Скачать fb2 mobi epub pdf

«Вотан» и другие очерки современных событий

Карл Густав Юнг (1875–1961) – швейцарский психолог, психотерапевт, философ, социолог и культуролог – один из выдающихся ученых ХХ столетия, ученик Зигмунда Фрейда, основоположник аналитической психологии и психотерапии.

Значительная часть настоящего тома посвящена рассмотрению истоков глобальных военных конфликтов, которые потрясли Европу в начале и в середине ХХ века. С точки зрения автора, подобные конфликты во многом обусловлены психологическим кризисом, сформировавшимся в коллективном бессознательном стран и народов. В этом контексте Юнг дает интереснейший анализ коллективного бессознательного Германии, явившейся инициатором двух мировых войн, и дает свой прогноз относительно того, как комплекс коллективной вины отразится в будущем на моральном климате всей Европы.

В сборник также вошли статьи, посвященные самым разным проблемам нашего времени, в которых он размышляет о социальных и политических потрясениях, о снах и фантазиях, отражающих массовые устремления, о том, что такое совесть, добро и зло в аналитической психологии, о психических эпидемиях и даже об НЛО.

XV. Один современный миф. О том, что наблюдают в небесах [333]

Библиография
Иллюстрации

Предисловие редактора

В 1918 году К. Г. Юнг опубликовал статью «О бессознательном», с которой начинается настоящий том. В этой статье он убедительно обосновал свое мнение по поводу того, что военный конфликт в Европе, рассматриваемый почти исключительно с материалистической точки зрения, на самом деле является психологическим кризисом, который зародился в коллективном бессознательном индивидуумов, составляющих различные группы и нации. Впоследствии Юнг не раз обращался к обстоятельствам того времени в других работах; в частности, его немало интересовали отношения человека и социума.

Следующие восемь работ в настоящем томе – все написаны в промежутке между двумя мировыми войнами – продолжают тему, затронутую в первой статье, и раскрывают подробнее бессознательные предпосылки действий современного человека, а также подчеркивают важность самопознания, которое помогает сопротивляться давлению общества. Кроме того, обсуждаются конкретные вопросы – например, влияние социальных изменений на гендерные отношения и воздействие этнического фактора на развитие психологических теорий. Далее публикуются четыре работы из сборника «Очерки современных событий» (1946). В этих работах Юнг показывает, что сны и фантазии отдельных пациентов в состоянии отражать бессознательные массовые устремления ничуть не хуже, чем это делают социальные и политические потрясения, которые он называет психическими эпидемиями. Древний Вотан в статье, впервые опубликованной в 1936 году, предстает архетипической фигурой, символизирующей бессознательные движущие силы Германии, которые нашли свое выражение в национал-социалистическом движении.

Психодинамика, которую Юнг выводил из поведения индивидуумов и групп, была наиболее очевидна в Германии, однако в целом этот подход имел куда более широкое применение, как автор объясняет в двух крупных работах, написанных в поздние годы. В очерке «Настоящее и будущее» (1957) подвергаются пересмотру отношения между индивидуумом и массовым обществом, а в работе «Один современный миф» (1958) Юнг анализирует происхождение мифа, который видится ему компенсацией за сугубо научную ориентированность мышления в нашу технологическую эпоху. Поскольку кризис цивилизации, по мнению Юнга, проявляется в первую очередь в нравственности, рассуждения о добре и зле и психологической функции совести (статьи XVI и XVII в настоящем томе) составляют необходимое и немаловажное дополнение к рассматриваемой теме.

Рецензии на книги и короткие статьи (работы XIX–XXIV) – это яркие, эмоциональные ответы Юнга на замечания своего современника графа Германа фон Кайзерлинга[1] относительно вопросов национального восприятия, с опорой на собственные впечатления от посещения Соединенных Штатов Америки и Индии. Наконец в приложении публикуются выдержки из документов тех лет, когда Юнг был председателем Международного медицинского общества психотерапевтов и главным редактором журнала ММОП «Центральблатт фюр психотерапи». Деятельный характер Юнга и осознание долга перед обществом и перед своими коллегами побудили его занять эту должность, в которой он усматривал возможность бороться, в меру своих сил, с преследованиями психотерапии в нацистской Германии. К сожалению, его деятельность попала под перекрестный огонь тенденциозной и невежественной критики. Сегодня цели, к которым он неустанно стремился, впервые предъявляются ясно и четко – вместе с подтверждающими документами.

Благодарим госпожу Магду Кереньи[2] за согласие составить именной и тематический указатели для данного обширного тома, а также за приложенные ею усилия и тщание.

Редактор, декабрь 1973 г.

Дополнение

В отсутствие оригинальных рукописей – по-видимому, они были утеряны, если только К. Г. Юнг, что вполне возможно, не писал исходно на английском языке, – ряд работ в составе настоящего тома (XII, XXII, XXIII, XXIV и отдельные документы) пришлось переводить для публикации на немецкий язык. Согласно известной поговорке, переводчик сродни предателю: «Traduttore – traditore»[3]. Разумеется, при этом переводе местами было попросту не избежать догадок относительно смысла авторского текста. В нашем случае ситуация усугублялась тем обстоятельством, что социальную проблему, которую автор диагностировал с Первой мировой войны и для которой предлагал психотерапевтическое истолкование, в последующие десятилетия (в особенности же в последнее время) никак не удавалось преодолеть – наоборот, она неудержимо и непреодолимо распространялась повсеместно. Какой читатель сегодня способен нейтрально и непредвзято, без эмоций, грозящих потрясти основы душевного здравия, воспринимать такие слова, как «негр», «еврей», «дикарь», такие понятия, как «раса» и «народ», «цвет кожи», «коллективное», «государство» или «общество»? Психологам давно известно, что неконтролируемые гипераллергические реакции суть признаки, по выражению самого К. Г. Юнга, «эмоциональных комплексов» (с них он начинал свои психиатрические исследования, изучая словесные ассоциации). Как известно, комплексы представляют собой прежде всего средоточия психической энергии в высокой степени концентрации. Отделенные от сознания, они ведут индивидуумов и целые общества к тем неврозам или психозам, которыми мы, очевидно, сегодня страдаем не меньше, чем страдали люди в ту пору, когда писались статьи, вошедшие в настоящий том. Не было смысла поэтому брезгливо кривиться от «плясок вокруг сильно заряженных чувств» или мучительно ломать голову над переводом с английского указанных «амбивалентных» отрывков в попытках подобрать более корректные, даже смягченные по значению немецкие слова: ведь в противном случае мы лишились бы понимания масштабов личности Юнга и не смогли бы ощутить себя его современниками, озабоченными общей бедой. Вдобавок всякий, кому хочется верно (или неверно) понять и оценить отношение Юнга к профессии и его темперамент психиатра, все равно пренебрежет любыми «мерами предосторожности» со стороны редактора. Непредубежденного читателя, который заинтересован в лучшем понимании основных интеллектуальных устремлений современности, их истоков и направления, отсылаю к письмам автора за соответствующие годы (переписка Юнга в трех томах, охватывающих период с 1906 по 1961 г., опубликована издательством Walter-Verlag в 1972–1973 годах).

Э. Рюф[4]

I. О бессознательном[5]

1 Для непосвященного слово «бессознательное» имеет оттенок чего-то метафизического и довольно загадочного. Эта особенность, присущая понятию бессознательного как такового, объясняется прежде всего тем, что указанный термин употребляется в обыденной речи как обозначение метафизической сущности. Эдуард фон Гартман[6], например, назвал бессознательное «всеобщим первоначалом»[7]. Вдобавок это обозначение было подхвачено оккультизмом, ибо люди соответствующей склонности чрезвычайно любят заимствовать научные термины, придавая своим рассуждениям условно-научный облик. В противовес этому психологи-экспериментаторы, долгое время считавшие себя – не без оснований – представителями единственно верной и подлинно научной психологии, отвергали представление о бессознательном – по той причине, что все психическое есть сознательное и только сознание, собственно, заслуживает называться «психикой». Они признавали, что сознательные психические содержания наделены ясностью в различной степени, что некоторые из них «ярче» или «темнее» других, но вот существование бессознательных содержаний отрицалось как противоречие в терминах.

2 Этот взгляд во многом обусловливался тем обстоятельством, что исследования в лабораториях проводились над исключительно «нормальными» испытуемыми; также сказывался характер самих опытов, которые затрагивали, насколько это возможно, наиболее элементарные психические процессы, тогда как исследование более сложных психических функций, по самой своей природе не поддающихся экспериментальным процедурам и точным измерениям, практически отсутствовало. Впрочем, важнейшим фактором, далеко превосходящим обе указанные причины по значимости, была разобщенность психологов, поскольку экспериментальная психология оставалась обособленной от психопатологии. Во Франции еще со времен Рибо[8] психологи внимательно отслеживали аномальные психические явления; один из виднейших местных психологов, Бине[9], даже предполагал, что патологическая психика частично преувеличивает отклонения от нормы, трудные для понимания, и, как бы выпячивая, делает их более явными и понятными. Другой французский психолог, Пьер Жане[10], работавший в клинике Сальпетриер, изучал, с большим интересом и с немалым успехом, развитие психопатологических процессов. Тут нужно отметить, что именно ненормальные психические процессы наиболее ярко и убедительно доказывают существование бессознательного. Потому-то медики, в первую очередь специалисты в области психических болезней, всемерно и стойко поддерживали гипотезу о наличии бессознательного. При этом, пусть во Франции общая психология значительно обогатилась благодаря достижениям психопатологии и усвоила постепенно представление о «бессознательных» процессах, в Германии уже общая психология обогатила психопатологию, снабдив последнюю рядом ценных экспериментальных методов, – но не переняла от психопатологии интерес к патологическим явлениям. Это соображение помогает уяснить, почему психопатологические исследования развивались в немецкой науке иначе, чем во Франции. В Германии психопатология превратилась – если не учитывать любознательность академических кругов – в заботу практикующего врача, который в силу своей профессии был попросту вынужден разбираться со сложными психическими явлениями в заболеваниях пациентов. Так возникла целая совокупность теоретических взглядов и практических приемов, ныне известная как «психоанализ». Понятие бессознательного получило широкое применение в психоаналитическом движении, сделалось куда популярнее, чем во французской научной школе, которую больше привлекали различные формы проявления бессознательных процессов, а не их причины или специфическое содержание. Пятнадцать лет назад я сам, независимо от фрейдистской школы и на основе собственных экспериментальных исследований, убедился в существовании и значимости бессознательных психических процессов, указал на способы, какими эти процессы могут быть предъявлены и изучены[11]. Позже, в сотрудничестве с рядом своих учеников, я обосновал значение бессознательных процессов у душевнобольных.

3 В результате такого – поначалу сугубо медицинского – развития понятие бессознательного приобрело окраску, как бы заимствованную у естественных наук. В школе Фрейда это понятие осталось чисто медицинским. Согласно взглядам этой школы, человек, будучи существом культурным, не в состоянии осуществить немалое число своих инстинктивных побуждений и желаний по той простой причине, что они несовместимы с законом и моралью. Следовательно, он, желая приспособиться к обществу, в котором живет, вынужден подавлять подобные желания. Предположение о том, что у человека имеются таковые желания, выглядит вполне правдоподобным, и каждый может убедиться в его истинности в любое время, если согласится проявить хоть немного честности. Но признание данного факта сводится, как правило, лишь к общему утверждению о наличии неких социально неодобряемых, недопустимых желаний. Зато из опыта известно, что восприятие принципиально меняется, когда речь заходит об индивидуальных случаях. Здесь, и это крайне примечательно, доказывают, что очень часто в результате подавления недопустимых желаний тонкая стенка между желанием и осознанием желания разрушается, а потому желание становится бессознательным. Оно забывается, его место занимает какое-то более или менее рациональное оправдание, если вообще возникает побуждение искать какую-либо мотивацию. Процесс, при котором недопустимое желание оказывается бессознательным, принято называть вытеснением, в отличие от собственно подавления, которое предполагает, что желание остается осознанным и осознанно отвергается. Несмотря на вытеснение и забвение, неприемлемое содержание – будь то собственно желания или болезненные воспоминания – продолжает существовать, а его невоспринимаемое наличие воздействует на сознательные психические процессы. Это воздействие принимает облик специфических нарушений сознательных, или нормальных, функций; мы называем такие нарушения нервными или психогенными нарушениями. Показательно, к слову, что данные нарушения затрагивают не только психику, что их результатами выступают и физиологические, соматические расстройства. В последнем случае, как подчеркивает Жане, расстраиваются отнюдь не основополагающие элементы функций, а лишь произвольные применения функций в различных совокупных условиях. Например, основной элемент функции питания – это акт глотания. Если бы пациент задыхался всякий раз при приеме твердой или жидкой пищи, перед нами было бы анатомическое или органическое расстройство. А вот если бы удушье являлось реакцией на определенную еду или конкретный прием пищи (либо случалось в присутствии определенных лиц или только при определенном настроении едока), то это было бы уже нервное, психогенное расстройство. Значит, психогенное расстройство воздействует на акт приема пищи лишь при определенных психологических, а не физических условиях.

4 Такие нарушения физиологических функций особенно часты при истерии. В другой, не менее многочисленной группе болезней – французские врачи говорят о психастении, – их место занимают сугубо психические расстройства. Последние способны принимать самые разнообразные формы, от навязчивых идей, состояний тревожности и угнетенности до перепадов настроения, фантазий наяву, патологических аффектов и т. д. В основе всех этих нарушений обнаруживаются вытесненные психические содержания, то есть те, которые стали бессознательными. Из указанных чисто эмпирических данных постепенно складывается представление о бессознательном как сумме всех неприемлемых и вытесненных желаний, включая болезненные и подавляемые воспоминания.

5 Далее, не составляет труда показать, что основную часть этих неприемлемых содержаний составляют те, что имеют отношение к феномену сексуальности. Половое влечение есть основополагающий инстинкт, который, как всем известно, наиболее плотно окутан пеленой умолчания – в силу чувства деликатности. В форме любви это влечение становится причиной самых бурных аффектов, самых необузданных желаний, самого глубокого отчаяния, самой сокровенной тоски – вообще всех самых болезненных переживаний. Сексуальность представляет собой важную физическую, наряду с широко разветвленной психической, функцию, от которой зависит все будущее человечества. Следовательно, она не уступает в значимости функции питания, пусть и принадлежит к влечениям иного рода. Но почему тогда пищевая функция, от поедания простого куска хлеба до роскошного пира, предъявляется и зримо предстает во всем своем многообразии (в худшем случае ее удовлетворение сдерживают ради преодоления кишечных колик или вследствие общей нехватки продовольствия), между тем как сексуальность подпадает под моральное табу и должна подчиняться изрядному количеству правовых норм и ограничений? В отличие от функции питания, она не считается достоянием свободного волеизъявления индивидуума. Понятно, что вокруг этого вопроса сосредоточивается немало насущных интересов и сильных эмоций, ибо аффекты, как правило, обнаруживаются именно там, где приспособление к обществу завершилось в наименьшей степени. Более того, сексуальность, как я уже сказал, есть основной инстинкт каждого человеческого существа, чего оказалось вполне достаточно для популярной теории Фрейда, которая все на свете сводит к сексуальности и очерчивает бессознательное как своего рода чулан, где спрятаны все вытесненные и недопустимые детские желания, наряду с более поздними неприемлемыми сексуальными побуждениями. Сколь бы безвкусной ни была эта позиция, мы должны отдать ей должное, если хотим раскрыть все, что Фрейду удалось утрамбовать в понятие сексуальности. Правда, мы быстро понимаем, что Фрейд расширил границы этого понятия далеко за дозволенные пределы, и лучшим обозначением для общей картины, каковую он на самом деле имеет в виду, будет «Эрос» – в старом, философском смысле «Пан-Эроса»[12], который пронизывает всю природу в качестве творческого, созидающего начала. «Сексуальность» же – самое неудачное выражение, какое можно было придумать. Так или иначе, понятие сексуальности сделалось общепринятым, оно приобрело, по-видимому, столь размытые границы, что даже слово «любовь» не всегда удобно использовать как синоним. Однако Фрейд, как можно легко показать на многочисленных отрывках из его трудов, нередко подразумевает «любовь», когда рассуждает о сексуальности.

6 Фрейдистское движение в целом твердо придерживается этой сексуальной теории. Несомненно, не найти сегодня такого непредубежденного мыслителя или исследователя, который не признавал бы исключительной важности сексуальных (или эротических) переживаний и конфликтов. Но попросту невозможно доказать, будто сексуальность является основополагающим инстинктом и деятельным принципом человеческой психики. Напротив, любой непредубежденный ученый признает, что психика представляет собой чрезвычайно сложную структуру. Хотя допустимо рассматривать ее с биологической точки зрения и пытаться объяснить посредством биологических факторов, она ставит перед нами множество иных загадок, для разрешения которых необходимы условия, каковым ни одна наука по отдельности, в том числе биология, не в состоянии соответствовать. Каких бы инстинктов, влечений или побуждений у человека ни находили или ни предполагали найти биологи, сейчас и в будущем, никак нельзя признать столь ограниченный инстинкт как сексуальность в качестве основополагающего объяснения психики. Биология (и наука в целом) миновала стадию увлечения некими единичными проявленными силами – тут сразу вспоминаются старые ученые с их увлеченностью флогистоном и электричеством[13]. Мы научились использовать скромную абстракцию, так называемую энергию, в которой выражаем объяснительный принцип любых количественных изменений.

7 Я убежден, что истинно научная установка в психологии должна в итоге привести к выводу, гласящему, что динамические процессы человеческой психики невозможно свести к той или иной конкретной инстанции, не то мы вновь окажемся на стадии всеобщей одержимости флогистоном. Мы должны признать влечения неотъемлемыми составными частями психики, а затем абстрагировать наш принцип объяснения, выводимый из их взаимосвязи. Поэтому, мне кажется, разумнее выдвигать некую гипотетическую величину, или «энергию», в качестве психологического объяснительного принципа; эту энергию мы называем «либидо» в классическом смысле слова[14], не питая никаких предубеждений относительно ее субстанциальности. С помощью упомянутой величины психодинамические процессы возможно объяснять однозначно и бесспорно, без того неизбежного искажения, каковое обязательно влечет за собой любое конкретное основание объяснения. Иначе, согласно школе Фрейда, которая утверждает, что религиозные чувства или какие-то другие чувства, относящиеся к духовной области, суть «не что иное, как» недопустимые сексуальные желания, вытесненные и впоследствии «сублимированные», мы словно предлагаем физическое объяснение: мол, электричество есть «не что иное, как» поток воды, кем-то купленный и закачанный в турбину. Получается, что электричество – это не что иное, как «культурно деформированный» поток воды; такой довод способно отстаивать, быть может, Общество охраны дикой природы, но он вряд ли приемлем для научного рассуждения. В психологии подобное объяснение уместно только в том случае, если бы удалось доказать, что динамическая основа нашего бытия опирается на сексуальность (в физике это равнозначно утверждению, что только падающая с высоты вода способна производить электричество; в этом случае было бы справедливо заявить, что электричество есть не что иное, как водопад, «передаваемый» по проводам).

8 Итак, если мы отвергаем исключительно сексуальную теорию бессознательного и замещаем ее «энергетическим» воззрением на психику, то нам следует указать, что бессознательное содержит в себе все психическое, не достигшее порога сознания, все то, чему недостает энергетического заряда для поддержания осознанности, или то, чему предстоит быть осознанным в будущем. Тогда мы можем вообразить внутреннее устройство бессознательного. Мы уже выяснили, что там находятся вытесненные содержания, а к ним нужно прибавить все то, что было забыто. Когда что-то забывается, это не означает полного исчезновения; нет, это просто означает, что воспоминание сделалось подсознательным: его энергетический заряд ослабел настолько, что оно больше не может проявляться в сознании; но, выпадая из сознания, оно вовсе не потеряно для бессознательного. Мне наверняка возразят, что мое рассуждение – не более чем façon de parler[15], поэтому поясню свои слова гипотетическим примером. Предположим, есть два человека, один из которых никогда не читал ни одной книги, зато другой прочел целую тысячу. Из памяти обоих мы стираем всякую память о десяти минувших годах, когда первый просто жил, а второй читал свою тысячу книг. Каждый теперь знает столь же мало, как и другой, но все же не составит труда установить, кто из них читал книги и (заметим особо) понял прочитанное. Опыт чтения, пускай давно забытый, оставляет след, по которому легко отыскать предшествующие переживания. Это продолжительное косвенное воздействие объясняется закреплением впечатлений, которые сохраняются в психике даже тогда, когда они уже утратили способность достигать сознания.

9 Помимо того, что забывается, к области бессознательного принадлежат и подсознательные восприятия. Это могут быть чувственные восприятия, возникающие ниже порога сознательного слуха или в периферическом поле зрения, или же апперцепции, под которыми понимается восприятие как эндопсихических, так и внешних процессов.

10 Весь этот материал составляет личное бессознательное индивидуума. Мы называем эту совокупность содержаний личной, поскольку она целиком и полностью состоит из приобретений личного свойства. Следовательно, когда что-либо попадает в бессознательное, оно подхватывается сетью ассоциаций, образованных этим бессознательным материалом. Тогда могут возникать ассоциативные связи высокой степени насыщенности; они перетекают (или поднимаются) в сознание в виде вдохновения, интуиции, «счастливых озарений» и тому подобного.

11 Однако концепция личного бессознательного не позволяет полностью постичь природу бессознательной психики. Будь бессознательное сугубо личным, теоретически возможно было бы проследить все фантазии сумасшедшего до индивидуальных переживаний и впечатлений. Несомненно, бо́льшую часть фантазийного материала удается при анализе свести к личной истории, но встречаются и такие фантазии, корни которых в предыдущей истории индивидуума искать тщетно. Что это за фантазии? Если коротко, это мифологические фантазии. Это элементы, которые не соответствуют никаким событиям или переживаниям личной жизни, – такие, которые восходят к мифам.

12 Откуда берутся эти мифологические фантазии, если не из личного бессознательного, если они, следовательно, не обусловлены опытом личной жизни? Не подлежит сомнению, что они порождаются мозгом – именно мозгом, а не личными следами-воспоминаниями; они суть плоды наследуемой мозговой структуры. Такие фантазии всегда носят крайне оригинальный и «творческий» характер. Они подобны новым творениям; очевидно, они проистекают из творческой деятельности мозга, их нельзя сводить к обыденной мнемонической деятельности. Вместе с нашим телом мы получаем при рождении высокодифференцированный мозг, который содержит в себе всю собственную историю; обращаясь к творчеству, он творит, опираясь на нее, то есть на историю человечества. Под «историей» обычно подразумевается та история, которая «пишется людьми»; ее мы называем «объективной историей». Подлинно творческая фантазийная деятельность мозга не имеет ничего общего с такого рода историей, она неразрывно связана с той вековой естественной историей, которая с древнейших времен передавалась в живом виде – речь об истории мозговой структуры. Эта структура рассказывает собственную историю, или историю человечества, излагает бесконечный миф о смерти и возрождении, со множеством фигур, вплетенных в эту тайну и из нее исходящих.

13 Это бессознательное, скрытое в мозговой структуре и обнаруживающее свое живое присутствие только при посредстве творческой фантазии, представляет собой надличностное бессознательное. Оно оживает в творческом человеке, раскрывается в видении художника, во вдохновении мыслителя, во внутреннем переживании мистика. Надличностное бессознательное, распределенное по всей мозговой структуре, подобно всепроникающему, вездесущему и всеведущему духу. Оно знает человека таким, каким тот был всегда, а не таким, каков он есть в данный момент; для него человек – это миф. По этой же причине связь с надличностным, или коллективным, бессознательным означает для человека выход за пределы себя; это смерть для личности и возрождение в новом измерении, в полном соответствии с содержанием ряда древних мистерий. Безусловно верно, что без принесения в жертву человека как он есть невозможно прийти к тому человеку, который всегда был и всегда будет. Именно художник способен лучше прочих поведать о жертве сиюминутного, персонального, так сказать, человека (если кто-то не готов удовольствоваться евангельским посланием).

14 Ни в коем случае не следует думать, будто существуют так называемые унаследованные идеи. Об этом не может быть и речи. Зато существуют врожденные возможности идей, априорные условия для производства фантазии, в чем-то сходные с кантианскими категориями. Хотя эти врожденные условия сами по себе не производят никаких содержаний, они придают определенную форму уже приобретенным содержаниям. Являясь частью унаследованной мозговой структуры, они выступают причиной тождества символов и мифологических мотивов во всех уголках земли. Коллективное бессознательное образует этакий темный фон, на котором резко выступает адаптивная функция сознания. Велик соблазн заявить, будто все значимое в психике вбирается этой адаптивной функцией, тогда как все бесполезное превращается в тот зачаточный фон, от которого, к ужасу первобытного человека, отделяются грозные тени и ночные призраки, требуя жертвоприношений и ритуалов, нелепых и тщетных с точки зрения нашего биологически ориентированного ума. Мы смеемся над первобытными суевериями, гордимся своим превосходством над дикарями, но совершенно забываем о том, что на нас самих, как и на первобытных людей, столь же сверхъестественным образом воздействует этот фон, над которым мы привыкли насмехаться – дескать, подобным страхам место в музее глупостей. Просто первобытный человек привержен другой теории мироустройства – он верит в колдовство и духов. Я нахожу эту теорию очень любопытной и разумной – пожалуй, более разумной, нежели академические взгляды современной науки. Высокообразованный современный человек пытается выяснить, какая диета лучше всего подходит для борьбы с кишечными коликами, вызванными нервным расстройством, и какие диетические ошибки способны спровоцировать новый приступ, а человек первобытный совершенно правильно ищет всему психологические причины и психически действенные способы лечения. Процессы в бессознательном влияют на нас ничуть не меньше, чем на первобытных людей; мы одержимы демонами в той же степени, что и они, наша психика столь же подвержена опасности поражения каким-либо враждебным умыслом, и мы по-прежнему становимся добычей злых духов умерших или жертвами чар, наведенных каким-то злобным существом. Все отличие в том, что мы называем эти явления разными именами, и это единственное преимущество, которое у нас есть перед первобытным человеком. Да, вроде бы мелочь, но она имеет большое значение. Человечество от века воспринимало появление для чего-либо нового имени как избавление от кошмара.

15 Этот таинственный фон, с незапамятных времен населявший ночные тени первобытного леса как будто одними и теми же, но постоянно меняющимися фигурами, выглядит искаженным отражением дневной жизни, воспроизводимым в снах и наваждениях ночи. Они смутно толпятся вокруг – призраки, духи умерших, мимолетные образы воспоминаний, восставшие из темницы прошлого, откуда не возвращается ни одно живое существо, чувства, оставленные былым пронзительным опытом и воплотившиеся ныне в призрачной форме… Все это кажется нам лишь горьким послевкусием осушенного бокала дня, нежеланным осадком, бесполезным следом пережитого. Но если присмотреться внимательнее, мы обнаружим, что этот явно враждебный людям фон посылает в мир могущественных вестников, которые чрезвычайно сильно влияют на поведение первобытных людей. Порой эти силы принимают магическую, порой – религиозную окраску, а порой эти две формы кажутся неразрывно слитыми воедино. Обе они суть важнейшие признаки первобытной духовности, важнее которой только борьба за существование. В них автономно проявляется духовный элемент первобытной психики, в которой реакции еще сугубо животные; он проявляется в спроецированной, чувственной форме, и мы, нынешние европейцы, иногда дивимся тому, сколь велико влияние духовного опыта на первобытного человека. Для него чувственная непосредственность предмета связана также с духовными явлениями. Мысль приходит ему, он ее не мыслит; она предстает перед ним в виде спроецированного чувственного восприятия, почти как галлюцинация или, по крайней мере, как невообразимо яркий сон. По этой причине мысль у первобытного человека может настолько наложиться на чувственную реальность, что любого современного европейца, веди он себя похожим образом, мы сочли бы умалишенным.

16 Эти особенности первобытной психологии, которые я здесь обозначаю лишь вскользь, имеют немалое значение для понимания коллективного бессознательного. Подтверждение сказанному найти нетрудно. Будучи людьми культурными, мы насчитываем для Западной Европы историю протяженностью, быть может, две с половиной тысячи лет. Ей предшествует доисторический период значительно большей продолжительности, и в течение этого периода человек достиг культурного уровня, скажем, индейцев сиу. Еще раньше были сотни тысяч лет неолитической культуры, а до них – невообразимо длинный промежуток времени, в ходе которого человек эволюционировал из животного. Всего пятьдесят поколений назад многие в Европе были ничуть не лучше первобытных людей. Слой культурности, этот приятный налет, должен быть поэтому чрезвычайно тонким в сравнении с хорошо развитыми слоями первобытной психики. Именно последние слои и образуют коллективное бессознательное – вместе с остатками животных начал, что теряются в туманной бездне времени.

17 Христианство разделило германского варвара на высшую и низшую половины, позволило ему, подавив темную сторону, приручить более светлую половину и приспособить ее к восприятию культуры. Но низшая, более темная половина все еще ждет искупления и новой попытки приручения. А до тех пор она будет опираться на пережитки доисторической эпохи, на коллективное бессознательное, которое тяготеет к специфическим, все более частым проявлениям. По мере того, как христианское мировоззрение теряет свое значение, все громче и суровее звучит клич «белокурой бестии» (blonde Bestie)[16] из подземной темницы; эта бестия готова в любой миг вырваться наружу – с разрушительными последствиями для мира. Когда она получает свободу в индивидууме, это чревато психологической революцией, а также может приводить к социальным потрясениям.

18 На мой взгляд, для евреев этой проблемы[17] не существует. У них за спиной культура древнего мира; сверх того, они переняли культуру народов, среди которых обитают. У всякого еврея две культуры, как бы парадоксально это ни звучало. Он одомашнен в большей степени, чем мы, но во многом лишен того качества, которое укореняет в земле и позволяет черпать новые силы в почве. Зато этим хтоническим качеством в опасном избытке наделены германские народы. Вполне естественно, что арии-европейцы уже очень давно не замечают никаких признаков этой опасности, но, может быть, они все-таки отчасти прозреют благодаря недавней войне[18] (а может, и нет). Еврею, повторюсь, недостает укорененности – где, в конце концов, у него отчий дом? Тайна почвы – не шутка и не парадокс. Достаточно указать, что в Америке размеры черепа и таза у представителей всех европейских рас начинают приближаться к индейским уже во втором поколении иммигрантов. В этом, кстати, загадка американской почвы.

19 Почва каждой страны хранит подобную тайну, а человеческая психика бессознательно отражает такое свойство: наряду с взаимосвязью духа и тела имеется взаимосвязь тела и почвы. Надеюсь, читатель простит мне образную манеру изложения и попытается понять, что я имею в виду. Это чувство непросто передать словами. На свете довольно много тех людей, кто живет как бы вовне своих тел, кто парит, словно бестелесный призрак, над своей почвой и своей земной ипостасью, которая заключена в теле. Другие же обитают полностью в телесной ипостаси. Как правило, еврей поддерживает дружеские отношения с почвой, но не ощущает хтоническую силу. Его восприимчивость к ней, как кажется, ослабевает со временем. Этим можно объяснить особую потребность еврея сводить все к материальным началам; последние ему требуются, чтобы уравновесить опасное господство сразу двух культур в одном человеке. Немного примитивности отнюдь не помешает; напротив, я очень хорошо понимаю, что сведение Фрейдом и Адлером[19] всего психического к примитивным сексуальным желаниям и «властным» влечениям вполне допустимо, что оно полезно для еврея и частично его удовлетворяет; это ведь форма упрощения. Потому Фрейд, возможно, прав, закрывая глаза на мои возражения[20]. Но эти специфически еврейские особенности совершенно не соответствуют германскому менталитету, ибо в нас все еще живет грубый варвар, с которым нельзя шутить: его проявления в сознании нисколько не утешают, а варварство вовсе не кажется нам приятным. Ах, если бы только люди сумели извлечь уроки из последней войны! Дело в том, что наше бессознательное не поддается чрезмерно изобретательным и гротескным интерпретациям. Психотерапевт еврейского происхождения пробуждает в германской душе не те следы времен царя Давида, по которым приятно впустую тосковать; нет, он будит вчерашнего варвара, существо, для которого все вдруг становится предельно серьезным и предельно неприятным. Эта раздражающая особенность варвара была очевидна для Ницше – без сомнения, из личного опыта, – и поэтому он высоко ценил еврейский склад ума и восхвалял пляски и полеты[21], а не серьезное отношение к миру. Но он упустил из виду тот факт, что это не варвар в нас воспринимает мир всерьез, а сам мир навязывает такое восприятие. Варвар подчиняется демонам. Между тем кто относился к миру более серьезно, чем сам Ницше?

20 Мне кажется, что мы и вправду должны рассматривать проблему бессознательного очень и очень серьезно. Неуклонное принуждение к добру и несомненная нравственная сила христианства – не только довод в его пользу, но и очевидное доказательство силы его подавленного и вытесненного аналога – антихристианского, варварского элемента. Существование в нас чего-то такого, что может обернуться против современного человека, что способно бросить ему грозный вызов, лично я считаю не просто опасной особенностью психики, но также ценным и благоприятным достоянием человечества. Это поистине нетронутый запас, не подвергшееся порче сокровище, признак юности и залог возрождения. Тем не менее ценить бессознательное исключительно за его положительные качества и считать эту область психики источником откровений было бы в корне неправильно. Бессознательное – это прежде всего мир прошлого, который вторгается в настоящее через односторонность сознательной установки. Всякий раз, когда жизнь развивается односторонне в том или ином направлении, саморегуляция организма влечет за собой накопление в бессознательном всех тех факторов, которые играют слишком малую роль в сознательном существовании индивидуума. Потому-то я выдвинул в свое время компенсационную теорию бессознательного[22] – в качестве дополнения к теории вытеснения.

21 Роль бессознательного заключается в том, чтобы компенсировать текущие сознательные содержания. Тут нет противоречия и противопоставления, поскольку случается, что склонность бессознательного совпадает со склонностью сознания, когда сознательная установка приближается к оптимальной. Чем ближе это оптимальное значение, тем сильнее снижается автономная активность бессознательного и тем больше падает его ценность – до тех пор, пока в мгновение достижения оптимума не упадет до нуля. Значит, можно утверждать, что, пока все идет хорошо, пока человек следует по пути, который ведет к индивидуальному и социальному оптимуму, о бессознательном речи вовсе не заходит. Сам тот факт, что мы в нашу эпоху вообще начинаем рассуждать о бессознательном, является доказательством того, что положение дел далеко от благополучного. Причем рассуждения о бессознательном нельзя целиком относить к пространству аналитической психологии; подобные разговоры начались еще во времена Французской революции, первые намеки на них можно отыскать у Месмера[23]. Правда, в те дни говорили не о бессознательном, а о «животном магнетизме». Последний есть не что иное, как открытие заново первобытной концепции душевной силы (или «душевного топлива», Seelenkfatstoff), пробужденной в бессознательном посредством нового обращения к архаичным формам мышления. Пока животный магнетизм распространялся по всему западному миру и провоцировал подлинную манию столоверчения[24], что в конечном счете обернулось возрождением веры в фетиши (то есть в одушевление неодушевленных предметов), Роберт Майер[25] восхвалял первобытное представление о динамической энергии, истекающей из бессознательного и навязывающей себя человеку через вдохновение, вознося ту, по его собственным словам, до уровня научного понятия. Между тем эпидемия столоверчения перешла всякие границы и переродилась в спиритизм, который представляет собой современную веру в духов и возрождение шаманической формы религии, присущей нашим далеким предкам. Извлечение повторно востребованных содержаний из бессознательного продолжается по сей день, за последние несколько десятилетий оно привело к популяризации следующей, более высокой стадии дифференциации, к появлению эклектических (или гностических) систем теософии и антропософии[26]. Одновременно закладывались основы французской психопатологии – в частности, основы французской школы гипноза[27], и психопатология, в свою очередь, причастна к возникновению аналитической психологии, а та сегодня стремится научно исследовать область бессознательного – те самые явления, каковые теософские и гностические секты предъявляют простодушным в облике зловещих тайн и загадок древности.

22 Из всего сказанного очевидно, что аналитическая психология не занимает обособленное положение, что она связана с конкретной исторической обстановкой. Само повторное обращение к бессознательному, само нарушение привычного хода вещей случилось приблизительно в 1800 году – под влиянием, на мой взгляд, революции во Франции. Это была не столько политическая революция, сколько революция умов – воспламенение всех тех грандиозных запасов горючего материала, что накапливались со времен эпохи Просвещения. По-видимому, низвержение христианства, публично предпринятое революционерами[28], произвело немалое впечатление на язычника, который прячется в нашем бессознательном, и с тех пор этот язычник не ведал покоя. Он, что называется, жил и дышал в величайшем среди немцев той поры, Гете, а устами Гельдерлина[29] прилюдно оплакивал былую славу Греции. Далее дехристианизация мировоззрения стала развиваться стремительно, невзирая на потуги отдельных реакционеров. Рука об руку с этими событиями шло заимствование чужих божеств. Помимо фетишизма и шаманизма, о которых упоминалось выше, стал распространяться буддизм – за него так радел Шопенгауэр[30]. Стремительно обретали популярность мистериальные религии, и тут нельзя не вспомнить высшую форму шаманизма – «Христианскую науку»[31]. Эта картина живо напоминала первые века нашей эры, когда Рим начал потешаться над старыми богами и ощутил потребность в массовом принятии новых. Как и сегодня, ввозилось практически все подряд, от самых низких и убогих суеверий до благороднейших проявлений человеческого духа. Наше время роковым образом схоже с той эпохой, и вновь далеко не все обстоит благополучно, а бессознательное прорывается вовне и извлекает на поверхность то, что с незапамятных времен таилось очень глубоко. Причем в древности хаос, охвативший умы, был, пожалуй, не столь заметен, как сейчас.

23 Читатель наверняка обратит внимание на то, что я пока не касался медицинской стороны бессознательного, не стал раскрывать, например, как бессознательное продуцирует нервические симптомы. Впрочем, об этом говорилось чуть ранее, и возвращаться к вопросу нет необходимости. Ни в коей мере я не отступаю от предмета обсуждения, ибо психотерапия занимается не только семейными ссорами, неразделенной любовью и тому подобным: ее также интересует психологическая приспособляемость как таковая, наше отношение к людям и объектам, равно как и к самим себе. Врач, лечащий тело, должен знать анатомию, а врач, лечащий душу, должен познать душу. Если психика для него сводится лишь к сексуальности или к стремлению человека к власти, то душу он познал разве что частично. Конечно, это знание тоже полезно и должно быть изучено, однако прочие части общего знания важны ничуть не менее, в особенности это верно для взаимоотношений сознания и бессознательного. Пусть у кого-то, как говорится, наметан глаз в биологии, этого мало для того, чтобы разобраться в происходящем, поскольку практическая ситуация намного шире правил евгеники, а оценка человеческой жизни с точки зрения стремления к самосохранению и размножению оказывается односторонней почти до примитивности. Безусловно, бессознательное предстает перед нами в самых разных обличиях, но до сих пор мы слишком уж пристально следили за некоторыми внешними его проявлениями – скажем, за архаическим языком бессознательного, – воспринимая плоды наблюдений совершенно некритически. Язык бессознательного особенно богат образами, это убедительно доказывают наши сновидения. Но это примитивный язык, дословное, если угодно, отражение красочного и постоянно меняющегося мироздания. Бессознательное обладает той же природой и является компенсаторным образом мира. На мой взгляд, нельзя утверждать, что бессознательное имеет сугубо сексуальную природу, нельзя считать, будто оно представляет собой метафизическую реальность, и нельзя возвышать его до положения «всеобщего первоначала». Его следует трактовать как психическое явление, подобное сознанию. О том, что такое психика, нам известно не больше, чем о том, что такое жизнь. Это взаимопроникающие тайны, и неудивительно, что мы никак не можем постичь, насколько «я» есть мир и насколько «мир» есть «я». При этом реальность бессознательного неоспорима, ибо оно действует и его действие ощущается нами. Мне нравится воображать бессознательное в виде мироздания, отраженного в зеркале: наше сознание рисует картину внешнего мира, а также мира внутри нас самих, то есть компенсаторного зеркального отражения мира вовне. Еще можно сказать, что внешний мир является компенсирующим зеркальным отражением мира внутреннего. Так или иначе, мы, люди, стоим между двумя мирами, между двумя принципиально различными психологическими системами восприятия – между восприятием внешних сенсорных раздражителей и восприятием бессознательного. Наше представление о внешнем мире побуждает истолковывать все вокруг как результат взаимодействия физических и физиологических сил, тогда как картина внутреннего мира изображает все происходящее как плод взаимодействия духовных сил. Намерения богов и демонов занимают место законов природы, а души и духи подменяют собой природные инстинкты. Два мировоззрения не в состоянии ужиться вместе, и нет логики, которая могла бы их объединить: один образ мира оскорбляет наши чувства, а другой – наше понимание. Но человечество всегда ощущало потребность в объединении этих мировоззрений, отсюда усилия философов, основателей религий и художников[32].

24 Быть может, правильно будет попытаться сблизить эти два мира. Шиллер думал, что нашел способ это проделать в искусстве, недаром он рассуждал об «символе» искусства[33]. Художнику надлежит познать тайну «срединного» пути[34]. Мой собственный опыт, правда, вынуждает усомниться в правоте таких воззрений. Я придерживаюсь мнения, что единение рациональной и иррациональной истин следует искать не столько в искусстве, сколько в символе как таковом, ибо сущность символа состоит в том, чтобы выражать как рациональное (разумное), так и иррациональное (неразумное). Он всегда выражает одно через другое, включает в себя то и другое, не будучи ни тем ни другим.

25 Как возникает символ? Этот вопрос подводит нас к важнейшей функции бессознательного – к функции создания символов. Указанная функция крайне примечательна, поскольку она обладает лишь относительным бытием. Компенсаторная функция, с другой стороны, является естественной, автоматической функцией бессознательного и присутствует в психике постоянно. Она обязана своим существованием тому простому факту, что все позывы, мысли, желания и склонности, противоречащие рациональной ориентации повседневной жизни, лишаются выражения, оттесняются на задний план и в конце концов попадают в бессознательное. Там постепенно накапливается все то, что мы подавляли и вытесняли, сознательно игнорировали и обесценивали; со временем этот материал приобретает такую силу, что начинает воздействовать на сознание. Это влияние было бы прямо противоположным нашей сознательной ориентации, если бы бессознательное состояло только из вытесненного и подавленного материала. Но, как мы видели, это не так. Бессознательное содержит также «темные», смутные влечения и побуждения, все те силы, которые никогда не смогли бы пробудить ни простая разумность, ни приличия, ни упорядоченный ход буржуазного существования, – все те творческие силы, которые ведут человека к новому развитию, новым формам и новым целям. Потому-то я характеризую влияние бессознательного не только как дополнительное, дополняющее, но и как компенсирующее: оно дополняет сознание всем тем, что было исключено вследствие пересыхания источников интуиции и вследствие сознательной погони за какой-то единственной целью.

26 Эта функция, как уже говорилось, действует автоматически, но из-за пресловутой атрофии инстинкта у человека культурного[35] она зачастую слишком слаба, чтобы изменить одностороннюю ориентацию сознания и побудить к выбору нового направления развития вопреки давлению общества. Поэтому всегда необходимы некие искусственные вспомогательные средства, пробуждающие целительную силу бессознательного. Как правило, эту задачу берет на себя религия. Принимая проявления бессознательного за божественные или демонические знаки, за откровения или предостережения, религия внушает человеку какую-либо идею или точку зрения, сулящую благоприятный исход. Посему в религии особое внимание уделяется всем без исключения явлениям бессознательного происхождения, будь то сны, видения, чувства, фантазии или их проекции, странное или необычное поведение, а также любые нетипичные процессы органической и неорганической природы. Такая сосредоточенность внимания позволяет бессознательным содержаниям проникать в сознательную жизнь, которая тем самым подвергается изменениям. Под этим углом зрения религиозные идеи суть сторонняя поддержка, которая идет на пользу бессознательному, наделяя компенсаторную функцию последнего – каковая, если ее игнорировать, теряет свое значение – более высокой ценностью для сознания. Вера, суеверие, любая аффективная мысль – все придает бессознательному содержанию ценность, которой оно обычно не обладает, но которую могло бы со временем обрести, пусть и в какой-либо малоприятной форме. Следовательно, при накоплении бессознательных содержаний в результате постоянного их игнорирования эти содержания неизбежно начинают оказывать болезнетворное влияние. Среди первобытных людей невротиков столько же, сколько и среди культурных европейцев. Истеричные африканцы отнюдь не редкость в Африке. Эти малоприятные проявления бессознательного в значительной степени объясняют как первобытный страх перед демонами, так и проистекающие из него обряды умилостивления.

27 Компенсаторная функция бессознательного, разумеется, не содержит в себе никакой сознательной оценки, пускай она целиком зависит от сознательного способа мышления. Бессознательное в лучшем случае способно порождать зачатки сознательных убеждений или зачинать образование символов. Поэтому можно сказать, что символообразующая функция бессознательного одновременно существует и не существует – в зависимости от условий. Это парадоксальное качество она разделяет с самими символами. Тут вспоминается история молодого раввина, ученика Канта. Однажды старый раввин пришел вернуть этого молодого человека в веру его отцов, но все доводы были напрасны. Тогда старик достал зловещий шофар – рог, в который трубят, проклиная еретиков (как случилось со Спинозой), – и спросил молодого раввина, знает ли тот, что это такое. «Конечно, знаю, – холодно ответил юноша, – это бараний рог». Потрясенный старик отшатнулся и в ужасе пал наземь[36].

28 Что такое шофар? Да, конечно, это бараний рог – но не только и не столько рог. Порой символ толкуется буквально, и это означает, что как символ он умер. Символ уничтожается, когда нам удается превратить шофар в обыкновенный бараний рог. При этом через символизацию бараний рог вполне может стать шофаром.

29 Компенсаторная функция выражается во вполне конкретном расположении психического материала, например, в сновидениях, в которых нет ничего «символического», как в бараньем роге. Чтобы обнаружить их символизм, необходима определенная сознательная установка, а именно, готовность трактовать содержание сновидения символически (вначале это не более чем допущение, а далее посредством опыта решается, нужно ли или желательно понимать сновидение вот так). Приведу здесь краткий пример, который поможет нам прояснить этот трудный вопрос. Пожилая пациентка, которая, как и многие другие, беспокоилась из-за войны, как-то поведала мне следующий сон, приснившийся ей незадолго до того, как она посетила меня:

30 Она пела гимны, в которых восхвалялась вера в Христа, в том числе гимн такого содержания:

Кровь и праведность Христа —
В них душа моя чиста.
В этом праздничном наряде
Я предстану, славы ради,
Пред Всевышним в Судный день.
Нам Христос – благая сень.

Пока пела, она вдруг увидела бешено взбрыкивающего быка. Внезапно тот подпрыгнул и на ее глазах сломал себе одну ногу. Животное явно мучилось, и пациентка, отведя взор, подумала, что кто-то должен его убить. Затем она проснулась.

31 Агония быка напомнила пациентке о мучениях животных, невольной очевидицей которых ей доводилось бывать. Она ненавидела подобные зрелища и чрезвычайно расстраивалась, поскольку бессознательно отождествляла себя с замученными животными. В ней самой присутствовало что-то такое, что позволяло сопоставить себя с образом страдающего животного. Этот образ, по всей видимости, сложился под воздействием пристального внимания к вере в Христа в тех гимнах, которые пациентка пела во сне, ведь именно во время пения бык начал взбрыкивать и сломал себе ногу. Такое странное сочетание мыслей незамедлительно привело к ассоциации, связанной с глубоко религиозным по своей сути переживанием: в ходе войны пациентка ощутила, что перестает верить в милость Божию и усомнилась в правоте христианского мировоззрения. Это разочарование в сновидении должно было бы смягчиться, именно поэтому во сне подчеркивается вера в Христа, но вместо этого пробудилась «животная» часть бессознательного, воплотившаяся в фигуре быка. Перед нами как раз тот элемент, который в христианской символике олицетворяет поражение и принесение в жертву. В христианской мистерии закалается Агнец. В родственной по духу религии, митраизме, которая вправе считаться наиболее успешным соперником христианства, главным символом культа выступал не баран, а бык, которого приносили в жертву. Обычно над алтарем изображали быка, которого повергает божественный спаситель Митра. Налицо, таким образом, очень тесная историческая связь между христианством и жертвоприношением быка. Христианство в своем развитии вытеснило этот животный элемент, но в миг, когда абсолютная ценность христианской веры была поколеблена, он снова выдвинулся на передний план. Животный инстинкт стремится вырваться наружу, но при этом бык ломает ногу, то есть калечит себя. Также из чисто животных влечений возникают все те факторы, которые ограничивают воздействие инстинкта. Из того же основания, которое порождает дикое, яростное, слепое влечение, произрастают законы природы и культурные формы, укрощающие и обуздывающие эту первозданную силу. Но когда животное в нас отщепляется от сознания путем вытеснения, оно обретает возможность вырваться наружу, отвергнуть всякое приручение и всякую власть над собой. Такое высвобождение всегда заканчивается катастрофой – животное уничтожает себя. Нечто, изначально опасное, теперь становится достойным сожаления и действительно нуждается в нашем сострадании. Чудовищные силы войны чреваты саморазрушением, поскольку ни одна человеческая рука их не направляет и не удерживает. Наш взгляд на мир оказался слишком узким, чтобы вместить эти силы в какую-либо культурную форму.

32 Заяви я своей пожилой пациентке, что бык есть сексуальный символ, мы бы ровным счетом ничего не добились; хуже того, пациентка окончательно отринула бы прежнюю религиозную точку зрения, от чего никому не стало бы лучше. В таких случаях речь не идет о выборе между несколькими объяснениями. Если мы готовы принять символическую точку зрения, хотя бы в качестве гипотезы, то сразу станет понятным, что это сновидение представляет собой попытку со стороны бессознательного привести христианское начало в гармонию с будто бы непримиримой его противоположностью – с животным инстинктом – посредством понимания и сострадания. Не случайно официальное христианство никак не связано с почитанием животных. Эта особенность, особенно заметная в сравнении с буддизмом, остро ощущается повсеместно – чувствительными людьми, и один современный поэт даже воспел Христа, жертвующего жизнью в искупление страданий бессловесных животных[37]. Христианская любовь к ближнему может распространяться и на животных, на животное в нас, она способна охватить любовью все то, что сурово вытесняется строгим антропоморфным миросозерцанием. Будучи вытесненным в бессознательное (обратно в источник, из которого оно возникло), животное в нас становится звероподобнее, и в этом факте, без сомнения, кроется причина того, что ни одна религия не осквернила себя пролитием невинной крови в той же степени, что и христианство: мир не видывал войн кровавее, нежели схватки христианских народов между собою. Подавляемое животное вырывается наружу во всей своей дикости, когда получает свободу, и в ходе самоуничтожения влечет мир к коллективному самоубийству. Будь каждый из нас лучше осведомлен о животном внутри себя, мы бы, наверное, больше ценили жизнь, считали ее абсолютом, высшим нравственным принципом, инстинктивно восставали бы против любой институции, любой организации, грозящей этой жизни массовым истреблением.

33 Значит, этот сон просто показывает сновидице ценность христианства и противопоставляет религию необузданной силе природы, которая, будучи предоставлена самой себе, увечит себя и требует жалости. Сугубо аналитическая редукция, сводящая религиозное чувство к подавлению животного инстинкта, была бы в данном случае бесплодной и бесполезной до разрушительности. Если, с другой стороны, мы утверждаем, что сон следует толковать символически, что он открывает перед сновидицей возможность примириться с собой, тем самым делается первый шаг к пониманию, способному гармонизировать противоречащие друг другу значения и проложить новый путь внутреннего развития. Последующие сновидения, в соответствии с этой гипотезой, обеспечат нас материалом для постижения более широких последствий единения животного элемента с высшими моральными и интеллектуальными достижениями человеческого духа. По моему опыту, именно так и происходит на самом деле, поскольку бессознательное постоянно компенсирует свое воздействие на сознательную ситуацию в конкретный момент времени. Следовательно, вовсе не безразлично, каково наше сознательное отношение к бессознательному. Чем более мы негативны, критичны, враждебны или пренебрежительны, тем сильнее бессознательное будет перенимать эти качества – и тем больше от нас будет ускользать истинная его ценность.

34 Итак, бессознательное осуществляет функцию создания символов только тогда, когда мы готовы распознать в нем символический элемент. Плоды бессознательного суть сама природа. Но природа сама по себе не является наставником и вожатым, ведь она существует не для человека. Naturam si sequemur ducem, nunquam aberrabimus[38], – говорили древние. Явление магнетизма не имеет отношения к перемещению кораблей по морю, но чтобы не затеряться среди вод, необходимо пользоваться компасом, а также допускать определенную поправку, ибо стрелка компаса далеко не всегда указывает точно на север. Так же обстоит дело с направляющей функцией бессознательного. Она может служить источником символов, но необходима сознательная коррекция, которую нужно применять к каждому природному явлению, чтобы оно соответствовало нашей цели.

35 Многим этот взгляд покажется крайне ненаучным, ибо в нем отсутствует даже намек на стремление свести все к неким основополагающим причинам, когда можно с уверенностью заявлять, что то-то и то-то есть «не что иное, как» то или иное. Для всех, кто пытается объяснять мир подобным образом, весьма удобно воспринимать сексуальность в качестве причинного фактора. В самом деле, в случае, который описан выше, сексуальное объяснение как бы напрашивается само собой. Но какова от него польза для пациентки? Какой в нем смысл для пожилой женщины на пороге старости? Или психотерапия должна впредь ограничиваться пациентами моложе сорока лет?

36 Естественно, можно спросить в ответ: что получает пациент от объяснения, которое опирается на религиозную трактовку? Что вообще такое религиозная трактовка? Какое отношение научный метод имеет к религии?

37 Мне кажется, в такого рода вопросах следует довериться мнению пациента. Какую пользу он может извлечь из этих ответов? Зачем ему углубляться в науку? Если он религиозен, то личное отношение к Богу для него несравнимо важнее любого удовлетворительного объяснения, приемлемого для науки (больному безразлично, как именно он выздоравливает, лишь бы выздороветь). К каждому пациенту должен быть индивидуальный подход. Это означает, что врач должен вникнуть в конкретную ситуацию, а не выдвигать объяснения, опираясь на абстрактные «научные» принципы (последние вполне могут быть верными биологически, но для пациента остаются пустым звуком).

38 С моей точки зрения, первейшая обязанность научного психолога состоит в том, чтобы стараться подойти ближе к живым фактам психического, внимательно наблюдать за этими фактами и тем самым улавливать более глубокие переживания, о которых в настоящее время еще ничего не известно. Поэтому, когда у того или иного индивидуума возникает психосексуальный конфликт, а перед другим встает религиозная проблема, истинный ученый прежде всего признает явную разницу между ними. Он будет заниматься и религиозной проблемой, и психосексуальным конфликтом, независимо от того, допускает ли «символ веры» биолога существование богов. По-настоящему беспристрастный исследователь не позволит такому субъективному «символу веры» видоизменять или каким-либо образом искажать материал исследования, причем патологический материал не составляет здесь исключения. В наши дни было бы неоправданной наивностью рассматривать невротический конфликт исключительно как сексуальный или исключительно как проблему распределения власти. Эта трактовка столь же произвольна, как и утверждение, что не существует ни бессознательного, ни невротических конфликтов. Когда мы видим наяву, сколь могущественными могут быть идеи, нужно признать, что они должны так же ярко проявлять себя в индивидуальной психике, и не будет иметь значения, осознает их индивидуум или нет. Никто не сомневается в том, что сексуальность является важным психологическим фактором, но нельзя сомневаться и в том, что идеи выступают схожими по воздействию факторами. Между миром идей и миром влечений существует то принципиальное различие, что осознается, как правило, лишь один из них, а другой в результате начинает господствовать в бессознательном. Потому, когда кто-либо в своей сознательной жизни подпадает всецело под власть инстинктов, его бессознательное будет односторонне выпячивать ценность идей. А поскольку влияние бессознательного в конце концов ощущается сознанием опосредованно и тайно определяет мировосприятие, порождается в итоге некое компромиссное образование: инстинкт исподволь становится навязчивой идеей, теряет связь с реальностью и превращается бессознательным в односторонний, универсальный принцип. Мы также видим, что часто происходит обратное: человек сознательно цепляется за мир идей – и вынужден ощущать, как инстинкты постепенно творят из этих идей инструменты бессознательных желаний.

39 Поскольку современный мир и его газеты представляют собой нечто вроде гигантской психиатрической лечебницы, всякий внимательный наблюдатель имеет отличную возможность увидеть воочию, как эти схемы разворачиваются у него на глазах. Аналитическая психология всемерно подчеркивает, что крайне важно изучать эти явления, памятуя о том, что бессознательное одного человека проецируется на другого, а потому первый обвиняет второго именно в том, чего не замечает в самом себе. Этот принцип настолько важен и настолько опасен, что каждому из нас следовало бы, прежде чем бранить других, крепко подумать, не начать ли разбирательство с себя.

40 Это отступление, казалось бы, не относящееся к делу, подводит нас к одной из самых замечательных особенностей бессознательного: оно присутствует перед нашими глазами во всех своих проявлениях и доступно наблюдению в любое время.

41 Причина этой парадоксальной особенности заключается в том, что бессознательное, будучи пробуждаемым каким-либо образом малыми порциями энергии, проецируется на определенные, более или менее подходящие объекты. Читатель спросит, откуда это может быть известно. Существование проекций было постепенно признано, когда выяснилось, что процесс психологической приспосабливаемости характеризуется нарушениями и расстройствами, обусловленными, по-видимому, самим объектом. При ближайшем рассмотрении стало понятно, что «причиной» выступает бессознательное содержание, которое, в нераспознанном состоянии, переносится субъектом на объект – и в ходе перенесения раздувает какую-либо из своих черт до такой степени, что она становится достаточным поводом для расстройства.

42 Факт проекции впервые выявили именно по нарушениям психологической приспосабливаемости. Позднее проекцию удалось обнаружить и посредством инструментов приспособления, то есть по очевидно положительным качествам объекта. Те ценные качества личности субъекта, которые он не замечал в себе самом, как бы проявлялись в объекте и делали тот особенно желанным.

43 Но подлинный размах проекций бессознательного был постигнут благодаря изучению тех темных и необъяснимых чувств и аффектов, которые придают некое неосязаемое, магическое очарование определенным местностям, настроениям, произведениям искусства, а также идеям и людям. Эта магия также опирается на проекции, но уже на проекции коллективного бессознательного. Если «магическим» свойством наделяются неодушевленные предметы, то зачастую одной только статистики вполне достаточно, чтобы доказать, что значение таких предметов обусловлено проекцией мифологического содержания из коллективного бессознательного. По большей части этим содержанием являются мотивы, известные нам из мифов и сказок. Назову в качестве примера загадочный дом, где обитает ведьма или колдун, где совершается или было совершено какое-то чудовищное преступление, где обитает призрак, где зарыт спрятанный клад и т. д. Проекцию этого первообраза можно распознать, когда однажды кто-то случайно натыкается на похожий таинственный дом – когда, иными словами, реальный, вполне обыкновенный дом производит на человека волшебное впечатление. Как правило, само место и его окружение кажутся символическими; следовательно, они суть проекция целостной бессознательной системы.

44 Это мировоззрение во всей полноте обнаруживается у первобытного человека. Местность, в которой он живет, служит одновременно топографией его бессознательного. Вон в том величественном дереве обитает бог-громовержец; в том роднике прячется старая ведьма; в лесу похоронен легендарный вождь; возле вон той скалы никто не может разводить огонь, потому что в ней обитают демоны; ту груду камней населяют духи предков, и любая женщина, проходя мимо, должна скороговоркой произнести отвращающее заклинание, чтобы не забеременеть, ибо один из духов может незримо проникнуть в ее тело. Всевозможные предметы и знаки отмечают эти места, к ним относятся с благочестивым трепетом. Так, первобытный человек обитает одновременно на своей земле и в области бессознательного. Повсюду бессознательное проявляет себя, оказывается живым и реальным. Насколько же отличны наши отношения с землей, на которой мы живем! Совершенно чуждые нам чувства сопровождают дикаря на каждом шагу. Кто ведает, что значит для него крик птицы или ствол старого дерева! Целый мир чувства закрывается для нас, подменяется унылым эстетизмом. Впрочем, целиком этот первобытный чувственный мир не потерян, он оживает в нашем бессознательном. Чем дальше мы отходим от него, гордясь просвещенностью и превосходством в разумности, тем менее он ощущается, но тем сильнее становится – благодаря всему тому, что в него попадает, будучи отвергнуто нашим односторонним рационализмом. Утраченный нами кусочек природы ищет мести и возвращается в поддельной, искаженной форме, например: в виде эпидемии танго[39], в виде футуризма, дадаизма и всех прочих нелепостей и причуд, какими изобилует наша эпоха.

45 Даже первобытное недоверие к соседнему племени – недоверие, которое, как нам казалось, мы давно переросли благодаря различным международным организациям, – вновь напомнило о себе в недавней войне, раздувшись до чудовищных размеров. Дело уже не в том, чтобы просто сжечь соседнюю деревню или отрубить несколько голов: целые страны опустошены, миллионы людей истреблены. Враждебная нация лишается даже крупицы достоинства, а наши собственные недостатки проявляются в других народах – в фантастически преувеличенном виде. Где сегодня высшие умы, способные к размышлению? Если они вообще существуют, то на них никто не обращает внимания: зато налицо всеобщее неистовство, всеобщая обреченность, от которой индивидуум бессилен защититься. В этом коллективном безумии, к слову, виноват и каждый человек по отдельности, ведь нации состоят из индивидуумов. Поэтому каждый должен решить для себя, какими средствами и способами он может противодействовать злу. Наше рационалистическое отношение побуждает думать, что мы можем творить чудеса, используя международные организации, законы и прочие благие намерения. Но в действительности только изменение личного восприятия способно привести к обновлению духа нации. Все начинается с личности.

46 Благонамеренные богословы и ученые-гуманитарии желают уничтожить власть – точнее, стремление к власти в других людях и народах. Но начинать нужно с того, чтобы истребить это стремление в себе. Только так возможно добиться цели. Мы должны прислушиваться к голосу природы, который говорит с нами из бессознательного. Тогда каждый будет настолько занят собой, что откажется от попыток привести в порядок весь мир.

47 Непосвященного может слегка удивить тот факт, что я включил эти общие рассуждения в свое обсуждение психологической концепции. Это вовсе не отступление от темы, как может показаться; указанные рассуждения составляют существенную часть вопроса. Отношения между сознательным и бессознательным – не что-то отдельное, не что-то обособленное, они самым тесным образом связаны с нашей историей, с настоящим временем и с нашим мировоззрением. Очень многое остается неосознаваемым для нас только потому, что наш взгляд на мир не оставляет этому многому места; благодаря воспитанию и обучению мы никогда не сталкивались с этими явлениями, а при случайном столкновении с ними в форме фантазий сознание немедленно такие фантазии вытесняло. Граница между сознательным и бессознательным во многом определяется нашим взглядом на мир. Вот почему мы должны обсуждать общие установки, если хотим полноценно разобрать представление о бессознательном. Если мы всерьез желаем постичь его природу, мы должны принимать во внимание не только насущные заботы, но и историю человеческого духа.

48 Интерес к бессознательному получает сегодня как практическое, так и теоретическое воплощение. Наше мировоззрение до сих пор играло определяющую роль в формировании бессознательного и его содержаний, а изменение наших взглядов в соответствии с активными силами бессознательного возлагается на нас теперь как практическая необходимость. Невозможно навсегда вылечить невроз у отдельного человека с помощью одних лишь лекарств, поскольку человек не может существовать изолированно, вне человеческого сообщества. Принцип, на котором он строит свою жизнь, должен быть приемлемым для общества, иначе не найдется места той естественной нравственности, которая требуется всякому члену стада (Herdenwesen). Но такой принцип, если он не прячется во тьме бессознательного, становится установленным мировоззрением, которое ощущается как необходимое всеми, кто имеет привычку сознательно изучать собственные мысли и действия. Возможно, вышесказанное некоторым образом объясняет, почему я решился затронуть здесь вопросы, требующие длительного и серьезного изучения. Не будет преувеличением сказать, что для полноценного рассмотрения каждого из них потребуется не одна голова и не одна человеческая жизнь.

II. Душа и земля[40]

49 В такой постановке вопроса – «Душа и земля» – слышится нечто поэтическое. Можно непроизвольно расценить это высказывание как намек на «небесную обусловленность» души, вспомнив китайское учение о душе «шэнь-гуй»[41] – первая часть души принадлежит небу, а вторая земле. Поскольку мы, западные люди, ничего не знаем о субстанции души и не можем установить, что в ней имеет небесную, а что – земную природу, постольку мы должны довольствоваться двумя различными взглядами, или видимыми сторонами, того сложного явления, которое называем душой. Вместо того чтобы вести речь о небесной душе как о беспричинной творческой сущности, вместо того чтобы допустить существование души гуй, можно трактовать душу как возникающую из причинности сущность, обусловленную различными влияниями. В отношении нашей постановки вопроса последний взгляд был бы наиболее уместным: душа – это возникающая из земных условий окружающего мира система адаптации. Мне нет нужды особо подчеркивать, что такой взгляд с точки зрения причинно-следственных связей является односторонним, ибо, даже достигая своей цели, он позволяет правильно понять всего одну сторону души. Другая же сторона души, поскольку она не подлежит оценке при такой постановке вопроса, выпадает из рассмотрения.

50 Что касается предмета рассмотрения, а именно феномена души, то в этом отношении было бы полезно определить, что именно следует понимать под словом «душа». Согласно некоторым нынешним взглядам, «душевное», или «духовное», целиком относится к области сознания. Впрочем, нам едва ли удастся обойтись таким ограничением. Современная психопатология изобилует наблюдениями, согласно которым налицо душевная деятельность, аналогичная функциям сознания, но при этом неосознаваемая. Можно неосознанно воспринимать, думать, чувствовать, вспоминать, решать и действовать. Все то, что происходит в сознании, может в известных случаях происходить и без участия сознания. Как это становится возможным, можно наилучшим образом объяснить, если вообразить функции души и ее содержания в качестве ночного пейзажа, подсвеченного лучом фонаря. То, что мы видим в круге света, осознается; все остальное за пределами этого круга лежит во тьме, не осознаваясь, однако живет и действует. Если луч перемещается, то осознаваемое прежде содержание погружается в бессознательное, а в круг света попадают новые содержания. Исчезнувшие же во тьме содержания продолжают действовать дальше и проявляются косвенно, симптомами, так, как описывал Фрейд в «Психопатологии обыденной жизни». Бессознательные активности и торможения мы можем достоверно выявить в опыте с помощью ассоциативных экспериментов.

51 Если брать в расчет опыт психопатологии, то душа предстанет перед нами этакой обширной областью так называемых психических явлений, которые частично осознаются, частично же остаются неосознаваемыми. Бессознательное расширение души, разумеется, недоступно непосредственному наблюдению – иначе оно не было бы бессознательным, – но может проявляться вследствие влияний, оказываемых на сознание происходящими в бессознательном процессами. Словом, наш вывод уже не может звучать так: «Это как если бы…»

52 Здесь я должен более подробно коснуться сущности и структуры бессознательного, иначе мне не удастся должным образом осветить вопрос о земной обусловленности души. При рассмотрении этого вопроса речь идет о началах и основаниях души, то есть о том, что с незапамятных времен погребено во тьме, а не о банальных фактах чувственного восприятия и осознанного приспособления к окружающему миру. Эти последние относятся к области психологии сознания, а я не хочу – как уже говорил – подменять душу сознанием. Душа – нечто более всеохватное, более темная область опыта, нежели ограниченное лучом света сознание. Бессознательное также принадлежит психике.

53 В «Структуре психического» я попытался дать общий взгляд на структуру бессознательного. Его содержание, архетипы, в известной мере выступает как скрытое основание осознаваемой души – или, если прибегнуть к другому сравнению, как корни, которые погружены не в землю, в узком смысле этого слова, а в мир вообще. Архетипы суть системы готовности, одновременно образы и эмоции. Они наследуются вместе с мозговыми структурами, психическими проявлениями которых являются. Отчасти они формируют сильнейшие инстинктивные предубеждения, отчасти же образуют наиболее действенное подспорье способности к инстинктивному приспособлению. Это подлинно хтоническая часть психики – если в данном случае уместно такое выражение, – та часть, посредством которой душа связана с природой или, по меньшей мере, наиболее понятным образом связана с землей и миром. В этих первобытных, исконных образах наиболее отчетливо выступает душевное воздействие земли и ее законов.

54 Эта проблема не столько запутанная, сколько деликатная. При исследовании этого вопроса можно столкнуться с совершенно необычными трудностями, в первую очередь с тем фактом, что архетип и его функцию надо понимать скорее как фрагмент доисторической иррациональной психологии, нежели как рационально мыслимую систему. Здесь, как мне думается, позволительно следующее сравнение: пусть нужно описать и объяснить здание, верхний этаж которого был построен в девятнадцатом веке, первый этаж – в шестнадцатом столетии, а более тщательное исследования каменной кладки позволило утверждать, что все здание есть перестройка жилой башни одиннадцатого века. В подвале обнаружены следы римского фундамента, а еще ниже скрывается пещера, в верхних слоях дна которой обнаруживаются каменные орудия, а в нижних пластах – окаменевшие остатки соответствующей фауны. Такова приблизительно и структура нашей психики: мы живем на верхнем этаже и лишь смутно догадываемся о том, что нижний этаж несколько древнее верхнего. То, что лежит под поверхностью, является полностью неосознаваемым.

55 Это сравнение, конечно же, хромает, как хромает всякое сравнение; ибо в душе мы имеем дело не с мертвым реликтом, а с живым организмом, и наш верхний этаж, сознание, находится под постоянным влиянием живого фундамента, на который оно опирается. Здание свободно возвышается над землей, а наше сознание, можно сказать, парит в воздухе, открывая широкий обзор. Чем ниже мы будем спускаться, тем уже начнет становиться горизонт, тем больше мы станем погружаться во мрак следующих уровней, пока не упремся наконец в каменный пол, оказавшись в том доисторическом времени, когда охотникам на оленей приходилось всеми силами отстаивать в борьбе с дикой и жестокой природой свое право на скудное и убогое существование. Те люди полностью находились под властью животных инстинктов, без которых их жизнь и само существование были совершенно невозможны. Неограниченная власть инстинкта несовместима с мощным и всеохватывающим сознанием. Сознание первобытного человека носит спорадический характер, как сознание ребенка, и его мир так же ограничен, как мир ребенка. В детстве, по филогенетическому закону, повторяется и воспроизводится предыстория расы и вообще рода человеческого. Филогенетически мы выросли из темной теснины земли. По этой причине ближайшие по времени факторы стали архетипами; именно эти исконные картины, праобразы, воздействуют на нас непосредственно и кажутся нам наиболее могущественными. Я говорю «кажутся», ибо то, что психически выглядит наиважнейшим, не обязательно является или, по меньшей мере, остается таковым в объективной реальности.

56 Каковы же относительно непосредственные архетипы? Этот вопрос ведет нас прямиком к проблеме архетипических функций – к нашему главному затруднению. Где искать на него ответ? С точки зрения ребенка, с точки зрения первобытного человека или с высоты нашего современного взрослого сознания? Как возможно распознать архетип? Кстати, а когда нас вообще вынудили искать спасение в этой гипотезе?

57 Я бы хотел предложить, чтобы каждая психическая реакция, несоразмерная порождающей ее причине, была исследована на предмет того, что она одновременно обусловлена неким архетипом[42].

58 То, что я имею в виду, мне хотелось бы пояснить примером: некий ребенок испытывает страх перед своей матерью. Когда мы удостоверяемся в том, что у этого страха нет никакого рационального обоснования, например нечистой совести ребенка, властности матери или чего-то подобного, что в остальном ребенок не сталкивался ни с чем таким, что могло бы вызвать у него страх, логично рассматривать эту ситуацию с точки зрения воздействия архетипа. Обычно страхи усиливаются в ночное время и проявляются также в сновидениях. Во сне ребенок видит мать в образе преследующей его ведьмы. Осознаваемым материалом этого сна является сюжет сказки о Гензеле и Гретель. Многие высказывают мнение о том, что детям не надо рассказывать эту сказку, потому что, как считается, она может стать причиной детского страха. Это, конечно, ошибочная рационализация, но в ней все-таки есть доля истины, ибо мотив ведьмы является подходящим выражением детского страха, причем был таковым издавна. Детские ночные страхи – типичное явление, которое выражается – издревле и постоянно – в типовых сказочных мотивах и образах.

59 Между тем сказки суть инфантильные формы легенд, сказаний и суеверий «ночной религии» первобытных людей. То, что я называю «ночной религией», есть форма религиозной магии, цель и смысл которой состоят в контактах с темными силами, бесами, ведьмами, колдунами и духами. Детская сказка в силу филогенетических причин воспроизводит обрывки старой ночной религии, а детский страх является слепком первобытной психологии, филогенетическим реликтом.

60 Тот факт, что этот реликт сохраняет известную жизнеспособность, ни в коем случае не может считаться патологией, поскольку отдельные ночные страхи во вполне цивилизованных условиях даже у взрослых людей, безусловно, не представляют собой признаки болезни. Только чрезмерное усиление или учащение ночных страхов может считаться патологией. Значит, вопрос заключается в следующем: при каких обстоятельствах усиливается эта боязливость? Можно ли усиление и умножение страхов объяснить одним сказочным архетипом ведьмы – или следует привлечь сюда другие обоснования для внятного объяснения?

61 Лишь для небольшого числа аномалий мы вправе считать архетип ответственным за формирование страха; как правило, особо острое, аномальное чувство страха должно вызываться специфическими причинами. Фрейд, как известно, объясняет этот страх столкновением склонности ребенка к инцесту с запретом инцеста. То есть он объясняет страхи с точки зрения ребенка. Наличие у детей «инцестуальных» склонностей в том смысле, в каком употреблял это определение Фрейд, не вызывает у меня ни малейших сомнений. Зато побуждает усомниться другое: можно ли приписывать эти склонности детской психологии sui generis[43]? Есть веские основания считать, что психика ребенка подчинена родительской, прежде всего материнской, в той мере, в какой психику ребенка можно рассматривать как функциональный довесок к психике родителей. Психическая индивидуальность ребенка развивается позже, лишь после того, как у него возникает надежная связность сознания. То, что ребенок сначала говорит о себе в третьем лице, служит, на мой взгляд, доказательством обезличенности его психологии.

62 По этой причине я склонен объяснять определенные инцестуальные склонности ребенка, скорее, исходя из психологии родителей (точно так же любые детские неврозы следует в первую очередь соотносить с родительской психологией). Наиболее частым основанием для усиления детского страха оказывается особая «одержимость комплексами», то есть вытеснение некоторых жизненных затруднений и их забвение. Все, что попадает в бессознательное, принимает более или менее архаическую форму. Если, например, мать вытесняет болезненный и возбуждающий страх комплекс, то она воспринимает его как злого духа, который ее преследует, – как «скелет в шкафу», по известному английскому выражению. Эта формулировка указывает на то, что комплекс принял архетипическую форму. Мать находится в угнетенном состоянии, ее мучают ночные кошмары. Независимо от того, рассказывает она ребенку на ночь страшные сказки или нет, своим настроением она заражает ребенка и за счет собственных психологических процессов оживляет архетипические страшные образы в душе ребенка. Возможно, она переживает эротические фантазии в отношении другого мужчины. Ребенок – зримое свидетельство ее супружеской связи. Сопротивление и неприятие этой связи бессознательно направляется на ребенка, которого мать склонна теперь отрицать. На архаической ступени это соответствует детоубийству. Таким образом, мать становится злой ведьмой, пожирающей своих детей.

63 Как и в матери, в ребенке чутко дремлют предпосылки архаических представлений, и та же причина, которая в течение всей истории человечества порождала архетипы и постоянно их воссоздавала, по сей день непрерывно оживляет издревле существующий архетип.

64 Отнюдь не случайно я выбрал именно пример детского проявления архетипа. Непосредственным прообразом тут будет, конечно, мать, во всех отношениях ближайшее и сильнейшее переживание, которое к тому же случается в возрасте наибольшей пластичности человеческой психики (в детском возрасте сознание вообще развито слабо, об индивидуальном переживании не может быть и речи): мать является архетипическим переживанием; оно переживается в более или менее бессознательном состоянии, не в виде определенной индивидуальной личности, но как мать, архетип, исполненный неслыханными потенциальными значениями. В дальнейшем в течение жизни это первоначальное представление бледнеет и заменяется осознанным, относительно индивидуализированным образом, о котором складывается мнение, что это единственный образ матери, имеющийся в наличии. В бессознательном, напротив, мать, как и прежде, предстает могущественным прообразом, который на протяжении индивидуальной сознательной жизни окрашивает и даже определяет отношение к женщине, к обществу, к идеальному и материальному, причем так тонко, что сознание, как правило, этого не замечает. Принято считать, что в данном случае речь идет о простых метафорах. Однако перед нами предельно конкретный факт, от которого зависит выбор жены – мужчина выбирает невесту в зависимости от того, похожа она или не похожа на его мать. «Мать Германия» для немца или «прекрасная Франция» для француза – основа политики, которую нельзя недооценивать; упускать ее из вида способны лишь высоколобые интеллектуалы, оторванные от действительности. Всеобъемлющее лоно матери-церкви в столь же малой степени является метафорой, как и мать-земля, мать-природа и «материя» вообще.

65 Архетип матери дан ребенку непосредственно. По мере развития сознания в поле зрения ребенка вступает отец, оживляя архетип, который во многих отношениях противостоит архетипу матери. Как материнский архетип соответствует определению китайского «инь», так архетип отца соответствует определению «ян». Этот архетип формирует отношение к мужчине, к закону и государству, разуму и интеллекту, к динамике природы. «Отчизна» – это границы, определенное местоположение, тогда как почва – материнская земля, дарящая покой и плодородная. Рейн – отец, как и Нил, как ветер, шторм и гром. Отец – деятель и авторитет, отсюда представление о законе и рейхе. Это движитель мироздания, как ветер, который невидимыми мыслями – воздушными образами – творит и направляет. Это творящее дыхание ветра – пневма, spiritus, атман[44], дух.

66 Иначе говоря, отец тоже воплощает могущественный архетип, живущий в душе ребенка. Это в первую очередь Отец, всеохватывающий образ Божества, динамический принцип. На протяжении жизни человека этот авторитарный образ тоже отступает на задний план: отец становится ограниченной, зачастую сугубо человеческой личностью. Напротив, душевный образ отца расширяется во всех возможных значениях. Человек только на сравнительно поздней стадии развития открыл для себя природу – и лишь постепенно открывает для себя закон, государство, долг, ответственность и дух. В той мере, в какой развивающееся сознание становится способным к распознаванию, важность родительских личностей сливается. Однако на место отца становится общество мужчин, а место матери занимает семья.

67 На мой взгляд, неверно будет утверждать, что все, заступающее место родителей, есть замена неизбежной потери родительских прообразов. На самом деле это не просто замена, а уже связанная с родителями действительность, которая одновременно внедряет в душу ребенка родительский прообраз. Согревающая, защищающая, питающая мать олицетворяет также очаг, уютную пещеру или хижину в окружении растений. Мать – дающая пропитание пашня, а ее дитя – божественный хлеб, брат и друг человека. Мать – дающая молоко корова и стадо. Отец ходит где-то поблизости, говорит с другими мужчинами, охотится, путешествует, ведет войну, выплескивает наружу свое плохое настроение, из-за каких-то неясных, непонятных мыслей может, подобно штормовому ветру, внезапно все изменить, перевернуть положение дел. Он – борьба и оружие, он причина всех изменений, бык, который предается насильственным действиям или апатичной лени, образ всех полезных и вредных стихийных сил.

68 Все это очень рано открывается ребенку – отчасти за счет родителей, отчасти через них. Чем больше съеживается и очеловечивается родительский образ, тем явственнее выступает на передний план то, что ранее казалось чем-то несущественным, побочным. Земля, на которой ребенок играл, огонь, у которого он грелся, дождь и ветер, заставлявшие его мерзнуть, всегда были реальностью, но вследствие неразвитости и сумеречного состояния сознания виделись и понимались как родительские свойства. Теперь же, словно из туманной пелены, вещественные и динамические свойства земли становятся самостоятельными силами, что прятались до этого под маской родителей. Именно поэтому они – не замена, а реальность, соответствующая более высокоразвитому сознанию.

69 В ходе развития кое-что оказывается утраченным – невосполнимое ощущение непосредственной связи и единства с родителями. Это не просто сентиментальное чувство, а важный психологический факт, который Леви-Брюль – в совершенно ином контексте – назвал «мистической сопричастностью». Факт, обозначаемый этим не очень понятным eo ipso (именно поэтому) выражением, играет немаловажную роль не только в первобытной, но и в нашей аналитической психологии. Этот факт – если говорить коротко – воплощает единение в общем бессознательном. Надо пояснить: если у двух человек одновременно формируется один и тот же бессознательный комплекс, возникает особый аффект, проекция, определяющая либо взаимное притяжение, либо отторжение. Если я заодно с каким-либо другим человеком не осознаю чего-то важного, то становлюсь частично тождественным тому человеку; следовательно, в его отношении возникает установка, которая возникла бы у меня в отношении комплекса, если бы я его осознавал.

70 Именно такая participation mystique существует между родителями и ребенком. Наиболее известный пример – теща, которая, отождествляя себя с дочерью, условно говоря, выходит замуж за зятя; или пример отца, желающего позаботиться о сыне, когда отец наивно принуждает отпрыска исполнять собственные желания – к примеру, в выборе профессии или жены. Сын, отождествляющий себя с отцом, тоже является достаточно распространенной фигурой. Однако наиболее тесная связь всегда имеет место между матерью и дочерью; эту связь порой можно надежно доказать с помощью ассоциативного эксперимента[45]. Хотя participation mystique остается неосознаваемой для самого участника, он очень хорошо чувствует, когда эта сопричастность исчезает. Существует известная разница между психологией мужчины, у которого отец жив, и психологией мужчины, отец которого умер. До тех пор, пока мистическая сопричастность родителей имеет место, образ жизни ребенка остается относительно инфантильным. За счет сопричастности жизненные мотивации могут не осознаваться, а потому человек не чувствует себя ответственным за них. Вследствие такой инфантильной неосознанности, бремя жизни становится (или кажется) легче. Человек не одинок, неосознанно он существует вдвоем или втроем. В бессознательном воображении сын находится в лоне матери под защитой отца. Отец возрождается в сыне. Мать омолодила отца, сделав его молодым супругом, и тем самым предотвратила потерю собственной молодости. Я не стану приводить доказательства из первобытной психологии. Думаю, здесь достаточно простого указания.

71 На фоне расширения и возвышения сознания все перечисленное постепенно пропадает. Дальнейшее растяжение родительского образа внешним миром, точнее, вторжение мира в детский туман, устраняет неосознаваемое единство с родителями. Этот процесс выводится в сознание у первобытных народов в ходе обрядов инициации или посвящения в мужчины. Тем самым архетип родителей отступает на задний план. Он, как говорят, больше не «складывается». Разумеется, в известной мере, participation mystique имеет место в отношении рода, общества, церкви или нации. Эта сопричастность, впрочем, есть всеобщее и обезличенное достояние, она не дает бессознательному простора для деятельности. Того, кто доверчиво хочет и впредь пребывать в бессознательном и безвредном восприятии действительности, закон и общество быстро пробуждают от спячки. С наступлением половой зрелости возникает возможность новой, личностной participation mystique, а вместе с нею появляется возможность замены утраченной, личностной части тождества с родителями. Складывается новый архетип – мужа для жены и жены для мужа. Но обе эти фигуры прятались ранее под масками родительских образов, а теперь выступают вперед, разумеется, под сильным, подчас преобладающим влиянием прообразов. Женский архетип в мужчине я назвал анимой, а мужской архетип женщины – анимусом. Обоснования этих названий я коснусь ниже.

00 Чем сильнее неосознаваемое влияние родительских образов, тем в большей степени фигура любимого существа будет выбираться в качестве позитивной или негативной замены родителей[46]. Далеко идущее влияние родительских образов не аномально, это широко распространенное явление. Очень важно, что оно наличествует, ибо в противном случае родители не возрождались бы в детях, то есть родительский образ утрачивался бы, а непрерывная преемственность индивидуальной жизни прекращалась. Невозможно взять с собой детство во взрослую жизнь; следовательно, ощущение детства существует в душе неосознанно, что является наилучшей почвой для последующего развития неврозов. Так возникают все те заболевания, которым подвержены исторически новые сущности, будь то индивидуумы или социальные группы.

00 В известном смысле нормально, что в своих брачных предпочтениях люди следуют образцам родителей. Психологически это тоже важно, как важно и некоторое уменьшение числа предков для сохранения чистоты расы. Отсюда возникают непрерывность и преемственность, разумное продолжение жизни прошлого в настоящем. Нездоровыми видятся лишь излишества и скудость в этом отношении. Позитивное или негативное влияние сходства с родителями играет решающую роль в выборе объекта любви, а разрыв с родительским образом, то есть с детством, не бывает полным. Детство именно в силу исторической преемственности должно продолжаться, но не за счет остановки в развитии. Приблизительно в середине жизни гаснут последние огни детских иллюзий – разумеется, только в идеальной жизни, существующей лишь в интеллектуальных построениях (отдельные люди и в могилу сходят с обилием детских реликтов в голове), а из родительского образа проступает архетип взрослого человека, образ мужчины, каким его познает женщина с незапамятных времен, и образ женщины, который вечно носит в себе мужчина.

00 Имеется множество мужчин, которые в состоянии вплоть до мельчайших подробностей рассказать, как выглядит женщина, образ которой они носят в своих душах. При этом я встречал немногих женщин, которые бы могли изложить столь же отчетливый душевный образ мужчины. Как прообраз матери является собирательным образом всех матерей начиная с древнейших времен, так и образ анимы – это сверхиндивидуальный образ с перекрывающимися чертами в представлении многих, очень разных мужчин, в связи с чем из этих представлений можно реконструировать определенный тип женщины. Бросается в глаза, что у этого типа вообще отсутствует признак материнского в обычном смысле этого слова. В лучшем случае это спутница и подруга, в худшем же – распутная шлюха. Эти типы часто исчерпывающе описываются со всеми их человеческими и демоническими свойствами в фантастических романах, например: в произведениях Райдера Хаггарда «Она» и «Дочь мудрости» или в романе Бенуа «Атлантида»[47], фрагментарно в образе Елены во второй части «Фауста», а наиболее выразительно – в гностической легенде о Симоне Волхве, чья карикатура возникает уже в истории деяний апостолов. Симона Волхва в его странствиях повсюду сопровождала девушка по имени Елена, которую он увел из публичного дома в Тире, признав реинкарнацией Елены Троянской. Не могу знать наверняка, насколько осознанно Гете связал историю Елены и Фауста с легендой о Симоне. Эту связь мы находим в романе «Дочь мудрости», где, как мы уверены, осознанной преемственности образа не наблюдается.

76 Отсутствие обычных признаков материнства свидетельствует, с одной стороны, о полном разрыве с образом матери, а с другой стороны, об идее чисто индивидуального мужского отношения, в котором отсутствует умысел на размножение. На современной ступени культуры подавляющее большинство мужчин осознает материнскую значимость женщины, вследствие чего анима никогда не развивается выше инфантильно-примитивного представления о женщине как о блуднице. Отсюда следует, что проституция выступает прежде всего как побочный продукт цивилизованного брака. В легенде о Симоне и во второй части «Фауста» мы находим при этом символы полного взросления. Это взросление сходно с взрослостью природы. Христианские и буддийские монахи пытаются достичь того же самого, но умерщвление плоти, полубогини и богини заменяют здесь человеческую личность, которая могла бы принять на себя проекцию анимы.

77 Тут мы вступаем в абсолютно противоречивую область, куда мне сейчас не хотелось бы углубляться. Мы поступим разумно, если вернемся к более элементарным задачам и поговорим о том, как мы вообще пришли к мысли о существовании такого женского архетипа.

78 Пока архетип не проецируется, пока остается заключенным в предмете любви или ненависти, он не до конца тождественен индивидууму и вынуждает последнего изображать себя. В таких обстоятельствах мужчина начинает представлять аниму. В нашем языке давно существует слово, которое прекрасно характеризует эту установку, – «одушевление»[48]. Толковать это слово лучше всего как «одержимость анимой». Речь в данном случае идет о необузданных эмоциях. Слово Animosität употребляют, разумеется, в смысле неприязненной эмоциональности, но на самом деле анима может опираться и на позитивные чувства[49].

79 Самообладание – типично мужской идеал. Оно достигается за счет вытеснения перепадов настроения. Чувствительность же – специфически женская добродетель; поскольку мужчина для достижения идеала мужественности подавляет в себе все женские черты, которыми он обладает так же, как женщина обладает чертами мужскими, постольку он вытесняет известные душевные движения как проявления женской слабости. Тем самым он накапливает в своем бессознательном женственность, сентиментальность, которые, когда мужчина раскрывается, выдают в нем присутствие женской сущности. Известно, что этим отличаются крайне мужественные мужчины, которые сильнее всего подавляют в себе женские чувства. Данным фактом можно объяснить, с одной стороны, значительное преобладание самоубийств среди мужчин, а с другой стороны, необычную силу духа и твердость, которые проявляют именно самые женственные женщины. Если мы тщательно исследуем несдерживаемые эмоции мужчин и попытаемся реконструировать вероятную личность, которая способна порождать такие эмоции, то, скорее всего, обнаружим женскую фигуру, каковую я и обозначаю как аниму. Отсюда древняя вера о душе в женском роде – psyche или anima, а церковь в Средние века не без психологических оснований ставила вопрос: «Habet mulier animam?» («Есть ли у женщины душа?»)

80 У женщин мы сталкиваемся с противоположным явлением. Если у женщины прорывается анимус, то это не чувство, как у мужчин; женщина начинает спорить и резонерствовать. Чувство анимы является произвольным и подверженным перепадам настроения, а женские доводы видятся нелогичными и неразумными. Анимус всегда прав, за ним всегда остается последнее слово, а свои рассуждения он заканчивает утверждением «именно потому». Анима – иррациональное чувство, анимус же – иррациональное суждение.

81 Насколько подсказывает мой опыт, мужчина всегда лучше понимает, что подразумевает анима, даже подчас составляет себе отчетливый ее образ и способен среди большого числа женщин указать каждый раз ту, которая ближе всего подходит к его типу анимы. Однако лишь с немалым трудом я находил женщин, которые могли бы внятно изложить, что такое анимус, и не наблюдал ни одного случая, когда женщина могла бы указать на конкретную личность с таким анимусом. Отсюда я сделал вывод, что анимус, очевидно, не является определенной мыслимой личностью; иными словами, это не какая-то индивидуальность, а некое множество. Этот факт должен быть связан с особенностями мужской и женской психологии. На биологической ступени главный интерес женщины заключается в том, чтобы удержать одного мужчину, тогда как главный интерес мужчины состоит в том, чтобы завоевать женщину, но по своей природе мужчина редко довольствуется единичным завоеванием. Выходит, для женщины мужская личность играет решающую роль; отношение мужчины к женщине определено значительно меньше, то есть мужчина может видеть «свою» женщину лишь как одну из многих других. Поэтому для мужчины важен юридический и социальный характер брака, в то время как женщина усматривает в нем исключительно личностные отношения. Как правило, сознание женщины замыкается на одном мужчине, а вот сознание мужчины обладает склонностью к расширению, выходящему за пределы личного, каковое в определенных обстоятельствах может стать для мужчины противным. В бессознательном мы, в таком случае, должны ожидать компенсации через противоположность. Получается, что относительно четко очерченная фигура анимы у мужчины наилучшим образом соответствует неопределенному полиморфизму анимуса у женщины.

82 Описание анимы и анимуса, предложенное мною, по необходимости коротко. Но я слишком бы увлекся своим описанием, трактуя аниму просто как прообраз женщины, возникающий, по сути, из иррационального чувства, а анимус – как прообраз мужчины, возникающий из понимания. Обе фигуры символизируют более широкую проблему, они суть праформы тех психических явлений, что с незапамятных времен обозначаются общим определением душа и выступают причиной человеческой потребности вообще говорить о душах или демонах.

83 Никакое автономное психическое образование не является ни безличным, ни объективным. Это категория сознания. Все автономные психические факторы носят личностный характер, будь то голоса, которые слышат душевнобольные, или медиумы, повелевающие духами, и мистики с их видениями. Аниме и анимусу тоже присущ личностный характер, который можно выразить только словом «душа».

84 Здесь я хотел бы предвосхитить возможное недопонимание. Понятие души, к которому я прибегаю, соответствует, скорее, первобытному воззрению, например понятиям душ ба и ка[50] у древних египтян, а не христианской идее «души», каковая представляет собой попытку создать философское понятие о метафизической индивидуальной субстанции. С этим последним мое чисто феноменологическое понятие души не имеет ничего общего. Я не привлекаю к своим рассуждениям психологическую мистику, а лишь стремлюсь понять с научной точки зрения психологические прафеномены, лежащие в основаниях веры в душу.

85 Поскольку этот свод фактов об анимусе и аниме в наибольшей степени соответствует тому, что во все времена у всех народов описывалось как душа, постольку нет ничего удивительного в том, что оба эти комплекса насквозь пропитываются мистической атмосферой, едва мы подбираемся ближе к их содержанию. Там, где проецируется анима, тотчас возникает замечательное историческое чувство, которое Гете облек в такие слова: «Ах когда-то – как давно то было! – ты сестрой была мне иль женой»[51]. Райдер Хаггард и Бенуа отправляются в мысленное путешествие в Грецию или Египет, чтобы удовлетворить это неизбежное историческое чувство.

86 Примечательно, что анимус, насколько могу судить по моему опыту, лишен и налета этого мистического историзма. Можно, наверное, сказать, что анимус в большей степени занят настоящим или будущим. Он обладает, скорее, законодательной функцией, охотно вещает о том, каким все должно быть – или хотя бы задает некое понимание, не терпящее возражений, понимание всего смутного и противоречивого, тем самым как бы вынуждая женщин отвергать всякое более обширное, возможно, слишком болезненное размышление.

87 Опять-таки я могу объяснить эту разницу только за счет компенсации противоположностей. Мужчина в своем сознании планирует все действия заранее и пытается творить будущее, но типично женской чертой является склонность ломать голову над тем, кто кому приходится двоюродной тетей. Именно эта женская склонность к генеалогии очень отчетливо выступает у Райдера Хаггарда с его чисто английской сентиментальностью, тогда как у Бенуа та же склонность приобретает пикантную нотку chronique familiale et scan-daleuse[52]. Намеки на реинкарнацию в форме иррационального чувства очень прочно связаны с анимой, в то время как женщина то же чувство при известных условиях признает осознанно, если не чересчур подвержена мужскому рационализму.

88 Историческое чувство всегда обладает значимостью и фатальностью, а потому заставляет задумываться о бессмертии и божественности. Даже у рационального скептика Бенуа умершие от любви посредством особо действенного способа мумификации обретают вечность, не говоря уже о пылком мистицизме Райдера Хаггарда (роман «Возвращение Айши» вообще может считаться показательнейшим психологическим документом).

89 Так как анимус сам по себе не есть ни чувство, ни склонность, то описанные выше качества у него отсутствуют полностью, но по своей глубинной сути он все же является историческим. Для анимуса, к сожалению, не существует хороших литературных иллюстраций, так как женщины пишут реже мужчин, а когда пишут, то не прибегают, увы, к наивной интроспекции – по меньшей мере, предпочитают складывать результаты этой интроспекции, образно выражаясь, в другой ящик, потому, быть может, что с нею не связано никакое чувство. Мне известен всего один непредвзятый документ такого рода – роман Мэри Хэй[53] «Злой вертоград». В этой совершенно непритязательной истории исторический момент анимуса предстает в мастерски предъявленной оболочке (полагаю, это произошло непреднамеренно).

90 Анимус состоит из бессознательной предпосылки незапланированного суждения, существующей априорно. Наличие такого суждения можно вывести из того способа, каким сознание формирует установку на известные действия. Здесь следует привести небольшой пример: мать окружила своего сына всяческой заботой и страстно его лелеяла, но в результате сразу после пубертата мальчик превратился в невротика. Причина этой бессмысленной установки распознается очень легко. Уже первый анализ позволил выявить присутствие неосознаваемой догмы, которая гласила: мой сын – грядущий мессия. Это в высшей степени типический случай распространенного среди женщин героического архетипа, который проецируется на отца, мужа или сына в форме понятия, неосознанно руководящего поступками такой женщины. Прелестный и общеизвестный пример – это Анни Безант[54], открывшая миру спасителя.

91 В истории Мэри Хэй героиня доводит мужа до сумасшествия за счет своей установки, проистекающей из неосознанной и ни разу не высказанной вслух предпосылки, что он – отвратительный тиран, который держит ее словно в тюрьме, как… Это неоконченное «как» она уступает мужу, который отыскивает подходящую фигуру одного из тиранов эпохи чинквеченто[55] и на этой почве лишается рассудка. Здесь анимус ни в коем случае не лишен исторического характера. Но проявляется он в форме, разительно отличной от формы проявления анимы. Да и в религиозном выражении мера понимания преобладает над мерой чувства мужчины.

92 В заключение хочу добавить, что анима и анимус – не единственные автономные фигуры или «души» бессознательного. Зато они точно первые и важнейшие. Так как я, однако, хочу осветить еще одну сторону проблемы земной обусловленности, то, пожалуй, на сем мы оставим эту трудную область внутреннего опыта и обратимся к той стороне, где нам не придется мучительно копаться в темных основах, но где мы сможем взглянуть на широкий мир обыденных явлений.

93 Земная обусловленность в процессе развития сформировала человеческую душу, и мы вполне в состоянии здесь и сейчас, буквально на глазах, повторить этот процесс. Давайте мысленно перенесем значительную часть европейской расы на чуждую почву и в другой климат; так мы получим право ожидать, что эта группа людей, даже без смешения с чужой кровью, за несколько поколений претерпит известные изменения в своей психической, а возможно, и в физической природе. В первом приближении мы можем наблюдать заметные различия среди евреев в разных европейских странах, и различия эти можно объяснять свойствами народа-«хозяина». Нетрудно отличить испанских евреев от североафриканских, а немецких от русских. Можно даже провести различение среди русских евреев, например, между польскими и северно-русскими евреями, или евреями кавказского и казацкого типа. Несмотря на всю расовую схожесть, между ними существуют заметные различия, причина которых неясна. В высшей степени непросто точно определить эти различия, хотя любой знаток людей чувствует их, что называется, «нутром».

94 Крупнейший эксперимент по перемещению народа в Новейшее время заключался в заселении Североамериканского континента преимущественно людьми германского происхождения. Так как климатические условия там отличаются от европейских, можно было бы ожидать разнообразных изменений исходного типа. Смешение с американскими индейцами фактически отсутствовало и не сыграло никакой роли в этом процессе. Боас[56] считает, что ему удалось доказать, будто уже у второго поколения переселенцев произошли анатомические изменения, главным образом изменения размеров черепа. Так или иначе, у переселенцев антропологического типа, характерного для янки, возникли черты столь характерные для американских индейцев, что я, будучи впервые на Среднем Западе и наблюдая поток сотен рабочих, что шли мимо меня из ворот фабрики, сказал своему спутнику – мол, никогда не думал, что у американцев так высок процент индейской крови. На это он со смехом ответил: готов спорить на что угодно, что в жилах всех этих сотен людей нет ни капли индейской крови. Это случилось много лет назад, когда я еще не имел представления о примечательной «индианизации» американского населения. Я ближе познакомился с этой тайной, когда занимался аналитической работой и обследовал множество американцев. Именно тогда выявились их достойные удивления отличия от европейцев.

95 Кроме того, мне бросилось в глаза сильное влияние негров, естественно, психологическое влияние, без смешения крови. Проявления эмоций у американцев, в первую очередь их смех, можно изучать по иллюстрированным приложениям к американским газетам; праформу неподражаемого смеха Рузвельта можно обнаружить у американских негров. Своеобразная походка с расслаблением суставов или с покачиванием бедрами, характерная для многих американок, тоже заимствована у негров. Американская музыка главное свое вдохновение черпает у негров, как и танцы. Проявления религиозного чувства, revival meetings (Holy Rollers и прочие аномалии[57]), также находятся под сильным негритянским влиянием, а всем известную знаменитую американскую наивность, как в ее очаровательных, так и в менее приятных формах, можно сравнить с негритянской детскостью мышления. Характерный для большинства американцев необычайно живой темперамент, проявляющийся не только во время бейсбольных матчей, но в особенности в чрезмерно восторженных речевых оборотах – самым показательным примером тут будет непрерывный и безбрежный поток болтовни, примета американских газет, – едва ли можно считать наследием германских предков; скорее, он больше похож на chattering (болтовню) негритянских деревень. Почти полное отсутствие интимности и всеобщая массовая общительность напоминают первобытную жизнь в открытых хижинах при полном тождестве всех представителей племени. Мне показалось, что во всех американских домах все двери всегда стоят нараспашку, а в американских малых городках не найти садовых оград. Кажется, что там все вокруг – улица.

96 Разумеется, трудно с полной определенностью установить, что из перечисленного следует приписать симбиозу с неграми, а что отнести на счет местных обстоятельств, – ведь Америка до сих пор остается pioneering nation (народом первопроходцев) на девственной территории. Но в общем и целом невозможно не заметить значимого влияния негров на народный характер.

97 Это «заражение» первобытностью можно с равным успехом наблюдать и в других странах, пусть не в той мере и в другой форме. Например, в Африке численность белых пренебрежимо мала в сравнении с численностью негров, и белое население вынуждено соблюдать все меры предосторожности, чтобы не допустить так называемого going black (букв. «почернения». – Ред.). Если белые поддадутся негритянскому влиянию, они погибнут. В Америке же негры ввиду своей малочисленности оказывают не дегенеративное, но своеобразное влияние, которое в общих чертах ни в коем случае нельзя назвать неблагоприятным, если, конечно, не страдать джазофобией[58].

98 Примечательно то обстоятельство, что американцы практически ничего не заимствовали у индейцев. Упомянутое выше физиогномическое сходство вовсе не указывает на Африку, являясь специфически американским. Может быть, тело реагирует на Америку, а душа – на Африку? На этот вопрос могу ответить, что негры точно повлияли на внешние манеры американцев, но что касается души, здесь нужны дополнительные исследования.

99 Вполне естественно, что в сновидениях моих американских пациентов негр как выражение низменной стороны их души играет немалую роль. Европейцу в такой ситуации будут сниться бродяги или другие представители низших слоев общества. Но в подавляющем большинстве случаев сновидения, в особенности те, которые снятся в начале курса анализа, являются поверхностными. Только при дальнейшем развитии и углублении анализа в сновидениях появляются символы, состоящие в связи с индейцами. Очевидной склонностью бессознательного, иными словами, героическим мотивом выступает выбор индейца как символа. Так, на некоторых монетах Федерации[59] отчеканена голова индейца, что отражает уважительное отношение к прежде ненавидимому, а теперь умиротворенному индейцу. Одновременно голова выражает упомянутый выше выбор американцами индейца в качестве идеальной фигуры героического мотива. Понятно, что ни одному американскому правительству не пришло бы на ум поместить на монету профиль Кечвайо[60] или другого негритянского героя. Монархические государства всегда охотно чеканили на монетах профили августейших особ, а государства демократические любят другие символы. Один отличный пример американской героической фантазии я привел в моей книге «Символы трансформации», но могу привести еще десятки подобных примеров.

100 Герой всегда воплощает наивысшее и сильнейшее устремление – по меньшей мере, показывает, каким должно быть это устремление, которое хочется осуществить. Поэтому всегда важно, какая фантазия наполняет героический мотив. В американской героической фантазии главную роль играет индейский характер. Американское отношение к спорту выходит далеко за пределы европейской размеренности. Только индейские ритуалы инициации могут поспорить своей грубостью и жестокостью с беспощадными американскими спортивными тренировками. Именно этим обусловлены поразительные достижения американского спорта. Во всем, чего американец хочет на самом деле, непременно обнаруживается индеец, будь то чрезвычайная сосредоточенность на цели, упорство при ее достижении, умение стойко переносить трудности или что-то еще. Здесь в полной силе выступают легендарные индейские добродетели[61].

101 Героический мотив имеет отношение не только к общей жизненной установке, но и к религиозной составляющей. Абсолютная установка всегда религиозна; в том же, в чем человек абсолютен, проявляется его религия. Работая с моими американскими пациентами, я обнаружил, что их героическая фигура характеризуется индейской, если угодно, религиозностью. Важнейшей фигурой индейской религиозной формы является шаман, врач и заклинатель духов. Первым, понемногу покоряющим Европу американским изобретением в этой области стал спиритизм, вторым – «Христианская наука»[62] и прочие разновидности «душевного исцеления». Суть «Христианской науки» состоит в произнесении заклинаний, уничтожающих демонов болезни; своенравное тело усмиряется соответствующими формулами, а соответствующая более высокому культурному уровню христианская религия используется для волшебного исцеления. Нищета духовного содержания ужасает, но «Христианская наука» живуча, обладает укорененной, поистине первобытной силой и совершает те чудеса, которых верующие напрасно ищут в официальной церкви.

102 Не существует в мире другой такой страны, где «волшебное слово», формула заклинания, называемая здесь «слоганом», оказывали бы такое мощное воздействие, как в Америке. Европеец смеется над этим, но забывает, что вера в волшебную силу слова сдвигает не только горы. Собственно, и Христос был словом. Эта психология стала нам чуждой. В американцах же она уцелела. Поэтому никто не знает, что еще совершит Америка.

103 Американец являет нам диковинный образ – образ европейца с негритянскими манерами и индейской душой. Он разделяет судьбу всех узурпаторов чужой земли. Некоторые австралийские аборигены утверждают, что невозможно присвоить чуждую почву, ибо на ней обитают духи чужих предков, поэтому новорожденные впитывают в себя именно это наследие. В этом поверье прячется великая психологическая истина. Чужая земля ассимилирует завоевателя. Правда, в отличие от латинских завоевателей[63] Центральной и Южной Америки североамериканцы с их упорным пуританизмом сохранили свой европейский уровень; но они не смогли воспрепятствовать тому, что души индейских врагов стали их душами. Девственная почва имеет то свойство, что, по крайней мере, бессознательное завоевателя опускается на ступень автохтонного жителя. Таким образом, в американце налицо дистанция между сознательным и бессознательным, которой нет у европейца, налицо напряжение между осознаваемой высочайшей культурой и вопиющей неосознаваемой первобытностью. Это напряжение порождает психический потенциал, который сообщает американцу несокрушимую предприимчивость и завидный энтузиазм, чуждый Европе. Именно благодаря подчиненности духам наших предков, то есть тому факту, что для нас все происходящее обусловлено исторически, мы сохраняем контакт с нашим бессознательным, но этот контакт захватывает нас и в такой мере загоняет в историческую обусловленность, что потребуются грандиозные катастрофы, пока мы не соберемся с силами и не перестанем в политике вести себя так, как вели и пятьсот лет назад. Контакт с бессознательным приковывает нас к земле и делает малоподвижными и неповоротливыми; имея в виду желательные для нас развитие и подвижность, контакт с бессознательным не дает нам никаких преимуществ. Но мне не хотелось бы слишком плохо отзываться о нашем отношении к благой матери-земле. Plurimi pertransibunt[64], но тот, кто останется, приобретет долговечность и устойчивость. Отчуждение от бессознательного, отрыв от исторической обусловленности чреваты лишением корней. Эта опасность подстерегает завоевателя чужой земли; но она же угрожает и индивидууму, который в силу односторонней приверженности очередному «-изму» утрачивает связь с темным, материнским, исконно земным основанием своего существования.

III. Архаический человек[65]

104 Архаическим называют все первоначальное, исконное. Сказать что-то основополагающее о современном цивилизованном человеке – самая трудная, самая неблагодарная из всех мыслимых задач, ибо высказываются об этом те, кто ограничен теми же предпосылками и теми же предубеждениями, что и люди, о которых суждение высказывают. Однако, говоря об архаическом человеке, мы находимся в очевидно более благоприятном положении. Время отделило нас от его мира, мы превосходим его степенью духовной дифференциации и потому имеем возможность взглянуть на него самого, его разум и его мир с более высокой точки развития.

105 Фактически я уже задал предмету моего доклада определенное ограничение, без которого было бы невозможно набросать более или менее полный образ душевного облика архаического человека. Именно этим образом мне хотелось бы и ограничиться, в связи с чем я исключаю из моего рассмотрения антропологию первобытных людей[66]. Когда мы говорим о человеке вообще, то имеем в виду не его анатомию, форму черепа и цвет кожи, а в первую очередь его человечески-душевный мир, сознание и образ жизни. Это и есть предмет психологии. Следовательно, мы сейчас займемся архаической или, иными словами, первобытной психологией. Несмотря на такое ограничение, мы тем самым расширяем нашу тему, ибо архаическая психология – это не только психология первобытных людей, но также психология современного цивилизованного человека; не только ее атавистические проявления у отдельных индивидуумов в современном обществе, но в большей степени психология каждого современного человека, который, независимо от возвышенности сознания, в глубочайших слоях своей психики все еще является человеком архаическим. Как наше физическое тело есть тело млекопитающего животного, в котором в полной мере проявляется целый ряд реликтовых признаков более раннего холоднокровного состояния, так и наша душа есть плод развития: если проследить до первоначал ее историю, мы обнаружим в ее нынешнем состоянии бесчисленные архаизмы.

106 Впрочем, признаю, что при первом столкновении с первобытным человеком или когда изучаешь научные труды по первобытной психологии возникает неподдельное ощущение странности и необычности архаичного человека. Леви-Брюль[67], признанный авторитет в области первобытной психологии, без устали подчеркивает это разительное отличие état prélogique (дологического состояния) от нашего современного сознания. Ему как человеку цивилизованному представляется поистине непостижимым тот факт, что первобытный человек умудряется не замечать очевидных результатов опыта и, прибегая к прямому отрицанию осязаемых причин, считает свои représentations collectives (коллективные представления) само собой разумеющейся данностью, вместо того чтобы объяснить их случайностью или какими-либо разумными причинами. Под représentations collectives Леви-Брюль понимает распространенные всеобщие идеи, имеющие характер априорной истины, такие, например, как духи, колдовство, искусство исцеления и т. д. Скажем, тот факт, что люди умирают от старости или от смертельных, по общему признанию, болезней, является для нас само собой разумеющимся, а для первобытного человека – нет. Ни один человек не умирает от старости: дикарь резонно возражает, что некоторые люди доживают до весьма почтенного возраста. Ни один человек не умирает от какой-либо болезни, ибо вот такие-то и такие-то от этой болезни либо выздоровели, либо вообще ею не заболели. Истинной причиной для него всегда выступает магия. Человека убивает либо дух, либо волшебство. Многие вообще считают естественной только смерть в бою. Другие, правда, признают и эту смерть искусственной, ибо противник оказывается колдуном или пользуется заколдованным оружием. В ряде случаев эта гротескная идея принимает крайне своеобразную, даже вычурную форму. Как-то один европеец застрелил крокодила, в желудке которого обнаружили два ножных браслета. Туземцы сразу поняли, что эти браслеты принадлежали двум женщинам, которых сожрал крокодил. Тотчас поднялся крик о колдовстве, и этот, вполне объяснимый с точки зрения европейца несчастный случай, за счет первобытных представлений («коллективных представлений», по Леви-Брюлю), получил совершенно неожиданное объяснение: будто бы какой-то неизвестный колдун позвал к себе крокодила и попросил поймать этих двух женщин и доставить ему, и будто бы крокодил эту просьбу выполнил. Но как быть с двумя ножными браслетами в желудке крокодила? Аборигены объяснили, что крокодилы не едят людей, если их об этом не просят. Браслеты крокодил получил от колдуна как вознаграждение за поимку женщин.

107 Этот ценный и показательный случай является наглядным образчиком произвольности объяснения в рамках état prélogique – видимо, потому, что нам это объяснение представляется абсурдно алогичным. Но мы считаем его таковым лишь потому, что в своих суждениях исходим из совершенно иных предпосылок, нежели первобытные люди. Если бы мы, подобно первобытному человеку, были искренне убеждены в истинности существования колдунов и других таинственных сил (как убеждены в существовании так называемых естественных причин), то такая последовательность причин и следствий виделась бы нам совершенно логичной. По сути, первобытный человек не более и не менее логичен, нежели мы сами. У него просто иные предпосылки. В этом и кроется все отличие. Первобытный человек мыслит и живет, опираясь на иную систему ценностей. Все, что происходит не вписываясь в привычный порядок вещей, все, что поэтому беспокоит, пугает или удивляет, сводится для первобытного человека к области явлений, которые мы сегодня признаем сверхъестественными. Причем для него в этом нет ничего сверхъестественного, это обыденность чувственно воспринимаемого мира. Для нас, к примеру, естественным будет следующее объяснение: дом сгорел, потому что в него ударила молния и подожгла. Для первобытного человека столь же естественно будет сказать: колдун воспользовался молнией для того, чтобы поджечь именно этот дом. Таким образом, в мире первобытного человека не существует ничего, что, будучи в известной мере необычным или поразительным, не имело бы тех или иных принципиально сходных объяснений. Однако поступает он в точности как мы – не анализирует свои предпосылки. Для него априори ясно, что болезни и другие бедствия обусловлены влиянием духов или колдовством, а нам с самого начала понятно, что болезнь имеет так называемую естественную причину. Мы столь же мало помышляем о колдовстве, как он – о естественных причинах. Его духовная работа, в себе и для себя, принципиально ничем не отличается от нашей. Различие, как я уже говорил, состоит исключительно в предпосылках.

108 Высказывалось предположение, будто первобытным людям присущи другие чувства и другая мораль, так сказать, в известной мере, другая душа, иной нрав. То есть что их мораль принципиально отличается от нашей. Один негритянский вождь, когда его спросили о разнице между добром и злом, ответил: когда я отнимаю у врага его жен – это благо, а когда он похищает жен у меня – это зло. Во многих местах наступить на тень человека значит смертельно его оскорбить; еще, например, непростительным грехом будет снимать шкуру с тюленя железным, а не кремневым ножом. Но давайте проявим честность: разве у нас не считается грехом есть рыбу с помощью ножа? Или находиться в помещении в головном уборе? Здороваться с дамой, не вынув сигару изо рта? Словом, среди нас, как и у первобытных дикарей, многое признается несовместимым с этическими правилами. Существуют храбрые и верные охотники за головами, а также те, кто благочестиво и добросовестно исполняет жестокие ритуалы, совершает убийства из самых святых убеждений; все, чем мы восхищаемся в верности этическим позициям, имеет место и у первобытных людей. Добро для них такое же благо, как и для нас, а зло ничуть не лучше нашего зла. Иными являются только формы, но этические функции неизменны.

109 Высказывалось также мнение, согласно которому чувства первобытного человека острее наших и вообще отличаются. Это лишь профессиональное отличие ощущения места, а также слуха и зрения. Если дикарь сталкивается с чем-то, что выходит за пределы привычного восприятия, он становится на удивление медлительным и неуклюжим. Я показывал прирожденным охотникам, обладавшим орлиным зрением, иллюстрированные журналы, в которых у нас каждый ребенок тотчас распознает изображения человеческих фигур. Мои охотники равнодушно листали страницы, пока наконец один из них, проведя пальцем, вдруг не воскликнул: «Это же белые люди!» Данному открытию он от души, как младенец, обрадовался.

110 Часто мнящаяся неправдоподобной способность первобытного человека чувствовать свое местонахождение является, по существу, профессиональной и объясняется абсолютной необходимостью правильно ориентироваться в диких лесах и саваннах. Даже европеец после недолгого пребывания в таких условиях – из страха заблудиться, несмотря на компас, – начинает обращать внимание на приметы, о которых ранее не помышлял даже во сне.

111 Нет никаких данных о том, что первобытный человек мыслит, чувствует или воспринимает мир иначе, чем мы. Душевные функции у него, в сущности, точно такие же, однако картина мира отличается кардинально. При этом относительно небольшое значение имеет то, что объем его сознания кажется меньше нашего или что он плохо умеет (если вообще умеет) сосредоточиваться на духовной деятельности. Разумеется, последнее представляется европейцу странным. Так, я никогда не мог продолжать беседы с дикарями дольше двух часов, по истечении этого времени люди признавались, что страшно устали. Такой продолжительный разговор был для них слишком утомительным, хотя велся в непринужденной обстановке и я задавал простейшие вопросы. Однако те же люди на охоте или в длительных пеших переходах выказывали удивительную концентрацию внимания и невероятную выносливость. Например, мой рассыльный мог без отдыха пробежать отрезок пути в 120 километров; я видел женщину на шестом месяце беременности, которая с маленьким ребенком на спине, покуривая трубку, почти всю ночь при 34 градусах Цельсия плясала у пылающего костра, не демонстрируя ни малейших признаков утомления. Значит, первобытным людям нельзя отказать в способности сосредоточивать внимание: они применяют ее выборочно, к тому, что их действительно интересует. Мы сами, когда вынуждены сосредоточиваться на чем-то скучном, очень скоро замечаем, сколь мала наша способность к концентрации внимания. То есть мы зависим от эмоциональных побуждений не в меньшей степени, чем первобытные люди.

112 Несомненно, что люди первобытные воспринимают мир проще и более по-детски, чем мы, – как добро, так и зло. Но это нисколько не удивляет. Соприкасаясь с миром архаического человека, мы видим в нем иную чудовищную странность. Насколько мне удалось проанализировать свои ощущения, главная странность заключается в том, что картина мира архаичного человека по самой своей сути отличается от нашей, то есть, иными словами, первобытный человек живет в другом мире, не совпадающем с нашим. В итоге его душа кажется неразрешимой загадкой до тех пор, пока мы не увидим мир его глазами. Если это удается, все заметно упрощается. Точно так же мы можем утверждать, что, осознав собственную картину мира, мы сразу перестанем видеть в первобытном человеке загадку.

113 Наша главная рациональная предпосылка заключается в том, что все на свете имеет свои естественные, материальные причины. В этом мы убеждены априори. Причинность в таком смысле является одной из наших священных догм. В нашем мире нет законного места для невидимых, произвольных и так называемых сверхъестественных сил; тем не менее, мы вслед за современными физиками опускаемся в темный и тесный мир внутренностей атома, где, по представлениям науки, происходит нечто странное. Однако эта область от нас очень далека. Мы настроены откровенно враждебно в отношении незримых произвольных сил; ибо совсем недавно сумели покинуть тот исполненный страха мир сновидений и суеверий и воздвигли остов, достойный нашего рационального сознания, сознания юного и вновь сотворенного человека. Нас окружает космос, подчиняющийся разумным законам. Несмотря на то, что не все причины всех явлений нам известны, они неизбежно будут открыты и, несомненно, станут соответствовать нашим разумным ожиданиям. Такова наша не подвергаемая сомнению надежда. Конечно, бывают случайности, но это именно случайности, и мы нисколько не сомневаемся в их безусловной причинности. Случайности противны любящему порядок сознанию. Они смехотворно и потому досадно нарушают закономерный ход мировых событий. Мы возмущаемся случайностями точно так же, как негодуем на незримые произвольные силы. Случайности слишком сильно напоминают нам пресловутых бесов – или самоволие бога из машины. Это злейшие враги наших тщательных расчетов, они несут постоянную угрозу всем нашим предприятиям и начинаниям. Они, как признается, неразумны, заслуживают всяческого порицания, но нельзя не обращать на них внимания. Араб в этом отношении более уважителен. В каждом письме он пишет: «Иншалла», – подразумевая, что, если Богу будет угодно, письмо дойдет до адресата. Вопреки всякому возмущению, всем обидам, всей нерушимости физических законов, мы всегда и всюду подвержены действию непредвиденных случайностей. Но что может быть более невидимым и непроизвольным, нежели случайность? Что может быть неизбежнее и фатальнее?

114 Мы могли бы – с чем все согласны – с тем же успехом сказать: закономерность, причинное течение событий – это теория, которая соблюдается лишь на пятьдесят процентов, а остальные пятьдесят процентов приходятся на волю демонического случая. Несомненно, однако, что и случайности имеют вполне естественные причины, банальность которых мы, к великому сожалению, открываем слишком часто. Но мы в этих случаях охотно пренебрегаем причинностью, ибо самое раздражающее в случайности есть нечто совершенно другое; а именно то, что она необходимо происходит здесь и сейчас, иными словами, что она, так сказать, произвольна. По крайней мере, действует она именно так, и при известных обстоятельствах ее проклинает и самый прожженный рационалист. Предпочтительное толкование случайности ни в коей мере не отменяет факта ее власти и могущества. Чем больше упорядочены условия бытия, тем сильнее исключается из жизни случайность и тем меньше нужда в защите от нее. Однако практически каждый человек остерегается случайности или, наоборот, надеется на нее, хотя наш официальный символ веры не имеет оговорок относительно случайностей.

115 Такова наша предпосылка: положительная убежденность в том, что все воспринимаемое нами должно иметь, хотя бы в теории, так называемые естественные причины. Но предпосылка первобытного человека иная: все возникает благодаря невидимой произвольной силе, иными словами, все на свете происходит случайно; правда, первобытный человек называет это не случайностью, а умыслом. Естественная причинность – лишь видимость, поэтому она не заслуживает даже упоминания. Если три женщины идут к реке, чтобы зачерпнуть воды, и крокодил хватает среднюю из них и уволакивает под воду, то, с нашей точки зрения, выбор конкретной женщины определяется случаем, а вот сам факт нападения представляется естественным, потому что крокодилы иногда пожирают людей.

116 Этим объяснением ситуация полностью исчерпывается. Но оно ничего не говорит о подоплеке этой ужасной истории. С полным правом архаический человек находит это объяснение поверхностным, если не вовсе абсурдным, ибо при таком взгляде на мир можно с равным успехом сказать, будто вообще ничего не произошло, и такое объяснение вполне годилось бы здесь. Европеец попросту не видит и не понимает, как мало говорит такое объяснение. Он подвержен предрассудкам.

117 Первобытный человек в этом отношении более требователен. Для него в том, что мы называем случайностью, всегда таится умысел. Поэтому очевидным умыслом крокодила было схватить именно среднюю из трех женщин, что очевидно любому. Если бы у крокодила не было такого умысла, он схватил бы какую-то другую из женщин. Но откуда у крокодила такое намерение? Обычно крокодилы не едят людей. Это истина, такая же истина, что в Сахаре обычно не бывает дождей. Крокодилы – робкие и пугливые создания. В сравнении с огромным числом крокодилов число погубленных ими людей пренебрежимо мало. Значит, гибель в пасти крокодила неестественна и неожиданна. Это нужно каким-то образом объяснить: от кого крокодил получил приказ убить эту женщину? Ибо по своей воле он, как правило, так не поступает.

118 Первобытный человек во многом обосновывает свое мнение фактами окружающего мира и с полным правом удивляется и спрашивает о специфических причинах, когда происходит что-то неожиданное. В общем, он ведет себя точно так же, как мы. Правда, он заходит дальше нашего. У него есть одна или даже несколько теорий относительно произвольных сил, стоящих за случайностями. Мы говорим: это лишь случайность. Он же говорит о расчетливом произволе. Главный упор он делает на другие пятьдесят процентов происходящего в мире, то есть не на каузальные зависимости естественных наук, а на запутанные и непонятные пересечения цепей причинности, каковые принято именовать случайностями. Первобытный человек давно приспособился к природным закономерностям и потому боится могущества непредвиденной случайности, в коей усматривает произвол некоего деятеля, предусмотреть поступки которого невозможно. В этом он прав. Это вполне объяснимо и понятно, ибо все необычное вселяет в него страх. В местностях к югу от горы Элгон, где мне пришлось пробыть достаточно долго[68], во множестве водятся муравьеды. Это довольно пугливые ночные животные, уже по одной этой причине они редко попадаются человеку на глаза. Если же вдруг среди бела дня люди видят муравьеда, его появление сочтут совершенно противоестественным событием, столь же удивительным, как удивительно было бы обнаружить ручей, который вдруг начал течь в гору. Если бы внезапно обнаружилось, что вода может порой как бы показывать отрицательную силу тяжести, это стало бы открытием, вызывающим большие опасения. Мы знаем, сколь невообразимое количество воды нас окружает, а потому без труда можем вообразить страшную картину того, что произойдет, если вода вдруг поведет себя вопреки законам природы. Именно в таком положении находится первобытный человек. Он очень хорошо знаком с повадками муравьедов, но не знает, каково влияние того факта, что муравьед вдруг нарушает миропорядок. Первобытный человек настолько подвержен сущему, что нарушение миропорядка действует на него подобно непредвиденной и обладающей неведомой силой возможности. Он словно получает знамение, предвестие, как если бы засек комету или солнечное затмение. Такая противоестественность не имеет в глазах первобытного человека естественной причины, следовательно, он предполагает наличие незримой произвольной силы, которая заставила муравьеда показаться людям средь бела дня. Устрашающее проявление произвола, нарушающего миропорядок, требует защиты или умилостивления. Призывают жителей окрестных деревень – и муравьеда, не жалея сил, ловят и убивают. После этого старший дядя по материнской линии того человека, который первым увидел муравьеда, должен принести в жертву быка. Этот человек первым подходит к жертвенной яме и получает первый кусок мяса принесенного в жертву животного.

119 Мы испытаем немалое замешательство, если вода вдруг по неизвестной причине начнет течь в гору, но ничуть не смутимся, если днем увидим муравьеда, если в какой-то семье родится альбинос, или если случится солнечное затмение. Мы понимаем смысл этих событий и область их влияния – в отличие от первобытного человека. Все, что происходит обычно, является для него прочно спаянной цельностью, в которую он включен всем своим существом. Поэтому он в высшей степени консервативен и делает только то, что делалось всегда. Если же где-то происходит то, что ломает эту привычную цельность, то для него тем самым в привычном миропорядке возникает разрыв. Что будет далее, ведомо лишь богам. Тотчас все более или менее заметные события ставят во взаимосвязь с этим происшествием. Например, один миссионер установил перед своим домом флагшток, чтобы по воскресеньям поднимать британский флаг. Это невинное действие дорого ему обошлось, ибо спустя короткое время налетел опустошительный ураган, который местное население немедленно связало с установкой флагштока, и данного факта оказалось достаточно для начала восстания.

120 Надежность и безопасность мира для первобытного человека зиждется на регулярной повторяемости повседневных событий. Каждое исключение воспринимается им как опасный произвольный акт, требующий искупления, ибо это не просто единичное нарушение обычного течения жизни, но предзнаменование других неприятных событий. Нам это кажется полным абсурдом, но мы совершенно забываем, как вели себя в недавнем прошлом наши собственные прадедушки и прабабушки: где-то родился теленок с двумя головами и пятью ногами; в соседней деревне петух снес яйцо; какой-то старухе приснился вещий сон; в небе появилась комета; в городе случился страшный пожар, – по прошествии года началась война. Такое отношение к жизни, если верить истории, господствовало у нас с седой древности вплоть до восемнадцатого столетия. Бессмысленная для нас сегодняшних группировка событий является полностью осмысленной и убедительной для человека первобытного. Со своей точки зрения он безусловно прав. Его наблюдения точны и надежны. На основании древнейшего опыта он знает, что такая связь существует на самом деле. Современный человек обращает внимание только на смысл и причинность отдельно взятых событий, значит, видит во всем вокруг лишь бессмысленное нагромождение не связанных между собой случайных событий, а для первобытного человека это вполне логичный ряд предзнаменований и вызванных ими событий, фатальный, но совершенно последовательный образчик демонического произвола.

121 Теленок с двумя головами и война – ипостаси одного и того же явления, причем теленок предвещает войну. Эта связь представляется первобытному человеку столь надежной и убедительной, поскольку для него случайная произвольность является намного более значимым фактором, нежели подчиненное закону и порядку течение мировых событий; именно поэтому с таким вниманием он следит за необычными явлениями, и закон группировки и выстраивания последовательности случайностей был открыт уже очень давно. Каждая клиника на собственном опыте знает этот «закон повторения». Один старый профессор психиатрии Вюрцбургского университета регулярно повторял, демонстрируя в клинике больного с каким-то редким заболеванием: «Господа! Это совершенно уникальный случай. Завтра мы получим еще один такой же». Я и сам часто наблюдал нечто подобное в ходе восьмилетней работы в психиатрической больнице. Однажды нам доставили пациента с редчайшим случаем помраченного сознания. Это был первый случай подобной патологии в моей практике. Через два дня в больницу поступил второй такой же больной, и с тех пор я больше не видел ни одного подобного случая. С одной стороны, «повторяемость случаев» есть своего рода врачебная шутка, но, с другой стороны, это основная модель первобытной науки. Один из современных ученых отчеканил: «Magic is the science of the jungle» («Магия – наука джунглей»)[69]. Известно, что астрология и другие обожествляющие природу дисциплины были основой науки в древности.

122 То, что происходит регулярно, очевидно каждому. К обычному привыкают и приспосабливаются. Наука и искусство окупаются лишь тогда, когда темный произвол нарушает привычную данность. Часто и многократно одному из самых умных и хитрых мужчин племени, знахарю, поручали разбираться в метеорологии. Он должен был с помощью своих познаний объяснить неслыханное и победить его своим искусством. Этот человек является ученым, специалистом, экспертом по случайностям, а также хранителем научных традиций племени. Окруженный уважением и страхом, он наслаждается своим авторитетом, но авторитет этот мог быть еще больше, не будь племя втайне убеждено в том, что колдун соседнего племени сильнее местного. Лучшая медицина не здесь, она где-то далеко, и чем она дальше, тем она лучше. Невзирая на чрезвычайный трепет и благоговение, с каким племя, где мне пришлось некоторое время жить, относилось к своему старому целителю, соплеменники обращались к нему только в случаях легких болезней скота и людей, а во всех более серьезных случаях взывали к чужому м’банге (колдуну), которого за высокую плату приглашали из Уганды, – partout comme chez nous (здесь: «приходите в наш дом»).

123 Случайности происходят преимущественно в виде меньших или больших последовательностей, они группируются. Старинное правило прогноза погоды гласит, что если на протяжении многих дней шел дождь, то он будет идти и завтра. Согласно поговоркам, «беда не приходит одна», а «то, что случилось дважды, произойдет и трижды». Эти поговорки суть древняя первобытная наука: в народе в них до сих пор верят и таких предсказаний опасаются, а образованный человек над ними смеется – в предположении, что для него ничего особенного не происходит. Здесь я, кстати, хочу рассказать одну неприятную историю. Некая знакомая дама проснулась в семь часов утра от странного дребезжания на ночном столике. После недолгих поисков она обнаружила причину: от стакана с водой откололся верхний край – приблизительно на один сантиметр. Ей это показалось странным. Она вызвала прислугу и попросила принести другой стакан. Через пять минут дребезжание повторилось, и у нового стакана тоже отломился краешек. Встревоженная дама потребовала принести третий стакан. Прошло двадцать минут, опять что-то задребезжало, и стакан снова пострадал. Три случайности подряд – это было слишком для образованного человека. Дама забыла о всякой вере в естественные причины и вспомнила о своем коллективном представлении, то есть верх взяло убеждение во вмешательстве некоей произвольной силы. Так случается со многими не слишком последовательными современными людьми, когда они сталкиваются с событиями, каковым не могут приписать естественную причину. Поэтому такие события обычно отрицают. Они неприятны, поскольку – здесь проявляется наша живучая первобытность – разрывают наши представления об устройстве мира. Если подобное возможно, что тогда прикажете считать невозможным?

124 Со своей верой в произвольную силу первобытный человек не подвисает в воздухе, как полагали раньше, но опирается на опыт. Групповое появление случайностей оправдывает и подтверждает этот опыт, который мы называем суеверием, ибо на самом деле имеется высокая вероятность того, что необычные события совпадут по времени и месту. Не будем забывать, что наш опыт здесь не поможет. Мы мало наблюдаем сами, ибо у нас другая установка. Например, нам никогда не придет в голову считать логически связанной следующую последовательность событий: утром в комнату некоего человека залетает птица, через час этот человек становится свидетелем уличного происшествия, днем умирает его близкий родственник, вечером кухарка роняет тарелку с супом, а ночью, возвращаясь домой, этот человек обнаруживает, что потерял ключи от дома. Дикарь же выведет из этой цепочки событий важные следствия. Каждое следующее звено цепочки подтверждает его ожидания, и в этом он прав, намного более прав, чем мы способны признать. Его страшные предчувствия полностью оправданы и целесообразны. Выдался зловещий день, в который нельзя ничего предпринимать. В нашем мире подобное мнение сочли бы недопустимым и предосудительным суеверием, но в мире первобытных людей такое поведение посчитают проявлением высшей мудрости, ибо там человек предоставлен воле случая в намного большей степени, чем в нашем защищенном и урегулированном бытии. Нельзя рисковать случайностями, когда живешь в дикой природе. Там это чувствуют и европейцы.

125 Если индеец пуэбло ощущает себя не в ладу с самим собой, то он не пойдет в собрание мужчин. Если древний римлянин, выходя из дома, спотыкался о порог, то он отказывался от задуманного дела и оставался дома. Нам это представляется полной бессмыслицей, но среди первобытных людей такие знаки, по меньшей мере, напоминали о необходимости соблюдать осторожность. Если, например, мне не по себе, то движения мои могут стать неловкими, внимание легко отвлекается, я становлюсь немного рассеянным, натыкаюсь на мебель, спотыкаюсь, роняю вещи и что-то забываю. В цивилизованном мире это сущие пустяки, но в диком девственном лесу такое состояние может быть сопряжено с величайшими опасностями! Споткнуться там – это значит, к примеру, упасть с мокрого от дождя бревна, перекинутого на высоте пяти метров над речкой, кишащей крокодилами. Я потерял компас в высокой траве. Я забыл зарядить ружье и оказался в джунглях на тропе, по которой ходят на водопой носороги. Я был занят своими невеселыми мыслями и наступил на ядовитую змею. Вечером я забыл заранее надеть противомоскитные сапоги, а через одиннадцать дней умру от тропической малярии. Можно еще зазеваться и открыть рот, купаясь в реке, и заболеть смертельной дизентерией. Конечно, случайности такого рода имеют в наших глазах вполне отчетливые естественные причины, например, несколько рассеянное психологическое состояние, но для первобытного человека это объективно обусловленные знамения – или колдовство.

126 Но все может протекать и по-другому. В местности Китоши, к югу от горы Элгон, я однажды отправился на прогулку в девственный лес Кабрас. Там, в густой траве, я едва не наступил на змею, лишь в самый последний миг сумел через нее перепрыгнуть. После полудня мой друг вернулся с охоты на куропаток бледный как смерть, его била дрожь: в лесу на него напала семифутовая мамба, которая вынырнула из-за термитника и едва не укусила (а укус этой змеи смертелен). По счастью, он смог с расстояния нескольких шагов ранить ее из ружья. В девять часов вечера на наш лагерь напала стая голодных гиен, которые за день до этого обнаружили спящего человека и растерзали беднягу. Несмотря на костер, они проникли в домик нашего повара, который с криком спасался от зверей, перескочив через забор. После этого, на протяжении всего нашего путешествия, не происходило ничего необычного. Но для моих негров этот день дал повод к множеству выводов. Для нас это было просто нагромождение случайностей, а для них – естественное исполнение предзнаменования, которое имело место в первый день после выхода в джунгли. На нашем «Форде» мы упали с моста в ручей. Мои бои выглядели так, словно хотели сказать: «Хорошенькое начало!» К тому же хлынул тропический ливень, и мы промокли до нитки, а я заболел лихорадкой, растянувшейся на много дней. Вечером того дня мы, белые, посмотрели друг на друга, и я, не удержавшись, сказал своему спутнику-охотнику: «Кажется, все началось гораздо раньше. Помнишь сон, о котором ты рассказывал мне еще в Цюрихе, перед нашим отъездом?» Тогда ему действительно приснился в высшей степени удивительный сон: будто в Африке, на охоте, на него напала огромная мамба. Он проснулся с криком ужаса. Тот сон произвел на него сильное впечатление, и он признался мне, что, по его мнению, это сулило гибель кому-то из нас. Он имел в виду, конечно, мою смерть, ибо хороший товарищ всегда думает прежде о своем ближнем. Но именно он потом заболел малярией, которая едва не свела его в могилу.

127 Этот разговор, о котором я упомянул, состоялся там, где нет змей и малярийных комаров, ничуть нас не взволновал и не насторожил. Но подумайте о бархатистой синеве тропической ночи, гигантских, нависающих над головой черных деревьях девственного тропического леса, таинственных криках, доносящихся откуда-то издалека, о положенных рядом заряженных ружьях, москитных сетках, кипяченой воде из болот; вспомните, кроме того, убежденность, которую старый опытный африканец выразил следующими словами: «You know, this isn’t man’s – it’s God’s country» («Это ведь не страна людей, а страна Бога»). Там царь не человек, а природа, животные, растения и микробы. Именно это определяет настроение, и вполне осознаешь, откуда берутся те связи, над которыми ты раньше смеялся. Это мир ничем не ограниченных произвольных сил, с которыми первобытному человеку ежедневно приходится иметь дело. Необычное для него – не шутка. Он делает из необычного свои выводы – «это нехорошее место», «день сегодня неблагоприятный»; кто знает, скольких опасностей он сможет избежать благодаря таким предостережениям!

128 Magic is the science of the jungle. Знамения становятся причиной немедленного отказа от производимых до того действий, отмены запланированных предприятий, изменения психологической установки. Это совершенно целесообразные шаги ввиду группировки случайностей и ввиду полного незнания первобытными людьми психологической причинности. Мы научились, благодаря одностороннему предпочтению так называемых естественных причин, отделять субъективно-психическое от объективно-естественного. Первобытный человек, напротив, полагает свое психическое вовне, в окружающих предметах. Его не удивляет, что предмет обладает маной, колдовской силой, и отсюда проистекают все невидимые влияния, которые нам представляются следствиями внушения и воображения; для него это воздействие извне. Его ландшафт не является ни географическим, ни геологическим, ни политическим. Он содержит мифологию, религию, все мысли и чувства в той степени, в какой остается непознаваемым. Страх дикаря локализован в известном месте, которое представляется ему «нехорошим». В том лесу обитают духи умерших. В той пещере живет бес, который душит всякого, кто туда войдет. В той горе обитает змея, в том холме могила легендарного царя; искупавшись вон в том источнике, на той скале или под тем деревом, всякая женщина беременеет; в том броде подстерегают демоны в облике змей, а у того большого дерева есть голос, которым оно зовет известных ему людей. У первобытного человека нет психологии. Его психика объективна и развертывается вовне. Собственно, его сновидения являются реальностью, если он вообще обращает на них внимание. Мои спутники у горы Элгон, например, вполне серьезно утверждали, что не видят никаких снов, что сны приходят только колдуну. Когда я спросил об этом колдуна, тот ответил, что перестал видеть сны с тех пор, как в их страну пришли англичане. Да, его отец видел великие сны, он знал, на какие пастбища надо отгонять скот, где пасти коров с телятами, когда начнется война или чума. Теперь все знает окружной комиссар, а они, местные, не знают ничего. Он смирился с этим, как известный папуас, который верит в то, что бо́льшая часть крокодилов перешла на работу в английскую администрацию. Дело в том, что однажды местный заключенный бежал из-под охраны и при попытке перейти вброд реку был сильно покалечен крокодилом. Из этого папуасы заключили, что на него напал, должно быть, полицейский крокодил. Теперь Бог говорит в сновидениях именно с англичанами, но не с колдуном, поскольку вся власть – у англичан. Функция сновидца, следовательно, сместилась. Души от случая к случаю ускользают, и знахарь-колдун ловит их в клетки, как птиц. Или помогает, когда в местных вселяются чужие души и вызывают болезни.

129 Эта проекция психического естественным образом порождает отношения между людьми, животными и предметами, что кажется нам абсолютно непостижимым. Белый охотник убивает крокодила. Сразу же после этого из близлежащей деревни прибегают люди и в сильнейшем возбуждении требуют возмещения ущерба. Дескать, этот крокодил был одной деревенской старухой, которая умерла в тот миг, когда прозвучал выстрел. Ее бушменская душа, очевидно, обитала в этом крокодиле. Другой человек застрелил леопарда, который угрожал его скоту. В то же время в соседней деревне умерла женщина. Она была тождественна этому леопарду.

130 Леви-Брюль придумал для таких странных отношений термин participation mystique (мистическая сопричастность). Мне кажется, что слово «мистическое» он выбрал не вполне удачно, ибо для первобытного сознания тут нет ничего мистического: эти явления вполне естественные. Нам они кажутся чем-то особенным только потому, что нам подобное психическое расщепление, видимо, сложно представить. Но на самом деле оно встречается и у нас, но в не столь наивной, а в более цивилизованной форме. Например, практически само собой разумеется, что мы приписываем другим людям наши собственные психологические особенности, воображая, что другим нравится или дорого то, что нравится и дорого нам; что дурное для нас должно быть дурным и для них. Наше судопроизводство, скажем, лишь в Новейшее время набралось смелости и признало психологическую ограниченность приговоров и судебных решений. Равенство перед законом является очень ценным достижением. Все плохое и низменное, чего человек не желает видеть в себе, он приписывает, разумеется, другим, которых надо критиковать и которым надлежит противостоять, хотя в действительности мы имеем дело с переселением низменной души из одного человека в другого. Мир до сих пор полон «злых гениев» и козлов отпущения, как раньше он кишел ведьмами и оборотнями.

131 Психологическая проекция, или, по Леви-Брюлю, «мистическая сопричастность» (заслуга Леви-Брюля в том, что он выделил этот признак как выдающееся свойство первобытного человека), видится вполне обыденным психическим явлением, которое мы называем по-другому и которое, как правило, не хотим признавать. Все, что не осознаем в себе, мы обнаруживаем у ближнего и ведем себя по отношению к нему соответствующим образом. На ближнем не испытывают действие ядов, не сжигают на костре, не ломают кости, но ему с полной убежденностью приписывают моральную ущербность. То, чему противостоят в ближнем, является между тем собственной неполноценностью.

132 Вследствие отсутствия дифференциации сознания и обусловленного этим фактом полного отсутствия самокритики, первобытный человек проецирует больше, чем мы. Поскольку это проецирование кажется ему совершенно объективным, постольку он характеризует свои проекции довольно образно. Шутки ради можно вообразить кого угодно на месте женщины-леопарда – с тем же успехом, что и на месте гуся, коровы, курицы, змеи, быка, осла, верблюда и т. д. (каждый подберет эпитеты по собственному разумению). Только моральные терзания с их ядом целиком чужды бушменской душе, для этого архаический человек слишком натуралистичен, находится под слишком сильным воздействием сущего, которое побуждает его к суждениям намного слабее, чем нас. Индейцы пуэбло деловито объясняли мне, что я принадлежу тотему медведя, то есть являюсь медведем, потому что спускаюсь с горы за проводником не как свободный человек, на двух ногах, а как медведь, на четырех. Если бы в Европе кто-нибудь объявил меня пещерным медведем, это случилось бы, наверное, в каком-то ином контексте. Мотив первобытной души, столь странный для нас у дикарей, сделался фигурой речи, как и многое другое. Если мы переведем метафоры в конкретику, то получим первобытное мировоззрение. Возьмем для примера выражение «оказывать врачебную помощь». На языке первобытных людей оно прозвучит как «наложение рук», то есть будет полностью соответствовать действиям шаманов и знахарей.

133 Затруднение понимания бушменской души заключается в том, что нас озадачивает и сбивает с толка конкретное представление о полном расщеплении души и вселении ее части в дикое животное. Если мы называем кого-то верблюдом, то при этом ни в коем случае не имеем в виду, что данный человек во всех отношениях является млекопитающим из семейства верблюдовых, а подразумеваем образное соотнесение с повадками верблюда. Тем самым мы расщепляем личность, или душу, человека, о котором идет речь, и персонифицируем одну из ее частей как верблюда. То же самое происходит и в случае женщины-леопарда – она человек, только второй частью души владеет леопард. Поскольку для первобытного человека все неосознаваемое конкретно, он говорит о леопарде, душе леопарда, а при более глубоком понимании расщепления посчитает, что душа леопарда в виде настоящего зверя живет в буше.

134 Действующее за счет проекции обозначение тождества порождает мир, в котором человек обитает не только физически, но и душевно; в некоторой степени он растворяется вместе с этим миром. Человек не является властелином мира, он – его часть. То есть первобытному человеку далеко до современного партикуляризма. Этот человек не мечтает стать венцом творения. В зоологической классификации первобытных племен венчает ее не Homo sapiens; высшим существом является слон, затем идет лев, потом гигантский удав или крокодил, за ними человек, а дальше располагаются низшие животные. Человек включен в природу. Он не думает, что может повелевать природой, поэтому самые смелые его устремления обусловлены желанием защититься от опасных случайностей. Цивилизованный человек, напротив, пытается подчинить себе природу, поэтому его главное стремление состоит в том, чтобы познать причины, которые дадут ему ключ в тайную мастерскую природы. Ему в высшей степени противна мысль о произвольности и возможности существования произвола, ибо он с полным правом усматривает в том доказательство тщетности любых попыток взять верх над природой.

135 Подытоживая, я бы хотел сказать вот что: принципиальной особенностью архаического человека является его установка на случайную произвольность, этот фактор для него куда важнее, нежели естественные причины. Имеет место произвольность случайности, проявляющаяся, с одной стороны, в фактическом группировании событий, а с другой стороны, в проекции бессознательной психики, в так называемой мистической сопричастности. Для архаического человека, разумеется, этой разницы не существует, ибо психическое у него проецируется настолько полно, что он не отличает его от объективного физического события. Для него случайности являются вмешательством одушевленных сил, то есть намеренными произвольными актами. Он не чувствует, будто нечто чрезвычайное потрясает его только по той причине, что он сам придает ему силу своим удивлением или страхом. Здесь мы, конечно, ступаем на весьма опасную почву. Красива какая-то вещь потому, что я наделяю ее красотой? Или объективная красота вещи заставляет меня считать ее красивой? Известно, что величайшие умы пытались решать эту задачу: священное ли солнце освещает мир или мы видим тот освещенным благодаря устройству наших глаз? Архаический человек верит в солнце, а цивилизованный – в глаза, если он не страдает поэтической болезнью или если вообще об этом задумывается. Современный человек должен лишить природу души, чтобы властвовать над нею; иными словами, он устраняет все архаические проекции, по крайней мере, там, где хочет быть объективным.

136 В архаическом мире все имеет душу: перед нами душа человека, или, лучше сказать, душа человечества, коллективное бессознательное; ибо индивидуум еще лишен души. Не будем забывать, что христианское таинство крещения стало вехой, знаменующей величайший переход в душевном развитии человечества. Крещение дает человеку истинную душу; это не единичный магический ритуал окунания в воду, это вырывание человека из архаического единства с миром, превращение в существо, осмысляющее мир. Тот факт, что человек достиг высот этой идеи, является в глубочайшем смысле крещением и рождением духовного, а не природного человека.

137 В психологии бессознательного имеется фундаментальное положение о том, что каждая относительно самостоятельная часть души носит личностный характер, то есть она тотчас олицетворяется, едва получая возможность самостоятельного внешнего проявления. Самые великолепные примеры можно найти в галлюцинациях душевнобольных и в коммуникации медиумов. Там, где проецируется самостоятельная часть души, возникает невидимая личность. В спиритизме, как и в первобытных обществах, возникают духи. Если существенная часть души проецируется на какого-то человека, он получает ману, обретает необычную влиятельность, признается колдуном, ведьмой, оборотнем и т. д. Наиболее отчетливо иллюстрирует сказанное первобытная идея о том, что колдун ловит в клетки бродящие по ночам части душ, как птиц. Эти проекции несут колдуну ману, заставляют зверей, деревья и камни говорить и совершать насилие, поскольку они тоже – частички душ, находящиеся в безусловном подчинении у этого человека. По этой причине душевнобольной неминуемо подпадает под влияние своих внутренних голосов, ибо эти проекции являются его собственной душевной деятельностью, осознающим субъектом которой он выступает в той же степени, что и слушающим, видящим и повинующимся.

138 С точки зрения психологии первобытная теория о том, что произвольная власть случайности есть результат деятельности духов и колдунов, вполне естественна и неизбежна. Но не будем обманываться в этом отношении! Если мы представим умному первобытному человеку наше совершенно научное объяснение какого-либо феномена, он тут же обвинит нас в смехотворном суеверии и в ужасном отсутствии логики, ибо он убежден, что солнце, а не глаза, освещает мир. Однажды мой друг Горное Озеро, вождь племени пуэбло[70], дал мне достойную отповедь, когда я угостил его августинским аргументом о dominus noster (Господе нашем): «Non est hic sol dominus noster, sed qui illum fecit» («Не солнце наш господин, а тот, кто его сотворил»). Он возмутился. «Тот, кто ходит там, – заявил он, указывая на солнце, – и есть наш отец. От него исходит весь свет, вся жизнь; нет ничего такого, что не было бы его творением». Он сильно разволновался и воскликнул: «Даже человек, одиноко странствующий в горах, не сможет без солнца добыть огонь!» Лучше, чем такими словами, трудно охарактеризовать архаический взгляд на мир. Вся власть находится вовне, только благодаря ей возможно все сущее. Нетрудно увидеть, что религиозное мышление и в наше безбожное время поддерживает и содержит архаическую духовность. Так думают и мыслят до сих пор миллионы людей.

139 Когда мы выше обсуждали основополагающую первобытную установку на произвольность случая, я высказал мнение, что подобное умонастроение надо признать целесообразным и полезным. Давайте – по крайней мере, на мгновение – отважимся выдвинуть гипотезу о том, что первобытная теория о произвольной власти случая имеет не только психологическое, но и вещественное обоснование. Я не собираюсь ломать двери и крушить мебель, убеждая слушателей в истинности и материальности колдовства. Я просто хочу вместе со слушателями подумать, к каким выводам можно прийти, если вместе с первобытными людьми принять, что весь свет исходит от солнца, что вещи красивы сами по себе и что часть человеческой души может быть леопардом, – то есть признать верной первобытную теорию маны. Согласно этой теории, красота движет нами, а не мы сами ее создаем. Дьявол – кто-то другой, не мы проецируем на него наше зло, превращая другого тем самым в дьявола. Существуют внушающие почтение люди, так называемые личности, наделенные маной; они таковы сами по себе и своим существованием никоим образом не обязаны силе нашего воображения. Теория маны утверждает, что должна существовать всеобщая, всепроникающая сила, объективно проявляющая свое действие. Она может быть (существовать) лишь благодаря своей энергии. Все сущее является силовым полем. Первобытная идея маны тем самым выражает психическую энергетику.

140 Пока мы без особых затруднений следовали за первобытным мышлением. Если же этот взгляд, сам по себе вполне последовательный, развить дальше, то психические проекции, о которых мы говорили, превратятся в свою противоположность: не мое воображение или эмоция делают из знахаря чародея, он в самом деле является чародеем и проецирует свое магическое воздействие на меня; это не я порождаю галлюцинации духов, а они сами являются мне по собственному побуждению. Когда мы сталкиваемся с такими утверждениями, логическими производными теории маны, то вынуждены оглядываться по сторонам в поисках наших чудесных теорий о психологических проекциях. В реальности тут подразумевается следующий вопрос: возникает ли психическая функция, душа, дух или бессознательное, во мне, или психика в начале формирования сознания существует вовне в форме целесообразных и произвольных сил, а далее постепенно врастает в человека по мере его душевного развития? Были ли так называемые отщепленные части души на самом деле частями целостной индивидуальной души – или, скорее, это существующие в себе психические единицы (в первобытном определении – духи, души предков и т. п.), которые в ходе развития внедрялись в человека, составляя в нем тот мир, который мы теперь обозначаем как психику?

141 Этот ход рассуждения выглядит, разумеется, сомнительным парадоксом. Но если принять во внимание его основания, он покажется достаточно здравым. Это подход не просто религиозный, но отчасти педагогический, поскольку мы можем посеять в человеке нечто психическое, чего в нем до этого не было. Существуют внушение и влияние, а наисовременнейший бихевиоризм[71] в этом отношении питает весьма экстравагантные надежды. Идея комплексного совокупного развития психики оказывает влияние на первобытные воззрения в различных формах, например, в виде широко распространенной веры в одержимость, инкарнацию предков, переселение душ; да и мы, поднимая бокал «за здравие», произносим фразу, имеющую смысл: «Будем надеяться, что новая душа тебе не повредит». О комплексном совокупном развитии напоминает и то наше ощущение, когда мы чувствуем, что в процессе собственного развития достигаем единства и цельности личности, избавляясь от множества противоречивых ипостасей. Наше тело состоит из множества менделевских единиц[72]; нельзя исключать, что психика разделяет с телом эту участь.

142 Материалистические воззрения нашего времени лелеют сходное убеждение и выказывают сходное с архаическими устремление, то есть приводят к тем же окончательным выводам, к признанию, что индивидуум выступает в первом случае результатом слияния естественных причин, а во втором – возникает из произвольных случайностей. В обоих случаях человеческая индивидуальность признается несущественным и случайным плодом воздействия субстанций окружающей среды. Это воззрение вполне укладывается в архаическую картину мира, где обычный отдельный человек нисколько не значим: он заменяем и преходящ. Материализм на обходном пути строжайшей причинности вернулся к первобытному восприятию. Однако материалист радикальнее, так как взгляд его более систематический, нежели взгляд первобытного человека. Последний обладает преимуществом непоследовательности: он исключает личностей, наделенных маной. В ходе исторического развития те достигли положения божественных фигур, героев и богоподобных царей, которые питаются неиссякаемой пищей богов и обрели бессмертие. Да, идея бессмертия индивидуума, его непреходящей ценности, обнаруживается уже на ранних этапах архаики, прежде всего в вере в духов; затем в мифах о временах, когда не существовало смерти, что явилась в мир в результате какого-то глупого недоразумения или чьей-то небрежности.

143 Первобытный человек не осознает этой противоречивости своего мировоззрения. Мои негры уверяли меня в том, что не знают, что с ними произойдет после смерти. Они умрут, перестанут дышать, их отнесут в буш, где трупы сожрут гиены. Так они думают днем; ночами же мир наполняется духами умерших, которые наводят порчу и болезни на людей и скот, нападают на ночных путников и душат их, и т. д. Европеец мог бы просто разорваться от подобных противоречий, присущих первобытному мышлению. Есть университеты, в которых мысль о божественном вмешательстве объявляется непререкаемой истиной, а при них существуют богословские факультеты. Ученый-материалист, который посчитал бы недостойным для себя приписывать даже мельчайшее изменение какого-либо вида животного акту божественной воли, может придерживаться установленной христианской религии, которая каждое воскресенье доказывает свое влияние. Тогда к чему нам возмущаться первобытной непоследовательностью?

144 Из первобытного мышления человечества попросту невозможно вывести какую-то философскую систему – лишь прозрачные антиномии, которые, однако, образуют неисчерпаемую основу всей духовной проблематики. Являются ли коллективные представления архаического человека глубокими или только кажутся таковыми? Существовал ли смысл с самого начала или он был сотворен человеком позднее? Я не могу ответить на эти сложнейшие вопросы, но хотел бы – в заключение – рассказать еще об одном наблюдении, которое сделал у горы Элгон. Я расспрашивал всех подряд о каких-нибудь следах религиозных идей и церемоний, но на протяжении многих недель не обнаружил ровным счетом ничего. Мне позволяли ходить куда угодно и охотно отвечали на мои вопросы. Я мог общаться без неуклюжей помощи туземного переводчика, ибо многие старики говорили на суахили. Сначала люди стеснялись и были весьма сдержанными и скрытными, но, когда лед удалось сломать, принимали меня вполне дружелюбно. Они ничего не знали о религиозных обычаях. Я не унимался, и однажды, в конце очередной бесплодной беседы, один старик вдруг воскликнул: «Утром, когда встает солнце, мы выходим из хижин, плюем на ладони и подставляем их солнцу». Я упросил показать мне церемонию и точно ее описать. Местные плюют или изо всех сил дуют на приставленные ко рту ладони, а затем поворачивают их к солнцу. Я спросил, что это значит, зачем они это делают, зачем дуют или плюют на ладони. Но все было напрасно: ответ был один – так делали всегда. Получить какое-либо вразумительное объяснение было решительно невозможно, и мне стало совершенно ясно, что туземцы и вправду знали, что они это делают, но не понимали, что именно делают. Они не видели никакого смысла в этом действе. Таким же образом приветствуют они и новую луну.

145 Давайте вообразим, что я – полный чужак и приезжаю в этот город, чтобы исследовать местные обычаи. Сначала я поселяюсь вблизи от нескольких вилл на Цюрихберге, с жителями которых регулярно сталкиваюсь. Теперь я спрашиваю господ Мюллера и Мейера: «Расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь о ваших религиозных обычаях». Оба господина немало озадачены. Они не ходят в церковь, ни о чем не знают и отрицают, что соблюдают какие бы то ни было обычаи. На дворе весна, скоро наступит Пасха. Однажды утром я застаю господина Мюллера за странным занятием: он с деловым видом ходит по саду, втыкая в землю раскрашенные яйца и странные фигурки зайчиков. То есть я застукал его на месте преступления. «Почему вы не рассказали мне об этой чрезвычайно интересной церемонии?» – спрашиваю я. Он отвечает: «Какой еще церемонии? Это не церемония. Просто так всегда делают на Пасху». – «Но что тогда означают яйца, фигурки и ваши действия?» Господин Мюллер явно озадачен и растерян. Он сам этого не знает, в такой же мере, в какой не знает, что означает рождественская елка, но он ставит и украшает ее точно так же, как первобытные люди плюют на ладони. Может быть, предки первобытных людей лучше понимали происходящее? Это весьма маловероятно. Архаический человек делает так, как заведено, и только цивилизованный человек знает, что именно он делает.

