Феномен власти: история и современность

Многие христиане убеждены, что всякая власть от Бога, поэтому наиболее подходящая форма правления — единоличная власть царя. Он помазан Богом. Так ли это? Откуда пошла власть согласно Священному Писанию? Кого уважать, а кого бояться?

Сегодняшние наши гости: Александр Секацкий, прозаик, эссеист и философ, кандидат философских наук, доцент, преподаватель кафедры социальной философии и философии истории СПбГУ, и священник Дионисий Харин, старший клирик Воскресенского Новодевичьего монастыря, преподаватель кафедры библеистики Санкт-Петербургской Духовной академии.

Власть сильных мира сего и власть над умами: есть ли разница?

Александр Cекацкий:

— Историческое появление христианства и опыт первых двух-трех его веков, опыт страстотерпия и великомученичества, конечно же, задают первичное отношение между властью земной, властью политической и властью небесной. Наша проблема (особенно проблема современности) в том, что мы фетишизируем политическое измерение власти, предполагая, что набор электоральных механизмов, распределение командных высот социальности, борьба политических партий, — все это образует конфигурацию власти, а за пределами этой конфигурации находится то, что мы называем личным делом. Но ведь это совершенно не так: ни с точки зрения христианства, ни с точки зрения философии.

Вспомним Ницше с его понятием воли к власти, которое фактически утверждает, что всякое единичное сущее руководствуется волей к власти просто как волей к своему приумножению в этом мире, приумножению присутствия, начиная с простого тиражирования и заканчивая теми изменениями, которые мы можем внести в мир. Это и есть радикальная власть, которая далеко уходит от политического измерения того, что мы называем властью земной.

Для того чтобы понять предмет разговора и наших размышлений, мы должны прежде всего провести именно эти разграничения между властью над телами, кошельками и социальными ступеньками, с одной стороны, и властью над умами, властью над душами как властью намного более высокого ранга, с другой стороны.

Если мы вспомним опыт русской интеллигенции XIX и XX столетий, то русская интеллигенция всегда была оппозиционна власти. И до сих пор оппозиционна. В этом смысле (чему удивлялись еще и западные исследователи, включая Макса Вебера) она еще и дистанцирована от структур политической власти. То, что в Европе составляет особый слой бюрократии, когда чиновники свободно «переливаются» в академические работники и обратно, когда образованные люди составляют некий континуум, когда одна политическая партия приходит во власть, другая уходит, для русской интеллигенции неприемлемо. Так как всякий хорошо «окопавшийся» в социальной, политической власти — уже и не наш человек и следует его постыдить, а еще лучше — изгнать. Но при этом сама интеллигенция тоже, конечно, претендует на власть, но на власть более высокого ранга. Есть такое понятие — «властители дум». Вот кем хотели стать все они — по крайней мере, от разночинцев, от Белинского до современных писателей и поэтов, поскольку «поэт в России — больше, чем поэт».

Властвовать над умами — это означает претендовать на более высокий ранг власти, на более высокую собственную авторизацию. А есть еще власть над душами — власть над нашим выбором, над нашим посмертием. Обретем ли мы жизнь вечную, будут ли потомки помнить наши имена? Можно формулировать по-разному, но это — высшая мера власти.

Вспомним начало XX столетия и Велимира Хлебникова, который объявил себя председателем земного шара. С его точки зрения, власть над людьми — мелковато и не подобает настоящему поэту с большой буквы. А вот власть над светилами — это еще куда ни шло.

Поэтому если мы развернем веер власти во всех проявлениях, то, конечно, нам станет яснее и выбор Иисуса, и его изначальное провозглашение о том, что такое настоящая, подлинная власть. Что ты можешь найти в этом царстве кесаревом? Ну, продвинешься на одну-две ступеньки — и более не стяжать здесь сокровищ.

По большому счету это не нужно Богу, для Него любая душа составляет предмет эксклюзивного интереса, примерно одинакового. Неважно, чья она будет — императора или погонщика верблюдов.

Поэтому вместо того чтобы участвовать в политических играх, ты можешь обрести жизнь вечную, можешь удостоиться спасения души и нести эту весть дальше. Ты уже свободен, ты знаешь истину, и тебе эта власть и принадлежит.

