человеколюбию природному логосу бытия, к которому он возвысился, отринув свойство разделённого и делимого и никакого человека не считая более другим и отличным от себя, но узнавая всех в одном и одного во всех; следовал же он в этом, конечно, не логосу свободной воли, которой сопутствует расхождение и разделение, пока она не согласна с природой, а единственно логосу природы, которой сопутствует неизменность; этим‑то логосом мы и познаём вообще существование Бога, и в нём [224] Бог являет Свою благость, принимая в Своё родство сотворённых Им — потому что познать Его непосредственно, как Он есть, тварь не может. Да и невозможно, конечно, было соединиться с цельным и самотождественным тому, кто сам не сделался самотождественным и цельным, а по своей воле разделяется в отношении природы на многие части, — если только он прежде, человеколюбием<401 >согласив волю с природой, не выказал в обеих мирный и покорный логос, никоим образом не движущийся по собственному побуждению ни к чему иному, кроме Бога; в соответствии с таким логосом природа пребывает нераздельной и неразделённой в тех людях, которые восприняли этот дар, и не рассекается многими раздорами произволения. Ибо они не разделяют природу, становясь то такими, то другими в отношении то к одному, то к другому, а остаются всегда такими же и перед собой видят одних и тех же, глядя не на то, что свойственно каждому в отдельности по произволению, которым разделено разделённое, а на общее всем по природе и неделимое, в котором собирается разделённое и не допускается ничто отдельное; через это общее нераздельное и является его достигшим Бог по Своему человеколюбию, принимая образ, соответствующий свойству добродетели каждого, и по ней же дозволяя именовать Себя. Ведь совершеннейшее дело любви и предел действия по любви — сделать так, чтобы по привычной взаимности всё, с ней связанное, пристойно сообщало свои свойства и именования одно другому, так что и человек делается богом, и Бог человеком именуется и является по единому и неизменному добровольному намерению и устремлению обоих, как мы обнаруживаем в Аврааме и других святых. И, наверное, об этом и сказано от лица Божиего «в руках пророков уподобился» (Ос 12:10): Бог по великому человеколюбию для каждого принимает образ от добродетели, которая стала ему свойственна через делание. Ведь рука всякого праведника — это его делание по добродетели, в которой и посредством которой Бог принимает подобие людям.
Великое, значит, благо — любовь, и первое из благ, и избранное благо; вокруг того, кто её имеет, соединяет она собой Бога и людей [225], и даёт человеку казаться Творцом людей благодаря столь полному, сколь возможно человеку, уподоблению в добре обоживаемого Богу, которое, как я полагаю, достигается любовью к Господу Богу всем сердцем, и душой, и силой, и к ближнему, как к самому себе (Втор 6:5 и Лк 10:27). А это означает (я как бы определением охвачу) всеобъемлющую внутреннюю привязанность к первому благу через полное попечение обо всём природном роде, выше которой некуда восходить боголюбиво- му человеку, прошедшему уже все степени благочестия; она‑то нам и известна как любовь и по имени, и по сути; её и питаем мы к Богу и ближнему, не уделяя от неё то такую, то этакую часть, а всё одну и ту же целиком, как долг Богу и как взаимную соединительницу людей. Ведь действие и ясное проявление совершенной любви к Богу есть искреннее расположение к ближнему по изволению доброжелательства.<404>«Ибо не любящий брата своего, которого видит, — говорит божественный апостол Иоанн, — Бога, Которого не видит, не может любить» (1 Ин 4:20). Любовь есть путь истины (Ин 14:6), как себя именовало Слово Божие, шествующих по которому Оно представляет Богу и Отцу чистыми от всяческих страстей. Любовь есть дверь (Ин 10:9), входящий в которую оказывается в Святом Святых и удостаивается лицезрения неприступного великолепия Святой Царственной Троицы. Любовь есть истинная лоза (Ин 15:1), в которую кто прочно вкоренится, сочтётся достойным сопричастия Божественности. Ради любви и существует, и возвещено учение и закона, и пророков, и Евангелия, дабы возжелавшие неизреченных благ своим нравом удостоверяли искренность и силу желания, в той мере почитая изваяние ради желанного Ваятеля, в какой оно близко Ваятелю и в какой требует природный логос, возводящий в закон равенство чести, отсекающий всякое неравенство природы, которое ложно усматривается в каждом человеке по предубеждению, и заключающий в себе всех силой единой тождественности.
Ради любви Сам Творец природы — престрашная вещь, о которой и слышать страшно! — облекается в нашу природу, без изменения [226] соединившись с ней по ипостаси, чтобы прекратить её бурное движение и присоединить к Себе цельнособравшейся и не имеющей в устремлении воли никакого разногласия ни с Богом, ни с собой, и устроить удобным всеславный путь любви, истинно божественной и обоживающей и ведущей к Богу (скажем же, что она и есть Бог (1 Ин 4:8)), который сначала скрыли тернии себялюбия, и даровать его всем свободным от препятствий, ради нас в Себе изобразив страсти[170] и разметав через своих учеников имевшиеся на этом пути камни, как Сам предрёк устами пророков, сказав: «И камни с пути размечите» (Ис 62:10); и убедить нас, что должно к Нему и друг ко другу иметь такую же любовь, какую Он Сам первый выказал, претерпев ради нас страдание. Ради любви же все святые противостояли греху до последнего, нимало не поступая по логосу настоящей жизни, и претерпевали многообразные виды мученической смерти, чтобы собраться в целое с самими собой и с Богом, отделившись от мира, и объединить в себе то, что было разорвано. Любовь есть истинное и незапятнанное богомудрие верных, завершение которого есть благо и истина, если в самом деле человеколюбие есть благо, а боголюбие по вере — истина; они суть два признака любви, которая соединяет людей с Богом и друг с другом (3) и поэтому обладает нерушимо и вечно изобилием всех благ.
Этот‑то божественный и<405>блаженный путь искреннейше возлюбив, стремитесь и вы, благословенные, привести к завершению благую борьбу, крепко держась того, чем приходят к пределу шествия то есть человеколюбия, братолюбия, гостеприимства, нищелюбия, сострадания, милосердия, смирения, кротости, мягкости, стойкости, незлобия, терпения, доброты, доброжелательности, мирности по отношению ко всем; а любовь, творимая из этих добродетелей и через их осуществление, ведёт к Богу, обоживающему творящего их человека. «Любовь ведь, — сказал Божественный апостол, или, вернее, говоривший его устами Христос, — долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; [227] всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт» (ΙΚορ 13:4–8), ибо имеет Бога, в Котором в одном нет ни распадения, ни изменения, и живущего по ней человека делает таким, чтобы и о нём, как о вас, мог Он сказать через пророка Иеремию: «Говорю вам: вот путь[171] повелений моих и закон, пребывающий вовек. Все, держащиеся его, внидут в жизнь, а оставившие его — умрут. Держись его, дитя моё, и иди к сиянию его света. Не дай другому славу твою, ни полезного тебе — чужому народу. Счастлив ты, что тебе известно угодное Богу» (Вар 4:1–4), и что ты «познал, где есть мудрость, где есть сила, где есть долгоденствие и жизнь; где есть свет очей и мир» (Вар 3:14), и вышел на путь, и «Я явился тебе издалека» (Иер 31:3). Поэтому «любовью вечной буду Я любить тебя, и жалеть тебя жалостью, и устрою тебя, и ты устроишься, и ты выйдешь с собранием радующихся (Иер 31:34), ибо ты стал на путях, и рассмотрел, и вопросил о стезях Господа вечных; и увидел, где есть путь добрый, и пошёл по нему, и обрёл очищение душе твоей» (Иер 6:16). И ещё устами Исайи: «Я — Господь Бог твой; Я показал тебе путь, по которому ты пойдёшь; и ты послушался Моих заповедей. Поэтому мир твой стал, как река, и правда твоя — как волна морская» (Ис 48:17–18). Осмелюсь и я, радуясь вашим добродетелям, сказать вместе с Богом, заимствуя слова от великого Исайи: счастлив ты, «что совлёк с себя одеяние скорби озлобления твоего» (Вар 5:1), то есть «ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях» (Еф 4:22), «и облёкся в благолепие славы от Бога вовек» (Вар 5:1), то есть «в нового человека, в духе по Христу созидаемого по образу<408>Создателя» (Еф 4:24), и «в одежду правды от Бога, и возложил на голову венец славы Вечного» (Вар 5:2), украшаясь усвоением добродетелей и непреткновенным разумом мудрости. Поэтому «покажет Бог всей поднебесной славу твою и наречёт имя твоё Мир правды и слава благочестия» (Вар 5:3–4).
После этих слов мне больше нечем выказать незримое расположение моей души [228]; я ведь не в состоянии поднести Богу и вам ничего, достойного ваших добродетелей; могу разве что, насколько хватает сил, восхищаться вами и вашими свершениями, и с вами вместе радоваться, что вы благими делами угождаете Богу, и в вас восхвалять добродетель, а в добродетели, соединившей вас с Богом, — воспевать Бога. Одно и то же, кажется мне, и равносильное действие — восхвалять вас, воспевать Бога, даровавшего вам славу добродетели, и восхищаться добродетелью, которая по благодати обоживает вас Богу отнятием признаков человека, а Бога — вам по снисхождению очеловечивает усвоением человеку, насколько возможно, Божественных свойств.
1. Потому что любовь даётся вместо закона и пророков; и потому что из неё выводятся все заповеди, которые она единообразно охватывает.
2. Понимай, движение по разуму и по природе, от которого человек сначала отвратился наущением дьявола.
3. Свершение блаженной любви — неизъяснимо соединить в одно, вокруг стяжавшего её, Бога и всех смертных.
Письмо III. Тому же
Получив драгоценное послание вашей в Господе милости вместе с благословением богобоязненным монахам честного монастыря святого преславного мученика Георгия, возблагодарил я Бога за таковое ваше усердие к добру; ведь разрешив от оков бедности скованных ею, вы себя освободили от оков греха, а собравшись накормить тела — Божией напитали собственную душу благодатью, мне же дали повод принять плод истинного созерцания. Ибо в сосредоточении постиг я, ради чего Бог установил общий закон, чтобы все люди сострадали друг другу и нуждались в сострадании: Он человеколюбиво [229] начертал нам эту спасительную заповедь, желая,<409>чтобы воля всех людей стала едина, как едина природа, и воистину подталкивая к этому весь род человеческий; однако себялюбие и суждение (σύνεσις), то отвергая, то хитростью обходя друг друга и закон, рассекли на многие части единую природу, а вселив ныне царящее бесчувствие — вооружили, посредством свободной воли, природу против самой себя. Потому‑то всякий, кто благоразумным размышлением и возвышенностью разумения смог уничтожить в себе эту неровность природы, пожалол прежде других себя самого, сотворив свою волю согласной с природой, и по воле при помощи природы приблизившись к Богу, и показав своим примером, как осуществляется логос по образу Божиему (τις του κατ εικόνα λόγου ό τρόπος) и какой подобающим образом изначально сотворил для него Бог нашу одинаковую природу — точное отображение Своей благости, а именно, всегда самотождественной, невоинственной, мирной, немятежной, любовью привязанной к Богу и к самой себе, — по такой‑то природе мы и любим Бога с желанием и друг друга с жалением. Пожалел такой человек и тех, кого должно жалеть, не только подав им помощь, но и показав, как невидимый Бог проявляется в достойных, чтобы они и сами, благоговея перед человеколюбием, испытанным ими от ближнего, могли легко усвоить себе эту Божию благодать. Если же кто‑нибудь, имея возможность оказать помощь, пренебрёг нуждающимися людьми, то он по справедливости будет считаться отторгшим их от себя, а себя — от Бога, так как по своей воле не признал природу, вернее, по воле растлил присущее природе благо. Последнее совершают те, которые человеколюбию добровольно предпочли жестокость, и родных братьев ценят дешевле монет, и жаждой золота как стеной преградили Boiy путь к себе; жалкий жребий претерпевают они, по собственной вине отпадая от лучшего; а первое те совершают, которые мудро стараются взаимнолюбием соединить разорванные части природы и ради соработания Богу любовью восстановить в других людях, насколько могут, одинаковость волевого устремления и пренебрегают всем земным как истинные единомышленники Бога в своих делах. [230] Что вы именно это и делаете, возлюбленные, вы ясно показали и на этот раз, и раньше, с усердием всячески разделяясь на всех и душевно, и телесно, и благожелательно раздавая имущество, и являя в себе полностью совпадающее с природой произволение (γνώμην), в одном лишь уступающее природе: из неё черпает оно семена нарождающихся добродетелей, а вернее — Бога, из Которого и посеялись заранее в природу способности к добру.
Поэтому вы, щедро напояемые многими свыше изливающимися благодатными<412>дарами, наравне со всеми и на помянутых богобоязненнейших мужей простёрли жаление человеколюбия, поддержав уже дрогнувшую природу, ослабленную нуждой, и исцелив, насколько могли и были в силах, причинённое им бедностью страдание. Не преставайте же благотворить нуждающимся, дабы через опустошение достичь неистощимой полноты. С радостью душевной и утвердившись в вере в Бога в надежде и любви «устраните ярмо, и вытягивание руки, и слово ропота» (Ис 58:9), как говорится где‑то в Божественном Писании, то есть давайте просящим без раздумья. Ибо за ним всегда идёт следом сожаление, а это дело худшее, чем вовсе не дать. Всем ведь нам известно, что, когда есть нечто недостойное в благотворении или в принятии милостыни, то никто отнюдь не знает точно, кого нужно обвинять — тех ли, кто имеет возможность благотворить, или тех, кто нуждается в благодеянии; и только в будущем веке узнается, каким мы обладали имуществом, сколь оно было велико и в каком было виде. Таково мудрое изволение Божие, чтобы в настоящем были сокрыты глубины судов Его. Зная это и советует мудрый Соломон в неведении пускать свой хлеб по воде (Екк 11:1), чтобы не был он расхищен и не погиб, а впоследс- твие к тем, кто с благой целью устроил раздачу, вернулся с большим прибытком от Бога и Спасителя нашего Христа, [231] Который Сам принимает всякое даяние, творимое нами друг другу, какое бы оно ни было. Ибо раз Он человеколюбиво понёс ради нас страдание, то какая не явится награда подражающим Его человеколюбию?<413>
Письмо IV. Тому же, о печали по Богу
Радуюсь и веселюсь, видя, что на всём протяжении письма печалится благословенный господин мой похвальной печалью, ибо знаю, что «печаль по Богу производит неизменное покаяние ко спасению» (2 Кор 7:10) в тех, у кого все силы души сдерживаются страхом Божиим; печаль эта не позволяет душе уклониться от судов Божиих и противоестественно привязаться к тленному, через которое в небрежно проходящих путь этой жизни вселяется скверное смятение страстей, уготовляющее несчастный их ум на попадание в ловушки дьявола и делающее его, разумеется, учителем всякого зла, и противоестественно подчиняющее естественное действие беспорядочным порывам гнева и желания. Ведь обманутая душа, однажды привязавшись умной силой к материальному, весьма изобретательна и ловка только в изыскании всякого зла. Поэтому я ночью и днём непрестанно молюсь, хоть и обременён множеством прегрешений, чтобы не утратил благословенный господин мой эту спасительную печаль, воистину суровую повелительницу страстей, добродетелей же — благородную и славную мать, и, ею хранимый, отразил скверное жало греха. Никто ведь, заключивший её в глубине сердца, не поражается до конца стрелами дьявола. Никто, незримо почитающий её в душе, не боится многообразных нападений демонов. Никто, избрав общение с нею, никогда не привязывается к видимому. Никто, чья жизнь отмечена её печатью, не оскверняется грязью тленного. Никто, неразрывно связав с ней рассуждение, [232] не позволяет своим чувствам беспорядочно увлекаться недолжным. Никто, напитав ею душу, не может считать себя лучше другого — напротив, скорее поверит, что и по именованию, и по сути хуже всякого человека. Никто, препоясав ею свой ум, не уклоняется от мышления о Божественном. Никто, полностью сочетавшись с нею, не нарушит правила благочестивой жизни. Созидает её Дух Святой, входя в сердца достойных. Её одну почитаю я родительницей радования в Царствии Небесном. Ибо Божественное, несомненно, семя есть печаль по Богу, произрастающее в зрелый плод радости вечных благ.
Её возобновляет размышление, точно вспоминающее<416>прожитое нами. Её питает прилежное чтение книги наших прегрешений, записанных совестью. Её соблюдают память о смерти и сопутствующее постоянное острейшее страдание души из‑за будущего исхода. Её сохраняет совершенно неутолимой непрерывное воображение предстоящего душе страшного и строгого исследования, которое устроят на воздухе духи зла. Кто же, возлюбленный, из запятнанных подобно мне прегрешениями не страшится власти святых ангелов, которые при конце настоящей жизни по Божиему приговору насильно и гневно исторгнут против воли душу из тела? Кто, имея осквернённую совесть, не боится свирепого и дикого нападения злых демонов, каждый из которых после исхода из тела беспощадно рвёт к себе охваченную страданием несчастную душу, и позорит её обличением соделанного ею, и лишает всякой надежды на будущие блага? Эту печаль спасительно питает точное изображение состояния душ в аду, куда они попадают после распознавания духами зла на воздухе: как они пребывают в глубоком мраке и давящем молчании, питаясь лишь горчайшими стенаниями, и слезами, да ещё унынием, и всё время ожидая ничего другого, как только справедливого [233] осуждения Божиим судом. Эту печаль порождает надежда Воскресения, величие страшного и всеслав- ного пришествия Христова, постоянное помышление об ужаснейшем судном дне, в который небо и земля, и вся краса мира видимого с шумом погибнут, а стихии сгорят и разрушатся в беспредельном огне (2 Пет 3:10), очищающем перед приходом Чистого осквернённое нами творение; тогда поставлены будут престолы, и воссядет Ветхий днями (Дан 7:9), и бесконечные воинства ангелов и архангелов со страхом и трепетом предстанут для служения, и весь род человеческий будет собран на смотр, и раскроются книги с точнейшими списками наших дел, и слов, и помыслов. Благодаря им произойдёт обнажение перед всем творением содеянного нами, так что грехи всех людей будут так же известны каждому как свои, безошибочно прочитанные в книге собственной совести; тогда поставленным по правую руку Судии возвестится обетование неизреченных благ, а вставшим слева достанется вечный огонь, и внешняя тьма, и неусыпный червь, и скрежет зубов, и непрерывный плач, и бесконечный позор, от которого всякий<417>осуждённый на нескончаемые вовек мучения будет терзаться сильнее, чем от остальных видов наказания вместе. Об этих и по имени, и по сути воистину страшных вещах никак не забудет тот, кто печалится по Богу, но будет иметь такое расположение души, как если бы всегда видел перед собой Судию и был Ему виден, и проживёт теперешнюю жизнь благочестиво и праведно, не совершая ни делом, ни словом, ни помышлением ничего, что чуждо Божией благодати и призванию[172].
От этой похвальной печали рождается в людях избранная добродетель — смирение, по которому благочестивый и боголюбивый человек будет искренние считать себя ниже всех, будь он по сану хоть царём, полагая пределом осознавания себя слабость человеческой природы, которой все ей причастные в одинаковой степени [234] отдают дань, вовсе не изменяя из‑за сана мнения о природе. Этой печали защита — кротость, то есть устроение, изгоняющее противоестественные движения души, гнев и вожделение; благодаря ей человек уподобляется ангелам, не знающим ни неистовства гнева, ни непристойного облаивания сродных, ни вожделения, которое расслабляет ум и тянет вниз к материальному, а обладающим одним только всевластным логосом, который в согласии с волей пламенно влечёт к сверхпричинному и сверхъестественному Логосу–Слову. Этой печали плодом является любовь, через которую соединившись с Богом и друг с другом, мы с охотой так же заботимся, насколько возможно, друг о друге, как Бог по милосердию обо всех печётся. Этой печали цель — Небесное Царствие и наслаждение в нём Божественными благами. К этому‑то пределу и ведёт печаль по Богу тех, кто её любит и соблюдает.
Этой печали суть признаки: приучить глаза видеть творение лишь применительно к славе Создателя, и на принадлежащее ближнему глядеть без недоброжелательства и зависти, и слух отворять с готовностью лишь ради восприятия Божиего слова и мольбы тех, кто чего‑либо просит у нас, а на всякую брань и безобразие постыдных речей плотно затыкать уши, и язык посвятить хвалению других людей и отнюдь не осквернять глумлением и бранью. Да попросту говоря для краткости, приспособили все части тела и души к тому, что угодно [Святому] Духу, и совершилось полностью дело благочестия[173].
Если эти признаки, благословенный, мы после тщательного изыскания в себе обнаружим, то должны заботливо сохранять; а если ни одного из них не имеем, то да потрудимся ревностно для их приобретения, как люди смиряясь перед всеми людьми ради Бога и общей человеческой природы и оставаясь спокойными и мягкими, когда что‑то происходит не по нашей воле; будем щедры<420>к нищим и гостеприимны [235] к странникам, будем, насколько возможно, с готовностью помогать нуждающимся в защите; с друзьями будем единодушны и согласны, со знакомыми — во всём любезными; станем с низшими доступными, с больными — сострадательными и человеколюбивыми, терпеливыми — с гневающимися, с заблуждающимися — снисходительными, удручённым — будем утешителями. Да попросту сказать, станем всем для всех ради страха Божиего и угрозы ожидаемого будущего суда. Ибо без всего перечисленного нет никому никакой вовсе надежды на спасение.
Говорить же это всё, и даже ещё больше, заставляет меня любовь к тебе. Я ведь никак не могу умерить её, а она постоянно приводит мне на ум твой образ и располагает беседовать с тобой мысленно как если бы ты был рядом, и нудит общаться с тобой в письмах. Не будем, однако, легкомысленно относиться к значению моих речей, поскольку наряду с другими и такие доводы будут нас — меня, говорящего, и тех, кто слушает — обвинять или оправдывать в страшный день суда, в зависимости от нашего к ним отношения (Рим 2:15–16). Пусть же явимся все мы, и говорящие нечто должное, и слушающие, делателями всех Божиих заповедей, а не только лишь слушателями и читателями (Рим 2:13), по милости Христа, Бога и Спасителя нашего, призвавшего нас к Своей славе и Царству (1 Фес 2:12).
Письмо V. Константину
Если воистину радуется благословенный господин мой, как он написал, письменно общаясь со мной, как бы с присутствующим, то ясно, что радуется он, конечно, потому, что одобряет мои речи. А одобрение речей означает, что душевное расположение того, кто речи одобряет, этим речам соответствует. Несомненное же выражение такого расположения есть осуществление на деле содержащегося в речах смысла. Пусть же даст мне господин мой вернейший задаток в поощрение произнесения речей — своё стремление делать, что в них говорится; [236] и «никогда», как написано, «не возбраню устам моим» (Пс 39:10) говорить ему то, что может и ему, и мне, и другим принести пользу, насколько лишь я способен воспринять благодатный дар здраво мыслить и благочестиво излагать мысли, который Бог «даёт всем просто и без упрёков» (Иак 1:5).
<421>Станем же, возлюбленный, ревностными делателями заповеданных дел, и бежим обмана сего века, и ни к чему из того, что в нём считается наслаждением, не будем привязываться душой. Ведь мир преходит, и всё, что в нём, истощается, ибо по природе обречено гибели. А об усердии стремящихся к спасению в Божием делании свидетельствует не только ненависть ко греху, но ещё и вре- мянренровождение, свободное от мирских дел, и отчуждение от дурных людей, и отвращение души от всего тленного, и по добродетели презрение к плоти, и от всего чувственного, лживо льстящего душе, упорное непреклонное воздержание, которым мы иссушаем необузданные желания и усмиряем беспорядочные порывы гнева, не позволяя рассудку стать их послушным рабом и подобно вознице, у которого непокорные лошади вышли из повиновения, влечься по ямам, потому что некому управить и сдержать бессмысленный порыв запряжённых животных. А ещё и стойкость, и терпение во всех нежеланных испытаниях, благодаря которым мы и страдая телесно, остаёмся невозмутимы душой и неодолимы, не колеблясь ни при каких ударах. Благодаря им обоим — я имею в виду воздержанию в отношении подвластных нам страстей и терпению в отношении того, что от нас не зависит — мы как бы неким божественнейшим посевом заповедей и выращиваем прекрасные зрелые плоды добродетелей, то есть мы вооружаем духовное разумение против неведения и суеверия, мужество против робости и опрометчивой дерзости, целомудрие против распущенности [237] и глупости, справедливость против беззакония и притязания, и попустительства, смирение против заносчивости; против превозношения выставляем снисходительность, сдержанность против самомнения, терпеливость против малодушия; держимся ласковости и кротости ко всем, а к нуждающимся — охотной щедрости; прилежно блюдём гостеприимство, братолюбие и человеколюбие; стремимся к миру и любви, в которой, как бы в некоем вместилище добра, собираются и сохраняются все блага, дарованные людям свыше.
Добродетели эти, благословенный господин мой, и старается усердно всякий любящий Царствие Небесное и желающий избежать испытания на себе вечных наказаний, угрожающих грешащим, изо всех сил и осуществлять, и сохранять, в чём помогает ему незабвенное памятование о смерти,<424>и о наступающей за ней неопределённости, и о нищете души после исхода из тела, не имеющей ничего, кроме совести, которая запятнана её же злыми деяниями; помогает и мысль о предстоящем ей на воздухе страшном исследовании злыми духами, и представление о горьком и мрачном заточении душ в аду, и предчувствие позора перед праведным Судиёй и небесными силами по обнаружении тайного — самого тяжкого из наказаний, грозящих грешникам. И это всё, и ещё больше я и написал уже, как смог, и не перестану писать, насколько способен, побуждаемый к таким речам любовью, которую питаю к возлюбленному моему господину.
Будем же поститься и бдеть, благословенный, чтобы самих себя сберечь и не подвергнуться большему осуждению за то, что бездумно и напрасно о Божественном только говорили и слушали. Ведь и за эти речи дадим мы ответ Богу (Рим 14:12) в день суда — я за произнесение, остальные за слушание — если мы оставим их совершенно бездеятельными и бесплодными; [238] лучше уж возрадуемся о всех речах Божиих и явимся делателями содержащихся в них Божественных и спасительных заповедей, молитвами и заступничеством Преславной и Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и всех святых. Аминь.
Письмо VI. Святейшему и блаженнейшему архиепископу Иоанну о том, что душа бестелесна
Получив драгоценное послание вашей совершенной добродетельности, украшенное обильно величавой скромностью, я одновременно пришёл в восторг и исступление: как сумел ты, направляя мысль и туда, и сюда, остаться всё тем же человеком, не сделавшись ни неприступным из‑за величия, ни презренным из‑за смирения? Ты ведь премудрым смешением того и другого составил себе единую добродетель и невероятным образом выказываешь противоположное в противоположном:<425>в низком — высокое, а в высоком, напротив, — низкое. Сего ради, раб Божий, принимаю я без прекословия твой приказ, понуждающий меня показать естественным рассуждением, не прибегая к свидетельству Писания и Отцов, сотворена ли душа бестелесной. А доверюсь я при этом тем каплям твоего же учения, которыми ты великодушно оросил моё жгучее неведение.
Что ж это за люди такие, решительно отвергающие возможность бестелесного творения? И какими пустыми вымыслами противостоят они истинам, содержащимся в ваших рассуждениях? Каким образом, если только они не упорствуют в споре больше, чем нужно, не сразило их ваше доказательство, совершенно недостижимое для всякого возражения? А чтобы рассуждение моё об этом развивалось стройнее, началом собственных моих речей [239] положу я само мудрое ваше доказательство, неодолимо со- ратоборствующее истине, и буду гордиться, что пользуюсь вашим подходом.
1. Коли тело по собственной природе недвижно, а душа — тоже тело, хоть и самое, как говорят, тонкое, то в качестве тела она останется неподвижна. А раз это так, то откуда в нас является движение? И так до бесконечности, пока не дойдём до бестелесного творения. Если же скажут, что движемся мы изначально от Бога, то, раз известно, что по большей части наши движения нелепы и гнусны, неизбежно придётся нашим противникам и их причиной объявить Божество.
2. Другое рассуждение. Опять‑таки, раз всякое и каким бы то ни было образом существующее вещественное тело, определённое по истинному разумению качеством и количеством, ограничивает представление о себе весом и видом, и фактурой, и формой заключаясь в строгих границах[174]. Так что вне этих границ исследующему вещество ничего невозможно вообразить; если же и душа — тело, то она непременно определяется либо составными частями, либо своим веществом, либо качеством, либо чем‑то таким; однако ни веществом, ни качеством, ни чем‑то подобным она не определяется; значит, душа не есть тело.
3. Другое рассуждение. Если же наши противники не сомневаются в существовании души, а в своём существовании она не есть ничто из тех постигаемых мыслью вещей, из которых состоят или которыми являются тела — ни цвет, ни форма, ни твёрдость, ни вес, ни величина, ни трёхмерная протяжённость, да и вообще ничто не есть из мыслимого относительно телесной природы — то, раз душа не есть ничто из этого, как доказало рассуждение, то будет совершенно бестелесной, если только есть вообще.<428>
4. Другое рассуждение. Вдобавок, если телам присуще всяческое сжатие, и расширение, и разделение, а то, что свободно от всякого сжатия, расширения и какого бы то ни было разделения — совершенно бестелесно, то, значит, бестелесна душа, полностью чуждая всем этим процессам.
5. Другое рассуждение. Раз всё телесное разделяется на одушевлённое и неодушевлённое, то если только душа есть тело, она будет непременно либо одушевлённым телом, либо [240] неодушевлённым. А если одушевлённым, то одушевляться будет, конечно, либо одушевляющей сущностью, либо силой, либо случайно. Ведь смешно сказать, что душа одушевляется как свет светится или как огонь раскаляется. И если мы скажем, что одушевляющее душу — сущность, то и её опять‑таки придётся считать либо телесной, либо бестелесной. И если телесной, то подобное рассуждение об этом снова и снова пойдёт всё теми же путями от нелепости к нелепости, пока не согласится, что душа бестелесна.
Если же скажем, что одушевляющее душу — сила или качество, то животворящее и движущее сущность начало окажется не имеющим собственной воли и самостоятельного бытия. К тому же возникает обратное противоестественное различие относительно властвования и подчинённости, если душа, естественно созданная, чтобы властвовать над телом в качестве бестелесной сущности, в качестве тела, по мнению наших противников, будет подчинена тому, что не является сущностью, то есть качественной силе, в то время как она и по всеобщему предположению существует как самостоятельная сущность. Если же мы скажем, что душа — неодушевлённое тело, то она окажется бесчувственной, без соображения, несмысленной и неразумной. Однако все эти способности у души и в душе и имеются, и усматриваются; значит, душа — не тело. А что душе принадлежит тело как нечто иносущностное, мы прекрасно знаем и не отказываемся признать; а вот заявлять — верх и дерзости, и невежества вместе! — что она телесна, мы отнюдь не будем, понимая, что велика разница между обладанием и бытием.
Если же из‑за того, что бестелесным называют Божество, наши противники отказываются принять бестелесность души, мучимые пустым опасением, как бы не уравнять Бога и душу, то тем самым лишают нас, чтобы торжество безумия было у них полным, и всех прочих именований, которыми мы именуемся по Божеству, как причастники, или Бог — по нам, как деятель и дарующий или уделяющий. О чём это я говорю? О бытии, жизни, сиянии, благости, рассуждении, мышлении; из этих наименований одни переносятся на нас по бытию, другие — по движению, или воле, или душевному расположению. Мы ведь называемся и [241] сущими, и живущими, и сияющими, и благими, и умными, и разумными. Так же и Бога сущим, и живущим, и светом, и благим, и умом, и смыслом именуем, а называем Его<429>этими нашими именованиями либо потому, что таковыми благодаря Ему делаемся и зовёмся, либо потому, что Его действием существуем (ώς ενεργούμενοι). Что ж за рассудок у спорящих с нами, когда душе они все эти именования, сверх многих других, дозволяют и на словах, и по сути, а бестелесность — нет: это‑де Божие! Должно же было бы либо нам так не называться, потому что это Божии именования, либо так Бога не именовать, как и нас. Однако мы и по сути, и на словах так зовёмся — не потому, чтобы мы через это делались тождественны Богу, а потому же, почему вызванное причиной именуется по причине, или имеющее часть — по тому, в чём имеет участие, или существующее — по причине своего существования. Делается же это не сравнительным образом или однозначным, как в отношении единосущных вещей, а соименовательным и, так сказать, причастным, ибо по природе Бог и люди суть явления, бесконечно далеко отстоящие друг от друга, а если кому угодно, можно истинно сказать, что Божество выше природы и явлений.
В чём же, наконец — опять‑таки, если по мнению наших противников признать душу телом — сохранится свойство подобия по образу, если только не скажем, что душа вся обладает сходством с прообразом? Как разумным — образ разумного, и образ бессмертного, неуничтожимого и невидимого мы по этим свойствам именуем, по которым он и познаётся — так же и бестелесным назовём образ по бестелесному прообразу, потому что душа ускользает от понятия массы, равно как и от любого измерения по протяжённости; однако же скажем, что она есть нечто иное, нежели первообраз, по свойству своей природы. Иначе было бы уже не подобие по образу, а неизменное тождество. И в чём прообраз усматривается в нетварной, неизменной и безначальной природе, в том же самом, как мы считаем, явно проявляется тварная разумная природа, хоть и не тем же образом, а как бы в последних отголосках, доносящих до нас смысл речи. И каким образом в том, что совершается в сущем в соответствии с устроением всего мира, прелюбомудрый ум, направив на чистое и нематериальное силу своего мышления, [242] отделяет всё движимое от движущего, и единого, и единственного, и цельного, и самосущего (αυτό εξ έα,υτου υπάρχον), и неизменного, и имеющего созидающую причину в вечной незыблемости своего самотождества, и познаёт его по природе недоступным всему прочему: оно ведь неизменно потому что недвижно, ибо некуда двигаться тому, что и творит, и наполняет сущее, и существует надо всем сущим; оно всеобъемлюще, ибо творит и ещё до явления по своему бесконечному могуществу познаёт всё (Дан 13:42), таким же образом умозрения и из многоразличных и хитроумных движений членов и частей малого мира — я имею в виду человека, — выводя движущую причину, постигает — что она есть нечто иное по сущности, нежели бездушное бытие тела, и не тело в теле, как кажется новым мудрецам и учителям недоказуемого; но зрит её цельной и единой<432>в рассеянном, и безграничной в ограниченном, и изменчивой, ибо движимой, а движимой, ибо ей есть куда двигаться; причину же изменения в движении усматривает не в природе, а в суждении, когда оно окажется ошибочным.
Изменение же происходит, думаю, не в отношении самой сущности души, — иначе если она изменилась многократно, то уже и сама собой не останется по сущности, — а в отношении зависящего от нас движения и увлекается всевластной волей. Потому- то и речи, и заявления возражающих нам, что и само непрестанное движение души относительно Божества имеет‑де способность к изменению, кажутся не словами утверждающих истину, а разговорами людей, напыщенно ищущих тонкости, а не богобоязненно — точного разумения. Кто, имеющий хоть сколько смысла и не лишённый вовсе любви к добродетели, не знает, что непрестанное движение души относительно блага есть не что иное, как естественное действие, осуществляемое ради той же причины и по той же причине, ради которой и по которой возникла душа? Изменение же — движение противоестественное, вносящее отклонение от этой причины. Ведь изменение, по моему мнению, является не чем иным, как слабостью и упадком естественных [243] действий. Скажи, пожалуйста, этим болтунам: «Не смейте больше сопоставлять Бога и творение!» Поскольку Божество в собственном смысле не есть ни тело, ни нечто бестелесное, ни сущность, да и ничто вообще из мыслимого или выразимого словами, чтоб мне не перечислять всё одно за другим; но и мыслимое пребывает непостижимым, и называемое — неизреченным.
Вот что мы скажем, исследуя, но не поучая; и если этого довольно для решения вопроса, насколько позволяет краткость в письме, и я не далеко отклонился от величия ваших мыслей, то слава Богу и вам, побудившим меня писать. Если же хотите, коли не убедятся возражающие нам, чтобы я сочинил против них нечто более воинственное, мы с Божией помощью готовы выпустить на них облежащее нас облако святых свидетелей и свидетельств (Евр 12:1), дабы, освободившись от бремени многотрудного рассмотрения этого вопроса и от досаждающего словоборства спорщиков, безмятежно держаться истинного знания о Боге и Его творениях. А если недостаточны мои речи, что неизбежно, и не достигают цели, ибо высказаны от неучёности мысли и слабых способностей, извините меня, возлюбленные, ведь ведает Бог, исследующий сердца (Пс 7:10), что единственно ради послушания осмелился я всё это высказать, и снисходительно поправьте<433>желающего знать всё, что полезно, и сострадательно направьте желающего идти правым путём.
Письмо VII. Пресвитеру Иоанну о том, что душа и после смерти сохраняет действие мыслии не утрачивает ни одной из своих естественных способностей
Второго числа наступившего месяца августа первого настоящего индикта наш общий друг передал мне драгоценное послание вашего отеческого священства,[175] прочитав которое, я, разумеется, утешился, что вы, госиода мои и после Бога первые благодетели, пребываете в здравии. Настолько [244] во всём соединился с вами Святой Дух Божий, что и созерцая вас, отсутствующих, лишь очами ума, я, насколько способен, исправляю и жизнь свою, и разум, как если бы видел и стыдился Бога, явленного в воспоминании о вас. Но и огорчился я безмерно из‑за учения о душе, которое, как вы пишете, кое‑кто безбоязненно провозглашает у вас, помыслив, какую силу и свободу возымело у нас это зло. А ещё сильнее наполняет меня унынием, как бы придавливая душу тяжким облаком, новоявленное учение о воскресении, исповедываемое здесь уже почти всеми, а пуще всего видными монахами, так что у кого хоть сколько‑нибудь есть способности рассуждать, не предполагает больше гадательно, что близится пришествие антихриста, а скорее верит и без колебания утверждает, что он уже пришёл, о каковой беде свидетельствует‑де сама нелепость этих речей.[176]
Говорят же эти люди, на всём безбоязненно изощряющие свой язык и ничего не почитающие страшным, что бы нечестивого ни сделали и ни сказали, будто после воскресения жизнь в телах снова будет поддерживаться флегмой и кровью, и желчью светлой и тёмной, и вдыханием воздуха, и вещественной пищей, так что по сравнению с теперешней жизнью ничего вовсе иного не явится, разве что снова умереть будет невозможно; уж не знаю, как удалось им нарочно затворить свой слух и закрыть глаза души, чтобы не слышать и не замечать всего, что о душе и воскресении мёртвых объявлено в Священном Писании пророками и апостолами, и Самим во плоти учившим нас Богом–Словом, а пуще всего боговдохновенным Павлом в послании к Коринфянам — настолько ведь это всё ясно, внятно и никакого истолкователя не требует для постижения, в то время как учит их тому же, чему и Божественные откровения, и сама природа вещей, сумевшая даже варваров привести к познанию истины, являя в себе ясное разрешение<436>исследуемых вопросов; но они и её не стыдятся.
Кто же не знает, если только не лишился полностью дара разума, что всякая природа, сущностно [245] определяемая собственными свойствами, и этим выявляющая и образ собственного бытия, и отличия, по которым совершенно отграничивается от других природ, если лишится свойств, в которых заключается её сущность, то либо вовсе не будет существовать, либо станет не тем, чем была — если только при устранении свойств вообще допустимо говорить о её существовании. Ведь с уничтожением природных свойств уничтожается всегда и то, что ими обладает (ύποκε/μενον). Чем или где будет бык, и конь, и лев, и подобные существа, если не станет свойств, в которых и содержится природа каждого из них? И не постигаю, как кто‑нибудь, не поражённый безумием, осмелится утверждать, что первые могут существовать без последних. Если же правда, что ничто сущее не может существовать или познаваться без свойств, которыми отмечена его природа и сущность, то совершенно ясно, что устраняющие из души то врождённое ей по сущности, то есть разум и ум, которым она всегда и существует, и действует как мыслящая и рассуждающая, устраняют одновременно, даже если об этом умалчивают, и само её бытие; и по их учению душа выходит подверженной тлению и смертной, не имеющей бытия по смерти тела, — а что этого нелепее?
Раз уж, опасаясь, что иначе все их будут опровергать, они учат — хотя бы на словах, а не по сути, — что душа живёт, то она непременно и движется. Ведь жизнь всего рождённого выказывается в движении. А раз движется, то непременно и действует; ведь любое движение обнаруживается через действие. А раз действует, то уж действует, движимая непременно естеством, а не чем‑то внешним или случайным. И не кругообразно или поступательно, или, кратко говоря, телесно, а умом и разумом.
А раз умом и разумом она и живёт, и движется, и действует, то непременно и рассуждает, и мыслит, и познаёт. Если же не познаёт и не рассуждает, то не действует, не движется, не живёт. Невозможна ведь жизнь без врождённого движения; не может и естественное движение проявляться, когда нет сродного действия.
Вдобавок, душа либо сама по себе разумна и умна, либо благодаря телу. И если она разумна и умна сама по себе [246] или же по своей сущности, то непременно обладает самостоятельным существованием (αύ^υπόστατος εστίν). А если душа обладает самостоятельным существованием по своей природе, то и сама по себе, и соединённая с телом будет действовать, по естеству умствуя и рассуждая, и никогда не прекратит осуществлять по природе присущие ей умные способности. Ведь что по природе присуще чему бы то ни было сущему, от него неотъемлемо, пока длится существование. Значит, душа, существующая после рождения вечно благодаря Богу, таковой создавшему её,<437>самостоятельно и по собственной природе всегда и мыслит, и рассуждает, и познаёт и сама по себе, и в соединении с телом. Невозможно ведь изыскать какую‑нибудь причину, чтобы способностей, присущих ей по естеству, а не благодаря телу, душа лишилась после его разрушения. А если душа разумна и умна благодаря телу, то, прежде всего, тело окажется ценнее души, созданной‑де из‑за него. Затем, умная и рассудительная способности души будут происходить из него же по обладанию, так как она создана из‑за него. Ведь если без тела душа никак не может ни мыслить, ни рассуждать, значит, мышление и рассуждение присущи ей непременно через тело. А если способность мыслить и рассуждать душа приобретает из тела и без него, как утверждают эти люди, её иметь не может, то, разумеется, не будет обладать и самостоятельным существованием; откуда же возьмётся оно у души, которая сама по себе, без тела, лишена того, что её отличает? Если же душа не имеет самостоятельного существования, то, очевидно, она не есть и сущность. А не будучи самостоятельной сущностью, будет привходящим свойством (συμβεβηκός), совозникающим лишь при существовании тела, а после его распадения уже никоим образом не могущим быть; и ничего больше не останется столь безумным лжеучителям, устранившим бессмертие души, кроме суесловия Эпикура[177] и Аристотеля[178], связью с которыми эти благородные личности, естественно, и превозносятся. Довольно об этом.
Слушая же, что говорят они о воскресении, кто из пекущихся о добродетели и благочестии не стяжает бесстрастия через страсть (я говорю о негодовании против этих людей)? Ведь если, как они говорят, безо всякого изменения, по образу теперешней [247] жизни восстанет тело, составленное из взаимоборствующих соков, и будет поглощать пищу по страшном Божием пришествии после скончания мира сего, то и не знаю уж, что иное защищают они этими речами, — чтобы кратко выразиться, отбросив многое, что тут можно было бы сказать, — как не вечность смерти и бесконечность гибели. Ведь коли смерть есть гибель тел такого состава, а<440>составное тело всегда повреждается притоком пищи, развеиваемое потоком из‑за природного взаимопротивостояния своих соков, из которых и состоит, то, значит, утверждая, что благодаря им тело будет существовать после воскресения, эти лжеучители провозглашают, что смерть сохранится навсегда. Должно верить, что само тело восстанет по сущности и виду нетленным и бессмертным и, говоря словами апостола, вместо душевного — духовным (1 Кор 15:44), ибо ничего в нём не останется от входящего в его состав свойства меняться к гибели, как ведает Бог, Который превращает тело в нечто неизменное и драгоценное; а о большем знании нечего попусту хлопотать.
Видя, как многие радуются и наслаждаются этими лжеучениями^ «онемел, и смирился, и умолчало благом»(Пс38:3), решив, что всякому благоразумному человеку полезнее молчать, нежели говорить, и хожу сам по себе, сокрушаясь и огорчаясь, и рассуждаю, какую погибель сотворят душам эти безответственные речи, разлетаясь повсюду, точно искры; и, по преобладанию порочности в наше время, нет никого, кто смог бы или захотел защитить истинное разумение от опасности! Отчего я и оплакиваю ещё горше удаление от вас, лишающее меня всемогущего близкого присмотра вашего отеческого священства, который хранил бы меня и спасал от всякого вреда, постоянно поддерживая словом, когда оступлюсь. [248].
Письмо VIII. Тому же
Любовь плотская такова, что ослабевает со временем, удаляясь вместе с пространственным расхождением людей, ею связанных друг с другом. Ибо устроение её чувственное и никак не может воспринимать то, что не присутствует. Духовная же любовь всегда в уме сохраняет вместе соединившихся ею, даже если телесно они и разлучились, и не принимает ограничения ни во времени, ни в пространстве. Ведь её бытие — умное, а ум отнюдь не разделяется и не ограничивается вслед за взаимным пространственным разделением тел. Удостоившись с самого начала питать к вам,<441>святейшим, такую любовь, я постоянно как бы вижу и ощущаю вас присутствующими рядом и с вами беседую, и ни время, ни расстояние не в силах оторвать меня от памятования о вас, которое всегда духовно являет вас присутствующими и изгоняет все мои зловонные помышления, которым невыносимо изобильное в вас благоухание Божией благодати, и убеждаюсь, что память не попусту воображает вас, святейшие, а воистину воспринимает ваше присутствие, происходящее же считаю точнейшим удостоверением вашего прихода ко мне. Ведь действенная сила, по благодати Божией обитающая в вас, одновременно с воспоминанием изгоняет докучающих мне демонов, представляя яснейшее доказательство вашего присутствия. И ничего удивительного, что отсутствующих телесно духовно присутствующими делает Бог знамений и чудес — а как, Сам ведает, да те, кому от Него дано богоподобно совершать такое; и присутствующими в большей степени, нежели тела соприсутствуют друг другу. И если одним лишь воспоминанием, почтеннейшие отцы, вы такое налагаете наказание постыдным моим помышлениям, незримо являясь в духе, то насколько же действеннее было бы оно, если бы вы присутствовали видимо, и освящали мой слух живым произнесением Божественных речей, и беликолепно поучали бы добродетели собственным добронравием?
Поэтому я хожу, горюя и [249] сокрушаясь, тоскуя по тебе, добрый пастырь и учитель, умеющий вселять меня, заблудшую овцу, на злачных пажитях (Пс 22:2), — говорю о навыке, деланием добродетелей, отгоняющем жар страстей, и могущий питать меня на водах тихих (Пс 22:2) — имею в виду благодать ведения, напояющую ум созерцанием; ты обращаешь мою душу от порока к добродетели Божественными и речами, и примерами и ведёшь по стезям праведности, выказываешь спасительное добронравие благочестия и мудро побуждаешь и лозой, и жезлом, то есть напоминанием о вечном наказании как бы некой лозой отгоняешь ведомого от порока и обещанием будущих благ, будто жезлом, идущего укрепляешь в добродетели посредством надежды; о чём и Господь и Спаситель наш, как мне кажется, символически упомянул, возливая вино и масло на раны впавшего в руки разбойников (Лк 10:34). Ведь желание Небесного Царствия, с примесью страха перед вечным огнём геенны, сохраняет душу неповреждённой, тесно связывая любовью к Создателю, которая суровостью жизни отмыта от всякого страстного помышления.
Так напои же, наконец, честный отче, свою свирель учением Божественного Духа<444>и как человеколюбивый пастырь призови того, кто без пасущего блуждает по горам неведения и холмам порока, и прими под правую руку твою, и сострадательно привяжи истерзанного многими свирепыми укусами аравийских волков, то есть западных, — ведь название «Аравия», как говорят, в переводе на греческий означает «запад». Я ведь, по рассуждению духовного истолкования, подразумеваю — и, наверное, не ошибочно — под «Аравией» нашу плоть, беззаконно угнетающую в подобных мне законы духа и многих вскармливающую воистину наглыми и свирепыми волками; она и сделалась благодаря греху подлинным западом[179], и правильно так называется; на неё взошёл (Пс 67:5), ибо благ и человеколюбец, пастырь добрый (Ин 10:11), пасущий Израиля Бог и Слово Божие, восседающий на херувимах (Пс 79:2) — ясно, что надзирая внимательно, и узрел угрожающую нам опасность, почему и явился, и возбудил Своё могущество (ttjv οικεί αν έξεγείρας δυναστείαν), и пришёл во плоти спасти погибших [250] и умертвить возросших в ней скверных зверей, и соделать её землёй мира и пастбищем словесных овец, деланием возводимых к Богу; плоти‑то закон пока ещё не миновал я без повреждения духовным созерцанием, как Израиль гору Сеир, и не прошёл бесстрастно сквозь её вожделения сведущим деланием, как под водительством Моисея потомки Иакова сквозь пределы братьев своих, сыновей Исава, обитавших в Аравии (Втор 1:2, 2:4), но всё ещё обитаю в Аравии подобно сыновьям Исава — говорю о западе плоти — и после сей жизни не наследую иной из‑за плотских наслаждений. А обитать в ней не соглашается всякий истинный и зрящий Бога израильтянин, спешащий добродетелями выселиться из плоти (2 Кор 5:6) и ведением вселиться стремящийся ко Господу, Который тайным образом (μυστικώς) и есть воистину, и именуется земля обетования неизреченных благ, молоком и мёдом (Исх 3:17). Питатель ведь тех Господь, кто ради Него уподобляется младенцам, и радование тех, кто ради Него становится мужем; добродетелями, будто молоком, вскармливает Он через делание боящихся Его и тайным ведением, будто мёдом, услаждает через духовное созерцание любящих Его.
Так что не переставай, честный отче,<445>словом истины сострадательно пасти меня, терзаемого дикими зверями, и не уставай избавлять меня от страстей плоти и возбуждающих их духов зла, — пороки ведь пожирают и истощают во мне внутреннего человека, — и призови к себе, и всели под сенью твоих крыл, если и в самом деле нет никакого опасения чувственных варваров, из- за которых я, любя жизнь, и проплыл такое расстояние по морю; о чём умоляю вас, святейшие, после желаннейшего извещения об отличном, с Божией помощью, здоровье вашем, самым точным образом поведать и изобразить мне в письме всё воцарившееся там ныне положение дел, как есть. Ведь мне — слабому рассудком и весьма немощному, даже и в мирное время едва лишь отчасти способному хранить трезвость ума и от боязни с трудом сосредотачивающему многорассеянные мысли — хочется безопасно совершить плавание, потому что я несовершенен разумом и не способен [251] постичь пути всё мудро устрояющего Промысла; а то как бы по неведению не упасть мне умом от напастей, не поддаться по слабости терпения в борьбе и не лишиться следующих за неё венцов, не исполнив в испытании должного и бежав с поля боя. Письменно прощаюсь с вами, святейшие, и со всеми, кто с вами, как если бы был рядом, и прошу вашими святыми и Богоугодными молитвами поручить меня Христу, Богу и Спасителю всех.
Письмо IX. Пресвитеру и игумену Фалассию
Прекрасно говорят, что есть три вещи, ведущие человека — вернее, к которым по произволению (προαίρεσιν) желанием (βουλησει) и волей (γνώμ^) движется человек: Бог, природа и мир. И каждая из них, привлекая к себе, отводит от двух других, изменяя ведомого и уподобляя себе, и делая его по положению тем же, чем она сама но природе[180] является и познаётся — кроме, конечно, самой природы: та ведь сохраняет человека тем, что он есть. Итак, если Бог ведёт человека, то усыновлением по благодати Слова делает его Богом, даруя ведомому сверхъестественное обожение по Своей благости, а от двух других — то есть мира и природы — начисто отделяет. Если же человека самого по себе ведёт природа, то выказывает его природным человеком, так как обретается между Богом и миром и по своей воле не имеет части ни в Том, ни в другом. Если же увлекает мир, то превращает человека в скотину, то есть в сплошную плоть, обманом вселяя в него страстность, а ею, далеко отведя от Бога и природы, обучает творить всяческие противоестественные вещи.
Значит, эти крайности — говорю о Боге и мире — друг от друга и от середины — имею в виду природу — отводят человека. Середина же,<448>будучи промежуточной между ними, если овладеет человеком, имеющим в виду [252] только её, приведёт к равному отстоянию от обеих крайностей, не допуская вознестись к Богу и стыдясь позволить пасть до мира. Поэтому едва только человек по внутреннему произволению (γνώμην ev&aS‑eτως) подвигнется к какой‑либо из этих трёх вещей, как и своё действие меняет соответственно, и наименование, называясь плотским, душевным или духовным. Дело и отличие плотского — уметь творить одно лишь зло. Душевного же — никогда не желать ни творить, ни претерпевать зла. Духовного же — желать творить лишь добро и по добродетели, если случится, быть готовым с радостью добрым образом претерпевать зло. Значит, благословенный, если желаешь быть ведомым Духом Божиим, как ты и в самом деле желаешь, то отними от себя мир и природу — вернее, отсеки себя от них, и не отказывайся претерпевать обиды, и не убегай от глумления и наглости; короче говоря, ради Бога и добродетели отнюдь не переставай терпеть зло, и творить добро причиняющим зло, и прощать всё причинённое, по слову Того, Кто сказал: «Если кто хочет судиться с тобой и взять твою рубашку, отдай ему и плащ» (Мф 5:40). И ещё по слову блаженного апостола, говорящего: «Злословимые, благословляем; гонимые, терпим; хулимые, умоляем» (1 Кор 4:12).
Вдобавок, если Желаешь меня послушаться, благословенный раб Божий, выказывай великую милость оскорбившим тебя и не отказывайся, если нужно, и всего из‑за них лишиться, а лучше благослови злословящих, и претерпи гонящих, и умоли хулящих, чтобы ты не был плотским, умеющим и желающим только обижать, или душевным, не выносящим обид, а был бы духовным, по собственной воле умеющим и стремящимся творить лишь добро и ради добродетели готовым добрым образом терпеть зло от обидчиков, взирая на Иисуса, первопричину нашего спасения, Который за все блага, ещё никем полностью не познанные, от грешников и ради грешников стойко претерпел все ужасные муки. Ибо цель Давшего заповеди — освободить человека от мира и природы. И поэтому осуждён не повинующийся; и напрасно живущие по закону мира отцы ссылаются на детей, а начальствующие [253] над упражняющимися в монашеской жизни — на собрания (συνοδίας), чтобы оправдать неисполнение заповедей. Если мы это примем за истину, то окажется, что закон спасения Господь начертал вообще ни для кого. Душевным же, как мне кажется, Писание назвало природного человека, поскольку, как говорят сведущие в этом, только у одушевлённых существ, и вообще, у подвластных рождению и гибели усматривается свойство природы.
Написал я вам это, господин мой, поскольку<449>от вашего чтеца узнал, что вы весьма недовольны случившимся. Однако как сильный молись сильно Тому, честный отче, у Кого есть сила отпускать грехи, о Максиме, рабе твоём и ученике.
Письмо Χ. Кубикуларию Иоанну
Поскольку вы понуждаете изложить причину, ради которой судом Своим постановил Бог, чтобы люди управлялись людьми, хотя у них у всех одна и та же природа, всех причастных себе просто поэтому являющая равночестными, скажу, как смогу, ничего не скрывая из воспринятого от мудрых и блаженных мужей, но пропуская ради краткости многое, что об этом можно бы сказать. Истинный разум, говорят, таинственно указывает, что человек, по милости сотворившего его Бога получивший в удел господство надо всем видимым миром, образом злоупотребления обратил движения врождённой силы своей умной сущности к противоестественному и тем, по справедливому суду Божиему, внёс в себя и во весь мир ныне властвующую изменчивость и смертность, дабы сила души[181] не сохранялась навечно бессмертной у стремящегося к противоестественному, что было бы не только крайним злом и очевидным отпадением от истинного бытия самого человека, но и явным отрицанием Божественной благости.
Поэтому многострадальная эта и многоплачевная жизнь человеческая, влекущая и влекущаяся то туда, то сюда [254] из‑за великого неразумия и неупорядоченности питающей её материи, или, точнее говоря, в своём влечении влекущая всех людей, делает их соучастниками своих мучений, никому не позволяя полностью освободиться от её волнения. И образовалось это по приличествующей Божественной мудрости причине: чтобы мы о настоящей жизни, которую мы безрассудно любим по собственному расположению, претерпеванием страданий от её обстоятельств узнали, хотя бы и поздно, сколько вреда приносит привязанность к ней, и ведали, что много полезнее нам отдаление от неё, нежели с ней соединение и по здравому рассуждению возненавидели бы её, и, покинув смешение и волнение видимых вещей, благоразумно обратили бы наши желания к устойчивой неизменности умопостигаемых.<452>
Но раз мы и терпя бичевание, и страдая от тысячи зол не в состоянии разорвать дружескую связь с жизнью, премудрый и благой Бог по Своему промыслу составил людям закон владычества, издревле сдерживая бешенство порока, которое по распущенности явилось бы в жизни, чтобы без начальствующего и останавливающего беззаконный натиск сильнейшего на слабейшего люди не стали, как рыбы морские, истреблять друг друга. Ради этого, думаю, как и следовало, и было по необходимости установлено роду человеческому владычество, принявшее от Бога мудрость и могущество, и равночестной природе допущено разделиться на начальствующих и находящихся под началом. Так что мудростью правит владычество теми, кто законопослушно повинуется установлениям природы, могуществом же справедливо обуздывает тех, кто по своенравию воли не желает им следовать, и таким образом дарует всем справедливость, управляя доброй волей и страхом; а устраняя различие произволений между людьми, ясно выказывает во всех безмятежное и кроткое равенство природы. Чего никогда бы не было, если бы не страх, обуздывающий стремление толпы к порочному и угрозами насильно приводящий к безмятежности, свойственной разумным. Ведь то, что разум убеждает разумных любить добровольно, страх заставляет неразумных соблюдать против воли.
Ради этой причины, как научили меня, и дозволено было [255] владычеству войти в человеческую жизнь; и рассуждение это я принимаю за истинно изъясняющее причину. Если же существует какое‑либо иное обоснование владычества, согласное с Божественным Писанием, то оно, думаю, доступно лишь чистым разумом. Впрочем, и это не отклоняется полностью от цели Божественного Писания. Ведь и в нём рассказывается, как Бог допустил, чтобы люди, не желавшие Божиего владычества, управлялись хотя бы людьми (1 Цар 8:7), дабы неупорядоченное безвластие не породило многовластие и не привело затем к губительному мятежу весь род человеческий, раз попечение о нём не вверено Божиим судом никому, кто разумом воспитывающихся управлял бы к миру разумом же, а тех, кто замышляет злое и по произволу губит в себе противоестественным нравом врождённую добродетель ведения, обуздывал бы страхом своего могущества.
Поэтому тот царь, который именно так и постарался соблюсти этот закон владычества, прославлен как поистине второй на земле после Бога, ибо сделался вернейшим исполнителем Божи- ей воли и справедливо получил владычество над людьми через послушание владычеству Бога. Тот же, что отверг этот закон и полностью приписывает владычество себе, а не Богу, естественно, будет творить противоположное этому, прогоняя от себя добродетельных и удаляя от всякого совета и власти,<453>злонравных же безрассудно приближая к себе и назначая повелителями всего своего могущества, что есть пропасть окончательной погибели и правителей, и управляемых. Нам же да подаст Бог охотно подчиняться Его владычеству исполнением животворящих Его заповедей и достойно чтить владычествующих на земле по Его воле, как блюстителей Божиих постановлений.
Письмо XI. Игуменье о монахине, вышедшей из монастыря и раскаявшейся
Провозвестники истины и слуги Божией благодати, с самого начала до наших дней изъяснявшие нам, каждый в своё время, [256] спасительную волю Божию, говорят, что ничто так не угодно и не приятно Богу, как обращение людей к Нему через истинное покаяние. Желая его выказать божественнее остального Божественное Слово Бога и Отца — вернее- же, первый и единственный знак бесконечной благости (πρώτον και μόνον της απείρου άγαΒ–ότητος γνώρισμα) — неизреченным образом снисхождения соизволило посетить нас во плоти, совершая, претерпевая и изрекая то, что должно было нас, врагов и противников, отчуждённых от блаженной жизни, примирить с Богом и Отцом и возвести к ней. Христос не только чудесами исцелил наши болезни и оправдал нас во множестве страшных преступлений, страданиями приняв на себя наши немощи и смертью, как если бы ей был подвластен, уплатив безвинно наш долг, но ещё и многообразно поучал, дабы мы возжелали сравняться с ним в человеколюбивом нраве и совершенной любви друг к другу. Ради этого‑то и восклицал Он: «Я пришёл призвать не праведников, а грешников к покаянию» (Мф 9:13). И «не здоровые имеют нужду во враче, а больные» (Мф 9:12). И говорил, что Он пришёл найти и спасти погибшую овцу (Лк 15:4). И говорил, что послан<456>к погибшим овцам дома Израилева (Мф 10:6). А в притче о драхме (Лк 15:8) Он прикровенно показал, что пришёл вернуть царский образ, погребённый под зловонной грязью страстей. И ещё: «Истинно говорю вам, что радость является на небе и на земле об одном кающемся грешнике» (Лк 15:7). Ради этого впавшего в руки разбойников, лишённого всякого покрова и избитого до полусмерти Он укрепил вином и маслом, и перевязал, и посадил на собственного осла, и поручил содержателю гостиницы, и, дав достаточно денег, чтоб о нём заботились, пообещал на обратном пути дать и ещё, если будет больше затрачено (Лк 10:30). Ради этого говорит Он, что всеблагой отец склонился к обратившемуся блудному сыну и обнял его, когда тот раскаялся и вернулся, и украсил великолепием отчей славы, ничуть не упрекнув за прошлое (Лк 15:11). Ради этого и ушедшую из божественной сотни овцу, найденную блуждающей по горам и холмам, не погнал Христос утомительным путём обратно в овчарню, [257] а, возложив Себе на плечи, с состраданием принёс в общее стадо (Лк 15:4). Ради этого и воскликнул Он: «Приидите ко мне, все труждающиеся и обременённые сердцем, и Я дам вам отдых» (Мф 11:28). И ещё: «Возьмите иго Моё на себя» (Мф 11:29), подразумевая под игом заповеди, или жизнь по Евангелию, а под бременем — кажущуюся тяжесть раскаяния; ведь Он говорит «иго Моё благо, и бремя Моё легко» (Мф 11:30). И ещё учит о справедливости и благости Божией и внушает: «Будьте святы (Лев 11:44) и будьте совершенны (Мф 5:48), будьте милостивы, будьте милосердны, как Отец ваш небесный» (Мф 5:7, Лк 6:36). И еще: «Прощайте, и простится вам». И ещё: «Что хотите чтобы творили вам люди, так же и вы им творите» (Мф 7:12). И другое подобное. И попросту говоря, чтобы не удлиннять письмо рассуждениями о каждом таком изречении, ради этого Он оправдывает раскаявшихся блудниц, принимает обратившихся мытарей (Мф 21:31) и делает их провозвестниками Евангелия. Ради этого разбойников, признающих свою вину и смертью приобретающих спасение, Он страхом приводит к Себе и вводит с Собой в Рай, верно исполняя обещания будущих благ. Ради этого вразумляет безумствующих в ревности преследователей и вместо Себя назначает апостолами языков (Деян9:1), чтобы мы научились человеколюбию и кротости, и не отчаивались сразу же, согрешив, и к грешащим не были безучастны и бесчувственны, имея в таких делах образцом Бога.
Раз уж мы научились, что это воистину так и есть, и что Бог желает всем людям спастись и достичь познания истины (1 Тим 2:4), и помним, что единственной причиной и поводом чудесного пришествия к нам Христа во плоти было наше спасение, то я с твёрдой надеждой обращаюсь с просьбой к вашей святости, вместо масличной ветви[182] указывая тебе на те самые животворящие страдания Бога и Спасителя нашего Христа, которыми мы были выкуплены у власти тьмы. Я ведь верю, что ты, настоящая ученица Сына Божиего, во всех поступках жизни несёшь Его в себе живым и деятельным учителем, ибо с детства вся прилепилась к Нему, так что даже и через моё убогое<457>и грешное заступничество, совершенно недостойное твоей добродетели, почтишь Его человеколюбивое самоумаление [258] ради нас и примешь раскаивающуюся и ослабевшую от слёз сестру. Ведь несказанно велико сокрушение её сердца и смирение духа из‑за совершённого греха и из‑за понесённого разлучения с вами. Не презирай, благословенная раба Бо- жия, сокрушённое и смиренное сердце, которое не презрел Бог (Пс 50:19), но будь милосердна и жалостлива, сострадательна и участлива, и подражай Тому, Кто ради нас по человеколюбию добровольно претерпел смерть, и прими её, пожалуйста, приветливо, и укрепи любовь к ней (2 Кор 2:8). И ободри её словами и делами человеколюбия и кротости, и вырви из рук тирана, и сострадательно перевяжи её сокрушения (Пс 146:3), чтобы, удручённая горем, она не была пронзена жалом отчаяния и не взыскалась бы с нас кровь души, которую мы презрели, или, правдивее говоря, которую предали врагу нашей жизни, чтобы он её вёл, куда только захочет, — ту душу, которой надлежало жить благодаря нашему терпению и мягкости, и мы не подверглись бы справедливому обвинению, как пренебрегшие и волей, и страданием Божиим. Ибо одинаково — сурово это слово, а всё же истинно — пренебрегают благой Божией волей и вменяют в ничто, насколько это их касается, Его человеколюбивое самоумаление ради нас и те, кто не желает раскаяться, и те, кто не принимает раскаивающихся, потому что ради равночестности природы мы должны воспринимать несчастья друг друга как свои и не выкажем себя почитающими благость Божию по отношению к нам, если хотя бы по отношению к нашему роду мы не будем Ему подражать.
Итак, благословенная раба Божия, зная, что Божественная справедливость надлежащим образом соответствует нашему душевному расположению, становясь для нас тем, чем мы сделались друг для друга, и таким являя нам Бога, какими мы раньше были для подобных нам (τοις όμοιοπσ,Β–έσιν), не замедли принять твою просительницу и рабу, с мольбой протягивающую к тебе руки, но богоподражательно без задержки возложи скорее на плечи овцу и отнеси в безопасное стойло, и сохрани внутри от волков–губителей, чтобы и тебе самой [259] человеколюбивого Бога и Спасителя Христа, судию всех, во страшное Его и пре- славное пришествие улучить подающим тебе вечные плоды того, что ты посеяла. Пусть и мы улучим Его благосклонным нам по милости Его и человеколюбию, молитвами и предстательством Владычицы нашей Пресвятой Богородицы и всех святых Его. Аминь.<460>
Письмо XII. Кубикуларию Иоанну о правых догматах Церкви Божией и против еретика Севира
Посчитав за благо, богохранимые, без малейшего умолчания сообщать вам обо всём, что о вас же самих до меня доходит — это предписывает ведь наш закон истинной любви и законодатель и сама любовь, Христос, учащий считать своими дела друг друга, — написал я настоящее письмо, чтобы объявить, что в месяце ноябре текущего пятнадцатого индикта прибыл в здешние края некто по имени Феодор, канкелларий, человек действительно хорошего рода и с нравом, не лишённым благородства, насколько я могу угадывать по внешности; он привёз письмо, начертанное, по его словам, общей нашей госпожой, богохранимой патрицианкой[183] благословенному рабу Божиему, всеславному наместнику нашей провинции — того ради, чтобы освободить живущих здесь монахинь и обители матери Иоаннии из Александрии, и обители, называемой Священнической (της επιλεγόμενης μονής των Σακερδώτος), как держащихся ереси Севира — того, который выступал против истины с таким неистовством и обилием лжи, что до сего дня святая Божия Церковь довольно терпит от неё докуки. Никому же другому ни от кого вообще иного из правителей (άρχων), назначенных там при богохранимой патрицианке, не привёз Феодор ни единого словечка. Отчего вместе со многими другими и я удивился, недоумевая, по какой причине [260] через него ничего мне не соизволил изъявить богохранимый господин мой; и, разумеется, как оно и бывает обычно в подобных делах — что тебе, господин, известно — такое письмо вызвало сильный ропот среди верных, и едва не умалило в кафолической Церкви Божией уважения к всеславной госпоже патрицианке, и потрясло бы всех обитателей этой части Африки, уже заранее благоприятно предубеждённых в её пользу, если бы упомянутый преблагословенный наместник, прибегнув к присущему ему благоразумию, не разгласил повсюду, что письмо это — ложь и подделка и не выказал негодования против канкеллария, и под предлогом этого письма не поступил как должно с явно изобличёнными еретиками из Александрии и Сирии, наказав одних заключением, а других — ударами, говоря, чтоб не оскорбляли репутации нашей госпожи патрицианки. Они ведь бесстыдно похвалялись, опираясь, как я сказал, на это письмо, что она‑де с наслаждением внимает их учениям,<461>и всех обманывали такими словами, в том числе и Фому, называющегося у них епископом, одного из тех, что безопасно явились к ней и пользуются у неё большим почётом; а это как раз больше всего взволновало и соблазнило всех. Так что и мне пришлось отправиться на призыв, и в лицо обличить тех, которые осмелились такое говорить, и убеждать слушавших, что по милости Христа Спасителя ни она сама, ни во святых почивший супруг её ни в чём не имели склонности к еретикам. Так же и другие многие из обитающих здесь богобояз- неннейших монахов, и в особенности благословенные рабы Божии и отцы наши, прозываемые Эвкратийцы, говоря то же самое, многих освобождали от власти этого лживого вымысла. И, попросту сказать, упомянутый всеславный муж всеми способами старался выказать её перед всеми совершенно незапятнанной, и верной Богу, и достойной почтения.
Я же ещё не освободился от сомнения относительно этого, потому что, по преимуществу будучи незначительным и недостойным, усваиваю себе мнения от вас, великих и удостоенных Божественной благодати; [261] сокрушаюсь об этом деле и не могу о нём вынести суждения. Ведая, что общая наша госпожа всеблагословен- ная патрицианка утверждена была родителями на несокрушимом камне веры и научена почти ничем иным и не дышать, как только правой верой в Бога по учению кафолической Божией Церкви, не могу поверить, что письмо это принадлежит ей. А с другой стороны, глядя, как помянутый канкелларий удостоверяет страшными клятвами своё утверждение, что именно ради этого она одна послала его сюда, страшусь не верить ему и колеблюсь посредине между двумя рассуждениями, не в состоянии определить, какое побеждает и может привлечь к себе одобрение моей души. Впрочем, благословенный господин мой, чтоб высказать по правде всё, что смог рассудить — а вы ради великой к вам любви примите, что от душевной муки скажу с дерзкой откровенностью: если действительно по вашей воле и с вашего ведома, богохранимые, явилось от неё это письмо в защиту вышеупомянутых еретичек, — чему я могу лишь изумляться, но не одобрять, — то считаю вас не безвинными. Ведь я внимаю Божественному Писанию, учащему, что Иосафат, этот благочестивый и верный царь Иудеи, сделавшись союзником Ахава, царя Израиля, обильно запятнанного скверной идолопоклонства, когда тот шёл против Сирии, прогневил Бога и был Им обвинён через пророка, сказавшего ему: «Неужели ты помогаешь человеку, ненавистному Мне и ненавидящему Господа Бога?» (2 Пар 19:2). Если же она это сделала, убеждённая советами других людей, то и тогда я не одобряю этого дела,<464>помышляя о Ровоаме, сыне великого Соломона, который из‑за предпочтения, отданного им совету юных перед советом старцев, лишился большей части своего царства (3 Цар 12:13), и зная, вдобавок, что совершенно нельзя приступать к каноническим вопросам тем, кому не положено, а в особенности — женщинам, которым, как сообщает Божественное слово, молчание приличнее дыхания (1 Кор 14:34).
Значит никоим образом не следует помогать еретикам как еретикам, даже если бы всем всё было дозволено делать безнаказанно, и по указанной причине — чтобы нечаянно не оскорбить Бога и потому, что не годится давать им волю кичиться своей ложью и возбуждать своих приверженцев против благочестия, а не то выйдя благодаря нам на свет, подобно змее, они смогут ядовитыми укусами лжи сбить тех, кто попроще, с твёрдого основания веры, и мы, сами того не желая, тоже понесём часть грозящего им за это наказания. Так ведь и преблагословенный наместник сначала со свойственным ему участием обошедшийся даже с этими еретичками, так что и дом, стоивший немало золота, подарил им для обитания, вместе с изобильным подношением необходимых вещей, а когда увидел, что они обезумели от заносчивого самомнения, отвратился от них. Ведь они немедленно начали собирать сборища, будто по приказанию, и совращать дочерей верных, прятать их и скрывать от родителей, которые их немалое время разыскивали, и не страшились искупать грехи (ίλασμούς ποιεΓν) и крестить вне Церкви; и он, по многочисленным обращениям многократно у них побывав и узнав об этом, часто увещевал их оставить такие дела и соединиться со святой Церковью Божией, но ничего не достиг; наконец, увидав, что зло это стало уже весьма велико и неукротимо, а множество верных начинает роптать и убоявшись, как бы еретичкам не приключилось чего худого, так как против них кипит гневом большинство верных граждан, не выносящих даже и одного лишь наименования ереси, он решил, что дело законно требует совета и ведения императора, и вместе со святейшим архиепископом и знатнейшими здешними гражданами доложил обо всём письменно благочестивейшему нашему императору и святейшим патриархам Рима и Константинополя. А получив благовернейшего нашего императора августейшее и блаженнейших патриархов священное послание, приказывающее изгнать из провинции всех еретиков, коснеющих в своём зло- верии, а упомянутым женщинам, ежели пожелают принять святое, непорочное и животворящее причащение кафолической Церкви, дозволить иметь свои общежития по–прежнему, буде же отвергнут- ся истины и не подчинятся императорскому указу, одну за другой распределить по монастырям правоверных; имущество же их, на которое<465>прежде всего уповая они и кормили щедро тех, кто их совращал[184], по закону [263] присоединить к общественной казне — наместник всё усердно исполнил, как было приказано. Убедив по милости Христовой всех еретиков из Сирии, Египта, Александрии и Ливии присоединиться к святой Церкви Божией, он тех из упомянутых женщин, что проживали в Священнической обители и по врождённому высокомерию безумно противились приказанию благочестивого владыки, распределил по благодатным монастырям благоверных ради исполнения благочестивого приказа, убедив одних — увещеваниями, других — коленопреклонениями, ради Бога становясь всем для всех, так что они хоть и поздно, а научились должному — присоединиться к кафолической Божией Церкви вместе со многими другими общежитиями; а тех, что были под началом матери Иоаннии, благоразумно и вполне заслуженно — так как они в свете истины церковных догматов с великой радостью присоединились — вернул всем, как мужчинам, так и женщинам, их монастыри[185], стяжав достойную награду своему благородству в божественных делах, ибо украсился благодатными дарами апостолов, и нарёкся истинными устами Господа, по слову божественного прорицателя: «Если изведёшь драгоценное из недостойного, будешь как бы устами Моими» (Иер 15:19). Вернее, приобрёл лишь начало ожидающего его от Бога воздаяния и вернейший задаток будущей славы со Христом, вещи великой и чудесной.
Пишу я это не желая еретикам угнетения и не радуясь их несчастью, — да не будет! — а ликуя и сорадуясь их обращению. Ведь что приятнее верным, чем зреть разобщённых чад Божиих, собираемых воедино (Ин 11:52)? И убеждаю вас не предпочесть жестокость человеколюбию, — да буду избавлен от такого безумия! — а призываю действовать со вниманием и осторожностью на благо всех, делаясь всем для всех, как кому что от вас потребно; твёрдыми же и неумолимыми желаю и умоляю вас быть только, чтобы ни в чём не содействовать еретикам в укреплении их безумного учения. Ведь человеконенавистничеством и удалением от Божественной любви [264] считаю я попытки придать силу заблуждению, к вящей погибели подпавших ему.
Прежде всего и сверх всего — трезвиться и бодрствовать, и охранять входы от воров, чтобы они тайно не ограбили нас; пуще же будем хранить великое и первое средство нашего спасения, — разумею славное наследие веры, — исповедуя откровенно душою и устами, как научили нас Отцы. Они,<468>следуя за теми, что были с самого начала очевидцами и служителями Слова (Лк 1:2), говорили, что одно Лицо Святой и единосущной, непорочной и блаженной Троицы, Сын Божий, Бог–Слово, сияние славы и образ отчей ипостаси (Евр 1:3), творец всей твари видимой и невидимой, беспредельный, безграничный, непостижимый, сверхмысленный, соделавший и содержащий всё единым волением, безмерный благостью — ради нас вочеловечился и воплотился от святой всеслав- ной Приснодевы Марии, подлинной и истинной Богородицы, от Неё соединив с Собой по ипостаси одушевлённую умной и разумной душой, единосущную нашей плоть, которая до того ни единого мгновения не существовала, а восприняла бытие и существование в Самом Боге и Слове, и, быв полностью Богом, полностью стал человеком, не перестав быть Богом из‑за того, что стал человеком, чем раньше не был, и к тому, чтобы стать, чем не был — человеком, не имея препятствия из‑за того, что остался Богом, как был и есть, но одним будучи, и другим стал, и тем, и другим полностью и истинно, и удостоверяя вместе Свою Божественность Божественными чудесами и Свою человечность претерпеванием человеческого (παδ–ημασιν ά,ν$ρωπίνοις) — и по той Своей природе и сущности, которая относится к Отцу, был нетварным, невидимым, безграничным, неизменным, недвижным, недоступным страданию и порче, бессмертным, творцом всего, по плотской [265] же Своей и нашей природе Он же был тварным, подверженным претерпеванию, ограниченным, пространственно определённым (χωρητός), смертным и одним и тем же, но не по тождеству источника и области бытия: Он же единосущен Богу и Отцу по Божеству, и Он же единосущен нам по человечеству, двоякий по природе или сущности; ведь как посредник между Богом и человеком (1 Тим 2:5) Он должен полностью сохранить природное сродство с посредуемыми через бытие и тем, и другим, чтобы, по самой истине в Себе и через Себя присоединив земное небесному, материальную человеческую природу, сделавшуюся из‑за греха враждебной, привести Богу и Отцу спасённой, дружественной и обоженной не тождеством природы, а неизреченным могуществом вочеловечения, и соделать и нас, как в начале, участниками Божественной природы через Свою святую плоть, принятую от нас. Поэтому Он всё тот же вместе и Богом, и человеком познаётся в самой вещи, а не по одному лишь именованию, не раздваиваясь по ипостаси или лицу, ибо одним и тем же и до воплощения был, и по воплощении остаётся, безо всякого прибавления или отъятия в Святой Троице из‑за воплощения Слова; всё тот же Он во плоти пострадал ради нас, всё тот же пребывал в Божестве недоступным страданию, так что и спасение наше совершилось в смерти единородного Сына Божия, — о невероятное и неизреченное таинство! — и Божественная Его сущности слава и тождество со Отцом пребывали всё время без умаления.
О различии и о том, как следует благочестиво исповедовать две природы во Христе после их соединения <469>Раз по здравом размышлении так постановили мудро святые учители Церкви, полностью благочестиво и нам, следуя им, исповедывать две различные по сущности природы, сошедшиеся в неизреченном соединении, но считать, что они остались неслитными и после того, как соединились; а тем, что говорится, что они остались неслитными, не вводится ни малейшего разделения — да не будет никогда такого! — а означается, [266] что между ними остаётся неизменное различие. Ведь не одно и то же — различие и разделение. Различие есть рассуждение, согласно которому различаются друг от друга вещи, о которых идёт речь, и оно объясняет образ бытия, то есть что нечто есть то, что есть, будучи плотью по природе и сущности, а нечто другое есть то, что есть, будучи Богом–Словом по природе и сущности. Разделение же есть рассечение от края до края, или же полностью рассекающее те вещи, о которых идёт речь, и полагающее их существующими обособленно, отдельно и самостоятельно, и разобщёнными друг от друга. Значит, если и после соединения сохраняется такое суждение, показывающее, что Слово не превратилось в плоть, а плоть не вышла за пределы своей природы, и утверждающее, что и То и другая остались по сущности тем, чем были изначально, хоть и состоялось их соединение — то разве не совершенно правильно исповедовать, что различие сошедшихся природ сохраняется и после соединения? Если же это несомненно, ибо засвидетельствовано самой верной истиной, то ясно всем и очевидно, что соединённые природы остаются неслитными — ни Божество не обращается в плоть, ни плоть не преобразуется в природу Божества. Какое же ещё рассуждение после этого — если только мы желаем, чтобы все люди руководились страхом Божиим и во всём считали правилом Божественного вероучения самоё истину, а не собственные ошибочные домыслы — может доказать, что исповедовать сохранение природ неразумно?
Вдобавок ко всему сказанному, Отцы постоянно учат, что логосы соединившихся природ сохраняются неизменными: они сами, как есть, соединившись, вместе образуют оба одно Лицо Сына и одну ипостась. А раз так, разве не нужно опять‑таки в согласии с Отцами, зная, что умные начала сохраняются неизменными, утверждать различие и сохранение в своём природном свойстве каждой природы после соединения, а, исповедуя, что обе соединяющиеся природы образуют одно Лицо Сына и одну ипостась, в точности понимать, что они сделались нераздельны? А что<472>между соединившимися природами есть различие [267] и что они остаются сами неизменными после соединения безо всякого превращения и слияния убедительно свидетельствует святейший светоч Церкви Кирилл, особенными приверженцами которого притворно себя выставляют напрасно воюющие против святой Церкви; во втором томе против богохульств Нестория пишет он так: «В явленном среди нас таинстве Христовом единение не чуждается различия, а разделение исключает, не сливая и не смешивая природы, но так, что Слово Божие, приняв часть и плоти, и крови, всё же одним и неизменным Сыном Божиим и мыслится, и называется»[186]. А в «Апологии против Андрея», в которой порицает третью из его «Глав», говорит так: «Совершенно безупречно было бы знать, что имеющая собственную природу плоть — нечто иное, чем Слово, родившееся от Бога–Отца, а Единородный по логосам собственной природы — опять‑таки нечто иное. Но знать это — не значит разделять природы после соединения»[187]. Вот и эти слова: «после соединения» — явно поставил великий Кирилл, и вслед за ним верные благочестиво и мыслят так, и говорят. Ведь то, что нисколько не повредился логос бытия соединившихся природ через соединение, показывает, что, хоть и образовали они обе одну ипостась, не смешались одна с другой, а сохраняются и пребывают чем каждая является по сущности. Зная это, мудрый Кирилл и говорит совершенно ясно: «Не слились друг с другом природы, образуя одну ипостась Сына, и не отделились друг от друга по сущности из‑за того, что после соединения и пребывают, и мыслятся разными», причём каждая имеет свою природную отличительную особенность, по которой Слово есть Бог по природе, а не плоть, хотя и присвоило Себе плоть по устроению, плоть есть плоть по природе, а не Бог, хотя единением и усвоилась Богу- Слову.
Как же тогда не нужно, не благочестиво и непристойно, по учению Отцов, утверждающих, что различие сохраняется после соединения, полагать, что в едином Христе пребывают и сохраняются после соединения две природы, из которых Он состоит, а между ними есть различие? и познавать, что и сошедшиеся тем же числом в теснейшем [268] соединении не принимают ни малейшего превращения друг в друга или изменения? Ведь когда некие вещи различаются, совершенно необходимо, чтобы существовало различие, а где возможно помыслить существование различия, там непременно есть и различающиеся вещи. В таком случае, они оказываются неким образом взаимносовводящими<473>как причина и её следствие, мыслимые в чём‑либо одной сущности. Ведь если разносущностность различных природ, из которых составился Христос, есть действующая причина, то непременно и различие, как причинённое, выказывает разность соединившихся природ, как свою причину. Ибо, как сказано, эти две вещи взаимно обусловливают друг друга, и утверждая одну, непременно приходится признавать и другую, а если одну устраним, то, следовательно, и другую придётся считать несуществующей. Нужно также утверждать, что есть две природы, чтобы не вводить пустое различие, и употреблять число, говоря об одном и едином, чтобы показать, что различие сошедшихся природ остаётся и после соединения, так как они сохраняются неизменно и нераздельно; к тому же воистину легче показывать различие произнесением слов, обозначающих вещи, чем уверяться лишь словами, что вещи различны.
Коли некие люди, ценящие собственное мнение выше истины, говорят, что число есть нечто разделяющее, или разделимое, или вносящее разделение, причём из‑за того, что боятся, где нет страха (Пс 13:5), отказываются утверждать, что во Христе после соединения сохраняются, сошедшись в одно, две природы — чтобы не привнести разделения и расчленения в тайну вочеловечения, я постичь не могу, что у них за причина для такого понимания дела. Или они в этом выказывают себя мудрее святых Отцов, употреблявших именно эти слова, не предполагая никакого разделения, и обольщаются, считая, что способны несколько [269] духовнее, чем те, проницать Божественное, или же судят о сути вещей по самим себе, надмеваясь самомнением из‑за своих домыслов и не познав истину, скрытую от них. Однако кто же, хоть сколько‑нибудь изучивший Божественное учение Отцов, не ведает, что любое число, по мысли великого и богоносного Григория[188], изъясняет счётность вещей, к которым относится, а не их раздельность, как кажется этим людям? Ведь каким образом — охотно спросил бы я их — может разделять то, что не имеет подлинного существования? ведь свойство подлинного бытия — мочь сделать что‑то с чем‑то другим. Как же будет разделено то, что по своей собственной сути не может претерпевать? ведь сведущие в этих вещах люди доказали, что это есть принадлежность привходящего свойства или качества тех вещей, к которым применяется число. А раз и разделять<476>не может, не может по своей сути число и быть разделённым. Ведь оно по природе не сможет ни действовать — ибо это принадлежит самостоятельной сущности, ни претерпевать — ибо это принадлежит привходящему свойству, ни необходимым образом привнести с собой разделения вещам, которые какие имели до счисления природу, положение и взаимоотношение, такие же сохранили неизменно и после того, как были сосчитаны, не претерпев из‑за счисления вообще ничего нового. Ведь когда мы, к примеру, говорим о десяти людях или о чём- либо другом, имеющем самостоятельное существование, и обозначаем раздельное количество, то понимаем, что самостоятельное существование и разделённость по ипостасям они восприняли не через исчисление, а обладают и тем, и другим сами по себе, а не по числу; и то, сколько их, мы изъяснили посредством числа не разделением, а количеством. И ещё: называя какой‑то камень двуцветным или пятицветным, или с иным каким числом цветов, мы не разделяем один камень на два камня или пять камней и не отсекаем друг от друга его цвета, а выражаем, что у него и в нём без слияния имеется их такое‑то число, причём камень не подвергается — да такого и не может произойти — никакому рассечению или разделению из‑за того, что в нём исчисляется непрерывный ряд цветов, как и цвета — слиянию или смешению от единичности камня. И камень, обладая единственностью, [270] является имеющим в себе некое число нераздельных цветов. Подобным же образом и цвета камня, отличаясь друг от друга по качеству, обладают численностью, составляющей по сложению единичность камня, и каждый обладает собственной единичностью без слияния с другими; и имеется один и всё тот же камень, не разделённый количеством цветов и не сливающий их своей единичностью. Он имеет бытие, обладающее различными логосами; согласно одному число принимается, а согласно другому — не допускается. Значит, любое число выказывает не само положение вещей, — говорю о раздельности или неразрывности, — а количество того, к чему прилагается, и привносит количественность, а не образ бытия. Ведь как может число вводить с собой положение вещей, когда они и до исчисления существуют, и без него могут познаваться, а число никак не выказывает с ними сродства и различается от них лишь количественностью? Потому что когда мы видим множество людей, или лошадей, или быков, и тому подобное, мы знаем, что они существуют каждый сам по себе, и разделяются по собственным ипостасям, и, как я уже сказал, суть то, что суть, и без исчисления; прибегая же к числу для изъявления их количества, мы никоим образом не полагаем его причиной их взаимного расположения, так что и для его познания мы в нём не нуждались бы. И, опять- таки, глядя на разноцветный камень, или цветок, или животное, и тому подобные вещи, мы никоим образом не пользуемся числом, чтобы постичь, что они разнообразно раскрашены; если же пожелаем узнать количество цветов в них, то не отказываемся им воспользоваться.
<477>Так что изъяснение числа не создаёт и не вводит разделения, а изъясняет число и вводит различие. Ибо как всякое различие изъясняет допустимость какого‑то числа, вводя логос образа бытия, — ведь неисчислимое непременнно и неразличимо, так как просто [271] по сущности и по качеству, — так и любое число, относящееся к какому‑то количеству различных вещей, в отношении образа бытия или способа существования изъясняет различие исчисленных вещей, а не вводит некое их взаимоотношение. А что это именно так по самой истине и что всякое число изъясняет различие, а не разделение, опять свидетельствует словом святейший Кирилл, пишущий в послании к Евлогию буквально так: «Так и у Нестория: хоть и утверждает две природы, обозначая различие плоти и Бога–Слова, но соединения вместе с нами не исповедует. Мы ведь, соединяя обе, исповедуем одного Христа, одного Сына, одного Господа и, наконец, единую природу воплотившегося Сына»[189]. Как если бы сказал: «Рассматривая премудрое устроение тайны и желая указать, что сошедшиеся природы и после соединения сохранили различие, мы единственно в этом смысле утверждаем, что их две, употребляя число лишь созерцательно, для изъявления различия; а чтобы точнейшим образом обозначить образ неизреченной тайны соединения, утверждаем единую природу воплотившегося Бога–Слова». Ведь именно это, думаю, желает он выразить, говоря: «Мы же, соединяя их, исповедуем одного Христа, одного Сына, одного Господа и, наконец, единую природу воплотившегося Сына». То есть мы, исповедуя соединение и благоговейно с точностью разбирая его образ, не употребляем словесное обозначение различия для изъявления соединения, а, подходящим образом выбирая одни слова для различия и другие для соединения, сохраняем без смешения понимание обозначаемого. Отсюда, впрочем, ясно, что и он, и Несторий оба утверждали две природы, но расходились в познании различия. Расхождение же было в исповедании соединения, в этих словах: «Одного Христа, одного Сына, одного Господа и одну воплотившуюся природу Слова», которые Несторий не желал произнести. Ведь слова: «Так и у Нестория: хоть и утверждает две природы, обозначая различие плоти и Бога–Слова, но соединения вместе с нами не исповедует» обозначают не что иное, как то, что Несторий вместе с нами исповедует различие, утверждая две природы, соединения [272] же не исповедует вместе с нами, ибо не утверждает «одного Христа, одного Сына, одного Господа и одну воплотившуюся природу Слова». И любящим добро и пожелавшим держаться истины это ясно из того, что учитель запрещает не утверждать наличие двух природ после соединения, а разделять природы после<480>соединения или устранять после соединения различие между сошедшимися природами, как можно увидеть во множестве его писаний.
Значит, коли всегда существует соединение, и всегда соединившиеся природы остаются неслитными, и всегда сохраняется различие между соединившимися природами, ради которого, согласно Отцам, и употребляется число, то как может не быть необходимо — если действительно всегда существует, и пребывает, и сохраняется и соединение, и соединившиеся природы, и их различие — благочестиво утверждать и существование двух природ для изъявления различия соединившихся природ, и, опять- таки, одну воплотившуюся природу Бога–Слова исповедовать для указания на единство ипостаси? причём, ни одно из этих двух числительных не отменяет другого (как кажется неким людям, у которых рассуждение мудрости делается бессмыслицей), чтобы не явилось ни слияние, ни разделение. Ведь не произнося слова, подобающим образом изъясняющего различие, мы оставляем возможность слияния; а с другой стороны, не употребляя того, которое обозначает соединение, разве не понимаем, что допускаем разделение? Но оба числительных всегда говорятся и применяются благочестиво в отношении к одному и тому же Христу, хоть и не одинаково, потому что и то, что они обозначают, не одинаково. Ведь не одно и то же — различие и соединение, хоть и относятся, и применяются к одному и тому же; каждое из них высказывается отдельно от другого и не достаточно для изъяснения всей тайны, если не сопровождается другим и не выказывается подозреваемым: в разделении, из‑за Нестория, который отрицает единство ипостаси и не соглашается исповедать, что ради нас Беспредельный соблаговолил содержаться в плоти; другое же — в слиянии, из‑за Аполлинария и Евтихия, отрицающих различие сошедшихся природ после соединения и стесняющихся исповедать, что Незримый стал доступен нашим чувствам, допустив в Себе природное свойство от нас взятой святой Своей плоти.
[273] Значит желающим быть истинно благочестивыми должно, как сказано, и исповедовать одну воплотившуюся природу Бога- Слова, чтобы показать полноту соединения, и ещё утверждать две природы, чтобы изъяснить различие сошедшихся природ, сохраняющихся без слияния после соединения, и единственно ради этого употреблять число. Ибо изъяснение различия иными словами Отцы по справедливости не одобрили. А если кто‑то, полагаясь на собственный ум, сможет измыслить слова, лучше подходящие для изъяснения различия, то пусть<481>не завидует нашей полезности, и мы тоже не станем завидовать его просвещённости, чтобы не сказать — дерзости.
Если же скажут, что тем не менее утверждение двух природ, после соединения нераздельно соединённых, противоречит утверждению единой воплотившейся природы Слова, как о ней учит святой Кирилл во втором напоминании Суккенсу, то я без колебания посчитаю, что это исходит от людей, либо не знающих речей Отцов, либо искажающих их, и полагающих, что полезнее противоборствовать истине, нежели с ней соглашаться. Ведь зная, что об одном помышлении без действия и то дадим ответ праведному нашему Судии, должны были бы они, благоразумно и богобоязненно читая писания Отцов, усердно стремиться не делать из их речей, учащих миру и единомыслию, предлога к борьбе и разладу. Ибо кому же не ясно, если только глянуть внимательно, что блаженный Кирилл запрещает так говорить не вообще, а по зловредному смыслу Нестория, утверждавшего, что соединение со- положительно (σχετική)? — как свидетельствует сам блаженный Кирилл в конце того же послания, изъясняя спорщикам цель своей речи; он говорит: «А что [274] прибавлено «нераздельно», у нас, кажстся, имеет смысл православный. Они же не так понимают. У них нераздельность, по пустословию Нестория, употребляется в другом смысле. Они ведь говорят, что по равночестности, по еди- новолию, по равновластию неразделен с Богом–Словом человек, в которого Тот вселился. Так что не попросту произносят они эти слова, а с неким обманом и искажением»[190]. Вот как ясно чудный этот учитель изложил двойственный смысл «нераздельности»: с одной стороны, она обозначает ипостасное соединение и, взятая в таком смысле, считается выражением православия; с другой же — изъясняет одно лишь соприкосновение по положению, в каковом смысле отвергается; и он увещевает верных поступать так же, ибо из‑за одинакового звучания этот смысл часто способен скрытно заразить ядом еретического нечестия менее искушённых. Поэтому он и полагает, что сам православно утверждает две нераздельные природы, раз сказал об ипостасном единении, а когда о «нераздельности» говорят последователи Нестория,<484>то это подозрительно, потому что они учат, что соединение — всего лишь соприкосновение по положению.
Ипостасное соединение, по учению Отцов, есть схождение разносущных природ в одну ипостась, сохраняющее в себе без повреждения, изменения и разделения природную особенность каждой по сравнению с другой. А соположное соединение есть равное движение желания и полное тождество воли существующих самостоятельно и отдельно в своих личностных единичностях (εν μονάσι προσωπικαΐς). Значит, кто исповедует ипостасное соединение, хоть и утверждает существование после соединения двух природ во Христе, нераздельно соединившихся — ясно, что ипос- тасным соединением — ничуть не отклоняется от истины. Ведь он исповедует в согласии с Отцами, что природы, составляющие Христа, пребывают неслитно, так как между ними сохраняется различие, и никоим образом не может помыслить отдельно и вне ипостасного единства различные по отношению друг к другу природы. А вот кто защищает соположное соединение, хоть и тысячи раз скажет [275] о нераздельности, достоин порицания за то, что утверждает, будто — по смыслу его речи — нераздельное соединение происходит по некоему чувству любви, и никак не способен выразить единство ипостаси Бога–Слова в Его взятой от нас плоти с душой и умом. Невозможно ведь, чтобы из двух отдельных ипостасей, отделённых собственным логосом от однородных неделимых сущностей, сделалась одна ипостась. Так что святой отец наш Кирилл порицает и отвергает не утверждение двух природ, нераздельно соединённых после соединения, а мысль, которую теми же словами выражают злоупотребляющие речью.
Раз, стало быть, доказано — хоть и умеренно, но по–моему всё- таки в достаточной степени, насколько было возможно изъяснить в письме — и по святым Отцам, и по ходу общепринятой мысли, что ни малейшего разделения ни сделать, ни претерпеть, ни привнести число не может, а попросту изъявляет количество, не затрагивая взаимного расположения, каково бы оно ни было, то какое же осталось ещё подозрение в рассечении или разделении у тех, кто восстаёт против святой Церкви Божией и наобум отсекает себя от общего тела? Меньше они причиняют вреда, чем сами терпят, жалким образом умерщвляясь и губя себя этим отделением, и приуготовляют себе кару за непристойное поведение по отношению к телу Христову, ибо ради этого отринули правое исповедание благочестивой веры; разве что из опасения, как бы не показаться рассекающими соединение, примут слияние и<485>коварством исхитрятся не быть уличёнными в неблагочестивом исповедании!
Им ведь нужно было, если это было бы в самом деле не так, не одними лишь пустыми словами, будто никем не установленное, обманно [276] поминать различие для обольщения тех, кто попроще, а говорить не обинуясь, что за вещи различаются и каким числом, между которыми они исповедуют различие. Ведь если они верят, что после соединения сохраняются соединившиеся природы, то непременно исповедовали бы, что сохраняются две. Ведь именно столько их сошлось в неразрывном соединении, не восприняв при соединении ни малейшей перемены, ни слияния, ни умаления, ни сокращения, ни превращения друг в друга. А теперь они так не считают, раз отрицают, что после соединения сохраняются две природы, и сами себя, хоть и не желая того, уличают, утверждая, что различие сохраняется только в качестве, а не в самих вещах — а так, совершенно ясно, люди поступают лишь, когда шутят, и справедливо оскорбляются, если над ними не смеются, и явным образом лишают силы Евангелие, и устанавливают закон, по которому качества могут существовать без соответствующих сущностей, и учат, что различие может познаваться без количества. Великим ведь этим мудрецам, похоже, неведомо, что любое качество непременно принадлежит соответствующей сущности, в отношении которой оно и созерцается, и называется, а самостоятельным бытием отнюдь не обладает, и что любое различие, обнаруживая несходство и разность одного с другим по образу бытия, по природе привносит с собой количество различающихся вещей, будь то сущности, качества или свойства. И вообще, короче говоря, они должны были бы сказать, что существует различие чего- либо иного в тех вещах, которые они полагают различными по отношению друг к другу, непременно рассматривая их по количеству и познавая различие либо чувствами, либо умом. Невозможно ведь согласиться, что различие может быть ясно доказано без количества. Поскольку вещи, которые не являются полностью тождественными, никоим образом не могут иметь один и тот же образ бытия. Ведь мы никогда не сможем утверждать, что один и тот же образ бытия у сущности, или природы, к примеру, с другой сущностью, или у качества с другим качеством, или у свойства со свойством, или у ещё чего‑либо с ещё чем‑либо, когда они относятся к не вполне тождественным вещам, [277] — а между полностью друг другу тождественными вещами и различия никакого быть не может. А тем, что невозможность во всём усматривать один и тот же логос по одному и тому же создаёт различие, справедливо доказывается, что не могут быть [чем‑то] одним и тождественным себе вещи, у которых различен образ бытия, и что не один и тот же у них логос. Когда мы говорим, что одно различно с другим, или одни вещи с другими, то указываем, что речь идёт о многих вещах, или, по крайней мере, о двух, а не об одной; хотя иным образом и с другим смыслом говорим, что они относятся к чему‑то одному и составляют одно:<488>как у одного огня — его качества и свойства, и у одного Христа — Его природы, в которых и состоящим из которых Он познаётся, и у одного человека — те вещи, из которых он составился и в которых познаётся сущим. Одно в отношении ипостаси во Христе и в подобном нам человеке, или в отношении целого, составленного из них как из частей, так как оно полнейшим образом принимает оба различных логоса бытия своих частей, но не одно в отношении природы и сущности, потому что части не принимают логос бытия друг друга и мы не можем в обеих познать один и тот же логос бытия. Ведь не один и тот же логос Божества и человечества, как и души и тела, что всем очевидно. Поэтому ни как единое по природе, ни как просто одну или составную природу никогда Христа не определял разум истины. Не изъясняет и имя 'Христос' сущность или природу как сущность или природу вида, который состоит из множества различных неделимых ипостасей (ταίς υποστάσεσι ατόμων), как говорит в схолиях блаженный Кирилл: «Что имя 'Христос' не имеет определительной силы и выражает не сущность чего‑либо, а ипостась Слова, мыслимую, конечно, с приятием наделённой умной душой плоти»[191]. Но и 'человек' выражает не одну природу, составленную из души и тела, как если бы у души была одна и та же сущность с телом, а вид: природа по различию состава отделяется от других видов, а как вид в равной степени относится к подпадающим ей и содержащимся в ней индивидуумам. Но из‑за того, что душа и тело по сущностному логосу суть две вещи, как собственно душа и собственно тело, и разные сущности по логосу бытия, он не отрицал того, из чего, в чём и чем является человек.
Ведь у любой составной природы, имеющей собственные части, которые по явлению в бытие современны ей самой и друг другу и из небытия ради восполнения всеобщего устроения приведены в бытие могуществом, всё создавшим и удерживающим существование всего, эти части, разумеется, необходимым образом содержат друг друга, как это имеет место и в человеке, и в других существах, которым в удел досталась составная природа. Душа ведь не по своей воле овладевает телом и подпадает под его владение, и без намерения доставляет ему жизнь по одному тому, что в нём находится, и по естеству становится соучастницей страдания и боли благодаря свойственной ей способности их воспринимать; и хотя есть в самом деле некоторые люди, отошедшие<489>от истинного учения Церкви о душе, которые рассказывают сказки, будто душа — на эллинский манер — начинает существовать раньше собственного тела, или — на еврейский манер — позже, и не полагают, что творению видимых вещей предшествовало благое Божественное начало, и расположены враждебно к приведённому рассуждению, но я, рассудив, что опровержение их пустых и бессильных доводов тут не ко времени и не к месту, возвращаюсь к обсуждаемому.
А раз в самом деле так обстоит дело со всякой составной природой, как было сказано выше, никто из научившихся благоговейно мыслить о Божественном никогда не осмелится утверждать, будто Христос — одна составная природа, чтобы, решив говорить такое, неким естественным сплетением и последовательностью рассуждений не выразить, что Он весь тварен и создан из ничего, ограничен и подвержен претерпеванию, и не единосущен Отцу, а Слово современно плоти, — ведь именно таков смысл всякой составной природы, — и не подпасть из‑за этого страшным обвинениям. Ведь то, что имеет составную природу, и само, очевидно, по природе является составным. А составное по природе никогда не будет единоприродно и единосущно тому, что по природе просто. Значит, не годится благочестивым людям говорить, что Христос — единая составная природа, не только из‑за нелепости, вносимой такими словами, но и потому, что [279] ни один из богоизбранных Отцов такого никогда не говорил, а следует исповедовать единую составную ипостась Христа и две природы, дабы Он и Отцу единосущным и единоприродным познавался по Божественности, и нам единосущным и единоприродным по плоти постигался, и по вере мыслился всё тем же в отношении к Отцу и к нам посредником между Богом и людьми.
Если же из‑за того, что доказано, что собственные части у любой составной ипостаси современны ей и друг другу, а мы не отказываемся считать Христа составной ипостасью, наши противники могут сказать, что в этом мы не можем избегнуть порицания, так как сами уличаем себя собственными речами. Мы же скажем, что оно и вправду было бы так, если бы мы учили, что она составная, так как ей присваивается принадлежность к некоему виду. А как мы этого не говорим, то и порицания никакого не заслуживаем, ибо ясно понимаем, что всякая составная ипостась, входящая в какой- либо вид, является составной не сама по себе, а по природе, являющейся составной и содержащей в себе вид, к которому возводится, как частичное или отдельное полностью содержит в себе всеобщее, или общее и родовое, причём отдельное ничего от себя не уделяет родовому; чего о Христе ни один из мудрых учителей благочестия<492>от древности до наших дней отнюдь явно не мыслил, и никто не сможет обнаружить род или вид, к которому принадлежит Христос. Ибо Божественное Слово явилось нам во плоти не по логосу природы, а, по домостроительству полностью соединившись с ним в ипостаси, обновило нашу природу. Так что никакой пользы — возвращаясь несколько назад в рассуждении о рассматриваемом вопросе — не принесла им великая их осторожность, потому что снова обратилось их мудрствование к количеству, которого они избегали, да не смогли утверждать качественную разницу без числа. Ведь совершенно необходимо, чтобы было несколько, или, по меньшей мере, [280] как уже говорилось, два качества, между которыми полагается различие. Об одном же качестве, совершенно отдельно существующем по сравнению с другим, никто в здравом уме никогда не скажет, что оно различно само с собой.
Значит, остаётся им либо отказаться от самого этого бессильного различия, познав, что различие непременно изъясняет количество каких‑то различающихся вещей, либо принять вместе с нами исповедание истины, а мы в согласии с Отцами благочестиво употребляем число только ради различия, чтобы познать неслиянное пребывание сошедшихся природ. Если же они будут столь любезны, пусть скажут нам — коли есть у них не совсем убогое разумение мудрости — каким образом, утверждая, что две природы сошлись в соединении, и не отрицая, что обе и после соединения остались теми же, не сливаясь, так что ни одна не вышла за пределы собственной природы и своего логоса, а обе вместе составили единое Лицо Сына и одну ипостась — каким образом не исповедуют они две природы, признавая, если только говорят правду, что обе сохраняются? и что за повод у них для такого убавления? и по какой причине и каким образом обе природы сделались у них одной? Или же, если соединение осталось свободно от убавления, по какому поводу не признают они, что природы сохраняются без убавления? — и мы покорно согласимся на убавление на одну природу и подивимся их высокой образованности: ведь они покажутся нам единственными людьми, способными вместить знание этих неизреченных тайн! Однако они никогда не смогут привести убедительную причину этого.
Если же они прибегнут к последнему убежищу, — бессмысленной и пустой выдумке Севира, которую он повсюду разносит и воспевает, как нечто премудрое, и будут говорить, что смешно‑де утверждать, что из двух природ — соединением снова получаются две природы, как бы выводя, что им угодно, из допущенного нами утверждения, — то от кого же из воспитанных в учении Божественной Церкви слышали они, что соединение будто бы творит две природы из двух природ? Да никогда и не смогут сказать, что слышали, если только заботятся об истине [281]. Мы утверждаем, что из двух природ происходит соединение, а единая составная<493>ипостась Христа образуется из двух природ, из которых она состоит и которые сохраняет в себе полностью и содержит без изменения, как целое — собственные части, вместе с природными свойствами, и сама в них сохраняется и содержится, как целое в своих частях. Значит, из двух природ, говорим мы, не две природы получаются, а одна составная ипостась Христа, вмещающая в себя эти природы и охватывающая их как свои составные части и существующая и познаваемая в них как в частях. Ведь пока сошедшиеся природы считаются пребывающими неслитно — а они вечно пребывают без слияния, — невозможно, чтобы они не были двумя, раз существуют, потому что каждая существует по своей сущности, как невозможно и чтобы они же не составляли одно по логосу ипостаси, пока пребывает соединение — а по благочестивому исповеданию верных оно пребывает вечно.
Поэтому, считая одно и то же одним и двумя, мы не по одной и той же причине употребляем оба слова в отношении одного и того же, а по–разному. Например, по логосу природы мы говорим, что соединение из двух. Мы ведь познаём Бога–Слово не тождественным собственной плоти по природе, а по логосу ипостаси единым, раз знаем, что по ипостаси Бог–Слово тождествен собственной плоти. Значит, и природы мы не сливаем неразумно в одну природу, утверждая, что во Христе устраняется‑де различие природ, чтобы не привнести таким образом превращения Слова в плоть и плоти в Слово, и не разделяем безумно на две самостоятельные природы, полагая также и различие по логосу ипостаси, чтобы не разрушить наше собственное спасение, как поступили Аполлинарий с Евтихием и Несторий, далёкими друг от друга способами разделив между собой нечестие: одни — не ведая различия природ во Христе, а другой — прибавляя различие и в лице, отпали от истины. А мы, зная, что в ипостасном соединении неизменным сохраняется свойство природы, отвергаем равно [282] и слияние, и разделение, не делая ни из соединения слияния, как если бы не ведали, что в нём сошлось, ни из различия — разделения, как если бы считали, что различающиеся природы существуют самостоятельно и раздельно.
Так именно, думаю, учил и великий Григорий Богослов в великой апологии, говоря: «Одно из обеих, и обе одним»[192], как если бы сказал: «Как одно из обеих, то есть из двух<496>природ одно, как целое из частей по логосу ипостаси, так и одним по ипостаси, как целым, обе части по природному логосу, то есть две природы». Излагая это ещё яснее во второй речи о Сыне, он говорит: «Если обе и одно, то не природой, а схождением»[193]. То же самое и блаженный Кирилл мудро выказывает в послании к Суккенсу, в котором говорит на примере человека: «Так что две уже больше не две, а из обеих составляется единое животное»[194], почти что криком изъясняя, что и у частей, из которых состоит подобный нам человек — у души и тела, и у тех, из которых состоит тайна Христа—у Божества и человечества, не отнимается логосное бытие двумя сущностями, но и разносущностности всё же не остаётся. Ведь самостоятельное существование двух сущностей в разных монадах совершенно не приемлет благочестивый разум, чтобы не разделить одного человека или животное на двух людей или двух животных, а единого Христа — на двух Христов или двух Сынов. И если бы блаженный Кирилл не знал в совершенстве, что так следует и мыслить, и чувствовать, и учить, он не утверждал бы, что различие природ не устраняется из‑за соединения и не учил бы, что природы пребывают различными, неодинаковыми, неслитными и обе образуют единого Христа. Не полагал бы он, что Слово не переходит в природу плоти, а плоть не превращается в природу Самого Слова. Не ведал бы, что евангельские и апостольские выражения, относящиеся к Господу, богомудрые мужи употребляли то обобщая, когда говорили об одном Лице, то разделяя, когда говорили о двух природах. Не отказывался бы говорить, что целое — то есть Христос — есть одна природа, если бы [283] считал это благочестивым. Он не определял бы человеческую природу как одушевлённую умом плоть и не утверждал бы, что поэтому и природа человечества была во Христе совершенна. Не говорил бы, что прибавлением слова «воплощённая» вводится изъяснение нашей человеческой сущности. Не определял бы, что утверждение двух нераздельно соединившихся природ означает правую веру, если только это выражение не произносится коварно в смысле мнения Нестория. Не только этого, но и множества других вещей не утверждал бы он, которые ясны прилежным людям в его писаниях.
Почему же и по чьему учению докажут эти люди, что верным не следует благочестиво исповедовать сохранение двух природ во Христе после соединения, из которых Он состоит и которые они сами признают? Ведь отнюдь не отыщется ни одного из признанных Учителей, кто это прорёк бы — напротив, все они и сами этими выражениями пользовались, и верных научили; разве что по привычке ради обмана тех, кто попроще, выставят как слова Отцов свои произвольные вымыслы. Но они, кажется, стыдятся поддаться убеждению и предпочитают Божественной любви<497>пристрастие к изначально обольстившим их людям, и страсть к противоречию ценят выше благочестия и уважения, которое им как священникам оказывали бы те, кому они внушают пустую ложь, действуя против нас обманом, и, принимая зло за зло, — я имею в виду тленные блага, награду за их обман, — ценят его выше чести и хвалы от Бога за единомыслие в вере, и непрестанно противоборствуют истине, стараясь отвратить от неё как можно больше людей. Поэтому я, ничтожнейший, призываю вас, как истинных чад святой апостольской Церкви, в Которой, просветившись Божественной купелью возрождения, удостоились вы усыновиться Богу в Духе — отдалиться от этих лжеучителей, памятуя, что так писал святой апостол Павел римлянам: «Умоляю вас, братия, остерегайтесь производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них. Ибо такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных» (Рим 16:17–18). И ещё о тех же людях, навыкших сеять раздоры в Церкви Божией, писал коринфянам так: «Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид апостолов Христовых. И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид ангела света. Значит, не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; конец же их будет по делам их» (2 Кор 11:13–15). Их же коварные намерения и лживость имеет в виду и Господь, предостерегая от них верных в Евангелиях и укрепляя такими словами: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их» (Мф 7:15–16). О них же говорит и святой евангелист Иоанн в своём первом соборном послании, призывая благочестивых к усиленному трезвению и бодрствованию: «Возлюбленные, не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, и это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придёт, и теперь есть уже в мире» (1 Ин 4:1–3).
Умоляя вас, благословенные, всегда помнить эти слова, желаю, чтобы вы все внимательно и усердно держались благочестия, лучше которого нет у людей способа умилостивить Бога и приблизиться к Нему, изо всех сил отвращаясь от тех, что не приемлют благочестивое и спасительное учение Церкви, а пуще всего знали, что учение антихриста — не исповедовать пришедшего во плоти Господа<500>нашего и Бога Иисуса Христа (1 Ин 4:3), как ясно возглашает великий евангелист Иоанн; а именно это и проповедуют открыто нынешние враги Церкви Божией, отрицающие плотскую природу во Христе, раз не исповедуют, что она сохраняется и не допускают, что она в Нём пребывает; и не страшатся они — что ещё жальче, или, проще говоря, ещё беспечнее — выставлять себя глашатаями противного [285] Богу вероучения. Однако же эти люди, решившие столь неосторожно вести себя в вопросах веры, пожинают достойный плод своего безумия, подвергаясь ото всех позору за очевидное нечестие.
Мы же, пасомые на божественном и чистом пастбище церковного учения и хранящие нерушимую славу благочестия, с Божией помощью смело исповедуем перед Богом и людьми все слова, высказанные Отцами о Христе, принимая каждое с благоговейным пониманием и надлежащим рассуждением, как мы изначально научились некогда спасительному смыслу веры у сделавшихся служителями благодати. Итак, исповедуем мы, что Господь наш Иисус Христос сложен из двух природ — Божества и человечества, и познаём Его сущим в двух природах — в Божестве и человечестве. Как мы, утверждая, что Он составлен из двух природ, полагаем, что Он состоит из Божества и человечества, так и утверждая, что Он есть в двух природах, мы справедливо изъявляем, что Он существует в Божестве и человечестве, так что после соединения природ, Его составивших, Он не отделяется ни от одной из них, но и существует, и познаётся в природах, из которых всегда состоит. Исповедуем ещё, что Он есть две природы, нераздельно соединившиеся по ипостаси — воистину Бог и человек, и верим, что наименования эти удостоверяют истину вещи. Ведь как мы верим, что Он по природе и истине и есть, и называется Сын Божий и Бог через тождество сущности с Богом–Отцом, так же и утверждаем, что Он и Сын человеческий, и человек стал, и есть, и называется по природе и истине через естественное родство по плоти с Родившей Его. Ведь если мы не будем исповедовать, что в Нём, как в Боге и в то же время человеке, две природы, то будем уличены в утверждении, будто Он состоит из пустых наименований, а не из действительных вещей, и не есть воистину то, что эти наименования обозначают. Так что, по учению этих лжеучителей, если [286] кто вознамерится богохульствовать, то сможет наконец даже сказать, что то, чему мы поклоняемся и служим, вовсе не существует, а это ещё хуже самого худшего нечестия.
Остерегаясь поэтому подвергнуться<501>обвинениям в нечестии, станем непрестанно исповедовать, что Христос составлен из двух природ — из Божества, как уже сказано, и человечества, и существует в двух природах — в Божестве и человечестве, и есть две природы, ибо мы верим, что Он есть одновременно Бог и человек, познавая Его, как целое через части, не только состоящим из них, ной равным им, и не только равным, ной существующим в них, как из частей целое, и целое в частях. Ибо раз Он, дав сущему бытие, даровал и силу пребывать, чтобы отдельные виды не смешивались друг с другом и не превращались друг в друга, но пребывали каждый в соответствии с логосом, по которому Им был создан, так что по устойчивости природных свойств каждого вида усердные исследователи Божественного могут постичь премудрость и искусность Создателя и Управителя всего, то в Себе Самом тем более утвердил безграничную силу, оставшись, чем был, и став, чем не был, и не уничтожая того, чем стал неизменностью в том, чем был — ведь и то, и то пребыло без умаления и изменения.
И единую природу Бога–Слова, воплотившуюся в одушевлённую умом и разумом плоть, исповедуем мы благочестиво, потому что прибавляем слово «воплотившаяся», которое вводит изъяснение нашей человеческой сущности. Ведь это — описательное выражение, выражающее именем и определением обе природы, соединённые в одном и том же: именем «единой природы Слова» обозначается общая сущность с Его собственной ипостасью, а определением «воплотившейся» — человеческая сущность, как говорит и учитель Церкви: «Что же есть природа человечества, если не одушевлённая умом плоть»[195]. Так что кто говорит о единой воплотившейся природе Бога–Слова, изъясняет, что у Бога–Слова есть одушевлённая плоть, а как истинный выученик безупречного благочестия мыслит плоть чем‑то совершенно отличным по сущности от Бога–Слова. А говоря об ипостасном соединении, [287] мы и мыслим, и исповедуем, что соединением природ создалась одна ипостась, так что ни одна из них вообще не существует и не мыслится сама по себе, а лишь вместе с другой, с которой сопо- ложена и сроднилась, но, однако же, и не смешалась по сущности и никакого умаления не претерепела через соединение. И опять- таки, мы как истину исповедуем природное соединение, в соответствии с тем, как сам святой Кирилл употреблял и истолковывал эти выражения, и не в смысле устранения после соединения двух природ, из которых состоит Христос, или одной из них, как объявили Аполлинарий, Евтихий и Севир вслед за Симоном магом, Валентином и Мани — желающие легко могут усмотреть по созвучности речей в писаниях самого Севира тождественность его учения с учением<504>названных нечестивых мужей. Подобным же образом мы говорим и о двух рождениях одного и того же единого Христа: одно — от Бога–Отца до века, а другое — ради нас от Святой Девы в последние времена, и славим Его, одного и того же, и чудеса, и страдания. Исповедуем и святую преславную Деву подлинно и воистину Богородицей, ставшей матерью вовсе не какого‑то призрачного человека, предобразовавшегося хотя бы на мгновение ока раньше соединения со Словом и обожившего- ся преуспеянием в делах и высочайшей добродетелью, а воистину Самого Бога–Слова, одного из Лиц Святой Троицы, воплотившегося из Неё посредством таинственного зачатия и полностью вочеловечившегося.
Такими‑то словами учит верных своих святая Божия Церковь благочестиво и выражаться, и мыслить, охраняя их в блистающем свете Божественного ведения, и устами пророков, и апостолов, и Самого Христа, воздвигшего и устроившего Её Своими страданиями, призывает вести жизнь, соответствующую и подобающую великому возвещению веры: «смотрите, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим 12:2) — и об этом неусыпно заботиться. Ведь ничуть не меньше благочестивой веры, как нас научили, необходимо для достижения вечной жизни добродетельное житие, чтобы из‑за скверных нравов [288] не воздвигнуть неподобающего на краеугольном камне веры и за презрение к призывающему гласу и к благодати усыновления не подвергнуться вечному огню вместо радости и нескончаемой славы.
Так что раз мы, благословенные и разумные любители блаженной красоты Христа, видим множество путей добродетели, дарованных людям Владыкой всяческих, и идущих к единой цели, и ради спасения достигающих одного конца, не будем пренебрегать нашим спасением и не упустим время, данное нам для покаяния, потому что вернуть его снова невозможно. Но прежде, чем, по слову великого Иова, «отойти туда, откуда не вернёмся, в страну тёмную и мрачную, в страну вечной тьмы, где нет света и не увидишь жизни человеческой» (Иов 10:21–22), потщимся умилостивить Бога, сколько у кого есть силы. Он ведь, ради пёстрого разнообразия в устроении наших душ, по благости Своей сотворил соответственное множество путей, приводящих в вечные обители безукоризненно шествующих по ним, так что каждый, избрав подходящий себе путь и по нему совершив шествие жизни, сможет занять на небесах чаемое место в вечной славе.
Итак, сколько есть у нас силы по милости и помощи Христовой, устремим на исполнение должного. Облегчим участливо бедствие нищего и не упустим случая умерить его нужду. Не замедлим<505>покрыть наготу нагих, щадя дарованное нам одеяние нетления. Мучимым в заключении, и страдающим от телесной болезни, и тяготящимся жизнью на чужбине будем сострадать и постараемся ощущать своими тяготы других людей, чтобы, подражая в любви к сродным Тому, Кто взял наши немощи и понёс болезни (Мф 8:17), и делами воздавая честь Его человеколюбивому самоумалению ради нас, сделаться и нам достойными стать созерцателями и участниками Его славы; и совершать это будем не ради славы от людей, за которую по завершении теперешней жизни никакого нам не будет одобрения, но всё, чем Ему угождаем, и говорить, и совершать будем, воистину делаясь Божиими и, как Он, взаимным человеколюбием становясь всем для всех (1 Кор 9:22). [289] Ведь таким образом, постепенно продвигаясь в добродетели, мы, с Божией помощью, сможем следовать, как должно, Божественной философии и исправиться для высшей жизни, презирая всё земное и почитая намного лучшим и ценным последний чин у Бога, нежели первое достоинство при дворе земного царя; начав обогащаться ею и постепенно приучая душевные чувства с благоразумной невозмутимостью взирать на тварное, мы обретём великую выгоду: божественная философия безопасно поведёт нас сквозь волнение и непостоянство видимого к устойчивому и недвижному, но не допустит в нём остаться и задержаться; а затем, избегая беспорядочности земных вещей и стремясь к устроенности небесных, будем призывать бездну на бездну (Пс 41:8) и сквозь величие видимого прозревать, насколько доступно людям, логосы вещей умных и, заглянув в онемении в недоступнейшее святилище (τω άδύτφ των άδυτων), познаем собственную ничтожность и прорицаниями Духа таинственно научимся, как это мы, прах и пепел (Быт 18:27), по милости изволившего Бога достигаем Божественной славы, и ничтожное и презренное по природе преобразуется в столь блаженное; и таким образом поразившись зрелищем Бесконечного, пожнём плод истинного любомудрия, могучую защиту добродетелей, — говорю о смирении, величайшем и первейшем даре Божием, умерщвляя которым причины страстей — я имею в виду чувства вкупе со сродной к ним близостью чувственных предметов, — полностью отсечём себя от мира, чтобы взирать на умное незамутнённым оком души, а затем нашу душу, уже истинно проникнутую смирением и обретшую, наконец, способность принять отражение Божественного образа, встретит Божественная любовь, и нас из рабов сделает друзьями, даруя [290] главнейшее в законе — «возлюбишь Господа Бога твоего всем сердцем твоим и<508>всею душею твоею» (Мф 22:37), и далее, ибо с мужественной строгостью не допустит устремить ни одну из наших умных сил вообще ни к чему иному, кроме Бога.
Будем же стремиться, пока есть время (Гал 6:10), наделе осуществить поставленную нам Богом цель благочестивого христианского провозглашения. Раз «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего» (Еф 6:12), незримых тиранов и врагов, не въяве ведущих бой, а воюющих в тайной глубине сердец; «наденем всеоружие Божие», как призывает нас Божий апостол, «чтобы мочь противостать в день бедствия и, всё преодолев, устоять; и препояшем бёдра истиной, и облечёмся в броню праведности, в которой угаснут все огненные стрелы лукавого» (Еф 6:13–16). Будем стоять упорно, со «всякою молитвою и прошением» (Еф 6:18), и получим «меч духовный, который есть слово Божие» (Еф 6:17) — кратко говоря, отделяющее от лучшего худшее и научающее благочестивых тому, что приличествует ведать христианам, а это есть дело совершенной проницательности; оно же — ясность зрения, воздержность языка, строгость к телу, смиренномудрие, чистота помышлений, уничтожение гнева, как говорит где‑то великий Василий, взлёт ума к Богу, и усиленное противостояние искушениям ради сохранения драгоценного, отплата любовью за ненависть, кротость к гонящим, увещевание хулящих, самоумерщвление злу, сораспятие со Христом, перенос на Бога полностью всей способности любить.
Написал же я это, благословенный господин мой, не потому, чтоб не знал вашей твёрдости в вере Христовой и умножаемого исполнением заповедей поклонения Ему, а желая вам сообщить, какую и сколь великую веду я ради вас битву, а забота постоянно жжёт моё сердце; и я призываю вас бдительнее наблюдать за главными поборниками ересей, чтобы никто из них, соблазнив вас лживыми доводами, не смог замутить — да не будет этого! — [291] чистый и живительный источник вашей веры грязными потоками собственного нечестивого учения. Ведь язык у них — будто обоюдоострый мечи наточенная бритва, режущая насмерть души, и отправляющая их в адскую западню и тёмную пропасть, и лишающая жизни во Христе лживым сладкоречием. Сам<509>Господь наш и Бог Иисус Христос, Бога–Отца единородный Сын и Слово, создатель всей твари видимой и невидимой, ради нас по неизреченному Своему человеколюбию принявший смерть, как Сам изволил, и Своей собственной кровью избавивший нас от власти тьмы — Сам да возьмёт вас за правую руку и да введёт в страх Божий, и в полное ведение воли Своей во всякой премудрости и духовном разумении, и да склонит поступать достойно Себя, приносить плод во всяком добром деле и возрастать в познании Его истины, и да укрепит вас всякой крепостью по могуществу славы Своей на всякое созидание и долготерпение, и сохранит вас, с радостью и благодарностью подвизающихся по Евангелию Его благодати, и да удостоит части святых во свете (Кол 1:9–12) молитвами и мольбами всеславной Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и всех святых. Аминь.
Письмо XIII. Краткое слово к иллюстрию Петру против учения Севира
Воистину выказал благословенный господин мой, что телесное разлучение друг от друга никак не может уменьшить духовную любовь, когда люди духовно связаны по Богу любовью друг к другу, — не посчитав недостойным одарить меня, ничтожного и грешного, в котором нет ничего, что бы стоило его любви, своим драгоценным письмом. Получив его, я возрадовался и в духе обнял его, будто он пришёл, и по обыкновению возблагодарил единого Бога и Спасителя всех Христа [292] за то, что господин мой, как я понял, благополучно совершил свой путь по воде. Ведь и присутствуя воистину любезен благословенный господин мой, и отсутствуя не менее всем мил, чем когда присутствует, ради озаряющей его благодати нищеты Святого Духа (Мф 5:3), через которую всякий, кто подлинно усваивает её себе, как Божию добродетель, делается храмом святым в обитание в духе Бога, умалившего Себя до образа раба и словом и делом выказывавшего её людям; Ему подражая, и сам благословенный господин мой стяжал в душе кротость и смирение. Кротость — потому что угасивший страстные движения гнева и вожделения делается угоден Богу и людям. Ведь кротость есть не что иное, как полная недвижность гнева и вожделения ради неестественного;<512>у кого есть она, тому становится ясна Божия воля. Говорит ведь в псалме великий Давид: «Направляет кротких в суде, и научает кротких путям Своим» (Пс 24:9). И смирение — потому что отсекший жёсткость высокомерия делается угоден Богу и приятен людям. Ведь смирение есть познание всепревосходящей и созидательной причины через сопоставительное сравнение каждой вещи с Богом, по которой является доброе расположение людей друг к другу и отпущение прегрешений должникам. «Призри, — говорит ещё тот же великий Давид, — на смирение моё и на изнеможение моё, и прости все грехи мои» (Пс 24:18).
Дабы так и проводил жизнь благословенный господин мой и сохранил в прямом смысле слова неколебимо стойкость веры во Христа, молюсь я, и был неподвластен любым бурным волнам ересей как искреннее чадо святой Божией соборной и апостольской Церкви, утвердившееся на благочестивом исповедании, которого отнюдь не одолеют разверзшиеся, будто врата ада, скверные уста еретиков (Мф 16:18). Об этих незаконных привоях, незаконно привитых от дикой маслины к доброму древу, узнал я ещё до того, как вы, благословенные, мне написали, потому что, по слову пророка, «как пёс на блевотину свою» (Прит 26:11), так и они должны вернуться к смрадному [293] зловонию своей веры, как новые Симоны [Маги], Деманты и Гермогены, решившие предпочитать обман истине, но ничуть не задевающие, что бы они ни думали, глашатаев благочестия своим отступничеством, а скорее заслуженно вредящие сами себе и лишающиеся благодати; и даже нынешним веком, ради которого отступили от истины, не могут они насладиться, как хочется, потому что он по природе нестоек и переменчив и всегда убегает от того, кому кажется, что он им овладел.
Ибо воистину смрадна, и исполнена зловония, и лишена всякой благодати любая речь, учащая, что по природе в едином Христе после неизъяснимого соединения не сохраняется то, из чего Христос составляется, и этим отрицающая всё устроение Божие о человеке, и отсекающая от Бога–Слова разумно одушевлённое тело, воспринятое от пречистой и святой преславной Присноде- вы и воистину Богородицы. Ведь в самом‑то деле отсекает, хоть наружно и исповедует одними устами ради обольщения внимающих, и полностью отрицает воплощение тот, кто говорит, что после соединения не существует, не сохраняется и не исповедуется природа плоти, неслитно и нераздельно соединённая с Богом- Словом по ипостаси — под предлогом якобы благочестия, чтобы не показаться рассекающим соединение числом, а на самом деле несомненно и полностью отрицая существование после<513>соединения тех природ, из которых состоит Христос.
Происходит же это с ними, кажется, потому, что они не знают, что любое число и не разделяет по собственному логосу, и не разделяется, и не производит вообще ни разделения, ни соединения. Действовать (ποιβίν) ведь или претерпевать число по природе не способно, не будучи сущностью или привходящим свойством, которым принадлежит деяние (то ποιεϊν) и претерпевание, а изъясняет лишь количество вещей, к которым относится, в каком бы отношении друг к другу они не находились — соединения ли, или разделения. Число, скажу смело, есть как бы именование количества, безотносительно к взаимоотношению входящих в него вещей. Оно ведь и не производит по природной необходимости разделения или [294] количества вещей, и не творит однородности вещей, объединённых одним видом, и вообще не является признаком ка- кого‑либо свойства отдельных вещей одного вида, различающихся друг от друга привходящими свойствами. Ведь совершать такое принадлежит Божественной премудрости и могуществу, которые всё создали и сохраняют неслитно каждый вид природным отграничением от всего остального; а число, как я сказал, выражает одно лишь количество, а не образ существования множества, как именование, по природе относящееся к количеству.
Значит, раз по мнению Отцов число выражает количество вещей, но не их взаимное отношение, а любое количество понимается в некоей природной инаковости и непременно включает различие, — природное различие во Христе после соединения признают и противоречащие истине, — то приходится им признать после соединения и количество различающихся вещей, без чего невозможно различие посредством выражающего количество числа, без чего вообще нельзя познавать количество, если только они хотят правильной последовательностью рассуждений доказать своё учение. Если же они отрицают количество сохранившихся во Христе природ после соединения, то пусть не осмеливаются и утверждать после соединения различие природ, из которых состоит Христос — ведь им известно, что любая вещь, каким бы то ни было образом содержащая различие, не может быть полностью едина по логосу и образу бытия. А то, что не может быть полностью едино по логосу и образу бытия, разумеется, представляет собой по какому‑либо логосу и образу бытия по меньшей мере две вещи, или больше. Значит, утверждающие, что после соединения в Христе есть различие, не могут сказать, что Христос после соединения полностью един по логосу и образу бытия. Если же не полностью един Христос после соединения<516>по логосу и образу бытия, то, очевидно, после соединения Христос непременно по какому‑то логосу и образу бытия [295] является двумя. А раз по какому‑то логосу и образу бытия Христос после соединения является двумя из‑за различия в Нём природ, из которых Он состоит и в которых существует, как уже доказано, то ясно, что понапрасну кощунствуют люди, которые признают после соединения различие природ, из которых состоит Христос, а самые природы, между которыми и есть различие, после соединения явно устраняют умолчанием — ведь отрицание существования и сохранения природ есть настоящее устранение. Ведь либо природы, по их мнению, не устраняются после соединения, а существуют и сохраняются, и правильно исповедовать, что они сохраняются после соединения; либо, если уж неправильно исповедовать природы после соединения, то правильно утверждать, что природы, по их мнению, и не существуют, и не сохраняются во Христе, и тогда природы устраняются. По–моему, о том, что неправильно даже называть, гораздо лучше и правильнее сказать, что оно вовсе не существует; или же пусть убедят нас рассуждением — как это справедливо не исповедовать во Христе природы, из которых состоит Христос, которые после соединения существуют и сохраняются без какого бы то ни было превращения и изменения, не переходя друг в друга по логосу сущности? и тогда мы покорно согласимся лишиться исповедания природ, существующих и сохраняющихся во Христе.
Как полностью един Христос по логосу и образу бытия после соединения, так же и двумя вовсе не является Христос по логосу и образу бытия после соединения. Если же по логосу и образу бытия Христос не является двумя после соединения, то непременно по какому‑то логосу и образу бытия из‑за ипостасной тождественности, или же единства ипостаси, по которой не может содержать различия, един Христос. Значит, раз по разным логосам и образам бытия Он, всё тот же, является и единым, и двумя, необходимо рассмотреть, по какому логосу Он является единым, а по какому — двумя.
[296] Если же они станут утверждать, что Он един по логосу природы, то совершенно ясно, что, по их мнению, Он как целое будет иметь просто одну природу без какого бы то ни было различия. Если же мы позволим им утверждать это, то, по их мнению, ни Богом Христос не будет, ни человеком, и вообще — ни тварью, ни творцом. Ведь природа совершенно не допускает дополнительного означения ни одной из этих вещей. А если, избегая очевидной нелепости, они скажут, что у Христа одна природа, но сложная — значит, не понимают, что мрак нечестия приводит их к крайнему заблуждению.
Прежде всего, в любой сложной природе<517>схождение частей друг с другом в сложении — непроизвольно.
Затем её части современны друг другу и ей самой и начинают существовать одновременно, так что ни одна из частей не существует раньше другой.
Вдобавок известно, что она сотворена ради целокупности, величественно обнимающей всё; а из перечисленного ничего не усматривают во Христе желающие быть благочестивыми, чтобы не объявить невольным и ненамеренным схождение Логоса с плотью, или же Бога–Слова — ровесником возникновения плоти, или плоть — со- вечной Слову в безначальном бытии, или это схождение — ничем не превосходящим прочие виды, рассматриваемые в соответствии со всеобщей природой, так что Христа определим как часть, произведённую ради восполнения всеобщности силой, создавшей всё. Ведь у любой сложной природы именно такое определение, логос и закон, как сама сила истины и течение последовательных рассуждений учит утверждать тех, кто разумно исследует сущее. [297] А кто же сможет быть причислен к благочестивым, если так мыслит о Боге- Слове, существовавшем прежде всех веков, точнее говоря, создавшего все века, и по Своей воле и хотению намеренно умалившегося до нас, и вочеловечившегося ради восстановления и обновления, а не ради восполнения всеобщности. Ведь образом устроения, а не законом природы неизреченно явился людям во плоти Бог–Слово. Значит Христос, совершенно не подвластный по образу бытия закону сложной природы, — не сложная природа, как выходит по новому учению лишающих силы Евангелие, а сложная ипостась, которой относительно вида никак нельзя приписать сложной природы, хоть и странно рассматривать сложную ипостась, не приписывая ей сложной природы в соответствии с её видом.
Если же, как эти люди утверждают, Христос — сложная природа (это нелепая основа рассуждений Севира), то она либо родовая, либо единичная. Иной ведь, промежуточной между этими, и измыслить нельзя. А если Христос — родовая природа, то ясно, что она сможет приписываться многим вещам, различающимся числом, и будет существовать в них только мысленно, не познаваясь самостоятельно в какой‑либо ипостаси, без привходящих свойств отдельных вещей, которые под неё подпадают. Таковы ведь определение и логос всякой родовой природы; и получится у нас множество Христов вместо одного, отнюдь не имеющих никакого тождества с Богом и людьми, по правдоборствующему безумию Севира, ненужному и неукротимому. Если же Христос — единичная природа (умолчим о том, что природа вообще<520>не может быть определена одним лицом), да даже если, в конце концов, они приведут как некий великий и неопровержимый пример совершенно вымышленную птицу Феникс, о котором я боюсь что‑либо сказать, чтобы не посмеялись знающие над моей глупостью, — мне ведь придётся доказывать выдуманность выдуманного![196] Ведь если Феникс — птица, то он непременно есть и животное. А если он животное, то, прежде всего, вовсе не единичен, поскольку он есть животное. [298] Затем, раз он животное, то он есть и одушевлённое чувствующее тело. А если Феникс — одушевлённое чувствующее тело, то ясно, что он подвержен рождению и гибели. Спросим же самих этих мудрых созерцателей сущего: возможно ли, чтобы какое бы то ни было из подверженных рождению и гибели одушевлённых чувствующих тел обладало по ипостаси единичной природой? когда очевидным признаком их существования и определением является чередование друг за другом внутри вида. Как свидетельствует и Божественное Писание, дающее неколебимое основание разуму, когда в нём Бог так наставляет великого Ноя: «И сказал Господь Ною: войди ты и все семейство твое в ковчег, ибо тебя увидел Я праведным предо Мною в роде сем. И всякого скота чистого введи к себе по семи, мужского пола и женского, а скота нечистого по два, мужского пола и женского; и всех птиц небесных чистых по семи, мужского пола и женского, а всех птиц небесных нечистых по две, мужского пола и женского, чтобы рассеять семя по всей земле» (Быт 7:13). У них — раз Феникс причисляется к летающим животным — согласно Божественному речению нет единичной природы по ипостаси, так что, как я уже сказал, не будем этого утверждать; мне не доставляет удовольствия спорить из‑за того, что не необходимо. Совершенно ясно всем, что если Христос в самом деле есть единичная природа, то Он не единосущен ни Богу и Отцу, ни людям. Ведь всё, что совершенно единично по природе, полностью отчуждено от природного сродства с чем бы то ни было иным. Если же, по мнению этих людей, как показало рассуждение, Христос по природе отчуждён от всего сущего, потребуем, чтобы они сами сказали, что Он есть по природе и по какой причине поклоняются они Христу, Который по их богохульным наставлениям и вовсе не существует<521 >.
Значит, коли столь великая и страшная опасность, как доказала сила рассуждения, неизбежно преследует тех, кто утверждает, будто Христос един но природе, или же есть одна природа, будь то простая или сложная, а сложная — [299] или родовая, то есть общая, или единичная, то есть собственная, — будем самым бдительным образом блюсти наши сердца чистыми от этого учения, чтобы освободиться от грядущей кары за него. Будем благочестиво исповедовать во Христе, по причине природной инако- вости, или различия, и двойственность природ, сохраняющихся и после соединения, из которых Он состоит, как целое из частей, так что части никак не совпадают друг с другом по природе, пока каждая сохраняет безущербно логос собственной природы в противопоставлении другой; и единство по причине ипостас- ной тождественности, так что во Христе как в целом невозможно из‑за различия вообще никакое разделение, или рассечение, пока считается и до соединения с плотью, и по воплощении одной ипостасью и почитается нами и славится как Одно из Лиц Святой царственной Троицы. Ибо единичная ипостась Христа как целое никоим образом не разделяется крайностями по отличающей её особенности, которой она отграничивается от них. Крайностями же я называю Бога–Отца, от Которого до веков Христос родился как Бог, и Святую Преславную Деву и Мать, от Которой Он ради нас родился как человек. Благодаря родству своих частей с обеими крайностями единичная ипостась сохраняет без умаления тождественность по сущности; принимая в них логос различия, Христос не выходит из Своей единичной ипостаси. Ведь любая целокупность, и в особенности сложная, созерцаемая состоящей из различных частей, сохраняет в единичности тождественность собственной ипостаси и неслитное взаимное различие своих частей, благодаря которому сущностный логос каждой части остаётся неизменным по отношению к другой. Точно так же и частив сложении друге другом, сохраняя в неприкосновенности природный логос, составляют одну нераздельную целокупность, в которой единый ипостасный логос сохраняется совершенно нераздельным.
Значит, раз сопутствующее истине рассуждение доказало, что во всех отношениях кощунственно вещать, будто единость во Христе [300] присутствует по логосу природы, как и обратное — будто двойственность присутствует по логосу ипостаси; ведь одно из этих положений свойственно зловонной ереси Аполлинария, сливающего и смешивающего природы в одну природу и делающего устроение совершенно неразличимым, потому что по–настоящему он не признаёт существования никакой природы после соединения.<524>Ведь уклоняется от собственного бытия всё, что переходит и превращается одно в другое. Другое же положение принадлежит иудействующему помешательству Нестория, разделяющего единую ипостась на две ипостаси и отрицающего всё устроение тем, что отказывается утверждать ипостасное сущностное соединение Бога–Слова с плотью; мы же правильно и как надлежит будем вести речь, возвращая к истине искажённые слова и утверждая двойственность по логосу природной инаковости, то есть различия, а единичность — но логосу ипостаси, чтобы и разность природ, из которых состоит Христос, сохранилась в Христе после соединения, и единая тождественность ипостаси воплотившегося Бога–Слова точно так же осталась без умножения. Ведь противоположное изложение и исповедание дела уничтожает подразумеваемое еретиками, так как истина совершенно не допускает, чтобы прямые именования вещей переходили друг в друга. Поэтому мы исповедуем Христа двумя природами, как я сказал, по логосу различия между природами, из которых Он состоит и которые сохраняются в Нём и после соединения, ибо Он, один и тот же, естьи Бог, и человек после соединения.
О том, что утверждающий, что после соединения Христос есть Бог и человек, необходимо должен исповедовать после соединения и соответствующие этим именованиям природы, если желает право верить Если же, по всеобщему исповеданию, Христос после соединения есть Бог и человек, ясно, что после соединения воистину утверждается и то, что соответствует этим именованиям. Ведь действительность постигается мыслью прежде своего именования, да и не могло бы никак существовать именование без действительности, от себя дающей именованию утверждение и принимающей взамен обозначение. Если же действительностью, к которой относятся именования, Христос по соединении не обладает, то окажется, по учению этих еретиков, носителем пустых названий [301] безо всякого значения и действительности, и будет Христос, по их учению, Богом и человеком лишь по имени, а не на самом деле, — а этого что уж может быть нечестивее? Если же они не захотят быть до такой степени безумны и скажут, что наименования Христа после соединения не лишены действительного значения, то как не отказываются утверждать два наименования Христа после соединения, так же пусть утверждают после соединения и две природы Христа, из которых и в которых Он состоит и к которым относятся наименования, если только в соответствии с истиной верно исповедуют, что после соединения соединившиеся природы сохраняются действительным образом.
И мы опять‑таки верим, что Он существует в двух природах, то есть в Божестве и человечестве. Ведь как мы, утверждая, что Христос состоит из двух природ, мыслим Его состоящим из Божества и человечества как целое из частей, так же и утверждая, что Он существует после соединения в двух природах, верим, что Он существует<525>в Божестве и человечестве как целое в частях. Части же Христа — Его Божество и человечество, из которых Он состоит и в которых существует. А с другой стороны, научены мы и в единую природу Бога–Слова, воплотившуюся во плоти с умной и разумной душой, веровать и её утверждать и провозглашать, по учению святого Кирилла; говоря же о «воплотившейся», разумеем привнесённую сущность нашей человеческой природы. Также и всё того же и единого Христа чудеса и страдания, и два Его рождения — предвечное от Отца бесплотным образом и временное от Матери и Девы ради нас плотским образом. Поэтому- то воистину и действительно Богородицей Её исповедуем, ибо рождённого от Отца прежде всех веков Бога–Слово Она родила в последние времена воплотившимся от Неё. Единой же сложной природой называть Христа мы совершенно отказываемся, не только по изложенным причинам, но и потому, что вообще ни один из признанных Отцов до сего дня не употребил этого выражения — совершенно ясно, что оно изобретено еретиком Аполлинарием и его последователями, а Севир, [302] восприняв их заблуждение, разумеется, красуется и их выражениями. Ведь Христос не есть природная единица по сложению, как учат Аполлинарий и Севир, раз и после соединения в Нём сохраняется неслитная инаковость природ, из которых Он состоит. Не есть Он и ипостасная двоица, как учит Несторий, раз сошедшиеся части отнюдь не существуют самостоятельно и раздельно друг от друга, а воплотившийся Бог–Слово — един и после воплощения, и соединившуюся с Ним плоть, одушевлённую умом и разумом, воспринял не ипостази- рованной предварительно логосом собственной природы; но по учению Отцов Он есть единая сложная ипостась, в которой Он есть полностью Бог и Одно из Лиц святой всеславной Троицы с прибавлением человечества посредством Божества, и полностью человек и один из людей с прибавлением Божества посредством человечества.
Если из‑за того, что любая сложная ипостась обладает‑де современными друг другу частями, кто‑то заключит, что утверждающие единую сложную ипостась Христа измышляют такую же нелепость, то, по–моему, он мыслит неправильно. Ведь не вообще любая сложная ипостась имеет части, современные друг другу по возникновению, а ясно только такая, которая подпадает под понятие сложной природы и принадлежит к такому виду, присваиваемому ей; она, в общем и целом по приписываемой ей сущности, то есть природе, обладая объединённой<528>совокупностью присущих ей свойств, есть природа со свойствами. Значит, если природа, которой она подпадает, является сложной, как и вид, к которому она относится, то совершенно неизбежно, что и сама ипостась будет сложной, и её части будут современны друг другу из‑за присваиваемой ей сущности, то есть природы, существующей таким образом, что она совпадает с видом, за исключением её определяющих признаков. [303] Ведь как мы при определении ипостаси просто говорим: «Ипостась — это некая сущность со свойствами, или же некая сущность, содержащая каждое из всех свойств, которые присутствуют в отдельной единичности», так же и о дополнительно определяемой ипостаси, а не об ипостаси просто, говорим: «Сложная ипостась — это некая сложная сущность со свойствами, или же некая сложная сущность, содержащая каждое из всех свойств, которые присутствуют в отдельной единичности». Ведь свойства, усматриваемые во всех единичнос- тях одного и того же вида, прежде всего отмечают род сущности или природы в относящихся к ней отдельных единичностях. Ведь сложность есть общее свойство всех отдельных единичностей, относящихся к сложному виду; следовательно, сложность отличает прежде всего сложную природу в относящихся к ней единичностях, а не ипостась.
Кроме того, опять‑таки всякое определение отдельных единичностей основывается на общих свойствах, под которые они подпадают, и описание всего, что подпадает под них, естественно берёт начало с родовых свойств, так как ясно, что определяется то, что существенно и первично. Если же это верно — а так оно и есть, — ясно, что утверждающий сложность ипостаси, возводимой к природе, тем самым обнаруживает по общему роду сущности и наличие ипостаси вместе с отличающими её свойствами. Так что говорящий о сложной ипостаси, подпадающей природе, не о чём другом говорит, как о природе, или же сущности вместе со свойствами. Значит, если, как доказано, любая сложная природа непроизвольно содержит в себе части, сходящиеся друг с другом по сложению, и обладает современными друг другу частями, и возникает ради восполнения усматриваемой в сущих целокупности в каждом роде, то ясно, что любая ипостась естественным образом обладает бытийным устроением (προς то εϊναι την σύστασιν) одинаковым с собственным родом и видом и неизменным. Пусть же эти еретики покажут, что сложная ипостась Христа подпадает сложной природе, и заключат, что её части современны, и справедливо обвинят нас в том, в чём сами порицаются. Пока же им это не удалось, [304] они основывают свои учения на зыбучем песке. Ведь кто по невежеству силится подчинить Христа вышесказанным нелепостям, потому что Он и есть сложная ипостась, и нами таковой благочестиво исповедуется, далеко отклоняется, блуждая, от ведущего к истине пути — а точнее, от самой истины. Ибо великая и святая тайна Христа и<529>не имеет какой‑либо общей и родовой природы, приписываемой ей как вид единичности, и сама не является родом или видом, приписываемым подпадающим ему по природе единичностям, чтобы её можно было подчинить какому‑нибудь из приведённых правил, потому что соединение Бога–Слова с плотью по сложению не равно и не подобно вещам, сложным по взаимному схождению частей.
Ведь во всех вообще сложных по природе вещах составление вида как целого из частей совершается не соединением одного с другим по принятию, а совокупным возникновением частей из небытия по схождению друг с другом одновременно с возникновением совершается составление целого. Тайна же Господа нашего и Бога и Спасителя Иисуса Христа явилась не таким образом, а Бог по природе и по природе Сын Божий, простой и бесплотный, и совечный Отцу, и Создатель всех веков, человеколюбивым волением пожелав, по принятию плоти сделался человеком и ради нас, простой и бесплотный по природе, устроением родился от нас по ипостаси сложным и воплощённым, как вдохновенно говорит святой великий Дионисий Ареопагит в первой главе своего сочинения О Божественных именах, такими словами повествуя о Божественном воплощении: «[Богоначалие] как крайне человеколюбивое, ибо Оно воистину полностью сообщилось подобным нам в одной из Своих ипостасей, призывая к Себе и возвышая человеческую падшесть, из которой[197] составился простой Иисус, и Вечный — принял временную протяжённость, и сверхсущност- но превосходящий всякий чин природы — родился [305] в нашей природе»[198].
Значит, раз не по закону и чину природы сложных вещей, а по иному, нежели сложные вещи, установлению сложился неизреченно с плотью Бог–Слово — именно, как громко гласит всем разум истины, по принятию, а не приняв бытие одновременно с плотью по рождении ради исполнения некоего сложного целого по виду — то напрасно неучи пытаются беззаконно подчинить природным законам сложную ипостась, превосходящую всякие пределы и логосы природы. Поэтому утверждающий, что вочеловечение осуществилось принятием плоти и предвечное существование Бога–Слова сохраняет, и благочестиво исповедует Его добровольное и преднамеренное воплощение во времени, и соблюдает неслитно различие между принимающим Словом и принятой плотью и после<532>соединения. Тот же, кто исповедует, будто Бог–Слово вочелове- чился без изменения не принятием плоти, никак ничего из сказанного не сможет истинно исповедовать. Ибо каким образом, если не предсуществовал безначально Бог–Слово, по своей Воле принял Он плоть, отличную по сущности? Потому‑то главным образом, как мне кажется, и говорится, что соединение с иноприродным произошло посредством принятия, причём так, что Единственный единственным образом без претерпевания воистину принял иносущностное и всячески и во всех отношениях сохранил Себя без изменения или умножения, а принятое — неизменным, что невозможно для сотворённой природы, в которой одновременно с возникновением частей ради восполнения некоего целого по роду при совокупном их схождении друг с другом возникает и вся сложная вещь, сохраняющий в общем равное отношение частей друг к другу, как это имеет место в нас и в существах, получивших в удел сложную природу по виду. Ведь у нас душа располагает природными способностями тела, соразмерными её собственным действиям, так как тело по природе является её вместилищем, а она возникает одновременно и совокупно с плотью. Бог же Слово, собственным природным действиям Которого никоим образом [306] не соразмерны способности Им принятой природы — ведь сверхприродному природа не может быть мерой, да и вообще ничто из сущего по природе не способно Его вместить[199]. Так что Единственнейший неизреченным образом по изволению стал человеком через принятие плоти, одушевлённой умом и рассудком, как сущий, и предсущий, и всемогущий сверхъестественным образом обновив естество, чтобы спасти человека.
Такую познал я веру и такой научился и у преждеотошедших святых блаженных Отцов наших, и у ещё живущих, которым вверено кормило соборной святой Божией Церкви, ими в пристань воли Божией верно направляемой; в её лоне и я по их молитвам оставлю настоящую жизнь и вместо всяких достоинств поднесу Богу это исповедание — незапятнанное, и непорочное, и возвышающееся над любой бурей ереси. Я ведь не могу похвалиться жизнью, осиянной делами праведности, потому что во всё время земного существования был добровольным нарушителем Божиих законов.
А я по возможности кратко написал вам это, господа мои благословенные, чтобы вы знали, если только есть какая‑то польза от писания, как прогнать волков, хотя бы и прикрывшихся отчасти овечьей шкуркой, которые непонятным лаем пугают кротких божественных овец святого стада Христова, и не дали себя увлечь обманом, зловредно притворяющимся истиной; а слов Отцов, подтверждающих церковную веру, пока что не смог я поместить в письме<533>из‑за моей крайней скудости в книгах. У вас же есть там, благословенный господин мой, отец и учитель, авва Софроний, воистину благоразумный[200] и мудрый заступник истины и неодолимый защитник Божественного учения, который и делом, и словом может сражаться со всякой ересью; кроме всех прочих достоинств, богат он и множеством божественных книг, которыми щедро делится с желающими поучиться Божественному. Так что, посещая его, вы, я уверен, приобретёте правое безошибочное познание спасительного [307] Божественного учения. Желаю вам здравья.
Письмо XIV. Тому же послание учительное
Бог, будучи благ по природе, ничего не творит дурным из того, что Ему свойственно творить. Человек же, сделавшись благим по усердному стремлению, всегда радуется тому, что Бог творит по природе. Ведь нет в человеке иного отличительного признака благости, кроме как одной лишь склонности к тому, что возникает от Бога. Ибо Богу свойственно творить благо, а человеку — любить его. Ведь добродетель мужа — выказывать себя любящим содеянное Богом по расположению воли. Значит, если действительно всё, имеющее в Боге причину своего возникновения, есть благо, то, разумеется, благом, и величайшим из благ, является соединение разошедшихся по вере, ибо ясно, что это дело Божие. Если же это совершенная правда, то знаю я, что вы радуетесь, видя, как рассеянные собираются воедино — вы ведь благи по вашему устремлению к добру.
Поэтому я и прошу вас, благих и богохранимых, принять бо- гоугоднейшего дьякона, господина моего<536>Косьму, который доставит это не слишком длинное моё письмо, — мужа добродетельного и благоразумного, и украшенного богоугодным нравом, — и причислить его к вашим близким друзьям, а если возникнет нужда представить о нём прошение богочтимому папе, чтобы он получил принадлежащую ему степень дьякона в Церкви, в которой был поставлен, — не медлить. Он ведь настолько глубоко воспринял благочестивый смысл Божественного учения Церкви, что и пламенно борется за него, и знает, что цель и закон благочестия — не отрицать существования ни одной из частей, из которых состоит Христос после неизреченного соединения, ибо [308] Он, всё один и тот же, воистину есть вместе Бог и человек. Он ведь не отринул то, чем был, когда воистину стал тем, чем не был — ибо не переменился. И не изменил того, чем стал, оставшись, чем был — ибо человеколюбив; а есть весь по ипостаси природно и то, и другое, единый из того и другого, сохраняя в Своём единстве и то, и другое без превращения и изменения, ибо воистину по ипостасному соединению есть и само то, и само другое. Ведь ипостасное соединение противопоставляется разделению, но не природному различию соединённых в нём вещей, и потому первое полностью устраняет, последнее же неколебимо сохраняет, что изъявляется числом. Поскольку никто никогда не мог помыслить различие, совершенно непричастное количества, будь он хоть искуснейшим и непобедимей- шим спорщиком. Ведь пока части сложного целого, из которых целое состоит, сохраняются без слияния, невозможно не признавать природное различие между собой сохраняющихся в соединении частей целого. А пока в целом сохраняется логос сущностного различия частей, нельзя не признавать количество частей целого, сущностно различных между собой, что и свойственно выражать числу, а не разделение, потому что число изъявляет не взаимоотношение вещей, то есть единство или разделение, а только количественность просто, но не её образ. Если же числу свойственно выражать количественность, а не соотношение, то отнюдь не разделяет соединение тот, кто благочестиво употребляет число единственно для выражения сохраняющегося во Христе после соединения различия природ, из которых Он состоит, а лишь познаёт, что после соединения пребывают неслитно природы, из которых состоит единый Христос, и Господь, и Сын, и Бог — ясно, что воплотившийся и полностью вочелове- чившийся. Поэтому такой человек проповедует и одну природу Слова после соединения, воплотившуюся в плоть, обладающую умной и разумной душой, различия не отрицая, а разделение устраняя и удаляя, чтобы этими самыми выражениями (1) изгнать из Божественного храма вместе и слияние Аполлинария, [309] и<537>разделение Нестория, — два противоположных зла, — и в чистоте поклоняться тайне; он исповедует, что Христос родился свыше от Отца прежде всех веков и что Он же родился ради нас сниже принятием плоти, одушевлённой умом и рассудком, от Матери в последние времена. И поэтому верит он, что святая Дева — действительно и воистину Богородица, ибо, зачав вместо семени Самого Бога–Слово, Она носила и родила Его, воплотившегося от Неё; что Он же творил чудеса, что Он же добровольно претерпел испытания человеческими страданиями, Он же был распят, погребён, восстал в третий день по Писанию (1 Кор 15:4), был во плоти взят на небеса, откуда бесплотно явился нам, а как — Сам ведает, ибо как Бог по природе не переходит из одних мест в другие. Он ведь беспределен по природе, и поэтому отнюдь не содержится ничем из сущего, ибо свободен от всякого ограничения; и по природе человеколюбив, и поэтому добровольно претерпел наше плотское рождение и заключился в наше существование; Он же придёт во славе Своей судить живых и мёртвых и воздать каждому по справедливости уготованный ему удел.
Принявшего охотно это исповедание упомянутого богоугод- нейшего господина Косьму и я принял с радостью, и полюбил сильнее, чем собственную душу, узнав простоту его нрава во Христе, и на какие он задавал вопросы о вероучении, дал ему вкратце письменный ответ, который стоило бы и вам, богохра- нимые, принять и развить. Вы ведь поможете ему вашим прекрасным разъяснением обсуждаемого, восполняя то, что из‑за краткости пропущено; и довольно об этом. Напоминаю вам, бо- гохранимые: будем бодрствовать и молиться, по повелению Бо- жиему (Мф 26:41), чтобы не попасться в западни искушений, со всех сторон окружающие нас. Ведь если будем бодрствовать и трезвиться, то, я уверен, сохранимся от козней демонов; если же будем молиться, привлечём себе в помощь Божественную благодать, [310] соратоборствующую нам,<540>и делающую нас победителями всякого супротивного могущества, и хранящую нас от всякого заблуждения и неведения; и в особенности сейчас должны мы так поступать, потому что, не будь даже заповеди, прибегать к Богу учит нас сама природа, подталкиваемая тяжёлыми обстоятельствами. Ибо что бедственнее зол, охвативших ныне всю вселенную? что страшнее того, что мы видим и слышим о происходящем? что жальче и ужаснее для страдальцев? Видим племя диких жителей пустыни, проносящееся по чужой земле как по своей, неукротимых свирепых зверей, людей по одному лишь внешнему виду, разоряющих культурное государство, а также и народ иудейский, издревле радующийся крови человеческой и усматривающий умилостивление Бога лишь в умерщвлении изваяния и оттого ещё сильнее безумствующий, и всех, прославившихся злодеяниями, становящийся известнее изобилием порока, и ненавидящий Бога, воображая поклоняться Ему; невернейший из всех народов земли и оттого наиболее склонный к принятию супротивной власти, обычаем и устройством предшествующий пришествию лукавого и своими делами возвещающий приход антихриста, ибо не познал истинного Спасителя; народ враждебный и беззаконный, ненавидящий людей и Бога, и оттого пуще человеконенавист- ный, что ненавидит Бога; не боящийся оскорбительно насмехаться над святыми, за что близко наказание — а чтобы оно было ещё справедливее, в его делах ясно видна его Богопротивная тирания; народ, стоящий за ложь, творящий человекоубийства и враждующий против истины; жестокий гонитель моей веры, которой рассеялось заблуждение многобожия и изгнаны воинства демонов, которой «всплеснули руками все народы», по пророчеству, «и воскликнули Богу гласом радости; ибо Господь Всевышний страшен, великий Царь над всею землею» (Пс 46:2–3). Таинственно познали они единородного Сына, пришедшего [311] во плоти: Он — Господь, ибо рабам Своим, деланием придерживающимся заповедей, установил закон добродетели;<541>Всевышний же, ибо дарует истинное знание тем, кто по жажде мудрости созерцанием стремится постичь таинства, обнажённые от иносказания; а страшен, ибо судит и карает преступления; и Царь, ибо каждому уделяет уготованную ему по заслугам долю; и велик, ибо сверхъестественно творит противоположное противоположным, создавая бесстрастие страстью и смертью — жизнь и чудесной силой даруя Своими лишениями по плоти неизменное обладание благом по природе. Но и это не пристыжает безумный народ, не перестающий преследовать веру и добродетель. Несомненно, что он преследует их по зависти, ибо отпал от обеих, а не ведая, что отпал, хромает на оба колена (3 Цар 18:21) и никак не может или, вернее говоря, не хочет подняться от падения в нечестие, ибо ради надменности и наслаждения всегда предаёт веру и добродетель, как народ мятежный и глупый (Втор 32:6) и племя неразумное. Поделив между ними[201] свою жизнь, этот народ–отступник, преисполненный беззакония, делает первую матерью богоотступничества, а второе — созидательницей человеконенавистничества, так что оскорбляет и Бога, и тварь: Его презирает, а её растлевает мерзостью своих нравов.
Что же может быть, как я уже сказал, страшнее для глаз и ушей христиан, чем это — племя жестокое и чуждое, отваживающееся поднимать руку на Божие наследие? Но это произошло по множеству наших прегрешений. Мы ведь не «жили достойно благовествования Христова» (Флп 1:27). Все мы согрешили, все поступили беззаконно, все оставили Путь заповедей (Дан 9:5), сказавший: «Я — путь» (Ин 14:6), и озверели друг на друга, не ведая благодати человеколюбия и таинства страданий, понесённых ради нас воплотившимся Богом, и пошли по стезям непроходимым (Прем 5:7), то есть утверждались расположением воли в постыдных страстях (Рим 1:26). Но станем бодрствовать и молиться, чтобы сердца наши не отягчались ещё больше объядением и пьянством (Лк 21:34). [312] Ведь объядение— это колебание в слове веры со временем и гонение, а пьянство — отвержение рассуждений, следующих природе, которые естественно приводят к истинному познанию сущего, когда душа по вялости сгибается под ударами испытаний и, помрачившись, колеблется, как я сказал, в вере. Если же мы будем молиться и бодрствовать,<544>вера в Господа нашего и Бога Иисуса Христа у нас укрепится, ибо мы увидим и на собственном опыте воспримем осуществление того, что Он предсказал, и отнюдь не будем поражаться и колебаться в душе, как если бы претерпевали нечто, несогласное с обещанием, но возымеем ещё более твёрдую веру, видя, как на деле исполняется предсказание Господа. Если же осуществление предсказанного может приводить к укреплению веры, то и мы должны ещё больше укрепить нашу веру из‑за происходящего, обнаруживая, что была сказана истина, и исповедать Бога пред людьми, вовсе не опасаясь никакой смерти, чтобы и Он исповедал нас перед Отцом (Лк 12:8) и принял как спасённых добрым исповеданием, которому Сам положил начало для изображения наших благ, «свидетельствуя перед Понтием Пилатом и исповедуя доброе исповедание» (1 Тим 6:13), которому мы да удостоимся подражать с Его помощью, если придёт такое время, не стремясь опрометчиво к опасностям ради слова благочестия, а, насколько возможно, избегая испытаний — и ради того, чтобы щадить преследователей, и ради познанной на опыте присущей нам природной слабости, и воспитывая подобных младенцам, и ожидая призывающего Бога–Слова, Который, незримо помогая борющимся, как велит закон, за благочестие, проходит путь мученичества, ибо Он один в силах победить чувства и природу; ведь ясно, что мученичество — это победа над чувствами и природой, и из него является возмущение ума и рассудка против страстей, которое укрепляет жажду Бога, чудным образом убеждающую любящих перейти через смерть к Желанному, при Котором да удостоимся стать, сияя исповеданиями Его, неразлучными с нами и при исходе отсюда, [313] и при переходе в мир бесконечный — молитвами и заступничеством всесвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и всех святых. Аминь.
Говорит, что употребляющий выражение «две природы» только для изъяснения различия во Христе выступает против Нестория, а произносящий выражение «единая воплотившаяся природа Бога–Слова» отвергает разделение Нестория. Ведь тот, кто равно избегает нечестия обоих, употребляет два выражения.
Письмо XV. Об общем и особом, то есть о сущностии ипостаси, Косьме, богоугоднейшему диакону Александрии
Богоугоднейшему господину диакону Косьмс убогий Максим желает радоваться. Раз уж мы ведём пространные речи о Божественном воплощении, затронувшие и те сложные вопросы благочестия, по поводу которых ты, человек Божий, попросил моё убожество сказать, что есть общее и всеобщее и что частное и особое, чтобы из этого нам стал ясен весь логос соединения, то я от себя вообще ничего не скажу, а чему научился у Отцов, то и говорю, ничуть не изменяя их учения об этих вещах.<545>
Общее и всеобщее, или же родовое, по учению Отцов, — сущность и природа; они ведь говорят, что обе тождественны друг другу. Особое же и частное — ипостась и лицо; ведь по их мнению они тождественны друг другу. И великий Василий изъясняет это Терентию и пишет: «Если же и мы должны кратко высказать наше мнение, то скажем, что в каком отношении находится общее к особому, в таком и сущность к ипостаси. Ведь каждый из нас и причастен бытию по общему логосу сущности, и по собственным качествам есть такой‑то и такой‑то»[202]. А ещё он же, разъясняя то же самое Амфилохию, говорит так: «Между сущностью и ипостасью та же самая разница, как [314] между общим и индивидуальным. Вот, как животное относится к такому‑то человеку»[203]. И далее: «Утверждающим, что сущность и ипостась — одно и то же, необходимо приходится признавать различными лишь лица»[204]. И ещё он, поучая некую послушницу (κανονικών τινα), пишет ей, толкуя смысл слова «единосущный»: «Выражение же это самое даже и Савеллиево зло исправляет. Оно ведь устраняет тождественность ипостаси и вводит совершенное представление о лицах; ведь ничто не единосущно самому себе, но одно другому. Так что оно хорошо и благочестиво, потому что разграничивает особенность ипостасей и устанавливает неизменность природы»[205]. Опять‑таки и во втором послании к неокесарийцам он учит: «Ведь следует знать, что как не признающий сущность общим впадает в многобожие, так и не допускающий особенность ипостасей возвращается к иудейству»[206]. И ещё в том послании, в котором убеждает Евстафия Армянского[207] подписаться, пишет, кажется, ясно: «Так что надлежит ясно исповедовать, что верят по словам, изложенным нашими Отцами в Никее, и по здравому смыслу, обозначаемому словами. Есть ведь некоторые люди, которые и в этой вере хитрят со словом истины и к своему замыслу притягивают разумение вероучительных слов. Так вот и Маркелл осмелился, кощунственно мысля об ипостаси Господа нашего Иисуса Христа и толкуя Его как пустое название, заявлять, что от них[208]берёт начало его скверное понятие о единосущии. А некоторые из последователей ливийца Савеллия, полагая, будто ипостась и сущность — одно и то же, отсюда с натяжкой выводят основания для сочинения своего кощунства, — из того, что в вероучении записано: «А если кто скажет, что Сын Божий — иной сущности или ипостаси, того анафематствует святая соборная Церковь». Те[209] ведь не сказали, что сущность и ипостась — одно и то же. Ведь если оба слова выражали одно и то же понятие, какая была нужда и в том, и в этом? Ни ясно, что одни отрицают, что Сын<548>из сущности Отца, другие утверждают, что[210] из некоей иной ипостаси [315] — так что и то, и другое они отбросили, как чуждое церковной мысли. Ибо изъясняя свою мысль, они сказали, что Сын — из сущности Отца, но не прибавили ещё 'из ипостаси'. Так что одно слово употреблено для устранения лукавого понимания, другое же выражает спасительное учение»[211].
Согласно с этим, как известно, говорит и Григорий, получивший прозвище от богословия, в первом богословском слове: «Утверждая середину, высказываю истину, на которую только и нужно смотреть, отвергая и негодное слияние, и ещё более нелепое разделение, чтобы через сжатие рассуждения в одну ипостась из‑за боязни многобожия не остались нам одни пустые именования, раз мы считаем одним и тем же Отца, и Сына, и Святого Духа»[212]. И немного спустя ещё: «Поскольку необходимо и единым Бога соблюсти, и исповедать три ипостаси, или же три Лица, причём каждое со своей особенностью. Соблюдёт- ся же Бог единым, по моему разумению, если Сын и Дух, воз- водясь к единому источнику, не будут ни сослагаться, ни сливаться, а три ипостаси будут мыслиться безо всякого слияния, или разложения, или смешения, дабы не разрушилось целое чрезмерным стремлением возвеличить единство. А по единству и тождественности Божественности, если можно так выразиться, есть одно движение, и одна воля, и тождественность сущности»[213]. А в прощальном слове опять‑таки: «Веруем в Отца, и Сына, и Святого Духа, единосущных и равнославных, в Которых[214] и завершается крещение, которое — знай, посвящён- ный — есть отрицание безбожия и исповедание Божества; и так мы совершенствуемся, познавая единость в сущности и нераздельном поклонении, а троичность — в ипостасях, или же лицах»[215]. Да и в Слове о светах он же говорит то же самое: «Когда говорю о Боге, осияваетесь (περιαστράφδ–ητε)[216] одним тройственным светом; тройственным по особенностям, или же ипостасям, если кому угодно так называть, или же Лицам (ведь из‑за названий мы не будем ссориться, пока их слоги приводят к одному и тому же понятию), а единым — по логосу сущности, или Божества»[217].
Такое согласие в Божественном учении устанавливают отцы наши [316] богословы Григорий и Василий, что утверждают в точности одно и то же: природу, как общее и всеобщее — сущностью, ипостасью же — лицо, как особое и частное, отнюдь<549>не смешивая излагаемые понятия их переходом друг в друга или слиянием. Ибо правое исповедание веры оба передали народам действием одного и того же Духа. В согласии с ними, как увидишь, проповедуют правое учение благочествой веры и все те, кому благодатью Духа вверено управление Церковью, и ничуть не отклоняются от того же разумения.
Раз одно и то же — сущность и природа, и одно и то же — лицо и ипостась, ясно, что единоприродные друг другу и единосущные вещи непременно иноипостасны друг другу. А по обеим, то есть по сущности и по природе, ничто из существующего не тождественно иному. Поэтому вещи, соединяющиеся друг с другом по одной и той же природе, или же сущности, то есть имеющие одну и ту же сущность и природу, никак не соединятся по одной и той же ипостаси, или же одному и тому же лицу, то есть не смогут иметь одно лицо и одну ипостась; а соединяющиеся по одной и той же ипостаси, или же одному и тому же лицу, никак не сплотятся по одной и той же сущности, или же природе, то есть отнюдь не окажутся принадлежащими одной и той же сущности и природе. А вещи, соединяющиеся по одной и той же природе, или же сущности, то есть имеющие одну и ту же сущность и природу, различаются друг от друга ипостасями, или же лицами, как это есть у ангелов и людей, и у всех тварных существ, созерцаемых в виде и роде. Ведь ангел от ангела, и человек от человека, и бык от быка, и собака от собаки отличается по ипостаси, [317] но не по природе и сущности. Разум осмелится утверждать и большее: даже в безначальной Первопричине, сотворившей сущее, мы не усматриваем тождественными друг другу природу и ипостась, если в самом деле знаем, что одна сущность и природа Божества существует в трёх ипостасях, отличающихся друг от друга своими особенностями, а три ипостаси — в одной и той же единой сущности и природе Божества. Ведь поклонение наше — Единице в Троице, и Троице в Единице; Отец, и Сын, и Святой Дух — один Бог; и ни Сын не есть Отец, а есть то, что есть Отец, ни Святой Дух не есть Сын, а есть то, что есть Сын; ибо всё, что есть Отец, кроме нерождённости, есть Сын, ведь Он рождён; и всё, что есть Сын, кроме рождения, есть Святой Дух, ведь Он исходит. Однако нерождённость, и рождение,<552>и исхождение не рассекают на три неравные или равные сущности и природы единую природу и могущество неизреченного Божества, а отмечают лица, то есть ипостаси, в которых существует, точнее, которые и есть единое Божество, или сущность и природа; а те вещи, которые соединяются по одной и той же ипостаси, или же лицу, то есть принадлежат одной ипостаси и составляют одно лицо, отличаются логосом сущности, или природы, как это происходит с человеческой душой и телом, и вообще с теми вещами, которые сошлись друг с другом по ипостаси. Ведь такие вещи не бывают единосущны друг другу.
Итак, вещи, соединяющиеся по одной и той же сущности, или же природе, то есть принадлежащие одной и той же сущности и природе, непременно единосущны друг другу и иноипостас- ны, а единосущны по логосу сущностной общности, неизменно усматриваемой в их природной тождественности, почему одна и является и называется тем, что есть, не более другой — ведь все они наделены одним и тем же определением и логосом сущности. Иноипостасны же они по логосу различающей их личной инаковости, почему одна и отличается от другой, и они не совпадают друг с другом в особенностях, отмечающих ипостаси, [318] а каждая своим набором особых свойств привносит собственный логос ипостасной особенности, почему и не приемлет общности с единоприродными и единосущными. Вещи же, соединяющиеся по одной и той же ипостаси, или же одному и тому же лицу, то есть составляющие соединением одну и ту же ипостась, едино- ипостасны друг другу и иносущны. Единоипостасны они по логосу нераздельной личностной единичности, составившейся из них соединением, почему особенности, которые отличают каждую вещь от сущностной общности, одновременным с возникновением соединением между собой делаются признаками составившейся из них единой ипостаси, в которой усматривается взаимное тождество, не содержащее никакого различия, как в человеческой душе и теле. Ведь особенности, отграничивающие чьё‑либо тело от остальных тел и чью‑либо душу от остальных душ, сходясь в соединении, одновременно отождествляют и отграничивают от остальных людей составившуюся из них ипостась, скажем, Петра или Павла, а не душу Петра или Павла от некоего общего тела. Ибо взаимотож- дественны душа и тело по логосу единой ипостаси, составленной их соединением, потому что ни та, ни другое не существовали сами по себе отдельно от другого до того, как они сложились друг с другом для порождения вида. Одновременно ведь происходит и возникновение, и сложение, одновременно с ними и составление вида сложением того и другого. Иносущны же они по логосу взаимной природной инаковости, почему отнюдь не принимают определения и логоса друг друга<553>по сущности, но каждая вещь представляет иной логос собственной сущности, не совпадающий с логосом другой, почему, сохраняя сущностное различие души и тела, мы не производим смешения в состоящей из них ипостаси, которая уничтожилась бы изменением и превращением друг в друга тех частей, или же природ, из которых составилась.
А коли одновременным схождением души и тела для возникновения вида свойственно создаваться каждому отдельному человеку, [319] который по логосу природной общности своих частей сохраняет единосущие с другими людьми, а по логосу их особенности удерживает иноипостасность по отношению к другим людям, природной общностью своих частей соединяясь с другими людьми, с которыми имеет одну и ту же природу вида, но отличаясь ипос- тасной особенностью своих частей от остальных людей, в сравнении с которыми обладает по ипостаси иным и отличным лицом; и по какому логосу отличен от других людей, по тому соблюдает единство собственной личной нераздельной единицы совершенно без различия, а по какому логосу ему свойственно объединяться с другими людьми, по тому сохраняет без слияния различие сущностной инаковости своих частей — то из этого нам безо всякой путаницы понятен логос воплощения, или же вочеловечения, Одного из святой, и единосущной, и поклоняемой Троицы — Бога- Слова.
… ясно уча нас, что Бог–Слово, будучи совершенным по природе и сущности, по которой тождествен Отцу и Духу и единосущен, и по Лицу и ипостаси, по которой отличается от Отца и Духа, без слияния сохраняя различие Лиц — воплотившись от Святого Духа и святой Богородицы и Приснодевы Марии, полностью вочеловечился, то есть сделался совершенным человеком, разумеется, принятием плоти, обладающей умной и разумной душой, которая в Нём восприняла природу и ипостась, то есть бытие и существование, одновременно с самим зачатием Слова, так как Сам Бог–Слово был вместо семени, или, вернее, соизволил оказаться семенем Своего воплощения, и Тот, Кто прост и несложен по природе,<556>по ипостаси сделался сложным, в неизменности частей, из которых [320] составился, пребывая единым, всё тем же, неизменным, нераздельным и не- слиянным, дабы по ипостаси посредничать между частями, из которых состоит, связывая Собой расстояние, разделяющее крайности, устрояя мир и Святым Духом примиряя с Богом и Отцом (Еф 2:15–16) человеческую природу; будучи воистину Богом по сущности и воистину став природным человеком по устроению, Он и неразделен, несмотря на природное различие Своих частей, и неслитен, несмотря на их ипостасное единство, но по логосу сущностной общности частей, из которых составился, природно соединяется с Отцом и Матерью, сохраняя взаимное различие частей, из которых состоит; по логосу же ипостасной особенности Своих частей отличаясь от крайностей — то есть от Отца и Матери, — содержит безо всякого различения единство собственной ипостаси, полностью единое по совершенной взаимной ипостасной тождественности Своих частей. Ведь сущностная общность каждой из частей с крайностями в единстве одной ипостаси, сохраняя без слияния различие с природой другой части, не позволяет благочестивым из соединения познать одну природу обеих, чтобы не стало полным сущностным уничтожением частей возникновение из их целого по сложению одной природы: ведь такое возникновение не сможет никак соблюсти природное сродство крайностей с частями, не сохранит взаимное сущностное различие составных частей после соединения, а явит из соединения одну составную ипостась, сохраняющуюся благодаря естественному существованию частей, из которых состоит. А ипостасная особенность каждой из частей, сложением которых образуется Христос как некое целое, мыслимая вкупе с сущностной общностью, создаёт общий признак частей, которым отмечена возникшая из них единая ипостась. Мы ведь утверждаем, что общей у плоти и Божества сделалась, по неизреченному соединению, единая ипостась Христа, составленная их схождением по природному, или же истинному и действительному, соединению. Общей же я её называю, потому что это — одна и та же самая, собственнейшая ипостась частей, возникшая из соединения, вернее же — одна и всё та же ныне и прежде ипостась Слова; [321] только прежде она была беспричинна, проста и несложна, а потом по причине принятием умно одушевлённой плоти стала, не меняясь, воистину сложной; по ней Христос, отграничиваясь от крайностей — я имею в виду Отца и Мать, — делается Сам с Собой единым, отнюдь не содержа в Себе различия, чтобы не стало полным уничтожением ипостасной тождественности частей возникновение ипостасного же различия частей, разрывающее надвое ипостасное единство лица и<557>не способное сохранить взаимное тождество частей в отношении Лиц, которое расчленяется ипостасным различием на два лица.
Ведь не теми особенностями, которыми отграничивается от остальных людей, соблюдает плоть различие со Словом; опять- таки, и не теми особенностями, которыми отличается от Слова, отграничивается и от нас. Но какими отграничивается от нас, теми сохраняет со Словом ипостасное соединение, или же тождество; а какими с нами природно соединяется, теми, понятно, соблюдает сущностное различие со Словом. Так же и Бог–Слово: какими особенностями отграничивается как Сын и Слово от общего Божества, теми сохраняет с плотью ипостасное соединение, или же тождество, а какими как Бог соблюдает природное различие с плотью, теми, по сущности единый с Отцом и Духом, переменно с Собой и с крайностями являет различие и тождество (1), общностью частей соединяясь с крайностями по природе, а особенностями тех же самых, понятно, частей отличаясь от крайностей по ипостаси; в ипостасной тождественности собственных частей Он выказывает хранение различия крайностей с Собой, а в сущностной инаковости частей обретает природное тождество крайностей со Своими частями. Раз общим частей соединяется с крайностями, а особенностями частей (2) отграничивается [322] от крайностей, ясно, что чем соединяется с крайностями, тем же и сохраняет природное различие частей друг с другом. Чем же отграничивается от крайностей, тем же и являет ипостасную тождественность Своих частей.
Значит, каждой из частей, из которых составился, Христос содержит и общее, и особенное: общее — в логосе сущностной тождественности крайностей с Его частями, по которому и после соединения Он сохраняет различие между частями, а особенное — в логосе ипостасной тождественности частей, по которому отграничивается от крайностей, сохраняя неслитно отличие от них. Ведь при одновременном схождении ради возникновения некоего целого истинное ипостасное соединение частей, сходящихся друг с другом для сложения некоего целого, принимая каждую их особенность, которая отграничивает часть от сущностной общности, вместе с общим, выказывает её воипостасной, а не ипостасью, потому что она не существует отдельно сама по себе, отграниченная от однородных вещей, или же от того, что в соединении ради возникновения некоего целого сосуществует с ней; а именно это и свойственно ипостаси. Ведь что существует отдельно само по себе, и есть ипостась (3), если только ипостасью называют сущность с её особенностями, отличаемую числом от вещей того же рода (4), а воипостазированным<560>— то, что само по себе отнюдь не существует, но усматривается в другом, как вид в подпадающих ему отдельных вещах, или как сложенное с иным, отличным по сущности, ради возникновения некоего целого; и насколько воипостазированное отличается отграничивающими его особенностями от вещей, однородных по сущности, настолько соединяется и отождествляется с соположным по ипостаси. Ведь не теми же особенностями, которыми отграничивается от однородных вещей, отличается и от соположного и сосуществующего по соединению, а какими отграничивающими особенностями отличается от единосущных вещей, теми же и по соединению сохраняет тождественность ипостаси с сопо- ложным, соблюдаемую в совершенном единстве лица, как учит разум истины о Божественном устроении, или же воплощении. [323] Ведь какими особенностями отграничивается и отличается плоть от нас, теми обладает ипостасной тождественностью со Словом, а какими Бог–Слово особенностями отличается от Отца и Духа, отграничиваясь как Сын, теми соблюдает ипостасное единство с плотью, отнюдь никоим образом не разделяемое.
Стало быть, плоть Бога–Слова не есть ипостась. Ведь никогда вовсе, даже на быстрое мгновение мелькнувшей мысли, отнюдь не существовала она сама по себе, отделённая отграничивающими её особенностями от однородных вещей, или обладала особенностью, разделённой с общностью с соположным по ипостаси Словом, а всегда была воипостазирована, так как в Нём и через Него восприняла начало бытия, и сделалась по соединению Его плотью и соединилась с Ним по ипостаси логосом особенности, отграничивающей её от остальных людей. И, яснее говоря, по ипостаси сделалась собственным свойством Самого Бога–Слова, как и по сущности является общим Того, Чьей плотью воистину стала соединением.
Раз Бог–Слово, будучи Богом по природе, принятием умно одушевлённой плоти без изменения сделался человеком, ясно, что, став из обоих единым и воистину выказывая Себя обоими в одном, Он обоих содержит и общее, и особенное, которыми и соединяется, и отличается от крайностей: природным различием собственных частей между собой по сущности соединяется с крайностями, а их же, то есть частей, тождественностью по ипостаси<561>от крайностей отличается. А коли Он же и различие содержит, и тождественность, то ясно, что Он есть и один, и два. Он есть один по логосу собственного нераздельного ипостасного единства, а два есть по логосу взаимной сущностной [324] инаковости собственных частей, сохраняющейся и после соединения (5). Ведь различие — это логос, по которому свойственно соблюдаться взаимной ина- ковости означаемых вещей и который выражает образ бытия (6). Тождественность же есть полное совпадение, по которой логос означаемого обладает совершенным единством, никоим образом не ведающим различия.
Значит, раз сохраняется во Христе после соединения взаимное сущностное различие частей, из которых Он составлен, то ясно доказано благочестивым, что по сущности количество соединённых вещей осталось неумалённым после соединения, без совпадения сохраняя в сложенном из них целом определение и логос сущности каждой части в отличие от другой. Если же сохраняется и ипостасная тождественность целого с его собственными частями, или, говоря яснее, частей друг с другом в сложенном из них целом, то ясно, что части в отношении единой составленной из них ипостаси никоим образом отнюдь не отличаются друг от друга. И затем никаким уже рассуждением невозможно доказать, ни что различное по сущности сливается, ни что единое по ипостаси разделяется.
Значит, если уж мы утверждаем, что во Христе после соединения есть различие, а со всяким различием по необходимости свойственно привноситься количеству, которое, как мы знаем, выражается числом, то мы, справедливо употребляя число лишь для изъяснения различия различающихся вещей после соединения, вовсе не разделяем числом означаемые вещи, а изъясняем, что существование соединившихся вещей сохраняется, потому что любому числу свойственно выражать лишь количество, но не разделение. Ведь что не действует и не претерпевает, как может определять какое бы то ни было соотношение? [325] когда действие принадлежит лишь сущности, как и претерпевать — привходящему, или же качеству, от которых возникают и из которых происходят соотношения, как говорят упражняющиеся в такого рода рассуждениях. Вернее же, если мы точнее рассмотрим, и не они, то есть не сущности и не привходящее, создают соотношения, а создавшая всё причина и могущество, придавшая каждой возникшей вещи и составляющий логос бытия, устанавливающий природное сродство и отчуждение одних вещей по отношению к другим. Если же действительно сущность не есть творящая причина соотношений, то число и того менее, потому что, не будучи сущностью, вообще не способно творить, а не будучи привходящим, или же качеством, и претерпевать не может. А раз числу не свойственно ни творить, ни претерпевать, значит оно есть знак, обозначающий количество, но никоим образом не указывающий на соотношения в изъясняемом<564>количестве, потому что оно не род, к которому можно относить вещи, а знак, как я сказал, указывающий на род, к которому отнесены вещи.
А раз ни творить, ни претерпевать не способно число, то ясно, что поскольку не творит, не изъясняет никакого соотношения, то есть соединения или разделения, — ведь это, как я сказал, относится к другому логосу, а поскольку не способно претерпевать — не разделяется. Ведь само по себе любое число нераздельно, ибо не вмещает движения изменения, что является свойством качества, ни сокращения и расширения, что свойственно сущности, ни увеличения и уменьшения, что есть свойство количества. А раз количество, а не соотношение — количество ведь только просто, а не с изъяснением образа существования — обозначается числом, то ясно, что ни разделения, ни соединения не может по природе производить число, а одно лишь изъявление количества, когда мы мыслим его наличие. Сущности ведь, как я сказал, принадлежит действие, а привходящему, или же качеству — претерпевание; а ни той, ни другим не является число. Если же оно было бы сущностью, то и самостоятельным существованием обладало бы, не нуждаясь в ином для бытия; [326] а если было бы привходящим, или же качеством, то или вносило бы специфическое различие (την ίδια!τατην διαφορά ν βποίει), и составляло бы определение исчисляемого, сочетаясь с родом, и вид изъясняло бы, а не количество, или, соединяясь с видом, вводило бы различие вообще и производило бы отличие одной от другой отдельных вещей, возводимых к одному и тому же виду, или же создавало бы различие в собственном смысле внутри скопления всех свойств одной вещи, и не только другой по отношению к другой, но и обладающей другим качеством выказывало бы обозначаемую им вещь. А раз вообще для определения вещей никто не употребляет число, то и не есть число ни сущность, ни качество. А раз число — ни то, ни другое, ясно, что ему не свойственно ни действовать, ни претерпевать; а раз действовать и претерпевать число не может, то, разумеется, вовсе не соединяет и не разделяет, как нечто действующее, и совершенно не разделяется, как нечто претерпевающее, а, выражая одно лишь количество вещей, никак не затрагивает их соотношения.
А раз одно лишь количество, но никак не мыслимое само по себе соотношение выражается числом, то число есть скорее, так сказать, некое слово и сопутствующее количеству именование. Значит, кто утверждает различие во Христе после соединения, непременно и количество мыслит вместе с различием различающихся вещей. Ведь что совершенно просто, и различия не приемлет, потому что совсем самотождественно и едино, и полностью и целиком безотносительно, как нечто, что не может быть отнесено к количественному роду (7), и поэтому оно никак не исчисляется; а кто вместе с различием мыслит и количество — невозможно ведь познать различие, совершенно непричастное числу — и употребляет число ради одного лишь выражения, а не разделения<565>сомыслимого с различием числа, тот не отклоняется от истины, обозначая посредством числа необходимо сомыслимое с различием количество, поскольку, как я сказал, со всяким каким бы то ни было образом утверждаемым различием непременно возникает и количество; а число, как мы научились, по природе выражает его, а не разделяет.
[327] Если же ещё усерднее печётся об истине тот, кто сомыслимое по необходимости с различием количество обозначает в составе тайны посредством числа, чтобы не проповедать смешения соединяемых вещей — разве не должно по той же причине счесть справедливым, следуя мнению некоторых людей, исповедание сущностного количества природ, сохраняющихся неслитно во Христе после соединения? поскольку различие, как показало пространное рассуждение, свойственно изъявлять числу, а не разделение. А коли неизменным пребыл после соединения сущностный логос каждой из соединившихся природ, не сближаясь с сущностью другой, то очевидно, что Божество Христа осталось по сущности Божеством, не подвигаясь ближе к сущности плоти, а с другой стороны — и человечество Его осталось по сущности человечностью, не допуская перемены в сторону природы Божества. А раз ни Божество Христа, ни человечество не перешли друг в друга из‑за ипостасного соединения, а обе природы, по учению великого Кирилла, остались неслитными, то ясно, что после соединения существует различие сохраняющихся во Христе природ, и возразить на это нечего. А коли имеется после соединения различие природ, неслитно сохраняющихся во Христе, а различие не может познаваться совершенно отделённым от количества, пусть употребляется число различающихся вещей ради изъяснения различия, чтобы нас не заподозрили в том, что мы проповедуем мнимое, а не истинное различие. Мнимым ведь считает разум любое различие, не содержащее действительным образом истины о различающихся вещах.
Итак, мы, не утверждая никогда, будто ипостась и природа — одно и то же в собственном смысле (8), по учению Отцов, как было доказано выше, благочестиво усматриваем во Христе тождество и различие. Первое — по логосу единой ипостаси, по которому исповедуем Бога–Слово тождественным собственной плоти, дабы не получила прибавления лица пресвятая Троица и не сделалась четверицею. Второе же — по логосу сущностной инаковости составляющих Христа частей, по которой они отнюдь не превращаются в Нём друг в друга. Никогда ведь не станут по сущности [328] тождественны Божество и человечество, дабы ничто тварное не стало по содинению единоприродно и единосущно Божеству. Поскольку мы знаем, что утверждать единосущие одной природы с другой — признак помешавшегося рассудка. Ведь одна природа никогда не бывает<568>единоприродна и единосущна другой. Ибо единоприродное и единосущное может утверждаться лишь в отдельных вещах, принадлежащих одному и тому же роду и возводимых к одной сущности.
Исповедание наше таково, что мы ни различия природ, из которых единый составился Христос, после соединения не отрицаем, веря, что природы пребыли без слияния, ни ипостасного соединения не отвергаем, исповедуя одного Христа святой, и единосущной, и поклоняемой Троицы. Но и различие частей, из которых состоит Христос, воистину сохраняющихся в Нём после соединения без рассечения и слияния, изъявляем посредством числа, ради устранения Аполлинариева и Евтихиева слияния, и, ипостасное единство познав, громогласно выставляем против Несториева разделения единую природу Бога–Слова, воплотившуюся в умно одушевлённой плоти — равно избегая и слияния Аполлинария, отрицающего природное различие соединившихся частей после соединения и учащего, что из‑за слияния‑де плоть по природе тождественна Слову, и разделения Нестория, возвещающего ипостас- ное различие во Христе и рассекающего ипостасную тождественность плоти со Словом.
Севир же, утверждая полную тождественность сущности и ипостаси, природы и лица в Божественном воплощении, не знает ни неслитного соединения, хотя притворно его и утверждал, ни нераздельного различия, хоть и этим болтливо хвастался, а сделал соединение слиянием, следуя Аполлинарию, различие же — отчуждением, следуя Несторию. Ведь коли одно и то же — ипостась и природа, то никоим образом не будет у него плоть ни тождественна Слову, ни отлична от Него. Ибо если он будет утверждать во Христе после соединения различие как в природном качестве[218], окажется, что он вместе с Несторием и сам разделяет соединение, вводя после соединения ипостасное различие плоти со Словом, потому что в природном качестве ничем иным не сможет он помыслить различия, кроме как различием в ипос- тасном качестве, раз уж тождественны природа и ипостась. Ведь утверждающему различие как в природном качестве, неизбежно приходится вводить ещё и различие как в ипостасном качестве, чтобы выказать ипостась тождественной природе.<569>Если же станет отрицать ипостасное различие после соединения, избегая разделения, то пусть и природное различие после соединения отринет, если только решит быть последовательным и постарается соблюдать правила, какие сам себе определил, раз уж усмотрел взаимное тождество между природой и ипостасью по логосу и определению. Если же по обеим — я имею в виду, по природе и по ипостаси — не имеет, как кажется Севиру, плоть различия со Словом, то пусть она явно будет Ему единосущна и единоипостас- на, в согласии со вздорными измышлениями Аполлинария. Если же будет плоть единосущна Слову, то и Отцу, и Духу единосущна будет, и окажется, что Троица стала четверицей, поскольку единосущные вещи не допускают ипостасного совпадения друг с другом. А если будет плоть единоипостасна Слову, то будет иной сущности. Ведь единоипостасные вещи обладают логосами сущности, непременно совершенно отличными [330] друг от друга. Если же плоть иносущна Слову, как единоипостасная Ему после соединения, то окажется Христос у Севира рассечённым после соединения на две природы, если только число действительно, как он считает, всегда обладает способностью разделять. Так‑то вот всё, что противоборствует истине, легко опровергает само себя и рушится.
А если тем, что утверждает единую сложную природу Христа после соединения, он полагает придать ей различие как в природном качестве, то, во–первых, раз природа сложна, ничему вообще сущему не будет единосущен Христос, если только Христос по сущности и природе один и единственный. Природа ведь природе, как уже сказано, никак не может быть полностью единосущна. А не будучи единосущен ничему из сущего, Он не будет полностью ни Богом, ни человеком, или, если уж Богом, то проповедующий это выйдет многобожником, потому что окажется, что, приписывая Богу Отцу и Святому Духу несложную, как бы простую природу, а Христу Богу приписывая природу сложную, как бы не простую, он возвещает два божества — одно простое и одно сложное.
Затем, если утверждающий различие как в природном качестве скажет, что различным качествам подлежат природы, к которым относятся качества, то окажется, что и он обнаруживает две природы после соединения, против которых вёл борьбу, и невольно вынужден согласиться. А если скажет, что различие относится к пустым качествам, лишённым действительности, то таким же пусть и соединение объявит. Ведь очевидно, что различие после соединения и само соединение относятся к одними тем же вещам, — и вот он несколькими слогами ввёл самопроизвольность (τον αυτοματισμών) Эпикура[219] и<572>лживое измышление Мани[220], раз по истине нет у него Христа в действительности, а есть лишь в призрачных качествах, и будет Христос Богом лишь качеством, а не делом. Ведь бессмертность и смертность, между которыми он утверждает различие после соединения, принадлежат природам, но не суть природы. Где же смертность, коли нет умирающего, или бессмертие, коли нет природы, к которой не прикасается смерть? Но подлинно неразумно лукавство, и желанию казаться мудрым свойственно творить великую глупость. И людям благоразумным [331] полезнее отвечать им молчанием, нежели, опровергая их, и самим показаться насмехающимися над тайной. А Севир, так мысливший о Христе, подлинно умер вместе со своими учениями.
Мы же не так мыслим, не так верим, и «не такова доля Иакова», говорит Сказавший (Иер 10:16), но исповедуем, что из двух природ, совершенных каждая по собственному логосу бытия, — я говорю о Божестве и человечестве — составился один Христос, или же одна Его ипостась, и верим, что эти природы пребыли неслитными и без какого бы то ни было разделения после соединения. Ибо веря в существование Христа, мы исповедали, что природы, из которых Он составился, сохраняются после соединения. И поэтому природное в Нём — относящееся, разумеется, к частям, из которых Он составлен, — проповедуем различие, потому что не тождественны по сущности Божество и человечество, ипостасную же тождественность, ибо по ипостаси явно тождественна плоть Слову. Итак, ведая действительное различие природ, из которых составился Христос, после соединения, мы и ипостасное тождество знаем, раз природно различные части Христа не отличаются друг от друга по ипостаси как бы составленного из них целого, потому что по логосу целого составным частям целого вовсе не свойственно отличаться друг от друга.
Природами же, значит, мы Его исповедуем двумя, познав вместе Богом и человеком, раз действительно прилагаем к Нему не пустые и бессодержательные именования. Верим, что в двух природах нераздельно и неслитно пребывает Он после соединения, и проповедуем, что Он полностью есть в Божестве и Он же полностью есть в человечестве, как целое в частях. Ведь Он как целое познаётся после соединения в тех частях,<573>из которых составлен, потому что и бытие, и ненарушимое существование, и собственное именование Христа обнаруживаются ни в чём ином, как в пребывании природного бытия частей, из которых Он составился, после соединения, так как не только из них состоит, но и существует в них, а вернее, [332] Христос и есть они; исчисляем же мы после соединения части, из которых состоит Христос, не разделяя — да не будет этого! — природы, а лишь выражая различие между ними, сохраняющееся после соединения. Соединение же исповедуем, следуя святому Кириллу, природным схождением, то есть подлинным и действительным, и пресвятую Деву возглашаем воистину и подлинно Богородицей не просто так, а как воистину зачавшую Самого Бога–Слово, прежде всех веков неизреченно рождённого от Бога–Отца, и несказанным образом родившую воплотившегося от Неё. Его же превозносим чудеса и страдания, как единого, конечно же, Христа, совершающего дела и Божеские, и человеческие: Божеские — плотским образом, ибо плотью, не лишённой природного действия, осуществил могущество чу- дотворения, а человеческие — Божественно, ибо без насилия над природой по свободному соизволению принял на Себя испытание человеческими страданиями. Его же славим крест, и смерть, и погребение, и воскресение, и вознесение на небеса, с которых Он сошёл бесплотно и, никоим образом не охватываемый сущим, не перемещался, меняя место за местом. Он ведь свободен от всякого ограничения, но по природному человеколюбию явился во плоти, став, как изволил, охватываемым нашим существованием по действительному рождению от женщины. Поэтому одно поклонение с Отцом и Духом оказываем мы Воплотившемуся.
А коли мы душою и устами именуем святую Деву воистину Богородицей и исповедуем ипостасное соединение, и считаем, что соединение осуществилось схождением природ, и проповедуем единого Господа, Христа и Сына и одну воплотившуюся природу Самого Бога–Слова, и верим в Христа как в одно из Лиц Святой Троицы, спокланяемого и соисчисля- емого с Отцом и Духом, — как могут упрекать нас в разделении люди, не ведающие страха и отваживающиеся на всякую ложь, из‑за того только, что мы произносим пустое выражение «число» единственно ради изъяснения, как уже многократно сказано, различия природ, сохраняющегося после соединения? Если и в самом деле число [333] по необходимости непременно разделяет количество вещей, пусть кто‑нибудь это докажет — и мы возлюбим эту клевету, как истину. Если же они лишь оскорбляют оговорами проповедующих истинное вероучение о тайне, потому что сами мучаются из‑за него жаждой славы, то в день суда дадут Богу отчёт, по слову апостола (1 Рим 14:12), за тех, кого вовлекли в заблуждение — если уже совершили пробег настоящей жизни. А которые ещё живы,<576>тех да исправит Бог и да приведёт к познанию истины, с которой они теперь враждуют. Так ведь полезно говорить по заповеди, приказывающей молиться за проклинающих (Мф 5:44).
Итак, я тебе вкратце изложил рассуждения о том, о чём ты спрашивал, ради полного твоего убеждения, не мысля в душе одно, как некоторые приверженцы Севира там и сям разглашают, а собеседникам говоря другое; так не думай, а я как научен, и мыслю, и верю, и от Отцов воспринял, так и говорю. Да вернее сказать, в моих речах воплощается сама моя мысль. И если моё слово ложно, да не улучу отныне блаженства, но как плод обмана пожну отчуждение от обещанных благ. Ты же ради моей послушности взамен удостой меня твоих молитв, чтобы Христос, Бог наш, спасение боящимся Его, излечил раны моей души силою тайны животворящих страданий, которые ради нас претерпел Тот, Кто один прославляется вовек со Отцом и Святым Духом. Аминь.
1. В определении, говорит, усматривается общность вещей, тождественных по сущности.
2. Говорит, что свойства, отличающие сложную ипостась, являются общими для её частей.
3. Точное определение ипостаси.
4. Определение, или же описание, воипостазированного.
5. Определение родового различия.
6. Определение родового тождества.
7. Родом называется количество, которое выражается числом.
8. Сказал «в собственном смысле» потому, что собственные определения не превращаются друг в друга. Ведь у каких вещей не одно определение, не один у тех и логос, а у каких не один логос, у тех различен образ бытия, а у каких вещей различен образ бытия, у тех нет и полной [334] тождественности. Значит, не тождественны природа и ипостась, потому что действительно не один у них образ бытия, логос и определение. Значит, в несобственном смысле и относительно чего‑либо, а не в собственном смысле пойдёт речь об ипостаси.
Письмо XVI. Тому же
Душу мою, глубоко израненную скорбью из‑за того, что приключилось с благородным стражем добродетели господином Георгием по навету людей, не боящихся Господа, утешило прибывшее твоё божественное письмо, святой отец и принеся радостную весть о твоём здоровье, всем желанном, и обнаружив твёрдость доброго исповедания Господа<577>Иисуса Христа, истинного Бога нашего. Укреплённая испытанием страстями, она обратилась в неколебимость у тебя, ставящего ни во что невзгоды настоящей жизни, которой и счастье некогда презрев, ты все желания души перенёс на чаемое, за что и отмечен верой и чистой совестью; одна сохраняет благочестивый разум, отнюдь не оскверняемый ложным учением, другая же созидает богоугодную жизнь исполнением заповедей. И то ведь, и другое — я говорю о разуме и образе жизни — потребно человеку, возжелавшему всему предпочесть общение с мудростью, чтобы мы и благочестиво возвещали тайну совершившегося ради нас во плоти самоумаления Бога всяческих без перемены, исповедуя Христа воистину Богом и вместе человеком: Тем беспричинно и изначально бывшим, этим же ставшим затем ради нас. Ни того, чем был не отстранил из‑за того, чем стал, ибо неизменен. Ни того, чем стал не отверг из- за того, чем был, ибо человеколюбив. Ему ведь, единственному истинно сущему, по преизбытку могущества возможно было без изменения и слияния стать чем не был, и полностью пребыть и чем был, и чем стал, [335] по предельной единственности собственной ипостаси не принимая разделения и сохраняя в Себе после соединения различие природ, из которых составился, раз, соединившись по ипостаси с умно одушевлённой плотью, чудесами выказал Себя неизменно пребывающим, чем был, а страданиями явил Себя без перемены сохраняющим то, чем стал, и тем и другим — я говорю о чудесах и страданиях — даровал нам истребление греха и благодать обожения. И почтили призыв благодати переменой жизни, осиянной соблюдением заповедей, ничуть не колеблемые никаким наслаждением или каким бы то ни было страданием, и во всём, что делаем и терпим, стремились бы лишь к Богу, отдавшему Себя в возмещение и выкуп ради нас (1 Тим 2:6), и вверили Ему всю жизнь нашу, как настоящую, так и будущую, — ибо мы существуем из Него по логосу творения, и Им по образу управления, и упокоимся в Него по благодатной тайне чаемого обожения (Рим 11:36), — и получили за кажущиеся нынешние несчастья вечное счастье, выказав в том, что претерпеваем, наше тайное стремление к Богу, которое никакие приключающиеся нам скорби не могут изменить.
<580>Стало быть, не будем унывать в скорбях (Еф 3:13), досточтимый отец, зная, что скорбь творит терпение, терпение же — опытность, опытность — надежду, а надежда не постыжает (Рим 5:35), нерушимо обладая вкушением вечных благ за претерпеваемое нами, но будем мужественно нести случающееся с нами, взирая на вождя нашего спасения (Евр 2:10), Иисуса, Который, будучи истинным Богом, ради нас пожелал принять смерть, чтобы, страдая, мы радовались и, уподобившись Ему смертью (Рим 6:5), заквасились для воскресения закваской непобедимой жизни. Раз уж желает Божественный закон, чтобы мы несправедливо страдали, творя добро как ученики Христовы ради осуждения греха, привнесённого посредством обмана умным змием, который соблазнил [336] человека преступить Божественную заповедь и предпочесть временное вечному; а его мы получили власть попирать (Лк 19:19), сохраняя хранящую благодать соблюдением заповедей — а оно, по здравому рассуждению, только вольным и невольным мучением плоти исполняется у любящих Господа, в Котором утвердив всё твоё желание, ты не чувстуешь несчастий, святой отец, ибо у тебя настоящее горе побеждается радостью чаемых благ, которых да сподобимся и все мы, и да уделит нам от них великий Бог и Спаситель наш Христос (Тит 2:13), как знает, каждому по достоинству, предстательством пречистой и всесвятой Своей Матери- Приснодевы и всех святых. Аминь.
Письмо XVII. Юлиану, схоластику Александрии, о церковном учении относительно воплощения Господа
Великим ликованием и духовной радостью наполнило меня, убогого и грешного, а со мной и всю, так сказать, святую Божию соборную Церковь драгоценное письмо моего 6о- гохранимого господина, принесшее нам добрую весть о твёрдом и непоколебимом знании, которым он сам, а с ним и господин мой Христопемит, мудрейший схоластик, обладают относительно правого, и благочестивого, и спасительного исповедания веры во Христа, истинного Бога нашего, того ради ставшего человеком, чтобы собрать в Себе природу людей и остановить её порочное движение к самой себе, а вернее, возмущение против самой себя и разделение, в котором нет покоя из‑за шаткого движения воли относительно каждой вещи. Поэтому мы все, благодаря за вас Бога, драгоценнейшие, непрерывно творим молитву, хоть и грешны сами, дабы<581>вы сохранили навсегда недвижно и неколебимо спасительное исповедание веры и верили, что Бога–Отца Сын и [337] Слово, без греха став ради людей воистину человеком, одним из людей и подобным нам человеком, не изменил Своего Божественного бытия и, сделавшись человеком, и истинно человеческого бытия Своего не уменьшил, оставшись, чем был, и что есть, и чем вечно будет по природе — Богом; но, будучи Богом по сущности и природе Сам по Себе, по устроению ради нас стал, не изменившись, воистину человеком — разумеется, принятием плоти, обладающей умной и разумной душой. Поэтому Он же и есть истинно Бог по природе, и Он же есть по природе истинно человек: Тот же самый полностью и то, и другое есть воистину, так как ни одна из природ, собранных вместе ради ипостасного соединения в тайне Его воплощения, или, скорее, полного вочеловечения, отнюдь не отрицается соединением, а сохраняет после соединения свой сущностный логос и определение, или природную особенность, по сравнению с другой без слияния и превращения. Ведь и различия между собранными в одну ипостась природами не устраняет соединение, но полностью исключает их разделение на самостоятельные части.
Значит, раз во Христе и после соединения неумаленно сохраняются по природе части, из которых состоит Христос, как же будет неправильно исповедание частей, из которых состоит Христос, и после соединения? как считают некоторые люди, не понимая, что ненадёжно, и опасно, и всем душевредно ополчаться против очевидного и отрицать явную истину, и свойственно лишь тем, кто вообще не ожидает воскресения и суда. Так кому же не ясно и не очевидно слово истины — простое, и бесхитростное, и вообще без сложности? Ведь коли Бог и человек после соединения Христос действительно и воистину, а не одним лишь названием и именованием считается Богом и человеком, то ясно, что кто Христа мыслит и утверждает после соединения вместе Богом и человеком, вместе с этими именами исповедует и истинное бытие природ, обозначаемых именами, если только не считает, что ко Христу относятся пустые именования, [338] совершенно лишённые действительности. Что же тогда нелепого совершила святая Божия соборная Церковь, утверждая, что части, из которых состоит Христос, сохраняются во Христе, при теснейшем соединении, неслитными по природе и нераздельными и после соединения? Что помыслила она чуждого учению святых Отцов, раз полагает, что соединением ни Божественная природа Слова не обратилась в природу плоти, ни природа самой плоти не перешла в природу Слова после соединения, и так и учит мыслить и говорить верных? Что из отеческого предания не утвердила она ещё крепче, обучая мыслить таким образом и исповедуя Его же одного и Господом, и Христом, и Сыном, и единую Его, воплотившегося<584>Бога–Слова, природу, воплотившуюся в плоти, обладающей умной и разумной душой, и понимая это выражение в согласии с истолкованием святого и блаженного отца нашего Кирилла, — полагая выразить словом «воплотившаяся» привнесение нашей сущности и не отрицая природы плоти Слова из‑за соединения? Ведь те части, которые без какого бы то ни было умаления сохраняются во Христе и после соединения неслитными и неизменными по природе и нераздельными по теснейшему соединению, разумеется, и исповедовать таковыми после соединения в высшей степени пристойно и справедливо. Ибо истинной вере свойственно исповедовать то, что мы научились мыслить. Значит, раз части, из которых состоит Христос, сохраняются после соединения, то и мыслить их существование во Христе после соединения совершенно правильно. А раз правильно мыслить, что после соединения сохраняются части, из которых состоит Христос, то гораздо правильнее и вместе пристойнее и исповедовать их, а всем, заботящимся о спасении, — важнее, если в самом деле доказательством истинной веры является её полное исповедание. Вот и довольно об этом. Да более и говорить нет нужды, обращаясь к вам, от кого по благодати ничего не скрыто из относящегося к правой вере Христовой.
О чём же вы мне написали, драгоценнейшие, сообщил я благочестивому рабу Божиему преблагословенному наместнику и передал ему драгоценное ваше послание, и он благосклонно обещал исполнить любое ваше [339] пожелание. И я не перестану напоминать ему, пока он полностью не совершит, что вы хотите. Господь же и Бог всяческих и Спаситель Иисус Христос, ради нас добровольно принявший смерть, и собственной кровью избавивший нас от власти тьмы (Кол 1:13), и давший нам новую заповедь — так же любить друг друга, как и Онлюбитнас(Ин 13:34) — Сам да возьмёт вас за правую руку, и да руководит вас на всякое благое дело, и да направит благочестивые шаги ваши, и да отнесёт вас в изобилии плодов праведности в пречудное место обитания Своего, где и есть селение всех радующихся (Пс 86:7).
Письмо XVIII. Написанное от лица Георгия преблагословенного наместника Африки, александрийским монахиням, отпавшим от соборной Церкви
Полагал я, что вы, воистину твёрдо укрепившись, не отклоняетесь движением души от правого и благочестивого исповедания и надежды непорочной и безошибочной веры Христовой, благоговея перед Божией благодатью, призвавшей вас, и соединившей с живым, невредимым и непорочным телом<585>святой, соборной и апостольской Церкви, и укрепившей уже разрушавшихся от губительной болезни заблуждения и неведения, и сделавшей вас полезными членами всеобщего тела Церкви, в которой провозглашается благочестивое, и правое, и истинное, и спасительное могучее учение апостольской веры, охватывающее собою всю поднебесную и постоянно присоединяющее недостающее, прибавляя его к уже собранному, и показывающее, что у всех, от края земли до края её, одна душа и один язык духа по единомыслию и единогласию веры, которую создавший людей Бог–Слово неизреченно принятием плоти, обладающей умной и разумной душой, а не переменой Божества ради людей став воистину человеком, одним из людей и подобным людям, но, разумеется, без греха — научил нас, людей, исповедовать и содержать, не отрицая ни одну из Его природ после соединения, или же после вочеловечения [340] — ни Божественную, по которой Он Сам по Себе есть вечно Бог и единосущен Отцу и таковым пребывает, ни человеческую, по которой Он же ради нас воистину стал человеком, ибо человеколюбив, и по которой единосущен нам. Ведь Он и не переменился от того, чем был, и всегда будет Богом по природе, и того, чем стал — человеком, по нераздельному соединению с одушевлённой плотью — не изменил природу, ибо всё тот же есть Он и Бог, и человек — не названием одним и именованием будучи Богом и человеком, а действительно и истинно являясь в собственном смысле Богом и человеком, и по истине так именуясь. Единством обладает Он от соединения и единственностью по ипостаси, а не по природе, как учат Отцы, говоря: «Если обе и одно, то не природой — схождением»[221], по которому ради нас, ибо человеколюбив, Он по устроению принял сложность, сохраняя без ущерба и после воплощения природную простоту, по которой пребывает единоприроден Отцу и единосущен. Ибо не тождественны Божество и человечество. Хоть и сделался человеком Бог–Слово, но человеком сделался умным образом по принятию плоти, соединившейся с Ним нераздельно по ипостаси. Поэтому и Бог Он же есть в собственном смысле, и человек, ибо и одно есть, и другим стал, и тем, и другим будучи полностью, не смешиваясь в крайней единственности ипостаси так, чтобы совсем отсутствовал логос различия, но и не разделяясь ненарушенной инаковостью природ, из которых составился, по которой из‑за соединения никоим образом не уничтожился логос различия.
Значит, раз и после соединения сохраняется неслитно различие природ, из которых состоит Христос,<588>нет никакого вовсе рассуждения, как мне кажется, которое могло бы доказать, будто правильно не исповедовать количество частей, природно различных и сохраняющихся во Христе по неразрывному соединению, так как любое различие вместе с собой привносит непременно количество каких‑то вещей, в чём‑то различающихся между собой. Ведь отдельно от количества ни один человек, будь он самым изобретательным и находчивым, никогда не сможет утверждать существование различия, [341] если только обладает здравым рассудком, и хоть немного разумеет истину, и, значит, ясно понимает, что‑либо в сущностной инаковости каких‑то вещей, либо в неодинаковости каких‑то вещей относительно качеств и особенностей состоит любое различие, которое во всяком случае создаётся количеством различающихся вещей, существуют ли они в соединении или же без него. Ведь в вещах, в которых не усматривается во всех отношениях один и тот же логос, присутствует образ количества, а различие — его отличительное свойство. Значит, раз во Христе из‑за соединения следует по разуму, как учат Отцы, утверждать полную ипостасную единичность, а из‑за различия составляющих Христа природ, которые сохраняются во Христе неслитно и нераздельно и после соединения, логично и пристойно утверждать количество, то ясно, что как не утверждающий, что Христос по ипостасному соединению есть единая воплотившаяся природа Бога–Слова, правильно понимаемая по истолкованию святейшего отца нашего и учителя Кирилла, не верит в совершившееся соединение, так и не исповедующий после соединения две природы, из которых состоит Христос, не может утверждать, что между ними сохраняется различие. Ведь после соединения различие заключается в природной инаковости частей, из которых состоит Христос, а не в одной качественной неодинаковости безотносительно к природам, лежащим в основании качеств — без них наличие качества самого по себе относится к вещам невозможным, если только мы не желаем ввести пустое, а точнее говоря, ложное и недействительное различие.
Будучи убеждён, что вы держите это исповедание веры в согласии с учением Отцов, я никогда не затруднялся во все концы писать патриархам и епископам, и начальствующим, и самим благочестивейшим и всемилостивым государям нашим, благодаря Бога и объявляя всем искреннее обращение ваше и веру во Христа. И никогда не думал я, как уже сказал, что вы так быстро отвратитесь от вашего спасительного призвания. Но раз уж по моим грехам лукавый, изначально обманом втянувший род человеческий в погибель и уничтожением вас смог соблазнить, чтобы вы предпочли ложь [342] правде и более, нежели Богу и назначенному святым блаженству, предались по злому навыку обольстителям, умеющим лишь заманивать к смерти, и сумел вернуть вас, по выражению пророка, как собак на собственную блевотину (Прит 26:11) — приказываю вам, если вы действительно поражены столь неизлечимо и решились до конца отвергать благодать Христову, отдать<589>дары, которые вы от меня получили, слуге Фе- опемпту, единственно ради этого посланному мной с письменным приказанием, чтобы у вас не было никакой неясности в этом деле. И ещё: если придёт что на ум благочестивейшим, и христолюбивым, и всемилостивым государям нашим и святейшим патриархам, когда они всё про вас узнают от меня, с Божией помощью явившегося пред лицом их светлости, то я посчитаю, что это надлежит исполнить. Да я ведь и не умолчу о таком зле. Если же, помышляя в уме вашем о страшном судилище Хрис–ПИСЬМО XVIII Яхтовом, на котором в присутствии ангелов, и архангелов, и всех ратников небесных воинств, и всей природы человеческой совершится — предсказываю вам! — кара за это ваше деяние, вы раскаетесь и вернётесь к Богу, снова призывающему вас в благости, то я и мною дарованное вам строение желаю за вами оставить, и не перестану, пока Провидению угодно, чтобы я жил этой временной жизнью, измышлять способы доставлять вам изобильное существование, и не откажусь самим собою выкупить ваши души, если уж того непременно потребуют обстоятельства. И давать- то буду с охотой, ибо к тому призывает меня Бог Своей благодатью — если только вы снова вернёте сами себя Христу–Богу и вашим возвращением вполне исправите отпадение, которым отсекли себя от Его тела.
Письмо XIX. Пирру, святейшему пресвитеру и игумену
Святое твоё, богоугодный отец, прочитав письмо, узнал я, что ум твой весь просветлён полнотой Духа, и распознал, что он настолько же превосходит естественную сообразительность, насколько достиг Божественной и сверхприродной мудрости. Мне ведь казалось, что я сквозь письмена вижу пред собой сам твой богомудрый ум, сверкающий одними лишь чистыми лучами Духа, которыми тому свойственно преображаться в нечто более близкое к Божеству, кто удостоился усыновления Отцу всяческих,<592>и настолько же освобождающий меня от неведения Божественного учения, насколько мне раньше казалось, что я обладаю знанием о нём. Поэтому, изумившись остроте твоего ума во всём, я лишь возопил теми же словами, какие некогда некая жена закричала ко Господу, потрясённая силой Его речей: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, которые Ты сосал!» (Лк 11:27). Не только родившую тебя славлю я блаженной, честной отец, как удостоившуюся сделаться матерью такого сына, но и мысль твою, всегда зачинающую, и вынашивающую, и рождающую благочестивое слово, ибо она по благодати сделалась чревом, вмещающим сверхъестественное Слово но сродству воли с Самим же Словом. И но твёрдому твоему навыку, исходящему из сердца, будто грудью, вскармливаешь ты Слово, питая его деянием и созерцанием, и Оно возрастает вместе с благочестивыми помыслами и добрым нравом и — удивительная вещь! — собственным возрастанием творит обожение вскармливающего ума. Что же иное мог я сказать тебе, честной отец, зная, что ты стал родителем таких Слов, в которых как бы с некоей возвышенной горы ведения ты раскрыл постановление о Божественном учении, будто богоначертанные скрижали, обретённые и явленные через нового Посредника, нам посланного великого Моисея, иерея иереев и главу над Божественным [344] священством всей земли; а постановление это святая и единопоклоняемая Троица сообщила посредством вышеназванного архиерея и ради единомыслия теснее связала Церкви, презревшие нововведение в вере, которое понравилось многим в городе Александра.
Окончательно вынесенное постановление сохранило ту мысль, в которой богоносные отцы наши заповедали веру святым Церквям, единым и всё тем же утверждая Бога–Слова и до принятия, и после принятия умно одушевлённой плоти, которую Он ради нас соединил с Собой по ипостаси, приняв от святой Богородицы и Приснодевы Марии — потому, разумеется, что соблаговолил Сам сделаться семенем Своего воплощения, чтобы и человеком воистину стать, и выказать в бессеменном зачатии и бестленном рождении обновлённую природу, не претерпевающую в обновлении никакого умаления. Ибо по благости к человеку тайной явилось добровольное самоумаление — не отпадение от Божества, а свободное нисхождение во плоти: ведь и став, чем не был, Он остался, чем был, ибо неизменен. И то, чем стал, сохранил, пребыв, чем был, ибо человеколюбив. В том, что совершал Божественным образом, выказывал без перемены то, чем стал, а в том, что претерпевал человеческим образом, удостоверял<593>неизменность того, чем был. Ведь Божественное совершал Он плотски, потому что посредством плоти, не лишённой природного действия, а человеческое — Божественно, потому что по самовластному желанию, а не по внешнему принуждению попустил Себе испытание человеческими страданиями. А не Божественно совершал Божественное, ибо не только Богом был (οτι μη γυμνός υπήρχε Θεός), и не плотски — человеческое, ибо был не всего лишь человеком. Поэтому чудеса не обходились без страдания, а страдания были не без чуда, но первые — скажу не без дерзости! — были не бесстрастны, вторые же — очевидно чудесны; и чудеса, и страдания — необычайны, ибо и Божественное, и человеческое исходило от одного и Того же воплотившегося Бога–Слова, и в том, и в другом удостоверявшего действительную истинность и того, из чего состоял, и того, чем был. [345] Ведь создавшееся из каких‑либо частей соединением по природному схождению без слияния и соблюдает неизменными природы, из которых составилось, и сохраняет без умаления силы своих составных частей для совершения единого дела, будь то страдание или чудо — как изображает, отец, твоё чудесное и соответствующее тайне Божественного воплощения уподобление раскалённого меча, резание которым, как мы знаем, жжёт, а жжение, как ведаем, режет. Ибо огня и железа состоялось ипостасное схождение, причём ни один, ни другое из‑за соединения с иным не потеряло своей природной способности и после соединения содержит её неотлучно и без отделения от сопряжённого и сосуществующего.
Такую вот, значит, обнаружил я пронизывающую ваше письмо точность в изложении Божественного учения, задумавшись о котором в меру присущей мне невеликой способности мыслить, я горячо возжелал сделаться способным сохранить его и удержать умом без малейшего ущерба от какого бы то ни было забвения. Ты же, богочтимый отец, пожалей меня, раба твоего, и по своему человеколюбию даруй необходимое прощение тому, кто не в состоянии исполнить повеление. И не порицай моё неповиновение, а лучше одобри меня за то, что я стараюсь осознать собственную невежественность. Ведь ненависти достойна опрометчивость, первое порождение крайнего неведения, от которой обычно является порок надменности, внушающий охваченным им враждебное Богу расположение души; и прими мою мольбу, не запятнанную страстью, и не оттолкни того, кто обращает к тебе те же речи, которые уже обращали к Богу в подобных обстоятельствах сначала Моисей, а потом и Иеремия; первый сказал: «Молю Тебя, Господи!<596>человек я не речистый, и таков был и вчера, и третьего дня, и когда Ты начал говорить с рабом Твоим: я заикаюсь и косноязычен» (Ис 4:10). Второй же: «О Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод» (Иер 1:6). Я ведь поистине заика и косноязычен, и лишён разумения, необходимого для речей о высоком; нет у меня ни ума, прилежащего Божественным предметам, ни силы речи, которая могла бы соответствовать величию обсуждаемого. Ведь я ещё подвержен по молодости страстям, и плоть моя побеждает, восставая против духовного закона. Да даже если и предположим, что у меня достанет на это способности, кто будет столь опрометчив и дерзок, чтобы ещё рассуждать о вещах, которые таким образом по Божиему суду были проречены иерархами?[222] Лучше я попрошу в драгоценном твоём письме разъяснить мне посредством определения, что есть действие (ενέργεια), и в скольких смыслах говорится о действии, и что наряду с ним думать о «деянии» (ενέργημα), и какое различие между обоими словами и между ними и «делом» и «деланием», чтобы я мог понимать значение писаний. Ведь я до сих пор не смог понять в точности^ каком смысле и как следует говорить и мыслить о едином действии. Мы ведь не просто произносим бессмысленные слова, а выражаем словами мысли. По этой причине я часто обнаруживал, что богословствующие Отцы уступали в словах, но никогда — в мыслях, потому что не в слогах, а в мыслимом и действительном состоит тайна нашего спасения. То они делали, заботясь о мире, а это — укрепляя души истиной. И довольно об этом.
Прошу я, честной отец, твою святость благосклонно принять божественных Отцов, которые принесут это неважное письмо, — они ведь ради общей пользы монашеского чина подвергли себя опасностям мореплавания, — и благоволить стать для них всем, как желает того строгий смысл Божественной заповеди от стремящихся к Божественному и единственнейшим образцом для своей жизни ставящих воплощённое Слово. Они ведь в этом деле достойны вашей заботы,<597>потому что безукоризненно несут Божественное иго добродетели и ведения. Опасаюсь я, что за то, что пишу, подвергнусь упрёку в неуместной откровенности и грубости со стороны людей, не знающих тебя, отец, и не испытавших [347] твоего благоволения, и что обо мне справедливо будет сказано, как выразился некий мудрец, чуждый нашему учению, когда увидел чванившегося чем‑то неотёсанного простака:
Умный улыбкой наглость разжёг в дураке.
Во всём, значит, святой отец, извини меня, раба твоего, и пресвятыми твоими молитвами умилостиви ко мне Христа–Бога, Которого всегда чтишь и чистотой ума, и строгостью жизни.
Письмо XX. Монашествующему Марину
Ведая множество собственных прегрешений, и созерцая по справедливости ожидающее меня за них осуждение после окончания жизни, и помышляя в душе, сколь великий и страшный собирается суд, на котором каждый из нас по достоинству примет воздаяние за содеянное, замыслил я сделать моей сожительницей немоту, всячески избегая речей о Божественном, превосходящих, как мне кажется, мои способности, — чтобы не подпасть ещё большему и справедливому осуждению за то, что произношу слово Божие, омертвлённое моим неделанием добрых дел, и поэтому неспособное подать слушающим жизнь в благодати, и бессильное обнаружить добродетельный нрав в образе жизни говорящего, и не испытать в грядущем исполнения угрозы за то, что не только в самом себе по лукавству нрава умертвил я животворящее слово Божие, но и слушающим меня явил, как живое и всем явственное изображение пренебрежения им, весь мой скверный образ жизни. Я, стало быть, как сказал, зная об этом и этого остерегаясь, отогнал от себя стремление говорить и писать о слове Божием, которого труд не творю, считая величайшей несправедливостью и гибельным ущербом попусту пожинать похвалы слушающих. Когда же, [348] многократно заклиная меня божественными доводами, поборол моё решение молчать многоразумный и многочтимый муж, святейший мой игумен, которого не смог я оттолкнуть ради сияющего в нём, по божественному его благоразумию, великолепия добродетелей, и принудил меня начертать к твоему благочестию худую эту грамоту, с величайшей пользой рассказав отчасти о твоих совершенствах — счёл я должным сжато сказать то, что тебе, и мне, и всем, желающим внимать, полезно и спасительно.
<600>Давид, великий пророк и царь, указывая путь истинного ведения к Божественным добродетелям и приоткрывая дверь деятельного знания тем, кто решил любить Бога и всему земному предпочитает Божественное спасение, говорит: «Начало мудрости — страх Господень; разум добрый у всех, творящих её» (Пс 110:10). Раз начало мудрости — страх, то концом мудрости, понятно, является добрый разум у творящих её. А раз это так, то постараемся, сколько есть сил, обрести страх Божий и добрый разум. Страх — чтобы избегать скверны греха, из опасения вечного наказания отчищая от неё душу, разум же — чтобы сделаться разумными делателями Божией воли. Ведь кто страшится возмездия за нарушение Божиих заповедей, тот не даётся в плен страстям, оскверняющим его душу, а в ком прочно укоренился добрый разум, должным образом отличающий временное от вечного, тот обильно обогащается Божественными благами, отнюдь не дозволяя своему знанию праздно бездействовать. Ведь как страх в истинно боящихся Бога делается губителем нечистых страстей, так и разум в истинно разумных становится творцом всех добродетелей. Так что станем бояться Бога, и не будем делать того, что Ему не угодно, и возлюбим разум Его, и ничего из угодного Ему не оставим без попечения. Ведь всякое беззаконие ненавидит боящийся Бога, [349] и любит всякую праведность укоренивший в себе добрый разум. Ведь как ненависть к беззаконию отмечает боящегося, так и любовь к праведности обнаруживает разумного.
Итак, не будем изображать страх одним лишь унылым поведением и выказывать богобоязненность во внешнем, а в расположении души и в смирении сердца, укреплённого глубоким частым стенанием, и избиваемого незримым бичом совестливой памяти о совершённых прежде грехах, и сжавшегося от этого в себе, вовсе не замечая проступков других людей. Ведь кто одним лишь внешним поведением изображает страх Божий, ничем в общем не отличается от обезьяны, подражающей людям в манере держаться. Это ведь четвероногое животное, по своей природе далеко отстоящее от человеческой природы, благодаря подражанию в поведении кажется зрителям человеком, не имеющим в себе ничего от человеческой природы; так же и тот, кто ради обмана зрителей подражает внешним привычкам истинно боящихся Господа, а расположения воли,<601>проникнутой страхом, не усвоил в равной им мере — и по прозванию, и по сути есть некий новый саддукей или книжник: по виду соблюдает он внешность благоговейной боязливости, а наделе совершенно её лишён из‑за таящейся в глубине его души нечистой склонности к страстям.
Не будем опять‑таки ни выставлять напоказ Божественное ведение, произнося изящнокрасивые речи, ни определять для себя добрый разум одной лишь пустой способностью говорить, не делая, но расположением души, через делание проникнутой добродетелями, и оттого делом возжигающей свет ведения, а ведением украшающей усердие дела, чтобы страх, соединяясь с жаждой Бога по доброте разума, сотворил в нас совершенной мудрость Божию, берущую начало в воздержании от зла по Божиему страху, завершение же обретающую в делании заповедей по доброму разуму. Ведь кто ограничивает разум одним лишь пустым произнесением Божественных слов, подобен попугаю, подражающему человеческим речам. Ведь это [350] единственное животное среди пернатых выучивает и изображает человеческую речь, не имея по природе вообще ничего человеческого, как и тот, кто одним лишь пустым произнесением подражая, чтобы изумить слушателей, речам истинно разумных, не имеет стойкого ведения, проникнутого добродетельным деланием, воистину есть и по сути, и по прозванию некий новый фарисей, или недостойный священник, изображающий разум одним лишь произнесением слов, но совершенно лишённый мудрости, истинное существование которой обретается в делах, и оттого весьма надмевается и в кичении самомнения, питающего гордость его ума, восстаёт против слова истины, не понимая, видимо, что знание тех, кто им кичится без делания, есть явным образом Богословие демонов, которое ясно осудил Иисус в одержимом, признавшим Его Богом (Лк 4:33) — хотя такой человек и не чувствует, что поражён болезнью.
Поэтому‑то будем страхом страшиться Бога, и освободимся от всякой нечистоты плоти и духа, похвальным умерщвлением тела не дозволяя закону плоти восстать против закона духа, и не станем ограничивать величие страха Божиего одними видимыми проявлениями нрава, но сделаем внешнюю скромность возгласи- тельницей доброго расположения в глубине души, чтобы избежать грозящего в будущем карающего огня, и украсим добрый разум деланием заповедей, чтобы не распространять, как делают тщеславные люди, мертвенных речей, не имеющих в себе жизни от делания заповедей, а осуществить на деле Божественные слова,<604>стремясь к миру и любви со всеми и упражняясь в доброте, и кротости, и великодушии, и терпеливости ко всем во всём, и перенося, что случается, со стойкостью и благодарностью, и без колебания принимая скорби как дары Божии, ни в чём не противясь замыслам Провидения, во всём с пользой устраивающего нашу жизнь, чтобы со всеми святыми сподобиться вечной жизни, наслаждаясь будущими благами и непреходящим вечным блаженством, [351] о котором мы услышали от Бога: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф 25:34), и возрадуемся, наслаждаясь теми неизреченными благами, о которых сказано: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:9).
Письмо XXI. Святейшему епископу Кидонии
Благочестиво исследуя тайну Божиего о нас попечения, познал богохранимый господин мой, что Бог Самому Себе равен по высоте и глубине, и изумился, как предел с беспредельностью, вещи противоположные и несмешивающиеся, сочетаются в Нём и обнаруживают друг друга: беспредельность неизреченным образом соограничивается вместе с пределом, а предел сверхъестественно сопростирается с беспредельностью; Тот же, к Кому и тот, и другая относятся, и в том, и в другой тождественен Себе, ничуть не отступаясь от Себя по бесконечности, ибо беспределен по природе, по домостроению же и являясь, и познаваясь непостижимым; немыслима высота Божественной славы, и неизмерима глубина домостроительного снисхождения Того, Кто Себя, будто послушный воск, подставил печати Бога, и, полностью восприняв Его изображение, сделался яснейшим подобием Божественного блаженства. Ибо, мудро изменив Себя Божественным образом, Он к низости природы добродетелью примешал возвышенность Своего достоинства и до высоты достоинства, опять‑таки, вознёс ведением низость природы, заставив чудесным образом усматривать одну в другой. Ведь и в возвышенности, и в низости Он сохранил Себя тождественным Себе, ничуть ни в той, ни в другой не отступая от Своего величия — и тем, что обрёл подлинное подобие Богу, ясно показал, что священство Бог на земле установил вместо Себя. В нём Он и созерцается телесно, и могущим видеть не перестаёт являть Свои тайны.
<605>Поэтому господин мой, богоподобен будучи разумом и нравом, великое мне воздвиг спасение. Ибо как призвал Господь людей примириться с Богом и Отцом—они ведь скорее потерпели ущерб, а не сами нанесли — как свидетельствует о том боговдох- новенный Павел, говоря: «Мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас. От имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2 Кор 5:20), чтобы пристыдить величием благодеяния и заставить людей осознать своё бесчувствие — так и господин мой, искусно пленив меня своим снисхождением, когда, как казалось, пожелал из моего письма поучиться тому, что он явно знает по своему сану, заставил меня, хоть и поздно, увидеть собственное невежество. Благодарю за милость господина моего, и горжусь, что таким вот образом развеял он нежно тучу моего самомнения, и прошу, чтобы и дальше исправлял, не переставая, раба своего такими речами и таким обращением.
Письмо XXII. Авксентию
Если вы, смело доверившись Духу, решили — поскольку неразрывную чувствуете к ним любовь, ни в чём не имеющую нужды для своего возобновления — пренебречь писанием писем к друзьям, то я восхваляю такой закон и одобряю вас за то, что вы Тому вверили сокровище любви, в Ком и начало её, и завершение. Если же, пристойный дружеский обычай презирая, по вялой медлительности не берётесь писать, то непрестанно буду, напротив, порицать, не умея уважать друзей, поглощённых великими заботами о мирском. Если же вы не пишите не по одной из этих двух причин, [353] примите от отсутствующих и благосклонно отсутствующим даруйте собеседование в письме, как учит сама природа — или, вернее, как Бог внушил природе. Ведь безмятежную подстрекает память и пробуждает дремлющую слово, изображённое буквами, так что будто видишь и гладишь лица друзей; а от этого и любовь к ним, как погасший огонь, вновь разгорается из малой искры.
Письмо XXIII. Пресвитеру Стефану
Духовной любви свойственно не только благодетельствовать нуждающимся, когда они присутствуют рядом, но и в отсутствии их утешать и не позволять, чтобы души разлучались вместе с телами и сила слова, благодаря которому душа носит в себе образ Создателя,<608>ограничивалась пространством, — а или в присутствии воочию вести с любимыми пристойные беседы, или в отсутствии общаться посредством писем. Ведь этот способ природа мудро изобрела по Божией милости ради неразлучного соединения телесно далеко отстоящих друг от друга в пространстве. Ведь так в душу посредством голоса и письма чаще и больше проникает речь, чтобы мы постоянно созерцали тех, кто по любви для нас всегда присутствует духовно, и обнимали их, и отвлекали от всяких скорбей. Так что не забывайте меня, чада вашего и ученика, честные Отцы, а как ученики и учители любви напитайте словом добродетели мою душу, страдающую от голода, и просветите ум мой, угнетённый тьмой невежества, — взирая на уготованную вам за это небесную награду, даже если придётся отвлечься ненадолго от лучших и более важных занятий. Я ведь знаю, что не равной славы дела — непосредственно беседовать с Богом и сострадательно печься о слабейших. Однако же и это не чуждо Божиим установлениям. [354]
Письмо XXIV. Сакелларию Константину
Пришло с миром драгоценное письмо богохранимого моего господина и самого его всего явило в добром его нраве. Ибо в некоей возвышенности речи свойственно проявляться и расположению души с любезностью нрава. И я обрадовался, как будто воочию пришёл ко мне господин мой, и поцеловал его духом, и, обняв, заключил всего во вместилище сердца, и восславил Христа, Бога нашего, мудро внушившего людям закон любви, по которому люди, как должно пекущиеся о семенах любви, не могут никогда разлучиться друг с другом, даже если телесно отстоят друг от друга в пространстве на большое расстояние. Но после того, как письмо, доставив благую весть о спокойствии в мире[223], переменило печаль в радость, должно нам по справедливости за него всячески сделаться угодными Богу, милостиво его ниспославшему, чтобы не оказаться неблагодарными, которые плохо воздают благодетелю. Будем же непременно угодны и будем должным образом употреблять мирное время,<609>отвергнув привязанность к миру и мироправителю, коварно вселившуюся в нас, и прекратим, хоть и поздно, войну, которую ведём против Бога своими страстями, и заключим с Ним ненарушимый договор мира, и, пожертвовав телом (Рим 6:6), перестанем враждовать с Ним. Невозможно ведь нам стать друзьями Богу, восставая на Него в страстях и по порочности соглашаясь быть данниками скверному тирану и губителю душ, дьяволу, если прежде не станем во всём врагами лукавого. Ведь пока мы враги и противники Бога, хоть и прикрываясь именованием верных, до тех пор желаем быть рабами позорных страстей (Рим 1:26), и никакой не будет нам пользы от мира на земле, если худо душе, и восстающей против собственного Творца, и не желающей подчиниться Его владычеству, продавшись [355] множеству свирепых повелителей, которые принуждают её ко злу и обманом заставляют предпочесть спасительному пути тот, что ведёт к гибели. Когда же мы отрезвимся от опьянения страстей, и восстанем против скверного и тиранического владычества дьявола, и сбросим с себя его мучительное ярмо, и ясно увидим, насколько растлила нас дружба с ним — вот тогда‑то примем незримо к нам пришедшего мирного и кроткого Царя Христа и покорно понесём Его иго, а Он будет нас строить и направлять законами истины, мы же, добровольно связав себя дружбой с Ним, приносить Ему добровольно подати и дани — плоды праведности, созревшие в нас от заповеданных добродетелей. Которым ради нашего спасения возрадуется Тот, Кто один ни в чём не нуждается (Пс 15:2) и дарует нам всё, что неложно обещал. А это вот что: «Не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:9). Для того ведь и сотворил Он нас, чтобы мы сделались общниками Божественной природы и причастниками Его вечности и оказались подобны Ему по благодатному обо- жению, которым содержится и пребывает всё сущее и возникает и рождается всё сущее.
Будем же достойны мира и спокойствия, благословенный господин мой, мужественно отринув от себя восстающие в нас против Бога страсти. Истомим, сколько есть силы, тело, процветание которого открывает дьяволу вход в душу. Чтением<612>Божественного остановим блуждающий ум и возведём его обратно к Богу. Усилиями самообладания и бдения благоразумно усмирим вожделение, с беспорядочной жадностью устремляющееся ко многим вещам. Молитвами, и мольбами, и милостыней мудро усыпим кипящий и волнующийся гнев. Страхом Божиим и мыслями о грозном будущем остановим безудержное движение и действие чувств. Во всём и прежде всего будем помнить о смерти, и о страшном исходе души из тела, и как по воздуху устремляются ей навстречу начала, и власти, и силы тьмы, тянущие каждая к себе и рвущие её на части соразмерно скверному сродству, возникшему посредством [356] страсти. Будем помнить о едкой боли, причиняемой душе совестью в аду при воспоминании о злых делах, совершённых ею с помощью тела. Будем помнить об окончательном завершении всего мира, при котором безмерным огнём сожжётся всё земное со страшным потрясением стихий от разлагающего жара, а небо закружится в страхе, спеша убежать от лица огня, предо- чищающего творение ради пришествия Чистого; море исчезнет, земля содрогнётся от основания и явит бесчисленные множества человеческих тел, ни в чём не умалившихся; будем помнить об ужасном часе ответа, который придётся держать перед страшным и ужасным судом Христовым, когда все силы небесные и все люди, сотворённые от начала века, увидят, что каждому свойственно, вплоть до мелькнувшей мысли, когда одних ради сияния их дел примет невыразимый свет и светозарность святой и блаженной Троицы, ещё яснее изливающаяся на тех, кто по чистоте души способен её узреть и принять, других же ради нелепости их дел примет внешняя тьма (Мф 8:12), и неусыпный червь, и негасимый огонь геенны (Мк 9:43), и, что всего тяжче, беспредельный и сознаваемый позор. Будем помнить обо всём этом, чтобы того стать достойными, а на испытание этим не быть осуждёнными, и будем принадлежать самим себе и Богу, а лучше только всему Богу, и целиком, ничего земного не нося в самих себе, чтобы приблизиться к Богу и стать богами, приняв от Бога бытие богами. Так ведь почитаются дары Божии, и приветствуется приход Бо- жиего мира. И довольно об этом.
Бог же мира, крестом примиривший нас с Собою (2 Кор 5:19) и выкупивший собственной кровью от власти тьмы (Кол 1:13), Сам да дарует благословенному господину моему мир Свой, превосходящий<613>всякий ум (Флп 4:7), и удостоит Небесного Своего Царствия, где селение всех веселящихся (Пс 86:7) и сонм празднующих (Пс 41:5). [357]
Письмо XXV. Пресвитеру и игумену Конону
Я верю, как воспринял и был научен, что Бог есть любовь (1 Ин 4:16) и что как Он един и никогда не перестаёт быть единым, так же соединяет воедино живущих по Его любви и дарует им одно сердце и одну душу (Деян 4:32), даже если их много, чтобы, имея одну душу, они ведали сердца друг друга и не утруждались в неясности неведением, догадываясь каждый сам по себе о расположении ума ближнего. Поэтому веря, святой отец, что по действующей в тебе благодати Христовой тебе всё ведомо, что у меня на сердце, как, равным образом осмелюсь сказать, и мне про тебя, дерзаю пока что уклониться от приезда к вам, зная, что отказ мой вы припишете не ослушанию, а телесной болезни, насильно удерживающей от путешествия и не позволяющей стремлению души осуществиться на деле. Но и отсутствуя телом я всегда с вами духом и никогда не отлучаюсь от вас душой, а этим письмом приветствую тебя, моего по Богу отца, и предстателя, и попечителя моего спасения, и святое твоё стадо, достойное Царствия Христова, и прошу молить обо мне Господа, чтобы обрести мне живую и деятельную веру в Него, не омертвлённую страстями, а имеющую силу креста Его, и смерти, и погребения, и воскресения: силу креста — по неделанию греха, а смерти — по полнейшему отвержению порока, погребения же — по оставлению душевных мечтаний о чувственном, а воскресения — по изобилию добродетелей и преизбытку истинного познания Бога, и устремлению мысли от тленного ввысь; чтобы я стал сотелесен и содушевен Ему (Еф 3:6). Да попросту сказать, как Он обещал, во всём Ему подобен (1 Ин 3:2), кроме [358] природного тождества с Ним, — чтобы не вышло, что, умертвив дарованную мне Им в вышесказанном жизнь, я подпаду по справедливости одному осуждению с убившими собственную жизнь — Господа нашего Иисуса Христа. Воистину ведь страшное и превосходящее всякий суд дело — ради любви к тленным вещам добровольно умертвить жизнь, данную нам Богом через дарование Святого Духа. И страх этот непременно ведом тем, кто старается ценить истину выше себялюбия.<616>
Письмо XXVI. Пресвитеру Фалассию, спросившему, как это некоторые из языческих царей ради Божиего гнева, угрожавшего их подданным, приносили в жертву детей и родственников, и гнев прекращался, как описано у многих древних писателей
И эллинам[224] Бог изволял сообщать, каким образом предузнать своё будущее и освободиться от бедствий, и часто даровал им исход дел по их чаянию, промыслительно предуготовляя всем, насколько каждый мог принять, путь к восприятию грядущей великой тайны. Ведь в том, что любовь начальствующих к подначальным, выражающаяся делом, избавляла от грозящей беды всех подданных, нет ничего ни странного, ни невероятного, раз человеколюбивый по природе единственный Творец и Царь людей Своего Сына по домостроительству через воплощение предал на смерть ради всех людей, чтобы искупить их от овладевшего ими зла. Как же, ведь когда при святом Елисее–пророке цари Израиля и Иуды пошли войной на моавитян и после большой победы собирались разрушить и всю их столицу, взял царь той страны — как кажется, по обычаю язычников — своего сына и на глазах у царей принёс его в жертву на стене (4 Цар 3:27), и таким образом царей умилостивил и остановил [359] обращённый на себя<617>гнев их, подданных же спас. Эллинам по собственным законам поступать предоставлял Бог, мудро склоняя к принятию великой тайны, народу же израильтян дал закон, в котором полностью изобразил будущую тайну. Поэтому после того, как явилась и осуществилась тайна нашего спасения, кое‑что в обычаях эллинов и иудеев Он отменил из того, что прежде установил или допускал ради изображения будущего. Ведь «из Него, Им и к Нему всё» (Рим 11:36), что есть или будет во всякое время и всяким образом: одно по благоволению, другое по домостроительству, ещё что‑то по попущению. Стало быть, не сказка то, о чём повествуют древние, но воистину произошло, а вслед за тем — и избавление от беды. В подробностях же о книгах побеседуем, когда с Божией помощью буду с вами. Впрочем, кто знает, как даже змеиное мясо с помощью искусства способно лечить больных, поверит без труда в этот способ действия Божественного Промысла.
Письмо XXVII. Кубикуларию Иоанну
Соединившие себя узами любви по миру нуждаются для её сохранения в телесном присутствии друг друга, потому что забвение естественным образом истощает всякое желание, относящееся к одним лишь телам, а вместе с ним свойственно угасать и памяти о тех, в ком существует такое взаимное расположение. Бывает и так: то, что, как кажется, должно сохранять взаимную связь по миру, разрушается наступающим пресыщением, уничтожающим и всё прежнее расположение. И исчезновение какой‑либо из причин, вызывающих его, или какой‑то незначительный повод [360] приводят к быстрому обращению такой любви в ненависть. Связавшие же себя неразрывно узами любви по Богу и вместе будучи, и в разлуке друг с другом лишь укрепляют эти узы, потому что любовь в себе имеют по Богу, Который и Сам есть любовь (1 Ин 4:16), и даёт достойным силу любить — что совершенно, как мне кажется, естественно. Ведь вместе с текучими по природе вещами свойственно утекать и взаимному расположению, основанному на них, а вместе с устойчивыми и вечно неизменными обыкновенно пребывает и совершенно неподвижная и неколеблемая любовь тех, чьё взаимное расположение основано на них; она настолько безгранично возбуждает стремление друг к другу, насколько виновник такой связи, Бог, естественно влечёт к Себе соединённых друг с другом духом.
<620>Таким вот именно образом любя тебя, многолюбимый, я в душе постоянно содержу тебя неотлучно присутствующим и запёчатлённым в глубине духа и, хоть большая продолжительность времени и большое расстояние разделяют нас, никогда не перестаю видеть и обнимать тебя умом. Веря, что и тобой любим равным образом, если не больше, я не отказываюсь без промедления написать, о чём нужно, зная, что духовно душа у нас сделалась одна. Ведаю и то, что ты не сочтёшь услышанное за обиду, помышляя о страшном снисхождении Бога к людям, превосходящим ум и разумение. Так что прими благожелательно того, кто доставит тебе это незначительное письмо, и стань для него всем, чем повелел Тот, Кто дал людям закон разделять беды друг друга и настолько своим считать ближнего, чтобы по взаимному расположению, переливающему людей друг в друга, он даже не казался иным человеком. Не только ведь «радоваться с радующимися», но и «плакать с плачущими» (Рим 12:15), и любить ближнего не просто, а как себя самого (Мф 19:19) велит слово Божие, не говоря уж о новой заповеди, наказывающей ради любви и самые души, когда придёт время борьбы, положить [361] друг задруга, которую давший Сам на деле исполнил Господь, не преминув положить Свою душу за нас (Ин 10:15) и дав нам пример совершенного угождения, которым постепенно истощается закон себялюбия, что изначально посредством наслаждения коварно отдалил нас от Бога и друг друга, и вместо веры в единого Бога внушил, что богов много или вовсе нет ни одного, и всю силу нашего разума низверг к плоти, и рассёк единую природу на множество частей, и возбудил в нас друг против друга зверский гнев ради наслаждения. Так что сделайся, как я сказал, всем для человека, нуждающегося в твоей защите, чтобы так же всем сделался для тебя Бог, изволивший по человеколюбию стать всем для всех.
Письмо XXVIII. Епископу Кирисикию[225]
По дарованной тебе благодати<621>преосвященства став, честной отец, подражателем Божественной благости на земле, ничего из свойственного ей не оставил ты неисполненным, а, шествуя в сопровождении всей совокупности её признаков, постарался украсить таинство преосвященства хитоном, сотканным Духом на небесах (Ин 19:23) — а хитон этот никогда не смогут разорвать демоны, сколько бы ни распинали вас испытаниями. Постарайся же собрать воедино рассеянных чад Божиих (Ин 11:52). Ведь и это есть признак Божественной благости; и как глава драгоценного тела святой Божией Церкви приладь друг к другу Её члены под началом Духа, и призови громогласно, будто глашатай Божественного учения, и тех, кто далеко, и тех, кто близко, и привяжи к себе неразрывными узами духовной любви — если только совсем отошёл и исчез страх врагов, из‑за которого столь многие покинули родину — чтобы и ты мог сказать [362] со Христом: «Вот я и дети, которых дал мне Бог» (Быт 33:5). Убогого же и недостойного раба твоего, прибегающего к тебе с мольбой, удостой об этом, святой отец, драгоценного твоего письма и не откажись помянуть меня в молитвах, принося Богу жертву хвалы.