146 Что же, в таком случае, означает упомянутая мной церемония туземцев? Очевидно, что это жертвоприношение восходящему солнцу, которое только в этот миг становится «мунгу», исполняется маны, божественности. Слюна – субстанция, которая по воззрениям первобытного человека обладает целительной, колдовской и жизненной силой. Дыхание, или зохо (по-арабски «рух», на иврите «руах», по-гречески «пневма»), – это ветер и дух. Действо как бы говорит: я предлагаю своему богу мою живую душу. Это немая молитва, молитва действия, и звучать она могла бы так: «Боже, в руки твои предаю дух мой».

147 Случайно ли все описанное или мысль о нем была продумана и осознана еще до появления человека? Этим вопросом, на который у меня нет ответа, и хотелось бы закончить мой доклад.

IV. Проблема души современного человека[73]

148 Проблема души современного человека принадлежит к тому обширному кругу вопросов, который необозрим именно в силу своей современности. Ныне человек находится на стадии своего становления, а современная проблема души встала недавно, и ответ мы получим только в будущем. Следовательно, проблема души современного человека – это, в лучшем случае, постановка вопроса, который, быть может, звучал бы иначе, имей мы хотя бы отдаленное представление о том, каким будет ответ; к тому же это неслыханно общий – если не сказать, смутный – вопрос, который настолько превосходит возможности отдельного человека, что мы имеем все основания для того, чтобы подходить к нему с величайшей скромностью и осторожностью. Я считаю признание этого ограничения необходимым, ибо ничто не склоняет в такой мере к произнесению громких, но пустых слов, как взаимодействие с подобными проблемами. Ситуация вынуждает изрекать нечто нескромное и дерзкое, способное нечаянно ослепить нас самих. Любой из нас сможет назвать множество примеров, когда люди становились жертвами собственной велеречивости.

149 Начнем именно с нескромности, и тут я должен указать, что человек, которого мы называем современным, то есть человек, который живет в непосредственно данной нам современности, стоит на вершине – или, если угодно, находится на периферии мира: над ним небо, под ним все человечество, история которого окутана непроницаемым первобытным туманом, а впереди пропасть будущего. Современных, или, лучше сказать, «непосредственно сегодня» живущих, людей немного, ибо само их существование требует наивысшей осознанности, интенсивной и расширенной, при минимуме бессознательного, ибо человек только тогда современен, когда он полностью осознает свое существование как существование человека. Отсюда вполне понятно, что современным является не всякий ныне живущий человек – ибо в этом случае всех ныне живущих следовало бы называть современными, – но только тот, кто отчетливо осознает современность.

150 Тот, кто обретает современное сознание по необходимости, одинок. «Современный» человек одинок во все времена, ибо каждый шаг к более высокому и широкому сознанию отдаляет от чисто животной «мистической сопричастности» в стаде, от погруженности в общее бессознательное. Каждый шаг вперед означает разрыв с этим всеохватывающим материнским лоном изначальной неосознанности, в каковой продолжает пребывать подавляющее большинство любого народа. Даже в культурной среде низшие слои по степени неосознанности жизни мало отличаются от народов первобытных. Средние слои живут на значительно более высокой ступени осознанности, каковая соответствует начальному культурному уровню человечества, а высшие слои обладают сознанием, которое подобно осознанности, складывавшейся в последние несколько столетий. Только такой человек, современный в нашем понимании этого слова, живет непосредственно в современности, обладая современным сознанием. Для него одного блекнут миры прошлых ступеней сознания, их ценности и устремления интересуют его лишь с исторической точки зрения. Он постепенно становится в глубочайшем смысле слова «внеисторическим» и потому отчуждается от массы, живущей исключительно традиционными идеями. Он именно потому полностью современен, что ему удалось подойти к внешнему краю мира, – за его спиной померкшие идеалы и преодоленные представления, впереди признаваемое ничто, из которого может возникнуть все.

151 Это звучит так величественно, что может показаться банальностью: нет ничего проще, чем опорочить эту осознанность, и фактически существует легион никуда не годных людей, которые напускают на себя флер современности за счет того, что жульнически перепрыгивают все ступени, насыщенные тяжелейшим жизненным опытом, и внезапно, подобно лишенным всяких корней призракам или вампирам, появляются рядом с истинно современным человеком и дискредитируют того в его незавидном одиночестве. В итоге получается, что на этих немногих современных людей близорукий взгляд массы взирает сквозь мутную пелену призраков, «тоже современных», которых путает с истинно современными людьми. Тут ничто не помогает: современное подозрительно и пользуется дурной репутацией, причем так было во все времена, начиная с Сократа и Иисуса.

152 Признавать себя сторонником современности значит добровольно объявлять себя банкротом, приносить обет нищеты и воздержания, допускать болезненный отказ от сияющих святынь, на что всегда требуется санкция со стороны истории. Быть вне истории – таков грех Прометея, и современный человек в этом смысле поистине греховен. То есть высшее осознание – это вина. Но на высшую осознанность современности, как уже говорилось, может притязать лишь тот, кто преодолел ступени сознания прошлого, тот, кто, иными словами, смог решить задачи, поставленные миром. Этот человек должен быть лучше, добродетельнее и прилежнее, должен уметь все то, что умеют другие, и даже больше, должен открывать другим возможности и внушать им стремление взойти на более высокую ступень сознания.

153 Мне известно, что слово «прилежание» очень не любят «тоже современные» люди, ведь оно напоминает им об их мошенничестве. Для нас это вовсе не повод считать прилежание существенным признаком современного человека. Это необходимый признак, ибо без него современный человек превращается в бессовестного спекулянта. Современный человек должен быть предельно прилежен, поскольку пребывание вне истории – просто неверность в отношении прошлого, если она не отягощается способностью творить историю. Мы тщетно будем пытаться осознать настоящее лишь за счет отрицания прошлого. Сегодня осмысленно только тогда, когда оно находит свое место между вчера и завтра. Сегодня – это процесс, переход, обособленный от вчера и устремленный в завтра. Того, кто понимает сегодня именно так, и можно назвать современным человеком.

154 «Современными» именуют себя многие, в особенности «тоже современные» люди. Вследствие этого поистине современных людей часто находят среди тех, кто называет себя старомодным. Они поступают так, с одной стороны, чтобы возместить греховное преодоление исторического подчеркиванием важности прошлого, а с другой стороны, чтобы избежать досадного смешения с «тоже современными». Рядом с каждым добром стоит соответствующее ему зло, следовательно, добро не может явиться в мир без того, чтобы не породить сопутствующее зло. Этот болезненный факт доказывает полную иллюзорность присущего современному сознанию возвышенного ощущения, будто оно является вершиной всей человеческой истории, исполнением и результатом бесчисленных прошлых тысячелетий. В лучшем случае перед нами признание гордой нищеты, подведение итогов и разочарование в тысячелетних надеждах и иллюзиях. За нами почти две тысячи лет христианской истории, но вместо пришествия Христа и тысячелетнего царства у нас – мировая война христианских народов, колючая проволока и отравляющие газы… Крах небесных и земных упований!

155 Имея в виду эту картину, мы поступим правильно, если вспомним о скромности. Да, современный человек стоит на вершине, но завтра эта вершина будет покорена всеми остальными, ведь она представляет собой результат многовекового развития – и одновременно является величайшим разочарованием во всех надеждах. Современный человек это хорошо осознает. Он видел благое действие наук, техники и учреждений, а также видел, каким катастрофическим может быть это действие. Он видел, как все благонамеренные правительства столь основательно защищали мир на основании принципа Si vis pacem para bellum[74], что Европа едва не погибла. Что касается идеалов, то ни христианская церковь, ни человеческое братство, ни международная социал-демократия, ни солидарность экономических интересов не выдержали испытания огнем действительности. Уже сейчас, через десять лет после окончания войны[75], мы снова видим тот же оптимизм, те же учреждения, то же политическое воодушевление, слышим те же фразы и лозунги, которые в дальней перспективе вновь готовят неизбежную катастрофу. К пактам, объявляющим войну вне закона, отношение ныне сугубо скептическое, хотя все желают этим пактам долголетия и процветания. В основном же все попытки умиротворения вызывают острое сожаление и сомнения. Полагаю, что в целом не впаду в преувеличение, если сравню современное сознание с душой человека, который, испытав смертельное потрясение, потерял уверенность в себе.

156 По этому высказыванию можно заключить, что моя ограниченность обусловлена тем, что я врач. Я не могу перестать быть врачом. Врач всегда видит болезни, но его ремесло в существенной мере заключается в том, чтобы не находить болезнь там, где ее нет. Я также остерегусь утверждать, что западное человечество, белые люди если угодно, все больны или что западный мир близок к своему закату. Такое суждение выходит далеко за рамки моих познаний.

157 Когда слышишь, как кто-то рассуждает о проблемах культуры или проблемах человечества как такового, надо прежде всего выяснить, кто это говорит, ибо чем более общей и отвлеченной является проблема, тем в большей степени человек склонен исподволь внедрять в ее изложение собственную психологию. Вне всяких сомнений такое поведение может, с одной стороны, приводить к невыносимым искажениям и чреватым тяжелыми последствиями неверным выводам, а с другой стороны, именно то обстоятельство, что общая проблема захватывает личность целиком и ее поглощает, служит безусловной гарантией того, что человек, рассуждающий о проблеме, сам ее пережил или даже выстрадал. В последнем случае проблема отражается для нас в личности говорящего, то есть обнажает истину; в первом же случае проблема искажается личностными моментами под предлогом объективного представления, что порождает фантом истины.

158 Разумеется, я постигаю проблему души современного человека только на основании моего опыта наблюдений за другими людьми и за самим собой. Мне знакома глубинная душевная жизнь сотен образованных людей, больных и здоровых, во всем культурном разнообразии белого человечества, и я сужу на основании этого опыта. Без сомнения, я могу предъявить лишь одностороннюю картину, ибо все описанное помещается в душе и видится, так сказать, изнутри. Следует, впрочем, добавить, что последнее замечание может показаться странным, поскольку душа не всегда и не везде находится на внутренней стороне. У ряда народов и в нескольких эпохах душа помещалась вовне; эти народы и времена характеризуются отсутствием психологичности, и примерами тут будут античные культуры, среди которых выделяется египетская с ее грандиозной предметностью и с не менее грандиозным, пусть наивным, признанием грехов. Невозможно вообразить духовную проблематику за духом гробницы Аписа в Саккаре[76] или за пирамидами – как невозможно представить ее и за музыкой Баха.

159 Там, где наличествует внешняя идеальная или ритуальная форма, в которой воплощаются все устремления и надежды души (как, например, в живой религиозной форме), там душа располагается снаружи, и тогда не возникает духовных проблем, а еще – нет бессознательного в том смысле, в каком его понимаем мы. Совершенно логично, что открытие психологии приходится на несколько предшествующих десятилетий, хотя и более ранние столетия располагали достаточной интроспекцией и рассудительностью для познания и изучения психологических фактов. В этом случае все происходило в точности так же, как с техникой. Римляне, скажем, уже обладали знанием всех тех механических принципов и физических законов, которые могли бы привести к созданию паровой машины, но дело ограничилось лишь игрушкой Герона[77]. Причина проста – отсутствие потребности в такой машине. Эта потребность возникла только благодаря великому разделению труда и его специализации в последние столетия. Понадобилась особая духовная потребность, чтобы побудить общество к открытию психологии. В прошлом душевные факты, естественно, тоже имели место, но не выступали на передний план и не привлекали к себе внимания. Все шло хорошо и без них. Ныне же попросту невозможно обойтись без души.

160 Врачи, конечно же, первыми ощутили на себе влияние этой истины, ибо для священника душа всегда запечатлена в известной форме для исправного выполнения предназначенной функции. Пока такая форма сохраняет жизнеспособность, психология выступает всего-навсего вспомогательной техникой, а душа не признается sui generis (здесь: самостоятельной. – Ред.). Пока человек живет в стаде, у него нет души, более того, он в ней не нуждается, за исключением веры в бессмертие. Но едва человек перерастает ограниченность локальной западной религии, едва религиозная форма перестает вмещать его жизнь во всей полноте, душа начинает становиться фактором, с которым уже невозможно обходиться с помощью обычных, привычных средств. Именно поэтому мы сегодня практикуем психологию, которая опирается на эмпирические факты, а не на догматы веры или философские постулаты; кроме того, в наличии психологии я вижу симптом, указывающий на глубочайшее потрясение, испытанное всеобщей душой. Дело в том, что с народной душой дела обстоят так же, как с душой индивидуальной: пока все идет хорошо и вся душевная энергия находит уравновешенное и удовлетворяющее выражение, она не причиняет нам никакого вреда. Нам неведомы неуверенность и сомнения, мы не можем быть в разладе с самими собой. Однако стоит каким-то каналам душевной деятельности засориться, как возникает застой, в результате которого происходит затопление источника, то есть внутреннее начинает отличаться от внешнего, вследствие чего мы перестаем ощущать себя в единстве с самими собой. Только в этой ситуации, в этом бедственном положении, душа открывается как нечто, имеющее собственную волю, как нечто чуждое, даже враждебное и несовместимое. Наиболее отчетливым доказательством этого служит фрейдовский психоанализ, благодаря которому были обнаружены извращенные сексуальные и преступные фантазии, при буквальном своем понимании совершенно несовместимые с превозносимым сознанием. Всякого, кто в реальности стал бы придерживаться таких норм, можно с полным основанием назвать сумасшедшим, мятежником или преступником.

161 Нельзя согласиться с тем, что эти проявления души были созданы и развились только в наше время, на задворках души или в бессознательном. Скорее всего, они присутствовали всегда и во всех культурах. Каждая культура имела своих Геростратов. Но ни одна из прежних культур не испытывала настоятельной потребности всерьез принимать и обсуждать эти душевные порывы. Душа неизменно представлялась элементом метафизической системы. Современное же сознание не может препятствовать познанию души, несмотря на жесточайшее судорожное сопротивление. Этим наше время отличается от прошлых эпох. Мы уже не в состоянии отрицать, что темные содержания бессознательного могут оказывать мощное воздействие, что существуют душевные силы, которые невозможно втиснуть в наш рациональный миропорядок, во всяком случае, ныне; да, мы воздвигли вокруг этих затруднений целую науку, но она, по сути, лишь доказывает, насколько серьезно мы воспринимаем происходящее. В прошлые столетия на это не обращали внимания, отрицали как несущественное, однако сегодня мы больше не вправе отбрасывать Нессову одежду[78].

162 Потрясение современного сознания, обусловленное величайшими катастрофическими последствиями мировой войны, изнутри души сопровождалось моральным потрясением основ веры в себя и наши ценности. Ранее мы имели возможность считать политически и морально чуждых людей воплощением злодейства, но современный человек должен понимать, что в политическом и моральном плане чужие – точно такие же люди, как и все остальные. Если раньше я верил, что мой внушенный Богом долг – призывать к порядку других, то теперь я знаю, что точно так же нуждаюсь в призыве к порядку и что поступил бы наилучшим образом, занявшись сначала наведением порядка в собственном доме. Это убеждение становится еще сильнее оттого, что я слишком отчетливо вижу, как пошатнулась моя вера в возможность рациональной организации мира, в ту древнюю мечту о тысячелетнем царстве, где господствуют общий мир и единодушное согласие. Скепсис современного сознания в этом отношении не допускает никакого энтузиазма в отношении переустройства мира и политических реформ; этот скепсис явно создает неблагоприятное основание для оттока душевной энергии в мир, а сомнение в моральных качествах личности друга отрицательно влияет на дружеские отношения, поэтому дальнейшее его развитие будет неизбежно подавляться. Этим скепсисом современное сознание как бы обращается против себя, и в ходе этого противотока нам предстоит через преодоление препятствий осознать субъективные душевные явления, которые, пусть они существуют от века, долго находились в тени, так как все беспрепятственно выливалось из души наружу. Совсем иначе выглядел мир средневекового человека: Земля в центре мироздания, вечная твердыня и воплощение покоя; вокруг Земли вращается заботливое, дарующее тепло и свет солнце; белые люди, дети Божьи, наслаждались попечением свыше и воспитывались для вечного блаженства; все точно знали, что делать и как себя вести, чтобы из бренного земного мира перейти к вечно радостному бытию. О такой действительности мы не можем и мечтать. Естественные науки давно разорвали в клочья эту очаровательную грезу. Те времена остались позади, как детство, в котором отец был самым красивым и сильным человеком на свете.

163 Все метафизические опоры средневекового человека исчезли, мы заменили их на идеал материальной надежности, всеобщего благосостояния и гуманности. Тому, для кого этот идеал остается непоколебимым, присущ чрезмерный оптимизм. Увы, такая надежность обращается в ничто, ибо современный человек начинает видеть, что каждый шаг по пути прогресса сулит нарастание катастрофических возможностей. При подобных перспективах меркнут и отступают все былые ожидания и фантазии. Как иначе расценить, скажем, тот факт, что сегодня в крупных городах проводятся учения на случай газовых атак, и даже устраиваются их инсценировки? Это означает только одно – согласно принципу «Хочешь мира, готовься к войне», такие атаки действительно планируются. Надо лишь накопить соответствующий материал, который бестрепетно разбудит в человеке дьявольское начало, а дальше все пойдет само собой. Оружие начинает стрелять само, когда его становится достаточно много.

164 Смутная догадка об этом страшном законе, который управляет всеми слепыми случайностями в мире и который Гераклит некогда обозначил как энантиодромию (противоток), наполняет основания современного сознания леденящим страхом и ослабляет веру в возможность противостоять этому монстру посредством социальных и политических мер. После устрашающей картины слепого мира, в котором созидание и уничтожение вечно уравновешивают друг друга, сознание снова обращается к субъективному человеку и, заглядывая на дно его души, открывает там зияющую тьму. Сего зрелища всякий хотел бы избежать, но наука снесла и это последнее прибежище фантазий, так что на месте спасительной пещеры оказалась зловонная выгребная яма.

165 Все же мы испытываем известное облегчение, открыв столько зла на дне нашей души. Здесь, по крайней мере, мы надеемся обнаружить причины всего зла, господствующего в человечестве как таковом. Хотя лицезрение этого зла в первую очередь потрясает и разочаровывает, однако оно порождает ощущение, что эти душевные факты, часть нашей психики, можно более или менее надежно подчинить, исправить или, по меньшей мере, успешно вытеснить. Если это удастся сделать – а мы вполне на это рассчитываем, – то хотя бы во внешнем мире будет искоренена толика зла. При всеобщем распространении знания о бессознательном все люди смогут увидеть, что, например, некий государственный муж руководствуется в своих действиях болезненными бессознательными мотивами, и газеты смогут обратиться к нему с призывом: «Будьте любезны посетить психоаналитика, ибо вы страдаете вытесненным комплексом отца».

166 Я намеренно привел этот гротескный пример, чтобы показать, к каким абсурдным следствиям ведет иллюзия того, что явлением, принадлежащим психике, возможно управлять. Не вызывает сомнения, что бо́льшая часть зла проистекает из безбрежного человеческого бессознательного; не подлежит сомнению, что мы способны, опираясь на растущее познание, как-то справляться с глубинными истоками зла, в точности так, как благодаря науке умеем ныне справляться с внешними поражениями тела.

167 Поистине сверхъестественный рост интереса к психологии в последние два десятилетия неоспоримо указывает на то, что современное сознание несколько отступило от материальной очевидности и обратилось взамен к внутренней сущности человека. Экспрессионизм в искусстве пророчески предвосхитил этот поворот, так как искусство всегда интуитивно предугадывает грядущие изменения.

168 Психологический интерес нашего времени ждет от души чего-то такого, чего не может дать внешний мир; ждет того, что должно бы содержаться в наших религиях, но уже не содержится – или отсутствует для современного человека. Этому человеку религии представляются не тем, что идет изнутри, что исходит из души; скорее, они стали для него плодами или изобретениями внешнего мира. Никакой сверхъестественный дух больше не дарует внутренних откровений, и современный человек пытается воображать религии и убеждения в роли праздничных нарядов, которые примеряют лишь для того, чтобы в конечном счете выбросить, когда они износятся.

169 Темные, почти болезненные проявления глубинных свойств души каким-то образом возбуждают интерес, хотя плохо поддается объяснению тот факт, что нечто, чем пренебрегали до сих пор, вдруг стало притягательным. Всеобщность этого интереса неоспорима, даже при том, что он видится плохо совместимым с хорошим вкусом. Под интересом к психологии я подразумеваю не только сугубый интерес к психологии как к науке или не только, рассуждая в узком смысле, интерес к психоанализу Фрейда, но почти всеобщее увлечение такими новомодными поветриями, как спиритизм, астрология, теософия, парапсихология и т. д. С конца шестнадцатого – с начала семнадцатого столетий мир не видел ничего подобного. Сопоставить нынешнюю моду, пожалуй, возможно с расцветом гностики в первом и втором веках новой эры. По своей внутренней направленности сегодняшние духовные искания имеют наибольшее сходство именно с тем периодом. К слову, во Франции поныне существует гностическая церковь[79], а в Германии мне известны две гностические школы, которые объявляют себя наследниками древней традиции. По численности последователей самыми популярными движениями являются теософия и ее континентальная сестра – антропософия, индийская разновидность гностики. На этом фоне интерес к научной психологии представляется исчезающе малым. Гностика, впрочем, опирается на изучение глубинных душевных свойств и проникает морально в темные бездны, что доказывает, например, индийская кундалини-йога в ее европейской «обертке»[80]. То же касается и явлений парапсихологии, что может подтвердить любой знаток этого предмета.

170 Вкладываемая в указанный интерес страсть представляет собой, несомненно, душевную энергию, истекающую из отживших религиозных форм. Поэтому подобным устремлениям присущ истинно религиозный характер, пусть они всячески подчеркивают свою научность, как делает, например, Рудольф Штайнер, объявляя антропософию «духовной наукой». Такие попытки маскировки лишний раз показывают, сколь дурной славой пользуется ныне религия – наряду с политикой и теориями переустройства мира.

171 Я не сильно погрешу против истины, если скажу, что современное сознание, в противоположность таковому девятнадцатого века, обращается со всеми своими сокровенными ожиданиями по поводу души не в духе какой-либо традиционной конфессии, но именно в духе гностицизма. Желание всех «духовных» движений придать себе налет научности граничит с гротеском и служит маскировкой, о чем я говорил выше, но одновременно это позитивное свидетельство того, что они нацелены на науку, то есть на познание, причем в строгом противопоставлении сути западных религиозных форм, вере как таковой. Современное сознание испытывает отвращение к вере и к основанным на ней религиям. Оно приобретает авторитет в той мере, в какой его познавательное содержание согласуется с глубинными явлениями. Оно хочет знать, то есть обладать первоначальным опытом.

172 Эпоха Великих географических открытий, с завершением которой мы, вероятно, достигли полноты изучения Земли, отказалась верить в одноногих гипербореев[81] и в прочие вымыслы; люди той поры возжелали своими глазами увидеть, что находится по ту сторону границы известного мира. Наша эпоха, очевидно, нацелилась на то, чтобы выяснить, как выглядит психика по ту сторону сознания. Вот вопрос, который задают себе в спиритических обществах: что происходит, когда медиум утрачивает сознание? Вот вопрос каждого теософа: что испытаю я на высших ступенях сознания, то есть по ту сторону моего нынешнего бытия? Каждый астролог задается вопросом: каковы действующие и определяющие силы, управляющие моей судьбой по ту сторону от осознаваемых намерений? А каждый психоаналитик спрашивает: каковы глубинные движущие силы невроза?

173 Эпоха жаждет на собственном опыте познать душу. Она жаждет исконного, первоначального опыта и поэтому отвергает все предпосылки и допущения, но в то же время пользуется всеми имеющимися предпосылками для достижения цели, не пренебрегая ни религиями, ни наукой. У прежнего европейца по спине пробегал холодок, когда он осмеливался углубиться в эти вопросы; не только предмет так называемого исследования представлялся ему темным и пугающим, но и методика казалась безнравственным злоупотреблением чудесными духовными достижениями. Как, например, оценит профессиональный астроном тот факт, что сегодня составляют в тысячу раз больше гороскопов, чем триста лет назад? Что скажет философ-просветитель и воспитатель о том, что в мире отнюдь не стало меньше суеверия по сравнению с Античностью? Сам Фрейд, создатель психоанализа, предпринимал добросовестные усилия к тому, чтобы извлечь на свет грязь, темноту и зло со дна человеческой души и истолковать их так, чтобы в мире исчезло всякое стремление искать за ними что-либо, кроме нечистот и шлака. Эта попытка не удалась, и сейчас на наших глазах устрашение превращается в свою противоположность, в восхищение грязью; данное явление сродни извращению и не поддается нормальному объяснению, если только теми, кто причастен к таким поискам, не движет тайное очарование человеческой душой.

174 Нет и не может быть никакого сомнения в том, что с начала девятнадцатого века, с достопамятной Великой французской революции, проблемы души постепенно и неуклонно начали выдвигаться на передний план коллективного восприятия. Символическая коронация богини разума в Соборе Парижской Богоматери[82] имела для западного мира такое же значение, что и срубленный христианскими миссионерами дуб Вотана[83]: оба раза молния с небес не поразила вольнодумцев.

175 Можно считать причудой мировой истории то обстоятельство, что именно тогда француз по фамилии Анкетиль-Дюперрон[84], будучи в Индии в начале девятнадцатого века, предпринял перевод сборника пятидесяти упанишад, которому дал название «Oupnek’hat» (это персидский аналог индийского слова); данное сочинение позволило Западу глубже заглянуть в сущность загадочного духа Востока. Историк усмотрит здесь случайность, порожденную исторической причинностью. Но мне врачебное предубеждение, безусловно, не позволяет видеть тут произвол случая, ибо все происходило по правилам психологии, которые безошибочно действуют в личной жизни: для каждого значимого явления, обесцененного и уничтоженного сознанием, в бессознательном имеется компенсация, в полном соответствии с законом сохранения энергии, ибо наша психическая деятельность тоже представляет собой энергетический процесс. Ни одна душевная ценность не может исчезнуть без замены каким-то аналогом. Это основное правило эвристики никогда не было опровергнуто, оно всегда подтверждалось повседневной психотерапевтической практикой. Врач во мне отказывается рассматривать душевную жизнь народа вне рамок основного закона психологии. Для врача душа народа – просто более комплексное образование, нежели душа отдельного человека. Между прочим, не говорит ли поэт об обратном, когда рассуждает о «народах» своей души? Мне кажется, что он прав. Ибо есть в нашей душе нечто общее, выражающее народ, сообщество, если угодно, все человечество. Каким-то неведомым образом мы являемся частью единой великой души, одного великого человека, если воспользоваться словами Сведенборга[85].

176 Тьма во мне, единичном человеке, провоцирует вспышку яркого света, и то же происходит в душевной жизни народа. Темная безымянная масса, охваченная страстью к разрушению, поразила индивидуума, и Анкетиль-Дюперрон в ответ совершил шаг, имевший всемирно-историческое значение. Из этого ответа родились Шопенгауэр и Ницше, из него возникло необозримое влияние Востока на Запад. Горе нам, если мы недооценим это влияние! Пока мы наблюдаем лишь проблески на интеллектуальной поверхности Европы – пару профессоров философии, пару буддийских фанатиков, несколько общественных фигур, вроде госпожи Блаватской и Анни Безант с их Кришнамурти[86]. Пока это отдельные островки в море человеческой массы, но на самом деле перед нами вершины мощных подводных хребтов. Филистеры от образования до недавнего времени воображали, что астрология высмеяна окончательно, однако сегодня она поднялась из глубин и подбирается к воротам университетов, из которых была изгнана триста лет назад. То же самое можно сказать и об идеях Востока, что овладевают умами и постепенно прорастают в массах. Откуда взялись пять или шесть миллионов швейцарских франков на счетах антропософского храма в Дорнахе[87]? Понятно, что жертвовал далеко не один человек. К сожалению, до сих пор отсутствует статистика о том, сколько имеется явных и скрытых теософов. Можно с уверенностью утверждать, что счет идет на миллионы. Сюда же надо добавить миллионы спиритуалистов из христианских и теософских деноминаций.

177 Великие обновления не снисходят с небес, они всегда восходят снизу, а деревья растут не с неба, но от земли (хотя семена падают на землю сверху). Потрясения нашего мира и потрясения нашего сознания суть одно и то же. Все становится относительным, спорным и сомнительным. Пока сознание, медленно и с сомнением, оценивает этот спорный мир, в котором гремят препирательства насчет договоров о мире и дружбе, насчет демократии и диктатуры, капитализма и большевизма, в нас нарастает стремление к духовному ответу на сумятицу сомнений и неопределенностей. Именно самые темные слои народа, высмеиваемые за свое безмолвие и воспитанные, согласно академическим предрассудкам, куда хуже «сияющих вершин», доверяются неосознаваемому натиску души. Сверху этот печальный (или смехотворный) спектакль, что знаменательно, часто рассматривают как наивные деяния юродивых, с которых нечего взять. Разве не умилительно, например, видеть, как вся несомненная нечистота души забирается в научные архивы? Собственно, нечленораздельное бормотание, абсурдные поступки, самые пустые и фрагментарные фантазии со скрупулезной научной добросовестностью в виде Antropophytheia[88] собираются последователями Хэвлока Эллиса и Фрейда, описываются в серьезных статьях, им воздаются все мыслимые почести, а сообщество читателей распространилось по всему культурному кругу белых людей. Откуда такое рвение, откуда такое фанатичное чествование безвкусицы? Это психология, это душевная субстанция, столь же ценная, как спасенные из античной кучи навоза фрагменты древней рукописи. Даже потаенная и дурно пахнущая часть души дорога современному человеку, ибо служит его цели. Но что это за цель?

178 Фрейд предпослал своему «Толкованию сновидений» следующий девиз: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» – «Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я»[89]. Спрашивается, для чего?

179 Ныне нашими богами, которых должно свергнуть с трона, являются идолы и ценности сознания. Известно, что старых богов дискредитировала в первую очередь их скандальная история. Сегодня все повторяется. Раскапываются подозрительные погреба наших блистательных добродетелей и наших несравненных идеалов, раздаются радостные крики: вот ваши боги, вот иллюзия, созданная человеческой рукой, испачканная человеческой низостью, гроб повапленный, набитый грязью и нечистотами. В этом звучит до боли знакомая нота, а слова не забыты с уроков подготовки к конфирмации.

180 Я искренне убежден в том, что это не случайные аналогии. Многим людям психология Фрейда ближе, чем Евангелие, и для них большевизм значит больше, чем буржуазные добродетели. Но все это наши братья, и в каждом из нас звучит хотя бы один голос, оправдывающий таких людей, ибо все мы – части единой души.

181 Неожиданным следствием такой духовной сумятицы стало то обстоятельство, что мир повернулся к нам своим отвратительным лицом: уже никто больше не может его любить, мы не можем больше любить самих себя, а ничто внешнее не может отвлечь нас от нашей собственной души. Причем глубокий смысл этого следствия, как правило, не учитывают. Что есть теософия, с ее кармой и реинкарнацией, как не утверждение о том, что наш иллюзорный мир – временное место морального исцеления несовершенных? Тем самым теософия делает относительным имманентный смысл современного мира, по сути, обещая в иной оболочке доступ в высшие миры без возбуждения ненависти к современному миру. Но результат остается тем же самым.

182 Все эти идеи признаны ненаучными, однако они захватывают современное сознание снизу. Случайно ли теория относительности Эйнштейна и новейшая, превосходящая всякую причинность и наглядность атомная теория занимают ныне наше воображение? Даже физика рассеивает материальный мир. По моему мнению, нет ничего удивительного в том, что современный человек упрямо обращается к своей душевной реальности и ожидает обрести в ней надежную опору, в которой ему отказывает мир окружающий.

183 С душой Запада дела обстоят печально, и ситуация усугубляется тем, что мы предпочитаем иллюзии нашей внутренней красоты беспощадной правде. Западный человек живет в туманном облаке самообмана, который призван скрывать его истинное лицо. Но как нас воспринимают люди с другим цветом кожи? Что думают о нас китайцы или индусы? Что думает о нас черный человек? Что думают все те, кого мы истребляем алкоголем, венерическими болезнями и банальным грабежом?

184 У меня есть друг-индеец, вождь одного из племени пуэбло. Однажды мы доверительно разговаривали о белых, и он сказал так: «Мы не понимаем белых. Они всегда чего-то хотят, всегда суетятся, всегда что-то ищут. Что ищут? Мы этого не знаем. Мы не можем их понять. У них всех острые носы, тонкие злые губы, морщины на лицах. Мы думаем, что они все сумасшедшие».

185 Мой друг сполна познал арийскую хищную птицу и ее ненасытную жажду наживы, которая побуждает вторгаться в чужие страны, но не смог подобрать ей имени; к тому же он опознал тот бред величия, который заставляет нас воображать, будто христианство – единственная на свете истина, а белый Христос – единственный спаситель человечества. Мы посылаем миссионеров даже в Китай, наводнив весь Восток плодами нашей науки и техники, сделав себя вечными должниками. Христианская комедия в Африке не вызывает ничего, кроме жалости. Угодное Богу искоренение полигамии породило проституцию, из-за которой только в Уганде ежегодно расходуют двадцать тысяч фунтов стерлингов на лечение венерических болезней. Добропорядочный европеец платит миссионерам за этот чудесный результат. Надо ли упоминать об ужасных страданиях полинезийцев или о плодах торговли опиумом?

186 Так выглядит европеец за пределами своего туманного морального облака. Неудивительно, что раскопки нашей души сродни работе в канализации. Только такой великий идеалист, как Фрейд мог посвятить этому нечестивому занятию труд всей жизни. Не он стал причиной этого дурного запаха, повинны все мы, все те, кто мнит себя чистым и приличным – в силу невежества и самообмана. Так наша психология начинает свое знакомство с душой – с самой омерзительной во всех отношениях стороны, с того, чего мы отчаянно не хотим видеть.

187 Если наша душа состоит только из дурного и никуда не годного, то нормальному человеку никто и никогда не поможет отыскать в ней что-либо привлекательное. Поэтому все те, кто видит в теософии прискорбную интеллектуальную поверхностность, а во фрейдизме не усматривает ничего кроме предосудительного сладострастия, пророчат этим движениям скорый и бесславный конец. Однако они упускают из вида тот факт, что в основании этих движений лежит страсть, а именно очарование душой, так что эти формы, будучи ступенями выражения души, продержатся до тех пор, пока не будут вытеснены чем-то лучшим. Суеверие и извращение – на самом деле, одно и то же. Это переходные формы эмбриональной природы, из которых возникают новые, более зрелые явления.

187а С интеллектуальной, моральной и эстетической точек зрения вид «задворок» западной души выглядит малопривлекательным. Мы с неподражаемым пылом возвели вокруг себя монументальный мир, но именно по причине его великолепия все чудеса оказались вовне, а все, обнаруживаемое на дне души, по необходимости и на самом деле представляется скудным и ущербным.

187b Я отдаю себе отчет в том, что немного тороплюсь с оценкой всеобщего сознания. Понимание психологических фактов еще не стало общим достоянием. Западная публика находится на пути к такому пониманию, которому она, по понятным причинам, изо всех сил противится. Пессимизм Шпенглера произвел должное впечатление, но все, увы, ограничивается благонамеренно очерченными границами академической науки. Вдобавок психологическое понимание болезненно задевает личное и потому наталкивается на личное сопротивление и отрицание. Впрочем, я вовсе не считаю это сопротивление бессмысленным. Скорее, оно представляется мне здоровой реакцией на нечто разрушительное. Любой релятивизм, становясь главенствующим и окончательным принципом, действует разрушительно. Значит, указывая на неприглядность «задворок» души, я поступаю так не для того, чтобы изречь пессимистическое предостережение; я лишь предъявляю факты, сообщающие, что бессознательное, если не обращать внимания на его отталкивающий вид, обладает мощной притягательной силой – не только для болезненных натур, но и для здоровых, позитивно мыслящих умов. Основой души является природа, каковая есть сила, творящая жизнь. Да, природа сама уничтожает ею созданное, но она же отстраивает разрушенное заново. Современный релятивизм разрушает ценности зримого мира, а душа вновь их возвращает. Пока мы, разумеется, наблюдаем лишь падение во тьму и мерзость вокруг, но тот, кто не способен вынести это зрелище, никогда не создаст ничего прекрасного и светлого. Свет всегда рождается во тьме, никакое солнце не застревает на небе только потому, что человек в страхе велит ему остановиться. Разве пример Анкетиля-Дюперрона не доказывает, что душа норовит сама избавиться от помрачения? Китайцы не считают причиной своего упадка европейскую науку и технику. Почему же мы должны верить, будто тайное духовное влияние Востока станет для нас разрушительным?

188 Но я забываю, что мы, по всей видимости, еще не осознали следующего: своими превосходящими техническими возможностями мы основательно встряхнули материальный мир Востока, но Восток своими превосходящими душевными возможностями привел в смятение наш духовный мир. Мы пока еще не додумались до той мысли, что Восток может захватить нас изнутри. Такая мысль, конечно, кажется нам бредовой, потому что мы мыслим исключительно в категориях причин и следствий, не в силах понять, почему возлагаем ответственность за смятение в духовности среднего класса на неких Макса Мюллера, Ольденбурга, Дойссена или Вильгельма[90]. Чему, однако, учит нас пример императорского Рима? С завоеванием Передней Азии Рим стал азиатским, даже Европа стала азиатской, каковой она является до сих пор. Из Киликии пришла римская воинская религия[91], распространившаяся от Египта до туманной Британии (это уже не говоря о христианстве).

189 Мы пока не полностью осознали, что западная теософия является дилетантским, поистине варварским подражанием Востоку. Мы снова увлеклись астрологией, этим насущным хлебом Востока. Исследования сексуальности, которыми начали заниматься в Вене и Англии, следуют в первую очередь индийским образцам[92]. Тексты тысячелетней древности преподают нам в этой области чистый философский релятивизм, а сущность китайской науки опирается на принцип сверхпричинности, о котором мы только-только начали догадываться. Что касается недавних открытий в психологии, то их вполне внятные описания мы находим в древнекитайских текстах, как убедительно продемонстрировал мне профессор Вильгельм. Сугубо западное, как нам кажется, изобретение, то бишь психоанализ и проистекающие из него порывы, есть лишь первая, начальная попытка сравняться с достижениями восточных духовных практик. Думаю, многим известна книга, в которой проводится параллельное сопоставление психоанализа и йоги, за авторством Оскара Шмица[93].

190 Теософы имеют весьма занятные представления о махатмах, которые прячутся где-то в Гималаях или на Тибете и оттуда управляют миром, который не перестают воодушевлять. Влияние магического восточного духовного содержания настолько велико, что умственно полноценные европейцы уверяли меня, будто добро, о котором я рассуждаю, внушено мне махатмами без моего предшествующего знания, а мои собственные мысли ни на что не годятся. Эта широко распространенная и внутренне усвоенная мифология, подобно всякой мифологии вообще, отнюдь не бессмысленна с психологической точки зрения. Нам представляется, что Восток и вправду имеет некоторое отношение к причинам сегодняшнего духовного сдвига, но этот Восток находится не в тибетских монастырях махатм, а скрывается прежде всего внутри нас. Этот якобы восточный дух – наша собственная душа, которая творит новые формы, содержащие духовные начала, призванные служить целительным тормозом для безграничной алчности арийского человека; эти формы предусматривают то ограничение жизни, которое на Востоке развивается в сомнительный квиетизм, ту стабильность бытия, что по необходимости торжествует, когда требования души становятся столь же настоятельными, как и материальные потребности социальной, внешней жизни. Мы пока, в эпоху американизма, далеки от этого, но уже, как мне кажется, приближаемся к рубежу новой духовной культуры. Мне не хотелось бы выступать в роли пророка, но невозможно обозначить проблемы души современного человека без упоминания стремления к покою в состоянии беспокойства, без потребности обрести уверенность в состоянии неуверенности. Новые формы бытия возникают из потребностей и необходимостей, а не из идеальных состояний неуверенности, не из идеальных притязаний и желаний.

191 Нельзя задаваться такими вопросами в отрыве от всего остального, не обозначив, по меньшей мере, способы решения задач, если даже по этому поводу невозможно сказать что-либо окончательное и определенное. Увы, на сегодня для поисков решения – в том виде, в каком они мне видятся – не сделано ровным счетом ничего. Как и всегда, одни люди разочаровываются в возможности возвращения к прежней оптимистической природе, а другие стремятся к изменению мировоззрения и форм бытия. Суть сегодняшней проблемы для меня заключается в исходящем из души очаровании современного сознания. Если смотреть с точки зрения пессимиста, это проявление разрушения; если же встать в позицию оптимиста, можно счесть, с другой стороны, что мы прозреваем начатки возможного, более глубокого изменения содержания западного сознания. В любом случае это явление громадного значения, тем более достойное внимания, что оно уже укоренилось в широких народных слоях, и тем более важное, что оно затрагивает те иррациональные и, как доказывает история, необозримые движущие силы души, которые таинственным и непредсказуемым образом определяют жизнь народов и культур. Именно эти силы, скрытые сегодня от многих, стоят за психологическим интересом нашего времени. Очарование души вовсе не извращенное по своей природе, это тяга, настолько сильная, что она не испытывает отвращения к безвкусице.

192 Местность вдоль главной мировой дороги кажется пустынной и выработанной. Поэтому взыскующий инстинкт оставляет проторенные пути и ищет окольных, неизведанных троп; в свое время античный человек, освободившись от олимпийских богов, точно так же предался переднеазиатским мистериям. Тайный инстинкт обращается вовне и потому усваивает восточные теософии и восточную магию; устремляясь внутрь, он вдумчиво изучает «задворки» души и делает это с тем же скепсисом и с тем же радикализмом, с какими Будда отверг два миллиона прежних богов ради обретения единственно истинного, изначального опыта.

193 Теперь мы подходим к последнему вопросу. Правда ли все то, что я говорю о современном человеке? Или это лишь оптический обман? Не подлежит сомнению, что для многих миллионов европейцев приводимые мною факты будут всего-навсего малозначимыми случайностями, а для многих высокообразованных людей это только достойные сожаления заблуждения. Что, например, думал образованный римлянин о христианстве, которое поначалу распространялось среди низших слоев населения? Для многих нынешний западный Бог до сих пор жив, как и Аллах для многих, кто проживает по ту сторону Средиземного моря; сторонники каждой религии считают сторонников другой отъявленными еретиками, которых, за отсутствием иных возможностей, сострадательно терпят. Умный европеец, помимо этого, придерживается того мнения, что религия и тому подобное хороши для народа и женской души, но должны быть устранены из насущных экономических и политических вопросов.

194 В целом меня опровергают со всех сторон и считают человеком, который при ясном небе предсказывает ненастье. Может быть, непогода где-то далеко, за горизонтом, и никогда не дойдет до нас. Но вопросы относительно души всегда находятся ниже горизонта сознания, так что, рассуждая о душе, мы ведем речь, собственно, о том, что пребывает на границе видимого, о чем-то сокровенном и деликатном, о цветах, которые раскрываются только во мраке ночи. Днем все представляется ясным и отчетливым, однако ночь длится ровно столько же, сколько и день, а мы живем и ночью. Некоторым людям снятся страшные сны, портящие настроение на целый день. Для великого множества людей дневная жизнь выглядит таким страшным сном, что они с нетерпением ждут ночи, когда просыпается душа. Да, мне кажется, что сегодня должно быть особенно много подобных людей, отчего я также придерживаюсь того мнения, что современная проблема души возникает именно так, как было описано выше.

195 При этом я должен упрекнуть себя в односторонности, ибо обошел молчанием душу нашей светскости, о которой говорит большинство, ибо она лежит на поверхности. Она открывается в международном и наднациональном идеале, воплощается в Лиге Наций и тому подобных организациях, еще в спорте, а также в кино и джазе. Это знаменательные симптомы нашего времени, которое насаждает идеал гуманности в телесном. Спорт подразумевает необыкновенно высокую ценность тела, каковая еще более подчеркивается современным танцем. Напротив, кино и детективные романы позволяют безопасно переживать все те волнения, страсти и фантазии, которые в наш гуманный век подлежат вытеснению. Нетрудно заметить, что эти симптомы связаны с психическими состояниями. Очарование души есть не что иное, как новое самоосмысление, обращение к прошлому, к основам человеческой натуры. Не вызывает удивления факт, что состоялось новое открытие тела, которое до сих пор ценилось ниже духа. Временами появляется искушение заявить, что это месть плоти духу. Когда Кайзерлинг громогласно объявил шофера героем культуры[94], этими словами, выражая мнение большинства, он почти попал в цель. Тело предъявляет притязания на равноправие, источая такое же очарование, как и душа. Если мы до сих пор захвачены старой идеей о противопоставлении духа и материи, то сами продлеваем состояние расщепления или невыносимого противоречия. Если удастся примириться с осознанием того, что душа – взгляд изнутри на жизнь тела, а тело – открытая вовне жизнь души, что душа и тело – не две отдельные сущности, а неразрывное единство, то удастся и понять, как стремление к преодолению нынешней ступени сознания ведет через бессознательное к телу, и наоборот, как вера в тело допускает всего одну философию, которая не отрицает тело в угоду чистому духу. Это неравномерное, если сравнивать с прежними временами, выпячивание душевного и телесного, несмотря на видимость разложения, может означать омоложение, ибо – как говорит Гельдерлин[95]:

Но там, где угроза, растет и
Спаситель[96].

196 Мы действительно видим, как западный мир начинает наращивать темп жизни, перенимать американский темп, в противоположность квиетизму и отвращенному от повседневности смирению. Начинает усугубляться невозможный ранее разрыв между внешним и внутренним – точнее, между объективным и субъективным. Возможно, это последнее состязание дряхлеющей Европы с юной Америкой; возможно, перед нами здоровая (или сомнительная) попытка ускользнуть от темных законов природы и одержать еще более величественную, еще более героическую победу яви над сном народов. Это вопрос, ответ на который даст история.

V. Любовная проблема студента[97]

Дамы и господа!

197 Позвольте заверить, что я с изрядными опасениями согласился открыть своим выступлением предполагаемое обсуждение студенческой любви и прочесть доклад на эту тему. В силу своей необычности подобная дискуссия не может не вызывать затруднений, если вести ее в серьезном тоне и осознавать свою ответственность.

198 Любовь – всегда проблема, в каком бы возрасте ни был влюбленный или любимый человек. В детстве проблемы доставляет любовь родителей, а для старика проблема заключается в выяснении того, чего он добился благодаря своей любви. Любовь – это судьбоносная сила, могущество которой простирается от небес до преисподней. Полагаю, мы должны понимать любовь именно таким образом, если всерьез хотим изучить ее суть. Хитросплетения любви чрезвычайно обширны и многообразны, они не ограничиваются какой-либо конкретной областью, но охватывают все стороны человеческой жизни и деятельности. Любовь может быть этической, социальной, психологической, философской, эстетической, религиозной, медицинской, юридической или физиологической проблемой, если перечислить навскидку хотя бы некоторые ее проявления. Впрочем, такое вторжение любви во все коллективные сферы жизни лишь незначительно затрудняет ее понимание – в сравнении с тем фактом, что любовь также является сугубо индивидуальной проблемой. Ибо последнее означает, что всякий общий критерий, всякое общее правило утрачивают свою силу – подобно религиозным верованиям, которые, пусть они постоянно кодифицируются на протяжении хода истории, всегда, в сущности, представляют собой индивидуальный опыт, отвергающий все традиционные установления.

199 Само слово «любовь» мешает нашему обсуждению, ведь «любовью» называют буквально все на свете! Если идти сверху вниз, после наивысшего таинства христианской религии мы сталкиваемся с amor Dei Оригена, с amor intellec-tualis Dei Спинозы, с платоновской любовью к Идее, с Gottesminne мистиков[98]. Слова Гёте вводят нас в человеческое пространство любви:

Утихла дикая тревога,
И не бушует в жилах кровь:
В душе воскресла вера в бога,
Воскресла к ближнему любовь[99].

200 Здесь мы видим любовь к ближнему – как в христианском, так и в буддийском толковании, заодно с любовью к человечеству, которая выражается в служении обществу. Далее идет любовь к родной стране, любовь к идеальным институциям – скажем, к церкви. Затем имеется родительская любовь, прежде всего материнская, за нею следует сыновняя и дочерняя любовь. Встречая супружескую любовь, мы покидаем область духовного и вступаем в промежуточное царство между духом и инстинктом. Здесь чистое пламя Эроса воспламеняет сексуальность, а идеальные формы любви – любовь к родителям, к стране, к ближнему и т. д. – смешиваются с жаждой личной власти и желанием обладать и управлять. Это не означает, что любое соприкосновение с влечением унижает любовь. Наоборот, ее красота, истинность и сила становятся тем совершеннее, чем больше влечений она способна впитать. Только в случае преобладания влечений животное начало в человеке прорывается вовне. Супружеская любовь (невесты и жениха) может быть такой, о которой говорит Гёте в конце «Фауста»:

Пламень священный!
Кто им объят —
Жизни блаженной
С добрыми рад.
К славе господней,
К небу скорей:
Воздух свободней,
Духу вольней![100]

201 Правда, любовь не обязательно должна быть такой. Она может напоминать слова Ницше: «Два зверя познали друг друга»[101]. Для любовников, опять-таки, все обстоит иначе. Даже в отсутствие таинства брака как залога совместной жизни эта любовь может преобразиться волей судьбы – или собственной трагической природой (хотя, как правило, в ней главенствует влечение, темное, смутное, то вспыхивающее, то угасающее).

202 Даже все сказанное еще не ставит пределов любви. Под «любовью» мы также подразумеваем половой акт во всех разновидностях, от официально одобряемого в супружестве до физиологической потребности, которая влечет мужчину к проституткам, и до свойственной последним отстраненности, с которой они предаются (вынуждены предаваться) этой любви.

203 Еще мы говорим о «любви к мальчикам», имея в виду гомосексуальность, которая по сравнению с классическими временами ныне утратила свое очарование как общественный и воспитательный институт и теперь влачит жалкое, ничтожное существование в качестве так называемого извращения и наказуемого деяния – по крайней мере, среди мужчин. С другой стороны, в англосаксонских странах за женской гомосексуальностью стоит, по-видимому, нечто большее, нежели лирика Сафо[102], поскольку эта гомосексуальность каким-то образом функционирует как способ содействия социальной и политической организации современных женщин (любопытно, что мужская гомосексуальность была в свое время важным фактором возвышения греческих городов-государств).

204 Наконец, значение слова «любовь» следует растянуть настолько широко, чтобы оно вместило в себя все сексуальные извращения. Есть любовь кровосмесительная и любовь онанирующая, известная как нарциссизм. Слово «любовь» охватывает все разновидности нездорового сексуального влечения, а также все виды алчности, низводящей человека до состояния зверя или машины.

205 Следовательно, мы оказываемся в неловком положении, открывая обсуждение предмета (или понятия), очертания которого столь туманны, а границы почти отсутствуют. Хотелось бы, для целей настоящего обсуждения, сузить это широкое представление о любви до вопроса о том, как молодому студенту нужно воспринимать половое влечение. Но это, увы, попросту невозможно, поскольку все перечисленные мною значения слова «любовь» имеют прямое отношение к любовной проблеме студента.

206 Впрочем, можно с общего согласия обсудить, как именно ведет себя обыкновенный, так называемый нормальный человек в описанных выше условиях. Если пренебречь тем обстоятельством, что «нормальных» людей не существует, мы обнаружим достаточно сходств даже среди индивидуумов самых разных склонностей, и это позволит приступить к обсуждению «типовой» проблемы. Как всегда и бывает, практическое решение зависит от двух факторов – от потребностей и способностей индивидуума и от окружающих его условий.

207 Докладчику полагается давать общий обзор обсуждаемой темы. Разумеется, это возможно сделать только в том случае, если, будучи врачом, я в состоянии объективно оценить текущее положение дел и воздержаться от чопорных, морализаторских ноток в рассуждениях (они-то и придают нашей теме немалую толику стыдливости и лицемерия). Более того, я выступаю перед вами не для того, чтобы указывать, что следует делать; это мы оставим тем, кто всегда знает, что будет лучше для других.

208 Дамы и господа, наша тема – «Любовная проблема студента», и я исхожу из мнения, что под «любовной проблемой» подразумеваются отношения двух полов, но никак не «сексуальная проблема» студенчества. Такая точка зрения устанавливает полезные пределы для рассмотрения, поскольку секс в целом придется обсуждать лишь в той мере, в какой он связан с любовной проблемой или с проблемой взаимоотношений. Следовательно, мы можем исключить из обсуждения все те сексуальные явления, которые не имеют ничего общего с отношениями полов, будь то половые извращения (за исключением гомосексуализма), мастурбация или посещение проституток. Гомосексуальность нельзя исключать по той причине, что очень часто за нею скрывается проблема взаимоотношений; зато можно исключить проституцию, потому что обычно она не связана с отношениями полов (а отдельные примеры обратного лишь подтверждают это правило).

209 Типичным решением любовной проблемы является, как известно, брак. Но опыт показывает, что данная статистическая истина неприменима к студентам. Непосредственная причина заключается в том, что студент, как правило, не в состоянии обзавестись собственным домом. Другая причина – юный возраст большинства студентов: отчасти в силу того, что еще продолжают учебу, а отчасти из-за потребности в свободе перемещения с места на место эти молодые люди пока не готовы к социальному постоянству, подразумеваемому браком. Также следует учитывать здесь психологическую незрелость, инфантильную приверженность родному дому и семье, относительно неразвитую способность к любви и ответственности, отсутствие опыта жизни и познания мира, типичные юношеские иллюзии и заблуждения и т. д. Кроме того, нельзя упускать из вида целеустремленность девушек-студенток, которые стремятся прежде всего завершить учебу и получить профессию. Поэтому они воздерживаются от брака, в особенности от брака с юношей-студентом, который, пока остается студентом, не воспринимается как желательная пара (по уже упомянутым причинам). Помимо этого, крайне важно, рассуждая о студенческих браках, помнить о детях. Обыкновенно девушка выходит замуж, желая завести ребенка, тогда как юноша вполне способен какое-то время обходиться без детей. Брак без детей не имеет для женщины особой привлекательности, и девушки поэтому предпочитают выжидать.

210 Правда, в последние годы студенческие браки участились. Отчасти это связано с психологическими изменениями в современном мировоззрении, а отчасти – с распространением средств контрацепции. Психологические изменения, обусловившие, среди прочего, феномен студенческого брака, являются, по-видимому, следствиями духовных потрясений последних десятилетий; истинного значения этих потрясений мы еще не в состоянии осознать. Скажем кратко: в результате всеобщего распространения научных знаний и научных принципов мышления изменилось само представление о любовной проблеме. Научная объективность позволила сблизить воззрения на человека как высшее и священное существо и как существо природное; тем самым Homo sapiens занял отведенное ему место в естественном порядке мироустройства. Эти изменения можно трактовать как интеллектуально, так и эмоционально. Здесь непосредственно затрагиваются наши чувства. Человек ощущает себя освободившимся от уз метафизической системы и от тех нравственных категорий, которые характеризовали средневековое мировоззрение. Табу, опиравшиеся на исключение человека из природы, больше не действуют, а моральные суждения, которые в конечном счете всегда восходят к религиозной метафизике, утратили свою силу. В рамках традиционной моральной системы каждый прекрасно знает, почему брак считается «правильным» и почему любая другая форма любви подлежит осуждению. Однако вне системы, на игровой площадке и поле битвы природы, где человек воспринимает себя как наиболее одаренного представителя обширного семейства животных, приходится искать новые ориентиры. Утрата привычных мерил и ценностей ведет сначала к моральному хаосу. Все доселе признанные формы поведения подвергаются сомнению, люди начинают обсуждать то, чего долгое время чурались вследствие нравственных предрассудков. Они смело и дерзко изучают действительность, испытывают непреодолимую потребность накапливать опыт, познавать и понимать. Наука взирает на мир без страха и сомнения. Она не боится заглядывать в сумрак морали и в грязные закоулки души. Современный человек больше не желает довольствоваться традиционным суждением; он должен твердо знать, что, как и почему. Этот духовный поиск ведет к созданию новых мерил ценности.

211 К их числу принадлежит оценка любви с точки зрения гигиены. Благодаря более откровенному и объективному обсуждению секса осознание чудовищной опасности, исходящей от венерических болезней, сделалось широко распространенным. Обязанность следить за своим здоровьем вытеснила чопорные страхи прежней морали. Но этот процесс нравственного оздоровления еще далек от того, чтобы общественное мнение согласилось мириться с гражданскими мерами по борьбе с венерическими болезнями (хотя аналогичные меры применяются против других заразных заболеваний). Венерические болезни до сих пор считаются «неприличными», в отличие от оспы или холеры, которые морально допустимо обсуждать в гостиных. Без сомнения, нынешняя щепетильность в этом отношении покажется смешной в более просвещенную эпоху.

212 Широкое обсуждение сексуальности выдвинуло на передний план общественного сознания исключительную важность полового влечения в разнообразии его психических проявлений. За последние двадцать пять лет немалый вклад в изучение этого вопроса внесло столь охотно осуждаемое обществом психоаналитическое движение. Сегодня уже невозможно спрятать важнейшее психологическое значение секса за дурной шуткой или за какой-либо формой морального негодования. Люди начинают рассматривать сексуальность в ряду общих человеческих проблем и обсуждать ее с той степенью уважения, каковой она, несомненно, заслуживает. Вполне естественно, что в результате многое из считавшегося ранее бесспорным ныне подвергается сомнению и пересматривается. Например, мы усомнились в том, что официально принятая форма сексуальности является единственно возможной с точки зрения морали; также мы усомнились в том, нужно ли и далее осуждать все прочие формы. Доводы «за» и «против» постепенно теряют свою нравственную резкость, в обсуждение вторгаются практические соображения, и мы наконец начинаем понимать, что узаконенный, если угодно, секс не является eo ipso[103] залогом морального превосходства.

213 Вдобавок сам брак с его оттенком скучной повседневности внезапно сделался темой романтической литературы. Прежние романы обыкновенно заканчивались счастливой помолвкой или свадьбой, а вот современный роман нередко начинается с событий после свадьбы. В этих романах, доступных сегодня всем, наиболее интимные вопросы зачастую, увы, излишне подробны, и это обстоятельство крайне печалит. Есть, конечно, настоящие совсем уж порнографические произведения, но о них вряд ли стоит здесь говорить. Научно-популярная книга Фореля «Половой вопрос»[104] имела огромный успех и нашла немало подражателей. В научной литературе последних лет можно выделить сборники, которые по размаху и по сомнительному характеру своего содержания намного превосходят все, что можно отыскать в работе «Psychopathia Sexualis» Крафта-Эбинга[105]; нечто подобное было бы попросту немыслимо тридцать или сорок лет назад.

214 Эти распространенные и широко известные явления суть знамения времени. Они позволяют сегодняшним молодым людям осознать всю важность секса гораздо раньше, чем случалось на протяжении последних двух десятилетий. Некоторые утверждают, что ранняя озабоченность сексом патологична и является признаком вырождения городского общества. Помнится, лет пятнадцать назад я читал статью из «Анналов натурфилософии» Оствальда[106], где говорилось буквально следующее: «У первобытных людей, будь то эскимосы, швейцарцы или кто-то еще, нет сексуальных проблем». Едва ли потребуется длительное размышление, чтобы понять, почему у первобытных людей дело обстоит именно так; они не беспокоятся ни о чем, кроме утоления голода. Проблемы – это удел человека культурного. Здесь, в Швейцарии, как будто нет больших городов, но проблемы все равно имеются. На мой взгляд, в обсуждении сексуальности нет ни патологии, ни хотя бы намека на вырождение общества; скорее, я усматриваю в нем признак великой психологической революции нашего времени и тех изменений, которые она вызвала. Мне кажется, что чем серьезнее и обстоятельнее мы будем обсуждать эту тему, жизненно важную для здоровья и счастья человека, тем лучше будет для всех.

215 Именно неподдельный интерес к нашему вопросу стал отчасти причиной роста количества студенческих браков, прежде почти не заключавшихся. О столь недавнем явлении, конечно, судить трудно из-за отсутствия полноценной статистики. В прежние времена в избытке встречались ранние браки, причем такие, которые наверняка воспринимались обществом как заведомо недолговечные. С этой точки зрения студенческий брак как таковой вполне допустим. Но сразу встает вопрос о детях. Если оба супруга продолжают учиться, очевидно, что им пока не до детей. Однако брак, искусственно остающийся бездетным, всегда чреват конфликтами. Дети – та прослойка, который скрепляет брак лучше всего остального. Сосредоточенность родителей на детях во множестве примеров обусловливает чувство товарищества, столь необходимое для прочности брака. Когда детей нет, интерес каждого из супругов направлен на другого, что само по себе, может быть, и хорошо. На практике, к сожалению, этот взаимный интерес далеко не всегда носит позитивный характер. Оба супруга склонны обвинять друг друга в собственной неудовлетворенности. В таких обстоятельствах жене, думаю, лучше продолжать учебу, не то она останется без цели в жизни; не секрет, что на свете много женщин, которые не терпят замужества без детей и в итоге сами становятся поистине невыносимыми. Если жена учится, то, по крайней мере, у нее будет жизнь вне брака, приносящая достаточное удовлетворение. Женщине, которая жаждет иметь детей и для которой дети важнее мужа, следует непременно дважды подумать, прежде чем соглашаться на студенческий брак. Ей также следует осознать, что побуждение к материнству нередко проявляется в насущной форме значительно позднее, уже после замужества.

216 Что касается утверждений, будто студенческие браки заключаются преждевременно, нужно принять во внимание тот факт, который важен для всех ранних браков: двадцатилетняя девушка обычно старше двадцатипятилетнего мужчины в том, что касается зрелости суждений. У многих мужчин двадцати пяти лет период психологического созревания еще не закончился. Половое созревание – это пора иллюзий, пора частичной ответственности. Психологическое различие объясняется тем, что мальчик до половой зрелости, как правило, целиком инфантилен, а у девочки гораздо раньше развиваются те психологические особенности, которые идут рука об руку с отрочеством. В эту совокупность черт врывается (часто – с грубой силой) сексуальность, которая, несмотря на наступление половой зрелости, нередко продолжает дремать в девушке до самого пробуждения любовной страсти. У поразительно большого числа женщин их подлинная сексуальность, даже если они замужем, годами пребывает в девственном состоянии; они осознают ее только тогда, когда влюбляются в другого мужчину. Вот почему очень многие женщины вообще не понимают мужской сексуальности – они совершенно не осознают сексуальности собственной. С мужчинами все иначе. Сексуальность обрушивается на них, как буря, наполняет сознание грубыми влечениями и потребностями; едва ли найдется хоть один, кто сумел избежать мастурбации, сопровождаемой болезненным и унизительным чувством вины. Зато девушка способна мастурбировать годами напролет, не задумываясь о своей порочности.

217 Всплеск сексуальности у мальчика оборачивается сильными изменениями в психологии. Теперь у него сексуальность взрослого мужчины – и душа ребенка. Зачастую поток непристойных фантазий и «грязных» разговоров со школьными товарищами проливается на нежные инфантильные чувства, порой заглушая те навсегда. Возникают неожиданные нравственные конфликты, всевозможные соблазны подстерегают мальчика и вплетаются в его фантазии. Психическое усвоение сексуального комплекса вызывает величайшие затруднения, пусть даже мальчик не осознает происходящго. Начало полового созревания также сопровождается значительными переменами в обмене веществ, зримыми проявлениями тут становятся угри и прыщи – столь распространенная беда подростков. Психика нарушается подобным же образом и выводится из равновесия. В юношеском возрасте будущий мужчина полон иллюзий, которые всегда являются признаком душевной неуравновешенности. Иллюзии лишают его суждения прочности и зрелости. Вкусы, интересы и заботы мальчика судорожно меняются. Он вдруг может по уши влюбиться в девушку, а через две недели сам откажется понять, как с ним могло случиться что-то подобное. Он настолько пронизан иллюзиями, что ему в самом деле необходимы эти ошибки, дабы осознать собственные устремления и собственную индивидуальность. Он экспериментирует с жизнью и должен продолжать экспериментировать, чтобы научиться правильно судить о мире. Потому встречается очень мало мужчин, у которых не было какого-либо сексуального опыта до женитьбы. В период полового созревания у мальчиков это в основном гомосексуальный опыт; подобные отношения встречаются гораздо чаще, чем принято считать. Позже приходят гетеросексуальные переживания, причем не всегда романтические. Чем меньше половой комплекс соответствует личности в целом, тем более автономным и инстинктивным он будет. Тогда сексуальность оказывается чисто животной и не признает никаких психологических различий. Такому юнцу подойдет любая, даже падшая женщина, лишь бы она имела типичные вторичные половые признаки. Разумеется, такие поступки со стороны мужчин не дают права делать выводы о характере конкретного мужчины, ибо подобные соития могут происходить в ту пору, когда половой комплекс еще отщеплен от влияния психики. Тем не менее, избыток такого опыта дурно сказывается на формировании личности, поскольку юноша в силу привычки начинает ставить сексуальность слишком низко, из-за чего она перестает восприниматься как приемлемая для морали. В результате, несмотря на то, что мужчина, о котором идет речь, внешне является добропорядочным гражданином, внутренне он – жертва сексуальных фантазий самого низкого пошиба; он старательно их подавляет, но на каком-нибудь празднике жизни (Feriengelegenheit) те внезапно прорываются наружу в самой примитивной форме, к изумлению ничего не подозревавшей жены (если, конечно, та что-нибудь заметит). Часто наблюдается в этой ситуации преждевременная холодность по отношению к жене. Женщины сами нередко фригидны с первого дня замужества, потому что их эмоциональный отклик не воспринимает подобного рода сексуальность мужей. Слабость суждений мужчины в период психологической зрелости должна побудить его очень глубоко задуматься о преждевременном выборе жены.

218 Обратимся теперь к другим формам отношений между полами, привычным для периода студенчества. Как вы знаете, между студентами складываются определенные связи, в особенности в крупных университетах других стран. Эти отношения порой довольно прочные и могут даже обладать психологической ценностью, так как подразумевают не только сексуальность, но и (частично) любовь. Иногда связь продолжается до брака. То есть эти отношения с точки зрения общества стоят значительно выше промискуитета. Правда, все, как правило, ограничивается теми студентами, которые не слишком зависят от родителей. Обыкновенно вмешиваются деньги, большинство девушек зависит от финансовой поддержки своих любовников, хотя нельзя утверждать, что они продают свою любовь. Очень часто такие отношения оказываются прекрасным эпизодом в девической жизни, иначе бедной на эмоции и пустой, а для мужчины это может быть первым близким знакомством с женщиной: позднее он будет вспоминать об этой близости с искренним волнением. Нередко, опять-таки, в этих связях нет ничего по-настоящему ценного, тому виной грубая чувственность, легкомыслие и безразличие юноши, а также неразборчивость и непостоянство девушки.

219 Над всеми этими отношениями нависает дамоклов меч мимолетности, препятствующий формированию реальных ценностей. Это сиюминутные эпизоды, эксперименты крайне ограниченной продолжительности. Их пагубное воздействие на личность объясняется тем, что мужчина слишком легко добивается расположения девушки, вследствие чего обесценивается значимость объекта любви. Ему же удобно столь просто и безответственно избавляться от своей сексуальной проблемы. Он становится избалованным. Вдобавок сам факт сексуальной удовлетворенности лишает его той движущей силы, без которой не может обойтись ни один молодой человек. Он пресыщается и может позволить себе ждать, изучать доступное ему обилие женственности, пока не появится наконец искомая единственная особа. Затем играют свадьбу, а последнюю «добрачную» возлюбленную попросту забывают. Эта процедура малополезна для развития характера. Слабость отношений поддерживает сексуальность на соответствующем низком уровне, что чревато последующими затруднениями в браке. Или, если сексуальные фантазии юноши вытесняются, он, скорее всего, превратится в невротика, а то и, хуже того, в ревнителя морали.

220 Гомосексуальные отношения между студентами любого пола отнюдь не редкость. Насколько я могу судить об этом, такие отношения, по моему мнению, менее распространены у нас и на континенте в целом, чем в некоторых других странах, где юноши и девушки живут в условиях строгой разделенности. Речь не о патологических гомосексуалистах, неспособных к настоящей дружбе и встречающих мало сочувствия среди нормальных людей, а о более или менее нормальных подростках, которые наслаждаются восторженной дружбой со сверстниками и выражают свои чувства также в сексуальной форме. Тут перед нами не просто взаимная мастурбация, широко распространенная практика школьной и студенческой жизни среди младших возрастных групп, а более высокая и более духовная форма, заслуживающая обозначения «дружба» в классическом смысле слова. Когда такая дружба существует между пожилым человеком и молодым, ее воспитательное значение неоспоримо. Слегка гомосексуальный по наклонностям учитель, например, нередко обязан своими блестящими педагогическими способностями именно этой тяге к гомосексуальности. Значит, гомосексуальные отношения между пожилым и молодым мужчинами могут быть выгодны обеим сторонам и иметь непреходящую ценность. Непременным условием ценности таких отношений является непоколебимость дружбы и верность этой дружбе. Увы, слишком часто это условие не исполняется. Чем гомосексуальнее мужчина, тем более он склонен к измене, к соблазнению мальчиков. Даже когда верность и настоящая дружба преобладают, результат близости может оказаться нежелательным для развития личности. Дружба такого рода, естественно, предполагает особый культ чувства, культ женского начала в мужчине. Юноша становится нежным, душевным, эстетичным, чрезмерно чувствительным и т. д. – словом, женоподобным; это женственное поведение губительно для характера мужчины.

221 На аналогичные преимущества и недостатки можно указать и на примере дружбы между женщинами, только здесь разница в возрасте и воспитательный фактор уже не столь важны. Главная ценность заключается в обмене нежными чувствами (с одной стороны) и сокровенными мыслями (с другой стороны). Как правило, дружат бойкие, интеллектуальные и довольно мужеподобные женщины, норовящие сохранить за собой мнимое превосходство и защитить себя от мужчин. Их отношение к мужчинам воплощается в нарочитой самоуверенности с оттенком вызова. Тем самым в их характере усиливаются мужские черты, а женское обаяние разрушается. Часто мужчина обнаруживает их гомосексуальность только тогда, когда замечает, что эти женщины оставляют его равнодушным.

222 Обычно практика гомосексуализма не наносит ущерба последующей гетеросексуальной активности. Более того, обе практики могут даже существовать бок о бок. Я знаком, скажем, с очень рассудительной дамой, которая всю предыдущую жизнь была гомосексуалисткой, а в пятьдесят лет вступила в нормальные отношения с мужчиной.

223 Среди сексуальных отношений студенческого периода следует упомянуть еще об одной разновидности, вполне нормальной, хотя и несколько своеобразной. Это привязанность молодого человека к взрослой женщине, возможно, замужней или овдовевшей. Возможно, кто-то вспомнит Жана Жака Руссо и его связь с мадам де Варан[107]; именно такие отношения я имею в виду. Мужчина обычно довольно застенчив, неуверен в себе, внутренне боязлив, порой инфантилен. Он склонен искать материнской опеки – возможно, потому, что в его собственной семье было слишком много или слишком мало любви. Многим женщинам больше нравятся мужчины, которые довольно беспомощны, особенно когда женщина значительно старше; они любят не силу мужчины, не добродетели и достоинства, а его слабости. Они находят мужскую инфантильность очаровательной. Если слегка заикается, он очарователен; если хромает, то возбуждает материнское сострадание – и вызывает некоторые приятные чувства сверх того. Как правило, женщина соблазняет такого мужчину, и он охотно подчиняется материнской опеке с ее стороны.

224 Однако не всегда робкий юноша остается наполовину ребенком. Может быть, это излишество материнской заботы как раз и требуется для того, чтобы вывести на поверхность его неразвитую мужественность. Так женщина воспитывает его чувства и помогает обрести полное сознание. Он учится понимать женщину, которая имеет опыт жизни и познания мира, которая уверена в себе, и потому ему выпадает редкая возможность заглянуть, так сказать, за кулисы. Но он сумеет воспользоваться этой возможностью, только если быстро перерастет такие отношения, иначе, если застрянет в них, материнская опека его погубит. Материнская нежность – это самый губительный яд для того, кому назначено судьбой вести тяжелую и безжалостную борьбу за существование. Если мужчина не выпустит из рук завязки женского фартука, то станет бесхарактерным паразитом – ибо у большинства таких женщин водятся деньги – и опустится до уровня комнатной собачки или любимой кошки.

225 Дамы и господа, теперь мы должны обсудить те формы отношений, которые не позволяют утолить сексуальный аппетит в силу своей асексуальности: речь о «платонических» отношениях. Будь в моем распоряжении сколько-нибудь надежная статистика по этому вопросу, мы бы увидели, думаю, что в Швейцарии большинство студентов предпочитают именно платонические отношения. Вполне естественно коснуться здесь полового воздержания. Часто приходится слышать, что воздержание от половой близости вредно для здоровья. Это мнение ошибочно – по крайней мере, для молодых людей студенческого возраста. Воздержание вредит здоровью только тогда, когда мужчина достиг возраста, в котором может завоевать себе женщину согласно своим индивидуальным наклонностям. Чрезвычайное усиление сексуальной потребности, которое столь часто ощущается в эту пору, обусловлено биологически и преследует цель насильственно устранить у мужчины терзания, опасения, сомнения и колебания. Это действительно необходимо, поскольку сама мысль о женитьбе со всеми ее сомнительными последствиями зачастую вызывает у мужчины панику. Поэтому следует ожидать, что природа будет подталкивать его к преодолению препятствий. Воздержание от полового акта, безусловно, может наносить урон организму, но не тогда, когда в нем нет настоятельной физической или психологической потребности.

226 Здесь как бы сам собою перебрасывается мостик к вопросу о пагубных последствиях мастурбации. Когда по физическим или психологическим причинам нормальный половой акт невозможен, мастурбация, применяемая как предохранительный клапан, не имеет вредных последствий. Молодые люди, которые приходят к врачу с жалобами на вредные последствия мастурбации, ни в коем случае не злоупотребляют этим занятием (они обычно не нуждаются во враче, потому что вовсе не больны); скорее, мастурбация затрудняет им жизнь, поскольку обнажает те или иные психические расстройства и сопровождается угрызениями совести или буйством сексуальных фантазий. Последнее чаще всего встречается среди женщин. Мастурбация, обремененная психическими расстройствами, безусловно вредна, но об обычной мастурбации такого сказать нельзя. Если мастурбация затягивается до возраста, когда нормальные половые отношения становятся возможными физически, психологически и социально, если ей предаются только для того, чтобы избежать выполнения насущных жизненных обязанностей, – вот тогда нужно идти к врачу.

227 Платонические отношения очень важны в студенческий период. Чаще всего они принимают форму флирта. Флирт – это выражение экспериментальной установки, вполне уместной для данного возраста. Это добровольное сближение, которое по негласному соглашению не налагает обязательств ни на одну из сторон. В отсутствии обязательств заключается одновременно преимущество и недостаток флирта. Экспериментальные отношения позволяют обеим сторонам узнать друг друга без каких-либо нежелательных результатов здесь и сейчас. Обе стороны выказывают навыки суждения, самовыражения, приспособляемости и умения защищаться. Благодаря флирту возможно получить огромное разнообразие переживаний, необычайно ценных в более позднем возрасте. С другой стороны, отсутствие каких-либо обязательств может легко привести к тому, что флирт войдет в привычку, а человек станет поверхностным, легкомысленным и бессердечным. Мужчина с годами превращается в салонного героя и записного сердцееда, даже не подозревая, какой скучной фигурой является; девушку же, которая напропалую кокетничает, рассудительный мужчина инстинктивно относит к тем особам, кого не следует воспринимать всерьез.

228 Сколь обычен флирт, столь же редко мы сталкиваемся с сознательным взращиванием серьезной любви. Можно говорить здесь о стремлении к идеалу, который, впрочем, далек от традиционного романтизма. Для развития личности, безусловно, имеет первостепенное значение своевременное пробуждение и сознательное взращивание глубоких, серьезных и ответственных чувств. Отношения такого рода могут служить наиболее крепким щитом против искушений, одолевающих молодого человека, а также побуждать его к трудолюбию, верности и надежности. Однако нет такой ценности, которая не имела бы неблагоприятной стороны. Слишком идеальные отношения легко становятся исключающими все остальное. Из-за своей любви молодой человек фактически отказывается от знакомства с другими женщинами, а девушка не учится искусству эротического покорения, потому что у нее уже есть мужчина. Женский инстинкт обладания – опасная штука, и вполне может случиться так, что мужчина не просто пожалеет об упущенных до брака возможностях, но и захочет их восполнить.

229 Отсюда не следует делать вывод, что любые отношения такого рода идеальны. Бывает, что дела складываются ровно наоборот: например, юноша или девушка продолжает приятельствовать со школьной возлюбленной (возлюбленным) без какой-либо вразумительной причины, просто по привычке. Безразличие, неуверенность в себе, ощущение беспомощности – что-то мешает им избавиться друг от друга. Быть может, родители с обеих сторон считают пару подходящей, и роман, начавшийся по легкомыслию и затянувшийся по привычке, пассивно воспринимается как свершившийся факт. Недостатки накапливаются, а преимуществ не видно вовсе. Для развития личности смирение и пассивность чрезвычайно вредны, они являются препятствием для получения ценного опыта и для проявления специфических талантов и добродетелей человека. Нравственные качества завоевываются только на воле, а свою состоятельность доказывают только в морально опасных ситуациях. Вор, который воздерживается от кражи потому, что сидит в тюрьме, отнюдь не является образцом нравственности. Родители могут, конечно, благосклонно взирать на потенциальный брак и расхваливать достоинства детей в дополнение к рассказам о своих добродетелях, но это все притворство и заблуждение, лишенное подлинной силы и подтачиваемое нравственной инертностью.

230 Дамы и господа, после этого краткого обзора проблем, с которыми мы сталкиваемся в реальной жизни, я в заключение хотел бы поговорить о земле сокровенных желаний и утопических возможностей.

231 В настоящее время едва ли возможно обсуждать любовную проблему, обходя молчанием утопию свободной любви, к которой мы относим и пробный брак. Я расцениваю эту идею как фантазию и попытку ускользнуть от решения фактических жизненных задач, по определению непростых. Облегчить себе жизнь невозможно, как невозможно вырастить цветок бессмертия. Силу притяжения получится преодолеть, только приложив необходимое количество энергии. Точно так же решение любовной проблемы требует привлечения всех наших ресурсов. Любые иные попытки сродни попыткам поставить заплатку, когда расползается вся одежда. Свободная любовь мыслима лишь тогда, когда каждый человек способен на высокий нравственный подвиг. Идея свободной любви была придумана не для этого, ее посредством постарались трудное сделать мнимо легким. Любовь настаивает на глубине и прочности чувств; без них это не любовь, а каприз. Истинная любовь всегда берет на себя обязательства и вступает в длительные отношения; свобода нужна ей для того, чтобы подтвердить сделанный выбор, а не чтобы его осуществить. Всякая истинная любовь есть жертва. Любящий жертвует всеми прочими возможностями (вернее, иллюзией того, что такие возможности существуют). Если жертва не принесена, иллюзии препятствуют возникновению сколько-нибудь глубокого и ответственного чувства, а человеку, по сути, отказывают в самой возможности испытать настоящую любовь.

232 Любовь имеет много общего с религиозной верой. Она требует безусловного доверия и ожидает абсолютного повиновения. Никто, кроме верующего, всецело отдающего себя Богу, не может причаститься божественной благодати, а любовь раскрывает свои глубочайшие тайны и дарует свое чудо лишь тому, кто способен к беспрекословной преданности и верности. Мало кто готов на подобное, а потому немногие смертные могут похвастаться таким достижением. Но именно по той причине, что самая искренняя и преданная любовь является также наипрекраснейшей, нелепы все ухищрения, направленные на то, чтобы облегчить задачу. Жалок тот рыцарь, что страшится затруднений в любви к прекрасной даме. Любовь подобна Богу: она и Он даруют себя только храбрейшим из своих приверженцев.

233 Изложенные выше критические замечания распространяются и на пробные браки. Сам факт того, что мужчина вступает в пробный брак, означает, что он как бы страхуется, хочет быть уверенным, что не обожжет себе пальцы, и не желает рисковать. Перед нами самый верный способ уклониться от всякого реального переживания. Никто не покоряет полярные льды по путеводителю, никто не взбирается на вершины Гималаев, сидя в кинотеатре.

234 Любовь недешева, поэтому остерегайтесь ее обесценивать! Все наши дурные свойства – эгоизм, трусость, пресловутая житейская мудрость, алчность – убеждают нас не принимать любовь всерьез. Но любовь вознаграждает человека только тогда, когда мы поступаем вопреки такому совету. Пожалуй, следует даже посетовать на то, что сегодня о половом влечении рассуждают как о чем-то, отличном от любви. Эти два явления нельзя разделять; когда возникает сексуальная проблема, ее возможно решить только посредством любви. Все прочие способы суть подмена, грозящая неприятностями. Сексуальность в своем чистом виде жестока, но сексуальность как выражение любви священна. Поэтому никогда не спрашивайте, что именно человек делает; спрашивайте, как он это делает. Если он делает что-то по любви или ради любви, то он служит Богу, не нам судить о его поступках, ибо они благородны по своей природе.

235 Смею надеяться, что эти замечания прояснили для вас следующее обстоятельство: я не выношу никаких моральных оценок по поводу сексуальности как природного явления, но предпочитаю давать моральную оценку в зависимости от того, как сексуальность выражается.

VI. Женщина в Европе[108]

Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких немало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства[109].
«Так говорил Заратустра»

Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких немало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства[109].

236 Рассуждать о нынешнем положении женщины в Европе – настолько рискованное предприятие, что я вряд ли осмелился бы сделать это без настоятельного побуждения со стороны. Можем ли мы сказать что-нибудь принципиально важное о Европе? Разве кто-то из нас может назвать себя посторонним? Разве все мы не вовлечены в какую-то программу, в какой-то эксперимент, разве не угодили мы в ловушку критической ретроспективы, которая затуманивает наши суждения? И разве нельзя задать те же самые вопросы в отношении положения женщины? Кроме того, что может сказать о женщине мужчина, явная ее противоположность? Я имею в виду, конечно, сказать что-то разумное, помимо оценки сексуальной привлекательности, помимо перечисления обид и иллюзий, помимо теоретизирования. Где нам отыскать мужчину, способного настолько возвыситься над собой? Женщина всегда оказывается там, куда падает тень мужчины, и потому он нередко путает одну с другой. А когда пытается исправить это недоразумение, то переоценивает женщину и мнит ее желаннейшей на свете. Словом, я намереваюсь приступить к теме обсуждения с величайшими опасениями и сомнениями.

237 Впрочем, одно не подлежит сомнению: женщина сегодня занимает такое же промежуточное, переходное положение, что и мужчина. Еще предстоит выяснить, что представляет собой этот переход – поворотный момент в истории или нет. Порой, оглядываясь назад, мы склонны считать, что настоящее время обнаруживает какие-то аналогии с отдельными периодами в прошлом, когда великие империи и культуры проходили наивысшую точку развития и неудержимо двигались к упадку. Но эти аналогии обманчивы, ибо за упадком всегда следует возрождение. Сегодня на передний план выдвигается более отчетливо положение Европы на полпути между азиатским Востоком и англо-саксонским – или, лучше сказать, американским? – Западом. Европа застыла между двумя колоссами, между двумя дикарями, кардинально противоположными друг другу по самой своей природе. Они глубоко различны не только по народонаселению, но и по своим идеалам. Запад наслаждается максимальной политической свободой при минимуме личных свобод; на Востоке все наоборот. Мы видим на Западе стремительное развитие технических и научных устремлений, зато на Дальнем Востоке наблюдается пробуждение тех духовных сил, которые в Европе сдерживаются указанными устремлениями. Могущество Запада материально, а могущество Востока идеально[110]. Схватка противоположностей, которая в мире европейского мужчины протекает в области научно-прикладного интеллекта и находит выражение на поле боя и в балансе банковского счета, у женщины вызывает психический конфликт.

238 Обсуждение положения современной европейской женщины чрезвычайно затрудняется тем обстоятельством, что мы попросту вынуждены говорить о меньшинстве. В строгом смысле слова «современной европейской женщины» не существует. Неужели кто-то всерьез думает, будто нынешняя крестьянка отличается от своих предшественниц столетней давности? На самом деле немалая часть населения планеты лишь в крайне ограниченной степени живет настоящим и участвует в решении современных проблем. Мы говорим о «проблемах женщин», но сколько найдется женщин, признающих эти проблемы? В сопоставлении с общим числом европейских женщин лишь незначительное меньшинство действительно проживает в сегодняшней Европе; это горожанки, которые принадлежат, скажем так, к утонченным слоям общества. Должно быть, так было всегда, ибо лишь немногие люди способны ясно выражать дух современности в любую эпоху. В четвертом и пятом столетиях нашей эры христиан, хоть сколько-нибудь постигших суть вероучения, было ничтожно мало, большинство же оставалось фактически язычниками. Культурный процесс, характерный для данной эпохи, наиболее заметен в городах, ведь ему требуются большие скопления людей для насаждения культуры, а уже из этих скоплений культура постепенно распространяется на более мелкие, отсталые группы. То есть настоящее мы находим только в крупных центрах, где и отыскивается «европейская женщина» – такая женщина, которая воплощает собой социальные и духовные ценности сегодняшней Европы. Чем дальше от влияния крупных центров, тем глубже мы погружаемся в историю. В отдаленных альпийских долинах вполне можно встретить людей, которые никогда не видели железной дороги, а в Испании, тоже части Европы, встречаются те, кто живет в темном средневековье и не умеет читать и писать, не располагает даже представлением об алфавите. Население этих областей, представители соответствующих социальных слоев, живет не в одной с нами Европе, а в Европе 1400 года, и озабочены они проблемами минувшей эпохи, в которой продолжают обитать. Общаясь с такими людьми, я постоянно осознаю, что как бы возвращаюсь вспять во времени, словно переношусь на страницы исторического романа.

239 «Настоящее» – тонкий поверхностный слой крупных городских центров цивилизации. Если он совсем тонкий, как было в царской России, то, по свидетельству опыта, в нем нет никакого смысла. А вот когда он набирает достаточную «толщину» и прочность, уже можно говорить о цивилизации и прогрессе; именно тогда появляются проблемы, характерные для текущей эпохи. В этом отношении Европа обладает настоящим, в этом настоящем европейские женщины живут – и страдают от его проблем. Об этом, и только об этом, мы вправе рассуждать. Те, кто довольствуется средневековым образом жизни, не нуждаются ни в самой современности, ни в ее экспериментах. Зато человек настоящего не в состоянии – не важно, по какой причине – вернуться к прошлому, не понеся существенного урона. Зачастую этот поворот вспять совершенно невозможен, даже если человек готов пожертвовать собой. Человек настоящего должен трудиться ради будущего, а прошлое пусть сберегают другие. Посему он не просто созидатель, но и разрушитель. Он сам и его мир становятся исполненными сомнений, двусмысленными. Способы, известные из прошлого, ответы, которые прошлое дает на возникающие вопросы, недостаточны для нужд настоящего. Все старые, привычные и удобные пути заблокированы, но открываются новые, возникают новые опасности, о которых прошлое не ведало. Поговорка гласит, что история ничему не учит, и применительно к проблемам современности она и вправду не может чему-то научить. Новые пути приходится прокладывать по нехоженым областям, без очевидных предпосылок и часто, увы, без пиетета. Единственное, чего никак нельзя улучшить, – это мораль; всякое изменение традиционной морали будет по определению аморальным. Этот парадокс заставляет многих новаторов брезгливо морщиться.

240 Все проблемы современности стянуты в общий тугой узел, так что едва ли возможно выделить какую-то одну из них и рассматривать ее независимо от прочих. Поэтому нет проблемы «положения женщины в Европе» вне анализа европейского мужчины и его мира. Если женщина замужем, обычно она экономически зависима от мужа; если она не замужем и зарабатывает на жизнь сама, то работает в профессии, придуманной мужчиной. Если не готова пожертвовать эротической стороной жизни, она, опять-таки, вынуждена устанавливать значимые отношения с мужчинами. Во многом женщина, словом, неразрывно связана с мужским миром, а потому столь же подвержена всем потрясениям, которые затрагивают этот мир. Война, например, потрясла женщину не меньше, чем мужчину, и ей тоже пришлось приспосабливаться к последствиям войны. Что значат для мужского мира грозные события последних двадцати или тридцати лет, очевидно каждому; мы читаем об этом в газетах каждый день. Но не столь очевидно, что они значат для женщины. Ни политически, ни экономически, ни духовно женщина не выглядит значимым фактором. Будь иначе, она бы куда настойчивее и зримее вторгалась в поле зрения мужчины, должна была бы считаться соперницей. Иногда ей отводят такую роль, но принимают ее за мужчину, который, так сказать, случайно родился женщиной. Обыкновенно же она присутствует в интимной области жизни мужчины, там, где только чувства, где нет ни зрения, ни желания видеть, а потому женщина будто прячется за неснимаемой маской, за которой воображается все возможное и невозможное – мужчина грезит наяву, ни на шаг не приближаясь к разгадке. Тот элементарный факт, что человек всегда считает психологию другого тождественной его собственной, фактически препятствует правильному пониманию женской психологии. Этому также способствуют природная бессознательность и пассивность женщины, пускай эти качества могут быть полезными с биологической точки зрения: она позволяет убедить себя посредством проецируемых чувств мужчины. Конечно, это общечеловеческая черта, но у женщины она приобретает особенно опасное выражение, поскольку в этом отношении женщина далеко не наивна и зачастую – слишком часто! – осознанно поддается убеждению. Ей свойственно прятать свои личность и волю, чтобы никоим образом не мешать мужчине и чтобы побудить его осуществить намерения, которые порождает в нем женщина. Это сексуальное поведение, проявления которого многократно умножаются в женской психике. Поддерживая пассивность ради достижения скрытой цели, женщина помогает мужчине воплотить его устремления – и тем самым удерживает мужчину при себе. В то же время она попадает в собственную ловушку: недаром говорят, что тот, кто роет яму другому, сам рискует в нее упасть.

241 Признаю, что это описание представляется довольно спорным, что его вполне можно было бы сделать лиричнее, однако у всего естественного есть две стороны, и, когда что-либо осознается, нужно видеть не только светлую, но и теневую сторону.

242 Когда на наших глазах женщины, начиная со второй половины девятнадцатого столетия, начинают заниматься мужскими профессиями, активно вмешиваются в политику, заседают в комитетах и комиссиях и т. д., можно смело утверждать, что женщина намерена порвать с чисто женской сексуальной моделью бессознательного и пассивного, что она делает уступку мужской психологии, предъявляя себя как зримого члена общества. Она больше не прячется за маской фрау Такой-то[111], которая намеревалась добиться от мужчины исполнения всех ее желаний или заставить его заплатить, если что-то пойдет не так, как ей хочется.

243 Этот шаг к социальной независимости есть необходимая реакция на экономические и прочие факторы, но сам по себе это лишь симптом, а не предмет пристального изучения. Безусловно, смелость и способность к самопожертвованию со стороны таких женщин заслуживают восхищения, только слепой не заметит той пользы обществу, какой уже ознаменовались все эти усилия. Но никто не может пренебречь тем фактом, что женщина, перенимая мужские занятия, учась и работая по-мужски, совершает что-то, не совсем соответствующее женской природе (а, может, даже прямо ей вредящее). Она берется за то, на что едва ли способен и мужчина, если тот, конечно, не китаец[112]. Может ли мужчина, например, быть няней или содержать детский сад? Под вредом я имею в виду не только и не столько физиологический, сколько, прежде всего, психический урон. Отличительную особенность женщины составляет готовность сделать что угодно ради любви к мужчине. Но те женщины, которые добиваются чего-то важного из любви к нематериальному, превосходя остальных, действуют вопреки себе, поскольку эти достижения не очень-то согласуются с их природой. Вообще любовь к нематериальному – прерогатива мужчины. Но в нашей человеческой природе мужское и женское начала слиты воедино, а потому мужчина может жить в женской ипостаси себя, а женщина – в своей мужской ипостаси. Тем не менее женское начало в мужчине спрятано глубоко, как и мужское в женщине. Если кто-то проживает в себе противоположный пол, такой человек как бы погружается в себя, отчего страдает его подлинная индивидуальность. Мужчина должен жить как мужчина, а женщина – как женщина. Элемент противосексуальности у любого пола обнажает опасную близость к бессознательному. Показательно, кстати, что воздействие бессознательного на сознательный разум носит именно противосексуальный характер. Например, душа (анима, психика) имеет женский характер, компенсирующий мужское сознание. (Мистическое обучение у первобытных людей – исключительно мужское занятие, сродни деятельности католического священника.)

244 Непосредственное присутствие бессознательного оказывает магнетическое воздействие на сознательные процессы. Этим объясняются наш страх или даже ужас перед бессознательным. Перед нами целенаправленная, осознанная защитная реакция сознательного разума. Противосексуальный элемент обладает таинственным очарованием, приправленным страхом и, быть может, отвращением. Такое очарование особенно притягательно и пленительно, пусть оно приходит не откуда-то извне, в образе женщины, а проявляется изнутри, в виде психического влияния – к примеру, в виде искушения поддаться какому-либо настроению или аффекту. Женщинам подобное не свойственно, ибо женские настроения и эмоции приходят не прямиком из бессознательного, а исконно присущи женской природе. Поэтому никогда речь не идет о подлинной наивности, всегда имеется некая непризнаваемая вслух цель. Женщина черпает из бессознательного некое мнение, лишь вторичное по своему воздействию. Это мнение притязает считаться абсолютной истиной, оказывается тем более жестким и не подвергаемым критике, чем меньше оно осознанно критикуется. Подобно настроениям и чувствам мужчины, это мнение довольно смутное, зачастую целиком бессознательное, так что его редко удается опознать. На самом деле такие мнения собирательны и высказываются как бы от лица противоположного пола, например отца.

245 Итак, может случиться – это почти повсеместное правило, – что женщина, избравшая мужскую профессию, поддается влиянию своей бессознательной мужественности, незаметно для себя самой, хотя это совершенно очевидно всем в ее окружении. Она развивает своего рода ригидную интеллектуальность, которая зиждется на так называемых принципах, и подкрепляет их целым рядом доводов: те, впрочем, всегда бьют мимо цели, вызывая раздражение, и всегда привносят что-то вымышленное в конкретную проблему. Бессознательные предположения или мнения – злейшие враги женщины, способные переродиться в прямо-таки демоническую страсть, которая раздражает и отвращает мужчин и причиняет величайший вред самой женщине – постепенно заглушая очарование и смысл женственности, оттесняя ту на задний план. Подобное развитие непременно заканчивается глубоким психическим расстройством – коротко говоря, неврозом.

246 Естественно, нет нужды доводить дело до чего-то в этом духе; уже задолго до того, как эта точка будет достигнута, ментальная маскулинизация женщины влечет за собой нежелательные результаты. Возможно, женщина станет хорошим товарищем для мужчины, не взывая никоим образом к его чувствам. Причина в том, что ее анимус[113] (то есть мужской рационализм, заведомо противный истинной рассудительности!) мешает ей проникнуться собственными чувствами. Она даже может стать фригидной, защищаясь от маскулинной сексуальности, которая соответствует мужскому типу мышления. Или, если защитная реакция не срабатывает, вместо рецептивной сексуальности женщины развивается агрессивная, императивная форма сексуальности, более характерная для мужчины. Эта реакция тоже является целенаправленной, она призвана перекинуть мостик к медленно отступающему мужчине. Третья возможность, особенно популярная в англосаксонских странах, состоит в гомосексуальности, причем в мужской роли.

247 Следовательно, можно сказать, что всякий раз, когда влечение анимуса становится заметным, у женщины возникает совершенно особая потребность в интимных отношениях с другим полом. Многие женщины в такой ситуации вполне сознают эту необходимость и приступают – faute de mieux[114] – к решению другой, не менее болезненной нынешней проблемы, а именно проблемы замужества.

248 Традиционно разрушителем брака считается мужчина. Эта легенда восходит к давно минувшим временам, когда мужчины располагали досугом для всевозможных развлечений. Но сегодня жизнь предъявляет столько требований, что благородного идальго Дон Жуана можно встретить разве что в театре. Сильнее, чем когда-либо, современный мужчина ценит уют и удобство, ибо наша эпоха – век неврастении, импотенции и мягких кресел. На лазание в окна и дуэли с соперниками в любви сил не остается. Если и намечается нечто вроде прелюбодеяния, это событие не должно требовать чрезмерных усилий, ни в коем случае не должно обходиться слишком дорого и затратно, поэтому приключение может быть всего-навсего мимолетным. Современный мужчина очень боится поставить под угрозу брак как социальный институт. Он твердо верит в то, что «неприличное» нужно делать втихомолку, а потому одобряет проституцию. Могу поспорить, что в Средние века, с их пресловутыми баньо[115] и повсеместным развратом, прелюбодеяние происходило относительно чаще, чем сегодня. В этом отношении нынешний брак следовало бы признать более прочным, чем когда-либо ранее. Но на самом деле общество начинает обсуждать эту проблему. Дурной знак, что врачи принялись публиковать книги с советами о том, как добиться «идеального брака». Здоровым людям врачи не нужны. Брак сегодня действительно стал довольно шатким. В Америке около четверти браков заканчиваются разводом. Причем примечательно то, что на сей раз козлом отпущения выступает не мужчина, а женщина. Это она сомневается и чувствует себя неуверенно. Последнее неудивительно, поскольку в послевоенной Европе налицо пугающий избыток незамужних женщин, и попросту немыслимо ожидать от них иной реакции. Такое накопление бед чревато неизбежными последствиями. Речь уже не о нескольких десятках старых дев, избравших своим уделом целомудрие – добровольно или по принуждению, – а о миллионах таких женщин. Наше законодательство и наша общественная мораль не предлагают решения этой проблемы. Способна ли дать удовлетворительный ответ церковь? Должны ли мы строить гигантские женские монастыри, чтобы вместить всех страждущих женщин? Или следует увеличить долю терпимой проституции? Ясно, что это невозможно, так как мы имеем дело не со святыми и грешницами (weder um Heilige noch um Huren), а с обычными женщинами, которые не в состоянии зарегистрировать свои духовные потребности в полиции. Это порядочные женщины, которые желали бы выйти замуж; если не получается, они согласны на лучшую замену браку. Что касается любви, законы, институты и идеалы значат для нынешней женщины меньше, чем когда-либо прежде. Если чего-либо не достичь по прямой, придется идти в обход.

249 В начале нашей эры три пятых населения Италии составляли рабы – бесправное движимое имущество. Каждый римлянин был окружен рабами. Раб и его психология заполонили древнюю Италию, и всякий римлянин внутренне превратился в раба. Проживая в такой рабской среде, он заражался психологией рабов. Никто не способен уберечься от подобного бессознательного влияния. Даже сегодня европеец, сколь угодно высокообразованный, не может безнаказанно поселиться в Африке и обитать в свое удовольствие среди негров; их психология проникает в него исподволь, бессознательно он сам становится негром. Средства против такого преображения не существует. В Африке распространено хорошо известное жаргонное словечко – «почернеть». Не просто в силу врожденного снобизма англичане считают любого, кто родился в колониях, даже если в его жилах течет благородная кровь, «немного неполноценным». Факты подтверждают такую точку зрения.

250 Прямым следствием влияния рабов была та странная меланхолия и то стремление к искуплению, которые пронизывали дух имперского Рима и нашли свое поразительное выражение в Четвертой эклоге Вергилия[116]. Стремительное распространение христианства, религии, которая, можно сказать, поднялась из римской канализации (Ницше говорил о «нравственном восстании рабов»[117]), было внезапной реакцией, поставившей душу нижайшего среди рабов вровень с душой божественного цезаря. Схожие, пусть и менее может быть, важные процессы психологической компенсации неоднократно случались и случаются в мировой истории. Всякий раз, когда возникает нечто социально или психологически чудовищное, приходит компенсация – вопреки законодательству и всяческим ожиданиям.

251 Что-то подобное происходит с женщинами в современной Европе. Слишком много недопустимого и непрожитого накопилось в бессознательном и требует освобождения. Секретарши, машинистки, модистки – все они участвуют в этом процессе, и по миллионам незримых нитей распространяется влияние, подрывающее устои брака. Ведь желание всех этих женщин состоит не просто в обретении сексуального удовлетворения – в это способен поверить только глупец, – а в том, чтобы в конце концов выйти замуж. Тех, кому удалось обрести это блаженство, изгоняют из круга «своих» – как правило, не грубой силой, а тем молчаливым и упрямым неодобрением, которое, как мы знаем, оказывает магическое воздействие, подобно неподвижному взгляду змеи. Таков женский обычай.

252 Как ко всему этому относится замужняя женщина? Она цепляется за старую идею о том, что козлом отпущения выступает мужчина, что это он бросается из одного любовного приключения в другое, когда ему заблагорассудится, и так далее. В силу этих отживших представлений она может еще глубже погрузиться в свою ревность. Но это чувства, лежащие на поверхности. Ни гордость римского патриция, ни толстые стены императорского дворца не спасали от заражения психологией рабов. Точно так же ни одна женщина не может избежать той тайной, притягательной атмосферы, которую, быть может, источает ее собственная сестра; речь о душной атмосфере непрожитой жизни. Эта непрожитая жизнь – разрушительная и непреодолимая сила, которая действует мягко и неумолимо. В итоге замужняя женщина начинает сомневаться в своем замужестве. Незамужние верят в мечту, потому что хотят ее осуществить. А мужчина верит в брак из-за тяги к уюту и удобству, а также из сентиментальной веры в общественные институции, которые для него неизменно становятся объектами чувств.

253 Вынужденная приземленность женщин в вопросах чувств не должна скрыть от нашего внимания возможность применения контрацептивных мер. Дети – одна из главных причин ответственного отношения к браку. Если эта причина исчезает, то, чего «не делают», делается достаточно легко. В первую очередь это касается незамужних женщин, которые тем самым получают шанс заключить «приблизительный» брак. Но это соображение важно также и для всех тех замужних женщин, которые, как я показал в своем очерке «Брак как психологическое отношение»[118], являются «поглощающими». Так я определяю женщин, чьи индивидуальные потребности не удовлетворяются – или не полностью удовлетворяются – их мужьями. Кроме того, контрацепция имеет огромное значение для женщин в целом, потому что она избавляет от постоянного страха перед беременностью и необходимости заботиться о непрерывно растущем числе детей. Это избавление от рабства природы позволяет высвободить психическую энергию, которая неизбежно ищет себе новое приложение. Всякий раз, когда энергия не находит подходящей цели, случается нарушение психического равновесия. Отсутствие сознательной цели усиливает бессознательное и порождает неуверенность и сомнения.

254 Другим фактором немалого значения является более или менее открытое обсуждение проблемы сексуальности. Эта территория, когда-то столь малоизвестная, ныне сделалась средоточием научных и прочих интересов. В обществе сегодня можно услышать и самому сказать то, что ранее считалось совершенно невозможным. Многие люди научились мыслить более свободно и честно и осознали, насколько важны эти вопросы. Между тем обсуждение сексуальных проблем есть лишь грубоватая прелюдия к разрешению гораздо более глубокого вопроса – вопроса о психологических отношениях между полами. По сравнению с этим все остальное меркнет, и тут мы вступаем в подлинное царство женщин.

255 Психология женщины опирается на Эрос, на великий принцип соединения и разъединения, тогда как мужчине с древнейших времен приписывается в качестве господствующего принципа Логос. Понятие Эроса может быть выражено в современных терминах как психическое родство, а понятие Логоса – как объективный интерес. В глазах обывателя любовь в своем истинном смысле совпадает с институтом брака, а вне брака она должна трактоваться как прелюбодеяние или как «платоническая» дружба. Для женщины брак вовсе не социальный институт, а человеческие любовные отношения – по крайней мере, ей хотелось бы в это верить. (Поскольку Эрос вовсе не наивен, и к этому принципу примешиваются иные, неявные мотивы – брак как ступенька к положению в обществе и т. д., – этот принцип не может быть применен в каком-либо абсолютном смысле.) Брак означает для женщины исключительные отношения. Она легче переносит эту исключительность, а не умирает со скуки, если у нее есть дети или близкие родственники, с которыми сложились не менее глубокие отношения, чем с мужем. Отсутствие сексуальной близости с этими другими ровным счетом ничего не значит, поскольку сексуальные отношения для женщины важны намного меньше психических. Ей достаточно того, что они с мужем считают свои отношения уникальными и исключительными. Если муж оказывается «поглощающим», он начинает задыхаться от этой исключительности, в особенности если не замечает, что мнимая исключительность его жены – не что иное, как благовидный обман. На самом деле женщина распределяет свое внимание между детьми и как можно большим числом членов семьи, тем самым ухитряясь поддерживать фактически любое количество близких отношений. А вот будь у ее мужа столько же отношений с другими людьми, она сошла бы с ума от ревности. Увы, большинство мужчин эротически слепы – они совершают непростительную ошибку, путая Эрос с сексом. Мужчина думает, что обладает женщиной, если владеет ею сексуально. На самом же деле это фикция, поскольку для женщины отношения Эроса единственно реальные и определяющие. Для нее брак – это отношения с сексом в качестве сопровождения. Поскольку секс грозит последствиями, полезно предаваться ему в безопасном месте. А когда опасность уменьшается, о ней постепенно забывают, и тогда на передний план выходит вопрос об отношениях.

256 Именно здесь женщина сталкивается со значительными трудностями, поскольку вопрос об отношениях граничит с областью, для ее мужа темной и болезненной. Он готов участвовать, лишь когда женщина несет на себе бремя страдания, то есть когда он является «поглощаемым» (enthaltene), – иными словами, когда она может вообразить отношения с другим мужчиной и, как следствие, переживает внутренний разлад. Тогда у нее возникает болезненная проблема, а муж не обязан ничего делать, и это для него большое облегчение. В этой ситуации он похож на вора, который совершенно незаслуженно оказывается в завидном положении, когда его опередил другой вор, благополучно пойманный полицией. Внезапно он становится почтенным и беспристрастным зрителем. В любой другой ситуации мужчина всегда находит обсуждение личных отношений мучительным и скучным (а его жена заскучала бы, вздумайся ему обратиться к кантовской «Критике чистого разума»). Для него Эрос – страна теней, увлекающая в женское бессознательное, во что-то «психическое», тогда как для женщины Логос – смертельно скучный вид софистики, даже если она и вправду не боится и не чурается философствований.

257 Подобно тому как женщина к концу девятнадцатого столетия начала делать уступку мужественности, постепенно занимая место в качестве независимого фактора общественного устройства, мужчина несколько нерешительно пошел на уступки женственности, создав новую психологию комплексных явлений, начало которой положила сексуальная психология Фрейда. Чем эта психология обязана непосредственному влиянию женщин – а приемные психиатров битком набиты женщинами, – тема, которой можно было бы посвятить многостраничную книгу. Причем речь не только об аналитической психологии, но и о зачатках психопатологии вообще. Безусловно, наибольшее число «классических» случаев, начиная с провидицы из Преворста[119], пришлось на женщин, которые – возможно, бессознательно – прикладывали изрядные усилия к тому, чтобы выставить на обозрение собственную психологию самым драматическим образом, и тем самым предъявили миру все разнообразие психических отношений. Такие женщины, как фрау Гауффе, Элен Смит и миссис Бошан[120], обеспечили себе нечто вроде бессмертия, подобно тем достойным людям, чьи чудесные исцеления принесли славу и процветание конкретным чудодейственным местностям.

258 Удивительно высокий процент психического материала исходит именно от женщин. Это обстоятельство кажется поразительным лишь на первый взгляд, поскольку женщины вообще гораздо более «психологичны», чем мужчины. Обыкновенно мужчину сполна удовлетворяет одна «логичность»; ему претит все «психическое», «бессознательное» и пр., все расплывчатое, туманное и болезненное. Его интересуют факты, а не чувства и фантазии, которые окружают объекты реального мира (или заведомо не имеют к тем никакого отношения). А для женщины обычно важнее знать, как мужчина относится к чему-то, нежели самой познавать это что-то. Для нее важно все то, что мужчина наверняка сочтет бесполезной помехой. Потому женщина естественным образом становится непосредственным выразителем психологии и наделяет ее богатейшим содержанием. В этой психологии предельно отчетливо просматривается очень многое из того, что мужчине покажется лишь теневыми, закулисными процессами, само существование которых он не желает признавать. Но, в отличие от объективного обсуждения и поверки фактов, человеческие отношения ведут в мир психического, в то промежуточное царство между чувством и духом, которое содержит толику того и другого, но не лишается при этом собственного уникального характера.

259 Вот на эту территорию мужчина и должен проникнуть, если хочет встретить женщину, так сказать, на полпути. Обстоятельства вынуждают женщину приобрести ряд мужских черт, чтобы не застрять в устаревшей, сугубо инстинктивной женственности, чтобы не затеряться в одиночестве в мужском мире. А мужчина, в свою очередь, под тем же давлением развивает свою женскую сторону, начинает замечать психику и Эрос. Ему этого не избежать, если только он не предпочтет плестись за женщиной в безнадежно мальчишеской манере, поклоняясь издалека, но всегда рискуя угодить, выражаясь образно, в ее карман.

260 Для тех, кто влюблен в мужественность или женственность как таковые, вполне достаточно традиционного средневекового брака – каковой, надо признать, является похвальным, вполне испытанным и полезным социальным институтом. Но вернуться к нему современному человеку чрезвычайно трудно, а для многих попросту невозможно, ибо такой брак осуществим, только когда вы отстранились от всех текущих проблем. Несомненно, многие римляне закрывали глаза на проблему рабства и на возвышение христианства, проводили свои дни в более или менее приятном бессознательном состоянии. Они могли так поступать, потому что не имели отношения к настоящему, потому что увязли в прошлом. Все те, для кого в браке нет проблем, не живут настоящим; и кто скажет, что они не блаженны! Современный мужчина считает брак слишком проблематичным. Недавно я слышал, как один немецкий ученый воскликнул перед аудиторией в несколько сотен человек: «Наши браки – фиктивные браки!» Меня восхитили мужество и искренность этого заявления. Обычно мы выражаемся менее прямо, осторожно предлагаем хорошие советы относительно того, что можно сделать, чтобы не запятнать идеал. Но для современной женщины – мужчины, возьмите на заметку! – средневековый брак уже не является идеалом. Правда, женщина держит сомнения при себе и скрывает свою непокорность: одна давно замужем, и ей не к лицу, как она сама думает, спорить о правах; другая не замужем, но слишком добродетельна для того, чтобы прямо признать собственные склонности. Тем не менее новообретенная мужественность не позволяет ни одной из этих женщин верить в брак в его традиционной форме («Муж да будет твоим господином»). Маскулинность – это осознание своих желаний и готовность совершать шаги, необходимые для достижения цели. Едва усвоенный, этот урок становится настолько очевидным, что его уже невозможно забыть без огромных психических потерь. Независимость и критическое суждение, которые женщина обретает благодаря этому знанию, являются положительными ценностями и ощущаются как таковые. Женщина больше никогда не сможет с ними расстаться. То же самое относится и к мужчине, который с изрядными усилиями добивается проникновения в женскую часть собственной души, нередко ценой больших страданий. Он впредь не отринет это понимание, ибо досконально осознал важность полученного результата.

261 На первый взгляд может показаться, что такие мужчина и женщина, скорее всего, заключат, если встретятся, «идеальный брак». В действительности это не так; напротив, между ними сразу вспыхивает конфликт. То, к чему рвется женщина в своей новообретенной самоуверенности, совсем не нравится мужчине, а чувства, которые он открыл в себе, неприятны женщине. Оба они отыскали в себе не добродетель и не что-то самоценное; это нечто сравнительно ничтожное, его можно было бы справедливо осудить, если бы мы говорили о личных предпочтениях или причудах. Именно так, впрочем, обычно и происходит. Мужественность женщины и женственность мужчины второстепенны, и прискорбно, что подлинная ценность личностей загрязняется в итоге чем-то менее значимым. С другой стороны, тень принадлежит целостной личности[121]: сильный человек должен быть в чем-то слабым, умный должен в чем-то глупить, иначе он окажется слишком хорош, чтобы быть правдой, и все сведется к позе и блефу. Древняя истина гласит, что женщина любит слабости сильного мужчины больше силы, а глупость умного человека ценит выше его ума. Ее любви нужен мужчина целиком – не только мужественность как таковая, но и ее отрицание. Любовь женщины не сентиментальна, как у мужчины, в ней присутствует воля, порой крайне несентиментальная и даже способная принудить владелицу к самопожертвованию. Мужчина, которого любят таким образом, не в состоянии отринуть свои низшие черты, поскольку он может ответить на реальность женской любви только собственной реальностью. Эта реальность – не красивое подобие, а верное отражение той вечной человеческой природы, которая связывает воедино все человечество, отражение общих для всех нас высот и глубин человеческой жизни. В этой реальности мы больше не являемся отдельными личностями (persona – значит маска), мы осознаем наши общие человеческие связи. Здесь я избавляюсь от самобытности своей личности, будь то общественный облик или любой другой, и берусь за проблемы сегодняшнего дня, проблемы, которые возникают отнюдь не из моей головы – во всяком случае, мне нравится так думать. Я уже не могу их отрицать; я чувствую и знаю, что являюсь одним из многих, и то, что движет многими, движет и мной. В нашей силе мы независимы и изолированы, хозяева своей судьбы; в нашей слабости мы зависимы и связаны, становимся невольными орудиями судьбы, ведь тут имеет значение не индивидуальная воля, а воля вида как такового.

262 Два пола благодаря взаимному притяжению и поглощению обретают неполноценность – если оценивать происходящее с точки зрения двумерного, персонального мира видимостей; еще они обретают аморальные притязания, если воспринимать эти побуждения как личные устремления. Но в своем истинном значении для жизни и общества перед нами преодоление личной замкнутости и эгоистичной самосредоточенности ради активного участия в решении проблем современности. Поэтому, если современная женщина сознательно или бессознательно ослабляет брачные узы своей духовной или экономической независимостью, это не выражение ее личной воли, а исполнение воли вида, которая превращает конкретную женщину в свой инструмент.

263 Институт брака настолько ценен как в социальном, так и в нравственном отношении – религиозные люди даже считают его таинством, – что вполне понятно, почему всякое его ослабление может восприниматься как нежелательное и возмутительное. Человеческое несовершенство всегда вносит разлад в гармонию наших идеалов. К сожалению, никто не живет в мире, который воображается; мы живем в фактическом мире, где добро и зло сталкиваются и уничтожают друг друга, где нельзя ни творить, ни строить, не запачкав рук. Всякий раз, когда становится совсем плохо, обязательно найдется кто-нибудь, кто заверит нас под бурные аплодисменты, что ничего страшного не случилось, что все в полном порядке. Повторю: живущий и думающий вот так не живет в настоящем. Если взглянуть на любой брак подлинно критическим взглядом, мы различим – если острое давление обстоятельств полностью не погасило всех признаков «психологического» неблагополучия – симптомы ослабления и тайного разрушения, увидим «брачные проблемы», от невыносимых капризов до неврозов и прелюбодеяния. К сожалению, нельзя подражать тем, кто все еще способен оставаться в бессознательном состоянии; их пример недостаточно заразителен, чтобы побудить более сознательных людей снова опуститься до простой бессознательности.

264 Что касается всех тех – а их немало, – кто не обязан жить в настоящем, для них крайне важно верить в идеал брака и твердо блюсти ему верность. Если ценный идеал будет попросту уничтожен, а не заменен чем-то лучшим, какая в том польза? Поэтому даже женщины, замужние и вольные, колеблются, не решаясь бунтовать в открытую. Впрочем, они хотя бы не следуют примеру той известной писательницы, которая, перепробовав все возможные искушения, оказалась в надежной гавани супружества, где брак стал наилучшим выходом[122] (все, кому не дано достичь этого блаженства, пусть размышляют над ошибками и заканчивают свои дни в благочестивом отречении). Для современной женщины выйти замуж не настолько просто, и ее мужу найдется что сказать по этому поводу.

265 Пока существуют юридические условия, точно определяющие, что такое прелюбодеяние, женщинам надлежит хранить сомнения при себе. Но точно ли знают наши законодатели, что такое «прелюбодеяние»? Является ли их определение окончательным воплощением истины? С психологической точки зрения единственным, что имеет значение для женщины, будет тот факт, что это жалкое головотяпство, как и все остальное, придуманное мужчинами для кодификации любви. Для женщины любовь не имеет ничего общего с «супружескими проступками», «внебрачными связями», «обманом мужа» или прочими менее изысканными фразами, придуманными эротически слепым мужским интеллектом и подхваченными, будто эхом, самоуверенным демоном в женщине. Никто, кроме людей, безоговорочно верующих в нерушимость традиционного брака, не может грешить против приличий, а лишь ревностно верующий в Бога может по-настоящему богохульствовать. Тот, кто изначально сомневается в браке, не может посягать на него; для него юридическое определение недействительно, ибо он, как говаривал святой Павел, стоит вне закона[123], находится в вышней плоскости любви. При этом люди, верующие в закон, часто нарушают собственные установления, по глупости, по искушению или просто по злобе, так что современная женщина начинает задаваться вопросом, не принадлежит ли она сама к той же категории. С традиционной точки зрения – да, принадлежит, и она должна это осознать, чтобы сокрушить идола собственной респектабельности. Быть «респектабельным» означает, как подсказывает само слово, быть замеченным[124]; респектабельный человек – это тот, кто оправдывает общественные ожидания, кто носит идеальную маску, если коротко, мошенник. «Хороший тон», конечно, не мошенничество, но когда респектабельность подавляет психику, давит богоданную сущность человека, тогда человек становится тем, кого Христос назвал гробом повапленным[125].

266 Современная женщина осознала тот неоспоримый факт, что лишь в состоянии любви она может достичь самого высокого и лучшего, на что вообще способна, и это знание ведет ее к постижению факта, что любовь стоит вне закона. Респектабельность восстает против этого понимания, и данную реакцию склонны отождествлять с общественным мнением. Это меньшее из зол; гораздо хуже, что общественное мнение у нашей женщины, так сказать, в крови. Она будто слышит голос изнутри себя, если угодно голос совести, и последняя обуздывает ее порывы. Она не подозревает, что любовь, самое личное и самое ценное достояние человека, может привести к конфликту с историей. Такой вывод показался бы нашей женщине неожиданным и нелепым. Но кто, если уж на то пошло, до конца понял, что история не прячется в толстых книгах, а живет в самой нашей крови?

267 Пока женщина живет согласно общепринятым правилам, идущим из прошлого, у нее не возникает конфликта с историей. Но при первых признаках отклонения, пусть самых незначительных, от господствовавшего в прошлом направления культуры она сталкивается со всей тяжестью исторической инерции, и это внезапное столкновение может ранить ее, и даже смертельно. Колебания и сомнения здесь вполне понятны, ибо, подчинившись закону любви, женщина обнаружит себя в малоприятном и двусмысленном положении, где царит всякого рода разврат; вдобавок она испытывает на себе давление двух могучих вселенских сил – исторической инерции и божественного стремления к творчеству.

268 Кто же посмеет винить ее в нерешительности? Разве большинство людей не предпочитают почивать на лаврах (lauda-biliter se subiecit), не вступая в безнадежные споры о том, войдут они в историю или нет? В конце концов все сводится к следующему: готов ли человек порвать с традицией, стать «неисторичным» ради того, чтобы творить историю? Никто не может творить историю, если в нем нет желания рискнуть ради этого всем, довести эксперимент над собственной жизнью до победного конца и заявить, что его жизнь есть не продолжение прошлого, а новое начало. Простое продолжение рода можно оставить животным, а осознание – привилегия человека, то единственное, чем он может похвастаться, сравнивая себя с животными.

269 Нет сомнения, что современную женщину сильно занимает эта проблема, отражающая одно из культурных устремлений нашего времени: желание жить более полной жизнью, стремление к смыслу и воплощению, растущее отвращение к бессмысленной односторонности, бессознательной инстинктивности и слепой случайности. Психика современного европейца не забыла уроков прошлой войны, сколько ни изгоняй ту из памяти. Женщины все больше понимают, что лишь любовь способна обеспечить полное развитие, а мужчины начинают догадываться, что один только дух может придать жизни высший смысл. Оба пола ищут психических отношений, потому что для завершенности любви нужен дух, а духу нужна любовь.

270 Нынешняя женщина чувствует, что в браке нет настоящей безопасности, ибо что значит показная верность мужа, если известно, что мыслями и чувствами он обращен к другим, но слишком расчетлив или слишком труслив для того, чтобы и в поступках, а не только в фантазиях, гоняться за каждой юбкой? Что означает ее собственная верность, если она знает, что это всего лишь средство подтвердить законное право обладания, и знает, что это калечит ее собственную душу? Она прозревает начатки возвышенной верности духу и любви за пределами человеческой слабости и несовершенства. Возможно, она обнаружит, что явления, которые кажутся слабостью и несовершенством, болезненным расстройством или тревожным отклонением, надлежит истолковывать в соответствии с их двойственной природой. Это ступени, которые ведут к низшему уровню человеческого развития и в конце концов погружают в трясину бессознательности, если человек отвергает свою личную индивидуальность. Но если сможет удержать последнюю, то он впервые познает смысл самости – при условии, что сможет одновременно спуститься ниже себя, в недифференцированную массу человечества. Что еще способно освободить от внутренней изоляции личностной дифференциации? Как еще перекинуть психический мостик к остальному человечеству? Тот, кто стоит на вершине и раздает свое имущество бедным, отделяется от человечества блеском своей добродетели: чем более он забывает себя и жертвует собой ради других, тем сильнее он внутренне отчуждается от них.

271 Слово «человек» звучит очень красиво, но в правильном понимании оно не означает ничего особенно прекрасного, добродетельного или умного; это всего лишь нижняя планка среднего уровня. Требуется шаг, который не сумел сделать Заратустра, шаг к «самому безобразному человеку»[126], то есть к настоящему человеку. Наше сопротивление этому шагу и наш страх перед ним показывают, сколь велики притягательность и обольстительная сила наших собственных глубин. Отказаться от них – не выход; это просто притворство, фундаментальное непонимание их значения и ценности. Ибо что за высота без глубины, ибо разве возможен свет, не отбрасывающий тени? Нет добра, которому не противостоит зло. «Никто не искупит греха, которого он не совершал», – говорил Карпократ[127]; это истинная мудрость для понимающих, но также и удобная отговорка для всех, кто предпочитает ложные выводы. То, что внизу, – не просто предлог для дополнительных удовольствий; мы его боимся, потому что оно требует места в жизни более сознательного, более полного человека.

272 Мои слова предназначены не для молодых – именно этого им не надо знать, – а для более зрелых людей, чье сознание уже расширено жизненным опытом. Ни один человек не может начинать с настоящего; он должен медленно врастать в происходящее, ибо нет настоящего без прошлого. Молодой человек еще не обзавелся прошлым, поэтому у него нет и настоящего. Он не создает культуру, а просто существует. Творить культуру – привилегия и задача более зрелых людей, прошедших расцвет жизни.

273 Европейское сознание разорвано в клочья адским варварством войны. Мужчина прилагает усилия к заживлению внешних повреждений, а женщина – как всегда бессознательно – берется за исцеление внутренних ран, для чего в качестве важнейшего инструмента необходимы психические отношения. Но ничто так не мешает исцелению, как исключительность средневекового брака, которая делает отношения совершенно излишними. Нравственность предполагает свободу, а отношения возможны только при наличии психической дистанции между людьми. По этой причине бессознательное устремление женщины направляется на ослабление структуры брака, а отнюдь не на разрушение брака и семьи как таковых. Последнее было бы не только аморально, но оказалось бы совершенно патологическим злоупотреблением.

274 Чтобы описать бесчисленные способы достижения этой цели, потребовались бы целые тома. Женщине, как и природе, свойственно действовать опосредованно, не открывая явно своей цели. На все неудовлетворительное она реагирует неосознанно целенаправленно – перепадами настроения, вспышками аффектов, эмоциональными мнениями и поступками, которые преследуют одну и ту же цель; их мнимая бессмысленность, злобность и хладнокровная беспощадность бесконечно огорчают мужчину, слепого к Эросу.

275 Опосредованные действия женщины опасны, поскольку велик шанс безнадежно скомпрометировать цель. Вот почему женщина стремится к большему осознанию, которое позволит ей четко определить цель и придать той значение, тем самым отринув слепой динамизм природы. В любую другую эпоху господствующая религия указала бы, в чем заключается конечная цель, но сегодня религия ведет назад, к средневековью, к той душераздирающей разобщенности, из которой проистекают все ужасающие варварства войны. Слишком много души отведено для Бога, слишком мало места в ней остается для человека. Но Бог не сможет благоденствовать, если душа человека голодает. Женская психика откликается на этот голод, ибо функция Эроса состоит в том, чтобы объединять разделенное Логосом. Перед современной женщиной стоит грандиозная культурная задача – возможно, предвестие новой эры.

VII. Значение психологии для современного человека[128]

276 Мне всегда было необычайно трудно разъяснять смысл психологии широкой публике. Поневоле тут вспоминаются времена, когда я работал врачом в психиатрической больнице. Подобно любому психиатру, я сделал поразительное открытие: не мы, врачи, составляем компетентное мнение о психическом здоровье или нездоровье – нет, суждение выносит публика, которая неизменно знает обо всем намного лучше нас. Нам говорят, что больной вовсе не лезет на стены, что он сознает, где находится, что он узнает своих родственников, что он не забыл своего имени, что, следовательно, он на самом деле отнюдь не болен, просто слегка расстроен или взволнован, а мнение психиатра о том, что этот человек страдает такой-то болезнью, совершенно неверно.

277 Это крайне распространенное явление вводит нас в область собственно психологии, где дела обстоят еще хуже. Каждый думает, что психология есть то, что ему самому лучше всего известно, – это всегда его собственная психология, о которой осведомлен он один, но при этом его персональная психология есть психология всех остальных. Инстинктивно человек предполагает, что его собственная психическая конституция тождественна общей, что каждый из нас в своей сути подобен всем остальным, то есть себе самому. Мужья думают так о своих женах, жены думают так о своих мужьях, родители – о детях, а дети – о родителях. Складывается впечатление, будто каждый из нас располагает непосредственным доступом к происходящему внутри него; мало того, он хорошо изучил эти внутренние процессы и может высказывать о них обоснованное мнение, как если бы его собственная психика была чем-то вроде главенствующей психики, которая применима абсолютно ко всем и которая дает человеку право полагать, что его личное положение дел соответствует некоему общему правилу. Люди глубоко изумляются и даже ужасаются, когда выясняется, что это правило откровенно не годится, когда обнаруживают, что другой человек принципиально отличается от них самих. Чаще всего для них эти психические различия нисколько не любопытны и уж тем более не привлекательны; это малоприятные недостатки, которые трудно терпеть, или даже невыносимые недостатки, которые надлежит строго осудить. Такая болезненно очевидная разница кажется им нарушением естественного порядка, поразительной ошибкой, которую нужно исправить как можно скорее, – или неприличным поступком, который требует соответствующего наказания.

278 Как вы знаете, в самом деле имеются расхожие психологические теории, которые опираются на предположение, будто человеческая психика повсюду одинакова и поэтому может быть объяснена одинаково, независимо от обстоятельств. Впрочем, унылой монотонности таких теорий противоречит тот факт, что индивидуальные психические различия действительно существуют, что для них возможно почти бесконечное количество вариаций. Кроме того, одна из упомянутых теорий объясняет мир психических явлений преимущественно с точки зрения полового инстинкта, а другая – с точки зрения влечения к власти[129]. В результате этого несовпадения взглядов обе теории нарочито декларируют каждая свои принципы и выказывают явное стремление мнить себя единственным и неповторимым источником спасения. Одна отвергает другую, и напрасно спрашивать, кто из них прав. Приверженцы обеих теорий старательно не замечают существование друг друга, и такое поведение, разумеется, не способствует устранению противоречий. А ответ на загадку до абсурда прост и сводится к следующему: правы и те и другие, поскольку каждая теория описывает психологию, сходную с психологией ее сторонников. Вполне можно повторить за Гёте: «Ты близок лишь тому, кого ты постигаешь»[130].

279 Возвращаясь к нашей теме, взглянем пристальнее на почти неистребимый предрассудок простаков – дескать, все на свете точно такие же, как они сами. Хотя в целом верно, что психические различия допускаются в качестве теоретической возможности, на практике такие люди всегда забывают, что другой человек отличается, что он иначе думает, иначе чувствует, иначе видит и хочет совсем другого. Даже научные теории, как мы видели, исходят из предположения, что твердо знают, образно выражаясь, где зарыта собака. Если же отвлечься от этой забавной «домашней» распри между психологами, мы увидим, что существуют и прочие сходные по духу допущения социального и политического свойства; это уже серьезнее, потому что в них вообще отвергается наличие индивидуальной психики.

280 Не желая сокрушаться понапрасну из-за столь ограниченных и недальновидных взглядов, я задался вопросом, откуда они вообще берутся, и стал выяснять, в чем могут заключаться их причины. Это исследование побудило меня обратиться к изучению психологии первобытных народов. Я уже давно отметил то обстоятельство, что среди тех, кто более всего склонен к отстаиванию психического единообразия, наблюдаются некоторая наивность и ребячливость. Действительно, в примитивном обществе обнаруживается, что это допущение распространяется не только на людей, но и на все объекты природы – на животных, растения, реки, горы и т. д. Все они наделяются толикой человеческой психологии, даже деревья и камни могут говорить, и пр. Существуют отдельные люди, которые явно не соответствуют общему правилу и почитаются как маги, ведьмы, вожди и знахари, и точно так же среди животных имеются койоты-доктора, птицы-доктора, оборотни и т. п., причем почетное звание им присуждается всякий раз, когда животное ведет себя сколько-нибудь необычным образом и нарушает принимаемое по умолчанию предположение единообразия. Этот предрассудок, по-видимому, является пережитком – стойким и могущественным – примитивного склада ума, основанного, по существу, на недостаточной дифференцированности сознания. Индивидуальное сознание, или эго-сознание, – это поздний продукт человеческого развития. Первобытной его формой выступает простое групповое сознание, а в тех примитивных обществах, каковые существуют и поныне, оно зачастую так слабо развито, что многие племена даже не дают себе самоназвания, которое отличало бы их от других племен. Например, в Восточной Африке[131] я встретил племя, которое называло себя просто «люди, которые тут» (die Leute, die da sind). Это примитивное групповое сознание продолжает жить в нашем собственном семейном сознании, и мы часто сталкиваемся с тем, что члены семьи не в состоянии поделиться какими-либо сведениями о себе – они лишь называют семейную фамилию и находят, что этого вполне достаточно.

281 Но групповое сознание, в котором индивидуумы взаимозаменяемы, не может считаться низшим уровнем сознания, поскольку в нем уже просматриваются все-таки следы дифференциации. На самом низком, самом примитивном уровне мы находим своего рода обобщенное, или космическое, сознание с полной бессознательностью субъекта. На этом уровне в наличии только события, но нет действующих лиц.

282 Наше допущение, что нечто, приятное индивидууму, непременно должно быть приятным и всем остальным, является поэтому очевидным пережитком той изначальной ночи сознания, в которой не было никакой ощутимой разницы между «я» и «ты», в которой все думали, чувствовали и действовали одинаково. Если же случалось что-то, указывавшее, что кто-то склонен думать иначе, немедленно возникало беспокойство. Ничто не вызывает у первобытных людей такой паники, как события, нарушающие привычный ход вещей: сразу распространяется подозрение, что эти события опасны и грозят бедой. Такая примитивная реакция сохраняется по сей день: вспомните, как быстро мы обижаемся, когда кто-то не разделяет наших убеждений! Нас оскорбляет, когда кто-то не разделяет наше представление о красоте. Мы по-прежнему преследуем всякого, кто думает по-другому, по-прежнему пытаемся навязать свое мнение другим, обращаем бедных язычников, чтобы спасти их от ада, который, несомненно, им уготован, – и все безмерно боимся остаться наедине с нашими убеждениями.

283 Психическое единообразие людей является негласным допущением, обусловленным тем фактом, что исходно индивидуум не осознает самого себя. В том далеком от нас первобытном мире не было индивидуального сознания, была только коллективная психика, из которой постепенно, на более высоких ступенях развития, выделилось индивидуальное сознание. Непременным условием существования индивидуального сознания является обособленность от других сознаний. Процесс сознательного развития можно уподобить шутихе, которая взмывает из темноты и рассыпается дождем разноцветных звезд.

284 Психология как эмпирическая наука возникла совсем недавно. Ей нет еще и пятидесяти лет, можно сказать, она еще в пеленках. Именно допущение единообразия не позволило этой науке родиться раньше. Следовательно, молодо и всякое дифференцированное сознание. Оно едва-едва пробудилось от долгого сна, медленно и неуклюже начинает осознавать собственное существование. Было бы заблуждением думать, что мы достигли сколько-нибудь высокого уровня сознательности. Наше нынешнее сознание – всего лишь ребенок, который научился говорить слово «я».

285 Понимание того, насколько сильно различается человеческая психика, стало одним из величайших открытий в моей жизни. Не будь единообразие коллективной психики изначальным фактом, источником и сутью всех отдельных душ, оно справедливо воспринималось бы как бессовестная иллюзия. Однако, вопреки нашему нынешнему разделенному, индивидуальному сознанию, коллективная психика продолжает, несомненно, существовать – в виде коллективного бессознательного, этакого моря, по которому эго скользит, точно корабль. По этой же причине ничто из изначального мира психики не может быть утрачено. Море вторгается своими бухтами и широкими заливами в сушу, омывает континенты, будто острова, а наше изначальное бессознательное теснит со всех сторон индивидуальное сознание. В катастрофах душевных болезней штормовой прилив этого моря затапливает острова и погружает в пучину. При невротических расстройствах происходит, если держаться нашего сравнения, прорыв дамб, и наводнения опустошают плодородные низменности. Все невротики – обитатели побережий, наиболее подверженные морским угрозам. Так называемые нормальные люди живут в глубине суши, на более высокой и сухой местности, вблизи спокойных озер и ручьев. Ни одно наводнение, сколь угодно сильное, их не достигает, а окружающее сушу море так далеко, что они не верят в его существование. В самом деле, человек может настолько отождествиться со своим эго, что потеряет общечеловеческие связи и отрежет себя от всех остальных. Поскольку никто не хочет быть полностью таким, как все, то это довольно распространенное явление. Однако правило первобытного эгоизма гласит, что меняться должен отнюдь не «я», а всегда кто-то другой.

286 Индивидуальное сознание окружено коварным морем бессознательного. Нам самим наше сознание кажется устойчивым и надежным, но на самом деле оно шаткое и держится на крайне ненадежном основании. Часто хватает одной сильной эмоции, чтобы нарушить чувствительное равновесие сознания. Об этом свидетельствуют наши обороты речи. Мы говорим, что человек «вне себя» от ярости, сам себя «не помнит», что его «не узнать», что «в него вселился дьявол» и т. д. Что-то заставляет нас «выходить из себя», «сходить с ума», и мы «больше не понимаем, что творим». Все эти знакомые фразы показывают, сколь легко наше эго-сознание разрушается различными аффектами. Эти нарушения проявляются не только в острой форме; зачастую они оказываются хроническими и способны вызывать стойкие изменения сознания. В результате неких психических потрясений целые обширные участки нашего сознания могут погрузиться обратно в бессознательное и исчезнуть с поверхности на годы и десятилетия. Постоянные изменения характера – явление вполне обыденное. Поэтому мы совершенно справедливо говорим, что после такого опыта человек словно «становится другим». Подобное случается с людьми, у которых плохая наследственность, с невротиками, а также и с нормальными людьми. Нарушения, вызванные аффектами, на языке науки именуются диссоциациями; они свидетельствуют о расщеплении психики. В каждом душевном конфликте мы можем выявить такого рода расщепление, способное обостриться настолько, что оно станет угрожать пострадавшей целостности сознания полным распадом.

287 Но даже обитатели суши, жители нормального мира, забывшие о море, не живут на твердой земле. Почва под их ногами настолько рыхлая, что в любой миг вода может ворваться в континентальные трещины и затопить все вокруг. Первобытный человек знает об этой опасности – не только из жизненного опыта своего племени, но и из своей психологии. Наиболее важными из «опасностей для души», как их называют ученые, считаются утрата души и одержимость. Оба явления суть диссоциация. В первом случае дикарь говорит, что душа от него убежала; во втором – что в нем поселилась чья-то чужая душа, обыкновенно довольно злобная. Такая формулировка может показаться странной, но она точно описывает симптомы, которые мы сегодня характеризуем как проявления диссоциации или шизоидные состояния. Они ни в коем случае не являются чисто патологическими симптомами, встречаются и среди нормальных людей. Они могут проявляться в виде перепадов общего самочувствия, иррациональных перемен настроения, непредсказуемых аффектов, внезапного отвращения ко всему на свете, психической усталости и т. д. Даже те шизоидные явления, которые соответствуют примитивной одержимости, можно обнаружить у нормальных людей. Последние тоже не всегда могут ускользнуть от демона страстей, тоже подвержены одержимости любовью, пороком или предвзятым убеждением, и все это роет глубокую пропасть между ними и теми, кто им дорог, порождая болезненный раскол в их душе.

288 Первобытный человек, как и мы, ощущает расщепление психики как нечто неподобающее и болезненное. Мы называем это состояние конфликтом, нервозностью или психическим расстройством. Недаром библейское повествование помещает неразрывную гармонию растений, животных, человека и Бога, символизируемую раем, в самое начало всякого психического развития и провозглашает, что проблески сознания – «будете, как боги, знающие добро и зло»[132] – суть смертный грех. Наивному уму и вправду должно казаться греховным разрушение того божественного единства сознания, какое господствовало во мраке первобытной ночи. Это люциферианский по духу бунт индивидуума против Единого. Это враждебный акт дисгармонии, ополчившейся на гармонию, разрыв слияния всего со всем. Потому-то Господь проклял змея и рек: «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту»[133].

289 Но все же обретение сознания стало драгоценнейшим плодом Древа познания, тем волшебным оружием, которое даровало человеку победу над окружающим миром и которое, как мы надеемся, однажды принесет ему победу над самим собой.

290 С тем фактом, что индивидуальное сознание подразумевает разделение и противостояние, человечество сталкивалось бессчетное число раз в своей долгой истории. Как для отдельного человека пора диссоциации воспринимается как болезнь, так происходит и в жизни народов. Мы едва ли можем отрицать, что живем в эпоху диссоциации и болезни. Политические и социальные условия, раздробленность религии и философии, противоборствующие школы современного искусства и современной психологии – все это сводится в конечном счете к одному печальному выводу. Разве кто-нибудь, наделенный хоть малейшим чувством ответственности, испытывает удовлетворение при таком повороте событий? Будем честны перед собой: мы должны признать, что никто не чувствует себя вполне уютно и благоустроенно в современном мире; а последний становится все более и более неудобным для жизни. Слово «кризис», которое столь часто можно услышать, – это медицинский термин, его употребляют, когда хотят сказать, что болезнь достигла опасной степени развития.

291 Когда человек обретает сознание, в его душе возникает зародыш болезни диссоциации, ибо сознание есть одновременно высшее благо и величайшее зло. Трудно, не скрою, правильно оценить хворь той эпохи, в которой нам выпало жить. Но если окинуть взором клиническую историю человечества, мы обнаружим более ранние приступы этой болезни, их проще рассмотреть и опознать. Одним из самых страшных приступов был недуг, распространившийся по римскому миру в первые века после Рождества Христова. Диссоциация проявляла себя в беспрецедентном упадке политических и социальных устоев, в религиозных и философских разногласиях, в плачевном крахе искусств и наук. Попробуй мы свести человечество тех лет к одному индивидууму, перед нами предстала бы крайне дифференцированная личность, которая, с возвышенной самоуверенностью подчинив свое окружение, раскололась в погоне за отдельными занятиями и интересами, забыв о собственных происхождении и традициях, утратив даже всякую память о себе прежней, так что она непрерывно менялась и тем самым впадала в безнадежный конфликт с самой собой. В конце концов конфликт привел к такому ослаблению всего, что мир, который человек завоевал, обрушился на него, подобно опустошительному потопу, и завершил процесс общего разрушения.

292 После долгих лет, потраченных на исследования психического, в моем разуме (эту честь я разделяю, безусловно, с другими учеными) постепенно сложилась следующая картина: психическое явление никогда нельзя рассматривать с какой-то одной стороны, нужно принимать во внимание и противоположную точку зрения. Опыт показывает, что у всего на свете есть как минимум две стороны (порой же и больше). Известное заявление Дизраэли[134] – не следует придавать чрезмерное значение важному, а маловажное не так уж неважно, как может показаться, – говорит ровно то же самое. Еще одним вариантом выражения той же истины может стать предположение, что каждое психическое явление обязательно компенсируется своей противоположностью, в соответствии с присловьем «Les extremes se touchent»[135] (или: «Не бывает такой беды, из которой не произрастает ничего хорошего»).

293 Значит, болезнь диссоциации в нашем мире есть одновременно процесс выздоровления или, скорее, кульминация срока беременности, предвещающая родовые муки. Разобщенность, преобладавшая в Римской империи, знаменовала в то же время грядущее возрождение. Недаром мы ведем летосчисление с эпохи Августа, именно тогда появилась символическая фигура Христа, которого ранние христиане почитали как Рыбу, правителя едва наступившей эпохи[136]. Он стал правящим духом последующих двух тысяч лет. Подобно Оаннесу, наставнику мудрости в вавилонском предании[137], он поднялся из моря, из первобытной тьмы и положил конец очередному этапу развития мира. Мы помним, конечно, его слова: «Не мир пришел Я принести, но меч»[138]. Однако все, что чревато разделением, в конечном счете порождает единство. Поэтому Христос учил о всеобъединяющей любви.

294 Отдаленность во времени дает нам возможность ясно увидеть и изучить эти исторические события. Живи мы в те дни, нам, полагаю, было бы суждено оказаться среди тех многих, кто ничего не замечал. Евангелия, или Благая весть, были ведомы разве что немногочисленным ревнителям; на поверхности же царили политика, экономические вопросы и развлечения. Религия и философия пытались усвоить те духовные богатства, что хлынули в римский мир с недавно покоренного Востока. Мало кто разглядел горчичное зернышко, из которого предстояло прорасти великому древу.

295 Классическая китайская философия опирается на два противоположных принципа – светлый ян и темный инь. О них говорят, что когда один принцип достигает вершин могущества, другой всегда присутствует в нем как зародыш. Это еще одна, особенно наглядная формулировка психологического закона компенсации за счет внутренней противоположности. Всякий раз, когда цивилизация достигает своей высшей точки, рано или поздно наступает период упадка. Но бессмысленный и безнадежный на вид крах, беспорядок без цели и сути, который наполняет наблюдателя отвращением и отчаянием, содержит в себе, в своем мраке, начатки нового света.

296 Давайте на миг вернемся к нашей попытке вообразить отдельного индивидуума времен упадка классической эпохи. Я пытался показать, что он психологически распадается, в роковом приступе слабости теряет власть над своим окружением и в итоге поддается силам разрушения. Если бы такой человек пришел ко мне на консультацию, я бы поставил ему следующий диагноз: «Вы страдаете от перенапряжения вследствие обилия дел и безграничной экстраверсии. Из-за избытка деловых, личных и человеческих обязанностей вы попросту потеряли голову. Вы этакий Ивар Крюгер[139], типичный представитель современного европейского духа. Поймите, дорогой вы мой, что эта дорога неминуемо приведет вас к гибели».

297 Последнее замечание было бы для него особенно важным, поскольку пациентов, как правило, отличает пагубная склонность цепляться за привычный образ жизни, даже если тот давно доказал свою бесполезность. Так они лишь ухудшают собственное положение, а ждать, что пациент сам изменится, бессмысленно. Поневоле задаешься вопросом: «Что же делать?»

298 Наш пациент, будучи человеком разумным и осведомленным, уже перепробовал все патентованные лекарства, хорошие и дурные, перебрал всевозможные диеты и попытался осуществить на практике все советы от умных людей. Посему мы должны поступать с ним по завету Тиля Уленшпигеля[140], который всегда смеялся, когда дорога шла в гору, и плакал, когда путь вел под уклон, в шокирующем пренебрежении здравым смыслом. Ведь под нарядом шута прячется мудрец, который, поднимаясь в гору, радуется предстоящему спуску.

299 Нужно обратить внимание нашего больного на произрастающий в нем начаток единства, на предвестие творческого рождения, эту основополагающую причину всех расщеплений и расстройств личности, происходящих на поверхности. Цивилизация не распадается, она возрождается. В первые века нашей эры человек проницательный мог бы с непоколебимой уверенностью воскликнуть, отрешась от политических интриг и диких спекуляций, от поклонения цезарям и циркового дурмана римского мира: «Зародыш грядущей эпохи зреет во тьме, скрываясь за всей этой суетой и беспорядком! Это семя древа, каковое накроет своей сенью народы от Туле на дальнем Западе[141] до Польши, от гор Севера до Сицилии, каковое объединит их общей верой, общей культурой и общим языком!»

300 Таков психологический закон. Мой пациент, не исключено, не поверит ни единому слову врача. В лучшем случае он захочет познать происходящее самостоятельно. Здесь-то и начинаются наши затруднения, ибо компенсация всегда проявляется именно там, где ее меньше всего ожидают и где, при объективном рассмотрении, она кажется наименее правдоподобной. Предположим теперь, что наш пациент – не бледная абстракция давно умершей культуры, а человек из плоти и крови, человек наших дней, который имеет несчастье быть типичным представителем современной европейской культуры. Сразу станет понятным, что наша теория компенсации ничего для него не значит. Он тяжко страдает от болезни всезнайства; нет буквально ничего такого, что он не подверг бы классификации и не поместил бы в подходящий раздел. Что касается психики, та является, как он считает, его собственным изобретением, его собственной волей и подчиняется исключительно разуму; а если вдруг этого не происходит, если продолжают проявляться различные психические симптомы (тревожные состояния, навязчивые идеи и т. д.), то это, разумеется, клинически опознаваемое заболевание с вполне правдоподобным научным названием. О психическом как исходном опыте, который нельзя свести ни к чему другому, он вообще ничего не знает и не желает знать; он не ведает, о чем я говорю, но думает, что отлично во всем разбирается, и даже пишет статьи и книги, в которых оплакивает злодеяния «психологизма».

301 С таким умонастроением, которое являет себя из-за баррикады многочисленных книг, газет, мнений, социальных институций и профессиональных предрассудков, спорить бесполезно. Ничто не способно прорвать этот слой обороны, и менее всего – тот крохотный начаток нового, который сделает человека единым с миром и с самим собой. Этот начаток такой маленький и смешной, что от него кажется разумным попросту отмахнуться. Так куда нам вести нашего пациента, чтобы он ощутил хотя бы намек на что-то иное, на противовес слишком хорошо ему знакомому повседневному миру? Что ж, надлежит направлять его – сначала окольными путями – в тот темный, смехотворно незначительный, совершенно малый уголок души, следуя по давно заброшенной тропе к известной испокон века иллюзии, которая, как знают все, есть «не что иное, как»… Этот уголок души – сновидение, не что иное, как мимолетный, гротескный ночной фантом, а путем к нему служит толкование сновидений.

302 С поистине фаустовским негодованием мой пациент наверняка воскликнет:

К бессмысленным их чарам отвращенье
Питаю я: найдется ль исцеленье
Здесь, в этой тьме безумства, для меня?
Я не хочу советов старой бабы!..
Ужель природа и могучий Дух
Нам не дадут бальзама возрожденья?[142]

303 На это я отвечу: «Разве вы не пробовали одно лекарство за другим? Разве не видите сами, что ваши усилия только заставляют бегать по кругу, только возвращают вспять, к прежней путанице? Так откуда же возьмется другая точка зрения, если ее нельзя отыскать в вашем мире?»

304 Здесь вступает Мефистофель, одобрительно бормочет: «Так ведьма, стало быть, нужна»[143], тем самым внося собственное, дьявольское искажение в таинство Природы, извращая истину, которая гласит, что сон есть внутреннее видение, «мира внятные загадки»[144]. Сон – это маленькая потайная дверца в сокровеннейших и загадочнейших тайниках души, она открывается в ту космическую ночь, каковой было психическое задолго до того, как явилось на свет какое-либо эго-сознание, и каковая останется собой, сколь бы далеко ни простиралось наше эго-сознание. Ибо всякое эго-сознание изолировано; разделяя и различая, оно познает одни только частности и видит лишь то, что может быть сопоставлено с эго. Его сущность – ограничение, пусть оно достигает самых дальних туманностей среди звезд. Сознание неизбежно разделяется; но во сне мы будто превращаемся в подобие более обобщенного, более истинного, более вечного человека, обитающего во мраке изначальной ночи. Там он по-прежнему целостен, и целое в нем неотличимо от природы и лишено всякого эгоизма.

305 Именно из этих всеобъемлющих глубин возникает сон, каким бы ребяческим, гротескным и безнравственным он ни казался. Он так похож на цветок в своей искренности и правдивости, что заставляет нас устыдиться обманчивости нашей жизни. Неудивительно, что во всех древних обществах яркие сны считались посланиями богов! Рационализму нашей эпохи только и остается, что объяснять сновидения остатками дневных впечатлений, видеть в них этакие крохи, упавшие в сумеречный мир с богато накрытого стола нашего сознания. Эти темные глубины не более чем пустой мешок, содержащий не более того, что падает в него сверху. Почему мы склонны забывать, что в обширной области человеческой культуры не найти ничего величественного или прекрасного, что не выросло бы первоначально из счастливого озарения? Что стало бы с человечеством без подобных озарений? Нет, правильнее и точнее будет утверждать, что именно наше сознание и есть тот мешок, в котором отсутствует вообще что-либо, кроме того, что может в него упасть. Мы никогда не поймем, насколько зависимы от озарений, пока, к своему огорчению, не обнаружим, что они перестали нас посещать. Сон – не что иное, как озарение, пришедшее к нам из темного, всеобъемлющего мира психики. Что может быть более естественным, если мы заблудились среди бесконечных частностей и обособленных подробностей поверхности мира, чем постучать в дверь сновидений и заняться поиском указаний, которые приблизят нас к основополагающим фактам человеческого бытия?

306 Здесь мы сталкиваемся с упрямым предубеждением: мол, сны чересчур витиеваты, нереальны, лживы, это просто исполнения неосуществимых желаний. По большому счету, все такие доводы – лишь повод не воспринимать сны всерьез, ибо иначе придется доставить себе некоторое неудобство. Наша интеллектуальная сознательная гордыня ценит обособленность, несмотря на все недостатки последней, и потому люди готовы на все, только бы не признавать, что сны реальны, что они говорят правду. Некоторым святым, как известно, снились очень грубые сны. Куда бы подевалась их святость, возвышающая над пошлой чернью, если бы непристойность сновидений сбывалась наяву? Увы, самые убогие сны подчеркивают наше кровное родство с остальным человечеством и наиболее действенным образом подавляют высокомерие, порожденное атрофией инстинктов. Даже распадись мир на куски, единство психического не пострадает. Чем шире и многочисленнее трещины на поверхности, тем сильнее укрепляется это единство в глубине.

307 Никто, конечно, не испытав подобного на себе, не поверит, будто возможна какая-либо самостоятельная психическая деятельность вне сознания – уж тем более такая деятельность, которая совершается не только в отдельном человеке, но одновременно во всех людях. Однако, если сравнить психологию современного искусства с результатами психологических исследований, а плоды сравнения сопоставить с плодами мифологии и философии, мы обнаружим неопровержимые доказательства существования этого коллективного, бессознательного фактора.

308 Увы, наш пациент настолько привык считать свою психику чем-то таким, над чем он полновластен, что нам наверняка возразят – мол, никогда не наблюдалось ничего объективного в психических процессах. Наоборот, это самые субъективные явления, какие только можно вообразить. На это я скажу так: «Тогда заставьте ваши тревожные состояния и навязчивые идеи исчезнуть усилием воли. Дурное настроение, которое вас терзает, немедленно пропадет, достаточно лишь произнести волшебное слово».

309 Разумеется, в свойственной нашему времени наивности пациент совершенно не замечает, что одержим своими патологическими состояниями ничуть не меньше любой ведьмы или любого охотника на ведьм из темнейшей поры Средневековья. Мы сегодня просто называем все по-другому. В те дни рассуждали о дьяволе, а ныне мы говорим о неврозах. Но все сводится к одному и тому же – к вековечному опыту, к наличию в нас чего-то объективно психического и чуждого, своевольного, жестко противостоящего господству сознательной воли. Мы мало чем превосходим Проктофантасмиста[145] из «Фауста», который восклицает:

Вы здесь еще? Нет, вынести – нет сил!
Исчезните! Ведь я же разъяснил.
Но эти черти к поученьям глухи!
Мы так умны, – а в Тегеле есть духи![146]

310 Если наш пациент сможет согласиться с логикой таких доводов, то многое разъяснится, а путь к постижению психического будет открыт. Но вскоре мы столкнемся с другим предубеждением, которое тоже встает препятствием для движения вперед. «Допустим, – скажет пациент, – я подвластен психической силе, которая сковывает мою волю; допустим, имеется этот объективно-психический фактор, если вам угодно так его называть. Но он остается сугубо психологическим, смутным, ненадежным, он не имеет никакого значения в практических делах и заботах».

311 Удивительно, сколь легко люди поддаются словам! Они всегда воображают, будто имя подразумевает объект – как если бы мы наносили дьяволу оскорбление, именуя его неврозом! Эта по-детски трогательная черта является еще одним пережитком той эпохи, когда человечество пользовалось волшебными словами. Но объекту, который скрывается за обозначениями «дьявол» или «невроз», безразлично, какие названия мы подбираем. Естественно, мы не знаем, что такое психика. Мы говорим о «бессознательном» просто потому, что не осознаем, что оно такое на самом деле. Мы знаем об этом столь же мало, как физики о материи. Физик лишь выдвигает гипотезы, исходя из определенного мнения, представляет себе материю то так, то иначе. Какое-то время картина мира у него сходится, а затем некое новое открытие заставляет пересматривать прежнюю цельность. Но самой материи это безразлично. Разве она становится от этого менее реальной?

312 Мы попросту не понимаем, с чем имеем дело, когда сталкиваемся с этим странным и беспокоящим явлением, которое называем бессознательным – или объективной психикой. Приводя не слишком внятные обоснования, его пытаются трактовать как сексуальное влечение или стремление к власти. Но эти попытки вовсе не воздают должного реальной значимости бессознательного. За этими влечениями – которые, конечно, отнюдь не суть и цель бытия, а некие пределы нашего понимания – скрывается непознаваемая глубина. Здесь открывается широкий простор для толкований. С тем же успехом бессознательное можно считать проявлением воли к жизни и приравнивать силу, создающую и поддерживающую жизнь, к élan vital Бергсона или даже к его durée créatrice[147]. Или же можно вспомнить волю у Шопенгауэра[148]. Я знаком с людьми, для которых непонятная им психическая сила имеет божественное происхождение – по той причине, что постигается ими посредством религиозного опыта.

313 Да, соглашусь, что я целиком и полностью принимаю разочарование моего пациента и публики в целом, недовольных тем, что сновидения, оказывается, суть источник сведений в той духовной неразберихе, что царит в современном мире. Нет ничего более естественного, чем посчитать подобный парадоксальный вывод совершенно абсурдным. На что вообще годен сон, эта крайне субъективная и ничтожная мнимость, в мире, полном подавляющей человека реальности? Ведь реальностям нужно противопоставлять другие, столь же осязаемые реальности, а не сновидения, которые только мешают спать или портят настроение после пробуждения. Нельзя построить дом из сновидений, ими не оплатишь налоги, не победишь в сражении и не преодолеешь мировой кризис. Поэтому мой пациент, подобно всем здравомыслящим людям, захочет услышать от меня, как поступать в этой невыносимой ситуации, какие возможны способы действия – соответствующие его ситуации, основанные на здравом смысле. Вот только беда в том, что все способы, которые видятся подходящими, уже опробованы – и доказали свою бесполезность, либо же сводятся к фантазиям, неосуществимым на практике. Все эти способы выбирались с учетом складывающейся ситуации. Например, когда кто-то ухитряется запустить дела, то, естественно, размышляет, как бы снова все исправить, и применяет все средства, призванные помочь и принести успех. Но что происходит, когда испробованы все средства, однако, вопреки всяким разумным ожиданиям, ситуация только ухудшается? В этом случае придется как можно скорее отказаться от применения указанных так называемых разумных средств.

