Человек: между свободой и фатализмом

Свобода и фатализм

Философ Александр Секацкий и священник Дионисий Харин.

Предопределена ли человеческая жизнь? Или человек имеет свободу выбора? Насколько она предопределена и насколько свободна?

Дионисий Харин:

— Тема свободы воли и фатализма была и остается актуальной. Мне как священнику часто приходится сталкиваться с людьми, которые хотят узнать ответы на вопросы: «Как жить?», «В чем воля Божия?». Доходит и до курьезных вопросов, когда человек спрашивает, на ком ему лучше жениться, устраиваться на работу или нет, чем его судьба, в чем призвание. Вопрос предопределения оказывается очень важен для каждого из нас. В христианстве есть особенный взгляд на этот вопрос, хотя и внутри христианства (скажу об этом позже) есть разные представления о предопределении. Эта тема особенным образом звучит в философии. Особенно в тот период времени, когда формировалась новозаветная письменность. В чем суть терминов «свобода» и «фатализм»?

Александр Секацкий:

— Предложу краткую философскую рефлексию на эту тему. Парадоксальным образом здесь мы имеем единство современной науки в форме бихевиоризма и в каком-то смысле формата предопределенности и предназначения, который достаточно тесно связан с опытом веры. Вопрос о свободе воли был, есть и останется важнейшим вопросом человеческого самоопределения, на который у нас нет прямых указаний, и мы до сих пор находимся в некотором неведении относительно тезиса, что ни за какую цену не следует продавать свободу, как говорит Сенека.

А почему она так ценна и во всех этиках находится на первом месте, зачастую выше, чем человеческая жизнь? Что нам жизнь, если мы не свободны? В чем столь высокая этическая ценность свободы, которая одновременно сопряжена с очень трудным определением?

Мы обладаем сенсорной достоверностью нашей свободы, но нам с невероятным трудом дается понимание того, что же это такое. Когда мы говорим о концепции современного бихевиоризма, то свобода предстает перед нами как некое остаточное незнание или невежество. Поскольку мы можем рассмотреть весь мир в причинно-следственных рамках, как некий агрегат, и по мере того, как наши знания будут расширяться, мы, в конце концов, сможем устранить все пробелы, установим единственно возможное соединение причины и следствия, и тогда наше понятие свободы станет излишним, поскольку остаточное незнание будет устранено. До сих пор эта концепция достаточно активно отстаивается, но понятно, что это некоторая трансцендентальная иллюзия, которая со временем должна исчезнуть.

Одновременно и опыт веры зачастую гласит, что и здесь свобода оказывается функцией своеобразного остаточного невежества. Кем же ты был, если не узрел божественного промысла? Если не понял, что для тебя есть один и только один путь? Не увидел свет истины? Кого тебе винить? Какая в этом свобода, если это недостаточная работа твоей души? Будь работа души достаточной, то не надо было бы ссылаться на свободу и ты выбрал бы единственно правильный путь к спасению.

Кратко воспроизведем аргумент Канта, в соответствии с которым свобода неустранима. Аргумент значимый и очевидный. С точки зрения Канта, существуют некие формы вещи в себе или явления, которые даны нам для познания. Случилось так, что мир познаваем — непонятно почему. Он мог бы быть непознаваем, но он познаваем, если мы имеем дело с явлениями. И мы можем одно явление присоединять к другому, мы обладаем трансцендентальным субъектом, который дает нам связь явлений. Сама природа — не что иное, как связь явлений. Поэтому любое явление природы может быть вписано в ряд других явлений по мере того, как наши системы охвата становятся более совершенными. Все, входящее в природу и обладающее формой явления, познаваемо, а значит, там свободы как таковой нет.

Но такова лишь природа. Она относится к тем вещам, которые заведомо обращены к нам своей познаваемой стороной. Но есть еще и ноуменальная составляющая вещей, их аутентичное, независимое бытие. И вот тут мы и видим царство свободы.