Письмо XXIX. Тому же
Бог по Своему устремлению сошёл с неба и по любви облёкся в овцу, и таким образом спас заблудшую, сострадательно отнеся в стадо на Своих плечах. Ты же, пресвятой отец и пастырь, напоив свою свирель одним лишь учением Святого Духа, вернул к себе многочисленное стадо словесных овец, добровольно ушедшее с родины и добровольно же вернувшееся на твой голос доброго и искусного пастыря, в совершенстве распознающего, что полезно. Ведь пространства морей оно пересекло не по заблуждению и презрению к Божественному закону, а ради безопасности и сохранения Божией святыни в душе. Но прими стадо, которое не только осталось недоступным для волков, но сделалось для волков губительным и обогатилось в душе многими благами; «и поспеши, и воссядь, и царствуй ради истины, и кротости, и правды» (Пс 44:5), как учитель благочестивого Божественного учения, и руководитель в чистоте жизни<624>и благочестии, и законодатель правильного различения во всём; а к помянутому священному стаду прежде всего прими и освященного пресвитера господина авву Георгия, человека священного, истребителя лукавой силы и жизнью своей, и разумом, равными у него в добродетельности. Однако поскольку я поглощён скорбью, не в силах выносить разлучение с ними, или и меня примите и упокойте под сенью ваших крыл, или укрепите молитвами, чтобы я мог мужественно терпеть боль удаления от самых дорогих друзей.
Письмо XXX. Епископу Иоанну
Говорят люди, разумно рассмотревшие природу сущего, что сила огня увлекает всё, подвергшееся ей — и, символически уподобляя Бога огню, истолкователи Божественных тайн говорят, что и Он увлекает всех, желающих подчиняться Его законам и вознамерившихся вести святую жизнь, и утверждают, что священство, будто живописный образ обладает природным сходством с Богом и по закону благодатного сострадания также увлекает всех, имеющих ту же природу. Этот‑то образ Бога ты и сам, святой Отец, получил в удел на земле; призови же сострадательным обращением и словом стремящихся возвратиться к тебе и желающих страстно, чтобы ты их пас, и в твоих драгоценных посланиях подтверди неложными обещаниями, что во всём с Божией помощью будешь о них заботиться, если только вовсе исчезла боязнь скверных врагов, из‑за которой перенесли такое бегство те, кто счёл делом верным — следовать закону Бога, ясно гласящего: «Если изгонят вас из одного города, бегите в другой» (Мф 10:23), и предпочёл похвальную робость храбрости — чтобы верящие твоим Богоугодным словам смело вернулись и в твоей милосердной поддержке обрели облегчение от тягот, терзавших их во время страшной жизни на чужбине, на которую они решились ради добродетели и по послушанию Богу, приказывающему бежать от преследователей. Так не сочти за недостойное, святой отец, принять прибегающего к тебе раба твоего, а как почитаемый почти собственным твоим посланием недостойного ни малейшего почтения и в молитвах вверь Христу, единому достойному почтения и великую Собой даровавшему честь недостойному чести человеку — ты ведь по благодати Духа, подражая во всём Властителю и Господу, являешь себя людям точным подобием Христа. [364]
Письмо XXXI. Тому же
Как солнечный луч нежно привлекает к себе здоровый<625>глаз, по природе радующийся свету, и уделяет ему от своего сияния, так и истинное священство, во всём являющее живущим на земле отпечаток блаженной Божественности, своим боголюбивым и божественным нравом притягивает к себе всякую душу и уделяет ей от своего ведения, мира и любви, чтобы, привлёкши каждую способность души к пределу собственного делания, представить Богу тайноводствуемых полностью обоженными. Ведь цель умного делания в душе — истинное ведение, а вожделеватель- ного — любовь, раздражительного же — мир, как и истинного священства — обоживание ими себя и других. Ведь умом мы обладаем по природе ради взыскания Бога, и единственно ради того, чтобы Его желать, наделены вожделением, и только для того, чтобы за Него биться, способны ко гневу. Конец же искания — истинное ведение, а желания — постоянная горячая любовь, битв же за Бога — мир, который превыше всякого ума (Флп 4:7).
Зная, что вы, пресвятые и всеблаженные, — этих великих благ делатели и учителя, вернулась к вам со святым своим стадом истинная раба Божия, и дочь, и мать монахиня Евдокия, показав этим, что вы, богочтимые, победили всех стремившихся удержать её у себя. Воистину она раба, ибо исполняет Божественные заповеди, дочь же — ибо во всём имеет по навыку неотличимое сходствр с Богом, а мать — ибо рождает в других добродетельный навык души. Что же — радуйтесь и ликуйте, принимая вновь драгоценнейшую часть вашего святого стада, и в особенности приобретая ещё и освящённого господина моего пресвитера Георгия, воистину ниву[226] Божию и преугодного Божественному и великому Георгию земледельца, пред Богом и всем народом могучего в возделывании душ делом и словом и поэтому прелюбезного [365] всем любящим Бога. Поскольку же я до сих пор, полуживой и рассечённый надвое, был оторван от полезного их общества, и меня примите, будто больной член, и излечите, или утешьте вашими молитвами и убедите бесстрастно переносить разлучение. Ибо и это свойственно Божественному и истинному священству.
Письмо XXXII. Авве Полихронию
Раз мы погребение умершего ради нас по плоти и погребенного Христа собираемся праздновать и Воскресение, посмотрим: а мыто умерли и погреблись ли ветхими людьми, истлевающими в похоти обольщения, и восстали ли людьми новыми, обновлёнными<628>по образу Творца (Еф 4:22–24)? А признак смерти ветхого человека — полная свобода от страстей, восстания же нового — сознательное, подлинное и беспорочное дерзновение (ή κατά συνείδηση άκηλίδωτος και αΧη^ης παρρησία) и умное озарение ведения. И если они возникли в нас, мы со- празднуем со Христом–Богом, а коли нет — будем вести борьбу, чтобы не предать Слово страстям, как Иуда, и не отречься, как Пётр (Мф 26:70); а не то как бы не лишиться нам способности к покаянию и не быть застигнутыми в бесплодном сожалении, или не зарыдать горько, обливая слезами клеймо отречения. Ведь отречение от Слова — это нежелание из‑за страха творить благо, а предательство — преднамеренное деятельное устремление ко греху; да не постигнет нас испытание ни тем, ни другим!
Письмо XXXIII. Тому же
Раз уж, по слову великого победителя искушений Иова, «жизнь человека — искушение» (Иов 7:1), «и мир, как сказал Господь, во зле лежит» (1 Ин 5:19), и «много скорбей [366] у праведных» (Пс 33:20), как говорит великий Давид, и нам непременно надлежит, по справедливому суду Божиему, и подвергаться искушениям, и вести борьбу либо с людьми, либо с демонами (Еф 6:12), по слову святого апостола, — то будем просить Бога, чтобы дал нам стойкость и силу вырваться из тины страстей и стать на неколебимом камне — я говорю о бесстрастии по благодати во Христе — чтобы умерли в нас и искушающая жизнь, и злодействующий мир, и люди с демонами, то есть страстная жизнь и соблазн чувственного наслаждения, и плотские страсти, и страстные движения души, и невольно следующие за ними соблазны — это всё и называется «скорбями». Так будем же стойкими ради спасения, ибо «претерпевший до конца спасётся» (Мк 13:13). Мир Христов да будет с вами. Аминь.
Письмо XXXIV. Тому же
Уходя на страдание, Господь послал нам мир, а восстав из мёртвых, снова даровал нам мир (Ин 14:27). Что хотел Он этим обозначить? Что мы должны бесстрастно терпеть неблагоприятные времена, не поддаваясь тягостным обстоятельствам и не лишаясь надежды на лучшее, но и не увлекаться событиями, дающими повод для радости, и не отвергать воспитывающий нас разум, — а оставаться всегда одинаковыми и в страдании, и в благополучии. А этого не бывает, если мы прежде не наступим на аспида и василиска (Пс 90:13), то есть не вознесёмся над ослушанием Божественных речей и принятием лукавых рассуждений, и не попрём льва и дракона (Пс 90:13), то есть гнев<629>и вожделение, по удалении которых всяческий пребудет с нами мир, ибо ничто из пребывающего здесь не сможет нас взволновать. Осилим гнев и вожделение — и тут же весь дом чужеземный обрушим со всеми домочадцами, погубив вместе со страстями и страстный образ жизни. [367]
Письмо XXXV. Тому же
Раз после великого и страшного пути по пустыне израильский народ получает землю отдохновения и — поразительнее всего это слышать! — Бог и Господь всяческих, ради нас сделавшись человеком, через страдания, крест и смерть приходит в Свою славу, ибо иной путь не определён Ему, как написано: «Разве не надлежало так пострадать Христу и войти в Свою славу?» (Лк 24:26) — не будем унывать и поддаваться усталости в скорбях, а «воззрим на начальника и свершителя нашего спасения Иисуса» (Евр 24:26) и станем мужественно претерпевать происходящее. Ведь конец всякой скорби — радость, и всякого страдания — отдых, и всякого позора — слава; и вообще, конец всех горестей, переносимых ради добродетели, — уподобление Богу во всём и наслаждение вечным беспредельным покоем. Так, молись же, отец, чтобы нам сподобиться его, когда добрым образом переплывём житейское море, не замочив в его солёной воде мысленные ступни души.
Письмо XXXVI. Тому же
Благословен господин мой у Господа, и благословен сад сердца его, который насадил истинный земледелец Иисус и наполнил бессмертными растениями праведности; и на нашу долю досталось от его плодов, и мы насытились его духовными овощами, которыми и великий апостол умел напитывать (Рим 14:2) тех, у кого не хватало сил на непосредственное постижение Божественного, вскармливая их, будто овощами, естественным созерцанием видимого и через великолепие внешнего мира ведя к его Создателю; ему[227] подражая, и благословенный отец наш и учитель выказал к нам любовь и ласку, иносказательно в овощах предложив нам рассмотрение творения. Однако же и твёрдой пищи [368] удели, и подвигни нашу душу, лишённую жажды Божественного и расслабленную наслаждениями, ограничив её устремления более тонким пониманием Промысла и Суда, чтобы не одними лишь овощами кормить твоих учеников, обучая их разумению только возникающих и исчезающих вещей, но и хлебом, и вином, и маслом, укрепляя их разумением невидимого; и подавай, будто твёрдый хлеб, разумение, содержащее в себе добродетели, разогревая, будто вином, словом незабвенного<632>ведения сердца твоих учеников на обоживающее исступление, и вливай в твоих подопечных, будто масло, мирный и невозмутимый, питающий и сохраняющий в них неугасимое горение.
Письмо XXXVII. Тому же
Снова получили мы драгоценное твоё письмо с подарками, святой отец, и снова вкусили равных прежним благ, угасив подарками чернящее нашу душу жжение страстей — ведь перед тем мы напитались умными речами; мы убедились, что не наобум, и не напрасно, и не как придётся послал ты дары, потому что во всём шествуешь вместе разумом и духом и даже из пищи для тела сделал наставление нашей душе; в письме же обрели мы мать всех добродетелей, смирение, которым и рождается благо, и сохраняется в душе смиренных; и пролили обильно слёзы, рассмотрев, сколь далёкий путь отделяет нас от него. Горе же твоё стало отрицанием зол, владеющих нами, и пробудило наш разум, погружённый в глубокий сон, и обнажило нашу память, скрытую покровом напыщенного самомнения, и заставило нас познать самих себя и вмале ощутить тяготу собственных грехов. И в какой‑то мере причастными мудрости сделало нас, распознавших свои проступки, если только правдиво сказано: «Знающие себя [369] — мудры» (Прит 13:10). Так продолжай непрестанно, честной отец, и речами обновлять разум наш, и молитвами испрашивать избавления нас от зол, чтобы получил ты за это данную от Бога мзду — совершенное очищение души и совести.
Письмо XXXVIII. Тому же
За то благодарим тебя, честной отец, что ты собой дал нам пример прекрасного раскаяния, убедив нас исповедью раскрыть таящиеся в нас мрачные залежи страстей — а она порождает ненависть к коснению в грехе. Ведь мы, воистину, лелеем страсти, воспоминание о которых, после совершения наделе, вызывает отвращение, и любим, будто лук, сосложение со злыми помыслами, после которого глаза души хуже видят добродетель и ведение, покрывшись, как чешуёй, страстными образами видимых вещей. Ведь «смежение зрачка» означает слово «лук»[228], как говорят исследователи исконных смыслов. И, как чеснок, пожираем мы совершение страстей действием, из‑за которого ум, исполнившись нечистоты, гнусными речами и повадками дышит на людей смрадом пороков, которых наелся делом. Так научи же,<633>святой отец, как нам отринуть их и полюбить манну — я говорю об умном хлебе Божественного видения, сыплющемся на нас с небес (Исх 16:15), — и сберечь от тления, не запасая на завтра и не откладывая, чтобы не воскипела она червями плотских страстей, загнив от праздности, и не кичась ею напоказ, чтобы не исчезла она, растаяв в тщеславии. Такими вот речами ещё питай нас, твоих учеников, честной отец, и в молитве поручи нас Богу — ведь без твоего посредничества мы не в силах поклоняться Ему. [370]
Письмо XXXIX. Тому же
Щедро питаешь ты, святой отец, и явного нашего, и мысленного человека. Первого снабжаешь тем, что поддерживает телесное существование, душе же подаёшь, что неоЬходимо для возрастания в Духе. Ведь Бог наделил тебя изобилием и того, и другого, благословив вхождение твоё и исхожде- ние твоё (Пс 120:8). Вхождением называю я обладание дарованной тебе от Бога благодатью, которую ты преумножил деланием, а исхождением — раздачу другим людям твоего разума, производящую, будто плод, делание надлежащего — теми, понятно, кто воспринял твоё даяние.
Письмо XL. Пресвитеру и игумену Фалассию
Прочитав внимательно, господин мой, драгоценное мудрое письмо вашей отеческой святости, и рассмотрев всё, и просмотрев всю книгу моей совести, ничего в ней не обнаружил из того, что вы мне приписываете. Поэтому тут же сократил я волнение души и сжал её расслабление, посчитав безрассудным относить к себе похвалы чужим добродетелям, — это, рассудил я, свойственно лишь душе, имеющей склонность чем угодно соблазняться и обманываться. Ведь воистину безрассудно, [371] чтобы тот, кто наделе не заслужил такую славу, опрометчиво старался присвоить себе хвалу, как будто исполнен добродетели. Однако господин мой, по выдающимся своим добродетелям судя о добродетелях других людей, полагает, из‑за изобилия богоподобного совершенства скрывая позор<…>как это в обычае у любящих Господа. Впрочем, я, благословенный господин мой<636><…>призыв к сияющему совершенству добродетели<…>всякого упрёка и порицания заслуживая, так как по моей опрометчивости пожелал<…>вашу любовь предпочёл<…>господину авве Фоме охотно<…>. Стремясь, конечно, с содействием Госиода по возможности исполнить это ваше приказание. Да сохранит тебя Бог, возлюбленный и досточтимый отец, и да сохранишь ты твоими к Богу молитвами<…>слугу твоего и раба, добавлю ещё — и горячо тебя любящего, и да избавишь твоим заступничеством от всех ухищрений дьявола.
Письмо XLI. Тому же
Кто постиг, что Дух пленяет всё во Христа, из всего умеет пожинать себе пользу — так и вы из меня, совершенно отчуждённого от Божией благодати и сильно подверженного законам плоти. И так как во мне нет ничего хорошего, надлежало мне вовсе отказаться вас посетить, чтобы пуще не навредить, исполнив ваш приказ. И я приду, когда будет угодно Господу, и буду знать, что вы останетесь непорочными и незапятнанными, даже общаясь со мной, мирским человеком. Ведь обретённая святость, как и природная, не осквернится никаким нечистым человеком. А что касается жены Веститора, благодетельствуйте с состраданием, если только нет в этом вреда, а в особенности если узнаете, что он может её содержать.
Письмо XLII. Тому же
Блаженный Давид, этот великий царь у Господа, после страшных войн с иноплеменными, после великих испытаний от соплеменных, после тягостных скитаний и непрерывного коварства в ответ на его благодеяния, после восстаний сродников, после<…>и царство, когда почувствовал, что<…>тогда замыслил возвести дом Господу Богу<…>и принял Бог его, как замыслившего благое<…>семя его доведёт до конца благое<…>начинание, приводя как причину то, что он много пролил крови на землю. И повинуется Божиему увещеванию, и с радостью принимает наставление, и предпочитает его собственному плану. И сам не воздвигает храм Божий. А передаёт сыну<…>материал и модель; познавший<…>думаю,<637>правила спасения. И — чтобы не удлиннять речь, подробно излагая созерцаемый смысл -всех упомянутых вещей по отдельности — мирный<…>храм Божий способный<…>и есть, и если кто<…>но не может страхом привестись к служению, и повредить, участвуя в строительстве святейшего храма<…>и Хирама, царя Тира, и сто пятьдесят тысяч иноплеменников камнетёсов и водоносцев. Но «поспеши, и преуспей, и царствуй», даже если станешь царём без твоего Максима, «ради истины, и кротости, и правды» (Пс 44:5), что всё одно и то же. Прибавлю: и бодрствуй, сколько есть силы, чтобы не отступиться как‑нибудь вместе с дочерьми языческих царей (3 Цар 11:1) и не разделилось бы царство между неразумным сыном и рабом–отступником. Много ведь желая<…>Будь здоров, честной отец, и молись о рабе твоём<…>находящемся во власти многих грехов. [373]
Письмо XLIII. Кубикуларию Иоанну[229]
Пришло с миром драгоценное письмо богохранимого моего господина и самого его всего явило в добром его нраве. Ибо в некоей возвышенности речи свойственно проявляться и расположению души с любезностью нрава. И я обрадовался, как будто воочию пришёл ко мне господин мой, и поцеловал его духом, и, обняв, заключил всего во вместилище сердца, и восславил Христа, Бога нашего, вселившего в души людей свет — закон любви, по которому люди, как должно пекущиеся о семенах любви, не могут никогда разлучиться друг с другом, даже если телесно отстоят друг от друга в пространстве на большое расстояние. Но после того, как письмо, доставив благую весть о спокойствии в мире, переменило печаль в радость, должно нам по справедливости за него всячески сделаться угодными Богу, милостиво его ниспославшему, чтобы не оказаться неблагодарными, которые плохо воздают благодетелю. Будем же непременно угодны и будем должным образом употреблять мирное время, отвергнув привязанность к миру и мироправителю, коварно вселившуюся в нас, и прекратим, хоть и поздно, войну, которую ведём против Бога своими страстями, и заключим с Ним договор мира, и, пожертвовав телом (Рим 6:6), перестанем враждовать с Ним. Невозможно ведь нам стать друзьями Богу, восставая на Него в страстях и по порочности соглашаясь быть данниками скверному тирану и губителю душ, дьяволу, если прежде не станем во всём врагами лукавого. Ведь пока мы враги и противники Бога, хоть и прикрываясь именованием верных,<640>до тех пор желаем быть рабами позорных страстей (Рим 1:26) и добровольно соглашаемся приносить дьяволу страшную дань позорными делами, и никакой не будет нам пользы от мира на земле, если скверно расположение нашей души, восстающей против собственного Творца, и не желающей подчиниться Его владычеству, продавшись множеству свирепых повелителей, которые принуждают её ко злу [374] и обманом заставляют предпочесть спасительному пути тот, что ведёт к гибели. Когда же мы отрезвимся от опьянения страстей, и восстанем против скверного и тиранического владычества дьявола, и сбросим с себя его мучительное ярмо, и ясно увидим, насколько растлила нас дружба с ним — вот тогда‑то примем незримо к нам пришедшего мирного и кроткого Царя Христа и покорно понесём Его иго, а Он будет нас строить и направлять законами истины, мы же, добровольно связав себя дружбой с Ним, приносить Ему добровольно подати и дани — плоды праведности, созревшие в нас от заповеданных добродетелей. Которым ради нашего спасения возрадуется Тот, Кто один ни в чём не нуждается (Пс 15:2), и дарует нам всё, что неложно обещал. А это вот что: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:9). Для того ведь и сотворил Он нас, чтобы мы сделались причастниками Божественной природы (2 Пет 1:4) и причастниками Его вечности и оказались подобны Ему по благодатному обожению, которым содержится и пребывает всё сущее и возникает и рождается всё сущее.
Будем же достойны мира и спокойствия, благословенный господин мой, мужественно отринув от себя восстающие в нас против Бога страсти. Истомим, сколько есть силы, тело, процветание которого открывает дьяволу вход в душу. Чтением Божественного остановим блуждающий ум и возведём его обратно к Богу. Усилиями самообладания и бдения благоразумно усмирим вожделение, с беспорядочной жадностью устремляющееся ко многим вещам. Молитвами, и мольбами, и милостыней мудро усыпим кипящий и волнующийся гнев. Страхом Божиим и мыслями о грозном будущем остановим безудержное движение и действие чувств. Во всём и прежде всего будем помнить о смерти, и о страшном исходе души из тела, и как по воздуху устремляются ей навстречу начала, и власти, и силы тьмы, тянущие каждая к себе [375] и рвущие её на части соразмерно скверному сродству, возникшему посредством страсти. Будем помнить о едкой боли, причиняемой душе совестью в аду при воспоминании о злых делах, совершённых ею с помощью тела. Будем помнить<641>об окончательном завершении всего мира, при котором безмерным огнём сожжётся всё земное со страшным потрясением стихий от разлагающего жара, а небо закружится в страхе, спеша убежать от лица огня, предоч- ищающего творение ради пришествия Чистого; море исчезнет, земля содрогнётся от основания и явит бесчисленные множества человеческих тел, ни в чём не умалившихся; будем помнить об ужасном часе ответа, который придётся держать перед страшным и ужасным судом Христовым, когда все силы небесные и все люди, сотворённые от начала века, увидят, что каждому свойственно, вплоть до мелькнувшей мысли, когда одних ради сияния их дел примет невыразимый свет и светозарность святой и блаженной Троицы, ещё яснее изливающаяся на тех, кто по чистоте души способен её узреть и принять, других же ради нелепости их дел примет внешняя тьма (Мф 8:12), и неусыпный червь, и негасимый огонь геенны (Мк 9:43), и, что всего тяжче, беспредельный и сознаваемый позор. Будем помнить обо всём этом, чтобы того стать достойными, а на испытание этим не быть осуждёнными, и будем принадлежать самим себе и Богу, а лучше только всему Богу, и целиком, ничего земного не нося в самих себе, чтобы приблизиться к Богу и стать богами, приняв от Бога бытие богами. Так ведь почитаются дары Божии, и приветствуется приход Божиего мира. И довольно об этом.
Бог же мира (Рим 15:33), крестом примиривший нас с Собою (2 Кор 5:19) и выкупивший собственной кровью от власти тьмы (Кол 1:13), Сам да дарует благословенному господину моему мир Свой, превосходящий всякий ум (Флп 4:7), и удостоит Небесного Своего Царствия, где селение всех веселящихся (Пс 86:7) и сонм празднующих (Пс 41:5). [376]
Письмо XLIV. Тому же
Некогда через закон и пророков установив для людей, по благости Своей, многообразный закон взаимной любви, Бог при конце времён Сам по человеколюбию<644>исполнил его, сделавшись человеком. Возлюбил же Он нас не только как Себя, но и больше Себя, как и само величие тайны ясно учит тех, кто благочестиво воспринял исповедание веры. Поскольку же Он ради нас, подлежащих страданию за подлежание страстям, по Своей воле сделался подлежащим страданию и смерти, то ясно всякому, хоть в малой степени чувствующему это благодеяние, что Он нас — людей, ради которых добровольно предал Себя на смерть — возлюбил больше Себя и, будучи преблаг, Своей природной славе — дерзну так выразиться! — по домостроительству своевременно предпочёл ради нас поругание Себя. Ведь воистину преизобильной честью Богу, и преумножением славы, и проявлением и обнаружением славы, превосходящим природную, является возвращение к Нему заблудших. И ничто не сродно так Его славе, как спасение людей, ради которого и было всё учение, и вся тайна, и то, что таинственнее всех тайн — Сам Бог, ради любви принятием умно и разумно одушевлённой плоти ставший воистину человеком и принявший в Себя без изменения страсти человеческой природы, чтобы спасти человека и Собой подать нам, людям, образец добродетели и живой образ благоволения и любви к Самому Себе и друг к другу, который смог бы склонить всех к взаимному воздаянию должного.
Значит, раз уж и древний, и новый закон Божий велит, чтобы мы так же любили друг друга, как были возлюблены (Лев 19:13, Ин 13:34), и настолько считали своими несчастья друг друга, чтобы [377] по взаимному любовному расположению друг к другу менялись настроениями по заповеди, повелевающей: «радоваться с радующимися и плакать с плачущими» (Рим 12:15), — молю я бого- хранимого и благословенного господина моего, который стремится к одной единственной цели: со столь же великим человеколюбием следовать за Иисусом, «прошедшим небеса» (Евр 4:14) — и никакими родственными узами не связан с этим обманчивым миром и с мироправителем; воистину ведь обманчив этот мир, постоянно коварно соблазняющий вожделеть тленное и цепко пленяющий в рабствовании земному свободных по природе наследников небесных благ, если они допускают обольщению наслаждения и обману овладеть собой.
Зная, стало быть, что к одной, как я сказал, цели спасения стремится благословенный господин мой, молю принять и другого господина моего, великолепнейшего иллюстрия, господина Феохариста[230], который и принесёт эту мою незначащую грамотку, и сделаться для него всем, когда будет у него по Божией воле — вернее же, у него и у Бога — нужда в помощи, как мы желаем, чтобы всем сделался для нас самих Бог и ближний,<645>когда в чём нуждаемся. Человек ведь он воистину добрый, и обиталище всякого праведного дела, и истинный предстатель пред Богом за моё изгнанничество, и преданный утешитель мой во многих непрестанных и тяжких болезнях; и, прямо сказать, что есть у него силы, и мне, и многим другим помогал. «Да даст ему Господь обрести у Него милость в тот день» (2 Тим 1:18), ибо для многих стал он упокоением и утешением. Поэтому если обрёл я милость в глазах благословенного господина моего, и числит он меня среди возлюбленных им по Богу, пусть непременно печётся о нём со всем старанием, не допуская ему никакой обиды, насколько в его силах. Это ведь предписывает закон любви, и желает тайна вселения Бога к людям во плоти, чтобы он, вернувшись с Божией помощью, рассказывал о благодеяниях благословенного господина моего и его искреннем рвении помочь, а я бы ещё больше хвалился, что такой от Бога достался мне господин на земле — стремящийся на всякое благое дело [378] и искреннейший скорый заступник всех нуждающихся.
Бог, единый благой и человеколюбивый (Исх 34:6, Мк 10:18), ради нашего спасения всё для всех спасительно устраивающий, Сам да возьмёт тебя, господин мой, за правую руку, и поведёт по пути Своей правды, и Небесного Царствия удостоит тебя, здесь добродетельно улучившего дары Божественной благодати. Бог всяческих и Господь наш Иисус Христос да сохранит благочестивейших и всемилостивых государей наших, и да укрепит силу благочестивого их царствования, и да внушит в сердца их благие и мирные мысли о нас, их смиренных рабах. И смелее ещё скажу — ведь от боли делаюсь я отважным — да исполнит Он и эту угодную Богу мольбу и простит им, что они позволили отозвать, хотя бы ненадолго, преблагословенного наместника этой провинции, сияющего, как светильник в тёмном месте (2 Пет 1:19), и избавляющего всех так или иначе от страдания слепоты — человека боголюбивого, верного, благочестивого, добродетельного, благоразумного, скромного, воздержного, терпеливого, кроткого, сострадательного, милосердного, питающего нищих, пекущегося о престарелых, защитника вдов, покровителя монахов, нестяжательного, любящего Церковь, короче говоря — друга всех, и живых, и мёртвых, который живых окружает всяческой любовью, а мёртвых почитает красотой надгробных памятников, как Иосиф из Аримафеи — Господа, соблаговолившего умереть за нас во плоти (Мф 27:57), да вдобавок ко всему этому ещё и ревностного поборника правого учения, согласного с апостольской верой, и проповедника праведной жизни. И,<648>кратко говоря, разные люди, каждый по своему устремлению, заботятся на земле о разном; Георгия же дело и забота — уход за больными, и стариками, и пришельцами, и пропитание нищих, и монастыри, и погребение странников, и защита и прокормление великого множества нищих и бедняков, рассеянных по городам, и сияние человеколюбия, простирающееся за пределы востока и запада, севера и юга.
[379] А коли это так, то кто же, если хоть какое приобрёл себе благочестие, не знает, какое благоволение Бога призывают на всех подобные богоугодные дела, которые всегда преисполнены стремления к Нему? И, чтобы не накликать беды, умолчу о том, что случается, напротив, из‑за лености к таким делам. Кто же сможет измерить потоки слёз, излившиеся из глаз всех обитателей этой провинции при отъезде этого человека? когда все обступили его и тянули каждый к себе, чем угодно препятствуя его восшествию на корабль, испуская жалобные стоны, будто требуя, по роду и возрасту: одни — кормителя бедности, другие — управителя изобилия; вдовы — заступника, сироты — отца, нищие — нищелюбца, и страннолюбца — пришельцы, и братья — братолюбца, больные — врача, несчастные — утешителя, старые — посох, и все вообще — того, кто делается всем для всех, чтобы приобрести всех (1 Кор 9:22) и ради всех самому стать приобретением Бога. Поэтому по дарованной тебе у Бога милости, благословенный господин мой, какими знаешь способами и через каких знаешь лиц, если можешь заставить снова его вернуть, знай, что великую принесёшь жертву Богу, а богоданным государям нашим окажешь истинное доброжелательство и обеспечишь нерушимую безопасность. Нет ведь более преданного раба их благочестивого царствования, чем он. Будь здоров, многолюбимый и преданный раб Божий, всех для меня дражайший.
Письмо XLV. Тому же
Во всякий век Бог, промыслительно заботящийся о человеческой природе и нашем всеобщем спасении, являл, будто свет, блистающего добродетелями человека святой жизни, вмещавшего, как бы по предопределению, Божественные законы, и даровал ему такую силу, которая была потребна для обращения руководимого народа, чтобы прочие люди, как бы следуя светочу праведных дел, и сами приводили свою жизнь в добрый порядок, [380] и никто не мог бы их сбить с толку благодаря их неведению. Нашему же веку явлен светочем и правилом добродетели христолюбивый наместник Георгий, муж великий, столь великой добродетели и по милости Божией столь изобилующий силой,<649>превосходящей силу некогда уготованных и посланных ради этого мужей, сколь было нам — или, вернее, нашему веку, угнетённому великим гнётом порока — потребно, чтобы вырваться из трясины безобразящих нас грехов. Муж изо всех боголюбивейших мужей прошлого и настоящего благой и человеколюбивый, сострадательный, кроткий, терпеливый, стойкий, смиренномудрый, благоразумный, незлобивый, нестяжательный, любящий, не помнящий зла, добродеющий, страннолюбивый, нищелюбивый, соболезнующий, отзывчивый, усердный, бдительный, любящий Церковь, и — что всего драгоценнее — пылкий ревнитель правоверного благочестивого учения. И всё остальное соответственно, что содержится в предыдущем письме, в котором, и в другом ещё письме благословенному господину моему, я это отчасти изъяснил. Все ведь совершенства этого мужа речь не в силах охватить, да это и невозможно; и это я сообщил для того только, чтобы богохрани- мый господин мой, зная боголюбие этого мужа, дела которого стяжали ему милость Божию, принял и почитал его, и вверил бы покровительству благочестивых и всемилостивых государей наших, являющих на земле образ Божественной власти, и убедил их не принимать злых языков мужей беззаконных, которые творят обман, будто наточенная бритва, и любят зло больше доброты (Пс 51:45), чтобы не было места лжи против правды, и не имела несправедливость воли говорить против справедливости, и вообще порок — против всякой добродетели, по взаимному их превращению и смешению. Ведь писано: «Нехорошо обвинять мужа праведного, и нельзя строить козни против справедливых правителей» (Прит 17:26). Так и подобает поступить благословенному господину моему, любящему мудрость и рассудительность, о вечном сохранении которой у благословенного господина моего я молюсь, ибо она хранит душу его и тело. А доставившего это письмо моего ничтожества — человека, у которого разум души [381] опережает возраст тела — молю принять как следует ради выдающегося его разума, усердия к Божественному учению и искреннего расположения ко мне, убогому, которое он не считает недостойным питать.
Письма, не вошедшие в собрание Ф. Комбефиса
Письмо святого Максима к игумену Фалассию (Письмо А)[231]
Из письма святого Максима, написанного к игумену Фалас- сию<583D>. Зная, что ты, отец мой, из таких людей и им подобных, и понимая, что ты всею силою, более чем кто- либо в нашем поколении, заботишься лишь о том, что принадлежит Ему, я счел необходимым сообщить тебе то, о чем я только что получил письмо из блаженнейшего Города от неких почтенных мужей, вместе с тобой всем сердцем любящих Бога, о доблести этих людей в деле, касающемся догматов самой святой кафолической и апостольской Церкви.
Ибо они дали знать, что из‑за этого дела там, то есть в царственном Граде[233], сделалось великое смятение среди мужей священных и церковных; так было и раньше, но в особенности в то самое время, когда они приняли апокрисиариев, посланных туда ради возведения папы с утвержденным решением[234].
Ибо тогда, именно тогда, после многих речей, которые они произнесли в связи с утверждением папы, они вновь, для свершения этого и во исполнение своего желания, предложили им догматическую хартию (chartam)[235], ныне ими составленную, заявляя: «Мы предоставим вам поддержку в капитуле (in capitu- 1о)[236], ради которого вы прибыли сюда, предприняв столь долгий морской путь, только в том случае, если вы пообещаете убедить того, кто будет посвящен в папы, подписать эту хартию, и безо всякого исключения согласиться с догматами, которые в ней содержатся.<585А>
Они[237] же, понимая ценность того, что они защищают, и понимая, что из‑за [всего] этого первая из Церквей, митрополия и Город[238]остается вдовой столько времени, добились осуществления своего плана следующим образом. А именно, когда эти люди[239] решили, что вопреки разуму их новая ересь достигнет и его[240], они[241], чтобы добиться того, к чему они стремились, стали действовать спокойно и разумно, и как бы уступая, сказали: «Мы со своей стороны не можем предоставить вам гарантий, ибо нам вверено служение, но не право решать дела веры. Однако мы заверяем вас в том, что сообщим все, что вами предложено и покажем саму хартию тому, кто будет рукоположен в папы, и если<585В>он рассудит, что она хороша, попросим заверить ее своею подписью. Ныне же не пытайтесь из‑за этого чинить нам препятствия и прогнать нас силой или силой задержать нас здесь, ибо невозможно, чтобы кто‑либо заставил кого‑то делать что‑либо силой, а особенно в деле веры. Ибо в этом деле и весьма робкий становится в высшей степени храбрым, и самый малодушный оказывается величайшим воином, и, укрепляя душу Словом Божиим, он даже в величайшем гонении будет скорее тверд, чем слаб; сколь же более это относится к Римской Церкви и клиру, [Церкви,] которая от века и доныне является старшей (senior) из всех Церквей, которые есть под солнцем? Это канонически следует как из соборов и апостолов, так и от<586А>высшего главы их[242], и принято по жребию (in sor- tem adepta), и никогда не писалось никаких отчетов, касающихся понтификата, и она[243] не обязана издавать синодальные послания (synodicarum chartarum), так как все они[244] в этих делах равным образом подчинены ей, согласно священному праву».
Такие и подобные слова без страха, но в святой и праведной уверенности говорили клирикам царственного города[245] сии верные слуги истинной и необоримой Скалы (petrae)[246], то есть величайшей (maximae) Апостольской Церкви, которая пребывает здесь. И кажется, они уняли их и благоразумно заставили мыслить смиренно и скромно, с самого начала показав им чистоту и православность (orthodoxiam) своей веры.
Те же, дивясь (admirantes)[247] их благочестию, сказали, что таковое деяние должно быть по заслугам вознаграждено и, отказавшись от предложения хартии,<586В>пообещали, что их старанием епископское избрание [Северина] будет утверждено. Поняв, что дело сделано, Богом любимые апокрисиарии поблагодарили их и отправились домой. А экземпляр этой хартии, досточтимый отче, и мне переслали. Ими была изложена причина естественных[248] действий (facendarum), свершающихся во Христе–Боге, то есть в Его сущностях, из которых Он и в которых Он есть и мыслится; и они заявляют, что не должно говорить, что в Нем одна или две [причины действия]. Признают же они, что нужно исповедовать только то, что из Одного и Того же воплощенного Слова Божия проистекает и принадлежащее Богу и человеческое, и что и то, и другое следует относить к Одному и Тому же[249].
Того же [Максима] к благочестивейшему Стефану, пресвитеру и игумену (Письмо В)[250][251]
Заботой о слове Божием и упражнением в путях правды стряхнув с разума своего отупение забвения и тьму незнания, стал ты солью земли, по слову Господа, и сам, челове- че Божий, заботясь о делах добродетели, бежав страстей тления, храня благородную чистоту души, сделался светом миру, возводя и нас чрез созерцание духовное к Божественной мудрости, показав тайный смысл, сокрытый в вещах, явив причину, источник и происхождение всего сущего, и, коротко говоря, мудростью и добродетелью души и тела, ты, насколько это возможно для человека, стал Богом[252], и теперь являешь нам жизнь, имеющую прийти во Христе, и лик Господа, перешед не только Чермное море искушений, но и сам Иордан, то есть реку страстей и чувственных явлений, и оказавшись в Святая Святых, и явившись по благодати таким, каким по природе является Тот, к Кому стремится движение твое и в Ком оно успокоится. И затем, подражая непостижимому истощанию Бога ради нас, когда Он снизошел к нам и платы за это потребовал малой, ты не счел недостойным явить о нас заботу несомненную. Прошу тебя, благословенного господина и учителя моего, в Константинополе пребывающего, позаботиться относительно того, что я дал киру Феохаристу, и того, что я послал киру Иоанну, кубикуларию, чтобы не обнаружилось что‑нибудь, прибавленное из‑за стараний писца, что совершенно изменит весь смысл моих аргументов. Будь здоров, возлюбленный мой, и да будет всегда к тебе милостив Бог в слове твоем и в деле.<573В>
Богословско–полемический трактат XII.[253][254]
В вашем славном послании ты соблаговолил сообщить твоему недостойному рабу об игумене Пирре.[255]
И немного далее: И я бы в самом деле ради этого поспешил по твоим богохранимым и славнейшим следам, чтобы опровергнуть его и всех, кто неразборчиво следует этой новой ереси — да ведают все, кто вслед за вами любит благочестие, крайнее преизобилие невежества их и нечестия. Но я боюсь, как бы не подумали, что я действую против священного права, делая это помимо воли священнейшего престола мужей апостольских, которые благоуправляют всею полнотою кафолической (catholicae) Церкви и руководят ею правильно, в соответствии с Божественным законом. Ибо именно этим Божественным законом стоит<573 С>небесное и земное, и не следует ни в чем отклоняться от него, но следует, чтобы те, кто вслед за вами решил жить свято, творили дела божественные, следуя Богу, ибо они имеют Бога покровителем дел своих и защитой неотступной.
Ибо, славнейший господин, новая вера и Экфесис, как я и раньше давал понять, еще хуже древних еретиков. Ибо предшественник его нечестиво носил во чреве ее много лет, которые он провел в епископстве[256], во свидетельство нечестия своего (ибо Бог часто может долготерпеть ради последующего разоблачения нечестия, не для того, чтобы благодаря попущению нечестие умножилось, но чтобы его, в полноте его, покарать справедливее), а этот человек еще нечестивее породил его [Экфесис][257]. И последователи их насаждают ее в презрении<573D>к Божеству.
И далее: А вот еще более гнусный обычай их, как бы родовой признак всех извращенных еретиков — то, что они приписывают невиновным вину в их собственном нечестии. Ибо то здесь, то там шепчут они, что Софроний,<574В>который премудро проповедовал и провозглашал догматы кафолической Церкви, впал в заблуждение[258].
И немного далее: Ибо божественный Софроний, чему вы и сами свидетели, достохвальнейшие, пребывал в области афров вместе со мной и со всеми странствующими монахами, когда они против всех измыслили эти извращения веры.
И немного далее: И был у всех общий дом по Божественному согласию и единодушию, и были Церкви укреплены в единстве благодати Божией, которая их основала под солнцем, в вере мирной и спокойной. Но те, кто завидовали их согласию и Христа Бога исповеданию, измыслили новый Экфесис против истинной веры христиан, словно некую тучу черную, словно грохочущий и грозный шторм или нашествие варваров, и никто иной подвигнул их, как сам друг всякого мятежа дьявол<574 С>, он же род людской побуждает к раздору.
Затем были изданы постановления в его[259] пользу и нечестивые сочинения; затем были изданы акты, требующие его соблюдения; затем [были] разбойничьи соборы и сходки епископов, приходящих не по собственной воле, но стаскиваемых силой, не спешащих на призыв, но спасающихся бегством от варваров; затем тут и там стали распространяться указы и угрозы против благочестивых, ибо и того, кто тогда правил, они коварными дарами[260] сделали своим рабом.
И далее: Они убедили этого человека распространять Экфесис от своего имени[261].
И чуть ниже: Он, опубликовав их сочинение, стал ему врагом и защитником, или, скорее, и покровителем его распространения, и обвинителем;<574D>и, обнаруживая, что действует не по собственной инициативе, но вынуждаем ими, создал нечестивейший Экфесис, письменно приписывая это себе и ссылаясь на Иоанна[262], блаженной памяти святейшего папу древнейшего<575А>Рима.
И чуть ниже: И так они обличили самих себя в том, что его[263]явным образом составили те, воспользовавшись своим влиянием[264], но никоим образом не он. Ибо его это в дальнейшем нимало не заботило; он перенес свое внимание на другие вещи.
И во всем этом не разумеют они, несчастные, значение престола апостольского, и, что более всего смеха, или, лучше сказать, более всего плача достойно, как знак дерзости их, не убоялись и против самого апостольского престола плести козни, и, словно получив от него некое постановление, в своих действиях, сплетенных ради нечестивого Экфесиса, взяли себе в союзники великого Гонория, делая величайшую высоту этого человека в деле благочестия доказательством своего ложного мнения пред другими.
Итак, кто, о славнейший,<575В>и какой Софроний убедил этих обманщиков делать это так сурово и столь долгое время? Какая Церковь не обращалась к ним с мольбой? Какой благочестивый и православный предстоятель не умолял их отступить от своей ереси, моля и заклиная? Ибо и святой Аркадий[265] испустил последний вздох и предал дух свой Богу, но до последнего часа не преставал молить их.
И чуть дальше: А что божественный Гонорий? Что после него старец Северин[266]? А что тот, кто был после него, святой Иоанн? А разве пребывающий ныне на престоле блаженнейший папа[267] не употребил все возможное для мольбы?
Разве весь Восток и весь Запад не возносили к Богу в молитвах, а к ним — в посланиях, слезы, рыдания, мольбы, проклятия? Бог же принял веру<575С>сих истинно блаженных мужей и сохранил за нее им награды в веках. Те же[268], презрев долготерпение Божие, к обращению их кротко побуждающее и не тронутые мольбой сих мужей достойнейших, которые столь долгое время они творили, не потерпели, чтобы веру Божественную предпочли их вере.
И ниже: Итак, божественный и великий Софроний, придя тогда в Александрию, чуть ли не сразу после первого прочтения (ибо и ему Кир дал на отзыв эти девять глав нечестия[269]), вознеся свой голос в великом плаче, исторг потоки слез, горячо прося его, умоляя и заклиная, пав к ногам его, чтобы он ничего из этого не произносил с амвона против кафолической Церкви Бога, ибо здесь явно присутствуют догматы нечестивого<575D>Аполлинария[270].
И ниже: Так вот эти люди, о муж почтеннейший, терзали дело Божественное богомерзким глумлением и даже каким‑то бесчестным актерством, и святейшего Софрония столь плачевно рыдавшего — как бы оплакивающего, подобно некоему второму Иеремии, гибель кафолической Церкви, и скорбящего о столь великом падении Божественных догматов, ни в коей мере не утешили.
И чуть ниже: Итак, если Римский престол осведомлен о том, что Пирр не только нечестив, но неправильно мыслит и неправильно верит, совершенно ясно, что всякий, кто анафематствует тех<576А>, кто осуждает Пирра, анафематствует Римский престол, то есть кафолическую Церковь. Излишне будет говорить, что такой человек анафематствует также и самого себя. Если он все еще состоит в общении с Римским престолом и с кафолическою Церковью Бога.
Посему умоляю тебя, благословенный господин мой, предупредить всех, да не называют Пирра «святейшим» или «блаженнейшим», и священные правила не позволяют именовать его таким образом, ибо он отпал от всяческой святости, так как по собственной воле отступил от Церкви кафолической и не должно именовать каким‑либо почетным титулом того, кто давно уже осужден и отторгнут от апостольского престола города Рима из‑за принятия чуждого мнения, до тех пор, пока не будет принят обратно, обратившись к ней[271] или, скорее, к Господу Богу нашему чрез благочестивое исповедание и веру православную,<576В>которыми он вернет себе святость и святое именование.
Итак, если он не хочет быть и называться еретиком, пусть не оправдывается то перед одним, то перед другим, ибо это излишне и неразумно, ибо, как, когда один соблазнился о нем, соблазнились и все, так, если он оправдается перед одним, то оправдается перед всеми. Пусть прежде всего поспешит оправдаться перед Римским престолом; когда он будет оправдан перед ним, все назовут его благочестивым и православным.
Ибо напрасно тратит слова тот, кто считает, что можно убедить и перехитрить таких, как я, а не умоляет и не припадает к блаженнейшему папе святейшей Церкви Римской, то есть к святому апостольскому престолу, который от Самого воплощенного Бога- Слова, а также от всех священных Соборов, согласно святым канонам и определениям, принял и имеет полномочие (imperium), авторитет (auctoritas) и власть (potestas) во всем и посредством всего [, что касается] всех без исключения (universarum) святых Божиих Церквей, сколько их ни есть на земле<576С>, вязать и решить (Мф 16:19)[272]; как и на небе вяжет и решит Само Слово, начальствующее над небесными силами[273].
Если же он думает, что нужно примиряться с другими и не умоляет блаженнейшего Римского папу, он действует подобно тому, кто, обвиненный в убийстве или ином каком‑нибудь преступлении, спешит доказать свою невиновность не тому, кто по закону определен в качестве судии, но только бесполезно и бессмысленно хлопочет о том, чтобы доказать свою чистоту другим людям, частным лицам, которые не имеют власти снять с него обвинение. Посему, благословенный господин мой, прежде всего дай указания о том, что хорошо определено вами<576D>в соответствии с волей Бога — чтобы этот человек не имел возможности никому говорить что‑либо о догматах. Но выясняйте точно, внимательно исследуя помыслы его, не хочет ли он согласиться принять истину. Если он будет стремиться это сделать и, повинуясь разуму, поспешит к этому, побудите его сделать соответствующее обращение к блаженнейшему папе Римскому; ибо только так по божественному предписанию его[274] он, и те, кто вокруг него, будут обузданы во славу Божию и к вящей похвале вашей.
Письмо от монаха Максима монаху Софронию, называемому Евкратом (Окончание Письма VIII[275][276]
А чтобы вы узнали, честные отцы, произошедшее ныне здесь новое [дело], скажу [об этом] сжато, посредством немногих [слов]. Благословенный раб Божий, всеми здесь восславляемый эпарх [Георгий], возвратившись из царицы всех городов [Константинополя], согласно приказанию благочестивейшего из царей [Ираклия] всех местных и переселившихся в Африку иудеев и самарян сделал христианами вместе с женами и детьми, и слугами, в несметном числе душ[277], принудив их быть поведенными ко всесвятому крещению в день святой Пятидесятницы пятого индиктиона[278].
Слышу я, что то же происходит и по всей Римской империи. Из‑за этого‑то я и охвачен великим страхом и поэтому трепещу. Ибо, во–первых, я боюсь, как бы не было осквернено великое и божественное таинство, если оно [будет] дано тем, кто ранее не показал соответствующее [исповеданию] веры намерение (γνώμη) [принять крещение]. Во–вторых, и самих тех[279] я полагаю [подвергающимися] духовной опасности: как бы погрузившись в еще больший мрак неверия, они не оказались подвергнуты осуждению во много раз большему, ибо в глубине они сохраняют горький корень неверия своих отцов и отсекают самим себе свет благодати. В–третьих, я опасаюсь великого отступления (апостасии), предсказанного святым апостолом[280], и как бы оно не началось из‑за их смешения с народами верных, что позволит им незаметно произвести дурное семя соблазнительных [учений], противных нашей святой вере, среди простецов, так что обнаружится тот явный и неоспоримый знак пресловутого конца света, при котором ожидают великих испытаний [в борьбе] за истину и борений те, которые готовят себя к нему молитвами, и молениями, и слезами многими, и к праведности ведущим образом жизни, который они отыскивают.
Но если вы что‑то приложите на этот счет [от себя], соответственно имеющейся у вас богодвижной силе ведения, уважьте и объясните мне, вашему рабу и ученику, что у меня нет причин иметь [из‑за всего этого] столь сильный трепет и страх[281]. Посредством этого письма я приветствую как присутствующее [здесь] ваше святейшество и всех, кто [пребывает] с вами.
Приложения
Г. И. Беневич. По поводу «Окончания Письма VIII» прп. Максима
А. Насильственное крещение иудеев в Карфагене — два подхода
Публикацию перевода Окончания Письма VIII[282], содержащего ценные исторические сведения о насильственном крещении иудеев в Карфагене и отношении к нему прп. Максима, мы сочли необходимым снабдить краткой историко–библиографической справкой, не претендуя на полновесное исследование данной темы.
Настоящий текст в оригинале был впервые опубликован Дев- реессом в 1937 г. как неизданное окончание Письма VIII. Однако сам факт существования письма прп. Максима по поводу насильственного крещения иудеев был известен до этого. С. Л. Епифано- вич в 1917 г. издал краткую версию этого текста[283] по одной из рукописей Ватиканской библиотеки. Его перевод был опубликован Ю. А. Кулаковским в работе «Истории Византии»[284] еще до выхода в печать книги Епифановича, но со ссылкой на его находку. Приведем этот перевод целиком:
Благословенный и истинный раб Господа Бога, преславный эпарх, достигший по божественной благодати цели согласно изволению благочестивых царей, вернулся [к нам], блистая благодатью Духа Святого, и в день святого Воскресения Христова сделал сразу христианами всех живущих по всей Африке иудеев и самарян, туземцев и пришельцев, числом во много десятков тысяч душ, с женами, детьми и слугами[285].
В этой версии событий отсутствовала точная датировка, хотя, считая точной датой насильственного крещения иудеев и самарян 634 г. в сообщении Михаила Сирийца (XII в.), Кулаковский датировал указ императора Ираклия об этом крещении 634 г.[286] В такой перспективе крещение иудеев могло пониматься как некая превентивная мера по консолидации населения империи в виду арабского нашествия на Византию, которое уже шло полным ходом.
Тем не менее публикация Девреессом Окончания Письма VIII, где содержится точная датировка события, — день святой Пятидесятницы пятого индиктиона, т. е. 31 мая 632 г., привела к передатировке указа Ираклия. Причем, поскольку дата сдвинулась на 632 г., т. е. на время до вторжения арабов в империю (633–634 гг.), связь насильственного крещения иудеев и самарян в 632 г. с этим вторжением оказалась под вопросом. Это было замечено сразу после публикации Девреесса в статье Старра[287], который, впрочем, все равно пишет, что, возможно, именно страх арабского вторжения мог привести к такой мере, хотя сам же признает, что нет свидетельств, что уже в это время в Константинополе могли чувствовать угрозу для далеких провинций империи, исходящую от еще не явивших тогда миру свою силу арабов. К сомнениям Старра можно добавить, что не нужно быть политиком и психологом, чтобы предположить, что насильственное крещение скорее оттолкнет иудеев и самарян от христиан–византийцев и сделает их скорее союзниками арабов, чем лояльными гражданами.
Более вероятно, что инициатива Ираклия по крещению иудеев и самарян вписывалась в политику идеологической и политической унификации империи, которую он проводил всю жизнь, особенно в рамках моноэнергистской и монофелитской идеологии. Что же касается самой этой политики, то недавно В. М. Лурье высказал идею об ее псевдомессианской подоплеке: «Само царствование Ираклия, открывавшее новую династию [Ираклидов], ставило перед собой, без всякого преувеличения, мессианские задачи, и, самое удивительное, были моменты, когда их исполнение казалось близким: речь шла не только о религиозной унификации империи ромеев, но и о крещении и политической зависимости от Византии второй крупнейшей империи и главного врага Византии в течение всей ее предыдущей истории — зороастрийского Ирана. Если бы этот план удался, то для людей того времени это означало бы приближение вплотную к концу истории — когда христианство оказывается проповедано во всей вселенной. Самому Ираклию была бы при этом уготована роль, если и не самого Мессии, то его ближайшего предтечи. Обо всем этом говорила официальная идеология Ираклия»[288]. И хотя гипотеза о мессианской идеологической программе Ираклия требует дальнейшей проверки, надо признать, что в нее прекрасно вписывается попытка насильственного крещения иудеев и самарян Ираклием. Впрочем, следует отметить, что история христианских государств в VII в. знает немало примеров насильственного крещения иудеев, которые вовсе не обязательно исходили из мессианской идеологической программы[289].
В любом случае, чем бы ни была мотивирована инициатива Ираклия, не приходится сомневаться, что она имела место, хотя, как замечает Ю. Кулаковский[290], а также и современные исследователи[291], надежных свидетельств о приведении в действие этого указа Ираклия в других местах, кроме Карфагена, нет. Зато о крещении иудеев и самарян в Карфагене мы имеем сразу несколько независимых свидетельств. Помимо текста прп. Максима Исповедника, таким свидетельством, на что указал уже Девреесс, является византийское антииудейское сочинение Учение Иакова, только что крещеного, не полностью сохранившееся по–гречески, а в наиболее полной форме дошедшее по–славянски[292]. Эта версия, вошедшая в Четьи–Минеи митрополита Макария,[293] начинается с описания того, как эпарх Георгий, надо заметить, весьма почитаемый прп. Максимом (о чем есть много свидетельств в его письмах), исполняет приказ императора крестить иудеев и самарян. Рассказ об этом ведется от лица новокрещеного иудея Иосифа, повествующего об иудейском законоучителе и купце Иакове, который прибыл в это время в Карфаген с товаром, был крещен, впал в сомнение, чудом явления ему «светоносца» (ангела?), проповедовавшего ему Христа, был убежден в истинности христианства и успешно вел проповедь среди своих бывших единоверцев, и обратил, среди других, и автора рассказа — Иосифа. Приведем начало этой истории в русском переводе со славянского, в той его части, что в наибольшей степени пересекается с написанным прп. Максимом в Окончании Письма VIII:
Царь Ираклий повелел везде и всюду креститься иудеям. И прибывшему в Африку Георгию, бывшему эпархом, повелел, чтобы собрались к нему все первые иудеи. И когда собрались мы к нему, он нам сказал: «Рабы ли вы царя?» И отвечая, сказали так: «Да, владыка, мы рабы царя». И он сказал: «Повелел благой [царь], чтобы вы крестились». И когда услышали, то вострепетали и убоялись великим страхом, и никто из нас не дерзнул ничего сказать. И когда он сказал: «Вы ничего не отвечаете?» — ответил один из нас по имени Нон, говоря: «Мы этого не сделаем: не время ведь святому крещению». И разгневавшись, эпарх встал и своими руками бил [его] по лицу, говоря: «Если вы рабы, то почему не совершаете повеление владыки нашего?» Мы же от страха окаменели. И повелел, чтобы мы крестились. И крестились мы, желая того и не желая, были же мы в сомнении великом и большой печали.
Судя по тому, что сочинение это было написано уже после попыток окрестить иудеев, где‑то в 634–641 гг., можно предположить, что его happy end — принятие иудеями христианства в результате проповеди окрещенного Иакова[294] — явно имел апологетический смысл. Автор текста не только создает обширный трактат в жанре богословской антииудейской полемики, но вольно или невольно оправдывает насильственное крещение, поскольку крещение, судя по этому трактату, в конце концов привело к определенной пользе — искреннему обращению иудеев ко Христу[295].
Совсем по–иному, как мы видим по Окончанию Письма VIII, отнесся к этому крещению прп. Максим. Он не только не пытается оправдать крещение иудеев (несмотря на то, что эпарх Георгий был весьма близок к преподобному и почитал его своим духовным отцом, а сам прп. Максим весьма высоко отзывался о нем), но выражает крайнюю тревогу и «страх по Богу» относительно происходящего.
Опасения прп. Максима относительно грядущей апостасии и последствий насильственного крещения иудеев, как известно, сбылись, хотя и несколько иначе, чем он предполагал, т. е. не из‑за того, что насильно крещеные иудеи распространяли среди христиан ереси. Уже в 633 г. в рамках униональной идеологии Ираклия и патриарха Константинопольского Сергия — той самой, которой, вероятно, мотивировалось и крещение иудеев и самарян — была заключена уния с монофизитами в Египте, и тогда же заявила о себе ересь моноэнергизма, с которой прп. Максим будет бороться до конца жизни. С другой стороны, не приходится сомневаться, что насильственное крещение иудеев и самарян в Карфагене в 632 г., как и бывшие до этого гонения на иудеев в Палестине в 630 г.[296](эти гонения, вероятно, привели к наплыву иудеев в Карфаген) подготовили иудеев и самарян к тому, чтобы легко перейти на сторону арабов в их войне с византийцами, что, несомненно, способствовало утрате Византийской империей огромной части своих владений. Характерно, что первое поражение византийцев при столкновении с арабами в 634 г. произошло, когда был наголову разбит дукс Палестины Сергий, предводительствовавший войском, составленным главным образом из самарян[297]. Как замечает Кулаковский, ссылающийся на слова Иосифа из Учения Иакова, только что крещеного, поражение дукса Сергия от арабов вызвало ликование иудеев в Кесарии (Палестинской) и других городах Палестины. Уже тогда, судя по этому сочинению, имелись иудеи, которых Иосиф называет «смешавшимися с арабами (сарацинами)»[298], т. е., как говорит историк, «насилия над иудеями усилили солидарность между ними и арабами, которая существовала и ранее»[299].
В самом деле, в Письме XIV, направленном экзарху Африки ил- люстрию Петру уже после нападения арабов, Максим описывает теснейшее единство между иудеями и полчищами «диких» арабов:
Видим племя диких жителей пустыни, проносящееся по чужой земле как по своей, неукротимых свирепых зверей, людей по одному лишь внешнему виду разоряющих культурное государство, а также народ иудейский, издревле радующийся крови человеческой…[300] и ненавидящий Бога, воображая поклоняться Ему; невернейший из всех народов земли и оттого наиболее склонный к принятию супротивной власти, обычаем и устройством предшествующий пришествию лукавого и своими делами возвещающий приход антихриста, ибо не познал истинного Спасителя[301].
Этот антииудейский пассаж, однако, следует читать в совокупности с публикуемым нами Окончанием Письма К///, где прп. Максим недвусмысленно говорит о том, что насильственное крещение иудеев подготавливает всеобщую апостасию. Собственно и в конце Письма XIV после обличения иудеев прп. Максим, объясняя причину поражения византийцев, пишет: «…. это произошло по множеству наших прегрешений»[302] и, призывая иллюстрия Петра не допускать искажения православия (очевидно, вступая в унию с монофизитами, а говоря шире, подчиняя религиозную сферу политической), добавляет: «…мы должны ещё больше укрепить нашу веру из‑за происходящего… и исповедать Бога пред людьми, вовсе не опасаясь никакой смерти»[303].
Б. Обстоятельственные добродетели и апостасия
Из истории насильственного крещения иудеев в Карфагене и двух восприятий его — прп. Максимом и в сочинении о новокрещеном Иакове, можно сделать и некоторые выводы относительно святоотеческого подхода к свободе совести.
Для этого необходимо несколько расширить контекст, затронув тему отношения отцов Церкви к насильственному крещению в целом. Излагая в своем послесловии к переводу трактата свт. Григория Нисского «Об устроении человека» теорию «обстоятельственных добродетелей», В. М. Лурье, в противовес «либерально–гуманистическому» пониманию человеческих прав и свобод, приводит ряд свидетельств из святых отцов, говорящих о том, что они признавали возможность (и полезность), при определенных обстоятельствах, насильственного крещения[304]. В частности, он приводит пример св. Порфирия Газского (I V‑V вв.), крестившего часть язычников Газы насильно и давшего своего рода богословско–пастырское объяснение этого крещения. Св. Порфирий возражал тем, кто считал, что крещение должно быть только добровольным, говоря, что иногда Бог, использовав все остальные средства, приводит к Себе человека или группы людей под страхом наказания. Это и есть случай «обстоятельственных добродетелей».
Если сравнить теперь сохранившееся в Предании и весьма распространенное в христианском мире Учение Иакова, только что крещеного, с Окончанием Письма VIII прп. Максима, то видно, что в этих двух текстах отношение к насильственному крещению иудеев разное. В Учении Иакова вполне в духе теории «обстоятельственных добродетелей» подразумевается, что от крещения иудеев под угрозой может быть польза, и оно не только допускает, но и, по сути, оправдывает такую практику. Прп. Максим, напротив, считает ее (по крайней мере, в отношении иудеев) крайне опасной, чреватой будущей апостасией.
Рассмотрим его доводы подробней. Среди аргументов прп. Максима против насильственного крещения иудеев есть такие, которые, казалось бы, применимы в первую очередь к иудеям, хотя, если подумать, они приложимы и к носителям каких‑то других «застарелых», с точки зрения православия, ересей и вообще устойчивых нецерковных мировоззрений. Это — второй приводимый прп. Максимом аргумент, согласно которому иудеи закоренели в неверии и еще более озлобятся и удалятся от истины, если их крестить (озлобиться на насилье над совестью может любой человек твердых убеждений, т. е. любой сознательный взрослый носитель веры или мировоззрения), и третий его аргумент— что, будучи крещеными насильно, они привнесут ложные учения в христианскую среду (это тоже справедливо не только для иудеев)[305].
И уж совершенно точно единым применительно ко всем (по крайней мере, взрослым и психически здоровым людям) является первый аргумент: таинство крещения может быть осквернено, «если оно [будет] дано тем, кто ранее не показал соответствующее [исповеданию] веры намерение (γνώμη) [принять крещение]». Этот аргумент в принципе подходит к крестящимся как из иудеев, так и из язычников, а также и из любой ереси. При этом следует заметить, что прп. Максим возражает не против нарушения каких‑то «свобод» верующих, но говорит об опасности осквернения святыни. Так что, сравнивая позиции св. Порфирия Газского и прп. Максима, можно сказать, что, хотя Предание и допускает насильственное крещение, оно же, в лице прп. Максима предупреждает о великой опасности осквернения этого таинства при таком насилии (заметим, к слову, что насилие может быть не только физическим, каким оно было в Карфагене).
То есть Церковь, допускающая такие методы, берет на себя и ответственность за их последствия. Что же касается насильственного крещения иудеев (да и носителей любого другого неправославного мировоззрения, если только они в нем тверды), то тут вступают в силу и еще два фактора, о которых говорит прп. Максим и которые делают такое насильственное крещение втройне опасным. Поэтому, хотя в церковном учении и Предании действительно нет категорического (то есть канонического или догматического) запрета на насилие в области свободы вероисповедания, но в лице таких святых отцов, как прп. Максим, Церковь предупреждает, что насилие в этой сфере может привести к катастрофическим последствиям.
Свобода вероисповедания не является для церковной традиции безусловной и абсолютной ценностью (здесь можно согласиться с В. М. Лурье), но попрание этой свободы, как учит прп. Максим, — это великий риск, и цена его — опасность осквернения церковных таинств, а во многих случаях еще и опасность озлобления против христианства и христианского государства, а также опасность апостасии. Что не раз и подтверждалось в истории.
Полемика с оригенизмом и моноэнергизмом
О серии и книге
Настоящим изданием, посвященным ключевым аспектам наследия преподобного Максима Исповедника, мы открываем серию «Византийская философия». После трудов В. Татакиса,[1] Г. Вольфсона[2], Г. Подскальского[3], Л. Бенакиса[4] Г. Каприева[5] и целого ряда других работ[6], значение византийской философии как особой предметной области, не сводимой ни к позднеан- тичной, ни тем более к средневековой, трудно оспорить. Однако вопрос о том, в чем именно состоит специфика этой области, остается открытым. Прояснению его призвана способствовать настоящая серия. Мы приглашаем к сотрудничеству в работе над ней патрологов, философов, филологов и других специалистов, занимающихся анализом догматического, экзегетического и политического мышления византийцев.
Византийская философия одновременно и шире, и уже того, чем обычно занимается патристика. Есть «наша философия» (ή καθ ήμας φιλοσοφία), как ее понимали христиане с первых веков, и она включает не только святоотеческую письменность, относящуюся к практике, естественному созерцанию и «мистическому» богословию, но и некий подвижнический (экстремальный) образ жизни, в чем преемствует пониманию философии (в ее отличии от «софистики»), внедренному в античное сознание уже киниками и стоиками[7].
С другой стороны, есть совокупность традиционных академических вопросов (традиционных уже для античной, а затем и для схоластической и новоевропейской философии), которые так или иначе рассматривались и святыми отцами. Эти аспекты святоотеческого наследия могут изучаться, и уже широко изучаются.
Нам представляется, что сама по себе каждая из этих точек зрения упускает нечто важное в византийской мысли. Первая, замыкая святоотеческое наследие в себе, делает его непроницаемым для секулярного дискурса и изымает из общей истории развития послеантичной философии. Вторая, не учитывая специфику исследуемых текстов, рискует представить их неадекватно, вырвав из того экзистенциального контекста, в котором они создавались.
Оба подхода должны сочетаться. В соответствии с этим мы составили настоящий том из двух частей. В первой христологическая полемика преподобного Максима Исповедника с моноэнергизмом и монофелитством рассматривается в контексте его жизненного пути и подвига, о которых свидетельствуют, в частности, публикуемые нами переводы диспутов преподобного Максима с его обвинителями во время судебных процессов над ним и пребывания его в ссылке, а также свидетельства о последних днях преподобного и его учеников. Включение этих материалов оправдано тем, что святоотеческая философия, которой посвящен настоящий том, — это не только (и не столько) приложение философского аппарата к богооткровенным истинам, сколько неразрывное сочетание мышления о «вещах Божественных и человеческих» с жизнью, которая для святых есть умирание для мира и переселение к Богу.
Вторая часть содержит греческий текст и перевод одного из важнейших богословско–философских трактатов преподобного Максима — 7–й главы Трудностей (произведения, более известного под латинским названием Ат- bigua), комментарии (схолии) к этому трактату, а также перевод двух, посвященных по большей части ему, работ выдающегося исследователя жизни и мысли преподобного, Поликарпа Шервуда. Трактат, полемически направленный против оригенизма, содержит первую в истории христианской мысли разработку в полном смысле православного (свободного от оригенистских посылок) синтеза, охватывающего все сотириологически значимые аспекты бытия. Онтодинамика обожения, которую он описывает, составляет экзистенциальную основу той философии, которую византийцы назвали «жизнью во Христе».
Мы хотим выразить признательность Ж. — К. Ларше, Иштвану Перцелу и В. М. Лурье, дискуссии с которыми оказались для нас весьма стимулирующими в работе над этим томом, а также всем, кто помог нам в работе над ним, в первую очередь, архимандриту Нектарию (Яшунскому), В. А. Баранову, 3. А. Барзах, А. А. Белоусу, Е. В. Берзиной, В. И. Земсковой, Г. Н. Начин- кину, Каролин Маше, Д. А. Шабанову, Леле Хопериа и К. В. Хрусталеву.
Составители
Часть I МАКСИМ–ИСПОВЕДНИК
Г. И. Беневин, А. М. Шуфрин. Дело Максима
vere maxime agit Maximus. Максим воистину действует по максимуму.
PG91393D
Популярность прп. Максима как аскета и мистика, интеллектуала, зилота, множество посвященных ему исследований, появляющихся в последнее время, как и переводы его трудов, не уменьшают остроту вопросов, которые он поставил своим исповед- ническим подвигом. Умер ли монах Максим вне Церкви[8], или Церковь[9] перестала быть Церковью, разорвав общение с ним? Если VI Вселенский собор был торжеством идей Максима (как принято считать), то почему не была провозглашена ему на этом соборе «вечная память»? Почему Максим считал православным папу Гонория, преданного этим же собором анафеме? В чем отличие Псифоса, догматическую безупречность которого Максим утверждал до самого своего конца, от Типоса, за отказ от общения с принимающими который ему отсекли руку и язык? Наш очерк ставит целью не столько ответить на эти вопросы (список их можно было бы продолжить), сколько конкретизировать их, прояснив исторический контекст.
I. Путь к Латерану
Прежде чем в 649 г. Латеранский собор осудил не только бескомпромиссный Экфесис (638)[10], но и примирительный Типос (647), изданный императором Константом по инициативе Константинопольского патриарха Павла, борьбазаутверждение двухэнергий (действий)[11] и воль во Христе прошла уже несколько этапов. Мы не будем описывать их в подробностях; отметим лишь моменты, важные для понимания позиции прп. Максима. Полемика, как известно, была начата св. Софронием (впоследствии патриархом Иерусалимским), выступившим против моноэнергистской унии (633), заключенной в Египте и Ливии между Киром, папой Александрии, и монофозитами–феодо- сианами. Столкнувшись с сопротивлением Софрония, Константинопольский патриарх Сергий предпринял ряд шагов, призванных сохранить то, что было достигнуто его с Киром унионистской политикой, избежав при этом разрастания полемики; он издал патриарший указ — Псифос (633), воспрещающий употребление выражений «одна» или «две энергии». Узнав о том, что Софроний[12] был избран патриархом Иерусалима, Сергий направил в Рим папе Гонорию упреждающее послание, ища у него поддержки своей позиции. Красочно расписав, как монофизиты присоединились в Египте к Церкви и даже признали Халкидонский собор, он сообщил папе о споре, начатом монахом Софронием против соглашения, заключенного Киром: «Софроний стал возражать против главы об одном действии, и утверждал, что нужно признавать два действия во Христе Боге нашем, не иначе»[13]. Как сообщает дальше Сергий, Софроний не соглашался с доводами Кира, что в данном случае нужно применить икономию, которую применяли святые отцы «ради спасения множества душ… [когда] действовали в духе умеренности и снисхождения». То есть Кир считал, что поскольку выражение «одно действие», как писал и Сергий, «употребляли и некоторые из священных отцов»[14], то Софроний мог бы не возбуждать полемики по этому вопросу ради привлечения мо- нофизитов к православию. Тем не менее, как далее пишет Сергий папе, Софроний не был удовлетворен ответом Кира, и Кир предоставил разрешить этот спор Сергию, к которому с посланием от Кира и прибыл Софроний. Как мы видим, на этом этапе все стороны действовали еще весьма осторожно, и уж конечно спор не перетекал в личную вражду главных действующих лиц — в противном случае, нельзя было бы представить, что Кир пошлет свое послание Сергию с Софронием, и что сам Сергий будет выслушивать последнего.
Как бы то ни было, прибыв в Константинополь, Софроний, по сообщению Сергия папе Гонорию, опять потребовал совсем отказаться от выражения «одна энергия», что было неудобно для Сергия, так как разрушало бы все достижения унии с монофизитами в Египте. Тем не менее не только под нажимом Софрония, но и из опасения разрастания полемики, начавшейся уже в самом Константинополе (о чем Сергий сообщил и папе), Сергий писал Киру, чтобы он «после того, как при помощи Божией устроил соединение с теми, которые прежде были в разъединении, уже не позволял никому проповедовать об одном или двух действиях во Христе Боге нашем, а лучше внушал бы исповедовать… что один и тот же Сын Единородный… действует по Божеству и по человечеству, что всякое богоприличное и человекоприличное действие происходит нераздельно от одного и того же воплощенного Бога Слова и Тому же приписывается. И исповедовать так ради того, что выражение «одно действие», хотя оно и употребляется некоторыми из святых отцов, странно и возмутительно звучит в ушах некоторых, предполагающих, что оно произносится в смысле уничтожения двух естеств… чего отнюдь нет, и да не будет, равно как и ради того, что соблазняет многих выражение «два действия», как не употребляющиеся ни у кого из божественных… тайноводителей Церкви»[15]. Это свое письмо Киру Сергий включил в послание к папе.
Мы подробно цитируем письмо патриарха Сергия папе Гонорию потому, что в нем Сергий передает содержание не только своего послания Киру, но и изданного в ответ на запрос Софрония Псифоса, сам текст которого не сохранился, и о котором мы можем составить представление именно по этому письму. Псифос же для нас важен, в первую очередь, потому, что изложение содержания именно этого документа было послано близким к патриарху Сергию игуменом Пирром духовному чаду и соратнику Софрония, монаху Максиму, ответ которого на это послание имеет уже непосредственное отношение к нашей теме.
Как видно из послания Сергия Гонорию, Псифос призывал избегать употребления как моно-, так и диоэнергистской формулы, хотя Сергий определенно говорит как о двух естествах во Христе, так и о том, что один и тот же Христос «действует и по Божеству, и по человечеству». Говорится в послании и о «богоприличном» и «человекоприличном» действии, что трудно понять иначе, как подразумевающее не один род действий, а два — соответствующие двум природам.
Итак, изложение именно этой веры было направлено архимандритом и игуменом Хрисопольского монастыря[16] Пирром Максиму, о чем мы узнаем по сохранившемуся ответному письму Максима (Ер 19). Сам факт обращения такого влиятельного церковного деятеля, как Пирр (напомним, будущего патриарха) к простому монаху говорит о том, что Максим к тому времени уже получил известность в качестве едва ли не авторитетнейшего богословского «эксперта» Империи[17]. Судя по сообщению Сергия Гонорию о том, что «между некоторыми из здешних начало разгораться прение», Софроний был не одинок в своей оппозиции моноэнергизму, и именно в этой ситуации церковные деятели Константинополя обратились к Максиму, желая, вероятно, заручиться поддержкой человека, который мог бы повлиять на противников курса Сергия и Кира, не дав разгореться полемике, чего больше всего хотел бы избегнуть Сергий. Такой человек должен был восприниматься среди единомышленников Софрония «своим», и в то же время должен был быть в глазах Сергия и Пирра достаточно открытым, чтобы идти на диалог с ними.
Открытость Максима к их идеям вполне могла предполагаться Сергием и Пирром. Дело в том, что при широкой славе Максима и известности его сочинений весьма вероятно, что они читали те, написанные к тому времени его произведения, и в частности, Трудности к Иоанну (ок. 624 -626) и Вопросоответы к Фалассию (630–633), в которых Максим говорил о «претерпевании обожения» и употреблял (в Трудностях) такие выражения, как «одно действие Бога и достойных Его [т. е. святых]», приводя вместе с тем в пример совершенного обожения — обожение нашей природы во Христе, и в этом же контексте толкуя Гефсиманское моление[18]. По крайней мере, Пирр во время диспута с Максимом (645) в качестве аргумента в пользу «одной воли» Христа сослался на выражение «знаменитейших отцов», что «у Бога и святых одна воля» (DsP 292В)[19], а в пользу моноэнергизма высказал соображение очень похожее на учение Максима о претерпевании обожения, и как следствие из этого — «одной энергии Бога и святых»: «Мы говорим об одном действии не для того, чтобы отрицать человеческое действие, но потому, что в противопоставлении Божественному действию оно в этом смысле именуется претерпеванием» (349С). Все это позволяет предполагать его прямое или косвенное знакомство с сочинениями Максима, на которые он, что вполне естественно, потом опирался в споре с ним же. Как минимум, он мог знать об идеях, которые разделял Максим, бывший некогда монахом в том Хрисопольском монастыре, в котором Пирр теперь стал игуменом.
Итак, весьма вероятно, что у Сергия и Пирра были основания предполагать, что они найдут понимание Максима, и в то же время им была, наверное, известна и близость Максима к Софронию. Так что выбор Максима в качестве адресата послания, имеющего целью найти союзника в стане потенциально опасных для их политики оппонентов был, вероятно, тщательно продуман. В политическом таланте Сергию и Пирру отказать никак нельзя.
Максим действительно более чем благожелательно ответил на письмо Пирра. Содержание его ответного письма говорит о том, что он (хотя тогда уже просил адресата уточнить основные понятия, которые тот употреблял), в целом весьма высоко оценил Псифос с точки зрения его содержания. Это видно не только из письма Максима Пирру, но и из ряда других фактов. Дело в том, что в ответ на послание патриарха Сергия папа Гонорий написал письмо, выражающее согласие с верой Сергия, изложенной в Псифосе, и, как известно, Максим не раз отстаивал (о чем мы еще скажем) православность этого послания Гонория (факт скандальный, имея в виду то, что VI Вселенский собор на основании этого послания осудил Гонория за ересь!). Таким образом, высокая оценка Максимом Псифоса вполне согласуется с его же уверенностью в православности Гонория, также, в целом, согласившегося с Псифосом.
Что же касается самого письма Максима Пирру (датируемого не позднее начала 634 г.), то в нем, как известно, он называет Псифос «богоначертанными скрижалями», дарованными «новым Посредником», «новым Моисеем» [20]. Высочайших похвал Максим удостоил и самого Пирра — одного из ближайших сотрудников патриарха Сергия, которому писал: «Святое твое, Богоугодный отец, прочитав письмо, узнал я, что ум твой весь просветлен полнотой Духа»[21] (Ер 19, 590С). Отнести эти слова Максима исключительно на счет принятой в Византии «икономической» любезности, имея в виду крайнее одобрение, высказанное в послании содержанию Псифоса, как и то, что Максим был уверен в православности послания Гонория Сергию, мы никак не можем.
Не можем мы, однако, утверждать и того, что Максим был в это время еще криптомоноэнергистом и поэтому легко согласился с Псифосом. Такое, некогда высказывавшееся предположение сегодня отвергается практически всеми исследователями[22]. Что касается догматического содержания письма, то Максим в нем дает ту же трактовку Богомужнего действия, что в Трудностях к Фоме 5; к ней мы обратимся ниже. Пока же отметим, что согласно этой трактовке «Богомуж- несть» означает единство Божественного и человеческого действий во Христе, выражавшееся в том, что Божественное (чудотворения) Он совершал по–человечески (т. е. посредством плоти), а человеческое (страдания) претерпевал по–Божески (т. е. вольно)[23]. Это единство настолько тесное, что Максим говорит даже о «едином деле» воплотившегося Бога–Слова, «будь то страдание или чудо» (Ер 19, ibid.). Выражение «единое действие» тем не менее вызывает у Максима сомнение, которое он высказывает, впрочем, крайне осторожно: «до сих пор не смог понять в точности, в каком смысле и как следует говорить и мыслить о едином действии» (596В)[24]. Как бы то ни было, не приходится сомневаться, что и Псифос, и толкование его Пирром (в письме к Максиму), он, хотя и с определенными оговорками, принимает.
Собственно говоря, в принятии Псифоса Максимом нет ничего удивительного, поскольку и тогдашний лидер диоэнергистской партии Софроний, если верить посланию Сергия Гонорию, получив исповедание патриарха, отбыл из Константинополя, будучи удовлетворен этим исповеданием и не порвав общения с Сергием, о чем последний сообщил и папе Гонорию. Главное, что вызвало удовлетворение, как Софрония, так и Максима — это то, что Псифос налагал запрет на то выражение «одна энергия», которое содержалось в унионист- ском соглашении, заключенном Киром[25].
Тем не менее, если Сергий и Пирр надеялись найти в Максиме своего среди чужих и с его помощью повлиять на Софрония и его сторонников с целью выведения унии из‑под критики, то они в своих расчетах ошиблись. Несмотря на признание Псифоса и, казалось бы, наступивший мир, и только что избранный патриарх Софроний Иерусалимский в своем Синодальном послании, и его ученик Максим в Трудностях к Фоме, написанных в 634 г.[26], т. е. сразу же за изданием Псифоса, посчитали необходимым сформулировать учение о Божественном и человеческом действиях во Христе таким образом, чтобы преградить путь нарождающейся ереси. Причем перед Максимом стояла двойная задача: с одной стороны, он, как и Софроний, был уверен в ложности унии Кира, точнее, идеи, выраженной в моноэнер- гистской 7–й главе Девяти глав, но с другой стороны, в сочинениях самого Максима, написанных до начала полемики об энергиях, содержались воззрения, которые могли быть сочтены моноэнергист- скими. Таким образом, Максим должен был снова сформулировать некоторые аспекты учения об обожении человеческой природы и ее воли во Христе так, чтобы, сохраняя прежние воззрения, предохранить их от моноэнергистского толкования.
Говоря о произведениях антимоноэнергистской полемики патриарха Софрония и Максима в 634 г., следует в первую очередь отметить, что ни Софроний в своем Синодальном послании, ни Максим в Трудностях к Фоме не говорят о двух действиях во Христе[27]. Конечно, можно это объяснить соблюдением ими Псифоса, т. е. запрета на употребление выражения «две энергии» в ответ на запрет употребления выражения «одна энергия». Тем не менее остается фактом, что Софроний и Максим считали, что можно быть православным и не исповедовать буквально «две энергии» — иначе бы они не приняли Псифос. Однако запрет на исповедание «одной» (или «единой»[28]) энергии Христа со стороны Максима на этом этапе был абсолютным (как мы покажем далее, в период 640–642 гг. Максим будет принимать выражение «одно действие», встречающееся у свв. Кирилла Александрийского и Анастасия Антиохийского).
В Трудностях к Фоме Максим справедливо видит точку опоры новой ереси в толковании Киром в 7–й главе унионистского акта (Девяти глав) выражения Ареопагита «Богомужнее действие» как «одного»[29]: «Сказанное святым [Ареопагитом] — перифраза, которая подходящим названием двоякого (διττού) по природе Христа указывает при том и на двоякое действие (поскольку от единения никоим образом не умаляется естеством и качеством сущностный логос соединенных), но не как некоторые, отрицанием крайностей творя утверждение некоей середины. Ибо во Христе нет ничего среднего, утверждаемого отрицанием крайностей» (1056; ed. Janssens 218–224).
О чем здесь идет речь, кто такие эти «некоторые», которые «отрицанием крайностей творят утверждение», и что вообще произошло в полемике Софрония с Киром, — об этом мы узнаем из догматической «статьи» Пирра, оправдывающего своего собрата Кира: «Достопочтенный Софроний напал на один пункт, как извративший посредством перемены одного слова свидетельство богоносного учителя Дионисия… На бумаге, действительно, поставлено вместо слова «новое» слово «одно», но такое слово вставлено святейшим Киром не в виде подлога, — да не будет, честное мое слово! — но так, как будто слово «новое» не иначе могло быть понято, как в смысле «одно». Ибо, говорит он, посредством отрицания крайностей сделавши одно утверждение и его единственно высказавши, что другое… преподал божественный учитель, как не исповедать одно действие Христа тоже единого?»[30].
Вероятно, Пирр здесь ссылается на некий автокомментарий, который сделал Кир к 7–й главъ Девяти глав, — тот самый, который отвергает Максим. Крайности, о которых идет речь, это действия «только Божественное» и «только человеческое». В самом деле, у Ареопагита сказано о Христе (и Максим ссылается на эти слова, комментируя их): «…не как Бог совершая Божественное, — ибо не по–Божески только, отдельно от плоти (ибо не пресущественен только), и не как человек — человеческое, ибо не просто по–человечески, отдельно от Божества (ибо не только человек), но как ставший мужем Бог некоей новой Богомужной энергией с нами жительствуя»[31].
То есть отрицание крайностей, о которых говорит Кир, это «не как Бог, совершая Божественное… и не как человек — человеческое». Речь идет о том, что Христос никогда не совершал Божие только как Бог или человеческое только как человек. Из этого двойного отрицания Кир и сделал вывод об одном действии в 7–й главе Девяти глав: «Христос и Сын производил и богоприличное и человекоприличное одним Богомужним действием»[32].
Максим тоже признает важность этого двойного отрицания у Ареопагита, но не признает, что из него можно сделать вывод об одном действии: Богомужней» же [называет ее] как не простую, но и не как нечто сложное; не как принадлежащую одному голому по естеству Божеству, или одному простому человечеству, или чему‑то сложному по природе, среднему по отношению к двум крайностям» (1057; ed. Janssens 231— 234). Здесь, как мы видим, Максим перечисляет одну за другой возможные трактовки того, что может означать «одна»: либо одна Божественная энергия, либо одна человеческая, либо нечто сложное (как у человека, например, сложное действие, поскольку природа его сложная — душевно–телесная). Но ничего подобного у Христа нет: у него не сложная природа (вопреки тому, что считали монофизиты), а две природы, и значит нельзя говорить об одном действии.
Отвергнув такие трактовки «одной энергии», следующие из двух отрицаний и одного утверждения Кира, Максим все же признает эти отрицания, но наряду с ними делает и два утверждения, говоря что Христос «как Бог был двигателем собственного человечества, а как человек — являлся тем, через что обнаруживается Его Божество, по- Божески, так сказать, имея страдать (ибо это [у Него] добровольно), потому что был Он не простым человеком, а по–человечески — чудо- творить (ибо [делал это] посредством плоти), потому что являлся не голым Богом» (1056; ed. Janssens 192–196).
Здесь, как мы видим, Максим различает по сути два рода Богомужнего действия во Христе: 1) страдания души и тела, которые Он претерпевал[33] как Бог по Ипостаси[34], и 2) чудотворения, которые действием Своей Божественной природы Он совершал посредством плоти.
Что касается последних, то в них плоть Христова являлась проводником Божественного действия, его орудием. Имея в виду именно такого рода действия (правда, применительно к святым, но понятно, что ко Христу это относится тем более), Максим писал еще в Трудностях к Иоанну 7, что в этом случае Бог по отношению к человеческой природе становится наподобие души в ее отношении к телу[35]. Такое понимание обожения позволяло Максиму в Трудностях к Иоанну говорить о единой энергии Бога и святых, поскольку обожение человеческая природа только претерпевает, не имея в себе никаких потенций к его реализации, но будучи всецело движима к ней Богом.
Но если Бог становится в отношении плоти подобием души, как пишет Максим, то в чем ошибка моноэнергистов–униатов? Чем «мо- ноэнергизм» Максима отличался от их моноэнергизма?[36] Максим, правда, утверждал, что в чудотворящих действиях человеческая природа (душа и тело Христа) не лишается своего природного движения. Но ведь моноэнергисты–униаты не говорили, что такого природного движения у плоти Христовой не было[37]. Можно сказать, что учение Максима о едином действии движимой Богом чудотворящей плоти Христовой формально не расходилось с позицией моноэнергистов- униатов. Интерпретация Максима, однако, исключает возможность вывести единство даже первого рода Богомужнего действия из единства Ипостаси Сына Божия[38]. Поэтому, если униаты вкладывали в свою формулу такой смысл (а именно так будет интерпретировать их логику Максим 12 лет спустя[39]), то даже в этом аспекте, несмотря на формальное сходство с униатским, Максимово толкование формулы Ареопагита было по сути иным.
Как бы то ни было, следует вспомнить, что помимо первого рода Богомужнего действия, Максим говорит и о другом роде этого действия, которое Христос претерпевал: «…по–Божески, так сказать, имея страдать (ибо это [у Него] добровольно), потому что был Он не простым человеком». О чем здесь идет речь? Что значит, что Христос претерпевал всё связанное со страданиями плоти и души — голодом, жаждой, болью, вплоть до крестных мук, «по–Божески»? Максим объясняет этот так: «ибо это [у Него] добровольно». Впоследствии в диспуте с Пирром он уточнит, что имел в виду: «Природные свойства в Господе не предшествуют желанию, как в нас, но… действительно испытывая голод и жажду, Он испытывал их не тем же образом, что и мы, а превосходящим нас (ибо добровольно)» (DsP 300А). В том же диспуте Максим приводит иллюстрирующие это слова св. Григория Нисского об искушении Христа в пустыне: «Пробыв сорок дней недоступным [страданию], позже взалкал: ведь Он, когда захотел, дал [человеческой] природе действовать по–своему» [40].
Итак, страдания, ставшие способом (тропосом) существования человеческой природы после грехопадения, у Христа имели место не как у нас (в силу природной необходимости), но добровольно, т. е. как обусловленные Его Божественным соизволением. Христос, когда хотел этого, как Бог давал человеческой природе, сущностно Им усвоенной, действовать по–своему — в соответствии с теми способами проявления, какие свойственны ей после падения, в частности, испытывать голод, жажду, боль, нежелание насильственной смерти.
Этот второй род Богомужнего действия Христа принципиально отличается от того, которым Он совершал чудотворения. У моноэнергис- тов–униатов оказалось нивелированным это различие между, с одной стороны, единым действием двух природ — Божественной и обожен- ной человеческой — и с другой, страданиями человеческой природы (как бы необоженной) в Божественной Ипостаси. Так, у одного из первых теоретиков моноэнергизма, осужденного потом на Латеран- ском и VI Вселенском соборах, Феодора Фаранского, мы находим отождествление допущения Богом страданий плоти Христовой как бы с толчком, который Бог, якобы, дает этим страданиям, «возбуждая» их: «Поскольку Он [Слово] по высшим соображениям ради некоторого божественного и премудрого домостроительства допускал сон, утомление, голод жажду, когда хотел, то мы имеем полное право приписать всемогущему и премудрому действию Слова возбуждение и прекращение этих [состояний]; отсюда мы проповедуем одно действие одного и того же Христа»[41].
Тот же Феодор Фаранский писал в обоснование моноэнергизма так, как будто всякое действие Христа было Божественным в одном и том же смысле[42]. Для Максима, напротив, хотя и страдания Христос претерпевает не так, как мы, но «по–Божески», человеческая природа в этих страданиях проявляет то состояние, в котором она пребывает после падения, т. е. действуя (а точнее, страдая) «ветхим» тропосом (выражение «по–Божески» означает, что этот тропос не был для Христа вынужденным). Истинный, «обновленный» обожением тропос бытия человеческой природы в Нем был таков, что если Он не соизволял иного, Его плоть (и даже одежда, которую Он носил, как видно из Евангелия, Л к 8:43) была чудотворящей и производила одно действие вместе с Божеством[43].
Таким образом, в Трудностях к Фоме, как мы убедились, Максим внес важное уточнение в свою версию моноэнергизма периода Трудностей к Иоанну — уточнение, вызванное полемикой с моноэнергиз- мом униатов: Бог не только обожил во Христе нашу природу, обновив тропос ее бытия (как утверждали они), но и когда хотел, предоставлял ей проявлять тот ветхий тропос, который стал ей присущ после падения.
Суммируя выводы из обеих Трудностей (к Иоанну и к Фоме) относительно Максимова понимания действий во Христе, можно сказать, что в этих произведениях он утверждает, с одной стороны, единство действия человеческой и Божественной природ, а с другой — что Спаситель в земной жизни претерпевал страдания по человечеству, лишь поскольку Сам как Бог (вместе с Отцом и Духом) этого хотел.
Потому и уподобление отношения Божественной природы к человеческой во Христе отношению души к телу в человеке не является достаточным: душа в человеке — единственный двигатель его тела и поэтому не властна предоставлять телу свободу каких‑то его чисто телесных, «неодушевленных», действий, тогда как Христос предоставлял человеческой природе в Нем действовать и ее падше–природным (т. е. ветхим, необоженным) тропосом. Когда Максим возражает Киру, что нет какого‑то одного рода Богомужнего действия, поскольку нет Богомужней природы (т. е. такой, которая являлась бы природным единством Божества и человечества), он не отрицает, что вообще Богомужнее действие существует[44], но исходит, напротив, из того, что «Богомужних действий» существует два рода (а не один).
Итак, способом, которым Максим проводил границу между православием и ересью в период полемики с Девятью главами, было утверждение им во Христе двух несводимых друг к другу родов «Богомужнего действия» и отрицание тем самым стоявшей за 7–й главой Девяти глав Кира трактовки этого выражения Ареопагита как «унитарного» [45] (несмотря на употребление в нем слова «действие» даже в халкидонитской редакции в единственном числе). При этом Максим, соблюдая Псифос, избегал исповедания энергий Христа как «одной», так и «двух» (в каком бы то ни было смысле этих слов).
Однако в произведениях 640–642 гг. Максим уже открыто исповедует как «две», так и «одну» энергию, находя последнее выражение у некоторых отцов и толкуя его на манер первого из двух, различенных им в Трудностях к Фоме родов «Богомужнего действия» (при том, что об «одной энергии» эти отцы говорят как о единственной, а не одной из двух; а Максим, толкуя их, никаких уточнений на этот счет не вносит). Прежде чем перейти к этим произведениям Максима, охарактеризуем кратко церковно–политическую обстановку, в которой они были написаны, возникшую после издания императором Ираклием Экфесиса.
По мнению большинства ученых[46], новая фаза полемики Максима с униатами — Сергием, Пирром и их единомышленниками начинается примерно с 640 г. В этот и два следующих года Максим написал ряд произведений, направленных против принявшей форму антидиофелитства унионистской идеологии церковно–политических властей империи[47]. Ниже мы скажем о том, что было характерно именно для этой фазы (закончившейся около 643 г.) и чем она отличалась от последующих. Пока же опишем кратко сами обстоятельства включения Максима в полемику на ее новом этапе.
Началом антидиофелитства как вероучения, навязываемого христианам империи, положило издание императором Ираклием Экфеси- са (638), подготовленного патриархом Сергием и его ближайшим сотрудником Пирром[48] все с той же целью — унионистской политики в отношении монофизитов. В этом документе уже не только запрещалось, как и в Псифосе, говорить о двух и/или одной энергии, но и провозглашалась одна воля во Христе, а выражение «две воли» запрещалось[49].
Это означало, что было нарушено равновесие, установленное Пси- фосом, в рамках которого Максим мог выражать единомыслие со своим будущим оппонентом Пирром, как мы видели из письма Максима к нему (Ер 19). Теперь, когда был издан Экфесис, утверждающий одну волю во Христе и отвергающий две, мир с теми, кто стоит на этих позициях стал невозможен.
В самом деле, с одной стороны, Экфесис, как и Псифос, запрещал говорить не только о «двух», но и об «одной» энергии, чтобы не давать повода думать, будто во Христе одна природа (Сергий справедливо считал энергию характеристикой природы). С другой стороны, запрещение выражения «две воли», сопровождаемое провозглашением одной, подразумевало, что воля у Христа не природная и не результат перихорисиса двух природный воль, но воля Ипостаси[50]. Это и было содержательным ядром ереси монофелитства, с которой Максим в дальнейшем будет в союзе с Римом вести борьбу[51].
Можно только предполагать, почему именно в 640 г. (а не сразу по издании Экфесиса) Максим принялся столь активно писать на темы, связанные с полемикой против него. Именно в 640 г. произошло несколько важнейших церковно–политических событий. В этом году получил, наконец, императорское утверждение папа Северин, чему предшествовал целый ряд драматических событий. После смерти папы Гонория (638) Северин был избран в Риме почти сразу, однако власти в Константинополе попытались навязать апокрисиариям[52] папы, в качестве условия его утверждения, признание Экфесиса. Апокрисиарии отказывались от этого, ссылаясь на то, что не имеют полномочий подписывать вероучительные документы. После долгой проволочки и целого ряда событий, включавших дипломатические маневры со стороны апокрисиариев и насилие со стороны Константинополя [53], папа Северин был утвержден в 640 г., причем его представителям удалось добиться этого без подписания Экфесиса[54]. В последующие два месяца правления папы вопрос об Экфесисе перед ним больше не ставился, хотя формального разрыва между Римской и Константинопольской кафедрами, видимо, не произошло[55].
В конце того же 640 г. после смерти Северина был избран и получил утверждение императора новый папа — Иоанн IV (640–642), который сразу по избрании, еще до смерти императора Ираклия, созвал собор, провозгласивший учение о двух волях и осудивший отрицающих его, в частности, Сергия, Кира и Пирра[56]. Вскоре в Константинополе умер Ираклий (641), и началась борьба за власть между его наследниками. Когда на несколько месяцев к власти пришел Константин III, папа Иоанн «обратился с приветствием к Константину и жалобой на те тревоги в церковной жизни западных областей, которые были вызваны посланиями Пирра в оправдание монофелитства. Упомянув о том, что Пирр указывал на солидарность с Сергием папы Гонория, папа представил краткий обзор истории вопроса, защищал православный образ мыслей Гонория и настоятельно просил императора сделать распоряжение, чтобы текст Экфесиса (charta) был снят со стен храма св. Софии». Если папа Иоанн и не разорвал отношений с Константинополем, то потому, что «получил от императора обещание, что хартия с текстом Экфесиса будет снята»[57]. Этого, однако, не произошло: после смерти Константина III (641) к власти в Константинополе пришли люди, провозгласившие императором его 11–лет- него сына Константа, и поддерживавшие Экфесис. Одним из их лидеров, как духовным, так и политическим (император еще не был самостоятельным) стал новый патриарх Павел, сменивший Пирра (отстраненного по чисто политическим мотивам), но продолживший его церковную политику.
Мы остановились на этих подробностях, в первую очередь, чтобы отметить, что в это время в Константинополе еще имели определенную силу и даже могли прийти к власти люди, готовые дистанцироваться от Экфесиса. Не исключено, что богословская активность Максима, писавшего по–гречески и имевшего связи при дворе[58], была направлена в том числе и на то, чтобы богословски поддержать их[59].
Впрочем, это только предположение. Более определенно можно говорить о том, что примерно в то же самое время, когда папа Иоанн выступал в защиту папы Гонория (ему принадлежит сочинение, которое так и называется: «Apologia pro Honorio Papa»), Максим писал произведения, в которых, полемизируя с антидиофелитами, тоже защищал папу Гонория и давал свое толкование случаев употребления отцами выражения «одна энергия». К одному из таких произведений мы сейчас и обратимся.
Православность папы Гонория Максим защищал не один раз на протяжении своей жизни. Делал он это, «отбивая» Гонория у тех, кто пытался фактом употребления Гонорием выражения «одна воля» и тем, что он писал, что во Христе не было никакого противоборства, подкрепить запрет на выражение «две воли», впервые провозглашенный Экфесисом, а потом подтвержденный Типосом. Впрочем, первая из сохранившихся апологий папы Гонория (вторая часть ТР 20[61]) является не апологией в собственном смысле, но разъяснением, адресованным кипрскому пресвитеру Марину относительно православного понимания «одной энергии» или «одной воли» — выражений, встречающихся не только у Гонория, но и у такого авторитетного отца, как патриарх Антиохийский Анастасий, писавший против мо- нофизита Иоанна Филопона.
С разъяснения выражений патриарха Анастасия Максим и начинает это свое «богословско–полемическое» сочинение; закончив толкование мысли свт. Анастасия, Максим переходит к Гонорию: «Что же до папы римлян Гонория, то думаю, тем, что в послании, написанном к Сергию, он употреблял выражение «одна энергия», он не отказывался, а скорее, соглашался признать у Христа двоицу энергий, присущих природам» (ТР 20, 237С).
Далее Максим приводит аргументы в пользу своего тезиса, которые мы сейчас не будем разбирать детально. Отметим лишь, что главным в толковании Максимом мысли Гонория является подчеркивание того, что последний делал основной акцент на отсутствии во Христе греховной воли, противящейся Божией, так как зачатый без греха по одной воле Божией Христос и не мог иметь никакой воли, противной Богу. В частности, приводя слова Гонория: «Ведь Спасителем не была воспринята, говорит он, плоть, растлившаяся от греха и противоборствующая закону Его ума», он пишет: «Сказавший это ведь явно здесь указывает не на то, что у Него не было человеческой природной воли, но на то именно, что, как человек, Он не приобрел ни какой‑либо противоестественной энергии соответственно телу (посредством членов его), ни тем более — соответственно душе — противное, т. е. противоречащее логосу, движение воли (в точности, как мы), «поскольку Он был рожден и вне закона человеческой природы». И далее он показывает еще яснее, что смысл сказанного им был в том, чтобы исключить у Спасителя одну лишь страстную, но не природную волю» (Ibid. 241А–С).
И далее, развивая эту мысль, Максим пишет, истолковывая слова Гонория об одной воле, ставшие предметом пререкания[62], в контексте всего послания: «Смысл сказанного им был в том, чтобы исключить у Спасителя одну лишь страстную, но не природную волю. И что на самом деле, Он, с одной стороны, и в природной Своей человеческой воле сходился с Отеческой, Божественной, никакого отличия не имея, обусловленного противодействием ей, но на собственном примере уча нас добровольно подчинять свою, а с другой — представлял Отеческую для нас, чтобы и мы, тщательно подражая, смогли, отложив свою, посредством всяческого усердия исполнить Божественную» (Ibid. 241C).
Так истолковав спорное место в послании Гонория[63], Максим предупреждает, что монофелиты не имеют никакого права считать этого папу своим: «Опасно держащимся противного мнения привносить в принадлежащие ему слова то, чего он в действительности не написал, и пытаться сделать письмо этого мужа прикрытием собственного мнения (как не наилучшего), перетолковывая эти вещи по–дру- гому, вопреки тому, что он имел в виду. Ведь он защитником на суде имеет свое слово, отражающее всякий клеветнический выпад» (Ibid. 244В).
Иными словами, Максим считал, что сам текст послания Гонория Сергию достаточно красноречиво свидетельствует в пользу такого толкования, какое предлагает он, а не такого, какое монофелиты. Максим выдвигает и другие аргументы в пользу этого, не отрицающего человеческой воли и энергии во Христе, понимания мысли Гонория, в частности, свидетельство римского пресвитера Анастасия, общавшегося в Риме с секретарем Гонория Иоанном, который участвовал в составлении послания папы и засвидетельствовал Анастасию именно такое понимание его самим Гонорием[64]. Но сейчас нас интересуют не столько эти детали, сколько сам факт того, что в этот период, начиная с обсуждения Псифоса, и, по крайней мере, до времени написания упомянутого сочинения, адресованного Марину, т. е. как минимум 7 лет — а возможно, и 9, поскольку, как мы увидим, смена позиции засвидетельствована не ранее 643 г., — Максим признавал возможным (и как станет ясно из следующего раздела, даже необходимым) вести речь не только о двух, но и об одной энергии. Так, он писал в ТР 20, толкуя выражение «одна энергия» патриарха Анастасия Антиохийского и других отцов: «Этот — и иной, какой ни есть, признанный, т. е. божественный — отец мыслит… что у Христа и одна энергия, и две; первое — обращая внимание на соединение соответствующих природе энергий (как, конечно, и природ), а второе — на их сущностное различие» (Ibid. PG 91 233A–В) [65].
Основываясь на нашем разборе Трудностей к Фоме 5, мы хотим в этой связи обратить внимание на одно незамеченное исследователями обстоятельство. Все высказывания Максима о возможности и необходимости выражений «одна» и «две энергии» имеют смысл, только если считать, что они относятся к одному из двух обнаруженных нами выше родов Богомужнего действия, — а именно к тому, в котором плоть Христова проявлялась в соответствии с тропосом всецелого обожения[66]. В Трудностях Фоме, и как мы увидим, в произведениях, написанных после 643 г., Максим подчеркивал, что это не единственный тропос действия человеческой природы во Христе. Однако в 640–642 гг., столкнувшись с необходимостью истолковать выражения «одна энергия» и «одна воля», встречающиеся у почитаемых отцов и учителей Церкви (не говоря уже о необходимости защитить послание папы Гонория от перетолкования в духе Экфесиса), Максим, в основном, говорит о единении Божества и человечества в обожении последнего. Но и здесь Максим подчеркивает, что это — единение двух природных энергий, а выражение «одна воля» из послания Гонория толкует в смысле схождения двух природных воль.
При этом Максим объясняет единство действий во Христе их пери- хорисисом, т. е. взаимопроникновением энергий Божества и человечества, отвергая возможность понимать «одну энергию» как одну из природных или как энергию некой общей «Богочеловеческой природы». Так, толкуя «одну энергию» у патриарха Анастасия, Максим поясняет: «Этот учитель сказал об одной энергии, чтобы ничто Божественное или человеческое не исполнялось раздельно, но производилось одним и тем же деятелем, вместе сращенно и единенно, соответственно уникальному взаимопроникновению — хотя, конечно, он не сказал тем самым, что у Него одна сущностная энергия в смысле природной особенности; точно так же, как и того, что в силу самой единичности одного лица, у Него одна сущность и природа, не причастная ни одной из тех, из которых она сложена»[67] (Ibid. 232А). Взаимопроникновение подразумевает «сращенность» и «единенность» двух природных действий, настолько тесную, что патриарх Анастасий (как его понимает Максим) называет ее «одной энергией»[68]. Это энергия не ипостаси и не какой‑то одной сущности (природы), но она образована уникальным взаимопроникновением двух природ и их энергий в одной ипостаси[69].
Разумеется, может возникнуть вопрос: насколько правомерно называть такую энергию «одной», не является ли такое словоупотребление насилием над языком и здравым смыслом? Считая такую постановку вопроса чисто грамматической или «лингвофилософской», папа Гонорий в том же послании патриарху Сергию и отклонил ее, как неуместную в богословии: «А как нужно говорить или мыслить, должны ли происходить одно или два действия ради дел Божества и человечества, это нас не касается, мы предоставляем это грамматикам», и далее: «Никто не увлечет философией и пустой лестью учеников рыбаков, следующих учению их» [70]. То есть папа счел достаточным исповедать во Христе два естества, и их «дела», а о числе последних предоставлял спорить философам и грамматикам. Одному из бесспорно заслуживающих имя философа, Максиму, впоследствии и пришлось защищать послание Гонория.
Впрочем, философия для Максима была неотделима от богословия, и, толкуя выражение папы Гонория «одна воля», он в основание положил все же соображение чисто богословское: «Выражением «единая воля» он [Гонорий], думаю, показывает, что одна лишь Божественная воля предшествовала Его рождению по плоти, а словами: «нет несходства воли» — что не было противной или противоборству- щей, но целиком сходящаяся и единенная (τό συμβαΐνον δι* δλου καί ήνωμένον)» (Ibid. 244Α). Последнее уточнение о «целиком сходящейся и единенной» человеческой воле во Христе особенно существенно. Выше мы уже приводили слова Максима о том, что выражение «одна воля» указывает на то, что Христос «в природной Своей человеческой воле сходился (συνέβαινε) с Отеческой, Божественной» (Ibid. 241C); здесь же он добавляет, что она была щеликом сходящаяся», и, что особенно важно, «единенная».
Как же Максим понимает это «всецелое сходство»[71] и «единение»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно иметь в виду, что в ТР 20 он говорит не о двух, а о трех типах соотношений между человеческой волей и Божественной. Так, он пишет о человеческой воле: «Если она формируется и движется естественно, то пребывает, если не в единении (τό ήνωμένον), то все же в схождении (τό συμβαΐνον[72]), а не в конфликте с Богом. Ведь в природе нет никакого основания как для сверхъестественного, так и для противоестественного и восстающего» (Ibid. 236С). Из этой фразы видно, что Максим различает три способа, каким может проявляться человеческая воля: естественный (природный), когда она в согласии Богом, противоестественный, когда она с Ним в конфликте, и сверхъестественный, когда имеет место «единение» и «всецелое схождение» человеческой воли и Божественной. Понятно, что именно последнему способу соответствует совершенное обожение человеческой природы, в силу которого обновляется тропос ее существования. Максим прямо об этом пишет: «Не быть в конфликте не достаточно для единения (£νωσιν), ибо все что ни есть естественного, т. е. безупречного, не противно Богу, но и не является непременно с Ним единенным. А обоженное… во всех отношениях и непременно является единенным (ήνωμένον)» (Ibid. 236А–В).
Таким образом, «одну энергию» и «одну волю» Максим понимает как сверхъестественное (т. е. необратимое, в отличие от просто согласия[73]) единение человеческой воли и Божественной, которое соответствует первому из двух родов «Богомужнего» действия Христа[74].
Но кроме проблемы единения природных воль, Максим рассматривает в ГР 20 и еще одну тему, связанную уже с другим — по видимости, чисто человеческим — родом действия Христа. Говоря о страданиях и страстях Христа, он вводит новое различение: «Ведь о страданиях и страстях говорят, соответственно, в двух смыслах: в одном они наказание, а в другом бесчестие; и в первом они проявляют, а во втором совершенно искажают характер нашей природы» (Ibid. PG 91 237В). Очевидно, что под «наказанием» здесь имеется в виду проявление человеческой природы не в обоженном, а в ветхом тропосе ее существования, т. е. в страстях и страданиях, которые Максим отнес в Трудно- стях к Фоме 5 к роду «Богомужнего действия» на том основании, что Христос их претерпевал не вынужденно, а лишь когда Сам, как Бог, того хотел. Итак, делая в ТР 20 основной акцент на теме единства во Христе человеческой природной воли и Божественной, Максим, вместе с тем, продолжает разрабатывать тему вольно претерпеваемых Христом страданий. Только теперь он уточняет, что, несмотря на «ветхость» тропоса этих энергийных проявлений человеческой природы, которые Он в Себе вольно допускал, Его природная человеческая воля неизменно была «всецело сходящейся» и «единенной» с Божественной.
Говоря о позиции Максима в период написания ТР 20 и других сочинений, в которых он давал свое толкование унитарным формулам отцов, мы приходим к выводу, что в этот период Максим проводил границу между правильным и неправильным исповеданием не по факту употребления унитарных выражений (в самом деле, ведь их использовали и отцы Церкви), а по тому, какой смысл в них вкладывается. Напомним, что в период полемики с Девятью главами Кира Максим, напротив, совершенно исключал возможность принять выражение «одно Богомужнее действие» в каком‑либо смысле. В период же полемики с Экфесисом (640–643) он находил подобные выражения отцов вполне приемлемыми при условии, что «одна» (воля и/или энергия) исповедуется еще и как единство «двух» (что прежде и предлагали униаты), и даже считал такое исповедание необходимым. То есть теперь он отвергал не сами унитарные формулы, но толкование, «одной» энергии и/или воли во Христе как только одной, либо ипостасной, либо сложной природной (но никак не двух, как они сохраняются в обожении, — несмотря на их «единение» и «схождение»).
И хотя Максим толкует унитарные формулы отцов в духе своего понимания первого рода «Богомужнего действия», это не подразумевает, что он счел бы православным, как прежде, лишь того, кто признает наряду с этим и «Богомужнее действие» второго рода. Приписать текстам отцов, употреблявших эти формулы, тот же смысл, какой Максим вынес из Письма 4 Ареопагита[75], было бы натяжкой, и Максим не пытался этого делать. Вместо этого он расширил круг того, что может считаться православным выражением веры.
Закончив рассмотрение основных идей ТР 20, относящихся к полемике с униатами и, соответственно, к толкованию унитарных выражений святых отцов и папы Гонория (которого Максим, впрочем, тоже почитал во святых[76]), перейдем теперь к другим его сочинениям этого же периода (в первую очередь, ТР 7 и 8, относимым исследователями к 640–642 гг.), в которых продолжается та же тема — возможности и даже необходимости выражений «одна» и «две энергии». Однако обратиться к этим произведениям нам бы хотелось в перспективе последующего отхода Максима от этой точки зрения.
Как мы уже говорили, в произведениях Максима начиная примерно с 643 г. всякое упоминание в положительном ключе «одной энергии» или «одной воли» во Христе исчезает. И в самом его подходе к проблеме многое меняется[77]. Достаточно привести следующий пример. Если в ГР 20 Максим, обсуждая выражение «одна энергия» патриарха Анастасия, говорил, что оно указывает на нераздельное единство и взаимопроникновение двух энергий, их перихорисис, а также на общий результат их действия[78], и настаивал на том, что это предохраняет от разделения действий во Христе[79], то в Диспуте с Пирром (645), когда Пирр говорит, что понимает одно действие «не в смысле природы [и ее энергии], но по образу соединения (ένώσεως τρόπψ)» (340D), — это похоже на то, что утверждал сам Максим в ТР 20, а также в ГР 7 и 8 [80], Максим неожиданно заявляет, что так говорить неправильно, т. е. отвергает правильность выражения «одна энергия» даже при толковании ее в смысле образа соединения[81] и/или результата действия[82].
Так, начиная с диспута с Пирром (а точнее, с 643 г.[83]), Максим становится на позицию жесткого диофелитства, т. е. не признает выражения «одна энергия» или «одна воля» православным ни в каком смысле. Происходит, на первый взгляд, радикальная смена позиции, и даже, как будто, имеет место измена Максимом своим прежним взглядам. Из выдвинутых в последнее время объяснений такой перемены нам бы хотелось остановиться на двух. Первое, церковно–политическое, было предложено Д. Батреллосом[84], который и заострил более других вопрос о смене позиции Максима[85]. Второе, богословское, было предложено В. М. Лурье[86].
Батреллос полагает, что Максим встал на позиции жесткого дио- фелитства по церковно–политическим мотивам, объединившись со строгими диофелитами на Западе. Вот что он пишет: «Можно предположить, что в Италии и Сицилии распространились жесткие дио- фелитство и диоэнергизм, которые не допускали осторожного Максимова принятия выражения «одна энергия». Этот диоэнергизм и диофелитство и нашли выражение в анафемах Латеранского собора на тех, кто исповедует одновременно одну и две энергии и воли[87]. Если эта гипотеза верна, то Максим должен был встать перед выбором: либо объединиться с позицией жесткого диофелитства, которая была характерна для Запада, имевшего решимость и обладавшего церковной властью, чтобы противостоять монофелитству, или же придерживаться своей ранней открытости по отношению к выражению «одна энергия» и таким образом ставить под удар единство анти- монофелитсткого лагеря, наряду со своей личной репутацией и репутацией своей христологии. Вряд ли для него было трудно принять решение»[88].
Объяснение Батреллоса основано в первую очередь на ТР 9 (ок. 646–648) — сочинении, адресованном сицилийским монахам и православному народу Сицилии и являющемуся по своему характеру апологетическим. В этом письме Максим отвечает сицилийским православным на адресованное ему обвинение (основанное на его раннем письме Пирру (Ер 19) и послании Марину (скорее всего, ТР 20)) в том, что он исповедует сразу одну и две энергии и воли. Мы еще обратимся к этому посланию, где Максим дает объяснения своим прежним сочинениям, из‑за которых его обвиняли в двусмысленности, и призывает к миру среди единомышленников. Кроме того, Максим в нем подтверждает свои диофелитские позиции и отвергает предъявленные ему обвинения.
Гипотеза Батреллоса, согласно которой Максим, начиная с определенного момента, стал жестким диофелитом по тактическим соображениям, чтобы выступить против еретиков единым фронтом с западным епископатом, выглядит обоснованной, хотя, как мы сказали выше, существует и другая гипотеза — В. М. Лурье, на которой мы еще остановимся. В любом случае, соображения Батреллоса относительно церковно–политических и полемических мотивов смены позиции Максимом должны быть дополнены рассмотрением ее богословских импликаций. В первую очередь, необходимо выяснить, как его новая позиция (после 643 г.) соотносится с его взглядами не только 640–642 гг., но и с выраженными в более ранних сочинениях, в частности, с Трудностями к Иоанну, в которых, напомним, Максим развивал своего рода моноэнергизм, а также, с Трудностями к Фоме, в которых он дополнил этот моноэнергизм учением о двух родах Богомужнего действия (только один из которых, как мы выяснили, находили у Ареопагита моноэнергисты–униаты).
Мы уже разобрали ТР 20, в котором Максим обращается к ещё более эксплицитным, чем у Ареопагита, унитарным формулам отцов. Теперь, прежде, чем перейти к периоду строгого диофелитства, обратимся к тем сочинениям Максима, в которых он наиболее определенно выразил свою приверженность этим унитарным формулам.
В этих произведениях, датируемых примерно 640–642 гг., Максим уже не толкует фразу «одна воля» из послания папы Гонория (в отличие от ТР 20, где он мог это делать и по чисто апологетическим мотивам), но тем не менее возвращается к выражениям «одна энергия» и «Богомужнее действие». То есть как раз тогда, когда моноэнергизм был, казалось бы, вытеснен с повестки дня антидиофелитством Экфесиса, Максим счел нужным обратиться к выяснению смысла унитарных святоотеческих формул. Похоже, что эта тема интересовала его и безотносительно полемики — в связи с необходимостью правильного, не погрешающего против православного Предания (неотъемлемой частью которого эти формулы являются), исповедания.
Возвращаясь к «Богомужнему действию» Ареопагита (которое он толкует в АтЬ 5 (к Фоме)[89], ГР 7[90], ТР 8[91]), Максим отмечает, что это выражение указывает на единство двух действий во Христе: «[Христос] сплел вместе Свою Божественную и Свою мужнину энергию как не существующие, ни одна из них без другой, но ведомые сращенно друг в друге и друг через друга» (ТР 8, 100D). Уже из этого отрывка, как и из приведенных выше цитат из ТР 20, видно, что Максим в этот период ставит целью утверждение наличия во Христе не только двух энергий, но и их единства. Еще яснее это видно из обсуждения им в ГР 7, и особенно, ТР 8 выражения св. Кирилла Александрийского «единая соприродная энергия».
В ГР 8 мысль разворачивается следующим образом. Первая часть (97D-100A) содержит ожидаемое (в свете известного нам развития событий) отрицание того, что во Христе воля/энергия одна. Обосновывается это тем, что такая воля/энергия могла бы быть либо только человеческой, либо только божественной, либо ипостасной. В любом из этих трех случаев с богословской точки зрения получается абсурд; поэтому обязательно «надо исповедовать две природные энергии и две сущностные энергии одного и того же [Слова]» (100А). Казалось бы, мы встречаем здесь стандартные аргументы, которые потом не раз высказывались, в том числе и самим Максимом, в полемике с моно- фелитством/моноэнергизмом.
Однако тут же, буквально в следующем предложении (100В–С), Максим пишет, что нельзя («да не будет!») ради этого отвергать унитарные (μοναδικάς) выражения богоносных отцов (Кирилла и Дионисия), так как там речь идет о единстве в смысле единения (£νωσις) и всецелой сращенности (συμφυΐα) природных энергий друг с другом.
Наконец, сочетая первое утверждение со вторым и толкуя выражение св. Кирилла Александрийского μία συγγεής ένέργεια (единое соприродное действие[92]), Максим пишет: «Тот кто не приветствует равно (έπίσης) и надлежащим образом оба [т. е. выражения «одна» и «две энергии»], [и таким образом, не] прилагает первые к единению (ένώσει), а вторые к природному различию (διαφορφ), впадает либо непременно в разделение, либо, с большой вероятностью, в смешение» (ГР 8, 105 А).
Судя по этому высказыванию, Максим обращается к унитарным формулам исходя из необходимости более сильного, чем просто соединение в единой Ипостаси, выражения единства двух природ (и их действий) во Христе. Эта необходимость едва ли могла быть упущена им из виду и в дальнейшем. Поэтому, если учесть, что в произведениях 640–642 гг. он это единство выражал, говоря о всецелой сращеннос- ти и единенности двух энергий, то следует задаться вопросом: что заняло место этого способа выражения тогда, когда в более поздний период полемики, начиная с Диспута с Пирром, Максим совершенно отказался от употребления каких‑либо унитарных выражений? Допустив, что он мог встать на позиции жесткого диофелитства, желая выступить единым фронтом с Западом, следует понять, как он при этом обошелся со своим прежним убеждением, что нельзя быть православным, не утверждая единство обоих энергий и/или воль. Или он просто отбросил эту тему, как мешающую полемике? Чтобы разобраться в этом, мы перейдем к ключевым сочинениям следующего этапа, в первую очередь, к Диспуту с Пирром.[93]
Исторические обстоятельства этого диспута хорошо известны[94]: под патронажем префекта Африки Григория, в присутствии африканских епископов и народа в 645 г. состоялся спор между экс–патриархом Константинополя Пирром, который и в изгнании оставался влиятельным лицом (по крайней мере, среди своих[95]), одним из столпов монофелитства, и монахом Максимом, который к тому времени стал духовным лидером в борьбе с монофелитством в Африке[96]. Мы не будем анализировать диспут в подробностях, остановимся лишь на том, что непосредственно связано с вопросом о новом и неизменном в позиции Максима по сравнению с его сочинениями 640–642 гг. и более ранними.
Начнем (следуя ходу Диспута) с опровержения Максимом моно- фелитства. Напомним, что в ТР 20 Максим считал приемлемым (и даже необходимым) выражение «единая воля» папы Гонория, трактуя его как унитарное. Теперь он так же как раньше его принимает (т. е. не подвергает сомнению православность Гонория[97]), но утверждает (ссылаясь на толкование аввы Иоанна, секретаря Гонория, изложенное им от имени папы Иоанна IV в письме императору Константину III[98]), что под «единой волей» Гонорий имел в виду исключительно человеческую волю Христа, «единой» же ее называл на основании невозможности во Христе противоборства человеческого духа и плоти[99]. О своем понимании в ТР 20 единства воли Христа как сращен- ности человеческой воли с Божественной Максим теперь не вспоминает.
Характерно, что и выражение св. Кирилла Александрийского «единая соприродная энергия», которое он прежде понимал в смысле единения во Христе человеческого действия с Божественным[100], Максим понимает теперь иначе, а именно так, что и по Воплощении у Сына осталось Божественное действие единое с Отцом (к которому, правда, прибавилось — но Максим уже не говорит, что «срослось» с ним — человеческое действие)[101]. Таким образом, Максим фактически отказывается от прежнего своего понимания обоих этих выражений (Гонория и св. Кирилла) как унитарных. Как это объяснить?
Обратим внимание на логику Пирра: Христос — один, поэтому и воля у Него (в силу единства Его в качестве Болящего) необходимо должна быть только одна[102]. Относительно того, как именно образуется эта «одна воля», — как сложная Богочеловеческая (из двух природных)[103] или еще как‑то (мы увидим ниже, что был и другой вариант), — Пирр не склонен спорить.
Максим в ТР 20, говоря об «одной воле», исходил из иной посылки: во Христе осуществилось спасительное для нас обожение человеческой природы, и только в силу этого (а не самого по себе единства Его Ипостаси) — сверхъестественное «единение» («схождение», и даже «сращение») человеческой воли с Божественной. Отсюда понятно, что, говоря об «одной воле», Пирр в Диспуте и Максим в ТР 20 решали разные задачи. Пирру нужно было подчеркнуть единство Ипостаси Христа, Максиму (для которого это единство было просто данностью) — необходимость обожения в силу «сращенности» человеческой воли во Христе с Божественной[104].
Однако в Диспуте с Пирром Максим уже не опирается на идею единства воли и/или действия Христа; поэтому следует понять, как теперь он выражает стержневую для своего богословия идею необратимости обожения, содержащуюся в невостребуемой им более метафоре «сращенности».
«Помогает» Максиму выразить эту идею по–новому в Диспуте с Пирром сам Пирр. Потерпев неудачу с предложением понимать «одну волю» как сложную Богочеловеческую, он предложил другое толкование, исходя из непроясненного им понятия единения: «Те люди [авторы Экфесиса] сказали это [т. е. что воля у Христа одна] не по злому умыслу или из какого‑нибудь коварства, но желая выявить предельное единение (δνωσιν)» (DsP 308А).
Но ведь и Максим в ТР 20 писал, что формула «одна воля» служит выражению единения. Казалось бы, Пирр сделал, наконец, правильный ход. В самом деле, хотя Максим заметил, что таким стремлением выразить предельное единение могут воспользоваться монофизиты, он не отверг саму идею, но задал Пирру вопрос, проверяя, что он имеет в виду: «Как они хотят назвать эту одну волю? Ведь они по справедливости должны дать ей наименование» (308В). И тут Пирр, который уже не мог ответить: «как сложную», произнес другое роковое слово: «они называют ее гномической (γνωμικόν)».
Максим знал, как это видно из другого места (329D-332A), что авторы Экфесиса (т. е. Сергий и сам Пирр) рассматривали «одну» волю (наряду с другими, допускавшимися ими, ее толкованиями) как гномическую, т. е. выбирающую наиболее целесообразный способ действия из альтернативных возможностей. Как замечает В. М. Лурье, уделивший пристальное внимание историческому контексту учения Максима, представление о существовании гномической воли у Христа было весьма распространено: «Такой подход соответствовал богословской традиции VI в., где понятие «гноми», наряду с понятием θέλημα, служило выражением единства сознания Христа[105], и было характерно и для св. Максима едва ли не до середины 640–х гг., т. е. даже после начала монофелитских споров. Но уже ко времени Диалога с Пирром и ТР 1 (т. е. не позднее 645 г.) этот подход пересматривается, а понятие «гноми» в богословии св. Максима получает важное уточнение»[106].
В самом деле, в Диспуте Максим решительно отвергает приложение этого понятия ко Христу. При том что, как не раз отмечалось исследователями [107], хотя сам Максим в своих произведениях, написанных до 645 г., употреблял γνώμη и близкое к нему понятие «преднамеренного выбора» (προαίρεσις) применительно ко Христу[108], теперь он перестает говорить даже о непреложной γνώμη или προαίρεσις на том основании, что оба эти понятия у него будут связываться исключительно с тварными ипостасями, поскольку те могут привносить в природное воление рассмотрение альтернативных возможностей, взвешивание, сомнение и, наконец, принятие решения. У Христа, по Максиму, все это исключено[109], о чем он прямо говорит Пирру: «Применительно к человечеству Господа, которое осуществлялось не просто так, подобно нам, но — Божественно… нельзя говорить о намерении (γνώμη)» (309А).
Именно различение природной воли (θέλημα) и «гноми», а также отрицание «гноми» у Христа стало для Максима, начиная с Диспута, средством выражения невозможности для человеческой воли Христа прийти в противоречие с Божией; таким образом достигалась та же цель, что до этого выражениями «всецелое схождение», «сращен- ность» и «единенность». Как мы видим, хотя Максим изменил терминологию, догматическое содержание его веры осталось тем же.
Тем не менее, было бы упрощением утверждать, что, по Максиму, процесс воления, каким его знаем мы, т. е. с рассмотрением альтернатив перед принятием решения, не имеет никакого отношения ко Христу. Уже в ТР 20, а затем в Диспуте с Пирром и ТР 1 (645–646) Максим разрабатывает понятие относительного усвоения, и в частности (в ТР 1), он говорит об относительном усвоении Христом преднамеренного выбора (προαίρεσις)[110]. Именно это понятие об относительном усвоении позволяет Максиму включить в горизонт разговора о волях во Христе проблему Гефсиманского борения[111].
В Диспуте тему усвоения первым затрагивает Пирр, выдвигая тезис, что человеческая природная воля была усвоена Христом «относительно» (304В). Максим на это возражает, что она была усвоена «сущностно» (304А-305С), т. е. как необходимо присущая усвоенной Христом нашей природе; что же касается «относительного усвоения», то о нем Максим говорит, что оно такое, «по которому мы дружески усвояем относящееся друг к другу… сами ничего этого не делая и не претерпевая» (304В).
Понятие об «относительном усвоении» позволило Максиму уже в ТР 20, т. е. еще до отрицания им «гноми» у Христа, показать, что просьба Христа о «пронесении чаши» не свидетельствует о возможности для Его человеческой воли прийти в противоречие с Божией. Максим различает сущностное восприятие Христом наших страданий, которые Он претерпевал «по–Божески» (т. е. вольно), и относительное усвоение Им нашего противления Богу: «То [т. е. страдания и неукоризненные страсти] Он как человек ради нас по собственной воле воспринял сущностно, одновременно становясь залогом нашей природы и отменяя вынесенный нам приговор; а это [т. е. укоризненные страсти, являющиеся бесчестием нашей природы], в свою очередь, как человеколюбец усвоил Себе домостроительно, узнаваемый как один из нас и по нашему непокорному нраву [тропосу], чтобы, совершенно его за нас истребив как огонь воск или солнце испарения земли, Он смог уделить нам Своих свойств и сделать бесстрастными уже здесь, а нетленными по обещанию» (237В–С).
Итак, Христос в Гефсимани «узнается как один из нас», как если бы у Него был «непокорный нрав», возможность противления воли Отчей (т. е. как если бы Он мог помыслить для Себя какую‑то альтернативу Своему Кресту). В этом и состоит, по Максиму, «относительное усвоение» Им нашего «бесчестия». Речь не о «естественном» для человека после падения и поэтому «неукоризненном» действии инстинкта самосохранения, но о возникающем под его влиянием сопротивлении Богу, когда Он велит идти на смерть. В ТР 20 Максим говорит, что такого сопротивления у Христа не было и не могло быть, поэтому неверно вчитывать нежелание идти на смерть, или даже только его возможность, в слова Христа. Это видно, как поясняет Максим в другом месте[112], по тому, что просьба Христа о пронесении чаши продолжается словами: «…но не чего Я хочу, а чего Ты». Христос ставит Себя в такое положение, в каком мы (а не Он) можем (и склонны) противиться воле Божией, и, сострадая нам[113], показывает, как мы подходим к этой черте (хотя и не переступает ее, как обычно делаем мы).
К диспуту с Пирром Максим пришел, таким образом, уже со сформулированным в ТР 20 учением об «относительном усвоении» Христом нашей «непокорности», и именно это позволило ему, с одной стороны, опровергнуть утверждение Пирра, что наша природная воля была усвоена Христом лишь «относительно», а с другой — отрицать у Христа γνώμη и προαίρεσις (см. 329А), не опасаясь дать этим основание для вывода, что какая‑то часть нашей природы не «воспринята» Христом (и следовательно, по известному выражению св. Григория Богослова, не исцелена). Христос усвоил и наш тропос противления (в котором проявляется «гноми»), но лишь в том смысле, в каком врач «усваивает» болезнь, т. е. только относительно[114].
Более того, отсутствие во Христе «гноми» задает парадигму и нашего обожения, т. е. подразумевает «де–активацию» гномической воли в ипостасях святых. Именно такой смысл в свете Диспута с Пирром приобретает сказанное в Трудностях к Иоанну 7 о «единой энергии Бога и святых»[115]. Как замечает В. М. Лурье, «мысль Максима о «единой энергии» обоженных и Бога следует прояснить так: человек использует свое «самовластие» (свободу) так, чтобы отказаться от своей гномической воли в пользу воли Божией — которая есть природная энергия Бога, действующая в соединении с природной энергией человека. На обоженном человеке буквально сбываются слова апостола Павла: «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Подобно Христу, он продолжает совершать поступки, соответствующие человеческой природе, однако при этом в нем действует не его гномическая воля, а воля Божия, соединенная с не гномической, а природной волей человеческой»[116].
Итак, результатом первой части Диспута с Пирром, в которой Максим опровергал монофелитство, можно считать признание Пирром двух (но не образующих одну сложную) природных воль во Христе и отсутствия у Него какой‑либо ипостасной воли. Признав это, Пирр отказался даже касаться вопроса о моноэнергизме[117], сославшись на то, что теперь, когда он понял, что применительно ко Христу речь может идти только о природных волях (а значит и действиях), он может взять назад все, что раньше говорил об одном действии[118].
Из этого признания Пирра (и из его дальнейшей аргументации, развернуть которую ради познания истины и научения на этом примере «легковерных людей» его заставляет Максим) видно, что единство действия во Христе он понимал не как образующееся в результате единения человеческого природного действия с Божественным (как до 642 г. толковал выражение «одно действие» у отцов Максим), а как вытекающее из единства Ипостаси (исходя из того, что у Одного действующего не может быть более одного рода действия)[119].
Максим с легкостью опровергает это обоснование единства действия во Христе единством Его Ипостаси, применяя аргументацию, сходную с той, к какой он прибегал в первой части диспута. При этом понятным становится и то, почему он отверг предложение Пирра говорить об одном действии «по образу соединения» [120], — выражение, которое, как заметил Батреллос, напоминает некоторые высказывания самого Максима до 642 г. Дело тут не только в том, что Максим по церковно–политическим причинам перешел на позиции жесткого диоэнергизма[121]. Не менее важным было то, что Пирр, по своему признанию, считал это «единение» следствием единства Ипостаси (действующего Субъекта). Этот аргумент Максим опровергает, подобно тому, как он отверг подобный аргумент («ради совершенного соединения») в пользу выражения «одна воля»[122]: а именно, он опровергает выражение «одно действие по образу соединения», понимаемое как «одно действие одного Христа», обращая внимание на то, что у «одного Христа» одно (природное) действие с Отцом (которое было и до соединения, т. е. Воплощения) и одно действие (природное) с нами [123], а следовательно — два природных действия, а не одно.
В этой аргументации дает о себе знать переход Максима на позицию безальтернативного (т. е. не терпящего абсолютно никаких унитарных выражений) диоэнергизма. Выше мы приводили гипотезу Батреллоса, объяснившего этот переход желанием Максима выступить единым фронтом с христианами на Западе, стоявшими на позициях безальтернативного диофелитства. Здесь мы остановимся на гипотезе, выдвинутой В. М. Лурье.
По мнению Лурье[124], Максим перешел на новые позиции «вследствие давления аргументации монофелитов»[125]. О ней можно судить, в частности, по одному богословско–полемическому сочинению Максима — посланию пресвитеру Марину (ТР 19), датируемому ок. 643 г. (т. е. как раз переходным годом). В этом послании Максим разъяснял Марину, как следует отвечать на две апории (трудности, возникающие перед диофелитами и диоэнергистами), предложенные ритором Феодором Византийцем, диаконом патриарха Павла. Одна из них состояла в том, что отцы не употребляли выражение «природная воля», а говорили всегда о воле ипостаси — аргумент, который потом повторяет Пирр, замечая, что выражение «природная воля» «режет слух», т. е. является непривычным[126]. Максим возражает, иллюстрируя точку зрения отцов на этот счет высказываниями Феодорита Кирского (которого, однако, не называет по имени) и Кирилла Александрийского о том, что, как он сам подытоживает их мысль, именно человеческая природа во Христе «не хотела смерти, но держалась за эту жизнь»,[127]°.
Другая апория оказывается более трудной. Диакон Феодор замечает, что если приписать Христу две воли, а не одну, то наличие у Него отдельной человеческой воли может привести к тому, что Он окажется ограниченным в ведении (что подпадает под осужденную еще во времена императора Юстиниана ересь агноитов), поскольку для Феодора единоволие Христа было жестко связано с единством Его ведения (знания). Именно полемика с ересью агноитов (приписывавших Христу неведение), по мнению Лурье, способствовала еще в VI в. тому, что не только монофизиты (в среде которых зародилась эта ересь и которые по–своему осудили ее), но и православные, утверждая единство знания (или сознания) Христа (что должно было предохранить от ереси агноитов), жестко связывали это единство сознания с единством воли. Причем именно эту связь единства сознания и воли, как считает Лурье, выражало представление о наличии у Христа «гноми», которая рассматривалась как ипостасная.
Максиму представление о наличии «гноми» у Христа досталось по наследству от богословия VI в., причем вполне православного. Однако, как видно по апории Феодора, теперь этим единством «гноми» у Христа могли легко воспользоваться монофелиты для утверждения учения об одной воле: раз у Христа должно быть одно сознание (что соответствует одной «гноми»), значит у Него и одна воля.
Максим должен был разрубить этот узел, т. е. отказаться от старой терминологии, приписывающей Христу «гноми» и на этом основании — одну ипостасную волю. Что же касается опасности дать лазейку ереси агноитов (из‑за лишения Христа «гноми»[128]), то в ТР 19 Максим разрешает этот вопрос, как замечает А. И. Сидоров[129], прибегая к уже разработанному им в ТР 20 понятию относительного усвоения. Укоризненное неведение, как, например, в момент Гефсиман- ской молитвы, когда Христос молился так, будто не знал, возможно или нет, чтобы Его миновала чаша, — Он усвоил лишь «относительно» [130] (о сути такого усвоения мы уже писали).
Возвращаясь к гипотезе Лурье, можно сказать, что, судя по его изложению этой истории, хотя Максим и справился с апорией Феодора, сам факт того, что монофелиты основывались на обусловленности единства воли во Христе единством Его «гноми», с чем Максим, как считает Лурье, столкнулся, отвечая на апорию Феодора, побудил Максима отказаться не только от учения об одной ипостасной воле Христа, но и об одной «гноми», понимаемой им, по мнению Лурье, как «сознание». При этом Максим мог уже не опасаться дать лазейку ереси агноитов (против которой и было выдвинуто представление о «гноми» у Христа), поскольку в рамках учения об относительном усвоении ответил на ересь агноитов по–своему, в рамках диофелит- ской христологии.
Конечно, гипотеза Лурье не дает исчерпывающего объяснения причин перехода Максима на позиции безальтернативного диофе- литства (т. е. его отказа от унитарных выражений). Ведь отрицание наличия у Христа «гноми» еще не обязательно означает отказ от унитарных выражений. Не столь очевидно, хотя и возможно, что для Максима эти выражения имели какое‑то отношение к представлению о единстве сознания Христа. Хотя, с другой стороны, как мы видели, унитарные формулы объяснялись Максимом исходя не из представления о наличии у Христа «гноми» [131], но из представления об обо- жении во Христе человеческой природы и ее воли. Так что гипотеза Лурье, хотя и может служить для объяснения отрицания Максимом «гноми» у Христа, но не для объяснения перехода на позиции полного отказа от унитарных формул.
Как мы сказали выше, предположение Батреллоса о церковно–политических и полемических причинах перехода Максима на новые позиции и предположение Лурье, дающее объяснение причин отказа Максима от «гноми», на наш взгляд, дополняют друг друга. Максим отказался от «гноми» у Христа (чтобы не давать лазейку монофели- там, обосновывающим наличием «гноми» свое учение об одной воле у Христа[132]), и в то же время — от унитарных формул (чтобы выступить единым фронтом с христианами на Западе). Такими нам представляются вероятные мотивы перехода Максима к новой для него концептуальной парадигме, несомненно совершенного им в период 643–645 гг. и ставшего очевидным в Диспуте с Пирром.
Проиллюстрировать этот переход можно сравнивая трактовку «Богомужнего» действия, которую Максим давал в Трудностях к Фоме 5 в 634 г., с тем, как он трактует это действие одиннадцать лет спустя, в Диспуте с Пирром. В Трудностях Максим подчеркивал, что Христос ничего не делал только как Бог или только как человек, т. е. что человеческое Он совершал по–Божески, а Божественное действие проявлялось Его плотью. Именно эти два рода действий: совершаемое по–Божески человеческое и проявляемое через плоть Божественное, он называл «Богомужними». Теперь, в Диспуте с Пирром, он повторяет, что «при отрицании крайних начал» (т. е. того, что Христос не совершает ничего только как Бог, или только как человек) «не образуется ничего среднего»[133], но при этом уже не говорит о том, что Христос совершает человеческое по–Божески, а Божественное через плоть, и что именно это называется «Богомужним действием», но подчеркивает, что у Христа одно — Божественное — действие с Отцом, а другое — с нами[134].
Однако чуть выше, толкуя Ареопагита, Максим, как и в Трудностях к Фоме, говорит о взаимопроникновении природ и «неизреченном единении»[135] действий; с другой стороны, он и прежде вел речь о двух природных действиях (одно из которых общее у Христа с Отцом, а другое с нами). Казалось бы, речь может идти не более чем о смещении акцентов, но не о радикальном изменении парадигмы. Чтобы заметить это изменение, надо принять во внимание предысторию трактовки Максимом формулы Ареопагита.
В Трудностях к Фоме, поскольку спор шел о 7–й главъ Девяти глав Кира, толковавшем «Богомужнее действие» Ареопагита как одно, Максим отвергал именно такое («унитарное») толкование, показывая, что у Ареопагита речь на самом деле идет о двух, несводимых друг к другу, родах «Богомужнего» действия: примерами одного являются чудотворения, другого — страдания.
В произведениях 640–642 гг. (ТР 20, 7 и 8) Максим сосредоточен на отстаивании уже не того, что выражение Ареопагита не унитарно, а того, что даже унитарные формулы при правильном их понимании не исключают (вопреки сторонникам Экфесиса) возможность говорить о двух энергиях и волях. При этом Максим считает не только возможным, но и нужным «сращенность» и «единенность» двух природных энергий и воль Христа характеризовать словом «одна». Это коррелирует с теорией обожения, разработанной им ранее, в частности, в Трудностях к Иоанну, где, говоря об «одной энергии Бога и святых», Максим усматривает того же рода единство между человеческой и Божественной волями Христа (см. выше прим. 11).
Итак, в 640–642 гг. Максим признает унитарные формулы и даже считает их необходимой частью православного исповедания. Иначе обстоит дело в Диспуте с Пирром. Здесь Максим ни эксплицитно, ни имплицитно не возвращается к своему представлению о двух родах «Богомужнего» действия[136]. Диоэнергизм Максима теперь основывается на отрицании мыслимости в качестве «одного» именно природных (т. е. Божественного и человеческого) действий (иначе его основные доводы в споре с Пирром не имели бы силы). И именно исходя из такой постановки вопроса он отвергает любую унитарность. Вполне ожидаемо эта смена позиции Максима проявляется и в том, что святоотеческие унитарные формулы он теперь трактует, как мы видели, не так, как делал это в сочинениях до 643 г.
Косвенным показателем произошедшей перемены является и заключительная часть Диспута, начинающаяся с предложения Пирра говорить об «одном действии» во Христе на том основании, что человеческое действие в отличие от Божественного, которое движет всем творением, является не действием, а претерпеванием [137]. Этот аргумент интересен тем, что не кто иной, как Максим в Трудностях к Иоанну 7 утверждал: «Все, что возникло, претерпевает движение, не будучи самодвижным»,[138]. Как это ни удивительно, Максиму удается убедить Пирра в ошибочности и этого, последнего его довода в пользу «моно- энергизма»[139]. Хотя, признает Максим, отцы действительно, говоря о движении нашей природы (единственным источником которого является Бог), утверждали, что она не самодвижна[140], и в этом смысле именовали человеческое движение «претерпеванием» (Максим и теперь не отказывается от этого утверждения[141]), однако те же отцы, имея в виду нечто «отличительное выявляющее единообразие во всех [ипостасях] одного вида», называли это движение «действием». И поэтому, чтобы не ставить под вопрос единосущия Христа нам, необходимо говорить, что у Него было человеческое действие, коль скоро и о всех людях говорят, что их природа обладает одним и тем же действием[142]. Удовлетворенный этими свидетельствами отцов, Пирр с готовностью сдается[143].
Итак, в ходе полемики с Пирром Максим показывает себя дио- фелитом и диоэнергистом уже в новом смысле, исходя из абсолютной немыслимости единства двух природных воль и/или энергий, Божественной и человеческой, как «одной» воли и/или энергии, и, соответственно, отвергая теперь все унитарные формулы как еретические, безотносительно вкладываемого в них смысла. С другой стороны, как мы убедились, суть учения о единении во Христе человеческой воли с Божией, общая для христологии Максима и его теории обожения, не исчезла из его богословия, но нашла новое выражение в утверждении об отсутствии во Христе «гноми»[144].
Церковно–политические последствия диспута Максима с Пирром, проходившего при большом стечении народа и несомненно произведшего большое впечатление на африканских епископов, хорошо известны: «В начале 646 г., быть может, по инициативе Максима[145], состоялись Соборы в Нумидии, Бизацене и Мавритании, а несколько позднее в области Карфагена, на которых с полным единодушием мо- нофелитство было признано ересью. От имени африканской Церкви было составлено послание к патриарху Павлу с требованием отречься от ереси и возвратиться к исповеданию истинной веры, утвержденной на пяти Вселенских соборах[146]. Другое послание было обращено к императору с настойчивой просьбой заставить патриарха отречься от еретических заблуждений [147]°.<…>Одновременно с тем африканские епископы обратились к папе Феодору с посланием, в котором оповещали его о принятых ими на Соборах постановлениях и… просили его проявить свой верховный авторитет и побудить Павла отречься от своих заблуждений и, в случае упорства, отсечь его «как больной член от святого тела Церкви Христовой»[148]»[149].
Пирр же, как ему советовал Максим еще во время Диспута с Пир- ром, когда он признал свои заблуждения, отправился принести покаяние в Рим. Точно неизвестно, как замечает Ларше, отправился ли вместе с ним Максим[150], однако можно сказать, что в течение 646 г.
Максим был в Риме и тесно общался там с Пирром [151]. Что касается покаяния Пирра, то, как описывает это историк: он «представил папе Феодору исповедание веры, в котором отрекался от прежних своих заблуждений.<…>В базилике св. Петра, в присутствии клира и народа, папа принял Пирра в церковное общение и, признавая в нем патриарха Константинопольской кафедры[152], предоставил ему епископский трон близ главного алтаря»[153].
В свою очередь, префект Григорий, воспользовавшись обвинениями властей Константинополя в ереси и поддержанный населением Африки, провозгласил себя императором[154]. Жизнь Григория, правда, закончился трагически, поскольку, не успев распространить свои претензии на престол за пределы Африки, он в 647 г. погиб в сражении против вторгшихся в его провинцию арабов–мусульман[155].
Между тем, Пирр, возможно под влиянием поражения мятежа Григория[156] (в этом случае — в 647 г.), а может и по какой‑нибудь другой причине (в этом случае, возможно, еще 646 г.[157]), посетив Равенну и заручившись покровительство экзарха Равенны Платона, публично отрекся от принесенного им в Риме покаяния и вернулся к прежнему монофелитству. Папа Феодор в ответ торжественно отлучил Пирра; осудив его «на своем соборе в базилике св. Петра, он спустился в пещерный храм, где была гробница апостола, и, обмакнув перо в чашу с кровью Христовой, подписал грамоту отлучения»[158].
Уже после этого папа Феодор написал свое послание Павлу, как законному патриарху. Павел ответил монофелитским исповеданием [159], и папа его не просто анафематствовал (т. е. отлучил от Церкви), но и низложил[160].
Не прошли бесследно эти бурные события и для Максима. То, что Пирр, обманувший доверие папы, именно стараниями Максима приехал в Рим, где последний общался с ним, для некоторых на Западе, видимо, бросило тень на репутацию Максима. Вспомнили, в частности, что он в свое время написал более чем хвалебное письмо к Пирру (Ер 19). Как бы то ни было, уже после отречения Пирра[161] Максиму пришлось давать объяснения относительно и этого письма к Пирру, и ряда мест в его посланиях к Марину (видимо, речь может идти о ТР 20 и 7), где он, как казалось его обвинителям, высказал какое- то неправославное учение, признавая одну и две, т. е. три воли во Христе.
Ответом на это обвинение послужило послание Максима игуменам, монахам и православному народу Сицилии (ТР 9)[162], в котором он ответил по всем пунктам обвинения, призвав к миру и единству в борьбе с ересью. Что касается обвинений по поводу письма Пирру (Ер 19), то чрезмерно вежливый тон этого письма Максим отнес на счет желания склонить Пирра к правильной вере. Однако, что касается догматического содержания письма Пирру, Максим в ГР 9 твердо заявил, что там нет никаких высказываний, которые были бы неверными, и что он никогда не разделял обнаружившихся впоследствии заблуждений Пирра.
Отвечая относительно ТР 20 и 7, Максим отверг обвинение и в том, что он, якобы, учил об одной, и кроме того еще о двух, т. е. в сумме — о трех волях и энергиях во Христе. В ТР 20 и 7 Максим и правда писал о двух энергиях и волях, и помимо этого утверждал необходимость приложения к ним унитарных выражений (таких, как «одна энергия» Анастасия Антиохийского и «одна воля» папы Гонория).
Максим действительно никогда не говорил о трех энергиях и волях и уверенно рассеял подозрения на этот счет сицилийцев. Однако это подозрение, как и стремление Максима к единству с христианами на Западе в ситуации идущей полным ходом борьбы с ересью, могло только подкрепить его решение держаться жесткого диофелитства и диоэнергизма и уже не возвращаться к своему оправданию унитарных формул[163], хотя это решение, как мы писали выше, было принято Максимом, вероятно, еще в 643 г. до всех обвинений в его адрес.
Так или иначе, Максиму, несомненно, удалось убедить христиан на Западе в том, что он разделяет с ними одну веру и не имеет ничего общего с Пирром. Начиная с 646 г. и видимо до 651–652 гг. Максим пребывал в Риме[164], проживая в одном из греческих монастырей и играя все большую роль в борьбе с ересью при папе Феодоре, а затем при папе Мартине.
Но вернемся к событиям церковно–политическим. В ответ на отлучение и низложение его папой Феодором Павел Константинопольский, с одной стороны, предпринял жесткие меры, в частности, разрушил алтарь в храме во дворце Плацидии (резиденции папских апокрисиариев в Константинополе), свидетелем чему был тогда апо- крисиарий, а впоследствии папа Мартин; с другой же стороны, Павел сочинил и склонил юного императора Константа в конце 647 или начале 648 г. издать от своего имени императорский указ — Типос («Образец»), отменявший Экфесис и повелевающий снять его со стен св. Софии. Кроме того, в Типосе под угрозой суровых наказаний[165] запрещалось спорить как о двух волях и действиях во Христе, так и об одной, хотя лично каждому разрешалось придерживаться любого из этих исповеданий[166]. Павел, вероятно, надеялся, что таким политическим решением, уступающим требованию папы Феодора отменить Экфесис и устанавливающим к тому же своего рода «свободу вероисповедания», он сможет прекратить догматические споры и тем восстановить единство империи, сохраняя при этом преемственность в идеологии, насаждавшейся в Византии со времен императора Ираклия [167]. Указ был послан папе Феодору, но он, не успев ответить на него, скончался[168]. Следующим папой был избран — без испрашива- ния на то императорских санкций (которые все равно нельзя было бы получить, не признав Типос) — Мартин, который и должен был ответить на Типос. Совершив поставление папы без санкции императора[169], Рим уже вошел в фазу жесткого противостояния Константинополю, причем не только догматического, но и политического. Позиция Запада перед лицом властей Константинополя должна была в этой ситуации выглядеть максимально твердой и весомой. Это понимал, вероятно, и папа Мартин (знавший не понаслышке, что из себя представляют власти Константинополя), и Максим, чью роль как вдохновителя созыва и активнейшего деятеля Латеранского собора признает большинство ученых[170].
II. Латеран как позиция
Говоря о Латеранском соборе 649 г., мы сосредоточимся не столько на том, что на нем происходило, и даже не на Актах этого Собора (и то, и другое уже хорошо изучено), сколько на том, чем этот Собор являлся в глазах Максима, и как он понимал и отстаивал его значение и его решения. Об этом можно узнать из уникальных в своем роде свидетельств о допросах и диспутах Максима, состоявшихся после его ареста, а также из писем его и его соратников. Эти материалы, изданные в русском переводе еще в 1915 г. М. Д. Муретовым[171], были недавно опубликованы Полин Аллен и Бронвен Нейл в оригинале (критическое издание)[172] и билингвой (с английским переводом)[173]. Но прежде чем мы обратимся к этим свидетельствам (их русский перевод мы приводим в настоящем томе), как и другим сочинениям Максима, написанным после Собора, чтобы выяснить его отношение к Латерану скажем о предыстории Собора, его деяниях и участии в нем Максима.
По мнению Нейл[174], подготовка к Собору началась, вероятно, еще при папе Феодоре, поскольку созван он был уже через три месяца после избрания папы Мартина, в октябре 649 г. Собор анафематство- вал Экфесис и Типос и лично Сергия, Кира, Феодора Фаранского, Пирра, а также занимавшего тогда место патриарха Константинополя Павла. Кроме этого, Собор и папа Мартин обратились к юному императору Константу с настоятельным призывом отменить Типос и встать на православные позиции. Сам император при этом осужден на Соборе не был; Собор (как впоследствии и Максим) пытался разделить императора и еретиков–иерархов, возлагая главную ответственность за Типос на них. Помимо этого Собор выразил протест относительно разрушения храма в папской резиденции дома Галлы Плацидии в Константинополе.
В деятельности Собора принимало участие большое число греческих монахов, из которых одни были из греческих монастырей в Италии, а другие оказались на Западе, бежав от арабов–мусульман из Африки и Ливии. Подпись Максима появляется в Libellus Собора, как и подпись двух его сподвижников[175] — Анастасия–апокрисиария и Анастасия–монаха[176]. Впрочем, Максим, хотя многие исследователи называют его одним из главных вдохновителей и богословских экспертов Собора, видимо, во время самого Собора держался в тени; по крайней мере, среди выступавших его имени нет. Тем не менее, поскольку основные материалы Собора были написаны на греческом и лишь потом переведены на латынь[177], не приходится сомневаться, что Максим принял деятельное участие в их составлении. Ридингер предположил, что Собор был созван, по сути, не для дискуссии и всестороннего рассмотрения вопроса о ереси, а для того, чтобы подтвердить латинскую версию уже подготовленных к тому времени и переведенных с греческого деяний, написанных еще во времена понтификата папы Феодора (который и сам был греком). По мнению Ридингера, эти материалы были составлены Максимом. Как бы то ни было, на Соборе действительно не было обсуждения или дискуссий с выражением различных точек зрения, как впоследствии на VI Вселенском соборе.
Доказанным считается и то, что цитаты из отцов, подтверждающие православную точку зрения, как и цитаты из осуждаемых еретиков, приведенные во время шестой сессии Собора, были собраны Максимом, так как они впервые появились в его Tomus Spiritalis (ТР 15)[178]. Как замечает Нейл, скорее всего и обширный флорилегий, состоящий из 123–х цитат, поддерживающих диофелитскую позицию, а также 42–х цитат из монофелитов, осужденных канонами Собора, был во многом (по крайней мере, в части греческих источников) составлен Максимом[179]. То есть Латеран, без сомнения, был детищем Максима.
Его особое отношение к Собору видно и из послания, написанного им вскоре по завершении Собора (ГР 11), где он перечисляет Латеран- ский собор в одном ряду с пятью Вселенскими, восхваляя одновременно Римскую Церковь: «Ибо все пределы обитаемой земли… смотрят… на святейшую Церковь римлян, на ее исповедание и на ее веру, получая от нее сияющую славу святых догматов отцов, — догматов, которые были положены в основание во всяком благочестии и полноте шестью святыми Соборами, вдохновенными Господом и исходившими от Него, и провозглашены в наиболее ясных словах Символа веры»[180] (ГР 11,137D).
Ларше замечает в связи этим отрывком, что «преподобный Максим рассматривает этот Собор [т. е. Латеран] как VI Вселенский собор, равный тем пяти, которые установили опоры православной веры»[181]. Мы не будем касаться тем первенства Римской кафедры и папской непогрешимости, которые также появляются в этом послании[182], и которые достаточно подробно разбирает Ларше, полемизируя с учеными–католиками, выводящими из этого послания Максима, что он верил в примат Рима в современной католической интерпретации. Нас, в связи с постановкой вопроса о значении Лате- рана для Максима, интересует не это расхождение Ларше с учеными- католиками, а то, в чем он, судя по приведенной цитате, выразил с ними согласие, а именно, их мнение, что для Максима Латеранский собор был VI Вселенским. Вот что пишет, например, по этому поводу Ж. — М. Гарриг, с которым по вопросу отношения Максима к римскому примату полемизирует с Ларше: «Латеранский собор 649 г. в глазах Максима обладал той же ценностью, что и первые пять Вселенских соборов. Это показывает, что, по его мнению, в исключительных обстоятельствах Собор, проходящий на вселенском уровне… и собирающийся вокруг Римского папы — хранителя исповедания апостола Петра, при необходимости может обладать статусом Вселенского собора, даже если Восточные патриархи отказались принять в нем участие и не признали его»[183]. Вероятно, для Гаррига подобное утверждение со ссылкой на Максима Исповедника имеет далеко идущую апологетическую цель — не только утверждения теории римского примата, но и оправдания практики Рима, сложившейся после его отпадения от Вселенской Церкви, созывать «Вселенские соборы» (разумеется, без участия Восточных патриархов) исключительно по инициативе Римского папы.
Нас, однако, интересует не поздняя практика Рима, а факт перечисления Максимом Латеранского собора в ряду пяти Вселенских. Контекст ГР 11 не дает оснований сомневаться, что для Максима Ла- теранский собор обладал таким же авторитетом, как пять Вселенских соборов. Таким образом, утверждение Гаррига на первый взгляд безупречно. Однако в нем есть один спорный нюанс.
Как мы отметили выше, на Соборе не было никакой дискуссии, его постановления были приготовлены заранее; касательно же посылки, стоящей за утверждением Гаррига (хотя и не высказанной им), будто на Собор были приглашены Восточные патриархи, возникает вопрос: откуда известно, что такое приглашение им было послано? (Гарриг свой источник не указывает). Участвовали в Соборе епископы только западные — за исключением Стефана Дорского, посланного в свое время в Рим Софронием Иерусалимским в качестве своего личного представителя[184].
Мы обращаем внимание на эти факты потому, что за четыре года до Собора, отвечая Пирру, утверждавшему, что Экфесис был подтвержден на соборе, собранном при нем в Константинополе и претендовавшем на то, чтобы его решения были обязательны для всех христиан империи, Максим возражал: «Удивляюсь я, как ты именуешь Собором то, что состоялось не по законам и соборным канонам или правилам, ведь не было ни окружного послания с согласия патриархов, ни определенного места или дня встречи. Не было ни обвиняемого, ни обвинителя. У собравшихся не было сопроводительных писем — ни у епископов от митрополитов, ни у митрополитов от патриархов. Ни посланий, ни местоблюстителей не было послано от других патриархатов. Так кто же, кто еще в своем уме, позволит называть Собором то, что наполнило всю землю соблазнами и раздорами?[185]» (DsP 352С).
Ларше комментирует этот отрывок следующим образом: «Максим подчеркивает здесь, что решения по вопросам вероучения, являвшимся объектом противоречивых суждений, были приняты Соборами по принципу коллегиальности, и что законность этих Соборов зависит от согласия, которое дает на их проведение и на их решения собрание епископов, митрополитов и патриархов»[186]. Если теперь применить этот критерий к Латеранскому собору, то получится противоречие, поскольку на нем выносились постановления по спорному вопросу, но при этом никакой дискуссии, как и согласия патриар- хов–монофелитов на проведение этого Собора, не было. Как же тогда Максим мог считать этот Собор VI Вселенским, не вступая в противоречие с самим собою? Или он применял не одинаковые критерии к своим противникам и к единомышленникам?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к тем материалам из «Документов из ссылки»[187], которые свидетельствуют о понимании Максимом значения Латеранского собора после ареста во время пребывания под судом или в ссылке. В документе, называемом Диспут в Визии[188] и составленном, по мнению Нейл[189], либо самим Максимом вместе с его ближайшим соратником Анастасием–учеником, либо кем‑то из других ближайших сподвижников Максима в 656–657 гг, мы находим следующий эпизод. Когда епископ Феодосий, собеседник Максима, посланный склонить его к вступлению в общение с Константинопольской Церковью, заявил, что он не решается говорить о двух действиях во Христе, так как отцы такого не говорили, «авва Максим тотчас взял книгу Деяний на святом апостольском Соборе в Риме, [и] показал отцов, ясно говорящих о двух волях и действиях Спасителя нашего и Бога Иисуса Христа» (DsB 4)[190]. Так, следовательно, именовался Собор в кругу ближайших сподвижников Максима. Это именование: «святой апостольский Собор», встречающееся в Диспуте с Визии, в точности совпадает с тем, как Латеранс- кий собор именуется в его собственных Деяниях[191], в подготовке которых, как мы помним, участвовал Максим. Точно так же, «святым» и «апостольским» этот Собор именуется и в письме из ссылки ученика Максима Анастасия–апокрисиария к Феодору Гангрскому, где он просит прислать ему кодекс канонических постановлений этого Собора [192]. Основание для именования Собора «апостольским» организаторы Латерана, скорее всего, видели в апостольском происхождении созвавшей этот Собор кафедры Петра, т. е. Рима, где Собор и проходил; мотивом же для такого именования, очевидно, было желание придать Собору особый, возможно даже уникальный, статус [193].
Такое самоназвание Латеранского собора соответствует тому, что в глазах его организаторов (включая, не в последнюю очередь, Максима и его учеников), он имел вселенский авторитет, хотя многие из условий, необходимых, как Максим утверждал в диспуте с Пирром, для того, чтобы собор был Вселенским[194], на Латеранском соборе соблюдены не были. К ним относится и еще одно хоть и неписаное, но фактически ставшее фактом церковной традиции в Византии правило: все Вселенские соборы собирались императорами[195]. Латеранский же собор не только не был собран императором, но и анафематство- вал изданный им Типос!
Отношение Максима к санкции императора как необходимому условию вселенскости собора видно из другого места того же Диспута в Визии. Когда епископ Феодосий на доводы Максима, сославшегося на Латеранский собор, возражает: «Не имеет силы собор Римский, так как он был без царского приказа», Максим отвечает ему, ссылаясь на множество примеров, что значение соборов определяется не фактом созыва их императорами, а тем, была ли на них исповедана правая вера[196]. К этому доводу Максим, впрочем, добавляет и ссылку на каноны, делающие созыв Римского собора легитимным: «Как ведает господин мой и других учит, канон повелел дважды в году бывать соборам[197] в каждой епархии, не сделав никакого упоминания о царском приказе для охранения спасительной нашей веры и исправления всего, что относится к Божественной сущности Церкви» (DsB 4)[198]. Как нетрудно заметить, Максим в этом ответе епископу Феодосию подводит Латеранский собор под понятие поместного собора (Римской Церкви), каковой по канонам мог быть созван и без императорской санкции.
Итак, подытоживая, можно сказать, что Латеранский собор в глазах Максима и его сподвижников имел уникальный статус: это был святой апостольский Собор, с авторитетом Вселенского, созванный по канонам поместного. Такой статус подразумевал, что значимость этого Собора не меньше, чем у предыдущих Вселенских, т. е. что все его решения точно так же нормативны на все времена и для всей христианской ойкумены. С другой стороны, подводя его под правило о созыве поместных соборов, Максим лишал почвы попытки властей объявить этот Собор незаконным.
Итак, Максим нигде прямо не называет Латеранский собор «вселенским» — вероятно, из‑за отсутствия у него таких признаков Вселенского собора, как созванность императором и участие всех архиереев империи; однако не называет его Максим, сколько нам известно, и «поместным». Перечисляя его в одном ряду с пятью Вселенскими (в вышеприведенной цитате из ТР 11), Максим называет их всех «святыми», не употребляя эпитета «вселенский», но отмечая лишь то, что их объединяет. Дело могло быть не столько в том, что Максим считал факт созыва собора папой не менее значимым, чем факт созыва его императором (статус которого для Максима не имел никакого церковного значения, см. ЛЛ/4), сколько в том, что Латеранский собор был, как и каждый из Вселенских, посвящен опровержению новой ереси, тогда как прерогатива поместного собора в догматических вопросах ограничивалась, с точки зрения церковного сознания того времени, защитой определений уже вынесенных Вселенскими соборами [199]. Исходил Максим из этих соображений или нет, в его глазах Латеранский собор выразил истинную веру, и его анафемы, следовательно, имели силу, как и анафемы любого Вселенского собора, безотносительно территориальных границ[200].
Более того, решения Латерана в глазах Максима имели такой авторитет, что и сама Римская Церковь не могла их отменить; т. е. нарушение ею, в лице ее предстоятеля, постановлений Латеранского собора — возможность чего Максим, очевидно, не веря в непогрешимость Рима, допускал — означало бы не отмену провозглашенных им анафем, а подпадение под них самого Рима (на том же основании, на каком могла бы подпасть под них любая другая поместная Церковь) [201].
Если осуждение Экфесиса на Латеранском соборе не было чем‑то новым для Запада (ведь он был осужден уже при папе Иоанне IV, а потом при папе Феодоре), то отношение к Типосу, который не запрещал верить в две воли и два действия во Христе, а запрещал лишь споры о том, какое исповедание правильное, было сформировано впервые именно на Латеранском соборе. Собственно, именно осуждение Собором Типоса, принятого Константинопольской Церковью, стало для Максима одним из главных (хотя, как мы увидим, не единственным) оснований для отказа от литургического общения с Константинополем, а для властей Константинополя (светских и церковных) — главным пунктом обвинения против него.
Поэтому, говоря о Латеранском соборе как позиции Максима, мы должны попытаться объяснить, на каком основании Максим отвергал Типос. Ответ на этот вопрос не столь очевиден, как может показаться, поскольку, как мы отмечали, в свое время Софроний и Максим приняли Псифос (а Максим в Ер 19 даже восхвалял его как «богоначертанные скрижали»), в котором «не позволялось никому проповедовать об одном или двух действиях во Христе». Максим соблюдал запрет на выражение «два действия» чуть ли не до 640 г. Поэтому естественно задать вопрос: почему Максим, приветствовавший Псифос, категорически (вплоть до смерти за это) противился Типосу?
Чтобы дать ответ на этот вопрос, нужно вспомнить, что позиция униатов, которым противостоял Максим, постоянно менялась. Во время прений Максима с его обвинителями в ходе процесса над ним эту переменчивость он охарактеризовал так: «Что определили в Главах [т. е. «одно Богомужнее действие»], то осудили в Экфесисе [т. е. запретили говорить как об одном, так и о двух действиях], а что определили в Экфесисе [одну волю], то упразднили в Типосе [когда запретили спорить о двух и одной воле и действии]» (RM 6). Эти изменения находили отражение в позиции, которую занимал Максим, привнося «реактивную составляющую» в его богословие.
Так, в период споров вокруг 7–й из Девяти глав Кира, речь шла о понимании формулы Ареопагита. Максим отвергал понимание «Богомужнего» действия как «одного», и Псифос, налагавший запрет на такое выражение, отвечал этой позиции Максима. Выражение «два природных действия» не было в это время для Максима значимым, поскольку и его оппоненты, униаты, признавали два природных действия во Христе; спор шел только о том, образуют ли эти два действия одно «Богомужнее».
В период 640–643 гг. Максим противостоял попыткам использования послания почитавшегося им во святых папы Гонория[202] для обоснования наложенного Экфесисом запрета на выражение «две воли». Поэтому его целью было показать, что, говоря об одной воле, Гонорий говорит также и о двух.
Однако после 643 г. Максим (по указанным выше причинам) перешел на позиции жесткого (безальтернативного) диофелитства и диоэнергизма. С этого момента отрицание всех унитарных формул стало рассматриваться им как необходимое условие верности Халки- донскому определению о двух нераздельных и неслиянных природах во Христе. Сама идея запрета, наложенного в 647 г. Типовом на упоминание как одной, так и двух воль не была для Максима новой. Именно такое предложение высказал ему за два года до этого, во время диспута, Пирр, ссылаясь на то, что ни один из церковных соборов не провозглашал учения о двух волях: «…удовлетворимся только сказанным соборно и не будем утверждать ни одну волю, ни две» (DsP 300С). Тогда же Максим категорически отверг это предложение, указав на то, что исповедание во Христе двух природ (с которым Пирр не мог не согласиться) неотделимо от исповедания их воль и действий, так как в противном случае природы, как не имеющие воли и действия, оказались бы и несуществующими, ибо существование природы подразумевает наличие присущего ей действия, а для разумной природы — также и воли[203].
Но вернемся к осуждению Типоса на Латеранском соборе. Впервые Максиму пришлось отстаивать это решение, еще когда он находился на свободе в Риме. В Изложении прения он рассказывает о посещении его монашеской кельи в Риме (вероятно, еще до Латерана, при папе Феодоре) представителем императора, асикритом Григорием, направленным «с приношением» и миссией к папе, чтобы склонить того к единению с патриархом Константинополя. Сам этот факт говорит о том, что в Константинополе знали и об авторитете Максима, и о его близости к папе. Но интересно и то, каким именно образом Максим опровергал в беседе с Григорием Типос, объясняя, почему папа не примет его.
Главным аргументом Максима был тот, что Типос смешивает свет с тьмой, т. е. вместе с замалчиванием ереси, замалчивает истину[204]; далее Максим замечает, что такое замалчивание выливается в лишение воли и деятельности Самого Бога: коль скоро нельзя говорить о том, что каждой природе присуща ее воля и действие, то и Бог оказывается безвольным. То есть в целом линия аргументации здесь та же, что и в Диспуте с Пирром. Тот же аргумент мы встречаем затем и в Диспуте в Визии[205].
Впрочем, и асикрит Григорий в беседе с Максимом в Риме, и другой представитель власти — патриций Епифаний во время диспута в Визии настаивали на том, что Типос не следует рассматривать как догматическое сочинение; по их мнению, это — императорский указ, носящий чисто дисциплинарный (или «икономический»[206]) характер и не имеющий никакой иной цели, кроме прекращения споров, вводящих в соблазн «малых сих» [207], и установления мира в Церкви и в империи (которая, к слову сказать, очень нуждалась в мире, поскольку находилась в тяжелейшем военно–политическом положении[208]).
Тем не менее и Латеранский собор, и защищавший его позиции Максим отказывались считать Типос исключительно дисциплинарным документом, полагая, и не без оснований, что он служил сохранению в Константинопольский Церкви ереси монофелиства, которая Типосом (как личная вера) так же разрешалась, как и диофелитство. С современной нам секулярной точки зрения может показаться, что Запад (а вместе с ним и Максим) выступили против «веротерпимости». Следует, однако, иметь в виду, что предстоятели Константинопольский Церкви (тот же патриарх Павел, а потом сменивший его Пирр) сами были монофелитами (ведь еще недавно они поддерживали Экфесис); поэтому признание Типоса означало литургическое общение православных–диофелитов с еретиками–монофелитами, т. е. фактическое покрытие ереси и стирание грани между нею и православием. В Константинополе, вероятно, надеялись, не теряя плодов прежней унионистской идеологии[209], охватить ею теперь с помощью Типоса еще и диофелитский Запад[210]. Этот новый курс униатов и отверг Латеран, решения которого отстаивал Максим, отказываясь признавать Типос просто государственным законом, относящимся к здешней, временной жизни, а не к вечному спасению[211].
Типос, по мнению Максима, касается в первую очередь дел духовных, за которые ответственна церковная власть; поэтому, вероятно, он отвергал обвинение в том, что анафема на Типос есть анафема на императора[212]. С другой стороны, уже в беседе с посланным в Рим Григорием Максим настаивал на том, что император не должен вмешиваться в догматические споры[213], поскольку в отличие от того, что говорил Григорий, считавший, что императорская власть наделяет ее носителя и достоинствами священства, Максим убедительно доказывал, что император — мирянин, и как таковой не должен вмешиваться в установление догматов[214].
Итак, вопрос о Типосе оказывается тесно связанным с вопросом об отношениях между Церковью и государством и с возрождением в Византии VII в. идеи священника–царя, которую Максим не принимал как чуждую христианскому пониманию земной власти[215]. Исповедание двух не сливающихся в одну природных воль во Христе оказывалось коррелятом утверждения Максимом неслиянности императорской власти и священства. Именно это, как показали споры вокруг Типоса (точнее, вся полемика с моноэнергизмом и монофелитством), как раз и нарушалось тогда в Византии, где государство порой использовало догматы в политических целях, а иерархи приносили православие в жертву интересам государства. В Константинополе, как мы знаем, исповедовались монофелитство и моноэнергизм, в то время как Рим, исповедовавший диофелитство и диоэнергизм, отстаивал независимость Церкви от государства в вопросах веры, т. е. стоял за четкое разграничение гражданской и духовной сфер.
Впрочем, есть основания предполагать, что римская точка зрения находила себе сторонников и в придворных кругах Константинополя. Например, из документа, перевод которого включен в настоящий том, следует, что родные братья Феодор и Евпрепий, дети Плутина, царского поставщика хлебных припасов, ученики Анастасия–апокрисиария, сразу после издания Типоса претерпели гонения за нежелание причащаться с признающими его (см. Comm 6). Как мы видим, здесь тоже не обошлось без влияния непосредственного окружения Максима.
Говоря о Риме как оплоте независимости Церкви в делах веры, следует заметить, что это имело и обратную сторону, как можно убедиться из политических событий, последовавших за Латераном. Как мы помним, осуждение в 645–646 гг. на африканских соборах царившей в Константинополе ереси дало формальный повод префекту Григорию отложиться от империи и провозгласить себя императором. После Латеранского собора нечто подобное произошло в Италии. Посланный императором Константом для ареста папы Мартина[216] и приведения западного епископата к подчинению Типосу новый равеннский экзарх императора Олимпий, потерпев неудачу в этом предприятии (он приехал в самый разгар Латеранского собора и ничего уже не мог сделать), и к тому же, убедившись, что папу хранит Бог[217], открыл Мартину, с каким заданием он был послан, и отложился от империи, очевидно, под тем же предлогом царящей в Константинополе ереси.
В течение последующих четырех лет (до своей гибели в бою во время высадки арабов в Сицилии), пока император Констант был занят войной с теми же арабами и не имел сил подавить мятеж Олимпия, тот «в полном согласии с папой Мартином I, полновластно и самостоятельно правил в Италии»[218], что потом (после ареста папы в 653 г. следующим равеннским экзархом Феодором Каллиопой) и послужило главным обвинением против папы. Схваченный и доставленный в Константинополь, папа в ходе судебного процесса был обвинен в государственной измене, а его попытки перевести рассмотрение дела в религиозное русло и связать происшедшие события с ересью в Константинополе, были резко пресечены. Власти отказались говорить с Мартином о вере (формальным основанием для этого, видимо, был Типос), и обвинив его именно в измене и подвергнув жестокому и унизительному наказанию, приговорили к смерти, заменив, впрочем, смертный приговор по ходатайству патриарха Павла ссылкой в Херсон, где, не вынеся тяжелых условий, и без того больной папа Мартин вскоре скончался (16 сентября 655 г.).
Максим, как мы знаем из Изложения прения, не признавал политических обвинений, возводимых на папу[219], считая его гонимым за веру. Впрочем, и здесь Максим ставил защиту Латерана превыше всего, даже превыше споров относительно дела папы Мартина. Власти Константинополя пытались и Латеранский собор дезавуировать как не имеющий силы, поскольку «собравший его Мартин был низложен». Однако Максим на это во время процесса над ним возразил: «…не низложен был, а подвергся гонению». И добавил: «Пусть и канонически низложен [папа Мартин], это не может служить осуждением тому, что определено православно, по божественным канонам, с чем согласуется и написанное святым папой Феодором» (ДМ 12). Это возражение Максима интересно, поскольку из него видно, что он, по крайней мере, теоретически готов был признать, что власти Константинополя могли низложить папу хотя бы за то, что он занял кафедру без разрешения императора (что было нарушением тогдашних законов); все это, однако, не отменяло для Максима значения Латеранского собора, провозгласившего правую веру, согласную, к тому же, с той, которая б^гла исповедана предыдущим, совершенно «законным» папой Феодором. Таким образом, Максим не только защищал доброе имя папы Мартина как исповедника веры, но и настаивал, что значение Латерана основано исключительно на правой вере, исповеданной на нем, и не может подвергаться сомнению ни под каким предлогом.
Но вернемся к событиям жизни самого Максима. Забегая вперед, мы уже не раз говорили о процессе над ним, хотя между Латераном и началом процесса прошло почти пять лет. Что происходило в это время в жизни Максима? К сожалению, об этом известно довольно мало. Вероятно, какое‑то время после Латерана Максим продолжал жить в Риме (Ван Дитен [Geschichte der Patriarchen… S. 95–96, Anm. 73] допускает даже, что посещение его там асикритом Григорием могло иметь место в 654 г., при папе Евгении, а не до Латерана [ср. выше с. 76]). Однако относительно последних лет жизни Максима до ареста определенных данных нет, хотя существуют две версии, основанные на косвенных свидетельствах, которые мы кратко изложим. Первая версия — традиционная, состоящая в том, что Максим оставался в Риме до самого своего ареста (примерно в 653–654 гг.); эта версия встречается в большинстве списков греческого жития Максима и до сих пор была общепринятой.
В последнее время была выдвинута и другая версия, основанная на сирийском Псогосе, опубликованном Себастианом Броком[220], с которым отчасти согласно и греческое житие[221], где говорится, что некоторое время перед своим арестом Максим провел в Константинополе[222]. Этой последней версии из известных специалистов по Максиму придерживается, например, Ж. — К. Ларше, который пишет о последних годах Максима перед арестом: «В течение трех лет император Констант пытался добиться присоединения Максима и Мартина [к Типосу]. После их отказа он приказал арестовать папу Мартина своему экзарху в Равенне и препроводить его в Константинополь. Он приказал также арестовать Максима. Последний уже находился в Константинополе, куда он вернулся в 651 или 652 г., чтобы защищать решения Латеранского собора и лично убедить некоторое число людей, включая патриарха Павла, отказаться от ереси. В течение этого пребывания в Константинополе Максим жил во дворце Плацидии, бывшем резиденцией римских апокрисиариев, и пользовался поддержкой множества своих друзей, остававшихся в столице. Но император, по возвращении из военного похода в Армению обеспокоенный его деятельностью, собрав собор, осудивший его в несторианстве, назначил ему местопребывание в женском монастыре»[223].
Мы еще вернемся к гипотезе (основанной, видимо, на речи Антиохийского патриарха–монофелита Макария на VI Вселенском соборе[224]), что Максим был обвинен в несторианстве. Пока же отметим, что по версии Ларше, оригинально истолковавшему данные Псогоса[225]', Максим вернулся в Константинополь сам и в течение довольно длительного времени до своего ареста, пользуясь отсутствием в столице императора, пытался склонить константинопольцев и даже патриарха Павла отказаться от своей ереси. Если эта гипотеза верна, то пребывание Максима в Константинополе, имея в виду, что он был ближайшим сподвижником папы Мартина, на которого в Константинополе смотрели как на изменника, следует признать проявлением мужества и самоотверженности.
Впрочем, версия Ларше — лишь одна из возможных[226]; не исключено, что верна все же более традиционная [227]°. В любом случае мы можем утверждать, что в 654 г. (по версии Бертольда и Гаррига) или в 655 г. (по версии Нейл)[228], Максим, как это следует из Изложения прения, предстал в императорском дворце перед судом, состоявшемся в присутствии сената и патриархов Петра Константинопольского (к тому времени уже сменившего умершего 3 июня 654 г. Пирра) и Македония Антиохийского, впрочем, не проронивших, судя по Изложению прения, в ходе всего этого процесса ни слова[229].
Мы уже разбирали некоторые места этого документа. Теперь постараемся проследить за всем ходом первого процесса над Максимом, его линией поведения и аргументацией.
Сразу отметим, что Максим не позволил превратить процесс над собой в политический. Дело не только в том, что его как простого монаха было труднее, чем папу Мартина, обвинить в политической измене, и он с легкостью отверг возводимые на него обвинения в ответственности за сдачу Африки арабам, к которой он будто бы склонил экзарха Петра, как и за подстрекательства префекта Григория к мятежу (никаких веских доказательств у его обвинителей не было). Даже главное обвинение в том, что он, подписав Типос, пошел против власти, Максим из политического сумел перевести в план религиозный, характеризуя Типос как смешивающий свет с тьмою, прикрывающий ересь и закрывающий рот истине. Из чего следовало, что Максим выступил не против государства, а против иерархов–еретиков и согласных с ними сенаторов, обманувших императора.
Впрочем, говоря о различии процессов над папой Мартином и Максимом, нужно иметь в виду, что и сами обвинители в этих процессах ставили совершенно разные цели. Процесс над папой Мартином был, скорее, образцово–показательным процессом над изменником, пошедшим против императора. Поскольку речь все же шла о Римском папе, популярном на Западе и снискавшем уже некоторое сочувствие в Константинополе, наказать решили не казнив, чтобы избежать обвинения в жестокости [230], но так, чтобы следующим папам было неповадно.
Совсем другой характер носил процесс против Максима. Примерно наказать его — за государственную измену или за непринятие Типоса — не было целью обвинителей (наказать Максима было легко и без особых доказательств его вины). Главная цель обвинителей, как она понималась, видимо, и в кругу сподвижников Максима, состояла в том, чтобы путем угроз поколебать Максима в его убеждениях — заставить отказаться от анафематствования Типоса и войти в общение с Константинопольской Церковью[231]; т. е. не столько наказать, сколько сломить. Поэтому, возводя на него обвинения в политической измене или в оскорблении величества, его обвинители не занимались выяснением «состава преступления» (любого из этих обвинений, даже не вполне доказанного, было достаточно для наказания вплоть до смертной казни[232]), а угрожали, склоняя Максима изменить Латерану.
Процесс над Максимом был приурочен к прибытию в Константинополь апокрисиариев нового Римского папы Евгения [233]. В Константинополе надеялись, что после примерной расправы над Мартином новый папа будет более сговорчив и можно будет склонить Рим (а вместе с ним и весь Запад) принять Типос. Основания для таких надежд были, так как апокрисиарии, приехав в Константинополь, вступили в общение с местной Церковью. Если бы удалось к тому же сломить сопротивление идейного вождя диофелитов Максима, популярного как на Западе, так и на Востоке, победа Константинополя была бы полной. Именно это, а не осуждение Максима нужно было его обвинителям. Максим в этой ситуации представлял куда большую ценность живой, чем казненный или сосланный, как папа Мартин, на верную смерть.
То, что низложенный папа Мартин на допросе перед самой ссылкой (хотя на процессе об этом речи не заходило) заявил: «Если вы меня [даже] четвертуете, как приказал префект, я не вступлю в общение с Константинопольской Церковью»[234], едва ли осталось неизвестным его соратникам, в том числе и Максиму. Это было своего рода завещание папы–исповедника. Поэтому суд над Максимом, скорей всего, был для него продолжением того свидетельства об истине, которое только началось, но не могло развернуться во всю силу во время суда над папой.
Анафема Латерана на Типос наряду с другими исповеданиями, принимавшимися в то или иное время униатами, явилась для Максима главным основанием для отказа от вступления в общения с Константинопольской Церковью. Максим во время суда над ним заявил, что в Церкви, которая противоречит себе в исповедании, не может быть истинного священство и таинств: «Они… что определили в Главах, то осудили в Экфесисе, а что определили в Экфесисе то упразднили в Типосе, и уничтожили самих себя столько раз. Осужденные таким образом сами собою и римлянами, на бывшем в восьмом ин- диктисне Соборе низложенные и священства лишенные, какое могут совершать священноводство, или какой Дух может сходить на священнодействия, совершаемые такими [людьми]?» (RM 6).
Понятно, что столь убежденного в истинности своей веры Максима, имевшего к тому же перед собой пример папы Мартина, едва ли возможно было запугать или переубедить. Из аргументов, к которым прибегали его обвинители, чтобы добиться своей цели, впрочем, стоит упомянуть еще о трех, о которых мы пока не говорили. Самым сильным из этих аргументов (его озвучили Троил и Сергий, пришедшие к Максиму в место его заключения в тот же день после заседания суда) было указание на то, что прибывшие в Константинополь апо- крисиарии нового папы Евгения «завтра» (в воскресенье) вступят в общение со здешней Церковью[235].
Оставляя в стороне нерешенный однозначно исследователями вопрос относительно того, с какой миссией апокрисиарии прибыли в Константинополь[236], отметим, что свой ответ Максим выстраивает как глубоко эшелонированную оборону. Во–первых, он заявляет, что его интересует не поведение апокрисиариев (которые могут быть введены в заблуждение или сами обмануться), но позиция Римской Церкви (т. е., очевидно, ее предстоятеля). В самом деле, ведь апокри- сиарии, как замечают Аллен и Нейл[237], не представляют папу, но являются лишь его посланниками; поэтому их вступление в общение само по себе ничего не доказывает. Во–вторых, Максим высказывает предположение (не опровергнутое и его обвинителями), что апокри- сиарии не принесли никакого послания патриарху; из этого можно заключить, что в понимании Максима они прибыли именно к императору\ и, следовательно, их общение с патриархом (если оно состоится) — это их личное дело, а сам их приезд ничего предосудительного для Римского престола не содержит. В–третьих, Максим заявляет, что не верит, «чтобы римляне вступили в общение со здешними, если эти не исповедают, что Господь наш Иисус Христос и Бог по тому и другому [Божеству и человечеству], — из чего, и в чем, и то, что Он есть, — имеет природную волю и действие [в отношении к совершению] нашего спасения» (RM 7). Но наиболее сильный аргумент в пользу своей позиции Максим приводит в самом конце, в ответ на вопрос: «А если все‑таки соединятся со здешними римляне, что сделаешь?». На это он отвечает: «Дух Святый анафематствовал чрез апостола (Гал 1:8) даже ангелов, вводящих что‑либо новое и чуждое проповеди [евангельской и апостольской]» (RM1). Таким образом, ни личное поведение римских апокрисиариев, ни позиция того или иного папы, ни даже согласие всех поместных Церквей (в лице их предстоятелей) не могли бы изменить убежденности Максима в бо- гохульности запрета на диофелитское исповедание, наложенного Типовом, и на этом основании отказывавшегося вступить в общение с Константинопольской Церковью.
Не менее устойчивым, чем в ситуации давления внешнего авторитета (каковым, как надеялись его обвинители, для Максима явится Рим), Максим показал себя, когда ему стали «давить на совесть». Когда после его слов, что он не верит в неповрежденность священства и таинств Константинопольской Церкви, его обвинители воскликнули: «Так что же? Один ты спасешься, а все погибнут?» Максим ответил: «И мне не дай Бог осудить кого‑либо, что я один спасусь» (RM 6). Этим он дал понять, что у него нет такой горделивой мысли (а значит и упрекнуть его в этом, т. е. воздействовать на него через такой упрек, нельзя). Но он тут же добавил: «Сколько могу, предпочту умереть, чем страх иметь пред совестью за то, что каким‑либо образом преступил веру в Бога». То есть не осуждая на вечную гибель никого (ибо судить других может только Бог), Максим оставался неколебим в своем исповедании, храня совесть чистой пред Богом[238]. Эти два измерения: хранение своей совести и, с другой стороны, понимание того, что спасение каждого — это тайна его личных отношений с Богом, которая остается сокрытой от всякого внешнего суда (в том числе, и суда, вынесенного на основании того, причащается ли человек в Церкви, где нет таинств), были для Максима, очевидно, тесно связаны.
Опираясь на то же убеждение в суверенности каждого в его отношениях с Богом, Максим отверг и обвинение стольничего императора Сергия в том, что он (Максим) призывает людей не вступать в общение с Константинопольской Церковью: «Кто может сказать, что я говорил ему: не имей общения с Церковью византийцев?» На возражение Сергия: «Это самое именно, что ты не имеешь общения, служит великим призывом ко всем, чтобы не иметь общения», Максим, в свою очередь, ответил: «Господин мой! Ничего нет сильнее обличений совести и ничего нет дерзновеннее ее одобрений» (RM 9). Из этого отрывка можно заключить, что Максим не вел никакой «пропаганды», призывая людей не вступать в общение с Константинопольской патриархией на основании ее безблагодатности, но свидетельствовал об истине исключительно своим примером и исповедничеством. То есть он уверенно смог отвергнуть давление на свою совесть, поскольку сам никогда ни на чью совесть не давил.
Наконец, следует упомянуть и о попытке одного из обвинителей, императорского сакеллария, во время второй сессии суда (состоявшейся в следующую субботу) воздействовать на Максима посредством упрека в противоестественной ненависти к своим, т. е. в отсутствии патриотизма: «Почему ты любишь римлян, агреков ненавидишь?» Для Максима, столь много писавшего о бесстрастии, такой упрек в пристрастности был, конечно, неприемлем. Он ответил: «Заповедь имеем не ненавидеть никого: люблю римлян как единоверных, а греков как говорящих на одном языке[239]» (RM 11). Этот ответ не столь прост, как может показаться. Его глубину можно увидеть, если задаться вопросом: что, собственно, значило для Максима любить римлян как единоверных, и что значило любить греков как говорящих на одном языке? На первый вопрос уже дал убедительный ответ Ларше: любовь Максима к Риму была обусловлена его правильным исповеданием, но если Рим предавал истину (а как мы видели, Максим это допускал), то Максим оставался с истиной, а не с Римом[240]. С другой стороны, и под любовью к грекам как «говорящим на одном языке», вероятно, следует понимать не привязанность к тем, кто разделяет с ним культуру и наречие. Греческий был тем языком, на котором Максим свидетельствовал об истине, и эту истину он непосредственно мог возвещать только грекам. Таким образом, как и любовь к римлянам, любовь Максима к грекам была, в его понимании, не безусловной, но опосредованной его любовью к истине.
Итак, защита Максима оказалась безупречной. Его судьям не удалось сломить его, т. е. заставить признать Типос и вступить в общение с имперской Церковью, ни угрозами, ни апелляцией к авторитету, ни воздействием на совесть, ни, наконец, упреком в пристрастности и недостатке любви к ближним.
Убедившись, что они потерпели поражение, обвинители на следующий день (т. е. в воскресенье) «сотвориша совет» (Мк 15:1; см.: RM13), на котором от имени Церкви предложили императору приговорить Максима к ссылке (для того, вероятно, чтобы удалить его хотя бы из Константинополя), что и было исполнено. Но в отличие от папы Мартина, отправленного умирать в Херсон, Максим был отправлен в ссылку в Визию, во Фракии, т. е. не так уж и далеко, поскольку власти, как это видно из дальнейших событий, не оставляли надежды сломить или уговорить его. Расправа над ним, имевшим, как это видно из Изложения прения, в то время еще множество последователей, представлялась, вероятно, еще невыгодной.
Прежде, чем мы перейдем к следующему этапу исповеднического подвига Максима — Диспуту в Визии, обратим внимание на одну необычную деталь в Изложении прения. Объясняя своим обвинителям, почему он не вступает в общение с Византийской Церковью, и говоря в этом контексте о непоследовательности униатов, Максим делает странное, на первый взгляд, заявление: «Они отвергли четыре святых собора через девять составленных в Александрии Глав, и чрез Экфесис, составленный Сергием в этом городе [Константинополе], и чрез изложенный затем в шестом индиктионе Типос…» (RM6). Это утверждение, что исповедания современных Максиму еретиков отвергают четыре Вселенских собора, кажется странным, потому что к тому моменту уже состоялся V Вселенский собор (553 г.) при императоре Юстиниане.
Почему же Максим сказал только о четырех соборах? Конечно, всегда остается вероятность того, что «четыре» здесь просто ошибка переписчика; однако ни в одном из учтенных в критическом изданий Аллен и Нейл списков Изложении прения иного чтения не встречается (да и трудно представить, почему мог бы переписчик в этом контексте спутать пять с четырьмя). Поэтому, оставив эту чисто теоретическую возможность, попытаемся понять, что могло побудить Максима упомянуть только четыре собора.
Он, конечно, не мог не знать, что не только в Константинополе, но и в Риме к тому времени признавали пять Вселенских соборов. О признании V Собора в Риме свидетельствует хотя бы то, что в 18–м анафематизме Латеранского собора говорится о «пяти святых и Вселенских соборах» [241]. Иного трудно было бы ожидать, так как внутри самой Италии Римские папы, в отличие от раскольничьего ланго- бардского патриарха Аквилеи и от участников раскола в Милане, V Собор 553 г. признавали, даже если уклонялись от именования его «Вселенским». Так, папа Григорий I в своем исповедании веры при интронизации (590), хотя и не упоминает этот Собор в одном ряду с четырьмя Вселенскими (что, по справедливому замечанию Мейен- дорфа, является свидетельством желания принизить его значение), все же затем называет его пятым (см.: Meyendorff 1989. Р. 313). Латеранский собор это только подтвердил.
Кроме того, как известно, и сам Максим несколько раз прямо или косвенно в своих писаниях причислял V Собор к Вселенским[242]. Тем более странно выглядит его утверждение о том, что постановления униатов отвергают четыре собора, а не пять. Если, повторим, это не ошибка писца, и не намеренная порча текста (версии, которые нельзя совсем исключить, но едва ли можно рассматривать сколь‑нибудь серьезно), то должно быть какое‑то объяснение этому факту; и такое объяснение мы хотим предложить.
Сразу отметим, что все произведения, в которых Максим включает V Собор в число Вселенских, были написаны либо перед Латеран- ским собором (DsP, ГР 9 и ГР 15), либо сразу после него (ГР 11). Латеранский собор не мог не признать V Собор Вселенским уже потому хотя бы, что Римские папы имели на этот счет долгий спор с участниками расколов — аквилейского и миланского[243]. Признание V Собора Вселенским уже в течение столетия (после этого Собора) объединяло Рим с Константинополем, и непризнание его означало бы практически непреодолимый раскол между Западом и Востоком империи. По той же причине и Максим в период подготовки им Латеранского собора, а также и после, пока еще можно было надеяться на обращение Константинополя посредством Рима, не мог (даже если бы хотел) пойти на непризнание V Собора Вселенским, не обрекая заведомо на неудачу весь проект. К моменту процесса над ним эта причина отпала, однако могли остаться в силе те причины, по которым он мог считать этот Собор не входящим в число Вселенских, отвергнутых современными ему еретиками.
Одной из этих причин могло быть то, что важную роль в подготовке этого Собора сыграл Константинопольский патриарх Мина[244], чье послание[245] папе Вигилию (объявленное, правда, подложным на VI Вселенском соборе[246]) содержало ту самую моноэнергистскую формулу, которая в качестве основного аргумента была использована патриархом Сергием в его переписке с Киром и Гонорием. В отличие от отцов VI Собора, Максим подлинность этого послания не отрицал. Это видно и по его реакции на упоминание послания Мины ъ Диспуте с Пирром [247], и по тому, что он говорит об этой «книжечке» епископу Феодосию уже будучи в ссылке в Визии.
В контексте разговора о легитимности и авторитетности Латеранского собора епископ Феодосий, соглашаясь с доводами Максима, заявляет: «Это так, как говоришь: правота догматов утверждает соборы». Однако тут же добавляет: «Впрочем, разве не принимаешь книгу Мины, в которой он изложил догмат об одной воле и одном действии Христа?» (DsB 4). Смысл возражения, похоже, такой: ты говоришь, что Латеранский собор исповедал истинную веру, осудив моноэнер- гизм; но ведь V Вселенский собор, который все признают, был подготовлен патриархом Миной, почитаемым в Константинополе во святых, а он‑то как раз и является автором моноэнергистской формулы. Максим с этим категорически не соглашается: «Не дай Господь Бог! Вы не принимаете, но отвергаете всех учителей, бывших после святого в Халкидоне собора, боровшихся против мерзостной ереси Севира. И разве я могу принять книгу Мины, явившуюся после<Халкидон- ского>собора, в которой он явно защищает Севира и Аполлинария и Македония и Ария и всякую ересь, и своими догматами обвиняет Собор, а вернее — совершенно отвергает?» (DsB 4).
Из этих слов видно, что Максим считает мерилом православности Собор в Халкидоне, а послание патриарха Мины, как несогласное с ним, отвергает. Из отвержения Максимом этого послания, конечно, не следует, что он считал Собор 553 г. еретическим. Тем не менее, в свете сказанного им о патриархе Мине (о котором известно к тому же, что он умер, будучи отлученным от общения папой Вигилием в ходе ожесточенной полемики, предшествовавшей V Вселенскому собору)[248], делается понятным, почему Максим мог не признавать за этим Собором авторитет Вселенского (т. е. такой же, как у Собора в Халкидоне, и трех бывших до него).
Другой причиной могло быть то, что папу Вигилия принудили принять решения Собора 553 г. силой [249]. То, что для Римской Церкви (в лице ее предстоятеля) этот Собор не был свободным выражением ее веры, могло быть тем более очевидно для Максима, что он мог узнать в этом насилии над нею со стороны Константинополя аналог недавнего насилия над папой Мартином[250].
Кроме того, Максим, стоявший уже на позициях жесткого диофе- литства, т. е. исповедовавший настолько реальные различия природных действий и воль, что их нельзя и помыслить как «одну» (при том, что как «две», напротив, не только можно, но и необходимо), мог относиться с осторожностью к провозглашенному на Соборе 553 г. догмату о том, две природы во Христе различимы «только в созерцании» [251]. Этот Собор мог восприниматься как существующий как бы в двух возможных толкованиях, и сама эта двойственность — до тех пор, пока не победило правильное толкование[252], — могла в глазах Максима делать статус V Собора не таким бесспорным, как четырех предыдущих Вселенских.
Как бы то ни было, в данном случае мы имеем дело со вторым скандальным фактом, касающимся Максима и показывающим, насколько он был свободен от сложившихся оценок. С одной стороны, Латеран- скому собору, собранному вопреки воле императора и без участия восточных патриархов, Максим приписывал авторитет Вселенского, а с другой, признанному в Константинополе и Риме V Вселенскому собору, в определенный момент в таком авторитете отказал.
Впрочем, в свободе Максима, выражавшейся в том, что в своем исповедании он исходил не из принятых (даже им самим когда‑то) формул, но из того, что нужно было сказать для утверждения истины «здесь и сейчас», мы уже не раз убеждались. Перейдем теперь к свидетельству его исповедничества в период первой ссылки.
Итак, Максим был сослан во Фракию. Судя по главному свидетельству об этом периоде, Диспуту в Визии, начало которого описывает события августа 656 г., власти, продержав Максима около года в тяжелых условиях (хотя и сохраняя ему при этом жизнь), внезапно решили попытаться добиться «пряником» того, чего они не добились «кнутом». Наивно было бы полагать, что Максима перевели из Визии в монастырь св. Феодора близ Константинополя, возвратив ему монашеское облачение и даже дав немного денег, исключительно вследствие того, что он смог переспорить посланного к нему патриархом Петром епископа Кесарии Вифинской Феодосия. План воздействовать на Максима сменой гнева на милость, очевидно, был у патриарха и императора с самого начала. Об этом косвенно свидетельствует то, что в конце диспута с Максимом епископ Феодосий дает Максиму (до этого лишенному всего) «несколько посланных ему денег, стихарь [монашеский] и срачицу» (DsB 8), приготовленные, очевидно, заранее.
Разумеется, нет оснований думать, что патриарх Петр дал епископу Феодосию задание проиграть Максиму диспут. Но тот факт, что для посольства к Максиму был выбран человек, который мог сказать: «Богом, имеющим меня судить, свидетельствуюсь, что и тогда, когда составлен был Типос, я говорил и теперь то же самое говорю, что худо был он составлен и во вред многим» (DsB 3), — говорит сам за себя [253]. Церковные и гражданские власти Константинополя явно хотели создать у Максима впечатление, что еще немного, и между ними и Максимом будет полное согласие.
Объяснением изменения тактики властей в отношении Максима может служить не только то, что угрозами они ничего не добились, но и то, что церковно–политическая ситуация во время диспута в Визии была иной, чем во время суда над Максимом. Тогда у властей Константинополя был тот козырь, что с ними вошли в общение апокриси- арин папы Евгения, и можно было надеяться, что он отречется от папы Мартина и примет Типос. Вероятно, так едва и не случилось. Однако, по свидетельству Liber Pontificalis, во время чтения исповедания веры патриарха Петра, привезенного римскими апокрисиариями папе Евгению, римский клир и народ возмутились, и даже прервали литургию, потребовав от папы отказаться от вступления в общение с Константинополем, что он и сделал[254]. Косвенным подтверждением этого является и то, что в Регии, сменив милость на гнев, обвинители Максима грозились уже и папу Римского (т. е. Евгения) уничтожить, как папу Мартина[255].
В богословском отношении Диспут в Визии не представляет ничего нового по сравнению с Диспутом с Пирром и Изложением прения. Отметим лишь несколько моментов, показывающих, каким образом Максим сумел не только не попасться на дипломатические уловки своих гонителей, но даже убедить (хоть и ненадолго) епископа Феодосия в том, что никакого компромисса с ересью быть не может.
Что касается дипломатии, то судя по одному месту из Диспута в Визии, можно предположить, что в этой неблагоприятной для них в церковно–политическом отношении ситуации власти Константинополя взвешивали возможность пойти даже на такую меру, как отмена Типоса. Так, в диспуте был момент, когда епископ Феодосий «подняв голову и устремив взор на авву Максима, сказал: «Мы ручаемся тебе за владыку нашего царя, что если ты войдешь в общение, он похоронит Типос»* (DsB 4). Возможно, конечно, епископ Феодосий хитрил или брал на себя то, за что ручаться не мог; но если он действительно не был сторонником Типоса, то из того, что власти обратились к Максиму посредством такого человека, можно заключить, что они, вероятно, взвешивали возможность отмены Типоса [256].
Максим на это ответил, что самой по себе отмены Типоса было бы недостаточно для того, чтобы он мог вступить в общение с Константинополем, — необходимо, чтобы были приняты анафемы, наложенные Латеранским собором на всех патриархов–еретиков: Сергия, Кира, Пирра и Павла. Только при этом условии можно считать ересь однозначно осужденной[257]. Таким образом, условием вступления в общение для Максима было принятие Константинополем решений Латеранского собора во всем их объеме, а не только в какой‑то части (будь то даже отмена Типоса,).
Но именно это требование анафемы на еретиков было для епископа Феодосия, не говоря о властях Константинополя, наиболее болезненным. Даже после того, как он согласился с Максимом относительно правильности богословия Латерана и исповедал две воли и два действия во Христе, Феодосий признался: «Видит Бог, если бы этот собор не положил анафемы на известных лиц, я более всякого человека принял бы его» (Там же).
Отметим, впрочем, что Максим не брал на себя вынесение последнего решения по вопросу об икономии (домостроительном снисхождении) при присоединении к Церкви еретиков, относя их к компетенции папы Римского, как единственного в данном случае православного первоиерарха. Так, когда епископ Феодосий спросил Максима, может ли быть отменена анафема на умерших епископов–еретиков, если нынешние власти Константинополя исповедуют во Христе две воли и два действия, тот ответил: «Идите, разузнайте, было ли когда что- либо такое, и разрешался ли кто по смерти от обвинения относительно веры<и от объявленного в нем осуждения>, и пусть согласятся и царь, и патриарх подражать снисхождению Бога, и составят один<император>— ходатайственный приказ, а другой<патриарх>— соборное прошение к папе Римскому. И, конечно, если найдется церковный образец, разрешающий это ради правого исповедания веры, я соглашусь с вами в этом» (Там же).
До тех же пор, пока папа Римский не решит вопрос о разрешении от анафемы умерших без покаяния еретиков (при условии, разумеется, что император и патриарх исповедают истинную веру), Максим отказывается вступать в общение с теми, кем «подверженные анафеме лица упоминаются за святым возношением» из страха «осуждения анафемы» (Там же)[258]. Очевидно, Максим имеет в виду то, что причащающийся там, где возносится имя анафематствованного еретика, сам подпадает по ту же анафему (т. е. отлучается от Церкви)[259].
Может возникнуть вопрос: из‑за чего же при том, что епископ Феодосий (говоривший от имени властей Константинополя) готов был отказаться от Типоса и исповедовать диофелитство, он не мог признать анафему на первоиерархов–еретиков? Вероятно, не столько из- за того, что ему была дорога память о Сергии, Пирре, Кире и Павле, сколько из‑за того, что такая анафема ставила бы под вопрос действительность совершенных ими епископских хиротоний, и больше того, позволяла бы сказать: все те, кто возносил столь долго имена еретиков, в Церкви уже не состояли. Именно так, очевидно, оно и были с точки зрения Максима, который отрицал таинства тогдашней Константинопольской Церкви [260]. И это, конечно, труднее всего было признать Константинопольским властям. Они готовы были (по крайней мере, в тот момент) на любые уступки, кроме одной: признать себя не–Церковью.
Впрочем, это нежелание властей Константинополя идти на унижение ради спасения[261] окончательно выяснилось позднее. А пока, сразу после диспута с епископом Феодосием, Максима по приказу властей перевели в монастырь св. Феодора в Регии, близ Константинополя, улучшив условия его содержания, так что казалось, что в отношении к нему произошел перелом[262]. Однако это был всего лишь маневр.
У властей оставалось еще одно средство: пообещать Максиму славу и почет, заверив при этом, что они ни в чем не расходятся с ним в вере. Об этой попытке подойти к Максиму «с лаской», сменившейся, впрочем, тут же, когда он ее отверг, «праведным гневом», рассказывает вторая часть Диспута в Визии (в которой, на самом деле, говорится о прении в Регии).
В отличие от епископа Феодосия, выразившего готовность отказаться от Типоса, теперь власти, возможно, зная уже, что твердые ди- офелиты в лице Максима требуют от них настоящего покаяния, не захотели не только принести это покаяние, но и говорить об отмене Типоса.
Тем не менее в их аргументации, помимо того, что они предложили Максиму славу и почет[263] (чем его, конечно, было не соблазнить), появилось и нечто совершенно новое. После того, как разгневанные отказом Максима принять Типос и вместе с ним славу и почет, патриции избили старца и оплевалй его, а один из них, Епифаний, заявил, что они‑то на самом деле верят, что во Христе две воли и два действия, но при этом понимают, что простому народу в этом разобраться сложно, и в отличие от Максима, снисходят к нему, избегая «тонкости речений»; поэтому в их лице он анафематствует больших, чем он сам, христиан [264].
Итак, если прежде епископ Феодосий был готов отказаться от Типоса даже до того, как согласился, что вера диофелитов правильная, то теперь Максиму говорят: Типос принят исключительно домостроительно, а именно: (1) чтобы не соблазнять простой народ «тончайшими речениями», и (2) ради мира в империи[265]. Вера, на самом деле, у тебя и у нас одна, поэтому, анафематствуя нас, ты грешишь вдвойне: превозношением (над «малыми сими» и нуждами империи) и тем, что анафематствуешь православных[266]. Но Максим и этот довод отверг, заметив, что разрешая исповедовать истину «в сердце» (как сказал патриций Троил), но при этом запрещая ее исповедовать публично, Типос лишает народ освящения, которое совершается исповеданием православной веры, а вовсе не молчанием о ней. Такой ответ Максима как бы возвращает его обвинителям упрек в гордыне[267]: это они, говоря, что простой народ может соблазниться «тончайшими речениями», претендуют на какую‑то исключительность; у Максима же таких претензий нет. При этом Максим дал им понять, что исповедовать истинную веру для него значит не просто ее «не отрицать» (как выразился Епифаний) или «держать в сердце» (как выразился Троил), но отстаивать публично, вплоть до готовности пролить за нее кровь.
Потерпев очередную неудачу, власти отправили Максима в новую ссылку — сначала в Силимврию, а потом в крепость Перверис, бывшую, по свидетельству Изложения прения, в то время «конечной границей римского царства» (RM 13)[268]. Власти пока не решались казнить Максима или отправить на верную смерть как папу Мартина, то ли надеясь еще как‑то сломить его, то ли боясь волнений его сторонников [269].
О годах, проведенных Максимом в ссылке в Силимврии и Перве- рисе, длившейся в общей сложности шесть лет, с 556 г. и вплоть до того момента, когда Максима подвергли второму суду в 662 г., у нас нет почти никаких сведений. Единственное, что дошло до нас от этого и последующего, заключительного, периода жизни Максима, — это два документа, датируемые 658 г. и представляющие (если исходить из того, что известно на сегодня) как бы его последнее слово.
Эти документы включают письмо Максима к его ученику монаху Анастасию[270], датируемое 19 апреля 658 г.[271], и письмо монаха Анастасия к монахам в Кальяри, написанное, видимо, вскоре после письма Максима к нему[272] и связанное с ним тематически[273]. К этим документам примыкают еще два, не вошедшие в издание Аллен и Нейл, но упоминаемые ими и изданные в русском переводе М. Д. Мурето- вым — Свидетельства и Силлогизмы (написанные, вероятно, частично или полностью Анастасием–апокрисиарием в ссылке в Лазике[274]); в них кратко характеризуются и опровергаются все ереси униатов, включая самую последнюю.
Все эти документы (первые два по преимуществу, а остальные — наряду с опровержением других фаз развития ереси) касаются выдвинутой Константинопольским патриархом Петром богословской формулы, на основе которой Рим в лице папы Виталиана (июнь 657- 672), сменившего Евгения, восстановил евхаристическое общение с Константинополем. Таким образом, на земле не осталось ни одной поместной Церкви, к которой Максим мог бы принадлежать, оставаясь вне общения с Константинопольским патриархатом. Об этом и пришли сообщить ему, находящемуся в заключении в Перверисе, 18 апреля 658 г. эмиссары патриарха Петра[275].
В письме к Анастасию Максим передает суть разговора, произошедшего между ним и посланцами патриарха, а Анастасий в письме к монахам в Кальяри[276] молит оставшихся верными православию на Западе повлиять на Римский престол, чтобы он изменил свою позицию, а также объясняет, почему вероисповедание Константинополя и в новой его редакции остается неприемлемым.
Итак, в чем же состояло это исповедание, принять которое согласился папа Виталиан и отказался Максим, а также его ученики? К сожалению, дошедшие до нас сведения о нем отрывочны и отчасти противоречивы. Послание патриарха Петра папе Виталиану [277]°, хотя и было представлено на VI Вселенском соборе[278], в его деяния не вошло, и вообще не дошло до нас[279]. В приведенном в деяниях VI Собора послании папы Агафона императору Константину Погонату среди менявшихся формул Константинопольской ереси приводится и та, что исповедал Петр в послании «к блаженной памяти папе Виталиану», признав «и одно и два хотения, и одно и два действия в домостроительстве воплощения… Иисуса Христа» (Деян. Т. IV. С. 51).
Письмо Максима монаху Анастасию дает несколько более ясное представление о содержании этого исповедания. На вопрос Максима, каково условие, на котором состоялось единение всех Церквей, эмиссары Петра приводят не только ту же формулу, что папа Агафон: «два и одно», но и что‑то вроде ее обоснования: «Два действия, говорим, по причине различия и одно по причине единения» (Там же).
Обратим внимание, что здесь речь прямо идет только о действии, но не о воле. Это не значит, что патриарх Петр не мог подразумевать под действием (энергией) в числе прочего и волю[280]. Но «последнее слово» Максима в любом случае касается именно действия[281], и это не случайно.
Вспомним, что узловым вопросом христологической полемики для Максима с самого момента его вступления в нее было истолкование «Богомужнего действия» Ареопагита. Теперь, спустя 25 лет после заключения Киром моноэнергистской унии, вопрос толкования «Богомужнего действия» по–прежнему оставался на переднем плане. Об этом свидетельствует, например, письмо Анастасия–монаха в Кальяри: «Богоглаголивый Дионисий, предвидя сие, не назвал ее единой, но сказал, что Он «жительствовал среди нас неким новым богомужним действием», давая понять, что одна [природа] не отделена от другой, но обе естественным образом объединены между собой одна через другую, предоставленные во утверждение того, из чего и в чем и чем Он являлся» (EpCal 4).
Тем не менее формула Петра не была просто повторением моноэнергистской формулы Кира. Как мы видим, эта формула содержала эксплицитное исповедание двух действий (и воль) во Христе, и таким образом оказывалась — формально во всяком случае — ближе предшествоваших ей «платформ» Константинополя к диоэнергизму (и диофелитству). Без такого эксплицитного исповедания диоэнер- гизма патриарх Петр едва ли мог надеяться на то, что его послание будет принято в Риме. Вместе с тем, он не хотел отказаться и от привычного моноэнергизма. В результате получилась по содержанию отнюдь не новая, а восходящая к св. Анастасию Антиохийскому, как его понимал в 640–642 гг. сам Максим, формула: «два и одно» [282].
Однако в ряду сменявших друг друга официальных формул униатов то, что предложил патриарх Петр, выглядит оригинальным. В самом деле, прежде в Псифосе и Экфесисе запрещалось исповедовать два действия и воли, теперь же патриарх Петр не запрещал, а исповедовал два природные действия, но при этом исповедовал и одно (очевидно, «Богомужнее»). То есть, не отменяя установленного Типосом запрета: ни «не одно» (действие), ни «не два» [283], Петр выдал противоположную по форме[284], но по смыслу совпадающую формулу: «и одно, и два» [285].
Впрочем, если вернуться к разговору Максима с эмиссарами патриарха Петра, то даже если Максим догадывался, какой смысл вкладывает в свою формулу («два по причине различия и одно по причине единения») патриарх Петр, кажущееся соответствие этой формулы той позиции, которую занимал в 640–642 гг., защищая унитарные выражения, сам Максим, едва ли могло им остаться незамеченным. Отвержение теперь Максимом этой формулы лишь на основании ее унитарности сделало бы его уязвимым для обвинений в непоследовательности. Поэтому прежде, чем произнести последнее, решающее его судьбу, слово, Максим мог пожелать, чтобы пришедшие к нему высказались определеннее, и таким образом совпадение или несовпадение их и его позиции (хотя бы и прошлой, но от которой он не отрекался) стало явным. И действительно, как мы узнаем из письма Максима Анастасию–монаху, услышав ответ эмиссаров, Максим не отверг их формулу сразу, а задал еще один вопрос, как бы испытывая их. Объяснить это можно тем, что он имел в виду какой‑то смысл, в котором формула патриарха Петра могла бы быть понята православно.
Такой смысл, — который можно было бы придать формуле патриарха Петра, — Максим мог усмотреть в известных ему православных толкованиях формулы Ареопагита. Это, во–первых, толкование святого патриарха Софрония Иерусалимского: «Из [действий Христа] одни Богоприличны, другие, напротив, человекоприличны, [третьи же] занимают место между [ними], имея [в себе] Богоприличное и человекоприличное в тождестве. Мы утверждаем, что именно в этом [последнем] смысле говорится и об общем [van: новом] Богомужнем действии» (PG 87 3177В–С)[286]. В своем толковании св. Софроний по всей вероятности следуют наиболее раннему из известных нам толкований этого выражения Ареопагита, содержащемуся в последней схолии к его Посланию 4 (эту схолию, принадлежащую Иоанну Скифопольскому, Максим тоже, вероятно, знал): «… только смешанную энергию он [Дионисий] назвал «Богомужней». Ибо только как Бог Он действовал, когда на расстоянии исцелил сына сотника, а только как человек, хотя и был Богом, когда ел и скорбел. Смешанным же образом Он совершал чудеса, помазанием сотворяя слепым глаза и прикосновением останавливая кровотечение» [287] (Ер 4, схол. 9). Итак, и патриарх Софроний, и Иоанн Скифопольский говорят, что Христос иногда действовал только как Бог, иногда только как человек, а иногда «Богомужне»[288]. Формула патриарха Петра («два и одно») могла бы быть понята в таком смысле.
Во–вторых, сам Максим в Трудностях к Фоме 5, давая трактовку «Богомужнему действию» Ареопагита, говорил о двух родах этого действия, в одном из которых Божественное действие проявлялось через человеческую природу в чудотворениях, что в своих произведениях 641–642 гг. он и описал как сращенность и единенность в одно действие двух природных — Божественного и человеческого. Но в тех же Трудностях к Фоме 5 Максим говорил и о втором роде «Богомужнего действия», соответствующем Его вольным страданиям. В рамках такого толкования формулы Ареопагита получалось, что «Богомужних действий» во Христе два, одно из которых составляют два природных, сращенных в одно, а другое — человеческое страдание, претерпеваемое Им по–Божески. Унитарное выражение в формуле патриарха Петра могло бы быть понято как относящееся лишь к первому из так понимаемых двух «Богомужних действий».
В любом из этих двух случаев формула патриарха Петра рассматривалась бы как интерпретация формулы Ареопагита. Свой дополнительный вопрос Максим мог задать для того, чтобы совпадение или несовпадение этой интерпретации с названными православными стало явным и патриарх Петр (в лице его эмиссаров) был обличен или оправдан от своих же слов (Мф 12:37). И действительно, вопрос, заданный Максимом: «Вы говорите, что два [природных действия] стали одним за счет единения, или кроме этих [двух есть еще] другое?»[289] (ЕрМ) позволяет сразу выяснить: 1) не идет ли у Петра речь помимо двух природных еще о третьем, «Богомужнем», действии, которое тогда можно было бы понять в смысле Послания Софрония (* схолии Иоанна Скифопольского), и 2) нельзя ли понять формулу Петра в смысле наличия во Христе помимо «сращенного» действия двух природных, еще и человеческого действия–страдания, как это понимал сам Максим в Трудностях к Фоме 5[290].
Ответ эмиссаров не оставляет сомнений: «Нет [, никакого другого нет], но два [природных действия стали] — одним, по причине единения» (ЕрМ). Итак, речь идет о том, что два природных действия во Христе образуют одно, и никакого другого, кроме этого двойного действия, в Нем нет[291].
Убедившись, что за новым исповеданием патриарха Петра не стоит чего‑либо принципиально отличного от понимания Киром формулы Ареопагита (как у св. Софрония/Иоанна Скифопольского или самого Максима в Трудностях к Фоме 5), и что Петр, следовательно, не только по форме (как Максим в 640–642 гг.), но и по существу противоречит Латерану, Максим переходит к обличению этого нового исповедания с позиции безальтернативного диоэнергизма, которую он занял после 643 г., т. е. отвергая с порога возможность рассматривать два природных действия как одно: «Если в одно сольем два [действия] по причине единения, и опять на два разделим по причине различия, то ни единства не будет уже, ни двойства действий, так как они всегда будут уничтожаться друг другом и делать бездейственным Того, Кому присущи природно, и совсем несуществующим, ибо что не имеет от природы неотъемлемого и никакому образу изменения не подлежащего движения, то, по учению отцов, лишено всякой сущности как не имеющее существенно характеризующего его действия» (ЕрМ).
Итак, Максим утверждает, что «два» не могут быть одним, не переставая быть двумя, как и «одно» не может быть двумя, не переставая быть одним, т. е. что из нового исповедания патрарха Петра следует: «ни два, ни одно». Таким образом, в своем последнем дошедшем до нас слове Максим занимает ту же «недиалектическую» позицию, что и в Диспуте с Пирром. Мы показали, однако, что он это делает только после проверки собеседников, т. е., вероятно, применяясь к ним; в произведениях же 640–642 гг., напротив, вместе с унитарными формулами отцов принимает и представление об одном действии Христа, сращенном из двух природных. Нет оснований полагать, что Максим и для самого себя теперь отверг эту разрабатывавшуюся им начиная с 633 г. христологическую парадигму. Поэтому уместен вопрос о совместимости с нею формулы патриарха Петра.
Разбирая ТР 20, 7 и 8, мы пришли к выводу, что «одно» действие, сращенное из двух природных, о котором идет речь в этих произведениях, соответствует «Богомужнему» действию, которым, согласно Трудностям к Фоме 5, Христос совершал чудотворения, как, например, хождение по воде, при котором человеческое действие (хождение) производилось способом, возможным лишь для Бога, или исцеление прикосновением, при котором то, что возможно лишь для Бога производилось посредством человеческого действия. Сам Ареопагит под «Богомужним действием», похоже, имел в виду только такие случаи. Однако Максим в тех же Трудностях к Фоме 5 говорит (очевидно, следуя Евангелию) и о другом роде Богомужнего действия, выражающемся в том, что Христос не по необходимости, а свободно, т. е. по Своей Божественной воле давал нашей природе в Себе претерпевать то, что мы претерпеваем по необходимости. Согласие с формулой патриарха Петра означало бы в рамках этой парадигмы забвение этих вольных страданий за нас Спасителя. Именно это, мы полагаем, было тем глубинным основанием, на котором Максим отверг формулу патриарха Петра. «Последнее слово» Максима, таким образом, было, по сути, исповеданием вольных страданий Христа, что подтверждает Предание, говоря в каноне службы прп. Максиму, что он и его ученики «тремя телами, но в одной душе единомысленно противостали… злостно отнимающим у Христа страдания и двойное действие[292]» [293].
В «последнем слове» Максима нашла выражение и его экклесио- логическая позиция. Напомним, что еще в Изложении прения ему был задан вопрос о том, что он будет делать, если римляне соединятся со «здешними». Тогда он ответил, что «Дух Святый анафематствовал чрез апостола (Гал 1:8) даже ангелов, вводящих что‑либо новое и чуждое проповеди (xfjpuYlicc) [евангельской и апостольской]» (RM 7), т. е. поставил верность Евангелию, каким его проповедали апостолы (их «керигме»), выше всех авторитетов, а искажение этой проповеди — основанием для анафемы на такое исповедание. Теперь эмиссары патриарха Петра уже прямо бросили Максиму вызов, давая понять, что отказываясь от общения с какой‑либо Церковью на земле, он тем самым отлучает себя вообще от Церкви[294]. В ответ на их угрозу: «Если ты, как говоришь, принадлежишь к кафолической Церкви, то соединись, чтобы вводя в жизнь новый и странный путь, не подвергся тому, чего не ожидаешь», Максим произнес свои знаменитые слова: «Бог всяческих объявил Кафолической Церковью правое и спасительное исповедание веры в Него, назвав блаженным Петра за то, что он исповедал Его (Мф 16:18)» (ЕрМ). Таким образом, Максим объявил основанием пребывания в Церкви правильное и спасительное исповедание, без которого церковная организация (а следовательно, и принадлежность к ней) ничего не значит. Именно поэтому он не стал отвергать единение Рима с Константинополем на основании уже самого его факта, и даже не стал спрашивать относительно отмены Типоса или анафематствования еретиков, но задал вопрос об исповедании, на основе которого произошло воссоединение, прибавив, что, если «это сделано хорошо (хаХшд)», он «не будет отчуждаться» (ЕрМ)[295].
Убедившись же в том, что исповедание патриарха Петра остается еретическим, т. е. искажающим Евангелие, и опровергнув его, Максим прибавил: «…я не могу говорить и не научен от святых отцов исповедовать это. И что угодно вам, обладающим властью, делайте» (ЕрМ). В ответ он услышал угрозу, которая по замыслу произнесших ее должна была показаться ему страшнее смертного приговора (составлявшего лишь часть ее): «Угодно владыке [царю] и патриарху по приказанию папы Римского предать тебя анафеме, если ты не послушаешься, и подвергнуть определенной ими смерти». Тяжесть этих слов должна была состоять, конечно, не в смертном приговоре, к которому, как, наверное, догадывались гонители Максима, он был давно готов, и даже не в анафеме со стороны патриарха Константинополя (под которую он сам себя ставил, тем, что не вступал в общение с ним), а в том, что, как уверяли эмиссары патриарха Петра, эта анафема исходила от престола Рима, т. е. единственного из «пентархии» престолов, до сих пор признававшегося Максимом православным.
Мы не знаем, солгали ли эмиссары патриарха Петра Максиму, т. е. действительно ли папа Виталиан велел в случае непослушания Максима предать его анафеме[296]. Но несомненно, что то исповедание, которое Максим отверг как ересь, папа Виталиан принял, и Максиму мог причинить скорбь тот факт, что Рим принял еретическое исповедание Константинополя.
Это видно из того, что по просьбе Максима его ученик Анастасий- монах писал монахам в Кальяри. Впрочем, как следует из того же письма, Максим и его ученики надеялись, что как и во времена папы Евгения давление верных православию в Риме на папу может переломить ситуацию; поэтому, вероятно, лично папа Виталиан в этом письме в ереси не обвиняется: «Те же, кто… не желает исправить свою речь в соответствии с учением [пророков и отцов], вынудили даже апокрисиариев древнейшего Рима согласиться с их сектой, дабы они провозглашали одну сверх двух, т. е. три воли и действия в одном и том же Господе.<…>Итак, поскольку из‑за этих событий дело всей вселенской и апостольской Церкви оказалось в великой опасности, ради Нее молим мы вас, возлюбленные братия, да не презрите вы Ее, в опасности находящуюся, но да поможете Ей, страждущей, в годину бури, памятуя, что во дни мучений рождается любовь, та, что в Духе Святом, и [молим] прийти, если возможно, как можно скорее, как бы для иного дела к богобоязненным и надежным, скале подобным, мужам древнейшего Рима, которые вместе с вами всегда суть защитники наши и за истину горячие борцы, и молить их с плачем и рыданиями за всех христиан, за коих и получат они от Господа награду, если сохранят веру православную ради всех христиан и себя ради [чистой] от новоизобретенных измышлений, и ничего не примут и не одобрят кроме нее, большее ли ее, меньшее ли — ничего, кроме того, что установлено святыми отцами и Соборами (EpCal 5)[297].
Этот отрывок уже был проанализирован Ж. — К. Ларше[298], который справедливо отметил, что Максим, называя Рим последним оплотом веры, говорит не о папе, а о «мужах Древнего Рима», выражая надежду на влияние на папу клира и народа, т. е. соборного голоса Римской Церкви, как и на влияние монахов Кальяри, к которым пишет Анастасий, и всех православных на Западе.
Нам еще предстоит говорить о папе Виталиане и о ситуации на Западе после достижения согласия между Римом и Константинополем. Пока же вернемся к «последнему слову» Максима.
Услышав приговор, какой от имени всех земных и церковных властей был ему вынесен, Максим ответил эмиссарам Петра: «Пусть исполнится то, что прежде всякого века определено обо мне Богом и принесет Ему славу, определенную прежде всякого века». В этой последней фразе Максима, обращенной к миру, в сжатой форме содержится учение, разработанное им в Трудностях к Иоанну и ряде других произведений о том, что у Бога есть предвечный промысел о каждом человеке[299], и что если человек живет в соответствии с волей Божией, то этот промысел Бога о человеке исполняется, и происходит совершенное единение человека с Богом, и Бог прославляется во Своих святых[300]. Кроме этих последних слов, обращенных к миру, Максим добавил в письме к Анастасию и слово, обращенное к Церкви: «И чтобы известить тебя и побудить к усиленным молитвам и прошениям к Богу, я сделал известным тебе то, что было [тогда мне] объявлено, причем прошу тебя, ради той же причины [цели], поставить это в известность господину 0iio и тамошним с ним находящимся нашим святым отцам» [301]. Это уже совсем последние слова Максима, обращенные к оставшимся верными христианам, которых он просит о молитве.
Вполне возможно, что обращенная к Анастасию просьба Максима поставить обо всем в известность каких‑то близких им «святых отцов» и была исполнена Анастасием в послании к монахам в Кальяри. Об этом косвенно свидетельствует и приписка к посланию Максима, приведенная в издании Аллен и Нейл, где говорится (как и в послании Анастасия к монахам в Кальяри) о необходимости молиться за Церковь, «когда Она решительно от всех терпит гонения», и за тех, кто претерпевает гонения за Нее. Возможно, эта приписка была сделана уже получателем письма Анастасия в Кальяри или кем‑то еще из верных на Западе (так как она сделана по–латыни, хотя письмо Максима написано по–гречески). В ней же выражается надежда, что «семя благочестия» сохранится, по крайней мере, в Риме по обетованию, данному Христом апостолу Петру (Мф 16:18; Лк 22:32). Впрочем, нельзя быть совершенно уверенным, что это не поздняя вставка, сделанная во времена утверждения Римской супрематии и претензий пап на непогрешимость в вере (которые, как мы убедились[302], исторически не подтверждаются).
Кроме разобранного выше прения Максима с эмиссарами патриарха Петра о его пребывании в ссылке в Перверисе почти ничего не известно[303]. Остается загадкой и то, почему угроза анафемы и смертного приговора за непослушание, прозвучавшая из уст эмиссаров патриарха Петра уже в 658 г., была приведена в исполнение (разве что смерть заменили увечиями и ссылкой) лишь в 662 г.
Судя по версии, изложенной в последних параграфах Диспута в Визии, в 662 г. анафематствованы были не только Максим и два его ученика, т. е. Анастасий–апокрисиарий и Анастасий–монах, но и вообще все, кто исповедовал безальтернативный диоэнергизм и/или дио- фелитство, включая патриарха Софрония и папу Мартина (который до этого был осужден только как политический преступник и лишь теперь, посмертно, был анафематствован за веру) [304]. Кроме этого свидетельства, мы имеем и другое, принадлежащее монофелиту Макарию Антиохийскому, который на VI Вселенском соборе напомнил византийским епископам о «бывшем здесь по божественному повелению… отца [нынешнего] государя святом собрании (cruvdGpoiois)»[305] под председательством патриархов Константинополя (Петра) и Антиохии (Македония), а также местоблюстителя патриарха Александрии (Феодора)[306], «в присутствии местных (ёубгщоъутсоу)… епископов и священного синклита» (т. е. Сената)[307]. Девреесс, произведший сравнительное исследование греческих рецензий жития Максима[308], предположил, что самая ранняя из них должна была содержать полный отчет об этом соборе, краткий рассказ о котором содержится в дошедших до нас рецензиях греческого жития (в той его части, которая примыкает к Диспуту в Визии). Такой подробный отчет на греческом до нас не дошел; нет его и в составе сирийского Псогоса. Но он сохранился в составе грузинского жития Максима. Недавно Лела Хоперия[309] высказала гипотезу о том, что этот отчет является переводом с так называемой 5–й греческой, ныне утраченной, рецензии его жития и таким образом представляет ценность как источник об этом соборе[310]. Анахронизмы в этой грузинской версии (например, то, что Максим в ней представлен исповедаю- щим почитание икон и мощей святых[311]) объясняются, как сообщила нам Л. Хоперия в частной переписке, вставкими, сделанными в XI в. переводчиком 5–й рецензии греческого жития на грузинский, Евфи- мием Афонским.
Итак, если собор 662 г. действительно анафематствовал не только противников Типоса — Максима и двух Анастасиев, но и всех вообще «жестких» диофелитов и диоэнергистов, включая даже патриарха Со- фрония Иерусалимского, бывшего в общении с почитавшимися в мо- нофелитских кругах патрархом Сергием Константинопольским и папой Гонорием, то этот собор был апогеем непримиримости Константинополя в отношении противников. Чем могла быть мотивирована такая жесткость в 662 г., когда уже даже Рим в лице папы Виталиана был в общении с Константинопольской Церковью, сказать трудно.
Впрочем, Макарий Антиохийский в отличие от автора Диспута в Визии об анафеме на патриарха Софрония и папу Мартина не сообщает, а говорит лишь об осуждении собором Максима «вместе с его нечестивыми учениками». Поэтому вполне достоверными можно считать лишь сведения об осуждении Максима и его ближайших учеников, Анастасия–апокрисиария и Анастасия–монаха, т. е. что собором епископов они были анафематствованы и преданы светской власти для наказания, определенного тем же собором: Максиму (которому было тогда уже около восьмидесяти лет) и Анастасию–апокрисиарию вырвали язык и отрубили кисти правой руки. Этим заменили смертную казнь. Затем их выставили на позор, провели, окровавленных и изувеченных, по всему Константинополю, а затем сослали «для покаяния» в пожизненную ссылку, под постоянной стражей, на Кавказ, в Лазику[312].
Публичное наказание Максима и его учеников, вероятно, имело целью устрашить оставшихся «инакомылящих» в Византии, а заодно и вообще всех подданных. То, что угроза Максиму была приведена в исполнение не сразу в 658, а только в 662 г., можно объяснить тем, что к этому времени число его сторонников значительно уменьшилось из‑за того, что папа Римский признал Константинополь, и их можно было уже не опасаться, но не мешало припугнуть. М. Д. Муре- тов, однако, выдвигает в качестве объяснения гипотезу прямо противоположную: «Влияние св. Максима было так велико и православие в народе так сильно, что по прошествии некоторого времени (около 662 г.) учитель и ученики опять вызываются в Константинополь на новые увещевания и последний суд»[313].
Могли быть и другие обусловившие этот факт причины. Известно, что император Констант II, после того, как зверски убил (660) собственного брата, уже насильственно посвященного в духовный сан, вызывал у константинопольцев негодование и ужас, что побудило императора покинуть столицу и переселиться в 662—663 гг. в Италию[314]. Планируя этот переезд, Констант мог быть озабочен тем, чтобы лишить сочувствующие диофелитству элементы в высших эшелонах Византии (к ним принадлежал, например, Плутин, отец Феодора и Евпрепия: см. Сотт 6) потенциального центра их кристаллизации в политическую оппозицию.
Осуждение Максима и его учеников могло быть просто очередным актом устрашения недовольных. Как бы то ни было, единодушие с императором церковные власти Константинополя проявили «не на страх, а на совесть». В формулировке приговора Максиму и его ученикам прорывается даже чувство мести за обиду, которую они нанесли власть имущим в Константинополе, отказавшись от церковного общения с ними и обвинив их в ереси[315]. В народе приговор Максиму заметной реакции не вызвал[316]. Рим был в общении с Константинополем, и никакого отклика на суд над исповедниками веры, провозглашенной Латераном, со стороны папы Виталиана и его клира, насколько мы знаем, не было[317].
О жизни Максима Исповедника и его учеников в ссылке, их кончине и чудесах, совершавшихся еще при жизни святого, а затем на его могиле, известно из дошедших до нас свидетельств современников, которые мы здесь пересказывать не будем[318].
Скончался Максим в крепости Схимарис 13 августа 662 г.; его ученик Анастасий–монах — незадолго до этого, 22 или 24 июня того же года; Анастасий–апокрисиарий, пережив их на четыре года и оставив ряд важных свидетельств[319], умер 11 октября 666 г.[320] В это время империей еще правил Констант, который переселился на Сицилию, где жил в Сиракузах, пока в 668 г. его не убил в бане сын того самого патриция Троила, который дважды выступал обвинителем Максима[321].
Закончить рассказ о подвиге Максима Исповедника и его борьбе с ересью монофелитства хотелось бы словами Ж. — К. Ларше: «В 680 г. VI Вселенский собор (Константинопольский III) реабилитирует его (Максима) и канонизирует его учение о двух волях и двух энергиях Христа»[322]. Хотелось бы. Но, к сожалению, для этого нет оснований. В Деяниях VI Собора о реабилитации Максима речи нет. Нет в них и хотя бы какого‑нибудь положительного упоминания о нем (не говоря уже о прославлении)[323]. Было ли, как принято считать, канонизированное на Соборе диофелитство в точности учением Максима[324] — вопрос, требующий дальнейшего исследования[325].
III. Шестой Вселенский Собор и дело Максима
В составе Собора, созванного в Константинополе в 680–681 гг. по инициативе императора Константина Погоната, при поддержке папы Агафона, а также всего западного и византийского епископата можно выделить по меньшей мере четыре силы: 1) светская власть в лице императора и его представителей, 2) Рим в лице легатов папы, 3) византийские церковные иерархи, которые примкнули на Соборе к исповеданию Агафона, и 4) те, кто, как монофелит Макарий Антиохийский, не приняв исповедания Рима, были анафематствованы и оказались вне Церкви.
Для каждой из этих сил был характерен свой взгляд на историю Церкви в период монофелитских споров, свои интересы и свои богословские и экклесиологические позиции. Мы постараемся кратко представить каждую из них.
VI Собор стал настоящим триумфом Константина Погоната. Уже во время восьмого заседания (всего их было 18) отцы Собора провозгласили ему «многая лета», наименовали новым Константином Великим, защитником православия и примирителем. Причем ироизош–ло это сразу после того, как по повелению императора в диптихах[326] Константинопольской Церкви было восстановлено имя папы Витали- ана[327], которое было оттуда вычеркнуто незадолго до созыва Собора.
Имя Виталиана было дорого Константину потому, что не кто иной, как папа Виталиан поддержал его в критический момент, когда в 668 г. в Сиракузах был убит отец Константина, император Констант, и на престол претендовал армянин Мизизий. Свою признательность Ви- талиану Константин особо отметил в послании от 11 сентября 678 г. предшественнику Агафона, папе Домну, где впервые высказал идею о необходимости устранения существующего церковного раскола.
(О том, каким образом после возобновления общения Рима с Константинополем при папе Виталиане вновь возникло разделение, мы будем говорить особо[328]. Факт тот, что на момент написания императором послания папе Домну общения Церквей не было).
Итак, в письме Домну император писал, что воспротивился вынесению имени папы Виталиана из диптихов Константинопольской Церкви (впоследствии его все же оттуда убрали и вернули лишь на VI Собор) «ради оказанной Виталианом при жизни любви к нам, во время восстания наших гонителей». Впрочем, это был лишь второй из приведенных им мотивов. Первым же был другой: «…потому что сохраняем полное равенство и считаем тех и других [т. е. и пап римских и константинопольских патриархов] православными» (Деян. Т. IV. С. 14).
Итак, в течение какого‑то времени до Собора император еще считал обе стороны православными, и выступая их примирителем, выражал надежду на то, что путем богословской дискуссии (созыв Собора предполагался в будущем, но пока считался неблаговременным) можно будет устранить разделение, возникшее между двумя Церквями, и состоящее в «бесконечном споре из‑за пустых тонкостей» (Там же. С. 12).
В начале послания папе Домну Константин еще оправдывает политику Типоса, указывая на то, что «из частного прения не только не может произойти согласия относительно спорного предмета, но зло только увеличится» (Там же. С. 11). Однако, приглашая представителей Запада к богословской дискуссии с иерархами в Константинополе и гарантируя им безопасность, он тем самым уже фактически приостанавливал действие Типоса — правда пока только в пределах дискуссии, которая должна была стать не частным прением, а официальным собеседованием под покровительством императора, бравшего на себя посреднические функции.
Император сообщал папе Домну, что ему удалось уговорить двух патриархов (Константинопольского Феодора и Антиохийского Макария), настаивавших на вынесении из диптихов имени Виталиана[329], не вычеркивать его с условием, что папа в ближайшее время пришлет своих представителей для богословской дискуссии (Там же. С. 14).
Как мы видим, имя папы Виталиана было знаковым с самого начала подготовки VI Вселенского собора. Из тех же деяний Собора[330] мы узнаем, что промедление Рима с отправкой делегации (длившееся два года, пока Рим готовил ответ на письмо императора папе Домну) позволило патриархам Константинополя и Антиохии все же настоять на том, чтобы папу Виталиана из диптихов исключили. Когда же Собор начался, то сразу после того, как большинство константинопольского епископата на вопрос императора, согласны ли они с вероисповеданием папы Агафона, ответили утвердительно, имя папы Виталиана было в диптихи возвращено, и императору Константину, как и папе Агафону, а после них и патриарху Константинопольскому Георгию, предложившему императору вернуть в диптихи Виталиана, отцы Собора провозгласили «многая лета», что было первым символическим актом примирения Церквей, важную роль в котором, несомненно, сыграл Константин Погонат.
По ходу Собора, и особенно с его окончанием, изменилась и оценка императором Константином состояния Церквей. В послании папе Домну, как мы видели, Константин выражал мнение, что и Римская, и Византийская Церковь православны, и что не нужно отдавать предпочтение ни одной из них, ибо раскол есть результат недоразумения и дьявольских козней. После Собора, в послании к сменившему Агафона папе Льву император выражает несколько иной взгляд. Он не говорит отдельно о Римской Церкви и Византийской, но говорит о «болезни», которая «одержала Церкви Божии» в целом, исцелению которой и призван был способствовать собранный им Собор. О том, что «болезнью» болели только какие‑то одни Церкви, а другие — нет, у императора речи нет. Сама эта болезнь характеризуется Константином как привившаяся к Церквам ересь. Это видно из того, как она описывается в императорском Послании святому Собору апостольского престола в Риме: «Иерархи сделались ересиархами и вместо мира возвещали народу распрю, сеяли на церковной ниве вместо пшеницы плевелы, вино мешали с водою и поили ближнего мутной смесью, волк принимался за ягненка, ягненок за волка, ложь считалась истиною, и истина ложью. Перепутались все дела Церкви» (Там же. С. 258).
Здесь опять не уточняется, о какой Церкви идет речь. Ясно, что осуждение на VI Соборе папы Гонория способствовало такому неопределенному взгляду, не сосредоточенному на особенностях состояния Римской и Византийской Церквей накануне VI Собора.
Впрочем, император не переставал говорить о важности присланного Собору папой Агафоном послания, содержавшего, как определил Собор, сличая это послание с учением святых отцов и Вселенских соборов, правильное апостольское учение, и потому принятое «как голос самого божественного [апостола] Петра» (Там же).
Что касается «волков», которые принимались за «агнцев», то Эдикт императора, изданный по окончании Собора, называет их поименно; это еретики, осужденные Собором, — как уже скончавшиеся: Феодор Фаранский, Сергий, Кир, Пирр, Павел, Петр и папа Гонорий, так и еще здравствующие: в первую очередь, Макарий Антиохийский и его ученик Стефан[331]. Никого из исповедников православия — т. е. «агнцев», которых принимали за «волков» — император, однако, не упоминает.
Итак, император достиг всех целей, какие только мог ставить, созывая Собор: произошло примирение Церквей империи, его авторитет как защитника православия возрос. Из уст отцов Собора император услышал: «Ты утвердил православие» (Там же. С. 231), при этом ничего, относящегося к политике в отношении Церкви ни самого императора Константина Погоната, который не отменял Типос как минимум десять лет, ни его отца Константа, гонителя святых, ни кого‑либо из Ираклидов, осуждено не было. Хотя Собор вскользь и признал один раз, что император «был увлечен на ложный путь» (впрочем, не уточняя, на какой именно), но возложил всю ответственность за это на Макария Антиохийского[332]. Авторитету династии вред нанесен не был; личная власть императора, напротив, была сильно укреплена.
Понятно, что упоминание дела Максима достижению этих целей могло бы помешать; поэтому ничего удивительного, что император, проявлявший такую заботу об имени папы Виталиана, ни о папе Мартине, ни о Максиме и его учениках, ни вообще о ком‑либо из претерпевших гонения исповедников православия даже не упоминает.
Политических потерь Константинополю возращение к православию не принесло. Все области распространения монофизитства, с которыми империя по политическим мотивам вступала в унию, были для империи уже и так потеряны[333]. От примирения с Римом Константинополь во внешнеполитическом отношении ничего не терял, а только обретал мир внутри империи.
Накануне Собора папа Агафон в своем послании умолял императора Константина о «даровании безнаказанного слова и свободного права всякому желающему говорить и защищать свою веру, которую он содержит и исповедует, дабы все ясно видели, что никакой страх, никакая власть… не отвращали и не полагали препятствия желающему говорить за истину кафолической и апостольской веры» (Там же. С. 55), и император даровал такое право на время Собора, гарантировав, в частности, неприкосновенность римских легатов. Однако после Собора он издал Эдикт, в котором под теми же самыми угрозами наказания, которые в Типосе воспрещали споры о вере, запрещал исповедовать какую‑либо иную веру, чем исповеданную Собором.
VI Вселенский собор был триумфом папы Агафона. Римские легаты прибыли на Собор во всеоружии. В течение двух лет после приглашения императора папе Домну вступить в богословское собеседование, Рим тщательно готовился к нему. По всему Западу были проведены соборы, подтверждающие диофелитское исповедание; так что легаты, посланные в Константинополь, представляли не только папу Агафона, но и весь, так сказать, «соборный разум» Запада. Важнейшими документами, представленными ими VI Собору, были Послание папы Агафона (императору) и Послание Агафона и Римского собора 125 епископов (тоже адресованное императору). Мы не будем здесь углубляться во все детали этих посланий, отметим лишь то, что имеет отношение к нашей теме.
Лейтмотивом Послания папы Агафона, помимо собственно исповедания во Христе «как двух естеств, так и двух естественных хотений и действий» (Деян. Т. IV. С. 34), является тезис, что «апостольская Церковь [т. е. Рим] никогда не уклонялась от пути истины ни в какое заблуждение» (Там же. С. 34)[334]. Ссылаясь на обетование, данное Христом апостолу Петру, папа, хотя и называет его «заповедью», утверждает, что ее «всегда верно исполняли апостольские первосвященники» (Там же). Рим оставался неколебим в вере, в то время как в Константинополе вводились новые еретические учения.
Если вспомнить, что в ходе Собора легаты папы без какого‑либо возражения приняли осуждение папы Гонория (на что, очевидно, они имели полномочия от папы), то можно предположить, что в Риме казус Гонория рассматривался как исключение, т. е. как единичное упущение, исправленное силами самой Римской Церкви. Заниматься апологией Гонория, как это делали папа Иоанн IV и Максим Исповедник, в намерения папы Агафона не входило[335]. Что касается отступлений от православия Константинополя, то, очевидно, папа полагал, что в их исправлении решающую роль всегда играл — и должен сыграть на настоящем Соборе — Рим, являющийся оплотом истинной веры во Вселенской Церкви.
Не вдаваясь в богословские аспекты Послания папы Агафона, обратим внимание на то, что, описывая историю ереси, укоренившейся в Константинополе, и подчеркивая, что еретики своими утверждениями неоднократно противоречили сами себе[336], папа несколько раз упоминает в одном ряду с еретическими документами изданные в Константинополе Экфесис и Типос, ни разу не говоря, что они были изданы императорами, но называя их авторами, как и Латеранский собор, соответственно, Сергия с Пирром и Павла.
Таким образом, следуя в этом тоже традиции Латеранского собора, папа Агафон не признает Типос документом чисто гражданского характера (как, фактически, представляет его в своем послании к папе Домну император Константин), но рассматривает его как исповедание веры в то, что «не должно говорить ни об одном, ни о двух хотениях и действиях» [337]. В таком подходе к Типосу, как и в оценке роли Рима как оплота православия, Агафон сходится, конечно, не только с Латераном, но и с Максимом Исповедником и его учениками.
Перечисляя содержащие еретические заблуждения исповедания Константинополя, папа Агафон приводит и то исповедание, что было послано патриархом Петром папе Виталиану, в котором Петр исповедал «и одно хотения и два, и одно и два действия» (Там же). Вопрос о том, как оправдать принятие этого исповедания папой Виталианом и его вступление, после этого, в общение с Петром, папа Агафон не затрагивает (как, впрочем, и историю с посланием Гонория).
Ряд фактов свидетельствует о том, что на момент, предшествовавший VI Собору, Византийская Церковь должна была рассматриваться Римом как находящаяся в ереси или, во всяком случае, отпавшая от Вселенской Церкви. Во–первых, Рим не был в общении с Константинополем (одного этого достаточно, чтобы говорить если не о ереси, то о расколе). Во–вторых, в Константинополе не были анафематст- вованы ереси и еретики, анафематствованные в Риме Латеранским собором. Названный в Окружном послании этого Собора «нечестивым» Типос в Константинополе до сих пор не был отменен и осужден. В–третьих, Константинопольский (как и находящийся с ним в общении Антиохийский) патриарх не исповедал внятно и недвусмысленно диофелитства и диоэнергизма. Уже тот факт, что послание папы Агафона и другое — папы и Собора 125 римских епископов — адресованы императору, и при этом никаких посланий Константинопольскому и Антиохийскому патриархам направлено не было, говорит о том, что эти патриархи, с точки зрения Рима, перед Собором были вне Церкви.
В послании к императору папа Агафон настоятельно призывает его теперь, когда Бог подвиг его обратиться к Риму, и тот возвестил ему истинную веру, подвергнуть наказанию еретиков и «изгнать из среды православных» впавших в ересь «предстоятелей за еретическое нечестие [их] нововведения, которое они старались внести в единую, святую, кафолическую и апостольскую Церковь Христову, и омрачить нераздельное и непорочное тело Церкви заразою еретического нечестия»[338].
В качестве условия примирения с Константинопольской Церковью папа, наряду с осуждением еретиков, выдвигает полное согласие Константинополя с Римом в исповедании[339]. На таких условиях папа готов был принять в общение византийский епископат, не требуя от него покаяния ни в общении с подпадавшими под анафемы Латерана монофелитами, ни в подчинении «нечестивым» Экфесису и Типосу. Со стороны Рима такой подход был, по всей вероятности, проявлением икономии, позволявшей византийцам войти в общение с Римом, лишь анафематствуя ересиархов, но без переоценки собственного прошлого.
Поскольку Максим Исповедник и его сподвижники отказались признать Церковью Христовой Церковь Константинополя из‑за ее подчинения Типосу (дающему в Церкви место ереси)[340], и претерпели за этот отказ мучения, икономия, на которую в отношении Константинополя пошел на VI Соборе Рим, делала упоминание Максима и других исповедников православия для папы Агафона неудобным.
Из всех этих исповедников Рим в своих посланиях упоминал только папу Мартина — один раз, в Послании Агафона и Римского собора 125 епископов. В этом же послании говорится и о Латеранском соборе (бывшем как раз при «апостольской памяти папе Мартине»), на котором было провозглашено «апостольское исповедание, принятое от начала». Сто двадцать пять епископов, собравшихся в Риме в преддверии VI Вселенского собора, называли себя преемниками именно этого Собора[341]. Однако на самом VI Вселенском соборе ни римские легаты, ни тем более греческие отцы этого Собора уже ни Латеранский собор, ни папу Мартина, ни кого‑либо из исповедников православия, отстаивавших решения Латеранского собора в период борьбы с ересью, не упоминали[342]. Это можно объяснить установкой на икономию, вероятно данной папой Агафоном легатам.
Перед легатами стояла цель: сделать так, чтоб Константинополь признал веру Рима, исповеданную папой и собором 125 епископов, и осудил ересиархов. Эта цель была достигнута. Молчание на Соборе о Максиме Исповеднике и его сподвижниках стало той жертвой, которую Рим принес (вольно или невольно) для достижения этой цели. Другой, куда более заметной исторически жертвой было согласие на осуждение папы Гонория, для защиты которого (т. е. для доказательства того, что вменяемые ему в вину выражения совпадают с еретическими лишь по форме) Риму потребовалось бы всерьез заняться богословием; удобнее было уловлять ересь шаблонами словесных формул, не вдаваясь в их смысл и толкования[343].
В результате Собора Рим укрепил свой авторитет в качестве «первого престола Вселенской Церкви» (Там же. С. 234), сохранившего православие и сыгравшего в ходе монофелитских споров решающую роль в его утверждении. Собор возгласил: «Через Агафона говорил Петр» (Там же)[344].
Еще до того, как папе Домну написал послание император Константин, ему отправил увещательное послание патриарх Феодор, пытаясь наладить отношения двух Церквей[345]. Он же, как пишет Константин папе Домну, внушил императору направить Домну письмо с предложением о созыве Собора для разрешения догматического спора. То есть разделение Церквей, судя по этой инициативе патриарха, не только императором, но и церковным руководством в Византии не воспринималось как нормальное положение. И если Рим, как мы видели, не стал торопиться посылать легатов в Константинополь, но решил подготовиться, чтобы выглядеть максимально убедительно, то Константинополь всячески торопил и давил на Рим, вплоть до обострения отношений, когда по настоянию патриархов Феодора и Макария из‑за промедление Рима был вычеркнут из диптихов папа Виталиан. Константинопольская Церковь, как и при жизни Максима, очень хотела, чтобы Рим вошел с ней в общение. Рим же, напротив, не торопился это сделать, и готов был войти в общение только при условии принятия его веры.