314 Мой пациент – заодно, быть может, со всем нашим веком – находится именно в таком положении. Он с тревогой спрашивает меня: «Что мне делать?» Я должен ответить честно: «Не знаю». Значит, уточняет он, все впустую? Я отвечаю, что человечество бесчисленное количество раз попадало в тупик в ходе своего развития, и никто не знал, что делать, потому что все были поглощены вынашиванием хитрых планов спасения, но ни у кого не хватало смелости признать, что люди свернули куда-то не туда. А потом вдруг все как-то исправлялось, и порукой тому факт, что человечество по-прежнему существует, пусть и несколько отличается сегодня от себя раннего.

315 Изучая человеческую историю, мы видим лишь то, что происходит на поверхности, да и то в искаженном виде, посредством поблекшего зеркала традиции. Но происходящее на самом деле ускользает от пытливого взгляда историка, ибо подлинное историческое событие погребено очень и очень глубоко, переживается всеми, однако никем не наблюдается. Таков наиболее личный, наиболее субъективный психический опыт. Войны, смены династий, социальные потрясения, завоевания и религии – лишь поверхностные симптомы тайной душевной установки, неведомой самому индивидууму и не осознанной никем из историков; возможно, ближе всего к истине в этом отношении подходят основоположники религий. Великие события мировой истории, в сущности, совершенно не важны. В конечном счете существенна только жизнь индивидуума. Она творит историю, в ней впервые совершаются великие преобразования, и все будущее, вся история мира вырастает в конце концов как гигантская сумма из этих источников, скрытых в индивидуумах. В нашей личной и субъективной жизни мы являемся не только пассивными свидетелями эпохи и страдальцами, но также предстаем творцами. Мы создаем свою эпоху.

316 Следовательно, советуя своему пациенту обращать внимание на сновидения, я имею в виду следующее: «Обратитесь к самой субъективной части себя, к источнику своего бытия, к той точке, в которой вы творите мировую историю, сами того не осознавая. Ваше неразрешимое затруднение, очевидно, должно оставаться неразрешимым, ибо в противном случае вы бесплодно изнурите себя поисками средств, в несостоятельности которых исходно убеждены. Ваши сны суть выражение вашей внутренней жизни, они могут показать, какими ложными путями вы загнали себя в этот порочный круг».

317 Сны – беспристрастные, спонтанные продукты бессознательной психики, неподвластные сознательной воле. Это чистейшая природа; они показывают нам неприкрашенную, естественную истину и по этой причине способны, как ничто другое, вернуть нам установку, соответствующую начальной человеческой сути, пускай сознание слишком отдалилось от основ и зашло в тупик.

318 Толковать сновидения – значит размышлять о себе, предаваться саморефлексии. Причем вовсе не наше эго-сознание размышляет о себе; скорее, оно обращает внимание на объективную актуальность сновидения как сообщения или послания от бессознательной, единой души человечества. Предметом размышления служит не эго, а самость; вспоминается то странное «я», чуждое эго, которое было нашим с начала времен, если угодно, стволом, из которого выросло эго. Оно чуждо нам потому, что мы отдалились от него вследствие извращений сознания.

319 Но даже если принять за данность, что сны – отнюдь не произвольные видения, а естественные продукты бессознательной психической деятельности, то нам все равно недостанет храбрости, столкнувшись с подлинным сном, воспринять его как сколько-нибудь важное сообщение. Толкование сновидений является одним из достижений колдовского ремесла, поэтому оно причислялось к разряду темных искусств, преследуемых церковью. Ныне, в двадцатом столетии, мы мыслим в этом отношении несколько шире, но сама идея толкования сновидений до сих пор окружена таким обилием исторических предубеждений, что принимать ее благожелательно не так-то просто. Тут могут спросить, а существует ли по-настоящему надежный способ толкования сновидений? Насколько вообще можно верить тому или иному толкованию? Скажу прямо, я вполне разделяю эти опасения; более того, я убежден, что об абсолютно надежных способах толкования говорить не приходится. Абсолютная достоверность истолкования явлений природы допустима лишь в крайне узких пределах, когда интерпретация содержит ровно столько, сколько в нее вложено. Всякая попытка объяснить природу сопряжена с известным риском, и надежные методы появляются гораздо позже новаторских работ. Всем известно, что Фрейд написал книгу о толковании сновидений, но его подход является наглядным примером сказанного выше: результат получается в точности такой, какой его теория позволяет вложить в сновидение. Этот подход не воздает, разумеется, должного безграничной свободе сновидческой жизни, вследствие чего смысл сновидения скорее скрывается, чем раскрывается. Кроме того, когда рассматриваешь бесконечное разнообразие сновидений, трудно вообразить какой-либо способ или техническую процедуру толкования, приводящую к заведомо безошибочному выводу. Даже хорошо, что не существует надежных способов толкования, не то значение сновидений ограничивалось бы заранее, и сны утратили бы именно то качество, которое делает их столь полезными для терапевтических целей, – речь о способности предлагать новые точки зрения.

320 Поэтому было бы правильно относиться к каждому сновидению как к совершенно неизвестному объекту. Осмотрите его со всех сторон, возьмите в руки, носите с собой, дайте поиграть воображению, поговорите о нем с другими людьми. Первобытные люди делятся друг с другом яркими снами, по возможности, публично; схожий обычай засвидетельствован также в поздней античности, и вообще все древние народы придавали снам большое значение. При таком подходе сновидение порождает всевозможные идеи и ассоциации, приближающие нас к его истинному значению. Едва ли нужно указывать, что установление смысла – дело совершенно произвольное, и вот здесь-то подстерегает опасность. В зависимости от опыта, темперамента и вкуса для смысла устанавливаются более узкие или более широкие пределы. Одни готовы довольствоваться малым, другим же не хватит и многого. Кроме того, значение сновидения и его истолкование во многом зависят от намерений толкователя, от того, какого значения или каких последующих действий он ожидает. Выявляя смысл сна, он невольно будет руководствоваться известными предпосылками, и от скрупулезности и честности исследователя сильно зависит, прояснится ли смысл сновидения – или, может быть, толкователь совсем запутается в ошибочных версиях. Что касается предпосылок, можно считать не подлежащим сомнению следующий факт: сновидение – не праздное творение сознательного разума, а непроизвольное, естественное явление, даже если будет доказано, что сновидения каким-то образом искажаются, становясь осознаваемыми. Во всяком случае, искажение происходит настолько быстро и автоматически, что оно едва заметно. Поэтому можно с уверенностью предполагать за ним неотъемлемую часть функции сновидения. Столь же уверенно можно полагать, что сны порождаются бессознательной долей нашей личности и, следовательно, служат ее проявлениями, которые позволяют строить умозаключения о природе этой личности. Если мы хотим исследовать нашу собственную природу, сновидения – наиболее подходящие средства для этой цели.

321 В ходе толкования надлежит воздерживаться от всех предубеждений, так или иначе связанных с суевериями – прежде всего, от представления о том, что действующие лица сновидений ничем не отличаются от людей в реальной жизни. Никогда не следует забывать, что человек грезит в первую очередь (и почти вытесняя все остальное) о самом себе. Любые исключения подчиняются вполне определенным правилам, но не стану сейчас подробно об этом говорить. Если признать правоту такого мнения, порой нам придется сталкиваться с очень любопытными случаями. Хорошо помню две поучительные истории. Одному из моих пациентов приснился пьяный бродяга, лежавший у обочины, а другой – пьяная проститутка, возившаяся в канаве. Первый пациент был богословом, вторая – знатной дамой из высшего общества. Оба они искренне возмущались и ужасались своим снам, решительно отказываясь признавать, что видели во сне самих себя. Я дал обоим благонамеренный совет потратить час-другой на самоанализ, усердно и вдумчиво поразмыслить, в чем они лучше пьяного бродяги и пьяной проститутки в канаве. Деликатный процесс самопознания нередко начинается с такого вот неожиданного и неприятного открытия. «Другой», который нам снится, – вовсе не наш друг или сосед, а мы сами, в той ипостаси, о какой предпочитаем говорить: «Благодарю тебя, Боже, что я не таков, как этот мытарь и грешник»[149]. Конечно, сновидение, будучи детищем природы, лишено морализаторских намерений; это просто олицетворение хорошо известного закона, согласно которому нет на свете деревьев, что дорастали бы до небес.

322 Вдобавок если держать в уме, что в бессознательном содержится все то, чего не хватает сознанию, что бессознательное, следовательно, имеет компенсаторную склонность, то можно приступать к выводам – при условии, конечно, что конкретное сновидение не возникло на каком-то очень глубоком психическом уровне. Если же перед нами такой сон, то он, как правило, будет опираться на мифологические мотивы, сочетания идей или образов, которые можно найти в мифах своего народа или мифах других рас. Тогда сон будет иметь коллективное значение, то есть значение, которое относится к общему достоянию человечества.

323 Это не противоречит моему предыдущему замечанию, что мы всегда грезим во сне о самих себе. Как личности мы не полностью уникальны, мы отчасти похожи на всех остальных людей. Следовательно, сновидение с собирательным значением важно в первую очередь для сновидца, но одновременно оно отражает то обстоятельство, что сиюминутная проблема сновидца заботит также и других людей. Этот факт имеет немалую практическую значимость, ведь мы имеем бесчисленное множество людей, внутренне оторванных от человечества и угнетенных мыслью, что никому нет дела до их бед и страданий. Еще немало и тех скромников, которые, чувствуя себя ничтожествами, даже не пытаются притязать на общественное признание. Более того, каждая отдельная проблема так или иначе связана с главной проблемой эпохи, а потому едва ли не всякое субъективное затруднение приходится рассматривать с точки зрения человечества в целом. Но это допустимо лишь тогда, когда сон действительно носит мифологический характер и использует коллективные символы.

324 Такие сны примитивные люди называют «большими». Дикари, которых я наблюдал в Восточной Африке, считали неоспоримым, что «большие» сны снятся только «большим» людям – знахарям, колдунам, вождям и т. д. Возможно, на дикарском уровне сознательности такое мнение справедливо. Но у нас подобные сны снятся и простым людям, особенно когда те запутываются, умственно или духовно. Очевидно, что при работе с «большими» снами интуитивные догадки ни к чему не приведут. Нужны широкие познания, какими должен обладать специалист. Но ни один сон не может быть истолкован на основании только этих познаний. Также знание не должно быть заученным мертвым материалом; оно должно сохранять в себе жизнь и отражать опыт человека, который его использует. Какая польза от философского знания в голове, если сам человек не является философом в душе? Тот, кто хочет толковать сны, должен сам находиться приблизительно на том же уровне, что и сновидение, поскольку нигде больше он не узнает столько, сколько откроет в себе самом.

325 Искусству толкования сновидений нельзя научиться по книгам. Методы и правила хороши только тогда, когда мы можем обойтись без них. Лишь человек, который способен что-то сделать сам, обладает настоящим умением, и только понимающий человек действительно понимает. Тот, кто не знает себя, не может познать других. В каждом из нас скрыт другой, которого мы не знаем. Он говорит с нами через сны и показывает, что воспринимает нас иначе, чем мы видим себя сами. Поэтому в затруднительной ситуации, из которой как будто нет выхода, этот другой может иногда дать подсказку, радикально меняющую наше восприятие – то самое, которое и привело к этому затруднению.

326 Чем больше я на протяжении многих лет углублялся в эти исследования, тем крепче становилось мое убеждение, что наше современное образование болезненно однобоко. Без сомнения, мы правы, раскрывая перед нашей молодежью весь мир, но поистине безумным заблуждением было бы думать, что тем самым мы и вправду готовим молодых людей к решению жизненных задач. Наше образование позволяет молодому человеку внешне приспособиться к миру и действительности вокруг, но никто не внушает ему необходимость задуматься о приспособлении к самому себе, к психическим силам, которые гораздо могущественнее всех великих держав на планете. Система образования существует, но восходит отчасти к Античности, а отчасти к раннему Средневековью. В целом она создавалась под присмотром христианской церкви. Но нельзя отрицать, что за последние два столетия христианство, наряду с конфуцианством в Китае и буддизмом в Индии, в значительной степени утратило свою просветительскую направленность. Виноват в этом не человеческий произвол, все объясняется постепенными и повсеместными духовными изменениями, первым проявлением которых стала Реформация. Сначала усомнились в авторитете церкви как учителя, а затем ослабел и сам принцип авторитета. Неизбежным следствием стало возрастание значения личности, что нашло выражение в современных идеалах гуманности, общественного благосостояния, демократии и равенства. Крайне индивидуалистический характер этих новейших достижений уравновешивается компенсаторным возвратом к коллективному человеку, чья власть в настоящее время проявляется в массовых выступлениях. Неудивительно, что в воздухе витает ныне ощущение катастрофы, как будто с гор сошла лавина, которую ничто не может остановить. Коллективный человек грозит задушить человека индивидуального, от чувства ответственности которого в конечном счете зависит все ценное в роде человеческом. Масса как таковая всегда анонимна и безответственна. Так называемые вожди – неизбежные симптомы движения масс[150]. Истинные предводители человечества – это неизменно те люди, которые способны на саморефлексию и которые «разбавляют» мертвый груз массы хотя бы собственным весом, сознательно держась в стороне от слепых массовых порывов.

327 Но кто может противостоять этой всепоглощающей силе притяжения, когда каждый человек цепляется за другого и каждый тянет другого за собой? Только тот, кто прочно укоренен не только во внешнем мире, но и в мире внутреннем.

328 Мала и сокрыта дверь, ведущая внутрь, а вход прегражден бесчисленными предрассудками, ошибочными предположениями и страхами. Нам постоянно хочется слышать о великих политических и экономических планах, о тех самых событиях, которые, по сути, и загнали все народы в нынешнюю трясину. Поэтому кажется нелепым, когда кто-то начинает рассуждать о потайных дверях, сновидениях и мире внутри. Какое отношение этот пустой идеализм имеет к гигантским экономическим программам, к так называемым проблемам действительности?

329 Но я обращаюсь не к народам и расам, а к немногим отдельным людям, для которых само собою разумеется, что культурные ценности не падают, подобно манне, с небес, что они создаются руками конкретных людей. Если в мире что-то идет не так, это происходит потому, что не так что-то с человеком, не так что-то со мною самим. Значит, для разумного человека начинать исправление нужно с себя. Для этого требуется – ведь внешний авторитет больше ничего не значит – познание сокровенных основ моего существа, чтобы я мог твердо опираться на вечные факты человеческой души.

330 Если раньше я говорил преимущественно о сновидениях, то мною руководило стремление привлечь внимание к одному из нагляднейших подходов к миру внутреннего опыта. Есть и многие другие пути, которые я не стану обсуждать подробно. Исследование более глубоких уровней психики обнажает то, о чем мы на поверхности можем только мечтать. Неудивительно поэтому, что порой самое сильное и оригинальное из всех духовных свершений человека – деятельность религиозная – также проявляет себя в наших сновидениях. Это деятельность куда сильнее подавлена в современном человеке, нежели сексуальная активность или социальная приспособляемость. Я знаком с теми, для кого встреча со странной силой внутри себя оказалась настолько ошеломляющим опытом, что они заговорили о «Боге». Воспринимаемый так «Бог» тоже есть «теория» в буквальном смысле слова – как способ мировоззрения, как образ, который создается ограниченным человеческим разумом, чтобы выразить непостижимый и неизъяснимый опыт. Реален только опыт, его нельзя оспаривать, зато образ можно запятнать или разбить на куски.

331 Имена и слова – жалкая шелуха, но они указывают на качество испытанного нами. Именуя дьявола неврозом, мы хотим сказать, что воспринимаем демонический опыт как болезнь, характерную для нашего века. Когда мы рассуждаем о вытесненной сексуальности или подавляемой воле к власти, это означает, что даже указанные основные инстинкты пребывают в серьезном расстройстве. Когда мы говорим о Боге, то пытаемся передать некое глубинное, всеобщее значение, поскольку именно его обрели посредством опыта. Будучи в трезвом уме и памятуя об обширном непостижимом духовном наследии человечества, мы должны признать, что последнее обозначение – наиболее осторожное и наиболее скромное: оно не ставит границ опыту и не втискивает тот в какие-либо понятийные схемы – если, конечно, кому-то не пришла в голову странная мысль, будто он точно знает, что такое Бог.

332 Как ни называй эту психическую подоплеку, или изнанку, факт остается фактом: наше сознание находится под ее влиянием в очень сильной степени, причем тем больше, чем меньше мы это осознаем. Неспециалисту трудно представить, насколько на склонности, настроения и решения человека влияют темные силы психики, насколько они могут быть опасны или полезны в развитии судьбы. Наше сознание подобно актеру, забывшему, что он играет роль. Когда пьеса подходит к концу, ему все же приходится вспомнить о собственной субъективной реальности, ибо он не может далее разыгрывать Юлия Цезаря или Отелло: он становится самим собой, тем, от кого временно отдалился в силу мимолетной уловки сознания. Он должен заново осознать, что является всего-навсего лишь фигурой на сцене, играющей в пьесе Шекспира, а неподалеку сидят режиссер и постановщик, которым всегда найдется что сказать о его игре.

VIII. Состояние психотерапии сегодня[151]

333 Раньше, в пору, когда общество было менее образованным, психотерапия считалась методикой и техникой, которую возможно применять на практике едва ли не любому, кто сумел овладеть ею. В медицинских трактатах и учебниках встречались замечательные советы: «Кроме того, могут еще пригодиться массаж, холодные ванны, горный воздух и психотерапия». Суть этой «психотерапии» благоразумно не уточнялась. Конечно, пока она подразумевала гипноз, внушение, убеждение, «rééducation de la volonté»[152], куэизм и пр., фактически любой мог изучить данное ремесло и практиковать его на потребу публике, к месту и не к месту. Медицине как занятию – относя сюда и психиатров с неврологами – вообще свойственна, как известно, неторопливость, тут предусматривается длительный инкубационный период. Потому-то вышло так, что и после того, как психотерапия превратилась в психологию, а терапия перестала быть простой техникой, еще долго продолжала бытовать иллюзия, будто психологическое лечение является своего рода технической процедурой. Утверждать, что эта иллюзия рассеялась даже среди психотерапевтов, было бы слишком оптимистично и фактически неверно. На самом деле лишь слышатся время от времени робкие возражения против механизации психотерапии да совершаются редкие попытки спасти ее от бездушия технических процедур. Цель таких попыток состоит в том, чтобы поднять психотерапию на более высокий план психологической и философской диалектики, где ведется дискуссия между двумя психическими системами, то есть между двумя человеческими существами, противостоящими друг другу во всей своей цельности.

334 Эти сомнения и цели вовсе не извлечены, как может кому-то показаться, из безвоздушного пространства вечных идей стараниями скрупулезных умов, перегруженных философией. Напротив, они обусловлены тем глубоким впечатлением, какое не может не произвести сегодня даже на стороннего наблюдателя беспорядочное смешение психологических и терапевтических воззрений. Беглого взгляда на хаотичное изобилие психотерапевтической литературы достаточно, чтобы подтвердить это суждение. Налицо разнообразие школ, вплоть до самого последнего времени тщательно избегавших содержательного общения друг с другом, а еще есть многочисленные группы – самозваные «общества», – которые баррикадируются, подобно киновитам[153], от неверующих, не говоря уже о бесчисленных одиночках, немало гордящихся тем, что они – единственные прихожане своей церкви, если воспользоваться известным изречением Кольриджа[154]. Несомненно, такое положение дел служит верным признаком жизненной силы психотерапии и обнажает ряд неотложных задач в области науки. Однако оно неприятно; а фанатичный догматизм и личная обидчивость, препятствуя свободному обсуждению, столь необходимому для развития дисциплины, пятнают ее достоинство.

335 В самом деле, что может быть более ясным свидетельством того, что психотерапия – больше, чем просто техника, чем само разнообразие ее практик, точек зрения, «психологий» и философских предпосылок (или их отсутствие)? Разве эта путаница противоречий не доказывает самым поразительным образом, что мы занимаемся отнюдь не просто применением некоей техники? Технику можно изменять и улучшать всевозможными приемами и уловками, а тот, кто ею пользуется, будет рад таким переменам к лучшему. Но в реальности все обстоит иначе: очень и очень многие, к сожалению, окопались за предписаниями, которые в их глазах окружены священным ореолом догматов религии. Якобы они оберегают высшую научную истину; но разве мы когда-нибудь – за исключением самых мрачных периодов истории – наблюдали, чтобы научную истину приходилось возводить в разряд догмы? Истина может стоять на собственных ногах, лишь шаткие мнения требуют опоры в виде догматизации. Фанатизм всегда идет рука об руку с сомнением.

336 В чем заключается значение этих характерных и для истории всякой науки крайне примечательных факторов? Вне всякого сомнения, они указывают на тот неопровержимый факт, что психотерапия переросла стадию техники и ворвалась в область общественных мнений. Мы легко можем договориться о технике, но почти никогда не сходимся во мнениях. Отсюда и пыл обсуждения – если признать, что обсуждение ведется, – или столь же красноречивое молчание.

337 Долгое время считалось, что психотерапию можно применять «технически», как если бы она была формулой, способом действия или цветовым тестом. Врач общей практики может без колебаний использовать широкий набор медицинских методов, каково бы ни было его личное мнение о своих пациентах, независимо от его психологических теорий и даже философских и религиозных предпочтений. Но психотерапия не предусматривает такого приложения усилий. Нравится это врачу или нет, он сам и его личные предпочтения вовлекаются в лечение наряду с предпочтениями пациента. Уже совершенно не важно, какая именно техника используется, поскольку дело не в способе, а в человеке, который берется за работу. Объект, к которому применяется техника, не является ни анатомическим образцом, ни абсцессом, ни химическим веществом; это страдающий индивидуум в своей целостности. Объектом терапии выступает не невроз, а человек, страдающий неврозом. Давно известно, например, что сердечный невроз исходит не от сердца, как полагала древняя медицинская мифология, а из ума больного. Также он не порождается в каком-то темном уголке бессознательного, во что до сих пор пытаются поверить многие психотерапевты; невроз обусловлен всей совокупностью жизни человека, всем его опытом, накопленным за годы и десятилетия, а еще сюда нужно прибавить, помимо индивидуальной жизни, психический опыт внутри семьи или даже социальной группы.

338 Имея дело с неврозом, врач не подступается к какому-то очагу болезни; ему предстоит лечить пациента, который болен не в отдельном, конкретном месте, а страдает всей своей личностью. «Техника» с этим не справится. Личность больного требует от врача всех ресурсов его личности, а не технических ухищрений.

339 Поэтому уже давно я выдвинул требование, чтобы врач и сам подвергался анализу. Фрейд поддержал мое заявление – очевидно, потому, что искренне верил: пациенту необходим именно врач, а не техника. Безусловно, очень похвально со стороны врача стараться быть как можно более объективным и беспристрастным, воздерживаться от вмешательства в психологию своего пациента, не вести себя подобно чрезмерно усердному спасателю. Но если это отношение искусственно доводится до крайности, оно чревато печальными последствиями. Врач вскоре выяснит, что не может безнаказанно преступать границы естественности. Иначе он подаст дурной пример своему пациенту, который уж точно заболел не от избытка естественности. Кроме того, опасно недооценивать пациентов, воображать, что им недостанет ума заметить хитрости доктора, меры предосторожности с его стороны и маленькую игру в престиж. Точно так же врачу не следует потакать естественному поведению пациента и одновременно держать его в неведении, насколько это возможно, относительно такой важнейшей особенности лечения, напрямую связанной с врачом, как состояние беспомощной зависимости, или «переноса». Такую ошибку может допустить лишь совсем неопытный врач, для которого личный престиж важнее благополучия пациента.

340 Поскольку личность и установка врача имеют первостепенное значение в терапии – независимо от того, осознает он этот факт или нет, – его личные мнения предстают в истории психотерапии непропорционально ярко и ведут к поистине непримиримым расколам. Фрейд с фанатичной односторонностью настаивал на примате сексуальности и вожделения – словом, на «принципе удовольствия». Все вращается вокруг вопроса о том, можно ли человеку делать то, что хочется. Подавление, сублимация, регрессия, нарциссизм, исполнение желаний и пр. – все это составные части великой драмы принципа удовольствия. Как будто человеческое желание и жадность суть основополагающие принципы психологии.

341 Адлер также изучал широкое поле человеческих вожделений и выделил среди них потребность в самоутверждении. Эту склонность человеческой природы он положил в основу своего метода психологии – с той же прискорбной односторонностью, что и Фрейд.

342 Никто не подвергает сомнению тот факт, что принципом вожделения можно объяснить очень большое количество случаев невроза. В самом деле, один и тот же случай можно объяснить как по Фрейду, так и по Адлеру, причем ни одно из объяснений не лишено убедительности. Вообще одно объяснение дополняет другое, что само по себе было бы крайне полезно и познавательно, если бы из такого положения дел не вытекало, что ни одно из объяснений не вправе притязать на полную достоверность. Оба объяснения относительны, это эвристические точки зрения, которые не могут поэтому считаться универсальными понятиями. Зато они, по крайней мере, проясняют отдельные существенные подробности явления. Теория вытеснения опирается на совокупность психических фактов, которые отмечаются повсеместно, и то же самое можно сказать о потребности в самоутверждении (или воле к власти). Разумеется, каждый хотел бы наслаждаться всем, что ему доступно, и в то же время быть «на высоте», но столь же очевидно, что при наличии этого примитивного, наивного, инфантильного отношения к миру не избежать невроза, если человек попытается приспособиться к окружающей его среде. Последнее условие очень важно, без него не бывает невроза, случается разве что «нравственное умопомешательство» (moral insanity[155]) или «высший идиотизм» (höheren blödsinn).

343 Следовательно, если для возникновения невроза необходимы по меньшей мере два условия, оба они должны иметь этиологическое значение. Не может быть и речи о том, чтобы только инфантильная установка выступала причиной невроза, тогда как воля к приспособлению не играла бы роли. Вторая не только может быть этиологическим фактором, она всегда им является. Фрейд и Адлер объясняют невроз исключительно с инфантильной точки зрения. Более полное объяснение должно также учитывать волю к приспособлению. Если наблюдается избыток инфантильности, необходимо выявлять и избыток приспосабливаемости. Причем не следует трактовать последнее как нечто вроде вытеснения инфантилизма или его «замещения»; с тем же успехом мы могли бы трактовать инфантилизм как вытеснение приспособления и тоже рассуждать о «замещении». Ни Фрейд, ни Адлер не одобрили бы такую трактовку, пусть она логически неизбежна, если принимать во внимание этиологическое значение воли к приспособлению. А нам придется это сделать – даже Фрейду требовался фактор, который подавляет, не исполняет желаний, вызывает беспокойство и т. д. Адлер же нуждается в чем-то, что угнетало бы человека. Если нет этиологического противостояния равных сил, то вся инфантильная похотливость, по сути, беспредметна.

344 Выяснив, что каждый невротик страдает инфантильной похотливостью, мы должны задаться вопросом, как у него обстоят дела с волей к приспособлению, ибо, возможно, он развил в себе инфантильную похотливость в качестве пресловутого «замещения». В таком случае оно было бы чисто симптоматическим, вовсе не подлинным; при объяснении с инфантильной точки зрения смысл толкования был бы совершенно неуместным. Более того, была бы допущена непростительная ошибка. К сожалению, такие промахи довольно часты, поскольку внимание врача зачастую устремлено именно на инфантильные черты. В результате пациента слепо обвиняют в неполноценности.

345 Однако инфантилизм сам по себе – явление крайне двусмысленное. Во-первых, он может быть как подлинным, так и сугубо симптоматическим; во-вторых, может быть как остаточным, так и эмбриональным. Имеется принципиальное различие между тем, что осталось инфантильным, и тем, что находится в процессе роста. То и другое может принимать инфантильную или эмбриональную форму, чаще всего с первого взгляда невозможно определить, прискорбно ли стойкая крупица инфантильной жизни перед нами или жизненно важное творческое начало. Принижать эти возможности – значит вести себя как олух, не ведающий, что будущее важнее прошлого. По этой причине было бы целесообразнее исследовать «инфантильно-извращенные» фантазии на предмет их творческого содержания, а не прослеживать их до колыбели, и трактовать всякий невроз, скорее, как попытку приспособления, а не как неудачное или иным образом искаженное выполнение желания.

346 Конечно, теория инфантилизма имеет то неоценимое преимущество, что всегда помещает врача «над» пациентом: врач воплощает здравое, разумное, высшее понимание, а больной оказывается беспомощной жертвой бессознательных инфантильно-извращенных (перверсивных) желаний. Кроме того, у врача появляется возможность уклоняться от встреч с личностью пациента лицом к лицу и прятаться за техникой.

347 Нетрудно увидеть, насколько эта установка подкрепляется и поддерживается всевозможными сознательными и бессознательными повадками; ясно, почему теория инфантилизма исходно получила одобрение врачей, пусть в качестве обычных людей эти врачи вполне готовы признать личность своих пациентов. Колоссальное влияние учения Фрейда объясняется не только согласованностью с реальными или предполагаемыми фактами, но и во многом тем, что оно дает возможность затронуть больное место другого человека, принизить его, а себя возвысить над ним. Какое благословенное облегчение наступает, когда можешь обронить, будучи загнанным в угол: «Это не что иное, как сопротивление!» или когда не нужно всерьез воспринимать доводы оппонента, потому что их очень легко истолковать «символически» – не уточняя при этом, приемлемо ли такое объяснение для его психологии.

348 Кроме того, имеется бесчисленное множество пациентов, которые охотно, проявляя показную застенчивость, подписываются под теорией инфантилизма, ибо та предлагает им ясный намек на то, каким образом можно выдать тревожный «инфантилизм» за принцип «не что иное, как». Вдобавок теория во многих случаях сулит как бы ниспосланное свыше избавление от малоприятных насущных забот реальной жизни, возврат на блаженные луга детства, где, призывая этиологическое пугало, пациент притворяется, будто старается выяснить, почему не сумел приспособиться к настоящему и в чем заключается вина родителей и воспитания.

349 Принято думать, что на свете нет ничего такого, что нельзя было бы использовать для получения незаконной выгоды. Но следует отметить, где именно в схему прокрадывается злоупотребление и как именно оно применяется. Тут все в значительной степени зависит от врача, который должен тщательно приглядываться к своему пациенту, чтобы обнаружить злоупотребления подобного рода. Техника ничего не замечает, зато человек видит – и только он может развить в себе чувствительность, необходимую для того, чтобы решить, следует ли лечить невроз по диагнозу инфантильности или по диагнозу неприспособленности.

350 Едва ли нужно прибавлять, что техника до определенного момента необходима – мы все в этом вполне убеждены. Но за каждым методом стоит человек, который гораздо важнее, потому что, независимо от используемой техники, он должен принимать решения, жизненно важные для пациента. Поэтому обязанность психотерапевта состоит в том, чтобы заниматься самопознанием и подвергать критическому рассмотрению собственные предпочтения, будь то религиозные или философские (точно так же асептика обязательна для хирурга). Врач должен заранее решить свое «личное уравнение», чтобы не чинить насилия пациенту. С этой целью я разработал критическую психологию, которая позволит психиатру распознавать различные типичные установки, даже пусть школа Фрейда утверждает, что эта метода не имеет ничего общего с психоанализом. Психоанализ является техникой, за которой человек исчезает, и которая всегда остается одной и той же, независимо от того, кто ее практикует. Следовательно, психоаналитик не нуждается ни в самопознании, ни в критике своих предпочтений. По-видимому, цель обучающего анализа для него заключается в том, чтобы превратить его из человека в существо, правильно применяющее технику.

351 Но даже в качестве техники психоанализ далеко не прост. На самом деле это очень сложная и дьявольски хитрая процедура даже по сравнению с любой громоздкой химической реакцией, подверженной бесконечным вариациям и почти непредсказуемой по своим результатам. Всем, кому трудно в это поверить, следует ознакомиться с «техникой» фрейдистского анализа сновидений в «Толковании сновидений» – например, со сном «Укол Ирмы»[156]. Считать подобную процедуру «методом» было бы слишком оптимистично. Правда, сновидения все равно считаются «via regia[157] к бессознательному» и играют в психоанализе четко обозначенную роль! Воистину, нужно быть пораженным слепотой, чтобы не увидеть, что такого рода «техника» есть прежде всего выражение человека, который ее применяет, и всех его субъективных предпочтений.

352 Эти размышления возвращают нас к проблеме установки врача и к необходимости критики субъективных предпосылок. Субъективный взгляд на мир не должен некритически вноситься в его концепцию невроза, как случилось, например, с фрейдовским взглядом на бессознательное и с его материалистическим предубеждением в отношении религиозной функции психики. Психотерапевту пора отвергнуть иллюзорное убеждение, будто лечение невроза не требует ничего, кроме знания техники; он должен абсолютно четко понимать, что психологическое лечение больных – это отношения, в которые врач вовлекается наравне с пациентом. Подлинное психологическое лечение может быть только индивидуальным, поэтому даже наилучшая методика имеет для него лишь относительную ценность. Тем большее значение получает общая установка врача, который должен познать самого себя достаточно хорошо, чтобы не разрушить специфические ценности вверенного его заботе пациента, каковы бы те ни были. Вздумайся Альфреду Адлеру обратиться за аналитическим лечением к своему наставнику Фрейду, тому пришлось бы немало помучиться, приспосабливаясь к пониманию своеобразной психологии Адлера, вплоть до признания за нею права на существование; на свете живет бесчисленное множество людей, чья психология схожа с психологией сына, жаждущего самоутверждения. С другой стороны, возьмись я сам анализировать Фрейда, то нанес бы ему горькую, непоправимую обиду, отказавшись принять во внимание вполне реальное историческое значение детской комнаты как места обитания человека в ранней юности, важность хитросплетений семейного романа, тяжесть ранних страданий и зарождение компенсирующих фантазий-желаний, которые, к сожалению, не могут быть осуществлены. Пренебреги я всем этим, Фрейд наверняка бы оскорбился, и подавно, если бы я сказал ему, что все детские страдания – лишь «заменители» неспособности возлюбить ближнего (или чего-то еще в том же духе). Быть может, в иных обстоятельствах это утверждение было бы верным, но здесь оно оказалось бы ошибочным, даже сумей я убедить Фрейда в обоснованности моего подхода. Нет никакого сомнения, что Фрейд действительно верит в то, что он говорит; следовательно, мы должны воспринимать его самого соответствующим образом. Только в этом контексте мы можем принять его сугубо частный случай, а также объяснение психологии подобных ему людей. Но поскольку вряд ли можно считать Фрейда или Адлера типичными представителями современного европейского общества, я могу льстить себя надеждой, что тоже обладаю особой психологией – которую делю с теми, кто не готов поддержать ни приоритет инфантильно-извращенных фантазий, ни первенство стремления к власти.

353 Само собой разумеется, что здесь не место наивному самообману; напротив, ни один психотерапевт не должен пренебрегать любой возможностью критически изучать себя с точки зрения этих негативных психологических явлений. Фрейд и Адлер предельно четко выявили тень, сопровождающую всех нас. Евреев отличает одна особенность, общая с женщинами: будучи слабее физически, они стараются бить в щели в доспехах своих противников и, используя эту тактику, навязанную им фактически природой, оказываются лучше всего защищены там, где другие народности изрядно уязвимы. Культура евреев минимум вдвое древнее нашей собственной, и потому они гораздо лучше нас осознают человеческие слабости, теневую сторону событий; следовательно, в этом отношении они куда менее уязвимы, чем мы. Опираясь на протяженный культурный опыт, они способны, вполне осознавая свои слабости, примиряться с ними и даже извлекать из них пользу, тогда как мы еще слишком молоды, чтобы не питать «иллюзий» о себе. К тому же нам судьбой поставлена задача создать цивилизацию – мы в ней действительно нуждаемся, – а для этого необходимы «иллюзии» в облике односторонних идеалов, убеждений, планов и т. д. Олицетворяя народ с трехтысячелетней историей, еврей, наряду с культурным китайцем, обладает более широким по сравнению с нами психологическим сознанием. «Арийское» же бессознательное таит в себе поистине взрывные силы и семена будущего, которому только предстоит родиться; недооценка этой ребяческой романтики чревата угрозами для психики. По-прежнему юные германские народы вполне способны создавать новые культурные формы, покуда дремлющие во мраке бессознательного каждого человека; эти семена полны энергии и сулят могучий рост. Еврей, будучи отчасти кочевником, никогда не создавал собственных культурных форм – и, насколько можно судить, никогда не создаст, ибо все его дарования и влечения требуют наличия более или менее цивилизованного общества, которое покровительствовало бы евреям и обеспечивало бы их развитие.

354 Еврейскому народу в целом – по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление – свойственно бессознательное, которое лишь с оговорками можно сопоставлять с «арийским». Если оставить в стороне творческих личностей, обычный еврей слишком сознателен и дифференцирован, чтобы предвосхищать нерожденное будущее. «Арийское» бессознательное обладает более высоким потенциалом, нежели еврейское; в этом и преимущество, и недостаток юности, еще не окончательно порвавшей с варварством. По моему мнению, до сих пор медицинская психология склонна допускать серьезную ошибку, без разбора применяя еврейские категории, которые даже не обязательны для всех евреев, к германскому и славянскому христианскому миру. Вследствие этого сокровеннейшую и драгоценнейшую тайну германских народов – их творческую, интуитивную, духовную глубину – часто объясняют банальным инфантилизмом, а от моих предостережений отмахиваются и обвиняют меня в антисемитизме. Эти обвинения исходили от Фрейда, который понимал германскую психику, германскую душу ничуть не лучше своих немецких последователей. Неужели их ничему не научил грозный национал-социализм, на пришествие которого с изумлением взирал весь мир? Где пряталось беспримерное внутреннее напряжение ранее, когда национал-социализм еще не утвердился? Оно скрывалось на дне германской души, в яме, если угодно, которая, вопреки расхожему мнению, вовсе не служит свалкой несбыточных детских желаний и неразрешенных семейных обид. Движение, охватившее всю нацию, должно было вызреть в каждом человеке по отдельности. Вот почему я говорю, что германское бессознательное содержит в себе напряжения и возможности, которые медицинская психология должна учитывать при оценке бессознательного. Она занимается не неврозами, а человеком; в этом и заключается великая привилегия медицинской психологии – она может лечить человека в целом, а не искусственно обособленную функцию[158]. Потому границы дисциплины следует расширить, чтобы взору врача открывались не только патологические отклонения и расстройства психического развития, но также творческие силы психики, созидающие будущее, не просто разрозненные и скучные обрывки, но осмысленное целое.

355 Невроз – ни в коем случае не чисто отрицательное явление, в нем присутствует и нечто положительное. Этим фактом способен пренебречь разве что бездушный рационализм, подкрепленный узким материалистическим мировоззрением. На самом деле невроз охватывает всю психику больного – или, по крайней мере, существенную ее часть; если бы, как утверждает рационалист, невроз можно было вырвать, как больной зуб, пациент в результате лечения ничего бы не приобретал, зато терял бы что-то очень важное для него. По сути, он терял бы столько же, сколько теряет мыслитель, лишенный сомнений, или моралист, избавленный от искушений (или храбрец, лишенный страха). Утратить невроз – значит лишиться объекта; жизнь утрачивает смысл и, следовательно, предназначение. Перед нами не лечение, а обыденная ампутация; думаю, пациент нисколько бы не обрадовался, услышав от психоаналитика, что он, дескать, не потерял ничего, кроме своего инфантильного рая с химерами желаний, преимущественно извращенных. В действительности будет утрачено куда больше, ибо в неврозе скрывается частица неразвитой личности, драгоценный кусочек психики, без которого человек обречен на пассивность, ожесточение и прочие чувства, враждебные жизни. Психология невроза, обращающая внимание исключительно на отрицательные факторы, выплескивает, так сказать, младенца вместе с водой, поскольку она игнорирует позитивную ценность этих «инфантильных», то есть творческих, фантазий. Зачастую, к сожалению, главной целью такой психологии видится попытка дать объяснение, ориентируясь на прошлое и низменное, и тут, конечно, буквально подать рукой до откровенно непристойных карикатур. Но это никогда не докажет, что истолкованный вот так символ или симптом и вправду имеет данное значение; а лишь прольет свет на пошло-подростковые целеполагания объясняющего.

356 Не могу не отметить, что нередко врачи, в целом опытные и крайне серьезно относящиеся к своей профессии, полностью забывают о правилах научной осторожности и бросаются истолковывать психологический материал посредством субъективных догадок, из которых нельзя вывести решительно ничего, кроме того факта, что все это тщетные попытки установить, с помощью какой непристойной шутки исследуемый материал может быть связан с оральной, анальной, уретральной или какой-либо другой сексуальной аномалией. Яд «низменных» истолкований столь глубоко въелся в сознание этих врачей, что они уже не могут думать ни о чем прочем, изъясняются лишь на инфантильно-извращенном жаргоне, который переняли у невротиков, явно проявляющих те свойства, какие подчеркивает фрейдистская психология. До чего нелепо и смешно, когда врач сам перенимает образ мышления, справедливо осуждаемый им у других как инфантильный, и желает кого-то лечить! Несомненно, куда проще строить догадки со слов пациента, чем стараться понять, что на самом деле открывает нам эмпирический материал. Тем не менее, следует предполагать, что пациент приходит к аналитику за избавлением от патологического образа мыслей и патологического взгляда на мир; поэтому можно заключить, в полном согласии с точкой зрения современной медицины, что симптомы в реальности отражают стремления «больной системы» к самоисцелению. Но если мысли аналитика, высказанные или невысказанные, столь же негативны и пренебрежительны, как и мысли пациента, если аналитик низводит все до уровня «грязной шутки», то не приходится удивляться тому, что пациент становится жертвой духовной порчи и компенсирует ее неизлечимым интеллектуализмом.

357 К сожалению, нельзя не признать, что слишком многие люди оправдывают наше к ним недоверие. Слишком многие взывают к показным идеалам и притворным ценностям, желая обмануть самих себя. Аналитик поэтому часто вынужден обнажать неприглядную истину, чтобы раскрыть людям глаза. Впрочем, не все пациенты таковы. Найдется по меньшей мере столько же больных, которые нуждаются в ином отношении и обращении. Как правило, это порядочные люди, которые, что называется, играют честно и не торгуют идеалами ради приукрашивания своей неполноценности. Относиться к таким людям снисходительно, приписывать им низкопробные мотивы, подозревать их естественную добродетель в склонности к противоестественным непристойностям – не просто до греховности глупо, но и прямо преступно. Техника воплощает собой бездушный механизм; всякий, кто принимает психотерапию за технику и хвастается этим, рискует совершить непростительную ошибку, если не сказать больше. Добросовестный врач должен сомневаться во всех своих навыках и во всех своих теориях, иначе система его одурачит. Ведь все системы подразумевают фанатизм и бесчеловечность. Невроз – да не останется в том ни малейших сомнений! – может быть чем угодно, но никогда не окажется «не чем иным, как». Это агония человеческой души во всей ее безграничной цельности – настолько обширной, что любая теория невроза немногим будет отличаться от бесполезного наброска, если только перед нами не гигантская картина психики, постигнуть которую не дано и сотне Фаустов.

358 Основополагающее правило психотерапевта гласит: каждый случай нужно рассматривать как новый и уникальный. Пожалуй, именно так мы можем ближе всего подобраться к истине.

359 Надлежащее обращение с психическим материалом требует высочайшего такта и почти артистической чуткости. Без этих навыков вряд ли получится отличить ценное от бесполезного. Невроз, как было сказано, объединяет в себе инфантильное сопротивление и волю к приспособлению. Поэтому сначала приходится действовать на ощупь, выясняя, какая сторона преобладает, а уже затем приступать к лечению. Если преобладает стремление приспосабливаться, то нет смысла осуждать такие старания пациента как инфантильные несбыточные фантазии. Аналитик вообще тяготеет к подобным ошибкам при общении с пациентом, а пациент – не понимая, какой урон ему наносят, – искренне радуется, ведь отныне авторитет медицины оберегает его от жутких и отвратительных настояний невроза, то есть от требований той части его личности, которая глубоко скрыта. Но эта «другая» личность и есть то, чего никак нельзя упускать из вида, это его собственная внутренняя противоположность, конфликт с которой нужно затевать снова и снова, чтобы жизнь продолжалась. Без этого изначального противостояния не будет притока энергии и жизненной силы. Отсутствие противодействия приводит к остановке жизни везде, куда ни посмотри. Однако за пределами этой схватки (подлинной или мнимой) жизнь течет бессознательно, в постоянно обновляющихся и меняющихся формах невроза. Только восприняв и оценив невроз как наше самое истинное и самое ценное достояние, мы сможем удостовериться в том, что избежим застоя и не поддадимся невротическим уловкам. В неврозе одновременно прячутся злейший враг и лучший друг. Нельзя ставить его слишком высоко, если, конечно, судьба не породила в человеке враждебность к жизни как таковой. Дезертиры находятся всегда, но нам с ними попросту не о чем говорить.

360 Невротическая символика неоднозначна, она указывает одновременно вперед и назад, вниз и вверх. Вообще движение вперед важнее, потому что будущее наступает, а прошлое отступает. Только тем, кто готовится отступать, стоит оглядываться вспять. Невротик не нуждается в том, чтобы чувствовать себя побежденным; он лишь недооценил своего противника, решил, что сможет улизнуть от неизбежной схватки. Между тем вся его личность сосредоточена как раз в том, чего он так стремится избежать. Любой врач, который вводит невротика в заблуждение на этот счет, оказывает ему медвежью услугу. Пациент должен научиться не тому, как избавиться от невроза, а тому, как жить с неврозом. Эта болезнь – вовсе не беспричинное и потому бессмысленное бремя; это его собственное «я», тот «другой», которого он из детской лени или страха (или по какой-либо иной причине) всегда стремился прогнать из своей жизни. Тем самым, как правильно отмечает Фрейд, мы превращаем эго в «центр тревожности», которым оно никогда бы не стало, не борись мы столь невротически сами с собою. Едва эго становится «центром тревожности», мы все пускаемся прочь от самих себя и отказываемся признавать свой страх. Это страшное «другое я» – главная мишень психоанализа и его принижающей, развенчивающей техники, которая направлена на изнурение врага и нанесение тому тяжкого урона.

361 Не нужно пытаться «избавиться» от невроза, лучше постараться понять, что он означает, чему должен учить, какова его цель и т. д. Мы даже обязаны испытывать признательность за него, ведь иначе была бы упущена возможность узнать себя такими, каковы мы есть на самом деле. Невроз в полной мере устраняется только тогда, когда удаляется ложная установка эго. Не мы лечим невроз, а он лечит нас. Человек болеет, но болезнь есть попытка природы его исцелить. Из самой болезни мы можем многому научиться для своего выздоровления, и то, что невротик отвергает как полностью бесполезное, в действительности содержит крупицы чистого золота, которые невозможно отыскать где-то еще. Психоаналитик регулярно повторяет – мол, это «всего лишь», словно перекупщик, желающий приобрести товар по дешевке. В данном случае это правило неприменимо, ибо речь идет о человеческой душе, упованиях, дерзновенных мечтах и наипрекраснейших приключениях.

362 Так что эта попытка откупиться от невроза пациента, а заодно и от его души, обречена на провал. Более того, это, в сущности, невозможная затея, откровенное мошенничество: ведь никто, как ни крути, не способен отделаться от собственной тени, если только не живет в вечной тьме. При невротической диссоциации пациент сталкивается c чужой и чуждой, неопознанной частью своей личности, которая стремится добиться признания точно так же, как любая другая часть тела, и, если ее упорно отвергают, будет настаивать на своем наличии. Вздумайся кому-либо отрицать существование своей левой руки, такой человек неизбежно запутается в фантастической паутине объяснений из разряда «не что иное, как», подобно невротику, а психоаналитик, к слову, здесь сочтет возможным рассуждать о некой «теории». Инфантильно-перверсные фантазии в духе «не что иное, как» суть попытки пациента отвергнуть собственную левую руку. Эти усилия сами по себе являются болезненными отклонениями и любопытны лишь постольку, поскольку все фантазии пациента содержат тайный намек на левую руку. Прочее в них нереально, просто придумано с целью сокрытия истины. Разумеется, Фрейд считает, что прячется именно то, на что более или менее открыто намекается в этих фантазиях, то есть что они носят сексуальный характер. Между тем как раз к такому выводу и побуждает аналитика эта категория пациентов: они оседлывают того самого конька, который восхищает аналитика; более того, последний, возможно, даже подает им одну или две полезные идеи – вспомним, например, пресловутую инфантильную сексуальную травму, на поиски которой тратится много времени, но затем выясняется, что истина по-прежнему далека.

363 Подлинная причина невроза всегда связана с настоящим, поскольку невроз существует здесь и сейчас. Это определенно не пережиток прошлого, не caput mortuum[159]; он взращивается и как бы творится заново каждый день. Лишь сегодня, а не вчера, невроз поддается «излечению». Поскольку с невротическим конфликтом приходится бороться в настоящем, любое историческое отклонение представляет собой в лучшем случае окольный путь (в худшем же – поворот не туда). А вследствие того, что невроз содержит в себе часть собственной личности человека, изучение обилия возможных непристойных фантазий и несбыточных детских желаний оказывается лишь предлогом для уклонения от выяснения существенных вопросов.

364 Эти вопросы, собственно, заключаются в следующем: что именно проникает через словесную завесу в сознательную личность пациента и какова суть его установки, если он вознамерится воссоединить с собой этот отщепленный осколок, если допустить, что тот когда-то ему принадлежал? Почему осколок доставляет столько хлопот, если только он не похож на упомянутую левую руку, на вторую половину личности? Значит, это что-то, присущее человеку в глубочайшем смысле, его дополняющее, создающее органическое равновесие, но почему-то человек его опасается – быть может, не желая усложнять себе жизнь и сталкиваться с необходимостью справляться с будто бы невыполнимыми задачами?

365 Очевидно, что лучшим способом уклониться тут будет подмена этих задач чем-то таким, что по праву можно назвать невозможным – например, тем самым миром непристойностей, чью скорейшую сублимацию советует сам Фрейд. Он, по-видимому, воспринимает эти невротические домыслы вполне серьезно и попадает тем самым в типичную западню невротика: с одной стороны, он везде ищет неверный поворот, а с другой стороны, не может найти выход из лабиринта. Фрейд, если коротко, явно попался на невротическую уловку эвфемистического пренебрежения. Он недооценил невроз, зато удостоился похвалы пациентов и тех врачей, которым очень хочется услышать, что невроз – «это всего лишь…».

366 При этом само слово «психогенный» подсказывает, что определенные нарушения и расстройства личности проистекают из психики. К сожалению, психика – не отдельный гормон, а мир почти космических масштабов. Научный рационализм целиком упускает из виду это обстоятельство. Задумывались ли психотерапевты всерьез о своих других предшественниках, помимо Месмера, Фариа, Льебо, Шарко, Бернгейма, Жане, Фореля[160] и прочих?

367 На протяжении тысячелетий человеческий разум беспокоился о душевных хворях, может быть, даже сильнее, чем о телесных недугах. Умилостивление богов, опасности для души и ее спасение – это заботы далеко не вчерашнего дня. Религии суть психотерапевтические системы в прямом смысле этого слова, системы величайшего размаха. В могучих образах они отражают все обилие психических проблем, выступают признанием и подтверждением наличия души и одновременно раскрывают ее природу. От этого всеобщего основания не отделить ни одну душу; лишь индивидуальное сознание, утратившее связь с психической целостностью, подчиняется иллюзии и верит, будто душа – это крохотная, узкая частичка личности, подходящий предмет для «научного» теоретизирования. Утрата былого восприятия себя – вот величайшее зло невроза; именно поэтому невротик сбивается с пути среди извилистых закоулков сомнительной репутации, ибо тот, кто отрицает великое, должен обвинять в утрате ничтожное. В своей работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд, сам того вряд ли желая, высказал сокровенное стремление: он хочет раз и навсегда покончить с широким пониманием психических явлений и ради того продолжает те пагубные труды, с каковыми сталкивается каждый невротик, – это разрушение связи между людьми и богами, отчуждение от общеизвестных и всеми ощущаемых оснований психики, следовательно, «отрицание левой руки», или двойника, необходимого человеку для психического существования.

368 Не будем спрашивать, кто не проповедовал перед глухими! Но неужели Гете напрасно написал своего «Фауста»? Разве у Фауста не невроз размером с кулак? Ведь было доказано, что дьявола не существует. Значит, не может быть и его психического двойника – эту тайну еще предстоит разгадать, а порождается она сомнительными духовными внутренними выделениями самого Фауста! Таково, по крайней мере, мнение Мефистофеля, который и сам не совсем безупречен в сексуальном плане – если уж на то пошло, он склонен к бисексуальности. Этот дьявол, которого, согласно «Будущему одной иллюзии», не существует, является научным объектом психоанализа, и последний охотно вовлекается в изучение несуществующих способов мышления. Участь Фауста на небе и на земле и вправду можно, как принято выражаться, «оставить поэтам», а вот «преображенная» человеческая душа (Afterbild) разрастается до теории душевных страданий.

369 Психотерапии сегодня, как мне кажется, предстоит еще многому научиться и многое освоить заново, если она хочет хотя бы приблизительно воздать должное своему предмету, то есть всему многообразию человеческой психики. Но сначала она должна перестать мыслить невротически, должна узреть психические процессы в истинной перспективе. Не только понятие невроза, но и наши представления о самих психических функциях, например о функции сновидений, нуждаются в радикальном пересмотре. Здесь случаются очень досадные промахи – скажем, когда совершенно нормальная функция сновидений рассматривается сходно с болезнью. Словом, становится ясно, что психотерапия допускает приблизительно те же оплошности, что и старая медицина, которая некогда считала лихорадку вредоносной сущностью.

370 Удел и беда психотерапии состоят в том, что она родилась в эпоху Просвещения, когда недоверие к себе отвергало все прежние культурные ценности, когда вся доступная психология сводилась, по сути, к рассуждениям Гербарта или Кондильяка[161], не более того. Не было психологии, которая с должным вниманием отнеслась бы к тем непредвиденным затруднениям, с которыми внезапно столкнулся совершенно неподготовленный (можно сказать, девственно невинный) врач. В этом отношении нужно поблагодарить Фрейда: он, по крайней мере, задал некое подобие направления в этом хаосе и вселил во врачей достаточно мужества для трактовки истерии как научной проблемы. Критиковать впоследствии, разумеется, легко и просто, однако не пристало, по-моему, при этом целому поколению врачей почивать на лаврах Фрейда. Нам предстоит еще многое узнать о психическом, а сегодня насущно важно освободиться от устаревших представлений, которые изрядно искажают наши воззрения на психику как таковую.

IX. Предисловие к «Очеркам современных событий»[162]

Медицинская психотерапия по практическим причинам вынуждена рассматривать всю целостность психики. Поэтому ей приходится искать согласия со всеми теми факторами, биологическими, социальными и психическими, которые оказывают наиболее сильное воздействие на душевную жизнь.

Мы живем во времена великих потрясений: разгораются политические страсти, внутренние конфликты ставят нации на грань хаоса, самые основы нашего мировоззрения разрушаются. Это критическое положение дел столь заметным образом сказывается на психике индивидуума, что врачу необходимо сегодня вести наблюдения куда тщательнее. Буря событий обрушивается на врача не только из обширного мира вовне; он чувствует силу ее воздействия даже в тиши своего кабинета и в уединенности медицинских консультаций. Неся ответственность за своих пациентов, он не может позволить себе бегства на некий мирный остров спокойной научной работы, он должен постоянно возвращаться на арену мировых событий, чтобы присоединиться к битве противоречивых страстей и мнений. Оставайся он в стороне от общей суматохи, бедствия нашего времени достигали бы его слуха издалека, а страдания пациента не нашли бы в нем ни малейшего понимания. Он терялся бы, не ведая, как разговаривать с пациентом, как помочь тому вырваться из тюрьмы одиночества. По этой причине психолог не может избегать новейшей истории, пусть даже его душа содрогается, внимая политической трескотне, лживой пропаганде и громким заявлениям демагогов. Нет необходимости упоминать здесь об обязанностях гражданина, которые тоже ставят перед врачом схожую задачу. Будучи медиком, он следует в первую очередь долгу перед всем человечеством.

Потому-то я сам время от времени ощущаю потребность выходить за обычные рамки моей профессии. Опыт психолога довольно специфичен, и мне кажется, что широкой публике будет полезно выслушать психологическую точку зрения. Вряд ли этот вывод можно посчитать надуманным, поскольку, смею полагать, даже самые наивные профаны (Laien) ясно видят, что многие современные фигуры и события определенно нуждаются в психологическом объяснении. Более того, на нынешней политической сцене отчетливее, нежели когда-либо до сих пор, наблюдаются психопатические симптомы.

Никогда у меня не возникало желания вмешаться в текущие политические процессы. Но на протяжении ряда лет я написал несколько статей, отражавших мои впечатления от актуальных событий. В данный сборник вошли все эти спонтанные тексты, написанные в промежутке между 1936 и 1946 годами. Вполне естественно, что мои мысли чаще всего обращались к Германии, которая меня немало тревожила еще со времен Первой мировой войны. Мои рассуждения, очевидно, привели к разного рода недоразумениям, связанным, без сомнения, главным образом с тем, что моя психологическая точка зрения многим кажется новой и потому странной. Вместо того чтобы пускаться в пространные разъяснения в попытке устранить эти недоразумения, я счел разумным собрать отрывки из других моих работ, посвященных той же теме, и привести их в эпилоге. Так читатель сможет составить себе наглядное представление о фактах.

X. Вотан[163]

En Germanie naistront diverses sectes,
S’approchans fort de l’heureux paganisme:
Le coeur captif et petites receptes
Feront retour à payer la vraye disme[164].
Пророчества мэтра Мишеля Нострадамуса (1555)

En Germanie naistront diverses sectes,

S’approchans fort de l’heureux paganisme:

Le coeur captif et petites receptes

Feront retour à payer la vraye disme[164].

371 Оглядываясь на пору до 1914 года, мы понимаем, что живем ныне в мире событий, которые до войны были попросту немыслимы. Мы даже смели тогда думать, что война между культурными народами[165] невозможна и нелепа, что это вымысел, который ни за что не воплотится в нашем разумном, международно взаимосвязанном мире. А после войны начался самый настоящий ведьминский шабаш (Hexentanz). Повсюду вспыхивали фантастические революции, происходили насильственные изменения карт, политика возвращалась к средневековым и даже античным прототипам, тоталитарные государства покоряли своих соседей, превосходя все предыдущие теократии в собственных абсолютистских притязаниях; христиане и евреи подвергались преследованиям, совершались массовые политические убийства, а в конце концов мы стали свидетелями дерзкого и неспровоцированного разбойничьего нападения на мирный полуцивилизованный народ[166].

372 В таких обстоятельствах, характерных для всего мира, ничуть не удивительно, что не менее любопытные события, пускай меньшего размаха, должны происходить и в других областях жизни. Что касается философии, нам, по-видимому, придется еще подождать, прежде чем кто-либо сумеет внятно оценить нашу эпоху. Зато в области религии сразу бросаются в глаза некоторые очень важные изменения. Полагаю, нас не должно удивлять, что в России пестрое великолепие восточной Православной церкви пало под натиском движения безбожников; многие, мне кажется, и вовсе вздохнули с облегчением, выйдя на волю из сумрака православного храма с его обилием лампад, и двинулись в простую мечеть (Moschee)[167], где возвышенное и незримое всеприсутствие Господа не подавляется избытком литургических принадлежностей. При всей безвкусности и прискорбной неразумности этой «научной» реакции, при всей ее духовной ничтожности нет сомнений, что «научное» просвещение девятнадцатого столетия должно было когда-нибудь случиться и в России.

373 Но куда любопытнее – не побоюсь этого слова, в какой-то степени пикантнее – тот факт, что пробудился древний бог бурь и неистовства, долго безмолвствовавший Вотан, словно проснулся потухший, казалось, вулкан в культурной стране, которая, как считалось долгое время, давно переросла Средневековье. Мы видели, как он оживал в немецком молодежном движении, и уже на заре этого воскресения в его честь пролилась кровь сразу нескольких жертвенных овец. С рюкзаками и флейтами светловолосые юноши (иногда и девушки) принялись скитаться по просторам от Нордкапа до Сицилии, в знак верности почитанию бога-странника[168]. Позже, в канун заката Веймарской республики[169], бремя скитальцев взвалили на себя тысячи безработных, на которых в их бесцельных странствиях можно было наткнуться повсюду. Но к 1933 году они уже не скитались, а маршировали рядами в сотни тысяч человек. Гитлеровское движение поставило на ноги буквально всю Германию, от пятилетних детей до ветеранов, и миру явилось зрелище народа, не желающего оседлой жизни. Скиталец-Вотан всегда был в движении. Его видели, довольно пристыженным, в молитвенном доме деревенской секты в Северной Германии – в облике Христа верхом на белом коне. Не знаю, ведомо было этим людям или нет о древней связи Вотана с фигурами Христа и Диониса; на мой взгляд, они едва ли о ней догадывались.

374 Вотан – беспокойный скиталец, всюду порождает беспорядок, сеет раздоры то здесь, то там и неизменно творит чудеса. Христианство постепенно превратило его в «идола», в беса, но он все-таки выжил в угасающих местных традициях, сделался призрачным охотником, который со своей свитой мчится по грозовому небу[170], мерцая, словно блуждающий огонек. В Средние века участь беспокойного скитальца досталась Агасферу, Вечному жиду, причем это герой не иудейских, а христианских легенд. Представление о бродяге, отринувшем Христа, проецировалось на самих евреев – точно так же, как мы исправно открываем заново в других людях собственные бессознательные психические содержания. При всем этом совпадение расцвета антисемитизма с пробуждением Вотана – та психологическая подробность, о которой, пожалуй, стоит упомянуть.

375 Немецкие юноши, отмечавшие солнцестояние принесением в жертву овец, далеко не первыми расслышали неясные шорохи в первобытном лесу (Urwald) бессознательного. Перед ними были Ницше, Шулер, Стефан Георге и Людвиг Клагес[171]. Литературная традиция Рейнской области и местности к югу от Майна отмечена печатью классицизма, от которой нелегко избавиться: всякое истолкование упоения и восторга может быть соотнесено с классическими образцами, с самим Дионисом, с puer aeternus[172] и космогоническим Эросом[173]. Без сомнения, для ученых приятнее истолковывать все это как наследие Диониса, однако правильнее, может быть, вспоминать здесь о Вотане, боге бури и боевого неистовства, повелителе страстей и жажды битвы; кроме того, он – непревзойденный маг и творец иллюзий, сведущий во всех таинствах оккультной природы[174].

376 Случай Ницше, безусловно, особенный. Ницше не знал германскую литературу; он явил миру «культурного обывателя», а его заявление, что «Бог умер», привело к встрече Заратустры с неизвестным божеством неведомого облика: это божество приближалось к герою то как враг, то под видом самого Заратустры. Вдобавок Заратустра тоже был прорицателем, чародеем и штормовым ветром:

«И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь еще подуть среди них и своим духом отнять дыхание у духа их – так хочет мое будущее.

Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низин; и такой совет дает он своим врагам и всем, кто плюет и харкает: “Остерегайтесь харкать против ветра!” —

Так говорил Заратустра»[175].

377 А когда Заратустре приснилось, что он сделался «ночным и могильным сторожем в замке Смерти, на одинокой горе», когда он во сне могучим усилием пытался открыть замковые ворота, внезапно «бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича, разрезая воздух, бросил он мне черный гроб.

И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб, и из него раздался смех на тысячу ладов».

378 Ученик, дерзнувший истолковать этот сон, сказал Заратустре:

«Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти?

Не ты ли сам этот гроб, наполненный многоцветной злобою и ангельскими гримасами жизни?»

379 В 1863 или 1864 году в стихотворении «Неведомому Богу» Ницше писал:

Познать Тебя, Неуследимый,
Непостижимый и Загадочный,
Потусторонний, Дальний, Рядошный,
Неведомый и мой Родимый!
Познать, дабы служить Тебе![176]

380 Спустя двадцать лет в своей песне «К мистралю» он писал:

О, мистраль, тучегонитель,
Хандроборец, очиститель,
Шумный, я люблю тебя!
Разве мы с тобой не братья,
Разве мог того не знать я,
Что у нас одна судьба?[177]

381 В дифирамбе, известном как «Жалоба Ариадны», Ницше полностью предстает жертвой бога-охотника:

Простерта в ужасе,
как будто коченея (кто мне согреет ноги?)
в немыслимом ознобе,
содрогаясь от острых, ледяных, студеных стрел,
твоих стрел, Помысел!
Не произнести твоего имени! Потаенный! Жуткий!
Охотник заоблачный!
Тобою пронизанная,
ты язвительный глаз, пронзающий меня из тьмы!
Убиваюсь,
извиваюсь, корчусь, охваченная
всеми вечными муками,
сраженная
тобой, лютый ловчий,
ты неведомый – Бог…[178]

382 Этот замечательный образ бога-охотника – не просто дифирамбическая фигура речи, в его основе лежит опыт, пережитый Ницше в возрасте пятнадцати лет в «Пфорте» (об этом пишет в своей книге его сестра, Элизабет Ферстер-Ницше[179]). Блуждая вечером по сумрачному лесу, он испугался «леденящего кровь визга из расположенной неподалеку лечебницы для душевнобольных», а затем столкнулся лицом к лицу с егерем, черты лица которого «были дикими и почти неземными». Поднеся свисток к губам «в овраге, поросшем диким кустарником», егерь «издал столь пронзительный звук», что Ницше лишился чувств – и очнулся уже в «Пфорте». Ему все это приснилось в дурном сне. Важно, что в своем сне Ницше, который намеревался наяву поехать в Айслебен, город Лютера, обсуждал с егерем вопрос о том, как побывать в «Тойчентале» (Teutschenthal, букв. Долине германцев. – Ред.). Любой, кто не глух, не ошибется в верном истолковании этих звуков – перед нами пронзительный свист бога бури в ночном лесу.

383 Но разве один только филолог-классицист в Ницше побудил его именовать бога Дионисом, а не Вотаном? Или, возможно, всему виной судьбоносная встреча с Вагнером?

384 В своей книге «Рейх без земли» («Reich ohne Raum», впервые опубликована в 1919 году), Бруно Гетц[180] поделился причудливым видением, в котором ему открылась тайна грядущих событий в Германии. Я не могу вычеркнуть из памяти эту книжицу, ибо в те годы она произвела на меня впечатление достоверного прогноза погоды. Это видение предвосхищает конфликт между областью идей и реальной жизнью, между двойственной природой Вотана как бога бури и бога тайных размышлений. Вотан исчез, когда пали его дубы[181], и появился вновь, когда христианский Бог ослабел до такой степени, что не смог уберечь христианский мир от братоубийственной бойни. Святейший папа в Риме лишь бессильно оплакивал перед Господом участь grex segregatus[182], а одноглазый старый охотник на опушке германского леса смеялся и седлал Слейпнира[183].

385 Мы привыкли думать, будто современный мир разумен; в этом нас убеждают различные экономические, политические и психологические факторы. Но если забыть на мгновение, что мы живем в 1936 году от Рождества Христова, если, потеснив нашу благонамеренную, слишком человеческую рассудительность, возложить на Бога или богов – а не на человека – ответственность за текущие события, то мы сочли бы Вотана вполне подходящей кандидатурой. Более того, отважусь высказать еретическое предположение: непостижимая глубина характера Вотана объясняет национал-социализм лучше, нежели все указанные рациональные факторы в их совокупности. Конечно, каждый из этих факторов сам по себе объясняет отдельные признаки событий в нынешней Германии, но Вотан растолковывает все и сразу. Особенно полезно рассматривать его влияние с точки зрения общего помешательства – столь странного для любого, кроме самих немцев, что оно остается непонятным даже после продолжительных и тщательных размышлений.

386 Возможно, стоило бы охарактеризовать это общее явление как захваченность или одержимость (Ergriffenheit). Тут ведь подразумевается не только тот, кто одержим (Ergriffener), но и тот, кем он одержим (Ergreifer). Люди одержимы Вотаном; если не возникает желания обожествлять Гитлера – а такие попытки действительно были, – вот единственное, по-моему, внятное объяснение. Да, Вотан разделяет эту власть над людьми со своим кузеном Дионисом[184], но Дионис, похоже, подчинял себе главным образом женщин. Менады – своего рода древние женщины-штурмовики; по мифам, они и вправду были достаточно опасны для окружающих. Вотан же властвовал над берсерками, в каковых можно для простоты понимания видеть чернорубашечников при мифических правителях.

387 Ум, еще детский по уровню развития, мыслит богов метафизическими сущностями, которые наделены собственным бытием, или воспринимает их как шутливый или суеверный вымысел. В любом случае сопоставление Вотана redivivus[185] и той социальной, политической и психической бури, что сотрясает Германию, кажется мне допустимым – хотя бы в форме притчи. А поскольку боги, без сомнения, суть олицетворения психических сил, утверждать за ними метафизическое бытие значит в такой же степени интеллектуально фантазировать, как и полагать, что божеств вообще возможно придумать. Эти «психические силы» не имеют никакого отношения к сознанию, при всей нашей увлеченности идеей, что сознание и психика тождественны. Перед нами всего-навсего очередная интеллектуальная презумпция. «Психические силы» гораздо ближе к области бессознательного. Наша мания рациональных объяснений, очевидно, коренится в страхе перед метафизикой, поскольку последняя извечно враждебна своему собрату-разуму. Потому-то все то, что неожиданно всплывает из темной области бессознательного, трактуется либо как чуждое, пришедшее извне и, следовательно, реальное, либо как галлюцинация, то есть как нереальное. Мысль о том, что то, что не приходит извне, может быть реальным и подлинным, почему-то едва ли посещает современного человека.

388 Ради лучшего понимания и во избежание предубежденности можно, конечно, обойтись без имени «Вотан» и говорить вместо этого о furor teutonicus[186]. Но вышло бы так, что мы говорим одновременно о том же самом и о чем-то другом, ведь furor в данном случае – лишь психологизация образа Вотана; мы, получается, только сообщаем, что германцы (тевтоны) пребывают в состоянии «ярости». Тем самым мы упустим из вида наиболее специфическую черту явления, а именно драматическую связь одержимого и одержимости, Ergreifer и Ergriffener. В нынешней немецкой ситуации поражает то обстоятельство, что один человек, явно «одержимый», заразил безумием целый народ, причем до такой степени, что вся страна пришла в движение и устремилась к неминуемой гибели.

389 Мне представляется, что наше предположение насчет Вотана попадает, как говорится, в точку. Похоже, бог и вправду спал в горе Киффхойзер[187], пока крики воронов его не пробудили, возвещая о наступлении рассвета. Вотан – важнейшая часть немецкой психики, иррациональный психический фактор, который отражает напор цивилизации, более того, сдувает культуру прочь, подобно циклону. При всей своей одержимости поклонники Вотана судят о мире, по-видимому, вернее, чем приверженцы разума. Все как будто забыли, что Вотан – немецкое качество первостепенной значимости, наиболее точное выражение и непревзойденное олицетворение того основного свойства, какое присуще германцам вообще (и немцам в частности). Хьюстона Стюарта Чемберлена[188] можно признать симптомом, вызывающим подозрение по поводу того, что где-то в другом месте могут доныне спать прочие боги. Превознесение германской расы (вульгарно именуемой «арийской»), германского наследия, крови и почвы, вагалавейских песней[189], полета конных валькирий, Иисуса в облике белокурого и голубоглазого рыцаря, гречанки-матери святого Павла[190], представление о дьяволе как этаком международном Альберихе[191] в иудейском или масонском обличии, нордический свет цивилизации, низшие средиземноморские расы – все это непременные декорации к разыгрываемой драме, и все они, в сущности, означают одно и то же: мол, бог вселился в немцев, их дом наполнился «несущимся сильным ветром»[192]. Если не ошибаюсь, то вскоре после прихода Гитлера к власти в журнале «Панч» появилась карикатура – буйный берсерк ломает оковы. В Германии разразился ураган, а мы продолжаем верить, что стоит хорошая погода.

390 В Швейцарии пока сравнительно тихо, хотя порой налетает порыв ветра с севера или с юга. В нем слышатся иногда чуть зловещие нотки, а иногда он шепчет столь безобидно и даже идеалистически, что никого не пугает. «Не буди спящую собаку» – этой народной мудростью мы вполне довольствуемся. Говорят, будто швейцарцы всячески стараются доставлять себе хлопоты. Должен опровергнуть это утверждение: хлопот у швейцарцев достаточно, однако они ни за что на свете в том не признаются, даже замечая, куда дует ветер. Так мы воздаем должное временам бури и потрясений в Германии, но не упоминаем об этом вслух, и молчание позволяет нам ощущать свое превосходство.

391 Сегодня именно немцам выпала возможность – быть может, уникальная в истории человечества – заглянуть в собственные сердца и узнать, какие опасности подстерегали душу ранее и от каких угроз избавило людей христианство. Германия – страна духовных катастроф, где природа только притворяется, будто мирится с правящим миром разумом. Нарушитель спокойствия – это ветер, дующий в Европу с азиатских просторов, несущийся широким фронтом от Фракии до Балтики, рассеивающий народы, словно сухие листья, и внушающий мысли, которые сотрясают мир до основания. Это стихийный Дионис, что врывается в аполлонический порядок. Того, кто поднял эту бурю, зовут Вотан, и мы можем многое узнать о нем из той политической сумятицы и тех духовных смут, каковые он вызывал и распространял на протяжении всей истории. Однако для более тщательного изучения его характера нужно вернуться в эпоху мифов, когда мироздание объяснялось не в терминах человека и его ограниченных способностей, когда предпринимались попытки выявить более глубокую причину в психике и ее автономных силах. Наиболее ранние, интуитивные представления человека персонифицировали эти силы в облике богов, которые в мифах описывались скрупулезно и обстоятельно, в соответствии с их разнообразными повадками. Вернуться вспять тем проще, что в нашем распоряжении имеются твердо установленные изначальные типы, или образы, исконно присущие бессознательному многих народов и оказывающие на него непосредственное воздействие. Поскольку специфическое поведение отдельного народа определяется лежащими в основе образами, можно говорить об «архетипе Вотана»[193]. В качестве автономного психического фактора Вотан проявляет себя в коллективной жизни людей и тем самым раскрывает собственную природу. Он обладает своеобразной биологией, совершенно независимой от человеческой природы. Лишь время от времени люди попадают под непреодолимое влияние этого бессознательного фактора. Когда он прячется, человек осознает «архетип Вотана» не больше, чем латентную эпилепсию. Могли ли взрослые немцы в 1914 году предвидеть, кем они станут сегодня? Столь удивительные превращения обусловлены вмешательством бога ветра, который «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит»[194]. Он захватывает все на своем пути и ниспровергает все то, что не имеет прочных оснований. Ветер валит все, плохо закрепленное, будь оно снаружи или внутри.

392 Мартин Нинк[195] недавно опубликовал монографию[196], которая предлагает долгожданное дополнение к нашим знаниям о природе Вотана. Читателю не следует опасаться, что эта книга окажется обычным научным исследованием, написанным с академической отстраненностью от предмета. Безусловно, научную объективность автор полностью сохраняет, а материал подобран необычайно тщательно и изложен в предельно ясной форме. Сверх того, чувствуется, что автор поглощен своей темой, что в нем самом вибрирует, если угодно, струна Вотана. Это вовсе не критика; наоборот, я вижу здесь одно из главных достоинств книги, которая иначе легко могла бы превратиться в скучное перечисление подробностей.

393 Нинк рисует поистине великолепный портрет немецкого «архетипа Вотана» в десяти главах, используя все доступные источники: это берсерк, повелитель бурь, странник, воин, божество Wunsh и Minne[197], владыка мертвых, глава эйнхериев[198], властелин тайного знания, чародей и бог поэтов. Ни валькирии, ни фюльгья[199] не обойдены вниманием, поскольку они составляют часть мифологического фона и часть рокового значения Вотана. Особенно поучительно проведенное Нинком расследование об имени бога и происхождении этого имени. Выясняется, что Вотан – не только бог ярости и безумия, воплощение инстинктивных и эмоциональных сторон бессознательного; в нем также проявляется интуитивная и вдохновляющая сторона, ибо он разбирается в рунах и может толковать судьбу.

394 Римляне отождествляли Вотана с Меркурием, но по характеру этот бог на самом деле в целом далек от всех римских или греческих богов, хотя определенные сходства имеются. Он странник, подобно Меркурию, он правит мертвыми, как Плутон и Кронос, с Дионисом его роднит эмоциональное безумие, особенно в мантических исступлениях. Удивительно, что Нинк не упоминает Гермеса, бога откровения[200], который, будучи pneuma и nous[201], связан с ветром. (Это связующее звено с христианской пневмой и чудом Пятидесятницы.) Гермес Поймандр[202] (пастырь людской) – «одержитель» (Ergreifer), как и Вотан. Нинк справедливо отмечает, что Дионис и прочие греческие боги всегда подчинялись верховной власти Зевса; налицо коренное различие греческого и германского темперамента. Еще Нинк предполагает некую внутреннюю близость между Вотаном и Кроносом: поражение последнего может быть признаком того, что «архетип Вотана» был побежден и разделен в доисторические времена. Во всяком случае, германский бог воплощает целостность на крайне примитивном уровне, то есть психологическое состояние, в котором воля человека почти тождественна воле бога и может употребляться свободно. А у греков встречались боги, которые помогали человеку против других божеств, да и сам Всеотец Зевс не так уж далек от идеала благожелательного просвещенного деспота.

395 Вотану было несвойственно где-либо задерживаться или мириться с подступающей старостью. Когда время обратилось против него, он попросту исчез и скрывался более тысячи лет, но продолжал трудиться – анонимно и опосредованно. Архетипы подобны руслам рек, которые пересыхают, когда вода уходит, но снова могут ожить, когда она вернется. Архетип – как старый водоток, по которому веками текла вода жизни, прорывая себе глубокое русло. Чем дольше она текла по этому руслу, тем больше надежд, что однажды, рано или поздно, вода вернется. Жизнь отдельного члена общества, особенно с точки зрения части государства, можно регулировать, как уровень воды в канале, но жизнь народов – это великая, широкая и бурная река, нисколько не подвластная человеку: она покорна лишь Тому, Кто стоит выше всякого человека. Лига Наций, которую учреждали как орган наднациональной власти, одними рассматривается ныне как ребенок, нуждающийся в заботе и защите, а другие видят в ней мертворожденное дитя. Поэтому жизнь народов течет все так же безудержно, без руководства, не ведая, куда, катится, словно камень по склону холма, пока ее не остановит некое прочное препятствие. Политические события движутся от одного тупика к другому, точно водный поток, что торит путь по оврагам, лощинам и болотам. Всякому человеческому контролю наступает конец, когда индивидуум вовлекается в какое-либо массовое движение. Тут начинают действовать архетипы, как происходит и в жизни отдельных людей, когда они сталкиваются с обстоятельствами, с которыми нельзя справиться ни одним из привычных способов. Что именно так называемый фюрер творит с порывом масс, нетрудно увидеть, если обратить взор к северу или к югу от нашей страны[203].

396 Правящий архетип не остается одним и тем же во веки веков, что явствует из временных ограничений, установленных для долгожданного царства мира – так называемого «тысячелетнего рейха». Средиземноморский архетип отца – справедливость, порядок, благожелательное правление – распался по всей Северной Европе, чему подтверждением служит нынешняя доля христианских церквей. Фашизм в Италии и гражданская война в Испании показывают, что и на юге катаклизм оказался гораздо сильнее ожидаемого. Даже католическая церковь больше не допускает испытаний на прочность.

397 Националистический Бог атаковал христианство широким фронтом. В России говорят о технике и науке, в Италии славят дуче, а в Германии восхваляют «немецкую веру», «немецкое христианство» или государство. «Немецкие христиане»[204] суть какое-то противоречие логике, им следовало бы примкнуть к «Движению немецкой веры» Хауэра[205]. Эти порядочные и доброжелательные люди честно признают свою «одержимость» и пытаются примириться с неоспоримым фактом. Они прилагают немалые усилия к тому, чтобы ослабить напряженность, рядят национализм в маскирующие исторические одеяния и выпячивают на всеобщее обозрение фигуры великих деятелей прошлого – скажем, Майстера Экхарта[206], тоже немца и тоже «одержимого». Тем самым вроде бы удается обойти неудобный вопрос об «одержителе»: это всегда не кто иной, как «Бог». Но чем больше Хауэр сводит мировой охват индоевропейской культуры до «нордической» вообще и до «Эдды» в частности, чем более «немецкой» становится эта вера как проявление «одержимости», тем болезненнее становится ясным, что «немецкий» бог – это бог германцев.

398 Нельзя читать книгу Хауэра «Deutsche Gottschau: Grundzüge eines deutschen Glaubens» («Немецкое представление о Боге: основы немецкой веры») без волнения, если воспринимать ее как трагическое и воистину героическое усилие добросовестного ученого, который, сам того не ведая, был насильственно призван гласом «одержителя» и теперь пытается изо всех сил, прилагая все свои знания и способности, перекинуть мост между темными силами жизни и блистающим миром исторических идей. Но что значат для современных людей все красоты прошлого, принадлежащие к совершенно иным уровням культуры, перед лицом живого и непостижимого племенного бога, равных которому мы не встречали? Нас, словно сухие листья, засасывает в ревущий вихрь, а ритмические аллитерации «Эдды» неразрывно смешиваются с христианскими мистическими текстами, немецкой поэзией и мудростью Упанишад. Сам Хауэр одержим глубиной значения первослов, к коим восходят германские языки[207], до такой степени, которая вызывает неподдельное изумление. Но не стоит винить в этом Хауэра-индолога или даже «Эдду»; скорее, здесь просматривается вина kairos[208] – мгновения настоящего, – которое, как выясняется при ближайшем рассмотрении, носит имя Вотана. Потому я бы посоветовал «Движению за немецкую веру» отбросить сомнения. Разумные люди ни за что не перепутают их с грубыми поклонниками Вотана, чья вера – сплошное притворство. В этом религиозном движении хватает тех, кто достаточно разумен, чтобы не просто верить, а знать наверняка: бог немцев – Вотан, а не христианский Господь. Это трагический опыт, но в нем нет и намека на позор. Всегда страшно попадать в руки живого бога. Яхве тут не исключение, филистимляне, эдомитяне, амореи и прочие народы, его не познавшие, несомненно, находили этот опыт крайне неприятным. Семитское восприятие Аллаха[209] долгое время оставалось чрезвычайно болезненным для всего христианского мира. Мы, стоящие в стороне, слишком строго судим немцев, как если бы они поступали совершенно сознательно; может быть, ближе к истине считать их одновременно и жертвами.

390 Если последовательно применять нашу, по общему признанию, своеобразную точку зрения, мы неизбежно придем к выводу, что Вотану предстоит рано или поздно раскрыть не только беспокойную, буйную, бешеную сторону своей натуры, но также свои экстатические и мантические свойства, – то есть явиться нам иной личностью. Если этот вывод верен, национал-социализм не окажется последним словом в развитии духа. Где-то глубоко скрывается то, чего не вообразить в настоящее время, но можно ожидать, что это скрытое проявит себя в ближайшие несколько лет или десятилетий. Пробуждение Вотана – это шаг назад в прошлое; водный поток запрудили, и он хлынул в старое русло. Но препятствие не простоит вечно; скорее, это reculer pour mieux sauter[210], и вода постепенно преодолеет преграду. Тогда мы наконец поймем, о чем говорил Вотан, когда беседовал «с головой Мимира».

Взыграли под древом
Мимира дети,
пропел Гьяллархорн (рог. – Ред.)
мира кончину —
Хеймдалль трубит,
рог поднимает;
Один беседует
с Мимировой головою;
Дрогнул Иггдрасиль,
ясень трепещет,
трещит сердцевина —
вырывается йотун:
все устрашится
в подземных землях,
когда он явится,
родич Сурта (огненного великана. – Ред.);
что слышно у асов?
что слышно у альвов?
гудит Йотунхейм,
на судбище асы,
а цверги стонут
за каменной дверью
своих подземелий.
Еще мне вещать? Или хватит?..
Хрюм с востока
идет, щитоносный;
Йормунганд-змей
злобно клубится,
хвостом бьет море;
орел клекочет;
Нагльфар[211]
плывет,
Муспелля войско
везет с востока
корабль по водам,
(а кормщик – Локи),
везет он волка
и племя чудищ,
и Бюлейста брат (Локи. – Ред.)
с ними плывет[212].

XI. После катастрофы[213]

400 Впервые с 1936 года судьба Германии снова заставляет меня взяться за перо. Цитата из «Прорицания вельвы», которой я закончил написанную мною тогда статью[214] о Вотане, «беседующем с Мимировой головою», пророчески указывала на характер грядущих апокалиптических событий. Что ж, миф сделался явью, и бо́льшая часть Европы лежит ныне в руинах.

401 Прежде чем начнутся работы по восстановлению, придется провести большую уборку, а это занятие необходимо предварить размышлениями. Со всех сторон звучат вопросы о смысле случившейся трагедии. Даже ко мне обращались за разъяснениями, и приходилось отвечать здесь и сейчас, насколько это было в моих силах. Увы, слово, произнесенное вслух, склонно быстро порождать легенды, поэтому я счел нужным – не без значительных колебаний и опасений – изложить свои взгляды в виде отдельной статьи. Я слишком хорошо знаю, что «Германия» в широком значении представляет собой огромную общественную проблему и что субъективные воззрения медика-психолога способны прояснить разве что некоторые фрагменты этого гигантского клубка вопросов. Что ж, я вполне готов довольствоваться скромным вкладом в дело уборки и вовсе не помышляю о такой масштабной задаче, как восстановление прежнего порядка.

402 Трудясь над этой статьей, я заметил, что в моей душе продолжают кипеть бурные страсти и что крайне затруднительно добиться от себя самого хотя бы подобия умеренной и относительно беспристрастной точки зрения, не подверженной эмоциям. Без сомнения, хладнокровие и толика высокомерия будут нелишними; но в целом мы гораздо более глубоко вовлечены в недавние события в Германии, чем согласны признавать. Мы не можем сострадать, ибо в наших сердцах главенствуют чувства совсем другого рода, и как раз за ними первое слово. Ни врач, ни психолог не могут позволить себе абсолютное хладнокровие, даже сочти они таковое вообще возможным. Их отношения с миром подразумевают всевозможные аффекты, воздействующие на личность, иначе эти отношения были бы неполными. Поэтому мне пришлось, выражаясь образно, вести свой корабль между Сциллой и Харибдой и, как обычно бывает в таком путешествии, одной рукой затыкать уши, а другой привязывать себя к мачте[215]. Скажу напрямик: ни одна статья до сих пор не давалась мне так тяжело, с моральной и с чисто человеческой точки зрения. Я не осознавал, насколько сильно недавние события повлияли на меня самого. Наверняка мои чувства разделят многие люди. Это внутреннее тождество, participation mystique[216], событиям в Германии заставило меня заново ощутить, насколько болезненно широк охват психологической концепции коллективной вины. Так что я берусь за рассуждения по теме определенно не с чувством хладнокровного превосходства; скорее, я испытываю объяснимое чувство собственной неполноценности.

403 Психологическое употребление слова «вина» не следует путать с виной в юридическом или моральном толковании. Психологически оно означает иррациональное и субъективное ощущение вины (или убежденности в своей вине), объективное вменение вины – или вмененное соучастие в вине. В качестве примера последнего предположим, что некто принадлежит к семье, которая имеет несчастье быть посрамленной, поскольку кто-то из родственников однажды совершил преступление. Понятно, что наш имярек не может нести ответственность за преступника – ни юридическую, ни моральную. Но все же вина дает о себе знать во многих отношениях. Его семейное имя как будто запятнано, человек болезненно морщится, когда слышит это имя из уст незнакомцев. Для правонарушителя вина сводится к правовой, моральной и интеллектуальной оценке, зато в качестве психического явления она распространяется на всю округу. Дом, семья, даже деревня, где было совершено убийство, ощущают психологическую вину – и делятся этим чувством с миром вовне. Можно ли снять комнату, о которой известно, что несколькими днями ранее в ней кого-то убили? Насколько приятно жениться на сестре или дочери преступника? Какой отец не будет сильно уязвлен, если его сына посадят в тюрьму; не оскорбится ли он за семейное имя, если его двоюродный брат, носящий ту же фамилию, навлечет бесчестие на его дом? Разве каждому порядочному швейцарцу не было бы, мягко говоря, стыдно, устрой наше правительство в нашей стране бойню, хотя бы отдаленно схожую с Майданеком[217]? Удивлялись бы мы тогда, если бы, выезжая за границу со швейцарскими паспортами, слышали бы на границе – мол, ces cochons de Suisses[218]? Разве, коль уж на то пошло, не стыдно ли нам всем – именно потому, что мы патриоты, – что Швейцария вырастила столько предателей?

404 Живя в самом центре Европы, мы, швейцарцы, чувствуем себя в спасительном отдалении от смрада, который исходит от трясины немецкой вины. Но все меняется, едва мы, уже как европейцы, ступаем на другой континент или общаемся с представителями какого-либо восточного народа. Что нам ответить индийцу, который спросит нас: «Вы стремитесь нести свою христианскую культуру, не так ли? Но разъясните, прошу, считать ли Освенцим и Бухенвальд образцами европейской цивилизованности?» И сможем ли мы оправдаться перед ними тем, что все это происходило не там, где мы живем, а несколькими сотнями километров восточнее, вовсе не в нашей стране, а в соседней? Как бы мы сами отреагировали, укажи индиец с негодованием, что памятное всей Индии место (Schandfleck)[219] находится не в Траванкоре, а в Хайдарабаде? Несомненно, мы бы сказали: «Что ж, Индия есть Индия!» Точно так же по всему Востоку думают: «Что ж, Европа есть Европа!» В тот миг, когда мы, так называемые невинные европейцы, пересекаем границы нашего собственного континента, возникает ощущение чего-то вроде коллективной вины, которое присутствует у нас всех, несмотря на нашу чистую совесть. (Кто-то может спросить, можно ли считать примитивной Россию, которая до сих пор обвиняет нас в «причастности к заражению» (альтернативное обозначение коллективной вины), тем самым обвиняя и нас в фашизме?) Мир воспринимает Европу как континент, на почве которого выросли позорные концлагеря, хотя сама Европа обособляет Германию – страну и народ – как носителей вины, ибо все жуткое творилось именно в Германии, а виновниками были немцы. Ни один немец не может этого отрицать, но также ни один европеец или христианин не может сказать, что в его доме не было совершено самое чудовищное преступление всех времен. Христианская церковь должна посыпать голову пеплом и разодрать свои одежды из-за вины своей паствы. Тень этой вины пятнает ее – и всю Европу, мать чудовищ. Европа должна отвечать перед всем миром, а Германии надлежит отвечать перед Европой. Европеец может убедить индийца в том, что Германия его самого не касается или что он вообще ничего не знает об этой стране, не больше, чем немец может избавиться от ощущения коллективной вины, заявив, что не подозревал о страшных подробностях происходившего в годы войны. (Тем самым он просто-напросто усугубит коллективную вину грехом бессознательности.)

405 Психологическая коллективная вина – трагическая участь. Она поражает всех, виноватых и безвинных, всех, кто был поблизости от места, где случилось нечто ужасное. Естественно, ни один разумный и совестливый человек не станет торопиться с превращением коллективной вины в индивидуальную, не станет возлагать это бремя ответственности на отдельного человека, не выслушав оправданий. Он постарается накопить достаточно знаний, чтобы провести различие между теми, кто виновен лично, и виноватыми коллективно. Но сколько на свете людей, по-настоящему разумных либо совестливых, сколько иных берут на себя труд стать таковыми? Я не питаю иллюзий и особых надежд в этом отношении. Поэтому, пусть коллективная вина на архаическом и первобытном уровне есть состояние магической нечистоты, она именно в силу всеобщей неразумности является вполне реальной, чего не может оставить без внимания ни один европеец вне Европы и ни один немец вне Германии. Если немец намерен налаживать хорошие отношения с Европой, ему стоит понять, что в глазах европейцев он безусловно виновен. Будучи немцем по рождению, он предал европейскую культуру и все ее ценности, навлек позор и бесчестье на всю европейскую семью, так что приходится краснеть, называя себя европейцем; он напал на собратьев-европейцев, точно хищный зверь, мучил и убивал, а потому вряд ли вправе ожидать, что другие европейцы станут любезно уточнять при случае, как конкретно звали преступника – Мюллер или Майер. С немцами не будут обращаться как с порядочными людьми, пока они не докажут снова, что заслуживают такого обращения. К сожалению, за долгие двенадцать минувших лет было предельно ясно показано, что на официальном уровне немцы остались прежними.

406 Если же немец готов признать свою моральную неполноценность коллективной виной перед всем миром, не пытаясь ее преуменьшить или объяснить неубедительными доводами, то у него появится реальный шанс некоторое время спустя снова получить признание в качестве более или менее порядочного человека; так он хотя бы освободится от гнета коллективной вины в глазах отдельных лиц.

407 Могут возразить, что вся психологическая концепция коллективной вины – предрассудок и вопиюще несправедливое осуждение. Конечно, так и есть, но именно в том и состоит иррациональная природа коллективной вины: ей нет дела до различения праведных и неправедных, она как темная туча, что клубится над местом неискупленного преступления. Это психическое явление, а потому утверждение о факте коллективной вины не подразумевает осуждения немецкого народа; это просто констатация факта. Однако, если проникнуть глубже в психологию этого явления, мы быстро установим, что проблема коллективной вины имеет еще одну сторону, более сомнительную, нежели обыденное коллективное суждение.

408 Ни один человек не живет в собственной психической области, подобно улитке в раковине, отделенный от всех остальных; он связан с ближними своей бессознательной человечностью, так что никакое преступление попросту не может быть тем, чем оно представляется нашему сознанию, – изолированным психическим событием. На самом деле оно всегда разворачивается с широким радиусом. Ощущение, вызванное преступлением, страстный интерес к розыску преступника, рвение, с которым следят за судебным разбирательством, и пр., – все служит доказательством возбуждающего действия, с которым откликаются на преступление люди, если только они не аномально глупы или апатичны. Каждый присоединяется, ощущает преступление всем своим естеством, пытается понять его и объяснить. Что-то воспламеняется в нас, иными словами, тем великим огнем зла, который поджигает преступление. Разве Платон не учил, что зрелище безобразного порождает нечто безобразное в душе созерцателя[220]? Распространяется негодование, гневные возгласы: «Правосудия!» преследуют убийцу; тем громче, страстнее и тем больше они заряжены ненавистью, чем яростнее горит огонь зла, зажженный в наших душах. Это факт, который нельзя отрицать: злоба других становится нашей собственной, потому что она воспламеняет нечто злое в наших сердцах. От убийства страдают все, его совершает каждый; соблазненные непреодолимым очарованием зла, мы сделали возможным это коллективное психическое убийство; чем ближе мы были к нему и чем лучше видели, тем больше наша вина. Тем самым мы неизбежно пятнаемся нечистотой зла, какова бы ни была наша сознательная точка зрения. Никто не может этого избежать, поскольку все мы – частички человеческого общества, а каждое преступление вызывает тайное удовлетворение в укромном уголке вероломного человеческого сердца. Да, у людей с сильными нравственными установками эта реакция может вызвать противоположные чувства, продиктованные разумом. Но такой сильный нравственный настрой встречается относительно редко, и в итоге, когда преступления множатся, негодование легко взмывает до небес, и тогда зло становится обыденностью. Каждый таит в себе «среднестатистического преступника», подобно тому, как в каждом из нас уживаются наш личный сумасшедший и личный святой. Благодаря этой основополагающей особенности человеческой конституции повсеместно распространена соответствующая внушаемость – или подверженность заражению. Именно наш век – точнее, последние полвека – подготовил почву для торжества преступности. Разве никому не приходило в голову, например, что мода на триллеры довольно сомнительна сама по себе?

409 Задолго до 1933 года в воздухе уже запахло гарью, и предпринимались настойчивые попытки установить очаг возгорания и выяснить, что послужило зажигательным веществом. Над Германией все гуще клубился дым, затем случился поджог рейхстага[221], и стало однозначно ясно, где обитает поджигатель, это зло во плоти. При всей болезненности этого открытия оно со временем принесло чувство облегчения: мы узнали наверняка, где прячется всякая неправедность, а сами надежно закрепились в противоположном лагере, среди добропорядочных людей, чье нравственное негодование, по-видимому, должно было только возрастать с каждым новым признаком виновности другой стороны. Даже призывы к массовым казням более не оскорбляли слух праведных, а плотные бомбардировки немецких городов воспринимались как заслуженные, как суд Божий. Ненависть обретала уважительные обоснования, перестала казаться личной идиосинкразией, лелеемой втайне. Однако все это время достопочтенная публика не осознавала, насколько близко к злу проживает сама.

410 Не следует думать, будто у кого-то имелась возможность отстраниться от этого противостояния противоположностей. Даже святому приходилось непрестанно молиться за спасение душ Гитлера и Гиммлера, гестапо и СС, чтобы хоть как-то умерить ущерб, чинимый собственной душе. Лицезрение зла воспламеняет злое в душе – от этого факта никуда не деться. Жертва не является единственным страдальцем: все, кто находится поблизости от места преступления (в том числе и убийца), тоже страдают. Толика бездонной тьмы мироздания прорывается к нам, отравляет воздух, которым мы дышим, и загрязняет прозрачную воду бытия, которая приобретает затхлый, тошнотворный привкус крови. Да, сами мы ни в чем не виноваты, мы жертвы, нас ограбили, предали и унизили, но все же при этом (или именно благодаря этому обстоятельству) наше нравственное негодование подпитывается пламенем зла. Так и должно быть, ибо негодование необходимо, ибо кому-то суждено выступать карающим мечом судьбы. Зло требует искупления, иначе нечестивый разрушит мир до основания – или добрые задохнутся в ярости, которую не могут излить; в том и в другом случае чего-то хорошего ожидать бессмысленно.

411 Когда зло прорывается в установленный миропорядок человека, весь привычный круг психической защиты рушится. Действие неизбежно влечет за собой противодействие, а последнее при разрушительном поведении оказывается столь же скверным, как и само преступление (или даже хуже, потому что зло надлежит выкорчевать с корнем). Чтобы избежать оскверняющего прикосновения зла, нужен тот или иной rite de sortie[222], публичное подтверждение вины со стороны судьи, палача и зрителей; далее следует акт искупления.

412 Те ужасы, которые творились в Германии, наряду с моральным падением «восьмидесятимиллионной нации»[223] – это удар, нанесенный по всем европейцам. (Ранее нам было свойственно верить, что подобное возможно лишь в «Азии»!) Тот факт, что один член европейской семьи мог опуститься до уровня концлагерей, ставит под подозрение всех остальных. Кто мы такие, чтобы воображать, что «здесь такого просто не может быть»? Достаточно умножить население Швейцарии на двадцать, чтобы стать новой «восьмидесятимиллионной нацией», и тогда наши общественный разум и нравственность автоматически разделятся на двадцать вследствие разрушительных моральных и психических последствий совместного проживания огромной людской массы. Такое положение вещей готовит почву для коллективного преступления, и кажется поистине чудом, если преступление все-таки не совершается. Неужто мы всерьез верим в собственную неподверженность заразе? Мы, среди которых столько предателей и политических психопатов? Нас ужасает осознание всей той мерзости, на какую оказался способным человек, – но раз способен один, то, стало быть, способны и остальные. С тех самых пор сомнения в достоинстве человечества и нас, отдельно взятых, бередят наши сердца.

413 Тем не менее, каждому должно быть ясно, что такое состояние деградации возможно лишь при определенных условиях. Важнейшим из них является накопление городской, индустриализованной массы, то есть людей, оторванных от земли, вовлеченных в некое одностороннее занятие и лишенных всякого здорового инстинкта, даже инстинкта самосохранения. Утрата последнего измеряется по степени зависимости от государства: чем она выше, тем, собственно, хуже. Зависимость от государства означает, что каждый полагается на всех остальных (= государство), а не на себя самого. Один цепляется за другого и благодаря этому наслаждается ложным чувством безопасности: он не замечает, что висит в воздухе, поскольку его окружают десятки тысяч таких же бедолаг. Вдобавок человек перестает осознавать собственную незащищенность. Растущая зависимость от государства – симптом, далекий от показателя здоровья; она означает, что народ в целом неуклонно превращается в стадо овец, которому постоянно требуется пастух, перегоняющий животных с пастбища на пастбище. Пастушеский посох быстро становится железным прутом, а сами пастухи обращаются в волков. Сколь удручающе было видеть, когда вся Германия в едином порыве вздохнула с облегчением, едва страдающий манией величия психопат провозгласил: «Я беру на себя всю ответственность!» Любому, в ком еще теплится инстинкт самосохранения, отлично известно, что только мошенник готов возлагать на себя ответственность за других, а честному человеку в здравом уме не придет на ум добровольно заботиться о существовании и благе ближних и дальних. Тот, кто обещает все, наверняка обманет, а тот, кто сулит слишком много, склонится, скорее всего, ко злу ради выполнения своих обещаний и встанет на путь, ведущий к погибели. Неуклонное утверждение государства всеобщего благосостояния, без сомнения, прекрасно само по себе, однако, с другой стороны, это крайне сомнительное благо, ибо в результате люди лишаются индивидуальной ответственности, превращаются в младенцев и овец. Кроме того, обществу грозит иная опасность: способные, талантливые попадут в зависимость от безответственных, как, отмечу, именно и произошло во всей Германии. Инстинкт самосохранения гражданина нужно пестовать любой ценой, ибо, оторвавшись от питающих корней инстинкта, человек становится покорным воле ветра, откуда бы тот ни задул. Тогда он ничем не лучше больного животного, деморализованного и слабеющего, и ничто не может вернуть ему здоровье – разве что катастрофа.

414 Признаюсь, все эти слова побуждают меня считать себя пророком, который, по рассказу Иосифа Флавия, возвысил голос в плаче над городом, когда римляне осадили Иерусалим. Плач не принес городу ни малейшей пользы, а каменный снаряд, пущенный римской метательной машиной, покончил с самим пророком[224].

415 При всем желании мы не можем построить рай на земле, а если бы даже могли, то очень скоро общество скатилось бы к упадку во всех отношениях. Мы с восторгом разрушали бы этот рай, а затем не менее глупо дивились собственным подвигам. Более того, будь мы «восьмимиллионной нацией», мы не сомневались бы в том, что виноваты «другие», а наша уверенность в себе стояла бы столь низко, что мы попросту и не подумали бы брать на себя ответственность или вину за что-либо.

416 Это патологическое, деморализованное и психически ненормальное состояние: одна часть коллективной личности творит все то, что другая (так называемая порядочная) часть предпочитает не замечать. Эта дурная часть постоянно защищается от реальных и мнимых обвинений. В действительности, к слову, главный обвинитель находится не вовне, а внутри: это судья, живущий в наших сердцах. Поскольку перед нами попытка природы исцелиться, разумнее было бы не упорствовать в стремлении слишком долго тыкать немцев носами в их собственные преступления (дабы не заглушить голос обвинителя в их сердцах, а также в наших собственных сердцах и сердцах союзников[225]). Было бы чудесно, сумей люди понять, как это приятно и полезно – признать свою вину, сколько в этом поступке чести и духовного достоинства! Но нигде, похоже, нет и проблеска такого понимания. Вместо этого мы неизменно наблюдаем попытки переложить вину на других – «никто не признается, что был нацистом». Немцы, кстати, никогда не оставались полностью безразличными к тому впечатлению, которое складывалось о них во внешнем мире. Их возмущало неодобрение, они даже ненавидели критику. Чувство неполноценности делает людей обидчивыми и приводит к компенсирующему желанию доказать свою значимость. В результате немец стремится выслужиться, а пресловутая «немецкая полезность» проявляется с таким апломбом, что наступает царство террора с расстрелом заложников. Немец больше не страшится убийств, ибо он поглощен размышлениями о собственном престиже. Чувство неполноценности обычно свидетельствует о неполноценности чувств, и это не просто игра слов. Все интеллектуальные и технологические достижения в мире не могут восполнить неполноценность чувств. Никакие псевдонаучные расовые теории, которыми приукрашивалась последняя, не сделали уничтожение евреев более оправданным, а фальсификация истории не придает надежности неверному политическому курсу.

417 Поневоле вспоминается фигура, по меткому выражению Ницше, «бледного преступника»[226]. Тот вообще-то выказывает все признаки истерии. Он не хочет и не может признавать, что он таков, какой есть; он не может выдержать своей вины точно так же, как не мог не навлечь ее на себя. Он готов на любой самообман, если только это поможет ему спрятаться от самого себя. Правда, так происходит везде, но нигде это не проявляется столь широко, как в Германии. Меня далеко не первого поражает чувство неполноценности, присущее немцам. Что там говорили Гете, Гейне и Ницше о своих соотечественниках? Чувство неполноценности ни в коей мере не означает, что оно ложное: просто неполноценность относится не к той стороне личности и не к той функции, в которой она проявляется зримо, а к неполноценности, которая действительно существует, но лишь смутно подозревается. Это состояние легко может привести к истерической диссоциации личности, и одна рука не будет знать, что делает другая, возникнет желание перепрыгнуть через собственную тень и искать в других все темное, неполноценное и виновное. Поэтому истерик всегда жалуется, что вокруг собрались люди, не способные его оценить и движимые исключительно дурными побуждениями, что его окружают презренные смутьяны, толпа недочеловеков, которых следует истребить поголовно, дабы сверхчеловек мог жить на достойном, высоком уровне совершенства. Сам факт того, что мысли и чувства истерика текут по этому пути, служит явным доказательством неполноценности. Потому-то все истеричные люди вынуждены мучить других: они не желают причинять себе боль признанием собственной неполноценности. Но так как никому из нас не дано сбрасывать кожу и избавляться от себя, то везде истерики занимают особое положение и подчиняются собственному злому духу, а мы, врачи, говорим об истерическом неврозе.

418 Все эти патологические черты – полное непонимание собственного характера, аутоэротические самолюбование и самоуничижение, очернение и терроризирование ближних (сколь презрительно Гитлер отзывался о собственном народе!), проецирование тени, ложь, фальсификация реальности, стремление произвести впечатление честными или нечестными средствами, блеф и обман – все это присутствует в человеке, которому был поставлен клинический диагноз истерии и которого причуды судьбы вознесли к власти в Германии как политика, воплощение морали и религиозности, на дюжину лет. Скажете, чистая случайность?

419 Более точный диагноз состояния Гитлера – pseudologia phantastica[227], форма истерии, при которой проявляется особый талант верить собственной лжи. На короткий промежуток времени такие люди обычно добиваются ошеломляющего успеха – и потому они опасны для общества. Ничто не убеждает сильнее, чем ложь, которую человек придумывает и в которую верит сам, или чем злой поступок (или намерение его совершить), праведность которого выглядит самоочевидной. Во всяком случае, они гораздо более убедительны, чем доброта во всех своих проявлениях – и даже чем откровенно злобные деяния. Показные, явно истерические жесты Гитлера казались всем чужестранцам (за несколькими поразительными исключениями) попросту смешными. Когда я видел его собственными глазами, он казался психическим пугалом (psychische Vogelscheuche), у которого вместо метлы – вскинутая вверх рука. Трудно понять и то, почему его разглагольствования, вкупе с пронзительным, раздражающим, бабьим, если угодно, тоном, так захватывали слушателей. Но немецкий народ вряд ли поддался бы в такой мере влиянию этой фигуры, не будь она отражением коллективной немецкой истерии. Разумеется, испытываешь немалые опасения, навешивая ярлык «психопатическая неполноценность» на целый народ; тем не менее, Господь свидетель, только ею можно хоть как-то объяснить воздействие этого человека-пугала на массы. На лице этого демагога читались жалкая необразованность, самомнение, граничащее с безумием, крайне посредственный ум в сочетании с истерической хитростью и фантазиями подростка о власти. Вся его жестикуляция была напускной, придуманной истеричным умом, жаждущим произвести впечатление. Он вел себя на публике как человек, проживающий собственную биографию, – в данном случае как мрачный, демонический «железный человек» из популярной фантастики, кумир инфантильной публики, которая черпает знание о мире из дрянных фильмов с обожествляемыми героями[228]. Эти личные наблюдения (1937 г.) привели меня к выводу, что грядущая катастрофа будет намного масштабнее и кровавее, чем я предполагал ранее. Ведь этот театральный истерик и откровенный самозванец не расхаживал по маленькой сцене, за ним стояли бронетанковые дивизии вермахта и вся мощь немецкой тяжелой промышленности. Сталкиваясь разве что с незначительным и уж точно с малозначимым сопротивлением изнутри, «восьмидесятимиллионная нация» толпилась в цирке, желая наблюдать собственное уничтожение.

420 Среди ближайших соратников Гитлера не менее ярко выделяются Геббельс и Геринг. Последний – этакий рубаха-парень, бонвиван и жизнерадостный мошенник, который привлекает простаков веселой респектабельностью; Геббельс же, не менее зловещая и опасная личность, – типичный Kaffeehausliterat [229] и карточный шулер, одновременно обделенный и одаренный природой. Любого из этой нечестивой троицы было бы достаточно, чтобы заставить всякого, кто сохранил здоровые инстинкты, трижды перекреститься. Но что произошло на самом деле? Гитлера превозносили до небес; некоторые богословы даже видели в нем Спасителя. Геринг был популярен из-за своих слабостей, мало кто верил в его преступность. Геббельса терпели, потому что для многих ложь неотделима от успеха, а успех оправдывает любые действия. При этом все три типажа выказывали свои черты преувеличенными до гротеска, и трудно понять, как нечто столь чудовищное вообще могло прийти к власти. Но нельзя забывать, что мы судим из сегодняшнего дня, уже зная цепочку событий, которая привела к катастрофе. Наше суждение, безусловно, было бы совсем другим, если бы мы основывались на багаже знаний 1933 или 1934 года. В ту пору в Германии и в Италии происходило много такого, что выглядело правильным и будто бы говорило в пользу режима. Неопровержимым доказательством может служить фактическое исчезновение безработных, которые ранее сотнями тысяч ног топтали немецкие дороги. Разогнав вонь застоя и разложения послевоенных лет, освежающий ветер, который пронесся по двум странам, внушал заманчивую надежду. А Европа в целом взирала на эту картину, готовясь, подобно господину Чемберлену[230], в худшем случае к сильному ливню. Именно в крайней правдоподобности пользы заключается своеобразный гений pseudologia phantastica, которой, между прочим, отчасти страдал и Муссолини (пока был жив его брат Арнальдо[231], признаки удавалось скрывать). Дерзновенные планы представляются публике самым скромным образом, находятся самые подходящие слова и самые убедительные доводы; ничто не указывает на исходную злонамеренность. Более того, эти планы и доводы сами по себе вполне могут быть по-настоящему благими. Для Муссолини, к примеру, затруднительно провести четкую границу между черным и белым. Там, где действует pseudologia, никогда нельзя быть уверенным, что основным мотивом выступает намерение обмануть. Нередко ведущую роль играет некий «великий план»; лишь когда встает щекотливый вопрос претворения этого плана в жизнь, начинают думать, что все возможности и способы хороши, по принципу «цель оправдывает средства». Иными словами, опасность возникает, когда патологический лжец воспринимается всерьез широкой публикой. Подобно Фаусту, он вынужден заключить договор с дьяволом и так сбивается со своего прямого пути. Возможно, приблизительно так было с Гитлером (обеспечим ему презумпцию невиновности!). Но гнусность его книги, стоит лишить ту швабингской[232] напыщенности, все равно вызывает подозрения, и нельзя не задаться вопросом, не овладел ли злой дух этим человеком задолго до того, как он захватил власть. Еще в 1936 году многие в Германии задавали себе тот же вопрос; они опасались, что фюрер может быть подвержен «дурному влиянию», что он слишком увлекается «черной магией» и т. д. Очевидно, что эти опасения стали озвучивать чересчур поздно; но даже в этом случае отнюдь не исключено, что сам Гитлер вначале мог иметь благие намерения, однако в ходе личного развития поддался искушению прибегнуть к неправильным средствам (или злоупотребить имеющимися средствами).

421 Хотелось бы особо подчеркнуть тот факт, что правдоподобие фантазий – неотъемлемая составляющая патологического лжеца. Поэтому даже людям опытным нелегко распознать его планы, особенно когда те еще пребывают на идеалистической стадии составления. Совершенно невозможно предвидеть, как будут развиваться события, и «потворствующая» политика[233] господина Чемберлена в таких обстоятельствах выглядела единственно правильной. Подавляющее большинство немцев находилось в таком же неведении, как и жители прочих стран, а потому естественным путем подпадало под воздействие речей Гитлера, искусно подогнанных к немецкому (и не только немецкому) вкусу.

422 Можно, конечно, понять, почему немцы с готовностью позволяли ввести себя в заблуждение, но почти полное отсутствие какой-либо реакции совершенно непостижимо. Разве не нашлось бы командующих армиями, которые могли бы приказать своим солдатам поступать иначе? Почему же реакция полностью отсутствовала? Я могу объяснить все это только плодами особого душевного состояния, преходящего или хронического предрасположения; такое состояние у индивидуума мы называем истерией.

423 Поскольку не следует считать само собой разумеющимся, будто непосвященный точно знает, что подразумевается под «истерией», лучше будет объяснить: «истерическая» предрасположенность есть разновидность явления, известного как «психопатическая неполноценность». Этот термин ни в коем случае не означает, что индивидуум или народ стоит «ниже» прочих во всех отношениях; он лишь показывает, что существует некое место наименьшего сопротивления, своеобразная неустойчивость, независимая от всех других качеств. Когда мы имеем дело с предрасположенностью к истерии, противоположные черты, присущие всякой психике, в особенности те, что непосредственно влияют на характер, имеют бо́льшую амплитуду, чем у нормальных людей. Это большее расстояние создает более высокое энергетическое напряжение, чем и объясняются свойственные немцам напористость и целеустремленность. С другой стороны, большее расстояние между противоположностями порождает внутренние противоречия, конфликты совести, дисгармонию характеров – словом, все то, что мы видим в «Фаусте» Гете. Никто, кроме немца, не мог бы придумать такую фигуру, настолько внутренне немецкую – буквально до бесконечности. В Фаусте мы находим ту же «рвущую грудь тоску», порожденную внутренним противоречием и раздвоением, то же эсхатологическое ожидание Пришествия Искупителя. В нем мы переживаем высочайший полет ума и падение в глубины вины и мрака, хуже того, низвержение столь глубокое, что Фауст становится мошенником и массовым убийцей в результате своего соглашения с дьяволом. Личность Фауста тоже расколота, «злую сторону» он выводит вовне в образе Мефистофеля, дабы та при необходимости предоставила ему алиби. Он «ведать не ведает о том, что произошло», о том, что дьявол учинил с ветхими Филемоном и Бавкидой[234]. По ходу пьесы так и не складывается ощущение, будто он по-настоящему понимает или искренне раскаивается. Его преклонение перед успехом, как явное, так и негласное, препятствует любым моральным размышлениям, затемняет этический конфликт, и в итоге моральная личность Фауста остается непроявленной. Он не приближается к реальности: это не настоящий человек, он попросту не может им стать (по крайней мере, не в нашем мире). Это немецкое представление о человеке, следовательно, образ – пусть несколько преувеличенный и искаженный – среднего немца.

424 Сущность истерии состоит в систематической диссоциации, в ослаблении противоположностей, которые обычно прочно удерживаются вместе. Может даже доходить до расщепления личности, до состояния, при котором одна рука буквально не знает, чем занята другая. Как правило, наблюдается поразительное неведение о тени; истерик осознает в себе лишь благие мотивы, а когда уже не получается отрицать дурные, становится беспринципным высшим существом, сверхчеловеком (Über- und Herrenmensch), который воображает, что облагорожен величием своей цели.

425 Неведение о другой стороне личности порождает немалую внутреннюю уязвимость. Человек и вправду не знает, кто он такой; чувствует себя в чем-то неполноценным, но отказывается выяснять, в чем заключается эта неполноценность, а потому к первоначальной неполноценности прибавляются новые. Это чувство уязвимости является источником «престижной психологии» истерика, его потребности производить впечатление, выставлять напоказ свои достоинства и настаивать на них, его ненасытной жажды признания, восхищения, лести и стремления быть любимым. В этом причина того крикливого высокомерия, дерзости и бестактности, какими многие немцы, дома пресмыкаясь, точно собаки, завоевывают дурную славу для своих соотечественников за границей. Указанная уязвимость вдобавок выступает причиной трагического отсутствия у них гражданского мужества, если вспомнить критику от Бисмарка[235] (и плачевную роль немецкого генералитета).

426 Отсутствие реальности, столь бросающееся в глаза у Фауста, вызывает соответствующее отсутствие реализма у немца. Последний лишь рассуждает об этом, похваляется своим «ледяным» реализмом, которого самого по себе достаточно, чтобы распознать в нем истерию. Этот реализм есть не что иное, как поза, сценическая, если угодно, постановка. Немец просто играет роль реалиста, но что он на самом деле хочет сделать? Он хочет завоевать мир – вопреки желанию всего мира. Разумеется, он понятия не имеет, как это можно сделать. Но, по крайней мере, он мог бы вспомнить, что однажды подобное предприятие уже потерпело неудачу. К сожалению, тут же придумывается правдоподобная причина, объясняющая неудачу ложью, и ей повально верят. Сколько немцев поддерживало легенду об «ударе в спину»[236] в 1918 году? А сколько сегодня ходит легенд о таком «ударе»? Верить собственной лжи, когда она порождена желанием, – хорошо известный истерический симптом и явный признак неполноценности. Можно было бы подумать, что кровавая бойня Первой мировой войны положит предел таким фантазиям, но этого не случилось; воинская слава, жажда завоеваний и кровожадность стали дымовой завесой для немецкого сознания, и реальность, в лучшем случае лишь смутно воспринимаемая, полностью исчезла из виду. Применительно к индивидууму принято говорить о сумеречном истерическом состоянии. Когда народ целиком впадает в такое состояние, то все бегут за фюрером-медиумом по крышам с уверенностью лунатика, только для того, чтобы очутиться в итоге на мостовой со сломанным хребтом.

427 Предположим, что мы, швейцарцы, начали такую войну, отбросили весь наш опыт, все предостережения и все наши знания о мире столь же слепо и безоговорочно, как немцы, дошли наконец до создания собственного Бухенвальда в нашей стране. Мы, без сомнения, неприятно удивились бы, услышав от иностранца, что швейцарцы, все до единого, спятили. Ни один здравомыслящий человек не удивился бы такому приговору, но можно ли так сказать о Германии? Интересно, что думают сами немцы. Насколько мне известно, во времена действия цензуры[237] в Швейцарии не разрешалось говорить об этом вслух, а теперь, кажется, полагается щадить нежные чувства Германии, и без того униженной. Кто в подобных условиях, позвольте спросить, осмелится составить и высказать собственное мнение? На мой взгляд, история последних двенадцати лет – это история болезни истерического пациента. Я бы не стал скрывать от него правду, ведь врач, ставя диагноз, тем самым пытается найти лекарство, не стремясь причинить боль, унизить или оскорбить больного. Невроз или невротическая предрасположенность – это не позор, а увечье (порой просто façon de parler[238]). Это не смертельное заболевание, но состояние ухудшается до такой степени, что человек полон решимости игнорировать болезнь. Когда я говорю, что немцы психически больны, это, конечно, лучше, чем называть их всех преступниками. Мне не хочется наступать на пресловутую «больную мозоль» истерика, но сегодня мы уже не вправе затушевывать болезненные симптомы, не вправе помогать больному забыть о недавнем прошлом ради того, чтобы его патологическое состояние оставалось безмятежно спокойным. У меня нет цели оскорбить здравомыслящих и добропорядочных немцев подозрениями в трусости, в бегстве от собственного «я». Нужно воздать им должное, обращаться с ними по-мужски – и говорить правду, а не скрывать от них, сколь сильно мы смущены и возмущены ужасными событиями в их стране и по всей Европе. Мы обижены и возмущены, мы далеки от добрых чувств и всепрощения, и никакие решимость и сила воли не могут превратить эти чувства в христианскую «любовь к ближнему». Ради здравомыслящих и добропорядочных здоровых и порядочных немцев не следует так поступать; они сами наверняка предпочтут правду оскорбительной снисходительности.

428 Истерия не лечится замалчиванием правды, будь то в отдельном человеке или в народе. Но можно ли сказать, что народ как таковой истеричен? Да, можно – если трактовать народ как коллективного индивидуума. Даже запущенный сумасшедший не совсем лишается ума, довольно многие телесные его функции сохраняются, и порой наблюдаются признаки некоторого возвращения к норме. Еще в большей степени это относится к истерии, где в действительности нет ничего аномального, не считая ряда преувеличений, с одной стороны, и слабости или временного паралича нормальных функций, с другой стороны. Несмотря на свое психопатическое состояние, истерик очень близок к нормальности. Следовательно, мы можем ожидать, что многие части психического политического тела останутся совершенно нормальными, хотя общая картина вполне соответствует истерической.

429 Немцы обладают, несомненно, специфической психологией, которая отличает их от соседей, несмотря на многие человеческие качества, разделяемые с человечеством в целом. Разве не они показали миру, что мнят себя высшей расой, имеющей право не считаться ни с какими человеческими угрызениями совести? Разве не они признали другие народы низшими и не сделали все возможное, чтобы тех истребить?

430 Ввиду этих жутких фактов покажется милым пустячком желание переосмыслить понятие высшей расы и поставить диагноз неполноценности убийце, а не убитому, одновременно осознавая, что тем самым наносится урон всем немцам, которые ясно видели, к чему ведет одержимость их народа. Человеку действительно больно причинять боль другим. Но европейцы – братство народов, в которое входят и немцы, – ныне страдают, и если мы раним в ответ, то не с намерением уязвить и терзать, а, как я сказал ранее, с целью узнать правду. Как и в случае с коллективной виной, диагноз психического состояния распространяется на всю нацию и даже на всю Европу, чье психическое состояние уже в течение некоторого времени вряд ли можно было назвать нормальным. Нравится нам это или нет, мы не можем не спросить, что не так с нашим искусством, с этим тончайшим из всех инструментов отражения национального духа? Как объяснить откровенно патологический элемент в современной живописи? А атональная музыка и далеко распространившееся влияние бездонного «Улисса» Джойса? Вот зародыши всего того, чему предстояло стать политической реальностью в Германии.

431 Европеец, вернее, белый человек как таковой, едва ли сможет верно судить о своем душевном состоянии. Он слишком глубоко вовлечен в происходящее. Мне всегда хотелось посмотреть на европейцев со стороны, и в ходе своих многочисленных путешествий я сумел установить достаточно близкие отношения с неевропейцами, благодаря чему смог взглянуть на европейцев их глазами. Белый человек боится, беспокоится, торопится, мечется и (в глазах неевропейцев) одержим самыми безумными идеями, несмотря на несомненную жизненную силу и дарования, которые дают ему ощущение бесконечного превосходства. Преступлений, совершенных белыми против цветных рас, множество, хотя очевидно, что это не оправдывает никаких новых преступлений, точно так же, как отдельному человеку не становится лучше от того, что он находится в огромной компании плохих людей. Дикари опасаются пристального взгляда европейцев, полагая, что их могут сглазить. Вождь пуэбло однажды признался мне, что считает всех американцев (единственных белых мужчин, которых он видел) безумными; обоснования, им приведенные в подкрепление этой точки зрения, звучали сходно с описанием поведения и причин одержимости. Что ж, он, быть может, и прав. Впервые с незапамятных времен нам удалось усвоить весь первобытный анимизм заодно с духом, оживляющим природу. Не только боги оказались низвергнуты со своих планетарных сфер и превращены в хтонических демонов; под влиянием научного просвещения даже эта шайка демонов, которая во времена Парацельса счастливо резвилась в горах и лесах, в реках и человеческих жилищах, превратилась в жалкий пережиток, чтобы наконец окончательно сгинуть. Испокон века природу наполнял дух. Ныне же мы живем среди безжизненной природы, лишенной богов. Никто не будет отрицать ту важную роль, которую силы человеческой психики, олицетворенные в фигурах «богов», играли в прошлом. Сам акт просвещения мог уничтожить духов природы, но не соответствующие им психические факторы, будь то внушаемость, отсутствие критики, пугливость, склонность к суевериям и предубеждениям – словом, все те качества, которые делают одержимость возможной. Несмотря на устранение психического из природы, психические условия, порождающие демонов, продолжают действовать по сей день. На самом деле демоны не исчезли, они лишь приняли иную форму – форму бессознательных психических сил. Эта метаморфоза шла рука об руку с возрастающим раздуванием эго, все более и более очевидной с шестнадцатого столетия. В итоге мы начали осознавать психику, и, как показывает история, открытие бессознательного было особенно мучительным эпизодом этого процесса. Ровно тогда, когда люди принялись поздравлять друг друга с уничтожением всех призраков, выяснилось, что теперь те, бросив шастать по чердакам и заброшенным руинам, порхают в головах вроде бы нормальных европейцев. Тиранические, навязчивые, опьяняющие идеи и заблуждения распространились повсюду, и люди начали верить самым нелепым слухам, словно одержимые.

432 События, которые мы наблюдали в Германии, были всего-навсего первой вспышкой эпидемии безумия, вторжения бессознательного во вполне упорядоченный, казалось бы, мир. Народ целиком, вместе с бесчисленными миллионами граждан других наций, втянулся в кровавую дикость войны на уничтожение. Никто не понимал происходящего, менее всего – сами немцы, позволившие своим вождям-психопатам загнать себя на бойню, словно загипнотизированных овец. Может быть, немцам такая участь была предопределена, ибо они оказали наименьшее сопротивление той духовной заразе, которая угрожала каждому европейцу. Но особые дарования этого народа могли бы помочь, могли бы сделать немцев теми самыми людьми, которые вынесли полезный урок из пророческого примера Ницше. Последний был немцем до мозга костей, даже в заумной символике своего безумия. Именно слабость психопата побудила его сотворить «белокурую бестию» и «сверхчеловека». Конечно, вовсе не здоровые элементы в немецком народе привели к триумфу этих патологических фантазий с невиданным ранее размахом. Слабость немецкого характера, как и у Ницше, оказалась благодатной почвой для истерических фантазий, хотя следует помнить, что сам Ницше не только сурово критиковал немецкого обывателя, но и подставлялся под нападки. Словом, немцы получили бесценную возможность для самопознания, которую, впрочем, упустили. А можно ведь вспомнить еще приторную громоподобность Вагнера!

433 Тем не менее с катастрофическим основанием рейха в 1871 году[239] дьявол стал подчинять себе немцев, подбрасывая им заманчивую приманку власти, величия и национального превосходства. По сути, им пришлось подражать своим пророкам и воспринимать их слова буквально, без осмысления и понимания. Немцы позволили себя обмануть этими гибельными фантазиями, поддались вековым искушениям сатаны, вместо того чтобы обратиться к своим богатым духовным возможностям, которые, из-за большего напряжения между внутренними противоположностями, должны были бы сослужить им хорошую службу. Отринув христианство, они продали душу технике, променяли мораль на цинизм и посвятили самые высокие устремления делу разрушения. Конечно, все остальные делают приблизительно то же самое, но имеются по-настоящему избранные народы, которым возбраняется творить подобное, которым надлежит стремиться к высшим сокровищам духа. Немцы как народ не принадлежат к числу тех, кто может безнаказанно пользоваться властью и имуществом. Только вдумайтесь в немецкий антисемитизм: немец пытается использовать других в качестве козла отпущения за собственную самую большую ошибку! Один лишь этот симптом уже подсказывает, что народ встал на безнадежно ошибочный путь.

434 После предыдущей мировой войны миру следовало бы задуматься; прежде всего это касалось Германии, нервного центра Европы. Однако дух ударился в негативизм, пренебрегал важными вопросами и искал спасения в собственном отрицании. Насколько иначе все было во времена Реформации! Тогда дух Германии мужественно восстал ради всего христианского мира, пускай этот ответ – чего можно было ожидать, исходя из присущего немцам напряжения противоположностей – был несколько чрезмерным. По крайней мере, этот дух не уклонялся от собственной сути. Гете пророчески приводил в пример договор Фауста с дьяволом и убийство Филемона и Бавкиды. Если, как говорит Буркхардт[240], «Фауст» затрагивает струну в каждой немецкой душе, то эта струна определенно продолжает звучать и поныне. Мы слышим ее эхо в ницшевском сверхчеловеке, аморальном поклоннике влечений, чей Бог мертв, притязающем самому стать Богом (или, скорее, демоном, «по ту сторону добра и зла»[241]). Куда, кстати, исчезает женская сторона личности, душа, у Ницше? Елена сгинула в Аиде, Эвридика никогда не вернется. Тут взору уже предстает роковая пародия на отвергнутого Христа: больной пророк сам становится Распятым, или, возвращаясь еще дальше в прошлое, расчлененным Дионисом-Загреем[242]. Бредящий пророк увлекает нас в давно забытое минувшее, слышит зов судьбы в пронзительном свисте охотника, бога шумливых лесов и пьяного восторга, покровителя берсерков, одержимых духами диких животных.

435 Ницше пророчески откликался на раскол христианского мира искусством мышления, его брат по духу Рихард Вагнер отвечал искусством музыки. Германская предыстория под его даром силилась, громогласно и одуряюще, заполнить зияющую брешь в церковной догматике. Вагнер успокаивал совесть «Парcифалем», чего Ницше так и не смог ему простить, но замок Грааля все равно исчез за туманами. Сообщение не услышали, предзнаменованию не вняли. Одно лишь оргиастическое безумие распространялось по стране как эпидемия. Бог бури Вотан победил. Эрнст Юнгер[243] ощутил эту победу вполне отчетливо: в книге «На мраморных утесах» повествуется, как дикий охотник возвращается с богатствами, невиданными даже для Средневековья. Нигде европейский дух не проявлен яснее, чем в Германии, – и нигде его не поняли неправильно столь трагически.

436 Ныне Германия ощутила все последствия договора с дьяволом: она поддалась безумию и была растерзана, как Загрей, ее изнасиловали берсерки бога Вотана, душу страны соблазнили посулами золота и владычества над миром – но осквернили омерзительными отбросами глубин.

437 Немцы должны понять, почему весь мир возмущен, ведь наши ожидания были такими разными. Все единодушно сходились в признании талантов и способностей немецкого народа, никто не сомневался, что этот народ способен на великие дела. Тем горше было всеобщее разочарование. Но судьба Германии не должна вводить европейцев в заблуждение, не должна внушать иллюзию, будто все зло мира сосредоточилось в Германии. Нужно понять, что немецкая катастрофа – только один из приступов общеевропейской болезни. Задолго до гитлеровской эры, фактически еще до Первой мировой войны, в Европе уже наблюдались симптомы духовных перемен. Средневековая картина мира рушилась, правивший ею метафизический авторитет быстро исчезал, чтобы вновь воскреснуть в человеке. Разве Ницше не объявил, что Бог умер и что его наследником стал сверхчеловек, этот обреченный канатоходец и глупец? Таков непреложный психологический закон: когда проекция завершается, она всегда возвращается к своему началу. Поэтому, когда кто-то приходит к оригинальной идее, что Бог умер или вообще не существует, психический образ Бога, динамическая часть устройства нашей психики, возвращается к субъекту и создает состояние «Божественного всемогущества», иными словами, воспроизводит все те качества, какие свойственны глупцам и безумцам и потому ведут к катастрофе.

438 В том-то и заключается важнейший вопрос, стоящий ныне перед христианством: где искать разрешения творить добро и справедливость, прежде закрепленного в метафизике? Неужели все решает только грубая сила? Неужели высшая власть воплощается в воле того человека, который сумел прорваться на вершину? Одержи Германия победу, почти можно было бы поверить, что именно таков урок истории. Но «тысячелетний рейх» насилия и позора просуществовал всего несколько лет, после чего бесславно пал, и мы можем из этого заключить, что есть и другие, не менее могущественные силы, в конце концов разрушающие всю жестокость и несправедливость; следовательно, не нужно обустраивать мир с опорой на ложные принципы. К сожалению, как показывает история, в человеческом мире далеко не всегда все складывается так разумно.

439 «Божественное всемогущество» не делает человека божественным, оно лишь вселяет в него высокомерие и пробуждает в нем все злое. Оно рисует дьявольскую карикатуру на человека, и эта нечеловеческая маска настолько невыносима, причиняет столько мучений, что человек принимается терзать других. Его душа раздвоена, он становится жертвой необъяснимых противоречий. Перед нами картина истерического душевного состояния ницшевского «бледного преступника». Судьба, получается, столкнула каждого немца с его внутренним двойником; Фауст стоит лицом к лицу с Мефистофелем и больше не вправе восклицать: «Так вот кто в пуделе сидел!»[244] Вместо этого он должен признаться: «Это другая сторона меня, мое alter ego, моя слишком осязаемая тень, которую больше нельзя отрицать».

440 Данная участь – удел не одной Германии, а всей Европы. Мы все должны узреть тень, нависшую над современным человеком. Нам незачем напяливать на немцев маску дьявола. Факты говорят более простым языком, и тому, кто этого не понимает, попросту не помочь. Что касается того, как быть с этим жутким привидением, каждый должен решать самостоятельно. Потребуется немало усилий, чтобы осознать свою вину и причиненное тобою зло, и мы уж точно ничего не выиграем, потеряв из вида свою тень. Осознавая вину, мы оказываемся в более выгодном положении – мы можем, по крайней мере, надеяться, что сумеем изменить себя и улучшить. Нам известно, что все в бессознательном не подлежит исправлению; психологическая коррекция доступна лишь для содержаний сознания. Поэтому осознание вины может послужить в качестве мощного нравственного стимула. При всяком лечении неврозов выявление тени необходимо, иначе изменить ничего не удастся. В этом отношении я полагаюсь на те фрагменты немецкого политического тела, которые не понесли урона и по-прежнему способны делать выводы из фактов. Без вины, к сожалению, невозможны ни психическая зрелость, ни расширение духовных границ. Разве не Майстер Экхарт сказал: «Поэтому Бог с готовностью претерпевает ущерб от греха и терпел его часто и весьма часто попускал произойти ему чрез людей, которых Он присмотрел, дабы их по Своей воле возвести к великим деяниям. Взгляни-ка! Кто нашему Господу был когда-либо милей и любезней апостолов? А ведь никому из них не довелось сохраниться от того, чтобы не впасть в смертный грех; все они были смертными грешниками»[245].

441 Где грех велик, там «преизобилует благодать»[246]. Такой опыт вызывает внутреннее преобразование, которое куда важнее всех политических и социальных реформ, бесполезных для людей, не сумевших обрести единство с самими собой. Это истина, которую мы всегда забываем, потому что наши взоры зачарованы окружающими нас картинами и прикованы к ним, и никто не помышляет исследовать наше собственное сердце и совесть. Всякий демагог использует эту человеческую слабость, когда с величайшим пылом обличает дурное во внешнем мире. Но главное и единственное, что неправильно в мире, – это сам человек.

442 Если сегодняшним немцам приходится непросто, они должны утешаться тем, что судьбой им выпала уникальная возможность обратить взгляд внутрь, на внутреннего человека. Так они смогут искупить тот грех невнимательности, в котором повинна вся наша цивилизация. Для внешнего мира делается все возможное: наука совершенствуется до невообразимой степени, технические достижения близятся к почти сверхъестественному пределу. Но что насчет самого человека, которому будто бы пристало разумно распоряжаться всеми этими благословениями развития? Его просто принимают как данность. Никто почему-то не задумывается над тем, что ни морально, ни психологически человек никак не приспособлен к таким переменам. Беспечный, как истинное дитя природы, он наслаждается опасными игрушками, совершенно не обращая внимания на притаившуюся за его спиной тень, готовую сцапать его в свою жадную хватку и обратить против человечества, по-прежнему инфантильного и бессознательного. Что ж, кто испытал беспомощность и ощущение произвола сил тьмы более остро и непосредственно, чем немец, угодивший в лапы немцев?

443 Если бы коллективную вину удалось понять и принять, тем самым был бы сделан важный шаг вперед. Но это само по себе не лекарство, ведь ни одного невротика на свете не излечить пониманием со стороны ближних. Остается без ответа вопрос, как жить дальше с этой тенью? Какое отношение к жизни требуется, чтобы жить вопреки злу? Чтобы найти правильные ответы, необходимо полное духовное обновление. Оно не дается безвозмездно, каждый человек должен прилагать усилия, чтобы добиться его самостоятельно. Старые формулы, которые когда-то имели значение, уже бесполезны. Вечные истины невозможно передавать механически; в каждую эпоху они должны рождаться заново из человеческой психики.

XII. Борьба с тенью[247]

444 Неописуемые события последнего десятилетия заставляют подозревать, что их возможной причиной явилось какое-то своеобразное психологическое расстройство. Если спросить о произошедшем психиатра, будет вполне естественным ожидать ответа с его конкретной точки зрения. Тем не менее ни один психиатр не станет притязать на всеведение, поскольку его мнение – это лишь его собственный вклад в чрезвычайно сложную задачу поиска исчерпывающего объяснения.

445 Говоря о психопатологии, нелегко обращаться к слушателям, часть которых, возможно, ничего не знает об этой специализированной и непростой дисциплине. Однако имеется одно простое обстоятельство, которое нужно иметь в виду: психопатология масс восходит к психологии отдельного человека. Психические явления этого разряда можно изучать на индивидуумах. Лишь если удастся установить, что определенные явления или симптомы являются общими для целой группы индивидуумов, можно приступать к изучению массовых явлений.

446 Как вы, возможно, уже знаете, я занимаюсь психологией как сознания, так и бессознательного, а к последней относится и исследование сновидений. Сновидения суть естественные результаты бессознательной психической деятельности. Нам давно известно, что существует биологическая связь между бессознательными процессами и деятельностью сознательного разума. Это отношение лучше всего описывать как компенсирующее: любой недостаток сознания, будь то преувеличение, односторонность или отсутствие полезной функции, соответствующим образом восполняется каким-либо бессознательным процессом.

447 Еще в 1918 году я заметил в бессознательном моих немецких пациентов своеобразные расстройства, которые нельзя было приписать индивидуальной психологии. Такие внеличные явления всегда предстают в сновидениях как мифологические мотивы, распространенные в преданиях и сказках народов всего мира. Я назвал эти мифологические мотивы архетипами, то есть типичными модусами или формами, в которых переживаются коллективные явления. У каждого из моих немецких пациентов имелось нарушение коллективного бессознательного. Можно, конечно, объяснять эти расстройства каузально, однако такое объяснение может оказаться неудовлетворительным, поскольку легче понять архетипы по их цели, чем по их причинности. Архетипы, которые я наблюдал, выражали примитивность, насилие и жестокость. Набрав достаточно подобных случаев, я обратил внимание на своеобразное состояние духа, царившее тогда в Германии. Всюду присутствовали признаки депрессии и сильного беспокойства, но это не развеяло моих подозрений. В статье, опубликованной мною в то время[248], предполагалось, что «белокурая бестия» ворочается в беспокойном сне и что нельзя исключать новую вспышку насилия.

448 Это состояние никоим образом не могло считаться сугубо тевтонским явлением, что стало вполне очевидным в последующие годы. Натиск первобытных сил был более или менее всеобщим. Разница заключалась лишь в самой немецкой психике, которая оказалась более восприимчивой к их влиянию – вследствие выраженной склонности немцев к массовой психологии. Более того, военное поражение и социальная катастрофа усилили в Германии стадный инстинкт, и казалось все более и более возможным, что именно Германия станет первой жертвой среди западных народов, – жертвой массового движения, вызванного пробуждением дремлющих сил бессознательного, готовых прорваться сквозь все моральные преграды. Эти силы, в соответствии с правилом, которое я упомянул выше, были компенсирующими. Если такое компенсаторное движение бессознательного не усваивается сознанием индивидуума, оно ведет к неврозу или даже к психозу, и то же самое верно для коллективного сознания. Понятно, что необходимо какое-то нарушение сознательной установки, чтобы компенсаторное движение подобного рода стало возможным; что-то должно отсутствовать или преувеличиваться, поскольку лишь дефектное сознание способно порождать контрдвижение со стороны бессознательного. Что ж, нарушений было очень и очень много, как вы знаете, и мнения по этому поводу совершенно разделились. Оценить правоту мнений можно только ex effectu[249], выяснив, каковы, собственно, недостатки сознания нашей эпохи, посредством наблюдения за реакциями бессознательного.

449 Как я уже говорил, волна, поднявшаяся в бессознательном после Первой мировой войны, отразилась в индивидуальных сновидениях в виде коллективных, мифологических символов, выражавших первобытность, насилие, жестокость – словом, многообразие сил тьмы. Когда такие символы встречаются у большого количества индивидуумов и не подвергаются толкованию, они начинают притягивать этих людей друг к другу как бы под воздействием магнетической силы; в итоге образуется толпа. Вожаком толпы быстро становится человек, который менее остальных сопротивляется, менее прочих стремится брать на себя ответственность, зато, по причине своей неполноценности, ощущает наибольшую волю к власти. Он выпустит на свободу все, что готово вырваться наружу, и толпа пойдет за ним с непреодолимой силой лавины.

450 Я наблюдал немецкую революцию, так сказать, в пробирке отдельного человека и потому полностью осознавал изрядные опасности, которыми чревато скопление таких людей. Но я не знал тогда, достаточно ли их в Германии для того, чтобы сделать всеобщий взрыв неизбежным. Однако мне удалось проследить целый ряд случаев и наблюдать воочию, как натиск темных сил разворачивается в отдельных пробирках. Я видел, как эти силы прорывались сквозь нравственный и интеллектуальный самоконтроль человека, затопляя его сознательный мир. Зачастую пациент испытывал жуткие страдания, его личность разрушалась, но, если ему удавалось уцепиться за крупицу разума или сохранить узы человеческих отношений, в бессознательном возникала новая компенсация (под влиянием хаоса, царившего в сознательном разуме), и эта компенсация могла быть усвоена сознанием. Далее появлялись новые символы коллективного характера, на сей раз причастные силам порядка. В этих символах присутствовали мера, пропорция и симметричное расположение, своеобразные математическая и геометрическая структура. Это некая осевая система; уточню, что речь идет о мандалах[250]. Боюсь, здесь не место вдаваться в подробное объяснение этих специфических вопросов, но, пусть мое изложение звучит чересчур научно, я все-таки должен упомянуть о них вскользь, ибо они – луч надежды, а во времена распада и торжества хаотического беспорядка нам очень нужна надежда.

451 Мировая сумятица и беспорядок отражают подобное же состояние разума индивидуума, у которого это отсутствие ориентации компенсируется в бессознательном архетипами порядка. Здесь снова нужно отметить, что, если эти символы порядка не будут усвоены сознанием, силы, которые они олицетворяют, будут накапливаться до опасной степени, как было с силами разрушения и беспорядка двадцать пять лет назад. Усвоение содержаний бессознательного – это индивидуальный акт осознания, понимания и моральной оценки. Это труднейшая задача, требующая высокой степени этической ответственности. Только относительно немногие люди могут быть способны на такое достижение, и подобных людей мы признаем не политическими, а моральными вожаками человечества. От них зависит сохранение и дальнейшее развитие цивилизации, ибо достаточно очевидно, что сознание масс не продвинулось вперед ни на шаг со времен Первой мировой войны. Лишь некоторые философские умы обогатились за этот срок, а их нравственный и интеллектуальный кругозор значительно расширился благодаря осознанию огромной, подавляющей силы зла и того факта, что человечество способно стать разве что его орудием. Но средний человек все еще остается там, где был в конце Первой мировой войны. Поэтому очевидно, думаю, что подавляющее большинство попросту неспособно усвоить в сознании силы порядка. Наоборот, я бы не стал исключать, что эти силы однажды посягнут на сознание и захватят его врасплох, совершат насилие против нашей воли. Повсюду мы видим первые симптомы такого развития событий – тоталитаризм и государственное рабство. Ценность и значимость личности быстро сокращаются, ее шансы быть услышанной будут исчезать и впредь.

452 Этот процесс упадка будет долгим и болезненным, но он, к сожалению, видится неизбежным. Правда, в конце концов выяснится, что это единственный путь, которым прискорбная бессознательность человека, его ребячество и индивидуальная слабость могут быть исправлены – заменены человеком будущего, твердо знающим, что он сам является творцом своей судьбы, а государство ему – слуга, а не господин. Увы, человек достигнет этого уровня только тогда, когда осознает, что из-за своей бессознательности пожертвовал основными человеческими правами. Германия стала наиболее поучительным примером рассматриваемого психологического развития. Там Первая мировая война высвободила скрытую силу зла, а сама война оказалась результатом накопления бессознательных масс и их слепых желаний. Так называемый Friedenskaiser[251] пал одной из первых жертв и, во многом подобно Гитлеру, озвучивал эти беззаконные, хаотические желания, тем самым ведя страну к войне и к неминуемой катастрофе. Вторая мировая война стала повторением того же психического процесса, уже в бесконечно увеличенном масштабе.

453 Как я уже сказал, преобладание массовых инстинктов отражает компенсаторные движения бессознательного. Такие движения стали возможными потому, что сознательное в человеке оторвалось от естественных законов человеческого бытия. Благодаря индустриализации бо́льшая часть населения лишилась корней и была согнана в крупные городские центры. Эта новая форма существования – с ее массовой психологией и социальной зависимостью от колебаний рынка и заработной платы – породила личность неустойчивую, неуверенную и внушаемую. Человек понимал, что его жизнь зависит от советов директоров и руководителей предприятий, и полагал, правильно или нет, что теми движет главным образом финансовый интерес. Он знал, что, как бы добросовестно ни работал, он может в любой миг пострадать от экономических изменений, которые совершенно неподвластны индивидуальным устремлениям. Но больше ему не на что было опереться. К тому же господствовавшая в Германии система нравственного и политического воспитания делала все возможное для того, чтобы люди проникались духом тупого послушания, верой в то, что все желаемое должно исходить свыше, от тех, кто по божественному велению восседает на вершине власти над законопослушным гражданином, чье чувство личной ответственности опровергалось суровым чувством долга перед страной. Неудивительно поэтому, что именно Германия стала жертвой массовой психологии, хотя она далеко не единственная страна, которой угрожает этот опасный микроб. Влияние массовой психологии распространилось повсюду.

454 Индивидуальное чувство слабости, вплоть до воображения собственного небытия, компенсировалось, таким образом, вспышкой неизвестного до сих пор стремления к власти. Это был бунт бессильных, ненасытная алчность «неимущих». Этими хитрыми способами бессознательное заставляло человека осознать самого себя. К сожалению, в сознании индивидуума не было ценностей, которые позволили бы ему понять и усвоить эту реакцию, когда она достигла порога осознания. Высшие интеллектуальные авторитеты не проповедовали ничего, кроме материализма. Церкви явно не могли справиться с новой ситуацией; они только протестовали, а протесты помогали мало. Если коротко, лавина прокатилась по Германии и вознесла на свой гребень вожака, избранного в качестве инструмента для завершения краха нации. Каково же было его первоначальное намерение? Он мечтал о «новом порядке». Мы сильно ошиблись бы, предположив, что он вовсе не собирался создавать какой-либо международный порядок. Напротив, в глубине своего существа он был движим силами порядка, которые начали действовать в нем в тот миг, когда тяга к власти и алчность полностью овладели его сознательным разумом. Гитлер был выразителем «нового порядка», и вот настоящая причина, по которой в него влюбился практически каждый немец. Немцы хотели порядка, но допустили роковую ошибку, избрав своим предводителем главную жертву беспорядка и необузданной жадности. Их индивидуальная установка оставалась неизменной: они жаждали власти и порядка. Как и весь остальной мир, они не понимали, в чем состоит значение Гитлера, что он, собственно, символизирует собой в каждом человеке. Гитлер был поистине поразительным олицетворением всех человеческих недостатков – бесталанная, неприспособленная, безответственная, психопатическая личность, обуреваемая пустыми инфантильными фантазиями и проклятая острой интуицией крысы или беспризорника. Он в подавляющей степени воплощал собой тень, низшую часть личности каждого, и по этой причине в него тоже влюблялись.

455 А разве у них был выбор? В Гитлере каждый немец наверняка прозревал свою тень, самую большую опасность для себя. Всем нам суждено однажды осознать тень и научиться с нею справляться. Но можно ли было ожидать, что немцы это поймут, если вообще никто в мире не желает принять такую простую истину? Мир никогда не придет к порядку, пока эта истина не станет общепризнанной. Между тем мы развлекаемся, выдвигая всевозможные внешние и второстепенные причины, почему тень нельзя осознать, хотя достаточно хорошо знаем, что условия осознания очень сильно зависят от того, как именно мы их воспринимаем. Если бы, например, французские швейцарцы предположили, что все немецкие швейцарцы – бесы, у нас в Швейцарии могла бы в мгновение ока разразиться величайшая гражданская война, и мы отыскали бы, не сомневаюсь, самые убедительные экономические причины, по которым такая война неизбежна. Что ж, мы не воюем, потому что усвоили урок, полученный более четырехсот лет назад[252]. Мы пришли к выводу, что внешних войн лучше избегать, а потому вернулись домой, но забрали раздоры с собой. В Швейцарии мы построили «совершенную демократию», где наши воинственные инстинкты проявляются в форме домашних ссор, иначе именуемых «политической жизнью». Мы воюем друг с другом в рамках закона и конституции и склонны считать демократию хроническим состоянием смягченной гражданской войны. Мы далеки от мира с собой: напротив, мы ненавидим друг друга и воюем друг с другом, поскольку нам удалось поместить войну внутрь себя. Наше миролюбивое внешнее поведение служит для защиты наших домашних ссор от чужеземных вторжений, которые могут нам помешать. До сих пор мы преуспевали, но путь до заветной конечной цели еще долог. У нас имеются враги во плоти, мы пока не смогли полностью вместить в себя наши политические разногласия. Мы еще подвластны нездоровому заблуждению, будто нужно обрести мир в себе. Тем не менее даже наше национальное, смягченное состояние войны скоро завершилось бы, узрей каждый собственную тень и начни ту единственную борьбу, которая действительно стоит схватки, то есть борьбу против подавляющего влечения тени к власти. У нас в Швейцарии сносный социальный порядок, потому что мы воюем между собой. Наш порядок был бы идеальным, имей каждый возможность направлять агрессию внутрь себя, в свою психику. К сожалению, наше религиозное образование мешает нам этого добиться, сбивает с толка ложными обещаниями немедленного внутреннего мира. В конце концов мир и вправду может наступить, но это случится только тогда, когда победа и поражение утратят свое значение. Что имел в виду наш Господь, когда сказал: «Не мир пришел Я принести, но меч»[253]?

456 В той мере, в какой вообще возможно сотворить истинную демократию – условную борьбу между собой, коллективную или индивидуальную, – мы воплощаем и делаем реальными факторы порядка, потому что жизнь в упорядоченных условиях становится совершенно необходимой. При демократии вы просто не можете позволить себе тревожащие осложнения внешнего вмешательства. Как вести полноценную гражданскую войну, когда на тебя нападают извне? Когда, с другой стороны, вы всерьез расходитесь с самим собой, то принимаете ближних как возможных сочувствующих вашему делу и потому склонны быть дружелюбными и гостеприимными. Но вы вежливо избегаете людей, которые хотят быть полезными и обещают избавить вас от ваших проблем. Мы, психологи, на долгом и мучительном опыте убедились, что человек лишается лучшего ресурса, когда ему помогают избавиться от комплексов. Достаточно помочь ему их осознать и затеять сознательный конфликт внутри себя. Так комплекс становится средоточием жизни. Все, что исчезает из психологического инвентаря, может проявиться вновь в образе враждебного соседа, который неизбежно вызывает гнев и агрессию. Конечно, лучше для всех понимать, что злейший враг прячется в собственном сердце человека. Наши воинственные инстинкты неистребимы, поэтому состояние идеального мира всех со всеми попросту немыслимо. Более того, мир – состояние иррациональное, он порождает войну. Истинная демократия – в высшей степени психологическая инстанция, которая принимает во внимание человеческую природу такой, какова та есть, и допускает необходимость конфликтов в пределах национальных границ.

457 Если сравнить нынешнее состояние ума немцев с моими соображениями, мы оценим, сколь масштабна задача, стоящая перед миром. Вряд ли можно ожидать, что деморализованные немецкие массы осознают значение этих психологических истин, при всей очевидности последних. У великих западных демократий тут больше шансов, если они будут воздерживаться от тех войн, которые всегда соблазняют поверить во внешних врагов и в желательность внутреннего мира. Заметная склонность западных демократий к внутренним разногласиям – как раз то обстоятельство, которое могло бы вывести их на более обнадеживающий путь. Но я боюсь, что эта надежда будет развеяна теми, кто все еще убежден в ценности противоположных устремлений, в пользе уничтожения личности и расширения влияния фикции, именуемой государством. Психолог твердо верит в человека как единственного носителя разума и жизни. Общество и государство получают свои черты от психического состояния индивидуума, они состоят из индивидуумов и организации последних. При всей своей неоспоримости этот факт еще недостаточно прочно утвердился в коллективном мнении, так что люди продолжают употреблять слово «государство», как бы подразумевая некоего сверхчеловека, наделенного неисчерпаемой силой и находчивостью. Сегодня от государства ожидают того, чего никто не ожидает от отдельного человека. Опасный склон, ведущий вниз к психологии масс, начинается с этого правдоподобного мышления обилием цифр, с точки зрения могущественных организаций, где индивидуальность сводится к простому шифру. Все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает к жизни в бессознательном человека столь же нечеловеческие силы. Вызываются тоталитарные демоны – вместо осознания того, что на самом деле возможен только бесконечно малый шаг вперед в нравственной природе личности. Разрушительная сила нашего оружия сверх всякой меры возросла, и это обстоятельство ставит перед человечеством психологический вопрос: сообразуется ли умственное и нравственное состояние людей, облеченных властью применять это оружие, с чудовищностью возможных последствий?

XIII. Послесловие к «Очеркам современных событий»[254]

458 Германия задала миру чрезвычайно непростую задачу, которую необходимо рассматривать с разных сторон. Психологический аспект – лишь одна из множества граней этой задачи. Как психолог я, естественно, склонен считать ее важной, но предоставлю читателю возможность составить собственное мнение по этому вопросу. Мой профессиональный интерес к психологии бессознательного часто позволяет выявлять намерения, скрытые от сознания, существующие, так сказать, в зачаточном состоянии; эти намерения бессознательного готовы прорваться в сознание задолго до того, как у индивидуума вообще появятся догадки о содержаниях его психики. О том, что зреет в бессознательном немцев, я начал задумываться почти тридцать лет назад (среди моих пациентов в те дни встречались немцы) и еще в 1918 году я писал: «По мере того, как христианское мировоззрение теряет свое значение, все громче и суровее звучит клич “белокурой бестии” (blonde Bestie) из подземной темницы; эта бестия готова в любой миг вырваться наружу – с разрушительными последствиями для мира»[255].

459 Едва ли нужен талант Эдипа[256], чтобы догадаться, кто имелся в виду под «белокурой бестией». Впрочем, сам я полагал, что под «белокурой бестией» следует понимать не одну только Германию, что за этим образом скрывается первобытный европеец как таковой; он постепенно становился все заметнее благодаря непрерывно возрастающей массовой организации общества. В той же статье я писал: «Даже первобытное недоверие к соседнему племени – недоверие, которое, как нам казалось, мы давно переросли благодаря всемирным организациям, – вновь напомнило о себе в этой войне, раздувшись до чудовищных размеров. Дело уже не в том, чтобы просто сжечь соседнюю деревню или отрубить несколько голов: целые страны лежат в руинах, миллионы людей истреблены. Враждебная нация лишается даже крупицы достоинства, а наши собственные недостатки проявляются в других народах – в фантастически преувеличенном виде. Где сегодня высшие умы, способные к размышлению? Если они вообще существуют, то на них никто не обращает внимания: зато налицо всеобщее неистовство, всеобщая обреченность, от которой индивидуум бессилен защититься. В этом коллективном безумии, к слову, виноват и каждый человек по отдельности, ведь нации состоят из индивидуумов. Поэтому каждый должен решить для себя, какими средствами и способами он может противодействовать злу. Наше рационалистическое отношение побуждает думать, что мы можем творить чудеса, используя международные организации, законы и прочие благие намерения. Но в действительности только изменение личного восприятия способно привести к обновлению духа нации. Все начинается с личности»[257].

460 В годы Первой мировой войны я написал статью, впервые опубликованную на французском языке, а позднее расширенную до отдельной книги, изданной в Германии в 1928 году[258]. Затрагивая среди прочего тему массовой психологии, я утверждал следующее: «Общеизвестно, что нравственность общества в целом обратно пропорциональна его размеру; чем больше количество индивидуумов, тем сильнее стираются индивидуальные различия, вместе с которыми ослабевает и нравственность, целиком зависящая от нравственного чувства личности и от необходимой ей свободы. Следовательно, каждый человек, будучи в обществе, в известном смысле бессознательно хуже себя самого как такового; он подчиняется обществу и в этом отношении избавляется от своей индивидуальной ответственности. Любая большая компания, состоящая из замечательных по отдельности людей, обладает моралью и интеллектом неповоротливого, глупого и жестокого животного. Чем крупнее организация, тем неизбежнее становятся в ней безнравственность и слепая глупость. (Senatus bestia, senatores boni viri[259].) Общество, автоматически выпячивая все коллективные качества в своих отдельных представителях, ставит во главу угла посредственность, тяготеющую к легкому, безответственному бытию. Индивидуальность неизбежно загоняется в угол… Без свободы не может быть нравственности. Наше восхищение великими организациями улетучивается, когда мы осознаем другую сторону чуда: оно достигается за счет накопления и превознесения всего примитивного в человеке, за счет неизбежного разрушения его индивидуальности в интересах чудовища, которым на самом деле является всякая крупная организация. Современный человек, более или менее схожий с коллективным идеалом, превратил свое сердце в вертеп убийц, в чем просто удостовериться по анализу его бессознательного, пусть сам он нисколько не обеспокоен этим фактом. В силу же того, что обычно он приспосабливается к своему окружению[260], не приходится сомневаться в том, что и откровенная гнусность со стороны его группы не будет беспокоить этого человека – пока большинство его товарищей продолжит непоколебимо верить в высокую нравственность своей социальной организации».