Человек, обладающий достоинством ноумена, то есть вещи в себе, абсолютно свободен. Но как только мы хотим его познать — статистически, типологически, — мы вынуждены переводить его в форму явления, и тогда через человеческую психологию и физиологию мы познаем его как часть природы. И в этом смысле никакой свободы нет. Но существует еще данность изнутри. Эта категория чистого практического разума, по Канту, она не есть категория познания. Принципиально важно, что свобода не является категорией познания. Это категория самого бытия. Мы осуществляем бытие в свободе, которое само в свою очередь может познаваться как нечто закономерное или не очень закономерное. Кант говорит, что как только мы покидаем сферу явлений, сразу совершаем скачок, трансгрессию, и начинаем с другого конца, с того, что «я есть». «Я есть душа живая», как бы мы сказали. У Канта Бог проявляется только здесь. И мы обнаруживаем, что те же самые законы или связи явлений, которые мы познали, теперь даны нам изнутри как результат нашего произволения, это то, что мы выберем сейчас. И неважно, какая в нашем распоряжении материя, мы не обязаны творить материю, но мы способны совершить свой поступок так, как мы того пожелаем, как пожелают максима нашей воли и сам категорический императив. Это и есть царство свободы, которое означает, что мы осуществляем чистое бытие на основе чистой демиургии. Сам Кант не использует термин «демиургия» в данном случае, но некоторые неокантианцы его используют, он очень подходит, потому что фактически мы действуем по принципу, как если бы мы были демиургами и взяли бы на себя ответственность за все бытие. Человек свободен именно в этом смысле, когда он решает: я хочу, чтобы мир был таким, вот мое обещание самому себе и другим, вот моя воля. Как если бы это было так, именно таким образом, несмотря на все связи явлений. В акте чистой свободы основывается человеческое достоинство, человеческое бытие. Это и есть свобода, которая ничем неустранима. Ответ один: такова моя воля. С ней можно считаться или нет. Если я неудачно выбрал максиму своей воли, то так тому и быть. Кантовский императив имеет строго формальный характер. Содержание изменчиво, а суть императива очень проста: поступай так, как если бы максима твоей воли и была законом всей вселенной. Неважно, что ты в нее содержательно вложил. Важно, но в другом смысле. Важнее всего само основание свободы, только в этом смысле ты свободный человек. Этот кантовский аргумент мы не можем отбросить никоим образом. Мы понимаем, кто я, субъект, а кто Он, Господь Всемогущий. Да, Он творит мир, в Его распоряжении материя, а в моем — только мои обещания и непостижимая максима воли, но, однако же, высшая форма богоподражания может быть только здесь. Потому что сам Бог, как свободный Создатель, действует так, что пути Его неисповедимы, и мы, что принципиально важно, первопричинности не знаем. Не знаем, почему Господь возлюбил Иакова, а Исава возненавидел. Еще не было никаких причин, это первополагание. Не знаем, почему была принята жертва Авеля и отвергнута задолго до убийства брата жертва Каина. Множество подобных вещей даны до всякой причинности. Вся физическая причинность — это всего лишь действие заведенного механизма. Пусть этот механизм невероятно сложен, пусть в нем все четыре основных взаимодействия, но это все-таки механизм. А там, где находится место души, мы имеем дело с чистой свободой, за которую именно в этом смысле мы и несем ответственность. Единственный аргумент, который тут же возникает, тот, что мир, который не был бы наделен свободой воли живущих в нем, был бы абсолютно неинтересен Богу и Демиургу. Что нам в этом механизме и отлаженных законах и даже что нам сотрудничество и пребывание на стороне логоса, например, в форме устранения остаточного невежества или даже устранения последствий первородного греха? По-настоящему стоило бы творить только такой мир, в котором нет предопределенности и свободные существа по своей воле могут выбрать тот или иной путь. Только такой мир достоин творения. Исходя из этого вполне логического момента, мы можем понять, что нам никак не обойтись без свободы воли.