Когда эти условия были окончательно сформулированы и Рим прислал, наконец, легатов на Собор, патриарх Феодор, подтолкнувший императора нажать на Рим, был устранен, и патриархом Константинополя стал видимо более послушный императору патриарх Георгий, который на Соборе согласился (не в последнюю очередь, под влиянием императора) принять условия папы Агафона.
Хотя в начале Собора император, казалось, выступал с нейтральных позиций, не предрешая исход полемики и не говоря прямо, на чьей он стороне, однако ясно, что самой процедурой ведения Собора, опрашивая лично своих епископов, согласны ли они с Посланием папы Агафона, он недвусмысленно давал понять, что сам согласен с ним и ждет от них вступления в общение с Римом на условиях, предложенных папой.
После того, как на третьем заседании Константин принял аргументы легатов папы о подложности главного свидетельства в пользу моноэнергизма — послания патриарха Мины папе Вигилию, а на четвертом было торжественно зачитано послание Агафона, ставящее условием примирения принятие веры Рима, уже невозможно было не догадаться, какую сторону принял Константин. В этой ситуации отклонить послание папы мог только очень убежденный сторонник монофелитства, а таковых среди епископов двух патриархатов, Константинопольского и Антиохийского, нашлось не много. Большинство епископов, еще совсем недавно следовавших Типосу, например, бывших в общении с откровенным монофелитом Макарием патриархом Антиохийским, на Соборе, почувствовав перемену царской воли, а возможно, и вняв аргументам легатов папы Агафона, примкнули к Риму.
Вероятно, среди византийского епископата были и такие, что и до Собора считали, что диофелитство — более правильное исповедание; возможно даже, что таких было большинство. Но если они и были в глубине души диофелитами, убежденность их была не столь велика, чтобы бороться за искоренение в своей Церкви ереси, как это делали Максим Исповедник и его сподвижники. Общение с монофелитами до Собора они считали вполне приемлемым. А как они могли это оправдывать, мы знаем из процессов над Максимом: подчинением указу императора — ради интересов государства; «домостроительством» — ради сохранения мира в Церкви; пастырским долгом — чтобы не вводить «малых сих» (т. е. простой народ) в соблазн «тонкостью речений»; богословски — считая, что оба выражения, «одно» и «два» (хотения и/или действия), по смыслу друг друга не исключают.
Как бы то ни было, послание папы Агафона, сторону которого принял император, предоставило тем из византийцев, кто хотел остаться в официальной Церкви, прекрасную возможность примкнуть к диофелитству Рима, не потеряв лицо, т. е. без признания, что они до этого были в ереси. Папа не требовал покаяния за их подчинение в прошлом нечестивым указам, ставившем их под анафемы Латеранского собора. Достаточно было теперь исповедать ту же веру, какую исповедовал Рим в лице папы Агафона, и проклясть как самих ересиархов, так и их выражения, чтобы остаться в той же официальной Церкви, которой покровительствует император, и в которой они были прежде (впрочем, извергнувшей из себя тех немногих, кто, как Макарий Антиохийский, стал упорствовать и не пошел в ногу со временем).
Впрочем, византийский епископат не был только пассивным реципиентом инициативы императора и папы. Некоторую самостоятельность он все же проявил. Это выразилось, в первую очередь, в кропотливой «научной» работе по сличению текстов отцов и обнаружению неверных толкований, а также подделок их еретиками. Филологическая и общебогословская культура в Византии стояла на достаточно высоком для такой задачи уровне. Так что когда в этом возникла необходимость, византийские епископы блестяще справились с опровержением еретиков[346].
Проявили инициативу византийцы и в том, что к названным Агафоном еретикам добавили Гонория. Зачислив его в еретики, византийцы получили основание считать ересь, в которой папа Агафон обвинил Константинополь, имевшей место в самом Риме (хотя бы и до того, как она была анафематствована).
Итак, присоединение к исповеданию Рима было для византийцев настолько безболезненным[347], что подавляющее большинством епископов пошло на него без колебаний, и даже наоборот, с охотой — так, словно они только того и ждали, чтобы исповедать диофелитство и осудить еретиков.
Первые здравицы в честь императора и папы Агафона, равно как и патриарха Георгия, как мы отметили выше, зазвучали на восьмом заседании, когда после согласия подавляющего большинства византийских епископов с верой Агафона в диптихи Византийской Церкви по инициативе патриарха Георгия был возвращен папа Виталиан. Этот папа был в общении с Византийской Церковью, подчинявшейся Типосу и возглавлявшейся анафематствованным теперь еретиком, патриархом Петром. Однако римляне считали папу Виталиана православным. Это давало византийцам основание считать, что и они, находясь в общении с этим до сих пор почитаемым в Риме папой, не могли быть вне Церкви (за исключением отдельных еретиков из их среды, подобных Гонорию у римлян).
Рассмотрен был на Соборе и вопрос о православности сменивших еретика Петра почивших константинопольских патриархов Фомы (667–669), Иоанна V (669–675) и Константина (675–677), конкретнее же — вопрос о том, могут ли их имена быть оставлены в диптихах, т. е. поминаться во время литургии среди почивших в Бозе православных иерархов[348]. Положительное решение этого вопроса стало еще одним подтверждением того, что подчинение Типосу не означало в глазах Собора отпадения от Церкви (впрочем, нет оснований думать, что кто‑либо из участников Собора в этом сомневался).
Поскольку послание папы Агафона не содержало требования покаяния за подчинение Типосу, у римских легатов не было достаточных оснований препятствовать внесению в диптихи этих Константинопольских патриархов после того, как на Соборе были зачитаны их послания, и там не было обнаружено ничего однозначно еретического[349]. По странной случайности, ни одно из этих посланий в Деяниях Собора не приводится, и нам остается только принимать на веру утверждение об их православности, как и клятвенное заявление, сделанное на Соборе, о том, что они не только сами не писали, но даже и во «входящей корреспонденции» не принимали ничего еретического. В последнем, если иметь в виду, что они находились в общении с Макарием Антиохийским и обменивались с ним посланиями, можно усомниться.
Как мы знаем, Максим Исповедник считал узаконенное Типосом пребывание в Византийской Церкви еретиков лишающим совершаемые в ней чинопоследования силы таинства[350]*. Именно это, в конечном счете, было основанием его отказа от общения с теми, кого его ученик в Послании к монахам в Кальяри прямо называет сектой[351]. Но поскольку, как мы сказали, Рим из соображений икономии не потребовал от византийского епископата покаяния за подчинение Типосу, получалось, что не было и оснований не вычеркивать из диптихов епископов, правивших в Византийской Церкви после патриарха Петра, и монофелитство непосредственно не исповедавших[352].
В лице папы Агафона Вселенский собор, по его окончании, признал «мудрого врача… сильными средствами православия уничтожающего яд еретической заразы и доставившего членам Церкви совершенное здравие» (Деян. Т. IV. С. 244). Эта метафора предполагает, что Византийская Церковь, пораженная ересью как болезнью, все же оставалась пусть и больной, но частью Тела Христова.
Возглашение в таком контексте «вечной памяти» Максиму и его сподвижникам для византийских отцов Собора могло быть нежелательно уже потому хотя бы, что угрожало их сложившемуся представлению о прошлом. Поэтому, коль скоро Максима не упомянул сам папа Римский, тем более незачем это было делать византийцам, в глазах которых Максим был, вероятно, радикалом, пусть даже и правым чисто богословски, но выдвигавшим несвоевременные требования, не учитывающие интересы государства. Умолчали, впрочем, вообще о всех, кто скончался вне общения с Константинополем, включая неутвержденного императором папу Мартина. Ни разу не упомянули византийские отцы VI Вселенского собора и Латеранский собор.
Единственной «фрондой», которую позволила себе небольшая часть византийских епископов во главе с патриархом Константинопольским Георгием, была прозвучавшая на шестнадцатом заседании под самый занавес Собора их просьба не анафематствовать по именам Сергия, Пирра, Павла и Петра[353], но большинство епископата, заранее принявшее по этому вопросу точку зрения Рима, эту просьбу отклонило. Патриарх Георгий с таким решением тут же согласился и услышал в свой адрес многолетие, сразу после императора и папы Агафона.
Анафема этим византийским ересиархам[354] после того, как был анафематствован Гонорий и внесены в диптихи Константинопольские патриархи, подчинявшиеся Типосу после патриарха Петра, уже не могла бросить тень на статус их Церкви.
Единственным, кто говорил о Максиме и его сподвижниках на VI Вселенском соборе, был осужденный на нем за монофелитство Макарий Антиохийский. Макарий, как и его ученик (которого, впрочем, иные считали его учителем), пресвитер Стефан, является чуть ли не единственным нам известным примером убежденного монофе- лита среди халкидонитов. Напомним, что моноэнергизм и монофелитство в? той среде были вызваны к жизни церковно–политическими интересами. Не удивительно, что Сергий, Кир, Пирр, Павел и Петр в зависимости от текущей ситуации легко меняли свои догматические формулировки.
В отличие от них, Макарий стал патриархом Антиохии[355] в то время, когда видимых причин для сохранения монофелитской идеологии не было: империя уже потеряла все территории, где проживали монофизиты, с которым можно было бы пытаться заключить унию. Вероятно, монофелитство Макария было его личным убеждением, и тот факт, что такой человек занимал вторую по значению кафедру имперской Церкви, говорит о наличии в ней кругов, которым эта идеология по тем или иным причинам импонировала.
Собор был прав в том, что Макарий имел влияние на императора[356]. Именно по настоянию Макария (впрочем, не только его, но и тогдашнего патриарха Константинополя Феодора (677–679 и 686–687)), был вынесен из диптихов Константинопольской Церкви папа Вита- лиан. Целью патриархов было обострить отношения с Римом, и, возможно, побудить императора заставить Рим признать Типос и вступить в общение с ними[357].
Несмотря на формальный запрет спорить о числе воль и действий, Макарий своих убеждений не скрывал. На Соборе было зачитано несколько его сочинений против диофелитов, в частности, Слово, посланное им к некоему «Луке, пресвитеру и иноку, находящемуся в Африке, писавшему о новой ереси максимиан»[358]. Такие послания догматического толка Макарий направлял в разные места по всей империи, включая Рим, и даже императору[359].
О Максиме Макарий пространно говорит в своем Изложении, или Исповедании веры, зачитанном им на восьмом заседании Собора в качестве объяснения того, почему он не может принять Послания папы Агафона. В частности, Макарий заявил: «Анафематствуем тех, кого отверг пятый святой Собор; я разумею Феодора Мопсуэстийского, проклятого учителя Максимовой ереси и разделения» (Деян. Т. IV. С. 89). Итак, Макарий возвел учение Максима к богословию предтечи ереси Нестория, Феодору Мопсуэстийскому, т. е. обвинил Максима в несторианстве. Перечислив Три главы, осужденные на V Соборе, он продолжил: «…сверх всех этих еретиков анафематствуем и еще недавно присоединившегося к ним, не заслуживающего имени Максима, и нечестивых учеников его». Особый акцент Макарий сделал на том, что учение Максима отвергли «блаженные отцы наши… Гонорий (sic!), Сергий, Кир и бывшие после них учителя и предстоятели Церквей» (Там же). Далее Макарий сослался на несколько осуждений «ереси максимиан» и напомнил Константину, что последнее осуждение Максима, когда его анафематствовали и изгнали, состоялось на соборе, созванном по повелению Константа «блаженной памяти отца вашего», в котором участвовали вселенский патриарх Петр и предстоятели Антиохийской и Александрийской кафедр, а также другие византийские епископы и члены императорского синклита[360]. Речь, очевидно, о последнем осуждении Максима Исповедника в 662 г., так как на первом его не анафематствовали, а только отправили в ссылку за неподчинение Типосу. Таким образом, Макарий ставил вопрос ребром, фактически требуя либо отменить бывшее решение и признать, что Максим прав (что для византийцев было бы равносильно покаянию), либо отказаться от обвинения его (Макария) в ереси. Возможно, он имел при этом в виду расширительное толкование 123–й новеллы императора Юстиниана, согласно которой, если епископ несправедливо отлучал кого‑либо от Церкви, то такая анафема падала на самого епископа[361]. То, что действует в отношении одного епископа, действует и в отношении собора епископов. Ведь не без причины впоследствии, на Соборе против иконоборцев в 787 г., византийский епископат (недавно сам пребывавший в ереси) провозгласил, во исправление содеянного, «вечную память» всем тем борцам за иконопо- читание, что были в 754 г. анафематствованы на лжесоборе при Константине Копрониме[362]. Анафема должна быть отменена, либо она остается, и тогда, если она несправедлива, она падает на того, кто ее провозгласил. Макарий же ставил перед Собором вопрос об анафеме на Максима, в вынесении которой участвовал не только император Констант, но, возможно, и некоторые из отцов этого Собора.
Последнее подтверждается тем, что вопрос этот отцы Собора расслышать не захотели. Память Максима была покрыта молчанием, а Макарий, оставшийся верным своим убеждениям[363], лишен сана и отправлен на покаяние под надзором папы Римского.
Но на этом история монофелитства в Византии не закончилась. На соборе, созванном пришедшим к власти учеником того самого Стефана, который был соратником Макария Антиохийского, императором Филиппиком Варданом в 712 г., т. е. всего 31 год спустя после VI Вселенского собора, тот же самый византийский епископат единогласно аннулировал его решения и возвратился к монофелитс- тву. При этом были сняты анафемы со всех ересиархов (Сергия, Кира, Пирра и др.). Правда, в 715 или 716 г. православие было восстановлено; но не приходится сомневаться, что такому рецидиву монофелитства способствовало то, что на VI Вселенском соборе действительное покаяние не состоялось.
Итак, отцы VI Вселенского собора молчаливо подтвердили анафему, согласно свидетельству Макария, произнесенную Максиму ими или их предшественниками. Для них Максим оставался умершим вне Церкви, отказавшись от общения нею (т. е. с ними). Однако с точки зрения самой Церкви, как она представлена в ее Предании, не только дело Максима, но и отношение к нему отцов VI Вселенского собора выглядит совсем иначе.
Незадолго до революции в России появилось несколько публикаций, косвенно свидетельствующих об одном афонском предании XI- XII вв. о Максиме Исповеднике и VI Вселенском соборе. В 1903 г. А. С. Хахановым были опубликованы (в оригинале и в русском переводе) Правила VI Вселенского (на самом деле Пято–Шестого) собора, переведенные с греческого языка на грузинский св. Евфимием, игуменом Иверской Лавры на Афоне. В этой публикации, основанной на рукописи XI в., читаем об осужденных на Соборе еретиках то, что их прокляли, и, кроме того, «приняли эпистолию, написанною Агафоном, Римским папой к царю Константину подобно эпистолии великого Леона [= Льва Великого], которую он написал Халкидонскому собору. И собор этот 125 епископов, которых в Риме собрал преподобный Агафон, приняли, и все ими сказанное и определенное утвердили, и объявили одним собором 160 константинопольских и 125 римских [епископов], и святого Мартина папу Римского и св. Максима Исповедника громогласно славши и на вечное блаженство и славу определили, и описанный им памятник веры церковные каноны пред благочестивым царем Константином прочитали. И сам царь Константин своей рукой красной краской [=киноварью] подписал утверждение этого памятника» [364]. Итак, грузинские Правила свидетельствуют о бытовании на Афоне не позднее XI в. предания о прославлении VI Вселенским собором свв. папы Мартина и Максима.
О том же свидетельствует грузинское Житие прп. Максима, составленное на основе греческого тем же св. Евфимием, и опубликованное в 1912 г. прот. Корнеем Кекелидзе. Он же отмечает, что грузинская версия Жития расходится с греческой в одном существенном пункте: «Обращаясь к изложению деяний VI Вселенского собора, представляющему собой евфимиевский перевод Правил названного Собора и заканчивающему грузинскую редакцию Жития прп. Максима, мы узнаем, что отцы VI Собора святого Максима вместе с папою Мартином «велегласно прославили и в память вечную ублажать их и хвалить определили», а в заключении им и «вечную память» провозгласили.<…>В завещанном греческом тексте деяний Вселенского собора такого определения мы не находим, в нем даже и речи нет о св. Максиме, о прославлении его и установлении дня его памяти». Но когда дело доходит до выводов, проповедник в прот. Кекелидзе берет верх над ученым: «Отвергать на этом основании достоверность грузинских известий мы не решаемся.<…>Дело в том, что трудно, даже немыслимо допустить, чтобы VI Вселенский собор специально созванный для суждения о ереси, в борьбе с которой мученически окончил свою многострадальную жизнь св. Максим, совершенно безучастно прошел мимо его имени.<…>Отсюда возможно предположить существование такого списка актов VI Вселенского собора, которые заключают в себе вышеприведенные сведения о прп. Максиме» [365].
Это благочестивое, но рискованное с научной точки зрения предположение Кекелидзе[366], разумеется, не принимается всерьез ни одним исследователем[367]. Кроме исторической правды, однако, есть и правда «иконы», каковой является грузинское житие св. Максима. Это правда не того, как было, а того, как должно было быть. Идеальный образ VI Вселенского собора должен быть, несомненно, именно таким, каким его изображает грузинская версия Правил VI Собора и грузинское Житие прп. Максима[368].
История, однако, не всегда иконична[369]. Как указывает А. И. Сидоров, хотя псевдо–Анастасий Синаит уже в 70–80 гг. VII в. прославляет подвиг прп. Максима и папы Мартина, отдавая должное их вкладу в победу над ересью, примерно в это же время или чуть позже сам св. Анастасий Синаит (а не аноним, скрывающийся под его именем), описывая борьбу Церкви с монофелиством, все внимание сосредоточивает на роли папы Мартина, и лишь «глухо намекает» на прп. Максима и двух его учеников, говоря о неких пострадавших «светочах Римского (т. е. Латеранского) собора», которым отрубили руки и вырвали языки[370]. Имен их он не называет. Сидоров замечает, что такое отношение к Максиму отражает «официальную версию истории монофелитских споров»[371]. В ней, как мы убедились, прп. Максиму места не нашлось.
Позиция официального Константинополя в VII в. по «делу Максима», разумеется, не была тождественна церковной. Свидетельства истинно православных христиан о его подвиге стали появляться почти сразу после его кончины[372], а прп. Иоанн Дамаскин (правда, за пределами империи) уже в начале VIII в. слагает видимо первый канон в его честь и широко использует его творения в своих богословских и философских сочинениях[373].
Время внесло свои поправки и в «официальную версию». Сегодня прп. Максим — один из самых читаемых и почитаемых святых. Оценка, данная ему его истинно православными современниками, усвоившими ему еще в VII в. имена «Богослова» (поставив его тем самым в один ряд с Иоанном и Григорием Богословами[374]), «Философа» и «жилища философии»[375], получила официальное признание[376]. Пустил корни и иконографический извод истории почитания Максима. 13 августа, в день его кончины, празднуется память о перенесении (в Константинополь) его мощей[377], которого никогда не было[378]. Это празднование, очевидно, должно служить символическим свидетельством восстановления в Византии справедливости в отношении святого.
Однако тот факт, что прп. Максим не только не был прославлен, но и вообще не был упомянут в положительном контексте на VI Вселенском соборе привлекает к себе, несмотря на это, все большее внимание историков и церковных публицистов. Осмысляя его, они делают те или иные выводы, релевантные и для сегодняшней церковной жизни. Показательно в этом отношении недавнее высказывание профессора МДА, прот. Валентина Асмуса: «…бескомпромиссная акри- вия прп. Максима Исповедника, который отказывался причащаться со всеми пятью патриархами и со «всей Вселенной», небезальтернативна. Прп. Максим обвинял в ереси монофелитства тех, кто отменил монофелитский Экфесис и им не руководствовался[379]. VI Вселенский собор, осудивший ересь монофелитства, ни словом не упомянул прп. Максима. И даже когда еретик Макарий патриарх Антиохийский изрыгнул на прп. Максима клеветы и хулы, Собор не сказал ни единого слова в его защиту» [380].
В действительности, как мы показали, позиция прп. Максима безальтернативной не была: альтернативой ее была позиция молчаливо подтвердивших его анафематствование отцов VI Вселенского собора. В каждом срезе истории каждый христианин находится в ситуации выбора из таких альтернатив[381]. Но время на иконе Предания стирает противоречие между ними: отцы Собора прославляют Максима; Церковь чтит память и его, и их[382]. Эту икону мы и попытались подновить.
Приложение. Casus Vitaliani
Момент в истории монофелитских споров, когда папа Римский Виталиан вступил в общение с еретиком патриархом Петром, представляет особый (не только научный) интерес. Если о. Иоанн Мейен- дорф верно характеризует весь период гонений на православных, наступивший после 654 г., как «самую низкую в моральном отношении точку в истории Церкви Константинополя»[383], то относительно 658 г. и последующего десятилетия, когда Рим пребывал в общении с Константинополем, не будет преувеличением сказать, что это была самая низкая точка в истории Церкви — не только Константинополя, но и Рима (по крайней мере, в эпоху Вселенских соборов). Напомним, что это был момент, когда, как заявили Максиму эмиссары патриарха Петра, уже все Церкви на земле, после признания папой Виталианом его исповедания, «объединились между собой».
Чтобы оттенить серьезность этой ситуации, сравним ее с широко обсуждавшимся на Западе «казусом Гонория» [384]. Там проблему представляет посмертное осуждение этого папы как еретика, и его общение с другим еретиком, тоже осужденным посмертно, патриархом Сергием. Однако и с Римской, и с Константинопольской Церковью в то время был в общении св. патриарх Софроний Иерусалимский; вообще, никто из святых с Гонорием общения не разрывал (а прп. Максим даже считал его святым); не обвинялся в ереси при жизни Гонория и патриарх Сергий.
Гораздо серьезнее обстоит дело в случае с папой Виталианом. Он был в общении с Константинопольской Церковью, в которой царила ересь, и с которой поэтому отказались общаться святые[385]. Обратить внимание на этот момент церковной истории важно потому, что он ставит нас перед экклесиологическим вопросом: где на земле находилась в этот момент Церковь? Мы не претендуем на то, чтобы этот (богословский, по сути) вопрос решить, но считаем необходимым его поставить и указать на некоторые факты, которые могли бы способствовать его прояснению. Для начала, однако, отметим факторы, которые могли до сих пор способствовать созданию иллюзии, что такого вопроса просто нет.
Одним из них является то, что папа Виталиан оказался вычеркнут из диптихов Константинопольской Церкви. Казалось бы, это свидетельствует о том, что сами еретики признали Виталиана чуждым своей ереси, коль скоро его вычеркнули. Вспомним, однако, что произошло это только после 678 г. (т. е. через шесть лет после его смерти), тогда как внесен в эти диптихи Виталиан был в 658 г., когда установил общение с еретиком патриархом Петром и сам, несомненно, как считают авторитетные историки[386], внес его имя в диптихи Римской Церкви. Так что в течение двадцати лет (в том числе — практически весь срок своего понтификата) Виталиан был в диптихах Константинопольской Патриархии, и сам был в общении с патриархом Петром, подпадавшим под анафему Латеранского собора.
Иллюзии «беспроблемности» Виталиана подкрепляет и почитание его во святых в Римско–Католической Церкви[387] (в отличие, скажем, от пап Северина, Иоанна IV и Феодора I[388], которые категорически отвергли монофелитство[389], но в Риме среди святых не значатся). Об этом почитании свидетельствуют и православные месяцесловы, следующие латинским[390]. В некоторые святцы Виталиан попал даже как священномученик[391], каковым он никогда не был.
Мы не собираемся вступать в спор с традицией почитания папы Виталиана во святых, но лишь отметим, что это почитание препятствует адекватной постановке нашего вопроса. О том, как в этой традиции обошлись с фактом апостасии Виталиана, мы скажем ниже.
Первые попытки замять вопрос можно заметить уже в ходе VI Вселенского собора. Чтение послания патриарха Петра папе Виталиану было на Соборе прервано римскими легатами, которые заявили, что святоотеческие писания в этом послании были приведены Петром отрывочно, «потому что он хотел подтвердить свою заднюю мысль об одной воле и об одном действии»[392]. После этого сановники, согласившись с легатами, предложили не читать дальше это послание, и «святой Собор» с ними согласился. Так что текст послания патриарха Петра папе Виталиану в Деяния Собора не вошел, о чем можно только сожалеть.
Впрочем, те же слова римских легатов свидетельствуют, что послание патриарха Петра было еретическим. А что папа Виталиан его принял, мы тоже знаем определенно. Что же случилось дальше? Почему имя папы Виталиана было все же вычеркнуто из диптихов?
Ответ, представленный в католических энциклопедиях и отражающий мнение ряда ученых, состоит в следующем. Патриарх Константинопольский Феодор и патриарх Антиохийский Макарий настаивали на вычеркивании имени папы Виталиана из диптихов Константинопольской Церкви потому, что он после смерти императора Константа отверг Синодальное послание занявшего в 669 г. Константинопольскую кафедру Иоанна V, не согласившись с его неправославным исповеданием веры[393].
В рамках этой же версии Келли реконструирует позицию папы Виталиана после смерти Константа следующим образом: «Констант II был убит на Сицилии 15 сентября 668 г., и армия попыталась объявить императором армянина Мизизия; но Виталиан оказал существенную поддержку сыну Константа и законному наследнику, который в качестве Константа IV (668–85) не забыл о своем долге Римской Церкви. Поскольку новый император не стремился к навязыванию Типоса, Виталиан теперь почувствовал себя в силах утвердить православное учение о двух волях во Христе более открыто и даже отказался принять Синодальные послания нового патриарха Иоанна V (669–675), поскольку они были неправославны» [394].
Из отечественных ученых такой подход к «казусу Виталиана» по существу разделил А. И. Сидоров[395] выдвинувший, впрочем, в его рамках некоторые свои гипотезы, исходя из одного места в Диспуте в Визии (656), где содержатся угрозы расправы в адрес Римского папы[396] (тогда это был еще папа Евгений). Сидоров высказал мнение, что эти (или аналогичные) угрозы вполне могли дойти до Рима, и когда в 657 г. папа Виталиан сменил почившего папу Евгения, он, помня об участи папы Мартина и упреждая расправу над собой и Римской Церковью, в общении с Константинополем воздерживался от осуждения Типоса и поддерживал «внешне дружественные отношения», что выразилось, в частности, в торжественном приеме, оказанном Ви- талианом императору Константу в Италии в 663 г. Когда же Констант умер, папа Виталиан «стал энергично выступать против монофели- тов» [397]°.
В своем последнем высказывании Сидоров ссылается на Де Ври[398]. То место в издании Манси, ссылку на которое дает Де Ври, однако, никак не подтверждает факт энергичной борьбы Виталиана с моно- фелитством, но свидетельствует лишь о том, что имя Виталиана было вынесено из диптихов, что само по себе еще не может быть доказательством его борьбы с моиофелитством и отклонения послания Иоанна V.
Наши дальнейшие поиски прямых свидетельств того, что папа Виталиан отклонил послание патриарха Иоанна V (или предпринял какие‑либо другие меры против монофелитов), ни к чему не привели. Ни один из источников, в которых такие свидетельства могли бы находиться [399], их не содержит. Ссылок на такие свидетельства нет ни в исследованиях, посвященные папе Виталиану, ни в классических трудах по истории соборов и папства[400]. Безапелляционное же утверждение, что папа Виталиан отклонил Синодальное послание патриарха Иоанна V, впервые, насколько мы смогли проследить, встречается у влиятельного католического историка Каспара[401], которым оно, вероятно, и было пущено в оборот.
Итак, первое, что следует отметить: никаких прямых свидетельств об «энергичных мерах», принятых якобы папой Виталианом против еретиков науке не известно. Выдвинуты более или менее правдоподобные гипотезы (мы скажем о них чуть ниже) относительно того, на каком основании имя папы Виталиана было вынесено из диптихов в Константинополе. Среди этих гипотез есть и та, что Виталиан отклонил послание патриарха Иоанна V. Но, повторим, нельзя выдавать гипотезу за факт, что делают в данном случае католические ученые.
Аргументы в пользу этой гипотезы выдвинул еще Дюшен (Duchesne), который ссылаясь на Деяния VI Вселенского собора[402], отмечает, что предшественник патриарха Иоанна V Фома при занятии кафедры подготовил для Виталиана Синодальное послание, но оно не могло быть послано из‑за угрозы сарацин; оригинал его был позднее обнаружен в архивах Константинопольской Патриархии. Далее Дюшен пишет: «[Патриарх] Иоанн и [патриарх] Константин либо не были так же внимательны [т. е. чтобы послать послания папе], либо не смогли добиться, чтобы их письма были одобрены, и постепенно ссора возобновилась»[403].
Как мы видим, речь идет только о гипотезах (заметим сразу, что невнимание со стороны Константинопольских патриархов к папе, который, оказав помощь новому императору, снискал его признательность, маловероятно). Наряду с этими двумя гипотезами, а именно, что 1) послание не было послано по невниманию, и 2) послание было отклонено, Дюшен нечувствительно выдвигает еще одну. Он говорит, что в документах VI Собора сохранились Синодальные послания двух патриархов (Иоанна и Константина), но адресованные патриарху Макарию Антиохийскому, а не папе Римскому[404]. Дюшен этот факт комментирует так: «Отсюда, кажется, следует сделать вывод, что послания к папе не существовало»[405]. Таким образом, мы имеем как минимум три гипотезы: 1) Синодальное послание папе Виталиану патриархами Иоанном V и Константином не было послано по невниманию, 2) оно было отклонено, и 3) его вообще не посылали (причина может быть любой[406]).
Все эти гипотезы обсуждались итальянскими учеными, особенно в юбилейных публикациях, приуроченных к 1300–летию кончины папы Виталиана (1972). Например, Л. Маги рассуждает так: «На тринадцатом заседании [VI Вселенского собора] говорили о православности Константинопольских патриархов после Сергия. Когда дошли до Иоанна V и Константина были представлены их Синодальные послания, адресованные Антиохийскому патриарху Макарию, проживавшему в Константинополе. Вполне вероятно, что подобные послания были направлены также и в Рим. Думать так позволяет поведение преемника Константина, патриарха Феодора, который позднее, при своем назначении, отказался отправлять в Рим Синодальные послания «из опасения, что они не будут приняты, как это случилось с предшествовавшими ему патриархами»[407]. Из этого утверждения Константина IV[408] следует, что оба патриарха, Иоанн V и Константин, отправляли в Рим свои Синодальные послания, которые там, однако, не были приняты ► [409].
Итак, перед нами цепь гипотез, очевидно призванных — напомним, что работа написана к юбилею, — представить папу Виталиана с лучшей стороны. Желая, вероятно, этот крен как‑то выровнять, Маги тут же добавляет: «Как бы то ни было, так как имя Виталиана осталось в диптихах в Константинополе, его оппозиция Синодальным посланиям Иоанна V маловероятна. Нерегулярность и ненадежность сообщения между Константинополем и Римом из‑за нападений арабов оказали свое влияние на атмосферу недоверия между двумя Церквами» [410]. То есть выдвинутая гипотеза об отвержении Синодальных посланий Константинопольских патриархов тут же ставится под вопрос. Впрочем, в следующем же абзаце Маги к ней возвращается: «Предполагаемый отказ Рима, по–видимому, не был мотивирован доктринальным содержанием, ибо послания, направленные Макарию, рассматривались отцами Собора, и в них не было обнаружено никакого инакомыслия. Возможно, папы требовали ясно выраженного осуждения монофелитства со стороны новых патриархов, которые, напротив, обходили этот вопрос молчанием. В этом случае очень вероятно, что послания были действительно в Рим отправлены» [411].
Таким образом, вопреки католическим энциклопедиям, содержащим ту точку зрения, которую Ватикан хотел бы сделать единственной, предлагая ее не как гипотезу, а как факт, Маги даже в юбилейной статье, посвященной папе Виталиану, оставляет открытым вопрос о том, как произошел новый разрыв Рима с Константинополем после того, как в 658 г. обе кафедры вошли в общение.
Поскольку речь идет всего лишь о более или менее правдоподобных гипотезах, то позволим себе выдвинуть на этот счет гипотезу и мы. Напомним, что император–тиран Констант был убит в 668 г. Папа Виталиан до смерти Константа никаких шагов, которые могли бы обострить отношения Рима с Константинополем, не предпринимал (иначе патриарх Фома не приготовил бы в 667 г. свое Синодальное послание Виталиану, которое не было отправлено лишь из‑за нашествия сарацин). При этом римляне в массе своей не могли не относиться к Константу с отвращением после того, как в 663 г. он буквально надругался над ними, сорвав с Пантеона и других зданий бронзовые позолоченные статуи (и это после того, как папа устроил ему пышный прием!)[412]. Для тех же, кому дорога была память о папе Мартине и Латеранском соборе, общение с Константинополем, в которое вступил папа Виталиан, должно было быть ненавистно вдвойне. Тем более, что предположительно уже к 668 г. до Рима дошли свидетельства[413] об исповеднической кончине св. Максима и его соратников, среди которых был римский апокрисиарий Анастасий.
«Коллаборационизм» Виталиана, следовательно, не мог не скомпрометировать его в глазах клира и народа, что требовало от него решительных действий по восстановлению доверия к себе, как только угроза физического насилия над ним и Римской Церковью миновала. Как можно было это сделать?
Наиболее сильным ходом, как нам представляется, было бы вычеркнуть имя патриарха Петра из диптихов Рима (в которых оно находилось с 658 г.), причем сделать это до того, как из Константинополя пришло Синодальное послание от очередного патриарха. Если Виталиан пошел на этот шаг, о нем не могли не узнать в Константинополе, и следующие после патриарха Фомы патриархи — Иоанн V (669–675) и Константин (675–677) — уже просто не посылали своих Синодальных посланий в Рим, не без основания предполагая, что они будут отвергнуты. Виталиан, в свою очередь, мог на этом основании не поминать Иоанна V, не подвергая себя риску быть обвиненным Константинополем в расколе (ведь первым прервал общение не он!). Таким образом, если наша реконструкция верна, общение Церквей прервалось «само собой» в 668–669 гг., и не возобновлялось уже до Вселенского собора.
Почему же тогда римокатолические исследователи (а кроме них никто не придавал, сколько нам известно, какого‑либо значения обсуждаемому нами вопросу) не выдвинули этой, казалось бы, самой собой напрашивающейся версии? Возможно причина в том, что тогда неудобный факт нахождения в диптихах Рима в течение десяти лет имени осужденного VI Вселенским собором патриарха Петра (которого папа, следовательно, поминал за литургией) оказался бы в центре внимания. Хотя в принципе этот факт, как мы видели, этими исследователями признается.
Наконец, поскольку не доказано ни то, что папа Виталиан отклонил послание патриарха Иоанна V, ни то, что при папе Виталиане из диптихов Рима было вынесено имя патриарха Петра, нельзя исключить и того факта, что прекращение общения Рима с Константинополем произошло не при Виталиане[414] (имя которого сохранялось в диптихах в Константинополе до 678–679 гг.[415]), а лишь при следующем папе, Адеодате II (672–676)[416], имя которого в диптихи в Константинополе уже не заносилось. Как бы то ни было, разрыв определенно произошел, и именно это дало основание папе Агафону утверждать, что Римская Церковь сохранила истинную веру (хотя в том, что и она от этой веры отступала, как мы убедились, сомневаться не приходится)[417].
Возвращаясь к вопросу о том, где на земле находилась Церковь в тот момент, когда прп. Максим и его ученики отказывались от общения «со всей вселенной», мы, не беря на себя суд о тех, кто тогда от Церкви отпал, но памятуя о словах: «Бог всяческих объявил Кафолической Церковью правое и спасительное исповедание веры в Негоъ (ЕрМ), можем определенно сказать, что прославив Максима[418] и почитая его как одного из величайших учителей православия[419], сама Церковь неопровержимо свидетельствует о том, что он и его ученики, «всецело возлюбив» Христа, «взяли крест свой и сораспялись с Ним»[420]. Достоверно известно и то, что до самого конца своей жизни на земле они были не одиноки.
Об этом свидетельствует письмо Анастасия–апокрисиария к пресвитеру Феодосию Гангрскому, заканчивающееся словами: «А вас, богочестных и всех сущих с вами святых, а через вас святую тамошнюю кафолическую и апостольскую Церковь Божию приветствую и прошу за меня, грешника и узника, память творить в святых молитвах ваших»[421]. Итак, общину, к которой принадлежат адресаты этого письма, Анастасий считает «кафолической и апостольской Церковью». Выше он пишет о полученном им через некого Стефана[422] известии о ней: «Ведь когда я узнавал от господина святой памяти Стефана о единстве и согласии, что достигнуты там через православное исповедание всех друг пред другом и пред Богом, то я… исполнился духовной радости, и… вознес милосердному Богу благодарственные гимны за такое благо» (ЕрАп 13).
Ж. — М. Гарриг[423] предположил, что последователи свт. Софрония Иерусалимского, с которыми были в переписке ученики св. Максима и которым писал свое письмо Анастасий–апокрисиарий (ЕрАп), находились в Иерусалиме, где были как‑то связаны с «братством Спуде- ев» при храме св. Воскресения Христова[424]. Ряд мест в письме Анастасия–апокрисиария действительно говорит, как будто, о том, что оно адресовано в Иерусалим и указывает на братство при храме Воскресения, но эти места допускают и иное толкование. Так, М. Д. Муре- тов, переводивший письмо Анастасия, понял все места из него, где говорится о «людях воскресения», как относящиеся не к какому‑то братству вокруг храма в Иерусалиме, а исключительно к духовному состоянию этих «людей»[425]. Впрочем, какое бы толкование ни принять, письмо, несомненно, адресовано тем, кого писавший считает своими братьями во Христе и членами Его Тела.
Говоря о Письме Анастасия–апокрисиария (ЕрАп) и Воспоминании (Сотт) (написанном, вероятно, Феодором Спудеем, посетившим вместе с Феодосием Гангрским в 668 г. места ссылки исповедников православия в Крыму[426] и на Кавказе), укажем, что кроме того, что эти документы свидетельствуют о существовании православных где- то вдали от места ссылки Анастасия (может быть, даже в Палестине), они служат важным свидетельством о распространении под влиянием прп. Максима и его соратников диофелитского учения на Кавказе. Как видно из этих сочинений, — там, и в первую очередь, в Абазгии (ныне Абхазия), но также, возможно, в Иверии, и даже в далекой Албании (ныне территория Азербайджана и Нахичевани)[427], прп. Максим и его ученики обрели сторонников. Одним из покровителей Анастасия–апокрисиария оказался даже правитель Абазгии и Алании, Григорий.
Л. Г. Хрушкова, недавно проанализировавшая те места в письме Анастасия–апокрисиария, которые описывают разное отношение к нему местных начальников, замечает: «В это время… видим известный дуализм власти: горные крепости принадлежат византийцам, туда и посылают изгнанников; комендант одной из них усердно выполняет предписания столичных властей и жестоко обращается со ссыльными. Однако князь Абазгии Григорий [носивший титул патриция по константинопольской табели о рангах] не придерживается политики императора и явно покровительствует ссыльным. Анастасий по заслугам называет его «другом Христа», а абазгов — «христолюбивыми», и это не просто клише из византийского словаря. В тех условиях для Анастасия «христолюбивый» означало «православный».<…>Отметим, что и позже, во времена иконоборчества, иконопочитатели находили себе приют на Кавказе и в Крыму»[428].
Это соображение Хрушковой, если оно верно, может служить объяснением и тому, что в своем письме к Феодосию Гангрскому Анаста- сий–апокрисиарий называет среди надежных людей, через которых можно переслать такое крамольное для византийских властей сочинение, как постановление Латеранского собора, не только «патриция и магистра» Григория, но и «патриция и претора» Иверии[429], который, вероятно, тоже проводил независимую по отношению к Византии политику и был сторонником диофелитов.
Покровительством местных правителей может объясняться и то, почему Стефан (предположительно, еп. Дорский), мог беспрепятственно путешествовать по Кавказу (Апсилии, Алании и Абазгии) и с успехом проповедовать православие, о чем мы знаем из письма Анастасия–апокрисиария [430]. Таким образом, если вся эта реконструкция верна, на национальных окраинах (в первую очередь на Кавказе), а также, возможно, и за пределами Византии, но в принадлежавшей ей совсем недавно Палестине, сохранялись связанные между собой очаги истинного православия.
То, что в занятой арабами (и поэтому недосягаемой для византийских властей) Палестине могли сохраняться православие[431] и даже православные епископы, вполне вероятно[432]. Из приписки к письму известно, что Анастасий–апокрисиарий скончался, совершая Евхаристию[433]. Мог ли иерей совершать ее без благословения действующего епископа? Мы оставляем этот вопрос специалистам по исторической литургике. Одно можно сказать определенно: если такое благословение у Анастасия было, то давшего его епископа[434] он поминал за литургией, таким образом свидетельствуя о его «правом и спасительном исповедании веры».
Впрочем, безотносительно того, поминали ли ученики прп. Максима за литургией какого‑либо епископа в последний период гонений, не приходится сомневаться, что епископом в Церкви, к которой тогда принадлежали истинно–православные христиане, был и сам Максим[435]. Это удостоверяет со всей очевидностью церковное Предание.
В самом деле: неотъемлемую часть этого Предания составляют Максимовы Сотницы о Любви, в которых сказано, что «епископом [по логосу является тот], кто делает ум совершенным, помазывая его священным миром ведения поклоняемой и Святой Троицы»[436] (2.21; PG 90 989D-992A). И то же Предание (т. е. Сама Церковь) свидетельствует о Максиме как именно познавшем и возвещающем миру таинство Святой Троицы: «Свет Трисиятельный, обитавший в душе твоей, показал тебя, всеблаженный, сосудом избранным, ибо всем пределам земли ты изъясняешь божественные предметы и значение труднопостижимых мыслей[437], блаженный Максим, ясно всем возвещая Троицу Пресущную, Безначальную»[438].
Преподобный Максим Исповедник и его соратники
Документы из ссылки
В настоящем разделе мы публикуем документы, относящиеся к последним годам жизни Максима Исповедника и его учеников. Впервые в переводе на русский язык эти важнейшие для изучения наследия преподобного — не только его подвига, но и богословских воззрений — сочинения были изданы М. Д. Муретовым в 1915 г. в составе жития прп. Максима или приложения к нему[439]. Соединение этих свидетельств, документирующих тот или иной момент в защите прп. Максимом и его учениками православной веры в период 655—666 гг. в одном житийном тексте носит искусственный характер, так как изначально они представляли собой отдельные произведения. К тому же порядок следования этих текстов в житии прп. Максима не вполне соответствует хронологии. В результате создается искаженное представление о последовательности описываемых событий. Наконец, издание Муретова, хотя он и сделал сравнительный анализ имевшихся в его распоряжении рецензий жития прп. Максима и других релевантных материалов, нельзя назвать критическим, — хотя бы потому, что важнейшие рукописи, на которых основывается современное максимоведение, Муретов не учел (вероятно, из‑за того, что они ему были недоступны).
Важнейшим шагом в изучении упомянутых материалов стала недавняя публикация критического издания Полин Аллен и Бронвен Нейл[440], а также публикация ими же оригинала с параллельным английским переводом[441], снабженного пространной вводной статьей и комментариями. Публикации Аллен и Нейл позволяют по–новому посмотреть на многие моменты полемики прп. Максима с еретиками, а также на исповеднический подвиг самого Преподобного и его учеников; мы широко использовали этот материал в статье «Дело Максима» в настоящем издании.
Русского перевода с критического издания Аллен и Нейл еще не существует. Отдавая себе отчет, что именно такой перевод являлся бы наиболее адекватным, мы, оставляя это трудоемкое дело на будущее, но считая необходимым уже сейчас сопроводить свое исследование тем материалом, на который опираемся, пошли по компромиссному пути. Взяв за основу переводы Муретова, мы приводим их в той последовательности и при том разбиении глав, как это сделано в издании Аллен и Нейл. При этом мы постарались отметить в примечаниях наиболее важные с нашей точки зрения разночтения между переводом Муретова и английским переводом Аллен и Нейл. Эти разночтения имеют две причины. Иногда критическое издание опирается на чтения списков, которых не было в распоряжении Муретова. Иногда же при одном и том же оригинале Муретов и Аллен с Нейл по–разному его понимают. В ряде случаев перевод Муретова был дополнен или исправлен нами из‑за необходимости привести форму и порядок изложения в нем материалов в соответствие с критическим изданием Ален и Нейл. Такие случаи мы отмечаем в примечаниях.
При всех недостатках и компромиссности выбранного нами пути он позволил, во–первых, использовать стилистически однородный и обладающий многими достоинствами перевод Муретова, а во–вторых, дать возможность читателю сравнить наиболее существенные разночтения, что интересно с точки зрения понимания не только самих текстов, но и их рецепции Преданием, которую отражают списки, использованные Муретовым.
Мы снабдили публикуемые материалы кратким комментарием, который кроме разночтений объясняет некоторые исторические реалии и обращает внимание на ряд важных с нашей точки зрения вопросов, которые еще предстоит решать исследователям этих документов. В составлении комментариев мы также использовали как издание Муретова, так и критическое издание Аллен и Нейл. Мы не стали подробно останавливаться на вопросе об истории написания этих текстов и их авторстве (кратко об этом говорится в статье «Дело Максима»), поскольку все эти сведения читатель сможет найти в предисловии к изданию Аллен и Нейл, размещенном в Интернете[442].
Подготовка текстов к публикации и комментарии Г. И. Беневича и В. И. Земсковой; перевод «Письма Анастасия к монахам в Кальяри» выполнен 3. А. Барзах; научный редактор — А. М. Шуфрин.
Изложение прения, бывшего в секретном помещении[443] дворца между господином аввой Максимом и бывшими с ним[444] с одной стороны И начальниками — с другой
1. В тот день, когда причалили в этом царственном городе святой Максим и его ученики, около солнечного захода явились два манда- тора[445] с десятью экскувиторами[446], взяли их с корабля неодетыми и необутыми, и, разделив друг от друга, стерегли их в разных помещениях[447]. И вот, спустя несколько дней их берут во дворец и вводят блаженного Максима в помещение, где собрался сенат и другие люди в большом числе. И поставляют их перед начальниками восседавшими. Сакелларий говорит ему с великим гневом и яростью: «Христианин ли ты?»
Святой отвечает: «Благодатью Христа, Бога всяческих, я христианин».
Говорит сакелларий: «Это неправда!»
Ответил раб Христов: «Ты говоришь, что я не христианин, но Бог говорит, что я есмь и остаюсь христианин».
Сакелларий: «Но если ты — христианин, то зачем, — говорит, — ты ненавидишь царя?»
«Но откуда это известно?» — отвечал блаженный, — «ведь ненависть есть скрытое расположение души, равно как и любовь».
И сказал сакелларий: «Из того, что ты сделал, всем стало ясно, что ненавидишь царя и его управление, — ведь один ты предал сарацинам Египет, Александрию, Пентаполь, Триполь и Африку».
Святой: «Но какое этому доказательство?»
И представляют тотчас же Иоанна, который был сакелларием Петра[448], бывшего претора Нумидии Африканской; он сказал, что «двадцать два года тому назад дед царя[449] приказал блаженному Петру взять войско и идти в Египет против сарацин, причем тебе написал, обращаясь как к рабу Божию, имея уверенность в тебе как в святом человеке, чтобы посоветовал ему идти [в поход], а ты написал ему, чтобы он ничего этого не делал, так как Богу не благоугодно содействовать Римскому государству при царствовании Ираклия и его рода»[450].
Говорит раб Божий: «Если правду говоришь, то наверно имеешь как письмо Петра ко мне, так и мое к нему. Пусть представят [эти письма], и я подвергнусь определенному в законе наказанию»[451].
И говорит тот: «Я не имею письма, да и не знаю, писал ли вообще тебе он, но в лагере все говорили в то время об этом».
Говорит ему раб Божий: «Если весь лагерь разговаривал об этом, почему же ты один показываешь это на меня? Видел ты меня когда- либо или я тебя?»
Он же говорит: «Никогда».
Тогда, обратившись к сенату, святой говорит: «Если справедливо представлять таких обвинителей или свидетелей, то судите, ибо каким судом судите, будете судимы, и какою мерою мерите, будут мерить вам, говорит Бог всяческих».
2. После этого [свидетеля] приводят Сергия [Георгия] Магуду[452], который говорит: «Девять лет тому назад блаженный авва Фома, придя из Рима, говорил мне, что папа Феодор посылал его к [мятежному] патрицию Григорию сказать ему, чтобы он не боялся никого, ибо раб Божий авва Максим видел такой сон: в небесах на востоке и на западе было множество ангелов, причем восточные взывали: «Константин Август, ты побеждаешь!», а западные вопияли: «Григорий Август, ты побеждаешь!»[453], и голос западных пересилил голос восточных».[454]
При этих словах сакелларий кричит: «Послал тебя Бог, авва, на сожжение в город этот».
И сказал Божий раб: «Благодарю Бога, очищающего меня от вольных грехов посредством невольного наказания. Но горе Mipy от соблазнов, ибо необходимо придти соблазнам, — горе же [тому], чрез кого соблазн приходит. Действительно, не подобало говорить таких слов в присутствии христиан, ни оставлять безнаказанными выдумывающих это из‑за того, чтобы угодить людям тленным, сегодня сущим, а завтра не сущим. Ведь это ему надлежало сказать, конечно, при жизни Григория и показать царю свое благорасположение к нему. И справедливость требует, с чем согласитесь и вы, чтобы прежде сего обвинитель обязан был представить патриция Петра, этот же со своей стороны — авву Фому, а тот — блаженного папу Феодора. И тогда в присутствии всех я стал бы говорить патрицию Петру: скажи, господин патриций! Писал ты мне когда‑нибудь, о чем сказал сакелла- рий, или я тебе? И когда бы он дал утвердительный ответ, я подвергся бы наказанию. Подобным же образом и блаженному папе: скажи, владыка, я тебе когда‑либо рассказывал сон? И если бы обличил меня, то он подлежал бы обвинению, а не я, видевший [такой сон], ибо непроизвольное дело — сон, а закон наказует только произвольные, когда ему противятся».
Когда это сказал святой, говорит ему Троил: «Шутишь[455], авва! Не знаешь, где ты находишься!»
Святой сказал: «Не шучу, но оплакиваю жизнь мою, сохранившуюся доныне, чтобы испытать такие выдумки».
Говорит Епифаний патриций: «Видит Бог — он хорошо делает, шутя над этим, если это неистинно».
После сего сакелларий опять с гневом сказал: «Все вообще лгут, а ты один говоришь правду?»
При этих словах святой заплакал и сказал в ответ: «Вы власть имеете, по попущению Божию, и оставить мне жизнь и умертвить, но если эти [свидетели] говорят правду, то и сатана есть Бог по природе, если же он несомненно не таков, то и эти не сказали правды. И пусть я не удостоюсь вместе с христианами узреть явление пресущного Бога, Творца и Зиждителя и Создателя и Промыслителя и Судью и Спасителя всяческих, если я когда‑нибудь рассказывал о таком сне или слышал рассказ от другого, кроме сейчас только [слышанного рассказа] от господина Сергия, [этого] благожелателя Империи».
3. Потом приводят третьего обвинителя, Феодора, сына Иоаннова, бывшего кандидатом [456], по прозванию Хила, теперешнего зятя господина Платона[457], патриция, — он говорит, что «тогда между нами[458] происходила беседа о царе, он глумился над тем, что говорилось (о царе), допуская издевательства и насмешки».
Сказал святой ему: «Никогда, брат, я не разговаривал с тобой; только однажды с преподобнейшим пресвитером господином Феоха- ристом, братом экзарха[459], из‑за примикирия[460], быв на это вызван письмом о нем, и если окажусь лжецом, готов нести наказание».
4. И после сего вводят Григория сына Фотинова, который говорит, что: «Пришел я в келью аввы Максима в Риме, и на мои слова, что царь есть и священник, авва Анастасий, ученик его, сказал: не достоин быть священником».
Тотчас говорит ему святой: «Побойся Бога, господин Григорий: ведь ничего совершенно в той беседе об этом не говорил тебе сораб мой».
И, повергшись на землю, говорит сенату:
«Имейте терпение к рабу вашему, я скажу все, как было говорено, и пусть обличит меня, если буду лгать. Господин мой, этот Григорий, придя в Рим, удостоил войти в келью раба вашего. Увидав его, я, как это обычно мне, повергся на землю, поклонился, облобызал его и, после того как мы сели, сказал: какая причина желанного пришествия господина моего? Он ответил: добрый и богохранимый наш владыка в заботе о мире святых Божиих Церквей дал повеление богочестному папе, послав приношение святому Петру, склоняя его к единению с предстоятелем Константинополя, что его благочестивое державство удостоило послать через мое смиренство.
И я сказал: слава Богу, соделавшему тебя достойным такого служения. Однако же, при каком условии его боголюбезная[461] тихость приказала быть единению, если конечно знаешь? И ты сказал: под условием [принятия] Типоса[462]. А я ответил: это, как полагаю, не может состояться, ибо римляне[463] не допустят, чтобы вместе [в соединении] с изречениями нечестивых еретиков уничтожились светоносные изречения святых отцов, или чтобы вместе с ложью погашена была истина, или с тьмою стал в общение свет, ведь у нас тогда ничего не будет достопокланяемого, если совершится уничтожение богона- ученных словес. И ты сказал: не уничтожает священные изречения Типос, но замалчивает, чтобы нам устроить мир. А я ответил: один и то же есть в Божественном писании — умолчание и уничтожение, ибо Бог сказал через Давида: «не суть речи, ни слова, коих звуки не слышатся» (Пс 18:4). Итак, если не изрекаются и не слышатся, то и совсем не существуют, по Писанию. И сказал ты: не заводи меня в лес[464], я ведь довольствуюсь святым символом. Но как можешь довольствоваться, сказал я, принимая Типос? А что препятствует принимать Типос, спросил ты, и говорит символ? Я ответил, что Типос явно уничтожает символ. Ты сказал: ради Господа, каким образом? Произнесем, сказал я, символ, и ты узнаешь, каким образом он уничтожается Типосом.
И ты начал говорить: Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, и видимого всего и невидимого… Подожди, сказал я, немного, и узнай, каким образом [в Типосе] уничтожается вера никейцев. Ведь Бог не был бы Творцом, будучи лишен природного воления и действия, если конечно по воле, а не по принуждению, сотворил небо и землю, как истинно говорит в Духе Давид: «Господь творит все, что хочет, на небесах и на земле, на морях и во всех безднах» (Пс 134:6). Если же ради устроения [мира] вместе с зловерием уничтожается спасительная вера, то такого рода так называемое устроение [мира] есть совершенное отделение от Бога, а не единение. Ведь завтра и гнусные иудеи скажут: устроим мир друг с другом и объединимся, мы уничтожим обрезание, а вы крещение, и уже не станем враждовать между собою. Это ариане некогда предлагали письменно при Великом Константине, говоря: уничтожим выражения «единосущие» и «иносущие», и объединяться между собой церкви[465].
Но не приняли богоносные отцы наши; напротив, предпочли подвергаться преследованиям и смерти, чем замолчать выражение, представляющее единое Отца и Сына и Святого Духа пресущное Божество, и это [при том, что] великий Константин согласился с теми, которые предложили это, как повествуется многими, трудолюбиво описавшими тогдашние события[466]. И никто из царей не был в силах средними[467] [обоюдными] речениями убедить богоносных соединиться с бывшими при них еретиками, но они воспользовались ясными, точными и соответствующими [каждому] обсуждавшемуся догмату словами, ясно высказав, что дело священников — делать исследования и определения относительно спасительных догматов кафолической Церкви, а не царей[468].
И ты сказал: что же? Разве всякий царь христианин не есть и священник? Я ответил: не есть, ибо не предстоит алтарю ни после освящения Хлеба не возносит его со словами «святая святым», не крестит, таинство мира не совершает, не рукополагает и не поставляет епископов, пресвитеров и диаконов, не помазует храмы, не носит знаков священства — омофор и Евангелие, как знаками царства служат корона и порфира. И ты сказал: как же Писание называет Мелхиседека царем и священником (Пс 109:4; Евр 5:6)? Я ответил: Единого по природе Царя, Бога всяческих, ставшего ради нашего спасения первосвященником, один был прообраз — Мелхиседек; если же по чину Мелхиседека другого назовешь и священником, то дерзни сказать и прочее, именно: «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни» (Евр 7:3), и смотри, какое из этого возникает зло: ведь таковой окажется другим Богом воплотившимся, священнодействующим наше спасение по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона.
Впрочем, зачем нам входить в длинные рассуждения? В Святом Возношении [Евхаристии] на святой Трапезе, после архиереев, диаконов и всего священнического чина вместе с м1рянами упоминаются цари, когда диакон говорит: «и в вере почивших мирян, Константина, Константа и прочих»; также и живых поминает царей после всех посвященных».
При этих словах его Мина[469] кричит: «Говоря это, ты разделил Церковь!»
Говорит ему [святой Максим]: «Если говорящий слова святых Писаний и святых отцов разделяет Церковь, то что делающим с Церковью окажется тот, кто уничтожает догматы святых, без которых невозможно даже самое бытие Церкви?»
И обратившись, сакелларий говорит людям экзарха с криком: «Скажите экзарху: неужели ты оставишь в живых такого человека, когда имеешь власть!»
5. И изведши блаженного Максима вон, вводят ученика его, требуя, чтобы он оговорил учителя в том, что он [Максим] оскорбил Пирра. Но он тихим голосом в ответ сказал правду, что никто так не почтил Пирра, как почтил наставник мой. Тогда они приказывают ему кричать[470]. Но так как он не дозволил себе отступить от подобающего монахам благоговейного голоса, то дали предстоящим повеление бить его. Они же, подвергая его кулачным ударам, довели до полумертвого состояния.
Потом, по отпущении их в тюрьму, быстро подходит Мина к преподобному старцу и говорит ему в присутствии начальников: «Вверг тебя Бог и привел тебя сюда, чтобы ты восприял [в качестве возмездия] то, что ты сделал другим, введши всех в ложь догматов Ориге- на»[471]. Святой же в ответ сказал ему пред всеми: «Анафема Оригену и догматам его и всякому единомышленнику его».
Тогда говорит патриций Епифаний: «Устранено, кир авва Мина, предъявляемое тобою против него обвинение, ибо если бы и был он оригенистом, то как скоро анафематствовал [это лжеучение, тем самым] освободил себя от такого обвинения. И я уже принимаю это, как нечто такое, чего не говорилось о нем». И отведен был каждый из них в то место, в коем находился под стражею.
6. В тот же день Троил патриций и Сергий Евкратас, блюститель царского стола[472], явились к рабу Божию, и сев, приказали и ему сесть, и сказали ему: «Расскажи нам, кир авва, беседу между тобою и Пирром, бывшую в Африке и Риме, о догматах, и какими его убедил ты основаниями анафематствовать его собственный догмат [о единово- лии во Христе] и согласиться с твоим?»
Преподобный же изложил им все по порядку, что память сохраняла, присоединив и то, что «я собственного догмата не имею, но общий Церкви Кафолической, ибо не употребил какого либо нового слова, чтобы можно было говорить о собственном моем догмате».
Потом, после всего сообщения говорят ему: «Не имеешь общения с престолом Константинопольским?»
Он же сказал: «Не имею общения».
«По какой причине не имеешь общения?» — говорят ему.
И ответил: «Они отвергли четыре святых собора чрез девять составленных в Александрии Глав,[473]' и чрез Экфесис, составленный Сергием[474] в этом городе [Константинополе], и чрез изложенный затем в шестом индиктионе[475] Типос, и так как что определили в Главах, то осудили в Экфесисе, а что определили в Экфесисе то упразднили в Типосе, и уничтожили самих себя столько раз. Осужденные таким образом сами собою и римлянами на бывшем в восьмом индиктионе Соборе[476], низложенные и священства лишенные, какое могут совершать священноводство, или какой Дух может сходить на священнодействия, совершаемые такими [людьми]?»
И говорят ему: «Так что же? Один ты спасешься, а все погибнут?»
И сказал: «Никого не обвинили три отрока, не поклонившиеся истукану, когда все поклонились, ибо они заботились не о делах других [людей], но о том, чтобы самим не отпасть от истины. Так и Даниил, вверженный в ров со львами, не осуждал никого из тех, кои не поклонились Богу по указу Дария, но позаботился о себе самом и предпочел умереть, а не отпасть от Бога и подвергнуться бичеванию своей совести за преступление божественных законов. И мне не дай Бог осудить кого‑либо, что я один спасусь, но сколько могу, предпочту умереть, чем страх иметь пред совестью за то, что каким‑либо образом преступил веру в Бога».
7. Говорят ему они: «И что ты можешь сделать, если римляне вступают в единение с византийцами[477], ибо вот вчера пришли апокрисиарии римские[478] и завтра, в воскресенье, будут в общении [за литургией и Евхаристией] с патриархом, — и всем становится ясно, что ты совращал римлян, почему и с удалением тебя оттуда они согласились со здешними».
И сказал святой: «Пришедшие хотя и вступят в общение, ничего предосудительного для римского престола не соделают, если не принесли послания к патриарху,[479] и никогда я не поверю, чтобы римляне вступили в общение со здешними, если эти не исповедают, что Господь наш Иисус Христос и Бог по тому и другому [Божеству и человечеству], — из чего, и в чем, и то, что Он есть, — имеет природную волю и действие [в отношении к совершению] нашего спасения».
И говорят они: «А если все‑таки соединятся со здешними римляне, что сделаешь?»
Святой ответил: «Дух Святый анафематствовал чрез апостола (Гал 1:8) даже ангелов, вводящих что‑либо новое и чуждое проповеди [евангельской и апостольской]»[480].
И говорят: «Есть ли всецелая необходимость говорить о двух волях во Христе и действиях?»
Ответил: «Всецелая необходимость — если, конечно, хотим благо- чествовать по истине, ибо ничто сущее не существует без природного действия. И святые отцы ясно говорят, что никакая природа ни существует, ни познается без существенного [существу ее свойственного] ее действия. Если же ни существует, ни познается природа без существенно ее характеризующего[481] действия, то как возможно чтобы знали Христа, или чтобы Он давал Себя знать как истинного Бога и человека, без Божеского и человеческого действия? Ведь лев, по учению отцов, потерявший способность рыкания, не есть лев, и пес — способность лаять, не есть пес, и все другое, потеряв то, что составляет его природу, не есть уже то, что было».
И говорят ему: «Мы знаем действительно, что так это. Однако [смотри] не оскорби[482] царя, только ради мира и составившего этот Типос, не для уничтожения чего‑либо долженствуемого мыслится о Христе, но для мира допустившего умолчание составляющих причину раздора речений».
Тогда раб Божий, повергшись на землю, со слезами сказал: «Не должен оскорбиться добрый и благочестивый владыка на мое ничтожество, ибо я могу оскорбить Бога замалчиванием того, что говорить и исповедовать повелел Он. Ведь если, по божественному апостолу, Сам поставил в Церкви, во–первых, апостолов, во вторых, пророков, в третьих — учителей (Еф 4:11), то очевидно, что Сам Он и говорил через них. И вот чрез все Святое Писание как Ветхого, так и Нового Завета, святых учителей и Соборы мы научаемся, что воплотившийся Христос Иисус Господь и Бог наш не лишен, кроме греха (Евр 4:15), ничего из того, в чем как Бог познается, и в чем и как [сущий] по природе человек открывается. А если Он совершен по тому и другому, и не имеет недостатка, то явно искажает все таинство о Нем тот, кто не исповедует, что Он есть то, что есть, со всеми присущими Ему свойствами по тому и другому, из чего, в чем и что Он есть».
8. Немного помолчав и поговорив друг с другом, говорят: «Чем можешь доказать, что представители Константинопольского престола отвергают соборы?»
И говорит им: «Уже было показано подробно в моих бывших в Риме беседах с господином Григорием асикритом[483]. И теперь если угодно, это будет доказано.
Прикажите дать свободу недостойному рабу вашему, и я приведу доказательства из книг, так как мои отобраны, — и всем сделаю это ясным, без какой либо запутанности в словах».
И потом, после других многих с обеих сторон разговоров, обратились к доказательствам и рассуждениям от Писания, природы и искусства, коими усладившись, они пришли в веселое настроение и начали говорить Максиму: «Знает Господь, авва, что великую пользу мы получили, и отныне досаждать вам [своими посещениями] будем».
9. И говорит ему господин Сергий: «Много раз приходил я в келью твою в Вемвас[484] и слышал твое учение, и Бог да поможет тебе, не беспокойся, но ты печалишь всех одним только тем, что многих заставляешь отделяться от общения со здешней Церковью».
Но святой сказал: «Кто может сказать, что я говорил ему: не имей общения с Церковью византийцев?»
Ответил Сергий: «Это самое именно, что ты не имеешь общения, служит великим призывом ко всем, чтобы не иметь общения».
И сказал святой: «Господин мой! Ничего нет сильнее обличений совести, и ничего нет дерзновеннее ее одобрений».
Когда же кир Троил услыхал, что Типос анафематствуется на всем Западе, говорит святому: «Разве хорошо, что мнение нашего благочестивого владыки [царя] подвергается поношению?»
Ответил святой: «Да долго терпит Бог к тем, кои побудили владыку [царя] составить Типос, и признали [его], и допустили».
И говорит Троил: «Но кто же суть те, что побудили или допустили?»
Ответил раб Божий: «Представители Церкви побудили, а сановники [485] допустили. И вот эта нечисть виновных взыскивается с невинного и чистого от всякой ереси.
Но посоветуйте ему сделать то, что сделал некогда благочестивой памяти его дед [Ираклий]. Когда он узнал, что некоторые на Западе подвергают его порицанию, посредством указа сделал себя свободным от церковного осуждения, написав,[486] что «Экфесис не принадлежит мне, так как я ни диктовал его, ни давал приказ составить, но патриарх Сергий, сочинив его за пять лет до возвращения моего с Востока,[487] когда я прибыл в этот преблагословенный город, упросил меня издать его от моего имени с подписью, — и я принял ходатайство его, — теперь же, узнав, что некоторые восстают против него, делаю всем известным, что он не мой?» Такой указ послал он блаженному Иоанну папе, осуждавшему Экфесис в тогдашних письмах своих к Пирру[488]. И с тех пор Экфесис повсюду считается делом Сергия. Это пусть сделает и теперешний благочестивый царь наш, и будет совершенно чисто от всякого порицания имя его».
Когда преподобный сказал это, они, покачав головами, смолкли, сказав только это: «Все трудно и безвыходно».
И после этих слов, отдав взаимные поклоны друг другу, они удалились с полным благодушием.
10. Потом в другую субботу снова привели их во дворец. Вводят сначала ученика святого. Сошлись тогда два патриарха[489]. Вводят Константина и Мину,[490] обвинителей старца, требуя от ученика подтверждения их словам. Он же со всяким дерзновением сказал сенату: «Константин вводится в секретарий дворца? I Он ни пресвитер, ни монах, но трибун фимелийский[491], — известен африканцам и римлянам, — и каких женок содержа пришел оттуда? Все знают и все отлично постигли его уловки, что делал он, чтобы скрыть это, то говоря, что сестры мои это, то [утверждая], что для того, чтобы не допускать общения с Константинопольской церковью я взял их, да не осквернятся еретическим общением, но также, если ему не доставало средств на удовольствия и он находил место, где его не знали, то опять [и там] делает то же самое ради скверного стяжания и грязных удовольствий. И для тех, кто желает вести жизнь досточестную, великий позор даже и встречаться с ним».
Потом опять на вопрос, анафематствовал ли он Типос, бесстрашно сказал: «Не только анафематствовал я, но и написал книгу» [492].
А некоторые сказали ему: «И так что же? Не признаешь, что ты сделал худо?» И говорит: «Не дай Бог, чтобы я сказал, что стало худым то, что я сделал хорошо и по–церковному». После того как и на другие многие вопросы тот самый ученик святого дал ответы, его выводят из секретарил.
11. Потом вводят преподобного, и говорит ему Троил патриций: «Скажи, авва, но смотри, все по истине скажи, и помилует тебя владыка, так как если мы обратимся к [формальному] следствию по закону, и оно найдет истинным хотя бы одно обвинение против тебя, то закон подвергнет тебя смерти».
Святой сказал: «Но я уже сказал, и опять говорю, что если только одно из того, что говорится [на меня] истинно, то и сатана есть Бог. Если же он не есть Бог, но отступник, то и обвинения против меня ложны и безосновательны. Впрочем, если что повелеваете сделать, сделайте: почитая Бога, я не допущу себе неправды».
Говорит ему Троил: «Не анафематствовал ли ты Типос?»
Он же сказал: «Часто говорил я, что анафематствовал его».
И говорит Троил: «Типос анафематствоал ты? — Царя анафематствовал».
Ответил Божий раб: «Я царя не анафематствовал, но писание, чуждое церковной веры».
Он же сказал ему: «Где анафематствован римским собором?»
И говорит святой: «В Церкви Спаса и в церкви Богородицы»[493]
Тогда говорит ему эпарх: «Стоишь в общении со здешней Церковью или не стоишь?»
Ответил преподобный: «Не стою в общении».
И эпарх: «Почему?»
Святой сказал: «Потому что она отвергла соборы».
Тот: «Если отвергла соборы, зачем же в диптихи вносятся?»
И говорит святой: «Но какая польза в именах, когда догматы отвергнуты?»
«И можешь, — сказал эпарх, — это доказать?»
И сказал Максим: «Если получу дозволение и приказываете, можно доказать это весьма легко».
Тогда закричал один клирик: «Воздал тебе Бог тем же, что сделал ты Пирру», — (которому он совершенно ничего не ответил)[494].
И когда все смолкли, говорит ему сакелларий: «Почему ты любишь римлян, а греков ненавидишь?»
И в ответ святой сказал: «Заповедь имеем не ненавидеть никого: люблю римлян как единоверных, а греков как единоплеменных[495]».
И говорит ему сакелларий: «Сколько лет считаешь себе?»
Ответил святой: «Семьдесят пять».
Сакелларий: «Сколько годов находится с тобою ученик твой?»
Святой: «Тридцать семь».
12. Когда все это говорилось в секретарии, никто из патриархов совершенно ничего не произнес.
Когда же речь шла о соборе римском, Демосфен[496] кричит: «Не имеет силы этот собор, так как собравший его Мартин низложен был».
И говорит Божий раб: «Не низложен был, а подвергся гонению [и изгнанию]. Разве было в Актах такое соборное и каноническое определение, в коем несомненно содержится низложение его? Впрочем, пусть и канонически низложен, это не может служить осуждением тому, что определено православно, по божественным канонам, с чем согласуется и написанное святым папой Феодором».
Выслушав это, Троил патриций говорит: «Не знаешь, что говоришь, авва! Бывшее — было».
13. Вот что было возбуждено и сказано, сколько удерживает память. И вот чем закончилось связанное с ними, когда и святой старец был отпущен из секретного помещения под стражу. А именно: на следующий день, бывший воскресеньем, церковники составили совещание (Мк 15:1) и убедили царя осудить их на жестокую и бесчеловечную ссылку, разделив друг от друга: святого старца — в Визию, границу Фракии, а ученика его — в Перверис, бывший конечной границей римского царства[497], лишенных всяких средств к жизни, с запрещением приближаться к морю, чтобы не иметь призрения от милостивцев. И таким образом они остаются без одежды и пищи, имея надежду только на Бога, увещевая всех христиан и взывая так: «Молитесь ради Господа, да совершит Господь милость Свою со смирением нашим и да научит нас тому, что плавающие с Ним подвергаются свирепости моря, причем корабль, хотя и отдается буре и волнам, но остается невредимым, ибо Он попускает им подвергаться великому волнению, испытывая их расположение к Нему, дабы они великим гласом восклицали: «Господи, спаси нас, погибаем!» (Мф 8:25), научились Ему одному приписывать все, что относится к спасению их, не надеялись на самих себя и достигли великой тишины с укрощением бури и волн, — в средину волков отдает их, повелевает входить узкими вратами и идти скорбною стезею (Мф 7:13; Лк 13:24), предлагает голод, жажду, наготу, узы, темницы, ссылки, бичевания, крест, гвозди, уксус, желчь, оплевания, пощечины, заушения, осмеяния — страдания и смерти разнообразные, чего конец — всесветное воскресение, несущее с собою мир подвергшимся гонению ради Него, и радость испытавшим скорби ради Него, и вознесение на небеса, и приведение к Отеческому и пресущному престолу, и жребий превыше всякого начальства и власти и силы и господства и всякого имени, именуемого в сем веке или в будущем (Еф 1:21), коего [воскресения] да достигнем все, молитвами и ходатайством всехвальной, пречестной и преславной истинно по природе Богородицы и Приснодевы Марии, и святых апостолов, пророков и мучеников. Аминь».
Диспут в Визии (Том, содержащий сообщение о догматах, бывших предметом спора между святым Максимом и Феодосием, епископом Кесарии Вифинской[498], и консулами, которые были с ним[499])
1. Прения о непорочной для нас, христиан, вере и измышленном нововведении противников наших, происходившие между аввою Максимом и Феодосием, епископом Кесарии Вифинской, я почел необходимым сделать известными всем вам, пребывающим в православии, чтобы вы, имея точнейшие сведения о них, тем более прославляли человеколюбивого Бога, дающего слово в отверзении уст (Еф 6:19) боящихся Его, дабы враги истины, изрекая свои обычные злословия против нее, не смутили ваших сердец.
2. Итак, в двадцать четвертый день августа месяца прошедшего теперь четырнадцатого индиктиона[500], пришел к нему в место, где он находился под стражею в ссылке, то есть в лагерь в Визии, вышеназванный епископ Феодосий, посланный, как он сказал, от лица Петра, предстоятеля Константинополя, и Павел и Феодосий — консулы[501], как сказали они, посланные от лица царя.
Они, вошедши к блаженному Максиму в то место, где он был заключен, сели и позволили сесть и ему, причем присутствовал с ними и епископ Визийский.
3. И говорит ему Феодосий епископ: «Как живешь, господин авва Максим?»
Ответил святой: «Как предопределил Бог прежде всех веков Свое промыслительное обо мне решение, так и живу».
Феодосий говорит: «Что же ты говоришь?[502] Но разве прежде всякого века о каждом из нас предопределил Бог?»
Максим сказал: «Если предуведал, то без сомнения и предопределил» (Рим 8:29).
Феодосий: «Что значит это — «предуведал» и «предопределил»?»
Максим: «Предведение есть [касается] находящихся в нашей власти мыслей и слов и дел, а предопределение касается не находящихся в нашей власти событий».
Феодосий: «Что находится в нашей власти и что находится не в нашей власти?»
Максим: «Как кажется, господин мой, зная все, ради испытания беседует с рабом своим».
Феодосий: «Ради [клянусь] истины Бога, я спросил по незнанию и желанию узнать различие между тем, что в нашей власти и что не в нашей власти, и каким образом одно находится под предведением Божиим, а другое — под предопределением».
Максим: «В нашей власти находится все добровольное, именно добродетели и пороки, а не в нашей власти — подвержение нас разного рода случающимися с нами наказаниям или противоположному им [наградам]. Так, не в нашей власти ни наказующая нас болезнь, ни одобряющее здоровье, но производящие их причины [в нашей власти], например, невоздержание — причина болезни, как воздержание — здоровья, и соблюдение заповедей — причина Царства Небесного, как преступление их — огня вечного».
Говорит Феодосий: «Что же? Потому терпишь скорбь в этой ссылке, что сделал ты что‑либо достойное этой скорби?»
Максим сказал: «Молю Бога, чтобы Он в этой скорби совершил воздаяние за то, в чем я согрешил Ему чрез преступление оправдательных заповедей Его».
Но Феодосий говорит: «Разве скорбь не посылается многим и ради испытания?»
Святой Максим сказал: «Испытание касается святых, чтобы их расположение к тому, что благо по природе, чрез скорбь явлено было в жизни людей, открывая вместе с тем в себе неизвестные всем их добродетели, как это было с Иовом и Иосифом: первый подвергался испытанию для проявления скрывавшегося [в нем] мужества, а второй искушался для откровения [его] освятительного целомудрия. И всякий из святых, не добровольно подвергаясь скорбям в сем веке, терпит это из‑за каких‑либо подобных же целей[503] [Божиих], чтобы они посредством немощи, которой предоставляется им [от Бога] подвергнуться, попирали гордеца и отступника дракона, то есть диавола, ибо терпение есть дело испытания у каждого из святых».
Феодосий: «Свидетельствую истиною Бога, ты прекрасно сказал, и я признаю это полезным, — я всегда стремился побеседовать с вами об этих предметах. Но так как и я, и [эти] господа мои будущие [превосходнейшие] патриции явились к тебе, и прошли такое расстояние по другому главному делу, то убеждаем тебя принять наши предложения и [тем] доставить радость всей вселенной».
Святой сказал: «Какие это, господин! И кто я и откуда, чтобы согласие [мое] на то, что предлагается мне, доставило радость вселенной?»
А Феодосий опять: «Свидетельствую истиной Господа нашего Иисуса Христа, что скажем тебе и я, и [эти] господа мои будущие [превосходительнейшие} патриции, — это мы слышали из уст владыки нашего патриарха и благочестивого царя».
Святой Максим сказал: «Благоволите, владыки мои, сказать то, что желаете и что вы слышали».
Феодосий: «Просит царь и патриарх чрез нас узнать от тебя, по какой причине ты не имеешь общения с престолом Константинопольским?»
Сказал святой: «Имеете относительно сего письменное приказание от благочестивейшего царя и от патриарха?»
И Феодосий: «Не должно тебе, господин, иметь недоверие к нам, ибо хотя и ничтожен я, однако считаюсь епископом, но и [эти] господа мои состоят членами сената, и мы пришли не искушать тебя, — не дай [этого] Бог!»
Святой Максим сказал: «С какой бы целью не пришли вы к рабу вашему, я без всякого стеснения скажу причину, по которой не имею общения с вами[504]. Впрочем, если другим и естественно спрашивать меня, по какой причине [я не имею этого общения], но не вам, знающим вернее меня эту причину.
Ведь все вы знаете бывшие в шестом индиктионе прошлого круга нововведения — начавшиеся в Александрии изданными Киром, не знаю, как сделавшимся там предстоятелем, — Девятью главами, подтвержденными от Константинопольского престола, и другие изменения, прибавки и уменьшения, сделанные соборно предстоятелями Церкви Византийской, — говорю о Сергии, Пирре и Павле, — каковые нововведения знает вся вселенная. По этой причине не имею общения, раб ваш, с церковью Константинопольской. Пусть устранятся препятствия, положенные названными лицами, вместе с самими положившими их, как сказал Бог: «и камни с пути разбросайте» (Ис 62:10), и прямым и торным [ср.: Ис 40:4], свободным от всякого терния еретического путем Евангелия пусть пойдут[505], — тогда и я, найдя это, как было прежде, пойду без всякого увещания человеческого. Но пока предстоятели Константинопольские величаются положенными препятствиями и теми, кто их положил, никакие рассуждения и меры не заставят меня быть в общении с ними».
И Феодосий говорит: «Но что же дурное мы исповедуем, чтобы тебе отделяться от общения с нами?»
А святой: «То, что, признавая одно действие Божества и человечества Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, вы смешиваете учение[506] богословия[507] и домостроения[508]. Ведь если должно верить святым отцам, говорящим: у кого одно действие, у тех и сущность одна[509], то Святую Троицу вы делаете четверицей, так как единоприродной со Словом становится плоть Его, и лишается родственного с нами и с Родившей Его тождества по природе. А также, уничтожая [два] действия и утверждая одну волю Божества Его и человечества, вы отнимаете у Него раздаяние благ. Ведь если бы Он не имел никакого действия, согласно постановившим это, то ясно, что если и пожелает, Он не может помиловать, с отнятием у Него действия благ, если, конечно, без природного действия ничему из сущего не свойственно действовать или совершать. Иначе — и плоть вы делаете по воле[510] сотворцом всех веков, и того, что в них, вместе с Отцом и Сыном и Духом, и недавнюю [тварную] по природе [плоть делаете] творцом по природе, или, вернее сказать, безначальной по воле, — если, конечно, Божественная воля безначальна как воля безначального Божества, что превышает не только всякое безумие, но и нечестие, ибо вы говорите не просто только то, что одна воля [во Христе], но и то, что она Божеская, а для Божественной воли никто не может придумать временного начала или конца, так как это несвойственно и Божественной природе, которой существенно принадлежит воля.
Также и другое вводя новшество, вы совершенно отнимаете все характерные признаки и свойства Божества и человечества во Христе, постановляя законами и типосами не говорить ни об одной, ни о двух в Нем волях или действиях, что возможно [только] для несуществующего предмета. В самом деле, ничто из сущего, если оно духовно, не лишено желательной способности и действия, а если чувственно — чувственного действия, если растение — растительного и питательного действия, если всецело бездушно и непричастно всякой жизни, — так называемого по состоянию действия или годности. И все таковые существа являются подлежащими восприятию чувствами чувственных [существ], ибо действие таковых состоит в том, чтобы подлежать зрению по своему внешнему виду, слуху — по звуку, обонянию — по некоему природному испарению[511], вкусу — некими соками и осязанию — по сопротивлению. И как действием зрения мы называем зреть, так и действием зримого — быть зримым, — и прочее все, мы видим, совершается таким же образом.
Если таким образом ничто из сущего отнюдь не лишено всякого природного действия, а Господь наш и Бог — милостив буди, Господи — не имеет никакого природного хотения [воли] или действия, по тому и другому[512], из чего, в чем и что Он есть, то разве можем или быть или называться благочестивыми, утверждая, что покланяемый от нас Бог никоим образом не имеет способности воли или действия? Ведь мы ясно научаемся от святых отцов, говорящих: «не имеющее никакой силы [действия] не существует, не есть нечто и совсем нет какого‑либо положения[513] его[514]».
Феодосий говорит: «Что бывает для домостроения[515], ты не должен принимать за точный догмат».
Святой Максим сказал: «Если Типос и закон, определяющий не говорить ни о какой воле или действии Господа, отнятие которых означает несуществование Того, у Кого они отняты, не есть действительный догмат тех, кто принимает [Типос], то по какой причине вы отдали меня варварским и безбожным народам, лишив чести? По какой причине я осужден жить в Визии, и сорабы мои — один в Перверисе, а другой в Месемврии?»
И говорит Феодосий: «Богом, имеющим меня судить, свидетельствуюсь, что и тогда, когда составлен был Типос, я говорил и теперь то же самое говорю, что худо был он составлен и во вред многим, а поводом к изданию его послужили споры православных между собой о волях и действиях, и [вот] для примирения всех друг с другом некоторые решили, чтобы не произносились эти слова».
Святой Максим сказал: «Какой верный примет домостроение, замалчивающее такие слова, которые говорить удостоил Бог всяческих чрез апостолов и учителей и пророков? Но рассмотрим, господин великий, до какого зла достигает затрагиваемый предмет этот. Ведь если Бог поставил в Церкви, во–первых, апостолов, во–вторых, пророков, в–третьих, учителей, к совершению святых (Еф 4:11), сказав в Евангелии апостолам, а чрез них [и] тем, которые после них: «что вам говорю, говорю всем» (Мк 13:37) и опять: «кто принимает вас, Меня принимает» (Мф 10:40), и «отвергающий вас Меня отвергает» (Лк 10:16), то очевидно и ясно, что непринимающий апостолов, пророков и учителей, но отвергающий их слова, отвергает Самого Христа.
Но рассмотрим и другое. Бог, избрав, воздвиг апостолов и пророков и учителей, в совершении святых (Еф 4:11), а диавол лже- апостолов и лжепророков и лжеучителей против благочестия, избрав, воздвиг, так что нападениям [их] подвергается и древний закон, и новый [516]. А под лжеапостолами и лжепророками и лжеучителями я разумею одних только еретиков, которых слова и мысли развращенны (Деян 20:30). Итак, принимающий истинных апостолов и пророков и учителей Бога принимает; так и принимающий лжеапостолов и лжепророков и лжеучителей, диавола принимает. Поэтому, кто в союзе с проклятыми и нечистыми еретиками изгоняет святых, тот в союзе с диаволом явно осудил Бога, — примите меня, говорящего истину.
Если таким образом, исследуя явившиеся в наши времена нововведения, находим их достигшими до крайней степени зол, то смотрите, как бы под предлогом мира не оказаться страждущими отступлением [и проповедующими], о котором Божественный апостол сказал (2 Фес 2:3–4), что оно будет предтечею пришествия антихриста. Это без стеснения сказал я вам, господа мои, чтобы вы пощадили себя самих и нас. Приказываете, чтобы я, имея это написанным в книге моего сердца, вошел в общение с той Церковью, в которой это проповедуется, и чтобы я стал общником тех, которые действительно отвергают Бога, то есть якобы диавола в союзе с Богом [проповедуется союз]? Да не будет [этого] со мною от Бога, ради меня ставшего [человеком] как я, кроме греха (Евр 4:15, 9:8)». И сделав поклон, сказал: «Если что повелите сделать с рабом вашим, сделайте: я с принимающими это никогда не буду общником».
4. Епископ же и бывшие с ним, пораженные этими словами святого, склонив вниз свои головы, молчали долгое время. А после того Феодосий епископ, подняв голову и устремив взор на авву Максима, сказал: «Мы ручаемся тебе за владыку нашего царя, что если ты войдешь в общение, он похоронит Типос».
Говорит ему святой: «Слишком далеко мы разошлись друг с другом: что станем делать с термином «одна воля», который для устранения всякого действия соборно утвержден Сергием и Пирром и Павлом?»
Феодосий сказал: «Та запись<var.: постановление>уничтожена и отвергнута».
Святой сказал: «Уничтожена в каменных стенах, но и не в разумных душах: пусть примут осуждение их, соборно в Риме[517] утвержденное посредством благочестивых догматов и канонов, и тогда разрушится средостение (Еф 2:14) и не надо будет убеждать нас».
Феодосий: «Не имеет силы собор Римский, так как он был без царского приказа».
Максим: «Если приказы царей дают значение бывшим соборам, а не благочестивая вера, то прими бывшие против единосущия соборы, так как они происходили по приказу царей. Разумею именно: первый — в Тире[518], второй — в Антиохии[519], третий — в Селевкии[520], четвертый — в Константинополе при Евдоксии арианине[521], пятый — в Нике Фракийской[522], шестой — в Сирмии[523] и, после этих спустя много времени седьмой — в Ефесе[524] вторично, на котором председательствовал Диоскор. Все эти соборы собирались по приказу царей, и однако же, все они были осуждены по причине безбожности утвержденных на них догматов. И почему не отвергаете собор, низложивший Павла Самосатского при святых и блаженных Дионисии папе Римском и Дионисии Александрийском и Григории Чудотворце, председательствовавшем на этом соборе[525], так как он был не по приказу царя? Какой канон повелевает принимать только те соборы, которые собирались по приказу царя или вообще всем соборам собираться по приказу царя? Те соборы благочестивый канон Церкви признает святыми и принятыми, которые одобрила правота догматов. Но как ведает господин мой, и других учит, канон повелел дважды в году бывать соборам в каждой епархии[526], не сделав никакого упоминания о царском приказе для охранения спасительной нашей веры и исправления всего, что относится к Божественной сущности Церкви».
Феодосий: «Это так, как говоришь, — правота догматов утверждает соборы. Впрочем, разве не принимаешь книгу Мины[527], в которой он изложил догмат об одной воле и одном действии Христа?»
Максим: «Не дай Господь Бог! Вы не принимаете, но отвергаете всех учителей, бывших после святого в Халкидоне собора, боровшихся против мерзостной ереси Севира. И разве я могу принять книгу Мины, явившуюся после собора, в которой он явно защищает Севира, и Аполлинария, и Македония, и Ария, и всякую ересь, и своими догматами обвиняет собор, а вернее — совершенно отвергает?»
Феодосий: «Так что же? Не принимаешь одного действия авторитетных отцов?»[528]
И привел Феодосий употребляемые у них подложные места из сочинений святых, как то: Юлия Римского, Чудотворца Григория, Афанасия, — и прочитал их.
И сказал Максим: «Побоимся же Бога и не посмеем прогневать Его приведением [в доказательство] еретических мест: ведь всякий знает, что это дело нечестивого Аполлинария. Если другие имеешь, покажи, так как приводя эти, более убеждаете всех в том, что в действительности вы возобновили зло Аполлинария и его единомышленников».
И приводит [тот же епископ Феодосий] под именем якобы Златоуста другие два места, которые прочитав авва Максим сказал: «Они принадлежат Несторию, страдавшему недугом [учения о] личной[529] двойственности во Христе».
И тотчас закипев яростью, Феодосий сказал: «Господин монах! Сатана изрек [это] устами твоими».
Максим: «Не оскорбись, владыка мой, на раба твоего». И взяв, тотчас показал ему, что именно эти самые изречения принадлежат Несторию, и в каких сочинениях его находятся.
Феодосий: «Видит Бог, брат, эти места дал мне патриарх. Впрочем, одни назвал ты изречениями Аполлинария, другие — Нестория». И приведя место святого Кирилла, в котором говорится: «Показуя одно и сродное и чрез оба [естества] действие»[530], говорит: «Что на это скажешь?»
Максим: «Некоторые действительно указали это изречение, в качестве прибавления помещенное в толковании Евангелия, составленном из этого святого отца Тимофеем Элуром[531]. Но пусть по–вашему оно будет его[532]. Исследуем, в таком случае, смысл отеческих слов и узнаем истину».
Феодосий: «Быть этому я не допускаю, ибо необходимо принимать изречения простые[533]».
Максим: «Будь любезен, скажи мне, в чем различие простых речений в сравнении с искусственными?»
Феодосий: «В том, чтобы принимать речение как оно есть, и не исследовать смысл его».
Максим: «Очевидно, вы вводите новые и чуждые Церкви законы и относительно речений [Святого Писания]. Если, по–вашему, не должно исследовать речений Писания и отцов, то мы отвергнем все Писание как древнее, так и новое. Вот я слышал слова Давида: «блаженны исследующие свидетельства Его, всем сердцем взыщут Его» (Пс 118:2), так что никто не может взыскать Бога без исследования. И еще: «Вразуми меня, и буду исследовать закон Твой и сохраню его всем сердцем моим» (Пс 118:34), таким образом, исследование ведет к познанию закона и знание побуждает достойных к желанию сохранить его в сердце посредством исполнения содержащихся в нем святых заповедей. И опять: «Дивны свидетельства Твои, посему исследовала их душа моя» (Пс 118:129). Зачем и приточное слово желает, чтобы мы исследовали притчи, загадки и темные изречения (Притч 1:6)? Зачем и Господь, говоря в притчах, желает, чтобы Его ученики разумели [их], если разъясняет смысл притчей (Мф 13: 8; Лк 8:11)? Зачем повелевает: «исследуйте Писания, как свидетельствующие о Мне» (Ин 5:39)? Зачем первый из апостолов Петр желает научить, говоря о спасении, о котором исследовали и изыскивали пророки (1 Петр 1:10)? Зачем Павел Божественный апостол говорит: «Если закрыто Евангелие, то среди погибающих закрыто, в которых бог века сего ослепил сердца и очи разума их, чтобы не воссиял им свет знания Бога» (2 Кор 4:3–4)[534]. Как кажется, вы желаете уподобить нас иудеям, которые простыми речениями, как говорите вы, то есть одной только буквой, как бы неким мусором засыпав свой ум, отпали от истины, имея покрывало в сердцах своих, так что не разумеют Господа Духа, закрытого буквой, о чем говорит [апостол]: «буква убивает, а Дух животворит» (2 Кор 3:16), пусть же удостоверится владыка мой, что я не допущу принять изречение без содержащегося в нем смысла, чтобы не стать явно иудеем».
И Феодосий[535]: «Об одном действии Христа ипостасном должны мы говорить».
Максим: «Рассмотрим то зло, какое является отсюда, и покинем это странное выражение, ибо оно принадлежит одним только еретикам, многобожникам. Ведь если говорим об одном ипостасном действии Христа, а Сын различается от Отца и Духа по ипостаси, а следовательно, и по ипостасному действию, то мы вынуждаемся уделять ипостасные действия как Сыну, так и Отцу и Духу. Но [в таком случае], по–вашему, блаженное Божество будет иметь четыре действия: три, что отделяют лица, в которых оно есть, и одно общее, обозначающее общность, по природе трех ипостасей. А потому, согласно отцам, если, конечно, принимаем их учение, мы подвергнемся недугу четве- робожия, ибо всякое действие они объявляют природным, а не ипо- стасным. И если это истинно, как и действительно есть [таково], то мы окажемся говорящими о четырех природах и четырех по природе богах, различающихся друг от друга как ипостасью, так и природой. Кроме того, кто может высказать в слове или представить в уме действие, обособляющее что‑либо такое, что подводится под какой‑либо вид и находится по природе под общим определением вида? Ведь то, что является общим [свойством предметов] по природе, никогда не бывает свойством только единичного чего‑либо, ибо личные [ипо- стасные] признаки, например, длинный ли нос, ясные глаза[536], плешивость и все таковое, — суть случайности[537], служащие определением предметов, различающихся друг от друга числом. Так, всякий человек имеет свойство действовать как сущий нечто по природе [общечеловеческой], а не как некто по ипостаси, соответственно той и частной, и общей категории, что [при этом] представляется в уме и выражается в слове. Например, «животное разумное смертное» относится к общеродовому свойству нас, ибо все мы причастны одной и той же жизни, и одной и той же разумности, и одному и тому же течению и утечению[538], также сидению и стоянию, говорению и молчанию, видению, слышанию, осязанию — что [все] относится к тому, что мыслится о нас вообще. Итак, не должно нововводить речение, не соответствующее ни Писанию, ни отцам, ни природе, но должно считаться чужим и изобретенным чрез развращение людей. Впрочем, покажи мне у какого‑либо отца это речение, и тогда мы опять исследуем смысл его у изрекшего его».
Феодосий: «Что же? О Христе совсем не подобает говорить: «одно действие»»?
Максим: «От святого Писания и святых отцов мы не уполномочены говорить ничего такого, но имеем повеление веровать и исповедовать как две природы во Христе, из которых Он есть, так и [две] природные Его воли и [два] действия одновременно и соответственно Ему, как сущему по природе вместе Богу и человеку».
Феодосий: «Так и мы исповедуем и природы и различные действия, то есть как Божественное так и человеческое, и Божество Его [исповедуем], как волительное, так как не без воли была душа Его. Но не говорим: «два», чтобы не представить Его враждующим с Самим Собою».
Максим: «Но разве, говоря: «две природы», вы представляете их по причине числа враждующими?»
Феодосий: «Нет».
Максим: «Что же? Когда число употребляется о природах, тогда оно разделяет, а когда говорится о волях и действиях, не может разделять?»
Феодосий: «Без сомнения в этом случае [также] производит разделение, и отцы о волях и действиях не употребляли числа, избегая разделения, но [говорили:] иная и иная, Божественная и человеческая, двойная, двоякая, и как они сказали, говорю, и как они изрекли, говорю».
Максим: «Ради Господа, [ответь:] если кто тебе скажет: «иную и иную», — сколько разумеешь? Или «Божественную и человеческую», — сколько разумеешь? Или «двойную и двоякую», — сколько разумеешь?»
Феодосий: «Знаю, как понимать, — говорит, — но два не говорю».
Тогда авва Максим, обратившись к начальникам, сказал: «Ради Господа [скажите:] если вы услышите одно и одно [действие], или иное и иное, или дважды два, или дважды пять, — что разумея вы ответите говорящим?»
И сказали: «Так как ты заклинаешь нас, то [ответим, что] под одним и одним [действием] понимаем два, и под иным и иным — два понимаем, и под дважды два — четыре, и под дважды пять — десять».
И как бы устыдившись ответа их, Феодосий сказал: «Чего не сказано отцами, [того] не говорю».
Но авва Максим тотчас, взяв книгу Деяний святого и[539] апостольского Собора в Риме, показал отцов[540], ясно говорящих о двух волях и действиях Спасителя нашего и Бога Иисуса Христа, которую взяв от него, Феодосий консул прочитал все изречения святых отцов. И тогда Феодосий епископ сказал в ответ: «Видит Бог, если бы этот собор не положил анафемы на известных лиц, я более всякого человека принял бы его. Но чтобы не терять здесь времени, если что сказали отцы, говорю и тотчас письменно излагаю: две природы и две воли и два действия, только вступи с нами в общение и да будет единение».
Максим: «Владыка, я не дерзаю принять от вас письменное согласие относительно такого предмета, будучи простым монахом. Но так как Бог внушил вам принять изречения святых отцов, как [этого] требует канон, то к римскому предстоятелю об этом письменно пошлите [известие], то есть царь, патриарх и его синод. Я же без этого не вступлю в общение, пока подверженные анафеме лица упоминаются за святым возношением, ибо боюсь осуждения анафемы».
Феодосий: «Бог видит, не осуждаю тебя за эту боязнь ни я, и никто другой кто. Но дай нам совет, ради Господа, как это может осуществиться?»
Говорит ему святой: «Какой совет могу вам относительно этого дать? Идите, разузнайте, было ли когда что‑либо такое, и разрешался ли кто по смерти от обвинения относительно веры и от объявленного в нем осуждения, и пусть согласятся и царь, и патриарх подлежать снисхождению Бога[541], и составят: один[542] — ходатайственный приказ, а другой[543] — соборное прошение к папе Римскому. И конечно, если найдется церковный образец, разрешающий это ради правого исповедания веры, я соглашусь с вами в этом.
И Феодосий: «Это без сомнения будет. Но дай мне слово, что если меня пошлют, ты пойдешь со мной».
Святой Максим сказал: «Владыка! Полезнее тебе будет взять с собой сораба моего, находящегося в Месемврии, чем меня, ибо он и язык [латинский] знает, и все достойно чтут его, как столько лет подвергающегося наказанию за Бога и правую веру, которая держится на его престоле [римском]».
И говорит Феодосий: «Разные столкновения друг с другом мы имели, и мне неприятно отправиться с ним».
Святой Максим сказал: «Владыка! Если это угодно [тебе], пусть будет исполнение твоего желания, и когда прикажете, последую с вами».
И при этом встали все с радостью и слезами совершили поклоны, и была молитва. И каждый из них поцеловал святые Евангелия, честный крест, икону Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа и Владычицы нашей, родившей Его, Пресвятой Богородицы, приложив и свои руки в подтверждение того, что было сказано.
5. Потом, немного побеседовав друг с другом о богоугодной жизни и исполнении Божественных заповедей, обратившись Феодосий к авве Максиму, сказал: «Вот все соблазны устранены, и настал мир при помощи Бога, и будет. Но ради Господа, не скрой от меня: неужели ты никоим образом не назовешь одну волю и одно действие во Христе?»
Максим: «Никогда недопустимо для меня сказать это. И я высказываю причину: так как чуждо это речение святым отцам — называть одну волю и [одно] действие двух [различных] природ. А потом, говорящий это встречает прямо против него направляющиеся и [другие] всякого рода нелепости. Во–первых, если скажу: природная [одна воля или одно действие] — боюсь слияния. Во–вторых, если скажу: «личная»[544] — разделю Сына от Отца и Духа, и окажусь вводящим три воли, не сходствующие друг с другом, равно как и ипостаси. В–третьих, если назову одну волю и [одно] действие как одного [из лиц Святой Троицы], то вынужден буду назвать, хотя бы и не желал, и одну волю и [одно] действие, и как одного Отца, и как одного Духа, и окажется, что наша речь впадет в многобожие. В–четвертых, если назову [одну волю] относящейся к состоянию [а не к природе][545], то введу личное[546] разделение[547] Нестория. В–пятых: если скажу «против природы», то уничтожу существование волящего, ибо уничтожением для природы служит то, что против природы, как говорят отцы».
Феодосий: «Без всякого сомнения мы должны называть одну волю Спасителя нашего по причине единения, как, хорошо обдумав, по моему мнению, написали Пирр и Сергий».
Максим: «С твоего позволения, владыка, скажу несколько слов об этом. Если по причине единения стала одна воля Бога и Спаса нашего, как Пирр, Сергий и Павел написали, то во–первых, Сын будет, согласно им, иноволен с Отцом, имеющим одну волю с Сыном по природе, а не по единению, если, конечно, не одно и то же есть единение и природа. Второе. Если по причине единения одною, по их мнению, стала воля Спасителя нашего, то причиною своею она будет иметь, конечно, единение, а не ту ни другую из природ, из которых Он, и воля, очевидно, будет принадлежать, по их учению, состоянию, а не природе, ибо истинное учение знает природу, а не состояние[548]. Третье. Если по причине единения одной, по их мнению, стала воля Спасителя нашего, то какою волей, по их мнению, явилось само единение? Ведь они, конечно, не скажут, заботясь об истине и избегая нелепости, что [оно явилось волей], явившейся по причине ее. Четвертое. Если по причине единения явилась одна воля Спасителя, то очевидно, что прежде единения Он был или многоволен или совсем безволен, и если многоволен был, то сократившись до одной воли, потерпел уменьшение [многих] воль и явно подвергся состоянию[549] изменения — уменьшению природно присущих Ему многих воль; если же всецело был безволен, то единение Он явил превышающим природу, от которой Он получил Себе волю, которую природа не имела, и также явился изменчивым, приобретши по состоянию то, что не присуще ему по природе. Пятое. Если по причине единения одна воля Спасителя нашего по тому и другому[550], из чего Он есть, явилась воля, то по воле стал тварным Богом Тот же самый, по причине единения оставаясь по природе вечным, и [стал] по воле безначальным человеком, оставаясь по природе тварным, что невозможно, чтобы не сказать, нечестиво. Шестое. Если по причине единения явилась одна воля [двух] природ, то почему же по той же самой причине не явилась одна [двух] природ природа?»
6. И прервав на этом течение речи [святого Максима], Феодосий епископ сказал: «Что же таким образом явилось по причине единения, если ничего такого не явилось по причине его?»
Максим: «Явило оно [единение], что неложно стал воплотным бесплотный — Того, Кто по природе есть Бог и Творец всяческих, ясно представило ставшим по природе человеком не переменою природы или уменьшением чего‑либо из принадлежащего природе, но истинным восприятием умственно одушевленной плоти, то есть не имеющего недостатков человечества, чистого по природе от всякой прародительской вины, и на основании взаимообщения, что поисти- не удивительно и для всех поразительно, [единение Божества и человечества во Христе явило] совершенным в человечестве Богом Того же Самого, Кто всецелым остается при своих [человеческих] свойствах, и совершенным в Божестве Того же Самого, Кто всецело остается не лишенным Своих [Божеских] свойств. По причине единения явилось именно прохождение друг в друга природ и им присущих природных свойств, по учению богоглаголивых отцов наших, но не пре- хождение или превращение, что свойственно тем, которые единение злокозненно превращают в слияние[551], и вследствие этого вдаются в многообразные новшества, и по недостатку твердости своего разума подвергают благочестивых гонению».
7. Выслушав это, Феодосий епископ с остальными прибывшими с ним, казалось, принял слова эти. И опять тот же епископ сказал святому: «Сотвори любовь, скажи нам: что значит, что никто не действует как некто по ипостаси, но как нечто по природе, ибо я не понял этих слов и они смущают меня».
Максим: «Никто не действует как некто по ипостаси, но как нечто по природе. Например, Петр и Павел действуют, но не по–петровски и павловски, а человечески, ибо оба они — люди природно по общему определению природы, а не ипостасно по отдельно–личным качествам. Также Михаил и Гавриил действуют, но не михаиловски и гаври- иловски, а ангельски. И таким образом во всякой природе, определяемой многим числом [предметов], мы созерцаем общее, а не единичное действие. Итак, кто говорит об ипостасном действии, тот самую природу, которая одна, представляет бесконечной по действиям и по множеству подходящих под нее неделимых [особей] различествующей саму с собой, что если признаем верным, то вместе со всякой природой уничтожим образ бытия в ней».
8. После этих слов, при целовании их сказал Феодосий консул: «Вот, все прекрасно произошло, но согласится ли царь сделать хода- тайственный приказ?»
Говорит святой: «Конечно сделает, если пожелает быть подражателем Христа[552] и претерпеть унижение вместе с Ним[553], ради общего всех нас спасения. Он должен иметь в виду, что если Бог, будучи спасителем по природе, не спас, пока не подвергся добровольному унижению, то как человек, будучи по природе спасаемым, может спастись или спасти, не подвергаясь унижению?»
И говорит Феодосий консул: «Надеюсь, при сохранении Богом моей памяти, я скажу ему эту речь, и он согласится».
И при этом поцеловавшись друг с другом, отошли в мире.
Епископ дал авве Максиму несколько посланных ему денег, стихарь [монашеский] и срачицу; и стихарь — тотчас же принес епископ Визийский, но в Регии отняли не только несколько данных ему денег, но и все другое, что у него было от благотворения, вместе с остальными его жалкими вещами и одеждами.
9. После же отшествия их в восьмой день сентября месяца настоящего пятнадцатого индиктиона, консул Павел опять прибыл в Ви- зию к святому Максиму, принесши приказ, имевший такое содержание:
«Повелеваем твоей славности придти в Визию и привести Максима монаха с великой честью и заботливостью, как по причине [его] старости и немощи, так и потому, что он от предков наш[554] и был он у них в чести. А поместить его в благочестивом монастыре святого Феодора, расположенном в Регии. И придти и известить нас. И мы пошлем к нему от лица нашего двух патрициев, долженствующих передать ему наше желание, любящих нас душевно и любимых нами. И придти и возвестить нас о его прибытии».
Итак, приведя преподобного и поместив его в названном монастыре, этот самый консул отправился известить [царя].
10. И на следующий день выходят к нему Епифаний и Троил патриции с большой свитой и пышностью, а также и Феодосий епископ, и приходят к нему в катехумений[555] церкви этого монастыря. Сделав обычное приветствие, сели, принудив и его сесть. И начав речь к нему, Троил сказал: «Владыка вселенной повелел нам прибыть к тебе и высказать нам волю Его Богохранимого Владычества. Но прежде скажи нам, исполнишь ты приказание царя или не исполнишь?»
Говорит святой: «Владыка, выслушаю, что повелел Его благочестивое Владычество, и [тогда] должным образом отвечу, так как на неизвестное мне какой могу ответ дать?»
Троил настаивал, говоря: «Не допустимо, чтобы мы когда‑либо сказали что, если ты прежде не скажешь, исполнишь или не исполнишь приказание царя».
Итак, когда увидал святой, что они еще более настаивают при его медлительности и свирепее смотрят и грубее отвечают вместе со всеми, бывшими с ними, кои сами гордились мирскими достоинствами, в ответ сказал им: «Если не допускаете сказать рабу вашему угодное владыке нашему и царю, то вот я говорю пред внемлющим Богом, и святыми ангелами, и всеми вами: что ни повелит мне о каком бы то ни было предмете, разрушающемся и погибающем вместе с этим веком, охотно сделаю».
Тогда Троил тотчас встал и сказал: «Помолитесь о мне, я ухожу, ибо этот [человек] ничего не делает».
И так как произошел весьма великий беспорядок и большое замешательство и смятение, то Феодосий епископ сказал им: «Сообщите ему ответ [царя] и узнайте, что станет говорить, так как не благора- зумно уйти, ничего не сказав и ничего не услыхав».
Епифаний патриций сказал: «Вот что тебе объявляет через нас царь, говоря: так как весь Восток и Запад развращаются, взирая на тебя, и все ради тебя восстают, не желая согласиться с нами в вере, то да побудит тебя Бог вступить в общение с нами принятием изданного нами Типоса, и выйдем мы самолично в Халку, и облобызаем тебя, и подадим вам десницу нашу и со всякой честью и славой введем вас в Великую Церковь, и вместе с собой поставим на том месте, где согласно обычаю стоят цари, и сотворим вместе литургию и приобщимся вместе пречистых и животворящих Тайн животворящего Тела и Крови Христа, и объявим тебя отцом нашим, и будет радость не только в царственном и христолюбивом нашем городе, но и во всей вселенной, ибо мы верно знаем, что когда ты вступишь в общение со святым здешним престолом, то все соединятся с нами, ради тебя и твоего учения отторгшиеся от общения с нами».
11. И обратившись к епископу, святой Максим сказал со слезами: «Господин великий, дня судного ожидаем все, ты знаешь постановленное и решенное над святыми Евангелиями и Животворящим Крестом и иконой Бога и Спасителя нашего и родившей Его пречистой Богородицы и Приснодевы Марии». И опустив вниз лице свое, епископ тишайшим голосом говорит к нему: «Но что могу сделать, когда другое нечто рассудилось благочестивейшему царю».
И говорит к нему святой: «Но для чего же ты коснулся святых Евангелий и бывшие с тобой, если не в вашей власти было исполнение сказанного? Поистине вся сила неба не заставит меня сделать это, ибо что отвечу — не говорю Богу, но моей совести, — если бы ради славы человеческой, самой по себе не имеющей никакого существования, [клятвенно] отрекся я от веры, спасающей любящих ее?»
При этих словах встали все, сильнейшая ярость овладела ими, и они подвергли его щипкам, ударам и толчкам, от головы до ног покрыв его многочисленными плевками, от которых распространялась вонь, пока не смочили одежды, в кои он был облечен. Тогда епископ встал и сказал: «Так не должно быть, но выслушать только от него ответ и пойти возвестить доброму владыке нашему, ибо канонические дела производятся другим образом».
12. И едва только убедил их епископ успокоиться, снова воссели, подвергнув его многочисленным оскорблениям и проклятиям. Потом Епифаний с гневом великим и яростью и грубостью говорит: «Скажи, наихудший градопожиратель[556]: считая нас за еретиков, и город наш, и царя, сказал ты эти слова? В действительности мы более тебя христиане, и исповедуем, что Господь наш и Бог имеет и Божественную волю и человеческую волю и разумную душу, и что всякая разумная природа имеет и волю, и действие, так как движение есть свойство жизни и воля есть свойство ума, и волительным знаем Его не по Божеству только, но и по человечеству, и [557] две воли Его и [два] действия не отрицаем».
В ответ раб Божий сказал: «Если так веруете, то как требуете войти в общение [с вами] под условием [принятия мной] Типоса, содержащего [в себе] одно только отрицание того, что вами исповедано?»[558]
И сказал Епифаний: «Ради домостроения сделано это, чтобы не было вреда народу от этих тончайших речений».
В ответ святой сказал: «Напротив, всякий человек освящается чрез точное исповедание веры, а не чрез уничтожение[559], содержащееся в Типосе».
И сказал Троил: «Во дворце я уже сказал тебе, что не уничтожил Типос[560], а повелел молчать, чтобы умирились все мы».
Святой Максим сказал: «Замалчивание слов есть уничтожение слов, ибо чрез пророка говорит Дух Святой: «не суть речи, ни слова, коих звуки не слышатся» (Пс 18:4). Поэтому невыговоренное слово совсем не существует».
И сказал Троил: «Имей в сердце своем, как хочешь, никто тебе не запрещает».
Святой Максим сказал: «Но не ограничил Бог сердцем все спасение, сказав: «кто не исповедует Меня пред людьми, и Я не исповедаю его пред Отцем Моим, сущим на небесах» (см.: Мф 10:32). И Божественный апостол учит, говоря: «сердцем веруется в правду, устами же исповедуется во спасение» (Рим 10:10). Итак, если и Бог и пророки Божии и апостолы повелевают исповедовать тайну словами святыми — [тайну] великую и страшную и для всего мира спасительную, то нет нужды каким бы то ни было образом замалчивать проповедующее ее слово, чтобы не было вреда спасению замалчивающих».
Епифаний с гневом сказал: «Подписался ты в книге?»[561]
Святой ответил: «Да, подписался».
Епифаний: «И как осмелился ты подписаться и предать анафеме исповедующих и верующих, как [исповедуют] разумные природы [ангелы] и Кафолическая Церковь? Поверь, по моему суду мы введем тебя в Город, поставим связанного на площади, и приведем актеров и актрис, продажных блудниц и весь народ, чтобы каждый и каждая и ударили и плюнули в лицо твое».
В ответ на это святой Божий сказал: «Как вы сказали, да будет, если мы подвергли анафеме исповедующих [две] природы, из которых Господь есть, и соответственные Ему две природные воли и [два] действия, как Богу истинному по природе и человеку. Прочти, владыка, деяния и книгу, и если найдете, как говорите, — делайте, что хотите, ибо и я, и сорабы мои, и все, кто подписались, подвергли анафеме признающих согласно Арию и Аполлинарию одну волю и одно действие, [и] не исповедующих Господа нашего и Бога по тому и другому, из чего, в чем, и что Он есть по природе разумным, и потому соответственно обеим [природам] обладающим [Божественными и человеческими] волей и действием[562] нашего спасения».
Во время этих слов святого они сказали друг к другу: «Если мы будем вдаваться в рассуждения с ним, останемся без еды и питья, но встанем, позавтракаем и пойдем скажем, что слышали, ибо этот [человек] продал себя сатане». И встав, позавтракали и удалились с гневом, и пошли возвестить царю, в канун Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста.
13. А на следующий день [с рассветом] вышел Феодосий консул к святому Максиму и отнял у него все, что имел, сказав ему от лица царя, что «ты не захотел чести — она и отнята от тебя (Пс 108:17), иди же туда, где достойным быть ты сам осудил себя, имея осуждение учеников твоих — который в Месемврии, и который в Перверах, бывшего нотарием блаженной нашей бабки»[563].
Также и патриции Троил и Епифаний, говорили что «конечно, мы приведем и двух учеников твоих, как находящегося в Месемврии так и находящегося в Перверах, и подвергнем и их испытанию, и посмотрим, чем и они кончат. Впрочем, знай, господин авва, что хотя малый вред получим от народных волнений[564], клянусь Святой Троицей, мы должны будем присоединить к вам и папу, теперь надмевающегося, и всех тамошних болтунов, и остальных твоих учеников, и всех вас сплавим[565], каждого в подобающем ему месте, как сплавлен Мартин».
И взяв преподобного, тот же консул Феодосий передал воинам, и они отвели его в Силиврию.
14. И пробыли там два дня. И один из воинов пришел и распустил молву в крепости, говоря, что сюда пришел монах, хулящий Богородицу. Сделали же это для того, чтобы возбудить войска против святого Максима как хулителя Богородицы. Потом, после двух дней, воин, возвратившись, ваял его в крепость. И по внушению от Бога, военачальник[566] или местоблюститель военачальника послал близких к нему предводителей отрядов, а также пресвитеров и диаконов и благочестивых знаменохранителей[567]. Увидав их, святой Божий, встав, сделал им поклон. Они тоже ответили ему [поклоном] и сели, приказав и ему сесть.
И вот один из них[568], весьма почтенный старец, говорит к нему с великим благоговением: «Отче, так как соблазнили нас некоторые относительно твоей святости, что будто бы ты не называешь Владычицу нашу Пресвятую Деву Богородицей, то заклинаем тебя Святой и Единосущной Троицей сказать нам истину, и снять с сердец наших этот соблазн, чтобы нам, несправедливо соблазняющимся, не потерпеть вреда».
Тогда, сделав поклон, святой встал и, протянув руки к нему[569], со слезами сказал: «Кто Владычицу нашу всехвальную и пресвятую, пречистую и всякой природой разумной чтимую не называет ставшей истинно по природе Матерью Бога, сотворившего небо и землю и море и все, что в них (Исх 20:11; Пс 145:6; Деян 4:24, и др.), тот да будет анафема и катафема[570] от Отца и Сына и Святаго Духа, Единосущной и Пресущной Троицы и всей небесной Силы и лика святых апостолов и пророков, и бесчисленного сонма святых мучеников, и всякого духа, в правде совершенного, ныне и присно и в бесконечные веки веков. Аминь».
Выслушав это с великой пользой для себя и проникшись благоговением к этому человеку, они со слезами молились о нем, говоря[571]: «Бог да укрепит тебя, отче, и да удостоит тебя беспрепятственно совершить путь (2 Тим 4:7) сей».
После этих слов собралось много воинов, и выслушав много произнесенных прекрасных слов, все сошедшиеся получили превеликую пользу. Но один из слуг военачальника, увидав, что собирается много войска и назидается и осуждает происходящее, подумав Бог знает что, приказал схватить его и удалить на две мили от крепости, пока не собрались и не пришли охранявшие его до Визии[572]. Впрочем, движимые божественной любовью, клирики прошли пешком две мили, и пришли и приветствовали его. Потом, помолившись о нем, и взяв своими руками, положили на животное и возвратились с миром в места свои, а святой отведен был в прежнее место заключения[573].
15. И еще вот что надо знать: в Регии Троил выставлял против аввы Максима такое обвинение, что консилиарий[574] Иоанн писал ему о предполагавшемся у них соглашении, и что осуществиться ему тогда воспрепятствовало бесчиние учеников[575]. Но я думаю, что названный консилиарий Иоанн писал не Троилу, а Менне[576] монаху, и он сказал придворным.
16. И после этого привели их в Константинополь, и произвели дело против них, и после того как анафематствовали и прокляли их, во святых Максима и блаженного Анастасия, ученика его, и святейшего папу Мартина, и святого Софрония, патриарха Иерусалимского, и всех православных и единомысленных им, привели и другого блаженного Анастасия, и предав анафемам их и глумлениям, передали начальникам, сказав так[577]:
«О, Максим![578] Ты, облекшись в темное одеяние всенародных проклятий, предался излюбленной тобой партии геенны и уклонился от канонического послушания соприсущему нам достославному и всеми соуправляющему, честному и священному синклиту[579], тотчас после нас имеющему принять суд [над тобой] и совершить и над тобой соответствующее политическим[580] законам наказание, как определят они за таковые твои хулы и своеволие[581]».
17[582]. (Тогда судьи, взяв их, вынесли такой приговор против них) «Так как настоящий синод, при содействии всесильного Христа истинного Бога нашего, канонически определил должное против вас, Максим, Анастасий и Анастасий, — ведь долг требовал подвергнуться вам более строгим законным наказаниям в соответственно нечестивым вашим словам и делам, хотя вы в настоящей жизни и не полу- ч ите достойного за таковые ваши преступления и хуления [возмездия], предоставив вас для высшего наказания Праведному Судие (ср.: 2 Тим 4:8) и этим совершая [ослабляя[583]] точное исполнение законов, так как вам оставляется жизнь, — повелеваем присутствующему с нами славнейшему эпарху тотчас взять вас в свой градоначальнический преторий, бить по спинам жилами[584], а богохульные языки отрезать изнутри[585], потом же и послужившие богохульному вашему разуму кривые десницы отсечь мечем, водить вместе с отнятием самых мерзостных членов, обходя двенадцать частей сего владычнего города, сослать вас на всегдашнее заточение, и притом под постоянной стражей, в стране Лазикской[586] во все время вашей жизни оплакивать свои богохульные заблуждения с обращением придуманного вами на нас проклятия на ваши головы».
Тогда эпарх, взяв их и подвергнув наказанию, отрезал языки и честные руки их, и обведя по всему городу, выслал в Лазику.
Письмо иже во святых аввы Максима к монаху Анастасию, его ученику[587]
Вчера, в восемнадцатый день месяца, который был Преполовением Святой Пятидесятницы[588], патриарх[589] объявил мне[590], говоря: «Какой Церкви ты? Византийской, Римской, Антиохийской, Александрийской, Иерусалимской? Вот, все они с подвластными им епархиями объединились между собой[591]. Итак, если ты, как говоришь, принадлежишь к Кафолической Церкви, то соединись, чтобы, вводя в жизнь новый и странный путь, не подвергся тому, чего не ожидаешь».
Я сказал им: «Бог всяческих объявил Кафолической Церковью правое и спасительное исповедание веры в Него, назвав блаженным Петра за то, что он исповедал Его[592] (Мф 16:18). Впрочем, я хочу узнать условие[593], на котором состоялось единение всех Церквей, и если это сделано хорошо, я нее стану отчуждаться».
Они же сказали: «Хотя мы и не имеем приказания относительно этого, однако же скажем, чтобы у тебя не осталось совершенно никакого оправдания[594]. Два действия, говорим, по причине различия и одно по причине единения».
Я спросил: «Два, говорите, по причине единения стали единым, или кроме них — другим?»[595].
«Нет, — говорят, — но два — одним, по причине единения».
«Мы потеряли предмет, — я сказал[596], — придумав себе веру безосновательную и Бога несуществующего. Ведь если в одно сольем два [действия] по причине единения, и опять на два разделим по причине различия, то ни единства не будет уже, ни двойства действий, так как они всегда будут уничтожаться друг другом и делать бездейственным Того, Кому присущи природно, и совсем несуществующим, ибо что не имеет от природы неотъемлемого и никакому образу изменения не подлежащего движения, то, по учению отцов, лишено всякой сущности как не имеющее существенно характеризующего его действия. Поэтому я не могу говорить, и не научен от святых отцов исповедовать это. И что угодно вам, обладающим властью, делайте».
«Но выслушай, — сказали они, — угодно владыке [царю] и патриарху по приказанию[597] папы Римского предать тебя анафеме за непослушание и подвергнуть определенной ими смерти»[598].
«Пусть исполнится то, что прежде всякого века определено обо мне Богом и принесет Ему славу, определенную прежде всякого века», — им, услышав это, ответил я. И чтобы известить тебя и побудить к усиленным молитвам и прошениям к Богу, я сделал известным тебе то, что было [тогда мне] объявлено, причем прошу тебя, ради той же причины [цели], поставить это в известность господину Θΐιο[599] и тамошним с ним находящимся нашим святым отцам.
Это Анастасий повелел мне переписать и сделать известным вам, чтобы узнав отсюда об этом прении, вы все принесли Господу общую молитву за общую Матерь нашу, то есть Кафолическую Церковь, и за нас недостойных слуг ваших, для укрепления всех и также нас, вместе с нами пребывая в ней, согласно православной вере, благочестно в ней проповеданной святыми отцами. Поистине велик был бы ужас во всем мире, когда она [Церковь] решительно от всех терпит гонение, если бы Своей благодатью обычно не предоставлял помощи Тот, Кто всегда помогает, оставляя семя благочестия, по крайней мере, старейшему Риму, подтверждая [тем] свое неложное, к князю апостолов обетование (Мф 16: 8; Лк 22:32)[600].
Письмо Анастасия к монахам в Кальяри[601][602]
Того же святого Анастасия монаха, ученика святого отца[603] Максима, к общине монахов, учрежденной в Кальяри[604]:
1. Время не позволяет мне, как бы я того ни хотел, писать долго, поэтому я сообщу вам, святейшим, все в одном слове. Те, кто принадлежат к противоположной партии, не хотят, чтобы учение отцов было сформулировано в четких определениях, в соответствии с наиболее верным исповеданием, но они увлекаемы разнообразными мнениями, которые, мне кажется, и перечислить было бы затруднительно. И вот теперь они перешли от нелепого к непоследовательному, то есть от мнения о том, что во Христе не было ни единой, ни двух воль и действий[605], перешли к мнению, что были и две, и одна воля[606], то есть три воли и действия в одном и том же Христе, чего не подтвердит ни слово отцов, ни слово Собора, ни рассуждения согласно природе; ниже безумие еретиков, прежних и будущих, до такого не дошло, понимая, что учение это бессмысленно и испорчено собственной порочностью.
2. Ибо, если различные свойства характеризуют составное из различных субстанций[607] настолько, насколько различие природ не уничтожается единством, но так чтобы целостные свойства обеих природ сочетались в одном лице и одной ипостаси, как говорит святой Хал- кидонский собор, и Он есть Бог от Бога Отца и Человек от человеческой природы Приснодевы Матери, и Один и Тот же признается рожденным по природе и возникшим без участия плоти и без причины, в Ней же — по плоти и по причине, то есть ради спасения нашего, то как можно в Одном и Том же Лице, то есть в Одном и Том же Христе Господе нашем и Боге, измышлять, как они того хотят, еще какие‑то свойства помимо этих двух, чтобы [при этом] сохранить понимание того, из каких и в каких и какими природами Он является?
3. Ибо если верить, что те же воли и действия Его, которые существуют по природе, существуют и через иную, то есть через третью природу, необходимо, чтобы общность бытия признавалась через общность выражения, дабы у двух была одна природа, то есть у одной<…>три[608], либо природные, либо субстанциальные[609]; однако ясно, что они не природные, но по их учению, субстанциальные[610], так что они приписывают Ему либо три субстанции, или столько же ипостасей, и вследствие того же, такое же число свойств, то есть свойство несо- творенное, сотворенное, и ни то и другое, то есть несуществующее. Ибо не существует то, что непричастно по природе ни к одному, ни к другому, так что у них получается, что из‑за тождества с этой третьей и две природы оказываются несуществующими, а также Его естественные воли и действия. Если же они утверждают, что через третье свойство у Него получается не та же, но иная природа, отличная от тех, которые принадлежат Ему по вере нашей, у них получается то же следствие из тех же причин — небытие, как если бы кто существовал посредине между ними, то есть между субстанцией и силой, несо- творенной и сотворенной по природе; ибо они хотят, чтобы эта природа была или ипостасной, или сложной, или Богочеловеческой, или единой вследствие объединения. Ибо они не только, как сказано выше, делают это свойство несуществующим, что не характеризует Его ничем, из чего состоит природа, но также и отлучают Его от естественного родства с Богом и Отцом; более того, они отлучают Его также от родства с Непорочной Матерью и Девой, как будто бы ни от Него, ни от Нее имеет Он Свою волю и действие, сложную, или ипостас- ную, или Богочеловеческую, или объединенную. В действительности же Он имеет несоставную безначальную волю Отца и сотворенную по природе и человеческую волю Матери.
4. Затем они утверждают, что Он имеет [две] разделенные природы, как будто бы единство познается через действие, а не через ипостась, если они учат о едином действии ради единства, как утверждают те, кто прегрешает в разделении, баснословно изображая действие сие зависящим от состояния[611]. Таким образом, оставляя место для смешения понятий, они, следуя за Севиром, неверно понимают Бого- человечество, полагая, что оно означает одну природу, а не две — Божественную и человеческую в единении, и таким образом измышляют себе некую природу Богочеловека, а не Бога, ставшего Человеком, хотя и богоглаголивый Дионисий, предвидя сие, не назвал ее единой, но сказал, что Он «жительствовал[612] среди нас неким новым богомужним действием»[613], давая понять, что одна [природа] не отделена от другой, но обе естественным образом объединены между собой одна через другую, предоставленные во утверждение того, из чего и в чем и чем Он являлся, и по слову отцов, «в соединении с другим [действует]» [614], так что и удивления достойные страдания Его и сострадательные чудеса без сомнения познаются как [происходившие] вследствие полного единения того, что в Нем естественным образом пребывало. Ведь и пророки Божии, и отцы наши утверждают, что в Том, Кто имеет двойную природу все, что соответствует природе, двойственно, и все истинно, и все объединено. Те же, кто, как было сказано, не желает исправить свою речь в соответствии с их [т. е. пророков и отцов] учением, вынудили даже апокрисиариев древнейшего Рима согласиться с их сектой, дабы они провозглашали одну сверх двух, то есть три воли и действия в одном и том же Господе нашем Иисусе Христе, смешивая вкус, подобный вкусу древа познания, как и те предлагают веру [, смешанную] из добра и зла, приемлющим ее. Посему они и посылают людей, пошедших обратно с таковыми письмами, к тому, кто послал их самих [615].
5. Итак, поскольку из‑за этих событий дело всей вселенской и апостольской Церкви оказалось в великой опасности, ради Нее молим мы вас, возлюбленные братия, да не презрите вы Ее, в опасности находящуюся, но да поможете Ей, страждущей, в годину бури, памятуя, что во дни мучений рождается любовь, — та, что в Духе Святом, и [молим] прийти, если возможно, как можно скорее, как бы для иного дела, к богобоязненным и надежным, скале подобным, мужам древнейшего Рима, которые вместе с вами всегда суть защитники наши и за истину горячие борцы, и молить их с плачем и рыданиями за всех христиан, за коих и получат они от Господа награду, если сохранят они веру православную, ради всех христиан и себя ради, [чистой] от новоизобретенных измышлений, и ничего не примут и не одобрят, кроме нее, большее ли ее, меньшее ли — ничего, кроме того, что установлено святыми отцами и соборами; да в дерзновении благого стремления своего продолжат они с Божией помощью величайшее дело сие, и Да будет Господь должником их и ныне, и в день Суда, — Он, Который, без сомнения, и заимодавец им будет, ибо не кого‑нибудь вместо Себя, но Себя Самого всего дарует всем вам и им для вечного наслаждения и вечного воскресения; итак, молите Бога — да поможет Он и нам против ариан[616], крепко утвердившихся здесь; молитесь, благословенные ходатаи наши к Богу, ибо мы — бедняки нищие и ваши рабы недостойные.
Письмо Анастасия апокрисиария Феодосию Гангрскому[617]
1. Экземпляр собственного письма послания святого отца нашего и учителя Анастасия пресвитера и апокрисиария великоименитого старейшего города[618] — нового исповедника или, что большим должно признать, великого подвижника и мученика истины, — написанного вместе с прилагаемыми ниже священными Свидетельствами и Силлогизмами[619], хотя и по отсечении святой десницы его, но силою и благодатью Божией чудесным образом, после того как пострадал он и бывшие с ним отцы в несчастной Византии единственно только за слово истины и за то, что не пожелали, или, вернее сказать, не смогли присоединиться к ним в столь открытом неверии их и явном нечестии, согласно великому в богословии Григорию, который в своем Слове против Ариан и о себе самом говорит: «Пускали ли мы каких зверей к телам святых, как некоторые обнаружили свою бесчеловечность, обвиняя их за одно только то, что они не уступали [их] нечестию и не осквернились общением [с ними], коего бегаем как змеиного яда, не телу вредящего, но очерняющего глубины души»[620]. Послано из третьей ссылки, то есть из Лазики, к Феодосию, пресвитеру Гангрско- му и монаху, находившемуся во святом Христа нашего городе[621].
2. Господину моему, во всем благочестному отцу духовному и учителю Феодосию пресвитеру Анастасий ничтожный милосердием Божиим пресвитер и монах, раб рабов Божиих. Да будет передано с Божией помощью во святой город Христа Бога нашего господину Феодосию, пресвитеру из Гангр[622].
3. Память праведных с похвалами совершать (Притч 10:7) повелевают нам боговдохновенные Притчи. Итак, я, ничтожный, желая теперь совершить память тех праведников, и особенно Максима, по- истине великого, — ибо это значит имя Максима, — и словом моим будучи не в силах достойно восхвалить добродетель его и знание, как и претерпенное за Христа Бога мученичество его, рассудил сообщить вам, богочестным, в этом письме только то, что и сами вы особенно пожелачи узнать, насколько узнал я, то есть, когда те блаженные почили в Господе.
4. Итак, известным делаю вам, — предав молчанию те величайшие бедствия, какие здесь нанесены нам, по причине их множества, из слабости речи, а также неблаговременности, — что когда мы достигли христолюбивой страны Лазов, тотчас разделили их друг от друга (самого великого Максима, и сего пишущего это, и соименника его), а сделали это по приказанию тогдашнего начальника там, расхитив и все имущество у них, даже до последней иголки и нитки, что на необходимые нужды получили мы как от вас, так и от других христо- любцев. И того божественного мужа, разумею святого Максима, не могшего сесть ни на осла, ни на носилки, так как лежал в расслаблении, сплетши из прутьев как бы постель [корзину], и положив его в нее, несли во время пути и оставили в крепости, называемой Схимарис[623], расположенной близ народа называемого аланами. А господина авву Анастасия[624] и сего самого пишущего это [письмо], посадив на коней, отправили и заключили [того в крепости, называемой Скоторис], близ Авасгии, сего же в другой крепости, по имени Буколус в пределах названных аланов. Потом, спустя немного дней, взяв его и блаженного Анастасия из названных крепостей, переслали: того — в крепость [страны,] называемой Суанис[625], уже бывшего, наконец, полумертвым от множества пыток и мучений, коим он подвергся в Византии, равно как и от бед и притеснений, коим они подверглись здесь. Посему в средине пути, как некоторые говорят, предал Богу блаженную свою душу. Свидетельствую таким образом, что или около двадцать второго, или около [двадцать] четвертого июля месяца в Господе почил блаженный Анастасий. Ибо восемнадцатого числа того же месяца июля мы оба приведены были в место, называемое Мукорисин, и тот блаженный уже был, как я сказал, полумертв, а с того времени я не видел его никогда, так как тотчас были пересланы — он в крепость [страны сванской], а я — в крепость [страны, называемой Факирия], близ Авасгии.
5. Мученик же Христов святой Максим, как говорят, находясь под стражею в той крепости, в которую был отведен, удостоился чудесного видения, бывшего ему от Бога. И призвав некоторых из тамошних, сказал им, что тринадцатого числа августа месяца настоящего пятого индиктиона в седьмой день недели восприемлет меня Господь; что и случилось. Итак, тринадцатое число августа месяца в седьмой день недели, согласно его предречению, благоволением Бога немного поболев, в руки Бога душу свою предал, радуясь и веселясь. И погребен был в монастыре, называемом [монастырем] святого Арсения.
Потом и другое чудо, которое на святой его могиле божественно [свыше] совершается, и которое и до настоящего времени видят и рассказывают обитатели крепости той и окрестной страны, — дошло оно и до некоторых из начальников и вельмож, — достойно оно также и вам, святейшим, а через вас и всем, кто там находятся, святым, сделаться известным посредством письма во славу и хвалу Бога, совершающего чудеса во святых Своих, и прославляющего память тех, кои православно и истинно прославляют Его. Именно: три лампады светоносные в каждую ночь освящают могилу того святого мученика Максима. Это кратко сообщил я вам богочестным, а через вас и всей святой Божией там в правой вере находящейся Церкви о достопамятном этом муже и о блаженном Анастасии, дабы и вы, узнав сие, прославляли Бога, дивного во святых Своих.
6. Впрочем, сообщу также вкратце и о том, что после сего случилось со мною грешным и ничтожным, и в каком положении я был.
После того как я, больной, провел два месяца в упомянутой крепости Факирии и немного успокоился, тогда начальник опять отправил меня в пределы Апсилии и Мисимианы для содержания под стражею в крепости Фустас. И, окончательно сказать, водил он меня туда и сюда по всем названным странам семь месяцев, — нагого, разутого и пешего, изнуренного и холодом, и голодом, и жаждою, — желая, конечно, и меня также удалить из сей жизни. Но не знаю, что провидя о мне, смиренном, все совершающий Своим спасительным промыслом Бог доныне сохранил меня в сей жизни, исполненной многих треволнений и бед.
Но спустя несколько дней оттуда удаляется вышеназванный начальник. А занявший потом его место другой оказал [сначала] сочувствие [ко мне]: между прочим, он взял меня из упомянутой уже крепости Фустенской и поместил вблизи своего жилища. А спустя год под влиянием диавольского внушения решил отправить меня в вышеназванную крепость. Но тем, кои воздают другим, Бог воздает тем же самым воздаянием: в тот самый день, когда он удалил меня, он сам был удален отсюда и стал беглецом в стране христолюбивых авас- гов. И получив совет от тамошних христолюбивых начальников оказывать мне сочувствие, а отнюдь не преследовать, — так как и сами эти христолюбивые начальники Авасгии сочувствуют мне, смиренному, хотя и не знали меня, — он дал мне обещание, что если он уйдет оттуда и будет восстановлен в начальстве, то сделает все, что будет надо для утешения и успокоения моего. И вот, по прошествии нескольких дней, не знаю откуда получив помощь, он выступает опять и получает начальство. Однако ж не исполнил на деле ничего, что он обещал Богу и вышеупомянутым боголюбивым начальникам. Напротив, выведенный руками этих людей, негодяй забыл обещания. Но приказал взять меня из крепости Фустенской и поскорее отправить в крепость Схимарис.
7. Между тем случилось так, что когда вели меня в вышеназванную крепость, то начальник опять был выгнан и стал беглецом там, где и прежде был. Но Бог возбудил Духа Своего в муже, ревнителе добра, который имел в себе страх Божий, равно как и любовь, и соответственно своему имени[626] обладал умом, истинно бдевшим о Боге, — который с Господом ныне правит страною[627]. Движимый подражающим Богу снисхождением или состраданием, он воротил меня с дороги в часто упоминавшуюся крепость Схимарис и поместил меня в расстоянии около пяти миль от богохранимого жилища своего, в совершенно подобающем монахам месте, в большом изобилии доставляя все необходимое для потребностей тела. За это все Христос, истинный Бог, предстательством родившей Его по плоти Богородицы и Приснодевы Марии и всех святых, да защищает его, вместе с возлюбленными сыновьями его и почтеннейшею и достохвальней- шею материю их от всякого скопища злодеев и от толпы совершающих беззаконие, даруя им изобилие благ, чтобы имея всегда всякий достаток, они преизбыточествовали на всякое дело доброе, и да соде- лает их достойными стать в будущее пришествие Христа на правой стороне, и услышать тот божественный кроткий глас, который скажет: «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от начала мира, ибо странником был Я, и вы приняли Меня» и пр., аминь! (Мф 25:34–35).
8. И вас, святейших, умоляю того же просить за них в святых молитвах ваших, особенно когда молитесь в храмах и святых собраниях. Они достойны того, чтобы вы предстательствовали об этом за них, ибо они суть истинные сыны [Церкви[628]] святого воскресения Христа Бога нашего.
И наконец, когда Стефан святой, сын блаженного Иоанна пресвитера, бывшего сокровищехранителем святейшей церкви[629], пришел в эту страну, как уверял он, для отыскания меня, смиренного, они приняли его со всем усердием и радостию, и почтили, и оказали всякое содействие к отысканию меня, как человеку истинно [Церкви] святого Воскресения Христа Бога нашего[630]. Оттуда, при их помощи, и нашел меня этот святой Стефан, коему да явит в тот день Свое милосердие Господь Бог, праведный Судия, но и тем, кои послали его, так как поистине дело евангелиста совершил он (2 Тим 4:5–8). Как конь духовный, имея всадником Самого Бога, по слову Писания: «восседая на кони Твои, и конница Твоя спасение» (Авв 3:8), — он, пробегая по всей Лазике и Апсилии и Авасгии, без страха проповедал как об истине, так и о привнесенном новшестве; и присутствие этого мужа соделалось причиною как пользы и спасения для многих, так и успокоения и утешения для меня самого. И то негодное имя [«еретиков»], что дали нам истинные отступники от истины, тогда же было уничтожено, и истина соделалась очевидною для многих. Наконец, доставив своим пришествием сюда все эти блага, сей славный муж в январе восьмого, только что прошедшего индика[631], почил в Господе у христолюбивого начальника Авасгии. И все, кто знали его пожелали ему, как святому, упокоения.
9. Посему некоторым из ваших боголюбцев и имеющих ревность Божию по разуму (Рим 10:2) надлежало прийти сюда и удостовериться в истине, чтобы и православие усилилось более и введенное новшество полнее изобличилось. Но и я, смиренный, желал бы утешения и успокоения, и пришедшие [сюда] получили бы награду от Христа Бога, ради Коего также совершается это. И особенно если они, как узнал я, идут туда до Иверии, то почему же не идут и сюда?
10. Итак, умоляю вас, святейших, если будет возможно через ка- кого‑либо верного человека из тех, что идут в Иверию, переслать мне кодекс канонических постановлений святого и апостольского Собора, бывшего в старейшем Риме[632] по священному предначинанию святого мученика, апостольского и верховного папы Мартина, так как здесь лучше излагаются священные догматы святых отцов, и яснее прежние и теперь явившиеся мерзости еретиков. Ведь это только — даже невольно и вопреки желанию — добро делают те, кои Бога и нас несправедливо преследуют, так как изгоняя нас в разные места и страны, совершают то, что и православие святых отцов, проповедуемое и нами, полнее открывается, и собственное их худословие во всяком месте и стране объявляется и обличается, согласно следующему изречению святого Дионисия, епископа Афинского и мученика [, свидетеля] истины: «Знал Бог зло как добро, и у Него причины зол суть силы добродеющие»[633]. Поистине доброесть—распространять и утверждать, как сказал я, отеческое православие, а еретическое худословие объявлять и обличать, хотя бы это происходило через ссылки и другие притеснения. Так ведь от начала распространилось слово истины, а угрозы нечестия исчезли благодаря тому, что святые пророки, апостолы, и прочие учителя терпели гонения и ссылки, как и другие жестокости.
11. Итак, если вы, как я просил, по внушению Божию пришлете священный кодекс, то те, кто принесут его, — если, конечно, пожелают прийти сюда, — найдут здесь радушный прием и славнейшего, и богохранимого патриция, и с Богом магистра Григория, взяв к нему удостоверительное письмо от достохвального патриция и претора Иверии[634]. Но если они, быть может, не пожелают идти сюда, тогда пусть отдадут его [кодекс] названному достохвальному претору Иверии, который должен будет переслать его упомянутому господину нашему и славнейшему патрицию и с Богом магистру Григорию. Исполняя это, да получите добрую награду от Христа Бога нашего.
12. Кроме того, я послал теперь вместе с этим моим письмом к вам, богочестнейшим, а через вас святейшей православной Церкви тамошней, свиточек, содержащий восемь отрывков из святого Ипполита, епископа Римской гавани и мученика Христа Бога нашего. Это для того, чтобы из них вы могли узнать, как он согласно с другими святыми отцами и возвышенно провозглашает две природы и два действия Спасителя нашего Иисуса Христа и опровергает тех, что учат об одной природе Божества и человечества Его, допуская, таким образом, превращение и вместе смешение, слияние и разделение той и другой Его природы. Поищите, пожалуйста, старательно такую священную книгу этого отца, по надписанию, что предшествует Свидетельствам. Ведь если вы найдете ее, можете собрать из нее много необходимых свидетельств о природах и действиях Спасителя нашего. Книга эта была доставлена нам в Византии, прежде чем мы подверглись страданиям. Но когда мы хотели переписать ее всю, противники наши неожиданно и разбойническим образом, по своей привычке, насильственно отняли у нас. Поэтому мы не могли привести из нее более этих восьми свидетельств.
13. Если же, среди того, что сказано, ускользнуло что от меня, об этом я не поленюсь сказать. Это всеконечно. Ведь когда я узнавал от господина святой памяти Стефана о единстве и согласии, что достигнуты там через православное исповедание всех друг пред другом и пред Богом, то я, говорю как пред Богом, наполнился духовной радости, и хотя и грешник, вознес милосердному Богу благодарственные гимны за такое благо, — и не перестану возносить, моля сохранить его [согласие и единодушие] до конца неколебимым, к славе Его благосклоннейшего милосердия и к нашему спасению.
14. А вас, богочестных и всех сущих с вами святых, а через вас святую тамошнюю Кафолическую и апостольскую Церковь Божию приветствую, и прошу за меня, грешника и узника, память творить в святых молитвах ваших, Богу воссылаемых в святых и чтимых местах, находя укрепление в драгоценном и желанном для меня письме вашем, не имея ничего утешительного, и молясь о том, чтобы удостоиться видеть лицо ваше, хотя об этом и безрассудно говорить, прежде чем и сам я оставлю эту жалкую и исполненную многих треволнений жизнь.
А умер святой отец наш и мученик Анастасий, написавший это послание, в день Господень [воскресение], в третьем часу, в пятый день ид октября[635], когда за святою литургиею произнес возглас: «Святая — святым!»[636], десятого индикта[637].
Воспоминание[638]. Краткая история о том, что было сделано против блаженного Мартина, папы Римского, и святого Максима, и тех, кто был с ним[639]
1 [640]. Для тех, кто по влечению и рвению божественному пожелают прочитать кратко излагающее то, что не многим известно, а именно: вместе с подвигами страдания, сколько ссылок и в каких местах и какое время претерпели мученичество, день отшествия и преставления к Богу, верою святых и богоносных отцов наших и учителей, новых истинно мучеников и великих учителей, особенно того, кто приложенное здесь письмо написал перстом Божиим[641], так как день [смерти тех], кто ранее его погребены, то есть Максима и его ученика Анастасия, он сам указал, как сообщено [выше в письме его], а о нем самом и его родных[642] братьях — Феодоре и Евпрепии — никто; сверх того, и о дне смерти Мартина святейшего и верховного апостольского папы и мученика, который возвышается над всяким, находящимся под солнцем священным саном, и некоторых других, о ком настоящее письмо [не] делает упоминания, и никакое другое, как думаю, писание или человек.
4[643]. Тем, кто будет читать эти списки предлежащего святого письма, того святого [Анастасия], повинуясь Богу, испытующему утробы и сердца (Пс 7:10), надлежит иметь твердую веру в то, что в нем [письме] — Бог, свидетель истины; из самого письма, которое собственною его рукою, а вернее сказать, ради чудесного знамения перстом Бо- жиим написано, то есть [письмо] святого отца и учителя нашего господина аввы Анастасия, пресвитера и апокрисиария старейшего и славнейшего города Рима, много подвизавшегося великого и нового истинного исповедника и мученика[644] истины, — переписано то, что написано им, после того, как он, как сказано, пострадал в Византии, вместе со сподвижником своим и истинно философом, даже богомудрым[645] и великим сомучеником даже более — Самого Христа истинного Бога и Спасителя нашего, Максимом, то есть когда изнутри были отрезаны честные и святые, поистине богодвижные языки и руки их, с бичеванием и истязаниями жесточайшими, с кровоизлиянием и публичным позорным вождением по всему городу, чему поистине никогда не подвергался ни один злодей[646]. И если бы один Бог, приводящий из ничего к бытию и воздвигающий мертвецов, не сохранил их к посрамлению противников от такой жестокости их и такого кровоизлияния, так как отнюдь не позволено было сделать им прижигания или какого‑либо сжатия в местах урезания рук и языков, как это обычно делается для прекращения кровотечения, они, без сомнения, тогда же предали бы возлюбленному ими Богу свои истинно святые и блаженные души. А это все учинили над ними поистине нечистейшие и жал- чайшие отступники от истины не почему‑либо другому, как по причине одной только премерзкой зависти, которую посеял в них древний враг демон, как и в сходных с ними иудеях, когда те не смогли хотя бы даже сколько‑нибудь противиться мудрости, по достоинству дарованной им от Бога, то есть за действительную истину; и только за то [преследовали их], что они не пожелали вступить в общение с ними в столь публичном и безбожии, и нечестии их. А написано оно было самою святою правою рукою его[647], — которая была отрезана, и от которой остался только обрубок, то есть без кисти и пальца, — необычным способом, а именно, он привязал себе два весьма небольших и тонких древка, но вернее сказать — силою и милостию божественной, как и языком истинно божественным и невидимым продолжал говорить совершенно свободно и беспрепятственно, хотя он был отрезан изнутри с самого основания, о чем Лебарникий, патриций Ла- зики со страшными клятвами рассказывал нам, по устроению Божию соделавшийся самовидцем этого самого, недоумевая относительно этого изумительного и великого чуда. Еще же и Феодор, протосекретарь претория префекта константинопольского[648] прежде сего [Лебар- никия] сообщал нам, и тоже со страшными клятвами, так как он был самосвидетелем святых страданий их, как главный начальник такого рода дел, славя и благодаря Бога за такое чудо и такую дерзновенную доблесть их. Ведь как пес или олень от продолжительного бега или жары, так они высунули и выдали языки свои, равно и руки, хотя, как известно всем, святой Максим был весьма малоросл и немощен телом. Почему противники, весьма сильно изумленные при столь великом рвении, будучи внутри себя негоднейшими и истинно бесчеловечными как настоящие дикие звери, отрезают их [языки и руки].
5. Не только это письмо написано им таким образом, но и другие многие книги и тома трудов его собственных и писаний священных. Сами мы Промыслом Божиим не только сделались самовидцами их, но и милостью Божией удостоились взять по его повелению часть из них в свою собственность, которые подобным же способом и рукою, вернее же, как сказано, — перстом Божиим написаны, как это было во время великого Моисея[649], то есть промышлением и содействием единого добролюбца и человеколюбца Бога, совершающего великие чудеса во святых Своих и прославляющего истинно прославляющих Его постоянно как делом, так и словом и истиною. [Было это тогда], когда он пребывал еще в последней, то есть третьей, ссылке своей в Лазике, в крепости по названию ©усумес, расположенной выше поместья Мохис, на границе страны Апсилийской, к востоку Понтий- скаго моря, у самой подошвы Кавказских гор, рядом с страною христолюбивых авасгов и племенем алан, около пяти миль от поместья Ксихахория, то есть первого дома Григория, истинно христолюбивого патриция и магистра той же страны аланов, о котором и доброе упоминание справедливо делает в этом письме. Переведенный насильственно и по приказу тех жалких начальников, которые там правили прежде него до него самого, во время той же третьей ссылки семь раз в необитаемыя места и с большим притеснением, он почил о Господе в выше названной крепости ©усумес, после того как и сам он «подвигом добрым подвизался, истинно православную веру сохранил и течение мученика совершил» (2 Тим 4:7), — одиннадцатого октября, в первый день недели [т. е. воскресенье], в третьем часу, когда во время святой литургии говорил возглас: «Святая — святым!», десятого индиктиона[650]. (Впрочем, и сам он предсказал день своей святой кончины некоторым находившимся при нем за три месяца, — совершив также и другия многочисленные чудеса содействием Святейшего и все производящаго Духа, как там, так и в двух ссылках своих, то есть в Трапезунте и Месемврии, и весьма многих обратив к вере и просветив истиною.).
6. Когда они пребывали и подвизались в этом святом и блаженнейшем и исполненном многих трудов подвиге, то есть многотрудном и светоносном исповедании и мученичестве, вышеназванный святой Анастасий пресвитер и апокрисиарий римский, с шестого индиктиона прошлого круга[651] до названного десятого индиктиона настоящего пятнадцатилетнего круга[652] пробыл двадцать лет, удрученный всеми упомянутыми тремя ссылками его, разными переправами, угнетениями, нуждами и притеснентями превеликими и чрезмерными. А его ученики Феодор и Евпрепий, родные (γνήσιοι) и святые братья, дети Плутина, блаженнейшего, царского поставщика хлебных припасов или начальника над всеми общественными поставщиками хлебных припасов, заведующим продовольствием всех школ (οχολών), что называется тетранситон, украшенные величайшим богатством и разными достоинствами, божественными доблестями и девством, которое выше их всех, посредством которого именно, как думаю, они и удостоились также украситься таковыми за Христа подвигами и венцами, как святые и чистые сердцем, так как они узрят Бога (Мф 5:3), — после первой ссылки в Трапезунт их и нашего учителя, совершив много милостынь и приношений, пожелали удалиться в Рим. Но вскоре же и они близ Абидоса[653] были схвачены во время того же гонения и по той же самой причине, именно за то, что не пожелали со- оскверняться вместе с ними явным нечестием из‑за явившегося по внушению предстоятелей Константинопольской церкви премерзост- ного и совершенно безбожного царского Типоса. Потом конфискацией лишенные всякого имущества, которое было у них, и чинов, которые имели, они подвергаются смертельному бичеванию от префекта и отправляются в Херсон в ссылку, где насильственным образом часто разлучаются друг от друга и подвергаются одиночному заключению в крепостях тамошних пограничных народов. Младший брат, который истинно и во всем соответствовал своему имени благолепный [Евпрепий], проведя в таком боголюбезном подвиге девять лет, отошел к Господу, в октябре месяце, в двадцать шестой день, четырнадцатого индиктиона[654]. А другой, старший брат, справедливо получивший от Господа имя дара Божия[655], терпел [преследования], начиная с того же самого шестого индиктиона[656], и до названного уже десятого индиктиона настоящего цикла[657], то есть, как сказано прежде, до святого упокоения о Господе святейшего Анастасия пресвитера, отца и учителя их и нас, которые поистине бедствуем и сиротствуем по причине такой редкости и скудости слова истины и всякой духовной пищи, так что именно ныне, а не в другое время исполняется сказанное Господом о бедствиях в последние дни, что не голод хлеба пошлет Он, ни жажду воды, но голод слышания слова Господня, как сказано (Амос 8:11). Таким образом, двадцатый год доселе проводит, пребывая в подвижнических трудах и борениях, все в той же ссылке в Херсоне, уже старший брат [Евпрепия] Феодор.
7. Он многие труды святых удостоил собственноручно передать нам, когда мы ходили туда для посещения и почтения его и пречест- ной памяти Мартина, верховного и истинно вселенского[658] папы и великого мученика истины.
8. Феодор сообщил нам и о многочисленных чудесах его, бывающих там, с нанесенными и им величайшими притеснениями, причем передал еще часть ораря, то есть личного плата[659], оставшегося им от святого, и одну из ботинок его, то есть туфель[660], которых никто другой из людей не носит, кроме святого папы Римского[661]. Это благодаря тому, что и сам он находился там в ссылке, после того, как претерпел всякие жестокости, когда его пересылали из Рима, сам он предал себя, с великою радостью и рвением желая мученичества за Христа, как подражатель и преемник святого и верховного из апостолов Петра, как во время плавания, так и в самой Византии, так что он подвергся всяким публичным осмеяниям и поруганиям от врагов Божиих. И совершая над ним дело, достойные отца своего диавола, они [враги] сняли с него[662] одежду, и наложили тяжелые железные кандалы и цепи на святую его шею и пречестные члены его. Потом в этих самых железных кандалах с издевательствами протащили его по всей площади от дворца до претория префекта, сцепив с начальником стражи, то есть главым палачом, который шел пред ним с мечом, чтобы по частям отсечь его члены, как определил и приказал Григорию, евнуху и префекту[663] поистине несчастного названного города[664], Буко- леон, мерзкий сакелларий, достойно названный именем кровожадного зверя[665], совершавший и дела зверские, с ведома и одобрения Константина царя, составившего и упомянутый всемерзостный и прегадкий Типос, по внушению несчастного Павла, бывшего предстоятелем Константинопольским. Это [постепенное отсечение членов святого] было бы уже и приведено в исполнение, насколько это зависело от дерзкого желания и намерения его, если бы воля человеколюбного и преблагого Бога не остановила их, и если бы сами враги не устыдились столь крепкого мужества его[666]. Известно ведь, что это часто испытывают даже лютые и бесчеловечные тираны, хотя бы они были в высшей мере немилосердны и жестоки, подобно действующему в них сатане, или они позавидовали мученичеству его, как подобный им отступник и приверженец идольского безумия пресловутый и истинно мудрый во зле Юлиан. Или, вернее, Бог, все направляющий ко благу Своим преблагим и Ему Одному известным безмерным и неизреченным промыслом, сохранил его, когда он в двух тюрьмах — именно, в карауле и страже префекта — сто восемьдесят дней провел в великой скорби и тяжкой немощи. А весь подвиг своего страдания он совершил в три или даже с лишком года, как это мы могли узнать из письменных сообщений о нем и от римских воинов, и собственных его людей, которые вместе с ним, подвергаясь многим мучениям, претерпели ссылку по разным местам. Почил и он сам о Господе, после того как всегда единую и единственную святую кафолическую и апостольскую славную Церковь Бога нашего соборно[667] осиял священнейшими и истинными догматами, и утвердил священные и благочестивейшие догматы как святых и Вселенских пяти соборов, — именно, Никейско- го, Константинопольского, Ефесского первого, Халкидонского и опять бывшего в Константинополе при императоре Юстиниане, — так и всех святых богомудрых и достославных отцов наших и истинных учителей. Те, которые любочестно пожелают прочитать, найдут это в священных деяниях святого и апостольского и благочестивейшего Собора, собранного им[668] в Риме[669], так как он разослал их во всякое место и во всякую страну и открыто возвестил и проповедал истину, а мерзости врагов открыл и весьма мудро[670] пред всеми изобличил. Добрым подвизался он и весьма ему любезным подвигом[671], и к возлюбленному Господу, за Коего и свою кровь проливал, добровольно отошел с превеликою радостью четырнадцатого индиктиона, в сентябре месяце, в шестнадцатый день, когда ежегодно празднуется пречестная память хранительницы благочестия, великой подвижницы и чистой девы и мученицы Евфимии[672]. Погребен между могилами святых — в пречестном храме всесвятой и непорочной и всехральной, благодатной Госпожи нашей и в собственном смысле по природе и неложно истинно Богородицы и Приснодевы Марии, — которая называется Влахернскою, — впрочем, вне стен самаго благословенного города Херсона, на расстоянии одной мили. В этом же святом храме покоится и уже упомянутый святый Евпрепий, подле того преукрашенного пастыря и истиннаго учителя, который исполнил на деле евангельский глас, говорящий: «Пастырь добрый душу свою полагает за овец своих» (Ин 10:11).
9. А святой Максим, приснопамятный, превосходнейший, всемуд- рейший, великий поборник истины и сомученик тех [вышеназванных святых], Величайший[673] и Максим, ибо это, как мы указали прежде[674], на латинском языке означает имя Максима — его и святой надгробный памятник каждую ночь являет[675] светильники, начиная со дня его кончины доныне, непрестанно сияющие всем и открывающие его дерзновение пред Богом, как сообщает выше помещенное письмо [святого Анастасия], и мы сами самолично слышали [об этом] от многих начальников и жителей того места, которые с клятвами открыто рассказывали о таком истинно чуде; а из тех, кто собственными глазами видел их[676], один еще жив сам начальник той крепости Схимарис по имени Мистриан, который, находясь на страже со своими воинами, видел их не однажды, но часто, и первый открыто возвестил о них всем; мы же не в состоянии были дойти туда по причине непроходимости той горы, то есть вершины Кавказа, выше коего нет горы на земле, и зимнего времени, и кроме того, возмущения народов, происходившего тогда в тех местах. Итак, святой Максим вместе с Анаста- сием, его учеником, с одинадцатого индиктиона прошлого круга в три ссылки [был отправлен], именно — в Визию, Перверис Фракийской страны, и выше упомянутую Лазику, проведши десять лет во многих утеснениях, невыносимых нуждах и других такого рода подвигах; [оба — святой Максим и святой Анастасий] переселились в царство небесное: святой Максим, как сказано, в августе месяце, в тринадцатый день, пятого индиктиона[677], предсказав по Божественному откровению свое в Господе успение за пятнадцать дней, как об этом уже упомянуто выше, а святое свое за истину во Христе Боге нашем мученичество за несколько лет ранее; ученик же его Анастасий — в июле месяце, в двадцать четвертый день, того же индиктиона[678].
10. Вот это‑то священнейшее и вышеприведенное, собственноручное, вернее же, богоначертанное письмо вместе с приложенными к нему: боговдохновенными Свидетельствами и Рассуждениями [Силлогизмами[679]], послано нам из той же третьей ссылки — Лазика, которое (письмо) мы и сохраняем вместе с тем, божественно преданным ему, знаменательным орудием, которым писал, то есть вышеупомянутыми двумя святыми древками и другими его, также собственноручно написанными, как после страдания, так равно и прежде страдания, книгами и томами многочисленнейших трудов его и собственноручных сочинений, — как истинно священные и святые сокровища и останки. Дано было это священное письмо нам истинно ничтожнейшим, то есть Феодосию и Феодору, родным и истинным[680] братьям, смиренным и грешным монахам, через Григория, игумена монастыря святаго Иоанна Крестителя в стране ал- банов, которая называется Ветараруос[681], в святое Христа Бога нашего воскресение[682], в двадцатый день августа месяца, одиннадцатого прошлого индиктиона[683], когда мы возвращались из страны часто упоминавшейся Лазов[684]. Туда отправились мы, хотя и весьма слабые и бедные и недостойные, по обычаю для посещения тех [святых], не только ради возложенной на нас обязанности служения слову[685] по письменной заповеди, или по приказанию упомянутого святого и верховного апостольского папы Римского Мартина, когда мы самолично являлись к нему в том великоименитом городе, где мы получили от него самого собственноручное удостоверение относительно утвержденных им соборно истинно благочестивых догматов, и узнали от самого папы и другого кого из тех, которые вместе присутствовали [на Соборе], но и потому, что они самолично заповедали нам об этом, после того как они в качестве виновных пострадали, когда находились еще в Византии в тюрьме в претории префекта, называвшейся Дио- медус, из которой мы и переправили их в часто упоминавшуюся третью ссылку их в Лазику, удостоившись и в остальных ссылках их и пребываниях в тюрьмах, трудах, страданиях и бедствиях чрезвычайных по нашей возможности, благодаря приятным Богу молитвам их и при содействии Его, часто избавлявшего нас, так как Он часто избавлял нас от беззаконных рук нечестивцев, от опасностей на море и разных напастей, [удостоившись] послужить им от доставшегося нам — говорю как пред Господом — скудного благословения родительского, вернее же сказать — дара Божия, а не от чужих [достатков]. Впрочем [кроме них удостоились мы служить] и остальным, их сподвижникам и сомученикам, сделались самовидцами язв их и страданий, которые претерпели они за Христа истинного Бога нашего, и сверх того, в качестве самоличных слушателей [собственных] на опыте познать их истинно богомудрое и спасительное учение, воспользоваться их действенными и Богу приятными молитвами, и собственными руками получить от них некоторые из одежд, разодранных на них во время страдания их, вместе с освященными и драгоценною кровию окрашенными пеленами, которыми обложены были урезанные их святые руки для врачевания. А тех и других вместе соединить и упомянуть мы решились[686], как думаю, не без основания, но потому что они оказались совершенно одинаковыми в борьбе за истинно святую и православную веру и в союзе мира и любви божественной. Впрочем, беспредельное число во время того жесточайшего и невыносимого гонения явно и тайно подверглись мучениям посредством разных издевательств и притеснений коварно и лукаво всякими способами причинявшихся им якобы не за веру, но под разными другими предлогами[687] к обвинению, потому что простые люди легко поддаются обману, предоставляя [ведать мучеников] и то, почему они пострадали, одному Богу, знающему тайное, и тем, кто более проницателен. За них всех мы, как бы присутствуя и припадая с преклонением колен душевных и телесных, в сокрушении сердечном и слезах, простираясь пред ногами всех вас.
11. Во–первых, умоляем и просим и вас всех, преданных истине читателей подлинной истины [содержащейся в посылаемых документах], о том, чтобы вы оказали снисхождение во всей ничтожности и неискусности нашей, которые, как истинно верные и верно получаем все это для засвидетельствования и удостоверения, и для того, чтобы время не покрыло забвением столько и таких священных подвигов [только] потому, что весьма немногие и редкие пожелали бы тщательно дознавать это. Мы же, как сказано, так как волею Божиею соделались самоличными свидетелями наибольшей части их и боимся опасности, рождающейся от лености, но, говорю как пред Богом, не почему либо другому решились каким бы то ни было образом написать это, не считая себя достаточными исчерпать жизнь и достоинства, подвиги за благочестие и труды таких и стольких истинно достойных удивления и великих тех о Господе священнейших мужей, по причине именно принадлежащей нам простоты нашей и всецелой неискусности, благодаря которым и скудость речи присуща нам более всех. Вместо длинных жизнеописаний и [ораторских] восхвалений почитаем для себя достаточным, если кто по любви к истине и трудолюбию пожелает прочитать богодухновенные подвиги их и поистине неисчерпаемые многочисленные труды против нечестия, и сочинения, которые и мы со всякою старательностью и точностью, вместе с выписками из проклятых писаний противников[688], хотя и слабыми и истинно плохими оказываемся более всех и во всем, однако по мере присущей нам силы списали в разных книгах и томах, и издали для любителей истины во славу и непрестанную похвалу и благодарение Всемогущего Бога и по истине Дивного во святых Своих, и для соревнования и поощрения тех, которые пожелают бороться для посрамления и неизбежного позора врагов истины и Самого Бога [если кто пожелает прочитать], обличения и опровержения взведенных ими ложных клевет и пустых и несостоятельных указов, и вообще — все святейшие и благочестивые подвиги их и труды различным образом причиненные им со стороны противников, то есть привнесенного нового все еретическое воспринимающего изобретения [Иракло-]Киро–Сергие–Пирро–Павло–Петритов и безвольно–без- действенников[689], или, вернее сказать, новых эпикурейцев[690], то есть всецелых безбожников, как доказывают самые дела, и нечестивые сочинения противников тем, кто умеет рассуждать о предметах такого рода, чтобы скоро те, которые после нас будут ученые и сильные в слове, встречаясь с этими писаниями, и находя эти писания, получат в них повод, воздали должное благодарение Богу и святым Его, ибо «дай, — сказано, — мудрецу повод, и мудрее будет» (Притч 9:9).
Во–вторых, [просим вас] непрестанными молитвами и прошениями с добрыми делами и слезами [соединенными] умилостивляйте преблагого по природе и человеколюбного Бога, да окажет Он сострадание немощам нашим, и прекратит наконец еще доселе продолжающееся коварное и злокозненное гонение, лукавством и жестокостью превышающее все предшествовавшие языческие и еретические гонения, так как Он ведает хрупкость нашей бренности и легкость падения, благодаря величайшей лживости и злокозненности тех[691], и да настанет конец смятения, и прекратится такое ужаснейшее злопро- литие ими пречестной крови их[692], как это было при нечестивых и безбожных арианах, — за пролитие крови святого Петра патриарха Алек- сандрийскаго и мученика[693]. Ради чего и выше названные святые отцы наши и истинные учители благочестия, и особенно апостольский и верховный Римский папа наш Мартин подобным же образом предал себя самого в жертву за верный народ, во всем подражая и всецело последовав Подвигоположнику Христу Богу нашему и главе (κορυφαίος) апостолов Петру, коего и истинно достойным преемником, соделался он. Мир твердый и нерасторжимое единство да даст Он повсюду сущим святым Своим церквам, и да не допустит потом уже до конца появиться какой‑либо ереси, как по множеству милостей Своих, так и ради превзошедшей все [прежние поколения] нетвердости и непостоянства природы нашей.
А в–третьих, да сохранимся мы и все благочестивые до конца непоколебимыми в истинно святой и православной и непорочной нашей христианской одной только кафолической и истинной вере, и да получим отпущение грехов и спасение всех нас, хотя и воистину грешников, но действительных рабов, православных и истинных поклонников Христа Истинного Бога и Спасителя нашего, истинно прославляющего великою славою истинно прославляющих Его. Ему и подобает всякая слава, честь, владычество, великолепие на небе и на земле, поклонение и благодарение в чувствах сердца и в самой истине, со страхом и трепетом, но и с радостию, по пророческому изречению (Пс 2:11), вместе с бессмертным и милосердным, сострадательнейшим и сверхъестественно благосерднейшим Отцом, и все- святейшим и единосущным, животворящим и всемогущим божественным Духом, ныне и присно, и в бесконечные веки веков. Аминь.
На константинопольцев поношение, сочиненное одним монахом от огорчения сердечного
1. Не разумеющие истину как должно, вместо нее, конечно, отдаются лжи, ибо когда душа бывает по причине своего нерадения недостойна Божественного освещения, она наполняется неведением и тьмой и видит свет тьмой и тьму светом. И как безрассудный стрелок, хотя и натягивает послушную тетиву, но бесцельно и напрасно пускает стрелу, так и она, выставляя слова и дела, предъявляет их криво, искаженно и нестройно, и особенно пред теми, которые удостоились воспринять небесную каплю. Это и случилось с неразумнейшим и глупейшим царем[694], а также с Епифанием[695], вернее же — Апофанием[696], — поджигателем[697], а не патрицием, — и Феодосием[698] — ипоскопом [под- зирателем], а не епископом [надзирателем], которые святого Максима и третьего богослова[699] подвергли отсечению языка и десницы, и то же самое наказание присудили двум Анастасиям, изначальным его ученикам.
2. Что же, — хочу немного поговорить с вами от превеликого огорчения и волнения, — что нашли вы нечестивого в превосходных богословских и душеполезных его догматах и в мыслях о нравственности, познании и боговедении, как неуместное для Писания, чтобы этого праведника как нехристя[700] подвергать такому бесчеловечному наказанию чрез отсечение рук и языка? Семя лукавое, выкидыши недоношенные, птицы ночные, черви дождевые, утробы праздные, застольные великаны, охотники до женщин![701] Вот под руками книга его Трудностей[702], которой удивлялись всякого рода люди, и удивляются, и еще будут удивляться! Вот Две и Четыре сотницы[703], которые высоко ценились, не говорю о вас недостойных, но и весьма превосходными людьми. А книга постановлений[704] да почтится молчанием, так как предметы, превышающие естественные силы природы, подвергаются умалению и от похвал.
3. Ваша десница должна бы быть отсечена как бешенствующая осязанием, как всякой мерзостью, чтобы не сказать непристойного слова, оскверненная, как вместилище второго идол ослу жения![705] Надлежало вырвать ваши глаза, как сподручнейшее орудие диавола, как предтечу разврата, как предуказателей бешеной похоти! Язык ваш подобало вырезать с корнем, как вознесшийся до неба и оттуда сброшенный, как питающий изнурение и труд и простирающий наслаждение до гортани, зачинающий богохуление и порождающий праздное и убивающий нищих! Спину вашу следовало истерзать и полную ярости грудь, как седалище демонов, как место пресмыкания змея, как игралище демонов, как хранилище нечестия!
4. Таковы похвалы твои, седмихолмный Вавилон![706] Такое безбожное и м1ропожирательное потомство питаешь ты! Кровью святых украшаешься! Убийством преподобных играешь! Всякую кровь праведную неправедно истощил ты и не страшишься! Ни один праведник не избежал гонения от тебя, и ты не краснеешь! Коварствуешь и риторствуешь! Закалаешь и философствуешь! Режешь языки и причащаешься! Отсекаешь десницу, разумею Божию истину, и бесчувственно возглашаешь: «Святая — святым!» [707] — но неизбежный суд Божий научит тебя и твоих! А исповедников и мучеников приимет вечное Царство Христово, которого и мы, хотя и дерзновенно сказать это, да достигнем, чрез их Богу приятные ходатайства. Аминь.
Часть II. МАКСИМ–БОГОСЛОВ
Другой Максим
Σύ τόν Μωϋσην μιμούμενος, θεόφρον, πλάκας νοεράς έδέξω των δογμάτων. Έν γάρ τψ γνόφψ είσδύς των νοημάτων, κατεπλούτησας τό της γνώσεως φως.
PG90208A‑B
Подражая Моисею, принял ты, богомудрый, мысленные скрижали догматов. Ибо, проникнув во мрак мыслимого, обогатился светом гнозиса.
История «не знает сослагательного наклонения»; однако нетрудно вообразить Mip, в котором империей не насаждалась бы ересь моноэнергизма и, соответственно, не было бы Максима–Исповедника, но только монах Максим, написавший все то же, что Максим, известный нам до начала христологической полемики VII в. Показательно, что преимущественно на эти «ранние» (т. е. созданные до 633 г.) его произведения будет опираться, защищая исихазм, св. Григорий Палама[708]; и до сих пор имя Максима–богослова связывается в первую очередь именно с ними[709]. Не будь у него приобретенного благодаря этим сочинениям авторитета, не состоялся бы, впрочем, и его подвиг исповедничества[710], так как для империи не было бы столь важно сломить его или заполучить на свою сторону.
Уже Ганс–Урс фон Бальтазар попытался соотнести эти произведения с предположительной траекторией земного странствия св. Максима[711]; его выводы развил, дополнил и уточнил Поликарп Шервуд[712], чей обзор[713] до сих пор незаменим как пособие для изучения мысли и жизни преподобного[714].
Двумя реперными точками на жизненном пути св. Максима до вступления в спор с моноэнергизмом являются его пребывание, соответственно, в монастыре св. Георгия в Кизике (совр. Эрдек, Турция), и затем в Северной Африке[715]. О последнем известно определенно лишь то, что св. Максим находился в Карфагене на Пятидесятницу 632 г., и что он пробыл в Африке достаточно, чтобы успеть завязать там близкие отношения со св. Софронием (будущим патриархом Иерусалимским) до его отбытия в Александрию в 633 г.; о первом же — что оно было прервано, скорее всего, нашествием персов и авар, осадивших в 626 г. Константинополь[716].
По мнению Шервуда, вероятно именно в Кизике были написаны св. Максимом: 1) шедевры «практической философии»: Слово о подвижнической жизни и четыре сотницы О любви; 2) его первый опыт экзегезы: Толкование на 59 псалом; 3) так называемые Вопросы и недоумения (QD) — первый опыт в жанре ответов на вопросы, возникающие в связи с «трудными местами» из (пока еще вперемешку) Писания, свв. отцов[717], обрядовой практики, «естественной» философии.
В африканский период этот жанр даст два предметно определенных «побега»: работу, посвященную трудным местам, взятым только из Св. Писания, — Вопросоответы к Фалассию, и другую, написанную прежде [718], к Иоанну, архиепископу Кизика (в беседах с ним, еще будучи там, св. Максим продумывал ее содержание[719]) — О различных трудностях Богослова [Григория]'[720].
Вторая по счету (или, по нумерации, предложенной Шервудом и принятой большинством исследователей [721], седьмая[722]) глава этой работы предлагается вниманию читателя в этой части настоящего тома. Она представляет интерес по меньшей мере в четырех отношениях: 1) в качестве развернутого толкования одного высказывания св. Григория Богослова (из его Слова 14) она принадлежит традиции комментирования последнего[723], вклад в которую св. Максима едва ли не наиболее оригинален (так, комментатор IX в. Никита Ираклий- ский в своем толковании того же места лишь компилирует резюме 7–й главы Максимовых Трудностей с общими местами византийской антропологии[724]); 2) как полемически заостренная против толкования того же места оригенистами эта глава дает дополнительное представление об их позиции[725] и об идейном противостоянии ей в церковной среде VII в.[726]; 3) в истории формирования византийского вероучения она важна как звено в приуготовлении венчающего эту историю «паламизма»; 4) в качестве самостоятельного трактата она может служить герменевтическим ключом к богословско–философской системе св. Максима.
В этом последнем качестве она может быть использована[727] потому, что в ней впервые сведены вместе и увязаны в синтетическое целое едва ли не все основные темы, которые св. Максим будет разрабыта- вать до начала христологической полемики. В отличие от его учения о волях и энергиях Христа, эти темы не потеряют остроты, даже когда утратит актуальность давшая повод для их разработки полемика с оригенизмом (хотя значимость их в новых контекстах может быть не соразмерна весу, который придает этим же темам св. Максим[728]).
Об особом значении 7–й главы Трудностей говорит и то, что magnum opus Шервуда[729], во многом сформироваваший наше сегодняшнее понимание основных контуров Максимова синтеза, по существу посвящен именно ей[730].
Первое типографское издание части Трудностей, содержащей 7–ю главу, осуществил в 1681 г. в Оксфорде по единственной имевшейся в его распоряжении рукописи англиканский священник Томас Гэйл[731]. Издание вскоре попало в папский список запрещенных, т. к. основная часть тома (лишь приложением к которой были главы Трудностей св. Максима) содержала трактат Эриугены Periphyseon[732].
Целиком Трудности к Иоанну, тоже по единственной рукописи (но иной, чем Гэйл[733]), впервые опубликовал в 1857 г. в Галле школьный учитель (Oberlehrer an der lateinischen Hauptschule) Франц Олер[734], занимавшийся, по его признанию, подготовкой этого издания для того, чтобы доставить «утешение» собственной душе в «десятилетие гражданских бурь», исполнивших «Отечество и близлежащие края… безумием и яростью*[735]. Эта мотивировка объясняет, почему Олер мог не счесть нужным сверить чтение рекомендованной ему рукописи с другими, доступными ему. Некоторые расхождения своего текста с изданием Гэйла он тем не менее отметил[736]; из этого же издания он взял опубликованный там перевод Эриугены, оставшуюся же (большую) часть Трудностей к Иоанну (начиная с PG 91 1118) перевел на латынь сам[737].
Репринт издания Олера вышел в 1863 г. в 91–м томе Патрологии Ж. — П. Миня («улучшенное» греческое переиздание его (1978)[738] нам было доступно только в весьма ненадежной электроннной версии[739]). Критическое издание готовил (по сведениям на 2003 г.[740]) перешагнувший ныне восьмидесятилетний рубеж Карл Лага. Предварительный перечень сохранившихся списков, содержащих (целиком или частично) Трудности к Иоанну и/или Фоме, приводит Шервуд, отмечая, что самые ранние из них сделаны позже по меньшей мере на столетие, чем перевод Эриугены (IX в.)[741], который тем самым приобретает особое значение и как текстологический источник[742].
Кроме него нам были доступны французский перевод Эммануэля Понсойе[743], снабженный обширными схолиями о. Думитру Стани- лоаэ[744], английский (носящий отчасти характер пересказа) — Роберта Уилькена (Wilken)[745], и, наиболее адекватный, русский[746] — архим. Нектария (Яшунского)[747]. Последний мы первоначально намеревались воспроизвести в настоящем томе, лишь дополнив, с любезного разрешения переводчика, его подстрочные примечания своими схолиями. Однако в процессе работы мы поддались искушению внести в перевод существенные изменения, тем самым переложив всю ответственность за его возможные недостатки на себя[748].
Ссылки на наши схолии, помещенные после перевода, даны в нем в фигурных скобках: {}; в квадратные скобки заключены наши интерпретирующие вставки, не имеющие дословного соответствия в подлиннике; в круглых скобках (кроме случаев их обычного использования в качестве знаков препинания) может быть либо слово, уточняющее смысл рядом стоящего[749], либо выражение, стоящее в соответствующем месте подлинника[750].
Вслед за архим. Нектарием мы (в переводе, но не в схолиях) приводим цитаты из Писания на церковно–славянском и выделяем: их — курсивом, остальные — жирным шрифтом. Кроме того, курсивом (ив переводе, и в схолиях) мы выделяем смысловые и фонетические ударения, а также (в схолиях) названия литературных произведений. Все цитаты, кроме библейских, переводчик которых не указан, переведены нами.
Греческий текст 7–й главы Трудностей мы приводим по изданию Миня, но с учетом разночтений, выявленных Шервудом[751]; все они указаны в аппарате, а за счет некоторых из них мы взяли на себя смелость исправить текст (что отражено и в нашем переводе). За небольшими исключениями мы, как и архим. Нектарий, следуем разбиению на абзацы, предложенному в новом греческом издании[752].
А. Ш.
Преподобный Максим Исповедник. О различных трудностях Богослова [Григория], глава 7
На [следующее место] из того же слова {1}: «Какова обо мне мудрость, и что за великая это тайна? Или для того, чтобы, будучи частицей {1*} Бога и стекши (ρεύσαντας) свыше, мы не презирали (καταφρονώμεν) Создателя, — превозносясь (έπαιρόμενοι) своим достоинством {1**} и надмеваясь, — хочет [Он], чтобы в борьбе и брани с телом мы всегда к Нему взирали и чтобы сопряженная [с нами] немощь была детоводительницей [нашего] достоинства? {2}»[753].
Некоторые, встречая эти слова, — не претендуя, как кажется, на какую‑либо награду за труд изыскания истины, — прибегают к легкому {2*}, то есть уже имеющему для себя много предпосылок в эллинских учениях [объяснению], говоря о некогда, по их мнению, существовавшем единстве[754] {2**} умов {2а}, в силу которого будучи сращены с Богом, мы в Нем имеем и единственное (μόνην) {26} основание (ϊδρυσιν) {2в}, да еще и возникшее движение из‑за которого разнообразно рассеявшись, умы подготовили Бога к попечению[755] {3} о возникновении (γένεσιν) {За} этого телесного мира — ради того, чтобы связать их телами {За*} в наказание {За**} за прежние грехи {36}. На это, считают они, намекает настоящими словами учитель {4}. Но не уразумели они, что предлагают невозможное и допускают неосуществимое, как несомненно покажет далее истинное слово (логос).
Ведь если Божественное недвижно {5}, как наполняющее всё {5а}, а всякая [вещь] из [бывших] несуществующими бытие получила и подвижна, так как непременно относится {6} к некой причине {7}, но ничто движущееся не остановилось еще, так как не успокоило еще у последнего предмета стремления можение {8} движения соответственно влечению (ведь не свойственно [от природы] ничему иному, чем он {8*}, показывая себя, останавливать {8а} носящееся по природе), то значит ничто движущееся не остановилось, как не встретившее еще последний предмет стремления, поскольку он сам ведь ещё, [не] будучи явлен, не остановил движение вокруг него носящихся. Если же они вдобавок настаивают {9}, что это некогда произошло, и умы пришли в рассеяние, подвигнутые из своего основания и местопребывания в последнем и единственном предмете стремления, то чтобы не придирался я, говоря: «Где же доказательство [что это не случится снова]?», по всей вероятности допустят, что в тех же [обстоятельствах] {10} умы с необходимостью будут иметь те же перепады {10а} без конца {11}. Ведь что смогли, испытав, презреть однажды, то никакая логика им не сможет воспрепятствовать презирать и всякий [другой] раз {11*}. Но что иное, чем [необходимость] умам так носиться и ни иметь, ни надеяться [иметь] никакой неколебимой опоры [своей] твердости {11**} в прекрасном {11а}, могло бы оказаться [для них уделом] более жалким? {116}.
Если же скажут, что они могут, но не хотят из‑за бывшего [у них] опыта противоположного {12}, то и в таком случае будет прекрасное ими лелеяться не ради себя самого, как прекрасного, но по необходимости и ради противоположного, как вожделенное не по природе, или в собственном смысле. Ведь не в собственном смысле прекрасно все, что не само по себе является благим, вожделенным {13}, привлекающим к себе всякое движение. И уже хотя бы поэтому не свойственно [ему] (13а} удерживать влечение [тех,] чье удовольствие им обусловлено {14}; но [мало того,] ещё и благодарность могут выразить злу культивирующие этот образ мыслей {14*}, как посредством него наученные должному, то есть узнавшие, как становиться твердыми в прекрасном {14**}; и необходимо могут назвать его {14а} [своим] происхождением (γένεσιν) (если только решили быть последовательными {146}), потребным [им] даже более самой природы, так как оно {14в}, согласно им, научает [их] полезному и производит самое ценное из всех стяжаний, — разумею любовь, по которой всему, возникающему {15} из Бога {15*}, [от природы] свойственно, постоянно пребывая {15**} [в Боге], необратимо {15а} собираться в Бога {16}.
Опять же {17}, происхождение возникших из Бога умопостигаемых и чувственно–воспринимаемых [творений] мыслится прежде их движения. Ведь не может быть движения прежде возникновения (γενέσεως). Ведь движение — [это состояние уже] пришедших в бытие (γενομένων) (умопостигаемых — умопостигаемое; чувс- твенно–воспринимаемых — чувственно–воспринимаемое) {18}. И ведь ни одна из пришедших в бытие [вещей не является] совсем недвижной по своему определению (логосу), — [из вещей] даже неодушевленных {18а} и чувственно–воспринимаемых, по мнению тех, кто постарательней из наблюдателей за существующим. Они ведь признали, что движется всё: либо по прямой, либо по кругу, либо спиралевидно {19}. Ведь всякое движение попадает в разряд простого или сложного {20}. Если, однако, в качестве предпосылки движения мыслится приход в бытие того, чье оно, то, с другой стороны {20а}, как основанное на приходе в бытие наблюдается движение того, чей он [приход в бытие], как идущее после него {206} в порядке мысли (ώς μετ’ αύτήν κατ’ επίνοιαν ούσα) {21}.
Движение же это называют природным можением (δύναμιν) {22}, устремляющимся к соответствующему ему завершению {22а}; либо — претерпеванием[, или страстью], то есть — движением, бывающим от одного к другому {226} и имеющим своим завершением {22в} неподверженное претерпеванию[, т. е. бесстрастное]; либо — энергичным действием {22г}, имеющим своим завершением самозавершенное[756] {22д}. Но ничто из приводимого в бытие не является своей конечной целью[, т. е. завершением] {23}, поскольку ведь не является и своей причиной {24}, поскольку [такое {24а}] нерожденно, безначально и недвижно, как ни к чему не способное быть как‑либо {25} подвигнутым {25а}; ибо выходит за грань природы существующего, как существующее не ради [кого-, или] чего‑либо {26}, — если только определение, его касающееся, истинно, хоть бы и чужд [нам] был сказавший {26а}: «Конечная цель есть то, ради чего всё, само же оно — не ради чего‑либо»[757] {27}. И не является [ничто из приводимого в бытие {27а}] самозавершенным {28}, поскольку [самозавершенное] и в действие не приводимо, — как полное {28а}, и [присно] так же[, без изменений,] {286} имеющее бытие, и ниоткуда [его не получающее] (самозавершенное ведь в каком‑то [смысле] и не–причинно {28в}). И не является [ничто из приводимого в бытие {28г}] неподверженным претерпеванию[, т. е. бесстрастным] {29}, так как бесстрастие и уединенно, и не испытываемо {29а}, и не определяемо. Ведь [бесстрастному] вообще [от природы] не свойственно претерпевать, так как [не свойственно] и (любовно) вожделеть иного, то есть — двигаться соответственно влечению к чему‑либо иному {30}.
Итак, ничто из приводимого в бытие, будучи движущимся, не остановилось {31}, так как не встретило ещё первую и единственную Причину, из которой уделяется[758] существующим [их] бытие (и не внутри последнего предмета стремления возникло {31а}), — чтобы, как следствие, принесшим с собою возникновение тел могло быть сочтено рассеяние умов из прежде возникшей [их] «Эна- ды» {316}. И [о том же] свидетельствуют святые Моисей, Давид и Павел, и Владыка их, Христос. Один — повествовав, что праотец да не вкусит от древа жизни[759], и в ином [месте] сказав: «не приидосте бо до ныне в покой и в наследие, еже Господь Бог ваш дает вам»[760]. Другой — вопия: «насыщуся, внегда явитимися славе Твоей»[761]; и «возжада душа моя к Богу крепкому, живому: когда прииду и явлюсяЛицу Божию»[762].
Другой, — филиппийцам пиша: «Аще како достигну в воскресение мертвых. Не зане уже достигох или уже совершихся: гоню же аще и постигну, о немже и постижен бых от Христа Иисуса»[763]; к евреям же: «вшедый бо в покой Его упокойся и той от всех дел своих, якоже от Своих Бог»[764]; и еще в том же послании уверяя, что никто не получил обещанного[765]. Другой же: «приидите ко Мне ecu труждающиеся и обремененнии и Аз упокою вы»[766].
Итак, ничто из приводимого в бытие ни в чем не остановило еще своего природного можения, движущегося к соответствующему ему завершению; и не успокоило действия, уперев (προσερε ισαν) его в соответствующее ему завершение; и не пожало плода соответствующей движению страсти (πάθους), то есть — бесстрастия и недвижности {32}. Ведь только Бога [удел] быть [и просто] завершением, и тем, что совершенно, и тем, что бесстрастно {33}, — так как [только Он и] недвижен {33а}, и полон, и не подвержен претерпеванию [, т. е. бесстрастен] {34}; а приводимого в бытие [удел], напротив {35}, — быть подвигнутым к безначальному завершению {36} и неколичественным, совершенным завершением {37} успокоить действие {37а} и претерпеть [бескачественность] {38}, но не быть или стать по сущности бескачественным (ясно, ведь, что всё, приводимое в бытие, то есть тварное, не безотносительно {38а}). Слыша же: «страсть», следует понимать это непредосудительно, ибо здесь указывается не на «страсть» в смысле извращения, или порчи {38а*}, можения, но — на претерпевание, присущее существующим [творениям] по природе {386}. Ведь всё пришедшее в бытие, претерпевает движение, так как не является самодвижением {39}, или само[действующим] можением.
Итак, если умы приводимы в бытие, то всяко и движутся, как по природе от (έξ) {39а} начала движущиеся за счет {40} бытия, по намерению же — к завершению[, т. е. к конечной цели], за счет благобытия {40а}. Ведь завершением движения движимого является само присно- благобытие {41}, равно как и началом — само бытие, которое‑то и есть Бог. Он и бытия податель {41а}, и благобытия дарователь, как Начало и Завершение {41а*}; ибо и просто движемся мы — от (έξ) Него, как начала; и как‑либо движемся — к Нему, так как Он — завершение[767] {416}.
Если же умозрящее и движется соответственно самому себе, [то есть —] умозряще, то всяко и умозрит; если же умозрит, то всяко и умозримого [им] (любовно) вожделеет {42}; если же (любовно) вожделеет, то всяко и претерпевает исступление (έκστασιν) к нему как вожделенному {42а}; если же претерпевает, то ясно, что и устремляется; если же устремляется, то всяко и усиливает напор движения; если же упорно усиливает движение, то не останавливается пока не окажется целиком в целом вожделенном {426}, и не будет всем [им] объято, вольно приемля спасительное определение {43} в том, что касается (осознанного) предпочтения {43а}, чтобы целиком окачествоваться определяющим его целым {44} так, чтобы само это определяемое совсем больше не хотело {44а} иметь возможность узнаваться как целое {446} по самому себе, но [только] — по тому, что его определяет {45}, как воздух, весь освещенный светом, и железо, все целиком раскаленное огнем, и что угодно иное, подобное тому {45*}.
Из этих [сравнений] мы предположительно понимаем будущее (а не бывшее и [затем] подпорченное {45а}) причастие благости достойными по подобию только {45а*}, поскольку чаемое превосходит и всё это, будучи, по написанному, по ту сторону зрения, слуха и размышления[768]. И это, наверное, и есть то подчинение, о котором божественный Апостол говорит, что «подчиняет» {45а**} Сын Отцу — тех, кто вольно принимает [Его приглашение] подчиняться; после чего — или за счет чего — «последний враг упразднится смерть»[769] {456}, так как если зависящее от нас {45в}, или, вернее, самовластье {46} (посредством которого добиваясь входа к нам, [смерть] утверждала {47} над нами господство порчи) вольно и целиком [нами] уступлено Богу, хотя и прекрасно властвует, [то его удел] — подвластность, за счет бездействия воли к чему‑либо, кроме того, чего хочет Бог; как и говорит Сам, в Себе запечатлевающий свойственное нам {48}, Спаситель [в прошении] к Отцу: «Обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты»[770] {49}. И после Него божественный Павел, как бы отрицаясь самого себя и не сознавая более, имеет ли он еще собственную жизнь: «живу же не ктому аз, но живет во мне Христос»'[771] {50}.
Пусть вас не смущает сказанное. Ведь я говорю, что не отмена самовластия происходит, но, скорее, установление [его] в соответствии с природой, твердое и неколебимое, то есть намеренное yciy- пание (έκχώρησιν γνωμικήν), позволяющее ощутить тоску {50а} по тому, чтобы, откуда имеем (изначально) бытие, [оттуда нам] и движение получить {51}, [зная,] что образ, восшедший [обратно] к [своему] прообразу (τό αρχέτυπον) {52}, и, подобно отпечатку печати, [своему] прообразу прекрасно подошедший [как точно соответствующий ему], [такой образ] не имеет уже иного ничего, к чему ему ещё, — да и не может [больше ни к чему], — быть отнесенным {53}. Или, говоря яснее и прямее: не может даже [этого] хотеть, как воспринявший божественное действие, вернее же — ставший в обожении Богом и тем более получающий удовольствия от исступления, [становясь] вне того, что при нем как при- родно существует, так и [в качестве такового] мыслится, за счет благодати /Духа, одержавшей над ним победу и показавшей его имеющим одного только Бога действующим [в нем] так, чтобы было единое (даже только одно) во всех [отношениях] действие Бога и достойных Бога, вернее же — одного только Бога {53а}, как [пришедшего] приличествующим Благу [образом] целиком во взаимопроникновение с достойными как целыми[772] {54}. Ведь все совершенно неизбежно прекратит свое полновластное в соответствии с влечением движение относительно чего‑либо иного, если явлен, причаствуется и невместимо, скажем так, вмещается соразмерно можению причастников последний предмет стремления, к которому гонит всякий высокий образ жизни и мысли[773], и на котором останавливается всякое влечение, и дальше которого не относится никуда, ибо и не в состоянии[774], и к которому тянется всякое движение ревностного {55}, «и для оказавшихся у которого [оно —] всякого [их] созерцания успокоение»[775], — говорит блаженный учитель.
Ведь тогда и не будет чего‑либо, обнаруживающегося вне Бога {56} или кажущегося имеющим сравнимый с Богом вес, что обманом могло бы склонить к нему чье‑либо влечение {57}, поскольку всё — и умом, и чувствами постигаемое — будет объято Им в невыразимом Его проявлении и присутствии, как и днем [нет ни] звездного света, ни самих звезд, [поскольку] солнце явлено [таким] несравнимо сильным светом, что из‑за него даже их свет скрывается и не познаётся — насколько [это возможно] (чувственному) восприятию — [в том отношении] даже, что он {57а} есть.
Применительно к Богу [это справедливо] даже более, поскольку различие между Нетварным и тварными [вещами] беспредельно. Ведь тогда, как я думаю, даже узнавая о сущностной стороне существования существующих [вещей] соответственно их «чем-», «как-» и «в–зависимости–от–чего-» (έπί τίνι) бытию, мы не будем уже соответственно познанию подвигнуты к чему‑либо влечением, поскольку закончится для нас познание каждой — и о каждой — из тех [вещей], что после Бога, и нам будет предлежать, для наслаждения, соразмерно [каждому] причаствуемая, беспредельная, божественная и необъятная обитель {58}. И это, согласно богоносному этому учителю, то, о чем философствует знаменитое суждение, утверждающее: «познаем некогда, насколько сами познаны» {59} — когда боговидное это и божественное, то есть наш ум и наше слово, соединим со сродным [ему], и когда образ взойдет к Прообразу, к Которому теперь имеет влечение[776] {60}.
Итак, о том, что нет пресловутой «Энады», и каково по видимому — из доступных нам теперь мыслей и рассуждений Писания — будет состояние [вещей] в будущем, сказано [достаточно] {60а}. А о том, как, будучи частицей Бога, мы истекли из Бога, Бога имея своим водителем {61}, поведу слово далее {61а}.
Ведь кто, — осведомленный, что словом и премудростью {616} приведены Богом {62} в бытие из не–существующего {63} существующие [вещи], — если осмысленно приложит созерцательную [способность] души к беспредельной природной {64} разнесенности {64а} и разнообразию существующих [вещей], и испытующему разуму (логосу) мысленно co–различит принцип (логос), по которому они сотворены, — [кто, спрашиваю,] не увидит [тогда] как многие логосы {65} — один Логос, со–различающийся нераздельной разнесеннности пришедших в бытие за счет неслитной их особенности [по отношению] друг к другу и к самим себе?
И с другой стороны, [не увидит при этом] как одного — многих {65а}, путем отнесения {66} всех к Нему, за счет Самого Себя неслитно [с ними] существующему изначально {66а}, — сущностному и ипо- стасному (Божьему и Отчему) Богу–Слову {666}, — как Началу и Причине всего, в Немже создана быта всяческая, яже на небеси, и яже на земли, аще видимая, аще невидимая, аще престоли, аще господствия, аще начала, аще силы, вся из Него и Им и о Нем создашася[777].
Ведь [именно] держащий благим хотением гипостазировавшиеся прежде веков слова–логосы {67} пришедших из не–существую- щего в бытие соответственно этим [логосам вещей] словом и премудростью {68} гипостазировал {69} творение видимое и невидимое, в должные времена сотворив и творя всё: и общее, и единичное {70}. Ведь слово–логос, как мы верим, является предпосылкой создания ангелов; слово–логос — каждой из наполняющих горний мир сущностей и сил; слово–логос — человеков; слово–логос — всякого [сущего] из получивших от Бога бытие (чтобы мне не перечислять единичное). [Мы верим, что] по беспредельному [Своему] за счет Него Самого [Ему присущему] превосходству, Слово невыразимо и непостижимо, и по ту сторону всякого творения — как существующего само по себе, так и мыслящегося [в форме] различия и различения; и что, с другой стороны, Оно же, — как приличествует Благу, — показывается и умножается соразмерно каждому во всех, [происходящих] из Него {70а}, и возглавляет всех в Себе {71}. И бытие, и пребывание соответствует Ему; и возникшие — из Него, поскольку [они] возникли; и в зависимости от того, чем [они] стали, — как пребывающие [неподвижными], так и движущиеся, — причаствуют Богу. Ведь все [творения] за счет своего происхождения из Бога причаствуют Богу соразмерно, — соответственно либо уму, либо слову–разуму, либо чувственному восприятию, либо жизненному движению, либо сущностной и удерживающей [в бытии] {72} годности[778] [к такому причастию] {72а}, как это мнится великому богоявителю Дионисию Ареопагиту[779].
Итак, каждое из умозрящих и словесных [творений], [то есть] ангелов и человеков, по самому логосу, соответственно которому сотворено, — сущему в Боге и к Богу[780], — и является, и называется {73} частицей Бога {73а} (за счет своего, как сказано, предсутцест- вующего в Боге логоса {74}). Вне всякого сомнения, даже если получит оно соответственно этому [логосу] движение, окажется в Боге {75}, в Котором, как начало и причина, предсуществует его логос бытия, и, если ничего иного соответственно тоске {76} не пожелает прежде собственного начала обрести {77}, то не истекает из Бога {77а}, но, скорее, через вытягивание {78} к Нему, Богом становится и называется частицей Бога — через то, что Богу подобающе при- частвует, как, — соответственно природе, мудро и осознанно, — посредством благолепного движения обретающее подлинное свое начало и причину {78а}, не имея, куда ещё далее собственного начала быть подвигнутым {79} ([после] восхождения к принципу [логосу], по которому оно сотворено, и [после] восстановления {80}), ни — [способа,] как быть подвигнутым, [когда] зависящее от цели (επί τφ οχοπφ) — ясно, что Божественной — движение его {81} получило [им достигнутый] предел: самое [эту] Божественную цель {82}.
Как поясняет [это] и святой Василий, говоря в толковании на святого пророка Исаию так: «а истинные субботы — это успокоение, уготованное народу Божию; [именно] их Бог терпит {83} — ввиду того, что они истинные; и конечно, предвосхищает эти субботы успокоения тот, чей мир распялся {84}, то есть, очевидно, отошедший от мирского и достигший собственного места духовного успокоения, оказавшись в котором, с собственного места сдвинут уже более не будет, так как спокойствие и невозмутимость присущи этому состоянию (изначально)»[781] {85}. Местом же всех удостоенных такового блаженства является Бог, — по написанному: «буди ми в Бога защитителя и в место крепко, еже спасти мя»[782].
У Него прочно утверждены логосы всех [творений], соответственно которым и знает Он, как говорится про Него, все [творения] прежде их прихода в бытие как существующие в Нем и у Него, — самой Истины {85а} [их] всех; [и знал бы их,] даже если бы сами они все — и существующее, и будущие — не вместе с их логосами (то есть сразу, как Богом узнаны) приведены были в бытие {86}, но каждое в годный [для этого] момент соответственно мудрости Создателя, как приличествует, соответственно собственным их логосам созидаясь, получали бы и соответствующее им самим {87} бытие в действительности[783], поскольку, хотя Он, как Создатель, соответственно действию (κατ’ ενέργειαν)[784] {87а} существует присно, они в возможности (δυνάμει) существуют, но в действительности (ένεργεία) — еще нет {88}. Ведь и невозможно существовать в одном и том же [смысле] {89} Беспредельному и ограниченным [пределами]; и не найдется никакого довода (логоса), доказываю- щего>что сущность и сверхсущное могут существовать {89а} в одном и том же [смысле]; и сводящего {896} неизмеримое к тому же, к чему измеримое; и безотносительное — к тому же, к чему относительное; и то, для чего нет никакого вида катафатически к нему приложимой категории — к тому же, к чему [сводится] посредством всех этих [категорий] составляющееся. А все тварные [вещи] всецело катафатически [определяются] соответственно сущности и происхождению, объемлясь собственными логосами {90} и [логосами] существующих при них внешних [им вещей] {91}.
Итак, за исключением высшего, то есть апофатического богословия {91*} Слова (Логоса), — соответственно которому [Логос] ни называется [словом] (Λέγεται), ни мыслится [умом] (νοείται), ни является вообще чем‑либо из сознанного иным {91а} (как сверх- сущный {916}), ни причаствуется кем‑либо соответственно чему- либо, — многими логосами является один Логос {91в}, и одним — многие. [А именно:] соответственно творческому — и [творимое в бытии] удерживающему — приличествующему Благу выхожде- нию Единого {91г} в существующие [вещи], многими [является] один {91д}; а соответственно [возносящему] отнесению, то есть промыслу, — обращающему и руководящему [возвращением] в Единое {92}, точно во вседержительное начало или центр, предвосхитивший начала [исходящих] из него лучей {92а}, —- одним, как всех [вместе] собирающим, [являются] многие.
Итак, частицей Бога мы являемся и называемся за счет пред- ипостазированности наших логосов бытия в Боге; стекшими же свыше называемся, с другой стороны, потому, что подвиглись не соответственно предсуществующему в Боге логосу, по которому пришли в бытие.
Но и другим способом (тропосом) раскрыть смысл (логос) этого {926} нетрудно наученному благочестиво подходить к логосам существующих [вещей].
Ведь если не подлежит сомнению, что сущностью добродетели в каждом (изначально) является единое Слово Божие (ведь сущность всех добродетелей есть Сам Господь наш Иисус Христос {926*}, как написано: «Иже бысть нам Премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление»[785], причем о Нем это, очевидно, говорится в абсолютном смысле, как о самой Мудрости, Праведности и Святости, а не в дополнительно–определяющем, как говорится о нас: «мудрый человек» или «праведный человек»), то ясно, что всякий причастный добродетели соответственно твердому навыку [в ней] человек, несомненно причаствует Богу, — сущности добродетелей, как благородно, соответственно (осознанному) предпочтению, взрастивший посеянное [в нем] соответственно природе благо {926**} и показавший, что тождественно началу завершение, а начало — завершению; вернее же — что начало есть то же самое, что завершение {92в}; как безупречный поверенный в делах {92г} Бога (Θεοΰ συνήγορος) (если только [нам] верится, что началом и завершением всякой вещи [изначательно] является от Него зависящая цель {92д}). Начало [такой человек показал тождественным завершению] — как получивший оттуда вместе с бытием и природное соответственно причастию благо, завершение же [он показал тождественным началу] — как намереннно и по (осознанному) предпочтению (γνώμη τε καί προαιρέσει) целеустремленно прошедший, соответственно этому [причастию], ведущий без блуждания к [началу] достохвальный путь {93}, на котором он становится {93а} Богом, получая от Бога бытие Богом, поскольку к красоте, [соответствующей] по природе образу, [ещё] и уподобление {94} через добродетели [соответственно] (осознанному) предпочтению приложил, посредством врожденной [тяги] к восхождению — и свойства — к собственному началу. И в остальном исполняется и на нем апостольское слово, гласящее: «о Нем бо живем и движемся и есмы»[786].
Ведь он приходит в бытие в Боге {95} посредством внимания (поскольку не испортил [свой] предсуществующий в Боге логос бытия {96}); и движется в Боге соответственно предсуществующему в Боге логосу благобытия (поскольку приводится в действие[787] посредством добродетелей); и живет в Боге соответственно предсуществующему в Боге логосу приснобытия {97}.
Соответственно бесстрастнейшему навыку уже здесь {98} став самотождественным {99} и недвижным; соответственно же обоже- нию, поскольку оно будет дано, в будущем веке любовно лелея и приемля {100} [как бы в объятия] вышеназванные, то есть в Боге предсуществующие логосы, а вернее — Бога (в Котором логосы прекрасного {101} утверждены); он и есть частица Бога — как существующий (за счет своего, [утвержденного] в Боге, логоса бытия), и как благой (за счет своего, [утвержденного] в Боге, логоса благобытия), и как Бог (за счет своего, [утвержденного] в Боге, логоса приснобытия), поскольку внял этим [логосам–словам] и соответственно им действовал; и посредством них {102}, с одной стороны, в одного [лишь] Бога целиком себя вложил[788], а с другой — одного [лишь] Бога в целом себе запечатлел и изваял так, чтобы и самому ему по благодати быть и называться Богом, и Богу по снисхождению быть за счет него и называться человеком, и обнаружиться можению оказываемого при этом взаимного расположения — тому, что и человека Богом обоживает за счет боголю- бия, и Бога человеком за счет человеколюбия вочеловечивает {102а}, и творит соответственно прекрасной перестановке [предиката и субъекта] {103}, с одной стороны, Бога человеком, за счет обожения человека, а с другой — человека Богом, за счет вочеловечения Бога {104}. Ведь Слово Божие и Бог присно хочет, чтобы и во всех {105} приводилось в действие таинство Его вселения в тело {105а}.
А кто, упустив собственное начало, — [хотя] бывает частицей Бога {1056} за счет логоса добродетели {105в}, существующего в Нем {106}, — по следующей [из сказанного] причине {107} нееется в противоречии с [этим] логосом {107а} к несуществующему {108}, справедливо называется стекшим свыше, как подвигнутый не к собственному началу и причине, в соответствии с которой, и в зависимости от которой, и за счет которой пришел в бытие; и пребывает в безостановочном {108а} кружении и жуткой неустроенности души и тела, [своим] вольным склонением к худшему принеся себе неудачу в достижении [этой] неблуждающей и неизменно [к нему] относящейся причины. Применительно к нему и стекать может быть сказано в собственном [смысле слова], потому что, при наличии в его распоряжении власти, могущей без борьбы {109} направить стопы [его] души к Богу, он охотно променял лучшее, то есть существующее, на худшее, то есть несуществующее (110}.
О тех именно логосах, о которых я говорил, Ареопагит, — святой Дионисий, — учит нас, что они зовутся Писанием предопределениями {110а} и божественными волями {1106} (προορισμούς και θεία θελήματα)[789]. Также, подобно [ему], и близкие к Пантену[790] (бывшему наставником великого Климента Строматевса[791]) говорят, что [логосам] божественными волями зваться созвучно Писанию. Поэтому, будучи спрошены некими из кичащихся образованностью внешних о том, как, по мнению христиан, Бог знает существующее (сами те полагали, что [Он] умозрительно [знает] умопостигаемые [вещи], и чувственно — чувственно–воспринима- емые), они [им] ответили, что Бог ни чувственно–воспринимаемые [вещи] не знает чувственно, ни умопостигаемые — умозрительно. Ведь есть рассуждение, доказывающее {111}, что невозможно Тому, Кто выше существующего, воспринимать существующее [вещи] как {111*} существующие {111**}. Так вот: мы, приложив и [того] рассуждения обоснование (καί τού λόγου τό εύλογον), утверждаем, что Он знает существующие [вещи] как собственные воли.
Действительно, если волей (θέλημα) Он сотворил все, и возразить [на это] будет нечего; а сказать, что Бог знает Свою волю всегда благочестиво и справедливо; причем каждое из пришедших в бытие [творений] Он сотворил, имея [на то] волю (θέλων); — то выходит, что Бог знает [творения] как [Свои] собственные воли (поскольку и волю [на то] имея, сотворил их). А это меня лично побуждает думать, что Писание, эти [именно] логосы имея в виду, говорит [в речении] к Моисею: «Лзъ познал тя паче всех»[792]; и о неких [иных]: «позна Господь сущия Своя»[793]; и к неким [иным], наоборот: «не вем вас»[794], — так как ясно, что либо согласное с волей (то есть словом–логосом) {111а}, либо противное воле (то есть слову- логосу) Бога движение (осознанного) предпочтения каждого сделало таким, чтобы {112} он услышал [такой, а не иной] божественный глас {112а}.
Это и подобное этому помыслив, думаю, говорил этот богоносный муж: «когда боговидное это и божественное, то есть наш ум и наше слово, соединим со сродным [ему], и когда образ взойдет к Прообразу, к Которому теперь имеет влечение» {113}, — посредством этих же самых немногих слов сразу и уводя по–учительски тех, кто считает что‑либо из существующего когда- либо предвосхитившим эту меру, — [уводя, то есть,] от того, чтобы так думать, и проясняя попутно смысл (логос) [своих слов:] «мы есмы частица Бога», и намекая на будущую особенность {114} блаженного прекращения {115} [действия], и поощряя к незыблемому, то есть — невозмутимому и никуда перепадов [не испытывающему] {115а} — наслаждению ею тех, кто очищается и подгоняется надеждой на [Бога][795]. Ведь он знал, что и мы, — как если бы к тому, чего мы по сущности и определению (логосу) имеем отражения {116}, подошли соответственно логосу и природе прямо, простым приложением [способностей] {117}, —- без какого- либо изыскания (в пределах которого только и возможно оступаться и заблуждаться), боговидно, насколько [нам] доступно, будем знать все [вещи], уже не поддерживая [состояние] движения вокруг них за счет неведения, как придвинувшиеся своим умом, словом–логосом, духом вплотную к великому Уму, Слову–Логосу, Духу, а лучше [сказать]: собою целиком — к целому Богу, как прообразующему Образу {118}.
Как он и в Слове о граде повествует, говоря так: «И примет их [как наследников] невыразимый свет и созерцание {118а} Святой и царственной Троицы, воссиявающей явственней и чище, даже смешивающейся целиком с умом как целым; это- то [созерцание], полагаю я, и [является] единственным Царствием Небесным»[796], когда удовольствием удовольствуется и веселится — если могу, дерзнув, с его [словами] сочетать мои — все разумное творение ангелов и [тех] людей, которые ни один из божественных логосов, природно прилаженных к ним Создателем для соответствующего движению завершения, не испортили по невниманию {119}, но, напротив, себя целомудренно сохранили цельными и неизвращенными, зная, что они и суть, и станут органами божественной природы, объяв которые целиком, всецелый Бог, наподобие души {120}, по Своему усмотрению использует, точно члены тела, которые станут слаженными и благопотребными Владыке, и исполняет Своей славы и блаженства, давая, то есть даря, им жизнь присносущную и неизреченную, и совершенно свободную от всех признаков, составляющих особенность настоящей, составившейся из порчи жизни, — [то есть жизнь,] которую не вдыхаемый воздух составляет, и не токи крови, идущие от печени, но всецелый Бог, цельными причаствуемый и становящийся подобием души в [ее] отношении к телу для души (и посредством души — для тела) [каждого их них] {120а}, как знает Сам, чтобы [душа] получила не–обратимость {1206}, а [тело] — бессмертие, и человек целиком обожился, боготворясь благодатью вочеловечив- шегося Бога, целиком оставаясь, конечно, по душе и телу человеком за счет природы, и Богом целиком становясь по душе и телу за счет благодати и ему всецело соответствущей божественной светлости блаженной славы, после которой нельзя ничего более светлого или высокого помыслить.
Ибо что для достойных вожделеннее обожения, соединяясь в котором со ставшими богами, Бог за счет благости всё делает Своим? Состояние такого рода, — бывающее при божественном узрении и следующем за ним наслаждении весельем, — прекрасно назвали поэтому и «удовольствием», и «страстью», и «радостью»; «удовольствием» — как являющееся завершением природных действий (ведь так определяют удовольствие) {121}; «страстью» же — как можение исступления, подводящее претерпевающее к действующему (соответственно приведенной для примера причине [движения] воздуха к свету и к огню железа {122}) и убеждающее от природы, то есть подлинно, что не что иное, как это, [из] существующего главное (κεφάΛαιον) — следствием чего обязательно является бесстрастность; «радостью» же [его назвали] как не имеющее ничего, противоположного себе, — ни прошлого, ни будущего. Говорят ведь, что радость ни прошлой печали не помнит, ни насыщения {122а}, [бывающего] из‑за страха {123}, в качестве ожидающегося не допускает, как удовольствие. Поэтому, — то есть, поскольку наименование «радость» указывает на будущую {124} истину, — богодухновенные Речения и умудренные ими в том, что касается Божественных тайн, отцы наши безоговорочно его утвердили.
Итак, если кратко, соответственно моей малости {125}, подытожить: показано от природы, Писания и Отцов, что из приводимого в бытие ничто ещё когда бы то ни было, будучи движущимся, не остановилось, то есть не достигло зависящаго от него соответственно Божественнй цели прекращения [движения] {125а}, и к тому же — что не может накрениться ступень удостаивающихся постоянства в Боге. Ведь как может быть (подкрепим немного сказанное рассуждениями), чтобы те, кто существуя[797], однажды [уже] пришли в бытие в Боге {126}, восприняли оскорбительное с точки зрения влечения насыщение {127}? Ведь всякое насыщение соответственно своему понятию (логосу) и определению включает гашение стремления и наступает двумя путями (тропосами) {128}: стремление либо [просто] гасится, определяя [свои] предметы как малозначащие, либо, оценивая [их] как позорные и безобразные, от которых естественно возникает пресыщение, испытывает отвращение {129}. Для Бога же, как по природе беспредельного {129а} и драгоценного, естественно наоборот, растягивать до безграничного стремление наслаждающихся Им через причастие {130}.
Если же это истинно (как оно, конечно, и есть), то не было так называемой «Энады» умов, которая бы, насытившись божественным постоянством, разделилась и своим рассеянием произвела возникновение этого мира {131}, чтобы нам [на основании этого] не делать Благо чем‑то описуемым и дешевым, как ограничивающееся каким‑то насыщением {131а} и бывающее причиной восстания для тех, чье влечение оно не смогло удержать недвижным {132}. И зря продолжают некоторые, как мне кажется, вещать об этой [Энаде], воображая то, чего нет, и — что тяжелее, конечно, [вынести] — клевеща даже на этого блаженного отца, [Григория,] будто он так думал. Но оставив их как есть, — то есть, под этим предлогом имеющими возможность не только самим преспокойно думать, что души пришли в тела из прежнего вида [своей] жизни в наказание за бывшие [в ней] прежде злые [дела], но и других пытаться так же основательно обманывать ссылкой на авторитеты, поступая некрасиво и недостойно, — [оставив им это,] сами мы мысль Учителя благочестиво рассмотрим вдобавок к сказанному и под иным углом (тропосом) {133}.
Не думаю, чтобы он здесь хотел изложить [причину] возникновения человеческой [природы], но[, полагаю,] — причину наложившегося на него {133а} бедствия {1336}. Ибо оплакав жалкое состояние нашего тела в словах: «Ох уж это мне сопряжение и отчуждение! Которого боюсь, то холю; и которое лелею, того страшусь»[798] {134} (и далее [по тексту]); и как бы сам к себе [обратившись] в недоумении с вопросом о причине зол, держащих нас в тисках, и о соответствующем этой [причине] мудрейшем промысле: «Какова обо мне мудрость, и что за великая это тайна?» — он прибавляет, разъясняя решение [вопроса] так: «Разве что {134а} для того, чтобы, будучи частицей Бога и стекши свыше, мы не презирали Создателя, — превозносясь своим достоинством и надмеваясь, — хочет [Он], чтобы мы всегда к Нему взирали в борьбе и брани с телом, и чтобы сопряженная [с нами] немощь была детоводительницей [нашего] достоинства».
Это как если бы он говорил, — поскольку человек из души и тела пришел в бытие за счет благости со стороны Бога {135}, — что данная ему при этом словесная и умная душа, как (изначально) существующая, конечно, соответственно образу Сотворившего ее, с одной стороны, соответственно влечению и всепоглащающей любви, от всего [ее] можения [исходящей], со знанием крепко держась Бога, приобрела и обоженность соответственно подобию; а с другой — соответственно знающему промыслу, [обращенному] на опускающееся {136}, и заповеди, повелевающей любити ближ- няго якоже сам себе[799], разумно поддерживает тело {137}, [поскольку] она способствует тому, чтобы посредством [ее] добродетелей сделал и его словесным {138}, и, как со–раба, своим у Бога, живущий в [ней] Творец, — посредством себя самой делает Самого [ее с ним] Связавшего нерасторжимой связью с ним и данного [ей] бессмертия {139}, чтобы чем Бог [является] для души, тем же точно стала душа для тела; и обнаружилось {140}, что один Создатель всего, посредством человечества шествующий во всех существующих [творениях] соразмерно [каждому из них][800]; и [чтобы] сошлись воедино многие {141} отстоящие друг от друга по природе, сходясь друг с другом у единой природы человека, и [чтобы] стал Сам Бог всяческая во всем[801], все заключив и воипостазировав в Себе, вплоть до того, что ни одно из существующих [творений] не имело бы движения, предоставленного себе и непричастного Его присутствию, соответственно которому мы и боги, и чада, и Тело, и члены, и частица Бога, и тому подобное, есмы и называемся по отношению к завершению [как осуществленности] Божественной цели {142}.
Поскольку, стало быть, так — и из‑за этого — человек пришел в бытие, но в праотце, готовом для власти [над землею], использовал [эту власть] на худшее, перенеся [свое] стремление с дозволенного на запрещенное (ведь был и самовластен {143}); и, чем приле- пипгися Господеви и един дух быгпи, прилепитися блуднице и едино тело быти[802] {144} предпочел, будучи обманут, и вольно себя отстранил от божественной и блаженной цели, сочтя за большую честь соответственно [своему] выбору стать прахом, чем быть по благодати Богом), — Бог мудро и вместе с тем человеколюбиво, то есть подобающим Его благости [образом], устраивающий наше спасение, противологосному движению [имеющегося] в нас умозрящего можения в качестве обязательного последствия его противопоставил наказание, с достаточным, пожалуй, основанием (логосом) покарав смертью то самое, обо что мы раздробили можение любви {145}, причитавшееся по идее одному лишь Богу, — [покарав,] чтобы нам, вожделеющим (любовно) к ничто {146}, стать обученными выводить это можение обратно к существующему, ког- да‑нибудь научившись [этому] через претерпевание (страданий).
Именно это, продолжая, он делает более наглядным, говоря: «Но мне и потому кажется, что ни одно из здешних благ ни надежно для людей, ни долговременно, — хотя если что и затеяно прекрасно искусником–Словом и всяк ум превосходящей Мудростью[803], так это, — что видимые [вещи] разыгрывают нас, переменяясь и [нас] переменяя то так, то этак, и вверх, и вниз носясь и обращаясь, и прежде, чем быть схваченными, уходя и ускользая, чтобы, усмотрев в них непостоянство и неровность, мы переключились бы на будущее. Ведь что бы творили мы, будь наше благополучие устойчивым, когда и при том, что оно таковым не пребывает, мы настолько к нему привязаны, и нас так поработили [обусловленные] им удовольствия и иллюзии, что мы и помыслить не можем ничего, что было бы лучше и возвышеннее настоящего, и это при том, что слышим и веруем, что произошли по Образу Бога, существующему выше и к Себе влекущему?»[804] {147} И опять — в Слове к горожанам, говоря: «Чтобы мы сознавали себя ничем перед истинной и первой Мудростью, но всегда бы склонялись к Нему одному, и искали бы озарений сияниями оттуда; или [потому, что] через неровность видимого и обращающегося Он переводит нас к устойчивому {148} и пребывающему»[805].
Стало быть, как я думаю, Учитель дает в тех словах объяснение отнюдь не за возникнование человечества отвечающей причины, но, как сказано {149} — бедствия {149а}, привнесенного за счет преступления в нашу жизнь после возникновения [ее] {150}, как это очевидно для наиболее ревностно и старательно занимающихся Божественными его писаниями. Ведь посредством этих слов он представляет нам причину второго [то есть бедствия], — откуда, за счет чего {151}, зависимостью отчего [или кого] (сф’ ф) [обусловлено] и ради чего [или кого] оно, — указывая на устраивающееся мудро посредством него Богом наше спасение; а намекая на значение первого [то есть возникновения человечества] для таинства {152}, [обусловленное] которым [человечество] возникло {152а}, пользуется другим оборотом (тропосом) речи, делая явной свою относящуюся к этому благочестивую цель, как [она] обнаруживается в его Слове на Рождество, — говоря: «Итак, ум и (чувственное) восприятие, столь разделенные друг с другом, уже стали в своих пределах и несли в себе [образы] величия Создателя- Слова, — молчаливые певцы и пронзительные глашатаи величия дел [Его]; но еще не было смеси из обоих, ни смешения противоположных, признака большей мудрости и расточительности в отношении природ, то есть не все богатство благости [ещё] было ведомо. Это‑то захотев продемонстрировать, и создает из обоих (говорю о видимой и невидимой природах) искусник–Слово одно животное — человека; и из вещества, ставшего прежде ипостасным, взяв тело, а от Себя вложив жизнь (что Слово {153} знает как умозрящую душу и образ Божий), как бы некий второй мир — в малом великий — ставит на земле, иного ангела, смешанного [из разных естеств Своего] поклонника»[806], и далее [по тексту]. А в Слове на Светы[807]: «Поскольку же таким [образом существуют] эти [Три], или это [Одно], надлежало же не ограничиваться поклонению только вышними [поклонниками], но быть каким‑то поклонникам и внизу, чтобы всё [творение] наполнилось славой Божией (раз уж [оно] Божие), [то] и ради этого творится человек рукою Божией и образом [Его] награжденный»[808] {153а}.
Достаточно, на мой взгляд, и этого (пусть и не многого) для настроенного не только поспорить и считающего не одно только сражение показателем [того, кто прав], чтобы целиком обнаружилась мысль Учителя о сказанном. Если же [кто] ещё возражает, что как [же] Учитель [в таком случае] назвал нас частицей Бога, то выше об этом уже многообразно дан отчет (логос).
А чтобы стал он более достоверен, опираясь на доводы (логосы) Духа, святой и блаженный апостол Павел, премудрость, прежде век в Боге сокровенную[809], приобретший, и просветивший всю несветлую жизнь людей на [этом свете], то есть мрак неведения отогнавший от [их] душ, достаточным явится [свидетелем], повествуя об этом эфесянам так: «Да Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, даст вам духа премудрости и откровения, в познание Его: просвещении очеса сердца вашего, яко уведети вам кое есть упование звания вашего, и кое богатство славы достояния Его во святых, и кое преспею- щее величество силы Его в нас верующих по действу державы крепости Его, юже содея о Христе, воскресив Его от мертвых, и посадив одесную Себе на небесных, превыше всякаго начальства и власти и силы и гос- подствия, и всякаго имени именуемого, не точию в веце сем, но и во грядущем, и вся покори под нозе Его: и Того даде главу выше всех Церкви, яже есть тело Его, исполнение исполняющаго всяческая во всех»[810]. И после других [предметов] опять: «И Той дал есть овы убо апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, овы же пастыри и учители, к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова: дон- деже достигнем ecu в соединение веры и познания Сына Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова: да не бываем ктому младенцы, влающеся и скитающеся всяким ветром учения, во лжи че- ловечестей, в коварстве козней льщения: истинствующе же в любви да возрастим в Него всяческая, Иже есть глава Христос, из Негоже все тело составляемо и счиневаемо приличие, всяцем осязанием подаяния, по действу в мере единыя коеяждо части, возращение тела творит в созидание самаго себе любовию[811].
Не думаю, что ещё в ином свидетельстве нуждается испробовавший жизнь в благочестии для обнаружения истины {154}, поис- тине достоверной согласно христианам {155}, через нее ясно усвоив {156}, что мы есмы и члены, и тело, и исполнение Христа Бога, исполняющаго всяческая во всех, соответственно цели (oxonov), сокровенной прежде век в Боге и Отце, в Нем возглавляющиеся (avaKЈ — (J>aAaioi3|iЈvoi) {157} через Сына Его и Господа Иисуса Христа, Бога нашего. Ведь тайна, сокровенная от век и от родов, ныне же {158} явленная через подлинное и совершенное вочеловечение Сына и Бога, сделавшего нераздельно и неслитно {158а} единой с Самим Собою по Ипостаси нашу природу, и нас, посредством [взятой] от нас и нашей, умозрящей и словесно одушевленной, Его святой плоти, как бы через начаток {159} с Самим Собою сплотившего {160}, и удостоившего быть одним и тем же с Самим Собой, соответственно Его человечеству, как мы были прежде веков предопределены {160а} быть в Нем, [то есть] как члены тела Его, наподобие (tqotiov) души {161}, в ее отношении к телу, в духе составляющаго и счиневающаго нас Себе, и ведущего в меру духовного возраста Ему соответствущего исполнения, — [будучи явленной, эта тайна] показала и что то, что мы возникли, этим {162} [обусловлено]; и прежде век относительно нас [бывшую] всеблагую цель Бога, не получившую обновления в чем бы то ни было, что касалось бы собственно ее смысла (логоса) {163}, но пришедшую в исполнение {164} посредством иного — ясно, что [впервые] введенного, более нового — способа (тропоса) {165}.
Ведь нужно было, — раз Бог сотворил нас подобными Себе в том [отношении], что [нами] могут быть причаствуемы точные признаки Его благости {165а}, и прежде век имел в виду бытие в Нем как цель [для нас], и дал нам способ (тропос), ведущий к этому всеблаженному завершению через использование природных можений {1656}, а человек этот способ вольно отверг злоупотреблением природными можениями, — чтобы не оказался, будучи отчужден, человек вдали от Бога, [нужно было] иному [способу] быть введенным вместо первого, настолько более невероятному и богоприличному, насколько природного выше сверхъестественное. И этим, как все мы верим, является таинство таинственнейшего переселения[812] Бога к людям {165в}.
«Аще 6o бы», — говорит божественный Апостол, — «первый завет непорочен был, не бы второму искалося место»[813]. Ведь всем же яснее ясного, что сбывшееся во Христе при завершении [этого] века таинство несомненно является доказательством и исполнением упущенного в начале [этого] века в праотце {166}.
Итак, с пользой, значит, употреблено Учителем выражение «частица» в смысле приведенных оборотов (тропосов) [речи], и всякий благородный и душою, и образом (тропосом) [жизни], понял бы так употребленное выражение, не производя по недоразумению у себя никакой подтасовки в рассуждениях, зная, что [слово] «частица» в такого рода [выражениях] тождественна «[составному] члену». Ведь если член является частью тела, а часть {167} — то же, что частица, то член будет тем же, что частица. Если же частица тождественна [составному] члену, причем собрание и сложение [таких] членов образует [способное быть] орудием тело, а [способное быть] орудием тело, [соединенное с умозрящей душой, являет завершенного человека, — [если так,] то, значит, говорящий, что душа или тело является его частью, или членом, не погрешит против истины. Если же орудием {168} умозрящей души, как [собственно] человека, {169} является тело, а душа как целое, вмещая целиком тело {170}, дает ему жизнь, то есть бытие- в–движении, не соразделяясь с ним [на части] и не заключаясь в нем[814], как простая и бестелесная по природе, но в [теле как] целом и каждом его члене (поскольку ему [от природы] свойственно принимать ее [в себя], — соответственно природно заложенному в нем можению, восприимчивому к ее действию) целиком присутствуя, соразмерно сжимает по–разному воспримчивые к ней члены для сохранения бытия тела в единстве, — [если так,] то пусть в провожатые до великого и неизреченного таинства блаженной надежды христиан из малого, то есть соответствующего нам, не лишенные благородства возьмет подобия великого и превосходящего нас тот, кто приобрел ещё [лишь] нетвердое и шаткое представление об этом {171}. И, оставив безосновательное мнение о предсуществовании телам [их] душ, вместе с нами поверит Господу {171а}, говорящему о пробуждающихся для Воскресения, что они не могут умереть {172} — за счет более чистого, конечно, явления {173}) и причастия Его, [как] последнего предмета [их] стремления {174}.
И опять: «всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки»[815]. Если бы точно то {175} произошло когда‑то прежде, то, как показано выше {176}, [уже] невозможно было бы принять, как некое извращение {177}, какого‑либо [рода] смерть.
И пусть не выходит за [рамки] естественно[-научных] рассуждений, напрасно провозглашая не существующее [в науке] мнение о душе {177а}. Ведь если частями человека, как изложено выше, являются тело и душа, а части необходимо получают отношение «к чему‑то» {178} (так как непременно имеют предикатом [некое] целое), причем [вещи,] называемые «[частями по отношению] к чему‑то», — из тех, что везде и всегда непременно вместе, соответственно [своему] происхождению (как части, сочетанием [xrj cruvo&co] образующие целый вид, разделяясь друг с другом только в представлении, для распознания того, чем каждая является по сущности {178а}), — [если так,] то значит невероятно, чтобы душа и тело, как части человека {1786}, существовали во времени прежде или после друг друга, поскольку [этим] будет нарушен принцип (логос) так называемого «[отношения] к чему‑то».
К тому же, если самодостаточным видом {179} является душа прежде тела или тело [прежде души], а иной вид каждая из этих [частей] образует соответственно сложению — души с телом или тела с душой, — [то они] это делают {180} либо непременно претерпевая [воздействие извне], либо имея [природное] свойство [это делать]. И, если претерпевая, то[, значит, через сложение] пострадали, вырождаясь в совсем не то, чем были, и [в силу этого] портятся; а если имея свойство, то ясно, что будут проделывать это непрестанно за счет того, что [им это от природы] свойственно; то есть никогда не успокоится ни душа, [прекратив] вселяться в [иное] тело, ни тело — [прекратив оживляться иной] душой {181}. Но, на мой взгляд, не [благодаря] претерпеванию (страдания) или природному можению частей (соответственно сочетанию одной с другой) исполняется соответствующее виду целое, но [благодаря] обусловленному ими вместе [их] возникновению, соответствующему виду в целом.
Итак, без порчи переменяться (^eTapdAAeiv) из вида в вид никакому виду невозможно. А если потому, что после смерти и разложения тела существует, и [при том] гипостазированно, душа, скажут, что она может существовать, и [при том] гипостазирован- но, даже прежде тела {182}, то мне лично кажется, что не по делу выдвигается ими этот довод (логос). Ведь не с тем же основанием (логосом) [говорится] о возникновении (yevecrecog) и о сущности (oucriag). В самом деле, в первом [случае основанием] является указание на бытие «когда‑то», «где‑то», «к чему‑то» (той 7тоте Kai 7iou elvai ка1 тсрод ti) {183}, а во втором — [просто] на бытие, то есть бытие «чем‑то» и «как‑то» (той elvai Kai ti ка1 тссод elvai) {184}. Если же так, то после возникновения душа за счет сущности [своей] есть всегда, но за счет [своего] происхождения — не как предоставленная себе, а как имеющая отношения «когда‑то», «где‑то», «к чему‑то». Ведь и после смерти тела душа называется не просто «душой», но душой человека, причем какого‑то [конкретного] человека. Она ведь и после тела предикатом в качестве вида имеет целое, — соответственно [своей], как части, связи [с ним], — [то есть целое] человечество [как сущность человека]. Точно так же и тело за счет [своей] природы смертно, но за счет [своего] происхождения [и после смерти] не предоставлено себе. Ведь тело после отделения души называется не просто «телом», но телом человека, причем какого‑то [конкретного] человека, пусть даже оно портится и по [природе] обыкновенно разлагается на элементы, из которых [состоит]. Оно ведь и так предикатом в качестве вида имеет целое, — соответственно [своей], как части, связи [с ним], — [то есть целое] человечество [как вид]. Так вот, их взаимно [обусловленная] связь (говорю о душе и теле, как {185} частях целого человеческого вида), мыслимая неотъемлемо [от них], представляет [доказанным] и совместное их происхождение (yevecriv), и соответствующее сущности различие их между собой показывает, ничуть, каким бы то ни было образом (тропосом), не повреждая природно внедренные в них соответственно их сущности определения (логосы). Итак, совершенно невозможно найти или назвать безотносительное тело или душу. Ибо вместе с одним [из них] вводится бытие другого «чьим‑то»; поэтому если одно предсуществу- ет другому, первое необходимо понимать как «чье‑то». Ведь связь [их] недвижна {186}.
И это [всё], что касается этих [предметов]. Даже если {186а} [мое] слово (логос) истину не упустило, — благодарение Богу, препроводившему меня посредством ваших {1866} молитв к прекрасным мыслям. Но если где‑то в чем‑то [оно] до истины не дотянуло {187}, вы [сами], может быть, знаете точный смысл (логос) [этого], поскольку из Бога вдохновляетесь ведением [вещей] такого [рода].
Схолии
{1} То есть — Слова 14 св. Григория Богослова (Олюбви к бедным), другое (идущее почти сразу перед этим) место из которого св. Максим обсуждает в предыдущей главе Трудностей.
{1*} цоТра; может значить также: «участь», «доля», «удел», «жребий», «судьба» (в т. ч. определенная богами).
{1**} В своем Слове 36 св. Григорий отмечает, что именно превозношение (friapoig) явилось причиной падения Люцифера (Денницы): «…ибо, будучи божественным, он не вынес того, чтобы не посчитать себя и Богом» (PG 36 269С). Нейтрализацию этого мотива, вызвавшего, как считает св. Григорий, отпадение от Бога части бестелесных («умных») творений, он, вероятно, и имеет в виду в данном месте Слова 14, говоря далее о возможном смысле наделения человека телом. Предвосхищая критику оригенистской интерпретации этого места св. Максимом, отметим, что мотивировка отпадения бестелесных у св. Григория принципиально иная, чем у Оригена. Для Оригена (и оригенистов, чью точку зрения опровергает далее св. Максим) отпадение этих «умов» произошло из‑за их пресыщения Богом, что предполагает Его принципиальную исчерпываемость тварью и, следовательно, конечность. Впоследствии, в споре с крайними арианами, св. Григорий и другие Каппадокийцы потратили немало усилий на опровержение тезиса о наличии исчерпывающего знания о Боге даже у человека. В этом они опирались на учение о беспредельности Бога и бесконечности приближения к нему, разработанное впервые св. Климентом Александрийским[816]. Соответственно и отпадение бестелесных должно было получить и, как мы видим, получило у св. Григория иное объяснение[817]. Св. Максим развивает мотив «превозношения», объясняя отпадение ангелов их волей к власти[818]. Что касается «презрения к Создателю», то его предпосылкой, по св. Максиму, является близость к Богу без страха перед Ним:
Бог является страшным для всех, кто окрест Его, как бы примешивая страх к любви у тех, кто любит Его и окажется окрест Его. Ибо любви самой по себе, без страха, присуще становиться презрением, как то часто бывает, если близость, естественно рождаемая ею, не сдерживается уздой страха[819].
Чуть выше этого места св. Максим поясняет, что речь идет не о страхе наказания (которого у ангелов быть не могло), а о благоговении перед беспредельным[820].
{2} В PG 35 865С (более современного издания Слова 14 св. Григория па сегодня нет) здесь колон; знак вопроса стоит далее, после следущей фразы: «чтобы, будучи сразу и величайшими, и низменней- шими [из творений]; наземными и небесными; кратковременными и бессмертными; наследниками света и огня или же [, наоборот,] тьмы, на которую бы из этих двух [сторон] мы ни склонились, — знали, на какую». Ни в том, ни в другом варианте знак вопроса не является авторским (поскольку такие знаки в какой‑либо форме засвидельство- ваны в греческих рукописях не раньше VII в.[821]); контекст в обоих случаях позволяет прочесть ту же фразу и не как вопрос[822].
{2*} См. ниже прим. 15 к схол. {4}.
{2**} tv&q (вин. падеж: tvd.6а); буквально: «единица». О смысле этого термина см. ниже: схол. {316} и текст; схол. {186}, прим. 367 и текст.
{2а} т& Xoyixd; букв.: «разумные [существа]». Ср. употребление этого выражения Оригеном в отрывке, приводимом ниже в схол. {4}. Сам Ориген, возможно, считал именно такими существами, в своем предсуществовании входившими в Энаду, в частности, человеческие души (ср. начало цитаты ниже, в схол. {45*}); но в современном св. Максиму оригенизме уже четко различаются, с одной стороны, составлявшие Энаду совершенно бестелесные умы и, с другой, ангелы, человеческие души и/или бесы, которыми эти умы стали за счет облечения их, хотя и «тонкими», но все‑таки телами (см. ниже схол. {186}).
{26} По другому чтению: «местопребывание (novfjv) и». Ср. текст после схол. {9}.
{2в} Ср. у Ареопагита: «и обитель (novfjv) [бестелесные умы] имеют от Благости, и основание (Тбргкпд) у них оттуда»[823].
{3} Указанная архим. Нектарием (Яшунским) в подстрочном примечании, со ссылкой на Шервуда, «трудность» (т. е. бессмыслица) возникает, если переводить здесь глагол t6elv как «видеть». Словарь Lampe (s. v. брйсо) дает единственное, имеющее в нашем контексте смысл, значение: «attend, be concerned with», которое из переводчиков данного места было востребовано, например, Уилькеном[824].
{За} Отметим, что этот термин (переводимый нами в зависимости от контекста как «возникновение», «приход в бытие», «происхождение») не означает здесь у св. Максима «становление» (в смысле антитетичном «бытию»), в котором его обычно задействует онтологический дискурс платонизма (в т. ч. и христианского[825]):
…Для начала должно разграничить вот какие две вещи:…вечное, не имеющее возникновения бытие, и… вечно возникающее, но никогда не сущее.<…>Вечно тождественное… [и] то, что… возникает и гибнет…[826]
{За*} С точки зрения оригенистов, излагаемой здесь св. Максимом, но более подробно представленной в других источниках, «этот телесный мир» включает все, что с православной точки зрения является творением; в частности — ангелов, человеческие души и бесов, как имеющих свои, не отчуждаемые от них, «тонкие» тела (ср. выше схол. {2а}); однако, как мы увидим, св. Максим в своем опровержении исходит из того, что его оппоненты учат о предсуществовании и последующем облечении телами человеческих душ (см. ниже схол. 177а}), т. е. полагает, что речь у них идет о телах исключительно грубо–мате- риальных, но не «тонких» (ср. ниже схол. {186}).
{За**} Утверждая, что с точки зрения его оппонентов промысли- тельное назначение человеческого тела сводится к наказанию души, св. Максим воспроизводит искаженное, как показал Гийомон (Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica… P. 85,109–113), оппонентами оригенизма рубежа IV и V веков представление о нем как об «эллинском» (см. текст перед схол. {2}), т. е. — платоническом (хотя разделяемом и ранним Аристотелем; см. ниже схол. {36}), воззрении на тело. Непосредственно же точка зрения оригенизма, сложившаяся на тот момент, представлена в трудах Евагрия Понтийского (см. ниже схол. {4}), для которого человеческое тело — не столько «место заключения» души (ее «гробница» или «узилище», хотя бы и понятое как всего лишь «исправительное заведение»), сколько средство ее освобождения, или, если мы вправе это выразить собственной метафорой, как бы спасательный круг, брошенный Творцом падшему уму (см. ниже прим. 27 к схол. {4}).
{36} В трактовке всей этой фразы (начиная со слов «умы подготовили…») мы исходим из предположения, что св. Максим считал оппонентов, чью точку зрения он здесь передает, мыслящими «наказание», исходящее от Бога, служащим исключительно пользе наказуемых. Возможно, переосмысляя традиционное представление о теле как одежде ума (Адама) и чувственного восприятия (Евы)[827], они, с его точки зрения, считали, что тела для умов являются чем‑то вроде смирительных рубашек. Но можно понять употребленный здесь св. Максимом глагол и в смысле «привязать» (соответственно, «к телам») и тогда в его трактовке точки зрения его оппонентов усмотреть отсыл к идее известного отрывка из раннего произведения Аристотеля Про- трептик: Кто [из нас], глядя на [обстоятельства нашего существования], может подумать, что он счастлив и блажен, — [из нас,] которые все составле–ны природой (в точности как говорят посвящающие в таинства) будто бы для наказания? Божественно ведь передают древние это утверждение: душа [каждого из нас] отбывает наказание, и наша жизнь — кара за какие‑то великие грехи. Ведь чему‑то такому весьма подобно сопряжение души с телом. Ведь так же точно, как в Тиррении, говорят, часто мучают пленников привязывающие прямо к [ним] живым мертвецов, лицом к лицу, прилаживая каждую часть к [соответствующей ей] части, — так, похоже, душа растянута и приклеена к каждой чувствующей части тела[828].
{4} Речь идет о фразе: «будучи частицей Бога и стекши свыше», которая, собственно, и представляет главную «трудность»[829] для понимания в приведенном отрывке из св. Григория. Св. Максим упрекает тех, кто, довольствуясь лежащим на поверхности и поэтому легко доступным смыслом этой фразы, не замечает (или не дает себе труда преодолеть) содержащуюся в этом отрывке «трудность»[830]. Действительно, эту фразу легко понять в том смысле, что наше существование в теле вызвано отпадением от Бога в качестве чистых умов, каковыми мы были изначально. Теория эта, восходящая к Ори- гену, пустила корни в среде христианского монашества едва ли не с момента его возникновения[831], а впервые соборно анафематствована была только в 399/400 гг. в Александрии[832], т. е. спустя десять лет после кончины св. Григория. Неоспоримо и непосредственное формирующее влияние на последнего мысли Оригена, в частности — его основополагающего трактата О началах[833], в котором по крайней мере одно место содержит буквальные переклички как с нашей фразой, так и с ее истолкованием, резюмированным (и далее опровергаемым) св. Максимом[834]:
Итак, если столь велико разнообразие мира, и при этом в самих разумных существах (koyixti) оказывается такое разнообразие, благодаря которому, нужно думать, существует и все остальное разнообразие и разновидность, то спрашивается, какую причину происхождения мира нужно будет указать, особенно в том случае, если обратить внимание на тот конец, при посредстве которого — как показано в первой книге — все будет восстановлено в первоначальное состояние? В самом деле, коль скоро это последнее (предположение) допущено, то какую, повторяем, иную причину мы придумаем для такого разнообразия мира, как не различие и разнообразие движений и падений существ, отпадших от того первоначального единства (Trjg t\6. bод Ллоффебу- rcov) и согласия, в каком они были сотворены Богом? Действительно, не то ли послужило причиной разнообразия мира, что существа, возмутившись и уклонившись из первоначального состояния блаженства и будучи возбуждены различными душевными движениями и желаниями, превратили единое и нераздельное добро своей природы в разнообразные духовные качества соответственно различию своего намерения?[835]
Ниже в данной главе Трудностей Шервуд обоснованно усматривает прямую (хотя и скрытую) полемику с этим трактатом[836]; из чего следует, что не только св. Максим (как заключает Шервуд) имел этот текст в своем распоряжении, но и современные ему оригенисты вероятно опирались на него в своем понимании св. Григория. Вероятно и то, что они опирались на развитие идей Оригена в среде египетского монашества, получившее свое теоретическое завершение у ученика св. Григория, Евагрия Понтийского[837]. Причиной распада «Энады» у Евагрия прямо названо «движение» (x(vr)ai?) [838], в силу чего Ори- генова теория происхождения «этого телесного мира» (см. выше схол. {За*}) принимает у него форму ещё более близкую к той, в которой она резюмирована св. Максимом. Отметим, что хотя именно эта теория, по–видимому, была анафематствована отцами V Вселенского собора[839], св. Максим не только не отвергает ее с порога на этом основании, но даже не упоминает этот факт. Не пользуется он и подготовившей это осуждение (как и осуждение той же теории на константинопольском соборе 543 г.[840]) аргументацией св. имп. Юстиниана[841]. Последняя сводится, если исключить указания на противоречия Писанию, к демонстрации нецелесообразности облечения телами душ, уже существовавших — согласно гипотезе — без тел. Его целью не могло быть ни приобретение знания (так как пребывание в теле не может прибавить знания, полезного душе)[842], ни воспитание целомудрия, удерживающего от греха.
Ведь если за грехи и для усмирения было дано душе тело, чтобы причинением ей боли было воспитано в ней почитание Бога, то как получается, что тело сотрудничает и соперничает с ней в грехе, чего<не>бывает с усмиряемыми? Ведь темница, стража, оковы, короче — такого рода удерживающие от беззаконий средства, и от греха становятся [удерживающими] для усмиряемых. Не для того ведь, чтобы согрешивший грешил более, ему даются, в качестве приспособления для греха, оковы, но чтобы, подвергаясь мучениям оковами, перестал грешить. Стало быть, очевидно, что души не брошены в тела для исправления приобретенных ранее грехов…[843]
Такой аргумент не мог устроить св. Максима хотя бы уже потому, что из него следует отрицание смысла сочетания в человеке разумной души и тела, на который указывает, в форме риторического вопроса, св. Григорий, и который состоит в том, чтобы предохранять «нас» от греха, приведшего к отпадению бестелесных (см. выше схол. {1**}). Если тело не столько удерживает (своей «немощью») душу от греха, сколько, наоборот, вводит ее в грех[844], то оно заведомо не может быть средством не только ее принудительного исправления (как у ориге- нистских толкователей св. Григория), но и ее воспитательного «дето- вождения» (как у самого св. Григория в нашем «трудном месте»).
{5} Тезис о недвижности Божества необходим св. Максиму в качестве посылки выстраиваемого им далее опровержения оригенистов. Этим, вероятно, объясняется востребование им этого чисто аристотелевского тезиса, прямо противоречащаго высказываниям наиболее богословски значимых для св. Максима отцов, Григория Богослова и Дионисия Ареопагита, более, чем св. Максим, обусловленных в своем мышлении парадигмой неоплатонизма. Впоследствии ему придется разъяснять такое «трудное» для него место у св. Григория: «Единица (Монада), от начала подвигнутая в Двоицу (Диаду), [дойдя] до Троицы (Триады), остановилась»[845], чтобы обнаружить в нем обратный прямому, но согласный с указанным выше тезисом, смысл:
Как же, скажет, пожалуй, кто‑нибудь, этот чудный учитель в приведенных [своих словах] вводит движущееся Божество? Скажем на это, что он, скорее всего, знал [следующее]: об определяющем принципе каждого (если воспользоваться примером) ремесла, хотя [этот принцип] остается совершенно недвижным [т. е. неизменным], говорят, поскольку он меняет форму соответственно каждому виду [произведений] того же ремесла, что он движется [т. е. изменяется], проявляя себя — скорее, тем, что движет [т. е. изменяет] в соответствии с самим собой производимое ремеслом, чем тем, что движется [т. е. изменяется сам]. Или, как о свете говорят, что он движется, подвигая [орган] зрения к видению, будучи в собственном смысле [скорее] способным двигать всякий [орган] зрения, нежели в самом деле подвижным. Так и Божество, будучи по сущности и природе совершенно недвижным, как беспредельное, безотносительное и неопределимое, называют движущимся, как если бы Оно было неким принципом познания существующих [вещей], содержащемся в их сущностях, — поскольку Оно, не претерпевая [изменений], берет, как причина, на себя все, что сказывается относительно тех [вещей], чья Оно причина, тем, что промыслительно движет каждую из существующих [вещей] в соответствии с тем принципом, [в соответствии] с которым [этой вещи] свойственно [от природы] двигаться. Богооткровенный и великий Ареопагит, святой Дионисий, примет это [как ответ], который он искал, на вопрос, высказанный им в таких [словах]: «Что же это богословы называют Божество то (любовным) вожделением, то любовью, а когда и вожделенным и любимым?» Завершает он [это свое] рассуждение так: «Ведь одно дело двигаться, а другое — двигать»[846]. Или, сказать яснее, в качестве вожделения и любви (т. е., будучи ими), Божество движется, а в качестве предмета их — движет к Себе все [вещи], способные вместить вожделение и любовь. Или, говоря еще прозрачнее, движется Оно в качестве творящего, вкладывая отношение вожделения и любви в [творения,] способные их вмещать; а движет в качестве притягивающего [к Себе] по природе влечение [тех], чье движение [зависит] от Него. Или ещё: движет и движется — как жаждущее быть предметом жажды, вожделеющее быть вожделенным, и любящее быть любимым. Соответственно этому способу выражения и богомудрый Григорий говорит: «Монада, от начала подвигнутая в Диаду, [дойдя] до Триады, остановилась». Ведь движется [Она] в способном Ее вмещать уме (будь то ангельском, будь то человеческом), через Нее и в Ней допытывающемся о Ней. Или яснее сказать: [Она] не по частям [, а сразу,] дает ему в первом приближении понятие (логос) о Монаде, чтобы разделение не было привнесено в Первопричину. А затем [Она] ведет его дальше — к восприятию еще и божественной и невыразимой Ее родительности, говоря ему, как посвященному в тайну (т. е. скрыто), что не нужно никогда думать, что это Благо не рождает Слова и Мудрости (или Освящающей Силы), единосущных и воипостасных — чтобы Божество не было понято как сложенное из них как из составляющих, и [чтобы не] поверилось, что не присно Оно существует таким образом. Итак, что Божественность движется, говорится о Ней как о причине допытывания о способе (тропосе), соответственно которому Она существует. Ведь без озарения прикоснуться к Божественности — это [нечто] из [области] неосуществимого. А ещё, что [Она] движется, говорится из‑за постепенного раскрытия все более совершенного понятия (логоса) о Ней согласно Священному Писанию, — [раскрытия,] начинающегося с исповедания Отца, переходящего к исповеданию вместе с Ним и Сына, и к принятию вместе с Отцом и Сыном Святого Духа, и приводящего научаемых, вместе с [поклонением] совершенной Единице (Монаде), к поклонению совершенной Троице (Триаде), или, вернее, — единой Сущности, Божественности, Силе, Действию, в трех Ипостасях[847].
Богословское Предание — в отличие от ряда неправославных авторов — не следует за св. Максимом в этом (пере)толковании, возвращаясь (в лице свв. Фотия Великого, Николая Мефонского и др.) к пониманию фразы св. Григория о «движении Монады» сооответ- ственно ее прямому смыслу[848]. Первым известным нам прецедентом такого понимания является схолия Иоанна Скифопольского к DN 2.5[849]:
Ныне [Дионисий] богословствует о доходящем до трех Ипостасей вы- хождении[850] невыразимой Троицы, а именно: что Бог–Отец, вневре- менно и любовно подвигнутый, выступил [из Себя] в различение Ипостасей, продолжая без разделения на части и оскудения пребывать в собственной целостности сверхъединым и сверхпростым, тогда как собственное [Его] «Сияние»[851] выступило [из Него] в существование как [Его] живущий Образ, и всесвятой Дух достойным поклонения образом сверх–приснотекуще исходил от Отца, как тайноводству- ет Господь; Причина же и Источник всего благостью приумножился до трехипостасного Богоначалия. Это же говорит и Григорий Богослов в словах «Против Евномия»[852].