461 В той же работе я высказал почти банальную истину: «Даже наилучшее, именно потому, что оно лучшее, содержит в себе семя зла, из которого не может выйти ничего дурного, а выходит лишь добро». Я особо подчеркиваю это замечание, поскольку оно побуждало меня к осторожности всякий раз, когда мне приходилось судить о каком-либо конкретном проявлении бессознательного. Содержимое коллективного бессознательного, то есть архетипы, с которыми мы имеем дело при любом возникновении психических массовых феноменов, всегда биполярно, всегда имеет как положительную, так и отрицательную сторону. При очередном проявлении архетипа положение дел становится критическим, невозможно предугадать, куда именно вывернет ситуация. Как правило, все зависит от реакции нашего сознания. При коллективном проявлении архетипов неизменно велика опасность массовых порывов, а избежать катастрофы возможно, только если воздействие архетипа удастся перехватить, если оно будет усвоено достаточно большим числом индивидуумов. По крайней мере, должно наличествовать определенное количество тех, кто еще способен оказывать влияние на других.

462 В феврале 1933 года, читая лекции в Кельне и Эссене, я заявил: «Крайне индивидуалистический характер этих новейших достижений уравновешивается компенсаторным возвратом к коллективному человеку, чья власть в настоящее время проявляется в массовых выступлениях. Неудивительно, что в воздухе витает ныне ощущение катастрофы, как будто с гор сошла лавина, которую ничто не может остановить. Коллективный человек грозит задушить человека индивидуального, от чувства ответственности которого в конечном счете зависит все ценное в роде человеческом. Масса как таковая всегда анонимна и безответственна. Так называемые лидеры – неизбежные симптомы движения масс. Истинные вожаки человечества – это неизменно те люди, которые способны на саморефлексию и которые «разбавляют» мертвый груз массы хотя бы собственным весом, сознательно держась в стороне от слепых массовых порывов. Но кто может противостоять этой всепоглощающей силе притяжения, когда каждый человек цепляется за другого и каждый тянет другого за собой? Только тот, кто прочно укоренен не только во внешнем мире, но и в мире внутреннем. Мала и сокрыта дверь, ведущая внутрь, а вход прегражден бесчисленными предрассудками, ошибочными предположениями и страхами. Нам постоянно хочется слышать о великих политических и экономических планах, о тех самых событиях, которые, по сути, и загнали все народы в нынешнюю трясину. Поэтому кажется нелепым, когда кто-то начинает рассуждать о потайных дверях, сновидениях и мире внутри. Какое отношение этот пустой идеализм имеет к гигантским экономическим программам, к так называемым проблемам действительности? Но я обращаюсь не к народам, а к немногим отдельным людям, для которых само собой разумеется, что культурные ценности не падают, подобно манне, с небес, что они создаются руками конкретных людей. Если в мире что-то идет не так, это происходит потому, что не так что-то с человеком, не так что-то со мною самим. Значит, для разумного человека начинать исправление нужно с себя. Для этого требуется – ведь внешний авторитет больше ничего не значит – знание сокровенных основ моего существа, чтобы я мог твердо опираться на вечные факты человеческой души»[261].

462 Меня обвиняют в том, что раньше я произносил такие слова, не подразумевая Германию. Буду счастлив, если мои критики соблаговолят привести примеры собственной смелости в 1933 году. Мои лекции, во всяком случае, читались публично, их посещали сотни человек, и я, в общем-то, ни от кого не прятался[262].

463 В лекциях Терри[263], прочитанных в Йельском университете в 1937 году, я указывал следующее:

«Мы никогда не сможем удостовериться заранее в том, что какая-нибудь новая идея не захватит нас целиком – или не подчинит себе наших соседей. Из современной, да и из древней истории хорошо известно, что подобные идеи могут показаться крайне странными, крайне причудливыми, полностью противоречащими доводам рассудка. Одержимость, почти всегда связанная с такими идеями, порождает фанатичную страсть, при всей внешней благопристойности этих идей, ведет к сжиганию инакомыслящих заживо или к отрубанию голов – а сегодня в ход пускают пулеметы. Мы даже не в силах утешаться той мыслью, что подобные события принадлежат отдаленному прошлому. К сожалению, они свойственны не только настоящему, но и будут свойственны, как представляется, грядущему. Ноmo homini lupus est [264] – печальная, но верная банальность. Словом, у человека достаточно причин опасаться тех безличных сил, которые таятся в его бессознательном. Мы пребываем в блаженном неведении относительно этих сил, поскольку они никогда (или почти никогда) не проявляются в наших личных отношениях с другими или в обычных обстоятельствах. Но стоит людям собраться вместе в толпу, как высвобождается динамика коллективного человека, которая выпускает наружу зверей или демонов, сидящих в каждом человеке, на потеху толпе. Среди людской массы отдельный человек бессознательно опускается на низший моральный и интеллектуальный уровень – на тот, который всегда лежит за порогом сознания и готов обнажиться, едва будет воспринят сигнал совместного пребывания в толпе…

Изменения в характере человека под влиянием коллективных сил поистине внушают трепет. Мягкое нравом благоразумное существо превращается на глазах в маньяка или дикого зверя. Вину за это обычно возлагают на внешние обстоятельства, однако нужно признать, что взрывается в нас то, что было заложено ранее. Вообще мы исконно проживаем на вершине вулкана; насколько известно, не существует способа уберечься от возможного извержения, которое уничтожит все, до чего дотянется. Конечно, полезно взывать к разуму и здравому смыслу, но как быть, если тебе внемлют обитатели сумасшедшего дома или толпа, одержимая коллективным безумием? Разница между первыми и второй невелика, ибо и безумцами, и толпой движут могучие безличные силы…

Теперь же мы наблюдаем удивительный парад государств, которые присвоили себе древние тоталитарные притязания теократий, и этот процесс неизбежно сопровождается подавлением свободного мнения. Мы вновь видим людей, готовых грызть друг другу глотки ради детских теорий о возможности сотворения рая на земле. Не слишком трудно заметить, что силы подземного мира – если не сказать, силы преисподней, – ранее скованные более или менее гигантской постройкой ума, где они служили какой-то цели, ныне творят или пытаются творить государственное рабство и государственную тюрьму, лишенные всякой умственной или духовной привлекательности. Сегодня многие убеждены в том, что простому человеческому разуму вряд ли суждено справиться с решением громадной задачи по «затыканию» жерла вулкана…

Только взгляните на всю немыслимую дикость, что творится в нашем так называемом цивилизованном мире! Она обусловлена людьми и состояниями человеческого ума! Посмотрите на дьявольские орудия разрушения! Они изобретены совершенно безобидными джентльменами (Gentlemen), разумными и уважаемыми гражданами, подражать которым стремится каждый из нас. А когда все взрывается и наступает неописуемый ад опустошения, никто не спешит брать на себя ответственность. Это происходит словно само собой, хотя перед нами творение человеческих рук. Увы, каждый из нас слепо верит в то, что он есть всего-навсего собственное, скромное и незначительное сознание, достойно исполняющее свои обязанности и служащее добыче умеренного достатка, а потому никто не замечает того, что вся эта рационально организованная совокупность, именуемая нами государством или нацией, влекома вперед какой-то очевидно безличной, незримой, но ужасной силой, каковую никто и ничто не может усмирить. Эту страшную силу обычно объясняют страхом перед соседней нацией, в которую словно вселился злобный бес. Поскольку никому не дано понять, насколько он сам одержим и бессознателен, то собственное состояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретение самых могучих пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: наши соседи находятся во власти того же неконтролируемого и неподвластного узде страха, что и мы сами. В сумасшедших домах хорошо известно, что пациенты наиболее опасны тогда, когда ими движет страх, а не гнев или ненависть»[265].

464 В ходе drole de guerre[266], в начале 1940 года, я опубликовал немецкий перевод этих лекций. Книга еще успела попасть в Германию, но вскоре ее запретили, в том числе из-за процитированных выше отрывков, а я сам угодил в черный список нацистов и стал «помеченным» (vorgemerkt). После вторжения во Францию гестапо уничтожило все французские издания моих книг, до которых смогло добраться.

465 Многие укоряли меня в том, что я позволил себе рассуждать о немецкой «психопатии». Я всегда придерживался мнения, что массовые политические движения нашего времени суть психические эпидемии, иными словами, массовые психозы. Они, как показывают сопутствующие им нечеловеческие явления, суть психические аномалии, и я отказываюсь считать их нормой, не говоря уже о том, чтобы обелять их и признавать простительными ошибками. Убийство остается убийством, и тот факт, что весь немецкий народ оголтело устремился на самую гнусную и агрессивную войну в истории, – это преступление, которое никто и никогда не сможет вычеркнуть из нашей памяти. Да, против войны как будто выступало немало людей, но они составляли лишь незначительное меньшинство общества. Поведение немцев вообще было аномальным; будь иначе, мы давно бы стали воспринимать эту форму войны как нормальное положение дел.

466 Естественно, имелось множество причин – политических, социальных, экономических и исторических, – побудивших немцев затеять войну; при изучении обычных убийств тоже находится немало причин. У каждого убийцы достаточно побудительных мотивов, в противном случае он попросту не отважился бы на преступление, но сверх того требуется особая душевная предрасположенность, каковая, собственно, и запускает весь процесс. Вот почему существует такая дисциплина, как криминальная психология. Германия страдала от массового психоза, который неизбежно должен был воплотиться в преступлении. Однако ни один психоз не возникает внезапно, это всегда результат давней предрасположенности, которую мы называем психопатической неполноценностью. Народы обладают своей психологией, и точно так им свойственна особая психопатология. Последняя, если кратко, подразумевает накопление изрядного запаса аномальностей, наиболее яркой среди которых видится внушаемость, присущая народу в целом. Несомненно, она тоже объясняется особыми причинами, вполне материальными, но наличие причин не устраняет ни самого поступка, ни его содержания. Для преступления и для безумия, коли на то пошло, найдется немало убедительных причин, но мы ведь не отправляем наших преступников и сумасшедших лечиться на море.

467 Хотелось бы отметить, что стремление рассуждать о массовых психозах зародилось у меня не после мая 1945 года; я обращался к этой теме ранее и неоднократно предупреждал о грозящей опасности. Еще в 1916 году, до того как Соединенные Штаты Америки вступили в Первую мировую войну, я писал: «Предполагается ли, что нынешняя война будет войной экономической? Это нейтральная американская “деловая” точка зрения, которая не принимает в расчет кровь, слезы, беспрецедентные гнусности и великие бедствия, которая напрочь игнорирует тот факт, что нынешняя война на самом деле является эпидемией безумия.

Едва эта функция [иррационального] оказывается в бессознательном, она порождает непрекращающийся хаос, подобно неизлечимой болезни, очаг которой нельзя устранить, поскольку не удается его отыскать. Индивидуум и народ в целом вынуждены жить иррациональным, даже посвящать ему свои самые возвышенные идеалы, а лучшие умы занимаются тем, что стремятся выразить это безумие в наиболее совершенной форме»[267].

468 В лекции, прочитанной в Британском обществе психических исследований в 1919 году, я заявил:

«Если это оживление [коллективного бессознательного] вызвано полным крахом всех сознательных надежд и ожиданий, возникает опасность, что бессознательное может занять место осознаваемой реальности. Такое состояние патологично. Нечто подобное мы наблюдаем сегодня в русской и немецкой духовной жизни. Вспышка насильственных желаний и фантазий, которые невозможно осуществить, в низших слоях населения аналогична натиску содержаний из нижних слоев бессознательного в индивидууме»[268].

469 В 1927 году я выразился так: «Старые религии с их возвышенными и нелепыми, дружелюбными и дьявольскими символами не появились из ниоткуда, но родились от той человеческой души, которая обитает в нас и сегодня. Все эти вещи, их первичные формы, живут в нас и могут в любой момент обрушиться на нас со всей своей разрушительной силой под видом массовых внушений, против которых человек беззащитен. Наши грозные боги всего-навсего изменили свои имена: теперь они рифмуются с окончанием -изм. Или кто-то осмелится утверждать, что мировая война или большевизм были гениальным изобретением? Как во внешнем мире в любой момент может уйти под воду целый континент, сместиться полюс или вспыхнуть новый мор, так и во внутреннем мире в любой момент может произойти нечто подобное, хотя и в форме идеи, но не менее опасное и непредсказуемое. Неспособность адаптироваться к этому внутреннему миру влечет за собой не менее серьезные последствия, чем невежество и неумение во внешнем мире. В конце концов, лишь крошечная часть человечества, живущая главным образом на том густонаселенном полуострове Азии[269], который выдается в Атлантический океан, и называющая себя «культурной», из-за отсутствия всякого контакта с природой пришла к мысли, что религия есть особая разновидность психического расстройства неясного предназначения. Если смотреть с безопасного расстояния, скажем из Центральной Африки или Тибета, все, безусловно, выглядело бы так, как будто эта малая часть спроецировала свои бессознательные умственные расстройства на нации, еще обладающие здоровыми инстинктами»[270].

470 В 1929 году я отмечал в работе, которую опубликовал в сотрудничестве с Рихардом Вильгельмом: «Тем самым проецируется фрагментарная система и создается опасная ситуация, поскольку возмущающие последствия ныне приписываются злой воле вне нас, которую, естественно, нельзя найти нигде, кроме как у нашего соседа de l’autre côté de la rivière[271]. Так складываются коллективные заблуждения, ведущие к войнам и революциям, то есть к деструктивным массовым психозам»[272].

471 В ноябре 1932 года, когда решалась судьба Германии[273], я прочитал лекцию в австрийском Культурбунде[274] в Вене; позволю себе процитировать следующий отрывок:

«Чудовищные катастрофы, угрожающие нам сегодня, – это не стихийные явления физического или биологического свойства, а психические события. На нас надвигаются грозные войны и революции, которые суть не что иное, как психические эпидемии. В любой миг миллионы людей могут стать жертвами нового безумия, и тогда случится новая мировая война или разрушительная революция. Вместо того чтобы изнемогать во власти диких зверей, землетрясений, оползней и наводнений, современный человек страдает от стихийных сил собственной психики. Эта мировая сила значительно превосходит все другие силы на земле. Эпоха Просвещения, лишившая природу и человеческие инстанции богов, забыла о боге Ужаса, обитающем в человеческой душе. Страх Божий перед подавляющим превосходством психического вполне, во всяком случае, оправдан. Но это все, конечно, звучит крайне абстрактно. Всем известно, что разум, этот хитрый дурачок, способен выражать мнения ровно так, как ему заблагорассудится. Совсем иначе обстоит дело, когда объективная психика, твердая, как гранит, и тяжелая, как свинец, противостоит человеку в форме внутреннего переживания и обращается к нему с такими словами: «Вот как будет и как должно быть». Человек ощущает себя призванным, подобно коллективу, когда начинается война, революция или какое-то иное безумие. Недаром наш век взывает к личности-искупителю, к тому, кто сможет освободиться от тисков коллектива и спасти хотя бы собственную душу, кто зажигает луч надежды для других, возвещая, что нашелся, по крайней мере, один человек, которому удалось вырваться из оков фатального отождествления себя с групповой психикой. Группа в силу своей бессознательности не имеет свободы выбора, и поэтому психическая деятельность протекает в ней как неуправляемая сила природы. В результате запускается цепная реакция, которая останавливается только посредством катастрофы. Народ жаждет узреть героя-драконоборца при первых признаках опасности со стороны психических сил; отсюда и берется призыв к личности»[275].

472 Не стану утомлять читателя дальнейшими цитатами. Конечно, я никогда не предполагал, что подобные наблюдения окажут сколько-нибудь заметное воздействие, но мне, разумеется, и в голову не приходило, что настанет время, когда меня будут упрекать в том, что я, мол, ни словом не обмолвился обо всем этом до 1945 года, то есть до моей статьи «После катастрофы». Когда Гитлер захватил власть, для меня стало совершенно очевидным, что в Германии торжествует массовый психоз. Но я не мог не признавать того факта, что смотрю на Германию, на цивилизованную европейскую нацию с культом морали и дисциплины. Поэтому окончательный результат явно массового движения все еще виделся мне неопределенным, да и сама фигура фюрера поначалу представлялась двойственной. Да, в июле 1933 года, прочитав в Берлине ряд лекций, я получил крайне неблагоприятное впечатление от поведения нацистской партии и от личности Геббельса. Но негативное восприятие казалось скороспелым, ибо я знавал немало несомненных идеалистов, которые старательно доказывали, что все это – не более чем неизбежные злоупотребления, какие свойственны всякой великой революции. Признаю, что чужестранцу в ту пору было действительно непросто составить ясное суждение. Как и многие мои современники, я испытывал сильные сомнения.

473 Благодаря психиатрической практике и привычке иметь дело с пациентами, которым угрожает натиск бессознательных содержаний, я понимал, что с терапевтической точки зрения крайне важно укреплять, насколько возможно, сознательную установку и стремление к осознанию, дабы появилась возможность перехватить и усвоить содержания, которые рвутся к сознанию. Эти содержания сами по себе не обязательно деструктивны: они амбивалентны, и от конституции перехватывающего сознания всецело зависит, предстанут ли они проклятием или благословением.

474 Национал-социализм оказался одним из тех психологических массовых явлений, одной из тех вспышек коллективного бессознательного, о которых я говорил почти двадцать лет подряд. Движущие психологические силы массового движения по своей сути архетипичны. Каждый архетип содержит в себе низшее и высшее, зло и добро, а потому способен приводить к диаметрально противоположным результатам. Так что исходно невозможно сказать, чего нам ожидать – плохого или хорошего. Медицинский опыт советовал повременить с выводами; этот опыт вообще не допускает поспешных суждений, не торопится выносить приговоры и готов полагаться, образно выражаясь, на «справедливый суд небес». Вовсе не желая наносить смертельный удар осажденному сознанию, опыт пытается усилить силы сопротивления через прозрение, чтобы зло, скрытое в каждом архетипе, не овладело индивидуумом и не навлекло гибель. Задача терапевта состоит в том, чтобы воплотить в реальность положительные, ценные, живые качества архетипа, которые рано или поздно непременно будут усвоены сознанием; в то же время он старается помешать воздействию разрушительных, пагубных склонностей. В том отчасти и состоят обязанности врача, что он должен выказывать толику здравого оптимизма даже в самых тяжелых обстоятельствах, чтобы спасти все, что еще можно спасти. Он не может позволить себе чрезмерного уныния из-за фактически или мнимо безнадежной ситуации, даже если сам при этом подвергается опасности. Кроме того, не следует забывать, что Германия вплоть до прихода национал-социалистов к власти была одной из наиболее дифференцированных и культурных стран на планете; для нас, швейцарцев, она выступала той духовной сокровищницей, с которой мы были связаны кровными узами, языком и дружескими отношениями. Я хотел сделать все, что было в моих слабых силах, чтобы не допустить разрыва этих культурных уз, ведь культура – наше единственное оружие против страшной опасности массового сознания.

475 Если архетип не воплощается в жизнь сознательно, нет оснований думать, будто он воплотится именно в своей благоприятной форме; напротив, тем выше шанс на деструктивную регрессию. Такое впечатление, что психика наделяется сознанием как раз для того, чтобы предотвратить возникновение подобных деструктивных возможностей.

475а Поводом к публикации моей статьи «После катастрофы» послужило интервью, текст которого разошелся по прессе без моего ведома. Я счел необходимым немедленно опубликовать подлинное изложение своих взглядов. Очень многие предпочли не заметить, к слову, что я не возлагаю на немцев ни нравственную, ни коллективную вину, что я говорю исключительно о вине как психологическом явлении. Этому вопросу я уделил пристальное внимание в своей статье. Будучи швейцарцем, я не вправе выносить суждения о других народах, поскольку Швейцария сама породила много – увы, слишком много – изменников; в сотрудничестве с коррумпированным руководством ряда концлагерей страна, подарившая миру Песталоцци[276], внесла достойный сожаления вклад в развитие педагогической и психологической эмпатии, а наши «восстания в миниатюре» суть признаки постыдного духовного разлада. Посему не пристало мне, уроженцу этой страны, судить других[277].

476 Возвращаясь к вопросу о «немецкой психопатии»: я по-прежнему убежден в том, что национал-социализм был тем самым массовым психозом, о котором столько было сказано. События в Германии можно объяснить, на мой взгляд, только аномальным душевным состоянием общества. Но я открыт для обсуждения, если кто-нибудь сможет доказать, что феноменология национал-социализма восходит к нормальному составу психики. В Италии массовый психоз принял несколько более мягкую форму. Россия может сослаться в качестве оправдания своих потрясений на низкий уровень народного образования до революции. Но Германия – страна высокой культуры; тем не менее она ухитрялась творить такое, что ужасало весь мир. Поэтому я утверждаю, что немцам присуща некая особая глубина, которая резко контрастирует с их прежними высокими достижениями. Такое состояние известно в психопатологии как диссоциация, а привычная диссоциация является одним из признаков психопатической предрасположенности. Об этом подробнее говорится в моей работе «После катастрофы».

477 Разумеется, слово «психопатия» кажется непосвященному слишком резким и вызывает в воображении всевозможные ужасы, вроде сумасшедших домов и тому подобного. В качестве пояснения я хотел бы указать, что лишь крайне малая часть так называемых психопатов оказывается в лечебницах. Подавляющее большинство живет среди нас, в той части населения, которую принято считать «нормальной». Само понятие «нормальности» выражает идеал, а потому в психологии мы говорим о «пределах нормального», тем самым неявно допуская, что понятие нормальности существует в определенных границах и не может быть определено однозначно. Чуть в сторону – и некий психический процесс уже попадает в область аномального. Эти отклонения от «нормы» – а они широко распространены – остаются незамеченными до тех пор, пока не начинают проявляться подлинные симптомы заболевания. Впрочем, при появлении некоторых безошибочных признаков, внятных даже для неспециалиста, мы вправе ставить диагноз «психопатия» (речь о «страдании» и «милости» – paschein[278] – психики). Более легкие формы психопатии вполне обыденны, тогда как тяжелые случаи наблюдаются редко. Бесчисленное множество людей тем или иным образом, временно или хронически, немного нарушают норму. Если они скапливаются в большом количестве, как в любой толпе, возникают аномальные явления. Достаточно прочитать рассуждения Лебона о «психологии толпы»[279], чтобы понять мою точку зрения: человек как частичка людской массы психически аномален. Неведение в этом случае отнюдь не защищает от последствий.

478 В общем, любой, чей слух оскорбляет слово «психопатия», волен предложить для этого слова некую успокаивающую, утешительную замену, которая правильно отразит состояние ума, породившее национал-социализм. Как я уже сказал, моя цель далека от намерения оскорбить немецкий народ и состоит в том, чтобы диагностировать страдание, коренящееся в психике и послужившее причиной падения. Никто и никогда не убедит меня в том, что нацизм был навязан немецкому народу масонами, евреями или коварными англичанами – это звучит уж чересчур по-детски. Я слишком часто слышал подобные разговоры в лечебницах для душевнобольных.

479 Тому, кто стремится увидеть воочию действие психопатической неполноценности, следует изучить те способы, какими ответственные немцы, то есть представители образованных классов, реагируют на пресловутые faits et gestes[280]. Не подлежит сомнению тот факт, что очень многие немцы прежде всего раздосадованы поражением в войне. Значительная часть шокирована тем, что режим оккупационных сил местами проявляет суровость, несправедливость и даже жестокость – «ведь война уже закончилась». Они отказываются верить докладам о недостойном поведении Германии на территории Богемии, Польши, России, Греции, Голландии, Бельгии, Норвегии и Франции. «Конечно, всякое случалось, но ведь шла война». Несколько большее число немцев признает наличие концентрационных лагерей и «дурное поведение» солдат в Польше и других странах, но непременно пускается перечислять бесчинства англичан, начиная с англо-бурской войны, причем старательно не вспоминает ту войну, которую затеял предыдущий немецкий психопат – Вильгельм II. Кажется, что немцам попросту не приходит в голову очевидное, что чужой грех никоим образом не извиняет их собственного, что привычка обвинять других лишь обнажает их собственное невежество.

480 Наконец, имеется малая группа – лучшие люди нации, – открыто признающаяся: «Pater, peccavi in caelum et coram te»[281], «мы и вправду несем долю вины за бедствия, постигшие мир; мы знаем, что должны отвечать за последствия войны, затеянной ради утоления алчности и преступных намерений; нам не суждено избежать этой тяжкой участи, сколько бы мы ни сетовали и ни обвиняли остальных»[282]. На такое признание можно ответить лишь словами евангелиста: «Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся»[283]. Мы словно разделяем радость, царящую в небесах по поводу раскаявшегося грешника, – и смятение девяноста девяти праведников[284].

481 Но что бросается в глаза уже в следующем предложении? «Тем не менее, как люди, открыто и с честным убеждением заявившие о себе как о евангельских христианах, мы должны и обязаны… обратить надлежащее внимание на то обстоятельство, что, по Евангелию, в наибольшей опасности находится тот, кто, убежденный в сознании собственной невиновности, судит и осуждает другого…[285] Мы не можем и не должны обходить молчанием тот факт, что иностранные государственные деятели и их правительства также сыграли немалую роль в первой европейской катастрофе, что они вели политику, до и после 1918 года, которая была политикой силы и опиралась на несправедливость, что, следовательно, они внесли свою лепту в инфляцию и экономический кризис, в обнищание немецкой нации, и тем самым подготовили почву для посева зубов дракона[286], из которых произрос национал-социализм».

482 То есть сначала утверждается, что никто не намерен кого-либо обвинять, а далее следует прямое обвинение. Противоречие проходит незамеченным. Когда исповедь и покаяние сопровождаются агрессивным обличением, истинность покаяния поневоле вызывает сомнения. Вряд ли авторы этого документа сознательно пытались смягчить впечатление от собственного признания, так что можем смело заключить – к сожалению, это верно для всех бесчисленных случаев, когда выдвигаются подобные доводы, – что налицо поразительное бессознательное влияние, роковые последствия которого видны невооруженным глазом.

483 Кроме того, мы должны спросить: признала ли Германия публично, что осознает свою вину, раз она теперь «судит и осуждает» других? Кажется, от внимания авторов документа ускользнуло то обстоятельство, что в Европе немало людей, способных составить собственное суждение, нисколько не обманутых этакой бессознательной наивностью. В итоге документ превращается в довольно нескромный монолог, полностью соответствующий клинической картине. Родители и учителя, судьи и психиатры хорошо знакомы с этой смесью раскаяния и жажды мести, с бессознательностью и безразличием к пагубному впечатлению от заявления, с эгоцентричным пренебрежением к ближним. Такая установка наносит ущерб самому объекту: она стремится показать раскаяние, но уже в следующий миг защищается и даже предпринимает нападение. Этот маневр фактически опровергает раскаяние, а защита оказывается бесполезной. Тут слишком много от бессознательного для целеполагания, тут нет приспособления к требованиям реальности и соответствия этим требованиям. Старая медицинская поговорка гласит: «Болезнь – это ослабленная припособляемость». В данном случае приспособление не имеет ни моральной, ни интеллектуальной ценности; оно неполноценно, причем неполноценно психопатически.

484 Я нисколько не стремлюсь обвинять или осуждать – упоминаю об этом только потому, что мой диагноз поставлен под сомнение[287]. Врачебный диагноз – ни в коем случае не обвинение, а болезнь – не позор, а беда. Еще в 1936 году я призывал к сострадательности, рассуждая о немецком духе[288]. По сей день я занимаю позицию терапевта и потому должен в интересах пациента подчеркивать необходимость полного понимания – без каких-либо смягчающих оговорок. Он ничего не добьется, лишь наполовину осознавая свое положение, а в остальном прячась за иллюзиями, колоссальные опасности которых сам только что непосредственно и крайне болезненно испытал. Мое сочувствие к немцам велико, и я слишком ясно понимаю, что мои шансы им помочь чрезвычайно малы. Могу только надеяться и молиться, чтобы наихудшие опасности, угрожающие ныне Германии вкупе с экономическими бедствиями, вскоре миновали (речь о психической изоляции, ведь национальная изоляция в сочетании с массовой психологией и централизацией – бич Германии). Стране предстоит решать не политическую, а духовную задачу, причем для этого она располагает всеми практически уникальными возможностями. Мы же будем помогать и поддерживать эти начинания всеми средствами, какие только нам доступны.

485 Не могу завершить это послесловие, не сказав несколько слов о будущем. Ни одна страна и ни один народ не пали ниже немцев, никто другой не запятнал себя бесчестьем, избавиться от которого не смогут многие грядущие поколения. Но когда маятник так сильно сдвигается в одном направлении, он неизбежно качнется так же далеко и в другом – если допустимо применять такую аналогию к психологии народов. Не знаю, приемлемы ли мои воззрения с точки зрения этнопсихологии. Зато знаю, что в психике индивидуума, склонного к диссоциации, случаются бурные колебания, и одна крайность обязательно ведет к своей противоположности. При условии, что индивидуум полностью сохраняет свои человеческие качества и тем самым обретает среднее значение (Mittelwert), минус, как мне кажется, будет уравновешиваться плюсом. Иначе говоря, я считаю, что у немцев есть способность к возрождению, есть правильный отклик на жуткое напряжение между противоположностями, столь очевидное на протяжении последних двенадцати лет. В этом стремлении Германия не будет одинока, ибо все позитивные духовные силы всего цивилизованного мира поддержат ее усилия. Повсюду сегодня идет схватка между светом и тьмой. Земной шар охвачен распрями, а пламя, в котором сгорела Германия, тлеет везде, куда ни посмотри. Пожар, вспыхнувший в Германии, стал следствием развития общих психических состояний. Настоящий сигнал об опасности – не огненный знак, нависавший над Германией, а высвобождение атомной энергии, которое предоставило человечеству возможность полностью себя уничтожить. Поневоле напрашивается сравнение с шестилетним мальчиком, которому подарили на день рождения мешок с динамитом. Нас ничуть не убеждают его заверения в том, что никакой беды не произойдет. Сможет ли человек отказаться от фантазий по поводу очередной войны? Сможем ли мы наконец усвоить раз и навсегда, что любое правительство истовых патриотов, огласившее указ о мобилизации, должно быть немедленно казнено in corpore[289]?

486 Как спасти ребенка от динамита, который не получается у него отнять? Доброму духу человечества снова бросают вызов, какого еще ни выдвигалось. Факты более нельзя ни замалчивать, ни приукрашивать. Вдохновит ли нас осознание этого факта на великую внутреннюю трансформацию разума, на более высокое, более зрелое сознание и чувство ответственности?

487 Пора, пора человеку культурному обратиться к фундаментальным основам бытия. Теперь это уже вопрос существования вида. Конечно же, он должен быть подвергнут самому тщательному исследованию и обсуждению. Ибо опасность, которая угрожает человечеству ныне, столь велика, что последняя европейская катастрофа рядом с нею покажется лишь увертюрой.

XIV. Нераскрытая самость[290] (Настоящее и будущее)

1. Удел индивидуума в современном обществе

488 Что сулит нам будущее? С незапамятных времен этот вопрос занимал умы людей, пусть накал обсуждений далеко не всегда был одинаковым. Исторически сложилось так, что именно в пору физических, политических, экономических и духовных бедствий люди с тревогой и надеждой устремляют взоры в будущее, и тогда множатся ожидания, утопии и апокалиптические видения. Можно вспомнить, например, хилиастические упования[291] эпохи Августа в начале христианской эры или духовные перемены, которыми на Западе ознаменовался конец первого тысячелетия современной истории. Сегодня, когда близится конец второго тысячелетия этой истории, мы снова живем в эпоху, наполненную апокалиптическими образами всеобщего разрушения. Каково значение раскола, символизируемого «железным занавесом» и разделившего человечество на две половины? Что станет с нашей цивилизацией и с самим человеком, если начнут взрываться водородные бомбы или если над Европой распространится духовно-нравственная тьма государственного абсолютизма?

489 У нас нет причин легкомысленно относиться к этой угрозе. Повсюду на Западе присутствуют меньшинства, которые, под прикрытием нашего гуманизма и чувства справедливости, постоянно готовы поднести зажженные факелы к запалам; ничто не может остановить распространение подрывных идей, кроме критического мышления, которым отличается единственный достаточно разумный и психически устойчивый слой населения. Не следует переоценивать плотность этого слоя, которая варьируется от страны к стране в соответствии с национальным темпераментом. Вдобавок она неоднородна от региона к региону, зависит от качества образования и подвержена влиянию щекотливых факторов политического и экономического свойства. Опираясь на опросы общественного мнения, возможно оптимистически оценить верхний предел этого слоя приблизительно в сорок процентов электората. Но не будет необоснованным и чуть более пессимистический взгляд, ибо дары разума и критической рефлексии не входят в число важнейших особенностей человека; даже при наличии разум проявляет себя зыбко и переменчиво, в особенности в крупных политических группах. Масса подавляет прозрение и рефлексию у индивидуумов, а в результате мы неизбежно получим доктринерскую авторитарную тиранию, если когда-либо конституционное государство поддастся приступу слабости.

490 Рациональное рассуждение может с некоторой уверенностью рассчитывать на успех лишь до тех пор, пока эмоциональность ситуации не превышает определенной критической степени. Если же аффективная температура поднимается выше такого уровня, то влияние разума резко ослабляется, его место занимают лозунги и химерические желания-фантазии. Иными словами, возникает своего рода коллективная одержимость, которая быстро перерастает в психическую эпидемию. В этих условиях на передний план выходят все те элементы, существование которых едва допускается как асоциальное в соответствии с правилами разума. Подобные личности отнюдь не редкость, встречаются не только в тюрьмах и сумасшедших домах. На каждый явный случай безумия приходится, по моей оценке, по меньшей мере десять латентных случаев, которые нечасто прорываются в открытую, причем взгляды и поведение таких людей, при всей их мнимой нормальности, бессознательно пребывают под влиянием патологических и извращенных факторов. Медицинской статистики о частоте латентных психозов, конечно же, нет – по понятным причинам. Но даже если их число окажется меньше чем в десять раз, по сравнению с явными психозами и преступностью, относительно небольшой процент населения, который скрыт за этими цифрами, с лихвой компенсируется особой опасностью таких людей. Их психическое состояние сродни состоянию возбужденной группы, подвластной аффективным суждениям и несбыточным фантазиям. К такой среде они вполне приспособлены и, следовательно, чувствуют себя в ней совершенно как дома. Они на собственном опыте изучили язык этих состояний и умеют с ними справляться. Их химерические идеи, подпитываемые фанатическим озлоблением, взывают к коллективной иррациональности, в которой находят плодотворную почву; эти люди высказывают вслух все те мотивы и обиды, которые у более нормальных людей прячутся под масками разумности и проницательности. Поэтому, несмотря на свою малочисленность в сравнении с населением в целом, эти люди опасны как источники инфекции – именно потому, что так называемый нормальный человек обладает лишь ограниченной степенью самопознания.

491 Большинство людей путают «самопознание» с постижением собственных сознательных эго-личностей. Любой, у кого есть хоть какое-то эго-сознание, считает само собой разумеющимся, что знает себя. Однако эго ведомы лишь конкретные содержания, а никак не бессознательное с его глубинами. Люди оценивают самопознание по умению типичного человека из их социальной среды заглядывать в себя, а не по реальным психическим фактам, по большей части от них скрытым. В этом отношении психика ведет себя подобно телу, о физиологическом и анатомическом строении которого средний человек тоже знает очень мало. Живя в нем и с ним, он мало что способен сказать об этом теле; нужны специальные научные знания, чтобы познакомить сознание с запасом сведений о теле, не говоря уже о том неведомом, что существует, но остается вне области познания.

492 То, что обычно называют «самопознанием», поэтому представляет собой крайне ограниченное постижение человеческой психики, во многом обусловленное социальными факторами. Потому-то постоянно сталкиваешься с предубеждением: мол, того-то и того-то не бывает «у нас», или «в нашей семье», или среди наших друзей и знакомых. С другой стороны, встречаются столь же иллюзорные предположения о мнимом наличии качеств, служащих лишь для прикрытия истинных фактов.

493 Посреди просторов бессознательного, избавленных природой от сознательной критики и контроля, мы стоим полностью беззащитными, открытыми всевозможным влияниям и психическим инфекциям. Подобно отражению всех прочих опасностей, мы в состоянии уберечься от риска психического заражения только тогда, когда знаем, что именно нас атакует, как, где и когда именно произойдет нападение. Поскольку самопознание опирается на изучение конкретных фактов, теории здесь почти не помогают. Ибо чем настойчивее теория притязает на всеобщую значимость, тем менее она способна беспристрастно воспринимать отдельные факты. Любая теория, основанная на опыте, обязательно является статистической; она выводит некое идеальное среднее, которое устраняет все исключения с обоих концов шкалы и заменяет их абстрактной средней величиной. Это среднее значение вполне правомерно, хотя не стоит думать, будто оно непременно встретится нам в действительности. Несмотря на это условие, теории трактуют данную величину как неопровержимый и основополагающий факт. Исключения на обоих концах шкалы, сколь угодно фактические, вообще не учитываются в конечном результате, поскольку они нейтрализуют друг друга. Если, например, я определяю вес каждого камешка в гальке и получаю средний вес в 145 грамм, это вряд ли раскрывает передо мною истинную природу гальки. Того, кто искренне верит, что сможет с первой попытки выбрать камешек с таким вот в точности весом, ожидает серьезное разочарование. Совсем не исключено, что, сколько бы ни искал, он так и не отыщет камень идеального веса.

494 Статистический метод показывает факты под углом идеального среднего, но не отражает картину эмпирической реальности. Бесспорно, он воздает реальности должное, но может искажать фактическую истину самым непредвзятым образом. В особенности это верно для теорий, основанных на статистике. Однако отличительной чертой реальных фактов является их индивидуальность. Не стану далее углубляться в подробности, скажу лишь, что реальная картина образуется только исключениями из правил; следовательно, абсолютная реальность носит преимущественно характер нерегулярности.

495 Эти соображения следует иметь в виду всякий раз, когда речь заходит о теории, служащей руководством к самопознанию. Нет и не может быть самопознания, основанного на теоретических предположениях, ибо объектом познания выступает индивидуум – относительное исключение и нерегулярное явление. Значит, не всеобщее и регулярное характеризует индивидуальное, а наоборот, единичное есть мера всего. Индивидуума следует понимать не как «возвратную» единицу, а как нечто уникальное и единичное, как что-то такое, что в конечном счете не может быть ни познано, ни сопоставлено ни с чем другим. При этом человек как представитель своего вида может и должен описываться как статистическая единица, иначе о нем нельзя было бы сказать ничего общего. С этой точки зрения его надлежит рассматривать как сравнительную единицу. Так возникает универсально значимая антропология или психология – в зависимости от выбранной науки – с абстрактной картиной человека как средней величины, избавленной от всех индивидуальных признаков. Но именно последние чрезвычайно важны для понимания человека. Если есть намерение понять отдельно взятое человеческое существо, нужно отбросить все научные знания о среднем человеке и отвергнуть все теории, нужно занять новую, совершенно беспристрастную позицию. К задаче понимания надо подходить свободно и непредубежденно, vacua et libera mente[292], а вот познание человека (или познание человеческого характера) предполагает у исследователя наличие знания о роде человеческом как таковом.

496 Идет ли речь о понимании ближнего или о самопознании – в обоих случаях нужно отринуть все теоретические предположения. Поскольку научное знание не только пользуется всеобщим уважением, но и считается в глазах современного человека единственным интеллектуальным и духовным авторитетом, понимание индивидуальности обязывает совершить, так сказать, crimen laesae maiestatis[293]: мы призываем отказаться от всякого научного знания. Такую жертву принести непросто, ибо научная позиция не может легко избавиться от чувства ответственности. Если психолог оказывается врачом, который хочет не только научно классифицировать своего пациента, но и понять того как человека, ему грозит конфликт обязанностей, схватка между двумя диаметрально противоположными и взаимоисключающими установками – познанием и пониманием. Этот конфликт не может быть решен способом «или-или», возможно лишь своего рода двустороннее мышление, когда делают одно, не упуская из вида другое.

498 Ввиду того факта, что положительные преимущества знания принципиально работают именно в ущерб пониманию, вытекающее из этого суждение, по всей видимости, будет несколько парадоксальным. С научной точки зрения индивидуум есть не что иное, как повторяющаяся до бесконечности единица, которую с тем же успехом можно обозначить буквой алфавита. Для понимания, с другой стороны, именно уникальное индивидуальное человеческое существо, лишенное всех соответствий и закономерностей, столь дорогих сердцу ученого, является высшим и единственно реальным объектом исследования. Врач должен прежде всего осознавать это противоречие. Вооруженный статистическими истинами своей научной подготовки, он сталкивается с задачей исцеления больного человека, который, особенно в случае душевных страданий, требует индивидуального подхода. Чем схематичнее лечение, тем большее сопротивление оно – вполне справедливо – вызывает у пациента и тем выше риск провала. Психотерапевт волей-неволей вынужден рассматривать индивидуальность пациента как неотъемлемый факт клинической картины и соответствующим образом применять свои методы лечения. Сегодня во всех областях медицины признано, что задача врача состоит в лечении больного, а не какой-то абстрактной болезни. Эта иллюстрация из области медицины – лишь частный случай общей проблемы воспитания и обучения. Научное образование опирается в основном на статистические истины и абстрактное знание, а потому дает нереальную, рациональную картину мира, в которой личность как чисто маргинальное явление не играет никакой роли. Однако индивидуум – иррациональная данность – является истинным, подлинным носителем реальности, конкретным человеком, в противоположность нереальному идеальному или «нормальному» человеку, которого превозносят положения науки. Хуже того, большинство естественных наук старается представлять результаты своих исследований так, будто они возникли без всякого вмешательства человека, и в итоге содействие психического – необходимый фактор успеха – остается вне поля зрения. (Исключение составляет современная физика, признающая, что наблюдаемое зависит от наблюдателя.) Так что и в этом отношении наука дает картину мира, из которой как бы исключается реальная человеческая психика, то есть создает пресловутую антитезу «гуманитарным наукам».

499 Под влиянием научных предположений не только психика, но и всякий человек, наряду со всеми вообще отдельными событиями, каковы бы те ни были, подвергается «усреднению» и размыванию, сводящим картину действительности до понятийного среднего. Нельзя недооценивать психологическое влияние статистической картины мира: она отвергает индивидуума в пользу анонимных единиц, которые скапливаются в массовые образования. Место конкретного человека занимают организации, а высшим выражением тут выступает предельно абстрактная идея государства как принципа политической реальности. В этом случае моральная ответственность индивидуума неизбежно заменяется государственной политикой (raison d’état[294]). Вместо моральной и психической дифференциации личности получаем общественное благо и повышение уровня жизни. Цель и смысл индивидуальной жизни (которая единственно реальна) тем самым изменяются: индивидуальным развитием пренебрегают ради политики государства, навязываемой индивидууму извне и состоящей в осуществлении абстрактной идеи, которая в конечном счете стремится объять и поглотить все живое. Индивидуум неуклонно лишается морального отношения к собственной жизни, им управляют, его кормят, одевают и воспитывают как социальную единицу, размещают в соответствующей жилищной единице и развлекают в соответствии со стандартами, которые призваны доставлять удовольствие и удовлетворение массам. Правители, в свою очередь, являются такими же социальными единицами, как и управляемые, и отличаются только тем, что на своих постах становятся специализированными выразителями государственной доктрины. От них не требуется быть личностями, способными к суждениям; они должны быть узкими специалистами, бесполезными вне области своей деятельности. Государство само решает, что следует преподавать и изучать.

500 Политической доктриной, будто бы всемогущей, манипулируют, в свою очередь, во имя осуществления государственной политики те, кто занимает высшие посты в правительстве, где сосредоточена вся власть. Всякий, кто избранием или по прихоти судьбы занимает одно из таких мест, не подчиняется высшей власти; он сам воплощает собой государственную политику и в пределах полномочий может действовать по своему усмотрению. Следом за Людовиком XIV он может повторить: «L’état c’est moi»[295]. То есть он единственный – или по крайней мере один из немногих – способен воспользоваться своей индивидуальностью, сумей только выяснить, как отлучить себя от государственной доктрины. Увы, таким людям суждено, скорее всего, оставаться рабами собственных вымыслов. Подобная односторонность всегда компенсируется психологически – коварными бессознательными содержаниями. Рабство и бунт связаны неразрывно. Отсюда соперничество за власть и преувеличенное недоверие, которые пронизывают весь общественный организм сверху донизу. Более того, чтобы компенсировать свою хаотическую бесформенность, масса всегда порождает «вождя», который неизбежно оказывается жертвой собственного раздутого эго-сознания, как показывают многочисленные примеры в истории.

501 Это развитие событий становится логически неизбежным в тот миг, когда индивидуум вливается в массу и тем самым себя «отменяет». Помимо скопления людских масс, в которых индивидуум так или иначе растворяется, одним из главных факторов психологической массовости является научный рационализм, лишающий индивидуума нравственных устоев и достоинства. Как социальная единица он теряет свою индивидуальность и превращается в абстрактное число из отчетов бюро статистики. Отныне он – всего-навсего взаимозаменяемая единица бесконечно малой значимости. Если смотреть рационально и со стороны, человек именно таков и есть, и с этой точки зрения откровенно нелепо далее говорить о ценности или значении индивидуума. В самом деле, трудно вообразить, как можно наделять индивидуальную человеческую жизнь несомненным достоинством, когда обратная истина очевидна как на ладони.

502 С этой точки зрения личность и вправду имеет убывающее значение; всякий, кто пожелал бы оспорить это мнение, вскоре исчерпает все разумные доводы. Тот факт, что индивидуум считает себя, членов семьи или близких друзей своего круга в чем-то важными, лишь подчеркивает несколько комическую субъективность его чувств. Ибо что значат немногие по сравнению с десятью тысячами или сотней тысяч, не говоря уже о миллионе? Поневоле вспоминается один мой задумчивый друг, с которым однажды мы вместе угодили в огромную людскую толпу. Внезапно он воскликнул: «Вот самая убедительная причина не верить в бессмертие: вся эта масса хочет быть бессмертной!»

503 Чем больше толпа, тем ничтожнее становится отдельный человек. Но если индивидуум, обуреваемый чувством собственной ничтожности и бессилия, почувствует, что его жизнь потеряла смысл, – что вовсе не тождественно общественному благоденствию и повышению уровня жизни, – то он, сам того не подозревая и не желая, встает на путь к государственному рабству и делается провозвестником этого рабства. Человеку, смотрящему исключительно вовне и трепещущему перед большими числами, нечего противопоставить свидетельствам чувств и разума. Но именно это и происходит сегодня: мы все очарованы и благоговеем перед статистическими истинами и большими числами, ежедневно убеждаемся в ничтожности и тщетности индивидуальной личности, которая не представлена и не олицетворена какой-либо массовой организацией. Наоборот, те персонажи, которые расхаживают по мировой арене – их голоса слышны повсюду, – кажутся доверчивой публике вознесенными наверх каким-то массовым движением или волной общественного мнения; по этой причине ими либо восторгаются, либо столь же истово их осуждают. Поскольку преобладающую роль здесь играет массовое внушение, остается спорным вопрос, приписывать это возвышение их собственным заслугам или же усматривать в нем заслугу коллективного мнения, рупорами которого эти люди служат.

504 При таких обстоятельствах неудивительно, что индивидуальное суждение становится все более шатким, что ответственность в максимально возможной степени коллективизируется, перекладывается индивидуумом на общество и делегируется некоему корпоративному органу. В итоге индивидуум все более и более уверенно превращается в общественную функцию, а общество, в свою очередь, узурпирует функцию носителя реальной жизни, тогда как на самом деле оно есть не что иное, как абстрактная идея, подобная государству. Обе идеи гипостазируются, то есть становятся автономными. Государство, в частности, превращается в квазиживую личность, от которой все чего-то ждут. В реальности это лишь маскировка, прячущая действия тех, кто умеет манипулировать идеями. По сути, конституционное государство скатывается к ситуации первобытной формы общества – к коммунизму первобытного племени, где все подчиняются самодержавной власти вождя или олигархии.

2. Религия как противовес массовому мышлению

505 Чтобы освободить фикцию суверенного государства – иными словами, прихоти вождей, им манипулирующих, – от всякого благотворного ограничения, все общественно-политические движения, к этому стремящиеся, неизменно пытаются устранить любое влияние религии. Ибо, чтобы превратить индивидуума в государственную функцию, нужно лишить его зависимости от чего бы то ни было еще. Религия же подразумевает зависимость человека от иррациональных фактов опыта и подчинение этим фактам. Они не относятся непосредственно к социальным и физическим условиям жизни; в первую очередь они связаны с психической установкой индивидуума.

506 Но установка относительно внешних условий жизни возможна лишь тогда, когда имеется некая внешняя точка отсчета. Религия дает (или претендует на то, чтобы давать) такую точку отсчета; тем самым она позволяет индивидууму выносить самостоятельные суждения и самостоятельно принимать решения. Он как бы обеспечивает себе запас сил против очевидного и неизбежного давления обстоятельств, которому подвергается любой, кто живет в одном только внешнем мире и не имеет под ногами никакой другой почвы, кроме городской мостовой. Если статистическая реальность признается единственной, то перед нами единственный авторитет. Тогда получаем одно-единственное условие бытия, а при отсутствии противоположных условий суждения и решения не просто излишни – они невозможны. Значит, индивидуум превращается в статистическую функцию, следовательно, в функцию государства (или какого-то иного абстрактного принципа порядка).

507 Но религия учит почитать другой авторитет, противоположный авторитету «мирскому». Учение о зависимости человека от Бога предъявляет к индивидууму и к миру в равной степени высокие требования. Может даже случиться так, что абсолютность этого требования будет отчуждать человека от мира – так же как он отчуждается от самого себя, когда поддается коллективному влиянию. В обоих случаях он может лишиться самостоятельности суждений и свободы принимать решения (в случае религии – покоряясь религиозной доктрине). Это цель, к которой религия открыто стремится, если только не идет на компромисс с государством. Когда происходит последнее, для меня предпочтительнее говорить не о «религии», а о «вере». Символ веры выражает определенное коллективное убеждение, тогда как слово «религия» характеризует субъективное отношение к определенным метафизическим – внеземным – факторам. Символ веры есть исповедание веры, обращенное прежде всего к миру в целом, то есть нечто мирское, тогда как смысл и цель религии заключаются в прояснении отношений человека с Богом (христианство, иудаизм, ислам) или в обретении пути к спасению и освобождению (буддизм). Из этого основополагающего факта проистекает вся этика, которая без личной ответственности перед Богом оказывается всего-навсего общепринятой моралью.

508 Будучи компромиссом с мирской реальностью, вероучения, соответственно, считали своей обязанностью добиваться поступательной кодификации своих идей, доктрин и традиций; тем самым они экстернализировали себя до такой степени, что подлинный религиозный элемент – живое отношение и прямое противостояние потусторонней точке отсчета – оказался в них отодвинут на задний план. По конфессиональным воззрениям, ценность и значимость субъективных религиозных отношений оцениваются по мерке традиционного учения, а там, где подобное встречается не столь часто (скажем, в протестантизме), немедленно начинаются разговоры о пиетизме, сектантстве, эксцентричности и т. д., стоит кому-нибудь заявить, что он привержен Божьей воле. Вероучение тождественно признанной церкви; оно выступает как общественная институция, к которой принадлежат не только истинно верующие, но также немалое число людей, будто бы «безразличных» к религии: эти люди лишь подчиняются диктату привычки. Тут-то и становится заметным различие между вероучением и религией.

509 Значит, придерживаться какой-либо веры – выбор не столько религиозный, сколько социальный; посему этот выбор фактически ничем не помогает индивидууму обрести опору в жизни. Человек вынужден полагаться исключительно на собственное отношение к некоему потустороннему авторитету. Здесь важен не сам факт декларируемого исповедания веры, а то психологическое условие, что жизнь индивидуума определяется не только эго с его мнениями и социальными факторами; в той же, если не в большей степени эта жизнь покорна трансцендентным авторитетам. Вовсе не этические принципы, при всей их возвышенности, и не вероучения, при всей их ортодоксальности, закладывают основы свободы и автономии личности; действует сугубо эмпирическое сознание, неопровержимый опыт глубоко личных взаимоотношений человека и надмирной власти, противовес «миру» с его «разумом».

510 Эта формулировка не понравится ни массовому человеку, ни коллективному верующему. Для первого государственная политика воплощает собой наивысший принцип мысли и действия. Еще бы – ради этого осознания его, собственно, и просвещали; соответственно, массовый человек допускает за индивидуумом право на существование лишь постольку, поскольку тот является функцией государства. С другой стороны, верующий, признавая, что государство обоснованно выдвигает на него моральные и материальные права, считает, что не только отдельный человек, но и государство, которое правит этим человеком, подчиняется власти «Бога»; то есть при любых сомнениях окончательное решение принимается Богом, а не государством. В своем стремлении избегать сколько-нибудь метафизических суждений я должен оставить открытым вопрос о том, противоположен ли Богу «мир», иначе говоря, феноменальный мир человека, а значит, и природа как таковая. Лишь укажу на тот факт, что психологическая противоположность между этими двумя областями опыта не только подтверждается Новым Заветом, но и предельно ясно выражается сегодня в негативном отношении диктаторских государств к религии и отношении церкви к атеизму и материализму.

511 Человек, будучи существом общественным, не способен на протяжении долгого времени существовать вне связи с обществом, а потому индивидууму не найти подлинных оправданий своему бытию и своей духовно-нравственной автономии нигде, кроме некоего внемирового начала, которое позволяет релятивизировать подавляющее влияние внешних факторов. Человек, не привязанный к Богу, не может самостоятельно сопротивляться физическим и моральным убеждениям, исходящим от мира. Для этого ему требуется свидетельство внутреннего, трансцендентного опыта, который один способен уберечь от неизбежного – в противном случае – погружения в массу. Просто интеллектуальное или даже нравственное признание степени отупения и моральной безответственности, свойственной массовому человеку, всего-навсего отрицает массовость и является лишь небольшим препятствием на пути к атомизации индивидуума. Такое признание сугубо рационально, ему недостает побудительной силы религиозного убеждения. Государство-диктатор имеет важное преимущество перед буржуазным, обывательским разумом: вместе с индивидуумом оно поглощает и религиозную силу человека. Государство занимает место Бога; вот почему, с этой точки зрения, социалистические диктатуры суть религии, а государственное рабство есть форма поклонения. Но религиозная функция не может быть смещена и фальсифицирована таким образом без того, чтобы не вызвать подозрений, которые, впрочем, сразу подавляются во избежание конфликта с преобладающей ориентацией на массовость. Результатом в подобных случаях всегда оказывается сверхкомпенсация в облике фанатизма, который, в свою очередь, используется как оружие для расправы с малейшими проявлениями сопротивления. Свободное мнение подавляется, нравственные решения безжалостно искореняются под тем предлогом, что цель оправдывает средства, даже самые гнусные. Политика государства возвышается до уровня веры, правитель или партийный босс становятся этакими полубогами «по ту сторону добра и зла», а их сторонники почитаются как герои, мученики, апостолы и миссионеры. Возможна всего одна истина, иных попросту не существует, это положение не предполагает и не допускает критики. Любой, кто думает иначе, – еретик, которому, как учит нас история, грозят различные неприятности. Лишь партийный босс, который держит в своих руках политическую власть, вправе достоверно истолковывать государственную доктрину (и делает это так, как ему удобно).

512 Когда благодаря правлению масс индивидуум становится социальной единицей номер такой-то, а государство возвышается до верховного принципа, вполне можно ожидать, что религиозная функция тоже пострадает от подобных метаморфоз. Религия, тщательное наблюдение некоторых незримых и неподвластных человеку фактов, представляет собой инстинктивную человеческую установку, проявления которой видны на всем протяжении истории человечества. Ее очевидная цель состоит в поддержании психического баланса, поскольку «природный» человек наделен столь же естественным «пониманием» того обстоятельства, что его сознательные функции могут быть в любое время нарушены некими посторонними событиями, как извне, так и изнутри. По этой причине он всегда заботится о том, чтобы любое трудное решение, которое может иметь значимые последствия для него самого и для других, подкреплялось соответствующими защитными мерами религиозного свойства. Делаются подношения невидимым силам, произносятся внушительные благословения, совершаются всевозможные торжественные обряды. Повсюду и во все времена существовали rites d’entrée et de sortie[296], польза которых оспаривается – мол, это все магия и суеверие – рационалистами, неспособными к психологическим прозрениям. Но ведь магия оказывает прежде всего психологическое воздействие, важность которого не следует недооценивать. Выполнение «магического» акта обеспечивает заинтересованному лицу чувство безопасности, которое совершенно необходимо для осуществления решения, ибо то неизбежно является отчасти односторонним, а потому справедливо воспринимается как рискованное. Даже диктатор полагает необходимым не просто сопровождать государственные указы угрозами, но инсценировать их посредством всевозможных торжеств. Духовые оркестры, флаги, знамена, парады и чудовищные демонстрации ничем принципиально не отличаются от церковных шествий, канонад и фейерверков для отпугивания бесов. Разве что суггестивное влияние государственной власти порождает коллективное чувство безопасности, которое, в отличие от религиозных зрелищ, не сулит индивидууму никакой защиты от внутренних демонов; поэтому человек станет еще сильнее цепляться за власть государства, за массу, отдаваясь той психически и нравственно, завершая тем самым свое социальное разложение. Государство, подобно церкви, требует энтузиазма, жертвенности и любви; если религия исходит из «страха Божия», то государство-диктатор не чурается насильственного принуждения и террора.

513 Когда рационалист направляет свои атаки в первую очередь против чудес обрядности, обусловленных традицией, он на самом деле бьет категорически мимо цели. Существенное, то есть психологическое, воздействие упускается здесь из вида, пусть обе стороны используют его для достижения прямо противоположных целей. Аналогичная картина наблюдается и в отношении соответствующих целеполаганий. Для религии важны избавление от зла, примирение с Богом, обретение наград в загробной жизни и т. д.; по воле государства все это превращается в мирские обещания – свобода от забот о хлебе насущном, справедливое распределение материальных благ, всеобщее благоденствие в будущем, сокращение рабочего времени… Тот факт, что исполнение этих обещаний отнесено в чрезвычайно далекое (почти райское) будущее, лишь дополняет аналогию и подчеркивает трансформацию: массы от стремления к потусторонней цели обратились к чисто мирской вере, которая превозносится точно с таким же религиозным рвением и исключительностью, как идеалы в известных нам из истории вероучениях.

514 Чтобы не повторяться без надобности, не стану перечислять все сходства между мирскими и «потусторонними» верованиями; удовольствуюсь, пожалуй, тем, что укажу: любая естественная функция, существующая изначально – та же религиозная, к примеру – не подлежит устранению посредством рационалистической или так называемой просвещенной критики. Можно, конечно, представлять доктринальное содержание символов веры как нелепое и осыпать его насмешками, но подобные методы нисколько не затрагивают суть религиозной функции, которая составляет основу символов веры. Религия в смысле добросовестного восприятия иррациональных фактов психики и индивидуальной судьбы вновь проявляется – пускай в обезображенном, изувеченном виде – в обожествлении государства и диктатора: «Naturam expellas furca tamen usque recurret»[297]. Нынешние вожди и диктаторы, правильно оценивая эту ситуацию, всячески стараются поэтому прятать слишком очевидную параллель с обожествлением римских цезарей и скрывают реальную власть за фикцией государства, хотя это, конечно, ничего не меняет[298].

515 Как я уже указывал, диктаторское государство, лишая человека основных прав, одновременно выбивает психическую почву у него из-под ног, отбирая и метафизические основы существования. Этические решения отдельного человека больше не имеют значения – важно лишь слепое движение масс, а потому ложь становится залогом и принципом политического действия. Государство извлекает из этого факта логические выводы, о чем безмолвно свидетельствуют многие миллионы государственных рабов, совершенно бесправных по своему положению.

516 Как диктаторское государство, так и конфессиональная религия уделяют особое внимание идее сообщества. Это основной идеал «коммунизма», который навязывается столь усердно и ревностно, что начинает вызывать отторжение и влечет за собой раскол и недоверие. Церковь не менее решительно ратует за общинный идеал; там, где организованная церковь слаба, как в протестантизме, надежда на «общий опыт» или вера в такой опыт восполняют мучительное отсутствие сплоченности. Нетрудно понять, что «община» – незаменимый помощник в организации масс, а потому она представляет собой обоюдоострое оружие. Добавление любого количества нулей никогда не превратит единицу в нечто большее, а значимость сообщества определяется духовным и нравственным состоянием людей, его составляющих. По этой причине нельзя ожидать от сообщества каких-либо шагов, способных преодолеть суггестивное влияние среды, то есть шагов по реальному, фундаментальному изменению индивидуумов, будь то к добру или ко злу. Такие изменения могут проистекать только из личного общения, а не из массовых коммунистических демонстраций или публичных христианских церемоний крещения, которые оставляют равнодушным внутреннего человека. Насколько поверхностным на самом деле является влияние «общинной» пропаганды, видно из недавних событий в Восточной Европе[299]. Этот идеал превозносится в отрыве от его содержания, без индивидуального человека, но тот в конце концов вознамерится вернуть себе утраченные права.

3. Мнение Запада о религии

517 Столкнувшись с таким развитием обстоятельств в двадцатом столетии христианской эры, западный мир обозревает собственное наследие в виде римского права, сокровищ иудео-христианской этики, основанной на метафизике, и идеала неотъемлемых прав человека. С тревогой он задает себе вопрос: как остановить или повернуть вспять это развитие? Бесполезно клеймить социалистическую диктатуру за утопичность и осуждать ее экономические принципы как неразумные, потому что, во-первых, критикующий Запад говорит, по сути, сам с собою (его доводы слышны только по эту сторону железного занавеса), и потому, во-вторых, что любые экономические принципы, которые кому-либо нравятся, могут применяться на практике, пока этот кто-то готов идти на необходимые жертвы. Можно проводить любые социальные и экономические реформы, если вы не против, подобно Сталину, уморить голодом три миллиона крестьян, и располагаете несколькими миллионами работников, которые согласны трудиться безвозмездно. Государству такого типа нечего опасаться социальных или экономических кризисов. Пока его власти ничто не угрожает, то есть пока ближайшее будущее страны обеспечивает дисциплинированная и сытая полицейская армия, подобное государство может продолжать свое существование неопределенно долго, всемерно укрепляя власть – тоже неопределенно долго. Благодаря избыточному уровню рождаемости такое государство может практически произвольно увеличивать число неоплачиваемых работников в конкуренции с соперниками, независимо от мирового рынка, который в значительной мере зависит от уровней заработной платы. Реальная опасность может прийти только извне, через угрозу военного нападения. Но этот риск с каждым годом становится все меньше, потому, во-первых, что военный потенциал диктаторских государств неуклонно возрастает, а еще потому, что Запад не собирается пробуждать латентный русский (или китайский) национализм и шовинизм нападением, которое наверняка принесет плоды, прямо противоположные ожиданиям.

518 Насколько можно судить, остается всего одна возможность, а именно разрушение могущества изнутри; но эта угроза для воплощения в жизнь должна следовать собственному внутреннему развитию. Любая поддержка извне в настоящее время малополезна ввиду принимаемых мер безопасности и угрозы националистической реакции. Абсолютистское государство располагает воинством фанатичных миссионеров, которые распространяют его идеологию через внешнюю политику; вдобавок оно может рассчитывать на «пятую колонну», безопасность которой гарантируется законами и конституциями западных государств. Кроме того, общины верующих, местами очень сильные, значительно ослабляют способность западных правительств принимать решения, а вот сам Запад лишен возможности оказывать аналогичное влияние по другую сторону «железного занавеса» (хотя мы вряд ли ошибемся, допустив наличие малочисленной оппозиции на Востоке). В любом обществе найдутся честные и свободолюбивые люди, которым ненавистны ложь и произвол, но невозможно установить, оказывают ли они сколько-нибудь заметное влияние на массы в странах с полицейскими режимами[300].

519 Эта неудобная ситуация снова и снова ставит перед Западом насущный вопрос: что мы можем сделать, чтобы противостоять угрозе с Востока? Даже при наличии значительной промышленной мощи и существенного оборонительного потенциала мы не можем почивать на лаврах, поскольку хорошо известно, что ни колоссальные запасы вооружений, ни обилие тяжелой промышленности вкупе с относительно высоким уровнем жизни не помешают предотвратить заражение той психической инфекцией, которую распространяет религиозный фанатизм.

520 Запад, к сожалению, пока не осознал того факта, что постоянные взывания к идеализму, разуму и прочим желанным добродетелям, произносимые столь истово, сродни пустой трате сил. Это дуновение ветра, сметаемое бурей религиозной веры (и не важно, до какой степени извращенной кажется нам эта вера). Мы находимся в ситуации, которую невозможно разрешить рациональными или моральными ходами; тут требуется высвобождение эмоциональных сил и идей, порожденных духом времени, а мы знаем из опыта, что на эти силы мало влияют рациональные размышления, не говоря уже о нравственных увещеваниях. Многие, правда, понимают правильно: алексифармическим[301] средством, или противоядием, в данном случае должна выступать столь же крепкая вера иного, нематериалистического толка, а религиозное мировоззрение, основанное на этой вере, станет единственной надежной защитой от опасности психического заражения. К сожалению, слово «должна», постоянно употребляемое в этой связи, указывает на некоторую слабость, если не на отсутствие, подобного желания. Западу недостает единой веры, способной воспрепятствовать развитию фанатичной идеологии; кроме того, сам породив когда-то марксистскую философию, он использует точно такие же интеллектуальные допущения, приводит те же доводы и ориентируется на те же цели, что и коммунисты. Церкви на Западе как будто безоговорочно свободны, однако на посещаемости храмов это сказывается ничуть не больше, чем на Востоке, а заметного влияния на общий политический курс церковные организации не оказывают. Беда вероучения как общественной институции состоит в том, что оно служит двум господам: с одной стороны, оно проистекает из отношения человека к Богу, а с другой стороны, обязано государству, то есть миру, вследствие чего может ссылаться на слова «Кесарю кесарево»[302] и прочие наставления Нового Завета.

521 Поэтому издавна и до сравнительно недавнего времени было принято рассуждать о властях, «от Господа установленных»[303]. Сегодня эта концепция считается устаревшей. Церкви выступают за традиционные коллективные убеждения, которые у многих сторонников опираются не на собственный внутренний опыт, а на бездумную веру, каковая, что хорошо известно, имеет свойство исчезать, едва о ней задумываются. Содержание веры вступает в противоречие со знанием, и часто выясняется, что иррациональность первой не идет ни в какое сравнение с рациональными обоснованиями второго. Вера не является полноценной заменой внутреннему опыту; там, где этого опыта нет, даже сильная вера, чудесным образом постигнутая через дар благодати, может столь же чудесным образом исчезнуть. Верующие называют верой свой религиозный опыт, однако это не мешает им считать, что на самом деле их вера – вторичное явление, следствие того, что когда-то с ними произошло нечто такое, что вселило в них pistis[304], то бишь доверие и лояльность. Этот опыт имеет определенное содержание, которое можно истолковать с точки зрения того или иного конфессионального вероучения. При этом неизбежно возрастает опасность конфликта со знанием, причем сами по себе подобные конфликты совершенно бессмысленны. Если коротко, воззрения вероучений архаичны; они изобилуют поразительной мифологической символикой, которая, если понимать ее буквально, немедленно вступает в острое противоречие со знанием. Но если, например, утверждение о том, что Христос воскрес из мертвых, воспринимать не буквально, а символически, то оно допускает различные толкования, не противоречащие знанию и не умаляющие смысла самого утверждения. Возражение, гласящее, что символическая трактовка кладет конец христианской надежде на бессмертие, несостоятельно, поскольку человечество верило в загробную жизнь задолго до прихода христианства, так что Пасха вовсе не является гарантией бессмертия. Опасность того, что мифология, понятая слишком буквально и распространяемая церковью, будет внезапно отвергнута, ныне велика как никогда прежде. Не пора ли христианской мифологии вместо бесславного исчезновения наконец-то согласиться на символическое истолкование?

522 Еще рано говорить о том, к каким последствиям может привести всеобщее признание фатального параллелизма между государственной религией марксистов и государственной религией церкви. Абсолютистское требование Civitas Dei [305] в человеке имеет досадное сходство с «божественностью» государства, а моральный вывод, сделанный Игнатием Лойолой из авторитета церкви («Цель оправдывает средства»), предвосхищает применение лжи как политического и чрезвычайно опасного инструмента. Оба условия требуют безоговорочного подчинения вере и тем самым ограничивают свободу человека, его свободу перед Богом и свободу перед государством, копая, по существу, могилу для личности. Хрупкое существование этого уникального – насколько нам известно – носителя жизни находится под угрозой с обеих сторон, несмотря на бесчисленные посулы грядущих духовных и материальных идиллий; многие ли из нас способны долго противостоять пресловутой мудрости «Лучше синица в руках, чем журавль в небе»? Кроме того, Запад лелеет точно такое же «научное» и рационалистическое мировоззрение со склонностью к статистическому усреднению и материалистическими целями, как и государственная религия Восточного блока, о чем говорилось выше.

523 Что же может предложить Запад, сотрясаемый политическими и конфессиональными расколами, отчаявшемуся современному человеку? К сожалению, ровным счетом ничего, кроме множества путей, ведущих к цели, которая практически неотличима от марксистского идеала. Не требуется особых усилий, чтобы понять, откуда коммунистическая идеология черпает уверенность в том, что время на ее стороне и что мир созрел для обращения. Факты говорят на слишком простом в этом отношении языке. Западу бесполезно отрицать это обстоятельство и не признавать своей фатальной уязвимости. Тот, кто научился однажды полностью подчиняться коллективной вере и отказался от своего извечного права на свободу (и от столь же извечного долга индивидуальной ответственности), будет, конечно, упорствовать, но двинется, с той же доверчивостью и с таким же отсутствием критики, в обратном направлении, если его мнимому идеализму навяжут иное, заведомо «лучшее» убеждение. Что произошло не так давно с культурным европейским народом? Мы обвиняем немцев в том, что они снова все это забыли, но на самом деле не знаем наверняка, может ли нечто подобное произойти где-либо еще. Лично я ничуть не удивлюсь, если что-то такое произойдет опять и если другой культурный народ заразится очередной опасной идеей. Позволим себе следующий вопрос: в каких странах сегодня имеются крупнейшие коммунистические партии? Америка, которая – O quae mutatio rerum! [306] – составляет реальный политический костяк Западной Европы, кажется невосприимчивой к заразе из-за своей откровенно негативной позиции, но на самом деле она, пожалуй, даже более уязвима, чем Европа, поскольку ее система образования наиболее подвержена влиянию научного мировоззрения с его статистическими истинами, а смешанному американскому населению трудно пустить корни на почве, практически лишенной истории. Историко-гуманистический тип образования, столь необходимый в таких условиях, ведет, напротив, к статусу Золушки. Европа может похвалиться этим образованием, однако она использует его себе во вред, пестуя националистический эгоизм и парализующий скептицизм. Общей для Америки и Европы является материалистическая коллективистская цель, обеим не хватает того самого, что выражает целостность человека, то есть идеи, которая ставит во главу угла индивидуума как меру всех вещей.

524 Одной этой идеи достаточно, чтобы вызвать сомнения и яростное сопротивление со всех сторон; можно даже почти дойти до того, чтобы заявить, что бесполезность отдельного человека по сравнению с массой – вот единственное убеждение, которое получает всеобщее и единодушное одобрение. Конечно, все мы согласны, что наступила эпоха простого человека, что он владыка земли, воздуха и воды, а от его решений зависит историческая судьба народов. Эта гордая картина человеческого величия, к сожалению, иллюзорна, ее опровергает совсем иная реальность. В этой реальности человек – раб и жертва машин, покоривших для него пространство и время; он боится – и недаром – могущества военной техники, которая должна в теории защищать его физическое существование; духовная и нравственная свобода, будто бы подтвержденная в определенных пределах на одной половине земного шара, находится под угрозой хаотической дезориентации, а на другой половине планеты вообще упраздняется. Наконец, чтобы разбавить трагедию комедией, этот повелитель стихий и всеобщий арбитр привержен понятиям, которые клеймят его достоинство как ничтожное и превращают его автономию в абсурд. Все достижения и все имущество не делают его значимее – напротив, они умаляют человека, что ясно показывает судьба фабричного рабочего, живущего по правилу «справедливого» распределения благ. Он платит за свою долю фабрики потерей личного имущества, меняет свободу передвижения на сомнительное удовольствие быть привязанным к месту работы, лишается всех способов изменить свое положение к лучшему, если сопротивляется изнурительному труду; если он проявляет хоть какие-то признаки ума, ему назойливо внушают политические заповеди и, если повезет, крохи технических знаний. Однако нельзя отмахнуться от забот о крыше над головой и ежедневном пропитании для полезного животного, если самое необходимое для жизни может исчезнуть в мгновение ока.

4. Индивидуум и понимание себя

525 Поразительно, что человек, зачинщик, изобретатель и проводник всего этого прогресса, источник всех суждений и решений, тот, кто мыслит будущее, сознательно делает себя quantité négligeable[307]. Это противоречие, парадоксальная оценка человечества самим человеком, вызывает неподдельное удивление; объяснить его возможно только тем, что оно проистекает из чрезвычайной неуверенности суждения, – что, иными словами, человек есть загадка для самого себя. Разумеется, у него отсутствуют средства сравнения, необходимые для самопознания. Он умеет отличать себя от других животных в отношении анатомии и физиологии, но как существо сознательное, мыслящее, одаренное речью, не располагает критериями для суждения о себе. Он уникален на этой планете, с ним не сравнится никто другой. О сравнении и, следовательно, о самопознании мы могли бы говорить лишь в том случае, если бы человек установил отношения с квазичеловеческими млекопитающими, населяющими другие звездные системы.

526 А до тех пор человек должен вести себя как отшельник, который знает, что по сравнительной анатомии имеет сходство с антропоидами, но со стороны сильно отличается от них в отношении психики. Именно в этом, важнейшем свойстве своего вида он не может познать себя и потому остается для самого себя загадкой. Различные степени самопознания в пределах собственного вида не имеют значения по сравнению с теми возможностями, которые открылись бы при столкновении с существом похожей конституции, но иного происхождения. Наша психика, которая в первую очередь ответственна за все исторические изменения, произведенные рукой человека на земном шаре, остается неразрешимой загадкой и непостижимым чудом, предметом постоянного недоумения, – это роднит ее со всеми тайнами Природы. Что касается последней, мы еще надеемся на новые открытия, предполагаем найти ответы на самые трудные вопросы. Но вот применительно к психике и психологии наблюдается, смею сказать, любопытная нерешительность. Психология – не только самая молодая из эмпирических наук; она к тому же испытывает великие затруднения в поиске своего истинного предмета изучения.

527 Коперник некогда избавил нашу картину мироздания от предрассудков геоцентричности, и, подобно его стараниям, потребовались самые напряженные усилия почти революционного свойства, чтобы освободить психологию сначала от чар мифологических идей, а затем от предубеждения, будто психика есть, с одной стороны, простой эпифеномен[308] биохимических процессов мозга и, с другой стороны, нечто сугубо личное. Связь с мозгом сама по себе еще не доказывает, что психика эпифеноменальна, что это вторичная функция, причинно зависимая от биохимических процессов в физическом субстрате. Тем не менее мы слишком хорошо знаем, как быстро психическая функция может быть нарушена поддающимися проверке физическими процессами, и этот факт настолько поражает, что вывод о вспомогательной природе психики выглядит почти неизбежным. Однако явления из области парапсихологии побуждают к осторожности, указывая на релятивизацию пространства и времени посредством психических факторов, что ставит под сомнение наше наивное и слишком поспешное объяснение в терминах психофизического параллелизма. Ради этого объяснения люди прямо отрицают открытия парапсихологии – либо по философским соображениям, либо из-за интеллектуальной лени. Едва ли можно признать такой подход ответственным, пусть даже перед нами популярный способ справиться с крайне экстраординарным интеллектуальным затруднением. Чтобы оценить психическое явление, нужно принять во внимание все другие явления, которые его сопровождают; соответственно, мы больше не вправе заниматься той психологией, которая пренебрегает существованием бессознательного или парапсихологии.

528 Строение и физиология мозга не дают объяснения психическим процессам. Психика имеет особую природу, которую невозможно свести к чему-либо еще. Подобно физиологии, она представляет собой относительно самодостаточную область опыта, которой мы должны придавать совершенно особое значение, ибо она заключает в себе одно из двух необходимых условий бытия как такового, а именно феномен сознания. Без сознания практически не было бы мира вокруг, ибо мир существует для нас лишь постольку, поскольку он сознательно воспринимается и отражается психикой. Сознание есть необходимое условие бытия. То есть психика наделяется достоинством космического начала, которое философски и фактически придает ей положение, соразмерное принципу физического бытия. Носителем этого сознания является индивидуум; он не производит психику по собственной воле, а, наоборот, как бы предформируется ею и взрослеет через постепенное пробуждение сознательности. Значит, если психика имеет первостепенное эмпирическое значение, тем же значением обладает и индивидуум – как единственное непосредственное выражение психики.

529 Этот факт необходимо особо подчеркнуть по двум причинам. Во-первых, индивидуальная психика именно в силу своей индивидуальности является исключением из статистического правила и потому, когда ее подвергают усредняющему влиянию статистической оценки, лишается одной из своих главных характеристик. Во-вторых, церкви признают индивидуума в той степени, в какой он согласен считаться с догматами – иными словами, когда он подчиняется коллективному мнению. В обоих случаях стремление к отстаиванию индивидуальности трактуется как эгоистическое упрямство. Наука обесценивает это стремление как субъективизм, а церковь морально осуждает его как ересь и духовную гордыню. Что касается последнего обвинения, не следует забывать, что, в отличие от других религий, христианство выдвигает символ, содержанием которого является индивидуальный образ жизни (Сына человеческого), и даже рассматривает этот процесс индивидуации как воплощение и откровение Бога. Следовательно, развитие человека к самости приобретает смысл, подлинное значение которого едва ли осознается, потому что чрезмерное внимание к внешним условиям заслоняет от нас пути к непосредственному внутреннему опыту. При этом, не будь автономия личности тайным стремлением многих людей, она вряд ли пережила бы коллективное подавление – ни морально, ни духовно.

530 Все эти препятствия затрудняют правильное понимание человеческой психики, но они мало что значат, если не учитывать еще один примечательный факт, безусловно, заслуживающий упоминания. Повседневный психиатрический опыт гласит, что обесценивание психики и прочие формы сопротивления психологическому просвещению в значительной степени обусловлены страхом – паническим страхом перед открытиями, которые могут быть сделаны в области бессознательного. Этот страх встречается не только у людей, которых пугает картина бессознательного, нарисованная Фрейдом; он преследовал и самого основоположника психоанализа, который признавался, что сотворил догму из своей сексуальной теории, дабы укрепить единственную твердыню разума против возможного «извержения черного потока оккультизма»[309]. Этими словами Фрейд выражал убежденность в том, что бессознательное таит в себе множество содержаний, вполне доступных для «оккультной» интерпретации (как и есть на самом деле). Эти «архаические пережитки» или архетипические формы, восходящие к инстинктам и дающие выражение последним, обладают нуминозным качеством[310], которое вызывает порою страх. Они неискоренимы, ибо воплощают первичные основы самой психики. Их нельзя постичь интеллектуально; когда кто-либо уничтожает одно из их проявлений, они снова возникают в измененной форме. Именно страх перед бессознательной психикой не только препятствует самопознанию, но и встает серьезнейшим препятствием на дороге к более широкому пониманию и усвоению психологии. Часто страх настолько велик, что человек не смеет признаться в нем даже самому себе. Это вопрос, на который надлежит обратить внимание каждому религиозному человеку, заинтересованному в разъясняющем ответе.

531 Научно ориентированная психология обязана действовать абстрактно, то есть отходить достаточно далеко от своего объекта, но не настолько, чтобы совсем потерять его из вида. Вот почему результаты лабораторной психологии часто оказываются удивительно скудными и лишенными интереса для практических целей. Чем больше отдельный объект занимает поле зрения, тем более практичным, подробным и живым будет знание, полученное от него. Это означает, что объекты исследования становятся все более и более сложными, а неопределенность отдельных факторов растет пропорционально их количеству, увеличивая тем самым возможность ошибки. Вполне понятно, что академическая психология боится этого риска и предпочитает избегать сложных ситуаций, старается задавать как можно более простые вопросы, за которые не последует возмездия. Что ж, она располагает полной свободой в выборе вопросов, которые будут задаваться Природе.

532 Медицинской психологии, с другой стороны, очень далеко до этого более или менее завидного положения. Здесь вопросы ставит объект, а не экспериментатор. Аналитик сталкивается с фактами, которые не выбирает сам и которые, полагаю, никогда бы не выбрал, будь у него такая возможность. Важные вопросы задает болезнь, то есть, иными словами, пациент врача, а Природа экспериментирует с врачом, ожидая от него ответов. Уникальность индивидуума и конкретной ситуации бросается в глаза, аналитик должен на них реагировать. Врачебный долг вынуждает его действовать в ситуации полной неопределенности. Поначалу он, конечно, опирается на принципы, основанные на общем опыте, но быстро понимает, что принципы такого рода искажают факты и не соответствуют сути процессов. Чем глубже становится его понимание, тем больше теряют для него смысл общие принципы, хотя эти принципы служат основой объективного знания и его мерилом. С нарастанием «понимания», каким оно рисуется пациенту и врачу, ситуация становится все более субъективной. То, что исходно казалось преимуществом, грозит превратиться в опасный недостаток. Субъективизация (в технических терминах – перенос и контрперенос) обособляет от окружающей среды; таково социальное ограничение, которого не желает ни одна из сторон, но которое неизменно устанавливается, когда понимание преобладает и больше не уравновешивается знанием. Чем глубже понимание, тем дальше оно отдаляется от знания. Идеальное понимание в конечном счете ведет к бездумному согласию каждой стороны с опытом другой – к состоянию некритической пассивности в сочетании с полнейшей субъективностью и отсутствием социальной ответственности. Понимание, доведенное до такой степени, в любом случае невозможно, ибо оно потребовало бы фактического отождествления двух разных индивидуумов. Рано или поздно отношения достигают точки, когда один партнер чувствует, что его вынуждают пожертвовать своей индивидуальностью, чтобы ту могла поглотить и усвоить индивидуальность другого. Это неизбежное следствие рушит понимание, ибо последнее предполагает сохранение индивидуальности обоих партнеров. Поэтому целесообразно доводить понимание только до той грани, когда достигается равновесие между пониманием и знанием, ибо понимание любой ценой вредно для обоих участников отношений.

533 Эта проблема возникает всякий раз, когда необходимо разобрать и понять сложную индивидуальную ситуацию. Специфическая задача медицинского психолога состоит в том, чтобы предоставить именно это знание и понимание. Сходная задача встает и перед cura animarium[311], усердным во врачевании душ, вот только положение неизбежно обязывает его привлекать в критических случаях свою конфессиональную предвзятость. В результате право индивидуума на существование как таковое урезается коллективным предубеждением, зачастую – в наиболее чувствительной области. Этого удается избежать лишь тогда, когда догматический символ, например образ жизни Христа, конкретно понимается и ощущается индивидуумом как достойный подражания. Насколько это верно сегодня, я предпочел бы оставить размышлять другим. Так или иначе, аналитику очень часто приходится лечить пациентов, для которых конфессиональные ограничения мало что или вообще ничего не значат. Таким образом, сама профессия обязывает его иметь как можно меньше предубеждений. Точно так же, уважая метафизические (не поддающиеся экспериментальной проверке) убеждения и утверждения, он старается не приписывать им всеобщность. Эта осторожность необходима, потому что индивидуальные черты личности больного не должны искажаться произвольным вмешательством извне. Аналитику следует оставлять это вмешательство влияниям окружающей среды, собственному внутреннему развитию пациента и – в самом широком смысле – судьбе с ее мудрыми (или глупыми) предписаниями.

534 Возможно, многие сочтут эту повышенную бдительность преувеличенной. Однако с учетом того факта, что в диалектическом процессе взаимодействия двух индивидуумов в любом случае наблюдается изобилие взаимных влияний, даже если общение ведется с предельной тактичностью, ответственный аналитик воздержится от ненужного пополнения коллективных факторов, влиянию которых уже поддался его пациент. Кроме того, он очень хорошо знает, что внушение сколь угодно достойных наставлений лишь провоцирует пациента на открытую враждебность (или на тайное сопротивление) и тем самым без нужды подвергает опасности цель лечения. Психическое состояние индивидуума в настоящее время настолько ослаблено рекламой, пропагандой и прочими более или менее благонамеренными советами и подсказками, что хотя бы раз в жизни пациенту надо предлагать отношения, в которых не повторяются тошнотворные «вам следует», «вы должны» и тому подобные признания в бессилии. Против натиска извне, равно как и против последствий этого натиска в психике индивидуума, аналитик считает себя обязанным играть роль защитника. Опасения по поводу того, что анархические инстинкты будут таким образом высвобождены, кажутся сильно преувеличенными, учитывая очевидные преграды, которые существуют внутри и снаружи. Прежде всего следует вспомнить о природной робости большинства людей, не говоря уже о морали, хорошем вкусе и, что не менее важно, об уголовном кодексе. Этот страх ничто по сравнению с теми огромными усилиями, которые обычно требуются, чтобы помочь первым проблескам индивидуальности достичь сознания, а уж тем более овеществиться в нем. Там, где эти индивидуальные позывы прорываются слишком смело и необдуманно, аналитик должен уберечь их, спасти от неуклюжего обращения пациента, склонного к недальновидности, безжалостности и цинизму.

535 По мере развития диалектического общения наступает миг, когда становится необходимой оценка этих индивидуальных позывов. К тому времени пациент должен приобрести достаточную уверенность в своих суждениях, чтобы начать действовать, исходя из собственных прозрений и решений, а не из простого желания копировать условности, даже если он согласен с коллективным мнением. Если он не стоит твердо на собственных ногах, так называемые объективные ценности бесполезны, ибо они служат всего-навсего заменой личного характера и в итоге помогают подавлять индивидуальность. Естественно, общество имеет неоспоримое право защищать себя от откровенного субъективизма, но, само будучи составлено из деиндивидуализированных человеческих существ, оно полностью находится во власти безжалостных индивидуалистов. Пусть люди объединяются в группы и организации сколько хотят, – такое объединение и угасание индивидуальной личности как его следствие делают общество легкой добычей всевозможных диктаторов. К сожалению, миллион нулей, собранных вместе, не дают в сумме единицы. В конечном счете все зависит от качества личности, но наш фатально недальновидный век мыслит только категориями больших чисел и массовых организаций, хотя можно было бы сообразить, что земной шар давно навидался последствий такого поворота событий, когда дисциплинированная толпа подчиняется воззваниям одного сумасшедшего. Увы, это осознание, похоже, не распространяется, и наша духовная слепота чрезвычайно опасна. Люди продолжают беспечно скапливаться и верить в панацею массовых действий, совершенно пренебрегая тем фактом, что наиболее могущественные организации зиждутся исключительно на величайшей безжалостности вожаков и на самых дешевых лозунгах.

536 Любопытно, что церкви тоже хотят опереться на массовые действия и прогнать дьявола при помощи Вельзевула[312]; речь о тех самых церквях, заботой которых считается спасение индивидуальной души. Они, по-видимому, не слышали об элементарной аксиоме массовой психологии, которая гласит, что индивидуум в массе становится слабее морально и духовно, а потому не очень-то утруждают себя выполнением своей реальной задачи – помочь человеку достичь метанойи, возрождения духа – Deo concedente[313]. Горько это признавать, но не подлежит сомнению, что без подлинного духовного возрождения индивидуума невозможно и возрождение общества, каковое есть совокупность индивидуумов, нуждающихся в искуплении. Поэтому я неизменно говорю о заблуждении, когда вижу, как церкви пытаются – наперебой, прямо скажем – втянуть индивидуумов в какие-либо формы социальной организации и низвести до состояния малой ответственности, вместо того чтобы выделять людей из оцепенелой и бездумной массы и объяснять, что отдельный человек – единственно важный фактор, что спасение мира состоит в спасении индивидуальной души. Верно, что массовые митинги предъявляют индивидууму такие идеи и пытаются запечатлеть их в его уме посредством массового внушения – с печальным результатом: едва «опьянение толпой» проходит, индивидуум немедленно поддается другому, еще более броскому и еще более громкому лозунгу. Личное отношение к Богу было бы в этом случае полезным щитом от пагубных влияний. Разве Христос созывал своих учеников на какие-то массовые собрания? Пополнились ли ряды его сторонников после насыщения пяти тысяч человек теми, кто не воскликнул потом вместе с остальными: «Распни его!»[314]? Даже скала, именуемая Петром, выказывала признаки слабости[315]. Быть может, Иисус и Павел суть прообразы тех, кто, доверившись своему внутреннему опыту, пошел по жизни собственным путем, вопреки миру?

537 Этот довод, безусловно, не должен застилать от наших взоров реальность ситуации, в которой оказалась церковь. Когда церковь пытается придать форму аморфной массе, объединяя индивидуумов в общину верующих и скрепляя такую организацию с помощью внушения, она не только предпринимает великое социальное служение, но и обеспечивает личности неоценимое благо осмысленной жизни. Однако эти дары, как правило, лишь подтверждают определенные устремления, не изменяя их направленности. К сожалению, опыт показывает, что внутренний человек остается неизменным при всей своей общественной вовлеченности. Окружение не в состоянии наделить его тем, что он может завоевать для себя только ценой немалых усилий и страданий. Наоборот, благоприятная среда лишь усиливает опасную склонность ожидать всего извне, включая и те метаморфозы, которых внешняя действительность дать попросту не в силах. Под ними я подразумеваю далеко идущее изменение внутреннего человека, которое тем более необходимо ввиду массовых явлений сегодняшнего дня и еще более серьезных проблем перенаселения, вырисовывающихся в будущем. Настала пора задаться вопросом, что именно мы смешиваем в массовых организациях и что составляет природу индивидуального человеческого существа, то есть человека реального, а не статистического. Выяснить это вряд ли возможно без нового процесса саморефлексии.

538 Все массовые движения, как и следовало ожидать, с наибольшей легкостью скользят по наклонной плоскости, состоящей из больших чисел. Где много, там безопасно; то, во что многие верят, должно по определению быть правдой; то, чего многие хотят, должно быть достойным приложения сил, необходимым и, следовательно, благим. В гомоне многоголосия таится порыв добиваться насильственного исполнения желаний; слаще всего, однако, оказывается мягкое и безболезненное соскальзывание обратно в царство детства, в рай родительской опеки, в беспечность и безответственность. Все мысли и заботы внушаются сверху; на все вопросы есть ответ, все потребности получают необходимое удовлетворение. Инфантильное мечтательное состояние массового человека настолько оторвано от действительности, что ему и в голову не приходит спросить, кто платит за этот рай. Подведение счетов возлагается на высшую политическую или социальную власть, которая охотно берется за эту задачу, ибо тем самым укрепляет себя; чем больше у нее силы, тем слабее и беспомощнее становится индивидуум.

539 Всякий раз, когда социальные условия такого типа обретают изрядный размах, открывается путь к тирании, а свобода личности превращается в духовное и физическое рабство. Так как всякая тирания по своей сути аморальна и безжалостна, она имеет гораздо больше свободы в выборе методов и средств, нежели любая институция, принимающая во внимание человеческую личность. Если подобная институция вступит в конфликт с организованным государством, ей предстоит быстро осознать несомненную уязвимость своей морали, а потому она вынужденно воспользуется теми же методами и средствами, что и ее противник. Так зло распространяется почти по необходимости, даже если возможно избежать прямого заражения. Опасность заражения возрастает, когда решающее значение придается большим числам и статистическим величинам, как это повсеместно происходит в нашем западном мире. Удушающая сила массы каждый день в той или иной форме выставляется перед нашими глазами в газетах, а ничтожность отдельного человека вменяется ему столь основательно, что он теряет всякую надежду быть услышанным. Отжившие свое идеалы liberté, égalité, fraternité [316] совсем не помогают, ибо все свои призывы индивидуум может обращать только к собственным палачам – выразителям мнения масс.

540 Сопротивление организованной массе может оказать только человек, столь же хорошо организованный в своей индивидуальности, как и сама масса. Готов признать и признаю, что это утверждение должно показаться современному человеку почти бессмысленным. Полезное средневековое представление о том, что человек есть микрокосм, отражение великого космоса в миниатюре, давно отпало, хотя само существование его всеобъемлющей и обусловливающей мир психики могло бы заставить индивидуума задуматься. Образ макрокосма запечатлен в психической природе человека; кроме того, он сам продуцирует этот образ для себя во все большем масштабе. Он несет в себе это космическое «соответствие» в силу своего отражающего сознания, с одной стороны, а также благодаря наследственности, архетипичности инстинктов, которые связывают его с окружающей средой. Но инстинкты, воссоединяя человека с макрокосмом, одновременно в некотором смысле разрывают его на куски, потому что желания тянут его в разные стороны. В результате возникает постоянный конфликт с самим собой, и крайне редко индивидууму удается придать своей жизни единую цель (за что, как правило, приходится очень дорого платить подавлением других сторон своей натуры). Часто приходится спрашивать себя, стоит ли вообще навязывать подобную целеустремленность, ведь естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении составных частей, в их противоречивом поведении, иначе говоря, в известной диссоциации. На Востоке в этом случае говорят о привязанности к «десяти тысячам вещей»[317]. Такое состояние взывает к порядку и синтезу.

541 Подобно толпе, хаотические движения которой, заканчивающиеся взаимной неудовлетворенностью, направляются в определенную сторону диктаторской волей, индивидуум в своем диссоциированном состоянии тоже нуждается в направляющем и упорядочивающем принципе. Эго-сознание хотело бы, чтобы эту роль играла его собственная воля, но оно упускает из вида наличие могущественных бессознательных факторов, которые препятствуют таким намерениям. Если мы хотим добиться синтеза, нужно сначала установить природу этих факторов, нужно их пережить, иначе понадобится некий нуминозный символ, который будет их выражать и поведет к синтезу. Это мог бы быть религиозный символ, осмысляющий и зримо олицетворяющий все то, что ищет себе выражения в современном человеке; но наша современная концепция христианского символа, безусловно, не способна на подобное. Напротив, нынешний страшный разлом мироздания пролегает прямиком через духовное пространство белого «христианина», а наш христианский взгляд на жизнь оказался бессилен предотвратить возрождение архаичного общественного порядка в облике коммунизма.

542 Сказанное не означает, что с христианством покончено. Наоборот, я убежден, что устарело не само христианство, что лишь наши понимание и истолкование христианства не соответствуют более современному мировому порядку. Христианский символ – живое существо, содержащее в себе семена дальнейшего развития. Он может развиваться и далее; только от нас зависит, сможем ли мы решиться на то, чтобы заново, более основательно, переосмыслить христианское вероучение. Нам требуется совершенно иное отношение к индивидууму и к микрокосму самости, отличное от того, которого было принято придерживаться до сих пор. Вот почему никто не знает, какие пути открыты для человека, через какие внутренние переживания он мог бы пройти, какие психические факты лежат в основе религиозного мифа. Все это окутано столь густой пеленой, что никто не может понять, чем тут интересоваться и ради какой цели. Данная проблема заставляет бессильно опускать руки.

543 Это ничуть не удивительно, ведь практически все козыри в руках наших противников. Они могут опереться на многочисленные толпы с их сокрушительной мощью. Политика, наука и технологии тоже на их стороне. Убедительные доводы науки выражают высшую степень интеллектуальной уверенности, когда-либо достигавшейся человеческим разумом. Так, по крайней мере, кажется современному человеку, накрепко усвоившему просвещенную мысль об отсталости и мраке минувших «суеверных» столетий. Ему и в голову не приходит, что люди, заронившие в него эту мысль, сами серьезно заблуждались, проводя ложные сопоставления несоизмеримых фактов. Вдобавок интеллектуальная элита, которой он задает свои вопросы, почти единодушно соглашается, что невозможное с точки зрения нынешней науки было невозможным и в более ранние времена. Те же факты веры, благодаря которым человек открывает для себя «внеземной» угол зрения, рассматриваются в одном контексте с сугубо научными фактами. Индивидуум спрашивает о церквях и священнослужителях, которым вверено попечение о человеческой душе, а ему в ответ сообщают, что принадлежность к церкви – чисто мирской институции – желательна и даже обязательна, что ставшие для него сомнительными факты веры восходят к конкретным историческим событиям, что определенные ритуальные действия сулят чудесные результаты и что страдания Христа спасли человека от греха и его последствий (то есть от вечного проклятия). Если же, располагая ограниченными средствами, он начнет размышлять обо всем этом, то ему придется признать, что он ничего не понимает и что перед ним всего две возможности – либо верить безоговорочно, либо отвергать такие утверждения как полностью непонятные.

544 Современный человек может, разумеется, воспринять и усвоить все «истины», внушаемые государством, но вот понимание религии для него значительно затрудняется отсутствием пояснений. («Разумеешь ли, что читаешь?» – «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?»[318]) Если, несмотря на это, он не отринул полностью свои религиозные убеждения, причина в том, что религиозное побуждение имеет инстинктивную основу и является специфически человеческой функцией. Можно отнять у человека богов, но придется дать взамен других. Руководители массового государства просто обречены на обожествление; а везде, где с подобным еще не покончено, место правителей занимают навязчивые факторы, заряженные демонической энергией, – деньги, работа, политическое влияние и т. д. Когда какая-либо естественная человеческая функция утрачивается, когда ей отказывают в сознательном и намеренном выражении, возникает общее расстройство. Поэтому нас не должно удивлять, что триумф Богини Разума[319] влечет за собой общую невротизацию современного человека, разделение личности, аналогичное расщеплению внешнего мира «железным занавесом». Эта ощетинившаяся колючей проволокой пограничная линия проходит через психику любого современного человека, с какой бы стороны занавеса он ни жил. Типичный невротик не осознает свою теневую личность, а нормальный индивидуум, подобно невротику, видит собственную тень в своем соседе или в человеке по ту сторону великой преграды. Вошло в привычку, стало даже политическим и социальным долгом живописать капитализм (с одной стороны) и коммунизм (с другой стороны) в облике самого дьявола, очаровывая внешний взор и мешая тому обратиться внутрь человека. Однако невротик, вопреки неосознаваемости своей второй личности, смутно ощущает, что с его психической конституцией не все в порядке, а нынешний западный человек развивает чисто инстинктивный интерес к психике и «психологии».

545 В итоге психиатр вольно или невольно вынужден выходить на мировую арену, и ему задаются вопросы, которые прежде всего касаются самой интимной и тайной жизни индивидуума, но которые в конечном счете прямо связаны с духом времени. Вследствие личностной симптоматологии этот материал обычно считают «невротическим» – и правильно, поскольку он составлен из инфантильных фантазий, плохо согласующихся с содержанием взрослой психики и поэтому вытесняемых нашим моральным суждением, если они вообще достигают сознания. Большинство фантазий такого рода по природе своей не проникает в сознание ни в какой форме, и крайне маловероятно, если не сказать больше, что они когда-либо осознаются и сознательно вытесняются. Скорее, они, по-видимому, присутствовали в психике изначально – или, во всяком случае, возникли бессознательно и сохранялись таковыми до тех пор, пока вмешательство психолога не позволило им пересечь порог сознания. Восприятие бессознательных фантазий – это процесс, происходящий, когда сознание оказывается в ситуации расстройства. Иначе фантазии порождались бы нормально и не влекли бы за собой невротических последствий. В действительности такого рода фантазии относятся к миру детства и вызывают нарушения только тогда, когда преждевременно усиливаются аномальными условиями сознательной жизни. Особенно часто это случается, когда от родителей исходит неблагоприятное влияние, отравляющее домашнюю атмосферу и порождающее конфликты, которые нарушают психическое равновесие ребенка.

546 При неврозе у взрослого снова возвращается мир детских фантазий, и велик соблазн объяснить возникновение невроза каузально, как следствие наличия инфантильных фантазий. Но это объяснение не позволяет понять, почему фантазии не проявлялись сколько-нибудь патологически в промежуточный период. Ведь они напоминают о себе, лишь когда индивидуум попадает в ситуацию, с которой он не может справиться сознательными средствами. Возникающий в результате застой в развитии личности открывает простор для инфантильных фантазий, которые, конечно, дремлют в каждом из нас и не дают о себе знать, пока сознательная личность развивается беспрепятственно. Достигая определенного порога насыщения, фантазии начинают прорываться в сознание и создавать конфликты, уже заметные самому больному, который как бы разделяется на две личности с разными характерами. При этом диссоциация давно вызревала в бессознательном, ибо отток энергии сознания (по причине неиспользования) усугублял отрицательные качества бессознательного, в первую очередь инфантильные черты личности.

547 Так как нормальные фантазии ребенка суть не что иное, как воображение влечений, а потому могут рассматриваться как предварительные упражнения в будущей сознательной деятельности, из этого следует, что фантазии невротика, даже если они претерпели патологические изменения и, быть может, извратились под влиянием обратного тока энергии, содержат ядро нормального влечения, отличительной чертой которого является приспособляемость. Невротическое заболевание всегда предполагает неприспособленность, искажение нормального поведения и свойственного тому «воображения». Инстинкты крайне консервативны, они хранят свои древнейшие формы и образцы поведения. В уме они предстают как образы, выражающие суть инстинктивного позыва наглядно и конкретно, подобно картинам. Будь у нас возможность заглянуть, например, в психику мотылька юкки[320], мы нашли бы там образчик идей нуминозного или «магического» свойства, который не только заставляет мотылька оплодотворять растение, но и помогает ему «оценить» ситуацию в целом. Инстинкт нельзя назвать смутным слепым порывом, поскольку он подстраивается и приспосабливается к определенной внешней ситуации. Последнее обстоятельство придает ему специфическую нередуцируемую форму. Инстинкт изначален и передается по наследству, а его форма является древней, можно сказать, архетипической. Она старше и неизменнее формы тела.

548 Эти биологические соображения относятся, естественно, и к Homo sapiens, который остается в рамках общей биологии, несмотря на обладание сознанием, волей и разумом. Тот факт, что наша сознательная деятельность коренится в инстинкте и выводит из него свою динамику[321], а также основные черты своих мыслительных форм, имеет такое же значение для психологии человека, как и для всех других представителей животного царства. Человеческое знание состоит, по сути, в постоянном приспособлении к реальности неких изначальных идей, данных нам априори. Они нуждаются в определенных видоизменениях, поскольку в своем первоначальном виде подходят для архаического образа жизни и не соответствуют требованиям специфически дифференцированной среды. Если поддерживать впредь приток инстинктивного динамизма в нашу жизнь, что абсолютно необходимо для нашего существования, то нужно преобразить эти архетипические формы в идеи, соразмерные потребностям настоящего.

5. Мировоззренческий и психологический взгляды на жизнь

549 Увы, наши идеи имеют прискорбную, но неизбежную склонность отставать в развитии от изменений общей ситуации. Вряд ли может быть иначе, поскольку до тех пор, пока в мире ничего не меняется, идеи остаются более или менее приспособленными к нему и потому функционируют удовлетворительным образом. То есть нет убедительной причины, по которой им следовало бы меняться и приспосабливаться заново. Только тогда, когда условия меняются столь резко, что между внешней ситуацией и нашими устаревшими идеями возникает непреодолимая пропасть, складывается общий кризис мировоззрения, или жизненной философии, и начинает ощущаться потребность в переориентации и перенастройке изначальных образов, которые обеспечивают приток инстинктивной энергии. Их нельзя просто заменить новой, более рациональной конфигурацией, ибо это означало бы пойти на поводу у внешней ситуации и пренебречь биологическими нуждами человека. Вдобавок мы не навели бы никаких мостов к первочеловеку – напротив, вообще преградили бы доступ к нему. Таковы, к слову, цели марксистского образования, которое стремится, уподобляя себя Богу, переделать человека – по образу и подобию государства.

550 Сегодня наши основополагающие убеждения становятся все более рационалистическими. Наша философия перестала быть образом жизни, как это проповедовалось с античные времена; она превратилась в исключительно интеллектуальное и академическое упражнение. Наши конфессиональные религии с их архаическими обрядами и представлениями, достаточно оправданными сами по себе, выражают мировоззрение, вполне приемлемое в Средние века, но чуждое и непонятное для современного человека. Несмотря на конфликт с современными научными взглядами, оно инстинктивно продолжает цепляться за идеи, которые, если трактовать их буквально, не учитывают никаких духовных достижений последних пятисот лет. Очевидная цель состоит в том, чтобы не позволить человеку пасть в бездну нигилистического отчаяния. Но даже когда, будучи рационалистом, человек испытывает побуждение критиковать конфессиональную религию как примитивную, ограниченную и устаревшую, ему не следует забывать, что эта религия провозглашает доктрину, символы которой, при всей спорности толкований, живут собственной жизнью в силу своего архетипического характера. Следовательно, интеллектуальное понимание необходимо далеко не во всех случаях, оно требуется, лишь когда недостаточно оценки посредством чувств и интуиции, когда люди чрезмерно полагаются на интеллект.

551 В этом отношении нет ничего более показательного и симптоматического, чем пропасть, что разверзлась между верой и знанием. Они сегодня настолько несопоставимы, что поневоле воображаешь несоизмеримость этих двух категорий мышления и присущих им взглядов на мир. Но все же они опираются на тот самый эмпирический мир, в котором обитает человек, и даже богословы твердят, что вера поддерживается фактами, исторически воспринятыми в известном нам мире (в частности, что Христос родился как реальный человек, совершил множество чудес и страдал, умер при Понтии Пилате и воскрес во плоти после смерти). Богословие отвергает любые попытки трактовать наиболее ранние свидетельства как записанные мифы и не одобряет, соответственно, символическое понимание. При этом сами богословы не так давно попытались – без сомнения, в качестве уступки «знанию» – «демифологизировать» предмет своей веры, совершенно произвольно проведя ряд разграничений. Но для критического интеллекта слишком очевидно, что миф составляет неотъемлемую часть всех религий, а потому не может быть исключен из положений веры без урона для последней.

552 Разрыв между верой и знанием отражает раздвоение сознания, столь характерное для душевных расстройств наших дней. Такое впечатление, будто два разных человека высказываются по одной и той же теме, каждый со своей точки зрения, – или будто один человек в двух разных состояниях ума делится картиной своего опыта. Если вместо «человек» сказать «современное общество», станет ясно, что общество тоже страдает душевной диссоциацией, то есть невротическим расстройством. Положение дел нисколько не улучшается, если одна половина общества упрямо тянет вправо, а другая – влево. Именно этот процесс происходит в психике каждого невротика, повергая того в глубокое расстройство, которое, собственно, и приводит пациента к аналитику.

553 Как я указал выше – наивозможно кратко, но не пренебрегая упоминанием ряда практических подробностей, опущение которых могло бы поставить читателя в тупик, – аналитик должен налаживать отношения с обеими половинами личности своего пациента, ибо только из них обеих он может составить цельного человека. Если одна половина подавляет другую, об исцелении говорить не приходится, тем паче что именно подавлением другого себя непрерывно занимается пациент (современное мировоззрение фактически его к тому принуждает). Индивидуальная ситуация, по сути, мало отличается от коллективной. Индивидуум – социальный микрокосм, отражающий в мельчайшем масштабе особенности общества – или же, наоборот, наименьшая социальная единица, скопление которых продуцирует коллективную диссоциацию. Последняя возможность видится более реальной, ведь единственным непосредственным и конкретным носителем жизни является индивидуальная личность, а общество и государство суть условные идеи, которым позволительно притязать на реальность лишь постольку, поскольку они представлены совокупностью индивидуумов.

554 Слишком мало внимания уделяется тому факту, что при всей нашей нерелигиозности отличительной чертой христианской эпохи, ее высшим достижением является врожденный порок нашего века – господство слова, Логоса, который обозначает центральную фигуру христианского вероучения. Слово буквально сделалось божеством и остается таковым даже для тех, кто знаком с христианством только понаслышке. Такие слова, как «общество» и «государство», настолько конкретизированы, что оказываются почти персонифицированными. По мнению обывателя, «государство» в гораздо большей степени, чем любой единоличный правитель в истории, выступает щедрым дарителем и распределителем благ; все взывают к «государству», возлагают на него ответственность, ропщут на него и т. д. Общество же возведено в ранг высшего этического начала; ему даже приписывают положительные творческие способности. Кажется, никто не замечает, что поклонение слову, необходимое на определенной стадии умственного развития человека, имеет опасную теневую сторону. Ибо в тот миг, когда слово в результате многовекового воспитания обретает всеобщую значимость, оно разрывает свою первоначальную связь с божественной Личностью. Мы получаем персонифицированную церковь и персонифицированное государство; вера в слова становится доверчивостью, а само слово превращается в жуткий инструмент или лозунг, способный на любой обман. Вместе с доверчивостью приходят пропаганда и реклама, они дурачат гражданина политическими махинациями и компромиссами, а ложь разрастается до масштабов, прежде невиданных в мировой истории.

555 Так слово, первоначально выражавшее единство всех людей и знаменовавшее их союз в образе одного великого Человека, становится в наши дни источником подозрительности и недоверия всех ко всем. Доверчивость – один из наших злейших врагов, но к ней неизменно прибегает невротик, желая вытеснить сомнения или заставить исчезнуть свою вторую половину. Почему-то считается, что достаточно «сказать» человеку, что тому «надлежит» делать, чтобы направить его на верный путь. Сможет ли он так поступить – уже другой вопрос. Психолог же хорошо осознает, что ровным счетом ничего не добьется, убеждая, увещевая и раздавая разумные советы. Надо выяснить все подробности, надо досконально изучить психический инвентарь пациента. Поэтому следует взаимодействовать с цельной личностью страдающего индивидуума, стараться проникать во все закоулки его разума с дотошностью, которая далеко превосходит способности directeur de conscience[322]. Научная объективность психолога, не отвергающая никаких вариантов, позволяет видеть в пациенте не только человека, но и антропоида, привязанного к своему телу, как привязано животное. Опыт выводит медицинские интересы психолога за пределы сознательной личности, в мир бессознательных влечений, среди которых господствуют сексуальность и стремление к власти (или самоутверждение), соответствующие двойной этической концепции святого Августина – concupiscentia и superbia[323]. Схватка этих двух основных инстинктов (сохранения вида и самосохранения) – вот источник многочисленных конфликтов. Следовательно, они выступают главными объектами морального суждения, цель которого состоит в том, чтобы предотвратить, насколько это возможно, столкновение влечений.

556 Как объяснялось ранее, у всякого инстинкта имеются два основных качества: это, с одной стороны, динамизм и принуждение и, с другой стороны, – специфическое значение и намерение. Вполне возможно, что все психические функции человека имеют инстинктивную основу, и то же самое верно, полагаю, для животных. Нетрудно заметить, что у животных инстинкт действует как spiritus rector[324] их поведения. Это наблюдение теряет достоверность только тогда, когда начинает развиваться способность к обучению – например, у высших обезьян и у человека. У животных, благодаря способности к обучению, инстинкт претерпевает многочисленные изменения и дифференцируется, а у человека культурного влечения и вовсе расщепляются настолько, что лишь немногие из них уверенно опознаются в своей первоначальной форме. Наиболее важны два упомянутых выше фундаментальных инстинкта заодно со своими производными, и до сих пор эти влечения привлекали к себе исключительное внимание медицинской психологии. Но ученые, исследуя «разветвления» инстинктов, наткнулись на конфигурации, которые невозможно целиком соотнести с какой-либо одной из групп. Возьмем всего один пример: первооткрыватель жажды власти (А. Адлер. – Ред.) поставил вопрос о том, не может ли внешне очевидное выражение сексуального влечения на самом деле объясняться «установлением власти»; сам Фрейд тоже признавал существование «инстинктов эго» в дополнение к главенствующему половому инстинкту, делая явную уступку точке зрения Адлера. Ввиду такой неопределенности ничуть не удивительно, что в большинстве случаев невротические симптомы можно почти непротиворечиво объяснять в рамках едва ли не любой теории. Это не означает, что та или иная точка зрения ошибочна или что ошибочны обе. Скорее, обе относительно верны и, в отличие от некоторых односторонних и догматических утверждений, допускают существование и конкуренцию прочих инстинктов. Хотя, как было сказано, человеческий инстинкт как явление далеко не прост, мы вряд ли ошибемся, если предположим, что способность к обучению, качество почти исключительное человеческое, опирается на инстинкт подражания, свойственный, как выясняется, животным. Суть этого инстинкта заключается в том, чтобы вмешиваться в другие инстинктивные действия и в конце концов их видоизменять, что можно наблюдать, к примеру, в пении птиц, перенимающих музыкальные мелодии.

557 Ничто так не отчуждает человека от инстинктивной основы, как способность к обучению, которая оказывается подлинным стремлением к поступательному преобразованию человеческих способов поведения. Именно она больше всего остального ответственна за изменение условий существования и потребность в новом приспособлении, обусловленную становлением цивилизации. Также это первичный источник тех многочисленных психических нарушений и затруднений, которые вызываются последовательным отчуждением человека от инстинктивной основы: он отрывается от своих влечений и желает отождествиться со своим сознательным познанием, увлекается сознанием в ущерб бессознательному. В результате современный человек знает себя только в той мере, в какой может себя осознавать, а эта способность во многом зависит от условий окружающей среды, покорение которой спровоцировало изменение ряда инстинктивных устремлений (или намекнуло на необходимость таких изменений). Поэтому человеческое сознание обращается преимущественно к наблюдению и исследованию окружающего мира, к особенностям которого нужно приспосабливать свои психические и технические возможности. Эта задача настолько насущна, а ее выполнение настолько полезно, что человек попросту забывает о самом себе, упускает из вида свою инстинктивную природу и ставит собственное представление о себе на место реального бытия. Тем самым он исподволь соскальзывает в сугубо понятийный мир, где продукты его сознательной деятельности постепенно подменяют собой реальность.

558 Отчуждение от инстинктивной природы неизбежно ввергает культурного человека в конфликт между сознательным и бессознательным, между духом и природой, знанием и верой, и раскол становится патологическим уже в тот миг, когда сознание лишается возможности игнорировать или подавлять инстинктивную сторону. Скопление индивидуумов, дошедших до этого критического состояния, дает начало массовому движению, притязающему на роль защитника угнетенных. В соответствии с господствующей склонностью сознания искать источник всех бед во внешнем мире нам вещают о политических и социальных изменениях, которые, как предполагается, позволят автоматически справиться с гораздо более глубокой проблемой расщепления личности. Следовательно, всякий раз, когда это требование выполняется, возникают политические и социальные условия, которые возвращают человеку его беды – в измененной форме. Далее происходит простая инверсия: нижняя сторона поднимается наверх, тень занимает место света (а поскольку первая всегда анархична и бурлива, самостоятельность «освобожденного» страдальца неизбежно подвергается драконовским ограничениям). Дьявол изгоняется заодно с Вельзевулом, но корень зла как таковой не выкорчевывается, лишь вскрывается внутреннее противопоставление.

559 Коммунистическая революция унизила человека гораздо сильнее, чем унижала его демократическая коллективная психология: она лишила человека свободы не только в социальной, но также в нравственной и духовной области. Помимо политических трудностей, она нанесла изрядный психологический урон Западу, причем этот урон и ранее давал о себе знать – во времена германского нацизма; теперь же мы в состоянии разглядеть тень и указать на нее пальцем. Она явно лежит по ту сторону политической границы, а мы стоим на стороне добра и наслаждаемся своими правильными идеалами. Разве не признался недавно известный государственный деятель, что у него «не хватает воображения на зло»?[325] От имени многих он, по сути, подтвердил, что западному человеку грозит опасность вообще утратить тень, отождествить себя со своей деятельной личностью, а мир – с абстрактной картиной, нарисованной научным рационализмом. Духовно-нравственный противник, столь же реальный, как и сам западный человек, переселился из его собственной груди за географическую разделительную линию, которая более не служит внешней политической преградой, а все строже и надежнее отделяет человека сознательного от человека бессознательного. Мышление и чувство утрачивают внутреннюю полярность, и там, где религиозная ориентация сделалась бесполезной, сам Бог не в состоянии одолеть безумство высвобожденных психических функций.

560 Наша рациональная философия не желает знать, симпатизирует ли вторая личность в нас, уничижительно именуемая «тенью», нашим сознательным планам и намерениям. Очевидно, этой философии до сих пор неведомо, что мы носим в себе реальную тень, существование которой обусловлено нашей инстинктивной природой. Нельзя не замечать динамизма и образности инстинктов, не нанося самому себе глубочайший вред. Подавление влечений или пренебрежение ими чревато болезненными последствиями физиологического и психологического свойства, для лечения которых непременно понадобится медицинская помощь.

561 Уже более пятидесяти лет мы знаем (во всяком случае, нам следовало бы знать), что бессознательное выступает противовесом сознанию. Медицинская психология дала тому все необходимые эмпирические и экспериментальные доказательства. Имеется бессознательная психическая реальность, которая явно влияет на сознание и его содержания. Все это известно, но никаких практических выводов из этого факта сделано не было. Мы по-прежнему продолжаем думать и действовать так, словно остаемся простыми одномерными существами без двойственной природы. Соответственно, мы воображаем себя безобидными, разумными и гуманными. Мы не думаем не доверять собственным мотивам, не желаем спрашивать себя, как наш внутренний человек относится к тому, что мы делаем во внешнем мире. С нашей стороны поистине легкомысленно, поверхностно и неразумно, равно как и против правил психической гигиены, игнорировать реакции и точку зрения бессознательного. Можно, конечно, считать желудок или сердце чем-то малым, недостойным заботы, но переедание и напряжение духовных сил влекут за собой последствия, затрагивающие весь организм. Тем не менее мы уверены, что от психических ошибок и их плодов можно избавиться одними только словами, ибо «психическое» для большинства людей практически ничего не значит. Впрочем, вряд ли кто-то станет отрицать, что без психики не было бы мироздания как такового, уж тем более человеческого мироздания. Едва ли не все на свете зависит от психики человека и ее функций. Она заслуживает всего пристального внимания, которое мы можем ей уделить, особенно сегодня, когда признано, что будущее определяется не угрозой нападения диких животных, не природными катастрофами и не мировыми эпидемиями; нет, все обусловливается исключительно психическими изменениями в человеке. Достаточно мельчайшего, почти незаметного нарушения духовного равновесия в головах нескольких правителей, чтобы погрузить мир в пучину кровопролития, пламени и радиоактивности. Необходимые для этого технические средства имеются с обеих сторон. А определенные сознательные размышления, неподвластные какому-либо внутреннему противнику, могут слишком легко претворяться в жизнь, как уже все видели на примере одного «вождя»[326]. Сознание современного человека все еще цепляется за внешние объекты, возлагает на них полную ответственность, как если бы они принимали какие-либо решения. Тот факт, что психическое состояние отдельных индивидуумов способно освободиться от влияния объектов, считается ничтожным, хотя подобные иррациональности наблюдаются каждый день и могут случиться с кем угодно.

562 Печальная участь сознания в нашем мире объясняется прежде всего утратой инстинктов в силу особенностей развития человеческого разума за минувшие столетия. Чем больше власти получал человек над природой, тем упорнее он восторгался собственными знаниями и навыками, тем глубже становилось его презрение ко всему сугубо естественному и случайному, ко всем иррациональным фактам, в том числе к объективной психике, которая обнимает все, чуждое сознанию. В отличие от субъективизма сознательного разума бессознательное объективно и проявляет себя главным образом в форме противоположных чувств, фантазий, эмоций, побуждений и мечтаний, которые человек не создает сам, но которые приходят к нему объективно. Даже сегодня психология по большей части остается наукой о содержаниях сознания, измеряемых, насколько это возможно, коллективными мерками. Индивидуальная психика сделалась случайной погрешностью, маргинальным явлением, а бессознательное, которое способно проявиться только в реальном, «иррациональном» человеке, вообще игнорируется. Это отнюдь не результат небрежности или недостатка знаний; это отрицание возможности существования второго психического авторитета, помимо эго. Последнее воспринимает попытки изучать бессознательное как покушение на свои обширные полномочия. Религиозный человек, с другой стороны, исходно придерживается мысли, что он не является единственным хозяином в собственном доме. Он верит, что в конечном счете все решает Бог. Но многие ли из нас осмелятся доверить некое решение воле Божией? Кто из нас не смутится, заявляя прилюдно, что то или иное его решение исходит от Бога?

563 Религиозный человек, насколько можно судить, находится под непосредственным влиянием реакций бессознательного. Как правило, сам он называет их совестью. Но поскольку та же самая психическая подоплека порождает реакции, отличные от моральных, верующий оценивает свою совесть традиционными этическими мерками, следовательно, ищет коллективную ценность, и в этом стремлении его усердно поддерживает церковь. До тех пор, пока человек крепко держится за традиционные верования, а обстоятельства времени не требуют большего внимания к индивидуальной автономии, он, думаю, будет довольствоваться таким положением дел. Но ситуация коренным образом меняется, когда, как сегодня, массово появляется приверженный миру человек, ориентированный на внешние факторы и утративший религиозные верования. Тогда верующему приходится защищаться и катехизировать самого себя на основании своих убеждений. Он больше не ощущает чудовищную убедительную силу consensus omnium[327], зато остро воспринимает ослабление церкви и шаткость догматических положений. В качестве защитной меры церковь советует верить сильнее, как если бы дар благодати зависел от доброй воли и желания самого человека. Однако средоточие веры – не сознание, а спонтанный религиозный опыт, когда осуществляется переход от абстракной веры к непосредственной связи с Богом.

564 Здесь каждый из нас должен спросить: обладаю ли я каким-либо религиозным опытом и непосредственной связью с Богом? То есть свойственна ли мне та уверенность, которая помешает личности раствориться в толпе?

6. Самопознание

565 Утвердительный ответ на этот вопрос возможен только тогда, когда человек готов подчиниться требованиям строгого самоанализа и самопознания. Согласившись на это, он не просто уяснит некоторые важные истины о самом себе, но и получит психологическое преимущество: сумеет показать себя достойным серьезного внимания и сочувственного интереса. Он как бы объявит миру о собственном человеческом достоинстве и сделает первый шаг к постижению основ своего сознания, то есть к бессознательному, единственно доступному источнику религиозного опыта. Это, конечно, не означает, что бессознательное, как мы его обозначаем, тождественно Богу или занимает место Бога. Оно – лишь среда, из которой, как кажется, проистекает религиозный опыт. Что касается иных причин возникновения подобного опыта, ответ на этот вопрос лежит за пределами человеческого знания. Познание Бога есть трансценденция.

566 Религиозный человек получает немалое преимущество, когда перед ним встает важнейший вопрос, примета нашего времени: он имеет ясное представление о том, что субъективное существование опирается на отношения с «Богом». Я беру слово «Бог» в кавычки, чтобы показать, что мы имеем дело с антропоморфной идеей, динамизм и символизм которой опосредованы бессознательной психикой. При желании любой человек может приблизиться к источнику таких переживаний, независимо от того, верит он в Бога или нет. Иначе мы лишь в редких случаях наблюдаем те чудесные обращения, прототипом которых может служить опыт Павла по дороге в Дамаск[328]. Вообще факт существования религиозного опыта уже не нуждается в доказательствах. Но люди всегда будут сомневаться относительно того, что фигуры, которые метафизика и теология называют Богом (или богами), являются реальной основой наших переживаний. На самом деле этот вопрос – праздный, на него целиком отвечает субъективно подавляющая нуминозность переживания. Любой, кто испытывал подобное, был поглощен этим переживанием; он не в состоянии предаваться бесплодным метафизическим или эпистемологическим спекуляциям. Абсолютная уверенность взывает к самой себе и не нуждается в антропоморфных доказательствах.

567 Ввиду общего невежества и предвзятого отношения к психологии следует считать бедой нашей дисциплины то обстоятельство, что единственный опыт, который придает смысл индивидуальному существованию, должен, по всей видимости, исходить из среды, возбуждающей общие предубеждения и суеверия. Снова и снова доводится слышать: «Из Назарета может ли быть что доброе?»[329]. Бессознательное, если прямо не рассматривать его как своего рода мусорную корзину для сознательного разума, предполагает «сугубо животную природу». Однако в действительности и по определению оно обладает неопределенными размерами и структурой, а потому всякая его оценка бессмысленна, от нее следует отказаться как от предубеждения. Так или иначе, подобные суждения показались бы крайне странными в устах христиан, которые верят, что Господь родился на соломе в хлеву, среди домашних животных. Наверняка многим больше пришлось бы по вкусу, родись Он в храме. Точно так же ориентированный на мир вовне массовый человек ищет нуминозный опыт в массовых митингах, каковые, разумеется, внешне куда привлекательнее индивидуальной души. Даже прихожане христианских церквей разделяют это пагубное заблуждение.

568 Утверждение психологов о важности бессознательных процессов для религиозного опыта крайне непопулярно как среди политических правых, так и среди политических левых. Для первых важнее всего историческое откровение, пришедшее к человеку извне; для вторых все это полная ерунда – ибо у человека нет никакой религиозной функции, кроме веры в доктрину партии, когда вдруг зачем-то требуется истовая вера. Кроме того, различные вероучения проповедуют совершенно разное, хотя каждое из них притязает на обладание абсолютной истиной. Но сегодня мы живем в унитарном мире, где расстояния измеряются часами, а не неделями и месяцами. Экзотические народы перестали развлекать зевак в этнологических музеях. Они стали нашими соседями, и вчерашние частные заботы этнологов сделались сегодня общими политическими, социальными и психологическими проблемами. Идеологические области уже начинают соприкасаться и взаимопроникать, так что не за горами, может быть, то время, когда остро встанет вопрос о взаимопонимании. Сделать себя понятным, безусловно, невозможно без далеко идущего понимания точки зрения другого, а необходимое понимание будет иметь последствия для обеих сторон. История, несомненно, отвергнет тех, кто считает своим призванием противостоять этому неизбежному развитию, при всей желательности и психологической потребности во что бы то ни стало сохранять все существенное и полезное в нашей собственной традиции. Несмотря на обилие различий, единству человечества суждено утверждаться неудержимо. На этот исход марксистское учение делает ставку, тогда как Запад надеется достичь своей цели посредством технологий и экономической помощи. Коммунизм не пренебрегает значимостью идеологического элемента и универсальностью основополагающих принципов. Цветные расы разделяют нашу идеологическую слабость и в этом отношении уязвимы не менее нашего.

569 Недооценка психологического фактора может иметь печальные последствия, а потому давно пора разобраться в этом вопросе. Пока это намерение еще остается благонамеренным пожеланием, поскольку самопознание, будучи крайне непопулярным, воспринимается как малоприятная, идеалистическая цель, отдает морализаторством и поглощается психологической тенью, каковую обыкновенно вообще отрицают или о каковой стараются не говорить вслух. Задача нашей эпохи и вправду почти неразрешима. Она предъявляет самые высокие требования к нашей ответственности, если мы не хотим оказаться повинными в очередном trahison des clercs[330]. Эта задача выпадает прежде всего тем ведущим и влиятельным личностям, которые обладают необходимым интеллектом, чтобы постичь ситуацию сегодняшнего мира. Можно было бы ожидать, что они прислушаются к своей совести. Но поскольку речь идет не только об интеллектуальном понимании, но также о моральных выводах, у нас, к сожалению, нет повода для оптимизма. Природа, как мы знаем, не настолько щедро раздает свои блага, чтобы в одном человеке возвышенный разум сочетался с сердечными дарами. Как правило, там, где присутствует одно, другое отсутствует; если одна способность развита в совершенстве, обычно это происходит за счет всех прочих. Несоответствие между интеллектом и чувством, и в лучшие времена затрудняющее жизнь, представляет собой особенно болезненную главу в истории человеческой психики.

570 Нет смысла формулировать задачу, которую ставит перед нами наша эпоха, как нравственное требование. В лучшем случае мы лишь проясним мировую психологическую ситуацию настолько, что ее сможет разглядеть даже близорукий, а озвученные слова и идеи разберут даже слабослышащие. Можно уповать на поддержку понимающих и людей доброй воли, а потому нельзя прекращать повторять те мысли, которые необходимы нашей эпохе. В конце концов, правда поддается распространению ничуть не хуже заведомой лжи.

571 Я хотел бы обратить внимание читателя на главное затруднение, с которым нам неминуемо предстоит столкнуться. Те гнусности, в которых в последнее время погрязло человечество стараниями диктаторских государств, есть не что иное, как кульминация всех тех злодеяний, в которых наши предки были повинны в не столь отдаленном прошлом. Помимо варварства и кровопролития, учиняемых христианскими народами между собой на протяжении всей европейской истории, европеец также должен ответить за преступления, совершенные против цветных рас в ходе колонизации. В этом отношении белый человек действительно несет тяжкое бремя. Налицо обыкновенная человеческая тень, которую вряд ли можно изобразить в более черных тонах. Зло, выявляемое в человеке и в нем, несомненно, обитающее, поистине велико, так что для церкви рассуждать о первородном грехе и сводить его к относительно невинной ссоре Адама с Евой несколько самонадеянно. Все гораздо серьезнее, причем степень этой серьезности сильно недооценивают.

572 Поскольку общепризнано, что человек есть то, что ведомо о нем его сознанию, он считает самого себя безвредным – и тем прибавляет к безнравственности глупость. Он не отрицает, что происходили и продолжают происходить ужасные вещи, но виноватыми всегда назначаются «другие». Если же такие поступки относятся к недавнему или далекому прошлому, их для собственного удобства быстро топят в море забвения, вследствие чего к человеку возвращается то состояние хронического легкомыслия, которое принято называть «нормальностью». Потому нас шокирует открытие, что на самом деле ничто окончательно не исчезает и ничто не поддается исправлению. Зло, вина, глубокая тревога, темные предчувствия – все это перед нашим взором, нужно лишь присмотреться. Это грехи человека; я тоже человек и разделяю с остальными человеческую природу, а потому виновен, как и другие, и ношу в себе неизменную и неизгладимую способность и склонность грешить снова и снова, в любое время. Даже если с юридической точки зрения мы не являемся соучастниками преступления, в силу нашей человеческой природы мы все равно – потенциальные преступники. В действительности нам просто не выпадало подходящей возможности втянуться в адский водоворот событий. Никто из нас не выбирается из-под полога черной коллективной тени человечества. Произошло ли преступление много поколений назад или происходит сегодня, оно остается симптомом предрасположенности, присутствующей всегда и везде, – и поэтому на самом деле хорошо бы обладать некоторым «воображением зла», ибо лишь глупец будет постоянно игнорировать предупреждения собственной природы. Вообще легкомыслие – отличный способ превратить человека в орудие зла. Безобидность и наивность столь же малополезны, как если бы больной холерой и его окружение пребывали в неведении о заразности этой болезни. Наоборот, эти качества ведут к проецированию неосознаваемого зла в себе на «другого». Это вполне действенно укрепляет позицию противника, ведь проекция переносит страх, который мы невольно и тайно испытываем перед собственным злом, на другого, чем значительно увеличивает для нас угрозу с его стороны. Хуже того, неосведомленность лишает нас способности бороться со злом. Здесь мы, конечно, сталкиваемся с одним из главных предрассудков христианской традиции, истинным камнем преткновения в нашей политике. Мы должны, как нам внушают, сторониться зла и по возможности не соприкасаться с ним, даже не упоминать. Зло – дурное предзнаменование, его табуируют и боятся. Такое «апотропейное»[331] восприятие зла, мнимые попытки от него ускользнуть, льстят нашей первобытной склонности закрывать глаза на зло и прогонять его за те или иные границы (вспомним ветхозаветного козла отпущения, которому полагалось унести зло в пустыню).

573 Если уже невозможно избежать осознания того, что зло, вопреки воле самого человека, заложено в самой человеческой природе, оно признается в психологии равноправным, пускай противоположным по знаку, партнером добра. Это осознание ведет прямиком к психологическому дуализму, бессознательно предвосхищенному в расколе политического мира и в еще более бессознательной диссоциации в современном человеке. Дуализм не порождается этим осознанием; скорее, мы с самого начала находимся в расщепленном состоянии. Невыносимо думать, что мы должны взять на себя личную ответственность за это состояние, поэтому мы предпочитаем как бы помещать зло в отдельных преступников или в преступные группы, а себя воображаем невинными и пренебрегаем общей склонностью ко злу. Такое ханжество рано или поздно отвергается, потому что зло, как показывает опыт, заложено в самом человеке (если только, в соответствии с христианскими воззрениями, не допускать наличие метафизического принципа зла). Немаловажное преимущество этой точки зрения состоит в том, что она освобождает человеческую совесть от избытка ответственности, переваливает последнюю на дьявола, совершенно правильно, если рассуждать психологически, полагая, что человек в гораздо большей степени является жертвой своей психической конституции, чем ее творцом. Принимая во внимание, что зло наших дней отбрасывает в глубочайшую тень все, когда-либо досаждавшее человечеству, следует спросить себя, как выходит, что при несомненном развитии правосудия, медицины и техники, при всей нашей заботе о жизни и здоровье, на свет появились чудовищные машины разрушения, способные в одночасье истребить весь человеческий род?

574 Никто не будет утверждать, что физики-атомщики – шайка преступников, раз именно их усилиям мы обязаны таким своеобразным плодом человеческой изобретательности, как водородная бомба. Изрядная интеллектуальная работа по развитию ядерной физики была проделана людьми, выполнявшими эту задачу с величайшим напряжением сил и самопожертвованием; их нравственные достижения с тем же успехом могли принести им славу изобретателей чего-то полезного и ценного для человечества. Пусть первый шаг на пути к судьбоносному изобретению может быть результатом сознательного решения, здесь, как и везде, важную роль играет спонтанная идея – предчувствие или интуиция. Иными словами, бессознательное тоже сотрудничает с сознанием и нередко вносит решающий вклад в общее дело. Поэтому не только сознательное усилие ответственно за результат; местами в игру вступает именно бессознательное с его едва различимыми целями и намерениями. Если оно вкладывает человеку в руки оружие, значит оно нацелено на насилие. В познании истины заключается первейшая цель науки, и если в погоне за стремлением к открытиям мы обнаруживаем некую существенную угрозу, то складывается, скорее, ощущение фатальности, а не преднамеренности. Дело не в том, что современный человек больше привержен злу, чем человек Античности или первобытный дикарь. Просто-напросто он располагает несравненно более действенными средствами для воплощения этой своей склонности. Сознание расширяется и дифференцируется, а нравственная природа плетется позади. Это беда нашего времени, и полагаться на один лишь разум уже недостаточно.

575 Теоретически во власти разума отказаться от экспериментов такого адского масштаба, как ядерное расщепление, хотя бы из-за их опасности. Но страх перед злом, которого не замечаешь в себе, но исправно отыскиваешь в других, всякий раз сдерживает разум, хотя общеизвестно, что применение этого оружия означает верную гибель теперешнего человеческого мира. Страх всеобщей гибели может избавить нас от худшего, но сама возможность, тем не менее, будет нависать над нами темной тучей до тех пор, пока не удастся перебросить мостик через всемирный психический и политический разлом – причем мостик столь же надежный, сколь неоспоримо существование водородных бомб. Если бы некое всемирное сознание сумело понять, что всякое разделение и расщепление возникают вследствие раскола в человеческой душе, тогда мы знали бы, с чего следует начать. Но если даже мельчайшие и самые интимные порывы индивидуальной психики – незначительные сами по себе – останутся столь же бессознательными и непризнанными, какими они были до сих пор, то они продолжат накапливаться и порождать массовые группировки и движения, которые неподвластны разумным увещеваниям и не подчиняются призывам действовать во благо. Все прямые попытки устроить нечто подобное – не более чем бой с тенью, причем сильнее всего иллюзиями увлечены сами гладиаторы.

576 Суть дела заключается в собственном дуализме человека, в явлении, которое открылось нам внезапно, словно бездна вдруг разверзлась под ногами благодаря последним событиям мировой истории, хотя на протяжении столетий человечество искренне верило, что единый Бог создал человека по Своему образу и подобию, как малое единство. Даже сегодня люди в значительной степени не осознают тот факт, что каждый индивидуум является ячейкой в структуре различных международных организмов и поэтому причинно вовлечен в их конфликты. Он знает, что как отдельное существо более или менее бессмысленен, и чувствует себя жертвой неуправляемых сил, зато, с другой стороны, он таит в себе опасную тень и тайного противника, вовлеченного в качестве незримого помощника в темные махинации политических монстров. По самой своей природе политические органы вечно склонны искать зло в противоположных группах, а отдельный человек обладает неистребимой склонностью избавляться от всего, чего он не знает и не хочет знать о себе, через приписывание этих свойств кому-то другому.

577 Ничто не оказывает более разъединяющего и отчуждающего воздействия на общество, чем эта моральная беспечность и безответственность, и ничто не способствует взаимопониманию и сближению сильнее, чем взаимный отказ от проекций. Это необходимое исправление требует самокритики, ибо нельзя просто приказать другому человеку отказаться от своей греховности. Ведь он не признает свои грехи таковыми, и это можно сказать о каждом из нас. Мы можем распознать наши предубеждения и иллюзии только тогда, когда, опираясь на более широкое психологическое знание себя и других, готовы усомниться в абсолютной правильности наших предположений и тщательно и добросовестно сопоставить их с объективными фактами. Забавно, что идея «самокритики» очень популярна в марксистских странах, но там она подчинена идеологическим соображениям и должна служить государству, а не истине и справедливости в отношениях людей друг с другом. Массовое государство не намерено способствовать взаимопониманию и углублению отношений человека с человеком; напротив, оно стремится к атомизации и психической изоляции индивидуума. Чем больше находится нетипичных личностей, тем усерднее объединяет свои силы государство, и наоборот.

578 Не может быть сомнений в том, что и в демократиях расстояние между людьми гораздо больше, чем полезно для общественного благополучия, не говоря уже о наших психических потребностях. Правда, предпринимаются всевозможные попытки убрать вопиющие социальные контрасты через воззвания к идеализму, энтузиазму и нравственному сознанию людей; но, что характерно, при этом забывают применить необходимую самокритику и ответить на вопрос, а кто, собственно, выдвигает идеалистические требования? Может быть, тот, кто сумел перескочить через собственную тень, чтобы жадно вцепиться в какую-либо идеалистическую программу, сулящую ему долгожданное алиби? Сколько респектабельности и мнимой нравственности закрашивают обманчивыми красками внутренний мир тьмы? Прежде всего хотелось бы убедиться, что человек, вещающий об идеалах, сам идеален, что его слова и дела больше, чем кажутся. Но быть идеальным невозможно, идеал обречен оставаться недостижимым. Поскольку у нас обычно острый нюх в этом отношении, большинство идеалистов, нам проповедующих и обещающих златые горы, мы воспринимаем как пустых болтунов, их речи становятся приемлемыми только тогда, когда они открыто признают существование противоположных явлений. Без этого противовеса идеал превосходит наши человеческие возможности, становится попросту неосуществимым и вырождается в блеф, пускай и благонамеренный. Он используется для возвышения и угнетения, и в конечном счете ни к чему хорошему не приводит.

579 Признание тени, с другой стороны, побуждает к смирению, необходимому для признания нашего несовершенства. Именно это сознательное признание и внимание требуются всякий раз, когда предполагается установить человеческие отношения. Ведь отношения зиждутся не на дифференциации и совершенстве, которые только подчеркивают различия или отталкивают других от нас; они зиждутся, скорее, на несовершенстве, на слабости и беспомощности, которые нуждаются в опоре, то есть на самой почве и мотиве зависимости. Совершенство самодостаточно, в отличие от слабости, которая ищет опору и не противопоставляет партнеру ничего такого, что могло бы поставить его в подчиненное положение или даже унизить. Причем чем более заметен высокий идеализм, тем больше опасность унижения.

580 Подобные размышления не следует принимать за излишнюю сентиментальность. Вопрос человеческих отношений и внутренней сплоченности нашего общества вполне актуален ввиду атомизации нынешнего массового человека, чьи личные отношения фактически стираются всеобщим недоверием. Везде, где справедливость слаба, где действуют полицейский шпионаж и террор, люди тяготеют к обособленности, что, конечно же, целиком и полностью устраивает диктаторское государство, которое нарочно стремится накопить как можно больше лишенных амбиций социальных единиц. Чтобы противостоять этой опасности, свободное общество нуждается в узах аффективного свойства, в принципе наподобие caritas, то есть христианской любви к ближнему. Но именно эта любовь к ближнему больше всего страдает от непонимания, вызванного проекцией. Поэтому свободному обществу стоило бы поразмыслить о человеческих отношениях с психологической точки зрения, ибо тут кроется его реальная сплоченность и, следовательно, его сила. Там, где кончается любовь, начинаются власть, насилие и террор.

581 Эти размышления имеют целью не восхвалять идеализм, а лишь способствовать осознанию текущей психологической ситуации. Не знаю, что слабее, – идеализм или прозорливость масс. Знаю только, что требуется время, чтобы произошли психические изменения, которые имеют хоть какие-то шансы закрепиться. Прозрение, которое наступает медленно, кажется мне предпочтительным с точки зрения долгосрочных последствий в сравнении со спонтанным идеализмом, который вряд ли продержится долго.

7. Значение самопознания

582 Та низшая часть психики, которую наш век считает «тенью», содержит в себе больше, нежели просто негативные элементы. Сам факт, что через самопознание, то есть через исследование собственной души, мы наталкиваемся на инстинкты с их образным миром, должен пролить некоторый свет на силы, дремлющие в душе, о которых мы редко задумываемся, если в жизни все идет гладко. Это потенциальные возможности для развития, и от подготовленности и позиции сознательного разума всецело зависит, чем обернется вторжение этих сил и связанных с ними образов и идей – созиданием или катастрофой. Психолог, по-видимому, единственный знает по опыту, насколько ненадежна психическая подготовленность современного человека, ибо он единственный считает себя вынужденным искать в собственной природе человека те полезные силы и идеи, которые снова и снова дают шанс отыскать правильный путь сквозь тьму и опасность. Для этой кропотливой работы психологу требуется все терпение, какое только можно найти; он не может полагаться на какие-либо традиционные предписания, когда другому – пациенту – поручаются все труды, а сам психолог довольствуется приятным положением советчика и увещевателя. Хорошо известно, насколько тщетны благонамеренные проповеди, однако общая беспомощность в текущей ситуации столь велика, а нужда столь насущна, что кажется лучше повторить старую ошибку, чем ломать голову над субъективными проблемами. Кроме того, речь всегда идет о лечении одного индивидуума, а не десяти тысяч человек, хотя усилия, предпринимаемые психиатром во втором случае якобы принесли бы больше пользы (это не так, можно смело утверждать, что не произошло бы вообще ничего, поскольку не изменился отдельный индивидуум).

583 Общее воздействие на всех индивидуумов, эта неосуществимая мечта, может растянуться на сотни лет, ибо духовное преображение человечества вторит медленной поступи веков и не может быть ускорено или остановлено никаким рациональным процессом размышлений, не говоря уже о достижении результата при жизни одного поколения. Зато в пределах нашей досягаемости действительно находится изменение тех людей, которые располагают – или создают ее для себя – возможностью влиять на единомышленников. Я не имею в виду убеждение или проповедь; скорее, речь о том общеизвестном факте, что всякий, осознавший мотивы собственных действий и тем самым получивший доступ к бессознательному, невольно оказывает влияние на свое окружение. Углубление и расширение личного сознания знаменуется последствиями, которые первобытные народы определяют общим словом «мана»[332]. Это непреднамеренное влияние на бессознательное других, своего рода бессознательный престиж, и его действие длится только до тех пор, пока не нарушается сознательным намерением,

584 Стремление к самопознанию вовсе не лишено шансов на успех, поскольку еще наличествует фактор, который, будучи полностью игнорируемым, отчасти оправдывает наши ожидания. Это бессознательный дух времени (Zeitgeist). Он компенсирует установку сознательного разума и предвосхищает грядущие изменения. Прекрасным примером тут будет современное искусство: хотя кажется, что оно поглощено эстетическими проблемами, на самом деле оно выполняет работу по психологическому воспитанию публики, ломая и разрушая прежние взгляды на прекрасное по форме и значимое по содержанию. Притягательность художественного произведения сменяется холодными абстракциями самого субъективного толка, которые захлопывают, так сказать, дверь перед наивным романтическим восторгом чувств и обязательной любовью к предмету. Простым и понятным всем языком нам сообщается, что пророческий дух искусства отверг былое объективное отношение к темному (пока еще темному, может быть) хаосу субъективизма. Конечно, искусство, насколько мы можем о нем судить, не успело отыскать в этой тьме того, что могло бы сплотить всех людей и дать выражение их душевной целостности. Поскольку для этой цели, по-видимому, необходимы размышления, то, возможно, такие открытия предстоит совершить в других областях человеческой деятельности.

585 Великое искусство до сих пор черпало свою плодотворность из мифа, из бессознательного процесса символизации, длящегося веками; будучи изначальным проявлением человеческого духа, он и впредь будет оставаться источником всякого творчества. Развитие современного искусства с его будто бы нигилистической склонностью к упадку следует расценивать как симптом и символ духа всеобщего разрушения и обновления, наложившего свой отпечаток на нашу эпоху. Этот дух дает о себе знать везде – в политике, в обществе, в философии. Мы живем, если воспользоваться выражением греков, в kairos – в подходящем времени – для «преображения богов», то есть основополагающих принципов и символов. Эта особенность нашего времени (ее определенно не назовешь нашим сознательным выбором), отражает бессознательного человека внутри нас и его изменения. Грядущим поколениям придется принять во внимание эту важную трансформацию, если человечество не хочет уничтожить себя посредством собственных технологий и наук.

586 Как в начале христианской эры, так и сегодня мы сталкиваемся с проблемой всеобщей нравственной отсталости: мораль не поспевает за нашим научно-техническим и общественным прогрессом. Столько всего поставлено на карту, так много зависит от психологической конституции современного человека! Способен ли он устоять перед искушением устроить мировой пожар? Осознает ли он путь, по которому идет? Какие выводы необходимо сделать из текущей ситуации в мире и собственной психической ситуации человека? Ведомо ли ему, что он вот-вот лишится спасительного мифа о внутреннем человеке – мифа, бережного хранимого христианством? Понимает ли он, что его ждет, если эта катастрофа когда-нибудь разразится? Способен ли он вообще осознать, что это и вправду будет катастрофа? Наконец знает ли индивидуум, что это он – тот груз, который перевешивает чашу весов?

587 Счастье и довольство, спокойствие ума и осмысленность жизни – все это способен испытать лишь индивидуум, а не государство, которое, с одной стороны, есть не что иное, как условность, принимаемая отдельными людьми, но которое, с другой стороны, постоянно угрожает парализовать и подавить личность. Психиатр – один из тех, кто лучше всех знает условия благополучия души, от которых бесконечно много зависит в социальной совокупности. Социальные и политические обстоятельства времени имеют, безусловно, большое значение, но для благополучия или горя отдельного человека их важность немало переоценивается, поскольку они принимались и принимаются за единственные значимые факторы. В этом отношении все наши социальные цели ошибочны: мы упускаем из вида психологию человека, к которому они обращены, зато часто – неоправданно часто – поощряем его иллюзии.

588 Надеюсь, что психиатру, который на протяжении многих лет изучал причины и следствия психических расстройств, будет позволено высказать свое мнение со всей скромностью, положенной отдельной личности, относительно нынешнего положения дел в мире. Меня не подстегивают ни чрезмерный оптимизм, ни любовь к высоким идеалам; я движим лишь заботой о судьбе отдельного человеческого существа – об участи той бесконечно малой единицы, от которой зависит весь мир и в которой, если мы правильно толкуем смысл христианского послания, даже Бог взыскует Свою цель.

XV. Один современный миф. О том, что наблюдают в небесах[333]

Предисловие

589 Трудно дать правильную оценку значимости современных событий, так как велика опасность того, что наше суждение окажется субъективным. Поэтому я полностью осознаю риск, на который иду, предполагая изложить свое мнение о некоторых современных событиях, которые кажутся мне важными, и поделиться этим мнением с теми, кто готов проявить терпение и выслушать. Под событиями я имею в виду сообщения, поступающие со всех уголков земли, о неких круглых объектах, мелькающих в тропосфере и стратосфере и известных под обозначениями «летающие тарелки», soucoupes[334], «диски» и «НЛО» (неопознанные летающие объекты). Эти слухи или само возможное физическое существование подобных объектов представляются мне настолько значительными, что я считаю своим долгом, как уже случалось, когда назревали роковые для Европы события[335], высказать предостережение. Конечно, мой голос, как и ранее, слишком слаб, чтобы завладеть вниманием толпы. Мною движет не самонадеянность; нет, совесть психиатра велит мне высказаться и подготовить тех немногих, кто готов слушать, к грядущим событиям, возвещающим конец эпохи. Из древнеегипетской истории мы знаем, что это проявления психических изменений, которые всегда случаются на исходе одного платоновского месяца[336] и в начале другого. По всей видимости, это перемены в констелляции[337] психических доминант – архетипов или «богов», как их раньше называли, – которые влекут за собой или сопровождают протяженные трансформации коллективной психики. Такая трансформация началась в историческую эпоху и оставила свои следы в переходе эпохи Тельца в эпоху Овна, а затем от Овна к Рыбам[338], причем заря последней совпала с возникновением христианства. Сейчас мы приближаемся к той великой перемене, которая предрекает наступление эры Водолея.

590 С моей стороны было бы легкомысленно пытаться скрывать от читателя тот факт, что подобные размышления не только чрезвычайно непопулярны, но опасно близки к тем смутным фантазиям, которые затуманивают умы мировых реформаторов и прочих толкователей «знамений и предзнаменований». Но я должен пойти на этот риск, даже если это означает, что будет поставлена под угрозу моя с таким трудом завоеванная репутация правдивого, надежного и добросовестного ученого. Могу заверить читателей, что поступаю так осознанно и что решение далось мне нелегко. Признаться, я беспокоюсь за всех, кто оказался неподготовленным к рассматриваемым событиям и кого сбивает с толку их непостижимый характер. Насколько мне известно, пока никто не изъявил желания изучить и изложить на бумаге возможные психические последствия предсказанного астрологического изменения, поэтому я считаю своим долгом сделать в этом отношении все, что в моих силах. За этот неблагодарный труд я берусь, не ожидая, что мое долото оставит хоть какой-то след на твердом камне убеждений оппонентов.

591 Некоторое время назад я опубликовал работу, в которой оценивалась возможная природа «летающих тарелок»[339]. Я пришел к тем же выводам, что и Эдвард Дж. Руппельт, бывший руководитель проекта американских ВВС по изучению сообщений об НЛО[340]. Итог таков: что-то и вправду видят, но что это такое – неизвестно. Трудно, если вообще возможно, составить сколь-нибудь верное представление об этих явлениях, поскольку эти объекты ведут себя не как физические тела, а как невесомые мысли. До сих пор не предъявлено никаких неопровержимых доказательств физического существования НЛО, за исключением донесений о засечках на радаре. Я обсуждал достоверность этих радиолокационных наблюдений с профессором Максом Кноллем, специалистом в данной области знаний. Его слова отнюдь не воодушевляют. Тем не менее имеются подтвержденные, по-видимому, случаи, когда визуальное наблюдение подкреплялось соответствующими радиолокационными эхосигналами. Хочу, кстати, обратить внимание читателя на книги Кихоу, которые основаны на официальных материалах и в которых автор старательно избегает диких домыслов, наивности или предвзятости иных изданий[341].

592 На протяжении десятилетия физическая реальность НЛО оставалась крайне спорной, и эта тема так и не получила удовлетворительного освещения, несмотря на накопившееся за минувший срок обилие наблюдений. Чем больше затягивалась неопределенность, тем очевиднее становилось, что это многостороннее по своей природе явление имеет, наряду с возможной физической основой, чрезвычайно важную психическую составляющую. Это не вызывает удивления, ведь перед нами якобы физическое явление, которое характеризуется, с одной стороны, частыми наблюдениями, а с другой стороны – чуждым, неведомым и даже противоречивым характером.

593 Подобный предмет способен, как ничто другое, порождать сознательные и бессознательные фантазии; первые вызывают к жизни спекулятивные догадки и сугубые измышления, а вторые создают мифологический фон, неотделимый от самих провокационных наблюдений. Так складывается ситуация, в которой при всем желании часто невозможно установить наверняка, следует ли фантазия за первичным восприятием или, наоборот, первична фантазия, зародившаяся в бессознательном, которая затем вторгается в сознательный разум иллюзиями и видениями. Материал, ставший мне известным за последние десять лет, подтверждает обе гипотезы. В первом случае в основе сопутствующего мифа лежит объективный, реальный, физический процесс; во втором случае соответствующее видение создается архетипом. К этим двум каузальным отношениям необходимо добавить третью возможность, а именно возможность «синхронистического» (акаузального) осмысленного совпадения. Указанная проблема занимала людские умы со времен Гейлинкса, Лейбница и Шопенгауэра[342]. Эта гипотеза неразрывно связана с явлениями, которые обусловлены архетипическими психическими процессами.

594 Будучи психологом, я вряд ли могу внести какие-либо уточнения в вопрос о физической реальности НЛО. Я вправе говорить только о психической стороне этого явления, и ниже речь пойдет почти исключительно о психических факторах.

1. НЛО и слухи

595 Поскольку сообщения об НЛО не просто звучат практически невероятно, но и противоречат всем нашим основным представлениям о физическом мире, вполне естественной первой реакцией человека должно быть отрицание и полное их неприятие. Конечно, говорим мы, это всего-навсего иллюзии, фантазии и ложь. Люди, которые сообщают о подобном, – в основном пилоты и наземный персонал авиакомпаний – явно слегка спятили! Хуже того, большинство историй такого рода поступает из Америки, страны превосходных степеней и научной фантастики[343].

596 Чтобы оценить правомерность этой естественной реакции, начнем с того, что будем рассматривать сообщения об НЛО как простые слухи, то есть как психические продукты, и сделаем отсюда все выводы, которые оправдываются аналитическим методом исследования.

597 С такой точки зрения сообщения об НЛО могут показаться скептическому уму чем-то вроде обиходной истории, рассказываемой по всему миру; от обычного слуха она отличается тем, что получает выражение в форме видений[344] или, быть может, даже обязана тем своим возникновением, а ныне ими поддерживается. Я бы назвал эту сравнительно редкую вариацию слуха визионерским слухом (visionaeres Geruecht). Он во многом схож с коллективными видениями, которые, скажем, посещали крестоносцев при осаде Иерусалима, являлись солдатам в Монсе в ходе Первой мировой войны, предстают взорам ревностных сторонников папы в португальской Фатиме[345] и т. д. Помимо коллективных видений, известны случаи, когда один или несколько человек видят что-то, физически отсутствующее. Например, однажды я был на спиритическом сеансе, где четверо из пяти присутствующих узрели объект, похожий на луну и парящий над животом медиума. Мне, пятому в их компании, показали, где именно находится объект, и этим четверым было совершенно непонятно, почему я ничего не вижу. Знаю еще три случая, когда какие-то предметы представали в мельчайших подробностях (в двух случаях их видело по два человека, а в третьем – один), но впоследствии оказывалось, что эти предметы лишь воображались. Два случая произошли под моим непосредственным наблюдением. Даже люди трезвомыслящие и полностью владеющие своими чувствами могут порой видеть несуществующее. Не могу сказать, как можно объяснить такие происшествия. Совсем не исключено, что они случаются чаще, чем я склонен предполагать. Как правило, мы не проверяем то, что «видели своими глазами», а потому никогда не узнаем, что на самом деле там ничего не было. Я отмечаю последнюю возможность потому, что в столь нетипичной ситуации, как изучение НЛО, нужно принимать во внимание все стороны явления.

598 Первым условием визионерского слуха, в отличие от обычного, для распространения которого не требуется ничего, кроме общего любопытства и жажды сенсаций[346], всегда выступает некая необыкновенная эмоция. Однако ее усиление и перерастание в видение, в заблуждение чувств, обусловливается чрезмерным возбуждением, проистекающим из более глубокого источника.

599 Поводом к рассказам об НЛО послужили таинственные снаряды, якобы сновавшие над Швецией в последние два года войны[347] – разумеется, их приписывали русским, – и сообщения об «истребителях-призраках», то есть об огоньках, которые сопровождали бомбардировщики союзников над Германией. Далее последовали диковинные наблюдения «летающих тарелок» в Америке. Невозможность отыскать наземную базу НЛО и объяснить физические особенности движения «тарелок» вскоре породила гипотезу о внеземном происхождении этих объектов. Благодаря такому развитию слух как бы породнился с психологией той великой паники, что разразилась в Соединенных Штатах Америки незадолго до Второй мировой войны, когда радиопостановка по роману Герберта Уэллса о вторжении марсиан в Нью-Йорк[348] привела к многолюдной давке и многочисленным автомобильным авариям. Эта постановка явно затронула латентные эмоции, порожденные близостью войны.