Если теперь кратко рассмотреть основной аргумент, точнее, мироощущение христианства, выраженное Тертуллианом и особенно Августином, то оно состоит в том, что, в отличие от любых языческих культов, предшествующих монотеизму, именно христианство дает нам момент ревностности и заботы Иеговы. Но, с другой стороны, мы понимаем, что сломана всякая машинерия. Не существует симметричных условий сделки, каковые прочитываются в языческих культах. Если мы правильного непорочного агнца принесем в жертву и выйдем на связь с богами и поступим так, как поступали наши предки в соответствии с правилами ритуала, то они никуда не денутся и пошлют нам то, что нам требуется, в том формате сделки, который мы сочтем симметричным. Это машина спасения, которая дает уверенность и расчет. Человек хотел бы полагаться на эквивалентный обмен, чтобы его усилие было соответственно вознаграждено, чтобы все было логично, но о душе здесь речи не идет. Сила и триумф христианства в течение первых трех столетий, победившие Римскую империю и греческую философию, состояли именно в том, что все машины спасения остановлены, что ты пребываешь в мире, где твое бытие непосредственно важно и нужно Господу. Каждый из смертных, обладающий душой, в равной мере ему интересен. Абсолютно неважно, кто ты — погонщик верблюдов, бакалейщик, легионер или император. Душа и есть душа, и она Господу чрезвычайно важна. Это первый момент, который отодвигает в сторону античную идею свободы, где богам нет дела до наших резонов: предъявляй поступок, факт. Но Богу христианства есть дело до наших соблазнов и их преодоления, вообще до всего, что творится в нашей душе, потому что нет ничего важнее в мире. Поэтому, несмотря на то что, казалось бы, гарантии отменены, на смену этому приходит совершенно иной опыт бытия: где бы ты ни был заброшен в этот мир, у тебя всегда есть шанс сохранить свою бессмертную душу и содействовать ее спасению. Ты нужен Богу. Именно ты. Не столь важно, способствуют ли твои решения государственному процветанию или всего-навсего миру с твоими близкими. Ты это делаешь, и именно это и является самым важным. Но при этом, поскольку машина спасения остановлена, ты не получаешь гарантий. Это принципиально важная суть свободы. Тот же Августин все время говорит: «О, Господь, Ты всегда будешь исцелять мои раны, но никогда не престанешь наносить их». Это очень точный опыт веры и христианства. Тебе не дадут ни гарантий, ни векселей. Все попытки восстановить машину спасения, все векселя, гарантии, индульгенции — мы помним, к чему они приводили: к замутнению христианства, истины веры. Только надежда и шанс. Это означает, что даже в тот момент, когда ты понимаешь, что нет ничего в мире важнее твоей души, никакая телеология целесообразного устройства мира не работает (Кант был совершенно прав: для этого достаточно связи явлений), только свобода твоей души важна. Но она потому и свобода, что ты не можешь заключить гарантированную сделку. Самый праведный праведник и самый грешный грешник обладают, каждый по-своему, некой надеждой, непредопределенностью. Они обладают тем, что может иметь некий интерес свыше. В этом и вопрос: спасется ли эта душа или нет, сможет ли она, сможем ли ты или я удержать свою максиму воли так, как мы ее понимаем, или так, как ее следовало бы понимать? Я никогда не буду до конца обладать этой уверенностью, но я знаю, что нет ничего важнее этого моего свободного решения. Только оно важно и нужно Богу. Если мы станем низводить себя до роли умных считывающих устройств, которые учтут все риски и, в конечном счете, останутся механизмами, творение и спасение потеряют смысл, поскольку свобода есть категория бытия, а не познания. Свобода, от которой нас никто не может освободить, неразрывно связана с риском. Мы не можем элемент риска вынести за скобки. Как только мы откажемся от риска, от того, что некоторые вещи останутся для нас необъяснимыми, поскольку они не причина чего-то, а первопричина, которая утверждает причинность вообще. Мы вынуждены странным образом сказать, что свобода подобает человеку. Без нее мы не интересны ни Богу, ни самим себе. Например, в фильме «Эммануэль» утверждается, что больше всего стоит та любовь, которая совершенно свободна. Женщина должна быть свободна и материально и с точки зрения общества, и только та любовь настоящая, если, несмотря ни на что, мы будем возвращаться друг к другу снова и снова. Высшая форма любви — это безусловная любовь, когда независимый от тебя человек вернулся к тебе потому, что лучше ничего не нашел. Только тогда, когда мы обладаем свободой воли, полнотой рассуждений, жизнь нам постоянно что-то подсказывает (или не подсказывает), и именно это решение, которое мы принимаем (а могли бы и не принять), именно оно является важнейшим актом мирополагания и самополагания. Это основной тезис экзистенциализма относительно того, что мы выбираем себя в свободном выборе и каждый раз, когда мы этот выбор осуществляем. Известно, что экзистенциализм, как говорится в труде «Бытие и ничто» Сартра, предполагает, что мы можем вынести за скобки всю нашу биографию. Не существует людей заведомо смелых или трусливых, заведомо ущербных. Всякий раз мы можем сегодня и сейчас, в этом поступке, выбрать себя такими, что никому за нас не будет стыдно. Именно это можно определить как высшую форму человеческого в человеке. То есть именно свободный выбор, осуществленный как важнейшее доказательство бытия существования души, и дает нам основание говорить: несмотря на то, что остается множество неясностей в понимании свободы, что нас закормили заклинаниями о том, что свобода должна сопровождаться ответственностью, иначе это будет произвол и дикость, мы должны предполагать, что в свободе всегда останется элемент дикости, дурости, неудачи. И мы не можем его минимизировать. Свобода никогда не будет иметь форму эквивалентной сделки. Всегда неизвестно, чем тебе отплатят, больше или меньше. Но душа — не товар, она не взвешивается. Поэтому понятно, что наше бытие в свободе и есть то основание опыта веры и понимания ее, которое, несмотря на все трудности объяснения, предстает перед нами как очевидность, поскольку достоверность свободы у нас точно имеется. Мы можем оценить, насколько мы свободны или нет, хотя дискурсивно это выразить невероятно трудно.