Ты можешь со снисходительной улыбкой смотреть на тех, кто держится за социально-политическую проекцию власти, думая, что они-то и есть первые мира сего. А ничего подобного!

Какова истинная власть Церкви?

Александр Cекацкий:

— Состояние души, выбор основных ценностей в жизни — вот важнейший элемент внутренней власти, который, безусловно, должен быть акцентирован. И власть такого рода крайне важна для любой Церкви — если она Церковь. Тем самым ты не тратишь силы на спор с царством кесаревым, точно так же как ты не тратишь силы на борьбу с земным тяготением.

Можно, конечно, попытаться это сделать, но у тебя же есть более важные и существенные задачи: обрести истину и преподнести эту истину другим. Что означает: кем бы ты ни был, ты можешь принадлежать к последним мира сего, но «последние станут первыми». Последние, гонимые, не встроенные ни в какие механизмы ни Рима, ни Иудеи. Тем не менее именно им было объявлено слово истинное.

И нельзя же сказать, что в этом не было власти. Еще какая власть! Ведь будучи гонимыми и отверженными, мы видим, что через два-три столетия христианство становится господствующей религией, начинает распространяться по всей экумене. Для этого не понадобилось никаких социально-политических ходов, важным было просто сохранить этот истинный свет. Что, конечно, было не так-то просто.

Немало великомучеников и страстотерпцев подтвердили свою приверженность этой власти, власти истинной. А политическая власть оказалась своего рода приложением, неким вознаграждением за последовательность, стойкость. Если бы изначально эта партия христиан стала бы партией, по аналогии с какими-то другими, понятно, что ничего подобного не случилось бы.

Главная проблема всегда состоит в том, что, если ты застреваешь в плотных слоях политического, в этих электоральных играх, партийных разборках и прочих игрищах царства кесарева, то ты среди них и затеряешься, даже если тебе и улыбнется какой-то ситуативный успех. Но разве эта та власть, которую хотели поэты и писатели? А уж тем более это не та власть, которая даст тебе возможность обрести жизнь вечную, царствие Божие?

То есть в случаях такого глубокого и, может быть, правильного отношения к форме власти, вопрос стоит именно так: какого рода власть следовало бы стяжать, если душа твоя воспламенена, а сам ты — человек верующий?

И наоборот, есть некоторая безусловная опасность слишком тесного сближения с этими земными делами, с обстоятельствами царства кесарева. Какое-то сближение абсолютно необходимо, мы от него никуда не денемся. Мы живем в обществе, помогаем друг другу, отстаиваем свои интересы, имеем предпочтения. И все же принципиально важно, чтобы сам язык твоей мысли, твоих устремлений не мог быть прописан как манифест какой-нибудь конкретной политической партии, он всегда должен содержать определенные моменты, относящиеся к жизни души, к другой событийности.

Истории святых, их подвигов очень далеки от событийности, от признанной официальной истории. У Церкви есть свои герои, свои подвижники, свои события с большой буквы, которые в царстве кесаревом могут даже и не заметить. И, в общем-то, проблема состоит вот в этом сильном притяжении, так как от него иногда трудно дистанцироваться, трудно уклониться, если тебя приглашают к соучастию в политической власти. Всегда возникает искушение политизировать или довести до уровня парламентских законов и партийных манифестов те важнейшие стремления и установки, которые даются опытом веры, которую провозглашает Иисус: не забывать, что все мы отчасти не совсем от мира сего, что есть Царство Божие и есть царствие кесарево, что есть некая важнейшая иерархия ценностей.

Мы действительно можем воздать кесарю кесарево. Ровно в той же мере, в какой мы воздаем должное земному тяготению, не прыгая с крыш. Мы в таком мире оказались в результате грехопадения, в мире, где властвует инерция, дух тяжести, усталость, смертность и власть кесарева. Это примерно одинаковые обстоятельства, и нет нужды тратить на них свои особые усилия, если перед тобой гораздо более плодородная нива — твоя собственная душа, твоя попытка авторизации этого мира.