600 Мотив внеземного вторжения был подхвачен сплетниками, и НЛО стали трактовать как летательные аппараты, управляемые разумными существами из космоса. Очевидная «невесомость» в маневрах космических кораблей вкупе с осмысленными и целенаправленными их движениями приписывалась превосходным техническим знаниям и способностям космических пришельцев. Поскольку они не причиняли вреда и воздерживались от любых враждебных действий, утверждали, что их появление вызвано простым любопытством или желанием провести воздушную разведку. Чужаков как будто интересовали прежде всего аэродромы и атомные станции, из чего сделали вывод, что опасное развитие атомной физики и технологий расщепления ядра вызвало известное беспокойство на соседних с нами планетах и побудило инопланетян к более пристальному наблюдению с воздуха. В результате люди уверились, что за ними следят и шпионят из космоса.

601 Слух получил настолько широкое официальное признание, что в вооруженных силах Америки учредили специальное бюро для сбора, анализа и оценки соответствующих наблюдений. Похоже, то же самое было сделано во Франции, Италии, Швеции, Великобритании и других странах. После публикации отчета Руппельта рассказы о «тарелках» в целом исчезли из прессы приблизительно на год, явно утратив, во всяком случае, статус «горячих новостей». Однако о том, что интерес к НЛО, да и к наблюдению за ними, вовсе не пропал, свидетельствует недавнее сообщение в печати: некий американский адмирал предложил основать по всей стране клубы для сбора сообщений об НЛО и подробного расследования этих сообщений.

602 По слухам, НЛО имеют, как правило, форму линзы, но могут также быть продолговатыми или похожими на сигары; они светятся разноцветными огнями[349] или отливают металлическим блеском; из неподвижного состояния способны достигать скорости около 15 000 километров в час, а ускорение временами таково, что, управляй ими кто-то, напоминающий человека, это существо мгновенно бы погибло. В полете поворачивают под углами, возможными лишь для невесомого объекта.

603 Их полет, соответственно, напоминает полет летающего насекомого. НЛО может внезапно зависнуть над чем-либо на долгое время или с любопытством кружить над объектом, а потом не менее внезапно сорваться с места и полететь зигзагом на поиски новых объектов. Поэтому НЛО не следует путать с метеоритами или с отражениями так называемых «температурно-инверсионных следов». Их предполагаемый интерес к аэродромам и промышленным предприятиям, участвующим в ядерном делении, подтверждается далеко не всегда: «тарелки» замечали, в частности, в Антарктике, над Сахарой и в Гималаях. Явное предпочтение они, похоже, отдают Соединенным Штатам Америки, хотя, судя по недавним сообщениям, их нередко наблюдали над Старым Светом и Дальним Востоком. Никто на самом деле не знает, что именно они ищут или хотят наблюдать. Наши аэропланы, по всей видимости, тоже вызывают у них любопытство, поскольку они подлетают близко или преследуют самолеты, но затем улетают прочь. Их полеты как будто не предполагают какой-либо опознаваемой системы. Они ведут себя, скорее, как туристы, произвольно осматривают местность, останавливаются то здесь, то там, хаотично откликаясь на тот или иной позыв, иногда забираются на огромную высоту по необъяснимым причинам, а иногда выполняют акробатические маневры прямо перед носом, так сказать, наших разъяренных пилотов. Порой они насчитывают до пятисот метров в диаметре, а порой выглядят крохотными, размером с электрические уличные фонари. Есть большие материнские корабли, из которых маленькие НЛО выскальзывают или в которых укрываются. Говорят, что бывают пилотируемые и беспилотные аппараты, причем в последнем случае ими управляют дистанционно. По слухам, члены экипажей в них – ростом около метра и похожи на людей (или, наоборот, совершенно не похожи на нас). В других сообщениях говорится о гигантах высотой полтора десятка метров. Это существа, которые ведут осторожный осмотр Земли и предусмотрительно избегают любых встреч с людьми – либо, что пугает еще сильнее, присматривают места посадки для расселения своих сородичей с некоей попавшей в затруднительное положение планеты и замышляют насильственную колонизацию. Неспособность выявить точные физические условия Земли и страх перед неизвестными источниками инфекций пока удерживают их от прямых столкновений с нами и даже от попыток приземления, хотя они обладают жутким оружием, способным мгновенно истребить человечество. В дополнение к превосходным технологиям им приписывают особую мудрость и нравственную добродетельность, а потому, вопреки сказанному выше, считается, что они прилетели спасать человечество. Естественно, ходят слухи о высадках: существ с «тарелок» не только видели с близкого расстояния, они даже пытались похищать людей. Столь надежный источник, как Кихоу, и то мимоходом указывает, что эскадрилья из пяти военных самолетов и крупного гидросамолета была захвачена материнским кораблем НЛО в районе Багамских островов и куда-то унесена.

604 Волосы встают дыбом, когда читаешь такие отчеты вместе с документальными свидетельствами. А если учитывать известную возможность отслеживания НЛО с помощью радара, то у нас есть все необходимое для непревзойденной «научно-фантастической истории». Каждый человек, гордящийся своим здравым смыслом, явно оскорбится этими домыслами. Поэтому не стану рассматривать здесь различные попытки объяснений, порожденные этими слухами.

605 В ходе моей работы над этим текстом вышло так, что в ведущих американских газетах более или менее одновременно появились две статьи, наглядно отражающие текущее положение дел. Первая представляла собой отчет о свежей встрече с НЛО со слов пилота, который вел в Пуэрто-Рико самолет с сорока четырьмя пассажирами на борту. Над океаном он увидел «круглый светящийся объект зеленовато-белого оттенка», который приближался с огромной скоростью. Сначала он подумал, что это реактивный самолет, но вскоре понял, что это какой-то необычный и неизвестный объект. Чтобы избежать столкновения, он направил свой самолет столь круто вверх, что пассажиры попадали с кресел друг на друга. Четверо получили травмы, потребовавшие госпитализации. Семь других самолетов, летевших по тому же маршруту и растянувшихся в цепочку приблизительно на 500 километров, тоже заметили этот объект.

606 Другая статья под названием «Никаких летающих тарелок, говорит американский эксперт» излагала категоричное суждение доктора Хью Л. Драйдена, директора Национального консультативного комитета по аэронавтике, который твердо заявил, что никаких НЛО не существует. Нельзя не уважать непоколебимый скептицизм доктора Драйдена; перед нами убедительное доказательство мнения, что подобные нелепые слухи оскорбляют человеческое достоинство (являются crimen laesae maiestatis humanae[350]).

607 Если слегка зажмуриться и пренебречь рядом подробностей, мы можем встать на сторону разумного большинства, от имени которого говорит доктор Драйден, и расценить тысячи сообщений об НЛО наряду с шумихой вокруг них как визионерские слухи, к которым следует относиться соответственно. Тогда они объективно сведутся к поразительному набору ошибочных наблюдений и выводов, на которые проецируются субъективные психические предположения.

608 Но если речь идет о психологической проекции, значит должна быть некая психическая причина. Вряд ли можно предположить, что слух, получивший столь широкое распространение во всем мире, как легенда об НЛО, возник чисто случайно и лишен всякого смысла. Тысячи отдельных свидетельств просто обязаны иметь столь же обширную причинную основу. Когда заявления такого рода подтверждаются практически повсеместно, мы вынуждены предполагать наличие какого-то соответствующего общего мотива. Хотя визионерские слухи могут вызываться или сопровождаться всевозможными внешними обстоятельствами, в их основании лежит, по сути, вездесущая эмоциональная основа – в данном случае психологическая ситуация, общая для всего человечества[351]. За подобными слухами кроется эмоциональное напряжение, обусловленное ситуацией коллективного бедствия, коллективной опасности или насущной психической потребностью. Это состояние, несомненно, существует и сегодня, поскольку весь мир страдает от текущей русской политики и ее пока еще непредсказуемых последствий. В психике индивидуума явления наподобие анормальных убеждений, видений, иллюзий и пр. тоже возникают только тогда, когда человек страдает от психической диссоциации, то есть когда существует раскол между сознательной установкой и противостоящими ей содержаниями бессознательного. Именно потому, что сознание о них не ведает и потому оказывается в фактически безвыходном положении, эти странные содержания не могут быть усвоены непосредственно: они стремятся выразиться косвенно, порождая тем самым неожиданные, будто бы необъяснимые мнения, убеждения, иллюзии, видения и т. д. Любые необычные природные явления, будь то метеоры, кометы, «кровавые дожди», двухголовые телята и иные уродства, истолковываются как грозные предзнаменования, а небеса предвещают беды. Многие люди могут, независимо друг от друга или даже одновременно, видеть то, чего физически попросту нет. Кроме того, ассоциативные процессы у многих людей часто параллельны во времени и пространстве, из-за чего разные люди – опять-таки, одновременно и независимо друг от друга – могут продуцировать одни и те же новые идеи, как неоднократно бывало в истории.

609 Кроме того, случается, что одна и та же коллективная причина влечет за собой одинаковые или сходные действия, порождает аналогичные визионерские образы и толкования у людей, менее всего подготовленных к таким явлениям и менее всего склонным в них верить[352]. Это обстоятельство придает показаниям очевидцев особую достоверность: обычно подчеркивается, что свидетель стоит выше всех подозрений, потому что никогда не отличался живостью воображения или доверчивостью – напротив, всегда выделялся хладнокровием и критическим умом. В такой обстановке бессознательному приходится прибегать к особенно решительным мерам, чтобы обеспечить принятие своих содержаний. Тут лучше всего пригождается проекция, когда содержания как бы передаются объекту, а тот затем отображает все то, что ранее было скрыто в бессознательном. Действие проекции можно наблюдать везде – в душевных болезнях, в идеях преследования и галлюцинациях, у так называемых нормальных людей, видящих соринку в чужом глазу, но не замечающих бревна в своем, наконец в крайней форме, в политической пропаганде.

610 Проекции имеют, образно выражаясь, разные радиусы в зависимости от того, связаны ли они с индивидуальными или с более общими, коллективными условиями жизни. Индивидуальные факты и неосознаваемые вытеснения относятся к нашему ближайшему окружению, к кругу родных и знакомых. Коллективные содержания, будь то религиозные, философские, политические или социальные конфликты, выбирают для себя соответствующих «массовых» носителей – масонов, иезуитов, евреев, капиталистов, большевиков, империалистов и т. д. В грозной текущей ситуации современного мира, когда люди начинают видеть, что на карту ставится сама жизнь на планете, создающая проекции фантазия устремляется за пределы земных институций и сил – в небеса, в межзвездное пространство, где когда-то обитали былые вершители человеческих судеб, то бишь боги. Наш земной мир раскололся на две половины, и никто не знает, откуда должно прийти избавление. Даже люди, которые никогда бы не подумали, что их самих однажды всерьез затронут религиозные проблемы, начинают задавать себе фундаментальные вопросы. Значит, не будет ничего удивительного, если те слои общества, которые не спрашивают себя ни о чем, станут жертвами «видений», или широко распространенных мифов, в которые одни искренне верят, а другие отвергают за явной нелепостью. Очевидцы с безупречной честностью возвещают о «знамениях в небе», увиденных «собственными глазами», и о пережитых чудесах, превосходящих человеческое понимание.

611 Все это, естественно, ведет к обилию требований предоставить какое-либо внятное объяснение. Первоначальные попытки объяснить НЛО русскими или американскими изобретениями быстро потерпели неудачу из-за «невесомого» поведения чужих аппаратов, недоступного земной технике. Человеческая фантазия, уже знакомая с идеей космических полетов на Луну, без колебаний предположила, что разумные существа более высокого порядка научились противодействовать гравитации и, используя межзвездные магнитные поля в качестве источников энергии, путешествуют в космосе со скоростью света. Дескать, недавние ядерные взрывы на Земле привлекли внимание этих гораздо более развитых обитателей Марса или Венеры, которые обеспокоились возможной цепной реакцией и последующим разрушением нашей планеты. Поскольку такая возможность несет в себе катастрофическую угрозу для соседних с нами планет, их обитатели ощутили необходимость наблюдать за развитием событий на Земле; они полностью отдают себе отчет в том, к какому катаклизму способны привести наши неуклюжие ядерные эксперименты. Тот факт, что НЛО не приземляются и не проявляют ни малейшей склонности к общению с людьми, объясняют следующим образом: гости, несмотря на свои превосходящие знания, вовсе не уверены, что их хорошо примут на Земле, и по этой причине тщательно избегают любого близкого контакта с людьми. При этом сами они, как и подобает высшим существам, настроены вполне миролюбиво и не причиняют вреда землянам, довольствуясь пристальным осмотром аэродромов и атомных станций. Почему эти высшие существа, проявляющие столь жгучий интерес к участи Земли, до сих пор, спустя десяток лет, не нашли способа общения с нами, несмотря на познания в языках, – загадка. Следовательно, нужно искать другие объяснения, например, что некая планета попала в затруднительное положение, возможно, из-за недостатка воды, потери кислорода или перенаселения, и ищет для себя новую pied-à-terre[353]. Разведывательные патрули работают с особой тщательностью и осмотрительностью, правда, устраивая зрелище в земном небе уже сотни, если не тысячи лет. После Второй мировой войны их стали замечать массово – очевидно, потому, что планируется скорая высадка. Сама безобидность чужаков в последнее время подвергается сомнению. Среди рассказов так называемых очевидцев хватает сообщений о приземлениях НЛО – разумеется, с англоговорящими пассажирами. Эти космические гости иногда предстают идеализированными фигурами, кем-то вроде техногенных ангелов, озабоченных нашим благополучием; порой же это чрезвычайно умные карлики с огромными головами, лемуроподобные существа, покрытые шерстью и с когтями на лапах или карликовые монстры в доспехах, похожие обликом на насекомых.

612 Попадаются даже «очевидцы», тот же мистер Адамски[354], который рассказывает, что летал на НЛО и совершил кругосветное путешествие вокруг Луны за несколько часов. Адамски сообщает поразительные сведения – мол, обращенная от нас сторона Луны содержит атмосферу, воду, леса и поселения, и его нисколько не смущает поведение Луны, которая всегда повернута к Земле своей негостеприимной стороной. Эти убогие свидетельства охотно воспринимают даже такие культурные и добропорядочные люди, как Эдгар Сиверс[355].

613 Учитывая вошедшее в поговорку пристрастие американцев к фотокамерам, поистине удивительно, до чего мало предъявляется «подлинных» фотографий НЛО, хотя за многими аппаратами, как утверждается, наблюдали на протяжении нескольких часов с относительно близкого расстояния. Я лично знаю человека, который вместе с сотнями других людей видел НЛО в Гватемале. С собой у него был фотоаппарат, но от волнения он совсем забыл сделать фото, хотя дело происходило днем, а «тарелку» наблюдали целый час. У меня нет причин сомневаться в честности этого человека, но его история подкрепляет мое предположение о некоей нефотогеничности НЛО.

614 Как видно из сказанного, наблюдение за НЛО и обсуждение этих случаев уже привели к появлению очередной легенды. Помимо тысяч газетных репортажей и статей, существует обширная литература по этому предмету, частью вздорная, конечно, однако частью вполне серьезная. При этом сами НЛО, похоже, никак не реагируют и, как показывают последние наблюдения, ведут себя привычным образом. Так или иначе, не подлежит сомнению тот факт, что они успели стать живым мифом. Перед нами прекрасная возможность оценить процесс рождения легенды, понять, как именно в трудное и темное для человечества время складывается чудесная история о попытке вмешательства внеземных «небесных» сил – как раз когда человечество в своих фантазиях всерьез рассматривает космические путешествия и посещение других планет, даже вторжение на них. Мы желаем полететь на Луну или Марс, а обитатели других планет нашей системы (или даже неподвижных звезд) желают побывать у нас. Мы, по крайней мере, осознаем свое стремление к покорению космоса, но вот допущение того, что имеется соответствующая внеземная тяга, сугубо мифологично, то есть является проекцией.

615 Жажда сенсаций, любовь к приключениям, технологическая дерзость и интеллектуальное любопытство – все это может показаться достаточным мотивом для наших футуристических фантазий, но побуждение плести такие фантазии, особенно когда они принимают реальную форму – например, в виде спутников, – проистекает из единой основной причины, а именно из общего бедственного положения людей и тех насущных потребностей, которые им обусловлены. Можно предположить, что Земля становится для нас слишком тесной, что человечество хочет вырваться из своей «тюрьмы», где нам угрожает не только водородная бомба, но и стремительный рост населения (эта проблема куда важнее), вызывающий обеспокоенность специалистов. Люди стараются о нем умалчивать либо оптимистически ссылаются на те богатые возможности, которые сулит интенсивное производство продуктов питания, как будто не понимая, что это не более чем отсрочка окончательного решения. В качестве меры предосторожности индийское правительство выделило полмиллиона фунтов на пропаганду контроля над рождаемостью, а русские используют систему трудовых лагерей как один из способов справиться с избытком рождаемости[356]. Поскольку высокоцивилизованные страны Запада умеют помогать себе иными способами, непосредственная опасность исходит не от них, а от малоразвитых народов Азии и Африки. Здесь не место для обсуждения вопроса о том, насколько две мировые войны послужили решению задачи по сокращению численности населения планеты любой ценой. У природы вообще много инструментов для избавления от излишков. Жизненное пространство человека фактически постоянно ужимается, для многих народов порог расселения давно превышен. Близость катастрофы возрастает по мере того, как множащееся население земного шара наседает друг на друга. Плотность проживания порождает страх, который взывает к внеземным силам, так как на земле помощи не найти.

616 Отсюда берутся знамения в небесах и высшие существа из космических кораблей, придуманных нашей технологической фантазией. Из страха, причина которого далеко не полностью понятна и, следовательно, не осознана, возникают объяснительные проекции, которые стремятся найти причину происходящего во всевозможных вторичных явлениях, сколь бы неподходящими те ни были. Некоторые проекции настолько очевидны, что искать дальше кажется почти напрасным[357]. Но если у нас есть желание понять те массовые слухи, которые как будто сопровождаются коллективными видениями, мы не должны довольствоваться слишком рациональными и слишком очевидными мотивами. Причина должна лежать в глубинных слоях нашего существования, если мы хотим объяснить такое экстраординарное явление, как НЛО. В былые времена «тарелки» казались занятными диковинками (Kuriosa), но их появление оборачивалось разве что местными слухами.

617 Всеобщая, массовая молва – удел нашей просвещенной, рационалистической эпохи. Широко распространенная фантазия о гибели мира в конце первого тысячелетия от Рождества Христова была метафизической по происхождению и не нуждалась в НЛО для придания ей рациональности[358]. Вмешательство небес в людские судьбы вполне соответствовало мировоззрению того времени. Но нынешнее общественное мнение вряд ли смирится с допущением метафизического акта, иначе бесчисленные священники давно бы уже прозревали предупредительные знаки на небосводе. Наше мировоззрение ничего подобного не ожидает. Мы гораздо более склонны думать о возможности психических нарушений и расстройств, тем паче что наше душевное равновесие стало чем-то вроде общей проблемы после недавней мировой войны. Неопределенность неумолимо нарастает. Даже историки уже не могут опираться на традиционные процедуры в оценке и объяснении событий, охвативших Европу за последние несколько десятилетий; они вынуждены признавать, что психологические и психопатологические факторы самым пугающим образом расширяют границы историографии. Тот очевидный интерес, который поэтому проявляет мыслящая общественность к психологии, вызывает понятное неудовольствие академий наук и некомпетентных специалистов. Несмотря на ощутимое сопротивление, оказываемое этими кругами, психологов, осознающих свою ответственность, не следует отговаривать от критического изучения столь массового явления, как НЛО, поскольку мнимая нелепость сообщений о «летающих тарелках» подсказывает здравому смыслу: наиболее пригодное объяснение тут кроется в психическом расстройстве.

618 Поэтому следует обратить внимание на психическую сторону этого явления. Кратко суммируем и рассмотрим основные положения слухов об НЛО. В земной атмосфере как днем, так и ночью наблюдаются некие объекты, не похожие ни на какие известные метеорологические явления. Это не метеоры, не ошибочно опознанные «неподвижные» звезды, не «температурные инверсии», не скопления облаков, не перелетные птицы, не воздушные шары, не огненные болиды и уж тем более не бредовые следствия опьянения или лихорадки, а также не откровенные вымыслы очевидцев. Как правило, люди видят некое круглое тело – дискообразное или сферическое, светящееся или сверкающее разными цветами, реже – сигарообразную или цилиндрическую фигуру различных размеров[359]. Сообщается, что иногда объекты не разглядеть невооруженным глазом, зато они оставляют «след» на экране радара. Круглые тела в особенности схожи с теми фигурами, которые бессознательное посылает нам во сне и в видениях. Посему их надлежит трактовать как символы, олицетворяющие в визуальной форме какую-то мысль, которая не мыслится сознательно, а просто присутствует – латентно и незримо – в бессознательном и становится видимой лишь в процессе осознания. Однако видимая форма только приблизительно выражает смысл содержания бессознательного. На практике этот смысл нужно дополнять усиливающим истолкованием. Неизбежные ошибки толкования могут быть устранены с помощью принципа «ожидания событий», когда мы получаем непротиворечивый и удобочитаемый текст, сравнивая последовательности сновидений у разных людей. Персонажи слухов могут быть сведены к принципам толкования сновидений.

619 Если применить этот метод к круглому объекту – будь то диск или сфера, – мы сразу получим аналогию с символом целостности, хорошо известным всем, кто изучает глубинную психологию: это – мандала (на санскрите «круг»). Это ни в коем случае не новое изобретение, его встречаешь во все эпохи и повсеместно, причем всегда с одним и тем же значением; оно появляется снова и снова, вне зависимости от традиции, у современных людей в качестве «защитного, «апотропейного» средства, или как доисторическое «солнечное колесо», или как магический круг, или как алхимический микрокосм, или как нынешний символ порядка, который организует и охватывает психическую цельность[360]. Как я показал в другом месте[361], на протяжении столетий мандала превратилась в явно психологический символ целостности, что доказывает история алхимии. Позвольте показать, как проявляется мандала у современного человека, на примере сна шестилетней девочки. Ей приснилось, что она стоит у входа в большое незнакомое здание. Там ее ждала фея, которая позвала девочку внутрь и по длинной колоннаде провела в нечто вроде центрального зала, где сходились такие же колоннады со всех сторон. Фея шагнула в центр и превратилась в высокий язык пламени. Три змеи обернулись вокруг огня, как бы его огибая.

620 Здесь мы имеем классический, архетипический детский сон, который не просто снится довольно часто, но иногда рисуется на бумаге без какого-либо принуждения извне с очевидной целью отвратить неприятные или беспокоящие семейные воздействия и сохранить внутреннее равновесие.

621 В той мере, в какой мандала охватывает, защищает и оберегает психическую целостность от внешних влияний и стремится объединить внутренние противоположности, она в то же время выступает особым символом индивидуации – и была известна как таковая даже в средневековой алхимии. Душа должна была иметь форму шара, по аналогии с мировой душой Платона[362], и тот же символ мы встречаем в современных сновидениях. Этот символ по причине своей древности ведет нас к небесным сферам, к платоновскому «наднебесному месту»[363], где хранятся «эйдолоны» всего на свете[364]. Следовательно, ничто не мешает наивно истолковать НЛО как «души». Естественно, такое толкование не отражает нашего современного представления о психике; оно дает непроизвольную, архетипическую или мифологическую картину бессознательного содержания, rotundum (круги, округлости, шары. – Ред.), как говорили алхимики, выражающую целостность индивидуума. Я определил этот спонтанный образ как символическое представление самости, под которой подразумеваю не эго, а совокупность черт сознательного и бессознательного[365]. В этом я не одинок, герметическая философия Средник веков пришла к очень похожим выводам. Архетипический характер идеи подтверждается спонтанным ее возвращением к современным людям, которые ничего не знают о такой традиции. Даже люди, которые могли бы о ней знать, никогда не предполагали, что их дети станут видеть во сне символы герметической философии. Здесь царит глубочайшее и темнейшее невежество, которое, конечно, является самым неподходящим проводником для мифологической традиции.

622 Если рассматривать круглые блестящие объекты, возникающие в небе как видения, то едва ли можно избежать истолкования этих объектов как архетипических образов. Тогда они оказываются непроизвольными, автоматическими проекциями инстинктов; подобно любым другим психическим проявлениям или симптомам, их нельзя отвергать как бессмысленные и случайные. Любой, кто обладает необходимыми историческими и психологическими познаниями, скажет, что символы круга играли важную роль во все времена; в нашей области культуры, например, они символизировали не только душу, но и божественность. Старая поговорка гласит: «Deus est circulus cuius centrum est ubique, cuius circumferentia vero nusquam[366]». Бог в своем всеведении, всемогуществе и вездесущности (omniscientia, omnipotentia, omnipraesentia) есть символ целостности, en to pan (ἓν τὸ πᾶν), нечто круглое, полное и совершенное. Прозрения такого рода в традиции часто ассоциируются с огнем и светом. Значит, для Античности легко вообразить НЛО как «богов». Это поразительные проявления целостности, чья простая круглая форма отображает архетип самости, которая, как мы знаем из опыта, играет главную роль в объединении непримиримых противоположностей и потому лучше всего подходит для компенсации расщепленного сознания нашего века. Она занимает особое место среди архетипов, поскольку является прежде всего регулятором, упорядочивающим хаотические состояния, придает личности максимально возможное единство и целостность. Она создает образ Богочеловеческой личности, Первозданного Человека или Антропоса[367], chên-yên[368] (истинного или целостного человека), Илию, призывающего огонь с неба, возносящегося к небу на огненной колеснице[369] и выступающего предтечей Мессии. Вспомним еще догматизированную фигуру Христа, а также Хидра, или Зеленого[370], который тоже соответствует Илии: оба скитаются по земле, но второй есть человеческое олицетворение Аллаха.

623 Нынешняя ситуация в мире призвана – с небывалой остротой – пробудить надежду на некое сверхъестественное искупительное событие. Если эти надежды пока не смеют проявлять себя открыто, то просто потому, что никто из нас не укоренен в традициях минувших столетий настолько глубоко, чтобы считать вмешательство с небес само собой разумеющимся. Мы действительно далеко отошли от метафизических определений Средневековья – но все же не так далеко, чтобы окончательно распрощаться, исторически и психологически, со всякими метафизическими надеждами. Однако на сознательном уровне преобладает рационалистическое просвещение, которое ненавидит склонность к «оккультизму». Предпринимаются отчаянные усилия для «нового восстановления» христианской веры, но мы не можем вернуться к тому ограниченному мировоззрению, которое в прежние времена оставляло место для метафизического вмешательства. Мы также не в состоянии возродить подлинную христианскую веру в загробную жизнь или столь же христианскую надежду на неизбежный конец света, который окончательно покончит с прискорбной ошибкой Творения. Вера в этот мир и в силу человека, несмотря на уверения в обратном, стала практической – и до поры до времени неопровержимой – истиной.

624 Такое отношение подавляющего большинства людей к жизни создает наиболее благоприятную основу для проекции, то есть для проявлений бессознательного. Невзирая на рационалистическую критику, проекция выдвигается на передний план в облике символического слуха, сопровождаемого и подкрепляемого соответствующими видениями, и тем самым приводит в действие архетип, всегда выражавший порядок, избавление, спасение и целостность. Для нашего времени характерно, что архетип, в отличие от своих прежних проявлений, должен принять форму предмета, технологической конструкции, чтобы избежать одиозности мифологического олицетворения. Все, что выглядит технологичным, без труда воспринимается современным человеком. Возможность космических путешествий сделала непопулярную идею метафизического вмешательства гораздо более приемлемой. Мнимую «невесомость» НЛО воспринять, конечно, довольно затруднительно, однако наши физики уже открыли столько чудес вокруг! Почему бы более развитым обитателям звезд не обнаружить способ противодействия гравитации и не достичь скорости света (или еще более высокой)?

625 Ядерная физика породила в голове обывателя неуверенность в суждениях, намного превосходящую неопределенность суждений физиков, и придает достоверность многому из того, что еще совсем недавно показалось бы бессмысленным. Следовательно, НЛО можно легко рассматривать как чудо современной физики. Я до сих пор с опаской вспоминаю времена, когда был искренне убежден, что ничто тяжелее воздуха не может летать; реальность преподала мне болезненный урок. Будто бы физическая природа НЛО ставит перед нами загадки, неразрешимые даже для лучших умов; с другой стороны, она сотворила столь привлекательную легенду, что велик соблазн усмотреть во всем этом почти полностью психический продукт и подвергнуть тот соответствующей обработке в виде обычного психологического истолкования. Будь внешней причиной мифа некое неизвестное физическое явление, это обстоятельство ничуть не умаляло бы сам миф; в конце концов, многие мифы связаны с метеорологическими и иными природными явлениями, которые никоим образом не объясняют их смысл. Миф, по сути, есть плод бессознательного архетипа и как таковой становится символом, требующим психологического истолкования. Для первобытного человека любой предмет, например выброшенная старая консервная банка, может внезапно приобрести значение фетиша. Тут воздействует на человека не природа банки, тут сказывается влияние психики.

2. НЛО в сновидениях

626 НЛО видят не только наяву – их, конечно же, наблюдают и во снах. Подобные наблюдения крайне познавательны для психолога, поскольку сновидения подсказывают, как именно воспринимает «тарелки» бессознательное. Для того чтобы составить хоть сколько-нибудь полное представление об объекте, отраженном в психике, совершенно недостаточно одних только рациональных умозрений. Помимо трех других функций – чувства (оценка), осязания (fonction du réel – восприятие реальности) и прозрения (восприятие возможностей), необходима реакция бессознательного, помещающая картину бессознательного в ассоциативный контекст. Лишь это целостное видение делает возможным полноценное суждение о психической ситуации, констеллированной объектом. Чисто интеллектуальный подход как минимум на пятьдесят – семьдесят пять процентов неудовлетворителен.

627 Для ясности понимания приведу два сновидения, приснившихся одной образованной даме. Она никогда не видела НЛО вживую, но интересовалась этим явлением, хотя не могла составить о нем определенного представления. Она не читала книг об НЛО и не была знакома с моими идеями по этому поводу.

Сновидение первое

Я ехала по Елисейским Полям в автобусе со многими другими людьми. Внезапно прозвучала воздушная тревога. Автобус остановился, все пассажиры выскочили наружу и в следующий миг скрылись в ближайших домах, захлопнув за собой двери. Я вышла из автобуса последней. Попыталась попасть в дом, но все двери с начищенными медными ручками были наглухо закрыты, а Елисейские Поля резко опустели. Я прижалась к стене дома и посмотрела вверх, на небо, но вместо бомбардировщиков, которые ожидала увидеть, заметила нечто вроде «летающей тарелки» – металлический шар в форме капли. Он летел довольно медленно с севера на восток, и мне вдруг показалось, что за мною из него следят. В тишине громко простучали каблуки – какая-то женщина в одиночестве шла по пустому тротуару вдоль Елисейских Полей. Впечатление осталось самое жуткое.

Сновидение второе (приблизительно через месяц)

Я шла среди ночи по городским улицам. Тут в небе появились межпланетные «машины», и все кинулись бежать. Эти «машины» выглядели как большие стальные сигары. Я не побежала. Одна из «машин» заметила меня и направилась прямиком ко мне под косым углом. Я подумала: профессор Юнг говорит, что нельзя убегать, поэтому осталась на месте и смотрела на машину. Когда та приблизилась, стало понятно, что она спереди похожа на круглый глаз, наполовину голубой, наполовину белый.

Дальше – больничная палата, входят два моих начальника, сильно озабоченные, и спрашивают мою сестру, как дела. Сестра отвечает, что от одного только вида машины у меня обгорело лицо. Тут я соображаю, что они говорят обо мне и что вся моя голова забинтована, хотя самих бинтов я не вижу.

Комментарий к первому сновидению

628 В качестве предпосылки исходной ситуации сон описывает массовую панику, как при воздушной тревоге. Появляется НЛО в форме капли. Жидкое тело принимает форму капли, когда собирается упасть, из чего ясно, что НЛО мыслится как жидкость, падающая с неба, подобно дождю. Эта удивительная каплевидная форма НЛО и аналогия с жидкостью часто встречаются в литературе[371]. Предположительно, таким образом выражается изменчивость формы НЛО, о которой говорят многие очевидцы. Эта «небесная» жидкость должна иметь загадочную природу; быть может, она сходна по своей сути с алхимической aqua permanens, «постоянной водой», которую в алхимии шестнадцатого столетия также именовали «небесами» и под которой понимали quinta essentia[372]. Эта вода – deus ex machina[373] алхимии, чудесный растворитель, а словом solutio обозначали как химический раствор, так и ответ на задачу или решение проблемы. Это сам великий маг Меркурий[374], растворитель и связующее звено (solve et coagula), физическая и духовная панацея, которая одновременно может быть грозной и опасной и проливается, как aqua coelestis[375], с небес.

629 Алхимики рассуждали о «камне, который вовсе не камень», и о «философской» воде, которая есть не вода, а ртуть, притом не обычная ртуть, а «дух» (pneuma). Это тайная субстанция, которая в ходе алхимических операций превращается из неблагородного металла в духовную форму, часто персонифицируемую как filius hermaphroditus, filius macrocosmi[376] и т. д. «Вода философов» – это классическая субстанция, которая трансмутирует химические элементы и при их преобразовании сама преображается. Еще это «искупительный дух». Подобные представления зародились уже в Античности, получили дальнейшее развитие в Средние века и даже проникли в сказки. В очень древнем тексте (возможно, I в. н. э.) говорится, что в камне, найденном в Ниле, заключен дух: «Протяни руку и дух извлеки. Это exhydrargyrosis (извлечение ртути)». На протяжении почти семнадцати сотен лет поступало достаточно свидетельств о востребованности этого анимистического архетипа. Mercurius, с одной стороны, металл, а с другой – жидкость, легко испаряющаяся, то есть превращающаяся в пар или спирт; его называли Spiritus Mercurii [377] и считали своего рода панацеей, избавлением от всех бед и servator mundi (хранителем мира). Mercurius – «несущий исцеление», он «примиряет врагов»; будучи «пищей бессмертия», он спасает творение от хвори и тления, как Христос спас человечество. На языке отцов церкви Христос – «бурлящий источник» (sprudelеnder Quell), а алхимики называли Меркурия aqua permanens, ros Gedeonis (росой Гедеоновой[378]), vinum ardens (огненным вином), mare nostrum (нашим морем), sanguis (кровью) и пр.

630 По многим сообщениям, в особенности ранним, очевидно, что НЛО способны появляться внезапно и столь же внезапно исчезать. Их можно отследить с помощью радара, но они остаются невидимыми для невооруженного глаза (либо наоборот – их видит человеческий глаз, но не замечает радар). Говорят, что НЛО могут становиться невидимыми по желанию, значит, они должны состоять из вещества, в один миг зримого, а в другой – уже незримого. Лучшей аналогией здесь выступает летучая жидкость, которая из невидимого состояния конденсируется в виде капель. Читая древние тексты, до сих пор возможно разделить с алхимиками чудо исчезновения и нового появления субстанции, прозреваемое в испарении воды или ртути: для них это было превращение «душ, ставших водой» (Гераклит[379]) в невидимую пневму вследствие прикосновения жезла Гермеса и нисхождение упомянутых душ из эмпиреев в зримую форму. Зосима из Панополиса (III в. н. э.) оставил ценное свидетельство, в котором описывается данное превращение, происходящее в кухонном сосуде. Фантазии под влиянием размышлений над дымящимся горшком – одно из древнейших переживаний человечества – также могут быть причиной видений с внезапным исчезновением и повторным появлением НЛО.

631 Неожиданная каплевидная форма в нашем сновидении побуждает вспомнить основополагающее понятие алхимии, известное не только в Европе, но также в Индии и в Китае второго столетия нашей эры. Необычности НЛО соответствует необычность психологического контекста, который необходимо учитывать, приступая к истолкованию. Принимая во внимание исходную странность и чужеродность НЛО, мы не вправе уповать на привычные рационалистические принципы объяснения. Психоаналитический же подход к этой проблеме всего-навсего превращает историю НЛО в историю сексуальных фантазий: в лучшем случае делается вывод, что с небес спускается вытесняемая матка. Этот вывод не противоречит древнему медицинскому воззрению на истерию (hysteros = утроба) как на «блуждание матки», в первую очередь у женщин, которым снятся тревожные сны. Но как же быть с мужчинами-пилотами, главными источниками слухов об НЛО? Язык секса едва ли важнее всех остальных символических средств выражения. Этот тип объяснения, в сущности, настолько же мифологизирован и рационализирован, как и «технологические» басни о природе и целях НЛО.

632 Наша сновидица знала довольно много о психологии, а потому во втором сне сознавала необходимость не поддаваться страху и не убегать, как бы ни хотелось. Но в первом сне бессознательное само подстроило ситуацию, в которой бегство стало невозможным. Благодаря этому она получила шанс наблюдать явление с близкого расстояния – и не потерпела никакого урона. Стук женских каблуков в сновидении – явное указание на кого-то, кто либо не осознает происходящего, либо свободен от страха.

Комментарий ко второму сновидению

633 Все начинается с утверждения, что на улице ночь, царит темнота; в это время все обычно спят и видят сны. Как и в предыдущем сне, вспыхивает паника. Появляется несколько НЛО. Если вспомнить предыдущий комментарий, можно сказать, что единство самости как высшей, полубожественной фигуры распадается – на множественность. На мифологическом уровне это соответствует множеству богов, богочеловеков, демонов или душ. В герметической философии тайная субстанция имеет «тысячу имен», но фактически состоит из Единого и Единственного (то есть Бога), и это первоначало становится множественным лишь через разделение (multiplicatio). Алхимики сознательно совершали opus divinum[380], когда стремились освободить «душу в оковах», выпустить на волю демиурга, как бы распределенного и заточенного в собственном творении, вернуть его в исходное состояние единства.

634 С психологической точки зрения множественность символа единства означает расщепление на обилие независимых единиц, на ряд «я»; единый «метафизический» принцип, олицетворяющий идею монотеизма, растворяется во множестве подчиненных божеств. С точки зрения христианского догмата такое действие легко истолковать как гнусную ересь, если бы такому толкованию не противоречило недвусмысленное заявление Христа: «Я сказал: вы боги»[381], наряду с распространенным убеждением, будто все мы – дети Божии; по сути, предполагается хотя бы потенциальное родство человека с Богом. Для психолога множественность НЛО равнозначна проекции множества человеческих индивидуумов, причем выбор символа (сферический объект) указывает на то, что содержанием проекции являются не реальные люди, а, скорее, их идеальная психическая совокупность, – не тот эмпирический человек, которого мы знаем по собственному опыту, а целостная психика, сознательное содержание которой надлежит дополнить содержаниями бессознательного. Хотя посредством наших исследований мы получили некоторые сведения о бессознательном, позволяющие сделать шаг-другой к разгадке его природы, мы по-прежнему не в состоянии набросать даже гипотетическую общую картину, которая оказалась бы схожей с действительностью. Упомяну лишь об одном существенном затруднении: имеются парапсихологические переживания, которые бессмысленно отрицать и которые необходимо учитывать при оценке психических процессов. С бессознательным более нельзя обращаться так, как будто оно каузально зависит от сознания, поскольку бессознательное обладает качествами, неподвластными сознанию. Пожалуй, его следует трактовать как автономную сущность, каковая воздействует на сознание и испытывает влияние последнего.

635 Следовательно, множественность НЛО есть проекция ряда психических образов целостности, которые возникают на небосводе потому, что, с одной стороны, они суть заряженные энергией архетипы, а с другой стороны, в них не узнают психические факторы. Причина в том, что наше современное сознание не имеет понятийных категорий, посредством которых оно могло бы постичь природу психической целостности. Оно находится еще, так сказать, в архаическом состоянии, когда подобное восприятие невозможно, и потому соответствующие содержания попросту не могут быть признаны психическими факторами. Более того, нашему сознанию привычно думать о таких образах не как о формах, присущих психике, а как о фактах внепсихического, метафизического пространства – или же как об исторических фактах. Когда в итоге архетип получает от условий времени и от общей психической ситуации дополнительный энергетический заряд, то он не может, по описанным выше причинам, проникнуть непосредственно в сознание и вынужден проявляться опосредованно, в облике спонтанных проекций. Тогда спроецированный образ предстает как якобы физический факт, независимый от индивидуальной психики и ее природы. Иными словами, круглое целое мандалы становится космическим кораблем, которым управляет разумное существо. Обычная сферическая форма НЛО может обусловливаться и тем обстоятельством, что для психической целостности, если опираться на исторические свидетельства, характерно определенное космическое родство: индивидуальная душа считается «небесной» по происхождению, частицей мировой души, то есть микрокосмом, в котором отражается макрокосм. Наглядным примером тут будет монадология Лейбница[382]. Макрокосм – это окружающий нас звездный мир, который, представляясь наивному уму сферическим, придает и душе традиционную сферическую форму. На самом деле астрономические небеса заполнены главным образом линзообразными скоплениями звезд, или галактиками, подобными по форме НЛО. Эта форма, возможно, является уступкой недавним астрономическим открытиям, ибо, насколько мне известно, нет таких древних традиций, которые наделяли бы душу формой линзы. Здесь мы можем усмотреть образчик видоизменения традиции под воздействием недавних дополнений коллективного знания: «первобытные» идеи преображаются под влиянием реальности, недаром в современных сновидениях животные и чудовища часто подменяются автомобилями и самолетами.

636 Однако нужно подчеркнуть, что существует также возможность естественного или абсолютного «знания», когда бессознательные содержания совпадают с объективными фактами. Эту проблему предъявили общественности открытия в области парапсихологии. «Абсолютное знание» – это не только телепатия и предвидения, оно встречается и в биологии, например: в приспособлении вируса гидрофобии к анатомии собаки и человека (см. описание Портмана[383]) или в понимании осами того, где находятся двигательные ганглии в гусенице, которая должна кормить потомство ос; в испускании яркого света отдельными породами рыб и насекомых, в чувстве направления у почтовых голубей, в предупреждениях о землетрясениях со стороны кур и кошек, наконец, в поразительном сотрудничестве, которым отмечены симбиотические отношения. Еще мы знаем, что сам жизненный процесс не может быть объяснен сугубо причинно, что он требует «разумного» выбора. Форма НЛО в этом смысле аналогична форме элементов, составляющих структуру пространства, то есть галактик, при всей нелепости этого мнения для человеческого разума.

637 В нашем сне обычная линзообразная форма заменяется более редкой сигарообразной – по-видимому, это отсылка к дирижаблям. В первом сновидении психоанализ почти наверняка прибегнет к женскому «символу» (матке) для объяснения формы капли, а здесь бросается в глаза сексуальная аналогия с фаллической формой. Архаическая основа психики имеет много общего с первобытным языком – оба переводят неизвестное или не до конца понятное в инстинктивные и привычные формы мышления, а потому Фрейд имел разумные основания утверждать, будто все круглые или полые формы – женские, тогда как все продолговатые и вытянутые предметы – мужские по значению (гайки и болты, сочленения труб и т. д.). В этих случаях естественный интерес к сексуальности побуждает проводить такие аналогии, которые вдобавок выглядят крайне забавно, что тоже привлекает внимание. Однако секс – не единственный источник этих метафор; на поведение человека воздействуют голод и прочие потребности. История религии знает сексуальные союзы с богами, а также употребление богов в пищу. Даже сексуальное влечение сделалось предметом этих метафор: если девушка нам сильно нравится, мы говорим, что готовы ее «съесть». Язык изобилует метафорами, которые выражают одно влечение через другое, но не нужно заключать отсюда, что реальна и существенна всегда одна «любовь» – или голод, или стремление к власти, и т. д. В каждой конкретной ситуации пробуждается некое соответствующее влечение, которое затем занимает главенствующее положение в качестве жизненной потребности и определяет сам выбор символа и его истолкование[384].

638 Не исключено, разумеется, что в сновидении присутствует фаллическая аналогия, которая, в соответствии со значением этого чрезвычайно архаичного символа, наделяет НЛО свойством чего-то «порождающего», «оплодотворяющего» и, в самом широком смысле, «проникающего». В древности ощущение «божественного проникновения», «восприятия» бога в себе аллегорически ассоциировалось с половым актом[385]. Но было бы серьезным заблуждением трактовать неподдельный религиозный опыт как «вытесненное» сексуальное желание, исходя из простой метафоры. «Проникновение» также может выражаться мечом, копьем или стрелой.

639 Сновидица не убегает от угрозы НЛО, даже когда замечает, что аппарат летит прямо на нее. В ходе этого столкновения первоначальная сферическая (или линзообразная) форма воспроизводится в очертаниях круглого глаза. Этот образ соответствует традиционному оку Божию, всевидящему, испытующему сердца людей, обнажающему истину и безжалостно высветляющему каждый уголок человеческой души. Это отражение постижения человеком полной реальности собственного бытия.

640 Глаз наполовину голубой, наполовину белый, подобно небосводу, где чистая синева сочетается с белизной облаков, затемняющих ее прозрачность. Психическая целостность, или самость, есть комбинация противоположностей. Без тени даже самость не обретет реальности. У всего на свете две стороны, светлая и темная; ср. дохристианское представление о Боге в Ветхом Завете, которое куда ближе к фактам религиозного опыта[386], чем концепция summum bonum[387], каковая опирается на шаткий фундамент простого силлогизма (privatio boni – лишение блага). Даже ревнитель веры Якоб Беме[388] не мог избежать этого прозрения и красноречиво выразил его в своих «Сорока вопросах о душе»[389].

641 Каплеобразный НЛО, намекающий на текучую субстанцию, на своего рода «воду», уступает место круглой форме, которая не только видит, то есть излучает свет (согласно старому воззрению, свет тождественен зрению), но и посылает перед собой палящий зной. Сразу вспоминается невыносимое сияние лица Моисея, узревшего Господа[390], а также слова пророка Исаии: «Кто из нас может жить при огне пожирающем?»[391] и замечание Иисуса: «Кто близок ко Мне, тот близок к огню»[392].

642 В наши дни люди, испытавшие подобное, обратятся, скорее, к врачу или психиатру, чем к богослову. Ко мне не раз приходили за советом те, кто пугался собственных снов и видений. Они принимали эти сны за симптомы душевной болезни, быть может, за предвестников безумия, но на самом деле это были «сны, ниспосланные Богом» (somnia a Deo missa), подлинные и искренние религиозные переживания, посетившие неподготовленный, невежественный и глубоко предвзятый разум. Сегодня в этом отношении выбор невелик: все необычное может быть только патологией, ибо не реальность, а абстракция «среднестатистического» признается истиной в последней инстанции. Всякое чувство ценности подавляется в интересах узкого мышления и предвзятости. Неудивительно поэтому, что после встречи с НЛО наша пациентка очнулась в больнице с обожженным лицом. Сегодня это вполне обыденно.

643 Второй сон отличается от первого тем, что в нем раскрывается внутреннее отношение сновидицы к НЛО. «Тарелка» ее как бы помечает, не просто устремляет на нее «испытующий взгляд», но облучает магическим жаром (это отражение ее собственной внутренней аффективности). Огонь – символический аналог очень сильной эмоции или аффекта; в данном случае эмоция приходит совершенно неожиданно. Несмотря на свой понятный страх перед НЛО, сновидица не убегает, как если бы «тарелка» была полностью безвредна; но затем осознает, что аппарат способен излучать смертельный жар (такие утверждения часто встречаются в литературе об НЛО). Этот жар есть, повторюсь, проекция ее собственной нереализованной эмоции – чувства, которое усилилось до физического эффекта, но остается неузнанным. Даже лицо сновидицы изменилось (получило ожог). Вспоминается не только изменившееся лицо Моисея, но и лицо брата Клауса после ужасающего видения Бога[393]. Перед нами свидетельство «неизгладимого» опыта, следы которого зримы для окружающих, поскольку этот опыт привел к явному изменению личности. Психологически, конечно, такое событие предвещает лишь потенциальное изменение, которое сначала должно быть воспринято и усвоено сознанием. Вот почему брат Клаус считал необходимым тратить многие годы на утомительные исследования и размышления, пока не преуспел в постижении своего ужасающего видения как явления Святой Троицы, что вполне соответствовало духу того времени. Так он преобразил опыт в целостное сознательное содержание, которое было для него интеллектуально и нравственно обязательным. Эту работу еще предстоит проделать нашей сновидице, заодно, может быть, со всеми теми, кто видит НЛО, грезит о них во сне или распространяет связанные с ними слухи.

644 Символы божественности совпадают с символами самости: с одной стороны, мы видим психологический опыт, обозначающий психическую целостность, а с другой – выражение представления о Боге. Речь не идет о том, чтобы наделить оба явления метафизическим тождеством; налицо эмпирическое тождество их образов, которые, как показывает наш сон, исходят из человеческой психики. Каковы метафизические условия подобия образов – этот вопрос, как и все трансцендентное, находится за пределами человеческого познания.

645 Мотив обособленного «глаза Божия», который бессознательное предлагает в качестве толкования НЛО, обнаруживается уже в древнеегипетской мифологии: это «око Гора», и Бог с помощью этого ока исцелил частично ослепленного злым Сетом своего отца Осириса. Отделенный от тела глаз Бога также появляется в христианской иконографии.

646 Раз мы имеем дело с продуктами коллективного бессознательного, все образы безошибочно мифологического свойства должны рассматриваться в их символическом контексте. Это врожденный, если угодно, язык психики и ее структуры; что касается их основной формы, они ни в коем случае не являются индивидуальными приобретениями. Несмотря на свою выдающуюся способность к обучению и осознанию, человеческая психика природна, подобно психике животных, и опирается на врожденные влечения, которые порождают собственные специфические формы и тем самым формируют наследственность вида. Воля, намерение и все личностные различия приобретаются позднее, они обязаны своим существованием сознанию, освободившемуся от простейшей инстинктивности. Когда рассматриваются архетипические образования, личностные попытки объяснения вводят в заблуждение. С другой стороны, метод сравнительной символики не только плодотворен с научной точки зрения, но и делает возможным более глубокое практическое понимание. Символический, или «умножающий» подход приносит результат, который на первый взгляд выглядит обратным переводом явлений на первобытный язык. Именно так и было бы, будь понимание посредством бессознательного чисто интеллектуальным упражнением, не задействуй оно все наши способности. Коротко говоря, архетип, помимо формального способа проявления, обладает нуминозностью, чувственной ценностью, крайне полезной на практике. Эту ценность допустимо не осознавать, поскольку она подвержена искусственному вытеснению; но такое вытеснение влечет за собой невротические последствия, поскольку вытесненное продолжает существовать – оно находит выражение где-то еще, в каком-либо неподходящем месте.

647 Как очень ясно показывает наш сон, НЛО приходят из бессознательного, которое неизменно выражает себя в нуминозных идеях и образах. Именно они дают странному явлению то истолкование, из-за которого оно представляется значимым, – не просто потому, что пробуждают смутные исторические воспоминания, связанные с открытиями сравнительной психологии, но и потому, что отражают ход реальных аффективных процессов.

648 Сегодня, как никогда раньше, люди уделяют небу немалое внимание по технологическим, так сказать, причинам. В особенности это верно для летчиков, поле зрения которых занято, с одной стороны, сложной аппаратурой управления перед ними, а с другой – пустой безбрежностью космического пространства (kosmischen Raumes). Сознание летчиков односторонне сосредоточивается на подробностях, требующих самого внимательного наблюдения, а бессознательное между тем стремится исподволь заполнить безграничную пустоту пространства. Подготовка и здравый смысл пилотов не позволяют видеть воочию все то, что могло бы подняться изнутри и стать зримым, чтобы компенсировать пустоту и одиночество полета высоко над землей. Такая ситуация создает идеальные условия для спонтанных психических явлений, как известно каждому, кто достаточно долго прожил в уединении, в тишине и пустоте пустынь, морских побережий, гор или первобытных лесов. Рационализм и скука, по сути, являются продуктами чрезмерного стремления к развлечениям, столь характерного для городского населения. Горожанин ищет искусственных ощущений, чтобы избежать скуки; отшельник их не ищет, а терзается ими против своей воли.

649 Мы знаем из жизни аскетов и отшельников, что у них, вольно или невольно, без всякой помощи сознания, для восполнения биологических потребностей возникали спонтанные психические явления – нуминозные фантазийные образы, видения и галлюцинации, которые оценивались либо положительно, либо отрицательно. Позитивные по оценке образы из области бессознательного воспринимались как духовные, а прочие, очевидно инстинктивные и слишком хорошо знакомые, сулили мир удовольствий, с блюдами еды и кувшинами питья, утоляющими голод, с соблазнительными и порочными существами, покорными зову низменной страсти, с богатством и мирской властью вместо бедности и ничтожности, с суетливой толпой, шумом и музыкой, оживляющими невыносимую тишину одиночества. Конечно, сами собой напрашиваются здесь рассуждения об образах, вызванных вытесненными желаниями и проекциями фантазий, но они не объясняют позитивно оцениваемых видений – ведь те соответствуют не вытесненным, а полностью осознаваемым желаниям, так что о проекциях говорить не приходится. Психическое содержание может проявиться в виде проекции, только когда не осознается его связь с эго-личностью. По этой причине гипотезу желаний следует отбросить.

650 Отшельники стремились достичь духовного опыта и для того умерщвляли в себе земного человека. Вполне естественно, что оскорбленный мир инстинктов реагировал на это стремление неприличными проекциями; но и духовное откликалось проекциями положительного характера – совершенно неожиданно для нашего научного мышления. О духовном вовсе не забывали; напротив, его взращивали с величайшим благоговением посредством молитвы, медитаций и прочих духовных упражнений. Согласно нашему предположению, оно не должно было поэтому нуждаться в компенсации; его односторонность, побуждавшая к умерщвлению тела, уже компенсировалась бурной реакцией инстинктов. Тем не менее спонтанное появление позитивных проекций в виде сверхъестественных образов воспринималось как благодать, как божественное откровение; более того, оно было таковым, если судить по содержанию видений. С точки зрения психологии эти видения тождественны по своему воздействию видениям, которые вызываются отринутыми влечениями, несмотря на тот неоспоримый факт, что подвижники старались всячески развивать в себе духовность. Они не умерщвляли духовного человека и потому не нуждались в компенсации в этом отношении.

651 Если перед лицом этой дилеммы мы цепляемся за доказанную истинность теории компенсации, то придется сделать парадоксальное умозаключение: вопреки видимости обратного, духовное положение отшельника сродни на самом деле состоянию неполноценности, которому нужна соответствующая компенсация. Подобно тому, как физический голод утоляется, по крайней мере метафорически, лицезрением вкусной еды, так и голод души утоляется через сверхъестественную образность. Но не так-то просто понять, почему душа отшельника должна страдать от «голода». Он посвящает всю свою жизнь тому, чтобы заработать panis supersubstantialis, «хлеб сверхсущий», который один способен утолить его голод; кроме того, в его распоряжении имеются вера, вероучение и благодать церкви. Чего же ему в таком случае недостает? У него есть как будто все, но факт остается фактом: он этим не питается, его неутолимое желание остается неудовлетворенным. Очевидно, что ему не хватает фактического и непосредственного восприятия духовной реальности, какой бы та ни оказалась. Представляется ли этот опыт более или менее конкретно или символически – не слишком важно. Он вовсе не ожидает физической осязаемости какой-либо земной вещи; он взыскует, скорее, возвышенной неосязаемости духовного видения. Этот опыт сам по себе компенсирует бесплодность и пустоту традиционных форм богопочитания, и поэтому отшельник ценит его превыше всего. Его взору предстает нуминозный, внешний по отношению к человеку образ, столь же реальный и «действенный» (потому что «воздействует» на него), как и иллюзии, сотворяемые отвергнутыми влечениями. При этом отшельник желает познать духовное из-за реальности и спонтанности последнего в той же мере, в какой нежелательны для него иллюзии чувств. Пока нуминозное содержание может так или иначе использовать традиционные формы, нет причин для беспокойства. Но когда эти формы выдают свою архаичность, принимая необычные и неприятные свойства, все становится сомнительным до патологии. Отшельник начинает гадать, а вправду ли они менее иллюзорны, чем заблуждения чувств. Может случиться даже так, что откровение, первоначально воспринятое как божественное, впоследствии подвергнется осуждению как дьявольский обман. Критерий различения здесь – только и исключительно традиция, а не реальность или нереальность, как в случае с реальной и иллюзорной едой. Видение – явление психическое, как и его нуминозное содержание. Дух отвечает духу, тогда как при голоде на потребность в еде отзывается галлюцинация, а не настоящая еда. В первом случае платят, образно выражаясь, наличными, а во втором случае – необеспеченным чеком. Одно решение пригодно, другое же таковым считать нельзя.

652 Но в обоих случаях структура явления будет одинаковой. Физический голод нуждается в настоящей еде, а духовный голод нуждается в нуминозном содержании. Такие содержания по своей природе архетипичны и всегда выражаются в облике «естественных» откровений, ибо христианский символизм, как и все прочие религиозные идеи, зиждется на архетипических моделях, восходящих к доисторическим временам. «Целостный» характер этих символов охватывает всевозможные человеческие устремления и влечения, как бы подкрепляя нуминозность архетипа. Вот почему в сравнительном религиоведении мы столь часто встречаем религиозные и духовные проявления, связанные с проявлениями сексуальности, голода, агрессивности, власти и т. д. Особенно плодотворным источником религиозной символики выступает влечение, которому в конкретную эпоху и в конкретной культуре придается наибольшее значение: это то, что сильнее всего заботит человека. В некоторых обществах голод ставится выше секса, в других – наоборот. Наша культура озабочена не столько пищевыми табу, сколько сексуальными ограничениями. В современном обществе они стали играть роль уязвленного божества, которое огрызается во всех областях человеческой деятельности, включая психологию, где «дух» сводится к сексуальному вытеснению.

653 Впрочем, от частичного толкования символики с точки зрения сексуальности отмахиваться все же не стоит. Если стремление человека к духовной цели лишено подлинности, если это всего лишь результат определенного общественного развития, то объяснение по принципу пола кажется наиболее подходящим и наиболее приемлемым для разума. Но даже если мы придаем стремлению к целостности и единству характер подлинного влечения и будем обосновывать свои выводы преимущественно этим принципом, все равно сохранится тесная связь между половым инстинктом и стремлением к целостности. Не считая религиозного чувства, нет ничего столь же спорного для современного человека, как секс. Еще можно с чистой совестью добавить, что этот человек поглощен жаждой власти. В каждом отдельном случае все решается в зависимости от темперамента и субъективных пристрастий. Но не подлежит сомнению то обстоятельство, что важнейший из основных инстинктов, религиозный инстинкт целостности, играет в современном сознании наименее заметную роль, ибо, как показывает история, это влечение лишь величайшими усилиями и с постоянными отступлениями избегает заражения двумя другими основными инстинктами. Указанные инстинкты постоянно взывают к общеизвестным повседневным фактам, зато влечение к нечестивости требует для своего проявления более дифференцированного сознания, требует вдумчивости, рефлексии, ответственности и многих других добродетелей. Поэтому оно не годится для относительно бессознательного человека, подвластного естественным побуждениям: заключенный в знакомый мир, тот держится за обыденное, очевидное, возможное и коллективно значимое, использует в качестве девиза: «Мыслить трудно, пусть же судит большинство!»[394] Когда что-то, на первый взгляд сложное, необычное, загадочное и проблематичное, удается свести к чему-то обыденному и банальному, такой человек испытывает несказанное облегчение, особенно когда решение кажется ему самому удивительно простым и несколько забавным. Проще и удобнее всего объяснять все на свете посредством полового влечения и влечения к власти; подобные объяснения доставляют рационалистам и материалистам плохо скрываемое удовлетворение: еще бы, они ловко устранили умственно и морально неудобное затруднение – и могут сверх того наслаждаться ощущением, что выполнили полезную просветительскую работу, которая освободит человека от ненужного морального и социального бремени. Тем самым они вправе притязать на статус благодетелей человечества. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что дело обстоит совсем иначе: освобождение человека от необходимости справляться с трудной, почти неразрешимой задачей подвергает сексуальность еще более пагубному вытеснению, подменяя ее рационализмом или смертоносным цинизмом, а влечение к власти тянется к каким-то социалистическим идеалам, уже успевшим превратить полмира в государственную тюрьму коммунизма. Такое развитие прямо противоположно тому, к которому стремится жажда целостности, то есть освобождению индивидуума от принуждения двух других инстинктов. Задача возвращается со всей своей неиспользованной энергией и усиливает до почти патологической степени те влечения, что всегда стояли и продолжают стоять на пути развития человека. Ситуация чревата характерными для нашего времени невротическими последствиями, именно она больше всего повинна в расщеплении индивидуальной личности и мира вокруг. Мы попросту прогоняем свою тень, а правая рука не ведает, что творит левая.

654 Правильно оценивая это положение дел, католическая церковь причисляет половые грехи к «простительным», но зорко следит за сексуальностью как таковой, видит в ней главного врага и вынюхивает ее, что называется, по всем углам. Так церковь порождает острое осознание сексуальности, вредное для более слабых духом, но полезное для поощрения размышлений и расширения сознания тех, кто духовно сильнее. Мирская пышность, в которой упрекают католическую церковь протестанты, явно призвана удержать эту силу духа под натиском природного влечения к власти. Это, безусловно, полезнее и надежнее обилия отточенных логических доводов, которым никто не любит следовать. Лишь ничтожная часть населения учится чему-либо путем размышлений; все остальные полагаются на силу внушения наглядных доказательств.

655 После этого отступления вернемся к проблеме сексуального истолкования. Если попытаться выявить психологическую структуру религиозного опыта, который спасает, лечит и исцеляет, то простейшая формула, которую мы можем вывести, будет гласить: в религиозном опыте человек сталкивается лицом к лицу с психически подавляющим Другим. Что касается существования Другого, этой сторонней силы, у нас есть одни только мнения, в отсутствие физических или логических доказательств. Другой приходит к человеку в психическом обличии. Мы не можем объяснить этот опыт как исключительно духовный, реальность немедленно заставляет отказаться от такого суждения, так как видение, в соответствии с психической предрасположенностью индивидуума, нередко принимает облик сексуального или какого-либо иного недуховного позыва. Лишь нечто подавляющее, в какой бы форме выражения оно ни являлось, способно бросить вызов человеку и заставить его реагировать как единое целое. Невозможно доказать, что подобное случается или должно случаться; нет никаких доказательств того, что оно выходит за пределы психики[395], а свидетельства в пользу него основываются на личных заявлениях и признаниях. С учетом изрядной недооценки психики в наш преимущественно материалистический и статистический век эти слова звучат как осуждение религиозного опыта. Следовательно, средний разум находит прибежище либо в неверии, либо в легковерии, ибо для него психика – не более чем жалкое измышление. Либо подавай твердо установленные факты, либо все есть иллюзия, порождаемая подавленной сексуальностью или сверхкомпенсированным комплексом неполноценности. А вот я настаивал и настаиваю на том, что психика обладает своей собственной – специфической – реальностью. Несмотря на успехи органической химии, мы все еще очень далеки от того, чтобы объяснять сознание как биохимический процесс. Наоборот, приходится мириться с тем, что химические законы не объясняют даже избирательного процесса усвоения пищи, не говоря уже о саморегуляции и самосохранении организма. Какой бы ни была реальность психики, она как бы совпадает с реальностью жизни и в то же время связана с формальными законами, управляющими неорганическим миром. У психики есть еще одно свойство, которое большинство из нас предпочло бы не заметить: это своеобразная способность релятивизировать пространство и время, которая ныне стала предметом активных парапсихологических исследований.

656 С самого эмпирического открытия бессознательного психика и процессы, в ней происходящие, сделались природным, если угодно, фактом, а не произвольным мнением, которым, несомненно, являлись бы, будь они обязаны своим существованием капризам лишенного корней сознания. Но сознание, при всей своей калейдоскопической подвижности, покоится, как мы знаем, на сравнительно статичном (или, по крайней мере, чрезвычайно консервативном) основании инстинктов с их специфическими формами – архетипами. Этот «подспудный» мир[396] оказывается противником сознания, которое в силу своей подвижности (обучаемости) часто рискует потерей корней. Вот почему с древнейших времен люди считали своим долгом совершать обряды с целью обеспечить сотрудничество бессознательного. В первобытном мире никто не живет сам по себе: человек стойко помнит о богах, духах, судьбе и магических качествах времени и места, справедливо признавая, что индивидуальная воля – лишь осколок общей ситуации. Действия первобытного человека носят «целостный» характер, от которого человек цивилизованный хотел бы избавиться как от ненужного бремени. Ему кажется, что и без этого «довеска» все идет хорошо.

657 Немалое преимущество такого отношения к жизни заключается в развитии различающего сознания, однако ему присущ и существенный недостаток, состоящий в том, что изначальная целостность человека разбивается на отдельные функции, конфликтующие друг с другом. Эта утрата все больше ощущается в наше время. Позволю себе напомнить о дионисийских «прорывах» Ницше и о том направлении немецкой философии, наиболее очевидным выражением которой является книга Людвига Клагеса «Дух как противник души». Благодаря расщеплению личности функции сознания становятся высоко дифференцированными и могут ускользать от влияния остальных функций до такой степени, что достигают своего рода автономии, принимаются творить собственный мир, в который другие функции допускаются лишь в той мере, в какой согласны подчиняться главенствующей функции. В итоге сознание утрачивает равновесие: если преобладает разум, то ослабевают ценностные суждения чувств, и наоборот. Опять-таки, если преобладает ощущение, интуиция подавляется, ибо она обращает меньше всего внимания на осязаемые факты; напротив, человек с избытком интуиции живет в мире недоказуемых возможностей. Полезным результатом такого развития является специализация, которая, увы, благоволит формированию малоприятной односторонности.

658 Именно эта тяга к односторонности заставляет нас взирать на мир с какой-то одной стороны и по возможности сводить все к единому общему принципу. В психологии такое отношение неизбежно ведет к объяснениям с точки зрения конкретного предубеждения. Например, в случае выраженной экстраверсии вся психика возводится к влиянию окружающей среды, тогда как при интроверсии утверждается, что дело в наследственной психофизической предрасположенности и сопутствующим ей интеллектуальным и эмоциональным факторам. Оба объяснения норовят превратить психический аппарат человека в машину. Того же, кто пытается беспристрастно относиться к обеим точкам зрения, обвиняют в мракобесии. Тем не менее, оба подхода должны применяться на практике, даже если результатом будет череда парадоксальных утверждений. Следовательно, чтобы не умножать число предпосылок объяснения, предпочтение отдается тому или иному из группы легко опознаваемых основных влечений. Ницше говорил о воле к власти, Фрейд рассуждал об удовольствии и разочаровании. По Ницше, бессознательное ощущается как фактор некоторой значимости, а у Фрейда оно стало sine qua non[397] его теории, но не избавилось от налета вторичности, от ярлыка «не более чем» результата вытеснения; у Адлера поле зрения сужается до субъективной «хвастовской» («индивидуальной») психологии, где бессознательное как возможный решающий фактор вообще исчезает из рассмотрения. Та же участь постигла и психоанализ Фрейда во втором поколении практиков. Важные шаги, сделанные самим Фрейдом в направлении психологии бессознательного, уперлись в преграду единственного архетипа (эдипов комплекс) и не получили дальнейшего развития у закосневших учеников.

659 Присутствие сексуального влечения в случае комплекса инцеста настолько очевидно, что философски ограниченный интеллект вполне мог бы удовлетвориться этим фактом. То же самое верно для адлеровской субъективной воли к власти. Обе теории привержены инстинктивной предпосылке, которая не оставляет места ни для чего другого и тем самым загоняет нас в специализированный тупик обрывочных объяснений. Новаторский труд Фрейда, с другой стороны, позволил заглянуть в хорошо задокументированную историю психической феноменологии, вследствие чего складывается нечто наподобие целостного взгляда на психику. Последняя выражает себя не только в узкой субъективной сфере индивидуальной личности, но, сверх того, в коллективных психических явлениях, существование которых Фрейд осознавал (хотя бы принципиально), что подтверждается его соображениями по поводу «Сверх-Я». Какое-то время метод и теория оставались – увы, чересчур долго – в руках психиатров, которые по необходимости занимаются индивидуумами с их неотложными личными проблемами. Изучение основ, в том числе исторические исследования, этих психиатров, разумеется, не привлекает, а научная подготовка и практическая работа не очень-то помогают в выявлении оснований психологического знания. По этой причине Фрейд считал себя обязанным пропустить – по общему признанию – утомительную стадию сравнительной психологии и сразу углубился в предположительную и зыбкую предысторию человеческой психики. Так он фактически вырыл себе яму, отказавшись принимать во внимание открытия этнологов и историков, и перенес «прозрения», полученные от нынешних невротиков в ходе консультаций, прямиком в широкую область первобытной психологии. Он пренебрегал тем очевидным фактом, что при определенных условиях наблюдается смещение приоритетов, благодаря чему вступают в действие другие психические доминанты. Школа Фрейда застряла на эдиповом мотиве, на архетипе инцеста, а потому их взгляды остались преимущественно сексуалистскими. Эти ученые не поняли, что Эдипов комплекс – исключительно мужское достояние, что сексуальность не является единственно возможной доминантой психического процесса и что инцест, будучи связан с религиозным чувством, наглядно выражает это чувство, а не выступает его причиной. Не стану упоминать о собственных начинаниях в этой области, ибо для большинства людей они так и остались книгой за семью печатями. (Пусть винят в этом себя: даже Фрейд, открывший Эдипов комплекс, не смог правильно оценить мои выводы и остался в своем психоанализе привержен сексуальной теории.)

660 Тем не менее сексуальная теория обладает значительной силой убеждения, ибо опирается на одно из основных человеческих влечений. То же самое можно сказать о теории власти, которая обращается к влечениям, характеризующим не только самого индивидуума, но также политические и социальные движения. Сближения между двумя точками зрения не предвидится, если только не признать специфическую природу самости, которая охватывает индивидуума и общество. Как показывает опыт, архетипы наделены свойством «трансгрессивности»; порой они проявляют себя так, что кажутся чертой и общества, и индивидуума; потому они нуминозны и заразительны по последствиям своего проявления. (Эмоциональный человек заражает эмоциями других.) В некоторых случаях трансгрессивность приводит к значимым совпадениям, то есть к акаузальным синхронистическим явлениям, что доказывают результаты экспериментов Райна с экстрасенсорным восприятием[398].

661 Влечения суть элементы живой цельности, сопряженные с целым и ему подчиненные. Их высвобождение в качестве отдельных сущностей ведет к хаосу и нигилизму, ибо разрушает единство и целостность личности, которая уничтожается. Сохранение или восстановление единства должно быть задачей правильно понимаемой психотерапии. Нельзя требовать от системы образования готовить рационалистов, материалистов, узких специалистов, техников и им подобных, которые, не осознавая собственного происхождения, внезапно оказываются вброшенными в настоящее и своей растерянностью способствуют дезориентации и фрагментации общества. Да и никакая психотерапия не приведет к удовлетворительным результатам, если она ограничивается лишь отдельными сторонами расстройств личности. Соблазн, конечно, велик, а опасность утраты влечений в ходе стремительного развития современной культуры настолько явная, что за каждым проявлением инстинктов требуется очень внимательно следить, поскольку они складываются в общую картину и важны для психического равновесия человека.

662 По этим причинам сексуальная сторона феномена НЛО заслуживает нашего внимания: она показывает, что сильное влечение – такое как сексуальность – причастно к возникновению явления. Вряд ли случайно, что в одном из обсуждаемых нами снов упоминается женский символ, а во втором – мужской, если судить по словам о линзовидных и сигарообразных НЛО; где появляется один, можно ожидать и появления другого.

663 Видение – символ, состоящий не только из архетипических форм мышления, но также из инстинктивных элементов, а потому он может по праву притязать на подмену реальности. Эта реальность исторична, насущна и динамична. Следовательно, она обращается к сознательным технологическим фантазиям человека или к философским спекуляциям, глубоко проникая при этом в его «животную» природу. Именно этого мы ожидаем от подлинного символа: он должен воздействовать на человека в целом и выражать человека целиком. При всей неудовлетворительности сексуального истолкования, его не следует упускать из вида – наоборот, нужно уделить ему должное внимание.

664 Инстинкт власти одинаково проявляется в обоих сновидениях; сновидица оказывается в уникальной ситуации, ее выделяют, фактически «выбирают», подобно тому, чье лицо обожжено божественным огнем. Оба толкования, настаивая на своей исключительности, ликвидируют символическое значение сновидений и устраняют индивидуальное в пользу инстинктивных представлений. Снова подтверждается беспомощность личности перед лицом подавляющей силы влечений. Для любого, кто еще не знал об этом, такая трактовка будет, конечно, свежей и поразительной. Но наша сновидица не принадлежит к сонму «новообращенных», и в ее случае было бы бессмысленно толковать сновидения таким вот образом. Она из тех современников, кто понимает, чем грозит устранение личности. Парализующее чувство небытия и потерянности компенсируется сновидениями: она одна не поддается панике и распознает ее причину. Именно на нее указывает неземная машина, на ней остается зримый след чуждой силы. Она как бы вводится в компанию избранных. Такой жест со стороны бессознательного полезен, естественно, только тогда, когда ощущение неполноценности и бессмысленности сугубо функционального существования угрожает задушить личность.

665 Этот случай может служить образцом распространенных сегодня тревоги и уязвимости мыслящих людей; одновременно он раскрывает компенсирующую силу бессознательного.

Сновидение третье

666 Этот сон является отрывком более длинного сновидения, записанного моей 42-летней пациенткой около шести лет назад. В то время она ничего не слышала о «летающих тарелках» и тому подобном. Ей приснилось, что она стоит в саду, и вдруг над головой раздается гул двигателя. Она садится на изгородь и запрокидывает голову вверх. Появляется черный металлический объект, начинает кружить над нею; это огромный летающий паук из металла, с громадными черными глазами. Он круглой формы, это явно какой-то новый, уникальный летательный аппарат. Из тела паука раздается голос, торжественный, громкий и отчетливый; он читает молитву, в знак предостережения и знамения для всех – как для тех, кто внизу, так и для пассажиров самого паука. Суть молитвы такова: «Веди нас вниз и сохрани нас (в безопасности) внизу… Вознеси нас ввысь!» К саду примыкает большое общественное здание, там принимаются международные решения. Летя очень низко, паук проносится вдоль окон этого здания с той очевидной целью, чтобы голос воздействовал на людей внутри и указал им путь к миру, к постижению внутренней, сокровенной сути. Нужно одобрить примирительные решения. В саду еще несколько зевак, и сновидица немного смущается, потому что одета не полностью.

Комментарий к третьему сновидению

667 В предыдущей части сна кровать сновидицы стояла близко к садовой изгороди, то есть пациентка во сне спала под открытым небом и подвергалась свободному влиянию Природы, что в психологическом смысле означает безличное, коллективное бессознательное, которое выступает аналогом нашей естественной среды обитания и всегда проецируется на нее. Стена обозначает преграду, отделяющую непосредственно данный мир сновидицы от стоящего в стороне здания (общественного по назначению). Появляется круглый металлический объект, по словам пациентки, летающий паук. Это описание подходит для НЛО. Что касается обозначения «паук», сразу вспоминается утверждение, что на борту НЛО прячутся насекомые, прилетевшие с другой планеты, у них панцири или нагрудник, которые блестят, как металл. Аналогией может служить металлическое на вид хитиновое покрытие наших жуков. Предполагается, что каждое НЛО – это одно отдельное насекомое, а не рой[399]. Читая многочисленные отчеты, я, признаюсь, тоже не раз ловил себя на мысли, что своеобразное поведение НЛО напоминает повадки некоторых насекомых. Для разума, склонного к размышлениям, нет ничего изначально невозможного в идее, что при иных условиях Природа могла бы выражать свое «знание» совсем другими способами, отличными от упомянутых ранее; например, вместо производящих свет насекомых она могла бы породить существ, способных к «антигравитации». В любом случае наше технологическое воображение зачастую сильно отстает от природных фантазий. Все в нашем опыте подчиняется закону гравитации, за одним важным исключением: это психика, которая в нашем восприятии совершенно невесома. Психический «объект» и гравитация, насколько нам известно, несоизмеримы. Они принципиально различны. Психика представляет собой единственную известную нам противоположность гравитации. Это «антигравитация» в прямом смысле слова. В подтверждение мы могли бы привести парапсихологические примеры левитации и других психических явлений, которые отрицаются только невежественными людьми, но релятивизируют время и пространство.

668 Очевидно, что «летающий паук» возник из бессознательной фантазии именно такого рода. В литературе об НЛО летающие пауки еще называются в качестве источника «дождя из нитей» близ французских городков Олорон и Гайяк (см. указанную работу Э. Мишеля). Отмечу тот факт, что сон не может не пойти на уступку современным технологическим фантазиям: сновидица думает о «новом, уникальном летательном аппарате».

669 Психическую сущность паука отражает то обстоятельство, что он обладает «голосом», исходящим, по всей видимости, от какого-то живого существа. Это любопытное явление побуждает вспомнить подобные фантазии у душевнобольных, которые слышат голоса, исходящие откуда-то со стороны. Эти «голоса», как и видения, суть автономные проявления чувств, обусловленные деятельностью бессознательного. «Голоса из эфира» встречаются и в литературе об НЛО[400].

670 В облике паука подчеркиваются глаза, которые обозначают видение и намерение видеть. Это намерение выражается голосом, послание обращено как к землянам, так и к «пассажирам паука». Ассоциация с «летательным аппаратом» здесь порождает алогичное представление о машине, перевозящей пассажиров. Причем эти пассажиры очевидно воображаются человекоподобными, недаром сообщение предназначено для них и для человеческих существ. Поэтому можно предположить, что речь идет всего-навсего о разных сторонах человеческой личности, скажем, об эмпирическом человеке внизу и духовном человеке наверху.

671 Загадочное послание, или «молитву», произносит один голос – быть может, голос своего рода проповедника. Он обращается к тому, что «ведет» и «несет», то есть, судя по всему, к пауку. Поэтому мы обязаны изучить паука в качестве символа более тщательно. Как известно, в наших широтах это существо вполне безобидно, но многих людей оно пугает и окружено множеством суеверий (araignée du matin – grand chagrin; araignée du soir – grand espoir [401]). Когда у кого-то слегка путаются мысли, на немецком говорят, что такой человек «плетет паутину» и что его «чердак весь в паутине» (Spinngewebe im Dachstock). Ужас, с которым люди шарахаются от пауков, ярко описал в своем рассказе «Черный паук» Иеремия Готхельф[402]. Пауки, подобно всем живым существам, которые не относятся к теплокровным и не имеют спинномозговой нервной системы, выступают в сновидениях символами глубоко чуждого психического мира. Насколько могу судить, они выражают содержание, которое при всей своей активности не способно достичь сознания; они находятся вне спинномозговой нервной системы, как бы населяют симпатическую и парасимпатическую системы, залегающие более глубоко. В связи с этим вспоминается сон одного моего пациента, которому было крайне затруднительно принять идею сверхъестественной целостности психики и который отчаянно ей сопротивлялся. Саму идею он позаимствовал из моих сочинений, но, что характерно, не мог провести различие между эго и самостью; при этом из-за наследственного порока ему угрожала патологическая инфляция личности. Тут-то ему и приснилось, что он роется на чердаке своего дома в поисках неведомо чего; на одном из окон он обнаруживает красивую паутину, в центре которой сидит большой садовый паук – синего цвета; тело насекомого сверкало, как бриллиант.

672 Сновидец был потрясен до глубины души этим сном; бессознательное выдало в таком вот виде поразительный комментарий к его отождествлению эго и самости, тем более опасному ввиду дурной наследственности. В подобных случаях отмечается подлинная слабость эго, которое из-за своей слабости отвергает все предложения об уступках, ибо оные роковым образом подчеркнут его ничтожность, а потому их следует избегать любой ценой. Впрочем, иллюзии враждебны реальной жизни, нездоровы по своей природе и рано или поздно сбивают с толка. Значит, сновидение пыталось внести некие исправления, которые, подобно советам дельфийского оракула[403], оказались двусмысленными. По сути, во сне сообщалось: «Тебя беспокоит в голове (на чердаке) то, что на самом деле, пусть ты о том не подозреваешь, есть редкий драгоценный камень. Он будто животное, тебе незнакомое; он образует символический центр множества концентрических кругов, напоминает о центре большого или малого мира, как Око Божье на средневековых картинах, изображающих мироздание». При таком толковании здоровый ум станет бороться против отождествления с центром – из-за угрозы параноидального богоподобия (paranoischen Gottahnlichkeit). Всякий, кому случится угодить в эту паутину, словно попадает в кокон и лишается собственной жизни. Он отделен от ближних и не может ни докричаться до них, ни расслышать их возгласы. Он живет в одиночестве творца мира, который есть все и не имеет ничего вне себя. Если же вдобавок у такого человека был безумный отец, велик шанс, что начнет «плестись паутина», потому-то паук выглядит зловещим, о чем нельзя забывать.

673 Похожее значение, полагаю, имеет и круглый металлический паук в анализируемом сновидении. По всей видимости, он уже поглотил несколько человек (или их душ) и вполне может представлять опасность для других землян. Вот почему молитва, признающая паука «божественным» существом, призывает вести души «вниз» и «хранить их внизу»: это не духи ушедших, а живые земные существа. Им суждено ревностно исполнять свое земное предназначение и не позволять себе никакой духовной инфляции, иначе они окончат жизнь в паучьем чреве. Иными словами, они не должны выпячивать эго и отдавать ему приоритета; им всегда следует помнить, что эго – отнюдь не единственный хозяин в собственном доме и окружено со всех сторон тем, что мы именуем бессознательным. Что это такое, мы, к сожалению, не знаем. Нам известны лишь парадоксальные его проявления, и наша задача – постигать Природу, на которую нет смысла досадовать и раздражаться, упрекать ее в «сложности» и неуклюжести. Еще сравнительно недавно медицинские светила не «верили» в бактерии, и по их вине около двадцати тысяч молодых женщин только в Германии умерло от легко предотвратимой послеродовой горячки. Психические же катастрофы, обусловленные консерватизмом «специалистов», не отражаются в статистике, из чего делается вывод, что их не существует.

674 За призывом оставаться внизу, на земле, сразу звучит парадоксальная, казалось бы, просьба: «Вознеси нас ввысь!» На ум приходят слова из «Фауста»: «Спустись же вниз! Сказать я мог бы: “Взвейся!” / Не все ль равно?»[404], вот только наша сновидица явно разделяет процессы нисхождения и вознесения (посредством многоточия). Это означает, что перед нами последовательность действий, а не coincidentia oppositorum (совпадение противоположностей). Похоже, здесь предусматривается какой-то нравственный процесс, катабасис и анабасис[405]: семь ступеней вниз и семь ступеней вверх, погружение в кратер с последующим восхождением к «небесному порождению» в мистериях преображения[406]. Месса тоже начинается со слов: «Confiteor… quia peccavi nimis[407]». «Вести» вниз нужно, должно быть, потому, что людям нелегко спускаться с высот и оставаться внизу. Во-первых, они опасаются утратить положение в обществе; во-вторых, боятся потерять моральное самоуважение из-за необходимости признавать наличие тьмы в себе. Поэтому они старательно избегают самокритики, проповедуют другим, но не стремятся познать себя. Они довольны отсутствием самопознания, ведь в этом случае ничто не рассеивает блистательную пелену иллюзий. «Внизу» – это у основания реальности, которая все же существует, несмотря на мглу самообмана. Достичь основания и задержаться там – дело первостепенной важности, если допускается, что нынешние люди живут выше отведенного им уровня бытия. Столь общий вывод следует из сновидения, которое представляет нам человеческую группу и, следовательно, характеризует проблему как коллективную. Вообще сновидение подразумевает человечество в целом, ибо паук подлетает как можно ближе к окнам здания, где принимаются «международные решения». Он пытается «влиять» на эти решения и указывать путь, ведущий во «внутренний мир», к самопознанию. Ожидается, что так наступит мир во всем мире. Соответственно, паук предстает спасителем, который предостерегает – и несет исцеляющую весть.

675 В завершение сновидица понимает, что одета «не полностью». Этот широко распространенный мотив обыкновенно указывает на отсутствие приспособления или на относительную бессознательность текущей ситуации. Напоминание о собственной склонности к ошибкам и небрежности особенно уместно в обстоятельствах, когда другие люди просвещаются, поскольку тут всегда таится опасность душевной инфляции.

676 Призыв «оставаться внизу» в наши дни породил в различных кругах опасения богословского толка. Звучат рассуждения, что такая психология может привести к ослаблению этических норм. Однако психология не только раскрывает яснее перед нами природу зла, но и показывает добро, и опасность поддаться злу становится существенно меньше, чем когда мы пребываем в неведении о нем. Да и познать зло возможно, кстати, не прибегая к психологии. Тот, кто идет по жизни с открытыми глазами, попросту не может игнорировать зло; кроме того, он, в отличие от слепца, вряд ли упадет в яму, подстерегающую на этом пути. За исследованиями бессознательного отдельные теологи подозревают обращение к гностицизму, а изучение сопутствующих этических проблем влечет за собой обвинения в антиномианизме и либертенстве[408]. Никто в здравом уме даже не помыслит, что, исповедавшись в грехах и покаявшись, он никогда больше не согрешит. Тысяча к одному, что он согрешит снова в следующий же миг! Более глубокое психологическое прозрение убеждает в том, что вообще невозможно жить, не греша «словом, делом, помышлением»[409]. Лишь чрезвычайно наивный и бессознательный человек способен вообразить, что он в состоянии избежать греха. Психология больше не может позволить себе детские иллюзии такого рода; она должна следовать за истиной и заявлять, что бессознательность не только не оправдывает грех, но фактически сама является одним из гнуснейших грехов. Человеческий закон может освободить от наказания, но Природа мстит за себя беспощаднее, ибо ей все равно, сознает человек свой грех или нет. Из евангельской притчи о неправедном управителе мы узнаем, что Господь похвалил Своего раба, который обманывал в расписках: мол, он «догадлив»[410]; еще вспоминается (апокрифический) отрывок из Евангелия от Луки, где Христос говорит нарушителю правила субботы[411]: «Человек! Если ты знаешь, что делаешь, ты благословен, но, если не знаешь, ты проклят как преступивший закон»[412].

677 Расширение знаний о бессознательном знаменует собой пополнение жизненного опыта и углубление сознательности; потому оно ввергает нас в новые обстоятельства и ставит задачи, требующие этических решений. Эти обстоятельства, разумеется, существовали всегда, но не осознавались ни интеллектуально, ни нравственно – наоборот, как бы пребывали в сумраке неведения. В результате человек обеспечивает себе алиби и может избегать этических решений. Но при более глубоком самопознании часто приходится сталкиваться с наитруднейшими вопросами, а именно с конфликтами долга, которые невозможно устранить никакими нравственными предписаниями, от кого бы они ни исходили. Тут-то и начинают приниматься по-настоящему этические решения, ибо простое соблюдение кодифицированной заповеди «Ты не должен» ни в каком смысле не является этическим поступком; это просто акт послушания, который при определенных условиях превращается в удобную лазейку, не имеющую ничего общего с этикой. За свою долгую жизнь я ни разу не сталкивался с ситуацией, которая облегчала бы отрицание этических принципов или вызывала бы хоть малейшее сомнение в этом отношении; напротив, по мере накопления опыта и знаний этические проблемы ощущаются острее, а моральная ответственность возрастает. С годами я понял, что, вопреки общепринятому мнению, бессознательность – не оправдание, а, скорее, грех в буквальном смысле этого слова. Пусть, как упоминалось выше, в Евангелиях встречаются намеки на это, церковь по понятным причинам не бралась за искоренение данного греха; она держалась в стороне, попустительствуя гностикам. В итоге христиане полагаются на учение о privatio boni и уверены, будто они в состоянии отличить зло от добра, подменяют моральным кодексом истинные этические решения, которые предполагают свободу выбора. Потому мораль вырождается в поведение согласно общественным нормам, а felix culpa[413] навсегда остается в Эдемском саду. Нас удивляет упадок этики в нашу эпоху, мы противопоставляем застой в этой области прогрессу науки и техники. Но никого не смущает, что подлинный этос погребен под массой нравственных предписаний. Этос – совокупность явлений, которые нельзя описать и систематизировать; это одна из тех творческих иррациональностей, которые лежат в основе любого истинного развития. Он требует полного участия человека, ему не нужны дифференцированные функции.

678 Дифференцированная функция, несомненно, зависит от человека, от его трудолюбия, терпения, настойчивости, от стремления к власти и природных дарований. С помощью всего этого человек обустраивается в мире и «развивается», узнает постепенно, что развитие и прогресс зависят от собственных его усилий, от воли и способностей. Но это лишь одна сторона происходящего. Под другим углом зрения мы видим человека таким, каков он есть и каким себя находит. Здесь он ничего не может изменить, ибо целиком зависит от факторов, ему неподвластных. Здесь он не деятель, а результат, который не умеет себя изменять. Он не знает, как стал той уникальной личностью, какой является; ему вообще свойственно крайне скудное знание о себе. До недавнего времени он даже думал, что психика обнимает ровно то, что он сам знает о себе, и является продуктом коры головного мозга. Открытие бессознательных психических процессов, состоявшееся более пятидесяти лет назад, все еще не получило широкой известности, а его значение до сих пор не осознано. Современный человек пока не понял, что всецело зависит от сотрудничества с бессознательным, которое может оборваться в любой миг – что называется, на следующем же предложении, произнесенном вслух. Он не осознает, что получает постоянную поддержку извне, и неизменно мнит себя самостоятельным деятелем. Между тем поддержку ему оказывает сущность, о которой он не ведает, но которую прозревает благодаря давно забытым предкам из незапамятных времен: им «явились» – или уместнее сказать «открылись»? – некие азбучные истины. Откуда пришли эти истины? Видимо, из бессознательных процессов, из того так называемого бессознательного, которое предшествует сознанию в каждой новой человеческой жизни, как мать предшествует ребенку. Бессознательное от века проявляет себя в снах и видениях, посылает нам образы, которые, в отличие от разрозненных функций сознания, подчеркивают факты, относящиеся к неосознаваемому целостному человеку, но мы упорно связываем их с интересующей нас функцией, отвергая все остальные возможности. Хотя сны обычно говорят на языке конкретной специализации – canis panem somniat, piscator pisces[414], – они относятся к целому или, по крайней мере, к тому, чем также является человек, то есть к тому совершенно зависимому существу, которым он себя находит.

679 В стремлении к свободе человек испытывает почти инстинктивное отвращение к подобному знанию, ибо не без основания опасается его парализующего воздействия. Он может допустить, что зависимость от неведомых сил, как бы те ни назывались, существует, но поспешно отворачивается от них, предполагая непреодолимое препятствие. Пока нам кажется, что дела идут хорошо, такое отношение к жизни может даже быть преимуществом; но не всегда все складывается к лучшему, в особенности сегодня, когда, несмотря на эйфорию и оптимизм, мы ощущаем, как дрожит земля под нашими ногами. Сновидица, конечно, далеко не единственная боится возможных потрясений. Соответственно, сон олицетворяет коллективную потребность и изрекает коллективное предупреждение – мы все должны спуститься вниз и не подниматься снова, если паук не унесет тех, кто остался внизу. Когда функционализм доминирует в сознании, именно бессознательное выдает компенсаторный символ целостности. Это и есть летающий паук, который один способен вынести односторонность и фрагментарность сознательного разума. Без сотрудничества бессознательного нет и не может быть развития. Сама по себе сознательная воля не в состоянии побудить к этому творческому акту, а потому сновидение избирает для наглядности символ молитвы. Поскольку, согласно словам апостола Павла, мы не знаем, о чем должны молиться[415], молитва есть не что иное, как «стенание и муки»[416], отражающие наше бессилие. Тем самым нас подталкивают к установке, которая компенсирует суеверия через человеческие волю и способности. В то же время образ паука обозначает сведение религиозных представлений к териоморфному символу верховной власти, возврат к давно забытой стадии мышления, когда обезьяна или заяц олицетворяли искупителя. Ныне христианский Агнец Божий или голубь Святого Духа воспринимаются в лучшем случае как метафоры. В противовес этому нужно подчеркнуть, что в символизме сновидений животные характеризуют инстинктивные процессы, которые играют жизненно важную роль в биологии животного мира. Именно эти процессы определяют и формируют жизнь животного. В своей повседневной жизни человек как будто не нуждается в инстинктах, особенно если он убежден в суверенной силе своей воли. Он пренебрегает влечениями и обесценивает те до атрофии, не понимая, какой серьезной опасности подвергает собственное существование. Поэтому сновидения, упирая на инстинкты, пытаются заполнить опасный пробел в нашей приспособленности к жизни.

680 Отказ от следования инстинктам проявляется в виде аффектов, которые во сне также выражаются посредством животных. Следовательно, непроизвольные аффекты по праву считаются животными, или примитивными, и их следует избегать. Но мы не можем добиться этого без вытеснения, то есть без расщепления сознания. На самом деле нелепо думать, будто мы способны ускользнуть из-под власти инстинктов. Они продолжают действовать, даже если сознание их не замечает. В худшем случае они проявляются посредством невроза или посредством бессознательного «ранжирования» необъяснимых неудач. Святой, который кажется свободным от этих слабостей, платит за свою свободу страданием и отречением от земного человека (хотя без последнего он, конечно, никогда не стал бы святым). Жизнеописания святых показывают, что обе стороны человеческой натуры в этих людях уравновешиваются. Никто не может избежать цепи страданий, которая ведет к болезни, старости и смерти. Мы можем и должны ради нашей человечности «подчинять» наши аффекты и держать их в узде, но следует помнить, что за это придется дорого заплатить. Выбор валюты, в которой мы хотим платить дань, порой даже остается за нами.

681 Оставаться внизу и подчиняться териоморфному символу, что подозрительно смахивает на оскорбление нашего человеческого достоинства, значит всего-навсего осознавать перечисленные простые истины и никогда не забывать о том, что в отношении анатомии и психологии земной человек, при всей его потенциальной возвышенности, остается сородичем антропоидов. Однако если ему будет позволено развиться во что-то более высокое, не калеча свою природу, он усвоит, что эта трансформация не в его власти, поскольку все зависит от факторов, которые для человека недосягаемы. Он должен довольствоваться молитвенным томлением и «стенанием» в надежде, что что-то поднимет его наверх, так как сам вряд ли добьется успеха в этом эксперименте имени Мюнхгаузена[417]. Благодаря такой установке в бессознательном констеллируются полезные (и одновременно опасные) силы; они полезны, если человек их понимает, и опасны, если он понимает их неправильно. Какие бы имена он ни давал этим созидательным силам и потенциальным возможностям внутри себя, их насущность остается неизменной. Никто не может помешать религиозно настроенному человеку называть их «боги», «демоны» или просто «Господь», ибо мы знаем из опыта, что эти силы действуют именно таким образом. Если кто-то взамен использует слово «материя» и полагает, что сказал нечто иное, таким людям надо напомнить, что они просто меняют X на Y, но дальше этого не идут. Единственное, что достоверно, – это наше глубокое невежество, из-за которого мы не в силах понять, близка ли разгадка великой загадки или нет. Ничто не может вывести нас за пределы мнения «кажется, что», кроме опасного прыжка веры, который нужно оставить на долю тех, кто должным образом одарен или благословлен. Всякий реальный или мнимый шаг вперед зависит от опыта, от фактов, проверка которых, как известно, является одной из труднейших задач, стоящих перед человеческим разумом.

Сновидение четвертое

682 В ходе работы над этой книгой я неожиданно получил от знакомого из-за границы описание сновидения, приснившегося ему 27 мая 1957 года. Наши отношения с этим человеком ограничивались обменом письмами каждые пару лет. Он был астрологом-любителем и интересовался вопросами синхронистичности, но ничего не знал о моем увлечении НЛО и никак не связывал свой сон с занимавшей меня темой. Его внезапное решение прислать мне описание сновидения следует, полагаю, относить к категории значимых совпадений (люди, статистически предубежденные, отбрасывают такие совпадения как не относящиеся к делу).

683 Итак, вот изложение сновидения. «То ли заполдень, то ли ранний вечер, солнце клонится к горизонту. Небо затянуто облаками, солнце тоже в облачной завесе, однако это ничуть не мешает ясно различать очертания солнечного диска. В пелене облаков солнце кажется белым, но внезапно оно сделалось бледным, словно выцвело, и вообще весь небосвод на западе стал мертвенно-бледным. До чего же жутко! А выцветший – именно выцветший, это слово я хочу подчеркнуть – круг дневного светила приобрел какой-то пугающий отлив. Затем на западе взошло второе солнце, приблизительно на той же высоте над горизонтом, только немного севернее. Пока мы пристально смотрели на небо – вокруг было множество людей, рассредоточенных по обширной территории и глядевших вверх, подобно мне, – второе солнце приняло отчетливую форму сферы, в отличие от солнечного диска, по-прежнему казавшегося диском. Одновременно с заходом подлинного солнца и наступлением ночи сфера устремилась к земле.

Едва сгустились сумерки, весь облик сновидения решительно изменился. Раньше слова «бледность» и «выцветание» в точности отражали увядание жизни, ослабление и исчезновение солнца, а теперь небосвод будто исполнился силы и величия, внушавших не страх, а благоговейный трепет. Звезд вроде бы не было видно, однако они как бы подразумевались сами собой, как бывает порой по ночам, когда тонкий слой облаков вдруг расходится, приоткрывая звездную высь. Эта ночь определенно говорила о величии, могуществе и красоте. Сфера приближалась к земле с большой скоростью, и я было подумал, что это Юпитер, сошедший со своей орбиты, но потом стало понятно, что при всей своей громадности она все-таки слишком мала для Юпитера.

Теперь стало возможным различить некие метки на ее поверхности, похожие на линии долготы или что-то в этом духе, скорее, декоративные и символические, нежели географические или математические по своему назначению. Нужно снова сказать, что сфера была прекрасна – этакая приглушенно-серая или непрозрачно белая на фоне ночного неба. Когда мы все осознали, что сфера наверняка обрушится на землю, то, конечно, испытали страх, но в этом страхе преобладало благоговение. Это было самое внушительное космическое явление, которое мне доводилось видеть. На наших глазах между тем стали возникать из-за горизонта другие сферы, причем все устремлялись к земле. Каждая ударялась о поверхность с грохотом, подобным разрыву бомбы, но это происходило на значительном удалении от меня, и я не мог разобрать, что именно творилось на месте взрыва, детонации или что там на самом деле случалось. По-моему, один раз я заметил вспышку. Эти сферы падали одна за другой буквально повсюду, но все приземлялись намного дальше той точки, в которой могли бы уничтожить нас. Осколки разлетались в разные стороны и свистели над нашими головами.

Потом я, должно быть, ушел в дом, потому что неожиданно сообразил, что разговариваю с девушкой, сидящей в плетеном кресле: на коленях у нее раскрытая тетрадь для записей и она поглощена своим занятием. Те из нас, кто был на улице – наверное, все – намеревались уходить в юго-западном направлении, полагаю, в поисках укрытия, и я предложил этой девушке пойти с нами. Опасность казалась несомненной, и было неправильно бросать эту девушку одну. Впрочем, она отказалась наотрез – мол, никуда она не пойдет, останется в доме, ведь опасно сейчас везде, и нет такого укрытия, которое сулило бы надежную защиту. Эти доводы звучали разумно и вполне здраво.

Сон заканчивается тем, что я встречаю другую девушку – или, быть может, ту же самую деловитую и хладнокровную молодую особу, которую оставил сидеть в плетеном кресле над тетрадью для записей. На сей раз ее фигура несколько крупнее и реалистичнее, и я разглядел ее лицо, а ко мне она обращалась прямо, без околичностей, и проговорила необычайно отчетливо: “Господин такой-то, знаю, вы проживете до одиннадцати восьмого”. Эти восемь слов были произнесены, повторюсь, предельно четко и разборчиво. Ее авторитарная манера изъясняться предполагала, по-видимому, что меня следует осудить за неверие в обещанный срок жизни».

Комментарий сновидца

684 За этим подробным описанием следует комментарий сновидца, который способен дать ряд подсказок в отношении толкования. Как и следовало ожидать, кульминация усматривается во внезапной перемене настроения в начале сна, когда смертоносная и жуткая бледность закатного солнца уступает место мрачному величию ночи, а страх превращается в благоговение. По словам моего корреспондента, так выражалась его озабоченность политическим будущим Европы. На основании своих астрологических спекуляций он допускал новую мировую войну в 1960–1966 годах и даже ощущал побуждение написать какому-нибудь видному государственному деятелю и поделиться своими опасениями. Позднее он сделал открытие (ничуть не редкое), что прежнее тревожное и взволнованное состояние сменилось вдруг удивительным спокойствием на грани равнодушия, как если бы судьба мира перестала его занимать.

685 При этом он никак не мог объяснить самому себе, почему исходный ужас сменяется столь торжественным, почти величавым настроением. Будучи уверенным в том, что это коллективное, а не личное ощущение, он спрашивал себя: «Можно ли считать, что мы, слишком усердно цепляясь за дневной свет цивилизации, теряем свой потенциал, но, вступая во мрак того, что выглядит как страшная ночь, вправе уповать на возвращение сил?» В такое толкование не очень-то просто вместить упомянутое ощущение «величия». Сам он связывает это обстоятельство с тем фактом, что «дары из космоса неподвластны нашему правлению». «Можно обратиться к богословскому языку и заявить, что замыслы Господни непостижимы и что вечность ночи не уступает в значимости дню. Потому наш единственный шанс состоит в том, чтобы усмотреть ритм вечности в смене дня и ночи, и тогда неумолимое величие ночи сделается источником силы». Очевидно, что сон подчеркивает это характерное пораженчество космическим интермеццо бомбардировки со звезд, которой подвергается беспомощное человечество.

686 В сновидении нет и намека на сексуальность, если, как говорит сам сновидец, пренебречь фактом встречи с молодой особой. (Как будто любые взаимоотношения с противоположным полом непременно подразумевают сексуальность!) Правда, его беспокоит, что встреча состоялась ночью. Как показывает это замечание, в «половом истолковании» легко зайти чересчур далеко. Плетеное кресло – отнюдь не показательный образ в этом отношении, для самого сновидца оно обозначало примету сосредоточенного умственного труда, о котором свидетельствует и тетрадь для записей.

687 Поскольку сновидец – страстный приверженец астрологии, комбинация чисел «одиннадцать» и «восемь» заставила его поломать голову. Он усмотрел в этих цифрах день и месяц своей грядущей кончины. Будучи пожилым человеком – он прожил на свете более шестидесяти с лишним лет, – он, разумеется, имел полное право на такие размышления. Астрологические расчеты привели к выводу, что роковой ноябрь выпадает на 1963 год, на разгар предполагаемой мировой войны. Но мой корреспондент осторожно добавляет, что нисколько не уверен в обоснованности этого вывода.

688 Сон, по его словам, оставил после себя странное ощущение удовлетворенности – и благодарности за возможность «быть удостоенным» такого опыта. Это и вправду «большой» сон, за который многие люди были бы благодарны, даже не сумев понять его правильно.

Комментарий к четвертому сновидению

689 Сон начинается с заката, солнце прячется за облаками, виден только его диск. Налицо подчеркивание круглой формы, что подтверждается и появлением второго светила – мнимого Юпитера, а также множества других круглых тел (сфер), «предметов из внеземного пространства». По этим признакам сновидение следует относить к категории психических явлений, связанных с НЛО.

690 Жуткая бледность солнца свидетельствует о страхе, охватившем дневной мир в ожидании грядущих катастрофических событий. Эти события, в отличие от «дневных» воззрений сновидца, имеют внеземное происхождение: Юпитер, отец богов, как будто сходит с орбиты и приближается к Земле. Этот же мотив мы находим в воспоминаниях Шребера[418]: необычайные события, происходящие вокруг, заставляют Бога «приблизиться к земле». Бессознательное «истолковывает» угрозу как божественное вмешательство, которое проявляется в обилии малых копий великого Юпитера. Сновидец при этом не делает очевидных умозаключений об НЛО, и, похоже, на выбор символов в его случае ничуть не влияет какой-либо сознательный интерес.

691 Хотя, судя по всему, вот-вот должна произойти космическая катастрофа, страх сменяется позитивным настроением, неким торжественным, величавым, благоговейным ощущением, которое вполне соответствует богоявлению. Однако для сновидца пришествие Бога означает крайнюю опасность: небесные тела взрываются на земле, будто огромные бомбы, подтверждая тем самым страх перед возможной мировой войной. Примечательно, что они не вызывают ожидаемого землетрясения, а сами взрывы кажутся странными и необычными. Рядом со сновидцем разрушений не отмечается; падения случаются за горизонтом, и лишь единожды он, как ему кажется, различает вспышку. Таким образом, столкновение с этими планетоидами бесконечно менее опасно, чем было бы в действительности. Главным здесь, по-видимому, является страх перед возможностью Третьей мировой войны, именно он придает всей сцене ужасающий вид. Таково собственное толкование сновидца, и оно, а не само явление, вызывает у него тревогу. Следовательно, все изложенное становится предельно психологичным.

692 О том же говорит и встреча с молодой особой, которая сохраняет самообладание, невозмутимо продолжает заниматься своими делами и пророчит дату смерти сновидца. Она делает это столь торжественно и внушительно, что сновидец находит нужным подчеркнуть количество слов, которые использует девушка (восемь). Что число не случайно, доказывает предполагаемая дата смерти – 8 ноября. Столь пристальное внимание к восьмерке немаловажно, поскольку восьмерка есть удвоение четверки; в качестве символа индивидуации в мандалах она играет почти такую же заметную роль, как и сама четверка[419]. Из-за отсутствия ассоциативного материала рискну выдвинуть лишь гипотетическое объяснение числа одиннадцать с помощью традиционной символики. Десятка – совершенное раскрытие единства, а числа от одного до десяти имеют значение завершенного цикла. Таким образом, 10 + 1 = 11, то есть начало нового цикла. Поскольку толкование сновидений следует принципу post hoc ergo propter hoc[420], число одиннадцать ведет к восьмерке, огдоаде, символу целостности, то бишь к актуализации целостности, о чем уже свидетельствует появление НЛО.

693 Молодая особа, будто бы незнакомая сновидцу, может быть воспринята как компенсирующая фигура анимы. Она выражает бессознательное более полно, нежели тень, поскольку придает личности женские черты. Как правило, она проявляется наиболее отчетливо, когда сознательный разум уже познал собственную тень, и оказывает наибольшее влияние в качестве психологического фактора, когда женские свойства личности еще не усвоены окончательно. Если эти противоположности не воссоединяются, целостность не достигается, а самость как символ противоположностей не осознается. Но при констелляции самость проявляется в проекции, пусть ее истинная природа скрыта анимой и на нее в лучшем случае намекается, как в данном сновидении: анима своим спокойствием и уверенностью противостоит беспокойству эго-сознания сновидца, а упоминание числа восемь указывает на целостность – на самость, которая присутствует в проекции НЛО.

694 Осознание огромного значения самости для организации личности, а также значения коллективных доминант, или архетипов, которые под видом так называемых метафизических принципов определяют направленность сознания, обусловливает тот торжественный настрой, каковой преобладал в начале сна. Это настроение соответствует грядущему прозрению, хотя имеются опасения, что будет развязана мировая война или произойдет космическая катастрофа. Анима, впрочем, ничуть не тревожится. В любом случае ожидаемое разрушение остается вне поля зрения, у сновидца нет реальных поводов для беспокойства, не считая собственной субъективной паники. Анима не обращает внимания на его страх перед катастрофой, зато предрекает кончину сновидца, которая, как мы вправе полагать, и является подлинным источником его страха.

695 Очень часто близость смерти насильственно ведет к совершенству, которого человек не способен достичь никакими усилиями воли или благими намерениями. Это великий завершитель, неумолимо подводящий черту под балансом человеческой жизни. Только в смерти так или иначе достигается целостность. Смерть есть конец эмпирического человека и цель человека духовного, недаром прозорливый Гераклит говорил: «В честь Аида неистовствуют и учиняют пиршества»[421]. Все, что еще не там, где должно быть, все, что еще не дошло туда, куда должно было дойти, боится конца и подведения итога. Мы избегаем, насколько возможно, осознавать то, чему недостает целостности, тем самым мешая себе постигать себя и готовиться к смерти. Самость остается в проекции. В нашем сне она предстает в облике Юпитера, который при приближении к земле превращается во множество малых небесных тел, в бесчисленные «я», или отдельные души, и исчезает внизу, то есть усваивается нашим миром. Мифологически это усвоение намекает на перевоплощение божества, но психологически перед нами вторжение бессознательного в область сознания.

696 Говоря на языке снов, я бы посоветовал сновидцу рассматривать общий страх перед катастрофой под углом собственной смерти. В этой связи показательно, что предполагаемый год его смерти приходится на середину критического периода 1960–1966 годов. Следовательно, конец света – это и его собственная смерть, прежде всего личная катастрофа и субъективный финал. Но поскольку символика сновидения безошибочно отражает коллективную ситуацию, лучше, думаю, будет обобщить субъективные стороны феномена НЛО и предположить, что на НЛО проецируется присущий коллективу, но неосознаваемый страх смерти. После начальных оптимистических суждений о пришельцах из космоса стали все чаще обсуждать их возможную опасность и печальные последствия инопланетного вторжения на Землю. Основания для необычайно сильного страха перед смертью сегодня вполне очевидны, тем более что всякая жизнь, бессмысленно растрачиваемая и неверно направляемая, равнозначна смерти. Этим можно объяснить неестественное усиление страха смерти в наше время, когда жизнь утратила свой глубокий смысл для очень многих людей, заставила тех променять размеренную поступь эпох, сберегающую жизнь, на страшное тиканье часов. Поэтому хочется пожелать таким людям принять компенсирующую установку анимы из нашего сновидения; да последуют они наставлению, сходному с девизом Ганса Хопфера, уроженца Базеля и ученика художника Гольбейна: «Смерть – последнее в жизни, и я не уступаю никому».

Сновидение пятое

697 Этот сон приснился даме с академическим образованием несколько лет назад и без привязки к НЛО: «Две женщины стоят на краю света и осматриваются. Старшая выше ростом, но хромая. Младшая, ниже ростом, держит старшую под руку, как бы поддерживая. Старшая глядит мужественно (почему-то для меня она схожа с госпожой X), а младшая старается быть смелой, но явно боится. Ее голова наклонена (я отождествляю себя с этой второй фигурой). Над ними полумесяц и утренняя звезда. Справа восходит солнце. Дальше движется по небу серебристый эллиптический объект. Вдоль его края толпятся фигуры, вроде бы человеческие, все в серебристо-белых плащах. Женщины благоговеют и трепещут перед этим неземным, космическим пространством; подобное ощущение возможно лишь в миг наблюдения».

698 Пробудившись от этого поистине поразительного сна, сновидица немедленно взялась за кисть, чтобы запечатлеть увиденное (см. вклейку, рис. 1). Этот сон описывает типичное явление НЛО, в котором, как и в первом из рассмотренных нами сновидений, отмечается мотив «присутствия», наличия живых существ. Ясно, что перед нами некая пограничная ситуация, о чем свидетельствует словосочетание «на краю света». Далее раскинулось космическое пространство с его планетами и звездами (либо это земля мертвых – или владения бессознательного). В первом случае предполагается космический корабль, техническое достижение более высокоразвитых инопланетян; во втором – ангелы или духи мертвых, которые приходят на землю, чтобы забрать человеческую душу. Речь о госпоже X, которая нуждается в «поддержке» из-за своей болезни. Ее здоровье действительно давало основания для беспокойства, и она умерла приблизительно через два года после этого сновидения. Соответственно, сновидица восприняла свой сон как предвестие. Третья возможность (потустороннее есть бессознательное) указывает на олицетворение последнего, а именно на анимус в его характерной множественности; праздничные белые одеяния «экипажа» наводят на мысль о супружеском союзе противоположностей. Этот символизм, как мы знаем, подразумевает смерть как высшее воплощение целостности. Значит, догадка сновидицы о том, что сон предупреждал о скорой кончине ее подруги, может быть верной.

699 Получается, что сновидение использует символ дискообразного НЛО, управляемого духами, – космического корабля, прилетевшего из-за пределов нашего мира, чтобы забрать души умерших. Из сновидения неясно место отправления корабля: это может быть солнце, луна или что-то еще. Согласно мифу из «Acta Archelai»[422], корабль должен прилететь с растущей луны, что увеличивается в размерах в соответствии с количеством усопших душ, которые зачерпываются с земли на солнце двенадцатью ведрами, а затем, уже очищенными, высыпаются на луну. Уподобление НЛО древнему Харону определенно не встречалось мне до сих пор в литературе по предмету. В этом нет ничего удивительного, потому, во-первых, что «классические» отсылки такого рода редки у людей с современным образованием, и потому, во-вторых, что они могут привести к очень неприятным выводам. Явный прирост количества наблюдений НЛО за последние годы встревожил массовое сознание: нетрудно допустить, что с появлением такого множества космических кораблей извне можно ожидать соответствующего возрастания количества смертей. Мы знаем, что ранее подобные явления истолковывались именно указанным образом, что в них видели предвестников «великого умирания» (grossen Sterben), войн и эпидемий, сходных с темными предчувствиями, лежащими в основе нашего современного страха. Не следует думать, будто широкие массы ныне обрели просвещенность, в которой такие вот мнения уже не могут укорениться.

700 Средние века, Античность и доисторическая пора отнюдь не умерли в нас, как полагают «просвещенные»; они продолжают жить в сознании широких слоев населения. Мифология и магия по-прежнему процветают в нашей среде, они неведомы лишь тем, кто в силу рационалистического воспитания оторвался от своих корней[423]. Помимо церковного символизма, который олицетворяет шесть тысячелетий духовного развития и постоянно обновляется, среди нас до сих пор живы его сомнительные родичи – магические фантазии и практики, – несмотря на все потуги образования и просвещения. Нужно прожить много лет в швейцарской сельской местности, чтобы уловить этот факт, ибо он вовсе не стремится к известности. Но стоит лишь прийти к такому пониманию, как жизнь начинает преподносить одно удивительное открытие за другим. Вы встречаете первобытного знахаря в облике так называемого «Strudel»[424] и обнаруживаете клятвы на крови, принесенные дьяволу, булавки в восковых фигурках и заклинания для лишения домашнего скота молока, а также обилие рукописных магических книг. В доме одного из таких деревенских волшебников я как-то отыскал магическую книгу конца девятнадцатого столетия: она начиналась с чародейного мерзебургского заклинания[425] на почти современном верхненемецком языке и обращения к Венере неизвестного происхождения. Указанные волшебники нередко могут похвастаться большой клиентурой из города и деревни. Я своими глазами видел сотни благодарственных писем, адресованных одному чародею: его восхваляли за избавление от призраков в домах и конюшнях, за снятие проклятия с людей и животных и за излечение всевозможных недугов. Тем из моих читателей, кто слыхом не слыхивал о подобном и потому решит, что я преувеличиваю, укажу на легко проверяемый факт: расцвет астрологии пришелся не на «темное средневековье», а на середину двадцатого столетия, когда газеты уже не стесняются публиковать гороскопы на неделю[426]. Тонкая прослойка рационалистов, лишенных корней, с удовлетворением читает в энциклопедии, что в 1723 году господин такой-то велел составлять гороскопы для своих детей, но не подозревает, что в наши дни гороскоп стал почти сродни визитной карточке. Те, кто хотя бы поверхностно знаком с этой картиной и хоть как-то ею затронут, подчиняются неписаному, но строго соблюдаемому правилу: «О подобном не говорят вслух». Об этом шепчутся, никто не признается публично, ибо никому не хочется прослыть глупцом. Но действительность опровергает все «умные» домыслы.

701 Я упоминаю о том, что можно обнаружить в основаниях нашего общества, главным образом из-за символизма сновидений, который для многих столь невразумителен именно по причине неосведомленности относительно множества исторических и современных фактов. Что скажут такие люди, свяжи я сон обычного человека с Вотаном или Бальдром? Меня обвинят в ученой эксцентричности, знать не зная, что в той же деревне проживает «волшебник», снявший проклятие с конюшни сновидца, и что воспользовался он для этой цели магической книгой, каковая начинается с мерзебургского заклинания. Тот, кому неведомо, что по нашим швейцарским кантонам до сих пор бродит «воинство Вотана» – просвещение ему не помеха, – укорит меня в причудливости мышления, если я отнесу беспокойный сон горожанина об одиноком альпе[427] к «блаженным людям» (мертвецам), хотя со всех сторон скептика окружают горцы, для которых «Doggeli»[428] и ночная кавалькада Вотана – реальность, которой они боятся, не признаваясь в этом, а вслух говорят, что ничего не знают. Нужно совсем мало, чтобы преодолеть мнимую пропасть между доисторическим миром и настоящим. Но мы настолько отождествляем себя с мимолетным сознанием настоящего, что забываем о «вневременности» наших психических оснований. Все, что длилось дольше и будет длиться дольше, чем живет вихрь современных политических движений, рассматривается как фантастический вздор, которого следует старательно избегать. Тем самым мы подвергаем себя величайшей психической опасности, а именно лишенному корней интеллектуализму, который почему-то отделяется от подлинного носителя духовности, то есть от настоящего человека. К сожалению, люди воображают, что на них действует лишь осознаваемое, а для всего неизвестного найдется какой-нибудь специалист, уже давно внесший свой вклад в науку. Это заблуждение тем правдоподобнее, что в настоящее время индивидууму и вправду невозможно усвоить те знания, какими располагают специалисты. Но поскольку с субъективной точки зрения наиболее полезные переживания преимущественно индивидуальны и, следовательно, наиболее маловероятны, вопрошающий обычно не получает от ученых удовлетворительного ответа. Типичным примером здесь является книга Менцеля об НЛО[429]. Интерес ученого слишком легко сводится к общему, типичному, усредненному, ибо такова, в конце концов, основа всякой эмпирической науки. Однако основа не имеет большого значения, если на ней нельзя возвести чего-то, что оставляет место исключительному и экстраординарному.

702 В пограничной ситуации, вроде той, какую рисует наше сновидение, следует ожидать чего-то необыкновенного (вернее, того, что кажется нам необыкновенным, хотя на самом деле оно всегда было свойственно таким ситуациям): корабль смерти приближается, на нем сонм духов, усопшая присоединяется к ним, и сонм увлекает за собой очередную душу.

703 Когда возникают архетипические идеи такого рода, они неизменно знаменуют собой нечто необычное. Это не надуманное истолкование; внимание сновидицы, привлеченное многими поверхностными признаками картины, попросту упускает из вида главное, а именно близость смерти, которая в известном смысле касается ее ничуть не меньше, чем ее подруги. С мотивом «присутствия» живых существ на космическом корабле мы встречались во сне о металлическом пауке – и встретимся также в следующем. Инстинктивное сопротивление более глубоким содержаниям этого мотива может объяснить, почему он, как кажется, не играет никакой роли в литературе об НЛО. Мы могли бы воскликнуть вместе с персонажем «Фауста»: «Не призывай знакомый этот рой!»[430]. Но в этом призыве нет нужды, потому что обо всем уже позаботился страх, нависающий над миром.

Сновидение шестое

704 Следующий сон[431] родом из Калифорнии – классической, так сказать, «страны летающих тарелок». Сновидица – молодая женщина 23 лет. «Я стояла на улице с кем-то (мужчиной). Была ночь, и казалось, что мы находимся на площади или в центре города – в круге. Мы смотрели на небо. Внезапно я увидела что-то круглое и флуоресцирующее, оно приближалось издалека. Я поняла, что это “летающая тарелка”, и сочла все розыгрышем. По мере приближения аппарат становился все больше и больше, сделался огромным кругом света и наконец закрыл собою все небо. Он подлетел так близко, что я, казалось, различала фигуры, ходящие вокруг корабля, вдоль перил. Я подумала, что кто-то решил нас разыграть, потом решила, что все реально, однако обернулась и увидела человека с кинопроектором. Позади было здание, похожее на гостиницу. Люди забрались высоко и проецировали изображение в небо. Я рассказала остальным, а затем словно перенеслась в какую-то студию. Там были два режиссера-конкурента – оба старики. Я переходила от одного к другому, обсуждая свою роль в их картинах. Вообще пригласили много девушек. Один из режиссеров ставил тот эпизод с “летающей тарелкой”. Оба снимали научно-фантастические фильмы, и я должна была сыграть главную роль в обеих картинах».

705 Сновидица, молодая киноактриса, проходила психологическое лечение по поводу выраженной диссоциации личности со всеми сопутствующими симптомами. Как обычно, диссоциация выражалась в отношениях с противоположным полом, то есть в конфликте между двумя мужчинами, которые соответствовали двум несовместимым половинам ее личности.

Комментарий к шестому сновидению

706 Как и в первых двух снах, спящая осознавала НЛО; во всех случаях НЛО предстает носителем символа. Появления «тарелки» даже ожидают, сновидица заблаговременно помещает себя с этой целью в «центральное» положение – на площадь или в центр города. Тем самым она занимает положение между противоположностями, равноудаленное от правого и левого краев, и потому видит (или ощущает) все вокруг. С учетом такой «установки» НЛО кажется, скорее, воплощением или «проекцией». Сон настаивает на проекционном характере НЛО, поскольку выясняется, что это кинематографическая съемка, проводимая двумя конкурирующими кинорежиссерами. Мы без труда угадываем в этих двух фигурах соперничающие объекты диссоциированного любовного выбора сновидицы, то есть перед нами лежащий в основе конфликт, который должен разрешиться в примирении противоположностей. НЛО предстает здесь в роли посредника, с чем мы уже сталкивались, но оказывается преднамеренным кинематографическим эффектом, явно лишенным какого-либо примиряющего значения. Если вспомнить, сколь важную роль в жизни любой молодой актрисы играет кинорежиссер, превращение двух соперничающих любовников в режиссеров предполагает, что последние приобрели для нее более высокий статус, подразумевающий престижность. Они, так сказать, очутились в центре внимания ее собственной драмы, а образ НЛО сильно потускнел, если не полностью утратил свое значение, и превратился в простой трюк. Внимание сместилось целиком на режиссеров; будто бы космическое явление – не более чем бессмысленная, инсценированная ими уловка, и интерес сновидицы сосредоточен на ее профессиональных устремлениях. Так закрепляется результат решения, предлагаемого сном.

707 Непросто понять, почему сон вообще использует образ НЛО, если от него быстро избавляются столь разочаровывающим образом. Ввиду наводящих на размышления обстоятельств в начале сновидения – квадрат, центр, круг – и сенсационного значения НЛО, очевидно хорошо известного сновидице, эта развязка довольно неожиданна. Сон как бы говорит: «Все совсем не так, все ровно наоборот. Это лишь киношный трюк, немного научной фантастики. Лучше думай о том, что тебе отводится главная роль сразу в двух картинах».

708 Из сказанного понятно, какая роль исходно предназначалась НЛО и почему внеземному аппарату пришлось исчезнуть со сцены. Личность сновидицы занимает центральное положение, которое компенсирует расщепление на противоположности и потому выступает способом преодоления диссоциации. Необходим мощный аффект, который навяжет цельную установку. В аффекте прекращается маятниковое движение автономных противоположностей и возникает однородное состояние. Вот откуда берется возбуждающее появление НЛО, который на мгновение привлекает к себе внимание.

709 Ясно, что НЛО в этом сновидении служит всего-навсего средством достижения цели, как если бы кто-то окликнул человека и призвал: «Берегись!» Потому образ немедленно обесценивается: это вовсе не подлинное явление, а уловка, и действие сновидения переходит далее к личным проблемам сновидицы, к ее конфликту и выбору между двумя мужчинами. Если эта ситуация, довольно типичная и широко распространенная, получает большую значимость и длится дольше, чем преходящая неуверенность в выборе, то обычно всему виной то обстоятельство, что к проблеме не относятся всерьез (вспоминается буриданов осел, который никак не мог решить, какую из двух охапок сена съесть первой; это искусственная проблема, на самом деле осел не был голоден). По-видимому, точно так же обстоит дело с нашей сновидицей: она выбирает не мужчин, а себя. Подлинное желание выдает сон, который превращает возлюбленных в режиссеров, саму ситуацию превращает в кинопроект и вознаграждает актрису главными ролями в двух картинах. Вот сокровенная мечта сновидицы: в интересах профессии она хочет играть главную роль – роль молодой любовницы – при любом партнере. Но она явно не в состоянии воплотить эту мечту в жизнь, поскольку ее все еще преследует искушение воспринимать партнеров как реальных людей, хотя на самом деле они – лишь персонажи ее собственной драмы. Это известное умаление творческого призвания, и она вправе усомниться в своем ремесле. В отличие от переменчивой сознательной установки, сновидение решительно указывает на профессию как на истинную любовь и так подсказывает способ уладить конфликт.

710 От этого сна не следует ожидать какого-либо проникновения в суть феномена НЛО. Внеземные аппараты выступают только подобием сигнала тревоги вследствие коллективной суматохи, вызванной появлением «летающих тарелок». При всей притягательности или даже тревожности их появления молодежь имеет (или считает, что имеет) право интересоваться взаимоотношениями полов гораздо сильнее, чем «тарелками». В данном случае это, безусловно, правильно, ибо пока человек еще развивается, земля и ее законы для него важнее «вести издалека», которую провозглашают небесные знамения. Юность, как мы знаем, длится очень долго, а ее своеобразное душевное состояние – предельная высота для многих человеческих существ, это психологическое ограничение в равной степени относится и к седовласым старцам, чьи дни рождения суть не что иное, как ностальгическое празднование двадцатилетий. В итоге наблюдается сосредоточение на избранной профессии, а любое дальнейшее развитие рассматривается как досадное отвлечение. Ни возраст, ни положение, ни образование не предохраняют от этого психологического застоя. В конце концов, человеческое общество еще очень молодо; что такое три или пять тысяч лет в более отдаленной перспективе!

711 Я считаю этот сон парадигмой тех способов, какими бессознательное может справляться с занимающей нас проблемой. Мне хотелось показать, что символы нельзя истолковывать единообразно, что их значение зависит от множества различных факторов. Жизнь идет вперед ровно с того места, на котором человеку выпало оказаться по воле случая.

712 Далее я намерен обсудить ряд изображений, относящихся к НЛО. Автор рисунка «Сеятель пламени» (см. вклейку, рис. 2), которому я написал, что некоторые подробности его творения связаны, по-видимому, со странными явлениями в небесах, прислал мне описание следующего сна, который приснился ему 12 сентября 1957 года.

Сновидение седьмое

Я очутился вместе с другими людьми на вершине холма и смотрю на чудесный холмистый пейзаж, изобилующий пышной зеленью.

Внезапно в поле зрения появляется «летающая тарелка», замирает перед нами на уровне глаз и висит в воздухе, сверкая в солнечном свете. Она похожа не на машину, а на глубоководную рыбу, круглую и плоскую, но чудовищно огромную (около пятидесяти метров в диаметре). Вся она испещрена голубыми, серыми и белыми пятнами, а края аппарата непрерывно подрагивают – похоже, это своего рода весла и рули.

Аппарат начал кружить над нами, а затем вдруг пулей умчался прямиком в синеву небес, с немыслимой быстротой вернулся и вновь закружился над нашим холмом. Очевидно, нам давали рассмотреть себя. (Когда «тарелка» подлетела совсем близко, она показалась мне намного меньше и похожей на рыбу-молот.)

Затем она каким-то образом приземлилась рядом с нами. Из нее вышел тот, кто сидел внутри, и направился прямо ко мне. (Женщина-получеловек?) Остальные люди отбежали на почтительное расстояние и оттуда поглядывали на нас.

Женщина сказала мне, что меня хорошо знают в другом мире (из которого она пришла) и следят за тем, как я выполняю свою задачу (миссию?). Она говорила строгим, почти угрожающим тоном и как будто придавала немалое значение этому разговору.

Комментарий к седьмому сновидению

713 Поводом для сновидения было предвкушение поездки ко мне, которую сновидец намеревался предпринять в ближайшие дни. Начало свидетельствует о позитивном, обнадеживающем ожидании. Драматическое развитие начинается с внезапного появления НЛО, который явно старается показать себя наблюдателю как можно четче. При ближайшем рассмотрении становится заметно, что это не машина, а какое-то живое существо, глубоководная рыба, что-то вроде гигантского ската, который, как известно, порой пытается взлетать над водой. Маневры подчеркивают связь НЛО с наблюдателями и завершаются посадкой. Получеловеческая фигура выбирается из аппарата, тем самым раскрывая разумные человеческие отношения между НЛО и наблюдателями. Это впечатление усиливается тем фактом, что выходит женская фигура: будучи неизвестной и неопределенной, она принадлежит к типу анимы. Нуминозность архетипа вызывает у присутствующих паническую реакцию – иными словами, сновидец отмечает субъективную реакцию бегства. Причина кроется в судьбоносном значении фигуры анимы: она – Сфинкс для Эдипа, Кассандра, вестница Грааля[432], «белая дама»[433], предвещающая гибель, и т. д. Недаром ее сообщение гласит, что она пришла из другого мира, где сновидца знают и откуда внимательно следят за тем, как он выполняет свою «миссию».

714 Анима олицетворяет коллективное бессознательное[434], «царство матерей», которое, как показывает опыт, тяготеет к влиянию на сознательный образ жизни, а когда влиять исподволь невозможно, – насильственно вторгается в сознание, щедро извергая диковинное, откровенно непонятное содержание. НЛО во сне – содержание именно такого рода, предельно странное и чуждое. Трудность усвоения образа в этом случае настолько велика, что обычные способности понимания подводят сновидца, и он прибегает к мифическим средствам объяснения – вспоминает звездных обитателей, ангелов, духов, богов еще до того, как осознает увиденное. Нуминозность этих идей столь велика, что человек никогда не задается вопросом, а не признак ли это субъективного восприятия процессов коллективного бессознательного. В общепринятом понимании субъективное наблюдение может быть либо «истинным», либо «неверным», как обман чувств или галлюцинация. Тот факт, что галлюцинации тоже истинны и вызываются вполне объяснимыми причинами, попросту не принимается, по всей видимости, во внимание, пока отсутствуют нарушения патологического свойства. Однако проявления бессознательного встречаются даже у нормальных людей, причем эти проявления могут быть настолько «реальными» и поразительными, что наблюдатель инстинктивно сопротивляется их восприятию, твердит о бреде или галлюцинации. Инстинкт прав: ведь смотрят не только извне внутрь, но и изнутри вовне. Когда внутренний процесс не поддается усвоению, он часто проецируется вовне. Существует правило, согласно которому сознание мужчины проецирует все восприятия, исходящие от женской персонификации бессознательного, на фигуру анимы, то есть на реальную женщину, с которой он связан не менее, чем с содержанием своего бессознательного. Этим объясняется судьбоносное качество анимы, на которое намекает во сне вопрос к сновидцу – как тот справляется со своей жизненной задачей («миссией»), в чем видит raison d’être, смысл и цель своего существования? Это вопрос индивидуации, важнейший среди всех вопросов, заданных Эдипу Сфинксом в виде детской загадки[435], – и понятый совершенно неправильно. (Можно ли вообразить записного афинского театрала-интеллектуала, увлеченного «ужасными загадками» Сфинкса?) Эдип не использовал свой разум для раскрытия сверхъестественной природы этой по-детски простой и будто бы наивной загадки, а потому пал трагической жертвой судьбы: он-то думал, что ответил на вопрос, но отвечать следовало Сфинксу, а не «отражению» (Spiegelfechterei).

715 Подобно тому, как Мефистофель оказывается «квинтэссенцией» пуделя[436], так и анима является квинтэссенцией НЛО. Но Мефистофель – еще не весь Фауст, и анима тоже – лишь часть целого, на что смутно намекает глубоководная рыба, или «круглость». Здесь анима выступает посредником между бессознательным и сознанием; она – двойственная фигура, подобная Сфинксу, составленная из животного инстинкта (тело) и специфически человеческих качеств (голова). В ее теле заключены силы, определяющие судьбу человека, а в ее голове таится возможность их разумно изменять. (Эта основная идея также отражена в картине, которую мы воспроизведем позже.) Сон говорит на мифическом языке, использующем представления об ином мире и об ангельских существах, наблюдающих за делами людскими. По сути, симбиоз сознания и бессознательного выражается очень ярко.

716 Таково, по крайней мере, самое близкое к удовлетворительному объяснение, которое мы можем дать. Что касается возможной метафизической подоплеки, мы должны честно признаться в своем невежестве и невозможности предъявления доказательств. Сновидение очевидно стремится создать психологему, которую мы снова и снова встречаем во множестве форм, независимо от того, понимать ли НЛО как сугубую реальность или как субъективные причуды. Психологема реальна сама по себе. Она опирается на реальное восприятие, которому не нужна физическая реальность НЛО, поскольку оно сложилось задолго до того, как об НЛО стало вообще известно.

717 Конец сна особо подчеркивает сообщение «полуженщины»: оно строгое и даже отчасти грозное. Коллективной параллелью тут будет широко распространенный страх, что НЛО могут угрожать человечеству, что связь с другими планетами может иметь непредсказуемые последствия. Эта точка зрения подтверждается тем фактом, что сокрытие некоторых сведений об НЛО американскими властями[437] и вправду имеет место.

718 Глубину и опасность проблемы индивидуации нельзя отрицать в эпоху, когда разрушительные последствия массового сознания сделались столь очевидными, ибо индивидуация представляет собой великую альтернативу, которую способна выбрать наша западная цивилизация. Никто не станет спорить с тем, что в диктаторском государстве личность лишается свободы, да и мы сами тоже можем свернуть к такому политическому развитию, а относительно наличных средств защиты имеются обоснованные сомнения. Отсюда со всей неотложностью встает вопрос: позволим ли мы отнять у себя нашу индивидуальную свободу? Что мы можем сделать, чтобы этого не допустить?

719 Мы обеспокоенно оглядываемся по сторонам в поисках коллективных мер, тем самым укрепляя ту массовость, с которой хотим бороться. Есть всего одно средство от усредняющих последствий всех коллективных мер – нужно всячески отстаивать и повышать ценность личности. Требуется коренное изменение установки, настоящее признание человека как целого. На подобное способен только индивидуум, и все должно начинаться с индивидуума, чтобы стать реальностью. Таково послание нашего сна, обращенное к сновидцу, послание от коллективных, инстинктивных основ человеческой природы. Крупные политические и общественные организации должны быть не самоцелью, а лишь временным инструментом развития. Подобно тому, как в Америке посчитали необходимым уничтожить чрезмерно разросшиеся тресты[438], так и ликвидация разбухших организаций в конце концов окажется насущной необходимостью, ибо они, подобно раковой опухоли, разъедают человеческую натуру, едва становятся самоцелью и обретают автономию. После этого они, так сказать, перерастают человека и выходят из-под его власти. Он оказывается их жертвой, его приносят в жертву безумию идеи, не знающей хозяина. Этой опасности подвержены все крупные организации, в которых пренебрегают личностью. Кажется, есть единственный способ противостоять этой угрозе в нашей жизни – речь о «переоценке» личности.

720 Впрочем, столь жизненно важная мера не может приниматься по желанию, планомерно и благоразумно, поскольку индивидуум сам по себе слишком мал и слаб. Требуется, скорее, навязанная вера, своего рода метафизическая команда, которую никто не может произнести искусственно, собственной волей и разумением. Она звучит лишь спонтанно – и подобные команды обнаруживаются в наших сновидениях. Моего замечания по поводу того, что некоторые подробности картины могут быть связаны с проблемой НЛО, оказалось достаточно, чтобы констеллировать в сновидце-художнике архетип, лежащий в основе этого коллективного явления, и «ниспослать» творцу нуминозное прозрение в суть метафизического значения отдельно взятой личности. Эмпирический человек выходит за рамки сознания, его жизнь и судьба имеют гораздо большее значение, чем чисто личное; он привлекает внимание «другого мира»; от него ожидают достижений, превосходящих узкие рамки эмпирической области. Статус личности повышается, она становится поистине космического значения. Эта нуминозная трансформация не есть результат сознательного намерения или интеллектуального убеждения, она вызвана влиянием подавляющих архетипических впечатлений.

721 Переживание такого рода не лишено опасностей, поскольку оно часто оказывает инфляционное воздействие на человека. Эго воображает, будто разрастается и возносится, тогда как в действительности оно оттесняется на задний план настолько, что почти нуждается в раздувании (в ощущении себя избранным, например), чтобы не потерять почву под ногами, хотя именно инфляция отрывает эго от основ. Впрочем, возвышается на самом деле не эго, а, скорее, нечто большее: самость, символ, выражающий всего человека. Но эго любит отождествлять себя с человеком как таковым, потому ему так трудно избежать опасности инфляции. Вот еще одна причина, по которой подобных переживаний избегают и даже чураются как патологических, по которой сама идея бессознательного и внимание к нему признаются нежелательными. Не так давно мы жили в первобытном состоянии ума с его «опасностями души» – утратой души, одержимостью и т. д., – которые угрожали единству личности, то есть эго. Эти опасности никуда не делись и в нашем цивилизованном обществе. Пусть они сегодня угрожают индивидууму в меньшей степени, но им столь же подвержены социальные и национальные коллективы, о чем убедительно свидетельствует, увы, современная история. Это психические эпидемии, разрушающие личность.

722 Перед лицом этой опасности индивидуум может разве что поддаться сильным эмоциям, которые – вместо того чтобы подавлять или разрушать – сделают его цельным. Подобное возможно лишь тогда, когда к сознательному человеку добавится бессознательный. Процесс объединения лишь частично управляется нашей волей – он протекает в значительной степени непроизвольно. Сознательный разум позволяет, самое большее, приблизиться к бессознательному, а далее мы вынуждены ждать и следить за развитием событий. С сознательной точки зрения весь процесс выглядит как приключение или «поиск», напоминающий «Путь паломника» Беньяна[439]. Эстер Хардинг[440] в своем подробном исследовании[441] показала, что, несмотря на различия в языке и мировоззрении, Беньян говорил о тех же внутренних переживаниях, которые терзают сегодня тех, кто выбирает «прямой и узкий» путь. Я бы посоветовал ее книгу всем, кто хочет узнать, какова истинная природа процесса индивидуации. На вопрос, который мне постоянно задают: «Что можно сделать?», я не знаю другого ответа, кроме: «Стань тем, кем ты всегда был», а именно, той целостностью, которую мы утратили в ходе нашего цивилизованного сознательного существования – той целостностью, которой мы всегда были, не подозревая о том. Книга Хардинг написана простым доступным языком, и любой человек доброй воли, даже если ему не хватает специальных знаний, наверняка получит из нее представление о предмете изысканий. Еще он поймет, почему, пусть вопрос: «Что я могу сделать в нынешней непростой мировой ситуации, с моими-то слабыми силами?» и кажется таким важным, лучше всего не делать ничего и оставить все как есть. Поклонение коллективным идеалам и работа с крупными организациями в высшей степени достойны похвалы, но эти усилия роют могилу для личности. Группа всегда ценится меньше типичного ее члена, а если группа состоит в основном из прогульщиков и бездельников, как прикажете ее оценивать? Идеалы, которые она проповедует, ничего не стоят. Кроме того, правильные средства в руках неправильного человека работают неправильно, как гласит китайская поговорка.

723 Послание, переданное НЛО сновидцу, – это послание о времени, важное для всех людей. Знамения появляются в небесах, чтобы все могли их видеть. Они призывают каждого из нас помнить о душе и целостности, ибо таков ответ, который Западу надлежит дать на угрозу массовости.

3. НЛО в современной живописи

724 Собирая материал для этого очерка, я случайно наткнулся на работу одного художника, который, будучи глубоко встревожен тем, как обстоят дела в нынешнем мире, выразил в творчестве основной страх нашего века – катастрофическую вспышку разрушительных сил, которой боятся все и каждый. Действительно, закон искусства живописи состоит в том, чтобы придавать зримую форму господствующим веяниям эпохи, и с некоторых пор художники взялись за уничтожение форм и «ломку столов» (Zerbrechen der Tafeln), создавая картины, которые, в абстрактной обособленности от мысли и чувства, отличаются как своей «бессмысленностью», так и нарочитой отстраненностью от зрителя. Эти художники погрузились в разрушительную стихию и породили новую концепцию красоты, которая наслаждается отчуждением мысли и чувства. Все состоит из обломков, беспорядочных фрагментов, дыр, искажений, наложений, инфантилизма и грубости, превосходящих самые неуклюжие попытки первобытного искусства и противоречащих традиционному представлению о мастерстве. Точно так же, как женская мода находит всякое новшество, сколь угодно абсурдное и отталкивающее, «прекрасным», современное искусство привержено подобным веяниям. Это «красота» хаоса. Новое искусство возвещает и воспевает великолепную мусорную кучу нашей цивилизации. Следует признать, что такое искусство порождает страх, особенно в сочетании с политическими возможностями нашего катастрофического века. Легко можно вообразить, что в эпоху «великих разрушителей» особенно приятно быть хотя бы метлой, заметающей мусор в угол.

Рисунок 2. Сеятель пламени[442]

725 Художник в данном случае набрался мужества, чтобы признать существование глубоко укоренившегося всеобщего страха и выразить его в своем творчестве, тогда как другие художники осмелились – или были вынуждены – избрать мотивами к творчеству сознательную и бессознательную волю к разрушению, изобразить крах нашей цивилизации и торжество хаоса. Они предавались этому занятию со страстным рвением, достойным Герострата[443], и нисколько не опасались последствий. Однако страх есть признание неполноценности; отшатываясь от хаоса, он жаждет твердой, осязаемой реальности, непрерывности того, что было прежде, смысла и цели – одним словом, жаждет культуры (цивилизации). Тот, кто боится, понимает, что все разрушения вызваны неприспособленностью, что нам не хватает чего-то жизненно важного, способного остановить натиск хаоса. Фрагментарности нашего мира нужно противопоставить стремление исцелиться и стать целым. Но так как это, по-видимому, недостижимо в настоящем, мы не в состоянии определить, что именно превратит нас в целых. Мы сделались скептиками, а химерические идеи улучшения мира стоят в конце списка наших дел. Прежние лекарства наконец-то признаны неудачными, им больше не доверяют или доверяют с оговорками. Отсутствие каких-либо полезных или даже заслуживающих упоминания идей привело к ситуации, схожей с tabula rasa[444], на котором может появиться почти все, что угодно – в частности, множество НЛО.

726 Более или менее сознавая аналогию с НЛО, художник[445] изобразил круглый огненный объект, который вращается в небе над мрачным городом. Следуя наивному побуждению к персонификации, он дал намек на человеческое лицо, так что объект превратился в этакую голову, отделенную от тела. Само тело, как и голова, состоит из пламени. Это гигантская фигура призрачного «сеятеля, вышедшего в поле». Он сеет пламя, а вместо воды с неба падает огонь. Кажется, это незримое пламя, «огонь философов»[446], поскольку город ничего не замечает и нигде не вспыхивают пожары. Пламя падает само по себе, лишенное собственной цели, как семена из пальцев сеятеля. Подобно нематериальной сущности, огненная фигура шагает прямо по домам – два мира взаимопроникают, но не соприкасаются.

727 Как уверяют нас «философы», то есть старые алхимики, «вода» есть в то же время и «огонь». Их Меркурий – hermaphroditus и duplex, complexio oppositorum[447], вестник богов, Единый и Всевечный. Более того, это Гермес katachtonios (подземный Меркурий), дух, исходящий из земли, ярко сияющий и раскаленный, тяжелее металла и легче воздуха, змей и орел одновременно, ядовитый и целительный. Он – сама панацея и эликсир жизни; с другой стороны, он несет смертельную угрозу для невежд. Образованному человеку тех дней, изучавшему философию алхимии как часть общего запаса знаний (это была настоящая religio medici [448]) – фигура «сеятеля пламени» показалась бы исполненной множества смыслов, и он не затруднился бы их истолковать. Но вот нас она смущает своей странностью, и мы напрасно ищем, с чем бы ее сравнить, потому что желания сознательного разума принципиально отличаются от устремлений бессознательного. Картина иллюстрирует несоизмеримость двух миров, которые взаимопроникают, но не соприкасаются. Ее можно сравнить со сновидением, которое пытается сообщить спящему, что тот сознательно обитает в скучном рациональном мире, хотя постоянно сталкивается по ночам с призраком homo maximus[449]. Понимаемая как субъективный рефлекс, гигантская огненная фигура может трактоваться как своего рода психологический фантом Брокена[450]. В этом случае придется диагностировать подавляемую манию величия, которой боится сам художник. Тогда все сместится в патологическую плоскость, и образ окажется не чем иным, как невротическим самопризнанием, лукаво помещенным в общую картину. Страшное зрелище апокалиптического краха сведется к личному, эгоцентрическому страху, который испытывает каждый человек, лелеющий тайную манию величия, – к страху перед тем, что воображаемое величие рухнет при столкновении с реальностью. Трагедия мира превратится в комедию о маленьком петухе, взобравшемся на навозную кучу. Мы слишком хорошо знаем, что подобное бывает сплошь и рядом.

728 Впрочем, столь поверхностных доводов недостаточно для того, чтобы сделать нисхождение от возвышенного к смешному (a maiore ad minus[451]) хоть сколько-нибудь правдоподобным. Значение огненной фигуры заключается не столько в ее размере и чуждости, сколько в нуминозности ее бессознательного символического фона. Зайди речь исключительно о личном тщеславии и инфантильном самоутверждении, выбор иного символа был бы куда уместнее; например, можно было изобразить успешного, вызывающего зависть соперника в ремесле, подходящим образом обезображенного, или того, соседство с кем укрепляло бы статус художника. Но здесь все указывает на обратное: огненная фигура во всех отношениях архетипична. Она сверхчеловеческого роста, как архаический царь или бог; она не из плоти и костей, а из огня; голова у нее круглая, как диск светила или как облик ангела из Откровения («над головою его была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные»[452]); еще вспоминаются звездные лики планетарных богов на средневековых изображениях. Голова отделена от тела, что как бы подчеркивает ее независимость; она может быть уподоблена таинственной субстанции алхимиков, философскому золоту, aurum non vulgi [453], «головному» элементу или элементу «омега», – символу, созданному Зосимой из Панополиса (III в. н. э.). Дух – скиталец, который бродит по земле, сея огненные зерна, подобно тем богам и богочеловекам, которые странствуют и творят чудеса то ли разрушения, то ли исцеления. Псалом 103 уподобляет Божьих «служителей» «огню пылающему»; Сам же Господь – «огонь поядающий»[454]. «Огонь» обозначает насыщенность аффекта и является символом Святого Духа, сошедшего в мир в языках пламени.

729 Все характеристики этой сеющей огонь фигуры буквально пропитаны традицией; некоторые сознательны и отсылают к Библии, другие же порождаются унаследованной предрасположенностью автора к воспроизведению сходных, но автохтонных идей. Более или менее сознательный намек художника на НЛО проливает свет на внутреннюю связь между двумя наборами идей: один толкует другой, поскольку оба происходят из одного источника. На еще одной картине того же художника встречаем бело-голубые тона, подобные описанию во втором из проанализированных выше сновидений. Весенний пейзаж, над которым выгибается дугой голубое небо, как бы растворяется в серебристой дымке, но тонкую завесу облаков разрезает круглое отверстие, сквозь которое проступает глубокая синева небес. По обе стороны от отверстия стоят клинья белых облаков, а само отверстие выглядит как глаз. Чрезвычайно реалистичные автомобили мчатся по дороге внизу. «Они ничего не видят», – объясняет художник. На этой картине НЛО заменено традиционным оком Бога, взирающего с небес.

730 Эти символические идеи суть архетипические образы, которые сложились не под влиянием недавних наблюдений за НЛО, а существовали всегда. Имеются схожие исторические отчеты из минувших десятилетий и столетий. Тридцать лет назад, еще до того, как расползлись слухи о «летающих тарелках», я сам наткнулся на очень похожие сновидения – скажем, о множестве малых солнц или золотых монет, падающих с неба, о фигуре мальчика, одежда которого сделана из блестящих золотых обручей, о страннике в звездном поле, о восходе солнцеподобного объекта, который в ходе сновидения разворачивается в мандалу… Еще помню картину, показанную мне в 1919 году: город вытянулся вдоль кромки моря, это обычный современный порт с дымящими заводскими трубами, укреплениями, солдатами и т. д. Над ним густая гряда облаков, а над нею катится «суровый образ»[455], сияющий диск, разделенный крестом на квадранты. Здесь тоже представлены два мира, разделенные грядой облаков и не соприкасающиеся между собой.

731 Сообщения об НЛО с самого первого их появления интересовали меня как потенциально символические слухи, и с 1947 года я собирал все книги, какие только мог достать, по этому предмету. Мне казалось, что НЛО имеют много общего с символикой мандалы, о которой я впервые написал в 1927 году в «Тайне золотого цветка»[456]. Нужно, разумеется, воздать должное честным очевидцам и специалистам по радиолокации, но все же считаю необходимым подчеркнуть, что между НЛО и определенными психическими состояниями существует безошибочное сходство, которое нельзя упускать из вида при оценке наблюдений. Помимо возможного психологического объяснения, это сравнение проливает свет на психическую компенсацию коллективного страха, отягощающего наши сердца. Значение слуха не исчерпывается объяснением причин и следствий; скорее, здесь надо говорить о том, что наделено ценностью и значимостью живого символа, что является динамическим фактором, но из-за всеобщего невежества и непонимания вынуждено рядиться в обличие визионерского слуха. Тот факт, что все архетипические продукты обладают нуминозностью, влияет не только на распространенность слухов, но и на их устойчивость. Нуминозность комплекса приводит к тому, что он побуждает к более глубокому размышлению и более тщательному исследованию, пока наконец кто-нибудь не спросит, а что, собственно, означают такие слухи в настоящее время? Какие грядущие события готовятся в бессознательном современного человека? Задолго до того, как Афина Паллада во всеоружии выскочила из головы Всеотца Зевса[457], предвосхищающие и подготовительные сны уже удобряли почву и передавали в сознательный разум неудавшиеся наброски этой сцены. От нас зависит, помогаем ли мы грядущим событиям рождаться через понимание и усиливаем их целебное действие – или подавляем их своими предрассудками, ограниченностью и невежеством, превращая творчество в противоположность, в яд и разрушение.

732 Тут мы подходим к вопросу, который снова и снова задают мне мои пациенты: какова польза от компенсации, которую сознательный разум отвергает из-за ее символической формы? За исключением не столь уж редких случаев, когда для понимания сновидения требуется лишь небольшое размышление, мы можем принять за общее правило, что компенсация далеко не очевидна и поэтому зачастую не замечается. Язык бессознательного лишен преднамеренной ясности сознательного языка; это скопление многочисленных сведений, многие из которых подсознательны, а их связь с содержаниями сознания неизвестна. Эти сведения не принимают форму направленного суждения; они следуют инстинктивному, архаическому «шаблону», который в силу своего мифологического характера не осознается разумом. Реакция бессознательного – естественное явление, которое не направлено на благо человека или на руководство человеческим существом; оно подчиняется исключительно требованиям психического равновесия. Потому случается – мой опыт тому порукой, – что непонятый сон все же оказывает компенсирующее воздействие, хотя, как правило, все-таки требуется сознательное понимание алхимического принципа «Quod natura relinquit imperfectum, ars perficit»[458]. Будь иначе, человеческие размышления и усилия были бы излишними. Со своей стороны, сознательный разум часто оказывается неспособным осознать весь размах и все значение тех или иных жизненных ситуаций, которые он сам для себя создал, и бросает, по сути, вызов бессознательному, чтобы извлечь некий подсознательный контекст (а тот излагается не на рациональном языке, но на архаическом, с двумя или более значениями). Поскольку метафоры, к которым прибегает этот язык, уходят далеко в историю человеческого разума, толкователям требуются исторические познания, чтобы разгадать их значение.

733 Это верно и для живописи: наша картина раскрывает свой смысл только с помощью исторического анализа. Страх, из которого она возникла, объясняется столкновением сознательного мира художника со странным видением, пришедшим из неизвестной области человеческого существа. Этот мир – он позади, внизу и над нами – предстает в облике бессознательного, которое добавляет свое «подспудное» содержание к сознательным творческим образам. Так возникает homo maximus, Anthropos и filius hominis[459] огненной природы, чье богоподобие (нуминозность) доказывается тем фактом, что в нашем сознании немедленно возникают схожие образы, будь то Енох, Христос[460], Илия, видения Даниила и Иезекииля. Поскольку огонь Яхве карает, убивает и поглощает, здесь вольно думать и об «огне гнева» Якоба Беме, который наполнен адским пламенем и яростью самого Люцифера. Значит, рассеянное пламя могло означать «восторг» Святого Духа, а также огонь злых страстей, иными словами, крайности эмоций и аффектов, на которые способна человеческая природа, но которые в обычной жизни запрещены и подавляются – скрытно или вообще бессознательно. Не без основания, полагаю, имя «Люцифер» одинаково применимо к Христу и к дьяволу. Искушение Христа[461] описывает раскол между ними, а борьба с дьяволом и его присными олицетворяет взаимную противоположность при наличии внутренней связи между двумя сторонами нравственного суждения. Противопоставление существует только там, где два начала противоречат друг другу, а не там, где одно есть, а другого нет, или не там, где есть лишь односторонняя зависимость – например, когда добро субстанциально, в отличие от зла.

734 Огненная фигура двойственна по смыслу и потому объединяет в себе противоположности. Это «совокупный символ», целостность за пределами человеческого сознания, уничтожающая фрагментарность обыкновенного сознательного человека. Она сулит одновременно спасение и бедствие. Как все повернется, к добру или к худу, зависит от понимания и этического решения индивидуума. Картина – своего рода послание современному человеку, она призывает задуматься над знаками в небесах и правильно их истолковать.

735 Отражение феномена НЛО в фантазии художника произвело на свет картину, основные черты которой сходны с теми, что обсуждались применительно к сновидениям. Она принадлежит другому измерению, миру богов, который, кажется, не имеет никакого отношения к нашей реальности. От картины складывается впечатление видения, посетившего избранного, которому позволили узреть, чем именно божества тайно заняты на земле. Истолкование художника астрономически далеко от расхожего мнения о том, что НЛО – это управляемые космические машины.

Рисунок 3. «Четвертое измерение»[462]

736 Как и предыдущая, эта картина тоже современная. Во избежание недоразумений я должен сразу указать, что она написана на холсте и что своеобразная обработка фона не является результатом просвечивающей текстуры дерева. Намерением художника было изобразить нечто растущее или текущее. А городской силуэт он использует для того, чтобы подчеркнуть горизонтальную плоскость, как бы прорезающую картину. Якоби противопоставляет «нижний» город просторному ночному небу, а Биркхойзер[463] перемещает горизонталь вверх, показывая, что суть задника словно течет сквозь земные недра. Цвет города – мягкий темно-красный; задник – светлый, водянистый, зеленовато-голубой, с прожилками бледно-желтого и ярко-красного.

737 На заднике имеются четырнадцать более или менее отчетливо проступающих кругов. Десять из них образуют глаза призрачных лиц, наполовину животных, наполовину людских. Оставшиеся четыре выглядят как сучки на дереве или как темные объекты, парящие в воздухе, с ореолами вокруг них. Изо рта крупного лица наверху изливается поток воды, которая дальше течет через город. Соприкосновения нет, два несоизмеримых события происходят в двух совершенно разных плоскостях, вертикальной и горизонтальной. Поскольку в горизонтальной плоскости расположен трехмерный город, залитый светом, который исходит откуда-то слева и не имеет ничего общего с задником, последний оказывается не чем иным, как четвертым измерением. Пересекающиеся линии двух миров образуют крест (город и водопад). Единственная заметная связь между ними – устремленный долу взгляд большого лица над городом. Броские ноздри и аномально широко расставленные глаза доказывают, что это лицо – лишь частично человеческое. Из четырех других лиц безошибочно человеческим является то, что находится вверху слева. Лицо внизу слева едва различимо. Если сосредоточиться на лице в середине, том самом, что выделяется своими размерами и струей воды изо рта, то станет понятным, что фоновая структура картины представляет собой квинкункс[464]:

738 Это символ quinta essentia, тождественной философскому камню: круг, поделенный на четыре части и центр, или божество, простирающееся в четырех направлениях, или четыре функции сознания вкупе с единым субстратом – самостью. Здесь четверица имеет структуру 3 + 1: три зверино-демонических лика и одно человеческое лицо. Эта особенность нашей картины напоминает четверицу, которую Платон обсуждал в «Тимее», наряду с той, какую познал Иезекииль в видении четырех серафимов[465]. У одного, напомню, лицо было человеческим, а трое остальных предстали со звериными ликами. Этот же мотив встречается на некоторых изображениях сыновей Гора[466] и в эмблемах евангелистов, а также в четырех евангелиях (трех синоптических и одном «гностическом») и в четырех ипостасях христианской метафизики (Троица и дьявол). Структура 3 + 1 пронизывает всю алхимию – считается, что в том повинна Мария Коптская, или Иудейка[467]. Гете подхватил этот мотив и встроил его в сцену с кабирами в «Фаусте». Число 4 как естественное деление круга есть символ целостности в алхимической философии, и не следует забывать о том, что главным христианским символом тоже выступает четверица, которая в форме длинного креста имеет ту же структуру 3 + 1[468].

739 Данная картина, как и предыдущая, изображает столкновение двух несоизмеримых миров, вертикального и горизонтального, которые встречаются в одной-единственной точке – либо в намерении сеятеля распространить огонь по земле, либо во взгляде большого лица, устремленном долу.