Св. Григорий Палама цитирует эту схолию, считая ее автором св. Максима[853]. Работа по «вписыванию» в Предание позиции св. Максима по вопросу о (не)подвижности Божества заметна и в пяти сот- ницах Различных глав, дошедших под его именем, но являющихся компиляцией цитат, из которых даже принадлежащие ему не всегда буквальны[854]. Так, в 1.10 говорится, что «недвижная» Божественная природа «обновляется» (когда «Бог становится человеком»), «двигаясь» (х1Уощ£уг|) к человеческой природе (PG 90 1181С), тогда как св. Максим в 41–й главе Трудностей, из которой черпал компилятор, настаивает едва ли не на обратном: «недвижно, — скажем так (tv’ оТтсод е1ясо), — движется совершенно по природе недвижное» (PG 91 1308C‑D), давая, как и в приведенной выше (у прим. 32) цитате, понять, что применительно к Божеству о «движении» говорится лишь условно. Как курьез отметим в этой связи опубликованную недавно диссертацию: Млстайход В. 5/r<4oig &Јix(vr|Tog: Н avaxafviori vr\q api- aroTcXixite xiWjoecog orr| OeoXoyfa tou ay(ou MaЈ(|iou тои ОдоХоуптои. ’AGVjva, 2006, автор которой привлекает для реконструкции точки зрения св. Максима схолии Иоанна Скифопольского (относимого им к X в.!), — оправдывая это тем, что св. Максиму они усвоены Преданием (Ibid. 2. 82), — а также, без всяких объяснений (вероятно, считая их подлинными), — те же Различные главы (в частности, приведенное нами выше место; см.: Ibid. X 99); не удивительно, что на такой основе ему удается нарисовать яркую картину (Ibid. X 95–100) «движения» Бога по учению, якобы, св. Максима.
{5а} Наполнение имеется в виду не только пространственное, но и в первую очередь, содержательное[855].
{6} cpep6piЈVov; может означать как логическое отношение, так и пространственное перемещение (один из типов движения по Аристотелю[856]); св. Максим здесь задействует оба смысла. Далее в этой главе он использует слова того же корня метонимически, как взаимозаме- нимые с xЈvr|oig («движение»; см. ниже схол. {25}) и однокореннын. В другой главе он строго различает xЈvr|oig и срор<4, ограничивая значение последнего термина круговым движением[857].
{7} Подвижность всего сотворенного выводится из полемически заостренного против Аристотеля неоплатонического постулата: стремление существующего обращено к причине его бытия[858].
{8} 6t3vcx! ig; обычно переводится как «сила», «возможность», «способность», «власть», в зависимости от контекста. Все эти значения имеет русское слово «можение» (см. словарь Даля), что само по себе уже говорит в пользу такого перевода, несмотря на его непривычность, поскольку технический термин желательно всюду передавать одним и тем же словом. Но едва ли не более существенно в данном случае то, что в отличие от традиционных переводов термина 6tiva|iig, «можение» передает и его форму отглагольного существительного (от 6tiva|iaiв «могу»), необходимую для передачи некоторых из используемых св. Максимом технических различий, как например, в следующем месте[859]: «…«взаимосвязаны: могущее, можение и возможное (6wd|iЈV0V, 6tjva^iig, 6uvcxt6v)». И говорят, что «сущность — [это нечто] могущее; а то, соответственно к чему движется наша [способность] мочь, — можение; и то, что у нас по природе получается, — возможное»».
{8*} То есть — «последний предмет стремления».
{8а} Ср.: Ин 14:8 — «покажи нам Отца, и довольно для нас».
{9} В интерпретации этого трудного места мы следуем Шервуду (ЕА. Р. 185).
{10} Шервуд понимает эту часть фразы несколько иначе: «…то, говоря без обиняков: «где же доказательство [этого]?» Они [тогда] по всей вероятности будут полагать, что в тех же [обстоятельствах]…» (Ibid.).
{10а} Редкое существительное от глагола!£те|ит£ятш.
{11} Отметим, что св. Максим утверждает здесь не просто возможность, а именно необходимость бесконечного числа отпадений умов от Бога, если при каждом возвращении их к Нему воспроизводятся одни и те же (начальные) условия. Основанием для такого утверждения мог быть принцип детерминизма, как его понимали стоики: одни и те же причины при одних и тех же условиях дают с необходимостью одни и те же следствия. Одной их таких причин стоики считали характер субъекта, в духе известной аналогии конуса и цилиндра (причиной того, что конус, положенный на наклонную плоскость, вращается, а цилиндр — катится, является форматого и другого). «Характер» умов с каждым новым отпадением, если бы и менялся, то только в сторону, способствующую отпадению (т. е. так, чтобы оно у них «входило в привычку»). Для стоиков даже это, однако, не означало бы, что умы не несут ответственности за совершаемый ими выбор, а только — что выбор их (при тех же условиях) не мог быть иным[860]. Такой вывод, поскольку им исключается возможность того, что в латинской традиции получило название «свободы выбора» («liberum arbitrium», или «libertatis arbitrium»), определенно не мог устраивать оригенистов. Вопрос, устраивал ли он св. Максима (т. е. вполне ли продуманно он здесь говорит о необходимости отпадений), мы оставляем, за его еще недостаточной исследованностью, открытым.
{11*} Это уже и сам Ориген прекрасно понимал; см. ниже схол. {116}.
{11**} яау1бтг|д; Шервуд переводит «fixedness» («закрепленность»), отмечая, что у св. Максима этот термин, хотя и обозначает иногда онтологическую неизменность, имеет, как правило, нравственные коннотации[861]. В Толковании на молитву Господню (313–315, ed. van Deun) св. Максим называет «твердым и совершенно неколебимым навыком не–обратимости от Прекрасного» ту «землю», которую, согласно Мф 5:5, «наследуют кроткие».
{11а} тб xaX6v; в греч. это существительное означает «прекрасное» в широком смысле, сохранившемся в русском наречии «прекрасно» (ср. выше схол. {11*}). По Ареопагиту, это одно из «Божественных Имен» (см. DN4.7).
{116} Ориген оценивал эту ситуацию более оптимистично:
Итак… мы, может быть, когда‑нибудь хотя и с трудом получим возможность созерцать святую и блаженную жизнь. Когда же при этом, после продолжительных подвигов, нам удастся приблизиться к этой жизни, то мы должны быть твердыми уже настолько, чтобы нами никогда не могло овладеть пресыщение этою жизнью; напротив, чем более мы проникаем в это блаженство, тем более должно в нас растягиваться (dilatetur) и возрастать стремление к нему, под условием, конечно, все более и более горячего и ревностного восприятия и хранения в себе Отца и Сына и Святого Духа. Впрочем, если кем‑нибудь из находящихся в высшем и совершеннейшем состоянии и овладеет пресыщение, то я не думаю, чтобы он был опустошен и отпал от [этого состояния] внезапно: он необходимо должен падать понемногу и постепенно, — так, чтобы (как бывает иногда, если с кем‑то случится легкое падение, но он скоро одумается и придет в себя) он мог не совершенно разрушить [свое нравственное состояние], но снова восстать и возвратиться на прежнюю ступень; снова восстановить то, что было потеряно им по небрежности.<…>Допустим, что кто‑нибудь, мало- помалу, например, в геометрии или медицине приобрел такую опытность и искусство, что дошел до совершенства, а именно путем продолжительных наставлений и упражнений в совершенстве усвоил знание вышеупомянутого искусства. Конечно, с таким человеком никогда не может случиться так, чтобы он, заснувши опытным, проснулся несведущим[862].
Последний довод, восходящий к Аристотелю[863], представляется нам заслуживающим внимания, хотя св. Максим его никак не парирует — вероятно, потому, что современные ему оригенисты, с которыми он спорил, к этому доводу уже не прибегали.
{12} Этот — будь то реальный, или только допускаемый св. Максимом в качестве возможного — ход мысли его оппонентов восходит к Оригену:
Ведь возможно, что разумные существа, у которых никогда не отнимается способность свободного произволения, снова подвергнутся ка- ким‑нибудь возмущениям, а Бог с своей стороны попустит это с тою целью, чтобы они, сохраняя свое состояние всегда неподвижным, не забывали, что они достигли этого окончательного блаженства не своею силою, но благодатью Божиею[864].
Ориген, очевидно, исходит из того, что свобода выбора является неотъемлемой принадлежностью разумной природы. Св. Григорий Нисский идет ещё дальше, утверждая, что в своей свободе последняя не уступает Богу:
Ведь самовластность (тб crirref‑oijoiov) Богоравна (lo60eov). Итак, чтобы и власть [над выбором] могла оставаться у природы, и со злом было покончено, такой Мудрость Божия изобрела план: давать человеку пребыть в том, чего он захотел, чтобы, вкусив зла, которого он пожелал, и на опыте научившись, каково то, что — и то, на что — он поменял, он вольно, по своему желанию, возвратился бы к первому блаженству…[865]
Св. Максим, таким образом, стоит перед дилеммой: либо в Боге человек лишается свободы, либо возможность его отпадения от Бога всегда остается. Второе из этих решений св. Максим отвергает сразу; далее ему придется объяснять, почему отсюда не следует принятие им первого[866]. Отметим, что уже у Плотина (Епп 6.8) свобода Бога отнюдь не подразумевает свободы выбора; ту же точку зрения находим у св. Максима:
Писание, говоря: се Адам быстъ яко един от Нас, еще добавляет: еже разумети доброе и лукавое… (Быт 3:22)<…>поскольку<…>Бог, как бы подыгрывая, иронизируя и упрекая, для обличения поверившего диаволу человека говорит во множественном числе: бысть яко един от Нас, [высказываясь] относительно мысли о Божестве, внушенной Адаму обманом змия.<…>Если Писание представляет Бога глаголющим яко един от Нас не относительно заблуждения Адама, то почему добавлено: еже разумети доброе и лукавое, словно [Бог] обладает ведением сложным и составленным из противоположностей? Невозможно не то чтобы осмелиться сказать, но даже и подумать такое о Боге, Который один только прост по сущности, силе и ведению, и обладает одним только ведением добра[867].
То есть нечестиво думать, что Бог может даже знать противоположные возможности (например, творить мир или не творить), не говоря уже — выбирать из них.
{13} Отождествление предмета хотения (|3ovXr)oig), — благого (d. ya&6v), с предметом (любовного) вожделения (Ершд), — прекрасным (xaX6v) восходит к диалогу Платона Пир[868].
{13а} То есть, тому, что благо не само по себе, а лишь в каком‑то отношении.
{14} «Им» — т. е. благим и/или прекрасным (ср. выше схол. {13}). Прекрасное, являющееся таковым в собственном смысле, не может этого качества лишиться (т. е. перестать быть прекрасным), а значит не может перестать быть вожделенным; поэтому, если бы умы когда- либо уже были в Боге (как утверждают оригенисты), они бы не могли отпасть. В предположительно более раннем своем произведении св. Максим, однако, оговаривает, что отпадение все же было бы возможно, несмотря на вожделение, не будь к нему примешан страх:
Страх Божий двояк. Один рождается от угроз наказанием, от которого порождаются в нас по порядку воздержание, терпение, упование на Бога и бесстрастие, из коего любовь. Другой сопряжен с самою любовью, производя в душе благоговение, чтобы она от дерзновения любви не дошла до презрения к Богу. Первый страх любовь совершенная изгоняет вон (1 Ин 4:16) из души, ее стяжавшей, и не боящейся уже муки; а второй, как сказано, она всегда имеет сопряженным с собою. Первому приличествуют следующие слова Писания: страхом Господним уклоняется всяк от зла (Притч 15:27), и: начало премудрости страх — Господень (Притч 1:7); второму: страх Господень чист пребы- ваяй в век века (Пс 18:10), и: несть лишения боящимся Его (Пс 33:10)[869].
Таким образом, Бог не только в собственном смысле прекрасен, но и в собственном смысле страшен. Нечувствительность к этому Его атрибуту, от которой людей призван избавить «первый» страх (сопряженный с их пребыванием в смертном теле), является предпосылкой того самого «презрения к Создателю», которое по св. Григорию, привело к падению части бестелесных (см. выше схол. {1**}).
{14*} То есть такой, согласно которому привлекательность блага возрастает от его сопоставления с «противоположным» ему (ср. выше текст у схол. {12}), т. е. — злом.
{14**} Представление о необходимости падения для воспитания любви к Богу, усматриваемое св. Максимом у оригенистов, восходит к св. Иринею Лионскому:
Как бы мог быть приучен [человек] к прекрасному, не зная того, что ему противоположно? Непосредственное испытание подлежащих [нам вещей] гораздо тверже и несомненнее, чем предположительное мнение. Ибо, как язык чрез вкус получает познание о сладком и горьком, и глаз чрез видение различает черное от белого, и ухо чрез слух знает различие звуков, — так и ум, через испытание того и другого получив урок прекрасного, становится тверже в хранении его, повинуясь Богу, неповиновение же сперва отвергает чрез раскаяние, как нечто горькое и дурное, а потом разумом постигает, каково то, что противоположно прекрасному и сладости, чтобы никогда уже не посягать на вкушение неповиновения Богу[870].
{14а} То есть зло.
{146} Ирония: решись оппоненты быть последовательными, они неизбежно впадут в противоречие с собой, так как им придется признать возможность назвать «благом» то, что они посчитали следствием зла, а именно — свой приход в (телесное) бытие.
{14в} То есть «происхождение», понимаемое как отпадение от блага.
{15} По другим спискам: «возникшему» (ЕА. Р. 24); мы следуем чтению PG.
{15*} Речь не идет о так называемой «эманации». Ниже св. Максим говорит, что Бог приводит творимое в бытие «из несуществующего (ёх тоО |xf) 6vrog)»[871], что легко понять в смысле традиционного учения о «творении из ничего». Это учение, однако, по изначальному смыслу своему[872] не является ответом на вопрос, откуда творимое берется, но говорит только об отсутствии у него «материальной причины»[873]. Ответом же на вопрос «откуда» (если он вообще правомерен) может быть только то, что св. Максим утверждает здесь: «из Бога» (поскольку прежде творения ничего, кроме Бога, нет).
{15**} |iov(|xo)g («оставаясь на месте», «не меняя местопребывания»); это наречие здесь отсылает к существительному цоут^ выше (см. схол. {26}), и таким образом указывает, как нам представляется, на постоянство пребывания в Боге, а не в тварном порядке.
{15а} Косвенное указание на то, что св. Максим здесь говорит о своем понимании любви; с точки зрения его оппонентов (как он ее понимает) «собирание в Бога» обратимо.
{16} За этой характеристикой любви просматривается онтодина- мическая схема, имеющая центральное значение в неоплатонизме: пребывание (обозначаемое техническим термином ixovi^) — выхожде- ние — обращение[874].
{17} Завершив ряд аргументов от противного против постулата оригенистов о предсуществовании и распаде «Энады», св. Максим теперь приступает к его опровержению заново — путем демонстрации уже не абсурдности следствий из него, а его противоречия принципам, устанавливаемым далее в качестве истинных.
{18} Может показаться, что св. Максим здесь просто апеллирует к здравому смыслу: чтобы двигаться надо уже быть; сама идея, что приход в бытие является движением (не говоря уже, следствием его), заведомо абсурдна. Приписать такую идею оригенистам, однако, можно было бы лишь по недоразумению. Составляющие «Энаду» умы отнюдь не нетварны и, разумеется, уже пришли в бытие. Следствием их движения является не их бытие как таковое, но всего лишь особый модус его, а именно, бытие–в–теле. Можно предположить, что либо этот довод св. Максима бьет мимо цели, либо он вовсе не имел здесь в виду отрицать саму возможность того, что именно движение умов является причиной указанной модификации их бытия. Но есть и третья альтернатива, предложенная Шервудом (ЕА. Р. 97, п. 52), которая нам представляется более вероятной, поскольку учитывает (в отличие от названных) тот факт, что св. Максим обосновывает выдвинутое им положение ссылкой на строгое соответствие рода движения роду движущегося. Если бы речь шла просто о том, что несуществующее не может двигаться, в обосновании не было бы нужды, так как это самоочевидно. Вероятно, св. Максим хотел сказать, что поскольку движение есть всего лишь проявление того или иного рода бытия (а это уже далеко не тривиальный постулат), его следствием не может быть не только приход не–существующего в бытие, но и переход существующего из одного рода в другой (например, из бестелесного в телесное).
{18а} Следовательно, не имеющих в себе источника движения.
{19} Речь может идти, с одной стороны, об Аристотеле и его комментаторах[875], а с другой — об Ареопагите; причем под «более старательными наблюдателями», вероятно, имеются в виду первые, так как Аристотель (De caelo 268Ы7–18) говорит о трех типах движения пространственного (срорй), пребывать в котором может только чувст- венно–воспринимаемое. По Ареопагиту (DN 4.8–9) в движении тех же трех (но уже не пространственно понимаемых) типов пребывает умопостигаемое (а именно, ангелы и души). Таким образом, св. Максим имел основание полагать, что эти три типа движения присущи вообще всему сотворенному. Из этого следует кардинальный для его аргументации тезис: ничто, кроме Бога, недвижным не является[876].
{20} Под «сложным», вероятно, имеется в виду спиралевидное; Аристотель (Ibid.) говорит о движении прямолинейном, круговом и «смешанном из этих [двух]».
{20а} Следуем чтению рукописи (оно иное, чем в PG) и других списков (ЕА. Р. 24).
{206} То есть после прихода в бытие (к которому относится и местоимение «он»).
{21} Поясняющее место из более позднего произведения св. Максима:
Всякая сущность вводит вместе с собою и предел самой себя, ибо ей присуще быть началом движения, наблюдаемого в ней как можение. Всякое природное движение к действию, мыслимое после сущности и до действия, есть середина, поскольку оно естественным образом постигается как нечто среднее между обоими. А всякое действие, естественно ограничиваемое своим логосом, есть завершение мыслимого до него сущностного движения[877].
{22} Таким образом, 6tjva|xig здесь означает не такую способность[878] или возможность, которая сама не затрагивается производимыми ею изменениями (как, например, способность пищеварения), но такую, которая исчерпывает себя в процессе своего осуществления (как, например, возможность утоления голода). К «называющим» движением существование–в–возможности (6uv(i|iЈi) относятся Аристотель и его комментаторы[879].
{22а} Это, вероятно, соответствует движению по прямой, т. е. первому из трех указанных выше типов. Как «завершение» (и/или «конечная цель») мы переводим термин т£Ход — в его значении, впервые введенном Аристотелем[880].
{226} Имеется в виду, вероятно, движение, «производимое одним в другом», т. е. — лббод (и соответственно, тб йлабёд) в первом из двух смыслов, указанных Немесием[881]:
Претерпевание (или страсть, лйбод) есть движение, производимое одним в другом. Действие (tvtpycia.) есть движение энергичное[882]. А энергичным называется то, что приводится в движение само собой. Таким образом, и гнев — действие яростной [части], а претерпевание (или страсть) — двух частей души[883] и, кроме того, всего нашего тела, когда бы оно ни доводилось принужденно до деяний гневом; ведь (при этом) движение в одном производится другим, что именно мы и назвали претерпеванием (или страстью). Действие называется страстью и в другом смысле, именно — всякий раз, как оно проявляется вопреки природе. Ведь действие есть движение согласно с природой, а страсть (или претерпевание) — вопреки природе. Таким образом, в этом именно смысле действие называется страстью (или претерпеванием), когда qho возбуждается не согласно с природой, сам ли по себе возбуждается кто‑либо, или — от другого. Поэтому, пульсовое движение сердца есть действие, а то движение, которое происходит скачками, есть страсть (или претерпевание). От сердца ведь исходит и учащенное движение (биение), но не по природе; от него же — и пульсовое, но согласно с природой. Нисколько поэтому не удивительно, что одно и то же называется и претепеванием, и действием. Ведь, поскольку движения происходят из самого страстного начала души, они суть некоторые действия, а поскольку они неумерены и не согласны с природой, уже не действия, но страсти.
В принятой выше св. Максимом классификации это движение третьего типа, т. е. «сложное» (см. схол. {20}), так как, согласно Неме- сию, оно является результатом наложения на движение в одном движения в другом.
{22в} Имеется в виду, вероятно, размыкание причинно–следственной цепочки, в которой каждое звено является «эффектом» предыдущего. Распространяющаяся по ней «волна» претерпевания «гасится», достигая не реагирующего на воздействие объекта.
{22г} То есть, вероятно, движение, которое Немесий называет «действием»; а именно, «энергичное»; действующей причиной кото-
• Схолии •: — серого является само движущееся[884]. Поскольку оно, таким образом, замыкает на себя причинно–следственную связь, его движение соответствует в принятой выше типологии движению по кругу.
{22д} В отличие от претерпевания, «энергичное действие» (ЈvЈp- yeia 6paornxf|) совершается ради какой‑то цели, которая, в свою очередь, может быть средством, и т. д. Понятие самозавершенного действия, венчающего эту телеологическую цепочку, восходит к Аристотелю:
Ни одно из деяний (лрй^ешу), имеющих предел, не есть конечная цель (или завершение) (тёХо^), а все они направлены на завершение, например завершение (или конечная цель) похудания — худоба; но когда худеющий находится в таком движении, которое происходит не ради похудания, это движение не деяние или, по крайней мере, не завершенное (теШа) деяние (ибо оно не есть конечная цель); но если в движении заключена его конечная цель (т. е. завершение), то оно и есть [завершенное) деяние. Так, например, человек видит — и тем самым увидел, размышляет — и тем самым размыслил, думает — и тем самым подумал (но нельзя сказать, что он учится — и тем самым научился или лечится — и тем самым вылечился); и он живет хорошо — и тем самым уже жил хорошо, он счастлив — и тем самым уже был счастлив. Иначе деяние это уже должно было бы когда‑нибудь прекратиться, так, как когда человек худеет; здесь это не так, а [, например,] он живет — и уже жил. Поэтому первые надо называть движениями, вторые — действиями (tvzpyzlaq). Ведь всякое движение незавершенно — похудание, учение, ходьба, строительство; это, разумеется, движения и именно незавершенные. Ибо неверно, что человек в одно и то же время идет и уже сходил, строит дом и уже построил его, возникает и уже возник или двигается и уже подвинулся, — все это разное, и также разное «движет» и «подвинул». Но одно и то же существо в то же время увидело и видит, а также думает и подумало. Так вот, такое деяние я называю действием, а то — движением[885].
Как указывают А. Лонг и Д. Седли:
…в эллинистической философии различные школы обычно характеризовались различным содержанием, вкладываемым ими в понятие конечной цели, в формальном определении которого все они сходились: «то, ради чего делается все, но которое само не делается ради чего‑либо», или «предел желаемого»[886].
В докладе «Платон и Аристотель об идеале богоподобия», сделанном в Принстоне в марте 1996 г., Седли, однако, несколько уточнил это свое толкование термина т£Ход: «Когда Эпикур (Письмо к Мене- кею 128) называет здоровье и безмятежность «telos'oM блаженной жизни», он имеет в виду полноту ее реализации, а не цель, которая в ней ставится. Великий диалог Цицерона, посвященный этике, называется De finibus bonorum et malorum — опять несомненно имеется в виду этический т£Ход, но правильный перевод — «полнота реализация», а не «цель» (дурное [- то, чего стремятся избегать] не является целью, но вполне реализуемо)». Таким образом, создается впечатление, что хотя термин т£Ход в эллинистической философии часто функционирует в значении «цель», такое употребление его, вероятно, про- изводно по отношению к какому‑то более изначальному значению, которое продолжает жить в эллинистической мысли. В самом деле, уже Онианс, пытаясь вывести «различные употребления термина т£Ход… из единого понятийного корня»[887], предположил, что «изначально т£Ход означал круг, венец, или ленту, которые надевали на человека высшие силы или его собратья, и одновременно — жребий или должность, событие, или длительную деятельность, выражением которых была эта лента [и т. п.].<…>Так orr&pavog (венец)… надевался на жертву, которую должны были закласть, и делал ее священной; [он] надевался на проходящего инициацию и придавал ему новый статус.<…>Инициация — например, получение т£Ход’а брака — воспринималась как перемена жребия… Отличительным признаком, общим для должностных лиц в Греции — разного рода архонтов и др., — было ношение ленты или венца (короны)…. Корона и теперь символ царской власти… Подобно т£Хо?’у, получаемому в инициации, это некий поворот судьбы… [Так] т£Хо? мог быть истолкован и переосмыслен как «реализация», «свершение/завершение», а таким образом, и «конец/цель»»[888].
{23} И следовательно, не могло еще прекратить движения, понимаемого как «природное можение».
{24} Основание этого вывода см. выше схол. {7}.
{24а} То есть являющееся своей конечной целью и/или причиной.
{25} Под «движением» понимается не только пространственное перемещение, но и вообще всякое изменение[889].
{25а} Грамматически допустимо (хотя и малосодержательно) понимание конца этой фразы, предложенное Морескини: «…и недвижно, поскольку ни к чему, что существовало бы [каким‑либо] определенным способом, не движется».
{26} В другой главе св. Максим обосновывает недвижность Божества тоже тем, что Оно не имеет, куда двигаться, но причину этого указывает иную, а именно — Его беспредельность[890].
{26а} Цитируется св. Григорий Богослов: «Хвалю сказавшего [это], хотя бы и чужд был [он христианству]» (о Платоне)[891]. Шервуд (ЕА. Р. 100) с уверенностью утверждает, что под «чуждым» св. Максим здесь имеет в виду Евагрия Понтийского, — на том основании, что тот использует буквально то же восходящее к Аристотелю[892] определение тёХод’а для истолкования смысла этого слова в надписаниях псалмов (слав. «В конец…»). Нам представляется более вероятной зависимость св. Максима и Евагрия от общего философского источника.
{27} Шервуд (ЕА. Р. 99–100) приводит близкое по смыслу место у комментатора Аристотеля, Александра Афродисийского, и несколько — у самого Аристотеля, одно из которых на наш взгляд могло быть и непосредственным источником св. Максима: Met 2.2, 994b9–10[893]. В дополнение к ним, ср. также у Аристотеля: «Бог — не повелевающий правитель, а то–ради–чего (тб ой Evexa)[894] отдает свои повеления наша рассудительность…» (Eth Eud 1249 Ы4).
{27а} Продолжение периода, начатого выше, после схол. {22д}.
{28} И, следовательно, не могло еще прекратить движения, понимаемого как «энергичное действие».
{28а} В том смысле, что все его возможности полностью задействованы; т. е. оно уже всецело в действии.
{286} (ЬоатЗтшд; ср., например, в анафоре Златоуста: «такожде Сый» ((ЬоаОтшд &v).
{28в} dvcxmov; может значить как «не имеющее причины», так и не «являющееся причиной»; под «каким‑то [смыслом]» имеется в виду, вероятно, первое значение.
{28г} Завершение периода, начатого выше, после схол. {22д}.
{29} И следовательно, не могло ещё прекратить движения, понимаемого как претерпевание (или страсть).
{29а} fiwieipov; другое значение: «беспредельно(е)», в котором это слово обычно встречается у св. Максима, здесь было бы тавтологично значению однородного с ним прилагательного foiepiypacpov («не определяемо^]»).
{30} Бесстрастное «уединенно» — как не являющееся следствием иного[895]; «не испытываемо» — как не ведающее желания соединения с иным; «не определяемо» — как непричастное движению, границей которого является иное.
{31} Завершено второе доказательство этого тезиса[896]. В следующим предложении св. Максим переходит к третьему, экзегетическому, его доказательству.
{31а} Это уже потому исключено, что, в противном случае, поскольку «последний предмет стремления» — это Бог[897], «приводимое в бытие» оказалось бы нетварным (в том же смысле, в каком нетвар- ными следует признать «логосы» творений[898]). Фразу в скобках можно, впрочем, понять и так: «то есть не оказалось [еще] внутри последнего предмета стремления».
{316} Как оригенистский термин, «Энада» означает неразличен- ное единство[899] умов не только друг с другом, но и с Богом; иначе логика фразы непонятна[900].
{32} Завершено третье доказательства того же тезиса, и вновь перечислены введенные в рассмотрение во втором доказательстве три типа движения.
{33} Имеются в виду, вероятно, три типа завершения (соответствующие трем типам движения), упомянутые выше[901]; из чего следует, что «совершенное» здесь имеет тот же смысл, что «самозавершенное» там.
{33а} Ср. выше схол. {19} (особенно конец).
{34} Простое завершение движения должно иметь определение недвижности, самозавершенное (или совершенное) — полноты, бесстрастное — бесстрастности.
{35} Приводимое здесь пятое доказательство того же тезиса очевидно исходит из противоположности всех возможных определений Бога и твари.
{36} Иначе: «к безначальному концу» (что лучше передает парадоксальность выражения).
{37} Возможно, св. Максим называет «неколичественным» (&ло- оод) совершенное завершение потому, что оно не ограничивает движение какой‑либо мерой[902]. С другой стороны, перевод Эриугены «et a tanto perfecto fine» («и столь совершенным завершением») позволяет думать, что в подлиннике смысл был именно такой (т. е. читалось не йлбоф, а лбош).
{37а} Ср. в более позднем произведении св. Максима:
[Душа] питается для преуспеяния в добродетелях и умозрениях до тех пор, пока, пройдя все сущие [вещи], не достигнет меры возмужалости в полноте Христа. А когда это достигается, то останавливается всякое преуспеяние, осуществляемое посредствующим образом ради развития и возрастания. [Душа уже] непосредственно вкушает то, что превыше мышления, а поэтому [оказывается] превыше возрастания. Вид непортящейся пищи [предназначен] для сохранения дарованного ей боговидного совершенства. Благодаря явлению беспредельной красоты этой пищи, [душа] воспринимает в себя вечное и тождественное благобытие, которое поселяется в ней; она становится Богом по со- причастию с Божией благодатью, прекращает всякие действия ума и чувства, и вместе с этим в ней прекращаются природные действия тела, сообоженного с душой по соответствующему ему причастию в обожении. Так что один только Бог становится видимым через душу и тело, обилием славы [Своей] препобеждая их природные свойства[903].
Св. Максим развивает здесь мысль Ареопагита[904]; прекращение всякого действия (или проявления) человеческой природы означает не прекращение, но, напротив, высшую, завершающую фазу движения к Богу.
{38} Шервуд трактует это место так: «Максим говорит, что святой претерпевает… Бескачественное, т. е. Бога»[905]. Что обожение, о котором здесь говорит св. Максим, он понимает, вслед за Ареопагитом, как «претерпевание [вещей] Божественных»[906], несомненно (и подтвердится из дальнейшего). Но эти «Божественные [вещи/ свойства/ качества]» (мн. ч.!) уже в силу хотя бы своей множественности едва ли могли быть поняты св. Максимом как «Бескачественное» (тб &ло- iov) (или, в нашем переводе, «бескачественность»). Приложение к Богу именования йлоюу, правда, встречается у св. Максима, как и у других отцов[907], но только когда Он мыслится ими в Его запредельной всякому мышлению единости, как например, далее в тех же Трудностях’. «[Божество] совершенно бесколичественно потому, что совершенно бескачественно; совершенно же бескачественно потому, что всяко просто…»[908]. Речь, несомненно, о простоте «сверхсущной» сущности[909], о которой св. Максим (в предположительно более позднем своем произведении) пишет:
Всякое мышление как в [некоей] сущности непременно имеет опору как [ее] качество, так около [некоей] окачественной сущности и движется, ибо не будучи абсолютным и простым, оно не может воспринять что‑либо абсолютно и просто ипостасно существующее. Бог же, совершенно простой в том и в другом, — и сущность [Его] без того, [чтобы в ней было что‑либо как] в [некоей] субстанции, и мышление вовсе не имеет [какого‑либо] субъекта, — не принадлежит к мыслящим и мыслимым, так как существует очевидно превыше сущности и мышления[910].
В обсуждаемом же месте Трудностей едва ли имеется в виду беска- чественность Божественной сущности, — не потому только, что с этой единственной в своем роде сущностью трудно отождествить Ареопа- гитовы «Божественные [вещи]» (мн. ч.), но и потому, что то, что претерпевается, есть по своему понятию действие, а не сущность (об их различении св. Максимом см. чуть ниже в этой схолии). Если же речь идет о претерпевании Божественных действий (мн. ч.), то, возможно, имеется в виду коррелятивная этому претерпеванию бескачествен- ность претерпевающего их и ими обоживаемого. «Упокоение» (= прекращение) им своих человеческих природных действий, о котором св. Максим говорит чуть выше, собственно и означает «претерпевание бескачественности» — согласно определению действия, которое в собранной, возможно, самим св. Максимом подборке приписывается св. Иустину Мученику: «действие всякой сущности есть природно присущее (лросхргл^) ей качество (ло1бтг|д)… природное действие есть сущностное качество всякой сущности, входящее в ее состав»; что подтверждается и определением св. Григория Нисского (из той же подборки): «природное можение и движение всякой сущности есть действие… природным действием называем отличительное (0T||iavTix6v) свойство (t6Cco|ia) каждой природы»[911].
{38а} Быть «бескачественным по сущности» невозможно согласно продолжению приведенных выше, в конце схол. {38}, определений: «лишенное [окачествующего действия] лишено и всякой сущности»; «[этого действия] лишено одно только не–существующее (тб (if) 6v)». Именно «не–существующей (|if) 6v)», однако, называет Ареопагит не- тварную «Причину всякого бытия» (DN 1.1; 109.16, ed. Suchla); из чего можно заключить, что, в отличие от твари, Бог по «сверхсущной» Своей сущности[912] именно «бескачественен».
{38а*} срворй; традиционно переводится как «тление».
{386} Извращение (троят*)) не меняет саму природу можения, но является способом (тропосом) ее существования (об этом различии см. ниже схол. {926}).
{39} Тезис о противоположности определений Бога и твари, из которого исходит предшествующее рассуждение (см. выше схол. {35}), может подталкивать к выводу, — который и делает Шервуд (ЕА. Р. 197), — что, в отличие от твари, Бог для св. Максима самодвижен. Однако нигде в известных нам текстах св. Максима он этого не утверждает. Больше того, такая точка зрения противоречила бы принципиальному для него положению о недвижности Бога[913]. Вывод Шервуда следует, поэтому, признать неверным[914].
{39а} Выше (у схол. {15*}) этот предлог переведен как «из». Обоснование иного его перевода здесь см. ниже, в схол. {41а}.
{40} 6id; в сочетании с аккузативом (как здесь) — общий термин для обозначения причинности, типы которой впервые различает Аристотель:
Что причины существуют и что их столько по числу, сколько мы указали, это очевидно, ибо такое же число включает вопрос «почему» (тб 6i& т().<…>В одном значении причиной называется то, «из чего», как внутренне ему присущего, возникает что‑нибудь, например медь — причина этой статуи, или серебро — этой чаши, и их роды. В другом значении [причиной будут] вид (форма) и прототип, — а это есть определение (логос) сути бытия, — и их роды (например, для октавы отношение двух к единице и вообще число), а также составные части определения. Далее, [причиной называется то,] откуда первое начало изменения или покоя; например, давший совет есть причина, для ребенка причина — отец, и, вообще, производящее — причина производимого и изменяющее — изменяемого. Наконец, [причина] как цель (тёХод), т. е. «ради чего»; например, [причина] прогулки — здоровье. Почему он гуляет? Мы скажем: «чтобы быть здоровым» — и, сказав так, полагаем, что указали причину,[915]°.
{40а} Движение по намерению определяется (в отличие от движения по природе) своей целевой причиной, каковой является истинное или кажущееся благо.
{41} Здесь у св. Максима двучленная схема (бытие — приснобла- гобытие); ниже — более подробная, трехчленная: бытие — благобы- тие — приснобытие[916]. Тот факт, что, полемизируя с оригенистами в этой главе Трудностей, св. Максим не только не оспаривает учение о всеобщем спасении, но и сам характеризует судьбу человека в вечности тольку как благую, не означает, как показал Шервуд, что вслед за св. Григорием Нисским и Евагрием он разделяет это учение Ориге- на. Далее, в 65–й главе св. Максим говорит и о движении, заканчивающемся присным событием[917].
{41а} Целевой причиной движения в контексте двучленной схемы является благобытие. Какой причиной является бытие, зависит от значения предлога («от»/«из»). Чуть ниже «началом» движения назван Бог и сказано, что движение — «й- Него». Если речь идет о движении из Бога, то такое движение тождественно приходу в бытие[918] и, таким образом, бытие является целевой причиной его. Но поскольку выше (у схолл. {17}—{18}) св. Максим показывает, что приход в бытие предшествует движению, он не может и сам приход в бытие считать движением. Поэтому правильным представляется перевод 1\ как «от», причем в смысле не отдаления, а причины, «от» которой движение возникает. Таким образом, Бог является действующей причиной движения, а бытие (которого Он «податель») — формальной.
{41а*} йрх^| xai тёХод ср. Откр 1:8, 21:6 (в слав, переводе: «начаток и конец»). Более содержательно повлиять здесь могло следующее место у Ареопагита: «Всех существующих Начало и Завершение (те- Хеггп*!) — Предсуществующий. Начало — как причина, Завершение (тёХо^) же — как [Тот-]ради–Которого (той Evexa)»[919].
{416} Ср. ниже схол. {92в} и текст.
{42} Любовное вожделение, по св. Максиму, не является «слепой страстью», но вырастает из умозрения.
{42а} Ступени нарастания интенсивности движения к Богу: ноэ- сис (умозрение) —>эрос (любовное вожделение) ->экстасис (исступление). Экстасис — «фундаментальная тема» св. Максима, по выражению Шервуда, которому мы обязаны ее исчерпывающим анализом,[920]. Из четырех ключевых в этом отношении случаев употребления св. Масимом самого слова Exoraoig, которые рассматривает Шервуд, два принадлежат настоящей, 7–й главе Трудностей (PG 91 1073С-1076С, 1088 D), один — 20–й (PG91 1237В).
{426} То есть станет его частью (= вступит с ним в отношение части к целому).
{43} Неподверженное претерпеванию по св. Максиму «не определяемо» [921]; поэтому взаимопроникновение природ в обоженных (как и во Христе) не симметрично: человечество получает определения Божества, но не наоборот[922].
{43а} лроа(рсо1д; традиционно переводится как «произволение».
{44} Если, в отличие от твари, Бог по сущности «бескачестве- нен» [923], то как Он может «окачествовать» «претерпевающую беска- чественность» тварь? Окончательный ответ на этот вопрос даст, опираясь на св. Максима, св. Григорий Палама: обожение совершается не непосредственно сущностью Божией, но ее действиями, т. е. движениями, или свойствами/качествами[924].
{44а} «Само… не хотело»: подчеркивается, что «окачествование» предпочтения не означает превращение его носителя в марионетку чужой (хотя бы и Божией) воли[925].
{446} Вероятно, отсылка к 1 Кор 13:12: «теперь знаю отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (т. е. уже не «отчасти», а целиком).
{45} лерсурйфсо значит не только «определять», но «зачеркивать, уничтожать». Нам представляется, что в данном случае речь идет о «препобеждении [человеческих] природных свойств»[926]. Ларше понимает это место, кажется, иначе (точный смысл его интерпретации от нас ускользает): «Приемля спасительное определение… чтобы целиком так окачествоваться Тем, что как целое его определяет, что хотеть, чтобы у Того, что его определяет, впредь была возможность познаваться целиком уже не посредством его [т. е. определяемого] самого, но посредством Того, что его [т. е. определяемое] определяет» [927].
{45*} Обе эти аналогии (света и огня) использует Плотин, характеризуя способ присутствия души в теле[928], которому св. Максим ниже уподобляет присутствие Бога в обоживаемом (см. текст у схол. {120а}). Однако непосредственным источником св. Максима здесь, вероятно, является представление Оригена о способе соединении Логоса с душой Христа, и через нее с телом (которому она, согласно Оригену, предсуществовала):
Вследствие способности свободного произволения между душами произошло различие и разнообразие, потому что одна душа питала более горячую любовь к Своему Творцу, другая более поверхностную и слабую. Та же душа, о которой Иисус сказал, что «никтоже возьмет душу Мою от Мене» (Ин 10:18) от самого начала творения и в последующее время неотделимо и неразлучно пребывала в Нем, как в Премудрости и Слове Божием, как в Истине и вечном свете и, всем существом своим воспринимая всего [Сына Божия], и входя в свет и сияние Его, сделалась по преимуществу одним духом с Ним, как и апостол обещает тем, которые должны подражать ей: «Прилепляяйся Господе- ви един дух есть с Господем» (1 Кор 6:17). При посредстве этой‑то субстанции души между Богом и плотью (ибо Божественной природе не возможно было соединиться [misceri] с телом без посредника), Бог, как мы сказали, рождается человеком, потому что для этой средней субстанции не было противоестественно принять тело, и, с другой стороны, этой душе, как субстанции разумной, не было противоестественно воспринять Бога, в Которого, как сказали мы выше, она уже всецело вошла как в Слово, и Премудрость, и Истину.<…>Совершенство любви и искренность приобретенного расположения сделали это единство ее с Богом нераздельным, так что воспринятие этой души [Сыном Божиим] не было случайным или призрачным (cum personae acceptione), но было даровано ей по достоинству за ее добродетели. Что это так, послушай пророка, который говорит об этой душе: «Возлюбил еси правду и возненавидеть еси беззаконие: сего ради помаза Тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник Твоих» (Пс 44:8).<…>Кому‑нибудь может представиться такое затруднение: выше мы показали, что во Христе есть разумная душа, но во всех своих рассуждениях мы часто доказывали, что природа душ способна к добру и злу. Это затруднение разъясняется следующим образом. Не может быть сомнения в том, что природа той души была такая же, какая присуща всем душам; в противном случае, если бы она не была поистине душою, она не могла бы и называться душою. Но так как способность выбора между добром и злом присуща всем [душам], то эта душа, принадлежащая Христу, так возлюбила правду, что вследствие величия любви, прилепилась к ней неизменно и нераздельно, так что прочность расположения, безмерная сила чувства, неугасимая пламенность любви отсекли [у ней] всякую мысль о совращении и изменении, и что прежде было свободным, то вследствие продолжительного упражнения, обратилось в природу.<…>Но для полнейшего разъяснения дела, кажется, не излишне воспользоваться каким‑нибудь подобием, хотя в столь возвышенном и столь трудном вопросе нельзя найти много подходящих примеров. Однако без всякого предубеждения представим такой пример. Металл железа может воспринимать и холод и жар. Итак, допустим, что какое‑нибудь количество железа всегда лежит в огне и, всеми своими порами и всеми своими жилами воспринимая огонь, все сделалось огнем. Если огонь никогда не отделяется от этого железа, и оно не отделяется от огня, то неужели мы скажем, что этот кусок железа, — который по природе, конечно, есть железо, — находясь в огне и постоянно пылая, может когда‑нибудь принять холод? Напротив, мы говорим, — и это вернее, — что скорее весь [этот кусок железа] сделался огнем, потому что в нем не усматривается ничего иного, кроме огня, как это мы часто наблюдаем [своими] глазами в печах, — и если кто попробует тронуть или пощупать [его], то почувствует силу огня, а не железа. Таким же образом и та душа, как железо — в огне, всегда находится в Слове, всегда в Премудрости, всегда в Боге, и поэтому все, что она делает, что чувствует, что мыслит есть Бог. Вот почему эта душа не может быть названа совратимою и изменчивою: она получила неизменяемость вследствие непрерывного и пламенного единения со Словом Божиим. Конечно, и на всех святых, нужно думать, нисходит некоторая теплота Слова Божия: но в этой душе субстанциально почил самый божественный огонь, от которого исходит некоторая теплота на прочих. Ведь и слова: «Помаза Тя, Бог твой паче причастник твоих» — показывают, что иначе помазывается елеем радости, то есть Словом Божиим и Премудростью, та душа, и иначе помазываются соучастники ее, то есть святые пророки и апостолы[929].
Подчеркиваемую здесь необратимость соединения с Богом, которой, по Оригену, удостаивается из всего разумного творения только «душа Христа», св. Максим относит к душе каждого обоженного[930], а метафору, употребленную Оригеном для различения способов бого- общения «души Христа» и (пусть даже самого святого) христианина, применяет к различению способов богообщения обоженных и не обо- женных христиан, уподобляя вторых дровам, просушиваемым на железном противне, а первых — дровам, горящим в огне под этим противнем [931].
{45а} Фраза полемически заострена против тезиса оригенистов о совпадении конечного состояния с начальным[932]. В православном контексте последнее можно было понять как утраченное Прародителями райское блаженство. Трудность понимания св. Максима в таком смысле, однако, в том, что с его точки зрения Прародители пали «сразу как возникли» (&|ia тф ycv^aGai) [933]. Хотя это мнение, сколько нам известно, не встречается у кого‑либо ещё, у св. Максима оно не является для него случайным, но следует из той же посылки, из которой он исходит в опровержении краеугольного для оригенистов положения о первоначальном покое пришедших в бытие умов. Для св. Максима оно ложно потому, что само бытие сотворенного является уже формой его движения[934]. Таким образом, мало того, что его движению необходимо предшествует его возникновение (т. е. приход в бытие), как было указано выше (для опровержения оригенистов это было бы недостаточно, так как оставляло бы им возможность считать непосредственным результатом прихода в бытие состояние покоя), но и покою его необходимо предшествует движение. Об этом св. Максим пишет подробнее в 15–й главе этого же сочинения:
Ведь в качестве препосылки всякого природного движения существующих [творений] мыслится [их] приход в бытие, а в качестве предпосылки всякого покоя (crrdoig) мыслится движение в соответствии с природой. Итак, если в качестве предпосылки движения мыслится — в соответствии с природой — приход в бытие, а покой мыслится — в соответствии с природой — [сразу] после движения, то ясно, что приходу в бытие и покою невозможно быть среди [вещей], совместимых по существованию (twv йца хат& rf|v foiapЈiv), ибо они имеют между собою природно разделяющее их друг с другом движение.<…>Поэтому по справедливости, думаю, величайшего порицания достоин тот, кто… вещает о совершенно неподвижной (<ixivr|Tov) Энаде умов (tcov Xoyixcov), по–эллински смешивая несмесное, и говоря, что покой умов совместен по существованию (йца хат& xf|v Onap^iv) с [их] приходом в бытие. Ведь не соответствует истинному слову мыслить приход в бытие в качестве предпосылки покоя (ибо [приход в бытие] согласно [истинному слову] по природе [происходит] без движения); также — и покой мыслить [сразу] после прихода без движения в бытие.<…>Или попросту, короче говоря, покой, будучи из тех [вещей], что [находятся] в отношении к чему‑то, называется [«покоем»] по отношению не к приходу в бытие, [но] к движению, которому и противопоставляться может, никакого отношения не имея к приходу в бытие, противопоставляться которому не может. Итак, пока слышу о покое (ardoig), узнаю лишь о прекращении (лаОХа) движения. Если же приход в бытие и покой не из тех [вещей], что совместимы в их существовании (tcov б^а хат& rf)v taapЈiv), то ясно, что извращает слово истины вещающиий об этом, то есть вводящий догмат о прежде су- шествовавшей без движения [уже] в момент [своего] прихода в бытие (б^а Tfj ycv^oei) Энаде умов,[935]°.
По св. Максиму, напротив, существование сотворенного[936] — это, начиная с первого момента, не какое‑то устойчивое состояние, а движение, которое к тому же ни в какой свой момент (даже в начальный) не нейтрально по отношению к спасению, но, в зависимости от определяющего его в качестве целевой причины представления о благе, направлено либо к покою в Боге, либо к небытию (см. об этом ниже в тексте у схолл. {1056}—{110}). По точному наблюдению В. М. Живова, «падение Адама нарушило не отйсид, но движение к атйспд’у» домостроительство спасения человека и вселенной»[937].
{45а*} хат’ etxaoCav (i6vov; структура фразы в подлиннике позволяет связать это выражение как с глаголом «понимаем», так и с существительным «причастие*. Первый вариант, отраженный в переводе Понсойе, нам представляется по смыслу единственно возможным; Уилькен и Морескини, однако, предпочли второй.
{45а**} 1 Кор 15:27–28; синодальному и церковно–славянскому переводам форм того же глагола здесь соответствовало бы: «покоряет».
{456} Эта мысль св. Максима полемически заострена против следующего места из трактата Оригена О началах (особенно против двух, выделенных нами в цитате, положений)[938]:
Мы же думаем только, что благость Божия чрез Иисуса Христа всю тварь призывает к одному концу, после покорения и подчинения всех врагов. Ведь Писание говорит так: «Рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя подножие ног Твоих» (Пс 109:1). Если для нас не совсем ясен смысл этого пророческого изречения, то научимся у апостола Павла, который говорит яснее, что «подобает Ему [Христу] царствовати, дондеже положит вся враги под ногама Своима» (1 Кор 15:25). Если и это столь ясное изречение апо–стола не достаточно показало нам, что означает положение врагов под ногами, то послушай еще следующие слова его: «Надлежит, чтобы все покорилось Ему» (ср. 1 Кор 15:26–28).<…>Конец всегда подобен началу. И поэтому, как один конец всего, так должно предполагать и одно начало для всего; и как один конец предстоит многим, так от одного начала произошли различия и разности, которые по благости Божией, чрез покорение Христу и единение со Святым Духом, снова призываются к одному концу, подобному началу, — то есть призываются все те, которые преклоняют колено во имя Иисуса и этим самым изъявляют знак своей покорности. Преклоняющие колено относятся к небесным, земным и преисподним, но в этих трех названиях указывается вся вселенная, то есть все те существа, которые происходя от одного начала по заслугам были разделены на разные чины, — именно, каждое существо сообразно с его побуждениями и особенностями, ибо добро не было присуще всем им субстанциально подобно тому, как оно пребывает в Отце и Христе Его, и Святом Духе. Только в этой Троице, Которая есть виновница (auctor) всего, благость присутствует субстанциально, все же прочие существа имеют благость в качестве случайного свойства, могущего прекратиться, и находятся в блаженстве только тогда, когда участвуют в святости и премудрости и самом Божестве. Если же они нерадят и уклоняются от такого участия, тогда вследствие своей лености каждое существо само делается причиной своего падения, причем одно падает скорее, другое — медленнее, одно больше, другое — меньше. И так как это падение, посредством которого каждое существо уклоняется от своего состояния, — как мы сказали, — имеет очень большое разнообразие, сообразно с движениями ума и воли, потому что одно существо падает легче, другое более тяжким образом; то для этого существует праведный суд божественного Промысла, чтобы каждый мог получить по заслугам соответственно разнообразию своих движений, возмездие за свое отпадение и возмущение; из тех же существ, кои остались в том начале, которое, как мы описали, подобно будущему концу, некоторые получают ангельский чин в управлении и распоряжении миром, другие же получают чин сил, иные — чин начальств, иные — чин властей, чтобы властвовать над теми, которые нуждаются во власти над своей головой, иные получают чин престолов, то есть должность суда и управления теми, которые нуждаются в этом, иные получают господство, — без сомнения, над рабами. Все же это дает им божественный промысл, на основании нелицеприятного и праведного суда, сообразно с теми заслугами и успехами, какие они оказали в [деле] участия в Боге и в подражании Ему. Те же существа, которые ниспали из состояния первоначального блаженства, но при этом пали не неисцельно, подчинены распоряжению и управлению святых и блаженных чинов, описанных выше, пользуясь их помощью и исправляясь под влиянием спасительных наставлений и учения, они могут возвратиться и быть восстановленными в состояние своего блаженства. Из этих‑то существ, — по моему мнению, насколько я могу понимать — и состоит этот настоящий чин рода человеческого, который в будущем веке или в последующих веках, когда, по словам Исайи (Ис 66:22), будет небо и новая земля, конечно, будет восстановлен в то единство, какое обещает Господь Иисус…[939]
{45в} тб ёф’ f||ilv. Термин «зависеть от…» мог в античной мысли иметь по меньшей мере два хотя и не взаимоисключающих, но разных смысла. X зависит от У, если:
1) Y — формальная причина X (например, получивший толчок цилиндр движется за счет своей формы одним образом; конус — другим) [940]. Зависимость X от Y в этом смысле не предполагает, что от Y непременно зависит и не–Х.
2) Y — способность как к X, так и к не–Х (например, наличие у данного бодрствующего индивида в данной ситуации физической возможности ходить означает, что ходить или не ходить — зависит только от него).
Начиная с Аристотеля, под «зависимостью» X от нас понимается его зависимость в смысле (2) от нашего выбора, означающая, что мы несем за X ответственность (т. е. заслуживаем порицания и/или похвалы и т. п.). Само по себе это не означает, однако, что от нас (т. е. от нашего же выбора) зависит в смысле (2) и сам наш выбор, т. е. что при той же точно совокупности условий он практически (а не теоретически только) мог бы быть иным, чем на деле был в данной ситуации. Так, для стоиков (а понятие тб ёф’ f||ilv стало ключевым в античной этике во многом благодаря именно им) наш выбор в каждой данной ситуации всецело обусловлен ею и сложившимся у нас на его момент характером, установками, воззрениями и т. п. (от которых он зависит в смысле (1), но не в смысле (2))[941].
{46} тб airrc^otioiov. По внутренней форме термин восходит к Escort (быть позволенным [кому‑то]) ->ё£ош(а (право действовать по своему умотрению->власть [в какой‑то области]). Юридический термин ё^огкпа айтолрсг^ад («право самодеятельности») имел значение делегированных кому‑либо полномочий («carte blanche») — например, наместника провинции, — которых, в случае злоупотреб–ления ими, делегировавшая инстанция могла его лишить. Тот же термин обозначал права вольноотпущенных рабов. Хрисипп, вероятно, первым ввел этот термин в философский оборот, определив свободу (Ј\ЈV0cpЈa) — состояние мудреца — как ё£ош(а айтолрсг^ад[942], а рабство (богЛеСа) — состояние дурного человека — как отёрг|01£ айтолрау£а£ (лишение самодеятельности)[943]. От стоиков термин ё£ош(а перешел к другим школам, приобретя приставку айто-, которой юридический термин не имел (наличие ее подразумевало бы неотъемлемость соответствующих полномочий и/или прав; т. е. отсутствие инстанции, которая могла бы их лишить). При этом тб айтс- Јouoiov приравнивается к «зависящему от нас» (или, как уместнее было бы перевести в этом контексте тб ёср’ f||iTv — «находящемуся в нашей власти»[944]). Сам факт этого отождествления зависимости (бытия–во–власти) с властью (ё£ош(а; какой бы смысл здесь ни придавать приставке айто-) указывает на уже осознанность того, что на самом деле от нас зависит (т. е. в «нашей» власти находится) только нечто в нас самих, власть над чем, таким образом, является его (или «нашей») властью над собой, т. е. — свободой (ёХеибсрСа), понимаемой как неотъемлемое достояние всякого человека[945], а не только мудреца (как у ранних стоиков и Эпиктета).
{47} Использованные здесь формы причастия и глагола (соотв. praesens и imperfectum) указывают на продолжительность/многократность действия.
{48} iv ёаитф тилшу тб f||iЈTcpov. Источником этого выражения является, по всей вероятности, Слово 30 св. Григория Богослова. В нем он дает свое толкование ряда мест Писания, которые приводили в свою пользу ариане, в частности — 1 Кор 15:25–28 и Мф 36:39, т. е. тех самых, которые в данном предложении цитирует св. Максим. О первом из этих мест св. Григорий говорит, что подразумеваемая в нем по видимости непокорность Сына, означает, на самом деле, усвоение Им нашей непокорности. Далее он продолжает:
Такое же, кажется мне, значение имеют слова: Боже, Боже Мой, внемли Мне, для чего Ты оставил Меня (Пс 21:1)? Ибо не Сам он оставлен или Отцом, или собственным Божеством… но (как говорил уже я) в лице Своем изображает нас (tv ёаитф тияоТ тб f)|i^Tepov). Мы были прежде оставлены и презренны, а ныне восприняты и спасены страданиями Бесстрастного. Подобно этому усваивает Он Себе и наше неразумие, и нашу греховность, как видно из продолжения псалма, потому что двадцать первый псалом явно относится ко Христу[946].
В своем ответе пресвитеру Марину на вопросы диакона константинопольского патриарха–монофелита Павла[947] св. Максим позднее сформулирует, развивая эту мысль св. Григория, различие между «природным» и «относительным» усвоением Христом человеческих качеств [948]. В данном контексте, однако, выражение тшшгу тб f||iЈTepov имеет, как видно из продолжения периода, смысл более широкий, а именно — указания на то, что речь идет не о восприятии нашей природы в Ипостась Спасителя (в которой обе природы Его уже существуют способом, соответствующим именно этой Ипостаси), а об усвоении Им, в дополнение к тому, способов, которыми наша природа существует в наших (тварных) ипостасях.
{49} Аз хощу, очевидно, относится к желанию, выраженному в предваряющем эту фразу молении Спасителя: дамимоидет от Мене чаша сия. Тема так называемого «Гефсиманского борения» [949] воспринимается св. Максимом в свете толкования ее св. Григорием[950]; к нему св. Максим ещё не раз будет обращаться, возвращаясь к этой теме в период антимонофелитской полемики. Приведем только один пример:
Но, допустим, кто‑нибудь скажет: «Даже если признать, что ничто природное не в конфликте с Богом, — как же о соответствующей нам природной воле [св. Григорий] сказал (если действительно о ней, а не об иной, ненароком, упомянул этот отец), что она «не во всяком случае следует за Богом», но «по большей части противится и противоборствует»? Ведь либо не природна она, поскольку противоборствует, либо не противоборствует, поскольку является природной. Иначе остается только признать, что в своем природном качестве она противостоит волению человеческой воли, соответствущей Спасителю; если последняя действительно никоим образом не в конфликте с Богом, а первая в конфликте». На это мы говорим, что… воление человеческой воли, какой она была у Спасителя, хотя и было природным, но не было просто человеческим, каково оно у нас; так же точно, как и сама эта человеческая воля — поскольку превосходит нас, будучи совершен- нейше обожена соединением (с чем, собственно, связана и ее бегреш- ность). А наша — заведомо просто человеческая, и никак не может быть названа безгрешной из‑за случающегося отклонения то сюда, то туда; не изменяющего природу, но извращающего движение, или, точнее сказать, пожалуй, меняющего его образ (тропос). И это ясно из того, что многое творится нами неразумно, и при этом отнюдь не происходит превращения заложенной в нас от рождения сущности из разумной в неразумную. Итак, не иная соответствует Спасителю человеческая воля, чем та, что соответствует нам, и не иное воление — по крайней мере, в том, что касается определения (логоса) природы, хотя в ином отношении превосходит нас; ведь божественно Тот [во]ипо- стазировал, а то сформировано (ёт\шЬ0г|), посредством совершеннейшего соединения с Божественным. Что же касается того, чтобы как наиболее подобает природе приспособить, в свою очередь, каждое из качеств, которые в нас стали предметом порицания, как то, противоборство, или противостояние, и все, что попадается из этого перечня (и к чему различающие природы мысленно, не разделяя, подходят как ко второй природе) принимать в расчет, то отнюдь не положено среди них быть соответствующему Христу человечеству. Ведь если качества эти выглядят не естественно, но противно природе и разуму, даже в нас, то как можно хотя бы даже посредством мысли, или, лучше скажу, домысла, их привязать к нему? Разве что усвоением, через сочувствие, как ко главе всего тела; так же, как к врачу — страдания и страсти [951] больного, пока не освободит нас от них вочеловечившийся ради нас Бог — не иначе, как совершенно за нас расходуя и из нас изгоняя силою соответствующего Ему обладания телом. Ведь о страданиях и страстях говорят, соответственно, в двух смыслах: в одном они наказание, а в другом бесчестие; и в первом они проявляют, а во втором совершенно искажают характер нашей природы. Итак, то Он как человек ради нас по собственной воле воспринял сущностно, одновременно становясь залогом нашей природы и отменяя вынесенный нам приговор; а это, в свою очередь, как человеколюбец усвоил Себе домостроительно, узнаваемый как один из нас и по нашему непокорному нраву (тропосу), чтобы, совершенно его за нас истребив, как огонь воск, или солнце испарения земли, Он смог уделить нам Своих свойств и сделать бесстрастными уже здесь, а непортящимися по обещанию [952].
{50} Источником отнесения св. Максимом этих слов апостола к обожению является по всей вероятности, следующее место у Ареопагита [953]:
Божественное (любовное) вожделение приводит и в исступление, не позволяя влюбленным принадлежать самим себе, но [только — их] возлюбленным. И [это] показывают высшие, предаваясь [промысли- тельной] заботе о более нуждающихся; и те, кто на одном уровне — [предаваясь поддержанию тесной] связи друг с другом; и низшие — [предаваясь] более божественному обращению к первым. Почему и великий Павел, став одержимым божественным (любовным) вожделением и приобщившись его приводящего в исступление можения, боговдохновенными устами говорит: «Живу не я уже, но живет во мне Христос» — как истинный влюбленный и, как сам говорит, вне себя [исступая] к Богу[954], и живя не своей собственной, но, как весьма любимой [им], жизнью Влюбленного (тои ёраотои) [955] [в него Бога][956].
{50а} Речь, очевидно, о стремлении, по природе присущем всему существующему[957], но заглушенному в человеке своеволием.
{51} Противопоставляется не «бытие» «движению» (так как уже само существование, т. е. «имение бытия», необходимо является для тварного движением[958]), а «имение» — «получению». Движение в качестве бытия «имеется», но не «получено», так как нет сущего, которое его могло бы получить (так как чтобы получить, необходимо уже быть). Уже будучи, т. е. находясь в движении, сущее способно ставить этому движению цель и от нее, как от целевой причины, его получать. Эту способность сотворенного сущего св. Максим называет самовластием [959], а ее реализацию — самодвижением[960], или движением «по намерению» (хатй yvco|IT|v) [961]. «Намеренным (yvcoiaixyj) уступа- нием» этой способности Богу является такой способ ее реализации, при котором намерение не ставит, а принимает цели, полагаемые волей Божией (ср. Мф 26:39).
{52} Св. Григорий Богослов, которого здесь цитирует св. Максим [962], понимает под «образом» «наш ум и разум (Хбуод)» (как «боговидный и «божественный»), однако св. Максим, судя по контексту, вероятно имеет в виду самовластие; это подтверждает следующее место из его Диспута с Пирром:
Великий… Моисей в сотворении человека представляет Бога говорящим: «Сотворим человека по образу Нашему и подобию». Итак, если человек есть образ Божественной природы, а Божественная природа самовластна, то, стало быть, и образ, если тот сохраняет подобие [своему] прообразу, по природе является самовластным[963].
Нам представляется натяжкой утверждение Шервуда[964], что «восхождение» подразумевает здесь циклическую онтодинамику возвращения [965] всего существующего к источнику своего происхождения, как она понималась в неоплатонизме. С другой стороны, Шервуд, как нам представляется, недооценивает[966] вероятность прямого влияния на св. Максима того места у Плотина, к которому восходит цитируемая здесь св. Максимом фраза св. Григория[967]. В пользу такого влияния говорит тот факт, что слово Cxoraoig, которое св. Григорий употребляет вообще преимущественно в негативном смысле[968], у св. Максима (причем именно в настоящем контексте[969]) употребляется в смысле, близком к тому, что и в указанном месте у Плотина:
Это, возможно, не созерцание, но экстаз и гаплозис [т. е. выхождение из себя и упрощение], приношение себя Богу, стремление к прикосновению и покой [т. е. стояние в Боге], и мышление, ведущее к гармоническому соединению с Ним, если кто‑нибудь увидит то, что во святая святых.<…>Если же кто‑нибудь видит, что стал Им, то обладает собой, как подобным Ему, и если он перешел от себя [к Нему] как образ к прообразу, то он достиг «завершения пути»[970].
В отличие от Плотина, однако, для св. Максима экстасис (исступление) не является преходящим состоянием[971]; наше «возвращение к Прообразу» необратимо — иначе аргумент, выдвинутый св. Максимом п'ротив оригенистов[972], оборачивается против него самого.
{53} Снова игра на двух смыслах глагола cpЈpco6ai (см. выше схол. {6})[973].
{53а} Уже в более раннем, чем Трудности к Иоанну, Письме 2 (О любви, к кубикуларию Иоанну) св. Максим говорит о единстве воли Бога и обоживаемого, не оговаривая, однако, что это воля только Бога:
Ведь совершеннейшее дело любви и предел соответствующего ей действия — посредством удерживающей [вместе] взаимной передачи подготовить к подобанию друг другу свойства и именования тех, кто связаны в соответствии с [любовью], и Богом делать человека, а человеком провозглашать Бога, и проявляться за счет единого и неразличимого хотения (Pot3Xr)oig) и движения обоих в соответствии с [их общей] волей (0£Хг|Ца), как мы находим [это] у Авраама и остальных святых[974].
Позднее, в разгар антимонофелитской полемики, св. Максим будет настаивать, что под общей (т. е. единой по числу) волей Бога и святых может пониматься только общий для них предмет, но никак не акт, воления:
Ведь… спасительна по природе воля (0ЈXr||ici) Божья, а спасаема по природе человеческая, а по природе спасающее и по природе спасаемое никогда не могут быть одним и тем же, хотя и одна у обоих цель (околбд) — спасение всего, Богом предложенное, а святыми выбранное.<…>Ведь… [если] воля принадлежит к тому, что наблюдаемо в другом, то она всяко есть привходящее; а если привходящее, то характеризующее либо сущность, либо ипостась (ведь ничего нет между ними ни среднего, что наблюдалось бы само по себе, ни непричастного обоим, ни из обоих сложенного). И если характеризующее сущность, то будут утверждать, что у Бога и святых одна природа; так что из‑за того, что воля одна все претерпят слияние в одну сущность. Ведь с равным основанием о многих утверждаемое как родовое является указанием на сущность, которой они принадлежат. А если характеризующее ипостась, то одна ипостась будет у Бога и всех святых, так что все будут сплавлены в тождество друг другу,[975]°.
В этом рассуждении странным образом упускается из виду эксплицитно указанная в 7–й главе Трудностей возможность «намеренного уступания» человеческой волей Богу своей естественно–законной роли быть характеристикой человеческой природы/сущности. Тем более что в приведенном выше отрывке св. Максим сам недвусмысленно говорит о едином по числу акте «хотения и движения» (даже если под упомянутой там же «волей» понимать, как он предлагает теперь, только ее предмет)[976].
{54} В разгар антимонофелитской полемики, необходимо направленной и против моноэнергизма в христологии[977], св. Максим скажет, что имел здесь в виду степень обожения, достижимую только после смерти:
Что касается выражения «единое действие», встречающегося в седьмой главе Трудных [мест у]великого Григория, то смысл его прозрачен. Ведь что у Бога и у святых одно действие, обоживающее всех святых, я утверждал, описывая ожидаемое состояние святых в будущем (состояние чаемого теперь блаженства), имея в виду: Божие — по сущности (т. е. изначально), действием же святых ставшее по благодати. Добавил же: «вернее, только Божие», так как обожение святых по благодати — это результат только Божественного действия[978], так как мо- жение к нему по природе в нас не вложено[979].
Однако едва ли можно понять слова апостола «уже не я живу, но живет во мне Христос», которыми сам св. Максим выше в комментируемом им тексте[980] иллюстрирует смысл своего выражения «единое действие Бога и достойных Бога», как относящиеся к посмертному состоянию; и трудно допустить, что их так понимал св. Максим. Тем более, в 10–й главе Трудностей он прямо говорит о достижении апостолом, как и до него — Мелхиседеком, такой степени обожения уже в смертном теле:
Итак, всякий, кто умертвил «уды, сущия на земли» (Кол 3:5) и все свое угасил «мудрование плотское» (Рим 8:6), и совершенно отбросил всякую связь с ним, благодаря которой разделяется [на многие предметы] любовь, которую обязаны [воздавать] одному лишь Богу, и от- вергшийся всех плотских и мирских признаков ради божественной благодати, так что может и говорить с блаженным Павлом апостолом: «кто ны разлучит от любве Христовы» (Рим 8:35), и проч., таковой стал «без отца и без матери, и без родословия» (Евр 7:3), как и великий Мелхиседек, не имея более удерживаться под властью плоти и естества по причине бывшего ему единения с Духом [Божиим].<…>Если же и себя самого он к тому же отвергся, самую «душу свою погубив Мене ради, обрящет ю» (Мф 10:39), то есть настоящую жизнь с ее желаниями отбросив ради лучшего, приобретет живущим и действующим [в себе] одно лишь единственное Божие Слово… то стал он и безначальным, и бесконечным, не нося более в себе движимой временной жизни, имеющей начало и конец и колеблемой многими страстями, но одну лишь божественную [жизнь] вселившегося [в него] Слова, вечную и никакой смертью не ограничиваемую[981].
Таким образом, нельзя согласиться с Ларше, что смысл, вкладываемый св. Максимом в выражение «единое действие», не претерпел в автокомментарии существенного изменения по сравнению с первоначальным [982]. Понять, чем это изменение было вызвано, нетрудно. Сразу после автокомментария св. Максим продолжает:
И пусть не подозревает никто, что единым провозглашается этими словами действие Христа. Ведь не человеком обоженным мы Христа провозглашаем, но Богом совершенно вочеловечившимся[983]; сделавшим явной посредством природно деятельной умно–одушевленной плоти бесконечную силу Своей — в бесконечной степени бесконечно превышающей бесконечность[984] — невыразимой Божественности; [одного и] того же [провозглашаем] всецело Богом и подлинно человеком; того же [самого] — совершенно, то есть в полнейшей [мере], тем и другим по природе, то есть имеющим без изъяна всё, что ни свойственно каждой из природ, кроме греха, [для] которого никакого основания (логоса) [в природе] нет. Ведь каких природ Он был ипостасью, тех естественно принял в Себя и сущностные принципы (логосы). Если же принял в Себя сущностные принципы тех, которых был ипостасью, то, разумеется, и плоти имел одушевленное природное действие.<…>А если природно действовал, не разделяясь, соответственно каждой из [природ], в качестве ипостаси которых Он существовал, то ясно, что вместе с природами, ипостасью которых был, имел и входящие в их состав сущностные действия, которых Он был соединением, — действуя для Себя естественно, и теми, которыми действовал, удостоверяя истину тех, будучи из которых, в которых, и — главное — которыми, Он фактически существовал.<…>Или, вернее сказать, имея действия, частичными исполнениями которых были действова- ния (fcvEpyrjцата), поочередно Им производящиеся, и завершающиеся Им без деления на [природы], из которых Он был изначально, и без какого‑либо слияния их[985].
В самом деле: если необходимо, считать единым (т. е. только Божественным, а не Божественным и человеческим) действие обожен- ного человека, то почему не только не необходимо, но и недопустимо даже, считать единым (т. е. только Божественным) действие Христа? Начало только что приведенного отрывка говорит о том, что такой вопрос возникал и у современников св. Максима. Вместо того, чтобы попыться понять его возможный ответ, Ларше объявляет сам вопрос неправомерным на том основании, что для св. Максима характер единства Божества и человечества в ипостаси Сына принципиально иной, чем в ипостасях обоженных людей[986]. Однако вопрос от этого не теряет, а с позволения Ларше, только приобретает остроту, так как в ипостаси Сына человечество должно быть обожено разве что в более, но никак не в менее сильном смысле, чем в ипостасях святых. Между тем, для св. Максима, как замечает сам Ларше:
…в случае Христа, несмотря на тесное единение двух природ и проникновение в человеческую природу Божественной (иначе говоря, перихорисис), и обожение последней в результате этого, человеческая энергия остается активной, тогда как у святых [она] де–активирована и уступает место Божественной, которая с этого момента ими движет и делает так, что они действуют божественно[987].
Ларше только констатирует этот факт, хотя он нуждается в объяснении. Нам оно видится в том, что в христологической полемике вопрос о человеческой активности Христа по умолчанию ставился применительно только к Его жизни в смертном теле, тогда как о «деактивации» человеческой энергии в ипостасях святых в контексте той же христологической полемики (против монофелитов) св. Максим говорит применительно только к посмертному существованию. В этом и состоит, как нам представляется, его ответ на вопрос, сформулированный нами выше. Однако в контексте полемики с оригенис- тами, как мы убедились, св. Максим допускает возможность «деактивации» человеческой энергии уже в смертном теле.
Логически было бы удобно признать вместе с новейшими критиками св. Максима эту его раннюю позицию, — коррелятом которой, казалось бы, является возможность моноэнергизма в христоло- гии[988], — незрелой, а выражающую ее формулу «единое (даже только одно) во всех [отношениях] действие Бога и достойных Бога, вернее же — одного только Бога» богословски неудачной[989]. Но это невозможно сделать, не отказываясь от исповедания Православия в той форме, которую оно получило у св. Григория Паламы, поскольку она отражает понимание обожения, выраженное св. Максимом до начала христологической полемики (ср. в этом томе: «Другой Максим», прим. 21). Безоговорочно принимается при этом св. Григорием как сама пререкаемая формула:
…блаженно претерпевают святые божественное сияние, и едино есть сияние их и Бога их, ибо… Максим назвал единым действие Бога и святых[990],
так и ее приложимость — выводимая из тех же слов апостола (см. выше схол. {50} и текст) — к мистическому опыту, достижимому святыми в смертном теле:
…услышь от двух святых, говорящих заодно: «Воссиявший блаженному Павлу на пути в Дамаск свет (Деян 9:3), благодаря которому он вознесся на третье небо и услышал несказанные таинства (2 Кор 12:2— 4), был не просвещением неким помыслов и знания, но воипостасным воссиянием благого Духа в его душе; не в силах вынести преизобиль- ную яркость этого воссияния, телесные очи ослепли; но через него открывается всякое знание и Бог воистину познается достойной и возлюбленной Им душою»[991]. Этот‑то свет и есть вечная жизнь, входящая в обоженного и неотделимая от Бога. Так Павел сказал: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Так Максим говорит о Павле[992], что он «жил божественной и вечной жизнью Вселившегося»,[993].
{55} Св. Григорий Богослов. Слово 25 (В похвалу философу Герону), PG 35 1200А.
{56} Ср.: «Бог будет всяческая во всех» (1 Кор 15:28 и выше схол. {456}). Здесь говорится уже исключительно о будущем конечном состоянии; но до этого речь шла — вопреки тому, что св. Максим скажет позднее в ГР 1[994], — не только о нем.
{57} Это обнаружение Бога не оставит возможности обмана подобного тому, который первоначально привел к падению человека. Однако блаженством это явление Его может стать только для тех, чей эрос был обращен, хотя и к ложным (т. е. конечным) объектам, но вовне, а не — как, предположительно, у Денницы — на себя[995].
{57а} То есть свет звезд.
{58} Ср. выше схолл. {2б} — {2в} и текст.
{59} Ср. 1 Кор 13:12 и схол. {446}.
{60} Ср. выше схол. {52} и текст. Порядок фраз св. Григория в цитате изменен.
{60а} Из необратимости этого состояния (обоснованию которой и было посвящено предшествующее рассуждение[996]) следует, что существование «Энады», какой представляли ее оригенисты, невозможно, поскольку раз возникнув, она бы не могла распасться, тогда как предположив (от противного), что она существовала, приходится заключить, что теперешнее положение являет собой ее распад (что утверждают и оригенисты); следовательно, посылка о ее существовании неверна.
{61} В подлиннике дословно: «истекли из Бога имея своим водителем»; т. е. здесь врахилогия, точнее — «йслб xoivoij»: риторическая фигура, в которой одно слово (в данном случае «Бог») используется в двух конструкциях сразу[997]. Привить вкус к употреблению этой фигуры св. Максиму[998] могло чтение св. Григория Богослова, на риторическое мастерство которого он, вероятно, и намекает, превознося его в своем предисловии к Трудностям к Иоанну как «немногословного» (РрахгЛбуо^)[999] (буквально это можно сказать, пожалуй, о самом св. Максиме, но едва ли о св. Григории, — бесспорном мастере, тем не менее, риторической врахилогии[1000]).
{61а} Завершив опровержение онтологического основания, на котором оригенисты строили свое толкование слов св. Григория, св. Максим приступает к разработке парадигмы, восходящей к Арео- пагиту, в которой они могут быть поняты иначе.
{616} Ср. Прем 9:1–2. В библейских цитатах греч. оосрСа (в мудрость) передается славянским словом «премудрость». Здесь, как и ниже [1001], контекст не позволяет решить с уверенностью, идет ли речь об ипостасном Слове и Мудрости или об одноименных им энергиях[1002].
{62} Букв.: «со стороны» (яар&) Бога. Подлинник допускает вариант прочтения: «…осведомленный словом (логосом) и мудростью, что существующие [вещи] приведены в бытие из не–существующего Богом…». Грамматически этот вариант здесь более естественен, однако с трудом согласуется с продолжением фразы и с тем, что ниже (см. схол. {68} и текст) Максим Исповедник говорит о «слове и мудрости» как орудиях Божьего творения.
{63} Ср. выше, схол. {41} и текст, где говорится, что существующее движется «из» (ё£) Бога. Поскольку приход в бытие не является движением (см. выше схол. {18}), данное место можно в первом приближении понять так, что в бытие существующее приходит хотя и «со стороны» Бога[1003], но не «из» Него, а из «не–существующего» (Ы |j, f| 6vtos). Однако, как уточняет в более раннем своем произведении св. Максим, «не–существующее есть лишение существующего — но не Существующего в собственном смысле [т. е. Божества], ибо Оно не имеет противоположного»[1004]. Происхождение «из не–существующе- го», таким образом, можно понять и в смысле исхождения непосредственно из Бога, без опосредования какими‑либо тварными причинами[1005]. Тем более что уже Ареопагит прямо называет «в строгом смысле… не–существующим (^if| 6v)» Самого Бога[1006].
{64} Следуем чтению других списков (ЕЛ. Р. 24): cpvoixfj; в PG: сргь oixwv.
{64а} В подлиннике: бюсфорй, переводимое обычно как «различие»; здесь мы хотели передать параллель по внутренней форме со словом civacpopd («отнесение»), употребленным ниже (см. схол. {66}).
{65} То есть «не придет [тогда] к выводу, что многими логосами является…». Ср. ниже схол. {65а}.
{65а} Позднее св. Максим скажет, что это непосредственно знает удостоившийся быть в Боге[1007]. Здесь он приводит рассудочное обоснование (с использованием, как мы увидим, предложенного платонизмом решения «проблемы единого и многого»); оно завершается повторением обосновываемого тезиса (у схол. {91в}).
{66} civacpopd; означает также «возношение» евхаристической жертвы.
{66а} Глагол йяйрхоа означает не только существование, но и, соответственно своей внутренней форме, изначальное существование, наличие, имение[1008].
{666} То есть по сущности — «Божьему», а по ипостаси (как Сыну) — «Отчему» (в подлиннике не прилагательные, а существительные в генитиве, буквально: «…Богу–Слову Бога и Отца»). Можно всю фразу эту понять и иначе: «субстанциальному (т. е. ипостасному) Божьему (т. е. Отчему) Богу–Слову».
{67} Гипостазировавшиеся = йсреотштад. По точному наблюдению В. В. Петрова:
…применительно к находящимся в Логосе логосам сущего Исповедник часто употребляет дериваты от глаголов {крютг|щ, йфютйсо, 0ф1- ordvco, которые можно перевести как «осуществляться)». Общий смысл их — «ипостазировать», у философов (Прокл) они традиционно используются, когда некая высшая реальность вводит в бытие низшую.<…>У Максима… значение этого глагола варьируется в зависимости от сферы применения [1009].
Логосы творений, предсушествующие им в Боге, Ареопагит понимает как, с одной стороны, их «прототипы», а с другой — воления Бога, по которым Он их творит[1010]. Иоанн Скифопольский в схолии упоминает как ошибочное мнение «эллинов», что эти прототипы «во- ипостасны»[1011]. Тем не менее, следуя Ареопагиту[1012], св. Максим употребляет формы глагола йф(отгцт для обозначения не только тех Божественных действий, которыми произведены творения («видимые и невидимые»)[1013], но и тех, которыми производены их, не имеющие собственных ипостасей[1014], прототипы. Возможно св. Максим таким образом подчеркивает действительность различий, вносимых производящими эти прототипы мысле–волевыми актами[1015] в саму Ипостась Логоса.
{68} Ср. выше текст у схол. {616}.
{69} Другие варианты понимания: «Ведь, имея логосы пришедших в бытие гипостазировавшимися прежде веков в [Своем] благом хотении, Он в соответствии с ними словом и мудростью из не–существую- щего гипостазировал…»; «Ведь имея [в Себе] логосы пришедших в бытие, гипостазировавшиеся прежде веков, Он в соответствии с ними по благому [Своему] хотению словом и мудростью из не–сущест- вующего гипостазировал…». Ср. у Ареопагита: «…сверхсущный луч… в котором сверхнеизреченно пред–ипостазированы все пределы всякого знания [о сотворенном]»[1016]. В схолии к этому месту Иоанн Скифопольский толкует в его свете Еф 1:4: «мы есьмы в Боге «прежде основания мира»… так как произведение всех [существующих вещей] в том, что касается [их] причины и начала, зависит от Него» [1017]. Эту мысль св. Максим развивает, как нам представляется, в направлении, намеченном в трактовке тех же слов апостола св. Климентом Александрийским: поскольку «мы», как «разумные созданиям (т& Xoyixft яХйодата)[1018] Бога–Слова», исполняем свое предназначение быть в Нем (т. е. вне времени), мы являемся христианами и уже «были» в Нем с самого «начала» (Ин 1:4), «прежде основания мира» [1019].
{70} Если под «общим» (т& xa06Xov) здесь имеются в виду, как обычно в философском дискурсе, универсалии (= аристотелевские «вторые сущности»), но отличные от логосов–прототипов, то непонятно, как возможно их приведение в бытие отдельно от единичных творений, да ещё и приуроченное к каким‑то моментам времени. Однако, как показал В. В. Петров, св. Максим может понимать под «общим» также и тела, такие как «небо, земля, первоэлементы» [1020]. Вероятно, здесь речь именно о них; а под «невидимым творением» имеются в виду ангелы.
{70а} Речь о творениях, существующих во времени[1021], а не о пред- существующих им логосах.
{71} Ср. Еф 1:10.
{72} Перечислены высшие способности природы, соответственно, ангелов, людей, животных, растений и неживых вещей.
{72а} Наша трактовка несколько отличается от предложенной ар- хим. Нектарием (Яшунским) в подстрочном примечании. Полагая, что у св. Максима здесь речь идет о (при-)годности (ёттг|б£1бтг|£) к причастию Богу, — скорее, чем к исполнению Его «плана о мире» (как понял архим. Нектариий), — и что перечисленные чуть выше тварные способности (см. схол. {72}) являются модусами этой пригодности, мы исходим из употребления противоположного термина Ареопагитом, например, в следующем месте:
И если что‑то [сиянию лучей Блага] не причаствует, то это [характеристика] не несильности или малости [радиуса] просвещающего раз- даяния Его, но не разворачивающихся, за счет неспособности (ftvcni- тпбабтпта) световосприятия, к причастию Света[1022].
{73} Следуем иному, чем в PG, порядку слов в других списках (ЕА. Р. 24).
{73а} Точнее, если верна наша интерпретация [1023], является «частицей» Логоса.
{74} Хотя Богу причастны все творения[1024], Его «частицами» являются только ангелы и люди. Почему? Ключ к ответу нам видится в том, что, как указывает св. Максим, «частицами Бога» они являются за счет своих, в Боге пред–существующих им логосов. Поскольку речь идет о логосах индивидов (ср. ниже схол. {110а}), ответ мог бы заключаться в том, что для св. Максима из всех творений логосы индивидов (а не только природ) в Боге есть только у ангелов и людей[1025]. Какое, однако, мог бы дать факт (предСуществования в Боге логосов человеческих индивидов основание считать «частицами Бога» самих этих индивидов? Ведь частицами Бога являются, казалось бы, не они сами, а лишь их логосы. Этот вывод был бы верен, если бы логосы были прототипами индивидов, существующих независимо от них. Но для св. Максима логос тварного индивида — это не только предсуществу- ющий в Боге его прототип, но и само его бытие[1026], т. е. «формальная причина»[1027] движения, в котором он изначально существует[1028]. Бытие этого существующего яред–существует ему, конечно, только как возможное[1029]. Постулируемому оригенистами (пред)существованию разумных индивидов (т& Xoyixd) как «частиц Бога»[1030], св. Максим, таким образом, противопоставляет (пред)существование в Боге их логосов, как возможностей их бытия, начинающегося (во всяком случае, для людей) во времени, но принадлежащего (в Боге) вечности[1031].
{75} Речь о движении «по намерению», как бы накладывающемся на движение самого существования[1032]. Оборот «даже если», вероятно, адресован оригенистам, согласно которым какое‑либо движение того, кто «будучи частицей Бога», имеет бытие в Нем (а таковым по св. Максиму является всякий ангел или человек), возможно только как его удаление от Бога, поскольку бытие–в–Боге есть покой. Для св. Максима этот вывод не действителен, так как в отличие от оригенистов и следуя Ареопагиту, он различает существование существующего (бытие причаствующее), и формальную причину этого существования (бытие причаствуемое)[1033]. Первое начинается во времени, причем сразу как движение, но имеющее в качестве своей покоящейся в Боге формы (логоса) второе. Таким образом, существующее вне Бога имеет в Нем причаствуемое им бытие и «есть» Его «частица».
{76} Ср. основной текст у схол. {51}.
{77} Ср. Евангелие от Фомы:
Ученики сказали Иисусу: Скажи нам, каким будет наш конец? Иисус сказал: Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти[1034].
{77а} Дав, опираясь на Ареопагита, альтернативное оригенистско- му толкование фразы св. Григория «будучи частицей Бога», св. Максим переходит к толкованию с той же позиции продолжения той же фразы: «и стекши свыше».
{78} См. однокоренной глагол у св. Максима в цитате из св. Григория: «последний предмет стремления… «к которому тянется всякое движение ревностного»» [1035]°.
{78а} Параллельное место из (вероятно, более раннего) произведения св. Максима:
Что означает сказанное апостолом: «полнота Заполняющего все во всех» (Еф 1:23)? — По сущности Бог апофатически исключен из [числа] существующих [вещей], ибо никак не называется, не мыслится, не причаствуется кем — (или чем-)либо; но по промыслительному выхож- дению причаствуемый многими, ими же и заполняется. Ведь каждое из пришедших в бытие соответственно своему логосу, существующему в Боге, [творений] называется членом Бога, то есть имеющим в Боге место. Вне всякого сомнения, даже если получит [оно] мудро и осознанно соответственно этому [логосу] движение, окажется в Боге, заполняя свое место и производя благополепие как благопотребный член в Теле Христовом. А тот, кто упустив собственный логос, несется в противоречии с [этим] логосом к несуществующим [целям], справедливо понесет вечную ответственностью за возникшее, — насколько он был тому [виной], — в Теле Христовом осуждение[1036].
{79} Ср. выше у схол. {53}: «не имеет уже иного ничего, к чему ему ещё — да и не может [больше ни к чему] — быть отнесенным».
{80} йлохатйотскпд; термин употребляется здесь в первом из трех его значений [1037], которые св. Максим различает в более, вероятно, раннем своем произведении:
Три восстановления знает Церковь. Одно — каждого [в отдельности] соответственно логосу добродетели (в этом [смысле каждый] «восстанавливается», исполнив зависящий от него логос добродетели); второе же — целиком природы, в Воскресении, восстановление в неподверженность порче и смерти; а третий [смысл], преимущественно в котором [этот термин] использовал по–своему… Григорий Нисский [например, Об у строении человека 17], вот какой: восстановление подпавших [под власть] греха душевных можений опять такими же, какими они были созданы[1038].
О втором из этих трех значений термина йяохатйотскпд см. ниже, конец схол. {98}; а знание первого из них Церковь впервые выразила уже через «святейшего» [1039] Климента Александрийского:
…нам предстоит достичь бесконечной [конечной] цели, — т. е. Бога, — подчиняясь заповедям и живя согласно с ними… и уподобление, насколько возможно, правильному принципу (логосу) есть [конечная] цель и поставление (йлохатйотаспд) через Сына в совершенное сыно- положение, которое присно являет славу Отца через Первосвященника, удостоившего нас именем «братьев» и «сонаследников» [1040].
Наш перевод здесь опирается на убедительный вывод Меа, что у Климента (как и до него у другого александрийца, Василида) термин йяохатйотатд и другие слова того же корня имеют значение, собственно, не «восстановления» («restauration», в смысле «возвращения в первоначальное состояние» — «retour a un etat primitif»), как в оригенизме, а «поставления» («installation»)[1041]. Именно такой смысл в данном случае имеет йлохатйотшлд и у св. Максима; однако ввиду того, что тот же термин встречается у него и в других значениях мы перевели его, ради узнаваемости, привычно — как «восстановление».
{81} Можно понять здесь предлог ёяС с дативом и проще: «[когда] его движение к цели, — ясно, что Божественной, — получило…».
{82} охолбд; ср. ниже схол. {142}.
{83} Ср. Ис 1:13.
{84} Ср. Гал 6:14.
{85} Традиционная атрибуция этого произведения св. Василию Великому ставится исследователями под сомнение[1042].
{85а} То есть: «…у Него, [Который есть] сама Истина…». Можно понять и иначе: «…у Него, [соответственно] самой истине…».
{86} На самом деле (т. е. с точки зрения Бога) всё существующее приведено Им в бытие именно «сразу». Из того, что когда‑либо было или будет, нет ничего, чего для Него бы ещё или уже не было. В параллельном месте св. Максим говорит об этом прямо:
Бог не только знает существующие [творения] прежде веков как существующие в Нем, самой Истине; [и знал бы их] даже если бы сами они все, и существующее, н будущие не сразу, как узнаны [Им], получили бытие самими по себе, но каждое в годный [для этого] момент, — так как невозможно существовать в одном и том же [смысле] Беспредельному и ограниченным [пределами]), но [Он знает] и конец каждого.<…>Ведь свежеслучившегося в Нем ничего [нет], но будущее присутствует как настоящее, а времена и века не Богу показывают, а нам, то, что в Боге есть. Ведь не считаем мы, что когда видим Бога что‑то творящим, тогда и началось знание [Его] об этом[1043].
Ср. цитату из Аммония ниже в схол. {111**}.
{87} То есть — самостоятельное. По другому чтению, приведенному в ЕА. Р. 24: «…и сами по себе [, т. е. самостоятельно,] получали бы…».
{87а} Или: «в действительности».
{88} Разумеется, уже не с точки зрения Бога[1044], а с точки зрения мира.
{89} Дословно: «невозможно быть в [числе] тех [вещей], что существуют вместе».
{89а} Или: «способного доказать, что существуют».
{896} Или: «способного… свести».
{90} В. В. Петров находит здесь выражение идеи «(тотальной) погруженности вещи в ее логос»:
Сказанное следует понимать не только в том смысле, что логос охватывает вещь, будучи ее логическим определением. В метафизическом плане логос — это начало и причина, «сообразно которой», «ради которой» и «посредством которой» некое сущее возникает. Логос призывает к себе сущее как его целевая причина, без достижения которой сущее не может быть совершенным[1045].
{91} Этим абзацем св. Максим, как нам представляется, подводит к следующему выводу: «собственные логосы» тварных вещей «существуют» как «объемлющие» их не в том же смысле, в каком они им яред«существуют» в Логосе.
{91*} Термин «апофатическое богословие» (ед. ч.) ранее, чем у св. Максима, нам обнаружить не удалось. В текстах, представленных в TLG, он встречается впервые у исихастов XIV в. В названии 3–й главы трактата Ареопагита О мистическом богословии термин стоит во мн. ч., и соответственно, имеет несколько иной смысл; к тому же, названия глав (как, впрочем, и трактатов) в корпусе текстов Ареопагита, вероятно, иного и более позднего происхождения, чем сам корпус, а возможно — и чем творения св. Максима.
{91а} В подлиннике двойной смысл: 1) «в качестве иного» (как снег может быть осознан в качестве белого), и 2) «кем‑либо иным», нежели Он Сам.
{916} Здесь, как и выше[1046], не риторическое преувеличение, а технический термин, отсылающий к понятийному аппарату неоплатонизма. Существующее постижимо мыслью[1047], но дающее ему бытие Благо уже для Платона «по ту сторону сущности» [1048], а значит, в понимании неоплатоников, — и постижимости[1049]. Такое понимание подтверждается тем, что для Платона интенциональный коррелят Блага — не бесстрастно–познающая мысль, а эрос[1050]. В этом запредельном мысли и существованию (но тем более вожделенном) Благе неоплатоники опознали Единое первой гипотезы Платонова диалога Парменид. По условию этой гипотезы «Единое» должно быть единственным предикатом того, чему оно предицируется, что парадоксальным образом исключает предикацию Ему даже существования; поэтому из первой гипотезы следует, что Единого «не существует»; или, как скажут неоплатоники, Оно сверл: — существует[1051].
{91 в} Этот уровень рассмотрения соответствует второй гипотезе Парменида[1052], по которой Единое «существует»; из чего выводится, что Оно «есть многое».
{91г} Приложение здесь к Логосу нехарактерных для Ипостаси Сына имен «Блага» и «Единого» легко объясняется предположенным нами выше влиянием Парменида.
{91 д} Здесь уже совершенно очевидно, что, как и для Иоанна Скифопольского[1053], для св. Максима логосы не ипостасны, но суть лишь разные тропосы (модусы) «выхождения» Логоса вовне «троичной Единицы»[1054], в творение.
{92} В паре «выхождение» — «обращение» безошибочно узнаётся контур усвоенной св. Максимом через Ареопагита онтодинамической схемы неоплатонизма[1055].
{92а} Образ радиусов, почерпнутый скорее всего у Ареопагата[1056], показывает, с одной стороны, единство логосов как предвечных «мыслей Бога»[1057] в Логосе (центр излучения); с другой — их множественность как проявлений Его творческой активности во времени[1058]. Ср. тот же образ в более позднем произведении св. Максима:
Подобно тому, как прямые линии, расходящиеся из центра, рассматриваются совершенно нераздельными в нем, так и удостоившийся быть в Боге постигает простым и нераздельным ведением [1059] все пред- существующие в Нем логосы тварных вещей[1060].
Далее св. Максим поясняет это образами из Писания: единый Логос вселяется верой в сердца подобно горчичному зерну и, прорастая в тех, кто возделывает Его добродетелями, оказывается подобным разросшемуся дереву, так что все логосы творений подобно птицам, слетевшимся на его ветки, обретают покой, т. е. могут созерцаться, как «гнездящиеся» в едином Логосе[1061].
{926} Различение определяющего сущность логоса и проявляющего ее «тропоса» сравнимо по своей ключевой роли в мысли св. Максима с различением сущности и ипостаси в мысли великих Каппадо- кийцев, или сущности и действия в мысли св. Григория Паламы [1062]. Но св. Максим применяет его несравнимо шире: не только в богословии, но и в онтология, этике[1063] и даже, как в данном случае, герменевтике.
{926*} Эта мысль, восходящая (как показал Шервуд[1064]) к Ориге- ну, — отправная для начинающегося здесь «раскрытия другим способом» смысла учения св. Максима о логосах творений как «частицах» Бога, полемически заостренного против оригенистов. Раскрывая то же учение выше (первым «способом»), св. Максим опирался на Аре- опагита (ср. схол. {61а}).
{926**} Происхождение этого образа раскрывается в параллельном месте:
Из Исайи: «насадил виноградник и обнес его оградой», и прочее (ср. Ис 5:2). «Насаждение виноградника» обозначает созидание; «ограда» — закон природный; а частокол, подпирающий [лозы] — писаный; ими Создатель укрепил природу. Итак, кто, соответственно (осознанному) предпочтению, благородно взрастит посеянное [в нем] соответственно природе благо, тот произведет садовнику плод; а кто несется в противоречии с разумом (логосом) к несуществующему, производит тернии, то есть страсти, и бесами, действующими от них, затаптывается [1065]°.
{92в} Почти дословное повторение оригенистского тезиса, анафе- матствованного отцами V Вселенского собора[1066]:
Если кто говорит, что поведение умов будет тем же, что было прежде, когда они еще не опустились, т. е. не пали; так что начало — то же, что завершение, и завершение — мерило начала, да будет анафема[1067].
Выделенный в цитате тезис, «экспроприированный» св. Максимом, радикально им переосмыслен[1068], поскольку под «началом» и «завершением» он имеет в виду не исходное и конечное состояние существующего, как оригенисты, но источник и цель существования, т. е. Бога[1069].
{92г} Или: «апологет»; в любом случае точная функция тропа нам не вполне ясна.
{92д} Ср. место из более позднего произведения, приведенное ниже в схол. {152а}.
{93} брбцод; возможны варианты: «беговая дистанция», «бег», «марш–бросок» и т. д. (при соответствующих изменениях в других частях фразы).
{93а} Y; возможный перевод: «оказывается» (ср. выше схол. {За}).
{94} ^o|io((oaig; ср. Быт 1:26 (бцхнокпд, традиционно переводится как «подобие»; мы сочли нужным передать это расхождение, а заодно и отглагольность греческого существительного). В. М. Лурье считает, что техническое различение смыслов «образа» и «подобия» в святоотеческой экзегезе этого места возникло в связи с необходимостью противостояния оригенизму:
[Д]о обострения оригенистских споров в V‑VI вв.<…>отождествление «образа» и «подобия» было типичным. В основном, если не исключительно, внимание привлекала та сторона учения об образе Бо- жием, которая позволяла излагать церковное учение об очищении от греха и восстановлении первозданной чистоты человеческой природы, как мы находим это у св. Григория [Нисского и св. Василия Великого].<…>Однако оригенисты [ограничивали] этим весь смысл спасения, дарованного во Христе.<…>Спасение [для них] есть восстановление безгрешного состояния [в воссозданном единстве Энады «умов»] и ничего больше[1070].<…>Позднее полемика с оригенизмом позволила подчеркнуть важность православного догмата о превосходстве «конца» над «началом» [1071]: во Христе мы обретаем не только восстановление естества, но и полноту обожения… грех становится невозможен вовеки.<…>Параллельно в аскетическом и антропологическом учении святые Отцы начинают для выражения той же мысли о превосходстве «конца» над «началом» использовать различение понятий «образа» и «подобия» Божия в человеке: «образ» — то, что было дано Адаму и восстанавливается Крещением; «подобие» — это то совершенство обожения во Христе, которое составляет цель подвижничества (см., например, у св. Диадоха Фотикийского (V в.), на которого в особенности ориентировался св. Максим: Подвижническое Слово (сотница), 89).<…>Для более позднего времени именно такое понимание терминов становится обычным[1072].
Это рассуждение содержит зерно истины, хотя посылка, из которой оно исходит, ложна. Как указывает А. И. Сидоров[1073]:
[В разграничении «образа» и «подобия» св. Максим] опирается на… устойчивую патристическую традицию, восходящую к св. Иринею Лионскому, Клименту Александрийскому[1074], Оригену, св. Григорию Нисскому и др. Например, Ориген говорит: «достоинство образа человек получил в первом творении, совершенство же подобия получается в конце, т. е. человек сам должен приобрести его себе своими собственными прилежными трудами в подражание Богу, так как возможность совершенства дана ему в начале чрез достоинство образа, совершенное же подобие он должен получить в конце сам, чрез исполнение дел» [1075]. Примерно в том же духе высказывается и св. Василий Великий: «по образу» мы обладаем благодаря творению, а «по подобию» стяжаем собственным произволением… [П]реп. Максим… развивает мысли, высказанные его предшественниками, особенно св. Василием.
Возникает вопрос: как соотносится указанная Сидоровым мысль св. Василия с цитатой из него, которую приводит в подтверждение своего тезиса Лурье: «…сотворим человека по образу Нашему. А где образ один, там может ли быть неподобие?»[1076]? Обратившись к цити- руемуму Лурье месту[1077], легко заметить, что св. Василий имеет в виду «неподобие» не между Богом и человеком (как должно было бы быть по логике рассуждения Лурье), а между Сыном и Отцом. То есть св. Василий спорит с аномеями: если «Наш» говорится в Писании от имени Отца и Сына, то у них один, общий «образ» (человек), поэтому Сын не неподобен Отцу. Конкретное содержание «образа», а тем более, «подобия» св. Василий здесь не раскрывает, хотя и обещает сделать это в следующей Беседе. На нее‑то и ссылется Сидоров. Приведем в нашем переводе то месту в ней, на которое он опирается:
Сотворим человека по образу Нашему и по подобию. Первое мы имеем от создания, а второго достигаем по (осознанному) предпочтению. В первом нашем устроении мы существуем как пришедшие в бытие «по образу» Бога; вследствие [нашего] (осознанного) предпочтения достигается нами бытие «по подобию» Бога. Ведь то, что [у нас] по (осознанному) предпочтению, нам присуще в возможности (6uvd|XЈi), но мы сами это к себе прибавляем (действием) в действительности (Јvep- уе(<?). Если бы Господь не сказал заранее, творя нас: «сотворим» и «по подобию»; т. е. — не пожаловал бы нам можение (биусхщд) прийти в бытие «по подобию», не в нашей власти было бы получить подобие Богу. Вот Он и сотворил нас, конечно, в возможности способными уподобиться Богу. Но, дав [нам] можение уподобляться Богу, Он [тем самым] предоставил нам быть делателями [своего] подобия Богу, чтобы награда была за наше делание, [т. е.] чтобы мы не были, точно образы, произведенные живописцем, лежащие без цели, [т. е.] чтобы похвалу за наше подобие не получил иной. Ведь когда увидишь образ, в котором отобразился прототип точно, не изображение хвалишь, но дивишься живописцу[1078].
Напомним, что и в цитате из Оригена, приведенной Сидоровым, с «подобием» отождествляется совершенство, «возможность» (possi- bilitas) которого уже дана в «образе» [1079]. Итак, святые отцы с самого начала последовательно и строго различают «образ» и «подобие», отождествляя первый с возможностью второго (но отнюдь не с ним самим, как утверждает Лурье). Сидоров, с другой стороны, упускает из виду существенную разницу в понимании этого различия св. Максимом и его предшественниками (вплоть до Каппадокийцев). Для них оно — различие между потенциальностью и актуальностью в рамках одной (человеческой) природы; поэтому каждый, в ком (крещением) восстановлен «образ», может (и должен) сам претворить его в «подобие». Для св. Максима это невозможно, поскольку он понимает «подобие» не как реализацию потенциала, присущего человеку по природе, но как становление его по благодати тем, чем по природе является лишь Бог (например, благим и мудрым)[1080], одним словом — как обожение[1081]. Заключение св. Максима о том, что обожение не награда, но дар, говорит, следовательно, и о диаметрально ином, чем у Оригена и св. Василия Великого, понимании им «подобия»:
…«эти три», как говорят, «взаимосвязаны: могущее, можение и возможное» 6uvdpЈvov, 6uva|iig, Suvat6v). И говорят, что «сущность — [это нечто] могущее; а то, соответственно чему движется наша [способность] мочь, — можение; и то, что у нас по природе получается, — возможное». Если же получается у нас по природе, то оно у нас соответственно природному можению. Но обожение — не из тех [вещей], что по природе получаются соответственно можению, так как оно не из того, что зависит от нас; ведь у того, что превышает природу, никакого основания (логоса) в природе нет. Значит, обожение — это деятельность, не являющаяся признаком нашего можения (можения к ней у нас по природе нет), но только Божественного можения, так как оно — не воздаяние святым за праведные дела, но доказательство щедрости Сотворившего…[1082].
{95} Вне контекста следовало бы перевести: «Ведь он оказывается (у(уетси)[1083] в Боге…». Наш перевод передает связь с цитатой из Деяний и продолжением фразы.
{96} В каком смысле может быть «испорчен» предвечный логос[1084]? На первый взгляд, во всяком случае, не в буквальном, раз логос принадлежит сфере вечно существующего, но не возникающего и гибнущего[1085]. Однако не будем спешить с выводами. Мы видели, что по Иоанну Скифопольскому логосы творений — суть мысли Бога[1086]; ниже св. Максим уточняет[1087], что каждая такая «мысль» — это, с одной стороны, воля Бога о том, чтобы некое единичное творение было, и при том — в движении, согласном с ней[1088]; а с другой — Его знание том, что оно действительно так двигалось, «становясь Богом» в силу «уподобления» Ему[1089]. Вероятно, св. Максим здесь исходит из традиционного представления о подобии познаваемого познающему как необходимом условии возможности познания. Уже св. Климент Александрийский опирается на это положение для обоснования возможности Богопознания: «нам нужно посредством Божественной любви становиться своими [Богу], что подобным могли мы созерцать подобное» [1090]. Таким образом, познавать Бога тварь может, только становясь Богом; и только сподобившуюся обожения тварь может действительно знать Бог[1091]. Упуская предоставленную ей возможность обожения, тварь, следовательно, «портит» логос знания, которое имел бы о ней Бог, подчинись она вольно Его воле[1092] — «портит», не меняя (так как в Боге никакого изменения нет), но обуславливая отсутствие его («не вем вас»), так как о всех, кто спасется[1093] предведение в Боге есть.
{97} В свете сказанного [1094] представляется, что речь здесь об аспектах (физическом, этическом, сотириологическом) одного и того же логоса, поскольку он и источник, и цель, и знание бытия индивида в Боге; а не о том, что у каждого тварного индивида в Боге три разных гипостазированных[1095] логоса (как считает, например, Тунберг, оговаривая, правда, что эти логосы между собою «тесно связаны»[1096]).
{98} Различие между «здесь» и «там», или — «этим» веком и «будущим», для св. Максима не пространственное и не временное, а энергетическое. Как замечает, комментируя Thai 22, Шервуд:
Фалассий задает вопрос, исходя из текста апостола Павла, где тот говорит, что нас достигли последние века (1 Кор 10:11) и предположения, лежащего в основе Еф 1:18 о том, что сокровища Божии откроются в грядущем веке. Что следует из этой кажущейся антиномии? Один из ответов Максима состоит в том, чтобы поставить это раздвоение времен в параллель к, соответственно, действию и претерпеванию, при том, что нынешнему веку, в котором мы живем, он приписывает всякую активность, а грядущему — пассивность[1097].
Таким образом, все, что в наших природных силах, и в частности, собирание и удерживание их всех в самотождественном, нерассеянном единстве, о чем св. Максим пишет далее, достижимо «уже здесь». Ср. в другом месте: «[Святые, приведенные каждый] в единство [с самим собой] (fcvcoG^vreg) насколько это доступно присущему им природному можению» [1098]. В числе «семи главных таинств», дарованных Христом, св. Максим называет «восстановление[1099] природы, бесстрастно склоняющейся к самой себе» [1100], т. е. восстановление утраченной ею способности к самотождественности, конституируемой таким «склонением».
{99} О бесстрастной (само)тождественности ср. у св. Климента Александрийского:
[Христос, говоря о «чистых сердцем»,] имеет в виду, что те, кто приходит к [полному] познанию Бога, должны быть чисты в отношении телесных желаний и святы помыслами, чтобы ведущая [сила их души] не имела перед собой ничего чужеродного, препятствующего ее собственной силе. Итак, когда бы ни посвятил время созерцанию, в чистоте общаясь с Божественным, тот, кто гностически причастен этому святому качеству, он становится ближе по навыку к бесстрастной тождественности, — к тому то есть, чтобы уже не иметь знание и не обладать ведением, но быть знанием и ведением [1101].
{100} То есть уже теперь, еще будучи в смертном теле, получая соответствующее «будущему веку» обожение. См. выше схол. {54}, из которой следует, что семантически неверным было бы здесь грамматически возможное прочтение: «а в будущем веке, соответственно обожению, которое будет дано [тогда]…». Ср. у Ареопагита: «Ныне же мы, сколько нам доступно… останавливая наши умственные действия, припадаем, в [меру] дозволенного, к сверсущному лучу…» [1102].
{101} Из продолжения фразы следует, что здесь под «прекрасным» имеются в виду бытие, благобытие и приснобытие. Ср. выше схол. {11а}.
{102} То есть «объемлясь» ими (см. выше схол. {90} и текст).
{102а} Под «вочеловечиванием» Бога, как явствует из другого произведения того же периода, св. Максим понимает Его «кеносис», принятие Им «зрака раба»:
Оберегом и хранением с Божьей помощью [сыновства, дарованного в крещении,] является (осознанное) предпочтение возрождаемых, прирожденным расположением лелеющее дарованную благодать, и исполнением заповедей заботливо украшающее данную даром красоту, и настолько опорожнением от страстей усвояющее Божество, насколько Слово Бога Себя по [собственной] воле от собственной беспримесной славы домостроительно опорожнив (xcvtioag)[1103], поистине стало человеком[1104].
Комментируемое место добавляет, что «кеносис» Бога совершается в ипостаси не только Сына, но и каждого обоженного, причем тем же самым «можением», что его обожение. Можением, разумеется, Божественным; ведь, как св. Максим скажет позднее, «обожение — это деятельность не являющаяся признаком нашего можения (можения к ней у нас по природе нет)»[1105].
{103} (Згтотроф^, логический термин; ср.: Аристотель. Analpr, passim.
{104} Неотъемлемое положение сотириологии св. Максима: Бог вочеловечивается в каждом обоженном, на всем протяжении истории[1106].
{105} То есть «и во всех» ипостасях человечества, а не только в Ипостаси Сына[1107].
{105а} Ср. развитие темы «тайна/таинство» ниже у схол. {152} и позже в Thai 60.7–12 (ed. Laga/Steel):
Апостол… говоря: тайна, сокровенная от век и от родов, нынежеявися (Кол 1:26), явно подразумевает, что соответствующее Христу таинство — это то же, что Христос. Этим [таинством] очевидно является неизреченное и непостижимое [умом] единение по ипостаси Божества и человечества…
{1056} Упустить «собственное начало», под которым здесь понимается «логос добродетели», может лишь тот, кто был ему причастен и, таким образом, стал «частицей Бога».
{105в} Выше (у схолл. {92а} — {926}) св. Максим толковал выражение «будучи частицей Бога» физически; теперь он дает ему этическую трактовку, являющуюся обещанным «другим тропосом» раскрытия его «логоса». Следующий известный нам толкователь того же выражения св. Григория, Никита Ираклийский (XI в.), заимствует у св. Максима, не ссылаясь не него, обе эти трактовки. Наряду с ними Никита ничтоже сумняшеся приводит третью, по которой мы являемся «частицей Бога» за счет начальствующей части нашей души, произошедшей, согласно Быт 2:7, непосредственно от Бога, как Его «истечение», и именно в этом смысле (а не по причине отпадения от Него) — «стекшей свыше» (см.: 0еоХоу(а. 21, 1950. Р. 363).
{106} Понсойе и Уилькен относят это местоимение к подлежащему данного предложения. Мы исходим в своей интерпретации из того, что св. Максим, сколько нам известно, всюду говорит о «логосах» как о бытийно укорененных в Боге[1108]. Ср. понимание Максимовой «этической» трактовки Никитой Ираклийским: «…или [еще] — называемся «частицей Бога» потому, что сущность добродетели в каждом — Божий Логос. Ведь каждый человек, соответственно твердому навыку причаствующий добродетели, причаствует, несомненно, Богу, — сущности добродетелей» (веоХоуСа 21 [1950], 363).
{107} То есть поскольку не испортил свой логос; см. выше схол. {96} и текст.
{107а} То есть в противоречии с подлинным собой; с тем, что делает его «частицей Бога». Если же таковым считать управляющую составом человека его часть (как в третьей трактовке Никиты Ирак- лийского — см. выше, в схол. {105в}), возможность такого противоречия необъяснима.
{108} Ср. выше схол. {78а}, конец цитаты; ниже схол. {110} и текст.
{108а} йотатод — характеристика материи; см. например Трудности 8, PG91 1104 А.
{109} Такой властью (ё^ошСа) является присущее человеку по природе самовластье (тб airre^otjoiov) [1109] — Богоравная (lo60eov)[1110] суверенность его волевых решений[1111].
{110} Под «несуществованием», вероятно, имеется в виду принадлежность сфере «становления» [1112], выражающаяся в «безостановочном кружении», в котором душа, лишась самотождественности[1113], уподобляется материи[1114].
{110а} Ср. ниже схол. {160а} и текст. Как замечает Шервуд, «Максим [здесь]… едва ли не отождествляет сущностный и промыслитель- ный логос каждого человека»[1115]. Однако промысл Бога, как свидетельствует св. Максим в Диспуте в Визии, о каждом свой:
И говорит ему Феодосий епископ: «Как живешь, господин авва Максим?» Ответил святой: «Как предопределил Бог прежде всех веков Свое промыслительное обо мне решение, так и живу». Феодосий говорит: «Но разве прежде всякого века о каждом из нас предопределил Бог?» Максим сказал: «Если предуведал, то без сомнения и предопределил» (Рим. 8:29)[1116].
Поэтому если Шервуд прав (в чем нет оснований сомневаться), то свой у каждого человека и «сущностный логос» (разумеется, не в том смысле, что у каждого своя человеческая сущность: «сущностным» Шервуд здесь, не вполне удачно, называет логос бытия индивида, а не сущности, общей для всех людей; ср. выше схол. {74}).
{1106} Вернувшись теперь, после «другого» изложения учения о логосах[1117], к Ареопагиту, св. Максим далее связывает посредством этой его мысли изложенную выше Ареопагитову же версию учения о логосах со своим учением о свободе в Боге, раскрытым св. Максимом ещё выше[1118] и заостренным, как и его изложение Ареопагитова учения о логосах, против оригенизма.
{111} Переведенный здесь нами, как и Эриугеной, вариант содержит четыре слова, отсутствующие в PG и приведеннные Шервудом (ЯД, р. 24) по другим спискам.
{111*} хат&; возможный перевод: «через».
{111**} Имеется в виду, вероятно, рассуждение, доказывающее, что божественное знание о всяком существующем, имеющем временную определенность, само носит вневременной характер, т. е. не привязано к каким‑либо моментам времени, относительно каждого из которых такое существующее является либо прошлым, либо настоящим, либо будущим. Рассуждение в этом роде есть у александрийского неоплатоника Аммония (ок. 435/445—517/526). Он исходит из неприемлемости допущения, что боги знают будущее не с полной определенностью, а только предположительно (как мы), т. к. это бы делало их промыслительное попечение о мире ущербным. Но, с другой стороны, если бы они знали будущее как будущее, то всё, происходящее в мире, было бы предопределено, так что бесполезно было бы и к богам обращаться с молитвою о помощи; что противоречит опыту. Решение апории состоит в том, то боги знают будущее не «заранее», — как только будущее (и соответственно, ещё могущее и не произойти), — а способом, соответствующим их (богов) сверх–временной природе:
Ведь не решимся мы сказать, что ведение (yvcooig) богов бежит параллельно течению вещей, ни того, что в [присутствии] их есть что‑либо прошедшее или будущее, ни [того, что] про них говорится «было» или «будет» [в смысле,] означающем какую‑либо перемену, но — [что говорится] только: «есть»… и то [в смысле, который] со [смыслами слов] «было» и «будет» наряду не числится и не со–различается, но мыслится до всякого временного выражения…[1119].
Ср. цитату из св. Максима выше в схол. {86}.
{111а} Этот вариант соответствует обожению, при котором, как сказано выше, (см. текст у схолл. {48} — {54}), «самовластие» человека «намеренно уступает» воле о нем Бога; последняя, как теперь выясняется, есть логос «знания», или (по слову св. Григория) «мудрости», Бога об этом человеке, предсуществующей ему в вечности и лишь отчасти реализованной в его творении. Ее полная реализация (т. е. его обожение) требует его соучастия, состоящего в свободном усилии самоотречения.
{112} Буквально: «подготовило к тому, чтобы…»; «довело до такого состояния, что…».
{112а} Как замечает Шервуд:
В русле отрывка из Дионисия было бы легко говорить только о божественной воле спасти всех, как если бы все должны были в конце концов быть восстановлены для блаженства. Тот факт, что Максим этого не делает… значим для его основополагающей мысли, которая не допускает апокатастасиса Григория Нисского[1120].
{113} См. выше схолл. {52}, {60} и текст.
{114} Речь об особенности проявления в обоживаемых жизни будущего века[1121]. Отличительным «свойством» (16((оца) каждой природы, согласно известному св. Максиму определению, является природное действие[1122]. «Особенностью» (16i6tt|S) обожения, напротив, является прекращение в обоживаемых действия человеческой природы[1123]; о чем и говорит, как мы полагаем, продолжение фразы.
{115} Xrj^ig Р* У Ареопагита:
А тогда, когда станем непортящимися и бессмертными, т. е. достигнем христовидного и блаженнейшего прекращения (XfjЈig) [порчи и смерти], «всегда, — согласно Речению, — с Господом будем»[1124], исполняясь Его зримого Богоявления…[1125]
Оба контекста позволяют понять Xrj^ig и как другое, омонимичное переведенному нами, слово — со значением: «доля», «удел». Однако коррелятивный контекст, в котором Xrj^ig встречается ниже, у схол. {125а}, говорит уже однозначно в пользу нашего выбора.
{115а} Выпад против оригенистов: ср. выше схол. {10а} и текст.
{116} Из продолжения фразы следует, что имеются в виду человеческие ум, разум («слово–логос») и дух, как «отражения» ипостасей Божества.
{117} Способности указаны нами выше в схол. {116}.
{118} Речь о Сыне, как Образе Отца (Кол. 1:15) и Прообразе человека. Ср. выше схол. {52} и текст.
{118а} Следуем чтению других списков (ЕА. Р. 24): Gecopta; в PG: Gecopfag.
{119} Как не–порча логоса опосредствована «вниманием»[1126], так и порча — «невниманием». Тема «внимания» как аскетического фактора вошла в Предание в связи с толкованием заповеди «внемли себе» (Втор 15:9)[1127].
{120} Уже Плотин, развивая интуицию Платона (Тимей 36d‑e), приходит к выводу, что не душа находится в теле, а, скорее, тело в душе (как и воздух — в свете, а не свет в воздухе) (Епп 4.3.22).
{120а} Ср. выше схол. {45*} и текст.
{1206} Ср. выше цитату из Толкования на молитву Господню в схол. {И**} и текст у схол. {15а}.
{121} Это определение св. Максим мог встретить у Немесия, который приписывает его Аристотелю:
Аристотель определяет [удовольствие] как беспрепятственное действие навыка, согласного с природой. Ведь препятствия действию согласному с природой [означают] огорчение. Но [по Аристотелю] и счастье есть беспрепятственное действие навыка, согласного с природой. Выходит, согласно этому определению, что счастье — это удовольствие [что Аристотель отрицает]; то есть это определение опровергается. И вот, поправляясь, Аристотель определил удовольствие как завершение (тёХод) согласного с природой беспрепятственного действия животного, так что удовольствие сплетено и сосуществует со счастьем, но счастье не есть удовольствие[1128].
Такого определения у Аристотеля, однако, нет; ближайшее, что он говорит в подобном роде — это, что удовольствие делает действие совершенным (теХаоТ)[1129]. Возможно, это и имел в виду, передавая его мысль, Немесий — «завершение» как доведение до совершенства. Но употребленный Аристотелем глагол имеет и другое значение: «заканчивать». В сходном смысле понимает св. Максим и употребленное Немесием существительное тёХод: «завершение» как окончание. Переосмысленное таким образом определение удовольствия прекрасно виисывается в понимание св. Максимом обожения как прекращения действия (тварной) природы.
{122} Ср. текст у схол. {45}. Следуем иному, чем в PG, чтению (ЕА. Р. 24).
{122а} хброд (другое значение: «пресыщение»); термин восходит к Оригену[1130]; об использовании этого термина оригенистами, и о выдвигаемых далее св. Максимом доводов против этого использования см. главу V, разделы A–В монографии Шервуда и ее перевод в наст, изд., с. 458–478.
{123} Вероятно, имеется в виду страх расстаться с удовольствием. По другому чтению (ЕА. Р. 24): «…ни страха, [бывающего] из‑за насыщения».
{124} То есть принадлежащую будущему веку; ср. выше схолл. {98}, {100}, {114}.
{125} По свидетельству современников, св. Максим был мал ростом[1131].
{125а} Ср. выше текст у схолл. {7} — {8}. Следуем чтению других списков (ЕА. Р. 24): in' айтф; в PG: Ы аЪтб.
{126} Или: «…оказались в Боге»[1132]. Уточнение «существуя» указывает на то, что речь идет об обожении, а не том бытии в Боге, которое каждый человек имеет ещё прежде своего бытия в мире — за счет логоса, по которому этот человек сотворен[1133].
{127} Эксплицирован ключевой момент оригенистского мифа, имевшийся в виду св. Максимом, вероятно, с самого начала изложения им позиции его оппонентов (ср. выше схол. {116} и текст после схол. {9}), но до сих пор прямо не названный.
{128} Ср. выше схол. {926}.
{129} Или: «тошноту»; в этом контексте хброд значит именно «пресыщение», а не просто «насыщение», как выше (ср. схол. {122а} и текст).
{129а} Такое представление о Боге восходит через Каппадокийцев к св. Клименту Александрийскому[1134]. У Оригена есть разве что намек на возможность безгранично растягивающегося стремления к блаженству[1135], а значит, и беспредельности последнего (но не Бога).
{130} Причастие не обязательно евхаристическое, но прежде всего — посредством добродетелей[1136].
{131} По мысли оригенистов, возникновение чувственного и ангельского мира не является следствием распада изначального единства чистых «умов», но совпадает с самим этим распадом.
{131а} Такой же выпад против оригенизма, хотя и не в такой полемической форме, встречается уже в более раннем произведении св. Максима:
Преизобильный Бог привел в бытие [так] возникшие [творения], чтобы они, соразмерно [себе] причащаясь Ему, [Им] насладились, а Он — возвеселился, видя их веселящимися и всегда ненасытно насыщающимися Непресыщающим[1137].
{132} То есть неизменным по направлению.
{133} Ср. выше схол. {926}.
{133а} Јjuvevo|nЈvr|g airrfl; буквально: «возникшего вдобавок к этому [возникновению человеческой природы]». Утверждается, что причина возникновения «бедствия» иная, чем человеческой природы; однако, поскольку приставка Јju- не обязательно подразумевает последовательность во времени, но может означать и всего лишь обусловленность (в данном случае, одного «возникновения» — другим), остается возможность в этом месте трактовать эти два «возникновения» (природы и «бедствия») как одновременные (см. ниже схол. {150} и текст). Шервуд считает, что св. Максим, с точки зрения которого Прародители пали «сразу, как возникли»[1138], склонялся именно к такому пониманию, хотя принимал и точку зрения св. Григория Нисского, вслед за Оригеном считавшего что «бедствие» приключилось позже; отсюда «вариативность», «двусмысленность» формулировок св. Максима по этому вопросу[1139]. Шервуд обходит молчанием то, что вторая («оригенистская») точка зрения встречается и у св. Григория Богослова[1140], хотя это важно, так как именно его мысль истолковывает здесь св. Максим.
{1336} Под «бедствием», судя по приводимым далее словам св. Григория, имеется в виду «жалкое состояние нашего тела», которое он, как и св. Григорий Нисский, считал последствием прародительского преступления:
Когда же, из‑за зависти дьявола и обольщения жены, которому она сама подверглась как слабейшая и которое произвела как искусная в убеждении (о немощь моя! ибо немощь прародителя есть и моя собственная), человек забыл данную ему заповедь и был побежден горьким вкушением: тогда через грех делается он изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога; облекается в кожаные ризы (может быть, в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть), в первый раз познает собственный стыд и укрывается от Бога. Впрочем, и здесь приобретает нечто, именно смерть — в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным[1141].
В терминах св. Максима это означает, что страдания и смерть (= «кожаные ризы»; не тождественные, однако, телесности как таковой[1142]) не входят в определение (логос) человеческой природы.
{134} Опровергнув оригенистское, и предложив свое понимание богословски трудной для православных толкователей св. Григория фразы: «будучи частицей Бога и истекши свыше»[1143], св. Максим переходит к обсуждению вопроса, являющегося ее ближайшим контекстом и представлявшего трудность — хотя и не богословскую, но «экзистенциальную» — уже для самого св. Григория. Это вопрос о смысле телесности человеческого бытия. Его обсуждению св. Максим посвящает оставшуюся часть настоящей главы Трудностей.
{134а} этот союз мы здесь переводим иначе, чем в той же цитате выше (у схол. {2}), так как в начинающемся с него предложении св. Максим видит уже определенно не вопрос, хотя бы и риторический (как можно было понять эту фразу там), а только ответ (на вопрос, содержащийся в предыдущем предложении св. Григория). Соответственно, нет и знака вопроса. Наличие его в другом случае, впрочем, может значить только то, что как вопрос эту фразу там понял переписчик; св. Максим, возможно, и там понимал ее, как здесь (так как знак не авторский[1144]).
{135} Ср. выше схолл. {62} — {63} и текст. Случай врахилогии[1145]: синтагмы «за счет благости» и «со стороны Бога» используются каждая сразу в двух конструкциях.
{136} Или: «нижестоящее».
{137} «Образ» и «подобие» Бога в человеке св. Максим относит исключительно к душе[1146], что придает обсуждаемому вопросу[1147] дополнительную остроту.
{138} «Сделал словесным» — так мы переводим форму Xoyfoai, встречающуюся в корпусе известных нам текстов св. Максима всего два раза: здесь и в предыдущей главе Трудностей, оба раза в качестве инфинитива. Глагол Xoyi^co в словарях не встречается; возможно, он изобретен св. Максимом.
{139} Иными словами, творя каждого человека, Бог нерасторжимо связывает его бессмертную душу со смертным телом [1148]; если душа посредством себя свяжет тело с Богом, то этим она и тело сделает бессмертным (т. е. нерасторжимо связанным» посредством Бога «с данным ей бессмертием»). Употребление в нашем переводе синтагмы «нерасторжимая связь» сразу в двух конструкциях: «нерасторжимой связью… бессмертия… с ним» и «[ее с ним]… нерасторжимой связью» соответствует аналогичной риторической фигуре[1149] в подлиннике.
{140} Или: «было доказано».
{141} Или: «намного» (только такой смысл возможен, если следовать иному, чем в PG, чтению [ЕА. Р. 24]). Наш перевод подразумевает отсыл к диалектике единого и многого[1150].
{142} Терминологическое разграничение понятий конечной цели (тёХод[1151]) и просто цели (охоябд), — как того, куда (или во что) целят(ся), — предложено стоиками. Например, целью–тёХод’ом стрельбы может (хотя и не обязательно должно) быть попадание в ее цель–охоябд (мишень). Цель в первом смысле формально отличается от цели во втором (даже когда совпадает с ней по содержанию) тем, что в ее понятие уже входит ее реализация[1152]. Так цель–тёХод человеческой жизни — не просто счастье (хотя именно такова ее цель- охоябд), но достичь счастья, или быть счастливым[1153].
{143} То есть был «готов для власти» не только над миром, но и над собой[1154].
{144} Следуем иному, чем в PG, чтению (ЕА. Р. 24).
{145} Вероятно имеется в виду тело, в котором преломлялась, рассеиваясь на множестве чувственно–воспринимаемых вещей, присущая душе сила любви.
{146} Бог наказывает нас смертью, чтобы показать, как вместе с телом исчезают воспринимаемые посредством него вещи, доказывая этим, что сила любви была обращена нами на несуществующее[1155].
{147} Ср. выше схол. {113} и текст.
{148} Антитеза, характерная для платонизма; см. выше схол. {За}.
{149} См. текст у схолл. {133}—{135}.
{149а} См. выше схол. {1336}.
{150} Текст PG можно было бы перевести как Шервуд: «при ее [= «нашей жизни», или «человечества»] возникновении»[1156]; но мы следуем приведенному им же чтению трех греческих списков и перевода Эриугены (ЕА. Р. 24), которое говорит о том, что св. Максим, с позволения Шервуда, в этой (по крайней мере) главе Трудностей следует в своей трактовке момента возникновения «бедствия» двум свв. Григориям[1157]. Это не противоречит тому, что Прародители, по св. Максиму, пали «сразу, как возникли» [1158]; но означает лишь, что их облечение в «кожаные ризы» произошло, как и сказано в Писании (Быт 3:21), после их падения. Развивая мысль св. Максима, можно сказать, что только с падения человека и начинается его бытие собственно во времени, как последовательности уходящих в «прошлое» моментов. Между его возникновением и падением всё происходит «сразу», т. е. в настоящем.
{151} 6i’ б — в этом контексте не есть общий термин для разных типов причинности, а обозначение одного из них; возможно, имеется в виду действующая причина «бедствия», наряду с которой обозначены материальная, формальная и целевая [1159].
{152} Начинается истолкование слова ^uxxTfipiov («тайна») из «трудной» фразы св. Григория, в ходе которого св. Максим раскрывает основное значение этого слова: «таинство» (мистерия). См. предвосхищение этой темы выше, у схол. {105а}.
{152а} Позже, в Thai 60.32–37 (ed. Laga/Steel), св. Максим назовет это «великое и сокровенное Таинство» причиной всего вообще творения (не только человечества):
Оно — блаженное, за счет которого (6i* б)[1160] все состоялось, завершение. Оно — прежде начала существующих [вещей] имеющаяся в виду Божественная цель, о которой, определяя ее, говорим, что она — прежде [них] имеющееся в виду [их] завершение, ради которого всё, само же оно — не ради чего‑либо.
Ср. выше схол. {27} и текст.
{153} Иметься в виду может и предвечное Слово Божие, и Св. Писание.
{153а} В подлиннике сразу два смысла: «рукою Божией… творится» и «рукою Божией… награжденный [Его] образом»; эта врахило- гия[1161] теряется в переводе, так как второй смысл требует запятой после слова «человек», а первый — ее отсутствия.
{154} Ср. 2 Кор 4:2. В соответствии со структурой фразы в подлиннике, синтагма «для обнаружения истины» входит сразу в две конструкции: «нуждается… для обнаружения истины» и «жизнь… для обнаружения истины» [1162].
{155} «Согласно» (хатй): как в том смысле, что христиане в нее верят, так и в том, что само их существование дает основание в нее верить.
{156} Следуем иному, чем в PG, чтению (ЕА. Р. 24).
{157} Ср. выше схол. {71} и текст.
{158} Кол 1:26. В цитате мы сохранили славянский перевод слова jj/uon^piov как «тайна», хотя для св. Максима, использующего контекст этого слова у апостола для прояснения его значения у св. Григория, речь идет, прежде всего, о таинстве[1163].
{158а} Формула из вероопределения Халкидонского собора (в более привычном русском переводе: «неслиянно»), разграничившего православие и монофизитство. Это одно из очень немногих мест, в которых в Трудностях к Иоанну затрагивается христологическая проблематика.
{160} Букв.: «сгустившего до [образования единого] твердого [тела]».
{160а} Ср.: Еф 1:4–5, 11; Рим 8:29–30 и выше текст у схол. {110а}.
{161} Букв.: «тем способом (тропосом), каким [действует] душа» [1164].
{162} То есть «исполнением» Тела Христова, как предвечной целью Бога. Ср. выше текст у схол. {152}.
{163} О «логосе» цели см. выше текст у схолл. {73} — {82}.
{164} nXfjpcooig в славянских цитатах словом «исполнение» переведено JtXfjpcoiia.
{165} Ср. выше схол. {926}.
{165а} Речь идет об обожении; ср. выше схолл. {43} — {45} и текст.
{1656} Это утверждение, что человек, если бы не пал («сразу, как возник» [1165]), смог бы достичь обожения собственными силами, может показаться противоречащим тому, что, как сам св. Максим скажет позднее:
…обожение — не из тех [вещей], что по природе получаются соответственно можению, так как оно не из того, что зависит от нас; ведь у того, что превышает природу, никакого основания (логоса) в природе нет. Значит, обожение — это деятельность, не являющаяся признаком нашего можения (можения к ней у нас по природе нет), но только Божественного можения, так как оно — не воздаяние святым за праведные дела, но доказательство щедрости Сотворившего…[1166]
Однако в этом отрывке, как нам представляется, речь идет лишь об автономной реализации природных способностей, тогда как «использование», до падения ведущее к обожению, состояло бы в их всецелом «уступании» воле Божьей[1167].
{165в} Человек «сразу, как возник» [1168], оказался «на чужбине»; чтобы он не был там «вдали» от Бога, Бог следует туда за ним.
{166} Кульминация истолкования слова |iuarrjpiov[1169]. С учетом других релевантных мест, Шервуд суммирует эту мысль св. Максима так:
Бог, предвидя отступничество Своей твари в момент творения, сотворил человека как сложное существо, состоящее из страдательного тела и разумной души, мужчину и женщину. С непослушанием при грехопадении разумные силы души человека, предназначенные для радова- ния Богом, погрязли в чувственных удовольствиях и привнесли для человечества продолжение рода через плотское рождение. Но цель Бога — обожение человека — осуществилась более удивительным способом [втропосом]. Сын Божий стал совершенным человеком, притом без растления целостности Его Матери, как при зачатии, так и при рождении. Таким образом, природа, неизменная в своей сущности [= по логосу], была обновлена [в по тропосу]. И конечная цель, первая из причин, — «то, ради чего всё, но что само, не ради чего- либо», — рассматривается как тайна, сокровенная от век, ныне же явленная во Христе[1170].
{167} Следуем иному, чем в PG, чтению (ЕА. Р. 25).
{168} Или: «органы»; ср. выше текст у схол. {120}.
{169} Или: «как будто [некоего] человека».
{170} Ср. выше схол. {120} и текст.
{171} То есть о «великом и превосходящем нас».
{171а} Образ выражений св. Максима здесь и в других местах этой главы не оставляет сомнения в том, что он спорит с какими‑то конкретными своими современниками. Этим опровергается утверждение Брандеса (ничем, впрочем, не подкрепленное), что «в VII в. ориге- низм уже не играл никакой роли» (Brandes W. «Juristische» Krisenbe- waltigung… P. 201).
{172} Ср. Ин 6:40–54. Истинность этих слов Христа исключает возможность тех бесконечных «перепадов», которые с необходимостью следует из оригенистской теории предсуществования умов[1171]; эта теория, таким образом, опровергается «от противного».
{173} То есть уже не в «зраке раба».
{174} Ср. выше тексту схолл. {54} — {55}.
{175} То есть «более чистое явление последнего предмета стремления». Речь, конечно, о втором пришествия Христа[1172].
{176} Речь, вероятно, о приведенных чуть выше слова Христа, из которых следует, что смерть была бы невозможна, если бы Его явление во славе уже произошло. Уже трижды доказывавшийся тезис[1173], таким образом, получает («от противного») новое обоснование — фактом существования смерти.
{177} Ср. выше схол. {386} и текст.
{177а} Имеется в виду упомянутое св. Максимом чуть выше (у схолл. {171}—{172}) мнение о предсуществовании душ телам, которое он, следуя традиционному пониманию православными полемистами учения оригенистов об «Энаде», считает неотъемлемой частью этого учения (ср. выше схол. {За*} и ниже схол. {186}). О традиционной православной аргументации против тезиса о предсуществовании душ и о том, почему она могла не устраивать св. Максима (который предлагает ниже его чисто философское опровержение), см. выше: схол. {4}, п. 24 и далее.
{178} лрбд ti; название аристотелевой категории, традиционно переводимое как «отношение» (здесь этим словом переводится Ava- форй).
{178а} Душа и тело человека различаются по сущности, но их сущности не имеют ипостасных экземпляров, а существуют только в ипостасях составляемой ими сложной (душевно–телесной) сущности/ природы. Иными словами это сказано в схол. {1786}.
{1786} Ни у души, ни у тела человека, по св. Максиму, нет ипостаси, отличной от ипостаси этого человека.
{179} То есть сущностью/природой, имеющей ипостасные экземпляры.
{180} То есть образуют ипостасный экземпляр «иного» (душевнотелесного) вида.
{181} ThunbergL. Microcosm and Mediator… P. 104, на наш взгляд, ошибочно полагает, что речь идет о непрерывно возобновляющемся вселении души в ее собственное тело и об оживлении тела его собственной душой, и что св. Максим так выражает свое понимание пе- рихорисиса.
{182} То есть наподобие ангела. О «гипостазированности» см. выше схол. {67}.
{183} Всякое возникновение — это приход в бытие[1174], мыслимое в категориях времени, места и отношения[1175].
{184} Речь не об аристотелевой категории «качества» (jtot6v, буквально «какое‑то»), предицируемой сущности (например, человеческой природе), а о способе (тропосе), квалифицирующем ее бытие (например, до и после изгнания из Рая)[1176].
{185} Следуем иному, чем в PG, чтению (ЕА. Р. 25).
{186} То есть отношение, связывающее душу с телом, не может быть перенесено на другое тело; как и связывающее тело с душой — на другую душу[1177]. Этим завершается доказательство того, что душа и тело всякого человека начинают свое существование вместе. Тем самым, с точки зрения св. Максима, ещё раз опровергается «от противного» [1178] оригенистское учение об Энаде, поскольку, как он считает, оно необходимо предполагает предсуществование душ телам[1179]. Однако, по учению оригенистов, осужденному отцами V Вселенского Собора[1180], Энада состоит вовсе не из душ, а из совершенно бестелесных[1181] — и потому совершенно не отличимых друг от друга — умов[1182], тогда как в мире, образованном ее распадом, даже у ангелов (а тем более — у душ) есть отличающие их друг от друга «тонкие» тела[1183]. Осужденное учение содержит, правда, и пункт, подразумевающий что душа не возникает из бестелесного ума, не пройдя ангельских ступеней[1184]. Однако ступенчатость падения не вытекает с необходимостью из учения о предсуществовании [1185]. Современные св. Максиму оригенисты могли и не противореча этому учению согласиться, что и душа (а не только наивысший ангельский чин) возникает сразу в теле: во–первых—в «тонком» и нетленном, определяющем ее как душу[1186]; во вторых—в плотяном и тленном[1187], в которое она облекается, как некогда Прародители в «кожаные ризы» [1188].
{186а} Или: «И если…».
{1866} Обращение во множественном числе здесь и ниже выражает уважение к адресату, архиепискому Кизикческому Иоанну[1189]. Такая форма вежливости не является в греческом нормативной; тем не менее, как отмечает Шервуд (ЕА. Р. 7), св. Максим в Трудностях к Иоанну при обращении к нему чаще прибегает к ней, и лишь в двух местах — к формам (глаголов и/или местоимений) единственного числа.
{187} В самом начале этой главы (у схолл. {4} — {5}) св. Максим без риторической скромности предупреждает, однако, что это его «слово» — истинно.
Исследования Поликарпа Шервуда
Ранние Ambigua преподобного Максима Исповедника и опровержение им оригенизма[1190]
Глава I. МАКСИМ И ОРИГЕНИЗМ
Максим пишет исходя из знания оригенистической литературы, может быть даже и самого Оригена, но в своем анализе опасности оригенизма он обязан Юстиниану. Так, он говорит об Энаде разумных существ как о той, которая была изначально и будет восстановлена снова, и неоднократно. Должна быть какая‑то причина начала мирового процесса, и таковой выступает пресыщение благом или же предполагаемая необходимость в опыте зла для того, чтобы можно было предпочесть благо. И эти моменты мы находим в полемике Максима с оригенизмом. Но второй документ Юстиниана[1192] не дает усомниться: основание ошибки оригенистов коренится в том, что они настаивают на тождестве начального и конечного состояния вселенной. Для нас было бы естественно предположить, что Максим возьмет это положение за отправную точку своего опровержения. Но это не так. Основное направление опровержения, после краткого отрицания учения об опыте зла, — это онтологическое рассмотрение движения. Когда затем он рассматривает изначальное единство сущих в Логосе, в Котором они будут в конце опять соединены, он, очевидно, пытается удовлетворить принципу подобия начала и конца, т. е. правде, которая содержится в этой идее, но нигде не обращается непосредственно к этому принципу, чтобы его исправить [1193].
Нет, оригинальность и сила опровержения Максима состоит в другом. Разделить между собой начало и конец в учении Оригена было бы относительно проще, и, осмелюсь сказать, менее эффективно, потому этот подход не затрагивает корней проблемы. Ибо оригенисти- ческий миф дает смысл и этому миру, и назначению человека. Он предлагает объяснение миру в его разнообразии — как он пришел в бытие из одного начала, и как он должен в него вернуться. Таким образом, необходимо было не только отвергнуть оригенизм, но и дАmb реальное онтологическое объяснение человеческой природе в отношении к цели и применительно к единству человечества. Короче говоря, взамен ошибки эллинов требовалось предложить мировоззрение. Максим делает это тремя способами, отвечая на три момента оригенистического мифа. Первый из них — это учение о свободной воле, которое затрагивается, но не развивается в Аmb 7[1194]Второй — это учение о движении и покое. Третий — учение о Логосе. Таков порядок, в котором эти аргументы появляются в Аmb 7. Однако если мы расположим их в порядке важности, первый окажется на последнем месте, т. е. получится такой порядок: движение, Логос, свободная воля. Движению последует покой — в этом содержится отрицание Энады; единство логосов всех вещей в Логосе — так сохраняется то, что было хорошего в идее оригенистов об изначальном и конечном единстве; свободная воля не обязана иметь опыт зла, но создана для утвержден- ности во благе, и в этом — единство святых.
Только что я сказал, что основной аргумент Максима в опровержении оригенизма основан на учении о движении. Теперь мы должны увидеть, как он связал учение о движении и Энаду разумных существ. Исследуем, как Максим раскрывает представление об Энаде для опровержения, и как он развивает само опровержение.
Первое описание ошибки тройственно. Имеется данное μονή и ΐδρυσις разумных существ, которому последует движение, когда разумные твари рассеяны в генезисе материального мира, что приготавливает их к видению Бога[1195]. Итак, у нас получается триада пребывание (μονή) — движение (κίνησις) — становление (γένεσις). Здесь же Максим замечает: Бог неподвижен, а тварное, напротив, подвижно и движется к Причине; но движимое не останавливается до тех пор, пока его способность желания–движения[1196] не упокоивается в последнем Желаемом. Такой вывод повторяется у Максима неоднократно.
После краткого обсуждения пресыщения Максим обращается к главному обвинению (АтЪ 7, 1072А). Оригенистический миф предполагает, что движение разумных существ вызвало творение мира. Порядок таков: kinesis‑genesis. Нет, говорит Максим, genesis (творение) предшествует движению, хотя хронологически они могут быть одновременны. Порядок должен быть такой: genesis‑kinesis. Третий член изначальной триады (stasis) присутствует имплицитно в глагольной форме, которую использует Максим: «неупокояется, не приходит в покой»[1197].
А вот в Аmb 15 мы находим очевидное и основательное прояснение этого вопроса. Максим говорит, что Григорий учил о том, что видимые вещи хорошо и надежно утверждены и пребывают недвижно движущимися и носящимися (…άκινήτως… τε και φερομένοις (АтЪ 15, заголовок — 1216А)). Разрешив эту трудность, Максим делает весьма смелое, как он сам говорит, отступление по поводу того, идет ли применительно к миру (космосу) речь о том, что «носится» сущность активная, или о том, что — претерпевающая (АтЪ 15, 1217В10). Тут Максим опять разрабатывает онтологическую последовательность. Бог — это принцип начала и целевая причина движения в покое.
Итак, последовательность должна быть такой: genesis‑kinesis‑stasis. Проиллюстрировав этот момент применительно к душе, Максим применяет выработанное учение к тому, чтобы исключить Энаду (Amb 15,1220С10–1221А4).
Итак, эта триада представляет собой прямую противоположность той, посредством которой Максим описывает оригенизм. С одной стороны, мы имеем μονή–χίνησις–γένεσις, а с другой стороны, γένεσις- κίνησις–στάσις. Как же он пришел к этому? Из сказанного выше видно, что описание оригенизма Максимом само по себе не было достаточным, чтобы вызвАmb появление противоположной триады. Только позднее в другом контексте он стал использовАmb это удачное выражение, скорее, в рамках своей онтологии, нежели в полемике с ориге- низмом.
Пара движение и покой, как мы вскоре увидим, — это общее место эллинистической философии. Но сначала надо проверить, не перенял ли Максим ее от Дионисия. Однако для Дионисия stasis — это божественное утверждение вещей в их собственной сущности (DN4.7, 704С), а совсем не конец движения. Максим знает об этом значении, и я нашел только один случай его употребления (Amb 17, 228В14 ff, однако ср.: Amb 67,401А12). Не нашел я и основания для диады Максима в Первоосновах теологии Прокла. Мы еще обратимся к этому ниже.
Платон в Софисте разрабатывает учение о пяти родах или идеях: бытие, движение, покой, тождество, различие. Плотин воспринял это в качестве полного перечня универсальных родов[1198]. Скорее всего именно у Плотина мы обнаружим нечто интересное, относящееся к учению Максима.
Теперь следует отметить, что Плотин выказал определенное нежелание образовывАmb пару движение–покой без оговорок. Дело в том, что физическое, или вообще земное движение, имеет своей противоположностью остановку (ήρεμία), которая указывает скорее на отсутствие определенного движения; покой (στάσις) скорее относится к высшему миру. И в действительности, покой не обязательно подавляет движение; они могут сосуществовАmb (Епп 6.3.27). Итак, бытие, движение и покой как категории мысли некоторым образом проникают друг в друга. Но даже и здесь мысль, которая есть движение (νόη- σις–κίνησις)[1199], не начинается и не заканчивается в себе [1200], но обретает это в stasis'e (Епп 6.2.8). Надмирный характер stasis'a особенно очевиден в трактате о вечности и времени, в котором stasis в том, что касается сущности, связан с вечностью (Епп 3.7.2). Этот покой, который есть также и конец, хорошо иллюстрируется фигурой вращения в танце (Епп 6.9.8) и в описании восхищения (Епп 6.9.11), хотя это достижение описывается не как постоянное обладание, но как преходящее восприятие: «Но если некто узрит самого себя ставшим 'этим', то он обретает самого себя как подобие 'того', и если от самого себя перейдет он как образ к первообразу, то может достичь конца пути».
В Аmb 15 stasis — Максим для его иллюстрации рассматривает душу — это бесконечность вокруг Бога, где движение прекращается, давая место единению превыше ума и разума (1220 В–С).
Итак, stasis, очевидным образом принадлежит к высшему миру. Однако есть и другой текст, в котором Максим имеет дело со временем и вечностью и различает переменчивое движение, составляющее пару с конечным покоем, по сравнению с бесконечным приснодвиж- ным покоем. Первое связывается с конечностью мира, места и времени, а второе — с вечностью (Thal 65, 757С8–760А). Таким образом, очевидно, насколько важно положить предел и покой в отношении действия в бесконечности окрест Бога [1201].
Однако если мы обратимся к Аmb 7, то мы найдем там использование этой мысли, хотя слово stasis там не встречается. Говоря о подчинении всего Христу в отрывке, явным образом антиоригенистическом, Максим предупреждает, что это не следует понимАmb как упразднение свободной воли, но как ее утверждение. Откуда мы имеем бытие, туда мы можем хотеть иметь и движение и как образ возвращаться к первообразу, так что Божественное действие — «все во всем» (АтЪ 7,1076В10–С13). Эта фигуральная речь об образе и первообразе — общее не только у Максима с Плотином, но ее можно найти также в отрывке из Григория, дважды приводимом Максимом (АтЪ 7, 1077В5–9, 1089С8–11), которому он, без сомнения, обязан этим выражением. То, что свободная воля не подавляется, имеет параллель у Плотина, который говорит о том, что движение не подавляется stasis' ом [1202]. И далее, если для Максима Божественное действие так проникает в человеческое, что имеет место одно действие (1076С), то Плотин может сказать, что «жизнь там это действие (ένέργεια) Ума» (Епп 6.9.9).
Представляя эти сходства, я не настаиваю на прямом влиянии Плотина на Максима, и тем более, на буквальной зависимости; скорее, я хотел показать, что именно использование Плотином stasis'а как указывающего на конечную цель всякого движения и желания позволило Максиму переформулировАmb оригенистическую триаду. В самом деле, характер аргументации Максима далек от характера аргументации Плотина; Плотин все еще строго придерживался циклических концепций в эпоху эллинизма, а также учения о падении душ из бестелесного состояния, к которому души хотели бы вернуться [1203]. Но именно эту концепцию цикличности Максим намеревался разрушить.
Вопрос о движении и покое, только что нами рассмотренный, был вызван разработкой терминологии, имеющее место в Amb 15; это позволило нам почувствовАmb атмосферу, в которой работал Максим. Но теперь пора вернуться к аргументам Amb 7 (1072А). Мы увидим, что здесь вдохновение берет начало скорее от Аристотеля, но благодаря переносу акцентов Максим остается в среде неоплатонизма, которой мы только что уделили внимание. Вся система Максима, как мы увидим, внутренне согласована и последовательна.
Максим начинает так: «И опять же, сотворенных Богом мысленных и чувственных [сущностей] возникновение [или становление, γένεσις] мыслится прежде движения; ибо не может быть движения прежде возникновения» (Amb 7, 1072А11–14). Оригенисты говорят о триаде пребывание–движение–становление, Максим же предлагает становление–движение. Он не пытается здесь проиллюстрировать, что же это за становление[1204], он принимает это как данность, собираясь развить идею движения и соответствующего ему конца.
Вот почему он приходит к таким определениям: «Это движение называют также природной силой (δύναμιν φυσικήν), стремящейся к свойственной ей цели [или концу] или страстью, то есть движением, бывающим от одного к другому и имеющим конец бесстрастный, или же деятельной энергией, имеющей конец самосовершенный[1205]. Ничто же из приведенного в бытие не есть цель [или конец] самого себя, поскольку не является и самопричиной, не будучи нерожденным, безначальным и недвижным, каково не имеющее ничего, к чему каким бы то ни было образом ему двигаться; ибо [таковое] выходит за пределы природы существующего, как сущее не ради кого или чего- либо, поскольку истинно определено об этом, хоть бы и чуждым был сказавший:«Конец есть то, чего ради все, само же оно ничего ради»[1206]»[1207]САmb 7,1072В9–С5).
Непосредственно перед приведенным отрывком Максим говорит, что движение обычно одни делят на три вида — прямолинейное, круговое и спиралевидное, а другие на два вида — простое и сложное, т. е. на линейное и круговое. Его определение соответствует этим разделениям, особенно второму. Простое движение он объясняет, говоря о конце, а сложные движения он объясняет (я воздерживаюсь от нетолкования этого факта), расставляя их в обратном порядке — самосовершенное прежде, чем бесстрастное.
Опровержение Максима начинается с идеи движения как изначально направленного к цели. Но движение мыслимо только как движение чего‑то, что уже пришло в бытие (возникло) в своей единой неизменяемой сущности. То есть мы имеем триаду становление–движение–конец (или цель). Откуда же Максим взял ее? Звучит она как- то по–аристотелевски; кажется, искАmb надо в этом направлении. Имеется определение движения как природной силы, а затем определение цели. Я рассмотрю их друг за другом.
Природная сила, говорит Максим, должна рассматриваться либо просто, как движение к концу, либо сложно, как движение к подобающим целям — как πάθος–κίνησις, или как ένέργεια–δραστική. Но почему же он определил άπαθές и αύτοτελές как соответствующие цели (сверхцели) для этих движений? Любопытно, что Аристотель, говоря о способах обретения знания, — в отрывке, послужившем позднее основанием для учения о species expressa (De Anima 3.4, 429al3–18), говорит, что мыслящая часть души, т. е. ум, должна быть άπαθές. А Симпликий в своем комментарии на De Anima (2.5, 417b28, CAG XI, 125), со ссылкой на приведенный выше отрывок из De Anima 3.4, приводит ένέργεια в связи со словом αύτοτελές. Максим же обычно предпочитает иллюстрировАmb движение движением души (ср.: Amb 15, 1220А6); можно предположить, что он здесь имеет в виду движение ума. Однако такое движение, как мы только что видели, Аристотель и его комментатор связывали с άπαθές и αύτοτελές. Далее, это ноэтическое движение, или ένέργεια, таково, что оно синонимично с целью (концом) (ср.: Александр Афродисийский. In Met. 9.3,1047а30, CAG 1573). Таким образом, Максим мог легко перейти от или, скорее, через эту ближайшую и собственную цель к последней цели, сверхцели, исключительно о которой он и говорит явно. Я скорее предлагаю решение, чем настаиваю на этом объяснении.
Различие активный—пассивный, разумеется, широко распространено; однако прилагательное δραστική может указывАmb на опосредование стоицизмом. Немесий (De nat. hom. 5; PG 40 625В1 Iff) говорит, что именно стоики разделяли элементы на δραστική и παθητική. Хотя, конечно, нельзя ничего наверняка сказать, поскольку связи между Максимом и философами остаются неопределенными и неизвестными.
Очевидно, что определение цели (конца), приведенное выше, — это цитата. Сначала я попытался найти ее у перипатетиков, и хотя поиски оказались тщетными, они показали, насколько аристотелевским является это определение.
В Met В.4 (999b8ff), предлагая для обсуждения трудность, Аристотель пишет: «Там, где есть возникновение и движение, должен быть и предел; в самом деле, ни одно движение не беспредельно, а каждое имеет завершение [конец]»[1208]. А в Phys 5.2 (224Ы): «…ибо всякое движение [идет] из чего‑нибудь и во что‑нибудь» [1209]. Позднее он объясняет это как движение из чего‑то в противоположное (229Ь29). В трактате О движении животных 5, 700Ы5 Аристотель замечает: «Все живые существа и движутся, и движимы ради чего‑то, так, что то, ради чего, для них является пределом всякого движения». В Met. А.2 (994b9f) он говорит: «То, ради чего — это цель, но такая цель, которая не ради какой‑то другой; но другие вещи — для нее» [1210].
Не приходится сомневаться, что все идеи Максима в процитированном выше отрывке, кроме отождествления конца с Трансцендентным, обнаруживаются у Аристотеля; но хотя идеи — оттуда, словесное выражение слишком отличается, чтобы сказАmb наверняка, что Максим здесь приводит буквальную или приблизительную цитату из какого‑то автора. Ближайшее, что я нашел, — это цитата из Александра Афродисийского (конец III в.), с которой можно заметить большое сходство по языку (In Met. В2; С AG I18137ff). При этом Александр, комментируя отрывок из Аристотеля, приведенный выше (Met. В4), разворачивает ту же самую триаду становление–движение–предел (или завершение).
Итак, среда, откуда пришло это определение, не вызывает сомнения; тем более любопытно узнать, что тот «чуждый», которого цитирует Максим, — это не кто иной, как Евагрий [1211].
Пришло время посмотреть, как Максим характеризует завершение (конец). Мы видели в вышеприведенном отрывке, что конец — это бесстрастное (τό άπαθές) и самосовершенное (τό αύτοτελές). Это двойная характеристика соответствует двум аспектам сложного движения, рассматриваемого либо как претерпевание (страсть), либо как активное действие. Это двойная характеристика кажется полной. Но поскольку и то, и другое — характеристики простого конца, они образуют вместе с этим концом триаду, которая никоим образом не может быть приписана твари. Так, ни одна тварь не является целью для себя самой (έαυτου τέλος), ни самосовершенной, ни бесстрастной (1072С5, 8). Все эти три характеристики приписываются Богу: Μόνου γάρ θεοΰ τό τέλος είναι και τό τέλειον και τό άπαθές[1212] (1073Β4) как неподвижному, и совершенному, и бесстрастному. Таким образом, цель присутствует здесь в своей потусторонности и безотносительности. Однако для того, чтобы тварь стала совершенной, она должна прийти к цели. Максим утверждает в Amb 15 (Бальтазар сделал из этого лозунг для своей «Космической литургии»): «…то, что не имеет конца своим природным действованиям, не является и совершенным; а конец природных действований (τών κατά φύσιν ένεργειών) — это прекращение (στάσις) движения сотворенных к Виновнику своего бытия»[1213] (Amb 15–1220А).
Но в Amb 7 такой отчетливости формулировки еще нет. Она, может быть, была и невозможна, поскольку Максим должен был здесь уравновесить два аспекта конца — конца самого по себе и конца как цели движения всего тварного. Итак, оставаясь в рамках тройственной структуры, Максим продолжает (в Amb 7): «…приводимому в бытие, напротив, [принадлежит] быть подвигнутым к безначальному завершению, и неколичественным совершенным завершением упокоить действие, и претерпеть [бескачественность], но не быть или стАmb по сущности бескачественным (ведь ясно, что все приводимое в бытие, то есть тварное, не безотносительно^»[1214] (Amb 7, 1073В7–11).
Этот отрывок пробуждает много ассоциаций, требующих внимания. Слово ϋσχετος, которое я перевел как «безотносительный», — это важное слово и понятие в неоплатонической системе[1215]. Неоплатонизм применяет его к причинности, связывающей все различные уровни бытия; Дионисий и Максим используют его, но только для обозначения различия между Творцом и тварью. Другая ассоциация еще более очевидна. Дионисий сказал своему предполагаемому учителю Иерофею: «…не только постигая, но и претерпевая Божественное» (DN 2.9, 648B2f). И Максим говорит, что святой претерпевает, бескачественное, т. е. Бога, не становясь Им. Ясно, что утверждение Максима одновременно сильнее и осторожнее, чем у Дионисия.
Итак, мы увидели суть опровержения Максимом ошибки ориге- низма. Вместо ложного помещения движения после изначальной утвержденности во благе — движения, которое ведет к возникновению телесного мира, Максим выдвинул учение об истинной триаде — триаде, которая объемлет вещи в их природе, какими их можно наблюдать, и из этой природы он выводит движение к цели. Как мы видели, эта структура вдохновлена Аристотелем. Однако то, как он понимает конец, имеет свое происхождение скорее из неоплатонизма, если не от Плотина. Однако нет оснований предполагАmb здесь просто эклектическую компиляцию. Влияние христианского учения и мышления настолько возвысило способ постижения конца, что вся структура основательно модифицировалась.
После того, как мы это сказали, может показаться, что добавить к этой аргументации нечего. Это одновременно и правильно, и неправильно. Внимательный читатель заметит, что с самого начала своей аргументации Максим совершенно правильно и естественно предполагает, хотя и без всяких объяснений, что genesis идет первым. Полное оправдание этого он дает позднее в учении о Логосе, когда пускается в объяснения того, что мы — частицы Божества. Мы еще займемся этим учением в соответствующем месте. И снова читатель заметит, что Максим, сказав, что тварь «претерпевает бескачественное», сразу начинает объяснение этого претерпевания, которое описывается как экстаз и является, на самом деле, описанием способа достижения конца. Трудно избежАmb рассмотрения такого описания. И снова читатель может заинтересоваться, не рассмотрел ли Максим где‑либо связи между триадой, которая здесь привлекла его внимание, и другой, родственной ей, — триадой сущность–сила–действие.
Итак, прежде чем мы перейдем к учению о Логосе, мы должны обсудить еще два вопроса. Потом мы займемся темой пресыщения. До сих пор я проходил мимо «пресыщения» у Максима, хотя в тексте Максима оно идет первым, поскольку в истинной онтологической структуре то, что реально противоположно пресыщению, относится к учению о движении; между тем, в ошибочной эллинистической триаде оно имеет принципиальное значение, ибо без него Энада никогда бы не распалась, и соответственно, не появился бы телесный мир.
Глава II. ТРИАДА: СУЩНОСТЬ–СИЛА–ДЕЙСТВИЕ
Как мы видели, триада genesis‑kinesis‑stasis образует остов Максимова опровержения оригенистического мифа. Без особого успеха мы пытались обнаружить ее предшественников у неоплатоников. Тем не менее, вывод вполне ясен: у Плотина stasis, соответствующий kine- sis'y, обычно имеет надмирное значение. Однако из этого, как и из наличия других предшественников триады Максима, еще не объясняется сила его аргументов. Эта сила коренится в другой триаде, лежащей в основе первой. Эта вторая триада сущность–сила–действие (ούσία–δύναμις–ένέργεια), транспозиция которой в онтологическом плане — транспозиция, необходимость в которой вызвана содержанием оригенистического мифа, — выливается в вышеприведенную триаду становление–движение–покой. Эсхатологический план проявляется в отношении stasis [1216] а; но здесь мы должны говорить об эсхатологическом как схватывающем также и другой эсхатон — начало существования, приход в бытие, становление, т. е. genesis.
Несомненно, этот genesis определяется в первую очередь сущностью (ούσία). Так будет, вроде, правильно предположить; однако это не обязательно так. Разворачивая свою аргументацию, Максим определяет движение, вытекающее из genesis [1217] а, как природную силу (Аmb 7, 1072В), и таким образом, как присущее природе и исходящее из природы, или сущности. Позднее он напишет: «…сила из сущности и в сущности» (TP 1, ЗЗВ11).
Но не будем спешить. Сначала поищем предшественников Максима, учивших об этой другой триаде. Я специально говорю: «триаде», поскольку по отдельности каждый из ее членов или любая пара членов из нее весьма часто встречается в греческой спекулятивной мысли с самого ее зарождения.
Как таковая, триада впервые обнаруживается в О мистериях Ямв- лиха, в его ответе на девятый вопрос Порфирия: «Чем демон отличается от героя или от души по сущности, по силе и по действию?»[1218]Ответ никак не раскрывает смысл триады. В этом своем первом появлении триада выглядит как общее место. Так и в Первоосновах теологии Прокла мы читаем: «Всякий ум имеет свою сущность, свою силу и свое действие в вечности»[1219]. Здесь тоже триада скорее берется как само собой разумеющееся, однако ее последующее рассмотрение проясняет реальную и логическую связь между ее членами. Неудивительно, что та же триада обнаруживается и в Ареопагитиках. Первый текст СП 11.2, 284D говорит только то, что у всех божественных умов эти три момента, сущность, сила и действие — различны. Второй, в ZW 4.1, 693В, скорее приравнивает их, ипостасирует, нежели располагает в порядке моментов целого. Третий текст, в DN 4.23, 724С9, появляется в контексте рассмотрения вопроса о зле, который, как известно, связан с трактатом «Об ипостасях зла» Прокла[1220]. В тексте Прокла, с которым перекликается Дионисий, речь идет о зле демонов (De mal. subst. 40–44), а затем героев и душ, — порядок тот же, что и в вопросе Порфирия, приведенном выше. Понятно, что Дионисий не случайно опускает героев. Однако, хотя Прокл предполагает учение о природном действии (см.: De mal. subst. 46; p. 216 [ed. Cousin]), он не упоминает триады, которая сейчас нас занимает.
На самом деле мы имеем здесь дело с общеизвестным учением, подходящим для выражения посредством триады сущность–сила- действие. Кажется, что только впоследствии стало необходимо объяснить это учение. Такое объяснение мы находим в опубликованной схолии к Дионисию[1221]. Здесь, в каждом случае появления триады имеется явное толкование ее или объяснение[1222]. В первом случае дается иллюстрация: сущность — это природа огня, сила — это его способность освещать, действие — это результат действия огня (άποτέλεσμα), освещающего и жгущего. В комментарии на второй отрывок из Дионисия действия в небесах именуются гипостасированными сущностями (ένυπόστατοί είσι καΐ ούσίαι, 240С8). Но целиком триада рассматривается в третьем случае, где опять приводится пример огня, хотя на этот раз его свойством называется тепло. Заметим, что хотя Дионисий упоминает о навыке (Εξις; £W4.23, 725А12), Иоанн Скифопольский развивает Дионисия, объясняя силу и действие через отношения, возникающие между действием и навыком, и только последний он определяет, так что подразумевается тетрада сущность- сила–навык–действие. Любопытно, что в De Myst 5, 676D и 677С (единственный пример, насколько я знаю) Максим говорит об этой тетраде, хотя и совсем в другом контексте.
Вот что можно, я думаю, удержАmb из краткого обзора предшественников триады сущность–сила–действие. Исходное учение — аристотелевское — стало частью общего неоплатонического наследия; триада как таковая впервые обретается в О мистериях Ямвлиха в качестве общего места. Иоанн Скифопольский своим комментарием сделал акцент на этой триаде, имевшей проходное значение у Дионисия. Максим же, насколько я знаю, первым использует триаду широко.
Нет ничего удивительного, что Максим развил эту триаду. В Послании к сицилийцам, где он защищает свое православие, и в одном из своих поздних трактатов[1223] Максим говорит: «Учение об одном и том же действии, воле и природе Одного и Того же Господа Бога — учение не отцов, а еретиков» (TP 9, 132В9–12). Истинный порядок членов триады в христологическихересях, разумеется, таков: природа–действие–воля. Но Максим приводит эти члены в порядке, использовавшемся у философов[1224]. Почему же? Не потому ли, что этот порядок — отражение нашей триады действие–сила–сущность? В самом деле, для Максима воля — принадлежность природы, природная сила, сохраняющая природу[1225].
Тем более будет интересно посмотреть, как Максим понимал учение о природном действии и о триаде, в которой он суммировал его, в то время, когда еще либо вообще не знал, либо имел смутные сведения о современных ему ересях, в опровержении которых он использовал его как главное оружие.
Последовательное употребление триады ούσία–δύναμις–ένέργεια можно найти в ThOec 1.3. Я дам свой перевод: «Всякая сущность, вводя вместе с собой свой предел и определение (δρος), по своей природе является началом силы–движения, созерцаемых в ней; всякое естественное движение к действию, созерцаемое после сущности, но прежде действия — середина, как естественно расположенное между двумя; а каждое действие, естественно ограниченное своим определением (λόγος), — конец [или цель] представленного прежде сущностного движения»[1226].
Эта глава — лишь объяснение предыдущей, в которой отрицалось, что Бог — начало, середина и конец, поскольку Он бесконечно выше сущности, силы и действия.
Об этих главах фон Бальтазар сказал: «Тем самым вся онтология мирового бытия, разработанная Максимом Исповедником, выражена с большей концентрированностью»[1227]. Остальной его комментарий посвящен в первую очередь статическим элементам его онтологии (промежутку, διάστημα). Однако, хотя фон Бальтазар признает анти- оригенистический характер главы, а также то, что именно статический аспект делает возможным движение, все равно он недооценивает акцент на движении, который, на самом деле, изначален. Очевидно, фон Бальтазар не отдавал себе отчет, что Максим изложил в куда более отшлифованном и концентрированном виде первые десять главок ThOec в пространных и более трудоемких Ambigua. Это можно было бы предположить, но сопоставление некоторых из этих главок (ThOec 1.2, 3, 10) с отрывками из Ambigua позволит превратить это предположение в утверждение[1228].
Уверенность в параллелизме этих двух текстов, которая возникает из их сопоставления (можно привести и другие, но они менее существенны для данной темы), основана не на буквальном повторении[1229], но на сходстве мысли и словаря, оттачиваемого в ходе обсуждения вопроса, и интегрированного в композицию Ambigua.
Но возвратимся к нашей триаде. Фон Бальтазар, отмечая отсутствие типичного для Григория Нисского термина διάστημα, говорит: «Для этого движения бытия Максим вводит сверх того, что было у Григория, только старые аристотелевские категории»[1230]. Для комментария к Максиму такой акцент на Григории кажется преувеличенным. Нет сомнений, что Максим использует концепцию предела и промежутка (διάστημα) Григория как характеристику твари, но он это делает в первую очередь для того, чтобы дАmb рациональное объяснение движения и задАmb его рамки. Это учение о движении в большой степени аристотелевское; именно оно позволяет исключить ложный оригенистическо–евагрианский тезис. Поэтому не случайно, что διάστημα не появляется в сжатой главке ThOec 1.3, которую комментирует Бальтазар, но появляется в Аmb 15. Акцент Максима — всегда на движении, и не только в его опровержении оригенизма, но и во всей структуре его философско–богословского наследия.
Триады γένεσις–κίνησις–στάσις и ουσία–δύναμις–ένέργεια соответствуют друг другу, соотносясь с третьей триадой — άρχή–μεσάτης- τέλος. Эти термины соответствуют друг другу, хотя, конечно, они не тождественны. Я уже отмечал, что первая триада содержит двойную эсхатологическую коннотацию. Скажем об особенности третьей. Максим дважды (ThOec 1.2,4) отвергает приложимость этой триады к Богу, но затем все же она прилагается к Нему (ThOec 1.10). Здесь нет противоречия, но имеется различие в порядке каузальности, согласно которому эти три термина приписываются тварям и Творцу. Для тварей речь идет, скорее, о формальной и материальной причине, а применительно к Богу — о высшей действующей причине и последней цели.
В этих главах различие достаточно очевидно. На деле, однако, в Ambigua обычно для третьего термина имеет место переход от употребления его в контексте сущности к употреблению в контексте эсхатологии. По крайней мере, в одном месте контекст сущности достаточно ясен: «…природная сила каждого отдельного сущего есть не что иное, как неуклонное движение природы к действию» (Аmb 20, 1237В8–10). Здесь действие занимает явно третье место. То, что это действие также есть цель, — не очевидно, ибо Максим здесь определяет природную силу (или способность), а завершает, таким образом, действием. Но мы уже знакомы с определением Максимом движения в понятиях природной силы. Вот оно: «Это движение [, которое следует за творением,] называют также природной силой, стремящейся к свойственной ей цели [или концу] или страстью… или же деятельной энергией» (Аmb 7, 1072В9). Полный текст[1231] ввиду нашей нынешней задачи есть одновременно и нечто обескураживающее нас, и весьма для нас подходящее. Обескураживающее — поскольку движение завершается в'своем конце (страсти или действии) с указанием на сверхцель (если использовАmb этот термин безотносительно к современной философии); подходящее — поскольку именно указанием на сверхцель, Самого Бога, подготавливается переход от одной цели к другой, от действия к stasis'y.
Итак, мы можем установить пятичленную последовательность: 1)Бог как начало, Творец (δημιουργός, γενεσιουργός); 2) сущность сама является началом своего движения; 3) эти движения — дейст- вования естественных сил (способностей), направленных к их целям; 4) цель, с одной стороны, — это само действие, а с другой — результат действия; 5) направленность к цели мотивированна Богом, конечной целью (τέλος, περιγραφή). Бог также вмешивается в движение, или надзирает за ним; Он делает это как промыслитель (ThOec 1.10; Аmb 10, 1133С). У Максима словоупотребление в этой последовательности, особенно δύναμις и ένέργεια (= 3 и 4) далеко не жесткое, что видно из его утверждения: «…ибо stasis — это не природное действие genesis'a, но конец природной силы или действия, или чего еще, как бы это ни назвать» (АтЪ 15, 1217D11–13). Самый слабый элемент рассматриваемой последовательности — четвертый, вследствии его неустойчивости из‑за воздействия пятого. Кажется, он действительно исчезает в Аmb 7, где конечный покой описывается как обусловленный единым действием Бога и святых, по сути же — одного только Бога (АтЪ 7, 1076D).
Следовательно, не будет неуместным сделАmb обзор отрывков из Ambigua, где действие явным образом есть существенное проявление сущности. Разбор антиарианского отрывка из Григория предоставил Максиму возможность различить два типа действий. Первый тип производит нечто из того же рода и сущности, нечто совершенно то же, что и производящий действие (АтЪ 26,1268A If)· Это может быть понято, вероятно, как природное рождение или как имманентное действие мысли[1232]. Максим прилагает его к рождению Отцом Сына. Второй тип действия производит из подлежащего материала нечто иное, чем его собственная сущность (АтЪ 26, 1268А13–В2).
Комментируя другой антиарианский отрывок Григория, Максим говорит: «Ибо если о силах души, которые, возможно, назовет кто- нибудь исполнением ее сущности, мы говорим, что они действуют в той сущности, коей они причаствуют, но [мы] не [говорим], что они могут двигаться, производя [какое‑либо] законченное действие (ένέργειαν άποτελεσματικήν) без согласия хотящего… ибо дело (Εργον) вовсе не следует за силой [или способностью], если у нее нет толчка (£>οπή) [со стороны] того, чья [это] способность, привносящего в нее конкретную, действительную цель (έν πράγματι τέλος), тогда как сама по себе она безыпостасна[1233]»[1234] (АтЪ 24, 1261С2–8, C12–D1). Этот отрывок по преимуществу относится к способностям ума, а следующий — скорее к жизненным способностям. Он взят из места, посвященного отрицанию предсуществования тел: «Но если [тело] совершенно лишено души и ее жизненных сил, ясно, что оно мертво» (Amb 42, 1336С12–14). Силы и действия души считаются существенной частью сущности.
Относительно внутренних сил, мысли и воли мы находим дальнейшее определение в Ер 6. Кто из здравомыслящих, пишет Максим, не знает, что «вечное движение души окрест прекрасного и благого — не что иное, как природное действие, совершаемое к, и благодаря той причине, которой она обязана своим существованием» (Ер 6, 432В7- 10)[1235]? В следующем письме (Ер 7, 436В) утверждается метафизическая невозможность для сущности души быть когда‑либо лишенной ее собственных сил (т. е. ума и разума). Душа, таким образом, всегда проявляет свои силы.
Следовательно, совершенно ясно, что ни обретение конца (цели), ни stasis не могут означать, что все действия прекращаются. Здесь уместно вспомнить то различие в stasis'e, которое ввел Максим. Stasis этого мира, с его пространством и временем, всегда ограничен, поскольку этот мир конечен. Но этот ограниченный stasis заканчивается с приходом бесконечного stasis'а, в котором прекращается всякое (противоположное) движение (Thal 65, 757С10–760А). Это подразумевает бытие в Боге, приснодвижный покой (stasis), неизменное тождественное движение, непосредственное и постоянное пребывание в первой причине.
Ход христологической полемики сделал необходимым для Максима раскрыть еще один аспект этого учения. Первое определенно антимоноэнергистское сочинение Максима — ответ Пирру, тогда еще не патриарху, написавшему достаточно пространное послание, чтобы получить согласие Максима с Псифосом 633 г.[1236] Под видом повторения учения Пирра, Максим аккуратно выясняет основание для разговора на эту тему. Он пишет: «То, что составлено из различного без смешения, посредством естественной связи единения, сохраняет составляющие природы неизменными и предохраняет без ущерба их [различные] силы ради совершения одного деяния» (Ер 19,593В1–5). Принцип триад здесь едва выражен, но тогда целью Максима, как он позднее заметил, было смягчить Пирра, а не развязАmb спор. Именно с этой целью в заключении он просит Пирра объяснить значение ένέργεια и различие ένέργεια и ένέργημα. Он замечает, что нужно уделять внимание смыслу слов, а не звучанию. Это не так много, но это важно. Этим указывается основной источник трудности — двусмысленность в использовании слова ένέργεια.
Через год после этой переписки с Пирром Максиму представился случай изложить свою точку зрения подробней. Некий Фома попросил разъяснить ему различные сложные места; все вопросы, кроме первого, так или иначе касались христологии[1237]. В первой из этих христологических трудностей Максим, утверждая природное действие человеческой природы Христа, пишет: «Логос природного действия [, который] есть определение сущности, все характеризует природно, чему он присущ по сущности» (Amb 2, 1037С11)[1238]. О том же самом Максим тутже говорит в общем виде: «Ибо то общее и родовое, что сказывается о вещи, — это определение сущности, совершенный недостаток чего приводит к тлению этой природы, поскольку ни одно сущее, лишенное присущих ему по природе [свойств], не остается тем, чем оно было» (Amb 2,1037С12–03)[1239]. Мы уже видели, что природная сила (или действие) не только зависит от сущности, но и имманентна ей; здесь же говорится о том, что она есть проявление этой сущности. Еще более этот момент подчеркивается в Amb 5. Здесь Максим говорит: «Единственное и истинное доказательство сущности — это ее природная составляющая сила (ή κατά φύσιν αύτης συστατική δύναμις), которую если кто назовет природным действием, не погрешит против истины, и которая по преимуществу и в первую очередь характеризует ее [т. е. сущность], будучи движением, составляющим видовой признак (ειδοποιός κίνησις), более общий, нежели любое ее качественное собирательное свойство (Ιδιότης), и без которой обходится только несуществующее (μή öv),«так как только вовсе никак не существующее, согласно сему великому учителю [Дионисию], ни движения, ни самого бытия не имеет»»[1240] (АтЪ 5, 1048А7–В1)[1241].
Сдвиг акцентов, связанный с вниманием к учению моноэнергис- тов, очевиден. При опровержении оригенизма было необходимо дАmb подтверждение того, что сущность и действие, а скорее, приход в бытие и покой, не могут непосредственно следовАmb друг за другом. Необходимым средним членом здесь является движение, природная сила; однако, опровергая моноэнергистов, было необходимо показать, что действие должно исходить из, и проявлять свою собственную сущность. Учение, лежащее в основе обоих аргументов, — одно.
Последующий ход полемики лишь послужил тому, чтобы Максим еще яснее развернул свою аргументацию. Так, мы читаем в самом обширном антимонофелитском трактате, дошедшем до нас: «Всякое из каких‑либо сущих имеет конституирующее его отличие (συστατική διαφορά) — присущее ему движение; оно, взятое вместе с родом, образует определение подлежащего, посредством которого истинно познается и что оно есть, и что оно такое. И единородность, и различие неизменно сохраняются в отношении к тому же или другому видам. А поскольку это так, то как возможно, чтобы вочеловечившееся Слово, имея недостаток в природных силах плоти, называлось совершенным человеком, да и вообще человеком?» (TP 16, 200В8–С2).
Было бы ошибкой из логического привкуса аргументации (тень от древа Порфирия весьма густая, чтобы ее не заметить) делАmb вывод, что эта аргументация имеет в виду этот порядок. Максим смотрит на подлежащую онтологическую реальность. Так, несколько позднее он писал сицилийцам: «Итак, мы признаем одного истинно по природе Бога и человека никак иначе, как по присущим особенностям [или свойствам — Ιδίωματα], характеризующим Его и божественно, и человечески — я имею в виду Божественное и человеческое воление и действие, и человеческое воление и действие Одного и Того же, посредством которых и которыми Он запечатлевает то, кем Он был, и кем стал» (TP9, 121А2–8).
Эти два отрывка из антимонофелитской полемики — достаточное свидетельство неизменности учения Максима в этот и более ранний период. Но мы не должны удовлетворяться этими доказательствами. Из‑за неточности словоупотребления в Аmb 7 — он говорил об одной энергии Бога и святых — Максим вынужден был объясниться. Суть этой защиты состоит в том, чтобы утвердить, что обожение — только в Божией власти. Но для разъяснения, что это значит, для разъяснения зависимости действия от силы, он раскрывает эксплицитно триаду, которая нас интересует. Наша природа не имеет силы обоживать. Ибо «к чему в нас нет силы [или способности], того мы и не делаем, поскольку деятельность (πράξις) — это природная сила [способность] в полноте осуществления. Итак, деятельность зависит от силы, а сила — от сущности. Ведь и деятельность возникает из силы, и сила — из сущности и в сущности. Итак,«есть, как говорят[1242], три связанных между собой момента: сильное, сила и возможное, благодаря силе»[1243]. И говорят[1244], что сущность — нечто сильное; сила же — это то, соответственно чему у нас есть возможность двигаться; возможное же [благодаря силе] — это то, что у нас получается по природе» (TP 1, ЗЗВ7–С2)[1245]. Продолжение этого отрывка мы еще будем разбирАmb в главе, посвященной extasis'y. Здесь же я хотел только отметить, что весь этот отрывок подтверждает идею, высказанную выше, а именно, что stasis и действие совместны.
Приведенных текстов достаточно, чтобы показать, что, без всякого сомнения, эти триады — наиболее существенные составляющие мысли Максима. Саму по себе триаду он нашел у Дионисия в качестве общего места. Иоанн Скифопольский уже рассмотрел эти случаи. В основе учения Максима, несомненно, лежат тексты Дионисия, однако, речь не идет об учении, характерном для Дионисия. В конечном счете, учение это аристотелево. Если придерживаться его строго, то оно исключает даже возможность человеку быть причастным сверхчеловеческому, что подразумевает не столько отрицание сверхчеловеческого, сколько его непостижимость человеком. Так мы лицом к лицу становимся перед проблемой сверхприродного: для Максима это скорее проблема обожения. Речь идет об экстазе. Теперь мы должны обратить внимание на него. То, что экстаз возможен без разрушения природной воли, станет ясно только тогда, когда мы подойдем к рассмотрению другого основания мысли Максима — учения о Логосе с его изначальным различением природных общностей и способов существования. λόγος φύσεως, τρόπος ύπάρξεως.
В ходе исследования триады ούσία–δύναμις–ένέργεια^ι имели возможность увидеть, что второй и третий ее члены иногда различались, а иногда были практически равнозначны, и что третий член сам принимал, по крайней мере, два значения. Эта неопределенность значения в любом случае представляет собой препятствие, но в специфической ситуации VII в. она, несомненно, наносила ущерб правильному развитию учения. Поэтому полезно будет привести список этих различий в словоупотреблении.
I. Итак, мы находим, что второй член обозначается и посредством δύναμις, и посредством κίνησις. Первый более естественно понимается как способность, а второй — как действие. Тем не менее Максим может говорить о движении к действию (ThOec 1.3; Amb 20,1237В10). Максим и сам различает два значения слова ένέργεια (Amb 26,1260) — имманентное, производящее нечто однородное и единосущное, и транзитивное, производящее нечто вне действующего. В этом последнем смысле слово ένέργεια может легко принимАmb значение не только производящего действия, но и результата действия. Правильным словом для этого будет не просто £ργον, которое не вполне подразумевает делание, т. е. работу или действие, необходимое для произведения своего результата, но ένέργημα или άποτέλεσμα (TP 1, 36C13f; Ер 19, 596В4).
Полезно отметить, что со времен, по крайней мере, Аристотеля сходный разброс значений характерен для ένέργεια. Из Index Aristite- licus Боница видно, что ένέργεια использовалась в различных контекстах синонимично или близко к κίνησις, χρησις, πράξις, έντελέχεια и другим словам, обозначающим форму или действие. Александр в In Met θ, 3 (1047а30 = CAG I, 573) дает фундаментальное различение, лежащее в основе этого разбросанного конгломерата эквивалентов: ένέργεια — это синоним результирующей цели действия, или же она тождественна процессу достижения этой цели. Это различие может дальше быть приложено к обоим значениям δυνατόν, основанным на природе подразумеваемого действия, а именно на имманентном или переходном действии.
Глава III. ECSTASIS
Предыдущие главы показали необходимость рассмотрения ecs- tasis'а у Максима. Само по себе это требовало бы тщательного исследования сложной и противоречивой проблемы у авторов, с которыми мы имеем дело. Однако в настоящей работе, посвященной опровержению Максимом оригенизма, мы этого сделАmb не можем. Во–первых, сам по себе этот вопрос потребовал бы обширного труда, что привело бы к нарушению масштабов нашего исследования, а кроме того, потребовало бы тщательного изучения Филона и неоплатоников (от Плотина до Прокла). Тем не менее, оставить вопрос совершенно незатронутым значило бы сильно ослабить эффективность всякого исследования текстов Максима, касающихся этой вершины жизни человека. Поэтому мне пришлось пойти на компромисс. Я представляю ряд аннотированных текстов, в одном из которых прямо говорится об ecstasis'e; затем я исследую написанные в стиле Евагрия Сотни- цы о любви, а потом — длинные отрывки из Ambigua и Вопросоответов к Фалассию в поисках какого‑либо недвусмысленного утверждения Максимом евагрианской точки зрения, известной тем, что она опускает, или даже исключает что‑либо, называемое ecstasis*ом (стоянием вне вещей и себя самого). Далее с помощью одного или двух дополнительных отрывков я пытаюсь собрАmb воедино учение Максима по этому поводу, отмечая его лакуны и особенности. Таким образом, я надеюсь представить как можно более ясно точку (или точки?) зрения Максима по этому поводу так, чтобы и более осведомленные в данном вопросе в его целостности, могли бы получить пользу от моего изложения.
Есть четыре основных отрывка[1246], в которых явно идет речь об ecstasis'e, и два других[1247], в которых, хотя это слово не встречается, рассматривается та же тема — претерпевание Божественного. Кроме этих есть множество других[1248] мест, где встречается это слово. Число и статус этих отрывков указывает с достаточной ясностью, что для Максима эта тема фундаментальна. Моя первая задача — остановиться на их смысле и значении.
Следует отметить, что первые два отрывка представляют собой заключения соответствующих частей в Аmb 7 и описывают состояние спасенных; первый ясно относится к будущему единству всех святых.
Максим пришел к рассмотрению страдания, или страсти, из‑за необходимости объяснить претерпевание бескачественного у Дионисия, цитируемого в Аmb 7, 1073В9. Род страсти, о которой идет речь, — это не тление, так как она соприродна самой природе: «Все, что приходит в бытие, страдает, получая движение, как не самодвиж- ное и самосильное» (Аmb 7, 1073В14)[1249]. Так, человек движим Богом как началом и концом; но если он движим, то движим в согласии со своей природой, т. е. умно. «Если… и движется, то всяко и умозрит; если же умозрит, то всяко и [любовно] вожделеет умозримого; если же вожделеет, то всяко и претерпевает исступление (£κστασιν) к предмету вожделения; если же претерпевает, то ясно, что и устремляется; если же устремляется, то всяко и усиливает напор движения; если же упорно усиливает движение, то не останавливается, пока не окажется целиком в вожделеемом как целом, и не будет всем [им] объят, вольно приемля спасительное определение»[1250] (Аmb 7, 1073С9–В4). Результатом чего является то, что он познается как имеющий особенности[1251] определяющего, как в случае воздуха, исполненного светом, или раскаленного железа (Аmb 7,1076А).
Именно здесь Максим вводит то место Писания, которое особенно любили оригенисты, где говорится о подчинении Христа Отцу и конечной победе над смертью. Это подчинение, по Максиму, происходит через нашу свободную волю, которая вольным образом всецело предается Богу, прекращая желАmb что‑либо кроме того, что хочет Сам Бог; затем идет такое объяснение: «Я ведь не говорю, что происходит отмена самовластия, но, скорее, установление [его] в соответствии с природой, крепкое и неколебимое, то есть намеренное уступа- ние (έκχώρηοιν γνωμικήν), позволяющее ощутить тоску по тому, чтобы, откуда имеем [изначально] бытие, [оттуда нам] и движение получить, [зная,] что образ, восшедшей [обратно] к [своему] первообразу (τό άρχέτυπον), и подобно отпечатку печати, [своему] первообразу прекрасно подошедший [, как точно соответствующий ему], — [такой образ] не имеет уже иного ничего, к чему ему ещё — да и не может [больше ни к чему] быть отнесенным. Или, говоря яснее и прямее, не может даже [этого] хотеть, как воспринявший Божественное действие, вернее же, ставший в обожении Богом, и тем более наслаждающийся исступлением, [становясь] вне того, что при нем как при- родно существует, так и [в качестве такового] мыслится, за счет благодати Духа, одержавшей над ним победу и показавшей его имеющим одного лишь Бога действующим [в нем], так, чтобы во всех было одно лишь единственное действие — Бога и достойных [Его], вернее же — одного лишь Бога, как целиком достойным как целым [Себя] благолепно соединившего»[1252] (Amb 7,1076В10–С13). Это хорошо известный моноэнергистский фрагмент. Мы еще увидим, как сам Максим объясняет его значение (в Отрывке VI). Пока же отметим, что во всем этом фрагменте Максим переходит от претерпевания бескачественного к рассмотрению относительной пассивности каждой твари, и эта самая пассивность ведет чем дальше, тем больше при наличии самовластия и выбора к предмету желания. Переход от того, что в пределах возможности твари, к тому, что за этими пределами, здесь не прописан, но ясно, что такой переход существует, и во всем этом отрывке даже не упоминается о созерцании, знании, видении; отрывок сосредоточен на теме действия воли. Сразу после него, однако, такое упоминание встречается. Имея в виду бесконечное расстояние между Творцом и тварью, знание тварью тварей в Царствии Небесном закончится причастием беспредельного, непостижимого божественного ведения (1077AB). Но это представляет собой просто некое добавление после того, как основная мысль закончилась.
Только что процитированным текстом Максим заключает свое формальное опровержение Энады; далее он предпринимает попытку объяснить, в каком смысле мы частицы Божества, и так разворачивает свое учение о Логосе и логосах. В конце этого отрывка он опять говорит о последних вещах, и объясняет Божественное присутствие в человеке с помощью образа присутствия души в теле. Затем он пишет: «…весь человек обожился, боготворимый благодатью вочеловечившегося Бога, весь оставаясь человеком по душе и телу по причине своей природы, и весь становясь по душе и телу Богом по причине благодати, и подобающей ему всячески Божественной светлости блаженной славы, после которой ничего нельзя помыслить более светлого и высокого. Ибо что для достойных вожделеннее обожения, в котором Бог соединяется с богами, и все [творение] делает Своим по причине благости? Посему и наслаждением, и страданием (πεΐσις), и радостью правильно назвали это состояние, [бывающее] от божественного разумения и следующего за ним вкушения радости: наслаждением — как являющееся концом природных действий (ибо так определяется наслаждение[1253]); страданием — как экстатическую силу, приводящую пассивное к действующему, как в приведенном примере со светом и воздухом и с железом и огнем, и естественно и истинно убеждающую, что кроме этого нет никакого иного увенчания (κεφά- λαιον) сущих, за которой должным образом следует бесстрастие; радостью же — как не имеющее себе ничего сопротивного, — ни прошедшего, ни будущего»[1254] (Amb 7, 1088С6–1089АЗ).
Оба эти отрывка, хотя и окрашенные в разные тона, несомненно, параллельны. Мы находим в них один и тот же образ воздуха, пронизанного светом, и раскаленного железа, одинаковую связь экстаза и страдания, одинаковый акцент исключительно на будущем состоянии. Но здесь, заметим, упоминается прославленное тело; различается собственное действие человека и претерпевание; с этим страданием–претерпеванием соединены наслаждение и радость. Здесь уже куда более четко проведено различие между сферой природной активности, и той, что связана исключительно с Божественной инициативой.
До сих пор мы рассматривали отрывки, в которых исступление (ecstasis) и претерпевание Божественного были связаны с учением о движении и будущей жизни. Еще один трудный текст Григория предоставил Максиму возможность посмотреть на эту тему несколько под другим углом. Григорий говорил о восхищении Павла до третьего неба как о продвижении, или восхождении, вознесении (πρόοδος, άνάβασις, άνάληψις)[1255]. Что может значить перечисление этих имен? Во–первых, Максим подмечает[1256] троякую причину для такого варьирования, а именно — указание на сущность, отношение и благодАmb (или, соответственно, гибель). Здесь он приводит как пример «человека», «доброго (или лукавого) человека», и «человека, который является богом». «Быть, или именоваться богом, — говорит Максим, — человек ни по природе, ни по отношению не имеет [основания], но по благодати и положению (θέσις) становится и именуется [таковым], ибо благодАmb [сыно]положения ни с чем не связана и не имеет для себя в природе никакой воспринимающей силы[1257], потому что тогда она уже не была бы благодатью, но проявлением действия [этой] природной силы. И тогда уже не было бы [чем‑то] необыкновенным (παράδοξον) происходящее [с человеком], если бы обожение было по [действию] восприемлющей природной силы…. Ибо ничем иным не является согласная природе сила каждого из сущих, кроме как природным непреложным стремлением к действию. И как — я не могу понять — обожение будет выводить из себя (έξίστησιν έαυτοΰ) обоживаемого, если оно объемлется законами природы?»[1258] (Amb 20, 1237А12—В13).
Таковы теоретические основания обожения и экстаза. В настоящем отрывке из Ambigua Максим прилагает свою теорию к восхищению Павла. Это дает нам возможность прояснить еще ряд моментов.
Продвижение указывает на обретенное вольное отрешение, которое ставит человека вне природного действия чувств (της κατ* αΐσθη- σιν φυσικής ένεργείας £ξω γενόμενον), или, скорее, обращение такого отрешения в духовный навык (Amb 20,1237С6—13).
Восхождение указывает на оставление чувственных объектов как уже не действующих, или не являющихся объектом активности в субъекте, и на превосхождение (ύπέρβασις) природного знания и созерцания их (Amb 20,1237C13–D3).
Вознесение указывает на последующее вселение и пребывание в Боге. Это учитель, т. е. Григорий, подобающим образом утверждает, показывая, что апостол претерпел, а не осуществил вознесение. «Ибо вознесение есть пассивное состояние возносимого, действие же — возносящего (Ή άνάληψις γάρ πάθος έστί τοΰ Αναλαμβανομένου, ένέργεια δέ τοΰ άναλαμβάνοντος)» (Amb 20,1237D3–9).
Эти три стадии относятся к разным уровням естественного созерцания и молитвы. Только последняя стадия заслуживает названия «экстаза», поскольку только она совершенно пассивна, и таким образом, выходит за пределы природы.
Отрывок из Myst 23 добавляет новый обертон к тому, что мы уже видели, а именно, использование в качестве образа зеркала. Но это связано с обращением Максима к Дионисию; мы обратимся к этому позднее. Что касается остального, то тут имеет место скрытое цитирование «претепевания божественного» у Дионисия[1259], и цитата из него[1260], в которой содержится указание на зеркало. Таким образом, мы можем перейти к рассмотрению страдания и обожения, которое находим в Thal 22.
Фалассий задает вопрос, исходя из текста апостола Павла, где тот говорит, что нас достигли последние века (1 Кор 10:11), и предположения, лежащего в основе Еф 1:18, о том, что сокровища Божии откроются в грядущем веке. Что следует из этой кажущейся антиномии? Один из ответов Максима состоит в том, чтобы поставить это раздвоение времен в параллель, соответственно, к действию и претерпеванию, при том, что нынешнему веку, в котором мы живем, он приписывает всяческую активность, а грядущему — пассивность. Контраст столь велик, что на первый взгляд кажется, что в нем отсутствуют какие‑либо нюансы. Однако внимательное чтение и объяснение этих двух этапов существенно меняет первое впечатление.
«Мы — делатели, — говорит Максим, — до тех пор, пока и наша естественно разумная способность, производящая добродетели, активна и действенна[1261], и наша безотносительная[1262] умная сила, воспринимающая всякое ведение, проходит через весь мир сущих и мыслимых, оставляя позади все века. И мы — претерпевающие, когда совершенным образом завершив с логосами сущих [, возникших] из ничего, мы перешли в неведении (άγνώστως) к причине сущих, и дали нашим естественным силам покой вместе с конечным по природе, становясь тем, что не может быть достигнуто никакой природной силой. Ибо ничто тварное не может из своей природы обожиться; ибо только Божественной благодати присуще соприродно доставлять [каждому] соответственно [ему] благодАmb обожения, просвещая природу сверхприродным светом и поднимая ее сверх ее собственных пределов в преизбытке славы»[1263] (Thal22, 320D7–321A12).
Это еще пока чистые две позиции. Хотя параллельные глаголы делания и претерпевания стоят в настоящем времени, но некоторая неуверенность чувствуется во втором члене (может быть, некоторые не достигнут этого претерпевания), что передано сослагательным аористом. Но вот Максим наконец обращается в первому тексту Павла: «нас достигли концы веков» (1 Кор 10:11). Хотя мы еще не получили полноту благодати Христовой, но добродетели и логосы, которые могут быть познаны, — образы той благодати, «посредством которой Бог присно желает вочеловечиваться в достойных» (Thal 22, 321В7). Таким образом, совершенство обожения (а значит, и экстаза) должно быть отнесено и к будущему миру; но уже сейчас существует приуго- товление и предзнаменование его, благодаря воплощению и деятельной жизни.
Последний из этих главных для нашей темы отрывков, наиболее поздний, возможно, написан более чем через 15 лет после Аmb 7, и представляет собой апологию одного места из нее. Мы уже видели, что Максим писал о едином действии Бога и достойных, вернее, только Бога. Здесь он говорит, что на обвинение в моноэнергизме по поводу этого отрывка легко ответить. В Аmb 7 он описывал только будущее состояние святых, и ссылался на обоживающее действие Бога, которое может быть только одно — Божие. Причина этого довольно проста: действие исходит от силы (способности), которая сама происходит от сущности и принадлежит сущности; поэтому если какой‑то способности нет у природы, то не может быть и соответствующего действия. Но обожение — не есть нечто, что в наших силах, но является «положением» (θέσις) и благодатью Бога, Который, обладая ею по природе, желает, чтобы «Он [Бог] был совершенно ведомым (τελείως γνωσθχί), и оставался совершенно непознаваемым (παντελώς άκατάληπτος)» (TP 1,33C13)[1264]. Далее Максим сразу заключает: «Итак, я не отказал тем, которые будут это испытывАmb в природной энергии, представив ее упокоившейся от дел, которые ей свойственно по природе совершать, и испытывающей одно только наслаждение благами; но указал на сверхсущную силу как единственную способную производить обожение, и по благодати ставшую принадлежностью обоженных»[1265] (TP 1, 33C14–36A2).
Это толкование его раннего произведения совершенно недвусмысленно. Начинается оно словами: «Я не говорю, что это упразднение свободной воли». Однако факт остается фактом: имел место ка- кой‑то недостаток в средствах выражения — недостаток, за который была частично ответственна неоплатоническая диалектика последовательных утверждений и отрицаний. Ответ Максима убедителен, но он требует более развернутого объяснения, включающего понятия природы, силы и действия — триаду, о которой мы уже говорили[1266].
Έκχώρησις γνωμική и параллельное «исступление из того, что при нем как природно существует, так и [в качестве такового] мыслится» из первого отрывка, указывает скорее не на смену чувств в сознании, но на выход души, и в частности, воления в сферу, превышающую ее природную силу. Второй отрывок, несомненно, связывает экстатическую силу с претерпеванием Божественного. В обоих случаях обожение сравнивается со светом, пронизывающим воздух, или огнем, проникающим железо. Поскольку в третьем отрывке, где речь идет о восхищении апостола Павла, говорится об отчуждении чувств и о других феноменах, обычно приписываемых экстазу, в терминах продвижения и восхождения, то становится совершенно ясно, что вознесение — есть нечто иное, и более возвышенное. Но вознесение в этом случае — это и есть обожение, т. е. экстаз. Тот факт, что здесь идет речь об отчуждении и тому подобном, представляется не столь уж важным, случай апостола Павла требовал включения всего этого. Порядок здесь принципиально тот же, что обнаруживается и в других местах у Максима: делание, созерцание (феория) и богословие. Это ясно дано как второе альтернативное объяснение (Amb 20, 1240AI 1- В4). О внешних феноменах речь идет применительно только к деланию и созерцанию. В других местах, насколько я знаю, о них не упоминается.
Таким образом, экстаз для Максима — это результат или нечто, сопутствующее обожению[1267], и речь о нем означает, что субъект обо- жения подвергается воздействию так, что эффект превосходит возможности его природных сил; со стороны субъекта имеет место исхо- ждениеволикБогу — воли, которая всецело пронизана Божественной волей. Другие действия, такие как приостановка чувственного восприятия, вторичны и несущественны. Для Максима было легко провести это различение, поскольку он рассматривает в первую очередь будущее состояние блаженства, а не преходящее состояние, испытываемое некими мистиками. В то же время ему удается показАmb с великой силой и ясностью абсолютно дарственный характер благодати обожения. Здесь во всем совершенно очевидно влияние Дионисия, но Дионисий в этих вопросах никогда не достигал такой ясности: он не различает экстаз как состояние блаженных от экстатического восхищения мистика; соответственно, совершенно даровой характер благодати не утверждается у него столь недвусмысленно, как у Максима. В только что приведенных текстах Максим, несомненно, делает шаг вперед.
Что же можно сказАmb о тех текстах Максима, которые имеют еваг- рианский привкус, и где очевидно влияние Евагрия? Оказывается ли Максим столь искусен, чтобы не только воспринять тексты и учение Евагрия, но и переработАmb их так, чтобы его собственное учение осталось неколебимым и непротиворечивым? Убедительный ответ на этот вопрос, если мы можем надеяться получить его от такого автора, как Максим, можно найти, только исследовав те его работы, в которых влияние Евагрия, как считается, сказывается больше всего. Если мы найдем в этих работах не только принятие, но и переработку Евагрия, то мы можем считАmb с определенной степенью уверенности, что то же имеет место и в других его трудах. Итак, обратимся к Сот- ницам о любви, чтобы оценить не только то, насколько Максим обязан Евагрию[1268], но и глубину его учения об уме и природе. Дело в том, что учение Евагрия именно в этом пункте даже теоретически исключает возможность какой‑либо истинной трансцендентности и делает невозможным какое‑либо использование выражений типа «превыше природы» и тому подобных для выражения благодатного характера достижения Бога. Методически я должен сначала кратко изложить учение самого Евагрия. В этом я буду следовАmb Осэру и фон Бальта- зару [1269].
Нет нужды излагАmb здесь все учение Евагрия; наиболее характерным для него является учение об уме (чистом уме) как сотворенном сначала по образу и подобию Бога Троицы и в этом образе имеющем природную силу воспринимАmb знание Блаженной Троицы. Учение о том, что имело место последующее творение, вызванное движением, чем‑то худым, из‑за чего возникла необходимость и в теле, и в низших силах души, раздражительной и желательной, связано с учением о чистом уме, но не имеет прямого отношения к нашему вопросу, кроме как в связи с тем, что по обретении своей чистоты ум видит себя, свое состояние и положение, и таким образом, видит Троицу. Но послушаем самого Евагрия.
a. Совершенный ум — это тот, который легко способен получить изначальное знание (Cent. 3.12; fr. 196).
b. Душа — это ум, который через небрежение отпал от Монады, и который по недостатку бдительности ниспал до уровня делания (Cent. 3.28, из Гийомона).
Грешная душа — это ум, который через небрежение ниспал от созерцания святой Монады и нуждается в больших трудах, чтобы сделАmb себя достойным образа святой Троицы, от которой душа ниспала (Cent. 3.28; fr. 20).
c. Образ Божий — это не то, на чем может быть напечатлен знак мудрости Божией — таковое может быть сделано и на вещах, образованных из четырех стихий; но, скорее, образ Божий относится к способному воспринять ведение Пресвятой Троицы (Cent. 3.32; fr. 210).
d. Только для чистого ума возможно сказать, какова его природа; на этот вопрос сейчас нет ответа, а в конце — не будет даже вопроса (Cent. 3.70; fr. 236).
e. Блажен тот, кто приходит к непревосходимому неведению (Cent. 3.88; fr. 256).
/. Если мы обладаем похотью и гневом наравне с животными, следует знать, что с начала творения они не были сотворены вместе с нами, но вошли в разумную природу после движения (Cent. 6.85; fr. 416).
g. Царствие Божие (для Евагрия это вершина христианства) есть ведение Святой Троицы, сосуществующее вместе с устроением ума, а также выходящее за пределы его нетленности (Pract. 1.3, PG 40 1221D).
h. Знак бесстрастия — это когда ум, начинает видеть свой блеск, остается спокойным перед фантомами сна и невозмутимо взирает на вещи (Pract. 1.36, PG 40 1232А).
г. Преуспевающий в делании уменьшает страсти; преуспевающий в созерцании уменьшает неведение; однако страстям, в конце концов, придет полная погибель, но не неведению. У одного есть предел, а у другого его нет (Pract. 1.59, PG 40 236А).
j. Когда ум, совлекаясь ветхого человека, облечется в благодать, то он увидит свое собственное состояние во время молитвы, словно сапфир или лазурь (Pract. 1.70, PG 40 1244А; ср.: Ер 39, fr. 593 med.; Cen. t cuppl 2, fr. 424; Lib. gn. 147, fr. 553).
k. Блажен ум, обладающий совершенной свободой от форм (άμορ- φία) во время молитвы (Pseudo‑Nili, De orat. 117).
I. Блажен ум, который во время молитвы обладает совершенной бесчувственностью (άναισθησία) (Pseudo‑Nili, De orat. 120).
В этих отрывках мы могли видеть особенности учения Евагрия — что образ первого творения имеет природную способность восприятия знания Святой Троицы и что это знание настолько изобильно, насколько позволяет устроение души. В свою очередь это устроение, или состояние души, созерцается чистым умом как свет. Таковы представления, исключающие идею экстаза и стояния вне себя. Экстаз как стояние только вне сущих не чужд Евагрию; в самом деле, бесформенная чистая молитва и является таким стоянием вне сущих, но термин, который он здесь использует, — это перемещение (έκδημία) или восхищение[1270].
Исследуя труды Максима с тем, чтобы сравнить их с основными только что отмеченными моментами учения Евагрия, в первую очередь следует отметить эквиваленты в словоупотреблении. Так, «перемещение» чистой молитвы (έκδημία) обнаруживается в Char 3.20, а также однажды или дважды в глагольной форме (Char 1.10; 2.28). Встречается также и «восхищение» (Char 1.12; 2.6 и Amb 10, 1113С1; Amb 20, 1237С4). Но нельзя сказать, чтобы эти слова особо выделялись у Максима, если иметь ввиду, что слово «молитва», например, встречается 34 раза в четырех Сотницах («чистая мол ива» — 6 раз), а «ум» — более ста раз («чистый ум» — 8 раз). С другой стороны, «экстаз» в Сотницах не встречается вообще. «Блаженная страсть святой любви» (СкагЪ. 67, 66, 71) не играет роли экстатического эроса Дионисия. Слово «эрос» встречается в Char 1. 10, И; 2. 6,47,48. Но здесь он связан с έκδημία и с той «бессознательностью», о которой Осэр говорит в своей статье (Р. 355), и которая, хотя и происходит от Евагрия (см. отрывок (/) выше), относится скорее к неведению твари, являющемуся условием чистой молитвы, нежели к тому неведению Бога, о котором говорит Евагрий (тексты (е) и (г) выше).
Помимо уже упомянутых отрывков, где встречается слово восхищение, есть и другие главки, выражающие эту идею. Так, в Char 1.11 ум, прокладывая свой путь к Богу чистой молитвой, исходит из всех вещей. И снова: «Блажен ум, который превзошел все вещи» (Char 1.19). Также: «Высшее состояние молитвы есть то, когда ум оказывается вне плоти и мира, и становится во время нее совершенно незатронутым веществом или идеями» (Char 2.61).
Вершина молитвы, следующая за созерцанием творений, — это знание Блаженной Троицы. Об этом учит нас и Максим: «…когда ум совершенно освобождается от страстей, тогда он шествует непреткно- венно к созерцанию сущих, направляя путь к ведению Святой Троицы» (Char 1.86). Сходны с этими главки 94–97 первой Сотницы, а также, хотя и с некоторым отличием, главки 21–98 второй. В четвертой Сотнице главки 47–77 связывают созерцание Троицы с верой. Этот момент следует отметить. Другое единственно явное упоминание Троицы (Char 4.8) отмечает Ее простоту по контрасту с тварями. Помимо такого эксплицитного упоминания та же общая идея выражена в другом месте (Char 3.99), где «сверхневедающее сверхведение сверхневедомого» умом достигается через «истинную веру». Коснувшись этого отрывка, где так много парадоксальных эпитетов в превосходной степени, стоит упомянуть и другой отрывок в той же Сотнице, где мы опять встречаем сочетание ведения и неведения. «Добродетели отделяют ум от страстей, духовное созерцание — от простых мыслей (νοήματα), а чистая молитва представляет его пред Богом». На эту главку пункт за пунктом отвечает следующее место: «Добродетели предназначены для ведения твари, это ведение — для познающего, познающий же — для Познаваемого в неведении и Знающего превыше знания» (CharZ. 44,45; ср.: Evagrius. Cent. 1.87; fr. 122). Некоторый свет будет пролит на эти отрывки, когда мы обратимся к тексту из Вопросоответов к Фалассию (отрывок IX); сейчас же достаточно привлечь к ним внимание.
Итак, если мой анализ Сотниц о любви адекватен, то мы могли убедиться, что Максим нигде не заходит в своем принятии мысли Евагрия так далеко, чтобы утверждать, что чистый, или совершенный ум может иметь способность восприятия ведения Пресвятой Троицы, или что это ведение каким‑то образом соответствует устроению самой души; нет у него тем более и намеков на то, чтобы душа видела в молитве себя. Но именно в этих моментах мысли Евагрия, по существу, вступают в конфликт с учением Дионисия. Однако Максим, даже говоря явно об экстазе, под влиянием Дионисия, не воспринял это учение как оно есть; скорее, он как минимум перевел его в другой план. Итак, вопрос о взаимном отношении Евагрия и Дионисия у Максима остается открытым. Это пока все, что я хотел здесь об этом сказать.
Мысли произведений, написанных в жанре Сотниц, исследовАmb весьма трудно; тем более это так, если речь идет о Сотницах о любви, где автор говорит, что он претендует на изложение того лишь, что он внимательно прочел (Char Пролог — 960А). Следовательно, если мы хотим найти развернутую мысль Максима относительно ума, природы и чистой молитвы, мы должны обратиться к сочинениям, где он свободно развивает эти темы. Так, в Amb 10 есть два отрывка, к которым мы можем добавить два других из более поздних Вопросоотве- тов к Фалассию.
Перед тем, как ввести в рассмотрение эти отрывки, будет полезно вспомнить о природе Amb 10. Поводом для нее послужил отрывок из Григория, где практика добродетелей была, казалось, совершенно проигнорирована в описании духовной жизни. Главным намерением Максима в его ответе было показАmb необходимость гармонии добродетели и ведения при переходе от этой жизни к конечной радости. Таким образом, он больше сосредотачивается на духовной жизни в этом мире, а не на состоянии блаженства в Царствии Небесном, как в Amb 7. Вот почему мы видим, что он дважды объясняет в подробностях преуспевание в делании добродетелей — в естественном созерцании и в богословии (в чистой молитве); здесь наблюдается та самая тройственная структура, которую можно найти в сотницах и Евагрия, и Максима.
Первый из этих отрывков (Amb 10, 1112Df) описывает движения души, увиденные просвещенными благодатью людьми. Их три: движения ума, разума и чувств. Первое — простое, неизъяснимое движение окрест Бога в неведении (άγνώστως), не обретающее ведения о Боге в вещах по причине Его превосходства; в этом движении ум освобожден от своего движения вокруг вещей и отдыхает от своего собственного действия (Amb 10, 1112D7–1113A2; 1113B3). Разумное движение допускает каузальное определение Неведомого, и посредством своих собственных действий обретает ученое знание вещей через их логосы, которые затем относятся к уму (Аmb 10, 1113А6–14). Движение чувств — сложное, оно соприкасается с внешними вещами, и как от неких знаков запечатлевает логосы видимых вещей в себе (Аmb 10, 1113А6–14). Таким образом, существует своего рода переход от воспринимаемых чувствами вещей к высшему созерцанию тварей в Боге, а затем к движению окрест Бога, которое уже совершенно не облечено в концептуальные представления нашей обычной мысли. Конечный результат этих направляемых благодатью движений состоит в том, что «люди оказываются через Дух удостоенными всецело сораствориться с Богом, и несут, насколько это возможно человеку, образ Небесного» (Аmb 10, 1113В5–10).
В целом, текст подобного рода не чужд ни Евагрию, ни Дионисию. Тем не менее, если поглядеть внимательней на функцию ума здесь, то можно отметить, что в этом нет ничего специфически евагрианского, так как нет и намека на то, что единение совершается умом в видении себя самого. Скорее, движение ума, присное движение (Аmb 10, 1113D2–1116C1), совершается в неведении (άγνώστως) по причине превосходства (διά τήν ύπεροχήν), и есть нечто иное, как можно заключить, чем природное движение, от которого он отдыхает. Эти моменты у Максима — от Дионисия.
Однако в этом пункте Максим вводит соображения о том, что Бог и человек — образцы друг друга, что на первый поверхностный взгляд может показаться связанным с идеей Евагрия о природной способности души как образа Бога воспринимАmb ведение Троицы. Вот этот отрывок: «Ведь говорят, что Бог и человек — образцы (παραδείγματα) друг друга, и настолько [данным] человеком Бог за счет человеколюбия очеловечивается, насколько человек [этот], — [приобретая] посредством любви можение к тому, — Богом себя обожествил; и настолько к [не]ведомому[1271] восхищается Богом [этот] человек в том, что касается его ума, насколько человек [этот] посредством своих добродетелей невидимого по природе Бога проявил» (Аmb 10, 1113В10–С2)[1272].
Такое взаимообратное соответствие Воплощение–обожение — тема, постоянно повторяемая у Максима[1273]. Сама тема образца (парадигмы), кажется, более характерна для Дионисия, однако, есть нечто близкое в отрывке из Thal63 (см. ниже Отрывок X), где Максим говорит о знании Бога из себя, и себя из Бога.
Второй отрывок из Amb 10(1133А-1137С) представляет собой детальное раскрытие пяти способов естественного созерцания: сущности, движения, различия, смешения (κρασις) и положения (θέσις), рассматриваемых по отдельности и в различных сочетаниях, и наконец, в конечном сведении к одному. В ходе этого раскрытия различаются идущие от Евагрия промысл и суд (без упоминания имен), сведенные только к моральному порядку (Amb 10,1133Df)· Упоминание Святой Троицы выглядит неуместным в рассмотрении естественного созерцания. Но здесь оно связано с посвящением чем‑то сверхъестественным[1274], при том, что за основание бралась естественная триада бытие — бытие мудрым — бытие живым [1275].
Однако предметом нашего интереса сейчас является результат конечного сведения к одному. В этом (я суммирую), святые напечатлевают на себе, сколько возможно, логос, наполняющий весь мир различными формами добродетели, полагая конец всем логосам сущих и добродетелей (ср.: Char 1.19), точнее, переходя в неведении к тому превышнему Логосу, из которого все пришло, и «сделанные целым [Им], по мере возможности присущей им естественной силы[1276], целиком едиными, настолько по возможности Им окачествовались, что познаются по [Нему] единому, имея подобно чистейшему зеркалу образ всего Бога Слова, видимого в них без малейшего изъяна (δλου τοΰ ένορώντος Θεοϋ Λόγου τό είδος άπαραλείπτως), являемым посредством Его признаков, при том, что не остается ни одной из старых отличительных черт [или свойств], которыми обычно характеризуется человеческая природа, — [черт,] всецело уступающих лучшим, как неосвещенный [прежде] воздух, всецело смешавшийся со светом»[1277](Amb 10,1137В, перевод В11–С6).
Здесь опять, на первый взгляд, присутствует евагриансий элемент. Разве не является этот «образ всего Бога Слова», который появляется в зеркале, чем‑то похожим на видение Евагрием Троицы в сущности души? А зеркало — это то самое слово, которое Габриэль Хорн выбрал около 25 лет назад для выражения имманентного видения в отличие от трасцендентного, и от «облака мрака» Дионисия[1278]. Однако здесь слово «зеркало», несомненно — от Дионисия. Фразу «чистейшее зеркало» можно найти в DN 4.22, 724В (а также в СН 3.2, 165А6 и ЕН 2.3.1, 397А), где Дионисий говорит об ангелах. Было бы поспешным заключАmb отсюда, что Максим здесь зависит от Дионисия, но в Мистагогии (23, 701С) Максим цитирует буквально этот самый отрывок, но в контексте речи не об ангелах, но о душах, равных им по чести. Об ангелах и душах говорится как об образе и проявлении (είκών καΐ φανέρωσις) Бога. Этот второй момент, как мы вскоре увидим, является решающим для Максима.
Прежде чем мы рассмотрим вопрос о самосозерцании и экстазе у Максима, необходимо обратиться к двум отрывкам из Вопрооотве- тов к Фалассию. Первый из них, из 25–го вопросоответа, в котором Максим истолковывает смысл слов апостола Павла: «всякому мужу глава Христос» (1 Кор 11:3), с предписанием, чтобы муж молился с головой непокрытой, а жена — с покрытой. Максим начинает с того, что апостол здесь говорит только о верных. Затем он толкует мужа как ум, а женщину как чувства, сперва в плане делания, затем созерцания, а потом богословия. Далее он говорит: «С другой стороны,«муж»есть ум, оказавшийся внутри таинственного богословия, и имеющий Христа [своей] непокрытой главой, то есть началом веры (τόν λόγον της π(στεωες), неведомым образом постигаемым (άνοήτως γινωσκό- μενον) умом в недоказуемых тайноводствах, или, говоря точнее, познаваемым помимо ума… ум, подвизающийся в достохвальном, совершенно превышающем его самого и сущих, и в высшей степени обоживающем лишении (οτέρησιν)»[1279] (Thal 25, 332C3–13). И немного ниже, отвечая на тот же вопрос и объясняя, что значит для мистика иметь голову покрытую в молитвах, он говорит: «Такой должен, будучи обнажен от всякой идеи (δννοια) и знания, незряче зреть на истинного Бога и Слово, ясно зная, что лишения (στερήσεις) по превосхож- дению скорее подтверждают истину Божию, неким образом выказывая Божественное утверждение [или положение — θέσις] через совершенное отрицание сущих» (Thal 25, 333C14–D5[1280]).
Я привел этот отрывок, поскольку здесь имеется повод для Максима говорить подобно Евагрию; здесь мы находим тройственное разделение и акцент на уме — оба момента вполне согласуются с мыслью Евагрия. Тем важнее детальней посмотреть, каким именно образом Максим обо всем этом говорит.
Мы продолжаем искАmb отрывки с оттенком «евагрианства»; в этом отношении нет ничего более подходящего, чем следующий разбираемый нами ниже 63–й вопросоответ к Фалассию. Сначала опять я кратко просуммирую его первую часть. Святой Дух осуществляет очищение, совершаемое в страхе, благочестии и ведении; именно Он разъясняет логосы сущих и дает их ведение; Он наделяет совершенством свободно через простую мудрость достойных обожения (Thal 63, 673C7–D1). Но что в этом наделении осуществляет Дух? Максим продолжает: «Возводя их [достойных] непосредственно, всяким способом [сколько это возможно для человека] к причине сущих: тех, кто характеризуется Божественными свойствами (Ιδιωμάτων) благости, по которой (καθ' ήν) они знают себя от Бога и Бога из себя (έκ θεού μέν έαυτούς, έξ έαυτών δέ γινώσκοντες τόν θεόν), так что нет никакого разделяющего посредника; ибо между мудростью и Богом нет посредника. Они будут обладАmb неизменной непреложностью, поскольку всякая среда [или середина, в которой существует опасность иногда погрешАmb в ведении,] будет превзойдена теми, которые без слова или понятия были приведены благодатью через безмолвие, невыразимое молчание и неведение к самой беспредельной и более чем беспредельной вершине, в беспредельное число раз беспредельно по природе превышающей все (πρός αύτήν τήν ίίπειρον καΐ έπ' ήπειρον καΐ άπειράκις άπείρως κατά φύσιν έπέκεινα πάντων άκρότητα)»[1281] (Thal 63, 673D1–676A2).
Здесь, я полагаю, если об этом вообще можно говорить, мы нашли место, где Максим говорит, как Евагрий. Не является ли это знание Бога из себя самого тем видением себя, в котором Бог видим душою в соответствии с ее собственным устроением (см. отрывки (d), (g), (j) выше)? А сама относительность такого видения оставляет место для того бесконечного неведения, о котором Евагрий в Pract 1.59 (отрывок (г) выше) говорит, что оно никогда не прекратится[1282].
Но такое неведение создает трудность в оценке «евагрианства» этих отрывков. Истоки его — у Дионисия; однако и Евагрий использует этот термин, хотя, как представляется, это выражение не является характерным для его мысли. Таким образом, тут ничего определенного сказАmb нельзя.
Что касается знания Бога из себя, я хотел бы отметить, что Максим принимает позицию Григория против Евномия в том, что мы не можем знАmb поистине сущности тварных вещей (Thal 60, 624D; Amb 17, 1225В-1228С), и что в данном случае знание Бога из себя сочетается со знании себя из Бога, чего, я полагаю, нельзя найти у Евагрия. Далее, это знание здесь приведено в зависимость от обладания Божественными свойствами. Это возвращает нас к образу и проявлению, которые мы встречали выше (Отрывок VIII и VII). Прямое рассмотрение этих вопросов приведет нас к синтезу учения Максима на основе только что рассмотренных отрывках.
Что имеется в виду под Божественными свойствами (Ιδιώματα), или признаками (γνωρίσματα) благости? Простое утверждение о том, что такое Ιδιώματα, можно найти в Char 3.25. Бог сообщил четыре свойства Своим тварям: бытие, приснобытие, благость и премудрость. Два первые сообщаются с самим бытием, два последних следуют из правильного использования воли и суждения. Первое — образ и по природе, второе — подобие и по благодати[1283]. В этой главке, конечно, подразумевается и присно–благо–бытие, и присно–зло–бытие, о которых я буду говорить ниже применительно к апокатастасису. Таковы Ιδιώματα[1284]; с несколько иной точки зрения они рассматриваются как выявляющие Божественное, и здесь именуются γνωρίσματα.
Чтобы понять, что здесь подразумевается, вернемся к уже приведенному отрывку. В Отрывке VIIмы видели, что «Бог и человек — образцы (παραδείγματα) друг друга, и… настолько к [не]ведомому восхищается Богом [этот] человек в том, что касается его ума, насколько человек [этот] посредством своих добродетелей невидимого по природе Бога проявил». Что значат эти слова об образцах и проявлении? Немного выше приведенного отрывка, во введении к Amb 10 Максим заметил, что добродетель, соединенная из logos'a (исполняющего роль того, что управляет телом, отсюда praxis) и theoria, проявляется и через тело, хотя только частично. Добродетель, как χαρακτήρ θείας δυνάμεως (отличительная черта Божественной силы), показывает через тело только некий «сеновный[1285]» (σκιάσματα) намек на себя. И это не ради себя самой, но ради тех, кто нуждается в том, чтобы учиться добродетели на примере (παραδείγματι) (Amb 10, 1108ВС). Ибо добродетель в первую очередь — расположение, сокрытое в глубине души, а затем появляющееся в делании через тело (Amb 10, 1108С1–3). То, что Максим говорит здесь о проявлении добродетели в делании как необходимом только для недобродетельных, а не потому, что наша природа сложная и состоит из души и тела, вызвано трудностью отрывка из Григория, в котором не упоминается praxis. Но в действительности проявление добродетели в настоящей икономии совершенно необходимо для продвижения к обретению Бога. Внимание к этой необходимости может помочь объяснить использование Максимом фразы: «…по мере возможности присущей им природной силы» в Отрывке VIII, как относящейся скорее к человеческому усилию к добродетели, нежели к Божественному окачествованию[1286], присутствующему в том же контексте. Окачествование Богом святого, т. е. наделение его Собственными свойствами, производит одновременно в нем образ и проявление Божие.
Эта фраза, как я отмечал (когда писал об Отрывке V7//), — от Дионисия. Текст, в котором она встречается (Myst 23, 701 ВС) — тот, что образует Отрывок IV. Итак, мы имеем темы претерпевания Божественного, бытие не от себя, а от Бога, и знаемость через Бога и Богом, Который обоживает, в результате чего душа является образом и зеркалом; все эти темы мы встречаем в одном отрывке.
Следовательно, этот образ, отражающий Бога как в зеркале, — украшение души (Myst 23) или человека (Amb 10, 1137ВС) Божественными idiomata и gnorismata (состоящими в первую очередь в благости и мудрости), так что она становится образцом добродетели, напечат- лением Божественной силы (δυνάμεως) для других. Знание Бога из себя и себя из Бога, встречающееся в Отрывке X, предваряется тем, что святые окачествоваются Божественными idiomata, что следует понимАmb не в евагрианском смысле внутреннего видения себя или видения сущности души, но в плане реализации духовного порядка.
Такое окачествование иллюстрируется образом раскаленного меча или воздуха, просвечиваемого светом (Отрывки /, //, VIII), но цель этих иллюстраций, обычных в христологии, — акцентировАmb внимание на том, что железо и воздух хотя приобретают характеристики огня и света, бытийно не лишаются своих собственных характеристик, последние просто превосходятся.
В отношение этого, к счастью, мы находим пример у Максима. Святые становятся образами и проявлениями. Прекрасно. Максим, развив эту теорию (Отрывок VIII), дает нам и пример — Мелхиседе- ка. Эта иллюстрация занимает две колонки (Amb 10, 1137D-1141С), и я, конечно, не стану переводить соответствующий текст целиком. Знаменитое описание в Евр 7:3: «без отца, без матери, без родословия; не имеющий ни начала дней, ни конца жизни; уподобляясь Сыну Бо- жию, пребывает священником навсегда» разделено Максимом на три части (я отметил их точкой с запятой). Первая часть, «бытие без…», указывает на совершенное совлечение природных свойств, совершаемое благодатью в добродетели; вторая указывает на знание, превосходящее пределы времени и вечности, а также созерцание, превосходящее материальную и нематериальную субстанцию; третья, возможно, указывает на способность сохранять неморгающим око добродетели и лицезрения Бога[1287]. Далее даю перевод: «Ибо добродетели свойственно противостоять природе [1288], а истинному созерцанию — времени и веку, так чтобы первая пребывала непорабощенной ничему тому, что после Бога, и неудержимой им, как одного Бога знающая своим Родителем, второе же [созерцание] — неописуемым, ни в чем из имеющего начало и конец не задерживающимся, как изображающее собой Бога, являющегося пределом всякого начала и конца и привлекающего к Себе всякий разум разумеющих в неизреченном восторге [или исступлении] (πάσαν νόησιν τών νοούντων κατ' ίκστασιν τον). Из них же и божественное подобие[1289] показуется — из ведения, говорю, и добродетели, и посредством их хранится достойными непоколебимая любовь к одному лишь Богу…»[1290] (Аmb 10, 1140А7–ВЗ).
Остальная часть этой Ambigua посвящена оправданию именования Мелхиседека не от вещей природных, но от тех, что обретаются в добродетели или созерцании и ведении. И наконец (Аmb 10,1141С), Максим говорит, что все святые в некотором смысле — образы Христа, архетипа, но Мелхиседек — таков по преимуществу. Подобная роль святых в христианском домостроительстве выражается несколько ниже: «Ибо Бог всем равно вложил по естеству возможность (δύναμιν) ко спасению, дабы каждый желающий мог усвоить себе Божественную благодать, и хотящему стАmb Мелхиседеком, и Авраамом, и Моисеем, и вообще всех святых перенести в себя — не переменой имен и мест, но подражанием тропосам [их добродетелей] и жительству — не было бы препятствий»[1291] (Аmb 10, 1144А10–В2; ср. 1149C13f).
Если кому‑то придет в голову, что такой акцент на добродетели и ведении уникален и связан исключительно с характером Ambigua, я отсылаю такого читателя ко вступительному параграфу к великому богословскому труду, адресованному Марину (TP 1, 9Af). Ибо в этом вступительном приветствии Максим воспроизводит основные темы, о которых мы только что говорили применительно к Мелхиседеку.
Отважимся теперь на краткий синтез учения Максима о восхождении к Богу. Это восхождение происходит двумя взаимосвязанными способами — добродетелью и знанием; одним вычеркивается то, что произошло от нашей падшей природы в наших отношениях с самими собой и ближними, и венцом этого является упразднение волевой способности, при котором она всецело охватывается Богом; другим же, поскольку чувство и рациональное знание сводятся к своему источнику в Логосе, является неведение, т. е. непонятийное ведение, расширяющееся беспредельно. Такое преображение человека наделяет его в результате, по благодати, Божественными свойствами благости и премудрости. Его полное осуществление — единение святых с Богом на небесах — это, собственно, и есть исступление (экстаз), нечто, что абсолютно сверх и превыше всех природных сил человека. Это и есть обожение, претерпевание Божественного, которое не лишает человека его природных сил, хотя они перекрыты Божественным и пронизаны им. Сопутствующие этому иногда явления исступления в этой жизни (например, восхищение апостола Павла) — вторичны, и не привлекают интерес Максима. Намного более важным для Максима является взаимная гармония добродетели и ведения, посредством которой происходит уподобление человека Богу. Это основа. Имеет место беспредельное расширение желания (TP 1,9А8), а также «видение истинного Слова и Бога без посредства глаз». Но превыше всего — действие Божие, влекущее человека от вещей и себя самого к Богу [1292].
Глава IV. ЛОГОС
Для раскрытия аргументов Максима против оригенизма необходимо обратиться к его учению о логосе. Мы не можем здесь обсуждАmb его во всех аспектах. Однако в силу его важности в контексте всего синтеза Максима, весьма полезно внимательней исследовАmb различение λόγος–τρόπος в его развитии в богословской мысли. С этого я и начну; во второй части я рассмотрю учение Максима о Логосе и обращусь к его объяснению единства творения и опровержению учения об Энаде.
Карл Холь в своей книге»Amphilochius von Ikonium»[1293] довольно подробно рассматривает термин τρόπος της ύπάρξεως. СуммировАmb вкратце его соображения можно так: хотя термин используется Василием и Григорием Нисским (однако не Назианзином) еще не как технический, Амфилохий, хотя и несколько искусственно, сделал его техническим термином триадологии, ставшим позднее общеупотребительным. У Василия это еще был термин, служивший для выражения загадки внутритроичных отношений, но затем он стал подспорьем для ее разрешения. Престидж уделяет термину несколько страниц[1294], но не ссылается на труд Холя. Холь замечает (S. 240), что в последнее время (1904) вопрос о происхождении этого термина ставился неоднократно. Его ответ должен был прекратить дальнейшие дискуссии. Функ, предлагая гипотезу о том, что автор четвертой и пятой книг Против Евномия, приписывавшихся Василию, — Дидим Слепец[1295], дал Холю повод (S. 245) утверждать, что в бесспорных произведениях Дидима выражение τρόπος της ύπάρξεως не встречается. Функ т возразил (S. 320–323), указав на фрагмент IX (PG 39 1652С), не замеченный Холем, где нашел это выражение.
Для понимания учения Максима будет полезно обозреть и дополнить эти исследования термина hyparxis. Исходный смысл слова — существование, реальность, он зафиксирован в отношении Бога в I в. до P. X. Этот смысл определил также логическое, грамматическое и даже математическое употребление. Это слово также означает име — «we. Из христианских писателей Престидж цитирует Иринея и Евсе- вия[1296], у которых это значение «существование», несомненно, обнаруживается с коннотацией начала бытия вещи или ее происхождения. Престидж приводит и отрывок из Афанасия[1297], чтобы показать, что простое значение существования должно быть отделено от других, где явна коннотация происхождения. Последние случаи отмечены в Lexicon Athanasianum Мёллера s. v. 1. Например, в Contra Apollinari- ит 1.4 (PG 26 1097С12) говорится, что Мария и Иосиф — едина плоть в силу существования от одного, а не через соитие. Однако сам Мёл- лер различает только абстрактное значение existentia и конкретное — substantia. Коннотация происхождения, замеченная Холем, — das Moment des Werdens [момент происхождения] — несомненна, но не обязательно подразумевается в каждом использовании слова.
Престидж (Р. 245) предполагает, что термин был «извлечен Василием из школы логики». Несомненно, термин hyparxis, говорит Престидж, был используем комментаторами аристотелевой логики. Но его использование у Афанасия показывает, что не было нужды его оттуда извлекать. Если Престидж имеет в виду не только термин, но выражение τρόπος ύπάρξεως, то я считаю, что его предположение должно быть отброшено. Ибо я не нашел этого выражения в комментариях, отредактированных для Берлинской Академии [1298]. Первый случай использования этого выражения находим у самого Василия.
В проповеди Против Савелия, Ария и аномеев Василий убеждает, что не стыдно признАmb «без опасности неведение способа существования Святого Духа»[1299]. Ниже в той же проповеди он говорит, что происхождение Сына от Отца — через рождение (γεννητώς), а происхождение Святого Духа несказанно (ά^ητώς) [1300]. Однако хотя способ существования Святого Духа неизвестен, нет сомнений, что Его существование от Бога [Отца] [1301]. Смысл обоих этих отрывков проясняется в одном из трактатов О Святом Духе 46 [1302]. Объясняя Амфило- хию различные способы, какими, как говорится, мы имеем знание вещей, он упоминает наряду с другими «тот, что по способу существования» [1303]. Сам факт того, что последнее замечание сделано мимоходом, указывает на то, что выражение легко слетело с его пера. Скорее всего, неполнота наших источников не позволяет нам привести достаточное количество примеров его употребления [1304]. Остается еще отрывок, в котором слово «существование» могло бы быть уместно, но вместо него мы находим «ипостась», «субстанцию». Это Contra Eunomium 1,15 [1305].
Этот отрывок имеет особый интерес: мы находим в нем отчетливо выраженную суть различия λόγος φύσεως — τρόπος υπάρξεως, которое впоследствии развито Максимом, а также пример, проиллюстрированный образом Адама, повторяющийся затем у Григория Нисского [1306], Дидима [1307] и Феодорита [1308]. Слово «нерожденный» (άγέννητος) ведет к мысли не о том, «что» вещи собою представляют, а о том, «как». Василий приводит примеры из родословия Христа согласно Луке, завершающегося Адамом, который «от Бога»: «И если спрашивают, какова сущность Адама, и на этот вопрос отвечают:«Не от сочетания мужа и жены, но сотворен Божией рукой», то на это иной скажет:«Я спрашиваю у тебя не о способе гипостасирования [1309] (τρόπον της ύποστάσεως), но в чем состоит вещественное подлежащее человека [1310], и этого нимало не узнаю из твоего ответа». То же происходит и с нами: из слова»нерожденный»познаем более как Бог есть, нежели самое природу Божию» [1311]. То, что ύπόστασις служит синонимом ύπάρξις, ясно из Contra Eunomium 2, где говорится, что какая‑либо мысль, предшествующая Ипостаси Единородного, невозможна, поскольку hyparxis Слова Божия, Которое было изначально с Богом, превыше всего мыслимого в порядке древности.
Престидж довольно подробно рассматривает (Р. 246 f) отрывок из Псевдо–Василия (Дидима), где даются примеры различных способов существования Адама, Евы, Авеля, Иисуса. Холь (S. 245) лишь упоминает этот отрывок, и только Функ[1312] обращается к другому отрывку — из XI фрагмента, на Ин 14:28: «Отец более Меня». Исключив возможность количественного сравнения в Боге, Дидим продолжает: «Если же ты скажешь, что Отец больше, поскольку нерожден, в то время как Сын рожден, мы скажем, что [это] — способы [тропосы] сущностей (ούσιών), а не существований; и в особенности по отношению к бескачественным и бестелесным, не уменьшают достоинства (άξία) единосущных, давая больше одному или другому; ибо то, что просто в отношении сущности и ведения, не может быть сравниваемо в отношении меры или величины»[1313]. Итак, если мы сочтем, что существования относятся к Нерожденному и Рожденному, — такое употребление подтверждается отрывками из Василия, приведенными выше, — то тропосы должны быть в сущностях; не в одной Божественной сущности, а в человеческой и Божественной сущностях, которые должны быть признаны во Христе. Таково довольно подробное толкование Функа (S. 322). Если это так, hyparxis используется косвенно применительно к Отцу (Нерожденный), как и к Сыну. Важность последнего замечания будет очевидна, когда мы обратимся к Амфилохию.
Григорий Нисский использует термин ύπάρξις или выражение τρόπος ύπάρξεως довольно часто. Преобладающим значением является то, которое явно присутствует в Contra Еипотгит 3.6.14 [1314]: «Существование Единородного от Отца». В одном месте термин «ипостась» служит для обозначения существования[1315]. Однако подробнее всего об этом говорится в первой книге. Именно здесь мы находим противопоставление λόγος ούσίας и τρόπος ύπάρξεως. Это различение иллюстрируется различением существований Адама и Авеля, а потом прилагается к Троице. Совершенно очевидно, что Василий и Григорий используют термины тождественно. Холь замечает (S. 242 f). что Григорий не говорит о нерожденности Отца, но это, как бы это ни казалось нелогичным, необходимо для равенства в Троице. Этот шаг, говорит Холь, должен был сделАmb Амфилохий.
В оставшихся писаниях Амфилохия выражение встречается дважды: в Слове 2, 6 и во фрагменте 15[1316]. Первое — это проповедь на Сретение[1317]. В ряде фраз, подчеркивающих парадокс двух природ во Христе, Амфилохий говорит: «Один и Тот же — лепечущий Ребёнок и Дарующий речь; одно — по причине рождения от Девы, а другое — по причине непостижимости Его существования»[1318]. Это, конечно, вполне согласуется с использованием термина hyparxis, которое мы встречали у Василия и Григория. Другой отрывок мы находим в кратком изложении веры, взятом из письма Амфилохия Селевку. После того, как он утверждает взаимное пребывание друг в друге Лиц Божества, он продолжает: «Я исповедую Иисуса Христа совечным с Отцом, как с Божеством, но не последующим Отцу по Божеству в тропо- се [способе] сущности или существования (ούκ ούσίας, ούχ ύπάρξεως τρόπον, νεότερον του Πατρός κατά τόν θεότητα)»[1319]. Как замечает Холь (S. 243), из этого отрывка нельзя с уверенностью заключить, что hyparxis относится также и к Отцу. Что касается значения, в котором здесь используется hyparxis, то для Амфилохия ничего не стоило, употребив его по отношению к Святому Духу, добавить: «Я утверждаю, что Сын был рожден вне времени и начал, всегда сосуществуя (συνυπάρχοντα) с Отцом по Божеству» [1320]. Чуть ниже мы увидим, что Феодорит говорит о сосуществовании Божественных Лиц. Далее в том же отрывке Амфилохий говорит, что единосущный не может утверждаться только по отношению к одному лицу, но к Отцу, Сыну и Духу. Он продолжает: «Различия — в Лицах, а не в сущности, ибо Отец, Сын и Святой Дух — это имена способа существования или отношения (σχέσις), а не просто (άπλώς) — сущности» [1321]°. Нет сомнений, что внимание здесь перенесено с момента происхождения, в отношении которого эта фраза («способ существования») применима только к Лицам, имеющим происхождение (Сыну и Духу), на логически последующее отношение, которое, конечно, применимо также и к порождающему лицу (т. е. Отцу). Необходимо остановиться на важности расширения значения этого понятия. Холь (S. 244) считает, что то, как это понятие использует Амфилохий говорит о смешении терминов ипостась, особенность (Ιδιότης) и отношение, и отсюда возникает трудность установления реального различия в одной сущности. Я считаю, что было бы слишком поспешным делАmb выводы о смешении понятий в случае тесно связанных терминов на основании двух фрагментов. Трудность, на которую указывает Холь, присуща всякому троическому богословию. Она не в меньшей степени, чем у Амфилохия присутствует при использовании терминов Василием. Приведенные отрывки свидетельствуют не столько о путанице, сколько о распространении понятия способа существования на все три Лица. Τρόπος ύπάρξεως указывает не только на особенность, но подразумевая вместе особенность и сущность, а также Лицо обосновывает отношение. Василий и Григорий Нисский, видя положительный аспект τρόπος ύπάρξεως, использовали это выражение только в отношении Сына и Духа, но Отец тоже должен иметь свой способ существования, пусть даже и выраженный отрицательно: Нерожденный Рождающий.
Дидим и Амфилохий, современники Василия и Григория, представляют свидетельства этого расширенного использования τρόπος υπάρξεως. Но есть и другие свидетельства. Григорий в Contra Еипо- тгитп 1.495–97 ясно утверждает, что τρόπος υπάρξεως коррелирует с λόγος ούσίας, показывая, что тождественность природ совместима с различными способами получения существования (как переводит Престидж), как в случае Адама или Авеля. Василий делает то же в его Contra Eunomium 1.15, иллюстрируя это подробнее на том же примере. Но здесь коррелирующие формулы: λόγος ούσίας — τρόπος ύπάρξεως прямо не употреблены, но на них указано в начале отрывка и в конце. Для указания на первое мы находим выражение: τό τ(έστι, а для указания на второе: τό δπως έστίν[1322]. Затем, в конце говорится применительно к Богу: τό δπως του θεου μάλλον ή αύτήν τήν φύοιν.
Итак, различие, проведенное таким образом, позволяет поставить все аспекты учения Аристотеля на службу богословия и в отношении Троицы, и в отношении домостроительства, и в антропологии.
Не производя тщательного исследования у последующих авторов, можно указАmb лишь на отдельные случаи. Кирилл Александрийский использует выражение в диалогах о Троице; в одном случае — равно о трех Лицах, по контрасту с сущностью, а в другом — применительно к вечному рождению Сына[1323]. Однако, хотя в александрийском богословии V в. мы встречаем лишь случайные упоминания этого выражения, антиохийцы развивают его вполне в духе Каппадокийцев. Так, в Expositio rectae fidei 3 мы находим соответствующее утверждение, по сути тождественное с фрагментом 15 Амфилохия[1324]. В Quaestiones et responsiones ad orthodoxos 139 мы обнаруживаем то же учение с противопоставлением λόγος ούσίας — τρόπος ύπάρξεως с примерами Адама, Евы и Сифа. В этом отрывке стоит отметить еще и вот что; он начинается словами: «Бог един по сосуществованию трех Божественных Ипостасей, отличающихся друг от друга не по сущности, но по способам существования» И немного дальше Феодорит настаивает на неизменности λόγος ούσίας[1325]. Интересующее нас выражение также встречается в более раннем смысле способа существования Сына и Святого Духа в Haereticarum Fabularum Compendium 5.2.3 [1326]. Интерес представляет первый случай последнего сочинения, из‑за своей иллюстрации — это огонь и его сияние. Сияние (άπαύγασμα) имеет свое существование от огня и сосуществует с огнем.
Несистематически читая Леонтиев (Палестина, VI в.), я встретил несколько случаев употребления этого выражения в христологиче- ском контексте. Леонтий Иерусалимский в Adversus Nestorianos 1.10 [1327]замечает, что во Христе некоторые вещи происходят κατ* οίκονομίαν αύτοϋ… διαφόρφ γάρ τρόπψ άναλόγω της Ιδίας φύσεως. Так, Его рождение было таким, как наше, но не όμοτρόπως (т. е. не по тому же способу [или тропосу], как у нас).
Леонтий Византийский безусловно знает сам термин τρόπος ύπάρξεως. В прологе к Adversus Nestorianos et Eutychianos он устанавливает некоторые условия для обсуждения: сначала необходимо признАmb непреложность двух природ во Христе после соединения, а уж потом можно исследовАmb «их взаимное отношение и способ существования» [1328]. Итак, выражение имеет место, но каков модус этого модуса [способа существования] не вполне понятно. Идет ли речь только о Божественной и о человеческой природе? Или же речь идет о бого- мужнем способе [существования]? Этот Леонтий приводит два других примера использования hyparxis. Однако, как ни странно, hyparxis имеет здесь значение physis. Так, он говорит: «…душа описывается τω λόγφ της ύπάρξεως». Немного ниже он говорит о соединениях: «…некоторые даже в соединениях сохраняют τόν της ύπάρξεως λόγον» [1329]. Такое использование, я полагаю, следует объяснять учением Леонтия об ипостасном единстве тварных совершенств — тела и души.
Следуя хронологии, я должен был бы теперь обратиться к Максиму, но я позволил себе сначала заняться Псевдо–Кириллом, которого Холь, беря цитаты из него у Иоанна Дамаскина, приводит в качестве примера неопределенного употребления hyparxis. Речь идет о главах 8–10 De sacrosancta Trinitate [1330]. В первом отрывке[1331] мы обнаруживаем речь о способе существования в смысле рождения и исхождения, как у Василия и Григория. Однако автор также говорит о нерожден- ности (άγεννησία), «которая указывает не на различие сущности, но на способ существования». Ниже, говоря о рождении и исхождении, он характеризует их как модусы [тропосы, или способы] различия [1332]. Затем, утверждая, что у трех Лиц все общее по происхождению от Отца, кроме нерожденности, рождения и исхождения он говорит: «Ибо только в этих ипостасных особенностях три святые Ипостаси отличаются одна от другой, разделенные неделимо не по сущности, но по отличительным признаком (χαρακτηριστικφ) каждой отдельной Ипостаси. Мы говорим также, что каждая из трех имеет совершенную Ипостась, но что в трех совершенных Ипостасях одна простая природа более чем совершенная — всесовершенная»[1333]. Тогда отличительный признак каждой Ипостаси (например, нерожденность и т. д.) — это способы существования. Неудивительно, что немного ниже он повторяет: «Мы признаем единого Бога, но только в особенностях отцовства, сыновства и исхождения мы познаем различие относительно причины и причиненного (αίτιον и αΐτιατόν), а также совершенства Ипостаси, то есть способа существования» [1334].
Первый и последний из процитированных отрывков были противопоставлены друг другом Холем[1335], чтобы показать, что греческая традиция, идущая от Амфилохия, недостаточно ясна. Однако ясности — тексты сами говорят за себя — вполне хватает. Конечно, можно захотеть получить разъяснений о том, как это может быть три Лица в одной сущности, — что является глубочайшей тайной, — и обратить внимание на то, что Псевдо–Кирилл уделяет немного внимания понятию отношения, которое мы находим у Амфилохия (см. выше).
Как же вписывается в эту традицию Максим? Есть два вопроса: как он использует различие логос–тропос в своем понимании учения о Троице, и какое у него оно имеет значение в целом?
Из примерно сорока случаев, которые я нашел у Максима, всего три касаются троического богословия. Первый встречается в Миста- гогии (Myst 23,701 А). Бог — Единица «по логосу сущности или бытия (κατά τόν της ούσίας ήτοι του είναι λόγον) и Троица по тому, как Он [изначально] существует и способу ипостасированности (κατά τόν του πώς ύπαρχειν καί ύφεστάναι τρόπον)». Последняя фраза, использующая глагольное формы, образованные от существительного «ипостась», указывает на тринитарное толкование конкретных отрывков. Amb 67, 1400D f объясняет Единицу и Троицу сходным образом. Amb 1,1036С имеет сходную структуру: λόγος, είναι применительно к Единице соответствует τρόπος, πώς είναι, πώς ύφεστάναι для Троицы. Здесь налицо различие, проведенное Василием. В качестве примеров употребления глагольной формы hypostasis для обозначения ипоста- сирования в отрывках, посвященных Троице, см. Thal 13, 296В и Сар ie'3 1178В.
Это различие сущности и способа существования — фундаментально. В качестве яркого примера употребления этого различия я приведу отрывок из Amb 42: «Всякое ведь обновление, вообще говоря, конечно, происходит со способом [существования] обновляемой вещи, а не с логосом природы, поскольку логос, будучи обновлен, губит природу, [так как] не сохраняется неповрежденным логос, по которому она существует; но обновленный способ [существования] при сохранении, конечно, логоса природы, указывает на чудодейственную силу» [1336] (Amb 42, 1341D1–6). Ясно, что это фундаментальный закон. Он выражается весьма часто, см. напр.: Amb 42, 1329А, 1345В, также: Amb 31, 1280A; Amb 15, 1217A; Amb 36, 1289С. Рассмотрение всех этих отрывков приводит к однозначному выводу, что логос природы может сохраняться при весьма широком диапазоне изменения способа существования. Для физического порядка это можно увидеть в Amb 15, 1217А: метафизическая сущность совершенно неизменна при постоянном изменении свойств и качеств. Для морального порядка то же утверждается в Amb 42, 1329А–В7, где завершается учение Amb 7, 1084ВС. Однако в некоторых отрывках это различие в способах существования выражается через шкалу приближения к высшему Логосу, и не всегда легко зафиксировать, каковы здесь градации. Я имею в виду, например, Thal 2, 272. Недостаточная прозрачность, которая тут имеет место, происходит, так сказать, от двойственности предсуществующего логоса разумной твари, — я имею в виду тот, что определяет ее природу и тот, что определяет ее предназначение. Но я не стану здесь развивАmb этот аспект учения Максима.
Таким образом, различение логоса–тропоса, как мы убедились, имеет большое значение: оно делает возможным раскрытие правильного учения о Троице, о благодати и об обожении. Первое у Максима занимает явно не первое место. Второе же чрезвычайно важно, хотя и не само по себе. Оно зависит, как это видно из вышеприведенного отрывка, от учения о воплощении.
Если теперь мы будем искАmb примеры использования этого различения в более поздних произведениях, несущих на себе печАmb христологических споров, то ясность и рельефность, с которой этот принцип выражается, только увеличивается.
Двигаясь в хронологическом порядке, я обращаюсь к единственной христологической Трудности. Максим утверждает: «Мы знаем, что одно есть логос бытия, а другое — способ, каким нечто существует (ό του πώς είναι τρόπος); один обеспечивает природу, а другой — домостроительство» (Amb 5, 1052В6–9). Эта мысль повторяется чуть ниже (1053В11–14), а следующий столбец (начиная с 1056D) — приложение этого различения к знаменитому богомужнему действию Дионисия.
Из последующих полемических сочинений я процитирую лишь одно: «Каждый из нас действует прежде всего как нечто, то есть как человек, а не как некто, например, Павел или Петр; он формирует [определенный] образ [или способ] действования, например, с нажимом или мягко, тем или иным образом. Он определяет его, как хочет.
Откуда [следует], что различное в лицах в отношении образа [дейст- вования] узнается по их делам, тогда как неразличимость естественного действия — в логосе [природы]»[1337] (TP 10, 137A3–11).
Здесь совершенно ясно обозначен главный момент в полемике с монофелитами и моноэнергистами: воля или действие (энергия) — природны; частное же — действие или выбор личности. Именно это учение позволило Максиму победить Пирра (TP 28, 308D). Именно его мы находим ясно выраженным и у Псевдо–Кирилла [1338].
Я не ставлю целью раскрыть целиком учение Максима о Логосе. Как само соответствующее греческое слово многозначно, так и учение, связанное с ним, многопланово. Моей целью является придерживаться строго текста Amb 7 и учения о Логосе, развитому там с целью окончательного опровержения оригенизма. По мере своего исследования, я прокомментирую предыдущие работы Максима, касающиеся учения о Логосе.
Раскрытие Максимом учения о логосе в Amb 7 внутренне обусловлено отрывком, который он толкует, и неверными толкованиями его оригенистов. Григорий сказал: «…будучи частицей Бога и проистекши свыше». В этом высказывании оригенисты видели указание на их Энаду, и ее распадение вследствие греха. Максим не мог, как это делают сейчас иногда современные авторы, признАmb ошибку у Григория. Ведь он был Богослов! Кроме того, действительно изначально существует какое‑то единство во Христе (ср.: Thal 60), и философская проблема о соотношении Единого и многого (лежащая в основе ошибки оригенизма) требовала по праву своего ответа. Таким образом, Максим поставил себе задачу дАmb позитивное толкование на слова «частицей Божества».
Но не только на них, но и на последующие — «истекши свыше», которые подразумевали некоторое первоначальное единство, так что требовалось дАmb объяснение не только этому единству, но и нынешнему состоянию человека по отношению к этому единству. Ответ на все эти вопросы должен был быть богословским или экзистенциальным. Одного философского учения о Логосе было бы недостаточно.