Это все гораздо важнее, интереснее и существеннее и составляет собой более высокий ранг власти, воли к власти — даже с точки зрения того же Ницше.

Но в тот момент, когда христианство становится господствующей религией, это означает, что все равно все эти социальные проблемы придется решать. К тебе придут, обратятся за советом, попросят легитимации, помазания на царство. И куда ты денешься? Любая Церковь должна располагать своей социальной политикой и своей формой. Есть опасность теологии, чрезмерной политизации. Есть опасность того, что, на мой взгляд, погубило протестантскую теологию ХХ столетия, потому что они свою «неотмирность» умудрились переписать в политический манифест. Но для этого у нас есть политические партии, а истинная партия веры должна сохранять свою собственную историю, свою собственную «неотмирность», свою собственную событийность и хранить ее как зеницу ока, поскольку она не совпадает с хронологией царства кесарева, а составляет более важную часть событийности.

Различные пути христианства: «протестантский» капитализм, «самодержавное» православие

Но тут еще важно сказать о различных путях христианства — Православной и Римско-католической церкви, протестантизма, различных протестантских конфессий. Различия состоят в том, что, как мы знаем благодаря Максу Веберу, протестантизм возник как некая сакрализация профессионализма и эффективности экономических вложений. Условно говоря, традиционно все Церкви существуют благодаря небольшому вспомоществованию со стороны общины, со стороны верующих, это форма такого теневого благотворительства. И когда ты вносишь деньги — пятую или десятую часть, то понимаешь, что не за это Господь тебе дарует царство вечное. Странным образом протестантизм сумел внедрить в сознание верующих (тем удивительней, что это было в период глубочайшего кризиса Римско-католической церкви) представление о том, что твой собственный мирской успех и есть показатель твоей богоизбранности.

Другими словами, если твой счет пополняется, если твоя профессиональная деятельность признана, значит, есть твоя доля в Царствии Господнем, значит, ты к нему приближаешься. То есть удалось сакрализовать то, на что обычно было принято смотреть сквозь пальцы, сакрализовать прибыль, доход. Это означает, что ты не просто «заколачиваешь» прибыль и создаешь рабочие места, а подтверждаешь тем самым свою богоизбранность, реализуешь свое предназначение. С точки зрения Макса Вебера, это и было духовной санкцией капитализма и, собственно, важнейшее его духовное основание — без этого мы бы никогда не имели дела с капитализмом.

В православии же ничего подобного не сложилось, но зато там возникла иная идея, которой никогда не было на Западе. Идея, которая к определенной множественности подвигов — подвигу юродства, служению мира — добавила подвиг Царства. Это было сделано Византией, преемницей чего стала и Русская Православная Церковь. То есть подвиг царства означал, что мы не просто выстраиваем свою герметичную территорию в царстве кесаревом, а мы, совокупность верующих, берем на себя обустройство этого государства, этого социума, этого общества с полной ответственностью. И поэтому сам царь в некотором смысле и является первосвященником, и само царство, само словосочетание «православный царь» означает нечто несравненно большее, чем какой-нибудь император, легитимно правящий при согласии понтификата, понтифика.

Можно к этому как угодно относиться, но в некотором смысле это действительно способ преобразования нашей земной жизни в направлении грядущего Царства Господня. На уровне намерений — это точно так. На уровне того, что получается, — да, это не всегда так, иногда получается и нечто противоположное. Но представление о том, что подвиг Царства — это некая равномощная и равножеланная Господу дорога, такая же, как и другие подвиги служения, оно чрезвычайно важно и принципиально. И именно для России это является очень обостренной проблемой, поскольку есть ряд опасностей, связанных с тем, что Церковь могла или может поддаться искушению и войти в чисто политический формат. Тогда как задача Церкви состоит в том, чтобы все-таки держать некую сверхзадачу, даже если она касается состояния дел в земном царстве.