740 Перейдем к тем четырем кругам[469], которые не являются глазами, и отметим, что только один – крайний слева – идеален по форме и однороден по цвету. Круг справа от рта – светлый с темным ядром; третий круг словно испускает беловатый пар, а четвертый наполовину скрыт потоком воды. Они образуют дифференцированную четверку в противовес недифференцированной огдоаде глаз и, если не принимать во внимание главное лицо на картине, составляют четверицу со структурой 3 + 1.

741 Трудно сказать, сколько в главном лице картины животного и сколько человеческого. Но поскольку оно воплощает собой «источник живительной влаги» (квинтэссенцию, aurum potabile, aqua permanens, vinum ardens, elixir vitae[470] и т. д.) и содержит, по-видимому, животный элемент, то сомнительность человеческих свойств здесь достаточно наглядна. Сразу вспоминается фигура, «подобие человека» над сапфировым престолом в видении Иезекииля[471], а также приходит на ум дикость Яхве, которая столь часто прорывается наружу в Ветхом Завете. В христианской иконографии Троица состоит из трех человеческих ликов (иногда изображаемых в виде трицефала), а четвертая ипостась – дьявол – традиционно предстает в полуживотном облике. Наша мандала, как кажется, комплементарна христианской целостности.

742 Заслуживает упоминания еще одна подробность: два нижних лица, пусть перевернутые, не являются отражением двух верхних, они явно выступают как независимые сущности, олицетворяющие нижний, а не верхний мир. При этом одно из двух верхних лиц светлое, другое же значительно темнее и у него заостренные уши. Вопреки такому противопоставлению вода течет равномерно, сверху вниз, в одном и том же направлении. Ее источник расположен не только над земной горизонталью, но и над средней линией картины, так что верхний мир оказывается источником жизни. Поскольку трехмерное человеческое тело обычно считается вместилищем жизни и силы, это обстоятельство компенсируется размещением источника в четвертом измерении. Вода вытекает из идеального центра. То есть четвертое измерение лишь внешне симметрично, а в действительности оно асимметрично (это обстоятельство имеет чрезвычайно важное значение как для ядерной физики, так и для психологии бессознательного).

743 «Четырехмерный» задник картины есть «видение» в двойном смысле – это и зрелище, и нечто, ниспосланное свыше. Кажется чистейшей случайностью, что все получилось именно так, а не иначе, и малейший дополнительный штрих мог бы придать пейзажу совершенно иной вид. Вообще круглые пятна, будто бы бесцельно разбросанные по размытой поверхности (большей частью это глаза расплывчатых зверино-человеческих лиц, лишенных какого-либо определенного выражения), не вызывают у нас особого интереса. Картина обескураживает и не раскрывает себя зрителю, ибо все случайные плоды природы, если они лишены эстетического очарования, не воздействуют на наши чувства. Их случайность превращает любую попытку истолкования в пустую спекуляцию. Требуется профессиональный интерес психолога, зачастую непостижимый для непосвященного, чтобы отыскать в изображении смутный инстинкт порядка, причем для этой цели используется самый примитивный из всех приемов, а именно пересчет. Когда черт, которые можно сопоставить друг с другом, немного или вовсе нет, как раз количество отражает схему упорядочивания. Тем не менее, маленькие диски или отверстия отчетливо круглые, и большинство из них суть глаза. Лишь случайно – я настаиваю на том, что это важно, – появляются числа и прочие закономерности, точное воспроизведение которых видится почти невозможным. В подобных обстоятельствах надлежит воздерживаться от статистического или экспериментального мышления, поскольку проверка подлинности этой картины подразумевает поистине астрономические цифры. Исследования такого рода возможны, только когда очень простой опыт можно повторять снова и снова в кратчайшее время, как было у Райна[472]. Наша картина есть уникальное и сложное явление, совершенно бессмысленное со статистической точки зрения. Но с точки зрения психологии этакие «диковинки» могут оказаться вполне содержательными, потому что сознательный разум невольно подпитывается их нуминозностью. Значит, мы должны принимать их в расчет, при всей явной нелепости и иррациональности этих картин, просто потому, что они суть важные факторы психологического процесса. Но подчеркну, что доказать тут что-либо не получится.

744 Поскольку психология затрагивает человека с практической стороны, она не может удовлетвориться средними значениями, ведь те сообщают только обобщенные факты о поведении. Вместо этого нужно обращать внимание на отдельные исключения, которыми статистика пренебрегает. Человеческая психика обретает свой истинный смысл не в среднем, а в единственном, что невообразимо в научных процедурах. Эксперименты Райна показали (лишний раз подтвердив житейский опыт), что невероятное действительно возможно и что наша картина мира соответствует реальности только тогда, когда мы отводим в ней место невероятному. Эта точка зрения предается анафеме сторонниками сугубо научного подхода, несмотря на то, что без исключений не было бы никакой статистики. Более того, в реальности исключения едва ли не важнее правил.

745 Данная картина позволяет сделать ряд выводов о природе объектов, появляющихся на небосводе. «Небо» – не тот голубой свод, который мы видим, и не полная звезд вселенная; это странное четвертое измерение, населенное сверхъестественными существами, изобилующее темными дисками и круглыми дырами. Фон имеет текучий, водянистый характер, резко контрастирующий с исключительно огненным качеством предыдущей картины. Огонь символизирует динамизм, страсть и эмоцию, тогда как вода с ее прохладой и субстанциальностью есть пассивный объект, отстраненное созерцание (потому говорят об утоляющей жажду aqua doctrinae и refrigerium[473], которая истребляет огонь, подобно алхимическим саламандрам).

746 Как утверждали старые мастера, «Aqua nostra ignis est» («Наша вода есть огонь»); это тождество, которое, стоит о нем подумать, расщепляется на противоположности, подобно бессознательному образу Божества. Мнимая загадочность свойственна всему сущему: оно таково – и все же отличается, в особенности бессознательное, реальность которого познается только через притчи. Сходным образом четвертое измерение можно рассматривать лишь как математическую фикцию, как интеллектуальную софистику – или как откровение бессознательного, поскольку для нас невозможно непосредственное его постижение.

747 Бессознательное расположение элементов, составляющих картину, дает понять, что НЛО – это обретшие форму подсознательные содержания, то есть, если коротко, архетипические фигуры.

Рисунок 4. Картина Ива Танги[474]

748 Эта картина датируется 1927 годом, то есть она более чем на десятилетие предвосхищает ковровые бомбардировки европейских городов. А зритель не может отделаться от ощущения, что видит именно взрывы. Так как современную живопись обычно довольно трудно истолковать, ибо ее главная и единственная цель заключается в том, чтобы упразднить смысл и форму и заменить их чем-то непонятным, сбивающим с толка, я решил показать эту картину как можно большему числу разных людей и тем самым провести своеобразный тест Роршаха[475]. Большинство принимало черно-белый фон, сочетающий минимум разборчивости с максимумом абстракции, за плоскую поверхность. Это подтверждается тем фактом, что свет на картине заставляет пять центральных фигур отбрасывать тени и видно, что тени падают на плоскость. Толкования существенно различались: одни говорили, что это море в полярную ночь, покрытое дрейфующим льдом, другие усматривали пелену ночного тумана, третьи видели унылую поверхность далекой планеты вроде Урана или Нептуна, а четвертым представлялся большой освещенный город, расположенный вдоль берега залива, как Сан-Франциско или Нью-Йорк. Странный квинкункс, подвешенный над «городом», озадачивает большинство зрителей. Некоторые сразу заявляли, что падают бомбы и идут взрывы. Фигура посередине принималась за морское существо (морской анемон, осьминог и т. д.) или за цветок, а также за демонический лик со спутанными волосами (взгляд направлен влево вниз); еще рассуждали о клубах дыма от большого костра. Четыре фигуры вокруг трактовались как морские животные, клубы дыма, грибы или даже бесы (из-за рогов). Фигура слева вверху, ярко-желтовато-зеленая, разительно контрастирующая с тусклыми оттенками прочих, воспринималась как ядовитый дым, водяное растение, пламя, горящий дом и т. д. Должен признать, что для меня сравнение с ночным городом у моря, рассматриваемым со значительной высоты, как с борта самолета, было наиболее убедительным. По слухам, художник когда-то был моряком, а потому вполне мог набраться соответствующих впечатлений.

749 Горизонт скрывается за скоплениями облаков, над которыми угадывается слабое свечение круглого светила; слева видна тускло освещенная гряда облаков (?), имеющая форму сигары. В центре света возникает, как бы невзначай, едва различимое пятно того же цвета, что и желтовато-зеленое «пламя» (вверху слева от квинкункса). Аналогичное, но хорошо заметное пятно можно увидеть ниже (в центре справа), прямо над городом. Размытая линия соединяет его с другим желтовато-зеленым пятном (по всей видимости, это «продолжение» пламени). Продолговатое второе пятно указывает на центр едва различимых концентрических кругов, которые предполагают вращение. Любопытно, что и первое пятно в верхней части рисунка тоже связано с концентрическими окружностями. К сожалению, на репродукции их не видно, мешает темный фон; в результате опознается разве что свечение, окружающее желтоватое пятно, а на ощупь оно могло бы ощущаться как слегка выпуклое. Скорее всего, эти линии процарапали каким-то острым предметом. Сомнений в их кольцевом характере быть не может, о чем ясно свидетельствует нижняя концентрическая формация.

750 Эти подробности кажутся чистейшим произволом, игрой случая, как и детали предыдущей картины. Их случайную природу нельзя отрицать, но они приобретают совершенно иной вид, если мы прибегнем к сравнительной процедуре. Как бы случайно в ночном небе появляются два светящихся вихря с темными центрами, а еще – столь же случайная сигарообразная форма со светлым пятном и линией, соединяющей второй вихрь с пламенем. Велик соблазн дать волю воображению и истолковать пламя как след снаряда, вылетевшего из вихря, или, как мы бы сейчас сказали, из НЛО; считается, что «тарелки», среди прочего, обладают склонностью к воспламенению. НЛО сеет огонь, так как отчетливая линия соединяет его с пламенем. Однако и другие волнистые линии пересекают изображение – это и автострады, и направляющие. Они как-либо связаны с небесными явлениями? Очень многое в этой картине приходится угадывать – скажем, нечеткие телесные формы, которые вместе с «пламенем» образуют четверицу со структурой 3 + 1. Образ в середине не менее труден для истолкования, однако отличается от прочих своим «туманным» качеством, пусть и отбрасывает тень.

751 Описание картины было бы неполным, не упомяни я о важной подробности, которая обнаруживается при ближайшем рассмотрении: цилиндрическое фаллическое облако (?) нацелено точно на верхний светящийся вихрь, и это можно истолковать с точки зрения сексуальной теории как сожительство. Из нижнего вихря вырывается крохотный язык пламени, который, в свою очередь, сливается с большим языком слева. Последний, в психологическом понимании, олицетворяет Единое, отличное от Трех; это дифференцированная функция, противопоставляемая трем недифференцированным функциям и, следовательно, главная из них (или, иначе, второстепенная функция). Четыре вместе образуют развернутый символ целостности, самость в ее эмпирическом выражении. Одно из гностических божеств звалось Барбело[476], «бог есть четверка». Согласно раннехристианской идее, единство воплощенного Бога покоится на четырех столпах Евангелий (структура 3 + 1) точно так же, как гностический моноген (unigenitus, Единородный) стоит на tetrapeza (стол с четырьмя ножками). Христос – глава церкви. В качестве Бога он воплощает единство Троицы, а в качестве исторического Сына Человеческого и Антропоса выступает прообразом индивидуального внутреннего человека (вместе с тем он есть завершение, цель и целостность человека эмпирического). Так мы приходим к явно спонтанной картине иерогамии (Hierosgamos) на небесах, за которой следует рождение Спасителя и его земное воплощение.

752 Этому изображению свойственна четко обозначенная горизонтальная ось. Вертикальная же ось выражена четверицей и, более наглядно, нисхождением огня с небес. Сравнение с бомбежкой не столь уж надуманное, так как в момент написания картины эта возможность, что называется, витала в воздухе – и как воспоминание о прошлом, и как предчувствие будущего. НЛО в небе и примечательные события внизу образуют в совокупности поразительную вертикаль, которую можно истолковать как вторжение в мир некоего иного порядка. Без сомнения, крайне важен квинкункс, о котором говорилось выше. Эта чрезвычайно загадочная структура явно соответствует замыслу художника. Ему, несомненно, удалось передать безрадостность, холодность, безжизненность, космическую «бесчеловечность» и бесконечную заброшенность горизонтали, несмотря на ассоциацию с «городом». Тем самым подтверждается стремление подобного современного искусства делать объект неузнаваемым и отсекать сочувствие и понимание зрителя, который, отвергнутый и растерянный, чувствует себя одиноким и предоставленным самому себе.

753 Психологический результат в немалой степени схож с результатами теста Роршаха, когда чисто случайная и иррациональная картина обращается к иррациональным силам воображения и вовлекает в игру бессознательное наблюдателя. Когда экстравертный интерес подавляется таким вот образом, происходит возвращение к «субъективному фактору», а энергетический заряд последнего увеличивается; это явление очень четко наблюдалось в первых ассоциативных тестах. Обособленное слово-стимул от экспериментатора сбивает испытуемого с толка, ибо оно может иметь более одного значения. Испытуемый теряется, не знает, что отвечать, и этим объясняется необычайное разнообразие ответов, наряду, что еще важнее, с изрядным количеством нарушенных реакций[477], обусловленных вторжением бессознательных содержаний.

754 Отторжение интереса вследствие непонимания ведет к его интроверсии и констелляции бессознательного. То же воздействие оказывает и современное искусство. Следовательно, мы можем приписать этому искусству сознательное (или бессознательное) намерение отвести взгляд смотрящего от понятного и приятного мира чувств и навязать откровения бессознательного в качестве своего рода замены утрате человеческого окружения. Такова, к слову, и цель ассоциативных экспериментов и теста Роршаха: они призваны предоставить сведения о «задворках» сознания – и достигают в этом больших успехов. Экспериментальная установка современного искусства, по-видимому, ставит перед зрителем следующие вопросы: «Как ты отреагируешь? Что ты об этом думаешь? Какая фантазия приходит тебе на ум?» Иными словами, современное искусство меньше заботится о создаваемых картинах, но больше о зрителе и его непроизвольных реакциях. Зритель вглядывается в краски на холсте, его интерес пробуждается, но все, что предстает взору, – это продукт, который не поддается человеческому пониманию. Зритель чувствует разочарование, его вынуждают к субъективной реакции, которая выражается во всевозможных восклицаниях. Любой, кто знает, как истолковать эти возгласы, узнает многое о субъективной расположенности зрителя, но почти ничего не узнает о самой картине. Для него это будет фактически психологический тест. Быть может, такое определение пренебрежительно, но оно будет таковым лишь для тех, кто рассматривает субъективный фактор как помеху и источник неудобств. Если же человека интересует собственная психика, он попытается подвергнуть свои констеллированные комплексы более тщательному изучению.

755 Так как даже самая смелая фантазия творческого художника, при всем стремлении выйти за рамки понятности, неизменно ограничена пределами нашей психики, то в картинах вполне могут появляться неведомые формы, которые будут указывать на те или иные ограничивающие и предопределенные факторы. Таковыми в работе Танги являются квинкункс, четверица со структурой 3 + 1 и «небесные знаки», круги и сигарообразная форма – если коротко, архетипы. В своем желании выйти из мира видимых и умопостигаемых явлений и ринуться в безбрежность хаоса современное искусство еще сильнее, чем психологические тесты, пробуждает комплексы, «отслоившиеся» от личности и предстающие в том виде, какой они имели изначально, то есть в виде первичных влечений. Они обладают надличностной, коллективно-бессознательной природой. Личные комплексы возникают везде, где налицо конфликт с инстинктивной предрасположенностью. Это точки ошибочной адаптации, их раздражение высвобождает аффекты, которые срывают маску приспособленности с лица цивилизованного человека. Похоже, к той же цели косвенно стремится современное искусство. При всей зримости крайнего произвола и беспредельного хаоса утрата красоты и смысла компенсируется в нем усилением бессознательного. Поскольку же психика не хаотична, поскольку она следует естественному порядку вещей, можно ожидать, что рано или поздно возникнут формы и закономерности, указывающие на этот порядок. Судя по всему, это и происходит в примерах, которые мы обсуждали. Как бы случайно в хаосе возможностей появляются неожиданные упорядочивающие принципы, которые восходят к извечным психическим доминантам, но которые при этом вызывают в воображении коллективную фантазию, типичную для нашего технического века, и «помещают» ее в небеса.

756 Картины подобного рода встречаются довольно редко, но общего уклона этот факт не меняет. Если уж на то пошло, относительно немногие люди видели НЛО воочию, однако в обилии слухов о «тарелках» не может быть ни малейших сомнений. Эти слухи даже привлекли внимание трезвомыслящих военных специалистов, хотя «тарелочные» байки по своей абсолютной неправдоподобности превосходят все то, что было мною сказано в истолкование картин. Любой, кто хочет получить самостоятельное представление о мании слухов об НЛО, должен прочитать книгу Эдгара Сиверса «Летающие тарелки над Южной Африкой». Да, эта книга не лишена недостатков, но позволяет оценить те усилия, которые должен предпринять разумный и благонамеренный человек, чтобы примириться с идеей НЛО. Это, несомненно, сложный вопрос, который заставил автора предпринять обширные изыскания. К сожалению, книге недостает понимания психологии бессознательного, без которой, смею заявить, все попытки объяснить явление обречены на провал. Автор приводит множество древних и современных объяснений, которые исходят из научных и философских предпосылок, и не чурается, увы, неподвластных проверке теософских утверждений. Доверчивость и неразборчивость, которые в ином случае были бы сочтены пороками, здесь служат полезной цели объединения разнородных рассуждений о проблеме НЛО. Всякий, кто интересуется психологией слухов, с пользой для себя прочитает эту книгу, поскольку она предлагает всесторонний обзор психической феноменологии НЛО.

4. Предыстория появлений НЛО

757 Хотя об НЛО публично заговорили только к концу Второй мировой войны, само явление было известно намного раньше. «Тарелки» наблюдали в первой половине нашего столетия, а описывали и в более ранние века – возможно, даже в древности. В литературе по НЛО имеются подборки сообщений из разных источников (все они нуждаются в критической оценке). Я не стану взваливать на себя этот труд и ограничусь всего двумя примерами.

Рисунок 5. Базельский листок, 1566 г.[478]

758 Это памфлет за авторством некоего Самуила Кокция, «приверженца изучения Святого Писания и свободных искусств, коий проживает в Базеле, в фатерлянде»; составлен текст в августе 1566 года. Сообщается, что 7 августа того же года, на восходе солнца, «в воздухе появилось преизрядное число больших черных шаров, что двигались перед солнцем с немалой резвостью и поворачивались друг против друга, как будто сражаясь. Некоторые из них покраснели и окутались пламенем, а после потускнели и погасли».

759 Как видно из иллюстрации, это зрелище наблюдали в Базеле. Темный цвет НЛО может быть связан с тем, что аппараты видели на фоне восходящего солнца. Некоторые светились ярко и словно горели. Высокая скорость и неравномерность движения – типичные признаки НЛО.

Рисунок 6. Нюрнбергский листок, 1561 г.[479]

760 В этом тексте рассказывается о «зело ужасном зрелище», представшем взорам «множества мужчин и женщин» на восходе солнца 14 апреля 1561 года. Люди увидели «шары» кроваво-красного, голубоватого или иссиня-черного оттенка, или «тарелки», в изобилии кружившие возле солнца: «то по три в ряд, то по четыре в квадрате, а то и поодиночке. Среди оных шаров замечали и кроваво-красные кресты». Вдобавок видели «две большие трубы» – на рисунке их три, – «в коих можно было различить три, четыре и более шаров. Все они будто дрались друг с другом». Зрелище длилось около часа, а затем «все попадали, как видно на картине, прямо с солнца и неба вниз на землю, как если бы воспламенившись, и медленно угасли на земле, в клубах пара». Ниже шаров летал продолговатый объект, «схожий с длинным черным копьем». Разумеется, это «зрелище» было истолковано как божественное знамение.

761 Отчет, как наверняка заметит читатель, содержит некоторые подробности, с которыми мы уже сталкивались. Прежде всего это «трубы», тождественные цилиндрическим объектам в недавних сообщениях об НЛО. На языке НЛО это «материнские корабли», которые, как утверждается, переносят малые, линзообразные «тарелки» на дальние расстояния. На рисунке показано, как эти большие корабли то ли выпускают малые НЛО, то ли принимают те на борт. Особенно важны, пусть такие сведения отсутствуют в современных сообщениях об НЛО, явные четверицы – то обыкновенные кресты, то диски в форме креста, иначе говоря, правильные мандалы. Еще похоже, что в описании содержится намек на структуру 3 + 1. Милитаристская интерпретация вполне характерна для шестнадцатого столетия (как технологическая – для нашего). «Трубы» – это пушки, а «шары» – пушечные ядра, тогда как перемещения «шаров» – это артиллерийская перестрелка. «Длинное черное копье» (наконечник и древко (?)) олицетворяют, по-видимому, мужское начало в его «проникающей» способности. Сообщениями о подобном пестрит литература об НЛО.

762 Поражает внимание к мотиву креста. Христианское значение этого символа вряд ли следует учитывать, поскольку мы имеем дело с природным явлением, с роем круглых объектов в бешеном движении, со стрельбой в противоположные стороны и с домыслами о сражении. Будь НЛО живыми организмами, можно было бы вообразить рой насекомых, которые вылетают на заре – не для схватки, а для спаривания и для радостного брачного полета. В данном случае крест означает сочетание противоположностей (вертикали и горизонтали), «пересечение», знак плюса, соединение и дополнение. Там, где шары соединяются, образуя четверицы, возникает Heiratsquaternio[480], о котором я писал в своей работе «Психология переноса»[481]. Складывается модель примитивного «cross-cousin marriage[482]», но еще это символ индивидуации и союз «четырех».

763 Столбы дыма поднимаются с места падения «ядер», что побуждает вспомнить картину Танги. Момент восхода солнца, Aurora consurgens [483] (Фома Аквинский, Беме), предполагает откровение света. Оба отчета имеют явные сходства не только друг с другом, но и с современными историями о «летающих тарелках», а также и с индивидуальными плодами бессознательного в наши дни.

Рисунок 7. «Духовный странник в ином мире»[484]

764 Эта гравюра на дереве XVII века, возможно, воплощает розенкрейцерское озарение и происходит из неизвестного мне источника[485]. Справа изображен привычный нам мир и странник, совершающий, очевидно, pèlerinage de l’âme[486]: он прорывается через усеянный звездами край своего мира и созерцает иную, сверхъестественную вселенную, заполненную чем-то вроде слоя облаков или подобия горных хребтов. Видны колеса Иезекииля[487] и диски или радужные фигуры, явно олицетворяющие «небесные сферы». В этих символах мы имеем прототип видений НЛО, исходящий от иллюминатов[488]. Это не могут быть небесные тела, принадлежащие нашему эмпирическому миру; это спроецированные rotunda[489] внутреннего, четырехмерного мира. От том же самом еще более наглядно говорит следующее изображение.

Рисунок 8. «Шевеление плода в утробе»[490]

765 Это изображение взято из Рупертсбергского кодекса, точнее, из «Scivias» Хильдегарды Бингенской[491] (XII в.). На нем показано шевеление, или «оживление», ребенка в теле матери. Из высшего мира зародыш наполняется жизнью. Этот высший мир имеет примечательную квадратную форму, разделенную на три части, в соответствии с тремя ипостасями Троицы, но, в отличие от последней, которая должна как будто состоять из трех одинаковых частей, его средняя часть отличается от двух других. Она содержит круглые объекты, тогда как две другие характеризуются наличием глаз. Подобно колесам Иезекииля, маленькие rotunda ассоциируются с глазами.

766 Как говорится в тексте Хильдегарды, сияние «бесчисленных глаз» (на самом деле их двадцать четыре в каждой части) знаменует собой «Божественное ведание», то есть Его знание о земных делах; подразумеваются также семь очей Бога, которые «объемлют взором всю землю»[492]. С другой стороны, rotunda суть Божьи деяния, скажем, отправка Своего Сына к людям в качестве Спасителя. Хильдегарда добавляет: «Дурное и благое – все Богу ведомо, ибо Его знание никогда не омрачается тьмою». Души людей суть «огненные шары», и таковой, предположительно, была и душа Христа, ибо Хильдегарда истолковывает свое видение не только по отношению к человеческим младенцам, но отдельно упоминает Христа и Богородицу. Квадрат, разделенный на три части, символизирует наитие Святого Духа. Порождающая способность Святого Духа сочетает Божество с материей, как явствует из священной легенды. Промежуточными формами между духом и материей, очевидно, являются rotunda, ранние стадии одушевления, заполняющие среднюю часть квадрата. Их тридцать, и, при всей случайности сходства, это число (30 дней месяца) указывает на луну, правительницу гилического (гилетического, материального) мира, тогда как число двадцать четыре (24 часа в сутках) – указание на солнце, или царя. Тут присутствует и указание на мотив coniunctio[493] (астрологические знаки луны и солнца), на проявление той бессознательной готовности, которая позже нашла свое выражение в определении Бога Николаем Кузанским как complexio oppositorum[494]. На миниатюре rotunda – алые, этакие огненные семена, из которых произрастут люди, нечто вроде «пневматической» (духовной) икры. Это сравнение оправдано, поскольку алхимия сравнивает rotunda с рыбьими глазами. Глаза рыбы всегда открыты, как и Божьи очи. Это синоним scintillae, «искр души». Вполне возможно, что алхимические мотивы проникли в текст Хильдегарды через атомы Демокрита («Spiritus insertus atomis»[495]). Другой аналогичный источник может объяснить квадратичность изображения Святого Духа.

767 Квадрат, будучи четверицей, выступает в алхимии символом целостности. Со своими четырьмя углами он обозначает землю, тогда как круглая форма соответствует духу. Земля женственна, дух мужественен. Квадрат как символ духовного мира, безусловно, необычен, но становится более понятным, если принять во внимание пол Хильдегарды. Этот замечательный символизм отражен в квадратуре круга – еще одном coniunctio oppositorum. «Квадратность» в алхимии является важным признаком единой субстанции, Mercurius Philosophorum sive quadratus[496], и характеризует ее хтоническую природу, которой субстанция обладает наряду с духовностью (Spiritus mercurialis). Это одновременно металл и дух. Соответственно, в христианском догмате Святой Дух как третий лик Троицы не остается «в ведении» воплотившегося Бога, но может сходить и на грешного человека. Хотя во времена Хильдегарды эти идеи еще не были до конца осознаны, они имплицитно присутствовали в коллективном бессознательном и подкреплялись уподоблением Христа Меркурию. Осознание пришло в следующем столетии, но его предвосхищали уже труды Зосимы Панополитанского в третьем веке нашей эры. При этом следует подчеркнуть, что тут не приходится говорить о какой-либо исторической преемственности; скорее, все дело в пробужденном архетипе Изначального Человека, или Антропоса.

768 Не менее показательна для алхимии и арифметическая структура Святого Духа: он есть единство, состоит из двух начал (глаза и огненные шары), разделен на три части и квадратичен. Это утверждение, так называемая «аксиома Марии», получило известность благодаря ученой даме, проживавшей в Александрии в третьем веке и сыгравшей большую роль в становлении классической алхимии[497].

769 Две человеческие группы на картине олицетворяют судьбы, управляющие пробуждением души. Есть, как говорит Хильдегарда, «люди, каковые готовят хороший, средний или дурной сыр»[498]. Дьявол тоже причастен к происходящему. На миниатюре хорошо видно, как и на предыдущей картине, что глаза и огненные шары не тождественны небесным светилам, что они отделены от звезд на заднем плане. Следовательно, огненные шары – это души.

5. Итоги

770 Из приведенных сновидений и изображений явствует, что бессознательное для воспроизводства своих содержаний использует определенные элементы фантазии, которые можно соотнести с явлениями НЛО. В снах 1, 2, 6 и 7, а также на картине с огненным сеятелем, связь с НЛО видится осознанной, тогда как в других снах и на двух других картинах сознательную связь доказать невозможно. Личные отношения между НЛО и наблюдающим субъектом сновидения подчеркиваются в ряде снов, но не в картинах. На средневековых изображениях личное участие в визионерских переживаниях выражается в зримом присутствии зрителя. Этот взгляд совершенно не вписывается в программу современного искусства, которое больше заботится о том, чтобы отдалить объект от зрителя как можно дальше, подобно чернильной кляксе Роршаха, преднамеренно «остраненной» во избежание каких-либо внушений – ради получения сугубо субъективных фантазмов.

771 Сны, как и картины, при тщательном рассмотрении обнажают осмысленное содержание, которое можно назвать прозрением. В «Сеятеле пламени» это скрытое значение распознается без труда. В других случаях анализ в духе сравнительной психологии приводит к тому же умозаключению. Для тех, кто не знаком с психологией бессознательного, особо подчеркну, что мои выводы не являются плодом безудержной фантазии, как часто заявляют; нет, они опираются на тщательное изучение истории символов. Лишь для того, чтобы не перегружать текст примечаниями, я опустил практически все ссылки на источники. Поэтому всякий, кто чувствует необходимость проверить правильность моих выводов, должен ознакомиться с другими моими сочинениями. «Умножающий» метод, к которому я прибегнул для истолкования значений, оказался вполне плодотворным – применительно как к историческому, так и к современному материалу. В целом представляется достаточно оправданным заключить, что в приведенных примерах неизменно обнаруживается главный архетип, который я назвал архетипом самости. Этот архетип принимает традиционную форму небесного богоявления, причем природа явления в ряде случаев резко противоположна – скажем, огонь и вода (они соответствуют «звезде Давида», которая состоит из огня и воды). Гексада – символ целостности: 4 есть естественное деление круга, 2 есть вертикальная ось (зенит и надир) – перед нами пространственное представление целого. В качестве современного развития этого символа упомянем четвертое измерение на рис. 2 и 3.

772 Противоположность мужского и женского проявляется в длинных и круглых предметах, в сигарообразной форме и круге. Эти символы можно толковать и сексуально. Китайский символ единого существа, Дао, состоит из ян (огонь, горячее, сухое, южная сторона горы, мужское начало и т. д.) и инь (темное, влажное, прохладное, северная сторона горы, женское начало). То есть он полностью соответствует упомянутому выше еврейскому символу. Христианский аналог отыскивается в церковном учении о единстве матери и сына и в андрогинности Христа, не говоря уже о гермафродитном Изначальном Существе многих восточных и первобытных религий, «Отце-Матери» гностиков и Меркурии Гермафродите алхимиков.

773 Третья противоположность – между верхом и низом, как на рис. 3, где она, кажется, смещена в четвертое измерение. В других примерах налицо разница между тем, что происходит на небе и внизу, на земле.

774 Четвертая противоположность – единичность и четвертичность – выражается в квинкунксе (рис. 3 и 4), причем четверка образует как бы каркас для единицы, располагаемой в центре. В истории символов четверица есть развертывание единичности. Единое универсальное Существо не может быть познано, поскольку оно ни от чего не отличается и ни с чем не может сравниться. Раскрываясь в четверке, оно приобретает определенные характеристики и потому может быть познано. Это не метафизический довод, а всего-навсего психологическая формула для описания процесса, посредством которого бессознательное содержание становится сознательным. Пока нечто пребывает в бессознательном, оно лишено узнаваемых качеств и, следовательно, слито с универсальным неизвестным, с бессознательным «Все и ничто», с тем, что гностики называли «несуществующим всебытием». Но едва бессознательное содержание входит в область сознания, оно расщепляется на «четверку», то есть становится предметом опыта только в силу четырех основных функций сознания. Оно воспринимается как нечто существующее (ощущение); оно познается как что-то, отличное от другого (мышление); оценивается как приятное или неприятное и т. д. (чувство); кроме того, интуиция подсказывает нам, откуда это нечто взялось и что оно сулит. Это невозможно уловить органами чувств или осмыслить разумом. Значит, протяженность объекта во времени и его участь остаются уделом интуиции, или прозрения.

775 Деление на четыре значит ничуть не меньше, чем деление горизонта на четыре четверти или деление года на четыре сезона. То есть благодаря акту осознания становятся зримыми четыре основных признака целостного суждения. Это, конечно, не означает, что спекулятивный разум не способен столь же полно учитывать 360 прочих признаков. Перечисленные четыре признака – не что иное, как естественное, минимальное деление круга (целостности). В моей работе с пациентами символ четверицы возникает очень часто, зато почти не встречается пентада и довольно редко появляется триада. Поскольку моя практика всегда была международной, я располагал хорошими возможностями для сравнительных этнологических наблюдений, и меня неизменно поражало, что тройственные мандалы присущи, как правило, германцам. Наверное, это как-то связано с тем обстоятельством, что, если сравнивать с французской и англосаксонской литературой, типичная фигура анимы в немецких романах играет относительно малую роль. С точки зрения целостности триадическая мандала имеет структуру 4–1, в отличие от обычной 3 + 1. Четвертая функция – недифференцированная или подчиненная, характеризует теневую сторону личности. Когда она отсутствует в символе целостности, ясно, что сознательной стороне бытия уделяется излишнее внимание.

776 Пятая антитеза проявляется в различиях между загадочным высшим миром и обычным человеческим миром. Это наиболее важная особенность, она отмечается во всех рассмотренных примерах и поэтому может считаться основополагающей как для сновидений, так и для образов искусства. Различия как будто преднамеренно подчеркиваются и выпячиваются; если принимать во внимание этот факт, можно говорить о некоем послании. Горизонтальную ось нашего эмпирического сознания, которое, за исключением психических содержаний, осознает только движущиеся тела, пересекает иной порядок бытия, иное измерение «психического» – ибо единственные утверждения, которые мы можем с уверенностью изрекать об этом ином порядке, затрагивают именно психическое, то есть нечто, с одной стороны, математически абстрактное, а с другой – сказочное и мифологическое. Если исходить из того, что числа были открыты, а не просто изобретены в качестве инструмента для счета, то в силу своей мифологической природы они принадлежат к царству «богоподобных» человеческих и животных фигур и столь же архетипичны, как и эти фигуры. В отличие от них, однако, числа «реальны» в том смысле, что они встречаются в области опыта как физические величины и так перебрасывают мост между осязаемым физическим миром и миром воображаемым. Хотя последний нереален, он «реален» постольку, поскольку действует, то есть воздействует на нас. Не может быть сомнений в его пользе, особенно в настоящее время. Непосредственно на человека влияют не поведение, нехватка или избыток физических фактов, а наши представления о них или «воображаемые» идеи, которыми мы одержимы.

777 Роль, которую числа играют в мифологии и в бессознательном, дает пищу для размышлений. Они суть проявления и физически реального, и психически воображаемого. Их посредством не только считают и измеряют, не просто выражают количество; они также позволяют выносить качественные суждения и потому, следовательно, представляют собой таинственное среднее между мифом и реальностью – частично открытое, подобно законам природы, а частично вымышленное. Уравнения, например, придуманные как чисто математические формулы, впоследствии оказались формулировками количественного поведения физических тел. Кроме того, благодаря своим индивидуальным качествам числа могут быть проводниками психических процессов в бессознательном. Структура мандалы, например, по своей сути математична. Можно воскликнуть вслед за математиком Якоби[499]: «На Олимпе от века царит число».

778 Эти замечания призваны лишь пояснить читателю, что противопоставление между человеческим миром и миром вышним не является абсолютным; эти два мира несоизмеримы относительно, так как мост между ними все-таки имеется. Эти миры соединяет великий посредник – число, – реальное в обоих мирах, архетипичное в предельной степени. Уклон в теософское умозрение не помогает понять обозначенного нашими примерами расщепления картины мира, ведь речь идет только об именах и словах, которые не указывают пути к unus mundus (единому миру). Однако число принадлежит обоим мирам, реальному и воображаемому, а потому одновременно зримо и незримо, выражается количественно и качественно.

779 Итак, исключительно важно помнить, что число характеризует и «личную» природу опосредующей фигуры, что оно выступает в качестве посредника. С психологической точки зрения, принимая во внимание пределы, установленные для всякого научного познания, я назвал опосредующий (или «соединяющий») символ, который необходимо возникает из достаточно сильного напряжения противоположностей, «самостью». Я выбрал этот термин для того, чтобы показать, что меня интересует прежде всего формулировка эмпирических фактов, а не сомнительные вторжения в метафизику. Иначе я посягал бы на всевозможные религиозные убеждения. На Западе следовало бы говорить о Христе, на Ближнем Востоке – о Хидре, на Дальнем Востоке – об атмане[500], Дао или Будде, на Дальнем Западе – быть может, о зайце или Мондамине[501], а в каббале – о Тиферет[502]. Наш мир сузился, и сегодня мы начинаем понимать, что человечество едино и обладает единой психикой. Смирение – немаловажная добродетель, которая должна побуждать христиан ради милосердия (величайшей из всех добродетелей) подавать хороший пример и признавать, что истина одна, просто вещает на многих языках, а мы не в состоянии этого разглядеть из-за непонимания друг друга. Никто не богоподобен настолько, чтобы притязать на единоличное знание истинного слова. Все мы смотрим в «темное стекло», за которым складывается темный миф, предвещающий невидимую истину. В этом стекле очи духа различают образ, который мы называем самостью, вполне признавая тот факт, что это антропоморфный образ, что мы дали ему название, но не объяснили. Под «самостью» мы подразумеваем психическую целостность, но какие реальности лежат в основе этого понятия, нам неведомо, поскольку психические содержания не подлежат наблюдению в бессознательном состоянии, а сама психика не может познать себя. Сознание может познать бессознательное только в той мере, в какой последнее осознается. У нас есть лишь очень смутное представление об изменениях, которые претерпевает бессознательное содержание в процессе осознания, но нет достоверного знания об этом. Концепция психической целостности обязательно подразумевает элемент трансцендентности вследствие наличия бессознательных элементов. Трансцендентность в этом смысле вовсе не тождественна метафизическому постулату; это в лучшем случае ограничивающее понятие, если цитировать Канта[503].

780 О существовании чего-либо за рубежом восприятия, за гранью познания говорят архетипы – яснее всего числа, которые по эту сторону границы являются количественными величинами, а по другую предстают автономными психическими сущностями, способными делать качественные утверждения, которые проявляются в априорных порядках. Эти порядки включают в себя не только каузально объяснимые явления, например символы сновидений и тому подобное, но и замечательные релятивизации времени и пространства, которые попросту невозможно объяснить причинно. Это парапсихологические феномены, каковые я обобщил под определением «синхронистичность» и каковые были статистически исследованы Райном. Положительные результаты его опытов возводят эти явления в разряд неопровержимых фактов. Это обстоятельство немного приближает нас к постижению тайны психофизического параллелизма, ибо теперь мы знаем, что существует фактор, опосредующий мнимую несоизмеримость тела и психики, придающий материи некую «психическую» способность, а психике – некую «материальность», посредством которой одно может воздействовать на другое. Разумеется, банально утверждать, что тело способно воздействовать на психику, но, строго говоря, нам известно лишь, что любой телесный недостаток или болезнь также находят психическое выражение. Естественно, это допущение будет справедливо только в том случае, если, вопреки распространенному материалистическому взгляду, приписывать психике самостоятельное существование. Но материализм, в свою очередь, не может объяснить, как химические изменения выливаются в психическую деятельность. Оба взгляда, материалистический и спиритуалистический, суть метафизические предрассудки. Опыт подсказывает, что живая материя имеет психическую сторону, а живая психика – сторону физическую. Если принять во внимание факты парапсихологии, то гипотезу о психической стороне бытия нужно расширить за пределы области биохимических процессов, перенести на материю как таковую. В этом случае вся действительность будет опираться на непознанный пока субстрат, обладающий материальными и психическими качествами. Ввиду устремлений современной теоретической физики это предположение должно вызывать меньше сопротивления, чем прежде. Вдобавок оно позволит устранить неуклюжую гипотезу психофизического параллелизма и даст возможность построить новую модель мироздания, приближенную к идее unus mundus. «Акаузальные» соответствия между независимыми друг от друга психическими и физическими событиями, то есть между синхронистическими явлениями (в частности, психокинез), окажутся тогда более понятными, ибо каждое физическое событие будет заключать в себе событие психическое, и наоборот. Такие размышления – не пустые рассуждения; они навязываются нам при любом сколько-нибудь серьезном психологическом исследовании феномена НЛО, как будет показано в следующей главе.

6. НЛО с непсихологической точки зрения

781 Как было отмечено в начале очерка, цель моего исследования состоит в том, чтобы рассмотреть НЛО в первую очередь с психологической точки зрения. Для этого имеется множество причин, что совершенно ясно из противоречивых и «невозможных» утверждений, какими изобилуют слухи. Вполне справедливо воспринимать их критически, скептически и даже отвергать; меня ничуть не удивляет, что за ними, случается, усматривают не более чем фантазмы, которые вводят в смятение людские умы и порождают рационалистическое сопротивление. Поскольку, если уж на то пошло, сознательные и бессознательные фантазии наряду с откровенной ложью явно играют важную роль в возникновении слухов, мы вполне могли бы удовлетвориться данным психологическим объяснением и на том остановиться.

782 К сожалению, ряд веских причин не позволяет отделаться от НЛО таким вот простым способом. Насколько мне известно, само их появление есть установленный факт, подкрепленный многочисленными наблюдениями: НЛО не только видели невооруженным глазом, но также отслеживали на экранах радаров, а еще запечатлевали на фотопластинках. Я опираюсь в своем утверждении не только на исчерпывающие труды Руппельта и Кихоу, которые не оставляют места сомнениям; мои выводы подчеркивает тот факт, что астрофизик профессор Менцель, несмотря на все свои усилия, не сумел дать удовлетворительное научное объяснение хотя бы одному сообщению очевидцев о встрече с НЛО. Коротко говоря, все очень просто: либо психические проекции порождают радиолокационное эхо, либо в небе присутствуют реальные объекты, чье поведение открывает возможность для мифологических проекций.

783 Здесь я должен заметить, что даже при материальности НЛО соответствующие психические проекции ими не вызываются, а лишь случаются спонтанно. Мифологические суждения подобного рода имели место всегда, независимо от того, существуют НЛО на самом деле или нет. Эти суждения зависят прежде всего от своеобразной природы нашей психической «изнанки», то есть коллективного бессознательного, а потому исправно проецируются – в той или иной форме. В разные времена в небесах видели самые разные объекты, еще до «тарелок». Эта конкретная проекция заодно с ее психологическим контекстом (слухи) специфична и крайне характерна для нашей эпохи. Господствующее представление о посреднике, о боге, ставшем человеком, опровергло и оттеснило былые политеистические верования, но теперь ему самому, похоже, грозит та же самая участь. Неисчислимые миллионы так называемых христиан утратили веру в реального и живого посредника, но миссионеры все норовят сделать свое вероучение убедительным для нынешних примитивных народов, хотя было бы куда полезнее обратить это рвение – безусловно, необходимое – к просвещению и утешению белого человека. Правда, всегда намного проще и привлекательнее поучать свысока, нежели учиться самому и подвизаться среди равных. Святой Павел проповедовал населению Афин и Рима, но чем занят Альберт Швейцер в Ламбарене[504]? Такие люди, как он, гораздо нужнее в Европе.

784 Ни один христианин не станет оспаривать важность такого догмата, как заступничество за людей, и не посмеет отрицать последствия, которыми чревата утрата подобной веры. Эта всеохватная идея отражает глубокую психическую потребность, которая вовсе не исчезает без следа, когда ее зримое выражение ослабевает. Что происходит с энергией, которая когда-то поддерживала жизнь в этой идее и господствовала над психикой? Конфликт беспрецедентного размаха – политический, социальный, философский и религиозный – расколол сознание нашего века. При столь чудовищных потрясениях мы вправе ожидать, что потребность в спасителе и искупителе вновь даст о себе знать. (Впрочем, эта тоска объявляется иррациональной и ненаучной, недостойной нашей статистической эпохи. Так что потребность, которая зиждется на страхе, может говорить едва ли вполголоса. Вдобавок никто не желает показаться пессимистом, наподобие первых христиан, ибо ныне принято всячески выказывать оптимизм, keep smiling[505] и сохранять приверженность иным чертам, составляющим героический идеал американского космоса. Пессимиста принято подозревать в смутьянстве, однако именно пессимизм дает основания для размышлений, да и оптимистическое, показное и суетное бытие все же неспособно предотвратить возникновение «тоски по посреднику» в человеческой душе.) Опыт убедительно подтверждает, что в психике, как и в природе, напряжение противоположностей создает потенциал, который может «энергетически» проявиться в любое время. Водопад низвергается сверху вниз, а между горячим и холодным происходит бурный обмен молекулами; точно так же между психическими противоположностями возникает «объединяющий символ», поначалу бессознательный. Этот процесс протекает в бессознательном современного человека. Между противоположностями спонтанно появляется некий символ единства и целостности, и не имеет значения, достигает он сознания или нет. Если затем во внешнем мире происходит нечто экстраординарное или привлекающее внимание – будь то человеческая личность, событие или идея, – то бессознательное содержание может проецироваться на этот факт, тем самым наделяя носителя проекции сверхъестественными, поистине мифическими способностями. Благодаря своей нуминозности носитель проекции приобретает сильную внушаемость; так рождается миф о спасителе, основные черты которого повторяются бесчисленное количество раз.

785 Сегодня таким стимулом к проявлению скрытых психических содержаний стали НЛО. Об этих летательных аппаратах можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что их корпуса видны невооруженным глазом и одновременно оставляют радиолокационный след. Все прочие признаки настолько противоречивы, что, пока мы не узнаем больше, должны трактоваться как недоказуемые слухи. Нам неведомо, пилотируемые ли это машины или некая разновидность живых существ, проникающая в атмосферу нашей планеты из неизвестного источника. Полагаю, что нет повода причислять их к метеоритным явлениям, ибо поведение «тарелок» не производит впечатления процесса, который можно было бы истолковать в физических терминах. Маневры НЛО подразумевают волю и психическое обоснование (уклонение, бегство, возможно, даже агрессия и оборона). Перемещаются они в пространстве не по прямой линии, не с постоянной скоростью, как метеориты, а неравномерно, как насекомые, и с переменной скоростью, от нуля до нескольких тысяч километров в час. Наблюдаемые скорости и углы их поворотов таковы, что ни одно земное существо не могло бы уцелеть, а при соприкосновении с атмосферой наверняка выделяется колоссальное тепло, не менее губительное для земной жизни.

786 Наглядных и радиолокационных наблюдений самих по себе достаточно, пожалуй, для доказательства реальности НЛО. Увы, из достойных доверия отчетов также следует, что в некоторых случаях человеческий глаз замечает то, чего не видит радар, или, наоборот, что объект на экране радара неуловим для глаза. Не буду приводить здесь другие, еще более замечательные сообщения из авторитетных источников; они настолько причудливы, что наши понимание и доверие перед ними попросту пасуют.

787 Если эти объекты реальны – а по всем человеческим меркам вряд ли можно далее сомневаться в их реальности, – то у нас остаются всего два факта, которые нуждаются в объяснении: это, во-первых, явная невесомость НЛО и, во-вторых, психическая их природа. Тут у меня, признаюсь, нет ответов. Однако в данных обстоятельствах кажется полезным и целесообразным исследовать хотя бы психологическую сторону явления, чтобы отчасти прояснить эту сложную ситуацию. Я ограничился лишь несколькими примерами, ибо, несмотря на десять с лишним лет изучения вопроса, не сумел собрать более обширное количество наблюдений, предполагающих достоверные и надежные выводы. Посему я фактически довольствуюсь тем, что намечаю план для грядущих, более тщательных исследований. Конечно, физические объяснения НЛО, по сути, совершенно бессмысленны, а вот психическая сторона этого явления настолько важна, что ее нельзя не учитывать. Выше я пытался показать, что психологическое обсуждение открывает перед нами широчайшие возможности, столь же фантастические, как и сугубо физический подход. Если даже военные сочли необходимым создать отдельное управление для сбора и оценки сведений об НЛО, то уж психология не только вправе, но обязана приложить все усилия для разгадки этой современной тайны.

788 Вопрос об антигравитации я должен оставить физикам, поскольку лишь они способны внятно ответить, насколько правдоподобна такая версия. Другое мнение – что НЛО есть нечто психическое, наделенное определенными физическими свойствами, – кажется еще менее обоснованным. Откуда нечто подобное вообще могло взяться? Невесомость НЛО нам трудно принять за данность, что тогда говорить о «материализации психики»? Тут под нашими ногами поистине разверзается бездна. Разумеется, парапсихология хорошо знакома с явлением материализации. Но требуется наличие одного или нескольких медиумов, которые выделяли бы «психическое вещество», причем в непосредственной близости от себя. Да, психика способна двигать тело, но только внутри живого организма. Следовательно, утверждение, будто нечто психическое, обладающее материальными качествами и высоким зарядом энергии, может являться как бы само собою в небе, на изрядном расстоянии от среды человеческого обитания, – это утверждение превосходит наше понимание. Нам тут не на что опереться, а потому нет смысла продолжать размышления в этом направлении.

789 Мне кажется – я заявляю это со всей подобающей осторожностью, – что существует и третья возможность: НЛО – реальные материальные объекты неизвестной природы, предположительно, из космоса; они, быть может, издавна следят за человечеством, но не имеют иных связей с нашей планетой и ее обитателями. Однако в последнее время, как раз когда взоры человечества устремились в небеса – отчасти, полагаю, из-за фантазий о возможных космических полетах, а отчасти вследствие того, что наше земное существование оказалось под угрозой, – содержания бессознательного спроецировались на эти необъяснимые небесные явления и придали им значение, какого они никоим образом не заслуживают. Поскольку после Второй мировой войны «тарелки», по-видимому, стали появляться чаще, чем раньше, можно допустить, что перед нами синхронистическое явление – или «значимое совпадение». Психическая ситуация, в которой пребывает нынешнее человечество, и феномен НЛО как физическая реальность как будто не имеют явной причинно-следственной связи друг с другом, зато, на мой взгляд, значимо совпадают друг с другом. Смысловая связь складывается под влиянием, с одной стороны, проекции, а еще – под воздействием представлений о круглых и цилиндрических формах, которые воплощают проецируемый смысл и всегда символизировали союз противоположностей.

790 Другим столь же «случайным» совпадением является выбор государственных эмблем для самолетов в СССР и США: речь, соответственно, о красной и белой пятиконечных звездах. На протяжении тысячи лет красный цвет считался мужским, а белый – женским. Алхимики рассуждали о servus rubeus (красном рабе) и femina candida (белой женщине): мол, их совокупление ведет к высшему союзу противоположностей. Применительно к России сразу вспоминают об «отце»-царе и «отце»-Сталине. Еще на память приходят утверждения, будто в Америке правит матриархат, ибо основная часть американского капитала сосредоточена в женских руках (тут вспоминается острота Кайзерлинга об aunt of the nation[506]). Ясно, что эти параллели не имеют ничего общего с выбором символов, во всяком случае, на сознательном уровне. Забавно, кстати – если уж на то пошло, – что красный и белый, между прочим, суть свадебные цвета. Получается, что Советская Россия – этакий нежеланный или безответный возлюбленный femina candida в Белом доме (каждый волен толковать эту метафору по своему усмотрению).

7. Эпилог

791 Я уже фактически закончил работу над рукописью, когда в моем распоряжении очутилась книжица, которую никак нельзя обойти вниманием: это сочинение «Тайна летающих тарелок» за авторством Орфео М. Анджелуччи (1955). Автор-самоучка описывает себя как нервного человека, страдающего «конституциональной неполноценностью». Сменив ряд занятий, он в конце концов устроился в 1952 году механиком в корпорацию «Локхид эйркрафт» в Бербанке, штат Калифорния. Быть может, этому человеку и недостает академической образованности, но в целом его познания в науке, на мой взгляд, превосходят ожидания: подобных прозрений никак не ждешь от человека в его обстоятельствах. Он американизированный итальянец, человек наивный, но, если не обманывает фото на обложке, вдумчивый и склонный к идеализму. Ныне он зарабатывает на жизнь, проповедуя истины, раскрытые ему «тарелками»; именно поэтому я упоминаю его книгу.

792 Его карьера проповедника началась с наблюдения – предположительно, подлинного – НЛО 4 августа 1946 года. В ту пору он не особенно интересовался этой проблемой. В свободное время он работал над книгой под названием «Природа бесконечных сущностей», которую впоследствии опубликовал за свой счет[507]. 23 мая 1952 года он пережил опыт, который изменил его жизнь. К 11 часам вечера, по его словам, ему стало дурно, появилось ощущение «покалывания» в верхней половине тела, как перед грозой. Он работал в ночную смену; по дороге домой он из окна машины увидел слабо светящийся красный объект овальной формы, парящий над горизонтом. Никто другой, похоже, этот объект не замечал. На пустынном участке, где дорога шла над окружающей местностью, вдруг появился тускло светящийся красный диск, «пульсирующий» у самой земли. Затем тот с большой скоростью рванул вверх под углом 30–40 градусов и исчез в западном направлении. Перед исчезновением объект выпустил два шара зеленого огня, из которых раздался мужской голос, вещавший на «идеальном английском». Очевидец четко запомнил обращение: «Не бойся, Орфео, мы друзья». Еще голос позвал его выйти из машины. Он послушался и, прислонившись к машине, стал наблюдать за двумя «пульсирующими» шарами, что зависли неподалеку. Голос продолжал вещать, объяснил, что эти шары – «инструменты передачи и приема» (некая разновидность органов чувств), а также что сам Анджелуччи сейчас непосредственно общается с «друзьями из другого мира». Еще очевидца спросили, помнит ли он день 4 августа 1946 года. Внезапно он почувствовал сильную жажду, и голос сказал ему: «Выпей из хрустальной чаши, которую найдешь на крыле своей машины». Он подчинился, и это оказался «самый вкусный напиток, который я когда-либо пробовал». Анджелуччи стало заметно лучше, и он приободрился. Между тем шары, которые находились приблизительно в трех футах друг от друга, «вдруг замерцали ярче, а область между ними засияла мягким зеленым светом, который постепенно превратился в светящийся трехмерный экран». На экране появились головы и плечи двух человек – мужчины и женщины, причем оба «поражали совершенной красотой». У них были большие сверкающие глаза, и эти люди, несмотря на свое сверхъестественное совершенство, почему-то казались Анджелуччи знакомыми. Они оглядели его и осмотрелись по сторонам, а он ощутил, будто вступил с ними в телепатическое общение. Столь же внезапно, как и возникло, видение исчезло, а огненные шары засияли с прежней силой. Голос изрек: «Дорога откроется, Орфео… Мы видим людей Земли такими, каковы они на самом деле, Орфео, а не такими, какими их воспринимают ограниченные чувства человека. За людьми на вашей планете наблюдают многие столетия, но лишь недавно эти наблюдения возобновились. Все ваши шаги по пути прогресса строго фиксируются. Мы знаем вас так, как вы сами не знаете себя. Каждого мужчину, женщину и ребенка заносят в статистику естественного передвижения населения с помощью наших записывающих кристаллических дисков. Каждый из вас бесконечно важнее для нас, чем для ваших собратьев-землян, потому что вы не осознаете истинной тайны своего существа… Мы ощущаем сокровенное родство с жителями Земли, ибо в древности наши планеты были близки. Через вас мы заглядываем в далекое прошлое и воссоздаем отдельные черты нашего прежнего мира. С глубоким сочувствием и пониманием мы наблюдаем, как ваш мир проходит через болезни роста. Вы же должны воспринимать нас как заботливых старших братьев».

793 Также Анджелуччи уведомили, что НЛО управляются дистанционно с корабля-«матки». На самом деле «тарелки» самим инопланетянам не нужны: будучи «эфирными» сущностями, они нуждаются в «тарелках» только для того, чтобы материализовываться перед землянами. НЛО способны передвигаться приблизительно со скоростью света. «Скорость света – это скорость истины» (то бишь они быстры, как мысль). Небесные гости не таят зла и исполнены самых лучших намерений. «Космический закон» запрещает им устраивать зрелищные высадки. Земле в настоящее время угрожают опасности, которые куда серьезнее, чем предполагалось ранее.

794 После этих откровений Анджелуччи ощутил воодушевление и восторг, как если бы он «на мгновение отринул смертный удел человека и каким-то образом присоединился к этим высшим существам». Когда огни исчезли, ему показалось, что повседневный мир потерял реальность и сделался обителью теней.

795 Двадцать третьего июля 1952 года он почувствовал себя плохо и не вышел на работу. Вечером отправился на прогулку, а на обратном пути, в уединенном месте, на него нахлынули такие же ощущения, как и 23 мая. Их дополнило «замеченное и в тот раз помрачение сознания», фактически осознание abaissement du niveau mental [508] (это состояние выступает важнейшей предпосылкой возникновения спонтанных психических явлений). Внезапно он увидел на земле перед собой светящийся объект, похожий на «иглу» или «огромный туманный мыльный пузырь». На его глазах объект заметно увеличился в размерах, и он увидел нечто вроде дверного проема, ведущего в ярко освещенное помещение. Войдя внутрь, он оказался в сводчатой каюте около шести футов в диаметре. Стены сверкали, точно отделанные каким-то «неземным перламутром».

796 Перед ним стояло удобное кресло с откидной спинкой, все из того же полупрозрачного мерцающего вещества. В остальном помещение пустовало. Анджелуччи сел в кресло, и ему почудилось, будто он завис в воздухе. Кресло само по себе приняло форму его тела. Дверь исчезла, словно ее и не было. Послышался гул, ритмичный, схожий с вибрацией, и очевидец погрузился в своего рода полусонное состояние. Стены потемнели, зазвучала музыка. Потом снова стало светло. На полу нашелся кусочек металла, похожий на монету. Когда Анджелуччи взял его в руки, тот, казалось, уменьшился в размерах. НЛО между тем продолжал, по ощущениям, двигаться. Внезапно открылось что-то вроде круглого окна около трех метров в диаметре. Планета Земля предстала в этом окне с расстояния более тысячи миль, как объяснил знакомый голос. Анджелуччи заплакал от волнения, а голос изрек: «Плачь, Орфео… и мы восплачем с тобою о Земле и ее детях. Ибо при всей своей очевидной красоте Земля – это чистилище среди планет, на которых развивается разумная жизнь. Ненависть, эгоизм и жестокость затмевают ее поверхность во многих местах, как темная мгла». Затем корабль, похоже, двинулся глубже в космическое пространство. Через окно Анджелуччи увидел аппарат около 300 метров длиной и около 30 метров толщиной, как будто состоящий из прозрачной кристаллической субстанции. Опять зазвучала музыка, навевая образы гармонично вращающихся планет и галактик. Голос сообщил, что каждое живое существо на Земле сотворено божеством, что «в вашем мире смертные тени этих существ осуществляют свое спасение из плоскости тьмы». Все сущности стоят либо на стороне добра, либо на стороне зла. «Мы ведаем, каков ты на самом деле, Орфео». Из-за своей физической слабости он, оказывается, наделен духовными талантами, потому-то небесные существа и смогли вступать с ним в общение. Ему дали понять, что музыка и голос доносятся с этого огромного космического корабля. Аппарат медленно двигался, и очевидец заметил на обоих его концах «вихри пламени», нечто вроде пропеллеров, которые также служили инструментами зрения и слуха «посредством чего-то наподобие телепатического контакта».

797 На обратном пути им встретились два обычных НЛО, идущих к Земле. Голос делился с Анджелуччи новыми подробностями по поводу отношения высших существ к землянам: человек морально и психологически не поспевает за технологическим развитием, поэтому жители других планет стараются привить землянам лучшее понимание их текущего затруднительного положения и помочь им, особенно в искусстве исцеления. Еще инопланетяне возжелали просветить Орфео относительно Иисуса Христа. Иисус, по их словам, лишь аллегорически зовется Сыном Божьим. На самом деле он – «Владыка Пламени», «бесконечная сущность Солнца» неземного происхождения. «Как солнечный дух, пожертвовавший Собою ради детей печали, Он стал частью сверхдуши человечества и мирового духа. Этим Он отличается от всех прочих космических учителей».

798 У каждого на Земле есть «духовное, неизвестное эго, которое превосходит материальный мир и сознание и вечно пребывает вне измерения Времени в духовном совершенстве и единстве сверхдуши». Единственная цель человеческого существования на Земле – достичь воссоединения с «бессмертным сознанием». Под испытующим взором этого «великого сострадательного сознания» Анджелуччи чувствовал себя «пресмыкающимся – нечистым, наполненным заблуждением и грехом». Он снова зарыдал под возвышенные звуки музыки. Голос же сказал: «Возлюбленный друг Земли, мы крестим тебя в истинном свете вечных миров». Сверкнула белая вспышка, подобная молнии; вся жизнь пронеслась перед его глазами, и к нему вернулось воспоминание обо всех его прежних существованиях. Он постиг «тайну жизни» и решил, что умирает, ибо ощутил в тот самый миг, что его уносит в «вечность, во вневременное море блаженства».

799 После этого просветления он снова пришел в себя. В сопровождении неизменной «эфирной» музыки его вернули на Землю. Когда он покинул НЛО, «тарелка» вдруг исчезла без следа. Вечером, ложась спать, он ощутил зуд в левой половине грудной клетки. Там обнаружилось воспаленное клеймо размером с двадцатипятицентовую монету – в виде круга с точкой посередине. Это клеймо он истолковал как «символ атома водорода».

800 Его карьера проповедника, как и следовало ожидать, берет свое начало с этого опыта. В отличие от былых евангелистов, Анджелуччи не просто внимал слову, но видел НЛО своими глазами; правда, он все равно подвергся насмешкам и травле, этому неизбывному уделу мучеников. В ночь на 2 августа того же года он вместе с восемью другими свидетелями наблюдал в небе обычный НЛО, который через короткое время исчез. Он отправился в уединенное место, где уже бывал ранее, и, пусть «тарелок» там не нашлось, повстречал человекоподобную фигуру, которая сказала: «Приветствую тебя, Орфео!» Это была та самая фигура из его предыдущего видения, желавшая откликаться на имя «Нептун», – высокий красивый мужчина с необыкновенно большими и выразительными глазами. Края фигуры колыхались, как вода на ветру. Нептун поделился с Анджелуччи новыми сведениями о Земле, причинах ее плачевного состояния и грядущем искуплении, а затем пропал.

801 В начале сентября 1953 года Анджелуччи впал в сомнамбулическое состояние, которое длилось около недели. Придя в себя, он вспомнил все, что пережил во время своего «отсутствия». Он побывал на маленьком «планетоиде», где обитал Нептун со своей спутницей Лирой; или, скорее, был на небесах, каковыми те ему воображались – с бесчисленными цветами, восхитительными запахами, красками, с нектаром и амброзией, с благородными эфирными существами, которых, разумеется, окутывала этаким флером почти непрерывно звучавшая музыка. Там он узнал, что его небесного друга зовут не Нептун, а Орион, а «Нептуном» называли его самого, пока он находился в этом небесном мире. Лира оказывала ему особые знаки внимания, на которые он – этот новый Нептун – отвечал, согласно своей земной природе, эротическими чувствами, к большому ужасу небесной компании. Когда он с некоторым усилием освободился от этой слишком человеческой реакции, восторжествовал noce céleste[509], мистический союз, аналогичный coniunctio oppositorum в алхимии.

802 На сей кульминации я закончу рассказ об этом pèlerinage de l’âme. Не имея ни малейшего представления о психологии, Анджелуччи в мельчайших подробностях описал мистический опыт, связанный с видением НЛО. Подробный комментарий тут вряд ли требуется. Рассказ настолько наивен и ясен, что читатель, интересующийся психологией, сразу увидит, насколько эта история подтверждает мои прежние выводы. Можно даже рассматривать это повествование как уникальный документ, проливающий свет на происхождение и усвоение мифологии НЛО. Вот почему я счел необходимым воспроизвести подробности случая Анджелуччи.

803 Психологический опыт, связанный с НЛО, состоит в видении круга, символа целостности и архетипа, принимающего форму мандалы. Как известно, мандалы обычно возникают в ситуациях душевного смятения и растерянности. Констеллируемый в этом случае архетип отражает модель порядка, которая, подобно психологическому «видоискателю», отмеченному крестом или кругом, разделенным на четыре части, накладывается на психический хаос, а в итоге каждое содержание встает на свое место, тогда как сумбур мыслей удерживается в защитном круге. Соответственно, восточные мандалы в буддизме Махаяны выражают космический, временной и психологический порядок, выступая при этом инструментами-янтрами[510], с помощью которых порядок и создается[511].

804 Поскольку для нашего времени характерны раздробленность, путаница и растерянность, этот факт отражается и в психологии личности, проявляясь в спонтанных фантазийных образах, снах и продуктах деятельного воображения. Я наблюдал все перечисленное у своих пациентов на протяжении сорока лет и пришел к выводу, что этот архетип имеет основополагающее значение – точнее, что он приобретает это значение по мере того, как теряется значение эго. Состояние дезориентации особенно способствует ослаблению эго.

805 Психологически круг (мандала) символизирует самость. Последняя есть архетип порядка par excellence. Структура мандалы арифметична, ибо «целые» числа тоже выражают архетип порядка. Это особенно верно в отношении числа 4, пифагорейского тетрактиса. Поскольку состояние замешательства обычно возникает в результате психического конфликта, на практике мы обнаруживаем, что диада, сочетание единиц, также ассоциируется с мандалой. Это проявляется в видении Анджелуччи как синтез противоположностей.

806 Главенствующее положение наделяет символ высокой чувственной ценностью, что проявляется, например, в стигматизации Анджелуччи. Символы самости совпадают с богообразами – достаточно вспомнить complexio oppositorum Николая Кузанского и диаду или определение Бога как «круга, центр которого везде, а окружность нигде[512]» и знак «атома водорода» у Анджелуччи. Сам очевидец был отмечен не христианскими стигматами, а символом самости, абсолютной целостности или, говоря религиозным языком, Бога. Эти психологические связи породили алхимическое уравнение между Христом и lapis Philosophorum[513].

807 Центр часто символизируется глазом – вечно открытым глазом рыбы в алхимии, недремлющим «Божьим Оком» совести или всевидящим солнцем. Те же самые символы переживаются сегодня не как внешние световые явления, а как психическое откровение. В качестве примера хочу привести случай с женщиной, записавшей свой опыт в стихотворной форме (этот опыт не имел никакого отношения к НЛО):

ВИДЕНИЕ

Light strikes the pebbled bottom
Of a deep blue pool.
Through swaying grass
A jewel flickers, gleams and turns,
Demands attention as I pass,
A staring fish-eye’s glance
Attracts my mind and heart —
The fish, invisible as glass.
A shimmering silver moon,
The fish, assuming shape and form,
Evolves a whirling, swirling dance,
Intensity of light increasing,
The disk becomes a blazing golden sun,
Compelling deeper contemplation[514].

808 Вода – это пучины бессознательного, в которые проник луч света сознания. Танцующий диск, или рыбий глаз, плывет во внутренней тьме (вместо того, чтобы летать в небесах), из него возникает освещающее мир солнце, Ichthys, sol invictus[515], вечно открытый глаз, отражающий взор смотрящего и в то же время что-то независимое от него, rotundum, выражающий целостность самости и отличимый разве что понятийно от божества. «Рыба» (Ichthys) и «солнце» (novus sol [516]) – аллегории Христа, которые, как и «глаз», обозначают Бога. В луне и солнце изображаются божественная мать и ее сын-возлюбленный, что и сегодня можно увидеть во многих церквях.

809 Видение НЛО следует старому правилу, когда объекты иного мира появляются в небесах. Фантазии Анджелуччи приводят очевидца в некое подобие рая, а его космические друзья носят имена звезд. Если не античные боги и герои, то они, по крайней мере, ангелы. Автор видения безусловно оправдывает свое имя: его жена, в девичестве Борджанини, есть, по его мнению, наследница злосчастных Борджа, а он сам, земная копия «ангелов» и гонец, несущий элевсинские вести о бессмертии, просто-таки обязан именоваться Орфеем, божественно призванным посвятить человечество в тайну НЛО. Если это имя – сознательно выбранный псевдоним, можно сказать лишь: è ben trovato[517]. А вот если оно дано нашему очевидцу при рождении, все становится куда запутаннее. Сегодня уже нельзя утверждать, будто магическое принуждение проистекает из имени, иначе придется приписать соответствующую жуткую значимость и имени супруги очевидца (или его аниме). Как бы нам ни хотелось усмотреть тут интеллектуально ограниченную наивную добросовестность, все же можно заподозрить, что здесь замешана «fine Italian hand»[518]. Бывает, нечто кажется невозможным с точки зрения сознания, но часто выясняется, что это происки бессознательного в полном соответствии с хитростью природы: «Ce que diable ne peut, femme le fait»[519]. Как бы то ни было, книга Анджелуччи – наивное произведение, которое именно поэтому ясно раскрывает бессознательную подоплеку феномена НЛО и служит отменным материалом для психолога. Процесс индивидуации, центральная проблема современной психологии, представлен в ней в бессознательной, символической форме, что подтверждает наши размышления выше, пусть автор несколько примитивно воспринял этот опыт буквально, как реальное событие.

810 Этот эпилог был уже в печати, когда я узнал о книге Фреда Хойла «Черное облако» (1957). Автор – хорошо известный специалист в области астрофизики[520], и ранее я читал две его замечательные работы – «Природа Вселенной» и «Рубежи астрономии». В них блестяще излагаются последние достижения астрономии, а автор этих книг предстает смелым и изобретательным мыслителем. Тот факт, что подобный человек был вынужден прибегнуть к научной фантастике, возбудил во мне любопытство, и я сразу прочитал новую книгу Хойла. В предисловии автор предупреждает, что писал «в шутку», забавы ради, так что не следует отождествлять взгляды героя романа, гениального математика, со взглядами автора. Разумеется, ни один разумный читатель не совершит подобной ошибки. Впрочем, он возложит на профессора Хойла ответственность за авторство книги и пожелает узнать, что побудило уважаемого ученого заняться проблемой НЛО.

811 В своем «повествовании» Хойл рассказывает, как молодой астроном из обсерватории Маунт-Паломар, разглядывая сверхновые к югу от созвездия Ориона, обнаруживает темное круглое пятно в плотном звездном поле. Это так называемая глобула, темное газовое облако, которое, как выясняется, движется к нашей Солнечной системе. Одновременно в Англии выявляют значительные возмущения на орбитах Юпитера и Сатурна. Причиной этого, по расчету кембриджского математика, героя романа, является определенная масса, которая, как потом выясняется, расположена как раз в том месте, где американцы обнаружили черное облако. Этот шар, диаметр которого приблизительно равен расстоянию от Солнца до Земли, состоит из водорода довольно высокой плотности и движется прямиком к Земле со скоростью сорок миль в секунду. Он должен достигнуть цели за срок около полутора лет. По мере приближения облака устанавливается жуткая жара, уничтожающая значительную часть всего живого на планете. Далее следует полное угасание света, истинная тьма египетская в квадрате, которая длится около месяца, – нигредо, схожее с описанием в «Aurora consurgens», трактате, который приписывается святому Фоме Аквинскому: «Aspiciens a longe vidi nebulam magnam totam terram denigrantem, quae hanc exhauserat meam animam tegentem…»[521].

812 Когда свет восстанавливается, наступает ужасная стужа, которая влечет за собой новую опустошительную катастрофу. Между тем ученые, о которых идет речь, заперты по воле британского правительства в экспериментальном бункере; благодаря принятым мерам безопасности они остаются в живых. Наблюдая за яркой ионизацией в атмосфере, они приходят к выводу, что это свечение вызвано преднамеренно и что, следовательно, в черном облаке должен находиться некий разумный агент. С помощью радио им удается установить связь и получить ответы. Они узнают, что этому облаку пятьсот миллионов лет и в настоящее время оно занимается самовосстановлением. Оно прилетело к Солнцу, чтобы подзарядиться энергией (на самом деле оно питается солнечным веществом). Ученые также выясняют, что облако удаляет все радиоактивные осадки, которые для него вредны; аналогичное открытие делают и американские наблюдатели, по инициативе которых облако обстреливают водородными боеголовками, желая «убить». Облако тем временем обволакивает Солнце, как диск, угрожая Земле каждые шесть месяцев затмениями продолжительностью в несколько недель. У англичан, естественно, возникает множество вопросов к облаку, в том числе «метафизический» вопрос о высшем Существе неизмеримой древности и мудрости, обладателе предельного научного знания. Облако отвечает, что уже обсуждало этот вопрос с другими глобулами, но пребывает в таком же неведении, что и люди. Тем не менее, он готово поделиться с человечеством собственными обширными познаниями. Молодой физик заявляет, что не против подвергнуться эксперименту. Его вводят в гипнотическое состояние, однако он умирает от чего-то вроде воспаления мозга, прежде чем успевает что-либо сообщить коллегам. Тогда вызывается гениальный кембриджский математик – при условии, принятом облаком, что процесс передачи данных будет происходить гораздо медленнее. Несмотря на замедление процесса, он впадает в горячку, и все заканчивается его смертью. Облако решает покинуть Солнечную систему и искать другую область неподвижных звезд. Солнце вновь выходит из мрака, и все становится как было – за исключением почти полного истребления земной жизни.

813 Нетрудно заметить, что автор подхватывает столь популярную для нашей эпохи тему НЛО: некий круглый объект из космоса приближается к Земле и вызывает всемирную катастрофу. Хотя косвенной причиной появления НЛО слухи обычно называют катастрофическую политическую ситуацию (из-за ядерного оружия), среди нас немало тех, кто считает, что реальную опасность представляют сами НЛО – ведь это, по сути, инопланетное вторжение, которое сулит неожиданные и, не исключено, нежелательные последствия миру, и без того изнуренному противостояниями. Странная идея о том, что черное облако обладает чем-то наподобие нервной системы и соответствующей психикой (или разумом), не является оригинальным изобретением автора, поскольку теоретики уфологии давно выдвинули гипотезу о «sentient electrical field» («разумном электрическом поле»), а также считают, что НЛО прилетают на Землю пополнить запасы воды, кислорода, микроорганизмов и т. д. (наше облако заряжается солнечной энергией).

814 Облако вызывает резкие перепады температуры и порождает абсолютное нигредо, о котором мечтали древние алхимики. Перед нами характерная особенность психологической проблемы, возникающей, когда дневной свет – сознание – непосредственно сталкивается с ночью, то есть с коллективным бессознательным. Противоположности чрезвычайной силы сталкиваются друг с другом, вызывая дезориентацию и помрачение сознания, причем последнее может достигать трагических размеров, как в начальной стадии психоза. Эта аналогия с психической катастрофой изображается Хойлом как встреча психического содержания облака с сознанием двух несчастных жертв. Земная жизнь в значительной степени уничтожается из-за прибытия облака, а психика и жизнь обоих ученых разрушаются столкновением с бессознательным. Пускай rotundum символизирует целостность, обыкновенно сознание не готово его принять и понять; более того, оно неизбежно понимает этот символ неправильно и потому отвергает, воспринимая целостность только в спроецированной форме, только вне себя; оно неспособно усвоить ее как субъективное явление. Сознание совершает ту же грубую ошибку, что и обычный сумасшедший: оно трактует событие как нечто реальное и внешнее, а не как субъективный символический процесс. В результате внешний мир приходит в безнадежный беспорядок и фактически «разрушается» в той мере, в какой пациент утрачивает личное отношение к нему. Автор предлагает аналогию с психозом посредством горячечного бреда своего героя-математика. Эту фундаментальную ошибку совершают не только безумцы, но также все те, кто принимает философские или теософские спекуляции за объективную реальность и считает сам факт веры в ангелов залогом того, что они существуют в действительности.

815 Показательно, что подлинный герой романа, гениальный математик, трагически гибнет. Ни один автор не может не наделить своего героя какими-то собственными качествами и тем самым не выдать, что в персонажа вложена хотя бы частичка самого себя. То, что происходит с героем, символически происходит и с автором. В данном случае это, естественно, печально: перед нами острый страх, боязнь того, что столкновение с бессознательным повлечет за собой разрушение наиболее дифференцированной функции. Широко распространено и стало, по сути, нормой предубеждение, будто более глубокое проникновение в бессознательные мотивы непременно приведет к фатальному нарушению сознательных действий. На самом деле если что-то и произойдет, это будет изменение сознательной установки. Поскольку в нашей истории все проецируется вовне, человечество и вся органическая жизнь на Земле несут огромные потери. Автор не особенно беспокоится по этому поводу; он упоминает о катастрофе лишь мимоходом, из чего напрашивается вывод о преимущественно интеллектуальной установке сознания.

816 По-видимому, черное облако ощутило все-таки некое воздействие сотни водородных бомб, которые вполне могли расстроить его нервную систему своей радиоактивностью, и оно улетает столь же внезапно, как и появилось. О его содержании мы ничего не знаем, за исключением малой подробности – о метафизическом Высшем Существе оно осведомлено не больше нашего. При этом его интеллект нестерпимо высок для человека и подозрительно близок к божественной или ангелоподобной природе. Здесь великий астрофизик словно объединяется во взглядах с простаком Анджелуччи.

817 С психологической точки зрения эта история представляет собой описание фантазийных содержаний, символическая природа которых свидетельствует об их происхождении из бессознательного. Всякий раз, когда наблюдается противостояние подобного рода, можно предполагать попытку усвоения. В данном случае она выражается в намерении облака оставаться некоторое время вблизи Солнца и питаться солнечной энергией. Психологически это означает, что бессознательное черпает силу и жизнь из союза с Солнцем. Солнце не теряет энергии, зато Земля и жизнь, то есть человечество, лишаются почти всего. Человеку приходится расплачиваться за это космическое вторжение (или вторжение бессознательного) тяжелейшим уроном для психической жизни.

818 В чем же заключается – на взгляд психолога – смысл этого космического или, вернее, психического столкновения? Очевидно, что бессознательное затемняет сознание, между их содержаниями не происходит никакого сближения, никакого диалектического процесса. Для человека это означает, что облако отнимает солнечную энергию – иными словами, что его сознание подавляется бессознательным. Фактически речь о всеобщей катастрофе, которую мы пережили при национал-социализме и до сих пор переживаем при коммунистической власти: архаичный общественный строй угрожает нашей свободе тиранией и рабством. Человек отвечает на эту катастрофическую угрозу своим «лучшим» оружием. То ли по этой причине, то ли попросту передумав (что выглядит логичнее), облако улетает куда-то в иные области космоса. Психологически это означает, что бессознательное, набрав некоторое количество энергии, вновь погружается в прежнюю отстраненность. Конечный итог удручает: человеческое сознание и жизнь вообще несут неисчислимые потери из-за непонятной игры природы, из-за лишенной всякого человеческого смысла «шалости» космического масштаба.

819 Это еще одно указание на нечто психическое, недоступное пониманию уцелевших. Для них кошмар закончился, но им предстоит жить дальше в опустошенном мире. Сознание утратило собственную реальность, как будто злой сон украл у него что-то существенное и унес с собой. Утрата – упущенная уникальная возможность, которая может никогда больше не выпасть, возможность примириться с содержанием бессознательного. Ученым удалось установить интеллектуальную связь с облаком, передача его содержимого оказалась невыносимой для человека и привела к гибели тех, кто согласился на эксперимент. При этом ничего не известно о воздействии на другую сторону. Встреча с бессознательным была напрасной. Наши знания не обогащаются; мы остаемся там же, где были до катастрофы, разве что обеднели как минимум на полмира. Светочи науки, авангард землян, оказываются слишком слабыми или слишком незрелыми, чтобы принять послания бессознательного. Остается выяснить, что представляет собой этот печальный итог – пророчество или субъективное мнение.

820 Если сравнить этот текст с наивным изложением Анджелуччи, мы получим ценную картину различий между невежественным и научно образованным мировосприятием. Оба взгляда переводят ситуацию в конкретную плоскость, первый стремится заставить нас поверить в спасительное воздействие небес, а второй превращает тайное и несколько зловещее ожидание в занимательную литературную «шутку». Оба взгляда, несмотря на свою противоположность, отталкиваются от одного и того же бессознательного фактора и используют, по сути, один и тот же символизм, чтобы выразить бессознательное затруднение, в котором мы находимся.

Дополнение

821 В другой недавней книге, романе Джона Уиндема под названием «Кукушата Мидвича»[522] (1957), «предмету», который, очевидно, является НЛО, приписывается крайне важное влияние. Этот объект неизвестного, предположительно внеземного происхождения, словно зачаровывает крохотную и отдаленную английскую деревеньку, заставляет людей и животных впадать в гипнотический сон, который длится двадцать четыре часа. Зона сна как бы окружает деревню, и любое живое существо, стоит ему приблизиться, моментально засыпает при пересечении «магической» линии. Через двадцать четыре часа все оживают, и кажется, что ничего не произошло, но на самом деле это не так.

822 Спустя несколько недель начинаются малоприятные открытия: одна, другая, третья женщины – и наконец все, способные к оплодотворению, – оказываются беременными. Рождаются дети с золотистыми глазами. По мере взросления они начинают проявлять признаки незаурядного интеллекта. Позже становится известно, что такое же чудо случилось в Сибири, в эскимосском поселении и в африканской деревне. В Англии, благодаря отдаленности и малости деревушки, местным властям удается замять публичный скандал. Необычайный интеллект детей неизбежно приводит к неприятностям, и для них основывают специальную школу. Выясняется удивительный факт: если один из мальчиков узнает что-то новое, доселе неизвестное, об этом становится известно всем мальчикам; то же самое верно и для девочек, посему лишь один мальчик и одна девочка из общего числа должны посещать школу. Наконец прозорливый школьный учитель уверяется в том, что дети с золотистыми глазами воплощают собой высший тип Homo sapiens. Вдобавок продвинутый интеллект сочетается в них с осознанием потенциальной способности к мировому владычеству. Стремление справиться с этой угрозой ведет к различным решениям. Африканцы сразу же убивают детей. Эскимосы выгоняют их на холод. Русские, изолировав деревню, уничтожают ее бомбардировкой. В Англии же любимый учитель приносит в класс ящики, якобы с лабораторным оборудованием (на самом деле в них динамит), и подрывает себя вместе с детьми.

823 Своеобразный партеногенез и золотистые глаза выдают родство с солнцем и характеризуют детей как божественное потомство. Их отцы как будто были ангелами Благовещения, сошедшими из «наднебесного места», чтобы позаботиться о глупых и отсталых Homo sapiens. Это божественное вмешательство дает эволюции определенный рывок. Выражаясь более современным языком, можно сказать, что продвинутый вид с какой-то другой планеты посещает Землю для биологических экспериментов с мутациями и искусственным оплодотворением. Но современный неандерталец никоим образом не готов отказаться от преимуществ господствующей расы и предпочитает поддерживать статус-кво разрушительными методами, которые всегда были его последним доводом.

824 Очевидно, что «солнечные» дети, рожденные чудесным образом, олицетворяют неожиданную способность к обретению более широкого и возвышенного сознания, вытесняющего прежнее, отсталое и низшее умственное состояние. Ничего не говорится, однако, о более высоком уровне чувств и нравственности, которые необходимы для компенсации и регулирования возможностей развитого восприятия и интеллекта. Характерно, что этот вопрос вообще, кажется, не попадает в поле зрения автора. Для него вполне достаточно того, что дети имеют определенное преимущество перед современными людьми. Но если мы допустим, что эти дети должны символизировать зародыш какого-то высшего потенциала, превосходящего прежние формы человека, – что тогда? В этом случае история приобретает заметное сходство с проверенным временем сюжетом: в младенчестве герою грозит гибель, а затем он гибнет в нежном возрасте из-за предательства. С другой стороны, в этих детях явно есть что-то подозрительное: они не разделены индивидуально, живут в постоянном состоянии participation mystique (мистической сопричастности, или бессознательного тождества), что исключает индивидуальную дифференциацию и развитие. Сумей они избежать быстрой гибели, то наверняка учредили бы совершенно единообразное общество, смертельная скука которого представляется идеалом марксистского государства. Значит, как будто негативный итог истории в действительности не столь однозначен.

Дополнение: предисловие к первому английскому изданию[523]

Расходящиеся по миру слухи о летающих тарелках представляют собой проблему, которая привлекает психолога по целому ряду причин. Главная среди них – и, по-видимому, самая важная – такова: обоснованны ли эти слухи или перед нами чистейший вымысел? Этот вопрос еще далек от разрешения. Если слухи правдивы, то что за ними стоит? Если же это вымысел, откуда вообще берутся подобные слухи?

Что касается последнего вопроса, неожиданно для себя я сделал любопытное открытие. В 1954 году я написал статью для швейцарского еженедельника «Вельтвохе», в которой скептически, пускай с должным уважением, отозвался о мнении сравнительно большого числа авиаспециалистов, верящих в существование НЛО (неопознанных летающих объектов). В 1958 году этот материал внезапно обнаружила мировая пресса, и «новость» распространилась, как лесной пожар, с крайнего Запада до Дальнего Востока – увы, в искаженном виде. Меня цитировали как сторонника веры в «тарелки». Я выступил с опровержением и снова изложил свою подлинную точку зрения, но этот выстрел пришелся в молоко: насколько мне известно, никто не обратил внимания на мои слова, за исключением одной немецкой газеты.

Мораль этой истории довольно занятна. Поскольку поведение прессы – это своего рода опрос фонда Гэллапа в мировом масштабе, напрашивается вывод, что новости, подтверждающие существование НЛО, приветствуются, тогда как скептицизм в этом отношении представляется нежелательным. Вера в реальность НЛО соответствует общему мнению, а неверие исподволь осуждается. Складывается впечатление, что во всем мире люди склонны верить в «тарелки» и хотят убедиться в их реальности, а пресса бессознательно их поддерживает, хотя в целом игнорирует само явление.

Этот примечательный факт, безусловно, заслуживает внимания психолога. Почему существование «тарелок» признается желательным? Текст ниже представляет собой попытку ответить на этот вопрос.

К. Г. Юнг Сентябрь 1958 г.

XVI. Психологический взгляд на совесть[524]

825 Сама этимология слова «совесть» говорит нам, что это особая форма «знания» или «сознания»[525]. Особенность «совести» состоит в том, что это знание относительно эмоциональной ценности наших представлений о собственных действиях (или уверенность в наличии такого знания). Согласно этому определению, совесть есть сложное явление – с одной стороны, это элементарный акт воли или побуждение к действию, для которого нельзя отыскать сознательного основания; с другой стороны, это суждение, которое опирается на рациональное чувство. Данное суждение является оценочным, оно отличается от интеллектуального суждения тем, что, помимо объективного, общего и беспристрастного характера, раскрывает субъективную точку зрения. Оценочное суждение всегда подразумевает субъекта, предполагая нечто благое или прекрасное для конкретного человека. Если же я утверждаю, что то-то и то-то хорошо или даже прекрасно для группы людей, это не обязательно оценочное суждение – с тем же успехом это может быть обоснованная констатация факта. Значит, совесть как бы двуслойна: ее нижний слой содержит конкретное психическое событие, а верхний выступает своего рода надстройкой, отражающей положительное или отрицательное мнение субъекта.

826 Как и следовало ожидать ввиду сложности явления, эмпирическая феноменология совести обнимает очень широкое поле. Совесть может проявляться как акт сознательного размышления, который предвосхищает некое психическое событие, сопровождает его или следует за ним, либо как эмоциональная его «окраска» (в этом случае ее нравственный характер не бросается в глаза). Так, некое действие может повлечь за собой будто бы беспочвенное состояние тревоги, причем субъект не будет замечать ни малейшей связи между ними. Нередко моральное суждение переносится в сновидение, смысла которого субъект не понимает. Например, одному моему знакомому деловому человеку сделали весомое и даже почетное предложение, которое, как выяснилось много позже, привело бы к катастрофическому мошенничеству, согласись он его принять. На следующую ночь – само предложение, повторюсь, показалось ему вполне приемлемым – он увидел сон, в котором его руки и предплечья были покрыты черной грязью. Он не усмотрел в этом сне никакой связи с событиями предыдущего дня, поскольку не желал признаться себе в том, что поступившее предложение задело его, как говорится, за живое и обнажило готовность с его стороны к выгодной сделке. Я предупредил его об опасности, и ему хватило прозорливости предпринять некоторые меры предосторожности, каковые и спасли этого человека от сколько-нибудь серьезного урона. Поразмысли он над ситуацией с самого начала, то догадался бы, что всему виной нечистая совесть: он сообразил бы, что ему предлагают «грязное дельце», против которого бунтует его нравственность – не позволяет, так сказать, испачкать руки. А сновидение представило это речевое выражение в наглядной форме.

827 В данном случае отсутствует классическая характеристика совести – conscientia peccati («осознание греха»). Вдобавок пропадает и специфический чувственный оттенок нечистой совести. Вместо этого во сне возникает символический образ черных рук, привлекающий внимание к «грязному» занятию. Чтобы осознать собственную нравственную реакцию, то есть ощутить свою совесть, этому человеку пришлось пересказать сон постороннему (мне). Для него это был поступок совести, ибо сны всегда внушали ему чувство неуверенности. Это чувство пришло к пациенту в ходе анализа, который показал ему, что сны нередко оказываются полезными для самопознания. Без такого опыта он, полагаю, попросту отмахнулся бы от упомянутого сновидения.

828 Из приведенного примера мы узнаем важное обстоятельство: нравственная оценка поступка, выражающая себя в специфическом чувственном оттенке сопровождающих идей, не всегда зависит от сознания; она может проявляться автономно. Фрейд утверждал, что в подобных случаях имеет место вытеснение, которое обеспечивает особый психический фактор – так называемое Супер-эго, или Сверх-Я. Но если сознательный разум и вправду совершает произвольные акты вытеснения, нужно допускать некое подспудное признание моральной отвратительности вытесняемого содержания, ведь без этого мотива соответствующий порыв воли не может осуществиться. Как раз такого знания и недоставало моему знакомому, причем в изрядной степени: он не испытывал никакой моральной реакции и воспринял мое предупреждение с некоторым скептицизмом. Причина здесь в том, что он никоим образом не осознавал сомнительного характера поступившего предложения, следовательно, у него не было оснований для вытеснения. Если коротко, гипотеза о сознательном вытеснении в данном случае неприменима.

829 В действительности состоялся бессознательный акт, который совершился так, словно был сознательным и преднамеренным, – иными словами, как если бы это был акт совести. Субъект будто осознал аморальность поступившего предложения, и это осознание вызвало у него соответствующую эмоциональную реакцию. Но весь процесс происходил подсознательно, и единственным следом, им оставленным, был сон, который в качестве нравственной реакции не подлежал осознанию. «Совесть» в том значении, в каком мы определили ее выше – как «знание» себя, conscientia, – тут попросту отсутствует. Если совесть и вправду представляет собой разновидность знания, то познающим выступает не эмпирический субъект, а бессознательная личность, которая, по всем признакам, ведет себя как сознательный субъект. Она улавливает сомнительность поступившего предложения, распознает корысть эго, которое не чурается нарушить закон, и заставляет выносить соответствующее суждение. Это означает, что эго оттесняется бессознательной личностью, каковая и совершает необходимый акт совести.

830 Именно подобные переживания побудили Фрейда придать особое значение Супер-эго. Однако фрейдистское Супер-эго не является естественной и наследуемой частью структуры психики; это, скорее, осознанно приобретаемый запас традиционных установок, этакий «моральный кодекс», включающий, к примеру, Десять заповедей. Супер-эго – это патриархальное наследие, которое как таковое является сознательным приобретением и которым столь же сознательно владеют. Если в работах Фрейда оно предстает почти бессознательным фактором, то во многом это объясняется практическим опытом автора: последний наглядно показывал ему, что в удивительно обильном количестве случаев воздействие совести протекает бессознательно – как в нашем примере. Фрейд и его школа отвергали гипотезу об унаследованных, инстинктивных способах поведения (в нашем определении – архетипах) как мистическую и ненаучную, а сами объясняли бессознательные поступки совести вытеснением со стороны Супер-эго.

831 Гипотеза о Супер-эго не содержит в себе ничего такого, что само по себе отличалось бы от общепринятых способов мышления. В этом отношении Супер-эго тождественно своду правил, который обыкновенно называют «моральным кодексом». Единственная особенность заключается в том, что отдельные проявления моральной традиции оказываются бессознательными в том или ином случае. Следует также отметить, что Фрейд допускал существование «архаических пережитков» в Супер-эго – то есть актов совести, на которые воздействуют какие-либо архаические мотивы. Но поскольку Фрейд оспаривал существование архетипов, то есть подлинно архаических способов поведения, то можно лишь предполагать, что под «архаическими пережитками» он имел в виду определенные сознательные традиции, которые могут быть бессознательными у ряда индивидуумов. Ни при каких обстоятельствах речь не идет о врожденном восприятии, иначе, по его собственной гипотезе, пришлось бы рассуждать о наследуемых идеях. Правда, ровно об этом он и говорит, хотя, насколько мне известно, доказательств существования таких идей нет. Зато имеется множество доказательств гипотезы о наследственных, инстинктивных способах поведения, то есть об архетипах. Поэтому вполне возможно, что признание «архаических пережитков» в Супер-эго есть уступка теории архетипов, что налицо фундаментальное сомнение в полной зависимости содержаний бессознательного от сознания. В самом деле, мы располагаем вескими основаниями для сомнений в факте этой зависимости: во-первых, бессознательное онтогенетически и филогенетически старше сознания; во-вторых, общеизвестно, что на него едва ли может повлиять сознательная воля. Бессознательно возможно только вытеснить или подавить, причем не навсегда. Как правило, оно рано или поздно напоминает о себе. Если бы дело обстояло иначе, не сложилась бы потребность в психотерапии. При зависимости бессознательного от сознания мы могли бы, посредством проницательности и приложения воли, взять наконец верх над бессознательным и полностью перестроить психику в соответствии с нашими целями. Что ж, только идеалисты не от мира сего, рационалисты и прочие фанатики могут предаваться таким мечтам. Психика неподвластна нашей воле, это явление природы; конечно, природу можно отчасти изменить навыками, знаниями и терпением, но ее нельзя превратить во что-то искусственное без глубокого вреда для нашей человечности. Нетрудно превратить человека в больное животное, но не получится сделать его интеллектуальным идеалом.

832 Люди до сих пор пребывают во власти заблуждения, будто сознание олицетворяет собой человеческую психику целиком, но в реальности оно занимает лишь часть психики, и об отношении ее к целому известно очень мало. Поскольку бессознательная составляющая действительно бессознательна, для нее нельзя определить границы: мы не можем сказать, где начинается и где заканчивается психика. Мы знаем, что сознание и его содержания суть изменяемая часть психики, но чем глубже мы стремимся проникнуть, хотя бы косвенно, в область бессознательного, тем прочнее становится впечатление, что мы имеем дело с чем-то автономным. Нужно признать, что наилучшие результаты, будь то в воспитании или лечении, достигаются тогда, когда бессознательное сотрудничает, то есть когда цель, к которой мы стремимся, совпадает с бессознательным направлением развития; наоборот, наши лучшие способы и намерения оказываются тщетны, когда природа не приходит нам на помощь. Без автономности, хотя бы в некоторой степени, общий опыт дополнительной (или компенсаторной) функции бессознательного невозможен. Если бы бессознательное на самом деле зависело от сознания, оно не могло бы содержать больше, чем содержит само сознание.

833 Наш пример со сновидением и многие другие аналогичные случаи показывают, что, поскольку подсознательное моральное суждение согласуется с моральным кодексом, сновидение ведет себя соответственно сознанию, которое опирается на традиционный моральный закон; следовательно, обычная мораль есть основной закон бессознательного (во всяком случае, оказывает на него влияние). Этот вывод вступает в вопиющее противоречие с общепринятым мнением об автономности бессознательного. Хотя мораль как таковая есть общее свойство человеческой психики, этого никак нельзя сказать о конкретном моральном кодексе. Значит, он не может быть составной частью структуры психики. Тем не менее приходится признавать, что – как свидетельствует наш пример – акт совести в бессознательном действует точно так же, как и в сознании, следует тем же самым моральным предписаниям, а потому и складывается впечатление, будто моральный кодекс управляет бессознательными процессами.

834 Это впечатление обманчиво, потому что действительность предлагает нам столько же, если не больше примеров того, как подсознательная реакция разительно противоречит моральному кодексу. Однажды ко мне обратилась очень достойная дама, выделявшаяся не только своим безукоризненным поведением, но и чрезвычайно «духовным» отношением к жизни. Ее тревожили «отвратительные» сны, которые в изложении и вправду заслуживали подобной характеристики. В череде крайне неприятных сновидений ей представали пьяные проститутки, венерические болезни и многое прочее. Она ужасалась этим непристойностям и не могла понять, почему ее преследуют эти «порождения бездны», ведь она всегда стремилась к духовным высотам. Что ж, с тем же основанием она могла бы вопрошать, почему святые подвергаются самым грязным искушениям. Здесь моральный кодекс играет противоположную роль (если вообще участвует в происходящем). Далекое от моральных увещеваний, бессознательное с удовольствием насылает на индивидуума мыслимые и немыслимые безнравственности, как если бы его привлекало исключительно то, что морально отталкивает. Переживания такого рода столь обычны и регулярны, что даже апостол Павел заключал: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»[526].

835 С учетом того, что сны нередко вводят в заблуждение, будто бы утешая, вызывает сомнение польза оценки суждения совести как таковой – иными словами, трудно понять, нужно ли приписывать бессознательному функцию, которая нам самим кажется моральной. Очевидно, что мы можем трактовать сновидения с нравственной точки зрения, не предполагая за ними никакой связи посредством бессознательного с той или иной нравственной склонностью. Похоже, бессознательное выносит моральные суждения с той же объективностью, с какой порождает безнравственные фантазии. Этот парадокс, или внутренняя противоречивость совести, давно известен исследователям: кроме «правильной» совести, имеется «неправильная», которая преувеличивает, искажает, превращает зло в добро, а добро во зло, подобно нашим собственным угрызениям совести, причем делает это с той же навязчивостью и с теми же эмоциональными последствиями, что и «правильная» совесть. Если бы не этот парадокс, совесть не составляла бы проблемы; мы могли бы полностью полагаться на суждения совести в вопросах морали. Но при наличии немалой, вполне обоснованной неуверенности в отношении совести требуется необыкновенное мужество или (что то же самое) непоколебимая вера, дабы слепо повиноваться велениям своего «сердца». Как правило, им подчиняются лишь до определенного предела, который предопределен соответствующим моральным кодексом. А далее вспыхивают внушающие страх конфликты долга. Обычно на них отвечают в соответствии с предписаниями морального кодекса, но лишь в очень немногих случаях эти конфликты действительно улаживаются посредством индивидуальных суждений. Едва моральный кодекс перестает служить опорой, совесть легко поддается приступам слабости.

836 В повседневности и вправду непросто отличить совесть от традиционных моральных предписаний. По этой причине часто думают, что совесть есть не что иное, как суггестивное следствие этих предписаний, что ее бы не было, не изобрети человек моральные законы. Но явление, которое мы называем «совестью», встречается на всех этапах развития человеческой культуры. Если эскимоса смущает снятие шкуры с животного железным ножом вместо традиционного кремневого, если ему претит мысль о том, чтобы бросить на произвол судьбы друга, которому он должен помочь, в обоих случаях он поддается внутренним упрекам, «угрызениям совести», и в обоих случаях отклонение от привычки или общепринятого правила несет с собою нечто вроде потрясения. У первобытной психики все необычное или непривычное вызывает эмоциональную реакцию; чем более оно идет вразрез с «représentations collectives»[527], которые почти всегда управляют предписанными способами поведения, тем яростнее оказывается реакция. Особенность первобытного разума состоит в том, что он наделяет все вокруг мифическими качествами ради объяснения явлений природы. Потому буквально все, что нам кажется чистой случайностью, воспринимается как преднамеренное и рассматривается как магическое воздействие. Эти объяснения ни в коем случае не «сознательны»; они суть спонтанные продукты фантазии, которые появляются без предварительного обдумывания, естественным и совершенно непроизвольным образом: это бессознательные, архетипические реакции, свойственные человеческой психике. Нет ничего более ошибочного, чем считать миф «придуманным». Он возникает сам по себе, что можно наблюдать во всех подлинных продуктах фантазии, в особенности в сновидениях. Гюбрис (hybris)[528] сознания состоит в том, чтобы притворяться, будто все проистекает из его первичности, несмотря на то обстоятельство, что само сознание явно порождается более древней бессознательной психикой. Единство и непрерывность сознания – настолько поздние приобретения, что мы вправе опасаться их внезапной утраты.

837 Точно так же наши нравственные реакции воплощают в себе первоначальные отклики психики, тогда как нравственные законы суть поздняя черта нравственного поведения, запечатленная в предписаниях. Вследствие этого они как будто оказываются тождественными моральной реакции, то есть совести. Это заблуждение становится очевидным в тот миг, когда конфликт долга проясняет различие между совестью и моральным кодексом. Тогда решается, что, собственно, сильнее – традиция и общепринятая мораль или совесть. Должен ли я сказать правду и тем самым навлечь неприятности на другого человека – или я должен солгать, чтобы спасти человеческую жизнь? В этом случае, если мы проявим твердость и будем придерживаться заповеди не лгать, нельзя будет сказать, что мы прислушались к своей совести. Это будет просто соблюдение моральных норм. Но если мы все же внемлем голосу совести, мы останемся наедине с собой и будем слышать субъективный голос, не ведая его побуждений. И здесь уже нельзя гарантировать, что мотивы будут исключительно благородными. Некоторые из нас слишком хорошо знают себя, чтобы делать вид, будто на сто процентов хороши и не являются эгоистами до мозга костей. За всеми поступками, которые мнятся нам наилучшими, всегда стоит дьявол, который по-отечески похлопывает нас по плечу и шепчет: «Молодец!»

838 Где же берет основание истинная, подлинная совесть, которая стоит выше морального кодекса и отказывается подчиняться его велениям? Что позволяет нам думать, будто это не ложная совесть, не самообман?

839 Апостол Иоанн говорит: «Испытывайте духов, от Бога ли они»[529]; это увещевание следует, пожалуй, применять к себе постоянно. С давних времен совесть понималась многими людьми не столько как психическая функция, сколько как божественное вмешательство; более того, ее угрызения считались vox Dei, гласом Божьим. Это отношение показывает, сколь ценным и значимым признавалось и до сих пор признается явление совести. Психолог не может пренебречь такой оценкой, ибо она отражает вполне достоверное мнение, которое необходимо учитывать, если мы хотим рассмотреть понятие совести с психологической точки зрения. Вопрос об «истине», который обычно ставится здесь совершенно необъективно (доказано ли, что посредством совести с нами говорит сам Бог?), не имеет ничего общего с психологической проблемой. Vox Dei есть утверждение и суждение – наряду с утверждением, что совесть как таковая вообще существует. Все психологические факты, которые не могут быть проверены с помощью научного аппарата и точных методов измерения, являются произвольными суждениями, а потому выражают психическую реальность. Именно психологическая истина гласит, что существует мнение, будто голос совести – это глас Божий.

840 Поскольку совесть сама по себе, как мы выяснили, не просто не совпадает с нравственным кодексом, а предшествует ему, превосходит его содержание и, как было сказано, может быть «ложной», то восприятие совести как гласа Божия вызывает множество деликатных вопросов. На практике очень трудно установить, где именно кончается «правильная» совесть и начинается «неправильная», а также определить критерий, отделяющий одну от другой. Предположительно, таким критерием вновь выступает все тот же моральный кодекс, который ставит себе задачей точно установить, что такое добро и что такое зло. Но если голос совести есть глас Божий, то этот голос должен обладать несопоставимо более высоким авторитетом в сравнении с традиционной моралью. Поэтому любой, кто наделяет совесть подобным статусом, должен, к добру или к худу, полагаться на божественное наставление и следовать именно совести, отвергая общепринятую мораль. Будь верующий человек несокрушимо убежден в истинности определения Бога как summum bonum, для него не составляло бы труда повиноваться своему внутреннему голосу, ибо он с полным основанием считал бы, что никогда не собьется с пути. Но поскольку молитвой «Отче наш» мы до сих пор молим Господа не вводить нас в искушение, сама убежденность верующего ставится под сомнение, если во мраке конфликтов долга он намерен повиноваться голосу совести, пренебрегая «миром» и действуя, вполне возможно, вопреки заповедям нравственного кодекса – ведь «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам»[530].

841 Совесть – на чем бы она ни зиждилась – велит индивидууму подчиняться своему внутреннему голосу, даже рискуя сбиться с пути. Мы можем отказаться от повиновения этой заповеди, взывая к моральному кодексу и тем суждениям, на которые он опирается, но при этом будем испытывать малоприятное чувство предательства. Можно думать об этосе что угодно, но этос все равно остается внутренней ценностью, урон которой способен привести к очень серьезным психическим последствиям. Да, с этим сталкивается сравнительно небольшое число людей, ибо лишь немногие объективно судят о психической причинности. Психическое принадлежит к разряду тех явлений, о которых менее всего известно, потому что никто не стремится изучать собственную тень. Даже психологией злоупотребляют, чтобы скрыть от себя истинные причинные связи. Чем более «научной» она притворяется, тем более приветствуется ее так называемая объективность, поскольку это отличный способ избавиться от неудобных эмоциональных элементов совести, пускай они воплощают реальную динамику моральной реакции. Без своего эмоционального динамизма совесть теряет всякий смысл, что, конечно, и является бессознательной целью так называемого «научного» подхода.

842 Совесть сама по себе есть автономный психический фактор. Все утверждения, которые прямо этого не отрицают, сходятся в данном мнении. Наиболее последовательно в этом отношении представление о vox Dei. Здесь совесть – глас Божий, который часто пресекает наши субъективные намерения и порой побуждает к принятию малоприятных решений. Сам Фрейд приписывал Супер-эго почти демоническую силу, хотя по определению это даже не подлинная совесть, а лишь человеческие условности и традиции; это ни в коем случае не преувеличение – Фрейд всего-навсего подытожил таким образом опыт практикующего психолога. Совесть есть требование, которое навязывается субъекту (или, во всяком случае, вызывает у него значительные затруднения). Конечно, никто не отрицает случаев «бессовестности». Но мнение о том, будто совесть как таковая есть лишь нечто усвоенное, может поддерживаться только теми, кто воображает, что воочию наблюдал те доисторические эпизоды, когда возникали первые моральные реакции. При этом совесть – далеко не единственный пример внутреннего фактора, автономно противодействующего воле субъекта. Всякий комплекс ведет себя так же, и никто в здравом уме не станет заявлять, что он «усвоен», что у человека не будет комплексов, если те в него не «вбить». Даже домашние животные, которым мы ошибочно отказываем в совести, имеют комплексы и моральные реакции.

843 Первобытный человек расценивает автономию психики как демонизм и магию. По нашему мнению, такая точка зрения вполне естественна для первобытного общества. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что культурный человек древности – к примеру, Сократ – прислушивался к своему даймону[531], что существовала широко распространенная «природная» вера в сверхчеловеческих существ, которые, как мы предположили бы сегодня, выступают олицетворениями спроецированных бессознательных содержаний. Эта вера не исчезла до конца, она все еще существует в многочисленных вариантах – например, в допущении, что совесть есть глас Божий или что это важнейший психический фактор (который проявляется в зависимости от темперамента, так как обычно сопровождает наиболее дифференцированную функцию, как в случае «мышления» или «чувственной» морали). Опять-таки, если совесть внешне не играет, кажется, никакой роли, она проявляется косвенно, в форме принуждения или навязчивых идей. Все эти проявления показывают, что нравственная реакция есть результат автономного динамизма, которому присваиваются различные уместные обозначения – даймон, гений, ангел-хранитель, лучшая половина, сердце, внутренний голос, высшее существо внутри и т. д. Рядом с положительной, «правильной» совестью стоит совесть отрицательная, или «ложная», именуемая дьяволом, обольстителем, искусителем, злым духом и т. п. С этим фактом сталкивается всякий, кто исследует свою совесть, и нужно признать, что благое превосходит зло разве что в малой степени, если превосходит вообще. Недаром апостол Павел говорил, что ему «дано жало в плоть, ангел сатаны»[532]. Нам положено избегать греха, и порой это удается, но, как показывает опыт, уже на следующем шаге мы снова впадаем в грех. Только бессознательные и совершенно некритичные люди могут воображать, что возможно постоянно пребывать в состоянии нравственной добродетели. Увы, поскольку подавляющее большинство людей чуждо самокритике, такой самообман – правило, а не исключение. Более развитое сознание выявляет скрытый нравственный конфликт или обостряет те противоположности, которые уже доступны сознанию. Чем не повод полностью отказаться от самопознания и психологии и относиться к психике свысока?!

844 Едва ли существует какой-либо другой психический феномен, который отражал бы полярность психики более ясно, нежели это делает совесть. Несомненный динамизм совести можно объяснить, если мы хотим добиться понимания, только энергетически, то есть как потенциал, основанный на взаимодействии противоположностей. Совесть доводит эти вездесущие и необходимые противоположности до сознательного восприятия. Было бы изрядной ошибкой думать, что индивидуум способен однажды избавиться от этой полярности: нет, она является существенным элементом нашей психической структуры. Даже если моральную реакцию удалось бы устранить с помощью обучения, противоположности отыщут иной способ выражения, отличный от нравственного, и продолжат существовать. Но если представление о совести как vox Dei верно, то мы логически встаем перед метафизической дилеммой: либо налицо дуализм и всемогущество Божие разделяется на две части, либо противоположности содержатся в монотеистическом образе Бога, как, например, в ветхозаветном образе Яхве, который показывает, что морально противоречивые противоположности уживаются бок о бок. Эта фигура соответствует единому образу психики с динамической опорой на противоположности, подобно возничему у Платона с белой и вороной лошадьми в колеснице[533]. Либо придется воскликнуть за Фаустом: «Ах, две души живут в больной груди моей»[534]; с этакой участью не справится ни один «возничий», на что ясно указывает судьба самого Фауста.

845 Психолог может критиковать метафизику как человеческое суждение, но сам он не в состоянии выносить подобные суждения. Он может лишь установить, что эти суждения выражают некое мнение, но будет понимать, что ни сами суждения, ни мнение нельзя априорно считать правильными и объективно значимыми (при этом он должен соглашаться с правомерностью субъективных суждений как таковых). Суждения такого рода суть психические проявления, свойственные нашей человеческой природе; без них невозможна психическая целостность, пусть им присуща не более чем субъективная достоверность. Таким образом, гипотеза vox Dei является очередным субъективным суждением, цель которого состоит в обозначении нуминозного характера моральной реакции. Совесть – проявление маны, «чрезвычайного могущества», или качества, которое выступает особым признаком архетипических представлений. Поскольку моральная реакция лишь внешне тождественна суггестивному действию морального кодекса, она попадает в сферу коллективного бессознательного, воплощает собой архетипическую модель поведения, проникшую в животную психику. Опыт показывает, что архетип как природное явление имеет нравственно амбивалентный характер – точнее, что он не обладает нравственным качеством сам по себе, что он аморален, как яхвистический образ Бога, но приобретает нравственные качества через акт познания. Потому-то Яхве бывает справедливым и несправедливым, добрым и жестоким, правдивым и лживым – и то же самое верно в отношении архетипа. Вот почему парадоксальна первобытная форма совести: сжигание еретика, с одной стороны, есть деяние благочестивое и похвальное, как саркастически признавал сам Ян Гус[535], заметивший с костра старуху, что ковыляла к нему с вязанкой хвороста, и воскликнувший: «O sancta simplicitas[536]!», – а с другой стороны, это зверское проявление безжалостной и дикой жажды мести.

846 Обе формы совести, правильная и ложная, проистекают из одного и того же источника и поэтому обладают приблизительно одинаковой силой убеждения. Это очевидно и в символическом обозначении Христа как Люцифера («несущего свет»), льва, ворона (или nyсtiсorax, ночной цапли), змея, Сына Божьего и т. д.; все перечисленные качества Он делит с сатаной. Вспомним еще следующее: благой Бог-Отец христианства настолько мстителен, что требуется кровавое жертвоприношение Сына, чтобы примирить Его с человечеством; а summum bonum свойственно искушать низших и беспомощных существ, то есть людей, только для того, чтобы обрекать их на вечное проклятие, если они недостаточно проницательны и не замечают божественной ловушки. При столкновении с этими невыносимыми парадоксами, оскорбляющими наши религиозные чувства, хочется свести понятие vox Dei к гипотезе архетипа, ибо та, по крайней мере, понятна и доступна для исследования. Архетип – это модель поведения, существующая испокон века, морально безразличная, как биологическое явление, но обладающая мощным динамизмом, посредством которого она может оказывать сильное влияние на человеческое поведение.

847 Понятие архетипа столь часто толковали неправильно, что едва ли возможно упоминать о нем, не объясняя его каждый раз заново. Это понятие обусловливается многократными доказательствами того, что, например, мифы и сказки мировой литературы содержат определенные мотивы, которые возникают везде и повсюду. Те же мотивы мы встречаем в фантазиях, снах, галлюцинациях и заблуждениях современных людей. Эти типичные образы и ассоциации и есть, собственно, то, что я называю архетипическими идеями. Чем они ярче, тем больше в них особенно сильных эмоциональных оттенков. Это обстоятельство придает им особый динамизм в нашей психической жизни. Они поражают нас, очаровывают и подчиняют. Они берут свое начало в архетипе, который сам по себе является непредставимой, бессознательной, предсуществующей формой, будто бы частью унаследованной структуры психики, и поэтому может спонтанно проявляться где угодно и в любое время. В силу своей инстинктивной природы архетип выступает основанием чувственных комплексов и разделяет их автономность. Еще он является психической предпосылкой религиозных суждений и отвечает за антропоморфизм всех образов Божества, но не следует делать из этого факта каких-либо метафизических выводов, положительных или отрицательных.

848 Благодаря такому подходу мы остаемся в рамках явлений, которые возможно испытать и познать. Значит, представление о vox Dei есть всего-навсего склонность к усилению образа, присущая архетипу, мифологическое утверждение, неразрывно связанное с нуминозными переживаниями: оно отражает эти переживания и стремится их объяснить. Сводя архетипы к чему-либо, познаваемому эмпирически, мы ни в коем случае не наносим ущерба трансцендентности. Когда, например, в кого-то ударяла молния, древний человек считал, что Зевс метнул свой перун с небес. Сегодня мы вместо подобной мифической инсценировки довольствуемся более скромным объяснением – дескать, внезапный выброс электрического напряжения состоялся в том самом месте, где наш бедолага прятался под деревом. Слабым местом этого довода является, конечно, так называемая «случайность», о которой многое можно сказать. На первобытном же уровне случайностей не бывает, поскольку все на свете преднамеренно и умышленно.

849 Сведение акта совести к столкновению с архетипом представляется, в общем и целом, разумным объяснением. С другой стороны, мы должны признать, что психоидный архетип, то есть непредставимая и бессознательная сущность, есть не только понятие, что он обладает качествами парапсихологического свойства, которые я описал и объединил под термином «синхронистичность». Я употребляю этот термин для указания на тот факт, что при телепатии, предвидении и тому подобных необъяснимых феноменах очень часто можно усмотреть архетипические признаки. Возможно, это как-то связано с коллективным характером архетипа, ибо коллективное бессознательное, в отличие от личного бессознательного, везде, у всех индивидуумов, одно и то же, наряду с биологическими функциями и инстинктами у представителей одного и того же вида. Помимо этой глубинной синхронистичности, мы можем наблюдать в инстинктах – например, в миграционном инстинкте – и отчетливую синхронию. А поскольку парапсихологические явления, связанные с бессознательной психикой, выказывают своеобразную склонность к релятивизации категорий времени и пространства, коллективное бессознательное должно иметь внепространственные и вневременные черты. Следовательно, нельзя исключать того, что архетипическая ситуация будет сопровождаться синхронистическими проявлениями (примером может служить человеческая кончина, относительно часто ими сопровождаемая).

850 Для всех архетипических явлений, как и для совести, при рассмотрении необходимо принимать во внимание фактор синхронистичности. Пускай голос подлинной совести (а не только воспоминание о моральном кодексе) может звучать в контексте архетипической ситуации, вовсе не обязательно причиной окажется субъективная моральная реакция. Бывает, что человек страдает от угрызений совести без видимой причины. Естественно, во множестве случаев удовлетворительным объяснением будут невежество и самообман, но это условие вовсе не отменяет того факта, что индивидуум способен внезапно предаться мукам совести в разговоре с незнакомцем, который располагает всеми основаниями для душевных терзаний, но сам о том не подозревает. То же можно сказать о страхе и прочих эмоциях, возникающих при столкновении с архетипом. Когда человек разговаривает с кем-то, чьи бессознательные содержания «констеллированы», в его собственном бессознательном возникает параллельная констелляция, происходит возбуждение аналогичного или похожего архетипа, и, поскольку один человек менее бессознателен, чем другой, и не имеет причин для вытеснения, индивидуум все больше осознает эмоциональный оттенок в форме нарастания угрызений совести. Когда так случается, мы обыкновенно склонны приписывать моральную реакцию самим себе, тем более что ни у кого на свете нет поводов и оснований для наслаждения «незамутненной» совестью. Но в обсуждаемом случае самокритика, похвальная как таковая, заходит слишком далеко. Мы осознаем, что, едва разговор с другим человеком заканчивается, муки совести прекращаются столь же неожиданно, как и начинались, а спустя некоторое время выясняется, что именно нашему собеседнику следовало бы обратить внимание на свою нечистую совесть. В качестве примера можно привести историю, описанную Чокке в его «Взгляде внутрь себя»[537]. Будучи в Брюгге, он заглянул на постоялый двор и перекусил. Напротив за столом сидел некий молодой человек. Вдруг Чокке увидел мысленным взором, как этот юноша стоит перед прилавком, поднимает крышку и кладет в карман присвоенные деньги. Он даже узнал точную сумму и был настолько уверен в своем видении, что немедленно упрекнул молодого человека. Тот, ошеломленный словами Чокке, тут же во всем признался.

851 Это спонтанное воссоздание неведомого факта может выражаться также во снах или вызывать неприятное чувство, которое невозможно выразить словами, а еще побуждать к воображению ситуаций, не зная, к кому те относятся. Психоидный архетип склонен вести себя так, словно он не привязан к конкретному человеку, а действует во всей человеческой среде. Факт или ситуация передаются в большинстве случаев через подсознательное восприятие производимого аффекта. У животных и дикарей подобное чутье («наитие») встречается особенно часто. Это объяснение, впрочем, не обнимает собою парапсихологические явления.

852 Переживания такого рода хорошо знакомы психотерапевтам и всем тем, кому выпадает часто вести профессиональные беседы о личных делах с людьми, с которыми вроде бы нет близких отношений. Отсюда не следует делать вывод, что всякое субъективное угрызение совести, которое кажется необоснованным, вызывается тем человеком, с которым беседуешь. Такой вывод оправдан только тогда, когда элемент вины в самом себе, присутствующий неизменно, оказывается по зрелом размышлении малопригодным объяснением подобной реакции. Различие зачастую установить затруднительно, ибо в ходе терапии этические ценности не должны быть затронуты ни одной из сторон, если лечение призвано добиться успеха. Однако то, что происходит в терапевтическом процессе, есть только частный случай человеческих отношений в целом. Едва общение между двумя людьми затрагивает какие-то основополагающие, существенные и сверхъестественные вопросы, едва начинает ощущаться определенная связь, как возникает то, что Леви-Брюль удачно назвал participation mystique[538]. Это бессознательное тождество, в котором две индивидуальные психические области взаимопроникают до такой степени, что уже невозможно сказать, где одна и где другая. Если затронута совесть, вина одного собеседника становится виной другого, и исходно попросту нет возможности разрушить это эмоциональное тождество – требуется особая рефлексия. Я довольно подробно останавливаюсь на сказанном, поскольку хочу показать, что под понятием архетипа не подразумевается ничего окончательного и что было бы неправильно предполагать, что сущность совести можно свести исключительно к архетипу. Психоидная природа архетипа содержит гораздо больше, чем может быть включено в психологическое объяснение. Это содержание указывает на сферу unus mundus, единого мира, к которому психолог и физик-атомщик приходят разными путями, используя независимо друг от друга некоторые сходные вспомогательные понятия. Первым шагом познавательного процесса является различение и разделение, но на втором шаге происходит объединение разделенного, а объяснение будет удовлетворительным только при достижении синтеза.

853 По этой причине я не мог ограничиться сугубо психологической природой совести, мне пришлось рассмотреть и богословскую ее сторону. С этой точки зрения нельзя предполагать, будто акт совести по самой своей сути может быть исчерпывающе изучен при посредстве рациональной психологии. Мы должны, скорее, отдать предпочтение утверждению, которое делает сама совесть, – что это глас Божий. Такое мнение – не выдумка интеллекта, это первичное утверждение самого феномена: нуминозный императив, которому с древних времен следовали охотнее, чем человеческому интеллекту. Даймон Сократа не был эмпирической личностью Сократа. Совесть как таковая, если трактовать ее объективно, без рационалистических допущений, ведет себя как Бог в том, что касается требований и авторитета, и утверждает, что она есть голос Бога. Это утверждение не может ускользнуть от внимания объективной психологии, которая должна охватывать как рациональное, так и иррациональное. Это утверждение нельзя сводить к вопросу об истине, ибо он в любом случае неразрешим, а по гносеологическим причинам давно устарел. Человеческое знание должно довольствоваться построением «допустимых» моделей, и будет самонадеянно до нелепости требовать большего. Знание не равнозначно вере, а вера не равнозначна знанию. Речь идет о том, о чем можно и нужно спорить, о знании, а не о бесспорной вере, которая с самого начала исключает критическое обсуждение. Часто повторяемый парадокс «знание через веру» тщетно пытается преодолеть пропасть, разделяющую эти понятия.

854 Поэтому, когда психолог объясняет подлинную совесть как столкновение сознания с нуминозным архетипом, он может быть прав. Но придется тут же добавить, что сам по себе архетип, его психоидная сущность, непостижим, что он обладает трансцендентностью, которую разделяет с неизвестной субстанцией психики как таковой. Мифическое утверждение совести о том, что она есть глас Божий, составляет неотъемлемую часть ее природы, основу ее нумена. Это такой же феномен, как и сама совесть.

855 В заключение я хотел бы сказать, что совесть есть психическая реакция, которую можно назвать нравственной, потому что она возникает всегда, когда сознательный ум сходит с пути обычая и нравов или вдруг вспоминает об этом пути. Следовательно, в огромном большинстве случаев совесть означает прежде всего реакцию на действительное или мнимое отклонение от морального кодекса; по большей части она тождественна первобытному страху перед чем-либо необычным, непривычным и потому «безнравственным». Поскольку подобное поведение инстинктивно и в лучшем случае лишь частично рефлексируется, оно может быть «моральным», но не вправе притязать на этичность. Этого права оно удостаивается лишь при рефлексии, когда подвергается сознательному изучению и осмыслению. Это происходит, когда возникает основополагающее сомнение между двумя возможными способами нравственного поведения, то есть в конфликте долга. Такой конфликт можно «разрешить» только путем подавления одной нравственной реакции, над которой до сих пор не задумывались, в пользу другой. В этом случае моральный кодекс будет бесполезен, и судящий разум окажется в положении буриданова осла между двумя охапками сена. Лишь творческая сила этоса, выражающая цельного человека, может вынести окончательный приговор. Как и все творческие способности человека, этос эмпирически обусловливается двумя факторами – рациональным сознанием и иррациональным бессознательным. Перед нами частный случай того, что я назвал трансцендентной функцией, которая отражает практическое взаимодействие сознательных и бессознательных содержаний – или, говоря богословским языком, разума и благодати.

856 В задачу психологического понимания не входит расширение или сужение понятия совести. «Совесть» в обычном употреблении слова означает осознание того фактора, который в случае «чистой совести» утверждает, что решение или поступок соответствует нравственности, а в противном случае осуждает его как «аморальный». Этот взгляд, проистекающий из нравов и обычаев, можно с полным основанием считать «моральным». От него отличается этическая форма совести, которая возникает, когда сталкиваются друг с другом два решения или способа действия, оба признанные нравственными и поэтому «должные к исполнению». Тут не поможет моральный кодекс, потому что эти истории по большей части индивидуальны, и требуется суждение, которое нельзя назвать собственно «моральным» или соответствующим обычаю. Решение не располагает обычаем, на который оно могло бы опереться, и вступает в силу иное правило: суждение исходит не из традиционного морального кодекса, а из бессознательной основы личности – так сказать, из пучины темных вод. Правда, эти конфликты долга часто и очень удобно разрешаются в соответствии с обычаем, то есть за счет подавления и вытеснения одной из противоположностей, но так бывает не всегда. При достаточной добросовестности конфликт доводится до конца, благодаря чему принимается творческое решение, порожденное констеллированным архетипом и обладающее той непреодолимой властью, которую справедливо характеризовать как глас Божий. Природа такого решения соответствует глубочайшим основам личности, а также ее целостности; оно охватывает сознательное и бессознательное и поэтому превосходит эго.

857 Итак, понятие и явление совести содержат, если рассматривать их с психологической точки зрения, два принципиально отличных фактора: с одной стороны, это память об обычаях и желание ими руководствоваться, а с другой стороны, это конфликт долга и его преодоление путем создания третьей точки зрения. Первый фактор отражает нравственную, а второй – этическую составляющую совести.

XVII. Добро и зло в аналитической психологии[539]

858 Хочу искренне поблагодарить профессора Зайферта[540] за подробное разъяснение проблемы тени. Вы просите меня добавить кое-что от себя, и я охотно соглашаюсь, но предупреждаю, что речь пойдет о чисто эмпирической стороне добра и зла, с которой терапевт имеет дело как с конкретным фактом. Должен признаться, что всегда испытываю трудности при обсуждении проблемы добра и зла с философами и богословами. У меня складывается впечатление, что они рассуждают не о самом явлении, а лишь о словах, о понятиях, которые обозначают это явление или связаны с ним. Мы вообще склонны обманываться словами, мы подменяем словами действительность. Люди говорят со мной о зле и добре и предполагают, будто я знаю, что это такое. Но я этого не знаю. Когда кто-то говорит о добре и зле, он имеет в виду только то, что сам называет добром или злом, что сам считает добром или злом. Зато он берется вещать с поразительной уверенностью, хотя ведать не ведает, так ли все на самом деле, вправду ли соответствует действительности то, что он называет добром или злом. Возможно, мировоззрение такого человека напрочь не соответствует реальным фактам, и в итоге объективность подменяется внутренней, субъективной картиной.

859 Если мы хотим прийти к пониманию столь сложного вопроса, как взаимоотношения добра и зла, начать нужно со следующего утверждения: добро и зло сами по себе суть принципы мироустройства, и надо помнить, что такие принципы существовали задолго до нас и охватывают мир далеко за пределами наших жизней.

860 Когда говорим о добре и зле, мы конкретно рассуждаем о том, чьи сокровенные качества нам на самом деле неизвестны. Вдобавок сугубо от нашего субъективного восприятия зависит, переживается ли нечто как злое и греховное; столь же субъективно мы оцениваем степень и тяжесть греха.

861 Быть может, вы слышали шутку про исповедника в Техасе. К нему приходит молодой человек с жутко унылым постным лицом. «В чем дело?» – спрашивает священник. «Случилось кое-что ужасное». – «Что именно?» – «Я совершил убийство». – «Сколько раз?» Эта шутка наглядно показывает, как по-разному два человека могут воспринимать один и тот же факт, одну и ту же реальность. Я называю то или иное событие скверным, зачастую не будучи уверен в том, что это действительно так. Многое кажется мне дурным, хотя на самом деле это не так. Например, после расставания с пациентом мне часто хотелось дать себе подзатыльник – за то, что я, на мой взгляд, поступил с этим человеком несправедливо. Возможно, нагрубил или не сказал того, что следовало сказать. А в следующий приход он сообщает мне: «Все было просто замечательно – именно то, что требовалось». Но бывают и прямо противоположные ситуации: я считаю, что провел отличный сеанс и удачно истолковал сны, а потом оказывается, что пациент сильно расстроился.

862 Откуда берется эта вера, эта мнимая уверенность в том, что мы способны отличить хорошее от плохого? «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum»[541]. Боги знают, но мы-то не знаем. Эта истина справедлива для психологии. Если думать: «Это может быть очень плохо, но, с другой стороны, может и не быть», то у вас есть шанс поступить правильно. Но если вы знаете что-то заранее, то фактически уподобляетесь божеству. Все мы – лишь ничтожные человеческие существа, которым попросту не дано знать, что хорошо и что плохо в каждом конкретном случае. Наше знание абстрактно. Проницать взором ту или иную ситуацию – доступно только Господу. Возможно, мы составим свое мнение, но нам неведомо, насколько оно окончательно. В лучшем случае мы можем осторожно сказать: судя по таким-то признакам, то-то и то-то является добром или злом. Причем зло для одного народа вполне может рассматриваться как добро для другого народа. Эта относительность ценностей применима и в области эстетики: современное произведение искусства является для одного человека высшей ценностью, за которую он готов выложить большую сумму денег, тогда как другой человек не может в нем ровным счетом ничего понять.

863 Несмотря на все перечисленное, мы не в состоянии воздерживаться от суждений. Называя хорошим то, что кажется нам плохим, мы фактически открыто лжем. Если я скажу кому-то: «Вы создали подлинный шедевр!», а про себя буду думать, что его труд – полная ерунда, то я солгу. Быть может, прямо в этот миг мой собеседник нуждается в этой лжи и чувствует себя польщенным. Но по-настоящему полезное воздействие наблюдается лишь тогда, когда я даю человеку положительное признание со всей доступной мне искренностью, причем высказываю свое мнение в нужный момент. Вынося аффективные суждения, мы находимся во власти эмоций, которые, конечно же, изрядно мешают применять обоснованные критерии оценки.

864 Мое отношение к данной проблеме не теоретическое и не априорное, а чисто эмпирическое. Пациент приходит к терапевту с конфликтом, тлеющим в душе, и надо понять, как раскрыть эту конфликтную ситуацию, которая очень часто бессознательна, чтобы, прежде всего, найти способ справиться с конфликтом. Пожалуй, единственное, что я точно могу сделать – это осторожно сказать себе: мы не знаем наверняка, что происходит. Выглядит как то или это, но с тем же основанием можно дать и другое толкование. Поначалу ситуация может показаться довольно негативной, но постепенно понимаешь, что больному было суждено попасть именно в нее. Так что я обычно позволяю себе сказать: уповаю на Господа, что поступаю правильно. Не исключено, что мы оказываемся в эмоционально чрезмерной обстановке, когда пациент, словами Альберта Великого[542], страдает in excessu affectus[543]. При внимательном взгляде мы увидим, что добро и зло, как уже было сказано, суть принципы мироустройства. Само слово «принцип» происходит от латинского prius, то есть «первое» или «начало». Высшим принципом, который мы можем вообразить, является Бог. Принципы, сведенные к их пределам, суть просто проявления Божества. Добро и зло – основы нашего этического суждения, но, будучи сведенными к своим онтологическим корням, они становятся «началами», сторонами и именами Бога. Поэтому всякий раз при «избытке чувств», в эмоционально чрезмерной ситуации, сталкиваясь с парадоксальным фактом или событием, я фактически познаю какую-либо сторону Божества, о которой не могу судить логически и которую мне не одолеть, потому что она заведомо сильнее меня – она, иными словами, обладает нуминозным качеством, а я оказываюсь лицом к лицу с тем, что Рудольф Отто[544] называет tremendum и fascinosum[545]. Я не могу «одолеть» нуминозное, могу лишь открыться ему, позволить овладеть мной и довериться его значению. Принцип всегда выше и сильнее человека. Я даже не могу «победить» основополагающие принципы физики, они противостоят мне, нависают надо мною, как голые факты, как законы, которые «торжествуют». С этим людям не справиться.

865 Если я скажу in excessu affectus: «Это вино скисло» или «Этот тип – шелудивый пес», то вряд ли буду в состоянии узнать, правдивы ли и правильны эти суждения. Другой человек может совершенно иначе оценить то же вино и того же индивидуума. Мы знакомы лишь с поверхностью вещей, видим их только снаружи, а потому должны проявлять подобающую скромность. Как часто мне хотелось избавиться от какой-либо особо раздражающей – на мой вкус – черты в характере больного, а впоследствии выяснялось, что в некотором глубинном, если угодно, смысле он был совершенно прав, ее сохраняя и пестуя. Скажем, я хочу уберечь кого-то от смертельной опасности, которая ему грозит. Если я добьюсь успеха, это будет, полагаю, отменное терапевтическое достижение. Но позднее становится понятно, что для него – если он не последовал моему совету – было правильно испытать угрозу на себе. Спрашивается, а не суждено ли ему было ощутить близость смерти? Если бы он ни на что не отважился, если бы не поставил на кон свою жизнь, то, может быть, лишил бы себя важнейшего жизненного опыта. Отказавшись рисковать жизнью, он, следовательно, никогда бы не обрел ее во всей полноте.

866 Так что в вопросе различения добра и зла терапевт может лишь надеяться, что правильно понимает факты (полная уверенность тут, разумеется, невозможна). Будучи терапевтом, я ни в каком конкретном случае не могу подходить к проблеме добра и зла философски; мой подход – чисто эмпирический. Правда, эмпирическая позиция вовсе не означает, что я релятивизирую добро и зло как таковые. Мне предельно ясно видно, что вот – зло, но парадокс как раз в том и заключается, что для конкретного человека в конкретной ситуации на конкретном этапе развития это зло может быть благом. Наоборот, добро в неподходящий момент времени в неподходящем месте может оказаться худшим из возможных зол. Будь иначе, жизнь существенно упростилась бы – сделалась слишком простой. Если я не выношу априорных суждений и приглядываюсь к фактам, не окружая их вымыслами, то не всегда знаю заранее, что для больного хорошо, а что плохо. В лечении нужно учитывать множество факторов, значение которых еще скрыто от нас, они словно прячутся в тени и только позднее свет рассеивает эту мглу. Скрытое «в тени» Ветхого Завета предстает в Новом Завете в свете истины.

867 Так обстоит дело и в психологии. Самонадеянно думать, будто мы всегда можем сказать, что хорошо, а что плохо для пациента. Возможно, он знает, что то-то и то-то действительно для него плохо, но все равно делает это, а потом страдает от угрызений совести. С терапевтической, то есть эмпирической, точки зрения это может быть очень хорошо для него. Возможно, ему придется испытать на себе силу зла и соответственно «претерпеть», ибо только так он сможет отказаться от своего фарисейского отношения к другим людям. Быть может, судьбе, бессознательному или Богу – называйте как хотите – пришлось как следует его стукнуть, втоптать в грязь, потому что лишь подобный суровый опыт способен заставить прозреть, вырвать из тенет инфантильности и сделать человека более зрелым. Откуда индивидууму знать, что он нуждается в спасении, если он совершенно уверен, что ему не от чего спасаться? Он видит собственную тень, излом собственной жизни, но отводит взгляд, не пытается бороться с собой, не ищет согласия с собою, ничем не рискует – зато хвастается перед Богом и ближними своими незапятнанными одеждами, чистотой которых на самом деле обязан исключительно своей трусости, своему регрессу, своему сверхангельскому перфекционизму. Вместо того чтобы устыдиться, он встает в храме в первые ряды и твердит: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие»[546].

868 Такой человек думает, что он в своем праве, поскольку знает, что плохо, и избегает подобных действий. В итоге он никогда не удовлетворяется содержанием своей жизни и ведать не ведает, от чего нужно его спасать. Даже апокрифическое изречение: «Человек! Если ты знаешь, что делаешь, ты благословен, но, если не знаешь, ты проклят как преступивший закон»[547] дает нам всего-навсего половинный шанс. Человек, творящий зло и сознающий свои действия, может рассчитывать на конечное спасение, но сначала должен очутиться в аду. Ведь совершенное зло, даже если оно осознавалось, все равно остается злом и ведет себя соответственно. Но не сделай ты этого шага, не пойди ты по этому пути, может быть, это был бы психический регресс, шаг назад в твоем внутреннем развитии, зрелое проявление детской трусости. Ошибается тот, кто уверен, что, «зная себя», защищается или спасает себя от греха; напротив, он погружается в греховность. Впрочем, упомянутое изречение настолько парадоксально, что оно страшно возмущает наши обыденные чувства. Церкви же известно об этом парадоксе, недаром она учит о felix culpa[548] наших прародителей (в литургии в канун Пасхи). Не согреши они, не было бы felix culpa, которое привело в результате к еще большему чуду искупления. Тем не менее, зло остается злом. Выход один – приучать себя мыслить парадоксами.

869 Мы, люди, сами того не желая, исправно попадаем в ситуации, в которых великие «принципы» впутывают нас в хитросплетения, а Господь предоставляет нам возможность самим искать выход. Иногда с Его помощью открывается четко видимый путь, но в условиях сурового выбора индивидууму нередко кажется, что все благие духи его бросили. В критических ситуациях герой всегда без оружия, и в такие мгновения, как перед смертью, мы осознаем всю неприглядность этого факта. Никто не знает и не может знать дальнейшего развития событий. Тысячи поворотов судьбы внезапно выводят в подобный тупик. Символически этот путь представлен в сцене схватки Иакова с ангелом у брода[549]. Человек просто вынужден стоять на своем. В такой ситуации сама жизнь заставляет реагировать всей своей человеческой цельностью. Вполне может выясниться, что уже нет возможности блюсти букву нравственного закона. Отсюда начинается глубинная личностная этика – в жестоком столкновении с Абсолютом, в выходе на путь, осуждаемый нынешней моралью и блюстителями закона. Но все же он чувствует, что никогда не был более верен своей сокровенной природе и своему призванию, следовательно, стал предельно близок к Абсолюту, ибо он одини Всеведущий прозревали текущую ситуацию изнутри, тогда как судьи и прочие осуждающие видят ее только снаружи.

870 Известна история о молодом человеке, достигшем совершеннолетия. Отец сказал ему: «Тебе исполнилось двадцать лет. Обычные люди придерживаются Библии и слушаются священника. А те, что поумнее, соблюдают уголовный кодекс (Strafgesetzbuch)». Иными словами, он пытался растолковать сыну, что тот очутился в промежутке между «официальной» религией и гражданской моралью. Когда твоя собственная совесть сталкивается с этими установлениями, начинают приниматься наиболее личные этические решения – с полным осознанием творческой свободы, которая позволяет соблюдать моральный кодекс или его отвергать. Например, я могу вообразить такое положение дел, когда, чтобы сохранить профессиональную тайну, мне придется солгать. Бесполезно уклоняться от этого решения под предлогом того, что я «нравственный» человек. К черту (zum Teufel) такое самоуважение!

871 Я рассказываю все это для того, чтобы прояснить на практике собственную установку. С моей точки зрения, нет ли малейшей потребности в том, чтобы обсуждать все это философски. Для меня перечисленные вопросы – сугубо практические. Разумеется, меня интересует и философская их сторона, однако ею никого не соблазнишь (aber damit lockt man keinen Hund hinterm Ofen hervor[550]). Реальность добра и зла присутствует во всем, что происходит с человеком, и все эти события слишком велики для обычного человека, если воспринимать каждое решение так, словно это вопрос жизни и смерти. Все события подобного рода человек относит к нуминозным, независимо от того, как он их для себя определяет: как божественные, дьявольские или просто как перст Судьбы. В мире действует нечто более сильное, нежели мы сами, нечто непобедимое, и ему приходится противостоять. Беда в том, что нам привычно обдумывать задачи и затруднения до тех пор, пока все не станет ясно, как дважды два четыре. Но в повседневности, увы, так не получается, мы не можем принять принципиальное решение, что всегда и везде будем действовать так-то и так-то. Мечтать об этом неправильно, так же как неправильно принимать свои действия за законы природы, неизменные повсеместно. Обычная мораль в точности следует классической физике: она привержена статистической истине и статистической мудрости. Современный физик, конечно, знает, что причинность – это статистическая истина, но на практике неизменно уточняет, какой именно закон природы верен в конкретном случае. Так же все устроено и в области морали. Мы не должны впадать в заблуждение и полагать, будто изрекли какую-то абсолютную истину, высказав свое суждение о конкретном случае добра или зла. (А нам зачастую приходится выносить суждения, таков жребий человеческого рода). Не спорю, порой мы в состоянии рассудить правильно и попасть в точку. Но считать наши суждения абсолютно верными и непогрешимыми – верх нелепости, ведь это означало бы, что мы хотим уподобиться Божеству. Даже тот, кто совершает некий поступок, нередко сам не различает его внутренних нравственных качеств, суммы всех сознательных и бессознательных мотивов в его основе; что уж говорить о тех, кто судит о поступке, наблюдая со стороны, кто опирается на внешний облик, а не на познание глубочайшей сущности. Кант справедливо требовал от индивидуума и от общества отринуть «этику действия» и перейти к «этике убеждения»[551]. Но заглянуть в пучину убеждения, стоящего за поступком, может лишь Господь. Поэтому судить о том, каково добро или зло in concreto[552], надлежит крайне осмотрительно и смиренно: не пристало мыслить аподиктически[553], как если бы мы могли заглянуть во все, даже темнейшие уголки мироздания. Представления о морали, между прочим, расходятся ничуть не меньше, чем мнения о деликатесах у эскимосов и европейцев.

872 Могут возразить, что моя установка предельно эмпирична, но это и требуется, чтобы найти решение нашей задачи. Когда наблюдаешь за тем, как ведут себя люди, сталкиваясь с обстоятельствами, которые подлежат этической оценке, поневоле осознаешь вот какую странность: люди, оказывается, замечают то и другое, постигают не только собственную моральную неполноценность, но и – автоматически – свои хорошие качества. Они обоснованно утверждают, что не могут быть настолько уж дурными. Столкнуть индивидуума с его тенью – значит показать ему его собственный свет. Едва испытав несколько раз, каково судить о противоположностях, индивидуум начинает понимать, что имеется в виду под «самостью». Тот, кто зрит одновременно свою тень и собственный свет, видит себя с двух сторон – и встает, так сказать, посередине.

873 В этом-то и кроется тайна восточного отношения к жизни: наблюдение за противоположностями учит восточного человека постижению особенностей майи[554]. Реальность приобретает иллюзорный, если угодно, блеск. За противоположностями и в самих противоположностях прячется истинная реальность, которая видит и воспринимает целое. Индийцы называют это атманом[555]. Размышляя о себе, мы можем сказать: «Я тот, кто говорит о добре и зле» – или, лучше: «Я тот, через кого говорят о добре и зле. Нечто внутри меня, приверженное принципам, использует мой голос как средство выражения. Оно говорит через меня». Именно это нечто в Индии называют атманом, то есть тем, что, выражаясь образно, «дышит» из человека. Это качество присуще всему на свете, ибо «дышит» не только индивидуальный атман, но и Атман-Пуруша[556], универсальный Атман, или пневма. Мы же употребляем слово «самость», которая противопоставляется ничтожному эго. Из сказанного мною очевидно, что самость – не просто чуть более сознательное или усиленное «я», как можно предположить по определениям «самосознающий», «самодовольный» и пр. Под самостью подразумевается качество, которым наделены все живые существа, подобное атману или Дао. Это психическая целостность.

874 Было бы несправедливо обвинять меня в том, что я творю новое «имманентное Божество» или «заместителя Бога». Будучи эмпириком, я эмпирически доказываю существование целостности, стоящей выше сознания. Сознание воспринимает эту высшую целостность как нечто нуминозное, как tremendum или fascinosum. Как эмпирика, меня занимает лишь эмпирический характер этой целостности, которая сама по себе, с онтологической точки зрения, не поддается описанию. Эта «самость» никогда и ни при каких обстоятельствах не замещает Бога, хотя и способна, возможно, служить сосудом для божественной благодати. Подобные недоразумения возникают вследствие предположения, будто я – нерелигиозный человек, который не верит в Бога и которому нужно указать путь к вере.

875 Из истории индийской философии мы знаем, что в Индии тоже исправно предпринимались попытки не отождествлять атмана с монистически понимаемым Брахманом (Абсолютной Основой всего сущего) – например, это утверждали Рамануджа, в отличие от Шанкары, и бхакти-йоги[557]; Ауробиндо[558] считает, что современный индиец настолько далеко отошел от бессознательности и настолько приблизился к осознанности, что для него Абсолют попросту не может иметь черты бессознательной, безличной космической силы. Но эти вопросы уже не для чистого эмпирика. Как эмпирик, я могу, по крайней мере, установить, что человек с Востока, как и человек с Запада, вырывается из тенет майи, возвышается над игрой противоположностей через постижение атмана, «самости», высшей целостности. Он знает, что мир состоит из тьмы и света. Мы способны одолеть их, только освободившись, только созерцая то и другое и тем самым заняв среднее, промежуточное положение. Лишь в этом положении мы неподвластны произволу противоположностей.

876 У нас ложное представление о Востоке[559]. С Востока, кстати, к нам пришел шутливый вопрос: кому требуется больше времени, чтобы спастись, – тому, кто искренне любит Бога, или тому, кто Его ненавидит? Естественно, мы ожидаем, что человеку, который ненавидит Бога, понадобится гораздо больше времени. Но в Индии говорят: если кто-то любит Бога, нужно семь лет, а вот если он ненавидит Бога – всего три года. Ибо тот, кто ненавидит Бога, думает о Нем намного больше. Какая безжалостная тонкость! Не могу не восхититься и правотой этого вопроса. Но задать его можно лишь образованной публике, а не простому крестьянину.

877 Тут вспоминается картина, которую я наблюдал на Цейлоне[560]. На узкой улице застряли две крестьянские повозки. Можно вообразить, какой поток брани мы бы услышали здесь, в Швейцарии. А там произошло вот что: возницы поклонились друг другу и сказали: «Все суета, в этом нет души (анатман)». То есть возмущение чувств имеет место лишь вовне, в царстве майи, но в истинной реальности его не было и оно не оставило следа. Можно усомниться в этакой рассудительности обычных простых людей, которая не может не изумлять, однако подобное отношение к миру столь распространено на Востоке, что его принимают как должное. Рихард Вильгельм был очевидцем похожего случая: двое мальчишек-рикшей отчаянно заспорили, и Вильгельм подумал, что они вот-вот сойдутся в кулачном бою. Тут один из мальчишек кинулся на другого, но проскочил мимо и сильно ударил ногой по колесу повозки; на сем ссора завершилась. Я и сам видел двух мальчишек, которые ссорились и дрались на кулаках, но кулаки всегда замирали в воздухе, в нескольких сантиметрах от лица противника, не нанося тому увечий. Это объясняется воспитанием, ведь на Цейлоне до сих пор царит древний буддизм. Нравственное воспитание вошло в привычку, им не принято похваляться.

878 Итак, дамы и господа, у вас есть еще вопросы? [Был задан вопрос о дьяволе и его особой реальности сегодня, так как каждая эпоха имеет собственного дьявола.]

879 Дьявол в наши дни – нечто поистине страшное! Оценивая нынешнюю ситуацию, мы понимаем, что просто не знаем, к чему все идет. Впечатление такое, будто нас к чему-то принуждают. Все божественные силы творения постепенно переходят в человеческие руки. Благодаря расщеплению ядра случилось нечто чудовищное, и человек обрел чудовищную силу. Когда Оппенгеймер наблюдал за первым испытанием атомной бомбы, ему на ум пришли слова «Бхагавад-гиты»: «Ярче тысячи солнц»[561]. Силы, скрепляющие ткань мироздания, ныне подвластны человеку, и он даже задумался о создании искусственного солнца. Божьи силы, повторюсь, перешли в наши руки, в наши несовершенные человеческие руки. Последствия этого невообразимы. Сами по себе эти силы не могут быть злыми, но в руках человека они представляют страшную опасность – если окажутся в злых руках. Кто скажет, что зло в мире, в котором мы живем, то есть прямо перед нами, нереально? Зло вполне реально – для каждого человека. Если же признавать реальностью принцип зла, то мы в полном праве именовать его дьяволом. Лично мне трудно поверить, что идея privatio boni (лишения блага) по-прежнему стоит выше критики.

880 [Как должен поступать психотерапевт? Должен ли он подсказывать пациенту, как бороться со злом, или должен подталкивать пациента к самостоятельным действиям?] Вам хочется услышать от меня четко сформулированное правило. Но я дам такой совет: делайте то или другое по обстоятельствам, не руководствуйтесь в своей терапевтической деятельности никакими априорными установками, в каждом случае прислушивайтесь к требованиям конкретной ситуации. Пусть это будет единственная априорная установка. Бывает, что пациент настолько бессознателен, что попросту невозможно принять какую-либо установку применительно к его проблемам. Подобно психотику, он отождествляет себя со своим бессознательным и скорее сочтет аналитика безумцем, чем постарается осознать собственную внутреннюю ситуацию. Попробуйте сказать совершенно бессознательной матери, этакой Кали-Дурге[562], считающей себя лучшей матерью на свете, что именно она виновата в неврозе старшей дочери и в несчастливом браке младшей; смею заверить, вы узнаете много нового о себе! Вдобавок отмечу, что пациентке это не поможет, ибо нечто должно прорасти изнутри ее самой. Другой пациент достиг определенного уровня сознательности и ждет наставлений. В этом случае будет большой ошибкой не прояснить свою установку. Нужно произносить правильные слова в правильное время и в правильном месте.

881 Психотерапевт не должен считать пациента на кушетке низшим существом, точно так же он не должен мнить себя богом, который восседает у пациента за спиной, изредка удостаивая того словом. Следует избегать всяких указаний на болезнь. Больной и без того склонен к этой мысли; ему и так больше всего хочется спрятаться за болезнью: «…теперь я могу сдаться, я должен просто лежать, теперь я болен и изнурен…» Ведь болезнь – тоже своего рода решение, способ избавления от жизненных проблем: «Я болею, а врач должен мне помочь!» Терапевту не пристало быть наивным. Если пациент не прикован к постели, с ним надлежит обращаться как с нормальным человеком, если угодно, даже как с партнером по общему делу. Здесь закладывается прочная основа лечения. Ко мне часто приходят люди, ожидающие каких-то чудес медицинской магии. Их разочаровывает тот факт, что я отношусь к ним как к нормальным людям и сам веду себя как нормальный человек. Одна пациентка фактически грезила о могучем и молчаливом боге, сидящем за кушеткой. Стоило с нею заговорить, как она воскликнула – с удивлением, почти с ужасом: «Но вы же делитесь аффектами, вы говорите мне, что думаете!» Естественно, у меня есть аффекты, и я их проявляю. Нет ничего важнее следующего правила: к каждому нужно относиться как к настоящему человеку, а не к фантазии, и обращаться с ним соответственно его особенностям.

882 Потому я советую молодым психотерапевтам учиться лучшему, познавать лучшее, но забывать обо всем изученном при общении с пациентами. Никому не удалось стать хорошим хирургом, выучив наизусть учебники по хирургии. Увы, сегодня налицо опасность того, что реальность постепенно подменяется словесными образами. Этим и объясняется пугающее отсутствие инстинктов у современного человека, особенно у горожанина. Ему недостает взаимодействия с жизнью и дыханием природы. Кролики и коровы известны ему только по иллюстрированным газетам, словарям и кино, однако он уверен, что знает, каковы они на самом деле, – и сильно удивляется тому, что в коровнике, оказывается, «пахнет», ведь в словаре этого не отмечалось. То же самое применимо к постановке диагнозов. Мы знаем, что такая-то болезнь описывается в семнадцатой главе учебника, и думаем, что главное уже сделано, а бедняга-пациент между тем продолжает страдать.

883 Иногда говорят о «преодолении» зла. Но хватит ли у нас сил на такое преодоление? Следует помнить, во-первых, что «добро» и «зло» суть наше мнение в данной ситуации; что, иначе говоря, наше суждение привержено известным «принципам». Во-вторых, зачастую бессмысленно рассуждать о преодолении зла, потому что мы попадаем в «закрытые» ситуации, в апории[563], где любой выбор чреват печальными последствиями. Важно осознавать, что мы пребываем в нуминозной ситуации, что со всех сторон нас окружает Божество, способное поступить (и поступающее) так или иначе. Примеров тому предостаточно в том же Ветхом Завете. Или вспомним Терезу Авильскую[564]: однажды с нею в пути случилась неприятность, повозка развалилась при переправе через реку, и Тереза упала в ледяную воду. «Господи, как Ты допускаешь подобное?» – «Вот так я отношусь к своим друзьям». – «Понятно, почему у Тебя так мало друзей!» Тереза очутилась в таком положении, когда ей причинили зло – в данном случае зло физическое; она не понимала, как воспринимать случившееся, однако ощущала непосредственное присутствие Бога. Именно так к индивидууму подбираются «принципы», или «изначальные силы»: его ставят в нуминозную ситуацию, где нет рационального решения, где человек не чувствует себя творцом и хозяином положения, где властвует Божество. Никто не может предвидеть дальнейших событий. При подобных условиях мы нередко не можем сказать, как разрешится проблема добра и зла. Приходится довериться высшим силам.

884 Если я столкнусь с этой проблемой в ходе анализа, то могу сказать пациенту: «Что ж, давайте подождем и посмотрим, каковы будут сновидения; быть может, вмешаются высшие силы – через болезнь или смерть. Ни в коем случае не принимайте решений. Мы с вами – не Бог».

885 Наделяя тень осознанностью, нужно проявлять крайнюю осторожность и следить за тем, чтобы бессознательное не сыграло с нами очередную шутку и не помешало подлинному противоборству с тенью. Пациент может на мгновение узреть в себе тьму, но в следующий миг уже скажет себе, что все не так плохо, что это пустяки. Или преувеличит свое раскаяние, ведь так приятно лелеять в себе прекрасное чувство раскаяния, наслаждаться им, нежиться, как под теплым пуховым одеялом холодным зимним утром, когда пора вставать. Этот самообман, этот отказ видеть истину показывает, что противоборства с тенью не будет. А при столкновении и с возрастанием осознанности выявляются благие, положительные черты. Поэтому мы должны остерегаться погрязнуть в аффектах – угрызениях совести, меланхолии и т. д., – должны чураться их соблазнов. Достаточно просто гордиться тем, что вы способны испытывать столь возвышенное сожаление. Вот почему люди любят пьесы, фильмы или проповеди, трогающие до слез: это поводы насладиться собственными эмоциями.

886 В ходе нашего обсуждения прозвучало слово «эзотерический». Говорят, например, что психология бессознательного ведет к эзотерической форме этики. Нужно быть осторожными с употреблением подобных слов. Эзотерика подразумевает таинства и сокровенную мудрость. Однако к истинным тайнам не удается даже приблизиться, они неведомы и самим так называемым эзотерикам. Вдобавок от последних требуется – по крайней мере, раньше требовалось – не раскрывать своих тайн. Но истинные тайны и не могут быть раскрыты! Из них невозможно сотворить «эзотерическую» науку – по той простой причине, что они непознаваемы. Ныне эзотерическими называют преимущественно знания искусственные, а не подлинные. Людям нужны секреты, и, понятия не имея о настоящих тайнах, они подделывают эти тайны. Но подлинная мудрость приходит из глубин бессознательного, и тогда человек действительно может познать то, что следует хранить в тайне. Здесь снова проступает нуминозный характер нашей реальности. Не мы обладаем тайнами – это тайны обладают нами.

XVIII. Предисловие к книге Тони Вольф «Исследования по юнгианской психологии»[565]

887 Этим предисловием я отдаю долг признательности автору очерков, публикуемых в настоящем сборнике: мы дружили и сотрудничали более сорока лет, вплоть до ее безвременной кончины в 1953 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Она принимала активное участие в развитии аналитической психологии с самого зарождения последней, и ей мы обязаны самим выражением «комплексная психология» для обозначения этой области исследований. Вклад автора не ограничивался разработкой практических методов анализа и теоретическими формулировками, о чем убедительно свидетельствуют публикуемые материалы. Она также помогала мне на протяжении сорока лет проводить «молчаливый эксперимент» по групповой психологии (имеется в виду деятельность Психологического клуба в Цюрихе).

888 Эта малочисленная группа (от тридцати до семидесяти участников) была составлена в 1916 году, когда мы вдруг осознали, что аналитическое лечение, включая сюда и «психоаналитический» метод, есть диалектический процесс взаимодействия двух индивидуумов, и, следовательно, его результаты неизбежно являются односторонними с коллективной и социальной точек зрения. Индивидуальность аналитика представляет собой лишь одну из бесконечных возможностей приспособления, предлагаемых и обусловливаемых жизнью. Не следует думать, впрочем, будто анализ подразумевает дискуссию двух индивидуумов, которые в своей глубинной сути безнадежно несоизмеримы, – или что это всего-навсего некая попытка сближения. Человеческая личность, разумеется, не только индивидуальна, но и коллективна, причем до такой степени, что индивидуальность впору трактовать как обездоленное меньшинство. Каждый так называемый нормальный человек относится к виду Homo sapiens и потому может рассматриваться как мера человеческих деяний или как общий пример человеческого поведения. По этой причине бо́льшая часть аналитической работы ведется на уровне, общем для всех – или хотя бы для большинства – индивидуумов, и этот уровень не требует обсуждения индивидуальных различий. Чем дольше обсуждение преднамеренно сводится к общим, коллективным, средним признакам, то есть к теоретическим предположениям, тем ближе оно подходит к опасной черте, где подавляются специфически индивидуальные особенности пациента.