В дальнейшем рассмотрении проблемы я обращаюсь к Amb 7 — Часть I, II, III, и к Amb 42 — Отступление 2 (Amb 7, 1077С-1085С, 42–1325D-1336B). Для начала заметим, что речь идет здесь не только о Логосе. Максим пишет: «Кто зная, что логосом и премудростью все было приведено в бытие из небытия Богом…» (Amb 7, 1077CIf).
Это неслучайная фраза; он повторяет ее дважды в первом объяснении СAmb 7, 1085А5 и С8 [1339]). В Отступлении 2 Amb 42 (1329D) Максим делает на этом особый акцент. Вывод, который делается из того, что мир был сотворен Логосом и Премудростью состоит в том, что творение было свободным актом направленной воли. Нет сомнений, что пара Логос–Премудрость происходит от Прем 9:1–2: «Боже отцов и Господи милости, сотворивший все словом Твоим, и премудростию Твоею устроивший человека». Совокупность идей, которые здесь подразумеваются, имеет свою историю. Первым, кто соединил учение Писания с греческой философией применительно к учению о Логосе и Премудрости, был Филон[1340]. Нельзя исключить прямого влияния Филона на Максима. Фон Бальтазар нашел тому свидетельство[1341]. Но ключевым здесь является понимание Сына, Логоса в Евангелии от Иоанна, как места, или области идей. Эта тема разрабатывалась Александрийской школой, и обнаруживается, в частности, у Климента[1342],
Первое объяснение (Amb 7, 1077С-1081С11) дается в своего рода циклическом движении, все фазы которого, кроме четвертой, отмечены цитатами. Первая фаза (1077С-1080А2) повествует о множестве в единстве и единстве во множестве, и завершается сильным утверждением, относящимся к Сыну и Логосу из Кол 1:16, что все сотворено в Нем. Это многообразие вещей включает как их бесконечное различие и разнообразие, так и их не смешиваемую индивидуальность. С другой стороны, множество сущностей рассматривается в своем единстве через несмешиваемое отнесение всего к Единому ипостас- ному Слову. Именно здесь Максим акцент делается на Слове, которым, согласно Кол 1:16, все создано.
Вторая фаза (1080А2–В11) развивает тему возглавления Логосом творения всей твари (логосы всего предсуществуют в Логосе и реализуются согласно Его воле) и Его присутствия в них, хотя Он бесконечно выше их. В ней говорится и о том, что в Логосе вся тварь соразмерно (άναλόγως) причаствует Богу. Максим все еще говорит о сущностном порядке (т. е. не об экзистенциальном порядке благодати), что видно из того, как он раскрывает это «соразмерно»: «…умом, или словесностью, или чувством, или жизненным движением, или сущностной и присущей [им] пригодностью». Именно здесь Максим ссылается применительно ко всему предыдущему учению на Дионисия. О Божественных именах (DN 5.5–7) прекрасно соответствует основной линии аргументов Максима. Там тоже речь идет о сущностном плане бытия. Не приходится сомневаться, что ссылка Максима на Дионисия подтверждается, но и в этом случае ничто не указывает на особенную зависимость Максима от него. Один говорит иносказательно о причастии главных вторичных причин первичной, другой — о причастии существующих сущностей Слову.
На этих двух фазах объясняется то, каким образом мы можем быть «частицами Божества»; далее идет речь о словах Григория: «…проистекши свыше». На третьей фазе (1080В11–1081А5) он дает удовлетворительное объяснение. Ответ состоит в том, что когда движение ангелов и людей находится всецело в согласии с их предсуществую- щим в Боге логосом, и они не желают ничего, кроме как источника своего движения, то такое разумное существо будет в Боге, — έν θεω γενήσεται, так Евагрий и Максим называют вершину христианской жизни, — и оно уже никогда не «истечет» от Него. Это — возвращение к, и восстановление соответствия твари слову (логосу), задающему норму творения (τήν πρός τόν καθ' δν έκτίσθη λόγον άνοδόν τε και άποκατάστασιν)[1343]. Приведенной цитаты достаточно, чтобы понять, что мы перешли от сущностного порядка к экзистенциальному, где впервые рассматривается сверхприродное. Этот переход дважды подтверждается отсылкой к обретению Божественной цели (σκοπός) (1080С14, 15). Skopos употребляется неоднократно в первой части Liber Asceticus, и означает промысел Воплощения, но в Thal 60,621 AB Максим подробно объясняет, что Божественный skopos — это таинство Христа, сокрытое от создания мира. Он определяет skopos как цель (Thal 60, 621А10) словами Евагрия, которые он использовал выше в АтпЬ 7, 1072С4 [1344].
В Thal 60 Максим ясно различает два порядка. В конце он говорит: «Ибо поистине было необходимо, чтобы Создатель по природе сущности существующих [вещей] был бы и самосовершителем (αύτουρ- γός) по благодати обожения сотворенного с тем, чтобы Даятель бытия оказался бы также и Подаятелем (χαριστιός) присно–благо–бытия» (Thal 60, 624D5–9). Отсылка к бытию и присно–благо–бытию ведет нас к отрывку из Amb 42, где подробно рассматривается триада бытие — благо- или зло–бытие — присно–бытие. Приведу этот отрывок полностью: «Всех вещей существующих или имеющих быть… твердо утвержденные логосы предсуществуют в Боге, в соответствии с которыми все вещи есть, и становятся, и пребывают, всегда приближаясь через естественное движение к их предположенным [1345] логосам. Они [эти вещи] скорее удерживаются в бытии и получают в соответствии с характером и мерой выбранного ими движения и склонности либо благо–бытие, вследствие добродетели и прямого движения к своему логосу, либо зло–бытие, вследствие порока и движения не в согласии со своим логосом. Или говоря кратко: в соответствии с имением или лишением, в их природной причаствующей способности Того, Кто су- шествует по природе совершенно и непричаствуемо, и Кто предлагает Себя совершенно просто и милостиво по причине Его беспредельной благости всем, достойным и недостойным, производя постоянство присного бытия, как каждый человек сам от себя к тому расположен. Для них соответствующее причастие или непричастие собственно бытия, благо–бытия и присно–бытия — это возрастание и усиление наказания (τιμωρία) для тех, кто не был способен причаствовать, и радость для тех, кто смог причаствовать» [1346] (Amb 42, 1329А1–В7).
В приведенном отрывке различие между просто естественным (физическим) и моральным порядком определенно отмечено. В рамках последнего порядка Максим здесь не выявляет различий между естественным и сверхъестественным; он лишь умосозерцает существующий сверхъестественный порядок. Однако, о том, что это различение существует в мысли Максима, и имплицитно в приведенном длинном отрывке, говорят другие тексты, например, тот отрывок из Thal SO, с которого я начал предыдущий параграф, или другой из Thal 64, 724CD, где Максим говорит о самом естественном законе.
Третья фаза завершается цитатой из Толкования на Исайю Василия [1347] относительно истинного покоя Субботы.
Четвертая фаза первого объяснения (Amb 7,1081А5–С11) возвращается, чтобы расширить некоторые уже высказанные моменты и повторить утверждение первой фазы. В первой части (Amb 7,1081А5— В8) высказано две идеи. Вещи не существуют в действительности все одновременно вместе со своими идеями (логосами) в Боге; скорее, Тот, Кто всегда остается Творцом приводит вещи в бытие в подобающее время (ср. идею второй фазы в 1080А6). Причина здесь в том, что Бог и вещи не могут быть вместе. Представление это ошибочно. Максим настаивает на невозможности сосуществования конечного [1348] и бесконечного, т. е., как представляется, вечного существования реализованных логосов в Боге. Настаивая на несравнимости конечного и бесконечного и на том, что в данном случае речь не идет об апофа- тическом богословии Логоса (Аmb 7, 1081В8–15), он повторяет утверждение первой фазы. Но на этот раз множество в единстве (единый Логос является множеством логосов) определяется как творящее и удерживающее исхождение Одного во множество тварей, а единство во множестве (множество логосов являются Одним) определяется как «многих к Одному обращающее и направляющее возведение и промысл как бы к вседержительному центру, содержащему начала своих прямых, и собирающему их воедино»[1349]. Здесь все добавления по сравнению с первой фазой акцентируют неоплатонические моменты, особенно в духе Прокла. Образ центра с радиусами мы находим у Дионисия, в главах, на которые Максим уже ссылался и будет еще ссылаться[1350].
Наконец, в одном предложении Максим излагает существо своих объяснений: «Мы суть и называемся»частицами Божества»из‑за логосов нашего бытия, предсуществующих в Боге; и опять‑таки, говорится, что мы»истекли свыше»потому что мы стали двигаться не в соответствии с предбывшим в Боге логосом, по которому произошли» (Amb 7, 1081С7–11).
Все это первое объяснение не представляет ничего оригинального в своих отдельных моментах, однако в целом Максим так описал начало и цель существования человека, что все сложные аспекты учения выглядят убедительно. Большая гибкость учения о логосе в тексте Amb 7 препятствует, очевидно, выражению отношения природы и благодати в том виде, в каком его обычно хотят формулировАmb западные богословы. Все объяснение близко к Дионисию (в DN 5.5–7), но намного точнее. Это замечает и сам Максим в конце второй фазы (1080В10). Возможно, по этой причине второе объяснение, которое он предлагает, вдохновлено в первую очередь непосредственно Ори- геном. Может быть, это представлялось более действенным средством в обращении оригенистов от их ошибки.
Это второе объяснение начинается так: «Если Один Бог Слово, несомненно, является сущностью добродетели в каждом человеке… то явно, что всякий причастный добродетели по твердому навыку в ней человек несомненнейшим образом причаствует Богу…» (Amb 7, 1081C14–D2, D9–11). Максим здесь защищает свое положение, цитируя 1 Кор 1:30: «…во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением», и замечая, что Христос — это Сама Премудрость, Сама Праведность и Сама Святость, и эти сказуемые не являются атрибутами как когда мы говорим: мудрый человек. Так вот, Ориген, толкуя Ин 1:14, писал: «Ведь сущностная само–праведность — это Христос»[1351]. Конечно, Максим мог и не основываться непосредственно на Оригене[1352], что не отменяет того факта, что сама эта мысль насквозь оригеновская. В контексте только что приведенной фразы Ориген развивает идею, хотя и не в понятиях причастия, что наша праведность и другие добродетели происходят от Христа. Максим же в действительности сразу переходит к рассмотрению такого причастия путем последовательного схватывания начала и конца, которые тождественны, охватываемые skopos'ом вещи (1084А6). Итак, «что касается начала, человек получает по причастию природное благо (άγαθόν) со своим бытием; что касается конца, то он ревностно совершает свое течение к началу и источнику без отклонения посредством доброй воли (γνώμη) и произволения (προαιρέσει), и получает от Бога обожение, добавляя к природной благости образа[1353] (τφ κατ' εικόνα φύσει καλώ) избранное подобие через добродетели, по причине вложенного восхождения к, и сродства со своим собственным началом и истоком» [1354] (Amb 7, 1084А6–14).
Несомненно, здесь Максим развивает учение об обожении. Он раскрывает его, используя ту триаду, на которой мы останавливались в первом объяснении. Все это подтверждается словами апостола: «ибо мы Им живем и движемся и существуем» (Деян 17:28). Каждый элемент этой триады Максим приводит в соответствие с логосом человека, предсуществующим в Боге. Существование относится к логосу бытия, движения — к логосу благо–бытия, а жизнь — присно–бытия (Amb 7, 1084В1–7). В приведенных выше отрывках это тройственное различение абсолютно очевидно. Однако нет и намека, что оно может быть отнесено к определяющим логосам. Насколько я знаю, эта отсылка присутствует только в этом отрывке, что не удивительно, ибо говорить о нем более подробно значило бы рассматривАmb вопрос о предопределении, но к этому образ мысли и жизни Максима его не склоняли. Обычно он смотрит на все с точки зрения Божественной цели (skopos) — осуществление человека в домостроительстве воплощения. Противоположное этому осуществлению — неудачу, возможность и реальность вечного наказания он признает, но не решается это объяснить.
Сказав о принципе нашего причастия Христу через добродетели, Максим далее развивает тему Божественной цели: «…ибо Божие Слово и Бог всегда желает и во всем совершает таинство Своего воплощения» (Amb 7, 1084C15–D2).
Итак, мы — частицы Бога, но истечь свыше значит неразумно покинуть свой исток, и это приводит к коренному беспорядку и незащищенности тела и души, будучи выбором худшего вместо лучшего (Amb 7,1084D2–1085A6).
И гак, Максим закончил обсуждение учения о Логосе и дал адекватное толкование подозрительному месту Григория. Он мог бы оставить этот вопрос и перейти к следующей части — подтверждению положения, взятого из цитаты из Григория. Но он так не поступает. Он уже ссылался в своем учении на Дионисия, теперь же он хочет привести отрывок из него в подтверждение учения о логосах в их динамическом аспекте (DN 5.8, 824С). Здесь Дионисий подтверждает, что логосы вещей называются также Божественными волениями (θεία θελήματα). То, что творение не является необходимым произведением Божественной силы, но есть результат Божиего воления, — не является новым учением. Максим также и в других местах относит творение к Божественной воле. Однако важность этого отрывка состоит не в этом простом и общепринятом у христиан положении; она состоит, скорее, в объединении логосов с Божественными волениями. То, что у Дионисия было фразой, представляющей альтернативу выражению парадигмы вещей, следующим образом выражено словами автора VII в.: «Каждая вещь приходит в бытие согласно волящей мысли Бога» [1355]. С этой точки зрения логосы не являются, так сказать, инертными образцами, но — самой творческой силой Божией, реализующей себя в твари. Мы уже видели, что в мысли Максима все до такой степени определяется Божественной целью, что иногда трудно различить в одном отрывке различные элементы. Это особенно видно в отрывке, толкующем Рим 1:20: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы». Максим толкует это место: «Логосы сущих, прежде веков предуготовленные в Боге, как ведает Он Сам, будучи невидимыми, обычно именуются у божественных мужей также благими произволениями Божиими; они ясно мысленно созерцаются через творение. Ибо все творения Божии по природе, будучи рассматриваемы нами ведатель- но с должным искусством, сокровенно возвещают нам логосы, в соответствии с которыми они получили бытие, и вместе с тем обнаруживают с собою в каждом творении цель Божию (skopos). По сказанному:«Небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь»(Пс 18: 2). Но вечная сила и Божество есть промысел, объемлющий сущие и опекающий действие, обоживающий тех, о ком промысел»[1356](Thal 13, 293D-296A13).
Здесь мы опять видим, что Максим смотрит на все с точки зрения Божественной цели (skopos). Но заметим, что достижение этой цели зависит от промыслительного действия Бога. Это видно и из того, сколь велико расстояние между начальным состоянием человека и конечным достижением — между ними вся аскетическая жизнь, все воплощение. Максим говорит об этом со всей ясностью во второй части Аmb 7. Здесь skopos, будучи неизменен, допускает два модуса реализации. Первый связан с осуществлением наших природных сил в Адаме; он оказался неудачным. А второй приведен в действие во Христе (Аmb 7,1097С).
Единство логосов и Божественных волений, что Максим берет у Дионисия, столь близко, что даже в его собственном толковании он неспособен предложить или установить различие. Два места из Писания: «…познал Господь Своих» (2 Тим 2:19) и «Я никогда не знал вас» (Мф 7:23) Максим объясняет следующим образом: «Произвольное движение либо в согласии с волей и логосом, либо в несогласии с волей и логосом приготовило каждого услышАmb Божественный глас» (Аmb 7, 1085СЗ-6). В русле отрывка из Дионисия было бы легко говорить только о Божественной воле спасти всех, как если бы все должны были в конце концов быть восстановлены для блаженства. Тот факт, что Максим, несмотря на то, что он едва ли не отождествляет сущностный и промыслительный логос каждого человека, не говорит о всеобщем спасении, значим для его основополагающей мысли, которая не допускает апокатастасиса Григория Нисского. В этом контексте сжатое выражение «волящая мысль» Псевдо–Кирилла и Иоанна Дамаскина было бы неуместно.
Я думаю, что сказанного достаточно, чтобы проиллюстрировАmb отрывок и цитату из Дионисия. Служит ли Дионисий авторитетом, подтверждающим уже известное учение, или является источником для Максима, применительно к учению о Логосе, сказАmb сложно. Скорее все‑таки источником в первом случае, чем авторитетом во втором.
Таким образом, было бы большим преувеличением на основании цитаты из Дионисия у Максима выводить его исключительно как последователя Дионисия. Именно это, похоже, делает Владимир Лос- ский в «Очерках мистического богословия Восточной Церкви»[1357]. Максим, несомненно, говорит о начале и конце вместе, о логосе и о его достижении в вечности. Я уже обращал внимание на такие отрывки. Однако, глядя в целом на его учение о логосе, ясно, что сущностный и неизменный логос твари адекватно отличается им от того, что подвержено изменению и совершенствованию. Максим даже говорит о различном логосе для каждого состояния сущего — бытия, благо- бытия и присно–бытия. Различение между логосом природы и способом существования, начав свою историю в богословии как термин тринитарный, перешло на христологию; также оно служит для выражения отношений человеческого и Божественного в обновленной и обоженной твари. Важность его несомненна. Она видна и из частого использования «логоса» в отношении естественного созерцания, а «тропоса» — в отношении добродетели.
Итак, для Максима, как бы ни обстояло дело у Дионисия, отправной момент и преуспеяние к конечному обожению прекрасно различаются и очерчиваются. Здесь мы имеем дело с отношением и различием природы и благодати, и природного и сверхприродного порядков.
Фон Бальтазар справедливо отмечает, что прямое сравнение западного и тридентского богословия с византийским учением в этом пункте невозможно, поскольку на Западе никогда не использовали гипотезу о состоянии чистой природы при раскрытии этого различия. Но будет ли справедливо предположить, как это делает фон Бальтазар, что византийское учение является либо имплицитной стадией развития западного учения, либо имеет моменты, противоречащие ему? Гипотеза о состоянии чистой природы столь радикальна в разрешении всей проблемы, что система, развитая без нее, будет вряд ли в каком‑либо моменте непосредственно сравниваема с другой, в которой эта гипотеза присутствует. И поскольку это остается гипотезой[1358], то мне кажется, существуют три возможности: 1) строгое православие, основанное на этом предположении; 2) правильное учение, защищающее те моменты (однако без той же правильности для каждого), какие предполагаются этой гипотезой; 3) учение, компрометирующее один или несколько моментов, которые необходимо защитить.
Если гипотеза о состоянии чистой природы доходит до самых корней настоящего вопроса — гипотеза, выдвигаемая Лосским, который полагает, что это же было и у Максима, а именно, что существует реальное различие между невыразимой Божественной сущностью и творческими Божественными энергиями, — такая гипотеза в равной мере имеет далеко идущие последствия. Лосский говорит, что логосы расположены не в Божественной сущности, но в энергиях. Основание этого различения восходит ко временам Филона, но его наличие и значимость для каждого отдельного автора нельзя принимАmb автоматически. РассуждАmb сейчас по этому поводу относительно Максима значило бы делАmb это поверхностно. Однако, что касается ситуации с логосами, я могу обратить внимание на два, казалось бы, противоречивых отрывка; оба они появляются в ходе уже рассмотренной нами аргументации.
В Amb 7, 1077С Максим утверждает, настаивая на этом, что многие логосы — это один Логос, сам Сын Божий. Это первая фаза. На четвертой фазе он говорит, помимо речи о высшем апофатическом богословии, что один Логос — множество, а множество — Один (Amb 7, 1081B10ff), и дальше продолжает вести речь о творческом нисхождении Единого к сущим. Отрывки, появляющиеся в одном контексте, вряд ли являются противоречащими друг другу. Первый — чисто ка- тафатический, второй — катафатический, но с апофатической оговоркой. Но каков же смысл и значение этой оговорки? Относится ли она просто к Троической жизни? Здесь мы не можем говорить об этом.
Попробуем подвести итог этой главы. Максим объясняет слова Григория: «…будучи частицей Бога мы истекли свыше» с помощью двойного объяснения учения о логосах, отождествляя и различая высший Логос и многие логосы как на онтологическом, так и на моральном уровне. Он находит это учение, и подтверждает его с помощью Дионисия. Степень зависимости Максима от Дионисия применительно к такому широко распространенному учению, как учение о логосе, трудно установить. Однако, что касается отождествления логосов с Божественными волениями, то похоже, что Максим скорее передает это учение, нежели делает его частью своей мысли.
На этом мы остановимся в рассмотрении учения Максима о логосах в его опровержении оригенизма, но в этом опровержении есть и другие моменты. Сразу после того, как он прибегает к авторитету Дионисия, что мы только что обсуждали, Максим возвращается к цитате из Григория и разворачивает свое понимание конечного состояния. Речь идет об учении о пресыщении. Следующая глава будет посвящена этому.
Глава V. КОРОС
Пресыщение — один из ключевых моментов учения оригенизма. Он служит удобным термином для указания на причину распада Энады. Этот термин встречается в обоих документах Юстиниана — в Послании к Мине (543) и в Послании к Собору (553), и соответственно, в первой и второй анафеме оригенизма. Первая анафема 543 г. гласит: «Кто говорит или думает, что души человеческие предсущест- вовали, что они были прежде умами и святыми силами, наслаждались полнотою божественного созерцания, а затем обратились худшему и чрез это охладели в любви к Богу, отчего и называются душами и в наказание посланы в тела, тому да будет анафема» [1359].
Эта формулировка скорее всего VI в., однако учение о пресыщении можно найти у самого Оригена. Стоит сперва привести весь этот пассаж: «Итак, при постоянном действии Отца и Сына и Святого Духа, [и его] возобновляемости на всех ступенях совершенства, мы, может быть, когда‑нибудь хотя и с трудом получим возможность созерцАmb святую и блаженную жизнь. Когда же при этом после продолжительных подвигов нам удастся приблизиться к этой жизни, то мы должны быть укоренены уже настолько, чтобы нами никогда не могло овладеть пресыщение этою жизнью; напротив, при постепенном все большем и большем проникновении в это блаженство, в нас все более и более должна увеличиваться и возрастАmb жажда к нему, при условии, конечно, все более и более горячего и ревностного восприятия и хранения в себе Отца и Сына и Святого Духа. Впрочем, если кем‑нибудь из находящихся в высшем и совершеннейшем состоянии и овладеет пресыщение, то я не думаю, чтобы он опустел и отпал от него внезапно: он необходимо должен падАmb понемногу и постепенно. Следовательно, если кто‑либо иногда случайно подвергнется легкому падению, но скоро одумается и придет в себя, то он, собственно, не может совершенно разрушить [свое нравственное состояние], но может снова восстАmb и возвратиться на прежнюю ступень — он может снова восстановить то, что было потеряно им по небрежности» [1360].
Пресыщение — это то, чего следует опасаться; его наступление означает отпадение от Бога. Пресыщение возможно в силу присущей человеку изменчивости. Ориген недвусмысленно говорит об этом: «Но так как те разумные существа… были сотворены из ничего, то именно потому, что они прежде не существовали, а [потом] начали существовать, они получили по необходимости совращаемое и изменчивое бытие, ведь добродетель, привзошедшая в их субстанцию, не была присуща им по природе, но была произведена по милости Творца. И самое бытие у них — не собственное и не всегдашнее, но данное от Бога, потому что они не всегда существовали; все же, что дано, может быть отнято и прекратиться. Причина же этого прекращения будет заключаться в том, что движения душ направляются не согласно с законом и правдою [поп recte et probabiliter]. Ибо Творец предоставил созданным Им умам произвольные и свободные движения, конечно, для того, чтобы добро было собственным их добром в том случае, если оно будет сохраняться по собственной [их] воле. Но леность и пресыщение [taedium] [до отвращения] от труда в деле сохранения добра, а также отвращение и пренебрежение к лучшему положили начало отступлению от добра»[1361].
С приведенным отрывком, объясняющим разнообразие мира изначальным уклонением от блага, следует соотнести другой[1362], где и встречается слово «Энада», и в контексте которого как раз и говорилось об оригенистическом привкусе трудного места из Григория, которое объясняет Максим.
В обсуждении изначальной Энады разумных существ до сих пор мы уделяли внимание скорее ее онтологическому аспекту, заключенному в триаде genesis‑stasis- kinesis. Теперь перед нами тот же концепт в его моральных аспектах[1363].
Распад первоначального единства произошел по причине пресыщения благом, или лени, или пресыщения до отвращения от труда в деле сохранения блага\ но все это сделалось возможным по той причине, что Творец дал созданным Им умам произвольные и свободные движения. Свобода, конечно, была очень дорога Оригену, как и всем христианам. Он пространно защищает учение о свободе в De Princ 3.1, и эту защиту свв. Василий Великий и Григорий Богослов перенесли в свою книгу Philocalia, представляющую сборник отрывков из Оригена. Эта защита во многом основана на похвале или осуждении, на существовании законов, что с необходимостью подразумевает ответственность в выборе добра или зла. Пра (Prat) следующим образом суммирует учение Оригена: «Для Оригена свободная воля состоит не в свободе действовАmb или приостанавливАmb свое действие и в выборе из множества благ, но в том, что схоласты называют свободой противоположностей (liberie de contrariete), в способности выбрАmb благо или противоположное ему зло» [1364].
Однако даже пресыщение и последующее уклонение от блага входит, согласно Оригену, в провиденциальный план. Он пишет, что Бог попустил тварям некоторые движения, «чтобы они, сохраняя свое состояние всегда неподвижным, не забывали, что они достигли этого окончательного блаженства не своею силою, но благодатью Божи- ею»[1365].
Было бы полезным теперь суммировАmb оригенистический миф, основываясь на только что приведенных отрывках. Первоначальная Энада — это единство разумных тварей, чья принципиальная изменчивость основана на том, что они — твари, и проявляется через их свободную волю, состоящую изначально в выборе между добром и злом. Таким образом, сама природа свободной воли, хотя она и может развиться во все возрастающее желание блага, в действительности приходит к пресыщению благом и становится ответственной за изначальный распад Энады; последующие пресыщения и отпадения всегда возможны, хотя бы уже для того, чтобы тварь могла осознАmb свою зависимость от Бога.
Теперь обратимся к опровержению этого момента в учении ориге- низма у Максима. Два отрывка из Amb 7, которые прямо касаются пресыщения, являются небольшими, поэтому я приведу их целиком в переводе. В первом само слово не встречается, но идея пресыщения предполагается. После начального описания Энады, Максим продолжает: «Ведь если Божество недвижно, как наполняющее все, а все, что из небытия, приемлет бытие и подвижно, как непременно относящееся к какой‑то причине, но ничто движущееся еще не остановилось, как не упокоившее еще можение [или потенцию] движения соответственно влечению у последнего желаемого (ведь не свойственно от природы ничему иному, чем оно, показываясь, останавливАmb носящееся соответственно природе), — значит ничто движущееся не остановилось, как не встретившее еще последнее желаемое, поскольку оно не остановило еще, явившись, движение вокруг него носящихся» [1366] (Amb 7,1069В2–13).
Таков основной аргумент, метафизические аспекты которого Максим суммировал в триаде genesis‑kinesis‑stasis, чему мы уделили внимание в первую очередь [1367]. Но прежде чем подойти к этим аспектам, Максим приводит первые два возражения оригенистов на приведенные аргументы, сам отвечая на их доводы: «Если же они вдобавок настаивают, что это некогда произошло и умы пришли в рассеяние, подвигнутые из своего основания и местопребывания в последнем и единственном предмете стремления, то чтобы не придирался я, говоря:«Где же доказательство [что это не случится снова]?», по всей вероятности, допустят, что в тех же [обстоятельствах] умы с необходимостью будут иметь те же перепады без конца. Ведь что смогли, испытав, презреть однажды, то никакая логика им не сможет воспрепятствовАmb презирАmb и всякий [другой] раз. Но что иное, чем [необходимость] так носиться умам, и ни иметь, ни надеяться [иметь] никакой неколебимой опоры для твердости в прекрасном могло бы оказаться [для них уделом] более жалким?»[1368] (Amb 7, 1069В13- С12).
Из этого отрывка мы сразу видим, что оригенисты, с которыми имеет дело Максим, не отрицают его учение о движении, т. е. что для упокоения необходимо достичь самого желанного, но они просто утверждают нечто противоположное меньшей посылке Максима. Ввиду разнообразных движений разумных тварей Максим предполагает, что цель движения еще не достигнута; они же утверждают, что изначально она уже была достигнута. Согласившись относительно учения о движении и того, что цель еще не обретена, Максим раскрывает последствия их положения: у них не получается никакого постоянного покоя во благе. Само по себе это утверждение является для него достаточным опровержением.
На это его противники возражают посредством такой увертки: они могут пребывАmb во благе, но не хотят. Таково второе возражение оригенистов, которое следует сразу за приведенным выше отрывком: «Если же скажут, что они могут, но не хотят из‑за бывшего [у них] опыта противоположного, то и в таком случае будет прекрасное ими любимо не ради себя самого, как прекрасного, но по необходимости и ради противоположного, как не по природе и в собственном смысле вожделенное. Ибо все, что не само по себе является благим, и вожделенным, и привлекающим к себе всякое движение, не в собственном смысле прекрасно, а поэтому неспособно и удерживАmb влечение наслаждающихся им. Но так и злу могли бы придерживающиеся такого образа мыслей выразить благодарность, как посредством него наученные должному и узнавшие, как иметь утверждение в добре [т. е. прекрасном], и если действительно опознали они созвучное себе, необходимо назовут зло приходом в бытие, потребным даже более, чем сама природа, так как он [этот приход в бытие] научает, согласно им, полезному, и производит самое ценное из всех стяжаний — разумею любовь, по которой всему приходящему от Бога в бытие свойственно, пребывая в Боге, необратимо собираться в Бога» [1369] (Amb 7,1069С12- 1072А10).
Первое возражение и ответ на него имеют в виду вопрос, является ли обязательно твердость во благе целью; второе возражение предполагает, что всегда будет возможность выбора между добром и злом, а желание опыта полагается как причина для выбора зла. Однако позиция Максима состоит в том, что конечная и полная поглощенность благом такова, что она исключает малейшее уклонение ко злу. Его метод — reduction ad absurdum положения оригенистов; положительное развитие его позиции мы увидим дальше.
Теперь я приведу второй отрывок о пресыщении: «Ибо говорят, что радость ни прошлой печали не помнит, ни ожидаемого пресыщения (τόν κόρον) не приемлет от страха, подобно наслаждению.
Поэтому‑то как богодухновенные Речения, так и научившиеся от них божественным тайнам отцы наши и утвердили»радость»как название, указывающее на будущую истину. Если же, говоря вкратце и по моему убогому рассуждению, природой, Писанием и отцами показано, что ничто еще из приведенного в бытие и движущегося не остановилось, и не прияло сообразного Божественному намерению завершения (σκοπός), а к тому же и то, что невозможно поколебАmb основание достойных в божественном постоянстве, то как возможно — дабы нам ко утверждению сказанного подАmb малую некую помощь от рассуждений, — чтобы те, кто единожды существенно [1370] стал в Боге, потерпели бы у себя оскорбительное для [предмета своего] желания пресыщение? Ведь всякое пресыщение по самому своему смыслу и определению является угашающим аппетит, что устанавливается двояким способом: либо аппетит, почитая [вызывающие его] предметы малыми, угасает, либо, пренебрегая ими как скверными и гадкими, гнушается. От этого обычно и возникает пресыщение. Богу же, как по естеству сущему бесконечным и почитаемым, свойственно скорее увеличивАmb до беспредельного аппетит вкушающих Его посредством причастия.
Если же это истинно (как оно, конечно, и есть), то не было так называемой Энады разумных существ, которая, пресытившись божественным постоянством, разделилась, и своим рассеянием привела к сотворению сего мира, дабы нам [вводя ее] не делАmb благо чем‑то описуемым и бесчестным [то есть малоценным], как ограниченное каким‑то пресыщением, и бывающее причиной мятежа для тех, желание коих не смогло оно удержАmb неподвижным»[1371] (Amb 7, 1089АЗ- С6).
Этот второй отрывок о пресыщении важнее, чем может на первый взгляд показаться. Он представляет собой вывод (начиная со слов: «Поэтому‑то…» — 1089А10) из первого, суммируя предшествующую аргументацию, и наносит решающий удар по гипотезе пресыщения. Эта гипотеза, которая на первый взгляд вводится как бы между прочим, несовместима с радостью — темой предыдущего отрывка. Однако это тот самый случай, когда ассоциативный ход мысли не является помехой силе ее логической структуры. В самом деле, связь с первым отрывком и со всем эксплицитным отрицанием Энады (1077 В13) слишком близкая, чтобы его не заметить.
Во–первых, сводка положений, доказанных прежде, берется отчасти почти дословно из первого отрывка. Отсюда тема продолжения движения до тех пор, пока оно не обретет цель, в которой оно успокаивается:
| 1089А12 | 1069Β7 |
| ούδέν των γενητών πώπετε κινού- | οΰπω δέ ούδέν κινούμενον £ στη |
| μενον ϊ στη | |
| 1073Α12 | |
| ούδέ της έπ' αύτό κατά τόν θείον | Οΰπω οΰν ούδαμώς ούδέν τών |
| σκοπόν έπελάβετο λήξεως | γενητών τήν φυσικήν δύναμιν |
| πρός τό κατ' αύτήν τέλος κινου- | |
| μένην £στησεν, ούδέ της ένεργείας | |
| έπαύσατο | |
| Тема «постоянства» (μονιμότης) в Боге целиком соответствует | |
| теме твердости (или укорененности) (παγιότης) в первом возражении | |
| предыдущего отрывка: | |
| 1089AI 5 | 1069C9 |
| της έν τω Θεώ μονιμότητος τών | τά λογικά… μηδεμίαν δχειν ή |
| άξιουμένωνπαρεγκλιθηναιτό βά- | έλπίζειν βάσιν άμετάθετον της έν |
| σιμον. | τω καλώ παγιότητος. |
| 1089Β15 | 1069C1 |
| (ένάς) κόρον λαβοϋσα της έν τφ | της έν έσχάτφ καΐ μόνφ όρεκτφ |
| Θεώ μονιμότητος, έμερίσθη καΐ τφ | Ιδρύσεώς τε καΐ μονής παρακι- |
| οίκείφ σκεδασμφ τήν του κόσμου | νηθέντα τά λογικά τόν σκεδασμόν |
| τούτου γένεσιν συνεισήγαγεν. | Ελαβεν. |
Другой момент заключительного вывода — бесконечное возрастание желания в Боге. Этой теме нет соответствия в начальном отрывке. Но в изложении темы движения в Боге (1073CD) мы находим более полное развитие этой мысли, подчеркивающее вольный характер этого движения. Это первый отрывок текста, посвященного экстазу.
Соответствие и внутренняя связь этого заключительного отрывка с последующим опровержением оригенизма очевидна; тем не менее, он вносит новый момент. Речь идет о непосредственном рассмотрении пресыщения (κόρος). Это рассмотрение коротко: определение, двойной модус его реализации (при этом каждый подразумевает предельность), абсолютная неприменимость такой предельности к нашему желанию беспредельного Бога.
Сама краткость и прозрачность аргументации вызывает вопрос. Почему Максим не выдвинул этот аргумент с самого начала, где, как мы видели, идеи, связанные с концепцией пресыщения, уже имели место? Причин тому, я полагаю, две. С одной стороны, сама простота и убедительность аргумента сделала бы ненужным дальнейшее обсуждение, но тогда бы остались незатронутыми фундаментальные положения, на которых эта ошибка основывается. С другой стороны, пресыщение в системе оригенизма — безусловно некая хитрость, совершено неосновательное допущение, придуманное исключительно для объяснения существующего материально–духовного мира как результата распада Энады. Отсюда ее поверхностность, и то, что она не затрагивает нерв оригенизма. НачАmb опровержение с этой темы значило бы оставить всю аргументацию на том же уровне поверхностности. Поэтому похоже, что аргумент о пресыщении появляется в конце не случайно и не по ассоциации, но по глубокой интуиции относительно важности тех или иных моментов в оригенизме.
В самом деле, оригенистические спекуляции, будь то у самого Оригена, или у его последователей VI в., не были нерасчлененным единством, но слагались из ряда моментов, некоторые из которых были неприемлемы. В основе оригенизма лежало убеждение, что вначале имело место существование единства изначально чистых умов. Разве Господь не сказал, что на небесах (а конец — таков же, как начало) не женятся, но все будут как ангелы Божии (см.: Мф 22:30)? Наряду с этим было и другое убеждение, не менее определенное, что основной характеристикой, сутью этих умов была их свобода, свобода воли, состоящая, конечно, в выборе между добром и злом, — точка зрения, казалось бы подтверждаемая авторитетом многих мест Писания, посвященных свободе. Тем не менее, было невозможно не принять в расчет и настоящий, видимый мир во всем его разнообразии. Итак, изначальное единство распалось из‑за пресыщения благом, высшим благом, которым наслаждались умы. Κόρος являлся удобным deus ex machine, который делал возможным существование этого мира. Эта концепция оказалась возможной в оригенизме из‑за неправильного понимания свободы.
Тем не менее всякая спекулятивная система, если она имеет хоть какую‑то силу, должна содержАmb элементы или хотя бы подобия истины. Ни одно опровержение ошибок не является до конца удовлетворительным, если оно не уделяет достаточно внимания таким элементам и подобиям. Задачей Максима и было сохранить то, что можно было бы назвАmb основной одушевляющей идеей оригенизма. Так, мы видели, что изначальное единство и возвращение к нему, являющееся самим raison d'etre мифа, потребовало от Максима учения о Логосе и логосах, в котором изначальное единство — «идеально» (вечное присутствие логосов в Логосе), и только конечное единство «экзистенциально» [1372]. Движение, как природное, так и моральное — вещь слишком очевидная, чтобы ею пренебрегАmb — Максим оставил, но поместил его в разумный метафизический контекст — учение о неизменном логосе природы и конкретных способах существования, объясняя движение в соответствии с четким различением в триаде сущность–сила–действие. Даже в учении об обожении Максим не нарушает эти принципы, что проявляется и в термине, который он для него употребляет — ecstasis.
С самого начала движения тварей Максим оказывается сразу в коренном согласии и несогласии с Оригеном и оригенистами. Это выражается в слове τροπή, обозначающим существенное разнообразие разумных тварей. Ориген относит его как к онтологическому, так и к моральному порядку (с его точки зрения телесный мир возник в результате греха); для Максима это разнообразие, присущее каждой твари, ограничено неизменностью логоса природы, а для человека, как разумного, имеет место изменчивость только морального порядка, т. е. порядка человеческих поступков. Но если эта изменчивость присуща человеку по природе, существует еще Божественный дар — последняя твердость (укорененность) во благе. С этим даром связано и бесконечно возрастающее желание в беспредельном Боге. Эти идеи не были совершенно неизвестны Оригену [1373], но внутренняя необходимость его главной мысли — единство чистых духов — оттеснила их в сторону. Поэтому не удивительно, что учение о твердости в Боге упоминается, когда Максим касается учения оригенизма о пресыщении.
Но пока оригенистское учение о свободе остается незатронутым, твердость (укорененность) во благе остается немыслимой. Вот почему Максим, рассматривая бесконечное увеличение желания в Боге, с такой силой утверждает — если и не в настоящем последнем заключении, данном выше, то по крайней мере в первом отрывке относительно экстаза, рассматренном выше — как свободу, так и укорененность обоженых в Боге.
Именно на этих двух аспектах мы сейчас должны остановиться подробнее, чтобы привести в соответствие свое понимание Максимова опровержения с мыслью самого Максима.
Твердость (укорененность) в Боге не может быть понята, если не уделить для начала внимание той изменчивости, от которой она является исцелением. Принципиальное непостоянство тварного — это общее место. Мы видели, как с этим работал Ориген. Немесий посвятил 41–ю главу своего трактата О природе человека [1374] объяснению свободной воли. Вкратце: все тварное по самому тому, что оно пришло в бытие (genesis) — изменчиво; разумные твари изменчивы еще и по своей силе, обдумывающей и определяющей их действия. Обдумывание — это данный в опыте факт, который, если бы не было силы самоопределения, был бы иллюзорен. Зло — не в природных силах, но в привычках, которые только и могут быть верно определены как хорошие или дурные. Только тот, кто всецело обращен к Богу, будучи наделен этой силой самоопределения, становится неизменен [1375].
Максим, я полагаю, хорошо знал Немесия, но кажется, ни разу не упомянул его имени. Однако Григорий Нисский был одним из признанных им учителей. В своем трактате Об устроении человека (16) [1376]Григорий утверждает неизменность Божественной и необходимость изменчивости тварной природы. В аскетическом контексте [1377] это различие предоставляет материал для вопроса: как может человек, изменчивый по природе, постоянно придерживаться блага? Ответ состоит в том, что изменчивость может быть как ко злу, так и к добру. Награду получает только тот, кто подвизается, так что изменчивость сама по себе является поводом для совершенствования, что служит основанием бесконечного преуспевания в обретении совершенства.
Привкус оригенизма несомненен. Здесь, что совершенно ясно, нет позитивного исключения оригенистической возможности пресыщения, но если речь идет строго об аскетическом делании, т. е. с точки зрения подвизания только в настоящей жизни, это и не является необходимым.
Максим, несомненно — в той же традиции; однако его подход к вопросу вполне оригинален. К счастью, мы находим у него короткое, но ясное рассмотрение фундаментального понятия τροπή [1378]. Утверждая, что считАmb душу телом (Ер 6,429В) значит делАmb невозможным для человека быть образом Божиим, Максим продолжает объяснять, как Бог является одновременно неподвижным и неизменным; подобным образом и в человеке, микрокосме можно различить сущностную причину движения от органического существования (ΰπαρξις) тела. Эту причину мы «рассматриваем как простую среди рассеянных элементов, единственную и бесконечную среди объединяемых ею; изменчивую, поскольку она движима, как имеющая цель движения; а причиной этой изменчивости движения мы признаем не природу, но суждение, когда оно ошибается» (Ер 6,432А).
Этого могло бы быть достаточно, но затронув тему, Максим продолжает прояснять свою концепцию изменчивости по сравнению с другими точками зрения. Он говорит, что для его противников изменчивость должна была бы быть бесконечной, да и не могло бы быть никакого постоянства сущности. Более того, вечное движение[1379] души в отношении Божества было бы для них подвержено изменению, в то время как на самом деле бесконечное движение — это естественная энергия или действие в отношении прекрасного или благого, посредством которого душа обретает совершенство. Изменчивость же, с другой стороны, это движение в вещах, подчиненных нашей самовластной воле (αύτοκρατορικφ θελήματι), движение не в согласии с природой, отпадение от естественных действий наших сил (Ер 6, 432А7–В13).
Итак, для Максима τροπή как моральный термин имеет определенный и отрицательный смысл. Использование свободной воли в обращении к Богу для него, скорее, есть исполнение природы, чем проявление ее изменчивости. Однако эта изменчивость, можно даже сказать, отклонение остается тесно связанной с изменчивостью твар- ного мира. Эти коннотации заметны в других случаях использования этого слова у Максима [1380].
Этот отрывок может показаться совершенно ясным, и таковым он является. Однако существуют такие следствия, связанные с концепцией τροπή у Максима, которые все еще нуждаются в обсуждении и которые показывают всепроникающий характер этой идеи. В Прологе к Вопросоответам к Фалассию Максим описывает детально преуспеяние души в совершенстве. Упомянув обретение простого ведения, он продолжает: «После [простого ведения], как прошедшая все сущие с соответствующими им умозрениями, она [душа], совершенно отрешившись уже и от самой способности мышления, испытывает [1381] премысленное соединение с Самим Богом, и в силу этого соединения принимая невыразимо от Него, наподобие семени, научение сущей истины, не обратится уже больше ко греху, поскольку не будет более места диаволу лукаво увлекАmb ее ко злу вследствие неведения Того, Кто есть Благо по естеству, и Кто украшает всё способное сопри- частвовАmb Ему»[1382] (Thalprol 252В8–С2).
Как и во многих других местах, Максим говорит здесь о конечном состоянии. Но конец таков же, как начало — по крайней мере, описания конца исключают элементы падения один за другим[1383]. Так, Максим в описании зла (Thalprol 252CD) приписывает его наступлению неведения Бога, действующему через ущербное использование воли и ума, чему способствуют хитрости дьявола[1384].
Τροπή, таким образом, появляется в конце концов как онтологическая возможность[1385]. Отсюда и такая важность твердости и не изменности как действенно исключающих такую возможность. Существенной ошибкой Оригена было то, что у него такое исключение возможности отпадения было невозможно; эта же ошибка была у противников Максима в Ер 6 (если они сами не были какого‑то рода оригенистами).
Есть, однако, некоторое различие между укорененностью (твердостью) (παγιότης) и непреложностью (άτρεψία). Последнее должно пониматься как то, что было уготовано Богом в Его замысле о людях для ума, аналогично бессмертию для тела[1386]. Именно это различие в дарах Божиих Адаму позволило Господу принять нашу смертную плоть, однако, без греха, ибо Он, безусловно, сохранил непреложность воли. Это подробно объясняется в Thal 42 и на это есть ссылки в других местах[1387].
Если «непреложность» имеет преимущественно онтологический смысл, «твердость», как правило, употребляется в моральном отношении. Как существительное оно встречается не так часто. Его можно найти в PN 900С; в Amb 10, 1172A4 встречается оксюморон: «движение твердости» (укорененности), что отсылает к тому присному движению, условием которого является stasis. Однако чаще встречается утверждение о необходимости твердого и непреложного навыка во благе, либо применительно к подвигу в этой жизни[1388], либо с акцентом на небесной[1389]. Иногда встречается указание на связь между этими моментами, а именно на то, что твердый добродетельный навык во благе — это подражание Божественной неизменности [1390]°.
Разумеется, это не самая незначительная из Божественных черт. Она имеет отношение к тому, что говорится о Боге в связи с движением, и выводится относительно Его неподвижности (άκίνητον), и таким образом, относительно Его непреложности (άτρεπτον). Разумеется, именно Бог есть цель для Самого Себя (Amb 7,1073В5), Он один самодвижен и самовластен (Amb 7, 1073В15)[1391]. Отсюда и настоятельность аргумента Максима против оригенистов: «Но что иное, чем [необходимость] так носиться умам, и ни иметь, ни надеяться [иметь] никакой неколебимой опоры для твердости в прекрасном могло бы оказаться [для них уделом] более жалким?» (Amb 7, 1069С9–12) [1392].
В самом деле, что может быть более жалким? Однако, если человек по существу своему свободен (а Ориген и Максим в этом не сомневаются), а свобода состоит в выборе между добром и злом, то возможность пресыщения, оставления блага всегда остается открытой. Следовательно, и оригенистическое учение о пресыщении не может быть по–настоящему исключено, пока не будет выработано правильное учение о человеческой свободе. Посмотрим, как это делает Максим.
Наше рассмотрение пресыщения и твердости показало важность свободы и ее неотъемлемости в том, что связано с выбором и движением к Богу. Максим полностью отвергает пресыщение, изменчивость же признается итогом недостаточного употребления свободы. До сих пор мы обсуждали все эти проблемы в контексте оригенист- ского учения, однако теперь необходимо обратиться к сравнению учения Максима о свободе с учением православного оригениста, каковым был Григорий Нисский [1393]. Ибо, отвергая koros, он утверждает необходимость — по крайней мере, практическую необходимость — опыта зла как трамплина для бесконечного желания Бога. Гэт (Gaith) в исследовании свободы у Григория показывает это достаточно ясно. Он пишет: «Необходимо, таким образом, определить, не содержит ли уже сам выбор, независимо от внешних влияний (обман дьявола и соблазн наслаждений), грех как квазинеобходимое условие. Иными словами, речь о том, чтобы понять, не начинается ли обычно свободное движение восхождения человека с падения» [1394].
А говоря об этом опыте, Гэт (Р. 137) цитирует частично следующий отрывок из De Mortuis Григория: «Ибо самовластие равнобожно (ίσόθεον). Для того, тогда, чтобы эта сила могла остаться, а со злом было покончено, премудрость Божия придумала вот что: пусть человек делает то, что хочет так, чтобы испробовав зло, которое он возжелает, и узнав на опыте [1395], что он променял на него, он мог по своему желанию обратиться через желание к первому блаженству, сняв как некое бремя то, что имеет отношение к страстям и неразумности, будучи очищен, либо в настоящей жизни через молитву и аскетическую жизнь (philosophia), либо после прохождения через переплавку очищающего огня» [1396].
В этом отрывке многое сказано или подразумевается. Пока я хотел бы отметить, что намерением Бога, допускающего грех и зло, было сохранить самовластие человека, которое Ισόθεον. Но тут возникает несколько вопросов: должно ли самовластие (τό αύτεξούσιον) твари отождествляться с προαίρεσις? И если нет, как их различить? Разумеется, никто не отрицает, что страдания и зло могут быть могущественными инструментами воспитания в целях восприятия и возжелания блага, но являются ли действительно необходимым, онтологически необходимым, чтобы тварь прошла через эту школу?
Согласно Гэту, ответ на этот вопрос ясен. Он говорит (Р. 106, в продолжении к вышеприведенному отрывку): «Нам кажется, что эта идея выявляется во всей системе Григория. Προαίρεσις становится, согласно нему, реальным свободным выбором, т. е. продолжающимся преуспеванием, только посредством отвращения [от зла. — Прим. перев.]».
Об отношении самовластия и выбора он говорит то (Р. 81), что αύτεξουσία — это истинно спонтанное движение, исходящее из сущности нашего ego, посредством которого человек выбирает, реализуя свое истинное Я. Таким образом, выбор (προαίρεσις) в согласии с природой истинен и свободен, а противоположный природе — рабский.
Но Григорий сам в отрывке, приводимом Гэтом (Р. 79), говорит: «Всякое устремленное произволение (πασα προαίρεσις όρμητική) либо производится совершенно в согласии с благом, либо обращается на противоположное» [1397]. Таким образом, в использовании προαίρεσις есть некая двусмысленность.
Выше мы видели ошибку Оригена, отождествлявшего свободу с выбором. Удовлетворительное опровержение оригенизма должно учесть это различие. Похоже на то, что Григорий не вполне справился с этим. Именно с этой точки зрения будет наиболее плодотворно исследовАmb учение Максима[1398]. Ибо никто из читавших внимательно описание Максимом нашего восхождения к Богу не может не заметить, что оно является воспроизведением έπίτασις [1399], столь близкого и дорогого для Григория, т. е. правильного осуществления нашего выбора, завершающегося в вечном ненасытимом насыщении нашего желания, т. е. полноте свободы (Amb 7, 1089, 1073CD, 1076В). Как же Максим справился с принципиальной проблемой смысла προαίρεσις? Применительно к свободе человека понятие προαίρεσις не может не выступАmb как центральное; так у Григория, но так и у Немесия [1400]°.
Нет необходимости, я полагаю, доказывАmb подробно, что воля и выбор стоят в центре учения и Максима. Это видно по многим уже приведенным цитатам. Скорее, стоит остановиться на его использовании термина προαίρεσις, и на том, как Максим проводит различие между ним и волей.
Ключевым моментом для этого различия является христология. Для начала я дам краткое определение этих двух терминов. Максим пишет: «Природная воля (θέλημα φυοικόν) — это сущностное влечение к тому, что по природе [природу] составляет; гномическая [намеренная] воля есть приведение помыслом себя в движение в ту или другую сторону по своему выбору и движение [в этом направлении]»[1401]. В первую очередь в этом различении нужно отметить то, что природная воля относится к природе, к логосу природы, а гномическая воля — к лицу, к тропосу или способу существования. И поскольку в первую очередь именно откровение Троицы, а затем таинство Воплощения позволили провести различие между лицом и природой, то вне этих фактов откровения (прямого их влияния) нет ничего легче, чем пренебречь этим различием. Ибо в обычной твари, какой являемся мы, все то, что происходит от воли естества, может осуществляться только через наш выбор. Именно так обстоит дело у Максима, особенно если рассмотреть только его словоупотребление.
Интересно, а возможно, и не случайно, что две Ambigua, в которых наиболее эксплицитно используется προαίρεσις, — это именно те, в которых имеет место определенное исключение оригенистического апокатастасиса, более того, апокатастасиса Григория Нисского[1402]. В каждом случае мы также встречаем фундаментальную триаду бытие — благо- или зло–бытие — присно–бытие. Первое и последнее не в нашей власти, среднее, которое относится, конечно, не к естественному благу, но к усыновлению Богу, подразумевает выбор и действие Духа. Это так с необходимостью, вследствие «самодвижной, не имеющей над собой господина силе, присущей человеку» (Amb 42, 1345D13–15). Та же мысль в его рассмотрении Субботы (Amb 65, 1392А), но там мы уже обнаруживаем настоятельное утверждение, что присно–благо–бытие не подлежит желающему выбору (θελήσει προαιρέσεως, Аmb 65,1393В8).
В этих отрывках нет намека на различение между волей и выбором, если только не видеть, и не без основания, его в приведенной причине необходимости осуществления выбора для достижения благо–бытия, а именно, в том, что в человеке есть приобщая ему само- движная, не имеющая над собой господина сила. Тогда выбор и эта «не имеющая господина сила» не совершенно тождественны. «Не имеющая господина сила» — это самовластие, согласно определению, данному в TP 1 [1403]. Самовластие в свою очередь отождествляется с волей; и в самом деле, оно является первичным элементом и в первообразе, и в образе[1404].
Но если в этих текстах можно как будто найти легкий намек на это различение, ясно, что Максим не придает ему большого значения. Например, в 77иг/42, где обсуждается, в каком смысле Христос стал за нас грехом, хотя Сам не изведал греха, Максим говорит безразлично о тленности выбора в Адаме и о его правильности у Христа. Это один из тех отрывков, которые ему пришлось объяснять позднее. В TP 1 Максим замечает, что хотя некоторые отцы и говорили о выборе у Христа, под этим понималось присущее нам желание, точнее, природная воля, или же усваивание нашего выбора Воплощенному Богу (TP 1, 29С). Именно так он сам писал Фалассию, хотя на самом деле во Христе нет никакой возможности выбора (TP 1, 29Df).
Итак, христология здесь, несомненно, внесла ясность. Выбор в первом послании пресвитеру Марину (TP 1) определяется как «стремление, прикидывающее, что в нашей власти». Ибо, как объясняет Максим, «преднамеренный выбор есть нечто составное и со многими примесями — слагаемое из стремления, прикидки, решения» (TP 1, 16С). Это адаптированная цитата из Немесия [1405], и таким образом, ничего нового в ней нет. Новым является настойчивое отрицание того, что во Христе может быть выбор. Определение выбора, как оно звучит, относится к любому виду взвешивания при выборе, будь- то между двумя родами блага или между хорошим и плохим. Однако Максим говорит именно о втором случае. В конце апологии относительно использования им выбора применительно ко Христу, приведенной выше, Максим говорит: «Мы доподлинно знаем, что предна-
—Исследования Шервуда: Ранние Ambigua £ Усемеренный выбор отличает способных двигаться в обе стороны [т. е. хорошую и дурную], а это о подлинной сущности и источнике благ, Христе, даже думать, не то что говорить, есть верх всякого нечестия»[1406] (TP 1,33 А).
Не только в этом месте очевидна связь между способностью выбора и взвешиванием в выборе между добром и злом. Она имплицитно присутствует и в определении гномической воли, с которого я начал. Она снова встречается в трактате О двух волях. «Самоизбирающий импульс, осуществляющий отклонение к одному или к другому, образует [гномическую волю]; он характерен не для природы, но именно для лица и ипостаси» (TP 16, 192В13–С1). Или более подробно: «Ведь воление человеческой воли, какова она была у Спасителя, хотя и было природным, но не было просто человеческим, каково оно у нас; так же точно, как и сама эта человеческая воля -поскольку превосходит нас, будучи совершеннейше обожена соединением (с чем, собственно, связана и ее безгрешность). А наша — заведомо просто человеческая, и никак не может быть названа безгрешной из‑за случающегося отклонения то сюда, то туда; не изменяющего природу, но извращающего движение, или, точнее сказать, пожалуй, меняющего его образ [тропос]» [1407] (TP 20, 236D4–13).
Исходя из этих текстов мы можем провести несколько различений: с одной стороны, λόγος φύσεως, природная воля, природа, а с другой — способ существования, гномическая воля и выбор, лицо. Тогда самовластие и свобода первично относятся к природе, а к лицу только вторично, по происхождению от природы. Этот ряд различений позволяет, при его сравнении со взглядами оригенистов и Григория Нисского, сделАmb необходимые исправления. Пресыщение истинно познанным благом абсолютно невозможно. Ибо опыт зла ни в коей мере не является реализацией природы. Зло — это, собственно, несуществование, άνυπαρξία [1408]. Опыт зла не может образовывАmb необходимый элемент нашего желания блага, которое желанно само по себе. И более того, поскольку природа и лицо не тождественны, восстановление природы не влечет с необходимостью совершенного восстановления каждого лица. Свобода — неотчуждаемая часть человеческой природы; в своем чисто человеческом модусе она неотделима от возможности грешить[1409]; в своем божественном модусе во Христе она становится неущербно безгрешной (άναμάρτητος). Совершенство человеческой воли — в обретении твердости во благе, что соответствует само–благу, отождествлению блага и бытия в Боге. Желание Божественного блага, каковым является природная воля в своем собственном бытии, будет реализовано экзистенциально только в соответствии с обстоятельствами, в которых находится каждый человек. Конечная участь каждого будет также определяться расположением к благу, в котором каждый человек застается в момент его исхода из этого мира. Это определение участи человека относится к личному плану, а не к плану природы.
Но здесь мы уже касаемся проблемы апокатастасиса, относительно которой мы должны рассмотреть соответствующие тексты и исследования.
Глава VI. АПОКАТАСТАСИС
Мы уже видели, что Максим определенно отвергает и опровергает ошибки оригенистов относительно Энады так же, как и относительно предсуществовании душ. Казалось бы, и опровержение апокатастасиса, или всеобщего восстановления, даже и осужденных должно быть найдено в его антиоригенистических сочинениях. Однако на первый взгляд это не так. Мы не находим у него лобовой атаки и эксплицитного опровержения, но тем не менее, может быть, можно найти некое обоснованное отрицание? Думаю, что да. Но давайте для начала сделаем обзор предыдущих исследований.
В 1902 г. Мишо опубликовал свой труд «S. Maxime Le Confesseur et L'Apocatastase» [1410]°. Процитировав на латыни множество текстов, не всегда идущих к делу, и сопроводив их некоторыми краткими комментариями, он заключает, что Максим учил о завершении всего во благе. Вийе [1411], однако, утверждает, что Максим не воспринял учения, которое мы находим у Евагрия. Груммель[1412], ссылаясь на QD 13[1413], утверждает, что Максим придерживался умеренного учения об апо- катастасисе. Фон Бальтазар[1414] позднее уделил несколько страниц этому вопросу в эпилоге своего эссе об учении Исповедника. Он представил три серии текстов: 1) относящиеся к аду и вечному наказанию; 2) говорящие о реальном спасении человеческой природы без намека на то, что здесь может быть хотя бы одно исключение; 3) отказывающиеся дАmb более глубокое учение, чем, как можно не без оснований предположить, учение об апокатастасисе. Решение Максима, таким образом, не вероучительное, а практическое. Угроза вечного наказания необходима для новоначальных и подвизающихся (а кто может считАmb себя совершенным?); однако никто не знает глубины Божественной милости, поэтому лучше ограничить свое любопытство границами, допустимыми Писанием. Таково изложение фон Бальтазаром учения Максима; его собственное мнение о нем содержится в примечании [1415]: «Максим хочет сохранить как успех Божественного плана, так и угрозу вечных наказаний, которая висит над грешником. Его решение, кажется, дает основание считать, что это только угроза, которая может остаться неисполненной. С этой точки зрения оно неприемлимо».
Только недавно Ж. Гэт истолковал апокатастасис у Григория Нисского в абсолютном смысле[1416] и добавил, что Максим и Феодор Студит того же мнения. Я не готов обсуждАmb его мнение относительно Григория, но последующее исследование покажет, насколько опрометчиво он вынес суждение о Максиме.
Несомненно, возникает внутреннее противоречие всякий раз, когда теологи одновременно отстаивают — а католические теологи не могут не отстаивАmb — совершенство и всеобщность Божиего дела спасения во Христе и реальность бесконечного наказания, которое представляется неудачей в спасении. Мера и масштабы этого противоречия варьируются в зависимости от того, как оцениваются и понимаются оба полюса. Когда мы рассмотрим еще раз тексты, будет ясно, я надеюсь, что у Максима это противоречие изначально сохранялось, хотя он был столь впечатлен реальностью первого полюса, что не особенно подробно разработал противоположный. Но обратимся к текстам.
Речь о наказании, бесконечном проклятии, и даже большой акцент на этом довольно часто встречается у Максима. Во–первых, увещевание к сокрушению сердечному занимает две трети второй половины Слова о подвижнической жизни (LA 27–39) Недостаток сокрушения происходит от недостатка страха Божия: «…пренебрегли страшной карой Божией как просто умственным измышлением» (LA 27). В Сот- ницах о любви о вечном наказании говорится в Char 1. 56, 57; 2. 34. Предостережение фон Бальтазара против попыток вывести из понятия «вечный» концепцию бесконечного наказания у Григория Нисского [1417] не имеет силы для Максима, поскольку он не мог не знать, что богословы–антиоригенисты говорили о наказании и жизни (в Мф 25: 26) в качестве вечных для определенного подтверждения бесконечности наказаний, поскольку в бесконечности блаженной жизни нет оснований сомневаться. В другом месте Максим говорит о справедливом осуждении или наказании на бесконечные века, либо о том и о другом, либо о погибели и злой участи «неблагоразумного разбойника»[1418]. Все это сказано лишь мимоходом. Есть, однако, четыре письма, датированные 626–643 гг., покрывающие, таким образом, весь период, когда Максим выступал в качестве аскетического писателя. Эти письма содержат описание смерти, частного и конечного суда, и говорят о характере и вечности праведного наказания. Я имею в виду письмо четвертое О печали, двадцАmb четвертое К Константину, восьмое — возможно, К Софронию, и первое — Кэпарху Георгию на его отзыв в Константинополь в 642 г. [1419] Приведем несколько фраз, относящихся более определенно к бесконечности и характеру наказания после смерти. Тема четвертого письма — это спасительная печаль. Смертная память и постоянное предвкушение смертных мук в наибольшей степени подходит для пробуждения этого настроя (Ер 4, 416 А). И наконец, после раскрытия книг судного дня «те, что окажутся стоящими по левую руку, окажутся в вечном огне, во мраке внешнем, с червем неусыпающим, со скрежетом зубовным, невысыхающими слезами, бесконечным угрызением совести, на которое осуждены все те, что наказаны вечными муками более, чем на какие- либо другие наказания» (416D8–417A2); а в письме двадцАmb четвертом он ссылается на установившийся мир после победы над Хосроем в 628 г., а затем, призывая к правильному и достойному использованию мира, продолжает: «Да будем мы внимательны к горьким угрызениям совести, которые происходят в душе в аду, вспоминающей о дурных деяниях, соделанных ею в теле; да будем мы внимательны к кончине всего мира» (612В1–4). Затем он переходит к описанию участи блаженных и проклятых. Эти последние «за противоестественность своих деяний получат внешний мрак, червь неусыпающий, неугасимый огнь геенны, и самое тяжкое из всего — муки совести, не имеющие конца» (612С7–11).
Но с годами, или, возможно, из‑за более критического положения, в котором он писал (его друг Георгий был под большим подозрением у властей), Максим обрел более глубокое видение вопроса. На этот раз он говорит в первом лице: «Увы мне! Ужасный стыд, который не будет иметь конца, если только я не освобожусь от многих моих зол. Увы мне! Плач и горькие слезы… Вместо света — мрак, вместо радости — печаль, вместо отдыха — наказание и мука меня пленят, всеконечно. И из всего самое жалкое и самое тяжелое (даже говорить мне это больно, сколь же тяжелее переносить! Будь милостив, Христе, и спаси нас от этого бедствия!) — отлучение от Бога и от святых сил, и близость с дьяволом и его злыми бесами, которая пребудет вечно, без всякой надежды на освобождение от этих ужасов. Ибо в этом веке нашими злыми делами мы сознательно и по собственной воле выбрали быть с ними; и вместе с ними мы по справедливости будем осуждены в будущем веке, даже и не хотя этого. И самое страшное наказание, и ужаснее всякого наказания — быть все время с ненавистниками и ненавистными, и это помимо мук, а тем более с ними, и быть разлученными от любящего и любимого. Ибо Бог, когда Он произносит праведный приговор, не ненавидим судимыми, так как Он по природе есть и зовется любовью, и ни Сам не ненавидит судимого, ибо Он по природе свободен от страстей. А раз мы верим, что все это действительно и поистине будет, то не станем и мы, возлюбленный, пренебрегАmb собой» (Ер 1,388D6–89C2).
Максим не говорит здесь, как это принято, о муках ада; он не повторяет давно известные слова, как на первый взгляд он это делает в отрывках, приведенных выше. Но все же необходимо посмотреть, как Максим будет рассматривАmb проблемы, вытекающие из Писания и святоотеческих творений, когда он в меньшей степени находится под влиянием своих размышлений над Евангелием.
Здесь главнейшей является проблема конкретного единства человеческого рода [1420], которое, если доводить ее до конца, кажется, подразумевает своего рода апокатастасис, что связано в той или иной степени со следующим рассуждением: если все пали в Адаме, все и воскреснут, и будут спасены в Новом Адаме. Но даже когда такое учение доводится до своего предела, апокатастасис, который вытекает из него, будучи таким же ложным, как оригеновский, тем не менее, существенно отличается от оригеновского. Последний соответствует учению об Энаде, предсуществовании душ, и определенному представлению о свободе, и даже по необходимости вытекает из него; первый же имеет под собой реальное и действительное основание, но является учением, которое страдает, так сказать, от рака, а именно от того представления, что ни один человек не может рассматриваться как стоящий в противлении к Христовой благости[1421].
Сейчас я приведу те отрывки, которые более всего, как кажется, говорят в пользу такого мнения. В поисках таких отрывков старательней всего был Мишо. Среди Вопросоответов к Фалассию я могу сослаться в первую очередь на Thal 2 и 15. В первом идет речь о согласовании частного с общим, во втором — о пути Божественного промысла. Можно заметить, что во многих примерах, приводимых Мишо, присутствует моральный момент, часто выражаемый словами: «даруемый достойным» и т. п. [1422] Это подчеркивается и в Толковании на Пс 59 [1423]. Однако в наибольшей степени Максим настаивает на этом в Amb 31, 1273D, где обсуждаются слова из Слова на Рождество Григория Богослова: «Законы естества нарушаются; наполниться подобает горнему миру. Христос повелевает: не будем противиться»[1424]. Вторая фраза этого отрывка естественно открывает путь учению о конкретной солидарности всего человечества. Не удивительно, что Максим упоминает здесь притчу о заблудшей овце, о потерянной драхме и о блудном сыне. Утраченный элемент — это то, что отпало от небесного хора, человечества, чье возвращение потребовало всего домостроительства Воплощения[1425]. Но тот факт, что Максим оставляет здесь для более подходящего случая объяснения чисел два, десять и сто[1426] не является достаточным основанием, чтобы причислить этот отрывок к тем, в которых он намеренно отказывается говорить о «более возвышенных» учениях. Уделим внимание теперь именно этим текстам.
Эзотерическое молчание?
Фон Бальтазар[1427] говорит, что тексты эзотерического характера часто встречаются у Максима. Это не совсем так. Только что указанный отрывок не должен причисляться к ним. Другой такой текст Бальтазар видит в Amb 45, 1356В. Но и здесь причина, по которой Максим не высказывается, состоит не в том, что «почесть учение молчанием», но в том, чтобы не вдаваться в него в настоящее время, поскольку он не равен высоте учения Григория Богослова. Других отрывков такого рода я не знаю.
Таким образом, у нас остаются вполне подходящие тексты: Thal prol 260А; Thal 43, 412А; Thal 21, 316D. Начнем с последнего, ибо два других более важны и связаны одно с другим. Вопрос 21 звучит так: «Что значит совлечься начал и властей и т. д. (Кол 2: 15)? Как Он вообще был в них облечен, если Он был без греха?» Заметим, что это место из Писания связано с учением Оригена об апокатастасисе. В седьмой гомилии на книгу Иисуса Навина[1428] Ориген пишет: «Крест нашего Господа был двояк,… потому что зримым образом Сын Божий был распят во плоти, а незримо на том же самом кресте диавол вместе с началами и властями был прибит ко кресту» (Кол 2:14–15). В конце последующего развития идеи об апокатастасисе Ориген возвращается к этому тексту и присоединяет его к другому [1429]: «Что доброго для меня, если я знаю, что царь Гая повешен на двойном древе (Иисус Нав 8:29)? Но если я знаю, что сила креста двояка, что на нем и Христос распят во плоти, и диавол с его воинством прибит — от понимания этого таинства моя душа научается. И более того, еще шире глядя на таинство, это древо можно понять как древо познания добра и зла, на котором и Христос, то есть добро, и диавол, то есть зло, повешены, чтобы зло было уничтожено, а добро жило силою…»
Итак, Максим после того, как дал свое толкование «совлечению начал и властей» выказывает свое нежелание продолжАmb излагАmb все толкования, которые он знает, и заканчивает следующим образом: «Можно было бы и по–другому рассмотреть смысл этого отрывка, более таинственно, более возвышенно, но поскольку, как ты знаешь, не следует придавАmb писаниям более возвышенное божественное учение, будем довольствоваться тем, что было сказано об этом достаточным, чтобы сдержАmb любознательность по этому поводу. А если Богу будет угодно, и мы окажемся вместе, то мы внимательно исследуем вдвоем эту апостольскую мысль» (Thal 21, 316D).
Нельзя сказать, что здесь совершенно эзотерическое молчание; Максим желает обсудить значение слов Павла, но это более рискованное толкование сейчас неразумно обнародовать. Вполне возможно, что этот «более таинственный» смысл может быть близок тому, на который намекает в приведенных цитатах Ориген. Можно сделАmb такое предположение. С другой стороны, очевидно, что Максим предлагает не объяснить этот смысл, когда он и Фалассий будут вместе, но исследовАmb смысл самого текста, в процессе чего, конечно, этот смысл тоже будет обсужден.
Два наших других отрывка — близнецы; в обоих из них обсуждается древо добра и зла, и оба они обходят молчанием «более возвышенное» учение, не оставляя возможности для последующего обсуждения.
В прологе к Вопросоответам (Thalprol 253А) Максим дает определение зла и объясняет, что эта ошибка в достижении цели привела к неведению Причины. От этого он переходит к себялюбию и к длинному перечню пороков. Затем он начинает второе рассмотрение, исходя из определения зла как «неведения благой Причины сущих», и отсюда уже он переходит к теме идолослужения, предпочтения твари Творцу и к себялюбию, упоминая о древе преслушания, познания добра и зла (257АВ). Затем он объясняет это древо. Есть духовное видение видимых творений — оно хорошо, а плотское (в смысле чувственного) знание этих творений — зло (257CD). Потом Максим говорит о том, почему он здесь упоминает о древе преслушания: «Так нужно понимАmb древо, в соответствии с доступным для всех духовным толкованием, представляя более таинственный и лучший смысл людям с тайнозрительной мыслью, от себя же почитая его молчанием. Ныне я упомянул о древе преслушания мимоходом, желая показать, как неведение Бога привело к обоготворению твари, явным служением которой является телесное себялюбие рода человеческого»[1430](Thal prol 260А6–15).
Однако в другом вопросе Фаласснй склонил Максима к ответу относительно райских деревьев. В Thal 43,409Df читаем: «Если в Писании говорится, что мудрость есть»древо жизни»(Прит 3:18), а дело мудрости — различАmb и»ведАmb дерево познания добра и зла»(Быт 2: 9), то чем же тогда отличается последнее от древа жизни?» [1431] Отвечая, Максим сначала говорит, что учителя Церкви могли много что сказАmb в ответ на этот вопрос, но предпочли почесть его молчанием, полагая за лучшее не усугублять трудностей, ибо большинство людей не могут проникнуть в глубины Писания. И если кто‑то и сказал нечто, сначала испытав способность слушателей воспринять, большая часть вопроса осталась неисследованной. Таким образом, говорит Максим, «и я скорее бы рассудил обойти молчанием это место, если бы не догадывался, что такое умолчание удручит боголюбезную душу вашу. Поэтому только ради вас я буду говорить то, что доступно всем, и что полезно для разумения как малых, так и великих» [1432] (Thal 43, 412А13–В2). Далее Максим дает свое объяснение. Постольку есть древо жизни, его противоположностью является древо смерти — древо познания добра и зла. Из них одно — творец жизни, другое — смерти. Древо жизни — мудрость, т. е. оно связано с умом и разумом; другое же связанно с неразумностью и чувством. Или, по–другому, поскольку человек создан из разумной души и чувственного тела, древо жизни — это ум души, а древо познания добра и зла — телесное чувство. Функция же этих частей различать: ума — между мыслями и чувствами, между вечным и временным, и предпочитАmb первое второму. Чувства же должны различАmb наслаждение и боль. Итак, если человек различает только телесные удовольствия и боль, то он вкушает от древа познания добра и зла; если же он различает временное исключительно духовным образом, то он вкушает от древа жизни.
Таково объяснение подходящее и полезное для всех. Но нет ли здесь намека относительно природы «объяснения, почтенного молчанием» иного, нежели предположение, что оно связано с учением, развитым в отрывках из Оригена, процитированных выше? Давайте прочтем в заключение слово Максима к Фалассию: «Итак, многим различаются два древа: как свойственным им по природе различением, так и присущим каждому значением, обретающим внешне похожее звучание, в котором отсутствуют различение понятий добра и зла, и которое может произвести великое заблуждение у тех, кто внимает словесам Духа без надлежащей мудрости и осторожности. Однако вы, будучи мудрыми через благодать, знайте, что называемое просто злом не всегда есть зло, но в отношении к одному оно является злом, а в отношении к другому не есть таковое; равным образом и называемое просто добром не всегда есть добро, но в отношении к одному оно — добро, а в отношении к другому не является таковым. Зная это, вы убережетесь от вреда соименности» [1433] (Thal 43, 413А13–В).
Что важного в этом предупреждении и различении? Я не думаю, что было бы ошибкой предположить, что соименность, на которую ссылается Максим, имеет какое‑то отношение к опасности более глубокого объяснения, куда Максим не хочет пускаться. Действительно, Ориген, отождествляя Христа с добром, а дьявола со злом явно не справился с задачей, на которую указал Максим, и именно из‑за этого он сформулировал свое учение об апокатастасисе для дьявола.
Это несколько проясняет позицию Максима в отношении учения, которое он почел молчанием, наименее приемлемый аспект которого — временность ада. Но указанное выше отождествление Оригена ведет прямо к искоренению зла, и следовательно, к освобождению всех злодеев. Различение же, которое проводит Максим, должно было бы предохранять от этого.
Если бы у нас не было других текстов кроме этих, то толкование фон Бальтазара должно было бы победить. Но имеются и другие тексты — тексты, которые прямо или косвенно свидетельствуют об этом учении. Они хоть и были известны прежде, но не изучались соответствующим образом в данном контексте. Итак, я в первую очередь представлю те тексты, которые прямо отсылают к апокатастасису, а потом те, которые связаны с восстановлением сил души.
Говоря о самом этом понятии, стоит заметить, что в греческом языке «апокатастасис» не является исключительно техническим богословским термином. Так, Максим использует это слово, говоря о годовом возвращении Солнца на тоже место (Amb 37, 293B3). Также—о возвращении индивидуальной души к постоянному бытию с Богом либо с помощью пастыря (TP 7,72В8), либо без этой помощи (Amb 7, 1080С11; 20,1240А10).
В Толковании на молитву Господню Максим предлагает семь возможных целей молитвы [1434]: богословие, усыновление по благодати, равенство с ангелами, причастие вечной жизни, восстановление природы в бесстрастии в согласие с собой, разрешение закона греха и упразднение тирании дьявола, который контролирует нас обманом. Особенно нас здесь будет интересовАmb пятая и седьмая цель. Максим раскрывает каждую как осуществленную в Господе и Господом. Восстановление природы [1435] — это совершенное и неподвижное согласие природы и намерения (γνώμη). Упразднение тирании дьявола — это результат страстей Господних, вольно принятой физической смерти, посредством которой дьявол был вынужден отдАmb тех, кого он поглотил. Во всех этих случаях использования слова нет и намека на спорное учение.
Теперь мы подходим к одному эксплицитному рассмотрению, к осуждению апокатастасиса в тринадцатом пассаже из Вопросов и недоумений. Я приведу его целиком: «Поскольку Григорий Нисский очень часто в своих писаниях для нас, которые не понимают глубин его возвышенного созерцания, как будто намекает на апокатастасис, скажи нам, как ты это понимаешь?
Церковь знает три апокатастасиса. Первое — это восстановление единичного [лица] по причине добродетели, в которой каждый восстановлен, осуществляя в себе логос добродетели. Второй [апокатастасис] — это восстановление всей природы в воскресении — восстановление к нетлению и бессмертию. И третий — это тот, которым Григорий Нисский особенно злоупотребил (μάλιστα κατακέχρηται) [1436]в своих писаниях — это восстановление сил душ, подпавших под грех, к тому состоянию, в котором они были сотворены. Ибо необходимо, чтобы как вся природа в воскресении плоти получила бессмертие в чаемое время, так и извращенные силы души по прошествии веков отложили бы память о пороке, внедренном в них, и проходя все века и не находя, где бы остановиться, пришли бы к Богу, не имеющему предела. Так, посредством ясного знания (έπίγνωσις) [1437], а не причастия [Божественных] благ душа получает свои силы и восстанавливается в первоначальное состояние, и Творец выказывается как не являющийся причиной греха» [1438] (QD 13, 796).
Что следует сказАmb об этом отрывке? Я уже приводил примеры восстановления первого типа. Второй не нуждается в комментариях. В описании третьего типа Максим удовлетворяется выжимкой из двадцАmb первой главы трактата Григория Нисского Об устроении человека (PG 44 201). Но в то время, как у Григория субъектом восстановления является природа человека, или «мы», в пересказе Максима речь идет только о силах души. Более того, Максим не все из Григория включил в свою выжимку. Епископ Нисский предположил, что по прошествии многих веков произойдет не только восстановление всего человеческого рода, но и изобретателя зла, дьявола[1439]; все это, конечно, благодаря Воплощению. В другом месте он говорит об искоренении зла, когда все воли будут утверждены в Боге[1440].
Из этого ясно, что Максим не все взял от Григория. Он ссылается на восстановление сил души, поскольку она связана с телом, восстановление которого Максим отнес ко второму типу. При этом то, что ему кажется неприемлемым для православного учения, он молчаливо опускает, замечая только, что Григорий серьезно злоупотребил учением о восстановлении. Итак, он находит необходимым провести серьезное различение в учении, которое он излагает. Даниелу предполагает, что в этом пункте Максим только следует намеку, который находит у Григория, поскольку Григорий действительно утверждает, что «каждый человек, согласно злу или добру, в котором он сейчас пребывает, в том же самом пребудет и в будущем [веке]. Ибо тот, кто проходит эту жизнь в нечестии ни живя жизнью горожанина, ни имея ничего человеческого в своей жизни, но по произволению будучи диким и псом, — такой человек и потом, ниспав с Всевышнего Града, будет наказан отсутствием всяких благ» [1441].
Конечное, это не более чем намек. Нет необходимости, чтобы Максим был обязан в этом Григорию. У Григория еще отсутствует то точное различение, которое мы находим у Максима.
Какой же вывод мы должны сделАmb из различения Максима? Оно позволяет нечестивцам в будущей жизни иметь познание (έπίγνωσις) благ, но не причастность им. Комбефис определяет это решение как subtilior quam venor. Даниелу объясняет свою точку зрения в примечании: «В этих текстах можно ясно увидеть различие между апоката- стасисом, состоящим в познании (έπίγνωσις) как»обладании организующими сущностями»… что является высшим идеалом платонизма и христианским блаженством, состоящим в причастии личному Богу» [1442].
Это замечательная интуиция Даниелу; к счастью, и сам Максим объясняет два типа знания, которые можно иметь. Одно состоит в отношениях, в концепциях, не подразумевающих опыт и реальное восприятие познаваемого объекта; другое — это истинное знание, оно не концептуально, это реальное причастие по благодати объекту ведения. Первое относится к этой жизни и побуждает к желанию второго. Второе относится к будущей жизни и исключает способ знания, характерный для этой (Thal 60, 62ID). Таким образом, то «ясное знание», которое Максим допускает для восстановленных в своих силах грешников остается исключительно дискурсивным знанием, совершенно исключающим их из числа радующихся единению с Богом [1443].
Есть два отрывка из Вопросов и недоумений (QD 10, 73), которые затрагивают сложное место апостола Павла: «сам спасется, но так, как бы из огня» (1 Кор 3:13–15). Посмотрим, что в них сказано о судьбе грешников.
«С грешниками дела сгорают тогда, когда проникающее знание (διάγνωσις) [Божие] жжет совесть, уменьшает грех {через покаяние} [1444], спасает человека, наказывает за недостаток добродетели в прошлом. Но в будущих веках дела греха уйдут в небытие, в то время как природа получит свою силу здравой, посредством огня и суда» [1445] (QD 73, 845С6–848А6).
«Те, кто не целиком обладают совершенством, но имеют и греховные, и праведные деяния приходят к месту суда, и через сравнение добрых и дурных деяний, испытываемых огнем, если чаша весов добрых перевесит, освобождаются от наказания» [1446] (QD 10, 792С5- 793А2).
Кажется, что ни один из этих текстов не имеет отношения к вечному наказанию, но скорее к частному суду, следующему за смертью, и конечному прихождению ко благу. Я уже приводил примеры из Максима на эту тему[1447], но сама цель и контекст этих описаний подразумевает две категории — агнцев и козлищ из притчи Господней. Я думаю, следует понимАmb διάγνωσις из вышеприведенного отрывка QD 73 в свете γύμνωσις из Ер 4 (416D2). Далее ни в одном отрывке из QD не упоминаются моменты вечного наказания; не упоминается и отделение от Бога, а также и κόλασις, который обычно обозначает муки в аду. Значит ли это, что Максим здесь рассматривает условие, состояние, подготовительное по отношению к конечному причислению к агнцам или козлищам из притчи?
Тем не менее, в этих отрывках мы находим тему жжения совести в отношении проступков, с которыми будет покончено. В QD 10 и 73 не упоминается о раскаянии и наказании, следующих за этим жжением [1448]. Однако, в Ер 4 об этом ясно говорится. Жжение, встречающееся в QD 13 (ибо и в QD 13 и 73 речь идет о восстановлении сил души), — это просвещение ума.
Однако, если Максим, с оговоркой различения «ясного знания» и «причастия», принимает восстановление сил души, а вместе с ним аргумент Григория, основанный на ограниченности зла, то другой аргумент Григория, — который склоняет к идее о полном спасении упорствующего грешника, абсолютного искоренения греха (для Григория это было бы одним и тем же), — Максимом не принимается. Я отсылаю к тезису Григория, что, поскольку «Бог будет все во всем» (1 Кор 15:28), то уже не будет места ни для какого остатка греха. Он говорит: «…ведь Бог не будет все во всем, если останется что‑то от зла» [1449].
Эта трудность основана на смысле слов «во всем», и именно их Максим ставит своей задачей объяснить (в Thal 15, 297), поскольку они встречаются в тексте книги Премудрости (Прем 12:1–2; 1:4). Его мысль можно свести к тройному различению присутствия Духа: в тварях как таковых, в находящихся под законом, и в пребывающих в благодати. Действительно, в каждом случае он подчеркивает, что Дух привлекает разумную тварь к благу. Однако факт тот, что Максим рассматривает присутствие Духа как то, что сохраняет существование твари. В этом случае аргумент Григория за конечное исчезновение зла, и таким образом, за обращение каждого отдельного грешника теряет свою силу. Действительно, грехи уходят в небытие, но из этого еще не следуют, что грешники попадают в блаженство. В свете этого особое значение приобретает сказанное Максимом в Ер 1 об отношении осужденных с Богом.
Прежде чем мы оставим QD 13, стоит задаться вопросом, что Максим имел в виду под словами: «…как вся природа в воскресении плоти получила бессмертие в чаемое время, так и извращенные силы души по прошествии веков отложили бы память о пороке, внедренном в них, и проходя все века, и не находя, где бы остановиться, пришли бы к Богу, у Которого нет предела». Что, собственно, имел ввиду Максим под словами: «по прошествии веков» и под словами: «отложили бы память о пороке»? В первую очередь, я думаю, здесь следует отметить параллелизм: как «…в воскресении», так «…по прошествии веков». Общее воскресение, которое восстанавливает плоть, будет мерой этих веков. А как же обстоит дело с «памятью о пороке» (или, может быть, «о зле»)? У Григория (PG 44 201С10) эта память является средством дисциплины и трезвения. Таков же смысл и у Максима в месте Ер 24, 612В2, приведенном выше, хотя там он говорит только о времени перед всеобщим воскресением, а не как здесь о состоянии бывших грешников в момент воскресения.
В QD 73 мы видели, что в будущем веке грешные деяния уйдут в небытие, а природа будет иметь свои силы восстановленными здравыми. Так ли обстоит дело, что память о грехе, выполнив свою работу очищения (ср. также QD 10) также уйдет (в этом я не уверен), оставив человека в зависимости от конкретного случая либо просто с дискурсивным знанием о Боге, либо с реальным причастием?
Если верить этому отрывку, то существует очищение сил души грешников, заканчивающееся ясным дискурсивным знанием Бога. Это учение утверждает нечто меньшее, чем апокатастасис Григория, однако уклоняется от того, чтобы говорить утвердительным образом о муках, сопряженных с подразумеваемой здесь непричастностью Божественным благам. Возможно, здесь, как в Thal 43, Максим предпочитает почтить молчанием учение Григория в том смысле, по крайней мере, что он воздерживается от более полного объяснения этого учения, которое он, дав такое объяснение, не мог бы не отвергнуть.
Теперь последний вопрос. Есть ли в произведениях Максима отрывки, которые не просто утверждают или предполагают (такие мы уже видели), но положительно развивают и защищают окончательность суда в момент смерти для состояния людей в будущей жизни? Два таких отрывка можно найти в Ambigua (Amb 42 и 65).
Кто‑то может быть ожидал бы, что в Amb 7, где Максим опровергает оригенистическую Энаду и говорит о том, каким будет состояние «будущих вещей» (Amb 7, 1077В12), он будет открыто опровергАmb апокатастасис. Но это не так. Максим говорит только о состоянии блаженных, замечая между делом (1076С11, 12), что это блаженство для достойных. Однако первый из отрывков, которые мы сейчас рассмотрим, относится к последующему опровержению учения о пред- существовании душ, в начале которого Максим ясно отсылает к ори- генистической Энаде. В Боге нет ничего случайного, как было бы в случае, если бы души входили бы в тела в наказание греха; каждая вещь происходит в соответствии со своим логосом, предсуществую- щим в Боге (Amb 42, 1328А).
Максим говорит немного ниже: «Всех вещей существующих или имеющих быть… твердо утвержденные логосы предсуществуют в Боге, в соответствии с которыми все вещи есть, и становятся, и пребывают, всегда приближаясь через естественное движение к их предположенным логосам. Они [эти вещи] скорее удерживаются в бытии и получают в соответствии с характером и мерой выбранного ими движения и склонности либо благо–бытие, вследствие добродетели и прямого движения к своему логосу, либо зло–бытие, вследствие порока и движения не в согласии со своим логосом. Или говоря кратко: в соответствии с имением или лишением, в их природной причаст- вующей способности Того, Кто существует по природе совершенно и непричаствуемо, и Кто предлагает Себя совершенно просто и милостиво по причине Его беспредельной благости всем, достойным и недостойным, производя постоянство присного бытия как каждый человек сам от себя к тому расположен. Для них соответствующее причастие или непричастие собственно бытия, благо–бытия и при- сно–бытия — это возрастание и усиление наказания (τιμωρία) для тех, кто не был способен причаствовать» (Amb 42,1329А1–В7).
Этот текст столь ясен, что не требует особого комментария. Однако, имея в виду предыдущее обсуждение, позволю себе привлечь внимание к термину причастие (μέθεξις) и его противоположности, и тому, что они подразумевают. Это, несомненно, проливает свет на пару познание–причастие (έπίγνωσις–μέθεξις) в QD 13. Поскольку оба «причастия» можно принять за синонимы (т. е. причастие благ и собственно бытия), и поскольку не существует ничего среднего между причастием и непричастием, то ясное знание, или έπίγνωσις — результат восстановления — должно быть совместимо с непричастием и наказанием, которое оно несет.
Этот отрывок, который мы только что привели, — не есть что‑то исключительное. В Amb 65 Максим старается объяснить, что такое восьмой день, который является также первым. Это — великий день Второго пришествия. Он завершает свое изложение так: «Восьмой и первый, вернее же — один, то есть неразрывный день — это наступающее после упокоения движущихся беспримесное и предельно ясное присутствие Бога, Который, пребывая целиком как в целых в тех, кто произчюлительно воспользовался логосом бытия надлежащим образом в согласии с природой, доставляет им и присно–благобытие через причастие Себя, как единственного в собственном смысле и существующего, и присно–существующего, и благо–существующего; но Он же [т. е. Бог] тем, кто логосом бытия намеренно воспользовался против природы, присно–зло–бытие уделяет по справедливости вместо благо — [бытия], так как благо–бытие уже не вместимо для них, противоположно к нему настроенных, и совсем после появления искомого не имеющих движения, соответственно которому предмет поиска обыкновенно является ищущим» [1450] (Amb 65, 1392C14–D13).
Вся эта Ambigua, заключение которой я только что привел, представляет для нашего исследования большой интерес. То, как использовал ее фон Бальтазар, толкуя ThOec 1.56 [1451]\ не позволило ему увидеть, или по крайней мере упомянуть более определенное утверждение о вечном наказании, хотя повод (восьмой день, Суббота) был подходящим для развития темы апокатастасиса.
Немного выше я заметил, что тщетно было бы искАmb в большой полемике Amb 7 против Энады определенное исключение апоката- стасиса. Там рассматривается только будущее состояние блаженных, достойных. Если теперь я привлекаю внимание к тому, что развитие темы происходит в понятиях бытия — благо–бытия — присно–благо- бытия (Аmb 7,1073С), то не приходится сомневаться, что эксплицитные отрывки, говорящие о присно–зло–бытии, представляют собой важный момент всего контекста мысли Максима.
Что же следует из нашего исследования апокатастасиса у Максима? Напряжение между всеобщностью спасения и вечностью наказания действительно имеет место в богословии Максима, поскольку оба полюса удерживаются. Удерживаются в целостности, да, но без крайностей и неразумных выводов, которые обратили бы это напряжение в антиномию или противоречие. Он избегает даже обсуждения крайностей апокатастасиса, возможно, не только из‑за ненадежности и опасности такого обсуждения, но и потому, что это могло бы повлечь осуждение Григория Нисского, который, о чем у Максима явно сказано, сильно злоупотребил этим учением.
Теперь, я полагаю, будет полезно поставить вопрос: в какого рода злоупотреблении учением об апокатастасисе виновен Григорий Нисский? Максим излагает свое учение как церковное, и Феодор Студит не испытывает никаких трудностей, повторяя его почти два века спустя. Итак, поскольку есть всеобщее воскресение, то это следует понимАmb не только в отношении тела, но и способностей разума. Оно предполагает определенное познание Бога, но без общения с Ним. Однако Григорий шел дальше, ибо учил, что даже грешники в конечном счете будут приобщены Божественным благам. Вопрос о забвении грехов у Григория остается темен.
Но это слишком смелое описание состояния грешников. Некоторые отрывки из Максима дополняют картину. Существуют бесконечные муки совести (Ер 24, 612С), мрак, печаль и мука, а кроме всего прочего, общение с бесами и ненавидящими, и ненавидимыми, и более того — отделение от Бога и Его святых. Между Богом и осужденными нет ненависти, ибо Бог по сути любовь, однако свободно выбранное отделение от Него остается (Ер 1,389А—В).
Такова картина конечного состояния грешников по Максиму которую он и передает в письме к своему другу Георгию; но это описание не богословское. И мы должны удовлетвориться этой фрагментарной картиной. Однако мой анализ, если он не далек от истины, придает большую глубину словам, которыми Максим подтверждает свое учение о совершенной любви Божией ко всем людям: «…так и Господь наш Иисус Христос, являя Свою любовь к нам, пострадал за все человечество, и всем равно даровал надежду воскресения, хотя каждый делает себя достойным либо славы, либо наказания» (Char I)[1452].
Максим и оригенизм. ΑΡΧΗ ΚΑΙ ΤΕΑΟΣ[1453]
Максим и оригенизм — вопрос об их отношении был поставлен в недвусмысленных выражениях Гансом-Урсом фон Бальта- заром, в первую очередь и яснее всего в его кропотливом исследовании «Die"Gnostischen Centuries"des Maxismus Confessor»[1454]и снова в блестящем и полном аллюзий эссе «Kosmische Liturgie. Maximus der Bekenner: Höhe und Krise des griechischen Weltbilds»[1455]. Я сам рассматривал эту тему в своей диссертации: «The Earlier Ambigua of S. Maximus the Confessor and his Refutation of Origenism»[1456].
Но в действительности фон Бальтазар и я говорили о двух разных оригенизмах. Я говорил, как видно из самого названия, об ошибочных учениях, отвергнутых Максимом, но приписываемых Оригену, фон Бальтазар же скорее — о богословии Логоса Оригена и об основных интуициях, которым Максим всегда некоторым образом был обязан. Я только вскользь затрагивал эти аспекты наследия Оригена у Максима, чаще же отсылал к рассмотрению их у фон Бальтазара[1457]. Теперь же я хочу обратиться к этой проблеме непосредственно, и попытаться частично прояснить влияние Оригена на Максима.
В качестве вступления необходимо проанализировать несколько типов оригенизма, о которых может идти речь.
Первое различение типов оригенизма было представлено в моих трудах и трудах фон Бальтазара. Я имею в виду, с одной стороны, интерес и внимание к контурам целого — тот дух, что вдохновляет, та интуиция, которая направляет весь корпус оригеновской мысли, а с другой стороны, интерес к исследованиям отдельных учений, будь то самого Оригена, или же тех экстремистов, которые впоследствии претендовали на то, что Ориген — их учитель.
Другое различение типов оригенизма я нахожу у Вернера Йегера[1458]. Существует Ориген- «гимнаст» (gymnast), который в первую очередь в О началах выдвинул несколько рискованных объяснений фундаментальных вопросов, ответы на которые нельзя обнаружить эксплицитно ни в Писании, ни в церковном учении. Это — Ориген, осужденный как еретик во времена Иеронима, а также до и во время Юстиниана. На втором месте Ориген, воспринявший многое от Филонова толкования Писания, непревзойденный глава и учитель Александрийской школы. В-третьих, существует Ориген аскетико-мистических идеалов.
Это последнее — весьма объемная категория. Йегер говорит: «Аскетическое богословие Григория [Нисского] — прямой отпрыск оригеновской мысли… Они [Григорий и Василий] открыли, что хотя великий александриец не застал монашества как реалии в жизни Церкви, но в своей мысли он предварил аскетический идеал, исходя из своего личного религиозного опыта»[1459].
Это, очевидно, отчасти совпадает с тем интуитивным пониманием Оригена, которое имеет фон Бальтазар. Однако здесь требуется самостоятельное рассмотрение, поскольку многое у Оригена является выражением традиции. Этот аскетико-мистический идеал, столь полно представленный в сочинениях Григория, — как и Максима, — делает очевидным, что богословская мысль Оригена, также как и Григория, и Максима, особенно, если рассмотреть основные тенденции и цели, не может быть непосредственно сравнена с научным богословием схоластов. Последние хотели работать только с концепциями, которыми может манипулировать, и которые контролирует человек; высшие достижения богословия, зависящие от глубокого, Богом данного опыта Бога и христианской жизни для их целей отодвигаются в сторону[1460]. Однако Ориген, Григорий и Максим даже тогда, когда они в максимальной степени схоласты, обычно имеют в виду прикосновение, насколько это возможно, к высочайшим достижениям опыта — άναγωγή.
Думаю, полезно сделать это методологическое замечание, ибо мы, представители западно-европейской культуры, знакомые или нет с католическим богословием, находим мировоззрение Максима и Оригена весьма далеким от нашего и чуждым современного образу мысли.
* * *
Вопрос о Максиме и оригенизме был поставлен в недвусмысленных выражениях; посмотрим каковы они.
Фон Бальтазар говорил об оригенистическом кризисе в мысли Максима, находя его главное и несомненное выражение в Гностических главах (ThOec[1461]); это кризис, от которого невозможно отделить Максима, не потеряв понимание самой сути его мысли[1462]. Однако, когда фон Бальтазар приходит к необходимости сформулировать основные элементы этого кризиса, он предупреждает, что такие понятия, используемые Максимом, как κίνησις и στάσις не должны быть понимаемы в оригенистическом смысле[1463]. Далее он утверждает, что весь доктринальный комплекс (Problematik) богословия Логоса Оригена явным образом был направлен к другому доктринальному комплексу, центрированному на Боге, каков Он есть в Себе — недоступному и вечно трансцендентому, т. е. к тому комплексу, который был в конечном счете унаследован Каппадокийцами и Псевдо-Дионисием[1464]. Позднее в своем комментарии ThOec 2.76[1465] он снова выражает центральную проблему: «точка схождения нетварной полноты и твар- ной полноты мира — в Логосе». Корни проблемы следует искать в учении Оригена о Логосе, Который одновременно и Бог, и основа мира (т. е. мир идей и потенциальная множественность). Здесь также имеет место двуликая платоническая проблема причастности[1466].
Итак, проблема, как ее видит фон Бальтазар, рассматривается в первую очередь в рамках богословия Логоса, но это богословие направлено к учению Каппадокийцев—Ареопагита о Божественной трансцендентности. Таким образом, с точки зрения фон Бальтазара оригенистический кризис возник из-за чистого и крайнего утверждения оригенистической позиции в Гностических главах. Этот кризис не может быть обойден. В лучшем случае можно уменьшить его остроту. И первые десять глав этого сочинения Максима, как считает фон Бальтазар, очень существенны, исполняя именно эту роль; изложенное в них учение всегда следует иметь в виду, рассматривая ори- генистические главы[1467]; однако их недостаточно, чтобы сбалансировать сильный оригенизм последующих глав.
Является ли так описанная ситуация — попытка подчинения одной или двух различных тенденций другой тенденции — кризисом?
Максим, как мы вскоре увидим, был непосредственно знаком с текстом О началах, когда вынашивал Трудности. Более поздние Гностические главы мне не кажутся, таким образом, отражающими субъективный кризис — так, как будто в какой-то момент Максим почувствовал себя увлеченным богословием Логоса. Скорее они свидетельствуют о том факте, что Максим осознавал различные тенденции в традиции, наследником которых он был — трансцендентого апофа- тического богословия и имманентного богословия Логоса; и понимая это, он не только отверг оригенизм в Трудностях, но и постарался сохранить то, что он считал полезным в оригенистических тенденциях. Таким образом, мы можем сказать, что кризис был внутренне присущ самим этим различным тенденциям. Это объективный кризис, для разрешения которого форма сентенций, в которой написаны Гностические главы, не подходит. Указанные неразрешимые тенденции продолжают оказывать влияние на византийскую традицию. Может быть, даже можно сказать, что паламитское богословие XIV в. — это часть и попытка разрешения этого же самого кризиса.
Оригенизм богословия Логоса, о котором мы говорили, относительно хорошо определен. Однако в другом контексте фон Бальтазар говорит об оригенизме, которому Максим, несмотря на все свои опровержения ошибок оригенизма в конце концов уступает. Этот оригенизм, хотя он и близок богословию Логоса, намного темнее; он лишь чувствуется, ощущается интуитивно. Фон Бальтазар описывает его как «неискоренимое недоверие к независимой, объективной природе, составленной из тела и души, предшествующей всякой благодати, недоверие к радикальной аналогии бытия». Это легко приводит Максима и других, подверженных тем же влияниям, к тому, чтобы «искать истину твари в имманентности с Богом… и приводить ее актуальную реальность, явно или неявно, в связь с падением»[1468].
В другом месте[1469] я уже толковал этот отрывок, может быть, с некой долей антипатии. Он сродни проблеме отношения природы и благодати, которая сама глубоко связана в западной католической мысли с гипотезой о состоянии чистой природы. Возможно, недостатком только что процитированного отрывка является то, что он неявным образом предполагает гипотезу состояния чистой природы, когда выносит неблагоприятное суждение относительно оригенизма Максима и последующей византийской традиции. Но говоря это, фон Бальтазар забыл о собственном сделанном им предупреждении, а именно, что для греческих отцов существующий мировой порядок -при том, что он сверхъестественно возвышен — остается единственным объектом рассмотрения[1470].
До сих пор я указал на четыре типа оригенизма: в смысле Ориге- на- «гимнаста», Оригена — толкователя Писания, Оригена аскетиче- ско-мистических идеалов и Оригена богословия Логоса. Возможно, следует добавить некоторые другие частные аспекты: использование Оригеном идеи свободы[1471] и влияние богословия Логоса Оригена на иконоборческое учение[1472].
Однако помимо прямого отрицания определенных точно ошибок или рассмотрения использования Оригеном техники толкования Писания практически невозможно ограничить рассмотрение Оригена или его влияния каким-нибудь из вышеуказанных типов оригенизма, ибо Ориген на самом деле, с его эллинистических стремлением к философскому пониманию того, во что мы верим, положил начало богословию[1473]. И Григорий Нисский, и Максим — наследники того же стремления и тех же материалов для сооружения и создания своих построений. В этом смысле они, несомненно, оригенисты.
С тем, чтобы увидеть в более общей перспективе отношение Максима к оригенизму, я взял у Максима тему, которая очевидным образом связана и даже основана на Оригене, и развитие которой имеет аспекты, принадлежащие всем делениям, которые я сделал выше. Точнее, сказал бы я, мы увидим Максима-богослова, имеющего дело с проблемами, которые занимали его предшественников — Григория и Оригена. Так проявится одновременно и их влияние, и мера того, насколько Максим превзошел, или же только воспринял их влияние.
Тема начала и конца дает мне, во-первых, возможность добавить нечто к тому, что я уже написал о знании Максимом текстов Оригена. Я уже говорил[1474], что Максим, сочиняя АтЬ 7 и 15, скорее всего имел перед глазами некоторые оригеновские тексты. Но я не мог это подтвердить. Более внимательное рассмотрение соответствующих текстов Максима и Оригена, я надеюсь, покажет, что Максим был непосредственно знаком с текстом О началах. Я покажу это на примерах АтЬ 7 и De Рппс 1.6.
Во втором аргументе АтЬ 7[1475] Максим утверждает и доказывает, что становление должно логически предшествовать движению. Соответственно, он развивает идею, что результатом движения должно быть единение с Богом подобное тому, как воздух всецело освещается светом или железо охватывается огнем. Затем он выводит общее заключение, которое, как мне теперь кажется, сформулировано в контексте одного места из О началах 1.6.1,2 Оригена. Максим пишет: «Из этих [аналогий] мы предположительно — по уподоблению только — понимаем будущее (а не бывшее и подпорченное [уже]) причастие (μετουσία) благости достойными, поскольку чаемое [нами] превосходит и все это, будучи, по написанному, по ту сторону зрения, слуха и размышления [ср. 1 Кор 2:9]. И наверное, это и есть то подчинение (ύποταγή), о котором говорит божественный апостол, что Сын покоряет Отцу тех, кто вольно соглашается подчиняться, после чего, или за счет чего"последний враг истребится — смерть"(1 Кор 15:26)»[1476]. Ориген в О началах 1.6.1,2, говоря о завершении всего, приходит к тому же тексту апостола Павла: «Надлежит, чтобы все покорилось Ему» (1 Кор 15:26-28). Но каково же это подчинение, которым все должно подчиниться Христу? Я думаю, что это та покорность, которою мы сами желаем покориться Ему, та покорность, которою подчинены Ему и апостолы, и все святые, последовавшие Христу.<…>Видя такой конец, когда все враги покорятся Христу, когда истребится и последний враг — смерть, и когда Христос, Которому все покорено, предаст царство Богу Отцу, — от такого, говорю, конца вещей обратимся к созерцанию начала. Конец всегда подобен началу. И поэтому, как один конец всего, так должно предполагать и одно начало для всего». И Ориген продолжает развивать свое предположение об изначальной Эннаде.
В ЕА (Р. 90) я не заметил, что Максим вполне эксплицитно отвергает отношение этих текстов Писания к предсуществующей Эннаде: «…а не причастие, которое существовало, а теперь разрушено». Ибо в обоих только что приведенных отрывках мы находим объяснение одного и того же текста апостола Павла. Один и тот же вопрос ставится, и на него же дается ответ, сходным образом и относительно того, что касается подчинения всего Христу. Именно так вводится цитата из 1 Кор 15:26: «Последний же враг истребится — смерть».
В аргументации, ведущей к приведенному отрывку Максим развил свое понимание природы движения от начала к концу; Ориген же переходит к утверждению своего принципа о том, что конец подобен началу, и из этого делает предположение относительно изначальной Эннады.
Отсюда кажется неизбежным вывод: Максим, когда работал над этим местом, прекрасно знал О началах 1.6.1,2, и поэтому ставил те же самые вопросы, что и Ориген, относительно подчинения всего Христу.
Если я прав, утверждая, что Максим имел непосредственное знание О началах 1.6, содержащих аксиому «конец подобен началу», причем в компроментирующем контексте, то необходимо предпринять более тщательное исследование использования этого принципа и его исправления Максимом, нежели то упоминание вскользь, которое имеется в отношении этой проблемы в «Earlier Ambigua…»[1477]. Однако, должно быть ясно из отрывков, только что процитированных, что в этом случае Максим определенно отвергает всякое возможное применение этого принципа [что начало подобно концу] при размышлении о конечном состоянии человека. С другой стороны, аргумент от движения позволяет предположить о будущем состоянии; но ни в коей мере эта модель не может быть применена обратным образом к происхождению человека.
Будет правильным начать с нового анализа текста, который кажется допускающим двусмысленную аксиому. Я приведу греческий текст, наряду с моей версией перевода. «Всякий причастный добродетели… несомненно причаствует Богу — сущности добродетелей, как<1084А>благородно, соответственно [осознанному] предпочтению, взрастивший посеянное [в нем] соответственно природе блага, и показавший, что тождественно началу завершение, а начало — завершению; вернее же, что начало есть то же самое, что завершение… (если только мы верим, что началом и завершением всякой вещи является [относящаяся] к ней [Божественная] цель). Начало [он показал тождественным завершению] как получивший оттуда вместе с бытием и природное соответственно причастию благо; завершение же [показал тождественным началу] как соответственно этому [причастию] намеренно и по [осознанному] предпочтению (γνώμη τε καί προαιρέσει) целеустремленно прошедший ведущий без блуждания к [началу] до- стохвальный путь, на котором он становится Богом, получая от Бога бытие Богом»[1478].
Формально говоря, выражение Максима относительно начала и конца практически тождественно с анафемой Юстиниана: «Если кто-либо говорит, что состояние умов будет таким же, как и в начале… так что начало таково же, как конец, и что конец — это мера начала, да будет анафема». Однако непосредственный контекст существенно различает смысл принципа. Контекст Юстиниана, как и Оригена в О началах 1.6, по преимуществу космогонический; у Максима же речь идет о причастности множественного одному или единому Слову. Однако остается несомненным, что мы имеем здесь дело с неправильно сформулированной аксиомой. Максим посчитал необходимым модифицировать ее, и делая это, отнес ее к первопричине и концу всего — Богу-Слову; в тексте: «…приданная ей цель». Целью (σκοπός) не могут быть сами вещи или нечто имманентное им, но как видно из объяснения — нечто превышающее их, трансцендентное. В этом новом выражении и смысле эта аксиома — великолепна.
Это станет яснее, когда мы исследуем, что именно является для добродетельного человека той целью, с которой, как утверждается, тождественны начало и конец. Объяснение делает очевидным, что он получает бытие, благобытие и приснобытие в Боге(-Слове) (1084В) в соответствии с их логосами, предсуществующими в Логосе.
«Таинство Христа — это Божественный конец (τέλος), ради которого и возникло все [тварное бытие]. Это есть Божественная цель (θείος σκοπός), задуманная [Богом] еще до начала сущих, которую мы определяем таким образом: она есть заранее продуманный [Богом] конец, ради которого существуют все [тварные вещи], но который сам существует не ради какой-нибудь одной из них»[1479]. Ввиду этой цели все твари приведены к началу своего бытия и получают свою сущность.
Таков, в основе своей, смысл «[относящейся] к ней цели» в отрывке из Amb 7; начало и конец — это Слово, таинство единения всех во Христе. Они, таким образом, есть одно и то же. И «во Христе все века получили начало своего бытия, и их цель [или конец]»[1480].
Мысль Максима в этом отрывке из Amb 7 далека от оригенисти- ческого космогонизма; но если уделить внимание только первой причине и конечной цели, то правомерные вопросы относительно ближайшего начала и цели (конца) тварей остаются без ответа, и вся картина спутывается.
Далее следует объяснение. Три стадии — бытие, причастие чистому благу (= благо-бытие) и обожение понимаются как множество логосов, предсуществующих в Логосе. Это для логоса бытия предполагает сразу неизменный логос природы (λόγος φύσεως), о котором Максим в других местах пишет весьма подробно[1481]. И φύσις, или ουσία, осуществленные по образцу логоса, будут тем principium naturae, или άρχή, откуда имеет исток вся активность природы по направлению к завершению, или концу[1482].
Хотя идея, лежащая в основе этого отрывка из Amb 7 может быть вполне ясна, необходимо все же прояснить некоторые термины. Мысль могла бы быть более ясно выражена, если бы Максим различил первое начало, или исток, конечную цель, т. е. Бога, и ближайший исток и конец, которым является природа вещи и цель, достижимая ее силами. То, что Максим осуществил это, хотя и не систематически, я в достаточной степени показал в Earlier Ambigua[1483]. Триады γένεσις-κίνησις-στάσις, оύσία-δυναμις-ένέργεια и άρχή-μεσότης-τέλος соответствуют друг другу. Последние члены двух из этих триад — στάσις и τέλος — имеют отношение к двум вещам: к чему-то, связанному с природой или сущностью, или же к полному свершению превыше природы, в бесконечности.
Итак, можно согласиться, что Максим обладал необходимыми различениями относительно начала и конца, хотя и не выраженными с помощью жестких различающих терминов.
Обсуждение начала и конца можно было бы закончить здесь, но в Thal 59 есть отрывок об отношениях человека, человечества к Началу и Концу, на который ссылаются как на указывающий, что Максим практически не допускал существование исторического Рая[1484].
Следовательно, важно посмотреть, что Максим считал Раем, и каким образом он его понимал.
Несомненно, что Максим допускал земной Рай. Это, в частности, видно из двух ссылок на благоразумного разбойника в Писании[1485]: «Человек, сотворенный Богом в начале, и помещенный в Рай, преступил заповедь, и стал подвержен тлению и смерти»[1486] В этом положении, которое высказывает старец своему юному ученику в Liber As- ceticus, нет ничего, что не было в совершенной гармонии со всем тем, что еще написал Максим.
Более того, несомненно, что человек, каким он был сотворен и введен в бытие Богом, был наделен άπάθεια (бесстрастием) и бессмертием; а преступление заповеди сделало его подверженным страстям и смертным[1487]. После грехопадения, а значит и после получения свободного дара (χάρις), άπάθεια и бессмертия, человек получил закон брака с тлением вместо духовного образа размножения[1488].
Лучшее и самое краткое объяснение этого можно найти в толковании QD 3 на Пс 50:7: «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя». Максим объясняет: «Первоначальное намерение [цель] (ό προηγούμενος σκοπός) Бога было не в том, чтобы мы рождались посредством брака и тления, но преступление заповеди ввело брак из-за совершения беззакония Адамом (διά τό άνομήσαι τόν Αδάμ), то есть отвержения им закона, данного ему Богом. Так что все, рожденные Адамом, зачаты в беззакониях и подпадают праотеческо- му осуждению."Во грехе родила меня мать моя" — означает, что Ева, первая мать всех нас, зачала грех, как только возжелала удовольствия (έκίσσησεν τήν άμαρτίαν ώσπερ τήν ήδονήν). Поэтому мы тоже подпадаем под материнское осуждение и о нас говорится, что мы зачаты во грехах»[1489].
Мы видим ясно, таким образом, что Рай для Максима существовал; в него был помещен человек, сотворенный в соответствие с непреложным логосом и наделенный даром бесстрастия и бессмертия; и при этом ему была дана заповедь не вкушать с древа добра и зла. Он преступил заповедь, был изгнан из Рая, лишен дара бесстрастия и бессмертия.
При этом нигде не указано на какой-то промежуток времени, в котором можно было бы отметить отдельные моменты, обозначающие отдельные события. Все это можно прекрасно понять как случившееся во мгновение, in instanti, не подвергая сомнению, что это были реальные исторические события[1490].
И действительно, Максим говорит вот что: «Одновременно с [началом] существования (ίίμα τω είναι) человек, через непослушание оставив позади свое собственное начало, не смог уже найти то, что позади него; и поскольку начало, или источник, полагает пределы движения для сущих, которые обязаны ему своим существованием, то вполне справедливо оно называется концом (τέλος), в котором, как причине, движение движущихся имеет свой предел (πέρας)».[1491]
Эта мгновенность не должна пониматься в том смысле, что дополнительный элемент оказывается соизначален бытию. Здесь это исключается посредством ссылки на непослушание; какое-то одно действие природы (здесь — непослушание), и тем более последствие этого действия, не может рассматриваться как один из конституирующих элементов этой природы. Однако та же самая фраза &μα τω είναι может быть использована, чтобы настоять на наличии и тела, и души — сущностного состава человеческой природы, κατά τόν ίδιον λόγον, — в момент зачатия[1492].
В этом вопросе происхождения человека мне кажется полезным различить два момента: один библейский, а другой умозрительный. В библейском мы находим изложение факта наделения человека благодатью, падения, и далее, работу воображения, а именно, райской жизни наших прародителей и возможности некоторого промежутка времени до падения. Богословское умозрение воспринимает из библейского текста сами перечисленные факты, с помощью которых, имея з виду происхождение человека, оно объясняет его настоящее состояние и указывает нечто относительно конца, к которому оно направленно. Сам факт существования Рая, конечно, признается, но это не имеет большого значения для умозрительного богословия, и никакого значения не имеет какой-то гипотетический промежуток времени, проведенный Адамом и Евой в Раю[1493].
Противоположной парой по отношению дару бесстрастия и бессмертия после падения является наличие страстей и смертность. Что касается страстей (а также половых отношений), то это иногда объявляется Максимом как добавка чего-то, чего не было до того. О таких важнейших для человека факторах, как наслаждение и боль, говорится, что они были внедрены в человека с падением[1494].
Кажется, что возникает или существует некоторая путаница относительно того, относятся ли страсти и половые отношения к непреложному логосу, в соответствии с которым был сотворен человек, или же лишь к некой форме его конкретного образа существования после падения. Казалось бы, ответ в пользу последнего невозможен. Однако некоторые тексты определенно заставляют сомневаться в таком ответе[1495]. Давайте посмотрим для выяснения этого вопроса в тексты Максима.
Относительно того, что πάθος — это, по сути, синоним κακία, но с акцентом на аффицируемой и чувственной части действующего, можно привести множество примеров. Однако следует вспомнить, что Максим определяет движение как πάθος в Amb 7: «Движение же это (то есть, идущее в порядке мысли после прихода в бытие того, что движется) называют природным можением (δύναμιν φυσικήν), устремляющимся к соответствующему ему завершению, либо претерпеванием [или страстью: πάθος], то есть движением, бывающим от одного к другому и имеющим своим завершением не подверженное претерпеванию [или бесстрастное], либо энергичным действием, имеющим своим завершением самозавершенное»[1496]. В том же самом контексте Максим предупреждает, что πάθος следует правильно понимать здесь не как изменчивость или тление способности, но как «присущее существующим [творениям] по природе. Ведь всё, пришедшее в бытие, претерпевает движение, так как самодвижением, или само[действующим] можением, не является»[1497]. Это сущностная пассивность всякой твари, которая позволяет каждой твари иметь лишь то действие, которое ей дано совершать в соответствие с ее природой[1498].
Не приходится сомневаться, таким образом, что πάθος имеет совершенно ясный онтологический смысл, указывающий на собственное движение твари. Это не чистая пассивность, проивопоставляемая Божественному действию, — такова была ошибка, характерная для монофелитских кругов, — но тварное движение, зависящее от Божественного самодвижения[1499].
В онтологическом контексте πάθος рассматривается как часть λόγος φύσεως, будет ли то же самое верно в нравственном или аскетическом контексте? Другими словами, будут ли страсти признанны как часть изначального устроения человеческого состава?
Таков первый вопрос Фалассия: «Являются ли страсти злом в себе или же по злоупотреблению? Я имею в виду наслаждение, печаль, вожделение, страх и другие». Ответ односторонен. Во-первых, страсти не принадлежат сущности человека как не входящие в определение его природы; они были введены с грехопадением в низшую часть нашей природы. Они служат вместе и наказанием, и средством приведения нас к осуществлению нашего истинного величия. Они могут быть хороши для ревностных, обращая, например, похоть к вещам небесным. Итак, при правильном использовании они могут быть благи[1500]. Этот ответ, явным образом зависящий от Григория Нисского[1501], предполагает, что страсти тяготеют ко злу. Здесь мы не находим ясного утверждения, что, как относящиеся к сложной человеческой природе, они хороши онтологически, и становятся хороши или плохи морально в соответствие со своим благим использованием или злоупотреблением, хотя ответ и не противоречит такому взгляду. Элементы более сбалансированного ответа можно найти в Вопросоотве- тах — Thal 21; 42; 61, каждый из которых особым образом посвящен грехопадению Адама и его различным последствиям. Проблемы Thal 21 и 42 по сути одинаковы: как понимать сказанное, что Христос стал грехом за нас, хотя Он и без греха? В Thal 21 вопрос связан с Кол 2:15, где говорится, что Христос совлек с Себя начала и власти. Тление и грех не были сотворены вместе с человеком. «Итак, через преступление [Адама] вошел в естество человеческое грех, а через грех — страстность (τό παθητόν) по рождению[1502]. А так как вместе с этой страстностью рождения процветало через грех и первое преступление, то для естества [человеческого], неразрывно связанного по своей воле (κατά γνώμην) лукавыми узами, не было надежды на спасение. Ибо чем более оно усердствовало в укреплении себя через рождение, тем более оно связывало себя законом греха, поскольку преступление было действенным в страстном начале. Ибо имея, по причине природных обстоятельств (διά τήν φυσικήν περίστασιν), умножение греха в своем страстном начале, оно в силу [гнездящегося] в страстности родового (γενικήν) греха подверглось воздействиям всех небесных сил, начал и властей, [проявлявшимся] через неестественные страсти (τών παρά φύσιν παθών), и сокрытым в естественных (κατά φύσιν) страстях; посредством них действовала всякая лукавая сила, по страстности естества побуждая волю через естественные страсти [обратиться] к тлению неестественных страстей»[1503].
Изначальная картина остается той же, хотя и с некоторым уточнением: различие между естественными и противоестественными страстями не предполагает, что первые имелись в наличии до грехопадения, но предполагает, по крайней мере, что παθητόν, в котором они имеют основание, не имеет в себе ни вины, ни греха, ибо Слово Божие, став человеком, восприняло от первого состояния Адама его безгрешность, а от второго — παθητόν без греха[1504].
Первый ряд из Thal 21, только что приведенный, заслуживает того, чтобы отметить: преступление, грех, παθητόν, с которым, конечно связано плотское рождение (γέννησις). Ряд по необходимости тречле- нен: преступление означает — поступок, сопряженный с виной; грех — это прародительский грех, называемый так эксплицитно немного далее, он может включать или не включать вину, соответственно контексту; παθητόν фактически является следствием преступления и вины, но сам по себе он хорош, как и его наиболее известная форма — плотское рождение[1505].
В его конкретной форме смысл греха раскрывается в Thal42. Адам, когда растлелся его выбор, потерял благодать άπάθεια и стал грехом. Из этих двух первое — тление выбора — греховно; второе — потеря — не укоризненно. Почему и Христос стал грехом за нас, хотя и без греха. В этом или подобном смысле необходимо понимать грех и в Thal 21. Грех, таким образом, не означает здесь формально ни греховное деяние, ни вину, но παθητόν, как следствие первого преступления. Но здесь нужно опять провести следующее различение. У Христа παθητόν был свободен от неупорядоченной склонности к чувственному — Его παθητόν был άπαθής; в то время как обычному человеку требуется обрести άπάθεια. Причина же этого, как сказал бы Максим, состоит в том, что рождение (γέννησις) Христа было без предшествовавшего удовольствия и без тления, имеющего место в родах, чего не бывало и не может быть у других людей.
Страсти не сотворены вместе с человеком (Thal 1), равно как и тление и грех (Thal 21), как и наслаждение и боль (Thal 61). Как же мы должны в этом контексте понимать наслаждение и боль?
Максим говорит: «Бог не сотворил для природы в плане чувственного восприятия ни наслаждения, ни боли, но создал некоторую способность в плане ума для наслаждения…»[1506]. И эта способность, являющаяся «естественным стремлением ума к Богу», была обращена с первым движением человеческого бытия к чувственным вещам, так что возникло противоестественное удовольствие в чувствах. Бог же в Своем промысле поместил вместе с наслаждением сопутствующее ему ограничение — боль, чтобы был положен некоторый предел безумию ума из-за чувственных вещей вне естественного их хода. Эта боль связана с законом смерти[1507].
Из одного этого текста очевидно, что удовольствие рассматривается по преимуществу не как удовольствие сопутствующее нормальному функционированию наших чувств, но как желание чувственного наслаждения, которое становится основным мотивом нашей деятельности. Это подтверждается определениями удовольствия-из- за-запретного, которое он дает в другом месте[1508], а также параллелизмом между искушением Господа в пустыне и Его страстями; при этом наслаждение соотносится с первым, а боль — с последним[1509].
Теперь мы можем суммировать результаты текущего рассмотрения проблемы. Παθητόν человека может быть безгрешным; страсти могут быть в согласии с природой, включая и удовольствие. Но у нас нет ясного свидетельства, что до грехопадения человеческий состав включал παθητόν как присущий ему элемент.
Я считаю, есть свидетельства, что Максим пришел к этой точке зрения, но только после преодоления некоторого внутреннего сопротивления в своей мысли, в частности, в его теории мыслительной деятельности души. Рассмотрим тексты в хронологическом порядке.
В великой Трудности о переходе человека к Богу есть два отрывка, относящиеся к нашему вопросу. В одном из них утверждается, что мы получили душу от Бога, наделенную умом, разумом и чувствами, не только умную душу, но и чувствующую; подобно тому, как наряду с λόγος ένδιάθετος есть λόγος προφορικός, так, наряду с понимающим умом, имеет место νους παθητικός, который называется фантазией (или воображением)[1510]. Дальше Максим пускается в пространное объяснение чувственной части души. Сюда включено все, что составляет животное начало в человеке. Все эти многочисленные разделения, несомненно, восходят к стоической традиции. Однако все содержится в «материальной диаде», о которой говорит Григорий, а именно — вожделении и гневе[1511]. Но это — врожденные силы (Εμφυτοι δυνάμεις), являющиеся изначальными параметрами природы[1512].
В Amb 7 объясняя, каким образом мы можем быть «частицами Бога» Максим упоминает о теле как органическом и об интеллекте, дающем жизнь и движение телу, инструментом (όργανον) которого оно (тело) является, и каждому члену тела в той мере, в какой он поддается такому влиянию[1513].
Эти отрывки являются хорошим свидетельством, служащим нашей цели, хотя и не исчерпывающим, поскольку они не относятся к райскому состоянию человека. Поэтому следует искать дальше.
В одном из своих писем Максим пытается подтвердить, что после смерти душа сохраняет свое мыслительное действие. В ходе этой аргументации Максим утверждает, что душа существует ради себя, а не ради тела. Отсюда выводится, что душа действует ради себя и сама по себе, как и вместе с телом[1514]. Основанием аргументации служит то, что природа не может быть лишена своих сил — в данном случае мышления и разумения — без того, чтобы не перестать быть собой. И поскольку нет различия между обладанием этими силами и их продолжительным использованием, то отсюда следует, что душа должна всегда мыслить и разуметь, будь она с телом или без, иначе она перестанет существовать.
Итак, здесь Максим придерживается мнения, что душа в ее настоящем положении единения с телом может мыслить и рассуждать независимо от тела. Аргументация отчасти некорректная, но для нашей цели существенная: Максим может мыслить душу как функционирующую в теле, хотя и не при помощи тела[1515]. Значение этого места состоит в том, что это может означать, точнее, допускать параллелизм природных сил ума и тела скорее, нежели взаимодействие и некоторую зависимость души от чувственного восприятия тела. Отрывок из Amb 10, на который мы ссылались выше, может быть понят правильно лишь в отношении человека в его настоящем состоянии.
Следующие отрывки имеют отношение непосредственно к «сложной природе» человека. Первый — из Ер 13 (633-634). После утверждения одновременности схождения частей сложной природы при их появлении и образовании их специфического единства, Максим иллюстрирует это, как обычно, на примере человека: «Ибо у нас душа имеет соответственно своим действиям природные способности тела, как имеющего по природе способность восприятия вследствие при- хождения души в бытие вместе с телом»[1516].
Таким образом, у души есть свои силы и те, что есть у тела, которые по природе относятся к восприятию. Причина этого параллелизма — в том именно, что душа и тело приходят в бытие как единое целое. Это удвоение сил, возможно, лучше всего иллюстрируется отрывком из Amb 10, приведенным выше, где чувствующая душа перечислена наряду с мыслящей душою.
Другой текст — это письмо кубикуларию Иоанну (641). Общий контекст сходен с предыдущим отрывком, но здесь Максим прибавляет, что это учение об одновременности частей в сложной природе исключает ошибочное учение о предсуществовании и постсуществовании душ. Понятно, что он ссылается на антиоригенистскую полемику Amb 7[1517] более подробно развитую в Amb 42. Текст гласит: «Душа без использования воли содержит тело, и сама держится им; не по выбору она дает жизнь самим фактом бытия в теле; и по природе она причастна чувственному восприятию и боли, по причине своей внутренней подверженности им»[1518].
Этот последний отрывок, хотя и сходен с Ер 13, сильнее его, и дает меньше оснований для предположения о параллелизме сил. Спустя восемь лет (с 633-634 гг. до 641 г.) Максим приходит к эксплицитному утверждению того, что παθητόν принадлежит к сущности человеческого «смешения», ссылаясь при том на ту же самую полемику относительно пред- и постсуществования душ, которая занимала его раньше в Amb 7 и 42, но где также все плотское рождение человека отнесено к падению[1519].
Итак, теперь мы встретили тексты, в которых παθητόν относится к нашей природе и присутствует в ней еще до грехопадения. Некоторые из этих текстов предполагают параллелизм между мыслительными силами души и воспринимающими силами тела; другие же предполагают взаимодействие между этой парой сил. Но во втором случае это взаимодействие рассматривается в контексте настоящей аскетической жизни, и таким образом не дает нам оснований предполагать об его существовании до грехопадения. Когда же мы снова обратимся к тексту Thal 1.61, QD 3 и Amb 42 (1321А, 1341С), где страсти, удовольствие, плотское рождение — все объявляются последствиями грехопадения, то возникает впечатление о кажущейся непоследовательности мысли Максима. Ибо учение, которое он унаследовал и развил, — об одновременности души и тела человека, — несомненно предполагает, что παθητόν и его использование относится к сущности человека[1520].
Как можем мы объяснить эту непоследовательность? Фон Бальтазар утверждает, что это скрытое возвращение к оригенизму [1521]. Отчасти это верно; но следует четко отметить, что к оригенизму того типа, как у Григория Нисского. В Thal 1 сказано, что учение о двойном творении происходит от Григория Нисского[1522].
Мы можем указать не только на сам этот факт, но и на то, каким образом стало возможно сосуществование сильного и акцентированного учения о единстве тела и души в образовании сложной природы с отсутствием внимания к παθητόν как изначальной части человеческого смешения. Принципиальным здесь является определение, даваемое природе. Ведь λόγος φύσεως определенно неизменен, и ни в коей мере не может получать добавление или ущерб.
В Amb 42 Максим описывает тщательно то, что изменчиво в любом обновлении — tropos, и что неизменно — logos. «Logos человеческой природы состоит в том, что природа — это душа и тело, и образуется из души и тела; tropos — это порядок действования и испытывания природного действия; порядок, который часто меняется и изменчив, но не меняет саму природу»[1523].
Я бы предположил, что здесь Максим, чрезмерно ограничивая определение человека единством души и тела, и относя все действия — а не просто качество действия — на счет изменчивого тропоса, сделал возможным для себя некоторую неясность, или темноту относительно существования παθητόν до грехопадения[1524].
Если принять это предположение, то мы имеем дело с неполной концептуальной артикуляцией, — той артикуляцией, которая была главным инструментом извержения оригенистических ошибок, представленных в умеренных григорианских формах, из византийской богословской традиции.
Мы можем пойти и дальше. В предыдущем рассмотрении παθητόν в человеческом смешении мы собрали материалы, необходимые для истолкования текста чрезвычайной важности с точки зрения понимания райского состояния.
Трудность АтЬ 8 сходна с трудностью АтЬ 7, великой оригенисти- ческой трудностью. Максим это отмечает и сам. Я понимаю это как ссылку по преимуществу на 1089D4-1096B2 из АтЬ 7. Вопрос стоит о постоянной текучести и непостоянстве этого мира, и это следствие падения. Вкратце просуммирую. Человек, украшенный Богом нетлением и бессмертием, тем не менее предпочел умной красоте позор окружающей материальной природы. Так он забыл свое достоинство, а точнее, Бога, и пожал справедливый плод своей забывчивости — тление и смерть плоти, склонность и удобоподвижность ко всякой страсти, а также нестабильность и хаотичность внешнего мира[1525].
Максим дает теперь два возможных объяснения того, как это изменение сделалось реальным. Эти объяснения совершенно параллельны, так что здесь нет оснований считать, что их порядок указывает на какое-то предпочтение одного перед другим для Максима[1526].
Я привожу текст с моей собственной пунктуацией и прочтением. Этот текст идет сразу за тем отрывком, содержание которого я только что суммировал.
«…И либо тогда ее [душу] Бог по причине преступления сораство- рил с нашим телом, и вложил и в нее силу изменяться, подобно тому, как и в тело — страдать и совершенно распадаться, как показывает одеяние из мертвых кож (ср.: Быт 3:21), по написанному:"…и сама тварь, повинуся тлению не волею, но за повинувшаго ю на уповании"(Рим 8:20), либо от начала по предведению так сотворил ее по причине предвиденного преступления, дабы терпением в себе страданий и бедствий, прийти [ей, т. е. душе] в сознание себя и своего достоинства, и даже принять радостно отстранение по отношению к телу»[1527].
Первое объяснение перехода человека от райского к земному существованию предполагает, что оно имело место в момент падения. Переход двояк: он состоит в смешении души с телом и введении силы страдания и тления. Понятно, что это смешение души с телом не может быть понято как схождение тела и души вместе в момент возникновения человека, что входило бы в явное противоречие с постоянно повторяемым Максимом (и Григорием) учением, согласно которому тело и душа одновременно образуют полноценный вид, т. е. человека[1528]. Я вижу здесь лишь одно разумное толкование: мыслительные силы ума, которые, как мы видели в Ер 7, могут рассматриваться как действующие в совершенной независимости от чувств, теперь ищут материал для своего действия в чувствах. Это толкование мы можем, наверное, модифицировать. Со стороны Бога это смешение — лишь Божественный коррелят[1529] того погружения в чувственное, которое последовало за грехопадением и неведением Бога, от которого происходит все зло. Это модифицированное толкование может быть подтверждено тем фактом, что это смешение и появление способности страдания и тления строго одновременны[1530]. Из-за них человек теряет дар нетления и бессмертия.
Эти два возможные объяснения того, как Бог позаботился о падшем человеке, во-первых, отмечены общим элементом: грехопадение ответственно за нынешнее бедственное состояние человека, а во-вторых, они отличаются тем моментом, в который этот Божественный промысел свершился — после грехопадения, как некий положительный акт, что видно по образу кожаных риз, данных Адаму Богом после изгнания из Рая, или же с самого начала, по предведению, но без указания какого-либо способа внедрения этих «риз» в момент грехопадения.
Выше я сказал, что грамматически, по построению текста и из его лексики нет возможности узнать, какое из этих двух объяснений было для Максима предпочтительней. Все это, несомненно, отражало состояние его ума. Однако кажется ясным, что первое объяснение представляет собой учение Григория Нисского. Представляет ли скорее второе объяснение его собственный подход к проблеме, но который он не хотел явным образом предпочесть учению Григория, которому Максим в этот вопросе был весьма обязан? Для такого взгляда есть некоторые основания.
Я вижу эти основания в экзегетической части Amb 7, продолжением которой в некотором роде является Amb 8. Максим там[1531] описывает, как человек, если бы не вмешалось грехопадение, должен был бы преуспевать, при том что умная душа контролировала бы и облагораживала[1532] тело, делая его богоподобным, и через него подчиняла бы все творение Богу[1533].
В сущности, это описание ведущего замысла (или цели, σκοπός) Бога в отношении творения — замысла, который так и не осуществился тем образом, которым предполагалось, но не должен был, воистину, не осуществиться, поскольку это был замысел Бога, всесильного и всеведущего. Термин προηγούμενος σκοπός можно найти в QD 3 в негативном смысле, исключающем брак. В Amb 41 προηγούμενος λόγος человека, согласно намерению (πρόθεσις) Бога, не включал особенностей половых различий, но относился просто к человеку, человеческим существам. Однако не только это, но и речь об обожении человека можно найти не только в настоящем описании ведущего замысла («чтобы обожить… по подобию»)[1534], но и везде у Максима, где рассматривается таинство воплощения.
Эта цель (σκοπός), это намерение (πρόθεσις[1535]) остаются неизменными; изменился только образ их осуществления, ибо один более удивителен и божественен, как сверхприродный, и он величественнее, чем тот, который приводит природу к осуществлению того, что согласно природе (κατά φύσιν[1536]). Нас не должно удивлять, что σκοπός и λόγος здесь отчасти синонимы. Если различить в σκοπός'ε неизменный и неотменимый элемент, то нельзя избежать столь обычного для Максима использования различения λόγος-τρόπος[1537].
Относительно двух объяснений изменения человека в момент грехопадения, данных в Amb 8, я предположил, что первое по преимуществу принадлежит Григорию Нисскому, и воспроизведено поскольку он является для Максима большим авторитетом, а второе принадлежит, скорее, самому Максиму: Бог так образовал душу с самого начала, по причине предвиденного грехопадения, чтобы через страдания и муки она приходила бы к сознанию своего собственного достоинства и принимала бы с радостью отстранение от плоти.
Теперь пришло время представить эту точку зрения Максима суммарно. Бог, предвидя отступничество Своей твари в момент творения, сотворил человека как сложное существо, состоящее из страдательного тела и разумной души, мужчину и женщину. С непослушанием при грехопадении разумные силы души человека, предназначенные для радования Богом, погрязли в чувственных удовольствиях и привнесли для человечества продолжение рода через плотское рождение. Но цель Бога — обожение человека — осуществилась более удивительным способом. Сын Божий стал совершенным человеком, притом без растления целостности Его Матери, как при зачатии, так и при рождении. Таким образом, природа, неизменная в своей сущности, была обновлена. И конечная цель, первая из причин, — «то, ради чего все, но что само не ради чего-либо»[1538], — рассматривается как тайна, сокровенная от век, ныне же явленная во Христе.
Было бы полезно прокомментировать это положение. Во-первых, в цель Бога внесено различение. А именно, σκοπός προηγούμενος (первоначальное намерение (цель)) предполагает некое последующее[1539]. Комбефис в своем примечании к QD 3 говорит о voluntas Dei antecedens. Он это делает с тем, чтобы истолковать различие, использованное Максимом в свете темпорального образа, ибо речь — о том, что до и после падения; и можно предположить далее, что состояние человека, вытекающее из намерения Бога, было одинаково реальным в обоих случаях. В рамках гипотезы Григория, что пол и способность страдать были добавлены в момент грехопадения, это имеет смысл, а вот в рамках гипотезы Максима, что человек таким был создан от начала, хотя и в предведении грехопадения, это смысла не имеет, поскольку здесь ничего не было добавлено к человеку в момент грехопадения. Поэтому, кажется, что προηγούμενος лучше понимать вместе с различением λόγος-τρόπος в логическом смысле — как род предшествует видам или как говорят, что счастье — есть цель человека, в то время как только в каком-то из нескольких конкретных путей он может попытаться достичь его.
Если допустить такое толкование[1540], то это значит, что σκοπός Бога или λόγος προηγούμενος в отношении человека никогда не имел реального существования вне определенного τρόπος^, в котором в предведении грехопадения и его последствий Бог выбирает его осуществление. Таким образом, с самого начала Бог сотворил человека мужчиной и женщиной; использование возможностей пола, согласно повествованию книги Бытия, началось после грехопадения и вне Рая.
Преступление, формально говоря, состояло в неповиновении[1541]; но на материальном уровне — это было предпочтением чувственного Богу со стороны, в первую очередь, разумных сил души. Это отклонение, это злоупотребление разумных сил привело к погружению в чувственное и ко всему звериному беспорядку страстей (страстей, противопоставленных добродетелям).
Это погружение, вполне вероятно, частично понималось Максимом как необходимое использование чувств более высокими (разумными) способностями, в то время как в своем изначальном состоянии эти высшие способности могли (и должны были) действовать лишь в направлении Бога, независимо от чувств.
Эту последнюю позицию я назвал «Максимовой», и я думаю, что не без оснований. Однако, как показывает сама грамматическая форма, в которой Максим эти позиции представляет, позиция Григория была для него равно приемлема. Эта нерешительность, наряду с постоянным влиянием платонического учения о душе как завершенной и независимой субстанции, — учения, которое он отверг, — внесла свой вклад в вариативность и двусмысленность текста относительно происхождения человека и его падения. Возможно, догматические споры прояснили его мысль (см. напр. Ер 12, 641 г.); но обстоятельства его жизни в последующие годы не предоставили ему случая снова обратиться к рассмотрению всей этой проблемы.
До сих пор я рассматривал в отрывке из Amb 8 происхождение человека и падение. Его результат так выражен Максимом: «…дабы терпением в себе страданий и бедствий, прийти [душе] в сознание себя и своего достоинства, и даже принять радостно отстранение по отношению к телу».
В толковании на Григория Назианзена в Amb 7 Максим выражает это в таких словах: «…привнесенное за счет преступления в нашу жизнь при ее возникновении бедствие»[1542]. Это бедствие — неоспоримый факт; оно также является наказанием (τιμωρία[1543]), с помощью которого наши силы могут быть возвращены к их изначальному использованию.
Эта педагогическая роль бедственного состояния реальна, но это ни в коем случае не является онтологической необходимостью[1544]. Цель этой педагогики страдания является осознание себя и своего достоинства. Та же мысль встречается в Thal 1.
Осознание себя и своего достоинства предполагает возвращение к использованию способностей разума, какими бы они были без грехопадения. Я уже ссылался на описание Максимом ведущего замысла (или цели) Бога относительно творения. Его завершение — в обо- жении творения; но в описаниях Максимом конца осужденных (Богом) мы можем найти, что они (осужденные) всецело пользуются природными способностями, которые теперь очищены, обретая ясное, и кажется, дискурсивное знание Бога, но не причастие Ему[1545]. Это не более чем предположение, поскольку сам Максим не пытался сравнивать между собой то, что могло бы быть состоянием человека до грехопадения, с тем состоянием, в каком способности грешников после воскресения являются восстановленными.
После краткого рассмотрения использования Максимом аксиомы «конец подобен началу» представляется, что лучше всего рассмотреть в деталях учение Максима о начале человека — райском состоянии и падении. «Грядущее отбрасывает тень на бывшее до него» [«Coming events cast their shadow before them»]. Всепроникающее, доминирующее влияние цели — той цели, которую Бог заложил в творение — было уже показано. Было бы естественным дополнением к этому исследованию сфокусировать теперь внимание на самой этой цели, и на том, как она рассматривается в контексте учения Максима.
Ссылаясь на единение природ во Христе Максим говорит: «Это есть великое и сокровенное таинство. Это есть Божественный конец (τέλος), ради которого и возникло все [тварное бытие]. Это есть Божественная цель (σκοπός), задуманная [Богом] еще до начала сущих, которую мы определяем таким образом: она есть заранее продуманный [Богом] конец, ради которого существуют все [тварные вещи], но который сам существует не ради какой-нибудь одной из них. Имея в виду этот конец, Бог и привел в бытие сущность [всех] сущих. Это есть в подлинном смысле слова предел Промысла, а также тех [тварей], о которых Он промышляет, — тот предел, согласно которому происходит возглавление в Боге [всех существ], созданных Им. Это есть объемлющее все века таинство, открывающее сверхбеспредельный и великий Совет Божий (Ис 9:5), бесконечно и беспредельно предсуществующий векам, ангелом которого было Само сущностное Слово Божие, ставшее человеком. Оно явило, если позволительно так сказать, самое глубинное основание Отеческой Благости и показало в Себе конец, ради которого, как очевидно, твари и восприняли начало своего бытия»[1546].
Максим здесь дает толкование текста: «…Христа,… предуведанно- го еще прежде создания мира, но явившегося в последние времена для нас» (1 Пет 1:19-20). Такое описание таинства Христа как конца всего творения выглядит вполне естественно после этого отрывка. Возможно поэтому это описание столь богато. Но это же экстремальное утверждение Писания вызывает у Максима заботу об антиориге- нистской полемике. Во-первых, имеется чисто текстуальная связь: только здесь и в Amb 7 (1072С) он использует определение конца, принадлежащее Евагрию. И затем, как следствие, он отвергает идею, что Христос был предузнан теми, кто существовал вместе с душою Христа в начале. Ясно, что здесь идет речь об учении оригенизма.
И действительно, таинство Христа находится в самом центре ори- генистского спора. Ориген теоретизировал относительно изначального единства разумных существ — Эннады; оригенисты разными способами пытались утверждать, что человеческая душа Христа была единственным непогрешившим членом этой изначальной общности. Опровергая ли Энаду Оригена, имея ли в виду христологические заблуждения оригенистов VI в., — в любом случае необходимо было обратиться к учению о Христе. В первом случае на первом месте стоит онтологический аргумент, развитый мною в «The Earlier Ambigua…» — аргумент относительно сущности, движимой действиями ее сил к своему концу. А что есть этот конец? Великое таинство — Христос. Что касается второго случая, отрицать предсуществование душ — значит отрицать христологические фантазии. Но в первую очередь, в таинстве Бога, ставшего человеком, Максим увидел учение совершенного сосуществования тела и души с самого момента зачатия[1547]. Аналогично, таинство Воплощения, продолжающееся в Вознесении и прославлении Христа, — неотразимый аргумент против идеи оригенистов о совлечении тел[1548].
Онтологическое опровержение оригенизма подразумевает Христа как завершение (конец); антропологические соображения против оригенизма — существование человека в Раю и обретение им цели — с необходимостью подразумевают таинство Христа как цель (намерение) Бога, к осуществлению которой все направлено.
Итак, последняя часть Amb 7 представляет собой толкование слов Григория Богослова: «…будучи частицей Бога и стекши свыше». Максим — и это самое главное — объясняет, что Григорий говорит о бедственном положении нашей нынешней жизни, а не о нашем творении. Затем, в подтверждении всего этого, Максим представляет нам учение Павла о Теле Христовом, цитируя Еф 1:17-23. Потом он развивает (1097А6-1100А9) тему падения и нашего спасения во Христе в терминах, которые мы только что обсуждали. Таким образом, апостол Павел выражает цель Бога, в том смысле, который в это слово вкладывает Максим.
Таинство Христа — это конец. Да, конец — это Бог.
В этом исследовании нам осталось свести воедино доминирующую тему богословия Максима, противопоставленную оригенизму, а затем представить несколько проблем, вытекающих из этого противопоставления.
В моем предыдущем исследовании опровержения Максимом оригенизма я особенно развивал его онтологический аспект — понимание Максимом природы с ее силами и действиями и превосхождение пределов природы в обретении конца в экстазе. Это было движением от начала к концу. В настоящем исследовании я в первую очередь рассмотрел конкретное начало бытия человека в Раю и конец, к которому он устремлен таким началом. Этим концом, несомненно, является Христос.
Тем не менее, эти две линии мысли совершенно различны. Первая, которая иногда напоминает упражнение в диалектике, в основе своей онтологична. Вторая — смесь фактов откровения и спекуляций в контексте антропологии. Элемент откровения всегда присутствует, явно или имплицитно. Конечно, между ними есть взаимодействие: концепция природы с присущими ей силами и действиями не может быть чужда рассмотрению человека сотворенным в Раю; но действующая сила, которая состыковывает их, — это доминирующая сила конца[1549]. Это утверждение столь несомненно убедительно для мысли Максима, что оно может быть высказано без специального подтверждения. Однако такое подтверждение имеется. В АтЬ 7 Максим говорит о природной силе и действии; они еще не обрели своего упокоения, то есть конца, — бесстрастного, неподвижного (1073А14-В4), ибо только Бог — конец, совершенный и бесстрастный. Это твари свойственно двигаться к этому концу и упокоевать свою энергию там, и претерпевать, «хотя и не становиться по сущности этой бескачественной» вещью (1073В11)[1550]. Это претерпевание, в онтологическом смысле, и тяга к концу (в экстазе) объясняются далее. Это описание — в первую очередь онтологическое и диалектическое — нашего движения к Богу, признающее необходимость Божественного действия, чтобы поднять нас превыше наших природных ограничений. Весь отрывок Максим заключает следующим образом: «Из этих [аналогий] мы предположительно — по уподоблению только — понимаем будущее (а не бывшее и подпорченное [уже]) причастие благости достойными, поскольку чаемое [нами] превосходит и все это, будучи, по написанному, по ту сторону зрения, слуха и размышления (ср. 1 Кор 2:9). И наверное, это и есть то подчинение, о котором говорит божественный апостол, что Сын покоряет Отцу тех, кто вольно соглашается подчиняться, после чего, или за счет чего"последний враг истребится — смерть"(1 Кор 15:26)»[1551].
Здесь таинство Христа[1552], являющееся понятием, характерным для пути в рамках откровения и антропологии, венчает также онтологический путь к Богу. А цитата, которую я предложил выше (прим. 25) прямо имеет в виду Оригена.
Итак, Максим сходится с Оригеном в том, что начало и конец — это Бог, но развивая с большей или меньшей адекватностью, с одной стороны, необходимые различения первого начала и природы, конечной цели и действия, и с другой стороны, концептуальное выражение природы и человека, с помощью которого движение к концу может быть представлено, Максим развил богатство доставшегося ему наследия, особенно, Григория Нисского и Дионисия. Неудобоваримые элементы доставшегося ему наследия, такие как самодостаточность души в единстве с телом, не всегда оказываются изжиты. Отсюда в мысли Максима усматривается некая несогласованность. Концом был Христос; таинство ипостасного единства подтвердило для Максима его учение об одновременности тела и души в зачатии. По этой причине и из-за спекуляций относительно души Христа оригениста- ми в VI в. оказывается, что отвержение Максимом оригенизма куда более христоцентрично, чем представлялось прежде.*
Есть три проблемы, которые привлекли мое внимание во время работы над настоящим исследованием. Они имеют отношение и друг к другу. Кажется, будет уместно здесь их кратко обрисовать.
Первая из этих проблем — различение естественного и сверхъестественного. Может быть, эта проблема — проблема человека западного, который к ней особенно чувствителен из-за специфических формул схоластической традиции (в XIII в. школяр должен был сначала заниматься комментариями Аристотеля в университете прежде чем он приступал к теологии) и нескольких споров (пелагианство, янсенизм…), которые во многом вращались вокруг этого вопроса. У Максима мы встречаемся с началами учения о природе — о конечной природе, наделенной определенными силами, способными достичь своего конца (цели). Все это так, но Максим также никогда не теряет из виду то, что человеческой природе предназначено осуществиться в таинстве Христа. Таким образом, когда доминирование сверхъестественного конца (цели) превалирует, то получается, что и необходимость все время делать явным различие едва ли ощущается, и что сам способ проведения этого различия редко будет таким, каким оно будет в случае, когда на первый план выступает философия природы. В таких обстоятельствах не может быть для Максима, и не является чем-то нормальным и характерным для его богословия говорить о благодати как о чем-то, что в принципе добавляется к природе [1553]°.
Эти различия при разговоре о благодати и природе, возможно, представляют собой различные пути к концу (цели); пути эти, однако, должны быть оценены в перспективе конца (цели), так же как их способности благополучно привести человека к этой цели.
Вторая из этих двух проблем связана с первой. Как постоянно повторяется, в частности, в начале Liber asceticus, цель Бога — наше спасение. Выше мы видели эту цель выраженной в таинстве Христа или ведущем замысле, относящемся к нашему обожению, без упоминания падения. Здесь нет противоречия. Обожение, входящее в ведущий замысел, исполняется в нашем спасении[1554], осуществляемом через Воплощение, происшедшего из-за предвиденного падения. Слова Символа веры: «…нас ради человек, и нашего ради спасения» понимаются как указывающие на причину Воплощения, а именно — на грех и наше спасение от него (LA 1). Таким образом, таинство Христа зависит от греха, но также и от замысла Бога от начала веков — для всего порядка творения.
Третья проблема уже привлекала мое внимание[1555]. Я сделал предположение, что использование Максимом фразы «то, что окрест Бога» может рассматриваться как предшествующее учению Паламы о нетварных энергиях. Здесь я хотел бы подтвердить это.
Выше я отметил, что Максим отвергает оригенизм двумя способами, онтологически и антропологически. Доминирование таинства Христа как конца (цели) сводит их воедино. Но антиоригенистиче- ская полемика не всегда имеет непосредственную христологическую основу. В Amb 15 мы встречаемся с вопросом, который относится к катафатическому богословию. Это, в свою очередь, приводит к рассмотрению движения к концу. В данном тексте Максим достигает наибольшей у него ясности, различая начало, как Бога и как тварную природу, и конец, как στάσις действия твари и как Самого Бога. В этой Трудности он провозглашает триаду γένεσις-κίνησις-στάσις. А затем, как следствие, Максим применяет эту тройственную схему для исключения оригенистической Эннады.
Во всем этом нет и малейшего упоминания Христа; здесь мы находимся всецело на философском уровне; относящее к откровению вовсе не появляется. И именно тут Максим настойчиво утверждает, что все наши интеллектуальные усилия достигают бесконечности окрест Бога, а не Самого Бога[1556]. Что это за «то, что окрест Бога»? В другом месте Максим говорит о делах, начатых Богом во времени и не во времени. То, что причаствуемо (τά μεθεκτά), то не началось во времени — «благость и все, что содержится в понятии блага. А также просто всякая жизнь, и бессмертие, и простота, и неизменность, и бесконечность и все, что рассматривается изначально окрест [Бога] — все это дела Божии, причем не начатые во времени»[1557].
Эти слова цитируются Григорием Паламой[1558] в подтверждение его положения, что не только Божественная сущность, но и Его энергии, хоть и неотделимо отличные от сущности, тоже нетварны.
В своем трехстраничном комментарии на эту главу фон Бальтазар развивает аналогии между подходом Оригена и тем, как Максим исключает опасности пантеизма путем отнесения этих дел Божиих, не начавшихся во времени, к сверхъестественному уровню. Он также замечает, что в этой переходной зоне причаствуемых начал находит свою опору софиология. Однако фон Бальтазар не находит здесь связи с богословием паламизма, возможно потому, что он думал о ней преимущественно в понятиях полемики вокруг нетварного Фаворского света. В этой связи он дважды усматривает истоки этих проблем у Оригена, с учетом важного момента у Максима, прежде чем прийти к полемике XIV в.[1559]
Может быть, и не так очевидно, что эти безвременные дела Бо- жии — нетварны, как утверждает Палама. Однако если они образуют ту бесконечность, которую мы, в конечном счете, можем достичь, как говорит Максим, то что же это — чего мы достигаем? Однако заметим, что мы все еще пребываем в области концептуального знания; существует и другой вид знания, характеризующийся опытом и причастием (μέθεξις), в котором мы обретем наше обожение[1560]. Однако, опять-таки, те «дела Божии», которых мы можем достичь — причаст- вуемы (μεθεκτά), хотя Бог бесконечно превыше их, ибо им может быть предицировано бытие[1561]. Это же самое бесконечное превознесение Бога утверждается подобным же образом в «апофатическом богословии Слова» в отношении объяснения единства множества логосов в одном Логосе и присутствия одного во многих. Это же утверждается и о Фаворском свете.
(В переводе А. И. Сидорова (см.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 223) έργα неоправданно переведено как «творения», что однозначно делает эти «дела Божии» тварными, вопреки последующему толкованию их св. Григорием Паламой как нетварных. — Прим. перев.).
Такова проблема. Это проблема — общая для всех, кто ищет Бога. Как говорит Максим в последнем процитированном отрывке, мы имеем здесь дело с отношениями твари и Творца, конечного и бесконечного. Попытки понимания будут отличаться; однако ни в одной из попыток, стоящих затраченных усилий, не получится не признать, что корень проблемы сокрыт в тайне.
Общая библиография[1562]
Преподобный Максим Исповедник. Диспут с Пирром / Пер. Д. Е. Афиногенова // Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и хрис- тологические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 145-237.
Ambigua ad Iohannem = PG 91 1061-1417.
Capita de caritate / Ed. A. Ceresa-Gastaldo // Massimo Confessore. Capitoli sulla carita editi criticamente con introd., versione e note. Roma, 1963. (Verba seniorum, collana di testi e studi patristici, 3). P. 48-238.
Dispute de Maxime le Confesseur avec Pyrrhus / Introd., texte crit., trad, et notes par Μ. Doucet. Montreal, 1972. [These roneotypee] Liber asceticus / Ed. R. Cantarella // S. Massimo Confessore. La mistagogia ed altri scritti. Florence, 1931. P. 30-98.
Maximus Confessor. Ambigua ad Johannem, iuxta Johannis Scotti Eriugenae latinam interpretationem / Ed. E. Jeauneau. Turnhout, 1988. (Corpus chri- stianorum, series graeca, 18). [Издание лат. версии]
Maximus Confessor. Ambigua ad Thomam en Epistula secunda ad eundem: kritische editie met Nederlandse vertaling en aantekeningen / Ed. B. Janssens, P. Van Deun. Leuven, 2000. [Diss.].
Maximi Confessoris. Liber asceticus / Ed. Van Deun P. Adiectis tribus inter- pretationibus latinis sat antiquis editis a Steven Gysens. Turnhout, 2000. (Corpus christianorum, series graeca, 40).
Maximi Confessoris Opera omnia//Pätrologia graeca. Vol. 90-91/Ed. J. -P. Migne. Paris, 1850. [Греч, текст под редакцией Φ. Комбефиса и Φ. Олера].
Maximi Confessoris Quaestiones ad Thalassium. I. Quaestiones I-LV una cum latine interpretatione Ioannis Scotti Euriugenae / Ed. by С. Laga and C. Steel. Turnhout, 1980. (Corpus christianorum, series graeca, 7).
Maximi Confessoris Quaestiones et Dubia / Greek text ed. by J. Declerck. Turnhout, 1982. (Corpus christianorum, series graeca, 10).
Scripta saeculi VII vitam Maximi Confessoris illustrantia una cum latina interpretatione Anastasii Bibliothecarii iuxta posita / Ed. P. Allen, B. Neil. Turnhout; Leuven, 1999. (Corpus christianorum, series graeca, 39).
Maximus the Confessor and His Companions. Documents from Exile / Ed. and trans, by P. Allen and B. Neil. Oxford, 2002.
Греческое житие преподобного Максима // Епифанович С. JI. Материалы к изучению жизни и творений преподобного Максима Исповедника. Киев, 1917. С. 23-25. [Переизд. в книге: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 332-336.].
[Ετέρα] εϊδησις περί τών άγίων συνόδων οικουμενικών τε και τοπικών // Бенешевич Β. Η. Канонический сборник XIV титулов со второй четверти VII века до 883 г.: К древнейшей истории источников права Греко-восточной Церкви. СПб., 1905. С. 73-79.
Acta Conciliorum Oecumenicorum / Ed. Ε. Schwartz. Strasbourg, 1914. [Переизд.: Berlin; Leipzig, 1924].
Acta Conciliorum Oecumenicorum: Concilium Lateranense a. 649 celebratum / Ed. R. Reidinger. ACO, series 2, vol. I. Berlin, 1984.
Acta Conciliorum Oecumenicorum: Concilium Universale Constantinopo- litarum tertium. 2 parts / Ed. R. Reidinger. ACO series 2. Vol. II. Berlin, 1990-1992.
Le Liber Pontificalis. Vol. I, II / Ed. L. Duchesne. Paris, 1884,1892.
Les Regestes des Actes du Patriarchat de Constantinople. Vol. I, Les Actes des Patriarches: fasc. I, Les registes de 381 a 715 / Ed. V. Grumel. Paris, 1972.
Regesta pontificum romanorum ab condita Ecclesia ad annum post Christum natum MCXCVIII / Ed. P. Jaffe. Lipsiae, 1885-1888.
Hefele K. -J, Leclercq H. Histoire des Conciles. Vol. Ill, part I. Paris, 1909.
Sacrorum Conciliorum Nova et Amplissima Collectio / Ed. J. Mansi. Paris; Leipzig, 1901. Т. X (ann. 590-653); XI (ann. 653-687).
Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 2. Владимир, 1901.
Clavis Patrum Grecorum. Vol. I-V / Cura et studio M. Geerard. Turnhout, 1979-1987.
A Greek-English Lexicon / Compil. by Η. Liddell and R. Scott, rev. and augm. by H. Jones. Oxford, 1843-1996.
A Patristic Greek Lexicon / Ed. G. W. H. Lampe. Oxford, 1961.
Дионисий Ареопагит. Сочинения. Максим Исповедник. Толкования / Пер. Г. М. Прохорова. СПб., 2002.
Преподобный Максим Исповедник. Диспут с Пирром / Пер. Д. Е. Афиногенова //Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христо- логические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 145-237.
Преподобный Максим Исповедник. О различных недоумениях у святых Григория Дионисия (Амбигвы) / Пер. арх. Нектария (Яшунского). М., 2006.
Преподобный Максим Исповедник. Четыреста глав о любви // Доброто- любие в русском переводе. Т. 3. М., 1903. С. 163-228. [Пер. еп. Феофана].
Преподобный Максим Исповедник. Творения / Пер. С. Л. Епифановича, А. И. Сидорова. Вст. статья и прим. А. И. Сидорова. Кн. I., И. М., 1993.
Massimo il Confessore. Ambigua: problemi metafisici e teologici su testi di Gregorio di Nazianzo, Dionisi Areopagita / Introd., trad., note e apparati di Claudio Moreschini. Milano, 2003. P. 212-243.
Saint Maxime le Confesseur. Ambigua / Introd. par J. -C. Larchet; avant-pro- pos, trad, et not. par Ε. Ponsoye; comm. par D. Staniloae. Paris, 1994. P. 127- 150.
Saint Maxime le Confesseur. Lettres / Introd. par J. -C. Larchet. Paris, 1998.
Saint Maxime le Confesseur. Opuscules theologiques et polemiques / Introd. par J. -C. Larchet. Paris, 1998.
St. Maximus the Confessor. On the Beginning and End of Rational Creatures // On the Cosmic Mystery of Jesus Christ: Selected Writings from St. Maxi- mus the Confessor / Transl. by P. Blowers and R. Wilken. Crestwood; N. -Y., 2003. P. 45-74.
Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1975-1983.
Правила VI Вселенского собора // Древности Восточные. Труды восточной комиссии Императорского Московского Археологического Общества. Т. 2. Вып. III. Μ., 1903.
Греческое житие преподобного Максима / Пер. Д. Е. Афиногенова // Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 332-337.
Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 1. Минск; М., 2000 [Перв. изд.: Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. Т. 1. М., 1851.].
Преподобный Иоанн Дамаскин. Три защитительные слова против порицающих святые иконы или изображения. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1993.
Деяния Вселенских соборов: В 4 т. СПб., 1996.
Дионисий Лреопагит. Сочинения. Максим Исповедник. Толкования / Пер. Г. М. Прохорова. СПб., 2002.
Евангелие от Фомы / Пер. М. К. Трофимовой // Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 250-262.
Кекелидзе К. Сведения грузинских источников о преподобном Максиме Исповеднике // Оттиск из Журнала Трудов Киевской духовной академии, 53.1912-1913. С. 1-41,451-486.
Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих- Миней св. Димитрия Ростовского. М., 1904.
Св. Ириней Лионский. Творения / Пер. прот. П. Преображенского. М., 1996. (Библиотека отцов и учителей Церкви, 2). [Репр. с изд.: Сочинения святого Иринея, епископа Лионского. СПб., 1890.].
Ориген. О началах / Пер. Н. Петрова. Казань, 1899.
Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990-1994.
Плотин. Эннеады / Пер. Т. Сидаша. СПб., 2004-2005.
Псогос / Пер. А. Н. Муравьева // Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 322-331.
Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Источник знания / Пер. и комм. Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. М., 2002.
Житие Преподобного Максима и службы ему / Пер., издание и прим. проф. М. Д. Муретова // Творения святого отца нашего Максима Исповедника. Ч. 1. Сергиев Посад, 1915.
Анафема. История и XX век. М., 1998.
Беневич Г. И., Шуфрин Α. Μ. Беседы о православном догматическом богословии. СПб., 2004.
Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Т. IV. М., 1994.
Бородин О. Р. Равеннский экзархат. Византийцы в Италии. СПб., 2001.
Бриллиантов А. И. О месте кончины и погребения св. Максима Исповедника // Император Константин Великий и Миланский эдикт 313 г. О месте кончины и погребения св. Максима Исповедника. СПб., 2006. С. 256-330.
Гайденко П. П. Обоснование научного знания в философии Платона // Платон и его эпоха: к 2400-летию со дня рождения. М., 1979. С. 98-143.
Гарриг Ж. -М. Представление о римской супрематии у Максима Исповедника//Символ. 14,1985. С. 7-31.
Дионисий (Шленов), иером. Гефсиманское моление в свете христологии прп. Максима Исповедника // Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры VII столетия / Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004. С. 339-378.
Епифановин С. Л. Место преподобного Максима в византийском богословии // Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. М., 1996.
Живов В. М. «Мистагогия» Максима Исповедника и развитие византийской теории образа // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 108-127.
Каланкатуаци М. История страны Алуанк / Пер. Ш. В. Смбатяна. Ереван, 1984.
КарташевА. В. Вселенские соборы. М., 1994.
Кекелидзе К. Сведения грузинских источников о преподобном Максиме Исповеднике // Оттиск из Журнала Трудов Киевской духовной академии. 53,1912-1913. С. 1-41,451-486.
Кулаковский Ю. А. История Византии. Т. I—III. СПб., 2004.
Ларше Ж. -К. Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом. М., 2004.
Лосев А. Ф. История античной эстетики: последние века. Кн. II. М., 1988.
Лурье В. М. Взаимосвязь проблемы Filioque с учением о обожении у православных богословов после св. Фотия // Патрология. Философия. Герменевтика. Труды Высшей религиозно-философской школы. I. СПб., 1992. С. 1-19.
Лурье В. М. История византийской философии. Формативный период. СПб., 2006.
Лурье В. Μ. Примечания // Григорий Нисский. Об устроении человека / Пер., послесл. и прим. В. М. Лурье. СПб., 2000. С. 142-180.
Мейендорф Я., протопресв. Жизнь и труды святителя Григория Паламы: Введение в изучение / Послесл. и комм. В. М. Лурье. СПб., 1997. (Subsidia Byzantinorossica, 2).
Мельник С. Плотин об идеях единичных вещей // Логос. 16,1999. С. 59- 67.
Новоселов М. А. Письма к друзьям. М., 1994.
Орлов И. Труды св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе. СПб., 1888.
Петров В. В. «О трудностях» LXI Максима Исповедника: основные понятия, источники, истолкование // Космос и душа. Учение о вселенной и человеке в Античности и в Средние века (исследования и переводы). М., 2005. С. 147-271.
Сидоров А. И. Вопрос о пределах ведения Господа нашего Иисуса Христа и его решение в контексте святоотеческого предания // Богословский вестник. 5-6, 2005-2006. С. 229-272.
Сидоров А. И. История монофелитских споров в изображении Анастасия Синаита (sermo III) и Псевдо-Анастасия Синаита (Synopsis de haeresibus et synodis. 18-26) // Византийский временник. 50,1989. С. 93-105.
Сидоров А. И. Максим Исповедник: Политика и богословие Византии в. // Жития преподобного Максима Исповедника / Изд. А. В. Живов, А. М. Салмин, Л. Л. Тайван. Πολιτεία. Ретроспективная и сравнительная политология, I. М., 1991. С. 120-176.
Сидоров А. И. Преподобный Максим Исповедник: эпоха, жизнь, творчество // Творения преподобного Максима Исповедника. Кн. I. М., 1993. С. 7-74.
Сидоров А. И. Проблема единого действия у Анастасия I Антиохийского: К вопросу о создании предпосылок монофелитских споров // Byzantio- slavica, 1. Т. 50,1989. С. 24-32.
Сидоров А. И. Святой Ефрем, патриарх Антиохийский. Его жизнь, литературная деятельность и защита им Халкидонского собора // Преподобный Анастасий Синаит. Избранные творения / Вступ. ст., пер. и комм. А. И. Сидорова. М, 2003. С. 321-374.
Сидоров А. И. Христианство как философия или любомудрие по Христу по свидетельству греческих отцов Церкви и церковных писателей II-VII вв. (http://www. pagez. ru/olb/204. Php).
Фокин А. Р. Учение Оригена о Логосе и логосах [идеях]: тексты и комментарии // Богословский сборник. 8,2001. С. 197-226.
Черняков А. Г. Онтология времени: бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб., 2001.
Шенборн К. Икона Христа. М., 1999.
Шуфрин А. М. Климент Александрийский о беспредельности Бога // Историко-философский ежегодник, 2006. М., 2007. С. 39-57.
Хрушкова JI. Г. Раннехристианские памятники Восточного Причерноморья (IV-VII века). М., 2002.
Arnou R. Le dftsir de Dieu dans la philosophic de Plotine. Paris, 1921.
Asensio F. Tradicion sobre un pecado sexual en el paraiso // Gregorianum. 31, 1950. P. 575-583.
Balthasar #., von. Das Scholienwerk des Johannes von Skythopolis // Scholastik. 15,1940. P. 16-38.
Balthasar H., von. Die «Gnostischen Centuries» des Maximus Confessor. Freiburg im Br., 1941.
Balthasar H., von. Kosmische Liturgie. Maximus der Bekenner: Höhe und Krise des griechischen Weltbilds. Freiburg im Br., 1941. [Франц. изд.: Liturgie Cosmique. Paris, 1947.].
BalthasarH., von. Metaphysik und Mystik des Evagrius Ponticus // Zeitschrift für Askese und Mystik. 14,1939. S. 31-47.
Balthasar H., von. Presence et Pensee. Essay sur la philosophie religuese de Gregoire de Nysse. Paris, 1942.
Bardy G. Origene // Dictionnaire de Theologie catholiue. Т. XI. 1932.
Bathrellos D. The Byzantine Christ: person, nature, and will in the Christolo- gy of St. Maximus the Confessor. Oxford; N. -Y., 2004.
Bausenhart G. In allem uns gleich außer der Sünde: Studien zum Beitrag Maximos' des Bekenners zur altkirchlichen Christologie; mit einer kommentierten Übersetzung der «Disputatio cum Pyrrho». Mainz, 1992.
Bausenhart G. Maximus der Bekenner. Drei geistliche Schriften / Aus dem Grieschen übertragen von G. Bausenhart, durchgesehen und üvom Johannes Verlag. Vorwort von Chr. Schönborn. Einsiedeln; Freiburg im Br., 1996.
Büküs G. Clemente Alessandrino // Enciclopedia Cattolica. T. III. 1949.
Benakis L. Post-Byzantine Philosophy. Research in the sources. Athens, 2001.
Benakis L. Studies and Texts in Byzantine Philosophy. Athens, 2002. Bobzien S. Determinism and Freedom in Stoic Philosophy. Oxford, 1998.
Bobzien S. The Inadvertent Conception and Later Birth of the Free-Will Problem // Phronesis. 43,1998. P. 133-175.
Bos A. Aristotle on the Etruscan Robbers: a Core Text of «Aristotelian Dualism» //Journal of the History of Philosophy. 41,2003. P. 289-306.
Brandes W. «Juristische» Krisenbewältigung im 7. Jahrhundert? Die Prozesse gegen Papst Martin I. und Maximus Homologetes // Fontes Minores. 10, 1998 (= Forschungen zur byzantinischen Rechtsgeschichte, 22). P. 141-212.
Byzantine Philosophy and its Ancient Sources / Ed. by K. Ierodiakonou. Oxford, 2002.
Cadiou R. La Jeunnesse d'Origene. Paris, 1935.
The Cambridge History of Later Greek and Early Medieval Philosophy / Ed. by A. Armstrong. London, 1967.
Caspar E. Geschichte des Papsttums von den Anfängen bis zur Höhe der Weltherrschaft. Tübingen, 1930-1933.
Choufnne A. On Eriugena's Appropriation of the Neoplatonic Concept of Self-Movement // Studi sullOriente Cristiano. 9:1, 2005. P. 83-109.
Cooper A. The Body in St. Maximus the Confessor: Holy Flesh, Wholly Deified. Oxford, 2005. P. 74-95.
Dagron G. Empereur et prfitre: etude sur le «cesaropapisme» byzantin. S. 1., 1996.
Daley B. Apokatastasis and «Honorable Silence» in the Eschatology of St. Maximus the Confessor // Ed. F. Heinzer, С. Scönborn. Actes du Symposium sur Maxime le Confeseur (Fribourg, 2-5 September 1980). Fribourg Suisse, 1982. P. 309-339.
Dalmais I. -H. L'oeuvre spirituelle de Saint Maxime le Confesseur. Notes sur son developpement et sa signification. Paris, 1952. (La Vie Spirituelle, Suppl.).
DanielouJ. L'Apocatastase chez s. Gregoire de Nysse // Recherches de science religieuse. 30,1940. P. 328-470.
Danielou J. Platonisme et Theologie mystique. Paris, 1953.
Declerck J. Theophile d'Alexandrie contre Origene: nouveaux fragments de l'Epistula synodalis prima (CPG, 2595) // Byzantion. 54,1984. P. 495-507.
Devreesse R. Le texte grec de l'«Hypomnesticum» de Theodore Spoudee // Analecta Bollandiana. 53,1935. P. 49-80.
Devreesse R. La vie de S. Maxime le Confesseur et ses recensions // Analecta Bollandiana. 46,1928. Ρ 5-49.
Diekamp F. Analecta patristica. Rome, 1938. (Orientalia Christiana analecta, 117).
Diekamp F. Die Origenistischen Streitigkeiten im sechsten Jahrhundert und das fünfte allgemeine Conci. Münster im W., 1899.
Dieten J., van. Geschichte der Patriarchen von Sergios I. Bis Johannes VI [610-715]. Amsterdam, 1972.
Dodds E. Commentaries // Proclus. The Elements of Theology / A rev. text with transl., introd. and comm. by E. Dodds. Oxford, 1963.
Domanski B. Die Psychologie des Nemesius. Münster, 1900.
Doucet Μ. Est-ce que le monothelisme a fait autant d'illustres victims? Reflexions sur un ouvrage de F. -Μ. Lethel // Science et Esprit. 35, 1983. P. 64- 78.
Doucet M. La Volonte humane du Christ, specialement en son agonie. Maxime le Confesseur, interprete de l'Ecriture // Science et Esprit. 37, 1985. P. 123- 143.
Drdseke J. Neoplatonisches in des Gregorios von Nazianz Trinitätslehre // Byzantinische Zeitschrift. 15,1906. P. 141-160.
Duchesne L. L'Eglise au VI-е siecle. Paris, 1925.
Duval Y. Le patrice Pierre, exarque d'Afrique? // Antiquites africaines. 5, 1970. P. 209-214.
Eckstein F. Nomenclator philologorum. Leipzig, 1871.
Funk F. Kirchengeschichtliche Abhandlungen und Untersuchungen. Band I, II. Paderborn, 1899.
GaiserK. Das zweifache Telos bei Aristoteles // Naturphilosophie bei Aristoteles und Theophrast. Verhandlungen des 4. Symposium Aristotelicum, veranstaltet in Göteborg, August 1966 / Hrsg. von Ingemar Düring. Heidelberg, 1969. P. 97-113.
Gaith J. La conception de la liberte chez Gregoire de Nysse. Paris, 1953.
GaniguesJ. Le sens de la primaute romaine chez saint Maxime le Confesseur // Istina. 21,1976. P. 6-24.
Gersh S. From Iamblichus to Eriugena: An Investigation of the Prehistory and Evolution of the Pseudo-Dionysian Tradition. Leiden, 1978.
Gatti PererM. Massimo il Confessore: saggio di bibliografia generale ragionata e contributi per una ricostruzione scientifica del suo pensiero metafisico e re- ligioso. Milano, 1987.
Grumel V. Les Regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. Constanti- nopol, 1932.
Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica d'Evagre le Pontique et l'histoire de Torigenisme chez les grecs et chez les syriens. Paris, 1962.
Guillaumont Α., Guillaumont С. Le texte veritable des «Gnostica» d'Evagre le Pontique // Revue de l'hist. des Religions. 142,1952. P. 156-205.
Jaeger W. Two Rediscovered Works of Ancient Christian Literature: Gregory of Nyssa and Macarius. Leiden, 1954.
HaldonJ. Byzantium in the seventh century: the transformation of a culture. Cambridge, 1997.
Halleux A. D. La distinction des natures du Christ «par la seule pensee» au cinquieme concile cecumenique // Persona si comuniune. Prinos de cinstire Parintelui Professor Academician Dumitru Staniloae la implinirea värstei de 90 de ani [Melanges D. Staniloae] / Ed. A. Plamadeala. Sibiu, 1993.
Ηαή Μ. Recherches sur l'origenisme d'Origene: la satiete (koros) de la contemplation comme motif de la chute des ämes // Studia Patristica, VIII. Berlin, 1966. P. 373-405.
Hausherr I. Ignorance infinite // Orientalia Christiana Periodica. 2, 1936. P. 351-362.
Hefele K., von. Konziliengeschichte. Zweite Aufl. Band III. Freiburg, 1873- 1890.
Heinisch P. Der Einfluss Philos auf die älteste christliche Exegese. Münster, 1908.
Holl K. Amphilochius von Ikonium in seinem Verhältnis zu den grossen Kappodoziern. Tübingen, 1904.
Horn G. Le miroir et la nuee. Deux modes de connaissance de Dieu chez S. Gregoire de Nysse // Revue d'ascetique et mystique. 8,1927. P. 113-131.
Jarnsens В. Does the Combination of Maximus' Ambigua ad Thomam and Ambigua ad Iohannem Go Back to the Confessor Himself? // Sacris Erudiri. 42,2003. P. 281-286.
Jarnsens В. Introduction // Maximi Confessoris Ambigua ad Thomam una cum Epistula secunda ad eundem. Turnhout; Brepols, 2002.
Jeauneau E. Etudes erigeniennes. Paris, 1987.
Kalligas P. Forms of Individuals in Plotinus: A Re-Examination // Phronesis. 42,1997. P. 206-227.
Kapriev G. Philosophie in Byzanz. Wbrzburg, 2005.
Kattan A. Verleiblichung und Synergie: Grundzüge der Bibelhermeneutik bei Maximus Confessor. Leiden, 2003. P. 47-75.
Kazhdan A. Rhomaios // The Oxford Dictionary of Byzantium / Ed. A. Kazh- dan. Oxford University Press (http://www. oxford-byzantium. com/ entry? entry=t 174. e4682).
Kelly J. N. D. Adeodatus II // The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 1991. (http://www. oxfordreference. com/views/ENTRY. html? entry=t99. e84&srn=l&ssid=617275693#FIRSTHIT).
Kelly J. N. D. Severinus. The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 1991. (http://www. oxfordreference. com/views/ENTRY. html? subview= Main&entry=t99. e78.
Kelly J. N. D. with new material by M. l Walsh. Eugene I, St. // The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 2006 (http://www. oxfordrefe- rence. com/views/ENTRY. html? subvieweMain&entryset99. e82).
Kelly J. N. D. with new material by M. Walsh. Vitalian, St. // The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 2006 (http://www. oxfordreference. com/views/ENTRY. html? subvieweMain&entryet99. e83).
Khoperia L. Old Georgian Sources Concerning Maximus the Confessor's Life // Le Museon. 116, 2003. P. 395-414.
Koch H. Pseudo-Diojnisios in seinem Beziehungen zum Neuplatonismus und Mysterienwesen. Mains, 1900.
Kreuzer G. Die Honoriusfrage im Mittelalter und in der Neuzeit. Stuttgart, 1975.
Lackner W. Studien zur philosophischen Schultradition und zu den Nemesi- oszitaten bei Maximos dem Bekenner. Graz, 1962. [Diss.].
Langen J. Geschichte de romaischen Kirche. Bonn, 1855.
Larchet J. -C. La divinisation de l'homme selon saint Maxim le Confesseur. Paris, 1996.
Larchet J. -C. Introduction//Saint Maxime le Confesseur. Lettres. Paris, 1998.
LarchetJ. -C. Saint Maxime le Confesseur (580-662). Paris, 2003.
Lefherz F. Studien zu Gregor von Nazianz: Mythologie, Überlieferung, Scho- liasten. Bonn, 1958.
Leys R. L'image de Dieu chez S. Gregoire de Nysse. Esquisse d'une doctrine. Bruxelles; Paris, 1951.
Lietzmann H. Apollinaris von Laodicea und seine Schule. Tbbingen, 1904.
Long Α., Sedley D. The Hellenistic Philosophers. Vol. 1. NY; Cambridge, 1987.
Longo U. Vitaliano, santo // Enciclopedia dei papi. Vol. 1. Roma, 2000. Lossky V. Essai sur la theologie mystique de l'Eglise dOrient. Paris, 1944.
Lossky V. La notion des 'Analogies' chez Denys le Pseudo-Areopagite // Archives d'histoire doctrinale et litteraire du Moyen Age. 5,1930. P. 279-309.
LubacA., de. Surnaturel. Paris, 1946.
Magi L. La sede Romana nella corrispondenza degli imperatori e patriarchi bizantini (VI-VII sec.) Roma; Louvain, 1972.
May G. Schöpfung aus dem Nichts: Die Entstehung der Lehre von der creatio ex nihilo. Berlin, 1978.
McClear Ε. The Fall of Man and Original Sin in the Theology of Gregory Nys- sa//Theological Studies. 9,1948. P. 175-212.
MehatA. ΑΠΟΚΑΤΑΣΤΑΣΙΣ chez Basilide // Melanges d'histoire des religions offerts a Henri-Charles Puech. Paris, 1974. P. 365-373.
MehatA. «APOCATASTASE»: Origene, Clement d'Alexandrie, ACT. 3.21 // Vigiliae Christianae. 10,1956. P. 196-214.
Meyendorff J. Imperial Unity and Christian Divisions. N. -Y., 1989.
Meyendorff J. Le theme de retour en soi dans la doctrine Palamite au XIV siede// Revue de l'hist. des religions. 145,1954. P. 188-206.
Michaud E. Maxime Le Confesseur et L'Apocatastase // Revue Internationale de Theologie. 10,1902. P. 257-272.
Moore E. Origen of Alexandria and St. Maximus the Confessor: An Analysis and Critical Evaluation of Their Eschatological Doctrines. Boca Raton, 2005.
Muyldermans J. Evagriana Syriaca: textes inedits du British Museum et e la Vaticane / Edites et traduits parj. Muyldermans. Louvain, 1952. (Bibliotheque du Museon, 31).
NoreJ. A qui etait destinee la letter BHG 1233d d'Anastase l'Apocrisiaire // Analecta Bollandiana. 118,2000. P. 37-42.
Onians R. The Origins of European Thought: About the Body, the Mind, the Soul, the World, Time, and Fate. Cambridge, 1951.
Otis B. Cappadocian Thought as a Coherent System // Dumbarton Oak Papers. 12,1958. P. 97-124.
The Philokalia: The Complete Text, compiled by St. Nikodimos of the Holy Mountain and St. Makarios of Corinth / Trans. G. Ε. H. Palmer, Ph. Sherrard, K. Ware. Vol. 2. London, 1981.
PienesJ. Sanctus Maximus Confessor, princes apologetarum synodi Laterane- sis anni 649 (Pars historica). Rome, 1940. [Diss. Pontifica Universitas Grego- riana].
Places Ε., des. Constructions grecques de mots a fonction double (άπό κοινού) // Revue des Etudes Grecques. 75,1962. P. 1-12.
Podskalsky G. Theologie und Philosophie in Byzanz. Der Streit um die theologische Methodik in der spätbyzantinischen Geistesgeschichte (14/15 Jh.), seine systematischen Grundlagen und seine historische Entwicklung. München, 1977.
Prat E. Origene, le Theologien et l'exegete. Paris, 1907. Prestige G. God in Patristic thought. London, 1936.
Randolph С. The Sign of Interrogation in Greek Minuscule Manuscripts // Classical Philology. 5,1910. P. 309-319.
ReidingerR. Die Lateransynod von 649 und Maximos der Bekenner // Maximus Confessor: Actes du Symposium sur Maxime le Confesseur, Fribourg, 2-5 septembre 1980 / Ed. F. Heinzer, C. Schönborn. Fribourg (Suisse), 1982. P. 111-121.
Richard M. Le traite de Georges Hieromoine sur les heresies // Revue des ütudes Byzantines. 28,1970. P. 239-269.
Rieth О. Über das Telos der Stoiker // Hermes. 69,1934. S. 13-45.
Rorem P., Lamoreaux J. John of Scythopolis and the Dionysian Corpus: Annotating the Areopagite. Oxford, 1998.
Rubenson S. The Letters of St. Antony: Monasticism the Making of a Saint. Minneapolis, 1995.
Sherwood P. An Annotated Date-List of the Works of Maximus the Confessor. Rome, 1952.
Sherwood P. The Earlier Ambigua of S. Maximus the Confessor and his Refutation of Origenism. Roma, 1955. (Studia Anselmiana, XXXVI).
Sherwood P. Maximus and Origenism. ARXH KAI TELOZ // Berichte zum XI International Byzantinischten Kongress. München, 1958. (III, 1). P. 1-26.
Sherwood P. St. Maximus the Confessor: The Ascetical Life: The Four Centuries on Charity. Westmister; Maryland; London, 1955.
Sherwood P. Notes on Maximus the Confessor // The American Benedictine Review. 1,1950. P. 347-356.
Sherwood P. The Earlier Ambigua of S. Maximus the Confessor and his Refutation of Origenism. Roma, 1955. (Studia Anselmiana, XXXVI).
Schiro G. Barlaam Calabro: Epistole greche. Palermo, 1954.
Schönborn С. Sophrone de Jerusalem: vie monastique et confession dogmati- que. Paris, 1972.
Sedley D. «Plato and Aristotle on the ideal of godlikeness», paper delivered at a seminar held at Princeton in March, 1996.
Sieben Η. Die Konzilsidee der alten Kirche. Paderborn, 1979.
Sieben H. J. Die Partikularsynode: Studien zur Geschichte der Konzilsidee. Frankfurt am Main, 1990.
Spanneut M. Le Stoi'cisme des Peres de TEglise: de Clement de Rome a Clement d'Alexandrie. Paris, 1957.
Tatakis В. Philosophie Byzantine. Paris, 1949.
Taylor A. Plato the Man and his Work. London, 1948.
Telfer W. ΑΥΤΕΞΟΥΣΙΑ//Journal of Theological Studies. 8, 1957. P. 123- 129.
Thunberg L. Microcosm and Mediator. The Theological Anthropology of St. Maximus the Confessor. Chicago, 1995.
Weiss G. Studia Anastasiana I: Studien zum Leben, zu den Schriften und zur Theologie des Patriarchen Anastasius I von Antiochien (559-598). München, 1965.
Weiswurm A. The Nature of Human Knowledge. Washington, 1952. [Diss.] Wolfson H. Philo. Т. I, II. Cambridge, 1948.
Viller M. Aux sources de la spiritualite de s. Maxime: les ceuvres d'Evagre Pontique // Revue d'ascetique et mystique. 11, 1930. P. 156-184, 239-268, 331-336.
Vnes W, de. Orient et Occident Les Structures ecclesiales vues dans l'histoire de sept premiers conciles cecumenique. Paris, 1974.
Winkelmann F. Der monenergetisch-monotheletische Streit. Frankfurt am Main; N. -Y., 2001.
Wolfson H. The Philosophy of the Church Fathers: Faith, Trinity, Incarnation. Cambridge, 1976.
Μπετσάκος Β. Στάσις άεικίνητος: Η ανακαίνιση της αριστοτελικής κινήσεως στη θεολογία του αγίου Μαξίμου του Ομολογητού. 'Αθήνα, 2006.
1. Григорий Богослов, Слово 14, 7, PG, 35, 865B (р.п., стр. 208).
2. Лк. 1:41–44
3. 1 Пар. 6:16.
4. Слово 14, 7, PG, 35, 865С (р.п., стр. 208).
5. Или: «Энаде».
6. τόν Θεόν ιδειν παρεσκεύασαν трудность для понимания этого места, никак не объясненного в последующих строках признают все исследователи творчества преподобного. См., например, Sherwood P., O.S.B., The Earlier Ambigua of Saint Maximus the Confessor And His Refutation of Origenism, Roma, 1955, стр. 92.
7. Ср. Немезий, О природе человека, 16, PG, 40, 673В–С.
8. Аристотель, Метафизика, I,2.
9. περίειμι буквально: «быть в остатке», «быть лишним», также «происходить» и «оставаться целым, невредимым», но и «доходить», «доставаться» (ср. также περιουσία «имущество», «состояние»). Т.е. бытие подается от Первопричины бытия не уменьшаясь при этом в Ней Самой, как бы переливается через край полного сосуда.
10. Быт. 3:22.
11. Втор. 12:9.
12. Пс. 16:7.
13. Пс. 41:2.
14. Фил. 3:11.
15. Евр. 4:10.
16. Ср. Евр. 11:13;39.
17. Мф. 11:28.
18. εξ αυτου γάρ καί τό απλως κινεισθαι ημας, ως αρχης, καί τό πως κινεισθαι πρός αυτόν ως τέλος εστίν т. е. от Бога и самое бытие наше, которое в качестве естественного своего свойства имеет движение, не обусловленное нашим свободным выбором и потому «простое», и даруемое Им благобытие окачествует наше движение, когда мы направляем его к Нему.
19. Ср. 1 Кор. 2:9.
20. 1 Кор. 15:26.
21. Мф. 26:30.
22. Гал. 10:20.
23. ως ολον ολοις τοις αξίοις αγαθοπρεπως περιχωρήσαντος трудное с богословской точки зрения место, т. к., с одной стороны, «περιχωρω» означает «обходить кругом» и может быть понимаемо в смысле «облекать», а с другой, — «περιχώρησις» является устоявшимся богословским термином обыкновенно применяемым для выражения взаимоединения Лиц Пресвятой Троицы или соединения естеств во Христе, означая, таким образом, полное взаимопроникновение. Так что, образ соединения обоженных с Богом может здесь пониматься двояко.
24. Слово 28, PG, 36, (р. п., стр. 394).
25. Слово 21, 1 PG, 35, 1084 В (р. п., стр. 306)
26. Слово 28, 17 PG, 36, 48 С (р. п., стр. 394).
27. Кол. 1:16.
28. Т. е. здесь имеется в виду, что способность творения мыслить, говорить, чувствовать, вообще жить и двигаться является причастием соответствующим свойствам Божиим; и даже лишенные этих качеств творения, поскольку наделены Им именно такой, а не иной сущностью и свойствами, делающими их пригодными для исполнения определенных аспектов Божьего плана о мiре, причаствуют божественным свойствам самой этой пригодностью, каковая определяется логосом, по которому они сотворены.
29. Ср. О божественных именах, I, 5, стр. 234 (р. п. стр. 235); IV, 4, стр. 302–308 (р. п., стр. 303–309); V, 5, стр. 412–416 (р. п. 413–417).
30. Ио. 1:1.
31. Василий Великий, Толкование на пророка Исаию, I, PG 30, 177 С–D (р. п., Творенiя иже во Святыхъ Отца нашего Василiя Великаго, Архiепископа Кесарiи Каппадокiйскiя, ч. 2, М., 1891, стр. 43.)
32. Пс. 30:3.
33. τη ενεργεία — буквально: «действием».
34. То есть Бог был Творцом всегда, даже и прежде творения, потому что в Нем всегда была Его творческая энергия.
35. 1 Кор. 1:30.
36. Деян. 17:28.
37. «ενεργούμενος» означает «действующий, но не самостоятельно, а направляемый кем–или чем–либо»; употребляемое в отрицательном смысле означает «одержимый бесом» (Сакалис переводит «ενεργούμενος» как «δραστηριοποιούμενος», дословно означающее по–русски «одеятельнотворенный») . Т. е. логос благобытия является той энергией Божией, содействуя которой совершает человек дела добродетели по апостолу, говорящему о себе: и благодать Его яже во мне не тща бысть, но паче всех их потрудихся: не аз же, но благодать Божия, яже со мною (1 Кор. 15:10).
38. ενθέμενος буквально: «вставивший», «поместивший».
39. О божественных именах, V, 8, стр. 432 (р. п., стр. 433).
40. Некоторые исследователи, впрочем, считают «οι περί Πάνταινον» образным выражением, означающим самого Пантена, которго преп. Максим цитирует по сохранившемуся в к. — л. труде его ученика Климента (труды самого Пантена до нас не дошли) фрагменту его писаний; различные мнения выражаются также на предмет того, докуда простирается цитата. См. Sherwood, стр. 175, прим. 70.
41. Имеется в виду Климент Александрийский, называемый так по своему главному произведению, «Строматам», подобно тому, как преподобный Иоанн, игумен горы Синайской называется Лествичником от своей книги «Лествица».
42. Исх. 23:17.
43. 2 Тим. 2:9.
44. Мф. 7:23.
45. Ср. 1 Ин. 3:3.
46. Слово 16, 9, PG, 35, 945 С (р. п., Слово 15, стр. 236–237).
47. Sherwood переводит это «ηπαρκτικως» как actually.
48. Слово 14, 7, PG, 35, 865 В (р. п., стр. 208).
49. Мф. 22:39.
50. «καί εις αποδειχθη των ολων Δημιουργός, αναλόγως διά της ανθρωπόητος πασιν επιβατεύων τοις ουσι» место довольно–таки трудное; глагол «επιβατεύω» имеет основным своим значением «быть пассажиром», «путешествовать на чем–либо» и в этом смысле «занимать место». Мы полагаем, что мысль преподобного Отца здесь опирается на слова 2 Кор. 6:16: яко вселюся в них и похожду. Вселяясь в человечество, в качестве Пассажира, дабы «ходить» посредством его, Бог во всем творении «занимает соответствующее место», ибо через посредство более сродного Себе словесной и умопостигаемой души обитает Он в чувственном и бессловесном творении, представляемом, как своим венцом, человеческим телом. Сакалис в новогреческом переводе читает это место следующим образом: «…и да покажется Единый Создатель всего врывающимся, в качестве Человека, во все сущее соответствующим образом», опираясь на другое значение «επιβατεύω» «захватывать», но в целом понимает этот абзац также, поясняя его таким примечанием: «В космологии, каковую начертывает здесь Максим обожится весь мiр через посредство человека и, в особенности, — души. Тем, что для души есть Бог, становится душа для мiра» (прим. 23 на стр. 98–99).
51. 1 Кор. 15:28.
52. 1 Кор. 6:16–17.
53. 1 Кор. 1:24; Фил. 4:7.
54. Слово 14, 20, PG, 35, 884 А–В (р. п., стр. 217).
55. Слово 17, 4, PG, 35, 969 С (р. п., стр. 257).
56. Слово 38, 11, PG, 36, 321 С–324 А (р. п., стр. 527) и также Слово 45 (на святую пасху), 7, PG, 36, 629 D–632 A (р. п., стр. 665).
57. «Eν δέ τω Εις τά Φωτα λόγω» в р. п. это Слово называется «На святые светы явлений Господних», т. е., на Богоявление. По–гречески же «τά Φωτα» «Светы» является обыкновенно употребляемым названием праздника Крещения Господня.
58. Слово 39, 13, PG, 36, 348 D (р. п., стр. 538–539).
59. 1 Кор. 2:7.
60. Еф. 1:17–25.
61. Еф. 4:11–16.
62. Это слово «επιδημία» — означает также «пребывание», особенно пребывание иностранца в чужой стране, иначе «вселение».
63. Евр. 8:7.
64. Т. е., нет такой части тела, где бы ее не было.
65. 65. Ин. 11:26.
66. Слово 14, 30, PG, 35, 897В (р.п., стр. 224–225).
67. Перед рассматриваемыми словами св. Григорий говорит, о неочевидности того, что лишения людям всегда посылаются от Бога.
68. της γνώμης αξιον — т. е. Бог, чтобы испытать произволение человека предлагает ему для сего нечто достойное его внимания, дабы Бог не был предпочтен чему–то малопривлекательному и таким образом не обесценился бы выбор добра. Можно, впрочем, понимать это место и по другому, переводя «της γνώμης αξιον» как «стоющий гноми» — т.е. что вкушение от запрещенного древа стоило человеку приобретения гномической воли, всегда колеблющейся между познанными добром и злом.
69. Рим. 8:20; в славянском и обиходном греческом тексте Писания: суете бо тварь повинуся…
70. «τη πρός τά δεινά συμπλοκη» — это место можно перевести и как «в борьбе с несчастьями», поскольку «συμπλοκή» означает как «сочетание» (что дает возможность понимать эти слова в том смысле, что человек непоколебимо сочетавшись с ниспосланными Богом скорбями терпит их), так и «сплетение в борьбе». Впрочем, у христианина борьба с несчастьями совершается ни чем иным, как тем же терпением; так что эти два прочтения близки между собой.
71. «τω κατά ρουν φερομένω των πραγμάτων δρόμω» - буквально: «подобно потоку несущимся течением вещей».
72. Фил. 3:21.
73. Слово 21, 1, PG 35, 1084В (р.п., стр. 306).
74. Превосходящим отрицанием преподобный называет апофатический способ богословствования, говорящий о Боге отрицательно, поскольку Он превосходит все, что только можно сказать утвердительно.
75. Слово 21, 1, PG 35, 1084С (р.п., стр. 306).
76. Буквально — «стремление встающего на дыбы (αναχαιτίζοντος)»
77. «τούς γυμνούς της κατ' αυτήν χάριτος» — дословно: «нагим от сообразной ей благодати».
78. «αυτόν εκαστον αρκειν εαυτω πάντως, ταις κατά ψυχήν των αρετων χάρισιν αβρυνόμενον» — дословно: «каждому довольно себя самого овеваемого по душе благодатями добродетелей».
79. Nemesivs, Nat. hom. 12, PG 40, 660B.
80. Nemesivs, Nat. hom. 41, PG 40, 773В.
81. Начиная отсюда мы даем двойную нумерацию глав, поскольку, как признают исследователи творчества преп. Максима, последующие заголовки вплоть до LXX (V,66) включительно являются позднейшей интерполяцией издателей и, возможно, даже обратным переводом с латинского (Иоанн Скотт Эриугена, правда, почему–то нумеровал не все из них, так что некоторые главки у него остались вовсе без номера). См. Sherwood, p. 30–41. Глава XI (V,7) присутствует у Эриугены, но не содержится ни в одном из изданий греческого текста Амбигв. Греческий ее текст, однако, приводится Sherwood’ом по рукописям Vat. gr. 1502, f. 100 и Monac. gr. 363, f. 90 на стр. 41 его книги, откуда мы его и переводим.
82. «ως εκ τινων συμβόλων των ορατων τούς λόγους πρός εαυτήν αναμμάσσεται» — буквально можно перевести, что «соприкасаясь с некими символами, она сама вымазывается логосами видимых ею».
83. Мы следуем здесь латинскому переводу Эриугены: «ad incognitum»; в греческом же тексте стоит «к известному» (πρός τό γνωστόν), что представляется нам опечаткой. Сакалис, впрочем, переводит это место на новогреческий как: «человек по уму увлекается Богом в то, чтобы быть познанным от Него» (стр. 129).
84. Мысль преподобного здесь та, что бытие, будучи причастием Богу как Самобытию, и тем более приснобытие, тогда обретает свой подлинный смысл, когда это причастие делается сознательным через уподобление Ему как Благу.
85. См. Быт., гл. 14.
86. То есть, пороки суть извращенные посредством преувеличения или преуменьшения добродетели. Так, например, добродетель умеренности, будучи преувеличена, перерастает в скаредность, а преуменьшена — в расточительность.
87. См. Быт., гл. 19–20.
88. Быт. 20:21.
89. См. Быт. 12:34.
90. См. Нав. 3:14–17; 5:2–8.
91. См. Втор. 32:49; 34:1–9.
92. См. Нав. 6:1–20.
93. Нав. 7:1,18–26.
94. Нав. 11:10–11. Примечательно, что и славянский перевод также имеет здесь некоторые отличия от текста LXX и в некотором отношении стоит даже ближе к приводимому преподобным варианту библейского текста.
95. Ср. Рим. 5:21.
96. Ср. 2 Сол. 2:8.
97. Евр. 1:3.
98. Пс. 18:1.
99. Пс. 26:10.
100. 3 Цар. 19:8–14.
101. 3 Цар. 19:11–12.
102. εν πληροφορία — буквально «во извещении», т. е., в полноте убежденности.
103. 3 Цар. 19:12.
104. 4 Цар., гл. 2.
105. 1 Цар., гл. 1–2.
106. Числ. 28:2.
107. Лев. 14:38.
108. 3 Цар. 17:18.
109. 3 Цар. 17:9–24.
110. Мф. 17:1–13; Мк. 9:2–13; Лк. 9:28–36.
111. Ис. 53:2.
112. Ио. 1:14.
113. Пс. 44:3.
114. Ио. 1:1.
115. Ио. 1:14.
116. Фил. 3:19.
117. 2 Кор. 3:6.
118. Мф. 24:22.
119. В оригинале здесь стоит «του δικαιώματος» — «оправданием», т. е. таким деянием, которым человек «оправдывается», становится праведным. Ср.: «научи мя оправданием Твоим»; «оправдания законная» — т. е. требования закона.
120. Ср. Рим. 7:23; Гал. 5:17.
121. Евр. 1:3.
122. Мф. 6:25.
123. Быт. 39:12.
124. «τη εναλλαγη των περί αυτόν δογμάτων» — буквально: «по взаимообмену догматов о Нем», — т. е. по употреблению одного вместо другого, когда символическими образами таинственно изображаются сокровенные истины богословия.
125. Ио. 20:15.
126. Ио. 20:26.
127. Пс. 101:27; Евр. 1:11–12.
128. т. е., упражнение в любомудрии, как в любви к мудрости, бывает для человека причиной стяжания последней.
129. Быт. 14:18–20.
130. Евр. 7:3.
131. Евр. 7:25.
132. πρός δυσώπησιν αυτήν του εντυγχάνοντος τήν θείαν ομοίωσιν παρεχόμενον — место трудное для понимания. Наше прочтение его предполагает, что поскольку «непрестанно ходатайствовати к Богу [Отцу] и предстоять [Ему]» составляет «достоинство сыноположения», то оно является тем «божественным подобием», которое исходатайствовал нам Сын Божий и которое подается достойным не только для ходатайства пред Отцом, но и для умоления Самого исходатайствовавшего его нам у Отца Сына. Сакалис переводит это место: «подая божественное подобие, дабы смягчился и сам ходатайствующий» (стр. 169).
133. Ин. 3:6–7.
134. Кол. 3:5.
135. Рим. 8:6.
136. Рим. 8:35.
137. Мф. 10:39.
138. Евр. 4:12.
139. т. е., поскольку не живет уже в нем грех, то явившаяся причиной смерти необходимость не допускать вечного пребывания оного не властвует более над ним.
140. Евр. 13:15.
141. Евр. 13:10.
142. 1 Кор. 11:26.
143. 1 Пет. 3:18.
144. Евр. 9:8.
145. Ио. 1:14.
146. Ио. 1:14.
147. Быт. 12:1.
148. Быт. 13:17.
149. Климент Александрийский, Строматы, VI, 7,61.
150. Дионисий Ареопагит, Послание 10// Сочинения, Спб. (издательство Олега Абышко), 2002, стр. 854 (р.п., там же, стр. 855).
151. Прем. 7:30; 8:2.
152. Одним из ключевых в богословии св. Максима является понятие «логосов», точного соответствия которому нет в русском языке. Дореволюционный исследователь богословия преподобного отца С.Л. Епифанович разъясняет, что «В отношении к Богу логосы — это божественные идеи или хотения; в отношении ко всякой вещи — ее формирующий принцип, по которому она получила бытие, ее определение, закон; в отношении к деятельности — ее смысл, цель, намерение, план, правило. Как предмет нашего познания, логосы являются божественными озарениями нашего ума и воспринимаются (субъективно) как помыслы, созерцания, истины» («Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие», М., «Мартис», 1996, стр. 65, Примечание 1). Все логосы превечно содержатся в Логосе — Слове Божием как Его энергии, посредством которых все бытие причастно Богу. Логосы промысла суть божественный замысел о мiре в целом и каждом творении в отдельности, каким оно должно быть согласно воле Творца; логосы суда — оценка Богом того, как творение реализовало этот божественный план своего бытия. Существуя вне времени в Боге, они являются началом и концом временного бытия, одни — предшествуя его возникновению, а другие — следуя за его прекращением, и являя Логоса одни — Творцом, без Негоже ничтоже бысть, еже бысть (Ио. 1:3), а другие — Судией, Которому Отец весь суд предаде (Ио. 5:22).
153. Быт. 1:27; 5:1.
154. Григорий Богослов, Слово 38, 11 (р.п. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Константинопольского., т. 1, Спб., издательство П.П. Сойкина, стр. 527).
155. Там же.
156. Еф. 3:11, ср. Рим. 8:28.
157. Дионисий Ареопагит, О небесной иерархии, 7, там же, стр. 102 (р.п. стр. 103).
158. 1Кор. 12:3.
159. Пс. 105:2, ср. Мк. 7:37.
160. Ис. 35:6, Мк. 7:32.
161. Пс. 105:2.
162. Ис. 35:5, Мк. 7:32.
163. Ио. 16:33.
164. Ио. 14:22.
165. Дионисий Ареопагит, Послание 10, стр. 854 (р.п., там же, стр. 855).
166. Григорий Богослов, Слово 2, 113 (р.п. Слово 3, стр. 62).
167. Тит. 2:13.
168. Григорий Богослов, Слово 29,2 (р.п., стр. 414).
169. Его же, Слово 23,8 (р.п., «[Божество] выступившее из Единицы по причине богатства, прейдя двоицу, ибо [Оно] выше материи и формы, из которых [состоят] тела, определилось Троицей по причине совершенства», Слово 22, там же, стр. 332).
170. Слово 29,2 (р.п., стр. 414).
171. Слово 23,8 (р.п. Слово 22, стр. 332).
172. Там же.
173. Слово 29,2 (р.п., стр. 414).
174. Его же, Слово 40,5 (р.п., стр. 546).
175. Его же, Слово 38,8 (р.п., стр. 525) и Слово 45, P.G. 36, p. 628C (р.п., стр. 664).
176. Слово 23,10 (р.п., Слово 22, стр. 333).
177. Там же.
178. Μονάς γάρ αληθως η Τριάς, οτι ουτως εστί, καί Τριάς αληθως η μονάς, οτι ουτως υφ, έστηκεν. επειδή καί μία θεότης ουσά τε μοναδικως, καί υφσταμένη τριαδικως. Это предложение можно перевести: «Троица — воистину единична, потому что Она такова по существу, и, Единица — воистину троична, потому что такова Она по ипостаси. Ибо едино божество, пребывающее по существу единым, а по ипостаси — троичным», т.к. слово «существо», «ουσία» — производное от глагола «ειμι», «быть»; а «ипостась», «υπόστασις» — от «υφίσταμαι» — осуществляться, реально существовать конкретным, личным образом.
179. Τρόπος, наряду с логосом, — одно из ключевых понятий богословия преп. Максима, образующее с последним категориальную пару. Означает образ или способ, реализацию к. — л. принципа в конкретном его проявлении. О соотношении логоса и тропоса см. ниже прим. 79.
180. Иными словами: «понятие о бытии вообще предшествует уразумению к. — л. конкретного проявления бытия», хотя бытие невозможно в отвлеченном виде вне своего реального осуществления в конкретных ипостасях.
181. Слово 29,18 (р.п., стр. 426).
182. Ср. Фил. 2:7.
183. Слово 30,1 (р.п., стр. 429).
184. Ио. 1:18.
185. Евр. 4:15.
186. Слово 29,19 (р.п., стр. 426, — существенно искажает смысл. Конец этого пассажа там выглядит так: «…презираешь Божество за то, что Оно приняло на Себя твою грубость, и посредством ума вступило в общение с плотью; и дольний человек стал Богом, после того, как соединился с Богом и стал с ним едино; потому что препобедило лучшее, дабы и мне быть богом, поколику Он стал человеком». Дальнейшие слова преп. Максима подтверждают наше прочтение св. Григория).
187. 1Кор. 9:22.
188. Ср. Евр. 4:15.
189. Слово 30,21 (р.п., стр. 443).
190. Слово 30,6 (р.п., стр. 433).
191. Фил. 2:7.
192. Ср. Евр. 5:8.
193. Слово 30,6 (р.п., стр. 432).
194. Рим. 7:23.
195. Слово 30,3 (р.п., стр. 430).
196. Ср. 2Пет. 1:3–4.
197. Пс. 73:12.
198. Ср. 1Кор. 15:45.
199. В дальнейшем мы безразлично переводим греческое «ενέργεια» русским «энергия» или «действие».
200. Когда, например, спасался от гнева Ирода бегством в Египет (Мф. 2:14–15) или когда, чтобы не быть побитым камнями, скрыся и изыде из церкви (Ио. 8:59). В греческом тексте для «сохраняющий» и «спасаемый» употреблены однокоренные слова: «σώζων αυτάς αληθως ασυγχύτους σωζόμενος».
201. Ср. Евр. 5:8.
202. Т.е. если не считать, что влечение ко греху стало частью человеческой природы.
203. Ио. 1:5.
204. Григорий Богослов, Слово 30,6. (ср. р.п., т. 2, стр. 432). Смысл данного места в том, что если диавол, по причине покрова плоти, не увидел света Христова Божества и потому гнал Его, как если бы Он был простым человеком, то тем более он преследует простого человека, который, будучи лишен славы божественного света по причине грехопадения, является тьмою.
205. Дионисий Ареопагит, Послание 4, стр. 774 (р.п. там же, стр. 775).
206. Его же, О Церковной иерархии, II, там же, стр. 582 (р.п. стр. 583).
207. Ср. его же О божественных именах, II:9, там же, стр. 268 (р.п. стр. 269 — «восуществился как человек»).
208. Послание 4, там же, стр. 774 (р.п., стр. 775).
209. То же, там же, стр. 774 (р.п., стр. 775 — «Он — не только человек (ведь Он не был бы Пресущественным, если бы был только человеком), но — воистину человек, отличным [от людей] способом, Человеколюбец»).
210. О божественных именах, 2:10, там же, стр. 272–274 (р.п., стр. 273–275).
211. «μη αμείψας» — возможно также прочтение «не заменив», в противоположность аполлинарианскому учению о том, что Логос в ипостаси Христа заменил Собою человеческий ум.
212. Послание 4, там же, стр. 774 (р.п., стр. 775).
213. То же, там же, стр. 774 (р.п., стр. 775).
214. Т. е. через воплощение Господа мы лишь больше познаем Его непознаваемость, и эта непознаваемость и есть собственно то, что мы можем о нем узнать, как о Боге.
215. Его же, Послание 3, там же, стр. 772 (р.п., стр. 773).
216. Послание 4, там же, стр. 774–776 (р.п., стр. 775–777).
217. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
218. О божественных именах, II,6, там же, стр. 260 (р.п., стр. 261).
219. То же, там же, стр. 268 (р.п., стр. 269 — несколько отличается по смыслу).
220. Послание 4, там же, стр. 776 (р.п., 777).
221. То же, там же, стр. 776 (р.п., 777).
222. О божественных именах, II:9, там же, стр. 268 (р.п., стр. 269).
223. Мф. 14:26.
224. О божественных именах, II,6, там же, стр. 260 (р.п., стр. 261).
225. См. выше прим. 69 и 73.
226. Логос, как превечно существующий в Боге не может изменяться, и он соотносится с природой, которая неизменна для всех существ данного вида (ибо с изменением природы существо перестает быть тем, чем оно было прежде), тогда как тропос, будучи конкретным способом осуществления бытия, соотносится с ипостасью. Тварный мир существует в соответствии с божественным смыслом или замыслом — логосом, но образ его существования может не соответствовать замыслу. Так в человеке образ Божий — логос, а подобие — тропос, приведенный в согласие с логосом. Способность тропоса изменяться явствует и из самого этого слова, которого первое значение — «поворот», «оборот», «направление» и лишь второе — «образ», «способ».
227. Т.е. мы с равным основанием могли бы отрицать как энергию, так и саму сущность.
228. О божественных именах, II:9,там же, стр. 268 (р.п., стр. 269).
229. «των γινομένων» — Мы выбрали из различных значений этого слова — «осуществляющихся», исходя из понятия ипостаси, как конкретного осуществления бытия сущности. Во Христе две различные Его природы по соединении «осуществляются» в единой Его ипостаси и имеют поэтому общий тропос, по отношению к которому и употребляется выражение «единое богомужное действие». Можно также перевести «των γινομένων» как «становящихся [единой Ипостасью]».
230. О божественных именах, VIII:5, там же, стр. 476 (р.п., стр. 477).
231. Прем. 7:5.
232. «συλλαβουσα» — можно перевести не только как «зачавшая», но и как «схватившая», т.е. воспринявшая; таким образом ипостась Рожденного не образуется, как это обычно для человеческого зачатия, из ипостасей отца и матери, но Дева и восприняла Того же, Кого и родила.
233. «τόν υπέρ φύσιν του πως ειναι τρόπον εχον συνημμένον τω του ειναι λόγω της φύσεως» — вышеестественный тропос того, как оно есть, и логос того, что есть природа.
234. По–славянски — «разстоящихся»; ср. из Акафиста: «Радуйся разстоящаяся в тожде собравшая».
235. Послание 4, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
236. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
237. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
238. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
239. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777 — «над людьми»).
240. То же, там же, стр. 776 (р.п., стр. 777).
241. Т. е. человечеством удостоверяя Свое божество, а божеством — человечество.
242. Дословно — «был двигателем собственного человечества» и «являлся тем, через что обнаруживается Его божество».
243. Послание 4, там же, стр. 776–778 (р.п. стр. 777–779).
244. Григорий Богослов, Ep. 101,16
245. Дословно: «апофасисом разделения совершая катафасис единения», т.е. всякое апофатическое понятие имплицитно содержит в себе противоположное катафатическое и таким образом является положительным познанием Бога.
246. Pyrrh. Const., Tom. Dogm., p. 152,37–38.
247. Т.е. тропос соединения природ во Христе тоже является логосом — божественным планом нашего спасения и обожения твари, «нового таинства», предопределенного на Превечном Совете Святой Троицы.
248. Дословно — «природным бытием» (υπάρξει φυσικη).
249. О божественных именах, I:3, там же, стр. 214 (р.п., стр. 215–217).
250. Ср. О божественных именах, V:10 — «ни в чем из сущих и ни чем из сущих не будучи» (там же, стр. 214 (р.п., стр. 215–217)).
251. «ου δέ πλάστης ειποι» — т.е. не сотворит, т.к. Он творит все, называя его по имени; ср. Нарицаяй не сущая яко сущая (Рим. 4:17).
252. У Миня это предложение читается по–другому: «Ибо качества, а не количества новизна, потому что она по необходимости введет вместе с собой и такую природу (поскольку определением всякой природы является логос ее сущностного действия), которую которую никогда не назовет [он] двойной (ου διπλην ειποι), как бы соперничая с мифами о невероятных чудовищах, козло–оленях», а новогреческий перевод И.Сакалиса дает следующее прочтение конца фразы: «…которую никогда не назовет двойной [кто–либо,] очарованный мифами о невероятных чудовищах» См. ΜΑΞΙΜΟΥ ΤΟΥ ΟΜΟΛΟΓΙΤΟΥ, ΠΕΡΙ ΔΙΑΦΟΡΩΝ ΑΠΟΡΙΩΝ// ΦΙΛΟΚΑΛΙΑ ΤΩΝ ΝΗΠΤΙΚΩΝ ΚΑΙ ΑΣΚΗΤΙΚΩΝ, τ. 14Δ, Θεσσαλονίκη, ΕΚΔΟΤΙΚΟΣ ΟΙΚΟΣ ΕΛΕΥΘΕΡΙΟΥ ΜΕΡΕΤΑΚΗ «ΤΟ ΒΥΖΑΝΤΙΟΝ», 1992, σ. 49.
253. Т.е. чудесами Господь обращается к человеку падшему, показывая немощь нашей природы и потребность в Его божественной помощи и силе, приходящей к нам извне, а страстями возводит нас к обожению, когда уже в самой нашей немощи сила Его совершается (2Кор. 12:9).
254. Ср. Еф. 5:1 и 1Тим. 1:26.
255. Фил. 4:7.
256. Ис. 9:6.
257. Пс. 24:14; 32:18; 102:11,13,17; 146:11 и т. д.
258. Григорий Богослов, Слово 38, 2, р.п., т. 1, стр. 522.
259. Иуд. 25.
260. ακραιφνης — дословно «ничем не нарушаемое», «не омрачаемое».
261. 2 Кор. 5:28.
262. Буквально «в видении», чем продолжается аллюзия: «верою ходим а не видением».
263. εκείνοις σε μόνοις σημαίνουσα, δι'ων ο Θεος τοις υπο γένεσιν καθίσταται γνώριμος — это место возможно перевести также: «одним лишь тем тебя являя, через кого Бог становится познаваем сущим под рождением».
264. Ср. Мф. 7:6.
265. Плач. 4:5.
266. Деян. 19:2–3.
267. Слово 29,2 (р.п., стр. 414).
268. См. выше, стр.
269. Там же.
270. См. выше, стр. 6.
271. Евр. 4:15.
272. Слово 31,6 (р.п., стр. 446).
273. «Со–ересь» по отношению к несторианству, т.е. такая ересь, которая, будучи противоположным уклонением от заключающейся посередине между ними истины, являет вместе с первой пару, как бы две стороны одной фальшивой монеты.
274. «τον του ειναι και πεφυκέναι λόγον» — т.е. дословно «бытия и бытия–по–природе».
275. Слово «неведение» (αγνοια) носит явно негативный оттенок и означает также «небрежение», «ошибка». Последнее значение приближает его и к понятию «грех»; ср. русское «погрешность».
276. «παθόντες η δράσαντες καθ'εαυτων ταύτης την αλλοτρίωσιν» - буквально: «претерпевая или соделывая», т. е. по неведению принимающие ересь, хотя и деятельно не лишают себя спасения, но, тем не менее, претерпевают лишение их оного другими, и их пассивность в вопросах веры так же оборачивается «против себя самих» (καθ'εαυτων), как и еретическая деятельность других.
277. Мысль преподобного здесь та, что хотя грех, как и вообще зло есть не особая сущность, а недостаток блага, как и болезнь есть недостаток здоровья, он все–таки не является естеством этого блага, т. к. естество вовсе не может быть ущербным, лишенным какой–либо своей части без того, чтобы совсем перестать существовать. Грех, следовательно, не является частью человеческой природы; и Господь, будучи, во всем подобен нам, «кроме греха», воспринял всю целиком без исключения нашу природу.
278. См. выше, Amb.Thom., V, стр. 11.
279. 1Кор. 4:21.
280. Григорий Богослов, Слово 38,13 (р.п., стр. 529).
281. Деян. 6:4.
282. Слово 38,13 (р.п., стр. 529).
283. Пс. 118:160.
284. 1 Ездр. 3:12; 4:35.
285. Рим. 10:10.
286. τον ογκον της εμης ευπεριστάτου κακίας — ср. Евр. 12:1, — ογκον αποθέμενοι πάντα και την ευπερίστατον αμαρτίαν, переводимое по–церковнославянски: «гордость всяку отложше и удобь обстоятельный грех», а по–русски, в Синодальном переводе: «…всякое бремя и запинающий нас грех».
287. Пс. 118:83.
288. Григорий Богослов, Слово 17, PG 35, 965B (р.п., стр. 254).
289. Текст Вопросоответов приводится без комментариев.
290. В греч. – τής εικόνος – образу.
291. В греч. – ξένος – чужой, чуждый, странный. Очевидно, это антропоморфный относительный эпитет. Действительно, до Своего Воплощения, в определенном смысле, Бог–Слово был менее близок нам.
292. Великий, сильный (ц. — слав.).
293. Спаситель народов (ц. — слав.).
294. Велиар – одно из имен диавола (евр. בּליּעל – негодный, нечестивый, развратный, развращённый).
295. Сотворив (ц. — слав.).
296. Которым (ц. — слав.).
297. Речь, очевидно, идет о семи мерах Святого Духа, упомянутых в Ис. 11:2
298. В греч. – παίδων τριών καμίνου – печú трех отроков (см.: Дан. 3).
299. Проказой.
300. Святого (ц. — слав.).
301. Myst. [р.п. I, c. 159]. Здесь и далее в квадратных скобках приводятся указатели на современный перевод трудов Преп. Максима Исповедника кн.I перевод А.И. Сидорова и кн.II перевод С.Л. Епифановича и А.И. Сидорова, М., 1993, Мартис. (Прим. пер.).
302. Ibid. [р.п. I, с. 161].
303. Написано в конце 1341 или начале 1342.
304. Cod. Monac. Gr. 223.
305. Apud Palamas, Antirreticos 3, 4, 7 (ред. P. Christou 3, 165–166).
306. Ibid., 3, 2, 12ss.
307. См. Carit. 4, 9; PG 90, 1049B. [р.п. I, с. 135].
308. Amb. Io. 7; PG 91, 1172A.
309. Ibid. 10; PG 91, 1172A.
310. Ibid. 41; PG, 91, 1305.
311. Carit. 4, 4 и 5; PG 90, 1048D. [р.п. I; 4 и 5, с. 134].
312. Amb. Io. 23; PG 91, 1260C.
313. Amb. Io. 42; PG 91, 1329A. Ср. L. Thunberg, Microcosm and Mediator. The theological anthropology of Maximus the Confessor, Lund 1965, 78–81. I. — H. Dalmais, La théorie des logoi des créatures chez S. Maxime le Confesseur, в: RSPhTh 36 (1952) 244–249.
314. Commentary to On the Divine Names 2, 3; PG 4, 352.
315. Amb. Io. 7; PG 91, 1080A.
316. Ibid.; PG 91, 1081C.
317. Opusc. 23; PG 91, 264–265.
318. Cap. Theol. 1, 68; PG 90, 1108C.[р.п. I; 68, с. 226].
319. Ibid. 48–49; 1100C–1101A.[р.п.I; 48, 49, с. 222].
320. Amb. Io. 7; PG 91, 1072B.
321. Amb. Th. 5; PG 91, 1057B. Cf. Thunberg, 94.
322. De fide orth. 3, 15; PG 94, 1048.
323. Opusc. 3; PG 91, 45D.
324. Ibid. 16; PG 91, 192.
325. В учении о двух волях во Христе, по видимому, следует представить традиционную точку зрения по этому вопросу. Прежде всего – вероопределение VI Вселенского Собора, на формулирование которого, вне всякого сомнения, оказали решающее воздействие воззрения святых отцов исповедников и защитников православия: Преп. Максима Исповедника, Софрония Патриарха Иерусалимского, Мартина и Агафона Пап Римских и др. Сам Преп. Максим умер в ссылке на Кавказе (3 августа 662 года) в возрасте 82 лет, не дождавшись торжества православия на Шестом Вселенском соборе (680 года) при императоре Константине IV (668–685 гг.).
326. Ср. J. — M. Garrigues, Maxime le Confesseur. La charité, avenir divin de l’homme, Paris 1976, 91f.
327. Carit. 3, 25; PG 90, 1024B.[р.п. I; 3, 25]. Бог, приводя к бытию разумное и умное существо, по высочайшей благости Своей сообщил тварям четыре Божественные свойства, их содержащие, охраняющие и спасающие: бытие, приснобытие, благость и премудрость: два первыя даровал существу, а два последния — нравственной способности; существу — бытие и приснобытие, а нравственной способности — благость и премудрость, дабы тварь была тем по причастию, что Он сам есть по существу. Посему и сказано, что человек сотворен по образу и по подобию Божию. Сотворен по образу Сущего, яко сущий, Присносущего, яко присносущий, хотя и не безначально, впрочем бесконечно. По подобию Благаго, яко благий, Премудраго по естеству, яко премудрый по благодати. По образу Божию есть всякое существо разумное, по подобию же одни добрые и мудрые. | Прим. пер. Привожу два варианта перевода этого текста.
328. Qu. Thal. 60, PG 90, 620–621.
329. Cap. Theol. 1, 48; PG 90, 1100–1101.[р.п. I; 48, с. 222].
330. Нетварное и тварное, умопостигаемое и чувственное, небеса и земля, рай и мир (за пределами рая), мужское и женское.
331. Amb. Io. 10; PG 91, 1148A.
332. Ibid. 41; PG 91, 1305–1308.
333. Ibid., PG 91, 1308C.
334. Ibid., PG 91, 1308D.
335. Amb. Th. 5; PG 91, 1048D–1049A.
336. Amb. Io. 10; PG 91, 1113 BC.
337. A. Riou, Le monde et l’église selon Maxime le Confesseur, Paris 1973, 96 f.
338. Ep. 9, PG 91, 445.
339. Amb. Io. 7; PG 91, 1092 D.
340. Ibid. 10, PG 91, 1140A.
341. Cap. Theol. 2, 18; PG 90, 1133B. [р.п. II; 18, с. 237].
342. Amb. Io. 10; PG 91, 1149BC.
343. Qu. Thal. 59; PG 90, 613C.
344. Ibid. 65, scholion 44; PG 90, 781C.
345. Vita Mos.; PG 44, 300D.
346. Hebr 7, 1–22.
347. Amb. Io. 10; PG 91, 1172A.
348. Ibid.; PG 91, 1140CD.
349. Ibid. 47; PG 91, 1360CD.
350. Amb. Io. 10; PG 91, 1144C.
351. Qu. Thal. 59; PG 90, 609A.
352. Or. Dom.; PG 90, 889C. [р.п., с. 185].
353. Amb. Io. 60; PG 91, 1385.
354. Савеллий — еретик III в., утверждал, искажая учение о Св. Троице, что Бог — Одно Лицо: как Отец — Он на небе, как Сын — Он на земле, как Дух Святый — Он в творениях. Осужден на Антиохийском Соборе в 345 г
355. Маркел — епископ Анкирский, оппонент арианства, впал в. ту же крайность, что и Савеллий.
356. т. е. — его последователи.
357. «Πρоτερоς» — буквально — «более правое», так преп. Максим называет то слово св. Григория Богослова, которое у Миня числится как 20–е и носит название: «О поставлении епископов и о догмате Святой Троицы».
358. Т.е, вероятно, на Богоявление, см. Минь. Патролог. греч. сер. т. 36, столб. 335, примеч. 80–е.
359. Т. е. — изследуемая тема.
360. Т. е. — то, что познается духовно, не может быть познано само по себе, но на основании внешних «чувственных» проявлений, т. е. подпадающих под область вещей, познаваемых чувствами; т. е. — духовное познается на основании противоположнаго ему — чувственнаго.
361. Т. е. — на основании тела.
362. В оригинале: «Λόγος».
363. В лат. переводе так: «Потому что той силе, благодаря которой нечто движется само по себе, сопутствует и та сила, благодаря которой она всегда движется».
364. «Τάς τέχνας» — искусства, ремесла, наука.
365. Это «не» пропущено в греч. тексте, но смысл дальнейшаго требует, чтобы оно здесь находилось. Лат. перевод сохраняет эту негацию.
366. Т. е. — не до конца восприемлется, не полностью представляется, может представиться и в ошибочном свете.
367. Ὀ νοῦς.
368. Лат. пер.: «Душа одарена разумом и разумна».
369. Определение: «Quasi animi rationes»: «как бы разум души», как и самый текст в этом месте приводим на основании латинскаго перевода, потому что греческий текст в этом месте весьма неясен.
370. Лат. пер. здесь более обширен: «Навык души от обыкновения ставший легким, вкоренившийся же в душе в результате опыта».
371. Здесь это относится исключительно к функции человеческой души.
372. Opusculum de Anima. Migne. P. G. t. 91, col. 353-361.
1. qu. dub. 17. Здесь и далее цитаты из перевода Вопросов и недоумений (Quaestiones et dubia) (сокр.: Qu. dub.), кроме специально оговоренных случаев, даются по настоящему изданию.
2. См. 4 Цар. 2, 23–24.
3. http://sfi. tsj. ru/forum. asp? id=i350&act=\dew&page=4
4. См. Joan. Chrys. adver. oppugn, vit. monastic.: PG 47, 378. 35–45.
5. «Дети, игравшие подле Вифлеема, когда сказали Елисею только: «иди, плешивый»(4 Цар. 2, 23–24), так прогневали Бога, что при этих словах медведицы напали на их толпу (их было сорок два), и все они тогда были растерзаны этими зверями: ни возраст, ни многочисленность, ни то, что они говорили это в шутку (sic!), — ничто не спасло отроков; и весьма справедливо. Если принявшие на себя такие подвиги будут осмеиваться и детьми и взрослыми, то кто из слабейших решится принять на себя подвиги, преследуемые насмешками и глумлением? Кто из народа будет ревновать о добродетели, видя ее в таком посмеянии?» (Joan. Chrys. de. virg. 22:1–12, рус. пер. цит. по изд.: Иоанн Златоуст 1898–1914, т. I, кн. I, с. 313–314). Таким образом, Златоуст считает, что кара Божия, постигшая детей по молитве пророка, была вполне справедлива и служила тому, чтобы впредь никто не смел оскорблять добродетельных людей, чтобы желающие вступить на путь добродетели, но не достаточно твердые в своем решении, не боялись быть осмеянными никем.
6. Слово, образованное по тому же типу, что и «теодицея» — оправдание Бога.
7. Greg. Naz. or. 21, 3: PG 35,1085A, рус. пер. цит. по изд.: Григорий Богослов 1994, т. I, с. 306.
8. Так мы будем иногда сокращенно обозначать Вопросы и недоумения. При обозначении отдельных вопросоответов: qu. dub.
9. Далее для этого сочинения мы использовали сокращение: amb. от лат. Ambigua.
10. См. amb. 10: PG 91,1137–1141 С. Ср. обсуждение вопроса об обо- жении ветхозаветных святых у прп. Максима и св. Григория Паламы в: Лурье 2006, с. 377.
11. См. amb. 10: PG 91,1025С.
12. Ср. 4 Цар. 2, 23.
13. Очевидно, по четырем стихиям, из которых состоит все материальное (ср. qu. dub. I, 30).
14. То есть, 40 (чувственное) + 2 (материя и форма) = 42.
15. См. qu. dub. 39.
16. В Эннеадах: «бегство единого к единому» (φυγή μόνου προς μόνον) (Plot. Enn. 6. 9. и. 51, ed. Henry, Schwyzer).
17. См. qu. dub. 17. О жертвенных животных см. Лев. I, 10; Лев. 3, 12; Лев. I, 14.
18. В тексте перевода мы это слово передавали вошедшим уже в русский патристический язык термином: «анагога», или «анагогиче- ское толкование».
19. Используя более специальный богословский язык, восходящий в своей терминологии к философии стоиков, Филона и Климента Александрийского, Оригена, Евагрия Понтийского и многих других мыслителей, вплоть до Ареопагита, мы имеем в настоящей книге дело с тем, что сам прп. Максим называл созерцанием логосов Божиих — смыслов Священного Писания и логосов творения, что составляет существо его экзегезы (см., напр., Blowers 1992)·
20. См. Максим Исповедник 2008 и нашу рецензию: Беневич 2009.
21. См. Sherwood 1952, р. 32.
22. П. К. Доброцветов ошибочно пишет (см. Максим Исповедник 2оо8у с. 6), что Епифанович датировал Вопросы и недоумения 620–622 гг., однако, в примечании, где приводятся слова самого Епифановича из черновых записей по Максиму Исповеднику, ясно сказано, что написание этого сочинения следует относить ко времени не позже 624 г. (см. там же, прим. 2 и Епифанович 1917,; с. VII).
23. См. Declerck 1982, p. XV. С. Л. Епифанович на основании ссылки в qu. dub. 162 (64–й по PG) на тех, кто был в Палестине и видел как там устроены крыши домов, сделал вывод, что Qu. dub. прп. Максим написал «до посещения им Палестины» (Епифанович 1917, с. VII). Каким‑то образом, как можно подумать, он связал это с датировкой «ок. 624 г.», хотя, как справедливо замечает Деклерк, ссылка на соответствующее место в qu. dub. 162 не дает для этого серьезных оснований. Какое «посещение Палестины» прп. Максимом Епифанович имел в виду, остается загадкой.
24. Которые более или менее определенно датируются 628–630 гг. (См. Sherwood 1952, р. 31).
25. См. это мнение в Максим Исповедник 2008, с. 22–23.
26. См. там же, с. 23–27. Аргументация основана в первую очередь на наличии смещения интересов у прп. Максима с сугубо аскетических, характерных для Глав подвижнических и Глав о любви, к философским, что в полной мере дало себя знать в Трудностях к Иоанну, но уже в Вопросах и недоумениях проявляется, например, в цитировании Немесия и св. Григория Нисского. К этим аргументам можно добавить и первую разработку того учения о логосах разумных тварей и их движении в соответствии с этими логосами, или отпадения от них (см. qu. dub. 173), которое ляжет в основу amb. 7, в опровержении оригенистической Энады; этого учения еще нет в Главах о любви.
27. На 2009 г. анонсировано издание английского перевода Qu. dub. Д. Прассас. К сожалению, последний вариант ее перевода и комментариев, который будет содержаться в этой книге, нам был недоступен.
28. См. Prassas 2003» Ρ· 3*9·
29. carit. 1.1.; рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 97.
30. См. Larchet ΐ99*>>p. 12–13.
31. См. ibid., p. 8–12.
32. См. Boudignon 2004, p. 11–43.
33. Русский перевод А. В. Муравьева см. в изд.: Диспут с Пирром 2004>с. 322–331.
34. То есть Лавру св. Харитона.
35. См. рус. пер. Сирийского Псогоса (4) в изд.: Диспут с Пирром 2004>с. 324.
36. См. Levy 200бу р. 487–490.
37. Некоторые ученые, например, Гарриг, считают, что после Палестины прп. Максим оказался в Константинополе, где его становление происходило уже в другой среде. Причиной отъезда из Палестины и переезда в Константинополь, как полагает Гарриг, мог быть захват персами Палестины и Иерусалима в 614 г. (см. Garrigues 1976, р. 35–36).
38. См. Levy 2оо6у р. 490, η. ι. Леви замечает там же, что в это время в Александрии преподавал, в частности, Стефан Александрийский (продолживший вслед за Иоанном Филопоном комментирование трактата О душе Аристотеля), с которым был знаком будущий авва прп. Максима св. Софроний. Впрочем, Леви замечает, что в правление Ираклия философское образование в Константинополе могло быть возобновлено, и что по некоторым сведениям тот же Стефан приглашается в столицу; а значит прп. Максим, в принципе, мог познакомиться с ним и его сочинениями и там (если он вообще с ними был знаком, что доказать достоверно, сколько нам известно, не удалось).
39. См. его предисловие в изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 38–42, в котором он следует в данном вопросе Гарригу.
40. См. Лурье 2006, с. 279.
41. Кавычки указывают на то, что мы берем здесь слово «ориге–нистическая» не в его полном смысле, включающем известные догматические заблуждения оригенистов, а в некотором более узком и условном.
42. Рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 114.
43. См. Greg. Nyss. in Christi resurrect, or. I: PG 46,612A: «Ибо и при первом произведении мира Божественная сила не слаба была, чтобы во мгновение совершить все сущее; но, несмотря на то, при созидании сущего определила быть и временным промежуткам. И как там, в первый день, совершена часть творения, а во второй — другая и затем по порядку таким же образом совершено все сущее, так что Бог в определенные дни благоустроил все творение, — так и здесь по неизглаголанной мысли Его премудрости в три дня изгоняется зло из существующего — из мужей, из жен и из рода змей, в которых первых получило бытие естество зла» (рус. пер. цит. по изд.: Григорий Нисский 1872. Ч. 8, с. 37).
44. τη έπιγνώσει. Ср. в qu. dub. 19: «Так, посредством ясного знания (τή έπιγνώσει), а не причастия [Божественных] благ душа получает свои силы и восстанавливается в первоначальное состояние)» и комментарий к этому месту.
45. На самом деле, как известно, этот метод восходит к Филону Александрийскому и александрийской школе толкования Писания, разработавшей его еще до христианской эры. Среди христианских же авторов от Филона его воспринял Климент Александрийский, так что, строго говоря, этот метод не является достоянием исключительно «оригенистов», которые (в первую очередь сам Ориген, а также Дидим Слепец и Евагрий), впрочем, пользовались им особенно широко и систематически. Другим учителем прп. Максима в этом подходе был, сам много взявший у Оригена, св. Григорий Нисский.
46. Надо сказать, что у св. Григория Нисского, как известно, действительно встречаются пассажи, которые легко понять в смысле распространений спасительной миссии Христа на диавола. Например, в Большом огласительном слове говорится, что Христос тем, что совершил на земле, человека освободил от порока и «уврачевал даже самого изобретателя зла» (Greg. Nyss. or. catech. mag. 26: 84).
47. См. подробнее наш перевод посвященного этой проблематике места в исследовании Поликарпа Шервуда (Максим Исповедник 2007а, с. 476–495; выводы, основанные на анализе соответствующих пассажей в Qu. dub. y см. особенно прим. 262 на с. 495, или в настоящем издании в прим. к qu. dub. 19).
48. См. qu. dub. 19 и комментарии.
49. Подробнее об учении о наказании грешников огнем см. в qu. dub. 99 и прим. к qu. dub. 19, где мы уточняем мнение относительно понимания геенского огня у прп. Максима, высказанное Ж. — Κ. Лар- ше. Говоря кратко, согласно мнению прп. Максима, выраженному в qu. dub. 99, то, что обычно понимается как мучения в геенне огненной, — это мучения, причиняемые Божественными энергиями, но они не вечны, так как последние «попаляют» лишь извращенные до неподобия (и даже до противоположности) им человеческие силы, которые, — как утверждает, ссылаясь на св. Григория Нисского, прп. Максим, — будут, в конце концов, все восстановлены в их первозданном состоянии. Вечную муку прп. Максим связывает не с этой геенной, а с памятью об упущенной возможности реализации сил нашей природы через украшающие эту природу добрые дела; эта память будет пробуждаться недоступностью божественного наслаждения, воздаваемого в вечности Богом за добрые дела достойным.
50. См., напр., qu: cs: 189; 1,11; I, 37.
51. См. qu. dub. 173.
52. См. подробнее наш перевод посвященного этой проблематике места в исследовании Поликарпа Шервуда (Максим Исповедник 2007а, с. 476–495; выводы, основанные на анализе соответствующих пассажей в Qu. dub. y см. особенно прим. 262 на с. 495, или в настоящем издании в прим. к qu. dub. 19).
53. Под значением мы имеем в виду то, что прп. Максим представляет как «перевод» (обычно еврейского) имени, а под смыслом — его духовное содержание в данном контексте. Эти два аспекта у прп. Максима иногда сильно переплетаются, то есть уже в «перевод» имени вносится элемент, имеющий отношение к вкладываемому в него смыслу.
54. См. Blowers 1991, р. 203–211; Prassas 2003, р. 72–73·
55. См. Schoors 1994, р. 257–272.
56. Это мнение выразил Антон Схорс в своей статье, его же в переписке с нами высказал А. М. Шуфрин.
57. Свод арифмологических толкований прп. Максима и мест, где они встречаются, мы приводим в Предметно–тематическом указателе к Qu. dub. (с. 444–448 наст, изд.)
58. Более того, как отмечает Д. Прассас, ссылаясь на исследование X. Деклерка, многие дошедшие до нас выборки из Qu. dub. были сделаны так, что из них специально выпускались анагогические, духовные толкования, или же толкования, несущие на себе печать «евагрианской» традиции экзегезы (см. Prassas 2003, р. 62; на текстологии Qu. dub. и истории их апперцепции в византийской традиции мы еще остановимся ниже в предисловии).
59. Phot, bibl. y cod. 192а, ed. Bekker, i56b‑i57a, цит. по изд.: Муретов i9i5y с. XIV.
60. Не так давно он принял постриг с именем Максим в Афонском монастыре Симонопетра. Пользуясь случаем, хотелось бы выразить признательность о. Максиму, поделившемуся с нами своими работами и мыслями.
61. Constas 1999, р. 104.
62. См. Ibid., р. 104–106. Слова Н. Констаса следует уточнить в том плане, что сама по себе «антиохийская экзегеза» достаточно разнопланова, и уж во всяком случае у таких авторов, как блаж. Фе–одорит Кирский, можно найти во множестве толкования типологические, встречаются изредка у него и анагогические толкования (хотя и у него большинство толкований все же буквально–исторических). В любом случае, идея о сдвиге в экзегезе Писания после VII в. сомнений не вызывает. К этому можно добавить, что «унификации» и стандартизации византийской экзегезы, начиная с этого времени, очевидно, способствовал и 19 канон Пято–шестого собора (692 г.): «если будет изследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удостоверяются, нежели составлениям собственных слов».
63. Отголосок этой традиции мы находим в Великом покаянном каноне св. Андрея Критского (VII в.), но дальше она, по–видимому, надолго уходит с магистрального пути развития православного богословия, по крайней мере в самой Византийской империи.
64. Одной из главных причин такого вытеснения был, очевидно, разгром оригенизма в VI в., что бросало тень и на методы экзегезы св. Писания, которые связывались с оригенизмом. По нашей гипотезе, отстаиваемой в статье: Benevich 2009b, оказавшись в Северной Африке около 628 г., прп. Максим вплотную столкнулся с крайними анти–оригенистами, которые выступали, очевидно, и против анаго- гического толкования Св. Писания, весьма ценимого им, как видно по Qu. dub. Возможно именно поэтому в сочинениях после 628 г.: Трудностях к Иоанну и Вопросоответах к Фалассию — прп. Максим, более жестко, чем в Qu. dub. полемизирует с теми, кто привержен в чтении Писания одной лишь букве, как и в аскетике подвизаются лишь в умерщвлении страстей, не стремясь к гнозису. Ср.: «общни- ками таинственных хлебов божественного ведения и чаши живительной премудрости не станут односторонне последующие букве и довольствующиеся принесением в жертву бессловесных страстей, и смерть Иисусову прекращением греха возвещающие, а воскресение Его, — ради которого‑то и для которого и была смерть, — посредством [совершаемого] умом созерцания, просвещенного добрыми делами праведности, не исповедующим, которые весьма охотно и с готовностью избирают то, чтобы умерщвленным быть плотью (ι Пет. з, 18), а ожить Духом (ι Кор. и, 26) никак у них не получается» (Max., amb. 10: PG 91,1145–B, рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6у с. 125). Как мы показываем в вышеупомянутой статье, Трудности к Иоанну прп. Максима написаны в полемике не только с оригенизмом, что хорошо известно, но и с представителями такой крайней анти–оригенистической реакции, которая, вероятно, тогда была весьма распространена в Церкви.
65. См. напр., qu. dub. 6.
66. См. напр., qu. dub. I, 7.
67. См. напр., qu. dub. 144.
68. В этом отношении наиболее характерный пример qu. dub. 143.
69. Что касается экзегезы Феодорита, то следует отметить, что у него мы находим ту же вопросоответную форму в толковании Священного Писания, какую находим у прп. Максима (см. напр., The‑od. quaest. in Octat., ed. Fernandez Marcos, Säenz‑Badillos). Возможно, прп. Максим спорит с одной частной трактовкой Феодорита (см. qu. dub. 78, прим. 330), не исключено, что в своем толковании создания человека по образу Божию в qu. dub. III, 1 прп. Максим отталкивался от антиохийского понимания «образа», который мы находим в толковании Феодорита на книгу Бытия (вопрос 21), хотя говорить о прямой полемике достаточных оснований нет. В целом же при весьма большом числе совпадающих вопросов по Священному Писанию у прп. Максима и блаж. Феодорита говорить о диалоге с ним Максима или о какой‑то явной полемике или интересе к его сочинениям, пожалуй, нельзя (хотя вопрос этот требует дальнейшего изучения). Экзегеза прп. Максима разворачивается, как правило, в другой плоскости, и, если он и читал Феодорита, то по крайней мере в период Qu. dub., его толкования Писания прп. Максима, видимо, не задевали. Можно привести такой пример: в qu. dub. 28 прп. Максим толкует Исх. 21, 22–23, то есть вопрос о наказании за выкидыш из‑за того, что ударят беременную женщину. В толковании этого же места Феодорит использует известное антиохийское (разделявшееся, впрочем, и таким александрийцем, как поздний Иоанн Филопон) учение о том, что душа вселяется в зародыш уже после формирования тела (см. вопрос 48 в толковании на книгу Исход). Впоследствии, в amb. 42: PG 91, 1341А прп. Максим будет специально полемизировать с этим учением и даст в связи с этим свое толкование Исх. 21,22–23, явно расходящееся как с Феодоритом, так и с Филопо–ном (см. прим. 126 к qu. dub. 28). Однако в Qu. dub. он проходит мимо этого расхождения. Так что есть основание предположить, что в этот период особого интереса к экзегезе Феодорита у прп. Максима не было (что и не удивительно, имея в виду дурную репутацию Феодорита и Феодора Мопсуестийского после Эдикта о Трех Главах). Иное дело — св. Иоанн Златоуст, чья репутация была безупречной, и чье влияние в Церкви было весьма существенным.
70. См. Joan. Chrys. in Matth. 78: PG 58, 711 f.
71. Ср.: «Деятельные осуществления заповедей недостаточны для совершенного исцеления сил души, если соответствующие им умные созерцания не преемствуют им» (Evagr. pract. 78–79» рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, прим. 66, с. 275, с изменениями).
72. См. Угодник Божий Серафим 1993, т. I, с. 128.
73. 73· См. Prassas 2003>Ρ· 3°9·
74. 74· Orig. scholia in Matth.: PG 17, 304. 54–55.
75. Ср. Быт. 5, 32; 6, 6; 7, ι.
76. Joan. Chrys. in Genesim 25: PG 53, 220, рус. пер. цит. по изд.: Иоанн Златоуст. Беседы на Книгу Бытия. 1993, т. I, с. 243.
77. См. там же: PG 53, 219–220.
78. Joan. Chrys. in Joann. hom.: PG 59, 154. 46–58, рус. пер. по изд.: Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Иоанна 1993. с. 169.
79. Joan. Chrys. in foann. hom.: PG 59,155.1–12, рус. пер. по изд.: Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Иоанна 1993. с. 169.
80. Про умное чувство у прп. Максима см. в: qu. dub. 43 и прим. 205.
81. Сходную оценку экзегезы прп. Максима, впрочем, уже известную по статьям Блауерса и Бертольда, высказал недавно А. И. Сидоров (см. Сидоров 2008, с. 16–18).
82. Рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 241.
83. Почти полное забвение в православном мире экзегетических сочинений прп. Максима, внимание к которым возобновилось лишь в начале XX в. (начатый перед самой революцией и оборванный ею перевод С. Л. Епифановичем Вопросоответов к Фапасию) — печальное свидетельство того духовного кризиса в православном мире, который обернулся атеизмом и революцией. Нравственная экзегеза, оторванная от мистических корней, почти полностью доминировавшая в России XIX—начала XX в., не смогла в одиночку противостоять тотальному вызову, брошенному со стороны русского коммунизма, атеизма и нигилизма христианскому морализму, подозреваемому в обслуживании интересов господствующего класса или господствующей конфессии.
84. Экзегеза и духовная педагогика (= Blowers 1991).
85. Здесь следует отметить, что в то время как П. Блауерс утверждает, что вопросы в Qu. dub. прп. Максим ставит себе сам (то есть это такой риторико–педагогический прием) (см. Blowers 1991, р. 54), Д. Прассас полагает, что вполне вероятно, что прп. Максим дает ответы на вопросы, которые реально возникали в монашеском сообществе (см. Prassas 2003, р. 56–57). Как бы то ни было, не приходится сомневаться, что целый ряд мест, обсуждаемых в Qu. dub. (хотя, вероятно, и не все), являются классическими «трудными местами» для толкователей (не случайно многие из вопросов у прп. Максима совпадают, скажем, с вопросами блаж. Феодорита, которого он, вполне вероятно, не читал). Иными словами, речь в немалой степени может идти о трудных вопросах, о которых тогда «спорили все». Не исключено, что прп. Максим взялся за свои Вопросы и недоумения потому, что у него был свой взгляд на эти вопросы, отличающийся, как мы убедились, от наиболее распространенного, как был и свой подход к чтению Священного Писания в целом, и он захотел его донести, имея, разумеется, в виду и пользу для читателей.
86. Толкование на книгу Исход, вопрос 49, рус. пер. цит. по изд.: Феодорит Кирский 2003, с. ιοί.
87. Относительно этой морали сразу возникает множество вопросов: всякое ли убийство зло, когда оно не зло, и т. д.
88. Совсем не обязательно монашеской в буквальном смысле, так как такая ревность может охватить любого христианина, тем более православного.
89. Joan. Chrys. in ill.: si esur. enim.: PG 51,181, рус. пер. с небольшими изменениями цит по изд.: Иоанн Златоуст 1994, т. 3, кн. ι., с. 174.
90. В этом отношении прп. Максим поступает как настоящий би- блеист, а антиохиец Златоуст, который теоретически должен был бы интересоваться текстологией, даже не упоминает, откуда ап. Павел заимствует свои слова.
91. Что притча может истолковываться анагогически или аллегорически признавали даже антиохийцы.
92. И для человека, читавшего Φ. М. Достоевского, такая возможность, надо сказать, представляется вполне реальной.
93. См. Рим. 8, 6.
94. Прп. Максим неоднократно говорит в Qu. dub. о голоде, «но не хлеба и воды, а слышания слова Господня» (Амос. 8, и) (см. qu. dub. 145; 161; 185).
95. Ситуация духовного голода и мук совести — не морально- нравственных, а метафизических — тоски от неподлинности своего существования — несмотря на 13 веков, отделяющих нас от прп. Максима, вполне узнаваема и современным человеком.
96. Впрочем, и его можно называть «врагом» в определенной мере условно. В qu. dub. 149 прп. Максим толкуя слова из Притч. 25,17: Редко заноси ступню к другу твоему, дабы он, пресытившись, не возненавидел тебя, — говорит, что под другом здесь нужно понимать тело, а притча учит тому, чтобы «промышлять о теле не тщательно, а только лишь стопой души». Так что тело в отношении души у него и «враг», который, впрочем, должен быть накормлен и спасен, и «друг», которого не следует слишком часто «посещать» заботой.
97. См. Prassas 2003, р. 61–69.
98. Мы описываем ее согласно самому Деклерку (см. Declerck 1982, Ρ- VII‑IX).
99. Епифанович 1917, с. 26–27.
100. Jos6 Η. Declerck, Maximi Confessoris Quaestiones et dubia, CCSG vol. 10 (Brepols: Turnhout, 1982).
101. Первая рецензия состоит исключительно из 195 вопросоот- ветов рукописи Vat. gr. 1703, датирующейся X в.; 83 вопроса второй рецензии (Выборка I) представлены в рукописи: Vat. gr. 2020 (X в.); Par. gr. 174 (X‑XI в.); Scor. Υ. III. 3 (X‑XI в.); Coislin. 267 (XII в.); Par. gr. 1277 (XIII в.); Vat. gr. 43s (ff. 9V—13V, XIII в.); Par., suppl. gr. 256 (ff. 301V- 304V, XIV в.); Sinait. gr. 1609 (XV в.); Vat. gr. 1744 (XV в.); Bellun., Bibl. Sem., 8 (XV‑XVI вв.); Dresd. Д 187 (XVI в.); Taur. c. 11.15 (XVI в.); Bu- curest., Bibl. Acad. Dacoromanae, gr. 691 (XVIII в.), и, хотя и содержащий меньшее количество вопросов, Vat. gr. 2064 (XII в.); Scor. Ω. IV. ι (8 XV в.); Мопас. gr. 277 (XV в.); 27 вопросов третьей рецензии (Выборка И) содержатся в рукописи Vat. gr. 43s, Par., suppl. gr. 236, и в другой представительной выборке: Ambros. Η 22 sup. (XVI в.); единственный, не входящий в другие рецензии, вопрос четвертой рецензии (Выборка III) содержится в: Vindobonensis philologicus grae- cus 149 (после XIV в.); подробнее информацию о рукописях прямой традиции см. в: Declerck 1982, p. XXV‑LXXVIII. Согласования между различными рецензиями Qu. dub. приводятся нами в конце настоящего издания.