Например, имперская задача всегда трансцендентна по своей сути, как бы она ни была сформулирована. Будет ли она восстановлением царства пресвитера Иоанна, обретением власти над проливами, покорением просторов космоса или чем-то еще — эта задача всегда оказывается за пределами понятной и простой рациональности. И если существует представление о подвиге Царства, то задача может сработать, потому что запускается жертвенный аутопоэзис, запускается понимание того, что именно здесь, в этом едином теле, и есть Церковь. Каждому найдется свое место, свое соучастие. Но это место и это соучастие будут не просто исполнением своих профессиональных обязанностей, а чем-то более высоким: ты соучаствуешь в подвиге Царства, ты осуществляешь и приближаешь Царство Божие на земле, соучаствуя в подвиге Царства, чего принципиально нет и не могло быть в традиции, к примеру, западного правового, служебно-контрактного государства. Вот что было в Византии, то в России, судя по всему, и есть. Этот зов, это искушение, как бы мы это ни назвали, безусловно, существует.

Именно поэтому столь актуальна проблема, которая непонятно как может быть решена, которая кажется проявлением остаточного варварства или дикости, с точки зрения современного либерального общества. Но там-то храмы пусты, протестантские храмы. А в наших храмах есть люди. Кто же этого не видит!? Опять же, можно обвинять верующих. Что и делают так называемые активисты: «Что это такое!? Километровая очередь к святым мощам!? В XXI веке!» А ведь это то, чем нужно гордиться, ведь это и есть приоритет трансцендентного над минимализмом и рационализмом современной эпохи остывающей вселенной. И когда говорят о вмешательстве, о том, что Церковь оказывает свое влияние на людей, то непонятно почему говорят. Ведь нет никакого призыва. И стоит иерархам Церкви выдать свое предпочтение тем, кто стоит в этой очереди за мощами, устремить «перст указующий» — идите туда и сделайте то, — и никому мало не покажется, это точно. Но Православная Церковь воздерживается от этого и правильно делает. Верно в том смысле, что вторым моментом, о котором мы говорили, является необходимость удержать свою собственную трансцендентность и некую независимость решаемых задач Царства Божьего от тех задач, которые так или иначе совпадают с прямой политической необходимостью, с политической конъюнктурой. Как между Сциллой и Харибдой.

С одной стороны, откликнуться на подвиг Царства, а с другой стороны, удержаться от слишком прямых и слишком очевидных, а потому и «скоропортящихся» решений, которые устареют завтра. Удержаться от напрасной суеты.

Так мне мыслится проблема соотношения христианства и власти, Церкви и власти. С одной стороны, христианство должно претендовать на высшую власть над душами. Иначе какая же это вера? Значит те, кто не холоден и не горяч, будут исплеваны. Это очень важно — нести миссию. И в то же время необходимо воздержаться от слишком близкого принятия к сердцу всей этой «мышиной возни», как бы она ни называлась: электоральными играми, парламентскими дебатами и прочими аксессуарами земной жизни, заведомо оскверненной политической властью. То, что это проблема, то, что всегда по этому поводу идут споры и продолжаются объяснения, в этом нет ничего удивительного, так как однозначное решение рассмотреть здесь нелегко.

Власть от Бога или под Богом?

Священник Дионисий Харин:

— Действительно, Новый Завет и Священное Писание в целом настаивают на том, чтобы человек сохранял инаковость в этом мире: то, что у него есть, что нельзя отобрать, некую трансцендентность.

Но в то же время всегда возникал вопрос, насколько царская власть подчиняется Богу и насколько всякая царская власть является властью от Бога. Само по себе это утверждение становится камнем преткновения, когда одни говорят, что всякая власть от Бога, ее необходимо слушаться, а другие, которые внимательно читают текст Священного Писания, недоумевают: как можно слушаться тех правителей, которые убивают христиан, и тех, которые проповедуют зло своими поступками? Итак, власть от Бога или не от Бога?

Из Ветхого Завета мы знаем, как изначально управлялся израильский народ. Он управлялся Богом. Бог поставлял судей, которые решали вопросы священного, культового характера и административные, социальные споры, возникающие между людьми маленького царства. Однажды к одному из судей, Самуилу, люди подошли и попросили царя. Так как у прочих народов есть царь, пусть Бог даст царя и им. Самуил в расстроенных чувствах направился к Богу и сообщил Ему о просьбе народа. И Бог повелел помазать людям царя и призвал Самуила помнить о том, что «не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними».