Дионисий Харин:

— Я разделяю точку зрения Александра. В этом вся сложность. Потому что большинство людей все-таки хотят видеть парадигму жизни. Достаточно легко жить, когда все понятно: чего от меня хочет Бог, где я должен учиться, на ком жениться. Я должен принести определенную жертву, поставить сколько-то свечей, прочитать нужное количество молитв, и в целом я как бы угодил Богу, а Он обязан мне воздать. В тот самый момент, когда возникает риск, приходит человек и говорит: «Ваша система не работает, Бог меня не слышит». Приходится объяснять, что Бог никому не обязан ничего давать в ответ на то, что мы делаем.

Божья воля в Священном Писании трактуется по-разному. Но в целом, конечно, Бог творит человека абсолютно свободным. Этот акт свободы выражен абсолютным образом в событии грехопадения. Никто не помешал Адаму сделать этот выбор. Когда Господь в Ветхом Завете через пророков говорит о том, что есть воля, то воля Господня в исполнении закона, «Но в законе Господнем — воля Его, и в законе Его поучается он день и ночь» (из псалма Давида). В этом состоял иудаизм, в постоянном изучении закона. Все пророки напоминали, что воля Божия заключается в том, что человек должен поклоняться одному Богу и исполнять этические нормы. В книге пророка Исайи говорится так: вы отправились своими путями ходить, но придите ко Мне, очистите свои грехи, и Я вас прощу. То есть быть Божьим народом, ходить путями Его, исполнять волю Божию — скорее находится в плоскости исполнения неких этических норм. В иудаизме все достаточно просто.