102. Ibid., p. IX.
103. К слову сказать, ни X. Деклерк, ни Д. Прассас не заметили, что «цензуру» всех составителей выборок прошел, как ни парадоксально, тот вопросоответ (толкование на Пс. 8о, 3: Возьмите псалом, дайте тимпан), в котором прп. Максим весьма близко следует Ева- грию (у Максима: «Возьмите Божественное учение и дайте добродетельное делание, достигнутое умерщвлением плоти» (qu. dub. 86); У Евагрия: «возьмите духовное учение и дайте умерщвление членов тех, что на земле (Кол. 3, 5)» (Evagr. in Psalmos: 80.34, ed. Pitra)).
104. Declerck 1982, p. CCXXXVI.
105. Ibid., p. XCV.
106. Ibid., p. CCXL‑CCXLI.
107. Ibid., p. CCXLIV.
108. qu. dub. I, 7; qu. dub. I, 42; I, 44; и 1,16.
109. qu. dub. I, 28; 1,30; и I, 80.
110. Ibid., p. CCXLV.
111. Ibid., p. CCXLVI.
112. Ibid., p. CCXLVIII.
113. Из всего сказанного очевидно, что анагогические толкования прп. Максима с трудом пробивали себе дорогу к читателю в Византии.
114. Ibid., p. LXXVDI.
115. О блуждающих вопросах и вопросах из малых собраний см. Declerck 1982, p. LXXVIII‑XCII.
116. Ibid., p. X.
117. Ibid., p. IX.
118. Ibid., p. CCXLVI.
119. Ibid., p. CCXLVII.
120. Ibid., p. CXCIII.
121. Ibid.
122. См. Declerck 1982, p. CLXXXIV. Именно из‑за наличия ложных атрибуций, указывая в комментариях к настоящему переводу те или иные «параллельные места», найденные нами посредством поиска в TLG, мы могли указать на отрывок, считая его «параллельным», в то время как один и тот же (или почти один и тот же) фрагмент из флорилегиев или катенов может быть атрибутирован, скажем, и прп. Максиму, и какому‑либо другому автору. Не имея возможности самим пользоваться рукописями, мы, конечно, не можем ничего утверждать здесь наверняка, но считаем необходимым предупредить об опасности таких ложных параллелей читателя.
123. Ibid., p. XIV, п. 12.
124. Несколько из них, вероятно, являются интерполяциями.
125. Такие способы «группировки», или описания предложил Ж. — К. Ларше в своем предисловии к французскому изданию Qu. dub. (см. Qu. dub. 1999, Ρ· 12–14), его текст воспроизвел П. К. Доброцветов в своем предисловии к первому русскому переводу (см. Максим Исповедник юо8У с. 14–16).
126. См. Максим Исповедник 2008.
127. См. Максим Исповедник 2007а; Максим Исповедник 2007b.
128. См. Беневич 2009.
129. http://www. b0g0sl0v. ru/text/370259. html.
130. Этот перевод далеко не всегда точен (хотя он намного точнее, чем перевод П. К. Доброцветова), но переводчика–любителя, посвятившего себя популяризации творчества прп. Максима и издавшего впервые многие переводы основных его сочинений, остается за них только поблагодарить.
131. Этот перевод, к сожалению, тоже не всегда точен, хотя, возможно, в печатном варианте, то есть в книге, выход которой анонсирован на 2009 г., многие неточности будут устранены. Непосредственно перед выходом этой книги нам удалось связаться с Деспиной Прассас, которая сообщила, что в печатный вариант внесен ряд исправлений по сравнению с диссертацией.
132. Особенно плодотворно было бы сопоставление этого экзегетического сочинения прп. Максима с экзегетическими сочинениями Оригена, Дидима Слепца и Евагрия Понтийского — сопоставление, которого мы в нашем комментарии еще во всей полноте не предпринимали, а указали лишь на некоторые параллели.
133. Здесь и далее так обозначается лакуна в рукописи.
134. Или: «нападение» (προσβολήν). Об аскетическом термине «приражение» («прилог») (προσβολή) см. в: Зарин 1996, с. 250–251, особенно прим. 165.
135. Или: «порыв» (εφεσις).
136. Или: «тоска», «томление» (πόθος).
137. Позднее, в amb. 48: PG 91,1361А прп. Максим скажет, что Бог дал нам влечение и любовь (πόθον και έρωτα) к Нему по природе. Как замечает Ларше: «В начале Thal. 61 Максим говорит о естественном порыве (εφεσις) ума к Богу» (Larchet 1996, р. 128–129). Согласно учению прп. Максима, это естественное стремление к Богу было извращено при грехопадении и превратилось в вожделение к материи и плоти. В первой части qu. dub. 1, дошедшей до нас не полностью, очевидно, речь идет о восстановлении этого естественного стремления, которое и является «вожделением согласно природе». О любовном томлении ума, оказавшегося в Боге, прп. Максим пишет во многих местах, см., напр., carit. 1. 100. и прим. 61 А. И. Сидорова в: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 274. Одним из источников этой темы, очевидно, является Иак. 4, 5.
138. См. Исх. 4, 6.
139. В примечании к данному месту П. К. Доброцветов приводит многочисленные примеры использования выражения «мастерская (έργαστήριον) природы» в святоотеческой литературе (см. Максим Исповедник 2008, с. 43, прим. 2). Следует отметить, что и у самого прп. Максима в Трудностях к Иоанну развивается образ «мастерской» уже в его космическом измерении. В. В. Петров (Петров 2007, с. 48–50) останавливается на смысле словосочетания: των όλων συνεκτικώτατον έργαστήριον (PG 9h 1305A14–15), которое встречается в amb. 41 в контексте известного учения о преодолении пяти пар оппозиций и человеке как посреднике, и приходит к следующему его пониманию: «Мастерская, в которой в наибольшей мере осуществляется связывание всего мира» (там же, с. 50). В настоящем месте qu. dub. 1 подчеркивается, очевидно, в первую очередь сотериологическое измерение представления о «мастерской нашей природы».
140. Или: «в Отчее лоно» (έν τω πατρικω κόλπω). Ср. Ин. I, 18.
141. См. Быт. Ii, 1–9.
142. Ср. Быт. 11, 2.
143. γνώσεως.
144. Или: «чревоугодия» (γαστριμαργίας).
145. Сеннаар [евр: Sina'är] [зуб — Jen, зубы — Sinnaim; па аг — взбадриваться (перен. значение, а первое — встряхиваться)] (здесь и далее справки о возможных еврейских «этимологиях» прп. Максима — Т. А. Щукина). В Thal. 28: 29, ed. Laga, Steel Сеннаар толкуется как «богохульные зубы» (βλάσφημοι οδόντες) (см. разбор ономастики в Вопросоответах к Фалассию прп. Максима в: Schoors
146. Или: «наказывая» (παιδεύων).
147. Или: «воспитывает» (παιδεύει). Понятие παιδεία имеет широкий круг значений, связанных с воспитанием и наставлением, и наиболее точно переводится словом «наказание» в значении этого слова на ц. — сл. языке: строгое воспитание или обучение. Прп. Максим в своих сочинениях, исходя из своего учения о круге: наслаждение — боль (ήδονή — όδυνή), как правило, делает акцент именно на наказующем аспекте Божией «пайдейи», что совпадает со смыслом этого слова, которое мы встречаем в Новом Завете и отраженным в русском Синодальном переводе: «Если вы терпите наказание (παιδείαν), то Бог поступает с вами как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?» (Евр. 12,7; ср. Евр. 12, п).
148. «Язык» (или «речь» — φωνή), вероятно, соотносится прп. Максимом с «помышлением». Так, в случае блудника, наказанного болезнью, не только сокрушена его страсть (что символизируется разрушением башни), но и думать он теперь вынужден о другом. См. также толкование Быт. Ii, 7 в Thal. 28, где дается иная трактовка строительства Вавилонской башни — не в смысле сопряжения страсти со страстью, а в смысле соединения различного рода заблуждений во мнениях о Боге. Иначе — применительно к проблеме богопознания — трактуется в Thal. 28 и разрушение башни.
149. См. I Цар. 16, 23.
150. См. I Цар. 17, 36. Как замечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 275), образы льва и медведя широко используются в аскетической литературе. Так, авва Пимен соотносит гнев со львом, а похоть с медведем (apoph. patrum: 352. 25), как и прп. Герасим (см. Joan. Euer. spir. pratum 107: PG 87, 2965C-2970B). У самого прп. Максима этот образ еще раз встречается в qu. dub. 53 и Thal. 53: PG 90, 501В.
151. Написав в данном месте «святой дух» со строчной буквы, как и выше со строчной — «дух», мы стремились передать то, что в оригинале эти слова употребляются прп. Максимом без артрона, в то время как в начале предложения о Нем, очевидно, говорится как об Ипостаси (τό άγιον πνεύμα), а не в смысле Его действий, как это делается далее. Это не отменяет, разумеется, того, что все действия Святого Духа божественны.
152. Ср. в cap. theol. 2. 64: «Одни возрождаются через воду и дух, а другие принимают крещение Духом Святым и огнем (Мф. з, и; Ин. з, 5). Я думаю, что все четыре — вода, дух, огонь и Дух Святой — суть один и тот же Дух Божий. Для одних Святой Дух, как смывающий внешнюю телесную грязь, есть вода; для других, как свершающий благие [дела] добродетели, Он есть просто дух; для третьих, как очищающий внутренние пятна [греха] в глубине души, Он есть огонь; для четвертых, подобных великому Даниилу, Он, как Дарователь мудрости и ведения, есть Дух Святой. И от различия действия на субъект единый и тот же самый Дух получает различные наименования» (рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 246).
153. См. Greg. Naz. or. 41: PG 36, 444B‑C.
154. ούσιωδώς.
155. φ' έαυτήν. Вероятно, имеется в виду жизнь в соответствии с логосом природы, что подразумевает очищение разума и бесстрастное созерцание творения.
156. Место из Слова на Пятидесятницу, которое здесь толкует прп. Максим, является одним из классических мест, споры вокруг которого развернутся главным образом в позднем Византийском богословии. Из православных богословов, толковавших это место, следует упомянуть прежде всего свв. Николая Мефонского, Григория Паламу и Марка Эфесского (см. Беневичу Шуфрин 2004, с. 75–87 и статьи, посвященные этим святым отцам, в выходящей в настоящее время двухтомной «Антологии восточно–христианской богословской мысли»). У прп. Максима, впрочем, данное место св. Григория Богослова обсуждается в контексте раскрытия учения о трех степенях духовной жизни: делании, созерцании и мистическом богословии (впрочем, прямо оно здесь не упоминается), соотносимом им с апостольской проповедью. Однако и у прп. Максима, как у более поздних отцов, сущностное дарование Святого Духа апостолам в Пятидесятницу эксплицитно соотносится с обожени- ем (см. также выше — qu. dub. 4), сам же образ непосредственного действия огня дает основание предположить, что «сущностное» дарование Святого Духа в Пятидесятницу понималось прп. Максимом как охваченность апостолов действием Божественной сущности. Прп. Максим будет неоднократно возвращаться к толкованию Пятидесятницы (см., напр., Thal 65: 549–552, ed. Laga, Steel).
157. См. Быт. 14, 20.
158. Один из примеров толкования прп. Максимом буквального, или исторического, смысла Писания, которое не сопровождается толкованием анагогическим. Этот пример свидетельствует, что святой отец вовсе не пренебрегал такого рода толкованием. \
159. Или: «соответствующим Христу священникам» (οί δέ κατά Χριστόν ιερείς). Речь не идет о священниках–христианах в буквально–историческом смысле (как известно, им не запрещается иметь жен). Как мы увидим ниже, как пример священника, жившего «по Христу», прп. Максим приводит Мелхиседека, который для прп. Максима в Трудностях к Иоанну (amb. 10: PG 91,1137D- 1141 С) будет рассматриваться как образец совершенно обоженного человека. Ниже прп. Максим все же апеллирует к практике неженатого епископата, очевидно имея в виду, что епископ являет собой образ священника по чину Мелхиседекову.
160. Этот «ближайший» ответ, очевидно, не вполне удовлетворяет прп. Максима, и он переходит к следующему, более глубокому, в котором противопоставляются уже не Евангелие и Ветхий Завет и соответствующие им эпохи, а те, кто во всем уподоблялись Христу и до, и после Его пришествия, тем, кто до и после этого пришествия живет в отношении брака «по Закону» (ср., однако, разработку темы стяжания добродетели целомудрия в qu. dub. 183, где подчеркивается, что эту добродетель вполне можно стяжать и в браке).
161. См. Евр. 5, 6 и 10; Пс. 109, 4.
162. Перевод А. М. Шуфрина.
163. См. Амос. 7,14. В Синодальном переводе иначе — «я был пастух и собирал сикоморы».
164. Как отмечает Прассас (Prassas 2003, р. 277), книга «Физиолог» (она датируется II‑III веком) тоже содержит пассаж о фиговом дереве (то есть сикоморе), но духовное толкование, приводимое там, отличается от того, что дает прп. Максим (см. Physiologus 48: 157, ed. Offermanns). В «Физиологе» в статье «сикомор» толкуется то же самое место из пророка Амоса, которое толкует прп. Максим, но там образ сикомора и производимые над ним действия толкуются по отношению к трем дням — от Распятия до Воскресения Христа, а истекающий из дерева сок как образ крови и воды, истекших из Его ребра. С насекомыми же, населяющими сикомор и живущими во тьме, а потом увидевшими свет, сравниваются люди, спасаемые Христом.
165. Или: «разумом».
166. Букв.: «поджимая» (ύπωττιάζων) (ср. I Кор. 9, 27; в ц. — сл. переводе: «умерщвляю»).
167. Ср. Мал. 4, 2.
168. άπαλύνεται. Возможно, аллюзия к 4 Цар. 22, 19: «умягчилось сердце твое, и ты смирился пред лицом Господним», где употребляется тот же глагол.
169. См. Числ. 21, 5–9.
170. Или: «лишенной» (έρημον). Аллюзия на место, где повествуется о переходе через пустыню («пустыня» по–греч.: έρημος).
171. Ср. Деян. 7, 39.
172. См. Greg. Naz. or. 45. 22: PG 36, 653B12–15.
173. См. ibid.: PG 36, 653C2–3.
174. Или: «небытийственно» (άνυπόστατος).
175. Учение встречается у многих святых отцов, а наиболее подробно разработано в Ареопагитиках (см. d. п. 4,19 f.).
176. Или: «лукавство» (σκολιότητα). О «кривизне греха» ср. qu. dub. 30.
177. Из многочисленных святоотеческих толкований вознесенного в пустыне Моисеем медного змея следует особо отметить толкование Макариева корпуса (Ps. — Macar. hom.: 2. 12, ed. Berthold), с которым по ряду моментов сходно толкование прп. Максима. В частности, в этом толковании говорится, что змей, вознесенный Моисеем на кресте, это «таинственный образ жизни и смерти, то есть греха и Господа» (Ps. — Macar. horn.: г. \г. у; рус. пер. цит. по изд.: Макарий Египетский 1904, с. 223).
178. См. Лев. 23, 3.
179. См. Лев. 23,15–16.
180. См. Лев. 25, 4.
181. То есть пятидесятый год (см. Лев. 25, 10).
182. Или: «согласие» (συγκαταθέσεις). Аскетические термины: «прилог» (προσβολή), «сосложение» (συγκαταθέσις), «предвкушение» (προλήμψις) и другие обсуждаются ниже в прим.: 189, ззз, 798, 847.
183. Или: «приражение» (προσβολήν).
184. έκ προλήμψεως.
185. Тема «субботы» и толкование седмериц — одна из сквозных у прп. Максима. В Трудностях к Иоанну он обращается к этой теме, например, в amb. 7: PG 91, 1080D, толкуя слова св. Василия Великого об «истинных субботах». В других сочинениях прп. Максим использует этот «концепт» для раскрытия некоторых важнейших для него идей о степенях подвижнической жизни, завершающейся «субботним» упокоением в Боге, называемым им по–другому «Субботой Суббот» (cap. theol. 1. 39). В частности, в Thal. 65 прп. Максим пишет: «Суббота — это ι) совершенное бездействие страстей, 2) полное прекращение движения ума вокруг сотворенных [вещей] и 3) его совершенный переход к Богу (Τό δέ Σάββατον τελεία παθών έστιν άπραξία και της περι τά πεποιημένα καθολική του νου παύλα κινήσεως και πρός τό θείον τελεία διάβασις)» (PG 90, 75бС, рус. пер. Α. Μ. Шуфрина). Qu. dub. 10 представляет собой, пожалуй, самый ранний у прп. Максима пример разработки темы «субботы» и таинства семерки, с которым связано, конечно, и учение о Пятидесятнице (ср. qu. dub. 76). Сама же эта тема в толковании Священного Писания имеет долгую историю, восходящую к Филону и Клименту Александрийскому. Теме седьмого дня и Субботы у прп. Максима уделил внимание Ларше (см. Larchet 1996, р. 168–173; 498; 514; 527; 53i; 533; 546). См. также нашу статью: Суббота у преподобного Максима Исповедника в: Беневич, Шуфрин 2004>с. 173–193.
186. См. 4 Цар. 4, 8–38.
187. См. Исх. 7, 9–8,13.
188. См. 4 Цар. 4, 29–31.
189. См. Мф. I, 2–16.
190. См. Лк. з, 23–38.
191. έπαγγελιών. Д. Прассас поняла это слово как «возвещения» (pronouncements) (см. Prassas 2003, р. 112–113). Соответственно, она толкует весь пассаж применительно к переходу от возвещения евангельского учения к деланию заповедей или от делания заповедей к учению (см. Prassas 2003, р. 280).
192. έν τή προθέσει. Согласно Ларше, речь идет о хлебе и вине до преложения (см. Larchet 199б, р. 429). Впрочем, в предисловии к французскому изданию (qu. dub. 1999, p. 18) он допустил и другую возможность, заметив при этом, что и в таком случае известный «символизм» литургического языка прп. Максима не отменяет его веры в реальность Тела и Крови в Святых Дарах.
193. Итак, в данном вопросоответе говорится о «символизме» не в отношении Плоти и Крови Христа, но в отношении Божественной сущности. В этом необычность подхода прп. Максима.
194. Идея сокрытия Боговоплощения от ангелов появляется в иудеохристианской литературе (см.: Жан Даниэлу. Богословие иудеохристианства, гл. 7 [см.: http://portal- credo. ru/site/index. php? act=lib&id=i347]); ее можно найти в «Вознесении Исайи» (XI, 17), и у ап. Павла (Еф. з, 9»12). В том или ином смысле она встречается и в последующей христианской литературе.
195. См. Лк. I, 26–38.
196. См. Лк. 2, 9–14·
197. Ср. Ин. 10, 38; 14, Ii.
198. Ср. Εφ. I, 23.
199. См. Нав. 8,30–32.
200. См. Втор. Ii, 29.
201. В Септуагинте — ολοκλήρων («цельных»), у Максима — τελείων («совершенных»). — Прим. перев.
202. Ср. I Пет. 2, 5.
203. В ц. — сл. переводе: «опресноки»; в Синодальном переводе: «пирожки». Речь, очевидно, о жертвенной лепешке (ср. объяснение Златоуста: PG 64, 837. 47–48).
204. См. Иер. I, 15
205. Или: «[испеченные] из различных видов [муки]».
206. kauän. Долгое «а» близкое к «о». Созвучно с hallon «окно» (библ.). Другое объяснение: созвучно с hoah «дыра, щель» (библ.). Первое объяснение более вероятно, поскольку слово hoah (не путать с омонимом со значением «терн») не засвидетельствовано в раввинистиче- ских текстах.
207. Nabukadr(n)e assar — Навуходоносор. Созвучно с naba' «пророчествовать», kaddur «шар», «клубок» (библ.), которое весьма различно интерпретировалось иудейскими авторитетами (см. Angel Säenz‑Badillos, «Some minutiae of Ray Scheindlins Job Translation in Light of medieval Hebrew Exegesis, Philology, and Poetry», Jonathan P. Decter, Michael Rand (ed.), Studies in Arabic and Hebrew Letters in Honor of Raymond P. Scheindlin, Piscataway, NJ, 2007, p. 164.). Скорее всего, Максим имеет в виду толкование сходное с теми, что упоминает Авраам ибн Эзра, а именно понимание kaddur как «всемирной скорби». Наконец, третий элемент, видимо, 'eSer «счастье» (библ.), «судьба» (средневек. евр.).
208. О жертвенных животных см. Лев. I, 10; Лев. 3, 12; Лев. 1,14.
209. Или: «очищения» (άγιασμου).
210. В amb. 31 прп. Максим снова обратится к этому сравнению и, в частности, напишет, что Христос, поучая притчами, назвал человека «овцой» (см. Лк. 15, 4), поскольку человек нуждается в промысле, ему повелевают и его ведут, и он доставляет владельцу шерсть, молоко и ягнят. Далее дается краткое толкование этого образа применительно к нравственному любомудрию, естественному созерцанию и таинственному ведению (см. PG 91, 1277А). О приносимых в жертву животных см. также Thal. 64: PG 90, 300D.
211. Букв.: «научаемого».
212. Высшая ступень духовной жизни — мистическое богословие — соотносится в данном случае прп. Максимом с порождением себе подобных (ср. Гал. 4, 19: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!»). Ср. выше, в qu. dub. 5, где обо- жение соотносится с апостольством. Перевод данного места П. К. Доброцветовым: «а в качестве агнца рождать [самого себя], наученного через собственное обучение, во всем подобного себе и совершенного, [и так] приводить к Богу» (Максим Исповедник 2008, с. 61) представляется невозможным (он расходится и с французским переводом Понсуа, и с английским переводом Прассас), а комментарий к нему (см. Там же, прим. ι) ни на чем не основан.
213. Или: «праведности».
214. Ср. Мк. 6, 52; 8,18; Ин. 12, 40.
215. Ср. Мф. 13, 7; Мк. 4, 7.
216. Ср.: «сердце наше расширено» (2 Кор. 6, и). О «расширении сердца» пишут многие святые отцы, особенно же часто эта тема встречается в Макариевом корпусе. У прп. Максима см. эту тему еще в: carit. 3.14.
217. Здесь, как и во многих других местах у прп. Максима, «λόγος» может быть понят применительно и к Сыну Божию, и к Его слову.
218. Или: «наказующий». Учение о Божием промысле прп. Максим подробно раскроет в Трудностях к Иоанну (см. amb. 10: PG 91,1133А-1137С и атЬ. 10: PG 91,1189А- 1193С).
219. Вероятно, прп. Максим дыхание (вдох) соотносит с восприятием Божественного промысла, а выдох — с благодарностью.
220. Или: «смыслы».
221. Бесы сравниваются с собаками, для которых только, по прп. Максиму, и не смертельна кровь быка.
222. Четыре — число четырех стихий, из которых все материальные вещи, пять — пять чувств, а десять — возможно, означает десять заповедей.
223. См. Мф. 17, 24–27.
224. Ср. Евр. 4,15.
225. Или «клейкую», но и, согласно другому значению, «назойливо просящую», «попрошайничающую», «жалкую» (γλίσχρον).
226. άποκατάστασις («апокатастасис»).
227. Или: «по логосу».
228. μάλιστα κατακέχρηται. Согласно Шервуду: «особенно злоупотребил» (Максим Исповедник 2007а, с. 487). Однако этот глагол не обязательно имеет такое сильное значение; его можно перевести как «употребил по–своему», что, как нам представляется, более подходит для передачи характеристики, данной св. Максимом, «глубинам созерцания» св. Григория Нисского.
229. См. у св. Григория Нисского: Greg. Nyss. de hom. op., 17: PG 44, 188C11–13; Greg. Nyss. de virg. 12: VIII. I. 302. 6–7, ed. Jaeger). Тема апокатастасиса у Григория Нисского недавно стала предметом диссертационного исследования А. А. Лиходедова: Учение Григория Нисского об апоката- стасисе в свете античных источников его антропологии (канд. дисс.; МГУ, философский ф–т, 2006). См. рецензию на него В. М. Лурье в: Scrinium. Revue de patro- logie, d'hagiographie critique et d'histoire ecclesiastique, 2, 2006, p. 470–479.
230. τή έπιγνώσει. Шервуд переводит έπίγνωσις как clear knowledge («ясное знание»; см. Максим Исповедник 2007а, с. 487); мы придерживаемся здесь его понимания. По наблюдению Д. Прассас, έπίγνωσις употребляется десять раз в Qu. dub. у как правило, применительно к восстановлению знания о Боге (см. qu. es: 1919» 35·37>57–8, 91–8, 99.25,105.13,155.14,168.9 и и, 1,5.4, ed. Declerck).
231. Учение об апокатастасисе у прп. Максима подробно исследовано Поликарпом Шервудом (см. Максим Исповедник 2007ау с. 478–494), который показал отличие соответствующего учения прп. Максима не только от позиции Оригена, но и св. Григория Нисского. Вывод Шервуда однозначен — никакого учения о всеобщем спасении у прп. Максима нет, хотя и имеется учение о восстановлении душевных и телесных сил природы у всех людей в воскресении, и он говорит даже о сообщении Богом всем людям знания о Божественных благах. Причастие же Себе Бог дает только достойным. Этот вывод Шервуда был фактически обойден в известной, в том числе и в русском переводе, статье Daley 1982. Эта статья во многом ошибочна, что показал Ж. — К. Лар- ше, сделавший следующий после Шервуда важный шаг в изучении темы «апокатастасиса» у прп. Максима (Lar- chet 1996, p. 652–662). Ларше привлек для рассмотрения данного вопроса ряд мест из прп. Максима, которые не были привлечены Шервудом и Дэли, в частности, qu. dub. 99. Последний текст, не попавший в поле зрения Шервуда, поскольку его нет в издании Миня, представляет особый интерес по той причине, что в нем прп. Максим, как и в qu. dub. 19, касается учения об апокатастасисе у св. Григория Нисского. Причем, если в qu. dub. 19 применительно к тем грешникам, которые будут восстановлены в своих природных силах через познание, ничего не говорится о том, что они будут испытывать — несмотря на это восстановление — вечные муки, то в qu. dub. 99, как обращает внимание Ларше (ibid., р. 661), об этом сказано в контексте толкования отрывка из св. Григория Богослова (or. 40.36: 282.28–30, ed. Мо- reschini, Gallay), где различаются, с одной стороны, виды «огня», которым Бог наказывает грешников, и, с другой — огонь преходящий, служащий временному наказанию, который отличается от «огня страшнейшего», увековеченного для злых. Основываясь на этом месте из qu. dub. 99, как и на Thal. 59 и ряде других мест, Ларше делает однозначный вывод, что восстановление природных сил у грешников, если они не оказываются в числе достойных, согласно прп. Максиму, сопровождается вечными муками; эти муки им причиняет Божественный огонь, который есть не что иное, как Божественные энергии (действия), доставляющие блаженство достойным присноблагобытия и муку заслужившим при- снозлобытие. К этому соображению А. М. Шуфриным и нами было сделано уточнение (см. Максим Исповедник 2007а, с. 495), что согласно qu. dub. 99 мучения, причиняемые Божественными энергиями, не вечны, так как последние «попаляют» лишь извращенные до неподобия (и даже до противоположности) им человеческие силы, которые — как утверждает, ссылаясь на св. Григория Нисского, прп. Максим — будут в конце концов все восстановлены в их первозданном состоянии. Причиной же вечных мук будет память об упущенной возможности реализации этих сил через украшающие природу добрые дела; эта память будет пробуждаться недоступностью наслаждения, воздаваемого в вечности Богом за добрые дела достойным. В Трудностях к Иоанну, главном антиоригенистиче- ском сочинении прп. Максима, находим следующий отрывок, явно полемически заостренный против учения об апокатастасисе как всеобщем спасении и блаженстве: «Восьмой и первый, вернее же — один, то есть неразрывный день, — это наступающее после упокоения движущихся беспримесное и предельно ясное присутствие Бога, Который, пребывая целиком как в целых в тех, кто произволительно воспользовался логосом бытия надлежащим образом в согласии с природой, доставляет им и присноблагобытие через причастие Себя как единственного в собственном смысле и существующего, и присносуществующего, и благосуществующего; но Он же [то есть Бог] тем, кто логосом бытия намеренно воспользовался против природы, приснозлобытие уделяет по справедливости вместо благо[бытия], так как благо- бытие уже не вместимо для них, противоположно к нему настроенных и совсем после появления искомого не имеющих движения, соответственно которому предмет поиска обыкновенно является ищущим» (amb. 65: PG 91, 1392C‑D, пер. А. М. Шуфрина).
232. См. Дан. 14,1–22.
233. Ср. Быт. Ii, 9.
234. Ср. I Тим. 4, 10.
235. Или: «познание» (γνώσεως).
236. ψ θεψ παραχωρήσωμεν. Здесь у прп. Максима намечается одна из важнейших для него богословских идей, подробнее разработанная в Трудностях к Иоанну. Суть ее кратко можно сформулировать следующим образом. В результате грехопадения Адама в качестве наказания за него человеческая природа стала претерпевать страдания. Сама по себе подверженность страданиям есть неукоризненная страстность, но если у человека его произволение не предано Богу, то эта природная страстность приводит к тому, что наше намерение (γνώμη) и наше произволение (προαίρεσις) могут оказаться — и обычно оказываются — во власти диавола, воздействующего на них с помощью нашей страстности и ввергающего нас во всевозможные грехи. В результате наше намерение и произволение очень часто становятся греховными; при наличии свободы выбора и произволения как способностей «наш выбор» оказывается не нашим, а выбором диавола. Напротив, вольное уступание нашего самовластия Богу делает нас поистине свободными от «закона греха» и власти диавола. Прп. Максим ведет речь об этом уступании самовластия Богу в amb. 7: «…το, наверное, и есть то подчинение, о котором божественный апостол говорит, что «подчиняет»Сын Отцу — тех, кто вольно принимает [Его приглашение] подчиняться; после чего — или за счет чего — «последний враг упразднится — смерть»(ι Кор. 15, 26), так как если зависящее от нас или, вернее, самовластье (посредством которого, добиваясь входа к нам, [смерть] утверждала над нами господство порчи) вольно и целиком [нами] уступлено (έκχωρηθέντος) Богу, хотя и прекрасно властвует, [то его удел] — подвластность, за счет бездействия воли к чему‑либо кроме того, чего хочет Бог» (PG 91,1076А–В, рус. пер. А. М. Шуфрина, цит. по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 251); см. также схолии 45 и 46 А. М. Шуфрина к этому месту amb 7. Немного далее указанного места из Трудностей к Иоанну прп. Максим говорит о перихо- ресисе (проникновении), который со стороны Бога есть сообщение твари Божественного действия (энергии) в ответ на намеренное уступание (έκχώρησιν γνωμικήν) самовластия Богу со стороны твари (см. amb. 7: PG 91, 1076В–С в пер. А. М. Шуфрина).
237. Или: «свободную волю» (τό αύτεξούσιον θέλημα).
238. См. Быт. 9,12–17.
239. Как замечает Д. Прассас в комментарии к этому и следующему вопросоответу: «четыре стихии: воздух, земля, огонь и вода соответствуют цветам радуги: желтому, зеленому, красному и голубому, а также четырем жидкостям нашего тела: крови, мокроте, желтой и черной желчи (последние, как считалось, соответствуют четырем стихиям)» (Prassas 2003, р. 290–291).
240. Имеется в виду бессеменное зачатие. В Трудностях к Иоанну прп. Максим подробно раскроет свое учение о рождении Христа по плоти, в котором при сохранении логоса нашей природы обновился способ ее существования, начиная со способа ее возникновения (см. amb. 42: PG 91,1316А-1349А).
241. В Трудностях к Иоанну в amb. 10 прп. Максим будет толковать слова св. Григория Богослова из or. 21.1: PG 35, 1084C о тех, «кто сумел с помощью разума и созерцания расторгнуть вещество и плотское…облако и покрывало, и приблизиться к Богу». В этом контексте он дает толкование «облаку», говоря, что св. Григорий обозначил здесь «облаком» — страсть, а чувство — «завесой» (см. amb. 10.2: PG 91,1112А7—D2; сама эта главка называется «в каком смысле плоть есть облако и завеса»). В том же месте он называет облаком плотскую страсть, которая затемняет владычественное начало души, то есть разум, подчеркивая вместе с тем, что зло заключается не в материальности как таковой, а в пристрастии к материальному и плотскому.
242. См. Лев. 7, 26; 17,12–14.
243. Ср. 2 Кор. 5,15; Рим. 6, 10; Гал. 2,19.
244. См. Исх. 29,12; ср. Лев. I, 5.
245. Ср. о преображении страстной части души в Толковании на молитву Господню: «Так пусть же наш разум устремляется к исканию Бога, а сила желания (έπιθυμίαν δύναμις) пусть становится влечением (πόθον) Его, как и яростное начало (τό θυμικόν) пусть вступает в борение [или: «подвизается»(άγωνιζέσθω)], чтобы сохранить Его. Или, точнее сказать, пусть ум весь простирается к Богу, напрягаемый, словно неким натяжением [или: «вервием» — τόνω], пылким нравом (τω θυμικω τρόπω) и томлением (πόθω), распаляемый высочайшим устремлением (έφέσει) желания (έπιθυμίας)» (Max. or. dorn.: PG 90, 896С; рус. пер. А. И. Сидорова с существенными изменениями и дополнениями циг. по: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 196). Подробнее о преображении страстных сил души см. в: Blowers 1996.
246. См. Исх. 21, 29.
247. Или: «мщения другим».
248. См. Быт. 37, з; 9–10.
249. Ср. у Филона: «наилучшему роду свойственно видеть наилучшее, истинно сущее — ведь «Израиль»толкуется как «видящий Бога»» (Philo congr. 51. 3–4, ed. Wend- land; рус. пер. но: Филон Александрийский 2000, с. 412). Эта этимология широко используется в святоотеческой литературе. В «Вопросах и недоумениях» прп. Максим прибегает к ней неоднократно (см. qu. es: 80.9; 168.5).
250. Или: «способом».
251. πρόσθεσις (ср.: «и нарекла ему имя Иосиф, сказав: да прибавит (προσθέτω) мне Бог другого сына» (Быт. 30, 24: LXX)).
252. В Трудностях к Иоанну прп. Максим продолжит эту тему, основываясь на той же этимологии и сближая при этом Иосифа Прекрасного и Иосифа Аримафейско- го (см. amb. 54: PG 91, 1376С-1377В). Кроме того, мысль данного толкования, вероятно, была развита в amb. 10: PG 91,1121В–С в умозрении о словах псалма: Отец мой и мать моя оставили меня (Пс. 26, 10). Прп. Максим дает несколько толкований этих слов; в первом толковании «отец» понимается как естественный закон плоти, согласно которому после грехопадения происходит рождение и существование людей, а «мать» означает «вскормившее нас чувство»; и то и другое желающий стяжать нетление должен оставить ради Бога. Совершивший это обретет себе Отца в Боге, который усыновляет нас «посредством ведения и добродетели». По другому же толкованию, наметки которого мы тоже находим в qu. dub. 25 (см. текст к следующему примечанию), «под отцом и матерью подразумевает он писаный закон и телесное согласно ему поклонение [Богу], с оставлением которых обычно воссиявает в сердцах достойных свет духовного закона и даруется свобода от рабства плоти» (рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 200бу с. 104).
253. То есть поклонение Богу, культ, служба Богу (ή λατρεία); в греческом — женского рода, а это подчеркивает то, что именно мать Иосифа олицетворяет λατρεία. Закон же (о νόμος), олицетворяемый отцом, — мужского рода. В Трудностях к Иоанну прп. Максим уточняет, что имеет в виду «телесное поклонение», соответствующее писаному закону (см. предыдущее примечание), очевидно, в отличие от поклонения Богу «в духе и истине» (Ин. 4, 24).
254. См. Исх. 13, 21.
255. Речь, вероятно, о Писании, хотя, возможно, и о Самом Слове Божием (так это место понял Понсуа).
256. Ср. qu. dub. 184.16–18. Прп. Максим будет неоднократно обращаться к теме избытка, недостатка и «среднего пути добродетели». В частности в этом смысле он будет в Трудностях к Иоанну толковать переход Израиля через Черное море (см. amb 10: PG 91, 1117А–В). Сама эта тематика восходит к этике Аристотеля, который пишет: «Добродетель есть сознательно избираемый склад [души], состоящий в обладании серединой по отношении к нам, причем [серединой,] определенной таким суждением, каким определит ее рассудительный человек. Серединой обладают между двумя [видами] порочности, один из которых — от избытка, другой — от недостатка» (eth. Nie. 2.6, no7ai-5, рус. пер. Η. В. Брагинской с изм., цит. по изд.: Аристотель i97S~l9с. 87). У святых отцов встречается как почти буквальное следование Аристотелю (см., например: Исидор Пелусиот 10ои т. II, с. 143 [письмо 221] и с. 257–258 [письмо 411]), так и разработка этого его учения. В частности, прп. Иоанн Кассиан связывает соблюдение «середины», или «царского пути» с добродетелью рассудительности (см. Joan. Cass, collat.: 2.2; 2.16) и раскрывает эту тему в рамках схемы «трихо- томичной» антропологии: «С одной стороны жар духа, а с другой — холодность плоти устанавливает произвол воли нашей в соразмерной горячности ревности; оттого ни необузданным страстям плоти увлекать душу нашу не попускает стремление духа, ни духу порываться непомерными желаниями добродетелей не позволяет немощь [от подвигов аскезы] плоти, чтобы иначе, в первом случае, не пустили корней всякого рода [плотские] пороки, а во втором возношение не нанесло нам глубокой раны мечом гордости; правильное же уравновешение взаимного их противоборства, сохраняя разумную меру между тем и другим стремлением, научает воина Христова идти путем царским» (ibid., 4.12:176, ed. Pi- chery, рус. пер. цит. по изд.: Иоанн Кассиан 1993, с. 232).
257. См. Исх. 21, 22–23.
258. Разумеется, это толкование не может служить оправданием абортов, поскольку речь идет не о делающих аборты, но о том, кто ударит мать и тем погубит плод. В то же время в qu. dub. 28, как и впоследствии более осторожно в amb. 42: PG 91,1341А прп. Максим, судя по всему, соглашается с мнением, что принятие человеческим эмбрионом человеческой формы не завершается вплоть до определенного времени, но это утверждение для него никак не противоречит тому, что душа человека появляется у эмбриона с момента зачатия. Иначе смотрели на это многие богословы и ученые IV‑VII вв., доказывая, в частности, на основании толкуемого в qu. dub. 28 места Писания (Исх. 21, 22–23), появление разумной души в эмбрионе лишь после принятия им человеческого образа. Так, Иоанн Филопон посвятил толкованию этого места особую главку в de opificio mundi: «О том, что из закона относительно выкидыша, Моисей показывает, что эмбрионы одушевляются после их образования», где, процитировав Писание, он пишет: «Ясно посредством этого учит пророк, что после формирования [зародыша] происходит внедрение (εϊσκρισις) души. То же, что некоторые, стремясь избежать закона, говорят [возражая на это], весьма легко изобличить. Они утверждают, что то, что [Закон говорит, что] прежде формирования не надо отдавать душу за душу, [то это] не потому что эмбрион не одушевлен, а из‑за неясности относительно того, выпал ли некий сгусток крови или же — плоть нерожденная, которую врачи называют «недоноском». Но Моисей разрешил это затруднение прежде, чем они его сформулировали: «выйдет младенец ее не- сформированным». Ребенок является ни недоноском, ни сгустком [крови]. Итак, если Моисей знает, что ребенок женщины — выкидыш [неоформленный], то он приказывает возместить достойное, что назначит муж жены по требованию и просьбе, а не душу за душу. Если же он сформированный, то он предписывает отдать душу за душу, как за убийство. Ведь он считает, что эмбрион одушевлен тогда, когда он сформирован. Это согласуется с тем, что после формирования [человека] из земли Бог вдохнул в него дыхание жизни [и человек стал] «душой живою»» (Joan. Philop. de opific. mund. 6. 25: 280.20- 281.12, ed. Reichardt). Прп. Максим специально обращается к толкованию Исх. 21, 22–23 в Трудностях к Иоанну в контексте полемики с теми, кто не верит в одновременность создания души и тела и их соединения с самого зарождения человека и пишет: «по общепринятому мнению, мудрый Моисей написал это показывая не время вхождения разумной души в тело, но утверждая, что тогда завершается совершенное формирование выкинутого» (amb. 42: PG 91, 1341А; рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2006, с. 309).·Тем не менее следует отметить, что в qu. dub. 28 прп. Максим совершенно не имеет в виду поднимать в контексте толкования Исх. 21, 22–23 проблемы очередности или одновременности создания души и тела, что доказывает: в это время его эта проблематика, которой он посвятил столько места в Трудностях к Иоанну, еще не интересовала (скорее всего он в это время не был знаком еще с экзегезой Филопона и других сторонников теории послесуществования души телу, обосновывавших свое мнение на этом месте, или не придавал ей значение, иначе можно было ожидать, что он бы такое толкование «упредил»). Что касается собственного контекста экзегезы Исх. 21, 22–23 в qu. dub. 28, то он понятен из духовного толкования этого места (см. след. примечание).
259. Как видно из этого толкования, в qu. dub. 28 прп. Максим продолжает тему предыдущих вопросоответов, а именно принятия и усвоения слова Божия и того, что этому может мешать, а что служить. В частности, здесь он подчеркивает, что намного больший грех — соблазнить душу, которая приняла благовестие и изменила свою жизнь, чем душу новоначального, который еще не преобразовал свою жизнь во Христе. Из этого видно, что, согласно прп. Максиму, чем в более совершенном состоянии (по бытию или по добродетели) находится человек, тем большим грехом является прервать его движение к Богу или возможность такового. Д. Прассас отмечает параллельное место у Оригена, который «посвятил отдельную проповедь толкованию Исх. 21, 23 и сравнивает душу, зачинающую слово Божие, с женщиной, зачинающей ребенка. Далее он описывает совершенного человека, который осуществляет на деле слово веры, используя пример ап. Павла (Orig. hom. X in Exod. 3: PG 12, 369В), но Ориген описывает душу слабой, поскольку она женщина и у нее происходит выкидыш из‑за двух спорящих мужчин (этих мужчин Ориген понимает как учителей, спорящих из‑за второстепенных вопросов учения или из‑за буквы и вредящих своими спорами неокрепшим душам христиан. — Г. Б.). Завершает Ориген проповедь, ссылаясь на ап. Павла (ι Тим. 3, 3) и увещевая, чтобы церковные учителя не наносили ударов по беременным женщинам (то есть по душам неофитов), чтобы они не преткнулись» (Prassas 2003, р. 296). К наблюдениям Прассас можно добавить, что в отличие от Оригена, который первую часть своей проповеди посвящает доказательству, что Исх. 21, 23 буквально понять вообще нельзя, прп. Максим не отказывается и от буквального толкования. С другой стороны, именно Ориген в этой проповеди говорит о том, что родившимся можно считать такое зачатое в душе слово веры, из которого следует добродетельная жизнь, и сходную мысль мы находим в конце толкования прп. Максима, так что прямое или косвенное влияние Оригена в этом вопросоответе весьма вероятно.
260. См. Числ. 35, 6; 14.
261. См. Числ. 35,15.
262. То есть гнозиса.
263. Здесь прп. Максим открывает мистический смысл смерти Христа по плоти.
264. См. Быт. 30, 38.
265. См. Быт. 31,19.
266. См. Быт. 35, 4.
267. πτερνιστής. Ср. Ос. 12, 3: «еще во чреве матери запинал (έπτέρνισεν) он брата своего» (ср. Быт. 25, 26; 27, 36). За- пинающим, или запинателем (πτερνιστής) Иакова называет уже Филон (см. Philo leg. alleg. i. 61. 2–3, ed. Cohn) и многих других местах, см. след. прим.
268. Как отмечает Д. Прассас, проводя параллель между этим толкованием прп. Максима и Филоном, «Филон в Legum allegoriarum I говорит об Иакове как о запинателе. Однако непосредственно перед этим местом Филон сравнивает людей с воском по их способности принимать впечатления как добрые, так и худые. Эти впечатления от всего напечатлеваются на душе. В книге II Филон говорит об образе змеи, которая становится посохом, когда ее берет в руку Моисей. Филон толкует руку Моисея как образ делания, а посох как наставление. Об Иакове же говорится как о победителе (или запинающем) страсти; он тоже берет в свою руку посох, чтобы перейти через Иордан, который толкуется как земная, низменная и тленная природа. Филон далее пишет, что ум подвижника переходит их в процессе обучения. В книге III Иаков снова называется запинающим, обретшим добродетель посредством дисциплины и тяжелого труда. А до того как Иаков не мог покинуть Лавана, он не мог улучшить свое состояние, то есть не мог подчинить себе чувственно воспринимаемое» (Prassas 2003, р. 299). В Трудностях к Иоанну прп. Максим снова обращается к экзегезе Быт. 30–31 и, в частности, толкует очищение Иаковом коры с прутьев как действие ума, который, будучи умудрен в Духе, очищает Божественные логосы сущего от окружающего вещества, и далее восходит через созерцание этих логосов к ангельской жизни и познанию (см. amb. 51: PG 91,1369С-1372В).
269. Ср. Ин. 8, 44.
270. См. Быт. 31, 34.
271. Или: «лукавства» (τό σκολιόν).
272. «Анагоги» (αναγωγής).
273. Или: «тропосы».
274. На стадии совершенного богопознания оставляется позади все, кроме Самого Бога, то есть и способы делания и логосы естественного созерцания (см. предыдущий вопросоответ про смерть Христа по плоти).
275. См. Быт. 38.
276. όρμίσκον («перевязь», или «цепочка для печати»).
277. Ср. Быт. 38,18. Прп. Максим меняет порядок в перечислении даров Иуды Фамари на противоположный, приспосабливая слова Писания к той последовательности, которая ему нужна для раскрытия мысли о восхождении к Богу через делание, созерцание и богословский гнозис.
278. См. з Цар. 2о, 1–13.
279. См. Суг. Alex, in reg. III: PG 69, 692B‑C.
280. См. Ис. 5,1–7.
281. См. Суд Ii. В переводе П. К. Доброцветова допущена грубая ошибка, делающая вопрос прп. Максима по меньшей мере странным: «Одно ли есть лицо, за которое принимаются Иеффай и его дочь?» (Максим Исповедник 2008У с. 85).
282. Или: «своими». Ср. Ин. I, 11.
283. Или: «Бог откроет».
284. Прп. Максим (или писец) ошибся, приводимая дальше цитата не из книги Притч, а из Екклесиаста.
285. Свт. Григорий Нисский обращается к анагогическому толкованию Еккл. 10, 18 в своем изъяснении на Песнь Песней и пишет: «Итак, по причине сего зловредного дождя [этот дождь святитель понимает как искушения. — Г. Б.], потребны нам таковые преклади [то есть балки. — Г Б.], а ими будут добродетели, которые, будучи тверды и неуступчивы, не допускают внутрь себя притока искушений, да и во время искушений противятся влиянию порока. Дознаем же сказанное, с предлагаемым здесь сличив изречение у Екклесиаста, ибо там говорится: в леностех смирится строп, и в празднестве рук прокаплет храмина (Еккл. 10, 18). Если дерева, употребленные на кровлю, по тонкости гибки и не тверды, а хозяин дома ленив для того, чтобы приложить попечение о здании, то не будет пользы от кровли и дождь протечет каплями. Ибо кровля по необходимости вдавливается, уступая тяжести воды, и хилость дерев не противится, подламываясь от приражения тяжести; посему вода, скопившаяся во впадине, переходит внутрь, и сами капли, по слову притчи, изгоняют человека из дома его в дождливый день (Притч. 27,15). Так загадочным значением притчи повелевается, чтобы по твердости добродетелей были мы неуступчивы притокам искушений, без чего, размягчаемые прибоем страстей, сделаемся со впадинами и примем в свои сокровенные [глубины души] со вне проникающий в сердце приток таких вод, от которых портится сберегаемое в нас» (Greg. Nyss. Cant.: PG 44, 837В, рус. пер. по: Григорий Нисский 1999>с. 113 с изм.). Итак, если свт. Григорий понимает балки потолка как добродетели, то у прп. Максима — это природные силы. Как и в ряде предыдущих вопросоответов, он делает акцент на важности изучения слова Божия, называемого здесь «божественными речениями» (или: «словесами» — λογίων). Впрочем, во второй части толкования и прп. Максим обращается к теме добродетелей, точнее, добрых дел, без которых восприятие чувственных впечатлений может легко привести к потере благодати. Что же касается самого различия толкований образа стропил потолка у прп. Максима (в смысле природных сил) и свт. Григория (в смысле добродетелей), то оно не столь уж велико, если иметь в виду, что, как замечает Ж. — К. Ларше (см. Larchet 1994, р. 73), для прп. Максима добродетели не только задаются логосом природы человека в качестве нормы, которой человек призван соответствовать (см. amb. 7: PG 91, 1084В), но и с его рождения присутствуют в этой природе в качестве семян, которые человек должен вырастить (см. amb. 7: PG 91, 1081D-1084A), на что необходимо, конечно, наше произволение. Толкование прп. Максима интересно сравнить и с анагогическим толкованием прп. Иоанна Кассиана (collat. 6.17).
286. Понятие о вольных и невольных искушениях используется прп. Максимом в ряде других сочинений (см., напр., qu. es: 164; 194; Thal. 27; 47; 49). Разработку этих понятий в контексте стоического, воспринятого христианами, учения о том, что зависит от нас и не зависит от нас, находим в Трудностях к Иоанну, где он говорит, что святые становятся совершенно не подвержены воздействию искушений, ни вольному, имеющему место в соответствии с логосом того, что в нашей власти, ни невольному, соответствующему тому, что не в нашей власти. Первые искушения святые иссушают воздержанием, а прира- жения вторых — терпением (см. amb. 10: PG 91, 1204 С- 1205С). Итак, под невольными искушениями, прп. Максим, очевидно, понимает такие, которые совершенно не зависят от нас, как, например, стихийные бедствия и тому подобное; к находящемся в нашей власти он, очевидно, относит искушения, связанные с телесными страстями, восстание которых, скажем, во время вольного поста, по прп. Максиму, может быть «иссушаемо».
287. См. Ин. 2, 1–11.
288. Топоним Qanä созвучен глаголу qäna «покупать» (соотв. в пассиве «быть купленным»). Сходное толкование в: Epiph. Рапаг.: 2. 303. 6, ed. Holl.
289. Топоним Gälil созвучен слову gälil «то, что вращается», а также глаголу gäla «открывать». Существительное от этого глагола в значении «откровение» не засвидетельствовано в Писании. Однако в Талмуде (то есть уже по–арамейски) есть слова gabya и gallayyä с этим значением.
290. νους εζιν άποκαλυπτικήν εχων. Выражение встречается у прп. Максима в: qu. Theop.: PG 90,1400D.
291. Может иметься в виду человеческий разум (λόγος), который прп. Максимом часто понимается как «практический разум», опосредующий между умом и жизненной силой (см., напр., Мистагогия гл. V).
292. Так, очевидно, прп. Максим толкует превращение воды в вино.
293. Ср. в Thal. 40, где прп. Максим снова обращается к толкованию брака в Кане Галилейской: «Матерью же Слова является истинная и незапятнанная вера. Ибо как Слово в качестве Бога есть по природе Творец родившей Его по плоти Матери, которую Он соделал таковой через [Свое] человеколюбие, приняв от Нее рождение в качестве человека, так и в нас Слово, сначала сотворив веру, затем становится Сыном нашей веры, воплощаясь от нее в добродетелях соответственно [духовному] деланию. Благодаря этой вере мы и совершаем все [доброе], воспринимая от Слова харизмы для [своего] спасения. Ибо без веры, Богом по природе и Сыном по благодати которой является Слово, совсем невозможно иметь дерзновения для того, чтобы обращаться с прошениями к Нему» (PG 90, 400В–С, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 10б). Некоторые из этих мыслей встречаются у прп. Максима впервые в qu. dub. 35 (см. чуть ниже).
294. Или: «богоподобный нрав» (θεοειδή εζιν).
295. Лакуна в рукописях. Речь, очевидно, о том, что пророки своим наставлением совершали в отношении нашей природы после грехопадения, подготавливая нас к приходу Слова. Это действие пророков сравнивается с наполнением сосудов водой служителями на пиру (ср. Ин. 2, 5–8). Ср. в Thal. 40: ««Почерпавшие воду»же суть служители Ветхого и Нового Заветов. Я подразумеваю святых патриархов, законодателей, судей, царей, пророков, евангелистов и апостолов, которыми черпается вода ведения и вновь возвращается естеству. Эту [воду ведения] превращает в благодать обожения Слово, как благой Творец естества, обоживающий его благодатью через [Свое] человеколюбие. Если же кто скажет, что служители суть знающие и благочестивые помыслы, по повелению Слова черпающие воду ведения из бла- гоустроения сущих, то он, я думаю, не отпадет от истины» (PG 90, 400А, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 10б). Как видно из этого сравнения, в Thal. 40 прп. Максим несколько «сдвинул» толкование, включив в число черпающих воду не только пророков, но и евангелистов и апостолов, то есть всех, кто подготавливает людей к тому, что может совершить только Сам Бог, — обожению.
296. Ср. в cap. theol. 1. 55: «Шестой день есть совершенное исполнение добродетельных деяний, соответствующих естеству» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 224). Ср. толкование «водоносов» в Thal. 40: «Писание говорит о водоносах, вмещавших по две или по три меры (Ин. 2, 6), поскольку они, соответственно природе деятельной силы, вмещают по естественному созерцанию, словно две меры, целокуп- ное ведение тварных [вещей] или же ведение, объемлющее телесные и нетелесные [вещи], то есть телесные естества, [состоящие] из материи и формы, и умопостигаемые существа, [состоящие] из сущности и привходящего свойства» (PG 90, 396С, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 104 с небольшим изменением).
297. Или: «различительный закон» (διακριτικός νόμος).
298. Букв.: «несмешанный» (άκραιφνής), или «нетронутый», «невредимый».
299. Несколько в другой перспективе сходную мысль прп. Максим выскажет позднее в Thal 40, где он сперва называет разум наиглавнейшей силой нашего естества, созидающей добродетель любви (речь же идет о толковании таинства брака!), а потом продолжает: «Возникнув в соответствии с этой [силой], естество воспринимает свой главный закон — непогрешимого судию истины, которого Писание называет «распорядителем». Он ясно распознает, что «хорошее вино», которое Слово через Свое Пришествие приготовило напоследок, дблжно было пить изначала и ему следовало опьянять человеческое естество (Ин. 2, 10). Я имею в виду, что первоначально следует быть посвященным в наилучший и высший логос, относящийся к Богу, а затем уже, словно [вкушая худшее] вино, становиться посвященным в логосы твар- ных [вещей], уступающие первому логосу. Ибо самым справедливым и подобающим является первоначальное посвящение в логос, служащий причиной возникновения естества, и лишь затем можно исследовать логосы [вещей], возникших как следствия этого естества» (PG 90, 397В-400А, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 10б).
300. Выше прп. Максим описывает порядок домостроительства, имевший место из‑за грехопадения, то есть постепенное приготовление человечества к приходу Христа. В этом домостроительном порядке пророческое слово предваряло Евангельское. Но различающий закон соответствует «обратной перспективе», утверждая первичность Евангелия в отношении Закона и Пророков и первичность богопознания в отношении познания творения. Прп. Максим, очевидно, считает эту «обрат — ную перспективу» верной, однако признает и необходимость домостроительной, исторической последовательности. Исторически люди от Закона и Пророков приходят к Евангелию, но Евангелие первично, и, в конечном счете, именно из него следует постигать Закон и Пророков (что он и делает в своих толкованиях); аналогично, люди после грехопадения восходят к познанию Творца через познание творения, но познание Творца первично, и правильное обращение к творению тоже должно иметь место в конечном счете исходя из знания Бога как его Творца (ср. эту тему в Прологе к Вопросоответам к Фалассию в издании: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 25). В qu. dub. 64 прп. Максим устанавливает правильную перспективу духовной жизни на основе совершённого с нашей природой во Христе, говоря, что нам следует «сперва подниматься к Богу, укрепив душу и все ее любовное томление устремляя к Нему, затем спускаться ради изучения сущего, рассматривать, какова природа каждой [вещи], и вновь, через эти [творения], созерцательным знанием восходить к их Творцу».
301. Или: «жительству» (πολιτείαν).
302. Или: «общему логосу» (τω καθολικω λόγω), или «обобщенному пониманию».
303. См. Лев. и; ср. Втор. 14, 3–20.
304. γλίσχρον. Ср. в qu. dub. 18: «Владыка и Исправитель естества посредством слова делания поймал в море жизни липкую (γλίσχρον) греховную страсть».
305. См. Лев. и, 9.
306. См. Рим. 9,10–13.
307. Ср. Дан. 13, 42.
308. См. Быт. 27,11.
309. См. Рим. 8, 2.
310. См. Рим. 8, 6.
311. Текст приведен неточно. — Прим. перев.
312. Ср. I Тим. I, 19; I Пет. 3,16. У самого прп. Максима «вера» и благая (или добрая) совесть» — часто встречающиеся
313. очно такой этимологии найти не удалось. Близким к этому является толкование Филона: «имя [«Исав»] толкуется… как дуб… поскольку он по своей природе негнущийся, неподатливый, упрямый и жестоковыйный, следующий безумным советам, поистине дубовый» (Philo congr. 61. рус. пер. цит. по: Филон Александрийский 2000, с. 364). Возможно, такое толкование Максимом имени «Исав» ('eSäw) связано с созвучностью имени глаголу 'azäb «отказываться», «оставлять», «не делать».
314. Об этимологии имени «Иаков» ср. qu. dub. 30.4.
315. См. Быт. 18, 2.
316. См. Быт. 19, ι.
317. Ср. у Плотина (Эннеады): «бегство единого к единому» (φυγή μόνου πρός μόνον) (Plot. Enn. 6. 9.11.51, ed. Henry, Schwyzer).
318. См. Быт. 17, 5.
319. To есть Авраам, превзошедший мир явлений, был способен множественное (по числу индивидов) созерцать как одно по логосу (ср. эту тему в ер. 2), а Лот на это не был способен. Поэтому для Авраама три ангела стали образом единого по логосу природы Бога, — поскольку Авраам перешел от феноменального к невидимому логосу вещей, в то время как Лот останавливался на внешнем виде вещей, не видя за ним единого логоса, но познавая, очевидно, каждое сущее в его бытии (что, по прп. Максиму, может возводить к вере в бытие Божие, но не вводит еще в таинство Троицы в Едйнице и Едйницы в Троице). Ср. эту тему в Thal. 28. В Трудностях к Иоанну (amb. 10: PG 91, 1200А–В) прп. Максим вновь обратится к толкованию прибавления альфы к имени Авраама в особом умозрении, где, в частности, говорится, что Авраам получил типологически благодать обожения, «тайно сочетавшись верой с учением [или логосом. — Г. Б.] о Единице, и став сообразно ему единовидным (или — лучше сказать — из многих одним), великолепным образом всецело соединился [как] единый с Единым Богом, не нося с собой более ни единого впечатления от чего‑либо раздробленного, что и являет, я полагаю, значение данной ему в прибавление к имени буквы «а»[то есть цифра i]» (amb. 10: PG 91,1200A; рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 200бу с. 104).
320. έμπρησμόν (речь, возможно, об эсхатологическом, последнем сожжении всего чувственного. См. словарную статью в словаре Лэмпа). Ср. параллельное место в ер. ι: «Покинем Содом, то есть заблуждение и смятение чувств относительно чувственно воспринимаемого, чтобы избежать пожара — я имею в виду наказание огнем, их непременное следствие. Спасемся на горе (Мф. 24, 16), разумей — на высоте Богоугодной жизни, чтобы не оказаться взятыми (Мф. 24, 40–41), не отрешившись еще полностью от чувственного, даже если мы и будем казаться непричастными к пороку, как блаженный Лот, не совершавший того, что творили жители Содома; то есть освободимся даже и от той чувственности, что лишь склоняет к страстям. Сколько хватит сил, будем бежать преходящего, которое никоим образом не может быть нам подвластно и по самой природе своей течет и исчезает» (PG 91, 377^; рус. пер. Е. Начинкина цит. по изд.: Максим Исповедник 20076, с. 82).
321. προλήψεις. Ср. в qu. dub. 10: «Празднуем мы и Юбилей, когда совершенно упраздняем воспоминание о зле и воображение [, возникающее] от предвкушения того, что с нами произойдет». «Предвкушение» у прп. Максима, судя по этим примерам, связано с памятью о чувственных наслаждениях, воспоминания о которых, всплывая в уме, склоняют его к тому, чтобы их пожелать. См. этот аскетический термин в qu. es: 10; 46; 79; 85; 187; I. 79.
322. В Синодальном переводе: «безумный».
323. См. Мф. 5, 22.
324. Ср. Втор. 32, 6.
325. См. Суд. 19.
326. Родовые, или основные, добродетели, из которых происходят остальные, — это целомудрие, мужество, рассудительность и справедливость. Подробное учение о сочетании в единое целое родовых добродетелей посредством способностей души и чувств будет разработано прп. Максимом в amb. 21: PG 91,1241D-1256C. См. анализ этой темы в amb. 21 в: Steel 1992, р. 2423 и Törönen 2007, р. 161. Ср. также qu. dub. 87. В carit. 2. 79 прп. Максим толкует «образ небесного» Адама (см. I Кор. 15, 49) как четыре родовых добродетели.
327. Седмеричность времени обосновывается, вероятно, лунными циклами, которыми традиционно измерялось время.
328. Из‑за пяти чувств, посредством которых воспринимается все чувственно воспринимаемое, или «природа пяте- рична, поскольку составлена из вида и четырех стихий» (qu. dub. 124). О седмеричности времени и пятеричности природы см. подробнее в amb. 67: PG 91, 1396В-1404 С. Ср. Thal. 55: «Писание таинственно показывает, что только тот, кто оказывается превыше чувства и времени (их обозначает число двенадцать, состоящее из пяти — цифры, указывающей на чувства, и семи — цифры, указывающей на время) и пресекает связь души с ними, исходит из смешения их, устремясь к горнему граду» (PG 90, 540D, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 165) и в exp. Ps. 59: «Долина… есть плоть, которая вследствие непослушания стала презренной страной страстей. В ней, словно в долине, всякий благочестивый и боголюбивый человек поражает посредством разума и созерцания естество и время…. А число двенадцать означает эти естество и время, поскольку естество пятирично вследствии [пяти] чувств, а время седмирично, как это всем очевидно. А пять в сочетании с семью составляют число двенадцать» (PG 90, 86оА–В, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 209).
329. См. Суд. 20, 47.
330. Или: «возможность», «способность», «potentia естества» (την φυσικήν δύναμιν).
331. Или: «естественно возможным».
332. Ср. I Кор. 10, 4.
333. μετεωρισμός («поднимание», «подъятие», «возвышение») θανάτου («смерти»). Этимологию «Риммона», связывающую это слово с «подъятием», хотя и без упоминания о смерти, а в связи с возвышенным умом, где совершается свидетельство о Боге, находим у Дидима Слепца в толковании на Зах. 14, 10: ««εως'Ρεμμών», έρμηνευόμενον ύψωμένον ή μεμετεωρισμένον. Που γάρ έδει φθάνειν την θείαν μαρτυρίαν ή εις τον ύψηλόν και μετέωρον νουν» (Di- dym. in Zacchar.: 5. 100. 9–12, ed. Doutreleau). Такая этимология слова «Риммон» может восходить к евр. rämam («вздыматься», «холмиться»). Ничем грамматически не обусловленное прибавление прп. Максимом к толкованию этого слова «смерти» дает хорошее представление о том, как работает его метод этимологизирования; даже если он и отправляется в нем от каких‑то правдоподобных языковых оснований, смысл в этимологию он, как правило, вкладывает свой. В данном случае речь, очевидно, идет о том, что вера во Христа или твердый навык являются оплотом, спасающим от смерти, как скала Риммон спасла некогда остаток сынов Вениамина.
334. То есть: «настаивай».
335. В Синодальном переводе иначе. — Прим. перев.
336. См. Мф. 25, 1–12.
337. νοεράς. Понятие об умных чувствах широко распространено в патристике. В частности, оно разработано у Оригена (см., напр.: «Кто‑нибудь спросит нас: почему же сказано: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят?»» (Мф. 25, 1–12). Но это изречение, как я думаю, еще больше подтверждает нашу мысль: ибо что значит видеть Бога сердцем, как не понимать и познавать Его умом, как это изложили мы выше? Вообще, названия чувственных членов часто относятся к душе; отсюда видеть очами сердца — это значит познавать что‑нибудь умственное силою мысли. Точно также — слышать ушами означает чувство глубочайшего понимания. Мы говорим также, что душа может пользоваться зубами, когда вкушает и ест хлеб жизни, сходящий с неба. Говорится точно также, что душа пользуется отправлениями и других членов, которые применяются к ее силам» (Orig. de princ. ι. ι. 9, рус. пер. цит. по изд.: Ориген 1993, с. 47); Ср. в «Духовных беседах», приписывавшихся прп. Ма- карию Египетскому: «Есть очи, внутреннее сих очей, и есть слух, внутреннее сего слуха. И как скоро эти очи чувственно видят и распознают лице друга или любимого, так очи… просвещенные Божественным светом, духовно видят и распознают Господа» (Ps. — Macar. horn.: 28, 5, ed. Berthold, рус. пер. цит. по изд.: Макарий Египетский 1904, с. 223). Особенность мысли прп. Максима состоит в его акценте на необходимости сочетания телесных и умных чувств (см. ниже), а не на противопоставлении их или констатации простой аналогии между телесными чувствами и умными.
338. О недостаточности сведения христианской жизни к борьбе со страстями, относящимися к раздражительной и пожелательной силам души (на что по преимуществу и направлено телесное делание), прп. Максим пишет и в Главах о любви: «Метод делания недостаточен для совершенного освобождения ума от страстей и для возможности сосредоточенной молитвы, если различные духовные созерцания не преемствуют ему. Ибо этот метод освобождает ум только от невоздержания и ненависти, а духовные созерцания освобождают его [еще и] от забвения и неведения: таким образом, он получает возможность молиться как должно» (carit. 2.5, рус. пер. А. И. Сидорова с изм. цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 107). Существенно, что, как замечает в комментарии к этому месту А. И. Сидоров, прп. Максим здесь практически буквально следует Евагрию: «Делание есть духовный метод, очищающий страстную часть души. Деятельные осуществления заповедей недостаточны для совершенного исцеления сил души, если соответствующие им умные созерцания не преемствуют им» (Evagr. pract. 78- 79» рус. пер. цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, прим. 66, с. 275 с изм.). Таким образом, в Вопросах и недоумениях, Главах о любви, а более явно в Трудностях к Иоанну (см. amb. 10: PG 91, 1145D‑B) прп. Максим подчеркивает, что нельзя в христианской жизни ограничиваться борьбой с плотскими страстями, пренебрегая созерцанием, просвещающим разумную часть души; при этом он, очевидно, пользуется идеями одного из «отцов оригенизма» — Евагрия. Здесь же можно отметить, что более известным в церковной традиции является толкование притчи о десяти девах св. Иоанна Златоуста (см. Joan. Chrys. in Matth. 78: PG 58, 711 f.), которое нашло свое отражение и в Синаксаре, читаемом в Великий вторник на Страстной седмице, где елей мудрых дев трактуется как милостыня, а вся притча понимается в смысле противопоставления дев, не имеющих добрых дел, особенно же дел милосердия, девам, их имеющим. В русской церковной традиции самое известное толкование этой притчи прп. Серафима Саровского в его беседе с Мотовиловым, где подчеркивается, что елей следует понимать не как добрые дела, как считают многие, но как благодать Святого Духа (см. Угодник Божий Серафим 1993, т. I, с. 128). При этом понимание притчи прп. Серафимом является своего рода полемикой с трактовкой Синаксаря. Толкование прп. Максима в этом контексте оказывается ближе к той тенденции, что мы находим у прп. Серафима, — не сводить смысл притчи к призыву к практическому деланию, но подчеркивать необходимость опытного богопозна- ния. Как отмечает Д. Прассас (см. Prassas 2003, р. 309)» уже у Оригена встречается толкование лампад дев как света знания, а елея в этих лампадах как ревности к познанию [Бога] (ή έν έπιγνώσεις σπουδή). Прассас, однако, не обратила внимания, что в действительности у Оригена елей толкуется не просто как «ревность к познанию Бога», но и как «делание заповедей» (ή έν έπιγνώσεις σπουδή, και έντολών έργασία) (Orig. scholia in Matth.: PG 17, 304. 54–55). Таким образом, вероятнее всего, толкование прп. Максима в этом пункте прямо или косвенно восходит к Оригену.
339. Интересно, что здесь прп. Максим среди страстей, которыми могут быть побеждены 10родивые девы, упоминает и сребролюбие, о котором в связи с этой притчей говорит и Златоуст (см. предыдущее примечание), но у св. Иоанна альтернативой сребролюбию выступает милостыня, а у прп. Максима все страсти, включая сребролюбие, искореняются на путях сочетания делания и познания.
340. См. Быт. 2, 8.
341. Духовное понимание рая применительно к сердцу, или слову Божию, хранимому в сердце, было распространено в монашеской литературе и до прп. Максима, в частности, оно встречается в Макариевом корпусе (см.: «Писание повелевает всяцем хранением блюсти сердце свое (Притч. 4, 23), дабы тот, кто хранит, как рай, Его [Господа] слово, отведал благодати, не слушая пресмыкающегося внутри змея… В сей рай был введен Ной, хранивший и исполнявший заповедь, и по любви избавлен был от гнева (см. Быт. 6–8)…. Подобным образом Давид, храня сей [рай], возделывал, и потому возобладал над врагами. Но и Саул, пока хранил сердце, имел успех; когда же наконец преступил [заповедь], тогда был окончательно остановлен. Ибо в каждом [человеке] действует слово Божие по мере [его произволения], сообразно [с его деланием]» (Ps. — Macar. hom. 36, 2, 1–2, ed. Berthold (Слово приписывается прп. Марку Подвижнику), рус. пер. по изд.: Макарий Египетский 2002у с. 681–682).
342. Ср. толкование «востока» в qu. dub. 2.
343. К трактовке древа познания и древа жизни, как и грехопадения Адама прп. Максим обращался несколько раз в течение своей жизни. Из наиболее важных трактовок можно отметить отрывок из Трудностей к Иоанну: amb. 10: PG 91, 1156А-1157А), который является умозрением способов, какими совершилось преступление Адама. Кроме этого, к толкованию древа познания он обращается в Прологе к Вопросоответам к Фалассию и более подробно в Thal. 43, где, в частности, пишет: «Поскольку человек был приведен в бытие состоящим из умной души и чувственного тела, постольку пусть будет древо жизни, по одному созерцанию, умом души, в котором и находится мудрость. Соответственно древо познания добра и зла [тогда будет] чувством тела, в котором, как это очевидно, и происходит движение неразумия» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 113). Впрочем, далее в Thal. 43 прп. Максим дает более глубокое толкование, где в центре уже различение не умного и чувственного, но вечного и преходящего.
344. См. Ин. 21, 9.
345. γλισχρότητος. Ср. в qu. dub. 18: «Владыка и Исправитель естества — посредством слова делания, поймал в море жизни липкую (γλίσχρον) греховную страсть»; или в qu. dub. 37: «рыбы липки (γλίσχρον), неповоротливы, барахтаются на дне и полны слизи».
346. См. Лк. 19,1–ю.
347. Или: «плотские помышления» (см. Рим. 8, 6).
348. Или: «голых фантазий», или: «голых мечтаний» (ψιλάς φαντασίας). Обсуждение этого термина в аскетической литературе, в частности, у прп. Марка Подвижника, см. в: Зарин 1996, с. 250–251, прим. 165. Зарин переводит φαντασία как представление. О «предвкушениях» в понимании прп. Максима см. прим. 189 к qu. dub. 39.
349. Из этого места видно, что богословие у прп. Максима ни в коем случае не абсолютизируется. Более того, иногда он говорит о богословии далеко не в высшем смысле этого слова, специально отличая его от того, что считает еще более высоким. Так, высшую форму богопознания (называемую им апофатической) прп. Максим иногда эксплицитно отличает от «богословия». Например, описывая восхождение Моисея с сопровождавшими его на гору Синай в qu. dub. 73, он пишет, что на предпоследней фазе восхождения Моисей «взял с собою одного Аарона», то есть «слово (или: разум), простое для познания, будто молниями озаряемое Божественными озарениями», но «затем и его оставил снаружи и вошел во мрак божественного неведения, где все нерационально и непостижимо». Далее он называет «тех, кто с Аароном», «познавшими богословие», а «подобных Моисею» — теми, кто «апофатически и в неведении соединился с Богом». Здесь апофиза явным образом соотносится с опытом единения с Богом в Его непостижимости. Такое «единение», очевидно, соответствует обожению, которое в иной перспективе — в рамках трехчленной схемы: делание, созерцание, богословие — является тело- сом (целью) богословия и всей подвижнической жизни. Именно так прп. Максим трактует духовный путь того же Моисея в одном из умозрений о Моисее в amb. 10: PG 91,1149А-1152А; впрочем, здесь в рамках трехчленной схемы он говорит как о последнем этапе не просто о богословии, но о «мистическом богословии, в несказанном восторге вверяемом через молитву одному лишь чистому уму». Именно в таком молитвенном экстазе Моисей «неведением как бы во мраке невыразимо приобщился к Богу» (ibid.). Таким образом, единению с Богом и обожению соответствует не богословие как таковое, а высшая его форма, которую прп. Максим иногда выделяет, специально подчеркивая ее отличие от богословия в том смысле, в каком оно понималось выше применительно к Аарону (в отличие от Моисея). Так, и в qu. dub. 46 прп. Максим специально отличает богословие от молитвы: «Молитвенное [любомудрие] — выше богословского: второе богословствует о Божественном исходя из сотворенных [вещей], а первое непознаваемо и неизреченно сочетает душу с Самим Богом». Из этих цитат видно, что прп. Максим устанавливает соответствие характера богословия (с одной стороны, оно может быть деятельностью разума, с другой — молитвенным, мистическим) с тем, совершается ли познание Бога из сотворенных вещей или же в сочетании души в Самим Богом.
350. См. Числ. 6,3–4.
351. Толкование Содома как ослепления (τύφλωσις) встречается у Филона (Philo de ebriet.: 222. 6, ed. Wendland; Philo de somn.: 2.192. 4, ed. Wendland). Там же Филон дает и толкование: «бесплодие» (στείρωσις), которое прп. Максим не использует. Толкование «онемение» (ένέωσις), кроме этого места у прп. Максима, найти не удалось, однако Sadom похоже на арамейский (очень часто употребляемый в Талмуде) глагол sätam (stam) «закрывать» (в том числе уста и глаза), так что определенное «оправдание» этимологизации прп. Максима есть.
352. Или: «раздражение» (παραπικρασμός). Подобное толкование нам найти не удалось, однако 'ämorä (Гоморра), имеет звуковое сходство с tamrur («горечь»), дериват от глагола marar. В Талмуде есть слово merer («горечь»). А в современном иврите слово тага с тем же значением. Так что мы опять имеем дело со случаем хотя и косвенной, но небезосновательной ассоциации в этимологизировании прп. Максима.
353. Или: «отделенный» (περιπεφραγμένος).
354. Подробный анализ видов страстей, связанных со страстной частью души, у прп. Максима проведен в Трудностях к Иоанну (см. amb. 10: PG 91, 1196C-1197D, где, в частности, в толковании видов гнева прп. Максим следует Немесию Эмесскому (Nemes. de natura hom. 19).
355. To есть бритый.
356. Происхождение этого толкования найти не удалось, вероятно, оно принадлежит самому прп. Максиму, однако, см. следующее примечание.
357. От SamJon — сходно с SemeS «солнце». Ср. qu. dub. 67.2. Если Самсон, обросший волосами, толкуется как «солнце», то обритый, очевидно, «изображающий подобие» солнца, но не являющийся им. Возможно, именно так следует объяснять толкование имени «Самсон» у прп. Максима.
358. См. Суд. 16, 21. Ср. толкование Содома как «ослепления».
359. См. Еф. 6,14–17·
360. См. Greg. Naz. or 45.18: PG 36, 649A.
361. Ср. в qu. dub. 41.
362. Таким образом, прп. Максим не соглашается с мнением, что Иов в какой‑то момент своей жизни отчаялся. К фигуре Иова он снова обращается в Трудностях к Иоанну (amb. li: PG 91,1205D-1108A), где объясняет восполнение Иову сторицей земных благ как устроенное ради «малых сих», чтобы они не соблазнились от этой истории; самого же Иова прп. Максим считает в этом восполнении не нуждавшимся, поскольку тот стяжал вечные блага.
363. Или: «рассудительность» (διάκρισις).
364. Или: «способность различения».
365. См. I Цар. 22,18: LXX, хотя там число убитых священников — 305. В Синодальном переводе — 85 мужей. П. К. Доброцветов перевел: 305, видимо, подгоняя текст прп. Максима под I Цар. 22,18: LXX (см. Максим Исповедник 2008, с. 49).
366. Или: «волнение» (σάλος) страстей. Сходное толкование имени Дойка как σάλος у Дидима Слепца (Didym. fragm. in psalm.: 554.3, ed. Mühlenberg), хотя у прп. Максима, как обычно, имеется уточняющее прибавление: «страстей».
367. См. I Цар. 21, 8: LXX.
368. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 315), прп. Максим очень тонко использует здесь тот факт, что самцы мулов и лошаков бесплодны, как и большинство самок. К этому можно добавить, что мул (лат. mulus) — результат скрещивания осла и кобылы, которые могут выступать для прп. Максима своего рода символами порока разумной части души и пожелательной, а при скрещивании символизировать неспособность к добродетели.
369. έξουδενωμένος. Сходное толкование находим у Диди- ма Слепца (см. Didym. fragm. in psalm.: 1031. 21, ed. Mühlenberg). Совпадение толкований прп. Максима с Ди- димом сразу по двум именам дает основание предположить, что Максим был внимательным читателем Дидима (ср. прим. 201 к qu. dub. 41).
370. Или: «добродетелью».
371. έγκαθισμός (словарь Лэмпа дает этимологию: «dwelling in» — «пребывание внутри»). Ориген толкует как έγκαθισμός имя Навуходоносора (Orig. fragm. in Lament.: 9. 6, ed. Klostermann). Глагол nub встречается в кумран- ских текстах в значении «способствовать росту», и в этом отношении не исключено, что его понимание как «насаждение» у прп. Максима обосновано кругом значений этого глагола.
372. Никео–Цареградский Символ веры (АСО, ed. Schwartz, 2.1. 2, p. 80, η. 14,1. 8).
373. Или: «вложена».
374. Наиболее вероятно, что прп. Максим ссылается здесь на слова св. Григория Богослова, согласно которому душа Христа имела возникновение через неизреченное вду- новение Бога, а плоть была взята от Матери. В действительности св. Григорий, как и многие другие греческие отцы, считал, что душа сообщается всякому человеку через «вдувание» ее Богом, и вместе с ней сообщается душе благодать Святого Духа (см. «Согласно двойному смыслу дуновения, во всех вдувается и дыхание, и Дух Святой» (Greg. Naz. or. 30.20: PG 36,129c)). Христос, конечно, в отличие от нас эту благодать не утратил и не мог утратить по принадлежности Его души Ипостаси Сына Божия, на которой почивает Святой Дух и которая Сама Ипостась Бога. Прп. Максим обратится к вопросу о душе Христа и ее отношении к Его телу подробнее в amb. 42: PG 91,1316А-1349А. В то же время, говоря о плоти Христовой в Трудностях к Фоме, прп. Максим скажет, что Слово Божие, истощив Себя, стало семенем Собственной плоти, и ипостасью самой воспринятой плоти (см. amb. 2: PG 91,1036D). Таким образам, если сопоставить эти высказывания, обнаружится своеобразный параллелизм: душа Христа от Святого Духа, словно от семени мужа, а «семенем» Его плоти (под которой здесь можно понимать и весь человеческий состав — как душу, так и тело) является Ипостась Сына, хотя начатой тела и берется от Матери. Вся эта тема требует дальнейшего осмысления, в частности, в контексте вопроса: прп. Максим и оригенизм. См. обсуждение перевода и понимания этого вопросоответа в Живом Журнале: http://benev. livejournal. com/378249. html.
375. В переводе П. К. Доброцветова дана ошибочно ссылка на: Притч. 11, 21, где содержатся сходные слова, но точно прп. Максим цитирует именно Притч. 16, 5.
376. άποδοϋναι и ύπενδιδόναι слова однокоренные, и прп. Максим, очевидно, обыгрывает это.
377. μή εύρίσκων άποδοϋναι ό νους τον ύπέρ άρετής λόγον. Не вполне понятен смысл этого выражения. Возможно, имеется в виду ум, который не старается найти разумного основания для делания добродетели, или ум, не прикладывающий разумной силы (логоса) к этому деланию.
378. Или: «Логос». Как обычно, у прп. Максима нельзя быть уверенным, имеет ли он в виду один из логосов или Само Слово Божие, хотя, судя по последующим словам: «итак, эти логосы», можно все же предположить, что правильнее здесь будет писать логос с маленькой буквы, имея в виду один из логосов Божиих.
379. Здесь прп. Максим привлекает к толкованию учение о «возглавлении», или «рекапитуляции» (άνακεφαλαίωσις; лат. recapitulatio), которое вслед за ап. Павлом разрабатывалось в православном богословии уже у св. Иусти- на Философа, но более всего у св. Иринея Лионского (см. Osborn 2003, р. 97–138). В самом общем виде понятие άνακεφαλαίωσις может быть понято как означающее сведение воедино, а именно, начала Божия домостроительства, бывшего в творении мира и Адама, и его завершения, происшедшего и имеющего произойти во Христе. Это понятие в контексте учения св. Иринея означает и восстановление во Христе Адама в первозданной красоте, но и, более того, возведение человеческой природы в богоподобное совершенство. Кроме этого, άνακεφαλαίωσις в буквальном смысле этого слова означает «возглавление», а именно то, что Сын Божий, Христос, явил Себя главою Церкви, возглавив все человечество, всю тварную природу не только как Бог и Творец, но, так сказать, «изнутри», совершив в Себе Самом ее спасение. Именно этот смысл άνακεφαλαίωσις^ всячески обыгрывает прп. Максим в знаменитой amb. 7 (см. PG 91, 1080В; 1097А–В), толкуя трудное место св. Григория Богослова и привлекая свое учение о логосах и Логосе. Ср. эту тему в qu. dub. 64.10. Знакомство прп. Максима с сочинениями св. Иринея подтверждается qu. dub. 55, где он цитирует его. Что касается данного места из qu. dub. 53, то в нем очевидно, подчеркивается то, что во Христе, Логосе воплощенном, свершилось исполнение всех замыслов (логосов) Божиих о всем творении (как умном — ангелах, так и чувственном, как логосов природы, так и логосов добродетелей), которые были в Бо- ге–Логосе изначально, а теперь, с Его вочеловечением, получили свое исполнение. При этом прп. Максим подчеркивает, что именно во Христе произошло соединение знания (гнозиса) и делания, точнее, именно в делании — земной жизни Спасителя — было «измерено» все знание относительно творения и человека, то есть здесь оно получило конкретное воплощение. Измеривший все таким образом Христос оказывается у прп. Максима подлинно «мерой всех вещей», то есть Он явил все таким, каким оно должно быть (в этом ведь и есть смысл логосов, задающих «должное» для всего), став для всего творения своего рода эталоном, или мерой.
380. Понятие о естественных, неукоризненных страстях встречается до прп. Максима у целого ряда авторов, в том числе, одним из первых, у Дидима Слепца (см. Di- dym. fragm. in psalm.: 716a. 14, ed. Mühlenberg). Часто это выражение использует и св. Кирилл Александрийский.
381. То есть, по замечанию А. М. Шуфрина, пока не «разжимал горсть» (точная метафора). Согласно прп. Максиму, Христос, когда хотел этого, как Бог давал человеческой природе, сущностно Им усвоенной, действовать по–своему — в соответствии с теми способами проявления, какие свойственны ей после падения, в частности, испытывать голод, жажду, боль, нежелание насильственной смерти. Это учение занимает весьма важное место в богословии прп. Максима, и в данном месте qu. dub. 53 уже сформулирована, хотя и весьма сжато, та мысль, которая неоднократно встречается в его христологических сочинениях, в частности в полемике с моноэнергизмом и монофелитством. Так, во время диспута с Пирром прп. Максим скажет: «Природные свойства в Господе не предшествуют желанию, как в нас, но… действительно испытывая голод и жажду, Он испытывал их не тем же образом, что и мы, а превосходящим нас (ибо добровольно)» (Max. disp.: PG 91, 300А, рус. пер. Д. Е. Афиногенова цит. по изд.: Диспут с Пирром 2004, с. 163). В том же диспуте прп. Максим приводит иллюстрирующие это слова св. Григория Нисского об искушении Христа в пустыне: «Пробыв сорок дней недоступным [страданию], позже взалкал: ведь Он, когда захотел, дал [человеческой] природе действовать по–своему». Эти слова свт. Григория Нисского (Greg. Nyss. orat. de beat. 4: PG 44, 1237A) прп. Максим приводит в disp.: PG 91, 352В. Итак, согласно прп. Максиму, страдания, ставшие способом (тропосом) существования человеческой природы после грехопадения, у Христа имели место не как у нас (в силу природной необходимости), но добровольно, то есть как обусловленные Его Божественным соизволением. После прп. Максима эту мысль повторяет прп. Иоанн Дамаскин: «Разумеется, наши природные страсти были во Христе и сообразно с природой, и сверхъестественно. Сообразно с природой они возбуждались в Нем тогда, когда Он позволял плоти претерпевать то, что ей свойственно, а сверхъестественно потому, что в Господе то, что было природно, не предшествовало Его воле, ибо в Нем не усматривается ничего вынужденного, но все — добровольное. Ибо Он волею алкал, волею жаждал, волею боялся, волею умер» (f. о. 3. 20, цит. по изд.: Иоанн Дамаскин 2002, с. 277).
382. См. 4 Цар. 2о, 1–7.
383. Ср. Евр. 4,15.
384. См. 4 Цар 6, 4–6.
385. Iren. haer. V. 17, 4, ed. Rousseau (SC 153, p. 232.1–8). Почти дословная цитата из св. Иринея подтверждает, что прп. Максим был внимательным читателем этого святого отца, оказавшего на него заметное влияние (см. прим. 247 к qu. dub. 53). Настоящее толкование св. Иринея было воспринято прп. Максимом, очевидно, потому, что соответствовало его собственной установке на христоцентричное прочтение Ветхого Завета. Этот принцип в святоотеческой экзегезе может рассматриваться как одно из преломлений учения о «возглавле- нии» (άνακεφαλαίωσις'ε) всего Христом, разработанного св. Иринеем. В данном случае мы имеем пример того, как Христос и совершенное Им «возглавил» или исполнил в Себе смыслы Писания, то есть наполнил букву Писания Ветхого Завета истинным смыслом.
386. См. Ин. 21,11.
387. О семи действиях, или дарах Святого Духа см. Ис. п, 2: «и почиет на нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия». Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 318), толкование числа 153 встречается у Евагрия, однако, «хотя Максим и согласуется с Евагрием относительно образования числа 153 (как суммы чисел от одного до 17), его толкование числа 17 отличается от толкования Евагрия. Семнадцать для прп. Максима — это сумма десяти заповедей и семи действий Святого Духа», Евагрий же толкует число 153 как символ аскетической жизни, созерцания природы и богословия. Символическое толкование числа 153 см. у Евагрия в Прологе к Слову о молитве (рус. пер. Евагрий 1994, с. 76–77)· Само Слово о молитве, как известно, состоит из 153 главок, чему и дается объяснение в предисловии. Арифмология аввы Евагрия куда в большей степени, чем арифмология прп. Максима, укоренена в арифмологии неопифагорейцев, в которой число трактуется геометрически. У прп. Максима этого геометрического понимания числа уже практически нет. Здесь же можно отметить важную роль числа 17 в двух знаменитых житиях — прп. Марии Египетской и св. Алексия, человека Божия (см. Беневин 1999, с. 95–159)·
388. 50 = 7x7 + 1.
389. Настоящее толкование представляет собой пример экзегезы с применением арифмологии. Об арифмологии прп. Максима см.: Blowers 1991, р. 211–219; van Deun 1992, p. 237–242; Prassas 2003, p. 73~77; 408–409.
390. Cm. Greg. Nyss. or. I. in Christi resurrect.: PG 46, 612A: «Ибо и при первом произведении мира Божественная сила не слаба была, чтобы во мгновение совершить все сущее; но, несмотря на то, при созидании сущего определила быть и временным промежуткам. И как там, в первый день, совершена часть творения, а во второй — другая и затем по порядку таким же образом совершено все сущее, так что Бог в определенные дни благоустроил все творение, — так и здесь по неизглаголанной мысли Его премудрости в три дня изгоняется зло из существующего — из мужей, из жен и из рода змей, в которых первых получило бытие естество зла» (рус. пер. цит. по изд.: Григорий Нисский 1872, ч. 8, с. 37).
391. τή έπιγνώσει. Ср. в qu. dub. 19: «Так, посредством ясного знания (τή έπιγνώσει), а не причастия [Божественных] благ, душа получает свои силы и восстанавливается в первоначальное состояние)» и комментарий к этому месту.
392. Давая аллегорическое толкование словам св. Григория, прп. Максим предотвращает их толкование в смысле учения о всеобщем, включающем и бесов, спасении (ср. qu. dub. 19 и комментарии к нему). Вместе с тем он подчеркивает, что во Христе совершилось восстановление всех сил души. См. обсуждение этого вопросоответа в предисловии к настоящему изданию.
393. Или: «острому».
394. Неточная цитата из Притч. 22, 29: LXX.
395. Или: «познания».
396. Об учении прп. Максима о трех составляющих подвижнической жизни см., напр., Thunberg 1965, p. 352–391; Farchet 1996, р. 437–526. В комментарии к этому толкованию Д. Прассас (Prassas 2003, р. 319) отмечает, что в этом и многих других местах Qu. dub. прп. Максим уделяет большое внимание знанию (гнозису), слово γνώσις встречается в этом сочинении 124 раза. В то же время в Главах о любви акцент делается на любви (άγάπη), а это слово встречается в Qu. dub. всего 24 раза. Прассас в связи с этим высказывает осторожное предположение, что, может быть, Qu. dub. были написаны до Глав о любви (датируемых Шервудом 626 г.), в которых прп. Максим перенес акцент со знания на любовь. Однако предположение, что у прп. Максима произошел «перелом», в результате которого он перенес акцент на любовь, не выдерживает критики, поскольку в заведомо более поздних Вопросоответах к Фалассию (ок. 630–633), если пользоваться тем же методом подсчета, никакого преобладания «любви» над «знанием» нет (скорее наоборот). Не следует ли из этого сделать вывод, что само противопоставление «любви» и «гнозиса» применительно к писаниям прп. Максима является надуманным? Это видно и из его понимания любви в Главах о любви, которое дается через гнозис: «любовь есть благое расположение души, в соответствии с которым она ничего из сущего не предпочитает ведению (γνώσεως) Бога» (carit. 1. 1.; рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993>кн. I, с. 97).
397. τή φύσει καινοτομήσαντος φόνον. П. К. Доброцветов предлагает невозможное грамматически и по смыслу понимание: «первым убийством привнесшего изменение в естество» (Максим Исповедник 2008, с. 112) и пытается его объяснить совершенно искусственным толкованием, что якобы человеческая природа Каином «обновилась»во грехе» (там же, прим. I, с. 113), проводя параллель с учением прп. Максима о позитивном обновлении по способу существования человеческой природы во Христе. Это учение, однако, появляется у прп. Максима позднее, в Трудностях к Иоанну (см. amb. 41), и к данному месту Qu. dub. отношения не имеет.
398. Ср. Быт. 6,3: LXX.
399. Или: «растлевшуюся».
400. В ответе на этот вопрос прп. Максим не говорит, что святые прежде Воплощения уповали на Христа в смысле «исторического Иисуса» (этой тайны домостроительства во всей полноте они не знали), но подчеркивает веру святых в спасение нас Творцом природы. Возможно, прп. Максим имеет здесь в виду, что святые, подвизавшиеся в той или иной добродетели и движимые естественно, то есть в согласии с логосом природы, уповали на сверхъестественное действие Бога, без которого истинное спасение невозможно (см. следующий вопросо- ответ, где говорится именно об этом сверхъестественном действии).
401. έπιδημίας (ср. qu. dub. 113.10).
402. В Синодальном переводе иначе.
403. То есть иудеев и эллинов (или: язычников).
404. Здесь можно усмотреть зачатки учения прп. Максима о Христе–Посреднике, развитого им в более поздних сочинениях (см. подробнее об этом учении в: Thunberg 1965).
405. См. Рим. 8, 7.
406. См. Рим. 8, 2.
407. См. Мф. 5,19.
408. В Септуагинте — συνέστρεψεν («собрал»), у Максима — συνέτριψεν («сокрушил»). — Прим перев.
409. О томлении, или любовном влечении к Богу см. прим. 4, 5 и 113.
410. См. прим. 167 к qu. dub. 35 и текст к нему.
411. Ср. Εφ. I, 10. Об учении прп. Максима о «возглавлении» (άνακεφαλαίωσις^) см. прим. 247 к qu. dub. 53.
412. κινηθείς. Прп. Максим говорит, очевидно, о том, что человеческая природа в Воплощении была приведена в единство с причиной ее бытия — Богом, или, по–друго- му, подвигнута к Причине. Этот момент он различает со следующим, относящимся к кеносису Самого Бога Воплощенного.
413. Или: «заостряя» (στομουντας).
414. Или: «совершается изначальное зачатие».
415. τω γονίμω. В amb. 48: PG 91, 1361А-1365С прп. Максим, толкуя вкушение различных частей пасхального агнца применительно ко Христу, скажет, что от живота Христа вкушает тот, у кого бьет ключом плодовитость души и кто размножается духовными созерцаниями и стяжал жгучую любовь бесстрастного стремления (или: «порыва» — άπαθοϋς έφέσεως) к пребыванию с Богом (см. amb. 48: PG 91, 1364B‑D). Это место было прокомментировано Тунбергом (Thunberg 1965, р. 405) в контексте преодоления оппозиции мужского и женского: «ни одна часть (тела Христова. — Г. Б.) не исключена из приобщения. Среди всех этих форм приобщения есть относящаяся к животу Христа — символизм, имеющий очевидное отношение к истинному типу страстности. Описывая эту форму приобщения, Максим дает ясно понять, что этот род указывает на духовное и положительное использование продуктивной способности человека (τό γόνιμον). Это использование, как ясно из дальнейшего (заметим, здесь встречаются конкретные чувственные и сексуальные символы), подразумевает, что душа становится «беременна»духовными созерцаниями и несет в себе неугасимую, самую жгучую любовь (эрос) к Богу (1364B‑D). Таким образом, даже сексуальность представляет для Максима аспект отношения человека к Богу, имеющий свое правильное место в его общении со Христом». Однако Тунберг в своем комментарии несколько смещает акценты или не совсем точно выражается, так что можно подумать, что прп. Максим имел в виду некоторый род сублимации сексуальности в духе католической мистики. На самом деле весь контекст «причастия животу» подразумевает, что речь идет о созерцании, которое для плодовитой души (см. также amb. 49) становится из восприятия чувственного в его многообразии естественным созерцанием логосов творения в их единстве. Так и в qu. dub. 64 он говорит о том, кто собирает различные логосы в плодотворящей и созерцательной части сердца, связывая таким образом плодотворящую способность с созерцанием логосов, объединенных в Едином Логосе. Нет сомнений, что в таком толковании прп. Максим исходит из стоической, воспринятой христианами концепции семенных логосов и обыгрывает именно эту метафору.
416. Прп. Максим снова обращается к своему учению о логосах, которые все принадлежат Логосу, возводят к Нему и созерцаются в Нем. Подробнее эта тема будет им раскрыта в Трудностях к Иоанну, в первую очередь в amb. 7.
417. Очевидно, имеется в виду Адам до грехопадения. То есть Иов, Иосиф и подобные им праведники, стойко перенесшие искушения, «дороже» Адама даже до его падения, не говоря уже о павшем. Эти святые, имея природу, унаследовавшую последствия грехопадения, устояли в искушениях, а Адам, не имея этих последствий, тем не менее, не устоял. Иова и Иосифа прп. Максим вспомнит еще раз во время диспута в Визии, когда в ответ на слова еп. Феодосия: «Разве скорбь не посылается многим и ради испытания?» прп. Максим скажет: «Испытание касается святых, чтобы их расположение к тому, что благо по природе, чрез скорбь явлено было в жизни людей, открывая вместе с тем в себе неизвестные всем их добродетели, как это было с Иовом и Иосифом: первый подвергался испытанию для проявления скрывавшегося [в нем] мужества, а второй искушался для откровения [его] освятительного целомудрия. И всякий из святых, недобровольно подвергаясь скорбям в сем веке, терпит это из‑за каких‑либо подобных же целей [Божиих], чтобы они посредством немощи, которой предоставляется им [от Бога] подвергнуться, попирали гордеца и отступника дракона, то есть диавола, ибо терпение есть дело испытания у каждого из святых» (рус. пер. цит. по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 176–177).
418. Оникс. См. Быт. 2,12: LXX.
419. Мнение, что «зеленый камень» (в данном случае речь, очевидно, об ониксе зеленого цвета (встречаются ониксы и других цветов)) укрепляет силу зрения, очень древнее. Оникс символизировал зрение — глаза. В глазницы скульптур вставляли кабошоны из оникса. У Ипполита Римского «зеленый камень» называется «глазом» и соотносится со свидетельством (Hipp, refutat. отп. haeres. 5. 9.16.1). Поверье о том, что оникс укрепляет зрение дошло и до наших дней, почему некоторые салоны и фирмы оптики называются «Оникс».
420. См. Суд. 16.
421. Ср. qu. dub. 47.
422. Такого перевода найти у авторов до прп. Максима не удалось. Обычный перевод имени Далилы: «нежная», или в другом традиционном толковании: «ниспадающие кудри», но этими переводами прп. Максим не пользуется, очевидно, вводя свой, исходя из потребностей своего толкования, однако, вероятно, не на пустом месте. Dalilä созвучно глаголу dalal — «становиться маленьким». В средневековом еврейском основное значение «быть бедным».
423. Или: «доставляющий удовольствие»., Елёлеаел>ούν о Σαμ- \|/ώ<ν>έπι τον μηρόν της Δαλιδά, τουτέστιν έπι τό παθητόν μέρος (прп. Максим играет созвучием слов: έπι τόν μηρόν («на бедро») — έπι… μέρος («на член»)). — Прим. перев.
424. См. Суд. 16,19.
425. См. Ис. 11, 2.
426. См. Суд. 15,15.
427. Очевидно, прп. Максим устанавливает связь между на- зорейскими обетами — не пить вина и сикера, соблюдать особую ритуальную чистоту — и исполнением их духовного смысла в Сыне Божием, воспринявшим нашу плоть «без влаги греха».
428. Ср. Ин. I, Ii.
429. Ср. Ин. 19, 34; Ин. 4,14.
430. См. Втор. 7,1–2; Суд з, 1–3.
431. Или: «способности» (δυνάμεις).
432. Один из важнейших аскетических принципов прп. Максима, проводимый им во многих местах и состоящий в том, что естественные силы не следует уничтожать или умерщвлять, а вся «отрицательная» аскеза должна быть направлена лишь против противоестественного их использования или на то, что может привести к подобному их использованию (ср. в qu. dub. 151: «…чтобы и мы научились [, что должно] не умерщвлять тело, а только подсекать жилы восстающих [в нас] наслаждений и подавлять [их]».
433. Или: «слово [Евангелия]».
434. Ср.: «Ирод переводится эллинами как «кожаный ум»(δερμάτινος νους) (schol. in Homer., schol. in Odysseam: 4.188.6, ed. Dindorf). Толкование «кожаный» — общепринятое.
435. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 327), «толкование крови как гнева имеет долгую историю, восходящую к «Одиссее»Гомера. Такое соотнесение можно найти и в медицинских текстах, но Максим, вероятнее всего, нашел такое толкование у Немесия, сказавшего, что гнев — это вскипание крови у сердца (см. Nemes. de natura horn. 20.1. 81, ed. Morani)».
436. См. Втор. 4, 10; Исх. 19 и 24.
437. Такое толкование можно найди у Дидима Слепца (Di- dym. fragm. in Ps.: 694a. 14, ed. Mühlenberg).
438. Или: «вспахивание», «разрыхление невспаханной земли», νέωσις. Вопреки Д. Прассас (Prassas 2003, р. 327), утверждающей, что такое толкование есть только у Максима, мы находим по крайней мере еще одно такое, или сходное, толкование в корпусе текстов, ложно приписываемых св. Кириллу Александрийскому, где Хорив толкуется как Νέωμα (Cyr. Alex, collect, diet. Vet. Test. [Sp.]: PG 77,1260. 32). Но более важным является происхождение этого слова, на которое не обратила внимание Прассас, считая словоупотребление Максима уникальным. Это происхождение, между тем, восстанавливается с помощью словарной статьи в словаре Лэмпа, где νέωμα толкуется как раздробление или разрыхление только что вспаханной земли и говорится, что этот образ использовался для указания на то, что должен был сделать катехизатор, готовя умы слушателей к принятию учения. В таком смысле это слово употребляется у св. Григория Богослова (PG 36, 25С) и у ряда других авторов, в том числе и у Златоуста, который использует и слово νέωσις. Именно в этом смысле, как видно из контекста qu. dub. 73, его употребляет и прп. Максим — с той разницей, что он говорит о действии не катехизатора, но самого подвижника. Э. Понсуа переводит это слово неверно: nage («плавание») (Qu. dub. ΐ999>Ρ· 8ο), ему же следует П. К. Доброцветов (см. Максим Исповедник 2008, с. 123).
439. Ср. Исх. 19,10–15.
440. В оригинале игра слов: άλογον («скот») — άλόγιστον («неразумный»).
441. εις τον γνόφον της άγνωσίας — точная цитата из Ареопа- гитик (Ps. — Dion. myst. theol. I. 3; Corpus Dionysiacum II: 144.10, ed. G. Heil, A. M. Ritter).
442. Учение о соединении с Богом «в неведении» (άγνωσίας), как и понимание апофатики подробно разрабатывается прп. Максимом в Трудностях к Иоанну, хотя и в Вопросах и недоумениях он касается этих тем в ряде мест, а особенно толкуя Преображение (qu.'": 191–193). Апо- фатическое соединение с Богом в неведении, согласно Поликарпу Шервуду, для прп. Максима — это «простое, неизъяснимое движение окрест Бога в неведении (άγνώστως), не обретающее ведения о Боге в вещах по причине Его превосходства; в этом движении ум освобожден от своего движения вокруг вещей и отдыхает от своего собственного действия (amb. 10: PG 91, 1112D7- 1113А2; 1113В3)… Движение ума, присное движение (amb. 10: PG 91,1113D2–1116C1), совершается в неведении (in ignorance, άγνώστως) по причине превосходства (δια τήν ύπεροχήν) и есть нечто иное, как можно заключить, чем природное движение, от которого он отдыхает. Эти моменты у Максима — от Дионисия» (Максим Исповедник 2007а, с. 425–426). См. также прим. 217 к qu. dub. 46 и текст к нему, а также qu. е$: 190–191 и примечания к ним.
443. См. Пс. 88, 46.
444. В amb. 11: PG 91, 1205D-1108A прп. Максим говорит нечто сходное, а именно, что под «малыми сими» следует иметь в виду людей, малых познавательным разумом, которые легко соблазняются о логосах промысла и суда и колеблются в благочестии.
445. Ср. 2 Пет. 2, 21 (текст передан сокращенно).
446. См. Числ. 15, 31–36.
447. См. Числ. 15, 38.
448. О праздновании субботы по прп. Максиму см. qu. dub. 10 и примечания к нему. Субботствовать деланием значит, очевидно, деланием сохранять бесстрастие, а субботствовать ведением — созерцать логосы творения, восходя к их единому Логосу. Нельзя согласиться с трактовкой П. К. Доброцветова здесь «субботства» как бездействия (см. Максим Исповедник 2оо8у с. 126, прим. ι). Если что и «бездействует» в таком субботстве, так это в бесстрастии — страсти, а в чистом созерцании — чувственные (в которых не являлись духовные смыслы) представления. Что «субботство», из которого потом происходит падение, отнюдь не подразумевает «бездействия», видно из того, что причиной падения прп. Максим выставляет небрежение или лень (упоминание об этом из перевода Доброцветова вообще выпало). Парадокс используемой здесь метафоры в том, что по буквальному смыслу собирание дров — это как раз действие, а субботство по буквальному смыслу — покой, но прп. Максим соотносит собирание дров с духовной леностью, нерадением, а субботство — с деланием и ведением.
449. Или: «горючие дрова».
450. о γνωστικός — «занимающийся познанием».
451. Или: «логосами».
452. Или: «гиацинтовые, то есть темно–синие».
453. toocpiavt γάρ κατά τους έτυμολογουντας ή σοφία λέγεται (выделение крестиками — Деклерка). Смысл этого места не вполне понятен, но в критическом издании Деклерка приводится в виде пояснения к нему следующая этимология: σοφία — спасающая (сохраняющая) свет собственной природы (ή τό φως σώζουςα της οικείας φύσεως), или: здравые [вещи] сказал (τό σώα φήν) (этимологии приводятся по Etymo- logicum Gudianum (etym. gudian. (ζείδωρος — ώμαι) Alphabetic entry sigma: 507. 45, ed. Sturz); сходную этимологию находим у философа Давида (VI в.) (David, proleg,. phil: 46.14, ed. Busse). Д. Прассас (Prassas 2003, p. 102), впрочем, считает, что έτυμολογουντας в данном месте следует заменить на έτοιμολογουντας — «готовым говорить», однако смысл от этой (не подтверждаемой к тому же рукописями) замены не сильно проясняется.
454. См. Быт. 4,1–16.
455. Ср. в Thal 49. 283–288, ed. Laga, Steel: «если бы блаженный Авель… не вышел вместе с Каином на поле, то есть не вышел до [достижения] бесстрастия на равнину естественного созерцания, то Каин, сущий и именуемый «законом плоти», не восстал бы и не убил бы его (Быт. 4, 8) с помощью обмана, выманив на [свершение] добрых дел в соответствии с созерцанием сущих до [обретения] совершенного навыка [в добродетелях]» (рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 135). Интересна и схолия к этому месту (мы оставляем в переводе схолии перевод Быт. 4, 15 таким, каким, по Синодальному переводу, его воспроизвел А. И. Сидоров, хотя какой именно смысл вкладывал в эти слова прп. Максим и как их надо переводить, остается открытым и обсуждается нами ниже): «Каин есть закон плоти — его первого породил Адам, преступивший божественную заповедь. А Авель есть духовное помышление, порожденное Адамом после покаяния, — это помышление, приступившее к естественному созерцанию до [обретения] совершенного навыка [в добродетелях], и убивает Каин. И Бог речет: «Всяк, убивый Каина, се- мижды отмстится»(Быт. 4, 15). Еще Он называет Каина «лукавым духом», который взял с собой семь других духов, злейших себя (Мф. 12, 45). Возможно, здесь имеется в виду себялюбивый или чревоугодный помысел, за которым следует естественно помысел блуда, помысел сребролюбия, помысел печали, помысел гнева, помысел уныния, помысел тщеславия и помысел гордости. Следовательно, убивающий по Божиему приговору Каина, то есть чревоугодие, убивает вместе с ним и возникающие благодаря этому чревоугодию страсти, согласно словам: «Всяк, убивый Каина, семижды отмстится»» (scholia 49. 145 f.; рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 231). Эта схолия может служить ключом и к написанному в qu. dub. 77 относительно убийства Каина. По мнению схолиаста, прп. Максим рассматривал «убийство Каина» в духовном смысле, и поэтому оно является Божиим приговором (то есть безусловно позитивным), являясь убийством вместе с этим «духовным Каином» лукавых духов или порочных страстей. В этом контексте встает вопрос о правильности традиционного перевода: «Всяк, убивый Каина, семижды отмстится»(Быт. 4, 15), смысл которого в том, что отмщение постигнет именно убийцу Каина (см. ниже, прим. 325).
456. «Убивший скорбь» — это Каин, убивший Авеля, толкуемого как «скорбь».
457. έπτά έκδικούμενα παραλύει. Ср. Быт. 4, 15: LXX: έπτά έκδικούμενα παραλύσει. Следует отметить, что толкованию Быт. 4, 15 св. Василий Великий посвятил Письмо 260, где, в частности, пишет: «Поскольку Каину определено понести за грехи свои седмикратное наказание, то сказано, что определенное о них по суду Божию приведет к концу (παραλύσει) тот, кто убъет его (Bas. Caes. ер: 260. 2. 22–23, ed. Courtonne)… А если под словом «отмщаемое»(τά έκδικούμενα), будешь разуметь грехи Каина, то найдешь их семь, или наказания, положенные на него Судиею, то и в этом случае не погрешишь» (Bas. ер: 260. 3. 25–28; рус. пер. по изд.: Василий Великий 1911, т. III, с. 320).
458. См. прим. 323, где толкования схолиаста можно считать объяснением и этого места. Исходя из этого объяснения и сказанного в примечаниях 323 и 325, мы даем перевод Быт. 4,15 следуя Септуагинте и пониманию этого места прп. Максимом. Обычный перевод этого выражения: «семижды отмстится» (в ц. — сл. переводе), и: «отмстится всемеро» (в Синодальном переводе), очевидно, соответствует иному пониманию, поддерживаемому и Ма- соретским текстом.
459. Ср. Мф. 12, 45.
460. См. Быт. 4,19–24.
461. Здесь виден отпечаток историософии и политической философии прп. Максима, подробнее изложенной в ер. 10 к кубикуларию Иоанну. В этом письме он описывает последствия грехопадения в области межчеловеческих отношений, когда у людей, если бы не появилась царская власть, действовал бы исключительно принцип силы и господства сильного над слабым. С появлением же царской власти, специально для этого установленной Богом, возникло иное положение, когда тирания сильных над слабыми стала сдерживаться: «Бог по Своему промышлению составил людям закон царства, издревле сдерживая бешенство порока, которое по распущенности явилось бы в жизни, чтобы без начальствующего и останавливающего беззаконный натиск сильнейшего на слабейшего люди не стали, как рыбы морские, истреблять друг друга. Ради этого, думаю, как и следовало, и было по необходимости установлено роду человеческому царство, принявшее от Бога мудрость и могущество, и равночестной природе допущено разделиться на начальствующих и находящихся под началом. Так что мудростью правит царство теми, кто законопослушно повинуется установлениям природы, могуществом же справедливо обуздывает тех, кто по своенравию воли не желает им следовать, и таким образом дарует всем справедливость, управляя доброй волей и страхом» (ер. 10: PG 91, 452В–С; рус. пер. Е. Начинкина с изм. по изд.: Максим Исповедник 2007by с. 123).
462. Возможно, изложение истории убийств Ламеха у прп. Максима полемически направлено против прочтения этого места Феодоритом Кирским, который считал, что «не двоих, как некоторые предположили… но одного и того же 10ношу [убил Ламех]. Ибо сказано: мужа убил я в язву мне и отрока в рану мне, то есть возмужалого молодого человека» (Theod. quaest. in Octat. 44: 43. 7–11, ed. Fernandez Marcos, Saenz‑Badillos).
463. «Отмщается за Ламеха» следует, очевидно понимать так, что, если мы грешим в том смысле, в каком понимает прп. Максим грех Ламеха, то нам и «отмщается», или мы наказываемся. Экзегеза данного места Писания — яркий пример того принципа, что для прп. Максима в Писании при его анагогическом толковании нет никаких «внешних» героев или персонажей, но все они — это мы сами, точнее, что‑то, совершаемое нами и происходящее с нами. Однако, применив образ Ламеха к нам, и продемонстрировав на нем принцип Божественного правосудия, прп. Максим на этом не останавливается и далее приводит слова Христа из Нового Завета, учащие прощать ближних, согрешающих, как и мы — помышлением (или словом) и делом.
464. Текст передан неточно.
465. То есть то, что он принял в помыслах. Сосложение (συγκατάθεσις) — предпоследний перед осуществлением этап в развитии греха: ι. прилог (или: «приражение» — προσβολή), 2. вожделение (или: «пожелание» — έπιθυμία), 3. сосложение (или: «принятие» — συγκατάθεσις), 4. деяние (или: «действие» — ένέργεια). Подробнее см. о всех четырех этапах в qu. dub. I, 31 (и примечания к нему) и I, зз, а также Зарин 199б>с. 248–258.
466. Толкование прп. Максимом Быт. 4, 24 отличается от толкования этого места и св. Василием Великим (в ер. 260), и св. Иоанном Златоустом в его Беседах на Книгу Бытия. Оба святых отца понимают усемерение наказания Ламеху как обусловленное тем, что перед его глазами был пример Каина, которому он не внял; прп. Максим же трактует это место анагогически (применительно к учению о стадиях развития греха), а не в моральном смысле.
467. См. Суд. 17, 3–5.
468. См. Суд. 8, 24–27.
469. Или: «единый таинственный логос созерцания».
470. О «малых сих» см. в qu. dub. 75.
471. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 331) считает, что прп. Максим здесь выступает против учителей, которые «учат исходя из внешних явлений тварного мира и пишут на этой основе свои сочинения. Такие сочинения могут служить соблазном и быть опасны для тех, кто не может понять, на что указывают внешние явления. Максим упрекает учителя, который дает свое сочинение тем, кто не готов к его чтению». Такая интерпретация данного пассажа прп. Максима хотя и не исключена, все же далеко не очевидна, так как Гедеон, как это видно и из следующего вопросоответа, для прп. Максима — один из святых Ветхого Завета, и маловероятно, чтобы он служил образом неправильного учителя. Вероятней, что здесь противопоставляется праведный Гедеон, который множество и пестроту тварного мира соединяет в таинственное единство слова, и «младенчествующие умом», которые соблазняются о Гедеоне из‑за этого таинственного, явленного миру слова, полагая, что он вылепил нечто вроде кумира или истукана, о котором говорится в Суд. i7>3–5. Другое (дополнительное к предыдущему) возможное понимание слов прп. Максима: младенчествующие умом не могут понять ту деятельность синтеза, которая «сплавляет» воедино взятое от многих учителей, а видит только, что нечто взято от того, нечто — от другого и соблазняются относительно учителя, считая его просто компилятором. Не исключено, что при такой трактовке (если прп. Максим ее имел в виду) в данном вопросоот- вете отражается восприятие его сочинений некоторыми современниками.
472. См. Суд. 6–7.
473. См. Быт. 16, 15. В Трудностях к Иоанну в amb. 15 (PG 91, 1216А-1221В) прп. Максим, толкуя слова св. Григория Богослова (Greg. Naz. or. 28.6: PG 36,32C), специально остановится на вопросе о различении чувственного восприятия, точнее зрения, и естественного закона. Различая зрение, пусть и сопровождаемое созерцанием красоты и стройности творения, с одной стороны, и «естественный закон», восходящий от созерцания этой красоты и гармонии к вере в существование Творца и Промысли- теля — с другой, прп. Максим подчеркивает, что само по себе созерцание творения не тождественно восхождению к Творцу и Богу.
474. См. Быт. 16, 4.
475. άρχουσα. Этимология встречается у Филона (Philo de mutat. nomin. 78.1, ed. Wendland).
476. См. Быт. 2i, 2–3.
477. См. прим. 117 к qu dub. 25.
478. См. Суд. 6, ι.
479. См. Суд. 6, 3–4.
480. Или: «особенностям» (των ιδιωμάτων).
481. Или: «объемлемое» (περικεχυμένην).
482. См. Суд. 6, ι.
483. Или: «улетает». См. Суд. 6, 38.
484. Прп. Максим, вероятно, здесь ошибся: по Писанию, возвратилось двадцать две тысячи, а осталось с Гедеоном десять (см. Суд. 7, 3).
485. В Писании — с Гедеоном осталось десять тысяч (Суд. 7, 3), из которых только триста не пали на живот, чтобы пить воду.
486. Или: «выделенные».
487. Буква, означающая число десять (ср. толкование прибавления «р» к имени Сара в qu. dub. 145).
488. Или: «трубу».
489. Или: «труба».
490. См. Суд. 7,13.
491. Интересную параллель к qu. dub. 81 представляет собой Thal. 22, где прп. Максим разделяет все домостроительство Божие на века, предназначенные для таинства Воплощения, и века, предназначенные для таинства обо- жения. Впрочем, прп. Максим в том же вопросоответе к Фалассию уточняет далее, что для каждого человека эти «века» осуществляются своим образом, то есть грядущие века обожения наступают для достойных уже в этой жизни. В мистическом смысле века обожения соответствуют страдательному преображению, когда прекращается собственное естественное действие человека и он претерпевает непрестанное преображающее и обо- живающее действие Бога. В этом смысле можно понять и различие того, о чем прп. Максим говорит в qu. dub. 81, между тем, когда Христос пребывает с нами, и тем, когда святые пребывают с Ним.
492. См. Ис. Нав. 6, 7: LXX.
493. См. Ис. Нав. 6.
494. Или: «разум».
495. Или: «упражняет» (έξασκών); то есть занимается аскезой из тщеславия.
496. См. Ис. Нав. 7, 21.
497. στρατηγουντος λόγου (ср. myst. 12: PG 91, 692А).
498. См. Ис. Нав. 7,15; 25.
499. Или: «словами».
500. κατ εύδοκίαν, κατ οίκονομίαν, κατά συγχώρησιν. В греческой рецепции св. Ефрема Сирина уже была высказана сходная формула: τα μεν εύδοκία, τα δε οικονομία, τά δε παραχωρήσει (то, что по благоволению, что по домостроительству, и что по уступке) (Ephr. Syr. modi deipro- uident.: 2, ed. Phrantzoles); ср. Äthan. (?) synt. ad quend. politic.: PG 28,1400. 51.
501. См. Быт. 37–47·
502. См. Иов. I, 13 — 2, 13. Прп. Максим вернется к этой теме в qu. dub. 161 (ср. также ер. 26: PG 91, 617А: «Ведь «из Него, Им и к Нему все»(Рим. и, 36), что есть или будет во всякое время и всяким образом: одно по благоволению, другое по домостроительству, еще что‑то по попущению»).
503. Ср. у Платона: «небезопасно чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не пройдут весь свой жизненный путь и не увенчают его прекрасным концом» (Plato leg. 7. 8о2а2–з, ed. Stephanus); рус. пер. цит. по изд.: Платон 2007, т. 3, с. 302). На эту параллель Сир. 12,28 и Платона указывает Евсевий Кесарийский (см. Еи- seb. praep. evan. 12. 34.1, ed. Mras).
504. Qu. dub. 84 весьма важен для понимания взглядов прп. Максима на духовную жизнь, на соотношение подвигов «отрицательной» аскезы, умерщвления плоти, с одной стороны, и «позитивного» аспекта христианской жизни—с другой. В правильной перспективе аскетическое делание является у него «сораспятием со Христом» (по образу благоразумного разбойника; см. amb. 53: PG 91, 1376В) с тем, чтобы воскреснуть с Ним и жить жизнью, исполненной божественного ведения и добродетели; вне же этой правильной перспективы умерщвление плоти оказывается «иудейским служением», искажающим смысл аскезы и самой христианской жизни. Так, в amb. 10 в умозрении о Мелхиседеке как священнике, чье священство отличается от Ааронова, прп. Максим пишет, что «нельзя вкусить от таинственных хлебов божественного гнозиса и живительного сосуда премудрости тем, кто придерживаются только буквы и для спасения довольствуются [принесением в] жертву неразумных страстей [пожелания и гнева], и смерть Иисусову возвещают (ι Кор. Ii, 26) прекращением греха, а Воскресение Его, за которое и ради которого произошла смерть, не исповедуют посредством умного созерцания, просвещенного праведностью благих дел. Такие люди ревностно избирают быть умерщвленными плотью, а ожить духом (ι Петр, з, ι8) для них никак не допустимо» (amb. 10: PG 91, 1145D‑B). Возможно, прп. Максим полемизирует в этом месте, как и в qu. dub. 84, с конкретными представителями чисто «отрицательного» отношения к духовной жизни среди монашества его времени.
505. Ср. Thal. 10: PG 90, 289D, рус. пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова в изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 43.
506. О «предвкушениях» см. прим. 189 к qu. dub. 39 и текст к этому примечанию.
507. Вариант, не введенный Деклерком в основной текст критического издания, но имеющийся в некоторых рукописях: «Что значит: Возьмите псалом, дайте тимпан, псалтирь приятен с гуслями (Пс. 8о, 3)? Возьмите Божественное учение и дайте добродетельное делание, достигнутое умерщвлением плоти. Псалтирь приятен с гуслями означает: псалтирь — дух, гусли — душа, тимпан — тело» (Declerck 1982, p. 6S). Ср. у Евагрия в толковании на Пс. 8о, 3: «возьмите духовное учение и дайте умерщвление членов тех, что на земле (Кол. 3, 5)» (Evagr. in Psalmos 80. 34, ed. Pitra).
508. στοιχείωσις. Это слово многозначно, оно может означать и сочетание букв, и сочетание элементов (стихий), и начальное образование, и введение в какую‑либо дисциплину (обучение). Эту многозначность и использует в своем толковании прп. Максим, проводя Параллель между сочетанием элементов, или первоначал в мире природы — по восходящей от четырех базовых элементов к высшим формам жизни — и сочетанием родовых (то есть лежащих в основе всех других) добродетелей и образованием на их основе жизни, исполненной ведения или созерцания. Предлагаемую им параллель можно представить в виде таблицы:
509. τήν T(öv ηθών κατόρθωσιν. Выражение встречается у св. Василия Великого (см. PG 31, 933А).
510. Учение о «стихиесложении» разрабатывается далее прп. Максимом в amb. 21: PG 91,1241D-256C и подробно освещено в статье Карлоса Стэйла, посвященной amb. 21, называемой им 17–й (Steel 1992, р. 2420, п. 4). Как замечает Стэйл, понятие στοιχείωσις еще в античности обозначало элементарное начальное образование, формирующее обучение (происхождение слова связано с «элементами», или началами счета и письма — буквами и цифрами). Климент в Строматах использует это слово говоря о подготовительной роли науки и философии в отношении богословия (6.8; 15), при этом он обыгрывает выражение ап. Павла из Кол. 2, 8, где тот предупреждает против философствования «по стихиям мира сего». Кроме того, στοιχείωσις обозначает вообще базовое формирование бытия сущего, «стихиесложение». Прп. Максим, однако, соединяет один смысл (начальное образование) с другим и говорит об обучении первоосновам или первоэлементам. Такими первоэлементами у него выступают не только первоэлементы (стихии) чувственного мира, но и соответствующие им добродетели в мире нравственном (или духовном). Особенностью мысли прп. Максима в amb. 21 по сравнению с ранней ее разработкой в qu. dub. 87 является то, что в amb. 21 он подключает к «стихиесложению» четыре Евангелия, а кроме этого, чувства человека и силы, или способности его души. Мелхиседек Торонен (Törönen 2оо/у р. 161), усовершенствовав сделанное Стэйлом (Steel 1992, p. 2423), свел все эти различные комбинации книг Евангелий, стихий, «наук», способностей души и чувств, о которых говорится в amb. 21: PG 91,1248D-1249, в одну таблицу, которую, несколько модифицировав ее, можно представить следующим образом:
511. Greg. Naz. or. 20,12: PG 35,1080В.
512. См. БЫТ. 28, 12.
513. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 335–336), выражения: «логосы добродетелей» и «логосы знания (или: ведения)» часто встречаются у прп. Максима (см. qu. dub. 29 (где подчеркивается, что логосы добродетелей укоренены в Боге) и многие примеры — в Thal).
514. Толкование ангелов как логосов неоднократно встречается у прп. Максима. Так, например, в amb. 56: PG 91, 1380В он толкует ангелов, увиденных мироносицами во гробе, как «духовные логосы сущих», возвещающие о причине всего — Слове. В amb. 60: PG 91, 1384D-1385A он сравнивает логосы промысла и суда и логосы богословия с ангелами «провожающими» и «встречающими» Бога Слова, входящего в отворяющиеся для Него врата души. Далее, в Thal. 17 прп. Максим пишет: «Ведь поистине путь добродетелей наполнен многими святыми ангелами, то есть логосами и способами, производящими всякий вид добродетели, а также ангелами, невидимо содействующими нам к добру и возбуждающими в нас подобные внутренние голоса» (PG 90,305А, рус. пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 55). Конечно, нельзя совершенно отождествлять ангелов с логосами, поскольку ангелы — сами Божии твари и как таковые имеют свои логосы, которым, впрочем, святые ангелы идеально соответствуют. Можно предположить, что созерцание ангелов как логосов у прп. Максима обусловлено тем, что «функция» у ангелов и у логосов одинакова, поскольку ангелы проводят и исполняют волю Божию, а логосы такой волей или действием Божиим являются. Мысль прп. Максима в qu. dub. 88 можно понять так, что когда святые уподобляются ангелам по добродетели, тогда Бог уподобляет их ангелам по ведению. Или: в воплощении добродетелей Бог в них становится человеком, а в даруемом ведении — человек по благодати становится богом.
515. См. Мф. 22, 19; Мк. 12, 15–16; Лк. 20, 24.
516. Текст передан неточно (парафраз).
517. Д. Прассас (Prassas 2003>Ρ· ЗЗб) отмечает, что трактовка городов как душ встречается у Оригена (со ссылкой на Пс. 68, см. PG 12, 1517C‑D). Толкование городов как добродетелей, причем именно в толковании Мф. 10, 23, встречается, напр., у прп. Иоанна Карпафского: «Если помыслы немощи и злострадания гонят вас из града лощения, бегите в другой (Мф. 10, 23), то есть в град молитвы и благодарения» (цит. по: Добротолюбиеу т. 3, с. 95).
518. См. Мф. 13, 26; 30.
519. См. Мф. 13, 29.
520. Аллегорическое толкование этих слов можно найти в приписываемых Оригену, но вероятно принадлежащих Евагрию, толкованиях на Псалмы (см. Orig. (?) se- lecta in Ps.: PG 12, 1684, 33 f.). Пространное типологическое толкование в отношении ко Христу дает этим словам Евсевий Кесарийский (см. Euseb. comm. in Ps.: PG 23, 973· 5–ЗЗ)· С этих слов начинается Первое слово о Посте св. Василия Великого (интересно, что именно из него прп. Максим разбирает цитату в следующем qu. dub. 93) и Слово на Рождество Христово св. Григория Нисского. Тем не менее, толкование прп. Максима оригинально.
521. Праздник Труб — Праздник Pom Хашана (букв, «голова года»). В этот день начинается новый год в еврейском календаре. Основным в эти дни является Тшува — что значит «возвращение или раскаяние». Тшува начинается на первый день месяца Элул и продолжается сорок дней, заканчиваясь на Йом Киппур (День Очищения). На тридцатый день Тшувы на первое Тишрея наступает Pom Хашана. Этот день начинает десятидневный период, который называется «Дни трепета», или «Десять дней раскаяния». Суббота, которая выпадает в этот десятидневный период, называется Субботой Покаяния. В конце этого периода наступает Йом Киппур (десятое Тишрея). В течение всех тридцати дней месяца Элу- ла трубят в шофар (труба из рога овна), чтобы призвать народ к покаянию и обращению ко Господу.
522. Праздник Йом–Кипур («День Искупления», на русский язык обычно переводится как «Судный День»). Отмечается в десятый день месяца Тишрея, завершая Десять дней покаяния.
523. Ср. Лев. 23, 27; 34. Суккот, Праздник Кущей — один из основных праздников у евреев, начинается пятнадцатого числа месяца Тишрея (осенью) и продолжается семь дней.
524. См. Быт. 2,17.
525. См. Быт. 9,1–7.
526. См. Быт. 17, 10.
527. См. Исх. 20, 2–ю.
528. Прп. Максим имеет в виду, очевидно, то, что имя «Иисус» (Ίησους) начинается с йоты, которой обозначается число десять (ср.: «число десять означает букву йота, а эта буква — первая в имени Господа нашего Иисуса Христа. Следовательно, именем Господа искупается и ветхий, и новый народ, и внутренний, и внешний человек» (qu. dub. I, 6).
529. См. I Ин. 2, 2; 4, 10.
530. Имеется в виду, что к имени Иисус, соответствующему 10, прибавляется 5 (по числу чувств) и получается 15.
531. άπόλαυσις. Bas. Caes. de jejunio I, 5: PG 31, 69В; рус. пер. по изд.: Василий Великий 1993, ч. IV, с. 5. У св. Василия буквально речь идет о дозволении вкушения вина, мяса и вообще всякой пищи.
532. συγχωρηθήναι. Возможно, здесь подчеркивается, что речь идет о том, что произошло по попущению (κατά συγχώρησιν) (см. qu. dub. 83).
533. Речь идет об обмане чувств или о чувственном наслаждении. Вместе с получением кожаных риз органы чувств стали для людей органами обмана, и этот обман стал су- веренен (то есть самовластен) в сфере чувств, чувственное наслаждение находится в полном распоряжении обмана (толкование А. М. Шуфрина). В самом деле, в qu. dub. 44 прп. Максим пишет о древе познания добра и зла в связи с чувственным: «для тех, кто останавливается на чувстве, обольщается наружностью чувственного и все вожделение души обращает к материи, — это познание зла».
534. См. Bas. Caes. horn, in Ps. I, 3: PG 29, 213C‑D.
535. Или: «преходящее» (τά παρόντα).
536. См. Мф. 13, 45–46.
537. См. Greg. Naz. or. 40, in s. baptisma. 27: PG 36,397C.
538. Cm. ibid.
539. Cm. ibid.
540. Cm. Greg. Naz. or. 40. in s. baptisma. 33: PG 36, 405B; cp. Мф. 15, 21.
541. Или: «действия».
542. Проблематика этого вопросоответа, представляющего собой комментарий на Greg. Naz. or. 40. in s. Baptisma. 36: PG 36, 412А6–14, подробно разбирается в комментариях к qu. dub. 19, посвященном разбору места из св. Григория Нисского, которое прп. Максим цитирует и в этом во- просоответе. См. также qu. dub. 159 и примечания к нему.
543. Greg. Naz. or. 16. in patr. tac. I: PG 35,936A (в рус. пер. Слово 15, говоренное в присутствии отца, который безмолвствовал от скорби после того, как град опустошил поля. См. Григорий Богослов 1994* т. I, с. 231). В прямом смысле слова св. Григория представляют собой риторический прием, посредством которого он оправдывает то, что говорит в присутствии своего отца — епископа На- зианза, когда тот, старший, молчит. Прп. Максим, однако, уходит от этого буквального смысла и толкует слова св. Григория анагогически; таким образом мы имеем здесь пример того, что анагога использовалась прп. Максимом как метод толкования не только в отношении св. Писания, но и писаний святых отцов. Однако в отдельных моментах своего толкования прп. Максим повторяет в более сжатой форме мысль св. Григория, взятую в более широком контексте (см. ниже).
544. То есть языческая, нехристианская, эллинская.
545. См. у св. Григория в том же слове чуть дальше: «Обильное слово не полезнее мудрого: доставив, может быть, несколько удовольствия, оно улетает и исчезает вместе с колебанием воздуха, не производя ничего больше, и только очаровывает красноречием пленяющийся им слух, а мудрое слово проникает в ум, расширив уста, исполняет их духом, переживает свое рождение, и немногими слогами возделывает многое» (Greg. Naz. or. 16: PG 35, 936,14–20; рус. пер. цит. по изд.: Григорий Богослов 1994>т. I, с. 232).
546. См. Greg. Naz. or. 16, in patr. tac. 4: PG 35, 937C‑D; «то ли постигаем мы их, то ли не постигаем великой бездны» (рус. пер. цит. по изд.: Григорий Богослов 1994, т. I, с. 232).
547. Учение о промысле и суде, логосах промысла и суда играет большую роль в богословии прп. Максима; подробнее оно разрабатывается им в Трудностях (Ambigua) и других сочинениях. Учение о логосах промысла и суда у прп. Максима восходит, видимо, к Евагрию, см. Dysin- ger 2001, p. 462–471. Однако для прп. Максима, конечно, представляло важность и учение о промысле, изложенное в Ареопагитиках; о последнем см., например: Goli- tzin 1994, p. 61–70; 101–105; 135; 194; 270–282; 329. В прологе Трудностей к Фоме прп. Максим, обращаясь к своему адресату, говорит, что тот стяжал деятельное ведение, или же премудрую деятельность, и благодаря этому в нем достигли своей полноты логосы промысла и суда (см. PG 91,1032А). Именно в этом смысле, очевидно, суд и промысел постижимы. В другом месте — amb. 10: PG 91, 1169А–В — прп. Максим говорит о том, что на горе Преображения апостолы были посвящены в последние тайны домостроительства, в тайны промысла и суда и конечных судеб мира. Итак, очевидно, что прп. Максим не считал невозможным посвящение людей в промысел и суд Божий, но в качестве богооткровения святым, образом чего и является Преображение.
548. См. Greg. Naz. or. 16, in patr. tac. 4: PG 35, 937D-940A.
549. Cm. Greg. Naz. or. 16, in patr. tac. 4: PG 35, 940A4–9.
550. Περι εύταξίας.
551. См. Greg. Naz. or. 32, de mod. in disp. 27: PG 36, 205A13–14.
552. Учение о внутреннем и изрекаемом слове разработано у стоиков, наследие которых вошло в сочинения апологетов и других христианских писателей; для прп. Максима могли быть актуальны, например, тексты Немесия (ср. Nemes. de. nat. hom. 14: «О внутреннем слове и произносимом»).
553. Буквально: «отрешенным» (или: «вольным») и «простым» τό άφετον και άπλοϋν. Поскольку прп. Максим ссылается на «отцов», то можно предположить, что его слова имеют определенный источник. Самое близкое найденное нами параллельное место — слова в Ареопагитиках, где встречаются сходные выражения, правда, применительно к ангелам: τό δέ γυμνόν και άνυπόδετον τό άφετον και εΰλυτον και άσχετον και καθαρεϋον της των έκτος προσθήκης και τό προς την απλότητα την θείαν ώς έφικτόν άφομοιωτικόν («нагота же и необутость означают вольность, легкость, необремененность и свободу от всякого внешнего прибавления и уподобление, в меру возможного, божественной простоте» (Ps. — Dion. с. h. 15, 3: 54–17» ed. Heil, Ritter; рус. пер. Μ. Г. Ермаковой по изд: Пс. — Дионисий, О небесной Иерархии 1997, с. 143).
554. Ср. в Thal 40: «…телесные естества, [состоящие] из материи и формы, и умопостигаемые существа, [состоящие] из сущности и привходящего свойства» (PG 90, 396С, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 104 с небольшим изменением).
555. Или: «логос» (в данном случае речь, очевидно, идет о «внутреннем слове»).
556. Ср. у св. Григория Богослова о неподвижности (или: неизменности) ипостасных особенностей Ипостасей Троицы: «[ипостасная] особенность неизменна, ибо как бы она оставалась своеобразной, если бы изменялась и превращалась» (Greg. Naz. or. 39.12: PG 36, 348. 31). Таким образом, прп. Максим излагает теорию о внутреннем слове, проводя аналогию с учением о Троице, каким оно было разработано Каппадокийскими отцами, в частности, прибегая к понятию «особенности» (рождения) в отношении рождаемого нерожденной душой–умом (он в этой аналогии уподобляется БоГу Отцу) слова, уподобляемого Богу Слову, имеющему ипостасную особенность «рождения» (ср. у св. Григория Богослова or. 23: PG 35,1161 С-1164А, где проводится эта аналогия, развернутая, однако, от устроения человека к устроению Троицы). Оправдание аналогии находим в следующем, qu. dub. 105: «Душа наша, по образу Божию была создана [и] в трех сих созерцается, в уме, логосе и духе». Тем не менее начинает прп. Максим qu. dub. 104 с утверждения, что только Бог прост и абсолютен.
557. См. Greg. Naz. or. 23.8. de pace: PG 35,1160. 38–45.
558. Ср. в amb. 1: PG 91, 1036В: «Здесь нет объяснения причины сверхсущностной Причины сущих, но истолкование благочестивого мнения о Ней». Проблематика qu. dub. 105 — одна из наиболее важных в богословии прп. Максима, судя по тому, что он возвращался к ней много раз на протяжении своей жизни. В частности, в Трудностях к Фоме, в amb. 1: PG 91, 1036А (ок. 634 г., то есть почти десять лет спустя после написания qu. dub. 105) прп. Максим отвечает на вопрос о том, как сочетаются между собой отрывок из слова св. Григория о мире (or. 23.8), разбираемый в qu. dub. 105, и другой — из его первого Слова о Сыне: «Поэтому от начала Едйница, подвигнутая в Двоицу, [дойдя] до Троицы, остановилась» (Gr. Naz. or. 29.2; рус. пер. цит. по изд.: Григорий Богослов 1889, т. 3, с. 43). В свою очередь, отрывок из Слова о Сыне (содержащий ту же проблематику — «движения» в Троице) разбирается им в amb. 23: PG 91, 1257С-1261А (ок. 328–330). Наконец, оба отрывка из св. Григория, касающиеся вопроса о движении в Боге, которое прп. Максим настойчиво отвергает, снова обсуждаются им во Втором письме к Фоме (ок. 640 г.). Многие исследователи прп. Максима уделили внимание разбору этих мест. В частности, проблематику amb. 1 разбирает Пире (см. Piret 1983, р. 78–79)5 из других работ, посвященных amb. 1 и смежной amb. 23, следует также упомянуть статьи Лаута (Louth 1993) и Редови- ца (Redovics 2001). В последней статье приводится краткая, но весьма полезная библиография по толкованию or. 29.2 св. Григория в контексте преемства и полемики с неоплатонизмом; это место представляет собой одну из «классических» трудностей и для современных патрологов и богословов его толкования существенно разнятся (см., напр., Cross 2006, р. 105–116). Кроме того, следует указать на краткий, но весьма содержательный разбор проблематики «движения Бога» в патристиче- ской традиции в связи с amb. 23 в схолиях А. М. Шуф- рина в: Максим Исповедник 2007а, с. 301–305.
559. Или: «согласно с Ней».
560. Итак, если у св. Григория и в or. 23.8. и в or. 29.2, на первый взгляд, идет речь об «образовании» Троицы, то прп. Максим толкует эти слова отнюдь не в смысле такого «саморазвертывания» в Боге. В amb. 23 он дает это понять, говоря, что «Божество… по сущности и природе совершенно неподвижно» (PG 91,1260А), из чего следует, что сказанное о движении Божества, не характеризует Бога–в–Себе, то есть «развертывания» Ипостасей в некоем движении Божества (от Единицы к Двоице и Троице). Как замечает Ларше: «утверждение Григория, что «от начала Монада [в этом контексте — Отец] подвиглась к Двоице [Отец и Сын] и остановилась в Троице [Отец, Сын и Дух]«не может быть отнесено к Богу, рассматриваемому в Себе, и понимается исключительно по отношению к человеку, старающемуся Его найти и познать» (Larchet 1994, р. 17). Итак, в qu. dub. 105, amb. 23 и amb. 1 прп. Максим понимает движение, о котором говорит св. Григорий, не в смысле движения саморазвертывания в Боге при «образовании» Троицы, а как движение ума человека или ангела, просвещаемого и движимого действием Божиим.
561. Преодоления «двоицы» в контексте триадологии обсуждается прп. Максимом в amb. 10: PG 91,1193D-1196C.
562. В Thal. 13, толкуя Рим. I, 20, то есть высказывание ап. Павла, в котором говорится о возможности бого- познания язычниками (не имевшими Закона писаного), прп. Максим утверждает, что «на основании мудрого созерцания творения мы постигаем учение о Святой Троице, то есть [учение] об Отце, Сыне и Святом Духе», и даже добавляет, что «прокляты те, которые не научились постигать из созерцания сущих Причину их и природные свойства этой Причины, то есть Силу и Божество. Ибо тварь взывает своими делами и как бы возвещает тем, кто обладает духовным слухом, собственную Причину, троично воспеваемую, то есть Бога и Отца, и неизреченную Его Силу и Божество, то есть Единородное Слово и Духа Святого. Это и есть «невидимое Бога»(Рим. I, 2о), мысленно созерцаемое от создания мира» (PG 90,196В–С, рус. пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 47). Таким образом, тезис о познании Троицы из естественного созерцания у прп. Максима встречается неоднократно. Шервуд (Sherwood 1955, р. 145, п. 39) ссылается на Thal. 13: PG 90, 296В и пишет: «Источник триады [бытие — бытие мудрым — бытие живым] — Прокл через Дионисия». Ср. также схолию I к Thal. 13: PG 90, 296C‑D.
563. Или: «разуме».
564. Тунберг специально рассматривает вопрос об imago Trinitatis>то есть душе человека как образе Троицы, согласно прп. Максиму (см. Thunberg 1965, р. 137-!39)· Он, в частности, отмечает два места, в которых эта идея явно просматривается у прп. Максима. Одним из них является место в amb. 10: PG 91,1196В, а вторым — amb. 7: PG 91,1088А, где говорится о состоянии обожения как о таком, в котором «[мы]… будем знать все вещи, уже не поддерживая [состояния] движения вокруг них за счет неведения, как придвинувшиеся своим умом, словом- логосом, духом вплотную к великому Уму, Слову–Логосу, Духу, а лучше [сказать]: собою целиком — к целому Богу, как прообразующему Образу» (рус. пер. А. М. Шуфрина). Тунберг обращает внимание на предысторию идеи imago Trinitatis у прп. Максима, которая восходит к or. 23: PG 35, 1161 С-1164А св. Григория Богослова: «Знаем, что одно и то же естество Божества, познаваемое в Безначальном, в Рождении и Исхождении (как бы в уме, который в нас, в слове и духе, поскольку с чувственным сравнивается духовное и с малым — высочайшее, тогда как мнимый образ не достигает вполне до истины» (цит. по изд.: Григорий Богослов 1994, т. I, с. 333 с изм.). У прп. Максима идея imago Trinitatis встречается впервые, видимо, в qu. dub. 105. Обобщая все эти случаи, Тунберг пишет, что наличие у прп. Максима идеи imago Trinitatis несомненно, но в то же время прп. Максим не останавливается слишком подробно на этом моменте, то есть у него (как замечает и Лаут, см. Louth 1996, р. 211, п. 120), как и в византийском богословии в целом, эта идея не играет такой роли, как на Западе после Августина (см. у Августина: de Trin. 9–10). Тунберг считает, что такая незначительная роль подобных аналогий у прп. Максима связана с апофатическим характером его богословия, предупреждающего против того, чтобы искать познания тайны Троицы в творении. Вслед за Шервудом Тунберг утверждает, что для прп. Максима все обретаемое в природе может быть лишь «намеком» (adumbration) на Троицу. Впрочем, Тунберг замечает, что и эти намеки могли играть для прп. Максима важную роль на уровне антропологическом и межчеловеческом, как это видно на примере Авраама (Мах. ер. 2: PG 91, 400С и Thal. 28: PG 90, 360D), применительно к которому пришествие трех ангелов иллюстрирует отношение между внутренним единством человека, достигаемым через высвобождение ума в плане зависимости от материального, а также откровением Святой Троицы разумным существам в тварном мире. К примерам, приведенным Тунбергом и Лаутом, можно добавить еще один, где хотя и не говорится об уподоблении Троице, идет речь о достижении единства между тремя силами души: умом, разумом и жизненной силой (myst. 5). Во всех этих случаях прп. Максим подчеркивает, что обращенность к Единому Богу, предпочтение Его всему чувственному и даже тварному созидает единство и цельность человека без упразднения различия трех сил его души, но через уподобление его внутреннего устроения Святой Троице. Не трихотомия души как таковая является у прп. Максима средством познания Бога (как у Августина), но — душа, уподобившаяся Троице, напечатлевает Ее в себе и научается «мыслимому в Ней единству». Торонен (Törönen 2007, р. 77, п. 39) указывает еще на несколько мест, где прп. Максим говорит о душе как образе Троицы: Thal. 32: 225 и or. dorn. 436–438: 52–53» а также: Thal 25:161–163 (Laga, Steel) (к этому списку можно прибавить qu. dub. I, 34. Он же отмечает несколько случаев, когда в последующей православной традиции проводятся такие параллели: Sym. N. Theol. hymn. 44: 70 ff. (SC 196); Greg. Pal. cap. 150: 40.126–128, ed. Sinkewicz.
565. Или: «порази» (κατάπληξον).
566. Или: «лекарство» (τό ϊαμα).
567. Весь стих: «Если дух владеющего найдет на тебя, не оставь места своего, чтобы исцеление утолило грехи многие» (Еккл. 10, 4: LXX). Вопрос явно предполагает аскетическое понимание этого стиха в его полном контексте, так что суть вопроса, очевидно в том, почему св. Василий не стал трактовать этот стих именно в таком аскетическом смысле.
568. См. Bas. Caes. horn, in Ps. 1.1: PG 29, 209A-212A.
569. Здесь, вероятно: «лекарство».
570. Такое толкование, очевидно, следует из трактовки слов стиха: «Если дух владеющего найдет на тебя, не оставь места своего» (Еккл. 10, 4: LXX) в том смысле, что ум не должен оставлять своего места, сослагаясь с лукавым помыслом. Прп. Максим приводит это место в Слове о подвижнической жизни и говорит после цитаты из Еккл. 10, 4: «Место же ума есть добродетель, ведение и страх Божий» (Max. lib. ascet. 18.17, ed. Cantarella, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 81). В аскетическом смысле данное место из Еккл. 10, 4 трактовалось многими христианскими писателями, в частности, Оригеном, св. Афанасием Александрийским, Дидимом Слепцом, св. Кириллом Иерусалимским, св. Ефремом Сириным (греческий «корпус»), св. Кириллом Александрийским и другими.
571. Bas. Caes. hom. in Ps. I, ι: PG 29, 212A.
572. Или: «намеренного выбора» (γνώμης). Понятие «γνώμη» получит разработку у прп. Максима в его сочинениях периода полемики с монофелитством уже после 643 г. В ранний период это понятие может иметь самый широкий спектр значений -— не только избирающей воли, намерения, но и разума, сознания. Впрочем, характерно, что уже в данном вопросоответе он связывает γνώμη со способами (тропосами) действования (τρόπους των πρακτέων).
573. Bas. Caes. hom. in Ps. I, I: PG 29, 212C.
574. См. 4 Цар. 3,15; I Цар. 16,16.
575. См. 1 Цар. 16, 23; cp. qu. dub. 3.
576. Bas. Caes. hom. in Ps. I. 2: PG 29, 212D.
577. Или: «нападения».
578. Ср. у Немесия: «зло ожидаемое производит страх» (Ne- mes. de nat. hom. 16.15, ed. Einarson, рус. пер. Φ. С. Владимирского, цит. по изд.: Немесий Эмесский 1996, с. 114). Сходные высказывания встречаются у Платона (Plato Protag.: 358d. 7, ed. Stephanus) и Диогена Лаэртского (Diog. Laert. vit. philos.: 7.112. 6, ed. Long).
579. Cp. 1 Кор. 9, 25.
580. Толкование прп. Максима, очевидно, направлено против тех, кто понимает эти слова Апостола в том смысле, что Бог принудил всех быть непослушными. Он не только не допускает такого толкования, но даже и более мягкого в том смысле, что Бог попустил всем быть непослушными, но толкует Рим. 11, 32 исключительно в смысле любви Божией и домостроительства нашего спасения, то есть восприятия нашей природы Логосом и спасения ее. Таким образом, прп. Максим понимает ап. Павла через Евангелие — притчу о добром пастыре. Непослушание же и греховность людей обнаружились в Воплощении, но как болезни нашего естества, помилованного и исцеленного Христом. Выражение: «заключив ее вместе с гнавшими [ее]» — не вполне ясно; возможно, под «гнавшими» в рамках толкования прп. Максима следует понимать ангелов, которые служили Слову в Его домостроительстве.
581. См. Исх. 24. О семидесяти старейшинах, как соответствующих естественному созерцанию см. в qu. dub. 73.
582. Интересно, что уже у Климента Александрийского место из Рим. 14, 2 понималось в достохвальном смысле: «необходимо заботиться о «пище, пребывающей в жизнь вечную»… «немощный да ест овощи», — согласно блаженному апостолу» (Clem. Alex, ström. 6. 1.1.2, ed. Stählin, Früchtel, Treu). Неоднократно к толкованию этих слов прибегает Ориген, толкуя их применительно не к телесной пище, а к духовной (в первую очередь к слову Божию), которая немощным в вере во всей полноте не под силу (см., напр., Orig. de orat.: 27. 5. 9–15, ed. Koet- schau; Orig. comm. in evan. Joann.: 13. 33. 209. 2 f., ed. Blanc).
583. В Синодальном переводе иначе.
584. См. Быт. 17, 10.
585. Ср. Рим. 2, 29. Здесь «страстной стороной души» называется склонность к противоестественной направленности «природной» страстной части души. Эта склонность, как видно из контекста, приобретается с необходимостью в силу страстного способа зачатия (мнение А. М. Шуфрина).
586. В этом вопросоответе кратко сформулировано то учение о смысле Воплощения, которое прп. Максим разовьет позднее, в первую очередь в Трудностях к Иоанну (в amb. 42: PG 91,1316А-1349А). Согласно этому учению, бессеменное зачатие ввело новый способ в существование нашей природы по сравнению с тем, что у нас возник после грехопадения и связан со страстным рождением, влекущим за собой осуждение смерти.
587. В Синодальном переводе иначе.
588. Или: «духовной».
589. Или: «совсем» (όλως).
590. См. Деян. 10, 11–12.
591. Или: «отпечатках», «отпечатлениях», «знаках» (τύποις).
592. Ср. myst. 2: «Для обладающих [духовным] зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мире посредством символических образов. А весь чувственный мир при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мире, познаваясь [там] благодаря своим логосам. Ибо чувственный мир существует в умопостигаемом посредством своих логосов, а умопостигаемый в чувственном — посредством своих отпе- чатлений. Дело же их одно и, как говорил Иезекииль, дивный созерцатель великого, они словно колесо в колесе (Иез. I, 16), высказываясь, я полагаю, о двух мирах» (PG 91, 669С, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 159–160).
593. Как видно из этого пассажа, чувственный мир для прп. Максима является чистым для нас (то есть не оказывается источником соблазна) при правильном обращении с ним, а именно, когда мы, обращаясь к чувственному, восходим к его духовному, логосному началу. Подробнее эта тема разрабатывается им в Трудностях к Иоанну, особенно в amb. 10. Духовное толкование видения ап. Петра, продолжающее идеи qu. dub. 116, см. в Thal. 27.
594. Или: «разума», или: «слова Божия» (ср. Евр. 4,12). Здесь обычная для прп. Максима многозначность.
595. Ср. Деян. 19,19. В Писании речь идет о стоимости сожженных книг, а у Максима — об их количестве. — Прим. перев.
596. Ср. у Филона Александрийского: «десять тысяч — это… величайший предел тех чисел, которые увеличиваются от единицы, а также — наиболее совершенное [число]» (Philo de plant.: 76. 4, ed. Wendland).
597. Обольщение чувственным миром, осуществляемое посредством пяти чувств, отсюда, наверно, пятьдесят тысяч. То есть прп. Максим подчеркивает, что высшим обольщением (прелестью) является обольщение чувственным миром, что огонь апостольского учения — видимо, огонь Пятидесятницы — пожигает именно это обольщение. Волшебство и чародейство в этом контексте, очевидно, только некоторые феномены этого обольщения, носящего более тотальный характер, чем «первобытная религиозность», проявляющаяся в магии и волшебстве.
598. См. Ин. 19, 32, зз; Мф. 27, 38; Мк. 15, 27. П. К. Доброцветов понял вопрос прп. Максима неверно: «По какой причине Господь на кресте был распят меж двух разбойников» (Максим Исповедник 2008, с. 164), что отразилось и далее на его переводе.
599. Подробнее анагогическое толкование двух разбойников у прп. Максима в amb. 53: PG 91,1372С-1376В.
600. См. Деян. 9, 7.
601. См. Деян. 22, 9.
602. См. Joan. Chrys. hom. in act47. 2: PG 60, 328–329. Интересный пример, когда прп. Максим отдает должное представителю Антиохийкой школы экзегезы — Златоусту за его проницательное историческое толкование, это лишний раз доказывает, что прп. Максим проявлял интерес и к таким толкованиям, а не только к анагоге. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 345) отмечает еще одно толкование этого места у Златоуста (Joan. Chrys. hom. in act., 19: PG 60,153), трактовка которого несколько отличается от места, на которое ссылается прп. Максим.
603. Или: «помыслы» (λογισμούς). Словарь Лэмпа приводит следующие примеры употребления этого слова: «λογισμός — это движение души вокруг чего‑либо» (doctr. patr. 33. 262. 26, ed. Diekamp), или: «первая приходящая на ум мысль» (ibid. 263.9).
604. См. Ос. и, 8: LXX.
605. Учение о промысле Божием о творении развито прп. Максимом в Трудностях к Иоанну (см., в частности, amb. 10: PG 91,1189А-1193 С, особенно: 1193А).
606. Ср.: «Ежели велико и непостижимо различие людей — каждого по отношению к каждому — и переменчивость каждого по отношению к самому себе в [образе] жизни и нравах, и мнениях, и произволениях, и желаниях, в знаниях же и потребностях, и намерениях, и самих помыслах души, которые почти что беспредельны, и во всем, что каждый день и час изменяется вместе с прилучающимися обстоятельствами (ибо это существо (τό ζώον) — человек — весьма переменчиво и быстро переменяется вместе со временами и обстоятельствами), то всяческая необходимость [надлежит] и Промыслу, охватывающему все и каждое своим предведением, казаться различным и многообразным, и сложным, и распространяющимся по мере неохватности преумноженных [творений Божиих], и приспосабливаться каждому на пользу во всем и во всяком смысле, вплоть до малейших движений души и тела» (amb. 10: PG 91, И93В>рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6у с. 170–171). Следуя Немесию (Nemes. de nat. horn. 44), прп. Максим настаивает на наличии промысла о каждом человеческом индивиде, не считая, что переменчивость наших состояний и воли может как‑то противоречить наличию промысла, «подобающим образом приспосабливающегося» к нашей переменчивости. Непостижимость для нас такого «приспосабливающегося» к нашей изменчивости промысла не отменяет для Неме- сия и прп. Максима веры в то, что он существует, проистекающей из веры в Бога, пекущегося о Своем творении; скорее эта непостижимость укрепляет веру в промысел. О промысле Бога об индивидах, согласно прп. Максиму, см. в: Benevich 2009а.
607. У прп. Максима так: «сердце его», в LXX — «сердце их».
608. Ср. в amb. 42: PG 91,1328В: «Он все так или иначе сущее и имеющее быть по сущности прежде [бытия его] возжелал, продумал и познал; и каждое из сущих Он во время подходящее и благопотребнное осуществляет и ипостазирует» (рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6у с. 298). Наметки этой темы встречаются уже в carit. 4. 4.: «Творец, когда восхотел, осуществил и привел в бытие от века предсуществую- щее в Нем ведение сущих. Нелепо сомневаться относительно того, что всемогущий Бог может осуществить что‑либо, когда возжелает этого» (рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 134).
609. Ср. эту тему в carit. 4. 6: «Некоторые говорят, что творения от вечности сосуществуют с Богом, но это невозможно. Ибо как могут [вещи], во всем ограниченные, сосуществовать от вечности с Безграничным? Или каким образом они действительно могут быть творениями, если совечны Творцу?» (рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 135); ср. разработку этой темы у прп. Максима в amb. 7: PG 91,1081В: «Ведь и невозможно существовать в одном и том же [смысле] Беспредельному и ограниченным [пределами]; и не найдется никакого довода (логоса), доказывающего, что сущность и сверхсущное могут существовать в одном и том же [смысле]; и сводящего неизмеримое к тому же, к чему измеримое; и безотносительное — к тому же, к чему относительное» (пер. А. М. Шуфрина по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 261). О невозможности сосуществования от вечности Творца и твари и о предсуществова- нии в Боге логосов тварей, согласно которым в подобающее время они творятся, писал в контексте полемики с учением о вечности мира Иоанн Филопон. Оспаривая доктрину Прокла, исходя из разделяемого оппонентом учения о существовании Божиего промысла о всех вещах, он писал: «Если мы принимаем эти [положения] на основе учения, — я говорю о промысле или судьбе — необходимо, чтобы логосы будущих [вещей] были и предуведаны, и предсуществовали [самим этим будущим вещам]. Поскольку же это так, то ясно всем, что нет необходимости, чтобы сами вещи сосуществовали с их зиждительными логосами и причинами тварных вещей, и наоборот, необходимо из того, что было показано, чтобы их логосы предсуществовали всем тварным вещам. Итак, даже если идеи и парадигмы [= образцы] сущих — это мысли и логосы Творца, в соответствии с которыми Он привел мир в бытие, конечно, нет необходимости, чтобы сам мир сосуществовал от вечности с ведением Бога о мире» (Joan. Philop. de aeter. mund. 2.5: 41.8–22, ed. Rabe); ср.: «в Боге творческие логосы сущих всегда имеют действенность и всесовершенство, но Бог приводит каждое [из сущих] в существование и дает ему бытие, желая этого, а желает Он этого тогда, когда возникновение хорошо для возникающего; а то, что согласно с природой, во всех отношениях хорошо (или: благо), и…для возникающих вещей согласным природе является то, чтобы не быть совечными с тем, кто привел их в бытие» (ibid., 4.9: 79.4–12). Существенно и то, что учение о логосах у Иоанна Филопона было развито на основе отмежевания от понимания платоновских идей как сущностей: «Если они [то есть оппоненты Филопона, в первую очередь — последователи Прокла. — Г. Б.] будут утверждать, что они [то есть идеи. — Г. Б.] не сущности, но творческие логосы или мысли, согласно которым Творец создал все — ибо чем еще они могут быть, если они не сущности, — то не окажется никакой необходимости, чтобы сосуществовали сразу творческие логосы и создания, соответствующие им. Скорее необходимо противоположное. Если такие создания существуют, то должны быть, во всяком случае, и логосы, в соответствии с которыми они возникли, но создания не всегда следуют логосам. Кораблестроитель или плотник может иметь логосы [здесь: планы, замыслы. — Г. Б.] [строительства] корабля или дома, но еще не построить их…. Итак, если вещи, соответствующие им [то есть логосам. — Г. Б.]У не всегда непосредственно следуют логосам, ничто не препятствует тому, чтобы мир не существовал вечно, даже если творческие логосы мира — вечны» (ibid., 2.5: 37.1- 10, ed. Rabe). Особенность мысли прп. Максима состоит в том, что он в горизонт «логологии», разработанной до него у того же Иоанна Филопона, включил «моральный» онтодинамический аспект, относящийся к избранному благо- или злобытию. Наметки этого подхода мы видим уже в данном qu. dub. 121, но подробнее он говорит об этом ниже, в qu. dub. 173 и во многих местах Трудностей к Иоанну, особенно в amb. 7 и amb. 15.
610. О соотношении бытия твари и ее движения к Богу или от Бога см. qu. dub. 173 и amb. 7, где эта тематика разбирается наиболее подробно в контексте полемики с ориге- низмом и его учением об Энаде.
611. См. обсуждение этого места из qu. dub. 121 в схолии 86 А. М. Шуфрина к amb. 7 в: Максим Исповедник 2007а, с. 353. В настоящем переводе qu. dub. 121 частично использован перевод, приводимый А. М. Шуфриным.
612. συγχωρούσης. О попущении, согласно прп. Максиму, см. qu. dub. 83.
613. В предыдущем qu. dub. 120 прп. Максим решал вопрос о том, в каком смысле неизменный Бог «сообразуется» Своим Промыслом с изменяющимся творением. Теперь же он решает другой, дополнительный к первому, вопрос о соотношении воли Божией и человеческой. Согласно ответу прп. Максима, Бог не навязывает человеческой воле то или иное решение, не меняет ее к худшему, как можно было бы подумать из буквального смысла слов о «превращении» сердец египтян в отношении израильтян, но, зная от вечности все благодаря Своему предведению, Бог в должное время дает проявиться тем намерениям и склонностям воли, которые имеются у людей. То есть, подобно тому как Он являет для нас (людей) в подобающее время бытие творений, знание которых есть в Нем от вечности, так Он, ради целей Своего домостроительства, дает проявиться и нашим намерениям и расположениям к благу или злу, той или иной направленности нашего морального выбора, знание о котором в Нем есть от вечности. Такая онтодина- мическая трактовка прп. Максима существенно дополняет онтологический план рассмотрения этой проблематики, который мы находим у Иоанна Филопона (см. предыдущие примечания и примечания к qu. dub. 173 и сам текст этого вопросоответа). В целом же в таком подходе прп. Максим следует пути решения этого вопроса, намеченному уже Оригеном в трактате О началах в главе «О свободе воли». При том что в отличие от Оригена, который в рамках своего учения о всеобщем спасении любое выявление морального выбора считал педагогическим со стороны Бога–Промыслителя, прп. Максим в толковании той же темы исходил из своего учения о предведении Богом конечной цели, избранной разумными творениями. Поэтому буквально с самого начала своего толкования прп. Максим утверждает, что Бог «[знает] и цель положения каждого, согласно его движению».
614. См. Исх. 5–12.
615. СМ. ИСХ. 11–12.
616. Или: «мрак» (σκοτασμός). Такое толкование можно найти у св. Кирилла Александрийского: Cyr. Alex. comm. in xii proph.: 2. 443. 4, ed. Pusey; Cyr. Alex. ep. pasch.: PG 77, 484.11.
617. Деклерк (Declerck 1982, p. 90) дает — под вопросом — в качестве возможного источника ссылку на Феокри- та (Theocr. idyll: 17. 79, ed. Gow). Однако ближе могла бы быть ссылка на Агафия Схоластика (VI в.) (Agath. histor. 60. 28, ed. Keydell).
618. Букв.: выступает в качестве «проксена» — лица, оказывающего от имени данного государства гостеприимство чужеземцу. — Прим. перев.
619. Текст оригинала передан неточно.
620. Букв.: «один». Вероятно, прп. Максим в рамках анаго- гического толкования подчеркивает здесь, что под церковью можно понимать и отдельного человека, соответствующим образом он меняет и текст Писания, выпуская то, что сказано в данном месте о других людях: «но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на [незнакомом] языке» (ι Кор. 14,19). У него на месте «других» оказываются чувства, представляющие наше «другое» по отношению к уму.
621. πρόσκλησιν — слово, которое может означать призывание на суд, на бой или испытание. В данном контексте, однако, оно употребляется, скорее всего, в укоризненном смысле.
622. Или: «эйдоса», «формы».
623. См. Рим. I, 25.
624. См. Лк. 14,18–20.
625. См. Arist. fragm. varia: 7. 39. 361. 3–4, ed. Rose.
626. Это слово означает: «прожорливый», «жадный», «похотливый».
627. Под гниением, вероятно, имеется в виду неправильное (тлетворное) использование естественных энергий природы.
628. Букв.: «благодаря подвижническому навыку» (δια της άγωνιστικής εξεως). Не вполне понятно, идет ли речь об упорстве страсти, выходящей наружу (в этом случае о подвижническом навыке говорится в ироническом смысле), или все же о подвижническом навыке того человека, сердце которого гложет страсть. Впрочем, данное место имеет большое число разночтений по различным рукописям, в ряде которых вместо άγωνιστικής стоит: άγνωϊστικής, либо: γνωϊστικής, либо: διαγνωϊστικής (см. Declerck 1982, р. 93). То есть это место, очевидно, представлялось трудным для понимания многим переписчикам.
629. То есть разумной, пожелательной и гневной. Возможно, имеется в виду известное учение прп. Максима о диалектике удовольствия и страдания. А именно то, что страсть в явном виде приносит страдание или из‑за пресыщения, или из‑за болезней, приносимых ею, или из- за позора, связанного с ее удовлетворением, что осознается разумной силой души, которая может отвергнуть страсть. Но на этом «судьба страсти» для прп. Максима не заканчивается, и он намечает возможность ее преображения уже для новой, добродетельной жизни (ср. тему покаяния и поворота к благу после тотального поражения грехом в qu. dub. I, 79).
630. См. Мф. 2о, 1–16. Другое толкование этой же притчи находим в qu. dub. 183.
631. Что дало основание прп. Максиму поднять тему бесстрастия в связи с этой притчей? Скорее всего то, что возроптавшие на последних нанятые первыми работники позавидовали работникам одиннадцатого часа, то есть не проявили должного бесстрастия, а значит, бесстрастие ими не было обретено в их труде; как уточняет прп. Максим, оно и не было их целью. Тем не менее он обращает внимание в этой притче не только на этот факт, но и на то, что и те, и другие получили свой динарий, то есть — спасение души. Исходя из этих двух наблюдений прп. Максим выстраивает свое толкование: одни получают спасение, представ пред Богом в час смертный, совершенно отрешившись от земного ради Бога (хотя бы и в последний миг), а другие получают его незаслуженно, просто потому что понесли подвижнические труды. Стоит отметить, что и те, и другие стремились к спасению, хотя одни надеялись обрести его исключительно трудами аскезы, а другие сумели отрешиться от всего, обратившись к Богу. Парадокс в том, что по буквальному смыслу притчи может показаться, что большую щедрость хозяин проявил в отношении работников одиннадцатого часа, а у прп. Максима получилось, что «по благодати» (или по милости) спасение получили как раз первые нанятые работники. Не исключено, что прп. Максим истолковал слова о «праздности» работников одиннадцатого часа к моменту, когда их наняли (см. Мф. 20, 6), в смысле их упразднения от земных дел и пристрастий к земному. В qu. dub. 131 виноградник толкуется как человеческое естество. Интересно, что в прологе к Мистагогии прп. Максим сам себя называет пришедшим после Дионисия Ареопа- гита, для возделывания духовного виноградника. А плату за это возделывание (динарий) понимает как возвышение божественного и царственного образа, похищенного некогда лукавым из‑за преступления заповеди (см. рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993>кн. I, с. 155).
632. Ср. о внутреннем состоянии Иова в qu. dub. 48: «если и кажется многим, как это было в истории про Иова, что как бы уничтожилась [надежда] подобно ржавчине, однако внутри остается сияющим и блистающим тот, кто [всегда] веселится надеждой» (см. также примечание к этому месту).
633. Или: «разом».
634. τρόπου — «образа жизни или состояния».
635. Печаль (λύπη) не по Богу (о благой и похвальной печали см. следующий, 129–й вопросоответ) является греховной страстью. Однако библейский рассказ про Иова вполне может создать ощущение, что он скорбел относительно своих утрат и несчастий. Это видно хотя бы по нескольким местам в Синодальном переводе книги Иова: «Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали моей; буду говорить в горести души моей» (Иов. 10, ι), или: «Мои внутренности кипят и не перестают; встретили меня дни печали» (Иов. 30,27). Характерно, однако, что в Септуагинте в соответствующих местах о «печали» не говорится. Тем не менее сама возможность подумать, что Иов приходил в отчаяние или печалился относительно своих потерь и несчастий, — очевидна. Она, вероятно, и побудила прп. Максима разъяснить, что праведный Иов, еще прежде обрушившихся на него бед возлюбивший одно непреходящее, не мог впадать в печаль по преходящему, как выше, в qu. dub. 48, говорится, что он внутренне всегда «веселился надеждой». Вопрос о том, что значит приложение к Богу и святым различного рода страстей в Писании, обсуждается прп. Максимом подробно в qu. dub. 129 и в Thal. 1. А как он понимал происшедшее с Иовом, видно из его ответа еп. Феодосию во время посещения тем прп. Максима в ссылке в Визии: «Испытание касается святых, чтобы их расположение к тому, что благо по природе, чрез скорбь явлено было в жизни людей, открывая вместе с тем в себе неизвестные всем их добродетели, как это было с Иовом и Иосифом: первый подвергался испытанию для проявления скрывавшегося [в нем] мужества, а второй искушался для откровения [его] освятительного целомудрия. И всякий из святых, не добровольно подвергаясь скорбям в сем веке, терпит это из‑за каких‑либо подобных же целей [Божиих], чтобы они посредством немощи, которой предоставляется им [от Бога] подвергнуться, попирали гордеца и отступника дракона, то есть ди- авола, ибо терпение есть дело испытания у каждого из святых» (Max. disp. Biz. 3: 78–80, ed. Allen, Neil, рус. пер. Μ. Д. Муретова, цит. по изд.: Максим Исповедник 2007а,
636. В Синодальном переводе иначе.
637. Здесь мы, очевидно, встречаем одну из самых ранних разработок прп. Максимом того учения о «приснодвиж- ном покое» ума в Боге, который есть «устойчиво тождественное движение» вокруг Того же Единого и Единственного (см. Thal. 65: PG 90, 757С-760А и Larchet 1996, p. 667).
638. При получении удовольствия от конечного к этому удовольствию примешивается печаль, поскольку есть страх утраты или пресыщения. Наслаждение же неисчерпаемым Богом — это чистая радость, и никакая печаль к нему не примешивается, а пресыщение им невозможно (подробнее см. в amb. 7).
639. Или: «предвидения».
640. Ср. обсуждение приложимости «печали» и других слов, означающих страстные состояния к Богу и святым в Thal. 1. Эта проблема, очевидно, была важна для прп. Максима и как экзегетическая, и как аскетическая, и как богословская. Как понимать бесстрастие Бога и как согласуются с ним встречающие в Писании упоминания о как будто «аффективных» Его состояниях? Аналогичный вопрос относится и к святым. Прп. Максим дает ответ на этот вопрос, заботясь не только о том, чтобы неколебимым осталось учение о бесстрастии Бога и святых, но и о том, чтобы сохранилось учение о живом и действенном Боге–промыслителе и святых бесстрастных, но не безразличных к людям. В результате он приходит к парадоксальному утверждению, что порой то, что именуется печалью, на самом деле есть радость, сострадательно изливаемая на людей святыми, которые испытывают богоподобную печаль о них.
641. Ср. у Пс. — Галена применительно к врачебному искусству: «теория (или: «созерцание») предшествует практике» (προηγείται δε της πράξεως ή θεωρία) (Ps. — Galen. definit. med. 19. 35ΐ· 9» ed. Kühn). Вопрос прп. Максима, очевидным образом, «провокационный» по отношению к традиционной схеме восхождения к Богу: делание, созерцание, богословие. Эта трехступенчатая схема встречается неоднократно и у самого прп. Максима (см., напр., qu. dub. 145 или carit. 2. 26). Подробнее о тесной взаимосвязи делания и созерцания и, в частности, о том, что делание должно быть разумным, то есть быть руководимым разумом, см. в amb. 10: PG 91,1108 ff. В результате, по прп. Максиму, созерцание объемлет делание, оно предшествует ему как определяющее, что необходимо делать прежде самого делания, и осмысляет уже сделанное. При этом речь идет, очевидно, о том аспекте подвижнической жизни, который традиционно называется «деланием» в отличие от другого аспекта, который называется «естественным созерцанием», или созерцанием творения, которое, в свою очередь, не может быть чистым, приводящим к Богу без того, чтобы прежде, в делании, не была очищена от страстей неразумная часть души.
642. Букв.: «послемыслится» (μετεπινοειται).
643. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 349) отмечает, что Нил Ан- кирский в комментарии на «Песнь Песней» толкует ограду как естественный закон (см. Nil. Anc. comm. in Cant. Cant.: 61. 31, ed. Guerard).
644. Приведем для сравнения перевод Α. Μ. Шуфрина: «Из Исайи: «насадил виноградник и обнес его оградой», и прочее (ср. Ис. 5, г). «Насаждение виноградника»обозначает созидание; «ограда» — закон природный; а частокол, подпирающий [лозы] — писаный; ими Создатель укрепил природу. Итак, кто соответственно (осознанному) предпочтению, благородно взрастит посеянное [в нем] соответственно природе благо, тот произведет садовнику плод; а кто несется в противоречии с разумом (логосом) к несуществующему, производит тернии, то есть страсти, и бесами, действующими от них, затаптывается» (цит. по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 357). А. М. Шуфрин вслед за Деклерком (Declerck 1982, р. 95) указывает на параллельное место в amb. 7: PG 91,1081D- 1084А: «всякий причастный добродетели соответственно твердому навыку [в ней] человек, несомненно, при- частвует Богу — сущности добродетелей, как благородно, соответственно (осознанному) предпочтению, взрастивший посеянное [в нем] соответственно природе благо» (пер. А. М. Шуфрина по издан.: Максим Исповедник 2007а, с. 263). Именно на это место ссылается Ж. — К. Ларше (см. Larchet 1994, р. 73), когда говорит, что для прп. Максима добродетели не только задаются логосом природы человека в качестве нормы, которой человек призван соответствовать (см. amb. 7: PG 91, 1084В), но и с его рождения присутствуют в этой природе в качестве семян, которые человек должен вырастить, на что необходимо, конечно, наше произволение.
645. . Прассас (Prassas 2003, р. 350) указывает ряд авторов, у которых Ливан толкуется как идолослужение (напр., у св. Василия Великого — PG 29, 293D и св. Прокопия — PG 87 (2), 1882В). Попытка Прассас провести далее параллель с толкованием «зверей» у св. Григория Нисского (PG 44, 944–945) не кажется убедительной. В любом случае у св. Григория львы и барсы не толкуются так четко, как у прп. Максима по отношению к деланию и созерцанию (см. следующее примечание).
646. О том, как нападет на человека барс, прп. Максим мог узнать у св. Василия Великого в: Bas. Caes. Нот. diet, in Lacis.: PG 31,1456. 41. Однако у Оригена встречается более подходящая к данному месту параллель, в которой лев выступает как образ врага делания, а барс — ведения, при этом про барса говорится, что он нападает в глаза: «Представляется, что злоумышления в отношении делания (πράξεις) творятся теми [демонами? страстями?], которые метафорически (или: «образно» — τροπικώς) именуются «львами», а злоумышления в отношении ведения (γνώσιν) — теми, которые желают повредить зрительной силе души. Ведь говорится, что барс прыгает точно в глаза, а лев, как рассказывают, состарившись, живет возле городов, желая<охотиться>на людей» (Orig. fragm. in Jerem. (in catenis): 3. 4, ed. Klostermann, пер. Д. А. Черноглазова).
647. Ср. Иез. 6, 2; Мих. 6, i: LXX.
648. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 350) ссылается на параллельное место — толкование гор как ангелов у Оригена (см. PG 12,1632В); впрочем, подобных толкований много и у других авторов после Оригена. Например, Евсевий Ке- сарийский толкует горы и холмы как ангелов и архангелов (Euseb. de eccles. theol.: 3. 3. 39. 5, ed. Klostermann, Hansen). Ближе всего толкование прп. Максима к Ди- диму Слепцу, который толкует горы и холмы как ангелов и праведников (Didym. in Genesim: 215. 22, ed. Nautin, Doutreleau). Впрочем, при всех этих параллелях только у прп. Максима находим специфическую для него терминологию логосов и тропосов (способов), подробнее эта тема разрабатывается в следующем вопросоответе. Об эволюции в святоотеческой экзегезе на примере толкования «горы» см. статью А. Г. Дунаева, в которой, в частности, автор обращается и к толкованию «горы» у прп. Максима (см. Дунаев 2006, с. 119–121). В этой статье А. Г. Дунаев на примере экзегезы прп. Максима отмечает, что в VII в. еще не произошел синтез александрийской и ан- тиохийской школы экзегезы, относя экзегезу Максима в первую очередь к традиции александрийской. К этому выводу следует добавить отмеченное нами в предисловии соображение, что прп. Максим, по крайней мере в период написания Qu. dub., работал с учетом ан- тиохийской традиции, особенно экзегезы Златоуста. В этом, вероятно, его отличие от большинства других «александрийцев», как и в том, что свою экзегезу он так или иначе встраивал в свою специфическую богослов- ско–философскую систему (см. напр., понятия логосов и тропосов).
649. Параллельные места, указанные Д. Прассас (Prassas 2003, р. 350): Ориген (PG 12, 1568C‑D), Афанасий Великий (PG 28, 720С; 27, 409С). У самого прп. Максима образ «вдовы–души» встречается не раз, см., напр., qu. dub. 140, к Феопемпу схоластику (в толковании на Лк. ι8, 6), в amb. 10: PG 91,1125С в умозрении о святом Илии и Са- рептской вдове. Душа, погубившая природный закон, — это душа, живущая не в соответствии с логосом природы, одержимая страстями, неразумная.
650. ли: «коварный», «предательский», «вероломный» (ύπόκλοπος). Это редкое слово встречается в греческой рецепции сочинений св. Ефрема Сирина: τό ύπόκλοπον και ψευδώνυμον ήθος (Ephr. Syr. encom. in sand, quadr. mart.: 144.10, ed. Phrantzoles).
651. Или: «образ» (τρόπος). Почти в таком же сочетании, как здесь (ύπόκλοπος τρόπος), эти слова встречаются у прп. Максима еще один раз в ер. 12: PG 91, 497С, когда он говорит об еретиках, чьи коварные намерения и хитрый (или, как видно из контекста, воровской и хищнический) нрав (τρόπου τό ύπόκλοπον) имел в виду Господь, когда предупреждал против лжепророков, которые суть волки хищные (см. Мф. 7,15–16).
652. Прп. Максим рассматривает человека в двух аспектах — логоса природы и способа (тропоса) его существования. В аспекте логоса природы душа, обуреваемая страстями, не реализует свою разумную природу, как ей подобает, а в аспекте способа существования человек, как мы видим из слов прп. Максима, лишается сыноположения из‑за неверного избрания ценностей, которым он посвятил свою жизнь, — тленной славе и земному богатству. Второй аспект касается экзистенции (способа существования), а первый — природный. Исправления требует и то, и другое. Интересно, что сиротство у прп. Максима ассоциируется (без в
653. συμβουλής. Возможно, речь идет о предвечном «совете» о спасении человеческого рода, а может быть, о совете- наставлении человеку через ангелов и праведников (см. предыдущий вопросоответ).
654. Особенностью анагогического толкования прп. Максима является не только то, что он относит все сказанное в стихе псалма о вдовах и сиротах к природе и жизни отдельного человека, но и то, что он снимает в своем толковании противопоставление «вдовы и сироты», с одной стороны, и «грешных» и их пути — с другой. При поверхностном и внешнеисторическом прочтении этого стиха псалма «хорошие и несчастные» вдова и сирота противопоставляются «плохим» грешникам, которые очевидно, угнетают вдову и сироту. У прп. Максима в его анагогическом толковании вдова и сирота сами оказываются символами нашего греховного и исполненного страстей существования. Противопоставление «плохих» и «хороших» снимается, точнее, на место плохих и хороших людей встает иное противопоставление: с одной стороны, — обуреваемого страстями и потерявшего истинное Благо человека, а с другой — Бога, Который восстанавливает нашу природу и возводит ее к богосыновнему образу существования. По замечанию А. М. Шуфрина, прп. Максим, в конечном счете, верен и букве стиха, так как сказано: «погубит путь грешных», но не самих грешных. Что же Бог сделает с «грешными»? Об этом, по прп. Максиму, и говорится в первой части: «сира и воду примет, и путь [их,] грешных [,] погубит». Но путь грешных — это, собственно говоря, их грех. При этом грех — это лишенность блага. В случае вдовы — это в буквальном смысле лишенность мужа, в случае сироты — отца. Погубить грех в этом контексте — значит восстановить недостающее благо, и не преходящим тленным, которое все равно можно потерять, но истинным. Приняв вдову и сироту, Господь становится Мужем для нашей природы (так как в воплощенном Логосе Божием логос нашей природы всецело осуществляется), кроме того, в Нем она получает и усыновление, то есть богосыновний образ существования и Божественную славу.
655. Или: «защиты».
656. От начала этого вопросоответа и до настоящего места пер. А. М. Шуфрина.
657. То есть имеют реальное существование в качестве Ипостасей.
658. Этот вопросоответ, развивающий одну из тем qu. dub. 105, имеет несколько соответствий и в последующих сочинениях прп. Максима. Так, в Трудностях к Иоанну, говоря о видах естественного созерцания, из которых можно познать Бога, он пишет: «преимущественно для познания Бога предложены [нам] в руководство: логосы сущности, движения и различия, коими Бог становится знаем человекам, черплющим из сущих указания о Нем как о Творце, Промыслителе и Судии… Так, например, сущность — учительница богословия, посредством которой взыскивая Причину сущих, научаемся от них, что Таковая существует, не пытаясь, однако, познать, чем Она является по сущности, поскольку нет в сущих никакой проекции, которой бы это являлось и посредством которой хотя бы несколько могли мы возвыситься от причиненного к Причине; а движение являет промышление о сущих, посредством коего видя неизменное тождество по сущности каждого вида созданий, как и невозбранное развитие, разумеем Содержащего и Хранящего в неизреченном единении все [разнообразные виды], явно разграниченные друг от друга в соответствии с логосами, по которым Он их осуществовал; а различие возвещает суд, от которого мы научаемся из присущей всем сущим соразмерной субъекту сущности естественной силы заключающихся в них логосов, что Бог есть мудрый раздаятель. Промысел же я имею в виду не обращающий и как‑либо устрояющий возвращение тех, о ком он промышляет, от недолжного к должному, но содержащий все и соблюдающий в согласии с логосами, по которым он прежде все устроил; и суд не вразумляющий и как‑либо карающий согрешающих, но спасительное и распределяющее сущие разделение, по которому каждое из творений, соединенное с логосом, по которому оно создано, непреложно обладает неизменной в своей природной идентичности законностью, как из начала судил Создатель о бытии его и о том, чем именно оно является» (amb. 10: PG 91, 1133B-1133D, рус. пер. архим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6у с. 114–115). Более точным соответствием qu. dub. 136 является Thal. 13: PG 90, 196В–С, рус. пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова, см. в изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 47. См. отрывок из этого перевода и разбор этой проблематики в прим. 430 к qu. dub. 105, где также обсуждается проблема познания Троицы из творения.
659. См. Greg. Naz. or. 19. ad Iul. tribut. exaequat. 8: PG 35, 1052B.
660. См. Исх. 25, 3–5: LXX, св. Григорий цитирует это место в Greg. Naz. or. 19: PG 35, 1052B‑C. В данном месте Слова 19 св. Григория пассаж из Ветхого Завета прочитывается в контексте Нового применительно к добродетелям и дарам, которые христиане вносят в созидание единой Церкви. Прп. Максим продолжает это толкование, уже детально останавливаясь на символическом значении каждого дара применительно к духовной жизни.
661. Ср. тему «естественных семян» добродетелей в прим. 153 к qu. dub. 34 и прим. 512 к qu. dub. 131.
662. Или: «логосами».
663. Лакуна в рукописи.
664. Или: «положений» (θεωρημάτων).
665. Или: «преходящему» (τά παρόντα).
666. В Синодальном переводе иначе.
667. Учение о страхе, который присутствует и в Царствии Небесном, встречается до прп. Максима у ряда святых отцов, например, у св. Иоанна Златоуста, который в полемике с аномеями, подчеркивая непостижимость и трансцендентность Бога, говорит, что даже ангелы славят Бога «с великим трепетом» (Joan. Chrys. de incomp. Dei nat. 1. 312, ed. Malingrey). У прп. Максима мысль о священном страхе, который сохраняется и в жизни будущего века встречается, например, в Вопросоответах к Фалассию: «Бог является страшным для всех, кто окрест Его, как бы примешивая страх к любви у тех, кто любит Его и окажется окрест Его. Ибо любви самой по себе, без страха, присуще становиться презрением, как то часто бывает, если близость, естественно рождаемая ею, не сдерживается уздой страха» (Thal. 10. 74~79>ed. Laga, Steel, рус. пер. С. Л. Епифановича под ред. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 43). Чуть выше этого места прп. Максим поясняет, что речь идет не о страхе наказания (которого у ангелов быть не могло), а о благоговении перед беспредельным (см. Thal. 10. 61–63, ed. Laga, Steel). Обсуждение роли благоговейного страха в «системе» прп. Максима см. в схолиях А. М. Шуф- рина к amb. 7 (Максим Исповедник 2007а, с. 294). Понимание I Ин. 4,18 прп. Максимом существенно дополняет понимание данного места целым рядом авторов, например, прп. Диадохом Фотикийским (см. его Подвижническое слово 16–17 в: Добротолюбие, т. 3, с. 15–16).
668. Или: «расположение» (διάθεσις).
669. См. Быт. 41,1–7.
670. Ср. в Thal. 26: «иногда Писание понимает фараона как диавола, когда он становится губителем Израиля, а иногда — как закон естества, когда Иосиф по домостроительству [Божию] служит ему, пророчески знаменуя собой Бога Слово, добровольно поступившего в услужение нашим страстям и естеству, за исключением одного греха» (Thal. 26. 141–142, ed. Laga, Steel, пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 76).
671. Здесь прп. Максим, очевидно, опирается на высказанную ап. Павлом в Послании к Римлянам (Рим. 1–2) мысль о том, что и язычники, которым был дан естественный закон, могли познавать Бога через творение и познавали Его, но потом их ведение было искажено из‑за того, что они не прославили Бога и жили неправедно. В результате и их религиозность была искажена. По крайней мере описание ап. Павлом результата этого искажения: «славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. I, 23) — весьма напоминает египетский пантеон. Как бы то ни было, на путях «естественного» познания Бога и «естественной морали» люди в целом потерпели поражение, это познание оказалось неустойчивым и легко искажаемым. Потребовалось пришествие Самого Бога, в Котором только и оказалось возможным возвести человечество к истинному боговедению устойчиво и непреложно. Теперь оно подается Самим воспринявшим нашу природу Богом, впрочем, в ответ на приносимые нами: веру, чистую жизнь и так далее. Эту мысль и проводит прп. Максим во второй части данного вопросоответа. Тема естественного закона рассматривается и далее, в qu. dub. 140.
672. Ср. Ин. 6, 33–35.
673. См. Быт. 47,14–17· Возможно, прп. Максим хотел подчеркнуть здесь, что истинное ведение подает только Сам Христос, человек же должен приносить Ему веру и соответствующую жизнь. Такая последовательность отличается от того, что было прежде, когда ведение люди стяжали сами. Получая ведение от Бога, то есть зная источник этого ведения, человек воздает Ему подобающее.
674. См. Лк. 18, 2–8.
675. Или: «подвергся окаменению» (πωρωθέντα). Здесь употребляется тот же глагол, что и в Ин. 12, 40: «народ сей…окаменил (έπώρωσεν) сердце свое». Ниже прп. Максим явно соотносит этого «судию» с умом: «если ум по усердным и неотступным просьбам…». По мнению А. М. Шуфрина «ожесточение естественного закона» означает умственный императив непременного удовлетворения всех потребностей естества, какие появились у него после «преступления», когда «естественным» стало противное естеству первозданному (каким Оно было до облечения в кожаные ризы).
676. См. Лк. 18, 2.
677. Ср. несколько иную трактовку в более позднем сочинении Феопемпу схоластику (по Шервуду, ок. 630–633 гг.): «под «судьей неправедным»в Евангелии образно понимается наше разумение, вследствие преступления заповеди изначально произведшее неправедный суд», а «докучающая вдова есть разумная душа, лишившаяся разума, сеющего благие по природе семена для плодоношения священных и благочестивых дел» (рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 204). Ср. толкование «вдовы» в qu. dub. 134 и примечания к этому вопросоответу.
678. εις μετάμελον. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 353) отмечает неслучайность употребления этого слова, а не слова покаяние (μετάνοια), полагая, что прп. Максим употребил более общее понятие, выражающее поворотный момент в выборе цели, а не покаяние относительно того или иного деяния. Однако, возможно, здесь сыграло роль то, что μετάνοια как «изменение ума» более подобает уму, а вдова здесь выступает как олицетворение практического разума, который мог на деле убедиться, что путь греха ведет в никуда, и пожалеть о такой жизни, перейдя далее к попыткам начать жить иначе, которыми он и докучает «неправедному судии» — уму до тех пор, пока и ум не изменится (в своем понимании «естественного»), то есть не придет к покаянию.
679. Или: «исполнить и сверхъестественное» (άνύσαι και τά ύπέρ φύσιν). Интересно, что прп. Максим говорит здесь о возможности для ума не только отойти от противоестественного, но и достичь сверхъестественного.
680. В Синодальном переводе иначе.
681. См. Иез. 3, 3.
682. См. Деян. 2,1–4.
683. См. Ps. — Dion. с. h. 4, 2: PG 3, 200D.
684. См. Еф. 4,10.
685. Ср. Еф. I, 10. Одно из мест, где прп. Максим прибегает к учению об άνακεφαλαίωσις'ε («возглавлении») всего Христом (см. прим. 247 к qu. dub. 53 и текст).
686. Возможно, такое учение было распространено в кругах оригенистов или соприкасавшихся с оригенистами, но не исключен и вполне православный источник этого учения, основывающийся на словах Писания: «показал Себя Ангелам» (ι Тим. 3,16), что многими православными авторами прилагалось к Вознесению. Хотя очевидно, что толкование, о котором говорит прп. Максим, могло появиться лишь после Ареопагитик. В любом случае сам прп. Максим, давая далее анагогическое толкование, избегает уже элементов, характерных для пласта предания, связанного с иудеохристианскими и, возможно, оригенистическим представлениями, хотя и не называет первый подход неверным.
687. Ср.: «Слово становится всем, соразмерно нам, насыщающимся добродетелью и мудростью, и воплощается (σωματούμενον) различным образом, как только Оно Само ведает, ради каждого из спасаемых» (Max. or. dorn.: PG 90, 897А, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 196). О воплощении Христа в добродетелях, согласно прп. Максиму и его предшественникам (начиная с Оригена), см. Thunberg 1965, р. 342–350.
688. Это движение — нисхождения Бога, воплощающегося в добродетелях, и возведение нас к истинному гнозису — позднее понимается у прп. Максима в терминах «расширения—сжатия» (συστολή—διαστολή). Тунберг, вслед за Бальтазаром, проводит параллель между употреблением понятий «расширение» и «сжатие» применительно к существованию тварного мира и применительно к хри- стологии, где «расширение» у прп. Максима он соотносит с Божиим снисхождением к творению, а «сжатие» — с обожением; Тунберг находит здесь параллель с формулой tantum‑quantum и христологией в amb. 33: PG 91, 1288А (подробнее см. Thunberg 1965, р. 63–64).
689. Здесь, очевидно, сказывается влияние христианского неоплатонизма. Единство ума, собирающегося в себе по удалении от сущих вещей, является, по Ареопагиту (см. d. п. 4.9), условием того сочетания его с Богом, единения с Ним как единого с Единым, которое и прп. Максим вслед за Ареопагитом считает высшей формой богословия — единения, превосходящего всякое богословие, мыслящее о Боге исходя из творений.
690. Именно Пятидесятница у прп. Максима соотносится с обожением, в свою очередь понимаемым как достижение Божественной Единицы. Речь, очевидно, о том, что сначала Логос воплощается в исполнении всех десяти заповедей, а потом бывает восхождение от множества (делания) к единству — ведению Божественной Единицы, то есть к познанию Того Единственного и Единого, в Ком источник всех заповедей и добродетелей.
691. См. Деян. 20, 36.
692. См. 20–й канон Никейского Собора.
693. То есть все события, описанные в Деян. 20, когда Павел решил быть в «день Пятидесятницы» (понимаемый прп. Максимом как период между Пасхой и Пятидесятницей) и когда совершал коленопреклоненные молитвы, происходили до Пасхи. Данное толкование прп. Максима — пример того, что и буквальный смысл Писания, а не только аллегорический, был ему важен, то есть в данном случае важно было показать, что ап. Павел не нарушал того канона, который был сформулирован значительно позднее. Прп. Максим как будто отстаивает здесь единство церковного Предания и его наличие даже до того, как оно фиксируется в соборных постановлениях. Буквальное (историческое) толкование Писания мы находим и в следующем, qu. dub. 144. В то же время прп. Максим, надо полагать, не ограничивается выяснением буквального смысла. Имея в виду, что в предыдущем, qu. dub. 142, Пятидесятница связывалась с ведением, а то, что предшествует ей, — с деланием, можно понять мысль прп. Максима в qu. dub. 143 так, что коленопреклонения ап. Павла до Пасхи соответствуют деланию, а состояние после Пасхи, называемое им одним днем Пятидесятницы, — соответствует истинному ведению и обожению, почему в это время и запрещено коленопреклонение. Согласно прп. Максиму, Бог–Слово снисходит к нам в делании и возводит нас к Себе в ведении (см. cap. theol. 2. 37).
694. См. Деян. 22, 25–27.
695. В Византийской (Ромейской) империи уже не было такого привилегированного гражданства, как в Риме до Эдикта Каракаллы (212 г.), предоставившего римское гражданство всему свободному населению империи, поэтому, очевидно, прп. Максим решил разъяснить этот вопрос.
696. Толкование городов как душ встречалось в qu. dub. 90.
697. Или: «семьи». Место не вполне понятно.
698. Неспособность стяжания божественного ведения (гнози- са), как и правильного созерцания, согласно прп. Максиму, может стать наказанием, постигающим даже тех, кто, вошел посредством неколебимой веры в «меру» созерцания и богословия, то есть достиг второго и третьего этапа подвижнической жизни, однако пренебрег деланием.
699. Тысяча образуется из четырех членов, опишем это такой последовательностью: (одна) единица; (одна) единица χ ю = одна десятка; одна десятка χ ю = одна сотня; одна сотня χ ю = одна тысяча. Сходное, хотя и не совсем идентичное рассуждение находим в Thal. 55: «Ибо десять тысяч есть конец единицы, а единица есть начало десяти тысяч, или, сказать точнее, приведенная в движение единица есть десяток тысяч, а неподвижный десяток тысяч есть единица. Подобным же образом и каждая из главных добродетелей имеет своим началом и концом божественную и неизреченную Единицу, то есть Бога, поскольку от Него она начинается и в Нем завершается, будучи тождественной Богу и отличаясь [от Него] лишь соответственно логосу мысли, от которого, в котором и в отношении которого очевидно и происходит всякое становление добродетели» (PG 90, 541 С, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 166). В прим. 27 к предыдущему пассажу Thal. 55 А. И. Сидоров говорит о непонятности всего этого арифмологического построения прп. Максима (см. там же, с. 265) и выражает надежду, что оно может быть понято с помощью обращения к математике. В самом деле, в Теологуменах арифметики мы находим своего рода ключ к образованию прп. Максимом чисел, кратных десятке из единиц: «Для всех по порядку чисел всякая совокупность множества… образует свой вид через единицу: один десяток, одна тысяча…» (Iamb, theol. arith. 2, ed. de Falco, рус. пер. В. В. Бибихина); это объясняет, по крайней мере, почему «субстратом» каждого такого числа (см. Thal 55, рус. пер. в изд.: там же, с. 166) является единица. Важно и понимание десятки в античной арифмологии: «Всем ее называли потому, что больше нее уже нет никакого природного числа; если же что‑то и мыслится, то оно возвращается к ней обратно: сотня — это десять десяток, тысяча — десять сотен, тьма — десять тысяч; любое последующее число таким же образом возвратится снова либо к ней самой, либо к чему‑то внутри нее, и все в нее разнообразно разрешается или возвращается» (Iamb, theol arith. 80, ed. de Falco, рус. пер. А. И. Щетникова). Таким образом, в античной арифмологии, которой здесь, видимо, следует прп. Максим, единица и десятка оказываются основой всякого числа, и тем более чисел, кратных десяти. Этот же арифмологический принцип прп. Максим использует в amb. 67: PG 91,1404В, толкуя число четыре тя- сячи, Д. Прассас (Prassas 2003, р. 355) отмечает, что «Григорий Нисский обсуждает связь между единицей, десяткой, сотней, тысячей и десятью тысячами в своем ответе на вторую книгу (видимо, имеется в виду вторая Апология. — Г. Б.) Евномия. Он утверждает, что десятка состоит из единиц, сотня — из десяток, тысяча — из сотен, а десять тысяч — из тысяч» (см. Greg. Nyss. contra Eunom. 2: GNO. I. 428. 3). Прассас указывает там же на еще одну параллель у прп. Максима в myst. 5: PG 91, 676А, где четыре добродетели связываются с десятью заповедями.
700. Вероятно, имеется в виду четверка как число четырех родовых добродетелей.
701. Буква «ρ» означает число 10о. Ср. в qu. dub. 80: «ведь сотня есть удесятирение десяти заповедей; ибо каждая заповедь объемлет другую и, яснее говоря, приравнивается к десяти, почему и Сарре преуспевшей приставляется [к имени] «р», когда Слово являет ее совершенство по добродетели».
702. Учение о Дне Господнем, соотносимом с просвещением и истинным ведением, восходит к Филону и Клименту Александрийскому (см. подробное исследование по этой теме в: Choufrine 2002, р. 123–138; в настоящее время готовится русский перевод), ср. у Дидима Слепца (Di- dym. fragm. in epist. it ad Corinth.: 17. 28, ed. Staab).
703. Или: «вожделеет» (έπιθυμεί).
704. έπιθυμίας.
705. Вероятно, сил души, направленных на тело.
706. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 356—357), «в qu. dub. 3.4–5 ΠΡΠ· Максим тоже говорит о гневе как о льве, а о вожделении как о медведе. Соотнесение льва с гневом можно найти у многих христианских авторов: например, у Оригена (Orig. fragm. in Jerem.: PG 13, 321D)… Дом истолковывался как душа уже у Филона (см. Philo de cherub.: 101. 1, ed. Cohn),… Ориген толкует стену как тело (Orig. schol. in Cant.: PG 17, 265А), а змея толкуется как наслаждение у Филона (Philo de opific. mundi: 160. 2, ed. Cohn)».
707. Очевидно, имеется в виду тот случай, когда человек, стремящийся к познанию Бога, идет к Нему не через подвижническую жизнь и достижение бесстрастия. В его попытках ему мешают гнев и вожделение, лишающие его того неустойчивого покоя, какой он, может быть, имел. Например, из‑за того или иного внешнего раздражителя он может утратить этот покой, впав в гнев. От гнева, чтобы успокоиться, может доставить себе некую усладу, став зависимым уже от нее. Поняв, что он впадает то в гнев, то в вожделение, он может снова попытаться уйти в себя, то есть обрести некое равновесное и якобы спокойное состояние, необходимое ему для богопознания, не впадая ни в явный гнев, ни в вожделение. Поскольку изначальным было желание ума познать Бога, то в этом «покое» ум все равно пытается заниматься «богословием»; при этом, поскольку он не обрел должного бесстрастия, то и здесь опирается на тело и чувства. В этом случае, как замечает прп. Максим, стремление к удовольствию, не изжитое таким «богословом», искажает познание, которое из познания Бога становится ослеплением. Возможно, речь идет о том, что познание Бога в этом случае искажается плотским мудрованием, то есть Бог познается в чувственных формах и по образу приносящего наслаждение чувственного, но может быть, речь о том, что прикованность к телесному не дает по–настоящему устремиться к Богу. Ср. тему богопознания без стяжания бесстрастия в Главах о любви (carit. 1.18): «Как воробей, привязанный за ногу и пытающийся взлететь, падает на землю, влекомый веревкой, так и ум, еще не стяжавший бесстрастия, но пытающийся воспарить к ведению небесных [вещей], падает на землю, стягиваемый вниз страстями» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 105).
708. Или: «землей» (хотя, может быть, и «для земли», τή γή). Какое именно значение использует прп. Максим, не вполне понятно. По его толкованию речь идет о том, что слова Божии испытывают «землю» нашего сердца.
709. Ср. Мф. 13,19.
710. Ср. Мф. 25,36–37.
711. В переводе П. К. Доброцветова (см. Максим Исповедник 2008, с. 194) в этом и двух следующих вопросоответах допущены грубые ошибки из‑за опоры на Синодальный перевод Писания вместо Септуагинты.
712. Или: «следом» (ϊχνει). По замечанию А. М. Шуфрина, понятие «следа души», правда, в несколько ином контексте встречается у Плотина: «Поэтому и «дблжно бежать отсюда»и «отделять»себя от того, что к нам было присоединено, и не быть уже составленной вещью, одушевленным телом, в котором господствует природа именно тела, имеющая в себе лишь след души» (Plot. епп. 2.3.9, пер. Т. Г. Сидаша, по изд.: Плотин, Вторая Эннеада 2004» с. 143); и далее: «весь космос есть, с одной стороны, состоящее из тела и некой души, связанной с телом, с другой же стороны, он есть Душа всего, которая не находится в теле, но светит внутри своего следа, оставленного ею в [той низшей] душе, которая [находится] в теле» (Plot. епп. 2.3.9, пер. Т. Г. Сидаша. по изд.: Плотин, Вторая Эннеада 2004, с. 143). Интересно сравнить толкование этого места из Притч прп. Максима с толкованием Евагрия: «Не учащай вносити ногу твою ко другу твоему, да не когда насыщся тебеу возненавидит тя (Притч. 25, 17). Надлежит редко касаться богословских проблем и «не учащать»это делать, чтобы не сказать нам чего‑либо небывалого о Боге и как нечествующим не отпасть от духовного ведения, поскольку ум по своей немощи не может постоянно внимать созерцанию» (Evagr. schol. in Prov.: 310, ed. Gehin, пер. Η. Α. Олисовой). Толкование Евагрия можно понять и в смысле увещевания к смирению пред Богом, а можно и в смысле оригенистическо- го учения о пресыщении (в данном случае «пресыщение» является не причиной распада оригенистической Энады изначальных умов, но — причиной отпадения от ведения Бога). Векторы интерпретации аввы Евагрия и прп. Максима противоположны.
713. Вероятно, речь о том, что тело явит в себе действие бесов — врагов и ненавистников человека.
714. См. Втор. 21,3–4: LXX.
715. Ср.: «Умерщвлять естественные силы пяти чувств Он не велит, однако в случае, если они будут двигаться против природы, их действия должны быть уничтожены» (qu. dub. 69).
716. См. Лев. 10, 1–2.
717. См. Лк. 24, 18.
718. В qu. dub. 117 прп. Максим писал, что «обольщение чувственных [вещей]» пожигается «огнем апостольского учения», то есть огнем Пятидесятницы. Теперь он говорит об обратной ситуации, когда люди теряют духовное горение, вносят «огонь чуждый», вначале допуская рас- паление страстей, а потом сжигаемые в своей совести.
719. См. Лев. 2, 4–5.
720. В Числ. 29,13: LXX — тринадцать.
721. См. Числ. 29,12–34: LXX.
722. Ср. у Дидима Слепца о том, что с 14 лет у 10ноши начинается излияние семени в: Didym. comm. in Ps. 29–34:157. 2, ed. Gronewald.
723. Интересно то, что прп. Максим называет подобное движение «естественным»; речь, очевидно, идет о состоянии естества после падения и наделения его «кожаными ризами» страстности. Уменьшение до семи означает достижение бесстрастия, так как 7 — число, соответствующее покою (от страстей).
724. См. Числ. 16,1–38.
725. Поскольку образуется прибавлением единицы к умноженной на себя семерке, что символизирует все временное.
726. Четыре соответствует четырем стихиям, а пять — пяти чувствам.
727. Ср. qu. dub. 152.
728. Вероятно, в этом вопросоответе речь идет о том, что помимо подвигов аскезы необходимо очищение ума, чтобы воспринимать чувственное духовно, и только очищенный и истонченный ум может стяжать истинное знание.
729. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 361), уже Ори- ген (впрочем, принадлежность ему этого текста спорна, наиболее вероятно, что это Евагрий) в толковании данного места называл Христа червем (Orig. (?) selecta in Ps.: PG 12,1253, 28) как и Златоуст (PG 62, 425).
730. Источник этого мнения найти не удалось, хотя у Златоуста, например, сказано, что червь рождается из древесины (дров, или пня: άπό του ξύλου) (Joan. Chrys. ad popul. Antioch.·. PG 49, 75. 27), что можно понять и в том смысле, что не через соитие. У самого прп. Максима символ Христа — червь — встречается еще в qu. dub. 184 и Thal. 64, 484, ed. Laga, Steel, в толковании «Книги Ионы», где дается и пространное анагогическое толкование, в котором обыгрывается символика «червя».
731. Ср. у Григория Нисского: «Божество было сокрыто под покровом нашего естества, и враг [рода человеческого], словно жадная рыба, вместе с приманкой плоти проглотил крючок Божества» (Greg. Nyss. orat. catech. mag.: 24, 38–40, ed. Srawley).
732. σκολιός; возможно, здесь игра слов: σκολιός — σκώληξ (червь). Мысль прп. Максима не вполне ясна. Может быть, она состоит в том, что по отношению ко Христу проявляется мудрость мудрых и неразумие порочных.
733. Ср. Мк. 9, 44.
734. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 363), толкование херувимов как полноты знания можно найти у многих авторов, например, у Афанасия Великого (PG 28, 940А), в Ареопагитиках (с. h. VII, 1), у Феодорита Кирского (PG 81, 829C‑D), однако, в точности то же толкование, что у прп. Максима до него встречается у Дидима Слепца (Di- dym. fragm. in psalm.: 825.13, ed. Mühlenberg).
735. Или: «стремление» (πόθος).
736. άναλωτικής. Словарь Лэмпа приводит примеры, когда это слово прилагается к пламени суда Божия и гневу Бо- жию.
737. Меч связывается с различительной способность, очевидно, согласно Евр. 4,12: «Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные».
738. ή της γνώσεως ήμέρα. Ср. в qu. dub. 147: «День Господень есть просвещение и знание Господа».
739. Или: «рассуждение» (διαγνώσεως). Ср. в amb. 10: PG 91, 1125С: «Всякая вдовствующая душа, не имеющая добрых дел, добродетели и знания Бога, когда принимает божественное и распознающее (διαγνωστικόν) Слово Божие, вспоминает о своих грехах». В другом месте Трудностей прп. Максим говорит, что в ком родится Слово Божие, в том Оно уничтожает движения плоти и удерживает душу от стремления к ним и наполняет [эту душу] всяким истинным распознаванием (см. amb. 10: PG 91,1125А).
740. Букв.: «бездействие», «праздность», «лень».
741. В переводе трактата Шервуда «Ранние Ambigua»y следуя мысли исследователя, мы перевели это место так: «С грешниками дела сгорают тогда, когда проникающее знание (διάγνωσις) [Божие] жжет совесть, уменьшает грех {через покаяние}, спасает человека, наказывает за недостаток добродетели в прошлом. Но в будущих веках дела греха уйдут в небытие, в то время как природа получит свою силу здравой, посредством огня и суда (845С6–848А6)» (Максим Исповедник 2007а, с. 489)· Слова, заключенные в фигурные скобки, у Шервуда отсутствуют. Очевидно, что данное место является одним из свидетельств в пользу учения прп. Максима об апоката- стасисе природы (который следует отличать от отвергаемого им учения о всеобщем личном спасении), см. qu. dub. 19 и примечания к нему, а также qu. dub. 99 и посвященную апокатастасису часть исследования Шервуда (Максим Исповедник 2007а, с. 478–495). Толкование I Кор. з, 12 можно найти также у прп. Максима в cap. theol. 2.12.
742. παιδίσκης («молодой женщины», «молодой рабыни», «служанки»).
743. Прп. Максм использует здесь иное слово (δούλοι), чем в словах псалма (там это: «рабу» (или: «слуге» (παιδί) Твоему); «δούλος» более однозначно означает — раб.
744. To есть первое возможное понимание состоит в том, что под «богом» в словах: «Бог возбудил Давида исчислить народ» (2 Цар. 24, ι) — следует понимать вовсе не Бога, а диавола — бога века сего.
745. Ср. qu. dub. 83; ер. 26: PG 91, 671А.
746. См. Мк. 2, 4.
747. Еще один пример отстаивания прп. Максимом верности буквы Св. Писания.
748. См. Дан. 3.
749. Ср. amb. 10: PG 91,1204 С-1205С. подробнее об этих двух типах искушений см. прим. 154 и текст к нему в qu. Dub. 34.
750. См. Лев. 6, з; 16, 4.
751. Ср. Дан. з, 50–51.
752. Ср. Дан. з, 91–92
753. Ср. Дан. з, 50.
754. Ср. 4 Цар. 2, 23.
755. Очевидно, по четырем стихиям, из которых состоит все материальное (ср. qu. dub. 1,30)
756. То есть 40 (чувственное) + 2 (материя и форма) = 42
757. Очевидно речь идет о том, что помыслы о чувственном издеваются над устремившим свой ум к гнозису, смеясь над тем, что он отказался от удовольствий и желаний, и таким образом жизнь его стала унылой жизнью «плешивого старика», не знающего ни сильных желаний, ни их удовлетворения. Гностик же уничтожает эти помыслы; с помощью молитвы он не дает этим насмешкам возыметь то действие, чтобы он снова стал искать наслаждение в чувственном и отказался от стяжания добродетелей, но, мало этого, наслаждение и вожделение, направленные к благой цели, то есть к истинному Благу, совершенно уничтожат, согласно прп. Максиму, приражение помыслов о якобы жалкой и безрадостной жизни, которую он ведет. Подробнее см. обсуждение этого вопросоответа в предисловии к настоящему изданию.
758. См. Лк. 14, 31–32.
759. Или: «стихий» (земли, воды, воздуха и огня).
760. См. Лк. Ii, 14.
761. То есть бесом немоты.
762. Прп. Максим в своем анагогическом толковании парадоксально соединяет духовное слышание и говорение (возможно, не только духовное, но и физическое) посредством возведения смысла Евангельского чуда к восстановлению в делании, а через это и в ведении. Возможно, он отталкивался от толкования Дидима, который подчеркивал, что немой бес в данном месте относится именно к говорению, а не к слышанию (см. Didym. comm. in Ps. 35–39: 267. 34, ed. Gronewald).
763. См. Л к. 14, 28–30.
764. Или: «учений» (λόγων). Вероятно, речь идет соответственно о: ι) том, что относится к природе вещей, каковы они есть в своем нынешнем существовании; 2) о вещах, каковы они в замысле Божием, или об их должном бытии, и 3) о том, что сказывается о Самом Боге.
765. Лакуна в тексте, которая, относится, вероятно, не к данному вопросу, а к началу следующего.
766. Лакуна в тексте.
767. Ср. Быт. 32,30; qu: es 25.4; 80.9.
768. Прп. Максим имеет, очевидно, в виду, что речь идет о духовном Израиле, Церкви из всех языков, хотя по буквальному смыслу, как будто, речь только об Израиле по плоти. В доказательство своего понимания он приводит толкование имени Израиль — видящий Бога (понятно, что «видящим Бога» может во Христе быть человек из всякого народа).
769. δι' έπιγνώσεως. Вероятно, имеется в виду познание Авраамом таинства Троицы и Единицы, см. qu. dub. 39: «Авраам достиг совершенства, поднялся выше явлений и был озарен знанием Святой Троицы и Единицы. Потому он и принимает альфу в дополнение к имени, ибо он приблизился по знанию единый к Единому (Быт. 17, 5)».
770. См. Быт. 17, 5. Обетование Аврааму, что он будет отцом множества народов (языков), дается Богом там же, где говорится о прибавлении «а» в его имени, смысл которого, по прп. Максиму, в познании Бога Троицы и Единицы (см. в предыдущем примечании). Таким образом, и языки, которые станут детьми Авраама, будут, по Максиму, иметь то же познание и веру.
771. См. Рим. 8,17; Еф. з, 6.
772. См. Мф. 17, 27.
773. Или: «нраву», «навыку» (εξιν).
774. Катехисис (устное наставление).
775. См. 2 Цар. 20, 21–22.
776. Упоминание об Иоаве встречается у прп. Максима, кроме данного вопросоответа, в следующих двух и в Толковании на 59–й Псалом.
777. Yo ab (букв. «Бог есть Отец») — Иоав. Возможно, имеется в виду корень ya'ab (= 'aba). В библ. еврейском «страстно желать». В раввинистическом «давить», «притеснять», «окружать», «обступать», «обнимать», «быть готовым». «Густое придыхание», возможно, соответствует показателю каузатива h- в еврейском (но не в арамейском). Думается, у Максима перепутаны значения формы с показателем и без, потому, что как раз форма со слабым придыханием (то есть без h) имеет каузативное значение, а форма с густым — простое. Тем более что по–гречески Иоав употребляется со слабым придыханием и означает, по словам Максима, «мужество», а не «дарование мужества» или что‑либо подобное (мнение Т. А. Щукина). Нам же представляется, что толкование имени Иоав: «преследующий» могло возникнуть при сближении этого имени с именем Иов (= преследуемый) (см. Библия, Брюссель, 1983, с. 2461).
778. Seba' — Савей. Либо säba — «быть пресыщенным», либо §äba — «изобиловать». Скорее всего, имя Савей является деривативом от второго глагола, но Максим мог иметь в виду и первый.
779. Так в данном случае понимается Давид, пославший Иоава.
780. То есть прп. Максим все же обыгрывает перевод имени «Иоав» как «преследующий», уточняя, что в данном контексте это мужество, преследующее гордыню.
781. Имеется в виду, очевидно, то, что, когда ум пытается искоренить гордость, последняя «прячется» за какую‑нибудь добродетель, то есть подпитывается и обосновывает себя некоей добродетелью, которой человек обладает или думает что обладает.
782. Созидательные причины добродетели, очевидно, в Самом Боге; и мудрая жена, то есть мудрость (знающая истинные причины добродетели), согласно Писанию, убеждает жителей города (силы души) обезглавить гордость, которая, очевидно состоит в приписывании добродетели себе. Вместе с этим уничтожаются и причины страстей, поскольку гордость объемлет все страсти.
783. См. 2 Цар. 2о, 8–ю.
784. 'ämasä — Амессай. По созвучию с корнем maSäh — «помазывать». Ср. maiiah «помазанник».
785. Или: «навыке» (έν εξει).
786. Мы предлагаем понимание данного места иное, чем у других переводчиков (Понсуа, Прассас и Доброцветова), которые прочли καταλείψασα την εύχήν в смысле оставления молитвы. Грамматически такое понимание не исключено, но вероятным представляется, что прп. Максим здесь обыгрывает тему «умащения», заявленную в самом начале его толкования, то есть работает с глаголом άλείφω — «умащиваю», «натираю маслом». Выражение «намащивать ум» встречается у прп. Максима в carit. 2. 21.
787. Или: «занимает себя» (προσασχολείται).
788. Вероятно, здесь аллюзия к эпизоду из Св. Писания, когда Амессай, посланный Давидом собрать иудеев на борьбу с восставшим Савеем, промедлил (см. 2 Цар. 20, 5), за что и был впоследствии убит Иоавом.
789. Смысл данного вопросоответа не вполне ясен, как и соотношение между анагогическим толкованием прп. Максима и текстом Писания. Однако можно предположить, что речь здесь идет о том, что душа, достигшая бесстрастия и стяжавшая молитву, не должна отвлекаться на борьбу со страстями, которые уже были побеждены, так как при этом она теряет и бесстрастие, и совершеннейший путь созерцания. Если же καταλείψασα την εύχήν понять в смысле оставления душой молитвы, то вопросоответ будет посвящен именно опасности оставления молитвы, из‑за чего душа увлекается страстью, теряет бесстрастие и созерцание. Именно так qu. dub. 170 поняла Д. Прассас (см. Prassas 2003, р. 367), и такой смысл тоже исключить нельзя.
790. См. 2 Цар. з, 27–29.
791. Вероятно, прп. Максим имеет в виду, что злопамятство связано с памятью о зле и намерением воздать за обиду, нанесенную нам в борьбе за материальные блага, и именно эта привязанность к материальным удовольствиям — источник злопамятства, а не то, что кто‑то «сделал нам зло».
792. См. Евр. 4,12.
793. Ηιιδί, возможно связано с глаголом hui>, который в рав- винистическом еврейском имеет производное значение «мыслить» (а в библейском не имеет). Значение «прядущий» возможно связано с hus «крепко соединять». «Сын Иеминия» — это искаженный перевод LXX выражения ben yamini «вениамитянин». «Вениамин» (Binya- min) «сын правой стороны», «юга», переносное значение: «счастья, удачи».
794. Или: «истончает» (λεπτύνει).
795. Ср. в amb. 7: PG 91,1081В: «за исключением высшего, то есть апофатического богословия Слова [или: Логоса], — соответственно которому [Логос] ни называется [словом] (λέγεται), ни мыслится [умом] (νοείται), ни является вообще чем‑либо из сознанного иным (как сверх- сущный), ни причаствуется кем‑либо соответственно чему‑либо, — многими логосами является один Логос, и одним — многие» (пер. А. М. Шуфрина по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 261).
796. προνοητικήν πρόοδον. Выражение встречается в Ареопа- гитиках (см. Ps. — Dion. с. h. 15,1; 15, 6: d. п. 9, 9).
797. Ср. amb. 7: PG 91, 1080С: «Итак, каждое из умозрящих и словесных [творений], [то есть] ангелов и человеков, по самому логосу, соответственно которому сотворено, — «сущему»в Боге и «к Богу»(Ин. I, 1), — и является, и называется «частицей Бога»(за счет своего, как сказано, предсуществующего в Боге логоса). Вне всякого сомнения, даже если получит оно соответственно этому [логосу] движение, окажется в Боге, в Котором как начало и причина предсуществует его логос бытия, и если ничего иного соответственно тоске не пожелает прежде собственного начала обрести, то не оттекает от Бога, но, скорее, через вытягивание к Нему, Богом становится и называется «частицей Бога» — через то, что Богу подобающе причаствует, как — соответственно природе, мудро и осознанно — посредством благолепного движения обретающее подлинное свое начало и причину, не имея куда еще далее собственного начала быть подвигнутым ([после] восхождения к принципу [или: логосу], по которому оно сотворено, и восстановления), ни — как быть подвигнутым, [если] зависящее от цели (έπι τω σκοπώ) — ясно, что Божественной — движение его получило [им достигнутый] предел: самое [эту] Божественную цель» (пер. А. М. Шуфрина по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 259).
798. Текст приводится в переводе А. М. Шуфрина по схолии {78а} к его переводу amb. 7. В примечании к последней фразе qu. dub. 173 Шуфрин пишет: «Смысл, вкладываемый здесь св. Максимом в выражение «осуждение в Теле Христовом», нам не вполне ясен» (Максим Исповедник 2007а, с. 351). Следует обратить внимание на различие между представлением о «члене Бога» (ср. «частица Бога» в amb. 7), которым называется по своему логосу каждый пришедший в бытие человек, и представлением о члене Теда Христова, которым может стать отнюдь не каждый, но только тот, кто окажется в Боге, упокоившись от движения согласно своему логосу. Таким образом, из того, что логос каждой разумной твари пребывает в Боге, вовсе не следует, согласно прп. Максиму, что каждая такая тварь обязательно станет членом Тела Христова и будет спасена, то есть не только по своему логосу, но и в действительности станет «частицей Бога», о чем прп. Максим и пишет далее. Вместе с qu. dub. 121 настоящий вопросоответ представляет самую раннюю разработку учения прп. Максима, легшую в основу его будущей полемики с оригенистическим учением об Энаде в amb. 7. Анализу учения прп. Максима о промысле о разумных тварях в отношении к учению о логосах мы посвятили отдельную статью (см. Benevich 2009а); см. также примечания к qu. dub. 121.
799. См. Ис. Нав. 8, 29.
800. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 230), «На двойном дереве был повешен царь Гайский… Максим, видимо, смешал две истории в qu. dub. 174, говоря, что на двойном древе был повешен Адони–Везек. Если ошибка была намеренной, то целью было подчеркнуть свое учение о душе и теле». Об Адони–Везеке в Писании говорится, что ему отсекли «края» (наверное, имеются в виду пальцы) на руках и на ногах (Суд. I, 6), то есть наказание его тоже было «двойным», а пальцы как орган осязания вполне могли символизировать в понимании прп. Максима отношение к чувственному.
801. Ср. Ин. 12, 31; 14, 30; 16, Ii. Под «двойным древом» в данном случае можно понять и крест.
802. См. з Цар. 22,19.
803. О понимании того, что не зависит от нас, см. прим. 154· В Трудностях к Иоанну прп. Максим эксплицитно различил два смысла, в которых он говорит о промысле и суде. Один из этих смыслов онтодинаминеский, он касается различия тварей по их природам, логосам этих природ, соответствующим этим логосам природным движениям и силам, вложенным Богом в сущие, благодаря чему и совершается движение. Другой же смысл промысла и суда «моральный», они обращают сущие (очевидно, речь о разумных существах, еще точнее — о людях) к правильному движению и вразумляют посредством наказания. Приведем это различающее два смысла промысла и суда место целиком: «Движение являет промышление о сущих, посредством коего видя неизменное тождество по сущности каждого вида созданий, как и невозбранное развитие, разумеем Содержащего и Хранящего в неизреченном единении все [разнообразные виды], явно разграниченные друг от друга в соответствии с логосами, по которым Он их осуществовал; а различие возвещает суд, от которого мы научаемся из присущей всем сущим соразмерной субъекту сущности естественной силы заключающихся в них логосов, что Бог есть мудрый раздая- тель. Промысел же я имею в виду, не обращающий и как‑либо устрояющий возвращение тех, о ком он промышляет, от недолжного к должному, но содержащий все и соблюдающий в согласии с логосами, по которым он прежде все устроил; и суд не вразумляющий и как‑либо карающий согрешающих, но спасительное и распределяющее сущие разделение, по которому каждое из творений, соединенное с логосом, по которому оно создано, непреложно обладает неизменной в своей природной идентичности законностью, как из начала судил Создатель о бытии его и о том, чем именно оно является» (amb. 10: PG 91, 1133C‑D, рус. пер. ар- хим. Нектария (Яшунского) по: Максим Исповедник 2оо6, с. 115). В qu. dub. 17 прп. Максим говорит о том, что необходимо созерцать «тройственный божественный промысел: сохраняющий, обращающий и воспитывающий (или: «наказующий»)».
804. По замечанию Д. Прассас (Prassas 2003, р. 369) — это единственное упоминание страсти себялюбия (φιλαυτία) в Вопросах и недоумениях, хотя в других сочинениях прп. Максим останавливается на нем весьма подробно.
805. См. Лк. 13, Ii.
806. Три силы души — разумная, пожелательная и яростная.
807. В Синодальном переводе иначе.
808. Перевод данного места П. К. Доброцветовым: «если говорит, что демоны помыслами будут бить тебя в правую щеку, подстрекая [тебя] для правых дел» (Максим Исповедник 2008, с. 221) — ошибочен, он расходится и с переводами Понсуа и Прассас. Этому неверному переводу соответствует и неверное и «слишком человеческое» толкование: «здесь идет речь о необходимости не переступать собственную меру подвига, чтобы не «надорваться»духовно» (там же, прим. ι). Ср. толкование на Мф. 5, 39–41 в carit. 1. 62.
809. Ср. Ин. 4, 34.
810. Общая мысль прп. Максима, очевидно, перекликается со словами ап. Павла: «если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем» (2 Кор. 5,16).
811. Об этом экстатасисе (исступлении) прп. Максим пишет в знаменитом месте из Трудностей к Иоанну: «воспринявший божественное действие, вернее же — ставший в обожении Богом и тем более получающий удовольствия от исступления, [становясь] вне того, что при нем как природно существует, так и [в качестве такового] мыслится за счет благодати Духа, одержавшей над ним победу и показавшей его имеющим одного только Бога действующим [в нем] так, чтобы было единое, даже только одно во всех [отношениях] действие Бога и достойных Бога, вернее же — одного только Бога, как [пришедшего] приличествующим Благу [образом] целиком во взаимопроникновение с достойными как целыми» (amb. Τ–PG 91, 1076C‑D, пер. Α. Μ. Шуфрина цит. по изд.: Максим Исповедник 2007а, с. 253). Настоящее место qu. dub. 180 об обоживающем причастии божественным благам имеет непрямую параллель в классическом для учения об обожении месте Писания — 2 Пет. I, 3–4: «…Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью».
812. «Грядущий век» здесь, очевидно, не следует понимать исключительно в смысле жизни после смерти или после Второго пришествия, но как жизнь святых в Духе, которая начинается для них уже в этой жизни и не прекращается в будущей, ибо именно такая жизнь являлась целью домостроительства спасения, завершенного Воскресением и Пятидесятницей. Поэтому трудно согласиться с толкованием этого вопросоответа Д. Прассас: «Здешнее спасение монаха приходит от причастия евхаристии, а также причастия правильному учению и жизни, в то время как будущее спасение происходит через обожение, становление по благодати богом, через причастие благ» (Prassas 2003, р. 372).
813. Одно из затруднений, которое могло возникнуть в связи с этим местом, состоит в том, что слова Бога можно понять в том смысле, что люди теперь будут жить сто двадцать лет (хотя, как правило, столько не живут), но прп. Максим даже не допускает такого понимания этих слов.
814. Ср. Быт. 5, 32; 6, 6; 7, ι. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 234), перечисленные здесь места дают некоторый контекст для утверждения прп. Максима о строительстве ковчега в течение 10о лет, хотя прямого указания на этот факт в Писании нет.
815. Не исключено, что свое толкование прп. Максим сознательно противопоставляет толкованию Златоуста, сочинения которого он хорошо знал (см. ссылку на него в qu. dub. 119). Златоуст изъясняет историю с угрозой Бога людям перед началом строительства ковчега следующим образом: «когда сделана была угроза и предсказание Божие, Ною было пятьсот лет, а когда наступил потоп, ему было шестьсот лет. Значит, в промежутке прошло сто лет; но и этими ста годами они не воспользовались, хотя сама постройка Ноем ковчега так сильно вразумляла их. Но, может быть, кто захочет узнать, почему Господь, сказав: «будут дни их сто двадцать лет», и, обещав потерпеть столько лет, навел потоп до истечения этих лет. И это служит величайшим доказательством Его человеколюбия. Видел Он, что люди каждый день грешат неисправимо, и не только не пользуются неизреченным Его долготерпением во благо себе, но и умножают раны свои; поэтому и сократил срок, чтобы они не сделались достойными еще большего наказания. А какое бы было, спросишь, еще большее этого наказание? Есть, возлюбленный, наказание и большее, и ужаснейшее, и нескончаемое, — наказание в будущем веке. Некоторые, потерпев наказание здесь, хотя и не избегнут тамошнего мучения, однако же, потерпят наказание более легкое, уменьшив великость тамошних мучений здешними страданиями» (Joan. Chrys. in Genesim 25: PG 53, 220, рус. пер. цит. по изд.: Иоанн Златоуст. Беседы на Книгу Бытия. 1993, т. I, с. 243). Общее в толковании прп. Максима и Златоуста (см. там же: PG 53, 219–220) то, что Ной должен был послужить примером остальным людям, но они этому примеру не вняли. Однако прп. Максим, очевидно, не принял толкование Златоуста, что Бог сказал, что подождет сто двадцать лет, а потом взял и отменил Свое обетование. Таким образом, толкование прп. Максима оказывается, как ни странно, более «буквальным» (точнее, стремящимся отстоять точный смысл слова Бо- жия), чем толкование ярчайшего представителя Антио- хийской школы экзегезы Златоуста. Возможно, в своем ответе прп. Максим хотел подчеркнуть, что Бог, прежде чем наказывать грешников, сначала дает им возможность исправиться самим (чему соответствуют первые 20 лет после угрозы), потом дает им пример праведника (еще сто лет после угрозы), и только потом наказывает.
816. В Синодальном переводе иначе.
817. Из этого вопросоответа видно, что у прп. Максима термин «богословие» может употребляться в «нейтральном», чисто техническом значении. Как таковое оно означает третий этап духовной жизни, следующий за деланием и созерцанием. В этом смысле «богословие» вовсе не равносильно обожению, то есть на этом этапе, как и на предыдущих, возможно падение и покаяние. Это видно, например, из описания такого падения в qu. dub. 182. В этом толковании интересно, что прп. Максим не только дает образ еще не совершенного в богословии (Евтиха), но имплицитно и совершенного в богословии апостола Павла, олицетворяющего в данном случае «слово учения». В качестве последнего этапа «богословие», если оно достигает своей цели, венчается обоже- нием, которое является в то же время целью всей подвижнической жизни, включающей делание и созерцание. Обожение таким образом, может рассматриваться как «телос» не только богословия, но и делания, и созерцания природы, которые, хотя имеют свои «внутренние» цели — бесстрастие и ведение творения как сотворенного Творцом, без чего невозможно обожение, но только последнее, то есть единение с Богом, по–настоящему придает смысл, то есть является истинным «тело- сом» всего подвижнического пути.
818. Или: «расположение (воли)», «цель», «установка» (πρό- θεσις).
819. См. Мф. 20,1—16.
820. Ср., например, у Златоуста: Joan. Chrys. in MatthPG 58, 612.43.
821. Кого именно имеет в виду прп. Максим, найти не удалось.
822. Настоящий вопросоответ уже второе толкование на Мф. 2о, ι–ι6 в серии Вопросов и недоумений. Первым было толкование в qu. dub. 127, где прп. Максим подчеркивал, что важно не то, сколько человек подвизается, а действительно ли он отрешился от тварного и чувственного ради Бога. В настоящем же вопросоответе он подчеркивает, что одна и та же добродетель может стяжаться различным образом. По мнению А. М. Шуфрина, толкование прп. Максима дает понять, что «размер» награды христианина, каковой является добродетель (в данном случае целомудрие), одинаков для всех, кто ее стяжал. Возможно, на преподобного повлияла стоическая идея об отсутствии в добродетели степени. В христианском преломлении это означает, что соревнование в добродетели невозможно. Предпринимающий сверхусилия ради награды поэтому старается зря: он все равно не получит больше, чем тот, кто исполнил лишь требуемое законным минимумом (в данном случае это — верность в единобрачии). Подлинное подвижничество может быть движимо только жертвенной любовью к Богу; она — необходимое условие смирения, без которого невозможна добродетель. Степень же высоты подвига определяется тем, что прп. Максим называет πρόθεσις (в переводе: «намерение»). Спасаемые различаются, следовательно, не тем, что получают за свой труд, а тем, с чем к нему приступают.
823. См. Ион. 1,3.
824. Yapo — Иоппия созвучно с уара «становиться прекрасным», «очищать» (библ.), «доставлять удовольствие» (равв.). Соответствующий пассив: «получать удовольствие».
825. См. ИОН. 1–2.
826. Ср. Мф. 12, 40; Мф. 6, 4; Лк. и, 29.
827. См. Ион. 3.
828. См. Ион. 4, 7.
829. Толкование этих слов псалма применительно ко Христу см. в qu. dub. 157.
830. К подробному толкованию книги Ионы прп. Максим обратится снова в Thal. 64. Этот вопросоответ разбирается Блауерсом (см. Blowers 1991, р. 205–211). В Thal. 64 прп. Максим берет в основание своего толкования различные интерпретации образа Ионы, некоторые из которых сходны с теми, что впервые встречаются в qu. dub. 184, а большинство — новые. В частности, он пишет: «Имя «Иона»переводится в соответствии с различным произношением как означающее, либо «упокоение Божие», либо «даяние Божие», «исцеление Божие», «Божия благодать для них», «труд Божий», «голубь», «бегство от красоты»и «их утомительный труд». Далее, Иона отправился в Иоппию, затем в море, потом [оказался] в ките, в Ниневие и под тыквой. Иоппия переводится как «созерцание радости», «удивительная красота», «могущественная радость». Так что пророк Иона — это образ Адама и нашей человеческой природы, Христа и пророческой благодати и неблагодарности еврейского народа, утомляющегося от всего доброго и завидующего постоянно милости Божией» (Thal. 64: PG 90, 693C‑D). Об Ионе как нашем естестве прп. Максим пишет в Thal. 64 так: «Иона — это образ Адама и нашей общей человеческой природы, когда он бежит из Иоппии к морю, по этой‑то причине он и зовется «бегством от красоты», так как его имя может быть так истолковано. Ясно, что Иоппия — это образ рая, который воистину является и именуется «созерцанием радости», поскольку в раю преизбыток нетления… Следует рассмотреть, что человеческая природа всегда убегает Иоппии (то есть навыка добродетели и ведения), подобно тому как Адам убежал из рая из- за преслушания, поскольку помышление человеческое ревностно погружается в порок…Это подобно тому как наш праотец Адам, который, когда он пал, был выброшен из рая в этот мир, в непостоянное море материальных вещей, чуждое море, угрожающее и ошибками и заблуждениями и приучающее к ним. Чем больше те, кто прилепляется к этим ошибкам и заблуждениям, выгадывают от этого, тем более они погружаются [в это море] и проглатываются китом, и воды объемлют их до души их (ср. Ион. I, 17; 2, 6)» (Thal. 64: PG 90, 693D-696C). Далее прп. Максим описывает все большее погружение человеческого естества «под землю» и во мрак (см. Ион. 2, 6–7). Применительно ко Христу в Thal. 64 прп. Максим толкует образ Ионы тоже более подробно. Иоппия здесь оказывается образом небес, с которых снисшел Господь ради нашего спасения из моря бед и греха. С пребыванием Христа во гробе соотносится имя Ионы, понимаемое как «упокоение Божие», с Христом соотносятся и другие имена: «исцеление Божие», «Божия благодать для них» и «труд Божий» (см. PG 90, 697D-700C). Как пророческое служение образ Ионы анализируется далее, при этом Иоппия толкуется как законническое служение, здесь же толкуются имена Ионы «даяние Божие» — даяние благодати языкам, и «труды Божии» — пророческие труды ради спасения мира (PG 90, 700C‑D, 701C‑D); наконец, Иона толкуется как образ еврейского народа, завидующего спасению языков (см. PG 90, 712А- 712 С), впрочем, прп. Максим говорит, что сам пророк Иона не имел ни одного из свойств иудеев, но сам в себе типически (или: «образно» — τυπικώς) отвергает безумие иудеев» (ibid.).
831. В Синодальном переводе говорится о ста двадцати тысячах (см. Ион. 4, и) В Thal. 64 именно фраза из Ион. 4, Ii является отправной для толкования всей этой книги. Число 12 толкуется применительно к добродетелям в qu. dub. 41: «А сил души существует три: разумная, по- желательная и гневная. Они нуждаются в четырех родовых добродетелях — без них невозможно ни истребление зла, ни торжество добра». Три силы души, помноженные на четыре родовых добродетели, образуют число 12.
832. Ср. о середине между недостатком и избытком в qu. Dub. 27 и примечания к нему. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 375- 376) приводит примеры из целого ряда авторов, начиная с Филона, толкующих, что такое «царский путь».
833. См. з Цар. 17, 6.
834. Или: «почерневшее» (μελανθείσης).
835. Или: «гностика» (γνωστικού).
836. Ср. Ин. 4,34: «Иисус говорит им: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его». Очевидно, прп. Максим имел в виду, что «накормить Господа» значит исполнить волю Божию и узнать Бога.
837. В Синодальном переводе иначе.
838. Ответ прп. Максима практически дословно совпадает с текстом, приписываемым Оригену (авторство которого, впрочем, спорно; текст, возможно, принадлежит Евагрию), приведем для сравнения оба текста, выделив единственное слово, в котором они отличаются:
839. Или: «справедливость» (δικαιοσύνη). Перевод: «праведность» — не отражает полноты смысла греческого слова, которое означает в первую очередь «справедливость»; именно этот смысл и использует прп. Максим в своем толковании, впрочем, имея в виду и смысл: «праведность». Причем справедливость он понимает примерно в том смысле, в каком она понимается в античной философии, в частности у стоиков.
840. По буквальному смыслу слова псалма можно прочесть как выражение мессианских чаяний установления Царствия Божия на земле. Это, возможно, и представляет «трудность» данного места, которую прп. Максим разрешает своим типологическим и анагогическим толкованием. О «дне Господнем» как познании Бога см. в qu. dub. 147 и примечания к нему.
841. Или: «справедливость».
842. άπονεμητικήν εξιν. Понимание справедливости как правильного распределения встречается у многих античных философов (см., например, у Зенона: Zeno, fragm.: 200. 6, ed. von Arnim), но наиболее точно слова прп. Максима совпадают со словами св. Василия Великого: Bas. Caes. hom. in princip. proverb.: PG 31, 401, 24 и св. Григория Нисского: Greg. Nyss. orat. de beat.: PG 44,1233, 47.
843. См. Рим. 8, 6.
844. См. Рим. 8, 2.
845. Или: «пустые мечтания» (ψιλάς τάς φαντασίας). Хотя не исключен и перевод «чистые сновидения» (ср. в Главах о любви: «когда душа начинает чувствовать себя здоровой, тогда и во сне она начинает видеть чистые и безмятежные сновидения (φαντασίας ψιλάς και άταράχους)» (carit. ι. 89, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 105).
846. Ср. Иоил 2, 20: LXX.
847. Ср. Рим. 8, 2: «потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти». В данном месте прп. Максим, очевидно, имеет в виду, что в воскресении происходит окончательное освобождение от последствий грехопадения — тления и смертности.
848. О понятии «предвкушения» см. в qu. es: 46; 79; 85; I. 79 и примечаниях к ним.
849. Или: «мечтания» (αί φαντασίαι).
850. Или: «воздушном дуновении» (άερίου πνεύματος). Ср. в Ареопагитиках: «название воздушного духа (άερίου πνεύματος), которое дается ветру» (с. h. 15, 6). Однако следует иметь в виду, что о «воздушном духе» говорится и применительно к бесам (см. у св. Василия Великого в письме в падшей деве: «но теперь при малом воз- веянии воздушного духа (άερίου πνεύματος), действующего ныне «в сынах противления»(Еф. 2, 2), отреклась ты» (Bas. Caes. ер. 46. 2. 44, ed. Courtonne, рус. пер. цит. по изд.: Василий Великий 1911, т. III, с. 69). В Еф. 2, 2 говорится именно о нечистых духах, господствующих в воздухе, то есть бесах. Впрочем, наиболее вероятным здесь является понимание «воздушного духа» в смысле ветра, см. следующее примечание.
851. Вероятно, в этом пассаже прп. Максим отталкивается от понимания Златоуста: «Именно о ветре Он говорит: «голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». Но если говорит: «дух дышит, где хочет», то этим не выражает того, будто ветер имеет какой‑либо произвол, а только указывает на его естественное движение, движение беспрепятственное и сильное. Писание обыкновенно говорит так и о предметах неодушевленных, например: «тварь покорилась суете не добровольно»(Рим. 8, 20). Итак, слова «дышит, где хочет» означают то, что ветер неудержим, что он распространяется всюду, что никто не может препятствовать ему носиться туда и сюда, но что он с великою силою рассеивается, и никто не может задержать его стремления» (Joan. Chrys. in Joann. hom.: PG 59,154. 46–58, рус. пер. по изд.: Иоанн Златоуст, Беседы на Евангелие от Иоанна 1993, с. 169). Впрочем, далее Златоуст переходит от ветра к Святому Духу, толкуя слова Христа как сравнение: «Если, говорит, ты не умеешь объяснить ни исхода, ни направления ветра, который однако ж ты ощущаешь и слухом и осязанием, то для чего усиливаешься понять действие Духа Божия, — ты, который не понимаешь действия ветра, хотя и слышишь его звуки? Таким образом, слова «дышит, где хочет»сказаны для означения власти Утешителя и значат вот что: если никто не может сдержать ветра, но он несется, куда хочет, то тем более не могут задержать действия Духа ни законы природы, ни условия телесного рождения, и ничто другое подобное. А что слова «голос его слышишь»сказаны именно о ветре, видно из того, что Христос, беседуя с неверующим и незнающим действия Духа, не сказал бы: «голос его слышишь». Потому, как не видим ветра, хотя он и издает шум, так незримо для телесных очей и духовное рождение» (Joan. Chrys. in Joann. hom.: PG 59, 155.1- 12, рус. пер. по изд.: Иоанн Златоуст, Беседы на Евангелие от Иоанна 1993, с. 169). Итак, если у Златоуста слова Христа понимаются не в буквальном смысле прилагаемыми ко Святому Духу, но лишь в плане сравнения, то у прп. Максима они понимаются буквально в отношении Святого Духа. Очевидно, Златоусту в таком буквальном понимании помешало то, что в Евангелии говорится как будто о чувственном восприятии духа («голос его слышишь»), что ко Св. Духу, казалось бы, неприложимо. Но для прп. Максима это не было помехой, разумеется, не потому, что он мыслил о Святом Духе в чувственных понятиях, но, как видно далее из текста его ответа, потому, что слышание «голоса» Духа он толковал в смысле проявления Его действия, то есть феноменологически. Таким образом, уже не первый раз в своих вопросо- ответах прп. Максим более следует буквальному смыслу слов Божиих, чем Златоуст (ср. qu. dub. 181). При этом такое «буквальное» понимание Писания оказывается у прп. Максима одновременно в высшей степени духовным. То есть мы имеем дело в его экзегезе с преображением буквы Писания. Подробнее см. обсуждение этой темы, как и разбор данного вопросоответа, в предисловии к настоящему изданию.
852. Лакуна в тексте.
853. Мф. 12, 31.
854. Далее идет почти дословно отрывок, который можно найти в Scholia in Matthaeus (в русском переводе: Беседы на Евангелие от Матфея), приписываемых св. Афанасию Александрийскому (см. прим. 724).
855. То есть будет иметь значение на Суде.
856. Текст прп. Максима практически дословно совпадает с текстом из Scholia in Matthaeus, приписываемых св. Афанасию Александрийскому, важное смысловое расхождение нами замечено лишь в одном слове (кроме того, у прп. Максима вставлена одна дополнительная разъясняющая фраза). Приведем дореволюционный русский перевод этого отрывка, расхождения которого с приводимым нами переводом текста прп. Максима (за исключением двух мест, о которых будет сказано отдельно) связаны не с отличиями в оригинале, которые совсем незначительны, а с несколько иным пониманием отдельных выражений: «Иные, исследуя сказанное, что хулящему Духа не отпустится ни в сей век, ни в будущий, говорят, что четыре есть способа, которыми совершается отпущение грехов, и два из них имеют место здесь, а два — в будущем веке. Поелику память наша не в состоянии упомнить все прегрешения целой жизни, чтобы человеку покаяться в них здесь, то человеколюбивый Господь наш для непокаявшихся, как говорят они, предуготовил два способа покаяния в будущем веке. Когда делал кто добро без различия, или подвигнутый милосердием и состраданием к ближнему, или по другим каким человеколюбивым побуждениям, тогда в будущем веке во время Суда будет это взвешено, и если окажется в этом какой перевес, то будет ему прощение. И это — первый способ. А второй есть следующий: когда кто, одержимый грехами, слыша, что говорит Господь: не судите, да не судимы будете, и убоявшись, никого не осуждает за житие его, то как хранитель заповеди, он не осудится, потому что Всенеложный не забывает Своей заповеди. Другие же два способа прощения имеют место здесь. Когда кто, будучи во грехах, по смотрению Промысла Божия подвергается несчастиям, нуждам, болезням, — ибо чрез это Бог неизвестным нам образом очищает его, — и если искушаемый благодарит, то за благодарность приемлет награду. Если же не благодарит, то осуждается и за те грехи, за которые терпит он наказание, и, сверх того, подвергнется ответственности за неблагодарность. Поэтому, кто грешит в чем‑либо пред людьми, тот имеет много случаев к получению прощения. Ибо кто грешит против одного человека и делает добро другому человеку, тот оправдывается тем же самым естеством, против которого согрешил. Но хула на Духа есть неверие, и нет другого случая к получению прощения, как только соделаться верным; и грех безбожия и неверия не отпустится ни здесь, ни в будущем веке» (Athan.(?) schol in Matth.: PG 27,1388A‑C, рус. пер. цит. по изд.: Афанасий Великий 1994, т. 4, с. 442)· Сравнение текста прп. Максима и текста из Scholia in Matthaeus позволяет говорить, что мысль прп. Максима отличается в одном месте. Там, где в Схолиях говорится: «а если не благодарит, то очищается (καθαίρεται) от тех грехов, за которые был наказан, но несет кару за неблагодарность», в тексте Scholia сказано: «а если не благодарит, то осуждается (κρίνεται) и за те грехи, за которые терпит он наказание, и сверх того, подвергнется ответственности за неблагодарность» (PG 27, 1388В–С). Это расхождение показывает, что для прп. Максима уже само наказание при жизни грешников всяческими бедствиями и страданиями понималось как очищение от грехов перед другими людьми (ср. qu. dub. I, 37), и единственное, что требуется в этом случае от человека, — принимать страдания с благодарностью. Кроме этого разночтения у прп. Максима находим разъяснение, которого нет в Scholia в конце отрывка: «разумеется, не простится человеку, свершившему жизнь в неверии», — очевидно, прп. Максим сделал это разъяснение, желая подчеркнуть, что важным является именно конечное состояние человеческой души.
857. В оригинале иначе, у Максима парафраза: в Славе Своей (вместо: в Царствии Своем). П. К. Доброцветов (см. Максим Исповедник 2оо8у с. 231) ошибочно привел текст Синодального перевода, из‑за чего особенность мысли прп. Максима перестала быть очевидной. В самом деле, как видно из толкования, оно разворачивается именно вокруг понятия о предвечной славе Сына Божия, которая открывается и сообщается человеческому естеству.
858. Qu. dub. 190 открывает серию из трех вопросоответов, посвященных толкованию Преображения. Эта тема является одной из важнейших для прп. Максима. Он обращался к ней неоднократно на протяжении своей жизни, и она представляет большой интерес в свете полемики вокруг трактовки Преображения во время паламитских споров в XIV в. Впрочем, нам не удалось найти свидетельств в пользу того, что стороны в споре XIV в. прибегали к ссылке на трактовку Преображения у прп. Максима в Вопросах и недоумениях. Обычно все ссылались на Трудности к Иоанну, где умозрению Преображения посвящены amb. 10: PG 91,1125D-1128D и amb. 10: PG 91, 1160С-1169В. После Трудностей к Иоанну прп. Максим вновь прибегает к темам Преображения в cap. theol. ι. 97; 2.13–16. В настоящих примечаниях мы не можем объять все вопросы, связанные с толкованием Преображения у прп. Максима, но отметим лишь те моменты, которые существенны для понимания qu. es: 190–192.
859. εικόνα. Одно из тех выражений, которые, как будто, имеют отношение к проблеме отличия для прп. Максима света Преображения от света, который осияет святых в Царствии Небесном. Как известно, именно такие выражения стали поводом для антипаламитов ссылаться на прп. Максима как на авторитет в пользу своего учения о тварности Фаворского света. Обсуждение этой полемики, в которой Палама предложил свое толкование соответствующих мест у прп. Максима в смысле «нетварно- го символа» (см. Мейендорф 1997, с. 266–268), не входит в задачи данного комментария. Отметим, впрочем, что само понимание Преображения как парадигмы и своего рода «иконы» мистического богословия — подход, намечаемый прп. Максимом уже в qu. es: 190–192 — переносит центр тяжести в разговоре об умозрениях Преображения с вопроса о природе Фаворского света (его прп. Максим не ставил) на вопрос о том, что, с его точки зрения, этот свет и его созерцание означает и символизирует.
860. Прп. Максим подчеркивает, что стояние со Христом на Фаворе возможно для тех, кто не просто преуспевает в добродетели, но уже прошел все делание и даже созерцание, то есть «практику» и естественную философию, и взошел к мистическому богословию.
861. δια της θεολογικής άποφάσεως (посредством богословской апофазы). Прп. Максим говорит об «апофатиче- ском богословии» в связи с Преображением впервые именно в qu. dub. 190 и 191. Как отмечает А. М. Шуф- рин (см. схолия 91* к amb. 7 в: Максим Исповедник 2009а, с. 354)>ему не удалось обнаружить самого выражения «апофатическое богословие» до прп. Максима, то есть скорее всего это выражение как таковое не использовалось и в Ареопагитиках, хотя само понятие апофатики там, разумеется, есть. Что касается qu. dub. 190, то здесь прп. Максим вначале говорит, что тот, кто переходит от делания и естественного созерцания к богословию, «оставил все, имеющее причину, и посредством богословского отрицания (θεολογικής άποφάσεως) пришел к Причине», то есть речь идет о восхождении от творений к Творцу как Причине творения. Но далее он говорит, что Господь, преобразившись, явил Себя апостолам уже не только «утверждающим Себя [катафатически,] исходя из положения о существующих вещах», в отношении которых Он является Причиной, но и «посредством апофатического богословия» указал на «непостижимость тайны (или: «сокровенности») Божества» (qu. dub. 190). Таким образом, первое понимание апофатического богословия — при переходе от творений к Творцу как их Причине — отличается, судя по всему, у прп. Максима от второго понимания, когда апофатическое богословие соответствует постижению «непостижимой сокровенности Божества». Ср. понимание апофатического богословия в amb. 10: PG 91,1128В, где говорится, что апостолы были возводимы познавательно «посредством богословского отрицания (θεολογικής άποφάσεως), которое воспевало Его абсолютную невместимость для всех, к славе [Его] как Единородного от Отца, исполненного благодати и истины (Ин. I, 14)». Это место, в свою очередь, следует сравнить с местом из cap. theol. 2. 39: «Бо- гословствующий апофатически, исходя из суждений отрицательных, делает Слово Духом, как сущего в начале Бога и сущего у Бога (Ин. I, 1)» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 242).