Таким образом народ заявил о том, что не хочет, чтобы им управлял Бог. Теперь он хочет, чтобы им управлял царь.

Господь ставит первого царя — Саула — и передает через Самуила, что теперь народ будет воевать за этого царя, делать все во имя царя, будет отдавать ему часть своих продуктов и платить налоги, будет полностью подчинен царю. В Новом Завете, как уже было отмечено, Иисус Христос настаивает: неважно, кто управляет, какой политический режим у руля, главное, чтобы человек сохранял свою инаковость. Иисус напоминает верующим, что они не от мира сего, поэтому должны отдавать царю то, что принадлежит царю. Кесареву — кесарево, а Божье — Богу.

Именно так и начинается христианская история, которая четко осознает, что есть Христос, Царь, и есть кесарь — тот, кто управляет государством.

Однако также камнем преткновения для многих из нас становится пассаж из Послания апостола Павла к римлянам, где апостол говорит: всякая власть от Бога, и люди обязаны этой власти подчиняться.

Итак, в Ветхом Завете богоустановленность власти возникла в результате отвержения Бога самим народом. А в Новом Завете говорится, что неважно, какая власть, но важно знать, что всякая власть — от Бога. Даже если это самая плохая власть, которая убивает и распространяет зло. И Павел призывает людей смиряться и покоряться: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим 13:1). Этот отрывок вызывает очень много сомнений — прежде всего для людей, которые не углублены в текст Послания апостола Павла к римлянам.

Дело в том, что апостол Павел, обращаясь к римской общине, понимает (и римская община это понимает), что всякая власть божественна по своей сути, по факту. И римский император, хоть и не сразу, но обрел божественный статус. И мы знаем, что у многих народов действительно существовала традиция считать царя Богом или сыном Бога, царь обладал таким божественным статусом и поэтому был наделен правом деспотической, абсолютной власти. Все должны были ему беспрекословно поклоняться и слушаться его повеления.

И вот здесь апостол Павел, наоборот, полемизирует с этой идеей. Греческий текст подчеркивает нам то, что не всякая власть от Бога, а всякая власть под Богом. Это очень важная мысль. Апостол и его община знают, что всякая власть, которая существует, — божественна, то есть всякий, кто обладает властью, считает, что это ему дано свыше, он санкционирован небесами.

Но апостол Павел говорит, что настоящая, подлинная власть принадлежит только Богу, а не человеку. Власть принадлежит Богу, а всякая власть, которая существует на Земле, — под Богом и Богом установлена.

С другой стороны, апостол далее говорит о том, что человек, который призван властвовать, является начальником только для всякого доброго дела. То есть фактически всякая власть и призвание власти — это осознание того, что ты ходишь под Богом. Что твоя власть временна и принадлежит Богу, что Бог вручает тебе эту власть для того, чтобы ты творил доброе и избегал злого.

Из этого отрывка не следует то, что любая власть, любой царь являются такими посланниками свыше, которых необходимо беспрекословно слушаться. Но всякая власть должна осознавать свою подчиненность Богу.

Об этом апостол Павел очень часто пишет, особенно богатым людям, аристократам. К примеру, в Коринфской общине (одном из крупнейших мегаполисов Римской империи, установленной и устроенной самой Римской империей) Павел напоминает богатым людям, которые чувствовали эту власть и спорили за нее, что этой властью они не обладают, и обвиняет их в некотором даже ребячестве, инфантилизме общины.

Со страниц Священного Писания мы действительно видим, что желание власти возникло в результате отвержения Бога самими людьми. Христос неоднократно подчеркивал, что при существующей власти люди должны ощущать свою инаковость по отношению к этому миру, их задача в первую очередь — служить этому миру во всем, прежде всего в любви. Апостол Павел фактически, если так можно сказать, обезбоживает власть, саму природу власти, считает, что власть не божественна, но всякий человек, который обладает властью, он под Богом ходит и перед Богом ему держать ответ.

И в этом смысле отрывок о том, что всякий должен подчиняться начальнику, который призван творить добро, обращен прежде всего к этому начальнику. Если он правит неправильно, не для добра, то, соответственно, его ожидает погибель.