В христианстве произошло то, о чем говорил Александр Секацкий, эта машина воли Божией или фатализма, которая определяет полностью человека, была разрушена. Человеку было заявлено, что он отныне свободен жить так или этак. Посыл Ветхого Завета «жизнь и смерть Я тебе предложил» (то есть ты можешь выбирать) стал лейтмотивом христианства. В Священном писании определенным образом происходит полемика с этой машиной греческого понимания рока, судьбы, предопределения. Книга Деяний апостольских — одна из книг, повествующая о том, как миссия апостолов распространялась по провинциям Римской империи. Основной регион распространения был греческий. Верования в судьбу были там достаточно распространены. Были стоики и эпикурейцы, различные трактовки, но большинство людей верили, что жизнь человека предопределена. Отец истории Геродот, многие греческие мыслители и писатели говорили об этом. Дионисий Галикарнасский тоже это подчеркивает. Например, что боги предопределили Риму быть главой большой империи. В Книге Деяний апостольских апостол Павел, путешествуя по этим регионам, так или иначе сталкивается с таким пониманием сил судьбы, которые действуют на человека и которых невозможно избежать. Самым выдающимся событием является то, которое происходит, когда он высаживается на острове Мальта со своими спутниками. Случилось кораблекрушение. Павлу было несколько видений, Лука подчеркивает это, что никто не погибнет, только корабль разрушится. Эта предопределенность еще раньше была подчеркнута тем, что Павел уже на пути в Рим говорит: «Мне надлежит идти в Рим», используя греческий глагол, который обозначает именно предопределение свыше. Так же, как Иисус Христос в IX главе Евангелия от Луки говорит, что ему надлежит идти в Иерусалим. На пути к Риму и происходит кораблекрушение на острове Мальта. С Павлом едут разные люди. Греки особенным образом относились к морским путешествиям, которые таили в себе опасность, ведь были и пираты, и плохая погода. И были божества, покровительствующие морским путешествиям. Чтобы благополучно добраться до места назначения, нужно было воздать почести богам. Корабль рушится, и апостол Павел заявляет, что он знает, что никто не погибнет. Люди высаживаются на берег. Павел поднимает хворост, и оттуда выползает змея и кусает его. Окружающие его говорят, что суд Божий не оставляет жить Павла. И здесь ошибка в синодальном переводе. Христианин, читающий Писание, не может понять, о каком суде Божием идет речь. Кто этот Бог, который его не оставляет жить. В греческом тексте на этом месте стоит богиня возмездия Дике. Люди, которые видят укус Павла змеей, понимают, что он был целью богов судьбы, что его необходимо было убить на корабле, но ему удалось спастись, как и многим греческим героям, которых преследовали те же самые боги судьбы. К тому, кому удавалось спастись, приходила напоследок самая страшная богиня, богиня возмездия Дике, и вот тут он и должен был ей попасться. Ее имя стоит в греческом тексте. Но Павел оказался сильнее. Для евангелиста Луки эта тема важна, он говорит о ней несколько раз. Апостолам часто приходится встречаться с теми, кто хотел бы купить у них пророчество или исцеление. Лука разбивает эту греческую машину предопределения и, со своей стороны, отвечает на вопрос о том, что такое воля Божия. Вопрос остается. Если это не она, то что же это тогда такое?

Здесь употребляется интересный термин. Исследователи библейской филологии установили, что евангелист Лука чаще всех остальных использует термин «воля Божия». Этот термин переводят по-разному: как совет, обязательный к исполнению, как закон в парламенте, как просто совет и как волю. У Луки воля Божия предопределила страдания Иисуса Христа. Апостол Павел у Луки в своей прощальной речи к эфесским пресвитерам говорит, что он ни одной минуты не упускал возвещать волю Божию. Здесь этот термин означает волю или совет. Он говорит, что не упускал возможности исполнять волю Божию возвещать Царство Божие. Он дает совершенно новую перспективу жизни. Он не говорит, что воля Божия есть исполнение определенных правил и законов. Но это есть возвещение Царства Божия, где нет ничего, что можно было бы определить как рок, судьбу, предопределение. Машина разрушена, человек отправляется в свободное плавание. Главное, что он должен выполнить в своей жизни, это быть свидетелем Царства Божия. «По тому узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь меж собою». Это нравственный закон любви, через который возвещается Царство Божие и проявляется воля Божия. Бог просит нас быть Богом здесь, на земле. Но при этом самый популярный вопрос о том, что действительно для человека важно сейчас и как узнать волю Божию, не должен стоять в христианстве. На него невозможно дать ответ.

В попытке дать ответ, почему происходят те или иные события, как мне кажется, нет христианства. Например, человек думает: «Бог решил, что должна быть война» или «Бог решил, что меня должны сократить с работы». Я говорю о таких практических вещах. Получается, что жизнь человека не предопределена Богом. То же связано с болезнью и смертью. Например, когда Иисус Христос исцеляет людей. Исцеление слепого в Евангелии от Иоанна — самый объемный пассаж. Фарисеи устроили разбор, кто виноват в его слепоте. Они были уверены, что его слепота — это наказание за грехи и он исполняет волю Божию. Если он родился слепым, то виноваты его родители или его деды и прадеды. Ему самому проще, если он знает, за что несет наказание. Но Господь говорит замечательно. Он говорит, что никто не виноват. Он слеп для того, чтобы на нем явились дела Божии. Каждое исцеление человека говорило о том, что Богу есть дело до больных, хромых, увечных. Они болеют, скорбят не потому, что этого хочет Бог, а потому, что существует некий механизм, который восходит к самому Адаму. Каждый из нас может быть к этому причастен. Но Бог не хочет, чтобы я болел. Он хочет, чтобы человек был счастлив. С этого начинается проповедь Иисуса Христа в Евангелии от Луки. В IV главе Он открывает пророка Исаию и говорит, что пришел для того, чтобы возвестить благую весть бедным, отпустить пленных на свободу, слепым дать прозрение и «проповедовать лето Господне благоприятно».