889 Благодаря отменно развитому уму и совершенно исключительной психологической проницательности автор одной из первых осознала чрезвычайную важность этой психотерапевтической проблемы и приступила к ее решению с поразительным рвением. Многие годы она председательствовала в Клубе и потому имела уникальную возможность собирать наблюдения в области групповой психологии. Ведь именно в группах заметно, как проявляются те психические события, которые никогда не констеллируются в индивидууме или даже непреднамеренно подавляются. Аналитик-мужчина, например, никогда не сможет составить констелляцию возможных реакций женщины на его месте. В итоге указанные способы поведения остаются латентными; если же вообще проявляются, то недостает критического взгляда, чтобы отделить зерна от плевел. В лучшем случае они остаются, так сказать, висеть в воздухе под видом теоретических рассуждений; они не переживаются в реальности и потому не могут быть признаны такими, каковы они есть. Лишь то, что аналитик осознает благодаря собственному опыту, может стать предметом психологического обсуждения. Другие факты, которые пациент может выдвинуть на обсуждение, если те будут им осознаны, отвергаются из-за бессознательности аналитика, который их попросту «не слышит». Если сумеет отказаться от своего авторитета, он сможет компенсировать свой ущербный опыт опытом другого. Но всегда присутствует опасность того, что он противопоставит психологической реальности какую-либо схему или теорему, поскольку страх ощутить неполноценность мешает ему признать свой недостаток. Эта опасность особенно велика для аналитика, от которого всегда ждут наставлений. В результате очень часто и легко получается, что равновесие между теоретическим предубеждением и некритическим принятием сказанного нарушается, так что аналитик не может различать оправданное и неоправданное сопротивление в поведении пациента.

890 Эта проблема, очень важная на практике, заставила автора обратить особое внимание на типичные способы поведения, особенно среди женщин. Как известно всякому разумному человеку, такого рода типология ни в малейшей степени не направлена на статистическую классификацию; ее цель – дать общее представление о структуре нормальных способов поведения. Перед нами типичные формы реакции, существование которых вполне оправдано и которые не следует рассматривать как патологические только потому, что сам аналитик принадлежит к какому-то другому типу. Типология призвана в первую очередь помогать психологической критике знания. Эмпирическая психология столь богата, что возможно ввести сотни типологических критериев, не придавая ни одному из них особого значения, если только этот критерий не окажется предельно общим и максимально поучительным. Здесь важна критическая попытка удержаться от стремления принимать собственные предрассудки за критерий нормальности. К сожалению, обратное наблюдается повсеместно; говорят, например, что экстраверсия – это «нормально», а интроверсия есть патологический аутоэротизм.

891 Изучение трудностей, которые возникают в группе, обеспечило автора запасом эмпирического материала, который был ею тщательно рассмотрен и истолкован. Подобно индивидууму, группа подвержена влиянию многочисленных типичных факторов – скажем, семейной среды, общества, политики, мировоззрения, религии. Чем больше группа, тем сильнее составляющие ее индивидуумы будут функционировать как коллективная сущность, которая настолько могущественна, что способна довести индивидуальное сознание до точки угасания; сделать это тем проще, если индивидууму не хватает собственных духовных владений индивидуального свойства. Группа и то, что ей принадлежит, прикрывают отсутствие подлинной индивидуальности (так родители выступают заменой всего того, чего не хватает в детях). В этом отношении группа оказывает обольщающее влияние, ибо нет ничего проще, чем сохранять инфантильное поведение или возвращаться к нему. Только тот, кто умеет приобретать собственные духовные владения, защищен от этой опасности.

892 Групповые наблюдения снова и снова подтверждают, что группа искусно вовлекает своих участников во взаимное подражание и взаимную зависимость, тем самым исполняя обещание избавить этих людей от болезненного противостояния самим себе. Люди еще не осознают, что судьба все равно их настигнет, если не прямо, то косвенно. Государство, которое защищает нас от всех угроз, отбирает при этом все, ради чего стоит жить. Нет нужды подчеркивать социальные преимущества жизни в группе, не говоря уже о необходимой и жизненно важной защите, предоставляемой обществом. Они известны всем. С другой стороны, никто не любит и не осмеливается прямым текстом упоминать о негативных последствиях группового существования, поскольку такие разговоры ведут к пугающим фактам самопознания и индивидуации. В ходе любого аналитического лечения, которое стремится быть психологическим процессом диалектики между двумя индивидуумами, неизбежно возникает одиозный вопрос: что мое, а что твое?

893 Ответ на этот вопрос требует тщательного изучения содержаний психики, смыслов и ценностей за пределами коллективных представлений о «должен» и «обязан». Столь необходимое рассмотрение того, что существенно для индивидуума, оказывается первостепенной задачей, ибо никто не может приблизиться к независимости, не осознав собственную уникальность. Вера в общие правила и предписания никогда не побудит человека подняться над коллективным существом, тогда как в действительности он – индивидуум, отличный от других, и потому должен обладать индивидуальным сознанием. Без физического и духовного имущества, которое сопутствует этому обстоятельству, он рискует раствориться в коллективе. Поскольку же такое растворение идет вразрез со специфическим биологическим стремлением человека развивать индивидуально дифференцированное сознание, могут воспоследовать разнообразные вредные воздействия.

894 Чем более «научным» пытается быть наше образование, тем больше оно ориентируется на общие установки и тем самым подавляет индивидуальное развитие ребенка. Одна из этих общих заповедей гласит: «Индивидуальность ребенка должна учитываться и защищаться».

895 Этот принцип, достойный похвалы сам по себе, на практике сводится к абсурду, если многочисленные особенности ребенка не приспосабливаются к ценностям коллектива. Сберегаются и развиваются только особенности, никто не помышляет о том, будут ли они полезны или вредны ребенку в дальнейшей общественной жизни. Ребенка лишают важного опыта, отнимают понимание того, что наличие особенностей не означает их обязательной приемлемости. Дифференциация и оценка требуют от воспитателя столь большого такта, опыта и чувства ценности, что указанное выше правило не может выполняться без опасности для ученика. Вполне возможно, что слишком широкое его применение обернется появлением неадаптированных индивидуалистов, а не индивидуумов, способных приспосабливаться. Первыми правит безжалостное эго, зато вторые признают существование факторов, равных их собственной воле, даже ее превосходящих.

896 Обладание индивидуальными особенностями не есть достоинство или некий ценный дар Природы. Это всего лишь одна из множества черт, она обретает значимость только в той мере, в какой сознание размышляет над нею, ее оценивает и подвергает этическому рассмотрению. Необходимую для этого власть олицетворяет фигура воспитателя. Приходится предполагать, что он и вправду является таким авторитетом. Но он может стать таковым лишь при условии, что совершит над собою акт самопознания. В противном случае дети первыми узнают, что он просто говорит, а не делает. Он имеет право на особенности, лишь если их заслужил; накапливая их, он получает авторитет – иными словами, уверенность в себе и индивидуальность. Но последнего нельзя добиться, потакая своим желаниям.

897 Эти образовательные банальности, похоже, сегодня целиком забыты. Подобное неведение выступает одной из главных причин ужасающего роста преступности среди несовершеннолетних. Поскольку никто не воспитывается на общих предписаниях, поскольку в почете особенности, молодой человек теряет всякое чувство авторитета и тем самым становится жертвой своего внутреннего хаоса недифференцированных ценностей. Развитие личности останавливается, он чувствует себя подавленным, лишенным индивидуальной сути. Вот почему, как ни парадоксально, малолетний правонарушитель изо всех сил пытается восстановить свои неотъемлемые права и даже пускается на преступления, чтобы силой отнять нечто, как будто безраздельно «свое». Это коллективный протест против уравнивающих банальностей так называемого научного мировоззрения и проистекающего из него разрушения инстинктивных и эмоциональных сил.

898 Духовно-нравственная ценность группы измеряется средней ценностью ее отдельных участников. Если те лишены ценности, никакой групповой идеал не поможет. Таким образом, групповой опыт неизменно возвращает нас к вопросу о ценности личности и ее развитии.

899 Соответственно, автор этих очерков обратила свое внимание на психические содержания индивидуумов в группе и на обсуждение этих содержаний с целью развития сознания. Своеобразный характер дискуссий такого рода – неспециалист часто находит их крайне загадочными – объясняется тем, что они носят не философский в общепринятом смысле, а психологический характер. Иными словами, они затрагивают аффекты, эмоции и ценности индивидуумов, а сам предмет обсуждения берется не из абстрактного мира понятий, а из повседневной жизни, из переживаний, мечтаний и фантазий отдельных людей. Обсуждение призвано упорядочить этот хаос разрозненных и непонятных подробностей, оно исследует их глубинные связи с человеческим разумом вообще и сознанием, насколько возможно, опираясь на понимание и на нынешние средства коммуникации. Эта терапевтическая деятельность, конечно, не является философией в обыденном смысле слова, хотя те, кто не знаком с психологическим материалом, постоянно допускают одну и ту же ошибку, смешивая чисто эмпирические и прагматические термины с философскими понятиями или принимая их за метафизические утверждения.

900 Для тех же, кто знаком с указанным материалом, эти очерки будут необычайно поучительными и полезными. Они поведают образованному обывателю многое из того, о чем мало что могут сказать ученые-специалисты. Они отвечают на вопросы, которые заботят наших современников гораздо сильнее, нежели те, на которые дает, как правило, ответы академический ученый. Хотя последнему, конечно, следовало бы в интересах научной объективности исключить из своей деятельности все чувственные ценности, в особенности все субъективные реакции и попытки проникнуть в соседние области знания, в которых он сам является дилетантом, психолог будет неправ, если не станет обращать внимание на эмоциональные связи и аналогии, составляющие сущность душевной жизни. Чтобы начертить внятный рисунок психических событий и многообразных связей между ними, он должен подчеркивать именно те стороны явлений, каковые обеспокоенный специалист стремится исключить из области своего исследования. Поэтому эмпирическая психология сложных явлений занимает особое положение в мире специалистов. Пока специалист, руководствуясь общими принципами, двигается ко все более точному пониманию мельчайших деталей, психолог-эмпирик должен исходить из очень ограниченной области знаний, в которой он сам является единственным специалистом: это область знаний о себе. Но и здесь ему будет чрезвычайно трудно избавиться от предубеждения, что он занимается некоей разновидностью «объективной психологии». При наличии неподдельного таланта в этом отношении он вскоре обнаружит, что его окружает множество других специалистов того же рода, каждый из которых имеет собственное мнение и, подобно ему самому, склонен рассматривать личные предубеждения как общезначимые психологические установки. Однако эмпирическое знание состоит из многочисленных индивидуальных наблюдений множества отдельных наблюдателей, которые предварительно убедились в тождестве своих методов наблюдения, а также в тождестве наблюдаемых объектов. Так как сложные психические явления поддаются поверке экспериментальными методами лишь в минимальной степени, мы должны полагаться на описания процедур и можем лишь пытаться их истолковать посредством дополнения и сравнения. Эта практика полностью противоположна поведению специалиста, который жаждет познать предмет изучения в его истинной сути и во всех подробностях, тогда как сравнительный психолог, желая понять будто бы иррациональные и якобы случайные факты, не должен уклоняться даже от самых очевидных и поверхностных аналогий, сколь бы произвольными те ни казались; эти аналогии служат мостками для психических ассоциаций. Философа, который не интересуется психологией, аналитик пугает тем, что прибегает, с философской точки зрения, к некоей «низшей» философии, а научного специалиста, незнакомого с психотерапевтическими проблемами, он раздражает неточностью и поверхностностью своих «фантастических» аналогий. Вправе ли мы тогда корить за суровость богословов, чьи воззрения аналитик кощунственно трактует как «утверждения» психики, то есть как психические продукты, низводя их на один уровень с положениями прочих религий и фактически заявляя, что они, все до единого, ошибочны?

901 Психологическое лечение, взятое в самом широком смысле, направлено на поиск ценностей, удовлетворяющих психические потребности современного человека и мешающих ему пасть жертвой разрушительного влияния массовой психологии. Такие слова, как «должен» и «обязан», – бесполезные средства, давно утратившие силу. Чтобы найти правильный инструмент, необходимо познать настоящего, цельного человека, а это невозможно без учета всех перечисленных областей знаний, которые непосредственно влияют на индивидуума и его образ жизни.

902 Очерки, собранные в данном издании, отражают усилия автора, предпринятые в этом отношении. Это наглядные примеры стремления комплексной психологии заполнить пробел, созданный вторжением естественных наук в высшее образование человека.

К. Г. Юнг, Август 1958 г.

XIX. О значении швейцарской линии в европейском спектре[566]

903 Граф Кайзерлинг[567] – явление, о котором нужно судить с крайней осторожностью. Ни в коем случае нельзя считать суждение окончательным, ибо это явление слишком сложное. Нет смысла подчеркивать его темные стороны, поскольку они, что называется, бросаются в глаза. Более того, от Кайзерлинга исходит столько света, что поневоле возникает вопрос, не являются ли эти тени неотъемлемой частью явления – не просто физическим спутником, так сказать, но необходимым условием его своеобразной интуитивной способности? Свет, как известно, предполагает тьму. Тьма способствует видению, неясность требует прояснения, разнообразие ведет к единству, а разногласия – к гармонии.

904 Легко высмеивать Кайзерлинга как аристократа, взирающего на мир через монокль. Но нельзя воспринимать его сочинение как шутку, хотя сам он страдает от заблуждения, что его книга написана с чувством юмора. Я не нахожу его книгу юмористической; его стиль едок, а за словами частенько слышится щелканье кнута. Вместо того, чтобы вызывать искренний смех, книга заставляет задуматься. То, что Кайзерлинг называет юмором, – это легкая, шутливая, иногда блестящая манера изложения, холодная на ощупь и лишенная сердечности, зато склонная к бесцеремонному остроумию; коротко говоря, перед нами притворный юмор. Это своего рода прикрытие, один из многих способов окрылить интуицию и заставить ту парить высоко над бушующей тьмой, простительная попытка облегчить задачу, которая, несомненно, крайне затруднительна. Вдумчивый читатель не поймет этого мнимого шутника неправильно, он сразу догадается, что книга – это сам Кайзерлинг, который смотрит на землю и особенно на Европу из далекого далека.

905 Воспринимать Кайзерлинга всерьез? Вопреки легкомысленному отношению к себе графа, нам, я думаю, не стоит отмахиваться от его книги как от «юмористической». Его попытка взглянуть на Европу с высоты птичьего полета – немалое достижение. Главная ее ценность и значение, как мне видится, состоит в том, что в ней ясно выражена потребность современного интеллектуала отвергнуть чисто рациональную точку зрения. Книга повествует о психологической реальности, которая выпала из рассмотрения со времен общего латинского языка, единой всемирной христианской церкви и универсального готического стиля настолько бесследно, что о ней даже не вспоминают. Кайзерлинг выступает за возвращение к психологическому взгляду на мир, где нации рассматриваются как функции, как различные действия и проявления единого, великого, неделимого человека. Этот взгляд чрезвычайно идеалистичен, если не сказать «метафизичен», и является бесспорным доказательством отдаленности Кайзерлинга от Земли. Его позиция неоспоримо духовна – и отличается всеми обусловленными этим фактом преимуществами и недостатками.

906 Чтобы провозгласить свою благую весть, Кайзерлингу требуется именно снисходительная, аристократическая манера, поскольку она обеспечивает необходимые возвышение, расстояние и одиночество. Понадобись ему еще и монокль, я бы не стал его упрекать, потому что понимаю, к чему этот «довесок», какой скрытой цели он служит. Даже «мания величия», в которой графа часто обвиняют (хотя в этой книге Кайзерлинга она выражена куда меньше, нежели в других его произведениях), представляет собой простительное дополнение, этакую судорожную попытку, пусть и слегка чересчур выпяченную, устоять против всего мира. Это заявление, брошенное в лицо небытию, непостижимо только для тех, кто никогда не терял точки опоры на земле. Мания величия просто поддерживает его мужество – более она ничего не значит.

907 Кайзерлинг взывает к нам с горних высот духа, и потому ему непросто понять происходящее в мире людей. Он пространно рассуждает о «смысле» только потому, что сам его ищет. Это полезное занятие, ведь на первый взгляд земное бытие видится нелепым и вздорным, особенно если брать наш нынешний мир. В самом деле, очень трудно уловить смысл хоть где-либо. Эти поиски безнадежно осложняются тем обстоятельством, что «смыслов» вокруг слишком много – мы видим миллионы скоротечных, недальновидных, близоруких и сиюминутных значений, которые кажутся необыкновенно разумными всем, кто ими поражен, причем тем сильнее, чем они в реальности бессмысленнее. Это удручающее зрелище становится поистине жутким, когда мы отворачиваемся от ограниченной, менее мрачной области личного и наблюдаем попытки выставить ее напоказ в облике якобы «души народа». Кайзерлингу пришлось начинать с самого бессмысленного и безнадежного обстоятельства – со стремления понять национальную психику. Каждое резкое слово, каждый взмах кнута, каждое искажение суждения делается вполне понятным, если воспринимать их как невольное выражение досады и раздражения по поводу этого неблагодарного, запутанного и неподатливого материала. Кайзерлингу необходимо хвастаться тем, что он русский, немец, француз, а также балт[568]; нужно ставить себя в один ряд с Наполеоном, Сократом и Чингисханом, чтобы вырваться из тысяч щупалец национальной психики и обрести возможность думать и судить. Он не может позволить себе принадлежать к какой-либо нации, даже к роду человеческому. Он не «человек» и не «чуждый человеку», он – уникальное явление. К сожалению, в психологии нет приемлемого обозначения этого качества, но оно, во всяком случае, позволяет Кайзерлингу взирать на человечество со стороны.

908 Этот космический взгляд на человечество – если использовать термин, который соответствует кометоподобной (kometenhaften) психологии графа – при всем несомненном размахе ограничен видимой Землей и дневным светом, не замечает всего того, что творится в глубине. Все, что предстает взору на широкой поверхности, Кайзерлинг видит отчетливо. Его главы об Италии и Голландии превосходны. Что касается Франции, тут он попал в точку (если под точкой подразумевать Париж), но вот французы, укрывшиеся в сельской местности, ускользнули от него, хотя они, безусловно, важны для общей картины. В Испании Кайзерлинг увидел – вне сомнения, верно – уцелевшего готического человека, но не назвал того таковым. Та часть англичанина, которая привязана к суше и морю, удостоилась прозвища «человек-зверь» (не очень-то лестное, но объективно правильное мнение). Почему-то я остался недоволен его описанием Германии, но, с другой стороны, вряд ли кто-то другой справился бы с этой задачей лучше. Австрия совершенно очевидно насадила уютную культуру в Вене; в качестве же альпийской страны она застряла в земле и потому для Кайзерлинга невидима. О России, Румынии, Венгрии, Греции и Турции я, увы, не могу судить по своему личному опыту.

909. Теперь переходим к Швейцарии, к вопросу, для нас столь насущному и столь болезненному! Не подлежит сомнению, что хуже всего дела обстоят именно в Швейцарии. Кайзерлинг называет меня и герра Бадрута из Санкт-Морица[569] образцовыми швейцарцами (подобная честь наверняка удивила и обрадовала герра Бадрута даже больше, чем меня самого). Однако я заслуживаю этого почетного именования в меньшей, полагаю, степени, поскольку являюсь швейцарцем около пятисот лет – исключительно по материнской линии, а по отцовской линии стал таковым всего сто шесть лет назад (как указал К. А. Бернулли[570] в своем ежедневнике «Новости Базеля», изучив мое семейное древо). Поэтому приходится просить читателя о снисхождении: моя «относительно швейцарская» позиция есть результат чуть более чем столетнего швейцарского гражданства.

910 Я без тени смущения признаю, что критика Кайзерлингом зримого швейцарского характера при всей своей резкости и пристрастности совершенно справедлива. Чем меньше будет иллюзий на сей счет, тем лучше для нас самих. Мы должны знать, как выглядим со стороны, и быть благодарны автору за его суровость на грани беспощадности. К сожалению, невозможно отрицать, что к каждой неприятной фразе по нашему поводу из-под его пера мы могли бы прибавить, по крайней мере, полдюжины показательных примеров из нашего собственного повседневного опыта[571]. Швейцария поистине отталкивает, тут автор нисколько не преувеличил. Все хорошее, о чем он тоже упоминает, меркнет на фоне дурных особенностей. Должен признаться, что некоторые из них оскорбляют и раздражают – ведь мышление индивидуума таково, что мы поневоле отождествляем себя с народом, приписываем себе все будто бы благие общие качества, а все свои скверные черты передаем другим. Этот бессознательный симбиоз фактически неизбежен и чреват тем печальным следствием, что чем больше мы прячемся за нацию, тем меньше осознаем себя. Поэтому, постигнув бурление уязвленной национальной гордости, я прочитал главу о Швейцарии так, словно Кайзерлинг писал обо мне лично, – и моя досада немедленно исчезла.

911 Когда я принял критику Кайзерлинга на свой счет, то мгновенно осознал, что меня судят исключительно со стороны. Мы, конечно, должны смириться с такой критикой; но важно уметь при этом соблюдать свой собственный, внутренний стандарт. Со стороны такое отношение выглядит как самодовольство, но подобная оценка будет справедливой, только если и мы не способны критиковать себя. Если же мы склонны к самокритике, то критика извне будет воздействовать на нас снаружи, не проникая в сердца, ведь мы уверены, что внутри нас прячется критик более суровый, нежели тот, кто глядит извне. И вообще, мнений, как известно, столько, сколько людей на свете. Мы начинаем понимать, что наше собственное суждение имеет не меньшую ценность в сравнении с суждениями других. Всем не угодишь, поэтому лучше жить в мире с самим собой. «Один хвалит, другой глаза пялит, третий дразнится – да какая разница?» Кайзерлинг цепляется за этот подлинный образец швейцарской мудрости и с негодованием восклицает: «Для любого культурного человека или того, кто занимает высокое общественное положение, такой способ мышления, враждебный всем ценностям, поистине безответственен и беспринципен».

912 В том и заключается наиболее вопиющее различие между человеком кайзерлинговской породы и швейцарцем. Суждение о других само по себе не является мерилом ценности, оно лишь предоставляет полезные – может быть – сведения. Более того, индивидуум вправе и даже обязан устанавливать и применять собственные мерки. В конечном счете этика – предмет заботы индивидуума, что убедительно доказал Альберт Швейцер. Если уж на то пошло, какова установка аристократа? Принимает ли он во внимание суждения других? С вершины своего положения он может высокомерно взирать на толпу и пренебрегать разноголосицей мнений («Собака лает, а караван идет»). Почему бы наименее аристократическому народу не поступать так же? Или здесь следует применить правило «Quod licet Jovi, non licet bovi»[572]? Но это значит забыть, что слова «подданный» (Untertan) в Швейцарии не существует уже очень давно и что исторически психологическая установка швейцарцев, в том числе на бывших «податных землях», складывалась усилиями тринадцати участников старой конфедерации[573]. Никто не станет спорить с тем, что типично швейцарская позиция игнорировать мнение окружающих имеет любопытное сходство с установкой аристократов. Я восхищаюсь прямолинейными швейцарцами, которые из своих скромных домиков уведомляют мир, что имеют собственное представление о ценностях и что им безразлично чужое мнение. Это тоже своего рода «аристократы», не «au-dessus de la mêlée»[574], как феодальные властители, а – при всей причудливости этого выражения – «au-dessous de la mêlée»[575]. Я не просто играю словами: шумиха всегда возникает там, где сталкиваются противоположности, то есть, неизменно, на полпути между верхом и низом. Наверху благородно, внизу неблагородно. Аристократ, пока остается наверху, стоит вне схватки; неаристократ, пока остается внизу, также в ней не участвует. Верх и низ всегда были братьями, как гласит мудрое изречение «Tabula smaragdina»[576]: «Небо вверху, небо внизу».

913 «Благородный» и «неблагородный» – оценочные суждения, субъективные и произвольные, а потому их лучше вынести за рамки обсуждения. Да и само слово «аристократ» есть оценочное суждение. Давайте лучше поговорим о «человеке духа» и «человеке земли». Дух, как известно, всегда вверху, это сияющее, огненное, воздушное существо, могучий порыв; земля лежит внизу, твердая, темная и холодная. Этот вечный образ выражен в принципах инь и ян классической китайской философии. «Человек духа» воплощает собой принцип ян; его основной характеристикой является установка, обусловленная идеями, которые часто определяют как «идеалистические» или «возвышенные». «Человек земли» воплощает собой принцип инь и характеризуется привязанностью к земле. Инь и ян – смертельные враги, которые нуждаются друг в друге. Человек, чья установка буквально пронизана почвой под ногами, олицетворяет принцип, который знаменует собой аристократическое щегольство, этого вечного противника и вечного партнера духа. Человек Кайзерлинга – аристократ ян, швейцарец же – аристократ инь. Так, по крайней мере, утверждает Кайзерлинг, когда именует швейцарца неблагородным par excellence. Я вполне согласен с этим заявлением, но с оговоркой, что под него также подпадут все те народы и части народов, на которые природа наложила свою могучую печать (речь о шотландцах[577], англичанах и обитателях голландского побережья, а также о норвежцах и всем населении Альп).

914 Наша самая прекрасная гора, видимая отовсюду в Швейцарии, зовется Юнгфрау – «Дева». Дева Мария – покровительница швейцарцев; Тертуллиан[578] писал о «девственной земле, еще не орошенной дождями», а блаженный Августин говорил: «Истина восстала из земли, ибо Христос рожден от девственницы». Это живое напоминание о том, что девственница-мать – сама земля. Издавна астрологическим знаком Швейцарии выступали Дева или Телец; оба знака – земные, верный признак того, что земной характер швейцарцев не ускользнул от внимания древних астрологов. К приземленности швейцарцев восходят все их плохие и хорошие качества: их практичность, ограниченный кругозор, бездуховность, скупость, флегматичность, упрямство, неприязнь к иностранцам, недоверчивость, а также ужасный Schwizerdütch[579] и нежелание вникать в дела других – выражаясь политическим языком, их нейтралитет. Швейцария состоит из многочисленных долин, впадин в земной коре, в которые вписаны человеческие поселения. Нигде нет бескрайних равнин, где безразлично местопребывание человека; нигде нет берегов, о которые бился бы океан, навевая мысли о далеких неизведанных землях. Альпийский житель живет как троглодит, окруженный более могущественными народами, которые связаны с большим миром, которые создают колонии или богатеют на сокровищах своей земли. Швейцарцы цепляются за то, что имеют, ибо другие, более сильные, захватили все остальное. Ни при каких обстоятельствах швейцарцы не согласятся быть ограблены. Их страна мала, их владения скудны. Если они потеряют то, что имеют, что послужит заменой?

915 Отсюда национальная гордость швейцарцев, которая, как справедливо замечает Кайзерлинг, мало чем отличается от еврейской. Это вполне понятно, поскольку евреи как единый народ находятся в столь же шатком положении и вынуждены создавать аналогичные защитные механизмы. Обида и гордость суть защитная реакция на внешнюю угрозу.

916 Сразу два вида стороннего вмешательства вызывают раздражение швейцарцев – это вмешательство политическое и духовное. Любой в состоянии понять, почему мы должны всеми силами защищаться от политического вмешательства; так родилось высокое искусство нейтралитета, порожденное необходимостью. Но что за стремление защититься вдобавок от духовного вмешательства? Это непреложный факт, я могу его подтвердить на собственном опыте. Английские, американские и немецкие пациенты гораздо более открыты новым идеям, чем швейцарцы. Новая идея для швейцарца всегда сопряжена с риском; для него она сродни неведомому и опасному животному, которое следует по возможности обойти стороной – а если приближаться, то с особой осторожностью. (Могу здесь добавить, что это отчасти объясняет удивительно слабые интуитивные способности швейцарцев.)

917 До сих пор все как будто в порядке. Я верю, что дух опасен и не верю в его главенство. Я верю только в Слово, ставшее плотью, в наполненное духом тело, где инь и ян сочетаются в живой форме.

918 Опасность, присущая духу, состоит в том, что он способен оторвать человека от корней, унести от земли, вдохновить на икарийские полеты – только для того, чтобы затем низвергнуть в бездонное море. Хтонический человек обоснованно боится и инстинктивно защищается, проявляя враждебность[580]. Напротив, человек духа страшится земной темницы и ее ненавидит. В сущности, это тот же самый вид предубеждения, который интуитивный тип испытывает по отношению к чувствительному типу: он путает последний с собственной низшей функцией ощущения. Естественно, чувствительный тип имеет такое же предубеждение против интуитивного. Когда они сталкиваются, то оба огорчаются, потому что ощущают, что их самые важные ценности были неправильно поняты. «Другой» в нас всегда кажется чуждым и неприемлемым; но если позволить себе огорчиться, досада проникнет внутрь, и мы станем богаче благодаря этому маленькому самопознанию.

919 Недовольство, которое Кайзерлинг вызвал в Швейцарии, не является признаком отрицания – оно просто доказывает, что наблюдатель разглядел все верно. Его книгу читают, обсуждают на каждом светском собрании. Подобное влияние обычно не бывает односторонним. Нечто швейцарское явно подействовало на Кайзерлинга, с чем согласится всякий внимательный читатель; это нечто принадлежит к числу «врожденных» качеств Швейцарии.

920 Если правда, что мы самый отсталый, консервативный, упрямый, самодовольный, самодостаточный и грубый среди всех европейских народов, отсюда можно сделать вывод, что в Швейцарии любой европеец действительно чувствует себя как дома, находится в географическом и психологическом центре континента. Он как бы врастает в землю, становится равнодушным, самонадеянным, консервативным и отсталым – иными словами, показывает, что по-прежнему тесно связан с прошлым и занимает нейтральное положение между изменчивыми и противоречивыми устремлениями и мнениями других народов или функций. Для Швейцарии, полагаю, было бы и вправду неплохо стать центром притяжения Европы.

921 Ни в коем случае не хочу сказать, будто пытаюсь превратить наши национальные пороки в добродетели. Я вовсе не отрицаю уродливых сторон приземленности, однако принимаю последнюю как данность и лишь пытаюсь выяснить, какое значение она может иметь для Европы. Нам не нужно стыдиться себя как народа, тем паче что мы все равно не можем изменить наш характер. Только индивидуум способен изменить или улучшить себя, если сумеет преодолеть национальные предрассудки в ходе своего психического развития. Национальный характер запечатлевается в человеке как судьба, которую он не выбирал, – подобно красивому или безобразному телу. Не воля отдельных людей формирует судьбы народов, тут замешаны надличностные факторы, дух и земля, которые действуют таинственным образом в непостижимой тьме. Бесполезно нападать на народы или их восхвалять, поскольку никто не может изменить ни один народ. При этом «нация» (как и «государство») есть персонифицированное понятие, соответствующее в реальности лишь определенному оттенку индивидуальной психики. Нация не имеет собственной жизни отдельно от индивидуума и, следовательно, не является самоцелью. Это не что иное, как врожденный характер, который может оказаться недостатком или преимуществом – в лучшем случае это всего-навсего средство для достижения цели. Значит, во многих отношениях будет преимуществом с колыбели пропитываться, скажем, английским национальным характером. Тогда можно путешествовать по самым отдаленным странам и на вопрос: «Вы иностранец?» – гордо отвечать: «Нет, я англичанин» (как рассказывает Шмитц[581] в своей автобиографии). Этой блаженной самоуверенности можно позавидовать, но она как таковая не является достоинством.

922 Логически превращая нации в функции, Кайзерлинг разрушает их фиктивную субстанцию, пускай Европа и продолжает существовать как субстанциальное единство. Посредством такого подхода он ломает наши националистические ограничения: ответственность перед нацией легитимна лишь постольку, поскольку отвечает потребностям Европы в целом. Нация больше не может служить себе самой, она отныне способна развиваться только как одна из функций внутри функциональной системы. Выполняет ли нейтральная Швейцария с ее отсталой и земной природой какую-либо значимую функцию в европейской системе? Думаю, мы должны ответить на этот вопрос утвердительно. На политические и культурные вызовы откликаются и лозунгом «Прогресс и перемены!», и призывами стоять на месте и держаться стойко! В наши дни можно обоснованно усомниться в том, что положение Европы изменилось к лучшему после войны. Мнения, как известно, сильно разделились, и совсем недавно мы слышали стенания Шпенглера об упадке Запада[582]. Порою прогресс может завести не туда, а когда темп опасно нарастает, неподвижность может спасти жизнь. Нации тоже устают и жаждут политической и социальной стабильности: Pax Romana[583] много значил для Римской империи.

923 Всякая жизнь индивидуальна, и только в ней можно найти высший смысл. Тут мне хотелось бы процитировать глубочайшую мысль из книги Кайзерлинга: «Если занять наивысшую точку зрения, какая достижима для человека, твердо стоящего на земле, мы должны сказать: конечная цель заключается не в развитии наций как таковых; неужели кто-то мог подумать иначе? Жизнь наций – лишь средство для достижения высшей цели; в противном случае самый глубокий пессимизм не был бы достаточно глубок». При таком взгляде нация как внешняя характеристика человеческого общества является, конечно, ничтожным фактором. Какое тогда индивидууму дело до того, мирно ли размышляет его «нация» на зеленом лугу или нет? Но разве не к тому стремились отдельные мудрейшие правители? Так ли несомненно, что это состояние застоя совершенно бесполезно? Одной из наиболее важных характеристик каждой культуры является постоянство, когда человек создает нечто и вырывает это нечто из бессмысленного потока природы. Каждый дом, каждый мост, каждая улица – вот свидетели ценности постоянства в череде перемен.

924 Нейтральная стабильность Швейцарии, несмотря на все недостатки нашего национального характера, значит для европейской психики, как мне кажется, больше, чем Кайзерлинг готов признать. С его возвышенной точки зрения, Швейцария, должно быть, выглядит именно так, как он ее описывает. При взгляде со стороны так и есть. Она диаметрально противоположна натуре Кайзерлинга, ее приземленность противоречит его интуитивному темпераменту, для которого обыденное существование – мерзость. Вот почему он так возмущается людьми, которые имеют деньги, но ни на что их не тратят. Зачем тратить, если сбережение доставляет неподдельное удовольствие? Да, немалому числу других людей именно траты доставляют удовольствие, но это не наш случай. Бережливость равна бездействию, которого страшится Кайзерлинг, а траты сходны с освободительным движением, к которому стремится всякая интуиция. Кайзерлинг обвиняет Швейцарию в том, что в конечном счете составляет смысл ее существования. Швейцарский национальный характер, складывавшийся веками, сформировался не случайно; это осмысленный ответ на опасное, подрывное, если угодно, влияние окружающей среды. Мы, швейцарцы, должны, конечно, понять, почему ум, подобный уму Кайзерлинга, судит нас столь сурово, но взамен и этому уму предстоит осознать: ровно то, что ставят нам в вину, является нашим необходимейшим имуществом.

XX. Возвышение Нового Света[584]

925 «Возвышение Нового Света» – это подзаголовок немецкого издания книги Кайзерлинга «Освобожденная Америка»; во всех отношениях он является наиболее кратким изложением предмета повествования. Эта книга посвящена не просто и исключительно Америке (как в «Европейском спектре» речь шла не только о Европе). Нам рисуют чрезвычайно пеструю картину, переливающуюся всеми цветами радуги, мрачную и веселую, пессимистическую и оптимистическую, – настоящий спектр Америки, который нередко становится больше похожим на призрак. Непосредственной причиной рождения текста является абразивная поверхность трансатлантического континента, над которой кружил, рассыпая искры на лету, возвышенный творческий дух Кайзерлинга. Книга подобна независимому организму, в котором обнаруживается столько же характерных черт матери, сколько и черт отца. Это особенно заметно в том факте, что именно Америка стала для автора символом возникновения нового мира. Сначала кажется, что этот «Новый Свет» и есть Америка, но к концу книги приходит понимание, что новый мир включает в себя и Старую Европу, то есть нас самих. «Возвышение Нового Света» рассказывает об Америке и Европе, поскольку книга представляет собой плод взаимного влияния Кайзерлинга и Соединенных Штатов Америки. (Еще одна его книга будет посвящена Южной Америке[585].) Это обстоятельство необходимо иметь в виду, поскольку оно дает ключ к правильному пониманию субъективности текста. Нельзя сказать, что книга непреднамеренно субъективна, что так вышло благодаря прискорбному несчастному случаю; нет, именно таковой она и задумывалась, поскольку тут открывается двойной взгляд – Америка глазами европейца. Европейская психология неизбежно переводится на чуждые нашему уху американские термины, что приводит к сбивающей с толка и завораживающей игре света и тени, посредством которой попеременно сопоставляются и противопоставляются два принципиально несоизмеримых мира.

926 Никогда прежде я не осознавал столь ясно, насколько затруднительно, если вообще возможно, попытаться понять чужую страну и составить о ней исчерпывающий отчет. Сугубо объективное сравнение, полагаю, вышло бы поверхностным. Следовательно, всякий, кто берется за такое сравнение, должен призвать на помощь всю свою субъективность, если желает представить картину, способную поведать нечто важное об иностранцах. Не следует браться за труд Кайзерлинга в уверенности, будто автор говорит о том, что и в самом деле существует (пусть даже он сам в том убежден). При всей эмоциональности и прямолинейности его высказываний он вовсе не склонен к гипостазированию. Он просто делится своим мнением, за что мы ему, безусловно, признательны. Эта книга содержит обилие взвешенных, глубоких и резких суждений, из размышлений над которыми можно извлечь немало пользы, даже если поначалу не совсем согласен (или совсем не согласен) с автором. Опираясь на собственный опыт посещения Америки[586], не могу сказать, что суждения Кайзерлинга вызывают у меня принципиальное отторжение. Я начинаю сомневаться только тогда, когда он вступает на самую опасную из всех территорий, то бишь на территорию прогнозов. За исключением указанного факта, его картина Америки великолепна и всеохватна. Поражает, кстати, что – в отличие от «Европейского спектра» – здесь он позволяет американской почве заступиться за себя. Необъятность и массивность континента наверняка сыграли в этом свою роль. Автор ощущает первозданность Америки, ее не полностью «очеловеченный» характер. Ему недостает «психической атмосферы» в североамериканском пейзаже. «В союзе с человеком она пока не породила богов», у Америки «еще нет души», потому что завоеватели чужой земли «могут прийти телесно, однако свои души они оставляют дома».

927 Это категорическое суждение, конечно, звучит довольно мрачно, но Кайзерлинг отмечает особенность, приоткрывающую дверцу в запертые тайники американской психологии. Разумеется, его анализ далек от постижения глубин, но в целом движется в обширном поле американской феноменологии, которая предоставляет психологу фактически неисчерпаемый материал. Размеры континентальной суши и бескрайние просторы создают, по мнению автора, атмосферу, сходную с атмосферой России и Средней Азии. Это смелое сравнение является лейтмотивом книги, оно снова и снова всплывает в обсуждении контрастирующей параллели между американским частным предпринимательством и русским большевизмом. «Сам дух [Америки] отличается широтой и необъятностью. Этот дух широты и необъятности подобен духу России и Средней Азии и совершенно отличен от духа Европы». Вот почему «Америку нужно сравнивать не с Европой, а с Китаем». По этой причине Америка не должна стыдиться своих Бэббитов[587]: «Бэббит… сегодня самый здравомыслящий и надежный представитель всего континента», это тип человека, стоящего ближе всех к земле. Этот тип выживет и со временем приведет к исчезновению всех европейских, в особенности англо-саксонских, влияний.

928 Кайзерлинг считает философов Эмерсона и Уильяма Джеймса[588] «противоположными идеологами». Дьюи[589], с другой стороны, является «самым показательным американцем», причем обоснование звучит вполне убедительно, как и рассуждения об основателе бихевиоризма Джоне Б. Уотсоне[590], по поводу которого, называя его американским психологом, автор добавляет, что его «психология» так же мало значит для европейца, как и «философия» Дьюи. Кроме того, Дьюи ориентируется в основном на азиатов (то есть на Россию и Китай), поскольку его философия на самом деле есть «психология, направленная на образование». Тот факт, что фигура Дьюи значима даже для Азии (в пример приводятся образовательные реформы в Китае), доказывает любопытное сходство соответствующих психических ситуаций, несмотря на все различия. Тут Кайзерлинг, как мне кажется, бьет точно в цель, поскольку Азия, как и Америка в своей хаотической смеси рас и культур, вынуждена справляться с социальными и образовательными проблемами первостепенной важности. Европейский эмигрант омолаживается на американской земле; в этой примитивной атмосфере он может вернуться к психологическим моделям своей юности – отсюда его подростковая психология со всеми производными трудностями воспитания. На самом деле нравственное состояние послевоенной молодежи в Америке ставит перед страной огромную воспитательную задачу, по сравнению с которой другие культурные задачи, на взгляд европейца более важные, неизбежно должны отойти на второй план.

929 Кайзерлинг считает идеал высокого уровня жизни главной движущей силой американской морали. Этот идеал выражается в идее «социального служения», а также в идее социального обеспечения. Кайзерлинг называет его «животным идеалом». «Какое животное, научись оно мыслить, не встало бы под знамена максимально возможного уровня жизни?» – вопрошает автор. Именно этот идеал составляет основное ядро типично американского взгляда на жизнь, то есть бихевиоризма. Потому Уотсон является «одним из выдающихся представителей того достатка, за который Соединенные Штаты Америки выступали в двадцатом веке». При этом бихевиоризм обеспечивает интеллектуальную связь с большевистской психологией[591], а потому американец, несмотря на всю свою суетливость, оказывается самым умственно пассивным из народов, тогда как «американская цивилизация – самой однородной из когда-либо существовавших». «Идеал здоровья фактически способствует анимализации американца. То же самое верно для образования, как оно обычно понимается. Оно все больше начинает напоминать дрессировку, которой подвергаются животные».

930 Это умственное состояние идет рука об руку с отсутствием в Америке авторитета власти. «Государство и правительство не считаются институтами, стоящими выше частного лица. Наоборот, они должны быть всего-навсего исполнителями его воли». «Каждый американский гражданин радуется [американским политическим институтам] и сделает все возможное, чтобы поддержать их престиж в зарубежных странах. Что же касается его самого, он смотрит на них совсем иначе. Дома он прежде всего частный предприниматель». «Соединенные Штаты Америки – это один гигантский кантон Аппенцелль – самая провинциальная провинция Швейцарии».

931 В этой книге нет недостатка в остротах: так, некая дама из клуба (Klubdame), она же «тетка нации», изо всех сил старается не допустить своего непослушного племянника к спиртному, поскольку алкоголь вреден для здоровья. Имеется также шутка о «детсадовской психологии» взрослых американцев, наряду со множеством других забавных острот.

932 Глава «Переоцененный ребенок» видится мне лучшей в книге. «Америка, – сообщают нам, – это в первую очередь страна переоцененных детей» (отражение молодости нации и в то же время попытка увековечить эту молодость). Мнения Кайзерлинга об отношениях полов и членов семьи друг к другу, а также о родителях, мужьях и женах, браке, воспитании детей, демаскулинизации мужчин и маскулинизации женщин, заслуживают прочтения – не только потому, что речь идет об Америке, но и потому, что мы, европейцы, можем извлечь отсюда кое-что ценное для себя. Тот, кто еще не знает, насколько сильно американский образ жизни заражает верхушку европейского общества (подобно тому, как азиатский большевизм просачивается в европейский коммунизм), должен воспользоваться этой возможностью. Европа опасно близка к тому, чтобы стать этаким простым тире между Америкой и Азией. Еще рано утверждать, что европейцу предстоит «только страшный выбор» между американизацией и большевизмом. Европа, хвала небесам, пока самостоятельна. Однако чем раньше мы осознаем, насколько далеко зашла американизация нашей социальной верхушки, тем будет лучше для нас. Вот почему я желаю Кайзерлингу такой же преданной публики в Европе, какую он нашел в Америке. Прежде всего читателю не следует раздражаться, даже пусть порою кажется, будто это злобный пес нещадно трясет свою жертву или школьный учитель дает мальчикам добрые советы о пути по жизни. Не следует злиться на Кайзерлинга, поскольку он руководствовался благими намерениями. Вдобавок он часто попадает в цель! Все, что он говорит об Америке с европейской точки зрения, может быть произвольным, искаженным или попросту неверным, но, тем не менее, вдумчивый европеец может извлечь из этой книги массу полезного – не только для себя как европейского коллективного существа, но и для себя как личности. Ведь американец такой же человек, как и мы, а его идеалы и нравственные побуждения принадлежат той же христианской эпохе, что и наши. Поэтому любая критика в его сторону затрагивает и нас. Читатель особенно поразится этому в последней главе «Духовность». Здесь Кайзерлинг вроде бы рассуждает об Америке, но на самом деле он проповедует веру и выражает надежду на будущее, имея в виду как раз Европу, а не Америку, хотя его выводы, несомненно, важны для любого американца, живущего в христианскую эпоху.

933 Никогда прежде не бросалось мне в глаза столь отчетливо, насколько Кайзерлинга можно считать рупором коллективного духа, пока я не прочитал эту главу. От него, от этого «интеллектуального аристократа» ждешь возвышенных заявлений, разносимых разреженными дуновениями, что исходят из дифференцированного академического ума. Но ничего подобного не происходит. Наоборот, Кайзерлинг говорит о том, что отстоит далеко от академической мысли, о том, что неведомо последней и даже вызывает ее презрение. Это фактические приметы психики современного человека, они не проявляются на поверхности, но становятся видимыми для любого, кто интересуется фоном и кому выпадает случай пообщаться с людьми, не склонными, что называется, говорить громко. Но «мирных на земле»[592] больше, чем шумливых. В этой главе Кайзерлинг говорит с заднего плана с теми, кто живет на заднем плане. Здесь он уже не несносный ребенок, не блестящий оратор, чем, собственно, и подкупает. Мы слышим того Кайзерлинга, который привлекает внимание, который говорит от имени многих и так знаменует великую эпоху перемен. Человек нашего века, несомненно, говорит через него, когда он ставит понимание выше веры, а опыт выше вероучения. Индивидуум, «владеющий собой и освобожденный от оков традиции, начинает постигать в новом и личном виде древние истины, ибо они суть истины, которые в былые времена просто признавались беспрекословно. Старые формы разлагаются, но передовые меньшинства начинают более глубоко, чем когда-либо со времен золотого века христианства, когда греческие мыслители формировали христианское мировоззрение, познавать его сущностный смысл, его живую и бессмертную субстанцию. Это означает не что иное, как близость эпохи Святого Духа».

934 Кто бы мог подумать? Вернее, кто на самом деле так думает? Кто эти «передовые меньшинства»? Где они? Я отвечу – так думают ваши ближайшие соседи, Майеры и Мюллеры, от которых никак этого не ждешь. Порой они осознают свой порыв, а иногда остаются в неведении. Если осознают, то прячут свое осознание тщательнее, чем скрывают самые постыдные скандалы. Сегодня стыдятся не старомодных неподобающих уловок, а тайной духовности. Миллионы людей ставят «духовные» опыты над собой и настолько стыдятся своего некомпетентного и беззаконного поведения, что чаще всего закрывают глаза на собственные поступки. Само их число оправдывает Кайзерлинга, который вещает столь уверенно, изрекает нечто неслыханное и дерзновенное, против чего – он должен это знать – наверняка ополчатся все церкви, все академии, все правительства и все акционерные общества, согласно качая своими мудрыми и почтенными головами. Сколько из этих «мирных на земле» осмелятся демократично пожать руку доброму графу на основании такого признания?

XXI. Новая книга Кайзерлинга «La Révolution mondiale et la responsabilité de l’esprit»[593]

935 Быть может, это примета времени, что в своей новой книге «La Révolution mondiale et la responsabilité de l’esprit» («Мировая революция и ответственность духа») Кайзерлинг обращается к читателю по-французски. Тем самым читатель словно переносится в Германию восемнадцатого столетия, когда не только государственные деятели, но также философы и ученые предпочитали изъясняться на таком утонченном, культурном и изящном языке, как французский, отвергая чрезмерно сложный и неуклюжий немецкий, и облачали, так сказать, предмет своих изысканий в нарядное воскресное платье. Безусловно, la Révolution mondiale не является темой, которая предполагала бы обращение к старомодному политесу; следовательно, совсем другие причины, полагаю, побудили автора писать по-французски. Лично мне хотелось бы, чтобы эта книга была написана на немецком языке, поскольку – и никто меня в том не разубедит – по своему духу она настолько нефранцузская, насколько это вообще возможно. Даже вторая половина названия, «la responsabilité de l’esprit», отражает именно тот «дух» (Geist), который едва ли передается французским словом «esprit». Кайзерлинг выглядит этаким чудаком-иностранцем, рядящимся во французское платье. Немецкий же язык – наряду, быть может, с русским – гораздо точнее отражает своеобразную природу его духовности. Будь его публикой китайцы или люди, умеющие читать по-китайски, сам автор и его читатели выиграли бы, если бы он писал китайскими иероглифами.

936 Каждый китайский иероглиф представляет собой сложную смысловую структуру, в которой порою оказываются заключены целые гроздья идей. Такие символы отлично подходят для воспроизведения бесконечного, поистине беспредельного разнообразия идей Кайзерлинга; в то же время они достаточно расплывчаты для того, чтобы предъявить читателю проблески интуиции, столь типичные для ума автора. Думаю, читатель вдобавок получил бы немалое удовлетворение от мысли, что самостоятельно разгадал все загадки иероглифов. Увы, на французском языке книга звучит так, будто один лишь Кайзерлинг прозрел все на свете.

937 Эта книга показывает реакцию Кайзерлинга на текущие события в мире, тогда как в своей предыдущей книге «Южноамериканские размышления» автор делился теми ощущениями, которые испытал в Южной Америке – на континенте, неподвластном духу. Несомненно, из более ранней книги происходят «теллурические силы», восстание которых видится автору причиной и содержанием нынешнего европейского кризиса. Эти силы кажутся ему – опять-таки, здесь он явно отталкивается снова от южноамериканского мира gana[594] – преимущественно пассивными, нуждаются в руководстве со стороны духа и способны воспринимать это руководство. Духовное и теллурическое суть контрапунктические противоположности – как книги, так и мирового кризиса. Ницшеанское «моральное восстание рабов»[595] превращается в восстание масс против духа. Кайзерлинг достаточно проницателен, чтобы увидеть, что этот бунт, при всей своей негативности, имеет и положительную сторону; выясняется, что мятеж «теллурического» человека знаменует расцвет «веры и мужества». «Les expressions primordiales de l’Esprit… sont le Courage et la Foi, et son prototype éeternel est l’esprit religieux» («Исходными проявлениями духа были мужество и вера, а вечным его прообразом служил религиозный дух». Некоторая толика варварства неизбежна, но «la renaissance de la Foi aveugle… est simplement un signe de rajeunissement et, par conséquent, de vitalité accrue» («возрождение слепой веры… есть всего-навсего знак обновления молодости, то бишь прибавления жизненной силы»).

938 В поисках подходящего мерила для оценки современных событий Кайзерлинг обращается к истории, вспоминает возвышение ислама и даже становление христианства. По его мнению, нас застигло «мировое обновление», и речь идет уже не о социальных или политических событиях, не о «покаянии» и, конечно, не о верховной власти (fuehrerprinzip), плановой экономике и т. п. Он помещает свою картину нынешнего мира в самые широкие рамки, наполняет ее множеством подробностей и взаимосвязей, которые на самом деле суть творения и плоды его собственного, от природы смешанного характера. Наследие автора, проистекающее из разнообразия отдаленных друг от друга рас и народов, а также из всевозможных культурных запасов, пробуждает в Кайзерлинге чрезвычайное обилие реакций и точек зрения, придающих этой книге, как и всем другим его сочинениям, бесспорную привлекательность. Он, вне сомнения, опирается на сокровенный личный опыт, когда пишет: «Ds lors, il n’y a qu’une attitude qui soit la bonne: accepter la nature humaine telle qu’elle est dans toute sa diversité de couches et tout son étrange déséquilibre» («Значит, есть всего одна пригодная установка – воспринимать человеческую природу такой, какова она есть, во всем многообразии ее слоев и во всем причудливом неравновесии»).

939 Это замечание выглядит справедливым для автора – но не для масс, ибо в последнем случае пришлось бы заменить «разнообразие» «однородностью», а «неравновесие» – «безнадежным равновесием». Массы, как мы знаем, следуют закону собственной инерции и стремятся, если их потревожить, как можно быстрее восстановить состояние равновесия, невзирая на последствия. В этом отношении массы необычайно «теллуричны». Неудивительно, что эти «теллурические силы» кажутся Кайзерлингу самым бездуховным из всего, что только возможно вообразить. Для него «дух» выступает полной противоположностью таким силам. Это сугубо западная точка зрения, и потому Кайзерлинг здесь ощущает разлад с классической философией, из-за чего западная антитеза становится, по словам автора, «нереальной». Можно спросить себя, всегда ли существовало противопоставление между небом и землей? Быть может, китайская «Книга перемен» («И цзин») неправа, когда утверждает, что небо и земля лишь изредка расходятся и ссорятся друг с другом[596]? Китайская мудрость трактует это состояние как преходящее, противоречащее небесным установлениям. Небо и земля принадлежат друг другу, инь и ян порождают и пожирают друг друга в соответствии с небесным порядком вещей. Европейцы считают само собой разумеющимся, что крокодилы – это злые чудовища-людоеды, но первобытный человек придерживается прямо противоположного мнения: он уверен, что крокодилы едят людей лишь в исключительных обстоятельствах, только тогда, когда их к тому принудил знахарь враждебного племени. Если же человек приходится «братом» крокодилу, то опасности нет вовсе. Однако мы на Западе увековечиваем это умозрительное противостояние между небом и землей, а в результате оказываемся в состоянии вечного этического конфликта. Китайцы верят в то, что Ницше называл «духом тяжести»[597], и драконы, которые, как мы склонны думать, обитают в мрачных пещерах, для них сверкают в небесах, подобно веселым фейерверкам, прогоняя магию, сотворенную злыми духами. Для китайцев «дух» – не порядок, не смысл и не все благое; напротив, это огненная и порой опасная сила.

940 Поэтому можно было бы возразить, что «теллурические силы» вовсе не бездуховны, что они, наоборот, наделены опасным духом, настолько могущественным, что дух Запада действительно должен хорошенько задуматься и составить, как в книге Кайзерлинга, список указаний и предписаний, пусть даже «avec combine peu de succes» («с малым успехом»), как смиренно замечает автор.

941 Увы, Кайзерлинг слишком часто взывает к духу, который в прошлом находился в безнадежном противостоянии с землей. «Принимать человеческую природу такой, какова она есть» – значит, по сути, проглотить «теллурическую сущность», которая составляет «восемьдесят процентов человеческой природы», как горькое лекарство, при всей бездуховности последнего. Похоже, на сей раз у земли нашлось, что сказать небу, и, следовательно, воздушному духу следует слушать внимательно. Когда Кайзерлинг уповает на спасение «духа» через «творческое понимание», он, как мне кажется, попадает в ловушку убеждения, столь типичного для эпохи просвещения и прогресса, будто в конце концов все на свете возможно понять. Но земля достаточно ясно показывает, что кое-чего человек не поймет никогда, что временами дух полностью затемняется, ибо нуждается в перерождении. Мы не должны избегать этого жребия, полагаясь на «понимание», и нам никогда не преуспеть, не воспарить над хаосом, даже при позитивной установке ко всему вокруг. («Ce qu’il faut aujourd’hui, c’est une attitude absolument positive vis-a-vis de tout ce qui, sur le plan empirique, est different de soi» – «Сегодня требуется предельно позитивное отношение ко всему, что на эмпирическом уровне отлично от нас самих».) «Теллурические силы» делают все возможное, чтобы убедить нас в отсутствии у нас разума и духовности, в неспособности к пониманию и к позитивной установке, а также ко всему прочему, ибо сущность старого духа как раз и состояла в уверенности, что нам доступно все перечисленное. Кайзерлинг клеймит американский прагматизм[598] как «глубоко бездуховный» (надеюсь, кстати, что он не имеет в виду Уильяма Джеймса!), но собственной «позитивной установкой» сближается с прагматизмом Шиллера[599], – человек готов на что угодно, лишь бы не сдаваться.

942 Откуда вообще может взяться это религиозное обновление, которое Кайзерлинг объявляет необходимым и неминуемым, если наш хваленый дух, жаждущий все на свете понимать и относиться ко всему положительно (в первую очередь, он несет ответственность за наше этическое поведение), – если этот дух умирает? Он и вправду сделался человеческим духом, подверженным ошибкам и ограниченным; ему «нужна смерть», чтобы обновиться, ибо он не может достичь обновления самостоятельно. Верховенство «теллурических сил» означает, что «дух» снова ослабел с возрастом, поскольку слишком уж очеловечился.

943 Кайзерлинг развивает идею Ницше о «культурных комплексах»[600], вдохновляясь и «Entretiens sur l’avenir de l’esprit européen»[601], организованных французами под председательством Поля Валери в Париже[602] в октябре 1933 г. и послуживших непосредственным поводом к публикации «La Révolution mondiale». Он говорит: «En somme, la solution que nous preconisons a beaucoup de d’analogie avec celle que presentaient, au debut de Moyen Age, les monasteres» («Если коротко, решение, которое мы отстаиваем, имеет много общего с тем, что предлагали монастыри в начале Средневековья»). Какой побудительный дух встанет за Новым порядком? «Quels seraient les hommes capables de polariser les masses compactes qui determinent l’histoire actuelle? Mais ce sont precisement les esprits que nous avons decrits: absolument libres, hautainement independants, uniquement interesses a la qualite, conscients de leurs unicite, refractaires a toute autorite exterieure, fiers d’etre une toute petite minorite, aussi actifs d’esprit que sont passives les masses. Ce sont des hommes dont la conscience a tout naturellement son centre a un niveau superieur aux contingences telluriques, a la Terre, a la Race, aux necessities sociales et politiques; des hommes dont let aspirations profondes sont absolument liberees de routes considerations exterieures, tells que gloire, influence, position: bref, des ascetes d’un nouveau genre, formant une noblesse d’un type inedit» («Каковы были бы люди, способные руководить массами, определяющими ныне ход истории? Несомненно, это те самые люди, которых мы описывали: полностью свободные, надменно независимые, озабоченные лишь качеством, сознающие свою уникальность, готовые не признавать никакой власти над собой, гордящиеся тем, что они составляют крошечное меньшинство, умственно активные настолько же, насколько пассивна толпа. Люди, чье сознание естественным образом сосредоточено в плоскости выше земных событий, выше страны, расы, социальных или политических потребностей; люди, которые в своих глубочайших устремлениях совершенно свободны от всех внешних влияний, от славы, чужого мнения и статуса; коротко говоря, аскеты нового образца, этакое благородное сословие, подобного которому мир еще не видывал»).

944 Нагромождение картин старых мастеров в музеях это просто беда; точно так же из собрания сотни великих умов получается один болван. «Орден» учреждается, во-первых, милостью Божией, а во-вторых, большинством ничтожнейших людей. Те благородные души, которые стоят перед мысленным взором автора, составят этот орден или будут пригодны для принятия, когда (в соответствии со списком качеств автора) они: (1) осознают свою несвободу, (2) смиренно признают свою зависимость, (3) забудут о своей так называемой уникальности, (4) научатся приспосабливаться к вечным силам вне себя, (5) смогут признать, что относятся к незначительному меньшинству, (6) обретут свой естественный центр сознания в земле, в народе и в социальных и политических нуждах; наконец когда, через познание Бога, каковое, как ни странно, всегда обостряется в годину великих бедствий, в них возрастет потребность в истинном человеческом товариществе в силу глубокого переживания ничтожности человеческого существования.

945 Если бы наш уважаемый автор, граф Кайзерлинг, стал мирским монахом, которому поручено трудиться на кухне «культурного монастыря», я бы, пожалуй, поверил в осуществимость этой идеи. Полагаю, что читатель поступит несправедливо по отношению к этой книге, если воспримет подобные идеи буквально. Идеи – это образы, а не сущность; это символы и даже симптомы. Воспринимая их буквально, мы преграждаем доступ в идейный мир Кайзерлинга. Автор является, в самом прямом смысле, рупором духа времени – точнее, рупором духа времени для человека духовного. Если принимать его таким, то даже пресловутый «культурный монастырь» видится приемлемым, как отражение того хилиастического настроения, которое сегодня ни один сознательный человек не должен отвергать как никчемное. Время настолько велико, насколько оно воображается, а человек возвышается до своей эпохи. Медиумический дар Кайзерлинга позволили собрать воедино разрозненные, порхающие, обрывочные мысли целого поколения. Подобно Ортеге-и-Гассету, он собирает симптоматические высказывания коллективного духа на тысяче языков в единое обращение к современникам. Поэтому каждый различит и услышит здесь собственный голос. А поскольку знать, о чем вы думаете, чрезвычайно полезно и крайне желательно (но получается далеко не всегда), следует читать эту книгу со всем усердием – быть может, нет другого произведения, в котором духовная атмосфера нашей эпохи описывалась бы яснее, чем в «La Révolution mondiale».

XXII. Затруднения американской психологии[603]

946 Наивному европейцу никогда не придет на ум считать психологию среднего американца особенно сложной или даже утонченной. Наоборот, на него производит сильное впечатление простота и прямолинейность американской мысли и американских манер. Ему нравится считать американцев крайне активными, деловитыми и поразительно успешными людьми, которые сосредоточены на достижении одной цели (а именно, на «желтом боге»[604]) и которые слегка страдают от, как выражаются некоторые английские журналы, «американизма», то есть от состояния на грани легкого безумия: «Колонисты могут вести себя немного странно, верно же, как и наши южноафриканские кузены».

947 Вот почему в тех случаях, когда мне доводится рассуждать сколько-нибудь всерьез об американцах и их своеобразной психологии, моя европейская аудитория не то, чтобы потрясена, но как минимум озадачивается и выказывает склонность к неодобрению. Отношение самих американцев к моим взглядам остается пока неустановленным.

948 В 1909 году я впервые посетил Соединенные Штаты Америки и получил первое представление об американском народе как таковом; ранее мне случалось лишь знакомиться с отдельными индивидуумами. Помню, как, гуляя по улицам Буффало, случайно оказался у ворот фабрики, из которых сплошным потоком выливалась на улицу толпа рабочих после смены. Их были сотни и сотни, и я, наивный европейский путешественник, каким я был тогда, просто не мог не заметить, обращаясь к своему американскому спутнику: «А я и не догадывался, сколько в вашем народе индейской крови!» Мой спутник удивился: «Какая еще индейская кровь? Бьюсь об заклад, во всей этой толпе ее нет ни капли». Я не унимался: «Разве вы не видите их лица? Они больше индейцы, чем европейцы». Тогда мне сообщили, что большинство этих рабочих – люди, по всей видимости, ирландского, шотландского и немецкого происхождения, без малейшего намека на индейскую кровь. Я немало изумился и, честно сказать, не до конца поверил спутнику. Впоследствии я осознал, сколь смехотворной была моя гипотеза. Тем не менее, впечатление сходства сохранилось, а за последующие годы лишь усилилось. Как утверждает профессор Боас[605], у многих американских иммигрантов наблюдаются даже наглядные анатомические изменения, заметные уже во втором поколении. Его выводы, однако, отвергаются другими учеными авторитетами.

949 Еще помню нью-йоркскую семью немецких иммигрантов, в которой трое детей родились в Германии, а четверо – в Америке. Последние безошибочно опознавались как американцы, тогда как в первых троих сразу угадывались немцы. Для пристального европейского взгляда во всем облике урожденного американца есть нечто неопределимое, бесспорно отличающее его от урожденного европейца. Дело не столько в анатомических особенностях, сколько в общем поведении, физическом и психическом. Эти признаки проявляются в языке, жестах, в образе мышления, в движениях тела и в некоторых других, менее очевидных фактах.

950 По возвращении из Америки у меня внезапно возникла неудовлетворенность, которая обычно свойственна тому, кто ухитрился проглядеть суть дела. Пришлось признаться самому себе, что я не сумел «охватить» американцев. Я лишь удостоверился, что между американцем и европейцем и вправду имеется тонкое различие, в точности как между австралийцем и южноафриканцем. Об этом различии можно отпустить немало остроумных замечаний и провести убедительные сопоставления, но суть все равно ускользнет. При этом в моей памяти засело другое впечатление. Сначала я не обратил на него внимания, но оно продолжало меня преследовать, как все то, что важно для индивидуума, но пока не осознано. Однажды мне довелось гостить в доме довольно чопорного и напыщенного новоанглийского семейства, приверженного почти устрашающей респектабельности, и я ощутил себя, уж простите, едва ли не как дома. (В Швейцарии тоже хватает очень консервативной и чопорной публики; в этом отношении, полагаю, мы не уступим американцам.) За столом прислуживали негры. Поначалу меня не отпускало ощущение, что я обедаю в цирке, я постоянно ловил себя на том, что исподволь разглядываю посуду, ища отпечатки черных пальцев. Царила торжественность, для которой я не видел причин, но предположил, что это торжественность или безмятежность великой добродетели (что-то в таком роде). Никто не смеялся, все вели себя сдержанно, крайне любезно и чересчур вежливо. В конце концов я не стерпел и принялся шутить, пренебрегая местным представлением о хороших манерах. Мои шутки встречали снисходительными улыбками. Сколько я ни старался, я не мог добиться от хозяев того сердечного и искреннего американского смеха, который люблю и которым так восхищаюсь. Что ж, подумалось мне, если тут индейская кровь, деревянные лица и замаскированные монголы, почему бы не испробовать на них чуточку китайского? Я изложил последнюю байку, действительно смешную, уж поверьте, – и, едва умолк, за моей спиной раздался наконец громовый хохот. Смеялся негр-слуга, и это был настоящий американский смех, величественный, безудержный и бесхитростный, когда видны все зубы, язык и нёбо, чуть преувеличенный, может быть, и уж точно детский – обыкновенно так хохочут люди моложе шестнадцати лет. Я всей душой возлюбил этого смелого африканского брата.

951 Признаю, что со стороны эта история выглядит довольно глупо, тем более что я не осознавал причину, по которой этот случай мне запомнился. Лишь намного позднее я установил скрытое значение этого впечатления, как и второго, полученного в Буффало.

952 Наши убеждения часто имеют очень скромное происхождение. Поэтому я без колебаний поведаю читателю, как именно и под каким влиянием сложились мои убеждения об американской психологии. Два упомянутых выше мимолетных впечатления действительно содержали в себе все то, что я узнал впоследствии, в ходе двадцати пяти лет работы с американскими пациентами.

953 Американский смех поистине поражает. Смех – это очень важное эмоциональное проявление, и многое можно узнать о характере человека, внимательно наблюдая за тем, как он смеется. Некоторые люди страдают от увечного смеха. Просто больно видеть, как они смеются, а от этого пронзительного, злобного, сдавленного хрипа почти тошнит. Американцы умеют смеяться, и это много значит для народа, выдает детское умонастроение, здравость эмоций и непосредственную связь с ближними.

954 Этот смех идет рука об руку с замечательной живостью и большой свободой выражения. Американцы – отличные собеседники. Сплетни и болтовня обильно выплескиваются на страницы газет. Разговор продолжается, даже когда вы читаете. Стиль «хорошего» американского сочинения – это разговорный стиль. Когда он не слишком плоский, то освежает и бодрит нас, европейцев, как и американский смех. Но зачастую, увы, это просто болтовня, этакий несмолкающий гул большого муравейника.

955 Одним из самых явных преимуществ американского языка является его сленг. Я далек от того, чтобы высмеивать американский сленг; наоборот, он мне очень нравится. Сленг подразумевает, что язык находится в процессе становления, что он полноценно живет. Образы этого языка – не заезженные и выцветшие метафоры, освященные минувшими столетиями, не бледные отблески, не гладкие, правильные и лаконичные условности, а фигуры, полные жизни, отмеченные печатью своего земного происхождения и воспроизводящие ни с чем не сравнимый колорит местных условий, присущих странной и непредубежденной стране. В потоке старого английского языка угадывается свежее течение, и диву даешься, откуда оно взялось. Все дело в новой почве? Лично я в этом сомневаюсь.

956 Манера американцев двигаться выдает сильную склонность к беспечности. Когда мы анализируем, как американец ходит, как носит шляпу, как держит сигару, как говорит, то выявляем явную беззаботность. В громких разговорах вокруг слышится безудержная удаль. Людям не хватает сдержанности в том, как они сидят, порой нанося урон мебели, а по воскресеньям видишь в окнах ноги, торчащие над подоконниками. Налицо склонность к вихляющим движениям, словно с разболтанными суставами и с минимальной иннервацией. В речи беззаботность проявляется в недостаточной иннервации мягкого нёба, что обусловливает гнусавость, столь характерную для американцев. Покачивание бедрами, привычное для первобытных народов, в особенности среди негритянских женщин, часто можно увидеть и у американок, а для местных мужчин вполне обычна валкая походка.

957 Наиболее удивительная черта американской жизни – ее безграничная публичность. Все должны встречаться и знакомиться со всеми, и американцы, кажется, наслаждаются такой необходимостью. Жителю Центральной Европы вроде меня эта публичность американской жизни, отсутствие расстояния между людьми, полное пренебрежение живыми изгородями или заборами вокруг садов, вера в популярность, колонки сплетен в газетах, распахнутые двери в домах (с улицы прямо через гостиную и примыкающую спальню можно заглянуть на задний двор), беззащитность личности перед натиском прессы – все это кажется отвратительным и даже пугает. Вас немедленно прямо-таки захлестывает горячая и всепоглощающая волна возбуждения и эмоциональной несдержанности. Вы становитесь частицей общей массы, и у вас нет никакой другой цели или ожидания, кроме иллюзорных упований нетерпеливого и возбужденного коллектива. Вы просто плывете по жизни, только и всего. Чувствуете себя свободным – это самое странное, – но коллективное движение захватывает и увлекает надежнее любых ветхих корней в европейской почве. В это ощущение погружаешься с головой. Эмоциям американского коллектива свойственна особая несдержанность. Ее можно наблюдать в трудовом рвении и суете будней, во всякого рода увлечениях, в оргиастических сектантских порывах, в буйстве общественного восхищения и порицания. Подавляющее влияние коллективных эмоций распространяется на все стороны жизни. Будь подобное возможно, здесь вообще все делали бы коллективно, ибо сопротивление коллективным влияниям выглядит поразительно слабым. Верно, коллективное действие всегда оказывается менее трудоемким, чем индивидуальное. Порыв коллективного действия распространяется гораздо дальше, чем даже сосредоточенные индивидуальные усилия; он заставляет людей забывать самих себя и презирать возможные риски. С другой стороны, он частенько увлекает слишком далеко и ввергает в ситуации, которые вряд ли случились бы при индивидуальном выборе. Этот порыв, словом, воздействует решительно усредняюще на людскую психологию.

958 В частности, это проявляется в американском отношении к сексу, сложившемся после войны. Налицо выраженная склонность к беспорядочным половым связям, признаками которой служат не только частые разводы, но, прежде всего, своеобразное отрицание «половых предрассудков» среди молодежи. Неизбежным следствием становится ущерб для индивидуальных отношений между полами. Простота сближения не побуждает к преодолению трудностей и потому не закаляет характер, одновременно выступая серьезнейшим препятствием для более глубокого взаимопонимания. Такое понимание, без которого не может быть настоящей любви, достигается лишь преодолением трудностей, обусловленных психологическим различием между полами. Распущенность парализует все эти усилия, предлагая обилие возможностей для близости. Индивидуальная связь становится совершенно излишней. Но чем увереннее господствует так называемая беспристрастная свобода заодно с половой распущенностью, тем больше любовь становится плоской, тем сильнее она вырождается в преходящие половые контакты. Самые последние достижения в области сексуальной морали отражают стремление к примитивизации секса, аналогично неустойчивости нравственных привычек у первобытных народов, когда под влиянием коллективных эмоций все половые табу мгновенно исчезают.

959 Вся американская жизнь кажется жизнью большого поселения, подлинно городской жизнью. Даже самое крохотное поселение отказывается от своего деревенского образа и стремится стать городом. Город управляет стилем жизни даже в деревне. Кажется, поистине все вокруг коллективизируется и приводится к общим меркам. Однажды во время посещения так называемого полевого лагеря (camp) с так называемой деревенской жизнью мой друг-европеец, который путешествовал вместе со мной, тихонько шепнул мне: «Спорим, у них есть учебник по правилам обустройства лагеря». В самом деле, такой учебник немедленно отыскался на полке, зловеще отливающий золотым тиснением на красном переплете!

960 Америка – страна чудесная, можно сказать, божественная, в ее воздухе все еще витает слабый аромат внеисторической вечности, а цикады по-прежнему не робеют перед человеком. Они еще не знают, что живут в Америке, подобно некоторым индейцам-навахо. Лягушки-быки здесь рокочут по ночам, издавая доисторические возгласы. Ночи под звездным небосводом прекрасны, а дни благословлены обилием солнечного света. Это настоящая живая страна, но никто из местных, кажется, не готов к ней – уж точно не эти суетливые, шумные, болтливые, ездящие на машинах горожане. Они даже не снисходят к ней, в отличие от индейцев, с которыми чувствуешь себя особенно легко, потому что они явно поддаются чарам страны, а не стремятся ее покорить. Хотя бы тут наблюдается мир, заповеданный Господом.

961 Я довольно хорошо знаком с материнскими народами Северной Америки, но совершенно затруднился бы объяснить, исходя из одной только теории наследственности, как нынешние американцы, их дальние потомки, приобрели свои поразительные особенности. Можно предположить, что некоторые из особенностей связаны с древними установками первооткрывателей и первых колонистов. Но я не понимаю, какое отношение упомянутые мною особые качества имеют к характеру первых фермеров-колонистов. Другая, куда более внятная гипотеза объясняет особенности американского темперамента тем фактом, что страна населена неграми, яркой и притягательной расой. В отдельных штатах чернокожие и вовсе преобладают (этот факт способен удивить наивного европейца, считающего Америку белой: она не то чтобы белая, а, скорее, пегая, и с этим ничего не поделаешь).

962 Что может быть заразнее, чем жить бок о бок с довольно примитивным народом? Отправляйтесь в Африку и оцените на собственном опыте. Когда все настолько очевидно, что буквально спотыкаешься о факты, обыкновенно говорят о «затемнении» или «почернении» (going black). Если же все не столь очевидно, рассуждают о «влиянии солнца». Но в Индии солнце тоже светит постоянно. На самом деле перед нами смягченное «затемнение», которое уравновешивается особой чопорной моралью (с ее приверженностью праведности и нарочитой респектабельности). Под давлением этих условностей люди попросту высыхают, пусть и возлагают ответственность на солнце. Нам, европейцам, гораздо проще быть слегка аморальными (по крайней мере, слегка распущенными), поскольку у нас нет нужды оборонять моральные устои от неослабевающего натиска первобытной жизни. Неполноценный человек поддается этому натиску, потому что тот притягателен для низших слоев нашей психики, пережившей неисчислимые столетия сходных условий – «Оn revient toujours à ses premiers amours[606]». Этот человек напоминает нам – не столько нашему сознанию, сколько нашему бессознательному – не только детство человечества, но и всю предысторию, которая отстоит не более чем на двенадцать столетий, если говорить о германских народах. Варвар внутри нас все еще удивительно силен и охотно поддается соблазнам юношеских воспоминаний. Поэтому требуется надежная защита. Латинские народы, будучи старше, не должны остерегаться в той же степени, а потому их отношение к цветному человеку иное.

963 Но все оборонительные заслоны германцев возводятся лишь в пределах досягаемости сознания. Ниже порога сознания зараза практически не встречает сопротивления. Цветные люди живут в городах и даже в домах белых – а также, образно выражаясь, под кожей, в подсознании. Это правило, разумеется, работает в обе стороны: у каждого еврея есть комплекс Христа, у каждого негра имеется комплекс белого, а у каждого американца – комплекс негра. Обычно цветной готов отдать что угодно, чтобы стать белым, а белый ни за что не признается, что в нем есть примесь черной крови.

964 А теперь – к фактам. Как насчет упомянутого американского смеха? Как же пресловутая шумная публичность? Как же удовольствие от движения и всевозможных трюков? Как быть с разболтанной походкой, с негритянскими танцами и музыкой? Ритм джаза точно такой же, как у нгома, африканской пляски[607]. Ту не составит труда исполнить, со всеми ее ужимками и прыжками, с качанием плеч и бедер, под американский джаз. Американская музыка очевидно пронизана африканскими ритмами и мелодикой.

965 По сути, бросается в глаза то обстоятельство, что цветной человек с его примитивной моторикой, с его выразительной эмоциональностью, детской непосредственностью, чувством музыки и ритма, с его забавным и образным языком заразил американцев своим «поведением». Любому психологу и любому врачу известно, что нет ничего более заразного, чем зевота, заикание, хореические движения, признаки эмоций, а прежде всего – смех и особенности речи. Пусть ваши мысли и сердце заняты другим, пусть вы не понимаете шуток на иностранном языке, вы не сможете устоять, когда вокруг улыбаются все остальные. Заикание способно распространяться от человека к человеку, и вы в разговоре вряд ли удержитесь от невольного подражания. Мелодия и ритм крайне коварны, они способны преследовать нас сутками; что касается языка, удивительнее всего влияние на нас метафор и особенностей произношения, которые действуют поступательно – сначала вы робко пытаетесь что-то повторить, а дальше уже не можете удержаться и перенимаете чужую манеру речи.

966 Белый человек для негра воплощает собой неразрешимую загадку, но всякий раз, когда наблюдается столь сильное воздействие, неким таинственным образом происходит и обратное влияние. Негр одним своим присутствием в обществе выступает источником «темпераментной» и подражательной инфекции, которую европеец не может не замечать, точно так же, как широкую зияющую пропасть между американскими и африканскими неграми. Расовая инфекция – острейшее душевное и моральное заболевание в обществе, где число представителей примитивных народов превышает численность белых. Америка страдает от этой напасти относительно слабо, поскольку белых здесь намного больше, чем цветных. Очевидно, что она способна усвоить примитивное влияние с малым риском для себя. Но каков был бы итог при значительном увеличении цветного населения?

967 Я искренне убежден в том, что ряд американских особенностей можно приписать непосредственному влиянию цветного человека, тогда как другие особенности суть плоды компенсаторной защиты от первобытной вялости. Большинство остается на поверхности, сохраняет нетронутыми внутренние порывы американского характера, но этого нельзя сказать о «затемнении». Не будучи бихевиористом, отважусь предположить, что при наблюдении за одним только человеческим поведением мы находимся по-прежнему очень далеко от настоящего человека. Я рассматриваю поведение как оболочку, скрывающую живое вещество внутри. Тем самым я в состоянии достаточно четко выделить белого человека с его слегка негроидными манерами, и тогда напрашивается вопрос: этот белый американец – обыкновенный белый человек, или он чем-то отличается от европейского представителя нашего вида? Лично я считаю, что налицо заметная разница между ними, как снаружи, так и внутри. Европейские журналы недавно публиковали фотографии известных американцев в индейских головных уборах рядом с портретами нескольких краснокожих индейцев в европейских костюмах – и спрашивали у читателей, кто тут индеец?

968 Это больше, чем шутка. В ней кроется подспудный смысл, который трудно отрицать. Само явление может показаться загадочным и почти невозможным, но оно отмечается также и в других странах. Человек способен ассимилироваться. В воздухе и в почве конкретной страны имеются некие элементы, которые постепенно проникают в переселенца и уподобляют его типажу аборигенного жителя, вплоть до незначительного изменения физического облика. Проверка таких фактов с точки зрения точных измерений, при всей очевидности картины, порой, признаю, чрезвычайно затруднительна. А еще имеется множество факторов, ускользающих от всех наших средств точной научной проверки, несмотря на очевидный и несомненный характер этих явлений. Вспомним хотя бы все разнообразие выражения глаз, жестов и интонаций! Мы все прибегаем к этим способам в повседневности, ни один глупец не истолкует их неправильно, однако мы сталкиваемся с крайне деликатной задачей, когда беремся за сугубо научное описание этих фактов. (Один мой знакомец, кстати, по фотографиям евреев из разных стран может определить с почти безошибочной уверенностью, что вот это поляк, тот казак, тот немецкий еврей и т. д.)

969 Конечно, в самом человеке присутствуют все обозначенные неуловимые признаки – они проступают то в чертах его лица, то в жестах, то в выражениях лица, взглядах, а то в душе, которая просвечивает, так сказать, сквозь прозрачную пелену тела. Во всяком случае, зачастую нетрудно установить, из какой страны человек родом. Я знаю довольно много примеров, когда дети европейских родителей появлялись на свет в восточных странах – и выказывали со временем некие местные черты, либо во внешности, либо в складе мышления, либо в том и другом, причем до такой степени, что не только я сам, но и другие люди, совершенно не осведомленные об обстоятельствах их рождения, могли поставить верный диагноз. Чужая страна как-то задевает всех иностранцев, которые в ней родились. Некоторые крайне примитивные племена убеждены, что невозможно захватить и покорить чужую территорию, ибо дети, рожденные там, унаследуют неправильных духов-предков, обитающих в деревьях, скалах и водах этой местности. Как кажется, в этом первобытном прозрении имеется крупица истины.

970 В нашем случае можно заявить, что дух индейца проникает в американца изнутри и снаружи. В самом деле, часто можно обнаружить поразительное сходство лица американца с лицом краснокожего индейца. В мужских лицах сходство проявляется чаще, чем в женских. Но женщины всегда более консервативны, несмотря на их бросающуюся в глаза тягу к современности. Это, конечно, парадокс, но такова уж человеческая природа.

971 Мы вправе ожидать внешнего приспособления к особенностям страны. В этом нет ничего удивительного. Но внешнее уподобление ничтожно в сравнении с менее заметным, зато куда более ощутимым влиянием на разум. Такое впечатление, что разум бесконечно более чувствителен и намного сильнее поддается внушению, нежели тело. По всей видимости, задолго до того, как тело отреагирует, в сознании уже происходят некие значительные изменения, о которых не догадываются ни сам индивидуум, ни его ближайшее окружение; они заметны лишь со стороны. Вот почему я не верю, что обычный американец, не проживший несколько лет в Европе, способен осознать, насколько его умственная установка отличается от европейской, и вот почему я не верю, что обычный европеец сумеет распознать свои отличия от американца. Потому-то столько особенностей, по-настоящему характерных для той или иной страны, кажутся диковинными или смешными: условия, из которых они возникают, либо неизвестны, либо не осознаны. Они утратили бы свою странность и нелепость, доведись нам ощутить местную атмосферу, которой они принадлежат и в которой становятся вполне понятными и логичными.

972 Почти каждой великой стране свойственно особое коллективное отношение к жизни, его можно определить как гения места, Spiritus loci. Иногда этого духа можно заключить в темницу формул, иногда он неуловим, но всегда, будучи неописуемым, проявляет себя в качестве некоей атмосферы, пронизывающей все и вся: облик местных жителей, их речь, поведение, одежду, запах, интересы, идеалы, политику, философию, искусство и даже религию. В четко обозначенной культуре с солидным историческим наследием – например, во французской – нетрудно обнаружить ключевую ноту французского esprit: это «la gloire», «слава», выраженная психология престижности в самом благородном (а также в самом нелепом) проявлении. Она присутствует в речи, в жестах, убеждениях, в стиле, в политике и даже в науке.

973 В Германии все олицетворяется в «идее». Обычных людей не бывает – вы либо «господин профессор», либо «господин советник», либо «господин ревизор» и т. д. Немецкая идея может быть верной или ошибочной, но никогда не перестает быть идеей, принадлежит ли она высшей философии или представляет собой какое-то глупое предубеждение. Даже умирая, в Германии вы не умираете в простом человеческом страдании: ваша кончина – идеальная форма, «отбытие в мир иной такого-то» или что-то в этом роде.

974 Сокровеннейшая истина Англии и в то же время ее ценнейший вклад в достояние человеческого рода – это «джентльмен», явление, спасенное от пыльного рыцарства раннего Средневековья и ныне проникшее в самые укромные уголки современной английской жизни. Это высший принцип, который никогда не утрачивает убедительность, это сияющие доспехи рыцаря, совершенного душой и телом, – и одновременно жалкий гроб несчастных естественных наклонностей.

975 Но возможно ли столь же просто «оценить» другие страны, будь то Италия, Австрия, Испания, Нидерланды или Швейцария? Все они вполне своеобразны, но вот их дух труднее уловить. Потребуется, быть может, не одно слово, а несколько предложений. Америка тоже относится к числу тех стран, которые нельзя описать кратко. Европейский предрассудок призывает свести все к жажде наживы, но так могут думать только люди, которые понятия не имеют, что на самом деле значат деньги для американцев. Будь они сами американцами, это утверждение имело бы смысл. Но Америка не настолько проста. Конечно, в Америке, как и везде, хватает обыденного материализма, однако, наряду с ним, здесь присутствует в высшей степени восхитительный идеализм, с которым вряд ли сравнится любой другой в какой-либо стране. Вообще деньгам до сих пор присуща этакая магия старого табу, восходящего к тем временам, когда любое финансовое предприятие, будь то банковское дело или ростовщичество, считалось греховным. Потому в «старых» странах денежное ремесло по-прежнему сродни запретному удовольствию и потому у нас считается хорошим тоном замалчивать денежные дела. Американец, не стесненный бременем исторических условий, может зарабатывать и тратить деньги по их прямому назначению. Америка особенно свободна от власти денег, хотя много зарабатывает. Как европейцу понять эту загадку?

976 У Америки все же есть принцип (или идея, или установка), но это точно не деньги. Нередко, анализируя сознательные и бессознательные содержания моих американских пациентов и учеников, я натыкался на нечто, для чего подходящим описанием, пожалуй, будет словосочетание «героический идеал». Все самые идеалистические усилия направляются на то, чтобы выявить лучшее в каждом человеке, и при встрече с хорошим человеком того, естественно, поддерживают и подталкивают вперед – до тех пор, пока он наконец не рухнет от изнурения, промежуточных успехов и общего триумфа. Так бывает в каждой семье, где честолюбивые матери внушают своим отпрыскам, что они должны расти героями; так бывает на фабриках и заводах, где вся система управления призвана расставлять лучших людей на соответствующие участки. Или вспомним школы, где детей учат быть смелыми, мужественными, полезными – и «хорошими парнями», коротко говоря, героями. Нет такого достижения, ради которого люди не готовы прикончить сами себя, даже если это сущая ерунда. Нынешний кинематограф изобилует героями всех мастей. Американским аплодисментам принадлежит в этом отношении мировой рекорд. Восторженные толпы окружают «великих» и «знаменитых», в чем бы те ни преуспели; даже Валентино[608] получил свою долю почета. В Германии ты велик, если твои титулы длиной в два метра; в Англии – если ты джентльмен; во Франции – если вносишь вклад в общую репутацию страны. В малых странах люди, как правило, не обретают величия при жизни в силу размеров территории, зато слава приходит к ним посмертно. Америка, пожалуй, единственная страна, где «величие» ничем не ограничено, ибо оно отражает основополагающие надежды, желания, устремления и убеждения всего народа.

977 Признаю, что американцу все это кажется вполне естественным, но для европейца подобное ощущение в новинку. Многие европейцы заражаются чувством неполноценности, когда посещают Америку и встречаются с ее героическим идеалом. Как правило, они скрывают свои чувства, лишь громче хвалятся Европой или начинают высмеивать то многое в Америке, что заслуживает критики, например: грубость, жестокость и примитивность. Нередко самый первый и решающий удар они получают на таможне, и это событие определяет их отношение к Штатам в целом. Героическая установка неизбежно должна сочетаться со своего рода примитивностью, ведь она всегда была частью и признаком спортивного, так сказать, первобытного общества. Тут в игру вступает подлинный исторический дух Красного Человека (индейца). Взгляните на американский спорт! Американцы – самые дерзкие, самые безрассудные и самые успешные спортсмены в мире. Идея игры ради игры у них почти полностью исчезла, зато в других странах еще преобладает именно идея игры, а не профессионального спорта. Этот спорт требует тренировок на грани жестокого издевательства и практики, почти бесчеловечной в исполнении. Американские бойцы – гладиаторы каждым своим дюймом, а волнение зрителей проистекает из древних инстинктов сродни кровожадности. Американские студенты проходят посвящения и формируют тайные общества, как лучшие среди варварских племен. Тайные общества всех видов отмечаются по всей стране, от ку-клукс-клана до рыцарей Колумба[609], их обряды аналогичны любой примитивной мистической религии. Америка воскресила призраков спиритуализма, родиной которого является[610], и излечивает болезни с помощью «Христианской науки»[611], причем у последней общего с шаманским психическим исцелением больше, чем с какой-либо известной наукой. Вдобавок эта «наука» приносит некоторую пользу, как и шаманские снадобья.

978 Старое европейское наследие выглядит довольно бледно по сравнению с этими мощными первобытными влияниями. Вы когда-нибудь сравнивали горизонт Нью-Йорка или любого большого американского города с горизонтом такого пуэбло[612], как Таос? Вы видели, как дома громоздятся башнями, одна выше другой, ближе к центру? Без сознательного подражания американец бессознательно заполняет спектральные очертания ума и темперамента Красного Человека.

979 В этом нет ничего чудесного. Так было всегда: завоеватель побеждает старожила телом, но уступает его духу. Рим в зените своего могущества впитывал мистические культы Востока; однако дух самого скромного среди них, еврейского тайного общества, напрочь преобразил величайший из всех городов. Завоеватель получает неправильных духов-предков, как сказали бы первобытные люди; мне нравится этот красочный способ выражения мысли – он содержателен и подразумевает все мыслимые последствия.

980 Люди редко хотят знать, каково явление само по себе; им важно знать, благоприятно оно или неблагоприятно, целесообразно или дурно, как будто на свете и вправду существует нечто заведомо благое или дурное. Факты таковы, какими мы их принимаем. Кроме того, все, что движется, воплощает угрозу. Потому нация в процессе становления, естественно, сулит угрозу себе самой и всем остальным. Безусловно, я не намерен притворяться пророком или смехотворным советчиком, да и советовать тут, в общем-то, незачем. Факты не бывают благоприятными или неблагоприятными; они просто вызывают любопытство. А самое интересное то, что у этой детской, порывистой, «наивной» Америки психология, пожалуй, сложнее, чем у любого иного народа.

XXIII. Сновидческий мир Индии[613]

981 Первое впечатление о стране очень часто похоже на первую встречу с человеком: ваше впечатление может быть неточным, даже вовсе неправильным во многих отношениях, но вы, скорее всего, уловите некие признаки или черты, которые наверняка позже затмит более точное впечатление после второй или третьей встречи. Читатель допустит серьезную ошибку, приняв любые мои утверждения об Индии за евангельскую истину. Вообразите человека, впервые в жизни приехавшего в Европу; он проводит около шести-семи недель, путешествуя из Лиссабона в Москву и из Норвегии в Сицилию, не понимает ни одного европейского языка, кроме английского, и имеет самое поверхностное представление о европейских народах, их истории и реальной жизни. Чего от него ждать, кроме слегка бредовой фантасмагории мимолетных впечатлений, сиюминутных эмоций и поспешных суждений? Боюсь, у него мало шансов избежать обвинения в полной некомпетентности и неразумности. Сам я оказываюсь приблизительно в том же положении, осмеливаясь говорить об Индии. Мне подсказывают, что у меня есть оправдание: как психолог, я должен видеть больше других – по крайней мере, подмечать подробности, которые ускользают от остальных. Не знаю, насколько это верно; пусть судит читатель.

982 Плоская гладь Бомбея и невысокие темно-зеленые холмы, почти внезапно вырастающие над горизонтом, создают ощущение бескрайности континента позади города. Это впечатление объясняет мою первую реакцию после высадки с парохода: я взял машину и уехал за город, в сельскую местность. Стало гораздо лучше – меня окружали желтая трава, пыльные поля, туземные хижины, огромные причудливые баньяны с темно-зеленой листвой, чахлые пальмировые пальмы, лишенные жизненных соков (эти соки собирают в бутыли ближе к верху деревьев и гонят пальмовое вино, которое я так и не попробовал), истощенный скот, тонконогие мужчины, пестрые сари женщин, все лениво торопятся или торопливо ленятся (alle in müßiger eile oder eiliger Muße), и им нет нужды объясняться или объяснять, потому что они именно таковы, каковыми им надлежит быть. Равнодушные, бесстрастные – я единственный среди них не принадлежал Индии. Мы миновали полосу джунглей возле голубого озера. Резко затормозили, и я было решил, что мы переехали затаившегося в засаде тигра, но вместо этого мы очутились на каких-то местных киносъемках: что-то предположительно должно было случиться с белокожей девушкой, наряженной сбежавшей из цирка dompteuse[614]. Камеры, мегафон и возбужденные мужчины в рубашках с закатанными рукавами – шок был настолько велик, что нога шофера будто сама по себе надавила на педаль газа. Лишь тогда я ощутил, что могу вернуться в город, которого еще толком не видел.

983 Англо-индийский стиль архитектуры последних пятидесяти лет не интересен, но придает Бомбею своеобразность: ощущение такое, будто вы все это уже где-то видели. Дело тут, скорее, в «английском характере» города, чем в самой Индии. Нужно, конечно, сделать исключение для «Ворот Индии»[615], этого огромного сооружения в начале королевской дороги в Дели. В каком-то смысле оно воспроизводит великолепие «Врат Победы», построенных Акбаром Великим в Фатехпур-Сикри[616], городе, быстро покинутом и ныне лежащем в руинах: красный песчаник сверкает на индийском солнце, так было встарь и будет впредь, словно волна разбилась о берег времени и оставила после себя полоску пены.

984 Такова Индия, какой она предстала мне: кое-что неизменно от века – желтые равнины, зеленые деревья-призраки, темно-коричневые валуны гигантских размеров, изумрудная зелень орошаемых полей, увенчанных той метафизической бахромой льда и скал далеко на севере, что встает непреодолимой преградой, неподвластной человеческому восприятию. Остальное разворачивается как в кино, будто показывают фильм, невообразимо красочный и подвижный: все течет, меняя форму, длится несколько дней или несколько столетий, оставаясь преходящим по своей сути, сновидческим – этакая многоцветная пелена майи. Сегодня еще молодая Британская империя ставит печать на Индию, как поступали ранее империя Великих Моголов, Александр Македонский, бесчисленные династии местных царьков и арийские завоеватели, – но сама Индия почему-то не меняет свой величественный лик. Человеческая жизнь кажется здесь на удивление хрупкой во всех отношениях. Местный город Бомбей выглядит нагромождением случайно составленных человеческих жилищ. Люди ведут мнимо бессмысленную жизнь, ведут ее жадно, деловито и шумно. Они умирают и рождаются бесконечными волнами, всегда почти одинаковыми, как бы поддерживая необозримую монотонность бесконечно повторяющейся жизни.

985 Во всей этой зыбкости и напрасной суматохе ощущается неизмеримая древность вне истории. В конце концов, кому нужна письменная история? В такой стране, как Индия, по ней вовсе не скучаешь. Все природное величие Индии, безусловно, анонимно и безлично, подобно величию Вавилона и Египта. История важна для европейских стран, где сравнительно недавно, в варварском и неисторическом прошлом, начало складываться настоящее: строились замки, храмы и города, прокладывались дороги и мосты, а люди обнаружили, что у них есть имена, что они где-то живут, что их города множатся, а мир с каждым столетием становится все больше. Отметив это развитие, они, вполне естественно, заинтересовались изменениями, и кому-то показалось целесообразным записывать, как все происходило, ибо перемены продолжались, а общество грезило неслыханными возможностями и лучшей жизнью, как духовной, так и светской.

986 Но в Индии, похоже, не найти ничего такого, что не существовало бы на протяжении сотен тысяч лет. Даже уникальные личности наших дней уже прожили бессчетное число предыдущих жизней, да и сам мир есть не что иное, как возобновление мирового порядка, случавшееся ранее многократно. Даже величайшему человеку Индии, уникальному будде Гаутаме, предшествовало множество других будд, и он не последний в этой цепочке[617]. Неудивительно поэтому, что у местных богов столько аватар[618]. «Plusça change, plus c’est la même chose»[619] – к чему при таких обстоятельствах какая-то история? Более того, само время относительно: йогин прозревает прошлое и будущее. Пройдя по «благородному восьмеричному пути»[620], вы вспомните, кем были десять тысяч жизней назад. Пространство тоже относительно: йогин перемещается в духовном теле со скоростью мысли по землям, морям и небесам. Так называемая реальность, все хорошее и плохое в человеческой жизни – это иллюзия. Так называемая нереальность – все эти сентиментальные, гротескные, непристойные, чудовищные, леденящие кровь божества – внезапно становится самоочевидной реальностью, когда полночи слушаешь неумолчный барабанный бой, который сотрясает дремлющее солнечное сплетение европейца. Тот-то привык считать собственный разум единственным инструментом постижения мира, а катхакали[621], за которым он следит полубезумным взором, так и остался бы для него нелепым танцем, если бы не барабанный бой, созидающий новую реальность из самых недр земли.

987 Прогулка по сутолоке бомбейских базаров заставила меня задуматься. Я ощутил влияние сновидческого мира Индии. Обыкновенный индус, я уверен, не воспринимает свой мир как сон; напротив, каждой реакцией он показывает, насколько захвачен и одержим реальностью этого мира. Без такого очарования миром не понадобилось бы религиозно-философское учение о «великой иллюзии майи», как нам, будь мы иными, не понадобилась бы христианская благая весть любви. (Суть учения в том, чтобы передавать знание о том, о чем мы мало знаем!) Быть может, я и сам погрузился в состояние, похожее на сон, двигаясь среди сказочных фигур «Тысячи и одной ночи». Мой собственный мир европейского сознания истончился, уподобился сетке телеграфных проводов высоко над землей, что протянулись прямыми линиями по всей поверхности суши, предательски схожей с географическим глобусом.

988 Вполне возможно, что Индия – и есть реальный мир, а белый человек живет в сумасшедшем доме абстракций. Родиться, умереть, болеть, быть жадным, грязным, ребячливым, смехотворно тщеславным, несчастным, голодным, порочным; застрять наглухо в безграмотном бессознательном состоянии, изворачиваться в тесном универсуме добрых и злых богов, оберегать себя заклинаниями и полезными мантрами – не исключено, что именно такова настоящая жизнь, какой она должна быть, или жизнь земная. В Индии жизнь еще не спряталась в капсулу умозрения, здесь до сих пор живет тело целиком. Потому-то европейцу и чудится, что его окружает сон: ему самому о полнокровной жизни Индии остается лишь мечтать. Когда ходишь босиком, как тут забыть о земле под ногами? Требуется вся акробатика высшей йоги, чтобы забыть о поверхности, и требуется некая особая йога, чтобы действительно вжиться в Индию. Впрочем, я не встречал ни одного европейца, который по-настоящему жил бы в Индии. Они все живут в Европе – точнее, в некоем сосуде, наполненном европейским воздухом. Без этой стеклянной стенки, отгораживающей от местных, легко утонуть, легко уйти с головой под груду всего того, что мы, европейцы, будто бы покорили в своем воображении. В Индии, стоит сделать шаг за стеклянную стену, все это тут же становится наводящей трепет реальностью.

989 Северная Индия характеризуется тем фактом, что она является частью огромного Азиатского континента. Я не мог не отметить нотку резкости в общении местных между собой, и эта нотка живо напомнила мне о вечно недовольных ближневосточных погонщиках верблюдов и раздражительных торговцах лошадьми. Разнообразие азиатских костюмов здесь преобладает над безупречной белизной, свойственной нарядам кротких поедателей растений с центральных равнин. Женские платья пестры и откровенны. Многочисленные пуштуны, гордые, беззаботные и свирепые, и бородатые сикхи, в характере которых причудливо сочетаются предельная грубость и неожиданная сентиментальность, придают здешним массам несомненно азиатский облик. Архитектура ясно показывает, насколько индуистский элемент подчинился господствующему азиатскому влиянию. Даже храмы Бенареса малы и не то чтобы привлекают внимание, разве что своей суматохой и грязью. Шива-разрушитель и кровожадная, безжалостная Кали почитаются, кажутся, превыше других богов. Толстый Ганеша с головой слона тоже в почете – как бог, приносящий удачу.

990 По сравнению со всем этим ислам выглядит высшей, более духовной и более развитой религией. Мечети чисты и красивы, а вид у них, разумеется, сугубо азиатский, когда мало ума, но много чувств. Культ – сплошной жалостливый вопль к Всемилостивому, вожделение, пылкое устремление, почти алчность, обращенная к Богу; лично я не назвал бы это любовью. Однако в сердцах этих древних Моголов живет любовь – любовь подлинная, поэтическая и утонченная. В мире тирании и жестокости небесная мечта обрела форму в камнях Тадж-Махала. Не могу и не стану скрывать свое безоговорочное восхищение перед этим высшим цветком гения, этим бесценным самоцветом; я восторгаюсь той любовью, что пробудила гений шаха Джехана и использовала его как инструмент самореализации. Это единственное место в мире, где красота – увы, слишком незримая и слишком ревностно охраняемая – исламского Эроса явлена посредством почти божественного чуда. Нежные тайны розовых садов Шираза и безмолвных патио арабских дворцов словно вырваны из сердца влюбленного шаха жестокой утратой, о которой невозможно забыть. Мечети Моголов и их гробницы чисты и строги, их диваны[622] (приемные залы) отмечены безупречной красотой, но Тадж-Махал – откровение. Он совершенно не индийский, больше похож на растение, которое проросло в богатой индийской земле и расцвело так, как ему больше нигде не расцвести. Это Эрос в чистейшем виде; тут нет ничего таинственного, ничего символического. Это возвышенное выражение человеческой любви к человеку.

991 На тех же равнинах северной Индии, почти за две тысячи лет до эпохи Великих Моголов, дух Индии породил свой самый спелый плод, саму сущность местной жизни – совершенного Будду. Недалеко от Агры и Дели находится холм Санчи с его знаменитой ступой[623]. Мы прибыли туда бодрящим утром. Яркий свет солнца и необычайная прозрачность воздуха позволяли разглядеть каждую подробность. С вершины скалистого холма видны в отдалении индийские равнины, а на макушке находится огромный каменный шар, наполовину зарытый в землю. Согласно «Махапариниббана-сутте»[624], Будда лично выбрал способ погребения своих останков – взял две плошки для риса и накрыл одну другой. Видимая ступа – это верхняя плошка, и нужно также вообразить нижнюю, закопанную в землю. Круг – символ совершенства с незапамятных времен, который кажется подходящим и выразительным памятником Татхагате[625]. Ему свойственны безмерная простота, аскетичность и ясность, что целиком соответствует простоте, строгости и ясности учения Будды.

992 Есть что-то невыразимо торжественное в этом месте и в его возвышенном одиночестве, как будто оно до сих пор наблюдает за тем мгновением истории Индии, когда величайший местный гений изложил свою высшую истину. Это место, заодно с архитектурой, тишиной и покоем за пределами всех смятений сердца, с его полным отрешением от человеческих эмоций, является истинно индийским по своей сути; это такая же «тайна» Индии, как Тадж-Махал – тайна ислама. Аромат исламской культуры по-прежнему витает в воздухе, а Будда, отчасти вроде бы позабытый, остается тайным дыханием жизни в современном индуизме. Ему позволено, по крайней мере, быть аватарой Вишну[626].

993 Направляясь вместе с британскими делегатами на Индийский научный конгресс в Калькутте, я вынужденно побывал на многих званых обедах и приемах. Мне не раз выпадала возможность побеседовать с образованными индийскими женщинами. Это было для меня в новинку. Признаю, что их наряды необыкновенно женственны; это самые подходящие, самые стильные и в то же время самые выразительные платья, когда-либо придуманные женщинами. Искренне надеюсь, что нынешняя половая хворь Запада, который пытается превратить женщину в подобие неуклюжего мальчика, не проникнет в Индию вслед за причудливым «научным образованием». Весь мир постигнет невосполнимая утрата, если индийская женщина перестанет носить местную одежду. Индия (наряду, может быть, с Китаем, которого я сам не видел) остается, пожалуй, единственной культурной страной, где воочию можно узреть, как могут и должны одеваться женщины.

994 Наряд индийской женщины передает гораздо больше смыслов, чем бесполезная полуобнаженность вечернего женского платья на Западе. Всегда остается кое-что, что можно приоткрыть или обнажить; с другой стороны, зрелище эстетических изъянов не оскорбляет вкус. Европейский вечерний туалет – один из самых очевидных симптомов нашего сексуального нездоровья: он выдает бесстыдство, эксгибиционизм, бессильную провокацию и нелепую попытку сделать отношения между полами дешевыми и простыми. Однако каждый человек в глубине души осознает (должен осознавать), что секрет сексуального влечения отнюдь не дешев и не прост, что это один из тех демонов, с которыми пока не справилось «научное образование». Женская мода у нас в основном придумана мужчинами, так что результат вполне предсказуем. Исчерпав все средства для производства подобия плодовитых кобылиц посредством корсетов и турнюров, сегодня пытаются сотворить юного гермафродита с атлетическим, наполовину мужским телом, несмотря на то обстоятельство, что тело северной женщины от природы имеет болезненную склонность к огрублению костяка. Вводится совместное обучение, чтобы сделать полы равными друг другу, вместо того чтобы подчеркивать различия. Но хуже всего, признаюсь, женщины в брюках, щеголяющие по палубе! Я часто задавался вопросом, понимают ли они, насколько уродливо выглядят? Обычно это добропорядочные представительницы среднего класса, совсем не умные, слегка затронутые нынешним помешательством на гермафродитизме. Печальная правда состоит в том, что европейская женщина, в особенности ее безнадежно неудачные наряды, вовсе не блещет рядом с индианкой, одежда которой полна достоинства и изящества. Даже толстые женщины в Индии могут на что-то рассчитывать, тогда как у нас им остается лишь морить себя голодом.

995 Раз уж речь зашла о нарядах, нужно указать, что индус слишком высоко ценит легкость и прохладу. Он носит длинный кусок хлопковой ткани, обмотанной вокруг и между ног. Передняя часть ног хорошо прикрыта, зато задняя смешно оголена. В этом ощущается нечто женственное и даже детское. Попросту невозможно вообразить воина в таком наверчивании тканей. Многие вдобавок носят поверх этого наряда рубаху или европейскую куртку: смотрится диковинно и как-то не совсем по-мужски. На севере распространен персидский тип костюма, который выглядит красиво и мужественно. Заматываться в ткань предпочитают в основном на юге – быть может, из-за матриархальности, которая там преобладает. Вообще эти складки смахивают на громадные подгузники. Что ж, этот нисколько не воинственный наряд полностью подходит пацифистскому мировоззрению индусов.

996 Настоящая драка в таком одеянии вряд ли возможна. Соперники моментально запутаются во множестве складок своей нелепой одежды. Они вполне свободны в словах и жестах, но, когда уже ожидаешь худшего, все сводится к хватанию за грудки или за воротник рубахи. Однажды я наблюдал, как два мальчика лет восьми-девяти сильно поссорились в ходе игры. Дошло до кулаков. Все мы прекрасно помним, что значит драка между мальчиками в этом возрасте. Но на поведение маленьких индусов действительно стоило посмотреть: они наносили яростные удары, но опасные на вид движения замирали чудесным образом приблизительно в пяди от лица противника – а смотрелось так, будто и вправду шла отчаянная драка! Индусы крайне культурны. Впрочем, дело было на юге; на севере мусульманский элемент, думаю, должен усиливать серьезность происходящего, если доходит до драки.

997 Впечатление мягкости, которое производит индус, указывает на преобладание в семье женского элемента – предположительно, на материнское влияние. Кажется, что это стиль, обусловленный древней матриархальной традицией. Образованный индус во многом схож по характеру с типажами «семейного мальчика» и «хорошего» сына, который знает, что ему нужно ладить с матерью, и, более того, умеет с нею ладить. Но такое же впечатление производят и местные женщины, которые выказывают столь продуманную, столь предусмотрительную скромность и неприметность, что сразу возникает ощущение, будто имеешь дело с чрезвычайно одомашненным (kultivierten) и общественным человеком. В их голосах нет ни резкости, ни надменности, ни мужеподобности, ни грубости, так что было очень приятно сопоставлять индианок с некоторыми знакомыми мне европейками, чьи напряженные, слишком громкие и судорожные голоса выдают вымученную, неестественную установку.

998 У меня было много возможностей изучать в Индии английский голос. Вообще голоса коварны, они обнажают обилие истинных черт. Вы восхищаетесь фантастическими усилиями, которые люди прилагают, чтобы казаться веселыми, добрыми, приветливыми, предприимчивыми, радостными, благожелательными, готовыми к сотрудничеству и т. д. При этом вам известно, что это лишь попытка скрыть правду, которая зачастую состоит ровно в обратном. Вы устаете слушать эти неестественные звуки, вам даже хочется, чтобы кто-нибудь произнес нечто недоброе, грубое, оскорбительное. Нельзя не замечать, сколько вполне приятных и порядочных англичан тщательно изображают голос «настоящего мужчины» – бог весть почему. Со стороны кажется, будто они пытаются поразить мир своим раскатистым горловым рыком – или воображают себя на политическом митинге, где необходимо убедить слушателей в неподдельной искренности оратора. Обычные разновидности такого голоса – это бас полковника (или хозяина дома с многочисленными детьми и слугами, на которых нужно произвести должное впечатление). Голос Санта-Клауса – особая статья, за это дело, как правило, берутся люди с академической подготовкой. Я установил опытным путем, что обладатели самых раскатистых голосов – обычно довольно скромные и порядочные люди с заметным ощущением собственной неполноценности. Им выпало сверхчеловеческое бремя – быть повелителями такого континента, как Индия!

999 Сами индийцы говорят без жеманства, и за ними стоит не метрополия, а триста шестьдесят миллионов жителей Индии. Местные женщины и подавно лишены самостоятельности, они принадлежат к большим семьям, по воле жребия и географии проживающим в стране под названием Индия. Им надо приспосабливаться, надо уметь разговаривать и вести себя в семье, когда двадцать пять – тридцать человек теснятся в крохотном домике, а всем заправляет старая бабка. Такие условия учат говорить скромно, осторожно, вежливо. Вот объяснение тихого, щебечущего голоска и смиренного, на наш взгляд, поведения. На нас теснота в семьях действует противоположным образом: люди становятся нервными, раздражительными, грубыми и даже агрессивными. Но в Индии иное отношение к семье – все серьезно, нет и намека на дилетантство или сентиментальность. Семья трактуется как необходимая форма совместного проживания – неизбежная, насущная и самоочевидная. Требуется религия, чтобы нарушить этот закон и сделать «бездомность» первым шагом к святости. Конечно, со стороны кажется, что с индийцами необыкновенно приятно и легко уживаться, особенно с женщинами; отражай стиль человека целиком[627], индийская жизнь предстала бы почти идеальной. Но мягкость манер и сладость голоса составляют также часть тайной дипломатии. Полагаю, что индийцы – обычные люди, а потому любые обобщения будут далеки от истины.

1000 На самом деле, в поисках конкретных сведений снова и снова натыкаешься на любопытное обстоятельство: нередко выясняется, что твой вопрос интересует людей меньше, чем рассуждения о твоих возможных мотивах или о том, как можно вывернуться из некоего затруднительного положения, не понеся урона. Скученность, несомненно, во многом объясняет этот широко распространенный и очень показательный недостаток индийского характера, поскольку лишь искусство обмана способно обеспечить уединение в толпе. Поведение женщины ориентировано на мать и на мужчину. Для первой она – дочь, а второму женщина умело позволяет ощутить себя мужчиной. По крайней мере, я не встречал здесь ни одного «линкора» (Schlachtschiff), столь типичного для западных гостиных, то есть дам, при виде которых мужчина чувствует себя приблизительно так же комфортно, как мышь, тонущая в холодной воде на голодный желудок.

1001 Индийцы хотят жить в Индии, и так им предначертано судьбой. Они так крепко срослись со своей землей, как нам и не снилось, несмотря на все наши идеалы и моральные усилия. Наши скитания еще не завершились. Англосаксы лишь совсем недавно перебрались с севера Германии на свою новую родину. Норманны прибыли из Скандинавии через Северную Францию намного позже, и то же самое верно практически для всех народов Европы. Наш девиз по-прежнему гласит: Ubi bene, ibi patria[628]. Благодаря этому девизу мы все – ярые патриоты. Поскольку мы все еще можем и хотим скитаться, нам кажется, будто мы можем привыкнуть к любому месту. Мы до сих пор не пришли к осознанию, что должны ладить с соседями в своем тесном пространстве, мы все еще думаем, что можем позволить себе ссоры, потому что «на Западе» всегда найдется свободная плодородная местность, если что-то пойдет не так. По крайней мере, так мы думаем, но эти мысли уже не совсем соответствуют действительности. Даже англичанин не обосновался в Индии навсегда; фактически он отбывает тут срок и пытается извлечь из этого пребывания максимум пользы. Отсюда все эти обнадеживающие, веселые, нетерпеливые, энергичные, сильные голоса людей, которые грезят во сне и наяву о весне в Сассексе[629].

XXIV. Чему нас может научить Индия[630]

1002 Индия расположена между азиатским севером и тихоокеанским югом, между Тибетом и Цейлоном. Она резко обрывается у подножия Гималаев и у Адамова моста[631]. Далее, с одного торца, лежит монгольский мир, а с другого – «райские» острова Южного моря. Цейлон столь же причудливо отличается от Индии, как и Тибет. Любопытно, что на обоих концах этого пространства мы находим «след слона», как Палийский канон[632] называет учение Владыки Будды.

1003 Почему Индия утратила свой величайший свет, путь искупления Будды, этот славный синтез философии и opus divinum[633]? Общеизвестно, что человечество по природе неспособно оставаться на вершине просветления и духовного познания. Будда явился несвоевременно, нарушил исторический процесс, который впоследствии взял над ним верх. Индийская религия подобна вимане[634] или пагоде. Боги карабкаются друг на друга, как муравьи, – от слонов, вырезанных в основании мироздания, до абстрактного лотоса, венчающего вершину. В итоге они превращаются в философские понятия. Будда, духовный первооткрыватель, учил (и пытался воплотить это учение в жизнь), что просветленный человек является учителем и искупителем даже для богов (а не просто глупым их отрицателем, как утверждает западное «просвещение»). По-видимому, такие утверждения оказались слишком смелыми, ибо индийский разум вовсе не был готов к усвоению божеств до такой степени, чтобы они очутились в психологической зависимости от умственного состояния человека. Достижение самого Будды, который обрел это прозрение, не поддавшись душевной инфляции, равносильно чуду. (Но всякий гений сродни чуду.)

1004 Итак, Будда нарушил исторический процесс, помешав медленному превращению богов в идеи. Истинный гений почти всегда вторгается в существующий уклад и мешает привычному ходу вещей. Он обращается к тленному миру из вечности, то есть изрекает «неправильные» слова в нужное время. Вечные истины никогда не бывают истинными в какой-либо один конкретный миг истории. Процесс трансформации должен остановиться, чтобы удалось принять и усвоить те совершенно чуждые установки, которые гений извлек из сокровищницы вечности. При этом гений все же выступает как целитель своего времени, ибо всякая вечная истина исцеляет.

1005 Отдаленная цель этого процесса трансформации во многом совпадает с намерением Будды. Но достигнуть ее невозможно ни за одно поколение, ни за десять. Очевидно, что путь займет гораздо больше времени – минимум тысячи лет, – поскольку намеченное преобразование невозможно осуществить без радикального развития человеческого сознания. В него можно только «верить», как, очевидно, и поступали последователи Будды (а также и Христа), предполагая – как всегда делают «верующие», – что все сводится именно к вере. Конечно, вера немаловажна, но она тем самым подменяет собой осознанную реальность, которую христиане мудро переносят в жизнь в потустороннем мире. Этот «мир» на самом деле есть желаемое будущее человечества, предвосхищаемое религиозным прозрением.

1006 Будда исчез из индийской жизни и религии – причем в степени, невообразимой для нас, когда мы думаем, что Христос может исчезнуть из нашего мировоззрения после какой-то грядущей катастрофы христианства; в степени, с которой не сопоставить даже исчезновение греко-римских религий под влиянием современного христианства. Но нельзя сказать, что Индия совсем забыла своих древних духовных учителей. По всей стране наблюдается значительное возрождение интереса к классической философии. В университетах Калькутты и Бенареса работают философские факультеты. Правда, основной упор делается на классическую индуистскую философию и ее обширную санскритскую литературу. Палийский канон не входит в область изучения, а Будду не признают «правильным» философом. Он же бросал вызов человеку! Не в этом состоит призвание философии. Она, подобно любой другой науке, нуждается в свободной интеллектуальной игре, не отягощенной моральными и человеческими осложнениями. При этом ничтожные, разобщенные вовне и внутри люди должны иметь возможность «что-то делать», не вовлекаясь роковым образом в дела, выходящие далеко за пределы их выносливости и сил. Вот верная дорога, пускай и longissima via[635]. Божественное нетерпение гения способно смутить и даже расстроить малого человека. Но спустя несколько поколений этот малый человек вновь самоутвердится, хотя бы благодаря численности вида, и это тоже кажется правильным.

1007 Далее я собираюсь сказать то, что может оскорбить моих индийских друзей, но на самом деле у меня нет ни малейшего намерения кого-либо оскорблять. Мне бросилось в глаза – быть может, это обман зрения – следующее примечательное обстоятельство: индиец, в той мере, в какой он действительно индиец, не мыслит – во всяком случае, в нашем понимании. Скорее, он воспринимает мысль. В этом отношении он схож с первобытным человеком. Я не утверждаю, что индиец примитивен, но процесс его мышления видится мне похожим на примитивный способ мыслительного производства. Рассуждение первобытного человека – это в основном бессознательная функция, результаты действия которой он воспринимает. Следует ожидать чего-то подобного от любой культуры, которая сохранила почти непрерывную преемственность с первобытными временами.

1008 Наше западное развитие с примитивного основания было внезапно прервано вторжением психологии и духовности, признаков цивилизации гораздо более высокого уровня. Да, внешне все обстояло не так плохо, как у негров или полинезийцев, столкнувшихся вдруг с бесконечно более развитой культурой белого человека, но сходство тут несомненное. Нас остановили посреди варварского многобожия, которое искоренялось и подавлялось на протяжении столетий, вплоть до недавней поры. Полагаю, что этот факт придал некое своеобразие западному уму. Наше духовное существование превратилось во что-то такое, к чему не пришло само и чем не могло стать по-настоящему. Это прямое следствие диссоциации между сознательной и бессознательной частями разума. Это освобождение сознания от груза иррациональности и инстинктивного порыва за счет целостности индивидуума. Человек как бы раскололся на сознательную и бессознательную личности. Первую удалось приручить, поскольку она была отделена от природного, первобытного человека. В итоге мы, с одной стороны, сделались дисциплинированными, организованными и рациональными, но, с другой стороны, сохранили многие черты дикаря, отрезанного от образования и культуры.

1009 Это объясняет многочисленные приступы самого жуткого варварства, которым мы подвержены, а также раскрывает пугающую причину, по которой мы, чем выше поднимаемся по склону научных и технических достижений, тем охотнее злоупотребляем нашими опасными, поистине дьявольскими изобретениями. Возьмем, хотя бы, великий триумф человеческого разума – возможность подняться в небо: мы осуществили извечную мечту человечества! Но сразу вспоминаются современные бомбардировки! Это и есть цивилизация? Пожалуй, это больше убедительное свидетельство того, что, когда наш разум возносится к небесам, другой человек в нас, старательно подавляемый варвар, спускается прямиком в преисподнюю. Разумеется, наша культура может гордиться своими достижениями, но еще нам должно быть стыдно за самих себя.

1010 Это, конечно, не единственный путь, которым человек может стать культурным – во всяком случае, не идеальный путь. Можно изыскать иные, более удовлетворительные способы. Вместо того чтобы различать в человеке всего одну сторону, следовало бы воспринимать его целиком. Отягощая сознательную личность приземленной тяжестью примитивной стороны, можно избежать этого фатального разъединения двух половин индивидуума. Конечно, экспериментировать с современным белым человеком в этом направлении будет непростым делом, поскольку очевидным следствием представляется целый ворох дьявольски запутанных моральных и интеллектуальных проблем. Но если белому человеку не удастся уничтожить собственный вид своими гениальными изобретениями, ему в конце концов придется заняться – предельно серьезно – самообразованием.

1011 Какова бы ни была в итоге участь белого человека, мы, по крайней мере, имеем перед глазами пример культуры, которая сохранила все существенные черты первобытности, свойственные человеку в его целостности. Культура и психология Индии напоминают ее храмы, которые отражают в своих изваяниях все мироздание, в том числе человека со всеми его чертами и действиями, будь то святой или варвар. Быть может, поэтому Индия кажется такой сказочной: вас словно отбрасывает назад, в бессознательное, в тот неискупленный, нецивилизованный, аборигенный мир, о котором мы только грезим, поскольку наше сознание его отрицает. Индия олицетворяет другой путь развития – без подавления, без насилия, без рационализма. Здесь рядом, в том же городе, на той же улице, в том же храме, на одной и той же квадратной миле оказываются высокоразвитый и примитивный умы. В умственном складе местного святого угадываешь черты живой первобытности, а в меланхолическом взгляде неграмотного полуобнаженного селянина улавливается бессознательное знание сокровенных истин.

1012 Я говорю все это для того, чтобы объяснить, что имел в виду под отсутствием мышления. Я даже мог бы просто сказать: хвала Небесам, что еще есть люди, которые не научились мыслить, которые способны воспринимать свои мысли так, как если бы те были видениями или живыми существами; что есть люди, которые преобразили или еще преобразят своих богов в зримые образы, обусловленные реальностью инстинктов. Они спасли своих богов и живут теперь вместе с ними. Верно, что перед нами иррациональная жизнь, полная грубости, ужаса, страданий, болезней и смерти – но в то же время ей присущи полнота, удовлетворенность и непостижимая эмоциональная красота. Да, для нас логические процессы в Индии забавны, и поистине удивительно видеть, как осколки западной науки мирно уживаются тут с мнениями, которые мы недальновидно склонны считать суеверными. Индийцы нисколько не возражают против, казалось бы, явных противоречий, признают таковые особенностями своего склада мышления и полагают, что человек не несет за них ответственности. Он их не производит, ведь мысли появляются сами собой. Индиец не выуживает из мироздания бесконечно малые подробности. Он желает узреть и постичь целое. Он еще не ведает, что возможно наглухо запереть живой мир между двумя понятиями. Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, сколько от завоевателя (не говоря уже о воре или разбойнике) заключается в самом слове «понятие» («концепция»)? Оно происходит от латинского concipere – «взять что-то, крепко ухватившись». Именно так мы смотрим на мир. А индийское «мышление» предполагает расширение поля зрения, без грабительских набегов на пока непокоренные царства природы.

1013 Если вы хотите усвоить величайший урок, который может преподать нам Индия, облачитесь в свою мантию морального превосходства, отправляйтесь в Черную пагоду Конарака[636], присядьте в тени могучих руин, до сих пор покрытых удивительнейшей росписью из ругательств, и почитайте старый мюрреевский «Справочник по Индии»[637], где рассказывается, как правильно ужасаться столь плачевному положению дел и что заходить в храмы нужно по вечерам, потому что при свете ламп они выглядят – если такое возможно – «еще более (и сколь чарующе!) зловещими»; а затем тщательно и предельно честно проанализируйте все свои реакции, чувства и мысли. Это займет довольно много времени, но в конце концов, если проделали хорошую работу, вы узнаете кое-что о самом себе и о белом человеке как таковом – узнаете то, чего, по всей видимости, никогда ни от кого не слышали. Поездка в Индию, если вы можете себе ее позволить, в целом чрезвычайно, на мой взгляд, поучительна и с психологической точки зрения крайне полезна, пускай и может доставить немало головной боли.

XXV. Предисловия и выступления[638]

Предисловие (1933)

1014 В связи с уходом в отставку профессора Кречмера, председателя Всеобщего медицинского общества психотерапевтов[639], пост председателя и бразды правления обществом перешли ко мне. Эти изменения совпали с большими политическими потрясениями в Германии. Хотя психотерапия как наука не имеет ничего общего с политикой, судьба распорядилась так, что я принял на себя обязанности редактора «Zentralblatt» в ту пору, когда положение дел в психотерапии характеризуется смешением доктрин и взглядов, чрезвычайно схожим с недавней обстановкой в политике. Односторонние и взаимоисключающие методы наблюдения оказали слишком сильное воздействие не только на специализированное медицинское мнение, но и на психологические воззрения многих образованных неспециалистов. Возникшие в результате противоречия лишь обострились благодаря распространению моих собственных – принципиально иных по содержанию – идей, и в итоге вполне можно говорить об усугублении путаницы. Таким образом, первоочередной задачей «Zentralblatt» становится беспристрастная оценка всякого полезного вклада наряду с отстаиванием общей точки зрения, которая будет учитывать основные факты человеческой психики более полно и точно, нежели было до сих пор. Различия, которые действительно существуют между германской и еврейской психологией и которые давно известны каждому разумному человеку, нельзя более замалчивать, поскольку их подчеркивание идет на пользу науке. В психологии, если сравнивать ее с другими науками, во главу угла ставится «личное отношение» (persoenliche Gleichung), пренебрежение которым обесценивает практические и теоретические выводы. При этом я хочу прямо заявить, что сказанное вовсе не означает принижения семитской психологии,[640] так же как обсуждение своеобразия восточной психологии не означает принижения китайцев.

1015 Психотерапия давно перестала быть уделом одних только специалистов. Весь мир интересуется психологическими открытиями медиков. Поэтому психотерапия просто обязана принимать во внимание психику в ее цельности при построении теорий и расширять свои границы за пределы патологии и особенностей личного. Обещаю, что «Zentralblatt» приложит необходимые для этого усилия.

Современные заметки (1934)[641]

1016 Не хочу обсуждать догадки доктора Балли, но предпочту сообщить факты, которые привели к моему приходу на пост редактора издания «Zentralblatt für Psychotherapie». Около трех лет назад меня избрали почетным вице-председателем Всеобщего медицинского общества психотерапевтов. Когда вследствие политических потрясений профессор Кречмер оставил должность председателя, общество, подобно многим другим научным организациям Германии, столкнулось с достаточно сильным кризисом, и некоторые ведущие его участники стали настаивать – я бы даже сказал, требовать, – чтобы я занял место председателя. Хочу особо подчеркнуть, что речь идет не о немецком, а о Международном обществе, как и указано в том номере, на который ссылается доктор Балли[642]. Указанные условия привели к моральному конфликту, вполне понятному для любого порядочного человека в подобной ситуации. Должен ли я, сохраняя благоразумный нейтралитет, отодвинуться на безопасное расстояние по эту сторону границы и, как говорится, умыть руки? или же, отчетливо осознавая риск, должен бросить вызов обстоятельствам и стать жертвой неизбежных недоразумений, от которых не уйти человеку, в силу высшей необходимости заключающему соглашение о сотрудничестве с нынешними политическими властями Германии? Должен ли я пожертвовать интересами науки, верностью коллегам, дружбой, которая связывает меня с рядом немецких врачей, и удобством непосредственного погружения в область гуманитарных наук благодаря общему языку, – должен ли я пожертвовать всем перечисленным ради эгоистического стремления к спокойствию и ради собственных политических взглядов? Я повидал достаточно страданий немецкого среднего класса, узнал достаточно о тех безмерных мучениях, какими сегодня зачастую сопровождается деятельность немецкого врача, мне известно слишком много об общем духовном убожестве современного общества, чтобы я уклонялся от выполнения своего человеческого долга и напяливал на себя потрепанный плащ политических уловок. Следовательно, у меня не оставалось другого выхода, кроме как принять ответственность за своих друзей собственным именем и независимым положением.

1017 В тех условиях хватило бы всего одного росчерка пера от верховной власти, чтобы уничтожить психотерапию как таковую[643]. Этого нельзя было допускать во имя страдающего человечества, во имя врачей и, что не менее важно, во имя науки и культуры.

1018 Всякий, кто имеет хоть малейшее представление о нынешней Германии, прекрасно понимает, то никакая газета, никакое общество, ничто вообще не может существовать, если оно не одобрено (gleichgeschaltet – приведено в соответствие. – Ред.) правительством. Посему учреждение журнала или общества представляет собой двухсторонний процесс. Я могу чего-то хотеть, но исполнится ли мое желание – это отдельный вопрос, решение которого зависит не от меня и не от моих коллег. Тот, кому приходится иметь дело с сегодняшней Германией, хорошо знает, насколько быстро все меняется: очередной непредвиденный указ следует за другим, политическая обстановка молниеносно преображается. Совершенно невозможно следить за событиями из-за границы, когда даже внутри Германии люди не способны при всем желании добиться от политических властей ясной и обязывающей позиции.

1019 Так как немецкая секция Международного общества должна была соответствовать политическим требованиям и так как, кроме того, наш журнал издается в Германии, возникло, естественно, столько затруднений, что мы не раз и не два сомневались в самой возможности реорганизации общества. В частности, встал вопрос о присяге на верность и «чистоте политических чувств», которые требовались от немецкой секции общества. Нам в Швейцарии подобное едва ли понятно, однако все становится на место, если мы мысленно перенесемся на три-четыре столетия назад, во времена, когда церковь придерживалась тоталитарных воззрений. Тогда еще не изобрели колючую проволоку, потому-то, полагаю, и не было концентрационных лагерей; вместо проволоки церковь охотно прибегала к сжиганию на кострах. Нынешняя «модернизированная» присяга – лишь бледное подобие предшествующего, гораздо более сурового и наглядного властного принуждения. По мере ослабления главенства церкви уже государство стало перенимать эти качества, ведь тоталитарные поползновения никуда, в общем-то, не делись. Социализм грубо вторгся в область католического наследия и принялся ставить эксперименты по жесточайшему принуждению – правда, не с целью приблизить царство небесное, а с тем чтобы создать такое же хилиастическое блаженство (или его эрзац) на земле. Русский коммунизм вполне логично превратился в тоталитарную церковь, где даже самая бедная мышь издает большевистский писк. Неудивительно, что национал-социализм выдвигает схожие требования! Согласно логике истории, после эпохи клерикального принуждения неизбежно приходит черед эпохи принуждения со стороны светского государства.

1020 Но даже в такую пору дух продолжает трудиться – в науке, в искусстве, философии и религиозном опыте, независимо от того, благоприятна современная ситуация или неблагоприятна, ибо в человеке есть нечто божественное, неподвластное материальному, присущее человеческой конституции. Этот дух хочет жить – вот почему в древности Галилей, когда его истязали церковники, было отрекся от своих теорий, но потом, как утверждается, сказал: «Eppur si muove»[644], – готов поспорить, очень тихо. Мученичество – это особое призвание, к которому нужно быть предрасположенным. Поэтому мне представляется вполне разумным не донимать политическую инквизицию «бреднями» о том, что спутники Юпитера были открыты «без одобрения» Аристотеля. У Галилея, судя по портретам, был детский взор великого первооткрывателя, и этот ученый не сумел набраться мудрости, потребной для выживания в эпоху принуждения. Сегодня он мог бы загорать на пляже в Лос-Анджелесе в компании с Эйнштейном и считался бы успешным, поскольку либеральный век поклоняется Богу в облике науки. Но «метаморфоза богов» с грохотом катится дальше, и государство становится владыкой мира сего: больше половины Европы ему уже подчинилось. Науке и всякому целительскому искусству дается семь тучных лет, а затем наступают семь тощих[645]. Мы должны научиться приспосабливаться. Протестовать попросту смешно – как, скажите, протестовать против несущейся на тебя лавины? Лучше проявлять осторожность. Вызывать лавины науке неинтересно; она должна сохранять свое интеллектуальное наследие даже в изменившихся условиях.

1021 Так обстоят дела сегодня. Ни я, ни мои немецкие коллеги не несут за них ответственности. Если немецкая секция общества намерена продолжать существование, присяга на верность стране неизбежна, это понимает всякий разумный человек. Потому и планировалось, что ответственный редактор «Zentralblatt» доктор Цимбал из Гамбурга подготовит специальный выпуск со статьями ведущих немецких психотерапевтов, а также с заявлением, подписанным президентом немецкой секции профессором Герингом из Эльберфельда – и этот выпуск будет распространяться только в Германии. Именно об этом мы договаривались с ответственным редактором. К моему несказанному удивлению и разочарованию, политический манифест профессора Геринга неожиданно появился в последнем номере «Zentralblatt». Я уверен, что к тому имелись внутренние политические поводы, но это одна из тех прискорбных тактических оплошностей, которые были проклятием немецкой внешней политики даже в эпоху Вильгельма[646]. В итоге мое имя внезапно оказалось связанным с манифестом национал-социалистов, что лично для меня совсем не приятно. Но все же – что такое помощь или дружба, которые ничего не стоят? Само происшествие, впрочем, настолько компрометирует журнал, что ставит под серьезное сомнение мое положение руководителя.

1022 В Германии в настоящее время все должно быть «немецким», если хочет выжить. Даже искусство врачевания должно быть «немецким» – по чисто политическим причинам. С точки зрения самой медицины совершенно не важно, зовется она «немецкой» или «французской», зато крайне важно продолжать работу, даже в бесспорно трудных условиях (о чем я сам слишком хорошо знаю). Просто и безопасно потешаться над «немецкой психотерапией», и совсем другое дело – спасать медицину ради всего человечества от бурлящего хаоса революции, превращать науку в укрытие от потрясений; такова и была моя цель, когда я помогал реорганизовывать психотерапевтическое движение в Германии. Медицина не имеет ничего общего с политикой – увы, повседневность опровергает мои слова! – и потому ее можно и нужно практиковать на благо страдающего человечества при любых режимах. Если бы петербургские или московские врачи обратились ко мне за помощью, я бы откликнулся не раздумывая, потому что имею дело с людьми, а не с большевиками, а если бы молва за это заклеймила меня большевиком, я бы попросту отмахнулся от этого упрека. У человека все-таки есть душа, он не бык, откармливаемый для политической бойни. Если прозвучит зов, обращенный к душе, я последую за этим зовом, откуда бы он ни исходил. Моя наивная вера в человеческую душу может – с олимпийской точки зрения гипертрофированного интеллекта или партийной слепоты – показаться смехотворной, подозрительной, непатриотичной и еще бог весть какой. Я не похваляюсь тем, что являюсь добрым христианином, но я верю в слова: «Кесарю кесарево, а Богу Богово»[647]. Врач, который в ходе боевых действий оказывает помощь раненым противника, уж точно не должен считаться предателем своей страны.

1023 Нет никакого смысла для врачей противостоять национал-социалистическому режиму так, как если бы мы были партией. Будучи врачами, мы в первую очередь люди, которые спасают ближних, если это необходимо, при любых обострениях политической ситуации. Мы не обязаны (и от нас не требуют) протестовать против внезапных приступов несвоевременного политического рвения и тем самым подвергать серьезной опасности нашу медицинскую деятельность. Моя поддержка немецких врачей не имеет ничего общего с какой-либо политической позицией. Если ее истолковывают в политическом ключе – что, несомненно, уже произошло или вскоре произойдет, – то данное толкование больше говорит о тех, кто выносит такие суждения, чем обо мне. Я сам никогда не мог помешать сотворению и распространению слухов.

1024 По общему признанию, я проявил неосмотрительность, причем в такой степени, что допустил шаг, который и привел к нынешним недоразумениям, – а именно, начал обсуждение «еврейского вопроса». Я поступил так намеренно. Мой уважаемый оппонент забыл, похоже, что первое правило психотерапии гласит: нужно рассматривать в мельчайших подробностях все, что кажется наиболее щекотливыми, опасными и непонятными темами. Еврейский вопрос – это очередной комплекс, гноящаяся рана, и ни один ответственный врач не решится применять здесь принцип врачебной тайны.

1025 Что касается различий между еврейской и «арийско-германско-христианско-европейской» психологией, то эти различия, конечно же, едва ли можно разглядеть в отдельных плодах науки как таковой. Но нас интересует не столько этот факт, сколько то важное обстоятельство, что в психологии предмет познания есть одновременно орган познания, чего не наблюдается ни в какой другой науке. Отсюда совершенно искренние сомнения в том, что психологию вообще возможно причислять к наукам. Исходя из этого сомнения, я несколько лет назад предложил, чтобы всякая психологическая теория подвергалась критике в первую очередь как субъективная исповедь. Ведь если орган познания есть объект, то у нас имеются все основания исследовать природу этого органа крайне тщательно, ибо субъективная предпосылка выступает одновременно как объект познания, с самого начала, следовательно, ограниченного. Эта субъективная предпосылка тождественна нашей психической идиосинкразии. Идиосинкразия обусловлена (1) индивидуумом, (2) семьей, (3) национальностью, расой, климатом, географией и историей.

1026 В свое время меня обвиняли в «швейцарском упрямстве». Не то чтобы я возражал против обладания национальными пороками швейцарцев; также я вполне готов предположить, что воистину «упрям, как швейцарец», во всех отношениях. Я охотно допускаю критику своих психологических исповедей, своих так называемых «теорий», и упреки по поводу швейцарского «тупоумия» или чудачеств, за которыми, мол, скрывается зловещее влияние богословов и врачей у меня в роду – а также всего нашего христианского и германского наследия, которое олицетворяют, например, Шиллер и Майстер Экхарт. Я не обижаюсь, когда меня называют «тевтонским путаником», «мистиком», «моралистом» и т. д. Я горжусь своими субъективными предпосылками, ценю их швейцарский дух, благодарен своим предкам-богословам за то, что они привили мне христианское мировоззрение, а еще признаю наличие у себя «отцовского комплекса», не хочу и никогда не буду подчиняться никаким «отцам» (чем не «чудачество»?).

1027 Не следует ли поэтому утверждать, будто существует особая еврейская психология, допускающая предрассудки крови и народной истории? Не следует ли уточнить, в чем, собственно, заключаются своеобразные различия между преимущественно еврейским (иудейским) и преимущественно христианским мировоззрением? Неужели я единственный среди психологов обладаю специфическим органом познания с субъективным уклоном, тогда как еврей, по-видимому, оскорбляется до глубины души, если кто-то вслух называет его евреем? По всей видимости, он не готов признать, что его озарения суть плоды разгадки какого-то шифра или что его разум возник совсем недавно из безликого океана не-истории. Честно и открыто заявляю, что совершенно не могу понять, почему говорить о «еврейской» психологии – это преступление.

1028 Не будь у меня возможности – как полагает доктор Балли – обозначить хотя бы одно различие между двумя психологиями, это было бы равносильно тому, что я не смог бы провести правдоподобное различие между психологическими особенностями англичан и американцев – или французов и немцев. Я не придумал эти отличия; им посвящены бесчисленные книги, газетные статьи и шутки; они, как говорится, у всех на языке, и тот, кто не замечает психологическую разницу между французами и немцами, прибыл откуда-то из полной глуши и ничего не знает о нашем европейском сумасшедшем доме. Неужели мы и вправду должны верить, что племя, бродившее по просторам истории на протяжении нескольких тысячелетий («богоизбранный народ»), пришло к мысли о своей богоизбранности не под влиянием какой-то совершенно специфической психологической особенности? Если различий не существует, как мы вообще отличаем евреев от прочих?

1029 Психологические различия существуют между всеми народами и расами, даже между жителями Цюриха, Базеля и Берна. (Откуда иначе берутся все смешные шутки?) На самом деле различия существуют между семьями и между отдельными людьми. Вот почему я нападаю на любую «усредняющую» психологию, когда та начинает притязать на универсальную значимость, будь то, к примеру, фрейдовская или адлеровская школа. Любое уравнивание вызывает ненависть и злобу в тех, кого подавляют и недооценивают; оно препятствует широкому, общечеловеческому пониманию. Все ветви человечества соединяются в один ствол – безусловно, это верно, но что такое ствол без отдельных ветвей? К чему нелепая обидчивость, когда кто-либо смеет заговаривать о психологических различиях между евреями и христианами? Каждый ребенок знает, что различия существуют.

1030 По-видимому, принято считать, что моя цель, когда я затевал обсуждение этнологических различий, заключалась в том, чтобы предъявить публике свой пресловутый «антисемитизм». Похоже, никто не верит, что я – как и другие ученые – способен сказать что-то хорошее и полезное. Что ж, как бы то ни было, с учетом всей возможной критики, я никогда не посмел бы утверждать, что «десять колен прокляты, а всего два святы»[648]. Подобная точка зрения далека от христианской. Мои суждения всегда будут оставаться далекими от этого вопиющего противопоставления, в них не найдется ничего такого, что нельзя было бы обсудить вежливо.

1031 Я не высказываю оценочных суждений и не прячу какие-либо завуалированные мнения. Много лет я искал те неуловимые различия, о которых все знают, но на которые никто не может точно указать. Это одна из важнейших проблем психологии; наверное, именно поэтому подобные исследования считаются запретной областью, куда не следует вступать под страхом смерти. Многие люди обижаются, если им приписывают особую психологическую идиосинкразию, а при общении с партиями и народами нужно быть еще осторожнее. Вот почему любое исследование указанных различий необычайно затруднено: помимо выполнения своей работы, исследователь должен устраивать гротескные пляски, лавируя между сильно заряженными аффектами. Практикующему психологу надлежит усвоить эти психические особенности, поскольку из-за них возникает добрая половина недоразумений в нашем мире. Тот, кто сумеет определить природу этих неуловимых различий, действительно заглянет в сокровенные глубины человеческой души. Что касается меня, я не принадлежу к тем ученым, которые занимаются исключительно тем, что уже известно (вне сомнения, это чрезвычайно полезное занятие); я предпочитаю проникать в области, еще вполне девственные.

1032 Потому меня изрядно забавляет, когда мне приписывают роль тупицы, который не в состоянии разглядеть какие-либо различия между иудеями и христианами. Вопреки утверждениям Балли, эти различия, несомненно, существуют; точно так же вода уже существовала до того, как химики открыли формулу Н₂О; увы, постичь различия нам пока не дано, ибо все гипотезы, что выдвигались до сих пор, совершенно неудовлетворительны. Правда, эти сугубо познавательные трудности отнюдь не означают, что различия как таковые отсутствуют. В ближайшей перспективе я намерен опубликовать несколько работ (конечно, смехотворно нелепых и спорных) на эту тему. Ни мне, ни кому-либо другому не удастся, разумеется, предложить какую-то окончательную теорию, но я буду доволен, если сумею вызвать заинтересованное обсуждение. Я хотел бы собрать все стороны за одним столом и наконец установить и признать нынешние разногласия. Очень часто такое обсуждение служит первым шагом к взаимопониманию. Хотел бы я сделать то же самое, кстати, и для враждебных братьев по обоим берегам Рейна[649]. Естественно, подобное невозможно предпринять, не навлекая на себя агрессии с обеих сторон.

1033 Подействует ли такое лекарство? Не могу сказать, но возможность поражения в благом начинании никогда меня не пугала.

1034 Послушайте, возразит моя публика, зачем поднимать «еврейский вопрос» именно сегодня, да еще в Германии? Прошу прощения, но я говорил об этом уже давно, в чем легко убедиться, если ознакомиться с литературой. Более того, я обратился к этой теме не только после революции[650]; критику субъективных психологических предпосылок в качестве необходимой реформы психологии я предлагал с 1913 года[651]. Режим власти в немецком государстве тут ни при чем. Если меня захотят использовать в политических целях, я никак не смогу этому помешать. Неужто кто-нибудь в Германии может прекратить череду событий, которые ему не нравятся? Довольно поздно осуждать мое критическое отношение; к сожалению, ничуть не удивительно, что его толкуют именно таким образом, как бы предполагая, будто мои суждения «окрылены» нацизмом. Я честно признаю, что мою научную программу, без какой-либо помощи с моей стороны и вопреки моему осознанному желанию, совместили с политическим манифестом; это, скажем прямо, крайне прискорбное и тревожное совпадение. Но события подобного рода, достойные сожаления сами по себе, нередко позволяют обнажить и обсудить проблемы, которых в противном случае продолжали бы старательно избегать.

Дополнение[652]

В предисловии редактора к моей статье указывается, будто я начинал с учения Фрейда[653]. На самом деле я начинал с изучения трудов Эйгена Блейлера и Пьера Жане[654], моих непосредственных наставников. Вступая в публичный спор с Фрейдом, я уже располагал научной позицией, широко известной специалистам благодаря моим ассоциативным экспериментам, проведенным независимо от Фрейда, и основанной на них теории комплексов. Мое сотрудничество с Фрейдом исходно предполагало принципиальные возражения против сексуальной теории и продолжалось до тех пор, пока Фрейд не отождествил сексуальную теорию со своим научным методом.

Утверждение, будто я признаю расовую психологию только теперь, тоже ошибочно. Так, в 1927 году я писал: «Будет совершенно непростительной ошибкой принимать выводы относительно еврейской психологии за общезначимые. Никому и в голову не придет считать китайскую или индийскую психологию обязательной для всего человечества. Дешевое обвинение в антисемитизме, выдвинутое против меня на основании этой критики, столь же разумно, как обвинение в антикитайских предрассудках» (см. работу «Отношения между эго и бессознательным»). А еще в июне 1918 года я замечал: «На мой взгляд, для евреев этой проблемы не существует. У них за спинами культура древнего мира; сверх того, они переняли культуру народов, среди которых обитают. У всякого еврея две культуры, как бы парадоксально это ни звучало. Он одомашнен в большей степени, чем мы, но во многом лишен того качества, которое укореняет, так сказать, в земле и позволяет черпать новые силы в почве. Зато этим хтоническим качеством в опасном избытке наделены германские народы. Вполне естественно, что арии-европейцы уже очень давно не замечают никаких признаков этой опасности, но, может быть, они все-таки отчасти прозреют благодаря недавней войне (или, возможно, нет). Еврею, повторюсь, недостает укорененности – где, в конце концов, у него отчий дом? Тайна почвы – не шутка и не парадокс» (см. выше, абз. 18. – Ред.).

Обращение (1934)[655]

Уважаемые коллеги!

1035 На последнем конгрессе[656] Международного медицинского общества психотерапевтов было решено учредить общество в форме национальных групп[657]. Ныне национальные группы созданы в ряде стран, представленных на конгрессе (Дания, Германия, Нидерланды, Швеция, Швейцария). Условия членства в этих национальных группах различаются в зависимости от местных уставов. Из-за политических обстоятельств и вследствие того, что национальные группы существуют еще не во всех странах, а потому отдельные лица как таковые не могут присоединяться к соответствующим группам, было решено, что объединение с национальной группой осуществляется исключительно на добровольной основе; иными словами, возможно индивидуальное членство в рамках Международного общего медицинского общества психотерапевтов[658].

1036 Международное общество нейтрально в отношении политики и вероисповедания. Лицам, желающим стать его членами, предлагается связаться с генеральным секретариатом Международного общества в лице доктора В. Цимбала, Альтона, или с генеральным секретарем председателя, доктором К. А. Майером, Бургхольцли, Цюрих.

1037 Печатным органом Общества является «Zentralblatt für Psychotherapie», издаваемый С. Хирцелем в Лейпциге; стоимость годовой подписки для членов общества – 15 рейхсмарок в год, оплата по факту получения.

1038 Со всем надлежащим уважением мы приглашаем вас присоединиться к Международному медицинскому обществу психотерапевтов.

С наилучшими пожеланиями,

Доктор К. Г. Юнг Цюрих, Кюснахт, 1 декабря 1934 г.

Обращение (1935)[659]

1039 Хотя Международное медицинское общество психотерапевтов и его орган «Zentralblatt», безусловно, потрясены текущими событиями, нам удалось укрепить свои ряды за прошлый год, который начался с конгресса в Бад-Наухайме.

1040 Психотерапия, сумевшая перерасти первоначальный хаос несистематизированных уловок и приемов, которыми пользовались все отрасли медицины, соприкасавшиеся с неврозами, постепенно превратилась в дисциплину, объем и содержание которой позволили именовать ее «медицинской психологией» и причислять к специализированным областям изучения. Когда-то ее багаж знаний состоял всего-навсего из нескольких крупиц народной мудрости, дозы «здравого смысла» и пары-тройки советов от суггестивной терапии, но сегодня она превратилась в обширную область науки и постоянно расширяет круг изучаемых вопросов. Более того, она поднимала и продолжает поднимать философские темы. Сам предмет медицинской психологии – больная психика – не может быть искусственно отделен от более широкого контекста, от человеческой психики как таковой, пусть на практике такое разделение производится самой болезнью. Патологические отклонения в психическом развитии необходимо, безусловно, прослеживать во всех подробностях, однако медицинский анализ при оценке результатов должен опираться также на наблюдения за нормой и средние значения. В итоге всякая психопатология, притязающая на практическое значение, неизбежно вырывается за свои пределы, в область нормальной психологии, тем самым проникая и в область философии. Это одно из множества пересечений, столь показательных для современной медицины: достаточно вспомнить физиологическую химию и микробиологию. Следовательно, дисциплина, которая зарождалась как психотерапия, сделалась самостоятельной отраслью науки и уже поглотила все то, что прежде подразумевалось под психопатологией. Сегодня немыслима психопатология, которая обходилась бы без прозрений и открытий психотерапевтов.

1041 На протяжении долгого времени практическое психологическое лечение заставляло специалистов формулировать свои суждения в форме теорий, поскольку те необходимы для упорядоченного представления эмпирических фактов. Наука не может существовать без гипотез. Но если выдвигаются гипотезы, интеллектуальная целостность неизбежно требует, на мой взгляд, критики их предпосылок. Гипотеза основывается не только на явном свидетельстве опыта, но и на суждениях наблюдателя. Если где-либо и требуется критика предпосылок, лежащих в основе суждения, то именно в психологии. (Здесь не место для долгих философских рассуждений, поэтому ограничусь этим намеком.)

1042 Порой доводится слышать обвинения в том, что новейшая психотерапия слишком много внимания уделяет философским вопросам и недостаточно глубоко погружается в изучение подробностей истории болезни. Эти обвинения следует решительно опровергнуть, поскольку философские вопросы неразрывно связаны с эмпирическим изучением психики, будучи пригодными предметами исследования и объектами философской критики. Эмпирический интеллект, занимаясь подробностями историй болезни, невольно вносит собственные философские взгляды не только в компоновку, но и в оценку материала, даже в будто бы объективное представление данных. Если сегодня психотерапевты начинают рассуждать о мировоззрении и философии жизни, это лишь доказывает, что они открыли существование ряда общих допущений, которые прежде самым наивным образом игнорировались. Какова будет польза от самой точной и тщательной работы, если на результат влияют неозвучиваемые предрассудки? Любая наука, достойная своего имени, должна критиковать собственные предположения. Сам Фрейд не уклонялся от главной философской задачи – от разоблачения религиозных предубеждений «раз и навсегда». Его интеллектуальное развитие очень ясно показывает, как проблемы медицинской психологии логически завершаются критикой или, во всяком случае, полемическим обсуждением предпосылок. Отклонение такого рода не есть отклонение от нормы; это фактически обязанность любой растущей науки – вдобавок оно способствует расширению, углублению и обогащению научных открытий.

1043 Поскольку психотерапия притязает на право считаться способом исцеления, она должна включать в число своих целей необходимость изменения менее приспособленной установки, очевидной в каждом болезненном состоянии, на нормально приспособленную установку. Однако приспособленность психической системы всегда связана с конкретной ситуацией и, следовательно, не запечатлевается в каком-то неизменном образце. Приспособленность не может быть постоянной, это не стабильно полезное состояние, которое, будучи достигнутым, может поддерживаться вечно; это динамический процесс развития, который имеет своей обязательной предпосылкой непрерывное наблюдение за изменениями, происходящими внутри и вовне. Система врачевания, которая не принимает во внимание коллективные представления политического, экономического, философского или религиозного характера, свойственные той или иной эпохе, или усердно отказывается признавать их реальность, вряд ли заслуживает названия терапии. Это, скорее, движение в сторону патологически преувеличенного протеста, противоположного приспособленности. Последняя как критерий излечения абсолютно необходима, хотя, конечно, не является единственным условием.

1044 Обсуждение общих допущений и передовых идей является весьма важным на текущей стадии развития психотерапии, потому что оно выдвигает на передний план предположения, которые существуют негласно и тем опасны. Ни при каких обстоятельствах психотерапия не может быть единым методом или единой системой. Индивидуумы и их темпераменты различаются настолько сильно, что от всех форм схематизма и догматизма следует избавляться максимально быстро, если мы не хотим завести психотерапию в тупик.

1045 Специфическая природа психогенной уязвимости и болезней, а также их широкое распространение делают задачу популяризации психотерапии и расширения ее влияния настоятельной и насущной, тем паче что педагогика по определению не заботится о воспитании взрослых, а церковь мало чем способна утешить изрядное количество людей. Церкви всех конфессий при этом должны винить только самих себя, если люди путают религию с верой и, не ощущая потребности во что-либо верить, тотчас принимают свое мнение за доказательство ненужности религии. Опыт показывает, что религия есть как минимум психический факт, известный с незапамятных времен и выражающий себя в тысяче различных форм. Протестантское богословие в причудливом заблуждении трактует этот взгляд как «психологизм», тем самым лишая себя наиболее действенного средства борьбы с человеческой неуверенностью – то есть исповеди, которую католическая церковь мудро присвоила себе на благо человечества. Современная психотерапия не лелеет подобных устремлений, но зачастую фактически вынуждена брать на себя духовное руководство в области, которая изначально принадлежала пастырскому врачеванию душ; поэтому она сталкивается с воспитательной задачей, которая предъявляет самые высокие требования к знаниям и компетентности терапевта. Он, конечно, может отказаться от решения этой задачи под предлогом собственной некомпетентности, но на самом деле задача видится вполне решаемой, если соблюдены все необходимые условия. Именно тут практическое лечение непосредственно сближается с философией жизни, и нет ни малейшего смысла отмахиваться от последней как от неуместного и чуждого явления, ведь так мы отсекаем пациента от столь важных для него отношений и от приспосабливания к великим вызовам эпохи, а заодно обрекаем на невротическое, замкнутое существование. Такого исхода психотерапия не предусматривает.

1046 Человеческая психика, даже в патологическом состоянии, представляет собой сложное целое, которое подчиняется не только инстинктивным процессам и личным установкам, но и духовным потребностям наряду с надличностными тенденциями времени. От врача общей практики справедливо ожидать знания нормальной анатомии и физиологии тела, которое ему предстоит лечить, а психотерапевт рано или поздно почувствует себя обязанным узнать все то, что жизненно важно для душевной жизни. Коротко говоря, ему придется воспринимать психологию как одну из гуманитарных наук. Понятно, что это обстоятельство может оказаться неудобным для врача, обученного преимущественно естественным наукам; но развитие медицины снова и снова показывает, что врачи, немного помешкав, готовы узнавать и осваивать новое. Психотерапия является промежуточной областью исследований, которая требует сотрудничества многих направлений обучения. Задача будущего – очень тщательно установить, в чем именно заключается особенность каждой отрасли знаний.

1047 В соответствии с предложенной линией развития следующие конгрессы будут заниматься, с одной стороны, специфически медицинскими отношениями между психологией и эндокринологией, а с другой стороны, ее отношениями, как гуманитарной науки, с восточным символизмом.

1048 За минувший год Международное общество сумело добиться частичного успеха. Немецкая группа ко времени последнего конгресса уже прочно утвердилась под руководством профессора Геринга. К ней добавилась голландская группа «Нидерландское общество психотерапии» (тридцать два участника) под председательством доктора ван дер Хоопа в Амстердаме и датская группа с десятью участниками под председательством доктора О. Брюля в Копенгагене. Недавно в Цюрихе была учреждена швейцарская группа из четырнадцати участников под председательством вашего покорного слуги и под названием «Швейцарское общество практической психологии».

1049 Трудности налаживания отношений с неврологическими и психиатрическими обществами в других странах значительно осложнили процесс формирования шведской группы под началом доктора Поуля Бьерре в Стокгольме; там до сих пор не удалось прийти к согласию.

1050 Работа групп за пределами Германии организована по-разному. В Копенгагене проходят два-три собрания в год с лекциями по специализированным темам. Амстердам проводит четыре встречи в год. В Цюрихе ежемесячно устраиваются встречи с общей программой работы, в частности, в настоящее время систематически разрабатывается психология сновидений.

1051 Разделение психологии на различные школы и многочисленные «культы» вокруг тех или иных теорий заставляет желать, чтобы обсуждение в духе сотрудничества между коллегами впредь неизменно поощрялось. Так наверняка удастся устранить некоторые недоразумения и прояснить многие вопросы из числа тех, которые пока остаются нерешенными из-за недостатка кооперации.

Профессор доктор К. Г. Юнг

Предуведомление редактора (1935)[660]

1052 Ранее «Zentralblatt» публиковала свои скандинавские и голландские выпуски, а в этом году к ним присоединился и швейцарский. Поскольку Швейцария является трехъязычной страной, мы без колебаний включили в состав номера статью на французском языке (от профессора Бодуэна из Женевы). Также имеются две статьи на английском языке от двух авторов, которые несколько лет учились в Цюрихе. Это Г. Г. Бэйнс из Лондона, которая несколько лет была моей помощницей, и Эстер Хардинг из Нью-Йорка, автор заслуженно известных работ «Путь всех женщин» и «Женские тайны». Английский язык не является, конечно, одним из трех официальных языков Швейцарии, однако неофициально это четвертый язык страны, о чем свидетельствует, среди прочего, тот факт, что меня уже много лет приглашают читать лекции на английском в Цюрихе.