Государство как минимизация зла

Александр Секацкий:

— Благодать — это то, что мы желаем обрести, а власть человеческая — это то, что нам ниспослано. Фраза «в поте лица будешь добывать хлеб свой» — тоже от Бога. И власть — от Бога. Примерно в том же смысле, что, оказавшись в ситуации грехопадения (то есть будучи изгнанными из Царства Божия), мы не только вынуждены в поте лица добывать хлеб свой, но и подчиняться земным властителям.

Это была проблема, например, для английского смысловизма XVII века, прежде всего для Томаса Гоббса, автора «Левиафана», который описывает нам формирование государства, отчуждение полномочий в пользу суверена (Левиафана) и все время говорит, как прекрасно было бы этого не делать, но альтернативой будет война всех против всех.

Поэтому государство есть минимизация зла. Какова вообще изначальная концепция правового государства или современного служебного государства? Идеалы его состоят в том, что мы бы без него обошлись. Как бы мы обошлись без того, чтобы не в поте лица добывать хлеб свой, а легко и играючи. Но не получится. Только «в поте лица». Смертны мы и проходим через страдания.

И власть, данная от Бога, это то обстоятельство заброшенности в мир, с которым мы вынуждены считаться, а даваемую от Бога благодать и спасение мы должны только стяжать.

То есть тут существенный момент расхождения. Но именно поэтому столь остро встает вопрос о легитимации существующий формы власти. Нужно ли ее просто принять или нужно ее восславить, возвеличить? Может быть, вообще сделать вид, что ее нет? Мы знаем, что существует довольно много разного рода замкнутых общин, от старообрядцев до общин в США, которые вообще готовы спросить, какое сейчас тысячелетие на дворе. Хотя им неважно, какой идет век, так как они считают, что счет времени прекращен и мы должны наконец дождаться Страшного суда и воздаяния за грехи.

Можно ли считать, что это — выход? Что это было бы наиболее точным прочтением? Едва ли. Поскольку, оказавшись здесь, в этом мире, в том числе в его политическом измерении, мы должны как-то поступать в этом отношении. И с точки зрения Ветхого и Нового Заветов, не всякая система власти одинакова. Несмотря на то, что она похожа на необходимость в поте лица зарабатывать хлеб свой. Но можно это делать по справедливости.

Мир существует в своем непременном совокупном сопромате мира, все воплощенные тезисы амортизируются в своей воплощенности. Все осуществленное платит налог на свою осуществленность. В широчайшем смысле этого слова таким налогом на осуществленность являются наши смертность, усталость, заболеваемость и земная власть, которая точно так же препятствует прямой реализации Царства Божьего на земле в силу тех же причин изначального несовершенства.

Но это не значит, что мы должны ее отвергнуть и делать вид, что ее нет вовсе и жить в своем абсолютно герметичном мире. Это тоже будет неправильно, ибо там, где мы заброшены в мир, в этой самой точке времени и пространства, мы должны пытаться выстраивать и эту жизнь по-божески. Это все равно означает некую проблему, которая в каноническом смысле не решена. Если нам неведомы литературные вкусы Господа Бога и Его политические предпочтения, то как же быть нам, если мы хотим Ему угодить и желаем сохранить целостность, безгрешность и подлинность своей души? Нелегко это сделать.

Каждое поколение давало свои ответы на эти вопросы, их множество, но очень трудно назвать какой-нибудь правильный ответ. Здесь упоминалась политическая теология начала ХХ столетия, где пастор брался решать проблемы гражданского, уголовно-правового законодательства, где справедливое распределение и норма прибыли увязывались со словами Иисуса, где каждый считал должным быть настолько близким к своей пастве, к своим прихожанам, что разбирался с уровнем зарплаты, продолжительностью отпуска и так далее. Но ведь это же абсолютно тупиковый путь. Это значит, что не удержала такая Церковь своей инаковости, своей трансцендентности. Поэтому мне и кажется столь сложным построение правильных отношений с властью. Отношений, за которые не было бы стыдно тебе самому.

Подготовлено по лекции «Феномен власти: история и современность»