Здесь интересно употребляется термин «бедных». Слово, обозначающее самых бедных в Римской империи, им даже нельзя было подавать деньги. Это слепые, увечные. Они не могли себя прокормить, потому что не могли работать. Их наказали боги судьбы, Бог наказал, они в чем-то виноваты, несут какую-то печать наказания, в этом их воля. Но Господь говорит, что он к ним пришел. Нет Божьей воли в том, что человек так страдает. В этом смысле христианство придает творческую составляющую жизни. В каком бы мы состоянии ни находились, в бедности или богатстве, в болезни или на смертном одре, мы должны суметь увидеть в христианстве надежду на спасение. За всеми нас окружающими трудностями увидеть не Бога или себя, которые виноваты в этом, а Бога, таким, какой он есть, и, таким образом, увидеть и себя такими, какие мы есть.

Христианство полностью разрушает эту машину, где мы хотим видеть, что Бог хочет от меня в этой жизни. Бог хочет от нас одного: чтобы мы научились быть людьми и любить друг друга. Ценили свободу свою и наших ближних. Христианство — это увлекательное путешествие в неизвестное. Я не знаю, что меня встретит и что я изберу в этой жизни. Но мне важно, как я себя поведу в той или иной ситуации, как я себя проявлю в той или иной трудности, с которой столкнусь.

Александр Секацкий:

— Очень важна мысль об отмене рока, судьбы, того, что плетут мойры. Мы недооцениваем этот прорыв. Все было сделано вопреки ожиданиям, долгосрочным инвестициям. Фарисеи читали Тору и ожидали, что Мессия придет к ним, а не к каким-то голодранцам. Чтобы справедливо вознаградить их за все затраченные усилия. Но все Евангелия против такой справедливости. Вспомним притчу о работниках одиннадцатого часа. Воля Господа такова. Земная жизнь устроена так, а небесная — иначе. Там работник одиннадцатого часа может получить то же, что и тот, кто был с самого начала, такова Его воля. Это нельзя сбрасывать со счетов в понимании освобождения. Когда мы говорим о свободе, мы должны понимать, что она начинается с освобождения от чего-то, как раз от этой предопределенности, отсутствия всех социальных лифтов. Потому что нет ни иудея, ни эллина. Неважно, кто ты. Да, он пришел к последним мира сего. Но этот отброшенный камень поставил во главу угла. Именно им Иисус говорит: «Не заботьтесь о завтрашнем дне». Просто идемте со мной. Это момент беспечности, настоящей свободы, и Царство Божие строится здесь и сейчас, это хорошая новость, как раз слово «Евангелие» в переводе с греческого — «благая весть». Помимо ваших идущих из рода в род проклятий или, наоборот, благословений мы можем это ветхий мир переделать. Я освобождаю вас от вашей национальной принадлежности, всего прочего. И, слушая зов сердца и Божью волю, мы сделаем это мир лучше, и он тогда будет миром освобожденным. В этом отчасти состоит идея служения «приидите ко Мне страждущие».

Мы должны подготовить и других к этому освобождению. По-настоящему душа пред Господом — это свободная душа. Не просто избавленная от страданий, хотя и избавленная, разумеется. Пока ты на уровне своего свободного выбора не определишься, ничего еще не случилось. Каждому дню довлеет слово Его. Воля Божия не похожа на инструкцию. Последовательности действий там нет. Лилия не заботится о своем украшении, а Господь возьмет и украсит ее. Эта толика здоровой беспечности, неопределенности и того, что день сегодняшний будет таким, как мы его определим.

Эта благая весть была невероятным откровением для античного мира. Нам эта новость не кажется новой. Этот пафос освобождения, облегчения жизни и есть суть христианства.