1053 Величайшая опасность, грозящая психологии, – это односторонность и отстаивание единственно правильной точки зрения. Нам, чтобы воздать должное явлениям психики, необходимо разнообразие точек зрения. Имеются мнения, которые опираются на расовую психологию, и должны быть «национальные» теории, так что мы приветствуем обогащение нашего общего опыта благодаря творениям романского и англосаксонского ума.

1054 Проблемы психиатрии нисколько не упрощаются, если сосредоточить внимание на каком-то одном явлении и исключить все остальное, ибо каждый отдельный психический факт находится под определяющим влиянием отношения к целому; действительно, его фактическое значение может быть выявлено, лишь когда установлено положение в целом. Поэтому в настоящее время представляется важным очертить контуры целого, а не исследовать детальным образом отдельные психические процессы, исходя из общих предположений, столь же бессознательных, сколь и неверных. Для этого нам понадобится consensus gentium[661], который в любом случае есть краеугольный камень деятельности нашего международного общества и его органа. Поощрение международного сотрудничества является одной из культурных особенностей Швейцарии, и это обстоятельство также должно придать швейцарскому выпуску особое своеобразие.

К. Г. Юнг

Обращение председателя к участникам 8-го конгресса по медицинской психотерапии, Бад-Наухайм, 27–30 мая 1935 г.[662]

Уважаемые коллеги!

1055 Прошел год с основания Международного медицинского общества психотерапевтов. За этот год была организована немецкая группа под успешным руководством доктора Геринга. Затем к международному обществу присоединилась нидерландская секция под руководством доктора ван дер Хоопа. В Копенгагене доктор Брюль учредил датскую группу, а недавно под моим председательством в Цюрихе появилась швейцарская группа. Доктор Бьерре пишет мне из Стокгольма, что из-за внешних трудностей ему пока не удается организовать шведскую секцию. Будем надеяться, что второй год жизни нашего общества обернется для него более значительными успехами. Некоторое время назад профессор Странски из Вены связался со мной по поводу учреждения австрийской секции, так что, похоже, относительно скоро в состав общества войдет и Австрия.

1056 Однако кажется, что не так-то просто объединить всех тех врачей и психологов, которые занимаются психотерапией или прикладной психологией, в составе нейтральной организации. Причины, помимо того факта, что некоторые из упомянутых врачей, быть может (это вполне объяснимо), устали от публичности, делятся на две группы. Первую составляют все те трудности, с которыми приходится справляться любой молодой науке. Психотерапия – еще ребенок, не слишком-то уверенный в себе. Более того, у нее есть две старшие сестры, которые следят за взрослением «брата» со смешанными чувствами и часто оспаривают его право на самостоятельность. Эти сестры – психиатрия и неврология. Хотя среди практиков этих наук есть достойные похвалы исключения, сама психотерапия, будучи преимущественно психологической по своему мировоззрению и своим методам, влачит, как правило, под их покровительством чрезвычайно жалкое существование. Не хочу упрекать «старших сестер», ибо психиатрия и неврология имеют полное право на собственные проблемы и предметы, у которых мало общего с проблемами психотерапии. С другой стороны, нельзя позволять им присваивать себе психотерапию только на том основании, что одна дисциплина ведает психическими заболеваниями, а другая – нервными болезнями. Функциональные психические расстройства, или психоневрозы, по своей природе относятся к особой области душевной жизни, не связанной ни с психиатрическими клиниками, ни с неврологией. Современная психотерапия вышла за пределы той ранней стадии своего развития, когда была всего-навсего отеческим советом или внушением (с использованием гипноза или без оного); она сделалась полноценным способом психологического исцеления и подходит для применения специалистами. Этот факт часто упускают из вида – как общественность, так, увы, и врачи.

1057 Другие причины, по которым самоорганизация наших коллег сталкивается с затруднениями, проистекают из психологических разногласий внутри самой профессии. Объективная дискуссия среди профессионалов в той степени, в какой этого требует строго научный подход, пока невозможна. Отдельные группы врачей выдвигают теории тоталитарного свойства и отгораживаются от всякой критики, так что их научные убеждения больше становятся похожими на исповедание веры. Подобная установка служит заменой религии, и против нее никто не возражал бы, принимайся она как таковая. Наоборот, вполне понятно, что именно психотерапевты наиболее остро ощущают потребность в религиозных убеждениях, ибо религии суть древнейшие системы исцеления душевных страданий. Но, в отличие от религиозных идей, эти психологические теории в высшей степени интеллектуальны – а также антирелигиозны. В итоге приходится признавать неудобный факт: в психотерапии существуют не только различные теории – что само по себе, безусловно, полезно, – но и различные убеждения, которые, по-видимому, не подлежат оспариванию; это явление еще встречается разве что в области политических мнений и религиозной полемики.

1058 Перед лицом всех этих трудностей наше международное общество утверждает, во-первых, что психотерапия является самостоятельной отраслью медицины и, во-вторых, что научные истины не могут быть обоснованы некритическими и односторонними убеждениями. Соответственно, оно приветствует сторонников всех школ, если те готовы принять объективную точку зрения.

1059 Я искренне надеюсь, что со временем к нам присоединятся все наши коллеги, которые хотят, чтобы психотерапия развивалась с более широким охватом.

Votum («Замечания», 1935)[663]

1060 Могу только согласиться с теми утверждениями и общими положениями, что содержались в докладе, который мы только что заслушали[664]. Те же трудности, с которыми психотерапия сталкивается в Швейцарии, существуют и в других странах. Будучи членом правления Международного общества, я годами стремился добиться взаимопонимания между различными школами психотерапии. Участниками моей школы (В. М. Кранефельдт, Г. Р. Хайер, Герхард Адлер) написано не менее трех работ, каждая из которых призвана дать объективный обзор противоречивых точек зрения. Пост почетного председателя общества я занимал уже несколько лет, когда в Германии грянула революция[665]. Тогдашний председатель ушел в отставку, и ко мне обратилась группа ведущих немецких психотерапевтов с просьбой занять освободившееся место, во-первых, чтобы поддержать психотерапию, изнемогавшую в борьбе за право на существование, а во-вторых, чтобы сохранить международные контакты. Из уважения к положению психотерапии в Европе я сознавал, что не вправе отказываться от этой трудной и болезненной задачи, а потому решил принять предложенный пост. При этом я ни на мгновение не забывал о том, что в наши дни чрезвычайно трудно учредить международную ассоциацию, не исключив из ее состава Германию, хотя медицинское сообщество, казалось бы, стоит в стороне от какой-либо политической деятельности. Принуждение для немецкой группы от властей виделось неизбежным, а любой протест просто-напросто покончил бы с психотерапией в Германии. В этих условиях мне пришлось довольствоваться сохранением того, что было возможно. Врачи-евреи исключались из немецкой группы по «арийским» правилам, но мне удалось добиться внесения поправок в международный устав, дабы немецкие врачи-евреи могли в индивидуальном порядке вступать в общество. Национальные группы ныне существуют в Нидерландах, Дании и Швейцарии. Фрейдистский дух сектантства ставил величайшие препоны на пути австрийской группы, а в Швейцарии те же элементы развернули в печати политическую кампанию. Эти достойные сожаления попытки сделать объективную дискуссию невозможной, посеять политическую подозрительность, с одной стороны, и сектантскую рознь, с другой стороны, не должны мешать беспристрастным врачам, которые ставят своей целью научное развитие, делать все возможное для достижения согласия. Поэтому я с радостью принял приглашение принять участие в этом симпозиуме.

1061 По целому ряду причин, полагаю, для самих психотерапевтов было бы лучше, если бы они, ради защиты своих научных и профессиональных интересов, не объединялись в особую группу внутри психиатрического общества. Расхождение интересов слишком велико, чтобы прямое сотрудничество оказалось выгодным. В Германии отделение психотерапии от психиатрии также представлялось насущной необходимостью. Но если психотерапия хочет обрести независимость, ее представители должны, к лучшему или к худшему, собраться вместе за столом переговоров и отринуть, хотя бы временно, аутистические причуды и фантазии, как справедливо подчеркнул доктор Моргенталер.

1062 По моему скромному мнению, психотерапевтам пора осознать свою социальную ответственность. Идеи психотерапии достигли широкой публики; психотерапевтов ныне очень много – так много, что уже можно без преувеличения говорить о «профессии»; существует обильная литература, у которой имеются ярые поклонники; наконец психотерапия, первоначально предмет заботы медиков, вышла настолько далеко за свои первоначальные границы, что ее основоположник, то бишь Фрейд, сегодня воспринимает непрофессиональную терапию совсем иначе, нежели раньше. Психотерапевт прочно закрепился в обществе, так что социальной ответственности не избежать. Но последняя требует пристального внимания ввиду того неопровержимого факта, что практика психотерапии сегодня в значительной степени находится в руках «медицинских дилетантов». Прошу отметить, я говорю не о тех некомпетентных и безнравственных шарлатанах, о которых должен позаботиться закон, а о вполне достойных педагогах и психологах, предыдущая подготовка которых позволяет им оказывать воспитательное влияние. Поскольку прикладная психотерапия во многом воспитательна по своей сути, она вряд ли может удержаться от сотрудничества с педагогом, не обедняя себя. Любой практикующий врач охотно пользуется услугами помощников-дилетантов и даже в значительной мере зависит от них, а психотерапевт нуждается во вспомогательных методах, которые обязан преподать помощникам, не имеющим медицинского образования. Здесь достаточно упомянуть о физиотерапии и различных ее применениях, специальных методах обучения и т. д. По моему мнению, со стороны медицинских психотерапевтов совершенно неправильно избегать этих «естественных» коллег и называть их шарлатанами. С другой стороны, врач крайне заинтересован в том, чтобы не позволить разгуляться амбициозным устремлениям, свойственным многим педагогическим институциям и ряду философских факультетов; вместо этого надлежит постепенно ограничивать их вмешательство – в разумных пределах – путем мудрого сотрудничества. Но если он закроет глаза на саму правомерность существования психологических работников, то не только не устранит перечисленные затруднения своей страусиной политикой, но и откажет себе в столь необходимом в наши дни взгляде на многообразие направлений воспитательной терапии – более того, лишится важного условия работы, а именно возможности медицинского наблюдения. Международное медицинское общество психотерапевтов поступает правильно, признавая проблему практикующих психологов и технических помощников, ясно осознавая опасности бурного и неподвластного медицине психологического движения «дилетантов».

1063 В последнее время, как часто случалось на протяжении минувших двадцати лет, приходится слышать, что интерес человека с улицы к психологическим вопросам снижается и что, поскольку неврозы есть либо эндокринные расстройства, либо легкие формы психоза, всякая психотерапия, по сути, является излишней. Я хотел бы настоятельно предостеречь против такого суждения. Различные психологические направления могут выйти из моды, но психологические проблемы в целом гораздо глубже укоренились в обществе, чем осознается вне психотерапевтической профессии. В этом отношении психотерапевт сталкивается с социальной ответственностью, которая рано или поздно сделает более тесное общение с коллегами абсолютной необходимостью, совершенно независимо от экономических соображений, на которые обратил внимание доктор Моргенталер.

Обращение председателя к участникам 9-го конгресса Международного медицинского общества психотерапевтов, Копенгаген, 2–4 октября 1937 г.[666]

1064 Впервые наше общество собирается здесь, в Копенгагене, по дружескому приглашению скандинавских национальных секций. Наше решение провести съезд вне привычных рамок свидетельствует о международном характере движения. Общество давно ощущает потребность не только в преодолении географических и языковых барьеров, но, что еще важнее, в расширении границ медицинской психотерапии как науки. Психотерапевт в своей повседневной работе сосредотачивается на индивидуальном пациенте и на мельчайших деталях личной истории, но как ученому ему нужна точка зрения, расширяющая кругозор, – ради собственного развития и ради пациентов, которые в силу почти неохватного разнообразия требуют от него соответствующей широты понимания. Любая узкая приверженность искусственным ограничениям была бы катастрофой для нашей науки, будь то ограничения национальные, политические, языковые, религиозные или философские. Хотя каждый исследователь ограничен как личность и должен трудиться в собственных индивидуальных пределах, его самоограничение теряет всякий смысл, если нет живого контакта с многообразием других точек зрения. Итак, если за последние несколько лет нам удалось, несмотря на значительные внешние трудности, не только сохранить наше первоначальное общество, но и обеспечить его интернациональность благодаря национальным секциям – немецкой, голландской, датской, шведской, австрийской и швейцарской, – то мы, по крайней мере, заложили основы дальнейшего развития. Мы искренне хотели бы видеть наших французских и английских коллег в качестве будущих членов общества. В такое время, когда историческая необходимость заставляет пристально следить за развитием национальной индивидуальности, проблема международных отношений становится не менее насущной в качестве компенсации. Народы Европы образуют европейскую семью, которая, как и всякая семья, имеет особый дух. Как бы далеки друг от друга ни были политические цели, в конечном счете они опираются на общеевропейскую психику, с проявлениями которой должен быть знаком всякий практикующий психолог.

1065 Уверен, что все согласятся со мною в следующем: условия для деятельности международных организаций сегодня крайне неблагоприятные. Но это обстоятельство не должно служить нам помехой, не должно отвлекать от приложения усилий, сколь угодно слабых из-за тягот эпохи, к сохранению человеческих и психических связей европейской семьи, а также от перенесения на международную сцену всего того, что мы ежедневно стремимся внушать нашим пациентам. Под этим я подразумеваю прежде всего необходимость избегать главного зла – проецирования на ближних. Для всего на свете имеются, как мы слишком хорошо знаем, достаточные основания, и только скверный психолог окажется не в состоянии оценить значение этих оснований. Задача нашей науки состоит в том, чтобы понять и классифицировать все разновидности человеческого поведения. Столкнувшись с таким сбивающим с толка многообразием проявлений и точек зрения, психология способна развиваться далее только в том случае, если откажется от всякой поспешной приверженности догмам и доктринерским убеждениям и позволит каждому взгляду свободно выражать себя, если наличествуют убедительные факты, говорящие в его пользу. Наука лишена духа сектантства, устанавливающего истину раз и навсегда. Будучи наукой о психике, психология представляет собой совокупность всего того, что сама психика говорит о себе. Следовательно, психологически верно все, что существует психологически. Но то, что существует психологически, поистине неисчислимо. Поэтому желаю нашему обществу и этому конгрессу, чтобы каждое мнение прозвучало и было выслушано, чтобы как можно больше народов вносило вклад в общую картину европейской психики.

1066 Увы, мне выпала печальная обязанность напомнить об утрате, которую наше общество понесло в минувшем году. 3 февраля скончался Роберт Зоммер, соучредитель и многолетний первый председатель Всеобщего медицинского общества психотерапевтов. Благодаря своим обширным познаниям в области философии и психологии, особенно в области семейных исследований, он заинтересовался нашими изысканиями и рабочими гипотезами. Его решение связать свою судьбу с нами и его готовность сотрудничать заслуживают не только сердечной благодарности, но и самой высокой похвалы, поскольку он примкнул к нам в пору, когда психологическая точка зрения в медицине еще подвергалась публичным нападкам. В тех обстоятельствах он совершил мужественный поступок, своим шагом утвердил психотерапию в Германии и в значительной мере ее сберег. Поддержка Зоммера (а также Э. Блейлера) имела решающее значение для дальнейшего развития новых идей.

1067 Прошу всех встать и почтить память нашего верного друга и сторонника.

1068 Дамы и господа, сим 9-й конгресс Международного медицинского общества психотерапевтов объявляется открытым. От имени общества благодарю организационный комитет, лично докторов Брюля и Бьерре за приглашение, а также за труды по подготовке Конгресса. Далее слово предоставляется доктору Брюлю.

Обращение председателя к участникам 10-го конгресса Международного медицинского общества психотерапевтов, Оксфорд, 29 июля – 2 августа 1938 г.[667]

1069 Когда мы встречались в Копенгагене в прошлом году, наш конгресс впервые проводился за пределами Германии. А вскоре после этого наши британские коллеги предложили организовать новую встречу в Англии. Я всегда хотел наладить связи между континентальной психологической медициной и Англией, где за последние десять лет столько сделано для развития психотерапии и где так много врачей, заинтересованных в лечении неврозов или в изучении психологической стороны заболеваний как таковой. Уверен, что говорю от имени всех моих континентальных коллег, выражая искреннюю благодарность славному городу Оксфорду, нашим английским друзьям и всем тем, чья доброжелательность и дружеская поддержка способствовали проведению конгресса. Безусловно, мы глубоко признательны организационному комитету, в особенности докторам Бэйнсу, Строссу и Сквайрсу, за щедрые советы и помощь.

1070 Прежде чем приступить к работе, я хотел бы, если позволите, сделать ряд замечаний относительно того, как следует понимать общие намерения нашего съезда. Одним из наиболее серьезных препятствий для сотрудничества в области психотерапии является своеобразный факт существования различных школ мысли, явно несовместимых друг с другом. Не то чтобы такой факт был чем-то новым в истории медицины, но это досадная помеха, которая задержала процесс объединения и сотрудничества многочисленных тружеников в области психотерапии. Медицинская психология до сих пор остается нежным растением, которое нуждается в тщательном уходе, если предполагается, что оно будет вести относительно самостоятельное существование в ближайшем будущем. Но как прикажете заботиться о его развитии, если сами психотерапевты не согласны между собой в оценке того, что такое, собственно, психотерапия? В последние годы во многих странах начали всерьез обсуждать, можно ли и нужно ли преподавать психотерапию в университетах. Многие врачи осознали, что вполне обычные болезни сопровождаются психическими нарушениями, которые каузально связаны с телесными заболеваниями. Психиатры поняли, что даже психозы часто имеют выраженную психологическую сторону, а психотерапевты выяснили, что пограничные состояния, зловеще обозначаемые как шизофрения, вполне доступны для психологического лечения. В образовании широко используются психологические методики, разработанные медицинскими психологами. Даже духовенство, католическое и протестантское, начинает интересоваться нашей работой, потому что священники – такие же люди, как мы с вами, обремененные и напуганные ворохом моральных проблем, с которыми люди к ним обращаются. Можно смело говорить о колоссальном росте общественного интереса к нашей работе за последние десять лет. Интерес к психологии в наши дни серьезен и уже не является нелепой прихотью, как было двадцать лет назад. Сегодня нужно тщательно все оценивать и прикладывать немалые усилия к тому, чтобы собрать вместе всех людей доброй воли в нашей профессии, дабы откликнуться на зов времени. В Швейцарии имелся комитет по психотерапии, учрежденный Швейцарским обществом психиатрии много лет назад. Как и следовало ожидать, много лет он фактически бездействовал, а когда недавно напомнил о себе, один из наших медицинских факультетов спросил: «Что вы намерены преподавать? Вы ведь даже ваши собственные теории никак не согласуете».

1071 Это меткое замечание – что называется, не в бровь, а в глаз. Продолжая метафору, психотерапия – бровь, под которой расположено несколько глаз, и это замечание попало лишь в один из них. Те, кто не знаком с психологией профессионально, не понимают, что эта дисциплина включает чрезвычайно большую и важную практическую часть, которая имеет мало общего (или не имеет вовсе) с той или иной теорией. Однако именно теории громко озвучиваются на публику, вследствие чего складывается – и навязывается – предубеждение, будто психотерапия есть не что иное, как проповедование неких теорий. Это грубейшая ошибка. На самом деле каждый психотерапевт в своей практической работе следует принципам, более или менее общим для всех его коллег (при условии, что те не используют гипноз). Каждый, к какой бы школе он ни принадлежал, следует вдобавок собственной линии, ибо усвоил на опыте, что хорошая работа требует полного вовлечения, что невозможно добиться успеха, пользуясь готовыми лекалами. Сама природа случаев, которые мы лечим, заставляет нас время от времени менять методы и теоретические объяснения. Мы знаем, что невроз – это не типичное заражение определенным микробом, а болезненное развитие личности как таковой. Еще мы знаем, что создают психологические теории люди с индивидуальной психической предрасположенностью, причем одни из них более склонны к определенному мнению или толкованию, чем другие. То есть нам приходится иметь дело с индивидуальными пациентами во всем их своеобразии, но одновременно мы пользуемся суждениями, которые верны лишь относительно. Эти истины неоспоримы. Они должны предостеречь нас от любой фиксированной точки зрения и обратить наше внимание на то, как мы на самом деле работаем с нашими пациентами, а не на бессмысленный спор о мнениях.

1072 Швейцарский комитет по психотерапии предпринял попытку сформулировать те пункты, по которым могли бы согласиться все психотерапевты, работающие в области психологического анализа. Демократический дух Швейцарии помог нам избежать абсолютизма, и мы сумели разработать четырнадцать пунктов взаимного согласия[668]. Благородная попытка президента Вильсона[669] оказала, полагаю, определенное воздействие на эту затею. Многие сомневаются в том, что Лига Наций действительно на что-то способна. Однако мы в Швейцарии удостоверились, что подобное возможно, и теперь готовы открыть Институт психотерапии.

1073 Наши четырнадцать пунктов, которые я намерен далее обсудить, высмеивались критиками как вялый компромисс, который нисколько не преодолевает принципиальные расхождения во мнениях. Что ж, отчасти критики правы. Если есть желание спорить о мнениях, на это можно потратить всю оставшуюся жизнь. Но мы стремились не спорить, а делать; этого не добиться бесконечными философскими дискуссиями об истинном значении психики. Каждой школе пришлось пожертвовать отдельными пристрастиями и отказаться от упорного сопротивления другим точкам зрения. Итог можно назвать своего рода чудом: наши, по общему признанию, вялые и поверхностные формулировки ознаменовались искренним сотрудничеством между людьми, которые не так давно думали, что далеки друг от друга. Если мои коллеги поймут, что психотерапия – наше общее дело, то мы вправе надеяться, что однажды она займет достойное место среди других отраслей медицинской науки.

Библиография

Acta Archelai: См. Hegemonius.

Angelucci, Orfeo M. Die Natur unendlicher Wesenheiten. [ «Nature of infinite entities» = 8. Kp. von: Son of the Sun. DeVorss and C. Publishers, Los Angeles 1959.

– The Secret of the Saucers. Amherst Press, Amherst (Wis.) 1955.

Annalen der Naturphilosophie. Hg. von Wilhelm Ostwald. Leipzig 1902 ff.

Apokryphen, Neutestamentliche. Hg. von Edgar Hennecke. 2. Aufl. Tübingen 1924 / Рус. пер.: Свенцицкая И. С., Трофимова М. К. Апокрифы древних христиан. М.: Мысль, 1989.

Anquetil Duperron, Abraham Hyacinthe. См. Oupnek’hat, Das.

Anthropophyteia. Jahrbücher für folkloristische Erhebungen und Forschungen zur Entwicklungsgeschichte der geschlechtlichen Moral. Hg. von Friedrich A. H. Krauß. 10 Bde. Leipzig 1904–1913.

Augustinus (Aurelius). Sermo CDXXXIX. Migne, P. L. XXXVIII col. 1005–1007 / Рус. пер.: Августин. Творения: в 4 т. СПб.: Алетейя, 1998.

Aurora Consurgens. Ein dem Thomas von Aquin zugeschriebenes Dokument der alchemistischen Gegensatzproblematik. Hg. und kommentiert von Marie-Louise von Franz, als dritter Teil von: C. G. JUNG, Mysterium Coniunctionis. (Psychologische Abhandlungen XII) Rascher, Zürich 1957. Neuausgabe Walter, Olten 1973 / Рус. пер.: Восходящая Аврора // Алхимия. Введение в символизм и психологию. М.: Б.С.К., 1997.

Bally, Gustav. «Deutschstämmige Psychotherapie?» // Neue Zürcher Zeitung Nr. CLV/343 vom 27. Februar 1934.

Bash, К. W., H. Ahlenstiel und R. Kaufmann. Über Präyantraformen und ein lineares Yantra // Studien zur Analytischen Psychologie C. G. Jungs. Festschrift zum achtzigsten Geburtstag von C. G. Jung. Hg. vom C. G. Jung-Institut. 2 Bde. Rascher, Zürich 1955. [Bd. I: Beiträge aus Theorie und Praxis]

Baumgartner, M. Die Philosophie des Alanus des Insulis im Zusammenhang mit den Anschauungen des 12. Jahrhunderts. (Beiträge zur Geschichte der Philosophie des Mittelalters II, 4) Münster 1896.

Benoit, Pierre. L’Atlantide. Roman. Paris 1919 / Рус. пер.: Бенуа П. Атлантида. Л.: Госиздат, 1925.

Boehler, Eugen. Ethik und Wirtschaft. Industrielle Organisation, Zürich 1957.

[Boehme, Jacob] Viertzig Fragen von der Seelen Vrstand, Essenz, Wesen, Natur und Eigenschafft, was sie von Ewigkeit in Ewigkeit sey. Verfasset von Dr. Balthasar Walter, Liebhaber der großen Geheimnüssen, und beantwortet durch J’ B’. Amsterdam 1682 / Рус. пер.: Беме Я. Истинная психология, или Сорок вопросов о душе. СПб.: Оранта-пресс, Алетейя, 1999.

Bunyan, John. The Pilgrim’s Progress from this World to that which is to come. London 1918 [Erstausgabe 1675/1684] / Рус. пер.: Беньян Дж. Путь паломника. СПб.: Азбука, 2015.

Burckhardt, Jacob. См. Jahrbuch, Basler.

Codex Bezae Cantabrigiensis. Hg. von F. H. Scrivener. O. O. 1864.

Diagnostische Assoziationsstudien: Beiträge zur experimentellen Psychopathologie. Hg. von C. G. Jung. 2 Bde. J. A. Barth, Leipzig 1906/10. Neuauflagen 1911 und 1915.

Eckhardt, Meister. Schriften und Predigten. Aus dem Mittelhochdeutschen übersetzt und hg. von Herman Büttner. 2. Aufl. 2 Bde. Jena 1909/12 / Рус. пер.: Майстер Экхарт. Трактаты. Проповеди / Издание подготовил М. Ю. Реутин. М.: Наука, 2010.

Edda, Die. Götterlieder und Heldenlieder. Aus dem Altnordischen von Hans von Wolzogen. Leipzig [o. D.] / Рус. пер.: Старшая Эдда. Песни о богах и героях / Перевод В. Тихомирова // Корни Иггдрасиля. М.: Терра, 1997.

Ehe-Buch, Das. Eine neue Sinngebung im Zusammenklang der Stimmen führender Zeitgenossen. Hg. von Graf Hermann Keyserling. Celle 1925.

Entretiens: L’Avenir de l’esprit européen. (Völkerbund: Internationales Institut für geistige Zusammenarbeit) Paris 1934.

[Flavius Josephus] Des fürtrefflichen jüdischen Geschichtschreibers F’ J’ sämmtliche Werke. Hg. von J. F. Cotta. Tübingen 1835 / Рус. пер.: Флавий Иосиф. Иудейская война. СПб., 1900.

Foerster-Nietzsche, Elisabeth [Hg.]: Der werdende Nietzsche. München 1924.

Forel, August. Die sexuelle Frage. Eine naturwissenschaftliche, psychologische, hygienische und soziologische Studie für Gebildete. München 1905 / Рус. пер.: Форель А. Половой вопрос. Любовь как извращение. М.: Алгоритм, 2019.

Franz, Marie-Louise von. См. Aurora Consurgens.

– Die Visionen des Niklaus von Flüe. (Studien aus dem C. G. Jung-Insti- tut IX) Rascher, Zürich 1959 / Рус. пер.: Франц М.-Л. фон. Видения Никласа из Флюэ // Архетипическое измерение психики. М.: Клуб Касталия, 2017.

Freud, Sigmund. Die Traumdeutung. Leipzig und Wien 1900 / Рус. пер.: Фрейд З. Толкование сновидений. М.: Эксмо, 2022.

– Die Zukunft einer Illusion. 2. Aufl. Leipzig-Wien-Zürich 1928 / Рус. пер.: Фрейд З. Будущее одной иллюзии. М.: АСТ, 2011.

– Zur Psychopathologie des Alltagslebens. (Über Vergessen, Versprechen, Vergreifen, Aberglaube und Irrtum.) 2. Aufl. Berlin 1907 / Рус. пер.: Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. М.: АСТ, 2020.

Fürst, Emma. Statistische Untersuchungen über Wortassoziationen und über familiäre Übereinstimmung im Reaktionstypus bei Ungebildeten // Diagnostische Assoziationsstudien [II.] См. ниже.

Goethe, Johann Wolfgang von. Faust. Gesamtausgabe Insel, Leipzig 1942 / Рус. пер.: Гете И. В. Фауст / Перевод Н. Холодковского. М.: АСТ, 2016.

– Werke. Vollständige Ausgabe letzter Hand. 30 Bde. Cotta, Stuttgart und Tübingen 1827–1835 / Рус. пер.: Гете И. В. Собрание сочинений в 10 т. М.: Художественная литература, 1977.

Goetz, Bruno. Deutsche Dichtung. Ursprung und Sendung. Luzern 1935.

– Das Reich ohne Raum. Roman. Potsdam 1919. [ «Новое переработанное издание» с подзаголовком: «Хроника чудесных событий». Konstanz 1925.]

Gotthelf, Jeremias. Die schwarze Spinne. Sammlung Klosterberg, Basel 1942.

Haggard, Sir Henry Rider. She. A History of Adventure. 2 Bde. London 1887 / Рус. пер.: Хаггард Г. Р. Она. СПб.: Северо-Запад, 2012.

– Wisdom’s Daughter. The Life and Love Story of She-who-must-be-obeyed. London 1923 / Рус. пер.: Хаггард Г. Р. Возвращение Айши. М.: Терра, 1999.

Harding, M. Esther. Journey into Self. Longman’s, Green and Co. New York, London, Toronto 1956.

– The Way of All Women. London und New York 1933. Deutsch: Der Weg der Frau. Eine psychologische Deutung. Mit einer Einleitung von C. G. Jung. Zürich 1935.

– Woman’s Mysteries, Ancient and Modern. London und New York 1945. Deutsch: Frauen-Mysterien einst und jetzt. Mit einem Geleitwort von C. G. Jung. Rascher, Zürich 1949.

Hauer, (Jacob) Wilhelm. Deutsche Gottschau. Grundzüge eines deutschen Glaubens. Stuttgart 1935.

Hay, Agnes Blanche Marie. The Evil Vineyard. London and New York 1923.

Heard, Gerald. The Riddle of the Flying Saucers. Is another world watching? Carroll and Nicholson, London 1950.

Hegemonius. Acta Archelai. Hg. von Charles Henry Beeson. (Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte) Leipzig 1906.

Hildegard von Bingen. Wisse die Wege. Scivias. Nach dem Originaltext des illuminierten Rupertsberger Kodex ins Deutsche übertragen und bearbeitet von Maura Böckeler. Müller, Salzburg 1954.

Hoelderlin, Friedrich. Sämtliche Werke. Insel, Leipzig [o. D.] / Рус. пер.: Гельдерлин Ф. Сочинения и письма. М.: Летний сад, 2017.

Hoyle, Fred. The Black Cloud. Heinemann, London 1957 / Рус. пер.: Хойл Ф. Прорыв Андромеды. М.: Клуб КЛФ, 2021.

– Frontiers of Astronomy. Heinemann, London 1955 / Рус. пер.: Хойл Ф. Новая физика и астрономия // Техника – молодежи. 1964. № 9. С. 34.

– The Nature of the Universe. Bruno Cassirer, Oxford 1950. Deutsch: Die Natur des Universums. Atrium Verlag, Zürich [o. D.].

[Irenaeus (von Lyon)] S. Irenaei Episcopi Lugdunensis contra omnes haereses libri quinque. Oxford-London 1702. [В книжном варианте под названием «Adversus omnes haereses».] Deutsch: Des heiligen I’ fünf Bücher gegen die Häresien. (Bibliothek der Kirchenväter) I–III. Kempten und München 1912 / Рус. пер.: Ириней Лионский. Пять книг против ересей. М.: 1871; Он же: Творения. М.: Благовест, 1996.

Jaffe, Aniela. Geistererscheinungen und Vorzeichen. Eine psychologische Deutung, mit einem Vorwort von C. G. Jung. Rascher, Zürich 1958.

Jahrbuch, Basler, 1901. Hg. von Albert Burckhardt und Rudolf Wackernagel. Basel 1901. [Briefe Jakob (sic) Burckhardts an Albert Brenner, mit Einleitung und Anmerkungen von Hans Brenner, pp. 87–110.]

Jung, Carl Gustav. Aion. Untersuchungen zur Symbolgeschichte. (Psychologische Abhandlungen VIII) Rascher, Zürich 1951 / Рус. пер.: Юнг К Г. Эон. Исследование самости. М.: АСТ, 2019.

– Allgemeine Gesichtspunkte zur Psychologie des Traumes // Über die Energetik der Seele. (Psychologische Abhandlungen II) Rascher, Zürich 1928. Neuausgabe, bearbeitet und erweitert in: Über psychische Energetik und das Wesen der Träume. Rascher, Zürich 1948 und 1965 StA Walter, Olten 1971. [Ges. Werke VIII (1967)].

– Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewußten. Reichl, Darmstadt 1928. Neuausgabe Rascher, Zürich 1933. Neuauflagen 1935, 1939, 1945, 1950, I960 und Pb 1966. StA Walter, Olten 1971. [Ges. Werke VII (1964)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Отношения между Эго и бессознательным. М.: АСТ, 2021.

– Bruder Klaus. In: Neue Schweizer Rundschau, N. S. 1/4 (Zürich 1933) pp. 223–229. [Ges. Werke XI (1963)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Брат Клаус // Психоанализ и религия. М.: АСТ, 2022.

– Contributions to Analytical Psychology. Kegan Paul, London, und Harcourt Brace, New York 1928. Neuauflagen 1943, 1945 und 1947.

– Die Ehe als psychologische Beziehung // Seelenprobleme der Gegenwart. См. ниже / Рус. пер.: см. настоящее издание.

– Einführung zu W. M. Kranefeldt: «Die Psychoanalyse». [Ges. Werke IV (1969)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Введение к книге Кране-фельдта // Фрейд и психоанализ. М.: АСТ, 2022.

– Der Gegensatz Freud und Jung // Seelenprobleme der Gegenwart. Siehe dort. [Ges. Werke IV (1969)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Фрейд и Юнг: различия во взглядах // Фрейд и психоанализ. М.: АСТ, 2022.

– Gestaltungen des Unbewußten. (Psychologische Abhandlungen VIII) Rascher, Zürich 1950. [Jungs Beiträge in: Ges. Werke XV (1971) und IX/1] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Архетипы коллективного бессоз-нательного. М.: АСТ, 2021.

– Instinkt und Unbewußtes. In: Über die Energetik der Seele. См. выше. [Ges. Werke VIII (1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Инстинкт и бессознательное // Структура и динамика психики. М.: АСТ, 2022.

– Psychologie und Alchemie. (Psychologische Abhandlungen V) Rascher, Zürich 1944. Revidierte Neuauflage 1952. [Ges. Werke XII (1972)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Психология и алхимия. М.: АСТ, 2008.

– Psychologie und Religion. Die Terry Lectures, gehalten an der Yale University. Rascher, Zürich 1940. Neuauflagen 1942, 1947 und Pb 1962. StA Walter, Olten 1971. [Ges. Werke XI (1963)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Психология и религия. М.: АСТ, 2022.

– Die Psychologie der Übertragung. Erläutert anhand einer alchemistischen Bilderserie. Für Ärzte und praktische Psychologen. Rascher, Zürich 1946. [Ges. Werke XVI (1958)].

– Die Psychologie der unbewußten Prozesse. См.: Über die Psychologie des Unbewußten.

– Die psychologischen Grundlagen des Geisterglaubens // Über die Energetik der Seele. См. выше. [Ges. Werke VIII (1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Обзор теории комплексов // Структура и динамика психики. М.: АСТ, 2022.

– Psychologische Typen. Rascher, Zürich 1921. Neuauflagen: 1925, 1930 1937, 1940, 1942, 1947 und 1950. [Ges. Werke VI (I960 und 1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Психологические типы. М.: АСТ, 2006.

– Psychologische Typologie // Seelenprobleme der Gegenwart. См. также: Typologie. – StA Walter, Olten 1972. [Ges. Werke VI (I960 und 1967).]

– Psychotherapie und Weltanschauung // Aufsätze zur Zeitgeschichte. Rascher, Zürich 1946. [Ges. Werke XVI (1958)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Психотерапия и жизненная философия. М.: АСТ, 1998.

– Seelenprobleme der Gegenwart. (Psychologische Abhandlungen III) Rascher, Zürich 1931. Neuauflagen 1933, 1939, 1946, 1950 und Pb 1969 / Рус. пер.: Юнг К. Г. Проблема души нашего времени. М.: АСТ, 2022.

– «Das Selbst». Kp. IV von: Beiträge zur Symbolik des Selbst // Aion. См. выше.

– Die Struktur der Seele // Seelenprobleme der Gegenwart. См. выше. [Ges. Werke VIII (1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Структура психического // Структура и динамика психики. М.: АСТ, 2022.

– Die Struktur des Unbewußten. [Ges. Werke VII (1964) Anhang] / Рус. пер.: Юнг К. Г. О психологии бессознательного. М.: АСТ, 2021.

– Symbole der Wandlung. Analyse des Vorspiels zu einer Schizophrenie. Rascher, Zürich 1952. [Ges. Werke V (1973)]. См. также: Wandlungen und Symbole der Libido / Рус. пер.: Юнг К. Г. Символы трансформации. М.: АСТ, 2006.

– Synchronizität als ein Prinzip akausaler Zusammenhänge // C. G. Jung und W. Pauli, Naturerklärung und Psyche. (Studien aus dem C. G. Jung-Institut IV) Rascher, Zürich 1952. [Ges. Werke VIII (1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Символы трансформации. М.: АСТ, 2006.

– Über die Energetik der Seele. (Psychologische Abhandlungen II) Rascher, Zürich 1928. Neuausgabe, bearbeitet und erweitert als: Über psychische Energetik und das Wesen der Träume. Rascher, Zürich 1948 und Pb 1965. StA Walter, Olten 1971. [Ges. Werke VIII (1967)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Синхронистичность: акаузальный связующий принцип // Структура и динамика психики. М.: АСТ, 2022.

– Über Mandalasymbolik // Gestaltungen des Unbewußten. См. вы-ше / Рус. пер.: Юнг К. Г. О символизме мандалы / Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2021.

– Über das psychologische Verständnis pathologischer Vorgänge. Nachtrag zu: Der Inhalt der Psychose. (Schriften zur angewandten Seelenkunde III), Neuauflage, Franz Deuticke, Leipzig und Wien 1914. [Ges. Werke III (1968)].

– Über Wiedergeburt // Gestaltungen des Unbewußten. См. выше.

– Versuch einer Darstellung der psychoanalytischen Theorie. Deutsch erstmals in: Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen V (Wien und Leipzig 1913); Neuausgabe Rascher, Zürich 1913. Leicht bearbeitete Neuauflage 1955. [Ges. Werke IV (1969)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Теория психоанализа // Фрейд и психоанализ. М.: АСТ, 2021.

– Das Wandlungssymbol in der Messe // Eranos-Jahrbuch VIII (1940/ 41). Rhein-Verlag, Zürich 1942 // Von den Wurzeln des Bewußtseins. Studien über den Archetypus. (Psychologische Abhandlungen IX) Rascher, Zürich 1954. [Ges. Werke XI (1963)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Трансформационный символизм в мессе // Психология и религия. М.: АСТ, 2022.

– Was ist Psychotherapie? In: Schweizerische Ärztezeitung für Standesfragen XVI/26 (Bern 1935) pp. 335–339. [Ges. Werke XVI (1958)].

– Wirklichkeit der Seele. (Psychologische Abhandlungen IV) Rascher, Zürich 1934. Neuauflagen 1939, 1947 und Pb 1969.

– Vom Werden der Persönlichkeit // Wirklichkeit der Seele. См. выше.

– Zur Frage der psychologischen Typen. [Ges. Werke VI (I960 und 1967), Anhang]. Также: Typologie. StA Walter, Olten 1972.

– Die Psychologie der unbewußten Prozesse. Ein Überblick über die moderne Theorie und Methode der analytischen Psychologie. Rascher, Zürich 1917. Также: Über die Psychologie des Unbewußten. Rascher, Zürich 1943. Neuauflagen 1948, I960 und Pb 1966. [Ges. Werke VII (1964)] / Рус. пер.: Юнг К. Г. О психологии бессознательного. М.: АСТ, 2021.

Jünger, Ernst. Auf den Marmorklippen. Ausgabe für die Schweiz. Rentsch, Erlenbach-Zürich 1942.

Kerner, Justinus. Die Seherin von Prevorst. 2 Bde. Stuttgart und Tübingen 1829.

Keyhoe, Donald Edward. Flying Saucers from Outer Space. Henry Holt and Co., New York 1953.

– The Flying Saucer Conspiracy. Hutchinson, London 1957.

Keyserling, Graf Hermann. Amerika. Der Aufgang einer neuen Welt. Stuttgart und Berlin 1930.

– Das Spektrum Europas. Heidelberg 1928.

– Südamerikanische Meditationen. Stuttgart 1932.

– La Révolution mondiale et la responsabilité de l’esprit. Paris 1934.

– См.: Ehe-Buch, Das.

– См.: Mensch und Erde.

Khunrath, Henricus. Von hylealischen, das ist pri-materialischen catholischen… Chaos, der naturgemessen Alchymiae und Alchymisten. Magdeburg 1597.

Klages, Ludwig. Der Geist als Widersacher der Seele. 2. Aufl. Leipzig 1937.

– Vom cosmogonischen Eros. Jena 1922.

Krafft-Ebing, Richard. Psychopathia sexualis. Stuttgart 1886.

Le Bon, Gustav. Psychologie der Massen. Übersetzung. (Philosophisch-soziologische Bücherei XI) 2. Aufl. Leipzig 1912 / Рус. пер.: Лебон Г. Психология народов и масс. М.: АСТ, 2017.

Macrobius (Ambrosius Theodosius). Commentarium in Somnium Scipionis // Opera. Hg. von F. Eyssenhardt. Leipzig 1893 / Рус. пер.: Макробий. Комментарий на «Сон Сципиона» (I, 3) / Пер. с латинского и примечания М. С. Петровой // Интеллектуальные традиции античности и средних веков (Исследования и переводы). М.: Кругъ, 2010.

Mensch und Erde. Hg. von Graf Hermann Keyserling. (Der Leuchter. Weltanschauung und Lebensgestaltung, VIII), Darmstadt 1927.

Menzel, Donald Howard. Flying Saucers. Cambridge (Mass.) and London 1953.

Michel, Aime. The Truth about Flying Saucers. London 1957. Original: Lueurs sur les soucoupes volantes. Marne, Paris 1954.

Murray, Henry A. Explorations in Personality. New York 1938.

[Murray, John] Murray’s Handbook for Travellers in India, Burma and Ceylon. London 1891.

Nietzsche, Friedrich. Also sprach Zarathustra. Ein Buch für Alle und Keinen. Werke VI. Leipzig 19H / Рус. пер.: Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М.: АСТ, 2021.

– An den Mistral. Ein Tanzlied. Werke V: Die fröhliche Wissenschaft. Leipzig 1900 / Рус. пер.: Ницше Ф. К мистралю // Стихотворения. СПб.: Художественная литература, 1993.

– Dichtungen. Werke VIII. Leipzig 1899 / Рус. пер.: Ницше Ф. Стихотворения. СПб.: Художественная литература, 1993.

– Die Geburt der Tragödie. Werke I. Leipzig 1899 / Рус. пер.: Ницше Ф. Рождение трагедии. М.: АСТ, 2008.

– Jenseits von Gut und Böse. Vorspiel einer Philosophie der Zukunft. Werke VII. Leipzig 1899 / Рус. пер.: Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М.: АСТ, 2018.

– См.: Foerster-Nietzsche.

Ninck, Martin. Wodan und germanischer Schicksalsglaube. Jena 1935.

[Nostradamus, Michel] Les Propheties de Maistre Michel Nostradamus. Bildgetreuer, vergrößerter Abdruck einer Ausgabe der «Propheties», erschienen bei Benoist Rigaud, Lyon, unter dem Datum 1568. Frankfurt a. M. 1940 / Рус. пер.: Нострадамус М. Центурии. М.: Пальмира, 2016.

Ostwald, Wilhelm. См. Annalen der Naturphilosophie.

Otto, Rudolf. Das Heilige. Über das Irrationale in der Idee des Göttlichen und sein Verhältnis zum Rationalen. 21./22. Aufl. München 1932.

Oupnek’hat, Das. Die aus den Veden zusammengefaßte Lehre von dem Brahm. Aus der sanskrit-persischen Übersetzung des Fürsten Mohammed Daraschekoh in das Lateinische von Anquetil Duperron, in das Deutsche übertragen von F. – Mischei. Dresden 1882.

Paracelsus (Theophrastus Bombastus von Hohenheim). Sämtliche Werke. Hg. von Karl Sudhoff und Wilhelm Matthiesen. 15 Bde. München und Berlin 1922–1935:

– Tractatus de ente Dei. In: Band I.

– Labyrinthus medicorum errantium. Vom Irrgang der Ärzte. Das acht capitel. Vom buch der theorica medica, wie die genomen sol werden. In: Band XI.

Portmann, Adolf. Die Bedeutung der Bilder in der lebendigen Energiewandlung // Eranos-Jahrbuch XXI (1952).Rhein-Verlag, Zürich 1953.

Preuschen, Erwin [Hg.]. Antilegomena. Die Reste der ausserkanonischen und urchristlichen Überlieferungen. Giessen 1901.

Reiwald, Paul. Vom Geist der Massen. Zürich 1946.

Rhine, J. B. Extra-Sensory Perception. Boston 1934.

– New Frontiers of the Mind. New York-Toronto 1937. Deutsch: Neuland der Seele. Stuttgart 1938.

Rituale Romanum. Editio altera iuxta typicam. Regensburg 1929.

Rousseau, Jean-Jacques. Les Confessions. Librairie Firmin-Didot et Cie. Paris / Рус. пер.: Руссо Ж. Ж. Исповедь. М.: АСТ, 2022.

Ruppelt, Edward J. The Report on Unidentified Flying Objects. Doubleday Co., New York 1956.

Ruska, Julius. Tabula smaragdina. Ein Beitrag zur Geschichte der hermetischen Literatur. Heidelberg 1926.

Schmitz, Oscar A. H. [Autobiographie I: ] Die Geister des Hauses; Jugenderinnerungen. [II: ] Dämon Welt; Jahre der Entwicklung. [III: ] Ergo sum; Jahre des Reifens. 3. Bde. München 1925–1927.

Schreber, Daniel Paul. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken, nebst Nachträgen und einem Anhang. Leipzig 1903.

Sievers, Edgar. Flying Saucers über Südafrika. Zur Frage der Besuche aus dem Weltenraum. Sagittarius Verlag, Pretoria 1955.

Studien zur Analytischen Psychologie: См.: Bash и др.

Tabula smaragdina: См. RUSKA.

Thomas von Aquin. Aurora Consurgens: См. FRANZ.

Valéry, Paul. History and Politics, Translation. Collected Works X. (Bollingen Series) New York and London 1962.

Völuspä: См.: Edda, Die.

Wells, Herbert George. The Time Machine. An Invention. London 1920 / Рус. пер.: Уэллс Г. Машина времени. М.: АСТ, 2020.

– The War of the Worlds. London 1898 / Рус. пер.: Уэллс Г. Война миров. М.: АСТ, 2021.

Wilhelm, Richard. Das Geheimnis der Goldenen Blüte. Ein chinesisches Lebensbuch. Mit einem europäischen Kommentar von C. G. Jung. München 1929. Neuausgabe Rascher 1938. Neuauflagen 1939, 1944, 1948 und 1957. [Jungs Beitrag in: Ges. Werke XIII.] / Рус. пер.: Юнг К. Г. Тайна золотого цветка. М., 1994.

Wilkins, Harold T. Flying Saucers on the Attack. Citadel Press, New York 1954.

Wolff, Toni. Studium zu C. G. Jungs Psychologie. Rhein-Verlag, Zürich 1959.

Wyndham, John. The Midwich Cuckoos. Michael Joseph, London and New York 1957 / Рус. пер.: Уиндем Д. Кукушата Мидвича. М.: АСТ, 2017.

Zschokke, Johann Heinrich Daniel. Eine Selbstschau. 3. Aufl. Aarau 1843.

Иллюстрации

Рис. 1. «Видение НЛО». Рисунок пациента

Рис. 2. «Сеятель пламени». Э. Якоби

Рис. 3. «Четвертое измерение». П. Биркхойзер

Рис. 4. Картина Ива Танги. 1927 г.

Рис. 5. Базельский листок. 1566 г.

Рис. 6. Нюрнбергский листок. 1561 г.

Рис. 7. «Духовный странник в ином мире». Резьба по дереву, XIX (?) век

Рис. 8. «Шевеление плода в утробе». Из «Путей Господних» Хильдегарды Бингенской, рукопись XII столетия

Примечания

1. Немецкий аристократ и философ, популяризатор свободомыслия. – Примеч. пер.

2. Вторая жена известного венгерского мифолога и психоаналитика К. Кереньи, активистка аналитической психологии. – Примеч. пер.

3. «Переводчик – предатель» (ит.). – Примеч. ред.

4. Швейцарский психоаналитик, одна из учениц Юнга, редактор многих томов из собраний сочинений автора. – Примеч. пер.

5. Первая публикация: Schweizerland: Monatshefte fuer Schweizer Art und Arbeit (Zurich), IV (1918), no. 9 und 11–12. – Примеч. ред.

6. Немецкий философ, один из основоположников представления о важности бессознательного в человеческой жизни. – Примеч. пер.

7. Подробнее см.: Элленбергер Г. Философия природы и романтическая философия // Открытие бессознательного: История и эволюция динамической психиатрии. М.: Академический проект, 2018. Т. 1. От первобытных времен до психологического анализа. – Примеч. ред.

8. Французский психолог и педагог, стремился превратить психологию в точную науку, основатель Парижского общества физиологической психологии, организатор I Международного психологического конгресса (1889); по словам швейцарского психиатра Ж. Пиаже, «от Рибо во французских психологических школах начинается традиция широкого применения патологий и болезненных состояний в качестве экспериментального материала». – Примеч. пер.

9. Французский психолог, основатель первой лаборатории экспериментальной психологии во Франции, автор работы «Опыты по экспериментальной психологии». – Примеч. пер.

10. Французский психиатр, создатель общей теории неврозов, считал, что в человеческой психике имеются как «низшие» (рудименты примитивного, инстинктивного сознания), так и высшие элементы (собственно сознание современного человека, прежде всего индивидуальное). – Примеч. пер.

11. Здесь автор отсылает к своим ранним работам, которые впоследствии составили том 1 собрания сочинений К. Г. Юнга. – Примеч. ред.

12. Имеется в виду «всеобщий эрос» как побудительный мотив человеческих поступков у древнегреческих философов. – Примеч. пер.

13. Флогистон – гипотетическая «сверхтонкая материя», «огненная субстанция», якобы наполняющая все горючие вещества и высвобождающаяся из них при горении; теория флогистона была опровергнута опытами и разъяснениями А. Лавуазье. Что касается электричества, в работах Б. Франклина и современных ему ученых электричество трактовалось как «нематериальная жидкость», или флюид. – Примеч. пер.

14. Либидо в широком понимании – общая психическая энергия жизни (или «воля к жизни», по А. Шопенгауэру). – Примеч. пер.

15. Фигура речи (фр.). – Примеч. ред.

16. Это выражение, прежде употреблявшееся в зоологии как характеристика львов, перенес в философию и общественные науки Ф. Ницше, который в работе «К генеалогии морали» (1887) рассуждал о присутствии в обществе «хищного зверя, роскошной, похотливо блуждающей в поисках добычи и победы белокурой бестии…» (перевод К. Свасьяна). – Примеч. пер.

17. То есть конфликта «дикаря» и культуры. – Примеч. пер.

18. Имеется в виду Первая мировая война. – Примеч. пер.

19. Австрийский психиатр, основоположник психотерапевтической системы индивидуальной психологии, противопоставлял «бессознательным влечениям» З. Фрейда представление о «жизненном стиле», т. е. о социальном факторе в жизни каждого человека. – Примеч. пер.

20. См. работу автора: «Фрейд и Юнг: различия во взглядах» (том 4 собрания сочинений К. Г. Юнга). – Примеч. ред.

21. Имеется в виду концепция дионисийского начала у Ф. Ницше: это «необузданная… пьянящая, идущая из самых недр природы страсть жизни». – Примеч. пер.

22. См. работу автора: «Психология и патология так называемых оккультных явлений» (1902, том 1 собрания сочинений К. Г. Юнга). – Примеч. ред.

23. Здесь подразумевается витализм – философское учение, которое постулирует наличие в живых организмах некоей сверхъестественной жизненной силы, якобы управляющей жизнедеятельностью. Примером витализма может служить теория «животного магнетизма» А. Месмера (месмеризм). – Примеч. пер.

24. Имеются в виду популярные спиритические сеансы, в ходе которых предметы мебели якобы испытывали на себе потустороннее воздействие духов умерших, таким образом «общавшихся» с живыми. – Примеч. пер.

25. Немецкий медик и естествоиспытатель, эмпирически показал действие закона сохранения энергии в одушевленной и неодушевленной природе. – Примеч. пер.

26. Теософская система Е. П. Блаватской и антропософская система Р. Штайнера сочетают в себе «эзотерические» элементы гностицизма, каббалы, индуизма и буддизма. – Примеч. пер.

27. Имеются в виду исследования Нансийской школы И. Бернгейма, который считал, что гипноз представляет собой воздействие на воображение человека (тогда как так называемая Парижская школа Ж. Шарко усматривала в гипнозе физическое воздействие – например, воздействие тепла/холода и т. д.). – Примеч. пер.

28. Подразумеваются так называемые антиклерикальные законы, принятые в 1790–1795 гг. в революционной Франции: в частности, в стране вместо христианства был введен культ Разума (чуть позднее – культ Верховного Существа). – Примеч. пер.

29. Немецкий поэт, писатель и философ, один из классиков немецкой литературы. – Примеч. пер.

30. Известно, что в кабинете Шопенгауэра стояла бронзовая фигура Будды, а в сочинениях этого философа довольно часты отсылки к буддийскому мировоззрению (так, он утверждал, что страдание – существенная часть человеческой жизни, и пр.). – Примеч. пер.

31. «Христианская наука» – религиозное движение на основе либерального протестантизма, проповедует возможность обретения человеком «разума Христа» и подлинно духовного состояния вне телесных (бренных) ограничений (отсюда причисление этого учения к «шаманизму» у автора). – Примеч. пер.

32. В английском переводе текста статьи, просмотренном и одобренном автором, последние три предложения этого абзаца звучат иначе: «Для бессознательного мироздание предельно мифологизировано. Значит, уже не сила притяжения сводит звезды воедино, а творческая длань демиурга; любовь – не просто половое влечение, а психическая предрасположенность, и т. д.». – Примеч. ред.

33. Ф. Шиллер – виднейший немецкий теоретик искусства, философ, поэт и драматург, предшественник романтизма. Шиллер говорил о «живом образе», под которым понималась «прекрасная» форма искусства. Подробнее см.: Шиллер Ф. Письма об эстетическом воспитании // Собрание сочинений: в 7 т. М., 1957. Т. 6. – Примеч. пер.

34. Отсылка к характеристике буддизма как срединного пути между потаканием мирским соблазнам и аскетизмом. – Примеч. пер.

35. В немецкой обществоведческой традиции принято говорить о культурах, тогда как в британской (и российской) этнографии обычно употребляются термины «цивилизация» и «цивилизованный». – Примеч. пер.

36. Эту историю излагает в своем очерке «К истории религии и философии в Германии» (1834) Г. Гейне. См.: Гейне Г. Собрание сочинений: в 6 т. М., 1982. Т. 4. – Примеч. пер.

37. Имеются в виду австрийский поэт Г. Тракль и его стихотворение «Passion» (1909). – Примеч. пер.

38. Если будем следовать указанию природы, никогда не ошибемся (лат.). В русском переводе трактата «Об обязанностях» Цицерона этот отрывок звучит так: «Если мы будем следовать природе как руководительнице, то мы никогда не впадем в заблуждение» (перевод В. Горенштейна). – Примеч. пер.

39. Имеется в виду широкое распространение «непристойного танца» танго в Европе и Северной Америке в начале 1910-х гг. после гастролей южноамериканских танцоров. Подробнее см.: Castro D. S. The Argentine Tango as Social History, 1880–1955: The Soul of the People. N.Y., 1991.

40. Доклад, прочитанный в Обществе свободной философии в Дармштадте, 1927 г. Опубликован как часть работы «Земная обусловленность души» в сборнике «Человек и земля» под редакцией графа Германа Кайзерлинга (Дармштадт, 1927); в извлечении под названием «Структура психического» в: «Europäische Revue» IV/1 и 2 (Берлин, 1928). Позднее текст статьи был поделен на работы «Структура психического» и «Душа и земля»; обе части опубликованы в: «Seelenprobleme der Gegenwart» (Цюрих, 1931). – Примеч. ред.

41. Согласно китайской религиозной философии душа человека состоит из нескольких духов: дух шэнь отвечает за жизнь, дух гуй – за смерть. – Примеч. ред.

42. См. мою работу «Инстинкт и бессознательное». – Примеч. авт.

43. Как таковой (лат.). – Примеч. ред.

44. Пневма и спиритус – мировой дух, соответственно, у гностиков и алхимиков; атман в древнеиндийской философии – неизменная духовная сущность, высшее «я» человека и прочих живых существ. – Примеч. ред.

45. См. мою работу «Психоанализ и ассоциативный эксперимент». – Примеч. авт.

46. См. мою статью «Отношение эго к бессознательному». – Примеч. авт.

47. Романы английского писателя Р. Хаггарда, скорее, авантюрные, а вот роман француза П. Бенуа, после которого тема «возвращения атлантов» стала крайне популярной в массовой культуре, действительно можно назвать фантастическим. – Примеч. ред.

48. Animosität (нем.), букв. «душевность». – Примеч. ред.

49. См. нашу с Р. Вильгельмом совместную работу «Тайна золотого цветка». – Примеч. авт.

50. Согласно древнеегипетским воззрениям, душа ба – жизненная сущность в виде птицы с головой человека, совесть; душа ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека; после смерти человека она покидает его тело, бродит по земле и вновь возвращается. – Примеч. ред.

51. Шарлотте фон Штейн / Перевод В. Левика. – Примеч. ред.

52. Семейной скандальной хроники (фр.). – Примеч. ред.

53. Британская писательница, автор «светских» романов. – Примеч. ред.

54. Английская суфражистка-эзотерик, второй президент Теософского общества (после Г. С. Олкотта); спаситель – грядущий Мировой Учитель, новый Мессия. – Примеч. ред.

55. То есть в период Позднего Возрождения. – Примеч. ред.

56. Ф. Боас – американский этнограф и лингвист, один из основоположников современной антропологии. – Примеч. ред.

57. Revival meetings – букв. «встречи возрождения», принятые среди американских протестантов собрания для приема новых прихожан и призыва к грешникам раскаяться. Holy Rollers – букв. «святые скакуны», уничижительное обозначение участников протестантских собраний, которые в ходе церемоний пускались в пляс, потрясали конечностями и совершали иные судорожные движения. – Примеч. ред.

58. Работа написана в годы, когда джаз стремительно приобретал популярность, но все еще считался «недостойным» искусством. – Примеч. ред.

59. Имеется в виду монета Конфедеративных штатов Америки, или американского Юга. – Примеч. ред.

60. Верховный правитель зулусов, предводитель своего народа в англо-зулусской войне 1879 г. – Примеч. ред.

61. См. мою работу «О негритянском и индейском поведении». – Примеч. авт.

62. Американское религиозное течение, ратует за духовное исцеление верующих посредством «пробуждения мышления». – Примеч. ред.

63. То есть католиков – испанцев, французов и португальцев. – Примеч. ред.

64. Многие придут и уйдут (лат.). – Примеч. ред.

65. Доклад, прочитанный в читательском кружке Гёттингена в Цюрихе в октябре 1930 г. Переработанный вариант под тем же названием опубликован в: «Seelenprobleme der Gegenwart». – Примеч. ред.

66. Имеется в виду физическая антропология. – Примеч. ред.

67. Л. Леви-Брюль – французский философ и этнолог, выдвинул теорию «дологического» первобытного мышления. – Примеч. ред.

68. В 1925–1926 гг. автор предпринял «большую психологическую экспедицию» в Восточную Африку, чтобы пополнить на практике свои познания о «первобытной психологии» на примере «дикарей» Кении и Уганды. Гора Элгон расположена на границе Уганды и Кении. – Примеч. ред.

69. Эти слова приписываются английскому путешественнику Д. Ливингстону. – Примеч. ред.

70. В 1924–1925 гг. автор совершил продолжительную поездку по США и побывал, в частности, у индейцев пуэбло в штате Нью-Мексико. В последней своей книге «Воспоминания. Сновидения. Размышления» он подробно воспроизвел несколько бесед с вождем Горное Озеро. – Примеч. ред.

71. Психологическая концепция, предполагающая, что всякое поведение обусловлено рефлексами. – Примеч. ред.

72. То есть наследуемых признаков (по имени основоположника теории наследственности Г. Менделя). – Примеч. ред.

73. Доклад, прочитанный на заседании общества интеллектуального сотрудничества в Праге, октябрь 1928 г. Опубликовано в: «Europäische Revue» IV/9 (Берлин, 1928). Переработанное и расширенное издание: «Seelenprobleme der Gegenwart» (Psychologische Abhandlungen III), Цюрих, 1931. – Примеч. ред.

74. Хочешь мира – готовься к войне (лат.). – Примеч. ред.

75. Имеется в виду Первая мировая война. – Примеч. ред.

76. В этом селении к югу от Каира находится древнейший некрополь столицы египетского Древнего царства – Мемфиса; Апис – священный бык и ка (душа) бога Птаха, имел собственный храм. – Примеч. ред.

77. Герон Александрийский (предположительно I в. н. э.), греческий математик и физик, придумал, среди прочих изобретений, паровую турбину. – Примеч. ред.

78. По древнегреческому мифу, кентавр Несс перед смертью передал жене героя Геракла свою одежду, пропитанную кровью, – якобы приворотное зелье; Геракл, надев эту накидку, долго страдал от страшных мук. – Примеч. ред.

79. Создана в конце XIX столетия и считается официальной церковью современного французского оккультизма. – Примеч. ред.

80. Эта «ультрадуховная», по выражению современного журналиста, форма йоги предусматривает достижение просветления за счет подъема энергии кундалини из основания позвоночника в высшую чакру. – Примеч. ред.

81. Согласно античной географии, гипербореи обитали в легендарной стране где-то на севере; Плиний помещал их землю в мифической Скифии за не менее мифическими Рифейскими горами. – Примеч. пер.

82. В 1793 г. в ходе «Праздника свободы» в Париже артистку Парижской оперы Т. Обри короновали как «Богиню Разума». – Примеч. ред.

83. Подробнее см. статью «Вотан» в настоящем томе. – Примеч. ред.

84. Французский востоковед, исследователь «Авесты», из экспедиции по Ближнему Востоку, Персии и Индии привез в Париж более 100 восточных рукописей. – Примеч. ред.

85. Э. Сведенборг – шведский естествоиспытатель, натурфилософ и христианский мистик, утверждал, что вступал в мысленные контакты с жителями других планет. – Примеч. ред.

86. Индийский духовный учитель, которого долгое время опекали лидеры Теософского общества А. Безант и Ч. Ледбитер, видевшие в нем «проводника» для грядущего Мирового Учителя. – Примеч. ред.

87. Имеется в виду Гетеанум – всемирный центр Антропософского движения. – Примеч. ред.

88. См. примечание к первой работе настоящего сборника. – Примеч. ред.

89. Вергилий. Энеида, VI / Перевод С. Ошерова. – Примеч. ред.

90. М. Мюллер – немецкий филолог, религиовед, профессор сравнительного языкознания, публикатор многотомного издания «Священные тексты Востока». С. Ф. Ольденбург – русский/советский востоковед, специалист по санскриту. П. Дойссен – немецкий востоковед, крупнейший исследователь упанишад. Р. Вильгельм – немецкий синолог, с которым Юнг активно сотрудничал и работы которого высоко ценил. – Примеч. ред.

91. Имеется в виду митраизм, чрезвычайно популярный в поздней Римской империи. – Примеч. ред.

92. Очевидно, подразумеваются индийские философские трактаты эротического содержания наподобие «Камасутры». – Примеч. ред.

93. См.: Psychoanalyse und Yoga. – Примеч. авт.

94. Немецкий философ и путешественник Г. фон Кайзерлинг писал, что шофер, «обладающий техническими навыками… возрождает первобытного человека» своими умениями, характерными для мифических культурных героев, но «понятия не имеет, кто такой Гёте и зачем он нужен». – Примеч. ред.

95. Немецкий поэт, философ и переводчик. – Примеч. ред.

96. Патмос / Перевод В. Куприянова. – Примеч. ред.

97. Лекция для студентов Цюрихского университета, прочитанная в 1924 г. Первая публикация (на английском языке): The Love Problem of the Student // Contributions to Analytical Psychology. London and New York, 1928. Немецкий оригинальный текст: Der Einzelne in der Gesellschaft. Studienausgabe. Wslter, Olten, 1971. – Примеч. ред.

98. Amor Dei – любовь к Богу (лат.); amor intellectualis Dei – познавательная любовь к Богу (лат.). – Примеч. ред. Ориген – греческий богослов, философ и библеист, один из первых «теоретиков» христианского вероучения. Gottesminne – у средневековых немецких мистиков и миннезингеров (немецких трубадуров) возвышенная «божественная» любовь (например, к далекой и безжалостной прекрасной даме), которой противопоставлялась «равноправная взаимная любовь» (ebene Minne). – Примеч. пер.

99. Фауст, ч. 1 / Здесь и далее перевод Н. Холодковского. – Примеч. ред.

100. Фауст, ч. 2. – Примеч. ред.

101. См. работу Ф. Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом». – Примеч. ред.

102. Сафо (Сапфо) – древнегреческая поэтесса, которую европейская литературная критика в XIX столетии провозгласила проповедницей однополой женской любви. – Примеч. пер.

103. Здесь: «сам по себе» (лат.). – Примеч. ред.

104. А. Форель – швейцарский невропатолог, психиатр и общественный деятель, получил наибольшую известность как борец с алкоголизмом. – Примеч. пер.

105. Р. фон Крафт-Эбинг (Здесь: Краффт-Эбинг) – австрийский психиатр и криминалист, один из основоположников сексологии. Книга «Сексуальная психопатия» считается главным его произведением. – Примеч. пер.

106. Ф. Оствальд – немецкий химик, физик и философ-идеалист, организатор и популяризатор науки; в философии выступал за «энергетизм» как противовес материализму и идеализму: единственная реальность – это энергия, а материя и дух – лишь ее проявления. Работа, о которой упоминает Юнг, выходила на русском языке под названием «Очерк натурфилософии» (СПб., 1909). – Примеч. пер.

107. В юности будущий философ Руссо, еще не достигший двадцати лет, обучался письму и светскому этикету у богатой дамы, тридцатилетней Ф. де Варан, которая оказывала покровительство «талантливому дикарю». – Примеч. пер.

108. Впервые опубликовано: Europaeische Revue (Berlin), III: 7 (Oct., 1927); в виде отдельной брошюры: Neue Schweizer Rundschau (Zurich, 1929); переиздания: Rascher VerIag, 1932, 1948, 1959, 1965; также в сборнике: Die Einzelne in der Gesellschaft. Studienausgabe, Walter, Olten, 1971. – Примеч. ред.

109. Перевод Ю. Антоновского. – Примеч. ред.

110. За тридцать лет, которые минули с написания этого очерка, под «Востоком» сделалось почти привычным понимать не Дальний Восток, а новую «Российскую империю». Последняя уже проникла даже в центральную Германию, но совершенно не утратила своего азиатского характера. – Примеч. авт. (К книжному изданию 1959 г. – Ред.)

111. То есть не становится покорной женой, которая, взяв фамилию мужа, превращается в «тень» своего супруга. – Примеч. пер.

112. В те годы в Европе и Америке именно китайцы занимались поденной «женской» работой (стирка, глажка, штопка и пр.). – Примеч. пер.

113. В юнгианской психологии термином «анимус» обозначается «мужская» составляющая женской психики, тогда как «анима» – это женская составляющая мужской психики. – Примеч. пер.

114. За неимением лучшего (фр.). – Примеч. ред.

115. То есть общественные купальни. – Примеч. пер.

116. Ср.:

117. Ср.: «Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и рабов, восстания гибельного, долгого и медленного: оно все растет и растет! Теперь возмущает низших всякое благодеяние и мелкая подачка; и те, кто слишком богат, пусть будут настороже!» («Так говорил Заратустра», перевод Ю. Антоновского). – Примеч. ред.

118. См. сборник «Проблемы души нашего времени». – Примеч. авт. (Эта статья входит в том 17 собрания сочинений К. Г. Юнга на немецком языке. – Примеч. ред.)

119. Имеется в виду Ф. Гауффе (Хауффе), немецкая крестьянка-ясновидящая, которая с детства видела «пророческие» сны и впадала в сомнамбулический транс. Славу этой женщине принес врач Ю. Кернер, ее обследовавший и посвятивший ей свою книгу «Пророчица из Преворста» (1829). – Примеч. пер.

120. Э. Смит (наст. имя Катерина-Элиза Мюллер) – швейцарская художница, спиритистка и медиум, пациентка швейцарского психиатра Т. Флурнуа. Миссис Бошан (наст. имя Клара Н. Фаулер) – пациентка американского невролога М. Принса, страдавшая диссоциативным расстройством личности (в ее голове как бы сочетались сразу три человека). – Примеч. пер.

121. О понятии тени в юнгианской психологии см. статью «Борьба с тенью» в настоящем томе. – Примеч. ред.

122. По всей вероятности, имеется в виду американка В. Вудхалл, суфражистка и сторонница концепции так называемой «свободной любви», под которой понимались свобода вступать в брак, разводиться и рожать детей без вмешательства государства, спиритистка и общественная деятельница. В конце концов вышла замуж за банкира Д. Мартина и после его смерти, унаследовав огромный капитал, стала заниматься благотворительностью. – Примеч. пер.

123. Отсылка к следующим словам апостола: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся» (Рим. 2:12). – Примеч. ред.

124. Этимологически это слово восходит к лат. respectare – «глядеть назад; принимать во внимание». – Примеч. ред.

125. Устаревший библеизм в значении «лицемер»; в современном синодальном переводе Библии это слово отсутствует: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять» (Мф. 23:27). – Примеч. ред.

126. Ср.: «Возвышенного видел я сегодня, торжественного, кающегося духом; о, как смеялась моя душа над его безобразием!.. Ты не вынес того, кто видел тебя, – кто всегда и насквозь видел тебя, ты, самый безобразный человек!» (Ницше Ф., «Так говорил Заратустра» / Перевод Ю. Антоновского). – Примеч. ред.

127. Древнегреческий гностик, призывавший к отречению от мира через обилие плотских грехов; см. сочинение Епифания Кипрского «Панарион» («На восемьдесят ересей»), в котором довольно подробно излагаются взгляды последователей Карпократа: Епифаний Кипрский. Творения. М., 1863. (Творения святых отцов в русском переводе). Часть первая: ереси 1–33. – Примеч. пер.

128. Лекция, прочитанная в Кельне и Эссене в феврале 1933 г. Впервые опубликована под названием «О психологии»: Neue Schweizer Rundschau (Цюрих, 1933), № 1, 21–28 и № 2, 98–106. Переработанное и расширенное издание под новым названием: Wirklichkeit der Seele (Цюрих, 1934). – Примеч. ред.

129. Имеются в виду, соответственно, теории З. Фрейда и А. Адлера. – Примеч. пер.

130. «Фауст», ч. I. – Примеч. ред.

131. В 1925–1926 гг. автор предпринял «большую психологическую экспедицию» в Восточную Африку, чтобы пополнить на практике свои познания в «первобытной психологии» за счет общения с «дикарями» Кении и Уганды. – Примеч. пер.

132. Быт. 3:5. – Примеч. ред.

133. Быт. 3:15. – Примеч. ред.

134. Британский политик, дважды премьер-министр Великобритании, также литератор и известный острослов. – Примеч. пер.

135. «Крайности сходятся» (фр.). – Примеч. ред.

136. См. «Эон». – Примеч. ред. оригинального издания. В астрологии эпохой (эрой) называется период, на протяжении которого точка весеннего равноденствия находится в одном и том же зодиакальном знаке; согласно вычислениям, эпоха Рыб началась в I тысячелетии новой эры – и должна смениться эпохой Водолея в начале III тысячелетия. – Примеч. пер.

137. Шумерский герой, получеловек-полурыба, вышедший к людям из моря. Предание об Оаннесе изложено в труде вавилонского историка Беросса (см.: История Месопотамии // История Древнего Востока: Тексты и документы. М.: Высшая школа, 2002). – Примеч. пер.

138. Мф. 10:34. – Примеч. ред.

139. Шведский финансист (1880–1932), известный как «Король спичек»; хитроумные спекуляции привели его к финансовому краху и самоубийству. – Примеч. ред. оригинального издания.

140. Герой средневековых нидерландских и немецких легенд и народных книг, гуляка и балагур, отчасти схожий с восточным Ходжой Насреддином; в романе бельгийского писателя Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле сделался символом сопротивления испанским завоевателям. – Примеч. пер.

141. В античной географии остров Туле (или Фула) – «край земли», полумифическая островная страна, которую искал и якобы нашел в самой северной части Европы древнегреческий путешественник Пифей (IV в. до н. э.); в переносном значении – «предел мира», ultima Thule. – Примеч. пер.

142. «Фауст», ч. 1. – Примеч. ред.

143. Там же. – Примеч. ред.

144. Гёте И. В. Эпиррема / Перевод Н. Вильмонта. – Примеч. ред.

145. По толкованию комментаторов, слово «проктофантасмист» составлено Гете из греческих корней со значениями «зад» и «созерцатель призраков»; под этим обозначением в «Фаусте» выведен К. Ф. Николаи – немецкий писатель, враждовавший с Гёте (последний упрекал Николаи в фарисействе). – Примеч. пер.

146. «Фауст», ч. 1. – Примеч. ред.

147. Перечисляются основные понятия из учения французского философа-виталиста А. Бергсона: élan vital – жизненный порыв; durée créatrice – творческая длительность («время-качество»). – Примеч. пер.

148. А. Шопенгауэр рассуждал о мировой воле, которая лишена логики, бессознательна, едина и стоит выше как духовного, так и материального. Мировая воля проявляет себя в вечном зарождении новой жизни, в непрестанном воплощении единой, вневременной и внепространственной воли во множестве индивидуальностей. – Примеч. пер.

149. Парафраз библейского текста: «Фарисей, став, молился сам в себе так: “Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что́ приобретаю”». (Лк. 18:11–12). – Примеч. ред.

150. Конец 1920-х и начало 1930-хх гг. в европейской философии ознаменовались попытками осмыслить становление массового общества; манифестом этих попыток стала работа испанского мыслителя Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» (1929). – Примеч. пер.

151. Первая публикация: Zentralblatt für Psychotherapie und ihre Grenzgebiete (Leipzig), VII (1934), p. 1–16. – Примеч. ред.

152. Букв. «перевоспитание воли» (фр.), одна из практик куэизма – психотерапевтической системы, предложенной французским психологом Э. Куэ, предшественником современного аутотренинга. – Примеч. пер.

153. Киновиты (киновии) – одна из форм ранней монашеской общины: братия «ходит от мира», существует попечением монастыря и трудится безвозмездно, а все плоды деятельности монахов принадлежат монастырю. – Примеч. пер.

154. С. Т. Кольридж – английский поэт-романтик и литературный критик, классик английской литературы. Автор ссылается на статью Кольриджа «Об устроении церкви и государства» (1830). – Примеч. пер.

155. В оригинале это словосочетание приводится по-английски. – Примеч. ред. Термин «нравственное умопомешательство», предложенный английским врачом Д. Причардом в 1835 г. для обозначения расстройств, при которых у пациента нарушаются этические установки, сегодня считается устаревшим; Причард противопоставлял «нравственное умопомешательство» умственному, при котором страдает в первую очередь интеллект. Высший идиотизм равнозначен «глубокой умственной отсталости». – Примеч. пер.

156. См. «Толкование сновидений», разд. II. – Примеч. ред.

157. Букв. «царской дорогой», торным путем (лат.). – Примеч. ред.

158. Схожих воззрений придерживается фон Вайцзеккер, рассуждая о «внутренней медицине». – Примеч. авт. В. фон Вайцзеккер (1886–1957) – профессор медицины Гейдельбергского университета, основоположник психосоматической медицины. – Примеч. ред. оригинального издания.

159. Букв. «мертвая голова» (лат.), нечто устаревшее, лишенное содержания и смысла. – Примеч. ред.

160. Об А. Месмере, Ж. Шарко, И. Бернгейме, П. Жане и А. Фореле см. примечания к первой статье в настоящем издании. – Примеч. ред. Аббат Фариа (прототип персонажа из «Графа Монте-Кристо» А. Дюма) – французский философ, португалец по происхождению, сторонник учения о «животном магнетизме» и поборник гипноза как метода «проницательного сна». А. Льебо – французский врач, основоположник современной гипнотерапии. – Примеч. пер.

161. И. Гербарт – немецкий философ и психолог, родоначальник эмпирической психологии в Германии. Э. де Кондильяк – французский философ, утверждал, что мир познаваем через ощущения, а рефлексия как осознание есть переработанное ощущение. – Примеч. пер.

162. Первая публикация: Vorwort to Aufsaetze zur Zeitgeschichte (Zurich, 1946). В сборник вошли работы «Вотан», «Состояние психотерапии сегодня», «Психотерапия и мировоззрение», «После катастрофы», а также авторские предисловие и послесловие. Практические работы автора по психотерапии см. в т. 16 собрания сочинений. – Примеч. ред.

163. Первая публикация: Neue Schweizer Rundschau (Zurich), III/11 (Цюрих, 1936), 657–669. Книжная публикация: Aufsaetze zur Zeitgeschichte (Цюрих, 1946), 1–23.

164. Букв.

165. О культуре/цивилизации см. примечание к абз. 26 настоящего издания. – Примеч. ред.

166. В Абиссинии. – Примеч. авт. Имеется в виду вторжение итальянских войск в Эфиопию в 1935 г. – Примеч. пер.

167. Здесь слово «мечеть» используется в переносном значении для обозначения места богопочитания, чрезвычайно скромного по убранству, а не в значении «мусульманский храм». – Примеч. пер.

168. Одно из имен или прозвищ Одина (Вотана) – Странник, Скиталец (Ганглери). Здесь также стоит отметить, что само имя «Вотан», которое использует автор, есть неологизм, придуманный Р. Вагнером: в германской традиции имя божества – Водан или Вуотан. – Примеч. пер.

169. Форма государственной власти в Германии в 1918–1933 гг., по названию города Веймар, где была принята новая конституция страны. – Примеч. пер.

170. Имеется в виду фольклорная Дикая охота – кавалькада призраков, которая во главе с Вотаном скачет в ночи по небосводу, преследуя грешников. – Примеч. пер.

171. Это и следующее примечания автор впервые добавил к переводу сборника «Очерки современных событий» на английский язык (1947). – Примеч. ред. оригинального издания. После Ницше (1844–1900) стало привычным всячески подчеркивать «дионисийскую» сторону жизни в противовес «аполлоническому» началу. Уже в «Рождении трагедии» (1872) показывается, как воображением философов и поэтов овладевает темная, земная, женская сила, которой присущи мантические и оргиастические свойства. Иррациональное постепенно стало восприниматься как идеал; об этом свидетельствуют, к примеру, исследования Альфреда Шулера (ум. 1923) в области религиозных мистерий – а показательнее всего творчество Клагеса (1872–1956. – Ред.), ярого приверженца философии иррационализма. Для Клагеса Логос и сознание были разрушителями творческой досознательной жизни. В этих и подобных им авторах мы наблюдаем, как зарождалось последовательное отрицание реальности и самой жизни, воплотившееся в итоге в экстатический культ, вершиной развития которого можно считать саморастворение сознания в смерти (для таких авторов это означало, что сознание сумело преодолеть все материальные ограничения). Поэзия Стефана Георге (1868–1933. – Ред.) сочетает в себе классицизм, средневековое христианство и восточный мистицизм. Георге целенаправленно нападал на национализм девятнадцатого и двадцатого столетий. Аристократическое воззвание к мистической красоте и та эзотерическая концепция истории, которой он придерживался, оказали сильное влияние на немецкую молодежь, а нечистоплотные политики использовали сочинения Георге в пропагандистских целях. – Примеч. авт.

172. Вечным юношей (лат.). Это название носит и психоаналитическое исследование ученицы Юнга М.-Л. фон Франц. – Примеч. ред.

173. «О космогоническом Эросе» – название одного из главных творений Клагеса (1922). – Примеч. авт.

174. О колдовском могуществе Одина-Вотана рассказывается в эддических песнях «Прорицание вельвы», «Речи Вафтруднира» и «Речи Гримнира» («Старшая Эдда»). – Примеч. пер.

175. Здесь и далее перевод Ю. Антоновского. – Примеч. ред.

176. Перевод В. Топорова. – Примеч. ред.

177. Перевод А. Карельского. – Примеч. ред.

178. Перевод В. Микушевича. – Примеч. ред.

179. Э. Ферстер-Ницше по завещанию стала распорядительницей литературного наследия брата, издавала его тексты в собственной редакции; биография Ницше ее авторства уже вскоре после публикации была признана довольно-таки тенденциозной. Эпизод, о котором упоминает Юнг, имел место в мужской гимназии «Пфорта» под Наумбургом, где Ницше обучался в 1858–1861 гг.

180. Немецкий поэт и писатель; роман, о котором говорится здесь, использовался самим Юнгом и его ученицей М.-Л. фон Франц на психоаналитических семинарах в качестве иллюстративного материала. – Примеч. пер.

181. Дуб считался священным деревом Одина-Вотана, а распространение христианства в германских землях сопровождалось вырубанием дубовых рощ. – Примеч. пер.

182. Букв. «отбившейся (от стада), заблудшей овцы» (лат.). – Примеч. ред.

183. Чудесный восьминогий конь Одина-Вотана. – Примеч. пер.

184. Так у автора; правильнее здесь говорить о Меркурии, с которым Одина-Вотана отождествлял еще Тацит в своем трактате «О германцах». Впрочем, для Юнга, очевидно, важна «дионисийская», неистовая ипостась Одина-Вотана, и потому он упоминает именно греческого Диониса (у римлян тому соответствовал Вакх). – Примеч. пер.

185. Возрожденного (лат.). – Примеч. ред.

186. Тевтонской (германской) ярости (лат.). – Примеч. ред. Считается, что первым это выражение употребил римский поэт Лукан в своей поэме «Фарсалия», характеризуя боевой раж германцев. – Примеч. пер.

187. Вершина в горном массиве Гарц; под нею, как гласит предание, погребен император Фридрих Барбаросса, которого считали земным воплощением Одина-Вотана. – Примеч. пер.

188. Британский философ и социолог, один из основоположников расологии (теоретического расизма). – Примеч. пер.

189. Авторский неологизм, образованный от боевого клича валькирий в тетралогии Р. Вагнера «Кольцо Нибелунга»: «Вейа! Вейа! Вагала вейа!». – Примеч. пер.

190. Отсылка к библейскому тексту, в котором Павел – в благодарность, быть может, за попечение в юности – называет своей матерью мать рукоположенного им впоследствии в священники Руфа, грека по материнской линии: «Приветствуйте Руфа, избранного в Господе, и матерь его и мою» (Рим. 16:13). – Примеч. пер.

191. Злокозненный карлик, завладевший золотом Рейна, персонаж оперы «Золото Рейна», входящей в цикл «Кольцо Нибелунга». – Примеч. пер.

192. Деян. 2:2. – Примеч. ред.

193. Советую почитать рассуждения Бруно Гетца («Deutsche Dichtung») об Одине как германском боге-скитальце. К сожалению, сам я прочитал эту книгу уже после публикации своей статьи. – Примеч. авт.

194. Ин. 3:8. – Примеч. ред.

195. Немецкий этнограф и мифолог. – Примеч. пер.

196. «Wodan und germanischer Schicksalsglaube» («Водан и вера в судьбу у германцев». – Ред.). – Примеч. авт.

197. Желания и любви (нем.); здесь используется терминология средневековых немецких мистиков и миннезингеров. – Примеч. пер.

198. Живущие в Вальгалле (загробной обители) лучшие воины, павшие в битвах. – Примеч. пер.

199. Духи-хранители, незримо сопровождающие человека. – Примеч. пер.

200. В греческой мифологии бог-покровитель торговли, а также проводник душ мертвых в загробное царство (психопомп); последнее обстоятельство привело со временем к появлению синкретического образа Гермеса Трисмегиста, «бога откровения». – Примеч. пер.

201. Душой и умом (гр.). – Примеч. ред.

202. Эпитет Гермеса Трисмегиста – и название трактата оккультного содержания из состава так называемого «герметического корпуса», приписываемого все тому же Трисмегисту. Возможно перевести этот эпитет как «Постигающий Ра» (бога); другое толкование приводит сам автор в пояснение эпитета. – Примеч. пер.

203. Имеется в виду «эпидемия» фашизма, распространившаяся по Европе в конце 1930-х гг., в первую очередь в Германии (к северу от Швейцарии) и в Италии (к югу). – Примеч. пер.

204. Национал-социалистическое движение внутри протестантской церкви, пыталось устранить все остатки Ветхого Завета из христианства. – Примеч. авт.

205. Вильгельм Хауэр (р. 1881), священник и миссионер, впоследствии профессор санскрита в Тюбингенском университете, был основателем и главой «Движения за немецкую веру». Это движение выступало за учреждение «чисто немецкой веры», основанной на традициях и идеях немецких и других северных мыслителей, например Экхарта и Гете. Делались попытки сочетать различные, зачастую плохо совместимые между собой течения: одни принимали «очищенную» форму христианства, другие были резко против не только христианства в любой форме, но и против всякого рода религии или бога. Одна из заповедей этой веры, принятая в 1934 г., гласила: «Движение за немецкую веру направлено на религиозное возрождение нации, опираясь на наследие германской расы». Духу этого движения можно противопоставить проповедь, произнесенную доктором Лангманном, евангелическим священником и высокопоставленным церковным сановником, на похоронах покойного Густлоффа (нацистский вожак, руководитель швейцарского отделения НСДАП, был застрелен студентом-евреем. – Ред.). Доктор Лангманн вещал «в униформе СА и ботфортах». Он напутствовал почившего перед дорогой в Гадес и пожелал очутиться в Вальгалле, обители Зигфрида и Бальдра, героев, которые «питают жизнь германского народа жертвоприношением своей крови» – подобно тому же Христу. «Да направит сей бог народы маршировать тяжкой поступью по историческому пути. Господи, благослови нас на борьбу. Аминь». Так преподобный закончил свое выступление, согласно отчету в Neue Zürcher Zeitung (1936, № 249). Как служение Вотану эта проповедь, вне сомнения, была очень назидательной – и удивительно терпимой по отношению к верующим во Христа! Склонны ли наши церкви быть столь же терпимыми и проповедовать, что Христос пролил Свою кровь за спасение человечества, как Зигфрид, Бальдр или Один?! Впрочем, в наши причудливые дни можно ожидать чего угодно. – Примеч. авт.

206. Немецкий богослов и философ, один их крупнейших христианских мистиков. – Примеч. пер.

207. В 1884 г. немецкий языковед К. Абель выдвинул предположение о том, что германские языки по своему происхождению восходят к ряду так называемых «первослов» (Urworte). Это мнение разделял и З. Фрейд, посвятивший «первословам» несколько работ. – Примеч. пер.

208. В греческой мифологии это имя носило божество счастливого мгновения. – Примеч. пер.

209. Здесь под «семитами» имеется в виду не вся совокупность семитских народов, а только исламизированные народы Ближнего Востока. – Примеч. пер.

210. Букв. «возвращение для разбега» (фр.), стратегическое отступление. – Примеч. ред.

211. Корабль из обрезков ногтей с мертвецами на борту. – Примеч. ред.

212. Старшая Эдда: Прорицание вельвы. / Перевод В. Тихомирова. – Примеч. ред.

213. Первая публикация: Neue Schweizer Rundschau (Zurich, 1945), XIII/2, 67–88; перепечатано в «Очерках современных событий». – Примеч. ред.

214. См. предыдущую статью в настоящем издании. – Примеч. ред.

215. Отсылка к древнегреческому мифу об Одиссее: чтобы спастись от пения сирен, Одиссей и его спутники привязались к мачте и затыкали уши пальцами одной руки, другой продолжая грести. – Примеч. пер.

216. Мистическая сопричастность (фр.), термин французского этнографа Л. Леви-Брюля, характеризующий «дологическое» первобытное мышление. – Примеч. пер.

217. Гитлеровский концлагерь на окраине польского города Люблин; за годы Второй мировой войны там погибло свыше 80 000 человек. – Примеч. пер.

218. «Вот швейцарские свиньи» (фр.). – Примеч. ред.

219. Имеются в виду события начала XIX столетия, когда войска британской Ост-Индской компании жестоко подавили восстание в княжестве Траванкор. – Примеч. пер.

220. См. диалог «Пир», 210–211. – Примеч. ред.

221. Это событие произошло в феврале 1933 г., и нацистские власти обвинили в поджоге коммунистов – голландца М. ван дер Люббе, немца Э. Торглера и трех болгар – Г. Димитрова, В. Танева и Б. Попова. – Примеч. пер.

222. Букв. «обряд выхода» (фр.). – Примеч. ред.

223. Цитата из публичного выступления Й. Геббельса. – Примеч. пер.

224. «Иудейская война», кн. шестая, глава 5. – Примеч. ред.

225. Имеются в виду страны-участники антигитлеровской коалиции. – Примеч. пер.

226. См.: «Так говорил Заратустра», глава «О бледном преступнике». – Примеч. ред.

227. Тж. «мифомания», склонность к патологической лживости. – Примеч. пер.

228. Имеется в виду персонаж одноименного романа американского писателя У. Р. Бернетта. – Примеч. пер.

229. Букв. «кофейный литератор» (нем.); так называли авторов, которые предпочитали писать в кофейнях. – Примеч. пер.

230. Премьер-министр Великобритании в 1937–1940 гг. – Примеч. пер.

231. Арнальдо Муссолини скончался от внезапного сердечного приступа в декабре 1931 г. – Примеч. пер.

232. Швабинг – богемный квартал Мюнхена. – Примеч. ред. оригинального издания.

233. Имеется в виду прежде всего так называемый «мюнхенский сговор» 1938 г., по которому Чехословакия с одобрения Великобритании и Франции соглашалась уступить Германии Судетскую область. – Примеч. пер.

234. См.: «Фауст», ч. 2, акт 5. – Примеч. ред.

235. См. «Мысли и воспоминания», гл. 12, рассуждение о великих державах. – Примеч. ред.

236. Имеется в виду антимонархическое Ноябрьское восстание 1918 г. в Германии. – Примеч. пер.

237. Цензура в Германии действовала с 1933 г. (была введена после поджога рейхстага) и постепенно распространилась на соседние страны. – Примеч. пер.

238. Фигура речи (фр.). – Примеч. ред.

239. Имеется в виду возникновение Германской империи. – Примеч. пер.

240. Я. Буркхардт – швейцарский ученый, основоположник культурологии. – Примеч. пер.

241. «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» / Перевод Н. Полилова. – Примеч. ред.

242. В греческой мифологии Загрей – божество мистерий, так называемый «старший Дионис»; согласно мифу, вскоре после рождения был растерзан титанами, которые злоумышляли против его отца Зевса. Также в дионисийских мистериях совершались кровавые жертвоприношения, когда символически расчленялось тело Загрея. – Примеч. пер.

243. Немецкий мыслитель, писатель и военный теоретик, герой Первой мировой войны, один из идеологов немецкого консерватизма. – Примеч. пер.

244. «Фауст», ч. I, сц. 3. – Примеч. ред.

245. Речи наставления / Перевод М. Реутина. – Примеч. ред.

246. Рим. 5:20. – Примеч. ред.

247. Выступление по радио на 3-й программе Би-би-си, 3 ноября 1946 г. Первая публикация (на английском языке): журнал The Listener (London), XXXVI (1946), no. 930, 615–616. Первая книжная публикация: Essays on Contemporary Events (1947); также выходила под названием «Индивидуальная и массовая психология» // Chimera (New York and Princeton, N.J.), V (1947):3, 3–11. Публикуется в переводе с немецкого, выполненного специально для издания в составе собрания сочинений. – Примеч. ред.

248. См. статью «О бессознательном», абз. 17. – Примеч. ред.

249. По результату (лат.). – Примеч. ред.

250. Сакральное схематическое изображение устройства мироздания (обыкновенно в виде круга, вписанного в квадрат или прямоугольник), распространенное в буддийских и индуистских религиозных практиках; Юнг во многих своих работах пытался доказать универсальную значимость мандал. – Примеч. пер.

251. Букв. «кайзер мирного времени» (нем.), имеется в виду император Вильгельм II. – Примеч. пер.

252. Отсылка к периоду религиозных и гражданских войн в Швейцарии в XV–XVI столетиях. – Примеч. пер.

253. Мф. 10:34. – Примеч. ред.

254. Первая публикация: Цюрих, 1946 г.

255. См. статью «О бессознательном» в этом томе, абз. 17. – Примеч. ред.

256. То есть сообразительность, благодаря которой этот герой древнегреческого мифа разгадал загадки Сфинкса. – Примеч. пер.

257. «О бессознательном», абз. 45. – Примеч. ред.

258. Имеется в виду статья «О психологии бессознательного» // «Отношения между эго и бессознательным». [Рус. изд. – Юнг К. Г. Аналитическая психология, М.: АСТ, 2021.] – Примеч. ред.

259. «Сенаторы – почтенные мужи, сенат же – дурная скотина» (лат.). Встречается также вариант: «Senatores boni viri, senatus mala bestia»; сама фраза приписывается Цицерону. – Примеч. ред.

260. Ср. понятия индивидуальной и коллективной приспособленности. См.: «Психологические типы», абз. 630. – Примеч. авт.

261. См. статью «Значение психологии для современного человека» в настоящем томе, абз. 326 и далее. – Примеч. ред.

262. Абзац из американского издания работы, позднее включен редактором в основной текст. – Примеч. ред. оригинального издания.

263. Юнг читал эти лекции в рамках семинара «Религия в свете науки и философии», организованного фондом Дуайта Харрингтона Терри (или просто «фондом Терри»), а в 1938 г. его лекции были выпущены отдельной брошюрой. Два года спустя появился немецкий перевод лекций, сверенный и дополненный Юнгом. Д. Х. Терри – американский меценат, учредивший в Йельском университете чтение лекций по воздействию религии на повседневную жизнь. Помимо К. Г. Юнга, в разные годы «лекции Терри» читали, в частности, такие видные ученые, как Р. Нибур, Э. Фромм, П. Тиллих, М. Мид, П. Рикер, Н. Винер, К. Гирц, М. Дуглас и Т. Иглтон. – Примеч. пер.

264. «Человек человеку волк» (лат.). – Примеч. ред.

265. «Психологи и религия» [Рус. изд. – Юнг К. Г. О психологии западных и восточных религий. М., АСТ, 2022, абз. 23 и далее, 83 и далее. – Ред.]

266. Букв. «Нелепая война» (фр.): «Странная война», период Второй мировой войны на Западном фронте с сентября 1939 по май 1940 г.; само выражение ввел в обиход французский журналист Р. Доржелес. – Примеч. пер.

267. «Психология бессознательных процессов» (1917). Позднее, в переработанном виде, статья опубликована под названием «О психологии бессознательного». – Примеч. ред. оригинального издания.

268. «Психологические основания веры в духов», перепечатано в «Contribu-tions to Analytical Psychology» (1928). – Примеч. ред. оригинального издания.

269. Отсылка к взглядам классиков геополитики Х. Макиндера и К. Шмитта, которые рассуждали об «Азиатском континенте от Атлантики до Тихого океана» (Макиндер). – Примеч. пер.

270. «Отношения между эго и бессознательным, абз. 326. – Примеч. ред.

271. «На другом берегу реки» (фр.). – Примеч. ред.

272. «Тайна золотого цветка», абз. 52. – Примеч. ред. оригинального издания.

273. Имеются в виду выборы, в ходе которых к власти в стране пришли нацисты. – Примеч. пер.

274. Ассоциация развития культуры, учрежденная в Вене в 1928 г.; первую лекцию прочитал будущий нацист А. Розенберг. В 1934 г. ассоциацию распустили и учредили Национал-социалистическое культурное сообщество. – Примеч. пер.

275. «О развитии личности», абз. 302 и сл. – Примеч. ред. оригинального издания.

276. Швейцарский педагог, один из основоположников современной педагогики. – Примеч. пер.

277. Абзац из американского издания работы, позднее включен редактором в основной текст. – Примеч. ред. оригинального издания.

278. Отсылка к библейской цитате: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7). – Примеч. ред.

279. См. «Психологию масс», а также работу Пауля Райвальда «О духе масс». – Примеч. авт. Г. Лебон – французский социолог и историк, один из пионеров осмысления «массового общества». П. Райвальд – немецкий юрист, криминолог и социолог. – Примеч. пер.

280. Букв. «дела и жесты» (фр.), совокупность действий человека. – Примеч. ред.

281. «Отче! я согрешил против неба и пред тобою» (Лк. 15:18). – Примеч. ред.

282. Цитата из подлинного документа, но имена авторов называть не стану: это достойные люди, виноваты они не персонально, а как представители народа. – Примеч. авт.

283. Лк. 15:22–24. – Примеч. ред.

284. См. Лк. 15:7. – Примеч. ред.

285. Мф. 7: 1–2: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». – Примеч. ред.

286. Отсылка к древнегреческому мифу об аргонавтах: в качестве испытания Ясону предстояло засеять поле зубами дракона, из которых «поднялись мужи в полном вооружении» (Аполлодор). – Примеч. пер.

287. Мой диагноз не касается каждого немца по отдельности. Доводилось слышать высказывания тех немцев, которые рассуждали по-мужски, которые не были испорчены той инфантильной слабостью, что лежит в основе немецкого стиля «крафтмайер» («мещанское» направление в немецком искусстве, развитие стиля «бидермайер». – Ред.). – Примеч. авт.

288. См. статью «Вотан» в настоящем томе. – Примеч. ред.

289. Целиком, поголовно (лат.). – Примеч. ред.

290. Впервые опубликовано: приложение к Schweizer Monatshefte, XXXVI/12 (Цюрих, март 1957). Выпущено в виде отдельной книги в мягкой обложке: Цюрих, 1957 г. Последующие издания: 1958, 1964.

291. Хилиазм (от греч. «хилас» – тысяча) – эсхатологическое богословское учение о наступлении «царства Божьего на земле», когда под водительством Христа праведные воцарятся в мире на тысячу лет; также употребляется термин «милленаризм» (от лат. «милле» – тысяча). – Примеч. пер.

292. Без предубеждения, непредвзято (лат.). – Примеч. ред.

293. Букв. «Оскорбление величества» (лат.), понятие римского права. – Примеч. ред.

294. Государственными интересами (фр.). – Примеч. ред.

295. «Государство – это я» (фр.). – Примеч. ред.

296. Букв. «обряды входа и выхода» (фр.), практики взаимодействия с окружающим миром. – Примеч. ред.

297. «Вилой природу гони, она все равно возвратится» (Гораций. Послания. I, 10, 24 / Перевод Н. Гинцбурга). – Примеч. ред.

298. С момента написания этого очерка весной 1956 г. в СССР наблюдается заметная реакция на такое нежелательное положение дел. – Примеч. авт. Имеется в виду развенчание культа личности И. В. Сталина. – Примеч. пер.

299. Имеется в виду венгерское восстание 1956 г. и его подавление. – Примеч. пер.

300. Недавние события в Польше и Венгрии показали, что оппозиция куда многочисленнее, чем считалось ранее. – Примеч. авт.

301. От греч. «алексифармакос» – «лекарство от яда». – Примеч. ред.

302. Мф. 22:21. – Примеч. ред.

303. Рим. 13:1. – Примеч. ред.

304. Веру, благоговение (гр.). – Примеч. ред.

305. Града Божьего (лат.), отсылка к труду Августина Блаженного «О граде Божием». – Примеч. ред.

306. «О, как все меняется!» (лат.), рефрен немецкой студенческой песни первой половины XIX столетия. – Примеч. пер.

307. Букв. «пренебрежимым количеством» (фр.), тем, что не заслуживает внимания. – Примеч. ред.

308. Сопутствующее явление. – Примеч. ред.

309. См. «Новый цикл лекций по введению в психоанализ» (1933, 30-я лекция). – Примеч. ред.

310. Термин «нуминозис» (или «нуминозное») предложил немецкий богослов Р. Отто, основоположник феноменологической теологии. Нуминозное есть ощущение божественного присутствия в мире: это иррациональное ощущение, которое остается у человека, если исключить из понятия святости представления о рациональности и морали. – Примеч. пер.

311. Букв. «попечителем о душе» (лат.), священником. – Примеч. ред.

312. В Новом Завете – князь демонов. – Примеч. пер.

313. По милости (воле) Божьей, попущением Господним (лат.). – Примеч. ред.

314. Мк. 15:13. – Примеч. ред.

315. Мф. 16:18: «Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее»; Мф. 26: 69–75 – о тройном отречении Петра. – Примеч. ред.

316. Свобода, равенство, братство (фр.) – лозунги времен Великой французской революции. – Примеч. ред.

317. О привязанностях (скандхах) в буддизме см., например: Философия буддизма: Энциклопедия. М.: Восточная литература, 2011; А. У. Флорус Гее. Слово Будды. Обзор учения Будды словами Палийского канона. СПб.: Нартанг, 2001. – Примеч. ред.

318. Деян. 8: 30–31. – Примеч. ред.

319. В ходе дехристианизации Франции в эпоху революции и постепенного насаждения культа Разума в Париже в 1793 г. был устроен «Праздник свободы», на котором артистку Парижской оперы Т. Обри короновали в соборе Нотр-Дам как «Богиню Разума»; здесь выражение употреблено в переносном значении. – Примеч. пер.

320. Это классический пример симбиоза насекомых и растений. – Примеч. авт. См.: Юнг, «Инстинкт и бессознательное», абз. 268 и 277. – Примеч. ред. оригинального издания. Имеется в виду процесс опыления цветков юкки самками ночных бабочек Tegeticula yuccasella. – Примеч. пер.

321. То есть, цитируя американского психоаналитика Г. Салливана, «удовлетворение потребностей, проявляемое в межличностных отношениях». – Примеч. пер.

322. Букв. «управителя совести» (фр.); в католицизме это наставник (священник или монах), которому доверяют и который дает моральные советы. – Примеч. пер.

323. Похоть, гордыня (лат.). См.: Августин Блаженный. Исповедь // Собрание сочинений: в 4 т. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 1. – Примеч. ред.

324. Движущая сила (лат.). – Примеч. ред.

325. С тех пор, как были написаны эти слова, тень затемнила сию чрезмерно яркую картину «гусарским нападением» (Hussarenritt) на Египет. – Примеч. авт. Имеются в виду события 1956 г., когда на Египет напали соединенные силы Израиля, Великобритании и Франции. – Примеч. пер.

326. Имеется в виду А. Гитлер. – Примеч. пер.

327. Общего согласия (лат.). – Примеч. ред.

328. Имеется в виду обращение апостола; см. Деян. 9: 1–29. – Примеч. ред.

329. Ин. 1:46. – Примеч. ред.

330. Букв. «предательстве клерков» (фр.); это выражение сделалось нарицательным благодаря публикации в 1927 г. одноименной книги французского философа Ж. Бенды, в которой порицалась развращенность современных интеллектуалов. – Примеч. пер.

331. Защитное, «отводящее порчу». – Примеч. ред.

332. Термин «мана» получил широкое распространение в европейской науке после публикации ряда работ британских и немецких этнографов, изучавших первобытные верования народов Полинезии и Меланезии. Кроме того, этим термином широко пользовался британский этнограф Э. Б. Тайлор в своем популярном труде «Первобытная культура». Мана – существующая в природе сверхъестественная сила, носителями которой могут быть отдельные люди, животные, различные предметы, а также «духи». – Примеч. пер.

333. Первая публикация: Цюрих, 1958; сопровождалась посвящением: «Вальтеру Нихусу, архитектору, с благодарностью за то, что он побудил меня написать эту маленькую книжицу». В мягкой обложке: 1964. К английскому переводу работы (Лондон и Нью-Йорк, 1959) было добавлено краткое «дополнение» (абз. 821–824 настоящего издания). – Примеч. ред.

334. «Блюдца» (фр.). – Примеч. ред.

335. Имеется в виду статья «Вотан». – Примеч. ред.

336. В астрологии платоновский месяц соответствует астрологической эпохе (эре), тогда как платоновский год равен периоду прецессии, за который точка весеннего равноденствия возвращается к своему исходному положению (ок. 26 000 лет). – Примеч. пер.

337. Понятие «констелляция» широко применяется в аналитической (юнгианской) психологии; под ним подразумевается совокупность психических состояний и сопровождающих эти состояния аффектов. – Примеч. пер.

338. Об астрологических эпохах (эрах) см. примечание к работе «О значении психологии для современного человека» в настоящем издании. – Примеч. ред.

339. Интервью Г. Герстеру, «Вельтвохе», XXII / № 1078, Цюрих, 9 июля 1954 г., с. 7. – Примеч. авт.

340. См.: The Report on Unidentified Flying Objects (1956). – Примеч. авт.

341. См. следующие работы майора Кихоу: Keyhoe Donald E., Flying Saucers from Outer Space (1953) и The Flying Saucer Conspiracy (1955). Ср. также: Michel Αimé, The Truth about Flying Saucers (1956). – Примеч. авт.

342. См. мою статью «Синхронистичность как принцип акаузальной взаимосвязи». – Примеч. авт. [Рус. изд. – Юнг К. Г. Динамика бессознательного, абз. 816 и далее., М.: АСТ, 2022. – Ред.] А. Гейлинкс – нидерландский философ XVII столетия. – Примеч. пер.

343. Имеются в виду склонность американцев к показному энтузиазму в речи и расцвет научной фантастики в Северной Америке с 1940-х гг. – Примеч. пер.

344. Я предпочитаю слово «видение» слову «галлюцинация», поскольку последнее отмечено печатью патологичности, тогда как видение – явление, свойственное далеко не только патологическим состояниям. – Примеч. авт.

345. О видениях крестоносцев см.: Riley-Smith J. The First Crusade and the Idea of Crusading, 1991; Рансимен С. Завоевания крестоносцев. Королевство Балдуина I и франкский Восток. М.: Центрполиграф, 2020. В Монсе британские солдаты увидели в ходе сражения призрачные фигуры английских лучников времен Столетней войны; в Фатиме в 1915–1917 гг. случилось несколько явлений Девы Марии, благодаря чему этот португальский город ныне является центром христианского (в первую очередь католического) паломничества. – Примеч. пер.

346. Здесь Юнг фактически предвосхитил возникновение такого научного подхода, как изучение «моральных паник», то есть состояний тревоги, охватывающих значительное число людей. – Примеч. пер.

347. Имеется в виду Вторая мировая война. – Примеч. пер.

348. Знаменитая радиопьеса американского кинорежиссера и актера Орсона Уэллса «Война миров» (1938). – Примеч. пер.

349. Особого внимания заслуживают зеленые огненные шары, часто наблюдаемые на юго-западе Соединенных Штатов Америки. – Примеч. авт.

350. Преступление против человеческого достоинства (лат.). – Примеч. ред.

351. В этом отношении небезынтересно мнение современного социального антрополога, см.: Панченко А. Уфология как религия // Новое литературное обозрение. 2020. № 3 (163). – Примеч. пер.

352. Эме Мишель отмечает, что НЛО чаще всего видят люди, которые в них не верят или относятся к ним равнодушно. – Примеч. авт. Э. Мишель – французский уфолог, журналист и мистик. – Примеч. пер.

353. Букв. «ноги на земле» (фр.), почву под ногами. – Примеч. ред.

354. Польский эмигрант в США, утверждал, что встречался с дружелюбными «космическими братьями» и летал с ними на Луну и другие планеты; в доказательство приводил множество фотографий (впоследствии признанных поддельными). – Примеч. пер.

355. См. его книгу «Летающие тарелки над Южной Африкой» (1955). – Примеч. авт. Э. Сиверс – южноафриканский уфолог. – Примеч. пер.

356. Вероятно, автор пользуется непроверенной информацией; после долгой кровопролитной войны перед правительством СССР стояла прямо противоположная задача – повышение рождаемости. – Примеч. пер.

357. См. поучительные рассуждения Ойгена Белера в «Ethik und Wirtschaft» (Industrielle Organisation, Цюрих, 1957). – Примеч. авт. О. Белер – швейцарский экономист, автор университетского учебника по экономике и психолог-любитель. – Примеч. пер.

358. Имеется в виду милленаристский культ «тысячелетнего царства Божия» на земле для праведных. – Примеч. пер.

359. Возможно, сигарообразная форма, о которой сообщают гораздо реже, восходит к образу «цеппелина». Явное фаллическое значение, перевод образа на язык сексуальности, здесь напрашивается как бы само собою. Берлинцы, к примеру, называют такие НЛО «святым духом», а в швейцарской армии употребляется еще более непристойное прозвище для наблюдательных аэростатов. – Примеч. авт.

360. Имеется в виду пацифик – международный символ мира, разоружения, антивоенного и антиядерного движения (придуман в 1958 г.). – Примеч. пер.

361. См. статью «О символизме мандалы», т. 9 собрания сочинений К. Г. Юнга. – Примеч. ред.

362. См. диалог «Тимей». – Примеч. ред.

363. Или «занебесному»; см. диалог «Федр». – Примеч. ред.

364. Также «эйдосы», внутренние – истинные – формы бытия чего-либо. – Примеч. пер.

365. См. главу «Самость» в моей работе «Эон». – Примеч. авт.

366. «Бог – это круг, центр которого везде, а окружность нигде» (лат.). – Примеч. ред. См.: Baumgartner, Die Philosophie der Alanus de Insulis, II. – Примеч. авт.

367. В герметизме – одна из эманаций Высшего Разума. – Примеч. пер.

368. Показательно, что Илия принимает облик орла, который высматривает сверху неправедность на земле (автор здесь ссылается на апокрифические сочинения о пророке. – Ред.). – Примеч. авт. Сhên-yên – «истинный мир», китайский перевод тантрической мантры. – Примеч. пер.

369. См. мою работу «По поводу возрождения» (т. 9 собрания сочинений. – Ред.). – Примеч. авт.

370. Налицо распространенное и нисколько не оправданное заблуждение со стороны людей, получивших научную подготовку: они уверяют, будто я признаю психологическую основу за нечто «метафизическое»; богословы же, со своей стороны, обвиняют меня в «психологизации» метафизики. Обе оценки несправедливы: будучи эмпириком, я неизменно держусь в границах, устанавливаемых теорией познания. – Примеч. авт. Хидр – в исламе «раб Аллаха», наставник пророка Мусы (Моисея). – Примеч. пер.

371. В отчете по делу капитана Мантелла, вошедшем в анналы исследований, говорится о сходстве НЛО со «слезинкой» и утверждается, что «тарелки» изменчивы, как жидкость. См.: Уилкинс, Flying Saucers on the Attack. – Примеч. авт. Т. Мантелл – капитан американских ВВС, погиб в ходе преследования НЛО в январе 1948 г. – Примеч. пер.

372. «Пятая сущность», квинтэссенция, эфирное состояние (лат.). – Примеч. ред.

373. Бог из машины (лат.). – Примеч. ред.

374. Он же Гермес Трисмегист – и ртуть как «связующий» металл. – Примеч. пер.

375. Вода небесная (лат.). – Примеч. ред.

376. Сын двуполый, сын макрокосма (лат.). – Примеч. ред.

377. Дух Меркурий (лат.). – Примеч. ред.

378. Подробнее см. работу автора «Психология и религия» [Рус. изд. – Юнг К. Г. О психологии западных и восточных религий. М.: АСТ, 2022. – Ред.]

379. Этот древнегреческий философ учил, что души («психеи»), будучи особыми состояниями огня, возникают из воды. – Примеч. пер.

380. Божественное деяние (лат.). – Примеч. ред.

381. Ин. 10:34. – Примеч. ред.

382. В философии Г. В. Лейбница монады – простые основания существующих явлений. – Примеч. пер.

383. См. его работу «Die Bedeutung der Bilder in der lebendigen Energiewandlung» («Значение образов для сохранения жизненной энергии». – Ред.). – Примеч. авт. А. Портман – швейцарский зоолог. – Примеч. пер.

384. Фаллос – не просто знак, указывающий на пенис; это «символ», потому что у него много других значений. – Примеч. авт.

385. Диониса, например, называли enkolpios. Kolpos – полость, впадина; enkolpios – «тот, кто в полости». – Примеч. авт.

386. Ср.: «Говорил он громким голосом: убойтесь Бога и воздайте Ему славу, ибо наступил час суда Его, и поклонитесь Сотворившему небо и землю, и море и источники вод» (Откр. 14:7). – Примеч. авт.

387. Общего блага (лат.). – Примеч. ред.

388. Немецкий христианский мистик, обратился к философии под влиянием видений. – Примеч. пер.

389. См.: Vierzig Fragen von der Seelen rstand, Essentz, Wesen, Natur und Eigenschafft. – Примеч. авт. Рус. пер.: Беме Я. Истинная психология, или Сорок вопросов о душе. СПб.: Алетейя, 1999. – Примеч. ред.

390. Исх. 34:29. – Примеч. ред.

391. Ис. 33:14. – Примеч. ред.

392. Неканоническое Евангелие от Фомы. – Примеч. пер.

393. См.: Юнг, «Брат Клаус» (т. 11 собрания сочинений автора) и М.-Л. фон Франц, «Видения Никлауса из Флюэ». – Примеч. ред. оригинального издания.

394. «Denken ist schwer, darum urteilen die meisten»; это высказывание признается современными СМИ и блогосферой одной из наиболее популярных цитат автора. – Примеч. пер.

395. Как нет и доказательств, что все сводится к одной только психике. – Примеч. авт.

396. Здесь я должен попросить читателя забыть о расхожем утверждении, будто этот мир «метафизичен». Подобная точка зрения обусловлена величайшей небрежностью мышления, которой поддаются даже специалисты. Дело в том, что влечения влияют на нас очень и очень сильно, причем не только на внешнее поведение, но и на нашу психическую конституцию. Психическое – вовсе не произвольная фантазия, это биологический факт, подчиненный общим законам жизни. – Примеч. авт.

397. Непременным условием (лат.). – Примеч. ред.

398. Дж. Б. Райн – американский ботаник и парапсихолог, прославился своими исследованиями в области экстрасенсорного восприятия. См. работу Юнга «Синхронистичность как акаузальный связующий принцип». – Примеч. пер.

399. Сиверс («Летающие тарелки над Южной Африкой») упоминает о гипотезе Джеральда Херда (британский ученый, писатель-фантаст и социолог. – Ред.): дескать, это некая разновидность пчел с Марса («Другой мир наблюдает! Загадка летающих тарелок»). Гарольд Т. Уилкинс (британский журналист и исследователь паранормальных явлений. – Ред.) в книге «Летающие тарелки нападают» сообщает о «дожде из нитей», якобы устроенном некими неведомыми пауками. – Примеч. авт.

400. См. указанное сочинение Уилкинса. – Примеч. авт.

401. Увидеть паука с утра – к большому горю; увидеть паука вечером – к исполнению желаний (фр.). – Примеч. ред.

402. Наст. имя – Альберт Битциус; швейцарский писатель и драматург. – Примеч. пер.

403. Согласно античным авторам, пророчества оракула Аполлона в Дельфах нередко воспринимались как чрезвычайно расплывчатые: так, Геродот упоминал об ответе афинянам, желавшим знать, как отразить нашествие персов, – «Спасайтесь за деревянными стенами» (лишь после долгих споров догадались, что речь шла о деревянных кораблях). – Примеч. пер.

404. «Фауст», ч. 2, сцена «Мрачная галерея», реплика Мефистофеля. – Примеч. ред.

405. Схождение (в ад) и восхождение, стадии античных мистерий. – Примеч. пер.

406. См.: Юнг, «Трансформационный символизм в мессе», абз. 313, 344, 355. [Рус. изд. – Юнг К. Г. О психологии западных и восточных религий. М.: АСТ, 2022. – Ред.]

407. «Признаюсь, что… слишком много грешил» (лат.); это фрагмент католической формулы покаяния. – Примеч. ред.

408. Антиномианизм – отрицание заповедей Ветхого Завета; либертенство (либертинаж) – нигилистическая философия, отвергающая общественные установления. – Примеч. пер.

409. Из искупительной молитвы, составленной отцами церкви. Ср. Мф. 6: 12 и толкования на этот стих. – Примеч. ред.

410. Лк. 16:8. – Примеч. ред.

411. То есть запрета трудиться в день отдыха. – Примеч. пер.

412. См.: Hennecke, Neutestamentliche Apokryphen. – Примеч. авт. Здесь автор цитирует апокрифическое Евангелие от Луки из так называемого Codex Bezae. См.: Свенцицкая И. С., Трофимова М. К. Апокрифы древних христиан. М.: Мысль, 1989. – Примеч. пер.

413. Счастливая вина; также блаженное грехопадение (лат.). – Примеч. ред.

414. Собакам снится хлеб, рыбаку же – рыба (лат.). – Примеч. ред.

415. Рим. 8:26. – Примеч. ред.

416. Рим. 8:22. – Примеч. ред.

417. Отсылка к эпизоду «Приключений барона Мюнхгаузена» Э. Распе, когда герой за волосы вытащил себя и своего коня из болота. – Примеч. пер.

418. См. «Denkwuerdigkeiten eines Nervenkranken». – Примеч. авт. Имеется в виду немецкий юрист Д. Шребер, страдавший параноидной шизофренией; его случаем очень интересовался З. Фрейд. – Примеч. пер.

419. См. сцену с кабирами в «Фаусте» (ч. 2) и комментарий в работе: Юнг, «Психология и алхимия», абз. 203 и далее. – Примеч. ред. оригинального издания.

420. «После – значит поэтому» (лат.), логическая ошибка, утверждающая, что всякое последующее событие должно быть обусловлено предыдущим. – Примеч. пер.

421. Так у автора; в русском переводе с древнегреческого А. Лебедева этот фрагмент целиком звучит следующим образом: «Не твори они шествие в честь Диониса и не пой песнь во славу срамного уда, бессрамнейшими были бы их дела. Но тождествен Аид («Срамный») с Дионисом, одержимые коим они беснуются и предаются вакхованию» (фр. 15). – Примеч. ред.

422. Старейший из сохранившихся источников по манихейству; авторство трактата приписывают Гегемонию, христианину, жившему в IV столетии. – Примеч. пер.

423. Ср. работу Аниэлы Яффе (швейцарский психолог, секретарь Юнга. – Ред.) «Привидения и предвидение», в которой исследуются странности, случающиеся с современными людьми, на предмет их мифологического содержания. – Примеч. авт.

424. Принятое на бернском диалекте немецкого языка обозначение чародея. – Примеч. авт.

425. Обнаруженные в средневековой богословской рукописи заклинания, содержат упоминания мифологических персонажей; впервые опубликованы Я. Гриммом. – Примеч. пер.

426. Во многом это связано с популярностью на условном «Западе» таких якобы эзотерических движений, как теософия и антропософия, а также с постепенным становлением в западной культуре такого направления, как нью-эйдж, с его мистико-религиозной (в духе ambient religion – обыденного богопочитания) ориентированностью. – Примеч. пер.

427. В фольклоре германских народов сверхъестественное существо, насылающее страшные сны и душащее спящих. – Примеч. пер.

428. Швейцарское словечко, обозначающее призрака или привидение. – Примеч. авт.

429. См.: Menzel, Flying Saucers (1953). – Примеч. авт. Д. Менцель – один из первых исследователей астрономии и астрофизики в США, автор трех критических работ о явлениях НЛО. – Примеч. пер.

430. Ч. 1, реплика Вагнера. – Примеч. ред.

431. Я признателен доктору Г. Й. Клюгеру из Лос-Анджелеса за этот материал. – Примеч. авт.

432. Персонаж оперы Р. Вагнера «Парсифаль», «дикая» женщина Кундри, которая в королевстве волшебника Клингзора предстает прекрасной девой. – Примеч. пер.

433. В фольклоре германских народов родовой призрак аристократических семейств. – Примеч. пер.

434. Когда тень, или низшая часть личности, во многом бессознательна, бессознательное представляется мужеподобной фигурой. – Примеч. авт.

435. По самой распространенной версии этот вопрос звучал так: «Что ходит на четырех ногах, на двух и на трех, и чем больше ног, тем оно слабее?». – Примеч. пер.

436. «Схоласт, в собаке сокровенный» («Фауст», ч. 1). – Примеч. ред.

437. См.: Keyhoe, The Flying Saucer Conspiracy. – Примеч. авт.

438. Имеется в виду принятие в 1890 г. антитрестовского законодательства (так называемый «акт Шермана» и другие акты). – Примеч. пер.

439. Роман английского «духовидца» Дж. Беньяна, аллегория скитаний и развития человеческой души. – Примеч. пер.

440. Американский психоаналитик, основоположница школы юнгианской психологии в США. – Примеч. пер.

441. См.: Harding, Journey into Self. – Примеч. авт.

442. См. вклейку, рис. 2.

443. В стремлении обессмертить свое имя Герострат в 365 г. до н. э. сжег храм Артемиды в Эфесе. – Примеч. ред. оригинального издания.

444. Чистым листом (лат.). – Примеч. ред.

445. Он не поклонник НЛО и не читал литературу о «тарелках». – Примеч. авт.

446. Далее следует ряд толкований в духе средневекового символизма, который, возможно, неизвестен широкому читателю. Необходимые подробности на сей счет приводятся в моей работе «Психология и алхимия». – Примеч. авт.

447. Гермафродит и двойное существо, единство противоположностей (лат.). – Примеч. ред.

448. Медицинская религия (лат.). – Примеч. ред.

449. Полного человека (лат.); отсылка к одноименному образу шведского мистика Э. Сведенборга. – Примеч. ред.

450. Брокенский призрак – тень наблюдателя на поверхности облаков (тумана) в направлении, противоположном солнцу, иногда окруженная цветными кольцами. Это явление часто наблюдается на «ведьминской» горе Брокен в Германии. Впервые было описано в 1780 г. – Примеч. пер.

451. От большего к меньшему (лат.). – Примеч. ред.

452. Откр. 10:1. – Примеч. ред.

453. «Не то золото, что для простецов» (лат.), алхимическое кредо. – Примеч. ред.

454. Пс. 103:4; 17:9. – Примеч. ред.

455. В русском переводе «Фауста» – «лик кумира строгий». – Примеч. ред.

456. См. мою работу «Тайна золотого цветка» (совместно с Р. Вильгельмом). – Примеч. авт.

457. По одной из версий древнегреческого мифа о рождении Афины (у Гесиода), богиня появилась на свет из головы Зевса в полном боевом вооружении – в доспехах, с мечом и щитом. – Примеч. пер.

458. «Что природа оставляет незавершенным, завершает искусство» (лат.). – Примеч. ред.

459. Полный человек, Антропос, Сын человеческий (лат.). – Примеч. ред.

460. «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12:49). – Примеч. ред.

461. Мф. 4: 3–11. – Примеч. ред.

462. См. вклейку, рис. 3.

463. Имеются в виду художники-авторы анализируемых картин – Э. Якоби («Сеятель пламени») и П. Биркхойзер («Четвертое измерение»). – Примеч. ред.

464. Геометрический узор из пяти точек, причем четыре из них образуют квадрат или прямоугольник, а пятая находится в центре. Своим названием этот узор обязан одноименной древнеримской монете. – Примеч. пер.

465. Иез. 1: 5–11. – Примеч. ред.

466. В египетской мифологии божества, сыновья Гора Великого и защитники трона Осириса; их изображали в виде людей с головами животных. – Примеч. пер.

467. Также Мария Пророчица, женщина-алхимик, упоминания о которой сохранились в отрывках из сочинений Зосимы Панополитанского. Подробнее об «аксиоме Марии» см. работу Юнга «Психология переноса». – Примеч. пер.

468. Согласно Герберту Уэллсу, у «машины времени» три видимых стержня, а четвертый казался «сотканными как будто из мерцающего тумана». – Примеч. авт.

469. В этой связи хотелось бы привлечь внимание к картине Ван Гога «Звездная ночь» (1889). Сами звезды на ней изображены как крупные сверкающие диски, хотя человеческий глаз их обыкновенно таковыми не воспринимает. Рассуждая о своей картине, художник упомянул о «пантеистическом безумии», назвал картину «осколком апокалиптической фантазии» и сравнил светящиеся диски с «группой живых фигур, подобных нам». Считается, что сюжет картины ему приснился. – Примеч. авт.

470. «Питьевое золото», «божественная вода», «горящее вино», «эликсир жизни» (лат.). – Примеч. ред.

471. Иез. 1:26. – Примеч. ред.

472. См. примечание к абз. 660 настоящего издания. – Примеч. ред.

473. Вода учености и освежающая (лат.). – Примеч. ред.

474. См. вклейку, рис. 4. – Ив Танги – французский художник-сюрреалист, автор множества пейзажей-«галлюцинаций». – Примеч. пер.

475. Швейцарский психиатр Г. Роршах в 1921 г. предложил знаменитый тест исследования личности – так называемые «пятна Роршаха»: испытуемому предстояло истолковать десять симметричных по вертикальной оси чернильных клякс, и эти интерпретации позволяли выявлять психические отклонения и нарушения. – Примеч. пер.

476. Варвело (Барбело) у гностиков – одна из высших женских эманаций божества, мать всего сущего. Об этой секте и ее культе подробно рассказывал Ириней Лионский в своем сочинении «Против ересей». – Примеч. пер.

477. Имеются в виду заторможенность, ошибки, оговорки, забывание своих ответов и т. д. Все это «комплексные указатели». – Примеч. авт.

478. См. вклейку, рис. 5.

479. См. вклейку, рис. 6.

480. Четвертичное отношение, авторский неологизм. – Примеч. ред.

481. См. т. 16 собрания сочинений автора, абз. 422 и далее. – Примеч. ред. оригинального издания.

482. Перекрестно-кузенного (или кросс-кузенного) брака (англ.). – Примеч. ред.

483. Восходящая Аврора, утренняя заря (лат.). – Примеч. ред.

484. См. вклейку, рис. 7.

485. Данный образец любезно предоставлен в мое распоряжение Д. ван Хутеном из Бергена в Нидерландах. – Примеч. авт. Доктор Бруно Вебер, глава иллюстративного отдела Центральной библиотеки Цюриха, в своей работе «Ubi caelum terrae se coniungit» (Gutenberg Jahrbuch, 1973) показал, с обилием ссылок и цитат, что «древние очертания миропорядка» заимствованы из сочинения Камилля Фламмариона «Атмосфера: популярная метеорология» (1888) и почти наверняка придуманы упомянутым автором. – Примеч. ред. оригинального издания.

486. Духовное паломничество (фр.). – Примеч. ред.

487. «И смотрел я на животных, и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. Вид колес и устроение их – как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе» (Иез. 1: 15–16). – Примеч. ред.

488. Вероятно, имеется в виду Общество баварских иллюминатов (учр. 1776), тяготевшее к масонской символике и обрядности. – Примеч. пер.

489. Круги, круглости, шары (лат.). – Примеч. ред.

490. См. вклейку, рис. 8.

491. Настоятельница бенедиктинского монастыря в Рупертсберге, автор множества духовных книг и стихов, в том числе трактата «Путеведение, или Познание путей Господних» (Scivias; или Scito vias Domini). – Примеч. пер.

492. Зах. 4:10. – Примеч. ред.

493. Соединения (лат.). – Примеч. ред.

494. Николай из Кузы – крупнейший немецкий мыслитель XV столетия, философ, теолог и ученый-энциклопедист; учил, что Бог-Отец и Святой Дух суть оба сочетания противоположностей. – Примеч. пер.

495. «Дух, заключенный в атомах» (лат.). – Примеч. ред. См.: Макробий, In somnium Scipionis. – Примеч. авт.

496. Меркурия философского или квакдратического (лат.). – Примеч. ред.

497. См. выше примечание о Марии Коптской. – Примеч. ред.

498. «Глядишь дальше и видишь людей, каковые разносят молоко в глиняных сосудах. Из оного взбивают сыр. Это мужчины и женщины, в чьих телах заключено человеческое семя. Из оного произрастают людские поколения людей. Часть молока жирная, и выходит жирный сыр. Это семя… порождает деятельных людей. Своим умом и прозорливостью они завладевают жизнью и зримо преуспевают в делах пред Господом и людьми. Дьявол не находит в них себе места. Другое молоко жиже и сворачивается в безвкусный сыр. Это семя… порождает слабых людей… Последняя часть молока смешана с тлением, и сыр, кой взбивают из него, горек. Это семя… порождает уродливых людей». – См. «Scivias». – Примеч. авт.

499. Имеется в виду К. Г. Якоби, немецкий математик и механик, который внес существенный вклад в развитие линейной алгебры и других разделов математики. – Примеч. пер.

500. В древнеиндийской философии неизменная духовная сущность, высшее «я» человека и прочих живых существ. Юнг отождествлял атман с самостью. – Примеч. пер.

501. Мондамин – у американских индейцев божество маиса. Под зайцем в данном случае, очевидно, подразумевается Манабозо, или Великий Заяц, индейское божество-творец. – Примеч. пер.

502. «Красота», шестая эманация Божественной Сущности, сочетание мужского и женского принципа. – Примеч. пер.

503. См. «Критику чистого разума», ч. 2, гл. 1. – Примеч. ред.

504. А. Швейцер – немецко-французский богослов и философ культуры, построил в Ламбарене (колония Французская Экваториальная Африка) больницу, где много лет работал вместе с женой. – Примеч. пер.

505. Продолжать улыбаться (англ.). – Примеч. ред.

506. Букв. «тетке нации» (англ.). Разъяснение этой остроты см. в абз. 931 настоящего издания. – Примеч. ред.

507. По его собственным словам, там говорилось об «Atomic Evolution, Suspension and Involution, Origin of Cosmic Rays, etc.» («атомной эволюции, суспензии и инволюции, происхождении космических лучей и т. д.»). – Примеч. авт.

508. Термин французского врача-психиатра П. Жане, букв. «понижение умственного уровня». – Примеч. пер.

509. Небесный брак (фр.). – Примеч. ред.

510. Ритуальными схематическими изображениями. – Примеч. пер.

511. Физиологическое обоснование см. в работе: K. W. Bash, H. Ahlenstiel, R. Kaufmann, Ueber Präyantraformen und ein lineares Yantra. – Примеч. авт.

512. Deus est circulus, cuius centrum est ubique, cuius circumferentia vero nusquam. См. абз. 622 настоящего издания. – Примеч. ред.

513. Философским камнем (лат.). – Примеч. ред.

514. В оригинале текст приводится на английском языке. – Примеч. ред. Перевод:

515. Ихтис (монограмма имени Христа), Непобедимое солнце (символ Христа) (лат.). – Примеч. ред.

516. Новое солнце (лат.). – Примеч. ред.

517. Вторая часть итальянской поговорки «Se non è vero, è ben trovato» – «Если это и не правда, то хорошо выдумано». – Примеч. ред.

518. «Ловкая итальянская рука» (англ.). Выражение употребляется в переносном значении. – Примеч. ред.

519. «Дьявол не справится, а женщина сделает» (фр.). – Примеч. ред.

520. Британский астроном и космолог, разработал стационарную модель Вселенной, первым употребил термин «Большой взрыв». – Примеч. пер.

521. «Глядя издали, узрел я обширное черное облако, что надвигалось, застилая небеса, на всю землю, и оное поглотило землю и покрыло мою душу» (лат). См.: Aurora consurgens, гл. 6. – Примеч. ред.

522. Книга экранизирована под названием «Деревня проклятых». – Примеч. пер.

523. Предисловие к изданию работы в 1958 г. на английском языке в Великобритании и США. – Примеч. ред.

524. Доклад, прочитанный в рамках организованного Институтом К. Г. Юнга в Цюрихе семинара «Совесть», зима 1957–1958 гг. Рукопись вычитана доктором медицины Францем Риклином. Первая публикация: «Das Gewissen» (Studien aus dem C. G. Jung-Institut, VII), Цюрих, 1958. – Примеч. ред.

525. Gewissen, Wissen и Bewusstsein; на латыни: conscientia, scientia и conscius. – Примеч. ред.

526. Рим. 7:19. – Примеч. ред.

527. Коллективными представлениями (фр.); термин французского социолога Э. Дюркгейма, предложенный для характеристики тех общих чувств и идей, которые обеспечивают единство и сплоченность той или иной социальной группы. – Примеч. пер.

528. Гордыня, спесь. – Примеч. ред.

529. Ин. 4:1. – Примеч. ред.

530. Деян. 5:29. – Примеч. ред.

531. По Платону, Сократ, принимая те или иные решения, всегда советовался со своим «демоном» (внутренним голосом), который подсказывал, какую линию поведения выбирать. – Примеч. пер.

532. Кор. 12:7. – Примеч. ред.

533. В диалоге «Федр» (перевод А. Егунова) этот фрагмент звучит так: «Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего. У богов и кони и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного происхождения. Во-первых, это наш повелитель правит упряжкой, а затем, и кони-то у него – один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а другой конь – его противоположность и предки его – иные. Неизбежно, что править нами – дело тяжкое и докучное». – Примеч. ред.

534. «Фауст», ч. 1. – Примеч. ред.

535. Чешский проповедник, идеолог Реформации, был сожжен на костре как бунтовщик и еретик. Эпизод, пересказываемый Юнгом, считается легендарным. – Примеч. пер.

536. «О, святая простота!» (лат.). – Примеч. ред.

537. Г. Чокке – швейцарский писатель, социальный реформатор. – Примеч. пер.

538. См. примечание к абз. 402 в настоящем издании. – Примеч. ред.

539. Импровизированное обращение к штутгартской общине «Врачи и целители душ», члены которой прибыли в Цюрих для проведения восьмого ежегодного собрания общины осенью 1958 г. Стенограмма выступления Юнга, подготовленная Гебхардом Фраем, была одобрена автором и опубликована в сборнике «Gut und Böse in der Psychotherapie (под редакцией Вильгельма Биттера, Штутгарт, 1959). Редактор отмечал в предисловии: «Все участники встречи горячо приветствовали пространное выступление профессора Юнга, которое он, в непринужденной и свободной манере, назвал спонтанной реакцией на доклад профессора Зайферта и вопросы присутствующих».

540. Фридрих Зайферт из Мюнхена, участник встречи. – Примеч. ред. оригинального издания.

541. «Будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3: 5). – Примеч. ред.

542. Немецкий философ и богослов, крупнейший мыслитель Средневековья, наставник Фомы Аквинского. – Примеч. пер.

543. От избытка чувств (лат.). – Примеч. ред.

544. См. примечание к абз. 530 в настоящем издании. – Примеч. ред.

545. Жутким и манящим (лат.). – Примеч. ред.

546. Лк. 18:11. – Примеч. ред.

547. См. примечание к абз. 676 в настоящем издании. – Примеч. ред.

548. Здесь: «блаженном грехопадении» (лат.). – Примеч. ред.

549. Быт. 32: 24–26. – Примеч. ред.

550. Букв. «не выманишь собаку из-за печки», немецкая поговорка. – Примеч. ред.

551. См., например: «Основы метафизики нравственности», разд. 3. – Примеч. ред.

552. В явном виде (лат.). – Примеч. ред.

553. Категорически, исходя из неоспоримого убеждения. – Примеч. ред.

554. В индийской философии майя – особая сила, скрывающая истинный мир («пелена майя»), преходящая иллюзия, которую надлежит рассеять. – Примеч. пер.

555. См. примечание к абз. 779 настоящего издания. – Примеч. ред.

556. В индийской философии Пуруша – космическое начало, из которого было создано все живое (см. посвященный ему гимн «Ригведы»). Атман-Пуруша – единый атман, универсальный принцип. – Примеч. пер.

557. Рамануджа – средневековый индийский философ, один из мыслителей, усилиями которых сложилась веданта как философская система; почитается святым. Ади Шанкара – древнеиндийский духовный наставник, учивший, что у человека три тела – физическое, «тонкое» и причинное. Бхакти-йога – одно из основных религиозных направлений йоги, «служение Богу с любовью и преданностью». – Примеч. пер.

558. Индийский мистик, йогин, основатель интегральной йоги, его труды до сих пор пользуются широкой популярностью. – Примеч. пер.

559. По всей видимости, Юнгу задали из зала какой-то вопрос о Востоке. – Примеч. ред. оригинального издания.

560. Юнг побывал в Индии и на Шри-Ланке в 1937 г. – Примеч. пер.

561. Этот отрывок из «Бхагавад-гиты» (в переводе с санскрита на английский) часто цитируется в прессе и литературе, но в оригинале он звучит немного иначе: «Если бы светы тысячи солнц разом на небе возникли» (раздел XI, перевод Б. Смирнова). – Примеч. пер.

562. В индуизме Кали – богиня разрушения, уничтожительница демонов и защитница богов. Кали-Дурга – одна из ипостасей Кали, неистовая и губительная сила, требующая кровавых жертв. – Примеч. пер.

563. Апория – инструмент античной логики, вымышленная и логически верная ситуация, которая невозможна в действительности (ср., например, известную апорию о состязании в скорости между Ахиллом и черепахой). – Примеч. пер.

564. Испанская монахиня, католическая святая, автор множества духовных текстов. – Примеч. пер.

565. Первая публикация: Toni Wolff, Studien zu C. G. Jungs Psychologie (Цюрих, 1959). – Примеч. ред.

566. Первая публикация: Neue Schweizer Rundschau, XXIV/6, Цюрих, 1928. Текст представляет собой рецензию на статью графа Германа Кайзерлинга «Европейский спектр». – Примеч. ред.

567. См. примечание к предисловию редактора в настоящем издании. – Примеч. ред.

568. Г. фон Кайзерлинг принадлежал к остзейскому («балтийскому», в формулировке Юнга) роду Кайзерлингов. По отцовской линии имел немецких, русских и французских предков. – Примеч. пер.

569. Швейцарский отельер, фактически создавший курортную индустрию и зимний туризм в альпийском городе Санкт-Мориц на берегу одноименного озера. – Примеч. пер.

570. Швейцарский писатель, журналист и исследователь религии, принадлежал к знаменитому роду Бернулли (несколько представителей этого рода трудились в России). – Примеч. пер.

571. На семейной встрече кто-то заметил, что одного из сородичей остальные словно вычеркнули из жизни. Гадая, в чем может быть причина такого отношения, он задал соответствующий вопрос хозяйке дома. «Он ведет себя гнусно, он ужасный человек!» – «Что же он натворил?» – «Он живет на свой капитал!». – Примеч. авт.

572. «Что позволено Юпитеру, не позволено быку» (лат.). – Примеч. ред.

573. Имеются в виду земли, подвластные Священной Римской империи и Габсбургам. В 1513 г., после без малого трех столетий распрей и войн за независимость, тринадцать швейцарских областей образовали Швейцарскую конфедерацию. – Примеч. пер.

574. Букв. «стоящие над схваткой» (фр.), крылатое выражение, вошедшее в обиход благодаря публикации одноименного романа французского писателя Р. Роллана (1915). – Примеч. пер.

575. Букв. «стоящие под схваткой» (фр.). – Примеч. ред.

576. «Изумрудная скрижаль» (лат.), герметический трактат, высоко ценившийся мусульманскими и европейскими алхимиками. Юнг неоднократно обращался к содержанию этого трактата в своих работах. – Примеч. пер.

577. Заметка в крохотной шотландской провинциальной газете: ребенок проглотил монетку, его сразу отвезли в больницу на операцию; самоотверженными усилиями врача монету достали, но выяснилось, что она повреждена. – Примеч. авт.

578. Выдающийся раннехристианский мыслитель и писатель-богослов, создатель церковной латыни. – Примеч. пер.

579. Швейцарский диалект немецкого языка. – Примеч. ред.

580. Понятие «ресентимент» сделалось популярным благодаря Ф. Ницше, который употребил его в работе «К генеалогии морали»: «Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности: ressentiment таких существ, которые не способны к действительной реакции, реакции, выразившейся бы в поступке, и которые вознаграждают себя воображаемой местью» (перевод К. Свасьяна). – Примеч. пер.

581. Немецкий писатель, представитель мюнхенской богемы, оставил обширные путевые заметки, также много писал об астрологии и психоанализе. – Примеч. пер.

582. Отсылка к известной работе немецкого философа О. Шпенглера «Закат Европы» (1918). – Примеч. пер.

583. Римский мир (лат.), длительный период мира и относительной стабильности в пределах Римской империи эпохи Принципата. – Примеч ред.

584. Первая публикация: Neue Zuercher Zeitung, № 2378, с. IV (7 декабря 1930 г., Цюрих) в виде рецензии на книгу графа Г. фон Кайзерлинга «Америка. Возвышение Нового Света». – Примеч. ред.

585. Имеется в виду книга «Южноамериканские размышления» (1932). – Примеч. ред.

586. В 1924–1925 гг. Юнг совершил продолжительную поездку по США. – Примеч. пер.

587. Джордж Бэббит – герой одноименного сатирического романа (1922) американского писателя С. Льюиса. Его фамилия стала в английском языке именем нарицательным, обозначающим человека, бездумно следующего буржуазным идеалам. – Примеч. пер.

588. Р. У. Эмерсон – американский эссеист, поэт и философ, классик американской литературы, отстаивал личную свободу и творческую волю. У. Джеймс – американский психолог и философ, «отец современной психологии», считал сознание функцией, которая развивается подобно прочим функциям организма. – Примеч. пер.

589. Американский философ-прагматист, ратовал за приоритет опыта в познании мира. – Примеч. пер.

590. Американский психолог, утверждал, что психология представляет собой сугубо объективное направление естественных наук. Цель психологии – предсказывать поведение и управлять поведением. Из этих убеждений, собственно, и вырос бихевиоризм – концепция, предполагающая, что поведение опирается на рефлексы, которые опираются на подкрепление и наказание, на мотивацию и управляющие стимулы. – Примеч. пер.

591. Имеется в виду практическая деятельность властей СССР по гражданской мобилизации населения, а также научная деятельность школы И. П. Павлова. – Примеч. пер.

592. Пс. 34:19. В синодальном переводе Библии эта фраза (букв. «безмолвных на земле», Stillen im Lande) имеет несколько иное значение, в ней нет противопоставления шума и тишины. – Примеч. ред.

593. Первая публикация: Basler Nachrichten, Sonntagsblatt № XXVIII (Базель, 13 мая 1934 г.) под названием «Новая книга Кайзерлинга» в виде рецензии на книгу Г. фон Кайзерлинга «La Révolution mondiale». – Примеч. ред.

594. В Южной Америке понятие «гана» означает желание, вдохновение, подталкивающее к действию. К энергии гана относятся с большим пиететом; если человек отказывается сделать что-либо на том основании, что у него нет для этого гана, это считается вполне уважительной причиной. Юнг в своих работах трактует это понятие как аналог либидо. – Примеч. ред.

595. См. работу «К генеалогии морали». – Примеч. ред.

596. Следует учитывать, что в своей трактовке Юнг опирался на перевод «И цзин», выполненный Р. Вильгельмом и признанный ныне устаревшим. В русском переводе Ю. Шуцкого этому рассуждению автора отчасти соответствует толкование гексаграммы 12 «Упадок»: «Негодные люди упадка (земли. – Ред.) не благоприятствуют стойкости благородного человека (неба. – Ред.). Великое отходит; малое приходит… Будет веление свыше – и хулы не будет. Все, кто с тобою, придут к благословению [неба]». – Примеч. пер.

597. См.: «Так говорил Заратустра», ч. 3. – Примеч. ред.

598. Прагматизм – философское направление, считающее опыт (практику) критерием истины и смысла. Виднейшими представителями американского прагматизма считаются семиотик Ч. Пирс, психолог У. Джеймс и философ Дж. Дьюи. – Примеч. пер.

599. Имеется в виду американский философ-прагматист немецкого происхождения Ф. К. Шиллер, учивший, вслед за древнегреческим мыслителем Протагором, что человек есть мера всех вещей. – Примеч. пер.

600. См. работу «Воля к власти». – Примеч. ред.

601. «Беседами о будущем европейского духа» (фр.). – Примеч. ред.

602. Третья из серии «Бесед», фактически организованных Постоянным комитетом искусства и литературы при Лиге Наций и проводившихся Международным институтом интеллектуального сотрудничества в различных городах с 1932 по 1938 год. На встрече, о которой идет речь, Кайзерлинг представлял Германию. См.: Valéry, History and Politics. – Примеч. ред. оригинального издания.

603. Первая публикация: «Негроидное и индейское поведение» (на английском языке), Forum, LXXXIII/4, Нью-Йорк, 1930. Для настоящего издания работа подверглась легкой стилистической правке. – Примеч. пер.

604. То есть на зарабатывании и накоплении денег. – Примеч. пер.

605. Американский антрополог и лингвист, один из основоположников современной социальной антропологии. – Примеч. пер.

606. «Мы всегда возвращаемся к нашей первой любви» (фр.), французская поговорка. – Примеч. ред.

607. Эта авторская формулировка не совсем корректна: нгома – общее понятие, которое охватывает музыку, пляски и музыкальные инструменты; скорее, правильно говорить об особом музыкальном жанре или направлении. – Примеч. пер.

608. Американский киноактер итальянского происхождения, секс-символ эпохи немого кино. – Примеч. пер.

609. Католическое общественное движение, призывающее к благотворительной общественной деятельности. – Примеч. пер.

610. Подразумеваются спиритизм и его англо-американское направление; следует уточнить, что автор несколько грешит против истины – «родиной» спиритизма следует все-таки считать Великобританию, а не США. См., например: Подмор Ф. Спиритизм: История и критическое исследование. В 2 т. СПб.: тип. АО «Слово», 1904–1905. – Примеч. пер.

611. См. примечание к абз. 22 настоящего издания. – Примеч. ред.

612. Имеются в виду поселения коренных народов в США. – Примеч. пер.

613. Первая публикация: журнал Asia (на английском языке), XXXIX/1, Нью-Йорк, 1939. – Примеч. ред.

614. Укротительницей (фр.). – Примеч. ред.

615. Базальтовая арка в индо-сарацинском стиле, возведена на морской набережной Бомбея в честь коронационного визита короля Георга V в 1924 г. – Примеч. пер.

616. Столица Великих Моголов при падишахе Акбаре, позднее столицу перенесли в Лахор. – Примеч. пер.

617. Буддизм признает неисчислимое количество будд. Согласно Палийскому канону, будда Гаутама – седьмой в списке семи великих будд прошлого. В текущую мировую эпоху всего должно появиться 1000 или чуть более будд. – Примеч. пер.

618. В индуизме аватары – земные воплощения божеств. – Примеч. пер.

619. «Чем больше все меняется, тем больше все остается по-прежнему» (фр.). – Примеч. ред.

620. Учение Гаутамы о прекращении страдания и освобождению от мира; этот путь еще называют срединным, поскольку он пролегает между мирскими удовольствиями и самоистязаниями. Путь состоит из восьми этапов. – Примеч. пер.

621. Традиционная танцевальная драма, искусство крестьян индийского штата Керала, обычно постановки разыгрывают сцены из «Махабхараты» и «Рамаяны». – Примеч. пер.

622. Вообще диван – в ряде мусульманских государств орган власти, но так может называться и здание, где располагается этот орган. – Примеч. пер.

623. Здешняя ступа, возведенная по указу императора Ашоки в III в. до н. э., считается древнейшей в мире. – Примеч. пер.

624. Один из важнейших текстов Палийского канона, описание последних дней будды Гаутамы. – Примеч. пер.

625. Эпитет будды Гаутамы, букв. «вышедший за пределы», т. е. достигший просветления, разорвавший цепочку перерождений. – Примеч. пер.

626. Будда Гаутама считается 21-й, предпоследней аватарой верховного божества Вишну. – Примеч. пер.

627. Отсылка к известному высказыванию французского естествоиспытателя Ж.-Л. Бюффона «Стиль – это сам человек» («Le style c’est l’homme»). – Примеч. пер.

628. «Где хорошо, там и родина» (лат.). – Примеч. ред. Цицерон в своих «Тускуланских беседах» утверждал, что эта фраза принадлежит римскому поэту Марку Пакувию. – Примеч. пер.

629. Отсылка к стихотворению Р. Киплинга «Сассекс». – Примеч. ред.

630. Первая публикация: журнал Asia (на английском языке), XXXIX/2, Нью-Йорк, 1939. – Примеч. ред.

631. Также Мост Рамы, цепочка островов и отмелей между Индией и Шри-Ланкой. – Примеч. пер.

632. Совокупность священных текстов южного буддизма. – Примеч. ред. оригинального издания.

633. Божественного деяния (лат.). – Примеч. ред.

634. Воздушный дворец, небесный чертог. – Примеч. пер.

635. Самая длинная дорога (лат.). – Примеч. ред.

636. Храм бога Сурьи (бога солнца) в индийском штате Орисса, недалеко от побережья Бенгальского залива. – Примеч. пер.

637. С 1836 г. британский издатель Дж. Мюррей публиковал справочники-путеводители по различным странам; до 1911 г. в серии вышло 7 книг по Индии, причем самые популярные выдержали не менее 5 переизданий. – Примеч. пер.

638. Первая публикация: Zentralblatt für Psychotherapie und ihre Grenzgebiete, VI/3, Лейпциг, 1933. – Примеч. ред.

639. Allgemeine Ärztliche Gesellschaft für Psychotherapie. Общество основано в 1928 г., первым его главой стал доктор Роберт Зоммер. В 1930 г. общество возглавил профессор Эрнст Кречмер, а Юнга избрали вице-председателем. – Примеч. ред. оригинального издания.

640. На этот принцип опиралось Международное психоаналитическое общество. См. далее. – Примеч. ред. оригинального издания.

641. Первая публикация: Neue Zürcher Zeitung, номера 437 и 443, Цюрих, 13 и 14 марта 1934 г., в ответ на статью швейцарского психиатра доктора Балли «Deutschstämmige Psychotherapie?» в том же журнале, номер 343 за 27 февраля. См. далее, абз. 1034. – Примеч. ред.

642. См.: Zentralblatt für Psychotherapie, VI/3, декабрь 1933 г. Путаница, несомненно, возникла из-за того, что во Всеобщем медицинском обществе психотерапевтов преобладали немцы, занимавшие основные руководящие посты. Однако по составу общество было интернациональным, его конгрессы предусматривали международное участие. После отставки Кречмера (6 апреля 1933 г.) Юнг, по-видимому, некоторое время исполнял обязанности председателя как положено по уставу вице-председателю. Однако почти сразу, с согласия коллег, он реорганизовал общество и официально придал тому статус интернационального. Затем Юнга избрали председателем обновленного Международного медицинского общества психотерапевтов. Устав общества был ратифицирован на конгрессе в Бад-Наухайме 10–13 мая 1934 г.; см.: Zentralblatt, VII/3 (1934, месяц не указан). Штаб-квартира общества находилась в Швейцарии. Немецкое общество под председательством профессора М. Г. Геринга было основано в Берлине 15 сентября 1933 г. и считалось немецкой секцией Международного общества (см.: Zentralblatt, VI/3. – Примеч. ред. оригинального издания.

643. В Германии. – Примеч. ред. оригинального издания.

644. «И все-таки она вертится» (ит.), слова, якобы произнесенные итальянским астрономом Г. Галилеем на заседании инквизиции, когда ему пришлось отречься от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца. – Примеч. пер.

645. Быт. 41. – Примеч. ред.

646. Имеется в виду император Германии Вильгельм II. – Примеч. пер.

647. Мф. 22:21: «Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». – Примеч. ред.

648. Имеются в виду так называемые «десять потерянных колен» Израиля, которые из ассирийского плена рассеялись по земле. Колена же Иуды и Вениамина остались в Иудейском царстве. – Примеч. пер.

649. Имеется в виду население Эльзаса и Лотарингии (ныне территория Франции). – Примеч. пер.

650. Отсылка к немецкой революции 1918 г. – Примеч. пер.

651. В действительности даже чуть ранее, с того мгновения, когда Юнг заявил, что аналитик сам подлежит анализу. Первое упоминание об этом встречается в работе «Теория психоанализа» (1913) – см. т. 4 собрания сочинений автора, абз. 447–450. См. также работы: «Вклад в изучение психологических типов» (1913); «О психологическом понимании» (1914); «Психологические типы»; «Психологическая теория типов» (1927); «Фрейд и Юнг: различия во взглядах» (1929); «Введение к книге Кранефельдта “Тайные пути разума”» (1939), т. 4 с/с, абз. 747, 757. – Примеч. ред. оригинального издания.

652. Neue Zürcher Zeuting, номер 457, 15 марта 1934 г. – Примеч. ред. оригинального издания.

653. Когда этот текст был опубликован в «Neue Zürcher Zeitung», во вступительном слове редактора говорилось: «Доктор Балли в своей статье “Deutschstämmige Psychotherapie?”, по нашему мнению, имел все основания подвергнуть рассмотрению программу д-ра Юнга, изложенную в “Zentralblatt für Psychotherapie”, и выразить свое удивление тем, что, хотя д-р Юнг опирался на учение Фрейда и вполне правомерно отступил от него, он в своих научных трудах не придерживался заявленных различий между христиано-германской и семитской психологией, зато лишь теперь признал “сверхпсихологию расовых психологов”». – Примеч. ред. оригинального издания.

654. Э. Блейлер – швейцарский психиатр, ввел в употребление понятия шизофрении и аутизма. – Примеч. пер. О П. Жане см. примечание к абз. 2 в настоящем издании. – Примеч. ред.

655. Первая публикация: на отдельной полосе Zentralblatt für Psychotherapie und ihre Grenzgebiete, VII/6, Лейпциг, декабрь 1934 г. – Примеч. ред.

656. На этом 7-м конгрессе, состоявшемся в мае 1934 г. в Бад-Наухайме, был ратифицирован устав Международного медицинского общества психотерапевтов. Президентское обращение Юнга к конгрессу могло быть импровизированным; рукопись найти не удалось, но краткое содержание обращения приведено в «Zentralblatt», VII/3. Скорее всего, по содержанию оно мало отличалось от соображений, высказанных в докладе 1935 г. (см. ниже, абз. 1060–1068). На том же конгрессе Юнг прочитал лекцию «О теории комплексов», с которой ранее, 5 мая, выступал в Федеральном политехническом институте Цюриха; в том же году лекция была опубликована. См.: «Обзор теории комплексов», собрание сочинений автора, т. 8. – Примеч. ред. оригинального издания.

657. Дабы предотвратить преобладание в обществе какой-либо национальной группы, в уставе оговаривалось, что ни одна национальная группа не может получить более 40 процентов голосов. – Примеч. ред. оригинального издания.

658. Благодаря этому условию немецкие евреи могли оставаться членами Международного общества, хотя и были исключены из немецкой национальной группы (см. ниже, абз. 1060–1063). – Примеч. ред. оригинального издания.

659. Первая публикация: Zentralblatt für Psychotherapie und ihre Grenzgebiete, VIII/1, Лейпциг, 1935. – Примеч. ред.

660. Первая публикация: Zentralblatt für Psychotherapie und ihre Grenzgebiete, VIII/2, Лейпциг, 1935. – Примеч. ред.

661. Общее согласие (лат.). – Примеч. ред.

662. Ранее не публиковалось. Обращение прочитано автором на английском языке. – Примеч. ред.

663. В мае 1935 г. доктор В. Моргенталер, участник швейцарской секции Международного медицинского общества психотерапевтов, организовал симпозиум «Психотерапия в Швейцарии». Юнг вызвался прочесть лекцию «Что такое психотерапия?» (см. собрание сочинений автора, т. 16, абз. 28 и далее). Развернулось обсуждение, и Юнг тоже принял в нем участие. Его замечания были опубликованы в журнале Schweizerische Ärztezeitung fuer Standesfragen, XVI/26 (Берн, 1935), вместе с текстом лекции. – Примеч. ред.

664. Имеется в виду доклад Моргенталера. – Примеч. ред. оригинального издания.

665. Здесь имеется в виду приход к власти нацистов в 1933 г. – Примеч. пер.

666. Ранее не публиковалось. Обращение прочитано автором на английском языке. – Примеч. ред.

667. Ранее не публиковалось. Обращение прочитано автором на английском языке. – Примеч. ред.

668. «Эти четырнадцать пунктов охватывали медицинские процедуры, психогенез, диагностику, исследования, материал (включая все возможные формы человеческого самовыражения, поведение, сознательную речь, язык свободных ассоциаций, фантазии, сновидения, симптомы и симптоматические действия), этиологию, бессознательное, фиксации, сознательную реализацию, анализ и толкования, перенос, онтогенетическую и филогенетическую редукцию и терапию». См.: Zentralblatt, XI/1–2. Лейпциг, 1939. – Примеч. ред. оригинального издания.

669. Имеется в виду программа президента США В. Вильсона под названием «Четырнадцать пунктов» – проект мирного договора, который завершил бы Первую мировую войну (январь 1918 г.). – Примеч. пер.

Комментарии для сайта Cackle