862. άφαίρεσιν — прп. Максим употребляет здесь это логическое понятие, которое может означать в то же время и просто отнятие, лишение. Изабель де Андия в своем толковании Преображения у прп. Максима (Andia 1997) всячески старается подчеркнуть отличие мысли последнего от мысли Ареопагита и, в частности, пишет, что «Бог у Максима не превыше отрицания» (это утверждение, однако, не соответствует следующим словам прп. Максима: «[Бог] обладает бытием простым, неведомым и недоступным для всех, неизреченным и стоящим выше всякого утверждения (καταφάσεως) и отрицания (άποφάσεως)» (Max. myst., prol., рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 156- 157); ср. у Ареопагита: «[Причина сущих] первичней и выше умалений (или: «лишений», στερήσεις), выше всякого и отрицания (άφαίρεσιν), и утверждения (θέσιν)» (Ps. — Dion. myst. theol. 1. 2, рус. пер. Г. Μ. Прохорова, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник 2002, с. 741). Между тем Изабель де Андия утверждает, что «сам статус отрицания у Максима иной, что он не проводит различия между понятиями άπόφασις и άφαίρεσις, что делает фундаментальным отличие между апофа- тическим богословием Дионисия и Максима» (Andia 1997, р. 326). Вильяме, напротив, считает, что прп. Максим воспринял весь инструментарий апофатическо- го богословия Дионисия, но углубил и развил апофати- ку последнего в христологическом контексте. Говоря об основных понятиях этого богословия, он пишет: «Максим берет у Дионисия, который, в свою очередь, воспринял это от Прокла, трехчастную таксономию негации. В восходящем порядке богословской значимости мы находим: «лишение»(στέρησις), «отвлечение»(или: «абстрагирование» — άφαίρεσις) и «отрицание»(άπόφασις)» (Williams 2001, p. 631). Насколько аккуратно и последовательно прп. Максим употреблял весь инструментарий апофатического богословия в Вопросах и недоумениях, требует отдельного изучения.
863. Или: «сокровенности»(κρύφιον). Подробнее об этом понятии, воспринятом, видимо, из АреопагитиКу см. в примечаниях к qu. dub. 191.
864. Это место как раз и приводится прп. Максимом не так, как в принятом чтении.
865. Ср. у Евагрия: «ум не может быть спасен иначе как восходя на гору сию (Евр. 12, 22). А умопостигаемая гора есть духовное ведение Святой Троицы, восхождение на вершину которой труднодоступно для человека. Однако ум, достигший ее, устраняет от себя всякие вещественные мысли» (Guillaumont 1987, s. 218, рус. пер. А. И. Сидорова по изд.: Евагрий 1994* с. 174, прим. 70). См. также статью Г. Бунге, посвященную духовной горе и богопоз- нанию у Евагрия (Bunge 2000). Автор, в частности пишет, что гора является символом познания Христа и духовного созерцания (ibid., р. 9).
866. См. Лк. 9, 28.
867. Ср. о восьмом дне в контексте толкования Пятидесятницы у св. Григория Богослова в: Greg. Naz. or. 41.2: PG 36, 432В. Учение о «восьмом дне» можно найти у многих отцов. Не исключено, что прп. Максим в этом вопросе испытал влияние со стороны Климента Александрийского, чье учение о восьмом дне как истинной субботе было недавно подробно проанализировано А. М. Шуфриным (см. Choufrine 2002, р. 124–149). Мы не можем здесь останавливаться на всех аспектах этого интересного и важного исследования, которое в скором времени должно появиться в русском переводе. Ср. также в cap. theol. 1. 55: «Шестой день есть совершенное исполнение добродетельных деяний, соответствующих естеству; седьмой день — завершение и прекращение всех естественных помыслов у тех, кто предается созерцанию неизреченного ведения; восьмой — переход к обожению достойных» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 224).
868. Ср. у Оригена: «Если Он, взошедши на высокую гору, благоволил там показаться в ином и гораздо более величественном образе сравнительно с тем, в каком Его созерцали оставшиеся внизу и оказавшиеся не в состоянии следовать за Ним на гору, то случилось все это потому, что глаза этих последних были еще слишком слабы, чтобы воспринять блеск этого величественного и Божественного Преображения Слова. Ведь они с трудом могли вмещать Его даже в том образе (в каком Он обращался среди них ранее). Вот почему они, будучи не в состоянии созерцать величие, каким Он обладал теперь, только и могли сказать о Нем: мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми (Ис. 53, 2–3)» (Orig. Cels. 4.16, ed. Borret, цит. по изд.: Ориген 1996, с. 274). Ориген, как видно из этого отрывка, в первую очередь подчеркивает различие в духовной мере людей, из‑за чего Христос одним являлся только в «униженном» виде, а немногим другим открывался во славе. В cap. theol. 1. 97 прп. Максим — применительно, правда, к чтению Писания — подчеркивает это же различие, которому соразмерно явление Христа: «Усердным ревнителям в [изучении] Священного Писания Господь является в двух видах: в простом и общедоступном, зреть который могут многие и о котором говорится: И видехом Его, и не имаше вида, ни доброты (Ис. 53, 2); и в другом виде, более сокрытом и доступном лишь для немногих, то есть для тех, кто подобно Петру, Иакову и Иоанну уже стали святыми апостолами, пред которыми Господь преобразился в славу, препобеждающую чувство. Сообразно этой славе, Господь красен добротою паче сынов человеческих (Пс. 44, 3)» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 232). В свою очередь в amb. 10: PG 91, 1128 прп. Максим не столько подчеркивает различные меры, в каких бывают люди в духовном преуспевании, сколько сам факт перехода апостолов — ведомых Христом — от вйдения Его в зраке рабьем к вйдению Его во славе, то есть делается акцент на мета- басисе и действии Христа и Святого Духа в переведении апостолов от одного состояния в другое.
869. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 381) приводит ряд параллелей у христианских писателей к толкованию имени Симон как «послушание».
870. πτερνιστής. См. о происхождении этимологии и параллельных местах в qu. dub. 30, прим. 135–136.
871. πτερνίσαι.
872. Деклерк (Declerck 1982, p. 133) указывает параллельные места у прп. Максима: amb. 22: PG 91,1249В; ер. 13: PG 91, 509D-512A.
873. Позднее прп. Максимом в связи с апофатикой разрабатывается учение о «превосходящем отрицании». Это понятие встречается в Трудностях к Иоанну, например, в amb. 9: PG 91, 1105С в толковании слов св. Григория Богослова: «Ведь у [Бога] нет вообще и не будет ничего возвышеннее» (Greg. Naz. or. 21.1: PG 35, 1084В). Прп. Максим объясняет, что эти слова не следует понимать в смысле сравнения, различения или какого- то иного отнесения Бога к тварному. И дальше он ссылается на тех, кто «искусен в этом», которые говорят, что данный вид рассуждения безотносителен и равносилен словам «несравнимо превыше всего», поскольку «имеет смысл превосходящего отрицания» (δύναμιν ύπεροχικής άποφάσεως έχοντα) (Выражение встречается в знаменитом письме 4 к Гайю из Ареопагитик (Ps. — Dion. ер.: 4·1·15>ed. Heil, Ritter), где оно относится к утверждениям об Иисусе Христе; ср. его толкование у прп. Максима в: amb. 5: PG 91, 1055 ff)· В данном случае выражение «имеющее силу превосходящего отрицания» прп. Максим понимает в том смысле, что цитата из св. Григория не есть утверждение, что Бог выше всех тварей, но подразумевает такое превосходство, которое отрицает даже утверждение о Боге как самом возвышенном из всего (так как такое утверждение означало бы сравнение и различение). Превосходство, таким образом, утверждается как безотносительное и превосходящее всякое сравнение (В Ареопагитиках говорится, что «богоначальная сверхсущественность» «превосходительно запредельная» (или: «превосходительно изъятая» ύπεροχικώς άφηρημένην. — Г. Б.) по отношению ко всему, что существует (d. п. 1.5)). Именно такое превосходство Бога в смысле не просто отрицания за Ним тех или иных предикатов тварного, а в смысле превосходящего отрицания будет впоследствии отстаивать св. Григорий Палама в споре с Варлаамом о природе Фаворского света: «божественная сущность превыше даже того, что недостижимо ни для какого чувства, потому что Сущий над всем сущим есть не только Бог, но и Сверхбог; и не только над всяким полаганием, но и над всяким отрицанием возвышается величие Запредельного, превосходя всякое величие, мыслимое умом» (Gr. Pal. tr. 2.3.8, рус. пер. В. Вениаминова [В. В. Бибихина], цит. по изд.: Григорий Палама 1995, с. 197). Кроме очевидной отсылки к Ареопагиту, как мы видим, у прп. Максима уже в qu. dub. 191 говорится, причем как раз применительно к толкованию Преображения, что: «Слово… преображается, наделяя Себя уже не катафатическими (утвердительными) определениями — Бог, Святой, Царь и другими подобными — но апофатическими (отрицательными), то есть «Сверхбог», «Сверхсвятой»и всеми [определениями, выражающими] превосходство». Что свет Преображения в учении прп. Максима в конечном счете соотносится именно с такой апофатикой «превосходящего отрицания», видно и из толкования просиявшего лика Христа в Трудностях к Иоанну, где свет лица Господа определяется как свет таинственного отрицательного богословия, в соответствии с которым Божество является по сущности «сверхнеизъяснимым, сверхнепознаваемым и бесконечно превосходящим всякую бесконечность» (amb. 10: PG 91,1168А–В).
874. Данное место позволяет продемонстрировать, что изъяснение прп. Максимом Преображения соответствует его учению о мистическом богословии. Это лучше всего сделать на примере употребления им такого важного концепта мистического богословия, как «сокровенность Божия». Согласно одному месту из Мистагогии, на высшей стадии богопознания душа «достигает сокровенности (κρυφιότητα) Божией» (Max. myst. 5: PG 91, 680D). Однако и в qu. dub. 191 прп. Максим говорит, что: «Лице Слова, которое просияло, как солнце, — это сокровенность (κρυφιότης), отличающая Его Сущность». Слово κρυφιότης, которое употребляется в этом месте, встречается у прп. Максима и еще в одном месте Мистагогии: «исступая из всего, душа соединяется с Единством сокровенности Его [то есть Бога как своего «единственного… по благодати Отца»]» (Max. myst. 23, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 176). Наконец, в amb. 10: PG 91, 1160C‑D прп. Максим снова прибегает к толкованию света лица Христова и говорит, что явленный апостолам свет был «символом неявляемой сокровенности (της άφανοϋς κρυφιότητος)». Очевидно, что прп. Максим воспринял этот термин из Ареопагитик. Ср. о «богоначальной сокровенности» (Ps. — Dion. с. h. 4.2: PG 3,180А) и о «сверсущественной сокровенности Бога» (Ps. — Dion. d. п. 2.6: PG 3, 645А). Ср. также схолию 2 к ер. з Ареопагита на слова: «Но Он — Сокрытый и после явления»; схолиаст пишет: «Сокрытый (κρύφιος) он часто говорит вместо «Бог»и «сокрытость»(κρυφιότητα) вместо «божественность»» (рус. пер. Г. М. Прохорова, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит. Максим Исповедник 2002, с. 775). В трактате О небесной иерархии Ареопагит говорит о Божественной сокрытости в связи с обожением: «богоначальная Сокрытость (κρυφιότητος) сверхсущественно устранена от всего и превыше всего, и по–настоящему и вполне называться подобно Ей ничто из сущего не может. Однако когда какое‑либо из умственных и разумных [существ] полностью сколько есть сил обращается ввысь к соединению с Ней и насколько возможно непрестанно устремляется ввысь к Ее божественным осияниям, то сподобляется, по мере сил, если так можно сказать, богоподобия и божественной омонимии» (Ps. — Dion. с. И. 12.3, рус. пер. Г. М. Прохорова, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит. Максим Исповедник 2002, с. 159). В то же время использование термина «сокровенность» у прп. Максима и сравнение его использования у Ареопагита требует отдельного исследования. В частности, не вполне ясно, имеет ли прп. Максим под «сокровенностью» в виду Божественную сущность или же то, что окрест Бога. Несомненно, однако, что, говоря о соединении с «Единством сокровенности» в Миста- гогии, как и об откровении этой сокровенности в сиянии лика Христа на Фаворе, прп. Максим подчеркивает, что на высшей стадии мистического богопознания происходит познание в неведении сверхнепознаваемости Троицы и причастие Ее боготворящим благам, а не просто тем Ее действиям, которые направлены на творение мира, Промысел и Суд в отношении него (изображаемым, согласно умозрению Преображения, побелевшими ризами Христа, Моисеем и Илией (см. amb. 10: PG 91, 1168B-1168D), последние, в свою очередь, соответствуют катафатике, находящей свое правильное место в порядке мистического богопознания в горизонте апофатики.
875. Букв.: «одежды».
876. άναλόγως.
877. Ср. параллельное место в amb. 10: PG 91, 1128В. Блауерс (Blowers 1991, p. 102 и р< 155, п. 37) не без оснований считает, что прп. Максим в своем описании Преображения был «вдохновлен толкованием Оригена на Мф. 17» и указывает на параллель из Оригена (Orig. schol. in Matth. 12.38). Приведем это место целиком: «Он [Христос] не только преобразился перед такими учениками [которые оставили позади все видимое и плотское. — Г. Б.] и не только присоединил к Преображению то, что Лицо Его просияло как солнце, но еще и тем, которые одни были возведены Им на высокую гору, Его ризы явились белыми как свет. Но ведь ризы Иисуса — это выражения и буквы Евангелий, которыми Он облек Себя. Но я думаю, что даже слова апостолов, указывающие на истину о Нем, — это ризы Иисуса, которые становятся белыми для тех, кто восходит на высокую гору вместе с Иисусом. Но поскольку и среди белых [вещей] есть различия, Его ризы стали белы, как ярчайшее и чистейшее из всего, то есть — как свет. Итак, когда ты видишь кого‑либо, обладающего не только совершенным знанием богословия об Иисусе, но и делающим ясным каждое выражение Евангелий, не бойся сказать, что для него ризы Иисуса стали белы как свет. Но когда Сын Божий в Его Преображении так знаем и созерцаем [бывает], то есть когда Его лицо — солнце, а Его ризы белы как свет, тут же явятся видящему таким образом Иисуса: Моисей — Закон и Илия — в смысле синекдохи, не только один пророк, но все пророки, беседуя с Иисусом» (PG 13,1069В- 1072А). Как замечает Блауерс, в cap. theol. 2.14 прп. Максим также говорит, что ризы символизируют «буквы и речения Евангелий», а впервые прп. Максим использовал подобное толкование в qu. dub. 191. Ср. также cap. theol. 2. 60, где различается соприкосновение ума со Словом нагим и Словом, являющимся по внешнему виду плотью под покровами иносказаний и притч Св. Писания. Об умозрениях прп. Максима о Преображении см. также Louth 1997.
878. διαβαίνοντες. Здесь прп. Максим использует, впрочем еще не в техническом смысле, понятие о переходе (διάβασις) от буквы к духу, который станет в более поздних сочинениях, например, в Трудностях к Иоанну, одним из характерных приемов его экзегезы (подробнее об этом приеме и о его корнях в александрийской экзегезе см. в: Blowers 1991, р. 95–183). В Главах о богословии и домостроительстве Сына Божия прп. Максим еще более усложнит свою терминологию, связанную с учением о переходе от чувственного к духовному, от буквы к духу и от твари к Богу: «Молящийся никогда не должен останавливать свое восхождение {«анабасис») горе к Богу. Ведь наше восхождение должно понимать как преуспеяние в добродетелях… как возведение («эпана- басис») духовного ведения при созерцании от славы в славу (2 Кор. з, ι8) и как переход («метабасис») от слов Священного Писания к духу [Его]» (cap. theol. 2.18, рус. пер. А. И. Сидорова с разъяснениями, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 237)». В Qu. dub. есть еще одно место, где намечается эта терминология. Так в qu. dub. 39 прп. Максим говорит: «Лот в своем знании еще не перешел (διαβάς) через видимые вещи».
879. Тема этого вопросоответа развивается далее в Трудностях к Иоанну (в умозрении о Моисее и Илии — amb. 10: PG 91, 1161А-1165А). В этом умозрении, впрочем, Моисей, выведший народ Израиля из Египта, соотносится с деланием (как устранением от зла), а Илия с созерцанием — как преодолевающий покровы чувственного и восходящий к духовному, что символизирует его вознесение на огненной колеснице. В отличие от этого в qu. dub. 192 Моисей соотносится с созерцанием (правда, с созерцанием природы), а Илия с деятельностью, то есть соотнесение происходит отчасти противоположным образом, чем в указанном месте amb. 10. В таком изменении перспективы, впрочем, нет самопротиворечия, поскольку каждый из великих святых стяжал совершенство как в делании, гак и в созерцании (неотделимых у них друг от друга), и может «символизировать» как то, так и другое. См. также cap. theol. 2.16: «Сколько‑нибудь посвященный в таинство Едйницы непременно познает и логосы промысла и суда, соединенные с этим логосом Едйницы. Поэтому, согласно святому Петру, у него оказываются три скинии, которые следует причислять к [скиниям], воспринимаемым зрением. Они суть три навыка в спасении: я подразумеваю навык в добродетели, навык в ведении и навык в богословии. Первый требует мужества и благоразумия в [духовном] делании, образом которого является блаженный Илия; второй требует праведности в естественном созерцании, которую показал великий Моисей; третий требует совершеннейшей мудрости, которую явил Господь» (рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 237).
880. См. Исх. 34, 28; 3 Цар. 19, 8.
881. См. Мф. 4, 2; Мк. 1,13.
882. См. Исх. 16, 35.
883. См. Быт. 15,13; Деян. 7, 6.
884. Или: «простых (букв.: «голых») мечтаний», «простых представлений», «простых образов», «простых впечатлений» (ψιλών φαντασιών). Ср. в Главах о любви: «Великое дело не испытывать пристрастия к вещам, но гораздо более великое — оставаться бесстрастным в отношении к мечтаниям (προς τάς φαντασίας) о них. Потому что бесы через помыслы ведут [духовную] брань с нами, которая тяжелей брани, ведущейся посредством вещей» (carit. 1. 91, рус. пер А. И. Сидорова цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 10б). Однако в данном месте qu. dub. 193 у прп. Максима схема трехступенчатая: бесстрастие в отношении вещей, помыслов о них и, наконец, состояние превышающее и простые образы, то есть то, очевидно, что характеризует выход за пределы чувственного, если не тварного, вцелом. Ср. в qu. dub. 187: «чрез познание Бога, рождающего в нас праведность, настает обильный мир такой, что даже простые образы (ψιλάς τάς φαντασίας), производимые нашим изменчивым естеством — ведь это и есть луна, — совершенно исчезают». Вероятно, понятие о простых образах прп. Максима восходит, хотя и не по букве, а по смыслу, к Евагрию: «Достигший бесстрастия не обязательно сразу [сподобляется] истинной молитвы, ибо он может еще заниматься простыми мыслями (τοις ψιλοίς νοήμασι) и развлекаться рассмотрением их, а поэтому быть весьма далеким от Бога» (Evagr. [sub nomine Nili Ancyrani] de orat. 5в.: PG 79, 1177. 43~44>рус· пер. А. И. Сидирова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 82; см. также прим. 70 на с. 174). Буквально же такое, как позднее у прп. Максима, понятие о простых представлениях встречается, например, у прп. Марка Подвижника (см. прим. 216).
885. Понятие о вольных и невольных искушениях используется прп. Максимом в ряде других сочинений (см., напр., qu. es: 34, 164; Thal 27; 47; 49, а также прим. 154 к qu. dub. 34).
886. Или: «был упразднен в своей деятельности» (κατηργήθη). Идеи данного вопросоответа получили подробную разработку в Thal. 21 (см. рус. пер. в изд.: Максим Исповедник 1993, кн. II, с. 60–62).
887. См. Мф. Ii, п; Лк. 7, 28.
888. Лакуна в рукописи. Можно предположить, что дальше в данном вопросоответе спрашивается: отчего тогда «меньший в Царстве Небесном больше его» (Мф. и, Ii или Лк. 7, 28)? Но если продолжение было именно таким, то чем этот вопросоответ отличается от qu. dub. 36?
889. Или: «неразвлеченность», «нерассеянность» (τό άπερί- σπαστον). В Главах о любви прп. Максим приводит несколько иной список добродетелей телесных и добродетелей души и говорит о том, насколько те или иные из них являются обязательными: «Из добродетелей иные суть телесные, а иные душевные. Телесные суть: пост, бдение, спанье на голой земле-, служение, рукоделие, чтобы не быть в тягость другим, или для подаяний и проч. А душевные суть: любовь, великодушие, кротость, воздержание, молитва и прочее. Итак если случится, что по какой‑либо нужде или состоянию телесному, например по болезни или по другой подобной причине, мы не сможем исполнить выше показанных телесных добродетелей, то имеем снисходительное прощение от Господа, ведающего и причины тому; не исполняя же добродетелей душевных, никакого не будем иметь извинения, ибо они не подлежат таковым препятствиям» (carit. 2. 57, рус. пер. по изд.: Добротолюбие, т. 3, с. 189–190).
890. Интересно, что прп. Максим здесь говорит о созерцании, а не просто о даре истолкования, полезном для всех, что непосредственно вытекает из контекста.
891. έκισσησέν. Глагол κισσάω имеет первоначальное значение «страстно желать» (хотя в Септуагинте используется в значении «зачинать», см. Быт. 30, 38), не исключено, что прп. Максим имеет в виду оба значения (см. следующее примечание).
892. Таким образом, не само зачатие является грехом, а страстное желание чувственного наслаждения. В то же время, под последствия грехопадения Адама подпадает всякий человек, рожденный «от семени мужа», и именно это соответствует словам: «в беззакониях зачат».
893. Прп. Максим в своем учении о разделении полов следует за св. Григорием Нисским, см. Greg. Nyss. Нот. opif. 17: PG 44, 188A‑C; 189A‑B. Как пишет Шервуд: «Брак и плотское рождение (с тлением) не были ведущим Божественным намерением в творении человека, как и разделение на мужчину и женщину (см. amb. 41: PG 91, 1305В–С). Но человек был на деле сотворен как мужчина и женщина. Если бы он не согрешил, Бог обеспечил бы его умножение без тления. Это предположение (см. amb. 41: PG 91,1321А), но оно берется как доказанное (см. amb. 42: PG 91, 1341 С). Подразумеваемые аргументы, имеющие место помимо влияния св. Григория, состоят в том, что человек в раю был наделен даром нетления, а зачатие и рождение детей подразумевают тление; это тление происходит от проклятия Божия за непослушание Евы (ср. amb. 42: PG 91, 1321А). Более того, согласно ап. Павлу (Гал. з, 28), во Христе нет ни мужеского пола, ни женского. Если это так в Царствии Небесном, то могло быть также и в начале (amb. 41: PG 91,1309А)» (Максим Исповедник 2007а, с. 514–515, прим. 71). См. также amb. 42: PG 91,1317А; 1309А.
894. См. Рим. 9, з в оригинале.
895. Ср. Max. carit. 1. 74.
896. Ср. «Божественную же справедливость определяют как страдание за согрешающих» (qu dub. 1.11).
897. κατά συναρπαγήν. Ср. в Главах о любви: «не одна и та же причина, по которой грешники на деле совершают одинаковый грех, но [причины эти] различны. Например, одно дело грешить по навыку, а другое — по [неразумному] увлечению (κατά συναρπαγήν). В последнем случае [человек] ни до, ни после греха не думал о нем, но весьма сокрушался о случившемся. Совсем противоположное происходит с согрешившим по навыку: он и до греха не переставал мысленно грешить, и после него сохраняет такое же расположение» (carit. 3. 74, рус. пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 130, см. там же прим. 171, с. 289–290. Сидоров, ссылаясь на словарь Лэмпа и одно из мест у прп. Диадоха Фо- тикийского, считает, что в данном случае речь идет о внутреннем неразумном импульсе, хотя отмечает, что в других контекстах это выражение может означать похищение [души диаволом]).
898. Таким образом, по прп. Максиму, мы согрешаем либо под воздействием иррациональных импульсов, или из‑за обольщения чувственным, очевидно, по причине приражения к чувственному восприятию стремления к чувственным удовольствиям, или по неведению. Эти три способа, какими мы можем согрешать, могут быть осознаны, и в таких грехах мы можем покаяться. (В самом деле, иррациональный импульс может быть осознан как чуждый нашей сознательной воле, обольщение чувств может рассеяться, когда на смену наслаждению придет страдание, а неведение может быть просвещено опытом и обучением.) А вот грех, вошедший в навык из- за расположения воли (см. предыдущее примечание), не поддается осознанию или раскаянию ни с опытом, ни со временем.
899. Или: «два воробья».
900. Ср. Рим. 7, 22; Еф. 3.16; 2 Кор. 4,16.
901. Как отмечает Д. Прассас (Prassas 2003, р. 385), слово άφ- φώ толкуется в тексте, приписываемом Афанасию Великому как άμφω («оба») (см. Ath. (?) test, е script, de comm. essent. patr. et fil. et spirit.: PG 28, 37A), а Феодоритом как «сокрытый», или «сокровенный» (Theod. quaest. in libr. Regn. etParalip.: PG 80, 749C).
902. Как пишет Блауерс в своей книге об экзегезе Максима в главке, посвященной типологии, аллегории и тропо- логии: «Несомненно, Максим не был несведущ относительно более субъективных форм символической экзегезы, вроде аллегории и тропологии как отличных от типологии в собственном смысле. В Quaestiones et dubia он предлагает курьезное определение «аллегории»как истолкования (interpretation) неодушевленных вещей (гор, холмов, деревьев и т. п.), а «тропологии»как истолкования частей нашего тела (головы, глаз и так далее). Эта краткая заметка, однако, выглядит как определение из какого‑то руководства, которое Максим, вероятно, воспроизвел, и в Вопросоответах к Фапассию нет признаков того, чтобы Максим связывал себя этим определением» (Blowers 1991, p. 197). Определение прп. Максима из qu. dub. I, 8. один к одному встречается у Георгия Кедрина (XI‑XII вв.) (Georg. Cedr. compend. historiar. 1. 97.18–21, ed. Bekker). Конечно, можно предположить, что Георгий позаимствовал этот текст у прп. Максима. Однако у самого Георгия он является частью пространного пассажа относительно различных типов тропов, иносказаний и т. п. Так что не исключено, что у прп. Максима и Георгия Кедрина был один и тот же источник, из которого Максим выписал лишь отрывок, а Кедрин весь кусок. О смысле отрывка, приведенного прп. Максимом, остается только догадываться. Но, видимо, можно согласиться с Блауерсом, что это различение аллегории и тропологии на экзегезу самого прп. Максима не повлияло. С другой стороны, А. Г. Дунаев, разбирая толкование «горы» в святоотеческой экзегезе и ссылаясь на этот вопросоответ, пишет, что прп. Максим «прямо указывает на горы как на наиболее подходящий пример при определении аллегории Священного Писания в отличие от тропологии» (Дунаев 2006, с. 119). Не вполне понятно, однако, почему меньше подходят для аллегории голова, глаза и другие члены человеческого тела, которые прп. Максим в данном вопросоответе соотносит с тропологией. А. Г. Дунаев этот вопрос не ставит. Между тем, в Qu. dub. мы встречаем немало примеров аллегорического толкования частей тела (см., напр., qu. dub. I, 35).
903. Ср. в qu. dub. 35 в толковании чуда в Кане Галлилейской: «А просящая мать — это вера, или смирение, или [основанная на] познании мудрость».
904. Diad. Phot. cap. cent, de perf. spir. 100: p. 163, ed. des Places.
905. Приведем отрывок из толкуемого места прп. Диадоха по русскому переводу Добротолюбия: «Если же мы не будем достодолжно и об этих (невольных и неведомых) грехах исповедоваться, то во время исхода нашего страх некий неопределенный найдем в себе. А нам, любящим Господа, надлежит желать и молиться, чтобы в то время оказаться непричастными никакому страху: ибо кто тогда будет находиться в страхе, тот не пройдет свободно мимо князей адских, потому что эту боязливость души они считают за признак соучастия ее в их зле, как это в них самих есть. Обрадоваемая же любовью Божи- ей душа в час разрешения от тела, с ангелами мира несется выше всех темных полчищ, потому что такая душа некако окрылена бывает духовной любовью, имея в сей любви полное без всякого недостатка исполнение закона. Почему исходящие из сей жизни с таким дерзновением и во второе пришествие Господне восхищены будут со всеми Святыми. Те же которые во время смерти хотя мало поражаемы бывают страхом, будут оставлены тогда в толпе всех других людей, как состоящие под судом, чтоб, испытаны быв огнем суда, должный им по делам их удел получили они от благого Бога нашего, и Царя Иисуса Христа. Ибо Он есть Бог правды, и Его есть на нас, любящих Его, богатство благ Царствия Его, в век и во все веки веков. Аминь» (Добротолюбие, т. з, с. 74). К этому слову прп. Диадоха прибавлен комментарий, представляющий собой не что иное, как ответ прп. Максима из qu. dub. I, 10. Приведем этот комментарий по Добротолюбию: «Св. Максима истолкование, по вопросу неких, следующих слов настоящей сотой главы: «чтоб испытаны быв огнем суда…«и проч. «Стяжавшие совершенную любовь к Богу и крылья души чрез добродетели сделавшие легко парительными, восхищаемы бывают, по Апостолу, на облаках, и на суд не приходят; не достигшие же такого совершенства, и при делах добрых не чуждые и грехов, — эти приходят в судилище суда, и там чрез исследование их добрых и худых дел как бы огнем испытуются; если чаша добрых дел перетянет, они избавляются от наказания»» (Добротолюбие, там же). Очевидно, что ответ прп. Максима направлен против оригенистического учения о всеобщем спасении. В этом ответе он, вероятно, имеет в виду слова ап. Павла: «каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть» (ι Кор. 3,13). Ср. у прп. Максима параллельные места в qu.~е$: 99; 159, где трактуется тема испытывающего и очистительного огня Божия.
906. Источник этой мысли прп. Максима нам найти не удалось, не исключено, что она принадлежит ему самому.
907. Или: «доброта» (εύγνωμοσύνην). Ср. у Диогена Лаэрт- ского в изложении учения Хрисиппа: «за справедливостью (δικαιοσύνη) [следует] — ровность (ίσότης) и доброта (εύγνωμοσύνη)» (Diog. Laert. vit. philos.: 7. 126.11, ed. Long).
908. Прп. Максим преодолевает «дихотомию» любви и справедливости, противопоставление которых в Боге, таким образом, снимается. Ср. I Пет. з, 18: «потому что и Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник (δίκαιος) за неправедных…». Слово δίκαιος означает также и «справедливый», а δικαιοσύνη — как «праведность», так и «справедливость». Интересно, что в Ареопагитиках Божественная справедливость понимается как сохранение и поддержание Богом всей твари в рамках Божественного замысла о ней, в котором каждой природе соответствуют свои свойства и свое движение (см. Ps. — Dion. d. п. 8, 7). Прп. Максим же понимает Божественную справедливость в христологической перспективе — как жертвенную любовь и страдание за грешников (ср. qu. dub. I, 4). С. Л. Епифанович (см. Максим Исповедник 10о8>с. 28) усматривает продолжение разработки идеи данного во- просоответа в учении о «правдах по трем законам» в Thal 66: PG 90, 728А.
909. См. Мф. 16, 23; Мк. 8, 33.
910. Речь, вероятно, о том, что некоторые в этих словах Христа видят, что Он осуждал Петра, а это очевидным образом противоречит тому, что Сам Христос учил никого не осуждать (Лк. 6, 37). Не исключено, что прп. Максим строит свой ответ, отталкиваясь от трактовки этого места Златоустом: «Христос, желая показать, что Он ни мало не против собственной воли идет на страдание, даже обличил Петра и назвал сатаной… Если слышит такой упрек названный блаженным и исповедавший божество Христово, то подумай, чему подвергнутся те, которые и ныне отвергают таинство креста? Христос не сказал: сатана говорит твоими устами; но: «отойди от Меня, сатана!«потому что противник именно желал того, чтобы Христос не страдал. Вот причина, почему Он с такой силой обличил Петра; Он видел, что и Петр, и другие всего более боялись страданий Его и не могли спокойно слышать [о них]. По той причине Он обнаруживает и тайные его мысли, говоря: «думаешь не о том, что Божье, но что человеческое». Что значит: «думаешь не о том, что Божье, но что человеческое»(Мф. 16, 23)? Петр, заключая о деле по человеческому и плотскому рассуждению, думал, что страдание для Христа позорно и несвойственно. Итак, проникая в его мысли, Христос говорит: нимало не несвойственны Мне страдания, но ты так судишь по плотскому разуму; напротив, если бы ты в божественном Духе, освободившись от плотских помыслов, высказал сказанное Мной, то понял бы, что это Мне весьма прилично. Ты думаешь, что страдать для Меня низко, а Я тебе говорю, что эта мысль — не страдать Мне — от диавола. Так Он страхом противного рассеивает боязнь Петра» (Joan. Chrys. in Matth.: PG 58, 536–537, рус. пер. по изд.: Иоанн Златоуст, Толкование на Матфея 1993, т. 2, с. 557—558).
911. στερήσεις. Категория Аристотеля (см. следующее примечание).
912. Или: «обладанием» (εξεις). Здесь прп. Максим излагает сотериологическое учение с использованием категорий Аристотеля: «лишение» (στέρησις) — «обладание» (εξις) (см. Arist. cat. 1.10, nb2o, ed. Bekker). Эти категории весьма широко используются прп. Максимом в Трудностях к Иоанну, главным образом в контексте разработки апо- фатического богословия.
913. В Синодальном переводе иначе.
914. Ср. у св. Григория Богослова: «[Хритос] подвергает испытанию наше послушание и все измеряет Своими страданиями, водясь искусством Своего человеколюбия, дабы собственным опытом дознать, что для нас возможно, и сколько должно с нас взыскивать, и нам извинять, если при страданиях принята будет во внимание и немощь» (Greg. Naz. or. 30.6: PG 36,109C, рус. пер. цит. по изд.: Григорий Богослов 1994, т. I, с. 432). Данное место станет предметом толкования прп. Максима в Трудностях к Фоме (4).
915. Параллельное место: Рим. 12, 20. Очевидно, что «загадочным» данное речение является, если понимать его применительно к отношениям с ближними, точнее, не столько «загадочным», сколько противоречащим заповеди любви, так как получается, что, питая ближнего, пусть и «врага», мы навлекаем на него проклятье, что не вяжется с заповедью любви к врагам. Прп. Максим уходит от такого буквального понимания, переходя к ана- гогическому. Данный вопросоответ подробно разбирается нами в предисловии к настоящему изданию.
916. См. Рим. 8, 6. Говоря о «мудровании плоти» (σαρκός φρόνημα), прп. Максим использует здесь это выражение ап. Павла в нейтральном смысле, поскольку далее он говорит, что это «мудрование» может тянуться к спасению и жаждать Божественного знания. Речь, очевидно, о нашем душевно–телесном существовании, в котором мы имеем внутреннюю потребность в жизни в соответствии с логосом нашей природы, то есть замыслом о ней Бога, потребность, которая не исчезла и с грехопадением и ощущается нами благодаря мукам совести. Эта потребность, как видно из дальнейшего, удовлетворяется через аскезу (спасающую нас от страстей) и учение (просвещающее нас ведением Бога).
917. Прп. Максим неоднократно говорит в Qu. dub. о голоде, «но не хлеба и воды, а слышания слова Господня» (Амос. 8, и) (см. qu. es: 145; 161; 185).
918. Ср. Рим. 6, и; в Писании противоположный смысл: мертвыми для греха.
919. Как отмечает Д. Прассас: «вопросоответ о пеликане можно также найти в Физиологе, 4 (Physiologus 4. 28–зь ed. Offermans). Деклерк написал статью, сравнивая текст из qu. dub. I, 28 с текстом из Физиолога и сделал заключение, что переписчик Физиолога исходил из текста qu. dub. I, 28 (см. Declerck 198h p. 148–158)…. Евсевий дает то же толкование, что и Максим» (Prassas 2003, р. 386). Последнее высказывание следует исправить: это прп. Максим дает толкование, пересказывая, а в ряде мест точно цитируя Евсевия Кесарийского (см. Euseb. comm. in Ps.: PG 23, 1253, 50–1256.19). Что касается истории про пеликана в Физиологе, то в ней полностью отсутствует тема вражды змея и пеликана (вместо змея птенцов убивает самка пеликана), хотя сравнение Христа с пеликаном там есть. Считается ошибочным мнение, что птицы- родители разрывают себе грудь, чтобы напитать птенцов своей кровью. Подобное мнение возникло из‑за того, что гнездящиеся взрослые птицы наклоняют клюв к груди и кормят птенцов принесенной в горловом мешке рыбой (см. Библейская энциклопедия 1891, с. 557).
920. στρουθία. Д. Прассас пишет (Prassas 2003, р. 386), что здесь говорится о воробьях.
921. Душа сравнивается с птицей в Пс. 123, 7: «Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих». Ср. у Афанасия (?) в толковании Пс. 83, 4 («птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе»): «под образом птицы разумеет душу человеческую, уловляемую мысленным ловцом,…а под образом горлицы — душу, которая живет в чистоте целомудрия» (Ps. — Athan. expos, in Psal.: PG 27, 368, 49–50, рус. пер. по изд.: Афанасий Великий 1994, т. 4, с. 277; текст, вероятно, принадлежит Евагрию).
922. Цапля.
923. В точности такого мнения до прп. Максима найти не удалось. Ср., однако, у Порфирия (Porphyr, quaest. Homeric. adlliadem.: 10. 274. 45, ed. Schräder).
924. Ср. у Афанасия (?): «пророк говорит, что гнездо эродия (цапли) предводительствует самыми птицами, потому что эродии, выбрав самые высокие дерева, гнездятся всего чаще на елях или: «соснах»(έλάταις), как на деревах, которые выше всех других» (Ps. — Athan. in Ps.: PG 27, 440.16–20, рус. пер. по изд.: Афанасий Великий ΐ994>Τ· IV, с. ЗЗЗ–ЗЗ4; текст, вероятно, принадлежит Евагрию).
925. Прп. Максим уходит от буквального понимания этих слов в смысле наказания Богом детей за вину родителей, каковое понимание, очевидно, и стало для него поводом истолковать эти слова анагогически.
926. Или: «нападение», «прилог» (προσβολήν).
927. έπιθυμίαν.
928. Или: «состояние зла» (εξιν του κακού). Как пишет С. Л. Епифанович: «Страсть становится грехом лишь на з–й и 4–й стадии, когда страстный помысл, укрепляясь в душе, переходит сперва в склонность, соизволение (εξις, συγκατάθεσις), а потом и в грех делом» (Епифанович 2003, с. 104). Возможно, εξιν τού κακού можно перевести и как «обладание злом».
929. συγκατάθεσιν.
930. Или: «действие, то есть поступок» (ένέργειαν, τουτέστιν την πράξιν). Прп. Максим пользуется одной из схем развития греха (см. эту проблематику в: Зарин 1996, с. 248- 258). Более подробную схему и определения ее стадий можно найти в Лествице прп. Иоанна Синайского, впрочем, здесь речь идет не о переходе греховного помысла в действие, а об укоренении греха в душе: «По определению рассудительных отцов, иное есть припог, иное — сочетание, иное — сосложение, иное — пленение, иное — борьба, и иное — так называемая страсть в душе. Блаженные сии определяют, что прилог есть простое слово или образ какого‑нибудь предмета, вновь являющийся уму и вносимый в сердце; а сочетание есть собеседование с явившимся образом, по страсти или бесстрастно; сосложение же есть согласие души с представившимся помыслом, соединенное с услаждением, пленение есть насильственное и невольное увлечение сердца или продолжительное мысленное совокупление с предметом, разоряющее наше доброе устроение; борьбою называют равенство сил борющего и боримо- го в брани, где последний произвольно или побеждает или бывает побеждаем; страстию называют уже самый порок, от долгого времени вгнездившийся в душе, и чрез навык сделавшийся как бы природным ее свойством, так что душа уже произвольно и сама собою к нему стремится. Из всех сих первое безгрешно; второе же не совсем без греха; а третье судится по устроению подвизающегося; борьба бывает причиною венцов или мучений; пленение же иначе судится во время молитвы, иначе в другое время, иначе в отношении предметов безразличных, то есть ни худых, ни добрых, и иначе в худых помышлениях. Страсть же без сомнения подлежит во всех, или соразмерному покаянию, или будущей муке; но кто первое (то есть прилог в мысли) помышляет бесстрастно, тот одним разом отсекает все последнее» (Joan. Clim. scala 8, 73, рус. пер. цит. по изд.: Лестви- ца 19о8у с. 125). Можно найти и нечто среднее между схемой прп. Максима и схемой прп. Иоанна, в частности такую схему: «иное — прилог (προσβολή), иное — сочетание (συνδυασμός), а иное — страсть (πάθος), и иное — борьба (πάλη), и иное — сосложение (συγκατάθεσις), а иное — действие (ενέργεια)» (Äthan. (?) synt. ad quend. politic.: PG 28, 1400, 3). У «греческого» Ефрема Сирина находим еще одну стадию развития греха, следующую за действием, — пленение (αιχμαλωσία) (см. Ephr. Syr. de uir- tutib. et passionib.: 401. 7, ed. Phrantzoles). Таким образом «схема» прп. Максима оказывается относительно упрощенной по сравнению с другими схемами, в том числе и по сравнению с теми, что уже существовали до него. Почему он прибегает — не только в данном толковании, но и в целом в Qu. dub.>— именно к такой, упрощенной схеме, еще следует понять. Четырехчастную схему, помимо прп. Максима и несколько отличную от его схемы, находим, например, у Исихия Синайского (в его сочинении, приписывавшемся св. Исихию Иерусалимскому): «первое есть прилог, второе — сцепление (или: «сочетание», «спаривание» — συνδυασμός), то есть смешение наших помыслов и помыслов лукавых демонов, третье — сосложение, когда оба помысла сговорятся на зло и порешат между собою, как ему быть; четвертое же есть чувственное деяние, то есть грех» (ad Theodul. 46, PG 91, 1496В–С, рус. пер. цит. по изд.: Отцы Церкви о молитве и трезвении 2001, с. 185, с уточнением). У самого прп. Максима ступени развития греха рассматриваются также в carit. 1. 83–84.
931. Букв: «не отвращуся» (ούκ άποστραφήσομαι).
932. Или: «прилог».
933. Или: «состояние порочности».
934. См. предыдущий вопросоответ и предыдущее примечание.
935. Читаем вместо: εϊρξεως — πράξεως, как в одной из рукописей (см. Declerck 1982, р. 150).
936. См. Быт. I, 2; 41, 38; Числ. 23, 7; 24, 2; Суд. 6, 34; I Цар. 10, 10; 19, 9; 19>20; 19. 23; 2 Пар. 24, 20; Дан. 4, 5; 4, 6; 4,15; 5, и; 5,14, Рим. 8, 9; I Кор. 7, 40.
937. См. I Пет. I, и; Рим. 8, 9.
938. Или: «духа» (πνεύματος). В греческом πνεύμα означает как дух (или: Дух), так и дыхание; этим прп. Максим и пользуется в своей аналогии.
939. Проблема, которую в данном вопросоответе разрешает прп. Максим, касается «несимметрии» или «неравночест- ности» существующих в Писании формул. В самом деле, если Лица Троицы равночестны и если говорят: «Дух Бога», очевидно, имея в виду Бога Отца, и «Дух Христа», то почему нельзя сказать: «Христос Духа». Ответ прп. Максима на этот вопрос имеет значение для будущей полемики вокруг проблемы Filioque, и именно в этом контексте он комментируется Ж. — К. Ларше: «Вторая часть этого отрывка указывает в соответствии с формулировкой вопроса, что прп. Максим имел в виду не отношения происхождения, но отношения «принадлежности»: Дух есть «Дух Сына»или «Дух Христа», выражения, которые мы находим в Священном Писании (ср. I Кор. 2,16; 2 Кор. 3>17–18; Рим. 8–9) и которые не означают, что Дух получает от Сына Свое личное существование или даже Свою Божественную природу, но что Дух есть Дух Сына, Который Он получил от Отца, чтобы Его являть, Его посылать и Его давать людям. Как происшедший от Отца и как явленный, посланный и преподанный через Сына, Дух может быть сочтен в качестве «причиненного»при посредстве Сына. Именно в этом смысле используемое прп. Максимом сравнение указывает, что Отец есть Причина Духа при посредничестве Сына, так же, как ум есть причина дыхания или голоса при посредстве слова. Сама природа используемого символа ясно указывает, что прп. Максим имеет здесь в виду проявление Святого Духа» (Ларше 2004, с. 91–92). Толкование Ларше очевидным образом опирается на то разрешение проблемы отношения Сына и Духа, которое было дано Влахерн- ским собором 1285 г. и в богословии Григория Кипрского, а также у следующих ему православных полемистов против латинского учения Filioque, в этой перспективе он прочитывает и прп. Максима.
940. Или: «доступному, прямому [толкованию]» (κατά τό πρόχειρον). Выражение часто встречается в экзегезе Оригена, св. Григория Нисского и Дидима Слепца и означает прямой, доступный смысл в отличие от духовного и глубокого. У прп. Максима, впрочем, как мы видим по данному вопросоответу, как и по qu. dub. 112, где употребляется вариация этого выражения: о πρόχειρος νοϋς — даже такое «доступное толкование» не столь уж и очевидно. Факт тот, что другой способ толкования, который отличается от толкования κατά τό πρόχειρον, всегда духовно более высокий, то есть соответствует более высокому уровню духовной жизни и ее понимания. Интересно и то, что «прямое толкование» в qu. dub. I, 35 является аллегорическим. Таким образом, аллегория (или: тропология?) для прп. Максима вовсе не обязательно соответствует анагогическому толкованию. Анагогиче- ское же толкование отличается как от исторического, так и от любого другого «доступного» толкования, своей монашеско–гностической направленностью, отличной от внешне–моралистической (см. подробнее в предисловии к настоящему изданию).
941. Или: «праведности» (См. Мал. 4, 2). О справедливости см. qu. dub. 1,11 и примечания к нему.
942. Или: «место». Место и порядок — по–гречески одно слово: τάξις. Экумений в Толковании на Апокалипсис (Откр. 12, ι: «жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна») ссылается на Авв. 3, и и толкует солнце как Солнце праведности — Христа, а луну как закон Моисея (см. Оес- um. comm. in Apocal.: 136.15, ed. Hoskier).
943. Ср. мысль о прощении грехов против других людей через очищение несчастиями в qu. dub. 189.
944. Более пространное толкование I Пет. 4, 6, которое включается в себя идеи qu. dub. I, 37, находим в Thal. 7: PG 90, 284В.
945. σχολάσατε.
946. В Синодальном переводе иначе.
947. Букв.: «диеты».
948. ϊδιον θέλημα.
949. В оригинале однокоренные слова: άποταγή και ύποταγή, происходящие от одного слова — ταγή, что значит — «боевой порядок». То есть речь идет об уходе (увольнении) из одного «боевого порядка» (подчинения миру) и переход в другой «боевой порядок» — подчинения Богу; άποταγή имеет, в частности, значение отречения от ди- авола во время крещения (см. словарь Лэмпа), а также отречение от мира в аскетической жизни.
950. См. Мф. 24, 36; ср. Мк. 13, 32.
951. Платон говорит о двух видах неведения (или «невежества»): «не будет ошибкой в качестве третьей причины проступков указать невежество. Со стороны законодателя было бы лучше разделить это невежество на два вида: просто невежество, которое можно считать причиной легких проступков, и двойное. Когда невежда одержим не только неведением, но и мнимой мудростью, — точно он вполне сведущ в том, что ему неведомо» (Plat. Leges. 863с, ed. Stephanus, рус. пер. по изд.: Платон 2007>т. 3, с. 376). Это место и сходное место в Софисте (229С-230С) широко обсуждалось и комментировалось в античной и неоплатонической философии. У прп. Максима, однако, вопрос о неведении поставлен несколько в иной плоскости, в той же самой, в какой говорят об укоризненных и неукоризненных страстях. Связано это, очевидно, с тем, что агноиты приписывали Христу по человечеству неведение в качестве неукоризненной страсти (подробнее см. прим. 821).
952. Прп. Максим в своих сочинениях неоднократно использует для описания ипостасного соединения Божества и человечества образ раскаленного меча (или железа). В данном случае он служит ему для объяснения того, что во Христе не было неведения, тот же образ послужит ему в будущем для иллюстрации того, что при соединении двух природ во Христе они сохраняют свои действия, как сохраняет их раскаленный меч, «резание которым, как мы знаем, жжет, а жжение, как ведаем, режет. Ибо огня и железа состоялось ипостасное схождение, причем ни один, ни другое из‑за соединения с иным не потеряло своей природной способности и после соединения содержит ее неотлучно и без отделения от сопряженного и сосуществующего» (Мах. ер. 19: PG 91, 593В–С, цит. по рус. пер. Е. Начинкина: Максим Исповедник 2007bу с. 207, ср. Max. disp.: PG 91, 340А и 341В). Этот же образ раскаленного меча служит в amb. 7 иллюстрацией того, что во святых (разумеется, и во Христе) твар- ное всецело определяется нетварным (см. amb. 7: PG 91, 1076А).
953. Вопрос о «ведении» и «неведении» Христа, кратко обсуждаемый в данном вопросоответе, имеет отношение к полемике с агноитами — одной из ересей VI в., возникшей в стане монофизитов. Родоначальник агноитов Фе- мистий учил об одной γνώμη (сознании) Христа, полагая при этом, что неведение по человечеству было у Него такой же неукоризненной страстью, как тление тела (см.: Hovorun 2008, р. 32–33)· Весьма сложный вопрос об усвоении Христом по Его человеческой природе нашего неведения в контексте богословия прп. Максима рассмотрен в статье Сидоров 2005–2006, с. 229–272. Разумеется, никакого укоризненного, греховного неведения у Христа и по человеческой природе не было, а усвоение Им такого неведения, которое обнаруживает, например, Гефсиманская молитва (то есть неведения неукоризненного), согласно прп. Максиму, было, как показывает Сидоров, только «относительным». О таком же понимании свидетельствует и данный вопросоответ.
954. Или: «образ» (σχήμα).
955. Архим. Евлогий (Смирнов) пишет об истории обряда пострижения волос при монашеском постриге так: «Интересна традиция пострижения волос. По обычаю египетских подвижников волосы остригались совсем. В уставе святого Пахомия были специальные о том правила. Однако когда монашество пришло из Египта в Грецию, там оказался совершенно иной обычай: греки не постригали волос. В первое время существования монашества острижению волос или ношению их не придавалось значения. Только с появлением общежительных уставов, вносивших единообразие и во внешнюю жизнь подвижника, вопрос пострижения волос был решен в определенном смысле. Под пострижением не мыслилось совершенное острижение волос, но пострижение приобрело значение символа посвящения подвижника Богу, возведения на определенную степень жизни и деятельности в Христовой Церкви, подобно посвящению клириков. По пострижении инок облачался в особые, составляющие исключительную принадлежность монашества одежды. Они были или белые (символ ангельской чистоты), или черные (знак сетования о бывших прежде грехах», цит. по: http://portal‑cre- do. ru/site/index. php? act=lib&id=i787). Д. Прассас (Prassas 2003, Ρ· 39о) указывает, что трактовка пострижения волос у прп. Максима сходна с трактовкой Ареопагитик: «пострижение волос означает чистую и безобразную (άσχημάτιστον) жизнь, [никакими] искусственными образами безвидность ума не приукрашивающую, но саму по себе — не человеческими, а едиными и монашескими красотами — к богообразнейшему возводящуюся» (Ps. — Dion. с. h. 6. 3. 3: PG 3, 356А, рус. пер. Г. М. Прохорова с изменениями, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник 2002, с. 701; в переводе Прохорова допущена нелепая ошибка: вместо «пострижение волос» (τριχών άπόκαρσις) написано: «тройное отречение»!). П. К. Доброцветов (см. Максим Исповедник 2008, с. 255, прим. ι) указывает на другую параллель с Климентом Александрийским (Clem. Alex. Paed. 1, 2).
956. Далее дается символическое толкование частей монашеского одеяния, приведем для справки общее его описание П. С. Казанским, выделяя курсивом название отдельных частей: «во второй половине IV в. монахи как общежительных, так и пустынных монастырей носили следующее: ι) куколь, то есть монашескую шапочку, покрывавшую голову только до шеи; 2) нижняя одежда монахов была коловий или левитон с короткими рукавами, едва достигающими до локтей, так что руки оставались голыми; 3) кожаный пояс, которым препоясывались чресла в знак телесной чистоты; 4) аналав, который состоял из двойных перевязей, сплетенных из шерстяных ниток. Спускаясь с шеи, он крестовидно обнимал плечи и под мышками препоясывал одежду; 5) Кассиан причисляет к монашеской одежде мафо- рий — короткий узкий капюшон, покрывающий шею и плечи инока. О мафории как особой отличительной одежде иноков не упоминают другие писатели; 6) верхней одеждой была милоть, сделанная из овечьей или козлиной кожи, по уставу Пахомия. Она должна быть белою. Эта милоть в V в., кажется, заменена была ман- тиею или паллием, застегивающимся на левом плече; 7) когда инок шел куда‑либо из своей келии, в его руках был посох; 8) обувью служили сандалии — собственно толстая подошва, ремнями привязанная к ноге» (П. С. Казанский, Общий очерк жизни иноков египетских в IV и V веках, цит. с сокращениями по изд.: А. И. Сидоров, Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества, 1998, с. 411–415). Д. Прассас (Prassas 2003, р. 390) указывает на параллели в трактовке монашеского облачения у аввы Евагрия, а П. К. Доброцветов (см. Максим Исповедник 2008, с. 257–260) указывает на параллельные места из аввы Дорофея (VI в.) (см. следующие примечания). Интересно сравнить толкование прп. Максима с тем и другим.
957. Ср. у аввы Евагрия: «Обнаженность рук являет нелицемерность жития. Ибо тщеславие — ужасно; оно скрывает и покрывает тенью добродетели, всегда преследуя славу человеческую и изгоняя веру» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40,1220C, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 94). Авва Дорофей говорит об обнаженности рук, трактуя символический смысл мантии: «для чего мы носим мантию, не имеющую рукавов? Между тем как все другие имеют рукава, мы почему не имеем их? Рукава суть подобие рук, а руки принимаются для обозначения действия. Итак, когда приходит нам помысел сделать что‑либо руками ветхого нашего человека, как например: украсть или ударить и вообще сделать руками нашими какой‑либо грех, то мы должны обратить внимание на одеяние наше и вспомнить, что не имеем рукавов, то есть не имеем рук, чтобы сделать какое‑либо дело ветхого человека» (Doroth. doctrina 1,15» рус. пер. цит. по изд.: Авва Дорофей 1999*с· 39)· Трактовка прп. Максима, хотя она ближе к авве Дорофею, чем к ав- ве Евагрию, все же вполне самостоятельная, признаком чего является использование им характерной для него терминологии («нравственная философия» и проч.).
958. Ср. у аввы Евагрия: «Пояс, сжимающий их чресла, отражает всякую нечистоту, о чем и возвещается [Апостолом]: хорошо человеку не касаться женщины (ι Кор. 7, i)» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40, 1220C, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 95). Ср. у аввы Дорофея: «Пояс, который мы носим, есть символ, во- первых, того, что мы готовы на дело: ибо каждый, желающий что‑либо делать, сперва опоясывается и потом начинает дело, как и Господь говорит: да будут чресла ваша препоясана (Лк. 12,35); во–вторых, для того, что как пояс взят от мертвого тела, так и мы должны умертвить похоть нашу: ибо пояс носится на чреслах наших, где находятся и почки, в которых, как говорят, заключается похотная часть души, и сие то есть сказанное Апостолом: умертвите… уды ваша, яже на земли, блуд, нечистоту и проч. (Кол. з, 5)» (Doroth. doctrina 1,16, рус. пер. цит. по изд.: Авва Дорофей 1999, с. 40).
959. Как отмечает П. К. Доброцветов (Максим Исповедник 2008, с. 258–259), авва Дорофей дает толкование Гал. 6,14 несколько иное, чем мы встречаем у прп. Максима (см. Doroth. doctrina 1,13 рус. пер. цит. по изд.: Авва Дорофей 1999>с. 37)· Интересно отметить и то, что толкование аввы Дорофея никак не связано с толкованием символизма монашеских одеяний, а прп. Максим эту связь проводит.
960. У аввы Евагрия иное символическое толкование анала- ва: «Опять же аналав, крестообразно переплетающий их плечи, есть символ веры во Христа, поддерживающей кротких, сдерживающей всегда то, что мешает им, и позволяющей им действовать беспрепятственно» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40, 1220D, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994>с. 95)· Авва Дорофей дает следующую символическую трактовку аналава: «Имеем также и аналав, который полагается на плечах наших крестообразно. А сие значит, что мы носим на раменах наших знамение креста, как говорит Господь: воз- мет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8, 34). Что же есть крест? Не что иное, как совершенное умерщвление, которое совершается в нас верою во Христа. Ибо вера, как сказано в Отечнике, устраняет всегда препятствия и делает для нас удобным тот подвиг, который ведет нас к таковому совершенному умерщвлению, то есть чтобы человек умер для всего мирского. И если он оставил родителей, то пусть подвизается и против пристрастия к ним; также, если кто отрекся от имений и приобретений и вообще от какой‑либо вещи, то он должен отречься от самого пристрастия своего к ней, как мы уже сказали; в сем‑то и состоит совершенное отречение» (Doroth. doc- trina 1,17, рус. пер. цит. по изд.: АвваДорофей 1999, с. 40).
961. Д. Прассас (Prassas 2003, р. 390) указывает на параллель из Евагрия: «Куколь есть символ благодати Спасителя и Бога нашего, лелеющей их младенчество во Христе и защищающей владычественное начало [души] монахов [от бесов], всегда старающихся нанести удары и раны [им]» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40,1220C, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994>с. 94)· Авва Евагрий дает следующее символическое толкование куколя: «Надеваем мы и куколь, который есть символ смирения. Куколи носят малые и незлобивые младенцы, а человек совершеннолетний куколи не носит: мы же носим оный для того, чтобы младенчествовать злобою, как сказал Апостол: не дети бывайте умы: но злобою мла- денствуйте (ι Кор. 14* 20). Что же значит младенчествовать злобою? Незлобивый младенец, если будет обесчещен, не гневается, и если почтен будет, не тщеславится. Если кто возьмет принадлежащее ему, он не печалится: ибо младенчествует злобою и не мстит за оскорбления, и не ищет славы. Куколь есть также подобие благодати Божией, потому что как куколь покрывает и греет главу младенца, так и благодать Божия покрывает ум наш, как сказано в Отечнике: «куколь есть символ благодати Бога, Спасителя нашего, покрывающей наше владыче- ственное (ум) и охраняющей наше о Христе младенчество от демонов, старающихся всегда противиться нам и низвергать нас»» (Doroth. doctrina I, 18, рус. пер. цит. по изд.: Авва Дорофей 1999, с. 41). Как мы видим, прп. Максим, скорее, ближе к трактовке аввы Евагрия, чем аввы Дорофея; хотя последний тоже, ссылаясь на Отечник>трактует куколь как символ благодати, но у прп. Максима не упоминается сравнение с куколем младенцев.
962. Букв.: «из мертвых кож».
963. Ср. в qu. dub. 149: «Так вот, [его] слово увещевает промышлять о теле не тщательно, а только лишь стопой души», и примечание к этому месту.
964. Трактовка мантии в связи с естественным созерцанием и восхождением от материальных вещей к их логосам не встречается ни у аввы Евагрия, ни у аввы Дорофея и является характерной чертой толкования прп. Максима, как и упомянутая выше в связи с толкованием образа хитона «нравственная философия».
965. У Евагрия находим трактовку не мантии, а милоти (милоть выделывалась из шкуры): «Они имеют и милоть, поскольку всегда носят в тепе мертвость Господа Иисуса (2 Кор. 4, 10), заставляя умолкнуть все неразумные страсти тела и пресекая сопричастным к добру [все] пороки души. И, возлюбив нищету, они избегают корыстолюбия, как матери идолослужения» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40, 1221A, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 94). Не исключено, что трактовка прп. Максимом обнаженности левой руки отчасти отталкивается от трактовки обнаженности рук у Евагрия: «Обнаженность рук являет нелицемерность жития. Ибо тщеславие — ужасно; оно скрывает и покрывает тенью добродетели, всегда преследуя славу человеческую и изгоняя веру» (Evagr. capit. pract. ad Anat.: PG 40, 1220C, рус. пер. А. И. Сидорова цит. по изд.: Евагрий 1994, с. 94). Прп. Максим, впрочем, говорит об обнаженности лишь одной руки — левой.
966. Паллий — мантия или плащ, выше говорилось, что именно мантия четырехугольна.
967. Сравнение толкования символического смысла монашеских одеяний прп. Максима с толкованиями аввы Евагрия и аввы Дорофея свидетельствует, что у прп. Максима его толкование, хотя и перекликается в ряде моментов с имевшимися в традиции, но вполне самостоятельно и отмечено чертами его экзегезы, стремящейся «вчитать» в Писание и Предание понятия об основных составляющих подвижнической жизни. Особенно интересно как прп. Максим трактует значение сандалий (см. примечания: 830, 831 и текст к ним), упоминания о которых нет ни у аввы Евагрия, ни у аввы Дорофея.
968. Qu. dub. I, 69 не принадлежит прп. Максиму, а содержится в собрании писем прп. Исидора Пелусиота (Isid. Pel. ер. 1.122: PG 78, 264 С, рус. пер. приводится по изд.: Исидор Пелусиот 2000, т. I, с. 60–61). Деклерк считает этот текст интерполяцией (см. Declerck 1982, p. XV).
969. Qu. dub. I, 70 представляет собой сокращенный вариант (состоящий лишь из первого и последнего предложения) одного из пассажей св. Исидора Пелусиота (Isid. Pel. ер. I. 221: PG 78, 321В–С). Приведем здесь весь этот пассаж в старом русском переводе: «Что значит сие: «аще отнюдь мертви не возстанут, что и крещаются мертвых ради (ι Кор. 15, 29)». Аще отнюдь мертвии не возстанут, что и крещаются их ради, сказал божественный Апостол о естестве тел, так прекрасно сравнивая его с неизменным естеством душ, потому что душа не имеет конца и бессмертна, а естество тел подлежит тлению и изменению. Посему крестимся мертвых ради по естеству тел, веруя, что приведем их в нетление. Таково изъяснение сказанного Апостолом. Ащеу — говорит он, — отнюдь тела наши не воскреснут, то для чего и веруем, что в Крещении претворяются они в нетление?» (Исидор Пелусиот 2000У т. I, с. 102). Деклерк считает этот текст интерполяцией (см. Declerck 1982, p. XV), однако возникает вопрос, почему при этой интерполяции был выпущен кусок текста прп. Исидора? Не исключено, что «средняя» часть была опущена поскольку тот, кто ввел этот текст в Qu. dub., опасался, как бы эти слова о крещении ради мертвых по естеству тел, не были восприняты в том смысле, что крещение совершается только ради тел, а к душе отношения не имеет.
970. Весь отрывок — из св. Исидора Пелусиота (Isid. Pel. ер. I. 457: PG 78, 433В–С, рус. пер. по изд.: Исидор Пелусиот 2000у т. I, с. 186). Деклерк считает этот текст интерполяцией (см. Declerck 1982, p. XV).
971. В Синодальном переводе иначе.
972. Интересно, что прп. Максим ссылается на древность обоих чтений, таким образом отдавая дань Преданию и на его основании отказывается ограничиться одним чтением. Таким образом, именно Предание у него является критерием апперцепции Писания. В то же время, последнее слово в понимании данного места все равно оказывается за толкователем, в данном случае прп. Максимом, который дает толкование тому и другому чтению.
973. Таким образом, прп. Максим дает толкование этого места исходя из своего понимания христианской любви, уклоняясь от его понимания в смысле «отсечения» от христианского сообщества тех, кто возмущает его спокойствие.
974. Ср. Втор. 23, 4; Исх. 20, 5: LXX.
975. У целого ряда авторов, начиная с Филона, моавитянин переводится как «от отца» (см. Philo leg. alleg.: 3. 225. 4, ed. Cohn). Моав — Mo ab созвучно с me ab — «от отца». «От чрева» (mibbeten); здесь просто сложный предлог, синонимичный «от» (min).
976. Аммон — ammon. Научная этимология — от 'am «отец» в более общем, чем 'ab, смысле: «предок», «род», «народ» + -on «little uncle» (какой‑то эпитет божества). Возможно, и имеется в виду, что «отец матери» — «дедушка».
977. ср. Лев. 13,10–13.
978. Источник сведений по медицине, которые излагает здесь прп. Максим, найти не удалось.
979. ταις προτέραις προλήψεσιν. «Предвкушение» у прп. Максима связано с памятью о чувственных наслаждениях, воспоминания о которых, всплывая в уме, склоняют его к тому, чтобы их пожелать. См. этот термин в qu. es: 39, 46; 79; 85; 187.
980. Данное место из Лев. 13, 10–13 комментировалось многими авторами. Его духовное толкование находим уже у Филона (Philo quod deus sit immutab. 27: 124–130, ed. Wendland). Д. Прассас указывает на некоторые святоотеческие комментарии: Joan. Chrys. in ер. ad Tit.: PG 62, 681; Theod. quaest. in libr. Regnor. et Paralip.: PG 80, 605B; Cyr. Alex. comm. in xii proph.: 1.9.24, ed. Pusey; Cyr. Alex. de adorat. et cult, in spir. et verit.: PG 68, 245D. Ни с одним из них толкование прп. Максима не совпадает. Параллель с or. 44 Пс. — Макария, которую проводит Д. Прассас, нам не показалась убедительной, хотя и у Пс. — Макария, в самом деле, речь идет о прокаженном, но в ином контексте.
981. См. Быт. 9, 22–25.
982. Прп. Максим, вероятно, имеет в виду эпизод исцеления дочери хананеянки (см. Мф. 15, 22–28), который символически прочитывает как обращение ко Христу хана- неян.
983. κατά την εξιν. Выше, в qu. dub. I, 32 прп. Максим говорил о четырех этапах в развитии греха: приражение, вожделение, склонение ко злу (букв.: «состояние зла», εξιν του κάκου), то есть сосложение [с ним], и осуществление, то есть деяние. Очевидно, κατά την έξιν в qu. dub. I, 81 соответствует εξιν του κακού в qu. dub. I, 32. В качестве устойчивого «состояние зла», то есть нравственное принятие греха, становится, очевидно, греховным нравом (навыком), что тоже может быть выражено с помощью слова εξις и часто обозначается этим словом у прп. Максима.
984. Точная цитата из Немесия (Nemes. de nat. hom.: 41.168, ed. Einarson). Cp. Max. amb. 10: PG 91,1189A‑B. В этом фрагменте из Qu. dub. мы встречаем своего рода заготовку к теме, которую прп. Максим разовьет в Трудностях к Иоанну, где тема промысла — одна из самых важных. К ней прп. Максим обращается неоднократно в разных контекстах, в частности, доказывая существование промысла, познание которого является одним из существенных для него моментов в восхождении к Богу. В данном вопросе, как видно уже из настоящего отрывка из Qu. dub. y прп. Максим в большой степени опирается на Немесия, хотя и не просто повторяет его, а в целом в своем учении о промысле Божием осуществляет своего рода синтез из учения Ареопагитик об промыслительных исхож- дениях Божиих и учения Немесия о промысле не только в отношении общего и родового, но и в отношении индивидуального (см. подробнее qu. es: 121; 173, примечания к ним и Benevich 2009а).
985. Точная цитата из Немесия (Nemes. de nat. hom.: 41, 170, ed. Einarson); Cp. Max. amb. 10: PG 91, 1189A‑B. Знаменательно, какие именно цитаты из Немесия выбрал прп. Максим в настоящем своем раннем произведении. Второе определение неявно связывает промысел Божий с учением о логосах (волениях Божиих), которыми устрояется многообразие тварного мира.
986. См. Быт. 22,11–15.
987. См. Исх. 3,2.
988. См. Ис. 6,1–6.
989. См. Иез. 10, 1–5.
990. Или: «[явленным] различными способами» (διαφόροις τρόποις). Qu. dub. I, 83 представляет собой точную цитату из св. Амфилохия Иконийского (Amph. in natal, dorn, (or. 1): 1. 44–45, ed. Datema). Если этот текст не интерполяция, в чем уверенным быть нельзя, то эту запись можно рассматривать как «домашнюю заготовку» прп. Максима — свидетельство его размышлений над тем, каким образом единый, неизменный и невидимый Бог мог восприниматься пророками посредством различных образов. Прп. Максим обратится к рассмотрению сходного вопроса в Трудностях к Иоанну (amb. 19: PG 91, 1233 С- 1236D), толкуя отрывок из св. Григория Богослова (Greg. Naz. or. 28.19: PG 36, 52В). Эта же проблема — несколько в ином контексте — обсуждалась позднее в ходе полемики вокруг паламизма (см. Gr. Pal. tr. 2.3.54–63). Характерно, что qu. dub. I, 82 и I, 83, которые по форме не представляют собой вопросоответов, как и qu. dub. I, 69 и I, 71, прп. Максиму изначально не принадлежат. Очевидно, отсутствие в том или ином qu. dub. вопроса является признаком заимствования. Хотя открытым остается вопрос, всегда ли заимствование является более поздней интерполяцией?
991. Далее идут четыре толкования стихов Пс. 132, эти толкования попали в Толковую Псалтырь Евфимия Зигабена.
992. Ср. Деян. 2, ι.
993. Или: «вкупе» (έπι τό αύτό), букв.: «на то же самое». В раннехристианских общинах это выражение использовалось для обозначения евхаристических собраний и вообще единства верных, имеющих все общее (см. Деян. 2, ι; 44; 47; I Кор 14. 23), оно же используется для обозначения супружеской близости ап. Павлом (ι Кор.?, 5). Впоследствии слова Пс. 132, I стали прилагать к жизни в монашеском общежитии, однако, как мы видим, прп. Максим на таком толковании не останавливается, а идет дальше, толкуя стих анагогически, применительно к отдельном человеку.
994. То есть разумная, пожелательная и яростная.
995. Текст этого и следующего толкования почти дословно совпадает с текстом толкования, приписываемым Ори- гену (Orig. (?) selecta in Ps.: PG 12,1652. 2–10), однако, в авторстве данного места Оригена уверенности нет, скорее всего, это Евагрий; факт тот, что толкование предыдущего стиха данного псалма в Selecta in Psalmos — отсутствует. Между тем, в авторстве прп. Максима заставляет усомниться то, что в толковании мы не встречаем обычной вопросоответной формы, что, как правило, свидетельствует о том, что текст изначально прп. Максиму не принадлежал. Кем именно он мог быть введен в Qu. dub., самим ли прп. Максимом или более поздними переписчиками, сказать трудно.
996. Текст совпадает с текстом толкования, приписываемым Оригену (Orig. (?) selecta in Ps.: PG 12, 1652. 20–26), но принадлежащем, вероятнее всего, Евагрию.
997. Или: «отвращение».
998. В отличие от двух предыдущих, параллели или источника данного толкования найти не удалось.
999. Ps. — Dion. d. «. 4. 3 и i8: PG 3, 713D10–716A1; русский перевод этого места: «к Благу, превышающему все сущее, стремится и само не сущее, добиваясь и само каким‑то образом быть в поистине — по отъятии всего — сверхсущественном Благе (рус. пер. Г. М. Прохорова с изменениями, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник 2002, с. 301).
1000. Ср. в Ареопагитиках: Ps. — Dion.: PG 3, 825, 872 и у самого прп. Максима: Мистагогия, Пролог (см. рус. пер. А. И. Сидорова в: Максим Исповедник 1993, кн. I, с. 156). Интересно сравнить толкование прп. Максима со схолией (20), вероятно, принадлежащей Иоанну Скифопольско- му: «каким образом не сущее стремится к Благу? Ведь если само оно не существует, то как может стремиться? Мы полагаем, что под не сущим он разумеет зло. Как ниже он показывает, и само так называемое зло появляется ради Блага» (рус. пер. Г. М. Прохорова с изменениями, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник 2002, с. 301). Действительно, чуть ниже Ареопагит говорит, что «не сущее причастно Прекрасному и Благу» (Ps. — Dion. d. п. 4.7. рус. пер. Г. М. Прохорова с изменениями, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит. Максим Исповедник 2002, с. 317), но прп. Максим в qu. dub. II, 14 в первую очередь говорит о Боге как не сущем, в апо- фатическом смысле трансцендентности всему сущему. Имеет ли он здесь в виду, что и «зло» «появилось ради Блага», не вполне понятно, но, с другой стороны, трудно представить, чтобы прп. Максим оспаривал буквальный смысл слов Ареопагита. Вероятнее всего, он принимает этот буквальный смысл о том, что все, включая даже так называемое «зло» (= не сущее), не лишено отношения к Благу (= Богу), однако тут же замечает, что не сущим в подлинном смысле следует называть Бога. Здесь же можно отметить, что в qu. dub. 131 прп. Максим связывает со злом стремление к не сущему, под которым, конечно, не имеет в виду Бога: «Тот же, кто неразумно устремляется к не сущему, — тот приносит колючки, то есть страсти». Ср. о «не сущем» в смысле противоположного сущим вещам в carit. 3. 28–29.
1001. О Боге нетленном и невидимом см. I Тим. I, 17. О человеке, созданном для нетления, образе собственной вечности Божией см. Прем. 2, 23. Согласно Д. Прассас (Pras- sas 2003, p. 394) параллельные места — у Климента Александрийского (Clem. Alex, ström. 6.12: 97.1.2, ed. Stählin, Früchtel, Treu), Пс. — Афанасия (?) (Äthan. (?) expos, in Psal.: PG 27, 393C; текст, вероятно, принадлежит Евагрию), св. Григория Нисского (Greg. Nyss. de vita Mosis: 2.318.6, ed. Dani0lou) и других.
1002. О самовластии, неподвластности и владычестве души см., напр., Greg. Nyss. conf. Eunomii: 139, 6, ed. Jaeger. О душе, созданной по образу Божию, прп. Максим писал в qu. dub. 105: «душа наша, по образу Божию была создана [и] в трех сих созерцается, в уме, логосе и духе». Однако в qu. dub. 105 образ Божий усматривается в аналогии с Лицами Святой Троицы, в отличие от этого в qu. dub. III, 1 речь идет о том, что душа имеет свойства, подобные свойствам Божественной природы. О душе как образе Божием писал, ссылаясь на св. Григория Богослова, и император Юстиниан в своем антиоригенистском Слове к Мине: «А что человек… сотворен по образу и подобию Божию и удостоился божественного вдунове- ния, это показывает, что душа сотворена не только разумною, но и бессмертною…. То же означает и сказанное о душе Григорием Богословом, что она от Бога и божественна, и приобщилась высшего благобытия: не так, как говорят некоторые, что она имеет Божественную сущность, но так, что она сотворена вдуновением Бога и получила от Него дар быть разумною и рассудительною и бессмертною, и не умирать вместе с телом… а быть по благодати участницей высшего благобытия, то есть бессмертия» (рус. пер. цит. по изд.: Деяния Вселенских соборов 1996, т. з, с. 518).
1003. Или: «самовластному решению» (αύτεξουσίω γνώμη).
1004. Особенность мысли прп. Максима состоит в том, что он в Боге различает, с одной стороны, то, что относится к сущности Божией, то есть Богу как Таковому, независимо от творения, что характеризует Божественную природу (и душа как образ Божий по природе получает те же качества), а с другой — то, что характеризует действия и проявления Божии в отношении творения. Именно последним становится причастен человек, когда он уподобляется Богу. Такое различение в Боге свойств Божественной природы Самой по Себе и действий Божиих в отношении творения весьма важно для прп. Максима и проводится во многих его произведениях (см., например, его описание в умозрениях о Преображении (Трудности к Иоанну: amb. 10: PG 91, 1125D-1128D и amb. 10: PG 91,1160С-1169В). Для прп. Максима это различение, в свою очередь, соотносится с одной стороны, с апофати- кой, а с другой — с катафатикой (см. qu. dub. 191 и примечания к нему). Первое соответствует познанию Бога безотносительно творения, а второе в отношении к нему. В qu. dub. III, I, однако, в центре не само это различение, но его импликации по отношению к учению о человеке, созданном по образу и подобию Божию. Очевидно, тот факт, что человек уподобляется Богу, становясь причастным тем Его действиям, которые направлены на творение, свидетельствует о том, что не душа сама по себе, а только человек в целостности своей воплощенной жизни, бытии в мире, может быть поистине богоподобен. Вместе с тем именно самовластная и свободная душа, являющаяся образом Божественной природы, ответственна за стяжание человеком такого богоподобия. Несколько иную, хотя и близкую трактовку «образа» и «подобия» прп. Максим дает в carit. 3. 25.
1. См. в пер. А. И. Сидорова в изд.: Творения преподобного Максима Исповедника. Кн. I. М., 1993. С. 146–153.
2. Преподобного Максима Исповедника письмо Иоанну постельничему о печали по Боге // Христианское чтение. Ч. III. 1846. С. 387–395.
3. Saint Maxime le Confesseur. Lettres / Introd. par Jean‑Claude Larchet. Paris, 1998. Во французском издании Писем (так же как в издании Ф. Комбефи–са) не была осуществлена точная идентификация мест из отцов Церкви или философов, которые цитирует или на которые ссылается в своих письмах прп. Максим. При подготовке настоящего издания работа над этим была проведена отв. редактором тома Д. С. Бирюковым, с указанием основных разночтений в цитатах.
4. Оно было опубликовано в изд.: MansiJ. D. Sacrorum conciliorum nova et am- plissima collectio. Т. X. Florence, 1764. Col. 677C-678B.
5. Епифанович С. JI. Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника. Киев, 1917. С. 84–85.
6. Перевод Писем А и В для настоящего издания сделан 3. А. Барзах.
7. Devreesse R. La fin inedite d'une lettre de saint Maxime: un bapteme force de Juifs et Samaritains ä Carthage, en 632 // Revue des Scienccs religieuses. 1.7, 1937. P. 25–35.
8. См. его издание: Canart R. La «Deuxieme lettre a Thomas» de saint Maxime le Confesseur // Byzantion. 34, 1964. P. 427–447.
9. Прп. Максим Исповедник. О различных недоумениях у святых Григория и Дионисия (Амбигвы) / Пер. арх. Нектария (Яшунского). М., 2006. С. 40–50.
10. Творения святого отца нашего Максима Исповедника. Ч. 1. Житие Преподобного Максима и службы ему / Пер., изд. и прим. проф. М. Д. Муретова. Сергиев Посад, 1915. С. 85–89.
11. Maximus the Confessor and His Companions. Documents from Exile / Ed. and trans, by P. Allen and B. Neil. Oxford, 2002. P. 120–123.
12. Письмо, иже во святых, аввы Максима к монаху Анастасию, его ученику // Максим Исповедник: полемика с оригенизмом и моноэнергизмом / Сост. Г. И. Беневич, Д. С. Бирюков, А. М. Шуфрин. СПб., 2007. С. 199–201.
13. PG91 141А-146А.
14. Перевод TP XII для настоящего издания сделан 3. А. Барзах.
15. Критическое издание Писем и Богословско–полемических трактатов прп. Максима в настоящее время готовит для CCSG д–р Basile Markesinis.
16. Мы благодарим А. М. Шуфрина и Д. А. Поспелова за ценные указания и помощь при подготовке настоящего издания.
17. Перевод Е. Начинкина, м. Кассии (Сениной) по изд.: Larchet J. — C. Introduction // Saint Maxime le Confesseur. Lettres. Paris: Cerf, 1998. P. 1–62. В настоящем издании, по возможности, исправлены опечатки в нумерации писем, встречающиеся в оригинальном издании Предисловия Ж. — К. Ларше. — Прим. отв. ред.
18. Речь идет о письмах, которые были собраны и изданы под таким заглавием Ф. Комбефисом (F. Combefis) и входят в Греческую патрологию Миня (Pat‑rologia Graeca 91 364–649). Другие письма Максима находятся в том же томе PG среди Богословско–полемических трактатов. Наконец, некоторые другие письма были изданы отдельно: Письмо А, опубликованное в изд.: Mansi J. D. Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio. Т. X. Florence, 1764. Col. 677–678; Письмо Β, изданное в работе: Епифанович С. JI. Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника. Киев, 1917. С. 84–85; Письмо к монаху Анастасию, изданное Ф. Комбефисом в PG 90 132А-133А; Второе письмо к Фоме, изданное в: CanartR. La «Deuxteme lettre ä Thomas» de saint Maxime le Confesseur// Byzantion. 34,1964. C. 427–447.
19. Напомним в качестве ориентира основные периоды и значимые события жизни Максима: 580 г. — рождение; 613/614–624/625 гг. — пребывание в Хри–сополе; 624/625–626 гг. — жизнь в Кизике; между 626 и 628 (?) гг. — пребывание на Крите (и на Кипре?); 628 (?) г. — приезд в Карфаген; июнь 633 г. — Пакт объединения (начало моноэнергизма); конец 633 г. — Псифос, октябрь 638 г. — Экфесис (начало монофелитства); 646 г. — переселение в Рим; октябрь 649 г. — Латеранский собор; 653 г. — арест Максима; 655 г. — 1–й процесс; 662 г. — 2–й процесс; 13 августа 662 г. — смерть Максима. Подробную биографию см. в нашем исследовании: Larchet J. — C. La Divinisation de l'homme selon saint Maxime le Confesseur. Paris, 1996. P. 7–20.
20. Thunberg L. Microcosm and Mediator. The Theological Anthropology of Maximus the Confessor. Lund, 1965. P. 9–10; и 2–е издание: Chicago‑La Salle, 1995. P. 9.
21. Они вкратце изложены в книге: Meyendorff J. Le Christ dans la th6ologie Byzantine. Paris, 1969. P. 49–55 [рус. пер.: Мейендорф И., протопресв. Иисус Христос в восточном православном богословии. М., 2000. С. 42–52. — Прим. м. Кассии (Сениной)], и более детально — в классических работах: Lebon J. Le Monophysisme s£v0rien. Lou vain, 1909 и Lebon J. La Christologie du monophysisme syrien // Grill‑meier Α., Bacht H. Das Konzil von Chalkedon, Geschichte und Gegenwart. I. Wurt‑zbourg, 1951. P. 525–580. См. также более свежую работу: Grillmeier A. Le Christ dans la tradition chr£tienne. Τ. II/2: L'Eglise de Constantinople au Vie si£cle. Paris, 1993. P. 37–244.
22. Ж. Лебон в вышеупомянутых работах стремится доказать полное соответствие богословия Севира богословию св. Кирилла Александрийского. Такова и позиция М. Jugie (Monophysisme // Dictionnaire de theologie catholique. X (Paris, 1929). Col. 2221–2228), A. von Harnack (Lehrbuch der Dogmengeschichte. T. III. Tübingen, 1931. P. 409–410), G. Bardy (SSvdre d'Antioche // Dictionnaire de theologie catholique. XIV. (Paris, 1939). Col. 1999–2000), J. Meyendorff (Unit£ de l'Empire et division des chr6tiens. Paris, 1993. P. 272) и Damaskinos Papandreou, который пишет: «Диоскор и Севир остались верны христологическому учению святого Кирилла», они «были осуждены не за то, что впали в монофизитскую ересь, а за то, что не приняли IV Вселенский собор» (Episkepsis. 521,1995. Р. 14–16).
23. И именно на основании этой синонимичности он логично отказывается признать две природы во Христе: для него это приводило бы к признанию в Нем двух ипостасей и, следовательно, к принятию несторианской позиции.
24. См. упомянутые работы Ж. Лебона.
25. Максим имел об учении Севира не только отвлеченное представление: очень рано, еще во время своего пребывания на Крите в 626/627 г. ему пришлось вести обстоятельные богословские дискуссии с севирианскими епископами (см. Богословско–полемические трактаты, 3 // PG 91 49С).
26. Мы предпочитаем называть его «открытым (ouvert) халкидонизмом» (см. нашу работу: Larchet J. — С. La Divinisation de Thomme selon saint Maxime le Confesseur… P. 304–307).
27. Довольно суровую критику в адрес Севира можно найти в Богословско- полемических трактатах, 2 (PG 91 40А-45В), 3 (Ibid. 49C-56D), 16 (Ibid. 204D), 19 (Ibid. 220D-221A), 21 (Ibid. 252A-256D), 24 (Ibid. 269A).
28. Однако как таковой Севир был осужден на VI и VII Вселенских соборах, а также на поместных соборах в Константинополе (536 г.) и в Латеране (649 г.). Ввиду аргументации Максима и принимая во внимание ту силу, которую его труды имели на VI Вселенском соборе, утверждение, будто Севир был анафе- матствован не вследствие своих еретических воззрений (см. прим. 6), представляется шатким. Еретический характер богословия Севира не вызывал сомнений ни у св. Саввы (см.: Кирилл Скифопольский. Житие святого Саввы, LV‑LVII / Ed. Е. Schwartz (Leipzig, 1939), P. 147–158, перев. A. — J. Festugiere (Paris, 1962. P. 75–86)), ни у св. Софрония Иерусалимского (см. Софроний Иерусалимский. Слово на Благовещение PG 87 3224А), ни у такого сведущего богослова, как св. Иоанн Дамаскин, см. Иоанн Дамаскин. Liber de haeresibus, 83 / Ed. В. Kotier (Patristische Texte und Studien, 22), P. 49–50 [рус. пер.: О ста ересях, 83 // Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Источник знания / Пер. и комм. Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. М., 2002. С. 141. — Прим. м. Кассии (Сениной)] (где он утверждает, что египетские монофизиты — ученики Севира — православны во всем, кроме той части их учения, которая не согласуется с верой, провозглашенной в Халкидоне); Точное изложение, III. 3 / Ed. В. Kotter (Patristische Texte und Studien, 12), P. 111–116 [рус. пер.: Точное изложение православной веры. Кн. 2. Гл. III (47): О двух природах // Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Источник знания… С. 237–240. — Прим. м. Кассии (СенинойД а также главы IV‑XIX, которые близко следуют рассуждениям Максима и посвящены большей частью опровержению позиций Севира, хотя последний больше не называется по имени. Это последнее замечание касается и трактатов Contra jacobitas (Patristische Texte und Studien, 22. P. 109–153) и De duabus in Christo voluntatibus (Ibid. P. 173–231). Св. Фотий также совершенно явно рассматривает Севира как еретика (см. его письма 284 и 285: Photius. Epistulae et Amphilochia. Т. III / Ed. В. Laourdas, L. G. Westerink. Leipzig, 1985. P. 4–97,98–112); они частично были изданы и переведены в изд.: Darrouzes J. Deux letters inedites de Photius aux Armeniens // Revue des etudes byzantines. 29,1971. P. 137–181.
29. См. также: Богословско–полемические трактаты, 2 (PG 91 40C), 3 (Ibid. 49C).
30. Манихеи придерживались относительно Христа учения докетов, в котором Его тело и Его страдания понимались как чистая видимость.
31. См.: Богословско–полемические трактаты, 2 (PG 91 40В, 41А-44 С), 3 (Ibid. 56С): «Итак, нечестивый замысел един у Нестория и у Севира, даже если методы у них и различны. Один, вследствие смешения, избегая ипостасного единства, выводит из сущностного различия разделение на лица; другой, вследствие разделения, не упоминая о сущностном различии, выводит из ипостасного единства смешение природ». Максим точно такого же мнения об Аполлинарии и Нестории (Письма XII, 480С, 493 С; XIII, 521D-524A; XIV, 536D-537A; XV, 568В, 568CD).
32. Он говорит об этом очень определенно во втором из Богословско–полемичес- ких трактатов (PG 91 40А, С). Об этой синонимии см.: Lebon J. La Christologie du monophysisme Syrien… P. 461–467,483.
33. Максим часто разоблачает софистический характер мысли севириан и использование ими ссылок на святых отцов. См. особенно: Богословско–полемические трактаты, 21 (PG 91 252А, С).
34. См.: Ibid. 252D-253C, где Максим как раз отмечает, что Севир «занимается манипуляциями и фальсифицирует подлинное учение Кирилла, отрицая его, иначе говоря, — учение испытанных отцов». В отличие от Ж. Лебона, который вследствие интерпретации Кирилла в свете учения Севира, приходит к тому, что уже не видит никакой разницы между ними, F. Loofs прекрасно видит то, что их разделяет, если не принимать в расчет некоторое сходство в терминологии (Leontius von Byzanz und die gleichnamigen Schriftsteller der griechischen Kirche // Texte und Untersuchungen. 3, 1–2. Leipzig, 1887).
35. См.: Grillmeier А. Le Christ dans la tradition chretienne… P. 224–225.
36. См., напр.: Богословско–полемические трактаты, 3 (PG 91 49С).
37. А. Грильмайер отмечает также, что для Севира «деятельность истекает из Божества как из подлинного источника, откуда она берет начало», замечает, что «нет сомнений, что Севир приписывает»я хочу»силе воли Божества», и заключает, что «Севиру действительно трудно признать, что во Христе подлинно существует деятельность человеческой воли, и придавать этому значение» (Grillmeier А. Le Christ dans la tradition chrätienne… P. 230–233). Православный патролог Г. Флоровский отмечает то же самое: «Для последователей Севира человеческое во Христе не являлось полностью человеческим, поскольку оно не было деятельным, оно не двигалось само по себе. Согласно видению монофизитов человеческое во Христе было как бы объектом, пассивно претерпевающим божественное воздействие. Обожение (или theösis) было для них, похоже, односторонним действием Божества; при этом недостаточно принималась в расчет синергия с человеческой свободой, предполагаемое существование которой никоим образом не подразумевало второго»субъекта». В их религиозном опыте элемент свободы в целом не был достаточно акцентирован; это можно было бы назвать антропологическим минимализмом* (Florovsky G. The Byzantine Fathers of the Fifth Century. Vaduz, 1987. P. 330).
38. См.: Grillmeier A. Le Christ dans la tradition chr£tienne… P. 228–233.
39. См.: Lebon J. La Christologie du monophysisme Syrien… P. 562–565.
40. См.: Lebon. Ibid; Grillmeier A. Le Christ dans la tradition chr6tienne… P. 210: «Несомненно, Севир вносит свой вклад уже в моноэнергистско–монофелитский кризис VII в. Именно в этом споре выявится значение халкидонитского представления о Христе для будущего христологии».
41. Наличие этого родства, впрочем, утверждается в Оросе VI Вселенского собора: с Ересь об одной воле и об одном действии двух природ Единого от Святой Троицы<…>, ересь, соответствующая безумному инакомыслию Аполлинария, Севира и Фемистия».
42. См.: Богословско–полемические трактаты, 3 (PG 91 49C-56D).
43. Более четкая критика Севировой теории о «различии по природным качествам» имеется в Богословско–полемических трактатах, 2 (PG 91 40А-44 С), 21 (PG 91 252D-256D).
44. Севир испытывал некоторые трудности относительно понимания различия и двойственности природ иначе, чем как в результате деления и разделения.
45. См.: Grumel V. VUnion hypostatique et la comparaison de Tarne et du corps chez Ьёопсе de Byzance et Maxime le Confesseur // Echos d'Orient. 25,1926. P. 393–406.
46. Статья J. — M. Garrigues, посвященная этому понятию (Garrigues J. — Μ. La Personne compos0e du Christ d'aprfcs saint Maxime le Confesseur // Revue thomiste. 74,1974. P. 181–204), содержит, к несчастью, много путаницы, поскольку основана на одних и тех же α priori спорных работах этого автора. Их опровержение можно найти в нашей книге (LarchetJ. — С. La Divinisation de lTiomme selon saint Maxime le Confesseur) особенно в главах IV‑VI, посвященных изложению христологии Максима.
47. Письмо XII, 469D.
48. Ibid., 492D-493A. См.: Письмо XV, 556С.
49. Такой способ выражения находим уже у Леонтия Византийского в Ерароге- mata (PG 86 1912). По вопросу о связи между «частями» и «целым» см.: Balthasar Η. U, von. Kosmische Liturgie. Einsiedeln, 1961. P. 235–241,244.
50. Письмо XV, 573A.
51. См. Письмо XII, 468ВС, 500ВС, 501 А; XIII, 524CD, 525D-526A. P. Piret посвятил этим формулировкам, которые он нашел и в других творениях Максима, одну из глав своей работы: Piret. Р. Le Christ et la Trinite selon Maxime le Confesseur. Paris, 1983. P. 203–239.
52. Первое выражение, действительно, как казалось, допускало монофизит- ское толкование после того, как Евтихий и Диоскор пояснили, что «две природы до соединения, одна после». См. на эту тему: HalleuxA. La D0finition christologique a Chalcedoingy/ Revue thfologique de Louvain. 7, 1976. P. 160–162.
53. См.: Doucet M. Dispute de Maxime le Confesseur avec Pyrrhus. Montr6al, 1972. (Th£se ron6otyp6e). P. 116–118.
54. Письмо XV, 557D.
55. См.: Nest, et Eutych. I I PG 86 1280A; Adv. arg. Sev. II Ibid. 1945A.
56. Письмо XV, 557D.
57. См.: Adv. Nest. 1.11 (PG 86 1445В) и II. 1 (Ibid. 1532С).
58. Письмо XV, 557D-560A. В том значении, в котором Максим использует это понятие, оно, как кажется, ведет свое происхождение, скорее, от Леонтия Иерусалимского (см.: Grillmeier А. Le Christ dans la tradition chretienne… P. 378–387, 659–660), нежели от Леонтия Византийского (как полагаетJunglas Р. Leontius von Byzanz. Studien zu seinen Schriften, Quellen und Anschauungen // Forschungen zur Christlichen Literatur und Dogmengeschichte. VII/3, 1906. P. 148–162), в чьих работах оно все еще сохраняет, согласно Грильмайеру (Ibid. 2630, свое старое значение.
59. Максим кратко рассказывает об этом в двенадцатом из Богословско–полемических трактатов (PG 91 143CD).
60. Grumel V. Recherches sur l'histoire du monoth61isme // ЁсЫ«dOrient. 28, 1929. P. 33.
61. См. PG 91 592С.
62. Богословско–полемические трактаты, 9 // PG 91 129С-132С.
63. Col. 132В.
64. Sherwood P. An Annotated Date‑List of the Works of Maximus the Confessor. Rome, 1952. P. 11.
65. См.: Амбигва к Фоме, 5 PG 91 1056В; Богословско–полемические трактаты, 7//Ibid. 85 А.
66. Mansi J. D. Sacrorum Conciliorum Nova et Amplissima Collectio. Т. XI. Floren- tiae, 1765. P. 565.
67. Grumel V. Maxime de Chrysopolis ou Maxime le Confesseur // Dictionnaire de theologie catholique. X (1928). Col. 449. V. Grumel в своей статье Recherches sur Phis- toire du monothelisme // ЁсЬоз dOrient. 29, 1930. P. 24, предлагает дату 640 г. Положение Грюмеля опровергли Sherwood Р. St. Maximus the Confessor. London, 1955. P. 14–18, а также ThunbergL. Microcosm and Mediator… P. 10–11 (2–е изд., p. 9–10). Последний автор, напротив, настаивает на том, что мышлению Максима свойственны преемственность и однородность.
68. Это положение поддержали A. Riou (Le Monde et PEglise selon Maxime le Confesseur. Paris, 1973. P. 68, 70, 129), и J. — M. Garrigues (Maxime le Confesseur. La charit6, avenir divin de Phomme. Paris, 1976. P. 97–98). Точку зрения Риу и Гаррига по данному вопросу подверг существенной критике М. Doucet (Vues recentes sur les «metamorphoses» de la pensee de saint Maxime le Confesseur// Sience et esprit. XXXI/3, 1979. P. 291–298). См. также нашу работу: LarchetJ. — C. La Divinisation de Phomme selon saint Maxime le Confesseur… P. 299f.
69. Особенно PG 91 1076BC.
70. В русской переводческой традиции, восходящей к С. Л. Епифановичу, это произведение называется Вопросоответы к Фалласию. — Прим. сост.
71. Как утверждает Riou Α. Le Monde et PEglise selon Maxime le Confesseur… P. 68, 129.
72. Как считает J. — M. Garrigues (Le Christ dans la th6ologie Byzantine. R6flexions sur un ouvrage du Рёге Meyendorff // Istina. 3,1970. P. 357–358). Автор повторяет это утверждение в своих последующих работах. Хорошую критику «эволюционистских» толкований А. Риу и Ж. — М. Гаррига можно найти в статье: Doucet Μ. Vues r6centes sur les «m6tamoiphoses» de la pensee de saint Maxime le Confesseur… P. 269–302. См. и нашу работу: LarchetJ. — C. La Divinisation de Phomme selon saint Maxime le Confesseur… P. 299f.
73. ThunbergL. Microcosm and Mediator… P. 11 (2–е изд., p. 10).
74. Оно было издано и переведено в изд.: Dalmais I. — H. Saint Maxime le Confesseur, docteur de la charite H La Vie spirituelle. 79,1948. P. 296–303.
75. PG 90 960–1080. Критическое издание: Massimo Confessore. Capitoli sulla carita / Ed. A. Ceresa‑Gastaldo. Rome, 1963. Перевод сделан J. P6gon в серии Sources chretiennes, 9 (Paris, 1945) и J. Touraille в Philocalie des P£res neptiques, VI (Bellefontaine, 1985), p. 19–77 и 2–е изд. (Paris, 1995), p. 373^20.
76. Об этом понятии см. наши введения к Вопросам к Фалассию и Амбигвам и нашу работу: Larchet J. — C. La Divinisation de l'homme selon saint Maxime le Confesseur… P. 137–141.
77. Здесь невозможно удержаться от мысли о той главе Сотниц о любви (1.17: Capitoli sulla carita… P. 56), которая вкратце излагает дорогую для Максима идею:<Блажен тот, кто может любить всех людей равно». Это одна из общих для обоих произведений тем, указывающая нам на то, что оба они были написаны в один и тот же период.
78. См.: BrehierL. Les Institutions de TEmpire byzantin. Paris, 1970. P. 80–81.
79. См.: Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 25.
80. Мы показали, почему она кажется нам более правдоподобной, чем сирийское Житие, опубликованное С. Броком, см. нашу работу: LarchetJ‑C. La Divinisa- tion de l'homme selon saint Maxime le Confesseur… 8–12.
81. См.: Житие,, IV // PG 90 72C.
82. См.: Grumel V. Notes d'histoire et de Chronologie sur la vie de saint Maxime le Confesseur // Echos d'Orient. 26,1927. P. 25; Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 2.
83. Диспут в Визии, XXIV // PG 90 160D-161 А. Гипотеза Μ. Гаррига (Garri- gues J. — Μ. La Personne composee du Christ d'apres saint Maxime le Confesseur… P. 183), согласно которой Максим вступил в контакты с императорским двором через посредство своего ученика Афанасия, лишена основания.
84. См. примечание Ф. Комбефиса в PG 91 505; Grumel V. Notes d'histoire et de Chronologie sur la vie de saint Maxime le Confesseur… P. 25.
85. См.: Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 32.
86. См. ниже, в разделе, посвященном префекту Георгию.
87. См. Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 25.
88. Это письмо относится к тому же периоду, что и предыдущее.
89. Дата этого письма неопределенна; см.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 24.
90. См. прим. 76.
91. См.: Brehier L. Les Institutions de PEmpire byzantin… P. 210.
92. Писшо XLIII, согласно изданию Patrologia Graeca адресованное кубикула- рию Иоанну, совершенно идентично Письму XXIV (608В-613А), адресованному сакелларию Константину. Издатель Ф. Комбефис справедливо считает маловероятным, чтобы Максим направил одно и то же письмо двум разным людям, и полагает, что переписчик, по–видимому, перепутал адресатов (PG 91 607). Таким образом, два письма на самом деле представляют собой одно, адресованное то ли кубикуларию Иоанну, то ли сакелларию Константину. Мы склоняемся ко второму; см. подробную аргументацию в следующем абзаце.
93. Здесь, по–видимому, содержится намек на мир, заключенный 3 апреля 628 г. между Ираклием и Кавадом, одним из сыновей персидского царя Хосрова, после гибели последнего и ряда побед, одержанных византийским войском над персами.
94. См.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 25.
95. Письмо VI представлено Φ. Комбефисом в Patrologia Graeca как адресованное также Иоанну, но в большинстве рукописей его адресатом значится некий Иордан; письмо датируется, вероятно, 628 г. (см.: Sherwood P. An Annotated Date‑List.. P. 31).
96. Ныне Эрдек, находится на юго–западе одноименного полуострова, на краю Мраморного моря.
97. Это название известно из Писша III (408С).
98. Намек на это содержится в Прологе к Амбигвам (PG 91 1064В).
99. Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 25.
100. Письмо XXVIII, согласно тексту в Patrologia Graeca, адресовано некоему Кирисикию. Но, как отметил еще Ф. Комбефис (PG 91 619), здесь мы имеем дело с порчей слова Κυφκηνός, т. е. речь идет об [Иоанне] Кизическом (см.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 27).
101. Пресвитеру и игумену Георгию адресованы четыре Богословско–полемических трактата (датируемые временем между 634 и 640 гг.).
102. А не Иордану или Софронию, как указано в некоторых рукописях. Убедительные доводы см. в Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 28–30.
103. См. ниже.
104. Персы и авары, вынудившие Максима покинуть монастырь.
105. Например, упоминание «волков» (444 С, 621D), а также прилагаемое к адресату наименование «свирель учения» (441D, 621 С) и не встречающееся в других местах, что отметили Ф. Комбефис и П. Шервуд.
106. Иудеи, понимая, что арабы угрожают христианам отовсюду, подняли мятежи во многих городах Ближнего Востока (см.: Garrigues J. — Μ. Maxime le Confesseur. La charit6, avenir divin de l'homme… P. 42). Перед этим они оказывали активную поддержку персидским войскам под предводительством Хосрова (см.: Devreesse R. La Fin in6dite d'une lettre de saint Maxime: un bapteme force de Juifs et de Samaritains ä Carthage en 632 // Revue des sciences religieuses. 17, 1937. P. 28). Что касается самарян, то они восставали много раз, причем некоторые из мятежей были кровавыми (см.: Ibid. Р. 26–28). Похоже, чтобы избежать новых побоищ, император и приказал совершить насильственное крещение по всей Империи (см.: GarriguesJ. — Μ. Maxime le Confesseur. La charit6, avenir divin de l'homme… P. 42). Максим в Письме XIV в резких выражениях критикует «склонность» иудеев принять «супротивную власть» и даже идти навстречу желаниям захватчиков (540АВ). Их поведение, впрочем, объяснимо: подчиненные суровому законодательству и подвергавшиеся в Византийской империи различным притеснениям (см.: Devreesse R. La Fin in6dite d'une lettre de saint Maxime… P. 26–28), они видели в завоевателе своего рода освободителя. Суровое порицание иудеев, однако, не мешает Максиму возмущаться мерами, принятыми императором.
107. Devreesse R. La Fin in6dite d'une lettre de saint Maxime… P. 34–35.
108. Факт пребывания там Максима засвидетельствован им самим: он сообщает, что вел на этом острове дискуссии с севирианскими епископами (Богословско- полемические трактаты, 3 // PG 91 49С).
109. Марин, тем временем, стал священником. См.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 34.
110. См.: Ibid. P. 5.
111. Ibid. P. 34.
112. См. прим. 108.
113. Епифанович С. А. Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника… С. 84–85.
114. См.: Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 33.
115. См.: Ibid.
116. Это подтверждает Письмо В, датируемое зимой 642 г. (см.: Ibid. Р. 50).
117. Этот титул не обязательно подразумевает игуменство, он может быть и знаком уважения по отношению к простому монаху. Так, Максим, всю жизнь остававшийся простым монахом, в Диспуте с Пирром тем не менее называется «аввой».
118. См. наше Введение к Larchet. J–С. Saint Maxime le Confesseur. Ambigua. Paris‑Suresnes, 1994. P. 13–14.
119. Как склонен думать Garrigues J. — Μ. Maxime le Confesseur. La charite, avenir divin de l'homme… P. 52–53.
120. См.: Письмо XIX, 589C.
121. См.: Богословско–полемические трактаты, 9 // PG 91 129С.
122. Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 11.
123. См. следующий подраздел.
124. Письмо XL, адресатом которого в Patrologia Graeca значится Фалассий, на самом деле написано Стефану, пресвитеру и игумену. См.: Manieu G. Travaux preparatoires a une edition critique des Ouvres de saint Maxime le Confesseur. These dac- tylographi6e. Louvain, 1967. P. 144–145; Canart R. La Deuxieme Lettre a Thomas de saint Maxime le Confesseur… P. 425–426.
125. О Фалассии см.: Disdier M. — Th. Le Temoignage spirituel de Thalassios le Libyen // 6tudes Byzantines. 2, 1944. P. 79–118; GouillardJ. Thalassius // Dictionnaire de th6ologie catholique 15 (1946). Col. 202–203; Parijs M., van. Un maitre spirituel оиЬНё: Thalassios de Libye // Ir6nikon. 52, 1979. P. 214–240.
126. Они переведены J. Touraille в Philocalie des Peres neptiques: 1–е изд.: Т. VII. Bellefontaine, 1986. P. 17–45; 2–е изд.: Т. I. Paris, 1995. P. 569–590. [русский перевод их находится в 3–м томе русского «Добротолюбия» под заглавием О любви, воздержании и духовной жизни, к пресвитеру Павлу. — Прим. м. Кассии (Сениной)].
127. См.: Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 31–32, 34–35. [частичный рус. пер. Вопросов к Фалассию см.: Творения преподобного Максима Исповедника. Кн. II: Вопросоответы к Фалассию. Ч. 1: Вопросы I‑LV / Пер. и комм. С. Л. Епи–фановича, А. И. Сидорова. М. 1994. — Прим. м. Кассии (Сениной)].
128. 12 См.: Ibid. Р. 33.
129. См.: Διήγησις ψυχοφελής, изданный F. Combefis (Auctarium novissimum. Т. I. 1672. P. 325). Этот текст называет его «великим Фалассием Богоносцем» и говорит, что он был «украшением всей Африки».
130. См.: Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 33.
131. См.: Ibid. P. 43.
132. См.: Изложение прения, I // PG 90 112AB. В этом отрывке, где Петр предстает как «бывший военачальник Нумидии», Максим ложно обвиняется в том, что отговорил его от выполнения этой миссии. См. также: Diehl С. L'Afrique Byzantine. Histoire de la domination Byzantine en Afrique. Т. II. Paris, 1896. P. 537.
133. В провинции Африка экзарх, который делил власть с префектом, был главнокомандующим военных сил, а также имел поручение надзирать за клиром и следить за соблюдением соборных канонов. Верный хранитель догматов, он даже иногда руководил религиозными дискуссиями (см.: Diehl, L'Afrique Byzantine… P. 484–489). Это объясняет двойную миссию — военную и церковную — Петра в Египте.
134. Этот эпизод частично описан Максимом в Богословско–полемических трактатах, 12 (PG91 143CD). Поскольку Софроний, по–видимому, осенью 633 г. отправился в Иерусалим, где стал патриархом в конце того же года или в начале следующего (см.: Schönborn С., von. Sophrone de J6rusalem. Vie monastique et confession dogmatique. Paris, 1972. P. 83,85), письмо Максима может быть датировано точнее, чем это делает П. Шервуд, предложивший дату 633–634 гг. (Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 39), а именно — последней третью 633 г.
135. П. Шервуд предлагает дату 634–640 гг. (Ibid. Р. 41). Однако см. прим. 121.
136. В этом же письме Максим в довольно суровых выражениях упоминает о «готовности» иудеев «перейти под вражеское владычество», и даже исполнять желания захватчиков (540АВ). По–видимому, они хотели таким образом отомстить за многочисленные оскорбления, которые претерпели, как отмечает Гарриг, см.: Garrigues J. — M. Maxime le Confesseur. La charitä, avenir divin de Phomme… 41.
137. Арабские войска проникли в Египет лишь в декабре 639 г. Немыслимо предположить, что в Письме XIV, если бы оно было написано позднее, не было упомянуто об этом событии. Итак, нам кажется, что следует сузить пределы, предложенные П. Шервудом, и установить конец 639 г. в качестве terminus ad quem.
138. продолжал носить титул «святейший» и требовал его признания за собой (Бого- словско–полемические трактаты, 12//PG91 141А-146А).
139. См.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 40.
140. См.: Ibid. P. 40–41.
141. Поступок неожиданный, но объяснимый тем, что Кир, хотя и увлекся мо- нофелитством, официально продолжал исповедовать халкидонское православие пред лицом монофизитских епископов (у которых патриархом в то время был Вениамин).
142. Как полагает Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 40, вслед за Φ. Комбефисом.
143. См.: Ibid. Р. 36.
144. Библиотека. Кодекс 192 (PG 103 648D).
145. См.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 43.
146. Ibid.
147. Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 48.
148. Об обязанностях префекта см.: Diehl С. L'Afrique Byzantine… P. 489–491. Разделяя власть с экзархом, он занимался государственной казной, гражданским управлением и поддержкой общественного порядка.
149. Далее в письме сообщается, что префект Георгий поначалу принял сестер, о которых идет речь, *со свойственным ему участием… так что и дом, стоивший немало золота, подарил им для обитания, вместе с изобильным подношением необходимых вещей» (464В). Однако эти монахини вскоре занялись проповедью севи- рианского учения. Это вызвало протесты жителей провинции. Префект сообщил об этом императору (которым был в то время Константин III, недружественный к монофизитам) и патриархам Константинополя и Рима, и те приказали ему оставить жить в обители монахинь, которые согласятся вернуться к истинной вере, и отослать в различные православные монастыри тех из них, которые откажутся повиноваться (464CD). В целом этот эпизод рассмотрен у Diehl С. L'Afrique Byzantine… Т. II. Р. 543–547.
150. Что до Максима, то он не знает, что думать (460ВС), и удивляется, что его друг Иоанн, придворный камергер, не сообщил ему об этом послании (459С).
151. Так, она позволила Пирру вновь усилить свое влияние и зернула Киру Александрийскую кафедру.
152. Эту гипотезу поддерживают многие авторы, в том числе Garrigues J. — М., Maxime le Confesseur. La charit6, avenir divin de l'homme… P. 57. П. Шервуд, однако, в нее не верит, так как она предполагает, что новость о пренебрежении Георгия к посланию Мартины дошла до Константинополя, а посланный в ответ приказ, вызывавший префекта в столицу, поступил в Карфаген еще до прихода в Африку вести о падении Мартины, которое случилось в конце сентября 641 г., т. е. всего за несколько недель до того, как Феодор, доставивший письмо Мартины, приехал в Карфаген (в первой половине ноября). Поэтому П. Шервуд отдает предпочтение гипотезе о клеветнических доносах (Sherwood Ρ, An Annotated Date‑List… P. 8, 50). Намек на такие клеветы, без уточнения их природы, содержится в начале Письма XVI (576D), которое датируется началом 642 г., и в Письме XLV, где Максим упоминает о «лжи», жертвой которой стал Георгий, со стороны «злых языков мужей беззаконных, которые творятобман, будто наточенная бритва, и любят зло больше доброты» (649В), еще до того, по мнению Шервуда (Ibid.), как началось дело, о котором рассказывается в Письме XII.
153. См.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List… P. 49.
154. См. Введение Φ. Комбефиса к Письмам (PG 91 361–362).
155. Sherwood P. An Annotated Date‑List… P. 49.
156. Более подробный анализ см. в работе: Croce V. Tradizione е ricerca. II ше- todo teologico di San Massimo il Confessore. Milan, 1974.
157. См. Письмо XIV, 537С-540А.
158. В издании Миня здесь указывается на Слово XIV свт. Григория Богослова — «Олюбви к бедным» (De pauperum amore). Однако точного места, соответствующего словам, приводимым прп. Максимом (τους ιδίους ορούς ουχ ύπερβαινούσης), ни в этом Слове, ни в других нам обнаружить не удалось. — Прим. отв. ред.
159. См.: Василий Великий. Шестоднев, 1,3,30–32 (Giet): «Если подлежат разрушению и перемене части, то и целое необходимо потерпит некогда то же с собственными своими частями» (cm ου τα μερί) φΒ–οραΐς και άλλοιώσεση/ υπόκειται, τούτου και το okov ανάγκη ποτέ τα αύτά πα3»ήματα τοις οικείοι ς μβρβσιν ύποστηναί). — Прим. ред.
160. Т. е. сочетания Христу–жениху. — Прим. пер.
161. φιλής εν^υμήσεως — т. е. лишённого выражения действием. — Прим. пер.
162. στενοχωρίαν — буквально: «стеснение». — Прим. пер.
163. προς το ευ ζ^ν πάλιν μεταβολή — может, мне кажется, пониматься двояко: либо как улучшение условий загробного существования (ослабление мучений и т. п.), либо как возвращение к добродетели. Эта двусмысленность сохранена в переводе. — Прим. пер.
164. άπετύφλωσε γαρ ημάς<η απάτη του βίου. Интересно, что св. Максим говорит именно о «жизни», а не о «мире», «суете» и т. п. Ср. подобный мотив у Тургенева («Полесье»). — Прим. пер.
165. Схолии принадлежат анонимному средневековому комментатору. Они приводятся в издании Миня вместе с письмами прп. Максима. — Прим. отв. ред.
166. «Кубикуларий» — высокий придворный чин (от латинского cubiculum «спальня»). Французские и английские словари переводят cubicularius как cham- bellan и chamberlain, что, в свою очередь, должно бы (по табели о рангах) переводиться на русский как «камергер». Однако стилистически это не очень хорошо, поэтому решено было оставить слово «кубикуларий» как есть. Другой возможный русский эквивалент — «постельник». Забавно, что хотя в качестве обозначения чина это слово должно ставиться по–русски перед именем (как, впрочем, и по- французски), в реальном узусе оно стало чем‑то вроде прозвища или фамилии: по–русски и по–французски пишут «Иоанну Кубикуларию». Это всё равно что написать: «Петрову Полковнику» вместо: «полковнику Петрову». — Прим. пер.
167. τους φόγους те και τους επαίνους ραπίζομεν — буквально: «бьём (по лицу) и порицания, и восхваления». Несколько странно, что такое буйное поведение приписывается именно кротости. — Прим. пер.
168. γνώμο?ν. Точный перевод этого знаменитого термина, как мне кажется, — «сознательное устремление свободной воли», причём все четыре слова почти одинаково важны. Однако в переводе использовать такое длинное словосочетание было бы немыслимым из стилистических соображений. — Прим. пер.
169. Т. е. несложности, несоставности, цельности. — Прим. пер.
170. και τοις υπέρ 'ημών πα^ήμασιν εν εαυτφ προτυπώσας — смысл примерно таков: чтобы полностью стать человеком, Господь в каком‑то смысле принимает в Себя и страсти, свойственные людям, но так как Он бесстрастен, то в Нём они лишь «обозначаются», или «изображаются». — Прим. пер.
171. В тексте Писания в этом месте говорится не о «пути», а о «книге». — Прим. пер.
172. Т. е. тому, к чему Бог призывает человека. — Прим. пер.
173. Некоторая синтаксическая несвязность этого абзаца призвана передать соответствующее свойство исходного текста. — Прим. пер.
174. Некоторая синтаксическая несвязность этого предложения призвана передать соответствующее свойство исходного текста. — Прим. пер.
175. В 643 г. в Африке, согласно Баронию (прим. в изд. Миня). — Прим. сост.
176. «Этих речей» относится не к тому, что говорит тот, «у кого хоть сколько‑нибудь есть способности рассуждать», а к тому, что проповедуют «видные монахи». Для читателя греческого текста это также становится понятным не сразу. — Прим. пер.
177. См.: Эпикур. Письмо к Геродоту, 63–66 (Arrighetti). — Прим. отв. ред.
178. См.: Аристотель. О душе, II, 2, 414а13–28. — Прим. отв. ред.
179. Западом, падением, закатом. — Прим. пер.
180. Здесь «положение» (Э–έσ–ις) как результат изменяющего воздействия противопоставляется «природе» (φύσις). — Прим. пер.
181. «Силу души» здесь нужно понимать как витальное начало. — Прим. пер.
182. Общепринятый символ мольбы. — Прим. пер.
183. Максим употребляет этот странный титул, чтобы подчеркнуть, что не признаёт правление Мартины законным. — Прим. пер.
184. «Те, кто их совращал» — в греческом тексте здесь однозначно мужской род. По–видимому, кроме монахинь–еретичек, были ещё некие еретики — вероятно, их учители. — Прим. пер.
185. «…Он тех из упомянутых женщин, что проживали… распределил…; а тех, что были под началом матери Иоаннии… вернул всем, как мужчинам, так и женщинам, их монастыри» — я сохранил при переводе неправильность конструкции, так как она не мешает пониманию. — Прим. пер.
186. Acta conciliorum oecumenicorum / Ed. Ε. Schwartz. Berlin, 1927 — 1929 [далее — ACO]. Т. 1. V. 1. Part 6. P. 42, line 34–37 (Schwartz). — Прим. отв. ред.
187. ACO. Т. 1. V. 1. Part 7. P. 40, line 7–10 (Schwartz). — Прим. отв. ред.
188. В издании Миня — видимо, ошибочно — здесь дается указание на Слово XXX (О богословии IV) свт. Григория Богослова. Однако в данном случае в качестве источника более подходит Слово 31 (О богословии 5) свт. Григория. — Прим. отв. ред.
189. АСО. Т. 1. V. 1. Part 4. Р. 35, line 10–14 (Schwartz). Указанное послание имеется в русском издании Деяний соборов: Памятная записка архиепископа Кирилла пресвитеру Евлогию, находящемуся в Константинополе // Деяния Вселенских соборов: В 4 т. СПб., 1996 [Репринт, с изд.: Казань, 1916]. Т. 2. С. 159–161. — Прим. ред.
190. Кирилл Александрийский. Послание II к Суккенсу. АСО. Т. 1. V. 1. Part 6. Р. 162, line 18–22 (Schwartz). — Прим. ред.
191. Источник цитаты неясен. — Прим. отв. ред.
192. Григорий Богослов. Слово II (Об удалении в Понт) [в русс. пер. Слово III], PG 35 432 31. — Прим. отв. ред.
193. Григорий Богослов. Слово XXX (О богословии IV), PG 36 113 4446 — VII, 10–11 (Barbel). — Прим. отв. ред.
194. Кирилл Александрийский. Послание II к Суккенсу, АСО. Т. I. V. 1. Part 6. Р. 162, line 8–9 (Schwartz). — Прим. отв. ред.
195. Кирилл Александрийский. Послание II к Суккенсу. АСО. Т. I. V. 1. Part 6. Р. 162, line 14 (Schwartz). — Прим. ред.
196. Некоторая синтаксическая несвязность этого предложения призвана передать соответствующее свойство исходного текста. — Прим. пер.
197. У прп. Максима здесь пропущено: «неизреченным образом (άρρητους)». — Прим. отв. ред.
198. Дионисий Ареопагит. О Божественных именах, I, 4 [113, 6–11 (Suchla)]. В переводе сохранен синтаксис, используемый при цитировании Ареопагита прп. Максимом. — Прим. отв. ред.
199. Некоторая синтаксическая несвязность этого предложения призвана передать соответствующее свойство исходного текста. — Прим. пер.
200. Игра слов: Σωφρόνιος — Софроний, σώφρων — «благоразумный*. — Прим. пер.
201. Т. е. между надменностью и наслаждением. — Прим. пер.
202. Василий Кесарийский. Письмо CCXIV (К Терентию комиту), 4, 6–11 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
203. Василий Кесарийский. Письмо CCXXXVI (К Амфилохию), 6, 1–3 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
204. Там же. 6, 22–23 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
205. Василий Кесарийский. Письмо LII (К монахиням), 3, 1–6 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
206. Василий Кесарийский. Письмо ССХ (К неокесарийским ученым), 5,25–28 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
207. Евстафий (ок. 300–377 или 380) — епископ Севастии (ок. 357), митрополит Римской Армении. «Подписаться» Василий Великий убеждал его под Никей- ским Символом веры. — Прим. пер.
208. Т. е. от «этих слов». — Прим. пер.
209. Т. е. отцы I Вселенского собора. — Прим. отв. ред.
210. У прп. Максима здесь пропущены слова свт. Василия: «…Он не из сущности, но… (оите εκ της ουσίας, αλλ')». — Прим. отв. ред.
211. Василий Кесарийский. Письмо CXXV (Исповедание веры), 1, 16–42 (Courtonne). — Прим. отв. ред.
212. Григорий Богослов. Слово XX, PG 35 1072 14–20. — Прим. отв. ред.
213. Там же. PG 35 1072 42–1073 8. — Прим. отв. ред.
214. У прп. Максима здесь пропущены слова свт. Григория: «…в этих именах и подлежащих… (εν те όνόμασι και πράγμασιν)». — Прим. отв. ред.
215. Григорий Богослов. Слово XLII, PG 36 476 44–477 5. — Прим. отв. ред.
216. В дореволюционном русском переводе Слов свт. Григория — «озаряйтесь» (Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 1. Минск; Москва, 2000. С. 651 [Перв. изд.: М., 1851]). — Прим. отв. ред.
217. Григорий Богослов. Слово XXXIX. PG 36 345 39–45. — Прим. отв. ред.
218. Выражение «различие как в природном качестве* является философским термином. — Прим. пер.
219. См.: «Эпикур учил… что целое имеет бытие самопроизвольно (έξ αυτοματισμοί βΓναι τά ολα)» (Епифаний. Панарион, Ересь 6 [8] (эпикурейцы) I, 186, 12–14 [Holl]). Видимо, именно свидетельство свт. Епифания явилось в данном случае источником для прп. Максима. — Прим. отв. ред.
220. Об адопцианистском понимании Христа в манихействе см.: Кефалайа, I, 12; о докетическом — см.: Епифаний. Панарион. Ересь 46 [66] (против манихе- ев), III, 27, 2–11 [Holl]. О пересечениях между манихейскими представлениями о Христе и соответствующими представлениями, распространенными в христианских еретических учениях см.: Lyman R. Arians and manichees on Christ // The Journal of Theological Studies. 40, 1989. P. 493–503. — Прим. отв. ред.
221. Григорий Богослов. Слово XXX (О богословии IV), PG 36 113 44–46 = VII, 10–11 (Barbel). — Прим. отв. ред.
222. τοις ου τω κατά Sei αν φηφον ιερα,ρχικώς ^βσπισ^βισιν έπιδιατάττβσ3·αι;.
223. По замечанию Э. Понсуа (Pansoye Ε. Saint Maxime le Confesseur. Lettres / In‑trod. par J. — C. Larchet. Paris, 1998. P. 228, n. l), речь идет о победе Ираклия над персами. — Прим. сост.
224. Т. е. язычникам. — Прим. сост.
225. Ж. — К. Ларше в прим. 84 к предисловию Писем прп. Максима отмечает: «. Письмо XXVIII, согласно тексту в Patrologia Graeca, адресовано некоему Кириси- кию. Но, как отметил еще Ф. Комбефис (PG 91 619), здесь мы имеем дело с порчей слова Κυζικηνός, т. е. речь идет об [Иоанне] Кизическом (см.: Sherwood Р. An Annotated Date‑List of the Works of Maximus the Confessor. Rome, 1952. P. 27)». Тем не менее вопрос об адресате этого, как и целого ряда других писем прп. Максима не столь однозначен. В ряде списков Письмо XXVIII (а, следовательно, в силу сходства некоторых выражений, и Письмо XXX, как и Письмо XXVIII и XXIX, имеющие одного и того же адресата), обращено к Софронию, будущему патриарху Иерусалимскому, что дало основание Девреессу и следующему за ним Гарригу, считать именно Софрония адресатом всех или некоторых из этих писем (см.: Devreesse R. La Fin inedite d'une lettre de saint Maxime: un bapteme force de Juifs et de Samaritains ä Carthage en 632 // Revue des sciences religieuses. 17, 1937. P. 25–35 и GarrigueJ. M. Maxime Le Confessuer: La charit6, avenir divin de l'homme. Paris, 1976. P. 40–42). Шервуд высказал аргументы против этой версии, и к нему присоединился Ларше. Однако уже после работы Шервуда К. Роземон (Rozemond К. Jean Mosch, patriarche de Jerusalem en exil (614–634) // Vigiliae Christianae. 31:1, 1977. P. 60–67) была выдвинута смелая гипотеза, согласно которой одним из адресатов этих писем прп. Максима мог быть прп. Иоанн Мосх, бывший, согласно этому предположению, патриархом Иерусалимским, находившийся в изгнании в Константинополе! Поскольку прп. Софроний был неразлучен со своим учителем прп. Иоанном, то письмо, адресованное одному, могло быть одновременно адресовано и другому. В рамках этой же гипотезы дается объяснение и именованию епископа, адресата прп. Максима, «Кирисикием»; при этом Роземон опирается на гипотетическое армянское происхождение Иоанна Мосха и палестинское происхождение прп. Максима. К сожалению, Ларше не упоминает об этой гипотезе. Как бы то ни было, в силу неоднозначности вопроса об адресате Письма XXVIII, мы решили оставить надписание имени адресата таким, как в PG, склоняясь, к тому, что гипотеза Роземон без дальнейших подтверждений выглядит малоправдоподобной, тем более, что она основана на сомнительной версии сирийского Псогоса о палестинском происхождении прп. Максима и существенно сдвигает принятую в науке дату смерти прп. Иоанна Мосха. — Прим. сост.
226. Игра слов: Γεώργιος — Георгий, γεωργός — земледелец, γεώργιον — пашня, нива. — Прим. пер.
227. Читая по–гречески, читатель также сперва думает, что «ему» относится к «Творцу», и только потом обнаруживает, что автор имеет в виду апостола. — Прим. пер.
228. Этимологизирование в духе платоновского «Кратила»: κρόμμυον — лук, κόρττς μύσις — смежение зрачка. — Прим. пер.
229. Ж. — К. Ларше в своем предисловии к изданию писем прп. Максима пишет о том, что Письма XLIII и XXIV собрания Ф. Комбефиса идентичны и в действительности представляют собой одно письмо (см. прим. 76 его вступительной статьи, см. с. 47 наст. изд.). Однако, хотя текст этих писем в основном совпадает, между ними имеются и некоторые (незначительные) отличия. Поэтому мы приводим в настоящем издании перевод обоих писем прп. Максима. — Прим. отв. ред.
230. В издании Миня здесь «£βοχάριστον», т. е. прилагательное — «богоугодного». П. Шервуд (Sherwood P. An Annotated Date‑List of the Works of Maximus the Confessor. Rome, 1952. P. 49–50) проанализировал это место из Письма XLIV в контексте Письма XLV и Письма В прп. Макима, из чего сделал вывод, что здесь должно стоять имя собственное — Феохарист (имеется в виду тот же Феохарист, который упоминается в Письме В). На это нам любезно указал А. М. Шуфрин. — Прим. отв. ред.
231. Настоящее письмо, получившее в максимоведении именование «Письмо А», сохранилось частично в латинском переводе, см.: Mansi X, 677А-678С (PL 583D- 586В). Как пишет Ж. — К. Ларше (Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом. М., 2004. С. 172), письмо описывает историю римского посольства в Константинополь, посланного за утверждением избранного папой после смерти Гонория (638) нового папы — Северина (28. V. 640 — 2 VIII. 640). Северин был избран в Риме почти сразу после кончины Гонория, но Ираклий, видимо, по совету патр. Сергия, потребовал в качестве условия его утверждения подписать Экфесис. Прп. Максим, который тогда пребывал в Карфагене, в письме к игумену Фалассию описывает обстоятельства пребывания римских апокрисиариев в Константинополе, объясняя, как им, без признания Экфесиса, удалось добиться утверждения Северина папой. Письмо прп. Максима датируется началом 640 г.
232. Так в латинском тексте. На самом деле, речь идет об апокрисиариях, как видно и из дальнейшего текста.
233. Т. е. в Константинополе.
234. Видимо, имеется в виду решение Римской Церкви об избрании Северина папой. Как пишет о. Иоанн Мейендорф, избрание пап совершалось в Basilica аигеа Латерана с участием клира и народа, а затем документ, подписанный пресвитером и самим кандидатом, подавался императору (или экзарху) с прошением о разрешении совершить посвящение (см.: MeyendorffJ. Imperial Unity and Christian Divisions. N. Y., 1989. P. 299).
235. Т. е. Экфесис.
236. Так у Анастасия Библиотекаря. Какую именно процедуру утверждения избранного для поставления папой Северина имел здесь в виду Анастасий, переводя прп. Максима, не вполне понятно, как и то, что именно он имел в виду под «капитулом». Не исключено, что речь идет о том органе, состоящем из трех епископов, под председательством епископа Остийского, который, после получения утверждения императором избранного в папы клиром и народом Рима кандидата, совершал в Риме посвящение и интронизацию нового папы (см. MeyendorffJ. ibid). Однако более вероятно, что речь идет о поддержке византийским клиром кандидата в сенате (синклите), который, если данная гипотеза верна, мог, следовательно, давать совет императору относительно утверждения папы.
237. Т. е. апокрисиарии.
238. Ecclesianim principem matrem et urbem. В. И. Земскова предложила в переписке с нами перевод: «первенствующая мать Церквей и Город», ссылаясь на то, что матерью Церквей называли Латеран. Вариант перевода Ж. — М. Гаррига: «глава и митрополия Церквей» (см.: Гарриг Ж. — М. Представление о римской супрематии у Максима Исповедника // Символ. 14,1985. С. 9, притом, что Гарриг вообще опустил слово «urbs» [город]) — как замечает Ж. — К. Ларше (Преподобный Максим Исповедник… С. 173) представляется тенденциозным и менее оправданным.
239. Т. е. византийцы.
240. Т. е. Рима.
241. Т. е. апокрисиарии.
242. Видимо, апостола Петра.
243. Римская Церковь.
244. Т. е. другие Церкви. Это место из письма св. Максима интересно сравнить с утверждением Ж. — К. Ларше: «В древней церкви и даже при жизни Максима было принято, чтобы всякий патриарх, а также и новоизбранный папа (курсив мой. — Г. Б.) точно изложил содержание своей веры собратьям, рассылая им «Синодическое письмо» [sic!], и получил их одобрение, которое и являлось условием законности его посвящения и общения с ним» (Ларше Ж. — К. Вопрос о первенстве Рима в трудах св. Максима Исповедника// Петрово служение. Диалог католиков и православных / Под. ред. Вальтера Каспера. М., 2006. С. 230).
245. Константинополя.
246. Ср. Мф 16:18: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою».
247. Или: восхищаясь.
248. Или: природных.
249. Изложение сути документа, который был предложен на подписание Северину и который прислали из Рима прп. Максиму, обращает на себя внимание. Прп. Максим ничего не говорит о том, что в этом документе содержится исповедание одной воли во Христе, а ведь именно это, казалось бы, составляло особенность ереси Экфесиса, который византийцы пытались заставить признать апокрисиариев. Почему прп. Максим (если верить переводу Анастасия Библиотекаря) в изложении этого документа делает акцент не на вопросе об одной воле, а на утверждении одного действующего в качестве причины действий, вместо признания таковыми причинами двух природ (Божественной и человеческой) — представляется не очень ясным.
250. Пер. 3. А. Барзах.
251. Настоящее письмо прп. Максима пресвитеру и игумену Стефану получило в науке название «Письмо В». Оно было впервые опубликовано С. Л. Епифано- вичем (см.: Епифанович С. Л. Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника. Киев, 1917. С. 84–85). Ж. — К. Ларше, вслед за П. Шервудом, датирует это письмо зимой 642 г. (см. прим. 100 на с. 54 в статье Ларше в наст, изд.). — Прим. сост.
252. Или: обожился.
253. Пер. 3. А. Барзах, научное редактирование и примечания Г. И. Беневича.
254. Это письмо, обращенное к экзарху Африки иллюстрию Петру и датируемое Ж. — К. Ларше вслед за П. Шервудом либо концом 642, либо 643 г., сохранилось в отрывках на латыни в переводе Анастасия Библиотекаря — PG 91 141А-146А (PL 129 573B-576D). СмЛарше Ж. — К Преподобный Максим Исповедник… С. 177–178, а также наши уточнения относительно этой истории в работе: Беневич Г. И., ШуфринА. М., Дело Максима… СПб., 2007. С. 41–42, прим. 70 и с. 46, прим. 88 и 89.
255. Речь идет о Пирре, который был некогда игуменом Хрисопольского монастыря, ближайшим сподвижником патр. Сергия Константинопольского, а впоследствии сам стал патриархом (20. XII. 638 — 29. IX. 641). После смены власти в Константинополе Пирр оказался в ссылке в Африке, но по–прежнему пользовался уважением в монофелитской среде, в частности у патр. Павла (1. X. 641 — 27. XII. 653). В этой среде Пирр, судя по настоящему письму, по–прежнему именовался «святейшим».
256. Речь, вероятно, о патр. Константинопольском Сергии (18. IV. 610 — 9. XII. 638), которого прп. Максим считал ответственным за издание имп. Ираклием Эк- фесиса.
257. Прп. Максим, видимо, имеет в виду, что от моноэнергистской Унии 633 г., усилиями прп. Софрония «нейтрализованной» Псифосом, и до издания Экфесиса в 638 г. прошло некоторое время, пока ересь Сергия еще не явила себя в полную силу и не была церковно осуждена. В это время православные не разрывали церковного общения с затаившимися еретиками.
258. Возможно, поводом к таким обвинениям свт. Софрония Иерусалимского было его признание Псифоса, накладывавшего запрет на употребление выражений, как «одно», так и «два действия». Известно, однако, что свт. Софроний в своем Синодальном послании 634 г., не употребляя выражения «две энергии», недвусмысленно исповедал во Христе божественное и человеческое действие. Отношение свт. Софрония к Экфесису, подтвердившему запрет на выражения «одно» и «два действия», но отвергшего выражение «две воли» и исповедовавшего одну волю во Христе, документально не зафиксировано, поскольку свт. Софроний скончался почти одновременно с его изданием.
259. Т. е. Экфесиса.
260. Вар.: услугами. Скорее всего, здесь идет речь об имп. Ираклии. Возможно, прп. Максим намекает на то, что Сергий «поработил» Ираклия, оказав ему от имени Церкви существенную финансовую поддержку во время войны с персами (на самом деле, это был заем, который император с лихвой вернул после победы). См.: Кулаковский Ю. А. История Византии. СПб., 2004. Т. 3. С. 54–55. Речь, разумеется, может идти лишь о возникших вследствие услуг, оказанных Сергием Ираклию, близких отношениях между ними, так как к моменту издания Экфесиса Ираклий уже давно победил персов и расплатился с Церковью. Возможно, впрочем, что прп. Максим здесь имеет в виду не конкретный случай финансовой помощи, а политико–идеологическую поддержку, которую Сергий оказывал Ираклию во все время его правления.
261. Поскольку Ираклий издал Экфесис.
262. Имеется в виду папа Иоанн IV (24. XII. 640 — 12. X. 642), который, конечно, не мог иметь отношение к изданию Экфесиса 638 г. В Константинополе, однако, могли, и действительно ссылались (см. ниже), на другого папу — Гонория (27. X. 625 — 12. X. 638), в чьем послании 634 г. к патр. Сергию в самом деле имелось выражение «одна воля». Папа Иоанн IV, однако, как и прп. Максим, отвергал монофелит- ское толкование этого выражения. См. подробнее: Евневич Г. И., ШуфринА. А/., Дело Максима… С. 33–41.
263. Т. е. Экфесис.
264. Букв: сильнейшие.
265. Речь об архиепископе Кипра Аркадии, последовательном борце с моно- фелитством. Прп. Максим высоко отзывается о нем в сочинении, направленном кипрскому пресвитеру Марину — TP 20 (PG 91 245ВС).
266. Папа Северин.
267. Папа Феодор (24. XI. 642 — 14. V. 649).
268. Т. е. еретики.
269. Девять глав унионального пакта с монофизитами–феодосианами, заключенного патр. Александрийским Киром в 633 г.
270. Прп. Максим, следуя в этом, видимо, св. Софронию, сопоставлял монофе- литство с аполлинаризмом, который (правда, на других основаниях) тоже учил об одной воле во Христе.
271. Т. е. Церкви.
272. Мы благодарим за помощь в переводе этого трудного, но весьма важного места С. А. Завьялова и А. М. Шуфрина. Как пишет современный румынский канонист В. Николае Дурэ, «термины potestas и auctoritas заимствованы из римского права; в Риме они заменяли старые пастырские выражения, в частности сига и sollicitudo. Первые два термина обозначали власть высшего лица (главы), а вторые два соответствовали достоинству пастыря. Поэтому сига и sollicitudo не применялись по отношению к папе, но в то же время относились ко всем епископам» (Дурэ В. Я. «Первенство Петра». Роль епископа Рима согласно каноническому праву Вселенских соборов первого тысячелетия // Петрово служение… С. 205).
273. Перевод этого места О. Николаевой в книге Ларше (Ларше Ж. — К. Преподобный Максим Исповедник… С. 180), сделанный, видимо с французского языка, нельзя признать удовлетворительным, равно как и русский перевод этого места в тексте статьи: ГарригЖ. — М. Представление о Римской супрематии… С. 12). Еще один вариант перевода этого пассажа, вероятно, тоже с французского языка, дан в тексте статьи: Ларше Ж. — К. Вопрос о первенстве Рима в трудах св. Максима Исповедника // Петрово служение… С. 214. Оригинал этой статьи нам недоступен, приводим русский перевод интересующего нас отрывка: «… св. Максим считает даже, что римская церковь — это»Само воплотившееся Слово Божие, которая [вероятно, имеется в виду Церковь. — Г. Б.] так же, как все святые соборы, согласно священным правилам и определениям, получила и обладает всем ради всего более других церквей на земле, обладает главенством, авторитетом и властью связывать и решать»». Неточность этого перевода очевидна, см. латинский текст: «Nam frustra solummodo loquitur, qui mihi similes suadendos ac subripiendos putat, et non satisfacit et implorat sanctissimae Romanorum Ecclesiae beatissimum papam, id est apostolicam sedem, quae ab ipso incarnato Dei Verbo, sed et omnibus sanctis synodis, secundum sacros canones et terminos, universarum, quae in toto<576C>terrarum orbe sunt, sanctarum Dei Ecclesiarum in omnibus et per omnia percepit et habet imperium, auctoritatem et potestatem ligandi atque solvendi. Cum hoc enim ligat et solvit etiam in coelo Verbum, quod coelestibus virtutibus principatur».
274. Т. е. папы.
275. Пер. Г. И. Беневича.
276. Как мы отмечали в примечании к Письму XXVIII (см. прим. 68 на с. 226), относительно адресата этого письма существуют разные мнения. В настоящее время наиболее вероятным адресатом считается Иоанн Кизический, а не св. Софроний.
277. Или: числом во много десятков тысяч душ.
278. 31 мая 632 г.
279. Т. е. иудеев и самарян.
280. См. 2 Фес 2:3.
281. Наш перевод этого места близок к переводу Старра (Starr J. St. Maximos and the forced baptism at Carthage in 632 // Byzantinisch‑Neugriechische Jahrbucher. 16, 1940. P. 195). Другой вариант перевода, предложенный А. М. Шуфриным:.. объясните мне, вашему рабу и ученику, не имеющему еще такого большого страха». По мнению Шуфрина, высказанному в личной переписке, смысл этой фразы в том, что Максим прибегает к обычной для него риторике смирения, исключая себя из числа готовящихся к концу света с должным усердием («молитвами и молениями» — см. предыдущее предложение). Не случайно он говорит о них в третьем лице..
282. Название Окончание Письма VIII мы используем для обозначения текста прп. Максима, опубликованного Девреессом в 1937 г. в статье: Devreesse /?. La fin inedite d'une lettre de saint Maxime: un bapteme force de Juifs et Samaritains a Carthage, en 632 // Revue des Sciences religieuses. 17,1937. P. 25–35.
283. Епифанович С. JI. Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника. Киев, 1917. С. 84.
284. Кулаковский Ю. А. История Византии. Киев, 1915. Т. III. С. 432.
285. Цит. по изд.: Кулаковский Ю. А. История Византии. Т. III. СПб., 2004. С. 126–127, прим. 6.
286. См.: Там же. С. 126.
287. Starr J. St. Maximos and the forced baptism at Carthage… P. 192–196.
288. Лурье В. М. История византийской философии. Формативный период. СПб., 2006. С. 290. При этом автор ссылается на свою статью: Лурье В. М. Александр Великий — «последний римский царь». К истории эсхатологических концепций в эпоху Ираклия // Византинороссика. 2,2003. С. 121–149.
289. Среди таких попыток можно упомянуть насильственное крещение евреев в правление Маврикия (582–602) в Византийской Армении или то, как вестготские короли Испании, начиная с 613 г., на протяжении столетия пытались насильственным путем обратить евреев в христианство (Хазанов А. Евреи в раннесредневековой Византии // Вестник Еврейского университета в Москве. 1 (5), 1994. С. 4–34, см.: http://www. jcrelations. net/ru/? item=2107). В свою очередь, Старр замечает, что нет основания, как это делали прежде, приписывать попытки вестготских и франкских королей крестить иудеев в 613 и 629 гг. влиянию Ираклия (см.: Starr J., St. Maximos and the forced baptism at Carthage… P. 196).
290. Кулаковский Ю. А. Указ. соч. С. 126.
291. Kaegi W. Heraclius, Emperor of Byzantium. Cambridge University Press, 2003. P. 216.
292. Славянское название этого сочинения: Вера и противление крестивихся Июдеи в Африкии и в Карфагене, и о въпрошении, и о ответах, и о укреплении Иакова жидовина. Существуют также арабская, сирийская и коптская версия (см.: Блэйк Р. П. Об отношениях евреев к правительству Восточной Римской империи в 602- 634 гг. по P. X. // Христианский Восток. 2,1914. С. 177; Лурье В. Μ Александр Великий — «последний римский царь»… С. 127). Такое распространение этого сочинения показывает, что антииудейская полемика была актуальна для всего Средиземноморья, равно, как и то, что данное сочинение было, так сказать, классическим образцом такой полемики. Интересно и то, что лучше всего этот текст сохранился по–славянс- ки (возможно, из‑за актуальной для Руси полемики с иудеями и жидовствующими). По свидетельству Лурье, первоначальный греческий извод памятника датируется последними годами жизни Ираклия: 634–641 гг., т. е. он был написан немного спустя написания письма прп. Максима, вероятно, там же, в Карфагене, где в это время пребывало много грекоязычных монахов–беженцев со всей империи.
293. Великие Минеи Четьи. Декабрь. Изд. митрополита Макария. М., 1907. Кол. 1438–1439.
294. К слову сказать, если верить тексту, Иаков был бывший гонитель и враг христианства, умело использовавший столкновения между разными группировками в Византии, чтобы избивать ненавистных ему христиан (явная аллюзия к истории ап. Павла).
295. Следует отметить, что в тот же день, 19 декабря, в Четьих Минеях в Житии св. Григория, архиепископа Омиритского (f552), имеется рассказ о другом, не менее чудесном обращении иудеев в христианство, имевшем место, судя по житию, в Эфиопии. Этот текст тоже содержит обширный трактат — образец антииудейской полемики, а также рассказ о чуде явления Христа иудеям по молитве св. Григория, после чего они и обратились.
296. Эти гонения, включавшие физическое истребление и выселение, представляли собой мщение за гонения на христиан и уничтожение христианских святынь иудеями при персидском владычестве. Гонение на иудеев в Палестине было учинено императором Ираклием по просьбе палестинских монахов, «взявших на себя этот грех», несмотря на то, что Ираклий дал слово раскаявшимся в своих действиях при персах иудеям их не трогать (см.: Блэйк Р. П. Об отношениях евреев… С. 190). Блэйкв качестве источника относительно этих событий ссылается, в частности, на Евтихия Александрийского (PG 111 1084).
297. Кулаковский Ю. А. Указ. соч. С. 126.
298. Там же.
299. Там же.
300. Прп. Максим говорит, что иудеи «издревле» радовались крови человеческой, вероятно имея в виду, что вся история иудеев, описанная в Библии, начиная с гибели египетских младенцев, войска фараона и насильственного завоевания Ханаана, полна примеров пролития крови других народов при становлении и выживании еврейского. Сам прп. Максим, как заметил, обсуждая с нами это место А. М. Шуфрин, настаивал на том, что Священное Писание Ветхого Завета полезно в его духовном толковании, а буквально–историческое хотя и не отвергал, но считал ветхим, по сути (в отрыве от духовного толкования) антихристианским.
301. Перевод Е. Начинкина, см. наст. изд. с. 173. Это же место из прп. Максима некоторыми исследователями понимается в том смысле, что Максим считал союз арабов и иудеев настолько тесным, что практически не отличал одних от других. Так, современный американский исследователь Роллин Армур, если верить русскому переводу его книги, приводя отрывок из Письма XIV прп. Максима, описывающий «варваров из пустыни», пишет: «Максим называет этих недругов «евреями»… получающими наслаждение от человеческой крови», и далее замечает: «…хотя кому‑то, возможно, и покажется, будто данное Максимом описание арабов как «евреев»… отражает какие‑то его знания об их религии, в действительности он вряд ли знал о них больше того, что они семиты, потомки Авраама» (Армур Р. Христианство и ислам. Непростая история. М., 2002. С. 75). Приведенный нами выше отрывок из Письма XIV, однако, все же не позволяет с уверенностью утверждать, ни того, что прп. Максим смешивал «дикарей из пустыни» с иудеями, ни того, что он считал этих «дикарей» потомками Авраама. Из этого отрывка можно сказать лишь то, что для прп. Максима было актуально мышление в двух координатах: варварство — культурное государство (которое он отождествлял с империей) и антихристианство (особенно иудейство) — христианство. При этом при традиционном для отцов Церкви антииудействе, прп. Максим, как мы видим по Письму VIII, предупреждал о крайней опасности насильственного крещения иудеев как способе решения «еврейского вопроса», считая, что уроком из бедствий христианских народов и государств, постигающих их из‑за агрессии арабов и иудеев, должно быть покаяние в грехах и стояние в вере. Общим в позиции прп. Максима и по вопросу о крещении иудеев, и по вопросу об унии с монофизитами является отказ подчинять религиозную сферу политической.
302. Перевод Е. Начинкина, см. наст, изд., с. 173.
303. Перевод Е. Начинкина, см. наст, изд., с. 175.
304. См.: Лурье В. М. Послесловие // Святой Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб., 1995. С. 168.
305. Этими соображениями мы обязаны А. М. Шуфрину.
1. TatakisB. Philosophie Byzantine. Paris, 1949.
2. Wolf son H. The Philosophy of the Church Fathers: Faith, Trinity, Incarnation. Cambridge, 1976.
3. Podskalsky G. Theologie und Philosophic in Byzanz. Der Streit um die theologische Methodik in der spätbyzantinischen Geistesgeschichte (14/15. Jh.), seine systematischen Grundlagen und seine historische Entwicklung. München, 1977.
4. BenakisL. Studies and Texts in Byzantine Philosophy. Athens, 2002; Post‑Byzantine Philosophy. Research in the Sources. Athens, 2001.
5. Kapriev G. Philosophie in Byzanz. Würzburg, 2005.
6. См., например: The Cambridge History of Later Greek and Early Medieval Philosophy / Ed. by A. Armstrong. London, 1967; Byzantine Philosophy and its Ancient Sources / Ed. by K. Ierodiakonou. Oxford, 2002. В России тоже начали появляться первые иелле–доваиия на эту тему, наиболее значительным из которых на сегодня является монография: Лурье В. М. История византийской философии. Формативный период. СПб., 2006.
7. См.: Сидоров А. И. Христианство как философия, или Любомудрие по Христу по свидетельству греческих отцов Церкви и церковных писателей II‑VIII вв. (http://www. pagez. ru/olb/204. php), а также фундаментальные исследования П. Адо и А. — М. Мейлингрей (Malingrcy), на которые опирается А. И. Сидоров.
8. Т. е. Тела Христова.
9. Т. е. поместная церковная организация Византийской империи.
10. Следует заметить, что при всем явном антидиофелитстве Экфесис сохранял элементы дипломатии Псифоса (633): он запрещал использование выражения «одна энергия», что Сергий объяснял нежеланием смущать тех, кто мог бы подумать, что это подразумевает отрицание двух природ (см. цитату из письма Сергия Киру ниже и прим. 228).
11. Эти два термина мы будем использовать взаимозаменимо, как перевод греч. ένέργεια, варьируя их употребление исключительно из стилистических соображений.
12. В дальнейшем мы, как правило, будем воздерживаться от употребления в тексте благочестивых указаний на святость свт. Софрония, прп. Максима и других прославленных впоследствии святых — не из дани стилю, принятому в академической среде, а по причине того, что на момент описываемых событий никто еще не был прославлен, и указание на святость было бы анахронизмом.
13. Цит. по: Деян. Т. IV. С. 173.
14. Он имел в виду в первую очередь так называемое Послание Мины, патриарха Константинополя, папе Вигилию, подложность которого была впоследствии признана на VI Соборе (для Максима это еще было не так), и известные слова из 4–го послания Дионисия Ареопагита о «Богомужнем действии», о чем речь впереди.
15. Цит. по: Деян. Т. IV. С. 174–175. Однако в своем письме Киру Сергий оговаривает, что если бы выражение «два действия» было найдено у кого‑то из отцов, его использование следовало бы признать не только позволительным, но и обязательным, так как «не по духу только необходимо следовать учению святых отцов, но и употреблять те же самые выражения, которые употребляли они, и нового ничего совершенно не вводить» (смДеян. Т. IV. С. 171). Характерно, что вопрос о наличии у отцов выражения «два действия» Сергий задал и прибывшему в Константинополь Софронию, и как пишет Сергий Гонорию, «он не был в состоянии предъявить соответствующие цитаты» (Там же. С. 174). Между тем, как ни странно, такое свидетельство из писаний отцов мы находим в послании Кира Сергию, который говорит, что когда получил письмо Сергия, «нашедши, что оно запрещает говорить о двух действиях в Господе… после соединения… отклонился от него и попытался предложить всечестное послание блаженного Льва [т. е. послание папы Льва Великого Флавиану], ясно провозглашающее два действия (sic!)» (Там же. С. 186). На самом деле, выражения «два действия» в Томосе папы Льва нет, а сказано только, что «каждое из двух естеств в соединении с другим действует так, как ему свойственно» (Деян. Т. II. С. 234). Характерно, однако, что не кто иной, как Кир понял послание папы Льва как провозглашающее два действия. Это не помешало тому же Киру в том же послании Сергию дальше написать, что «отказываясь говорить о двух действиях после соединения, мы можем во всех местах Писания совместить в одно лучшее, единственное действие… Спасителя нашего Иисуса Христа» (Там же). То есть Кир, в отличие от более осторожного Сергия, сознательно уходил от исповедания Льва Великого и Халкидона, понимая его — и не без основания — в диоэнергистском смысле. Сергий же основывался на том, что никто ему не смог предъявить буквального выражения «два действия», которое, как он говорил, следовало бы принять, если бы только его нашли. Богословская смелость Софрония, видимо, в том и состояла, что он и без буквального выражения «два действия», встречая у отцов свидетельства как о Божественном, так и о человеческом действии во Христе, не колеблясь, говорил о «двух действиях», т. е. не рабствовал букве и не прикрывался ею для своих целей. Не откажешь в смелости, правда совсем другого рода, и Киру.
16. В нем некогда подвизался и Максим (в некоторых источниках он фигурирует как «Максим из Хрисополя»).
17. Максим в это время находился в Африке или на Кипре (хотя, возможно, и в Александрии с Софронием), но в любом случае достаточно далеко от Константинополя. Так что письмо к нему Пирра свидетельствует и о том, что известность Максима была весьма широкой, и о том, что Пирр, который не мог рассчитывать на быстрый ответ при таких расстояниях, имел в виду не сиюминутные цели. Многие исследователи считают, что письмо Пирра Максиму было инициировано Сергием.
18. Так, в АтЬ 7 (к Иоанну) Максим указывает как на пример претерпевания Божественного действия в обожении Гефсиманское моление Христа, с которым сравнивает слова ап. Павла, подчеркивая их сходство: «Говорит Сам, в Себе запечатлевающий свойственное нам, Спаситель [в прошении] к Отцу: «Обаче не яко–же Аз хощу, но якоже Ты» (Мф 26:39). И после Него божественный Павел, как бы отрицаясь самого себя и не сознавая более, имеет ли он еще собственную жизнь: «живу же не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал 2:20)» (1076В). Чуть ниже Максим пишет об обоженном как о «воспринявшем Божественное действие, вернее же — ставшем в обожении Богом и тем более получающем удовольствия от исступления, [становясь] вне того, что при нем как природно существует, так и [в качестве такового] мыслится, за счет благодати Духа, одержавшей над ним победу и показавшей его имеющим одного только Бога действующим [в нем] так, чтобы было единое (даже только одно) во всех [отношениях] действие Бога и достойных Бога, вернее же — одного только Бога, как [пришедшего] приличествующим Благу [образом] целиком во взаимопроникновение с достойными» (Ibid. 1076С). Из текстуальной близости обоих мест легко сделать вывод, что и по отношению ко Христу, в Котором воля была обожена, разумеется, не меньше, чем у ап. Павла, тем более можно сказать об «одном действии» Его Божества и человечества. По крайней мере, такой вывод мог легко сделать Пирр, и как видно из его слов во время диспута с Максимом (645), он действительно считал, что выражение «одна воля Бога и святых» может быть основанием для принятия выражения об «одном действии» во Христе (см.: DsP 292В).
19. Уже в более раннем, чем Трудности, Письме 2 (О любви, к кубикуларию Иоанну (624–625)) Максим говорит о единстве воли Бога и обоживаемого, не оговаривая, однако, что это воля только Бога: «Ведь совершеннейшее дело любви и предел соответствующего ей действия — посредством удерживающей [вместе] взаимной передачи подготовить к подобанию друг другу свойства и именования тех, кто связаны в соответствии с [любовью], и Богом делать человека, а человеком провозглашать Бога, и проявляться за счет единого и неразличимого хотения (βούλευσις) и движения обоих, в соответствии с [их общей] волей (θέλημα), как мы находим [это] у Авраама и остальных святых» (401В).
20. См.: Сидоров А. И. Преподобный Максим Исповедник: эпоха, жизнь, творчество //Творения преподобного Максима Исповедника. Кн. I. М., 1993. С. 48.
21. Пер. Г. Н. Начинкина.
22. Этот вопрос специально рассматривается в статьях: Doucet М. Est‑ce que le monothelisme a fait autant d’illustres victims? Reflexions sur un ouvrage de F. — M. Lethel//Science et Esprit. 35, 1983. P. 64–78; La Volonte humane du Christ, specialement en son agonie. Maxime le Confesseur, interprete de l’Ecriture // Science et Esprit. 37,1985. P. 123–143.
23. ком. Поэтому чудеса не обходились без страдания, а страдания были не без чуда, но первые — скажу не без дерзости! — были не бесстрастны, вторые же — очевидно, чудесны; и чудеса, и страдания — необычайны, ибо и Божественное, и человеческое исходило от одного и того же воплотившегося Бога–Слова, и в том, и в другом удостоверявшего действительную истинность и того, из чего состоял, и того, чем был» (Ер 19,593А. Пер. Г. Н. Начинкина).
24. К 640 г. Максим это поймет, но после 643 г. это понимание пересмотрит.
25. Максим прямо говорит об этом в Ер 19, подчеркивая, что «богоначертан- ный» Псифос отменяет унионистское нововведение Кира и этим устанавливает мир в Церкви, «а постановление это святая и единопоклоняемая Троица сообщила посредством вышеназванного архиерея [т. е. патриарха Сергия], и ради единомыслия теснее связала церкви, презревшие нововведение в вере, которое понравилось многим в городе Александра» (592С. Пер. Г. Н. Начинкина).
26. Ларше (Larchet J. — C. Introduction // Saint Maxime le Confesseur. Lettres. Paris, 1998. P. 47) высказывает гипотезу, что пресвитер Фома обратился к Максиму по просьбе монахов Хрисопольского монастыря, и соглашаясь с Гарригом, утверждает, что это произошло уже после издания Псифоса и написания Максимом письма Пирру (Ер 19).
27. В русском переводе архим. Нектария (Яшунского) мы встречаем вставки слов, которые в оригинале — и не без причины — отсутствует. См., напр.: «Если же вовсе нет об этом речи, то должно благочестиво исповедовать [две] Христовы природы, которых Он был ипостасью, и [две] Его природные энергии — которых Он был истинным соединением — согласно обеим природам, поскольку подобающим Ему образом, единственно, т. е. единовидно, действуя во всем нераздельно со своей Божественной силой, являл вместе и энергию Своей плоти» (1052; ed. Janssens 127–133).
28. Греч, числительное είς (μία, Sv) имеет оба значения; мы позволим себе передавать его, в зависимости от контекста используя то или другое из них.
29. Ради этого Кир прибег даже к принятой у монофизитов редакции текста Письма 4 Ареопагита, откуда взято это выражение, в которой, в отличие от редакции каноничной для халкидонитов, говорится не о «новом» (или, как вариант, «общем»), но буквально об «однол» («Богомужнем действии» Христа).
30. Деян. Т. IV. С. 191.
31. с другим действует так, как ему свойственно: Слово делает свойственное Слову, а плоть исполняет свойственное плоти. Одно из них сияет чудесами, а другое подлежит страданию» (Деян. Т. IV. С. 121).
32. Деян. Т. IV. С. 188.
33. Отметим, что всякое движение тварной природы для Максима является, строго говоря, претерпеванием, или страданием (πάθος), а не действием (ένέργεια): «Ведь всё, пришедшее в бытие, претерпевает движение, так как не является самодвижением, или само [действующим] можением» (АтЬ 7 [к Иоанну], 1073В; почти дословно повторено в DsP 352А–В).
34. Во второй главе Трудностей к Фоме Максим поясняет, что Божественная природа Христа Его страданиям не причастна.
35. «…Всецелый Бог, цельными причаствуемый… становится подобием души в [ее] отношении к телу для души (и посредством души — для тела)» (PG 91 1088С).
36. Чтобы почувствовать остроту вопроса, достаточно привести слова Макария Антиохийского (осужденного VI Вселенским собором), суммировавшего в своем исповедании ересь моноэнергизма: «Подобно тому, как наше тело управляется и украшается, и приводится в порядок разумною и мыслящею душою, так и в Господе Христе весь человеческий состав его, управляемый всегда и во всем Божеством Самого Слова, привадился в движение Богом» (Деян. Т. IV. С. 88).
37. Например, один из первых теоретиков моноэнергизма (как его понимали униаты) Феодор Фаранский писал: «Все, что ни рассказывается божественного или человеческого о Спасителе нашем Христе в спасительном домостроительстве первоначально, так сказать, получало толчок и начало от Божественного, а потом довершалось телом при посредстве духовной и разумной души — скажешь ли о какой‑либо чудодейственной силе или о каком‑либо естественном движении человека, например, желании пищи, сне, утомлении, получении неприятностей, скорби, печали, которые и называются страданиями по привычке, из снисхождения к названиям, собственно же происходят из естественного движения посредством одушевленного и чувственного животного» (Деян. Т. IV. С. 190).
38. Согласно Максиму, у Христа, несмотря на единство Ипостаси, не один род Богомужнего действия (как считали униаты), а два, поэтому из единства Ипостаси не следует единства действия.
39. См. слова Максима в Диспуте с Пирром: «Я нашел в твоих сочинениях утверждение об одном действии во Христе, поскольку Он един» (333D).
40. Эти слова св. Григория Нисского (De beatidinibus 4, PG 44 1237А) Максим приводит в DsP 352 В.
41. Деян. Т. IV. С. 189. О толчке, якобы даваемом Божественной природой человеческим страданиям во Христе, см. также прим. 30.
42. «Все, что рассказывается о Господе Христе, о Боге ли, о душе ли, о теле ли, или о том и о другом, разумею, о теле и душе вместе, делалось единолично и нераздельно, начинаясь и, так сказать, истекая из премудрости и благости и силы Слова и проходя через посредство разумной души и тела. Поэтому все это есть и называется одним действием целого, как одного и того же Спасителя нашего» СДеян. Т. IV. С. 189).
43. «Богомужнее» действие, относящееся ко второму роду, является, разумеется, тоже «единым», но в ином смысле, чем относящееся к первому, т. е. не потому, что в страдании Христа Божество тоже будто бы «страдает», следуя за человечеством (что было бы точной инверсией по отношению к тому, что происходит в первом роде Богомужнего действия), но потому, что Бог как бы бездействует кеноти- чески отступая, и тем самым оставляя усвоенное и обоженное Им человечество страдать по закону его падшей природы.
44. Это было бы возвращением к точке зрения св. папы Льва, истолкованной в духе строго симметричной христологии, от чего, возможно, и отталкивался Арео–пагит (см. выше прим. 26). По мнению Шенборна (Schönbom C. Sophrone de Jerusalem: vie monastique et confession dogmatique. Paris, 1972. P. 212–217), именно на формулу св. папы Льва опирается в своей оппозиции моноэнергизму св. Софроний, бывший для Максима, по его признанию, в те годы (633–634) «учителем и аввой» (Ер 13, PG 91 533А). Действительно, св. патриарх Софроний в своем знаменитом Синодальном послании (как и Максим в Трудностях к Фоме, написанных примерно в то же время) предлагает диоэнергистское прочтение формулы Ареопагита, опираясь, в отличие от Максима, непосредственно на формулу Льва: «Из [действий Христа] одни Богоприличны; другие, напротив, человекоприличны; [третьи] же занимают место между [ними], имея [в себе] Богоприличное и человекоприличное в тождестве. Мы утверждаем, что именно в этом [последнем] смысле говорится и об общем<var.: новом>Богомужнем действии, являющемся не «одним», а разнородным и различающимся, о котором божественно плененный божественным Павлом Богоречивый Дионисий с холма Ареева сказал как о имеющем [в себе] Богоприличное и человекоприличное в тождестве, и посредством [своего] изящнейшего и сложного наименования обнаруживающем в совершенстве каждое действие каждой сущности, т. е. природы» (PG 87с 317В–С). Это толкование, в заключительной части которого нетрудно узнать парафразу формулы Льва (см. выше прим. 26) расходится с Максимовым не столь радикально, как может показаться на первый взгляд. Формальным, бросающимся в глаза отличием (обусловленным, очевидно, влиянием толкования Иоанна Скифопольского в последней схолии к Письму 4 Ареопагита) является понимание св. Софронием «Богомужнего действия» как некоей третьей величины, наряду с двумя природными. Однако контекст не оставляет сомнений в том, что, в отличие от Иоанна, св. Софроний, как и Максим, не мыслит эти последние непричастными друг другу. Впрочем, и св. папа Лев понимал под действием Божественной природы, например, хождение по воде (совершаемое, очевидно, посредством плоти), что для Ареопагита (как и для Максима) было примером, иллюстрирующим «Богомуж–несть». Вероятно, «Богомужним» (хотя, вместе с тем, и «Богоприличным»), счи–тал хождение по воде и другие чудотворения Христа также и св. патриарх Софроний. Шенборн, на наш взгляд, преувеличивает сдержанность его отношения к «слишком александрийской» идее прямого (т. е. не опосредованного Ипостасью) взаимообщения во Христе свойств Божественной и человеческой природ, и ошибочно, как показывает наш разбор Трудностей к Фоме 5, приписывает такую же сдержанность Максиму (Schцnbom C. Sophrone de Jerusalem… P. 213 и η. 123), сводя всю совместность действия Божества и человечества во Христе в понимании обоих святых к «синергии».
45. Так мы будем называть все выражения, в которых Божественная и человеческая энергия и/или воля Христа, вместе взятые, трактуются как «единая» и/или «одна» (соответственно, энергия и/или воля).
46. См. напр.: LarchetJ. — C. La divinisation de l’homme selon saint Maxim le Con- fesseur. Paris, 1996. P. 17.
47. Вот перечень произведений, написанных Максимом в это время и относящихся к этой полемике, согласно Winkelman’y (Winkelmann F. Der monenergetisch‑monotheletische Streit. Frankfurt am Main; New York, 2001. Passim): Второе послание к Фоме (уточняющее некоторые моменты Трудностей к Фоме), ТР 4 (PG 91 56–61), 640 г. (по Ларше), 634–640 гг. (по Шервуду); ТР 7 (PG 91 69–89), 640- 642 гг.; ТР 20; ТР 14 (PG 91 152–153), 640–643 гг. (датировка гипотетична); Письмо к Фалассию (сохранился только отрывок в переводе Анастасия Библиотекаря; Mansi X, 677–678 — PL 129 583–586; TPS (PG 91 89–112), 640 г. (датировка гипотетична); 7Р24 (PG91,268–269), 640 г.; ТР25 (PG91 269–273), 640 г.; 77>6(PG91 65–69); ТР26 (PG 91 276–280), 640 г. (датировка гипотетична); Ер 12,641 г.; ТР 16 (PG 91 184–212), после 643 г. (датировка гипотетична); ТР 19 (PG 91 216–228); ТР 12 (PG 91 141–146), 643–644 гг.; ТР 27 (PG 91 280–285), 640–646 гг.
48. Издание Экфесиса императором придавало ему статус более высокий, чем Псифосу, изданному патриархом. Впрочем, по версии, которую выдвинул Максим, сам император снял с себя ответственность за Экфесис, переложив ее на церковные власти. В письме, адресованном папе Иоанну IV, он, по словам Максима, писал: «Когда я вернулся с Востока, [Сергий] попросил меня подписать и издать его» (RM 9). Как бы то ни было, Экфесис не был отменен при жизни Ираклия, и в деяниях Латеранского собора фигурирует как Экфесис Ираклия. Экфесис был одобрен через месяц после своего издания на Константинопольском соборе, проведенном в 638 г. патриархом Сергием. После своего вступления на кафедру Пирр созвал следующий собор, который его утвердил (Mansi X, 674D-680A, 999- 1003).
49. ACO, serl, 160.4–29.
50. Именно так, т. е. единством субъекта обосновывается единство воли в Эк- фесисе.
51. Здесь следует отметить, что, хотя впервые тезис «ни одна, ни две энергии, но одна воля» появляется в первом послании папы Гонория патриарху Сергию, Гонорий во втором послании этот тезис уже не выдвигает, но придерживается позиции Псифоса: «Мы не должны утверждать ни одного, ни двух действий», к чему добавляет формулу папы Льва: «То и другое естество… действовало и производило каждое в общении с другим» (Деян. Т. IV. С. 195). Итак, если Сергий отошел от Псифоса в сторону антидиофелитства (для обоснования которого он воспользовался формулой Гонория), то Гонорий, напротив, отказался от своей же формулы «одна воля» и попытался увязать Псифос с традиционным римским богословием.
52. Апокрисиарий исполнял примерно те же функции, что теперь поверенный в делах.
53. В частности, экзарх императора в Италии опечатал, а потом разграбил, папскую сокровищницу и дворец.
54. См.: Kelly J. N. D. Severinus // The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 2006. Максим был в курсе всех этих событий, что видно по его письму игумену Фалассию Ливийскому (так называемое Письмо А (Ер Л), Mansi X, 677А-678С, сохранилось только на латыни), датируемом ок. 640 г., в котором он подробно передает всю историю утверждения папы Северина. Как замечает Ж. — К. Ларше (Ларше 2004. С. 172), это письмо, «несомненно, содержит первые критические высказывания прп. Максима против Экфесиса». В письме Максим высоко оценивает действия апокрисиариев (как их дипломатическое искусство, так и твердость в вере) и снимает с них какое‑либо подозрение в поддержке Экфесиса.
55. См.: Meyendorff 1989. Р. 363. Впрочем, Мейендорф, нам кажется, несправедлив и неточен, когда пишет о папах этого времени: «Their protests… did not entail severance of communion with the see of Constantinople: the Roman bishops of the seventh century lacked the energy and steadfastness of their predecessors». Если папа Северин и не порвал с Константинополем, трудно упрекать его в этом, имея в виду, что правление его продлилось всего два месяца, а до утверждения его императором он и его апокрисиарии мужественно держались в сложнейшей ситуации. Следующий же папа Иоанн IV (640–642) отверг Экфесис, а отношения с Константинополем не порвал, так как новый император определенно обещал его отменить (о чем мы скажем ниже). Твердую политику в отношении еретиков в Константинополе вел и следующий папа Феодор (642–649), осудивший ересь и порвавший (правда, не сразу) общение с Константинополем, а ему унаследовал мученик папа Мартин. Так что упрекать пап VII в. в слабости в отношении власти, по меньшей мере, некорректно (особенно если их сравнивать с патриархами Константинополя или Александрии того же периода).
56. Mansi X, 607.
57. Обе цитаты по: Кулаковский 2004. Т. III. С. 147. Кулаковский ссылается на Mansi X, 682–686. Далее он, ссылаясь на Mansi X, 703, пишет: «Преемник Иоанна, папа Феодор, в письме к патриарху Павлу строго упрекал его за неисполнение этого обещания» (Там же). Кроме того, он отмечает, что патриарх Евтихий «приводит ответ императора Константина папе Иоанну, в котором он дает полное удовлетворение папе и заявляет, что Экфесис уже сожжен. Письмо это не застало в живых Иоанна и было передано папе Феодору» (Там же, прим. 1). И хотя Кулаковский говорит, что «подлинность этого документа сомнительна», Максим считал императора Константина III православным и даже называл святым (см.: DsP 239А).
58. В частности, в 641 г. он писал кубикуларию Иоанну, прося содействовать возвращению Карфагенского экзарха Георгия, когда того сняли и отозвали в Константинополь (см.: Ер 12). Стоит упомянуть и об обстоятельствах этого дела. Спасаясь от арабского завоевания, в Северную Африку прибыло большое число христиан–монофизитов, в первую очередь, монахов и монахинь. Экзарх Георгий распорядился их всех по–христиански принять, им дали кров и все необходимое и позволили вести монашескую жизнь. Однако, оказавшись среди православных, они стали вести монофизитскую пропаганду, видимо, весьма агрессивную. Экзарх, действуя в согласии с епископатом, и получив на это санкцию императора Константина III, стал требовать от еретиков отречения от заблуждения под угрозой изгнания и конфискации имущества. Злоупотребившие милосердием Георгия монофизитские монахини были отправлены в православные монастыри. Однако, когда к власти ненадолго пришла Мартина (вторая жена покойного императора Ираклия), делавшая ставку на унию с монофизитами, то узнав об этих событиях, она направила Георгию указ, запрещавший эти действия и требовавший восстановления монофизитских монастырей. Указ Мартины вызвал возмущение у православного населения Африки, и Георгий, не считая его правильным, пошел на то, чтобы объявить послание подложным, за что и был отозван в Константинополь (см.: Кулаковский 2004. Т. III. С. 164–165). Максим, который был духовно близок к Георгию, видимо одобрял его действия, а в своих письмах к Иоанну, желая, вероятно, через него повлиять на двор, показывал всю пагубность этой ереси и отличие ее от православия. Эту полемику Максима с монофизитами и сторонниками унии следует иметь в виду, так как она в 641 г. была для него не менее актуальной, чем полемика с появившейся ересью моноэнергизма.
59. Вопрос о наличии православных в Константинополе во время господства там еретиков темен, и нам не приходилось встречать исследований на эту тему. Можно лишь предполагать, что они там были. Православным оказался Григорий, прибывший из Константинополя на место экзарха Георгия. С 341 г. в Константинополе находился и сам бывший экзарх Африки, духовный ученик Софрония и Максима Георгий. Трудно представить, чтобы он придерживался иных взглядов на ересь, нежели Максим. При этом, как пишет Кулаковский, Георгий, вернув–шись в Константинополь, получил пост магистра армии. В дальнейшем он был обвинен в заговоре против императора Константа, подготовленного другим высокопоставленным военным — Мануилом. Оба вместе с их сторонниками были казнены примерно в 648 г. (Кулаковский 2004. Т. III. С. 163–165). Неизвестно, имела ли партия Мануила—Георгия религиозную окраску, но исключать этого нельзя. Как бы то ни было, можно предполагать, что сведения о судьбе Георгия дошли до Максима, может быть, еще до Латеранского собора (649) и вряд ли оставили его равнодушным.
60. Марин проживал на Кипре и был близок, как видно из последних слов послания, к архиепископу Кипра Аркадию, одному из немногих нелатинских епископов, единомысленных с Максимом.
61. Согласно датировке Ларше (Ларше 2004. С. 165, прим. 5), написано ок. 640 г. Однако, как замечает Ларше, Шервуд допускает и более ранее, и более позднее написание, но не позднее 643 г. В другой раз Максим будет бороться за Гонория в 645 г., в Диспуте с Пирром (329А), где даст его словам, однако, уже совсем другую трактовку, согласующуюся с той новой позицией, которую сам тогда займет.
62. Вот это место из послания папы Гонория, взятое в более широком контексте: «Мы исповедуем в Господе Иисусе Христе и одну волю, ибо ясно, наше естество принято Божеством, не греховное, не то, которое повреждено после падения, а естество, созданное прежде грехопадения… Спасителем воспринято… не согрешившее естество, противовоюющее закону ума.<…>В Спасителе не было иного закона в членах, или воли различной или противоречащей, поскольку Он и родился превыше закона естества человеческого» (Деян. Т. IV. С. 177). Цитаты из Гонория в нашем переводе (см. выше) отличаются от русского перевода, приведенного в Деян.
63. Ларше (Ларше 2004. С. 167) высказывает мнение, что папа Иоанн IV в своей апологии Гонория давал его словам иную трактовку, чем Максим: он утверждал, что выражение «одна воля» у Гонория указывает на то, что во Христе не было противоречия между «волей плотской» и «волей духовной», т. е. что Его человеческая воля была единой и непротиворечивой, в отличие от людей, у которых возможна борьба духовного и плотского начал. В самом деле, выражение из послания Гонория: «Спасителем воспринято… не согрешившее естество, противовоюющее закону ума» может дать основание и для такого толкования. Максим же, действительно, делает акцент на другом — «единении» и «схождении» человеческой воли во Христе с Божией. Впрочем, момент, который отметил Ларше в апологии папы Ионна, как мы видели по цитате из ТР 20, приведенной выше, у Максима тоже присутствует.
64. Иоанн уверял даже, что слова об одной воле первоначально отсутствовали в послании (77*20, 244С-245А).
65. Как видно из этого и из других мест, в ТР 20, в отличие от Трудностей к Фоле, написанных до издания Экфесиса, Максим уже не соблюдает запрет (наложенный Псифосом и дословно повторенный Экфесисом) на использование выражений «одна» и «две» энергии, но говорит: две (энергии) и, более того, — одна.
66. Такой вывод не означает, разумеется, что Максим на это время «забыл» о втором из двух «Богомужних действий», которые он нашел у Ареопагита, когда писал Трудности к Фоме 5, или вообще отказался от той интерпретации, согласно которой «Богомужних» действий — два. Тем более, что против этого говорит, например, следующее место из Ер 16, которое Шервуд уверенно датирует началом 642 г.: «Соединившись по ипостаси с умно одушевлённой плотью, [Христос] чудесами выказал Себя неизменно пребывающим, чем был, а страданиями явил Себя без перемены сохраняющим то, чем стал, и тем и другим — я говорю о чудесах и страданиях» (577С. Пер. Г. Н. Начинкина).
67. Эти слова Максима можно сравнить со словами патриарха Сергия из послания папе Гонорию: «Единородный Сын Божий, который есть истинный Бог и вместе человек, один равно действует и по Божеству, и по человечеству, и от одного и того же воплощенного Бога… происходит нераздельно и неразлучно вечное божественное и человеческое действие» (Деян. Т. IV. С. 176). Разница если и есть, то едва уловимая, и состоит она не в различии в числе действий (более того, Сергий не говорит: «одно»., хотя слово «действие» у него и в единственном числе, а Максим считает выражение «одно действие» у Анастасия православным), а в том, что Максим говорит о взаимопроникновении природных энергий как гарантии их «сращенности», а Сергий о «способе единения», подразумевающем наличие двух энергий, не говорит.
68. По мнению А. И. Сидорова, посвятившего особую статью «единому действию» у патриарха Анастасия, «толкование Максима Исповедника… полностью соответствует взглядам самого патриарха» (Сидоров А. И. Проблема единого действия у Анастасия I Антиохийского: К вопросу о создании предпосылок моно- фелитских споров // Byzantinoslavica. Т. 50, 1989. С. 30). В другой своей работе А. И. Сидоров, более других отечественных ученых потрудившийся над исследованием исторического контекста христологической полемики прп. Максима, высказывает предположение, что традиция, в которой, с одной стороны, подчеркивается различие природных действий во Христе, а с другой — их единство, восходит к св. Ефрему Антиохийскому (ум. 545), писавшему в защиту Халкидон- ского вероопределения. У него уже встречается выражение «две энергии», но он же, судя по пересказу патриарха Фотия, писал и об их единстве: «Христос не совершал раздельно [действий,] свойственных Божеству и свойственных человечеству, но единый и тот же самый Он в ипостасном единении осуществлял все: как божественное, так и человеческое». Как пишет Сидоров, «таким образом, он подчеркивал, с одной стороны, различие природных действий, а с другой — их единство» (Сидоров А. И. Святой Ефрем, патриарх Антиохийский. Его жизнь, литературная деятельность и защита им Халкидонского Собора // Преподобный Анастасий Синаит. Избранные творения / Вступ. ст., пер. и комм. А. И. Сидорова. М., 2003. С. 360–361). Впрочем, вывод А. И. Сидорова, что Ефрем подчеркивал единство действий, представляется нам не вполне корректным. В приведенных в пересказе патриарха Фотия словах св. Ефрема речь идет только о единстве действователя (очевидное возражение монофизитам, обвинявшим халкидонитов в нес- торианстве), а не о единстве действий.
69. Ср. написанное Максимом о выражении Анастасия: «Яснее ясного ведь разъяснил этот отец свою мысль посредством свойственных ему выражений, сказав, что одна энергия у Христа не сущностная, чтобы не могло быть привнесено в Его части слияние и смешение; и не ипостасная вовсе, чтобы не могло у Него произойти разобщения и разделения с полюсами — говорю о безначальном Отце и непорочной матери Его» (7Р20, 232C‑D).
70. Деян. Т. IV. С. 178–179. Перевод приводится с небольшими изменениями. Как мы видим из приведенной цитаты, папа Гонорий считал нужным воздерживаться от выражений «одна» и «две энергии», в первом случае, как он объясняет в своем послании, из‑за того, чтоб не показаться монофизитом, а во втором — нес–торианином; выражение же «одна воля» у него таких опасений, видимо, не вызывало (остается только догадываться, почему). Впрочем, в своем втором послании в Константинополь Гонорий уже не употребляет и выражения «одна воля» (см.: Деян. Т. IV. С. 195). При этом во втором послании папа опять настаивает на том, что нельзя говорить: «одно» и «два действия», но можно, что «то и другое естество… действовали и производили каждое в общении с другим.<…>Божественное естество производило то, что естественно Богу, а человеческое совершало свойственное плоти, нераздельно и неслитно» (Там же).
71. Глагол συμβαίνειν, который мы в данном случае переводим как «сходиться», имеет и другие значения: «совпадать», «соответствовать», «согласовываться». Мы вынуждены были взять такое его значение (впрочем, наиболее употребительное), которое бы одинаково подходило для всех мест, где это слово и его производные встречаются в ТР 20.
72. Максим здесь употребляет форму глагола, переведенного нами выше как «сходиться», но речь идет о схождении без единения, которое он в данном тексте отличает от схождения с единением. Несколько искусственное словоупотребление (естественнее было бы сказать: «в согласии, а не в конфликте с Богом») обусловлено тем, что указанный глагол здесь является ключевым термином, и все формы его поэтому должны переводится так, чтобы не терялась из виду тождественность обозначаемого им понятия.
73. Можно предположить, что именно несводимость «Богомужнести» к такому согласию, какое бывает у людей с Богом без совершенного их обожения, и было для Максима основанием считать выражение «две воли» недостаточным, а «одна воля» — хотя бы уже поэтому — оправданным.
74. В рамках Максимова понимания обожения на тот момент, это означало прекращение природного действия, т. е. своего рода деактивацию человеческой энергии, ее переход в латентное состояние, но не аннигиляцию — см. в этом томе схолии {53а} и {54} к АтЬ 7 (к Иоанну). Именно так понимает Максим в этом произведении (написанном до 630 г.) слова Христа в Гефсимани, которые позже станут классическим местом диофелитской аргументации: «Не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26:39; см.: 1076В). Тезис Максима о единой энергии Бога и святых из АтЬ 7 (к Иоанну), скорей всего, и стоит, поэтому, за выражением «целиком сходящаяся и единенная», которое он употребляет, говоря о человеческой воле во Христе в ее отношении к Божественной в ТР 20. Она не просто «сходится» с Божественной, но энергийно едина с ней, оставаясь онтологически отличной.
75. Напомним, что формула Ареопагита в халкидонитской ее редакции унитарной не является (ср. выше прим. 22).
76. Ларше отмечает, что в Диспуте с Пирром Максим предваряет имя Гонория титулом «иже во святых», как и имя папы Иоанна IV, и что это упоминание, фигурирующее в издании М. Doucet (Dispute de Maxime le Confesseur avec Pyrrhus / Introd., texte crit., trad, et notes par M. Doucet. Montreal, 1972. P. 584), отсутствует в тексте PG 91 328В (Ларше 2004. C. 167). Как замечает Ларше, переписчики уничтожили его после осуждения Гонория на VI Вселенском соборе. Русский перевод Диспута, сделанный Д. Е. Афиногеновым (Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры VII столетия/ Отв. ред. Д. А. Поспелов. М., 2004; цитаты из Диспута с Пирром (DsP) мы всюду приводим по этому изданию, а место указываем по PG), следует не Максиму (т. е. изданию Doucet), а переписчикам, хотя в аппарате этого издания альтернативное чтение указано.
77. ных властей Константинополя (настолько, что именовался новым патриархом Павлом и его епископами «святейшим»). В ответ на вопрос экзарха, который был не только военным администратором, но и, своего рода, блюстителем религиозного благочестия во вверенной ему области (см.: LarchetJ. — C. Introduction//Saint Maxime le Confesseur. Letters. Paris, 1998. P. 51), Максим писал весьма жестко, что Пирр — еретик, недавно анафематствованный в Риме, и поэтому никакой речи об именовании его «святейшим» или «преподобным» быть не может. Богословская позиция Пирра и Сергия, таким образом, уже прямо названа здесь Максимом еретической.
78. ТР 20,229В-233В.
79. Ibid. 232D.
80. Максим принимал выражение св. Кирилла «одна соприродная энергия» и отождествлял «Богомужнее действие» Ареопагита с «тропосом» (или образом) соединения (см.: АтЬ 5 [к Фоме], 1056D [ed. Janssens 217–223]), а «одну энергию» — с образом икономии (ТР 7, 88В, 108В) или «логосом единения» (ТР 8, 108С; ТР 20, 232В–С) (последнее выражение является более сильным, чем «тропос единения»).
81. D5P340D-341A.
82. Ibid. 341B‑D.
83. дору (Dieten J. L., van. Geschichte der Patriarchen von Sergios I bis Johannes VI (610–715). Amsterdam, 1972. S. 82).
84. Bathrellos 2004. Работа Батреллоса, как отметил в своей рецензии на нее в апрельском номере за 2006 г. «Revue d’Histoire Ecclesiastique» (Universite de Louvain) Ж. — K. Ларше, далеко не безупречна. Тем не менее, некоторые наблюдения и выводы Батреллоса точны, и уже не позволяют так легко отмахнуться от вопроса о становлении христологии Максима, как хотелось бы, например, тому же Ларше (с чьей критикой Батреллоса, соответственно, не во всем можно согласиться).
85. Мы используем некоторые его наблюдения (Ibid. Р. 198–199).
86. К объяснению В. М. Лурье мы обратимся позднее, в разделе «Диспут с Пирром» этой главы, где обсуждаются богословские взгляды Максима после г. Гипотезы Батреллоса и Лурье не исключают друг друга, поэтому такой способ изложения оправдан.
87. Канон 13–й Латеранского собора. См.: ACO, ser. 1,376.1–10.
88. Bathrellos 2004. P. 201.
89. 1056А-1060С (ed. Janssens 184–296).
90. 84D-85B.
91. 100В—10 ΙΑ.
92. Св. Кирилл использует его в толковании на Евангелие от Иоанна (PG 73 577C‑D), говоря об исцелении Христом дочери начальника синагоги. Максим толкует это выражение св. Кирилла в ГР 7 (88 А-89 D) и ТР 8.
93. Дошедший до нас его текст, очевидно, не является стенограммой; вероятно, он написан Максимом — возможно, в соавторстве с Пирром — уже после диспута.
94. См. напр., предисловие Д. А. Поспелова в: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 112–124.
95. Папа Феодор обращал внимание занявшего место Пирра Павла на то, что тот и его клир по прежнему называют Пирра «святейшим», и требовал, чтобы Павел канонически отстранил Пирра (см.: Mansi X, 702–708, в частности, 704А и 707С). Поскольку это так и не было сделано, после покаяния Пирра в Риме (646), папа Феодор признал его законным патриархом. Впрочем, вскоре Пирр опять изменил свою позицию, и папа его торжественно анафематствовал.
96. Об авторитете Максима свидетельствует, в частности, обращение к нему экзарха Африки Петра Сиятельного (см.: ТР 12) по вопросу об именовании Пирра «святейшим». Здесь следует отметить, что кроме обличения Пирра, Максим в этом письме указывает и на возможность для Пирра покаяния, которое должно быть принесено в Риме Римскому папе, что после поражения Пирра в диспуте и произошло.
97. Как известно, никакого осуждения Гонория на Западе до признания там решений VI Вселенского собора не было. В своих комментариях к русскому переводу Диспута с Пирром, по большей части следующих комментариям к немецкому переводу Гвидо Баузенхарта (Bausenhart G. In allem uns gleich auЯer der Sьnde: Studien zum Beitrag Maximos’ des Bekenners zur altkirchlichen Christologie. Mit einer kommentierten Ьbersetzung der «Disputatio cum Pyrrho». Mainz, 1992), Д. A. Поспелов и Д. E. Афиногенов неверно утверждают, что «Римский собор осудил Гонория как монофелита» (Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 270, комм. 96,). У Баузенхарта (S. 268, Anm. 51) сказано: «В январе 641 г. Римский собор осудил монофелитство».
98. См.: DsP 329А.
99. Ср.: «Мы говорили применительно к Господу об одной воле не у Божества Его и человечества, но только у человечества» (DsP 329А).
100. См. раздел «Смена позиции» данной главы, посвященный разбору ТР 7 и 8.
101. См.: 344В-345С.
102. См. слова Пирра в самом начале Диспута: «Если Христос один, то Он, разумеется и желал как один, а если Он желал как один, то у него, разумеется, одна воля, а не две» (289А).
103. 295В. Этот вариант Максим отвергает как монофизитский.
104. Следует отметить, что в ходе диспута Пирр ни разу не предложил такое толкование «одной воли», какое предлагал, объясняя в 7Р20 выражение Гонория, сам Максим. Подсказывать же Пирру то толкование выражения «одна воля», которое еще недавно считал правильным, Максим не стал: его задачей в ходе диспута, происходившего в присутствии африканских епископов и префекта, было не выручить еретика, попавшего в трудное положение, а привести того к покаянию в Риме, о необходимости которого для Пирра, если он хочет вернуть себе доброе имя, Максим писал уже в ТР 12. В самом деле, покаяние Пирра, принесенное в Риме, и признание его после этого законным патриархом Константинополя папой Феодором имело серьезные церковно–политические последствия в борьбе с монофелитством (а могло бы иметь еще большие, если бы Пирр сам не отрекся от него).
105. Это утверждение, если оно верно, позволяет объяснить, почему халкидо–ниты Сергий и Пирр могли настаивать на единой воле единого Болящего: для них это, возможно, был способ выразить единство сознания Христа, исключив таким образом представление о нем как о раздваивающемся — на Божественное и чело–веческое (которое напрашивается, если считать, что сознание [«гноми»] = воля, а воль у Христа две).
106. Лурье 2006. С. 396.
107. См. напр.: ThunbergL. Microcosm and Mediator. The Theological Anthropology of St Maximus the Confessor. Chicago, 1995. P. 215.
108. О гномической воле у Христа Максим говорит, например, в ТР 7, 80А. А о произволении — в Thal 42. См.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 111.
109. В частности, он обличает Сергия, приписывающего Христу гномическую волю, за то, что тот «представлял Господа не только просто человеком, но и изменчивым и грешным, — раз намерение (γνώμη) судит о противоположностях, отыскивает неведомое и совещается о неясном» (DsP 329 D).
110. Толкуя употребления святыми отцами понятия προαίρεσις применительно ко Христу, Максим говорит, что они понимали под ним либо природную волю, либо наш преднамеренный выбор, присущий Христу «по усвоению»: «Те из святых отцов, что упоминали о преднамеренном выборе у человечества, соответствующего Христу, имели, по существу, в виду природную способность стремления (иными словами, природное воление), либо наш собственный преднамеренный выбор, присущий воплощенному Богу по усвоению» (29С).
111. Имеются в виду слова Христа: «Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня» (Мк 14:36).
112. Ср.: «Разве противление присутствует, когда [Христос] молится и добровольно воспринимает плотскую немощь через тесноту и совершенно не противится, но говорит: «Если возможно» и «не что Я хочу, но, что Ты», и присоединяет к стесненности сильный порыв против смерти?» (196D-197A. Пер. иером. Дионисия (Шленова), цит. по: Дионисий (Шленов), иером. Гефсиманское моление в свете христологии преподобного Максима Исповедника // Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 350).
113. О сострадании Христа нам как о мотиве «относительного усвоения» Им нашего противления Богу Максим говорит, толкуя послание папы Гонория в ТР 20: «Говорит он [Гонорий] об этом так: «Даже если написано:…Не чего Я хочу, но всё, чего бы ни захотел Ты, Отче (Мк 14:36), это не несходной [т. е. противной, или противодействующей] воли проявления, но воспринятого Им по икономии человеческого устроения», сострадательно усваивающего себе наши (οίκειουμένης συμπαθωςτά ήμέτερα) [подобные проявления воли]» (241С).
114. Ср. в ТР 20: «Ведь если качества эти [укоризненные страсти] выглядят не естественно, но противно природе и разуму даже в нас, то как можно хотя бы даже посредством мысли, или, лучше скажу, домысла, их привязать к Нему? Разве что усвоением, через сочувствие, как ко главе всего тела; так же, как к врачу — страдания и страсти больного, пока не освободит нас от них вочеловечившийся ради нас Бог — не иначе как совершенно за нас расходуя и из нас изгоняя силою соответствующего Ему обладания телом» (237А–В).
115. В чудотворениях Христа проявляется единство Божества и человечества по энергии, в Его страданиях — их единство по Ипостаси. У «Бога и святых» второго рода единства нет; поэтому и энергия у них всего одна (а не две, как у Христа).
116. Лурье 2006. С. 402.
117. Вопрос этот как будто и не стоял на повестке дня, так как Экфесис запрещал выражение «одно действие», равно как и «два», однако в отличие от Пирра и церковных властей Константинополя Максим отныне будет настаивать не только на недопустимости исповедания «одного» действия во Христе, но и на необходимости исповедания «двух» (действий, равно как и воль) — не меньше, чем на недопустимости исповедания «одной воли».
118. См.: DsP ЗЗЗС.
119. Ibid. 333C‑D.
120. Ibid. 340D.
121. Гипотезу об этом переходе см.: Bathrellos 2004. Р. 200–201.
122. См. выше в этом же разделе и DsP 308 А.
123. Ibid. 340D-341A.
124. Лурье 2006. См.: Часть III, глава И, раздел 3.1.3 «Единство сознания Христа как обоснование монофелитства» (с. 323–328 в наст. изд.).
125. Лурье 2006. С. 325.
126. DsP 301 А.
127. 224С. Источники цитат: Theodoretus. Eranistes 246. 14–16 (ed. Ettlinger); Cyrillus. Thesaurus, PG 75 401В (контекстом в обоих случаях является толкование Гефсиманского моления о Чаше).
128. Возможно, по мнению Феодора, при единстве человеческого ума с Богом в рамках одного сознания Христос был застрахован от неведения. Соответственно, отрицание такого единого сознания («гноми») могло бы дать основание для признания неведения Христа по человечеству. Впрочем, всю эту проблему предстоит еще более внимательно исследовать.
129. См.: Сидоров Л. И. Вопрос о пределах ведения Господа нашего Иисуса Христа и его решение в контексте святоотеческого предания // Богословский вестник. 5–6,2005–2006. С. 255–258.
130. Считал ли Максим, что Христос проявлял еще и неукоризненное неведение, как пишет Сидоров, из ТР 19 не вполне понятно. Но из общих соображений можно предположить, что такое неукоризненное неведение Максим признавал во Христе как и другие неукоризненные проявления человеческой природы в ее падшем тропосе, т. е. имеющие место по соизволению Бога, а не как у нас — по необходимости и ограниченности нашей природы.
131. Как раз ипостасную волю, не уточняя, впрочем, что и ипостасную «гноми>, Максим отвергал уже в 640–642 гг.
132. Однако напомним, эксплицитным аргументом отрицания Максимом «гноми» было не это, а то, что «гноми» он стал понимать как необходимо связанную со способностью к альтернативному выбору и сопряженному с ним колебанию (хотя тот факт, что последнее, по Максиму, возможно только в силу неведения, подтверждает версию В. М. Лурье). Отказ от «гноми» у Христа послужил для Максима новым способом выражения обожения человеческой воли и ее невозможности вступить в противоречие с Божией. Поэтому еще следует понять, как соотносятся между собой имплицитный мотив, выдвигаемый Лурье, и эксплицитный, выдвигаемый самим Максимом.
133. DsP 348А.
134. Ibid.
135. «Новизна [нового «Богомужнего» действия] обозначает новый и неизреченный образ проявления природных действий Христовых, в соответствии с взаимопроникновением друг в друга Христовых природ, и Его человеческое житие, удивительное и невиданное, и неведомое природе сущего, и образ взаимообмена в неизреченном единении» (DsP 345D).
136. Это не значит, что он считает его неверным: Максим не отверг ни одного из своих прежних догматических положений. Просто представление о двух родах Богомужнего действия для этого периода им отставлено в сторону как не актуальное для текущих споров.
137. DsP 349С.
138. 1073В. Там Максим утверждал это в контексте обоснования единства энергии Бога и святых; Пирр повторяет его почти буквально, что дает лишний повод предположить знакомство Пирра с этим сочинением Максима.
139. Не столь удивительно, впрочем, если принять во внимание возможные мотивы Пирра примириться с христианами на Западе и вернуть себе уважение, а может, и сан.
140. Нам не удалось найти подобного утверждения у кого‑либо из святых отцов, кроме самого Максима.
141. Мы, впрочем, не можем привести вообще ни одного случая отказа Максима от своих прежних утверждений.
142. Эта одинаковость действия всех людей, отличающая их, скажем, от животных, для Максима объясняется тем, что логос человеческой природы отличен от логоса животных. То есть, хотя Бог движет всякой природой, но движет по–разному. А сказав о некоей природе, что она «претерпевает* действие, мы еще не сказали о том, что она человеческая, но лишь о том, что она тварная.
143. При желании он мог бы возразить, что Максим сам назвал движение человеческой природы «претерпеванием», а поэтому и выражение «единое действие» должен признать в контексте обожения приемлемым. Рассмотрим подробнее это место. Опуская несколько фаз полемики, в которых Максим пытается отбиться с помощью риторики (см.: DsP349C-349D; Пирр, вероятно знакомый с подобными приемами, не принимает его аргументов), перейдем к заключительной части диалога о «претерпевании», в которой Пирр прибегает к аргументации «от отцов»:
144. Разумеется, Максим никогда и не утверждал наличие у Христа «гноми», способной к колебаниям. Напротив, он саму возможность нашего спасения уже в Вопросоответах к Фалассию (630–633) обосновывал именно тем, что «Господь не ведал моего греха, т. е. изменения моего произволения» (Thal 42 в пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 129). Тем не менее до 645 г. это не выдвигалось Максимом как доказательство невозможности противоборства воль Христа.
145. Составитель жития Максима приписывает ему инициативу этих соборов.
146. Mansi X, 929–931.
147. Ibid. 925–927.
148. Ibid. 943–949.
149. Кулаковский 2004. T. III. C. 166.
150. См.: Ларше 2004. С. 193, прим. 102.
151. См.: RM 2, PG90112C.
152. Как мы уже отмечали, папа Феодор и прежде настаивал в своих посланиях Павлу на том, что Пирр смещен незаконно, и что до тех пор, пока это не будет исправлено, он не может признать Павла патриархом.
153. Кулаковский 2004. Т. III. С. 166.
154. В этом не было ничего необычного для византийской истории. Вспомним, что некогда экзарх Африки Ираклий аналогичным образом провозгласил себя императором и в 610 г., организовав в Карфагене морской десант, сверг императора Фоку, объявленного им узурпатором, и занял его место (см.: Там же. С. 22- 29).
155. Несмотря на поражение от арабов (не захвативших, впрочем, тогда еще Африки, но лишь наложивших дань), Африка не признавала власти Константа вплоть до 60–х гг. VII в. (Там же. С. 168).
156. Такой версии придерживается, напр., Дж. Хэлдон (Haldon 1997. Р. 307).
157. Кулаковский придерживается этой версии (Кулаковский 2004. Т. III. С. 168).
158. Там же (со ссылкой на IP 332,127; Theophanis Chronographia 331,17–24 [ed. de Boor]). Вероятно, под «кровью Христовой» в данном случае понимается содержимое чаши после проскомидии, но до евхаристического канона.
159. Послание папы не сохранилось; ответ Павла см.: Mansi X, 1020–1025.
160. Лат. depositio, греч. καθαίρεσις (ACO, ser. 2,1.19.11; 1.18.13).
161. Это видно из ТР 9,132С.
162. Максим, вероятно, покинув Африку, пробыл некоторое время на Сицилии в период 646–647 гг.
163. В настоящем анализе ТР 9 мы следуем Батреллосу (Bathrellos 2004. Р. 200- 201).
164. В Сицилии Максим, видимо, был недолго. В датировке периода пребывания Максима в Риме мы в данном случае следуем Ларше (Ларше 2004. С. 201), но есть и другая, более традиционная версия, о которой мы скажем ниже.
165. «Епископы и клирики подлежали лишению сана, члены синклита — конфискации имущества, гражданские и военные чины — лишению пояса, т. е. отставке, монахи — отлучению, люди простого звания — телесным наказаниям и ссылке на всю жизнь» (Кулаковский 2004. Т. III. С. 168).
166. Согласно Ларше, «Типос запрещал «оспаривать, обсуждать и ссориться каким бы то ни было образом, по вопросу о единой воле и единой энергии или двух волях и двух энергиях» и провозглашал, что «никто не будет обвинен или осужден до сего дня за исповедания одной воли или одной энергии, или двух воль, или двух энергий»» (Ларше 2004. С. 194, прим. 104).
167. Эту идеологию мы уже не раз характеризовали как униатскую; первоначально она была направлена на вовлечение византийцами в унию одновременно и несториан (переговоры с которыми вел император Ираклий в 628 г.), и монофи- зитов. Во втором случае, помимо политики в отношении Египта и Сирии (которые к моменту издания Типоса были уже для империи потеряны), имела значение Армения, политический союз с которой был для Византии чрезвычайно важен. Впрочем, относительно роли армянского фактора в византийской церковной политике существуют разные мнения. С одной стороны, ряд исследователей подчеркивает значение моноэнергизма (а затем монофелитства) как основы унии с армянами. В частности, утверждается, что уния, заключенная императором Ираклием в 631 (или 632) г. в Карине была моноэнергистской (см. напр, у цитируемого Баузенхартом ван Дитена (Dietenvan. Geschichte der Patriarchen… S. 35), аргументированно утверждающего, что католикосу армян Эзре I императором были предложены на подпись положения, «содержавшие, наверняка, моноэнергистп- скую формулу» (Bausenhart 1992. S. 276, п. 61). В переводе Поспелова и Афиногенова (Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 278, прим. 107) слово «наверняка» пропущено, поэтому получается, что ван Дитен говорит не о собственной гипотезе (хотя и с уверенность выдвигаемой), а о факте; тогда как ни один из известных нам источников, в том числе История Ираклия Себеоса, прямого указания на моноэнергистский характер унии не содержит.
168. 14 мая 649 г. Промедление в ответе папы было, скорее всего, обусловлено не колебанием в отношении Типоса, а желанием сделать этот ответ как можно более весомым, чему и послужил потом Латеранский собор, подготовка которого наверняка началась еще при жизни папы Феодора.
169. Епископство Мартина официально в Константинополе признано так и не было: в приказе императора о его аресте в 649 г. Мартин назван не «папой», а «бывшим апокрисиарием» (LP 1.337.12). Как пишет О. Р. Бородин, «в обычных условиях сразу после выборов (папы) их участники обращались к императору с просьбой об утверждении результатов» (Бородин О. Р. Равеннский экзархат. Византийцы в Италии. СПб., 2001. С. 144). Такой порядок, видимо, восходил еще к новеллам Юстиниана (см.: Кулаковский 2004. Т. И. С. 215). О. Иоанн Мейендорф не вполне точен, когда пишет: «The election of St Martin was in itself an act of rebellion against the established imperial order, since the candidate did not received approval from either the emperor, or the exarch of Ravenna» (Meyendorff 1989. P. 365). «Мятежным актом» было не избрание Мартина, а его посвящение без санкции властей. О порядке избрания и утверждения пап императором или экзархом сам же о. Иоанн пишет в другом месте (Ibid. Р. 299).
170. См., напр.: Haldon 1997. Р. 309: «[The] synod [in the Lateran palace]… was in fact organised by and dominated by Maximus and Stephen of Dor and their associates…. The acts of the council again [were] written up by Maximus and his associates [in Greek; and only later translated into Latin]…».
171. Mypemoe 1915.
172. Scripta saeculi VII vitam Maximi Confessoris illustrantia una cum latina inter- pretatione Anastasii Bibliothecarii iuxta posita / Ed. Allen et B. Neil. Tumhou; Leuven, 1999.
173. Cm.: Allen GfNeil 2002. Предисловие в этом издании принадлежит Нейл, а примечания обеим, Аллен — автор переводов греческих текстов, а Нейл — латинских.
174. См.: Allen &NeU 2002. P. 19.
175. ACO, ser. 2,1.57.30,37,38 (- № 27,34,35).
176. Анастасий–апокрисиарий тоже был монахом (см.: ЕрАп 2), но в литературе, посвященной Максиму, принято различать их именно так: называя второго Анастасия либо Анастасием–монахом, либо Анастасием–учеником.
177. См.: Reidinger R. Die Lateransynod von 649 und Maximos der Bekenner // Ed. F. Heinzer, C. Schonborn. Maximus Confessor: Actes du Symposium sur Maxime le Confesseur. Fribourg, 2–5 septembre 1980. Fribourg (Suisse), 1982. P. 111–121.
178. Cm.: Pierres J. Sanctus Maximus Confessor, princes apologetarum synodi Late- ranesis anni 649 (Pars historica). Diss. Pontifica Universitas Gregoriana. Rome, 1940. P. 12–14.
179. Cm.: Allen GfNeil 2002. P. 20.
180. Рус. пер. по: Ларше 2004. С. 196.
181. Там же. С. 197.
182. Особенно в продолжении этого отрывка.
183. Гарриг Ж. — М. Представление о римской супрематии у Максима Исповедника// Символ. 14,1985. С. 13–14.
184. Патриарх Софроний, как известно, на момент Собора уже давно почил, а новый патриарх Иерусалима был монофелитом, так что Стефан Дорский никоим образом его не представлял.
185. Вероятно, речь идет именно о Вселенских соборах, коль скоро говорится о патриархах во множественном числе.
186. Ларше 2004. С. 188.
187. Такое название дают П. Аллен и Б. Нейл семи документам, свидетельствующим о жизни и исповедании Максима и его соратников после их ареста.
188. Диспут состоялся в августе–сентябре 656 г.
189. Allen &Neil 2002. P. 36–37.
190. Ibid. P. 96.
191. ACO, ser. 2, 1.404.1–2.
192. EpAn 10: «Умоляю вас… переслать мне кодекс канонических постановлений святого и апостольского Собора, бывшего в старейшем Риме по священному предначертанию святого мученика, апостольского и верховного папы Мартина».
193. Впрочем, вопрос о том, применялось ли к каким‑либо церковным соборам до Латеранского именование «апостольский», требует дальнейшего исследования.
194. При созыве Вселенских соборов вовсе не все из перечисленных Макимом условий всегда действительно соблюдались. Например, на II Вселенском соборе не присутствовал ни папа Римский, ни его легаты. Дискуссии и полемика с инакомыслящими тоже имели место не на всех Вселенских соборах (например, из‑за отсутствия последних на III Вселенском соборе).
195. Обратим внимание, что подтвердивший Экфесис собор, на который ссылался Пирр, как раз был, скорее всего, собран по воле императора Ираклия для подтверждения его же указа. И только в этом отношении он походил на Вселенский. Вероятно, именно поэтому Максим, когда перечисляет в Диспуте с Пирром, чего не хватало этому собору для того, чтобы отвечать формальным признакам Вселенского, тему созыва собора императором не затрагивает.
196. «Если приказы царей дают значение бывшим соборам, а не благочестивая вера, то прими бывшие против единосущия соборы, так как они происходили по приказу царей. Разумею именно: первый — в Тире, второй — в Антиохии, третий в Селевкии, четвертый — в Константинополе при Евдоксии арианине, пятый — в Нике Фракийской, шестой — в Сермие, и после этих спустя много времени седьмой — в Ефесе вторично, на котором председательствовал Диоскор. Все эти соборы собирались по приказу царей и однако же все они были осуждены по причине безбожности утвержденных на них догматов. И почему не отвергаете собор, низложивший Павла Самосатского при святых и блаженных Дионисие папе Римском и Дионисие Александрийском и Григории Чудотворце, председательствовавшем на этом соборе, так как он был не по приказу царя? Какой канон повелевает принимать только те соборы, которые собирались по приказу царя или вообще всем соборам собираться по приказу царя? Те соборы благочестивый канон Церкви признает святыми и принятыми, которые одобрила правота догматов» (DsB 4. AUen&NeUl002. P. 88).
197. Имеется в виду 20–е правило Антиохийского собора и 19–е правило Халки- донского.
198. Allen &Neil 2002. P. 88.
199. Об истории формировании понятия «поместного» собора, определяемого отрицательно — как ущербный и вспомогательный — по отношению к «вселенским», см.: Sieben Н. J. Die Konzilsidee deralten Kirche. Paderbom, 1979. S. 357–361, 370, 378. Из рассматриваемых автором источников особенно важен как контекст мысли Максима опубликованный Бенешевичем анонимный трактат второй половины VI в. о различии между соборами вселенскими и поместными (и те, и другие названы «святыми»): Бенешевич В. Н. Канонический сборник XIV титулов со второй четверти VII века до 883 г.: К древнейшей истории источников права Греко–восточной Церкви. СПб., 1905. С. 73–79, особ. 78–79.
200. С нашими доводами относительно того, что для Максима Латеранский собор имел не формальный статус, а только значение вселенского, после обсуждения согласился и Ж. — К. Ларше. Вот, что он написал нам в частной переписке: «Je pense que nous pouvons trouver un terrain d’entente en disant que Maxime ne consi- dёre le concile du Latran ni comme un concile proprement local ni comme un concile proprement oecumenique, mais comme un concile ayant, a son epoque et dans les cir- constances oil il est place, la valeur et l’autorite d’un concile oecumenique». Ср.: Sieben H. J. Die Partikularsynode: Studien zur Geschichte der Konzilsidee. Frankfurt am Main, 1990. S. 233.
201. Cm.: RM 7; Allen&NeU 2002. P. 62–63; как мы увидим, при папе Виталиане это действительно произошло.
202. См. выше, прим. 69.
203. См.: DsP 300D.
204. «…Римляне не допустят, чтобы вместе [в соединении] с изречениями нечестивых еретиков уничтожились светоносные изречения святых отцов, или чтобы вместе с ложью погашена была истина, или с тьмою стал в общение свет, ведь у нас тогда ничего не будет достопокланяемого, если совершится уничтожение богонаученных словес. И ты сказал: не уничтожает священные изречения Типос, но замалчивает, чтобы нам устроить мир. А я ответил: одно и то же есть в Божественном Писании — умолчание и уничтожение» (RM 4). Ср. с аргументацией осуждения Типоса папой Мартином на Соборе, как документа, в котором «все высказывания святых отцов полностью парализованы нечестивейшими речениями еретиков» (Mansi X, 879).
205. «Также и другое вводя новшество, вы совершенно отнимаете все характерные признаки и свойства Божества и человечества во Христе, постановляя законами и типосами не говорить ни об одной ни о двух в Нем волях или действиях, — что возможно [только] для несуществующего предмета» (DsB 3).
206. «Домостроительный», от греч. olxovojiCa.
207. Ср. в DsB 12 слова патриция Епифания: «Ради домостроения сделано это, чтобы не было вреда народу от этих тончайших речений». На что Максим отвечает, что правильное исповедание не соблазняет, но освящает, а вот замалчивание истины как раз ее уничтожает.
208. К моменту издания Типоса и сразу после этого империя уже потеряла Палестину, Сирию, Египет, практически всю Африку; арабский полководец Муавия опустошил Каппадокию, взял Кесарию, в 649 г. арабы начали военные действия на Средиземноморье, захватили Крит, едва не состоялся их морской поход на Константинополь. В походе на союзную империи Армению арабы взяли Феодо- сиополис, при этом значительная часть армян, до этого союзников византийцев, перешла на сторону арабов, разорвав унию с Константинополем. Кроме того, империю теснили варвары–славяне с севера, дошедшие в Греции до Фессалоник (см.: Кулаковский 2004. T. III. С. 169–176).
209. После временного выхода армян из унии в 649 г. (когда на соборе в Двине был осужден Халкидон), император Констант не оставлял попыток наладить с ними отношения. Наконец, в 654 г. после победоносной войны против арабов в Армении он побывал в Двине, жил в доме католикоса и причащался с ним из одной чаши после того, как католикос снова принял Халкидон и вступил в унию, из которой армяне снова вышли в 660 г. после завоевания их арабами (см.: Кула- ковский 2004. Т. III. С. 170–172; Meyendorff 1989. Р. 343).
210. Типос решал, конечно, не только внешнеполитические задачи, но и задачу поддержания мира в самой Византии, чему могло бы способствовать то, что членами одной Церкви могли считать себя христиане, придерживающиеся разных взглядов по вопросу о действиях–волях во Христе.
211. Любому закону и приказу царя, касающемуся временной жизни, Максим выражал полную готовность подчиниться: «Я говорю пред внемлющим Богом, и святыми ангелами, и всеми вами: что ни повелит мне о каком бы то ни было предмете, разрушающемся и погибающем вместе с этим веком, охотно сделаю» (DsB 10).
212. В ответ на обвинение, что, анафематствовав Типос, Латеранский собор и лично Максим тем самым анафематствовали императора, Максим говорит: «Я царя не анафематствовал, но писание, чуждое церковной веры» (RM 11).
213. «Никто из царей не был в силах средними [обоюдными] речениями убедить богоносных соединиться с бывшими при них еретиками, но они воспользовались ясными, точными и соответствующими [каждому] обсуждавшемуся догмату словами, ясно высказав, что дело священников — делать исследования и определения относительно спасительных догматов кафолической Церкви, а не царей>(RM 4).
214. См.: Ibid.
215. См., напр.: Dagron G. Empereur et pretre: ttude sur le «cesaropapisme* by- zantin. S. 1., 1996. P. 169–200.
216. Св. Мартин стал папой без согласия императора, т. е. «незаконно».
217. Агиографы свидетельствуют, что он подослал к папе убийцу, но тот был поражен Божиим гневом и ослеп (LPТ. I. Р. 338).
218. В своем изложении политических событии, имевших место в Италии после Латерана и дела папы Мартина, мы опираемся на исследование О. Р. Бородина: Оппозиция монофелитству в Италии и дело папы Мартина I // Бородин О. Р. Равеннский экзархат. Византийцы в Италии. СПб., 2001. С. 142–161. Цит. на с. 147.
219. Как не признавал их и сам Мартин, говоривший, что он просто ничего не мог поделать с Олимпием, поскольку у того в подчинении была армия. Впрочем, по поводу этого аргумента папы Мартина О. Р. Бородин замечает, что «указывая на невозможность противиться Олимпию, папа кривил душой: ведь именно до тех пор, пока Олимпий не перестал бороться с папой, его преследовали постоянные неудачи; в первую очередь, папу, а не Олимпия, воспринимало как своего лидера римское войско» (Бородин О. Р. Указ. соч. С. 154). Из этого соображения историка можно сделать вывод, что хотя скорее всего папа Мартин не был инициатором мятежа Олимпия, он явно и не воспротивился ему, имея возможность, при своем влиянии в римском войске, это сделать. Возможно, папа и Римская Церковь воспользовалась мятежом в качестве защиты от возможного насилия со стороны властей Константинополя, в то время как Олимпий воспользовался религиозным разделением для оправдания того, что отложился от империи — такова наиболее вероятная, на наш взгляд, картина этих событий.
220. Русский перевод А. В. Муравьева см. в изд.: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 322–331.
221. В рецензии жития, опубликованной Епифановичем (см.: Там же. С. 332–338.
222. Псогос — Поругание, жанр анти–жития, призванного очернить идейного противника. Поругание Максима (= Псогос) было написано монофелитом Григорием Рейшанским. По версии Псогоса, Максим жил в Константинополе в женской обители Плацидии (Там же. С. 331), а по версии греческого жития указанной рецензии — «в собственном монастыре» вместе со своими двумя учениками Анастасиями (Там же. С. 335).
223. LarchetJ. — C. Saint Maxime le Confesseur (580–662). Paris, 2003. P. 23. Основываясь на дополняющей Псогос хронике Михаила Сирийца, Брандес датирует этот (первый) собор против Максима 653 г., так как из хроники следует, что собор (на котором Константин из Перги якобы «доказал» Максиму, что тот учит как Несторий и Феодор Мопсуэстийский) состоялся при жизни патриарха Павла (Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung im 7. Jahrhundert? Die Prozesse gegen Papst Martin I. und Maximus Homologetes // Fontes Minores. X, 1998 (- Forschun- gen zur byzantinischen Rechtsgeschichte, 22). S. 141–212, 178). Антуан Гийомон, который приводит эту главу хроники («О ереси нечестивого Максима») целиком в собственном переводе (Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica d’Evagre le Ponti- que et l’histoire de l’origenisme chez les grecs et chez les syriens. Paris: Seuil, 1962. P. 176–180), отмечает, однако, что слово «Павел» не имеет соответствия в сирийском подлиннике, но добавлено на основании арабской версии (Ibid. Р. 179, п. 15).
224. См.: Деян. Т. IV. С. 89–90.
225. Там говорится, что Максим проживал в женском монастыре, но монастырь назван по имени резиденции римских апокрисиариев — дворец Плацидии. Ларше же разделил эти места, отнеся проживание Максима до суда к резиденции апокрисиариев, а после — к женской обители, очевидно полагая, что если Максим и мог проживать в женской обители, то только в качестве наказания.
226. Из отечественных специалистов по Максиму ее разделяет А. И. Сидоров, который пишет: «Констант в 652 г. вел военную кампанию в Армении, а поэтому можно предполагать, что, видимо, в конце этого года преп. Максим и прибыл в Константинополь. Это было, судя по всему, добровольное прибытие, а не насильственный привоз и, возможно, преп. Максим выполнял какое‑то поручение папы Мартина…. В столице он остановился в обители Плацидия — бывшей с VI в. резиденцией папских апокрисиариев. А сообщение о том, что там жили инокини, объясняется испорченностью текста сочинения Георгия Рейшанского [автора Псогоса]» (Сидоров А. И. Предисловие // Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. I. С. 54). Как мы видим, каждый из исследователей по–своему обходится с неудобным фактом жизни Максима в женской обители, хотя, нам кажется, вернее всего предположить, что в Псогос этот факт включен ради того, чтобы бросить тень на Максима (это мнение выражает в комментариях и переводчик Псогоса А. В. Муравьев).
227. В пользу традиционной гипотезы говорит, например, тот факт, что Изложение прения, составленное весьма близко к указанным событиям (примерно в 656 г.) кем‑то из круга Максима, начинается с того, что Максим с учениками доставляются в Константинополь на корабле (вряд ли из близлежащего монастыря или дома Плацидии) и тут же заключаются под стражу.
228. См.: Allen&Neil 2002. Р. 35. Нейл не согласна с датировкой май–июнь 654 г., которую дают Бертольд и Гарриг (к ней же с поправкой: «после 3 июня» присоединяется и Ларше), обращая внимание на то, что на второй день процесса приходится приезд апокрисиариев папы Евгения, избранного только в августе 654 г. Кроме этого, можно добавить, что процесс над Максимом был явно после процесса над папой Мартином (об осуждении которого Максим уже знал), а суд над последним датируется 10 августа 654 г.
229. Ср.: «Когда все это говорилось в секретарии, никто из патриархов совершенно ничего не произнес» (RM12).
230. Смертный приговор Мартину был заменен на ссылку в Херсон по ходатайству умиравшего во время процесса над Мартином патриарха Павла, который по легенде сделал это, боясь Божия гнева. Вполне возможно, однако, что, как замечает О. Р. Бородин, это был продуманный жест доброй воли в отношении Запада, где на момент вынесения приговора Мартину уже был избран (вопреки завету Мартина никого не избирать при его жизни) следующий папа Евгений. Так что помилование Мартина ничем не угрожало Константинополю (см.: Бородин О. Р. Указ. соч. С. 156–157).
231.
232. Ср. слова патриция Троила: «Если мы обратимся к [формальному] следствию по закону и оно найдет истинным хотя бы одно обвинение против тебя, то закон подвергнет тебя смерти» (RM11). Вспомним, что само несоблюдение Типоса — не то что анафема на него — каралось, согласно тому же Типосу, весьма сурово. Спрашивается, что мешало обвинителям это сделать? Разумеется, не человеколюбие, а то, что это не входило в их цели.
233. Его поставление состоялось в августе 654 г., но апокрисиарии прибыли в Константинополь только в 655 г. Днем их прибытия была пятница; процесс над Максимом начался на следующий день, в субботу (RM 7).
234. Воспоминание (Mansi X, 859).
235. «Говорят ему они: «И что ты можешь сделать, если римляне вступают в единение с византийцами, ибо вот вчера пришли апокрисиарии римские и завтра, в воскресенье, будут в общении [за литургией и евхаристией] с патриархом, — и всем становится ясно, что ты совращал римлян, почему и с удалением тебя оттуда они согласились со здешними»» (RM 7). Написание нами слова «Церковь» в этом месте и в других с заглавной буквы имеет исключительно формальный смысл, этим указывается на Церковь в смысле той или иной церковной организации (в отличие от церкви–храма), и не говорит ничего об истинности этой Церкви (т. е. тождественности ее с Телом Христовым). Ср. выше прим. 1 и 2.
236. Ларше (Ларше 2004. С. 204 и прим. 134 и 135), датирующий процесс над Максимом июнем 654 г., считает, что апокрисиарии приехали за утверждением императором папы Евгения (что не согласуется с тем, что папа был интронизиро–ван в августе 654 г.). Напротив, Нейл (Allen&Neil 2002. Р. 23), датирующая процесс 655 г., полагает, что апокрисиарии были посланы папой Евгением со специальной миссией, имеющей целью восстановление евхаристического общения после установления согласия в вере. Нейл отвергает версию Ларше, считая, что она основана на неправильной датировке процесса, и утверждает (на основании своей датировки) невозможность того, что апокрисиарии приехали в Константинополь с миссией получить утверждение папы в июне 654 г., коль скоро папа был интронизирован 10 августа 654 г.
237. Allen&Neil2002. P. 179.
238. В этом он брал пример с библейских исповедников: «Никого не обвинили три отрока, не поклонившиеся истукану, когда все поклонились, ибо они заботились не о делах других [людей], но о том, чтобы самим не отпасть от истины. Так и Даниил, вверженный в ров со львами, не осуждал никого из тех, кои не поклонились Богу по указу Дария, но позаботился о себе самом и предпочел умереть, а не отпасть от Бога и подвергнуться бичеванию своей совести за преступление божественных законов» (RM 6).
239. В переводе Муретова неточно: «…а греков как единоплеменных».
240. См.. Ларше 2004. С. 204.
241. ACO, ser. 2,1.380.2–3.
242. В Диспуте с Пирром Максим говорит, что V Собор заповедал две воли, так как постановил принимать все сочинения Афанасия, Василия и Григориев, а в них говорится о двух волях (см.: DsP 301 А). В ТР11 (PG91 137C‑D) он говорит о «шести святых соборах», включая в это число, очевидно, V Вселенский и Латеранский; в ТР 9 (128В) он говорит о «пяти святых Вселенских соборах», наконец, в ГР 15 (180C‑D) он тоже говорит о «пяти соборах святых и Вселенских» (расхождение в числах здесь объяснимо тем, что последние два произведения написаны до Латеранского собора).
243. Об аквилейском и миланском расколе см.: Meyendorff 1989. Р. 312: «Начавшись формально в 555 г. с архиерейского собора в Аквилее, отвергшего V Собор, истрийский раскол вначале целиком распространялся на митрополичьи провинции Милана и Аквилеи. Когда лангобарды завоевали Италию, аквилейский епископ Павлин нашел убежище в крепости на острове Градо (569). Гонорат Миланский с частью своего духовенства и паствы бежал в Геную, еще занятую византийцами. В Генуе после смерти Гонората (570) миланские беженцы избрали другого епископа, Лаврентия, который вошел в общение с Римом на основании двусмысленного соглашения, позволявшего ему держать про себя оговорки относительно V Собора. Тем временем в Милане, оккупированном лангобардами, оставшаяся там община избрала другого епископа, Фронтона, который оставался в расколе. В Милане окончательное восстановление кафолического единства с местным митрополитом было достигнуто только при Мансвете (672–681)». Патриарх Градо (Новой Аквилеи) Максим, находившийся в общении в Римом, был одним из активных участников Латеранского собора (см.: Бородин О. Р. Указ. соч. С. 145).
244. Умер он до Собора, в 552 г.
245. Букв.: книжечку (libellum).
246. Некоторые современные ученые, напротив, считают его подлинным (см.: Лурье 2006. С. 172–174).
247. См.: 328А–В. Максим здесь оспаривает только то, что послание Мины было вручено папе Вигилию. Факт же написания послания Миной он не отрицает.
248. Папа Вигилий подготовил отлучение патриарха Мины еще 17 августа 551 г., когда укрылся в базилику св. Петра, находившуюся во дворце «Ормизда*. Спустя некоторое время он переправился через Босфор и укрылся в храме великомученицы Евфимии, откуда в январе 552 г. опубликовал осуждение Феодора Аскиды и Мины Константинопольского, составленное им прежде. Патриарх Мина умер в августе 552 г., преемником его стал Евтихий. Он не торопился входить в сношение с Вигилием, и только 6 января 553 г. подал папе православное исповедание веры. Вигилий выразил удовлетворение и счел раскол прекращенным (см.: Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Т. IV. М., 1994. С. 405–407).
249. 26 мая 553 г. по предложению императора Юстиниана V Вселенский собор признал папу Вигилия, отказавшегося принять постановления Собора, заслуживающим низложения и постановил исключить имя его из диптихов. Бывшие в Константинополе западные епископы и клирики, несогласные с решениями Собора, были сосланы, некоторые из них — на рудники. Вигилий был отправлен в заточение. Только после всего этого, 8 декабря 553 г., он написал послание Евти- хию Константинопольскому, в котором отказался от своих мнений; впрочем, в послании западным епископам (от 23 февраля 554 г.) он дал пререкаемым вопросам относительно т. н. Трех Глав свое, отличное от точки зрения Собора, толкование. Впрочем, формально его примирение с византийцами произошло, и вскоре, 7 июля 555 г. по дороге в Рим он умер (см.: Болотов В. В. Указ. соч. С. 427–428).
250. Хотя, как мы отметили выше, сломить в этом случае пытались не самого папу, а его соратника, Максима.
251. См.: HalleuxA. D. La distinction des natures du Christ «par la seule pensee» au cinquieme concile oecumenique // Persona si comuniune. Prinos de cinstire Parintelui Professor Academician Dumitru Staniloae la implinirea varstei de 90 de ani [Melanges Staniloae] / Ed. A. Plamadeala. Sibiu, 1993. P. 313.
252. Понятно, что когда на Латеранском соборе Собор 553 г. перечислялся среди Вселенских, это подразумевало, что V Собор понимался в контексте веры Латерана, а не веры еретиков в Константинополе, поэтому нет никакого противоречия в том что при подготовке и сразу после Латеранского собора Максим причислял V Собор ко Вселенским, а во время прения с еретиками от этого воздержался.
253. Трудно сказать, насколько искренним был епископ Феодосий, когда, проиграв спор, он обещал, подтвердив это целованием Евангелия, Креста и иконы Христа и Богородицы, отправиться на покаяние к папе Римскому и попытаться уговорить покаяться и императора. Как известно, сославшись на волю императора, он свое слово не сдержал.
254. См.: Allen&Neil 2002. Р. 34.
255. Вот эта угроза, высказанная патрициями Троилом и Епифанием: «Знай, господин авва, что хотя малый вред получим от народных волнений, клянусь Святой Троицей, мы должны будем присоединить к вам и папу, теперь надмеваю- щегося, и всех тамошних болтунов, и остальных твоих учеников, и всех вас подвергнем испытанием огнем, каждого в подобающем ему месте, как был испытан огнем Мартин» (DsB 13. Пер. М. Д. Муретова, с изм.).
256. Надо сказать, что именно в 656 г. для империи наступило ослабление военной опасности от арабов. 17 июня 656 г. в Медине был убит халиф Осман, и с этого времени среди арабов начались междоусобные войны (см.: Кулаковский 2004. Т. III. С. 173–174). В этой ситуации император мог позволить себе маневры в политике и идеологии в любом направлении.
257. Ответ Максима на предложение епископа Феодосия: «Пусть примут осуждение их<т. е. еретиков>, соборно в Риме утвержденное посредством благочестивых догматов и канонов, и тогда разрушится средостение, и не надо будет убеждать нас» (DsB 4).
258. Допуская, что папа в данном случае вправе проявить снисхождение, Максим, возможно, имел в виду подобный случай применения икономии, когда св. Кирилл Александрийский допустил поминовение имени еретика — Феодора Мопсуэстийского теми восточными, которые сами при этом мыслили православно (см.: Болотов В. В. Указ. соч. С. 236).
259. Согласно 18–му анафематизму Латеранского собора осуждению подлежит даже только отказавшийся анафематствовать осужденную Церковью ересь или еретика.
260. См.: RM 6.
261. Именно к этому их призывал Максим. «Феодосий консул: «…но согласится ли царь сделать ходатайственный приказ?» Говорит святой: «Конечно сделает, если пожелает быть подражателем Христа и претерпеть унижение вместе с Ним ради общего всех нас спасения. Он должен иметь в виду, что если Бог, будучи спасителем по природе, не спас, пока не подвергся добровольному унижению, то как человек, будучи по природе спасаемым, может спастись или спасти, не подвергаясь унижению?» И говорит Феодосий консул: «Надеюсь, при сохранении Богом моей памяти, я скажу ему эту речь, и он согласится»» (DsB 8).
262. Впечатление перелома в отношении к Максиму создает и текст указа властей, данный патрицию Павлу, и, вероятно, зачитанный Максиму: «Повелеваем твоей славности придти в Визию и привести Максима монаха с великой честью и заботливостью, как по причине его старости и немощи, так и потому, что он от предков наш и был он у них в чести. А поместить его в благочестивом монастыре святого Феодора, расположенном в Регии. И придти и известить нас. И мы пошлем к нему от лица нашего двух патрициев, долженствующих передать ему наше желание, любящих нас душевно и любимых нами. И придти и известить нас о его прибытии» (DsB 9. Курсив наш. — Г. Б. и А. Ш.). Фраза: «от предков наш» здесь, вероятно, указывает на то, что Максим в молодости служил при дворе Ираклия.
263. «Епифаний патриций сказал: «Вот что тебе объявляет через нас царь, говоря: так как весь Запад и все совратившиеся (бкхотрёфоутсд) на Востоке взирают на тебя, и все ради тебя восстают, не желая согласиться с нами в вере, то да побудит тебя Бог вступить в общение с нами на основе изданного нами Типоса, и выйдем мы самолично в Халку и облобызаем тебя и подадим вам десницу нашу и со всякой честью и славой введем вас в Великую Церковь, и вместе с собой поставим на том месте, где, согласно обычаю, стоят цари, и сотворим вместе литургию и приобщимся вместе пречистых и животворящих Тайн животворящего Тела и Крови Христа и объявим тебя отцом нашим, и будет радость не только в царственном и христолюбивом нашем городе, но и во всей вселенной, ибо мы верно знаем, что когда ты вступишь в общение с святым здешним престолом, то все соединятся с нами, ради тебя и твоего учения отторгшиеся от общения с нами»» (DsB 10).
264. Вот эти слова Епифания: «В действительности мы более тебя христиане, и исповедуем, что Господь наш и Бог имеет и Божественную волю, и человеческую волю, и разумную душу; и что всякая разумная природа имеет и волю, и действие, так как движение есть свойство жизни, и воля есть свойство ума; и воли- тельным знаем Его не по Божеству только, но и по человечеству, и две воли Его и [два] действия не отрицаем». И чуть ниже: «И сказал Епифаний: «Ради домостроения сделано это, чтобы не было вреда народу от этих тончайших речений»» (DsB 12. Курсив наш. — Г. Б. и А. Ш.).
265. то уже другой аргумент — патриция Троила: «И сказал Троил: «Во дворце я уже сказал тебе, что не уничтожил [Типос речения о двух волях и действиях Христа], а повелел молчать, чтобы умирились все мы»» (ibid.). Но этот аргумент не был новым, Троил прибегал к нему и на первом суде над Максимом (см.: RM 7).
266. Ibid.
267. О том, что Максиму была чужда гордыня, говорит и богословская «увертюра» к Диспуту в Визии, задающая тон всему этому документу. Войдя к Максиму, епископ Феодосий как бы испытывая его, задает ему вопрос о том, как Максим понимает скорбь, выпавшую на его долю: «Что же? Потому терпишь скорбь в этой ссылке, что сделал ты что‑либо достойное этой скорби?» Максим же не отвечает в том духе, что он стоит за истинную веру и потому претерпевает гонения, но говорит: «Молю Бога, чтобы Он в этой скорби совершил воздаяние за то, в чем я согрешил Ему чрез преступление оправдательных заповедей Его». Епископ Феодосий опять подталкивает Максима к горделивой мысли: «Разве скорбь не посылается многим и ради испытания?» На что Максим отвечает: «Испытание касается святых, чтобы их расположение к тому, что благо по природе, чрез скорбь явлено было в жизни людей, открывая вместе с тем в себе неизвестные всем их добродетели». То есть о собственных скорбях он говорит, что искупает ими свои грехи, а о скорбях святых — что они посылаются им ради проявления их скрытых добродетелей (см.: DsB 3).
268. Кулаковский, который транскрибирует название крепости как Пербрис, сообщает, со ссылкой на Acta S. Martini (PG 90 129): «Неподалеку от Силимврии лежало укрепление Пербрис, находящееся на самой границе». На самом деле, и Визия, и Силимврия были не так далеко от столицы, просто границы империи в это время чрезвычайно близко подошли к ней (см.: Кулаковский 2004. Т. III. С. 174 и прим. 3). То есть Максима держали хоть и «на границе империи», но не в Херсоне или Лазике, а в зоне досягаемости.
269. См. в DsB 13 намек на возможность народных волнениий в случае казни Максима и папы Евгения.
270. Нейл считает, что письмо обращено именно к нему, а не к Анастасию–апо- крисиарию (см.: Allen &Neil 2002. P. 37–38).
271. Нейл смогла уточнить датировку этого письма, которое прежде на основании испорченного текста в PG датировалось маем 655 г. Передатировка изменила представление об историческом контексте и этого письма, и другого документа, относящегося к тем же событиям, — письма Анастасия к монахам в Кальяри.
272. Нейл не исключает, что это письмо (сохранившегося только на латыни) было написано Анастасием–апокрисиарием, но отдает предпочтение версии авторства Анастасия–монаха (см.: Allen&Neil 2002. Р. 39–40); этой версии будем следовать в своем изложении и мы.
273. Ларше датирует послание Анастасия к монахам в Кальяри июнем 654 г. (Ларше 2004. С. 207–208), но эта датировка не выдерживает критики, поскольку оно, скорее всего, было написано после событий 658 г., описанных в письме Максима Анастасию–монаху, как вполне убедительно предполагает Нейл. Кроме того, в письме обсуждаются новые богословские идеи, выдвинутые патриархом Петром ради примирения с Римом, которые, судя по всему, были сформулированы уже после 656 г., так как во время диспута в Визии епископ Феодосий к ним не прибегал.
274. То есть до его смерти в октябре 666 г. (см.: Allen&Neil 2002. Р. 40). Свидетельства надписаны именем «святого Ипполита, епископа порта и гавани Римской и мученика истины» (Муретов 1915. С. 186), но не приходится сомневаться, что это псевдоэпиграф. Силлогизмы являются комментарием к Свидетельствам; их стиль, как замечает Нейл, выдает Анастасия–апокрисиария. По сообщению Нейл готовится критическое издание этих документов; пока же мы пользуемся изданием Муретова.
275. Вот как рассказывает об этом Максим: «Вчера, в восемнадцатый день месяца, который был Преполовением Святой Пятидесятницы, патриарх объявил мне говоря: «Какой Церкви ты? Византийской, Римской, Антиохийской, Александрийской, Иерусалимской? — Вот, все они с подвластными им епархиями объединились между собой»» (ЕрМ).
276. Город в Сардинии, епископ которого Деусдедит, грек по национальности, был твердым диофелитом и выступал в поддержку папы Мартина на Латеран- ском соборе (см.: Allen&Neil2002. Р. 40).
277. Патриарх Петр написал это письмо после того, как только что избранный папа Виталиан направил в Константинополь (императору и патриарху) послание, в котором, как предполагают исследователи, сумел обойти вопросы, разделявшие Рим и Константинополь. Что именно написал папа Виталиан в Константинополь неизвестно; известно лишь, что император Констант в ответ на это письмо послал ему Евангелие, отделанное золотом и драгоценными камнями (см.: LP. Т. I. Р. 343), а патриарх Петр написал в своем послании: «Письмо вашего единодушного и святого братства доставило нам духовную радость» (Деян. Т. IV. С. 191–192). То есть в Константинополе письмо Виталиана оценили как шаг к примирению. В качестве встречного шага патриарх Петр и отправил в Рим (вероятно, вместе с подарком папе от императора) свое новое исповедание веры. Получив это исповедание, папа Виталиан вошел в общение с Константинополем, внеся, как считает ряд авторитетных католических историков, имя патриарха Петра в диптихи Рима (см.: Duchesne L. L’Eglise au VI‑e siecle. Paris, 1925. P. 458–459). Вероятно, только после этого имя папы Виталиана было внесено в диптихи в Константинополе. Достоверно известно, что в 663 г. папа Виталиан и его клир торжественно встретили в Италии переселившегося туда императора.
278. См. Деян. Т. IV. С. 191–192.
279. На Соборе был зачитан лишь отрывок из него, а потом чтение было прекращено (о чем см. ниже).
280. Для Максима во всяком случае природная воля — это частный случай действия (см. прим. 114 к схолии 54 к Трудностям к Иоанну 7 в этом томе).
281. Потому ли, что такова была формула Петра на самом деле, или его эмиссары на этом ее аспекте сделали акцент, или сам Максим счел нужным выделить именно его.
282. В деяниях VI Вселенского собора о послании патриарха Петра папе Вита- лиану говорится, что в нем содержались «разные отеческие свидетельства», которые, как заметили прервавшие чтение того послания римские легаты, были «приведены Петром отрывочно, потому что он хотел подтвердить свою заднюю мысль об одной воле и одном действии» (Деян. Т. IV. С. 191–192). Вероятно, это были, в первую очередь, те самые хорошо известные нам места из Ареопагита, св. Кирилла Александрийского и Анастасия Антиохийского, которые содержали унитарные формулы, и которые Максим толковал в ТР 20,7 и 8. Легаты, как видно из приведенных слов, говоря об отрывочности свидетельств из отцов, выдвигали подспудно и извинительное обстоятельство, почему папа Виталиан мог принять послание Петра (будучи введен им в заблуждение). Как бы то ни было, после этой реплики легатов, «славнейшие сановники», видимо, поняв неудобство, испытываемое римскими легатами, предложили прервать чтение послания Петра Вита- лиану, на что Собор тут же согласился (Там же; см. также: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 293, прим. 133).
283. Типос, напомним, запрещал объявлять ересью (т. е. отрицать) исповедание как «одного», так и «двух» действий (т. е. любого из этих выражений), в положительном же плане давал полную свободу каждому исповедовать, что ему угодно. Анастасий–апокрисиарий, конечно, полемически преувеличивает жесткость униатских формул, когда пишет, подводя итог развитию ереси от Глав Кира до изобретения патриарха Петра: «Доселе они, оказывается, придумали пять Христов: одного — с одним действием [Главы Кира], другого — и не с одним действием [Псифос той своей частью, которая вошла к Экфесис], третьего — с одною волею [Экфесис], четвертого — и не с одной волею [Типос], затем пятого — с одним и двумя [действиями], как и с одною и двумя [волями], т. е. с тремя действиями и тремя волями [исповедание патриарха Петра]» (Syllogism 32; Муретов 1915. С. 206).
284. То есть содержащую не (двойные) отрицания, а только (одинарные) утверждения.
285. Исповедание этой формулы подразумевало (если исходить из акривии) осуждение всякого, кто отрицает «одно», как и всякого, кто отрицает «два». Новым по сравнению с Типосом было только то, что осуждению теперь подлежал и всякий, утверждающий: «ни одно, ни два» (Типос, формально говоря, такое позволял).
286. Мы уже говорили об этом толковании в прим. 36.
287. Пер. Г. М. Прохорова, цит. по изд.: Дионисий Ареопагит. Сочинения. Максим Исповедник. Толкования. СПб., 2002. С. 779.
288. Отметим, что Максим в Трудностях к Фоме 5 трактует «Богомужнее действие» иначе, с помощью представления о взаимопроникновении энергий: Христос «как Бог был двигателем собственного человечества, а как человек — являлся тем, через что обнаруживается Его Божество, по–Божески, так сказать, имея страдать (ибо это [у Него] добровольно), потому что был Он не простым человеком, а по–человечески — чудотворить (ибо [делал это] посредством плоти), потому что являлся не голым Богом» (1056; Janssens, 192–196). Но отличие этого толкования формулы Ареопагита от толкования св. Софрония, конечно, не означает, что Максим не знал или не принимал последнее.
289. Такой истолковывающий перевод используется нами по необходимости, так как оригинал слишком краток и не вполне прозрачен. Более того, это место переводится по–разному разными исследователями Максима. Наш перевод ближе к пониманию Аллен: «Do you say that two became one because of the union, or is there another activity besides these?» (Allen&Neil 2002. P. 221), чем к пониманию Муретова: «Два, говорите, по причине единения стали единым, или кроме них — другим?»
290. То, что трактовка формулы Ареопагита в смысле двух родов «Богомужнего действия» (как в Трудностях к Фоме 5) сохранялась Максимом и его учениками и в самый поздний период полемики, видно из Свидетельств, где дается трактовка этой формулы, совпадающая с ее трактовкой Максимом в Трудностях. «Один и Тот же Он — вселецо Бог, и Один Тот же Он — всецело человек;<…>Божеством совершает Он через Свою всесвятую плоть Божественное действие, не свойственное природе плоти, а человечеством Он по снисхождению Божества, претерпевает состояния человеческие, не свойственные Божеству. Ничего Божеского не делал Он вне тела, ни человеческого Он же не совершал без участия Божества, сохраняя Себе природную неизменность обоих [Божества и человечества] и по отношению к тому новолепному образу, коим совершал те и другие [Божеские и человеческие] действия в удостоверение того, что вочеловечение Его было совершенным вполне истинно, и не имело никакого недостатка» (Муретов 1915. С. 195–197).
291. Такое понимание не было совершенно новым для Максима, поскольку еще в диспуте с Пирром последний предложил совместить исповедание двух природных действий с исповеданием одного: «Раз Он действовал двойственно, то у Него были два действия, но поскольку Действующий был один, [то и действие было] одно» (DsP340C). В своем комментарии к Диспуту Баузенхарт прямо соотносит эту фразу с формулой патриарха Петра (см.: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 293, прим. 133). А из документов, которые мы рассматриваем как сопутствующие письму Максима Анаста- сию–монаху, мы узнаем, что патриарх Петр это «одно» понимал как Богомужнее действие, т. е. образующееся вследствие единства двух природных в одной Ипостаси Сына Божия (почему, в частности, в Послании в Кальяри Анастасия–монаха оно называется «ипостасным» (см.: EpCal4); речь идет о монофизитском толковании Ареопагита, в котором нет различия между ипостасью и природой).
292. То, что речь здесь не просто о двух действиях, согласно принятому Латера- ном прочтению формулы папы Льва (как в другом месте этого канона), но, соответственно Трудностям к Фоме 5, о двойном (т. е. «Богомужнем») действии и вольных страданиях (другом «Богомужнем»), свидетельствует о глубоком проникновении автора канона в мысль преподобного.
293. Канон прп. Максиму, Песнь III, цит. по: Муретов 1915. С. 238. Там же приводится текст по–славянски: «Тремя убо телесы, во единой души единомудренно сопротивистеся, отцы чуднии, зле отъемлющим Христовы страсти и сугубое действо».
294. См. выше прим. 276.
295. Это место по–разному звучит в переводе Аллен и Муретова. В переводе последнего Максим спрашивает не об «исповедании», а об «условии» воссоединения: «…впрочем, я хочу узнать условие, на котором состоялось единение всех Церквей, и если это сделано хорошо, я не стану отчуждаться». Такой перевод слова бцоХоуСа в этом контексте нам представляется менее верным, так как дальше эмиссары Петра говорят именно об исповедании, а не просто об «условии» воссоединения.
296. Есть все же косвенный довод в пользу версии, что эмиссары Петра солгали, поскольку в тексте приговора, вынесенного Максиму синодом в 662 г., дословно приведенному в DsB 17, нет ни слова о том, что папа Римский благословил вынести этот приговор (хотя это бы придало приговору «эффектность»).
297. Пер. 3. А. Барзах.
298. Ларше 2004. С. 207–211. На его толковании, к сожалению, сказалась ошибка в датировке этого послания. Ларше относит его ко времени приезда в Константинополь апокрисиариев папы Евгения (654).
299. Последний раз Максим упоминает Промысел Божий в DsB 3: «И говорит ему Феодосий епископ: «Как живешь, господин авва Максим?» Ответил святой: «Как предопределил Бог прежде всех веков Свое промыслительное обо мне решение, так и живу». Феодосий говорит: «Что же ты говоришь? Но разве прежде всякого века о каждом из нас предопределил Бог?» Максим сказал: «Если предуве- дал, то без сомнения и предопределил» (Рим 8:29)».
300. Такое единение Максим называет Пятидесятницей. Ср.: «Таинство Пятидесятницы [есть] непосредственное единение с Промыслом тех, о ком [есть] Промысел, т. е. единение природы с логосом [каждого] согласно замыслу Промысла» (Thai 65, PG 90 760; Laga/Steel 65.549–552). Ср. в АтЪ 7 (к Иоанну): «Итак, каждое из умозрящих и словесных [творений], [т. е.] ангелов и человеков, по самому логосу, соответственно которому сотворено, — сущему в Боге и к Богу, — и является, и называется частицей Бога (за счет своего, как сказано, предсуществующего в Боге логоса). Вне всякого сомнения, даже если получит оно соответственно этому [логосу] движение, окажется в Боге, в Котором, как начало и причина предсу- ществует его логос бытия, и если ничего иного соответственно тоске не пожелает прежде собственного начала обрести, то не истекает из Бога, но, скорее, через вытягивание к Нему, Богом становится и называется частицей Бога» (PG 91 1080). Можно усмотреть своего рода символизм в том, что преполовение Пятидесятницы упоминается в самом начале письма Максима к Анастасию как дата его последнего дошедшего до нас исповедания Христа (о богословии Пятидесятницы в православной традиции, в том числе у прп. Максима, см.: Беневич Г. И., Шуфрин А. М. Беседы о православном догматическом богословии. СПб., 2004. С. 75–86,174–193).
301. Аллен и Нейл предлагают иное прочтение этого места: «…сделай это известным божественному Господу и нашим святым отцам», но допускают возможность и того, что приведено нами по Муретову (см. в наст. изд. ЕрМ, прим. 13 и текст).
302. Убедились не столько на примере папы Гонория, — который обычно приводят в этой связи, но которого Максим считал святым, — сколько на примере папы Виталиана.
303. Известен только еще один эпизод, происшедший на пути в Перверис, в Си- лимврии, куда Максима привели сразу после прения в Регии (556 г.), описанный в DsB 14. Из этого эпизода мы узнаем, что кто‑то из военных, желая натравить гарнизон крепости на Максима, обвинил его в том, что он не почитает Богородицу. По этому доносу местный военачальник собрал клир и народ, чтобы публично обвинить Максима в ереси. Но Максим, горячо подтвердив свое почитание Богородицы, отвел эти обвинения. Не исключено, как не раз предполагали исследователи, что это обвинение в непочитании Богородицы связано с обвинением Максима в несторианстве, о котором на VI Вселенском соборе говорил еретик Макарий Антиохийский.
304. «…Привели их в Константинополь и произвели дело против них, и после того как анафематствовали и прокляли их, во святых Максима и блаженного Анастасия, ученика его, и святейшего папу Мартина, и святого Софрония, патриарха Иерусалимского, и всех православных и единомысленных им…» (DsB 16). Это место отсутствует в ряде рецензий жития Максима, в которые входит Диспут в Визии.
305. АСО, ser 2,2.230.3–4. В приговоре, вынесенном этим «собранием» Максиму и его ученикам, оно называет себя «собором» (auvо6о$; см. в DB 17).
306. Антиохия и Александрия были захвачены арабами; Македоний и Феодор жили в Константинополе и едва ли могли фактически управлять своими Церквами, что, впрочем, не отменяет символической значимости их участия в осуждении Максима.
307. АСО, ser 2, 2.230.6–7. Как считает Брандес, речь идет о так называемом ovvo6oЈ ёубтщоша (т. е. органе при патриархе, в работе которого участвовали епископы, постоянно или временно находящиеся в Константинополе) (Bran- des W. «Juristische» Krisenbewaltigung… P. 207).
308. Devreesse R. La vie de S. Maxime le Confessuer et ses recensions // AB 46,1928. P. 39–40.
309. Khoperia L. Old Georgian Sources Concerning Maximus the Confessor’s Life // Le Museon. 116, 2003. P. 395–414.
310. Ibid. P. 410.
311. Кроме того, это исповедание содержит большие фрагменты из Диспута с Пирром, на что обратил внимание еще М. Д. Муретов. Русский перевод этого места грузинской версии жития Максима см. в изд.: Муретов 1915. С. 173–176. Об общей тенденции этой версии «приукрашивать» события см. ниже: Гл. III, раздел Точка зрения Предания.
312. См.: DsB 16–17; Comm 3–4; Vita Maximi, PG 90 104D-105C; EpAn 1.
313. Муретов 1915. С. Ill‑IV. В силе православия в народе можно, однако, всерьез усомниться, если учесть, что в массе своей этот «народ» на отклонения своего епископата от православия в течение многих лет (т. е. начиная, как минимум с Экфесиса (638)) никак не реагировал (во всяком случае никаких сведений о его массовых отделениях от этого епископата до нас не дошло).
314. См.: Theophanis Chronographia 347.25,351.16–24 (ed. de Boor); ср.: Кулаковский 2004. T. III. С. 185.
315. «…Сослать вас на всегдашнее заточение и притом под постоянной стражей в стране Лазикской во все время вашей жизни оплакивать свои богохульные заблуждения с обращением придуманного вами на нас проклятия на ваши головы» (DsB 17).
316. Правда, небольшая инвектива На константинопольцев (мы приводим ее в настоящем издании), написанная по–гречески вскоре после кровавой расправы над Максимом и его учениками, была, как справедливо считает Кулаковский, голосом тех, кто выражал горячее сочувствие Максиму и обличал императора и его пособников. Вряд ли, однако, можно согласиться с Кулаковским, что эта расправа «вызвала сочувствие [к исповедникам] в широких кругах столичного населения» (Кулаковский 2004. T. III. С. 184). Одно произведение не дает достаточных оснований говорить о сочувствии в широких кругах. Упоминание в нем основных произведений Максима, в том числе таких сложных, как Трудности к Иоанну, говорит о том, что автор На константинопольцев принадлежал к кругу людей, способных эти произведения оценить; а такой круг широким быть не мог.
317. 30 Уже в 663 г. (всего год спустя после суда над Максимом) папа Виталиан с клиром торжественно встречал Константа II в Италии, после чего император присутствовал на службе в соборе св. Петра. На такой прием Рима, впрочем, Констант ответил весьма своеобразно: разграбил Пантеон и другие здания в Риме, переправив затем захваченные там бронзовые позолоченные статуи в Сиракузы. Впоследствии эти статуи были захвачены арабами и через Александрию, Дамаск и Куфу отправлены на продажу в Индию (см.: Кулаковский 2004. Т. III. С. 198).
318. Эти материалы — Письмо Анастасия апокрисиария Феодосию Гангрскому и Воспоминание, написанное в 668 г. посетившим места заточения исповедников Феодором Спудеем, — приведены в настоящем издании.
319. Писшо Анастасия апокрисиария Феодосию Гангрскому и, по всей вероятности, Свидетельства и Силлогизмы (о них см. выше прим. 267). Псевдоэпиграф Свидетельства дошел в составе флорилегия Doctrina Patrum de incamatione verbi (как он озаглавлен издателем Фр. Дикампом), составленного, возможно, тем же Анастасием.
320. См.: ЕрАп 4–5 и примечание (scholion), добавленное к этому письму. Все даты приводятся по юлианскому календарю.
321. См.: Кулаковский 2004. Т. III. С. 188.