Дионисий Харин:

— Мне как священнику очень сложно было научиться говорить «я не знаю». Приходит человек и просит ему объяснить, что и почему, а я вынужден признать, что я, и правда, этого не знаю. И предлагаю поговорить про Бога. Привожу в пример евангельские события, когда Иисус Христос поставил младенца перед фарисеями и законниками и сказал, что Царство Божие подобно этому ребенку. Многие западные протестантские сентиментальные толкования, откуда и мы их вобрали, говорят, что ребенок — это хорошее существо, по своей натуре доброе, быстро прощает, и поэтому Царство Божие подобно ребенку. Я долгое время был не согласен, потому что, когда появились свои дети, отлично видел, какими они могут быть и как они проявляют самую настоящую злость, и не верил, что Царство Божие подобно вот такому орущему ребенку. Тогда я стал изучать этот момент и попытался раскрыть контекст того, что произошло. Ребенок перед фарисеями абсолютно бесправное существо. Он еще, с точки зрения фарисея, Царства Божия не заслужил. Палец о палец не ударил и не достиг еще вообще ничего. Это единственное существо в мире, ребенок, которого мы кормим просто так. Жена не накормит мужа просто так, муж — жену. Иди и заработай. Принеси деньги, купи. Мы живем внутри системы, и все друг другу чем-то обязаны.

Фарисеи тоже жили в этой системе. Богу необходимо вовремя помолиться, исполнить множество правил, мыть руки вовремя и правильно, есть еду правильную, различать чистое и нечистое, и тогда ты имеешь возможность предоставить Богу некую буллу, бумагу со списком своих заслуг, и сказать, что Ты мне обязан это царство, я все сделал так, как Ты мне говорил. А христианство настаивает на том, что закон не имеет никакого значения, вы свободны. Как так свободны?! А как теперь жить? Как руки мыть, как поститься? Это была огромная проблема для первохристианской общины, люди ссорились друг с другом.

И вот есть этот ребенок, которого мы кормим просто так, потому что мы его любим, и Бог говорит, что дает нам Царство, потому что любит, а не потому, что мы ставим свечи и ходим на службы и стоим там часами (а кто-то еще хвастает своими постами, что он неделю не ел, а потом в реанимацию попал, но в этом была Божья воля). Такие вещи вызывают недоумение. Нет, Царство Божие подобно ребенку, он ничего для его получения не сделал, но он будет там первым. Разбойник, который всю жизнь убивал, сказал одно слово и оказался первым. А те люди, которые жили в устройстве этой машины и вовремя ставили свечки и читали правила, они не увидели Бога. В этом и парадокс: ты все делаешь, но Бог прошел мимо тебя.

Такие вот революционные вещи я говорю. Есть много книг в самом христианстве, которые пытаются объяснить, в чем воля Божия.

Александр Секацкий:

— Полностью поддержу. Действительно, непонятно почему нам нравится думать, что где-то в небесной бухгалтерии на каждого заведено личное дело, что там записаны все благодарности и потом все это зачтется. Но и выговоры тоже все записаны, но выговор можно искупить. Это ошибочное представление, но следует признать, что нам этого хотелось бы. Это действительно способствует внешнему миру. Мир человеческий основан на принципе эквивалента. Таковы мы друг другу как граждане, как первые встречные. Но как люди Божии мы не можем быть такими. Мы должны выходить за пределы заведенных личных дел. Иисус всегда говорит так: делайте благие дела тайно, «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Это означает, что не надо ничего делать напоказ. Никакой ярмарки тщеславия, никакой ярмарки благодеяний, нет никаких личных дел на тебя, всякий Божий день душа твоя экзистенциально обновляется. Что ты сделаешь сейчас, то ты и сделаешь. Это и есть та форма свободы, которая спасает нас от всех видов предопределенности. Это была очень хорошая новость, и мы видим, как она перевернула мир. Локальные события в крошечной Галилее стали центром мировых событий именно потому, что в такой форме была выражена истина о том, что Царство Божие подобно младенцу. И мы в своей нерасчетливости и выходе за пределы всех эквивалентов как раз и оказываемся ближе всего к Богу.

Подготовлено редакцией журнала «Вода живая».