322. «Еп 680, le VI concile oecumenique (Constantinople III) rehabilita sa person- ne et canonisa sa doctrine sur les deux volontes et les deux energies du Christ» (Lar- chetJ. — C. La divinization de l'homme selon saint Maxime le Confesseur. Paris, 1996. P. 20).
323. В негативном ключе Максим на Соборе упоминался осужденным там же Макарием Антиохийским, о чем мы еще скажем.
324. Это общее место воспроизводит, например, Д. А. Поспелов: «Прп. Максиму не суждено было при жизни увидеть торжество своего учения, догматически закрепленного через 18 лет VI Вселенским собором» (Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 24).
325. Вопрос о различиях в догматических определениях вдохновленного Максимом Латеранского и VI Вселенского соборов недавно поставил в своем исследовании Батреллос (Bathrellos 2004. Р. 176–189). Безусловно интересная по постановке вопроса, эта тема, однако, как справедливо отметил Ж. — К. Ларше в своей рецензии на эту книгу в «Revue d’Histoire Ecclesiastique» (см. прим. 77), раскрыта Батреллосом неудовлетворительно. Вопрос о соотношении христологии прп. Максима, Латеранского собора и VI Вселенского собора, как нам представляется, требует отдельного исследования; здесь мы можем лишь указать на его актуальность.
326. В церковных диптихах принято возносить имена «святых и уважаемых отцов» (Деян. Т. IV. С. 128). Слово «святой», впрочем, здесь нужно понимать не в смысле «канонизированный» (процедура канонизации возникла позднее), а в смысле «почитаемый в Церкви». Таковым, в частности, считался любой не отлученный от нее епископ.
327. Сил Деян. Т. IV. С. 83–84.
328. Новый разрыв отношений Рима с Константинополем произошел, согласно разным гипотезам, либо в конце правления папы Виталиана (657–672), либо во время правления следующего папы, Адеодата II (672–676). Подробнее см. в «Приложении» на с. 139 наст. изд.
329. Они считали достаточным уже то, что из римских пап последнего времени в диптихах Айя–Софии был, «ради [поддержания] чести апостольского престола», папа Гонорий (см/. Деян. Т. IV. С. 13).
330. Там же. С. 83.
331. Там же. С. 248–249.
332. При извержении из сана Макарий объявлялся «посредством представленных им кодексов увлекшим на ложный путь вслед за своим мнением благочестивейшего и боговенчанного нашего императора» (Там же. С. 181).
333. Последней такой страной была Армения, захваченная арабами в 660 г. (см.: Meyendorff 1989. Р. 343). Впрочем, как мы отмечали, по мнению В. М. Лурье армянский фактор не имел серьезного значения в выработке религиозной политики Константинополя. Что касается Египта и Сирии, то они были потеряны для империи еще в 630–640 гг.
334. Ср.: «Несомненно, что Церковь эта, благодатию всемогущего Бога, никогда не уклонялась от стези апостолького предания, и не подвергалась повреждению от еретических новизн» (Деян. Т. IV. С. 35).
335. Иначе бы его послания императору содержали толкование в православном смысле неосторожных выражений Гонория, и обращали внимание на тот факт, что Гонорий во втором послании не употребляет выражения «одна воля», т. е. исправляет сам себя.
336. На это, как мы отмечали, обращали внимание и Максим Исповедник, и автор Силлогизмов.
337. Деян. Т. IV. С. 51. Эта характеристика содержания Типоса (как и характеристика, данная ему Анастасием–апокрисиариарием, приведенная нами выше в прим. 307) восходит к итоговому документу Латеранского собора, Окружному посланию (АСО, ser. 2, 1.416.3–4), где такое преувеличение было допущено, очевидно, для того, чтобы сделать исходящий от этого Собора призыв к неповиновению Типосу более эффективным. На самом деле Типос позволял сколько угодно говорить «об одном и/или двух хотениях и действиях», запрещая только объявлять ересью любое из этих выражений.
338. Деян. Т. IV. С. 53.
339. «Если предстоятель Константинопольской Церкви согласится вместе с нами содержать и проповедовать сие [т. е. изложенное в Послании] неповрежденное апостольское правило веры… то великий будет мир для любящих имя Его, не останется никакого повода к разногласию» (Там же. С. 54).
340. Типос воспрещал отлучать кого‑либо от Церкви за какое‑либо исповедание о волях и/или действиях Христа, а значит, и за такое, которое подпадало бы под анафему Латеранского собора.
341. Деян. Т. IV. С. 58.
342. Послание св. Софрония Иерусалимского, почившего в мире с Константинополем, однако, было зачитано, и имя его постановлено было внести в диптихи (Там же. С. 184).
343. Это прямо заявлено, например, в приветственном слове VI Собора императору Константину: «…новые выражения и их изобретателей извергаем прочь» (Там же. С. 234).
344. Имелся в виду, конечно, апостол, а не патриарх Константинополя.
345. Там же. С. 12. Это послание было увещательным, а не изложением веры, так как патриарх Феодор боялся быть отвергнутым.
346. Впрочем, некоторые современные исследователи считают, что моноэнер- гистское послание патриарха Мины папе Вигилию, которое на Соборе было объявлено подложным (ср. выше прим. 239 и текст), как и послание папы Вигилия Юстиниану, также содержащее моноэнергистские выражения, на самом деле подлинны (. Лурье 2006. С. 172–174).
347. Византийцы, разумеется, не считали, что на таких мягких условиях их принимают исключительно по икономии, и не подозревали даже, что с точки зрения Рима их принимают в Церковь, от которой они отпали. Здесь можно задаться вопросом, способна ли икономия вообще быть снихождением к слабости (а именно так она традиционно понимается), если человеку или сообществу, к которому ее применяют, при этом сообщают, что с ним поступают «по икономии» (т. е. как со слабым).
348. Иоанн Мейендорф высказывает мнение, что запись в диптихи этих патриархов означала прославление их во святых (Meyendorff 1989. Р. 369), но нам представляется, что это утверждение анахронистично, т. к. канонизацией в нашем понимании запись в диптихи не была — хотя бы потому, что процедуры канонизации еще не существовало. Последующее Предание Церкви не знает ни дней памяти этих патриархов, ни вообще какой‑либо формы почитания их, хотя в списке византийских патриархов, приведенном архиепископом Сергием (Спасским) в «Полном месяцеслове Востока» (Т. 2. Владимир, 1901. С. 681), они действительно значатся как святые, как, впрочем, и вообще все патриархи Константинопольские, которые не были осуждены за ересь.
349. См.: Деян. Т. IV. С. 193–195.
350. Ср.: RM 6: «Осужденные таким образом сами собою и римлянами, на бывшем в восьмом индиктионе соборе низложенные и священства лишенные, какое могут совершать священноводство, или какой Дух может сходить на священнодействия, совершаемы такими [людьми]?»
351. EpCal 4: «…они даже принудили апокрисиариев древнего Рима согласиться с их сектой (sectae)».
352. С точки зрения акривии, разумеется, евхаристическое общение с исповедующим анафематствованную ересь ставит общающегося под анафему независимо от того, что исповедует он сам.
353. Деян. Т. IV. С. 213.
354. Там же. С. 181. Кроме них были анафематствованы Макарий Антиохийский и его ученик Стефан, на которых возложили ответственность за то, что они увлекли императора на ложный путь.
355. Сама Антиохия была под властью арабов, поэтому он проживал в Константинополе, хотя все же какое‑то число епископов под его властью находилось.
356. Впрочем, не следует это влияние преувеличивать; когда император захотел, он и приостановил действие Типоса, и собрал Вселенский собор, на котором осудили Макария.
357. См.: Meyendorff 1989. Р. 369.
358. Деян. Т. IV. С. 165. «Максимианами» называли сторонников Максима Исповедника.
359. О так называемом Известительном слове к благочестивейшему миротворцу, великому императору Константину от Макария Феополгхкого (Феополем называлась Антиохия) на Соборе было сказано, что оно «исполнено всякого злословия, явно во всем согласно с [учением] еретиков, и допускающее одно хотение и одно действие… Иисуса Христа» (Деян. Т. IV. С. 165). Император, впрочем, сказал, что не читал его.
360. Там же. С. 90.
361. См.: Анафема. История и XX век. М., 1998. С. 22–23.
362. По словам исследователя: «Иконоборческий собор 754 г. произнес анафему против трех богословов–иконопочитателей: «Анафема Герману, двоедушному, древопоклоннику! Анафема Георгию, единомысленному тому, исказителю отеческих учений! Анафема Мансуру [т. е. Иоанну Дамаскину], проклятому, мудрствующему как сарациныГ… — таковы три автора, которые на соборе 754 г. были посчитаны настолько опасными, что на них было наложено поименное осуждение. И действительно, все они являются самыми выдающимися защитниками икон времени первого периода иконоборчества. На Никейском соборе 787 г., завершившем первый период, все трое были торжественно реабилитированы: «Вечная память Герману, православному, Иоанну и Георгию, чадам истины. Сии трое вошли в славу Пресвятой Троицы»» (Шенборн К. Икона Христа. М., 1999. С. 169). Заметим, что в число прославленных входит и Дамаскин, несмотря на то, что епископом он не был. Значит, и монаху Максиму, наряду с папой Мартином, на VI Вселенском соборе должны были бы (во исправление наложенной на него анафемы) возгласить «вечную память» или как‑то иначе исправить содеянное, что и сделали «за Собор», как мы увидим (см. раздел Точка зрения Предания этой главы), последующие агиографы.
363. В конце своего защитительного слова он заявил: «Я не скажу, что [существуют] два естественные хотения, или два естественных действия… Господа нашего Иисуса Христа, хотя бы меня разрубили на мелкие части и бросили в море» (Деян. Т. IV. С. 90).
364. Правила VI Вселенского собора // Древности Восточные. Труды восточной комиссии Императорского Московского Археологического Общества. Т. 2. Вып. III. М., 1903. С. 139.
365. Кекелидзе К. Сведения грузинских источников о преподобном Максиме Исповеднике // Оттиск из Журнала Трудов Киевской духовной академии. 53, 1912–1913. С. 37–38.
366. Справедливости ради, отметим, что после революции Корнелий Кекелидзе сделал выбор в пользу науки. Он стал крупнейшим грузинским медиевистом и византологом, действительным членом Академии Наук Грузинской ССР, сан же с себя снял.
367. Мы не говорим об исследователях религиозной психологии, внимания которых оно, конечно, заслуживает.
368. ской патриархией в 1983 г., аналогичные сведения: «VI Вселенский собор в 680 г. почтил память св. Максима Исповедника как великого борца и защитника православия и предал анафеме монофелитскую ересь» (Минея. Январь. С. 222).
369. Еще одной интересной подробностью, связанной с житием Максима (на этот раз греческим), является то, что в описании первой стадии полемики вокруг моноэнергизма, оно совершенно умалчивает о Гонории; вместо него действующим лицом со стороны Рима с самого начала выступает как защитник православия папа Иоанн.
370. Сидоров А. И. История монофелитских споров в изображении Анастасия Синаита (sermo III) и Псевдо–Анастасия Синаита (Synopsis de haeresibus et sy- nodis. 18–26) // Византийский Временник. 50, 1989. С. 97–101; цит. С. 97. Отметим, однако, что и псевдо–Анастасий, пишущий после Константинопольского собора 680–681 гг., который он называет «святым и вселенским» (De haeresibus 17.2, ed. Uthemann), характеризует Латеранский собор как всего лишь «поместный» (тол1ХГ; Ibid. 20.6) и таким образом имплицитно умаляет его значение по сравнению с тем вселенским, которое придавали ему Максим и папа Мартин. Ср. выше прим. 192 и текст.
371. «Стойкость и мужество Максима были не просто сучком, а бревном в глазах этих епископов;<…>такое отношение к Максиму Исповеднику видимо сохранилось в официальных кругах Константинопольской Церкви на протяжении одного или двух десятилетий после VI Вселенского собора, т. е. до тех пор, пока епископы, присутствовавшие на нем, продолжали иметь власть и силу. Этим, думается, объясняется лишь глухой намек на личность Максима у Анастасия Синаита, в общем отражающего официальную версию истории монофелитстких споров» (Там же. С. 97).
372. К ним относятся Воспоминание (ок. 668) и На константинопольцев (ок. 662), приводимые в настоящем издании.
373. В первую очередь, в изложении диофелитсткого учения в Точном изложении православной веры. Однако Дамаскин не упоминает имя прп. Максима даже тогда, когда почти дословно цитирует его.
374. В инвективе На константинопольцев Максим именуется «третьим Богословом». На столь высокую похвалу в адрес прп. Максима из отечественных исследователей обратил внимание еще И. Орлов (Орлов И. Труды св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе. СПб., 1888. С. 187), с исследования которого отсчитывается начало изучения наследия прп. Максима в русской патрологии.
375. Канон прп. Иоанна Дамаскина: «Собравший ведение предметов земных и небесных, Максим справедливо называется философом» (Песнь V); «Максим блаженный, ты чрез подвижничество стал Богодостойным и чистым жилищем философии» (Песнь III).
376. По мнению В. М. Лурье, статус «одного из главных отцов Церкви и непререкаемых богословских авторитетов» во всей ее истории (а не только борца с ересью монофелитов) закрепился за прп. Максимом в «традиционно ориентированных богословских кругах» Византии лишь в XI в., когда к его философско- богословским трудам начали обращаться в полемике против попыток некритического внедрения в православное богословие идей Прокла Михаилом Пселлом, Иоанном Италом и их последователями (см.: Лурье 2006. С. 495). Если это верно, то со времени признания Максима великим философом и богословом в среде истинно православных христиан в VII в. до фактически официального, признания его в качестве непререкаемого авторитета прошло около 400 лет.
377. См., например, календарь сайта Московской патриархии: http://days. ru/ day. php? date. В январской Минее, изданной Московской патриархией в 1983 г., сказано, что св. Максим скончался то ли 13 апреля, то ли 13 августа, память же его «совершается Западной Церковью 13 августа. В греческих прологах 13 августа указывается как память перенесения его мощей в Константинополь» (Минея. Январь. С. 222).
378. Традиция отнесения к 13 августу перенесения мощей прп. Максима прослеживается до XII в. (см.: Муретов 1915. С. 277); тексты VII в. однозначно свидетельствуют о том, что это дата его кончины. В ряде календарей, начиная уже примерно с XII в., кончина прп. Максима неверно относится к 21 января — второму дню его памяти (предположительно, памяти о его исповедничестве, когда ему вырвали язык и отрубили руку). Подробнее о дате кончины прп. Максима см.: Бриллиантов Л. О месте кончины и погребения св. Максима Исповедника // Император Константин Великий и Миланский эдикт 313 г. О месте кончины и погребения св. Максима Исповедника. СПб., 2006). В древней Лазике (ныне регион Лечхуми), на месте, которое издревле почиталось как место кончины прп. Максима (близ селенья Цагери на северо–западе Грузии) возник монастырь прп. Максима, от которого, в начале XX в. оставались лишь руины; однако местные жители еще в начале XX в. продолжали чтить память святого, отмечая, кроме 21 января и 13 августа, праздник в честь него и в первый четверг после Пасхи (см.: Khope- ria L. Old Georgian Sources… P. 395–396).
379. О. Валентин Асмус имеет в виду обвинение в адрес прп. Максима, выдвинутое патрицием Епифанием (см.: DsB 16), считая, очевидно, его небезосновательным.
380. http://www. pravoslavie. ru/jumal/060425130424. Парадоксально высказался по тому же вопросу В. М. Лурье: «На VI Вселенском соборе не будет и речи о том, чтобы признать путь Максима Исповедника и папы Мартина единственно возможным — как это делают многие современные исследователи, лишая тем самым себя возможности проследить реальный смысл событий церковной истории и соответствующей истории идей. Отцы Вселенского собора предпочли и вовсе не упоминать о Максиме» (Лурье 2006. С. 303). Это высказывание было бы безупречным, если бы не включало слово «единственным», т. е. если бы В. М. Лурье сказал: «На VI Вселенском соборе не будет и речи о том, чтобы признать путь Максима Исповедника и папы Мартина возможным»; т. к. речи об этом действительно не было.
381. Примером урока, извлеченного из подвига прп. Максима одним из святых нашего времени, может служить письмо новомученика Михаила Новоселова, в котором рассматривается православное учение о Церкви и об ответственности христианина за нее (см.: Новоселов М. А. Письма к друзьям. М. 1994. С. 175–191 [письмо XIV]). Характерно и восприятие того же подвига небезызвестным А. В. Карташевым: «Вот тут и сказал преподобный Максим те слова, которые мы читаем в его житии: «Аще и вся вселенная начнет причащатися с патриархом, аз не имам причаститися с ним». Это место излюбленно нашими раскол ьниками- старообрядцами, начиная с Аввакума» (Карташев А. В. Вселенские соборы. М., 1994. С. 424).
382. Воспоминание VI Вселенского собора — 23 января/5 февраля (совпадает с днем памяти Собора Новомучеников и Исповедников Российских, которые по преимуществу и поминаются в этот день в Церквах русской традиции). Память святых отцов Шести Вселенских соборов — 17/30 июля; в службе этого праздника только вскользь упоминается учение о двух действиях, в центре ее внимания — полемика с Евтихием, Диоскором и Севиром.
383. «Morally, the lowest point in the history of the church of Constantinople» (Meyendorff 1989. P. 367).
384. См., напр.: Kreuzer G. Die Honoriusfrage im Mittelalter und in der Neuzeit. Stuttgart, 1975. Ср. обсуждение казуса Гонория в комментариях к изд.: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 267- 272.
385. Вопроса об отступлении папы Виталиана недавно коснулась и Нейл, заявив, что на тот момент он «не представлял истинную католическую Церковь» (Allen&Neil 2002. Р. 24–25). Она указала в этой связи и на едва не состоявшееся отступление папы Евгения. Следует подчеркнуть, однако, что папа Евгений исповедниками православия, в том числе прп. Максимом, всегда признавался православным, и в общение с Константинополем все же не вступил. О. Иоанн Мейен- дорф допускает неточность, говоря о нем: «It remains, however, that both he and his successor, pope Vitalian, were in communion with the Monothelite patriarch Peter who had presided over the trial of Martin» (Meyendorff 1989. P. 367).
386. Cm.: Duchesne L. L'Eglise au VI–е siecle… P. 458–459. Мнение Дюшена воспроизводит, соглашаясь с ним, Ж. — К. Ларше (см.: Ларше 2004. С. 216).
387. В римском мартирологе его память отмечается 29 января (см.: Полный Месяцеслов Востока… Т. 2. С. 283).
388. Список пап см.: Там же. С. 691.
389. Максим Исповедник в различных сочинениях называет их святыми.
390. См.: Полный Месяцеслов Востока… Т. 2. С. 691.
391. Память свщмч. папы Виталиана (Виталия) 23 июля указана в первом месяцеслове при Синайском списке Евангелия от Матфея IX в. Как объясняет архиеп. Сергий Спасский, тут произошла ошибка, т. к. на этот день значатся св. Аполина- рий еп. Равеннский и св. Виталий мученик Равеннский, но не епископ. Виталий мученик Равеннский епископом не был, и вообще память его в западных мартирологах 28 апреля. Но этого мученика Виталия связали с Аполлонием в криптофер- ратском списке месяцеслова Василия, и записали на 23 июля (5 августа). Однако, как пишет архиеп. Сергий, есть свидетель о св. Виталии более древний, и также западный. Это составитель месяцеслова Синайского 1–го Евангелия IX в. Он называет Виталия папой. Далее архиеп. Сергий пишет: «Действительно, есть святой Виталиан папа Римский (657–672) в римском мартирологе 27 января, и вероятно, он же 23 июля в синайском Евангелии и других восточных памятниках. В месяце- слове Василия значится 23 июля: страсть свв. священномучеников Аполлинария и Виталия, епископа равеннийского и Аполлония…». И дальше архиеп. Сергий делает вывод: «Итак, вероятно, Виталий или Виталиан, папа Римский, сделан ра- веннийским по Аполлинарию, а Аполлоний сделан епископом Римским по Виталию» (Полный Месяцеслов Востока… Т. 2. С. 283).
392. Деян. Т. IV. С. 192.
393. Так, Лонго утверждает, что вынесение Виталиана из диптихов патриарха Феодором было «come reazione al suo rifinto di accoligleire la lettera sinodale del suo predecessore, Giovanni V (669–675), retenuta dal pontefice inficiata da posizioni monothelite» (Longo U. Vitaliano, santo // Enciclopedia dei papi. Vol. 1. Roma, 2000. P. 608).
394. Kelly J. N. D. with new material by Michael Walsh. Vitalian, St. // The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 2006.
395. См.: Сидоров А. И. Примечания // Жития преподобного Максима Исповедника/Изд. А. В. Живов, А. М. Салмин, Л. Л. Тайван. ПоХ1тс(а. Ретроспективная и сравнительная политология, I. М., 1991. С. 175, прим. 118.
396. DsB 13.
397. Сидоров А. И. Примечания //Жития преподобного Максима Исповедника… С. 175, прим. 118.
398. «Le раре Vitaliein reprit une offensive energique contre le monothelisme, ce qui contribua a ranimer la querelle et, une fois de plus, le nom du pape fut raye des dypty- ques [Mansi 11,345]» (De Vries W. Orient et Occident. Les Structures ecclesiales vues dans l'histoire de sept premiers conciles oecumenique. Paris, 1974. P. 197).
399. LP. Т. I. P. 343 sq.; Regesta pontificum romanorum / Ed. P. Jaffe. I. Lipsiae, 1885–1888. P. 235–237; Mansi XI, 16 sqq.
400. Hefele K. von. Konziliengeschichte. Freiburg, 1873–1890. Band III. S. 248 sq.; LangenJ. Geschichte de romaischen Kirche. Bonn, 1855. Band IV. S. 439–545.
401. Caspar E. Geschichte des Papsttums von den Anfangen bis zur Hohe der Welt- herrschaft. Tubingen, 1930–1933. Band 2. S. 587.
402. Заседание 13; Mansi XI, 576.
403. «Jean et Constantin, ou n'eurent pas la meme attention, ou ne reussirent pas a faire agreer leur letters, de sorte Гоп retomba insensibelement dans la brouille» (Duchesne L. L’Eglise au VI–е siecle… P. 461.).
404. Об этих посланиях см.: Деян. Т. IV. С. 192–193.
405. «De la, il semblerait devoir etre conclu qu'il n'y avait pas eu de synodique adres- see au pape» (Duchesne L. Ibid.).
406. Кулаковский указывает в качестве возможной причины прекращения сношений Константинополя с Римом в это время господство арабов на море (Кулаковский 2004. Т. III. С. 202).
407. Здесь Маги ссылается на Грумеля (Gmmel V. Les Regestes des actes du Pa- triarcat de Constantinople. Constantinopol, 1932. N. 308–309), точнее, на его комментарий к Синодальному посланию Иоанна к Макарию. От этого послания сохранилось только обращение и «incipit», так как только это цитировалось на VI Соборе. Грумель утверждает (не приводя доказательств), что обращение в оригинале было и к папе Виталиану, но эту часть обращения на VI Соборе не прочли, чтобы не пробуждать неприятных воспоминаний.. О чем? Разумеется, о полученном отказе. А отказ, вероятно, был, так как патриарх Феодор отправил папе Домну только увещевательное послание, боясь, что если пошлет синодальное, то оно будет отклонено, как (по предположению) было отклонено послание Иоанна или Константина. Логику этих рассуждений Грумеля мы оставляем на суд читателя.
408. Речь об утверждении, содержащемся в его послании папе Домну, из которого только и известно о несохранившемся увещевательном послании патриарха Феодора этому папе (см.. Деян. Т. IV. С. 12).
409. Magi L. La sede Romana nella corrispondenza degli imperatori e patriarchi bi- zantini (VI‑VII sec.) Roma; Louvain, 1972. P. 229.
410. Ibid.
411. Magi L. La sede Romana… P. 229.
412. См.: LP. Т. I. P. 343–346; Regesta pontificum romanorum… I. P. 235–237; Кулаковский 2004. Т. III. C. 198.
413. Comm и EpAn.
414. Хотя это предположение следует признать все же маловероятным, так как для вынесения Виталиана из диптихов Константинополя патриархи Феодор и Макарий должны были представить императору Константину Погонату, который был признателен Виталиану, какие‑то веские аргументы. Тем не менее, мы и здесь не может ничего утверждать наверняка.
415. В рамках версии, что Виталиан все же вынес имя патриарха Петра из диптихов, а имя Иоанна V туда не внес, наличие имени Виталиана в диптихах Константинополя до 678–679 г. объясняется личной признательностью ему императора, из‑за которой патриархи Константинополя не решались предложить императору убрать его имя и после его недружественных актов.
416. О нем Келли пишет: «Не was elected pope in old age at a time when there was an emotional revival of interest in Rome (stimulated by knowledge of the Hypomnes- ticon, written c. 668 by the Greek monk Theodosius) in Martin I and Maximus the Confessor (Р. 580–662), both martyrs for their resistance to the monothelite teaching favoured by the Byzantine government. Hence it is not surprising that, although his appointment was ratified after only a few weeks by the exarch at Ravenna, he himself rejected the synodical letters and profession of faith sent him by Constantine I, the new monothelite patriarch of Constantinople (675–677). As a result, his name was excluded from the diptychs in the imperial city» (Kelly J. N. D. Adeodatus II. The Oxford Dictionary of Popes. Oxford University Press, 1991). Следует, однако, отметить, что нет прямых свидетельств о том, что папа Адеодат II отверг Послание Константина I. Келли утверждает это на основании только того, что Адеодата нет в диптихах Константинополя.
417. 40 Возможно, общение Рима с Константинополем при папе Виталиане было еще одной причиной того, почему легаты папы Агафона не возражали против внесения в диптихи Константинопольских патриархов Фомы, Иоанна V и Константина; из того, что эти Константинопольские патриархи, бывшие в общении с еретиком Макарием (патриархом Антиохийским), остались на хорошем счету, легко можно было заключить, что и в общении папы Виталиана с еретиком Петром ничего зазорного не было. Разница между Виталианом и этими Константинопольскими патриархами, умершими в общении с еретиками и до конца признававшими Типос, была бы только в том случае, если бы Виталиан в конце жизни все же порвал с Константинополем. Но даже если было так, легаты об этом умолчали.
418. Впервые прп. Максим был официально назван «святым исповедником» во время VII Вселенского собора в Константинополе, когда среди свидетельств о почитании икон святыми отцами приводилось место из DsB 4, свидетельствующее, что св. Максим и епископ Феодосий целовали иконы Христа и Богородицы. Это место, т. е. свидетельство о почитании прп. Максимом икон, рассматривалось как аргумент в споре с иконоборцами (си:. Деян. Т. IV. С. 433–434). Кажется, впервые этот аргумент применил св. Иоанн Дамаскин в приложениях ко Второму и Третьему защитительному слову против порицающих святые иконы (см. русс. пер. в изд.: Прп. Иоанн Дамаскин. Три защитительные слова против порицающих святые иконы или изображения. Свято–Троицкая Сергиева лавра, 1993. С. 80 и 163). От Дамаскина этот аргумент попал, очевидно, и в материалы VII Собора.
419. Под «почитанием» мы здесь имеем в виду не столько возношение преподобному псаломщиками в дни его памяти витиеватых славословий, сколько опору на его мысль последующих столпов православия, вплоть до св. Григория Пала- мы. См., напр.: Епифанович С. Л. Место преподобного Максима в византийском богословии//Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. М., 1996.
420. Цитата (с небольшими изменениями) из службы прп. Максиму св. Иоанна Дамаскина. Канон, Песнь VIII (Муретов 1915. С. 270).
421. Ер Ап 14.
422. Аллен и Нейл предполагают, что речь идет о Стефане Дорском, близком св. Софронию Иерусалимскому и прп. Максиму. См.: Allen&Neil 2002. Р. 187 (прим. 24 к ЕрАп). Впрочем, это только гипотеза, вызывающая к тому же некоторые сомнения, так как непонятно, каким образом епископ Стефан, близкий к папе Мартину, т. е. будучи весьма заметной фигурой, мог в условиях гонений на православие посетить Лазику и проповедовать там, как сказано об этом Стефане в ЕрАп.
423. 46 Гарриг Ж–М. Представление о римской супрематии у Максима Исповедника… С. 19.
424. К ним принадлежал, по версии Гаррига, и Феодор Спудей, автор Воспоминания. Аргументом в пользу того, что Феодор Спудей и Феодосий Гангрский принадлежали именно иерусалимскому братству является для Гаррига, в частности, то, что письмо Анастасия–апокрисиария Феодосию Гангрскому надписано: «Пресвитеру Гангрскому и монаху, находившемуся во святом Христа нашего городе». Как замечает Гарриг, такое именование — «святой город Христа» — обычно применялось к Иерусалиму (ср.: PG 91 156А), в то время, как Константинополь именовался «городом царским (= Царьградом)» (см.: GarriguesJ. М. Le sens de la primau- te romaine chez saint Maxime le Confesseur // Istina. 21,1976. P. 15, n. 29). Муретов то же самое место надписания переводит как: «…находившемуся во святом Христа нашего государстве». Гипотеза об Иерусалиме, как месте, куда было направлено письмо Анастасия, впрочем, была высказана уже Бриллиантовым (см.: Бриллиантов А. О месте кончины и погребения… С. 264).
425. См. в настоящем издании Ер Ап 8 и прим. 12. Библиография по теме, связанной с разными толкованиями этого места приведена в изд.: Allen&Neil 2002. Р. 42, п. 174.
426. Здесь, в Херсонесе, они получили сведения о кончине св. папы Мартина и других исповедников, сосланных за православие (см. Сотт 6 и 7).
427. Согласно «Воспоминанию», именно в Албании, в местности Ветарорус (как сообщают в комментариях Аллен и Нейл, на берегу Каспия) находился монастырь Иоанна Крестителя, возглавлявшийся игуменом Григорием, который передал в 668 г. Феодору и Феодосию письмо и другие документы, оставшиеся после кончины Анастасия–апокрисиария (см.: Сотт 10 и прим. 45 и 47). Впрочем, Кекелидзе считал, что Албания — это описка, и следет читать Алания (см.: Кеке- лидзе К. Сведения грузинских источников о Максиме Исповеднике // Оттиск из Журнала Трудов Киевской духовной академии. 53,1912—1913. С. 19).
428. Хрушкова JI. Г. Раннехристианские памятники Восточного Причерноморья (IV‑VII века). М., 2002. С. 58–59.
429. Ер Ап 11.
430. См.: ЕрАп 8.
431. на то, что кто‑то из его окружения дошел до Иверии, но не дошел до них, находящихся в Абазгии. Как замечает Хрушкова: «Этот пассаж не оставляет сомнений [что истинно–православные, к которым обращается Анастасий, жили не в Константинополе]. Странно было бы идти из Константинополя в Абазгию через Иве- рию, но из Иерусалима дорога в Абазгию проходила как раз через Иверию» (Хрушкова Л. Г. Раннехристианские памятники… С. 58).
432. Сведения об Иерусалимском патриархате после завоевания его территории арабами очень скудные. Предположительно, патриарха в Иерусалиме не было после кончины св. Софрония до Анастасия II (? — 706), а может, и до Иоанна V (706–735), но и децентрализованная Церковь могла сохранять какую‑то форму соборного единства. Как указание на нее можно понять свидетельство Анастасия- апокрисиария, со слов Стефана Дорского, «о единстве и согласии, что достигнуты там через православное исповедание всех друг пред другом и перед Богом».
433. «А умер святой отец наш и мученик Анастасий, написавший это послание, в день Господень [воскресение], в третьем часу, в пятый день ид октября [11 октября], когда за святою литургиею произнес возглас: «Святая — святым!», — десятого индикта [666 г.]» (ЕрАп, схолия).
434. Им не мог быть упомянутый в письме Анастасия–апокрисиария Стефан (даже если он действительно был Стефаном Дорским, и следовательно, епископом), т. к. он уже скончался до этого, 1 января 665 г. (см.: Allen&Neil 2002. Р. 188).
435. Напомним, однако, что от Вселенского священноначалия он отложился не на этом основании, а в силу того, что стоял в границах Церкви, прочерченных определениями Латеранского собора.
436. Пер. А. И. Сидорова. Цит с изменениями по изд.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. I. С. 110. Эта мысль развита прп. Никитой Стифатом в трактате О иерархии.
437. Речь идет о Трудностях к Иоанну и Трудностях к Фоме.
438. Кондак А (Мурвтов 1915. С. 239). Ср. Песнь VIII Канона св. Иоанна Дамас- кина прп. Максиму: «Живоносный луч приняв от Единого Триипостасного Божества, ты явился солнцем для пребывавших во тьме заблуждения» (Мурвтов 1915. С. 272).
439. Муретов 1915.
440. Scripta saeculi VII vitam Maximi Confessoris illustrantia una cum latina inter- pretatione Anastasii Bibliothecarii iuxta posita / Ed. P. Allen, B. Neil. Tumhout, 1999.
441. Cm.: Allen&Neil 2002. Предисловие в этом издании принадлежит Бронвен Нейл, а примечания Нейл и Аллен; она же — переводчица греческих текстов, а Нейл — латинских.
442. http://www. oup. co. uk/pdf/0–19–82999 l-5. pdf
443. Как считают Аллен и Нейл, возможно, под «секретом» (секретным помещением) здесь имеется в виду Трулл — крытый куполом зал, в котором позже, в 680 г., проходил VI Вселенский Собор, а в 691—692 гг. — Пято–Шестой, названный по этому помещению Трулльским. Ход событий, отраженный в RM, таков: в субботу (накануне которой в Константинополь прибыли апокрисиарии из Рима; см. RM 7) состоялось первое заседание суда над Максимом (1—5); в этот же день после заседания к Максиму в место его заключения пришли убеждать его Троил и Сергий (6—9); через неделю, в субботу, состоялось второе заседание суда (10— 12); на следующий день, в воскресенье, было совещание представителей Церкви (Брандес (Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung… S. 199) считает, что собирался otivo6o£ £v6^lioi3oa), по предложению которого император вынес приговор (13). О датировке процесса см. в наст. изд. «Дело Максима», прим. 221.
444. То есть учениками.
445. Мандаторы (лат. mandatores) — послы с царскими приказами или младшие офицеры, разносившие по войску приказы полководцев, вообще — лица по особым поручениям; название встречается на печатях VII‑IX вв.
446. Экскувиторы — гвардейцы, учрежденные императором Львом I (V в.). Первоначально глава отрядов экскувиторов назывался comes excubitorum, позже — доместик экскувитов (зафиксирован с 765 г.).
447. Имеется в виду помещение для стражи из экскувиторов.
448. Петр — патриций и претор (dux) Нумидии, дважды был главой Африканского экзархата. Аллен и Нейл, не говорят прямо, что речь идет об адресате ряда произведений Максима (в том числе — датируемого 643/644 гг. ТР 12), однако ссылаются на Брандеса, который имеет в виду именно его, но принимает невероятную в свете указанной датировки гипотезу Иветты Дюваль (Duval Y. Le patrice Pierre, exarque d’Afrique?//Antiquites africaines. 5, 1970. P 209—214), что Петр умер в 637 г.; Аллен и Нейл воспроизводят эту ошибку.
449. Император Ираклий (610—641).
450. Это относится к событиям 633 г.
451. Эти письма не сохранились (если вообще существовали) в отличие от трех других писем прп. Максима к Петру (Ер 13, 14 и сохранившееся на латыни письмо, известное как ТР 12), который, как кажется, является тем же лицом, что и патриций Петр, упомянутый выше.
452. Возможно, прозвище от месопотамского города Магуды.
453. Обычная формула при избрании императора, перевод латинского<Tu vincas».
454. Описываемое событие относится к 646 г., когда Григорий, экзарх Африки, восстал против императора Константа II; на следующий год Григорий был убит в стычке с арабами. Весной 645 г. Григорий в Карфагене председательствовал в споре прп. Максима и бывшего патриарха Константинопольского Пирра, в итоге которого Пирр отказался от монофелитства. Папа Феодор (642—649) получил письменный отказ Пирра от прежних заблуждений и написал письмо императору в защиту Пирра. Два письма папы о Пирре, одно преемнику Пира, патриарху Павлу, другое — епископам, рукополагавшим Павла, сохранились у Анастасия–биб- лиотекаря (PL 129 577—581,582—584).
455. ПайЗД — буквально: «ребячишься», «насмехаешься».
456. Кандидат — младший офицер или чиновник невысокого ранга.
457. Платон был экзархом Равенны (645—649?), его присутствие в Константинополе зафиксировано в 649 и 653 гг. (во время суда над папой Мартином). Эпизодически он исполнял при императоре Константе II роль советника по итальянским делам.
458. У Аллен и Нейл: «…в Риме».
459. Светские экзархи были главами экзархатов, созданных в конце VI в. в Карфагене и Равенне. Однако Аллен и Нейл считают, что, судя по контексту, здесь слово «экзарх» означает церковного экзарха, т. е. первого епископа епархии.
460. Примикирий — глава департамента (канцелярии). Об упоминаемом письме нет никаких сведений.
461. Буквально: «боговенчанная»; речь идет об императоре.
462. Типос был разработан в кругу патриарха Павла II и издан в 647 или 648 г. от имени императора Константа II, которому тогда не исполнилось еще и 18 лет. Брандес считает, что Григорий, по всей вероятности, прибыл в Рим с миротворческой миссией, инструментом которой должен был служить Типос (Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung… S. 194, Anm. 329).
463. Римлянами («ромеями» — именно это слово здесь употреблено) называли себя (начиная с конца IV в.) и византийцы, однако св. Максим им последовательно в этом имени отказывает, относя его исключительно к гражданам первого Рима — как раз в то время (VII в.), когда император стал официально именоваться «царем ромеев» (ср. Kazhdan A. Rhomaios // The Oxford Dictionary of Byzantium / Ed. A. Kazhdan. Oxford University Press.
464. To есть «не путай меня».
465. Максим заботится, вероятно, не столько об исторической точности, сколько об иллюстрации проводимой им далее мысли о некомпетентности императоров в вопросах вероучения. Опираться он мог, в частности, на указанное Аллен и Нейл в комментарии к данному месту Письмо Ария и Евзоя императору Константинуt, {Socrates. Historia ecclesiastica 1.26.2; Sozomenus. Historia ecclesiastica, 2.27.6.), датируемое 327 г.; в нем его авторы выражают желание присоединиться к Церкви, излагая при этом свою веру в обтекаемых выражениях, не содержащих термина «сущность». Константин принял это исповедание и старался, чтобы Ария приняли в Церковь, но Максим, как и церковное Предание, очевидно, считал этот шаг ошибкой (см. след. прим.). Компромиссные же исповедания, избегающие выражений «единосущие» и «иносущие», принимались при сыне Константина, Констанции (Sozomenus. Historia ecclesiastica, 3.18—19. 4:13—15).
466. Это место по–разному понимают Аллен и Муретов. Перевод последнего: «В этом и великий Константин согласился с теми [отцами], которые предложили это, как повествуется многими, трудолюбиво описавшими тогдашние события», подразумевает, что Константин последовал отцам, которые не захотели приобрести мир ценой отказа от точных формулировок. Перевод Аллен подразумевает, напротив, что Константин на такой компромисс пошел. Такое прочтение представляется нам оправданным всем контекстом данного места: ошибка, от которой оказался не застрахован даже Константин Великий, должна, по мысли Максима, служить предостережением Константу. Какой конкретно поступок Константина имеется в виду, и не смешивает ли Максим (возможно, умышленно) Константина и Констанция, остается только гадать.
467. То есть посредствующими, промежуточными, в конечном счете — неточными выражениями.
468. Добавка «…а не царей» в ряде списков отсутствует; у Аллен и Нейл она отражена только в аппарате их критического издания.
469. Мина везде назван монахом или отцом. Современный исследователь замечает, что клирик вряд ли мог быть членом сената, но, вероятно, присутствовал на суде 655 г., и кратко выступил против Максима и его ученика Анастасия (см. § 10). Его богословское возражение Максиму лежало вне границ настоящего судебного разбирательства. Возможно, Мина был советником в сенате по богословским предметам (Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung… S. 181). См. также DsB 15 о его роли в информировании императорского двора и о границах соглашения, предложенных Максиму консилиарием (советником) Иоанном.
470. То есть приказывают говорить громче.
471. Обвинение в приверженности Оригену было расхожим оскорблением в монашеских кругах. На самом деле Максим писал против Оригена, но часто использовал язык Оригена и его понятия, одновременно отказываясь от ереси, сопряженной с ними.
472. Одно из первых упоминаний этой должности; обычно ее занимали евнухи.
473. Главы были составлены Киром в Александрии в июле 633 г. при заключении унии с Феодосианской партией монофизитов в Египте.
474. В 638 г.
475. В 647–648 гг.
476. То есть Латеранском, в 649 г.
477. Пример, опровергающий утверждение о. Иоанна Романидиса: «The people who lived in the «Byzantine Empire» never knew nor used the word «Byzantine». They know themselves to be Romans, nothing more and absolutely nothing less» («What, if anything, is a Byzantine?», http://www. romanity. org/). Ниже, в § 11 обвинители Максима называют себя еще «греками» по контрасту с «римлянам»; это показывает, что самосознание визатийцев в то время вовсе не было таким однозначно «римским», каким его описывает Романидис.
478. Апокрисиарии — представители римского папы в Константинополе. Папа Евгений I был избран в августе 654 г., когда его не признанный Константинополем предшественник папа Мартин I был еще жив.
479. Согласно Аллен и Нейл, апокрисиарии не имели полномочий действовать от имени Римского папы, а были только его посланцами при дворе императора.
480. В издании Муретова далее сказано: «Я думаю не о единении или разделении римлян и греков, а о том, чтобы мне не отступить от правой веры». Но эта фраза не подтверждается наиболее авторитетными списками.
481. Открывающего, выражающего.
482. Буквально: «не опечаль», «не огорчи». В ответе Максима тот же глагол.
483. Асикриты императорского двора заменили референдариев (императорских секретарей, учрежденных императором Юлианом и, предположительно, упраздненных после 600 г.).
484. Локализация этого места (лат. Bellas) неясна. Возможно, это монастырь св. Саввы в Риме.
485. То есть сенат.
486. Далее следует единственный сохранившийся фрагмент письма — «указа» императора Ираклия папе Иоанну IV, датируемого 640—641 гг. Это письмо не упоминается ни в актах Латеранского собора, ни в каких‑либо других известных нам источниках. Брандес приводит и другие факты, позволяющие усомниться в его существовании (напр., откровенно монофелитские формулировки того же
487. Император Ираклий был занят войной с мусульманами в середине 630–х гг.: в 635 г. под их натиском пал Дамаск, в 638 г. — Иерусалим.
488. Письмо папы Иоанна IV императору Константину III сохранилось в обратном переводе с греческого у Анастасия Библиотекаря (PL 129 561—566).
489. То есть Петр, патриарх Константинопольский (654—666), и другой, неизвестный патриарх, возможно, Македоний — монофелитский патриарх Антиохии, который проживал в Константинополе после 639 г. и до 662 г.
490. О Мине см. выше, §§ 5 и 15. О Константине ничего не известно.
491. Муретов оставил без перевода слова: Tpiftovvog ©uix^Xrig; это выражение буквально значит «трибун сцены». Употреблено метафорически, в смысле — представитель театра, сцены (см.: Lampe, s. v. Tpipovvog, 3). Аллен перевела: «pander», сводник.
492. Буквально: небольшую книгу, книжицу. О ней см. § 12.
493. В Латеранской базилике и церкви (базилике) Марии Маджоре, соответственно.
494. Этого абзаца нет в издании Аллен и Нейл.
495. Буквально: «единоязычных», «говорящих на одном языке». Но можно перевести и так, как перевел Муретов, поскольку в греческом «язык»/«народ» — омонимы, как и в церковнославянском.
496. Демосфен на суде папы Мартина записан как rescriptor et collaborator sacel‑larii (писец и помощник сакеллария).
497. Перверис не упоминается после IX в.; его местоположение неизвестно.
498. Позже известная как просто Кесария, на юго–западе от Никеи.
499. Буквально: бывшими с ним высшими дворцовыми должностными лицами.
500. То есть 24 августа 656 г. Текст был написан, вероятно, вскоре после этого кем‑то из круга св. Максима, если не им самим; как и в случае с RM, автор едва ли мог иметь доступ к стенограмме (ср.: Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung… S. 156,205).
501. Консул, ϋπατος — почетное звание, дававшее право устраивать общественные игры и пиры. Титул «консул» в императорской титулатуре унаследован от римской системы высшей власти; был упразднен Львом VI (886–912).
502. Эта фраза выпущена у Муретова.
503. Буквально: домостроительства, οίκονομίας.
504. По Аллен и Нейл: «…не имею общения с Константинопольским престолом».
505. По изданию Аллен и Нейл: «…вы пойдете».
506. У Аллен: «…you confuse both the language of theology and of the economy» («…вы смешиваете язык и богословия, и домостроительства»).
507. То есть о триипостасном Божестве.
508. То есть о Христе, как Воплощенном Сыне Божием.
509. Ален и Нейл дают следующие отсылки: Псевдо–Василий. Adv Eun 4.1; Аполлинарий Лаодикийский. Contra Diod (Изд.: Lietzmann Н. Apollinarius von Laodicea und seine Schule. Tubingen, 1904. P. 235–236 (fr. 117) - Doctrina Patmm. C. 12, XX.77.12.
510. Вследствие единоволия во Христе.
511. То есть запаху.
512. То есть по Божеству и человечеству.
513. То есть положительного признака бытия.
514. Дионисий Ареопагит. DN 8.5.
515. То есть благоустроения церковной жизни.
516. У Аллен и Нейл: εύαγγελικόν, евангельский.
517. На Латеранском соборе в 649 г.
518. В 335 г., по приказу императора Константина.
519. В 341 г., по приказу императора Констанция.
520. В 359 г., также по приказу Констанция.
521. Собор в Константинополе был созван в 360 г. и подтвердил решения собора в Римини (359).
522. Между 357 и 360 гг.
523. Собор в Сирмии 357 г. запретил употребление терминов «единосущный» и «подобосущный» как создающих разделение в Церкви.
524. Так называемый «разбойничий собор», «Ефесский разбой», 449 г.
525. Павел Самосатский, исповедовавший монархианство, был извергнут на ряде соборов между 264 и 268 гг. за ересь и проступки против нравственности. Дионисий Александрийский, приглашенный на первый собор (264 г.), затем отказался прибыть из‑за болезни и вскоре умер. Григорий Чудотворец принимал участие в первом соборе, умер вскоре после собора. Согласно Церковной истории Евсевия Кесарийского (7.7), папа Дионисий (259/260–267/268) не получал письма Антиохийского собора 268 г., осудившего Павла Самосатского.
526. Согласно Аллен и Нейл имеется в виду 5–е правило Никейского собора, но правило часто повторялось: оно же правило 20–е Антиохийского собора и 19–е Халкидонского.
527. Logos dogmatikos, приписываемый патриарху Константинопольскому Мине (536–552). На VI Вселенском соборе эту атрибуцию признали ложной; однако некоторые современные исследователи оспаривают это мнение Собора, считая автором документа Мину.
528. Слов: «…авторитетных отцов» нет в издании Аллен и Нейл. Далее там следует ответ Максима: «И кто говорит об одном действии из авторитетных отцов?».
529. Буквально: ипостасной.
530. Comm, in Joannem 4.2.
531. Согласно Аллен и Нейл, любая экзегеза (толкование) Тимофея Элура (ум. 477) — одного из самых красноречивых и активных пропагандистов монофи- зитства — была неприемлема для прп. Максима.
532. Св. Кирилла.
533. Или «просто».
534. Муретов приводит собственный перевод этого места послания апостола Павла, отличающийся от синодального.
535. У Аллен: «…это выслушав, сказал».
536. У Аллен еще «курносость».
537. Συμβεβηκότα, accidentia — признаки случайные, привходящее.
538. То есть рождению и смерти.
539. Союз «и» — по изданию Аллен и Нейл. Речь о «крамольном», с точки зрения властей, Латеранском соборе. Тот факт, что его Деяния были в распоряжении Максима, говорит о значительной степени свободы, которой он располагал в ссылке.
540. По Аллен: «святых отцов».
541. Буквально по изданию Аллен и Нейл: «пусть царь и патриарх примутся подражать снисхождению Бога».
542. Император.
543. Патриарх.
544. Ипостасная.
545. Σχετικήν — относительной.
546. Ипостасное.
547. Лиц во Христе — Божеского и человеческого.
548. По изданию Аллен и Нейл: «Если по причине единения одним, согласно им, стало воление нашего Спасителя, причиной своей оно всяко будет иметь единение, но ни ту, ни другую из природ, из которых Он; и совершенно ясно, что воление будет, согласно им, [принадлежностью] отношения (σχέσεως, у Аллен: dispositional), а не природы; ибо слово истины понимает единение как отношение, а не как природу» (пер. А. М. Шуфрина).
549. Буквально: «страсти» («изменения»).
550. Божеству и человечеству.
551. Намек на Евтихия, основателя монофизитства и всех последовавших его ответвлений.
552. По изданию Аллен и Нейл: «Бога».
553. Συνταπεινωθηναι и συγκενωθηναι — сосмириться и соистощиться [Богу].
554. Или: «достался нам от предков». Туманное выражение, вовсе не обязательно указывающее на службу Максима в молодости при дворе Ираклия. Аллен дает невероятный перевод: «our ancestor» («наш предок»).
555. То есть притвор. Троил и Епифаний принимали активное участие в суде над Максимом; см. RM 2.
556. Согласно лат. версии: «гадкий старикашка, разоритель государства, старый прожора».
557. В издании Аллен и Нейл противопоставление: «…но и [не отрицаем]».
558. Более точно передает смысл Аллен: «Если вы веруете так же, как умные природы [ангелы] и Церковь Божия, то как вы принуждаете меня соединиться с Типосом, содержащим одно только отрицание того, что вами исповедано?»
559. Буквально: «отрицание».
560. То есть речения о двух волях и действиях Христа.
561. Имеется в виду Libellus («книжечка») ученика Максима Анастасия (см.: RM 10). «Книжечка» содержит осуждение Типоса 648 г., и была представлена на Латеранском соборе. Подписи в этом документе включают имена Максима и Анастасия. Он был представлен Латеранскому собору Иоанном, священником монастыря св. Саввы, Феодором, священником святой лавры в Африке, Фалассием, священником армянского монастыря в Риме, называемом Ренати, и Георгием, священником киликийского монастыря в Риме.
562. Или: совершением.
563. Бабкой Константа II была Евдокия, первая жена Ираклия, но здесь подразумевают вторую его жену, Мартину, которая принимается за мать и Ираклия, известного как Константина (сына Евдокии), и ее собственного сына Ираклона (Ираклеона). Юные Ираклий–младший (под именем Константина) и Ираклон были императорами короткое время, в 641 г., после чего в сентябре 641 г. Констант 11 наследовал отцу Константину.
564. Возможно, «συγχύσις» следовало бы перевести мягче: смущение, расстройство.
565. Вариант: заточим, уморим, уничтожим. — Прим. М. Д. Муретова.
566. Глосса по изданию Аллен и Нейл: «Он имеет в виду Феодора, который занял место комита в колонии [или Колонии], то есть брата императора». Брат Ираклия Феодор, военачальник, умер 20 августа 636 г. Неясно, имеет ли в виду схолиаст некую колонию вообще (от лат. colonia) или собственное греческое название «Колония», относящееся к двум городам на реке Ликии во внутреннем Понте и, соответственно (до 863 г.), к военному округу, которым командовал стратег.
567. Знаменохранители входили в состав экскувиторов, императорской гвардии.
568. У Аллен и Нейл абзац начинается с вводной фразы: «Увидев пришедших, рекомый авва Максим встал и сотворил поклон (μετάνοιαν), и они в ответ ему поклонились и, сев, попросили и его сесть».
569. У Аллен и Нейл: «…вверх, в небо» (είς τόν ουρανόν).
570. То есть отлучен и проклят. Греч, κατάθεμα, проклятье.
571. У Аллен и Нейл: «И все спрашивающие, выслушав его, говорят».
572. У Аллен и Нейл: «в Перверы».
573. В Перверы.
574. То есть советник.
575. По изданию Аллен и Нейл: «И то еще надо знать, что Троил в Регии, обращаясь к авве Максиму, сказал, что консилиарий Иоанн написал ему [т. е. Троилу] о соглашении, предложенном им [т. е. предложенное им Максиму] и удовлетворившем их, «хотя тому, чтобы это [соглашение] совершилось тогда, бесчиние твоих учеников воспрепятствовало»» (пер. А. М. Шуфрина).
576. Видимо, Мине (Μηνάν) монаху, упоминаемому в RM.
577. Так у Аллен и Нейл. У Муретова: «После того как при всех притеснениях и опровержениях власть имущие оказались не в силах отклонить его от правой веры, они, не вынося позора, по прошествии малого времени снова привели в Константинополь как святого старца, так и двух его учеников. Здесь после многих истязаний и жестоких пыток царь произвел суд над ними (что же претерпеть настояло им?) и после анафематствования и проклятия их предал начальникам, сказав так:».
578. У Муретова эта речь обращена к Максиму. Далее текст совпадает.
579. То есть сенату.
580. То есть гражданским.
581. Буквально: τυραννίδων, тирании (мн. ч.).
582. В издании Аллен и Нейл этот параграф озаглавлен: «Третий приговор о них». Первый приговор был вынесен после суда 655 г. (RM 13), второй в Регии (см. выше, § 13) и третий — в Константинополе в 662 г.
583. Именно ослабляя, истощая: κενοϋντες.
584. У Аллен: «…Анастасия и Анастасия».
585. У Аллен: «…а орган необузданности ваш, Максима и Анастасия, то есть нечестивый ваш язык отрезать изнутри».
586. У Аллен и Нейл не указывается место заточения.
587. В издании Муретова настоящий текст не является отдельным документом, но частью Жития прп. Максима, и все реплики прп. Максима в нем даны не от первого лица, а в третьем лице.
588. То есть 18 апреля 658 г. Как пишут Аллен и Нейл, Анастасий–монах в это время находился в заключении там же, в Перверисе, но в другом месте. В основном тексте перевода Муретова этого предложения нет. Однако в примечании сказано, что, согласно версии Анастасия Библиотекаря, события датируются преполовением Пятидесятницы.
589. Петр Константинопольский (654–666).
590. Как замечают Аллен и Нейл, «объявил», судя по всему, не лично, а через своих эмиссаров.
591. Ален и Нейл считают, что, поскольку патриархаты Антиохийский, Александрийский и Иерусалимский перестали существовать, слова о единении всех Церквей — не более, чем риторика.
592. Так у Муретова. У Аллен: «…because of the terms in which he had made a proper confession of him» (т. е. на основании слов, в которых он правильно исповедал Его). В греч.: έφ οΐς αυτόν καλώς ώμολόγησεν. Перевод Аллен предпочтительней хотя бы уже потому, что у Муретова не переведено слово καλώς (поскольку он, как сам пишет, взял за основу список, в котором в данном месте этого слова нет). Между тем оно здесь перекликается с другим употреблением его в этом же абзаце: «…если это сделано хорошо (καλώς), я не стану отчуждаться» (т. е. если принятое исповедание хорошее, в смысле — правильное).
593. У Аллен: «…let me learn a confession» («…хочу узнать исповедание»). Это, как и предыдущее, расхождение между переводами Аллен и Муретова объясняется исключительно особенностью того списка, на котором основывался Муретов, впрочем, указавший в примечаниях и вариант с «исповеданием» (перевод Аллен выполнен по ее и Нейл критическому изданию).
594. У Аллен: «…because you have come completely inexcusable» («…потому что тебе уже нечем себя оправдать»).
595. Так у Муретова. Это место, в силу крайней сжатости выражения в оригинале («Τάς δύο διά τήν Ενωσιν μίαν φατέ γενομένας ή παρά ταύτας», — είπον, — «έτέ- ραν»), допускает разное понимание. Наш перевод (см.: Дело Максима, с. 107 и прим. 282): «Бы говорите, что два [природных действия] стали одним за счет единения, или кроме этих [двух есть еще] другое?» ближе к пониманию Аллен: «Do you say that two became one because of the union, or is there another activity besides these?» (Allen&Neil 2002. P. 221), чем к пониманию Муретова.
596. У Муретова: «сказал святой».
597. Как замечают Аллен и Нейл, здесь употреблено слово, являющееся транслитерацией латинского термина praeceptum — «предписание» (см.: Lampe, s. v. πραίκεπτον).
598. У Аллен: «The master and the patriarch have decided, following the instruction from the pope of Rome, that you will be anathematized if you do not obey» («владыка [= император] и патриарх [Константинопольский] решили, следуя предписанию папы Римского, что ты должен быть препятствование, если не подчинишься»).
599. Так у Муретова. У Аллен: «…that you make these matters known to the divine Lord and to our holy Fathers» («…сделай это известным Божественному Господу и нашим святым отцам»). В примечании к этому месту Аллен и Нейл указывают, что оно трудное и допускает иное понимание, относящее его к какому‑то конкретному человеку (как и понял его Муретов).
600. Этот последний абзац дошел до нас только на латыни. Автор его неизвестен.
601. Перевод 3. А. Барзах.
602. Это письмо сохранилось только на латыни, хотя, поскольку монахи в Кальяри были, согласно Аллен и Нейл, греками, написано оно было, скорее всего, на греческом. Автором письма исследователи считают Анастасия–монаха, а переводчиком — Анастасия Библиотекаря (IX в.). Латинский текст, как отмечают в примечаниях Аллен и Нейл, содержит несколько лакун и темных мест. Эти темноты отразились и в русском переводе. Попытка реконструкции содержания послания (т. е. интерпретирующий перевод) — дело будущих исследователей.
603. В латинском: abbatis. В переводе Нейл: «отца».
604. Кальяри (Cagliari) — главный город и порт на о. Сардиния (Италия).
605. Так автор полемически излагает содержание Типоса, запрещавшего отстаивать какую‑либо из этих двух точек зрения как единственно правильную.
606. Имеется в виду догматическая формула из послания патриарха Петра Константинопольского папе Виталиану.
607. Латинское substantsia, которым, вероятно, переводится ούσία (сущность) в греческом оригинале.
608. Темное место и, по замечанию Аллен и Нейл, вероятно, лакуна в тексте.
609. Или: ипостасные. — Прим. перев.
610. Или: ипостасные. — Прим. перев.
611. Или: расположения. — Прим. перев.
612. Или: обращался. — Прим. перев.
613. Ер 4, к Гаю.
614. Цитата из Томоса папы Льва Флавиану: «Каждое из двух естеств [в лат. forma, в греч. μορφή, что в данном случае означает сущность, естество] в соединении с другим действует так, как ему свойственно: Слово делает свойственное Слову, а плоть исполняет свойственное плоти. Одно из них сияет чудесами, а другое подлежит страданию» (Деян. Т. IV. С. 121).
615. По мнению Аллен и Нейл, Анастасий Библиотекарь, вероятно, не понял этого места, которое, судя по всему, говорит об апокрисиариях (папы Виталиана), посланных (обратно) патриархом Петром и императором с посланием патриарха Петра, в котором излагалось это учение о двух и одной воле.
616. Так православные называли монофелитов, возводя их ересь к арианству. Прп. Максим полемически возводил родословную монофелитства к арианству, так как именно Арий в IV в. впервые выдвинул такую христологическую модель, в которой во Христе была одна воля — воля Логоса. См.: DsP, 300D; рус. пер. в изд.: Диспут с Пирром: преподобный Максим Исповедник и христологические споры… С. 165 и прим. 30 на с. 247.
617. Первый параграф этого текста, как и параграфы с пятого по девятый, в издании Аллен и Нейл приводятся на латыни, остальные — на греческом.
618. То есть Рима.
619. У М. Д. Муретова: «Умозаключениями». Имеются в виду Свидетельства и Силлогизмы — два сочинения, которые, как предполагают Аллен и Нейл, тоже были написаны Анастасием–апокрисиарием, хотя формально Свидетельства надписаны именем свщмч. Ипполита, епископа гавани Римской. В издании Муретова оба произведения приведены.
620. Слово 25.
621. У Муретова: «государстве». Согласно Аллен и Нейл, ссылающихся на Гар- рига (Ganigues J. М. Le sens de la primaute romaine chez saint Maxime le Confes- seur // Istina. 21, 1976. P. 15), речь идет о Иерусалиме, где была, как он предположил, община истинно–православных (братство спудеев), сосредоточенная у храма Воскресения Христова. Впрочем, как замечает Нейл в предисловии к изданию документов из ссылки, гипотеза Гаррига пока не подтверждается. По ранее высказанной версии Девреесса (Devreesse R. Le texte grec de NHypomnesticum» de Theodore Spoudee // AB 53,1935. P. 64, n. 2), которую упоминают Аллен и Нейл, Феодосий и Феодор могли принадлежать братству спудеев, которое существовало в Константинополе.
622. Этого предложения нет у Муретова.
623. Сведения, относящиеся к географии местности ссылки прп. Максима и его учеников, содержатся в работах: Кекелидзе К. Сведения грузинских источников о преподобном Максиме Исповеднике // Оттиск из Журнала Трудов Киевской духовной академии. 53, 1912–1913. С. 1–41, 451–486; Бриллиантов А. О месте кончины и погребения св. Максима Исповедника… Написание топонимов мы сохранили по изданию Муретова.
624. То есть Анастасия–монаха, другого ученика св. Максима.
625. Крепость сванской земли.
626. Григорий.
627. О причинах разного отношения к Анастасию различных начальников на Кавказе см. соображения Л. Г. Хрушковой, приводимые нами в Деле Максима, с. 151 наст. изд.
628. Вставка Аллен и Нейл, которые, хотя и с оговорками, следуют Гарригу, утверждающему, что здесь речь идет о храме Воскресения Христова в Иерусалиме.
629. По мнению Аллен и Нейл, речь идет скорее всего о Стефане Дорском, посланном свт. Софронием Иерусалимским в Рим, участвовашем в Латеранском соборе и близком к Максиму Исповеднику. Он был, как пишут Аллен и Нейл (к сожалению, без ссылок на источник, который бы это подтверждал), сыном со- кровищехранителя церкви Воскресения Христова в Иерусалиме.
630. У Муретова это место читается иначе: «…как люди истинно святого Воскресения Христа Бога нашего».
631. То есть 1 января 665 г.
632. То есть Латеранского собора.
633. DN 4.30.
634. Это место привлекает внимание, так как возникает естественный вопрос, как «претор Иверии» мог быть настолько нелоялен власти императора, чтобы радушно принимать сторонников осужденных диофелитов. Возможным ответом на него служит замечание JI. Г. Хрушковой (см. прим. 11).
635. 11 октября.
636. Ср. приведенный здесь возглас: «Святая — святым!» в устах достойно произнесшего его св. Анастасия и упоминание недостойного произнесения этого же возгласа в На константинопольцев 4.
637. 666 г.
638. Ύπομνηστικόν. Латинское название: Scholium sive Hypomnesticum (Примечание, или Воспоминание).
639. Как пишут Аллен и Нейл, этот «анаколуф, кажется, указывает на то, что мы имеем дело с литургической рубрикой, относящейся не только к Максиму и Мартину, но и ко всем святым, чья кончина поминается в этот день».
640. § 1 сохранился только на латыни, остальной текст — также и в оригинале, на греческом. Муретов в своем издании сделал перевод с латинской версии, но в конце привел все разночтения с греческим текстом, опубликованным Епифано- вичем. Мы внесли эти исправления исходя из того, что они представляют собой последнюю редакцию перевода Муретова.
641. То есть Анастасий–апокрисиарий.
642. Germanis. Перевод Муретова («родные») нам кажется сомнительным, так как ниже (см. § 6) «родными» (друг другу) братьями именуются только Евпре- пий и Феодор, у которых общий отец. Маловероятно, что последние были кровными братьями Анастасию, римскому апокрисиарию. Возможно, germanis нужно здесь понимать сразу в двух смыслах: переносном, т. е. как «настоящих, истинных» (собратьев во Христе и со–свидетелей) — по отношению к Анастасию, и буквальном — по отношению к друг другу. Так поняла это место Нейл: «Anastasius… and his brothers, Theodore and Euprepius, blood brothers…».
643. Этому параграфу предшествуют в греческом тексте (ив издании Аллен и Нейл) два других, являющихся, вероятно, более поздней вставкой, не входящей в первоначальный текст Воспоминания, написанный Феодором Спудеем. Эти параграфы были опущены Муретовым, мы их тоже опускаем, но разбиение параграфов даем как у Аллен и Нейл, ради единообразия в сносках.
644. Или: свидетеля.
645. Буквально: «истинно философом, точнее — теософом» (т. е. истинно любомудром, точнее — Богомудром).
646. Речь идет об исполнении приговора 662 г.
647. То есть Святого Анастасия.
648. Протосекретарь был главным секретарем префекта претории, или эпарха Константинополя. Эпарх был главным судьей города и окрестностей и главой полиции, чья власть распространялась и на тюрьмы.
649. Аллен переводит: «…as [happened] in the case of the great Moses» («как было в случае великого Моисея»). Имеется, очевидно, в виду начертание Богом заповедей Закона на каменных скрижалях (см.: Исх 31:18).
650. 666 г.
651. С 1 сентября 647 г. до 1 сентября 648 г.
652. С 1 сентября 666 г. до 1 сентября 667 г.
653. Древний город в Мизии на Геллеспонте (совр. Турция).
654. 655 г.
655. То есть Феодор.
656. То есть с того же, что его младший брат, а именно: с 1 сентября 647 г. до 1 сентября 648 г
657. 666 г.
658. Муретов усматривает здесь идею всеобщего, вселенского главенства папы, однако речь идет не об институте папства как таковом, но конкретно о святом папе Мартине, хотя ниже (см. прим. 24 и текст, к которому оно относится) действительно имеется намек на особую честь, оказываемую римским папам.
659. Платок для вытирания рта и пота с лица.
660. Uno ex compagis ejus, id est caligis.
661. Михаил Керуларий указывал на эту особенность облачения папы в числе признаков римской схизмы.
662. То есть Святого Мартина.
663. По мнению Брандеса, текст в этом месте наверняка испорчен, так как евнух не мог занимать должность городского префекта (эпарха) (Brandes W. «Juristische» Krisenbewaltigung… S. 174, Anm. 203).
664. To есть Константинополя.
665. Возможно, названо не имя сакеллария, а прозвище, образованное по созвучию с βοΰς (бык) и λέων (лев); Брандес, впрочем, выдвигает и другие гипотезы (Ibid. S. 161).
666. То есть Святого Мартина.
667. То есть на соборе.
668. То есть святым папой Мартином.
669. Латеранский собор 649 г.
670. Вариант: ясно.
671. См.: 2 Тим 4:7.
672. Как замечают Аллен и Нейл, Халкидонский собор имел место в храме св. мученицы Евфимии, и про–халкидонская партия считала ее своей покровительницей. Так что ее упоминание в связи с папой Мартином, вероятно, призвано подчеркнуть, что он, как продолжатель дела папы Льва Великого, вдохновителя Халкидона, является выразителем того же богословия.
673. Μέγιοτος.
674. ЕрАп 3.
675. Буквально: выбрасывает, источает.
676. То есть светильники над гробницею св. Максима.
677. 662 г.
678. То есть пятого индиктиона — 662 г.
679. Речь идет о Послании Анастасия к Феодосию Гангрскому (ЕрАп) и о Свидетельствах и Силлогизмах, надписанных именем свщмч. Ипполита; как мы видим, в Воспоминаниях они, хотя и не прямо, называются собственноручными сочинениями св. Анастасия–апокрисиария.
680. Γνησίοις καί άνθεύτοις. Ввиду того, что выше (в § 6) прилагательное γνήσιοι относилось к родным (по плоти) братьям Евпрепию и Феодору, вероятно, что и Феодосий и Феодор были родными по плоти братьями, что, впрочем, не исключает, что они были и братьями духовными, как считает Гарриг, высказывая применительно к ним свою гипотезу о существования братства Спудеев в Иерусалиме (см.: Ganigues J. Le sens de la primaute romaine chez saint Maxime le Confesseur… P. 15).
681. Албания — в это время самостоятельное княжество, расположенное на северо–востоке от Армении или на востоке от Иверии (т. е. Грузии) (об истории Албании см.: Каланкатуаци М. История страны Алуанк / Пер. Ш. В. Смбатяна. Ереван, 1984). Ветараруос, по сообщению Аллен и Нейл, ссылающихся на Бран- деса, — область в Албании на берегу Каспийского моря.
682. Аллен переводит как «in the holy Church of the Resurrection of Christ our God» (т. e. «во святой Церкви Воскресения Христа Бога нашего»). В греч. тексте слово «Церковь» отсутствует. Муретов, как мы видим, понял άνάστασις как день недели. Такое толкование имеет то затруднение, что в греческом языке это слово значения дня недели не имеет, а значения Воскресения, в смысле Пасхи, здесь это слово не может иметь, так как речь идет об августе. Впрочем, 20 августа 668 г., которым датируется событие, действительно было, если верить календарю на сайте http://www. ely. anglican. org/cgi‑bin/easter, воскресением. Аллен и Нейл, в отличие от Муретова, поняли так, что речь идет о храме Воскресения. Что это мог быть за храм, и какое отношение он мог иметь к общине игумена Григория, как и то, имел ли он отношение к храму Воскресения Господня в Иерусалиме, о котором, как считает Гарриг, идет речь в ЕрАп, из текста не понятно.
683. 668 г.
684. Это место Аллен переводит по–другому: «The sacred letter on this subject was handed over to us… through Father Gregory, abbot of the monastery of St. John the Baptist of the region in Albania, which is called Betararous, in the Holy Church of the Resurrection of Christ, our God, in the month of August, on the twentieth day of the eleventh indiction, which passed by us as we were returning from the region of La‑zika, which I have often mentioned». Что имели в виду Аллен и Нейл, переведя это место так, не вполне понятно, но в частной переписке Полин Аллен сообщила нам, что они придерживаются мнения, что передача документов произошла в храме Воскресения Господня в Иерусалиме (видимо, по возвращении Феодосия и Феодора с Кавказа). В переводе Муретова место, которое на английский переведено: «which passed by us», вообще опущено; вероятно, он считал, что эта передача произошла в воскресенье 20 августа 668 г. где‑то по дороге из страны Лазов (скорее всего, на Кавказе). Но текст допускает и третье прочтение, согласно которому передача документов произошла в храме Анастасиса в Албании, где жил упомянутый игумен Григорий, и куда по дороге домой из страны Лазов за этими документами зашли Феодосий и Феодор. Ни одной из этих гипотез пока нельзя отдать решительного предпочтения.
685. То есть доставки и распространению врученных им книг.
686. Аллен отнесла эту фразу к Максиму и Анастасию: «We have resolved to commemorate jointly both Maximus and Anastasius», но в греческом тексте их имена не упоминаются, и такое толкование кажется неоправданным.
687. Едва ли не единственное свидетельство о весьма широком масштабе гонений на православных во времена Константа II. Как видно из контекста, внешне эти гонения так не выглядели. Возможно, этим объясняется отсутствие других свидетельств о широком масштабе гонений, а может быть, все же наш источник содержит некое благочестивое преувеличение.
688. Или: еретиков.
689. В латинском переводе список еретиков начинается с императора Ираклия. Аллен и Нейл в скобках тоже ставят Ираклия, видимо, имея в виду то, что в ряде списков он в этом месте упоминается. Латинский список выглядит так: Heracliano‑Cyro‑Sergio‑Pyrrho‑Pavlo Petritarum et involuntativo imperatistarum. Как замечает Муретов, в первом слове соединены имена еретиков, а во втором указано лжеучение, лишающее Христа человеческих воли и действия.
690. Как замечают Аллен и Нейл, эпикурейцы, которые, как считалось, отрицали бессмертие души и промысл Божий, были для христиан классическим примером безбожников. Здесь, возможно, автор Воспоминаний полемически проводит параллель между приписываемым сторонникам Типоса отрицанием Божественной воли и отрицанием эпикурейцами промысла Божия.
691. То есть гонителей.
692. То есть святых мучеников.
693. Как замечают Аллен и Нейл, автор Воспоминаний здесь ошибается, так как не существовало такого патриарха Александрии Петра, мученичество которого от ариан прекратило бы гонения. Таковым не может быть ни патриарх Петр I, принявший мученическую кончину в 311 г., до начала арианских споров, ни Петр И, который умер своей смертью. Последний вернулся в Александрию в 379 г. из Рима, где нашел убежище во время гонений, и скончался накануне II Вселенского собора в 381 г.
694. Император Констант II (641–668).
695. Патриций Епифаний — один из участников первого суда над прп. Максимом и судилища в Регии.
696. Автор имеет в виду игру слов «Апофаний» — «άποφαίνω» (показываю, предъявляю, доношу, изобличаю).
697. Πυρίκαον. У Муретова: «огнесожженным»; «поджигатель» (у Аллен — arsonist), кажется, подходит больше, так как указывает на ту роль, какую Епифаний играл в осуждении св. Максима.
698. Главный участник Диспута в Визии, епископ Кесарии Вифинской.
699. То есть после апостола Иоанна Богослова и свт. Григория Богослова (Аллен и Нейл допускают наряду с этим толкованием и другое, а именно, что под тремя богословами имеются в виду Максим и два Анастасия. Но такое толкование маловероятно, так как Максим вряд ли мог быть назван «третьим» из них).
700. Так у Муретова. У Аллен — troublemaker (смутьян). В оригинале: δύσχρη- στον (негодный, бесполезный, непокорный).
701. У Муретова: «женские ястребы» (т. е. развратители).
702. Так у Аллен. Имеются в виду, вероятно, Трудности к Иоанну и Трудности к Фоме. У Муретова — «…недоумений».
703. Под Двумя сотницами имеются в виду Главы о Богословии и о домостроительстве Воплощения Сына Божия, а под Четырьмя — Главы о любви.
704. Так у Аллен. У Муретова: «собрание решений». Аллен и Нейл считают, что речь идет, возможно, о деяниях Латеранского собора.
705. Аллен и Нейл считают, что «второе» здесь может указывать на то, что Констант II продолжает на новом витке ересь, появившуюся при Ираклии. Но возможно, что под «первым» имеется в виду не это, а бывшеее в древности идолослу- жение в буквальном смысле слова.
706. Явная аллюзия к пророчествам Апокалипсиса (см.: Откр 16–18), где под «Вавилоном» подразумевается Рим, стоящий, как и Константинополь (что обыгрывает здесь автор), на семи холмах.
707. Слова иерея, совершающего Евхаристию.
708. На некоторые из тех же произведений, впрочем, ссылались и оппоненты Паламы; спор шел не в последнюю очередь об адекватном прочтении св. Максима.
709. В прекрасной и намного опередившей свое время монографии С. Л. Епи–фановича «Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие» участие Максима в христологической полемике упомянуто лишь вскользь.
710. Тем самым подражание ему делается еще более трудным.
711. GC. Р. 149–156. Попытки датировать отдельные произведения св. Максима предпринимались и ранее (см., напр.: Епифанович С. Л. Материалы к изучению жизни и творений преподобного Максима Исповедника. Киев, 1917. С. VII), но фон Бальтазар (движимый опровергнутой затем Шервудом гипотезой об «ориге- нистском кризисе» в становлении св. Максима) был первым, кто предложил хронологическую реконструкцию, охватывающую практически весь корпус.
712. Иеромонах–бенедиктинец, уроженец штата Нью–Джерси; преподавал греческий, латынь, историю Церкви и догматику в семинарии в штате Индиана; в 56 лет погиб в автомобильной катастрофе; см. некролог: The American Benedictine Review. 20,1969. P. V.
713. Date‑List. На этой работе основывается и самый свежий на сегодня библиографический указатель произведений св. Максима и материалов о его жизни (а также их переводов и посвященных им исследований): Larchet J. — C. Saint Ма- xime le Confesseur (580–662). Paris, 2003. P. 27–114; и гораздо более полный источник по библиографии до 1986 г.: Gatti Perer М. L. Massimo il Confessore: saggio di bibliografia generale ragionata e contributi per una ricostruzione scientifica del suo pensiero metafisico e religioso. Milano, 1987.
714. Подход фон Бальтазара после апробации его Шервудом никем, насколько нам известно, не оспаривался; до этого его критиковал И. — А. Дальмэ (Dalmais I. — H. L’oeuvre spirituelle de Saint Maxime le Confesseur. Notes sur son developpement et sa signification. Paris, 1952. P 216–226, 219.
715. Date‑List. P 23.
716. Ср.: Sherwood P. Notes on Maximus the Confessor // The American Benedictine Review. 1,1950. P. 347–356,349–350.
717. Григория Богослова, Василия Великого, Григория Нисского, бл. Диадоха, Дионисия Ареопагита.
718. В Вопросоответах к Фалассию есть ссылка на нее: Thai 39, PG 90 393В.
719. Он говорит об этом в обращенном к Иоанну предисловии: PG 1064В.
720. В недавнем (и первом в России) исследовании, посвященном ей (Петров В. В. «О трудностях» XLI Максима Исповедника: основные понятия, источники, истолкование // Космос и Душа. Учения о вселенной и человеке в Античности и в Средние века (исследования и переводы). М., 2005. С. 147–271), используется (хотя и не вполне последовательно) перевод ее названия: Трудности к Иоанну, который принимаем и мы. В западной литературе утвердилось название Ambigua, восходящее к переводу Эриугены: Ambiguorum liber (PG 91 1061 — 1062); мы пользуемся только аббревиатурой этого названия: «АтЬ».
721. Этой нумерации придерживаемся и мы. Кроме нее в науке используется, насколько нам известно, только нумерация, введенная Эриугеной в его переводе, по которой эта глава является третьей (так как первой главой Эриугена считает предисловие).
722. Нумерация Шервуда, впрочем, восходит к самому св. Максиму, который в более позднем своем произведении ссылается именно на эту главу Трудностей как на седьмую (TP 1 [645–646 гг.]; PG 91 ЗЗА). Хотя других ссылок на Трудности по номерам глав в дошедших до нас произведениях св. Максима нет, экстраполяция Шервуда оправданна, так как 1) в рукописном предании Трудности к Иоанну оказались слиты в единый корпус с работой, совпадающей с ними по жанру и предмету (с тем лишь отличием, что одно «трудное место» в ней взято не из св. Григория, а из Ареопагита), но написанной уже в период христологической полемики и адресованной Фоме (возможно, бывшему «аввой» св. Максима в монастыре в Хрисополе (совр. Ускудар, Турция), в котором тот подвизался до перемещения в Кизик); 2) эти Трудности к Фоме, включающие, кроме обращенного к нему предисловия, всего 5 глав, в общем корпусе Трудностей оказались первыми. Новые доводы в пользу того, что объединил эти две работы в одну, вероятно, сам св. Максим, приведены в статье: Janssens В. Does the Combination of Maximus’ Ambigua ad Thomam and Ambigua ad Iohannem Go Back to the Confessor Himself? // Sacris Erudiri. 42,2003. P. 281–286.
723. Cm.: Leflierz F. Studien zu Gregor von Nazianz: Mythologie, Oberlieferung, Scholiasten. Bonn, 1958.
724. См. текст в: θεολογία. 21, 1950. Р. 363; при этом на св. Максима Никита не ссылается.
725. Судя по F. Lefherz (Studien zu Gregor von Nazianz… P. 292 [- Таблица 2]), автору неизвестны какие‑либо толкования Слова 14 св. Григория до св. Максима). Однако св. Максиму по меньшей мере одно такое толкование было известно, а именно то, с которым он полемизирует, — оригенистское.
726. Речь идет об идеях исключительно богословско–философского характера. Аскетическое учение оригенизма, теоретически оформленное Евагрием Понтий–ским, было, напротив, глубоко усвоено прежде всего самим св. Максимом, особенно в его сотницах О любви. См.: VillerM. Aux sources de la spiritualite de S. Maxi‑me: les oeuvres d’Evagre le Pontique // Revue d’Ascetique et de Mystique. 11, 1930. P. 156–184,239–268,331–336.
727. Это подтверждается, в частности, особым вниманием, уделенным этому тексту в двух недавних исследованиях мысли св. Максима, при всем различии их методологии и проблематики: Cooper A. G. The Body in St. Maximus the Confessor: Holy Flesh, Wholly Deified. Oxford, 2005. P. 74–95 («динамическая онтология*); Kattan A. E. Verleiblichung und Synergie: Grundzuge der Bibelhermeneutik bei Maximus Confessor. Leiden, 2003. P. 47–75 (разбор PG 91 1080C-1100A).
728. Так, для Паламы едва ли не самым значимым местом в 7–й главе Трудностей является 1076В–С; влияние этого места обнаруживается, в том числе, в Святогорском томосе. ΓΠΣ 2.571.19–22 (- PG 150 1229D13–1232А2); ср. у св. Максима: PG 91 1076С12–13 и (из той же 7–й главы) 1088 В7–8, СЗ-4.
729. ЕА. Значительная часть этой монографии, а также перевод доклада Шервуда, эту монографию дополняющего и уточняющего, приведены в настоящем томе.
730. «Му study… has developed into a fuller and philosophical analysis of Amb 7» (EA. P. VII). JIapine (Saint Maxime… P. 30) согласен с Шервудом в том, что эта глава имеет краеугольное значение.
731. Он был тогда директором знаменитой школы для мальчиков при лондонском соборе Св. Павла, а до этого — профессором греческого в Кембридже. Подробнее о Гэйле и этом издании см. в предисловии Барта Йансенса к: Maximi Соп- fessoris Ambigua ad Thomam una cum Epistula secunda ad eundem. Turnhout: Brepols, 2002. P. CXXX‑CXXXIII, а также: Jeauneau E. Etudes erigeniennes. Paris, 1987. P. 426–430.
732. Главы Трудностей к Иоанну Гэйл сопроводил и переводом Эриугены, а опубликованные в том же томе целиком Трудности к Фоме — своим (тоже на латынь).
733. Гэйл собирался издать Трудности к Иоанну целиком, но присланная ему копия текста обрывалась в начале 10–й главы (PG 911116D).
734. См. о нем: Eckstein F. A. Nomenclator philologorum. Leipzig, 1871. S. 411.
735. PG 91 1028; имеются в виду «мартовская революция» 1848 г. в Германии и давшая ей толчок февральская революция того же года во Франции, а также последующие события в обеих странах.
736. См. в PG подстрочные «variae lectiones» с сиглой «ed. Gal».
737. См. об этом: Maximi Confessoris Ambigua ad Thomam… P. CXXXIV.
738. Перепечатано в томе 14 Δ нового издания Добротолюбия (Θεσσαλονίκη, 1992); в обоих случаях текст подлинника сопровождает новогреческий перевод Игнатия Сакалиса.
739. Эта версия есть в Интернете: http://www. myriobiblos. gr/texts/greek/ maximos/diongregapor2. html
740. Janssens В. Does the Combination… P. 281, n. 2.
741. См. критическое издание: Maximi Confessoris Ambigua ad Iohannem: iuxta Iohannis Scotti Eriugenae latinam interpretationem, nunc primum edidit Eduardus Jeauneau. Tumhout, 1988.
742. EA, 2–3. Для 7–й главы в ЕА, 24–25 приведены результаты осуществленной Шервудом коллации пяти версий: издания Гэйла, списка, изданного Олером (само издание, воспроизведенное в PG, местами расходится как с этим списком, так и с изданием Гэйла), еще трех греческих списков, перевода Эриугены.
743. Saint Maxime le Confesseur. Ambigua. Paris, 1994. P. 127–150.
744. Ibid. P. 384–404.
745. On the Cosmic Mystery of Jesus Christ: Selected Writings from St. Maximus the Confessor. Crestwood; N. Y., 2003. P. 45–74.
746. Кроме них нам удалось — к сожалению, лишь бегло — ознакомиться с подробно и эрудированно комментированным итальянским переводом: Massimo il Confessore. Ambigua: problemi metafisici e teologici su testi di Gregorio di Nazianzo, Dionigi Areopagita / Introduzione, traduzione, note e apparati di C. Moreschini. Milano, 2003. P. 212–243 (перевод), P. 127–140 (введение в проблематику), P. 617- 638 (сквозной комментарий). Румынский перевод Станилоаэ (Bucarest, 1983) и упомянутый выше новогреческий нам были недоступны; их полные данные приводит Ларше: Saint Maxime le Confesseur. Ambigua… P. 32.
747. Недавно изданный Институтом Св. Фомы в Москве, он был некоторое время общедоступен в Интернете на сервере «Романитас».
748. Наша ответственность не распространяется на подстрочные примечания к переводу: все они принадлежат архим. Нектарию и воспроизводятся нами исключительно в таком качестве.
749. Напр.: «(любовно) вожделеть* (как перевод глагола έρξίν).
750. Напр.: «слово (логос)*; «зависящее от цели (έπΐ τω σκοπφ)».
751. См. выше прим. 35.
752. См. выше прим. 31–32 и текст.
753. Orat 14,7; PG 35 865B‑C.
754. Или «Энаде».
755. τον Θεόν ίδεΐν παρεσκεύασαν — трудность для понимания этого места, никак не объясненного в последующих строках, признают все исследователи творчества преподобного. См., напр.: ЕА. Р. 92, п. 42.
756. Ср.: Nemes. De nat. hom. 16; PG 40 673B—С.
757. Л fist. Met 1.2.
758. περίειμι — буквально: «быть в остатке», «быть лишним», также, «происходить» и «оставаться целым, невредимым», но и «доходить», «доставаться» (ср. также περιουσία — «имущество», «состояние»). То есть бытие подается от Первопричины бытия, не уменьшаясь при этом в Ней Самой, как бы переливается через край полного сосуда.
759. Ср.: Быт 3:22.
760. Втор 12:9.
761. Пс 16:15.
762. Пс 41:3.
763. Флп 3:11–12.
764. Евр 4:10.
765. Ср.: Евр 11:13,39.
766. Мф 11:28.
767. έξ αύτού γάρ καί τό απλώς κινείσθαι ημάς, ώς αρχής, καί τό πώς κινείσθαι πρός αυτόν ώς τέλος έστίν — т. е. от Бога и самое бытие наше, которое в качестве естественного своего свойства имеет движение, не обусловленное нашим свобод-
768. Ср.: 1 Кор 2:9.
769. 1 Кор 15:26.
770. Мф 26:39.
771. Гал 2:20.
772. ώς όΛον όΛοις τοΐς άξίοις άγαθοπρεπώς περιχωρήσαντος — трудное с богословской точки зрения место, так как, с одной стороны, «περιχωρώ» означает «обходить кругом» и может бьггь понимаемо в смысле «облекать», а с другой, «πε- ριχώρησις» является устоявшимся богословским термином, обыкновенно применяемым для выражения взаимоединения Лиц Пресвятой Троицы или соединения естеств во Христе, означая, таким образом, полное взаимопроникновение. Так что образ соединения обоженных с Богом может здесь пониматься двояко.
773. Oral 28; PG 36 33В.
774. Orat21, 1; PG 35 1084В.
775. Ibid.
776. Orat 28,17; PG3648C.
777. Кол 1:16; Рим 11:36.
778. То есть здесь имеется в виду, что способность творения мыслить, говорить, чувствовать, вообще жить и двигаться является причастием, соответствующим свойствам Божиим; и даже лишенные этих качеств творения, поскольку наделены Им именно такой, а не иной сущностью и свойствами, делающими их пригодными для исполнения определенных аспектов Божьего плана о мире, причаству- ют божественным свойствам самой этой пригодностью, каковая определяете* логосом, по которому они сотворены.
779. Ср.: DN 1.5; 4.4; 5.5.
780. Ин 1:1.
781. Basilius. Епагг in proph Isaiam 1; PG 30 177C‑D.
782. Ср.: Пс 30:3.
783. τή ένεργεία; буквально: «действием».
784. То есть Бог был Творцом всегда, даже и прежде творения, потому что в Нем всегда была Его творческая энергия.
785. 1 Кор 1:30.
786. Деян 17:28.
787. 4ένεργούμενος» означает «действующий, но не самостоятельно, а направляемый кем-, или чем‑либо»; употребляемое в отрицательном смысле означает «одержимый бесом» (Сакалис переводит «έ νεργούμενος» как «δραστηριοποιού μ ενός», дословно означающее по–русски «одеятельнотворенный»). То есть логос благобытия является той энергией Божией, содействуя которой совершает человек дела добродетели, по апостолу, говорящему о себе: и благодать Его ямсе во мне не тща быстъ, но паче всех их потрудихся: не аз же, но благодать Божия, яже со мною (1 Кор 15:10).
788. ένθέμενος — буквально: «вставивший», «поместивший».
789. DN 5.8.
790. Некоторые исследователи, впрочем, считают «οί περί Πάνταινον» образным выражением, означающим самого Пантена, которго прп. Максим цитирует по сохранившемуся в каком–дибо труде его ученика Климента (труды самого Пантена до нас не дошли) фрагменту его писаний; различные мнения выражаются также на предмет того, докуда простирается цитата. См.: ЕА. Р. 175, п. 70.
791. Имеется в виду Климент Александрийский, называемый так по своему главному произведению, «Строматам», подобно тому, как преподобный Иоанн, игумен горы Синайской, называется Лествичником от своей книги «Лествица».
792. Исх 33:17.
793. 2 Тим 2:19.
794. Мф 7:23.
795. Ср.: 1 Ин 3:3.
796. Orai 16.9; PG35 945C.
797. Шервуд переводит это «ύπαρκτικώς» как actually.
798. Orat 14.7; PG 35 865В.
799. Мф 22:39.
800. «Kai etc; anobЈix0rj tojv oAcov Дгцаюируо^ avaAoyax; 6ia xfj<; av0Qam6Tr)TO<; Tiacriv enipaxeucov той; ойсп» — место довольно‑таки трудное; глагол «£т|ЗатЕисо» имеет основным своим значением «быть пассажиром», «путешествовать на чем- либо» и в этом смысле — «занимать место». Мы полагаем, что мысль преподобного отца здесь опирается на слова 2 Кор 6:16: яко вселюся в них и похожду. Вселяясь в человечество, в качестве Пассажира, дабы «ходить» посредством его, Бог во всем творении «занимает соответствующее место», ибо через посредство более сродного Себе — словесной и умопостигаемой души обитает Он в чувственном и бессловесном творении, представляемом, как своим венцом, человеческим телом. Сакалис в новогреческом переводе читает это место следующим образом: «…и да покажется Единый Создатель всего врывающимся, в качестве Человека, во все сущее соответствующим образом», опираясь на другое значение «£7и|ЗатЕисо» — «захватывать», но в целом понимает этот абзац также, поясняя его таким примечанием; «В космологии, каковую начертывает здесь Максим, обожится весь мир через посредство человека, и в особенности, — души. Тем, что для души есть Бог, становится душа для мира».
801. 1 Кор 15:28.
802. 1 Кор 6:16–17.
803. Ср.: Флп 4:7.
804. Orat 14.20; PG 35 884А–В.
805. Orat 17.4; PG 35 969C.
806. Orat 38.11; PG 36 321C—324А, а также OratA5.1 (На Святую Пасху); PG36 629D-632A.
807. «*Ev be тф Ei<; та Фейта Лоуси» — в рус. пер. это Слово называется «На святые светы явлений Господних», т. е. на Богоявление. По–гречески же «та Фейта» — «Светы» является обыкновенно употребляемым названием праздника Крещения Господня.
808. Orat 39.13; PG 36 348D.
809. 1 Кор 2:7.
810. Еф 1:17–23.
811. Еф 4:11–16.
812. Это слово — «ст&тщЬх» — означает также «пребывание», особенно пребы
813. Евр 8:7.
814. Или «не исключаемая ниоткуда». То есть нет такой части тела, где бы ее не
815. Ин 11:26.
816. Otis В. Cappadocian Thought as a Coherent System // Dumabarton Oak Papers. 12, 1958. P. 97—124; Шуфрин А. Климент Александрийский о беспредельности Бога // Историко–философский ежегодник, 2006. М., 2007. Отис указывает на прямую зависимость св. Григория, а также св. Григория Нисского, от св. Климента, чье понятие о Боге он противопоставляет Орргеновому (Ibid. Р. 108, п. 31).
817. Отис ошибочно полагает, что такое объяснение не было — и в принципе не могло быть — дано в системе Каппадокийцев, поскольку в рамках унаследованного ими рационализма грех возможен лишь вследствие ошибки, которая, как считает Отис, невозможна для не связанного с плотью и, следовательно, не омрачаемого ее страстями ума (Ibid. Р. 110).
818. Thai 11.22 (Tupawrjoavres; обыгрывается тлрлоаутад в Иуд 1:6).
819. Thai 10.74–79 (толкование на Пс 88:8; пер. С. Л. Епифановича под ред. А. И. Сидорова).
820. Thai 10.61–63. По слову Златоуста, даже ангелы славят Бога «с великим трепетом (<рр(хг|)» (De incompreh Dei nat 1.312).
821. См.: Randolph С. В. The Sign of Interrogation in Greek Minuscule Manuscripts // Classical Philology. 5,1910. P. 309–319, особ. 309.
822. См. ниже схол. {134a} и текст.
823. DN4.1; 144.12–13 (ed Suchla). Ср. Ин 14:2.
824. «…As rational beings were dispersed in various ways, God envisaged the creation of this corporeal world».
825. Ср. ниже схолл. {108a}, {110}, {148} и текст.
826. Платон. Tim 27d-28a; пер. С. Аверинцева.
827. См. уже у Филона Александрийского, Quaestiones in Genesim 1.53. В другом месте (Fug 110) Филон говорит о чувственном мире как одежде, в которую «облекается» Логос. Активная форма (Evfiuoai) глагола «облекать» (употребленного здесь Филоном в медиальном залоге) во времена св. Максима отличалась на слух от употребленной им формы глагола «связывать» (tvdf\oai), вероятно, только ударением.
828. Отрывок сохранился благодаря Ямвлиху, который приводит его в своем Протрептике 8 (47.21–48.9, ed. Pistelli); авторство Аристотеля установлено на основании пересказа того же места Цицероном в отрывке, который приводит бл. Августин (см., например: Bos Л. P. Aristotle on the Etruscan Robbers: a Core Text of «Aristotelian Dualism» //Journal of the History of Philosophy. 41, 2003. P. 289–306). До Ямвлиха уже св. Климент Александрийский в своем Протрептике, 7.4–6 использует тот же образ как метафору страстной привязанности к тленному.
829. Именно так определяет характер текстов, предложенных ему для толкования (PG 91 1065В), сам св. Максим: Трудности (йлора, не йлор(ш) великого Григория (TP 1 [645–646 гг.]; PG 91 33А); подробнее см.: Петров В. О трудностях… С. 148–149.
830. Ирония, содержащаяся в этом упреке, очевиднее в более дословном переводе: «убегают [sc. от трудности (тб йлороу); ср. выше прим. 14]… к легкости (тб etixoXov)».
831. Она встречается уже у св. Антония Великого. См.: Rubenson S. The Letters of St. Antony: Monasticism the Making of a Saint. Minneapolis, 1995. P. 66–67.
832. См. фрагменты соборного постановления: DeclerckJ. Theophile d’Alexandrie contre Origene: nouveaux fragments de l’Epistula synodalis prima (CPG, 2595) // Byzantion. 1984, 54. P. 495–507, 504,506.
833. Греческий текст его дошел лишь частично и, во многом, в качестве выдержек, включенных свв. Григорием и Василием Великим в составленное ими «До–бротолюбие» — сборник избранных мест из Оригена.
834. Это единственное место в трактате, где Ориген говорит буквально о пред–существовавшей «Энаде» умов (ЕЛ. Р. 73–74, п. 3).
835. De Princ 2.1.1 (пер. Н. Петрова с лат. пер. Руфина [Ориген. О началах. Казань, 1899]). Выделенная часть соответствует цитате из флорилегия, включенного св. имп. Юстинианом в послание 543 г. константинопольскому патриарху Мине (PG 86а 985С; ed. Schwartz, АСО. Т. 3 [1940], 211.14–16). Курсив наш. — А. Ш.
836. См. ниже схол. {456}.
837. глав: Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica… P. 37–39. О личной близости Евагрия к Каппадокийцам, особенно Григорию Богослову, см., напр.: Ibid. Р. 48–50.
838. Les Kephalaia Gnostica… P. 38,105–106.
839. 2–й анафематизм из 15 (АСО. Т. 4.1 [1971], 248.5–13 [ed. Straub]). Единственная дошедшая до нас рукопись (латинская) деяний этого собора антиориге- нистских анафематизмов не содержит; они были предложены св. имп. Юстинианом отцам собора и приняты ими за один или два месяца до его официального открытия (Les Kephalaia Gnostica… P. 134–136; ср. ниже прим. 365 к схол. {186}).
840. 1–й анафематизм из 9 (или, считая последний, осуждающий лично Ори- гена, 10–ти) (PG 86а 989А; АСО. Т. 3 [1940], 213.13–16 [ed. Schwartz]). Ср. выше прим. 20.
841. Она составляет первую часть его послания к Мине (см. выше прим. 20) и развивает доводы против теории предсуществования душ телам, выдвигавшиеся ранее отцами и содержащиеся в обширных выдержках из них, приведенных далее в том же послании. В частности, почти целиком цитируется (PG 86а 965А- 967В) гл. 28 трактата св. Григория Нисского Об устроении человека.
842. PG 86а 951D. Этот довод может быть убедительным если принять, что тело с необходимостью ограничивает эпистемические возможности души. Но такая платоническая посылка диссонирует с обличением, в том же контексте, зависимости Оригена (в частности, его теории предсуществования душ телам) от Платона (Ibid. 949С). Отметим, что оригенистская точка зрения, представленная Евагрием Понтийским (ср. выше схол. {За**}), прямо противоположная. Он исходит из того, что жизнь разумного существа состоит в научении посредством созерцания. Однако ум, осквернивший свою волю «охлаждением» к Богу и в силу этого, ниспавший до состояния души, уже не способен к созерцанию предметов бестелесных. Если бы разумному существу, оказавшемуся в этом состоянии, не был промыслительно придан орган созерцания хотя бы чувственно воспринимаемых вещей, такое существо было бы лишено возможности какого‑либо научения, необходимого для его «восстановления» (см. Гностические главы 4.62; мы основываемся на французском переводе: Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica… P. Ill, n. 135).
843. PG 86a 951A‑B.
844. Этот довод против Оригеновой теории предсуществования выдвигает уже св. Григорий Нисский в гл. 28 трактата Об устроении человека (ср. выше прим. 26 к этой схолии).
845. Orat 29.2 (- О богословии 3; = О Сыне 1). Отметим, что Аристотель отрицает саму возможность помыслить монаду движущейся (De anima 1.4,409al-3).
846. DN А. 14. Ареопагит совершенно определенно говорит о движении (точнее, самодвижении) Божества в DNAA7. Подробнее о рецепции этой его идеи св. Мак- смом см.: Choufrine Л. On Eriugena's Appropriation of the Neoplatonic Concept of Self‑Movement// Studi sull’Oriente Cristiano. 9:1, 2005. P. 83–109,97–101.
847. ЛтЬ 23, PG 91 1260А-1261 А. Ср. также QD 105 (ed. Declerck), Amb 1 (к Фоме) и схолию 60 (по изд. Прохорова) к DN4A0, которая отсутствует среди схолий Иоанна Скифопольского, дошедших на сирийском, но принадлежит, по всей вероятности, св. Максиму. (Результаты коллации всех схолий корпуса [для DN ее осуществила Б. Р. Зухла] приведены в работе: Rorem P., Lamoreaux J. John of Scythopolis and the Dionysian Corpus: Annotating the Areopagite. Oxford, 1998. P. 264–277).
848. Подробнее см: Лурье В. М. Взаимосвязь проблемы Filioque с учением о обо- жении у Православных богословов после св. Фотия // Патрология. Философия. Герменевтика. Труды Высшей религиозно–философской школы. I, 1992. С. 1–9, 4–7, 13–17. В свете сказанного нами, однако, приходится признать неверным утверждение Лурье, что «истолковывая движение Монады как движение сущности (т. е. энергию) внутри божественных ипостасей, св. Фотий близко следовал св. Максиму. Еще св. Максим подчеркивал, что… [св. Григорий имеет в виду] происхождение общей энергии Св. Троицы, имеющей начало в Отце, движущейся внутри всех трех ипостасей и, наконец, выходящей вовне к творению, чтобы в конечном итоге обожить творение и вобрать его в себя» (Там же. С. 6. Курсив наш). В последнем предложении передана мысль Ареопагита (DN 4.14–17), но не св. Максима, которому (с позволения Лурье) следует «предавший Православие» Георгий Акрополит в своем выводе, что «все движение Монады происходит только в нашем восприятии» (Там же. С. 17, прим. 31; ссылка на первоисточник там же). К первоисточникам по истории интерпретации высказывания св. Григория о «движении Монады», указанным Лурье, следует добавить те, что обсуждаются в статье: Dritseke J. Neoplatonisches in des Gregorios von Nazianz Trinitatslehre // Byzantinische Zeitschrift. 15,1906. P. 141–160.
849. По оценке: Rorem Р., Lamoreaux /John of Scythopolis… P. 38–39; схолии написаны им, вероятно, между 537 и 543 гг. Критическое издание их, как сообщил нам Иштван Перцел, готовила в 1999 г. Б. Р. Зухла (Suchla).
850. Технический термин в неоплатонизме; см. ниже схол. {16}.
851. Евр 1:3.
852. Схолия № 37 по изд. Г. М. Прохорова; перевод существенно изменен.
853. Cap phys 90.
854. См. анализ их состава: The Philokalia: The Complete Text, compiled by St. Nikodimos of the Holy Mountain and St. Makarios of Corinth / Trans. G. E. H. Palmer, Ph. Sherrard, K. Ware. Vol. 2. London, 1981. P. 49–50,391–395.
855. Ср. ниже схол. {25} и текст.
856. De anima 1.3,406а 12–13. Другие места у Аристотеля с несколько отличающимися типологиями движения, прямо или косвенно повлиявшими на св. Максима, приводятся в: Lackner W. Studien zur philosophischen Schultradition und zu den Nemesioszitaten bei Maximos dem Bekenner. Graz, 1962. S. 74–75.
857. Amb 15, PG 91 1217В. У Аристотеля cpopd означает любое перемещение в пространстве, но у его комментаторов значение термина сужается до движения небес; Лакнер считает, что это и имеет в виду св. Максим в 15–й главе (Studien zur philosophischen Schultradition… S. 76).
858. См.: Прокл. Institutio theologica. 12; 31; 34, а также комментарий Э. P. Доддса (Proclus. The Elements of Theology//A rev. text with transl., introd. and comm, by E. R. Dodds. Oxford, 1963. P. 198–199,218–220); ср. EA. P. 129, n. 7.
859. Более полно и с указанием источника см. ниже в прим. 164 к схол. {54}.
860. См.: Bobzien S. Determinism and Freedom in Stoic Philosophy. Oxford, 1998.
861. EA. Р. 195, п. 25; Р 197; наст, изд., с. 470–472.
862. DePrinc 1.3.8–4.1, пер. Н. Петрова, с изменениями. Ср.: EA. Р. 181–182; наст, изд., с. 458–460.
863. Ср.: Met 9.3,1046Ь36–1047а4.
864. De Princ 2.3.3; пер. Н. Петрова. Ср.: ЕА. Р. 184; наст, изд., с. 461.
865. De mortuis 54.10–16 (ed. G. Heil, v. 9.1). Ср.: EA. P. 199–200; наст, изд., с. 472–474.
866. (Moore Е. Origen of Alexandria and St. Maximus the Confessor: An Analysis and Critical Evaluation of Their Eschatological Doctrines. Boca Raton, 2005. P. 180,182).
867. Thai 44; пер. А. И. Сидорова.
868. 204c7–206al3.
869. Char 1.81–82; пер. еп. Феофана, с изм. В своем комментарии к этому месту А. И. Сидоров указывает, что понятие о «двух страхах» встречается уже у аввы Дорофея, а позднее — у преп. Никиты Стифата. Выше, в схол. {1**}, нами приведено сходное место из более позднего, чем Трудности к Иоанну, сочинения св. Максима; см. также его PN 20–26 (ed. van Deun). Однако у святых отцов встречаются и две другие точки зрения: 1) страх осуждения за грехи неотделим от любви к Богу, и возрастает с возрастанием ее (Irenaeus. Adv. haer. 4.16.5); 2) в совершенной любви к Богу вообще никакого страха нет (Диадох Фотикийский. Подвижническое слово, разделенное на сто глав, 16).
870. Adv. haer. 4.39.1; пер. П. Преображенского, с изменениями.
871. См. текст у схолл. {62} — {63}.
872. См., напр.: May G. Schopfung aus dem Nichts: Die Entstehung der Lehre von der creatio ex nihilo. Berlin, 1978.
873. В техническом аристотелевском смысле; см. ниже схол. {40}.
874. Об этой схеме см., напр.: Gersh S. From Iamblichus to Eriugena: An Investigation of the Prehistory and Evolution of the Pseudo‑Dionysian Tradition. Leiden, 1978. P. 45–56.
875. Lackner W. Studien zur philosophischen Schultradition… S. 76.
876. Ср. выше схол. {5}.
877. ThOec 1.3; пер. А. И. Сидорова, с изменениями.
878. Ср. выше схол. {8}.
879. См., например: Черняков А. Г. Онтология времени: бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб., 2001. С. 49–58.
880. См. ниже схол. {22д}; ср. схол. {142}.
881. Гл. XVI, 74.6–22 (ed. Morani).
882. 6pacmxfj; в дрезденской рукописи (XII в.) добавлено: «в согласии с природой».
883. То есть остальных двух, а именно — вожделевательной и разумной, как явствует из почти дословно используемого здесь Немесием трактата Галена De placitis Hippocratis etPlatonis 6.1.7 (ed. De Lacy); cp. 6.2.2.
884. См. выше схол. {226}.
885. Met 9.6; пер. А. Кубицкого, с изменениями.
886. Long A., Sedley D. The Hellenistic Philosophers. Vol. 1. N. — Y.; Cambridge, 1987. P. 398 (курсив наш. — A. III.).
887. Onians R. The Origins of European Thought: About the Body, the Mind, the Soul, the World, Time, and Fate. Cambridge, 1951. P. 426–466, цит. 463.
888. Ibid. P. 459; 450; 458–459; 461; курсив наш. — А. Ш.
889. Ср. выше схолл. {5а} — {6} и текст.
890. AmblO, PG 91 1184 В; ср.: ЛтпМ7, PG91 1232В.
891. Orat 28 («О богословии 2) 16.10–11 (ed. Barbel).
892. См. ниже схол. {27} и текст.
893. Возможно, именно на это место ошибочно ссылается в своем подстрочном примечании архим. Нектарий (Яшунский). Морескини, во всяком случае, явно совершает в своем комментарии такую ошибку, давая ссылку<Metafisica 1 2,994b 9–10», т. е., вероятно, принимая книгу «В» Метафизики Аристотеля за вторую, а предшествующую ей книгу «а», соответственно, за часть первой («А»).
894. Выражение тб оЪ Evexa может быть понято в одном из двух смыслов: 1) то или тот, для чьего недостающего ему блага нечто делается (например, обследование — ради больного); 2) само благо, т. е. совершенство, как цель, ради которой нечто делается (например, обследование — ради здоровья). Это различие иллюстрируется Аристотелем в De anima 415а26–Ь21: тб оЪ tvcxa продолжения рода в смысле 1) — это душа, а в смысле 2) — ее причастность (посредством вида) «вечному и божественному». Бог — это тб оЪ tvcxa в смысле (2). Ср., напр.: GaiserK. Das zweifache Telos bei Aristoteles // Naturphilosophie bei Aristoteles und Theo- phrast. Verhandlungen des 4. Symposium Aristotelicum, veranstaltet in Goteborg, August 1966 / Hrsg. von Ingemar During. Heidelberg, 1969. S. 97–113.
895. Ср. выше схол. {22в}.
896. Ср. его формулировку выше, в начале первого его доказательства, у схолл. {8} — {8а}.
897. См. ниже текст после схол. {32}.
898. См. ниже прим. 148 к схол. {67}.
899. Соответственно собственному смыслу термина tvdjq. См. схол. {186}, прим. 367 и текст.
900. Ср. выше текст у схолл. {2а} — {2в}.
901. См. текст между схолл. {22} и {22д}.
902. Ср. выше схол. {22д}.
903. ThOec 2.88; пер. А. И. Сидорова, с изменениями. Курсив наш. — А. Ш.
904. DN 1.4, 592C‑D (йлолаиоуте^); 1.5 593В–С (йлблашш). Ср. схолии 43 и 55 (по изд. Прохорова), принадлежащие, по всей вероятности, св. Максиму (среди схолий Иоанна Скифопольского, дошедших на сирийском, их нет). Арео- пагит говорит лишь о прекращении умственного действия, хотя и в контексте, в котором движение к Богу определено как движение именно ума (это остается в силе и для св. Максима — ср. ниже схол. {42} и текст). Автор второй из указанных схолий, однако, уточняет, что речь идет об упокоение вообще всякого действия тварной природы.
905. ЕА. Р. 101; наст, изд., с. 399. Так же понимает это место и Морескини в своем комментарии.
906. лабсЬу т& 0еТа; Ареопагит характеризует так опыт своего наставника, св. Иерофея (DN 2.9; 134.2, ed. Suchla; в переводе Г. М. Прохорова: «он не только узнавал, но и переживал божественное»).
907. См. словарь Lampe s. v.; такое применение этого, введенного стоиками (см.: SVF IV, s. v.), эпитета первоматерии, полярной творческому принципу, восходит к Филону Александрийскому (см. налр.: Leg All 3.36). Примечательно, что уже тот же — не совсем здесь, впрочем, последовательный — Филон (ibid., 3.206), а затем и, со всей определенностью, Алкиной/Альбин отрицает не только качественную определенность Бога (ойте локЗу), но и Его бескачественность (oihe foraiov) (в смысле лишенности каких‑либо качеств, которые Он мог бы еще приобрести) (Epitome 10.4).
908. 4mM7; PG91 1232В.
909. Ср. ниже схол. {916} и текст.
910. ThOec 2.3; читаю (креотбд вм. (креста^; пер. А. Г. Дунаева, с уточнениями.
911. ТР 27; PG 91 280С; 281А. Geerard (никак, впрочем, не обосновывая свое мнение) отрицает, что эта подборка составлена св. Максимом (CPG. V. 3. Р. 439), хотя Шервуд не подвергает сомнению этот факт (Date‑List. P. 52–53). Убедительными доводы против мнения Geerard’a приводит Ларше (Larchet J. — C. Introduction // Saint Maxime le Confesseur. Opuscules theologiques et polemiques. Paris, 1998. P. 75–76). Как бы то ни было, авторство приведенного определения св. Григория установлено надежно (Diekamp F. Analecta patristica. Rome, 1938 (Orientalia Christiana analecta. 117). P. 14–15), и трудно сомневаться, что св. Максим это определение знал, так как его приводит и почитаемый им патриарх Анастасий I Антиохийский (Синаит) (см., напр.: PG 89 65ВС; подробнее: Weiss G. Studia Anastasiana I: Studien zum Leben, zu den Schriften und zur Theologie des Patriarchen Anastasius I von Antiochien (559—598). Miinchen, 1965. S. 206–210; об отношении к св. Анастасию св. Максима можно судить по ТР 20, PG 91 230В-233А).
912. Ср. ниже схол. {916} и текст.
913. Ср. выше схол. {5}.
914. Отметим, что св. Максим говорит иногда о «самодвижности» человеческой души (например: ThOec 1. 11). Противоречия с его утверждением, что никакая тварь не самодвижна в этом, как нам представляется, нет, поскольку речь идет не о том, что душа в собственном смысле движет себя сама, а о том, что ею движет только то, что она сама считает наилучшим. Так понимаемое самодвижение тождественно самовластью, присущему человеческой природе и вместе с ней воспринятому Словом (DsP; PG 91 324D-325B).
915. Phys 2.7 (198 а14—16), 2.3 (194 Ь23–35); пер. В. Карпова, с изменениями.
916. См. схол. {97} и текст; также, например, Char 3.23–24.
917. PG 91 1392C‑D; подробнее: ЕА. Р. 219–221 (конец главы VI); см. наст, изд., с. 492–497.
918. Ср. выше схол. {15*}.
919. DN 5.10, 189.7–8 (ed. Suchla); пер. Г. М. Прохорова, с небольшими изменениями; ср. выше схол. {27} и текст.
920. ЕЛ. Р. 124–154 (глава III, см. наст, изд., с. 458–478); цит. 128.
921. См. выше, у схолл. {29а} — {30}.
922. Ср. конец цитаты в схол. {37а} выше.
923. Ср. выше схолл. {38} — {38а}.
924. См. определения действия, приведенные выше, в конце схол. {38}. Для самого св. Максима действия Божии, разумеется, движениями не являются (см. выше схол. {5}).
925. Ср. текст у схол. {51}.
926. Ср. конец цитаты в схол. {37а} выше.
927. LarchetJ. — C. La divinisation de Thomme selon saint Maxime le Confesseur. Paris, 1996. P. 529.
928. См., налр.: Enn 4.3.22.
929. De Princ 2.6.3–6, пер. Н. Петрова.
930. См. ниже текст у схол. {1206}.
931. См. QD 5 (ed. Declerck). Это произведение, вероятно, более раннее, чем Трудности.
932. См. ниже схол. {92в}.
933. См. ниже схол. {92в}.
934. ЛтЪ 42, PG 91 1321АВ; ср. ТЫ 59.262,61.13 (ed. Laga/Steel).
935. То есть его формальной причиной (см. выше в схол. {41}).
936. Безотносительно того, идет ли речь о существовании в теле или в качестве бестелесного «ума»; основной пункт расхождения касается не мифо-, а онто–ло- гии.
937. Живов В. М. «Мистагогия» Максима Исповедника и развитие византийской теории образа // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 115.
938. Подробнее см.: Sherwood P. Maximus and Origenism… P. 4–8; см. наст, изд., с. 499–503.
939. De Princ 1.1. (пер. Н. Петрова с лат. пер. Руфина). Уже здесь Ориген, по сути, вводит, еще не называя его прямо, свое понятие предсуществующей «Эна- ды» (ср. выше схол. {4}).
940. Ср. ниже схол. {151} и текст.
941. Подробнее см.: Bobzien S. 1) Determinism and Freedom… 2) The Inadvertent Conception and Later Birth of the Free‑Will Problem // Phronesis. 43, 1998. P. 133— 175.
942. Fragmoralia 544.5–7 (Ориген, из которого взята эта выдержка, не называет Хрисиппа, но Арним атрибутирует мысль ему).
943. Fragmoralia 355.1–3 (Диоген Лаэртсткий, 7.121).
944. То есть не зависящим ни от кого и ни от чего иного. В этой интерпретации ёф’ fi^Tv придается смысл: «зависит только от нас», или: «в нашей власти».
945. Такое понимание свободы встречается уже у св. Иустина Мученика (ttev- 0ёра лроа(рШ1£, [= «свободное предпочтение»] —Apologia 1.43.3–4; Dial cum Tryph 88.5.2). Примечательно, что на латынь термин тб айтс^ошюу традиционно переводился как «liberum arbitrium» или «libertatis arbitrium» (- «свободное решение/выбор»), что по смыслу ближе именно к ёХеибёра лрошресл?.
946. Orat 30 (- О богословии 4; - О Сыне 2) 5.16–27 (ed. Barbel), пер. приводится по изд.: Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 1. Минск; М., 2000.
947. PG 91 220В-221С. Шервуд (Date‑List) датирует это произведение (ТР 19) не ранее 642 г.
948. Из‑за непереведенности до недавнего времени ТР на современные языки, это различение получило большую известность в той чеканной форме, которую ему придал, следуя мысли свв. Григория и Максима, св. Иоанн Дамаскин: «Слова же: Боже мой, Боже мой, векую мя ecu оставил (Мф 27:46), — Христос изрек как усвоивший Себе наше лице. Ибо Отец не мог бы быть назван Его Богом, если бы Христос не поставлял Себя наряду с нами… Христос никогда не был и оставлен собственным Божеством, но мы были покинуты и пренебрегнуты. Посему Он молился, таким образом, как усвоивший Себе наше лице.<…>Должно знать, что усвоение бывает двоякое: одно — естественное и существенное, а другое — личное и относительное. Естественное и существенное — то, соответственно коему Господь по человеколюбию принял естество наше и все наши естественные свойства, действительно и истинно став человеком и испытав то, что принадлежит нашему естеству. Личное же и относительное усвоение бывает, когда кто‑либо ради известного отношения, например, ради сострадания или любви, принимает на себя лицо другого и вместо него говорит в пользу его речи, к нему самому нисколько не относящиеся. Соответственно этому, Господь усвоил Себе и проклятие, и оставление наше, и подобное, что не относится к естеству, — усвоил не потому, что Он есть или соделался таковым, но потому, что принял наше лицо и поставил Себя наряду с нами. Вот что означает изречение: быв по нас клятва (Гал 3:13)» (Expositio fidei 3.24–25; пер. А. А. Бронзова под ред. Д. А. Афиногенова).
949. Слово (iycovta встречается только в параллельном месте Л к 22:44, отсутствующем, как указывает аппарат изд. Aland et al., в тексте свв. Афанасия и Кирилла Александрийских, Иоанна Дамаскина, и ряде других.
950. Orat 30 (~0 богословии 4; - О Сыне 2) 12; ср. выше схол. {48}.
951. В подлиннике одно слово: лйОл.
952. PG 91 236В-237С. Шервуд (Date‑List) датирует это произведение (ТР 20) не позднее 640 г.
953. DNAA3 (158.19–159.8, ed. Suchla).
954. 2 Кор 5:13.
955. Грамматически равно допустйм перевод: «Возлюбленного». Наш более отвечает продолжению цитируемого выше стиха: «А что ныне живу во плоти, живу верою в Сына Божия, возлюбившаго меня» (Гал 2:20).
956. Ср.: 2 Кор 5:15.
957. См. выше схол. {7}.
958. См. выше схол. {45а}.
959. См. выше схол. {46}.
960. ThOec 1.11 и DsP, PG 91 324D—325В; ср. выше схол. {39}.
961. См. текст у схол. {40}.
962. Orat 28(0 богословии) 17.6 (ed. Barbel); далее св. Максим приводит то же место полнее.
963. PG 91 324D; пер. Д. Е. Афиногенова, с изменением; ср.: Ibid. 301 В–С.
964. ЕА. Р. 129, п.7.
965. Глагол (iv^pxo^ai имеет и такое значение.
966. ЕА. Р. 96; наст, изд., с. 395.
967. Епп. 6.9.11.
968. Насколько можно судить по его текстам, представленным в TLG.
969. Ср. выше схол. {42а}.
970. Плотин. Епп. 6.9.11; пер. Т. Сидаша.
971. Ср.: EA. Р. 94; наст, изд., с. 392–393.
972. См. выше схолл. {10}—{11} и текст.
973. Ср. выше текст у схол. {25}.
974. PG 91 401В.
975. ТР 1 (к Марину; 645–646 г.), PG 91 25В, 25D-28A.
976. В ТР 1 св. Максим не ссылается на Писшо 2 так же явно, как на 7–ю главу Трудностей (см. ниже схол. {54}), хотя — и, возможно, потому, что — как мы видели, прямо отмежевывается от сказанного там. Начинает он, однако, с уточнения другого, высказанного им там же, положения: «в соответствии с [логосом природы] все мы можем иметь — так же точно, как одну природу — и одно намерение (yvcb^iri)» и одну волю (0£Хгща) с Богом и друг другом» (PG 91 396С; в пер. А. И. Сидорова смысл этого места грубо искажен). В ТР 1 св. Максим пишет «О том, что не будет у святых после Воскресения во всех отношениях (хат& лй\ига трблоу) одной у всех и общей с Богом воли, даже если, как некоторые говорят, предмет ее у всех будет один» (это название цитируемой нами далее главки, возможно, авторское; его приводит уже св. Фотий (Photius. Bibl. 195.159b5–ll)): «[Хотя] насколько кто изошел желанием (£л60т|ос), настолько причастится желанного, то в отношении определения (логоса) природы воление у всех окажется одним, а в отношении способа (тропоса) движения — разным. Если же в отношении способа, характеризующего движение, воление не одно у всех людей, то ни в коем случае не будет во всём одним воление Бога и спасаемых, как показалось некоторым, даже если предмет воления у Бога и святых один — спасение спасаемых, изначально являющееся Божественной целью.<…>Ведь пока не все создатели, или только апостолы, или только пророки (ср. 1 Кор 12:29), — а они, опять- таки, не все или только Петры, или только Моисеи, — не одна, а много, и обителей для святых у Бога и Отца (Ин 14:2)» (PG 91 21D; 24D-25A; 25С). Эта критика подразумевает, что, в отличие от «некоторых», св. Максим, говоря (в Письме 2) об «одном намерении и одной воле [святых] друг с другом», отнюдь не имел виду единство по числу. Из справедливости его критики точки зрения этих «некоторых», однако, не следует делаемый им тут же, в TP 1, вывод о невозможности единства по числу воли Бога и каждого святого, — единства, которое сам же св. Максим, как мы видели, постулирует в Письме 2 (имея в виду, очевидно, особую волю–промысл Бога о каждом человеке).
977. DsP (645), PG 91 333B-352C. Необходимость эта обусловлена тем, что из понимания воли как «(самовластного) движения мыслящей природы», взятого св. Максимом на вооружение против монофелитов (ibid., 301В—С), следует, что воля («фелима») — это модус действия («энергии»), т. к. по восходящему к Неме–сию (см. выше схол. {226}) определению, также принятому св. Максимом (см. например, Amb 5 [к Фоме] PG 91 1048А), действие — это именно движение природы. При таких посылках из моноэнергизма необходимо следует монофелитство, поэтому отрицание последнего ставит перед необходимостью отрицания и первого.
978. Схолия: «На слова «через Него ведь живем, и движемся, и существуем», или, попросту — о сущности, можении, действии».
979. TP 1, PG 91 33А–В. Далее следует автокомментарий к нашему месту: ««А каких у нас нет можений, таких [мы не совершаем] и деяний», так как они суть исполнения природных можений. «Таким образом, деяние зависит от можения, а можение — от сущности. Ведь и деяние — от можения, и можение — от сущности и в сущности». Итак, «эти три», как говорят [Nemes. De nat. horn. 34 (Morani 287); ср.: Plutarchus (?). De fato 571 А; цитата начинается двумя предложениями раньше. — А. Ш.], «взаимосвязаны: могущее, можение и возможное» (fiuvdnevov, 6uva^i£, 6uvczt6v). И говорят [Nemes. Ibid. — А. Ш.], что «сущность — [это нечто] могущее; а то, соответственно чему движется наша [способность] мочь, — можение; и то, что у нас по природе получается, — возможное». Если же получается у нас по природе, то оно у нас соответственно природному можению. Но обожение — не из тех [вещей], что по природе получаются соответственно можению, так как оно не из того, что зависит от нас; ведь у того, что превышает природу, никакого основания (логоса) в природе нет. Значит, обожение — это деятельность, не являющаяся признаком нашего можения (можения к ней у нас по природе нет), но только Божественного можения, так как оно — не воздаяние святым за праведные дела, но доказательство щедрости Сотворившего, который влюбленных в прекрасное сделал по положению [0£oiq; другое возможное значение: «усыновление». — А. Ш.] тем же, чем Сам, как будет показано, является изначально по природе (соответственно основаниям [логосам], которые Сам знает — так, чтобы Ему и совершенно познанным быть, и остаться всецело непостижимым). Итак, я не отказал тем, кто будет это претерпевать, в [их] природном действии, представив его упокоившимся от [дел], которые ему свойственно [от природы] совершать, и претерпевающему одно только наслаждение благами; но указал на сверхсущное можение как единственное, способное производить обожение, и по благодати [следуя Сакалису, исправляю xai т& на хат&. — А. Ш.] ставшее принадлежностью обоженных» (PG 91 33B-36A). так как оно не из того, что зависит от нас; ведь у того, что превышает природу, никакого основания (логоса) в природе нет. Значит, обожение — это деятельность, не являющаяся признаком нашего можения (можения к ней у нас по природе нет), но только Божественного можения, так как оно — не воздаяние святым за праведные дела, но доказательство щедрости Сотворившего, который влюбленных в прекрасное сделал по положению [0Јoiq; другое возможное значение: «усыновление». — А. Ш.] тем же, чем Сам, как будет показано, является изначально по природе (соответственно основаниям [логосам], которые Сам знает — так, чтобы Ему и совершенно познанным быть, и остаться всецело непостижимым). Итак, я не отказал тем, кто будет это претерпевать, в [их] природном действии, представив его упокоившимся от [дел], которые ему свойственно [от природы] совершать, и претерпевающему одно только наслаждение благами; но указал на сверхсущное можение как единственное, способное производить обожение, и по благодати [следуя Сакалису, исправляю xai т& на хат&. — А. Ш.] ставшее принадлежностью обоженных» (PG 91 33B-36A).
980. Ср. выше схол. {50} к этому месту.
981. PG 91 1144 В–С; пер. архим. Нектария (Яшунского).
982. Larchet J. — C. La divinisation… P. 558–563. Ларше тем не менее принадлежит заслуга наиболее подробного на сегодня анализа значения этого и сходного выражений в мысли св. Максима и их оценок ее современными исследователями (Ibid. Р. 527–593, особенно Р. 553–563).
983. Уже в IV в. последователи Аполлинария обвиняли православных в том, что те поклоняются «человеку–Богосносцу», а не «Богу–плотоносцу» (св. Григорий Богослов. Ер 102 [- К Кледонию 2], 18.6–7 [ed. Gallay]).
984. Примечательный способ выражения, встречающийся у св. Максима и ранее, в Вопросоответахк Фалассию\ см. его обсуждение: ЕА. Р. 147, п. 43 (глава III, отрывок X; пер. см. в наст, изд., с. 430, прим. 89).
985. TP1, PG9136A‑D.
986. LarchetJ. — C. La divinisation… P. 571–572.
987. Ibid. P. 572 (курсив наш. — А. Ш.).
988. О противостоянии св. Максима христологическому моноэнергизму см. в «Деле Максима» в наст. изд.
989. Критику такого рода, исходящую от ряда католических исследователей (в том числе — Шервуда), анализирует Ларше (Larchet J. — C. La divinisation… P. 554–556).
990. Григорий Палама. Письмо к Иоанну Гавре; пер. Г. Начинкина, с изм.; цит. по книге: Мейендорф И., прот. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. СПб., 1997. С. 240.
991. Св. Макарий(-Симеон). Слово о свободе ума 23, PG 34 957А–В.
992. См. выше, прим. 166 к этой схолии и текст (об апостоле Павле в связи с Мелхиседеком).
993. Григорий Палама. Триады 3.1.38; пер. В. В. Бибихина. На это же место у св. Максима св. Григорий опирается в своем Третьем послании Акиндину: «Когда [Павел] уже жил не этой [жизнью], но той, которая дается пребыванием [в человеке] Бога, он стал нетварен по благодати, каким был также и Мелхиседек и каким является всякий, кто имеет в себе Логоса Божия» (веоХоуСа. 24,1953. Р. 569–582 [108.24–26]). Достижение Мелхиседеком, жившим до Рождества Христова, обожения также, как ап. Павлом — факт, непреложный для свв. Максима и Григория, но трудно объяснимый догматически; см.: Беневич Г. И., Шуфрин А. М. Беседы о православном догматическом богословии. СПб., 2004. С. 15—17,80–81.
994. См. выше схол. {54}.
995. Ср. выше схол. {1**}.
996. Ср. выше схол. {12}.
997. См.: Places Е., des. Constructions grecques de mots a fonction double (Алб xoivov) // Revue des Etudes Grecques. 75, 1962. P. 1–12; Gregorius Naz. Orat 30 (- О богословии 4; - О Сыне 2), 12.18 (ed. Barbel).
998. Ср. примеры употребления ее им ниже: схолл. {135}, {139} и текст.
999. PG911065A.
1000. См., например, ниже схол. {153а} и текст.
1001. См. текст у схол. {68}.
1002. Ср.: DN 7.
1003. Ср. выше, схол. {62}.
1004. Char 3.29; пер. А. И. Сидорова, с изменениями.
1005. Ср. выше схол. {15*}.
1006. DAT 1.1; 109.16–110.1 (ed. Suchla).
1007. См. цитату ниже, в схол. {92а}.
1008. Ср. наш перевод этого глагола выше, у схолл. {50а} — {51}.
1009. http://users. livejournal. com/valerius_/24645. html? mode‑reply(oT26 февраля 2006); выделено нами.
1010. DN5.8; ниже св. Максим ссылается на это место (см. текст у схол. {110а}).
1011. См. к DAT 5.9 схолию 44 по изд. Г. М. Прохорова.
1012. Ср. DN 5.5: «предымея и сверхымея предбытие и сверхбытие, Он сначала создал (лрогшестт^оато) бытие вообще — я имею в виду само по себе бытие, — а затем с помощью самого бытия создал (йлестт^оато) все что только есть сущего» (184.3–6 [ed. Suchla]; пер. Г. М. Прохорова)
1013. См. основной текст у схол. {69}.
1014. Отрицая «воипостасность» прототипов, Иоанн Скифопольский (см. выше, прим. 196) имеет в виду именно это. Св. Максим не противоречит ему, говоря о «воипостасности» универсалий, так как имеет под ней в виду их реализован- ность в ипостасях единичного (ГР 14; PG 91 149 В), а не в своих собственных.
1015. В той же схолии (см. выше, прим. 196) «прототипы» творений (- их логосы) названы «сверхпростыми мыслями (vofioEis) сверхпростого и сверхъединого Бога» (пер. Г. М. Прохорова).
1016. DN 1.4; 115.9–11 (ed. Suchla).
1017. Схолия 44 по изд. Г. М. Прохорова.
1018. Ср. выше схол. {2а}.
1019. Св. Климент Александрийский. Protr 6.4–5.
1020. Петров В. В. О трудностях… С. 165–166.
1021. См. ниже схол. {92а}.
1022. DAT 4.4, 147.15–18 (ed. Suchla).
1023. См. выше схол. {67}.
1024. См. выше схол. {72} и текст.
1025. Ларше, однако, считает, что для св. Максима собственный логос и особое место в Боге есть у всякой единичной вещи: «Единичное (singulier) существующее соответствует собственному (ргорге) логосу, который его характеризует и делает его уникальным и отличным [от других] индивидом, а также придает ему собственное значение и предназначение по отношению к Богу (свое особое [раг- ticuliere] место в обители Отца). Таким образом, имеется логос для всякого существующего, — которое существовало или будет существовать. [Всякое единичное существующее] соответствует, также, логосу, который определяет его сущность, или природу…» (Larchet J. С. La divinisation… P. 113; пер. Г. И. Беневича). Сходную точку зрения А. Фокин находит (на наш взгляд, с не вполне оправданной уверенностью) уже у Оригена, утверждая при этом, что в рамках платонизма она невозможна (Фокин А. Учение Оригена о Логосе и логосах [идеях]: тексты и комментарии // Богословский сборник. 8, 2001. С. 197–226, 203). Тем не менее именно Плотин был, по всей видимости, первым, кто выдвинул (возможно, под влиянием стоиков) теорию предсуществования индививидам их идей и сопряженных с ними логосов. Согласно интерпретации ряда исследователей (ее воспроизводит С. Мельник в статье: Плотин об идеях единичных вещей // Логос. 16, 1999. С. 59–67), Плотин сам же затем эту теорию отверг — на том основании, что множество идей при этом получается бесконечным: «…было бы смешно вводить много идей огня, чтобы каждый отдельный огонь мог быть сформирован отдельной идеей…» (Епп. 6.5.8; пер. Т. Сидаша). Указанная интерпретация Плотина существенно пересмотрена, однако, в неучтенной С. Мельник работе: Kalligas Р. Forms of Individuals in Plotinus: A Re‑Examination // Phronesis. 42, 1997. P. 206- 227, в которой доказывается, что Плотин признавал существование идей только человеческих — или, во всяком случае, одушевленных — индивидов, имея в виду сохраняющие свою тождественность в различных воплощениях их души, и что эту свою точку зрения Плотин не менял.
1026. См. ниже схол. {75} и текст. Значимостью этого тезиса для св. Максима объясняется, на наш взгляд, и подчеркивание им подчерпнутого у Ареопагита отождествления логосов с Божественными творящими волениями (см. текст после схол. {110}).
1027. См. выше схолл. {40}—{41}.
1028. См. выше схолл. {45а}.
1029. См. ниже текст у схол. {88}.
1030. См. выше схол. {2а} и текст.
1031. По формулировке Г. И. Беневича, «логос индивида — это существующая в вечности возможность его бытия–во–времени, каковая, будучи реализованной, становится самим его бытием–в–вечности».
1032. См. выше схол. {51}.
1033. 10. ThOec 1.48; ср. DM 1.6; 222.13–223.1 (ed. Suchla).
1034. Речение 18 (ed. Меуег); пер. М. К. Трофимовой. В русском издании это 19–е речение.
1035. Текст выше у схол. {55}.
1036. QD 173.1–16 (ed. Declerck). Смысл, вкладываемый здесь св. Максимом в выражение «осуждение в Теле Христовом», нам не вполне ясен.
1037. Подробнее см.: ЕА. Cap. VI (особ. р. 214–215) и перевод в наст, изд., с. 486-
1038. QD 19.5–12 (ed. Declerck).
1039. Так называет его воспринятое св. Максимом предание: ТР 23; PG 91 264В.
1040. Strom 2.134.1–2.
1041. Mehat А. 1) АПОКАТА2ГГА212) chez Basilide // Melanges d’histoire des religions offerts a Henri‑Charles Puech. Paris, 1974. P. 365–373, цит. 365; 2) «АРОСА- TASTASE»: Origene, Clement d’Alexandrie, ACT. 3.21//Vigiliae Christianae. 10, 1956. P. 196–214.
1042. CPG 2911 (dubia).
1043. QD 121.3–14 (ed. Declerck). Курсив наш. — Л. Ш.
1044. Ср. выше схол. {86}.
1045. Петров В. В. О трудностях… С. 161–162.
1046. См. текст у схол. {89}.
1047. По Аристотелю, предмет философии — «существующее как существующее» (Met 1003а20).
1048. Resp 509Ь9.
1049. По Аристотелю постижение существующего — это, прежде всего, постижение его «сущности» (Met 1028ЬЗ).
1050. См. выше схол. {13}.
1051. «Гипотезы» Парменида для Платона были способом исследования чисто логических проблем (см. напр.: Гайденко П. П. Обоснование научного знания в философии Платона // Платон и его эпоха: к 2400–летию со дня рождения. М., 1979. С. 98–143 [подраздел «Проблема единого и многого и решение ее Платоном». С. 102–118]); однако в неоплатонизме они трактуются теологически (см. напр.: Лосев А. Ф. История античной эстетики: последние века. Кн. II. М., 1988. С. 369–382 [подраздел «Гипотезы «Парменида» Платона в связи с историей их истолкования в античном неоплатонизме»]). По наблюдению Лосева, «весь античный неоплатонизм есть не что иное, как углубленный и систематический комментарий на «Парменида»и «Тимея» Платона» (Там же. С. 369); одно из двух древнейших известных нам теологических применений гипотез «Парменида» принадлежит, однако, платонику–христианину (см.: Шуфрин А. Климент Александрийский о беспредельности Бога…).
1052. Парменид 143а; ср. выше схол. {916}.
1053. См. выше схол. {67}.
1054. Так называет Св. Троицу Ареопагит, отождествляя Ее со «сверхсущным Единым» (DN 1.5).
1055. См. выше схол. {16}.
1056. Ср., например: DN 5.6.
1057. См. выше прим. 148 к схол. {67}.
1058. Ср. текст у схолл. {86} — {87}.
1059. Ср. выше схолл. {64а}, {65а} и текст.
1060. ThOec 2.4; пер. А. И. Сидорова.
1061. Ibid. 2.10–11; ср. Мф 13:31–32,17:20,13:23.
1062. В логическом отношении последние два различения являются «вариациями на тему» первого; ср. выше схол. {44}.
1063. Ср.: Петров В. В. О трудностях… С. 167–170.
1064. EA. Р. 173–174; гл. IV В; см. перевод в наст, изд., с. 452–453.
1065. QD 131.1–10 (ed. Declerck).
1066. См. выше прим. 24 к схол. {4}.
1067. 15–й анафематизм из 15 (АСО. Т. 4.1 [1971], 249.40–42 [ed. Straub]).
1068. Ср. выше схол. {45а} и текст.
1069. См. текст у схол. {416}; ср.: Sherwood P. Maximus and Origenism… P. 6–8; наст, изд., с. 502–504.
1070. Как показывает св. Максим, тем самым отрицается необратимость спасения; см. выше схол. {11} и текст.
1071. Ср. анафему отцов V Вселенского собора, цит. выше в схол. {92в}.
1072. Григорий Нисский. Об устроении человека / Пер., послесл. и прим. В. М. Лурье. СПб., 2000. С. 159–162.
1073. В своем комментарии к Char 3.25, где св. Максим тоже различает «образ» и «подобие».
1074. Сидоров не дает ссылок; возможно имея в виду: св. Ирин ей Лионский. Adv haer 5.6.1 («по образу» сотворена плоть; «подобие» — утраченный в падении и восстановленный в крещении дух); Климент Александрийский. Protr 120.4–5 («[мы] все — «образы», но не все похожи [на оригинал]»), Strom 2.131.6 (бытие «по образу» наше от рождения; «по подобию» — от совершенствования).
1075. DePrinc 3.6.1 (пер. Н. Петрова с лат. пер. Руфина; у Сидорова ссылка только на страницу этого издания); 280.11–17 (ed. Gorgemanns/Karpp) (1976).
1076. Св. Григорий Нисский. De opif horn 159; цитата, как мы установили, из беседы 9–й св. Василия на Шестоднев (Homiliae in hexaemeron 9.6.81–81, ed. Giet2).
1077. У Лурье только «слепая» ссылка: «Творения… С. 93»; по русскому дореволюционному изданию это 5–я беседа, но в ней мы цитаты, приведенной Лурье, не обнаружили.
1078. Нот in hexaem 10.16.1–18 (ed. Smets/van Esbroeck) 160); PG 44,273A- B (под именем св. Григория Нисского).
1079. См. выше прим. 260 к этой схолии и текст.
1080. Char 3.25.
1081. Ср. ниже схол. {96}.
1082. Более полный текст цитаты и источник см. выше, в прим. 164 к схол. {54}.
1083. Ср. выше схол. {За}.
1084. См. выше схол. {69} и текст.
1085. См. выше схол. {За}.
1086. См. выше прим. 200 к схол. {67}.
1087. См. текст у схол. {112}.
1088. В том или ином движении сотворенное не может, с точки зрения св. Максима, не быть уже в силу самого факта своей сотворенности; см. выше схол. {45а}.
1089. Ср. текст у схолл. {93} — {94}.
1090. Strom 5.13.2.
1091. Ареопагит прямо пишет, что, поскольку Бог «не является чем‑либо из существующего», Он и не знает «существующее как существующее» (Л/Г5; 150.2–3 [ed. Heil/Ritter]).
1092. Ср. выше схол. {44а} и текст.
1093. Ср. у Ареопагита «не может [спасение] произойти иначе, как [путем] обо- жения спасаемых; обожение же — это, насколько доступно [нам], уподобление Богу и единение [с Ним]» (ЕН 1.3; 66.11–13 [ed. Heil/Ritter]).
1094. См. выше схол. {96}.
1095. См. выше схол. {67}.
1096. ThunbergL. Microcosm and Mediator: The Theological Anthropology of Maximus the Confessor. Chicago, 1995. P. 74, n. 158 и текст. В. Петров в «О трудностях» LXI… (С. 169), напротив, утверждает, что речь о «логосах тропосов» (sic!) бытия природы (хотя и существующей только в индивидах).
1097. ЕА. Р. 133; пер. Г. И. Беневича. См. в наст, изд., с. 417. Ср. ниже схол. {100} и текст.
1098. АтЬ 10, PG 91 1137В. Это место вызывает недоумение у Шервуда (ЕА, р. 145. п. 40; наст, изд., с. 427, прим. 84), так как он (ошибочно, на наш взгляд) полагает, что речь идет о соединении с Богом.
1099. Так здесь уместно перевести слово йлохатйотатд; ср. выше схол. {80}.
1100. PN 77–78,82–83 (ed. van Deun).
1101. Strom 4.39.4–40.1.
1102. DAT 1.4; 115.6–10 (ed. Suchla).
1103. Ср. Флп 2:7 — ЈxЈv(ooev; в слав, пер.: «умалил».
1104. /W 98–106 (ed. van Deun).
1105. TP 1, PG 91 ЗЗС; более полную цитату см. выше, в прим. 164 к схол. {54}.
1106. Пример совершенного обожения до P. X. — Мелхиседек (ЛтЬ 10, PG 91 1137С-1141С).
1107. Ср. выше схол. {104}.
1108. См., например, выше схол. {101}.
1109. См. цитату из Диспута с Пирром выше, в схол. {52}; ср. схол. {46} и текст.
1110. См. цитату из св. Григория Нисского выше, в схол. {12}.
1111. В Ер 6, PG 91 432А–В, св. Максим называет человеческую волю «самодержавной».
1112. См. выше схол. {За}.
1113. См. выше схолл. {98} — {99} и текст.
1114. См. выше схол. {108а} и текст.
1115. ЕА. Р. 177; пер. Г. И. Беневича. См. наст, изд., с. 455.
1116. DsB 3; пер. М. Д. Муретова.
1117. См. выше схол. {926*}.
1118. То есть до первого изложения учения о логосах; а именно — у схолл. {45а} — {54}.
1119. In Interpr 136.17–23 (ed. Busse).
1120. ЕЛ. Р. 177; пер. Г. И. Беневича. См. наст, изд., с. 455.
1121. Ср. выше схолл. {98}, {100}.
1122. См. выше схол. {38} (прим. 96 и текст).
1123. См. выше схол. {37а} и текст.
1124. 1 Фес 4:17; речь о «восхищении на облацех».
1125. DN 1.4,114.7–10 (ed. Suchla); пер. Г. М. Прохорова, с существенными изменениями.
1126. См. выше текст у схолл. {95} — {96}.
1127. См.: Св. Василий Великий. Нот 3.
1128. De nat horn 18; 79.8–14 (ed. Morani). Курсив наш. — А. Ш.
1129. EN 10.4; 1174b23.
1130. См. выше схол. {116}, а также: Hari М. Recherches sur Torigenisme d’Origene: la satiete (koros) de la contemplation comme motif de la chute des flmes // Studia Pa- tristica VIII (-7T/93). Berlin, 1966. P. 373–405.
1131. 36 Comm 86–87 (ed. Allen/Neil).
1132. 37 Ср. выше схол. {95} и текст.
1133. Ср. выше схолл. {74} — {75} и текст.
1134. 39 См. выше прим. 1 к схол. {1**}.
1135. См. выше цитату в схол. {116}.
1136. Ср. выше текст у схол. {926**}.
1137. Char 3.46.
1138. См. выше схол. {45а}.
1139. Sherwood P. Maximus and Origenism… P. 16–21, цит. 20; см. наст, изд., с. 520.
1140. См. цитату ниже в схол. {1336}.
1141. Orat 38.12; пер. приводится по изд.: Григорий Богослов. Собрание творений… Т. 1.
1142. Ср. контрастирующую цитату из Протрептика Аристотеля выше, в схол. {36}.
1143. Ср. выше схол. {4}.
1144. См. выше схол. {2}.
1145. См. выше схол. {61}.
1146. Ср. выше схол. {52} и ThunbergL. Microcosm and Mediator… P. 113–120; об отличии «образа» от «подобия» см. выше схол. {94}.
1147. См. выше схол. {134}.
1148. Ниже (у схол. {182}) св. Максим опровергает возражающих, что смерть расторгает эту связь.
1149. Т. н. «йлб xoivov»; см. выше схол. {61}.
1150. См. выше схол. {91 в} и текст.
1151. Мы этот термин в основном переводим как «завершение»; см. выше схол. {22а}.
1152. Ср. выше схол. {22д}.
1153. АрийДидим. Epitome, 40.20–25 (ed. Pomeroy). Ср. например: Rieth О. Ober das Telos der Stoiker // Hermes. 69,1934. S. 13–45.
1154. Ср. выше схол. {46}.
1155. Таким пониманием этого места мы обязаны схолии к нему о. Думитру Ста- нилоаэ.
1156. Sherwood P. Maximus and Origenism… P. 21. См. наст, изд., с. 521.
1157. См. выше схолл. {133а}—{1336} и текст.
1158. См. выше схол. {45а}.
1159. Ср. выше схол. {40}.
1160. Ср. выше схол. {40}.
1161. См. выше схол. {61}.
1162. Риторическая фигура «йлб xoivov»; см. выше схол. {61}.
1163. Ср. выше текст у схолл. {105}, {152} и ниже у схол. {164}.
1164. То же выражение встречается выше в тексте у схол. {120}
1165. См. выше схол. {45а}.
1166. ТР 1, PG 91 ЗЗС; более полную цитату см. выше, в прим. 164 к схол. {54}.
1167. Ср. выше схолл. {50а} — {51} и текст.
1168. См. выше схол. {45а}.
1169. См. выше схол. {152} и текст.
1170. Sherwood P. Maximus and Origenism… P. 19; пер. Г. И. Беневича. См. наст, изд., с. 515–516.
1171. См. выше схол. {11} и текст.
1172. Ср. 1 Кор 15:23–26 и текст у схол. {456}.
1173. См. выше схол. {31} и текст.
1174. См. выше схол. {За}.
1175. Ср. выше схол. {178}.
1176. Ср.: АтЬ 5 (к Фоме), PG 91 1052В.
1177. Ср. текст у схол. {181}.
1178. Ср. выше схолл. {17}, {60}, {172}.
1179. Сам Ориген действительно говорит о предсуществовании телам людей их душ (ср. выше схол. {177а}), но выводит его не из учения об Энаде, как изначальном единстве всех разумных существ с Богом и друг другом, а из необходимой, с его точки зрения, ступенчатости их отпадения от этого единства (см. ниже прим. 370).
1180. См. выше схол. {4}, прим. 24 и текст. Кроме упомянутых там 15анафема–тизмов, свидетельством о содержании осужденного учения является письмо св. имп. Юстиниана к отцам собора (оно сохранилось в хронике IX в.: PG 110,780С- 784В; параллельное изд. письма и анафематизмов: Diekamp F. Die Origenistischen Streitigkeiten im sechsten Jahrhundert und das fiinfte allgemeine Concil. Munster im W., 1899. S. 90–97), а также — не зависящий от этих двух документов трактат первой половины VII в.: Richard М. Le traite de Georges Hieromoine sur les heresies // Revue des etudes byzantines. 28, 1970. P. 239–269 (два отрывка из него были изданы уже в 1900 г. Дикампом). По Гийомону (Guillaumont A. Les Kephalaia Gnostica… P. 135–137), письмо императора основывается на упомянутых выше анафематиз- мах, составленных игуменом лавры св. Саввы Кононом; тогда как Ришар (Richard М. Le traite de Georges… P. 244) считает анафематизмы свидетельством, хотя и «наиболее полным, но наиболее обработанным и, следовательноо, менее верным общему источнику» всех трех документов, чем письмо и опубликованный им трактат.
1181. По Оригену, совершенно бестелесен только Бог (DePrinc 1.6.4,2.2.2,4.3.15); ангелов, бесов и человеческие души он тоже называет «бестелесными» (напр., Ibid. 1.7.1), однако не в строгом смысле, а лишь следуя инерции языка, условность которого заранее оговаривает (Ibid. 1. 8). Для современных св. Максиму оригенистов, считавших умы Энады «сращенными с Богом» (см. текст у схолл. {2а}— {26}) и даже, по слову св. Григория, Его «частицей», это должно было означать, что они, как и Бог, совершенно бестелесны.
1182. Собственный смысл термина tvaq («единица») указывает на не–количест- венность обозначаемого им множества умов, т. е. — принципиальную невозможность даже просто перечислением отличить их друг от друга.
1183. 2–й анафематизм из 15 (ЛСО. Т. 4.1 [1971], 248.5–13 [ed. Straub]). Представление о том, что даже ангелы, бесы и человеческие души имеют своего рода тела, характеризующие их, и что в таком теле душа человека остается после его смерти, встречается уже у св. Климента Александрийского (Excerpta ex Theodoto 14). Об особом понятии телесности, которое здесь задействовано, см.: SpanneutM. Le Sto'i‑cisme des Peres de PEglise: de Clement de Rome a Clement d’Alexandrie. Paris, 1957. P. 174–175.
1184. 5–й анафематизм из 15–ти (ACO, t. 4.1 [1971], 248.21–24 [ed. Straub]); восстановление мыслится тоже как ступенчатое (ср.: Richard М. Le traite… P. 258, lig- ne 21–24).
1185. Ориген выводит ступенчатость из того, что в противном случае, Бог, наделяющий людей ещё до их рождения неравными дарами (ср. Рим. 9:11–13), оказался бы несправедлив: De Princ 2.9.7. Однако справедливость Бога доказывается уже изначальным равенством умов в Энаде и отпадением каждого из них исключительно в меру собственной вины. Вывод о ступенчатости отпадения не является необходимым.
1186. В отличие как от человека, состоящего из нее и одушевленной ею плоти, так и от «сращенного с Богом» бестелесного ума (ср. выше прим. 366).
1187. Речь, разумеется, не о притворном согласии, при котором оригенисты имели бы в виду всего лишь то, что бывшее в теле ангела или беса разумное существо получает звание души, когда переходит в творимое для него соответственно заслугам тело человека. В такого рода притворстве обличал современных ему ори- генистов бл. Иероним (К Паммахию против Иоанна Иерусалимского 20; PL 23, A–В; мы признательны Иштвану Перцелу, обратившего наше внимание на это место).
1188. Напомним, что по св. Максиму это произошло, как и сказано в Писании (Быт 3:21), после их падения, однако пали они ссразу, как возникли». См. выше схолл. {1336} и особ. {150}.
1189. См. вступление к этой (второй) части настоящего тома.
1190. Перевод Г. И. Беневича, научное редактирование А. М. Шуфрина. Перевод выполнен по изд.: Sherwood P. The Earlier Ambigua of S. Maximus the Confessor and his Refutation of Origenism. Roma, 1955. (Studia Anselmiana, XXXVI). P. 90–222.
1191. Отрывок А представляет собой заключение (Summary) 1–го раздела 1–й главы 2–й части книги Шервуда. Сам этот раздел, слишком технический и отчасти устаревший, мы опускаем. Все последующие разделы данной главы, как и следующих, приводятся с незначительными сокращениями, главным образом в примечаниях. Это же касается и публикуемой ниже статьи Шервуда «Максим и ориге- низм. ΑΡΧΗ ΚΑΙ ΤΕΛΟΣ». — Прим. перев.
1192. Послание императора Юстиниана к Собору (553); первым — был Эдикт против оригенизма (543). — Прим. перев.
1193. Может быть, это слишком сильно сказано… Говоря о добродетельном человеке, который причастен Самой Добродетели — Христу, Максим говорит, что таковой «показывает, что конец тождественен началу, и что начало как конец, или, скорее, начало и конец тождественны, поскольку начало и конец всего почитаются как намерение и цель» (АтЪ 7, 1084А2–5). Следующие за этим строчки показывают, что эта цель (skopos) не что иное, как Сам Бог. Итак, начало и конец не только соответствуют один другому, но они тождественны друг другу. Однако этот отрывок представляет собой исключение, и не потому что эта пара (начало и конец) не встречается часто (Бог, начало и конец, дарует благобытие — Аmb 7, 1073С7), а потому, что он касается практического отождествления начала и конца с состоянием сущих, а не с Причиной. И опять‑таки, если Максим действительно критиковал использование этого принципа по отношению к состоянию сущих, мог ли он так легко принять (см.: Thal 1) учение Григория Нисского о двойном творении (Greg. Nyss. De hominis opificio 16–18, PG 44 177 ff), где из состояния человека на небесах (Мф 22:30) делается вывод о состоянии в Раю?
1194. Аmb 7, 1069С-1072А; 1076 В11.
1195. Amb 7, 1069А10–15; Максим добавляет: «ради привязывания их к телам в наказание за прежние грехи», что служит для объяснения genesis'a. Трудность понимания отрывка проистекает из‑за слов: τόν θεόν Ιδειν παρεσκεύασαν, которые возникают неожиданно, и не имеют развития в ходе аргументации.
1196. Της κατ' &ρεσιν κινήσεως τήν δύναμιν (Amb 7, 1069B8f). Для Плотина движение — это желание. См. Епп 3.9.9.4 и Arnou R. Le dösir de Dieu dans la philosophie de Plotine. Paris, 1921. P. 88.
1197. См.: Amb 7, 1069B9, 1072C12, 1073B1. Термин stasis встречается в Amb 7 (1085C5), но только в значении мятежа.
1198. Soph 249Е-259Е; см.: Taylor А. Е. Plato the Man and his Work. London, 1948. P. 388 Ui Plotinus. Enn 1.1–3.
1199. Νόησις–κίνησις = «τό νοειν κίνησις τις» (Enn 6.7.35; ср.: Amb 15,1220A9: душа Εχουσα… κίνησιν δέ τέ νόησιν.
1200. У движения должен быть предел (πέρας) (Enn 6.2.8). Еще определенней это выражено в Епп 5.1.6.
1201. Вопрос о беспредельности, άπειρία, как о том, чего достигают (в отличие от Самого Бога), относится более к апофатическому богословию. Но поскольку в только что приведенных текстах этот вопрос затрагивается, я позволю себе дАmb некоторые ссылки и комментарии. Важны здесь места: Char 1.100 и 2.27. Кроме того, есть несколько мест, где говорится, что Бог выше беспредельности (Аmb 10, 1113D3; 1168А10,1188А14; Аmb 15,1220С7,9). Другие отрывки говорят о беспредельности Бога (или о Боге как беспредельном) как о делающем беспредельным человеческое желание (Аmb 7, 1089В11; TP 1, 9А8; 24С13). Но наиболее эксплицитное утверждение (Аmb 15,1220В—С), — что бесконечность окрест Бога, но не Бог, это предел (πέρας) всякого тварного движения, дающий ему покой, — кажется, противоречит более раннему пассажу из этой же Аmb 15. Даю его перевод: «Покой — это конец [или цель, τέλος] природного движения всех сотворенных, [тот покой], который, соделывает, конечно, после прохождения всех конечных [сущих] беспредельность, в которой, поскольку в ней нет расстояния, всякое движение природно движимых сущих упокояется, не имея теперь ни где, ни как, ни куда бы двигаться, поскольку имеет Бога, который ограничивает саму ограничивающую беспредельность всякого движения, как цель (τέλος) и причину» (1217С6-16). Тогда получается, что Бог — конец тварного движения; однако, в этом тексте, когда первый раз говорится о Боге, сказано, что Он не является пределом тварного движения. Тут нет противоречия если принять во внимание различие, которое можно заметить между πέρας и τέλος (я не утверждаю, что оно всегда соблюдается), а именно то, что первое — предел в собственном смысле, ограничение, а второе — цель стремления, задающая направление усилию. И действительно, из текста между двумя обсуждаемыми отрывками ясно видно, что умственная деятельность человека завершается в вещах, которые окрест Бога, относятся к Его «вечности, беспредельности и бесконечности, а также<…>к благости, премудрости и силе [Его], творящим сущие, промыслительно управляющим ими и судящим их» (Char 1.100) (пер. А. И. Сидорова. — Прим. перев.). Но превыше всего этого — цель, Сам Бог, и единство с Ним сверхразумным и сверхумным способом, которое совершается только благодатью Божией. Если моя реконструкция верна, то άπειρία для Максима будет указывАmb в первую очередь на ограничение действия ума и связана только с интуитивным созерцанием или, если придерживаться языка Максима, — невыразимым единством. «Тому, что окрест Бога» можно найти соответствие у Григория Нисского (Нот In Eccl 7; PG 44 732А-В). Теперь я хотел бы поставить вопрос: имеем ли мы здесь различие столь разработанное, чтобы оно могло впоследствии служить основанием для учения о не-тварных энергиях?
1202. 12 Епп 6.3.27. О примирении концепций покоя и движения в том, что Максим назвал приснодвижным покоем, см. ниже.
1203. 13 Ср.: Епп 4.8.1 и 6.9.8.
1204. Это «возникновение» или «становление» (genesis) на самом деле — творение сущих, каждого в соответствии с его логосом. Это видно из 1077С, где Максим переходит к теме логосов. Мне возражали, что я здесь не заметил, что Максим совершенно не понял оригенистов, и что его аргументы, таким образом, бьют мимо цели, ибо для оригенистов genesis — это ни что иное, как вселение предсу-ществовавших нематериальных существ в тела. Так бы, например, сказал Плотин (Епп 3.9.3). Это частичная концепция genesis'z, не genesis'а самого сущего, но особого модуса его существования. Максим, однако, понимает genesis вполне универсально, как он сам предусмотрительно это замечает, говоря о genesis'e «сотворенных Богом мысленных и чувственна [сущностейУ». Мысленные и чувственные сущие — это универсальная платоническая дихотомия, с которой все еще работал Ориген. Но для Григория Нисского и Максима существовала другая дихотомия, более фундаментальная. Вайсвурм говорит об этом так: «К оригеновскому делению сущих на мысленные и чувственные Григорий, чтобы исключить какую-либо возможность отождествления Бога с миром духов, добавляет разделение тварно-го и нетварного, делая на этом особый акцент» (Weiswurm A. The Nature of Human Knowledge. Washington, 1952. P. 32). Максим здесь принимает это разделение, но не доказывает его; однако ниже он объясняет, что логосы сущих утверждены Богом при их творении, точнее, они предсуществуют в Боге. A genesis, подразумевающий переход от состояния чистых духов к состоянию сложному, подразумевал бы изменение в предсуществующем логосе, что так же невозможно, как изменение Самого Бога. То есть я не думаю, что аргумент Максима бьет мимо цели. Для эллинистического мировоззрения, опровержение которого он предпринял в Amb 7, характерно представление о цикличности, что, во-первых, подразумевает изначальное единство (Энаду) разумных существ, а во-вторых, предсуществование душ людей. Главное усилие Максима, таким образом, сосредоточено на учении о движении, с помощью которого он утверждает и описывает линейное движение твари к Богу. Это мировоззрение тоже имеет свои необходимые предпосылки; в первую очередь, то, что субъект движения существенным образом неизменен, бу дь он простым или сложным. Это схватывается в учении о логосах. Можно придраться, что Максим с самого начала не рассматривает того, что для нас, людей, всего более непосредственно и логически предшествует обеим теориям, а именно, означает ли genesis вселение в тело уже существующего духа или же одновременное появление тела и души как частей сложного целого. Однако это является и остается отдельным вопросом, который, хотя логически он первичнее, не позволил бы прямо рассмотреть противоположные точки зрения, которые образуют трудность, предложенную для обсуждения. Более чем совпадение, таким образом, привело Максима (Аmb 7, 1100C4ff) к тому, чтобы выдвинуть точнейший аргумент против предсуществования душ в качестве последнего вывода из принятия великого христианского таинства — что мы члены и частицы Бога.
1205. Ср.: Nemes. De nat. horn. 16; PG 40 673B‑C.
1206. Arist. Met. 1.2.
1207. Пер. архим. Нектария с неб. изм. См.: Ταύτην δέ τήν κίνησιν δύναμιν καλούσιν φυσικήν, πρός τό κατ' αύτήν τέλος έπειγομένην, ή πάθος, ήτοι κίνησιν, έξ έτέρου πρός έτερον γινομένην, τέλος έχουσαν τό άπαθές, ή ένέργειαν δραστικήν, τέλος έχου- σαν τό αύτοτελές. Ούδέν δέ τών γενητών έαυτού τέλος έστιν, έπειδή ούτε αύταίτιον, έπεί και άγένητσν καΐ άναρχον καΐ άκίνητσν, ώς πρός μηδέν πώς έχον κινηθηναι. Έκβαίνει γάρ τών όντων τήν φύσιν, ώς ούδενός ένεκεν öv, εΐπερ άληθής ό περι αύτού όρισμός, κάν άλλότριος fj ό λέγων. Τέλος έστίν ου ένεκεν τά πάντα, αύτό δέ ούδενός ένεκεν. Ούδέ αύτοτελές, έπεί και άνενέργητσν, ώς πλήρες, καΐ ώσαύτως καΐ μηδαμόθεν τό είναι έχον. Τό αύτοτελές γάρ πως καΐ άναίτιον. Ούδ' άπαθές, έπεί καΐ μόνον καΐ άπειρον και έπερίγραφον. Ού γάρ πάσχειν πέφυκε καθόλου τό άπαθές, τφ μητ' έρςίν άλλου, ή κινείσθαι πρός άλλο τι κατ' έφεσιν. — Прим. перев.
1208. Пер. А. В. Кубицкого. — Прим. перев.
1209. Пер. В. П. Карпова. — Прим. перев.
1210. Пер. А. В. Кубицкого — Прим. перев.
1211. Muyldermans J. Evagriana Syriaca: textes inedites du British Museum et de la Vaticane / Edites et traduits par J. Muyldermans. Louvain, 1952. P. 34.
1212. «…Ибо только Богу принадлежит быть концом и совершенным, и бесстрастным» [пер. архим. Нектария — Прим. перев].
1213. Пер. архим. Нектария. — Прим. перев.
1214. Пер. А. М. Шуфрина, с учетом перевода П. Шервуда. — Прим. перев.
1215. См.: Proclus. The Elements of Theology / A rev. text with transl, introd. and comm. by E. R. Dodds. Oxford, 1933. P. 265.
1216. De Myst. P. XXXII. ed. Parthey, 1857. (Речь о следующем месте: De Myst 2.1, 67 (ed. Dillon). Также эта триада упоминается у Ямвлиха в De Myst. 1.4, 11 и 2.3, 70, а также в In Alcibiades, fr. 4.84,13-14 (ed. Dillon). — Прим. Ред.).
1217. Proclus. Istitutio theologica, prop. 169: «Всякий ум в вечности имеет и сущность (ούσία), и силу (δύναμις), и действие (ένέργεια)».
1218. De Myst. P. XXXII. ed. Parthey, 1857. (Речь о следующем месте: De Myst 2.1, 67 (ed. Dillon). Также эта триада упоминается у Ямвлиха в De Myst. 1.4, 11 и 2.3, 70, а также в In Alcibiades, fr. 4.84,13–14 (ed. Dillon). — Прим. ред.)
1219. Proclus. Istitutio theologica, prop. 169: «Всякий ум в вечности имеет и сущность (ούσία), и силу (δύναμις), и действие (ένέργεια)».
1220. Имеется в виду трактат, приписываемый Исааку Комнину Себастократо- ру, в котором интерпретируется не дошедшее до нас соотвествующее сочинение Прокла. — Прим. отв. ред.
1221. Относительно схолии я здесь ссылаюсь на фон Бальтазара (Balthasar Η., von. Das Scholien werk des Johannes von Skythopolis // Scholastik. 15, 1940. S. 29, 30), который говорит, что обе схолии на DN обнаружены на сирийском. Я использую их здесь как принадлежащие Иоанну Скифопольскому.
1222. СН И. 2,284D — PG 4 93А; DN4.1,693В14 — PG 4 240CD; DN4, 23–724С9 — PG 4 288D.
1223. TP 9, написанном в 646–648 гг.
1224. Действие здесь идет первым, поскольку темой непосредственно предшествующих строк является кажущееся принятие Максимом моноэнергизма в Письме к Пирру (Ер 19).
1225. См. определение, приводимое в TP 16,185D (после 643 г.). Его можно найти еще в TP 3,45В и TP 1,12С; оно используется и св. Иоанном Дамаскиным в De fide orthodoxa 2.22, PG 94 944В.
1226. Пер. Α. Μ. Шуфрина с учетом понимания П. Шервуда. См.: Πασαούσίατόν έαυτης öpov έαυτη συνεισάγουσα, άρχή πέφυκεν είναι, της έπιθεωρουμένης αύτη κατά δύναμιν κινήσεως. Πάσα δέ φυσική πρός ένέργειαν κίνησις, της μέν ουσίας μετεπινοουμένη· προεπινοουμένη δέ της ένεργείας, μεσάτης έστιν, ώς άμφοΐν κατά τό μέσον φυσικώς διειλημμένη· καΐ πασα ένέργεια τφ κατ' αύτήν λόγψ φυσικώς περι- γραφομένη, τέλος έστί τής πρό αύτης κατ* έπίνοιαν ούσιώδους κινήσεως (PG 90 1084Α–Β). — Прим. перев.
1227. Balthasar Н., von. Die «Gnostischen Centurien» des Maximus Confessor. Freiburg im Br., 1941 [- GC]. S. 109.
1228. Шервуд приводит сравнение (которое мы опускаем) Amb 10, 1184В10–12 и Amb 10,1184D9–1185АЗ с ThOec 1.2; Amb 15,1217C4–D10 и Amb 20,1237В8–10 с ThOec 1.3а и ThOec 1.10 и ThOec 1.3b. Тексты выказывают большую степень сходства. — Прим. перев.
1229. Максим вполне способен и на такое самоповторение. См. напр.: ThOec 2.1 — Сар 15.5,1180А.
1230. Balthasar Н., von. GC S. 110.
1231. Имеется в виду текст Аmb 7, 1072В9–С5, который приводился в гл. I, раздел «Главный аргумент». — Прим. перев.
1232. Это различие между имманентным и трансцендентным действием было сделано Аристотелем в Метафизике (8.1050а23–31).
1233. άνυπόστατος — т. е. не имеет постоянного бытия, ипостаси.
1234. και κινεισθαι πάντως κατ' ένέργειαν άποτελεσματικήν χωρίς της του θέλοντος έπινεύσεως δύναοθαι.<…>Ου γάρ άκολουθεΤ πάντως τη δυνάμει τό έργον, μή έχούση τήν τού ου έστι δύναμις ί>οπήν, συνεισφέρουσαν αύτη τό κατ' ένέργειαν έν πράγματι τέλος, καθ' έαυτήν οϋση άνυποστάτψ.
1235. δτι ούδέν ύπάρχει έτερον ή περί τό καλόν της ψυχής άεικινησία, ή ένέργεια φυσική, έφ' fi καΐ δι' ή ν γεγένηται αΐτίαν τελουμένη;
1236. Ερ 19.
1237. Amb 1,1032. В Date‑List под номером 43. В Amb 5, где подробно обсуждается Ер 4 Дионсия к Гаю, Максим не упоминает о подлоге (μίαν вместо καινήν), совершенном Киром в тексте Дионисия (Ер 4, 1072С2).
1238. Шервуд дает не буквальный перевод следующего места: άλλ' ού χωρίς φυσικής ένεργείας, άληθώς γέγονεν άνθρωπος, ής ό λόγος, 0ρος της ουσίας έστί, πάντας χαρακτηρίζων φυσικώς οΐς κατ' ούσίαν έμπέφυκε. В тексте речь идет о Христе: «но не без природного действия, истинно став человеком, которого [т. е. природного действия] логос — определение сущности, — все характеризует природно, чему он присущ по сущности». — Прим. перев.
1239. Τό γάρ κοινώς τε καί γενικώς τίνων κατηγορούμενον δρος της αύτών ούσίας έστιν, ού πάντως ή στέρησις φθοράν έργάξεται φύσεως, εΐπερ ούδέν τών δντων τοΰ φύσει πεφυκότος στερούμενον δπερ ή ν μένει σωζόμενον.
1240. Пер. архим. Нектария с небольшими изменениями. — Прим. перев.
1241. Этот текст имеет двойной интерес. Ссылка на Дионисия подтверждается ЕН 2.1,392В8. В предшествующих цитате словах (слово «только» в них добавлено Максимом) Дионисий говорит, что в делах человеческих, человек должен существовАmb прежде, чем действовать, — это напоминает: agere sequituresse, — что согласуется с его утверждением, что необходимо существовАmb как Бог, дабы соотвест- венно действовать. Это различение, как мы увидим ниже, знакомо Максиму по паре логос природы–способ существования. Соответствие учений несомненно, но одному ли Дионисию в этом обязан Максим? Я так не думаю. Дионисий, скорее, лишь укрепил его в учении, которым он уже обладал.
1242. Nemes. De nat. horn. 34 (287, ed. Morani); ср.: Plutarchus (?). De fato 57ΙΑ.
1243. δυνάμενον, δύναμις, δυνατόν. В русском переводе: имеющее силу, сила и могущее произойти (возможное). См.: Немесий Эмесский. О природе человека. М., 1996. С. 154. — Прим. перев.
1244. Nemes. De nat. hom. 34 (287, ed. Morani).
1245. Пер. Α. Μ. Шуфрина с учетом П. Шервуда. — Прим. перев.
1246. Amb 7,1073C3–1076C7; 1088D5; Amb 20,1237311; Myst 23, 701В12.
1247. Thal 22,320CD; TP 1,33A10–30A2.
1248. Аmb 10, 1117В8; 1140А15; 1149 В; ЛтЬ 21, 1249В7; Myst 24, 717А7; ThOec 1.39; Thal prol 252B11.
1249. См.: TP 28, 352А13. Тот факт, что эта фраза повторяется практически дословно в Диспуте с Пирром (645), весьма знаменателен. Несомненно, моноэнер- гистские и монофелитские круги заходили слишком далеко в этом нажиме Дионисия на пассивность тварей в отношении Божественного действия (энергии). Это тенденция, от которой и сам Максим не был свободен.
1250. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1251. ποιωθή τφ περιγράφοντι (1073 D5). Ср.: Ιδιώματα (Char 2.52 и 3.25).
1252. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1253. Это наслаждение необходимо для совершенства. См.: Amb 15,1220А2–3.
1254. Пер. архим. Нектария, с изменениями в соответствии с пониманием Шервуда. — Прим. перев.
1255. Orot 28.20; PG36 52C.
1256. Amb 20,1236Df.
1257. Δύναμις δεκτική (1237Blf); здесь прилагательное двусмысленно. Его форма должна была бы указывАmb на пассивный смысл, но контекст здесь и в другом месте (TP 1, 33В; Thal 22, 326D9) исключает такое толкование. Максим имеет виду активную возможность, хотя концепция пассивной возможности была характерна для неоплатонизма (см. напр.: Первоосновы теологии Прокла, prop. 78, с комментариями Доддса: Proclus. The Elements of Theology… P. 242).
1258. Перев. архим. Нектария с изменениями, в соответствии с пониманием Шервуда. — Прим. перев.
1259. Myst 23, 701В13; ZW2.9,648ВЗ.
1260. Myst 23, 701С6–13 — ZW4.22,724В.
1261. Δύναμιν… ένεργουμένην (ГЫ22,320D8): ср.: Amb 15,1221В.
1262. Нерациональная: νοεράν άσχέτως δύναμιν (320D9); я понимаю это наречие άσχέτως так, что объекты в качестве познаваемых имеют только отношение причины касательно тварного познающего. Это было бы своего рода умалением того, что άσχέτως обычно применяется Максимом только к каузальным отношениям Творца к твари. Но здесь нам приходится иметь дело не с каузальными, а с когнитивными отношениями.
1263. Перевод передает понимание Шервуда и достаточно сильно расходится с переводом А. И. Сидорова: «Мы действуем до тех пор, пока обладаем по природе разумной и действенной силой, производящей добродетели, могущей вместить всякое ведение, которая способна неудержимо проходить через всякое умное естество сущих и познаваемых, оставляя позади себя века. А страдательное состояние мы испытываем тогда, когда, пройдя полностью логосы того, что из не–суще- го, мы неведомым образом достигаем Причины сущего и вместе с пройденным по природе успокаиваем и свои силы, становясь тем, что никоим образом не может быть делом естественной силы, потому что естество не приобрело силы, могущей объять превышеестественное. Ибо ничто тварное по природе [своей] не производит обожения, поскольку оно не в силах объять Бога. Одной только божественной благодати по природе свойственно соответственно [восприимчивости] сущих даровАmb обожение, просвещая естество превышеестественным Светом и делая его, по преизобилию славы, превышающим собственные пределы» (Творения прп. Максима Исповедника… Кн. II. С. 64). — Прим. перев.
1264. Ср.: Дионисий Ареопагит. Ер 3, 1069В.
1265. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1266. Ж. -К. Ларше уделил особое внимание вопросу о якобы совершенном св. Максимом в более позднем произведении, TP 1 (PG 91 33A-36A), «исправлении моноэнергизма», который он некогда допустил в Amb 7 (1076В10-С13) (см. выше Отрывок Г). Об этом «исправлении» Максима, вызванном полемикой вокруг моноэнергизма, говорили ученые-католики, в частности, Шервуд, Гарриг и Риу. Однако, как заметил Ларше, «Максим [в TP 1, или где бы то ни было еще] ни на мгновение не поставил под вопрос то, что он сказал [в Amb 7], но в [TP 1] он хотел лишь напомнить, в каком смысле он понимал [то, что сказал в Amb 7]», чтобы исключить возможность перетолкования себя в духе ереси моноэнергизма. По мнению Ларше, «моноэнергизм» Максима в Amb 7 не означал, что человеческое действие совершенно исчезает, но выражал важную для него мысль о «пассивности» человека в Боге, в силу которой «природное действие человеческой природы упокояется, или прекращает совершАmb то, что она совершает естественным образом». Максим, как говорит Ларше, «настаивает, что утверждение одной энергии указывает на то, что только Божественное действие может совершить обожение, человеческое же действие на это не способно». Это понимание, высказанное в TP 1, не является новым, но встречается у Максима и в Amb 20 (PG 91 1237АВ), и в Thal 22 (PG 90 320С-321А). В TP 1, по сравнению с Amb 7, меняется всего лишь перспектива: Максим «говорит уже не о процессе обожения, но о его результате, который рассматривается не с точки зрения духовной жизни, но в отношении к еретическому учению, с которым Максим полемизирует, и которое отрицает наличие человеческой воли, т. е. утверждает, что она поглощается волей Божией… Если отрывки из Ер 2 и Amb 7 содержат некую двусмысленность, то это двусмысленность не мысли Максима, но еретиков, читающих эти тексты исходя из собственных предпосылок». Максим уже в Amb 7 (PG 91 1076В) предупредил неверное понимание своей моноэнергистской формулы, отметив, что «единая энергия» не означает исчезновение самовластия, но «установление [его] в соответствии с природой, ιφβηκοβ и неколебимое, то есть намеренное уступание [человека Богу7». См.: LarchetJ. — C. La divinization de Thomme selon saint Maxime le Confesseur. Paris, 1996. P. 558–563. — Прим. перев.
1267. Относительно этой фразы Шервуда Ж. — К. Ларше замечает: «Нам кажется, что экстаз — ни результат, ни нечто сопутствующее обожению, но, мы бы сказали, условие обожения. Все тексты Максима на эту тему показывают, что экстаз предшествует обожению» (Larchet J. — С. La divinization de l'homme… P. 538, п. 59). — Прим. перев.
1268. Главной целью Вийе (VillerΜ. Aux sources de laspiritualite de s. Maxime: les oeuvres d'Evagre Pontique // RAM 11, 1930) было как раз показАmb такую зависимость Максима от Евагрия, а вот вопрос о границах этой зависимости у него не ставится. В частности, он говорит: «…основные принципы [Максима] происходят от Евагрия. Необходимо подчеркнуть общие для двух писателей детали» (Р. 257). Вийе не сомневается, что Максим взял всю свою систему от Евагрия, хотя был достаточно искусен, чтобы оставить все неортодоксальное в стороне (Р. 259). Мы же задаемся вопросом, действительно ли Максим перенял всю систему Евагрия, включая такие ключевые моменты, как учение о душе, или же он не воспринял психологического анализа духовной жизни, в котором Евагрий довел до кульминации традиционную монашескую мудрость? И ведь Максим не менее, чем Евагрий старался быть традиционным (Р. 260, п. 197).
1269. Hausherr I. Ignorance infinite // ОСР 2, 1936. P. 351-362; Balthasar Η., von. Metaphysik und Mystik des Evagrius Ponticus // Ζ AM 14, 1939. P. 31-47. Мое заключение было закончено прежде, чем я имел возможность прочесть статью: Guil-laumont Α., Guillaumont С. Le text veritable des «Gnostica» d' Evagre le Pontique // Rev. de l'Inst. des Religions. 142, 1952. P. 156-205. В этой статье упомянут лишь один из процитированных мною текстов. Относительно текста Cent 3.28 из (Ь) я следую варианту Гийомона. Отметим, что модифицированный вариант (fr. 20) тем, что говорит о греховной душе исключает переход от онтологического к моральному порядку, что есть главная идея в оригенизме — согласно Гийомону (Р. 183,191,194).
1270. Pseudo‑Nili, De orat. 46,52.
1271. Шервуд следует здесь латинскому переводу Эриугены: «ad incognitum* и списку Monac Gr 363f, 90b, считая это чтение верным в отличие от других списков, где стоит: πρός τό γνωστόν, что он называет опечаткой. У архим. Нетария принято такое же чтение. — Прим. перев.
1272. ΦασΙ γάρ άλλήλων είναι παραδείγματα τόν θεόν και τόν άνθρωπον, και τοσούτον τφ άνθρώπψ τόν θεόν διά φιλανθρωπίαν άνθρωπίζεσθαι, δσον ό άνθρωπος έαυτόν τφ θεφ δι' άγάπης δυνηθείς άπεθέωσε, και τοσούτον ύπό θεοϋ τόν άνθρωπον κατά νουν άρπάζεσθαι πρός τό γνωστόν, δσον ό άνθρωπος τόν άόρατον φύσει θεόν διά τών άρετών έφανέρωσεν. (Поскольку речь идет об одном из самых важных и самых известных высказываний прп. Максима, я счел необходимым привести интерпретирующий перевод А. М. Шуфрина, который в ряде моментов отличается от перевода Шервуда: «They say that God and man are examples one of another; and that God makes himself man for man's sake out of love, so far as man, enabled by God through charity, deified himself; and that man rapt up by God in mind to the unknowable, so far as man has manifested through virtues the God by nature invisible». Привожу и перевод архим. Нектария: «Ибо человека и Бога называют примером друг для друга, и настолько для человека Бог по человеколюбию вочеловечился, насколько смог человек по любви обожить себя для Бога; и человек настолько увлекаем бывает Богом к неизвестному, насколько он явил невидимого по природе Бога посредством добродетелей». — Прим. перев.)
1273. Вот несколько примеров: Amb 33,1288А; 60,1385В; ГЫ61,632А; 64,725С; Ер 2,464А12; 25,613D.
1274. Έμυήθησαν (1136С4). В Amb 20, 1240В4 μύησιν используется для описания несомненной сверхъестественной богословской мудрости.
1275. См. также Thal 13, 296В. Источник триады — Прокл через Дионисия. Я понимаю ее так, что посвящение подразумевает откровение, иначе Максим входил бы в противоречие со своим собственным утверждением (также в Amb 10, 1168AB), что нет никакого признака (или следа — ϊχνος) Троицы в творении.
1276. То, что Максим приписал некоторую способность к единению природной способности (или силе), удивительно после его неоднократных утверждений, что обожение абсолютно превыше природной способности. См. Отрывки III, V и VI. (Это примечание Шервуда возникло от неверного прочтения им мысли Максима, который, по мнению А. Шуфрина, в данном случае говорит о всецелом единении в смысле целостности, единства самого обоженого. — Прим. перев.)
1277. Перевод этого места архим. Нектарием во второй части отрывка существенно отличается от нашего, следующего за пониманием Шервуда. Привожу это разночтение: «…при том, что не лишаются ни единого из старых своих отличительных свойств, коими по природе характеризуется человек, [свойств] всецело побежденных лучшими, как неосвещенный [прежде] воздух, всецело смешавшийся со светом». Привожу и оригинал этого спорного отрывка: καί δλοι δλω κατά τό έφικτόν της ένούσης αύτοΐς φυσικής δυνάμεως ένωθέντες τοσούτον ένδεχομένως ύπ' αύτοΰ έποιώθησαν, ώστε καί άπό μόνου γνωρίζεσθαι, οίον Εσοπτρα διειδέστατα, δλου τοΰ ένορώντος θεοΰ Αόγου τό είδος άπαραλείπτως διά τών θείων αύτοΰ γνωρισμάτων φαινόμενον Εχοντες, τω έλλειφθηναι μηδένα τών παλαιών χαρακτήρων, οίς μηνύεσθαι πέφυκε τό άνθρώπινον, πάντων είξάντων τοις άμείνοσιν, οίον άήρ άφεγ- γής φωτι δι' δλου μετεγκραθείς. — Прим. перев.
1278. Horn G. Le miroir et la nuee. Deux modes de connaissance de Dieu chez S. Gre- goire de Nysse // RAM 8, 1927. P. 113–131; но этой точки зрения не придерживались последующие авторы, фон Бальтазар и Даниелу, см. также замечание в: Leys R. L'image de Dieu chez S. Gregoire de Nysse. Esquisse d'une doctrine. Bruxelles; Paris, 1951. P. 33–34.
1279. Перевод А. И. Сидорова (Творения прп. Максима Исповедника… Кн. II. С. 70) сильно расходится с пониманием Шервуда, которому следует наш перевод. — Прим. перев.
1280. δέον πάσης αύτδν γυμνόν έννοίας και γνώσεως άνομμάτως όράν τόν άληθή θεόν λόγον, γινώσκοντα σαφώς ώς έπί θεοΰ μάλλον αϊ καθ* ύπερσχήν στερήσεις άληθεύουσι, ποσώς μηνύουσαι τήν θείαν θέσιν διά τής τών δντων παντελούς άφαι- ρέσεως.
1281. Ср.: Thal 60,621В1 и TP 1,36А7. Это место по употреблению формул нега- ции превосходит все, то можно найти у Дионисия. Дионисий говорит, в другом контексте, о беспредельно беспредельных силах (DN 8.2, 889D). Удвоенное использование άπειρος часто встречается у Прокла (Koch Η. Pseudo‑Diojnisios in seinem Beziehungen zum Neuplatonismus und Mysterienwesen. Mains, 1900. S. 78), но, как у Дионисия, в связи с сущими ниже Бога; άκρότης встречается у Дионисия 8 раз, но только дважды — применительно к Богу (СН 13.4, 304С4; ЕН 2.3.4, 400С9). Все это указывает, я полагаю, на несомненное влияние Дионисия на эти отрывки из Вопросоответов к Фалассию. В этом нет ничего удивительного, поскольку они написаны после Аmb И (Thal 39,303В ссылается наЛшб 65,1389С- 1393В), где влияние Дионисия более чем очевидно. В Прологе (Thal 252, В11) Максим говорит о претерпевании единства с Богом, с Незряче зреть» (Thal prol 25,333D1; Отрывок IX) — это тоже фраза из Дионисия (ZW 4.11,7081).
1282. Попытка оценить, насколько Максим зависит от Евагрия,"была бы безуспешной, если бы мы делали выводы на основе количества евагрианских мест у Максима; наша цель иная: определить тот критический момент, когда использование наследия Евагрия перестает быть использованием той общей александрийской и монашеской традиции, ярким носителем которой, безусловно, был Евагрий, и переходит в зависимость от Евагрия как систематизатора оригеновских эллинистических гипотез, смешавшего их, возможно, также с другими течениями, а также своими собственными спекуляциями.
1283. Ср.: Char 2.52.
1284. Кажется, первым, кто заговорил о свойствах Божиих в техническом смысле был Филон. После него имела место долгая история этого термина, тесно связанного с вопросом о непознаваемости Божией (с апофатическми богословием). См.: Wolfson Η. Philo. Т. II. Cambridge, 1948. P. 130 ff.
1285. Т. е. «образный”. — Прим. перев.
1286. Окачествование, от глагола ποιόω, используемого здесь в пассиве применительно к Божественному действию наделения добродетелью, встречается в Amb 7, 1073D6; Amb 10,1137В14 и 1141В14; Ер 1,372В5; этот глагол используется также применительно к творению сущностей, наделенных качествами, см.: Char 4.6.
1287. της… άρετής καΐ τής… πρός τόν θεόν ένατενίσεως τό νοερόν 0μμα άνεπίμυσ- τον… φυλάξαι (Amb 10, 1140A5f). Ср. Thal 25, 333D1: γυμνόν έννοίας καΐ γνώσεως άνομμάτως όραν τόν άληθή θεόν λόγον. Тут не противоречие, но подход к одной мысли с двух сторон: отрицание телесного видения — способ утверждения духовного. Выше мы отмечали, что в Thal 25 (Отрывок IX) Максим говорил о «начале веры неведомым образом постигаемым (άνοήτως γινωσκόμενον) умом… или, говоря точнее, познаваемым помимо ума», т. е. о том, что важнейшее в ведении Бога не концептуально.
1288. Отметим это употребление термина «природа» в значении «падшая природа», что весьма редко у Максима.
1289. Подобие — όμοίωσις. Максим не всегда последователен в сохранении различия, которое мы находим здесь и в Char 3.25. Είκών не так уж редко используется у него для обозначения того, что здесь обозначается с помощью όμοίωοις.
1290. Пер. архим. Нектария с небольшими изменениями. — Прим. перев.
1291. Пер. архим. Нектария. — Прим. перев.
1292. Что же можно сказАmb об отношениях между Евагрием, Дионисием и Максимом, если я не сильно ошибаюсь в своем методе и суждениях? Евагрий, отрицая какой-либо экстаз, даже очищенный от элементов безумия и фатальности, сконцентрировался на чистой интроспекции. Иного было бы трудно ожидать, поскольку движение для него — зло и источник зла. Дионисий не отвергает ни движения, ни экстаза, которые он обнаруживает также и в неоплатонической традиции. Однако у него экстаз, кажется, относится к этой жизни так же, если не больше, чем к будущей. Чистая благодатность достижения Бога в видении не очень-то проявлена в словоупотреблении Дионисия, с его превосходными степенями. Тема претерпевания Божественного у него не развита, в плане различения природного и сверхприродного. Максим не является строгим последователем ни того, ни другого. Это верно особенно в отношении Евагрия, чье учение он неоднократно исправляет (промысл и суд в моральном смысле не должны рассматриваться онтологически; движение — благо; ведение Бога из себя самого совершается в моральном смысле (из добродетелей), а не из очищенной сущности души). Он принимает экстаз, но помещает его преимущественно в бытийном, не феноменологическом смысле — на небеса. Экстаз более связан с волей, чем с умом; отношения между волей и умом в состоянии блаженства Максим не рассматривает. Таким образом, в его писаниях в этом отношении отсутствует совершенное согласование элементов. Это отчасти может происходить от влияния сразу и Евагрия, и Дионисия. Я говорю «отчасти», поскольку независимо от вопроса об источниках, существует несомненная трудность соединения этих двух элементов — ума и воли — в совершенно согласованном учении относительно достижения Бога. Но если двойное влияние отчасти ответственно за этот недостаток в учении Максима, нельзя сказать, что у него совсем нет примирения [Евагрия и Дионисия. — Перев.]. Учение Евагрия было очищено от его неудобоваримых моментов и было введено в неоплатонические рамки; все неприемлемое в нем было устранено. Влияние при этом могло остаться и осталось. Однако собственным вкладом Максима было то, что, продумывая заново старое учение, он сумел поставить на первое место не созерцание (θεωρία), не эрос (Ερως), но любовь (άγάπη). Это видно в Отрывке XI: добродетель и ведение сочетаются, чтобы образовАmb подобие и учредить άγάπη и сыноположение. Высшая похвала закону благодати — в том, что он учит не просто любить друг друга в духе, но полагАmb душу за другого (Thal 64,725С). На той же ноте Максим завершает Амбигвы, все относя к Богу: τω έν ούρανω καΐ έπΙ γης παρά πάσης δοξαξομένω της κτίσεως, καΐ μόνην άπαιτοΰντι παρ' ήμών θυσίαν τήν είς άλλήλους φιλανθρωπίαν («всеми тварями прославляемому на небесах и на земле, и требующему от нас единственного жертвоприношения — человеколюбия друг к другу». — Прим. перев.).
1293. Holl К. Amphilochius von Ikonium in seinem Verhältnis zu den grossen Kappodoziern. Tübingen, 1904. S. 240–245.
1294. Prestige G. God in Patristic thought. London, 1936. P. 245–249.
1295. Funk F. Kirchengeschichtliche Abhandlungen und Untersuchungen. II. Paderborn, 1899. S. 291 ff.
1296. Irenaeus. Adversus Haereses 4.20.5; Eusebius. De eccl theologia 1.9.2 (GCS Eusebius IV (Klostermann) p. 67).
1297. Athanasius. Ep ad Afros episc. 4; PG 26 1036B.
1298. Поиск по TLG, v. l. Oe показывает, что это выражение встречается у комментаторов Аристотеля, см.: Elias. In Isag. 36.11; 206,19; Ammonius. In Int. 246,24; Alexander Aphrod. In Anal Prior. 197, 2; In Topic. 179, 4; 295, 6; In Met. 725, 7. - Прим. отв. ред.
1299. Basilius. Contra Sabellianos et Arnim et Anomaeos; PG 31 613AI3.
1300. Iibid. PG31616C.
1301. Basilius. Ep 105; PG 32 513A16.
1302. Basilius. De Spiritu Sancto 46; PG 32 152B.
1303. Basilius. Ер 235.2; PG 32 872С10.
1304. Во фрагментах из стоиков, собранных фон Арнимом, можно найти немало примеров пары логос-тропос. Однако слово hyparxis не встречается.
1305. PG 29 545В-548А.
1306. СЕип. 1,495-97; PG 45 404.
1307. Ps. -Basilius (Didimus); PG 29 681В.
1308. Ps. -Justinus (Theodoretus); PG 6 1392.
1309. У Шервуда: existence (существования). — Прим. перев.
1310. του άνθρωπου τό ύλικόν ύποκείμενον. — Прим. Перев.
1311. СЕип. 1.15; PG 29 545В.
1312. Funk F. Kirchengeschichtliche Abhandlungen… Band III. S. 321.
1313. Didymus. Fragment IX; PG 39 1652C7–15.
1314. Jaeger, II, 18021; (PG 45 773B).
1315. С Eun. 3.6.33 (ed. J. Jaeger, II, 1874); PG 45 781A.
1316. Amphilochius; PG 39 53B и 112.
1317. Традиционная артрибуция Слова на Сретение (In occursum Domini), считавшегося еще в середине XX в. подлинным произведением Амфилохия и одним из древнейших свидетельств об этом празднике, в настоящее время большинством патрологов отвергается. Точное авторство, как и время написания его, не установлено. — Прим. перев.
1318. Amphilochius; PG 39 53В4–7.
1319. Amphilochius; PG 39 112B13–C1.
1320. Amphilochius-, PG 39 112C2-4.
1321. Amphilochius-, PG 39 112 С14-12.
1322. СЕип. 1.15; PG29 545B2,4.
1323. Cyrillus. De ss. Trinitate 1 и 5; PG 75 697D, 973D.
1324. Ps. — Justinus. Exp rectae fidei 3; PG 6 1209B3–10. Возможно, такое сходство позволяет отнести и сами отрывки Псевдо–Амфилохия ко времени и месту (если не к автору) Expositio rectae fidei. — Прим. перев.
1325. Оба вышеприведенных отрывка из Псевдо–Иустина. Лебон (RHE 26, 1930. Р. 536–550) ратует за то, что первый принадлежит Феодориту, Барди (DTC 15 (1946). Р. 311) считает, что по сходству с первым и второй принадлежит ему же.
1326. Theodoretus. Haeretic. Fab Compendium 1.2.3; PG 83.452C и 453D.
1327. Leontius Hierosol. Adv Nest. 1,10; PG 86 1441 A.
1328. Leontius Byz. Adv Nest et Eutychian; PG 86 1269C10–15.
1329. Ibid.; PG 86 1285А4,1304В2.
1330. Ps. -Cyrillus. Desacros Trin. 8-10; PG 77 1136-45.
1331. Ps. — Cyrillus. De sacros Trin. 8; PG 77 1136C12–D4.
1332. Ps. -Cyrillus. De sacros Trin. 9; PG 77 1140C12.
1333. Ps. — Cyrillus. De sacros Trin. 9; PG 77 1140D8–1141A2.
1334. Ps. -Cyrillus. De sacros Trin. 10; PG 77 1140C12.
1335. HollK. Amphilochius… S. 244; PG 77 1136C12 f и 1144A7 f (n. 46 и 49).
1336. Πάσα γάρ καθόλου φάναι καινοτομία περί τόν τρόπον του καινοτομουμένου πράγματος πέφυκεν, άλλ' ού περί τόν λόγον της φύσεως γίνεσθαι, διόπερ ό μέν λόγος καινοτομούμενος φθείρει τήν φύσιν, ούκ έχουσαν τόν καθ' öv έστι λόγον άρςι-διούργητον, ό δέ τρόπος καινοτομούμενος φυλαττομένου δηλαδή τού κατά φύσιν λόγου θαύματος ένδείκνυται δύναμιν. (Ср. перевод В. В. Петрова: «Вообще говоря, всякое новоустроение естественно происходит применительно к тропосу ново-устрояемой вещи, но не к логосу природы, поскольку новоустрояемый логос разрушает природу, у которой не остается неудобоподделанного логоса, сообразно с которым она существует, тогда как новоустрояемый тропос, если, конечно, в природе сохраняется логос, демонстрирует удивительную силу» (Петров В. В. «О трудностях» LXI Максима Исповедника: основные понятия, источники, истолкование // Космос и душа. Учение о вселенной и человеке в Античности и в Средние века (исследования и переводы). М., 2005. С. 161. — Прим. перев.)
1337. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1338. Ps. -Cyrillus. De sacros Trin. 20; PG 77 1160.
1339. Здесь Шервуд, видимо, ошибся, так как фраза повторяется лишь однажды в 1080 (sic!) А5. — Прим. перев.
1340. Относительно истории учения о логосе, см. особенно Leisegang в Pauly- Wissowa- Kroll, 25 (1926) 1025–81 (у Гераклита — 1049, у стоиков — 1055, в еврейском богословии — 1069). Р. Heinisch (Heinish Р. Der Einfluss Philos auf die älteste christliche Exegese. Münster, 1908. P. 137–139) дает краткий исторический очерк учения. Относительно Филона мы теперь должны обратиться к главе IV «God, the world of Ideas, and the Logos» книги: Wolf son H. Philo… Т. I, и к главе VI «The Immanent Logos». О Логосе и премудрости см.: Р. 253–282; 287–289. Вольфсон (Wolfson Η. P. 231 f, 239,287) отходит от принятого толкования Филона, когда утверждает существование Логоса и сил в двух фазах прежде сотворения чувственного мира, т. е., «во–первых, извечно, как собственных Богу, а во–вторых, как нечто сотворенное Богом» (Р. 239). Если такое утверждение обосновано, его следует отметить как важный момент в истории паламитского различения сущности и сил (энергий). Имеется нечто сходное у Дионисия — DN 11.6, 953; ср. KL. P. 93f/78. (О принципе ссылок на KL, принятом П. Шервудом, см. прим. 2 на с. 496. — Прим. ред.)
1341. Фон Бальтазар в GC. Р. 96–98 указывает на две главы (ThOec 1. 83, 84), где прямое влияние Филона кажется несомненным.
1342. См.: Bikis G. demente Alessandrino // Enciclopedia Cattolica. Cittä del Va- ticano, 1949. P. 1850a.
1343. Аmb 7,1080С11. Это может рассматриваться как имплицитное опровержение апокатастасиса оригенистов путем придания этому термину приемлемого смысла, относящегося к восстановлению творения.
1344. Во второй фазе Amb 7, 1080В4 Максим говорит о Слове как возглавлении (рекапитуляции) всего (Еф 1:10). В Thal 60, 621А15 таинство Христа — это воз-главление. Кто-то может возразить против моего толкования, что уже во второй фазе Максим говорит одновременно и о сущностном, и об экзистенциальном порядке. Но и апостол Павел (Рим 13:9) использует «слово» в обычном грамматическом значении итоговости. Слово подходит так же хорошо к контексту сущностного порядка, как и к экзистенциальному. Требуются другие подтверждения, что Максим уже во второй фазе говорит об экзистенциальном порядке. Несомненно, само учение о Логосе предполагает легкий переход от одного порядка к другому — переход, который, возможно, не всегда замечался и самим автором.
1345. Κατά πρόθεσιν. Ср. Рим 8:28. Максим старается подтвердить, что в Боге нет ничего случайного, как это видно из контекста. В этом контексте πρόθεσις обычно относится к Божественному намерению в отношении сущностного логоса и творения. Но в приведенном здесь отрывке подразумевается различение между таким сущностным логосом (онтологический порядок) и логосом пророческим (порядок промысла), который относится к достижению цели — присноблаго- или зло-бытия. Тут своего рода основа или намек на учение о предопределении. О смысле πρόθεσις у ап. Павла и Оригена см. статью: Pridestination в DTC 12 (1935) 2812 и 2827 (Origenes. In Rom. 8.28 [Lib. 7,7-8]). Ср. также схолию к СН11.2 (PG 4 93) Дионисия. Согласно Лосскому (Lossky V. La notion des 'Analogies' chez Denys le Pseudo-Areopagite// D'hist. doctr. et litt, du Moyen Age. 5, 1930. P. 300, 302) отрывок из Amb 7,1084А следует толковАmb в свете этого различения.
1346. Πάντων ούν τών κατ* ούσίαν ύπαρκτικώς δντων τε καί έσομένων… έν τφ θεώ προϋπάρχουσι παγίως δντες ol λόγοι, καθ' οΰς καί είσΐ τά πάντα και γεγόνασι καί διαμένουσιν άεΐ τοις έαυτών κατά πρόθεσιν λόγοις, διά κινήσεως φυσικής έγγίζοντα και πρός τό είναι μάλλον συνεχόμενα, κατά τήν ποιάν τε και ποσήν της προαιρέσεως κίνησίν τε και ί>οπήν, τό εί δι' άρετήν καί τήν πρός τόν λόγον καθ* δν έστιν εύθυπορίαν, ή τό φευ είναι διά κακίαν καί τήν παρά τόν λόγον καθ' δν έστι κίνησιν λαμβάνοντα, καί συντόμως εΙπειν κατά τήν έξιν ή τήν στέρησιν της αύτών κατά φύσιν μεθεκτικής δυνάμεως τοΰ παντελώς άμεθέκτου κατά φύσιν ύπάρχοντος, καί πασιν άπλώς έαυτόν άξίοις τε καί άναξίοις δλον κατά χάριν δι' άπειρον άγαθότητα παρέχοντος, καί τήν τοΰ άεΐ είναι καθώς έκαστος ύφ' έαυτοΰ διατέθειταΐ τε καί έστι διαμονήν έμποιήσον-τος. Οΐς ή τοΰ κυρίως δντος καί εΰ δντος καί άεΐ δντος άνάλογος μέθεξις ή άμεθεξία, τιμωρίας τών μετασχειν μή δυναμένων, καί άπολαύσεως τών μετασχεΐν δυναμένων, έπίτασίς έστι καί έπαύξησις.
1347. In Isaiam 1 (v. 13) 30; PG 30 177CI 1–D4. Максим прямо указывает имя автора и название трактата. Этот трактат, атрибуция которого Василию теперь оспаривается, таким образом, считался в VII в. принадлежащим ему.
1348. Суммируя идеи относительно этой конечности, Максим говорит: «Все тварные вещи по своей сущности и происхождению всецело, так сказать, охвачены своими логосами и логосами внешних по отношению к ним вещей» (Аmb 7, 1081В8010). В таком виде этот отрывок требует дальнейшего прояснения. Мы находим его в Аmb 15, 1217А. Здесь Максим различает неизменные и изменчивые аспекты в вещах. Одни связаны с тем, что материальная вещь никогда не изменяется в своем физическом качестве, точнее, сущности; другое относится к движению, которое является постоянным приливом и отливом; движение — это феномен рождения и тления. Здесь явно влияние Аристотеля, а может, и более непосредственное влияние Григория Нисского (ср.: Weiswurm A. A. The Nature of Human Knowledge according to Saint Gregory of Nyssa. Washington, 1952. P. 72 f)· Суммируя, Максим говорит: «Все сущие по логосу, которым они приведены в бытие и суть, совершенно неколебимы и неподвижны; по логосу же вещей, созерцаемых окрест них (τφ δέ τών περί αύτά θεωρουμένων λόγω), согласно которому домостроительство всего премудро составляется и осуществляется, все вещи движутся и не постоянны» (Аmb 15, 1217Α13-Β3). (Архим. Нектарий понимает это место по-другому: «Все сущие по логосу, по которому они осуществовались и суть, — совершенно постоянны и неподвижны, а в плане (λόγψ) созерцаемого около них [т. е. акциденций] — по каковому плану определенно составилось и проводится домостроительство всех этих [сущих] — все явно движется и пребывает непостоянным». — Прим. перев.) Именно после этого места Максим вводит свой аргумент против Энады, схематизированный триадой genesis-kinesis-stasis. Kinesis, который он отличил от абсолютно неизменного основания, — это также моральное движение. Такое различение является дополнительным по отношению к различению логоса бытия, благо- или зло-бытия и присно-бытия.
1349. Аmb 7, 1081СЗ-7: κατά δέ τέν εις τόν?να τών πολλών έπιστρεπτικήν τε καΐ χειραγωγικήν άναφοράν τε καΐ πρόνοιαν, ώσπερ εις άρχήν παντοκρατορικήν ή κέν- τρον τών έξ αύτοΰ εύθειών τάς άρχάς προειληφός καΐ ώς πάντων συναγωγός, εΤς ol πολλοί.
1350. DN5.6,821 Α. Cp. ThOec 2.4 с комментарием фон Бальтазара (GC Р. 103).
1351. In loan (1.14) 6.40 GCS, Origenes IV (Preuschen), p. 115: ή γάρ αύτοδικαιοσύνη ή ούσιώδης Χριστός έστιν. Ср.: In lerem Нот 15.6 GCS, Origenes III (Klostermann), p. 130. Ср.: In Ioan(13.2) 32.11, p. 444 и p. 44; In Isaiam hom 5.1 GCS, Origenes VIII (Baehrens), p. 263.
1352. Григорий Нисский говорит применительно ко Христу (τό ΰντως öv): αύτό άγαθότης (In Eccl VII; PG 44 724D). Т. е. идею Оригена можно найти и у Григория.
1353. Образ и подобие. В последнее время эта тема привлекла немало исследователей. Максим использует эти термины без жесткого различения.
1354. В переводе мы следовали тексту Шервуда. Соответствующее место переведено у А. М. Шуфринатак: «Начало [он показал тождественным завершению] как получивший оттуда вместе с бытием и природное соответственно причастию благо, завершение же [показал тождественным началу] как соответственно этому [причастию] намеренно, и по [осознанному] предпочтению (γνώμη τε και προαιρέσει) форсированно завершивший ведущий к [началу], не отклоняясь, достохваль-ный путь; на котором становится Богом, получая от Бога бытие Богом, как приложивший к соответствующей природе красоте"по образу"и по [осознанному] предпочтению через добродетели [обретенное]"подобие", соответственно заложенной от природы [тяге] к восхождению и близости к собственному началу». Ср. перевод архим. Нектария: «Начало [он постигает] как оттуда получивший вместе с бытием и причастие благу по природе, конец же — как волею и произволением (γνώμη τε καΐ προαιρέσει) совершивший посредством тщания сообразный началу и незаблудно ведущий к нему похвальный путь, в результате которого он становится богом, от Бога приемля то, чтобы быть ему богом, как приложивший к естественному добру по образу [Божию], и произвольное уподобление [Ему] через добродетели, по заложенному в него восхождению к собственному началу и сродству с ним». — Прим. перев.
1355. Ps. — Cyrillus. De sacros Trin. II; PG 77 1145C. Joannes Damascenus. De fide or- thodoxa 1,9; PG 94 837A.
1356. Пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова с небольшими изменениями (см.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 47). — Прим. перев.
1357. Lossky V. Essai sur la theologie mystique de l'Eglise d'Orient. Paris, 1944. P. 93. Следует признать, что сам Лосский вполне компетентен в Дионисии, но в толковании Максима он зависит от фон Бальтазара.
1358. Гипотеза о состоянии чистой природы впервые появилась, возможно, в XIII в. у Уильяма де ла Маара, но как инструмент богословских спекуляций она начала использоваться только с XVI в., и стала обычной для школьного богословия после Байюса. См.: Lubac Α., de. Surnaturel. Paris, 1946. P. 105, а также 267 f и 127.
1359. Деян. Т. III. С. 536. - Прим. перев.
1360. De Pninc 1.3.8.
1361. De Princ 2.9.2.
1362. Речь идет об этом отрывке из трактата О началах: «Итак, если столь велико разнообразие мира, и при этом в самых разумных существах оказывается такое разнообразие, благодаря которому, нужно думать, существует и все остальное разнообразие и разновидность, то спрашивается, какую причину происхождения мира нужно будет указать, особенно, в том случае, если обратить внимание на тот конец, при посредстве которого — как показано в первой книге — все будет восстановлено в первоначальное состояние? В самом деле, коль скоро это последнее [предположение] допущено, то какую, повторяем, иную причину мы придумаем для такого разнообразия мира, как не различие и разнообразие движений и падений существ, отпадших от того первоначального единства и согласия, в каком они были сотворены Богом? Действительно, не то ли послужило причиной разнообразия мира, что существа, возмутившись и уклонившись из первоначального состояния блаженства, и будучи возбуждены различными душевными движениями и желаниями, превратили единое и нераздельное добро своей природы в разнообразные духовные качества соответственно различию своего намерения?» (De Princ 2.9.2).
1363. Что касается морального и онтологического аспектов, то их различение для нас принципиально. Ошибкой Оригена было именно смешение этих порядков применительно к человеку. Максим как раз его и утверждает, и силой диалектического доказательства проводит это различение, вопреки языческому смешению (ср.: Аmb 15,1217А8; Аmb 42, 1337D6h Аmb 10,1176D4).
1364. Prat Ε. Origene, le Theologien et l'exegete. Paris, 1907. P. XXIX f (без ссылки). Эту мысль можно найти у Оригена в следующих местах: De Princ 1.8.3; 3.3.5; 3.6.7, где речь идет о выборе между добром и злом. А об изменении состояния, онтологически следующим за выбором между добром и злом см. 1.7.5 и 1.6.3.
1365. De Princ 2.3.3.
1366. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1367. Шервуд имеет в виду первую и вторую главы своего труда. — Прим. перев.
1368. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1369. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1370. Шервуд переводит ύπαρκτικώς как «actually». - Прим. перев.
1371. Пер. архим. Нектария с небольшими изменениями. — Прим. перев.
1372. Экзистенциально, т. е. ύπαρκτικώς (1089В4). Отнюдь не случайно это слово появляется в заключении.
1373. Ср.: De Рппс 1.3.8 — отрывок, приведенный выше.
1374. Nemes. De natura hominis 41; PG 40 773f.
1375. Я уделяю такое внимание Немесию, поскольку он один из учителей Максима. Я отмечаю специально, что Немесий различает обдумывание (τό βουλεύεσ-θαι) и власть над своими поступками (κύριον είναι πράξεων), которая, собственно, есть самовластие — τό αύτεξούσισν (PG 40 776А).
1376. Greg. Nyss. De hominis opificio 16; PG 44 184CD.
1377. Greg. Nyss. Opera Ascetica (Leiden, 1952); De perfectione (p. 212 f [ed. Jaeger]), PG 46 285.
1378. Ер 6, 429В f, особенно 423АВ. Это письмо в целом посвящено возражению против тех, кто говорит, что душа — это не бестелесная тварь, иными словами, что это тело. Вопреки Комбефису (писавшему, что Максим здесь спорит с оригенис-тами. — Прим. перев.), я не нахожу свидетельств, что Ориген или оригенисты когда-либо считали, что душа есть тело. Напротив, душа сама по себе нематериальна, но сильно вовлечена в тело (см.: Cadiou R. La Jeunnesse d'Origene. Paris, 1935. P. 198 f; Bardy G. Origene // DTC, XI, 1932. P. 1535). Итак, коль скоро аргументы Максима направлены против первого, а не второго учения, указанного Комбефи-сом, они не являются антиоригенистскими. Тем не менее, та существенная изменчивость, которую защищают противники (Ер 6, 432В2; эти «новые мудрецы» из 429D5 0. — явно оригенистская. Таким образом, различения относительно τροπή, несомненно, применимы к спору с оригенистами.
1379. Это вечное движение души здесь берется как очевидное. Оно находится в тесной связи с тем покоем, о котором говорилось выше. Помимо присного движения (άεικινησία) можно найти у Максима и оксюморон «приснодвижный покой» (Αεικίνητος στάσις) (Amb 67, 1401 AI2; Thal 65, 760A9). Здесь, несомненно, подразумевается διάστημα — центральное понятие для Григория Нисского (ср.: In Eccl VII; PG 44 429С4: τό δέ διάστημα ουδέν άλλο ή κτίσις έστίν — «диастема же есть ни что иное, как тварь»). Диастема имеет место даже на вершине человеческого блаженства, ибо не будучи чистым актом, неколебимое и блаженное пользование силами души должно некоторым образом быть последовательным. Однако нельзя предполагАmb и того, что каждое мгновение присного движения — это stasis. Бессмертная душа понимается как субстанция неотделимая от пользования своими естественными энергиями (ср.: Ер 7,436В и Ер 6,432В; аргументация обоих текстов — из платоновского Федра 245с). Пользование этими естественными энергиями совершенно естественно при обращенности к Богу, но оно не разрушается и когда отвращается от Него, но в этом случае оно соответствует изменчивости (Ер 6,432В). В одном месте, в Amb 10, где идет речь о движениях души, дважды упоминается присное движение к Богу (Amb 10,1113D2 и 1116В15), а также в PN 893С9 и Thal 25, ЗЗЗА5). В последнем случае присное движение определяется как «ведующее» (έπιστατική). Я не стал переводить как «познающее», поскольку дискурсивная мысль чуть выше была исключена.
1380. Приведу несколько примеров. В Char 4.9 Максим, противопоставляя совершенное постоянство и тождественность Творца сложному характеру твари, говорит: «Всякая тварь… непрестанно имеет нужду в Божием Промысле, ибо не неизменна». В Amb 15,1220С свобода от изменчивости и преложности предусматривается только как сопутствующая совершенной реализации твари в Боге. Таков же смысл ThOec 1.81. Эти отрывки несомненно допускают, а соединение изменчивости с преложностью (άλλοίωσις) указывает на то, что τροπή только во вторую очередь связано с простой не-моральной изменчивостью в жизни этого мира. Именно таков смысл «изменчивости и преложности» в отрывке из Amb 8, И 05 В10, где это утверждается как характеристика тела и внешних вещей, а сама нестабильность оказывается чем-то единственно постоянным. Аналогично и твердость (παγιότης), которая обычно имеет моральные коннотации, один раз (Ер 12, 501А14) используется для описания онтологического постоянства видов.
1381. Использование здесь слова «испытывает» (van: «претерпевает») — несомненный случай влияния Дионисия (ср.: DN 2.9,648В).
1382. Пер. А. И. Сидорова. — Прим. перев.
1383. См.: Amb 67,1401 AB.
1384. Осэр об этом пишет в: Hausherr I. Philautie, de la tendresse pour soi ä la cha- rite, selon s. Maxime le confesseur. Rome, 1952. P. 75 f.
1385. Сама по себе возможность, разумеется, не есть грех; лишь ее реализация — грех. Это очевидней всего, если мы обратимся к праотцу Адаму. Существуют, однако, тексты (Ер 6,432А, и особенно Amb 10,1109C6ff), где можно говорить о проведении различия. Наше отношение к материи подразумевает определенную изменчивость (на современном аскетическом языке, может быть, можно сказать: рассеяние внимания?), поскольку материя сама множественна. Несомненно, что именно в результате первого греха эта множественность материи действенно отвлекает от Бога; преодолеть даже это рассеяние — цель совершенных; более того, в этом состоит их победа (ср. Amb 10, 1112D ff, где говорится о движении души).
1386. Thal prol 257D.
1387. Thal 42,405CD; Amb 10,1165DMm660,1385BC3. Этот ответ Фалассию дал повод Максиму к одному из разъяснений своей мысли (см.: 7Р1, 29D). Здесь (Thal 42, 405D5–6) он говорит о непреложности или нетленности произволения в нашем Господе (άτρψία/άφθαρσία τής προαιρέσεως). Позднее он исключил всякую возможность произволения или γνώμη во Христе, сохраняя полную свободу Его человеческой воли. Комбефис так комментирует эту терминологию в Thal 42: «Paulo latius sumit hoc nomen προαίρεσις et τό προαιρετιόν pro sola libera voluntate, absque defectibilitatis labe, quae nostrae iam libertati comes est» (PG 91 29–30, n. 14). Комментарий правильный, но, я думаю, слишком лаконичный. Тексты показывают, что здесь (TP 1) имеет место развитие терминологии, сопровождающее углубление мысли. Это параллельно случаю γνώμη, которая сначала утверждается во Христе в той мере, в какой она согласна с природой (PN, 877D и TP 7,80А, написанные где‑то в 628–630 и в 642 гг.). Но уже в TP 16 (643 г. или немного позднее) позиция Максима меняется (TP 16, 192А, 193А). А заключительная точка зрения видна из Диспута с Пирром (TP 28, 308С) (645 г.) или из TP 1 (645–646) (TP 1, 17С), где в череде действий, предшествующих поступку, γνώμη предшествует произволению. На деле и γνώμη, и произволение предполагает обдумывание (βού- λευσις), а оно предполагает неведение. Но неведение совершенно невозможно во Христе и исключается в обоженых из‑за полноты ведения. Здесь достаточно лишь указАmb на эти моменты, полное исследование которых может быть сделано лишь в рамках изучения христологии.
1388. Ambl, 108Ш14; ЛтМ2,1321 В6; 1352А12; ЛтЬ54,1377А5.
1389. Amb 7,1076В12 (навык не появляется); PN88 5D.
1390. Myst 5, 676А; ср.: Amb 10, 1145А, где, однако, мы находим не παγιότης, а άτρεψία.
1391. Автор здесь допускает грубую неточность. В первом из указанных им мест св. Максим говорит, что Бог является «целью» (вернее, «завершением»), но не говорит, что «Самого Себя»; во втором говорит, что не самодвижна никакая тварь, но не говорит, что самодвижен Бог. В другом же месте он прямо отрицает какое- либо движение Бога (см. схолию {5} к Amb 7 в этом томе). — Прим. перев.
1392. В этом исследовании изменчивости и укорененности я использовал по большей части те отрывки, где встречаются сами эти слова. Однако было бы неверно полагать, что этим тема исчерпывается. В качестве свидетельства я хотел бы привлечь внимание к Ер 1 — письму, призывающему к твердости во время напастей (с некоторыми стоическими элементами в Ер 1, 365С), в котором наша тема затрагивается несколько раз. См.: Ер 1,364С, 369CD, 372В.
1393. Называя Григория Нисского «православным оригенистом», я не имею в виду, что все его построения православны, хотя он остается учителем Церкви. Но следует допустить существенное отличие между Григорием и Максимом в их отношении с Оригеном. Григорий был воспитан в лучших традициях, идущих от Оригена, когда сам Ориген не был еще ни осужден, ни скомпроментирован фанатичными последователя из палестинских монастырей (у Евагрия тогда еще не было многочисленных последователей); для Максима все было иначе, у него не имелось никакой близости к Оригену. Он знакомился с Оригеном только по его писаниям в ситуации своего времени, сформированной антиоригенистической полемикой, которая была максимально неблагоприятна для всякого, кто хотел бы получить пользу от учености Оригена, его мысли и духовного настроя.
1394. Gaith J. La conception de la liberte chez Gregoire de Nysse. Paris, 1953. P. 106.
1395. Можно спросить, не имел ли Максим в виду и это учение Григория, отвергая учение оригенистов о пресыщении? (Я имею в виду отрывок из АтЬ 7, 1069С12-1072А10, приведенный выше). Похоже, что нет; Максим рассматривает духов, имеющих полное знание, которые, сделав выбор и получив опыт зла получили тела; Григорий же имеет в виду настоящее положение, в котором человек себя застает и в котором несчастья этой жизни могут повернуть его к благу. Тем не менее, поскольку Григорий представляет себе человека, проходящего все разнообразие зла, по необходимости конечного, и с неизбежностью обращающегося снова ко благу, аргумент Максима будет работать, но только если Григорий считал зло позитивным орудием обучения благу, а не элементом, который в конечном счете лишает человека его иллюзий по поводу относительных благ.
1396. Greg. Nyss. De Mortuis; PG 46 524B.
1397. Greg. Nyss. С Eun. 3.9.6 (vol. II. P. 252 [ed. Jaeger]); PG 45 857C.
1398. Позволю себе заметить (хотя эта тема больше относится к следующей главе), что двусмысленность у Григория способствовала его учению об апокатаста- сисе. Зло, как и грех (см. приведенный выше отрывок из De Mortuis), очищает, и таким образом делает возможным рано или поздно восстановление всего в первоначальное состояние. Самовластие и выбор (de facto зла), будучи едва ли не тождественны, таковы, что трудно, если не невозможно сохранить первое без того, чтобы не допустить всеобщего исправления второго. Но об этом позднее.
1399. Максим говорит об έπίτασις в самом процессе различения выбора и воли (TP 1,24С13).
1400. Domanski В. Die Psychologie des Nemesius. Münster, 1900. S. 140: «Избирательная способность, или произволение (προαίρεσις) образует сущность, основание и существо человеческой свободной воли у Немесия». Однако Немесий также различает, хотя и ничего не извлекая из этого различения, выбор и самовластие, причем первое предполагает второе (De natura hominis 41; PG 40 776A).
1401. TP 14,153A (пер. Α. Μ. Шуфрина. — Прим. перев.). Замена здесь произволения προαίρεσις на гномическую волю — результат спора. Эти термины не точные синонимы, ибо προαίρεσις определяется в TP 1,16С, вслед за Немесием (De natura hominis 33, PG 40 733B11) как «стремление, прикидывающее, что в нашей власти». Ινώμη же относится к προαίρεσις как навык к действию (TP 1,17С).
1402. 22 См. подробнее в следующей главе.
1403. TP 1, 17D: «Свобода воли — это данная нам власть делАmb то, что можем, или беспрепятственная возможность пользования тем, что в нашей власти, или нерабское стремление к тому, что от нас зависит».
1404. 24 TP 28,324D8.
1405. Nemes. De nat. horn. 33; PG 40 736A11,733B11.
1406. Пер. А. М. Шуфрина. Из замечания Шервуда может создаться впечатление, что у Христа, согласно Максиму, не было выбора между хорошим и плохим, а выбор между хорошим и лучшим был или мог быть. Но Максим, нам кажется, исключал у Христа любой выбор между двумя альтернативами, поскольку такой выбор предполагает неведение, которого у Христа не было. — Прим. перев.
1407. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1408. Amb 42,1332A3; ср.: Thalprol 257А.
1409. Несмотря на большую роль, которую в происхождении зла играет неведение (ср.: Thalprol 253CD), воля, как, по крайней мере, говорится в Диспуте с Пирром, является πρωτοπαθής (TP 28,325А9).
1410. Michaud Ε. S. Maxime Le Confesseur et L'Apocatastase // Revue Internationale de Theologie. 10,1902. P. 257–272.
1411. Willer M. Aux sources de la spiritualite de s. Maxime: les oeuvres d'Evagre Pontique // RAM, 11,1930. P. 260.
1412. DTC, X, 1928. Р. 457.
1413. В TLG (v. 1.0е) это QD 19. — Прим. перев.
1414. KL. Р. 367–372/275–278.
1415. KL. Р. 372/278. См. собственную оценку фон Бальтазаром этой последней главы KL в GС. Р. 7, где он целиком солидаризируется с Мишо.
1416. GaithJ. La conception de la liberte… P. 187–195. После воскресения не останется ни одного грешника в вечных муках, ни один грешник не останется грешником, но все без исключения будут спасены.
1417. Balthasar #., von. Presence et Pensee. Essay sur la philosophie religuese de Gre- goire de Nysse. Paris, 1942. P. 58; см. так же: Gaith. Op. cit. P. 190.
1418. Amb 21,1252B10; Thai 11, 293B4 и Myst 14,693B4f.
1419. Ep 4, 416; Ep 24, 612BC; Ep 8, 441D (вечный огонь ада); Ер 1, 388С-389С2.
1420. См.: Daniilou J. L'Apocatastase chez s. Gregoire de Nysse // RSR 30, 1940. P. 344, где приведена литература по этому вопросу; см. также: Balthasar Я., von. Presence… P. 58 f.
1421. См.: Gaith. Op. cit. P. 192. В приведенном отрывке (PG 44 131CD) Григорий Нисский утвеждает несовместимость Божественной вездесущести и зла. Я еще обращусь к этоу вопросу ниже.
1422. См. Thal 22,317D10,321В7; 54,525В14; 59,609С2; 63,668С8; 64, 700В8.
1423. Ps 59,857Α.
1424. Orat 38,2, PG 36,313В.
1425. DaniilouJ. L'Apocatastase… P. 344.
1426. АтЬЪ\,\2ПС\Ж
1427. KL. Р. 370/227.
1428. In Iosue horn 8,3 (GCS Baehrens, Origenes VII). P. 338.
1429. Origenes. Loc. cit. P. 342.
1430. Пер. А. И. Сидорова с небольшими изменениями, в изд.: Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 25. — Прим. перев.
1431. Там же. С. 113. — Прим. перев.
1432. Там же. — Прим. перев.
1433. Творения преподобного Максима Исповедника… Кн. II. С. 114. — Прим. перев.
1434. JW876C1–7.
1435. JW877D-880A.
1436. Этот глагол не обязательно имеет такое сильное значение; его можно перевести как «употребил по-своему», что, как нам представляется, более подходит для передачи характеристики, данной св. Максимом, «глубинам созерцания» св. Григория Нисского. — Прим. перев.
1437. Шервуд переводит έπίγνωσις — clear knowledge («ясное знание»); мы сохраняем его понимание. — Прим. перев.
1438. δυνάμεων τη άμαρτίςι ύποπεσουσων είς 0περ έκτίσθησαν πάλιν άποκατάστασις. ΔεΤ γάρ ώσπερ τήν δλην φύσιν έν Tfi άναστάσει τήν της σαρκός άφθαρσίαν χρόνω έλ- πιζομένω άπολαβεΐν, οΰτως καί τάς παρατραπείσας της ψυχής δυνάμεις τη παρατά- σει τών αΙώνων άποβαλεΐν τάς ντεθείσας αύτη της κακίας μνήμας καί περάσασαν τους πάντας αΙώνας καί μή εύρίσκουσαν στάσιν είς τόν θεόν έλθεΐν, τόν μή Εχοντα πέρας, καί οϋτως, τη έπιγνώσει ού τη μεθέξει τών άγαθών, άπολαβεΐν τάς δυνάμεις καί είς τό άρχαΐον άποκαταστηναι καί δειχθήναι τόν δημιουργόν άναίτιον της άμαρτίας.
1439. Catech magna 26; PG 45 69B7–C8.
1440. De anima et resur, PG 46 101A.
1441. In Psalmos (ps. 58); PG 44 608A10-B3
1442. Daniilou J. L'Apocatastase… P. 347, η. 1.
1443. Важность этого различения еще более проявляется последующим объяснением восприятия, устанавливающим безусловную связь между Thal 60 и QD 13. «Под восприятием я понимаю опыт причастия вышеестественных благ» (Thal 60, 624А5 0·
1444. Этих двух слов у Шервуда нет. — Прим. перев.
1445. Έν δέ τοις άμαρτάνουσιν τά Εργα κατακαίονται, τής διαγνώσεως δικαιούσης τήν συνείδησιν καΐ μειούσης τάς άμαρτίας διά της μετανοίας καΐ σφζούσης τόν άνθρωπον, ζημιούσης δέ του προλαβόντος χρόνου τήν άργίαν τών άρετών. 'Αλλά καΐ έν τφ μέλλοντι αΐώνι τά Εργα τής άμαρτίας είς άνυπαρξίαν χωροΰσιν, της φύσεως τάς Ιδίας δυνάμεις σώας άπολαμβανούσης διά του πυρός τής κρίσεως.
1446. Οί δέ γε μή πάντη τό τέλειον κτηοάμενοι άλλά και άμαρτήματα και κατορθώματα κεκτημένοι ούτοι έν τω δικαστηρίω της κρίσεως Ερχονται κάκει διά της τών άγαθών και φαύλων πράξεων άντεξετάσεως οιονεί πυρούμενοι, εΐπερ ή τών άναθών πλάστιγξ έπιβαρήσει, καθαίρονται της κολάσεως. (Шервуд вопреки Комбефису, который понимает это место в духе учения о чистилище — «очищаются через наказание», настаивает на чтении: «освобождаются от наказания» — «are cleared from punishment». — Прим. перев.)
1447. См. цитаты из Ер 4.24.1, приведенные в разделе «Тексты, относящиеся к Суду».
1448. Это замечание Шервуда не вполне верно, так как в отрывке из QD 73, 845С6-848А6 он пропустил фразу «через покаяние». — Прим. перев.
1449. In illud 1 Cor. 15:28; PG 44 131 Dl; Ср.: Deanima et resurr, PG 46 104B13.
1450. Όγδόη καΐ πρώτη, μάλλον δέ μία καΐ άκατάλυτος ήμέρα ή άκραιφνής έστι του θεοϋ και παμφαής παρουσία, μετά τήν τών κινουμένων στάσιν γινομένη, καΐ τοις μέν τφ του είναι λόγψ κατά φύσιν προαιρετικώς χρησαμένοις, δλου προσηκόντως δλοις έπιδημοϋντος, και τό άεί εί είναι παρέχοντος διά της οίκείας μετοχής, ώς μόνου κυρίως καΐ δντος καΐ άεΐ δντος καΐ εύ δντος, τοις δέ παρά φύσιν τω του είναι λόγω γνωμικώς χρησαμένοις, άντί του εύ τό άεΐ φευ είναι κατά τό εικός άπονέμοντος, ώς ούκ δντος αύτοίς λόώιόν χω ρητοί) τοϋ εί είναι, έναντίως πρός αύτό διακειμένοις, καΐ κίνησιν παντελώς ούκ £χουσι μετά τήν του ζητουμένου φανέρωσιν, καθ' ήν τοις ζη- τοϋσι πέφυκε φανεροΰσθαιιόζητητόν. (Пер. Α. Μ. Шуфрина. — Прим. перев.)
1451. GC. P. 129.
1452. Если не считать весьма спорную статью: Daley В. Apokatastasis and «Honorable Silence» in the Eschatology of St. Maximus the Confessor // Actes du Symposium sur Maxime le Confeseur (Fribourg, 2-5 eptember 1980)/Ed. Ε Heinzer, Ch. Schönborn. Fribourg Suisse, 1982. P. 309-339, следующий, после Шервуда, шаг в изучении темы «апокатастасиса» у прп. Максима, сделал Ж. -К. Ларше (Lar-chetJ. -C. La divinisation de l'homme selon saint Maxim le Confesseur. Paris, 1996. P. 652-662), у которого, в том числе, критикуются и некоторые положения Дэли. Ларше привлек для рассмотрения данного вопроса ряд мест из Максима, которые не были привлечены Шервудом и Дэли, в частности, QD 99 (CCSG 10. Р. 76-77). Последний текст, не попавший в поле зрения Шервуда, поскольку его нет у Миня, представляет особый интерес, так как в нем прп. Максим, как и в QD 13(19), касается учения об апокатастасисе Григория Нисского. Причем, если в QD 13 (19) применительно к тем грешникам, которые будут восстановлены в своих природных силах через познание [Божественных] благ (как это понимают Шервуд и Ларше), ничего не говорится о том, что они будут испытывать, несмотря на это восстановление, вечные муки, в QD 99, как обращает на это внимание Ларше (Ibid. Р. 661), об этом сказано в контексте толкования отрывка из Григория Богослова (Orat 40,36, SC 358,282.28-30), где различаются виды «огня», которым Бог наказывает грешников, и огонь преходящий, служащий временному наказанию, отличается от «огня страшнейшего», увековеченного для злых. Основываясь на этом месте из QD 99, как и на Thal 59 и ряде других мест, Ларше делает однозначный вывод, что восстановление природных сил у грешников, согласно Максиму, если они не оказываются в числе достойных, сопровождается вечными муками; это мучение им причиняет Божественный огонь, который есть не что иное, как Божественные энергии (действия), доставляющие блаженство достойным при-сно-благо-бытия и муку заслужившим присно-зло-бытие. Однако согласно QD 99 мучения, причиняемые Божественными энергиями, не вечны, так как последние «попаляют» лишь извращенные до не-подобия (и даже полярности) им человеческие силы, которые, — как утверждает, ссылаясь на Григория Нисского, Максим, — будут, в конце концов, все восстановлены в их первозданном состоянии. Причиной же вечных мук будет память об упущенной возможности реализации этих сил через украшающие природу добрые дела, пробуждаемая недоступностью воздаваемого за них в вечности достойным наслаждения Богом. — Прим. перев. и А. Шуфрина.
1453. Перевод Г. И. Беневича, научное редактирование А. М. Шуфрина. Перевод выполнен по изд.: Sherwood P. Maximus and Origenism. ΑΡΡΗ ΚΑΙ ΤΕΑΟΣ // Berichte zum XI International Byzantinisten Kongress. München, 1958 (III, 1). P. 1-26.
1454. Freiburg im Br., 1941, далее GC.
1455. Freiburg im Br., 1941. Этот том трудно найти. За исключением случаев, когда нужно было проверить важные места, я использовал французский перевод: Liturgie Cosmique. Paris, 1947. Далее — KL, с указанием номеров страниц немецкого и французского издания.
1456. Rome, 1955. Далее — ЕА. Я ссылаюсь также на мои работы: An Annotated Date-List of the Works of Maximus the Confessor. Rome, 1952, далее — Date-List, St. Maximus the Confessor: The Ascetical Life: The Four Centuries on Charity. Westminster, Maryland and London, 1955, далее — AL.
1457. AL. P. 53; EA. P. 106-109 (см. в настоящем изд.: Гл. II. Раздел «Ранние случаи использования триад у Максима». — Прим. перев.)', рассмотрение Логоса в ЕА. Р. 168-180 (в наст, издании см.: Гл. IV. — Прим. перев.) ограничено его использованием в отвержении Эннады.
1458. Jaeger W. Two Rediscovered Works of Ancient Christian Literature: Gregory of Nyssaand Macarius. Leiden, 1954. P. 120.
1459. Ibid. P. 106 f.
1460. Ср.: Thomas. Summa theologica 1.1.6. и 3.
1461. В переводе А. И. Сидорова: Главы о богословии и о домостроительстве воплощения Сына Божия. — Прим. перев.
1462. GС. Р. 8. Этот кризис фон Бальтазар хотел бы также локализировать по его месту (см.: GС. Р. 155; KL. Р. 42/40). Я считаю, что такая локализация невозможна. См. Date-List. N. 76, 19,37,44.
1463. GC. P. 24; ср. ЕА. Р. 93,109 (в наст. изд. см. соответственно: Гл. I. Раздел В «Фундаментальное опровержение» и Гл. II. Раздел «Параллельные триады». — Прим. перев.).
1464. GC. Р. 25. Ср. GC. Р. 102.
1465. GC. Р. 80.
1466. GC. Р. 106: «Die platonische Philosophie der Partizipation erlaubt hier keinen eindeutigen Trennungsstrich. In diese janusshafte Überganszone wird die Sophiologie ihr Problem stellen». Ссылка на софиологию здесь не случайна; она встречается снова в GC. Р. 25,80; KL. Р. 173/136.
1467. GC. Р. 102, 108. Я не признал это последнее утверждение обоснованным, см.: Date-List. Ν. 37; AL. P. 9 и EA. P. 106 (в наст. изд. см.: Гл. II. Раздел «Ранние случаи использования триад у Максима». — Прим. перев.).
1468. KL. Р. 173 f/136.
1469. AL. Р. 53.
1470. KL. Р. 123/120; ср.: ЕЛ. Р. 178 (в наст. изд. см.: Гл. IV. Раздел «Современные толкования— Прим. перев.).
1471. Ср.: Telfer W. ΑΥΤΕΞΟΥΣΙΑ//JTS. 8,1957. P. 123-129.
1472. Ср.: Florovsky G. Origen, Eusebius, and the Iconoclastic Controversy // Church History. 19,1950. P. 77-96.
1473. Я обязан этому выражению В. Йегеру. См.: Jaeger W. Two Rediscovered… P. 73.
1474. ЕА. Р. 90.
1475. АтЬ 7,1072А11 ff; в переводе я даю 1076А5-14; ср. ЕА. Р. 25,90.
1476. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1477. ЕА. Р. 91 и примечание. Фон Бальтазар говорит об этом в KL. Р. 116/95 и 171 f/135.
1478. Πας… άνθρωπος άρετης… μετέχων… θεού μετέχει της ούσίας τών άρετών, ώς τήν κατά (=1084=) φύσιν σποράν τοΰ άγαθού γνησίως κατά προαίρεσιν γεωργήσας καί ταυτόν δείξας τη άρχη τό τέλος, καί τήν άρχήν τω τέλει, μάλλον δέ ταυτόν άρχήν ούσαν καί τέλος… εΐπερ παντός πράγματος άρχή καί τέλος ό έπ' αύτώ σκοπός ύπάρ- χειν πεπίστευται, τήν μέν ώς έκεΐθεν είληφώς πρός τω είναι καί τό κατά μέθεξιν φύσει άγαθόν, τό δέ ώς κατ' αύτήν γνώμη τε καί προαιρέσει τόν έπαινετόν καί πρός αύτήν άπλανώς άγοντα έξανύσας δρόμον διά σπουδής, καθ' öv γίνεται θεός, έκ τού θεού τό θεός είναι λαμβάνων… (Пер. Α. Μ. Шуфрина. - Прим. Перев.)
1479. Thal 60, 621А (пер. Α. И. Сидорова. — Прим. перев.). Определение принадлежит Евагрию, но тон его определенно позднеаристотелевский. См. ЕА. Р. 99-101 (в наст, издании см.: Гл. I. Раздел «Главный аргумент*. — Прим. перев.).
1480. Thal 60,621В11.
1481. ЕА. Р. 165 (в наст, издании см.: Гл. IV. Раздел «Максим и Логос-Тропос». — Прим. перев.)·, AL. Р. 46.
1482. Amb 15,1217А2-ВЗ.
1483. ЕА. Р. 98 ff и 122 f (в наст. изд. см. соответственно: Гл. I. Раздел «Главный аргумент» и Гл. II. Раздел «Экскурс». — Прим. перев.). Здесь можно, в частности, отметить, что ένέργεια может представлять собой имманентное или переходное действие с соответствующими продуктами деятельности (результатами). См.: ЕА. Р. 111 (в наст. изд. см.: Гл. II. Раздел «Параллельные триады». — Прим. перев.). И такое действие является концом движения. См. ThOec 1.3.
1484. KL. P. 170 f/134 f. Относительного частного вопроса, был ли грех в Раю связан с сексом, см.: Asensio F. Tradition sobre un pecado sexual en el paraiso // Grego- rianum. 31,1950. P. 375-383 (относительно Максима).
1485. АтЬ 41, 1309B; 53,1373A9-D.
1486. LA 1,912A.
1487. 77га/ 42,405C-D. Довольно свободное употребление здесь προαίρεσις Максим потом исправил в TP 1,29 D
1488. АтЬ 42,1341. Этот отрывок завершает защиту святости брака. Тление при этом относится главным образом не к моральному, а к физическому порядку. Имеет место «зачатие через семя и рождение через тление», т. е. девственная цельность женщины нарушена.
1489. QD 3,788. Под удовольствием я имею здесь в виду не непременно брачный акт, но всякое погружение в чувственное, о котором Максим часто говорит. Ср.: Thal, 253С; Thal 61,628.
1490. Под «реальными» и «историческими» я подразумеваю, что эти события, хотя и не есть исторические в обычном смысле, являются тем, что случилось с человеком, и обусловило его в начале его существования.
1491. Thal 59,613С5-12; ср.: Thal 61,628А14.
1492. Amb 42,1340А5,1341В14.
1493. Промежуток времени в Раю имел бы значение только в том случае, если бы преступлением не было первым, что совершили люди по отношению к Богу. См. об этом AL. Р. 65.
1494. 77ю/61,628А.
1495. Thal 1,269. Сказанное далее призвано сбалансировать замечания фон Баль- тазара относительно слова πάθος в KL. Р. 169/133.
1496. Amb 7,1072B9ff (Пер. А. М. Шуфрина. - Прим. перев.).
1497. Amb 7,1073В11-15 (Пер. А. М. Шуфрина. - Прим. перев.).
1498. Amb 15,1221В1-6.
1499. TP 28, 352AB (Шервуд здесь повторяет грубую неточность, допущенную им в ЕА, и отмеченную нами в прим. 201 к переводу этой его работы в наст. изд. — Прим. перев.).
1500. Thal 1, 269В С.
1501. Эксплицитные ссылки на Григория Нисского очень редки у Максима. Но его влияние глубоко, и нигде оно не сказывается так глубоко, как в этом учении о «двойном творении». Об учении Григория об этом см.: Daniilou J. Platonisme et Theologie mystique. Paris, 1953. P. 51f; McClearE. The Fall of Man and Original Sin in the Theology of Gregory Nyssa // Theological Studies. 9,1948; особенно P. 179ff.
1502. У Шервуда «in carnal generation». — Прим. перев.
1503. 7W21,313AB (Пер. А. И. Сидорова, с изменениями. — Прим. перев.).
1504. Thal 21,313B13f.
1505. Брак — закон Творца — хорош (Amb 42,1340BD). Немного странно только, что в этом отрывке встречается γένεσις, а не γέννησις. В смысле, однако, сомневаться не приходится; γέννησις употребляется и в отношении Христа, хотя и без тления (Amb 42,1341СЗ).
1506. Thal 61,628А.
1507. Thal 61, 628AB. Следует заметить: боль поставлена в ряд с наслаждением как наказание (τιμωρός δύναμις), в то время как наслаждение (страсть) происходит скорее от неправильно направленного использования природной интеллектуальной способности. См.: АтЬ 7,1093А.
1508. АтЬ 10,1112С.
1509. АтЬ 21,313Cff.
1510. АтЬ 10, 1116 А. Это разделение каждой из сторон души на два, один — относящийся к интеллектуальному, а другой — к чувственному порядку имеет свою историю. Выделение Логоса мы находим уже у стоиков и Филона (см.: LS9, s. v. λόγος. IV). Α νους παθητικός имеется уже у Аристотеля (De Anima 3.5, 430А23), и являлся предметом спора с древних времен (ср. комментарии Ф. Тренделенбер- га на De Anima. P. 405-408 и 143 в берлинском издании 1877 г. или переиздании: Graz, 1957). В комментариях на De Anima 3.5 и Симпликий, и Иоанн Филопон связывают его с воображением, как это делает и Максим.
1511. Amb 10,1196С-1197D. Отметим многократно встречающееся: «говорят…».
1512. Ср.: Ер 7, 436АВ; и TP 15, 157В11 ff (датируется 646-647 гг.) (Date-List. N. 87).
1513. Amb 7,1100A5ff.
1514. Ер 7,436Dff. Датируется 628 г. скорее, нежели 643 г. (см. Date-List. N. 24).
1515. Максим защищает учение о душе как ούσία αύθυπόστατος, т. е. как о самостоятельном сущем, против учения Эпикура и Аристотеля (437В). Обозначение души как αύθυπόστατος преувеличивает ее независимость — в духе платоников, как это делает и Леонтий Византийский (ср.: ЕА. Р. 83). Человеческая природа Христа не αύθυπόστατος (АтЪ 5,1052В1; ср.: TP 26,276А5 и АтЪ 26,1268AI 1).
1516. Ер 13,532В4-7.
1517. Amb 7,1100С4-1101С9; ср.: ЕА. Р. 29.
1518. Ер 12,488D9-14.
1519. Amb 42,1321А.
1520. Ср. ЕА. Р. 60.
1521. KL. Р. 173/136.
1522. Ср. ЕА. Р. 198. (в наст, издании см.: Гл. IV. Раздел «Самовластие». — Прим. перев.). Многие элементы онтологической мысли Максима можно найти у Григория Нисского, но в разрозненном виде.
1523. Amb 42,1341D9-14.
1524. Самый поразительный случай неясности в отношении παθητόν, несомненно, относится к вопросу о браке и продолжении человеческого рода в случае, если бы не было падения. Этот вопрос, по существу, второстепенный, и может быть рассмотрен в этом примечании. Брак и плотское рождение (с тлением) не были ведущим Божественным намерением в творении человека, как и разделение на мужчину и женщину (АтЬ 41, 1305ВС). Но человек был на деле сотворен как мужчина и женщина. Если бы он не согрешил, Бог бы обеспечил его умножение без тления. Это предположение (см.: АтЬ 41, 1321 А), но оно берется как доказанное (АтЬ 42,1341С). Подразумеваемые аргументы, имеющие место помимо влияния Григория, состоят в том, что человек в Раю был наделен даром нетления, а половые отношения и рождение детей подразумевают тление. Это тление происходит от проклятия Божия за непослушание Евы (ср.: АтЬ 42, 1321А). Более того, согласно апостолу Павлу (Гал 3:28), во Христе нет ни мужеского пола, ни женского. Если это так в Царствии Небесном, то могло быть также и в начале (АтЬ 41,1309А). Св. Фома Аквинский (Summa Theologica 1.98.2) останавливается на этом вопросе греческой традиции. И хотя он отвергает эту гипотезу как не согласующуюся с животной стороной природы человека (т. е. παθητόν), однако в ответ на 4-е возражение он утверждает, опираясь на св. Августина, что не было бы тления в половых отношениях и рождении детей, если бы эти отношения были прежде падения.
1525. АтЬ 8,1104А2-14.
1526. Фон Бальтазар (KL. Р. 171/134) ссылается на второе объяснение — согласно предведению, но не упоминает первую альтернативу.
1527. АтЪ 8, 1104А14-В12. (Существует несколько чтений этого места. Настоящий перевод приближен к переводу Шервуда, следующего одному из чтений. — Прим. перев.)
1528. Это учение сформулировано наиболее сильно в Amb 7,1 lOODff. Его можно найти уже у Григория Нисского. Ср.: Gaith J. La conception de la liberte chez Gre- goire de Nysse… P. 48.
1529. Имеется в виду, что в плане онтологии это смешение души с телом по установлению Божию имело место в связи с погружением в чувственное (хотя, очевидно, не произошло бы, если бы такого погружения не было). — Прим. перев.
1530. Речь идет о вопросе «смешанного знания*, который я рассматривал в AL. Р. 66 f. (ср.: Thal 253C7-D4). Григорий Нисский говорит о γνωσις σύμμικτος (ср.: Gaith J. Op. dt. P. 105).
1531. Amb 7,1092В1-С13.
1532. Ср.: Amb 10,1116В7.
1533. Ср.: Amb 41,1305В13 ff, где подробно говорится о роли человека как центра и средства единения целого творения. В обоих отрывках встречаются одинаковые фразы, см. 1092С4-6 и 1305В15-С2; текст Amb 7 должен быть исправлен согласно указаниям ЕА. Р. 24.
1534. Amb 7,1092В7; ср. Amb 41,1305В7 f: «…великое таинство замысла Божия”.
1535. Как я говорил в ЕА. Р. 170 (в наст, издании см.: Гл. IV. Раздел «Первое объяснение учения о Логосе*. — Прим. перев.), πρόθεσις обычно относится к логосу и творению, хотя может относиться и к пророческому слову. Здесь это слово скорее употребляется во втором смысле.
1536. Amb 7,1097С1-4,12-15.
1537. Об этом различии см.: ЕА. Р. 164-166 (в наст. изд. см.: Гл. IV. Раздел «Максим и логос-тропос*. — Прим. перев.).
1538. Это определение цели Евагрия встречается в Amb 7, 1072С4 и в Thal 60, 621 А.
1539. Ср.: LS9, s. ν. προηγουμένως, II, 2.
1540. Фон Бальтазар (Balthazar H. f von. Presence et Pensee. Paris, 1952. P. 52) различает четыре ступени в мысли Григория о человеке: 1) чисто возможное состояние (человек без греха, размножающийся каким-то ангельским способом); 2) реальное, хотя и идеальное творение человечества (конкретная универсалия? Ср.: ЕА. Р. 209 (в наст. изд. см.: Гл. IV. Раздел «Максим и логос—тропос*. — Прим. перев.))', 3) человек в земном Раю, разделенный на полы; 4) состояние грешного человека. У Максима мы определенно имеем (3) и (4) состояние. Но различены ли у него (1) и (2)? Ведь σκοπός προηγουμένως исключает разделение полов (первая ступень по фон Бальтазару) и завершается в едином человеке (вторая ступень конкретной универсалии). Итак, Максим, рассматривая вещи с высоты цели Бога (ср.: ЕА. Р. 177 (Гл. IV. Раздел «Максим и логос-тропос». — Прим. перев.)), соединяет в одно то, что должно быть различено для понимания Григория.
1541. Amb 1,1092D.
1542. Amb 7,1093С6 f; также 1092А1. (В оригинале ссылка дана с опечаткой. Следуя чтению трех греческих рукописей и перевода Эриугены, приведенному Шервудом в ЕА. Р. 24, это место следовало бы перевести следующим образом: «…привнесенное за счет преступления в нашу жизнь после ее возникновения бедствие», что не вписывается в предлагаемую Шервудом в этой статье трактовку позиции св. Максима. — Прим. перев.).
1543. Согласно LS9 слова τιμωρία и κόλασις означают, соответственно, «возмездие» и «исправляющее наказание». Непохоже, чтобы это различие сохранялось у Максима.
1544. См.: ЕА, главу<Koros>(см. в наст. изд. — Прим. перев.).
1545. ЕА. Р. 214-219 (в наст. изд. см.: Гл. VI. Раздел «Тексты, упоминающие апокатастасиса. — Прим. перев.).
1546. Thal 60,621А6-В9 (пер. А. И. Сидорова. — Прим. перев.) Τούτο έστι τό μέγα καΐ άπόκρυφον μυστήριον. Τούτο έστι τό μσχάριον, δι' Ö τά πάντα συνέστησαν, τέλος. Τοϋτο έστιν ό της άρχής τών δντων προεπινοούμενος θειος σκοπός, öv όρίζοντες είναι φαμεν προεπινοούμενον τέλος, ού Ενεκα μέν τά πάντα, αύτό δέ ούδενός ένεκεν πρός τούτο τό τέλος άφορων τάς τών δντων ό θεός παρήγαγεν ούσίας. Τοΰτο κυρίως έστί τό της προνοίας καί τών προνοουμένων πέρας, καθ' δ είς τόν θεόν ή τών ύπ' αύτοΰ πεποιημένων έστιν άνακεφαλαίωσις. Τοϋτό έστι τό πάντας περιγράφον τούς αιώνας καί τήν ύπεράπειρον καί άπειράκις άπείρως προϋπάρχουσαν τών αιώνων μεγάλη ν τοΰ θεοΰ βουλή ν έκφαΐνον μυστήριον, ής γέγονεν άγγελος αύτός ό κατ' ούσίαν τοΰ θεοΰ λόγος, γενόμενος άνθρωπος καί αύτόν, εί θέμις είπεΐν, τόν ένδότατον πυθμένα της πατρικής άγαθότητος φανερόν καταστήσας και τό τέλος έν έαυτφ δείξας, δι' δ τήν πρός τό είναι σαφώς άρχήν έλαβον τά πεποιυμένα. Этот текст уже частично цитировался выше, см. прим. 26.
1547. мЛш6 42,1341В.
1548. АтЬ 42,1333A9-D10.
1549. Конец — это доминирующая сила, и на него мы смотрим, чтобы найти начало как причину. Максим говорил это совершенно ясно. Возможно, в этом особая сила максимы Оригена: finis est similes initiis. Однако Максим использовал его, чтобы найти начало. Он заставляет нас двигаться к концу, чтобы там найти начало. Пренебрежительное отношение фон Бальтазара при обращении с этим местом (KL. Р. 172/135) несколько странно.
1550. Понимание Шервудом этого места не бесспорно; см. схолию {38} к АтЬ 7 в этом томе. — Прим. перев.
1551. Пер. А. М. Шуфрина. — Прим. перев.
1552. Воплощение здесь следует понимать не в строгом смысле ипостасного единства, но как завершение этого таинства победой Христа.
1553. Фон Бальтазар выражает тот же контраст в комментарии на ThOec 1.49 (GC. Р. 107).
1554. Я рассматривал эти два момента в AL. Р. 71.
1555. ЕА. Р. 95; тема бесконечности окрест Бога.
1556. Amb 15,1220С.
1557. ThOec 1.48. ή άγαθότης, καΐ πάν εί τι άγαθότητος έμπεριέχεται λόγψ. ΚαΙ άπλως πάσα ζωή, καΐ άθανασία καΐ άπλότης καΐ άτρεψία καΐ άπειρία, καΐ 0σα περί αύτόν ούσιωδως θεωρείται· δτινα καΐ Εργα θεοΰ είσι, καΐ ούκ ήργμένα χρονικώς.
1558. Tomus hagioriticus, PG 150 1233А1-12. Этот томос принадлежит самому Па- ламе. См. в: θεολογία. 24, 1953. Р. 581; Schiro G. Barlaam Calabro: Epistole greche. Palermo, 1954. P. 207.
1559. GC. P. 43,80, комментируя ThOec 2.13,76.
1560. Thai 60, 621С 10 ff. Этот аспект, непостижимый вне Воплощения, — принципиальный момент в учении Паламы. См.: Meyendorff J. Le theme de retour en soi dans la doctrine Pälamite au XIV siecle // Rev. de l'hist. des religions. 145, 1954. P. 188-206.
1561. ThOec 1.49.
1562. Составление Г. И. Беневича и Д. С. Бирюкова.
1563. Мы приводим здесь библиографию критических изданий только текстов прп. Максима, но не других древних авторов.